Старинныя общины европейской Греціи. Древнѣйшій литературный источникъ греческой исторіи, Гомеръ, изображаетъ намъ общество уже сдвинувшимся съ исконнаго патріархальнаго положенія; театръ его дѣятельности большею частью за предѣлами старой родины; порядки его жизни представляютъ отчасти сознательный разрывъ съ прошлымъ. Гесіодъ до извѣстной степени возвращаетъ насъ назадъ, къ отечественнымъ формамъ быта грековъ, покинутымъ гомеровскими героями, хотя и тутъ, на родинѣ, какъ мы видѣли, пошли большія перемѣны. Гесіодова картина общества архаичнѣе, чѣмъ Гомерова, но и она не дастъ намъ чистой, безпримѣсной, нетронутой старины. Мм должны, однако, попытаться возстановить эти ранніе порядки для того, чтобы лучше уяснить перемѣны, происшедшія какъ отъ ухода гомеровскихъ витязей, такъ и отъ послѣдующихъ выѣздовъ и предпріятій греческаго купечества и деміурговъ. Для возстановленія старины единственный источникъ — учрежденія, обычаи и названія, уцѣлѣвшіе въ позднѣйшемъ быту; они служатъ вмѣстѣ съ тѣмъ иллюстраціей цѣпкости ранняго патріархальнаго строя.
Безъ колебанія можно сказать, что старинныя общины были гораздо мельче позднѣйшихъ. Движеніе дружинъ за море и было первымъ случаемъ болѣе крупныхъ соединеній; герои «первые командовали надъ значительными для своего времени группами людей; рамки ихъ свитъ были шире племенныхъ, клановыхъ и общинныхъ границъ. Дальнѣйшимъ этапомъ въ развитіи политическихъ группировокъ были большія соединенныя (синойкизированныя) общины, въ родѣ Аѳинъ или Спарты, которыя въ свою очередь составились или изъ самого завоеванія, или подъ давленіемъ военныхъ набѣговъ и передвиженій.
Что такое представляла маленькая старинная община? Какъ она относилась къ древнимъ племеннымъ или клановымъ дѣленіямъ? Въ Аѳинахъ впослѣдствіи была традиція, что населеніе старинной Аттики дѣлилось на четыре филы; во главѣ каждой стоялъ филобасилей. Можно ли признать именно въ этихъ филахъ древнѣйшія общины? Хотя фила (φὔλον или φυλή) и значитъ племя, но весьма сомнительно, чтобы въ данномъ случаѣ филы составляли замкнутыя племенныя группы. Дѣло въ томъ, что, кромѣ Аттики, тѣ же четыре названія филъ встрѣчаются и въ другихъ іонійскихъ общинахъ. Едва ли эти повторенія названій объясняются тѣмъ, что іонійцы дѣлились изстари на четыре племени и что всюду, куда бы ни двинулась іонійская эмиграція, въ группѣ переселенцевъ непремѣнно участвовали равномѣрно всѣ четыре племени; едва ли поэтому въ Аттикѣ филы были первоначальными составными единицами, изъ которыхъ сложилась потомъ большая община. Вѣрнѣе допустить, что филы образуютъ сами позднѣйшее искусственное дѣленіе цѣлой общины; повтореніе однихъ и тѣхъ же названій въ разныхъ іонійскихъ поселеніяхъ, вѣроятно, — результатъ подражаній и заимствованій. Есть еще одно основаніе считать Филы за произведеніе административнаго искусства: позднѣйшіе реформаторы, въ родѣ Клисѳена сикіонскаго и его внука, Клисѳена аѳинскаго, находятъ вполнѣ возможнымъ мѣнять названія филъ, передвигать ихъ составъ или ихъ очередь по рангу, даже отмѣнять старое дѣленіе и устанавливать новыя группировки, которыя они безъ колебанія опять называютъ филами. Они явно имѣютъ дѣло съ легко сдвигаемыми единицами, которыя, въ свою очередь, установлены болѣе ранними администраторами.
Стоитъ замѣтить, что если политики не боялись видоизмѣнять филы, то никто никогда не пытался производить перестановки надъ фратріями. Видимо, во фратріяхъ мы встрѣчаемся съ союзами гораздо болѣе старинными и исконными. Фратрія буквально значитъ братство, слѣдовательно, возможно, что онѣ примыкали къ кланамъ, которые мы вообще въ правѣ причислятъ къ древнѣйшимъ организаціямъ общества. Во фратріи, въ противоположность филѣ, были какія-то внутреннія связующія начала, она составляла живую корпорацію. Въ этомъ смыслѣ, какъ мы видѣли, фратрію характеризуетъ у Гомера старикъ Несторъ: по понятіямъ людей патріархальнаго склада, внѣ фратріи нѣтъ гражданской жизни; надо быть членомъ братскаго союза, чтобы быть членомъ общества. Старинный гражданскій авторитетъ фратріи виденъ и въ раннемъ аѳинскомъ строѣ, какимъ онъ дожилъ до реформы Клиссѳена, т.‑е. до конца VI вѣка; чтобы вступить въ число гражданъ, надо было войти въ одну изъ фратрій; фратрія также узаконяла гражданскія права лицъ, родившихся въ средѣ тѣхъ семей, которыя принадлежали къ ея составу. Слѣд., больше всего основаній именно во фратріи видѣть древнюю маленькую общину.
Теократическій характеръ раннихъ общимъ. Во фратріяхъ сильно выражено религіозное начало. Братства составляли жертвенныя товарищества, и есть основаніе думать, что они часто возникали вокругъ мѣстныхъ святилищъ, изъ которыхъ многія потомъ пріобрѣли болѣе широкую популярность. Въ одномъ мѣстѣ была какая-нибудь древняя могила героя и хранились его останки; въ другомъ была священная роща или пещера, гдѣ происходили гаданья или воспринимались таинственные вѣщіе голоса, и слагался понемногу постоянный оракулъ; наконецъ, въ иномъ хранилось особенно цѣнное изображеніе божества или какой-либо чудотворный его фетишъ. Жившая около такого святилища группа людей могла получатъ отъ него немалыя матеріальныя выгоды: къ святому мѣсту направлялись богомольцы, которые платили хранителямъ святыни и вообще мѣстному населенію за продовольствіе и за доступъ къ божеству, къ творимымъ его силой чудесамъ. Недаромъ вся ранняя исторія общинъ полна усобицъ изъ-за похищенія останковъ и древнихъ идоловъ: дѣло шло о самыхъ крупныхъ въ то время богатствахъ.
Изстари, повидимому, при такихъ святилищахъ прочно утвердились семьи наиболѣе опытныхъ, особенно угодныхъ божеству почитателей или вопрошателей его: онѣ сосредоточили въ своихъ рукахъ уходъ за священной могилой, куренье и жертвы, подносимыя божеству, завѣдованіе кассой богомольческихъ взносовъ и приношеній. Авторитетъ такихъ семей закрѣплялся по наслѣдству: изъ нихъ составлялись жреческіе роды. Долго еще впослѣдствіи онѣ сохраняли свое привилегированное положеніе при извѣстныхъ старинныхъ культахъ. Въ Элевсинѣ обряды въ честь Деметры могла исполнятъ лишь фамилія Эвмолпидовъ. Культъ Аѳины, чтимой въ аѳинскомъ акрополѣ, состоялъ въ вѣдѣніи рода Бутадовъ. Можно представить себѣ, что въ раннюю пору эти жреческія фамиліи держали въ зависимости окрестное населеніе: иные разряды ремесленниковъ находили заработокъ въ исполненіи заказовъ на храмъ, въ строительныхъ, декоративныхъ и другихъ работахъ; ближніе крестьяне за благословеніе божества и волшебныя услуги его служителей обязывались взносами на святилище; при возможности жрецы присвоивали себѣ распоряженіе полевыми или лѣсными участками, объявляя ихъ священной землей и принадлежностью божества. Владѣнія бога становились вѣчнымъ и неприкосновеннымъ имуществомъ, а священники — его распорядителями. Можно опять указать остатки жреческаго хозяйства въ позднѣйшемъ быту; таковъ былъ, напримѣръ, еще въ V вѣкѣ въ Аѳинахъ запретъ касаться сокровища богини Аѳины, лежавшаго въ кладовой Парѳенона на акрополѣ. Благодаря всѣмъ этимъ условіямъ, фратрія становилась маленькой теократіей; экономическая и религіозная зависимость массы «братьевъ» отъ жреческаго рода, заправлявшаго имуществомъ и культомъ бога, въ ходѣ времени силою обычая закрѣплялась въ видѣ властнаго авторитета, признаваемаго всей округой. Возможно, что священная особа правителя, передававшаго свою властъ по наслѣдству, уже изстари носила титулъ (βασιλεύς).
Повидимому, древній басилевсъ былъ жрецомъ и судьей, но не имѣлъ военной власти. По крайней мѣрѣ, такое заключеніе можно вывести изъ титуловъ, которые носили члены старинной коллегіи архонтовъ въ Аѳинахъ. Второй по рангу архонтъ назывался басилевсъ; это былъ предсѣдатель религіознаго суда Ареопага: слѣдующій за нимъ, третій архонтъ назывался полемархъ (военный начальникъ). Названія должно быть, указываютъ на распредѣленіе функцій въ древнія времена: если рядомъ съ басплеемъ требовалось избраніе особаго военачальника, то, очевидно, басилевсъ не могъ командовать на войнѣ. Въ качествѣ судей басилеи выступаютъ и у Гесіода, а въ его изображеніи отразились довольно старинные порядки.
Старинный религіозный судъ. Авторитетъ древнихъ духовныхъ судей былъ непохожъ на власть позднѣйшихъ свѣтскихъ сановниковъ. Въ немъ не было элемента принудительности: судьи выступали въ качествѣ посредниковъ между тяжущимися лицами, или, если имѣли дѣло съ врагомъ общества, ихъ приговоръ являлся только оракуломъ, возвѣщеніемъ воли божества. Кое-что изъ картины древняго суда осталось въ позднѣйшемъ аѳинскомъ уголовномъ процессѣ.
Прежде всего, крайне любопытно, что въ Аѳинахъ убійство судилось въ пяти разныхъ мѣстахъ. Въ центрѣ города, на холмѣ Ареопага, около котораго жили страшныя Эринніи, духи, поднимающіеся изъ пролитой крови, судили убійцъ-злоумышленниковъ. За чертой города въ Палладіи, храмѣ богини Аѳины, судили неумышленныя убійства; въ Дельфиніи, въ храмѣ Аполлона Дельфинійскаго, судили совершившихъ убійство на «законномъ основаніи», т.‑е. въ самозащитѣ или при захватѣ злодѣя на мѣстѣ преступленія. Далѣе, на берегу моря у гавани Пирея, въ мѣстѣ, называвшемся Фреатто, собирались судьи, чтобы судить изгнанника, не имѣвшаго права вступить на почву Аттики и отвѣчавшаго имъ съ борта корабля. И, наконецъ, въ Пританеѣ, т.‑е. зданіи, гдѣ собирался городской совѣть, въ случаѣ неизвѣстности убійцы, собирался курьезный судъ, скорѣе совѣтъ волшебства, который приговаривалъ орудія убійства къ уничтоженію или удаленію изъ страны[1]. Изъ этихъ мѣстъ, по крайней мѣрѣ, первыя три составляли несомнѣнно старинныя храмовыя убѣжища, отмѣченныя какимъ-нибудь религіознымъ событіемъ или присутствіемъ божества. Укрывшись въ часовнѣ или у алтаря, убійца искалъ спасенія отъ угрожавшей ему мести родственниковъ и дожидался, пока сойдутся члены религіознаго суда, т.‑е. жреческая коллегія, состоявшая при данномъ убѣжищѣ.
Интересны также нѣкоторыя черты судебнаго процесса Ареопага, открывающія намъ картину производства древняго религіознаго суда. Дѣло начиналось съ того, что надъ обвиняемымъ произносилось отлученіе (πρόῤῥησις): его выключали отъ храма и рынка. Далѣе происходило символическое и клятвенное состязаніе: убійца становился на «камень обиды», а обвинитель противъ него, на «камень непримиримости»: между ними клали разрѣзанную на-двое жертву. Оба клялись въ истинности своихъ утвержденій, и каждый призывалъ проклятіе на своего противника и на весь его родъ. Позднѣйшій ходъ дѣла въ Ареопагѣ, который былъ преобразованъ въ свѣтскій судъ и выдавалъ осужденнаго «мстителямъ», закрылъ отъ насъ первоначальную практику религіознаго судилища. Вѣроятно, старинные судьи возвѣщали волю бога, утверждали проклятіе въ случаѣ виновности и назначали обряды очищенія, если признавали убійцу невиновнымъ.
Древній судъ не зналъ никакихъ матеріальныхъ наказаній. Его карательныя мѣры сводились кь отлученію, изгнанію и проклятію. Судьи-жрецы становились на ту точку зрѣнія, что пролитіе крови — грѣхъ противъ боговъ, и что убійца не можетъ приблизиться къ богамъ, участвовать въ поклоненіи имъ, пока не очистится отъ оскверненія. Они предписывали извѣстныя церемоніи, обряды примиренія съ духомъ убитаго, но, помимо покаянія, они могли также наложить извѣстнаго рода самобичеванія или работы, тяжкія и обидныя, нерѣдко предписать работу на тотъ самый храмъ, гдѣ виновный нашелъ убѣжище. Идея оскверненія пролитой кровью и возможность очиститься лишь путемъ искупленія столь сильна, что по стариннымъ понятіямъ даже боги должны подчиняться общему правилу. Богъ Аполлонъ, убивая чудовище, злого демона Пиѳона, совершаетъ подвигъ, и все же онъ долженъ очиститься, искупить грѣхъ кровопролитія. Въ смыслѣ искупительныхъ актовъ толковали ту унизительную рабскую службу, которую по миѳамъ несетъ тотъ же Аполлонъ, затѣмъ его товарищъ по винѣ, Посейдонъ, далѣе Гераклъ и т. д. Понятіе это отразилось и въ эпосѣ. Согласно разсказу Эѳіопиды, поэмы Арктина, разрабатывавшей мотивы троянской войны, Ахиллъ, убившій Ѳерсита, бѣжитъ на чужбину не только для того, чтобы укрыться отъ преслѣдованій, но и для того, чтобы совершитъ очистительныя церемоніи и примирить съ собой боговъ.
У старинныхъ судей не было физическихъ средствъ, чтобы заставить грѣшника каяться и совершать очищенія, исполнять предписанныя службы и работы. Въ случаѣ уклоненія отъ обрядовъ ему грозило отлученіе отъ религіозныхъ актовъ, а дальше, какъ крайняя мѣра, — выключеніе изъ фратріи. Послѣднее уже влекло за собой матеріальныя послѣдствія: отлученный лишался покровительства боговъ и вмѣстѣ съ тѣмъ охраны союза, къ которому онъ принадлежалъ; его предоставляли врагамъ, какъ беззащитную жертву. Мы невольно вспоминаемъ, какъ страшно звучитъ въ устахъ Нестора ἀφρήτωρ, отлученный отъ фратріи.
Вторженіе военнаго права въ жизнь общинъ. Если мы вѣрно нарисовали бытъ старинныхъ маленькихъ теократическихъ общинъ, то можно себѣ представить, какимъ рѣзкимъ нарушеніемъ всѣхъ обычаевъ и понятій этой тѣсной среды были выѣзды и набѣги дружинъ, предводительствуемыхъ героями. Конечно, уходъ самыхъ сильныхъ и подвижныхъ людей общины уже раньше и задолго подготавливался; уже давно молодежь плохо подчинялась наслѣдственнымъ священнымъ властямъ и собиралась вокругъ своихъ собственныхъ вождей, избранныхъ помимо утвержденія со стороны традиціонныхъ авторитетовъ. Выѣздъ дружины часто, вѣроятно, составлялъ конецъ общины, главныя силы которой исчерпывались удаленіемъ молодой вольницы; съ другой стороны, большой успѣхъ новаго вождя могъ привести къ его возврату домой, и тогда онъ предписывалъ условія нѣсколькимъ маленькимъ общинамъ заразъ, т.‑е. соединялъ подъ своей властью порядочную территорію.
Но могло случиться, что теократическая община находила въ себѣ самой силы для преобразованія въ духѣ новыхъ военныхъ условій. Она перенимала тогда у безпокойныхъ удальцовъ ихь военную организацію и выставляла, рядомъ со своими старыми мирными должностями, новыхъ носителей власти военнаго типа, полемарховъ. Если судить по примѣру Аѳинъ, власть басилея сильно пострадала не только отъ водворенія конкурентной должности полемарха, но и сама по себѣ. Старинный «царь» въ Аѳинахъ былъ наслѣдственнымъ правителемъ изъ рода Нелеидовъ. Легенда говоритъ, что послѣ героической смерти царя Кодра въ столкновеніи съ напиравшими на Аттику дорянами было рѣшено отмѣнить наслѣдственную власть и замѣнитъ ее выборной, сначала пожизненной, затѣмъ срочной. Любопытно, что катастрофу царской власти преданіе именно связываетъ съ военнымъ выступленіемъ общины, отмѣчая этимъ главный мотивъ, который повелъ къ ограниченію традиціоннаго авторитета царя. Въ Аѳинахъ пошли еще дальше въ смыслѣ превращенія общины изъ теократической въ свѣтскую. Рядомъ съ двумя должностями, старой, басилея, и новой, полемарха, и до извѣстной степени надъ ними былъ поставленъ главный или первый начальникъ, по имени котораго потомъ считались годы (ἄπὡνυμος). Политическая перемѣна могла принять и другой видъ: судейско-жреческій титулъ басилея могъ перейти на военнаго вождя. Такъ переименованы уже гомеровскіе герои, дѣйствующіе на окраинѣ греческаго міра. Таковы же въ метрополіи басилеи Аргоса и Спарты.
Въ жизнь общинъ глубоко вторгаются нравы военной среды. Самое замѣтное нововведеніе воителей, это — ихъ уголовное право, выражающееся въ кровной мести и выкупѣ. Прежде въ наукѣ выводили кровную месть изъ какой-то глубины народной патріархальной жизни и связывали съ древнимъ родовымъ бытомъ и съ культомъ умершихъ предковъ. Въ настоящее время подобные взгляды приходится покинуть. Съ одной стороны, родовой бытъ, какъ мы видѣли, вовсе не общенародное явленіе, а спеціальная форма весьма замкнутой аристократической среды; съ другой — культъ предковъ имѣетъ мало отношенія къ кровомщенію. Иліада ярко иллюстрируетъ происхожденіе мести изъ военнаго быта: Ахилла, мститъ за Патрокла не потому, что это его родственникъ, а потому, что убитый — его товарищъ и названный братъ; они единокровны не въ силу условій рожденія, а потому, что запечатлѣли кровное единство совмѣстной борьбой, принадлежностью къ самому тѣсному союзу, который возникаетъ именно у людей военной среды. Выкупъ, матеріальное вознагражденіе близкихъ убитаго или потерпѣвшаго, уже подавно ничего общаго не имѣетъ съ родственными чувствами или съ преклоненіемъ передъ общими предками. Это — коммерческая операція, которая возникаетъ изъ своеобразныхъ условій усобицъ; иногда нападающій можетъ очутиться въ невыгодномъ положеніи, окруженнымъ со всѣхъ сторонъ, и тогда близкіе убитаго могутъ впасть въ соблазнъ содрать выгоду съ убійцы, удовлетворить свое корыстолюбіе насчетъ павшей жертвы.
Такъ или иначе воители навязываютъ выработавшіеся среди нихъ формы и порядки всей общинѣ. Они заставляютъ должностныхъ лица, разбираться въ условіяхъ кровной мести и градаціяхъ выкупа. Благодаря этому, древній религіозный судъ на Ареопагѣ получаетъ къ своимъ обычнымъ занятіямъ, вопрошанію боговъ и установленію очистительныхъ церемоній, еще дополнительную функцію: онъ санкціонируетъ кровную месть и передаетъ изобличеннаго и схваченнаго убійцу въ руки тѣхъ, кто объявилъ себя мстителями. Въ то время, какъ старый религіозный судъ отличался мягкостью, бережнымъ отношеніемъ къ жизни человѣка, новый обычай принесъ на Ареопагъ, мѣсто священнаго убѣжища и покаянія, правило войны и усобицы: око за око, зубъ за зубъ.
Къ VII вѣку теократическій строй всюду въ Греціи оттѣсненъ и забитъ. Тамъ, гдѣ жрецы сохранили свой авторитетъ, благодаря извѣстности святилища, оракула или культа, они вынуждены искать покровительства крупныхъ свѣтскихъ и военныхъ общинъ, становиться въ тѣнь, подчиняться имъ. Въ такое положеніе относительно большой аѳинской общины сталъ Элевсинъ въ Аттикѣ, знаменитый своими мистеріями въ честь подземныхъ боговъ. То же самое случилось съ Олимпіей, гдѣ установились популярнѣйшія въ Греціи игры; она должна была подчиниться большой общинѣ элейцевъ. Наконецъ, великій Дельфійскій оракулъ и заправлявшая имъ жреческая коллегія, существовали, главнымъ образомъ, поддержкой могущественной Спарты, хотя тутъ и не могло произойти территоріальнаго соединенія, благодари раздѣляющимъ ихъ географическимъ преградамъ.
Начало колонизаціи. Гомеровскія поэмы рисуютъ бытъ тѣхъ греческихъ областей, которыя лежали у моря и были захвачены подвижной, безпокойной, воинственной и торговой жизнью. Въ связи съ этимъ изображеніемъ интересно отмѣтить географическій кругозоръ, которымъ располагаетъ Гомеръ: ему хорошо извѣстны всѣ берега Эгейскаго моря, онъ знаетъ проливы, ведущіе въ Черное море, ему знакомы путешествія въ Сидонъ, сношенія съ Кипромъ и Финикіей, наконецъ, извѣстенъ и Египетъ. На первый взглядъ кажется, что у Гомера нѣсколько окутаны сказочнымъ покровомъ берега и острова западной части Средиземнаго моря. Но есть изслѣдователи, находящіе, что подъ видомъ грота нимфы Калипсо, острова богини Кирки и т. д. Гомеръ далъ поразительно вѣрныя описаніи запада, именно Сициліи, Мальты, Балеаръ и т. д., а, слѣд., представилъ доказательство того, что греки уже посѣщали въ его время эти мѣстности[2]. Есть даже основанія думать, что упомянутая въ каталогѣ кораблей Иліады Алиба, страна Гализоновъ, т.‑е. опоясанныхъ моремъ, гдѣ «родится серебро»[3], есть Испанія. Такимъ образомъ, гомеровскія поэмы уже намѣчаютъ тотъ обширный кругъ, который захватила колонизація грековъ. Предпріятія гомеровскихъ витязей и составляютъ первые ея шаги. Преданія не даромъ называютъ основателями колоній нѣсколькихъ героевъ троянской войны. По сказанію выходитъ, что витязь, возвращаясь, послѣ долговременной осады Трои, домой, не былъ принять своими единоплеменниками, вслѣдствіе чего и отравился съ дружиной отыскивать себѣ новую родину. Сказаніе, можетъ быть, и перестанавливаетъ, и удваиваетъ моменты и мотивы дѣла. Не потому уѣхалъ витязь, что его не приняли дома при возвратѣ, а съ самаго начала онъ долженъ былъ оторваться, пойти въ эмиграцію, потому что ему не было мѣста на родинѣ. Не два раза онъ выѣзжалъ изъ дому, а лишь одинъ разъ и притомъ съ той цѣлью, которая связана, по сказанію, съ его вторымъ невольнымъ выѣздомъ.
Первоначальные мотивы эмиграціи, ухода въ колоніи, были тѣ же, что во всѣхъ странахъ и во всѣ другія времена. Они уже обрисовались передъ нами въ фигурахъ дѣятелей героическаго вѣка: недовольство стѣснительными порядками домашней среды, пробужденіе жадности къ новымъ богатствамъ, исканіе новыхъ путей наживы, усиленіе личной предпріимчивости, увѣренность безпокойной молодежи въ томъ, что она сама лучше устроится на новомъ мѣстѣ. Извѣстную роль должны были сыграть племенныя передвиженія, происходившія въ европейской Греціи. Преданія разсказываютъ о появленіи суровыхъ сѣверныхъ племенъ, ѳессалійцевъ, которые вторглись изъ Эпира въ большую сѣверо-восточную равнину Греціи, отъ нихъ получившую названіе Ѳессаліи, и дорянъ, которые прошли изъ Средней Греціи въ Пелопониссъ. Тѣ іі другіе всполохнули мѣстное населеніе и заставили его сдвинуться. Ѳессалійцы потѣснили эолянъ, и тѣ потянулись сѣвернымъ краемъ Эгейскаго моря къ Лесбосу и Троадѣ. Доряне обрушились на іонійцевъ и лишь небольшая часть іонійскаго племени удержалась въ Аттикѣ; остальная масса передвинулась на острова Эвбею, Киклады, Хіосъ, Самосъ и заняла середину западнаго берега Малой Азіи, которая и получила названіе собственно Іоніи. Эпосъ въ лицѣ мореходныхъ феаковъ изображаетъ намъ колонистовъ, ушедшихъ вь чужой край отъ преслѣдованія сильныхъ воинственныхъ, сосѣдей: феаки, вынужденные бросить свою «просторную» родину, выбираютъ, ради безопасности, островъ, удаленный отъ другихъ поселеній. Гомеръ даетъ нѣсколько реальныхъ подробностей къ основанію колоній: вождь феаковъ строитъ укрѣпленный городъ, возводитъ храмы и распредѣляетъ землю между поселенцами[4]. Сами доряне, вытѣснившіе и покорившіе болѣе старинныя греческія племена, двинулись позднѣе за море вь томъ же восточномъ направленіи, которое избрали эолійскіе и іонійскіе колонисты. Дорійскіе переселенцы заняли южную окраину Эгейскаго моря, о. Киѳеру, Мелось, берега Крита, Родосъ и вытянувшіяся впереди юго-западныя части малоазійскаго берега, такъ назыв. Карію.
Это были только первые шаги разсѣянія народа греческаго. Изъ круга Эгейскаго моря распространеніе греческихъ поселенцевъ пошло далеко по всѣмъ четыремъ странамъ свѣта. Къ тѣмъ переселеніямъ, которыя собственно считаются основаніемъ колоній, необходимо еще присоединить массовый уходъ грековъ въ качествѣ наемниковъ на службу крупныхъ восточныхъ государствъ, Ассиріи, Вавилона, Египта. Мотивы для ухода этихъ людей были тѣ же самые, что и у колонистовъ въ собственномъ смыслѣ. Воители продолжали подъ чужими знаменами свое привычное ремесло. Ихъ вознагражденіе получалось изъ военной добычи, которая и составляла цѣль ихъ выѣзда. Они обыкновенно не возвращались домой, а оставались на мѣстѣ своей службы, часто получали военные надѣлы и поселялись въ качествѣ ленниковъ въ отведенныхъ имъ территоріяхъ.
Различіе между наемниками и собственно колонистами состояло не въ томъ, что они руководились разными мотивами при уходѣ, а въ томъ, что переселившіяся дружины встрѣчали на новыхъ мѣстахъ неодинаковыя условія. Тамъ, гдѣ воители высаживались въ предѣлахъ большого организованнаго государства, они могли только произвести временный разгромъ, но не въ силахъ были удержатъ за собою занятую территорію; тамъ между правительствомъ державы, на которую напали греки, и пришельцами устанавливалось соглашеніе, какъ потомъ между римской имперіей и германскими ордами; опаснымъ иноплеменникамъ давали порученіе защищать границу и брали ихъ на свое содержаніе. Иначе въ тѣхъ краяхъ, гдѣ греческіе переселенцы не встрѣчали сопротивленія, въ областяхъ, заселенныхъ полудикими племенами, какъ это было, напр., у Чернаго моря или въ Сициліи, или на почвѣ слабыхъ кантоновъ, управляемыхъ теократіями, какъ это было въ Малой Азіи. Здѣсь возникали именно тѣ поселенія, которыя мы привыкли называть греческими колоніями. Они нигдѣ не заходили глубоко въ материковыя части. По мѣткому выраженію Цицерона, «греческій берегъ составлялъ точно кайму, пришитую къ обширной ткани варварскихъ полей»[5].
Планомѣрная колонизація. Переселенцы типа гомеровскихъ витязей, дружины, поступавшія въ наемную службу, а также вытѣсненные съ родины эоляне и іонійцы, болѣе или менѣе рѣзко порывали связи съ метрополіей. Иной оборотъ принимало дѣло, если племя или община, выпустившая колонистовъ, сохраняла силу и авторитетъ; тогда отправляя изъ своей среды смѣлыхъ искателей, вся община постепенно втягивалась въ далекія предпріятія. Составлялся цѣлый планъ дѣйствій; метрополія снаряжала флотъ, назначала руководителя экспедиціи, по-гречески ойкиста, которому и поручала устройство колоніи на мѣстѣ.
Мы не знаемъ тѣхъ формъ, въ которыя такая организованная систематическая колонизація облекалась въ старину, но у насъ есть крайне любопытное указаніе Ѳукидида относительно того, какъ колонизовали въ V вѣкѣ. Во время столкновенія между Коринѳомъ и Коркирой изъ-за Эпидамна въ 435 г. коринѳяне рѣшили поддержать тѣснимый Коркирой Опидамнъ новой колоніей. «Они объявили призывъ къ выселенію на равныхъ и общихъ началахъ для всѣхъ колонистовъ; для тѣхъ, кто въ данный моментъ не предполагаетъ отправиться съ экспедиціей, но желаетъ принять участіе въ устройствѣ колоніи, открыли возможность денежнаго взноса въ размѣрѣ 50 коринѳскихъ драхмъ. Оказалось очень много желающихъ какъ пойти въ составъ экспедиціи и флота, такъ и содѣйствовать новой колоніи взносомъ денегъ»[6]. По всей вѣроятности, коринѳяне примѣнили способъ, который уже давно практиковался. Община вызываетъ добровольцевъ и приглашаетъ остающихся гражданъ помочь снаряженію колонистовъ своими денежными средствами. Можно представить себѣ, что и въ старину колонизаціонныя предпріятія организовывались приблизительно въ такомъ же видѣ.
Нѣкоторые города и порты, особенно удобные для отплытія, могли служить сборными пунктами для колонизаціонныхъ дружинъ и отрядовъ, сходившихся изъ различныхъ концовъ и областей Греціи. Такую ролъ центральной сборной станціи игралъ, кажется, Милетъ. Иначе нельзя себѣ объяснитъ извѣстіе о томъ, что Милетомъ основано до 80 колоній на берегахъ Понта, или Чернаго моря. Одинъ городъ, какъ бы онъ ни былъ великъ, не могъ самъ по себѣ основать столько колоній; явно, что Милетъ служилъ лишь посредникомъ между метрополіями, лежавшими въ разныхъ мѣстахъ, и тѣми колоніями, которыя онѣ себѣ, намѣтили. Конечно, не случайно Милетъ занялъ такое мѣсто въ колонизаціи Черноморья: послѣ того, какъ онъ выслалъ нѣсколько удачныхъ экспедицій, за нимъ утвердилась выгодная репутація умѣлаго направителя; въ его порть стали собираться чужіе переселенцы, жаждавшіе стать подъ руководство опытныхъ колонизаторовъ, получить отсюда ойкиста. Всякая новая экспедиція, хотя бы и посторонняго Милету состава, нашедшая у него пріютъ, стоянку, руководящія указанія и содѣйствіе, уже выступала подъ его именемъ. Вѣроятно, такимъ же образомъ надо объяснитъ традицію о массовомъ основаніи колоній Мегарой, Коринѳомъ, Халкидой, Фокеей; всѣ эти города были, главнымъ образомъ, отправными пунктами, сборными станціями дли эмиграціонныхъ волнъ, которыя шли изъ разныхъ концовъ Греціи.
Внѣшнія очертанія колонизаціи. Трудно опредѣлитъ то время, когда образовались самыя старинныя колоніи, эолійскія, іонійскія и дорійскія, на островахъ Эгейскаго моря и на западномъ берегу Малой Азіи. Можно только сказать, что въ XVIII вѣкѣ эти колоніи настолько утвердились, что сами являются исходными пунктами новыхъ переселеній. Впрочемъ, среди нихъ эоляне сѣверо-восточной части Эгейскаго моря почти не принимаютъ участія въ дальнѣйшей колонизаціи; ихъ поселенія земледѣльческія, не торгово-индустріальныя; они не образовали значительныхъ городовъ.
Главной колонизаторской расой выступаютъ іонійцы. У нихъ впервые появились настоящіе городскіе центры, Фокея, Смирна, Милетъ, Эфесъ, Хіосъ, Самосъ. Они съ энергіей направляются на сѣверъ, къ берегамъ Ѳракіи (одна изъ важнѣйшихъ колоній здѣсь — богатый золотомъ о. Ѳасосъ), въ проливы, ведущіе къ Черному морю, и въ самый Понтъ. На черноморскомъ побережьи іонійскими колоніями были Синопъ и Транезунтъ въ Малой Азіи, Пантикапеонъ въ Крыму и Ольвія около устья Днѣпра; на путяхъ къ Черному морю они основали Абидосъ и Лампсакъ у Геллеспонта, Перинѳъ и Кизикъ у Пропонтиды (Мраморное море). Но дорійцы предупредили ихъ у Босфора, т.‑е. на второмъ этапѣ, ведущемъ къ Черному морю; дорійская Мегара основала по одну сторону пролива Византію (основаніе ея считается въ 660 г.), по другую — Калхедонъ. Очень важно движеніе іонійцевъ въ противоположную сторону, къ югу, поперекъ Левантійской части Средиземнаго моря, къ берегамъ Египта. Въ большомъ количествѣ направились сюда греческіе воители; ихъ наемные отряды составили главную опору династіи Псамметиха, свергнувшей въ серединѣ VII вѣка господство ассиріянъ. Въ Нильской дельтѣ основано было нѣсколько торговыхъ поселеній, изъ нихъ самый крупный городъ, заложенный милетцами, — Навкратисъ. И здѣсь на берегу чернаго материка доряне не отставали отъ іонійцевъ. На Ливійскомъ побережьи, въ нынѣшней Баркѣ, они основали Кирену (около 630 г.).
Рѣшительное преобладаніе получили доряне надъ іонійцами на западѣ. Впереди всѣхъ идетъ дорійскій Коринѳъ. Пользуясь выѣздомъ черезъ глубокій заливъ, заходящій съ запада между Средней Греціей и Пелопоннесомъ, коринѳяне заняли рядъ пунктовъ въ Акарнаніи, среди нихъ Амбракію, затѣмъ колонизовали на пути къ Италіи большой островъ Коркиру. Такимъ образомъ, намѣтились этапы для переѣзда въ Италію и Сицилію. Здѣсь появились и іонійцы: они заняли Киме (близъ позднѣйшаго Неаполя), два пункта по обѣ стороны Мессинскаго пролива, Занкле (позднѣйшую Мессину) и Регій, а затѣмъ на Сициліи Наксосъ, Катану, Леонтины. Но большая часть сицилійскихъ и южно-италійскихъ колоній была основана дорянами, выходцами изъ Пелопоннеса: въ Италіи Кротонъ, Сибарисъ и Тарентъ (основанъ спартанцами), въ Сициліи Сиракузы (основаны Коринѳомъ), Гела, Камарина, Акрагантъ, Селинунтъ.
Раздѣленіе греческаго міра между двумя главными, наиболѣе дѣятельными группами, іонійской и дорійской, очень замѣтно и сильно чувствуется за всю классическую эпоху Греціи. У каждой изъ двухъ расъ есть свои религіозныя традиціи, свои святыни, свои собственныя внутреннія связи и взаимныя сношенія. Святилище Аполлона на о. Делосѣ высоко почитается всѣми іонійцами. Коринѳъ всегда, за всю республиканскую эпоху Греціи, готовъ помочь своей колоніи, Сиракузамъ, и капиталами, и военными средствами, и политическимъ совѣтомъ.
Но племенной раздѣлъ далеко не создаетъ безусловной противоположности. Іонійскій Самосъ сближается съ дорійскимъ Коринѳомъ, который въ свою очередь враждуетъ съ сосѣдней дорійской Мегарой; двѣ сосѣднія іонійскія общины Эвбеи, Халкида и Эретрія, ведутъ между собою почти безпрерывныя войны. И т. д. Было бы совершенно неправильно видѣть въ іонійцахъ и дорянахъ два особыхъ культурно-политическихь типа и характера. То, что говорили часто о подвижности и демократичности іонійцевъ, о консерватизмѣ и склонности къ аристократіи дорянъ, составляетъ собственно повтореніе въ болѣе отвлеченной формѣ характеристики Аѳинъ и Спарты; необходимо, однако, замѣтить, что дорійскія Сиракузы были въ смыслѣ возбудимости народа, наклонности къ демократическому строю, развитія политическаго краснорѣчія, очень похожи на іонійскія Аѳины и совсѣмъ не похожи на дорійскую Спарту. Опредѣленіе іонійцевъ, какъ племени невоинственнаго, склоннаго къ изнѣженной жизни, не подходитъ вовсе къ аѳинянамъ; оно основано на замѣчаніяхъ Геродота и Ѳукидида относительно восточныхъ азіатскихъ іонійцевъ, жителей собственной Іоніи. Надо имѣть въ виду, однако, что ту же оцѣнку придется сдѣлать малоазійскимъ дорянамъ; передъ нами фактъ не расоваго, а историческаго вліянія. Вообще малоазійскіе греки, близко стоявшіе къ культурнымъ народностямъ лидійцевъ и финикіянъ, рано потерявшіе политическую самостоятельность и подчинившіеся большимъ восточнымъ державамъ, скорѣе другихъ единоплеменниковъ своихъ утратили національный обликъ.
Періоды греческой колонизаціи. Разселеніе грековъ въ колоніяхъ и военно-служебныхъ постахъ представляетъ по своимъ размѣрамъ и характеру нѣчто единственное въ исторіи. Едва ли гдѣ-либо географическій районъ разсѣянія колонистовъ въ такой мѣрѣ превосходилъ ограниченный кругъ метрополіи. При этомъ нужно замѣтить, что выселеніе грековъ вовсе не было порывомъ одного крупнаго историческаго момента. Оно длилось безостановочно цѣлые вѣка; европейская Греція и обращенная къ ней лицомъ малоазійская Греція высылали все новыя и новыя поколѣнія добровольныхъ и вынужденныхъ эмигрантовъ. Можно было бы сказать, что колонизаціи въ широкомъ смыслѣ этого слова составляетъ главный и почти непрерывный фактъ греческой исторіи. Точнѣе говоря, колоніальное разсѣяніе Греціи раздѣляется на два большіе періода крупной остановкой, которая приходится на время приблизительно отъ середины VI вѣка до середины IV вѣка.
Собственно греческой колонизаціей мы привыкли обозначать только первый изъ этихъ періодовъ, если можно такъ опредѣлить, отъ гомеровскаго Агамемнона до аѳинскаго Писистрата. Это движеніе, приблизительно 3 или 4 вѣковъ, остановлено было одновременно на западѣ и на востокѣ. Въ западныхъ водахъ распространенію греческихъ колонистовъ положила предѣлъ коалиція двухъ морскихъ державъ, этрусковъ въ сѣверо-западной Италіи и карѳагенянъ, колонизовавшихъ въ свою очередь изъ Африки Сицилію, Сардинію и берега западной части Средиземнаго моря. Въ большой морской битвѣ близъ береговъ Сардиніи (534 г.) греческій флотъ былъ разбить соединенными силами этрусковъ и карѳагенянъ. На крайнемъ западѣ сохранилась только одна изолированная греческая колонія Массалія (нынѣшняя Марсель). Около того же времени сложилась большая персидская держава, которая надвинулась съ плоскогорій Ирана и Арменіи на плодородныя равнины Евфрата и Нила, а также подошла вплотную кь берегамъ Средиземнаго моря. Уже тѣмъ, что персы уничтожили самостоятельность Вавилона, Египта и Лидіи, сильно сократился притокъ греческихъ наемниковъ въ восточныя страны; осталось служить только у самого великаго царя. Съ другой стороны, персы подчинили себѣ всѣ греческія колоніи, лежавшія на западномъ и на сѣверномъ берегахъ Малой Азіи. Такимъ образомъ, раздвинувшійся за три вѣка греческій міръ былъ сильно сдавленъ. Въ результатѣ усилились общины европейской Греціи, и послѣ успѣшной обороны противъ персидскаго нашествія сложилась крупная аѳинская держава, которая выставила впервые яркое на націоналистическое знамя.
Въ IV вѣкѣ, когда персидская держава стала расшатываться, воинственная греческая эмиграція снова двинулась на востокъ. Въ походахъ Александра Македонскаго и діадоховъ снова нашли примѣненіе безпокойныя дружины, которымъ не было мѣста дома. Начался второй періодъ греческой колонизаціи, который мы называемъ эпохой эллинизма. Въ одномъ отношеніи повторились явленія первой колонизаціи: греческія поселенія за предѣлами метрополіи во много разъ превзошли численностью народа и богатствомъ маленькій кругъ своей старой родины.
Соціальныя черты колонизаціи. Греческая колонизація является вѣрнымъ воспроизведеніемъ быта и дѣятельности грековъ на родинѣ. Та же способность легко сниматься съ мѣста и передвигаться со всѣмъ своимъ имуществомъ; то же чувство независимости въ маленькихъ общинахъ и группахъ, та же самостоятельность иниціативы въ предпріятіяхъ каждаго отдѣльнаго колонизирующаго племени или города. Въ колонизаціи VIII и VII вѣковъ до Р. Х. не было ни одной крупной экспедиціи, которая бы составилась изъ союза многихъ общинъ, не было ничего похожаго хотя бы на крестовые походы европейцевъ XII вѣка послѣ Р. Х. Кантональная жизнь европейской Греціи отложилась всѣми своими характерными чертами, всѣми своими достоинствами и недостатками въ колоніальномъ разсѣяніи грековъ; на окраинахъ они не собирались въ болѣе тѣсные и крупные союзы; между сосѣдями поднимались тѣ же характерныя усобицы и соперничества, которыя составляли хроническую болѣзнь метрополіи. Примѣромъ можеть служить ожесточенная борьба Кротона и Сибариса въ южной Италіи, которая окончилась полнымъ разгромомъ Сибариса, а также непрерывныя столкновенія Леонтинъ и Сиракузъ въ Сициліи, въ результатѣ которыхъ Сиракузы поглотили въ буквальномъ смыслѣ общину Леонтинъ.
Не будь колонизаціи, Греція не имѣла бы исторіи. Переселенія дали случай грекамъ войти въ сношенія съ другими народами и узнать элементы чужой культуры; первые шаги греческой науки стоятъ явно подъ сильнѣйшимъ вліяніемъ Вавилона и Египта. Столкновеніе со старыми развитыми культурами подстрекнуло къ дѣятельности мѣстныя силы: то, что составляетъ оригинальное произведеніе грековъ, политическія формы демократіи, театръ, пластическое искусство, расцвѣло только благодаря соперничеству съ чужимъ и наноснымъ. Наконецъ, самый общій результатъ: та среда, которую мы въ правѣ назвать греческимъ обществомъ, сложилась лишь въ ходѣ разсѣянія народа и благодаря этому разсѣянію.
Колонизація проходитъ различныя соціальныя ступени и сама представляетъ крупный соціальный переворотъ. Судя по Гомеру, первыми переселенцами были витязи и ихъ дружины. Позднѣе колонизація ведется купцами и промышленниками, въ дѣло вступаютъ новые классы населенія, пріобрѣтающіе вмѣстѣ съ тѣмъ все болѣе и болѣе силы. Но эта перемѣна произошла не сразу. Судьбы рыцарскихъ отрядовъ были различны. Главная ихъ масса, вѣроятно, не останавливалась на мѣстѣ высадки, а отправлялась дальше въ качествѣ наемниковъ. Частъ воителей садилась въ новыхъ поселеніяхъ на берегу или вблизи него; ихъ колоніи были преимущественно земледѣльческія; таковы были эолійскія поселенія на с.‑з. берегу Малой Азіи и большая часть сицилійскихъ колоній, гдѣ встрѣчается своеобразный терминъ для обозначеніи господствующаго класса — γαμόροι, т.‑е. владѣтели земельныхъ участковъ. Въ Сициліи это названіе, повидимому, относится не къ мелкимъ владѣльцамъ крестьянскаго типа, каковы въ Аттикѣ геоморы, а къ помѣщикамъ, такъ какъ въ соціальныхъ волненіяхъ эпохи Пелопоннесской войны сельская бѣднота требуетъ раздѣла земель гаморонъ. Очень правдоподобно, что они примѣнили въ своихъ помѣстьяхъ рабскій или крѣпостной трудъ; матеріаломъ невольничества служили имъ военноплѣнные, захваченные при первомъ завоеваніи; этотъ составъ пополнялся потомъ разбойничьими набѣгами колонистовъ на туземныя села. Былъ еще третій оттѣнокъ въ колонизаціи витязей, который отмѣченъ хорошо у Гомера: это были умѣлые собиратели военной добычи, ловко пускавшіе ее въ обмѣнъ и постепенно обращавшіе торговлю въ свой постоянный промыселъ. Мы видомъ потомъ во главѣ нѣкоторыхъ торговыхъ общинъ аристократическіе роды; таковы были, напр., Бакхіады въ Коринѳе, свергнутые впослѣдствіи тираннами, которые опирались на вновь поднявшіеся классы. Это старинное купечество, вѣроятно, вело свое происхожденіе отъ героевъ гомеровскаго типа.
Изобрѣтенія въ области индустріи и торговли. Политическое раздробленіе нигдѣ и никогда не мѣшало развитію широкой и энергичной торговли. Скоро греческіе поселенцы, особенно мѣстностей отдаленныхъ, нашли выгоду въ доставкѣ метрополіи нехватавшаго ей сырья: стали подвозить хлѣбъ изъ Черноморья, южной Италіи и Сициліи, лѣсъ и металлы изъ Ѳракіи, рыбу, кожи, скотъ опять изъ Черноморья. Въ срою очередь европейскіе греки начали вывозить въ чужія страны продукты своей работы, оливковое масло, вино, ткани, посуду, оружіе. Перевозъ въ разныхъ направленіяхъ товаровъ, сырыхъ и обработанныхъ, становится крупнымъ источникомъ пропитанія для цѣлыхъ общинъ. Эгина, небольшой скалистый островъ съ почвой скудной и неблагодарной, сдѣлалась въ эту эпоху одной изъ самыхъ сильныхъ мореходныхъ общинъ Греціи; ея значеніе выросло исключительно на торговлѣ, и притомъ, такъ какъ община не могла сама много вывозить и много потреблять, на торговлѣ транзитной, доставлявшей продукты всѣхъ средиземноморскихъ странъ въ разные концы греческаго міра.
Привозъ колоніальныхъ продуктовъ повелъ къ усиленной дѣятельности мѣстныхъ деміурговъ. Напряженность въ работѣ индустрія видна изъ факта техническихъ изобрѣтеній, приходящихся на VII—VI вв. до Р. Х. Особенно значителенъ прогрессъ въ металлическомъ дѣлѣ, въ литейномъ производствѣ. Въ гомеровское время оружейникъ дѣлалъ щитъ или панцырь изъ отдѣльныхъ пластинокъ, которыя скрѣплялъ крючками и гвоздями; въ такомъ видѣ, напр., описана работа бога Гофеста надъ оружіемъ Ахилла. Въ интересующую насъ эпоху была изобрѣтена спайка металлическихъ полосъ: характерно, что изобрѣтатели способа литья и паянья были уроженцами передовыхъ общинъ на малоазійскихъ островахъ Хіосѣ и Самосѣ. Большіе успѣхи сдѣлала также фабрикація глиняной посуды. На ряду съ чисто-ремесленными грубыми издѣліями, идущими на внутренній рынокъ, появляется артистическая работа, художественно формированные и раскрашенные сосуды, которые становятся предметомъ обширнаго вывоза. Образуются оживленные центры художественно-промышленной фабрикаціи посуды; сначала главный пунктъ ея — Коринѳъ, потомъ, особенно съ VI в. — Аѳины. Здѣсь вырабатывается знаменитый способъ наведенія черныхъ фигуръ на блестящій красноватый фонъ, искусственно достигаемый путемъ примѣшиванія желѣзной окиси. Для этой отрасли промышленности характерно то, что сохранились имена замѣчательныхъ мастеровъ-изобрѣтателей и художниковъ-предпринимателей.
Очень важная перемѣна намѣтилась также въ техникѣ торговли. Здѣсь появилось своего рода изобрѣтеніе — металлическая монета. Гомеровское общество пользовалось разнообразными способами для опредѣленія цѣнъ и для расчета; большую роль при этомъ играли металлы, но въ основѣ примѣненія ихъ не было самаго главнаго, что создаетъ металлическія деньги, именно, системы вѣса. Въ эпоху колонизаціи греки въ этомъ отношеніи воспользовались давнишнимъ изобрѣтеніемъ старокультурныхъ восточныхъ странъ[7].
У египтянъ употреблялись мѣдныя деньги, которыя ходили между прочимъ въ видѣ колецъ; онѣ не были монетой въ собственномъ смыслѣ, и хотя кусочкамъ придавали опредѣленный вѣсъ, но при обмѣнѣ приходилось все-таки, ради осторожности, производить особое взвѣшиваніе. У вавилонянъ и ассиріянъ, примѣнявшихъ золото и серебро, денежный счетъ примыкалъ также къ градаціи вѣсовыхъ единицъ, при чемъ послѣдняя, въ свою очередь, входила въ составъ необыкновенно стройной общей системы мѣръ. Дѣло въ томъ, что вавилоняне примѣняли для счета времени измѣреніе водяныхъ массъ, вытекающихъ медленно изъ сосудовъ опредѣленной величины. Они замѣтили, что мѣркой съ одинаковой точностью можетъ служить высота водяного столба въ сосудѣ такъ же, какъ его объемъ, или вѣсъ той же массы воды. Отсюда у нихъ идея принести въ соотвѣтствіе мѣры длины, мѣры тяжести для взвѣшиванія твердыхъ тѣлъ и мѣры вмѣстимости для счета тѣлъ сыпучихъ и жидкихъ. Къ этой ученой системѣ, близко напоминающей современную европейскую метрическую, приспособлены были деньги, положенныя опять-таки на очень удобную ариѳметичсскую основу, въ которой соединялись десятичный и двѣнадцатиричный счетъ. Высшая единица (киккаръ = 30 килограммамъ, или 1 пуду 25 фунтамъ) дѣлилась на 60 минъ, мина, въ свою очередь, дѣлилась на 60 шекелей. Всѣ эти названія означаютъ собственно вѣсы или вѣсовыя тяжести; цѣны опредѣлялась вѣсовымъ содержаніемъ золотыхъ и серебряныхъ плитокъ, ходившихъ въ обмѣнъ. Вавилоняне установили точное сношеніе между цѣной золота и серебра (40:3), которое усвоено было потомъ въ другихъ странахъ и долго держалось въ культурномъ мірѣ. Но до чекана монеты все-таки у нихъ не дошло; точно такъ же и финикіяне до весьма поздняго времени обходились безъ чеканной монеты съ принудительнымъ курсомъ.
Не трудно понять, почему большія культурныя восточныя государства могли долго торговать безъ монеты. Имъ важнѣе было выработать обширную кредитную систему, которая могла бы регулировать сдѣлки въ предѣлахъ крупныхъ территорій; лишь при окончательныхъ сравнительно рѣдкихъ расчетахъ выступали металлическія деньги въ видѣ вѣсовыхъ группъ. Другое положеніе получалось тамъ, гдѣ товаръ въ короткій срокъ переходилъ нѣсколько политическихъ границъ, гдѣ стояли рядомъ независимые другъ отъ друга и равносильные конкуренты, и гдѣ вслѣдствіе этого были необходимы немедленные и дробные расчеты. При такихъ условіяхъ каждая изъ торговыхъ силъ стремилась къ тому, чтобы имѣть собственный расчетный знакъ и въ то же время сообразовать его съ господствующими вокругъ системами.
Сколько можно судить, впервые монета появилась именно среди небольшихъ дробныхъ территорій Малой Азіи. По сосѣдству съ іонійскими колоніями грековъ на востокѣ отъ нихъ лежало Лидійское государство. Страна эта занимала чрезвычайно выгодное торговое положеніе; долины ея рѣкъ представляютъ выходы къ Эгейскому морю, а съ другой стороны, отъ нихъ направляются пути въ глубину полуострова и дальше къ странамъ Передней Азіи, лежавшимъ восточнѣе. Лидійцы стали естественными посредниками въ весьма широкомъ обмѣнѣ между странами Эгейскаго моря, Малой Азіи, Сиріи, Месопотаміи: къ транзиту они присоединили сбытъ продуктовъ своей собственной индустріи производства и окраски тонкихъ тканей, металлургіи и др. Геродотъ отмѣчаетъ одну характерную черту въ быту лидійцевъ; онъ указываетъ на то, что они первые занялись мелкой розничной торговлей, πρῶτοι κάπηλοι ίγένοτο[8]. Это обстоятельство онъ и ставитъ въ связь съ возникновеніемъ у нихъ чекана монеты. У лидійцевъ имѣлось еще выгодное условіе для выработки этого необходимаго средства постояннаго и очень детальнаго обмѣна: въ ихъ странѣ были обильныя залежи бѣлаго золота, или электра, т.‑е. натуральной смѣси золота и серебра. Изъ этого матеріала и чеканились лидійскія монеты, начиная приблизительно съ половины VII вѣка. Вскорѣ потомъ чеканъ монеты начался въ сосѣднихъ съ Лидіей малоазійскихъ греческихъ общинахъ, въ Милетѣ и на о. Самосѣ, затѣмъ въ Фокеѣ, Митиленѣ, Кизикѣ; немного позднѣе въ городахъ европейской Греціи, въ Эгинѣ, Халкидѣ на Эвбеѣ, Коринѳѣ и Аѳинахъ.
Греки сразу воспользовались результатами длиннаго и сложнаго развитія въ вѣсовой и денежной системѣ, не проходя промежуточныхъ — ступеней. Очень вѣроятно, что однимъ изъ важныхъ посредниковъ въ данномъ случаѣ послужила Лидія. Но были, кажется, болѣе раннія и болѣе прямыя связи съ Евфратской равниной. Такъ можно думать потому, что принятыя греками вѣсовыя и денежныя единицы воспроизводятъ вавилонскія дѣленія и даже частью восточныя названія мѣрь. Кромѣ того — что́, можетъ быть, еще важнѣе — Греція заимствовала примѣнявшуюся вавилонянами метрическую систему. Только высшая денежная мѣра обозначалась стариннымъ греческимъ названіемъ вѣсовой массы, талантомъ; его шестидесятая доля называлась семитскимъ словомъ «мина» (μνᾱ = частъ). Въ дальнѣйшемъ дѣленіи десятичный счетъ соединился съ двѣнадцатиричнымъ, какъ у вавилонянъ: мина дѣлилась на 50 статеровъ по 12 оболовъ, или на 100 драхмъ по 6 оболовъ. Статеръ — переводъ семитическаго слова шекель, значитъ вѣсы. Что касается мелкихъ единицъ, драхмы и обола, они, можетъ быть, имѣли отношеніе къ вѣсовой системѣ желѣза, введенной въ серединѣ VIII вѣка Фидономъ, басилеемъ Аргоса. Оболъ, вѣроятно, произошелъ отъ ὸβελὸς; (гвоздь, кончикъ копья). Изъ оболовъ или обелисковъ, желѣзныхъ прутиковъ, состоялъ вкладъ, сдѣланный Фидономъ въ храмѣ Геры въ Аргосѣ и показывавшійся еще во времена Аристотеля[9]. Можно предположить, что позднѣйшій серебряный оболъ соотвѣтствовалъ по цѣнѣ желѣзному прутику того же наименованія, а драхма, равная шести оболамъ, получилась изъ связки прутиковъ, которую можно было удержать въ рукѣ (драхма значитъ полная горсть). Тому же Фидону приписывали введеніе мѣръ жидкихъ и сыпучихъ тѣлъ, по-гречески метретовъ и медимновъ.
Судя по даннымъ легенды, этотъ Фидонъ вообще пользовался большимъ вліяніемъ въ Греціи и располагалъ порядочными силами. Въ 748 іоду до Р. Х. онъ отнялъ у элейцевъ руководство олимпійскими играми, и по его имени считается 8‑я олимпіада. Можетъ быть, онъ господствовалъ надъ большею частью Пелопоннеса. Во всякомъ случаѣ, въ рукахъ Фидона были морскіе пути южной части Эгейскаго моря, чрезъ которые онъ могъ поддерживать прямыя связи съ берегами Леванта.
Возникновеніе городовъ. Успѣхи торговыхъ поѣздокъ, открытіе новыхъ отдаленныхъ рынковъ, основаніе колоній въ разныхъ концахъ средиземноморскаго міра сильно подняли значеніе мореходныхъ компаній, πρηκτἥρες ναὕτα, какъ ихъ называетъ Гомеръ. Среди странствующихъ купцовъ прежде большое мѣсто занимали финикіяне; теперь, въ эпоху колонизаціи, ихъ совершенно вытѣснили греческіе предприниматели. Вмѣстѣ съ тѣмъ изобрѣтенія въ индустріи и возможность сбыта ремесленныхъ произведеній въ дальніе края выдвинули производителей, деміурговъ. Правда, по словамъ Геродота, въ Греціи вообще невысоко ставятъ людей, обученныхъ ремесламъ (τέχνας), но все же въ промышленномъ Коринѳѣ званіе мастера стало пользоваться извѣстнымъ уваженіемъ[10]. Какъ скоро ремесло начало работать на вывозъ, поселенія кустарей разрослись и составили цѣлыя слободы. Въ Аѳинахъ предмѣстье горшечниковъ, изготовителей художественно расписанныхъ вазъ, Керамикъ, образовало большой оживленный кварталъ. Купцы-мореходы привозятъ на родину большіе барыши, выстраиваютъ себѣ хорошіе дома. Высшіе слои промышленнаго общества составляютъ, наподобіе дружинъ, союзы и товарищества (έταιρίαι). Какъ видно иль законодательства города Гортина на о. Критѣ, у этихъ новыхъ гетерій есть свои судьи, независимо отъ общегородскихъ[11]. Члены такихъ союзовъ, судя по таксѣ штрафовъ, взимавшихся за нанесенныя имъ обиды, занимали привилегированное положеніе въ городѣ, цѣнились значительно выше той части гражданства, которая въ гетеріяхъ но состояла.
Изъ отдаленныхъ краевъ начинаютъ доставлять новый товаръ, невольниковъ. По греческой традиціи, привозные рабы впервые появились въ торговой общинѣ о. Хіоса. Гомеровскіе δμὤες большею частью военноплѣнные греки; они составляютъ домашнюю челядь или военную прислугу, сидятъ на хуторахъ, приставлены къ скотоводству. Новый составъ привозныхъ рабовъ идетъ, главнымъ образомъ, въ мастерскія; это — χειροτέχναι, индустріальные рабочіе. Примѣненіе ихъ привело къ существенной перемѣнѣ въ производствѣ; въ извѣстныхъ отрасляхъ предпріятія приняли фабричный характеръ на манеръ старыхъ европейскихъ мануфактуръ.
Исходныя мѣста колонизаціонныхъ выѣздовъ, пункты, куда привозится товары, и слободы, въ которыхъ работаютъ деміурги, образуютъ большіе поселки, города въ собственномъ смыслѣ. Таковы Милетъ, Эгина, Халкида, Мегара, Коринѳъ. Въ гомеровскую эпоху не было иныхъ городовъ, кромѣ укрѣпленныхъ замковъ, гдѣ жилъ басилей со своей свитой, и около которыхъ ютились въ деревняхъ зависимые люди. Съ развитіемъ морскихъ предпріятій такіе укрѣпленные городки, какъ Микены, расположенные неудобно для выѣзда и для торга, теряютъ свое значеніе и пустѣютъ. Преуспѣвающіе города, въ родѣ Коринѳа, разрастаются около старой крѣпости, окружаютъ себя новой широкой стѣной; прежній замокъ становится кремлемъ, цитаделью при городѣ (также въ Аѳинахъ акрополь, въ Ѳивахъ — Кадмея).
Союзы торговыхъ общинъ и столкновенія ихъ. Эпоха колонизаціи въ извѣстномъ смыслѣ отличалась еще большей воинственностью, чѣмъ героическій вѣкъ. Торговыя компаніи времени возникновенія городовъ очень предпріимчивы и безпокойны; вслѣдъ за дружинами витязей онѣ сами организуютъ дальнія экспедиціи, захватываютъ опорные пункты на островахъ и берегахъ, появляются грозной принудительной силой на новыхъ рынкахъ. Между торговыми общинами возникаютъ жестокіе споры. Отдѣльные города вступаютъ въ союзы другъ съ другомъ. Коринѳъ дружитъ съ Самосомъ; параллельно этой линіи коммерческой связи, идущей поперекъ Эгейскаго моря, располагается другая лига, европейской Мегары съ азіатскимъ Милетомъ. Обѣ линіи проходятъ совсѣмъ близко другъ отъ друга, и союзы сталкиваются между собою съ увеличенной яростью. Въ VII вѣкѣ торговые споры разрастаются въ общегреческую войну. Она носитъ названіе Лелантійской, по первоначальному предмету борьбы городовъ Халкиды и Эретріи на о. Эвбеѣ за Лелантійскую равнину. Но въ мѣстный споръ вступаются чуть не всѣ коммерческіе города Эгейскаго моря; образуются двѣ большія лиги, на сторонѣ Халкиды Коринѳъ и Самосъ, на сторонѣ Эретріи Мегара, Эгина и Милетъ.
Въ этихъ столкновеніяхъ большое мѣсто занимали споры изъ-за металла, который, съ развитіемъ техническихъ средствъ, стали усиленно разрабатывать въ разныхъ мѣстахъ Греціи. Очень интересенъ разсказъ Геродота о величіи и паденіи острова Сифноса, судьба котораго тѣсно связана съ погоней за золотой добычей. На Сифносѣ оказались столь большія залежи золота и серебра, что въ короткій срокъ община увидала себя въ обладаніи настоящаго клада; она выдѣлила блестящій подарокъ Дельфійскому храму изъ десяти процентовъ съ дохода рудниковъ; вся прибыль, получавшаяся отъ ихъ эксплоатаціи, ежегодно распредѣлялась между гражданами. Дельфійскій оракулъ, изъ чувства благодарности за приношеніе, предупредилъ сифнійцевъ, чтобы они боялись деревянной дружины и краснаго вѣстника, когда ихъ дума и рынокъ будутъ сіять бѣлизной. И точно оказалось, что вскорѣ послѣ того, какъ въ Сифносѣ украсили общественныя зданія бѣлымъ паросскимъ мраморомъ, на островъ напали воители съ о. Самоса, прибывшіе на корабляхъ (деревянная дружина), выкрашенныхъ въ красный цвѣтъ. Послѣдніе требовали у сифиійцевъ выкупа въ 10 талантовъ: тѣ отказали, началась осада Сифноса, богатую общину совсѣмъ разгромили и взяли съ нея 100 талантовъ[12].
Синойкизмы. Почти ни одна область не могла остаться въ сторонѣ отъ движенія. Если страна не принимала участія въ заморскихъ выѣздахъ, какъ, напр., Лаконія, Аттика, Элида, Аргосъ, ей нужно было обезпечитъ себя отъ нападеній со стороны предпріимчивыхъ мореходовъ. Эта необходимость защиты заставила мелкія племенныя группы и деревенскія общины объединиться, или, по-гречески, синойкизироваться.
Синойкизмъ значитъ соединеніе жилищъ, и въ дѣйствительности объединеніе принимало видъ переселенія изъ деревень въ намѣченный центральный пунктъ. Ѳукидидъ въ слѣдующихъ словахъ описываетъ соединеніе сельскихъ общинъ Аттики въ одну большую городскую общину Аѳинъ. «Получивъ власть, Ѳесей, царь умный и сильный, упразднилъ мѣстныя думы и должности, устроилъ одинъ правительственный совѣтъ и одно зданіе думы, соединилъ (ξυνῴκισε) всѣхъ въ нынѣшнемъ городѣ и повелѣлъ сельскимъ общинамъ признавать городомъ только Аѳины, которыя, благодаря общему къ нимъ тяготѣнію, и стали большимъ центромъ»[13]. Надо представить себѣ, что магнаты покинули свои замки и выстроили себѣ дома вблизи новаго мѣста засѣданій совѣта; далѣе переселеніе родовъ вмѣстѣ съ челядью вызывало необходимость устроить внутри разросшагося центральнаго поселка правильный торгъ на большой рыночной площади. Синойкизмъ, слѣдовательно, составлялъ какъ бы толчокъ къ образованію большого города, хотя основы соединенія носили нѣсколько иной характеръ, чѣмъ въ торговыхъ центрахъ.
Городское управленіе. Бытъ торговыхъ городовъ такъ же, какъ синойкизмы, оказался невыгоднымъ для единоличной власти вождей, которая въ свое время основывалась на перевѣсѣ одного замка надъ другими. Родовитые люди, составившіе синойкизмъ, въ новомъ общемъ городѣ чувствовали себя всѣ ровнями по достоинству. Мѣстами они отмѣнили вовсе наслѣдственную монархическую власть и замѣнили ее выборными должностями. Въ Аѳинахъ династія Нелеидовъ или Кодридовъ была оттѣснена другими семьями, которыя установили между собою очередь для занятія высшихъ должностей, превратившихся вмѣстѣ съ тѣмъ изъ пожизненныхъ въ срочныя. Въ другихъ общинахъ старинныя династіи сохранили положеніе, но были сильно обрѣзаны въ своихъ прерогативахъ: таково устройство Спарты, гдѣ при синойкизмѣ оказались рядомъ двѣ царскія династіи, а для контроля надъ басилеями община выдвинула новую должность эфоровъ.
Выбираемыя на краткій срокъ, должностныя лица составляли обыкновенно коллегію, въ которой у каждаго могла быть своя спеціальность. Въ Аѳинахъ ихъ было девять съ общимъ названіемъ архонтовъ. Коллегія составилась изъ трехъ высшихъ сановниковъ, перваго, или «архонта» въ собственномъ смыслѣ, басилея, опустившагося на второе мѣсто, и полемарха, съ добавленіемъ шести ѳесмоѳетовъ, т.‑е. судей, буквально толкователей или издателей права. Въ общинахъ о. Крита коллегіи состояли изъ десяти лицъ, называвшихся космами. Среди нихъ былъ соотвѣтствующій аѳинскому полемарху στραταγέτης; затѣмъ былъ κόσμος ξένιος, судившій иностранцевъ и другой, разбиравшій процессы горожанъ (ἀστιαι δίκαι)—два сановника, близко напоминающіе римскихъ praetor peregrinus и praetor urbanus.
Такимъ образомъ, синойкизмъ велъ къ образованію аристократическихъ республикъ; ихъ особенность, усвоенная потомъ греческой демократіей, частая, обыкновенно ежегодная смѣна должностныхъ лицъ. Въ аристократіяхъ, вѣроятно, наблюдали ревниво равномѣрность между правящими фамиліями въ замѣщеніи должностей. Сановники непрерывно совѣщались съ собраніемъ старѣйшинъ. Возможно, что они выходили изъ состава совѣта и возвращались въ его среду. Такое впечатлѣніе мы, по крайней мѣрѣ, получаемъ изъ практики аѳинскаго Ареопага, составлявшаго остатокъ аристократической старины; онъ пополнялся вышедшими изъ должности архонтами.
Борьба классовъ въ эпоху возникновенія городовъ. Въ своемъ частномъ быту аристократія сохранила черты героическаго вѣка. Въ Коринѳѣ правящій слой, изъ среды котораго выбирался глава государства, такъ назыв. πρύτανις, составился изъ большого разросшагося рода Бакхіадовъ. Эта аристократія замкнулись отъ остального гражданства; ея члены заключали браки только въ своей тѣсной средѣ. Попрежнему высшій слой занимается коневодствомъ, его представители отличаются на ристаніяхъ, берутъ призы на олимпійскихъ и другихъ играхъ. Въ цѣломъ рядѣ общинъ они сохранили даже свое старинное названіе всадниковъ, въ Эвбеѣ они ίπποβόται, въ Аттикѣ, Беотіи и Элидѣ ίππεῑς. Обладатели власти, сосредоточенные въ тайномъ совѣтѣ на Ареопагѣ (ή ἐν Άρείῳ πάγῳ βουλή), они стараются не звать народъ на общія собранія.
Но авторитетъ ускользаетъ изъ ихъ рукъ, подчинявшіеся имъ раньше классы, всколебленные колонизаціей, торговлей и синойкизмомъ, заявляютъ протестъ, волнуются и грозно идутъ на господскіе замки. Вмѣстѣ съ внѣшними антагонизмами эпохи разгорается внутренняя борьба. Въ числѣ противниковъ аристократіи отчетливо выдѣляются двѣ группы населенія, обѣ, правда, уже имѣвшіяся налицо въ пору героическаго вѣка, но теперь выступающія съ новой соціальной физіогноміей.
Одна составляется изъ некрупныхъ землевладѣльцевъ; къ нимъ приложимо названіе сельской партіи, дѣйствующей въ Аттикѣ VI вѣка, геоморы (γεωμόροι, или ἀγροῑκοι). Этоть классъ можно также назвать гоплитами, т.‑е. тяжело вооруженной пѣхотой, въ такой мѣрѣ бытъ геоморовъ срастается съ извѣстнымъ видомъ оружія и опредѣленнымъ способомъ боя. Уже подъ Троей гомеровскіе λαοι умѣли сражаться сплоченными фалангами; но тогда пѣхотинцы были хуже вооружены, не имѣли доспѣховъ, и, естественно, на первый планъ выступали ἀριστήες, герои, везомые конями. Въ VI и въ V вв. гоплиты, копейщики въ шлемахъ и броняхъ, вооруженные на свой счетъ, составляютъ основную силу греческой общины. Эта перемѣна и есть результатъ возросшаго ихъ соціальнаго значенія. По своему хозяйственному положенію они иногда хлѣбопашцы (въ Беотіи), чаще — садоводы, оливководы и виноградари (на о. Хіосѣ и Самосѣ, въ Аттикѣ). Предполагалось, что для гоплитскаго вооруженія надо имѣть достатокъ, позволяющій держатъ парную упряжку, ζεὕγο, отсюда ихъ обозначеніе въ Аттикѣ зевгиты. Назвать ихъ по-нашему крестьянами будетъ не совсѣмъ подходяще въ виду порядочныхъ иногда размѣровъ ихъ хозяйства. Правда, они обыкновенно сами работали на землѣ всѣмъ домомъ, но нерѣдко также держали рабовъ или наемныхъ рабочихъ.
Геоморы, или гоплиты волнуются въ эпоху колонизаціи и развитія торговли, потому что ихъ патріархальное хозяйство сильно затронуто вторженіемъ денежныхъ расчетовъ. Поневолѣ они втянуты въ операціи, вынуждены занимать, съ трудомъ поспѣваютъ приладить къ ссудамъ и покупкамъ свое примитивное хозяйство; нерѣдко они встрѣчаются съ суровой уголовной формой личной кабалы за долги. Очень тягостны имъ процессы, заставляющіе ихъ платитъ штрафы и судебныя издержки. Тамъ, гдѣ произошелъ синойкизмъ, сельскому хозяину приходится, вдобавокъ ко всему, тратиться на проѣзды въ городъ. Отсюда его желаніе имѣть свой дешевый и близкій судъ въ деревнѣ. Надо сказать, что этотъ соціальный слой, образующій потомъ наиболѣе прочную опору греческой независимой общины, не отличается вообще значительной подвижностью. Въ Аттикѣ въ VI вѣкѣ только шумная предпріимчивость приморскаго населенія вынуждаетъ геоморовъ выступить на политическую арену. Въ Беотіи, въ Элидѣ они появляются на сценѣ и добиваются политическихъ правъ значительно позже, лишь въ V вѣкѣ. Въ Ѳессаліи они такъ и не могли выдвинуться, чтобы скинутъ господство аристократіи-коневодовъ.
Гораздо рѣшительнѣе выступаетъ противъ аристократіи другой классъ, который собственно и составляетъ движущій, бродящій элементъ колонизаціоннаго вѣка. Онъ образуется изъ различныхъ соціальныхъ осколковъ. Впереди всѣхъ стоятъ воинственные купцы и судовладѣльцы, промышленная вольница; это зерно обрастаетъ массой примыкающаго къ нимъ неосѣдлаго люда, недовольныхъ своимъ положеніемъ ѳетовъ, обезземеленныхъ сельчанъ, затѣмъ приморскаго населенія, рыбаковъ, лоцмановъ, перевозчиковъ, изъ которыхъ набирается экипажъ морскихъ флотилій; такъ слагается обширный классъ, получившій въ Аттикѣ названіе параліевъ, т.‑е. приморскихъ. Къ нимъ примыкаютъ городскіе ремесленники, гомеровскіе деміурги. Въ этой группѣ развиваются демократическіе нравы, большая вольность мысли, но въ то же время они обнаруживаютъ склонность подчиняться единой командѣ, своего рода диктатурѣ, или даже возобновить угаснувшую царскую власть. Среди нихъ появляется характерный терминъ, προστάτης, τοὔ δήμου, предстатель или охранитель народа[14]. Но настоящими вождями вольницы предпринимателей и приставшаго къ ней непокойнаго бродячаго люда выступаютъ тиранны, своеобразныя политическія фигуры VII и VI вв.
Вожди новаго городского общества. Тиранны выходятъ большею частью изъ среды стариннаго высшаго общественнаго слоя, но порываютъ съ аристократіей. Такъ, напр., въ Коринѳѣ Кипселъ, отвергнутый членъ большого древняго правящаго рода Бакхіадовъ, опираясь на сочувствіе массы, опрокидываетъ господство родовитыхъ людей, прогоняетъ Бакхіадовъ и конфискуетъ ихъ имущество. Первый аѳинскій тираннъ Килонъ былъ изъ стариннаго рода, знаменитаго своими конями, и самъ стяжалъ славу побѣдителя на олимпійскихъ играхъ. Несовсѣмъ легко выяснить политическую роль тиранніи.
У Ѳукидида среди его сжатыхъ соціологическихъ характеристикъ есть интересное замѣчаніе о тираннахъ, которое даетъ руководящую нить для сужденія о внѣшней политикѣ тиранніи. «Когда Эллада стала могущественнѣе и съ большей энергіей, чѣмъ раньше, направила вниманіе на увеличеніе денежнаго богатства, въ общинахъ поднялись тиранны, тѣмъ болѣе, что и доходы начали возвышаться (между тѣмъ, какъ раньше были патріархальные цари, пользовавшіеся традиціонными подарками), и вотъ въ Элладѣ возникаютъ флоты, и люди все болѣе отдаются морю»[15]. Ѳукидидъ видитъ въ тиранніи возобновленіе царской власти на другой экономической основѣ. Въ его глазахъ тиранны были организаторами военно-морскихъ финансовъ; а это было необходимо потому, что они вели военно-промышленную иниціативу, становились во главѣ колонизаціонныхъ флотилій и выѣздовъ, направляли экспедиціи и устраивали торговые союзы.
Тираннія была тѣсно связана съ выступленіемъ параліевъ и деміурговъ. Въ общинахъ колоніальныхъ, болѣе передовыхъ въ торговомъ отношеніи сравнительно съ метрополіей, тираннія сдѣлалась почти естественной формой политическаго устройства на продолжительное время: такъ было въ городахъ Малой Азіи и прилегающихъ къ ней островахъ, въ Милетѣ, на Лесбосѣ, Самосѣ, особенно же въ городахъ Сициліи, гдѣ она остается еще въ V вѣкѣ. Болѣе ограниченное по мѣсту и болѣе преходящее явленіе образуетъ тираннія въ европейской Греціи. Она возникаетъ впервые въ Сикіонѣ, гдѣ Ороагоръ въ 665 г. разгромилъ господство дорійской военной аристократіи и выдвинулъ на первое мѣсто туземное населеніе ремесленниковъ, торговцевъ и садоводовъ. За нимъ скоро слѣдуетъ (около 660 г.) Кипселъ въ Коринѳѣ, немного позже Ѳеагенъ въ Мегарѣ и въ 30-хъ или 20-хъ годахъ VII в. Килонъ въ Аѳинахъ. Такимъ образомъ, тираннія распространяется съ юга на сѣверъ по линіи, раздѣляющей два главные глубоко вдавшіеся залива западнаго и восточнаго моря Греціи. Она захватываетъ тѣ общины Греціи, которыя, благодаря своему положенію, широко развили торговлю, ремесло, мореходство и колонизацію. Тираннія тѣсно связана съ коммерческимъ и колоніальнымъ расцвѣтомъ этихъ общинъ.
При тираннахъ Кипселидахъ (660—583) Коринѳъ разрастается въ большую морскую силу. Ихъ предшественники, Бакхіады, подъ конецъ своего правленія, уронили руководящее положеніе, которое Коринѳъ пріобрѣлъ на западѣ, благодаря ряду основанныхъ имъ колоній; между прочимъ, отъ метрополіи отпала Коркира, крупный островъ, лежащій на дорогѣ между Коринѳскимъ заливомъ и берегами Италіи. Кипселъ, свергнувшій господство Бакхіадовъ, возстановилъ торговое вліяніе Коринѳа на западѣ. У выхода изъ Коринѳскаго залива онъ основалъ рядъ колоній, между прочимъ Левкаду на полуостровѣ, связанномъ лишь узкимъ перешейкомъ съ материкомъ: для удобства сношеній съ Коркирой, коринѳяне прорыли каналъ поперекъ перешейка, и Левкада стала островомъ. Кипселъ основалъ также на востокѣ у Эгейскаго моря Потидею на полуостровѣ Халкидикѣ и открылъ торговлю съ Ѳракіей, богатой сырыми продуктами. Еще дальше пошелъ его сынъ Періандръ (627—587), который велъ нѣсколько колоніальныхъ войнъ, подчинилъ себѣ Коркиру, а также распространилъ свою власть на Эгину и Эпидавръ, лежащіе на востокъ отъ Коринѳа въ Сароническомъ заливѣ: Коринѳъ при немъ становится торговой и политической столицей обширнаго морского района, господствующей надь обоими заливами, которые прилегаютъ къ Истму. Періандръ роднится съ другими тираннами, Орѳагоридами въ Сикіонѣ, Ѳрасибуломъ Милетскимъ, устанавливаетъ связи съ Лидіей и Египтомъ; характерно, что его племянникъ носитъ египетское имя Псамметиха.
Мегара, при тираннахъ той же эпохи, заводитъ торговлю съ черноморскими странами, впервые начинаетъ вывозить изъ Чернаго моря хлѣбъ въ значительномъ количествѣ и ради обезпеченія хлѣбнаго подвоза завладѣваетъ ключомъ къ Понту, основывая у Босфора Византію и Калхедонъ. Наконецъ, въ Аѳинахъ тираннъ Писистратъ занимаетъ опорные пункты въ разныхъ частяхъ Эгейскаго моря, устанавливаетъ выгодные договоры съ тираннами острововъ Самоса и Наксоса и кладетъ основу будущей большой морской державы.
Внутренняя политика тиранновъ. По нѣкоторымъ случайнымъ свѣдѣніямъ можно составить представленіе о томъ, какое положеніе занимали тиранны въ борьбѣ классовъ. Геродотъ разсказываетъ по поводу реформъ Клисѳена Алкмеонида въ Аѳинахъ (506 г.) о его дѣдѣ по матери Клисѳенѣ сикіонскомъ (596—565), послѣднемъ изъ династіи Орѳагоридовъ.
Въ Сикіонѣ было четыре филы. Изъ нихъ три были предоставлены господствующему классу дорійскаго племени, происшедшему отъ завоевателей; напротивъ, подчиненное населеніе мѣстнаго происхожденія было сбито въ одну филу Эгіалеевъ (т.‑е. береговыхъ). По Геродоту, Клисѳенъ хотѣлъ принизить прежнихъ господъ, дорянъ, и поднять остальныхъ обывателей, оттѣсненныхъ въ худшее положеніе. Съ этою цѣлью онъ повелъ сложную религіозную политику. Клисѳенъ старался разорвать связь сикіонскихъ дорянъ съ дорянами другихъ областей, особенно Аргоса; такъ какъ у всѣхъ дорянъ были общія названія филъ, онъ переименовалъ дорійскія филы въ Сикіонѣ и надѣлилъ ихъ для смѣху прозвищами свинарей, ослятниковъ и поросятниковъ, а филу туземцевъ назвалъ, напротивъ, почетнымъ именемъ ἀρΧέλαοι, т.‑е. господъ. Затѣмъ Клисѳенъ запретилъ сказителямъ публичное исполненіе гомеровскихъ пѣсенъ, такъ какъ въ нихъ восхвалялся Аргосъ. Въ то же время онъ принялъ мѣры, чтобы истребить культъ мѣстнаго національно-дорійскаго героя Адраста, и перенесъ весь почетъ и жертвы этого культа на злѣйшаго миѳическаго противника Адрастова, Меланиппа, останки котораго нужно было для этой цѣли перевезти издалека, именно изъ Ѳивъ. Наконецъ, трагическіе хоры, которые пѣлись въ честь Адраста, онъ отдалъ простонародному богу, Діонису[16].
Въ разсказѣ Геродота много характернаго. Ясно видна тѣсная связь гомеровскаго эпоса съ бытомъ аристократіи: литература, прославляющая витязей, особенно популярна среди ихъ потомковъ, а врагъ аристократіи старается подорвать именно эту традиціонную опору. Затѣмъ интересно крайне свободное обращеніе правителя общины съ публичными культами и съ самими вѣрованіями народа: онъ вводить и отмѣняетъ обряды, перетасовываетъ миѳы, сочиняетъ новыя священныя имена, замѣняетъ одного святого другимъ. Можно подумать, что самъ онъ — просвѣщенный деспотъ, который ни во что не вѣритъ и распоряжается религіозными символами, какъ обыкновенными административными средствами. Наконецъ, Клисѳенъ совершаетъ важныя матеріальныя перестановки. Безъ сомнѣнія, около центровъ культа собирались извѣстныя жертвенныя общества; очень важно было распредѣленіе между ними храмовыхъ имуществъ и религіозныхъ приношеній. Если реформаторъ лишилъ однѣ общественныя группы ихъ старыхъ привычныхъ мѣстъ соединенія, а другимъ, до тѣхъ поръ, слабымъ и разрозненнымъ, далъ организацію, то онъ вмѣстѣ съ тѣмъ произвелъ крупное перемѣщеніе силѣ и капиталовъ въ обществѣ: онъ конфисковалъ имущества однѣхъ корпорацій и наградилъ ими другія. Все это совершалось въ интересахъ классовъ, до тѣхъ поръ отодвинутыхъ организаціей знати; ремесленники и торговцы получили почетныя обозначенія. т.‑е., другими словами, организовались въ свою очередь, и ихъ корпораціи пріобрѣли вліятельное положеніе въ городѣ — перемѣна, похожая на вытѣсненіе рыцарей коммуной или патриціевъ цехами въ Средніе вѣка.
Нѣкоторыя довольно характерныя вещи мы узнаемъ также о внутренней политикѣ коринѳскихъ Кипсолидовъ. Во время господства стариннаго аристократическаго рода Бакхіадовъ въ Коринѳѣ въ большомъ количествѣ появились привозные рабы. Невольники составили сильную и опасную конкуренцію мѣстнымъ, свободнымъ деміургамъ. Въ качествѣ вождей городскихъ пролетаріевъ тиранны энергично принялись защищать ихъ интересы. Періандръ запретилъ покупку рабовъ; его вниманіе направлено было на то, чтобы у ремесленниковъ и свободныхъ рабочихъ всегда были заказы; онъ организовалъ въ большихъ размѣрахъ постройки и сооруженія въ Коринѳѣ. Любопытна также финансовая политика Періандра; онъ держалъ большой военный флотъ, велъ войны, окружилъ себя блестящимъ дворомъ и все-таки обходился безъ прямыхъ податей, обременительныхъ для мелкаго рабочаго люда; его главные доходы составлялись изъ таможенныхъ и портовыхъ сборовъ.
Безъ сомнѣнія, тиранны не пренебрегали и внѣшними показными средствами, стараясь снискать себѣ популярность. Въ этомъ отношеніи очень характерно имя, присвоенное старшимъ братомъ Клисѳена сикіонскаго, Ἰσόδημος; оно почти буквально совпадаетъ съ прозвищемъ Egalité, которое выбралъ себѣ принцъ Филиппъ Орлеанскій во время великой революціи.
Низверженіе тиранніи и соціальная реакція. Политика тиранновъ составляетъ первое въ Греціи организованное выступленіе городской демократіи. Это очень опредѣленный періодъ, приблизительно въ 150 лѣтъ, отъ 60-хъ годовъ VII в. до 20-хъ и 10-хъ годовъ VI вѣка. Во второй разъ, уже безъ монархическаго руководительства, греческая демократія энергично выступаетъ лѣтъ 50—60 спустя послѣ перваго періода подъема, въ 70-хъ и 60-хъ годахъ V вѣка. Первая организація городской демократіи почти всюду потерпѣла неудачу. Тиранны послѣдовательно были низвергнуты въ Сикіонѣ (вслѣдъ за смертью Клисѳена въ 565 г.), въ Коринѳѣ, Мегарѣ и, наконецъ, въ Аѳинахъ (въ 510 году).
Послѣ низверженія популярныхъ вождей масса народа по большей части не въ силахъ была удержать въ своихъ рукахъ власть. Можетъ бытъ, нигдѣ борьба не носила такой рѣзкой формы, какъ въ Мегарѣ. Крестьяне соединились здѣсь съ городскимъ простонародьемъ, изгнали знатныя фамиліи, конфисковали ихъ имущества. Аристократы нашли себѣ пріютъ въ Халкидѣ на о. Эвбеѣ и особенно въ Спартѣ; имъ удалось организоваться на чужбинѣ и затѣмъ взять городъ Мегару приступомъ. Со своими противниками они расправились необычайно жестоко: поэтъ Ѳеогнидъ, выражающій чувства высшаго класса, не даромъ собирался «испитъ черной крови тѣхъ людей, которые отняли у него имущество». Съ тою же ненавистью представители древнихъ родовъ относились къ тираннамъ. Они старалось собратъ оставшихся отъ стариннаго блестящаго времена кліентовъ своихъ; эти обломки обширныхъ когда-то свитъ они превращали въ интимные кружки заговорщиковъ, въ тайные политическіе клубы. Такіе союзы, организованные аристократіей, назывались до поздняго времени стариннымъ именемъ гетерій. Безсильные одолѣть тиранновъ въ открытомъ бою, они старались напасть изъ-за угла, поразить популярнаго властителя кинжаломъ. Мало того, аристократія идеализировала потомъ участниковъ подобныхъ заговоровъ, восхваляя ихъ стойкость и вѣрность клятвѣ и особенно окружала ореоломъ мученичества тираноубійцъ. Можно сказать, что прославленіе тираноубійства составляетъ изобрѣтеніе аристократіи.
Впрочемъ, надо также признать, что аристократія сама прошла, въ борьбѣ съ тиранніей, политическую школу. Возвратившіеся къ власти представители знатныхъ родовъ были непохожи на тѣхъ людей, которые въ свое время уступили тираннамъ. Они пріобрѣли большую гибкость, изворотливость, научились пріемамъ у тиранновъ. Извѣстныя учрежденія, введенныя тираннами, аристократы должны были оставитъ въ силѣ. Въ Сикіонѣ, напр., послѣ низверженія Орѳагоридовъ еще 60 лѣтъ держалось демократическое устройство филъ, созданное Клисѳеномъ. Мѣстами аристократы вынуждены были входить въ нѣкоторый компромиссъ сь народомъ. Въ Аѳинахъ, послѣ изгнанія тиранна Гиппія, Алкмеонидъ Клисѳенъ только тѣмъ и одолѣлъ своего соперника Исагора, что привлекъ народъ на свою сторону и постарался затмить демократическую политику низвергнутыхъ тиранновъ своей собственной новой демократической организаціей. Очень любопытно выражается объ этомъ Геродотъ. «Сначала Клисѳенъ и Исагоръ, два могущественные человѣка, боролись между собой за династическую власть (ἐδυνάστευον), но когда Клисѳенъ быль побѣжденъ онъ постарался втянуть въ свою свиту (προσεταιρίζετο) народъ»[17].
Стараясь очернить своихъ побѣжденныхъ противниковъ, аристократы сами прикидывались народолюбцами. Мы видимъ, напр., что въ Аѳинахъ романическое творчество враговъ тиранніи имѣло большой успѣхъ: они сумѣли прочно водворить легенду о жестокости послѣднихъ тиранновъ изъ дома Писистратидовъ и представить заговорщиковъ, убившихъ Гиппарха, частнаго человѣка, брата правителя Гиппія, идеальными республиканцами, мучениками за освобожденіе порабощеннаго народа.
Настроенія и теоріи эпохи соціальныхъ столкновеній. Ожесточенная борьба первыхъ организаторовъ демоса съ аристократіями, полная фанатическихъ эпизодовъ, оригинальная политика тиранновъ и своеобразныя фигуры ихъ оставили глубокій слѣдъ въ литературѣ. Прежде всего настроенія эпохи отразились въ политической лирикѣ. До насъ дошли отрывки возбужденной, очень субъективной поэзіи, въ которой сами дѣятели вѣка тиранновъ выражали свои чувства. Сюда относятся враждебныя народу и его вождямъ пѣсни Алкея изъ Митилены и Ѳеогнида изъ Мегары. Одно изъ любопытнѣйшихъ произведеній политической лирики представляютъ элегіи Солона, знаменитаго реформатора и вождя аѳинскаго демоса: въ нихъ есть отзвуки начала борьбы противъ аристократіи, вызовъ врагу, и есть торжество побѣдителя, сознаніе важности совершающагося переворота, его оцѣнка съ высоты завоеванныхъ позицій. Въ то время, какъ Солонъ заявляетъ о необходимости дать права народу, въ стихахъ Ѳеогнида слышится непримиримость аристократа: «городъ — все тотъ же городъ, но люди въ немъ стали совсѣмъ другіе. Тѣ, что раньше ничего не понимали въ правѣ и законѣ, ходили въ овчинахъ и, какъ дичь лѣсная, жили за городомъ, вотъ кто теперь, дорогой другъ, попалъ въ благородные (ἀγαθοι). А прежняя знать (ἐσθλοι) сброшена въ грязь. Можно ли вынести это зрѣлище?» Поэтъ въ ужасѣ отъ наплыва въ городъ деревенщины, которую онъ по-старому зоветъ κακοἰ (средневѣковое vilains); онъ возмущенъ поведеніемъ вождей, которые «развращаютъ народъ и склоняютъ приговоры въ пользу неправды, ради своей корысти или чтобы захватить власть… не долго продержится миръ въ городѣ, поднимутся мятежи и убійства; бѣда, если народу полюбится единоличный правитель (μούναρχος)»[18].
Другой слѣдъ вѣка тиранновъ въ литературѣ — это разсказы о ихъ яркой, иногда трагичной судьбѣ, біографическіе анекдоты, рисующіе ихъ то въ грозномъ, мрачномъ, то въ блестящемъ видѣ, но всегда людьми оригинальными на выдумки, находчивыми и остроумными, хитрыми и дерзкими, возвышающимися надъ толпой. Такими чертами, напр., изображался Періандръ коринѳскій, образецъ многомудраго и безпощаднаго тиранна, или его учитель, Ѳрасибулъ милетскій, который обучаетъ младшаго товарища искусству правленія, прогуливаясь съ нимъ по полю и молчаливо сшибая палкой колосья, имѣвшіе несчастье вырасти выше другихъ. Большой интересъ вызывала также личность Клисѳена сикіонскаго, какъ видно изъ разсказа о немъ Геродота. Помимо своего хитраго политическаго строительства, онъ казался еще какимъ-то особеннымъ мастеромъ занимать греческое общество интересными праздниками и состязаніями; въ памяти послѣдующаго вѣка остался блестящій конкурсъ жениховъ, устроенный Клисѳеномъ для единственной дочери своей Агаристы. Наконецъ, много вниманія удѣляла романическая литература аѳинскому тиранну Писистрату: легенда изображаетъ его очаровательнымъ характеромъ, который легко покоряетъ сердца своихъ злѣйшихъ враговъ, ласковымъ, щедрымъ другомъ народа, въ то же время зорко слѣдящимъ, чтобы не датъ народу ни тѣни самостоятельности, какимъ-то новымъ Одиссеемъ, нѣсколько разъ въ изгнаніи и на краю полной гибели, въ концѣ-концовъ всегда выбирающимся счастливо, неистощимымъ на выдумки, вплоть до религіознаго маскарада въ видѣ переодѣванія сельской красавицы въ богиню Аѳину, вѣнчающую возвращеннаго съ тріумфомъ тиранна.
Геродотъ заноситъ старательно въ свою исторію весь этотъ подборъ новеллъ и романическихъ анекдотовъ. Хотя они относятся къ VII—VI вѣкамъ и на 200—100 лѣтъ старше записи историка, однако мы чувствуемъ по его разсказамъ, что своеобразный литературный жанръ личныхъ характеристикъ такъ же тѣсно связанъ съ временемъ тиранновъ, какъ эпосъ принадлежитъ вѣку героевъ.
Позднѣйшія сужденія грековъ о тираннахъ. Къ сожалѣнію, писатели вѣка торжествующей демократіи мало интересовались политической дѣятельностью первыхъ вождей народа и не оставили о ней почти никакихъ свѣдѣній. Ѳукидидъ, который могъ бы поразсказать многое о Писистратидахъ, ограничивается краткими свѣдѣніями преимущественно личнаго свойства. Въ слѣдующемъ вѣкѣ, когда сложилась школа государственнаго права, и ученые стали интересоваться конституціонными теоріями, вопросъ о политической роли старинной тиранніи занялъ видное мѣсто у историковъ и у юристовъ. Но матеріала новаго они уже не могли подобрать; конкретныя картины поэтому замѣнились домыслами и реконструкціями. Какъ всегда бываетъ, судили по современнымъ аналогіямъ; а въ первой половинѣ IV вѣка сильнѣйшее впечатлѣніе во всей Греціи производили бурныя событія Сициліи. Здѣсь кипѣла жестокая борьба классовъ, а среди нея поднимались фигуры мрачнаго военнаго деспота, Діонисія Старшаго, его ничтожнаго сына, Діонисія Младшаго, проигравшаго крупное наслѣдство отца, и въ видѣ эпилога личность благороднаго Тимолеона, пытавшагося стать выше партіи и примирить жестоко разгорѣвшіяся страсти.
По этимъ личностямъ и окружавшей ихъ обстановкѣ въ европейской Греціи судили о старинныхъ тираннахъ и той средѣ, въ которой они дѣйствовали. Историки IV в. добросовѣстно старались нарисовать соціальныя отношенія прежняго времени. Они были увѣрены, что и тамъ былъ тотъ же жгучій вопросъ о землѣ и крестьянскихъ надѣлахъ, была та же противоположность богатыхъ и бѣдныхъ, земельныхъ магнатовъ-эксплоататоровъ и разоренныхъ сельскихъ пролетаріевъ, тѣ же революціонныя организаціи, такая же непримиримая ненависть соціальныхъ противниковъ другъ къ другу. Среди этой борьбы выдвигались честолюбцы, которые сначала вели народъ за собой, а затѣмъ, опираясь на популярность, захватывали верховную власть; появлялись также честные и безкорыстные посредники, которыхъ враждующія стороны облекали высшими полномочіями для заключенія компромисса, мудрые законодатели и воспитатели народа. Первую изъ этихъ ролей, казалось, играли коринѳскіе Кипселиды, Писистратъ аѳинскій, вторую Питтакъ митиленскій и Солонъ аѳинскій. Въ позднѣйшей греческой политической теоріи первые называются собственно тираннами, вторые — эсимнетами (αίσυμνἤται)[19], что приблизительно подходитъ къ ветхозавѣтному обозначенію «судей» и можетъ бытъ передано словомъ «посредникъ».
Развитіе городского суда. Эпоха возникновенія городовъ, принесшая жестокіе споры во внѣшнихъ отношеніяхъ, отличается также волненіями и борьбой во внутренней жизни общества. Усилившійся обмѣнъ, частыя перестановки въ имущественномъ отношеніи вызываютъ множество споровъ между обывателями города; появленіе иностранцевъ, пріѣздъ чужихъ увеличиваетъ число столкновеній и ссоръ; можно съ увѣренностью сказать, что возросло также количество преступленій среди шума и толкотни торговой жизни, гдѣ появилось такъ много новыхъ соблазновъ. Всѣ эти обстоятельства ведутъ къ развитію суда; въ городѣ безконечно тянутся разныя разбирательства, и общество проявляетъ къ нимъ очень большой, можно сказать, слишкомъ нервный интересъ.
Эта черта возникающей городской жизни отмѣчена уже у Гомера. Среди цикла картинъ на Ахилловомъ щитѣ яркими красками выдѣляется изображеніе судебной тяжбы и увлеченіе ею народной массы. Большая толпа собирается на сходку. Два человѣка спорятъ о выкупѣ за убійство: одинъ увѣряетъ, что уплатилъ приходящійся съ него выкупъ и «объявляетъ о томъ народу», другой утверждаетъ, что онъ ничего не получилъ. Тяжущіеся рѣшаютъ обратиться къ «посредническому приговору (ίπί ίστορι). Народъ (λαοί) дѣлится на двѣ партіи и криками выражаетъ сочувствіе обѣимъ сторонамъ. Пристава (κήρυκες) стараются удержать массу въ порядкѣ: судьи-старцы садятся въ священный кругъ на гладкихъ камняхъ. Они берутъ скиптры изъ рукъ приставовъ, по очереди встаютъ и произносятъ мнѣніе; въ серединѣ лежатъ два золотыхъ таланта, предметъ спора или залогъ, выставленный сторонами[20]. Одно мѣсто Одиссеи — неожиданная прозаическая вставка среди картинъ страшнаго морского приключенія — рисуетъ намъ развитіе суда еще съ другой стороны: Одиссей, чтобы не погибнуть въ водоворотѣ, хватается за вѣтви смоковницы, растущей надъ пучиной, и виситъ надъ нею до тѣхъ поръ, пока не выплываютъ изъ бездны обломки его корабля, а это, по его разсказу, было поздно, «въ такую пору дня, когда судья, разобравъ множество тяжебъ между молодыми людьми, искавшими суда, встаетъ, чтобы уйти изъ засѣданія (ἀγορἤθεν) домой ужинать»[21]. Выраженія здѣсь очень характерны: судебныхъ дѣлъ, видимо, много, обыватели постоянно поднимаютъ процессы, увлекаются сутяжничествомъ, судья каждый день до поздняго вечера исполняетъ свою должность, его занятіе обратилось въ обособившуюся профессію.
Съ другой стороны, судьи теряются въ необычайномъ разнообразіи казусовъ, ихъ въ свою очередь обвиняютъ въ произвольности приговоровъ. Въ новыхъ условіяхъ жизни каждую минуту колеблются древніе обычаи, шатаются патріархальные устои, подвергаются критикѣ установившіяся правовыя понятія. Прежній укладъ долженъ во многомъ уступить, надо допустить рядъ измѣненій, и во всякомъ случаѣ приходится заняться тѣмъ, чтобы точно выразить и закрѣпить общепризнанные законы и правила. Синойкизмъ, сосредоточеніе массы народа въ городахъ ускоряетъ реформу. Продолжая дальше картину, нарисованную Гомеромъ, мы можемъ представитъ себѣ, какъ собираются λαοὶ, съ шумомъ обступаютъ засѣданія старцевъ, жалуются на произволъ и неясность рѣшеній и приговоровъ и требуютъ точнаго опредѣленія дѣйствующаго права.
Составленіе городскихъ судебниковъ. Хотя на первый взглядъ кажется, что писанные законы возникли естественно изъ своеобразныхъ условій городской жизни въ Греціи, однако очень правдоподобно, что мы имѣемъ здѣсь дѣло съ заимствованіемъ чужого изобрѣтенія. Такъ же, какъ греки взяли отъ культуры востока монету и метрическую систему, они, повидимому, усвоили изъ практики восточныхъ бюрократій форму записи права, уложенія, заключающаго въ себѣ опредѣленіе судебнаго процесса, и таксы взысканій. Сколько можно судить, всѣ эти заимствованія относится къ 750—650 гг. до Р. Х., т.‑е. ко времени процвѣтанія новоассирійскаго государства, владѣвшаго берегами Леванта. Греки имѣли въ это время прямой и широкій доступъ къ обѣимъ старокультурнымъ странамъ востока, Египту и долинѣ Евфрата. Ассирійскимъ царимъ греки служили особенно усердно; засвидѣтельствовано, между прочимъ, ихъ участіе въ далекой экспедиціи Сеннахериба, дѣйствовавшей въ Персидскомъ заливѣ. Въ результатѣ воители и торговцы гибкой и переимчивой греческой націи привезли съ востока рядъ новинокъ и практическихъ приспособленій, которыя быстро пошли въ ходъ въ подвижной городской жизни.
Въ греческой традиціи сильно отпечатлѣлся моментъ, когда города приступили къ составленію кодексовъ, а также запомнились имена знаменитыхъ кодификаторовъ, съ которыми связывали потомъ разныя легенды, служившія кь ихъ индивидуальной характеристикѣ. Большое впечатлѣніе оставили два законодателя, дѣйствовавшіе въ западныхъ колоніяхъ: Залевкъ въ Локрахъ (въ южной Италіи) и Харондъ въ Катанѣ (въ Сициліи). Аѳины славились тѣмъ, что ихъ городское право опредѣлили одинъ за другимъ два выдающихся реформатора, Драконтъ и Солонъ. Извѣстны были еще Питтакъ, законодатель Митилены на о. Лесбосѣ и Филолай въ Ѳивахъ. Реальныхъ представленій о личности законодателей, о характерѣ ихъ работы позднѣйшіе греки уже не имѣли; двое изъ кодификаторовъ, Питтакъ и Солонъ, вошли въ число миѳическихъ семи мудрецовъ древности. Геродотъ (въ серединѣ V вѣка) зналъ о Солонѣ только легенду, которую онъ сплелъ вмѣстѣ съ романической исторіей царя Креза. Появленіе Солона въ Сардахъ историкъ объясняетъ тѣмъ, что мудрый законодатель взялъ съ согражданъ клятву исполнять его законы въ теченіе 10 лѣтъ; послѣ этого онъ отправился странствовать, будто бы для того, чтобы посмотрѣть свѣтъ, а въ дѣйствительности, чтобы избѣжать давленія со стороны согражданъ и не бытъ вынужденнымъ вноситъ какія-либо измѣненія въ законы[22].
Уголовные законы Драконта. Благодари совершенно исключительному случаю, до насъ дошелъ отрывокъ воинскаго уголовнаго законодательства (νόμοι φονικοὶ), редактированнаго Драконтомъ въ 20-хъ годахъ VII вѣка. Въ 409 году, вслѣдъ за низверженіемъ олигархіи, народъ аѳинскій, руководясь желаніемъ найти себѣ опору въ старинныхъ законахъ, постановилъ сдѣлать копію кодекса Драконта; сохранилась одна изъ плитъ этой копіи, на которой удалось прочитать 9 статей, касающихся преслѣдованія убійства[23]. Кромѣ этихъ прямыхъ данныхъ, мы еще располагаемъ сужденіями аѳинскихъ политическихъ и судебныхъ ораторовъ IV в., которые не разъ высказывались о законахъ Драконта. Преобладающее мнѣніе клонилось къ тому, что законодательство это было очень жестокимъ; современникъ Демосѳена, Демадъ, находитъ, что законы Драконта писаны не чернилами, а кровью; другіе увѣряли, что Драконтъ назначилъ смертную казнь за множество мелкихъ проступковъ, въ томъ числѣ за воровство[24]. Новоевропейскіе ученые большею частью стали на точку зрѣнія противоположную. Среди нихъ распространено убѣжденіе, что Драконтовы законы составляли важный шагъ на пути развитія гуманности и прогресса; между прочимъ, Драконту приписываютъ первую попытку различенія мотивовъ убійства; въ его законахъ будто бы впервые появляются термины и категоріи φόνος ἀκούσιος, убійство невольное, и φόνος έκούσιος, убійство намѣренное, умышленное[25].
Собственно говоря, текстъ, дошедшій до насъ, не даетъ права на такія утвержденія. Новоевропейскіе ученые подступали къ законамъ Драконта съ предвзятой теоріей, въ которой преобладала мысль о неуклонномъ движеніи общества отъ варварства къ гуманности. Мы видѣли, однако, что такой непрерывности не было; старинное религіозное право отличалось большею гуманностью сравнительно съ новымъ военнымъ; кровная месть вовсе не остатокъ дикой древности, а довольно новый, хотя и варварскій институтъ. Что же касается отношенія Драконта къ предшествующему праву, то оно вовсе не такъ просто; прогрессивнымъ его законодательство, пожалуй, можно назвать, но не въ смыслѣ успѣха гуманныхъ чувствъ, а въ смыслѣ усиленія общественной власти.
Въ дошедшемъ до насъ отрывкѣ есть только статьи, опредѣляющія отношеніе къ убійству неумышленному. Ни изъ чего но видно, чтобы Драконтъ впервые ввелъ различеніе убійства невольнаго и намѣреннаго. Установленіе мотивовъ преступленія, психологическій анализъ дѣла совѣсти, безъ всякаго сомнѣнія, составлялъ давнишнее занятіе религіознаго суда; вѣроятно, въ такомъ разборѣ и заключалось его главное дѣло. Напротивъ, военные люди, принесшіе кровную месть и выкупъ, относились къ мотивамъ убійства довольно безразлично. Съ другой стороны, весьма правдоподобно, что Драконтъ заимствовалъ различеніе мотивовъ убійства именно изъ религіознаго суда, потому что его зависимость отъ формъ и пріемовъ этого суда вообще очень значительна. Она видна въ томъ, что законодатель сохраняетъ старинный обычай произносить надъ убійцей публичное отлученіе, въ силу котораго послѣдній лишался покровительства закона и могъ быть безпрепятственно убитъ, если бы появился на территоріи общины. Видна зависимость Драконта отъ религіознаго суда еще въ томъ, что онъ ограждаетъ невольнаго убійцу отъ преслѣдованія родственниковъ и близкихъ убитаго и присуждаетъ его къ изгнанію, типичной формѣ наказанія, которую практиковала старинная теократія. Наконецъ, близость Драконта къ религіозному суду видна еще въ томъ, что при отсутствіи родственниковъ къ дѣлу выкупа и примиренія съ убійцей допускаются члены фратріи, т.‑е. жертвеннаго союза, къ которому принадлежалъ убитый.
Изъ дошедшихъ до насъ статей можно сдѣлать еще одинъ опредѣленный выводъ. Законодатель сталъ въ довольно строгое отношеніе къ военному праву и къ правамъ, внесеннымъ воителями. Въ кодексѣ запрещается всякаго рода самоуправство. Находящагося въ изгнаніи убійцу, разъ онъ только тщательно избѣгаетъ вступленія на территорію общины, не посѣщаетъ пограничныхъ рынковъ, игръ и праздниковъ, Драконтъ воспретилъ трогать: кто его убьетъ, подлежитъ самъ смерти въ качествѣ убійцы. Законодатель не допускаетъ также злоупотребленій выкупомъ. Такъ, напр., если осужденный за убійство оказался на территоріи общины, его можно убитъ, но нельзя ни истязать, ни заставить уплатить выкупъ. Вообще, выкупъ допускается только при единодушномъ согласіи родственниковъ; достаточно протеста одного изъ нихъ, чтобы выкупъ не состоялся.
Данныя эти очень отрывочны, но открываютъ весьма существенныя черты въ строѣ новой жизни, направляемой нравами и понятіями горожанъ. Очевидно, городское общество считаетъ весьма непригодными судебные и административные порядки, внесенные воителями. Въ особенности оно удручено частными расправами, безконечными дуэлями и драками. Поэтому, запрещая самоуправство, законодатель отвѣчаетъ одному изъ настойчивыхъ желаній новаго гражданства. Въ параллель со статьями его закона можно привести обычныя всюду запрещенія являться вооруженнымъ въ народное собраніе. Съ другой стороны, городское общество явно протестуетъ противъ злоупотребленія выкупомъ: надо полагать, что нерѣдко, подъ видомъ требованій выкупа, родственники убитаго тѣснили убійцу и его близкихъ вымогательствомъ. Въ борьбѣ противъ военнаго права городское общество возвращается къ практикѣ религіознаго суда. Оно отстраняетъ родовые порядки, которыхъ придерживалась аристократія воителей, и вводитъ свои семейныя и общественныя понятія. Большой оравѣ родственниковъ воспрещено добиваться выкупа; къ нему допускаются только самые близкіе родные убитаго. За неимѣніемъ ихъ въ выкупѣ принимаетъ участіе фратрія, т.‑е. религіозная корпорація, къ которой принадлежалъ убитый. Вступленіе фратрій въ данномъ случаѣ было также опредѣленной соціальной перемѣной: въ братствѣ преимущественно соединялись люди одинаковаго общественнаго положенія, въ противоположность свитамъ, окружившимъ магнатовъ, которыя были построены на іерархическомъ началѣ; коммунальные элементы получили перевѣсъ надъ дружинными.
Гражданское право Гортинскаго судебника. Больше всего первыя уложенія греческихъ общинъ были заняты опредѣленіемъ новыхъ частно-правовыхъ отношеній. Въ городской жизни право владѣнія и передачи имущества стало очень сложнымъ и запутаннымъ. Съ развитіемъ торговли идетъ гораздо быстрѣе мобилизація владѣніи, а, съ другой стороны, разстраиваются родовыя связи, люди обособляются и обостряютъ свои личныя права и требованія. Среди этой новой матеріальной обстановки въ обращеніи появляется очень прихотливая категорія владѣнія, это — живой товаръ, невольники. Старинные обычаи не давали указаній для того, чтобы регулировать пользованіе этой стороной богатства такъ же, какъ они были безсильны внести порядокъ въ разнообразныя условія перехода и передачи имущества.
Объ установленіяхъ стариннаго гражданскаго права греческихъ общинъ мы можемъ судить по одному большому цѣльному документу, который вовсе не упоминается въ литературѣ: именно, по кодексу города Гортина (Γορτὑν) на о. Критѣ. Дошедшая до насъ запись гортинскаго права относится приблизительно къ 500 году, составляетъ новое законодательство, пересмотрѣнное и утвержденное народнымъ собраніемъ, но въ немъ, какъ можно думать, повторены въ значительной степени болѣе раннія положенія, восходящія кь началу VI или даже къ VII вѣку.
Гортинскій судебникъ былъ написанъ крупными буквами на внутренней сторонѣ большого полукружія, составленнаго изъ камней; это могла быть стѣна большой камеры суда или высокой ограды, замыкавшей площадь, на которой стояли главныя публичныя зданія. Такъ или иначе весь кодексъ былъ постоянно обозримъ для гражданъ, приходившихъ рѣшать свои тяжбы, защищать свои интересы и осуществлять свои притязанія. Фактъ выставленія дѣйствующаго права въ видѣ большой надписи говоритъ намъ очень много. Онъ показываетъ большую оборотливость и интеллигентность городского населенія: надо представить себѣ всеобщую или, по крайней мѣрѣ, очень распространенную грамотность. Затѣмъ видно, что судъ былъ гласный, что онъ служилъ постоянной ареной публичныхъ состязаній, что судья былъ связанъ непрерывнымъ общественнымъ контролемъ. Для характеристики нравовъ въ Гортииской общинѣ очень выразительно упоминаніе въ законѣ «камня, съ котораго говорятъ къ народу». Въ общемъ народномъ собраніи на этотъ камень становится тотъ, кто хочетъ совершить усыновленіе, призывая въ свидѣтели весь народъ; на томъ же мѣстѣ при тѣхъ же условіяхъ долженъ происходить и отказъ отъ усыновленія.
Гортинское гражданское и уголовное законодательство отличается вполнѣ свѣтскимъ характеромъ. Въ немъ имѣются лишь слабые остатки религіознаго права. Напр., законъ грозитъ поработителю свободнорожденнаго ребенка и чиновнику, который запротоколируетъ это овладѣніе личностью, проклятіемъ, «чтобы земля не приносила ему плодовъ». Вообще же всѣ наказанія матеріальнаго характера, въ судебномъ процессѣ нѣтъ никакой магіи, въ законѣ не упоминается ни о какихъ приношеніяхъ и доляхъ божества, ни о какихъ священныхъ имуществахъ: при усыновленіи пріемный отецъ доставляетъ жертвенное животное и мѣру вина лишь своей гетеріи, т.‑е. своему цеху или братству.
Гортинскій законъ нѣсколько хаотиченъ и безпорядоченъ, но въ его началѣ стоитъ важное принципіальное рѣшеніе: запрещается самоуправство, самовольный захватъ людей, обращеніе свободныхъ въ рабовъ. Всѣ эти акты должны проходить передъ судомъ; въ случаѣ уклоненія отъ суда судья долженъ слѣдить за возстановленіемъ права, опредѣлитъ для этого сроки и взыскать штрафы за нарушенія. Есть еще другое принципіальное постановленіе въ законѣ, опредѣляющее обязанности и права судей. «Но всѣхъ случаяхъ, гдѣ судья рѣшаетъ на основаніи показаній свидѣтелей или оправдательныхъ присягъ (произносимыхъ тяжущимися или обвиняемыми), онъ рѣшаетъ согласно закону, въ другихъ случаяхъ подъ своей присягой онъ судитъ на основаніи данныхъ процесса». Выраженіе «подъ своей присягой» (ὀμνύντα) можетъ бытъ вполнѣ передано нашимъ «по своему убѣжденію». Комментаторы Гортинскаго закона справедливо находятъ, что здѣсь старинное греческое право показало себя съ самой блестящей стороны: оно ясно выразило великое правило, что судья долженъ рѣшать дѣла не формальнымъ путемъ, а самостоятельно взвѣшивая всѣ выясняющіяся передъ нимъ данныя. Судьѣ поставлено также требованіе, не затягивать дѣлъ, а приступать къ ихъ разсмотрѣнію немедленно, или, въ нѣкоторыхъ случаяхъ, по прошествіи очень короткаго, точно опредѣленнаго срока.
Тѣ же первые параграфы любопытны еще въ иномъ отношеніи. Горожане для расширенія своихъ промысловъ жадно ищутъ рабочихъ-невольниковъ. Вполнѣ свободно могутъ они забирать осужденныхъ преступниковъ и должниковъ, за несостоятельность попавшихъ въ кабалу. Но, видимо, этого элемента хозяевамъ мало, и они устраиваютъ облавы на рабочихъ, перебиваютъ чужихъ рабовъ, забираютъ свободныхъ людей, дерзко объявляя ихъ своими рабами, такъ что нужны свидѣтели и большая настойчивость со стороны судьи, чтобы въ такихъ случаяхъ возстановить правду. Промышленное общество въ этомъ отношеніи усвоило себѣ военное право; недаромъ, осужденный называется въ кодексѣ «побѣжденнымъ» (νενικαμίνος)[26]. Большая часть параграфовъ кодекса занята вопросами о переходѣ имущества по наслѣдству или при раздѣлахъ родственниковъ, или при разводѣ супруговъ. Раздѣлы и разводы, это — явленія, въ одно и то же время и очень частыя, обыденныя, и очень волнующія, безпокоящія общество. Для развода нѣтъ никакихъ препятствій; въ связи съ нимъ возникаютъ только матеріальные вопросы о размежеваніи капитала, недвижимости и доходовъ. Видимо, коммерческій духъ, жажда наживы бурно вторглись въ эту среду, старая семья разваливается, выступаетъ на сцену очень нервная, требовательная личность. Мобилизація имуществъ громадна, и въ этомъ водоворотѣ каждый хочетъ выдѣлить свою отчетною долю; никто не желаетъ слышать о совмѣстномъ общемъ владѣніи. Промышленный индивидуализмъ, между прочимъ, создалъ очень самостоятельное правовое положеніе женщины. Замужняя женщина сохраняетъ право собственности на присвоенное ею имущество; хотя мужъ получаетъ управленіе и пользованіе этимъ имуществомъ, но не можетъ имъ распоряжаться, ни продавать, ни отдавать его въ залогъ, ни раздѣлить его между дѣтьми. Въ случаѣ развода женщинѣ обезпечена опять-таки хорошая доля имущества. Она можетъ даже получить половину дохода съ общаго имущества, своего и мужнина, рядомъ съ половиной того имущества, которое она сама заработала, буквально «выткала» во время своего замужества. Послѣднее условіе очень характерно: оно показываетъ, что горожане отвыкли отъ мысли о неподвижно лежащихъ цѣнностяхъ; они не представляютъ себѣ, чтобы приданое, принесенное въ началѣ замужества, было только проѣдено или изношено; нѣть, оно должно было пойти въ дѣло, въ промыселъ, принести прибыль. Въ общемъ кипѣніи промышленной жизни, въ быстромъ обмѣнѣ, во всеобщемъ стремленіи къ наживѣ женщины такъ же активны, какъ и мужчины.
Общинныя власти стараются вырѣзать себѣ хорошую долю изъ столкновенія матеріальныхъ интересовъ, изъ безконечныхъ тяжебъ и судебныхъ процедуръ: параграфы гортинскаго кодекса такъ и пестрятъ штрафами, которые полагаются за разныя правонарушенія. Можно себѣ представить, что этотъ доходъ придавалъ весьма солидный видъ городскимъ финансамъ.
Меркантильный, разсчетливый, безпокойный вѣкъ глядитъ на насъ съ этой большой гортинской надписи. Здѣсь живутъ спѣшно, старыя связи большею частью разорваны, родственники относятся другъ къ другу холодно и безпощадно. Но, какъ всюду и всегда въ Греціи, рядомъ съ явленіями крайне передовой жизни держится полудикая старина. Напр., гортинскій кодексъ узаконяетъ въ извѣстныхъ случаяхъ подкидываніе ребенка и, повидимому, не очень строго относится къ самому выбрасыванію младенца, если не оказалось отца и нѣтъ средствъ кормить новорожденнаго. Въ смыслѣ архаизма, среди все подрывающей капиталистической горячки, поразительно сохраненіе института дочерей-наслѣдницъ. Въ самомъ дѣлѣ, отъ старой семьи, ея хозяйственнаго коммунизма, ея принудительнаго общеніи очень мало осталось: сынъ легко выдѣляется отъ отца, и на его личный заработокъ семья не имѣетъ права: со смертью отца наступаетъ полный и окончательный раздѣлъ имущества между наслѣдниками и, однако, среди этого торжества экономическаго индивидуализма, съ необычайнымъ стараніемъ проводятъ старинное правило, обязывающее единственную дочь умершаго наслѣдодателя выйти замужъ за своего старшаго дядю или его сына, при чемъ, въ случаѣ неимѣнія таковыхъ, устанавливается градація родственниковъ и близкихъ вплоть до членовъ филы, къ которой принадлежитъ наслѣдница. Такимъ образомъ въ сферу свободныхъ переходовъ имущества вторгается древній принципъ, вытекающій изъ культа предковъ, принципъ религіозный, въ силу котораго мужская линія не должна прекращаться, и замужество единственной дочери-наслѣдницы составляетъ фикцію непрерывности патріархальнаго мужского рода.
Нравственныя понятія городского общества. Въ городскомъ законодательствѣ необычайно ярко отразились интересы, наклонности, привычки, вкусы и требованія возникающей греческой буржуазіи. Понятія вновь сложившихся классовъ рѣзко расходятся съ моралью героевъ и ихъ дружинъ. Вотъ, напр., мы слышимъ, что рядъ законодателей (Залевкъ въ Локрахъ, Питтакъ въ Митиленѣ, Солонъ въ Аѳинахъ) запрещаютъ пышныя похороны, которыя были въ обычаѣ у знати, хоры наемныхъ плакальщицъ, сожженіе вмѣстѣ съ умершимъ массы сокровищъ. Витязи съ ихъ случайно доставшимися неумѣренно захваченными богатствами, были склонны къ грандіозно безумнымъ, нераціональнымъ тратамъ. Организовавшіеся вновь купцы и деміурги, напротивъ, расположены къ бережливости: въ тѣсной городской жизни вырабатывается нѣкотораго рода экономическій аскетизмъ: сокращаютъ выдачи на общественные праздники, запрещаютъ хожденіе знатныхъ дамъ со свитами по улицамъ, пытаются прекратить неумѣренное питье вина. Съ другой стороны, новое городское общество не любитъ попрошайства и праздношатанія: по словамъ Геродота, Солонъ воспретилъ особымъ указомъ въ Аѳинахъ нищенство[27].
Въ индустріальной средѣ слагается свой взглядъ на воспитаніе подрастающихъ поколѣній, соотвѣтственный идеѣ труда. Онъ выразился въ разсказѣ о томъ, что будто бы Солонъ издалъ законъ, которымъ воспрещалось отцу требовать въ старости пропитанія отъ сына, разъ онъ не научилъ послѣдняго никакому ремеслу. Весьма мало правдоподобно, чтобы такой законъ стоялъ дѣйствительно въ кодексѣ; очевидно, въ число предписаній знаменитаго законодателя включили моральное требованіе, получившее большую бытовую силу: оно ярко рисуетъ настроеніе деміурговъ, столь непохожее на мечты обогащенія витязей, выраженныя словами Ахилла: «Все можно взять грабежомъ, быковъ, тучныхъ овецъ, металлическіе котлы и золотистыя гривы коней». Настроеніе это, напротивъ, приближается къ трудовой и скупо-хозяйственной морали Гесіода, съ той только разницей, что Гесіодъ протестуетъ пассивно противъ войны и захватовъ, тянется къ какой-то сельской тихой идилліи во вкусѣ старины; тогда какъ въ идеологіи пробуждающейся греческой буржуазіи на первомъ мѣстѣ неутомимая погоня за наживой, жесткая и суровая конкуренція съ ближнимъ.
Развитіе раціонализма. Тутъ склонны гораздо меньше отдавать мѣста фантазіи, игрѣ, эстетикѣ. Съ утратой вкуса къ яркой красочности, изящной выдумкѣ появляется сухое раціоналистическое отношеніе къ миѳологіи, которую такъ любило общество предшествовавшей эпохи. Новые поэты, слѣдуя аскетической модѣ городского общества, стараются очистить старинные эпическіе разсказы отъ чувственныхъ элементовъ, по ихъ мнѣнію безнравственныхъ. Стесихоръ, напр., который перерабатывалъ миѳологическіе сюжеты для хоровъ, не могъ допустить миѳа о похищеніи прекрасной Елены въ его гомеровскомъ видѣ. Одно изъ двухъ: или оставалось признать, что героиня была преступницей, но тогда въ сказаніи заключена безнравственная идея, или же сказаніе въ той формѣ, какъ оно передается, ложно и подлежитъ переработкѣ. И Стесихоръ даетъ сюжету другой оборотъ: очевидно, боги подарили похитителю Парису лишь обманчивый призракъ, тѣнь жены Менелая, и Елена вовсе не послѣдовала въ Трою; но ея не было и дома: она прожила время осады въ далекомъ Египтѣ. Стесихоръ отрицалъ также чудеса превращенія: богиня Артемида не могла превратить героя Актеона въ оленя, какъ разсказываетъ миѳъ: она бросила на Актеона оленью шкуру, а собаки, принявъ его за звѣря, растерзали его.
Еще дальше идутъ философы, т.-е. богословы, пытающіеся внести систему и логичность въ религіозныя понятія. Ксенофанъ объявляетъ разсказы Гомера о богахъ глубоко безнравственными, считаетъ его развратителемъ народа. Народныя вѣрованія кажутся ему грубыми и матеріалистическими: каждое племя рисуетъ себѣ боговъ по своему человѣческому подобію. Въ особенно рѣзкое критическое отношеніе къ стариннымъ сказаніямъ становятся такъ называемые логографы, продолжатели эпоса въ прозѣ. Логографы впервые появились въ Іоніи, родинѣ эпоса, странѣ культуры передовой благодаря своей близости къ просвѣщенному востоку. Уже составители эпоса обнаружили большой историческій и географическій интересъ: нѣкоторыя части эпоса носятъ характеръ мореходныхъ и этнографическихъ поученій: видимо, составители поэмъ путешествовали сами и въ своихъ переѣздахъ собирали всякаго рода мѣстныя свѣдѣнія и сказанія, интересовались странами, племенами и происшествіями въ предѣлахъ доступнаго имъ міра. Еще большее преобладаніе получилъ географико-историческій интересъ у логографовъ. Они обращались, однако, къ нѣсколько иной публикѣ. Хотя эпическія поэмы были съ самаго начала записаны, но распространеніе ихъ совершалось, главнымъ образомъ, устнымъ путемъ. Рапсоды пѣли и декламировали публично, на большихъ пиршествахъ или на площади, среди народныхъ праздниковъ. Логографы писали въ прозѣ, слѣдовательно, къ декламаціи не предназначали своихъ произведеній: ихъ читатели составляли группы общества болѣе развитыя, публику избранную. Появленіе этого вида литературы въ извѣстной степени образуетъ начало разъединенія общества въ умственномъ отношеніи на группу интеллигенціи и народа. Здѣсь, въ новой, болѣе тѣсной средѣ и сказывается особенно критическое отношеніе къ традиціи.
Крупнѣйшій представитель литературы логографовъ — Гекатей изъ Милета, жившій къ концу VI вѣка. Его произведенія начинались такими гордыми словами: «Я записываю то, что мнѣ представляется истиной; сказанія же эллиновъ многочисленны, и, какъ мнѣ кажется, смѣшны». Его пріемы критики видны изъ слѣдующаго сохранившагося отрывка его книги. Гекатей останавливается на извѣстномъ разсказѣ о томъ, какъ Гераклъ, по приказу царя Эврисѳея, нисходилъ къ Аду, повелителю мертвыхъ, и притащилъ изъ преисподней страшнаго пса смерти Кербера; какъ истый изслѣдователь, Гекатей наблюдалъ на мысѣ Тенарѣ пещеру, черезъ которую Гераклъ будто бы входилъ въ подземелье. Въ глазахъ Гекатея вся исторія — сказка, переданныя въ ней происшествія невозможны; онъ уже не вѣритъ въ существованіе боговъ подъ землею. Притомъ онъ сдѣлалъ эмпирическое, трезвое замѣчаніе по поводу пещеры: она нс особенно глубоко вдается въ гору. Какой же его выводъ? Гекатей не отбрасываетъ всего разсказа, а перефразируетъ его и сводитъ на обыденные размѣры. Онъ принимаетъ содержаніе, но старается устранить, отбросить искажающую шелуху. Гераклъ для него — историческая фигура. Въ пещерѣ, говоритъ онъ, жила ядовитая змѣя. Такъ какъ ея укушеніе вызывало смерть, т.‑е. приводило всякаго неукоснительно въ адъ, а укушеніе также напоминаетъ собакъ, змѣю прозвали адскимъ псомъ. Вотъ это опасное животное Гераклъ схватилъ живьемъ и принесъ къ Еврисѳею. Таково естественное событіе, которое нелѣпая народная молва, введенная въ заблужденіе названіемъ адскаго пса, обратила въ смѣшную сказку»[28].
Начало исторической науки. Произведеніе Гекатея не представляло лѣтописи, хронологическаго изложенія всемірной исторіи, оно было географическимъ обозрѣніемъ, при чемъ для каждой упоминаемой мѣстности или города онъ старался установить связанныя съ ней легенды, опредѣлить ея происхожденіе, разсказать любопытныя происшествія и достопримѣчательности. У логографовъ факты и замѣчанія группировались главнымъ образомъ около того, что греки называли κτίσεις, т.‑е. основанія городовъ, и εύρήματα, т.‑е. изобрѣтенія. Въ послѣднюю группу отводили различные общіе вопросы, которые интересовали пробуждающуюся критическую мысль: какъ возникли техническіе инструменты, вѣсъ и деньги, виды искусства, кто ихъ изобрѣтатели. Это были вопросы историческіе и вмѣстѣ съ тѣмъ психологическіе: опредѣляя мотивы изобрѣтеній, изслѣдователи старались выяснитъ смыслъ человѣческихъ установленій и процессъ человѣческаго творчества. Отъ такой манеры разсказа и описанія не ушелъ въ сущности и Геродотъ. Въ большой общій разсказъ о столкновеніяхъ азіатовъ и европейцевъ онъ вставляетъ массу частныхъ эпизодовъ, относящихся къ городамъ, областямъ и народамъ, которые приходится упоминать. По поводу острова Самоса и большого отступленія, посвященнаго ему, Геродотъ считаетъ нужнымъ оправдаться: «и останавливаюсь подробнѣе на судьбахъ самійцевъ, потому, что ихъ община обладаетъ тремя достопримѣчательностями, превосходящими все, что имѣется у грековъ: въ Самосѣ крупнѣйшій водопроводъ, громадная набережная на протяженіи всего порта и величайшій храмъ (богини Геры), построенный мѣстнымъ архитекторомъ Ройкомъ, сыномъ Филея»[29]. Вѣроятно, Геродотъ слѣдуетъ здѣсь формамъ, которыя были приняты у логографовъ.
Постановка историко-психологическихъ вопросовъ у логографовъ обыкновенно весьма наивна, но интересно и важно то, что они подвергали обсужденію большой кругъ вопросовъ. Между прочимъ, были поставлены проблемы происхожденія человѣческаго языка и вопросъ о томъ, какой языкъ древнѣе всѣхъ, а отсюда и о томъ, какой народъ древнѣйшій на землѣ. По этому поводу есть любопытный разсказъ у Геродота, который считаетъ нужнымъ поправитъ болѣе старинную, какъ ему кажется, нелѣпую версію, составленную греками. Можетъ быть, старинная форма принадлежитъ Гекатею или кому-нибудь изъ его современниковъ; она состоитъ въ слѣдующемъ.
Египтяне считали себя изстари древнѣйшимъ народомъ на свѣтѣ. Но это убѣжденіе было поколеблено послѣ научнаго опыта, сдѣланнаго царемъ египетскимъ Псамметихомъ. Царь велѣлъ взять нѣсколько дѣтей и отдать ихъ на воспитаніе женщинамъ, у которыхъ предварительно вырѣзали языки, чтобы онѣ не могли сообщить дѣтямъ рѣчи. (Вотъ эта подробность о безсловесныхъ нянькахъ не нравится Геродоту, и онъ замѣняетъ ихъ пастухами, которые приходятъ кормитъ дѣтей, живущихъ въ полномъ одиночествѣ.) Дѣти росли до 2 лѣтъ, не слыша голоса человѣческаго. Цѣль опыта состояла въ томъ, чтобы подмѣтить первые звуки, которые они произнесутъ. Когда къ нимъ пришли въ первый разъ, дѣти стали протягивать руки, очевидно прося пищи, и кричать: бекъ, бекъ. Самъ царь провѣрилъ это явленіе и велѣлъ разслѣдовать по всѣмъ ему извѣстнымъ странамъ, не имѣетъ ли какой-либо народъ въ своемъ языкѣ похожее слово. Узнали, что у фригійцевъ βέκος значитъ хлѣбъ: отсюда царь сдѣлалъ заключеніе, что языкъ фригійцевъ ближе всего къ естественному, т.‑е. первобытному языку, а затѣмъ былъ полученъ дальнѣйшій выводъ, что фригійцы, находящіеся въ обладаніи самаго стариннаго языка, являются самымъ древнимъ народомъ на свѣтѣ[30].
Египетскій Псамметихъ въ этомъ разсказѣ, конечно, лицо вполнѣ романическое, весь опытъ — фантазія резонирующаго греческаго раціоналиста, и это тѣмъ болѣе, что фригійцы, жившіе въ сѣверо-западномъ углу Малой Азіи, больше занимали грековъ, чѣмъ египтянъ. На основаніи этой новеллы, такъ же, какъ вышеприведеннаго анализа миѳа у Гекатея, мы можемъ въ извѣстной степени представить себѣ бесѣды интеллигентныхъ людей греческаго общества VI вѣка и тѣ пріемы просвѣтительства, которые были тогда въ ходу. Въ средѣ подвижныхъ горожанъ, разсудительныхъ, прозаичныхъ, склонныхъ къ ироніи, могли получить подготовку смѣлыя раціоналистическія головы въ родѣ Клисѳена сикіонскаго. Вполнѣ усвоивъ себѣ критическое отношеніе къ миѳамъ, съ которыми было связано почитаніе мѣстныхъ приходскихъ снятыхъ, а также старинныя организаціи политическихъ союзовъ, законодатель этой школы могъ смотрѣть на политическое устройство, какъ на соединеніе болѣе или менѣе искусно придуманныхъ механическихъ пріемомъ: мало того, онъ рѣшился самъ на перестановки и оригинальныя изобрѣтенія въ области священныхъ именъ и религіозной символики.
Примѣчанія править
- ↑ Пять аѳинскихъ судебныхъ мѣстъ описаны въ рѣчи Демосѳена противъ Аристократа 65—79.
- ↑ Объ этомъ обширное историко-географическое изслѣдованіе V. Bérard, Les pheniciens et l'Odyssée, 1902—3.
- ↑ Иліад. II, 856—7.
- ↑ Одис. VI, 4—10.
- ↑ Cicer. de republ. II, 4.
- ↑ Ѳук. I, 27.
- ↑ Th. Reinach, Histoire par les monnaies, 1902; ch. II.
- ↑ Герод. I, 94.
- ↑ Aristot. fr. 481 ed. Rose.
- ↑ Гер. II, 167.
- ↑ Гортинскій судебникъ изд. I, Kohler, E. Ziebarth, 1912, p. 32.
- ↑ Гер. III, 57.
- ↑ Ѳук. II, 15.
- ↑ Этотъ терминъ у Аристотеля въ очеркѣ аѳинской конституціонной исторіи прилагается къ выдающимся политикамъ Аѳинъ, начиная съ Солона.
- ↑ Ѳук. I, 13.
- ↑ Гер. V, 67—8.
- ↑ Гер. V, 66.
- ↑ Theogn. elegiae, ed. Ziegler, 41—58.
- ↑ Арист. Политика III, 9 (14).
- ↑ Иліад. XVIII, 497—508.
- ↑ Одисс. XII, 439.
- ↑ Гер. I, 29.
- ↑ Текстъ отрывка, переводъ и комментарій къ нему въ Rec. d. inscript. jurid. grec. p. Dareste Haussouiller Reinach II série 1 fasc.
- ↑ Плутарх. біог. Солона 17.
- ↑ Таковъ между прочимъ взглядъ ученыхъ комментаторовъ вышепривед. изд. законовъ Драконта.
- ↑ Гортинскій судебникъ изд. Kohler Zierbarth II, 1 p. 4.
- ↑ Гер. II, 177.
- ↑ Müller, Fragm. hist. graec. I, 122.
- ↑ Гер. III, 60.
- ↑ Гер. II, 2—3.