26 января 1904 г. японские миноносцы в водах Порт-Артура вывели из строя два русских броненосца и один крейсер.
Беспримерное в истории России десятилетие оставлено с тех пор позади, и эта эпоха легла вечным водоразделом между прошлой Россией и будущей.
I. 1905 г.
правитьПосле четверти столетия внешнего мира и непроглядной реакции внутри грянул всемирно-исторический гром дальневосточной войны, и эхом откликнулся ему гром революции.
Старая неподвижная Россия, опиравшаяся на пассивное крестьянство и жившая воспоминаниями патриархального варварства, оказалась потрясенной в самых своих основах. Легенде нашей национально-политической самобытности нанесен был непоправимый удар, над подготовкой которого так усердно работали слепые силы капитализма.
Едва вышедший из колыбели пролетариат, опираясь на свое колоссальное значение в хозяйственной жизни страны, играл в столкновениях революции главную роль. В полном соответствии с этим идеи социал-демократии были руководящими идеями самой революции. Крестьянство, в котором наши народники усматривали главную силу русского прогресса, оказалось в роковую годину неспособным политически осознать свою тягу к земле и связать ее с борьбой пролетариата. Передовые элементы крестьянства, в лице Крестьянского Союза и позже — трудовиков, были слишком слабы, чтобы придать крестьянскому движению политически обобщенный характер.
Наша буржуазная якобы-демократия, в лице кадетской партии, без опоры в рабочих массах, обречена была — слабостью у нас средних, промежуточных, мелкобуржуазных классов — на полное бессилие в самую ответственную эпоху общественного развития. Крупный капитал, отделенный социальной пропастью от народных масс и испуганный натиском рабочих на свои экономические позиции, протянул одну руку поместному дворянству, охваченному ужасом за судьбу своих владений и сословных привилегий, а другую — бюрократии, опирающейся на армию. В эти социальные отношения был заложен весь ход и исход движения 1905 г. Непосредственно революция, главным вопросом которой был аграрный, а главным двигателем которой был пролетариат, разбилась о крестьянскую по составу армию.
Но и старый строй получил в этой борьбе неисцелимую рану. Раз навсегда обнаружилась и обнаруженной осталась полная непримиримость бюрократического абсолютизма и капиталистического развития, с его непрестанной борьбой классовых интересов и сложными экономическими и культурными потребностями. Несмотря на внешнее торжество бюрократического самовластия, новая, не-рабская, демократическая Россия, которая сама хочет строить свою судьбу, отныне уже не сходит с исторического поля. Ее можно временно обескровить, можно надеть на короткое время чугунный замок на ее уста, — но она уже знает свой исторический путь и никому не позволит свести себя с него.
II. Две первые Думы
правитьВ избранных на основе закона гр. Витте первых двух Думах руководящее положение выпало на долю кадетов. Поставив принципиальный крест над массовой борьбой, они обещали «безболезненно» снять старую власть не приступом, а правильной осадой. Но эта попытка обнаружила лишь политическое бессилие партии дипломированной интеллигенции, опирающейся преимущественно на городские обывательские слои, но не имеющей за собой ни одного из основных классов современного общества. Судьба двух первых Дум явилась новым доказательством того, что великие политические столкновения, ребром ставящие вопрос, кому быть хозяином в стране, решаются в последнем счете не обличениями и доводами, а соотношением и соразмерением сил.
Старая власть, подталкиваемая объединенным дворянством и пользуясь поддержкой крупного капитала, распустила одну за другой две первые Думы и посредством открытого государственного переворота 3 июня 1907 г. закрепила тройственный союз бюрократии, дворянства и крупного капитала. Над этим союзом взошла звезда П. А. Столыпина, Георгия Победоносца контрреволюции.
III. Контрреволюция и аграрный вопрос
правитьВся полнота власти снова оказалась в руках старых носителей ее. В то время как дворянство именно в течение последнего десятилетия изо всех сил спускало наследственные земельные владения, вся государственная политика направилась с чудовищной откровенностью по линии дворянских сословно-паразитических интересов. Крупному капиталу, в лице октябристов, оставалось только держать господам положения стремя да счищать с политической сцены навоз, который оставляли после себя лошади победителей.
Решение аграрного вопроса, — а для капитализма это значит решение вопроса о внутреннем рынке! — было, по соглашению Столыпина с советом объединенного дворянства, направлено указом 9 ноября 1906 г. за спиною народного представительства. Дворянству была целиком гарантирована земельная основа его сословного владычества от мужицких посягательств. Община, связывавшая разные слои крестьян единством сословно-земельных интересов против помещиков, была пущена на слом, с тем, чтобы кулаческие верхи деревни могли округлить свои земельные владения за счет деревенских низов. Дворянский банк бросал все новые миллионы в прорву дворянских аппетитов. Операции крестьянского банка были расширены на таких основах, что не приспособленные помещики получили возможность за ростовщические цены сбыть свои земли государству.
В итоге аграрной политики контрреволюции крестьянские голодовки по-прежнему остаются хроническим явлением, а крестьянский банк арестует у облагодетельствованных им крестьян хлеб и гноит его без смысла на корню или сносит топорами избы неплательщиков и выгоняет среди зимы крестьянские семьи на большую дорогу.
IV. Третьеиюньский реформизм
правитьПодобранная на основе закона 3 июня третья Дума, в которой места решающего центра были отведены под октябристов, собиралась сперва реформировать страну усилиями тройственного союза бюрократии, дворянства и капитала. В либеральных реформах нуждался, однако, лишь капиталистический, т.-е. самый слабый член союза.
Он и взял на себя инициативу. Свои реформистские расчеты октябристы укрепили одновременно с трех сторон: во-первых, самые проекты реформ они свели к наивозможно-жалкому минимуму; во-вторых, чтоб успокоить старую власть, они «принципиально» отказывались от парламентаризма; наконец, в-третьих, они проявляли необузданное рвение в делах милитаризма, подходя к власти с принципом купеческой взаимности: «мы тебе — сотни народных миллионов, ты нам — конституционные реформы». Но жестоко просчитались. Полоса октябристского реформизма, к которому изо всех сил пытались пристроиться кадеты, оказалась в такой же мере бесплодной, как и бездарной.
В первую эпоху третьей Думы Столыпин делал попытки поддержать октябристское реформаторство: чудовищно-возросшая государственная машина с ее трехмиллиардным бюджетом сама нуждалась в развитии производительных сил, а торгово-промышленный кризис, начавшийся в конце 1899 г., длился почти без перерывов до конца 1909 г. Но третий союзник блока, дворянство, за счет которого только и возможны были капиталистические реформы, не соглашался уступить ни вершка из своих сословных позиций. Государственный Совет и так называемые сферы явились оплотом сословной непримиримости и социального застоя. Большие и малые Пуришкевичи победили. Бюрократия быстро сложила реформаторское оружие, снова решив, что «на наш век хватит». Октябристско-столыпинский «реформизм» закончился жалким крахом.
V. Третьеиюньский империализм
правитьВ качестве выхода из тупика была выдвинута на передний план активная внешняя политика. Оказавшись внутренне-неспособной развязать узы экономического развития страны и раздвинуть таким путем рамки внутреннего рынка, реакция искала внешних источников обогащения для имущих классов или, по крайней мере, для их верхов и отдельных политических клик. С кадетами в роли вестовых контрреволюция стала на рельсы империализма. Не замедлило, однако, обнаружиться, что активная внешняя политика не по плечу правительству, которое управляет недовольным населением при помощи исключительных законов и еще более исключительных приемов. Бесправие и нужда крестьянства, систематическое унижение десятков миллионов «инородцев», бестолковое и нечистое хозяйничанье бюрократии во всех областях, сенаторские ревизии, многое раскрывшие, но ничего не изменившие, все это — неподходящая обстановка для «патриотического» воодушевления и внешних успехов. Если империализм эпохи контрреволюции не дал нам нового Мукдена и новой Цусимы, то только потому, что наша дипломатия при всей своей суетливости каждый раз виновато отступала назад, как только очередной международный вопрос ставился ребром, т.-е. на почву столкновения сил. Но было бы несправедливо утверждать, что усилия русской дипломатии остались безрезультатными: все, что можно было испортить, она добросовестно испортила, и где маячил новый провал, там она была неизменно на своем посту.
В Персии, считавшейся нашим естественным рынком, упрочилось влияние Англии и Германии. Ненависть к России, громившей персидский парламент и сеявшей в стране анархию, укрепилась незыблемо. Нынешнее персидское правительство, по признанию «Нового Времени», представляет собою организованную враждебность к России. На Балканах преданная русской дипломатией Болгария живет и дышит теперь ненавистью к стране-«освободительнице». «Наследственный враг» — Австрия, аннексировавшая в 1908 г. Боснию и Герцеговину, получила теперь против Сербии сильную точку опоры в лице самостоятельной Албании. Противница-Германия упрочилась в чрезвычайной мере в Константинополе и прибирает ключ от Босфорского пролива к своим рукам. Наконец, на Дальнем Востоке монгольская авантюра превратила Китайскую республику в нашего заклятого врага и в то же время оттолкнула от нас Монголию. Газетные агенты русской дипломатии начинают уже трусливо отзываться об «автономной» Монголии, как о зеленом винограде, не заслуживающем нашего высокого внимания. Словом, внешняя политика контрреволюции, с начала и до конца состояла из ряда отступлений и поражений, жестоко расшатавших тройственное согласие[1].
VI. Третьеиюньский национализм
правитьКрушение Столыпинско-Гучковского реформаторства и первые крупные неудачи во внешней политике, как аннексия Боснии и Герцеговины, укрепили реакцию на новой политической идее: национализме. Эта идея чрезвычайно проста: в разноплеменной России, где великороссы составляют не более 43 % населения, создать не для коренного населения, разумеется, а для коренных истинно-русских собственников — в состав которых входит, к слову сказать, много «истинно-русских» немцев, поляков, румын и даже евреев — исключительно-привилегированное положение; монополизировать за ними внутренний рынок; национализировать хлебную торговлю; национализировать кредит; словом, поближе припустить их к государственному бюджету, отогнав прочь инородцев, ибо иначе не хватает; обезличить еще не окончательно обезличенные окраины (Финляндия); выкроить из обезличенных окраин новые истинно-русские губернии (Холмщина), отдав их на кормление жадным патриотам из маменькиных сынков, — вот и вся политика национализма!
Под этим знаменем доживала свои дни третья Государственная Дума, выбиралась и заседает четвертая. Разнузданное улюлюканье по инородцу, особенно по еврею, является необходимым дополнением и развитием национального государственного курса. Антисемитизм стал для хозяев положения подлинной политической религией, в которой счастливо сочетаются третьеиюньская совесть и третьеиюньская честь. Высшим творческим актом национализма явилось судебное дело, которое достаточно назвать по имени, чтобы дать характеристику эпохе и ее людям: дело Бейлиса!
VII. Торгово-промышленный подъем
правитьПолитика национализма была по самому существу своему не чем иным, как проматыванием последних материальных и финансовых ресурсов контрреволюции. Недаром министр финансов Коковцев изображал из себя оппозицию в кабинете Столыпина, когда тот вплотную подошел к «национализации» кредита. Но в качестве премьера г. Коковцев скоро успокоился в лоне своего государственного оптимизма, у него для этого нашлись свои серьезные причины: — после десяти лет кризиса и застоя в стране наступил торгово-промышленный подъем.
Правящая бюрократия приписала промышленный подъем своим заслугам, — почти с таким же правом, с каким она могла бы приписать себе наступление в марте весны.
Втянутая давно уже в капиталистический круговорот, Россия неотвратимо проделывает вместе со всем капиталистическим миром циклы подъема, застоя, кризиса. Этим круговоротом заведуют исторические силы куда более могучие, чем циркуляры наших министерств. Но это вовсе не значит, что наши национально-государственные условия безразличны для хода капиталистического развития. Наоборот: пережитки крепостничества и государственная безурядица в чрезвычайной мере суживают внутренний рынок, подрезают крылья подъему и усугубляют тягости кризиса.
Если бы Россия ввела у себя за это десятилетие демократический государственный строй; если б наш аграрный вопрос был радикально разрешен в соответствии с интересами многомиллионного крестьянства, — это значило бы, что мы настежь распахнули ворота экономическому прогрессу. Свободное крестьянское хозяйство как основа внутреннего рынка в стране с огромными естественными богатствами и 170-миллионным населением, — это значило бы могущественное развитие производительных сил, неудержимый приток иностранных капиталов и лихорадочный культурный подъем всей страны, — развитие на северо-американский лад.
При столыпинских аграрных законах, третьеиюньском парламентаризме и националистической работе администрации и судов о таком развитии не может быть, разумеется, и речи. Тем не менее элементарные силы капитализма проложили себе дорогу через препоны и запруды контрреволюционной государственности и тем самым отодвинули политическую развязку. Началось грюндерство, пошла биржевая игра, быстро поднялся в гору государственный бюджет, возросли военные заказы и поставки, пошли колоссальные железнодорожные концессии. Депутаты правительственного большинства, а в значительной мере и депутаты либеральной оппозиции, стали пристраиваться в советах акционерных компаний и банков, при железнодорожных концессиях и всюду вообще, где слышен запах жареного.
Г. Коковцев стал все больше пропитываться убеждением, что Россия «не нуждается в политических законах».
VIII. Политическое оживление и надвигающийся кризис
правитьНо вместе с промышленным оживлением развернулось по всем фронтам и рабочее движение. Далекая Лена, от золотых сосцов которой жадно пьют сильные и сильнейшие мира сего, подала 4 апреля 1912 г. свой страшный сигнал к тревоге. Повсеместные выступления рабочих, экономические, как и политические, по частным поводам, как и по общим, всей совокупностью своей поставили перед страной во весь рост вопрос о судьбе режима 3 июня.
Рабочее движение выбило из оцепенения политическую жизнь всей страны. Целый ряд фактов последнего года (общественный отклик на дело Бейлиса, учительский съезд и пр.[2]) ясно показал, в каком направлении работают чувства и мысли всех демократических и просто жизнеспособных элементов населения.
А ведь за промышленным подъемом неизбежно последует кризис. Вопреки оптимистическим заверениям г. Коковцева и торгово-промышленных сфер[3], он не за горами, — он уже сейчас стучится у ворот. И надвигающаяся эпоха кризиса будет эпохой жестокой расплаты за все грехи контрреволюции, оказавшейся в одинаковой мере бессильной на добро и могучей на зло — во внутренней политике, как и во внешней. Чем выше подъем, чем сильнее биржевой ажиотаж и акционерная спекуляция, чем больше элементов буржуазного общества вовлекли они в свой водоворот, — тем ниже упадет волна кризиса, тем разрушительнее и болезненнее будут ее последствия. Чем глубже опьянение, тем горше похмелье. Поистине граф Коковцев ушел вовремя!
Уже и промышленный подъем выбил буржуазные классы из состояния ошеломленности и подобострастия. Много званых, мало избранных, — не все находят доступ к концессиям и поставкам, не для каждого уготованы молочные реки и кисельные берега государственного бюджета. Широкие буржуазные круги раздражены тем, что подъем имеет свои пределы в незначительной емкости крестьянского рынка, что приток иностранных капиталов тормозится государственной анархией. Отсюда рост прогрессистов, отсюда прилив октябристской оппозиционности, отсюда расколы и перетасовки в среде партий думского большинства. А что же произойдет, когда ребром будет поставлен последний заемный целковый, когда проложена будет последняя верста рельс и окажется убыточной, когда начнется паника на бирже, концессионеры, парламентарии и поигрывающие сановники начнут вылетать в трубу, и во многих конторах, деловых кабинетах и благочестивых салонах воцарятся паника и скрежет зубовный? Вражда между третьеиюньскими союзниками — вражда из-за близости к бюджету, из-за его «национализации» — может легко при таких условиях превратиться в жестокую потасовку, которая окончательно ослабит нынешних господ положения. Широкие круги буржуазного общества пострадают от кризиса несравненно суровее, разумеется, чем биржевые магнаты и капиталистические монополисты, — возрастет недовольство, а, стало быть, и изолированность правящих. И все это на основе неупраздненного аграрного крепостничества, которое держит в своих оковах производительные силы страны!
IX. Задачи пролетариата
правитьРабочий класс, искусственно удерживаемый в состоянии распыленности, очень мало воспользовался плодами промышленного подъема. А надвигающийся кризис с его ужасами необеспеченности и грозной безработицы всей своей тяжестью обрушится на рабочий класс. Бесправие, произвол, национальная травля, паразитизм клик, бюджетное хищничество, все, что составляет сущность режима 3 июня, усугубит торгово-промышленный кризис и отзовется непосредственно и притом самым болезненным образом на пролетариате. При таких условиях торгово-промышленный кризис неизбежно превратится в кризис политический. Предсказывать сейчас характер и формы этого кризиса, измерять заранее его социальную глубину и остроту его политических проявлений нет никакой возможности. Всякие соображения на этот счет могут иметь лишь теоретически-гадательный характер.
Но ясно, что как при остром характере кризиса, так и при затяжном на долю пролетариата ляжет самая ответственная часть работы. Готовиться к выполнению своей роли, какими бы путями ни пошло политическое развитие, пролетариат может только одним путем: уясняя себе свою историческую роль, учась различать своих врагов и друзей, сплачивая свои силы, расширяя свои позиции и неутомимо работая над восстановлением и упрочением полного организационного единства в своих рядах!
22 февраля 1914 г.
