Исторические условия интеллектуального развития в России. Статья вторая (Щапов)/Дело 1868 (ДО)

Исторические условия интеллектуального развития в России : Статья вторая
авторъ Афанасий Прокопьевич Щапов

Опубл.: 1868^[1]. Источникъ: az.lib.ru

ИСТОРИЧЕСКІЯ УСЛОВІЯ ИНТЕЛЛЕКТУАЛЬНАГО РАЗВИТІЯ ВЪ РОССІИ.

(Статья вторая).

Между тѣмъ какъ рабочій народъ, отвлеченный и обремененный вѣковою страдомою работою, не имѣлъ возможности, досуга и средствъ быть умственно-развитымъ классомъ и, во имя насущныхъ работъ и промысловъ, частію самъ отчуждался, а частію, какъ увидимъ далѣе, и отдаляемъ былъ отъ интеллектуальнаго развитія, — наше высшее сословіе, какимъ было въ древней Россіи боярство, — сословіе, свободное отъ работы, обезпеченное вотчинами, помѣстьями и даровою работою народа, имѣвшее, слѣдовательно, досугъ и средства къ интеллектуальной дѣятельности, — это сословіе было также погружено въ глубокое невѣжество и равнодушіе къ образованію. Дворянство, особенно высшее, сослужило въ Россія свою службу въ дѣлахъ государственнаго управленія: въ древней Россіи — въ приказахъ и воеводствахъ, со времени Петра великаго — въ сенатѣ, въ коллегіяхъ, въ министерствахъ, въ государственномъ совѣтѣ, въ должности начальниковъ губерній и попечителей учебныхъ округовъ, на поприщѣ военномъ и проч. Были между ними государственные люди замѣчательнаго ума и не безъ политическаго такта. Нѣкоторые вельможи Петровскаго времени, особенно такіе "мужи, " какъ выражался Татищевъ, «изъ подлости происшедшіе», какъ князь Меньшиковъ, графъ Ягужинскій и т. п., многіе знаменитые вельможи екатерининскаго времени и, въ частности, такія лица, какъ графъ Шуваловъ, кн. Щербатовъ, Бецкій, адм. Мордвиновъ, Сперанскій, графъ Румянцевъ и др., нанимаютъ весьма почетное мѣсто въ умственной исторіи Россіи. Но при всемъ томъ, наше дворянство никогда не было представителемъ интеллектуальныхъ интересовъ своей страны, оно не разработывало наукъ и не распространяло въ народѣ научныхъ знаній, не составляло передовыхъ дѣятелей въ литературѣ и т. п. Тѣмъ болѣе до-петровское боярство не представляло передоваго, интеллектуальнаго класса. До Петра великаго, за небольшими и рѣдкими исключеніями, уровень умственнаго развитія во всемъ народѣ былъ ровный. Что знали и какого міросозерцанія держались бояре, то же знали и такъ же мыслили и разсуждали крестьяне. Изъ 142 болѣе или менѣе извѣстныхъ писателей древней Россіи, съ XI до конца XVII вѣка, только 4 или 5 писателей были изъ бояръ или князей: прочіе всѣ были изъ духовнаго чина и вообще изъ низшихъ чиновъ людей. И писатели княжескаго рода въ умственномъ отношеніи не только ничѣмъ не отличались, не обособлялись и не отдалялись отъ простыхъ рабочихъ людей, но еще иногда заимствовали отъ нихъ матеріалъ, пользовались ихъ знаніями для своихъ писаній. Такъ, наприм., сочинитель повѣсти о выдропускомъ образѣ Богородицы, принадлежавшій къ роду князей Звѣнигородскихъ, говоритъ: «азъ слвшахъ сіе отъ нѣкоего богобоязливаго и благоговѣйнаго мужа, именемъ Феодора Корчемника, и писанію предахъ, да никако безъ памяти пребудетъ»^[2]. Притомъ, достаточно прочитать нѣсколько крестьянскихъ челобитныхъ и помѣщичьихъ писемъ XVII вѣка, чтобы видѣть, била ли какай разница въ умственномъ развитіи крестьянъ и бояръ-помѣщиковъ: почти ровно не было никакой, а напротивъ даже смыслъ крестьянъ, въ нѣкоторыхъ отношеніяхъ, едва ли былъ не выше и не развитѣе смысла бояръ. Напримѣръ, напечатанныя въ Чтен. Московск. Общ. Исторіи во второй книгѣ за 1859 годъ (отд. V, стр. 42—54) крестьянскія челобитныя къ помѣщикамъ отличаются рельефнымъ, яснымъ выраженіемъ здраваго смысла, практической логикой и разсудительностью, фактическою содержательностью, ясно, мѣтко и изобразительно рисуютъ экономическій бытъ тогдашнихъ помѣщичьихъ деревень, выражаютъ вѣрное пониманіе крестьянами причинъ своей бѣдности, указываютъ лучшее средство къ улучшенію своего экономическаго быта въ свободной работѣ на себя, безъ всякихъ помѣщичьихъ и приказно-чиновничьихъ притѣсненій, въ борьбѣ съ крайнею бѣдностью высказываютъ потребность грамотности, ученья, и все это высказываютъ такимъ чистымъ, выразительнымъ языкомъ, который представляетъ рѣдкій образецъ тогдашняго русскаго разговорнаго языка. Напротивъ, тутъ же помѣщенныя письма боярскія скудны не только содержаніемъ, но и смысломъ, состоятъ только изъ патріархально-генеалогическихъ величаній родственниковъ, изъ церковно-славянскихъ благожеланій здравія, да изъ извѣстій, кто у кого «обѣдалъ трожды», изъ выраженія особенной заботы "о собакахъ ловчихъ, борзыхъ, гончихъ и ищейныхъ, и т. п.; — и вообще бояре-помѣщики сами сознаются въ своихъ письмахъ такимъ, напр., образомъ; «въ грамоткѣ ты, Петрунюшка, пишешь глухо, мы разсудку положить не умѣемъ.» Помѣщенныя даже челобитныя помѣщичьи ничѣмъ не отличаются отъ челобитныхъ крестьянскихъ — ни смысломъ, ни языкомъ. Вслѣдствіе умственной неразвитости, по отсутствію интеллектуальныхъ потребностей и интересовъ, бояре-помѣщики, пріобрѣтая крестьянскими руками богатства, расточали ихъ большею частію непроизводительно, не на развитіе интеллектуальныхъ способностей, не на умственныя потребности и занятія, не на развитіе и распространеніе научныхъ знаній, а на удовлетвореніе или своей роскоши и нѣги, или своихъ религіозныхъ желаній. Училищъ въ древней Россіи бояре не думали основывать, а только усердно основывали монастыри и не жалѣли для нихъ вкладовъ^[3]. Часто одинъ бояринъ или князь въ монастыри жертвовалъ такія суммы, на которыя можно бы было основать университетъ. Наприм. въ 1660—1701 г. князь Борятинскій пожертвовалъ въ Даниловъ монастырь до 20,399 рублей^[4]; а 20,000 такая сумма, какую послѣ искали, наприм., на основаніе университета въ Батуринѣ. Другіе бояре, насладившись въ мірской жизни плодами работъ крестьянскихъ, наприм. работами 57 помѣстныхъ дворовъ, приносившихъ доходу, при оброчныхъ деньгахъ, одного хлѣба до 2,500 четвертей въ годъ, кромѣ разныхъ другихъ произведеній и мѣстныхъ крестьянскихъ издѣлій — холста, сукна, овчинъ, хмѣлю, льна и проч., удовольствовавшись всѣми этими заработками и приношеніями крестьянъ, — поступали подъ конецъ жизни въ монастыри, оставляя все имущество на такое же производительное пользованіе своимъ внукамъ^[5]. Вообще, боярство московское не представляло и не могло представлять собою высшую интеллигенцію народа. Вопервыхъ, самая умственная природа и организація большой части боярства неспособна была къ возрожденію въ европейскій интеллектуальный типъ, несклонна была къ могучей умственной работѣ за всѣ классы народа. Умственный складъ большой части боярства былъ восточно-азіятскій. Изъ родословной книги русскаго боярства, составленной въ концѣ XVII вѣка, видимъ, что тогда въ составѣ великокняжескаго дворянства было 133 княжескихъ и боярскихъ рода, происшедшихъ отъ выходцевъ изъ разныхъ татарскихъ ордъ — изъ крымской, ногайской, синей, золотой, большой, касуйской и другихъ, которыя съ своей стороны также представляли самую сложную амальгаму азіатскихъ племенъ — монгольскихъ, тюркскихъ, финскихъ и др., кромѣ того 78 родовъ княжескихъ и боярскихъ записаны происшедшими отъ Литвы — племени тоже недалекаго и вялаго въ интеллектуальномъ отношеніи; наконецъ, 24 рода показаны выѣхавшими изъ полу-отуречившейся Греціи, изъ самой Турціи, Персіи, Грузіи, съ Кавказа и др. восточно-турецкихъ владѣній^[6]. А сколько, кромѣ того, поступило въ составъ боярства или дворянства и кровно смѣшалось съ нимъ родовъ половецкихъ и печенѣжскихъ, черкасовъ, мурзъ татарскихъ, князцовъ мордовскихъ и т. п. Хотя много было въ составѣ боярства и европейскихъ генерацій или родовъ, но они почти всѣ давно перемѣшались и пришли въ полное физіологическое родство гъ восточно-азіатскими родами. При такомъ физіологическомъ составѣ большей части боярства, удивительно ли. что оно, и по самому восточно-азіатскому умственному складу, не только задолго до Петра неликаго не оказало самостоятельной иниціативы къ интеллектуальному возрожденію Россіи, не стало, безъ указовъ царскихъ, само собою во главѣ умственнаго движенія въ Россіи, не вводило и не разработывало наукъ, но и при Петрѣ великомъ «лѣнью и огурствомъ» уклонялось отъ европейскаго образованія, и отправку на Западъ, «заморе въ науку» считало для себя "первымъ несчастіемъ^[7]. Вельможи восточно-азіятскаго происхожденія, кровь которыхъ еще не успѣла возродиться подъ вліяніемъ европейской крови, были наиболѣе враждебны европейскимъ понятіямъ, какія утверждалъ въ Россіи Петръ великій. Такъ, напримѣръ, князь Александръ Михайловичъ Черкасскій, внукъ азіатскаго князя Уруслана Мурзы (въ православ. Як. Куденетовича), по свидѣтельству англійскаго резидента Рондо (1730 г.), былъ противъ западныхъ нововведеній: «всѣ его свѣденія, — замѣчаетъ Рондо, — ограничиваются Россіею, иностранныя дѣла ему совершенно чужды, и онъ противникъ чужеземныхъ обычаевъ и послѣднихъ нововведеній въ Россіи»^[8]. Точно также кн. Мих. Алегуковичъ Черкасскій, такого же азіатскаго происхожденія, до такой степени извѣстенъ былъ даже простому народу своею преданностью восточно-азіатской старинѣ до-петровской Руси, что извѣстный вождь раскола, Талицкій, совѣтывалъ раскольникамъ выбрать этого князя во главу стрѣлецко-раскольничьяго возстанія противъ преобразователя Россіи^[9]. И вообще, многіе бояре петровскаго времени съ азіатскою враждебностью смотрѣли на европейскій образъ мыслей, водворившійся со времени Петра, великаго. Испанскій посолъ, герцогъ де-Лирія говорилъ, напр., о князѣ Д. М. Голицынѣ (1665—1738): «онъ былъ одинъ изъ тѣхъ стариковъ, которые, вмѣсти всякой системы, твердятъ одно: для чего намъ всѣ новые обычаи? развѣ не можемъ мы жить, какъ живали наши отцы, такъ, чтобы иностранцы не предписывали намъ новыхъ законовъ?» О графѣ Г. И. Головкинѣ (1660—1734) де-Лирія замѣчаетъ: «имѣлъ наклонность къ стариннымъ нравамъ»; о князѣ М. М. Голицынѣ: «не терпѣлъ иностранцевъ;» о князѣ И. Ю. Трубецкомъ (1667—1750), замѣчательномъ, какъ послѣднемъ русскомъ бояринѣ, пережившемъ боярство цѣлымъ полустолѣтіемъ: «невѣжда, какихъ можно встрѣчать не много»^[10]. Вслѣдствіе преобладанія въ большой части дворянства восточно-азіятскаго умонастроенія надъ европейской интеллигенціей, — оно большею частію въ восточной роскоши и нѣгѣ расточало и изживало не только умственныя силы, но и самыя матеріальныя средства. «На мирномъ полуазіятскомъ быту предковъ нашихъ — дворянъ отразились преобразованія Петра великаго, — писалъ дворянинъ А. А. Кононовъ въ 1849 г., — и внѣшность взяла верхъ надъ сущностью преобразованій. Многоэтажные напудренные парики замѣнили скромную прическу въ скобку нашихъ предковъ; бархатные кафтаны, богатые кушаки, переходящіе отъ отца къ сыну, замѣнились французскими одеждами и наконецъ смѣшными фраками. Явились мода и роскошь. И гдѣ теперь эти славные, блистательные вельможи екатерининскаго времени, съ ихъ блескомъ и великолѣпіемъ? Ужели они не оставили потомства? Я встрѣчаю тѣ же имена на визитныхъ карточкахъ, но тщетно ищу этого, почти баснословнаго великолѣпія предковъ. Зданія, принадлежавшія цѣлые вѣка родамъ извѣстнымъ, принадлежать теперь или казнѣ, или богатымъ купцамъ, или счастливымъ спекуляторамъ. Ужели нѣтъ тому причины? Есть, и она одна — одна, губительница всѣхъ государствъ — роскошь. Большія милости, изліянныя правительствомъ, разнаго рода льготы послужили еще болѣе къ усиленію роскоши. Вслѣдствіе роскоши, большая часть имѣній дворянъ нашихъ заложена, доходы не только не увеличиваются въ общности, но скудѣютъ непрерывно; между тѣмъ требованія условій общественныхъ безпрерывно возрастаютъ; воспитаніе дѣтей становится день ото дня затруднительнѣе и вмѣстѣ необходимѣе; словомъ, тотъ помѣщикъ, который повѣряя свои счеты въ концѣ года, не только но сдѣлалъ пріобрѣтенія, но избѣжалъ новыхъ долговъ, можетъ почитать себя счастливымъ. Но большая часть изъ нихъ въ итогѣ долговъ своихъ видитъ прибавленіе, также какъ уменьшеніе доходовъ противъ годовъ минувшихъ. Чѣмъ все это должно кончиться? Отвѣтъ ясенъ: раззореніемъ дворянства»^[11]. Расточая и изживая такимъ образомъ въ роскоши и нѣгѣ свои умственныя силы и матеріальныя средства даже до раззоренья, дворянство, очевидно, не имѣло ни времени, ни интереса, заниматься развитіемъ просвѣщенія, разработкой наукъ, хотя бы практическихъ или соціально-экономическихъ. Во времена роскоши, парики и т. п. замѣняли для большей части дворянъ книги, и вся образованность ихъ была чисто-салонная, модная, форменная, и ограничивалась только французскимъ разговоромъ. Новиковъ въ предисловіи къ «Живописцу» 1775 г. говоритъ: «люди, разумы свои знаніемъ французскаго языка просвѣтившіе, полагая книги въ число головныхъ украшеній, довольствуются всѣми головными уборами, привозимыми изъ Франціи, какъ-то: пудрою, помадою проч.^[12]. Далѣе, вслѣдствіе вѣковой отрѣшенности отъ народной школы промышленной работы, и самая интеллектуальная воспріимчивость большей части бояръ къ европейскимъ наукамъ была нисколько не болѣе развита, чѣмъ развита она была въ людяхъ рабочаго класса. Въ неразвитости своей и сами бояре сознавались, когда Петръ великій заставилъ изучать науки за-моремъ. Напримѣръ, князь Мих. Голицынъ, посланный изъ навигацкой школы учиться за-море, въ 1711 году писалъ въ своемъ письмѣ изъ-за границы: „о житіѣ моемъ извѣщаю; житіе мнѣ пришло самое бѣдственное, наука опредѣлена самая премудрая, хотя мнѣ всѣ дни живота своего на той наукѣ себя трудить, а но принять будетъ, для того не зпямо учиться языка, не знало науки. Видимъ то, которые наша братья пріѣхали для обученія къ той наукѣ, и тѣ въ три года ни единъ человѣкъ ни половины окончатъ но можетъ. А про меня вы сами можете звать, что кромѣ природнаго никакого языка не могу знать, да и лѣта уже мои ушли отъ науки. И я въ себѣ весьма вижу, что сего положеннаго дѣла (науки) не управить, и отъ того пришолъ въ великую печаль и сомнѣніе и не знаю, какъ и быть“^[13]. На пониманіе солдатскаго артикула и объясненія танцевъ у обучавшихся за-границей дворянскихъ дѣтей хватало знанія языковъ, а на математику не хватало. И. Неплюевъ писалъ о своемъ собственномъ ученьи и объ ученьи своихъ товарищей въ Венеціи и въ Испаніи въ морской академіи; „учились солдатскому артикулу, на шпагахъ биться, танцовать, а къ математикѣ приходили, только безъ дѣла сидѣли, понеже учиться невозможно, для того что языку мы не знали“^[14]. И удивительно ли, что бояре эти возвращались изъ-за границы безъ всякой привычки къ умственному труду, не развивали въ себѣ даже привязанности къ научнымъ занятіямъ. „Посланные за-границу дворяне, — писалъ Бецкій, — но возвращеніи имѣя путь и право къ большимъ чинамъ и заслугамъ, не могли въ наукахъ упражняться“. Вмѣсто того, чтобы по возвращеніи изъ-за границы заняться дальнѣйшимъ научнымъ самообразованіемъ и образованіемъ своихъ крестьянъ, дворяне-навигаторы, выучившіеся за-границей, поддерживали всѣ старые, до-петровскіе обряды. Довольно вспомнить, напр., любопытное сказаніе, какъ жилъ въ деревнѣ бывшій за, моремъ навигаторъ — Головинъ^[15]. Мало того: при неразвитости интеллектуальной, весьма многіе бояре русскіе и суевѣріями своими долго ничѣмъ не отличались отъ простого рабочаго народа. Если даже дворъ царицы Параскевы, но словамъ Татищева, «отъ набожности былъ госпиталь на уродовъ, юродовъ и ханжей, которыхъ почитали за святыхъ и пророковъ», — то что сказать о боярахъ и боярскихъ дворахъ. Тотъ же Татищевъ говоритъ: «я не весьма давно отъ одного знатнаго, но неразсуднаго дворянина слышалъ, яко бы онъ самъ нѣсколько времени въ медвѣдя превращался, что слышавши довольно вѣрили»^[16]. Изъ памятныхъ записокъ Храповицкаго видимъ, что и во времена Екатерины ГГ были между знатными лицами такія, которыя вѣрили въ вѣтры, въ узелки или древніе народные «паузы» и т. п. по поводу этого императрица Екатерина, узнавъ о подобномъ суевѣріи адмирала Чичагова, замѣтила: "есть люди, которые колдовство съ набожностью мѣшаютъ: mais il laut profiter des opinions populaires. По свидѣтельству Лопухина, нѣкоторыя знатныя дамы въ его время спрашивали, рыба ли визига и можно ли ее ѣсть въ постъ?^[17] Не мало было дворянъ, которые отрицали медицину и вѣрили въ простонародные суевѣрные лечебники и травники. Лепехинъ въ 1768 году встрѣтилъ одного такого чиновнаго дворянина, въ г. Арзамасѣ, гдѣ былъ въ то время и ученый врачъ и вотъ что объ немъ говорилъ: "но утру 4 августа весьма рано посѣтилъ насъ одинъ изъ чиновныхъ отставныхъ офицеровъ, о котораго чинѣ и имени благопристойность упомянуть не дозволяетъ. Онъ была, человѣкъ пожилой и словоохотливъ. Разсказывая многія свои странныя похожденія, которыя намъ, какъ всякій легко понять можетъ, не весьма были пріятны, довелъ рѣчь до нашихъ врачей, при которой, если бы кто имѣлъ охоту, совершенно бы могъ научиться злословію. Сколько онъ унижалъ наше, трудами и порядочнымъ ученьемъ пріобрѣтенное искуство врачеванія, столь много выхвалялъ покойной бабушки своей лечебникъ и неудобопонятную его пользу. Оказывая желаніе быть соучастникомъ его премудрости, безъ дальняго прошенія Брамарбазъ обѣщалъ намъ открыть сокровенная своего наслѣдственнаго лечебника: и такъ пошли мы съ нимъ за-городъ но алаторской дорогѣ. Первою встрѣчею намъ была плакунъ-трава (Lythrum salicaria), которую нашъ Иппократъ, пошептавъ не знаю что, сорвалъ и остановись говорилъ: "плакуномъ ее называютъ для того, что она заставляетъ плакать нечистыхъ духовъ. Она одна въ состояніи выгнать домовыхъ дѣдушекъ, кикиморъ и проч., и открыть приступъ къ заклятому кладу, который нечистые стерегутъ духи, что послѣднее собственнымъ своимъ утверждалъ примѣромъ. Отъ чертей дошло до ворожей. Колюка (Carlino vulgaris), въ великомъ множествѣ по пригоркамъ растущая, подала къ тому поводъ. «Траву сію, — продолжалъ онъ, — должно знать всякому военному и проѣзжающему человѣку: дымомъ ея, когда окуришь ружье, то никакой колдунъ его заговорить не можетъ» и т. д. Подобнымъ образомъ "арзамазскій архіатеръ-дворянинъ объяснялъ Лепехину до 30 растеній, и многое въ его ученіи о травахъ было не только суевѣрно, но и вредно для здоровья и жизни тѣхъ людей, которые руководились его знахарскими совѣтами^[18]. Далѣе, вѣковая исключительно военная служба дворянъ, за которую имъ и жаловались деревни и земли, «чтобы земля изъ службы не выходила», также испоконъ вѣка воспитывала въ боярствѣ и дворянствѣ не интеллектуальныя силы и стремленія, а главнымъ образомъ физическія военныя силы и наклонности. Слѣдовательно, эта вѣковая военно-служилая школа образовывала изъ дворянства не умственно-развитое, а физически-выправленное сословіе. Дальше мы увидимъ, что и дворянскій кадетскій корпусъ въ XVIII в. воспитывалъ вовсе не передовой интеллектуальный классъ, а спеціально военный, что сознавали Бецкій и сама императрица Екатерина II. Оттого, и военныя наклонности, въ XVIII вѣкѣ и послѣ, въ дворянствѣ преобладали надъ умственными наклонностями. Множество было дворянъ, которые даже, во имя военной силы, отрицали науки. Напримѣръ въ «Живописцѣ» Новикова «худовоспитанникъ» говоритъ: "науки никакой не могутъ мнѣ принести пользы: я опредѣлилъ себя къ военной службѣ, и я имѣю уже офицерскій чинъ. Науки сдѣлаютъ ли меня смѣлѣе? прибавятъ ли мнѣ храбрости? сдѣлаютъ ли исправнѣйшимъ въ моей должности? Нѣтъ: такъ онѣ для меня и негодятся. Моя наука вся въ томъ состоитъ, чтобъ умѣть кричать: пали! коли! руби! и быть строгу до чрезвычайности къ своимъ подчиненнымъ. Науки да книги умяччаютъ сердце; а отъ мягкосердечія до трусости одинъ только шагъ. И такъ пусть учатся и читаютъ книги люди праздные; а я храбростью одною найду себѣ счастіе… Худовоспитанникъ пріѣзжаетъ потомъ въ другую непріятельскую землю, а именно въ свое помѣстье. Служа въ полку, собиралъ онъ иногда съ непріятелей контрибуцію, а здѣсь съ крестьянъ своихъ собираетъ тяжкія подати. Тамъ рубилъ невѣрныхъ, а здѣсь сѣчетъ и мучитъ правовѣрныхъ. Тамъ не имѣлъ онъ никакой жалости; нѣтъ у него и здѣсь никому и никакой пощады; и если бы можно ему было съ крестьянами своими поступать въ силу военнаго устава, то не отказался бы онъ ихъ аркибузировать. Тамъ отнятіемъ непріятельскихъ земель служилъ онъ отечеству, а здѣсь отнятіемъ оныхъ у маломощныхъ своихъ сосѣдей — дѣлается преступникомъ законовъ отечества. Правильно говорилъ худовоспитанникъ, что науки для него безполезны; не нужны онѣ ему были въ военной службѣ, а въ отставкѣ и совсѣмъ не годятся^[19]. И когда учреждались университеты казанскій и харьковскій, — дворяне требовали, чтобы въ нихъ преимущественно преподавались военныя науки. Образованнѣйшіе изъ дворянъ казанскаго учебнаго округа заявляли: «учрежденіе университетовъ должно наиболѣе клониться къ просвѣщенію юношей дворянскаго сословія, занимающаго важнѣйшія должности въ государствѣ; въ университетѣ необходимо преподаваніе наукъ воинскихъ». Харьковскіе дворяне тоже желали, чтобы въ университетахъ преподавались военные науки и дѣти ихъ выходили бы съ знаніемъ офицера. «Сообразуясь съ настроеніемъ мѣстнаго дворянства, одинъ изъ профессоровъ, при открытіи харьковскаго университета, говорилъ рѣчь, начинающуюся словами: честь и слава благороднымъ военнымъ занятіямъ, и доказывающую, что изученіе военныхъ наукъ въ высшей степени полезно для общества:, подаетъ войнѣ новую цѣну, возвышая и облагороживая какъ цѣль веденія войны, такъ и слѣдствія одержанныхъ побѣдъ»^[20]. Въ проэктѣ университета, представленномъ въ Харьковѣ полному дворянскому собранію 29 августа 1802 г., предполагался особый факультетъ подъ названіемъ «отдѣленія военныхъ познаній»^[21]. Но самое главное то, что московское боярство, неполонъ вѣка обезпечиваемое и обогащаемое крестьянскими работами, привыкши къ восточно-азіятской лѣни, нѣгѣ и бездѣятельности, не привыкло ни къ какому труду, а тѣмъ болѣе къ умственному. Поэтому оно неспособно было сдѣлаться дѣятельнымъ, научно-рабочимъ, труженическимъ интеллектуальнымъ классомъ. Привыкши къ лѣни и нѣгѣ, дворяне, по выраженію указовъ Петра великаго, «лѣнью и огурствомъ» уклонялись не только отъ ученья, но даже и отъ службы, за которую они пользовались помѣстьями и рабочими силами народа. «Колико послано указовъ, — говоритъ крестьянинъ Посошковъ. — во всѣ городы о недоросляхъ и молодыхъ дворянскихъ дѣтяхъ, но дворяне уже состарѣлись въ деревняхъ живучи, а на службѣ одной ногою не бывали… Въ Устрицкомъ стану есть дворянинъ Ѳедоръ Мокѣевъ сынъ Пустошкинъ, уже состарѣлся. а на службѣ ни на какой не бывалъ: и какія посылки жестокія по немъ не бывали, никто взять его не могъ: овыхъ дарами угобзитъ, а кого дарами угобзить не можетъ, то притворитъ себѣ тяжкую болѣзнь, или возложитъ на себя юродство и въ озерѣ по бородѣ поступитъ. И за такимъ его пронырствомъ иные и съ дороги отпущали; а егда изъ глазъ у посильщиковъ выѣдетъ, то юродство свое отложить, и домой пріѣхавъ яко левъ рыкаетъ. И еще никаковой службы государю не оказалъ, а сосѣди всѣ его боятся. Дѣтей у него 4 сына вырощени, а меньшому есть лѣтъ 17, а по 719 годъ никто и въ службу выслать не могъ. И не сей токмо Пустошкинъ, но и многое множество дворянъ такъ вѣки свои проживаютъ: дома сосѣдямъ своимъ страшны яко львы, а на службѣ хуже козы, на службу не ѣдутъ, а сами дома но деревнямъ шестерикомъ разъѣжаютъ и сосѣдей раззоряютъ»^[22]. Способны ли были такіе дворяне къ серьезному умственному труду, когда они уклонялись даже отъ своей вѣковой обязанности — отъ службы, за которую и получали земли и деревни? Могли ли эти дворяне считаться передовымъ интеллектуальнымъ классомъ? Они даже презирали умственный трудъ, считая его дѣломъ холопскимъ, дѣломъ «подлаго народа». Не даромъ K. Н. Зотовъ въ 1715 г. писалъ изъ-за границы Петру великому: «не худо бы было выбрать лучшихъ латинщиковъ, но не изъ породныхъ, для того что вездѣ породные презираютъ труды, хотя по препорціи ихъ породъ и имѣній должны бы быть и въ наукѣ отмѣнны передъ другими»^[23]. «Въ навигацкую школу, — пишетъ г. Веселаго, — велѣно было принимать дѣтей дворянскихъ, дьячихъ и подъячихъ, изъ домовъ боярскихъ и другихъ чиновъ, отъ 12 до 17 лѣтъ; но какъ въ эти лѣта изъ домовъ боярскихъ являлось малое число, то стали принимать и 20-лѣтнихъ. Но изъ многихъ званыхъ было мало избранныхъ. Но говоря уже о грубости прочихъ сословій, русскій баричъ петровскаго времени, 17 или 18 лѣтъ, считался неразумнымъ младенцемъ, и жилъ въ своемъ помѣстьѣ въ самомъ безсознательномъ невѣжествѣ. Капризамъ балованнаго дитяти нерѣдко повиновалось все окружающее, и ему, съ самыхъ пеленокъ, подобострастныя нянюшки и дядьки вбивали въ голову барскую спѣсь и презрѣніе къ труду и работѣ, какъ дѣлу холопскому… Нѣкоторые изъ этихъ юношей, еще бывши у себя въ деревнѣ, хаживали на медвѣдя, и естественно кулачный бой считали однимъ изъ пріятнѣйшихъ препровожденіи времени; другіе серьезно придерживались чарочки; и только сосѣди академіи знали, что заборы и замки мало охраняютъ ихъ съѣстные припасы, дрова и проч.^[24] Не пріобрѣтая такимъ образомъ навыка къ умственному труду ни въ жизни, ни въ школѣ, — бояре, очевидно, несклонны или вовсе непривычны были къ усидчивой, труженической интеллектуальной работѣ, къ разработкѣ научныхъ знаній, и потому не могли считаться нередовымъ образованнымъ классомъ. Въ „Трутнѣ“ (1769—1770), въ „рецептѣ для его превосходительства Недоума“ сказано: „вельможа нашъ ненавидитъ и презираетъ всѣ науки и художества, почитая оныя безчестными для своей благородной головы; по его мнѣнію, всякій шляхтичъ можетъ все знать, ничему не учась; философія, математика, физика и прочія науки суть бездѣлицы, нестоящія вниманія дворянскаго; гербовники и патенты, едва, едва отъ пыли и моли спасшіеся, суть единственныя книги, кои онъ безпрестанно но складамъ разбираетъ“. И не только въ прошломъ столѣтіи, но и въ началѣ нынѣшняго вѣка, — большинство дворянъ, по выраженію попечителя харьковскаго университета графа Северина-Потоцкаго, „недолюбливало наукъ“, и нерадѣло не только о собственной умственной дѣятельности, но и объ интеллектуальномъ развитіи своихъ дѣтей. „Стараясь узнать образъ мыслей здѣшнихъ дворянъ о воспитаніи своихъ дѣтей, — писалъ попечитель харьковскаго университета въ 1806 г., — я нахожу, что общее ихъ мнѣніе по этому предмету далеко отстоитъ отъ истинной цѣли. Не чувствуя благотворнаго вліянія наукъ, или имѣя о нихъ весьма темное понятіе, они и не думаютъ о воспитаніи дѣтей своихъ, будучи лишены всѣхъ нужныхъ къ тому средствъ; они лучше соглашаются записать ихъ въ службу, оставя навсегда необразованными, нежели продолжать науки и усовершать ихъ знанія; они не могутъ рѣшиться дозволить дѣтямъ своимъ выше четырнадцатилѣтняго возраста посѣщать гимназіи… Поэтому, если бы университетъ сохранилъ въ строгомъ смыслѣ всѣ правила, которыми долженъ руководствоваться въ пріемѣ студентовъ, то онъ не имѣлъ бы нынѣ ни одного студента, и цѣлому поколѣнію пришлось бы заградить путь къ образованію“^[25] Тотъ же Потоцкій въ рѣчи, при открытіи харьковскаго университета, долженъ былъ доказывать передъ дворянствомъ, что отсутствіе или остановка умственной дѣятельности невозможны въ разсужденіи наукъ, искуствъ, мореходства, ремеслъ, торговой промышленности, земледѣлія, однимъ словомъ — всего того, что обезпечиваетъ за народомъ если не превосходство, то, по крайней мѣрѣ, равенство его со всѣми просвѣщенными народами. Посылая эту рѣчь свою министру, Потоцкій пишетъ, что говорилъ ее по просьбѣ профессоровъ и сообразуясь съ настроеніемъ мѣстныхъ дворянъ: «а съ ними, — замѣчаетъ онъ, — нужно быть крайне осторожными, чтобы не отвратить ихъ отъ наукъ, которыхъ они и безъ того недолюбливаютъ»^[26]. При такомъ «недолюбливаньи наукъ» и умственнаго труда, дворяне-помѣщики, привыкшіе не къ самостоятельной работѣ, а только къ опекѣ надъ трудомъ народнымъ и къ пользованію народными работами, очевидно, но могли быть работниками въ сферѣ научной интеллектуальной дѣятельности, и, слѣдовательно, не представляли научнодѣловаго, труженическаго интеллектуальнаго класса. Къ интеллектуальному труженичеству, къ разработкѣ и распространенію научныхъ знаній должны были оказаться болѣе способными люди, закаленные въ трудовой, рабочей жизни, вполнѣ привыкшіе къ умственной работѣ, всецѣло преданные ей, — неизбалованные беззаботными развлеченіями, праздностью, нѣгой и лѣнью, почестями, балами, пиршествами, роскошью и т. п. И дѣйствительно, не бояринъ, первый, и не сынъ боярскій, а крестьянинъ Посошковъ написалъ первое въ Россіи политико-экономическое сочиненіе «о скудости и богатствѣ». Не бояринъ, первый, и не сынъ боярскій, а сынъ крестьянскій — Ломоносовъ, первый принялся за самостоятельныя работы и открытія по естественнымъ наукамъ — физикѣ и химіи. Не бояринъ, первый, и не сынъ боярина, а мѣщанинъ Кулибинъ выступилъ съ первыми русскими изобрѣтеніями по части механики. Самые знаменитые въ исторіи русскаго просвѣщенія дворяне или вельможи не были сами тружениками, работниками науки и литературы, а являлись только или меценатами, покровителями наукъ и ученыхъ, какъ графъ Шуваловъ, или основателями, составителями музеевъ и библіотекъ, какъ наприм. графы Румянцевъ и Толстой. Работниками же науки и литературы были уже не дворяне помѣщики, не вельможи, а, Ломоносовы, Востоковы, Калайдовичи, Бередниковы, вообще большею частью дѣти низшихъ темныхъ классовъ народа.

Когда, такимъ образомъ, но выраженію книжнаго переводчика и моряка петровскаго времени Зотова, "ни породные бояре не были, по препорціи ихъ породъ и имѣнія, отмѣнными въ наукѣ предъ другими, « слѣдовательно не представляли настоящаго, научно-рабочаго интеллектуальнаго класса въ Россіи, ни „подлые“ т. е. рабочіе класы не имѣли досуга и возможности заботиться объ интеллектуальномъ саморазвитіи и умственной дѣятельности, а должны были думать главнымъ образомъ о кормовыхъ промыслахъ и работахъ, слѣдовательно еще болѣе не представляли интеллектуальнаго класса, — то естественно вытекала необходимость образованія въ Россіи особаго, средняго класса, который бы былъ но преимуществу рабочимъ, умственно-развитымъ классомъ. Уже при Петрѣ великомъ, Зотовъ чувствовалъ эту необходимость средняго интеллектуальнаго класса, или, какъ онъ выражался, „лучшихъ ученыхъ средней статьи людей — не изъ породныхъ, ниже изъ подлыхъ“^[27]. При Екатеринѣ II, Бецкій еще живѣе чувствовалъ и яснѣе сознавалъ недостатокъ въ Россіи третьяго или средняго состоянія настоящаго дѣловаго интеллектуальнаго класса., Съ давняго уже времени, говорилъ онъ. имѣетъ Россія академію и равныя училища и много употреблено иждивенія на посылку россійскаго юношества для обученія наукамъ и художествамъ; но мало, буде совсѣмъ ничего, существительныхъ отъ того плодовъ собрано. Разбирая прямыя тому причины, не можемъ мы жаловаться на провидѣніе и малую въ россійскомъ народѣ къ наукамъ и художествамъ способность; но можно неоспоримо доказать, что къ достиженію того не прямые токмо пути избраны были, а чего совсѣмъ не доставало, о томъ совсѣмъ и помышляемо не было. Изъ посланныхъ еще при государѣ императорѣ Петрѣ великомъ, дворяне, съ хорошими возвратились успѣхами въ томъ, чему они обучаться назначены были; по по возвращеніи, имѣя путь и право къ большимъ чинамъ и заслугамъ, но могли они въ томъ упражняться. Другіе, изъ простаго народа къ наукамъ взятые, также весьма скоро успѣвали въ оныхъ, но скорѣе еще въ прежнее невѣжество и самое небытіе возвратились; отъ чего и людей такого состоянія, которое въ другихъ мѣстахъ третьимъ степенемъ или среднимъ называется, Россія до сего времени и произвести не могла… При такомъ недостаткѣ смѣло утверждать можно, что прямаго въ наукахъ и художествахъ успѣха и третьяго степени людей въ государствѣ ожидать — всуе себя и ласкать»^[28].

И, дѣйствительно, въ Россіи не только «рѣдки были отличные таланты», какъ говорилъ извѣстный нашъ математикъ Осиповскій, но и посредственный умственно-рабочій классъ съ трудомъ развивался. несмотря на многочисленность наличныхъ силъ народонаселенія. Самъ народъ, какъ мы видѣли, не могъ начать своей умственной дѣятельности: потому что онъ, во-первыхъ, весь занятъ былъ безпрерывной страдной работой изъ-за насущнаго куска хлѣба; а во-вторыхъ, вслѣдствіе вѣковаго колонизаціоннаго движенія и суровой борьбы съ окружавшими его физическими препятствіями, вслѣдствіе торгово-промышленныхъ отношенія, онъ устремленъ былъ больше на востокъ, чѣмъ на западъ, и потому не имѣлъ возможности постепенно сблизиться съ передовыми націями западными, и заимствовать отъ нихъ средства интеллектуальнаго саморазвитія. Напротивъ, московское правительство, не отвлеченное, не занятое мускульною работою народа, съ XVI вѣка историческими обстоятельствами и дипломатическими сношеніями вынуждено было сближаться съ Европой и узнавать ея интеллектуальныя средства и силы, дававшія умственное превосходство западнымъ націямъ. Европейцы и, въ частности, нѣмцы и поляки возбудили въ правительствѣ потребность умственной дѣятельности, умственнаго образованія, потребность наукъ, училищъ и книгъ. Около правительства, около двора московскихъ царей XVII в., расширялся первоначально умственный кругозоръ и всѣхъ тѣхъ русскихъ людей, которые имѣли случай сближаться съ иностранцами. «Съ тѣхъ поръ, какъ царь московскій былъ въ Польшѣ, — говоритъ Коллинсъ, — видѣлъ тамошній образъ жизни и сталъ подражать польскому королю, кругъ его понятій расширился… И тѣ, которые расширили понятія свои разговорами съ иностранцами, были образованнѣе, а также и тѣ, которые видѣли польскій бытъ, потому что поляки образованнѣе русскихъ, такъ какъ у нихъ есть средства просвѣщать умы свои науками»^[29]. Вслѣдствіе этого, московскіе цари мало по малу стали заботиться о возбужденіи умственной дѣятельности и въ Россіи, стали приказывать переводить иностранныя книги. Посламъ русскимъ при европейскихъ дворахъ они заказывали пріобрѣтать такія книги. Такъ наприм, въ 1653 г. князь Репнинъ-Ободенскій, будучи посломъ въ Польшѣ, по государеву указу, купилъ тамъ 7 книгъ свѣтскаго содержанія, всего на 25 злотыхъ^[30]. Вслѣдствіе учрежденія посольскаго приказа и выписки европейскихъ книгъ царями, народнымъ грамотникамъ, хотя весьма немногимъ, мало по малу представлялась возможность и давались правительствомъ средства заниматься такими европейскими книгами, какія народу были недоступны. Такимъ образомъ, въ XVII в. сталъ зарождаться умственно-рабочій классъ, хотя самый неразвитый и несовершенный, состоявшій первоначально изъ труженниковъ — переводчиковъ европейскихъ книгъ — космографій, географій, арифметикъ и геометрій, астрономій, лечебниковъ, исторій и т. п. Кошихинъ говоритъ, что въ его время при посольскомъ приказѣ, гдѣ нужно было знаніе европейскихъ языковъ, для переводовъ было около 50 переводчиковъ и 70 толмачей. Большая часть изъ этихъ переводчиковъ были обрусѣвшіе иностранцы, и преимущественно обрусѣвшіе нѣмцы, какъ видно изъ именъ ихъ, каковы наприм. Касперъ Ивановъ, Юшка Вичентовъ, Лукашъ сынъ Магнусовъ, Анца Андреевъ, Вестерманъ, Романъ Болдвинъ, Романъ Бекманъ, Иванъ Гельмсъ и мн. др.^[31]. Такимъ образомъ, въ зародышѣ рабочаго интеллектуальнаго класса въ Россіи былъ западно-европейскій элементъ, и преимущественно нѣмецкій. Но были между ними и русскіе переводчики. Къ числу ихъ принадлежалъ и Кошихинъ. Начали появляться между русскими и другіе любители знанія и умственнаго труда. Олеарій, въ своемъ описаніи Россіи, сохранилъ извѣстіе объ одномъ русскомъ замѣчательномъ по тому времени математикѣ Романчиковѣ, который, отличаясь хорошими дарованіями, наперекоръ обычаямъ своихъ соотечественниковъ, чувствовалъ особую склонность къ умственнымъ занятіямъ, особенно любилъ математику и, чтобы пріобрѣсти познаніе въ ней, искалъ случая познакомиться съ голштинскими послами; во время путешествія съ ними изъ Москвы въ Персію, онъ въ 5 мѣсяцевъ научился отъ нихъ говорить по-латыни, и узнавъ отъ нихъ употребленіе астролябіи тотчасъ же заказалъ часовщику голштинскаго посольства сдѣлать ему подобный инструментъ, и когда заказъ былъ исполненъ, Романчиковъ, въ каждомъ попадавшемся на дорогѣ городѣ или селеніи, снималъ высоту домовъ и занимался математическими выкладками. Къ сожалѣнію, не вытерпѣвъ царскаго недовольства его дѣйствіями въ Персіи, Романичковъ отравился^[32]. Появленіе такихъ любителей и труженниковъ знанія тотчасъ обнаружилось въ довольно обширной, по тогдашнему времени, переводческой дѣятельности, какой до XVII в. въ Россіи вовсе не было. Но и эти первые шаги къ просвѣщенію были робки и невѣрны, потому что недремлющая старая рутина, вооруженная подозрительнымъ суевѣріемъ и ревнивой ненавистью ко всему новому и свободному, всѣми своими темными силами противодѣйствовала всходу этихъ слабыхъ весеннихъ ростковъ нашего образованія. Только немногіе народные грамотники, удостоенные быть переводчиками въ Посольскомъ приказѣ, или получившіе отъ царя подлинники европейскихъ книгъ и средства для ихъ переводовъ, или вращавшіеся около царскаго двора и переводчиковъ посольскаго приказа и т. п., — только такіе грамотники и могли изучать элементарныя начала европейской образованности. А масса народныхъ грамотниковъ по прежнему коснѣла въ непроглядномъ невѣжествѣ; потому что переведенныя книги, въ родѣ космографій, астрономій и энциклопедическихъ лечебниковъ, не распространялись между народомъ, а печатались большею частію только для царя и царевичей. Какъ только переведены были какія либо новыя книги, такъ, по словамъ актовъ, «взнесены были въ Верхъ, а другія указалъ царь держать въ посольскомъ приказѣ». Такъ въ дѣлѣ 1672—1675 г. о разныхъ книгахъ, именно: о «государственной большой книгѣ всѣхъ окрестныхъ государствъ», о «Хрисмологіонѣ», "о книгѣ описанія россійскаго государства и всѣхъ окрестныхъ государствъ, « „о седьми свободныхъ ученіяхъ“ и другихъ, сказано: „книги тѣ взнесены къ великому государю въ Верхъ, а прочимъ книгамъ указалъ великій государь быть въ посольскомъ приказѣ“. А „о книгѣ описанія всѣхъ россійскихъ князей и царей и всѣхъ иностранныхъ государей — французскаго, англійскаго, гишпанскаго, датскаго, свѣйскаго, флоренскаго, венецѣйскаго и проч., съ которыми россійское государство было въ ссылкѣ“, замѣчено: „и какъ та книга взнесена была къ великому государю въ Верхъ, и онъ указалъ той книгѣ быть въ посольскомъ приказѣ, а себѣ великому государю и сыну своему Ѳеодору Алексѣевичу указалъ сдѣлать двѣ книги таковыя жъ“. Такимъ образомъ, и тѣ новыя, умственно-преобразовательныя идеи, какія начинали зарождаться въ XVII в. подъ вліяніемъ политическихъ географій, космографій, астрономій и другихъ подобныхъ европейскихъ книгъ, — и эти зачаточныя идеи зарождались и скрывались только „въ Верху“, да въ посольскомъ приказѣ. Подъ вліяніемъ ихъ развивался только, къ концу XVIГ столѣтія, умъ царевичей, въ родѣ Петра, да немногихъ переводчиковъ посольскаго приказа, а масса нисколько не подготовлялась къ пріему и усвоенію этихъ идей; масса пробавлялась своимъ изстариннымъ доморощенымъ міросозерцаніемъ. Подъ вліяніемъ новыхъ идей, занесенныхъ къ намъ съ запада этими переводными книгами, подготовлялся и воспитывался въ тономъ Петрѣ тотъ преобразовательный умъ, который объявилъ открытую и неутомимую войну старой и упорной рутинѣ, И вотъ, когда вдругъ занавѣсъ отъ древней къ новой Россіи открылся „съ Верху“, — народъ не могъ опознаться въ свѣтѣ новыхъ понятій и реформъ, не понялъ ихъ, ошеломленъ былъ ими, — и отпалъ, отшатнулся отъ новыхъ книгъ и идей — къ старымъ книгамъ и понятіямъ, или, если не отшатнулся отъ нихъ въ расколъ, то рѣзко отдѣлился, обособился отъ этого зародившагося „на Верху“ и въ посольскомъ приказѣ новаго, умственно-рабочаго меньшинства, какое тогда совершеннымъ особнякомъ представляли люди, подобные Ордыну-Нащокину, Матвѣеву, Кошихину. Юрію Крижаничу, Романчикову, царевичу Петру и лучшимъ переводчикамъ посольскаго приказа. Съ тѣхъ поръ рабочій народъ пошелъ путемъ своей умственной жизни, а интеллектуальный классъ сталъ развиваться своимъ путемъ. При Петрѣ великомъ народъ уже не могъ понимать тогдашняго книжнаго языка, который онъ съ трудомъ понималъ уже и въ XVII вѣкѣ: „иностраннымъ языкомъ нарицаху тогдашнія писанія“^[33]. Между тѣмъ и интеллектуальный классъ, даже при Петрѣ великомъ, не смотря на двойной умственно-возбудительный импульсъ — и со стороны генія Петра I и со стороны интеллектуальнаго вліянія запада, — тоже, обособленный, вдали отъ народа, развивался туго и медленно. И въ это время дѣятелями умственнаго нашего развитія были главнымъ образомъ переводчики европейскихъ книгъ, переводчики „государственной коллегіи иностранныхъ дѣлъ“^[34]. Переводчики эти частію были русскіе, обучавшіеся уже большею частію за-границей, частію иноземцы, кои, однакожъ, по словамъ Петра, или здѣсь родились, „или зѣло малы пріѣхали и нашъ языкъ какъ природный знали“^[35]. Чтобы образовать способныхъ переводчиковъ. Петръ десятками посылалъ молодыхъ русскихъ людей за-границу учиться языкамъ и наукамъ. Всѣхъ извѣстныхъ русскихъ переводчиковъ, учившихся за-границей, при Петрѣ вел. было не менѣе 60, кромѣ того до 5 переводчиковъ были изъ шведовъ^[36]. А всѣхъ, учившихся за-границей по волѣ Петра, извѣстно болѣе 150 лицъ. За-границей, кромѣ языковъ и другихъ наукъ, они изучали, по словамъ Петра, необходимыя для правильныхъ переводовъ художества — математическое, хотя нѣкоторые только до сферическихъ тріангуловъ, механическое, хирургическое, архитектуръ-цивилисъ, анатомическое, ботаническое, милитарисъ и прочія тому подобныя»^[37]. И, не вдаваясь здѣсь въ библіографическія подробности, замѣтимъ, что переводческая дѣятельность петровскаго времени была уже настолько выше переводческой дѣятельности XVII в., насколько эта послѣдняя была выше книжной дѣятельности XVI вѣка. Въ началѣ XVIII в., сверхъ многихъ сочиненій по части механики, архитектуры, артиллеріи, исторіи и проч.. переведено было до одинадцати книгъ по отдѣлу одной математики, астрономіи и географіи^[38], тогда какъ въ XVII вѣкѣ, кромѣ арифметикъ, космографій и т. п., спеціальныхъ сочиненій по математическимъ и естественнымъ наукамъ еще не было переводимо. Притомъ, при разсмотрѣніи рукописей петровской литературы не безъ удивленія замѣчаешь внезапное появленіе переводовъ такихъ произведеній, которыя въ Европѣ XVII столѣтія были предвозвѣстниками послѣдовавшихъ потомъ преобразованій и въ наукѣ, и въ жизни. Если разсматривать въ совокупности рукописные переводы подобныхъ сочиненій, то нетрудно убѣдиться, что они дѣлались съ цѣлію познакомиться съ тѣми результатами, которыхъ достигли науки на западѣ. Такъ, сверхъ извлеченій изъ 12 Ньютоновыхъ книгъ, космотеороса (ко Гюйгенса и другихъ сочиненій по части астрономіи, механики, географіи, архитектуры, сельскаго хозяйства и проч., — переведены были между прочимъ: философія естественнаго права — Пуффендорфа, (le jure belli ne pacis libri III — Гуго Гроція, геологическое сочиненіе Бурнета — «теорія земли» (Teiluris theoria) и проч.^[39]. Но несмотря на всю эту дѣйствительно-труженическую дѣятельность умственно-рабочаго меньшинства при Петрѣ великомъ, — интеллигенція его все-таки далеко была не развита до самостоятельной научной работы, и численность его была еще крайне-ограниченная. Всѣхъ лучшихъ, передовыхъ и дѣятельныхъ труженниковъ знанія при Петрѣ было не болѣе 30—40 человѣкъ. «Знакомство русскихъ съ европейскими науками изъ первыхъ рукъ, — говоритъ г. Пекарскій, началось при Петрѣ и чрезъ посредство русскихъ, учившихся за-границей; по краткость времени, новость дѣла и сила прежнихъ обычаевъ и мнѣній сдѣлали то, что плоды личныхъ заботъ и усилій царя стали обнаруживаться только въ позднѣйшія времена. Въ началѣ XVIII в. лица, успѣвшія побывать за-границей и узнать на-скоро кое-что, употреблялись по большой части для переводовъ разныхъ сочиненій, преимущественно касавшихся математики, мореходства, языкознанія. Но ни одинъ изъ этихъ переводчиковъ неизвѣстенъ самостоятельнымъ какимъ-нибудь трудомъ и не оставилъ но себѣ памяти въ исторіи ни одной науки».^[40] До какой степени еще слаба, незрѣла была интеллигенція и рабочая сила юной русской мысли, въ лицѣ петровскихъ переводчиковъ, можно отчасти судить и но тому факту, что, наприм., одинъ добросовѣстный переводчикъ, Волковъ, человѣкъ очень способный, не могъ одолѣть и перевести порученнаго ему для перевода сочиненія Le jardinage de Quintiny — о садоводствѣ и вообще о сельскомъ хозяйствѣ, не мотъ понять многихъ техническихъ выраженій, вовсе неизвѣстныхъ на русскомъ языкѣ: отчаяніе овладѣло имъ и онъ, перерѣзавъ себѣ артерію, прекратилъ такимъ образомъ жизнь.^[41] Вообще, до основанія университетовъ, несмотря на энергическія мѣры Петра великаго, самыя учебныя заведенія были крайне недостаточны для развитія дѣловаго, серьезнаго и интеллектуальнаго класса въ Россіи. Дѣльвыхъ, мыслящихъ людей изъ нихъ выходило мало, а больше выходили полуученые невѣжды, верхогляды и т. к. Манштейнъ, въ запискахъ своихъ, такимъ образомъ описывалъ состояніе и вліяніе нашихъ учебныхъ заведеній въ періодъ времени съ 1727 до 1744 годъ: «Когда Петръ I вступилъ на престолъ, нашелъ весь свой народъ непросвѣщеннымъ, и только священники и лучшіе изъ дворянъ съ трудомъ писать умѣли. Чтобы просвѣтить своихъ подданныхъ, Петръ поручилъ рязанскому архіепископу Стефану Яворскому учредить училища въ московскихъ монастыряхъ и въ другихъ удобныхъ мѣстахъ. Вызваны были изъ Кіева и Чернигова преподаватели ученія, и начали обучать юношество; но, какъ можно себѣ представить, не съ большими плодами. Потомъ Петръ I поручилъ Ѳеофану Прокоповичу учредить въ Россіи хорошія училища и академіи. Прокоповичъ началъ обучать многихъ молодыхъ людей въ заведенномъ при собственномъ своемъ домѣ училищѣ, и когда они оказали нѣкоторые успѣхи, послалъ ихъ въ чужестранные университеты для пріобрѣтенія новыхъ познаній, и чтобы сдѣлать ихъ способными, по возвращеніи, быть преподавателями наукъ или учителями въ училищахъ и академіяхъ, учреждаемыхъ уже въ Россіи. Но и Прокоповичъ посредственно только успѣлъ въ этомъ дѣлѣ; ибо большая часть отправленныхъ въ иностранныя государства образованныхъ учениковъ тамъ остались, а возвратившіеся въ Россію не пріобрѣли нужныхъ талантовъ для употребленія къ наставленію другихъ; такимъ образомъ дѣло осталось но прежнему. Петръ 1, для образованія русскаго дворянства, сначала считалъ достаточнымъ посылать его въ путешествіе, а по возвращеніи своемъ изъ великаго своего путешествія послалъ всѣхъ молодыхъ людей изъ первыхъ домовъ своего государства во Францію, въ Англію, въ Италію и въ Германію, для наученія тамошнимъ обращеніямъ и познаніямъ; однако какъ большая часть изъ нихъ были весьма худо воспитаны, то и возвратились не только необразованными въ обращеніи и безъ знанія наукъ, но еще больше смѣшными и порочными, нежели туда поѣхали. Это подало государю мысль, что надобно начать съ хорошаго воспитанія прежде посылки въ путешествіе. Поэтому онъ поручилъ ливонскому пастору Глюку устроить воспитательное училище. Но все это учрежденіе было столь смѣшно, и успѣхъ отъ ученья столь худъ, что Петръ I скоро уничтожилъ и это училище, и предоставилъ новое воспитаніе дѣтей самимъ родителямъ. Въ то время въ Россіи находилось множество шведскихъ военныхъ чиновниковъ, взятыхъ въ плѣнъ подъ Полтавою; эти военнослужители, будучи весьма хорошо воспитаны, и не имѣя пропитанія, обязывались у знатныхъ господъ и богатыхъ людей обучать ихъ дѣтей; и отъ этого произошли гораздо лучшіе успѣхи, нежели отъ всѣхъ училищъ, заведенныхъ учеными невѣждами. Наконецъ, но идеѣ Петра великаго, въ Россіи учреждена была академія наукъ. Но и донынѣ Россія не можетъ еще хвалиться ни малѣйшею существенною пользою и отъ этого великаго учрежденія. Весь плодъ, какой эта Академія принесла въ 28 лѣтъ, состоитъ только въ томъ, что русскіе имѣютъ календарь, или мѣсяцесловъ по петербургскому полуденнику, что могутъ читать на своемъ языкѣ вѣдомости, и что нѣсколько нѣмецкихъ пріобщниковъ Академіи сдѣлались нарочито искусными въ математикѣ и философіи, чтобы заслужить жалованье отъ 600 до 800 рублей. Что касается до русскихъ, то между ними еще очень мало находится такихъ ученыхъ, которые бы могли занимать профессорскія званія. Наконецъ, эта академія совсѣмъ еще не на такой ногѣ, чтобъ россійская имперія когда либо могла ласкаться великою отъ нея пользою. Ибо преподаваемыя въ ней науки нимало не касаются русскаго языка, нравственнаго ученія, гражданскаго права, народной исторіи и практической математики — единственныхъ наукъ полезныхъ для Россіи, или особенно нужныхъ ей. Но самое главное упражненіе состоитъ въ алгебрѣ, въ трудныхъ математическихъ задачахъ, въ критикѣ древностей и языковъ нѣкоторыхъ древнихъ народовъ, или въ анатомическихъ наблюденіяхъ надъ составомъ человѣка и животныхъ, въ чемъ наиболѣе трудятся. А какъ русскіе всѣ эти науки считаютъ пустыми и весьма безполезными, то и неудивительно, что они не имѣютъ никакого желанія обучать имъ своихъ дѣтей, — хотя и всѣ уроки преподаются безмездно. И это до того доходитъ, что Академія весьма часто больше имѣетъ учителей, нежели учениковъ и принуждена бываетъ брать молодыхъ людей изъ Москвы. и, опредѣляя жалованье или содержаніе, побуждать ихъ въ ученью, чтобы преподавателямъ наукъ имѣть наличныхъ слушателей — въ преподаваніи уроковъ. Изъ всѣхъ этихъ примѣчаній можно вывести заключеніе, что многія хорошія училища, заведенныя въ Москвѣ, въ Петербургѣ и въ другихъ русскихъ городахъ, въ коихъ обучаютъ обыкновеннымъ наукамъ, для Россіи были бы гораздо лучше и полезнѣе, нежели Академія наукъ, которая ежегодно стоитъ ей большихъ суммъ денегъ, и не производитъ никакого плода»^[42] Прибавимъ къ этому, что и въ высшемъ дворянскомъ училищѣ — въ с.-петербургскомъ кадетскомъ корпусѣ, — изъ передоваго сословія — дворянства тоже но развивался и не выходилъ вполнѣ развитой, просвѣщенно-мыслящій и научнорабочій интеллектуальный классъ, тѣмъ болѣе, что, но словамъ Бецкаго, и вся цѣль учрежденія итого училища состояла въ томъ, чтобы только приготовлять для арміи исправныхъ офицеровъ. Поэтому и въ дворянскомъ кадетскомъ корпусѣ воспитанники не получали высшаго научнаго развитія, а учились больше военной дисциплинѣ. теологіи, танцамъ и т. п., и притомъ число ихъ было небольшое, всего только-247 учениковъ. Эта капля въ морѣ незамѣтно изчезала въ общей массѣ невѣжества, которое еще до сихъ поръ считалось спасительнымъ средствомъ противъ «злоплодящихъ» нововведеній.

Наконецъ, и въ университетскій періодъ, какъ степень развитія, такъ и численность воспитанниковъ возростала далеко непропорціонально съ умноженіемъ народонаселенія и съ общею суммою умственныхъ силъ народныхъ. Въ слѣдующей статьѣ мы займемся подробною характеристикою интеллектуальнаго класса въ этотъ университетскій періодъ: а здѣсь укажемъ только на непропорціональность численнаго возрастанія его съ числомъ народонаселенія, или на численную незначительность его въ сравненіи съ численностью рабочаго народа. Для этого достаточно будетъ и немногихъ цифръ. Въ 1762 г. графъ Шуваловъ давалъ такой отчетъ о числѣ и степени умственнаго развитія поколѣнія, образовавшагося въ московскомъ университетѣ съ 1755 года: «всего полезнѣйше университету, писалъ онъ, — что съ начала онаго вышло учениковъ 1800, изъ которыхъ токмо 800 разночинцевъ, прочіе же всѣ дворяне, и великая часть съ хорошими о успѣхахъ въ ученіи аттестатами, въ томъ числѣ довольно студентовъ было, изъ которыхъ и нынѣ 9 человѣкъ въ кадетскомъ корпусѣ достойными учителями въ математикѣ. въ латинскомъ, французскомъ и нѣмецкомъ языкахъ, также и обрѣтающіеся въ чужихъ краяхъ студенты обнадеживаютъ своимъ знаніемъ и прилежностію быть полезными своему отечеству, къ тому же еще недавно заведенная въ Казани гимназія довольный плодъ начинаетъ оказывать, и въ университетѣ довольно своихъ учителей»^[43]. Во вспомнимъ при этомъ и слѣдующій отзывъ фонъ-Визина — ученика московскаго университета: "Остается мнѣ теперь сказать, — говоритъ онъ въ своемъ "Чистосердечномъ признаніи, « объ образѣ нашего университетскаго ученія; но самая справедливость велитъ мнѣ признаться, что нынѣшній университетъ не тотъ, какой при мнѣ былъ. Учители и ученики совсѣмъ нынѣ другихъ свойствъ, и сколько тогдашнее положеніе сего училища подвергалось осужденію, столь нынѣшнее похвалы заслуживаетъ. Арифметическій нашъ учитель пилъ смертную чашу. Латинскаго языка учитель былъ примѣръ злонравія, пьянства и всѣхъ подлыхъ пороковъ, но голову имѣлъ преострую, и какъ латинскій, такъ и россійскій языкъ зналъ очень хорошо. Учитель латинскаго языка пятью пуговицами кафтана обозначалъ условно съ учениками пять латинскихъ склоненій, а четырьмя пуговицами на камзолѣ 4 спряженія. Ученики должны были отвѣчать на его вопросы: какого склоненія имя? Какого спряженія глаголъ? смотря потому, за какую пуговицу онъ хваталъ пальцами. Ученики не знали еще самыхъ простыхъ истинъ науки. Напримѣръ, на вопросъ: куда Волга впадаетъ? одинъ ученикъ отвѣчалъ: въ Черное море, другой: въ Бѣлое, фонъ-Визинъ простодушно отвѣчалъ: не знаю»^[44]. Изъ этого, быть можетъ, отчасти комически-преувеличеннаго отзыва, видно однакожъ, какъ еще не развитъ былъ тотъ классъ ученыхъ, который представлялъ тогда высшую интеллигенцію общества, и какъ въ студентахъ московскаго университета умственная потребность вещественной. чувственно-образной наглядности еще преобладала надъ силою логической сообразительности. Вообще, какъ видно изъ исторіи московскаго университета, написанной г. Шевыревымъ, и университетскій персоналъ въ XVIII столѣтіи еще далеко не представлялъ серьезнаго интеллектуальнаго класса; какъ ученики, такъ и учителя еще большею частію характеризовались слабою умственною дѣятельностью и неутѣшительными умственными чертами^[45]. Но все-таки, къ концу XVIII в. московскій университетъ видимо измѣнялся къ лучшему и былъ первымъ. Въ тоже время, и внѣ университетскаго интеллектуальнаго класса, являются замѣчательными представителями юной русской мысли такіе дѣятели знанія, какъ Ломоносовъ, Крашенинниковъ, Лепехинъ, Рычковъ. Озерецковскій, Полѣновъ, Румовскій, Осиповскій и другіе. Но. къ сожалѣнію, и число такихъ мыслящихъ людей и труженниковъ науки умножалось не слишкомъ большими прогрессивными числами. Такъ напримѣръ, съ 1762 по 1771 годъ изъ московскаго университета вышло только 24 полезныхъ дѣятеля на поприщѣ науки и гражданскаго просвѣщенія, и изъ нихъ только 3 человѣка извѣстны ученою дѣятельностью. Съ 1771 по 1778 годъ университетъ образовалъ только 11 человѣкъ, впослѣдствіи болѣе или менѣе извѣстныхъ своею умственною дѣятельностію. Съ 1770 по 1797 годъ изъ всѣхъ воспитанниковъ московскаго университета, оправдали свое университетское ученіе полезною умственною дѣятельностью только до 45 человѣкъ, а съ 1797 по 1812 годъ до 50. Съ 1813 по 1826 годъ въ московскомъ университетѣ получили образованіе 4625 человѣкъ, но въ различной степени интеллектуальнаго развитія; да въ гимназіяхъ при университетѣ въ 1787 г. было 1010 воспитанниковъ, а въ началѣ XIX столѣтія до 3300. Съ 1836 по 1854 годъ московскій университетъ произвелъ докторовъ 114, магистровъ 58. кандидатовъ 881, дѣйствительныхъ студентовъ 1670, лекарей 1442; число всѣхъ, получившихъ ученое образованіе въ университетѣ, за 29 лѣтъ, простиралось за 4000^[46]. Въ кіевскомъ университетѣ, умственная дѣятельность и численность молодыхъ людей, добросовѣстно занимавшихся науками, въ первый періодъ существованія университета (1834—1839), возрастала въ такой послѣдовательности:

Въ высшій курсъ		Въ тѣхъ же курсахъ
Въ 1835/36 переведено 45 студент.	Съ отличіемъ 9	Осталось 5
-- 1836/37 — 93 —	-- 23	-- 20
-- 1837/38 — 171 —	-- 51	-- 52
-- 1838/39 — 184 —	-- 60	-- 32
-- 1839/40 — 102 —	-- 22	-- 8 1).

¹) Шульгина, Истор. Университ. св. Владиміра стр. 104.

Въ первый выпускъ 1837—1838 г. кіевскій университетъ выпустилъ 16 студентовъ со степенью кандидата, въ томъ числѣ: въ первомъ, историко-филологическомъ отдѣленіи философскаго факультета 4 кандидата, во второмъ — естественно-математическомъ отдѣленіи филос. факульт. 2 кандидата, въ юридическ. факультетѣ 10; съ званіемъ дѣйствительныхъ студентовъ 12, въ томъ числѣ: по историко-филологическому отдѣленію 2, по физико-математическому 1, по юридическому факультету 9. Второй выпускъ состоялъ изъ 19 кандидатовъ, въ томъ числѣ изъ историко-филологич. отдѣленія вышло 5 кандитатовъ, изъ физико-математическаго 9. Ненаучныя, постороннія стремленія студентовъ, сопровождавшіяся въ 1839 году закрытіемъ университета, помѣшали возрастанію числа молодыхъ людей, добросовѣстно изучавшихъ науки. Что касается до представителей высшей интеллигенціи, занимавшихся разработкой науки, то въ Россіи еще такъ мало было людей основательно-ученыхъ, что въ кіевскомъ университетѣ, въ первый періодъ его существованія (1834—1839), трудно было набрать профессоровъ съ высшими учеными степенями, и они набирались отовсюду и изъ людей безъ всякой ученой степени. Притомъ, не мало было профессоровъ, получившихъ ограниченное научное образованіе, и не въ университетахъ, а въ другихъ, низшихъ учебныхъ заведеніяхъ, и, наконецъ, старое, даже дряхлое поколѣніе сначала преобладало надъ поколѣніемъ молодымъ, полнымъ свѣжихъ интеллектуальныхъ силъ и наиболѣе способнымъ къ научнымъ работамъ.

«Застой въ учебной и ученой дѣятельности университета, — замѣчаетъ г. Шульгинъ, — выразился апатіей и упадкомъ научныхъ стремленій. Въ университетѣ учили и учились не науки, а службы ради. Къ концу итого періода „Wissenschaftliche Tendenz“ дѣлается нерѣдко предметомъ насмѣшки въ устахъ слушателей, а иногда преподавателей»^[47]. Въ частности, многіе профессора, представители высшей интеллигенціи общества, были оригинальными типами умственной недоразвитости и чудачества, почти нисколько не знали преподаваемыхъ ими наукъ и отличались странными умственными и нравственными чертами. Таковы, наприм., были: профессоръ физики и физической географіи Абламовичь. по словамъ г. Шульгина, болтунъ съ извощиками, невѣжда въ своей наукѣ, сильный тѣломъ и слабый ріомъ; профессоръ химіи Зѣновичь — «средневѣковой алхимикъ-чародѣй, извѣстный своей странной химической теоріей, въ которой, между прочимъ, душу признавалъ шестымъ химическимъ началомъ и проч.; профессоръ зоологіи Авдржеіовскій, почти нисколько незнающій зоологіи и вообще неполучившій правильнаго ученаго образованія въ естественныхъ наукахъ; професс. сельскаго хозяйства Мерць, диктовавшій лекціи по какой либо русской книгѣ, по складамъ и съ удивительными, равномѣрными и монотонными удареніями и прерывавшій лекціи, послѣ класснаго звонка, на половинѣ слова, наприм. лекцію „о горохѣ“ оканчивавшій звукомъ гор, а слѣдующую начинавшій глубокимъ вздохомъ охъ!; или профессоръ классич. филологіи Якубовичъ, полагавшій верхомъ умственнаго развитія 12-лѣтнихъ дѣтей знаніе наизусть двухъ книгъ Энеиды; професс. русской исторіи Домбровскій, памятный только перечисленіемъ днѣпровскихъ пороговъ и громкимъ, торжественнымъ и размѣреннымъ произношеніемъ фразъ изъ книги Устрялова и т. п.^[48].

Въ послѣднее время, когда потребность основательнаго научнаго образованія и въ обществѣ стала чувствоваться живѣе, и притомъ отмѣнено прежнее ограниченіе числа студентовъ въ университетахъ, — и численность университетски-образованнаго поколѣнія стала увеличиваться быстрѣе. Въ теченіе 10 лѣтъ съ 1853 по 1862 годъ получили высшее научное образованіе во всѣхъ университетахъ:

Процентное отношеніе.

	ВСЕГО.
	всего окончивш. курсъ.	кандидатовъ.	дѣйствительныхъ студен.	кандидатовъ,	студентонъ.
1853	220	112	108	51	49
1854	274	175	99	64	36
1855	328	191	137	58	42
1856	357	201	156	50	44
1857	318	174	144	55	45
1858	336	204	132	61	39
1859	307	182	125	59	41
1860	411	305	106	74	26
1861	508	313	195	62	38
1862	621	424	197	68	32
Итого.	3,680	2,281	1,399	62	38

Но и въ этомъ, университетски-образованномъ классѣ съ большимъ ли успѣхомъ развилась та могучая рабочая сила критической и, въ частности, естествоиспытательной мысли, которая съ неистощимой энергіей и съ быстрыми успѣхами самостоятельно разрабатываетъ и разрѣшаетъ самые трудные научные вопросы, выработываетъ могучую литературу, характеризуется неистощимымъ творчествомъ и великими міровыми открытіями въ области науки и жизни, и создаетъ даже новыя вещи и новыя, науки? Къ сожалѣнію. въ нашей умственной исторіи давно слышится жалоба на крайній недостатокъ такой творческой, могучей силы мышленія въ нашемъ интеллектуальномъ классѣ. Давно слышится жалоба, что въ Россіи вообще мало было научныхъ и литературныхъ талантовъ. Еще Карамзинъ задавался вопросомъ: „отчего въ Россіи мало авторскихъ талантовъ!“ И при всей ограниченности своихъ требованій отъ таланта, Карамзинъ не удовлетворялся скуднымъ числомъ русскихъ талантовъ въ свое время и дивился ихъ рѣдкости. Онъ требовалъ отъ писателя только дарованія, логическаго ума, историческихъ свѣдѣній, тонкаго вкуса и знанія свѣта. Но и такихъ писателей насчитывалъ мало въ русской литературѣ. „Хорошихъ писателей у насъ такъ мало, — писалъ имъ, — что въ ихъ произведеніяхъ нечего искать даже образцовъ языка. Ученые большею частію изъ средняго состоянія и не имѣютъ случая узнать даже свѣтъ“.» Въ Россіи, — прибавляетъ Карамзинъ, — тогда будетъ больше хорошихъ писателей, когда между свѣтскими людьми будетъ больше ученыхъ"^[49]. Извѣстный профессоръ математики Осиповскій тоже жаловался на малочисленность и рѣдкость развитыхъ талантовъ даже въ университетскомъ молодомъ поколѣніи: «отличные таланты, — замѣчалъ онъ, — рѣдки, а пролазовъ было множество»^[50].

(Продолженіе будетъ).

А. Щаповъ.

Примѣчанія.

1. Впервые(?) — въ журналѣ «Дѣло», 1868, № 3, с. 1—33.
2. Лѣтоп. рус. литер. т. IV, отд. III, стр. 27.
3. См. напр, въ Чтен. Общ. Ист. 1863 г. кн. I; описи разныхъ монастырей основанныхъ князьями и боярами.
4. Чтен. Общ. Ист. 1869 кн. 2, отд. V, стр. 37.
5. Ibid. стр. 40.
6. Извѣст. антропологическ. отдѣлен. Общ. Любител. естествознанія т. 1, стр. 38.
7. Напримѣръ, бояринъ Bac. Вас. Головинъ писалъ въ своей «запискѣ о бѣдной и суетной жизни человѣческой»: "въ маѣ (1712 г.) въ послѣднихъ числахъ и я грѣшникъ въ первое несчастіе опредѣленъ за море дли морской навигацкой науки: тогда же другіе и на смотру опредѣленія были. Пекарскаго I, 141—142.
8. «Характеры нѣкоторыхъ русскихъ вельможъ» по запискамъ Рондо и де-Лиріи въ Чтен. Общ. исторіи.
9. Соловьева, истор. Россіи т. XV, стр, 133.
10. Характ. нѣкот. русск. вельможъ въ Чтен. Общ.
11. Записка о ходѣ дѣла въ Смоленской губ. по вопросу объ обязанныхъ крестьянахъ А. А. Кононова. Чтен. Общ. 1862 г. кн. 3, отд. V, стр. 217—258.
12. Живописецъ 1772—1773 изд. 7, стр. XII.
13. Пекарскаго, Наука и литер. при Петрѣ великомъ I, 143.
14. Пекарскаго I, 444.
15. У Головина было заведено, чтобы ежедневно налились къ нему съ докладомъ всѣ деревенскія власти, которыхъ, по особой командъ, впускала и выпроваживала горничная. Каждый разъ этотъ импровизированный церемонимейстеръ произносилъ въ дверяхъ комнаты господина такую рѣчь довѣреннымъ вассаламъ: „Входите, смотрите тихо, смирно, бережно и опасно, съ чистотою и молитвою, съ докладами и за приказами къ барину нашему, къ государю, кланяйтесь низко его боярской милости и помните жъ — смотрите накрѣпко“! Затѣмъ начинались донесенія дворецкаго, ключника, выборнаго и старосты. Невозможно, — замѣчаетъ г. Пекарскій, — читать все это серьезно, особенно если вспомнить, что рапорты произносились съ величайшею важностью, чинно и невозмутимо. Для образца, вотъ докладъ выборнаго: я во всю ночь, государь нашъ, вокругъ вашего боярскаго дому ходили, въ колотушки стучали, въ трещотки трещали, въ ясакъ звенѣли и въ доску гремѣли. Нощныя птицы не летали, страннымъ голосомъ не кричали, молодыхъ господъ не пугали и барской замазки не клевали, на крышѣ не садились и на чердакѣ не возились». Староста свой рапортъ оканчивалъ такъ: «во всѣхъ четырехъ деревняхъ, милостію Божіею, все состоитъ благополучно и здорово: крестьяне ваши господскіе богатѣютъ, скотина ихъ здоровѣетъ, четвероногія животныя пасутся, домашнія птицы несутся, на землѣ трясенія не слыхали и небеснаго явленія не видали. Котъ Ванька и баба Зажигалка въ Ртищевѣ проживаютъ и, о приказу вашему боярскому, невѣйку ежемѣсячно получаютъ, о преступленіи своемъ ежедневно воздыхаютъ и проч.» Авторъ родословной Головкиныхъ объясняетъ, что Котъ Банька сосланъ былъ въ дер. Ртищеву за то, что съѣлъ однажды рыбу, приготовленную для господскаго стола, а баба Зажигалка — за то, что по неосторожности ея произошелъ пожаръ, Пекарскаго, I, 142—143.
16. Сводъ лѣтописей т. 1, къ XII гл. примѣч. 50.
17. Записки Лопухина въ Чтен. Общ. Истор.
18. Дневныя записки 1795 г., стр. 72—78.
19. Живописецъ 1772—1773 г., стр. 16—17.
20. Это въ 1805 г. Que l’on doit se preparer par l’etude des sciences au maniement des armes et allier la philosophie à l’art des combats. I. N. Bolin de Ballu. Жур., Мин. Н. Пр. 1865 г. N. X. стр. 65, 161.
21. Ibid.
22. Посошковъ, стр. 89—90.
23. Пекарскій 1, 137.
24. Очеркъ Истор. Морск. Корпус. стр. 8, 10—33. Пекарскаго 1, 138, 142—143.
25. Матер. для истор. образ. въ Россія. Журн. Минист. Народи. Просвящ. 1865» г. окт. стр. 67.
26. G. S. Pototsky: de nova per imperium Rossicum constitutione sclioiarum, undeque oriundo fruetn. Ж. М. Н. Пр. 1865 г. X, 114—160.
27. Пекарскаго, Наука и литер. 1, 157.
28. Генеральн. Учрежд. о воспит. об. под. юношества стр. 3—10.
29. Коллинсъ 20, 28.
30. Лѣтоп. рус. литер. III, кн. 5, отд. III, стр. 34.
31. Пекарскаго I, 267.
32. Пекар. 267.
33. Опис. рукоп. Румянц. Муз. стр. 632.
34. Пекарскаго, наука и литер. при Петрѣ вел. I, 225.
35. П. С. З. VII, № 4438.
36. Пекарскаго, наука при Петрѣ I, 220—242.
37. П. С. З. XII, № 4438.
38. Пекарскаго, "Наука и литер. при Петрѣ, т. II. Таковы наприм. слѣд. книги, изданныя при Петрѣ, по описанію г. Пекарскаго: № 14 уготованіе и толкованіе ясное образнаго поверстанія круговъ небесныхъ — астрономія, съ каргой или глобусомъ небеснымъ; №№ 63 и 328 таблицы логариѳмовъ, и синусовъ, и тангенсовъ и секансовъ — въ употребленіе и знаніе маѳематико-навигацкимъ ученикамъ (1703 и 1716 гл; № 132 — геометрія 1708 г.; № 153 — избраннѣйшее начало въ математическихъ искуствахъ 1709 г.; №№ 182, 317 и 324 — географія или земнаго круга описаніе 1710 и 1716 г., No № 342 и 572 — книги мірозрѣнія или мнѣніе о небесно-земныхъ глобусахъ 1717 и 1724 г.; №№ 390 — географія генеральная — небесный и земноводный круги купно — Бернгарда Варенія 1718 г.; № 410 — земноводнаго круга краткое описаніе — Гибнера, 1719 г.; № 543 — таблицы склоненія солнца по амстердам. меридіану 1723; тригонометрія плоская и сферическая Фарварсона, 1730 г.; наука статическая или механика 1722 г.
39. Пекарскаго I, 255.
40. Ibid. I, 5.
41. По этому случаю Веберъ, — намѣчаетъ г. Пекарскій, — глубокомысленно разсуждаетъ, что Волковъ отъ того посягнулъ на жизнь, что не владѣлъ въ достаточной степени стоическимъ хладнокровіемъ. Само собою разумѣется, что легко такъ разсуждать посланнику, занятому пирами и визитами, а бѣдный русскій переводчикъ рѣшился лучше умереть, нежели не исполнить приказанія. Пекар. I, 226.
42. Mannstein, Nachrichten von Russland 1727—1744. s. 544—551.
43. Оправд. Шувалова на обвиненіе Ададурова: Чт. Общ. 1859, кн. I, отд. V, стр. 75.
44. Сочин. фонъ-Визина,, изд. 1853 г. «Чистосердечное признаніе», стр. 511—527.
45. Истор. Московскаго университета, стр. 60—65 и др.
46. Шевырева, истор. моск. универс. стр. 169, 208, 575.
47. Ibid. стр. 62.
48. Журн. Мин. Народ. Просвѣщ. 1863 г. ч. СXVIIІ, отд. II, стр. 174—177. Вообще, и но всѣмъ приблизительнымъ къ истинѣ соображеніямъ, не великою оказывается и въ настоящее время численность нашего интеллектуальнаго класса, наприм. въ 1858 году, изъ 65,500,000 жителей, и изъ 528,494 всѣхъ учащихся въ высшихъ и низшихъ учебныхъ заведеніяхъ, — только около 5,630 человѣкъ получили образованіе въ университетахъ и другихъ высшихъ неспеціальныхъ учебныхъ заведеніяхъ. Если даже отнести къ интеллектуальному классу всѣхъ, получающихъ образованіе не только въ университетахъ, въ медико-хирургической Академіи, въ корпусахъ, но и въ такихъ учебныхъ заведеніяхъ, какъ фельдшерскія школы, школа топографовъ, аудиторіатское училище артиллерійскія школы, — то и тогда будетъ общее число интеллектуальнаго класса всего только до 15,428 человѣкъ. Что значитъ въ массѣ 65,500,000 народа не только эта горсть университетски-развитыхъ людей 5,286 человѣкъ, и притомъ стоящихъ на различномъ, нерѣдко весьма сомнительномъ уровнѣ интеллектуальнаго развитія, но и всѣ эти 15,428 образованныхъ и полуобразованныхъ человѣкъ. (Кольбъ, 258—259). Множество у насъ такихъ городовъ, гдѣ при 15 или 20,000 жителей, людей съ высшимъ образованіемъ не болѣе 400 человѣкъ, а во многихъ городахъ, какъ наприм. во всѣхъ 6 городахъ вологодской губерніи, даже не болѣе 170 человѣкъ. Что значатъ 170 человѣкъ, принадлежащихъ къ интеллектуальному классу, въ массѣ 951,593 жителей, какъ наприм. въ вологодской губерніи. Наконецъ, что значатъ даже въ средѣ самого такъ называемаго образованнаго городскаго общества, имѣющаго претензію считаться интеллигенціей общества, что значатъ и тутъ эти найденные г. Шелгуновымъ 14 % научно-мыслящаго интеллектуальнаго класса, характеризующагося высшимъ образованіемъ, при 86_% класса вовсе не интеллектуальнаго, даже большею частію совершенно невѣжественнаго, хоть и считающагося въ провинціальныхъ городахъ образованнымъ классомъ, или провинціальнымъ умственнымъ представительствомъ.
49. Вѣстникъ Европы 1802 г. ч. 4, № 14.
50. Матер. дли истор. образов. въ Россіи: жур. м. н. пр. 1862 окт. стр. 163.