Исторія Аѳинской Республики отъ убіенія Иппарха до смерти Мильтіада. Сочиненіе Михаила Куторги, доктора философіи, ординарнаго профессора всеобщей исторіи въ Санктпетербургскомъ Университетѣ. Санктпетербургъ. Въ тип. Фишера. 1848. Въ 8-ю д. л. 172 стр.
Г. Куторга уже давно занимается исторіею Аѳинъ. Еще въ 1838 году онъ издалъ брошюру «О сословіяхъ и колѣнахъ аттическихъ»; на ежегодныхъ актахъ, происходящихъ въ Санктпетербургскомъ Университетѣ, давно мы слышали, при общихъ отчетахъ о занятіяхъ гг. профессоровъ; что М. С. Куторга занимается приготовленіемъ къ изданію «Исторіи Аѳинской Республики» и давно ожидали появленія въ свѣтъ этого сочиненія. Книга или, скорѣе, брошюра, заглавіе которой выписано выше, предназначалась для чтенія на годичномъ актѣ университета въ 1848 году, напечатана при отчетѣ ректора, вмѣстѣ съ рѣчью профессора Ивановскаго «О зундской пошлинѣ», и также оттиснута отдѣльно. Вѣроятно, эта сжатья есть отрывокъ изъ большаго сочиненій, которое давно уже приготовляетъ къ изданію г. Куторга.
Выборъ, предмета, который обрабатывалъ г. Куторга, очень-удаченъ. Не говоря уже о томъ, что исторія Греціи, и преимущественно Аѳинъ, въ-высшей степени поучительна, ибо болѣе всѣхъ другихъ исторій помогаетъ уразумѣнію жизни болѣе близкихъ намъ по времени народовъ — изученіе греческаго міра необходимо для того, чтобъ понять всю исторію Европѣ, всей ей образованности, умственнаго и эстетическаго развитія въ наукахъ и искусствахъ. Древніе Греки — иниціаторы Европы; новая Европа есть не что иное, какъ продолженіе греческой, мысли, развитіе той цивилизаціи, которая такъ блистательно выражалась въ древней Греціи, и посреди множества греческихъ городовъ и республикъ — преимущественно въ городѣ Посейдона и Минервы — въ Аѳинахъ. Аѳины — это вся Греція мыслящая, это вся философія, поэзія, искусства и ораторство древняго-міра; это столица, центръ всего язычества, его сердце и голова. Аѳины въ древнемъ мірѣ были, во многихъ отношеніяхъ, тѣмъ же, чѣмъ Римъ для Европы среднихъ вѣковъ…
Въ новѣйшее время, оріенталисты и философы, пораженные богатствомъ философскаго развитія мысли восточныхъ народовъ, отъискиваютъ начало нашей цивилизаціи на берегахъ Инда, у подножія Гиммалая, или въ древнихъ книгахъ древняго Китая. Они показываютъ, на основаніяхъ, достойныхъ всякаго вѣроятія, какъ распространились эти начала изъ своего перваго отечества между народами сосѣдственными, какъ образовались, подъ вліяніемъ этихъ началъ, цивилизаціи Маговъ, Сабеянъ, Финикіянъ, древнихъ Египтянъ, какія, заимствованія дѣлали въ разная времена изъ этихъ первоначальны источниковъ народы европейскіе, какъ самые Греки приняли сѣмена своей цивилизаціи отъ Египтянъ или Финикійцевъ, какъ потомъ, въ вѣкъ александрійскій, греческая философія опять почерпнула новую жизнь и новыя силы въ мистическихъ ученіяхъ востока… Но пусть на помощь этимъ ученымъ являются сами Греки; пускай самъ Платонъ и прежде его еще Солонъ говоритъ, что Греки — еще дѣти въ сравненіи съ Египтянами и Индійцами: — все-таки Востокъ со всей своей метафизикой не произвелъ бы столько вѣчнаго и великаго въ Европѣ, еслибъ не послужилъ къ пробужденію раціонализма Грековъ и къ приведенію въ ясность, доступную для человѣческаго разума, всей темноты восточныхъ сказаній. Какъ бы то ни было, мысль Европы должна считать Анаксагора своимъ прародителемъ: Анаксагоръ указалъ на разумъ, одушевляющій матерію, и былъ основателемъ настоящаго философскаго пантеизма древнихъ Грековъ. Это ученіе лежало въ основаніи всего древняго міра; Сократъ былъ его послѣдователемъ, а Платонъ и Аристотель «мужи всѣхъ вѣковъ и народовъ», какъ доказала исторія, были учениками Сократа… Востокъ съ Александромъ-Македонскимъ принялъ аѳинскую жизнь, аѳинскія формы; династія Селевкидовъ была пропагандою Греціи на Востокѣ; Египетъ сдѣлался мѣстопребываніемъ греческой мысли. Какъ ни ничтожны были Аѳины передъ политическимъ и военнымъ могуществомъ Рима, но городъ этотъ сдѣлался просвѣтителемъ своихъ побѣдителей; окончательное образованіе получали римскіе юноши въ Аѳинахъ, и въ самомъ Римѣ наставниками ихъ были Греки. Римская литература развилась по образцамъ греческой. Сами римскіе писатели выражаются объ Аѳинахъ съ необыкновеннымъ уваженіемъ «Въ. Аѳинахъ» говоритъ Цицеронъ: «общественность и нравы, знанія, искусство служить богамъ, искусства обработывать землю и умѣнье приіобретать всѣ ея произведенія къ потребностямъ жизни, познаніе права, наука законовѣдѣнія — получили свое начало, и оттуда разлились по, всему міру. Отъ этой чрезвычайной красоты этого города и произошелъ вымыселъ, будто-бы боги оспоривали другъ у друга владычество надъ нимъ… Древность Аѳинъ такова, что, говорятъ, жители ихъ автохтоны, т. е. что ихъ произвела сама почва, которая отъ-того и есть вмѣстѣ ихъ мать, кормилица и отечество. Знаменитость Аѳинъ такъ велика, что слава Греціи, почти совершенно падшая, поддерживается только всеобщимъ уваженіемъ къ этому городу». У другаго писателя, смотрѣвшаго съ совершенно-иной точки зрѣнія на вещи, видимъ противоположный взглядъ на греческую цивилизацію. Строгій Ювеналъ, подобно многимъ поборникамъ старины, не могъ разомъ понять, что выигрывало древнее римское общество-правда, строгое и воинственное, но грубое — своими сношеніями съ Греціей и принятіемъ утонченной жизни образованныхъ Аѳинъ, и тоже, подобно многимъ сваливалъ всю вину развращенія нравовъ на греческую цивилизацію. Въ подобныхъ жалобахъ есть всегда частица правды, и большая ошибка; еслибы Римляне не познакомились съ Аѳинами, они остались бы, положимъ, тѣми же дикарями, какими были до того времени; но какой же былъ бы и смыслъ въ возвышеніи Рима въ его побѣдахъ, въ его владычествѣ надъ народами, еслибъ онъ, съ тѣмъ вмѣстѣ, не передалъ плодовъ образованности, источникомъ которой считались Аѳины? Завоеваніе только тогда и имѣетъ смыслъ, когда оно составляетъ прогрессъ для побѣдителей и побѣжденныхъ; отъ-того никто не сравнитъ походовъ Александра-Македонскаго и походовъ Римлянъ съ движеніями ордъ Тамерлана или Чингисхана. А потому въ этомъ отношеніи, неправъ и близорукъ Ювеналъ, видѣвшій въ принятіи греческой цивилизаціи Римомъ только одинъ развратъ, только вторженіе въ Римъ, на Форумъ, въ школы, въ семейства, къ домашнему очагу льстиворѣчивыхъ Грековъ, которымъ онъ не щадитъ унизительныхъ эпитетовъ въ своихъ сатирахъ и не видитъ въ этомъ завоеваніи Рима «бородатыми тожниками» причастія самихъ Римляпъ къ высшей образованности того времени. Онъ забываетъ, что вся римская литература, въ которой онъ самъ занимаетъ почетное мѣсто, римская философія, науки и искусства, суть произведенія этихъ женоподобныхъ Грековъ. Но современникъ Ювенала, Адріанъ, иначе понималъ вещи, и сослалъ ворчливаго декламатора-поэта, куда-то въ Египетъ начальствоватъ когортой. Достоинству Римлянина точно было оскорблено въ Ювенёлѣ торжествомъ Аѳинъ надъ гордымъ Римомъ, особенно въ такую эпоху, когда древніе усомнились въ спасеніи древняго міра могуществомъ Рима, и обратились къ Аѳинамъ: правда это была только почесть, которой не оправдали послѣдующія событія, но она еще болѣе освѣщаетъ роль Аѳинъ въ древнемъ мірѣ. При Адріанѣ, границы римскаго міра были уже положены; но все, что было связано подъ одну власть силою римскаго меча, было крайне разнородно: имперія не имѣла никакой внутренней связи; всѣ нравы, всѣ преданія, всѣ племена были перемѣшаны; вѣроученія Индіи и Зороастра съ миѳологіями сѣверныхъ народовъ встрѣчались съ политеизмомъ Грековъ и Римлянъ; посреди этихъ ученій — возвышаются безконечныя философскія школы и всюду проникаютъ какія-то новыя понятія, новыя религіи, колеблющія основанія древнихъ понятій, древняго общества. Адріанъ видѣлъ врага внѣшняго и внутренняго, онъ укрѣплялъ границы станами отъ нападеній сѣверныхъ варваровъ, и старался скрѣпить внутренній организмъ имперіи введеніемъ единства управленія и законовъ и отмѣною тѣхъ, которые были уже не въ духѣ времени. Рабство было однимъ изъ основаніи древняго общества. Во времена Адріана, христіанское ученіе уже проникло и въ тюрьмы и въ чертоги; христіанство уже и въ язычникахъ пробудило болѣе кроткія идеи, и вотъ мы видимъ рядъ законовъ адріановыхъ, которыми смягчается участь рабовъ… Введеніе «вѣчнаго эдикта» (edictum perpetuum), составленнаго Сальвіемъ Юліаномъ, полагаетъ однообразное судопроизводство во всей имперіи, вмѣсто правилъ, которыя объявлялъ каждый преторъ, вступая въ должность, Но этого мало: дѣлая уступки въ пользу новыхъ идей, и сплочивая твердымъ закономъ организмъ имперіи, обнимавшей собою весь древній міръ, Адріанъ думалъ вдохнуть въ этотъ организмъ душу и жизнь, думалъ найдти твердую опору для борьбы, съ врагомъ невидимымъ, словомъ, думалъ возродить весь древній міръ, и обратился не къ Риму, а къ древней Греціи, и въ ея наукахъ и искусствахъ, старался почерпнуть новыя силы для распадавшагося общества; онъ ожидалъ будущихъ успѣховъ современнаго ему человѣчества отъ распространенія всесторонней эстетики Грековъ, ибо видѣлъ изъ ихъ исторіи,, что весь ея блескъ, вся нравственная доблесть Грековъ имѣла своимъ источникомъ ихъ высокое, всестороннее эстетическое развитіе. Отъ этого любимымъ его мѣстопребываніемъ, сдѣлались Аѳины, гдѣ онъ былъ посвященъ въ таинства Цереры, жилъ простымъ гражданиномъ, носилъ аѳинскую одежду, возобновилъ солоновы законы, и былъ соискателемъ названіе архонта. Отъ того онъ возобновилъ Аѳины, украсилъ ихъ новыми зданіями, докончилъ недовершенныя; все время своего правленія провелъ въ путешествіяхъ, и эти путешествія отъ древней Галліи до Іерусалима, Египта и Мавританіи, ознаменованы вездѣ законами и поощреніемъ художникамъ, постройкою храмовъ, будучи самъ скульпторомъ и архитекторомъ, онъ самъ рубилъ статуи и строилъ храмы. Пантеистъ Грекъ, видѣвшій въ природѣ проявленіе одного, верховнаго божества, которому самъ поклонялся, приставая къ какому-нибудь мѣсту, прежде всего воздвигалъ алтарь божеству-покровителю этого мѣста; онъ уважалъ всякіе обычаи, съ которыми обитатели туземцы чтятъ это божество, слушалъ благоговѣйно миѳъ народный, и заносилъ его въ свою миѳологію: такая широкая симпатія Грека объясняется его благоговѣніемъ къ формѣ, которую божество принимало, ибо, по его понятіямъ, божество вездѣ одно и то же, только различна форма его проявленія Такъ онъ поселялся между туземцами, разсказывалъ исторію боговъ своего края, находя аналогію вымысла своего и туземнаго; онъ сказывалъ какъ у нихъ, у Грековъ, называется этотъ самый богъ, а такимъ образомъ составлялъ исторію путешествій своихъ божествъ, отьискивая въ миѳахъ народныхъ ихъ подвиги. Если онъ находилъ у этихъ народовъ особыя таинства, особое чествованіе бога, изъ перенималъ его и распространялъ въ отечествѣ; если жь эти обряды были противны его развитію, онъ, поселяясь между туземцами, мало-по-малу выводилъ ихъ; такъ вліяніемъ Грековъ, многіе варвары оставили обряды принесенія въ жертву людей. Адріанъ, въ-отношеніи ко всѣмъ религіямъ своего времени, былъ подобенъ древнему Греку: онъ воздвигаетъ вездѣ въ своемъ путешествіи алтари мѣстнымъ богамъ, возобновляетъ Іерусалимъ, и даже, по словамъ Лампридія, намѣренъ былъ построить храмъ Іисусу Христу. Кромѣ того, распространеніе самой жизни древнихъ Грековъ но имперіи было постоянной его заботой — и города имперіи процвѣли при немъ, и ничье имя такъ часто не встрѣчается теперь въ археологіи на родовъ Европы, какъ имя Адріана… Самъ же Адріанъ смотрѣлъ на Аѳины, какъ на источникъ той жизни, которую онъ разливалъ въ имперіи; онъ самъ изучалъ ее въ Аѳинахъ, сдѣлавъ ихъ, какъ мы сказали, для древняго міра тѣмъ, чѣмъ былъ Римъ для Европы среднихъ вѣковъ и возлагая на нихъ миссію возродить отживавшій міръ… Ошибся ли Адріанъ въ этомъ упованіи? Конечно, цивилизація Аѳинъ была уже недостаточна, для того, чтобъ ей возродиться въ Европѣ, ей нужно было самой возродиться подъ вліяніемъ новыхъ, лучшихъ нравственныхъ начавъ; Аѳинянамъ, а съ ними и всему древнему міру, нужно было поклониться тому алтарю, съ надписью «неизвѣстному богу», на который имъ указалъ апостолъ Павелъ въ своей безсмертной проповѣди въ Аѳинахъ, нужно было признать того Бога, котораго предчувствовали Сократъ и Платонъ, постичь новое начало высшей красоты духовной — начало любви къ ближнему… Тогда только какъ-бы прерванная аѳинская жизнь, греческая мысль, греческая наука; греческое искусство, могли снова принять свое теченіе, но уже на другихъ, болѣе высокихъ основаніяхъ нравственности. Такова была такъ-называемая эпоха возрожденія, когда возвысилось христіанское искусство подъ уроками Фидія, когда были возвращены права греческой мысли, когда Италія принялась отъискивать и комментировать латинскіе и греческіе тексты, гдѣ скрывались сокровища древней жизни, когда изгнанные изъ Константинополя Греки принесли съ собою новыя сокровища, учредили школы на подобіе портика, лицея, академіи, школы, куда стекались юноши изъ Франціи, Германіи и Британніи, гдѣ какой-нибудь Аргиропулъ и Ѳеофилъ Газскій имѣли учениками Родольфа Агриколу и Іоанна Рейхлина, перенесшими изъ Италіи возрожденіе наукъ въ Германію; ученикомъ Рейхлина былъ Меланхтонъ — и вотъ мы уже приходимъ къ третьему поколѣнію этихъ ученыхъ, дѣйствующихъ въ эпоху реформаціи, къ началу европейской философіи, то-есть, къ Декарту… Та же послѣдовательность и въ изящной литературѣ, и въ искусствахъ, все это извѣстно, и мы указываемъ на эти факты единственно для того, чтобъ показать нить, которая соединяетъ новую Европу съ древними Аѳинами, головой и сердцемъ Греціи; чтобъ указать на Аристотеля, Платона, сдѣлавшихся руководителями европейской науки, и указать на науки, на которыя могъ опираться <испорчено> европейскихъ мыслителей XIV, XV и XVI вѣка и тѣмъ самымъ могъ, выражаясь банальной фразой учебниковъ, «вывести человѣчество изъ мрака среднихъ вѣковъ»…
И не одной Европѣ благодѣтельствовали Платонъ и Аристотель: мысли аѳинской суждено было играть важную роль еще въ цивилизаціи и не-европейской: она была виною возвышенія процвѣтанія цѣлаго обширнаго царства, гордаго своей наукой, своимъ искусствомъ: она смирила фанатизмъ Аравитянъ, и изъ грубыхъ и полудикихъ завоевателей, которыя сожгли александрійскую библіотеку, сдѣлала народъ образованный, любящій науки и искусства… Съ Аравитянами повторилось то же, что и съ Римомъ. Преданіе говоритъ, что халифъ Алмамунъ усидѣлъ во снѣ мужа почтеннаго вида. «Кто ты?» спросилъ халифъ. «Я Аристотель» отвѣчалъ тотъ. Халифъ смотрѣлъ на него, не могъ налюбоваться его величественнымъ видомъ и старался постигнуть особенность его красоты. «Отъ-чего ты такъ прекрасенъ, и въ чемъ заключается тайна твоей красоты?» опять спросилъ онъ. «Въ красотѣ разума» отвѣчалъ благолѣпный мужъ… Арабы совершенно-случайно встрѣтились съ греческой цивилизаціей. При Оммаядахъ, поклонники Корана были погружены въ глубокое невѣжество* съ Абассидами начинается новая эра халифата; Алмансоръ основываетъ Багдадъ и дѣлаетъ этотъ городъ новыми Аѳинами; за Багдадомъ возстаетъ Кордова. Врачи при дворѣ багдадскомъ, Евреи а христіане, первые познакомили Арабовъ съ греческой наукой; они переводили сочиненія по части медицины, физики и астрономіи. Иппократъ и Галліанъ открыли входъ во дворецъ халифовъ Платону и Аристотелю. Переводы Эвклида, Архимеда, Птоломея и Аполлонія послужили основаніемъ усовершенствованій, сдѣланныхъ нѣкоторыми арабскими учеными въ математическихъ и естественнымъ наукахъ, изъ которыхъ съ особеннымъ успѣхомъ обработывали они ботанику, фармакологію и химію. Но это все ничто въ сравненіи съ тою побѣдой, которую одержалъ Аристотель надъ желѣзной доктриной самаго Корана, побѣдой, которой не могли добиться никто изъ противниковъ Корана, вступавшихъ въ богословскія пренія съ его поборниками. У Аристотеля дуализмъ, слѣдовательно, прямо противоположный догмату единства въ Коранѣ: и вотъ являются мыслители, которые отвергаютъ догматы Корана! На помощь той и другой сторонѣ являются системы неоплатониковъ, съ мистическими ученіями, которыя стараются примирить Коранъ съ мыслью Анаксагора, лежащей въ основаніи аристотелевой системы. Примирители отвергаются и правовѣрными и философами — новыя системы, новыя ученія… Эти безконечныя системы, завѣщанныя Греціей, какъ-будто для того, чтобъ постоянно поддерживать въ человѣчествѣ духъ анализа и критики, не давая тѣмъ самымъ ему закоснѣть въ застоѣ подобно Китаю, и здѣсь совершили свой подвигъ; у Арабовъ, тщеславившихся при Оммаядахъ твердостью своей доктрины, произошли школы и секты философіи, и хотя, къ-сожалѣнію, мы еще мало знакомы съ тѣмъ, какой циклъ совершила греко-арабская философія, однако изъ нѣкоторыхъ данныхъ можемъ заключить, что она перешла всѣ фазисы, какъ это было и въ древнемъ мірѣ, какъ было и въ Европѣ; она имѣетъ своихъ гностиковъ, схоластиковъ, догматиковъ, скептиковъ, и даже ученія, напоминающія новѣйшій пантеизмъ Спинозы… Однимъ словомъ, и у Арабовъ встрѣчаемъ тѣ же споры о свободѣ воли, о предопредѣленіи, о первой причинѣ, и проч., то-есть, о тѣхъ предметахъ, которыхъ хотя и нельзя рѣшить, но о которыхъ одно размышленіе есть уже ручательство дальнѣйшаго развитія, и — даже періодъ, необходимый въ развитіи не только народа, но и отдѣльнаго человѣка. Это размышленіе, подобно алхиміи, не найдетъ философскаго камня, но поведетъ къ открытіямъ случайнымъ, къ результатамъ, хотя не столь блестящимъ, какъ кажущаяся цѣль алхиміи, но столько же полезнымъ, какъ открытіе химіи; добиваясь заоблачной цѣли, узнаемъ средства, которыя даны намъ природой; не добившись разгадки содержанія, узнаемъ законы формы — а это много, и это заслуга греческой философіи, заслуга портика и лицея древнихъ Аѳинъ, которую-они оказываютъ человѣчеству, и тогда, когда уже не осталось ничего отъ садовъ лицея и древній портикъ давно разрушенъ, въ запустѣніи… О если у многихъ принято восторгаться Римомъ; если, какъ говоритъ поэтъ,
Aujourd’hui, dans ces champs, vaste pleine muette,
Parfois le laboureur, sur le sillon courbé,
Trouve un noir javelot, qu’il croit des cicux tombé,
Puis heurte pôle-môle, au fond du sol, qu’il fouille,
Casques vides, vieux dards qu’amalgame la rouille,
Et rouvrant des tombeaux pleins de debris humains,
Pâlit de la grandeur des ossements romains!
то тѣмъ болѣе нынѣшній Европеецъ, доискиваясь до начала своихъ наукъ, своихъ искусствъ, — долженъ воскликнуть: «вездѣ Аѳины!»
Что же такое эти Аѳины? какіе люди тамъ жили, и какъ зрѣли тѣ сѣмена, которыя принесли свои плоды, переброшенныя на чуждую почву? Вотъ задача историка Аѳинъ, вотъ чего мы ожидаемъ отъ труда г. Куторги. Тутъ уже исторія мысли, лежавшей въ основаніи греческаго міра и переданная вѣкамъ грядущимъ, переходя въ исторію общества, дробится еще мельче — въ исторію отдѣльныхъ лицъ, въ жизнь человѣческую, полную величія и слабости, могущества и немощи, великодушія, благородства и низости, великаго и смѣшнаго, благоговѣйнаго и трогательнаго, словомъ, переходитъ въ драму страстей человѣческихъ, видимыхъ случайностей жизни. Греки сами оставили намъ богатый матеріалъ для своей исторіи въ своихъ книгахъ и въ мраморахъ; но надо умѣть читать ихъ сказанія; надо умѣть смотрѣть на ихъ мраморы, а этого-то умѣнья болѣе всего не доставало нашимъ историкамъ.
Не говоря уже объ историкахъ прошедшихъ двухъ столѣтій, которые, можетъ-быть, только отдалили васъ отъ древности, обыкновенный недостатокъ новѣйшихъ многочисленныхъ бытописателей Аѳинъ и Греціи вообще, состоитъ въ томъ, что они дробятъ элементы греческой жизни; каждый писатель останавливается съ особенною любовью и съ особеннымъ вниманіемъ на какомъ-нибудь одномъ изъ нихъ, проводитъ его вездѣ, и имъ старается объяснить всѣ явленія въ исторіи греческихъ республикъ.
Одинъ беретъ на основаніе племена; другой партію аристократическую и демократическую; третій обращаетъ особенное вниманіе на миѳологію. Грековъ и на образованіе ихъ миѳовъ; четвертый ограничивается философскими системами, и т. д. Словомъ, каждый изъ нихъ хочетъ положить печать своей личности въ своемъ повѣствованіи. Но это прямо противоположно изображаемому предмету. Возвышенія личностей болѣе всего не могъ терпѣть народъ аѳинскій; у него противъ нихъ существовалъ остракизмъ: личности этихъ историковъ, которыя они навязываютъ и Аѳинянамъ и читателю — не прямо ли подходятъ подъ этотъ остракизмъ? Греческая жизнь представляетъ необыкновенное сліяніе всѣхъ элементовъ жизни въ одно цѣлое, какъ самъ Грекъ необыкновенно-гармоническое развитіе всѣхъ элементовъ человѣческой природы: отъ-того, не ученая, а только художественная, пластически-написанная исторія можетъ передать вполнѣ эту жизнь. Къ этому идеалу греческой исторіи всего болѣе приближаются сами Греки.. Возьмите любую исторію Греціи древнихъ историковъ, вы въ ихъ повѣствованіи найдете и аристократовъ и демократовъ, и племена и участіе миѳа, всѣ антипатіи и симпатіи Грековъ, всѣ элементы, которые у новѣйшихъ писателей разрозниваютъ цѣлость греческой, и особенно аѳинской жизни… Новые же писатели, выхвативъ изъ нея одну идею, часто смотрятъ на эту идею, какъ на собственное свое открытіе и принимаютъ ее за единственную точку зрѣнія, объясняющую все. Они подкрѣпляютъ ее цитатами изъ древнихъ писателей, вовсе не замѣчая, что объ элементѣ, на который они напираютъ, древніе говорили вскользь, при случаѣ, и что этотъ элементъ приведенъ у нихъ тоже по мѣрѣ того, какъ онъ выражался въ жизни. При незнакомствѣ большей части читателей съ древними источниками, эти открытія и принимаются за открытія, а не на вырванный клочокъ изъ цѣлостнаго повѣствованія. Вообще, еслибъ было болѣе распространено въ публикѣ знакомство съ оригиналами древнихъ литературъ, много бы исчезло самозванныхъ ученыхѣ открытій въ древнемъ мірѣ, много бы исчезло монографій и коментарій, только затемняющихъ повѣствованіе… И странно, отъ-чего эти источники такъ далеки отъ публики! Чтеніе ихъ во сто кратъ больше, представляетъ даже матеріальнаго интереса, нежели всѣ новѣйшія исторіи древнихъ временъ! Однакожь, не смотря на эту занимательность, знакомство съ источниками есть уже патентъ на ученость! Воля ваша, это еще напоминаетъ времена возрожденія, XIV и XV вѣка, когда эти источники представлялись еще недоступными за незнаніемъ языковъ древнихъ; но нынѣ, — слава Богу! переводы ихъ на всѣ европейскіе языки обогащаютъ новыя литературы… Мы не разъ уже возвышали голосъ, прося печатно вашихъ эллинистовъ и латинистовъ подарить русскую литературу хорошимъ переводомъ древнихъ повѣствователей и, принимая въ соображеніе состояніе нашей образованности, ручались за успѣхъ подобныхъ трудовъ. Правда, нѣкоторые писатели древности переведены — но давно, и одинъ языкъ перевода въ состояніи охладить читателя, не говоря уже о бумагѣ и изданіи. Нѣтъ, дайте нашему юношеству Плутарха и Тацита въ такомъ видѣ, чтобъ они могли быть настольной книгой, и вы увидите, какъ раскупятся эти книги. О пользѣ же такого чтенія и говорить нечего. Самые строгіе моралисты указывали на нихъ, особенно на Плутарха, какъ на лучшую «школу ума и сердца» — и въ этомъ случаѣ мы совершенно согласны съ строгими моралистами.
Какъ бы то ни было, а искаженіе исторіи древности, особенно нѣкоторыми писателями прошедшаго столѣтія, породило цѣлую литературу ученыхъ изслѣдованій текста древнихъ писателей, безчисленное множество монографіи всѣхъ величинъ и объемовъ; но всѣ эти монографіи годны только какъ матеріалъ какому-нибудь будущему Прескотту древней исторіи. Явленіе же этихъ монографіи на русскомъ языкѣ возбуждаетъ только грустное чувство: онѣ занимаютъ одинокое мѣсто въ пробѣлахъ націей ученой литературы, имъ нѣтъ ни подругъ, ни соперницъ. Во-вторыхъ, на иностранныхъ языкахъ, на которыхъ онѣ нашли бы себѣ и бабушекъ и тётушекъ, и сестрицъ, и кузинъ, о кумушекъ — монографіи множество; но весь этотъ родственный кружокъ не пойметъ своей близкой родственницы, когда она заговоритъ съ ними на русломъ языкѣ… Отъ-этого-то. мы и желаемъ скорѣе увидѣть напечатаннымъ сочиненіе г. Куторги, напередъ надѣясь что это будетъ трудъ, подобный труду англійскаго ученаго Грота, занимающагося тоже греческой исторіей, которой онъ уже издалъ четыре тома (History of Grecce, by Geo, Grote томъ III и IV вышли въ прошломъ 1847 году); въ этихъ четырехъ томахъ исторія Греціи доведена почти до того же времени, какъ и брошюрка г. Куторги, т, е. до. начала персидскихъ войнъ. Въ ожиданіи произведенія нашего ученаго, поставляемъ себѣ обязанностью познакомить когда-нибудь читателей съ этимъ замѣчательнымъ произведеніемъ англійской литературы, которое отличается какъ ясностью критики, знаніемъ и сводомъ всѣхъ монографій и близкимъ знакомствомъ съ источниками, такъ и художественностью изложенія.
Приступая къ описанію весьма-небольшаго періода времени въ исторіи Аѳинъ — отъ убіенія Дипарха до смерти Мильтіада, г. Куторга характеризуетъ шестое столѣтіе до P. X. возвышеніемъ въ древнемъ мірѣ двухъ народовъ, господствовавшихъ долгое время въ Европѣ и Азіи — Персовъ на востокѣ и Грековъ на западѣ. Персія, съ одной стороны, расширила свои предѣлы завоеваніями, Греція тоже «дѣлала завоеванія, но только въ мірѣ умственномъ», и вмѣстѣ, съ тѣмъ развивалась политически, принимая ту форму, которая была ближе ея разнообразному населенію: къ этому времени ея республики раздѣлились на двѣ партіи — демократическую, которую г. Куторга называетъ димократическою, и аристократическую. Къ первымъ принадлежали іоническія республики, группировавшіяся около Аѳинъ и Милета, который авторъ называетъ Милитомъ.
«Блистательные успѣхи ди(е)мократовъ панели ужасъ на е(э)впатридовъ (патриціевъ) сѣверной Греціи и заставили ихъ искать помощи внѣ своего отечества, ибо одни Спартанцы не могли защитить ихъ. Они обратились къ Персамъ… Дарій Истаспъ старался сблизиться съ греческими вельможами, надѣясь чрезъ нихъ скорѣе достигнуть своей цѣли (покоренія Греціи): вездѣ покровительствовалъ аристократамъ, — роздалъ имъ въ управленіе многіе города Малой Азіи… награждалъ съ большею щедростью е(э)ллинскихъ предателей и съ благосклонностью принималъ въ своемъ царствѣ всѣхъ знатнѣйшихъ Грековъ.» (Стр. 3).
Въ Аѳинахъ, между-тѣмъ, царствовалъ Пизистратидъ Иппій… Но да позволено намъ будетъ сказать нѣсколько словъ о правописаніи иностранныхъ именъ г. Куторгою. Г. Куторга пишетъ въ именительномъ падежѣ единственнаго числа Иппія, точно такъ, какъ имя Аристагоръ пишетъ въ именительномъ падежѣ единственнаго числа «Аристагора»; это нѣсколько трудно и тяжело для русскаго уха, привыкшаго уже къ перемѣнѣ на ъ или й греческихъ именъ, кончающихся на ας и ος: привычку эту сдѣлало русское ухо очень-давно, со временъ принятія христіанской вѣры, при введеніи греческаго календаря святыхъ, на-примѣръ, оно привыкла слышать въ именительномъ падежѣ — Андрей, а не Андрея, или Андреа, Никаноръ, а не Никанора, Христофоръ, а не Христофора, Никиѳоръ, а не Никиѳора, Деонидъ, а не Леонида; писателямъ должно, бы уважать такую почти-тысячелѣтнюю привычку уха цѣлаго народа!.. Пускай, въ чтеніи греческаго текста, они держатся системопроизношенія Эразма или Рейхлина; но если они переносятъ, греческія слова на новый языкъ, то встрѣчаются съ законами, или даже капризами того языка, которымъ хотятъ выразиться, и эти законы или капризы въ ихъ глазахъ должны имѣть такую же важность, какъ и системы Эразма и Рейхина; и очень понятно почему, иначе ихъ не поймутъ! Вѣдь еслибъ кто сталъ писать не Римъ, а Рома, Пари, а не Парижъ, Франсъ вмѣсто Франціи, это бы назвали — въ ученомъ страшнымъ педантствомъ, а въ г-жѣ Курдюковой — невѣжествомъ… Другое дѣло, конечномъ именами, еще невкоренившимися въ русскомъ языкѣ: пускай они войдутъ въ языкъ такъ, какъ произносятся гѣми народами, которымъ. принадлежатъ; притомъ же самое произношеніе древнихъ языковъ потеряно; и до-сихъ-поръ еще предметъ спорный между учеными; слѣдовательно, ригоризмъ въ этомъ случаѣ тоже будетъ отзываться педантствомъ, и только затемнитъ и замедлитъ быстрое пониманіе рѣчи автора; неговоря уже о томъ, что въ «колѣняхъ аттическихъ» смѣшно было видѣть Атены вм. Аѳины, а книга г. Куторги представляетъ множество такихъ же примѣровъ при принятіи имъ другой системы: все же вамъ надобно нѣсколько подумать, прежде, чѣмъ догадаться, что Ѳисій есть съ дѣтства извѣстный вамъ Тезей, или, какъ прежде писали, Ѳезей, Лимнъ — знакомый островъ Лемносъ, Мылитъ — Милетъ, Еввія — Эдбея, и пр.; или какъ кто-то, до г. Куторги, предлагалъ писать: Идипъ вмѣсто Эдипъ: Керверъ — (Церберъ), Ива (Геба), Вилъ (Белъ), Кирка (Цирцея), Кризъ (Крезъ, Наркиссъ (Нарциссъ или Нарцессъ)… Было бы гораздо-полезнѣе, еслибъ г. Куторга столько же обращалъ вниманія собственно на русскій языкъ, который у него можетъ иногда позабавить такого же строгаго ригориста относительно русскаго языка, какъ строгъ г. Куторга въ-отношеніи къ эразмоой или рейхлиновой системѣ. Неточность выраженія на каждомъ шагу. «Война Халкиды съ Е(Э)рестріею была войною аристократіи съ ди(е)мокраатіею, которыя сражались за собственное существованіе и могли побѣдить или умереть» (стр. 39). Дѣйствительно, могли, хоть потому только, что «все возможно подъ луною»! Другой будетъ смыслъ, и именно тотъ, котораго искалъ авторъ, если, вмѣсто могли, поставить должны… «Предметы, которымъ поклонялась какъ святымъ и въ коихъ божеское происхожденіе безпрекословно вѣрили» (стр. 51): ухо, столь строгое въ произношеніи греческомъ, должно было бы указать, что болѣе по-русски будетъ: «и въ божеское происхожденіе коихъ», а лучше бы еще которыхъ"… «Въ храмѣ Аѳины сберегались волосы Медузы, съ такимъ тщаніемъ и такъ сокровенно, что даже самъ жрецъ, только, однажды въ годъ, могъ вступить въ сію святыню» (стр. 52) — то-есть въ волосы? Странно, какъ не поражаетъ слуха, изощреннаго гармоніей іонической рѣчи, а еще болѣе какъ не поражаетъ общечеловѣческаго смысла такая постройка фразы, изъ которой выходитъ, что жрецъ вступалъ въ волосы Медузы!.. Но на подобныхъ мелочахъ не стоитъ останавливаться, особенно при чтеніи ученыхъ произведеній, и мы указали на нихъ единственно потому, что ригоризмъ г. Куторги въ правописаніи греческихъ именъ можетъ показаться претензіей для пуриста въ русскомъ языкѣ, и онъ тогда сочтетъ себя въ правѣ обнаружить и свою претензію на автора относительно языка русскаго: извѣстно, нѣтъ ничего въ свѣтѣ досаднѣе претензій…
Возвратимся къ Гиппію. Чтобъ удержаться въ Аѳинахъ, Гиппій союзится съ Персами, къ явному неудовольствію Аѳинянъ, которымъ воспользовались Алкмеониды, изгнанное изъ отечества Пизистратидами и искавшіе случая низвергнуть Гиппія. Глава этого дома, Клисѳенъ, собралъ наконецъ войско и, надѣясь на свою партію въ Аѳинахъ, напалъ на Гиппія, во былъ разбитъ. Неудача не остановила его. Онъ склонилъ на свою сторону пиѳію, которая сообщила Лакедемонянамъ, что боги требуютъ отъ нихъ освобождёнія Аѳинъ. Царь спартанскій, клеоменъ, одержалъ побѣду надъ Гиппіемъ и принудилъ его удалиться въ Малую-Азію. Съ изгнаніемъ его, спокойствіе не возстановилось: аристократическая партія подъ предводительствомъ Исагора, думавшая, по изгнаніи похитителя, утвердить свое господство въ Аѳинахъ, должна была уступить демократической, предводимой Клисѳеномъ, обоими изъ древнихъ фамилій. Торжество послѣдней опять возбудило противъ Аѳинъ всѣ аристократическія республики, но онѣ были разбиты Аѳинянами съ помощью Коринеянъ; не успѣвъ возстановить аристократію оружіемъ, Спартанцы, бывшіе душою союза и болѣе всѣхъ боявшіеся, чтобъ другіе города, послѣдовавъ примѣру Аѳинъ, черезъ то не отпали отъ союза со Спартой и не присоединились, по единству политическаго принципа, къ Аѳинамъ, — Спартанцы призвали къ себѣ Гиппія и, созвавъ сеймъ изъ депутатовъ всѣхъ своихъ союзниковъ, предложили имъ заставить Аѳинянъ снова принять тираннію. Коринѳянинъ Созиклъ или Сосиклъ спасъ и на этотъ разъ Аѳины. Въ своей рѣчи въ отвѣтъ Спартанцамъ, онъ говорилъ, что если Спартанцы считаютъ для греческихъ городовъ лучшимъ учрежденіе гиранніи, то пусть начнутъ съ себя и покажутъ примѣръ Грекамъ; если же нѣтъ, то, значитъ, ихъ~замыслы опасны для существованія всѣхъ греческихъ республикъ. (См. подробнѣе эту замѣчательную рѣчь въ книгѣ г. Куторги: «Ист. Аѳинск. Респ.», стр. 54 и 55).
Всѣ эти событія, извѣстныя изъ учебниковъ и подробно и не безъ интереса разсказанныя г. Куторгою, важны тѣмъ, что изъ нихъ можно ясно видѣть политику древнихъ государствъ Греціи, напр., двусмысленное поведеніе Спартанцевъ въ-отношеніи къ Аѳинамъ, и, съ другой стороны, это даетъ поводъ автору-изобразить состояніе партій въ самыхъ Аѳинахъ. Древняя исторія до того обезображена писателями прошедшаго столѣтія, искавшими въ ней или великихъ образцовъ нравственныхъ доблестей, или писавшими ее съ особенными претензіями, совершенно приведшими въ забвеніе повѣствованія древнихъ историковъ, что одно обращеніе къ источникамъ уже открываетъ, какъ всю фальшивость и безжизненность ихъ писаній, такъ и дѣлаетъ необходимымъ комментаріи, какъ должно, придерживаясь древнихъ, понимать тотъ или другой переворотъ въ древнихъ государствахъ. Все, что скажетъ намъ теперь г. Куторга — есть слѣдствіе простаго чтенія древняго текста, а тѣмъ-то оно и хорошо.
"Въ послѣднихъ годахъ шестаго столѣтія произошло въ Греціи весьма важное измѣненіе въ положеніи и основныхъ началахъ партій. Извѣстно, что, первоначально, во время первой борьбы между е(э)впатридами и ди(е)мотами, очень часто лица самой высшей аристократіи переходили на сторону послѣднихъ и сражались за нихъ противъ своихъ собратій. То была честолюбцы, ставившіе личныя выгоды выше обшей пользы бословія. Они дѣлались ди(е)магогами но по убѣжденію и не по привязанности къ плебеямъ, а только съ тайною надеждою этимъ средствомъ возвыситься… Они такъ искусно умѣли надѣть личину, что ослѣпленный народъ вѣрилъ въ ихъ искренность и провозглашалъ ихъ воеводами (στρατηγός). Въ слѣдъ за тѣмъ они захватывали верховную власть въ республикѣ и дѣлались, такъ-называемыми тираннами (τύραννος).
«Такимъ образомъ большая часть греческихъ тиранновъ начинали свое попроще ди(е)магогіею. Вотъ причина ненависти, которую питала къ нимъ всѣ аристократы и въ-особеяности Спартанцы. Послѣдніе не удовольствовались введеніемъ у себя нѣкоторыхъ государственныхъ учрежденій, дѣлавшихъ невозможнымъ появленіе тиранновъ въ ихъ республикѣ, но даже преслѣдовали ихъ въ прочихъ городахъ Греціи и предпринимали походы для ихъ изгнанія… Воюя съ тираннами, они воевали съ ди(е)мократіей, такъ какъ она служила въ самомъ началѣ опорою тиранніи. Скоро однако они увидѣли, что обманулись въ своихъ ожиданіяхъ и что не только не подавили демократіи, но сами же, именно уничтоженіемъ господства тиранновъ, всего болѣе способствовали къ ея возвышенію и процвѣтаніи. тогда представилось явленіе, столь часто повторяющееся въ странахъ, раздѣленныхъ на противоположныя партіи: успѣхи димократическихъ республикъ такъ устрашили противниковъ, что произвели совершенный переворотъ въ ихъ политикѣ и принудили ихъ покровительствовать тѣмъ, кого они не за долго съ ожесточеніемъ преслѣдовали. Странное и рѣзкое противорѣчіе, объясняемое только непомѣрнымъ властолюбіемъ.» (Стр. 57, 58.)
Вотъ объясненіе началъ внутренней жизни Аѳинской Республики.
«Верховная власть (въ Аѳинахъ) принадлежала думѣ (βουλή) и вѣчу (έκκλησια), въ которыхъ дѣла рѣшались большинствомъ голосовъ. Всѣ важнѣйшіе граждане раздѣлены были на двѣ партіи, которыя Можно сравнить съ нынѣшними торіями и вигами, или партіею консервативною (охранительною) и партіею реформы (преобразовательною). Предводителями этихъ партіи были только аристократы, и самые древніе и знатнѣйшіе роды были между преобразователями…. Каждая партія дѣйствовала прежде оружіемъ и производила бунты, надѣясь посредствомъ ихъ возвыситься: но ихъ прежнее могущество пало, онѣ принуждены были положить Оружіе, успокоились и совершенно подчинились законамъ республики. Теперь вся ихъ дѣятельность сосредоточилась въ думѣ и вѣчѣ, и тамъ они напрягали свои силы для пріобрѣтенія большинства и для достиженія чрезъ то участія въ управленіи. Эта дѣятельность ихъ была законною, справедливою и не только не вредною государству, но способствовавшею напротивъ полному развитію силъ его. Ихъ политика однако, какъ внутренняя такъ и внѣшняя была противоположна. Въ дѣлахъ внутренняго управленія, партія охранительная желала сохранить существующія государсхвенныя постановленія, не дѣлая болѣе измѣненій; партія реформы напротивъ не только соглашалась на новыя преобразованія, по даже считала ихъ полезными и необходимыми. Обѣ признавала (что?) а повиновалась законамъ Солона и Клисеепа: по первые полагали государство вполнѣ устроеннымъ, вторые же смотрѣли на эти законы только какъ на начало новаго порядка вещей, долженствующаго болѣе и болѣе усовершенствоваться… Преобразователи хотѣли возвысить Аѳины на степень государства морскаго и заботились о построеніи флота, учрежденіи пристаней и основаніи колоній; охранители напротивъ желали, чтобы республика оставалась по прежнему государствомъ сухопутнымъ, и представляла необходимость увеличенія войска и огражденія, страны крѣпостями. Съ этою цѣлью первые, по примѣру островитянъ и мало-азіятцевъ, старались о распространеніи торговли и промышленности; вторые же подражали Спартанцамъ и обращали все свое вниманіе на усовершенствованіе Земледѣлія. Они говорили, что торговля, мореплаваніе и промышленность умножаютъ правда народное довольство, доставляютъ всѣ удобства утонченнаго образа жизни и1 способствуютъ всеобщему распространенію образованности; но въ то же время возвышаютъ самыя богатства, придаютъ весьма большое значеніе деньгамъ, слѣдовательно купцамъ и заводчикамъ и вводятъ въ управленіе новое начало, господство капитала, которое ослабляетъ достоинства происхожденія и подрываетъ древнюю аристократію…. а земледѣліе…. хотя и устраняетъ богатства и роскошь, но за то вкореняетъ простоту нравовъ и покорность и удаляетъ честолюбивые замыслы. (Стр. 66—68).
Въ главѣ охранительной партіи находился Мильтіадъ; предводителемъ партіи реформы — Ѳемистоклъ. Мнѣніе послѣдняго относительно учрежденія флота превозмогло, и мы знаемъ, что это-то и спасло Грецію при Саламинѣ. Между-тѣмъ, какъ это происходило въ Аѳинахъ, Персы слѣдовали своей политикѣ сближенія съ Греками, то поддерживая надежды олигарховъ на господство въ отечествѣ, то привлекая на свою сторону демократовъ. Въ этой видимой непослѣдователивости дѣйствій персидскаго правительства была одна мысль, постоянно выдерживаемая: питать раздоры въ Греціи и водворять въ греческихъ республикахъ тѣ партіи, на которыя они болѣе могли разсчитывать. Съ этою цѣлью они вели переговоры съ аѳинскими и эретрійскими олигархами, и такъ успѣшно, что когда въ-послѣдствіи Персы подступили къ этимъ городамъ, измѣнники передали имъ Эретрію, а предатели аѳинскіе выставили на вершинѣ Акрополя щитъ, чтобъ дать знакъ персидскому флоту вступить въ Фалерскую гавань въ то время, когда городъ находился, почти беззащитенъ, ибо все войско сражалось на равнинѣ мараѳонской…. Вообще эта часть книги г. Куторги гораздо-интереснѣе: мы съ любопытствомъ слѣдимъ за всѣми дѣйствіями партій, за всѣми мѣрами тѣхъ лицъ, которыя желали войны съ Персами, особенно Ѳемистокла и его приверженцевъ; видимъ всю ихъ политику, какъ они увеличивали матеріальныя силы Аѳинянъ, какъ старались возбудить въ нихъ энтузіазмъ и ненависть къ персидскому игу, какъ съ этой цѣлью были представляемы разныя пьесы, на-примѣръ: „Паденіе Милета“ поэта Фриниха, въ которой поэтъ изображаетъ, что персидское господство сопряжено съ рабствомъ и безчестіемъ, что лучше умереть на полѣ битвы, чѣмъ поддаться игу, онъ пробуждаетъ о состраданіе къ побѣжденнымъ и, слѣдовательно, ненависть къ побѣдителямъ. Цѣль его вполнѣ была достигнута: зрители были до слезъ тронуты его драмою». Занимательностью этой, конечно, обязана книга г. Куторги Геродоту и другимъ, греческимъ историкамъ; разныя новѣйшія монографій освѣтили пониманіе древняго Текста и придали цѣнность разнымъ сохраненнымъ древними писателями мелочамъ, которыя у прежнихъ историковъ считались недостойными исторіи, и которыя, между-тѣмъ, составляютъ характеристику дѣйствительности великихъ событій, ихъ мѣстный и временный или случайный колоритъ, показывая съ другой стороны нравственное настроеніе народа и дѣйствующимъ лицъ. Приступая къ описанію мараѳонской битвы, авторъ заимствуетъизображеніе мѣстности у новыхъ писателей, въ особенности у Англичанина Лика; любопытны изслѣдованія, о числѣ Грековъ и Персовъ, находившихся въ сраженіи и павшихъ на полѣ битвы съ обѣихъ сторонъ, тѣмъ болѣе, что эти цифры въ-теченіи времени сдѣлались почти баснословными". «Корнелій Непотъ говоритъ, что 10,000 Аѳинянъ и 1000 Платейцевъ нанесли пораженіе 110,000 Персовъ. Число послѣднихъ возрастаетъ у Плутарха до 300,000, у Платона и Лизія до 500,000, а у Юстина, даже до 600,000 человѣкъ» (стр. 123). По розъисканіямъ Лика, послѣднее число должно уменьшиться до 21,000. Описаній торжества мараѳонской побѣды едва-ли не интереснѣе самой битвы; въ немъ выразилось все изящество аѳинской жизни, вся эстетичность греческаго человѣка! Книга оканчивается неудачнымъ походомъ Мильтіада къ острову Паросу и смертью Мильтіада.
Для нѣкоторыхъ читателей, конечно, еще покажется новостью встрѣтить побѣдителя при Мараѳонѣ совершенно въ иномъ свѣтѣ у г. Куторги и у Грота въ его «History of Greece», нежели какъ они привыкли воображать себѣ этого героя — жертвою неблагодарности и легкомыслія Аѳинянъ. Жизнь Мильтіада, какъ ее описываетъъ г. Куторга и Грётъ, совсѣмъ не походтъ на романъ, пущенный въ ходъ Корнеліемъ Пейотомъ.
«Мильтіадъ одаренъ былъ многими качествами воина и правителя: остроуміемъ, твердостью и предпріимчивостью; но съ нимм соединялъ хитрости, коварство, неумѣренное честолюбіе, для удовлетворенія котораго онъ считалъ всѣ средства позволительными и часто прибѣгалъ къ обману, клеветѣ и даже жестокости.» (Стр. 74).
Коварствомъ онъ утвердилъ свою тираннію въ Херсонесѣ-Таврическомъ, гдѣ царствовалъ двадцать лѣтъ. Когда Таврида была завоевана Персами, онъ сопровождалъ Дарія въ его походѣ до Дуная, гдѣ измѣнилъ ему, присовѣтовавъ Іонійцамъ разрушить мостъ на Дунаѣ, чтобъ сдѣлать отступленіе невозможнымъ для Персовъ. Боясь Дарія, онъ бѣжалъ въ Аѳины, былъ главнымъ изъ тѣхъ, которые раздували ненависть къ Персамъ, присовѣтовалъ умертвить пословъ Дарія, и сдѣлалъ войну неизбѣжною — войну, въ которой искалъ только средствъ отмстить за себя, рискуя существованіемъ и свободою отечества. Счастіе послужило ему или Аѳинянамъ при Мараѳонѣ; конечно, эта битва положила основаніе славы Аѳинъ, а военная слава Аѳинъ была необходима для того, Чтобъ придать болѣе блеска этому городу, чтобъ онъ могъ владычествовать надъ умами современниковъ и вести ихъ. къ другимъ благотворнымъ цѣлямъ цивилизаціи — но все же видимою причиною столкновенія ихъ съ Персами было личное оскорбленіе Мильтіада. Такова судьба дѣлъ человѣческихъ; великій результатъ требуетъ ничтожнаго повода, и часто люди, удовлетворяя только личнымъ страстямъ и слабостямъ, суть въ то же время, сами того не подозрѣвая, орудія для совершенія событій великой и чисто-общечеловѣческой важности…. Проявивъ великія качества полководца при Мараѳонѣ, Мильтіадъ обнаружилъ въ то же время глубокое знаніе положенія дѣлъ и, можетъ-быть, спасъ Аѳины, тотчасъ съ поля битвы устремившись къ Фалеру, чтобъ не дать времени измѣнникамъ предать городъ. Боготворимый соотечнственниками, Мильтіадъ уже объ нихъ не думаетъ. Онъ требуетъ войска и флота, и ему даютъ и войско и флотъ, не спрашивая зачѣмъ, въ увѣренности, что онъ не употребитъ ихъ во зло. Но онѣ отправился къ острову Паросу, чтобъ отмстить старую, личную обиду!.. Онъ осадилъ городъ, но разбивъ ногу въ одной ночной интригѣ, возвратился безъ успѣха въ Аѳины. Онъ обманулъ республику, за это полагалась смертная казнь. Но граждане аѳинскіе почтили въ немъ заслуги его при Мараѳонѣ, о которыхъ еще было свѣжо воспоминаніе; они были тронуты видомъ самого Мильтіада, который, уже умирающій, былъ принесенъ на постели въ средину собраніями опредѣлили взъискать съ него только издержки по этому походу — пятьдесятъ талантовъ Справедливо ли упрекать Аѳинянъ въ неблагодарности? а на эти упреки потрачено много громкихъ фразъ историками…
Вотъ и вся брошюра г. Куторги.