Испытание (Фотергилль)/ДО

Испытание
авторъ Джесси Фотергилль, переводчикъ неизвѣстенъ

Оригинал: англ. Probation, опубл.: 1879. — Источникъ: az.lib.ru • Текст издания: журнал «Отечественныя Записки», №№ 9-12, 1879.

ИСПЫТАНІЕ.

РОМАНЪ ДЖЕСИ ФОТЕРГИЛЬ ¹.

¹ Настоящій романъ, подъ названіемъ «Probation», появляющійся въ журналѣ «Temple Bar», имѣетъ большой успѣхъ въ Англіи; и, дѣйствительно, по новизнѣ сюжета, представляющаго хлопчато-бумажный голодъ 1862 г. въ Ланкаширѣ, по любопытнымъ картинамъ фабричной жизни и по бойкому, реальному разсказу «Испытаніе» составляетъ самое выдающееся явленіе среди массы романовъ, ежедневно выходящихъ въ Лондонѣ. Хотя авторъ скрылъ свое имя для англійской публики подъ названіемъ — анонимъ и только выставилъ его впервые на лейпцигскомъ изданіи романа «Первая Скрипка», но онъ пользуется большой извѣстностью, благодаря блестящимъ очеркамъ семейнаго быта современныхъ нѣмцевъ, преимущественно пруссаковъ; очерки эти, подъ названіемъ «Нѣмецкая домашняя жизнь» (German Home life), появились сначала въ «Fraser’s Magazine», а потомъ отдѣльной книгой, имѣвшей уже нѣсколько изданій. Первый романъ миссъ Фотергиль также посвященъ Германіи и въ немъ очень живо набросана оригинальная картина музыкальныхъ кружковъ въ маленькихъ германскихъ городахъ, и даже въ послѣднемъ ея произведеніи, переносящемъ читателя на совершенно новую почву, повидимому, столь же близко ей знакомую, нѣсколько эпизодовъ и дѣйствующихъ лицъ принадлежатъ къ излюбленной ею странѣ, гдѣ она провела нѣсколько лѣтъ своей жизни. Прим. переводчика.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ.
ГОРДОСТЬ И ДОВОЛЬСТВО.

I.
Отсутствующій хозяинъ.

Вы, читатель — по крайней мѣрѣ, ланкаширскій читатель — хорошо знаете мѣсто, гдѣ начинается нашъ разсказъ: большую низкую комнату съ длинными рядами ткацкихъ станковъ, съ безконечными балками, колесами, приводами, съ рядами рабочихъ: мужчинъ, женщинъ и дѣтей. Вы знаете туманную, пропитанную пылью атмосферу этой комнаты и царящій въ ней шумъ, который кажется оглушительнымъ и нестерпимымъ для новичка, но съ которымъ такъ освоиваются работающіе въ немъ люди, что легко разговариваютъ другъ съ другомъ. Вамъ хорошо извѣстна эта картина и вашъ привычный глазъ тотчасъ признаетъ ткацкое отдѣленіе большой хлопчато-бумажной фабрики, которая представляетъ своимъ внутреннимъ, доведеннымъ до совершенства механизмомъ, металлическимъ и человѣческимъ, удивительное зрѣлище для всякаго зрителя, не слишкомъ легкомысленнаго или не слишкомъ привычнаго къ подобнымъ картинамъ.

Все въ совершающемся здѣсь процессѣ происходитъ такъ просто, спокойно и отчетливо, что постороннему человѣку можетъ показаться, что тутъ вовсе не требуется такого вѣрнаго глаза, такой тонкой работы и такой ловкости рукъ, какіе необходимы на самомъ дѣлѣ. Трудно сказать, чьи движенія оживленнѣе: рабочихъ юношей и дѣвушекъ, быстро двигающихся съ мѣста на мѣсто, и направляющихъ куда слѣдуетъ летающій челнокъ, или — этого летающаго челнока, который, словно одаренный жизнью, то носится взадъ и впередъ съ тягостной, удручающей регулярностью, то по временамъ, съ чисто человѣческой ироніей соскакиваетъ и наноситъ сильный ударъ въ лобъ или глазъ своему живому сотоварищу по работѣ?

Дневная работа близилась къ концу; шумъ, грохотъ, свистъ становились гармоничными въ своей монотонной безконечности; сквозь матовыя стекла окошекъ солнечные лучи отражались золотистымъ, туманнымъ, закоптѣлымъ свѣтомъ на лицахъ смѣющихся или грустныхъ дѣвушекъ, на блестящихъ глазахъ задумчиваго юноши или шустраго мальчишки.

Старшій мастеръ вошелъ въ ткацкую, посмотрѣлъ по сторонамъ, остановилъ станокъ одной изъ смѣявшихся дѣвушекъ, пощупалъ ткань и сказалъ угрожающимъ тономъ:

— Ну, Алиса, это не хорошо! Смотрите въ оба, а то быть бѣдѣ.

Потомъ онъ прошелъ далѣе, остановилъ еще нѣсколько станковъ, пощупалъ ткань и удалился изъ ткацкой.

Впродолженіи нѣкотораго времени работа шла съ тѣмъ же монотоннымъ ритмомъ, какъ вдругъ снова отворилась та же дверь и вошелъ молодой человѣкъ съ карандашемъ и записной книжкой въ рукахъ. Онъ казался власть имѣющимъ, и, дѣйствительно, это былъ мастеръ, помощникъ старшаго, человѣкъ, долженствующій по необходимости отличаться значительными способностями, такъ какъ онъ — простой рабочій, а обязанности его двоякія: и мастера, и браковщика. Должность браковщика заключается въ осмотрѣ каждаго куска ткани, выходящаго со станка, въ отмѣткѣ неисправностей и вычетѣ за оныя изъ жалованія ткача. Быть можетъ, такой браковщикъ, подобно литературному критику, получаетъ мало-по-малу склонность къ скептическому взгляду на достоинство работы; и тотъ, и другой имѣютъ постоянно дѣло съ порванной нитью, дурно сведенными концами, не твердой основой, спѣшной, неровной работой, а потому долговременное исполненіе обязанностей браковщика, а также литературнаго критика, портитъ характеръ и придаетъ ему повелительный тонъ.

Человѣкъ, занимавшійся ремесломъ, столь похожимъ на критику, былъ юноша высокаго роста, въ сѣрыхъ панталонахъ и бѣлой полотняной курткѣ; одежда его была лучше и чище, чѣмъ на другихъ рабочихъ и, отличаясь какой-то прохладной свѣжестью, очень шла къ его худощавой, но сильной, хорошо сложенной фигурѣ и смуглому, красивому лицу.

Вообще, онъ былъ настоящимъ типомъ работника. Сила, ловкость, умѣнье и знаніе своего дѣла выражались въ его эластичной фигурѣ, въ длинныхъ мускулистыхъ рукахъ, которыя, казалось, привыкли къ тонкой работѣ и производили ее въ совершенствѣ. Его полотнянная куртка была далеко не новая, но чистая; на ней виднѣлись тамъ и сямъ штопки и сидѣла она такъ ловко, что по складкамъ можно было сказать, что никакая стирка и никакое глаженіе не могли изгладить очертаній, приданныхъ ей фигурой носившаго ее человѣка. Надъ воротникомъ куртка виднѣлась узкая полоса сѣраго жилета, а потомъ — бѣлый воротничекъ рубашки и черный галстухъ. Весь его костюмъ былъ столь же пріятенъ на видъ, сколько практиченъ и удобенъ.

Лицо его было немного худощаво и блѣдно. Глаза у него были темные и въ эту минуту очень спокойные, хотя они все же блестѣли своимъ обычнымъ, вызывающимъ огнемъ; лобъ — широкій, мыслящій; брови его часто насуплялись, что отнимало у его лица тотъ спокойный характеръ, который казался съ перваго взгляда его отличительной чертой; носъ, быть можетъ, слишкомъ былъ длиненъ и остеръ, ротъ — немного жесткій; губы, казалось, скорѣе готовы были сжаться отъ негодованія на глупость другихъ, чѣмъ открыться отъ удивленія передъ ихъ умомъ. Все его лицо было чище, тоньше и законченнѣе изваяно, чѣмъ лица многихъ или большей части его товарищей-рабочихъ. Быть можетъ, оно соотвѣтствовало и болѣе развитому уму, быть можетъ, его объективвая сторона служила точнымъ выраженіемъ субъективной. Какъ бы то ни было, фигура и лицо его были хорошія, мужественныя.

Этотъ юноша, держа въ рукахъ карандашъ и записную книжку, остановился среди комнаты, вытянувшись во весь ростъ, хотя неподалеку была стѣна, къ которой онъ могъ прислониться. Стѣны нравственныя и матерьяльныя, служащія поддержкой, неотразимо привлекательны для нѣкоторыхъ. Окидывая комнату взглядомъ, глаза его перебѣгали съ одного рабочаго на другого. Наконецъ, онъ уставился на молодую дѣвушку, стоявшую на противоположномъ концѣ комнаты. Ихъ взгляды встрѣтились; они оба улыбнулись и мигнули другъ другу.

Этого юношу звали Майльсомъ Гейвудомъ, а ткацкая, гдѣ онъ работалъ, находилась въ бумагопрядильнѣ Себастьяна Малори, самаго крупнаго фабриканта и владѣльца въ городѣ Тайсонѣ, въ Ланкаширѣ. Умный, честный, гордый до излишка и упорный въ своихъ мнѣніяхъ, онъ пользовался всеобщей любовью, хотя его мнѣнія и предразсудки многихъ коробили. Однако, онъ держался въ сторонѣ отъ своихъ товарищей и не имѣлъ никакого прозвища, а это было замѣчательнымъ явленіемъ въ околодкѣ, гдѣ имена всегда исчезали подъ кучей прозвищъ и кличекъ.

Поглядѣвъ нѣсколько минутъ направо и налѣво, сквозь мглу хлопчатобумажной пыли, сгущавшей воздухъ и щекотавшей легкія, Майльсъ Гейвудъ повернулся и вышелъ въ сосѣднюю комнату, гдѣ ссучали концы двухъ основъ, за три пенса съ тысячи концовъ, что заставляло часто глубоко задумываться нашего критика въ полотнянной курткѣ.

Изъ этого отдѣленія онъ прошелъ въ большой четырехугольный дворъ, на одной сторонѣ котораго возвышалась паровая машина, на другой находилась контора, на третьей виднѣлась стѣна фабрики, а на четвертой тянулся каменный глухой заборъ и громадныя ворота, отворенныя на улицу.

Машинистъ стоялъ на порогѣ машиннаго отдѣленія; лицо его, освѣщенное огнемъ, пылавшимъ въ печи, было совершенно черное и лоснилось, словно намазанное масломъ. Обнаженныя, мускулистыя руки его были также черныя. Его рубашка, каковъ бы ни былъ ея первоначальный цвѣтъ, и вся одежда, ограничивавшаяся лишь строго необходимыми, въ видахъ приличія, вещами, отличалась одинаковой чернотой, угольной пылью и масленными пятнами. Онъ обтеръ себѣ лицо грязнымъ платкомъ и взглянулъ на Майльса, который проходилъ мимо и казался такимъ чистымъ, свѣжимъ, довольнымъ.

— Эй, Майльсъ! воскликнулъ онъ: — который часъ? Мнѣ слишкомъ жарко, чтобъ вынимать свои часы.

— Безъ десяти минутъ шесть, отвѣчалъ Майльсъ, посмотрѣвъ на свои часы.

— Слава Богу, замѣтилъ машинистъ: — здѣсь днемъ невыносимая жара. А ты завтракалъ?

— Нѣтъ, я никогда не завтракаю, отвѣчалъ Майльсъ презрительно, и направился въ контору.

Тамъ за конторкой сидѣлъ пожилой мужчина съ мальчикомъ и передъ ними лежали конторскія книги и груда золотыхъ, серебряныхъ и мѣдныхъ монетъ. Это былъ вечеръ пятницы — платежный день.

— А, это вы, Майльсъ, сказалъ кассиръ: — вы можете взять свое жалованье, если хотите.

— Хорошо, отвѣчалъ Майльсъ и, взявъ два золотыхъ изъ груды монетъ, положилъ ихъ себѣ въ карманъ. Потомъ онъ перешагнулъ черезъ загородку и сѣлъ на табуретку подлѣ конторки.

— Съ вашего позволенія, я здѣсь подожду сестру, сказалъ онъ: — и мы тогда вмѣстѣ пойдемъ домой.

Вильсонъ, старшій кассиръ, согласился. Майльсъ скрестилъ руки и сталъ насвистывать романсъ «Жизнь будемъ цѣнить». Когда ему нечего было дѣлать, онъ всегда насвистывалъ машинально, почти безсознательно этотъ мотивъ. Посвистывая, онъ смотрѣлъ черезъ мрачную улицу, на противоположной сторонѣ которой виднѣлись окна громадной литейной, изъ которой доносился оглушительный грохотъ и шумъ, однако, ни мало не безпокоившій рабочихъ бумагопрядильни. Они такъ привыкли къ этимъ громовымъ звукамъ, что они сдѣлались для нихъ необходимымъ условіемъ жизни, какъ тучи, дождь, вѣтеръ. Они обратили бы на нихъ вниманіе только тогда, еслибы эта стукотня вдругъ прекратилась.

Оставалось еще восемь или десять минутъ до звонка, возвѣщающаго окончаніе работы, и въ конторѣ завязялся разговоръ о томъ, что занимало головы трехъ находившихся тамъ лицъ, такъ какъ скорѣе отъ пустоты головы, чѣмъ отъ полноты сердца, уста глаголятъ.

— Ты слышалъ новость, Майльсъ? спросилъ мальчикъ.

— Какую?

— Онъ, говорятъ, возвращается, замѣтилъ Вильсонъ.

— Кто?

Вильсонъ молча указалъ пальцемъ на сѣверъ.

— А, онъ! произнесъ Майльсъ презрительнымъ тономъ, который слишкомъ часто слышался въ его голосѣ, и пожалъ плечами.

— Да.

— Правда ли это? спросилъ Гейвудъ.

— Не знаю. Такъ говорятъ.

— Кто вамъ сказалъ?

— Кажется кто-то изъ конюховъ мистриссъ Малори.

— Лакейскія сплетни, произнесъ Майльсъ. Не вѣрьте имъ никогда. Лакеи — всѣ льстецы по ремеслу и лгуны по природѣ.

— Я никогда не вѣрю пустымъ слухамъ, сказалъ Вильсонъ, какъ бы обидясь: — но это извѣстіе мнѣ кажется очень вѣроятнымъ при теперешнихъ обстоятельствахъ. Отчего ему не возвратиться?

— Да, отчего ему не возвратиться? повторилъ мальчикъ, по имени Бэнъ, видя съ удовольствіемъ, что Майльса поставили въ тупикъ.

— Отчего ему не возвратиться… началъ Майльсъ, но Бэнъ его перебилъ:

— Этотъ вопросъ повторенъ три раза, ну-ка отвѣчайте?

— Молчите, вы, юноша, сказалъ Майльсъ и, обращаясь къ Вильсону, прибавилъ: — а вы мнѣ отвѣтьте, для чего ему пріѣхать?

— Онъ живетъ заграницей нѣсколько лѣтъ, произнесъ послѣ нѣкотораго молчанія Вильсонъ: — а здѣсь его ждутъ прекрасная фабрика, прекрасный домъ, прекрасная мать…

— Ха, ха, ха! перебилъ его Майльсъ, и смѣхъ его звучалъ иронически.

— И потомъ въ какомъ положеніи теперь дѣла? продолжалъ Вильсонъ: — Сѣверяне и Южане дерутся, какъ кошки, а хлопчатка все поднимается въ цѣнѣ, и не видать еще конца. Мистеръ Сутклифъ недавно говорилъ мнѣ: «Вильсонъ, вы не знаете, что насъ ожидаетъ, а, по моему мнѣнію, у насъ будетъ голодъ ранѣе года». Ну, если въ такомъ положеніи дѣлъ хозяинъ не долженъ вернуться, то когда же онъ обязанъ быть дома?

— Долженъ! Обязанъ! повторилъ саркастическимъ тономъ Гейвудъ, и насмѣшливая улыбка освѣтила его лицо. — Развѣ до него касаются обязанности, долгъ? Я вамъ скажу, почему онъ не можетъ пріѣхать, не хочетъ и не пріѣдетъ.

Слушатели молодого человѣка наострили уши и приготовились выслушать разгадку тайны.

— Онъ потому не пріѣдетъ, продолжалъ Майльсъ съ негодованіемъ и презрѣніемъ въ голосѣ: — что онъ гордъ, лѣнивъ и любитъ лучше забавляться, чѣмъ работать, что у него много денегъ и ему все равно кто ихъ добываетъ въ потѣ лица, благо бы ему можно было бросать ихъ на свои удовольствія. У него такой управляющій, какого нѣтъ втораго во всемъ Тансопѣ. Мистеръ Сутклифъ способенъ на все и онъ одинъ довелъ эту фабрику до того, что она первая въ Тансопѣ послѣ Стенслейской. Имѣя такого управляющаго, онъ, конечно, можетъ себѣ воображать, что его долгъ — странствовать по чужимъ странамъ, вмѣшиваться въ иностранную политику, ухаживать за красавицами и глазѣть на картины въ домъ величиною, на которыхъ изображаются голые мужчины и женщины…

— О! Господи! произнесъ съ ужасомъ Бонъ.

— Если онъ все это дѣлаетъ, забавляясь сегодня, чѣмъ попало, и не зная, что съ нимъ будетъ завтра, то намъ до него какое дѣло?

Вильсонъ и Бэнъ дѣйствительно не могли опредѣлить, какое имъ было до этого дѣло, но они инстинктивно чувствовали, что съ глубокоуважаемымъ ими мистеромъ Сутклифомъ обходились нехорошо, и это ихъ очень огорчало.

— Конечно, продолжалъ Майльсъ, съ большимъ жаромъ: — у него здѣсь громадное дѣло, приносящее ему большія деньги и занимающее сотни рукъ, о благѣ которыхъ онъ долженъ былъ бы печься; правда, что нѣкоторые люди, конечно, старомодные идіоты, полагаютъ, что богатство нетолько доставляетъ удовольствія, но и накладываетъ обязанности и что капиталисту надлежитъ дѣлать нѣчто болѣе, чѣмъ проживать свои деньги, не заботясь даже узнать, откуда онѣ приходятъ и въ какомъ положеніи машина, производящая ихъ; но какое намъ до этого дѣло? Если у насъ здѣсь будетъ голодъ, то очень понятно, что онъ не захочетъ возвращаться въ такое непріятное время. Нашъ лордъ любитъ общество лордовъ и лэди, а въ Тансопѣ, по его мнѣнію, могутъ жить только рабочіе.

— А гдѣ бы онъ ни шлялся по всѣмъ странамъ, едвали онъ видѣлъ гдѣ-нибудь ратушу лучше нашей, замѣтилъ глубокомысленно Бэнъ.

— И при томъ онъ тори, прибавилъ Майльсъ, насупивъ брови: — еслибъ я сказалъ это съ самаго начала, то мнѣ нечего было бы говорить все остальное. Онъ тори въ такія времена, и въ Тансопѣ!

Вильсонъ и Бэнъ засмѣялись, но не отъ добраго сердца. Тори или какой бы то ни было видъ консерватора былъ плохой птицей въ глазахъ тансопскихъ гражданъ, но они всегда соединяли мысль о тори съ безвредной старухой или низкимъ выскочкой, какъ мистеръ Спенслей, а никому не входило въ голову, что такой вредный человѣкъ, какъ отсутствующій хозяинъ бумагопрядильни, Себастьянъ Малори, могъ быть торіемъ.

— Онъ стыдится Тансопа, рабочихъ и фабрики, благодаря которой онъ забавляется за границей. Вотъ почему онъ не вернется домой.

— А кто вамъ все это объяснилъ, Майльсъ? спросилъ Вильсонъ, съ уваженіемъ смотря на молодого человѣка.

— Я не могу сказать, но я слышалъ это не отъ лакеевъ. Источникъ моихъ свѣденій достовѣрный, и я это уже давно подозрѣвалъ. мнѣ подробно разсказывали его жизнь заграницей. Онъ тамъ возится съ пасторами и хочетъ, во что бы то ни стало, сбросить съ себя клеймо фабриканта. Онъ съ этой цѣлью женится на дочери лорда; такъ всегда поступаютъ лавочные консерваторы, и она спуститъ всѣ его деньги; а если онъ вздумаетъ сказать ей слово, то она закричитъ, что его деньги воняютъ хлопчаткой, и она хочетъ отъ нихъ поскорѣе избавиться.

— Нѣтъ, нѣтъ, неужели! воскликнулъ съ чувствомъ Вэнъ.

— Да, я знаю, что она это сдѣлаетъ, произнесъ Майльсъ съ негодованіемъ, словно красивая и гордая аристократка стояла передъ нимъ: — развѣ намъ всѣмъ неизвѣстно, что случилось съ сыномъ Джэка Брайерлея и какъ…

Бумъ! бумъ! бумъ! загудѣлъ на дворѣ большой колоколъ. Было двѣ минуты седьмого. Вильсонъ вытянулся, сталъ быстро переворачивать лежавшія передъ нимъ бумаги и позвалъ Вэна къ себѣ на помощь. Разговоръ о достоинствахъ и недостаткахъ Себастьяна Малори, ясно доказывавшій справедливость теоріи, что отсутствующіе всегда неправы, прекратился; вскорѣ контора наполнилась нетерпѣливой толпой рабочихъ, толкавшихся, пихавшихъ другъ друга и спѣшившихъ поскорѣе получить плату за свой семидневный трудъ.

Майльсъ, сидя на высокой табуреткѣ, въ глубинѣ конторы, молча слѣдилъ за тѣмъ, какъ Вильсонъ и его помощникъ выдавали жалованье. Передъ его глазами проходила довольно грязноватая толпа, въ чемъ онъ легко могъ убѣдиться нетолько зрѣніемъ, но и обоняніемъ. Молодыя дѣвушки съ обнаженными руками, въ длинныхъ засаленныхъ передникахъ, проталкивались впередъ, грубо работая локтями, и громкимъ голосомъ перекидывались самыми неизящными выраженіями съ тѣснившимися въ конторѣ рабочими. Послѣдніе были люди мелкаго роста, блѣдные, изнуренные, нѣкоторые просто уроды, другіе только испитые, замученные сидячимъ трудомъ; но тамъ и сямъ виднѣлись умный лобъ, удивительные глаза, блескъ которыхъ приводилъ въ трепетъ каждаго посторонняго наблюдателя, замѣчательный ротъ съ тонкими поэтическими очертаніями и мощныя, дышавшія силой скулы. Увидавъ подобные глаза, лобъ или скулы, вы уже не удивлялись, если при васъ говорили: «Манчестеръ управляетъ Англіей» или «что думаетъ сегодня Ланкаширъ, то будетъ завтра думать Англія». Вообще это была некрасивая, но въ своемъ родѣ внушительная, могучая толпа. Она тронула бы душу «Поэта хлѣбныхъ-законовъ», Джеральда Масси, или «Ланкаширскаго работника», но показалась бы вѣроятно отвратительной болѣе утонченнымъ бардамъ и писателямъ, а живописецъ не нашелъ бы въ ней рѣшительно ничего веселящаго его глазъ.

Майльсъ составлялъ поразительное исключеніе среди своихъ товарищей, по красотѣ и физическому развитію, если не по умному выраженію лица. Онъ по временамъ мѣнялся поклонами съ тѣмъ или другимъ изъ рабочихъ, и не одна молодая дѣвушка засматривалась на него и, уловивъ его серьёзный взглядъ, привѣтливо улыбалась. Онъ отличался отъ прочихъ рабочихъ не одною красотою и нѣсколько высшимъ положеніемъ, а и многимъ другимъ, и никому лучше это не было извѣстно, какъ работницамъ. Но ихъ улыбки и нѣжные взгляды не вызывали любезныхъ отвѣтовъ. Майльсъ не обращался грубо съ дѣвушками, какъ нѣкоторые изъ его товарищей, но за то онъ не обращалъ на нихъ никакого вниманія и мало говорилъ даже съ молодыми женщинами своего собственнаго семейства.

Онѣ всѣ проходили мимо него — и уродливыя, и красивыя, и посредственныя; брюнетки и блондинки, толстыя и худыя, высокія и низенькія, умныя и глупыя на взглядъ. Тамъ и сямъ виднѣлось блѣдное, задумчивое лице, окаймленное русыми кудрями, и съ тонкими, нѣжными чертами, какъ у мадонны, или блестящіе черные глаза брюнетки, съ пунцовыми щеками; но ни одно лицо, ни веселое, ни грустное, ни пикантное, ни томное не вызвало краски на щекахъ Майльса. Онъ смотрѣлъ на всѣхъ равнодушно, за то прямо въ глаза, что было всего возмутительнѣе, и не замѣчалъ ихъ. Вдругъ въ дверяхъ показалась дѣвушка, выше ростомъ остальныхъ работницъ. Тогда онъ пересталъ насвистывать въ полголоса, всталъ съ табуретки и пробормоталъ себѣ подъ носъ: «наконецъ-то и Мэри» и, подойдя къ Вильсону, спросилъ слѣдуемыя сестрѣ за недѣлю осьмнадцать шиллинговъ. Ему тотчасъ выдали деньги, и онъ протолкался сквозь толпу къ дверямъ.

— А это ты, Майльсъ? сказала молодая дѣвушка: — подожди минуту, пока я получу мое жалованье.

— Вотъ оно, отвѣчалъ онъ, подавая ей деньги: — пойдемъ, голубушка, пойдемъ отсюда.

Они вышли изъ двери и отправились вдоль улицы, красивая, рослая парочка. Дѣйствительно, Майльсъ Гейвудъ и его сестра Мэри рѣдкій день не возвращались вмѣстѣ домой съ фабрики.

II.
Передъ грозою.

Былъ августъ 1861 года, того года, который слѣдовалъ за апоѳезомъ хлопчато-бумажной промышленности. Ланкаширскія произведенія лежали грудами въ каждомъ портѣ; хлопчато-бумажные торговцы и фабриканты считались порицательнымъ словомъ для богача. Они были «Хлопчатные лорды», аристократія той мрачной, грязной, закоптѣлой, пыльной, золотой страны, гдѣ царилъ король Хлопокъ.

Ежедневно громадные корабли везли черезъ Атлантическій океанъ свои тяжелые грузы изъ Новаго Орлеана и другихъ хлопчатныхъ портовъ; ежедневно, ливерпульскіе хлопчатные лорды принимали эти грузы въ своихъ докахъ, а манчестерскіе хлопчатные лорды покупали ихъ послѣ упорнаго торга; потомъ ихъ тащили медленно на баркахъ по каналамъ или быстро волокли по рельсамъ, разгружали и доставляли въ тысячи фабрикъ въ Манчестерѣ, Больдгамѣ и Ольдгамѣ, этихъ гигантскихъ потребителей хлопчатки; въ молодые, быстро развивавшіеся города: Блакбурнъ, Виганъ, Аштонъ и Докпортъ или въ большія селенія средней Англіи, эти младшія сестры промышленныхъ городовъ. А тамъ разбрасывали ихъ частыми костылями и чесали греблями; вертящіяся коклюшки пряли изъ нихъ толстыя или самыя тонкія нити; нескончаемые ряды блестящихъ станковъ принимали ихъ и превращали въ ткани всевозможныхъ добротъ, цвѣтовъ и образцовъ. Искусные работники и работницы, ученые, ловкіе, умѣлые мастера и мастерицы надзирали за своими деревянными и металлическими сотоварищами въ работѣ, которые неустанно поглощали хлопчатку. Наконецъ, новые грузы наполняли громадныя кладовыя, потомъ перетаскивались на корабли и снова ихъ везли по морямъ въ Индію, Китай, Америку и во всѣ европейскіе города, гдѣ люди нуждались въ одеждѣ и имѣли деньги, на что ее купить.

Слава короля Хлопка въ эту блестящую эпоху его царства рельефнѣе всего очерчена въ слѣдующихъ словахъ человѣка, который много думалъ и писалъ объ этомъ важномъ предметѣ:

«Сухіе итоги, озаряемые блескомъ краснорѣчія Гладстона, и безконечныя цифры національнаго долга почти теряютъ всякое значеніе передъ статистическими данными хлопчато-бумажнаго дѣла. Даже сама ариѳметика становится въ тупикъ, когда приступаетъ къ отчету торговли хлопкомъ въ 1860 г. Сто лѣтъ передъ тѣмъ, хлопчато-бумажная промышленность Англіи оцѣнялась въ 200,000 ф. стерл. Еслибъ французскія, американскія и русскія войны, желѣзныя дороги и телеграфы не имѣли своей доли вліянія, то девятнадцатое столѣтіе непремѣнно было бы извѣстно подъ названіемъ хлопчато-бумажнаго вѣка. 1860 годъ былъ annus mirabilis короля Хлопка. Въ этомъ году его подданные были всего многочисленнѣе и его царство, всего обширнѣе. Подъ рукой не было Даніила, который могъ бы прочесть надпись на стѣнѣ, долженствовавшую черезъ годъ сіять кровавыми буквами. О чемъ было ему печалиться? Цѣлые флоты кораблей развозили его по всѣмъ морямъ и во всѣ порты. Онъ слышалъ свистъ своихъ коклюшекъ и шумъ станковъ; онъ упивался своей славой, ибо былъ очень великъ и очень могущественъ. Всего въ этотъ годъ было вывезено хлопчато-бумажныхъ произведеній на 52,012,380 ф. ст. Если голыя цифры могутъ быть когда-нибудь величественны, то, конечно, итогъ англійской хлопчато-бумажной промышленности въ 1860 г. долженъ вызвать въ насъ неописанный восторгъ. Общая цифра ея производства за этотъ годъ равнялась 76,012,180 ф. стерл. или на шесть милліоновъ болѣе всего валового дохода королевства за тотъ же годъ.»

Конечно, страна, дававшая пріютъ такой чудовищной промышленности, вполнѣ заслуживала названія «Страны довольства», и дѣйствительно, это была страна, гдѣ «текли потоки млека и меда», гдѣ какъ хозяева, такъ и рабочіе, отличались гордостью и стойкой независимостью. Такова была эта грубая, мрачная страна въ концѣ 1860 года, таковой же она оставалась и въ августѣ 1861 г. Чѣмъ она стала въ августѣ 1862 г. знаютъ только тѣ, которые въ ней жили и видѣли, какъ гибли тысячи ея сыновъ, стоически переносившихъ всѣ свои страданія.

Даже и теперь, въ августѣ 1861 года, ходили слухи, что борьба въ Америкѣ нескоро прекратится. Цѣна на хлопокъ начала подниматься; было уже не далеко отъ рокового октября, когда цѣны дошли до очень высокой цифры, все еще ежедневно поднимаясь, и фабрики стали закрываться не по одной или по двѣ, какъ дотолѣ, но по дюжинамъ, и на неопредѣленное время, пока минетъ роковая эпоха. Уже теперь поднималась съ Запада громадная, черная, безжалостная туча, грозившая разразиться гибелью, горемъ, стенаніями.

Но все еще Ланкаширъ былъ страною довольства и гостепріимства, все еще огонь весело горѣлъ подъ его очами, и посѣщавшіе эту страну забывали ея сѣрое небо и закоптѣлую, пыльную природу. Все еще рабочіе получали тутъ самую высокую заработную плату; а хозяева наживали самыя большія состоянія, чѣмъ гдѣ-либо въ Англіи; и никто не думалъ о чрезмѣрномъ производствѣ послѣдняго года, о грудахъ товара, переполнявшихъ заваленныя до верха кладовыя.

III.
Пятна въ солнцѣ;.

Братъ и сестра шли по извилистой улицѣ, какъ всегда въ это время дня кишѣвшей рабочими, которые выходили толпами изъ безчисленныхъ тансопскихъ фабрикъ, размахивая руками, топая тяжелыми башмаками, громко болтая и съ удовольствіемъ вдыхая воздухъ, который, хотя и душный, какъ передъ грозою, былъ гораздо свѣжѣе, чѣмъ въ мастерскихъ.

Тансопъ былъ устроенъ въ мѣстности, имѣвшей значительныя права на природную красоту, и даже теперь бывали дни, когда этотъ городъ казался очень живописнымъ. Всѣ его улицы то поднимались въ крутую гору, то опускались въ оврагъ. Въ свѣтлую погоду можно было ясно видѣть горы, окружавшія его со всѣхъ сторонъ, исключая той, гдѣ находился Манчестеръ.

Черезъ городъ протекала рѣка Тансъ, и эта несчастная рѣка составляла источникъ безконечныхъ споровъ и пререканій между членами городскаго совѣта, докторами, газетными писаками; одна партія ихъ увѣряла, что Тансъ была хорошей, здоровой, полезной рѣкой, очищавшей атмосферу города, а другая партія доказывала, что эта рѣка, съ ея невозможными нечистотами, была корнемъ всѣхъ золъ, отъ которыхъ страдали граждане Тансопа.

Вообще, посторонній посѣтитель, вѣроятно, призналъ бы этотъ городокъ мрачной, дымной, грязной трущобой, гдѣ никто не сталъ бы жить безъ крайней необходимости, ибо грязь и довольство обязательно шли въ ней рука въ руку.

Однако, были люди, которые любили этотъ грязный городъ и жили въ немъ счастливо, хотя ихъ къ этому не принуждала та нужда, которая заставляетъ толпу рабочихъ думать болѣе о цифрѣ заработной платы, чѣмъ объ эстетической сторонѣ своихъ жилищъ.

Дойдя до конца улицы, шедшей подъ гору, Майльсъ и Мэри повернули влѣво и вскорѣ очутились на другой улицѣ, болѣе широкой и спокойной. По обѣимъ ея сторонамъ шли ряды маленькихъ домовъ, среди которыхъ для разнообразія возвышались различныя часовни, молитвенные дома и школы. Поднявшись немного вверхъ въ гору, гдѣ улица становилась все шире, а дома лучше, Майльсъ и Мэри, повернули вправо и вышли на открытое, четырехугольное пространство земли, называемое Городскимъ полемъ и лежавшемъ на такой вышинѣ, что весь остальной городъ можно было видѣть, какъ на ладони. Съ той стороны поля, гдѣ они находились, стоялъ рядъ одинаковыхъ, маленькихъ, очень чистенькихъ домовъ. Индивидуальность обитателей этихъ жилищъ, выражалась въ устройствѣ палисадника передъ каждымъ домомъ.

Половина поля была отдѣлена нѣсколько лѣтъ тому назадъ подъ маленькій паркъ или городской садъ; но, смотря чрезъ пространство, оставшееся еще открытымъ на сѣверо-западъ, можно было видѣть въ ущельѣ старый городъ, древнюю приходскую церковь, выстроенную почти на столь же возвышенной мѣстности, какъ городское поле, золотую иглу ратуши, и остальныя церкви, часовни и общественныя зданія, разбросанныя въ различныхъ частяхъ города. Большое облако дыма стояло въ воздухѣ, а со всѣхъ сторонъ тянулись высокія фабричныя трубы, казавшіяся съ дѣтства Майльсу и Мэри громадными пограничными вѣхами. Далеко на сѣверо-западѣ виднѣлась извилистая линія высокихъ синеватыхъ холмовъ, составлявшихъ часть Влакрига, громаднаго спая неправильнаго позвоночнаго столба Англіи. Эта картина не отличалась особой оживленностью, но имѣла своего рода красоты, по крайней мѣрѣ, Тансопъ, кишѣвшій грубыми, работящими тружениками, имѣлъ подобающую рамку въ этомъ полукругѣ мрачныхъ, безлѣсныхъ холмовъ.

Мэри и Майльсъ вошли въ одинъ изъ садиковъ и отворили наружную дверь дома.

— Фуй! какъ здѣсь душно, сказалъ Майльсъ, входя въ домъ и затворяя за собою дверь: — что-то дѣлаетъ братъ?

Они пошли по маленькому корридору, налѣво отъ котораго находилась гостиная, устроенная по обычному образцу всѣхъ подобныхъ комнатъ: по полу разстилался блестящій пестрый коверъ съ красными, желтыми и синими разводами; свѣтлозеленыя мериносовыя занавѣски висѣли на окнахъ, мебель, изъ розоваго дерева, была обита краснымъ репсомъ; пунцовый коврикъ красовался на среднемъ столѣ, на которомъ въ безпорядкѣ лежали альбомы, религіозныя книги и громадные восковые фрукты подъ стекляннымъ колпакомъ. На каминѣ стояли двѣ зеленыя стеклянныя вазы, фарфоровая собака, какой-то неизвѣстной породы, нѣсколько кристаловъ и масса бумажныхъ ковриковъ. На стѣнахъ висѣли фотографіи, богатая коллекція въ рамкахъ приглашеній на похороны, и драгоцѣннѣйшее сокровище въ домѣ, на которое Мэри смотрѣла съ чувствомъ умиленія — шитая шерстями картина «Іосифъ, продаваемый братьями». Въ этомъ замѣчательномъ художественномъ произведеніи всѣ купцы страшно косили, а Іосифъ, въ розовой одеждѣ, отличался очень краснымъ лицомъ, хотя далеко не столь красивымъ, чтобы были понятными его послѣдующія похожденія.

Молодые люди миновали дверь въ это святилище искуства и красоты и вошли въ кухню, которая естественно была общей жилой комнатой всего семейства. Подъ окномъ на импровизированномъ ложѣ покоился меньшой и неудавшійся птенецъ семьи, восемнадцатилѣтній калѣка.

— Ну, Недъ, какъ ты себя чувствуешь? спросилъ Майльсъ, подходя къ нему.

— Какъ всегда, желаю поскорѣе умереть, отвѣчалъ юноша, блѣдное, испитое лицо котораго отличалось красивыми чертами, но было запечатлѣно болѣзненнымъ, страдальческимъ, отчаяннымъ выраженіемъ.

— Полно, тебѣ еще не такъ худо, отвѣчалъ Майльсъ, поправляя рукою волоса Эдмунда, спустившіеся на лобъ, и садясь подлѣ него.

Онъ бросилъ на брата взглядъ полный жизни, силы и надежды, и такъ добродушно ему улыбнулся, что и больной отвѣчалъ ему слабой улыбкой.

— Я ужасно пить хочу! промолвилъ онъ: — Мюлли сдѣлай чай.

— Я и то приготовляю, отвѣчала Мэри, которая, снявъ и повѣсивъ на стѣну свой платокъ, поправляла огонь подъ котелкомъ.

— А ты, Майльсъ, почитай покуда, продолжалъ Эдмундъ: — мать не вернется ранѣе получаса, и я желалъ бы узнать, какъ леди Анджелинѣ жилось въ замкѣ.

Майльсъ взялъ книгу и началъ читать въ слухъ:

— «Когда лакей доложилъ о леди Анджелинѣ Фицморисъ, глаза всѣхъ обратились на нее. Она вошла съ достоинствомъ королевы. Черное бархатное платье рельефно выставляло ея удивительную красоту» и т. д.

Эдмундъ слушалъ со вниманіемъ, и улыбка удовольствія играла на его губахъ. Мэри тихо, неслышно приготовляла на подносѣ чашки, чтобы не помѣшать литературнымъ занятіямъ братьевъ.

Однако, чтеніе продолжалось не болѣе четверти часа. Это былъ романъ изъ великосвѣтской жизни; ни одно изъ дѣйствующихъ лицъ не имѣло титула ниже баронета; дѣйствіе происходило въ Бельгравіи и въ древнихъ герцогскихъ замкахъ. О Манчестерѣ авторъ упоминалъ, какъ о городѣ, имѣвшемъ не болѣе значенія, чѣмъ Тимбукту; вообще, рисуемыя имъ картины были очень пестро, но плохо намалеваны.

Однако, Эдмунду этотъ романъ очень нравился; онъ понималъ, что сказка была пустая, дурно написанная, но она переносила его въ другой міръ, который, по противоположности съ тѣмъ, въ которомъ онъ жилъ, казался ему прекраснымъ. Въ немъ говорилось о чемъ-то иномъ, а не о Городскомъ полѣ, съ его гуляньями, и мрачныхъ фабрикахъ съ вѣчнымъ дымомъ и гуломъ машинъ. Эдмундъ отличался поэтическимъ темпераментомъ. Онъ жаждалъ поэзіи въ дѣйствительной жизни или въ романахъ. Первой онъ не могъ дождаться, а относительно второй долженъ былъ довольствоваться такими пустяками, какъ этотъ романъ, ибо Майльсъ не былъ знакомъ съ изящной литературой и по тому не былъ въ состояніи указать на ея поэтическія сокровища брату, который просто выбиралъ романы по заглавіямъ въ даровой тансопской библіотекѣ, получая часто камень вмѣсто хлѣба. Напротивъ, Майльсъ жадно читалъ книги политическія и научныя, а романтичная и поэтическая сторона его натуры еще не получила никакого развитія, хотя онъ имѣлъ твердыя убѣжденія по нѣкоторымъ вопросамъ этики.

Вся эта группа двухъ братьевъ и сестры представляла необыкновенное, поразительное зрѣлище. Мэри была хороша собой, высокаго роста, прекрасно сложена; цвѣтъ лица, хотя немного блѣдный, былъ чистый, здоровый; волосы и глаза у нея были темные, какъ у старшаго брата; ея спокойное, умное лицо отличалось правильной красотой, но не дышало пыломъ, энергіей Майльса. Она теперь тихо вязала сѣрый чулокъ и пристально смотрѣла то на Майльса, то на Эдмунда. Послѣднему было девятнадцать лѣтъ, Мэри двадцать два, а Майльсу двадцать шесть.

Вдругъ задняя дверь заскрипѣла. Кто-то вошелъ съ тяжелымъ вздохомъ, и Майльсъ тотчасъ прекратилъ чтеніе на полусловѣ. Онъ переглянулся съ Мэри, точно его ожидалъ тяжелый искусъ. Лицо Эдмунда замѣтно омрачилось.

— Это вы, мать? воскликнула весело Мэри.

— Конечно, я, отвѣчалъ рѣзкій, звонкій, но не громкій голосъ, въ которомъ, однако, слышна была жалоба на судьбу, хотя подъ маской хвастливаго смиренія.

— Продолжай, Майльсъ, сказалъ въ полголоса Эдмундъ.

— Не могу. Ты знаешь, что мать этого не терпитъ.

— Такъ мнѣ никогда не имѣть удовольствія! Кажется, я не многаго прошу! проворчалъ больной, поворачиваясь лицомъ къ стѣнѣ.

— Полно, братъ, вотъ книга, читай самъ, отвѣчалъ Майльсъ; но Эдмундъ нетерпѣливо пожалъ плечами и отрицательно махнулъ рукою.

Майльсъ раскрылъ книгу и подошелъ къ столу въ ту самую минуту, какъ изъ задней двери вышла женщина, небольшого роста, съ рѣзкими чертами, черными глазами и розовыми щеками. Она была еще красива и ей было всего сорокъ пять лѣтъ, хотя она и имѣла такихъ взрослыхъ дѣтей. Дѣло въ томъ, что она, какъ большая часть молодыхъ дѣвушекъ ея класса, вышла замужъ восемнадцати лѣтъ, и удивительно было, что она такъ долго оставалась вдовою, ибо она нетолько была красива, энергична и работяща, но имѣла маленькое состояніе, приносившее ей тридцать фунтовъ въ годъ и оставленное ей какимъ-то богатымъ родственникомъ.

Посторонній наблюдатель, смотря въ настоящую минуту на это семейство, подумалъ бы, что оно пользуется всѣмъ, счастіемъ, довольствомъ, спокойствіемъ. Но мистрисъ Гейвудъ еще не открыла рта.

— Добраго вечера, мать, сказалъ Майльсъ, учтиво, но довольно холодно.

— Добраго вечера, отвѣчала она своимъ звонкимъ, ворчливымъ голосомъ: — э! уже ты приготовила чай, Мэри! Но я знаю, что это значитъ. Ты положила вдвое чаю, чѣмъ слѣдуетъ. Всегда излишекъ и пустое бросаніе денегъ.

Мистрисъ Гейвудъ постоянно дѣлала это замѣчаніе, когда она возвращалась домой послѣ дневной работы въ одномъ изъ сосѣднихъ богатыхъ домовъ, гдѣ она занималась шитьемъ; поэтому ея слова уже не возбуждали ни удивленія, ни негодованія.

— Уфъ! произнесла она, садясь и окидывая комнату сердитымъ взглядомъ, какъ бы желая, чтобъ кто-нибудь далъ ей поводъ сорвать злость: — какая духота! Еслибы другіе ходили такъ же далеко, какъ я, то понимали бы, что я теперь чувствую.

Всѣ молчали. Майльсъ отрѣзалъ себѣ кусокъ хлѣба и намазывалъ его масломъ. Брови его были, однако, мрачно насуплены. Скрытой змѣей въ этомъ кажущемся раѣ была вѣчно ворчавшая, всѣмъ недовольная мать. Майльсъ никогда не отвѣчалъ на ея жалобы и сѣтованія изъ боязни сказать что-нибудь неприличное и обидное, но это стоило ему большихъ усилій, тѣмъ болѣе, что онъ зналъ, что достаточно ему было только извѣстнымъ образомъ взглянуть на мать или возвысить голосъ, и она тотчасъ дѣлалась шелковой.

— Такіе люди, какъ Себастьянъ Малори, думалъ онъ теперь: — не обязаны жить въ одной комнатѣ и слушать безконечныя жалобы, отъ которыхъ спастись нельзя иначе, какъ въ кабакъ. Его мать только думаетъ о немъ и его счастьѣ.

Эдмундъ лежалъ спиной къ столу, свернувшись въ клубокъ и по его фигурѣ ясно было видно, что каждое слово матери возмущало все его существо.

— Ну, Эдмундъ, сказала она, наконецъ, своимъ тонкимъ, пронзительнымъ голосомъ: — ты придешь къ столу или будешь валяться, какъ великосвѣтская дама на кушеткѣ, и прикажешь подать тебѣ туда чай?

— Такъ, такъ! промолвилъ онъ съ горечью и съ трудомъ поднялся съ своего ложа: — оскорбляйте меня, не церемоньтесь. Вѣдь такъ пріятно быть больнымъ и лежать одному въ кухнѣ. Еслибы вы были на моемъ мѣстѣ, я бы желалъ видѣть, что бы вы сказали!

Онъ весь почернѣлъ отъ злобы, но съ помощью палки добрался, хромая, до стула, который ему подвинула Мэри. Однако, несчастный видъ бѣднаго калѣки не вызвалъ ни взгляда сожалѣнія на лицѣ его матери. Онъ родился три мѣсяца послѣ скоропостижной смерти отца. Мистрисъ Гейвудъ никогда не отличалась любовью къ своему мужу, дѣтямъ или кому бы то ни было, кромѣ своей особы и своихъ интересовъ. Майльсъ еще имѣлъ на нее нѣкоторое вліяніе, но она чувствовала какое-то отвращеніе къ Эдмунду, который называлъ Мэри своей настоящей матерью.

По окончаніи чая, Эдмундъ бросилъ жадный взглядъ на книгу, но Майльсъ не предложилъ снова начать чтеніе. Онъ мысленно вернулся къ разговору съ Вильсономъ и спрашивалъ себя, дѣйствительно ли Себастьянъ Малори намѣревался, наконецъ, пріѣхать на родину.

Себастьянъ Малори былъ его bête noire въ продолженіи нѣсколькихъ лѣтъ. Онъ видѣлъ его только одинъ разъ, десять лѣтъ тому назадъ, когда Себастьянъ, красивый, бѣлокурой юноша лѣтъ шестнадцати, прошелъ по своей фабрикѣ, небрежно поглядывая по сторонамъ. Энергичная душа Майльса воспылала въ ту минуту презрѣніемъ къ своему хозяину, и все, что онъ впослѣдствіи о немъ слышалъ, только подтвердило его непріязненное чувство къ человѣку, который представлялъ совершенный кантрастъ тому, чѣмъ, по его мнѣнію, долженъ былъ быть человѣкъ въ полномъ смыслѣ этого слова. Онъ самъ былъ человѣкъ долга по преимуществу и не оставлялъ неисполненной ни одной лежавшей на немъ обязанности, а потому считалъ себя въ правѣ относиться строго къ людямъ, которые, подобно Себастьяну Малори, повидимому, не признавали, что богатство и привилегіи налагаютъ на человѣка извѣстныя обязанности къ зависящему отъ него народу. Поэтому онъ иронически улыбался при мысли, что этотъ деликатный юноша, съ русыми кудрями и бѣлыми женскими руками, явится въ Ланкаширъ и приметъ въ свое завѣдываніе дѣла наканунѣ страшной грозы, когда потребуются сильныя руки, могучій умъ самаго опытнаго, знающаго человѣка, чтобъ выйти побѣдителемъ изъ затруднительнаго положенія. Еслибъ мистеръ Себастьянъ Малори и дѣйствительно пріѣхалъ, то онъ, конечно, вскорѣ убѣдился бы, что его мѣсто не здѣсь, и уѣхалъ бы снова заграницу въ болѣе свойственный ему міръ праздныхъ удовольствій.

Не желая возбуждать неудовольствіе матери чтеніемъ того, что онъ совершенно справедливо считалъ чушью, Майльсъ предложилъ брату пойти съ нимъ погулять на Городское поле. Но Эдмундъ, находившійся почему-то въ болѣе мрачномъ настроеніи духа, чѣмъ обыкновенно, пожалъ плечами и отвѣчалъ, что не хочетъ гулять.

— Такъ я пойду одинъ, произнесъ Майльсъ, но не высказалъ намѣренія тотчасъ исполнить свои слова и, взявъ другую книгу, углубился въ чтеніе.

По всей вѣроятности, онъ не вышелъ бы изъ дома, еслибы мистрисъ Гейвудъ, посмотрѣвъ на заглавіе этой книги «Исторія Раціонализма», не объявила громогласно, что самымъ удручающимъ горемъ ея старости было сознаніе, что ея сынъ становится атеистомъ или чѣмъ-то еще хуже. Она встала, пошарила на столѣ, вытащила изъ подъ библіи маленькую брошюрку подъ соблазнительнымъ заглавіемъ: «И ты червь!», предложила Майльсу это душеспасительное чтеніе. Когда же онъ отказался, она горько улыбнулась и пробормотала сквозь зубы надежду, чтобъ на томъ свѣтѣ не подвергли слишкомъ тяжелой карѣ непослушнаго сына, отвергающаго благія старанія матери спасти его грѣшную душу.

Майльсъ долго терпѣлъ подобныя замѣчанія и продолжалъ, молча, читать свою книгу, но, наконецъ, вскочилъ и, взявъ висѣвшую на гвоздѣ фуражку, направился къ дверямъ.

— Опять на улицу! произнесла мистрисъ Гейвудъ тѣмъ же вызывающимъ тономъ: — а можетъ бѣдная мать спросить: въ какой ты идешь кабакъ?

— Если я давно не спился, то, конечно, не благодаря вамъ, отвѣчалъ молодой человѣкъ рѣзко и выбѣжалъ изъ комнаты, хлопнувъ дверью изо всей силы.

— Если онъ не сломаетъ когда-нибудь этой двери, то я не буду Сара Анна Гейвудъ, замѣтила его мать: — грустно имѣть дурной характеръ. Читай онъ библію, онъ зналъ бы, что человѣческій языкъ — геенна огненная.

— Да, это совершенно справедливо, подтвердилъ мрачно Эдмундъ, а мистрисъ Гейвудъ молча принялась за вязанье, очень довольная, что обратила въ бѣгство самаго могучаго изъ своихъ враговъ.

IV.
Адріенна.

Выйдя изъ дома, Майльсъ пошелъ по улицѣ, которая, опускаясь подъ гору, привела его, наконецъ, къ большой площади, на которой возвышалась ратуша, прекрасное готическое зданіе, представляющее поразительный контрастъ съ окружающими ее бѣдными жилищами и мрачными фабриками. Впереди тянулся бульваръ, а далѣе черезъ рѣку, извивавшуюся въ нѣсколькихъ шагахъ, виднѣлся среди тѣнистаго сада большой старинный домъ изъ краснаго кирпича, украшенный каменными колоннами, карнизами и дымовыми трубами. Окна въ немъ были зеркальныя, позади находились обширныя службы, въ саду, въ куртинахъ красовались пестрые и роскошные цвѣты, и вообще это богатое жилище бросалось въ глаза каждому стороннему посѣтителю и было хорошо извѣстно каждому жителю Тансопа, не менѣе старинной церкви на горѣ за ратушей и громадныхъ кооперативныхъ магазиновъ на другой сторонѣ города.

Майльсъ посмотрѣлъ на этотъ домъ съ большимъ вниманіемъ, чѣмъ когда. Онъ назывался Окенродъ и принадлежалъ Себастьяну Малори, а во время его отсутствія въ немъ царила его гордая мать.

— Это настоящій дворецъ! думалъ Майльсъ: — но онъ даромъ коптитъ небо, и владѣльцу нѣтъ до него никакого дѣла.

Онъ пожалъ плечами и, повернувъ налѣво, вошелъ въ одну изъ боковыхъ дверей ратуши, поднялся по лѣстницѣ до самаго верху и, толкнувъ стеклянную дверь, очутился въ святилищѣ знаній — въ библіотекѣ. Рядомъ съ ней находилась читальня, и молодой человѣкъ направился въ нее. Это была большая, высокая, красивая комната, въ которой было много всего: столовъ, креселъ, газетъ, журналовъ, письменныхъ принадлежностей. Но въ эту минуту читальня была почти пуста. Двое мужчинъ читали газеты, и у стола подлѣ одного изъ окошекъ сидѣла молодая дѣвушка; большая книга была открыта передъ нею, но глаза ея были устремлены на Окенродъ, находившійся прямо у ея ногъ.

Майльсъ взялъ книжку Вестминстерскаго Обозрѣнія и сѣлъ на свое обычное мѣсто, рядомъ со столомъ, у котораго находилась молодая дѣвушка, но онъ, повидимому, не обратилъ на нее никакого вниманія, какъ на фигуру, вполнѣ привычную его глазамъ. Въ продолженіи нѣсколькихъ мѣсяцевъ онъ видалъ ее почти каждый вечеръ на томъ же самомъ мѣстѣ, за книгою, обыкновенно большимъ толстымъ томомъ, изъ котораго она что-то выписывала въ маленькую памятную книжку. Онъ отлично зналъ два скромныя платья, черное и темно-синее, которыя она носила поочередно, черный платокъ, замѣнявшій мантилью и соломенную шляпу съ черными кружевами и букетомъ маргаритокъ на лѣвомъ боку. Она не была красавицей или тѣмъ, что принято называть красавицей, но отличалась болѣе очаровательной прелестью внутренней красоты. Ея блѣдное, дѣтски-нѣжное лицо было не худощавое и не толстое, хотя оканчивалось пухленькимъ круглымъ подбородкомъ; очертаніе ея маленькаго рта дышало добротой и умомъ, носъ былъ небольшой и словно выточенный, волоса свѣтло-каштановые, глаза большіе, выразительные, но, надо сознаться, зеленовато-сѣрые.

Однако, несмотря на такое постоянное и близкое сосѣдство, Майльсъ и эта молодая дѣвушка никогда не разговаривали между собою. Это происходило оттого, что Майльсъ былъ, какъ всѣ англійскіе рабочіе, очень застѣнчивъ и, кромѣ того, принималъ свою сосѣдку, несмотря на ея скромную одежду и манеры, за аристократку. А онъ ненавидѣлъ аристократокъ, которыя въ его глазахъ олицетворялись въ гордой, высокомѣрной мистрисъ Малори, и были хорошенькими, глупыми, безполезными, дорогими куклами, раззорявшими мужчинъ своими капризами и неумѣвшими серьёзно смотрѣть на жизнь. Впрочемъ, этотъ взглядъ на женщинъ онъ не переносилъ на работницъ, къ которымъ онъ относился съ полнымъ уваженіемъ; онѣ работали, наживали деньги, приносили пользу и не вмѣшивались въ то, чего не понимали; онъ никогда не говорилъ грубаго слова имъ или о нихъ. Впрочемъ, еслибъ у него кто-нибудь спросилъ, почему онъ никогда не заговаривалъ съ сосѣдкой, то онъ не сознался бы въ своей застѣнчивости, а отвѣчалъ бы:

— Говорить съ ней? Зачѣмъ? Мнѣ нечего ей сказать.

И онъ солгалъ бы, потому что ея лицо дышало такимъ умомъ и сочувствіемъ всему хорошему, что онъ часто, прочитавъ какую-нибудь особенно понравившуюся ему страницу, жадно взглядывалъ на сосѣдку и съ любопытствомъ спрашивалъ себя: что бы она думала объ этомъ вопросѣ?

Что же касается до молодой дѣвушки, то она не заговаривала съ Майльсомъ потому… потому… да не все ли равно почему? Быть можетъ, по той простой причинѣ, что она была умнѣе большинства дѣвушекъ ея лѣтъ и не чувствовала необходимости говорить безъ уважительнаго повода.

Поэтому они встрѣчались каждый день, не здороваясь даже безмолвными знаками. Она приходила всегда ранѣе Майльса, и онъ не зналъ откуда. Читала она большіе, почтенные на взглядъ фоліанты и, очевидно, не для серьёзнаго дѣла и не для удовольствія. Майльсъ часто недоумѣвалъ, какія книги она читала, и не мало удивился, замѣтивъ однажды, что она быстро пробѣгала ноты, словно романъ. Одной изъ особенностей тансопской даровой библіотеки было богатое музыкальное отдѣленіе, снабженное многими сочиненіями по теоріи музыки и біографіями знаменитыхъ композиторовъ.

Въ этотъ вечеръ Майльсъ, открывъ взятый имъ журналъ, вскорѣ углубился въ чтеніе политической статьи, остроумно бичевавшей недостатки и злоупотребленія въ высшихъ классахъ. Прошло полчаса. Другіе посѣтители читальни удалились, и въ ней остались только двое: молодой работникъ и его сосѣдка, которая на этотъ разъ не очень прилежно читала разложенное передъ нею прекрасное изданіе фугъ Доменика Скарлатти, а болѣе смотрѣла въ окно.

Наконецъ, среди безмятежной тишины, пробило восемь часовъ. Майльсъ поднялъ голову и случайно взглянулъ на сосѣдку. Она также смотрѣла, но не на него, а на дверь, и въ глазахъ ея вдругъ блеснули отвращеніе и страхъ. Она сдѣлала движеніе, какъ бы желая бѣжать, но тотчасъ снова опустилась на кресло, вся покраснѣвъ, скорѣе отъ неудовольствія, чѣмъ отъ смущенія. Въ ту же минуту она опустила глаза на книгу и, повидимому, углубилась въ чтеніе.

Майльсъ съ удивленіемъ замѣтилъ эту странную игру выраженія на лицѣ молодой дѣвушки и въ свою очередь взглянулъ на дверь. Она отворилась, и въ нее вошелъ человѣкъ, при видѣ котораго Майльсъ также почувствовалъ отвращеніе и понялъ странное волненіе своей сосѣдки.

Вошедшій человѣкъ былъ юноша, съ темными волосами и глазами, смуглымъ цвѣтомъ лица, розовыми, чисто выбритыми щеками и толстыми, чувственными губами. Онъ былъ одѣтъ по послѣдней модѣ, даже слишкомъ нарядно, и вся его фигура дышала самоувѣренностью, нахальствомъ, пошлостью. Трудно было бы найти болѣе поразительный контрастъ, чѣмъ тотъ, который существовалъ между Майльсомъ въ его скромной одеждѣ рабочаго и этимъ раздушеннымъ франтомъ въ свѣтлыхъ перчаткахъ.

Подходя къ столу, гдѣ сидѣлъ Майльсъ, онъ взглянулъ на него, но тотчасъ отвернулся. Простой рабочій не заслуживалъ никакого вниманія. Онъ опустился въ кресло и, не снимая шляпы, придвинулъ къ себѣ Daily News.

Майльсъ взглянулъ изъ подлобья на свою сосѣдку, такъ чтобы она не увидала, и замѣтилъ, что она не читала, хотя не поднимала глазъ съ книги.

— Я желалъ бы знать, что тебѣ тутъ нужно, мистеръ Фредрикъ Спенслей? мысленно спрашивалъ онъ себя.

Дѣйствительно онъ узналъ въ вошедшемъ франтѣ сына богатаго тансопскаго фабриканта, который нажилъ себѣ состояніе въ качествѣ радикала, а теперь роскошно жилъ, прикидываясь консерваторомъ и защитникомъ аристократіи, церкви, короны и крупнаго землевладѣнія. Его сынъ, конечно, какъ очень хорошо понималъ Майльсъ, явился въ читальню не для чтенія.

Майльсъ снова взялся за свою книгу, но статья, такъ глубоко интересовавшая его за нѣсколько минутъ передъ тѣмъ, потеряла для него всякую прелесть. Онъ доселѣ не понималъ, какое живое сочувствіе онъ питалъ къ своей сосѣдкѣ, и, закрывъ лицо книгой, помѣстился такъ, чтобы видѣть все творившееся вокругъ него.

— Я радъ, что не ушелъ десять минутъ тому назадъ, сказалъ онъ самъ себѣ.

Между тѣмъ, мистеръ Спенслей бросилъ на столъ газету и началъ нахально смотрѣть на молодую дѣвушку. Хотя она и была аристократка, но кровь закипѣла у Майльса, и онъ рѣшился не дать ее въ обиду.

— Извините, миссъ, сказалъ, наконецъ, мистеръ Спенслей, обращаясь къ незнакомкѣ: — вамъ не нужна эта газета?

И онъ протянулъ руку къ газетѣ, на которой лежала книга молодой дѣвушки. При этомъ онъ бросилъ на нее взглядъ, повидимому, долженствовавшей выразить восторженное поклоненіе, но въ сущности отличавшійся только самымъ безмозглымъ нахальствомъ. Она сняла книгу съ газеты, не поднимая головы и не говоря ни слова.

— Она вамъ не нужна? повторилъ франтъ съ пошлой улыбкой.

— Нѣтъ, раздался ея голосъ, холодный какъ ледъ.

Майльсъ едва усидѣлъ на мѣстѣ, но, поборовъ свою горячность, продолжалъ наблюдать съ еще большимъ интересомъ за разыгрывавшейся передъ нимъ сценой.

Въ комнатѣ почти было темно; вѣроятно библіотекарь не зналъ, что тамъ находились посѣтители, и забылъ приказать, чтобы зажгли газъ.

Мистеръ Спенслей взялъ газету, но даже не посмотрѣлъ на нее, а произнесъ фамильярнымъ тономъ:

— Кажется, ужь слишкомъ темно, миссъ, а…

Она подняла глаза и, встрѣтивъ его дерзкій взглядъ, отвернулась съ холоднымъ презрѣніемъ.

— Не хорошо читать въ темнотѣ, продолжалъ франтъ все съ той же фамильярной любезностью, отъ которой зачесалось въ рукахъ у Майльса, жаждавшаго его поколотить: — не приказать ли зажечь газъ? Я увѣренъ, что вы испортите себѣ глаза, а это было бы жаль. Нѣтъ, я право распоряжусь, а?

Онъ, очевидно, хотѣлъ заставить ее говорить, и, наконецъ, ему удалось.

— Будьте такъ добры, оставьте меня въ покоѣ, сказала она такимъ тономъ, котораго, по мнѣнію Майльса, было бы достаточно, чтобы смирить самую дерзкую собаку.

Вмѣстѣ съ тѣмъ, она повернулась спиною къ мистеру Спенслею, и Майльсъ ясно видѣлъ по ея профилю, какъ она была разгнѣвана и взбѣшена,

Но дерзкій франтъ не унялся, а со смѣхомъ продолжалъ:

— Извините, я обязанъ, какъ джентльмэнъ, помѣшать молодой лэди портить свои глаза и…

— Развѣ вы не знаете, что здѣсь запрещено говорить! перебилъ его Майльсъ твердымъ и какъ бы равнодушнымъ голосомъ.

Мистеръ Спенслей бросилъ на него величественный взглядъ, который, однако, вызвалъ только одну улыбку на лицѣ Майльса. Потомъ онъ сунулъ себѣ въ глазъ стеклышко и съ удивленіемъ осмотрѣлъ съ головы до ногъ рабочаго, осмѣливавшагося заговорить съ нимъ.

— Не вмѣшивайтесь въ чужія дѣла и оставьте въ покоѣ джентльмэновъ, сказалъ онъ, наконецъ, съ высокомѣрнымъ презрѣніемъ.

— Когда я увижу передъ собою джентльмэна, то оставлю его въ покоѣ, отвѣчалъ хладнокровно Майльсъ: — а теперь вы мѣшаете читать этой молодой дамѣ и мнѣ, а потому сдѣлайте одолженіе — помолчите.

Тутъ мистеръ Спенслей выкинулъ штуку, какъ онъ полагалъ очень остроумную. Повернувшись спиною къ Майльсу, онъ отодвинулъ свой стулъ такъ, чтобы лучше видѣть молодую дѣвушку, и спросилъ у нея:

— Вы знаете, миссъ, этого молодца… этого…

Но прежде, чѣмъ она успѣла отвѣтить, Майльсъ ударилъ его рукою по плечу, но очень слабо, хотя мистеръ Спенслей привскочилъ отъ испуга и тотчасъ повернулся.

— Извините, любезный сэръ, сказалъ съ улыбкой Майльсъ: — я васъ никогда здѣсь не видалъ, и неугодно ли вамъ показать мнѣ вашъ билетъ… т. е. членскій билетъ, а въ противномъ случаѣ…

— Молчать! крикнулъ съ презрительнымъ негодованіемъ франтъ.

— Нѣтъ, отвѣчалъ Майльсъ: — если вы имѣете право здѣсь быть, то покажите мнѣ свой билетъ и сами молчите по правиламъ. Если же у васъ нѣтъ билета, то убирайтесь отсюда.

— Вы не знаете вѣрно, съ кѣмъ, вы говорите? воскликнулъ мистеръ Спенслей, внѣ себя отъ удивленія: — развѣ вы здѣсь власть?

— Я васъ знаю, отвѣчалъ Майльсъ, замѣчая, что молодая дѣвушка слѣдила со вниманіемъ за ихъ разговоромъ: — а я здѣсь настолько власть, что могу помѣшать вамъ надоѣдать занятымъ людямъ. Еще разъ и въ послѣдній — покажите мнѣ свой членскій билетъ.

— Нѣтъ, не покажу.

— Извините меня, я пойду сейчасъ къ библіотекарю и скажу, что вы вошли сюда безъ билета, если вы не уберетесь сами, избавивъ меня отъ этой непріятности, а себя отъ платежа десяти шиллинговъ, произнесъ Майльсъ, внутренно радуясь, что могъ такъ круто обойтись съ человѣкомъ, подобнымъ мистеру Спенслею.

— Что… что?

— Всякій входящій сюда безъ билета платитъ штрафъ въ десять шиллинговъ. Такой же штрафъ платятъ и за громкій разговоръ въ читальнѣ.

Мистеру Спенслею, повидимому, не понравилось слово штрафъ. Лицо его омрачилось, и онъ инстинктивно сунулъ руку въ карманъ.

— Эге, на счетъ денегъ ты, голубчикъ, не гораздъ! подумалъ Майльсъ.

— Проклятый радикальный городишка, воскликнулъ мистеръ Спенслей: — здѣсь нельзя жить джентльмэнамъ.

— Да, такимъ джентльмэнамъ, которые сдѣлались ими только со времени прошедшихъ выборовъ, отвѣчалъ Майльсъ очень учтиво.

— Хорошо, я пойду и переговорю съ библіотекаремъ, сказалъ мистеръ Спенслей и, бросивъ нахальный взглядъ на молодую дѣвушку, удалился изъ комнаты, но далеко не такъ самоувѣренно, какъ вошелъ.

Майльсъ снова взялъ свою книгу и какъ будто углубился въ чтеніе, но въ сущности съ интересомъ слѣдилъ за своей сосѣдкой, которая, дрожа всѣмъ тѣломъ, смотрѣла вслѣдъ своему мучителю. Онъ не заговорилъ съ него, ибо что-то, онъ самъ не зналъ что, его удерживало. Вдругъ она встала и, подойдя къ нему, спросила въ полголоса:

— Онъ дѣйствительно ушелъ?

— О, да; такія собаки, какъ онъ, всегда улепетываютъ, поджавъ хвостъ, когда поднимешь палку, отвѣчалъ Maйльсъ: — только цѣлой сворой онѣ скалятъ зубы и кусаются.

— Я не могу высказать, какъ я вамъ благодарна, сказала молодая дѣвушка, послѣ нѣкотораго молчанія и очень нѣжнымъ тономъ, не лишеннымъ благороднаго достоинства.

— Полноте, миссъ.

— Вы говорили съ нимъ какъ будто вы его знаете. Кто это?

— Да, его всѣ здѣсь знаютъ; это — сынъ Спенслея, богатаго фабриканта, по прозвищу «Торгашъ Жакъ».

— О, я знаю, о комъ вы говорите. Бѣдный человѣкъ! какъ я сожалѣю, что у него такой сынъ.

— Вы его прежде видали? спросилъ Майльсъ, убѣждаясь, что онъ былъ правъ, принимая свою сосѣдку за новое лицо въ Тансопѣ.

— Я его видѣла нѣсколько разъ въ послѣднее время. Я какъ-то всюду его встрѣчала. Однажды мнѣ показалось, что онъ шелъ за мною, но я не хотѣла вѣрить такой нелѣпости. Однакоже, теперь я полагаю, что онъ уже давно меня преслѣдуетъ.

Майльсъ съ необыкновеннымъ удовольствіемъ слушалъ голосъ молодой дѣвушки, звучный, нѣжный, очаровательный. Въ немъ былъ какой-то иностранный акцентъ, хотя Майльсъ и не могъ разобрать, къ какой національности онъ принадлежалъ. Она смотрѣла на него прямо, открыто, и ея лицо, освѣщенное внутреннимъ огнемъ, дышало красотой, умомъ и благородствомъ; тонкая фигура ея поражала своей граціозной позой, а просто причесанные каштановые волосы были такъ великолѣпны и роскошны, что сами по себѣ могли сдѣлать ея наружность замѣчательной. Майльсъ ясно сознавалъ, что она была аристократка, но не могъ увѣрить себя, что она глупа и пошла, какъ остальныя. Въ ея обращеніи съ нимъ не было ничего пошлаго, и это льстило ему, когда онъ вспоминалъ, какъ она обошлась съ мистеромъ Спенслеемъ.

— Еще разъ благодарю васъ, прибавила молодая дѣвушка, улыбаясь и протягивая ему руку.

Майльсъ забылъ свою застѣнчивость и отъ всей души пожалъ руку, столь чистосердечно ему протянутую. Это дало ему силу рѣшиться на то, что онъ считалъ своимъ долгомъ съ самой той минуты, какъ она заговорила съ нимъ.

— Очень радъ, что могъ оказать вамъ услугу, сказалъ онъ: — позвольте мнѣ спросить васъ, далеко ли вы живете?

— Въ улицѣ Блэкъ, если вы ее знаете.

— Очень хорошо знаю. Извините меня, но вамъ туда идти однимъ слишкомъ далеко; вѣдь этотъ негодяй, пожалуй, станетъ васъ поджидать. Я провожу васъ, если вы мнѣ позволите.

— О, вы слишкомъ добры, отвѣчала она, видимо успокоенная: — я не могу отказаться отъ вашего добраго предложенія, хотя мнѣ очень совѣстно отрывать васъ отъ чтенія.

— Нѣтъ, не тревожьтесь; я не въ состояніи теперь читать.

— Такъ если вы пойдете со мною, я вамъ буду очень благодарна, сказала она.

На лицѣ ея выражалось искреннее удовольствіе, такъ что Майльсъ чувствовалъ себя вознагражденнымъ сторицею за свой поступокъ, который ему казался простой учтивостью, даже необходимостью.

Отдавъ книгу библіотекарю, она, вмѣстѣ съ Майльсомъ, сошла съ лѣстницы. Когда они очутились на улицѣ, молодой человѣкъ повернулъ направо.

— Это — ближайшій путь, миссъ, сказалъ онъ, не зная, какъ ее назвать, хотя одно слово миссъ ему казалось слишкомъ холоднымъ.

— Меня зовутъ Адріенна Блиссетъ, произнесла она, какъ бы отгадывая его мысли: — я желала бы знать и ваше имя.

— Майльсъ Гейвудъ.

— Оно мнѣ очень нравится. Оно такъ звучитъ по-англійски, по-ланкаширски.

— Не такъ, какъ ваше, которое кажется иностраннымъ.

— Да, я — не совершенная англичанка; я полунѣмка, и живу въ Англіи только полтора года.

— Только полтора года, повторилъ Майльсъ недовѣрчиво: — такъ вы говорите удивительно хорошо по-англійски.

Адріенна разсмѣялась.

— А какъ вамъ нравится Англія? спросилъ Майльсъ.

— Я не знаю Англіи. Я знаю только Тансопъ и… извините меня, онъ мнѣ не очень нравится.

— О, мы и не ожидаемъ, что нашъ городъ понравится всякому, замѣтилъ Майльсъ: — это грубый, мрачный уголокъ, и я не удивляюсь, что онъ вамъ не нравится. Вы не походите на здѣшнихъ аристократокъ. Ни одна лэди не пошла бы, какъ вы, въ читальню.

— Отчего?

— Онѣ слишкомъ важны для этого, произнесъ Майльсъ съ презрительной улыбкой: — у насъ тутъ много важныхъ дамъ. Прежде всего, мистрисъ Спенслей, мать негодяя, который васъ преслѣдуетъ, но, впрочемъ, она — бѣдная, не очень важная особа. Зато ея дочь!

И Майльсъ, пожавъ плечами, поднялъ глаза къ небу.

— Что же, она очень важна?

— Важнѣе и быть нельзя, но ей служитъ извиненіемъ то, что она, дѣйствительно, очень хороша собою и лицо ея дышетъ добротою, такъ что, право, удивительно, какъ у нея уродился такой братецъ. Потомъ у насъ есть мистрисъ Шутльвортъ, катающаяся въ желтой каретѣ, но она лучше многихъ изъ нихъ и всегда больна.

— Вы, кажется, находите извиненіе для каждой.

— Быть можетъ, исключая только самую важную и гордую изъ нихъ — мистрисъ Малори, владѣлицу Окенрода.

— Мистрисъ Мал… начала Адріенна, но вдругъ остановилась и поспѣшно спросила: — а вы ее знаете?

— Да, я настолько ее знаю, что работаю на ея фабрикѣ и видаю ее, когда она, по временамъ, приходитъ на фабрику. Это — гордая, надменная женщина и ведетъ себя, словно вся фабрика, весь городъ, весь свѣтъ созданы только для ея забавы. О, всѣ Малори горды и надменны. Не дурно было бы посбить имъ спѣси, и, я надѣюсь, что это вскорѣ случится.

— О, зачѣмъ вы такъ злобно о нихъ говорите? произнесла миссъ Блиссетъ, какъ бы грустно пораженная словами молодого человѣка.

— Нѣтъ, я говорю не по злобѣ; я не могу хладнокровно видѣть людей, которые поднимаютъ носъ и задаютъ тонъ, словно весь міръ погибнетъ, если они перестанутъ вести свою праздную жизнь, тогда какъ всѣ знаютъ, что они не съумѣли бы сами выработать себѣ куска хлѣба. Я справедливъ — и болѣе ничего.

— Справедливость хороша, но ей не мѣшаетъ доля человѣколюбія, сказала тихо Адріенна съ очаровательной улыбкой.

— Вотъ и улица Блэкъ, произнесъ онъ: — куда повернуть: направо или налѣво?

— Направо. Домъ моего дяди на самомъ концѣ улицы.

— На концѣ! тамъ должно быть очень скучно.

— Да, немного. Онъ живетъ въ Стонгэтѣ.

— Въ Стонгэтѣ! повторилъ Майльсъ: — я всегда удивлялся, кто тамъ живетъ, и никакъ не могъ узнать. Да этотъ домъ принадлежитъ Малори, прибавилъ онъ неожиданно.

— Да, кажется, отвѣчала Адріенна спокойно: — дядя живетъ тамъ уже десять лѣта.

— Извините меня, началъ снова Майльсъ послѣ нѣкотораго молчанія: — но, право, вамъ не благоразумно ходить по вечерамъ въ такую даль, и особливо послѣ того, что случилось сегодня.

— Я думаю, что мнѣ придется болѣе не посѣщать библіотеки. По счастью, я почти кончила свою работу; мнѣ остается уже очень мало.

— Вы говорите о своихъ чтеніяхъ въ библіотекѣ?

— Да, я собираю матерьялы для книги моего дяди. Онъ пишетъ книгу объ искуствѣ и развитіи цивилизаціи; онъ слишкомъ слабъ и нездоровъ, чтобъ ходить въ библіотеку. Я все лѣто читала для него музыкальныя сочиненія и ноты.

— А, вотъ что! произнесъ Майльсъ, наивно доказывая своимъ тономъ, что онъ часто думалъ о занятіяхъ незнакомки.

— Да. Мнѣ придется пойти еще нѣсколько разъ, ибо эти книги не выдаютъ изъ библіотеки, а потомъ я и перестану.

— Вы здѣсь живете недавно, вы сказали, замѣтилъ Майльсъ.

— Да, только полтора года, со времени смерти моего отца. Онъ умеръ за-границей, и дядя предложилъ мнѣ переѣхать къ нему. Иначе мнѣ не куда было бы преклонить голову.

Она говорила очень спокойно, но Майльсъ чувствовалъ, что въ ея жизни было большое горе, хотя она казалась веселой.

— Вы были рады ѣхать въ Англію? спросилъ онъ.

— О, нѣтъ! Я за-границей была, по временамъ, счастлива, но мысль объ Англіи была сопряжена для меня съ большими непріятностями, и потомъ здѣсь такъ мрачно, скучно, холодно.

— Конечно, для человѣка, неимѣющаго друзей…

— Какъ я…

— …должно быть скучно. Но вотъ и вашъ домъ.

— Да, сказала Адріенна, останавливаясь передъ воротами: — я попросила бы васъ войти, но боюсь, что это слишкомъ обезпокоитъ дядю. Но я надѣюсь, что мы еще увидимся, и въ другой разъ вы войдете къ намъ, не правда ли?

— Вы очень добры, отвѣчалъ Майльсъ, чрезвычайно польщенный ея приглашеніемъ: — но я боюсь…

— Нѣтъ, я буду очень рада съ вами подолѣе поговорить. Я желаю узнать ваше мнѣніе по нѣкоторымъ вопросамъ. Я знаю, что вы много думаете, судя по книгамъ, которыя вы читаете, и горю нетерпѣніемъ узнать, что именно вы думаете.

— Но я полагаю, что вопросы, которыми я занимаюсь: трудъ, заработная плата и политика, не могутъ интересовать молодую дѣвушку, замѣтилъ Майльсъ.

— Это зависитъ отъ молодой дѣвушки, отвѣчала съ улыбкой Адріенна: — ну, прощайте, очень и очень благодарю васъ за вашу доброту.

Она граціозно кивнула ему головой, быстро пошла по дорожкѣ до дверей дома и исчезла въ нихъ.

Майльсъ долго стоялъ на томъ мѣстѣ, гдѣ она съ нимъ простилась, и пристально смотрѣлъ на домъ. «Стонгэтъ, улица Блэкъ» было написано на воротахъ. Вся улица Блэкъ составляла собственность Себастьяна Малори, для пріобрѣтенія которой онъ не работалъ, не трудился, но она упала ему съ неба, и онъ могъ съ нею дѣлать, что хотѣлъ.

Домъ, въ которомъ жила Адріенна, былъ небольшой, старый, мрачный и со всѣхъ сторонъ его окружали пустыри, такъ какъ въ концѣ улицы не было другихъ жилищъ, а далѣе простирался городской выгонъ.

«Пустынное мѣсто, подумалъ Майльсъ: — надѣюсь, что этотъ негодяй не знаетъ, гдѣ она живетъ. Здѣсь некому и помочь ей въ случаѣ бѣды. Скверное мѣсто! Точно на немъ лежитъ какое-то проклятіе».

Наконецъ, онъ оторвался отъ этого зрѣлища и тихо пошелъ домой.

V.
Философія и женскія чары.

Майльсъ возвратился домой, не витая въ области мечтаній, какъ подобало бы герою въ подобныхъ обстоятельствахъ, но здраво и обстоятельно разсуждая въ мысляхъ о всемъ случившемся въ этотъ вечеръ.

«Она не походитъ ни на кого», думалъ онъ и если этимъ хотѣлъ сказать, что Адріенна Блиссетъ не походила на обыкновенныхъ Тансопскихъ дамъ, то онъ былъ совершенно правъ. Но обыкновенныя Тансопскія дамы не были воспитаны такъ, какъ Адріенна Блиссетъ, и Майльсъ тогда не зналъ, сколько она перенесла горя, несчастій и лишеній, которыя и сдѣлали ее тѣмъ, чѣмъ она была. Двадцати одного года отъ рода, она уже видала много странъ и ея умъ приходилъ въ столкновеніе съ многими умами, далеко не дюжинными, что очень рѣдко бываетъ съ англійскими дѣвушками ея класса.

Майльсъ ничего этого не зналъ и только видѣлъ контрастъ, который возбуждалъ въ немъ удивленіе и восторгъ. Онъ восхищался ея граціей, умомъ и нѣжнымъ голосомъ; онъ спрашивалъ себя, увидитъ ли ее на слѣдующій день и будетъ ли она съ нимъ такъ же любезна; онъ радовался, что далъ хорошій урокъ негодяю Спенслею, котораго призрительно приравнивалъ къ Малори и ему подобнымъ. Вотъ о чемъ думалъ Майльсъ, идя по знакомымъ ему улицамъ, не подозрѣвая какой паутиной опутывали обстоятельства его прошедшее, настоящее и будущее, его, сына труда, потомка многихъ поколѣній скромныхъ тружениковъ, не чувствуя, что въ немъ впервые зашевелился зачатокъ цѣлаго міра страданій, любви, надеждъ, веселія и отчаянія.

Утро субботы принесло съ собою обычный трудъ, а полдень отдыхъ. Въ два часа Майльсъ и Мери вернулись вмѣстѣ домой.

— Кого ты ждешь, Майльсъ? спросила молодая дѣвушка, замѣтивъ, что братъ постоянно оборачивается и смотритъ во всѣ стороны.

— Я… никого, отвѣчалъ Майльсъ поспѣшно, съ напряженнымъ смѣхомъ.

Онъ почти машинально искалъ глазами Адріенну, но тщетно.

Вечеромъ онъ какъ обыкновенно пошелъ въ читальню. Ея еще не было и, усѣвшись на свое всегдашнее мѣсто, онъ взялъ Вестминстерское Обозрѣніе и сталъ читать начатую наканунѣ статью о высшихъ классахъ. Но онъ не могъ вполнѣ усвоить всего, что читалъ, пока дверь не отворилась и не послышались тихіе женскіе шаги и шелестъ платья. Онъ поднялъ глаза. Она была передъ нимъ.

Адріенна поклонилась съ той улыбкой, которая придавала такую прелесть ея красивому лицу. «Она дѣйствительно красива», подумалъ теперь Майльсъ, и онъ былъ правъ. Она была именно такая женщина, которая ни красива и не уродлива пока съ нею не освоишься, а тогда она становится прелестнѣе всякой красавицы.

Увидавъ ея улыбку и услыхавъ ея «здравствуйте», онъ успокоился и, принявшись снова за чтеніе, уже сталъ понимать каждое слово.

Миссъ Блиссетъ, съ своей стороны, углубилась въ изученіе нотъ, дѣлая по временамъ необходимыя выписки.

Время шло и когда пробило девять часовъ она сложила свои книги и встала.

— Мистеръ Гейвудъ, сказала она: — я разсказала дядѣ о случившемся вчера и онъ проситъ васъ зайти къ нему сегодня вечеромъ. Вы согласны?

— Съ большимъ удовольствіемъ, отвѣчалъ Майльсъ, очень довольный и въ то же время нѣсколько удивленный; ему казалось страннымъ, что ея дядя, который дозволялъ ей ходить одной по вечерамъ, заботился о человѣкѣ, оказавшемъ ей столь маловажную услугу.

Они вышли на улицу, кишѣвшую грубой въ движеніяхъ и въ разговорахъ Ланкаширской толпой.

— Еще одинъ вечеръ и моя работа окончена, сказала Адріенна: — мнѣ тогда не надо будетъ ходить въ библіотеку.

— Я очень радъ это слышать, отвѣчалъ отрывисто Майльсъ.

— Вы любите читать? произнесла Адріенна: — вы много читали?

— Нѣтъ, не очень, сказалъ откровенно молодой человѣкъ.

— Тансопская библіотека очень не дурна, замѣтила она: — хотя немного отстала отъ современнаго развитія науки и философіи.

— Я полагаю, что завѣдывающіе ею джентльмены также поотстали отъ своего времени.

— По счастію, они не имѣли никакого дѣла до музыки, такъ какъ эту часть библіотеки пожертвовалъ городу очень образованный человѣкъ.

Разговаривая такимъ образомъ, они дошли до Стонгэта. Адріенна отворила дверь и Майльсъ вошелъ въ первый, но не въ послѣдній разъ въ этотъ уединенный, мрачный, старый домъ.

Они находились въ четырехугольной комнатѣ, освѣщенной днемъ окномъ въ потолкѣ, а теперь японскимъ фонаремъ. Посреди, на большемъ дубовомъ столѣ красовалась великолѣпная сѣроватозеленая ваза. Надъ каминомъ висѣла очень хорошая копія масляными красками знаменитаго портрета Гезе въ юности; напротивъ, на пьедесталѣ стоялъ бюстъ Орфилы. Это были единственныя украшенія комнаты, которая была загромождена полками съ книгами.

— Сюда, сказала Адріенна и провела Майльса въ другую комнату, такъ же освѣщенную лампами и свѣчами.

У большаго письменнаго стола, заваленнаго книгами, бумагами и рукописями сидѣлъ человѣкъ, къ которому тотчасъ подошла Адріенна.

— Дядя, сказала она, дотрогиваясь до его руки: — вотъ мисстеръ Гейвудъ, о которомъ я вамъ говорила.

Онъ поднялъ голову и Майльсъ увидалъ странное, длинное, блѣдное лицо съ впалыми глазами и большимъ, какъ ему показалось, безъ всякаго выраженія ртомъ. Во всѣхъ чертахъ его сквозило приближеніе смерти.

— Мистеръ Гейвудъ, произнесъ онъ: — очень радъ васъ видѣть. Присядьте.

Нѣсколько озадаченный этимъ холоднымъ пріемомъ Майльсъ молча сѣлъ, чувствуя себя очень мелкимъ и незначительнымъ. Между тѣмъ Адріенна развернула принесенныя ею выписки и начала приводить ихъ въ порядокъ. Мистеръ Блиссетъ повернулся къ ней, не пододвигая кресла.

— Извините насъ, мистеръ Гейвудъ, на одну минуту, замѣтилъ онъ Майльсу и сталъ слушать отчетъ Адріенны о сдѣланной ею работѣ въ библіотекѣ.

Вскорѣ Майльсъ замѣтилъ съ внутреннимъ содроганіемъ, что у этого бѣднаго человѣка, по всей вѣроятности, была парализована нижняя часть тѣла. На это, конечно, намекала Адріенна, говоря, что онъ не можетъ самъ ходить въ библіотеку. Вотъ почему онъ былъ на столько застѣнчивъ и нелюдимъ, что его надо было приготовить къ посѣщенію гостя. Майльсъ понялъ все это теперь, зная, по опыту брата, что такое калѣка, а мистеръ Блиссетъ находился еще въ худшемъ положеніи, чѣмъ Эдмундъ.

Окончивъ свой докладъ, Адріенна вышла изъ комнаты, а ея дядя, оставшись наединѣ съ Майльсомъ, поблагодарилъ его тѣмъ же холоднымъ тономъ за оказанную наканунѣ услугу молодой дѣвушкѣ.

— Я очень сожалѣю, прибавилъ онъ, пристально осматривая съ головы до ногъ посѣтителя: — что моей племянницѣ надо ходить въ библіотеку, но она говоритъ, что еще одного вечера будетъ достаточно для окончанія ея работы, иначе я тотчасъ запретилъ бы эти прогулки. Впрочемъ, я надѣюсь, что вы надолго отпугали молодца!

— О, да, онъ болѣе не станетъ ея безпокоить, сказалъ Майльсъ. — Все же не лучше ли ей ходить днемъ въ библіотеку?

Мистеръ Блиссетъ пожалъ плечами.

— У нея столько дѣла днемъ, отвѣчалъ онъ: — писать письма, читать вслухъ, списывать рукописи. Но я очень берегу ее и не даю ей никакого занятія по ея возвращеніи домой изъ библіотеки. Остальное время принадлежитъ ей.

— Еще бы, съ девяти-то часовъ! подумалъ Майльсъ съ удивленіемъ: — она я думаю рада лечь спать въ десять часовъ послѣ такого дня. Право, я менѣе работаю.

— Остальное время принадлежитъ ей, повторилъ дядя, какъ бы останавливаясь съ удовольствіемъ и гордостью на этомъ снисхожденіи, словно оно заглаживало всѣ тяжести ея ежедневнаго труда.

Дѣйствительно его болѣзненное состояніе, долгое пребываніе на одномъ мѣстѣ, сосредоточеніе всѣхъ способностей на одномъ трудѣ, которымъ онъ хотѣлъ прославить свое имя, а особливо преданность къ нему Адріенны, посвятившей ему все свое время, сдѣлали его столь эгоистичнымъ, что онъ искренно считалъ возлагаемое на молодую дѣвушку иго легкимъ и время послѣ возвращенія ея изъ библіотеки достаточнымъ для ея личныхъ занятій и удовольствій.

И, однако, онъ не былъ злымъ или жестокимъ и еслибъ онъ вдругъ, такъ или иначе, лишился Адріенны, то оплакивалъ бы ея нѣжную бесѣду и очаровательное общество, а не оказываемую ею помощь въ его занятіяхъ.

Майльсъ вскорѣ понялъ, что его холодность происходила, главнымъ образомъ, отъ физической слабости и утомленія, а не отъ недостатка сочувствія къ тому, что дѣлалось вокругъ него.

— Вы заняты великимъ трудомъ? спросилъ Майльсъ, чувствуя необходимость сказать что-нибудь.

— Никто не можетъ назвать какого бы то ни было литературнаго труда великимъ, кромѣ потомства, отвѣчалъ мистеръ Блиссетъ.

— Гм! подумалъ Майльсъ: — онъ, однако, увѣренъ, что его книга дойдетъ до потомства.

— Только одна отрасль знанія можетъ создавать труды, которые можно признавать великими при ихъ появленіи — это наука.

— Такъ ваша книга не научная?

— Она преимущественно историческая и философская, но я надѣюсь, что въ основѣ ея лежатъ строго научные принципы. Я разсматриваю въ ней важный вопросъ, могутъ ли существовать и идти рука объ руку высшая цивилизація и животворящій, своеобразный духъ художественнаго творчества, способнаго создавать новыя, великія произведенія.

— Къ какому же вы приходите заключенію?

— Я началъ съ надежды, но она мало-по-малу умерла. Музыка еще остается громаднымъ, едва обработаннымъ полемъ, но что касается остального…

И онъ покачалъ головой.

— Конечно, это гигантскій трудъ, продолжалъ онъ: — и я посвятилъ ему двадцать лѣтъ жизни. Но я полагаю, что, окончивъ мою книгу, я почти совершенно исчерпаю предметъ.

— И терпѣнье твоихъ читателей, подумалъ Майльсъ, который не могъ понять, какую пользу могъ принести этотъ гигантскій трудъ.

Въ эту минуту Адріенна возвратилась и Майльсъ, увидавъ ее впервые въ домашнемъ костюмѣ, почувствовалъ еще болѣе нѣжное и глубокое чувство восхищенія. Въ ней была какая-то особая чужестранная прелесть, которая дѣйствовала на него съ таинственной силой. Она держала въ рукахъ вышиванье и, усѣвшись подлѣ дяди, стала внимательно слушать его тихую, монотонную рѣчь, которая мало-по-малу увлекла и очаровала Майльса. Онъ забылъ даже о грустной судьбѣ молодой дѣвушки въ обществѣ этого эгоиста и слушалъ съ восторгомъ, какъ онъ говорилъ о предметахъ, возбуждавшихъ все вниманіе юноши — о народахъ, правительствахъ и урокахъ исторіи. Когда же оказалось, что, разсматривая эти вопросы съ глубокимъ знаніемъ ученаго и философа, мистеръ Блиссетъ держался той же точки зрѣнія, какъ Майльсъ, того же лозунга: «Народъ и народъ» — то его восторгъ перешелъ въ энтузіазмъ.

Мистеръ Блиссетъ былъ очень доволенъ пламеннымъ сочувствіемъ молодого человѣка къ его словамъ и съ удовольствіемъ смотрѣлъ на его красивое лицо, пылавшее одушевленіемъ.

— Вы должны еще разъ зайти къ намъ, сказалъ онъ: — мнѣ очень пріятно видѣть человѣка, который много думалъ и имѣетъ здравыя идеи по этимъ вопросамъ. Но эта долгая бесѣда меня очень утомила. Адріенна, моя радость, сыграй намъ что-нибудь.

— Сейчасъ, отвѣчала она и прибавила, цѣлуя его въ лобъ: — я люблю, когда вы такъ говорите. Тогда можно васъ вполнѣ оцѣнить.

Въ комнатѣ находилось фортепіано и Адріенна всегда по вечерамъ играла дядѣ. На этотъ разъ она выбрала тихія, патетическія мелодіи Гейдена, Баха и Бетговена.

Мистеръ Блиссетъ слушалъ, закрывъ глаза, а Майльсъ и слушалъ, и смотрѣлъ. А чѣмъ болѣе онъ смотрѣлъ, тѣмъ сильнѣе дѣйствовали на него магическія чары. Повидимому, во всѣ эти долгіе годы тяжелаго труда, въ глубинѣ его души скрывался тайный, несознаваемый имъ идеалъ существа достойнаго поклоненія и теперь, подъ звуки нѣжныхъ мелодій, передъ нимъ открылись двери этого желаннаго рая.

Онъ очнулся отъ чуднаго сна только тогда, когда замерли послѣднія ноты Бетговена, и поспѣшно простился съ Адріенной и ея дядей, который взялъ съ него слово, что онъ посѣтитъ ихъ еще разъ.

Вечеръ былъ субботній и Майльсъ нашелъ на улицахъ еще сильное оживленіе. Онъ видѣлъ знакомыя ему зрѣлища, слышалъ знакомые его ушамъ звуки; пьяные выходили, пошатываясь изъ кабаковъ и пѣли неприличныя пѣсни. Онъ никогда не находилъ удовольствія въ подобныхъ грубыхъ забавахъ, но привыкъ къ тому факту, что другіе люди, съ которыми онъ былъ въ хорошихъ отношеніяхъ, считали это препровожденіе времени очень пріятнымъ. Но теперь онъ думалъ о только-что видѣнной имъ сценѣ и какое-то горькое чувство сомнѣнія и почти отчаянія омрачило его счастливое, восторженное настроеніе. Встрѣчавшіеся на улицахъ люди были его товарищи, его братья, и съ дѣтства онъ привыкъ думать о нихъ и желать имъ добра и возможнаго развитія. Онъ не могъ имъ измѣнить, ихъ бросить.

— Да развѣ она потребуетъ, чтобъ человѣкъ измѣнилъ тому, чему онъ долженъ посвятить всю свою жизнь, она — олицетворенная правда! воскликнулъ онъ, наконецъ, въ глубинѣ своей души.

VI.
Свѣтская дама и женское безуміе.

Въ понедѣльникъ въ шесть часовъ утра, Майльсъ отправлялся на работу вмѣстѣ съ своей сестрой. Онъ былъ очень задумчивъ и молчаливъ, но Мэри, знавшая и любившая его болѣе всѣхъ на свѣтѣ, чувствовала, что это безмолвіе не означало въ немъ мрачнаго или грустнаго настроенія. Придя на фабрику, они разстались: Мэри пошла въ ткацкую, а Майльсъ въ контору. Послѣ завтрака повторилось тоже; но этому дню не суждено было оставить пріятнаго воспоминанія въ умѣ Майльса.

Занимаясь въ конторѣ вмѣстѣ съ Вильсономъ, онъ вдругъ услыхалъ, какъ послѣдній, посмотрѣвъ въ окно, воскликнулъ:

— Вотъ мистрисъ Малори. Я вижу ея экипажъ.

Майльсъ ничего не отвѣчалъ, не обращая никакого вниманія на сообщенное извѣстіе, но Вильсонъ совершенно измѣнившимся и уже заранѣе подобострастнымъ тономъ прибавилъ:

— Она, вѣроятно, хочетъ видѣть мистера Сутсклифа, но его нѣтъ на фабрикѣ. Ей придется переговорить со мною.

Съ этими словами, онъ подошелъ къ маленькому зеркальцу, которое повѣсилъ надъ каминовъ, несмотря на всѣ насмѣшки Майльса, и поправилъ себѣ волосы.

— Послушайте, Майльсъ, можетъ быть, мистрисъ Малори захочетъ объясниться со мною по какому-нибудь дѣлу; поэтому, вамъ лучше бы…

— Убираться? перебилъ его Майльсъ спокойно, хотя слова Вильсона вывели его изъ себя: — нѣтъ, я не уйду. Мнѣ надо кончить эти счеты и я намѣренъ продолжать свое дѣло, хотя бы сотни мистрисъ Малори явились сюда.

Вильсонъ ничего не отвѣчалъ. Майльсъ занималъ въ конторѣ почти такое же мѣсто, какъ онъ, и ему было невозможно его прогнать, но онъ видимо былъ недоволенъ и началъ приводить все въ порядокъ, убирая бумаги и пробы хлопка.

— Какъ жаль, что у васъ нѣтъ подъ рукою бумажныхъ цвѣтовъ, замѣтилъ Майльсъ саркастически: — я непремѣнно держалъ бы ихъ про запасъ въ шкафу для такого торжественнаго случая.

И, усѣвшись за конторку, стоявшую у окна, которое выходило на улицу, онъ принялся за свою работу.

Вильсонъ началъ ходить взадъ и впередъ, посматривая въ окно на приближавшійся экипажъ.

— Съ нею миссъ Спенслей, произнесъ онъ: — онѣ постоянно выѣзжаютъ вмѣстѣ.

При этихъ словахъ Майльсъ поднялъ голову. Экипажъ остановился и Вильсонъ бросился отворять двери. Майльсъ увидѣлъ въ окно, что одна дама осталась въ коляскѣ, а другая вышла. Первая была миссъ Спенслей, сестра человѣка, такъ гнусно поступившаго съ Адріенной Блиссетъ. Естественно, что Майльсъ взглянулъ на нее не очень сочувственно, но полулежавшая въ коляскѣ блестящая красавица, съ большими черными глазами и въ роскошно выѣздномъ костюмѣ, поразила его. Въ выраженіи ея лица не было ничего похожаго на брата, напротивъ, оно дышало прямотой и искренностью.,

«Я увѣренъ, что они не ладятъ между собою», подумалъ онъ.

Въ эту минуту послышались въ конторѣ шелестъ шелковаго платья и женскій голосъ, небрежно отвѣчавшій на подобострастныя привѣтствія Вильсона. Майльсъ невольно поднялъ голову. Онъ часто видалъ мистрисъ Малори, но она его видѣла въ первый разъ и посмотрѣла ему прямо въ глаза.

Это была красивая женщина лѣтъ сорока шести, казавшаяся гораздо моложе своего возраста; наружность ея была бы очень пріятная, еслибъ не морщины у глазъ и рта, выражавшія высокомѣріе и лукавство. Большого роста и довольно полная, она отличалась блѣднымъ, матовымъ лицомъ. Одѣта она была очень богато, вся въ черномъ.

Осмотрѣвъ Майльса съ головы до ногъ, она обернулась къ Вильсону и спросила:

— Тутъ мистеръ Сутсклифъ?

— Къ сожалѣнію, нѣтъ. Онъ уѣхалъ въ Болтонъ и не вернется ранѣе вечера.

— О! произнесла она, какъ бы обдумывая, что-то и потомъ прибавила: — дайте мнѣ бумаги, о которыхъ мистеръ Сутсклифъ говорилъ надняхъ. Онѣ, конечно, готовы. Я возьму ихъ съ собою и разсмотрю дома.

Между тѣмъ, Майльсъ снова углубился въ свои счеты, очень недовольный, что, несмотря на всѣ его усилія, онъ не могъ считать и прислушивался какъ бы противъ своей воли къ голосу мистрисъ Малори.

— Сейчасъ, сударыня, отвѣчалъ Вильсонъ: — бумаги эти, вѣроятно, въ комнатѣ мистера Сутсклифа. Неугодно ли вамъ присѣсть, пока я ихъ найду.

— Нѣтъ, я и такъ подожду, только поторопитесь, отвѣчала мистрисъ Малори, выведенная изъ терпѣнія подобострастіемъ Вильсона, которое еще хуже подѣйствовало на Майльса.

Чтобы побороть свое волненіе, онъ сталъ въ полголоса считать:

— Три и пять… девять., т. е. восемь и семь — пятнадцать и….

— Вотъ бумаги, сударыня, воскликнулъ Вильсонъ, возвращаясь: — я вамъ ихъ заверну. Это вамъ будетъ удобнѣе.

— Нѣтъ, отнесите ихъ такъ въ коляску.

— Майльсъ, отнесите эти бумаги въ коляску, произнесъ Вильсонъ, желая показать, что онъ старшій въ конторѣ.

Майльсъ посмотрѣлъ на него съ удивленіемъ, но, понимая, что онъ просто засуетился, и не желая сдѣлать ему непріятность, взялъ бумаги съ улыбкой и понесъ ихъ въ экипажъ мистрисъ Малори.

Миссъ Спенслей все это время смотрѣла съ нетерпѣніемъ на контору и, увидавъ Майльса, спросила поспѣшно:

— Мистрисъ Малори въ конторѣ? Скоро она кончитъ?

— Право, не знаю, отвѣчалъ Майльсъ: — она говоритъ съ кассиромъ.

— А, благодарю васъ, прошептала первая красавица и богатѣйшая невѣста въ Тансопѣ.

Майльсъ возвратился въ контору въ ту самую минуту, какъ мистрисъ Малори говорила Вильсону:

— Я ожидаю вскорѣ пріѣзда моего сына — вашего хозяина — и, конечно, онъ захочетъ познакомиться съ настоящимъ положеніемъ дѣлъ.

Эти слова были произнесены такимъ высокомѣрнымъ тономъ, что Майльса взорвало.

— Такъ мы можемъ ожидать, что мистеръ Малори вскорѣ вернется и вступитъ во владѣніе? произнесъ Вильсонъ, радуясь этому извѣстію, словно это была личная для него милость.

— Я не знаю., когда именно, но надѣюсь, что все будетъ готово для его пріѣзда.

— Но онъ-то будетъ ли готовъ для того, что его здѣсь ожидаетъ? подумалъ съ глубокимъ презрѣніемъ Майльсъ, ненависть котораго къ отсутствующему Себастьяну Малори еще съ большей силой закипѣла въ его сердцѣ: — нашъ хозяинъ! Да умѣетъ ли онъ собою то управлять, а еще хочетъ другими командовать?

Тутъ Вильсонъ чрезвычайно не кстати обратился къ нему.

— Слышите, Майльсъ, что говоритъ мистрисъ Малори, сказалъ онъ: — я вамъ разсказывалъ, что хозяинъ возвращается, а вы не хотѣли вѣрить.

— Еще не доказано, правильно ли его называть нашимъ хозяиномъ, отвѣчалъ Майльсъ рѣзко: — я сомнѣваюсь, чтобы онъ умѣлъ быть хозяиномъ.

Сказавъ это, онъ нагнулся къ своимъ книгамъ, но все же успѣлъ замѣтить, съ какимъ холоднымъ изумленіемъ взглянула на него мистрисъ Малори своими гордыми голубыми глазами, которые, казалось, говорили: «Я часто видѣла непріятныхъ, грубыхъ невѣждъ, требовавшихъ примѣрнаго наказанія за свою дерзость, но такого никогда не встрѣчала».

— Напрасно вы такъ невѣжливы, замѣтилъ Вильсонъ съ упрекомъ.

— Развѣ вы не понимаете, отвѣчалъ Майльсъ, стиснувъ губы: — что нельзя въ одно и то же время считать и разговаривать?

— Это что за человѣкъ? спросила мистрисъ Малори у смущеннаго кассира.

— Онъ одинъ изъ мастеровъ. Вы должны его извинить, сударыня. Онъ не умѣетъ обращаться съ высокопоставленными особами.

Майльсъ не возражалъ противъ этой апологіи. Ему было все равно, что бы про него ни говорили, только бы не заставляли его признавать кого бы то ни было своимъ господиномъ.

Мистрисъ Малори снова бросила на Майльса взглядъ гордаго удивленія, который, впрочемъ, пропалъ даромъ, проскользнувъ по его спинѣ, и вышла изъ комнаты. Майльсъ посмотрѣлъ ей въ слѣдъ съ презрительной улыбкой, чрезвычайно часто появлявшейся на его лицѣ.

Вся эта сцена разстроила Майльса, но ему суждено было перенести еще большія непріятности въ этотъ памятный день.

Возвращаясь домой одинъ, такъ какъ ему надо было зайти по дѣлу въ городъ и онъ разстался съ Мэри при выходѣ изъ фабрики, онъ встрѣтилъ у воротъ выходившаго изъ ихъ дома человѣка, къ которому онъ питалъ далеко не дружескія чувства. Это былъ Джемсъ Гойлъ, мелкій лавочникъ, продававшій религіозныя методическія книги и по временамъ появлявшійся въ роли пламеннаго проповѣдника, обличавшаго грѣхи современнаго общества. Майльсъ одинаково не терпѣлъ религіознаго направленія Джемса Гойля и лично его самаго, считая его лицемѣромъ, чему онъ имѣлъ фактическія доказательства.

— Здравствуйте, Майльсъ, да благословитъ тебя Господь, сказалъ мистеръ Гойлъ, протягивая свою большую жирную руку.

Гордо выпрямившись во весь ростъ и презрительно взглянувъ на этого человѣка, Майльсъ отвѣчалъ:

— Здравствуйте. Но прошу васъ быть вѣжливѣе. Кто вамъ далъ право называть меня Майльсомъ?

Говоря это, онъ какъ бы не видалъ протянутой ему руки, не желая дотрогиваться до ея метафорически и буквально грязныхъ пальцевъ.

— Я только что имѣлъ духовную бесѣду съ вашей матерью, произнесъ Гойлъ съ сверкающими отъ негодованія глазами: — вотъ прекрасная, возвышенная душа! Какъ отрадно и поучительно бесѣдовать съ ней!

— Неужели? жаль, что она васъ не научила быть честнымъ и трезвымъ, промолвилъ Майльсъ прежнимъ презрительнымъ тономъ: — во всякомъ случаѣ, пока вы не добудете гдѣ нибудь честности и трезвости (не прикидывайтесь дуракомъ, я знаю откуда вы вышли въ 11 часовъ вечера въ субботу), не заходите въ нашъ домъ. Моя мать можетъ имѣть духовныя бесѣды съ людьми и почище васъ.

Онъ взялся за ручку калитки, но странное выраженіе лица Гойля остановило его.

— Придетъ время, молодой человѣкъ, сказалъ послѣдній съ злой улыбкой: — когда вы пожалѣете, что не обошлись со мною, именно со мною, съ большимъ уваженіемъ.

Онъ удалился, а Майльсъ, еще болѣе не въ духѣ, чѣмъ послѣ сцены съ мистрисъ Малори, вошелъ въ домъ.

— Зачѣмъ сюда такъ часто шляется Джемсъ Гойлъ? сказалъ онъ, усаживаясь рядомъ съ братомъ: — я его терпѣть не могу, и если онъ не оставитъ насъ въ покоѣ, то будетъ имѣть дѣло со мною. Надѣюсь, Мэри, что ты не пристрастилась къ методистскимъ проповѣдямъ?

— О, нѣтъ, отвѣчала Мэри со смѣхомъ: — пока я жива, я буду всегда ходить въ старую приходскую церковь.

— Можетъ быть, ты кончишь тѣмъ, что перейдешь въ еще старѣйшую церковь, въ католическую, замѣтила мистрисъ Гейвудъ, которая, стоя у печки, вынимала изъ кастрюли картофель: — но во всякомъ случаѣ, прошу здѣсь не говорить ничего дурнаго о святомъ человѣкѣ, Джемсѣ Гойлѣ. По всей вѣроятности, вы его будете видать въ этомъ домѣ чаще, чѣмъ до сихъ поръ.

— Что вы хотите этимъ сказать? спросилъ Майльсъ, поспѣшно оборачиваясь къ ней: — вы думаете, что Джемсъ Гойлъ посмѣетъ вернуться сюда, когда я разъ его прогналъ?

И онъ засмѣялся.

— Ты его прогналъ? Это походитъ на тебя, отвѣчала мистрисъ Гейвудъ.

— Я право васъ не понимаю, промолвилъ Майльсъ, съ удивленіемъ смотря на нее.

— Погоди, поймешь, сказала мать, не глядя на него: — хорошій человѣкъ можетъ освятить своимъ присутствіемъ самый грѣшный домъ. Я выхожу замужъ за Джемса Гойля. Наша свадьба будетъ черезъ три недѣли, и желала бы я тогда видѣть, какъ ты его выгонишь изъ этого дома.

Наступило минутное молчаніе. Майльсъ вскочилъ со стула и смотрѣлъ недовѣрчиво на мать. Мэри поблѣднѣла, а на лицѣ Эдмунда появилась презрительная улыбка.

— Мать! воскликнулъ, наконецъ, Майльсъ, подходя къ ней и смотря ей прямо въ глаза: — вы надъ нами смѣетесь. Но это очень плохая шутка.

— Шутка! повторила она, возвышая свой визгливый голосъ: — отчего же это шутка? Развѣ я нахожу въ своихъ дѣтяхъ столько утѣшенія, что не нуждаюсь въ помощи такого святого человѣка, какъ онъ?

— Это не отвѣтъ. Ваши дѣти никогда васъ ничѣмъ не огорчили.

— Болтай себѣ сколько хочешь.

— Нѣтъ, мнѣ нечего болѣе говорить. Но я хочу получить отъ васъ лучшій отвѣтъ, чѣмъ объясненіе, что ваши дѣти своими поступками побуждаютъ васъ выйти замужъ за этого лѣниваго, отъѣвшагося, лицемѣрнаго негодяя. Я понимаю, зачѣмъ онъ женится на васъ, ему нужны ваши тридцать фунтовъ ежегоднаго дохода. Но вы-то что въ немъ нашли?

И Майльсъ презрительно махнулъ рукой.

— О, такъ онъ женится на мнѣ только изъ-за денегъ! воскликнула мистрисъ Гейвудъ и никакая осьмнадцатилѣтняя дѣвушка не могла бы воспылать большимъ гнѣвомъ отъ подобнаго намека: — Такъ, такъ. Чти отца своего и мать свою…

— А развѣ вы даете намъ примѣръ уваженія къ нашему отцу? сказалъ Майльсъ, становясь тѣмъ спокойнѣе, чѣмъ болѣе клокотала злоба въ его сердцѣ и чѣмъ яснѣе онъ видѣлъ твердую рѣшимость матери: — или вы думаете, что послѣ этого брака мы будемъ васъ уважать? Нѣтъ, я не понимаю, къ чему такой женщинѣ, какъ вы, выходить вторично замужъ, но еслибъ вы выбрали приличнаго человѣка, то я все же примирился бы съ этой мыслью. Но вѣдь я видѣлъ въ субботу ночью, какъ этотъ негодяй выходилъ изъ самаго гнуснаго кабака во всемъ Тансопѣ. Впрочемъ, дѣлайте какъ вамъ угодно. Я объявилъ ему, что онъ не переступитъ болѣе порога этого дома и онъ его не переступитъ. Если вы выйдете за него замужъ, то пусть онъ вамъ отыщетъ новое жилище; ни вамъ, ни ему здѣсь не жить. Помните мои слова: или онъ или мы.

— Мама, вы никогда не сдѣлаете такого грѣха! воскликнула Мэри, вся въ слезахъ.

— Молчать, дрянь! какъ ты смѣешь называть грѣшной твою мать! отвѣчала мистрисъ Гейвудъ очень рѣзко.

— Я не желаю, чтобъ Молли бранили такими словами, произнесъ спокойно Майльсъ: — помните, что въ этомъ домѣ глава я, и я не допущу такого безумія. Ну, говорите прямо, будете вы благоразумной женщиной или намѣрены сдѣлаться дурой?

Эти слова вывели изъ себя мистрисъ Гейвудъ.

— Я выхожу замужъ за Джемса Гойля, отвѣчала она рѣшительно.

— Въ такомъ случаѣ, я не хочу васъ болѣе знать, произнесъ Майльсъ очень медленно, какъ бы давая ей время одуматься.

— О! Майльсъ, не будь такъ жестокъ! воскликнула Мэри, подходя къ брату и взявъ его за руку.

— Молли! сказалъ онъ: — утри свои слезы и радуйся, что не на твою долю выпало быть жестокимъ.

Мэри не возражала; она видѣла, что противъ твердой рѣшимости брата нельзя ничего сдѣлать.

— Мэри! нашъ добрый ангелъ! замѣтилъ Эдмундъ, смотря на нее съ любовью.

— Вы увидите, какой она будетъ ангелъ, когда я отъ васъ уйду, злобно процѣдила мистрисъ Гейвудъ.

— Еще разъ повторяю, сказалъ Майльсъ: — что я съ вами говорю теперь въ послѣдній разъ, если вы не бросите своего безумія — слышите, въ послѣдній разъ.

— Майльсъ! промолвила Мэри, хотя вполнѣ сознавая всю безполезность просьбы.

— Ну, голубушка, отвѣчалъ онъ: — всякій, кто работаетъ, долженъ ѣсть. Мы въ этой пустой болтовнѣ потеряли столько времени, что намъ остается только двадцать минутъ.

Однако, ни тотъ ни другой не могли ѣсть, и, вставъ изъ-за стола, отправились на фабрику.

VII.
Расправа.

Въ шесть часовъ раздался звонокъ къ шабашу. Майльсъ и Мэри ничего не говорили между собою идя на фабрику и во время работы у нихъ не было времени перекинуться словечкомъ, а потому, только возвращаясь вечеромъ домой, они могли помѣняться мыслями о тревожившемъ ихъ вопросѣ. Мэри была въ пользу магкихъ, нѣжныхъ мѣръ.

— Я думаю, Майльсъ, говорила она: — если мы обойдемся съ нею ласково и поговоримъ толкомъ, то она откажется отъ своего намѣренія.

— Нѣтъ, Молли, она этого не сдѣлаетъ.

— Я никогда не терпѣла Гойля; онъ мнѣ кажется такимъ фальшивымъ и низкимъ человѣкомъ. Онъ, вѣроятно, только заботится объ ея деньгахъ; но какъ можетъ мать найти въ немъ что-нибудь хорошее, вотъ чего я не понимаю.

— А я этому не удивляюсь, отвѣчалъ Майльсъ, насупивъ брови: — у нѣкоторыхъ людей умъ повернутъ къ верхъ тормашками.

Войдя въ домъ, они застали одного Эдмунда.

— Она не вернется! воскликнулъ онъ вмѣсто привѣтствія: — она ушла къ какимъ-то родственникамъ. Она говоритъ, что перенесла въ жизни много горя и, наконецъ, дожила до того, что ее прогнали изъ дома собственныя дѣти.

Мэри и Майльсъ ничего не отвѣчали на это извѣстіе. Они выпили молча чай. Наконецъ, вставъ изъ-за стола, Майльсъ взялъ книгу у Эдмунда и сказалъ, что пойдетъ перемѣнить ее въ библіотеку. Сестра тогда попросила его зайти къ сѣдельнику и взять ея ремень, которымъ она подпоясывалась на работѣ.

Лавка сѣдельника находилась въ Больдъ-Стритѣ, одной изъ главныхъ улицъ въ Тансопѣ, рядомъ съ клубомъ, биліярднымъ и картежнымъ пріютомъ мѣстной золотой молодежи. Взявъ ремень, Майльсъ прошелъ мимо отворенной двери клуба и случайно услыхалъ разговоръ двухъ господъ, стоявшихъ на лѣстницѣ. Одинъ изъ нихъ былъ Спенслей, котораго Майльсъ тотчасъ призналъ, хотя онъ стоялъ къ нему спиною, а другой былъ юноша съ дѣтскимъ лицомъ и безъ малѣйшаго слѣда бороды, такъ что ему приличнѣе было бы сидѣть на школьной скамьѣ, чѣмъ входить въ этотъ «притонъ разврата», столь ненавистный всѣмъ маменькамъ Тансопа.

— Какая была скачка съ препятствіями, признаюсь! говорилъ громкимъ, рѣзкимъ голосомъ Фредрикъ Спенслей: — но я узналъ, наконецъ, гдѣ она живетъ, напалъ на нее въ расплохъ и проводилъ насильно. Впрочемъ, я увѣренъ, что мы вскорѣ будемъ лучшіе друзья. Она хитрая — это всегда бываетъ съ застѣнчивыми скромницами. Ха, ха, ха!

— Послушайте, Спенслей, началъ-было юноша, смотрѣвшій на дерзкаго франта съ глупымъ восхищеніемъ, но послѣдній его перебилъ:

— Но, чортъ возьми, какая она хорошенькая! Какіе у нея глазки и какъ она умѣетъ ими пользоваться! Однако, пойдемъ, хотите отыграться на биліярдѣ?

И они оба исчезли въ сѣняхъ.

Майльсъ почувствовалъ въ эту минуту, что какое-то новое, неиспытанное имъ еще ощущеніе, полу-ярость и полу-стыдъ, овладѣло всѣмъ его существомъ. Внѣ себя отъ волненія, онъ сознавалъ только двѣ опредѣленныя мысли: отыскать Адріенну и наказать нахала, дерзнувшаго ее оскорбить.

Онъ машинально, почти бѣгомъ достигъ библіотеки.

Адріенна сидѣла на своемъ обычномъ мѣстѣ, но она не читала. Она была блѣдна, какъ полотно, и дрожала всѣмъ тѣломъ.

— Миссъ Блиссетъ! произнесъ онъ почти шепотомъ, подходя къ ней и наклоняя свое пылавшее негодованіемъ лицо.

Еслибъ она не была сама очень взволнована, то ее, конечно, поразило бы странное, пламенное выраженіе его глазъ, но теперь она поспѣшно промолвила отрывистымъ голосомъ:

— О! мистеръ Гейвудъ, будьте такъ добры, проводите меня сейчасъ домой. Я такъ напугана… и оскорблена.

— Я знаю, отвѣчалъ Майльсъ тихо.

Лихорадочная дрожь пробѣжала по всему его тѣлу при видѣ, какъ она была прекрасна въ эту минуту. Онъ восторгался ею и прежде, но теперь онъ всѣмъ своимъ существомъ преклонялся передъ нею и имъ вдругъ овладѣло страстное желаніе какимъ-нибудь подвигомъ выдвинуться въ ея глазахъ изъ ряда остальныхъ людей. Однако, послѣ перваго взгляда, поспѣшно брошеннаго на нее, онъ опустилъ глаза и не зналъ что сказать. Слова казались ему недостаточнымъ орудіемъ, чтобъ выразить всю его ненависть къ негодяю и все его обожаніе къ Адріеннѣ.

— Какъ это случилось? спросилъ онъ, наконецъ, стараясь казаться спокойнымъ, но нервно комкая въ рукахъ ремень.

— Это все тотъ же человѣкъ, противный, гнусный, отвѣчала Адріенна, едва переводя дыханіе отъ не успокоившагося еще испуга: — я не знаю, откуда онъ меня подсмотрѣлъ. Вѣроятно, онъ слѣдилъ за мною и когда я вошла въ узкій переулокъ, то онъ меня догналъ и заговорилъ. Мнѣ нельзя было вернуться; до дома было гораздо дальше, чѣмъ сюда, и въ тѣхъ мѣстахъ никого нѣтъ на улицахъ. Я ему ничего не отвѣчала и продолжала идти какъ могла скорѣе. Но онъ мнѣ пересѣкъ дорогу и мѣшалъ идти. Но я все-таки достигла города, надѣясь, что онъ тогда отъ меня отстанетъ. Но онъ проводилъ меня до самой библіотеки и я не смѣю выйти отсюда, боясь, что онъ ждетъ меня на улицѣ. О, какъ я рада, что вы пришли. Я уже думала, что вы никогда не придете.

Говоря это, она закрыла на минуту лицо руками и потому не замѣтила, что въ глазахъ молодого человѣка вдругъ блеснулъ совершенно новый огонь. Онъ перевелъ дыханіе и съумѣлъ скрыть овладѣвшее имъ волненіе.

— Вы были очень добры ко мнѣ, прибавила Адріенна съ чувствомъ, взявъ его за обѣ руки: — что бы я сдѣлала, еслибы вы мнѣ не помогли!

— Служить вамъ — наслажденіе, отвѣчалъ Майльсъ, смущеннымъ тономъ: — въ состояніи вы теперь пойти домой?

— О, да! отвѣчала она, и, взявъ свою памятную книжку, вышла изъ библіотеки въ сопровожденіи Майльса.

Дойдя до воротъ ея дома, онъ остановился и спросилъ, поникнувъ головой:

— Вы, конечно, никогда болѣе не придете въ библіотеку, миссъ Блиссетъ?

— Конечно, никогда.

— И значитъ… значитъ… началъ онъ, и голосъ его такъ задрожалъ, что онъ не могъ кончить фразы.

— Но вѣдь я васъ еще увижу, не правда ли? произнесла поспѣшно Адріенна: — вы придете къ намъ. Дядя желалъ бы васъ видѣть. Вы придете, да?

— Мое посѣщеніе васъ не стѣснитъ? спросилъ Майльсъ нерѣшительнымъ тономъ.

— Напротивъ, мы васъ будемъ ждать съ нетерпѣніемъ, отвѣчала Адріенна.

Она крѣпко пожала ему руку и исчезла въ дверяхъ.

На этотъ разъ Майльсъ не остался на улицѣ передъ домомъ молодой дѣвушки, погруженный въ глубокую думу, а быстро направился по самой ближайшей дорогѣ въ клубъ на Больдъ-Стритѣ, гдѣ въ дверяхъ стоялъ лакей и высокомѣрно смотрѣлъ на проходившихъ по улицѣ.

— Мистеръ Фредрикъ Спенслей здѣсь? спросилъ Майльсъ спокойнымъ, учтивымъ тономъ.

— Мистеръ Фредрикъ Спенслей? повторилъ лакей и тѣнь неудовольствія пробѣжала по его лицу: — да, онъ здѣсь и въ чертовскомъ настроеніи. Если онъ не перестанетъ ходить сюда, то я откажусь отъ мѣста. Вы желаете его видѣть?

— Да, мнѣ надо переговорить съ нимъ.

— Взойдите по лѣстницѣ наверхъ и вы его найдете въ биліардной, сказалъ лакей, очевидно, не очень благоволившій къ мистеру Спенслею, потому что иначе онъ не дозволилъ бы простому рабочему проникнуть въ святую святыхъ клуба.

Майльсъ поднялся по лѣстницѣ и, остановившись передъ дверью съ надписью «Биліардъ», постучалъ. Но никто не откликнулся, что легко было объяснить раздававшимся за дверью громкимъ голосомъ Спенслея, который заглушалъ всѣ другія звуки. Толкнувъ ногою дверь, Майльсъ вошелъ въ комнату, походившую на всѣ биліардныя; четыре висячія лампы съ зелеными абажурами освѣщали биліардъ, позади котораго стоялъ маркёръ, такъ же насупившійся отъ нелюбезнаго обращенія Спенслея.

Чарли Саундерсъ — такъ звали юношу съ глупымъ дѣтскимъ лицомъ, сильно теперь раскраснѣвшимся — игралъ съ Фредрикомъ Спенслеемъ, который, повернувшись спиною къ двери, громко бранилъ биліардъ, увѣряя, что онъ невѣрный и сукно не гладко натянуто.

— Это ваши глаза и рука не вѣрны, Фредди, сказалъ его юный сотоварищъ: — посмотрите, что вы дѣлаете?

— Чортъ возьми! Гдѣ мѣлъ? Мнѣ діавольски сегодня не везетъ, заревѣлъ во все горло Спенслей, который дѣйствительно игралъ въ этотъ день очень несчастливо.

Еслибъ онъ былъ пьянъ, то Майльсъ молча удалился бы; но видя, что онъ только въ шумномъ, непріятномъ настроеніи духа, молодой работникъ подошелъ къ нему и дотронулся до его плеча.

Спенслей вздрогнулъ и поспѣшно обернулся. Очутившись лицомъ къ лицу съ Майльсомъ, онъ побагровѣлъ отъ злобы и волненія, нелишеннаго страха.

— Я хочу переговорить съ вами, сказалъ Майлисъ.

Чарли Саундерсъ и маркёръ съ любопытствомъ посмотрѣли на незнакомца. Ни одинъ изъ нихъ не любилъ Спенслея, который обходился съ ними высокомѣрно, но подчиненное положеніе маркёра не дозволяло ему мстить за обиды, а Чарли, по глупости и изъ уваженія къ богатству Фредрика, спускалъ ему все, хотя и питалъ къ нему злобу за его насмѣшки. Поэтому, они не вмѣшались и молча глядѣли на происходившую передъ ними сцену.

— Если вы желаете, чтобъ я объяснился съ вами наединѣ, то пойдемте въ другую комнату, продолжалъ Майльсъ спокойно: — мнѣ же рѣшительно все равно.

— Какого чорта вамъ надо отъ меня? грубо произнесъ Спенслей.

— Вы, вѣроятно, меня помните и я считаю излишнимъ называть себя. Вотъ въ чемъ дѣло. Вы опять вели себя, какъ негодяй; можетъ быть, вы не въ состояніи иначе вести себя — въ такомъ случаѣ, неугодно ли вамъ впредь обращать ваше вниманіе на другой предметъ. Вы меня понимаете?

— Лопни мои глаза, если я васъ понимаю, оселъ! Убирайтесь къ чорту и не приставайте къ джентльмэнамъ. Слышите, ступайте вонъ или я прикажу лакеямъ васъ вытолкать въ шею.

— Вы были въ Маркгамскомъ переулкѣ сегодня вечеромъ? продолжалъ Майльсъ, поблѣднѣвъ и стиснувъ зубы.

— А вамъ какое дѣло? Кто вамъ далъ право шпіонничать за джентльмэнами?

— Я на вашемъ мѣстѣ не распространялся бы о шпіонствѣ. Вы знаете, что случилось въ Маркгамскомъ переулкѣ. Если что-нибудь подобное случится еще разъ… хоть одинъ только разъ…

— Ну? воскликнулъ Спенслей съ презрительной улыбкой: — что же тогда будетъ, благородный рыцарь?

— Я вамъ переломаю ребра.

— Ха, ха, ха! громко засмѣялся Спенслей, но въ этомъ смѣхѣ слышались фальшивыя ноты.

— Что вы надѣлали, Фредди? воскликнулъ Чарли Саундерсъ съ изумленіемъ.

— Слышите вы, нищій бродяга! воскликнулъ Спенслей, обращаясь къ Майльсу: — убирайтесь отсюда по добру по здорову и не вмѣшивайтесь въ другой разъ въ то, чего вы не понимаете.

— Я не уйду отсюда прежде, чѣмъ вы не дадите мнѣ слово, что будете вести себя прилично.

— Я? Я никогда не даю слова собакамъ!

— Значитъ вы себѣ никогда ни въ чемъ не давали слова. Я не собака и жду вашего обязательства.

— Чортъ васъ возьми! Да уберетесь ли вы отсюда? заревѣлъ во все горло Спенслей, выведенный изъ себя презрительной холодностію Майльса и едва сдержанной улыбкой, игравшей на лицахъ двухъ свидѣтелей этой сцены: — что же никто изъ васъ не позвонитъ и не прикажетъ вывести этого болвана?

Въ правилахъ клуба не былъ предусмотрѣнъ подобный случай, а потому ни Чарли, ни маркёръ не двинулся съ мѣста.

— Повторяю, что я не уйду прежде, чѣмъ вы не дадите мнѣ слова, произнесъ спокойно Майльсъ.

— Вы, можетъ быть, хотите приберечь красавицу для себя! началъ Спенслей, но Майльсъ рѣзко перебилъ его, впервые выходя изъ себя:

— Бросьте этотъ разговоръ.

— А! такъ вотъ что! мы не хотимъ, чтобъ намъ мѣшали въ нашей игрѣ! Мы любимъ книги читать…

Сжимая отъ злобы кулаки, Майльсъ почувствовалъ что-то въ своихъ рукахъ. Это былъ ремень, который онъ взялъ у сѣдельника для Мэри.

— Обязываетесь вы никогда не заговаривать съ этой молодой дѣвушкой и не преслѣдовать ея болѣе? спросилъ онъ рѣшительно.

— Стану я обязываться вамъ не трогать этой дряни! началъ съ презрительной улыбкой Спенслей, но не докончилъ своей фразы.

Майльсъ одной рукой схватилъ его за горло, а другой сталъ быстро наносить ему удары по спинѣ ремнемъ. Зрители этой чудовищной порки, которой уже давно заслужилъ Спенслей, пришли въ тупикъ и Чарли очнулся только тогда, когда сюртукъ Спенслея висѣлъ на его спинѣ весь въ лохмотьяхъ, а лицо побагровѣло отъ злобы и страданій. Только тогда онъ бросился къ колокольчику и позвонилъ.

— Можетъ быть, это замѣнитъ ваше обязательство, произнесъ Майльсъ, выпуская изъ рукъ несчастнаго, который, зашатавшись, грохнулся на полъ: — но помните, что я всегда готовъ задать вамъ при случаѣ такую же или еще худшую порку.

Съ этими словами онъ повернулся и хотѣлъ выйти изъ комнаты, но въ дверяхъ показался лакей.

— Вытолкайте его и подайте воды! воскликнулъ Чарли Саундерсъ.

— Ну, что же! сказалъ спокойно Майльсъ, обращаясь къ лакею: — вы меня пропустите или хотите вытолкать?

Лакей былъ небольшаго роста и, замѣтивъ рѣшимость молодого человѣка, а главное, его могучія руки, почтительно посторонился.

— Если я буду нуженъ по этому дѣлу, то меня зовутъ Гейвудъ и я живу на Городскомъ Полѣ, сказалъ Майльсъ: — найти меня очень легко.

Никто ему не отвѣчалъ. Онъ нагнулся, поднялъ ремень, который выпалъ изъ его рукъ и вышелъ изъ комнаты.

VII.
Любовь.

Наказавъ трусливаго нахала за оскорбленіе, нанесенное имъ Адріеннѣ, Майльсъ, однако, не успокоился. Его тревожила мысль, чтобъ его поступокъ не имѣлъ непріятныхъ послѣдствій для молодой дѣвушки и онъ утѣшалъ себя только тѣмъ, что, кажется, Спенслей не зналъ ея имени. Онъ самъ его не произнесъ во время объясненія съ франтомъ, такъ какъ скорѣе умеръ бы на мѣстѣ, чѣмъ назвало ея имя въ такомъ обществѣ. Это значило бы бросать бисеръ передъ свиньями. Еслибъ мистеръ Спенслей вздумалъ преслѣдовать его судебнымъ порядкомъ, то онъ рѣшился признать себя виновнымъ и перенести законное наказаніе. Все казалось ему легкимъ, только бы ея имя не было замѣшано въ этой исторіи. Впрочемъ, онъ сомнѣвался, чтобъ Спенслей захотѣлъ публично объявить о данной ему поркѣ простымъ работникомъ, что въ тоже время намекало бы на какой-то оставшійся въ тѣни его собственный гнусный поступокъ, вызвавшій подобное возмездіе.

Предположеніе Майльса дѣйствительно оправдалось. Фредерикъ Спенслей не преслѣдовалъ его судебнымъ порядкомъ и только клубъ уволилъ маркёра и лакея, допустившихъ въ биліардную Майльса. Трудно понять, какая цѣль, дѣйствительная или кажущаяся, была достигнута этой мѣрой, но, повидимому, она удовлетворила многихъ. Что же касается до самого Спенслея, то онъ нашелъ болѣе удобнымъ уѣхать изъ Тансопа на нѣсколько недѣль.

Конечно, это происшествіе сдѣлалось предметомъ всѣхъ толковъ въ городѣ, но, по счастью для Майльса, въ водоворотѣ различныхъ противоположныхъ разсказовъ его имя какъ-то затерялось, и всѣ говорили только о таинственномъ работникѣ, давшемъ отличную порку свѣтскому франту за оскорбленіе, нанесенное женщинѣ, которую называли всевозможными именами, кромѣ ея настоящаго, оставшагося для всѣхъ тайной. Успокоенный въ этомъ отношеніи, Майльсъ упорно молчалъ о своей роли въ этомъ событіи, занимавшемъ весь городъ, и даже не сказалъ ни слова брату и сестрѣ, которые также приняли живое участіе въ смѣломъ работникѣ, давшемъ столь прекрасный урокъ аристократу.

Но, несмотря на это, сердце Майльса не было спокойно. Онъ не зналъ, на что ему рѣшиться: пойти прямо къ мистеру Блиссету, какъ жаждала его душа, или не навязываться Адріеннѣ своимъ обществомъ. Его мучило сомнѣніе насчетъ того, какъ взглянула на его поступокъ Адріенна. По временамъ, онъ увѣрялъ себя, что она ничего не знала и что среди ея уединенной жизни до нея не долетали городскіе толки. Значитъ, онъ могъ свободно идти къ ней. Ну, а если она знала? Тогда его посѣщеніе приметъ характеръ назойливаго требованія похвалъ и благодарности за геройскій подвитъ. Десять разъ на день, онъ приходилъ къ противоположнымъ убѣжденіямъ; то шелъ, то останавливался, то снова шелъ и, въ концѣ-концовъ, оставался дома, теряясь въ догадкахъ о лучшемъ способѣ выйти изъ этого затруднительнаго положенія.

Такъ шло время до субботы и онъ во всѣ эти дни жилъ только воспоминаніемъ о разлукѣ съ Адріенной у воротъ ея дома, о томъ, какъ она посмотрѣла на него съ нѣжной благодарностью, какъ крѣпко пожала ему руку. Но въ праздничный субботній вечеръ жажда увидать Адріенну стала терзать его сильнѣе, чѣмъ когда-нибудь, и онъ чувствовалъ, что если выйдетъ на улицу, то его ноги машинально направятся къ Стонгэту. Поэтому, онъ сталъ читать вслухъ Эдмунду, въ надеждѣ, что это монотонное занятіе отвлечетъ его мысли отъ наполнявшаго ихъ всецѣло предмета.

Онъ читалъ «Джэнъ Айръ» и пламенный радикализмъ автора приковалъ къ себѣ вскорѣ все его вниманіе, тогда какъ глубокая поэзія, которой дышетъ каждая страница этого знаменитаго романа, наполняла восторгомъ душу Эдмунда. Забывъ обо всемъ на свѣтѣ и притаивъ дыханіе, они слѣдовали за бѣдной, голодной, бездомной Джэнъ въ ея странствованіяхъ по полямъ и доламъ.

— Что это? промолвилъ вдругъ Эдмундъ: — стучатся.

Майльсъ прекратилъ чтеніе, кто-то дѣйствительно стучался въ парадную дверь. Мэри, сидѣвшая въ углу, встала и пошла отворить дверь. Черезъ минуту въ сѣняхъ раздался тихій женскій голосъ.

Майльсъ дико вскрикнулъ и вскочилъ со стула, уронивъ изъ рукъ книгу. Эдмундъ не успѣлъ еще спросить, что съ нимъ, какъ Мэри возвратилась въ комнату и, обращаясь къ кому-то, кто слѣдовалъ за нею, сказала удивленнымъ тономъ:

— Вотъ дама, которая желаетъ тебя видѣть, Майльсъ.

— Отчего вы къ намъ не пришли? спросила Адріенна, подходя къ Майльсу: — отчего вы меня не навѣстили? Я васъ ждала, пока уже силъ не хватило болѣе ждать.

Весь красный отъ смущенія, онъ молча смотрѣлъ на нее, но его взглядъ былъ краснорѣчивѣе всякихъ словъ.

— Какъ могли вы поступить такимъ образомъ и потомъ забыть обо мнѣ? продолжала молодая дѣвушка, ничего не замѣчая: — я ни о чемъ другомъ не могла думать съ тѣхъ поръ, какъ узнала о вашемъ поступкѣ. Какая это глупость, какая безумная глупость, и какъ я вамъ благодарна, какъ я васъ уважаю за это! какой вы смѣлый, какой благородный.

— Миссъ Блиссетъ… вы… вы… это ничего. Всякій сдѣлалъ бы то же на моемъ мѣстѣ. Я не зналъ бы ни минуты покоя, пока не наказалъ бы негодяя. Это была моя прямая обязанность.

— Вы такъ думаете, но никто, кромѣ васъ, такъ не поступилъ бы, такъ не чувствовалъ бы. Я не могу васъ благодарить.

— Такъ не благодарите. Мнѣ стыдно васъ слушать.

— Но въ чемъ дѣло, миссъ? воскликнула Мэри, выражая, наконецъ, словами изумленіе, овладѣвшее ею и Эдмундомъ.

— Какъ, вы ничего имъ не сказали? спросила Адріенна, обращаясь къ Майльсу и широко раскрывая глаза: — онъ вамъ ничего не сказалъ?

— Нѣтъ, ничего, отвѣчала Мэри.

— Я никогда не слыхивала ничего подобнаго! сказала Адріенна дрожащимъ отъ волненія голосомъ: — вы, вѣроятно, знаете, что этотъ человѣкъ… Спенслей оскорбилъ меня и…

— Слава Богу, ваше имя не было ни разу произнесено въ городскихъ толкахъ, воскликнулъ Майльсъ.

— И вашъ братъ, уже однажды прогнавшій его изъ библіотеки, гдѣ онъ надоѣдалъ мнѣ, отправился къ нему и потребовалъ, чтобъ онъ обязался меня болѣе не преслѣдовать. Не такъ ли это было? Онъ отказался и вашъ братъ избилъ его ремнемъ.

— О, Майльсъ! промолвила Мэри съ гордостью: — о, Майльсъ! Я не подозрѣвала, что это ты!

— Какъ я радъ, что это ты сдѣлалъ! сказалъ Эдмундъ: — но зачѣмъ ты молчалъ все это время?

— И онъ послѣ этого не пришелъ ко мнѣ и не далъ мнѣ случая его поблагодарить, продолжала Адріенна. — Вы теперь понимаете, зачѣмъ я пришла сюда?

— Еще бы, отвѣчала Мэри, очень нѣжно смотря на неожиданную посѣтительницу, которая своими похвалами Майльсу тронула ее до глубины сердца: — но отчего же вы не сядете?

Адріенна сѣла, а Майльсъ остался стоять, прислонясь къ камину. Онъ ощущалъ какое-то странное, опьяняющее чувство отъ присутствія Адріенны въ его скромномъ жилищѣ и боялся упасть.

— Мнѣ надо было самой розыскать васъ, сказала Адріенна послѣ минутнаго молчанія: — вы какъ-то случайно сказали мнѣ, что живете на Городскомъ Полѣ и я боялась, что мнѣ будетъ трудно васъ розыскать, но первый человѣкъ, къ которому я здѣсь обратилась съ вопросомъ, указалъ мнѣ вашъ домъ. Неужели вы никогда не пришли бы ко мнѣ?

— Я не рѣшился къ вамъ пойти, не зная, какого вы мнѣнія о моемъ поступкѣ; можетъ быть, вы были мною недовольны, пробормоталъ съ смущеніемъ Майльсъ.

— Дядя часто спрашивалъ меня, отчего вы не приходите? Онъ очень желаетъ васъ видѣть. Но вѣдь теперь вы скоро придете, не правда ли?

— Я… конечно. Мнѣ будетъ очень пріятно.

— Я надѣюсь, что вы не сердитесь за мое посѣщеніе? спросила Адріенна, обращаясь къ Мэри.

— О, нѣтъ! искренно отвѣчала молодая работница; — я очень рада васъ видѣть, да безъ васъ этотъ молодецъ никогда не сказалъ бы намъ о томъ, что онъ сдѣлалъ. Онъ такой дуракъ!

— Да, я думаю, сказала Адріенна, смотря съ улыбкой на Мэри и потомъ, обращаясь къ Эдмунду, прибавила: — я слышала, что вы очень слабы.

— Да, онъ никогда не силенъ, отвѣчала за него сестра: — но сегодня у него еще болитъ голова.

— Вы дѣлаете что-нибудь противъ головной боли?

— Нѣтъ, я терплю, и боль проходитъ.

— Напрасно; у меня есть прекрасное средство, и я вамъ принесу его въ слѣдующій разъ.

Она продолжала разговаривать съ Мэри и Эдмундомъ въ этомъ духѣ, и они не чувствовали никакого смущенія въ ея обществѣ: такъ простота и нѣжное обращеніе Адріенны сразу располагали всякаго въ ея пользу.

— Однако, я не буду болѣе безпокоить васъ, сказала она, наконецъ: — я вижу, вы готовитесь пить чай. Но я желала бы быть съ вами знакомой. Вы позволите мнѣ заходить къ вамъ но временамъ?

— О, я буду очень рада, отвѣчала Мэри: — если вы только не находите насъ слишкомъ простыми и глупыми для васъ. Вы видите, мы народъ рабочій…

— Я работаю не менѣе васъ и, когда моя работа кончена, то такъ же, какъ вы, жажду отдыха.

— Вы и теперь кажетесь очень уставшей, сказала Мэри, пристально всмотрѣвшись въ блѣдное и нѣсколько изнуренное лицо Адріенны, съ котораго теперь исчезъ румянецъ: — гдѣ вы живете?

— Въ Стонгэтѣ.

— Это очень далеко отсюда, воскликнула Мэри, которая, подобно многимъ женщинамъ рабочаго класса, не ходила далеко: — не хотите ли выпить чаю съ нами и закусить чего-нибудь?

— Я очень рада, но боюсь…

И Адріенна бросила нерѣшительный взглядъ на Майльса, который все это время молча сидѣлъ въ углу.

— Ну, Майльсъ, будь полюбезнѣе, ты это умѣешь, когда захочешь, сказала Мэри и, обращаясь къ Адріеннѣ, прибавила: — снимите вашу шляпку и садитесь за столъ. А потомъ Майльсъ проводитъ васъ домой. Ему дѣлать-то нечего.

— О, теперь мнѣ не къ чему его безпокоить, отвѣтила Адріенна, бросая на Майльса свѣтлый, блестящій взглядъ: — развѣ только показать ему дорогу къ намъ: онъ, кажется, забылъ ее.

— Нѣтъ, я лучше провожу васъ; вѣдь сегодня субботній вечеръ, отвѣчалъ Майльсъ, усаживаясь подлѣ нея.

Адріенна была очень довольна теплымъ, дружескимъ пріемомъ въ этой рабочей семьѣ, и выраженіе ея лица это доказывало.

— Ахъ, я забыла жареный хлѣбъ! воскликнула вдругъ Мэри съ безпокойствомъ: — надо подождать немного чаю.

Майльсъ замѣтилъ, что можно обойтись и безъ жаренаго хлѣба, но Мэри настояла на своемъ и, нарѣзавъ ломти хлѣба, стала поджаривать ихъ у огня.

— А ты, Майльсъ, сдѣлай бутерброды, только рѣжь куски потоньше и поаккуратнѣе, сказала она.

Майльсъ повиновался, но не успѣлъ онъ взять въ руки ножъ, какъ Адріенна его остановила.

— Это не ваше дѣло, произнесла она со смѣхомъ, отбирая у него хлѣбъ и ножикъ: — оно для васъ слишкомъ мелко и мирно. Я сдѣлаю за васъ.

Мэри каждую минуту чувствовала все большую и большую симпатію къ своей новой знакомой, а эта выходка привела ее въ совершенный восторгъ.

Когда все было готово и маленькое общество, не исключая и Эдмунда, усѣлось за столъ, Мэри торжественно разливала чай, извиняясь, что посуда была непраздничная, такъ какъ они не были предупреждены о посѣщеніи дорогой гостьи.

— Это, кажется, прекрасныя чашки, замѣтила съ улыбкой Адріенна.

Скромное торжество прошло очень пріятно для Адріенны, Мэри и Эдмунда. Только одинъ Майльсъ сидѣлъ молча, задумчиво. Это происходило отъ слишкомъ глубокаго чувства радости, овладѣвавшаго всѣмъ его существомъ; но Адріенна не могла этого знать и дѣйствительно въ то время она искренно полагала, что питала къ нему болѣе нѣжное чувство, чѣмъ онъ къ ней, и потому по временамъ поглядывала на него съ безпокойствомъ.

Вскорѣ послѣ чая она встала и простилась, обѣщая Мэри навѣщать ее по возможности.

Майльсъ пошелъ съ нею и они молча дошли до парка. Но, очутившись въ пустой аллеѣ, Адріенна съ поспѣшностью и прямотой иностранки спросила:

— Скажите мнѣ, мистеръ Гейвудъ, вы сердитесь, что я была у васъ?

— Я… сержусь… нѣтъ!.. могъ только промолвить Майльсъ.

Потокъ, уносившій его все далѣе и далѣе въ продолженіи всей этой недѣли, теперь прорвалъ всѣ плотины и вырвался на свободу. Онъ былъ безумно влюбленъ и послѣдняя, сохранившаяся въ немъ доля благоразумія побуждала его говорить какъ можно менѣе, изъ боязни обнаружить передъ этой женщиной свою любовь, напугать ее и, быть можетъ, навсегда оттолкнуть отъ себя, ибо онъ вполнѣ сознавалъ какое громадное разстояніе существовало между ними. Всѣ его любимыя, дорогія его сердцу теоріи не могли стушевать того факта, что они не были равны и, несмотря на пламенную любовь, онъ чувствовалъ, что недостоинъ взять ее за руку и говорить съ нею фамильярно.

— Вы все молчали, продолжала Адріенна: — вы почти не говорили со мною. Я боялась, что оскорбила васъ своимъ посѣщеніемъ.

— Нисколько, отвѣчалъ Майльсъ, не рѣшаясь сказать болѣе, изъ боязни сказать слишкомъ много.

— Вы, конечно, понимаете, что я не могла имѣть намѣренія оскорбить васъ и вы не могли быть такъ жестоки, чтобъ желать моего молчанія. Вы поступили великодушно, благородно и я должна была поблагодарить васъ за это.

Произнося эти слова, она остановилась и посмотрѣла ему прямо въ глаза.

Этотъ взглядъ, этотъ мелодичный голосъ жгли его сердце и онъ едва могъ удержаться, чтобъ не высказать ей своей пламенной страсти. Однако, сдѣлавъ надъ собою страшное усиліе, онъ произнесъ спокойнымъ голосомъ, показавшимся Адріеннѣ очень безцвѣтнымъ:

— Вы преувеличиваете значеніе моего поступка. Я желалъ бы лучше, чтобъ вы меня не благодарили.

— Вы очень жестоки. Благодарить васъ для меня большое счастіе, но послѣ того, что вы сдѣлали для меня, я обязана исполнять всѣ ваши желанія. Но вы не можете себѣ представить, какое отрадное чувство такому одинокому существу, какъ я, вдругъ неожиданно открыть, что есть человѣкъ, который за него готовъ заступиться и на дѣлѣ заступился.

— Я думалъ, что у васъ много друзей, замѣтилъ Майльсъ, стараясь прекратить слишкомъ опасный разговоръ.

— У меня? Я думаю, что ни у кого на свѣтѣ нѣтъ меньше друзей, чѣмъ у меня.

— Вы, можетъ быть, оставили друзей на континентѣ?

— Да, тамъ осталось нѣсколько, но очень мало и они скорѣе не друзья, а благодѣтели, помогавшіе мнѣ и отцу въ нашей нищетѣ.

— Въ нищетѣ? повторилъ Майльсъ, пораженный послѣдними словами Адріенны.

— О, да. Вы знаете, я невсегда жила въ Ланкаширѣ. Здѣсь кажется, нѣтъ нищихъ. Но я часто знала, что такое имѣть въ кошелькѣ только шесть пенсовъ и не смѣть употребить ихъ на ужинъ, изъ боязни не имѣть завтрака на слѣдующее утро.

— Вы говорите не серьёзно?

— Совершенно серьёзно. Я часто бывала еще въ худшемъ положеніи и ложилась спать голодная, спрашивая себя, что мнѣ продать на слѣдующій день для завтрака.

Майльсъ молчалъ и Адріенна прибавила:

— А вы знаете, что это считается неприличнымъ для молодой дѣвушки.

— Къ чорту всѣ приличія!

— Нѣтъ, не всѣ. Я люблю быть приличной. Послѣ всѣхъ трудностей, заботъ, лишеній и горячки прежней жизни, мое теперешнее существованіе просто рай. О! спокойствіе очень сладко — спокойствіе, безопасность и увѣренность въ мощной поддержкѣ.

Майльсъ открылъ ротъ и хотѣлъ сказать что-то, но она продолжала:

— Какой у васъ прекрасный домашній очагъ. Ваша сестра такая тихая и добрая. Я ее уже люблю всѣмъ сердцемъ. Она должна быть вамъ очень дорога.

— Да, я очень люблю ее.

— Она и всѣ вы кажетесь такими довольными, словно вы всю свою жизнь жили счастливо въ семействѣ. Какъ вы думаете, могу я посѣщать ихъ по временамъ?

— Они будутъ очень рады васъ видѣть, но я никогда не полагалъ, чтобъ вы могли такъ сочувствовать нашему брату, сказалъ съ нѣкоторымъ смущеніемъ Майльсъ.

— Завтра вы придете ко мнѣ и я вамъ разскажу мою исторію. Вы тогда поймете, почему я сочувствую «вашему брату», какъ вы выражаетесь, и такъ высоко цѣню все, что вы для меня сдѣлали. Вы придете, да?

— Непремѣнно и съ величайшимъ удовольствіемъ.

— Я буду васъ ждать завтра передъ обѣдомъ.

Послѣ этого они молча дошли до Стонгэта и разстались у воротъ.

IX.
Все глубже и глубже.

Въ воскресенье, въ полдень, Майльсъ направился въ Стонгэтъ. Онъ засталъ Адріенну одну. Дядя ея сидѣлъ въ саду въ своемъ креслѣ; его старый слуга, Брандалъ, былъ съ нимъ и старикъ не желалъ, чтобъ ему мѣшали наслаждаться чистымъ воздухомъ.

— Садитесь, сказала Адріенна: — и мы поговоримъ.

И она принялась за свое вязанье.

— Вы будете говорить, а я слушать, если вы помните свое обѣщаніе, отвѣчалъ Майльсъ: — вы хотѣли мнѣ разсказать вашу исторію.

— А она васъ дѣйствительно интересуетъ?

— Я нарочно пришелъ для этого.

— Такъ я вамъ разскажу ее и надѣюсь, что она произведетъ на васъ то впечатлѣніе, которое я желаю.

— Какое именно?

— Вы склонны смотрѣть на меня — не отрицайте, я это хорошо замѣтила — какъ на существо утонченное и деликатное, непривыкшее къ лишеніямъ и трудностямъ жизни.

— Достаточно на васъ посмотрѣть, чтобъ въ этомъ убѣдиться.

— Неужели? Такъ выслушайте мой разсказъ и вы увидите, какъ наружность иногда обманываетъ.

Адріенна разсказывала прекрасно. Она не преувеличивала, не била на эффектъ, но ея слова отличались патетическимъ интересомъ, жизненной правдой и поэтическимъ колоритомъ.

Слушая ее, Майльсъ буквально странствовалъ съ нею по чужестраннымъ столицамъ, мелкимъ городамъ и селеніямъ, по шумнымъ, веселымъ минеральнымъ водамъ и уединеннымъ живописнымъ альпійскимъ долинамъ. Онъ совершенно забылъ, гдѣ онъ и сознавалъ только присутствіе Адріенны, жилъ ея жизнью.

По ея словамъ, было два брата, изъ которыхъ ея отецъ младшій, а дядя старшій. У нихъ не было никакой родни и они наслѣдовали отъ родителей очень скудное достояніе. Оба они были одарены отъ природы, но совершенно различными способностями. Ея отецъ, Адріанъ, былъ артистъ до мозга костей, а ея дядя, Ричардъ, хотя также отличался художественными вкусами, но скорѣе въ аналитическомъ и критическомъ, чѣмъ въ синтетическомъ родѣ; кромѣ того, онъ одно время былъ практическимъ дѣльцомъ и нажилъ денегъ; онъ былъ не богатъ, но вполнѣ обезпеченъ. Ея же отецъ имѣлъ даръ бросать деньги, а не наживать ихъ. Братья разстались въ юности. Адріанъ, какъ только онъ сдѣлался самъ себѣ господиномъ, бросилъ родину и отправился въ Германію, гдѣ сталъ изучать музыку, которую онъ страстно любилъ.

Потомъ онъ путешествовалъ безъ опредѣленной цѣли года три по различнымъ странамъ и снова возвратился въ Германію, полюбилъ красивую, умную, но бѣдную дочь ученаго профессора и женился на ней. Тутъ явилось сознаніе недостаточности средствъ и желаніе увеличить ихъ побудило его пуститься въ спекуляціи, совершенно для него непонятныя; мыльный пузырь лопнулъ и онъ черезъ годъ послѣ своей женитьбы совершенно раззорился. Жена его умерла, родивъ Адріенну, которая, такимъ образомъ, никогда не знавала материнскихъ ласкъ. Отецъ ея приписалъ смерть жены своей безумной расточительности и сталъ послѣ ея смерти совершенно другимъ человѣкомъ. Онъ долженъ былъ зарабатывать кусокъ хлѣба для себя и своего ребенка, но не поселился въ какомъ-нибудь одномъ мѣстѣ, а велъ кочевую жизнь. Едва ли находился въ Европѣ значительный городъ, который не видѣлъ въ своихъ стѣнахъ Адріенну или беззаботнымъ ребенкомъ или молодой дѣвушкой, преждевременно удрученной заботами; кромѣ того, она близко знала много уединенныхъ уголковъ въ итальянскихъ горахъ, тюрингенскомъ лѣсѣ, на солнечныхъ полянахъ Франціи и на берегу Рейна, о которыхъ не упоминаетъ даже Бэдекеръ. Неудержимый духъ скитанія гналъ музыканта съ дочерью и скрипкой съ мѣста на мѣсто и не давалъ ему нигдѣ поселиться надолго. Какъ только интересъ новизны исчезалъ, всякая мѣстность становилась ему противной и онъ отправлялся далѣе въ своихъ поискахъ — чего? Часто еще ребенкомъ Адріенна задавала себѣ этотъ вопросъ и грустно отказывалась на него отвѣчать.

По временамъ, у него бывали деньги и онъ тогда осыпалъ дочь подарками, но чаще всего они терпѣли бѣдность, самую страшную, грязную, отвратительную бѣдность. Настроеніе духа несчастнаго музыканта было обыкновенно мрачное и только иногда онъ предавался какой-то дикой веселости. Онъ былъ гордъ до щепетильности и отталкивалъ отъ себя нетолько людей дѣловыхъ, но друзей и учениковъ.

Адріенна имѣла много учителей и самыхъ разнообразныхъ, такъ что ея воспитаніе было довольно тщательное и далеко не рутинное. Особое вниманіе, конечно, было обращено отцемъ на ея музыкальное образованіе. Во Флоренціи, гдѣ они жили болѣе, чѣмъ гдѣ-либо, около года, она странствовала по картиннымъ галлереямъ съ добрымъ старымъ живописцемъ, который внушилъ ей страсть къ великимъ произведеніямъ Джіотто и Микель-Анджело. Въ Парижѣ молодой пламенный демократъ, писавшій на чердакѣ проэктъ образцовой республики, внушилъ ей любовь къ свободѣ. Въ Боннѣ, старый профессоръ въ халатѣ и очкахъ, научилъ ее основамъ латинскаго и греческаго языковъ. Но главнымъ ея наставникомъ былъ странный на взглядъ, но чрезвычайно способный берлинскій профессоръ философіи и литературы, который очень полюбилъ ее и передалъ ей значительную часть своихъ знаній. Благодаря этому, она была хорошо знакома съ философіей и ея терминологіей, такъ что впослѣдствіи могла легко помогать дядѣ въ его литературномъ трудѣ.

Два года передъ тѣмъ, ея отецъ умеръ и только передъ его смертью она узнала, что у нея есть хоть одинъ родственникъ на землѣ. Отецъ оставилъ ей письмо къ этому дядѣ и вотъ какъ она очутилась въ домѣ мистера Ричарда Блиссета.

— Какъ онъ васъ принялъ? спросилъ Майльсъ съ пламеннымъ интересомъ.

— Меня обдало холодомъ при видѣ его блѣднаго, неподвижнаго лица. Онъ молча прочелъ письмо моего отца, и въ первый день даже не сказалъ, былъ ли онъ радъ меня видѣть или нѣтъ, а только на слѣдующее утро объявилъ, что отецъ мой проситъ его пріютить меня, пока я не найду себѣ подходящаго занятія. Къ этому онъ прибавилъ, что если я согласна жить у погребеннаго за-живо старика и помогать ему въ его занятіяхъ, то онъ дастъ мнѣ кровъ, пищу и извѣстную сумму въ годъ. Я съ благодарностью приняла его предложеніе и никогда въ этомъ не раскаялась. Я надѣюсь, что и онъ мною доволенъ.

— Вы счастливы?

— Насколько это возможно. Много значитъ уже не быть несчастнымъ.

— Вотъ что, по словамъ нашихъ политиковъ, и мы, рабочіе, должны чувствовать, замѣтилъ саркастически Майльсъ.

— Вы очень злы на политическихъ дѣятелей? спросила Адріенна спокойнымъ тономъ.

— Я золъ противъ нѣкоторыхъ изъ нихъ, которые сами не знали ни одной заботы въ жизни, а потому свысока смотрятъ на заботы другихъ. Есть нѣсколько хорошихъ людей — Брайтъ, Кобденъ и имъ подобные; за нихъ я отдамъ съ охотою свою жизнь. На ихъ лицахъ написано, что они думаютъ только о нашей пользѣ и что нѣтъ у нихъ въ головѣ ни одной себялюбивой мысли. Но большинство политиковъ, называющихъ себя теперь радикалами, думаютъ только, какъ бы помѣшать рабочему пить пиво, тогда какъ они упиваются дорогими винами, и развязно говорятъ на публичныхъ митингахъ о трудностяхъ рабочей жизни, которой они сами никогда не выдержали бы. Они проповѣдываютъ теорію спроса и предложенія и толкуютъ о низшихъ классахъ. Много они знаютъ о низшихъ классахъ и о способахъ для его развитія!

Майльсъ саркастически засмѣялся.

— Правда, эти люди представляютъ нѣсколько изнѣженный типъ, отвѣчала Адріенна: — но вы не имѣете права очень бранить ихъ. Сами рабочіе виноваты, что эти люди не приносятъ имъ большей пользы.

— Рабочіе виноваты? повторилъ недовѣрчиво Майльсъ.

— Пожалуйста, не проглотите меня за это. Я увѣрена, что мы съ вами не расходимся въ основныхъ взглядахъ на этотъ предметъ. Вы, вѣроятно, много думали о немъ?

— Да и можно задуматься, видя, какъ такіе молодчики, какъ Фредрикъ Спенслей и молодой Малори, живутъ себѣ припѣваючи, не ударяя палецъ о палецъ.

— Мистеръ Малори? произнесла тихо Адріенна: — вы говорите, что вы его видѣли, развѣ онъ возвратился домой?

— Нѣтъ, я говорилъ фигурально. Я его не знаю, но знаю другихъ. Они всѣ одинаковы.

— Что же онъ сдѣлалъ дурного? спросила молодая дѣвушка, какъ-то нерѣшительно.

— Онъ ничего не дѣлаетъ — вотъ что дурно. Онъ, говорятъ, возвращается и мы увидимъ, какъ онъ станетъ бороться съ ураганомъ, который, рано или поздно, разразится надъ нашими головами. Не правда ли, миссъ Блиссетъ, каждый мыслящій человѣкъ, видя подобные контрасты, долженъ задуматься?

— Конечно. Къ какому же заключенію вы пришли по этому вопросу?

— Къ тому, что все это вопіющая несправедливость.

— Въ отношеніи кого?

— Вообще говоря, въ отношеніи рабочихъ, но я разумѣю подъ этимъ всѣхъ тружениковъ, работающихъ много и получающихъ мало.

— Въ чемъ же вы именно видите несправедливость?

— О, миссъ Блиссетъ! Развѣ справедливо, что лучшіе изъ насъ получаютъ отъ тридцати до шестидесяти шиллинговъ въ недѣлю за тяжелый трудъ въ продолженіи цѣлаго дня?

— Я думаю, что вы не имѣете ничего противъ самой работы?

— Ничего. Я люблю работать и погибъ бы безъ труда.

— Состоянія, которыми пользуются эти молодые люди, были нажиты, вѣроятно, трудомъ, не менѣе дѣятельнымъ и напряженнымъ, чѣмъ вашъ.

— Но сами они все-таки никогда не работали.

— Положимъ, что вы наживеге большое состояніе и захотите оставить его своему сыну, котораго воспитаете нарочно съ цѣлью хорошо воспользоваться накопленнымъ вами богатствомъ; что бы тогда вы сказали, еслибъ вдругъ законъ помѣшалъ вамъ исполнить ваше желаніе и раздѣлилъ бы ваши трудовыя деньги между неизвѣстными вамъ рабочими?

— Вы бросаетесь въ крайность.

— Нисколько. Я думаю, что вы никогда безпристрастно и трезво не взглянули на этотъ предметъ. Отвѣтьте мнѣ только на одинъ вопросъ: положимъ, что рабочій средній, обыкновенный рабочій, получитъ часть вашихъ денегъ, не нажитыхъ имъ трудомъ, а упавшихъ ему съ неба, неужели вы думаете, что онъ употребитъ ихъ лучше и съ большей пользой, чѣмъ тѣ юноши, о которыхъ мы только что говорили? Неужели вы думаете, что эти деньги пошли бы ему въ прокъ и сдѣлали бы его болѣе честнымъ, трезвымъ, стойкимъ, уважающимъ себя и вообще болѣе достойнымъ человѣкомъ?

Говоря это, она пристально смотрѣла на Майльса и онъ чувствовалъ, что возраженія замирали на его губахъ.

— О, продолжала Адріенна: — вы, рабочіе, кажется не понимаете, какъ благороденъ вашъ трудъ самъ по себѣ. Вы только видите вокругъ себя богатыхъ людей и громко требуете доли ихъ богатства. Но вы не сознаете, какъ гибельно отозвалось бы на васъ подобное случайное обогащеніе.

Послѣднія слова Адріенны показались очень оскорбительными Майльсу и онъ съ жаромъ воскликнулъ.

— Какого вы дурного мнѣнія о насъ! Вы вчера приходили къ намъ и говорили съ моей сестрой, какъ будто она ваша сестра, а теперь вы бросаете въ насъ такіе горькіе упреки! Прощайте.

— Погодите, не горячитесь, отвѣчала она спокойно: — какой вы нетерпѣливый и вспыльчивый! Подумайте немного. Я говорю не объ васъ. Знаете ли вы другого рабочаго, съ которымъ я могла бы такъ говорить?

Это было справедливо и, хотя ея слова глубоко огорчили его, но онъ долженъ былъ согласиться, что она права.

— Я говорю такъ съ вами съ цѣлью, продолжала Адріенна тихимъ, нѣжнымъ, но пламеннымъ тономъ: — я много думала о васъ съ того памятнаго вечера, когда вы заступились за меня. Я васъ глубоко изучала, а вы не знаете, какъ я зорко умѣю угадывать людей. И чѣмъ ближе я васъ узнаю, тѣмъ болѣе убѣждаюсь, что вы благородный, возвышенный, но ужасно горячій человѣкъ. Подумайте только, какую пользу могли бы вы принести своимъ сотоварищамъ, показывая имъ достойный подражанія примѣръ. Вы слишкомъ хорошій и образованный человѣкъ, чтобъ быть обыкновеннымъ «передовымъ работникомъ», слѣпо повинующимся рабочимъ союзамъ и ненавидящимъ своихъ хозяевъ только потому, что они хозяева. Не будьте орудіемъ въ рукахъ другихъ, думайте и дѣйствуйте самостоятельно. Изслѣдуйте сами каждый вопросъ и взгляните на него со всѣхъ сторонъ. Будьте отвѣтственными только передъ своей совѣстью за все, что вы говорите и дѣлаете. Докажите вашимъ братьямъ-рабочимъ, что главная реформа вашего положенія должна произойти отъ васъ самихъ, а не отъ внѣшнихъ, случайныхъ причинъ. Вы вѣдь убѣждены въ справедливости моихъ словъ, не правда ли?

— Да, отвѣчалъ Майльсъ, смотря съ восторгомъ на Адріенну, лицо которой дышало энергіей и благороднымъ пыломъ, придававшими ей необыкновенную прелесть.

— Я желала бы сама быть работницей, какъ ваша сестра, сказала Адріенна: — я показала бы вамъ во-очію, какъ можно облагородить трудъ.

Она умолкла. Сердце Майльса сильно билось.

— Неужели? воскликнулъ онъ съ какимъ-то дикимъ пыломъ: — а еслибъ дѣло дошло до этого? Еслибъ къ вамъ пришелъ работникъ и сказалъ, что онъ васъ любитъ, что онъ можетъ облагородить свой трудъ при вашей помощи… ахъ, вѣдь тогда, навѣрное, наступилъ бы конецъ вашей философіи! Вы подумали бы съ ужасомъ о бѣдной хижинѣ, о необходимости мести полы, о грубыхъ сосѣдяхъ, о скучной, уединенной жизни, о дѣтяхъ, которыхъ надо мыть и обшивать. И еслибы вы даже помирились со всѣмъ этимъ, то васъ устрашила бы мысль о вашемъ мужѣ, простомъ, грубомъ человѣкѣ, не джентльмэнѣ, а работникѣ, нашемъ братѣ-работникѣ. Вамъ пришлось бы работать на него, стряпать ему кушанье, стирать его бѣлье, штопать и зашивать его одежду. Вамъ надобно было бы повиноваться ему; когда онъ скажетъ «сдѣлай это» — дѣлать, когда скажетъ «приди» — идти. Вотъ какъ водится у насъ, рабочихъ. Что бы вы тогда сказали объ вашемъ облагороженномъ трудѣ?

Онъ говорилъ язвительно; онъ ненавидѣлъ себя за это, но слова вылетали изъ его устъ какъ-то невольно, почти безсознательно. И онъ ждалъ ея отвѣта взволнованный, смущенный.

Она поникла головой и опустила руки; щеки ея горѣли. Она отвернулась отъ него. Еслибъ онъ посмотрѣлъ, то бросился бы на колѣни и просилъ бы у нея прощенія.

— О, Майльсъ! промолвила она, наконецъ, очень тихо.

Онъ прикусилъ себѣ губу до крови. Онъ никогда не слыхалъ такого обворожительнаго голоса, выражавшаго вмѣстѣ и необычайную нѣжность и горечь.

— Я, вѣроятно, дала вамъ право это сказать, продолжала она: — и потребовать отъ меня отвѣта. Вы рѣзко поставили вопросъ. Я вижу, какъ живую, ту картину, которую вы рисуете.

— И себя среди этой жизни? произнесъ Майльсъ саркастически, хотя далъ бы все на свѣтѣ, чтобъ попросить у нея прощенія.

— Нѣтъ, вы кое-что забыли, отвѣчала она, подходя къ окну тогда какъ онъ оставался у камина: — вы все представили въ грубыхъ, мрачныхъ краскахъ. Вы забыли «облагороживающій» элементъ, съ котораго начался нашъ разговоръ. Я могла бы себя вообразить въ рабочей средѣ и женою работника, но чтобъ сдѣлаться его женою, мнѣ надо было бы его любить, а въ жизни, изображенной вами, не было и слѣда любви. Человѣкъ, котораго я полюблю, работникъ ли онъ или принцъ крови, долженъ быть джентльмэнъ, а не грубое животное.

— А еслибъ вы встрѣтили такого человѣка въ лицѣ работника? спросилъ Майльсъ, притаивъ дыханіе.

— Еслибъ я его встрѣтила и полюбила, еслибъ онъ меня полюбилъ и предложилъ свою руку, то я сказала бы «да» и любила бы его и преданно служила бы ему до послѣдняго моего дыханія.

Она говорила нѣжно, тихо, нерѣшительно, какъ бы колеблясь произнести эти слова, но въ тоже время въ нихъ слышалась неподдѣльная сила, ясно говорившая, что это не сентиментальная болтовня, а выраженіе стойкой рѣшимости стойкаго сердца.

По всѣмъ жиламъ Майльса пробѣжалъ огонь. Она показалась ему вдругъ столь близкой, столь досягаемой, и вмѣстѣ въ пятьдесятъ тысячъ разъ дальше, выше и недостижимѣе, чѣмъ когда-нибудь. Какъ могъ онъ возбудить любовь въ этомъ сердцѣ? Это было просто немыслимо.

Наконецъ, онъ поборолъ свое волненіе и подошелъ къ ней. Она обернулась, но не взглянула на него.

— Простите меня, сказалъ онъ смиренно.

— Съ удовольствіемъ. Ваши рѣзкія слова принесли мнѣ пользу; они заставили меня бросить смутныя теоріи и вернуться къ практическому здравому смыслу. Я не имѣла права корить васъ заблужденіями вашего класса и ожидать въ вашемъ отвѣтѣ «млека и меда». Мы понимаемъ другъ друга. Но какой у васъ острый языкъ. Онъ рѣжетъ, какъ бритва.

— Я забылъ, что имѣю дѣло съ вами, но вы меня подстрекнули, заставивъ покраснѣть за мои «смутныя теоріи», какъ вы выражаетесь. Если вы не могли бы говорить такъ ни съ какимъ другимъ работникомъ, то неужели вы думаете, что я могъ бы такъ говорить съ какой-нибудь другой молодой дѣвушкой?

— Нѣтъ, нѣтъ, я этого не полагаю, отвѣчала Адріенна и взглянула на него нерѣшительно, застѣнчиво.

Она вернулась къ своему стулу и взяла снова работу.

— Вы подумаете о томъ, что я сказала, прибавила она.

— Да и очень серьёзно. Я убѣжденъ, что вы правы, но я не могъ сразу этого понять. Это меня удивило.

Тутъ разговоръ, какъ бы по взаимному согласію, принялъ другой оборотъ. Они стали говорить о книгахъ. Сердце Адріенны сильно билось; а рыцарь нетолько удивилъ ее, но почти поборолъ и это ее приводило въ восторгъ.

Онъ не былъ слѣпымъ орудіемъ ея воли, онъ возсталъ противъ нея, какъ власть имѣющій. Его взглядъ и голосъ глубоко запали въ ея душу. Она была рада, что онъ не тотчасъ ушелъ послѣ этого разговора; ей отрадно было чувствовать его присутствіе, дышавшее такой мощной силой.

Вскорѣ дверь отворилась и слуга вкатилъ мистера Блиссета въ креслѣ и потомъ принесъ чай. Мистеръ Блиссетъ началъ говорить и Майльсъ его слушалъ со вниманіемъ. Время прошло незамѣтно и Майльсъ всталъ, боясь, что онъ уже надоѣлъ своимъ долгимъ присутствіемъ.

— Нѣтъ, сказалъ мистеръ Блиссетъ: — останьтесь, то есть если вы не устали. Племянница намъ что нибудь сыграетъ.

Онъ взглянулъ на Адріенну.

— Да, останьтесь, произнесла она.

И онъ остался.

За этимъ посѣщеніемъ слѣдовалъ цѣлый рядъ другихъ. Мистеръ Блиссетъ былъ очень доволенъ обществомъ молодого человѣка, который терпѣливо и почтительно его слушалъ, а Майльсъ многому научался въ его разговорахъ и все болѣе и болѣе убѣждался, что взгляды и мнѣнія старика были глубже, справедливѣе и безпристрастнѣе его личныхъ воззрѣній.

Адріенна такъ же часто навѣщала Мэри и совершенно побѣдила сердца молодой дѣвушки и Эдмунда, передъ которымъ она открыла новое поле изслѣдованія, одолживъ ему книги по ботаникѣ и гербаріи.

Однажды, возвращаясь домой съ Майдьсомъ послѣ вечера, проведеннаго въ скромномъ домикѣ на городскомъ полѣ, Адріенна замѣтила: — сентябрь приближается и вскорѣ вечера станутъ темными очень рано.

— Да, отвѣчалъ Майльсъ: — зима наступаетъ и… Послушайте, прибавилъ онъ, обращаясь къ какому-то прохожему, который едва не задѣлъ за руку Адріенны: — ведите себя приличнѣе, проходя мимо дамы.

— Я не зналъ что у васъ есть пріятельницы-дамы, Майльсъ Гейвудъ, отвѣчалъ прохожій мягкимъ голосомъ и пристально смотря на молодыхъ людей.

— А, это вы! произнесъ съ презрѣніемъ Майльсъ: — еслибъ я это зналъ, то не потрудился бы и говорить съ вами.

— Что это за человѣкъ? спросила Адріенна, когда прохожій удалился.

— Это мой… вотчимъ, отвѣчалъ Майльсъ какимъ-то страннымъ голосомъ.

Адріенна знала отъ Мэри о замужествѣ ихъ матери, но Майльсъ никогда не рѣшался съ нею объ этомъ заговорить.

— О, простите меня, но я очень сожалѣю, что вы съ нимъ такъ обошлись.

— Отчего?

— Сдѣлалъ онъ вамъ что-нибудь дурное?

— Нѣтъ, но я не могу его видѣть хладнокровно.

— Вы слишкомъ склонны всѣхъ презирать, сказала она съ нервной улыбкой: — лучше уважать, чѣмъ презирать.

— Вы желаете, чтобъ я его уважалъ?

— Да, вы должны уважать въ немъ себя, человѣка. Еслибъ вы только слышали, какимъ тономъ вы съ нимъ говорили! Еслибъ кто-нибудь посмѣлъ съ вами такъ обойтись, то вы, навѣрное, научили бы его вести себя прилично.

— Вы хотите сказать, что я самъ не умѣю себя вести. Вы можетъ быть и правы.

— Вы обидѣлись?

— Нѣтъ вы меня обидѣть не можете, миссъ Блиссетъ.

— Ну, я думаю противное. Во всякомъ случаѣ, постарайтесь быть не столь рѣзкимъ.

— Слѣдующій разъ я при встрѣчѣ съ Джимомъ Гойлемъ сниму шляпу, если вы этого желаете.

— Вы сведете меня съ ума. Какъ вы не походите на свою благоразумную сестру и на свого мягкаго брата, который…

— О, Недъ деликатнѣе всякой дѣвушки, отвѣчалъ Майльсъ съ нѣкоторой ироніей: — ну, миссъ Блиссетъ, я постараюсь заслужить ваше одобреніе. На будущей недѣлѣ пріѣдетъ молодецъ, котораго я презираю болѣе всѣхъ людей на свѣтѣ.

— Кто это?

— Мистеръ Себастьянъ Малори, нашъ такъ называемый хозяинъ.

Наступило минутное молчаніе.

— Неужели? промолвила, наконецъ, Адріенна, съ особымъ удареніемъ, но Майльсъ этого не замѣтилъ.

— Я постараюсь быть съ нимъ учтивъ, если мы столкнемся. Впрочемъ, мы можетъ быть и не столкнемся.

— Можетъ быть, но все же постарайтесь быть помягче — это гораздо легче, чѣмъ кажется, отвѣчала Адріенна.

X.
Политическія убѣжденія мистера Малори.

На слѣдующій день Майльсъ сидѣлъ послѣ завтрака въ конторѣ, сводя счеты; Вильсонъ производилъ обычный обходъ мастерскихъ, а мистеръ Сутклифъ отлучился съ фабрики. Случайно поднявъ глаза съ бумагъ, испещренныхъ цифрами, онъ увидалъ въ окно нѣчто, заставившее его широко открыть глаза отъ изумленія.

По улицѣ быстро катился высокій щегольской кабріолетъ, запряженный двумя прекрасными гнѣдыми лошадьми. Правилъ этимъ необыкновеннымъ, единственнымъ въ Тансопѣ экипажемъ молодой человѣкъ въ свѣтло-сѣромъ сьютѣ и суконной шапочкѣ иностраннаго образца. Вообще во всей его внѣшности было что-то не англійское для непривычнаго Тапсонскаго глаза. Рядомъ съ нимъ сидѣлъ чернокудрый юноша, съ страннымъ, но привлекательнымъ лицомъ, а позади виднѣлся грумъ.

— Кто это такой? подумалъ Майльсъ, съ любопытствомъ смотря въ окно, но черезъ минуту онъ горячо раскаялся въ этомъ любопытствѣ.

Кабріолетъ остановился передъ конторой, и владѣлецъ его, замѣтивъ удивленный взглядъ Майльса, лѣниво посмотрѣлъ на него своими полусонными глазами. Майльсъ теперь понялъ, что это былъ хозяинъ, Себастьянъ Малори. Въ этомъ легко было убѣдиться по его красивому, хотя и загорѣлому лицу, русымъ волосамъ и гордому, равнодушному выраженію всѣхъ его чертъ, которыя совершенно напоминали его мать.

Сердитый на себя, что онъ съ перваго раза выказалъ такое излишнее вниманіе, Майльсъ совершенно забылъ обѣщаніе, данное Адріеннѣ и, желая доказать, что видѣнное имъ зрѣлище не сдѣлало на него въ сущности никакого впечатлѣнія, углубился въ свою работу.

Дверь въ контору, между тѣмъ, отворилась и послышался голосъ, дававшій какія-то приказанія груму, оставшемуся въ кабріолетѣ.

— Ja wohl, mein herr, отвѣчалъ послѣдній.

— У него даже и слуги иностранные, пробормоталъ сквозь зубы Майльсъ, пожимая плечами.

— Здравствуйте, добрый человѣкъ, произнесъ голосъ, который столько же не походилъ на голоса обыкновенныхъ тансопскихъ джентльмэновъ, сколько голосъ Адріенны не походилъ на голоса прочихъ тансопскихъ дамъ.

Онъ обернулся и посмотрѣлъ на Малори. Молодые люди впервые встрѣтились лицомъ къ лицу.

По выраженію чертъ и характеру, они представляли положительный контрастъ, но оба были высокаго роста, хорошо сложены и худощавы. Майльсъ, какъ уже сказано, былъ живой, подвижной, пламенный, страстный, дѣятельный; глаза его сверкали, брови надвигались и онъ выходилъ изъ себя сто разъ въ одинъ день. Себастьянъ Малори былъ, напротивъ, очень граціозный, но нѣсколько томный по природѣ или по привычкѣ. Онъ былъ красивый юноша, но его тонкія черты ясно выражали, что ему все надоѣло, все наскучило. Глаза его двигались медленно, и эти добрые, свѣтлые, каріе глаза, казалось, рѣдко могли загорѣться пламеннымъ блескомъ. Онъ говорилъ, смотрѣлъ, двигался, какъ человѣкъ, которому жизнь кажется тягостной, не стоящей потрачиваемыхъ на нее силъ. Входя въ контору, онъ, по иностранному обычаю, снялъ шляпу, и Майльсъ увидалъ, что все его лицо, кромѣ лба, очень загорѣло. Каждый его жестъ и движеніе свидѣтельствовали о свѣтскомъ лоскѣ и высшей культурѣ.

— Вы томный, лѣнивый франтъ, не такъ ли? подумалъ Майльсъ, смотря ему прямо въ глаза: — но мы вамъ пообломаемъ крылья въ этомъ демократическомъ городѣ.

Оглядывая съ головы до ногъ сына, онъ не могъ не вспомнить о матери; ея принципы были всѣмъ извѣстны: непогрѣшимость королей, консервативная партія, во что бы то ни стало, и, несмотря ни на что, ненарушимомъ церкви и конституціи, величайшій министръ, всѣми оплакиваемый — покойный герцогъ Веллингтонъ, рабочій на своемъ мѣстѣ (гдѣ бы это мѣсто ни было), незыблемость свыше установленнаго различія между богатыми и бѣдными, аристократами и простолюдинами. Повторяя себѣ все это и видя, что Себастьянъ Малори нисколько не походилъ на тансопскихъ молодыхъ людей, которые всѣ болѣе или менѣе были радикалы, Майльсъ пришелъ къ тому убѣжденію, что яблоко не падаетъ далеко отъ яблони, и что мистеръ Малори консерваторъ самой чистой воды.

Между тѣмъ и Себастьянъ пристально смотрѣлъ на Майльса; его удивило, что этотъ «добрый человѣкъ» не отвѣчалъ на его привѣтствіе, и критически, и какъ-то странно, чтобъ не сказать болѣе, разбиралъ его по косточкамъ своимъ проницательнымъ взглядомъ. Онъ не снялъ своей фуражки, не всталъ и не спросилъ, что угодно посѣтителю, только глядѣлъ на него своими живыми, блестящими глазами. Себастьяну это показалось, наконецъ, забавнымъ, онъ улыбнулся, что еще болѣе раздражило Майльса, который на все въ жизни смотрѣлъ очень серьёзно, не замѣчая комической стороны, тогда какъ Малори, напротивъ, все или забавляло, или у томляло.

— Ma foi, сказалъ онъ добродушно: — мнѣ въ вагонѣ говорили, что тансопскій людъ меня удивитъ и, признаюсь, это правда.

— Можетъ быть, и вы удивите тансопцевъ, отвѣчалъ рѣзко Майльсъ.

— Можетъ быть, произнесъ холодно Себастьянъ: — вы знаете, кто я?

Майльсъ колебался съ минуту; ему очень хотѣлось сказать: «Нѣтъ, я васъ не знаю», но честность взяла верхъ и онъ сказалъ правду, только въ самой непріятной формѣ.

— Я полагаю, что вы сынъ мистрисъ Малори.

— Ты видишь, Гюго, сказалъ съ улыбкой Себастьянъ, обращаясь къ чернокудрому юношѣ, стоявшему рядомъ съ нимъ: — я только сынъ мсей матери и, однако, я здѣсь у себя, въ своихъ владѣніяхъ.

Юноша кивнулъ головой и задумчиво посмотрѣлъ на Майльса, который не могъ отказаться отъ удовольствія продолжать опасную игру.

— Вы увидите, что у насъ здѣсь много значатъ родство и проживаніе на мѣстѣ, замѣтилъ онъ сухо.

— Такъ, такъ, произнесъ Себастьянъ, все съ той же улыбкой, выводившей изъ себя Майльса: — ваше предположеніе совершенно справедливо. Я сынъ мистрисъ Малори. Ну, а теперь я желалъ бы знать, кто вы? можетъ быть, одинъ изъ моихъ рабочихъ?

Повидимому, эта сцена нисколько не сердила молодого человѣка и онъ смотрѣлъ вокругъ себя лѣнивымъ, но критическимъ взглядомъ собственника, сознающаго, что онъ смотритъ на свою собственность и говоритъ съ своимъ слугою.

— Кто я? началъ Майльсъ, возмущенный до глубины души этимъ взглядомъ, но Себастьянъ его перебилъ.

— Не лучше ли бы вамъ снять фуражку?

— Это зависитъ отъ убѣжденія, отвѣчалъ Майльсъ, побагровѣвъ: — здѣсь не мода снимать шляпы, а что касается до меня, то я не снимаю шляпы ни передъ однимъ мужчиной и передъ очень немногими женщинами.

— Хорошо, мы объ этомъ не станемъ спорить; такъ вы говорите, что это зависитъ отъ убѣжденія, сказалъ Себастьянъ учтиво: — но я васъ перебилъ, вы хотѣли мнѣ только-что сказать, кто вы такой.

— Меня зовутъ Майльсъ Гейвудъ, я на этой фабрикѣ браковщикъ и мастеръ.

— Гейвудъ! повторилъ Себастьянъ и его глаза на минуту потеряли ихъ сонное выраженіе: — Гейвудъ! я, кажется, помню… ахъ, да! Но я не знаю, что значитъ браковщикъ?

— И неудивительно, что вы этого не знаете.

— Но я долженъ все знать; будьте такъ добры, объясните мнѣ, въ чемъ состоять обязанности браковщика? продолжалъ Малори.

Майльсу становилось какъ-то неловко; онъ сознавалъ, что Себастьянъ былъ олицетворенная учтивость, несмотря на его вызывающій тонъ. Онъ разсказалъ въ двухъ словахъ свои обязанности.

— Благодарю васъ, произнесъ Себастьянъ: — но я совершенно забылъ главную цѣль моего пріѣзда — г. Сутклифъ здѣсь?

— Нѣтъ; онъ вернется черезъ часъ.

— Черезъ часъ? Такъ мнѣ придется обойти фабрику безъ него. Кто могъ бы мнѣ все показать? можетъ быть, вы?

Послѣднія слова Себастьянъ произнесъ поспѣшно, какъ бы пораженный счастливой мыслію; но мысль провести мистера Малори по всей фабрикѣ была противна Майльсу, и онъ отвѣтилъ:

— Вильсонъ, старшій мастеръ и надсмотрщикъ, стоитъ выше меня на фабрикѣ. Онъ всегда показываетъ мастерскія.

— Вильсонъ… я долженъ его помнить. Онъ уже здѣсь давно?

— Да.

— Я такъ и думалъ. Гдѣ же онъ?

Помимо своего желанія, Майльсъ долженъ былъ сознаться, что невозможно отнести Себастьяна Малори къ классу людей, подобныхъ Фредериксу Спенслею. Онъ невольно поддавался вліянію его учтивыхъ, утонченныхъ манеръ и пожалѣлъ, что отказался отъ сопровожденія его по фабрикѣ. Къ тому же, онъ помнилъ свое обѣщаніе Адріеннѣ, но былъ слишкомъ гордъ или застѣнчивъ, чтобы вдругъ перемѣнить свое обращеніе.

— Вильсонъ обходитъ фабрику, сказалъ онъ прежнимъ отрывистымъ тономъ: — если вы подождете минуту, то я вамъ пришлю его.

— Благодарю, отвѣчалъ Малори.

Майльсъ вышелъ изъ конторы, а Себастьянъ, указывая на него, сказалъ своему юному товарищу:

— Гюго, ты еще не привыкъ къ англійскимъ именамъ, но у меня отличная память. Я слышалъ имя этого человѣка въ вагонѣ вчера. Мнѣ надо съ нимъ поближе познакомиться. Ты его замѣтилъ. У него прекрасное лицо.

— И прекрасныя манеры, не правда ли? замѣтилъ саркастически юноша.

— Да, отвѣчалъ задумчиво Себастьянъ: — Гейвудъ! Еслибы онъ себя не назвалъ, то, можетъ быть, я вышелъ бы изъ терпѣнія. Теперь же я попробую другую тактику. А, вотъ и старшій мастеръ. Гюго, посмотри, какъ я буду разыгрывать роль князя промышленности. Твой артистическій глазъ не разъ будетъ пораженъ среди нашего торжественнаго слѣдованія по моимъ владѣніямъ.

Вильсонъ вбѣжалъ въ комнату въ сильномъ волненіи.

— Мистеръ Малори! прыснулъ онъ: — какое счастье! Я не хотѣлъ вѣрить! Мы давно васъ ждали. Надѣюсь, что вы совершенно здоровы?

— Да, благодарю васъ. Я вернулся домой недѣлею ранѣе, чѣмъ ожидалъ. Я васъ очень хорошо помню. Какъ вы поживаете, вы и ваше семейство?

— Помаленьку, благодарю васъ, отвѣчалъ Вильсонъ, почтительно пожимая протянутую ему руку: — а это, вѣроятно, одинъ изъ вашихъ друзей? прибавилъ онъ, смотря на чернокудраго юношу.

— Да, мой лучшій другъ, мистеръ фон-Биркенау. Я желалъ-бы пройти по фабрикѣ. Я спрашивалъ у молодца, бывшаго здѣсь… — Я надѣюсь, воскликнулъ Вильсонъ: — что онъ не былъ съ вами грубъ и не сдѣлалъ вамъ непріятности?

— А развѣ онъ всегда выказываетъ ослушаніе и грубость фабричному начальству? спросилъ Себастьянъ, бросая на Вильсона проницательный взглядъ, который представлялъ разительный контрастъ съ его мягкимъ голосомъ и нѣжными манерами.

— Ослушаніе? Нѣтъ, сэръ. Я никогда не видывалъ работника честнѣе и лучше его, но онъ взялъ себѣ въ мысль, что нѣтъ никого выше его. Я часто говорю ему, что онъ попадетъ въ бѣду.

— Но онъ уменъ и честенъ? спросилъ Себастьянъ.

— О, да, сэръ, отвѣчалъ Вильсонъ, любившій Майльса въ продолженіи нѣсколькихъ лѣтъ: — онъ умнѣе дюжины обыкновенныхъ рабочихъ и вы можете повѣрить ему безбоязненно груды золота и вещи, гораздо цѣннѣе золота. Только онъ слишкомъ много болтаетъ.

— А! Ну, теперь пойдемте на фабрику, а когда вернется мистеръ Сутклифъ, то я его возьму съ собою завтракать. Я желалъ бы сказать нѣсколько словъ рабочимъ, если ихъ можно было бы гдѣ нибудь собрать.

— Конечно, большой дворъ совмѣститъ ихъ всѣхъ.

— Указывайте же дорогу, пожалуйста, сказалъ Себастьянъ, смотря на часы.

Вильсонъ былъ счастливѣйшимъ человѣкомъ въ это утро и съ гордостью показалъ своему молодому хозяину фабрику, объясняя ему всѣ условія механизма, благодаря которымъ дерево, сталь и желѣзо исполняютъ дѣло человѣческихъ рукъ и ногъ. Глаза Себастьяна потеряли теперь свой сонный взглядъ и, несмотря на небрежный тонъ, онъ задавалъ много дѣльныхъ вопросовъ и, повидимому, обнималъ разомъ и общую суть дѣла, и всѣ мелочныя подробности. Ничего не ускользнуло отъ него, даже удивленные взгляды рабочихъ при его появленіи и ихъ замѣчанія о немъ.

Около часа потребовалось на осмотръ всѣхъ отдѣленій фабрики и, наконецъ, Вильсонъ, входя въ большую, хорошо освѣщенную комнату, гдѣ работало около полудюжины людей, произнесъ:

— Это послѣднее отдѣленіе, это кладовая.

Среди рабочихъ стоялъ Майльсъ Гейвудъ, и Себастьянъ сказалъ на ухо Гюго:

— Займи мастера, я хочу поговорить наединѣ съ этимъ молодымъ человѣкомъ.

Гюго тотчасъ подошелъ къ большому куску матеріи, лежавшей на столѣ, и сталъ съ любопытствомъ разспрашивать у Вильсона объясненія находившихся на матеріи таинственныхъ марокъ и отмѣтокъ. А между тѣмъ, Себастьянъ обратился къ Майльсу со словами:

— Вы занимаетесь браковкой?

— Да.

— Вы видите, я чему-нибудь да научился. Послушайте, я сейчасъ скажу всему народу нѣсколько словъ. Я бы желалъ, чтобы вы присутствовали при этомъ. Вѣдь вы придете?

Полуразсерженный, полупольщенный словами Себастьяна, Майльсъ пристально посмотрѣлъ на него. Онъ все еще не отказался отъ своего предубѣжденія противъ хозяина, но не могъ не сознаться, что трудно было противустоять вліянію его манеръ.

— Конечно, приду, отвѣчалъ онъ.

У него на языкѣ вертѣлось: «Но я не обѣщаю найти прекраснымъ все то, что вы скажете», однако, онъ вспомнилъ свое обѣщаніе Адріеннѣ и удержался, хотя былъ убѣжденъ, что слова Себастьяна ему не понравятся. Что могъ онъ, консерваторъ, сказать, какъ не похвалу южанамъ? Однако, Майльсъ рѣшился выслушать его рѣчь, хотя бы для того, чтобы подмѣтить ея слабыя стороны.

— Вы теперь все видѣли, сэръ, сказалъ Вильсонъ, подходя къ Себастьяну: — если вы готовы, то я велю звонить и мы выйдемъ во дворъ.

Черезъ нѣсколько минутъ, раздался звонъ большого колокола; машину остановили и всѣ рабочіе высыпали во дворъ.

Себастьянъ и Вильсонъ взобрались на большой пустой ящикъ, стоявшій подлѣ двери кладовой, а толпа рабочихъ, въ томъ числѣ и Майльсъ, окружили со всѣхъ сторонъ эту импровизированную трибуну.

Себастьянъ окинулъ пытливымъ взоромъ всѣхъ присутствующихъ, а Вильсонъ сказалъ нѣсколько очень запутанныхъ, вступительнымъ словъ. Когда онъ кончилъ, то соскочилъ съ ящика и присоединился къ толпѣ.

— Друзья мои, началъ Себастьянъ: — по различнымъ обстоятельствамъ, я десять лѣтъ не былъ въ Ланкаширѣ. Быть можетъ, я и теперь не возвратился бы, еслибы не загорѣлась великая борьба въ Америкѣ, первое слѣдствіе которой отзовется въ Ланкаширѣ. Въ подобномъ положеніи дѣлъ я почувствовалъ, что не имѣю право оставаться вдали отсюда. Несмотря на то, что я въ Тансопѣ только нѣсколько часовъ, но я уже видѣлъ и слышалъ достаточно, чтобъ убѣдиться въ склонности ланкаширцевъ презирать хозяина, незнающаго своего дѣла, точно такъ же, какъ вы презирали бы работника, незнающаго своего ремесла. Этотъ принципъ справедливый и честный, и не хочу отрицать, что я могъ бы подойти подъ рубрику хозяевъ, заслуживающихъ нѣкотораго презрѣнія за незнаніе и отсутствіе. Дѣйствительно, я вижу, что не имѣлъ прежде никакого понятія о томъ, что такое фабрика, и сознаю, что предстоящая мнѣ задача не легка. Я долженъ изучить основательно фабричное дѣло и принять мѣры къ устраненію, на сколько возможно, неизбѣжной тяжести грозящихъ намъ черныхъ дней. Время приближается, и я увѣренъ, всѣ зоркіе люди согласны со мною, что оно приближается очень быстро, когда Ланкаширу надо будетъ бороться съ страшнымъ ураганомъ, который бѣжитъ на насъ съ той стороны Атлантическаго Океана. Подадимъ же другъ другу руку и мужественно сомкнемъ ряды, чтобы встрѣтитъ эту грозу. Я увѣренъ, что вы всѣ вмѣстѣ со мною глубоко сочувствуете въ этой борьбѣ Сѣверянамъ. (Громкое одобреніе послышалось въ толпѣ, и голоса мужчинъ и женщинъ слились въ одинъ гулъ). Благородный Авраамъ Линкольнъ, въ котораго бросаетъ грязью безсильная злоба южной прессы, не говоря о нѣкоторыхъ англійскихъ органахъ печати, которые англичане должны читать со стыдомъ, окажетъ великое благодѣяніе всему свѣту, если онъ останется живъ и успѣетъ въ своемъ крестовомъ походѣ противъ рабства. Онъ не можетъ доставить вамъ теперь дешеваго и обильнаго запаса хлопка, но своимъ мужествомъ и геніемъ, онъ поставитъ хлопчатобумажный рынокъ на твердое основаніе, тогда какъ доселѣ все вполнѣ зависѣло отъ несправедливаго и невѣрнаго неволничьяго труда. (Новые крики одобренія со всѣхъ сторонъ). Я понимаю, что вы, ланкаширцы, и особливо обыватели Тансопа, думаете много о политикѣ и принципахъ. Такъ вы и должны поступать, помня, кто вашъ представитель въ парламентѣ и какое другое великое имя соединено неразрывными узами съ Тансопомъ. Я очень хорошо знаю, что, несмотря на сильный консервативный элементъ въ средѣ высшаго класса и даже рабочихъ (одинъ голосъ: консервативный рабочій — это миѳъ!), несмотря на этотъ предполагаемый консервативный элементъ. вы всегда имѣли радикальнаго депутата. Я не полагалъ, что преданность радикальнымъ принципамъ такъ сильна въ Тансопѣ. Я всегда считалъ, что политика занимаетъ не первое мѣсто въ ряду общественныхъ заботъ, но, въ виду общаго вниманія Тансопскихъ жителей къ политикѣ и въ виду того факта, что многіе обращаются со мною здѣсь, какъ съ консерваторомъ, я считаю необходимымъ сказать прямо, что каковы бы ни были мои убѣжденія по другимъ вопросамъ, но въ политикѣ я не консерваторъ, а радикалъ. Конечно, существуетъ столько же различныхъ радикаловъ, сколько и диссентеровъ. Вѣроятно, мой радикализмъ и вашъ разнятся въ подробностяхъ, но, я надѣюсь, что мы, каждый съ своей стороны, будемъ одинаково уважать великій принципъ, не обращая вниманія на форму. Я не стану васъ долго задерживать, но позвольте мнѣ вамъ только повторить еще разъ, что я вернулся домой, чтобы поучиться своему ремеслу и постараться провести благополучно мой корабль среди подготовляющейся бури. Вы знаете, что въ Тансопѣ всего сильнѣе разразится бѣдствіе, такъ какъ запасъ хлопка, употребляющагося здѣсь, всего скорѣе изсякнетъ. Я прошу васъ дать мнѣ обѣщаніе и приму на себя передъ вами торжественное обязательство. Я прошу васъ вѣрить мнѣ и моимъ стремленіямъ помочь вамъ въ эту трудную годину, я же даю вамъ слово, что буду напрягать всѣ свои силы для исполненія своего долга въ отношеніи васъ. Мы будемъ работать, пока можно будетъ доставать хлопокъ, а потомъ, я надѣюсь, въ интересѣ вашемъ, моемъ и всего человѣчества, что мнѣ придется помочь вамъ сводить концы съ концами въ вашемъ домашнемъ хозяйствѣ.

Онъ умолкъ, поклонился толпѣ и хотѣлъ уйти, но рабочіе подняли громкій крикъ одобренія, и нѣсколько голосовъ заявило, «что онъ хорошій человѣкъ и что они на него вполнѣ надѣются».

Себастьянъ соскочилъ съ ящика и вмѣстѣ съ Гюго и Вильсономъ удалился въ контору. Народъ разошелся; черезъ минуту раздался свистъ машины и работа снова закипѣла, словно не существовало на свѣтѣ ни войны, ни Сѣверянъ, ни Южанъ.

Конечно, рѣчь хозяина составляла предметъ всѣхъ толковъ среди рабочихъ въ продолженіи дня. Одинъ Майльсъ Гейвудъ упорно молчалъ, ничего не отвѣчая на всѣ вопросы насчетъ его мнѣнія о новомъ хозяинѣ. Общее мнѣніе было сильно въ его пользу. Мужчинамъ понравилась его рѣчь и они очень были довольны, что онъ раздѣлялъ радикальныя идеи въ политикѣ, хотя признавали, что онъ слишкомъ большой франтъ и вообще, по наружности, манерамъ и рѣчи, слишкомъ напоминалъ свѣтскихъ джентльмэновъ. Женщинамъ также онъ пришелся по сердцу, главное потому, что, какъ выразилась Мэри Гейвудъ: «у него былъ славный, мягкій голосъ и звучное имя».

Общее заключеніе всѣхъ рабочихъ было чисто ланкаширское: молодой хозяинъ говорилъ хорошо и разумно, особливо для человѣка, незнающаго своего дѣла, но соловья баснями не накормишь и потому было необходимо увидѣть на дѣлѣ, насколько искренны были его убѣжденія и насколько онъ сдержитъ свои обѣщанія.

XI.
Два радикала.

Себастьянъ Малори возвратился домой съ фабрики вмѣстѣ съ мистеромъ Сутклифомъ и послѣ завтрака провелъ нѣсколько часовъ въ кабинетѣ, внимательно слушая отчетъ своего управляющаго о положеніи фабрики, ея производства, возможныхъ условій дальнѣйшаго существованія и т. д. Сначала мистеръ Сутклифъ, маленькій, скромный человѣчекъ, съ лысой головой и живыми глазами, говорилъ довольно сухо и какъ бы принужденно, но чѣмъ чаще Себастьянъ перебивалъ его вопросами, всегда относившимися къ самой сущности дѣла и выказывавшими необыкновенную проницательность и здравый смыслъ, тѣмъ болѣе онъ оживлялся, взглядъ его становился пламеннѣе и тонъ мягче, сочувственнѣе. Наконецъ, въ ту самую минуту, какъ онъ взялъ новую связку бумагъ и хотѣлъ познакомить Себастьяна съ ихъ содержаніемъ, молодой человѣкъ остановилъ его.

— Извините, мистеръ Сутклифъ, сказалъ онъ: — оставимте на время дѣла: съ такимъ управляющимъ, какъ вы, мнѣ нечего безпокоиться.

— О, мистеръ Малори, отвѣчалъ съ улыбкой Сутклифъ: — по тому, что я вижу, я убѣжденъ, что вы вскорѣ сами будете въ состояніи отлично вести дѣло. Вы не обидитесь, если я скажу, что я въ васъ совершенно разочаровался, т. е. съ хорошей стороны. Я никогда не ожидалъ найти въ васъ такого живого интереса къ дѣлу и такой быстрой сообразительности.

— Я ужасно лѣнивый человѣкъ, промолвилъ Малори, также улыбаясь: — меня очень трудно заставить чѣмъ-нибудь заняться, но разъ, что я взялся, я не отстану, пока не пойму и не изучу основательно данный предметъ.

Отъ фабрики теперь разговоръ перешелъ на общее положеніе хлопчатобумажной промышленности въ виду угрожающаго погрома, на политическое настроеніе Тансопа, настроеніе рабочихъ и проч. и проч. Сутклифъ откровенно высказалъ обо всемъ свое мнѣніе, даже не скрылъ, что рабочіе были недовольны матерью Себастьяна, какъ женщиной, слишкомъ консервативной въ своихъ убѣжденіяхъ и вмѣшивавшейся въ дѣла, въ которыхъ она ничего не понимала.

— Однако, уже 5 ¹/₂ часовъ и мнѣ пора идти, воскликнулъ вдругъ Сутклифъ.

— А развѣ вы не обѣдаете съ нами?

— Нѣтъ, благодарю васъ, я уже далъ слово. Но если вамъ угодно, я приду завтра и мы будемъ продолжать нашъ разговоръ, мистеръ Малори.

— Конечно. Я васъ жду. Прощайте.

Оставшись одинъ, Себастьянъ погрузился въ глубокую думу, размышляя обо всемъ, что онъ видѣлъ и слышалъ.

Черезъ нѣсколько минутъ, кто-то постучалъ въ дверь и въ комнату вошла мистрисъ Малори.

— Наконецъ, ты кончилъ свои дѣла, Себастьянъ, сказала она, бросая взглядъ на разбросанныя по столу бумаги: — я забыла тебѣ сказать, что я ожидаю сегодня къ обѣду моего большого друга.

— Кто же это такой?

— Елена Спенслей. Я ее очень люблю. Если мой сынъ проводитъ всю свою жизнь далеко отъ меня, то я должна чѣмъ-нибудь себя вознаграждать за его отсутствіе. Она такъ мила со мною, точно родная; дочь.

— Она родственница молодому человѣку, который надняхъ заслужилъ публичную порку? спросилъ Себастьянъ, которому Сутклифъ разсказалъ исторію юнаго франта и даже намекнулъ, что онъ подозрѣваетъ въ таинственномъ рабочемъ, такъ достойно наказавшемъ его — Майльса Гейвуда.

— Это ея братъ, отвѣчала холодно мистрисъ Малори, видимо недовольная замѣчаніемъ сына: — онъ теперь уѣхалъ на время. Но ты не долженъ судить Елену по немъ. Бѣдная дѣвушка! Ея жизнь дома очень грустная. Я была для нея очень полезнымъ другомъ. Надѣюсь, что ты обѣдаешь дома?

— Да, и буду очень радъ познакомиться съ миссъ Спеислей.

Минутъ за двадцать до обѣда, мистрисъ Малори вышла въ гостиную и уже нашла тамъ своего сына, который сидѣлъ во фракѣ, развалясь на креслѣ передъ каминомъ.

Между матерью и сыномъ существовало большое сходство и вмѣстѣ съ тѣмъ большое различіе. Мистрисъ Малори была изящная, моложавая на взглядъ женщина. Лицо ея было блѣдное, безстрастное, губы тонкія, носъ горбатый, волосы свѣтлые, шелковистые, безъ малѣйшаго серебристаго проблеска, а кружевная съ перьями наколка придавала ей еще больше красоты и молодости. На ней было сиреневое шелковое платье съ бѣлыми кружевами, и, входя въ комнату, съ величественнымъ достоинствомъ, она бросила на сына проницательный, глубокій взглядъ. Мистрисъ Малори любила власть, долго ею пользовалась и никакъ не могла сознать того простого факта, что, во время ея разлуки съ сыномъ, онъ превратился изъ мальчика въ человѣка. Она имѣла самое низкое мнѣніе объ умственныхъ способностяхъ мужчинъ, и это было очень естественно, такъ какъ ея мужъ былъ далеко ниже ея по уму, а ничто такъ не способствуетъ развитію высокомѣрнаго понятія о своемъ превосходствѣ и презрѣнія ко всѣмъ другимъ, какъ долгое сожитіе съ человѣкомъ гораздо ниже себя. Вслѣдствіе этого, лѣнивый, томный видъ ея сына, совершенно напоминавшій ей мужа, ввелъ мистрисъ Малори въ заблужденіе и еще болѣе укоренилъ въ ней сознаніе своего превосходства.

— Маменька, сказалъ Себастьянъ, взглянувъ на нее: — право, нелѣпо мнѣ выдавать себя за вашего сына; нельзя ли мнѣ говорить всѣмъ, что я вашъ братъ?

— Пустяки! Гдѣ твой другъ?

— Онъ одѣвается. Его очень взволновала мысль, что онъ будетъ обѣдать съ молодой дѣвушкой.

Мистрисъ Малори хотѣла сказать кое-что о молодой дѣвушкѣ, но отложила это намѣреніе на минуту и спросила, усаживаясь въ кресло:

— Что ты дѣлалъ весь день?

— Я, какъ умный мальчикъ, училъ свой урокъ, отвѣчалъ, лѣниво потягиваясь, Себастьянъ.

— О! пожалуйста, не говори притчами. Въ этомъ отвратительномъ городѣ всѣ говорятъ самыя непріятныя вещи въ самой непріятной формѣ и считаютъ себя за это честными и искренними людьми. Я ненавижу Тансопъ.

— Неужели? Зачѣмъ же вы живете здѣсь такъ долго?

— Я старалась исполнить свой долгъ въ отношеніи тебя и твоей собственности. Женщины, а тѣмъ болѣе матери, приносятъ себя въ жертву своему долгу.

— Я очень вамъ за это обязанъ, маменька, но надѣюсь, что теперь вы совершенно отдохнете. Я хочу научиться дѣлу…

— Прекрасно, но это возьметъ много времени и съ твоими привычками тебѣ будетъ очень тяжело.

— Развѣ вы знаете, маменька, мои привычки? спросилъ онъ очень спокойно.

Мистрисъ Малори взглянула на него съ удивленіемъ. Въ сущности, она вовсе не знала его привычекъ. Но, смотря на этого юношу, лѣниво развалившагося въ креслѣ съ газетой въ рукахъ, она самодовольно подумала: «Вылитый отецъ: слабый и лѣнивый, хотя немного поживѣе на поверхности. Я съ нимъ отлично справлюсь».

— По крайней мѣрѣ, другъ мой, сказала она вслухъ: — ты не привыкъ къ дѣловой тансопской жизни. Но, вѣроятно, прежде всего ты осмотришь фабрику и познакомишься съ твоимъ народомъ.

— Я уже былъ на фабрикѣ, видѣлъ мой народъ и сказалъ ему нѣсколько словъ.

— Когда? Зачѣмъ ты меня не предупредилъ? — спросила она съ живостью и видимымъ неудовольствіемъ: — тебѣ не слѣдуетъ быть такимъ пылкимъ.

Себастьянъ засмѣялся.

— Въ первый разъ я слышу обвиненіе въ пылкости. Это доказываетъ, какъ мало вы меня знаете.

Слова сына коробили мистрисъ Малори, но она не могла на нихъ возражать.

— Этотъ народъ не любитъ, чтобъ съ нимъ обращались безцеремонно, хотя сами они ведутъ себя какъ дикари.

— Я не думаю, чтобъ мое обращеніе съ нимъ было безцеремонное.

— Что ты ему сказалъ? спросила его мать, у которой любопытство взяло верхъ надъ недовольствомъ: — какъ я сожалѣю, что ты такъ поторопился. Подобная рѣчь требуетъ здраваго обсужденія и основательной подготовки. Я надѣюсь, что ты не повредилъ своимъ интересамъ какимъ-нибудь неосторожнымъ словомъ. Это такой ужасный народъ; самому невинному замѣчанію онъ готовъ придать невозможный смыслъ.

Мистрисъ Малори говорила съ жаромъ, точно наученная личнымъ опытомъ.

— Неужели? Впрочемъ, я не сказалъ ему ни слова, отъ котораго мнѣ пришлось бы въ послѣдствіи отказаться, и къ тому же, я всегда держу свои обѣщанія, и поэтому-то такъ мало ихъ дѣлаю. Я просто сказалъ, что наступаетъ тяжелая година и что мы должны поддержать другъ друга. Потомъ прибавилъ два слова о политикѣ.

— О, дитя мое! Какъ это глупо! Прости меня, но, право, ты поступилъ очень глупо. Они всѣ проклятые радикалы и питаютъ къ тебѣ уже заранѣе слѣпое предубѣжденіе. Сказавъ имъ прямо въ глаза, что ты консерваторъ, ты, конечно, только подлилъ масла въ огонь.

Себастьянъ взглянулъ на мать съ удивленіемъ.

— Зачѣмъ же мнѣ было говорить, что я консерваторъ, когда я радикалъ? Я и сказалъ имъ правду.

Мистрисъ Малори привскочила отъ изумленія при этихъ невѣроятныхъ словахъ сына.

— Какъ тебѣ не стыдно! воскликнула она рѣзкимъ тономъ, въ которомъ не слышно было ни малѣйшаго слѣда материнскаго чувства.

— Мнѣ очень жаль, но даже изъ угожденія вамъ я не могу ощутить ни малѣйшаго стыда.

— Ты не уважаешь своего отца, дѣда, своихъ предковъ, продолжала мистрисъ Малори, насупивъ брови: — всякій человѣкъ, имѣющій предковъ, не говоря уже о потомкѣ такого стариннаго рода, какъ ты, долженъ быть консерваторомъ изъ простого уваженія къ себѣ. Да, ты не уважаешь ни себя, ни своихъ предковъ!

— Mon Dieu! Я настолько ихъ уважаю, насколько они этого заслуживаютъ. Неужели вы думаете, что можно извлечь большую пользу изъ предковъ? Но, во всякомъ случаѣ, я слишкомъ уважаю ихъ память, чтобъ приписать имъ желаніе видѣть въ своемъ потомкѣ пошлаго дурака, повторяющаго съ чужихъ словъ первое попавшееся мнѣніе. Если я наслѣдовалъ отъ нихъ имя и нравственныя стремленія, то вмѣстѣ съ тѣмъ наслѣдовалъ отъ нихъ и умъ, и способность обсужденія.

— Все это пустяки, Себастьянъ. Я этого не потерплю.

— Но вы, конечно, позволите мнѣ объяснить вамъ мои мнѣнія. Это спасетъ насъ отъ многихъ недоразумѣній.

— Я вижу и безъ объясненія, что ты ренегатъ, измѣнилъ своимъ предкамъ и унизился до уровня отвратительныхъ, ужасныхъ радикаловъ, да, до уровня этихъ наглыхъ, грязныхъ, дерзкихъ рабочихъ. Я ихъ ненавижу, Себастьянъ; я не могу тебѣ достаточно выразить, какъ я ихъ ненавижу. Какъ можешь ты теперь отказать въ одномъ изъ требованій этого гнуснаго народа, если ты раздѣляешь его мнѣнія?

— Право, я не знаю въ чемъ состоятъ ихъ мнѣнія. Вѣроятно, они не сходятся съ моими. Но я вамъ хотѣлъ только сказать, что мнѣ приходятъ на память слова, которыя я прочиталъ въ юности и которыя тогда же сдѣлали на меня большое впечатлѣніе. Вотъ они: «Тѣ, которые думаютъ, что монополія должна быть сосредоточена въ рукахъ немногихъ избранныхъ, должны здраво обсудить это мнѣніе и если оно основано только на словахъ ихъ бабушки, то всецѣло его отвергнуть».

— Это безнравственно! произнесла мистрисъ Малори, стиснувъ зубы.

— Позвольте мнѣ кончить, продолжалъ Себастьянъ очень учтиво: — я читалъ между строкъ въ этомъ замѣчаніи, и примѣнилъ выражаемый въ немъ принципъ ко всѣмъ другимъ вопросамъ. Пользуясь этимъ принципомъ, какъ горниломъ при оцѣнкѣ учрежденій, обычаевъ и понятій, я дошелъ до того, что сталъ радикаломъ.

— Это гнусный, безбожный принципъ, сказала мистрисъ Малори съ холодной злобой: — и я никогда не удостою своей поддержкой подобнаго принципа.

Не малымъ ударомъ было для нея узнать, что ея сынъ называлъ себя проклятымъ въ ея глазахъ именемъ радикала, но еще ужаснѣе для нея было неожиданнное открытіе, что, несмотря на его кажущіяся мягкость, равнодушіе и лѣнь, она такъ же мало могла подчинить его своей волѣ, какъ остановить морской приливъ.

Себастьянъ всталъ и облокотился на каминъ. Мистрисъ Maлори искоса взглянула на него. Онъ улыбался и это еще болѣе ее взорвало.

— Я очень сожалѣю, маменька, что вамъ не нравятся мои убѣжденія, произнесъ онъ очень любезно и весело: — но, говоря откровенно, вы, по моимъ письмамъ, въ которыхъ я откровенно сообщалъ вамъ, въ какомъ обществѣ я находилъ удовольствіе, могли предугадать мои убѣжденія, хотя я ихъ, правда, прямо и не высказывалъ.

Это было справедливо. Онъ имѣлъ, какую-то непріятную способность быть всегда правымъ.

— Убѣжденія, убѣжденія! О, я ненавижу эту болтовню объ убѣжденіяхъ. Когда человѣкъ хочетъ сдѣлать что-нибудь на зло своему лучшему другу, то онъ говоритъ, что поступаетъ по убѣжденію.

— Конечно, обстоятельства бываютъ иногда очень дерзки, замѣтилъ Себастьянъ, и мистрисъ Малори, нетерпѣливо топавшая ногами, еще болѣе разсердилась бы, еслибъ она могла прочесть его мысли въ эту минуту.

— Пусть ее бѣсится, думалъ онъ: — тѣмъ скорѣе это ей наскучитъ. Надо, я думаю, многое спустить женщинѣ, оскорбленной въ своихъ предразсудкахъ или убѣжденіяхъ. Но совершенно напрасно терять съ нею слова и стараться убѣдить ее. Она вскорѣ сама увидитъ необходимость примириться съ совершившимся фактомъ.

Онъ ни мало не желалъ быть непочтительнымъ сыномъ, но ему просто казалось страннымъ, что мелодія, казавшаяся ему столь гармоничной, рѣзала уши его матери такимъ страшнымъ диссонансомъ, и онъ такъ же мало былъ готовъ отказаться отъ постояннаго услажденія своего слуха этой мелодіей, до которой дошелъ съ большимъ трудомъ, какъ и раздѣлить свое громадное состояніе поравну со всѣми нищими Тансопа.

По счастью, въ эту минуту вошелъ въ комнату Гюго, а затѣмъ вскорѣ слуга доложилъ:

— Миссъ Спенслей!

Себастьянъ обернулся, и на первый разъ взглянулъ на сестру Фредрика Спенслея, вспоминая исторію ея брата и чувствуя къ нему вполнѣ заслуженное имъ презрѣніе. Но взглядъ его не успѣлъ остановиться и секунды на лицѣ молодой дѣвушки, какъ онъ тотчасъ смягчился. Неужели онъ странствовалъ по всей Европѣ и видалъ столько прелестныхъ женщинъ только для того, чтобъ встрѣтить въ провинціальномъ мануфактурномъ городѣ дочь народа, красивѣе и очаровательнѣе ихъ всѣхъ?

— Елена, душа моя, позвольте мнѣ представить вамъ моего сына, который пріѣхалъ ранѣе, чѣмъ я ожидала. Себастьянъ, миссъ Спенслей.

Онъ низко поклонился, а она слегка, и довольно небрежно наклонила свою прелестную головку.

— Другъ моего сына, мистеръ фонъ-Буркенау! прибавила хозяйка дома и молодая дѣвушка повторила тоже движеніе, полное граціи и достоинства.

Не даромъ мистрисъ Малори сказала, что она любила миссъ Спенслей почти, какъ родную дочь; она дѣйствительно говорила съ нею особенно нѣжнымъ тономъ и поправила ея дорогое платье съ дружеской фамильярностью задушевнаго друга или близкой родственницы.

— Великолѣпна! подумалъ Себастьянъ, смотря на эту молодую дѣвушку, красивую, стройную, граціозную, дышавшую здоровьемъ и молодой жизнью всѣми порами своего существа.

И это слово вполнѣ ее характеризовало. Начиная отъ ея большихъ бархатныхъ черныхъ глазъ, курчавыхъ, каштановыхъ волосъ, и весело, откровенно улыбавшихся полныхъ розовыхъ губокъ до ея роскошнаго платья и блестящихъ колецъ на рукахъ — она вся была великолѣпна, безъ малѣйшей тѣни пошлости.

— Милое дитя мое, какъ давно я васъ не видала, сказала мистрисъ Малори.

— Да, я была очень занята. Какой у васъ славный огонь въ каминѣ, мистрисъ Малори. У насъ еще не начали топить. Это, вѣроятно, для васъ похлопотали.

Эти послѣднія слова она произнесла обращаясь къ Себастьяну съ саркастической улыбкой.

— Нѣтъ, ни мало. Отчего вы это думаете?

— Вы въ послѣднее время жили въ теплыхъ странахъ, а въ Тансопѣ мы должны замѣнять солнце большимъ количествомъ угля.

— О, да, подтвердила мистрисъ Малори, вздрагивая всѣмъ тѣломъ отъ холода.

— Я еще не успѣлъ замѣтить отсутствіе солнца, сказалъ Себастьянъ, не спуская глазъ съ молодой дѣвушки, которая, отражая пламя камина въ своихъ блестящихъ глазахъ, казалась живымъ огонькомъ или тропическимъ цвѣткомъ.

Онъ не могъ понять ея. Въ ней не было ничего провинціальнаго; голосъ ея былъ пріятный, акцентъ хотя сѣверный, но правильный, безъ всякой тѣни грубаго произношенія тѣхъ или другихъ словъ; она держала себя просто, мило, непринужденно и, повидимому, не отличалась мелочнымъ самолюбіемъ. Все это были признаки хорошаго воспитанія и, однако, она нисколько не походила на хорошо воспитанныхъ молодыхъ дѣвушекъ, которыхъ онъ видалъ въ Парижѣ, Вѣнѣ, Берлинѣ и другихъ Европейскихъ городахъ. Онъ спрашивалъ себя съ любопытствомъ, о чемъ она могла разговаривать и хорошо ли она говорила.

Слуга доложилъ, между тѣмъ, что обѣдъ поданъ и Себастьянъ повелъ миссъ Спенслей въ столовую. За ними слѣдовали мистрисъ Малори и Гюго, который разсказывалъ что то съ большимъ одушевленіемъ, хотя его дама, казалось, слушала его не съ особеннымъ интересомъ.

— Я знаю, гдѣ вы были, сказала Елена, смотря прямо въ глаза Себастьяну: — я съ любопытствомъ слѣдила за вашими странствіями. Мистрисъ Малори всегда говорила мнѣ, гдѣ вы и часто читала отрывки изъ вашихъ писемъ.

— Неужели? Жаль, что я этого не зналъ.

— Отчего «жаль»? спросила она и внимательно посмотрѣла на Себастьяна, ожидая съ интересомъ его отвѣта.

Рѣшительно она не походила на другихъ молодыхъ дѣвушекъ. Всякая молодая дѣвушка на ея мѣстѣ поняла бы тотчасъ, что подъ его безцѣльной фразой скрывался пустой комплиментъ, но она, очевидно, имѣла очень смутное понятіе о «комплиментахъ».

— Еслибъ я это зналъ, то, быть можетъ, писалъ бы матери болѣе изящныя посланія, произнесъ Себастьянъ, чувствуя, что его отвѣтъ былъ очень неудовлетворительный.

— Очень было бы жаль, еслибъ вы это сдѣлали ради неизвѣстной вамъ личности, сказала Елена и улыбка исчезла съ ея лица.

Себастьянъ созналъ, что онъ началъ разговоръ съ неловкости, а отъ послѣднихъ ея словъ ему стало просто страшно.

— Неужели, еслибъ вы знали, что ваши письма читаютъ въ слухъ, продолжала она: — то вы сочиняли бы ихъ по всѣмъ правиламъ эпистолярнаго искуства?

— О, это не имѣетъ никакой важности. Я не мастеръ писать письма. Я слишкомъ для этого лѣнивъ.

— Нѣтъ, ваши письма были очень интересны, сказала Елена наивно. — Но какъ вы можете говорить о лѣни! Еслибъ я только была на вашемъ мѣстѣ!

И она покачала головой.

— Я думаю, что вамъ только стоитъ захотѣть чего-нибудь и малѣйшее ваше желаніе будетъ исполнено, отвѣчалъ онъ съ улыбкой.

Она теперь не улыбалась. Глаза ея поникли и выразительное ея лицо омрачилось.

— Нѣтъ, произнесла она холодно: — вы совершенно ошибаетесь. Всѣ удовольствія въ жизни, которыми я до сихъ поръ пользовалась, доставляла мнѣ мистрисъ Малори. Она удивительно добра ко мнѣ!

— Такъ вы никогда не бывали за-границей?

— Нѣтъ, я нигдѣ не была, кромѣ двухъ разъ въ Лондонѣ и однажды въ Брайтонѣ съ мистрисъ Малори. Я не желаю никуда ѣхать.

— Вы — домашняя птичка? произнесъ онъ и снова почувствовалъ, что сдѣлалъ неловкость.

Кровь хлынула ей въ лицо и она холодно отвѣчала:

— О нѣтъ! Я считаю глупой болтовней всѣ разглагольствованія о сладостяхъ домашняго очага. Я ненавижу эти пустяки… Скажите, вы изучали за-границей положеніе женщинъ?

Себастьянъ взглянулъ на нее съ удивленіемъ. Она была совершенно серьёзна и ждала внимательно его отвѣта. Женскій вопросъ не былъ такъ выдвинутъ въ 1861 г., какъ въ 1878 и Себастьянъ былъ пораженъ подобными словами въ устахъ молодой, красивой и богатой молодой дѣвушки.

— Я боюсь, что въ этомъ отношеніи я далъ маху. Впрочемъ, мнѣ кажется, что положеніе женщинъ видно само собою безъ основательнаго изученія.

— Какого же вы мнѣнія о немъ? Находятся ли за-границей женщины въ такомъ положеніи, въ какомъ имъ слѣдуетъ быть? Однако, кажется, я спрашиваю глупость. Нигдѣ ихъ положеніе не таково, какъ бы слѣдовало и оно никогда не будетъ такимъ, пока сами женщины не возстанутъ и не откажутся отъ подчиненія унизительному игу. Не такъ ли?

— Право, я никогда серьёзно не думалъ объ этомъ вопросѣ.

— Я полагаю, что эта идея еще не проникла во Францію и Германію. Но рано или поздно она распространится повсюду. Нѣмки, напримѣръ, свободны или невольницы?

— Т. е. какъ?

— Женщина въ Германіи раба мужчины или она имѣетъ самостоятельное положеніе?

Злая мысль посмѣяться надъ странной молодой дѣвушкой овладѣла Себастьяномъ. Мистрисъ Малори и Гюго прислушивались къ ихъ разговору; на лицѣ первой виднѣлась тѣнь безпокойства.

— Можно сказать, произнесъ Себастьянъ послѣ минутнаго молчанія, словно глубоко обдумывая свой отвѣтъ: — что женщина въ Германіи соединяетъ эти оба положенія: она совершенно раба мужчины и въ тоже время ея роль очень возвышенна.

— Неужели? Какъ я сожалѣю, что моя записная книжка не при мнѣ. Пожалуйста, объясните подробно вашу мысль.

— Всѣ мысли нѣмецкой женщины сосредоточены на мужчинѣ, съ самаго ея дѣтства: вѣдь мужчина, man, значитъ по-нѣмецки мужъ и…

— Ужасно! промолвила Елена, устремляя на него свои блестящіе глаза съ такимъ искреннимъ пыломъ, что онъ едва не разсмѣялся: — ужасно! Ну, продолжайте.

— Я не знаю, насколько это справедливо, но, говорятъ, что съ того времени, какъ нѣмка начинаетъ ходить въ школу, она уже приступаетъ къ сбору своего приданнаго.

— Отвратительно!

— Но во всякомъ случаѣ она говоритъ и думаетъ только о замужествѣ.

— Это цѣль ея жизни… несчастное созданіе! произнесла Елена съ улыбкой сожалѣнія: — продолжайте. Вы, я вижу, изучили невольно этотъ вопросъ, какъ всякій мыслящій человѣкъ.

— Если она достигаетъ двадцати-одного года, не выйдя замужъ, то удивляется этому необыкновенному событію и всѣ ея друзья начинаютъ разсуждать, почему…

— Совершенно естественно, промолвила Елена съ блестящими глазами и пылающими щеками: — ее продаютъ прежде, чѣмъ ея умственныя способности вполнѣ развились. Это очень плачевно.

— Но обыкновенно она выходитъ замужъ ранѣе этого возраста и тогда…

— И тогда? повторила Елена, отказываясь отъ вина, которое слуга хотѣлъ налить въ ея стаканъ и обращаясь съ пламеннымъ нетерпѣніемъ къ Себастьяну: — и тогда, какую жизнь ведетъ она, мистеръ Малори?

— Вся ея жизнь безконечное рабство подъ игомъ мужа, дѣтей, хозяйственныхъ хлопотъ и свѣтскихъ приличій.

— Чудовищно! промолвила Елена: — какая грустная, грустная судьба! Не пылало ли негодованіемъ ваше сердце при видѣ такого положенія женщинъ?

— Мое сердце… мое…

— О, я въ этомъ увѣрена, иначе вы не представили бы его такъ рельефно. Но вы сказали, что женщинъ въ Германіи съ тѣмъ вмѣстѣ и возвышенная роль. Что это значитъ?

— Да. самый фактъ ихъ рабства придаетъ имъ возвышенное положеніе. Онѣ такъ привыкли къ рабству, что гордятся имъ и еслибъ вы вздумали внушать имъ свои передовыя идеи, то онѣ подняли бы васъ на смѣхъ; ваши слова были бы для нихъ такъ же темны и непонятны, какъ ихъ понятія для васъ.

Елена посмотрѣла на него такъ искренно и выразительно, что Себастьяну стало неловко.

— Какая странная дѣвушка, подумалъ онъ: — и какъ я выпутаюсь изъ этого лабиринта? Не могу же я разстаться съ нею, не объяснивъ свою глупую шутку.

— Вы очень огорчили меня, произнесла Елена печальнымъ голосомъ: — я не имѣла ни малѣйшаго понятія, что дѣло такъ гадко.

Тутъ мистрисъ Малори торжественно поднялась изъ-за стола и всѣ перешли въ гостиную.

Себастьянъ, по долгу учтивости, попросилъ Елену сыграть что нибудь на фортепіано.

— Я не играю, отвѣчала она: — я не могу терять время на игру.

— Терять время на музыку? повторилъ съ удивленіемъ Себастьянъ, недоумѣвая, говорила ли молодая дѣвушка подъ вліяніемъ идей о женскихъ правахъ.

— Я не имѣю музыкальнаго таланта, а бренчать безъ толку я не желаю. Поэтому, я только аккомпанирую себѣ два или три романса, которые знаю.

— Такъ спойте намъ одинъ изъ этихъ романсовъ.

Елена сѣла за фортепіано и взяла нѣсколько аккордовъ интродукціи. Себастьянъ взглянулъ на Гюго и слегка пожалъ плечами. Но вскорѣ лица этихъ строгихъ музыкальныхъ критиковъ просіяли и выраженіе непріятнаго сомнѣнія замѣнилось улыбкой удивленія и удовольствія. У Елены былъ чистый, сильный, свѣжій сопрано. Она не выдѣлывала никакихъ трелей, никакихъ чудесъ вокализаціи, но ея серебристыя ноты раздавались съ необыкновенной простотой и задушевностью.

Мистрисъ Малори пристально слѣдила за своимъ сыномъ, наблюдая, какое вліяніе имѣло на него пѣніе Елены. Его лѣнивая томность исчезла, глаза его заблистали и губы раскрылись. Пѣніе и пѣвица поглотили все его вниманіе. Лицо мистриссъ Малори просіяло.

Когда она окончила, Себастьянъ и Гюго разсыпались въ комплиментахъ и просили ее спѣть еще что-нибудь. Она отдохнула съ минуту и съ удивительной нѣжностью спѣла старинную народную пѣсню.

— А вы играете? спросила она у Гюго, вставая изъ-за фортепіанъ.

— Да, отвѣчалъ, покраснѣвъ, юноша: — но послѣ вашего пѣнія…

— Не отказывайся, Гюго, замѣтилъ Себастьянъ.

Гюго началъ играть con amore новѣйшую странную, глубокую нѣмецкую музыку.

— О! онъ настоящій музыкантъ! воскликнула Елена, широко открывая глаза.

— Еще бы. Я убѣжденъ, что въ немъ кроется зародышъ великаго композитора.

— Какое счастье имѣть талантъ, геній, который доставлять отраду себѣ и другимъ. Онъ вашъ большой другъ?

— Да, я его опекунъ въ продолженіи четырехъ лѣтъ.

— О! Если онъ умѣетъ сочинять музыку, то передъ нимъ открыта широкая карьера, сказала со вздохомъ Елена.

Себастьянъ чувствовалъ, что его тянула какая-то невѣдомая сила къ этой странной молодой дѣвушкѣ, но онъ такъ мало еще ее зналъ, что не могъ дать себѣ отчета, нравится ли она ему или нѣтъ. Объясненіе, которое онъ долженъ былъ имѣть съ нею по поводу его глупой шутки на счетъ женскаго вопроса въ Германіи, могло выяснить не одну сторону ея характера. Сама Елена дала ему поводъ къ начатію разговора, который онъ желалъ возбудить.

— Кстати о положеніи женщинъ въ Германіи, начала она но онъ перебилъ ее со смѣхомъ:

— Я не думалъ, что вы такъ искренно интересуетесь этимъ предметомъ. Вѣдь я только пошутилъ.

— Какъ, пошутили? спросила она, оборачиваясь къ нему съ изумленіемъ.

— Да, все, что я сказалъ, конечно, правда, и дѣйствительно положеніе женщинъ въ Германіи таково, но вѣдь я думалъ, что вы въ этой картинѣ узнаете положеніе женщинъ и во всѣхъ образованныхъ странахъ. Развѣ женщина не играетъ такой же роли въ Англіи? Я не вижу, чтобъ женщина, выходя замужъ, могла ожидать другой судьбы.

Елена вспыхнула отъ злобы, и краска выступила у нея не только на щекахъ, но на лбу и на шеѣ.

— Вы издѣвались надо мною и надъ этимъ важнымъ вопросомъ, это очень учтиво! произнесла она, сверкая глазами.

— Я очень сожалѣю, отвѣчалъ онъ съ вызывающей улыбкой: — но вѣдь я только описывалъ въ живыхъ краскахъ общее положеніе всѣхъ женщинъ. Отъ всякаго человѣка зависитъ придать тотъ или другой колоритъ рисуемой имъ картинѣ.

— Я вижу, что вы такой же себялюбивый, легкомысленный и неискренній человѣкъ, какъ и всѣ. Но я искренна. Я твердо вѣрю, что это святое дѣло достойно быть задачею цѣлой жизни и я посвящу ему свою жизнь.

— Нѣтъ, не дѣлайте этого! воскликнулъ невольно Себастьянъ.

— Комплименты и пошлыя фразы — вотъ все, чего мы можемъ добиться отъ мужчинъ, отвѣчала она съ пламеннымъ гнѣвомъ: — я всегда полагала, что однѣ женщины должны создать свободу женщинъ, а послѣ разговора съ вами, еще болѣе въ этомъ убѣдилась. Развѣ не ужасно, что женщинѣ не позволяютъ даже серьёзно думать о своемъ положеніи и тотчасъ поднимаютъ ее на смѣхъ. Одно можетъ быть утѣшеніемъ, что этотъ смѣхъ унижаетъ не ее, а смѣющагося надъ ней мужчину.

— Но позвольте мнѣ объясниться, милая миссъ Спенслей. Неужели вы думаете, что вы имѣете какую-нибудь опытность въ этомъ дѣлѣ? Многія очень развитыя женщины думаютъ совершенно иначе; прелестнѣйшая молодая дѣвушка, которую я когда-либо видалъ, т. е. умнѣйшая и образованнѣйшая, имѣла противоположныя мнѣнія.

— Можетъ быть, поэтому она и казалась вамъ такой прелестной. Я увѣрена, что она не развилась въ школѣ лишеній, горя и жизненнаго опыта.

— Извините, она именно развилась въ этой школѣ и ни въ какой другой. Я увѣренъ, что она прошла чрезъ большее число классовъ этой школы, чѣмъ вы.

— Почемъ вы знаете, въ какой я была школѣ? воскликнула Елена холодно, рѣзко: — а я ни въ грошъ не ставлю женщину, которая относится равнодушно къ этому великому вопросу.

— Я не говорилъ, что она была равнодушна, сказалъ Себастьянъ, и Елена замѣтила по выраженію его глазъ, что онъ въ эту минуту былъ гдѣ-то далеко, можетъ быть тамъ, гдѣ жила прелестнѣйшая молодая дѣвушка.

Наступило молчаніе.

— А развѣ вы не находите, что лучшимъ способомъ для достиженія вашей цѣли, началъ онъ снова: — была бы соединенная работа мужчинъ и женщинъ.

— Я не вѣрю въ помощь мужчинъ въ этомъ дѣлѣ. Они слишкомъ себялюбивы, чтобъ содѣйствовать намъ.

— А безъ этой помощи, вы не можете ничего сдѣлать, сказалъ спокойно Себастьянъ.

— Неужели?

— Я полагаю, что агитація женщинъ и ихъ рѣчи ни къ чему не поведутъ. Я разумѣю подъ помощью, напримѣръ, практическое примѣненіе въ супружеской жизни мужемъ и женою своихъ принциповъ. Этотъ вопросъ никогда не разрѣшится публичными митингами и петиціями. Положеніе женщинъ, какъ всякой другой соціальный вопросъ, должно постепенно созрѣть и принести плодъ.

— Мужъ и жена! произнесла Елена съ такой горькой, презрительной улыбкой, что Себастьянъ пришелъ въ тупикъ: — этихъ отношеній между мужчиной и женщиной я совершенно не допускаю, когда дѣло идетъ о женскомъ вопросѣ. Я не вѣрю въ существованіе мужчинъ, которые помогли бы своимъ женамъ освободиться изъ подъ ихъ ига. Я хорошо изучила этотъ предметъ.

— Вѣроятно, подумалъ Себастьянъ: — мистеръ Спенслей тиранитъ мистрисъ Спенслей, а страшный Фредрикъ царитъ надъ обоими.

— Женщины, желающія улучшить свое положеніе, должны бросить всѣ эти нелѣпости и согласиться со мною въ совершенной несбыточности подобныхъ фантазій.

— Вы это чувствуете? спросилъ Себастьянъ съ улыбкой.

— Да, всѣмъ сердцемъ.

Елена говорила съ жаромъ; глаза ея блестѣли, щеки пылали. Она была прелестна, великолѣпна.

— Но, думалъ Себастьянъ: — какъ она неблагоразумна, какъ неразвита. Какое различіе между ея предразсудками и спокойнымъ, трезвымъ сужденіемъ той молодой дѣвушки, о которой я только-что говорилъ. Эта злоба на слабость и себялюбіе мужчинъ просто смѣшна.

Однако, онъ сказалъ только:

— Я очень радъ, что вы чувствуете себя столь самостоятельной. Это должно вамъ внушать сознаніе превосходства надъ другими.

— Я никогда объ этомъ не думаю. Я называю пустымъ себялюбіемъ думать о своемъ превосходствѣ надъ другими.

Съ этими словами она встала и подошла къ мистрисъ Малори. Черезъ нѣсколько минутъ, она уже серьёзно разсуждала о новыхъ узорахъ для вязанья, словно она никогда ни слыхала о женскомъ вопросѣ и не имѣла о немъ ни малѣйшаго понятія.

Послѣ ея отъѣзда, Гюго съ жаромъ заявилъ, что онъ никогда не видалъ такой прелестной, очаровательной, schönste и herzlichste молодой дѣвушки. Мистрисъ Малори дождалась, пока этотъ чернокудрый юноша ушелъ въ свою комнату и тогда завела рѣчь съ сыномъ о своей любимицѣ. Не нашелъ ли онъ ее обворожительной? Да, она была удивительно хорошенькая дѣвушка. И умна? Безъ сомнѣнія, хотя немного однообразна и, кажется, рехнулась на одномъ вопросѣ.

— Еслибъ ты зналъ ея домашнюю обстановку, Себастьянъ, то не удивлялся бы, замѣтила мистрисъ Малори: — какой у нея братъ! Съ ея возвышенными идеями имѣть брата, который вѣчно позоритъ свое имя въ томъ или другомъ, отношеніи, должно быть очень тяжело.

— Да, это правда.

— А ея родители! Мать просто нуль, красивая, пошлая, безпомощная женщина, добрая, но положительно глупая, а отецъ грубый, жестокій человѣкъ, обходящійся съ бѣдной женою самымъ гнуснымъ образомъ. Онъ гордится своей дочерью, но какъ тиранъ и деспотъ. По счастью для нея, я могу это сказать безъ хвастовства, онъ ставитъ мою дружбу къ ней очень высоко и дозволяетъ ей бывать у меня, сколько она желаетъ. Кромѣ меня, у нея нѣтъ ни одного порядочнаго друга.

— Ваше общество должно приносить ей громадную пользу. Въ виду вашихъ словъ объ ея родителяхъ, надо еще удивляться, что она такъ хорошо себя держитъ.

— Ей надо поскорѣе выйти замужъ. Будь у нея хорошій мужъ, она быстро угомонилась бы.

Себастьянъ сухо замѣтилъ, что она высказала твердую рѣшимость никогда не выходить замужъ.

— Она можетъ такъ говорить, но отецъ имѣетъ на нее иные виды, отвѣчала мистрисъ Малори, качая головой. — Оставшись одна на свѣтѣ, съ ея красотой, пылкимъ характеромъ и хорошимъ состояніемъ, она подверглась бы слишкомъ большой опасности.

— А у нея есть состояніе? спросилъ Себастьянъ совершенно равнодушно.

— Эта молодая дѣвушка, могущая по своему энтузіазму и нелѣпымъ стремленіямъ, попасть въ руки какого-нибудь искателя приключеній, получитъ, по крайней мѣрѣ, сто тысячъ фунтовъ.

Мистрисъ Малори говорила серьёзно и даже нѣсколько торжественно. Она, казалось, хотѣла вывѣдать отъ сына, какое впечатлѣніе произвела на него молодая дѣвушка. Онъ же молчалъ въ продолженіи нѣсколькихъ минутъ и, повидимому, былъ погруженъ въ глубокую думу. Затѣмъ, вдругъ улыбнулся и сказалъ весело:

— Ma foi! Искатель приключеній, который сдѣлается счастливымъ обладателемъ этой молодой особы съ ея ста тысячами, безумными идеями о женскихъ правахъ, ненавистью ко всѣмъ мужчинамъ и въ придачу съ ея пріятнымъ семействомъ, заплатитъ дорогою цѣной за свое счастье. Я сожалѣю его заранѣе, кто бы онъ ни былъ… Но доброй ночи, маменька. Извините, я долженъ сегодня вечеромъ заняться дѣлами. Вы знаете, я долженъ научиться своему ремеслу хозяина.

XII.
Встрѣча.

Прошла недѣля и лицо молодого хозяина стало совершенно знакомымъ для всѣхъ рабочихъ, а фабричное дѣло съ его малѣйшими подробностями начало казаться ему не столь страннымъ и чуждымъ. Что бы онъ ни чувствовалъ отъ такой полной перемѣны въ своей жизни и привычкахъ, какъ бы тяжело ни было ему освоиваться съ новыми обязанностями и съ непривычной средой, онъ ничего объ этомъ не говорилъ и молча втягивался въ дѣло съ такой хладнокровной, спокойной, осмысленной энергіей, что Вильсонъ и его помощники приходили въ изумленіе, а мистеръ Сутклифъ былъ просто въ восторгѣ.

Казалось, что въ ту минуту, когда молодой человѣкъ вошелъ на фабрику, дѣло, ждавшее его, пошло къ нему навстрѣчу и онъ схватилъ это дѣло умѣлой рукой, а голова его напрягла всѣ свои силы, чтобъ понять его, съ твердой рѣшимостью неустанно работать, пока не достигнетъ цѣли. Его мѣсто было готово и онъ занялъ его. Онъ отличался рѣдкой памятью и часто увѣрялъ, что это единственная его способность. Онъ былъ очень спокойный, несообщительный человѣкъ, никогда не высказывалъ своихъ сочувствій или антипатій и, черезъ недѣлю послѣ его возвращенія, мистрисъ Малори должна была сознаться, что не подсмотрѣла въ немъ никакихъ опредѣленныхъ слабостей или пристрастій, схватившись за которыя, она могла бы поворачивать его куда угодно. Это очень безпокоило ее и удивляло; она терялась въ догадкахъ и ломала себѣ голову, какъ бы найти средство взнуздать сына, такъ же какъ въ былые годы отца. Такимъ образомъ, невольно, сама того не замѣчая, она становилась въ прямую опозицію сыну.

Въ замѣчательной памяти Себастьяна между новыми впечатлѣніями, занималъ видное мѣсто образъ Майльса Гейвуда, съ его вызывающей позой и смѣлой рѣчью. Что чувствовалъ онъ къ этому молодому работнику было бы слишкомъ долго анализировать и къ тому же это было бы очень сухимъ психологическимъ изслѣдованіемъ. Достаточно сказать, что, смотря на насупленныя брови Майльса и его стиснутыя губы, онъ спрашивалъ себя, означали ли онѣ дурной характеръ или только горячій, вспыльчивый нравъ. Онъ старался всячески разъяснить себѣ этотъ вопросъ, но тщетно. Майльсъ былъ такъ же молчаливъ и несообщителенъ, какъ и самъ Себастьянъ, однако, вскорѣ простая случайность привела ихъ къ открытому столкновенію.

Въ одномъ изъ отдѣленій фабрики, мистеръ Сутклифъ замѣтилъ какой-то безпорядокъ и сказалъ Малори, что надо туда поставить особаго надежнаго надсмотрщика. На слѣдующее утро, Себастьянъ, войдя въ контору, засталъ тамъ Вильсона и Майльса.

— Мистеръ Сутклифъ здѣсь? спросилъ онъ.

— Да, сэръ, отвѣчалъ Вильсонъ: — онъ въ своемъ кабинетѣ.

— Сдѣлалъ онъ какія нибудь распоряженія о ткацкомъ отдѣленіи?

— Нѣтъ, сэръ.

— О! Такъ вы бы пошли туда, Гейвудъ, и посмотрѣли за рабочими. Я не могу позволить имъ слоняться спустя рукава. Пойдите сейчасъ.

И, не дожидаясь отвѣта, онъ прошелъ въ комнату управляющаго.

Майльсъ продолжалъ работать въ продолженіи нѣсколькихъ минутъ и потомъ всталъ.

— Если вы пойдете въ ткацкую, то, ьѣроятно, мнѣ придется замѣнить васъ въ конторѣ, сказалъ Вильсонъ.

— Я не пойду въ ткацкую, отвѣчалъ спокойно Майльсъ.

— Не пойдете, а хозяинъ…

— Я знаю свое дѣло и сколько времени оно у меня берегъ. Не моя обязанность смотрѣть за ткачами.

— Но мистеръ Малори не зналъ этого.

— Вѣроятно, сказалъ Майльсъ съ непріятной улыбкой: — но онъ будетъ это знать впредь. Всему надо научиться. Вы можете послать другого человѣка въ ткацкую. Я пойду въ кладовую.

Вильсонъ былъ поставленъ въ тупикъ этой выходкой и когда вышелъ изъ кабинета Себастьянъ, то смущеніе выдало его.

— Что случилось? спросилъ Себастьянъ поспѣшно.

Вильсонъ отрывочно, но подробно передалъ всѣ слова Майльса, даже его замѣчаніе, что «надо всему научиться». Потомъ онъ съ испугомъ посмотрѣлъ на хозяина, ожидая, что онъ прикажетъ позвать къ нему Майльса.

Но это приказаніе не было дано и Вильсонъ подумалъ, что, вѣроятно, Майльсу объявятъ объ отставкѣ. Что ему непремѣнно откажутъ, онъ нисколько не сомнѣвался, несмотря на совершенное спокойствіе и добродушіе мистера Малори.

Три дня прошло и Майльсъ Гейвудъ по прежнему исполнялъ свои обязанности, а Себастьянъ продолжалъ изучать свое дѣло, какъ бы не обращая никакого вниманія на этотъ случай дерзкаго ослушанія. Наконецъ, въ субботу, послѣ окончанія работы, онъ имѣлъ долгій, серьёзный разговоръ съ управляющимъ.

— Ну, сказалъ онъ, наконецъ: — нечего другого дѣлать. Надо сегодня же выставить объявленіе, что у насъ впредь будетъ только половинная работа.

— Да, это неизбѣжно, отвѣчалъ мистеръ Сутклифъ: — черезъ недѣлю придется совсѣмъ запереть лавочку. Долѣе держаться нельзя.

— А! Право, я не знаю, чѣмъ все это кончится. Но въ здѣшней дѣятельной жизни есть что-то чарующее. Я никогда не чувствовалъ такъ вполнѣ, что я живу, какъ теперь. Хлопчатобумажное производство умираетъ на время, и молодой человѣкъ, ненавидящій меня, сдѣлалъ мнѣ дерзость, и все же эти оба факта, не имѣющіе никакой между собою связи и не заключающіе въ себѣ ничего интереснаго, глубоко меня интересуютъ.

— Извините меня, мистеръ Малори, но, оставивъ Гейвуда у себя на службѣ хотя минуту послѣ его явнаго ослушанія, вы нарушили всѣ правила дисциплины. Я не могу этого одобрить.

— Я знаю, что это противорѣчитъ дисциплинѣ и обычному веденію дѣла, произнесъ Себастьянъ: — но вы должны извинить меня за нѣкоторыя неровности, пока я не привыкну совершенно къ своей роли. Я дѣлаю опытъ въ отношеніи Гейвуда и это меня очень забавляетъ. Сколько лѣтъ онъ здѣсь на фабрикѣ?

— Пятнадцать, а сестра его одиннадцать. Кромѣ того, во время стачки, бывшей здѣсь четыре года тому назадъ, они оба не имѣли ни одного дня прогула.

— Вотъ видите. Мнѣ было бы очень непріятно, еслибъ человѣкъ, мирно работавшій на фабрикѣ въ продолженіи пятнадцати лѣтъ, отошелъ тотчасъ послѣ моего пріѣзда. Къ тому же онъ необыкновенно уменъ и прекрасный работникъ.

— Да. Онъ могъ бы завѣдывать цѣлой фабрикой. У него отличная голова, но неукротимый нравъ погубитъ его.

— Я дорого бы далъ, чтобы укротить этотъ нравъ, замѣтилъ Себастьянъ, размышляя вслухъ.

— Что вы говорите? спросилъ Сутклифъ, для котораго слова молодого хозяина были непонятны, какъ санскритскій языкъ.

— Позвольте мнѣ дѣйствовать въ этомъ дѣлѣ по моему, мистеръ Сутклифъ, отвѣчалъ съ улыбкой Себастьянъ: — но я вамъ обѣщаю отказать Майльсу Гейвуду въ понедѣльникъ, если дѣло не приметъ ожидаемаго мною оборота.

Въ эту минуту въ кабинетъ управляющаго, гдѣ происходилъ этотъ разговоръ, вошелъ мальчикъ, служившій при конторѣ.

— Молодой джентльмэнъ пріѣхалъ за вами, сэръ, въ кабріолетѣ, сказалъ онъ: — и Гейвудъ спрашиваетъ, можетъ ли онъ васъ видѣть.

— Позовите его сюда, а молодому джентльмэну въ кабріолетѣ скажите, что я сейчасъ выйду.

— Я васъ оставляю съ глазу на глазъ съ бунтовщикомъ, мистеръ Милори, сказалъ вставая Сутклифъ: — я бы очень желалъ знать, пришелъ ли онъ просить прощенія или отказаться.

— Я самъ такъ же мало знаю о томъ, что онъ сдѣлаетъ, какъ сова на церковной колокольнѣ, отвѣчалъ Себастьянъ.

Сутклифъ засмѣялся и вышелъ изъ комнаты. Черезъ минуту, въ дверяхъ показался Майльсъ. Себастьянъ по прежнему стоялъ облокотясь на каминъ и бросилъ на молодого работника пристальный взглядъ. По выраженію его лица, онъ не могъ понять, зачѣмъ Майльсъ пришелъ, и ему стало страшно, что онъ тотчасъ заявитъ о своемъ отказѣ.

— Здравствуйте, сказалъ онъ любезно: — вы желали со мною говорить?

Майльсъ, входя въ комнату, снялъ фуражку, и Себастьянъ тотчасъ это замѣтилъ.

— Да, отвѣчалъ онъ медленно, но не сердито: — вы на дняхъ отдали мнѣ приказаніе, которое я не исполнилъ и отозвался объ васъ такъ, какъ не слѣдовало. Я сожалѣю, что поступилъ такъ и пришелъ просить у васъ извиненія.

Себастьянъ слѣдилъ за нимъ съ живѣйшимъ интересомъ. Онъ видѣлъ, что Майльсъ рѣшился просить извиненія отъ честнаго сознанія своей вины, а не отъ неожиданнаго сочувствія къ нему, и что онъ съ безпокойствомъ ждалъ, какъ будутъ приняты его слова.

— Я охотно васъ извиняю, сказалъ Малори: — я былъ увѣренъ, что вы, какъ благородный человѣкъ, поймете, что я не изъ каприза велѣлъ вамъ исполнить обязанность, которая не лежала на васъ.

— Да.

— Вы здѣсь работали пятнадцать лѣтъ и мнѣ было бы очень непріятно, еслибы вы ушли съ фабрики въ ту самую минуту, какъ я возвратился.

Майльсъ взглянулъ на него съ удивленіемъ. Онъ не подозрѣвалъ, что хозяинъ могъ имъ интересоваться.

— Вы не должны забывать, продолжалъ Себастьянъ: — что я новичекъ. Въ другой разъ, пожалуйста, не дозвольте простой ошибкѣ лишить васъ мѣста, а меня — моего лучшаго работника.

— Я буду всегда помнить этотъ урокъ, отвѣчалъ Майльсъ, вспыхнувъ: — у меня пылкій характеръ и онъ иногда увлекаетъ меня слишкомъ далеко.

— И вы меня не любите, сказалъ Себастьянъ, пристально смотря на него.

— Я васъ не любилъ, промолвилъ Майльсъ, не спуская съ него глазъ: — я солгалъ бы, еслибы сказалъ, что люблю васъ даже въ эту минуту, но я васъ уважаю и вамъ никогда не придется впредь терпѣть мои дерзости или ослушаніе.

— Вы меня очень успокоили этимъ объясненіемъ. Оно дѣлаетъ вамъ большую честь.

— Не мнѣ, сказалъ Майльсъ, покраснѣвъ: — мнѣ посовѣтовали такъ поступить. Но мнѣ пора идти, прощайте.

— Добраго вечера, отвѣчалъ Себастьянъ, который съ удовольствіемъ продлилъ бы этотъ разговоръ.

Черезъ нѣсколько минутъ, онъ уже уѣхалъ въ кабріолетѣ съ Гюго, который напѣвалъ въ полголоса нѣмецкую народную пѣсню «Der Verschmähete». Себастьянъ съ улыбкой слушалъ его.

— А ты помнишь, когда мы въ послѣдній разъ слышали эту пѣсню? вдругъ спросилъ Гюго.

— Еще бы. Ее пѣла Корана Миллеръ и…

— И, кромѣ того, мы слышали инструментальную музыку, одну изъ венгерскихъ рапсодій Листа. О, какъ она чудно играла. Самъ Листъ былъ бы въ восторгѣ. Ты помнишь конецъ?

Наступило молчаніе. Уже темнѣло и они только-что повернули въ большую улицу Тансопа.

— Себастьянъ, ты не знаешь, куда она поѣхала съ отцомъ изъ Вецлара?

— Нѣтъ. Съ тѣхъ поръ я не видалъ ее и ничего не слыхалъ о ней.

— Но ты наводилъ справки?

— Еще бы. Но… вонъ идетъ мой красивый, юный демократъ. Посмотри на него, Гюго. Что? Impossible!

Гюго схватилъ его поспѣшно за руку и обратилъ его вниманіе отъ Майльса Гейвуда, исчезавшаго за угломъ поперечнаго переулка, на молодую женщину, шедшую по улицѣ прямо передъ ними.

Лицо Себастьяна выразило глубокое волненіе, что съ нимъ случалось очень рѣдко. Молодая дѣвушка шла по тротуару, не смотря по сторонамъ. Увидитъ ли она ихъ? Повернетъ ли она голову? Она случайно подняла глаза и на ея лицѣ показалось тоже глубокое волненіе, какъ и на лицѣ Себастьяна. Она остановилась и посмотрѣла на кабріолетъ. Молодые люди сняли шляпы и низко поклонились. Она покраснѣла и быстро наклонила голову, отвѣчая на ихъ поклонъ.

До Окенрода, который находился не вдалекѣ, ни Себастьянъ, ни Гюго не произнесли ни слова, но, входя въ сѣни, послѣдній спросилъ у своего товарища въ полголоса:

— Ты радъ?

— Нѣтъ, mein bester — это покажетъ только время. Но какъ она попала сюда?

XIII.
Диссонансъ.

Мы снова въ гостиной мистера Блиссета, и въ ней по прежнему сидятъ Адріенна и Майльсъ, который только что пришелъ. На лицахъ обоихъ сіяетъ улыбка.

— Я надѣялась, что вы придете сегодня вечеромъ на нѣмецкій урокъ, сказала она: — но я не думала, что вы будете такъ рано.

— Сегодня началась половинная работа, отвѣчалъ Майльсъ: — мы заняты только полъ-дня.

— Уже! Я думала, что запасы хлопка такъ громадны.

— Да, запасы порядочные, но надо платить за хлопокъ ужасную цѣну. На многихъ фабрикахъ начали такъ же половинную работу съ нынѣшняго дня. Впрочемъ, это зависитъ не отъ одной дороговизны хлопка, но вообще произошла реакція послѣ прошлогодняго излишка въ хлопчатобумажномъ производствѣ. Да, плохое время наступаетъ для фабрикантовъ, но кто можетъ выждать и воспользоваться удобнымъ случаемъ, тотъ наживетъ крупное состояніе.

— Но многіе и раззорятся?

— Конечно.

— Что же вы будете всѣ дѣлать въ продолженія тяжкой годины?

— Мы какъ-нибудь протянемъ, отвѣчалъ съ легкомысленной улыбкой Майльсъ, не подозрѣвая, какія страшныя бѣдствія и униженія ожидали его и другихъ честныхъ, гордыхъ рабочихъ въ самомъ близкомъ будущемъ. — Если будемъ получать половинное жалованье, то и расходы сократимъ на половину, поурѣжемъ тутъ, поубавимъ тамъ и все же не будемъ унывать.

— Но мой дядя и пасторъ Понсонби говорили вчера, что будетъ время, когда прекратится всякая работа, а, слѣдовательно, и всякое жалованье.

— Да, если война долго продлится и блокада портовъ будетъ очень строгая, то дѣло, вѣроятно, дойдетъ до этого, сказалъ спокойно Майльсъ: — но у многихъ рабочихъ отложена копейка на черный день. Мы будемъ жить на эти деньги до счастливыхъ временъ.

Спустя полгода послѣ этого разговора, тысячи жилищъ рабочихъ были обнажены и послѣдняя мебель продана ради куска хлѣба. Многіе изъ банковъ лопнули и не одинъ гордый труженикъ былъ принужденъ съ поникшей головой и растерзаннымъ сердцемъ просить милостыни у благотворительныхъ комитетовъ. Но тогда еще не появилось въ Таймсѣ письмо, вызвавшее слезы на глазахъ читателей ланкаширскаго рабочаго о несчастныхъ дѣвушкахъ съ румянцемъ стыда на щекахъ, останавливавшихъ его на улицахъ и тихо, почти шопотомъ говорившихъ: «дайте намъ кусокъ хлѣба». Еще страшная паника не разразилась со всѣми ея ужасными лишеніями, а только наступала роковыми, неизбѣжными шагами.

Съ этотъ первый день половинной работы Майльсъ былъ даже доволенъ излишку свободнаго времени и не отчаявался въ будущемъ, а потому очень весело разговаривалъ за Адріенной. Однако, вскорѣ его рѣвнивый глазъ замѣтилъ въ ней какую то перемѣну. Она не была холодна съ нимъ и въ ея обращеніи хотя и слышалась прежняя задушевность, но все-таки замѣтна была перемѣна. При каждомъ звукѣ, а тѣмъ болѣе при шумѣ шаговъ на лѣстницѣ, она вздрагивала и смотрѣла на дверь съ какимъ-то волненіемъ.

— Вы ждете кого-нибудь? спросилъ, наконецъ, Майльсъ.

— Я… нѣтъ. Кого мнѣ ждать? Займемся лучше чтеніемъ «Ифигеніи». Вотъ книга.

Она при этомъ не посмотрѣла на него и, когда онъ открылъ книгу, то на лицѣ ея показалось странное, напряженное выраженіе. Сердце Майльса болѣзненно сжалось какой-то безсознательной, инстинктивной болью, знакомой только любящему человѣку. Но онъ ничего не сказалъ, а послушно принялся читать. Однако, ни онъ, ни она не занимались, какъ всегда, всѣмъ сердцемъ. Она считала его очень способнымъ ученикомъ и, привыкнувъ къ широкому, гортанному произношенію ланкаширцевъ, онъ очень легко усвоилъ себѣ нѣмецкій языкъ. Съ своей стороны, Майльсъ цѣнилъ, какъ рѣдкую жемчужину, часъ, посвящаемый Адріенной разъ или два въ недѣлю на этотъ урокъ. Къ тому же, она въ это время думала только объ урокѣ, только о немъ, и сознаніе этого было для него блаженствомъ. Но въ этотъ день, она впервые не слушала, что онъ читалъ, не смотрѣла на него, и его душевное безпокойство увеличивалось съ каждой минутой. Онъ не объяснился еще въ своей любви и, напротивъ, старательно скрывалъ свое пламя, боясь оскорбить ее или оттолкнуть отъ себя. Онъ не имѣлъ никакого права спросить, что было съ нею, отчего ея вниманіе не сосредоточивалось на его чтеніи. Этотъ самый фактъ дѣлалъ еще чувствительнѣе для него происшедшую въ ней неожиданную перемѣну.

Вдругъ она взглянула на него и сказала съ замѣтнымъ смущеніемъ.

— Я хочу съ вами поговорить. Бросьте чтеніе. Я должна вамъ сказать кое что; мнѣ уже давно слѣдовало вамъ это сказать.

Лицо его тотчасъ просіяло.

— Вамъ слѣдовало мнѣ сказать, началъ онъ, но въ ту же минуту дверь отворилась и въ передней послышался голосъ стараго слуги:

— Не угодно ли вамъ войти; я узнаю, можетъ ли мистеръ Блиссетъ васъ принять.

И, показавшись на порогѣ, онъ громко доложилъ.

— Мистеръ Малори.

Въ комнату вошелъ Себастьянъ. Андріенна вскочила съ кресла, какъ бы пораженная чѣмъ-то необыкновеннымъ. Она видѣла Себастьяна и чувствовала присутствіе Майльса, чувствовала всѣми фибрами своего существа, что онъ смотрѣлъ на нихъ обоихъ. Тревожная, мучительная мысль терзала ее; что онъ думалъ объ ней?

А Себастьянъ подошелъ къ ней, протянувъ руку и видя только ее.

— Миссъ Блиссетъ, сказалъ онъ: — я не подозрѣвалъ до субботы, что буду имѣть счастіе видѣть васъ снова, и гдѣ же — въ Тансопѣ!

Она пожала ему руку и отвѣчала дрожащимъ голосомъ:

— Мы давно съ вами не встрѣчались. Я очень рада, что вижу васъ опять.

Майльсъ также всталъ и, подойдя къ окну, закрылъ глаза. Онъ сознавалъ, что овладѣвшее имъ волненіе было комично по своей страстности, но онъ не могъ съ нимъ совладать. Адская ревность сжала его сердце, какъ въ тискахъ. И, несмотря на это, онъ чувствовалъ, что не имѣлъ никакого права требовать отъ нея отчета, и что ему оставалось только молча страдать, выказывая къ ней всегда самую теплую благодарность за выказанную ею доброту, на которую онъ не имѣлъ никакого права.

Пока въ душѣ Майльса происходила эта внутренняя борьба, Себастьянъ продолжалъ:

— Я пришелъ къ г. Блиссету по дѣлу; онъ писалъ моей матери о необходимыхъ въ домѣ передѣлкахъ. Слуга меня ввелъ въ эту комнату, но я боюсь, что я помѣшалъ вамъ.

— Нисколько. Позвольте васъ познакомить. Впрочемъ, мистеръ Гейвудъ мнѣ говорилъ, что онъ васъ знаетъ.

Она обернулась къ Майльсу и онъ сдѣлалъ тоже. Изъ гордости и уваженія къ Адріеннѣ, онъ поборолъ себя и казался совершенно спокойнымъ. Себастьянъ, съ своей стороны, былъ слишкомъ учтивъ, чтобы выказать удивленіе.

— Мы уже сегодня видѣлись, замѣтилъ Малори, учтиво кланяясь молодому реботнику, который серьёзно и съ большимъ достоинствомъ возвратилъ своему хозяину поклонъ и пожелалъ ему добраго вечера.

Адріенна отвернулась, какъ бы желая пододвинуть кресло, и посмотрѣла на Майльса, но въ теперешнемъ его настроеніи онъ не понялъ ея взгляда и лицо его выразило горькое, болѣзненное чувство отчаянія.

Себастьянъ не замѣтилъ взгляда Адріенны, но выраженіе лица Майльса заставило его задуматься. Онъ тотчасъ понялъ, что чувствовалъ Майльсъ, но не могъ себѣ отдать отчета въ чувствахъ Адріенны. Онъ вспомнилъ, какъ однажды утромъ, освободясь, благодаря его стараніямъ отъ тяжелой заботы, она крѣпко пожала ему руку и съ сверкающими глазами промолвила: — «Нѣтъ ничего на свѣтѣ, чего бы я не сдѣлала для васъ». Это были почти послѣднія слова, которыя онъ слышалъ отъ нея. На слѣдующій день онъ потерялъ ее. Онъ не зналъ, что она теперь думала объ немъ, но ясно видѣлъ, что гордый рабочій, сопротивлявшійся всѣмъ его дружескимъ авансамъ, былъ по уши влюбленъ въ женщину, которую онъ назвалъ въ разговорѣ Еленой Спенслей очаровательнѣйшей дѣвушкой, когда-либо имъ виданной. Какъ нелѣпа ни казалась подобная любовь, но часто случалось, что красивый, самолюбивый, молодой работникъ влюблялся въ молодую дѣвушку, стоявшую гораздо выше его. Вспоминая объ этомъ и о томъ сильномъ интересѣ, который возбудилъ въ немъ самомъ Майльсъ, онъ достойно оцѣнилъ всю важность сдѣланнаго имъ открытія.

— Вы читали вечернее изданіе манчестерской газеты? спросилъ онъ у Майльса, садясь.

— Сегодня? Нѣтъ.

— Извѣстія съ театра войны очень серьёзны. Я надѣюсь, что нашъ нейтралитетъ ни на минуту не поколеблется, а то это было бы вѣчнымъ для насъ позоромъ.

— Конечно, подтвердилъ Майльсъ, смутно чувствуя все безобразіе разсуждать спокойно о политикѣ въ такую минуту.

— Я увѣренъ, что вы такъ же очень интересуетесь этой войной? спросилъ Сабастьянъ, обращаясь къ Адріеннѣ.

— Да, отвѣчала она: — мы съ мистеромъ Гейвудомъ беремъ на себя смѣлость иногда спорить съ дядей.

— Мистеръ Блиссетъ вашъ дядя?

— Да. О, я и забыла, что вы не могли этого знать. Я живу у него. Вы его видѣли прежде?

— Нѣтъ. Я случайно узналъ, что онъ арендуетъ у меня этотъ домъ и…

— Неугодно ли вамъ пройти въ другую комнату, сэръ, сказалъ слуга, показываясь въ дверяхъ.

Себастьянъ всталъ.

— Я васъ еще увижу? спросилъ онъ, подходя къ Адріеннѣ, которая смотрѣла на него все съ прежнимъ волненіемъ.

— Это будетъ зависѣть отъ васъ, я не знаю, долго ли вы останетесь у дяди, отвѣчала она, и ея голосъ не звучалъ обычнымъ, безмятежнымъ спокойствіемъ.

Майльсъ сидѣлъ молча и смотрѣлъ на нихъ обоихъ, вполнѣ сознавая его превосходство. Ни одна дѣвушка на свѣтѣ не могла стыдиться любви къ такому человѣку, какъ Себастьянъ Малори. Сердце его похолодѣло.

— Такъ я лучше съ вами прощусь на всякій случай, сказалъ Себастьянъ и, пожавъ руку Адріенны, вышелъ изъ комнаты вслѣдъ за Брандономъ.

Оставшись наединѣ съ Майльсомъ, Адріенна снова измѣнилась; волненіе ея исчезло, она поблѣднѣла, глаза померкли и голосъ дрожалъ.

— Когда вошелъ мистеръ Малори, сказала она съ принужденной улыбкой: — я только-что хотѣла объяснить вамъ, что я его знала или лучше знавала нѣсколько лѣтъ тому назадъ. Какъ странно, что онъ явился именно въ эту минуту.

— Да, отвѣчалъ Майльсъ такимъ же безцвѣтнымъ голосомъ.

— Онъ былъ очень добръ къ намъ, когда мой отецъ былъ въ горѣ, и спасъ меня отъ большихъ заботъ.

— Да, снова подтвердилъ Майльсъ: — я увѣренъ, что онъ очень разсудительный и благонамѣренный человѣкъ.

— Вы такъ думаете? Значитъ, вы перемѣнили свое мнѣніе о немъ?

— Да, совершенно. Онъ вовсе не такой человѣкъ, какимъ я его считалъ.

— Я очень рада, что вы пришли къ этому убѣжденію и увѣрена, что вы будете отлично ладить между собою.

Майльсъ всталъ и улыбнулся, но это была слабая, несчастная улыбка. Однако, несмотря на свою агонію, онъ не могъ удержаться, чтобъ не сказать очень спокойнымъ тономъ:

— Вы знаете, что я вспыльчивый человѣкъ и имѣю, можетъ быть, предразсудки. Но, еслибъ вы мнѣ сказали, что вы знакомы съ мистеромъ Малори, и что онъ не такой человѣкъ, какимъ я его себѣ представлялъ, то… я, можетъ быть, повелъ бы себя раціональнѣе.

Адріенна ничего не отвѣчала. Она была до того поражена, что, молча, протянула ему руку, когда онъ простился и даже не взглянула на него. Онъ былъ совершенно холоденъ и, выходя на этотъ разъ изъ Стонгэта, былъ въ самомъ мрачномъ настроеніи; вся будущность представлялась ему только длиннымъ рядомъ бѣдствій и страданій.

Между тѣмъ, Себастьянъ Малори съумѣлъ такъ понравиться мистеру Блиссету, что послѣдній просилъ его посидѣть подолѣе, на что молодой человѣкъ охотно согласился, надѣясь каждую минуту увидать снова Адріенну.

Наконецъ, она вошла въ комнату, но съ работой и, сказавъ нѣсколько пустыхъ любезностей, сѣла поодаль и молча слушала, какъ ея дядя и Себастьянъ разсуждали прежде о политикѣ, а потомъ о наукѣ и философіи.

Себастьянъ, намѣренно или нѣтъ, выказалъ себя съ лучшей стороны, и, отложивъ въ сторону цинизмъ и равнодушіе, разсуждалъ о всѣхъ затрогиваемыхъ вопросахъ съ большимъ жаромъ, обнаруживая при этомъ, какъ много и серьёзно онъ думалъ о нихъ.

Мистеръ Блиссетъ былъ очень радъ такому развитому собесѣднику и находился въ болѣе веселомъ настроеніи, чѣмъ обыкновенно. Что же касается до Адріенны, то ея глаза были упорно устремлены на шитье. Она, повидимому, не замѣчала тѣхъ полувопросительныхъ, полуудивленныхъ взглядовъ, которые онъ бросалъ повременамъ на нее. Онъ зналъ, что она вполнѣ могла принимать участіе въ подобныхъ разговорахъ. Частыя обращенія мистера Блиссета къ Адріеннѣ съ такими фразами: «Не правда ли?» «Не такъ ли?», ясно означали, что она не привыкла сидѣть молча даже у ногъ такого великаго философа, какъ ея дядя. И, однако, теперь она не открывала рта иначе, какъ для отвѣта, и то самаго лаконическаго на предложенные ей прямые вопросы.

Наконецъ, наступило нѣкоторое молчаніе и Себастьянъ имъ воспользовался.

— Какъ, миссъ Блиссетъ, вамъ понравилась Англія? спросилъ онъ.

— Не могу сказать; я знаю только Тансопъ.

— Такъ что же вы скажете о Тансопѣ въ сравненіи съ континентомъ?

— Онъ мнѣ очень нравится, потому что я нашла въ немъ убѣжище и могу быть полезной; не правда ли, дядя, я полезна?

— Ты необходима, голубушка, просто необходима.

— Вы видите, я необходима.

— Но вы такъ наслаждались солнцемъ, поэзіей и всѣми красотами контитентальныхъ странъ?

— Да.

— Напримѣръ, вы помните, какъ вы восторгались Вецларомъ, какъ мечтали о Гёте, сидя въ комнатѣ Лотте Буфъ?

— Да, это былъ очаровательный уголокъ по своимъ воспоминаніямъ, произнесла Адріенна, просіявъ, и улыбка показалась на ея губахъ.

— И вы взяли нѣсколько аккордовъ на старомъ, разстроенномъ фортепіано, на которомъ Гёте игралъ для Лотте и потомъ покраснѣли отъ своей смѣлости. Вы должны все это помнить.

— Развѣ я сказала, что забыла? промолвила Адріенна дрожащимъ голосомъ и, поднявъ глаза, увидѣла, что Себастьянъ пристально смотритъ на нее.

Что-то въ его взглядѣ снова взволновало Адріенну. Она вспыхнула. Мистеръ Блиссетъ развернулъ между тѣмъ газету, которую ему подалъ слуга и совершенно углубился въ чтеніе.

— Не правда ли, въ Вецларѣ солнце свѣтило ярче, чѣмъ въ какомъ-нибудь другомъ мѣстѣ? сказалъ нѣжно Себастьянъ, не спуская глазъ съ смущеннаго лица Адріеяны.

— Да, для меня солнце начало свѣтить только тамъ, отвѣчала поспѣшно Адріенна, бросая на него болѣе глубокій взглядъ, чѣмъ прежде.

— И для меня также, произнесъ онъ съ улыбкой: — но я надѣюсь, что мы опять увидимся и тогда поговоримъ объ этихъ старыхъ счастливыхъ дняхъ. Я хотѣлъ васъ спросить, много у васъ здѣсь друзей?

— Почти никого. Дядя никуда не выѣзжаетъ. Мы знаемъ пастора Понсонби и мистрисъ Понсонби была одинъ разъ у меня. Потомъ у меня нѣсколько особыхъ, своихъ друзей, вы понимаете?

— Конечно, старухи, торгующія яблоками на улицѣ, несчастные юноши работники, нуждающіеся въ урокахъ по тому или другому предмету…

— Да, отвѣчала съ улыбкой Адріенна.

— Стало быть, и Майльсъ Гейвудъ находится въ числѣ вашихъ друзей? спросилъ спокойно Себастьянъ, взглянувъ изъ-подлобья на мистера Блиссета, чтобъ убѣдиться, поглощенъ ли онъ всецѣло газетой.

— Да, онъ другъ мой и дяди, сказала Адріенна, поднявъ голову.

— Можно спросить, какъ вы съ нимъ познакомились?

Адріенна вдругъ побагровѣла, но Себастьянъ, по прежнему, не спускалъ съ нея глазъ. Онъ мысленно сопоставлялъ между собою различные факты и съ нѣкоторымъ безпокойствомъ ждалъ ея отвѣта.

— Если нельзя этого спрашивать, то простите меня за дерзость, прибавилъ онъ.

— Конечно, можно, отвѣчала Адріенна, немного оправившись: — познакомилась я съ Майльсомъ Гейвудомъ нѣсколько недѣль тому назадъ не болѣе. Я работала одно время въ публичной библіотекѣ и онъ постоянно ходилъ туда. Ему случилось оказать мнѣ большую услугу и съ тѣхъ поръ онъ мой другъ и иногда посѣщаетъ насъ.

Себастьянъ учтиво поклонился.

— Онъ меня очень интересуетъ, замѣтилъ онъ съ двухсмысленной улыбкой: — я хотѣлъ съ нимъ сойтись, но онъ не поддается на всѣ мои любезности.

Адріенна молчала. Себастьянъ продолжалъ тѣмъ же спокойнымъ тономъ:

— Я полагаю, что его внѣшность обманчива. (Адріенна быстро подняла глаза и снова ихъ опустила). Въ его лицѣ и манерахъ есть что-то притягательное. Онъ кажется неизмѣримо выше своего класса и, однако, я начинаю подозрѣвать, что въ немъ кроется какой-нибудь крупный нравственный или умственный недостатокъ.

— Вы ошибаетесь, произнесла она такимъ яснымъ и рѣшительнымъ голосомъ, что Себастьянъ былъ пораженъ.

— Вы такъ думаете? Вы не полагаете, что онъ просто грубый дикарь? сказалъ Себастьянъ, намѣренно отыскивая сильныя выраженія.

— Въ немъ нѣтъ и тѣни грубаго дикаря.

— Неужели? такъ онъ отличается удивительнымъ умѣніемъ подражать, замѣтилъ Себастьянъ скептическимъ тономъ.

— Вы не должны считать его грубымъ дикаремъ. Это совершенное заблужденіе. Еслибъ вы его видѣли, какъ я, дома въ обществѣ брата и сестры, которые его боготворятъ, то вы не судили бы объ немъ такъ превратно.

— Зачѣмъ же онъ обходится такъ странно со всѣми? Зачѣмъ онъ, какъ бы говоритъ, напримѣръ, мистеру Блиссету: «держитесь отъ меня въ почтительномъ разстояніи»?

— Онъ никогда такъ не обходится съ дядей. Онъ его очень любитъ и очень почтителенъ съ нимъ.

— Такъ зачѣмъ же онъ выбралъ меня мишенью своей ненависти: я убѣжденъ, что онъ меня ненавидитъ.

— Онъ… потому что…

— Почему?

— Я не могу объяснить. Только онъ не питаетъ къ вамъ ненависти.

— Я увѣренъ, что вы могли бы мнѣ все объяснить, но такъ какъ вы не хотите этого сдѣлать, то мнѣ надо добиться самому. Я рѣшился узнать причину его ненависти ко мнѣ и побороть въ немъ это чувство.

— О, нѣтъ. Пожалуйста, оставьте его въ покоѣ.

— Если вы сдѣлались его другомъ, послѣ нѣсколькихъ недѣль знакомства, то почему и мнѣ съ нимъ не подружиться?

— Я на вашемъ мѣстѣ не пошла бы очень далеко. Помните, что онъ такъ же, какъ вы, имѣетъ право выбирать своихъ друзей и если его выборъ не палъ на васъ, то вы не имѣете никакого нрава…

— Навязываться ему? Вы совершенно правы, отвѣчалъ Себастьянъ, вставая: — но въ Тансопѣ есть общество иного рода, чѣмъ Майльсъ Гейвудъ. Имѣете вы что-нибудь противъ посѣщенія васъ моей матерью?

— Мистрисъ Малори? Нѣтъ. Я буду очень рада ее видѣть. Но мнѣ кажется, что она давно бы пріѣхала, еслибъ желала этого.

— Она не знала, что вы здѣсь живете. Она думала, что мистеръ Блиссетъ живетъ одинъ. Вѣроятно, она заѣдетъ къ вамъ надняхъ.

— Я очень рада буду съ нею познакомиться, сказала учтиво Адріенна, и онъ не могъ ничего прочесть въ ея глазахъ.

Однако, Себастьянъ подумалъ, что нелѣпо было смотрѣть на Майльса Гейвуда, какъ на соперника. Такая высоко образованная и развитая женщина, какъ Адріенна, столь разнившаяся отъ черноокой Елены, съ ея энтузіазмомъ на счетъ женскихъ правъ, не могла же имѣть ничего общаго съ неотесаннымъ работникомъ. Въ немъ могла таиться большая сила, но сила безъ развитія не могла побѣдить подобной женщины.

Онъ всталъ, простился съ Адріенной и съ улыбкой пожалъ ей руку. Мистеръ Блиссетъ просилъ его почаще посѣщать ихъ; онъ далъ слово и поспѣшно удалился.

Въ этотъ же день послѣ чая, мистрисъ Малори спросила у Себастьяна, гдѣ онъ провелъ вечеръ.

— Я сидѣлъ у мистера Блиссета. А вы когда-нибудь были у него?

— Да, я разъ заѣзжала къ нему, какъ только онъ нанялъ нашъ домъ, но его слуга сказалъ мнѣ, что онъ очень больной человѣкъ и никого не принимаетъ.

— Это правда, онъ боленъ. Но въ домѣ есть мисъ Блиссетъ.

— Развѣ онъ вдовецъ? спросила мистрисъ Малори, предчувствуя по тону сына, что ей готовится какая-то непріятность.

— Она его племянница и живетъ здѣсь года два или полтора. Я съ удовольствіемъ возобновилъ сегодня знакомство съ нею.

— Такъ ты ее прежде видѣлъ?

— Да, въ Кобленцѣ и въ Вецларѣ на Ланѣ.

Себастьянъ стоялъ за кресломъ матери, облокотясь на его спинку, и взявъ у нея изъ рукъ вѣеръ, сталъ тихо махать имъ передъ нею. Ей очень не нравилась эта ласка, которая отнимала у нея приличную возможность отказать въ чемъ-нибудь сыну, который былъ съ нею такъ нѣженъ. Несмотря, однако, на свою рѣшимость ни въ чемъ не уступать, она смутно чувствовала, что власть ускользаетъ изъ ея рукъ, и что она незамѣтно подвергается его вліянію.

— Она очень умная и образованная дѣвушка, продолжалъ Себастьянъ, и къ тому же прелестное и очаровательное созданіе. У нея здѣсь нѣтъ друзей, и она гораздо болѣе въ вашемъ вкусѣ, чѣмъ бойкая массъ Спенслей. Я увѣренъ, что вы ее очень полюбите, когда узнаете, и мнѣ хотѣлось бы, чтобъ вы съѣздили къ ней съ визитомъ.

— Я, поѣхать къ ней? къ незнакомой личности? Я, право, удивляюсь тебѣ, Себастьянъ!

— Милая маменька, она вовсе не то, что вы подразумѣваете подъ словами «незнакомая личность». Даже вы, со всей вашей строгостью, признаете, что она настоящая лэди.

— Отчего же никто другой ее не посѣщаетъ?

— Мистрисъ Понсонби была у нея. Но, повторяю, я очень желалъ бы, чтобъ вы поѣхали къ ней. Вы мнѣ сдѣлали бы этимъ большое одолженіе.

— Такъ, вѣроятно, я должна это сдѣлать! вотъ какъ теперь молодые обращаются съ стариками! замѣтила язвительно мистрисъ Малори.

Смотря пристально на сына, который теперь стоялъ у камина противъ нея, она подумала: отчего онъ не говоритъ такъ объ Еленѣ Спенслей, а о какой то миссъ Блиссетъ. Она хотѣла было отказать въ его просьбѣ, какъ вдругъ въ ея головѣ блеснула мысль, что, согласись условно, она могла служить осуществленію своего собственнаго плана.

Два дня передъ тѣмъ, Себастьянъ съ презрѣньемъ отказался обѣдать у Спенслеевъ или продолжать знакомство съ ними, а въ карманѣ у мистрисъ Малори была записка отъ Елены, приглашавшей ее, Себастіана и мистера фонъ-Биркенау къ обѣду на слѣдующей недѣлѣ.

— Если я должна дѣлать новыя знакомства, которыя мнѣ вовсе не улыбаются, сказала она: — то, кажется, и ты обязанъ нѣсколько побезпокоиться для меня, Себастьянъ?

— Совершенно справедливо. Чего вы отъ меня желаете?

— Насъ приглашаютъ къ обѣду Спенслеи. Если ты не поѣдешь къ нимъ и не будешь вести себя прилично съ моими друзьями, то, право, я не знаю, зачѣмъ мнѣ навѣщать твоихъ друзей и приглашать ихъ сюда.

— Я вполнѣ понимаю свое положеніе, отвѣчалъ Себастьянъ съ спокойной учтивостью, выводившей изъ себя мистрисъ Малолори. — Если вы поѣдете къ миссъ Блиссетъ завтра или послѣ завтра и будете съ нею любезны, т. е. намекнете на желаніе видѣть ее у себя и такъ далѣе, то я буду сколько разъ хотите банкетствовать у Спенслеевъ и терпѣливо слушать діатрибы миссъ Спенслей. Я, по крайней мѣрѣ, буду въ состояніи думать о томъ контрастѣ, который она представляетъ съ миссъ Блиссетъ.

Эти слова не были очень утѣшительны, но мистрисъ Малори приходилось довольствоваться и подобнымъ поведеніемъ своего страннаго сына, такъ какъ ничего лучшаго нельзя было отъ него ожидать.

— Если вашъ другъ миссъ Блиссетъ, замѣтила она: — обладаетъ всѣми хорошими качествами Елены, то это меня очень удивитъ.

— Нѣтъ, Адріенна Блиссетъ и понятія не имѣетъ о тысяче золотыхъ качествъ миссъ Спенслей.

Мистрисъ Малори обратила вниманіе на то, что сынъ ея называетъ миссъ Блиссетъ по имени, и съ разу возненавидѣла эту молодую дѣвушку.

Но контрактъ былъ заключенъ и, на третій день послѣ его ратификаціи, она отправилась въ Стонгэтъ въ блестящемъ экипажѣ и съ лакеемъ въ блестящей ливреѣ, съ цѣлью поразить и обойти миссъ Блиссетъ.

Это ей, впрочемъ, не удалось. Адріенна приняла ее очень просто, безъ малѣйшато смущенія, съ удивительной ловкостью отпарировала всѣ ея замѣчанія насчетъ Себастьяна и вообще вела себя такъ прилично, непринужденно и достойно, что мистрисъ Малори не могла не придти въ восторгъ, хотя только въ глубинѣ своего сердца.

— Но это не можетъ быть натуральнымъ, говорила она себѣ, возвращаясь домой: — интересъ, питаемый къ ней Себастьяномъ, не подлежитъ сомнѣнію. Я никогда не видывала такой искусной актрисы.

Въ вознагражденіе за этотъ визитъ, какъ было уговорено, Себастьянъ Малори отправился съ матерью и Гюго на званый обѣдъ къ Спенслеямъ.

Громадный, новый домъ занимаемый мистеромъ Спенслеемъ около шести или семи лѣтъ, поражалъ своимъ блескомъ, богатствомъ и полнымъ отсутствіемъ комфорта. Десять или двѣнадцать человѣкъ гостей совершенно пропадали среди массы дорогихъ ковровъ, золоченной мебели, хрустальныхъ люстръ и прочей бросавшейся въ глаза обстановки. Мистрисъ Спенслей, массивная дама въ красномъ атласномъ платьѣ, съ кружевами, и вся залитая драгоцѣнными каменьями и золотыми украшеніями, очень любезно встрѣтила мистрисъ Малори и ея сына, а ея мужъ, грубый, необразованный человѣкъ, неожиданно разбогатѣвшій, привѣтствовалъ Себастьяна громкимъ, самоувѣреннымъ тономъ:

— А! очень радъ васъ видѣть, сэръ. Вы вернулись домой ровно во-время. Теперь можно нажить громадное состояніе. Американская война подвернулась очень кстати. Мы спустимъ теперь излишекъ нашего товара, а, главное, рабочіе будутъ теперь въ нашихъ рукахъ, а это уже давно необходимо. Они просто выбились изъ всякаго повиновенія.

Себастьянъ спокойно отвѣчалъ, что не смотрѣлъ еще на вопросъ съ этой точки зрѣнія.

— Такъ совѣтую вамъ усвоить себѣ эту точку зрѣнія или вы пропустите удивительный случай къ обогащенію, произнесъ Спенслей своимъ громовымъ голосомъ.

Елена сіяла красотой, въ узкомъ атласномъ платьѣ безъ малѣйшихъ украшеній, и встрѣтила Себастьяна съ улыбкой искренняго удовольствія, словно они въ первое свое свиданіе не имѣли никакой ссоры. Впрочемъ, она подготовила себѣ союзницу въ видѣ своего сердечнаго друга Лауры Меркатеръ и надѣялась въ этотъ вечеръ одержать окончательную побѣду надъ дерзкимъ насмѣшникомъ все по тому же, поглощавшему ее всецѣло вопросу о женскихъ правахъ. Дѣйствительно, послѣ обѣда, Себастьяну пришлось вынести дружный напоръ обѣихъ пріятельницъ и, возвращаясь домой, онъ спросилъ у Гюго, разговаривала ли и съ нимъ Елена о женскихъ правахъ, и получивъ отрицательный отвѣтъ, воскликнулъ съ удивленіемъ:

— Почему же это она меня постоянно выбираетъ своей жертвой? И какъ это жаль! она могла бы быть очень пріятной, но теперь просто невыносима.

Мистрисъ Малори, слыша эти слова сына, внутренно проклинала непонятное безуміе Елены.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ.
ГРОЗА.

I.
Первое время.

1861 годъ окончился очень печально, среди рокового гула страшной борьбы на отдаленномъ западѣ и близкихъ предвѣстниковъ голода. Новый 1862 годъ зародился въ такомъ мракѣ, что утреннюю зарю можно было принять за полночь. Январь и февраль прошли медленно и положеніе Ланкашира становилось все хуже и хуже. Изъ очень рѣдкихъ фабричныхъ трубъ клубился дымъ, не слышно было на улицахъ торопливыхъ шаговъ рабочихъ, спѣшившихъ въ мастерскія, лица всѣхъ вытянулись, холодъ стоялъ лютый, а огня развести было нечѣмъ, денегъ взять было неоткуда, одежда вся износилась, всякая мысль объ удовольствіяхъ давно исчезла. Всѣ съ ужасомъ чего-то ждали, пока первыя, крупныя тяжелыя капли дождя падали изъ нависшихъ грозовыхъ тучъ прежде медленно, потомъ все чаще и чаще, такъ что, наконецъ, никто уже не могъ остаться сухимъ во всеобщемъ потопѣ.

Въ одно холодное утро начала марта, Майльсъ и Мэри отправились на свою обычную работу. Сильный, рѣзкій вѣтеръ и проливной дождь привѣтствовалъ ихъ при выходѣ на улицу. Майльсъ поднялъ воротникъ, а Мэри закуталась покрѣпче въ свою шаль. Они шли молча, не смотря другъ на друга. На сердцѣ у нихъ было такъ тяжело, какъ нельзя тяжелѣе. Они теперь совершенно не походили на тѣхъ веселыхъ, довольныхъ работниковъ, которые скорой поступью возвращались домой въ жаркій августовскій вечеръ. На сколько тогда было тепло, свѣтло, отрадно, на столько теперь холодно, мрачно, безнадежно. Этотъ печальный контрастъ рѣзалъ глаза несчастнымъ.

Въ продолженіи нѣсколькихъ мѣсяцевъ, съ того памятнаго вечера, когда Себастьянъ Малори засталъ его у Адріенны Блиссетъ, Майльсъ предавался все болѣе и болѣе горю, унынію, отчаянію. Онъ рѣдко видѣлъ въ это время Адріенну, или, лучше сказать, рѣдко ходилъ къ ней, но каждый разъ, какъ онъ встрѣчался съ нею, онъ все яснѣе видѣлъ, какая произошла въ ней разительная перемѣна, какъ она краснѣла и опускала глаза подъ его проницательными взорами, какъ быстро сглаживалось въ ней то теплое сочувствіе, которое она когда-то къ нему питала. Однажды онъ увидалъ ее на улицѣ, и только-что хотѣлъ подойти къ ней, какъ его опередилъ Себастьянъ Малори, и съ улыбкой заговорилъ съ нею. Этого зрѣлища было достаточно для Майльса; съ отчаяніемъ въ сердцѣ, онъ повернулъ въ сосѣдній переулокъ. Раза два онъ говорилъ съ нею о Себастьянѣ и даже спрашивалъ у нея подробности объ ихъ прежнемъ знакомствѣ, но она только краснѣла, смущалась и ничего не отвѣчала. Все это заставило его, наконецъ, прекратить совершенно свои посѣщенія Стонгэта.

«Если она нами дорожитъ и сама стоитъ чего-нибудь, разсуждалъ онъ самъ съ собою: — то она придетъ къ намъ, чтобъ посмотрѣть хоть на Мэри. Поэтому, я ее узнаю. Если она придетъ, то я совладаю съ своимъ сердцемъ и буду довольствоваться ея дружбой. Если же она не придетъ, то я ее возненавижу, забуду и освобожусь навѣкъ отъ проклятія, тяготѣющаго надо мною съ той минуты, какъ я ее впервые увидалъ».

Проходили дни, недѣли, и Адріенна не показывалась въ скромномъ жилищѣ на Городскомъ Полѣ; но Майльсъ не питалъ къ ней ненависти и не забылъ ея. Проклятье тяготѣло надъ нимъ болѣе, чѣмъ когда-нибудь, и его жизнь была самая несчастная. Дни тянулись безъ конца; работа была половинная, и онъ не зналъ какъ убить свободное время. Онъ сидѣлъ дома или въ библіотекѣ, окруженный книгами, и усердно читалъ, но не понималъ ни слова.

Свое личное горе и общее бѣдствіе, разразившееся надъ всѣмъ Ланкаширомъ, не давали покоя Майльсу и поѣдомъ ѣли его сердце. Вотъ почему, идя на фабрику, въ это холодное мартовское утро, онъ молчалъ, стиснувъ зубы, и наклонивъ голову, чтобъ предохранить лицо отъ безжалостно-хлеставшаго дождя.

Мэри была такъ же несчастна и даже съ избыткомъ. Ея сердце было переполнено въ послѣднія недѣли роковымъ страхомъ, о которомъ она никому не говорила еще ни слова.

— И вѣдь надобно же, говорила она себѣ: — чтобъ это случилось именно въ такое время, когда я не могу доставить ему необходимаго покоя.

Она, однако, не унывала, ревностно исполняя свои обязаности на фабрикѣ, и дома, гдѣ ея трудъ былъ гораздо тяжелѣе. Она съ нѣжной улыбкой ухаживала за Эдмундомъ и старалась поддержать мужество Майльса, мрачное отчаяніе котораго терзало ея душу. Но все-таки тайныя заботы точили ее, щеки у нея впали, губы приняли жесткую, непривычную складку, на молодомъ лбу ея показались морщины и глаза приняли задумчивый, печальный видъ. Ея лицо было всегда добрымъ, хорошимъ, а теперь оно дышало благороднымъ достоинствомъ мужественно переносимаго горя.

Войдя въ большое отдѣленіе фабрики, освѣщенное газомъ, Майльсъ пошелъ въ свою сторону, а Мэри въ свою. Какъ душно было тутъ въ сравненіи съ сырымъ холодомъ на улицѣ. Молодая дѣвушка принялась за работу и вскорѣ нѣсколько забыла свои горькія заботы и опасенія подъ оглушающій шумъ машины и говоръ своей товарки.

— Мы вскорѣ останемся безъ работы, Мэри, сказала, между прочимъ, послѣдняя: — Вильсонъ говорилъ при мнѣ, что намъ долго не продержаться.

— Что? воскликнула, вздрогнувъ Мэри: — я надѣюсь, это неправда. Что мы станемъ дѣлать безъ работы?

— И еще я слышала, продолжала работница, пожимая плечами: — что если у насъ и продолжится работа, то будетъ индѣйскій хлопокъ. Я лучше останусь безъ работы, но съ этой дрянью не могу возиться.

— Мнѣ все равно, что бы ни работать, только бы имѣть кусокъ хлѣба, отвѣчала Мэри.

— Ты проработаешь съ индѣйскимъ хлопкомъ двѣнадцать часовъ и получишь всего шесть шиллинговъ въ недѣлю.

На этомъ разговоръ прервался и Мэри продолжала молча свою работу.

Въ половинѣ перваго въ дверяхъ показался Вильсонъ и громко крикнулъ:

— Потрудитесь всѣ выйти на пять минутъ на большой дворъ. Я имѣю кое-что сообщить вамъ.

Черезъ нѣсколько секундъ, толпа рабочихъ и работницъ высыпала изъ всѣхъ отдѣленій. Вильсонъ вскочилъ на какой-то ящикъ, стоявшій въ углу, и громко прочелъ слѣдующую бумагу:

"Симъ объявляю, что съ пятницы марта*** фабрика будетъ закрыта по случаю настоящаго положенія хлопчатобумажнаго дѣла вслѣдствіе американской войны. Въ то же время, желая сохранить при себѣ всѣхъ рабочихъ и спасти ихъ, насколько возможно, отъ нищеты, я беру на себя, по крайней мѣрѣ, въ настоящее время, и доколѣ явится возможность лучшаго, доставку имъ средствъ пропитанія, а съ тѣхъ, которые нанимаютъ у меня квартиры, не будетъ взыскиваться арендная плата до наступленія болѣе счастливыхъ дней. Каждый глава семейства симъ приглашается пожаловать на фабрику въ понедѣльникъ въ три часа, когда объявятся условія, на которыхъ будетъ производиться помощь, и составятся списки. Искренно умоляю васъ стоять мужественно другъ за друга въ эту тяжелую годину и ревностно помогать мнѣ поддержать порядокъ и оказать всѣмъ возможную помощь.

Себастьянъ Малори".

Наступило молчаніе; потомъ послышался говоръ и, наконецъ, попытка выразить громкое одобреніе. Нѣкоторыя изъ женщинъ отирали глаза передниками, два-три работника махали фуражками. Мѣстами слышались восклицанія:

— Вотъ это хорошо!

— Молодецъ хозяинъ!

— Мы съ нимъ не пропадемъ!

Чувство живѣйшей благодарности наполняло всѣ сердца, хотя, по обычаю ланкаширцевъ, не выражалось внѣшними шумными проявленіями. Но еще болѣе благодарности овладѣло всѣми мрачное сознаніе стыда и униженія, сознаніе, что горькую чашу ничѣмъ не подсластить и что въ сущности бѣдные рабочіе ничѣмъ ея не заслужили. Себастьянъ очень благоразумно поручилъ Вильсону прочесть свое заявленіе. Рабочіе смотрѣли на Вильсона, какъ на одного изъ своихъ товарищей, и онъ самъ долженъ былъ потерпѣть отъ разразившагося бѣдствія. Униженіе было бы слишкомъ смертельно, еслибъ Себастьянъ лично объявилъ о предлагаемой имъ милостынѣ. Онъ, какъ всѣ хозяева, выручалъ значительныя прибыли въ эту первую эпоху хлопчатобумажнаго голода. Его набитыя товаромъ кладовыя быстро освобождались по выгодной цѣнѣ отъ накопившагося излишняго производства послѣднихъ лѣтъ, а невозможность получить хлопокъ, несомнѣнно хранившійся въ изобиліи гдѣ-то въ Манчестерѣ или Ливерпулѣ, дозволялъ ему прекратить работу на фабрикѣ, а, слѣдовательно, платитъ жалованье рабочимъ. Это первое время паники было исключительно тяжелымъ для однихъ рабочихъ, капиталисты еще только увеличивали свои барыши. Однако, всякаго дальнозоркаго фабриканта безпокоила мысль о судьбѣ своихъ рабочихъ, ловкихъ, искусныхъ, знающихъ, умѣлыхъ, которые, однажды разсѣянные повсюду, пропали бы для него навѣки, такъ что, при открытіи снова работъ, онъ нигдѣ не нашелъ бы равныхъ имъ рукъ. Этотъ вопросъ о сохраненіи рабочихъ и объ оказаніи имъ помощи въ такой формѣ, которая не слишкомъ унижала бы и развращала ихъ, составлялъ самую тяжелую заботу всѣхъ благонамѣренныхъ хозяевъ и общественныхъ людей Англіи. Эта задача, надо сознаться, была благородно разрѣшена всей страной.

Однако, въ это время, хотя хлопчатобумажный голодъ быстро распространился и каждую недѣлю закрывалось все большее и большее число фабрикъ, еще не была пущена въ ходъ организованная система помощи голодающимъ, эта гигантская машина, ничего равнаго которой свѣтъ еще никогда не видалъ. Но Себастьянъ Малори, послѣ долгихъ совѣщаній съ мистеромъ Сутклифомъ, рѣшилъ, по крайней мѣрѣ, въ настоящую минуту, самъ, личными средствами, оказать помощь своимъ рабочимъ, и слѣдствіемъ этого была бумага, которую прочелъ Вильсонъ.

Рабочіе разошлись. Мэри Гейвудъ, замѣтивъ брата у наружныхъ воротъ, подошла къ нему и вопросительно взглянула на него. Но въ ту же минуту ея взглядъ принялъ выраженіе ужаса. Майльсъ былъ блѣденъ, какъ мертвецъ, губы его были стиснуты, глаза метали молніи. Слова замерли на устахъ бѣдной дѣвушки.

— Ступай домой, сказалъ онъ такъ тихо и спокойно, что ея сердце немного успокоилось: — у меня есть еще дѣло здѣсь, но я вскорѣ приду.

Она молча повиновалась, а Майльсъ остался ждать у воротъ, пока ушли всѣ рабочіе, и въ конторѣ остался одинъ Вильсонъ. Тогда онъ быстро направился въ столь хорошо знакомую ему комнату. Твердая, суровая рѣшимость воодушевляла все его существо.

— Это вы, Майльсъ, сказалъ Вильсонъ, поднимая голову отъ конторки: -что вамъ надо?

— Я пришелъ заявить, чтобы вычеркнули въ книгахъ мое имя и имя моей сестры. Мы не хотимъ болѣе работать на этой фабрикѣ.

— Пустяки. Это только временная пріостановка работъ. Времена поправятся, хотя теперь они и кажутся мрачными. Къ тому же Малори не скоро лопнетъ.

— Я никогда не буду работать болѣе на этой фабрикѣ, ни я, ни Мэри, повторилъ твердо Майльсъ: — пожалуйста, вычеркните наши имена изъ списка рабочихъ и помните, Вильсонъ, что если кто-нибудь придетъ ко мнѣ въ домъ съ милостыней отъ имени моего хозяина, то я выгоню его въ шею.

— Вы съ ума сошли, Майльсъ! воскликнулъ Вильсонъ: — вы не обдумали здраво то, что говорите. Какъ вы продержитесь безъ помощи? И еще въ виду такого благороднаго…

— Сдѣлайте то, что я васъ прошу, и не забудьте моихъ словъ. Я всегда держу свое обѣщаніе.

И, повернувшись, онъ ушелъ изъ конторы. Вильсонъ посмотрѣлъ въ слѣдъ этому гордому юношѣ, смертельная блѣдность котораго и мрачное отчаяніе, блестѣвшее въ его глазахъ, произвели на него самое грустное впечатлѣніе. Потомъ онъ покачалъ головой и промолвилъ:

— Не хорошо, голубчикъ! вѣдь придется же тебѣ смирить свою буйную голову, такъ не лучше ли сдѣлать это сразу, не перенося страшныхъ лишеній?

Между тѣмъ, Майльсъ направился домой. Ему теперь дышалось гораздо свободнѣе и тѣнь румянца показалась на его щекахъ. Если теперь онъ встрѣтитъ Себастьяна Малори, то въ правѣ бросить на него какой угодно вызывающій взглядъ злобы и ненависти. Онъ чувствовалъ какую-то странную отраду въ сознаніи, что хотя лишь нѣсколько фунтовъ стерлинговъ отдѣляли ею отъ нищеты, но онъ не зависѣлъ отъ Малори.

Придя домой, онъ нашелъ кухню пустой и обѣдъ, далеко не столь обильный, какъ прежде, не готовымъ, хотя столъ былъ, по старому, чисто накрытъ. Онъ сѣлъ мрачный, съ насупленными бровями, и сталъ ждать. Вскорѣ Мэри сошла внизъ, очень грустная. На глазахъ ея не было слезъ, но что-то говорило въ нихъ объ искреннемъ горѣ.

— Гдѣ же Эдмундъ?

— Эдмундъ въ постели, Майльсъ.

— Въ постели! произнесъ онъ, видимо удивляясь: — что съ нимъ?

— Да онъ плохъ уже шесть недѣль. Я не знаю, что именно съ нимъ, Докторъ говоритъ, что у него изнурительная горячка.

— Докторъ? повторилъ онъ съ еще большимъ изумленіемъ: — что это все значитъ, Молли?

— О, Майльсъ! еслибы ты не былъ такъ задумчивъ все это время, то, конечно, замѣтилъ бы, что бѣдный Эдмундъ совсѣмъ пропадаетъ.

Она не могла окончить своихъ словъ и упала на стулъ, закрывъ лицо руками. Майльсъ посмотрѣлъ на нее съ испугомъ. Тысячи мелочей теперь воскресли въ его памяти: озабоченный видъ Мэри, пунцовыя щеки Эдмунда, его молчаливость… и онъ ничего не замѣчалъ, дикій уродъ!

— Сегодня онъ такъ слабъ, что не можетъ сидѣть, продолжала Мэри: — и я боюсь, что онъ никогда уже болѣе не поправится.

Съ этими словами она встала и начала подавать обѣдъ, хотя, въ сущности, ни одинъ изъ нихъ не имѣлъ никакого аппетита.

— Когда Вильсонъ прочелъ, что фабрика закроется въ пятницу, то сердце у меня повернулось, сказала она, думая развлечь брата: — но при послѣднихъ его словахъ, я едва не прыгнула отъ радости. Мистеръ Малори долженъ быть прекрасный человѣкъ, и нашъ Эдмундъ теперь не умретъ съ голода.

— Мэри! воскликнулъ онъ, вскакивая съ мѣста, и такимъ страннымъ голосомъ, что она взглянула на него и увидѣла, какъ и у воротъ фабрики, то же смертельно блѣдное лицо и тѣ же сверкавшіе ненавистью глаза: — никогда не называй при мнѣ имени этого человѣка! прибавилъ онъ, подходя къ ней и схватывая ее за руку: — я велѣлъ Вильсону вычеркнуть мое имя и твое изъ списка рабочихъ и сказалъ, что вытолкаю въ шею всякаго, кто вздумаетъ предложить мнѣ милостыню. Я умру, какъ собака, прежде чѣмъ возьму отъ него кусокъ хлѣба или позволю кому-нибудь изъ своихъ воспользоваться его милостями.

— Это даже… начала Мэри, но Майльсъ перебилъ ее.

— Молли, я отъ тебя этого не ожидалъ. Развѣ ты не понимаешь, что означаетъ эта хозяйская милость? Вѣдь это значитъ, что мы, семьсотъ рабочихъ, будемъ, какъ нищіе, питаться его милостыней и ничего не работать, въ замѣнъ получаемыхъ денегъ. У тебя умъ помутился отъ излишнихъ заботъ, иначе ты никогда не согласилась бы на такое униженіе.

— Но чѣмъ же мы будемъ жить? спросила Мэри, которая понимала только, что они были рабочіе на фабрикѣ мистера Малори и что онъ, какъ великодушный хозяинъ, цѣня своихъ рабочихъ, хотѣлъ имъ помочь въ теперешнемъ несчастномъ ихъ положеніи: — ты всегда былъ противъ хозяина, но если намъ грозитъ голодная смерть, то что же намъ дѣлать?

Ни Мэри, ни Майльсъ, здѣсь кстати замѣтить, не упоминали о своей матери или о возможности получить отъ нея помощь. Позднѣе, въ самые черные дни хлопчатобумажнаго голода, Мэри отправилась къ матери и объяснила ей, въ какомъ отчаянномъ положеніи они находились. Мистрисъ Гойлъ сухо отвѣчала, что всѣ ея деньги положены въ торговое дѣло ея мужа, и что она не имѣетъ ни малѣйшаго надъ ними контроля. Это было справедливо: она совершенно отдала свое маленькое состояніе мужу и когда въ 1863 г. мистрисъ Гойлъ умерла отъ неожиданной, быстро унесшей ее въ могилу болѣзни, оно навсегда перешло въ его руки.

— Мы еще не умираемъ съ голода, отвѣчалъ Майльсъ на послѣднее замѣчаніе сестры: — у меня отложено фунтовъ десять, да и у тебя есть кое-что. Конечно, мы думали сберечь эти деньги, но теперь всѣмъ рабочимъ придется употребить отложенные на черный день гроши.

— Э! голубчикъ, отвѣчала Мэри съ грустнымъ смущеніемъ: — у меня была такая бездѣлица, и я все издержала на необходимыя покупки для Эдмунда, по приказанію доктора. Я ничего тебѣ не говорила, видя, что ты чѣмъ-то очень озабоченъ. У меня осталось лишь нѣсколько шиллинговъ.

Онъ выпустилъ ея руку и отвернулся. Такъ вотъ что ему предстояло: лечить больного брата, содержать сестру и платить за наемъ дома, а на все это у него было десять фунтовъ стерлинговъ и нѣсколько шиллинговъ. Несмотря на все его мужество и силу воли, онъ печально задумался; мрачная дѣйствительность его давила.

— Я подумаю обо всемъ этомъ, Мэри, сказалъ онъ наконецъ: — десяти фунтовъ намъ хватитъ на долго, ты такая славная, экономная хозяйка.

Мэри ничего не отвѣтила. Она знала очень хорошо, какъ быстро исчезнутъ эти десять фунтовъ при болѣзни Эдмунда, и правильное, еженедѣльное пособіе, отъ котораго гордо отказался Майльсъ, казалось ей теперь положительнымъ богатствомъ.

— Майльсъ, произнесла она послѣ продолжительнаго молчанія: — у тебя, можетъ быть, есть причина сердиться на хозяина, но я ничего не имѣю противъ него. Я, право, не понимаю, почему мнѣ не принять отъ него пособія ради Эдмунда. Тебѣ объ этомъ не надо и знать.

— Мэри! началъ молодой работникъ съ жаромъ, но въ то же мгновенье одумался, поборолъ свой гнѣвный пылъ и, вполнѣ сознавая, что не имѣлъ никакого права изъ своего личнаго каприза лишать куска хлѣба больного брата и добрую, любящую дѣвушку, готовую на всякую жертву для него, онъ спокойно прибавилъ: — я объ этомъ не подумалъ. Ты права, Молли. Бери пособіе, мнѣ будетъ это очень горько, но пришли такія тяжелыя времена, что намъ придется многое перенести. Я же, съ своей стороны, найду работу… быть можетъ, и вдали отсюда. Уѣхать мнѣ всего лучше. Я очень глупо дѣлаю, что остаюсь.

Эти слова, произнесенныя съ стиснутыми зубами и блѣднымъ лицомъ, обдали холодомъ Мэри. Она не понимала ихъ, но чувствовала, что ей грозило какое-то страшное несчастье. Она пристально посмотрѣла на брата; во всей его фигурѣ было что-то странное.

— Шш! Шш! воскликнула она, бросаясь къ нему на шею и горячо цѣлуя его: — ты не долженъ такъ говорить. Я скорѣе умру какъ собака, чѣмъ возьму грошъ у человѣка, котораго ты не любишь. Я вѣдь только потому тебѣ противорѣчила, что не знаю, какъ свести концы съ концами въ это трудное время, особливо при болѣзни бѣднаго брата. Но, пожалуйста, не говори никогда, что ты уѣдешь отсюда.

Она полуулыбалась и полуплакала. Майльсъ какъ бы растаялъ подъ ея поцѣлуями, и, обнявъ ее, сталъ цѣловать ея шелковистые волосы. Онъ говорилъ себѣ, что вотъ настоящая любовь и что онъ дуракъ, если убивается ради женщины, которая никогда его не полюбитъ.

— Не принимай такъ къ сердцу моихъ словъ, милая Молли, сказалъ онъ: — поступай, какъ ты думаешь лучше и не говори мнѣ объ этомъ ни слова. У меня есть причина, по которой я никогда не приму ни гроша отъ Малори! кусокъ его хлѣба застрялъ бы въ моемъ горлѣ.

— Развѣ онъ тебя чѣмъ нибудь обидѣлъ?

— Нѣтъ, онъ мнѣ не желаетъ зла, но такъ уже сложились обстоятельства, Молли. Однако, обѣдъ совсѣмъ холодный. А потомъ я пойду на верхъ и посижу съ бѣднымъ Недомъ.

Передъ ними открывалась мрачная, безнадежная будущность, но послѣ этого разговора у нихъ было какъ-то легче на сердцѣ и они чувствовали болѣе силъ для преодолѣнія преградъ.

II.
Три года тому назадъ.

Вечеромъ въ этотъ памятный день, Себастьянъ Малори, мистеръ Сутклифъ и Вильсонъ имѣли продолжительное совѣщаніе о принятіи необходимыхъ мѣръ для сохраненія порядка и лучшей, наиболѣе справедливой раздачи пособій. Среди этихъ разсужденій, Себастьянъ спросилъ, сколькимъ рабочимъ надо было выдавать пособіе. Вильсонъ прежде, чѣмъ отвѣтить, просмотрѣлъ длинный списокъ именъ и адресовъ.

— Всѣхъ рабочихъ рукъ, сэръ, семьсотъ тридцать, сказалъ онъ: — но намъ придется имѣть дѣло только съ главами семействъ. Около дюжины не будутъ нуждаться въ помощи, а четверо уже вычеркнули въ нашихъ книгахъ свои имена.

— Кто это?

— Ткачъ Франкъ Митчель: у него братъ въ Канадѣ; узнавъ объ остановкѣ работы, онъ тотчасъ рѣшился ѣхать къ брату, который уже давно зоветъ его на свою ферму и даже прислалъ деньги на проѣздъ; потомъ Майльсъ и Мэри Гейвудъ…

— Эти почему? спросилъ поспѣшно Себастьянъ.

— Ну, сэръ, Майльсу Гейвуду слишкомъ тяжело принимать отъ кого бы то ни было пособіе. Онъ ужасно гордъ и не хотѣлъ слушать моихъ совѣтовъ.

— Объяснилъ онъ чѣмъ-нибудь свой отказъ?

— Нѣтъ, сэръ. Онъ мнѣ никогда не объясняетъ своихъ дѣйствій.

— Онъ въ числѣ моихъ арендаторовъ?

— Нѣтъ, сэръ. Онъ живетъ на Городскомъ полѣ, № 16.

— А, хорошо, отвѣчалъ Себастьянъ и продолжалъ свои занятія.

Въ тотъ же самый вечеръ, но гораздо позднѣе, Себастьянъ Малори отправился въ Стонгэтъ и засталъ Адріенну одну за фортепіано. Увидавъ его, она встала; лицо ея было блѣдно, а глаза грустны.

— Я надѣюсь, что вы въ добромъ настроеніи духа, сказалъ молодой человѣкъ: — потому что я пришелъ къ вамъ съ просьбой.

— Я очень рада, если могу вамъ быть въ чемъ-нибудь полезной.

— Вы слышали, что мы съ пятницы прекращаемъ работу.

— Прекращаете работу! Что же будетъ… съ бѣдными рабочими?

— Я думалъ… началъ Себастьянъ, но закусилъ губу.

Онъ не хотѣлъ хвастаться передъ нею своимъ великодушіемъ и перемѣнилъ тотчасъ дрожавшую на его губахъ фразу.

— Я посовѣтовался съ моимъ управляющимъ, мистеромъ Сутклифомъ и мы рѣшили, что всего благоразумнѣе мнѣ самому выдавать пособіе моимъ рабочимъ, по крайней мѣрѣ, на время.

— Вы оставите на фабрикѣ всѣхъ рабочихъ? спросила съ жаромъ молодая дѣвушка.

— Это лучшій и самый дешевый выходъ изъ теперешняго затруднительнаго положенія, отвѣчалъ онъ: — и я хотѣлъ васъ попросить…

— Это хорошо, это великодушно и я очень рада, что вы на это рѣшились! воскликнула она, съ сверкающими глазами, и посмотрѣла на него пристальнѣе, чѣмъ въ продолженіи многихъ недѣль, хотя все-таки взглядъ ея не выражалъ полнаго довольства.

Себастьянъ не часто терялъ голову, но теперь онъ покраснѣлъ отъ смущенія и удовольствія.

— Я очень радъ, что вы одобряете нашъ планъ, промолвилъ онъ.

— Я вполнѣ одобряю. Это будетъ такой прекрасный примѣръ.

— Примѣръ! ахъ, да! Но вернемся къ моей просьбѣ. Сутклифь полагаетъ, что нельзя допустить, чтобы рабочіе оставались праздными, и мы рѣшили открыть двѣ школы, одну для мужчинъ и мальчиковъ, а другую для женщинъ и дѣвочекъ. Во главѣ каждой изъ нихъ надо поставить разумную, энергичную личность. Не возьмете ли вы въ свое завѣдываніе женскую школу?

— Но мистрисъ Малори… Можетъ быть, она захочетъ…

— Нѣтъ. Она не приметъ въ дѣлѣ никакого участія, кромѣ пожертвованія денегъ. Она, кажется, не одобряетъ моей рѣшимости и хочетъ держаться въ сторонѣ. Вы отлично справились бы съ этимъ дѣломъ, конечно, если мистеръ Блиссетъ можетъ уступить васъ на время для этого благодѣянія. Я знаю, что вы были бы отличной начальницей школы, и вотъ почему я обратился къ вамъ съ этой просьбой.

— Если дядя не будетъ имѣть ничего противъ, я согласна, отвѣчала Адріенна своимъ обычнымъ тономъ, т. е. нѣсколько сухо и отрывисто.

— Это не будетъ игра, продолжалъ Себастьянъ, послѣ минутнаго молчанія, во время котораго онъ тщетно старался понять, почему Адріенна была съ нимъ такъ сдержанна, словно ихъ раздѣляла бѣздна: — вамъ придется тяжело работать. Если же работы будетъ слишкомъ много…

— Нѣтъ, у меня хватитъ силъ, отвѣчала молодая дѣвушка и въ глазахъ ея неожиданно показалось живое выраженіе; но что именно они выражали, онъ не могъ сказать: — мнѣ нужна такая работа, тяжелая, всепоглощающая. Но что придется мнѣ дѣлать? У васъ есть помѣщеніе для школы и учителя?

— Я хочу отдѣлить часть кладовой и поставлю тамъ скамейки. Это недолго устроить. Что же касается до учителей, то я думалъ, что нѣкоторыя изъ молодыхъ женщинъ, наиболѣе образованныя, могли бы преподавать, а потомъ… вы знаете миссъ Спенслей?

— Нѣтъ, отвѣчала Адріенна, покраснѣвъ.

— Она говоритъ, что любитъ трудъ и чувствуетъ въ немъ потребность, и я убѣжденъ, что она положитъ всю свою душу въ такое истинно благое дѣло. Но, можетъ быть, вы не желали бы знакомиться съ нею?

Адріенна задумалась. Могла ли она распространять свое презрѣніе къ Фредрику Спенслею на всѣхъ его родственниковъ и мѣшать успѣху самаго дѣла изъ личныхъ антипатій?

— Нѣтъ, сказала она: — если вы думаете, что помощь миссъ Спенслей будетъ полезна, то я съ удовольствіемъ буду работать съ нею.

— Конечно, вы будете главою, и этимъ устранятся всѣ затрудненія.

— Если вы мнѣ дадите списокъ именъ и адресовъ рабочихъ, сказала Адріенна: — то я пойду сама къ нимъ и увижу, что можно сдѣлать. Вѣроятно, Мэри Гейвудъ сообщитъ мнѣ свѣденія о многихъ изъ нихъ.

— Да, кстати! Майльсъ Гейвудъ, по той или другой причинѣ, отказался отъ всякаго пособія. Онъ вычеркнулъ свое имя и имя сестры изъ списка моихъ рабочихъ и гордо удалился съ фабрики.

Говоря это, онъ бросилъ на Адріенну проницательный взглядъ. Она вспыхнула, встрѣтивъ его взглядъ, встала и, молча подойдя къ камину, стала поворачивать уголь.

— Позвольте, я распоряжусь съ каминомъ, сказалъ учтиво Себастьянъ, взявъ изъ ея рукъ кочергу, и, замѣтивъ на ея лицѣ сильное волненіе, прибавилъ съ сердцемъ: — не правда ли, это очень глупо? Онъ слишкомъ молодъ, чтобъ имѣть сбереженный капиталъ, а работы теперь достать негдѣ.

— Онъ прекрасно поступилъ, сказала Адріенна, смотря прямо въ глаза молодому человѣку.

— Прекрасно? повторилъ онъ съ изумленіемъ, и приподнятая имъ въ эту минуту кочерга такъ и осталась въ воздухѣ.

— Да, и я ему за это благодарна. Еслибъ онъ смиренно принялъ милостыню отъ васъ или отъ кого бы то ни было… то я ему этого никогда не простила бы.

— Можетъ быть, онъ это и зналъ, промолвилъ Себастьянъ самымъ мягкимъ тономъ и спокойно положилъ кочергу на мѣсто.

— Онъ не могъ это знать, отвѣчала поспѣшно Адріенна: — я съ нимъ не говорила уже нѣсколько недѣль. А еслибъ я и говорила… еслибъ онъ и зналъ…

— Онъ все же могъ это знать, перебилъ ее Себастьянъ. — Подумали ли вы серьёзно объ этомъ вопросѣ, миссъ Блиссетъ? Я знаю, что Гейвудъ вашъ другъ…

— Да, онъ мой другъ и большой, отвѣчала Адріенна рѣшительно.

Хладнокровный, наблюдательный глазъ Себастьяна примѣтилъ и неожиданный румянецъ на блѣдныхъ щекахъ, и блескъ глазъ, словно она собиралась съ силами, чтобъ встрѣтить какую-то опасность.

— Вы должны очень осторожно пользоваться своимъ вліяніемъ на него, сказалъ Себастьянъ.

— Я не имѣю на него никакого вліянія. У него слишкомъ много характера и силы воли, чтобъ на него могла имѣть вліяніе такая дѣвчонка, какъ я.

Себастьянъ саркастически улыбнулся.

— Извините, но я думаю, что вы не совсѣмъ правы. Я убѣжденъ, что вы вліяете на него, и потому хорошо ли съ вашей стороны поддерживать въ немъ чувства, противорѣчащія его интересамъ?

— Его прямой интересъ не брать милостыни. Мистеръ Малори! страшно подумать, чтобъ Майльсъ Гейвудъ былъ принужденъ просить милостыню. Мысль объ этомъ переворачиваетъ мое сердце, но я увѣрена, что онъ никогда до этого не дойдетъ. Бѣдный! какъ я его сожалѣю!

— Рано или поздно, а этимъ кончится. Но вы говорите обо мнѣ такимъ тономъ, словно я поступилъ съ нимъ, какъ богачи, высокомѣрно бросающіе мѣдный грошъ бѣдняку и хвалящіеся своимъ благодѣяніемъ. Неужели вы думаете, что я на это способенъ?

Эти слова Себастьянъ, обыкновенно столь спокойный и тихій, произнесъ съ глубокой горечью и оживленіемъ.

— Нѣтъ, я этого ни мало не думала, отвѣчала Адріенна, все еще замѣтно взволнованная: — я не такъ несправедлива. Но я очень, очень рада, что онъ отказался отъ всякой милости. Я надѣюсь, что онъ найдетъ себѣ какую-нибудь другую работу. Я даже надѣюсь, что теперешнее бѣдственное положеніе послужитъ ему на пользу, заставя его взяться за какое-нибудь занятіе, болѣе достойное, чѣмъ ручной трудъ на фабрикѣ, хотя бы и на вашей, прибавила молодая дѣвушка съ улыбкой.

— Конечно, онъ могъ бы занять гораздо высшее мѣсто. Вы были бы рады, еслибъ ему доставили такое мѣсто?

— Да, очень.

— Даже еслибъ для этого ему пришлось уѣхать отъ своихъ друзей и изъ своего родного города? продолжалъ Себастьянъ иронически.

— Д…даже и въ этомъ случаѣ.

— Ну… можетъ быть… ваше желаніе и исполнится.

Весь этотъ разговоръ далеко не удовлетворялъ Себастьяна. Мѣсяцъ тому назадъ, онъ нисколько не предполагалъ, чтобъ Майльсъ Гейвудъ занялъ въ его мысляхъ и заботахъ такое преобладающее мѣсто. Онъ перемѣнилъ разговоръ и, порѣшивъ съ Адріенной нѣкоторые практическіе вопросы относительно школы, удалился. Но, выходя изъ Стонгэта, онъ былъ вполнѣ убѣжденъ, что Майльсъ Гейвудъ былъ его могущественный соперникъ и это убѣжденіе возбудило въ немъ совершенно новое, чуждое для него чувство. Во всю свою жизнь онъ привыкъ спокойно рѣшать всякой вопросъ и потомъ такъ же спокойно исполнять свое рѣшеніе. Но теперь, къ его величайшему изумленію, онъ колебался между увѣренностью и сомнѣніемъ. Возвращаясь домой отъ Адріенны, онъ вспоминалъ всю исторію своей любви къ этой молодой дѣвушкѣ, и впервые спросилъ себя съ недоумѣніемъ, чѣмъ окончится эта исторія.

Три года прошло съ тѣхъ поръ, какъ онъ съ нею познакомился. Въ Кобленцѣ былъ концертъ, исключительно посвященный классической музыкѣ. Адріанъ Блиссетъ игралъ на скрипкѣ, а его дочь на фортепіано, и Себастьянъ находился въ числѣ немногочисленныхъ слушателей, потому что обитатели Кобленца не отличаются особымъ пристрастіемъ къ классической музыкѣ. Быть можетъ, по причинѣ ихъ малочисленности, слушатели тѣмъ сочувственнѣе отнеслись къ концерту и его исполнителямъ; по крайней мѣрѣ, Себастьянъ Малори просидѣлъ два съ половиной часа, ни мало не скучая, и мысль уйти не пришла ему даже въ голову. По окончаніи концерта, онъ подошелъ къ двери маленькой комнаты, куда удалились артисты, и постучался; ему сказали войти. Извиняясь за безпокойство и назвавъ себя по имени, онъ выразилъ желаніе узнать, справедливо ли было его подозрѣніе, что нѣкоторыя изъ сыгранныхъ пьесъ сочиненіе самого ихъ исполнителя, хотя въ программѣ этого и не упомянуто. Онъ былъ правъ и, такъ какъ эти пьесы показались ему очень интересными по какой-то оригинальной, дикой красотѣ, то онъ вступилъ по этому предмету въ продолжительный разговоръ съ мистеромъ Блиссетомъ, которому онъ очень понравился своей, повидимому, искренной любовью къ музыкѣ.

Такъ началось это знакомство. Музыкантъ, всегда очень мрачный и несообщительный, былъ необыкнованно любезенъ и откровененъ съ Себастьяномъ. Онъ позволилъ Себастьяну навѣщать его и дочь. Адріенна сыграла ему нѣсколько пьесъ; онъ разговорился съ нею и нашелъ ее прелестной.

Изъ Кобленца они отправились въ Вецларъ въ тщетной надеждѣ найти тамъ болѣе многочисленныхъ слушателей, а слѣдовательно и большій матеріальный успѣхъ. Однако, предполагаемый концертъ не состоялся, но за то случилось кое-что другое, Себастьянъ Малори послѣдовалъ за ними и провелъ цѣлую недѣлю въ обществѣ Адріенны. Они катались въ лодкѣ по тихой, сонной рѣкѣ среди луговъ и рощей, взлѣзали на колокольню стараго собора, откуда открывался великолѣпный видъ, и сидѣли не разъ на городской стѣнѣ, надъ Гётевскимъ колодцемъ, смотря какъ дѣвушки приходили за водою.

— Мнѣ кажется, я вижу, какъ Германъ подходитъ къ Доротеѣ и помогаетъ ей нести кувшинъ съ водою, сказала однажды Адріенна, погруженная въ поэтическія мечтанія.

— И я такъ же вижу, отвѣчалъ Себастьянъ, но въ сущности онъ видѣлъ совершенно иное и смотрѣлъ не на колодезь, а на молодую дѣвушку.

Съ каждымъ днемъ онъ все болѣе и болѣе влюблялся въ нее. Она была блестящей жемчужиной въ плохой оправѣ. Ея нѣжность, благородное достоинство среди лишеній и горя, ея мужество въ борьбѣ съ жизнью возбуждали въ немъ искреннее уваженіе. Случайные проблески веселаго юмора, доказывавшіе, чѣмъ бы она могла быть, еслибъ солнце счастья пригрѣло ее своими лучами; ея умъ, граціозность, независимость и гордое, спокойное обращеніе съ нимъ, какъ съ равнымъ, словно она не знала его богатства и положенія въ свѣтѣ — все это приводило его въ восторгъ, и недѣля, проведенная имъ въ Вецларѣ, запечатлѣлась въ его памяти, какъ самая свѣтлая страница въ его жизни. Однажды утромъ, придя къ Адріеннѣ, онъ засталъ ее очень встревоженной. Она была одна и, послѣ долгихъ просьбъ, разсказала ему о своемъ горѣ. Одинъ изъ кредиторовъ ея отца очень тѣснилъ ихъ требованіемъ платежа по векселю, срокъ котораго уже давно вышелъ. Но не это одно обстоятельство привело ее въ отчаяніе, а, главное, мрачное настроеніе отца; онъ говорилъ, что лучше освободиться отъ жизни, когда она даетъ лишь страданія и лишенія. Онъ заперся въ свою комнату и не хотѣлъ ни видѣть ее, ни говорить съ нею. Это очень ее пугало и Себастьянъ видѣлъ впервые, что обычное мужество покинуло ее.

— Что мнѣ дѣлать? спрашивала она, ломая себѣ руки и смотря на него полными слезъ глазами.

— Предоставьте это мнѣ, миссъ Блиссеть, я все устрою, отвѣчалъ онъ и, взявъ ее за руку, посмотрѣлъ ей прямо въ глаза, съ такимъ глубокимъ чувствомъ, что она еще болѣе смутилась.

Онъ всталъ и пошелъ къ мистеру Блиссету. Дѣло устроилось очень просто. Себастьянъ просилъ, чтобы мистеръ Блиссетъ взялъ у него въ займы триста талеровъ, которые ему были необходимы, и музыкантъ легко на это согласился, говоря, что онъ лучше желалъ быть должникомъ порядочнаго человѣка, чѣмъ ростовщика. Черезъ нѣсколько минутъ, Себастьянъ возвратился къ Адріеннѣ и сказалъ, что все благополучно кончено.

Слезы брызнули у нея изъ глазъ, но, тотчасъ поборовъ свое волненіе, она промолвила:

— Нѣтъ ничего на свѣтѣ, чего бы я для васъ не сдѣлала.

— Такъ пойдемте покататься въ лодкѣ, отвѣчалъ онъ.

Они отправились на живописный берегъ Лана и только деликатность удержала молодого человѣка, во время этой прогулки, сдѣлать предложеніе. Но онъ рѣшился отложить это не на долго и на слѣдующій же день объясниться съ ея отцомъ.

Дѣйствительно, на другое утро, онъ пошелъ съ этой цѣлью въ квартиру музыканта, но хозяйка встрѣтила его словами:

— Они уѣхали съ первымъ поѣздомъ. Вчера ночью старикъ говорилъ очень сердито съ своей дочерью. Она плакала и я слышала, какъ она промолвила: «Это будетъ такъ неблагодарно». Но ея отецъ возражалъ, что онъ не можетъ перенести такого бремени и что необходимо уѣхать. Потомъ они уложились и были таковы.

— Куда они поѣхали? спросилъ Себастьянъ, пораженный, какъ громомъ.

— Почемъ я знаю. По всей вѣроятности, въ Франкфуртъ, потому что утренній поѣздъ идетъ прямо туда; но говорятъ, что изъ Франкфурта можно ѣхать куда угодно, даже въ Африку.

Себастьянъ былъ убѣжденъ, что причиной этого неожиданнаго отъѣзда была не Адріенна, а болѣзненная гордость ея отца, который не могъ переносить общество человѣка, оказавшаго ему благодѣяніе. Онъ тотчасъ отправился въ слѣдъ за ними, но всѣ его поиски ни къ чему не привели. Старый музыкантъ и его дочь исчезли.

Однако, любовь молодого человѣка нисколько не уменьшилась отъ этой насильственной разлуки; напротивъ, она стала только глубже и сильнѣе. Вполнѣ убѣжденный, что только она одна на свѣтѣ могла составить его счастье, онъ не сомнѣвался, что рано или поздно она будетъ его женою и ждалъ терпѣливо этой радостной минуты. Адріенна была для него идеаломъ женщины, нѣжной, искренней, безупречной, умной, скромной, очаровательной.

Въ подобномъ настроеніи онъ возвратился домой, гдѣ его ожидали не очень удовлетворительныя отношенія къ матери, заботы о своихъ рабочихъ, по случаю хлопчатобумажнаго голода, знакомство съ Еленой Спенслей, и неожиданная встрѣча съ Адріенной Блиссетъ, которая, конечно, еще болѣе усилила его убѣжденіе, что она вскорѣ будетъ его женою. Рядомъ съ Еленой, Адріенна казалась фіалкой подлѣ розы. Елена была блестящей красавицей, но она представляла полнѣйшій контрастъ со всѣмъ, что въ теченіи трехъ лѣтъ онъ считалъ самымъ прелестнымъ и достойнымъ уваженія въ женщинѣ. Однако, онъ все-таки думалъ объ Еленѣ. Она была моложе Адріенны, менѣе образована, отличалась дикимъ пыломъ, пристрастными мнѣніями, вспыльчивой натурой.

— Но она очаровательна, говорилъ самъ себѣ Себастьянъ и тотчасъ прибавлялъ наивно: — вотъ Гюгъ въ восторгѣ отъ нея и это понятно, онъ молодъ и не любилъ въ теченіи трехъ лѣтъ Адріенны Блиссетъ.

Увидавъ Адріенну въ Стонгэтѣ, Себастьянъ рѣшился сдѣлать ей предложеніе, но никакъ не могъ найти для этого удобной минуты. Онъ никакъ не могъ себѣ объяснить, почему, оставаясь часто наединѣ съ молодой дѣвушкой, которая обходилась съ нимъ очень мило, радушно и любезно, онъ не чувствовалъ въ себѣ достаточно смѣлости, чтобы затронуть вопросъ, отъ котораго зависѣло счастіе всей его жизни. Адріенна его ставила въ тупикъ. И, однако, онъ готовъ былъ поклясться, что нѣкогда она его любила. Теперь же ему казалось, что между ними всегда стояло красивое, смуглое лицо Майльса Гейвуда, хотя въ тотъ единственный разъ, когда Себастьянъ видѣлъ ихъ вмѣстѣ, Майльсъ далеко не походилъ на счастливаго влюбленнаго. Нѣтъ, онъ рѣшительно ждалъ только удобнаго случая для объясненія своей любви, и мысль о сверкающихъ глазахъ Адріенны и о рѣзкомъ поступкѣ Майльса не выходила у него теперь изъ головы.

III.
Попытка Себастьяна.

На слѣдующій день, въ восемь часовъ вечера, Мэри Гейвудъ и Эдмундъ сидѣли въ своей кухнѣ. Бѣдному больному было легче, лихорадка какъ бы ослабла; Майльсъ снесъ его на рукахъ внизъ, и онъ теперь лежалъ на своемъ обычномъ мѣстѣ, на ситцевомъ диванѣ подъ окномъ. Его лицо, однако, такъ исхудало и было такъ блѣдно, что онъ казался восковой куклой, а подъ глазами виднѣлись большіе черные круги. Его почти прозрачныя руки лежали неподвижно на прикрывавшемъ его плэдѣ и книга, которую онъ еще не начиналъ читать, валялась на его колѣняхъ. Мэри постаралась придать кухнѣ веселый видъ, чтобъ Эдмундъ не заподозрилъ, какія лишенія они должны были претерпѣвать для доставленія ему всего, что прописывалъ докторъ. Конечно, огонь подъ очагомъ былъ не такъ великъ, какъ въ прежнія времена, и въ шкапу хранилось мало провизіи, но все въ кухнѣ было чисто и опрятно.

— Мэри, отчего миссъ Блиссетъ никогда болѣе къ намъ не ходитъ? спросилъ неожиданно Эдмундъ.

— Да, она давно уже здѣсь не была, вѣроятно, у нея много занятій, отвѣчала Мэри.

— Я не могу понять, отчего она прекратила свои посѣщенія. Мнѣ очень хотѣлось бы ее видѣть. А куда пошелъ Майльсъ?

— Въ библіотеку. Я рада, что онъ туда ходитъ. Многіе изъ рабочихъ шляются цѣлый день, словно не зная, что съ собой дѣлать. Право, я боюсь, что эта праздность кончится какой-нибудь бѣдой.

Въ эту минуту послышался стукъ въ парадную дверь. Мэри поспѣшила ее отворить и, такъ какъ на улицѣ было темно, а она вышла изъ свѣтлой комнаты, то не могла сразу признать фигуру, стоявшую на крыльцѣ.

— Здѣсь живетъ Майльсъ Гейвудъ? спросилъ голосъ, который она гдѣ-то слышала и нашла очень пріятнымъ.

— Да, только его нѣтъ дома.

— Очень жаль. А я думалъ, что навѣрное застану его вечеромъ. Онъ, можетъ быть, скоро вернется.

— Неугодно ли вамъ взойти и минутку подождать. Онъ, вѣроятно, сейчасъ придетъ. Вы, кажется, мистеръ Малори?

— Да. Мнѣ очень нужно его видѣть.

Мэри приняла гостя изъ одного чувства гостепріимства, и, зная недоброжелательство Майльса къ нему, надѣялась, что молодой работникъ долго не вернется, а хозяинъ, посидѣвъ немного, уйдетъ.

По правиламъ этикета, надо было бы провести столь знатнаго гостя въ гостинную, но Мэри вспомнила, что тамъ не было огня въ каминѣ, и что часть мебели была продана, а потому пошла съ нимъ прямо въ кухню.

— Я надѣюсь, что я вамъ не помѣшалъ, произнесъ Себастьянъ очень любезно.

— О, нѣтъ! сдѣлайте одолженіе, садитесь, отвѣчала какъ можно радушнѣе молодая дѣвушка: — мы сидѣли одни съ Нэдомъ и болтали. Вотъ Нэдъ, сэръ. Вы его, кажется, еще не видали?

Эдмундъ не зналъ о ненависти Майльса къ его хозяину, а только слыхалъ его презрительное о немъ мнѣніе, какъ о модномъ франтѣ, непригодномъ для такого рабочаго города, какъ Тансопъ. Отличаясь врожденной склонностью къ красотѣ и изяществу, бѣдный больной съ восхищеніемъ смотрѣлъ на красиваго, блестящаго и изящнаго молодого человѣка, который съ любезной улыбкой протянулъ ему руку, говоря:

— Вы, кажется, больны?

— Я былъ боленъ, но теперь мнѣ лучше.

— Вы, вѣроятно, братъ и сестра Майльса Гейвуда? продолжалъ Себастьянъ.

— Да, отвѣчали въ одинъ голосъ молодые люди съ замѣтной гордостью.

— Вы, вѣроятно, знаете, сказалъ Себастьянъ, садясь на стулъ подлѣ дивана и обращаясь къ Мэри: — что вашъ братъ вычеркнулъ изъ списка моихъ рабочихъ ваше и свое имя?

— Да, отвѣчала Мэри, покраснѣвъ отъ смущенія, а Эдмундъ, слыша объ этомъ теперь впервые, взглянулъ на сестру съ удивленіемъ.

— Это было ваше желаніе покинуть такъ неожиданно мою фабрику?

— Нѣтъ, я ничего не знала, Майльсъ самъ распорядился. Вѣроятно, онъ сдѣлалъ къ лучшему.

— Но вы, продолжалъ нѣжнымъ тономъ Себастьянъ: — развѣ вы ни за что не хотите принять въ такую критическую минуту маленькую помощь отъ… я не скажу отъ хозяина, вы здѣсь не любите это слово, но отъ нанимателя, которому, какъ мнѣ извѣстно, вы такъ долго и хорошо служили. Подумайте объ этомъ серьёзно. Вѣдь теперешнее бѣдствіе совершенно необыкновенное, и ни я, никто другой въ Тансопѣ не могли его предотвратить. Вѣдь нѣтъ никакого стыда…

— Я никогда этого не думала, отвѣчала Мэри, недоумѣвая, что могъ имѣть Майльсъ противъ такого хорошаго хозяина: — я заплакала отъ радости, услыхавъ ваше предложеніе о пособіи, но когда Майльсъ мнѣ сказалъ…

— Но вѣдь онъ не запретилъ вамъ пользоваться?.. это было бы…

— О, нѣтъ! воскликнула Мэри: — нашъ Майльсъ не такой человѣкъ. Онъ лично не хочетъ взять отъ васъ ни гроша, мистеръ Малори, я, право, не знаю почему. Я видѣла по его лицу, что ему будетъ большое горе, если я и братъ будемъ ѣсть чужой кусокъ хлѣба, однако онъ все-таки сказалъ мнѣ: «Ты можешь, Молли, дѣлать что хочешь, теперь настали такія тяжелыя времена». Но голосъ его былъ такой печальный, словно онъ говорилъ: «Мнѣ надо отрубить правую руку, подай топоръ».

И она залилась слезами. Все ея существо дышало такой любовью и преданностью къ брату, что Себастьянъ не могъ этого не замѣтить.

— А! это болѣе на него походитъ, сказалъ онъ съ жаромъ: — я очень радъ, что ошибался. Но неужели ничего не можетъ васъ убѣдить согласиться на мое предложеніе? Вѣдь эта помощь такая бездѣлица, что, право, вы не хорошо дѣлаете, отказываясь отъ нея. Подумайте о вашемъ больномъ братѣ. Онъ не можетъ переносить такъ легко лишенія, какъ вы и вашъ Майльсъ.

— Вы очень добры, о! вы очень добры! отвѣчала Мэри, смотря на него съ теплой благодарностью: — мы воздержимся отъ помощи до послѣдней крайности, но когда станетъ не въ терпежъ, то я обращусь къ вамъ. Вы правы, тутъ нѣтъ никакого стыда.

— Вы даете слово?

— Да.

— Благодарю васъ. Еслибъ теперь только вернулся вашъ братъ, то я…

Задняя дверь отворилась и послышались тяжелые шаги.

— Вотъ и онъ! воскликнула Мэри, но голосъ ея выражалъ скорѣе смущеніе, чѣмъ удовольствіе.

— Я очень радъ, сказалъ Себастьянъ: — по крайней мѣрѣ, я самъ поговорю съ нимъ.

— Послушай, Молли, воскликнулъ Майльсъ, входя въ комнату, веселымъ тономъ; но онъ умолкъ и улыбка тотчасъ исчезла съ его лица, когда онъ увидѣлъ, кто сидѣлъ въ кухнѣ.

Первое его побужденіе было сказать грубо: «На кой чортъ вы сюда пожаловали», но чувство гостепріимства, присущее всякому ланкаширцу, остановило его, и онъ молча посмотрѣлъ на Себастьяна.

— Я надѣюсь, что вы не сочтете мое посѣщеніе неприличнымъ вторженіемъ въ вашу домашнюю жизнь, сказалъ Малори, очень любезно протягивая ему руку: — мнѣ нужно съ вами поговорить, а ваша сестра была такъ добра, что позволила подождать васъ здѣсь.

Майльсъ не могъ не признать, что Себастьянъ поступилъ очень любезно, явившись самъ къ нему, а не пославъ за нимъ, какъ сдѣлалъ бы всякій хозяинъ на его мѣстѣ; притомъ же Мэри сама пригласила его въ домъ. Въ виду всѣхъ этихъ обстоятельствъ, онъ не могъ не оказать ему обыкновенной учтивости.

— Не угодно ли вамъ сѣсть, сказалъ Майльсъ, пожавъ ему руку, пододвигая стулъ и самъ садясь рядомъ, съ спокойной, гордой осанкой: — вечеръ очень холодный и вы вѣрно устали. Мы живемъ далеко отъ васъ.

— Благодарю васъ. Я пришелъ къ вамъ по дѣлу; мистеръ Сутклкфъ сказалъ мнѣ, что вы вычеркнули свое имя въ спискѣ моихъ рабочихъ.

— Да, произнесъ Майльсъ, насупивъ брови.

— Не думайте, что меня побуждаетъ простое любопытство. Я спросилъ у мистера Сутклифа, есть ли у васъ другая работа, и онъ отвѣчалъ, что нѣтъ. Поэтому я заключилъ, что вы отказались по причинѣ закрытія фабрики, не желая подучать пособія безъ соотвѣтственной работы. Правъ ли я?

— Да.

— Мнѣ очень хорошо извѣстно, что работу, особливо выгодную работу, очень трудно найти въ теперешнія трудныя времена. Вы не скоро пріищете себѣ занятія, а я случайно знаю два мѣста, вполнѣ для васъ пригодныя, и если вы желаете, то я похлопочу за васъ. Вотъ для чего я и пришелъ сюда.

— Вы очень добры, отвѣчалъ Майльсъ тѣмъ же безцвѣтнымъ, напряженнымъ тономъ: — благодарю васъ, но я не нуждаюсь ни въ чьей помощи.

Слова эти были сказаны такъ, что Себастьянъ не могъ распространяться далѣе о своемъ предложеніи. Но постоянно ощущаемое имъ въ присутствіи Майльса желаніе пріобрѣсть уваженіе и довѣріе молодого работника еще болѣе усилилось, когда онъ увидѣлъ въ немъ столько хорошихъ и благородныхъ чертъ, которыя имѣли особую цѣну въ его глазахъ. Себастьянъ въ тайнѣ всегда жаждалъ быть любимымъ извѣстнаго рода лицами и пользоваться вліяніемъ на нихъ. Онъ чувствовалъ, что Майльсъ Гейвудъ, еслибъ полюбилъ кого-нибудь, то его любовь отличалась бы самой пламенной преданностью, и ему хотѣлось всей душой, чтобъ глаза молодого человѣка, обращаясь на него, не имѣли такого мрачнаго, недовольнаго выраженія, и чтобъ пожатіе его руки было дружескимъ, сердечнымъ.

Неужели Себастьянъ Малори, побѣдившій столько сердецъ женскихъ и мужскихъ, внушившій капризной, артистической натурѣ Гюго самую горячую, преданнную любовь, видѣвшій нѣкогда въ глазахъ Адріенны Блиссетъ болѣе, чѣмъ благодарность, и сознававшій, что ему стоило только захотѣть, и гордая Елена будетъ у его ногъ — неужели онъ не съумѣетъ подчинить своему чарующему вліянію простого, необразованнаго рабочаго? Неужели всѣ его усилія окажутся тщетными и Майльсъ будетъ держать его всегда на почтительномъ разстояніи?

— Э, Майльсъ! подумай хорошенько, произнесла Мэри со слезами на глазахъ: — подумай, въ какомъ мы отчаянномъ положеніи. Я забочусь не о себѣ, а объ Эдмундѣ и о тебѣ. Я не могу себѣ представить, чтобъ ты находился въ такомъ униженіи.

— Милая Молли, не мучь меня, отвѣчалъ Майлсъ съ упрекомъ.

Мэри замолчала и, сидя на своемъ креслѣ, тихо плакала.

Майльсъ отвернулся, чтобъ не видѣть ея горя.

— Я очень сожалѣю, сказалъ Себастьянъ, вставая: — что вы не хотите мнѣ позволить сдѣлать для васъ что-нибудь; вы совершенно ошибаетесь, если считаете для себя униженіемъ принять подобную помощь.

— Я никогда этого не говорилъ, отвѣчалъ холодно Майльсъ.

— Вы не безъ самолюбія, продолжалъ Себастьянъ, уставляясь своими глазами на Майльса, щеки котораго покрылись румянцемъ, хотя голова была попрежнему опущена: — человѣкъ безъ самолюбія не стоитъ ни гроша. Еслибъ вы мнѣ позволили, то я вамъ указалъ бы путь къ удовлетворенію вашего самолюбія. Конечно, тутъ потребовалась бы борьба, но вы одинъ изъ тѣхъ людей, которые именно созданы для борьбы; вы ее любите. Нѣсколько лѣтъ отсутствія изъ Англіи и тяжелой работы въ должности, вполнѣ вамъ соотвѣтствующей, дали бы вамъ возможность вернуться потомъ сюда совершенно новымъ человѣкомъ, способнымъ достичь всего, чего бы вы желали. Не забывайте, что для человѣка мужественнаго и съ твердой волей нѣтъ ничего невозможнаго. Неужели васъ это не соблазняетъ? Или вы предпочитаете остаться въ Тансопѣ въ своемъ безъисходномъ положеніи безъ всякой надежды улучшить свою судьбу и судьбу вашихъ сотоварищей-рабочихъ? Я никакъ не могу этому повѣрить.

Почти безсознательно Себастьянъ сбросилъ съ себя свою обычную маску равнодушія и говорилъ съ жаромъ. Онъ подошелъ къ Майльсу и положилъ ему руку на плечо. Глаза ихъ встрѣтились. Майльсъ былъ пораженъ до глубины сердца словами Себастьяна, которыя вполнѣ согласовались съ его желаніями, еще болѣе усиленными его любовью и сознаніемъ ея неосуществимости. Уѣхать изъ Тансопа и получить занятіе, которому онъ могъ бы предаться со всей своей энергіей, было бы самымъ лучшимъ исходомъ изъ теперешней насильственной праздности, тяготившей его душу. Притомъ, внѣ Англіи онъ могъ проложить себѣ дорогу и завоевать себѣ положеніе въ обществѣ, онъ могъ вернуться совершенно инымъ человѣкомъ, съ большимъ состояніемъ или, по крайней мѣрѣ, со средствами и тогда онъ былъ бы въ возможности, наконецъ, открыться въ своей любви къ Адріеннѣ. Но въ то время она могла уже быть женою Себастьяна Малори и въ такомъ случаѣ помощь, оказанная ему Себастьяномъ, только увеличила бы его горе, униженіе и отчаяніе. Поэтому, съ саркастическимъ, принужденнымъ смѣхомъ онъ оттолкнулъ руку Себастьяна и произнесъ почти сердитымъ тономъ:

— Вы никогда меня въ этомъ не убѣдите. Это потерянный трудъ.

— Отчего вы такъ упрямы? воскликнулъ Себастьянъ, выведенный изъ себя отъ гнѣва: — имѣете вы какія-нибудь личныя причины?

— Да, отвѣчалъ Майльсъ, смотря ему прямо въ глаза.

Себастьянъ открылъ ротъ, но слова, которыя онъ хотѣлъ произнести, замерли на его устахъ. Онъ замолчалъ съ непріятнымъ сознаніемъ претерпѣнной неудачи.

— Ну, если вы рѣшительно не хотите, то и разговору конецъ, произнесъ онъ послѣ продолжительнаго молчанія: — но я увѣренъ, что вы не правы и что вы вскорѣ раскаетесь. Если это случится, если вы измѣните свое мнѣніе, то дайте мнѣ знать. Я никогда не беру назадъ своего слова и всегда буду радъ исполнить свое обѣщаніе.

— Благодарю васъ, отвѣчалъ Майльсъ съ улыбкой, почти презрительной, и слегка наклонилъ голову.

Въ глубинѣ своего сердца онъ говорилъ себѣ, что скорѣе умретъ, чѣмъ приметъ какую-нибудь услугу отъ своего соперника, всю могучую силу котораго онъ только теперь вполнѣ понялъ. Онъ откровенно сознавалъ, что въ обращеніи Малори было что-то привлекательное, а, главное, во всей его натурѣ нѣчто такое, что возбуждало въ самомъ предубѣжденномъ противъ него человѣкѣ уваженіе и восторгъ. Если онъ, столь враждебный Себастьяну чувствовалъ его вліяніе, то что же должно быть съ лицами, расположенными въ его пользу? Тѣмъ болѣе ему, простому, необразованному работнику, слѣдовало придерживаться своего пути. Но въ тоже время, онъ пересталъ питать къ нему недружелюбныя чувства. Себастьянъ не подозрѣвалъ, какой громадный шагъ онъ сдѣлалъ въ подчиненіи себѣ этой гордой натуры.

— Я не хочу болѣе безпокоить васъ, сказалъ онъ: — надѣюсь, что вы понимаете побужденіе, руководящее мною, и не сердитесь на меня?

— Конечно, отвѣчалъ Майльсъ, протягивая свою руку безъ малѣйшаго колебанія: — если я былъ немного грубъ, то простите меня. Это моя манера. Но я ни мало не хотѣлъ оскорбить васъ.

— Я вполнѣ въ этомъ увѣренъ. Мистеръ Эдмундъ! прощайте, миссъ Гейвудъ.

— Прощайте, сэръ, отвѣчала Мэри, поднявъ глаза, полныя слезъ.

Проводивъ Себастьяна, Майльсъ возвратился въ кухню. Эдмундъ очень усталъ и Майльсъ отвелъ его наверхъ. Потомъ онъ снова пришелъ въ кухню и сѣлъ. Онъ и Мэри молчали; она не упрекала его, онъ не защищался. Но когда она встала, чтобъ идти спать, Майльсъ, нѣжно поцѣловавъ ее, промолвилъ:

— Не осуждай меня, Молли. Я, какъ честный человѣкъ, не могу поступить иначе.

— Я и не думала тебя осуждать, голубчикъ, отвѣчала Мэри и удалилась въ свою комнату.

Майльсъ остался одинъ въ кухнѣ, погруженный въ тяжелую думу; Онъ вспоминалъ свое объясненіе съ Адріенной въ памятное воскресеніе, когда онъ чуть было не высказалъ ей своей любви, а она сказала: — «Еслибы я полюбила этого человѣка, еслибы онъ меня полюбилъ и предложилъ свою руку, то я сказала бы да и любила бы его и служила бы ему до послѣдняго вздоха».

— О, радость моя! воскликнулъ онъ съ отчаяніемъ въ глубинѣ своего сердца: — но ты меня не любишь, а еслибы и любила, то я былъ бы недостоинъ тебя достигнуть твоей руки не честными средствами.

IV.
Борьба съ голодомъ.

Въ продолженіи шести недѣль, т. е. отъ начала марта до средины апрѣля, Адріенна, Елена, мистеръ Сутклифъ, Гюго, Себастьянъ и другіе, работавшіе вмѣстѣ съ ними, или скорѣе подъ ихъ руководствомъ, энергично трудились въ двухъ школахъ, открытыхъ мистеромъ Малори. Сначала пришлось побороть много затрудненій; нѣкоторые изъ рабочихъ горько жаловались, что ихъ насильно гнали въ школу, отказывая иначе въ пособіи, которое само по себѣ казалось имъ очень скуднымъ въ сравненіи съ получаемой ими прежде заработной платой; но доброта и тактъ главныхъ дѣятелей: Себастьяна, Адріенны и мистера Сутклифа, а также дружное содѣйствіе, оказываемое имъ ихъ помощниками, вскорѣ стали производить чудеса. Мало по малу, рабочіе стали убѣждаться, что они находились въ гораздо лучшемъ положеніи, чѣмъ ихъ товарищи, хозяева которыхъ не сочли себя обязанными выдавать пособія и которые были потому обязаны пользоваться общественной помощью. Учиться читать, писать, считать или шить было, по мнѣнію всѣхъ рабочихъ, болѣе благороднымъ трудомъ, чѣмъ тесать камни или строить дороги и во всякомъ случаѣ болѣе подходящимъ для нѣжныхъ пальцевъ и привычекъ рабочихъ на бумагопрядильняхъ. Мало по малу, они привыкли къ своимъ мѣстамъ и знали, что ихъ ждутъ, что замѣтятъ ихъ отсутствіе, если они не явятся. Большая кладовая была натоплена, освѣщена и гостепріимно отворяла передъ ними свои двери. Вскорѣ «Малорійскія школы» стали извѣстны всему городу и посѣщавшіе ихъ рабочіе сдѣлались предметомъ зависти для всѣхъ остальныхъ.

Завѣдываніе этими школами, какъ Себастьянъ говорилъ Адріеннѣ, было не шуткой, а тяжелой работой. Введенная рутина была скучная, монотонная, дисциплина самая строгая, но за то самъ глава всего дѣла первый подчинялся слѣпо всѣмъ правиламъ, а потому естественно, что и другіе слѣдовали его примѣру. Мистеръ Блиссетъ съ удовольствіемъ замѣчалъ, что Адріенна никогда его такъ не ласкала, не цѣловала, какъ въ это время, изъ благодарности, какъ она выражалась, за позволеніе помогать бѣднымъ въ ихъ бѣдственномъ положеніи. Она теперь гораздо рѣже сидѣла съ нимъ и, быть можетъ, поэтому не замѣчала, какъ быстро угасали его силы и какъ съ каждымъ днемъ онъ становился блѣднѣе, истощеннѣе. Онъ же, по той или другой причинѣ, скрывалъ отъ нея близость своей смерти. Одному только Себастьяну, сдѣлавшемуся близкимъ, надежнымъ другомъ старика, онъ говорилъ объ этомъ.

Адріенна и Елена работали отъ всего сердца и дружно шли рука въ руку. Теперь не было времени на ревнивыя выходки или мелкіе личные разсчеты. Даже вражда между различными церквами и сектами была забыта, и всѣ думали только объ оказаніи помощи страдающему народу. Въ рабочіе часы Адріенна совершенно забывала, кто такая Елена и видѣла въ ней только энергичную помощницу, умную, живую, добрую, трудолюбивую дѣвушку, для которой никакое занятіе не казалось слишкомъ труднымъ, или скучнымъ. Относительно же Елены, нельзя было сказать того же. Она догадалась, сама не зная какъ, что Адріенна была та лучшая на свѣтѣ дѣвушка, о которой ей говорилъ Себастьянъ, и глаза ея вѣчно критически устремлялись на нее. Каждое ея слово, движеніе, дѣйствіе было взвѣшено, и доселѣ вѣсъ оказывался всегда полный, законный. Сама Елена, вполнѣ незамѣтно для нея, быстро измѣнялась. Несмотря на нѣкоторое довольно смутное, безпокойное чувство на сердцѣ, она никогда въ жизни не была такъ счастлива, какъ теперь. Она предалась со всей своей обычной энергіей этому новому дѣлу, а ежедневныя столкновенія съ настоящей, практической стороной жизни, со всѣми ея трудностями, лишеніями и бѣдствіями не могли не дѣйствовать на ея впечатлительную натуру. Вообще въ эту печальную годину не одни рабочіе выигрывали отъ оказываемой имъ помощи, но и тѣ деликатныя дамы и молодыя дѣвушки, которыя посвящали все свое время этому благородному дѣлу, которое, увы! только на время, уничтожало искуственныя преграды, отдѣляющія богатыхъ отъ бѣдныхъ, хозяевъ отъ рабочихъ.

Адріенна и Елена напрягали до послѣдней степени свои умственныя и физическія силы, но ни та, ни другая не думала бросить начатое дѣло. Для Адріенны это было исполненіе священнаго долга и она вполнѣ сознавала какъ свою тяжелую отвѣтственность, такъ и всю важность настоящаго кризиса. Напротивъ, Елена работала безъ устали, но едва ли понимала, что она дѣлала и зачѣмъ. Конечно, она сожалѣла о бѣдныхъ рабочихъ и всѣми силами старалась помочь въ ихъ бѣдственномъ положеніи, но она думала болѣе о Себастьянѣ и Адріеннѣ, чѣмъ о бѣдномъ народѣ.

Въ своей семейной жизни она не была счастливѣе прежняго. Поведеніе Себастьяна, въ отношеніи его рабочихъ, было громко осуждаемо ея отцомъ и братомъ. Ей было очень хорошо извѣстно, что только благодаря богатству и высокому положенію въ Тансопѣ Себастьяна, ей позволяли принимать участіе въ безумной выходкѣ Малори. Оба Спенслея, отецъ и сынъ, иначе не называли Себастьяна, какъ дуракомъ, сумасшедшимъ. По ихъ словамъ, было дурно и грѣшно представлять такой примѣръ, въ силу котораго каждый фабрикантъ въ Тансопѣ, будто бы, долженъ содержать своихъ рабочихъ, пока продлится эта проклятая война.

— Нѣтъ, не всѣ, обыкновенно отвѣчала Елена съ сверкающими глазами: — многіе изъ нихъ люди недостаточные; но тѣ изъ нихъ, которые имѣютъ на это средства, конечно, обязаны такъ поступить; это ихъ прямой долгъ и тогда въ газетахъ не появлялось бы столько писемъ, умоляющихъ объ оказаніи помощи самому богатому графству въ богатѣйшей странѣ всего свѣта.

Ей на это отвѣчали, что она ничего не понимаетъ и что ей дозволили содѣйствовать подобному безумію только изъ боязни, чтобъ она не сдѣлала худшей глупости, если она не будетъ чѣмъ-нибудь занята.

— А главное, думала она съ улыбкой: — потому что Себастьянъ Малори богатый, вліятельный человѣкъ и я вижусь съ нимъ ежедневно.

Послѣ одного изъ подобныхъ разговоровъ, отецъ Елены началъ распространяться о приготовленіяхъ къ великолѣпнымъ празднествамъ, которыми онъ намѣревался ознаменовать наступавшій вскорѣ день ея совершеннолѣтія. Со слезами на глазахъ молодая дѣвушка умоляла не бросать денегъ на пустые праздники, а пожертвовать хоть половину или четверть этой суммы въ комитетъ мистера Малори, но отецъ отказалъ ей наотрѣзъ, говоря что она не понимаетъ что истинно полезно ей самой и рабочимъ. А Фредъ торжественно прибавилъ, что у дураковъ деньги долго не держатся и его сестра быстро бы разбросала по вѣтру громадное состояніе, еслибъ оно попало ей въ руки.

— Конечно, только такіе изящные джентльмены, какъ ты, умѣютъ расходовать деньги благоразумно, отвѣчала съ горькимъ сарказмомъ Елена: — но увѣряю васъ обоихъ, что вскорѣ весь городъ будетъ съ презрѣніемъ указывать на васъ. Вы, богатѣйшіе люди, пожертвовали только пять фунтовъ стерлинговъ на помощь своимъ голодающимъ рабочимъ!

— Я сдѣлался богатѣйшимъ человѣкомъ въ Тансопѣ не потому, что клалъ свои деньги въ карманы рабочихъ, произнесъ ея отецъ.

— Фуй! фуй! воскликнула съ жаромъ Елена и, надѣвъ перчатки, отправилась въ школу на вечерній урокъ.

Была вторая половина марта и когда она подходила къ кладовой, гдѣ помѣщалась школа, Себастьянъ и Адріенна, сидѣвшіе у окна, увидали ее издали.

— Какая она хорошенькая и граціозная! сказала Адріенна, съ восторгомъ любуясь ея высокой, стройной фигурой: — я, право, удивляюсь, что она дочь такихъ родителей.

— Въ ея натурѣ какой-то южный пылъ, отвѣчалъ Себастьянъ: — посмотрите какъ ея брови нахмурены, губы сжаты и глаза блестятъ.

— Да, но это гнѣвное выраженіе очень рѣдко появляется на ея лицѣ. Я, право, удивляюсь, что съ нею.

Черезъ минуту Елена влетѣла въ комнату въ очень воинственномъ настроеніи.

— Что съ вами, миссъ Спенслей? спросила Адріенна: — вы, кажется, разстроены?

— Разстроена! повторила молодая дѣвушка, гнѣвъ которой усиливался чѣмъ болѣе она обдумывала свое положеніе: — всѣ мнѣ говорятъ, что мой отецъ богатѣйшій человѣкъ въ Тансопѣ и что я современемъ буду имѣть груды золота. Современемъ! А теперь я не могу добиться пяти фунтовъ, чтобъ помочь бѣдному народу. У меня теперь за душой шесть шиллинговъ и до конца мѣсяца мнѣ не дадутъ болѣе. Неужели вы находите, что такъ слѣдуетъ поступать съ женщиной, которая когда-то будетъ имѣть пять тысячъ ежегоднаго дохода? Такъ, по крайней мѣрѣ, мнѣ сказалъ отецъ. Считаете ли вы это хорошей подготовкой къ тяжелой отвѣтственности, которая будетъ возложена на нее обладаніемъ такого значительнаго состоянія?

Говоря это, она неожиданно и почти сердито обернулась къ Себастьяну.

— Нѣтъ, отвѣчалъ онъ, видя, что ея губы дрожали отъ негодованія и чувства стыда: — но пока, милая миссъ Спенслей, мы пользуемся вашимъ личнымъ трудомъ, и вопросъ о деньгахъ, которыя вы могли бы пожертвовать, не имѣетъ никакого значенія.

— Не говорите мнѣ этого, воскликнула она съ жаромъ: — на что годенъ мой трудъ? Я ни на что не способна.

— Вы несправедливы къ себѣ, сказала Адріенна: — я право не знаю, что бы я дѣлала безъ васъ. Вы иногда имѣете вліяніе на этихъ женщинъ и дѣвушекъ, тогда какъ я отказываюсь отъ нихъ съ отчаянія. Вы можете ихъ когда угодно заставить смѣяться, а на меня онѣ смотрятъ только вытараща глаза.

— Притомъ, ваше участіе въ нашей школѣ примиряетъ съ нею мою мать, прибавилъ Себастьянъ съ улыбкой: — наконецъ, еслибъ васъ тутъ не было, вѣроятно и Гюго пересталъ бы сюда ходить, а его помощь мнѣ необходима въ мужской школѣ. Ради Бога, не бросайте насъ!

— Такъ молодыя дѣвушки, значитъ, на что-нибудь способны! воскликнула она просіявъ, и улыбка торжества показалась на ея еще за минуту передъ тѣмъ нахмуренномъ лицѣ.

— У меня передъ глазами два блестящія доказательства этого факта, отвѣчалъ Себастьянъ, смотря на обѣихъ молодыхъ дѣвушекъ.

— Да, да, промолвила холодно Елена и ея улыбка тотчасъ исчезла. — Помогите мнѣ снять ротонду. Благодарю васъ. А! вотъ мистеръ Гюго фонъ-Биркенау и первый отрядъ нашихъ ученицъ. Что мы сегодня дѣлаемъ, миссъ Блиссетъ?

Она быстро надѣла большой полотняный передникъ съ карманами и привязала на тесемкѣ вокругъ таліи ножницы. Адріенна сдѣлала тоже. Елена остановила нѣсколькихъ изъ дѣвочекъ и дала имъ снести въ кладовую груду коленкору. Приподнявъ шляпу, Себастьянъ удалился, а молодыя дѣвушки принялись за работу. Половина кладовой была очищена отъ товара и уставлена скамьями и дюжиной большихъ дубовыхъ столовъ. Въ этотъ вечеръ приходился урокъ кройки, который продварительно Елена утромъ взяла у своей матери. Обѣ молодыя дѣвушки и съ поддюжины ихъ помощницъ, явившихся тотчасъ послѣ Елены, разобрали ученицъ по группамъ и урокъ начался. Послѣ кройки слѣдовала пригонка отдѣльныхъ частей сшитыхъ предметовъ бѣлья. И все вмѣстѣ это продолжалось болѣе двухъ съ половиною часовъ. Наконецъ, раздался звонокъ, работа была сложена и ученицы разошлись. Адріенна и Елена, очень утомившіяся отъ постоянныхъ объясненій, повтореній и указаній, встали у дверей и считали громко выходившихъ.

— Триста пять! воскликнули онѣ въ одинъ голосъ и стали снимать свои передники.

— Миссъ Блиссетъ, пойдемте ко мнѣ, мы выпьемъ чаю и поболтаемъ, сказала Елена, которая уже повторяла нѣсколько разъ это приглашеніе и всегда получала одинъ и тотъ же отвѣтъ:

— Благодарю васъ, но я никакъ не могу.

— Вы всегда мнѣ это говорите, произнесла Елена, пристально смотря ей въ глаза: — всѣ мои попытки сойтись съ вами поближе не удаются. Я васъ вижу только здѣсь, гдѣ мы не имѣемъ времени перемолвить словечка.

— Мнѣ очень жаль, отвѣчала Адріенна: — но, увѣряю васъ, мнѣ необходимо поскорѣе вернуться къ дядѣ. Ему что-то нездоровится въ послѣднее время; извините меня.

— Ну, дѣлать нечего, извиняю, хотя неохотно, сказала Елена, отворачиваясь, и замѣтно недовольная.

Въ эту минуту въ комнату вошли Себастьянъ и Гюго, держась за руки.

— Миссъ Спенслей, воскликнулъ Гюго, поспѣшно подходя къ ней: — уже темнѣетъ, могу я васъ проводить?

— Да, если желаете, отвѣчала Елена небрежно.

Она въ эту минуту съ любопытствомъ прислушивалась къ разговору между ея сотоварищами по занятіямъ.

— Миссъ Блиссетъ, сказалъ Себастьянъ: — вашъ дядя очень просилъ, чтобъ я пришелъ къ нему сегодня вечеромъ. Я пойду съ вами въ Стонгэтъ, если позволите.

— Отлично. Онъ будетъ вамъ чрезвычайно радъ. Знаете, мистеръ Малори, мнѣ иногда кажется, что онъ долго не проживетъ.

— Да, врядъ ли его жизнь будетъ очень продолжительна, замѣтилъ уклончиво молодой человѣкъ.

— Однако, такіе больные, какъ онъ, при хорошемъ уходѣ, долго могутъ протянуть. Онъ не старъ, и не страдаетъ такимъ недугомъ, который можетъ грозить мгновенной опасностью.

— А вы очень боитесь его смерти? спросилъ Себастьянъ, укутывая ее въ шаль.

— Да, я боюсь отчасти и за себя. Потерявъ его, я останусь одна на свѣтѣ.

— Вы — одна? Конечно, если вы этого непремѣнно захотите, произнесъ Себастьянъ почти съ упрекомъ.

Между тѣмъ, Елена надѣла, съ помощью сіявшаго счастьемъ Гюго, свою ротонду на мѣху, обшитую соболемъ, которая рельефно выставляла ея красоту. Дѣйствительно, англійскія красавицы гораздо прелестнѣе на чистомъ воздухѣ съ румянцемъ на щекахъ отъ быстраго движенія, чѣмъ въ тепличной атмосферѣ большой залы. Однако, теперь на щекахъ Елены не было румянца.

— Пойдемте, Гюго, мнѣ пора; пусть другіе запираютъ школу, сказала она усталымъ голосомъ юношѣ, который съ самаго начала пристроился къ ней въ качествѣ пажа, не простирая далѣе своихъ надеждъ и мысленно смотря на нее, какъ на жену своего обожаемаго друга.

— Я готовъ и жду вашихъ приказаній, mein gnädiges Fräulein.

— Не говорите со мною на иностранныхъ языкахъ. Вы забыли, что Гретхенъ сказала Фаусту, когда онъ назвалъ ее Fräulein.

— «Благодарю васъ, я дойду до дому и одна». Это было бы ужасно и я никогда болѣе не рискну навлечь на себя такое горе.

— Прощайте! вдругъ громко воскликнула Елена, небрежно взглянувъ черезъ плечо на Себастьяна и Адріенну, которые совершенно забыли, что они были не одни.

И она, въ сопровожденіи Гюго, вышла на улицу, гдѣ уже быстро наступала холодная, зимняя ночь. Фонари зажигались, многія изъ лавокъ были заперты и на тротуарахъ встрѣчалось мало прохожихъ; фабрики безмолвствовали и облака дыма не застилали блестѣвшихъ на небѣ звѣздъ.

— Какъ трогательно видѣть такія двѣ сродныя души, какъ мистеръ Себастьянъ Малори и миссъ Адріенна Блиссетъ, начала неожиданно Елена съ замѣтной горечью въ голосѣ и съ принужденнымъ смѣхомъ: — онъ любитъ женщину, пропитанную розовой водой и считающую его лучше и умнѣе себя, а ей нравится мечтательный, непрактическій мужчина, разсыпающійся въ комплиментахъ и похожій на конфекту, раскусивъ которую, вы наполняете себѣ ротъ сладкой, приторной водицей. Вѣдь вотъ онъ какой человѣкъ, этотъ Себастьянъ Малори!

— О, какое сравненіе! воскликнулъ Гюго, почти обидясь: — вы иногда очень жестоки, миссъ Спенслей. Себастьянъ — мечтательный и непрактическій человѣкъ! Ja wohl! Я тоже думалъ одно время, но потомъ убѣдился, что подъ шелковой перчаткой кроется желѣзная рука.

— Ну, продолжайте, я не очень высокаго мнѣнія о мистерѣ Малори, какъ вы уже, конечно, замѣтили, и желала бы узнать, какія у него есть хорошія качества.

— Herr Gott! Онъ совершенство!

— Ха, ха, ха!

— Миссъ Спенслей…

— Онъ пристрастный, узкій тори и консерваторъ, несмотря на его радикальныя фразы. Напрасно мистрисъ Малори такъ безпокоится. Какъ онъ тамъ себя ни называй, но онъ ненавидитъ прогрессъ.

— Я ничего не знаю о радикалахъ и консерваторахъ, вообще я не смыслю ни іоты въ политикѣ, началъ было Гюго съ добродушной улыбкой, но Елена его перебила:

— Боже милостивый, кто вамъ говоритъ о политикѣ. Но, прибавила она, конфиденціально понижая свой голосъ: — вы знаете кое-что другое.

— Да, я знаю, что вы прелестны и очень добры ко мнѣ, и знаю, что вы очаровательно поете англійскіе романсы.

— Вы знаете такъ же, что мистеръ Малори и миссъ Блиссетъ влюблены другъ въ друга по уши. Посмѣйте это отрицать.

Гюго ничего не отвѣтилъ.

— Ага, вы не смѣете? воскликнула Елена съ торжествомъ.

— Ни тотъ, ни другой мнѣ въ этомъ не признавался, промолвилъ онъ.

— Да и не нужно ихъ собственнаго признанія, это и такъ видно. Ай, ай, прибавила Елена, вздрагивая и открывая зонтикъ: — снѣгъ идетъ. Я испорчу свою ротонду. Другой разъ въ такую дурную погоду я не пойду такую даль.

— А поѣдете въ экипажѣ? замѣтилъ наивно Гюго.

— Какой вы смѣшной! А далеко отъ фабрики до Стонгэта?

— Разстояніе тоже, какъ и къ вамъ, только въ противоположную сторону.

— О! я совсѣмъ не знаю той части города. Ну, какъ бы то ни было, мы имѣли очень пріятный разговоръ. Войдите къ намъ, Гюго, сыграйте мнѣ что-нибудь.

Гюго съ удовольствіемъ повиновался и они исчезли въ сѣняхъ роскошнаго дома.

V.
Смерть.

Адріенна и Себастьянъ шли въ «противоположную сторону», но ихъ прогулка доставила имъ не болѣе счастья, какъ подобная же прогулка Еленѣ и Гюго. Въ этотъ вечеръ Адріенна была очень утомлена физически и нравственно. Какое-то неопредѣленное, тревожное чувство угнетало ее въ продолженіи нѣсколькихъ недѣль, а въ этотъ день облако, застилавшее ея лицо, было еще мрачнѣе прежняго. Она видѣла, что Себастьянъ Малори все болѣе и болѣе снискивалъ любовь ея дяди, что онъ окружалъ ее самымъ нѣжнымъ вниманіемъ, что, находясь въ ея обществѣ, онъ не спускалъ съ нея глазъ, что встрѣчаясь съ нею взглядами, онъ сіялъ блаженствомъ и въ разговорѣ съ нею голосъ его звучалъ мягче, сердечнѣе. Она знала, что, онъ хорошій человѣкъ, добрый, умный, красивый и богатый. Ей извѣстны были всѣ его добродѣтели и она высоко цѣнила ихъ. Она любила его общество и чувствовала большое удовольствіе въ бесѣдѣ съ нимъ. Она вспоминала съ глубокой, пламенной благодарностью его доброту, внимательность и деликатность въ то тяжелое время, когда борьба съ бѣдственнымъ положеніемъ при жизни отца становилась ей не подъ силу. «Я все сдѣлаю для васъ», сказала она и готова была тогда исполнить свое обѣщаніе. А теперь? Какъ неожиданно, непонятно все измѣнилось!

Размышляя подобнымъ образомъ она шла тихо, съ опущенной головой, по Блэкъ Стриту. Дойдя до калитки Стонгэта, Себастьянъ остановился; въ эту минуту Адріеннѣ показалось при лунномъ свѣтѣ, что передъ нею стоитъ Майльсъ Гейвудъ, который точно такъ же, съ годъ тому назадъ, остановился у этой калитки и отворилъ ее. Сердце ея тревожно забилось и что-то заклокотало въ ея груди.

— Майльсъ не былъ здѣсь уже нѣсколько недѣль, подумала она: — мнѣ надо сходить къ нимъ, узнать, что тамъ дѣлается и спросить, не обидѣла ли я его чѣмъ-нибудь.

По словамъ стараго слуги, мистеру Блиссету очень нездоровилось и онъ легъ въ постель, но просилъ проводить въ его спальню мистера Малори, когда онъ придетъ.

Себастьянъ послѣдовалъ за слугой, а молодая дѣвушка прошла въ гостинную и машинально опустилась въ кресло.

Себастьянъ долго сидѣлъ у постели мистера Блиссета, и разговоръ ихъ былъ очень продолжительный. Наконецъ, мистеръ Блиссетъ прибавилъ:

— Я васъ назначилъ однимъ изъ моихъ душеприкащиковъ. Я надѣюсь, что вы не имѣете ничего противъ этого. У меня такъ мало друзей.

— Я польщенъ вашимъ довѣріемъ и готовъ съ радостью служить вамъ.

— Благодарю васъ. Конечно, я все оставилъ Адріеннѣ. Она будетъ вполнѣ обезпечена, потому что она, какъ и я, не отличается чрезмѣрными требованіями. Но я желалъ бы, чтобъ она имѣла вѣрнаго друга и мой выборъ остановился на васъ. Хотите быть ея другомъ?

— Это мое пламенное желаніе. Но такъ какъ мы коснулись этого вопроса, то позвольте мнѣ сказать вамъ всю правду. Я люблю вашу племянницу уже нѣсколько лѣтъ и намѣренъ просить ея руки при первой возможности. Имѣете ли вы что-нибудь противъ?

— Вы меня сдѣлали счастливѣйшимъ человѣкомъ, отвѣчалъ мистеръ Блиссетъ, горячо пожимая руку молодого человѣка: — теперь мнѣ нечего тревожиться.

— Да, но я не увѣренъ, что она согласится выйти за меня замужъ, произнесъ Себастьянъ съ печальной улыбкой.

— Ну, я полагаю, что вы можете быть въ этомъ отношеніи совершенно спокойны. Бѣдное дитя! она теперь будетъ не одна и передъ нею откроется будущность, которой можетъ позавидовать любая женщина.

Черезъ нѣсколько минутъ, Себастьянъ удалился, не заглянувъ даже къ Адріеннѣ. Спустя немного времени, молодая дѣвушка вошла въ комнату дяди и предложила ему читать въ слухъ.

— Нѣтъ, благодарю тебя, мнѣ теперь не до чтенія. Твои скучныя, монотонныя обязанности окончились.

— Что вы хотите сказать, милый дядя?

— Я умираю, вотъ и все.

— О, дядя! воскликнула Адріенна, цѣлуя его руку: — не говорите этого! Я васъ такъ люблю и вы такъ добры ко мнѣ, что я не могу потерять васъ.

— Твоего мнѣнія по этому вопросу не спросятъ, милая, сказалъ онъ съ странной улыбкой: — а право, Адріенна, когда люди жили такъ долго, какъ я, то имъ не очень грустно разстаться съ землею. Но пойди теперь спать, я завтра докажу тебѣ, что моя смерть будетъ къ лучшему для всѣхъ.

Но онъ ошибался: на другой день онъ не могъ ничего доказать. Рано утромъ, его уже не стало.

VI.
Чаша переполнилась.

Веселый май мѣсяцъ въ 1862 году и въ той части владѣній ея величества королевы, которая извѣстна подъ названіемъ пфальцграфства Ланкастерскаго, имѣлъ менѣе улыбающійся и болѣе холодный характеръ, чѣмъ обыкновенно. Несмотря на лучезарное солнце и необыкновенно благопріятныя обстоятельства для природы, которая могла выказаться во всей своей красотѣ, за отсутствіемъ дыма — все было безмолвно, грустно, мрачно. На улицахъ не слышно было веселаго говора, крика, смѣха и громкаго топота тысячъ рабочихъ, спѣшившихъ на фабрики.

Торговля остановилась. Царь-Хлопокъ былъ развѣнчанъ; его подданные стали нищими, просящими милостыню или, во всякомъ случаѣ, бѣдняками, живущими на пособія со стороны. Образовалась громадная организація, преимущественно поддерживаемая неоплаченнымъ добровольнымъ трудомъ, для разысканія истинно неимущихъ и оказанія имъ помощи. Тансопъ находился въ ряду городовъ, открывшихъ комитеты для раздачи пособій, и школы Себастьяна вошли въ составъ болѣе обширныхъ учрежденій на общественный счетъ. Они, однако, служили образцомъ, и другія школы были образованы по ихъ плану. Самъ же Себастьянъ былъ однимъ изъ дѣятельнѣйшихъ и вліятельнѣйшихъ членовъ комитета, а Елена и Адріенна, благодаря ихъ прежней опытности, стояли во главѣ дамской комиссіи, хотя она и состояла оффиціально подъ высшимъ завѣдываніемъ мистрисъ Понсонби и двухъ или трехъ мѣстныхъ знатныхъ дамъ.

Но въ то время, когда эта громадная, сложная машина работала съ такой удивительной правильностью, что подѣлывали тѣ, для пользы которыхъ она была пущена въ ходъ? Что происходило въ тысячахъ жилищъ, обитатели которыхъ, застигнутые въ расплохъ великимъ бѣдствіемъ, были принуждены отказаться отъ всѣхъ своихъ благородныхъ традицій?

Въ началѣ этого мѣсяца, въ свѣтлое, солнечное утро, въ жилищѣ, занимаемомъ Гейвудами, не видно было огня на очагѣ. Мэри и ея сосѣдка, мистрисъ Митчель, теперь по очереди разводили огонь въ своихъ кухняхъ и готовили другъ для друга кушанья, которыя были гораздо скуднѣе прежняго. Въ это утро очередь была за мистрисъ Митчель, и кухня Мэри Гейвудъ, за отсутствіемъ огня, была еще холоднѣе обыкновеннаго, хотя, какъ всегда, сіяла чистотой и опрятностью. Молодая дѣвушка сидѣла у окна и шила. Майльсъ помѣщался за большимъ столомъ среди комнаты; передъ нимъ лежало нѣсколько открытыхъ книгъ, которыя онъ будто бы читалъ, но въ сущности его глаза смутно блуждали по страницѣ, а лицо выражало самое мрачное отчаяніе.

Мэри по временамъ искоса поглядывала на него и ея сердце обливалось слезами. Во все это время, она и Эдмундъ жили на еженедѣльную сумму, которую Себастьянъ Малори выдавалъ каждому изъ своихъ рабочихъ. Майльсъ помогалъ имъ изъ своего маленькаго капитала, не желая, чтобъ больной нуждался въ чемъ-нибудь необходимомъ, но Мэри знала, что этотъ капиталъ уже нѣсколько дней изсякъ и недоумѣвала, чѣмъ питался Майльсъ въ эти страшные дни. Онъ отказывался ѣсть то, что она готовила дома, потому что провизія покупалась на деньги Себастьяна Малори. Онъ молча улыбался, когда она умоляла его поѣсть или взять у нея немного денегъ и потомъ ей уплатить. Онъ не жаловался и былъ очень спокоенъ, но эти дни были самые ужасные во всей жизни Мэри. Она знала, на что онъ надѣялся, но боялась, что эта помощь явится слишкомъ поздно, чтобъ спасти его отъ обращенія за общественной милостыней, что она считала величайшимъ униженіемъ. Недѣли двѣ передъ тѣмъ, комитетъ для раздачи пособій вызывалъ желающихъ занять мѣста двухъ конторщиковъ, при чемъ было объявлено, что будетъ оказано предпочтеніе кандидатамъ изъ рабочихъ. Майльсъ заявлялъ свое желаніе получить одно изъ этихъ мѣстъ, но отвѣтъ долженъ былъ прійти только черезъ два дня. Наканунѣ, Мэри встрѣтила мистера Малори и умоляла его употребить все его вліяніе, чтобъ Майльса приняли, но подъ условіемъ, чтобъ онъ этого никогда не узналъ, а то онъ могъ сдѣлать Богъ знаетъ что. Себастьянъ обѣщалъ, но все же оставалось еще два ужасныхъ дня неизвѣстности, а тамъ, можетъ быть, несмотря на хлопоты, Майльсъ получитъ отказъ.

Поэтому, она въ это утро посматривала на брата съ мрачнымъ замираніемъ сердца. Неужели дѣло дошло уже до послѣдней крайности? Неужели ему, ея брату, которымъ она такъ гордилась, придется направить свои шаги къ тѣмъ роковымъ дверямъ, на которыхъ красуется надпись громадными буквами: «Комитетъ выдачи пособій?» Онъ не завтракалъ въ это утро и она не знала, когда и что онъ ѣлъ въ послѣдній разъ. Лицо его ужасно исхудало и сильныя, мускулистыя руки висѣли какъ плети. Во всей его фигурѣ чувствовалось утомленіе, глаза были мутные, губы поджаты. Что онъ сдѣлаетъ? Двери комитета открывались ровно въ одиннадцать часовъ; было уже безъ десяти одиннадцать, а контора комитета находилась довольно далеко. Если онъ хотѣлъ идти, то пора…

Она вдругъ вздрогнула. Майльсъ оттолкнулъ отъ себя книги и всталъ. Какая страшная перемѣна произошла въ его лицѣ и во всей его фигурѣ.

— Я ухожу, Молли, сказалъ онъ, взявъ со стѣны свою фуражку.

— Да, отвѣчала она глухимъ голосомъ и бросила на него такой страждущій, но покорный взглядъ, что Майльсъ поспѣшилъ прибавить:

— Ничего, Мэри. Такъ ужь суждено. Но ты напрасно думаешь, что это худшее. Гораздо хуже то, что ты мнѣ совѣтовала.

Съ этими словами онъ вышелъ изъ комнаты.

Путь ему предстоялъ довольно далекій, въ гору и подъ гору. Онъ чувствовалъ ужасное утомленіе и болѣе чѣмъ утомленіе; его желудокъ былъ пустъ, его мучилъ и терзалъ голодъ, настоящій, всепожирающій голодъ, о которомъ онъ часто читалъ, но котораго доселѣ никогда самъ не испыталъ. Въ головѣ у него мутилось, въ глазахъ темнѣло, онъ ничего не понималъ и не сознавалъ, кромѣ сосавшаго, точившаго его голода. Наконецъ, онъ достигъ, машинальной, медленной поступью, до единственнаго мѣста во всемъ Тансопѣ, гдѣ въ эти тяжелыя времена поддерживалась бойкая, лихорадочная дѣятельность.

Передъ дверьми стояла толпа людей, старыхъ и малыхъ, мужчинъ и женщинъ. Выраженіе ихъ лицъ было самое разнообразное; одни дышали сознаніемъ стыда и мрачнымъ отчаяніемъ, другіе обнаруживали легкомысленное хладнокровіе, дерзкое безстыдство и желаніе воспользоваться даровымъ кускомъ хлѣба.

Къ этой толпѣ присоединился и Майльсъ Гейвудъ, блѣдный отъ истощенія и душевной тревоги; губы его были стиснуты, впалые глаза мрачно прятались подъ насупленными бровями. Онъ не смотрѣлъ ни направо, ни налѣво, но, прислонясь къ стѣнѣ, засунулъ руки въ карманы и ждалъ. Передъ дверьми былъ устроенъ деревянный заборчикъ, такъ что проходили по одному человѣку и Майльсъ, какъ всѣ, долженъ былъ ждать своей очереди въ хвостѣ.

Каждый человѣкъ разъ или два въ своей жизни проходитъ чрезъ дурную минуту, но рѣдко кто испыталъ такую болѣзненную, гнетущую сердце горечь, какъ Майльсъ Гейвудъ въ продолженіи тѣхъ минутъ, которыя онъ провелъ передъ дверьми комитета. Какая-то женщина его узнала и замѣтила, что никогда не ожидала его тутъ встрѣтить. Онъ отвѣчалъ что-то машинально и очень спокойно, но лицо покрылось багровымъ румянцемъ стыда. Въ эту минуту кто-то пихнулъ его сзади и онъ двинулся впередъ.

Наконецъ, онъ вошелъ вмѣстѣ съ нѣсколькими другими въ большую комнату, среди которой за столомъ сидѣли около дюжины джентльмэновъ. Но какъ только онъ вступилъ на порогъ и увидалъ устремленные на него съ удивленнымъ сожалѣніемъ глаза Себастьяна Малори, ему показалось, что въ комнатѣ было всего два человѣка, онъ и его соперникъ. Странно сказать, онъ совершенно забылъ, что Малори былъ одинъ изъ вліятельнѣйшихъ членовъ этого комитета. Теперь онъ это понималъ и чувствовалъ умомъ, сердцемъ, душей. Униженіе, ярость и отчаяніе едва не свели его съ ума.

Однако, благоразуміе взяло верхъ надо всѣмъ. Онъ видѣлъ ясно, что при совершенномъ недостаткѣ средствъ и терзавшемъ его голодѣ, ему не оставалось другого средства спасенія. Онъ не бѣжалъ изъ этой роковой комнаты. Онъ остался, но какъ онъ подошелъ къ господину, допрашивавшему желающихъ пособія, какъ отвѣчалъ на всѣ его вопросы — все это осталось для него тайной. Послѣ этого допроса записали его адресъ и объявили, что будетъ сдѣлана повѣрка его заявленій. Майльсъ нисколько не обидѣлся этому недовѣрію къ его словамъ, потому ли, что онъ навѣки смирилъ свою гордость, или потому, что отъ волненія и голода не понялъ смысла полученнаго имъ отвѣта. Онъ молча отошелъ, недоумѣвая, сколько времени онъ еще выдержитъ безъ ѣды, но вдругъ Себастьянъ Малори поднялъ голову съ бумаги, которая, казалось, дотолѣ сосредоточивала на себѣ все его вниманіе, и сказалъ спокойно:

— Нечего безпокоить инспектора повѣркой этихъ свѣдѣній, мистеръ Вайтекеръ. Я ручаюсь за ихъ справедливость. Вы могли бы тотчасъ выдать билетъ и деньги.

И онъ снова принялся за свое дѣло.

— А, въ такомъ случаѣ, все въ порядкѣ, произнесъ мистеръ Вайтекеръ и началъ писать билетъ.

Майльсъ зашатался и, чтобы не упасть, схватился за спинку одного изъ стульевъ, стоявшихъ вокругъ стола. Вся комната заплясала въ его глазахъ, и онъ почувствовалъ, что не былъ болѣе Майльсомъ Гейвудомъ, а какимъ-то презрѣннымъ нищимъ, не заслуживающимъ даже милостыни.

— Вы, кажется, больны, молодой человѣкъ? произнесъ джентльмэнъ, сидѣвшій на стулѣ, на спинку котораго оперся Майльсъ: — пойдемте со мною. Я вамъ покажу, гдѣ выдаютъ деньги.

Онъ взялъ билетъ у Вайтекера и повелъ Майльса за руку въ сосѣднюю маленькую комнату, гдѣ, вынувъ изъ шкапа, подалъ ему кусокъ хлѣба и стаканъ краснаго вина.

— Подкрѣпите свои силы, сказалъ онъ съ доброй улыбкой: — а то вы не дойдете до дома. Вы слишкомъ долго постились. Вамъ слѣдовало придти ранѣе. Когда вы ѣли въ послѣдній разъ?

— Вѣроятно, прошло больше сутокъ, отвѣчалъ Майлссъ и посмотрѣлъ на джентльмэна.

Это былъ пасторъ Понсонби, «радикальный пасторъ», какъ его называли. Этотъ человѣкъ былъ достойнѣе занимать мѣсто перваго министра, чѣмъ провинціальнаго ректора, но въ этой скромной должности онъ пользовался большей любовью и уваженіемъ, чѣмъ любой первый министръ.

— Вы хорошій человѣкъ, сказалъ онъ мягкимъ голосомъ: — я васъ знаю. Ваша сестра посѣщаетъ мою приходскую церковь, а вы…

— Я свободный мыслитель.

— А! Ну, все равно, дайте мнѣ вашу руку. Я очень бы желалъ имѣть такую овцу въ своемъ стадѣ.

— Еслибы что нибудь на свѣтѣ могло сдѣлать меня овцой, то это мысль, что вы будете моимъ пастыремъ, сэръ, отвѣчалъ Майльсъ, чувствуя отъ хлѣба и вина пріятную теплоту во всемъ тѣлѣ.

— Вотъ деньги за недѣлю, на которыя вы имѣете право по вашему билету, сказалъ пасторъ: — не трудитесь ходить въ контору. Прощайте. Очень радъ, что васъ видѣлъ. Да хранитъ васъ Господь.

И добрый старикъ дружески протянулъ свою руку. Тронутый его добротою, Майльсъ крѣпко сжалъ ее и не могъ промолвить слова отъ волненія. Пасторъ указалъ ему маленькую заднюю дверь, изъ которой онъ могъ выйти незамѣченный толпою. Онъ снова очутился на улицѣ съ бѣлымъ билетомъ и маленькой суммой денегъ въ рукахъ. Послѣ утѣшительныхъ словъ пастора Понсонби, онъ пересталъ ощущать страшную агонію стыда, но чувствовалъ себя совершенно уничтоженнымъ и безпомощнымъ.

Машинально идя домой, онъ поворачивалъ въ рукахъ деньги. Вдругъ ему пришла въ голову мысль, что ему надо на эти деньги купить себѣ пищи. Какъ, пищи для себя? Это ему показалось страннымъ и смѣшнымъ, но онъ все-таки вошелъ въ лавку и купилъ хлѣба и сыра. Потомъ онъ продолжалъ свой путь.

Проходя мимо двери одного дома, онъ увидалъ маленькую дѣвочку, которая, сидя на ступени, горько плакала.

— Что съ тобою, дитя? спросилъ онъ, останавливаясь.

— Мнѣ… ѣсть хочется, отвѣчалъ ребенокъ, всхлипывая.

— Ѣсть хочется! произнесъ онъ вдругъ, сознавая, что не даромъ, не для одного себя перенесъ ужасную пытку: — ты не завтракала?

— Нѣтъ.

— А почему?

Въ эту минуту въ дверяхъ показалась очень худощавая и бѣдно одѣтая, но опрятная женщина съ младенцемъ на рукахъ.

— Ступайте домой, сэръ, сказала она: — стыдно такой большой барышнѣ плакать на улицѣ! Твой отецъ принесетъ что нибудь поѣсть. Ступай въ комнату и не плачь.

— Я… ѣсть хочу! повторила маленькая дѣвочка.

— Не слушайте ее, молодой человѣкъ, сказала женщина, обращаясь къ Майльсу: — мой мужъ пошелъ сегодня въ комитетъ. Мы дошли до этого и, вѣроятно, къ ночи что-нибудь поѣдимъ.

— Но такому маленькому ребенку очень трудно долго ждать, произнесъ Майльсъ: — если вы довѣрите ее мнѣ, то я дамъ ей позавтракать. Я самъ иду домой завтракать.

— Вы очень добры, благодарю васъ, отвѣчала женщина дрожащимъ голосомъ и отворачиваясь отъ Майльса.

— Ну, пойдемъ, голубушка, сказалъ нѣжно молодой человѣкъ, и, взявъ на руки маленькую Сару, понесъ ее въ свое скромное жилище на Городскомъ Полѣ.

Въ кухнѣ онъ посадилъ ребенка на кресло и, объяснивъ сестрѣ, что эта малютка голодна, а слѣдовательно, ее надо накормить, онъ отрѣзалъ ломоть хлѣба и кусокъ сыра и съ пламеннымъ интересомъ смотрѣлъ пока она ѣла. Онъ вдругъ почувствовалъ себя почти счастливымъ. Еслибы онъ сегодня не бросился въ огонь, то бѣдной Сарѣ пришлось бы голодать до ночи.

— Вкусно! Вкусно! промолвила дѣвочка, поѣвъ вдоволь.

И она, смѣясь, слѣдила за Майльсомъ, который самъ медленно принялся за ѣду.

— Послушай, замѣтилъ онъ: — ты можешь найти сюда дорогу завтра?

— Да, это не очень далеко.

— Такъ если ты будешь приходить каждое утро, слышишь, каждое утро, то для тебя всегда будетъ готовъ завтракъ.

— Но я могу очень много съѣсть, когда я голодна.

— Ничего, на тебя хватитъ.

— Хорошо, я буду приходить, воскликнула дѣвочка, хлопая въ ладоши, и, бросившись къ Майльсу, поцѣловала его.

Въ настоящее время въ Тансопѣ живетъ черноокая молодая женщина, лѣтъ двадцати-четырехъ, съ мужемъ и нѣсколькими дѣтьми. Когда дѣти пристаютъ къ ней, требуя скорѣе завтрака или обѣда, она останавливаетъ ихъ, говоря, что они не знаютъ настоящаго голода, а для примѣра разсказываетъ имъ, какъ съ хлопчато-бумажнаго голода она однажды плакала и блѣдный молодой человѣкъ съ добрыми глазами отнесъ ее къ себѣ домой и накормилъ, а потомъ каждый день онъ или сестра ждали ее съ завтракомъ.

— Сколько же времени это продолжалось, мама?

— Три мѣсяца, дитя мое, изо дня въ день. И такъ они всегда были добры ко мнѣ.

— Онъ еще живъ?

— Конечно, и…

Но молодая женщина обыкновенно такъ растягиваетъ свой разсказъ, что эти мелкія подробности не могутъ интересовать читателей.

Спустя два дня послѣ этого памятнаго утра, Майльсъ получилъ приглашеніе явиться въ центральную контору комитета для раздачи пособій, такъ какъ онъ принятъ конторщикомъ, съ жалованьемъ въ двадцать шиллинговъ въ недѣлю.

Такимъ образомъ, худшее время для Майльса Гейвуда матеріально миновало, но горечь испитой чаши въ этотъ роковой день не скоро изгладилась изъ его памяти.

VII.
Наслѣдница.

Когда Майльсъ началъ свою работу въ конторѣ комитета, одинъ изъ главныхъ членовъ дамской комиссіи временно отсутствовалъ. Адріенна Блиссетъ была тогда занята подробнымъ ознакомленіемъ съ своими собственными дѣлами, очутившись неожиданно въ положеніи очень богатой, какъ ей казалось, наслѣдницы. Она постоянно говорила Себастьяну Малори, который, въ качествѣ душеприкащика, часто находился въ Стонгэтѣ, распоряжался всѣмъ и объяснялъ ей въ чемъ состояли ея новыя обязанности, что эта странная перемѣна въ жизни ей кажется невѣроятнымъ сномъ. Неужели всѣ эти деньги были ея собственность и она могла распорядиться ими, какъ хотѣла, хотя не заработала и не заслужила ихъ ничѣмъ.

— Какая у васъ мысль непремѣнно заработать все, чѣмъ вы пользуетесь, воскликнулъ онъ однажды: — требуете ли вы услуги отъ всякаго, кому вы оказываете услугу?

— Я право васъ не понимаю. Я удивлялась только, что у меня вдругъ явилось состояніе въ шестьсотъ или семьсотъ фунтовъ въ годъ, котораго я ничѣмъ не заслужила.

— Но вы теперь можете заслужить, хорошо расходуя свои деньги, отвѣчалъ онъ серьёзно.

Кромѣ капитала, Адріенна получала еще аренду Стонгэта, уплаченную впередъ за два года. Приведя все это въ извѣстность и внутренно сожалѣя, что ей не съ кѣмъ было дѣлить своего богатства и не съ кѣмъ посовѣтоваться о достойномъ его, расходованіи, она въ одно прекрасное утро явилась въ свою школу, въ черномъ платьѣ, грустная, удрученная одиночествомъ, блѣдная, худая. Лица, съ которыми она познакомилась во время своей благотворительной дѣятельности, тотчасъ ее окружили и хотя прямо не поздравляли ее съ полученнымъ наслѣдствомъ, но выражали надежду, что она займетъ теперь среди нихъ принадлежащее ей мѣсто и будетъ поддерживать съ ними знакомство. Грустно и какъ-то неопредѣленно отвѣчала она на всѣ эти предложенія дружбы, и, вдругъ поднявъ голову, увидала какую-то высокую фигуру, проходившую мимо окна. Это былъ Майльсъ Гейвудъ, отправлявшійся въ контору.

Въ послѣдніе три мѣсяца имя Адріенны сдѣлалась хорошо извѣстнымъ во всемъ Тансопѣ, въ которомъ, какъ во всякомъ провинціальномъ городѣ, каждый зналъ доподлинно все, что дѣлалось у сосѣдей. Мистрисъ Малори очень не нравилось, что ея сынъ впутался въ дѣла мистера Блиссета, и миссъ Блиссетъ, и, какъ умѣла, объясняла это странное событіе своимъ друзьямъ, которые съ любопытствомъ спрашивали, кто была эта миссъ Блиссетъ, и что все это значило. По ея словамъ, Себастьянъ былъ очень добръ и не могъ ни кому ни въ чемъ отказать, а потому она была увѣрена, что онъ когда-нибудь попадетъ въ просакъ. Что же касается миссъ Блиссетъ, то она ее знала, но не была въ дружескихъ съ нею отношеніяхъ. Вообще Себастьянъ согласился быть душеприкащикомъ мистера Блиссета по добротѣ душевной, изъ сожалѣнія къ бѣдному старику, который, повидимому, не имѣлъ вовсе друзей. Вотъ и все.

Но, несмотря на всѣ усилія мистрисъ Малори, вскорѣ всѣ узнали, что ея сынъ и молодая, прелестная особа, недавно получившая наслѣдство, были большіе друзья. Елена Спенслей съ особымъ злорадствомъ распространялась о дружескихъ отношеніяхъ между молодыми людьми, такъ что мистрисъ Малори съ удовольствіемъ отодрала бы ей уши, еслибъ можно было драть уши наслѣдницѣ ста тысячъ фунтовъ стерлинговъ.

Вмѣстѣ съ тѣмъ, имя Адріенны стало извѣстнымъ и совершенно въ иномъ слоѣ общества, среди рабочихъ. Они считали ее знатной, благодѣтельной особой и прежде, а тѣмъ болѣе съ тѣхъ поръ, какъ она получила наслѣдство и была окружена друзьями. Она была очень занята и Майльсъ, сидя за своей конторкой, видѣлъ, какъ она каждый день проходила мимо оконъ конторы, направляясь въ дамскій комитетъ. Она теперь была богатая наслѣдница, за которой многіе ухаживали, а онъ простой конторщикъ, съ которымъ она едва имѣла случай вымолвить два слова въ цѣлую недѣлю.

VIII.
Въ комитетѣ.

Мистеръ Спенслей, миліонеръ, богатѣйшій человѣкъ въ Тансопѣ, находился въ числѣ тѣхъ хлопчатобумажныхъ лордовъ, которые, къ своему вѣчному стыду и униженію, рѣшились во время этого тяжелаго кризиса не оказать ни малѣйшаго пособія бѣднымъ своимъ рабочимъ, пока, наконецъ, общественное негодованіе не принудило ихъ примкнуть къ комитету.

Долгое время мистеръ Спенслей довольствовался тѣмъ, что осыпалъ грубой бранью несчастныхъ, голодающихъ людей, торжественно спрашивалъ, отчего они всѣ не эмигрировали и клялся, что онъ не броситъ на нихъ ни одного пенса. Себастьяна Малори онъ всегда называлъ за глаза дуракомъ, сумасшедшимъ расточителемъ, хотя лично съ нимъ былъ очень учтивъ и любезенъ.

Когда открылся общественный комитетъ о раздачѣ пособій и всѣ богатые и бѣдные, старые и молодые жертвовали каждый сколько могъ, главный обитатель Тансопа долженъ былъ обязательно принести свою лепту. Онъ позволилъ себя записать въ число членовъ комитета, внесъ сто фунтовъ и довѣрилъ сыну ѣздить за себя на засѣданія комитета. Онъ самъ, несмотря на дурныя времена, былъ такъ занятъ, что не могъ найти свободнаго времени на такіе пустяки.

Поэтому Фредъ Спенслей по временамъ являлся въ комитетъ, несмотря на жестокій урокъ, полученный имъ въ самое первое его появленіе.

Онъ пришелъ въ комитетъ на засѣданіе, вполнѣ убѣжденный, что все это была безтолочь. Помѣщеніе комитета заключалось изъ трехъ комнатъ: первая была отведена подъ дамскую комиссію, вторая подъ контору, гдѣ занимался Майльсъ Гейвудъ съ своимъ помощникомъ, и третья подъ главный комитетъ, гдѣ и происходили общія собранія три раза въ недѣлю, а иногда и чаще, когда того требовали обстоятельства.

Явясь впервые на одно изъ такихъ собраній, Фредрикъ Спенслей вошелъ въ первую комнату, гдѣ нѣсколько отдѣльныхъ группъ разговаривали. Никто не обратилъ на него вниманія, но, осмотрѣвшись, онъ увидалъ у одного изъ оконъ Себастьяна Малори, котораго онъ искренно ненавидѣлъ, какъ всякой негодяй порядочнаго человѣка. Подлѣ него стояли двѣ дамы, одна вся въ черномъ была повернута къ нему спиной, а другая была его сестра Елена, очень взволнованная, съ блестящими глазами. Онъ прямо подошелъ къ послѣдней и, положивъ ей руку на плечо, спросилъ очень милостиво:

— Ну, голубушка, въ чемъ дѣло?

— Ахъ, это ты, Фредъ! Какъ ты меня перепугалъ. Ты пришелъ на собраніе?

— Да. Конечно, ни кому не будетъ пользы отъ моего присутствія, ни мнѣ самому, ни другимъ, но отецъ…

— Я знаю. Но погоди. Ты знаешь мистера Малори? Миссъ Блиссетъ, позвольте мнѣ…

— Извините меня, миссъ Спенелей, перебила ее холоднымъ, рѣшительнымъ голосомъ Адріенна, блѣдная, гордая, полная презрѣнія: — я не желаю знакомиться съ этимъ джентльмэномъ.

Сказавъ это, она отвернулась и, присѣвъ къ конторкѣ, стала смотрѣть въ окно. Фредъ вышелъ изъ себя отъ гнѣва, Себастьянъ былъ вмѣстѣ удивленъ и не удивленъ, а Елена сгорѣла отъ стыда. Она хорошо знала своего брата и была убѣждена, что онъ неприлично обошелся съ миссъ Блиссетъ, которая безъ серьёзной причины не сдѣлала бы такой дерзкой неучтивости. Она теперь поняла, почему Адріенна постоянно отказывалась отъ посѣщенія ея. Она не знала, что дѣлать. Себастьянъ вывелъ ее изъ этого затруднительнаго положенія. Послѣ минутнаго молчанія, во время котораго Фредъ Спенслей удалился, Себастьянъ сказалъ, словно ничего не случилось:

— Я сегодня доложу комитету эту бумагу, миссъ Спенелей, и увѣренъ, что на нее обратятъ должное вниманіе.

Елена посмотрѣла ему прямо въ глаза и еще болѣе побагровѣла.

— Вы очень добры, сказала она тихимъ, дрожащимъ голосомъ: — но вы не можете уничтожить факта, что я должна краснѣть за моихъ ближайшихъ родственниковъ.

Съ этими словами она отошла и Себастьянъ нашелъ, что всего лучше въ этихъ обстоятельствахъ — это послѣдовать за Фредрикомъ Спенслеемъ въ комнату, гдѣ уже начиналось собраніе.

Мистеръ Спенелей былъ въ самомъ гнѣвномъ настроеніи и съ радостью вымѣстилъ бы на комъ или на чемъ-нибудь свою злобу. Какъ на зло, проходя въ комитетъ, онъ увидѣлъ во второй комнатѣ, за конторкой, того дерзкаго рабочаго, который, десять мѣсяцевъ тому назадъ, задалъ ему публично страшную порку въ биліярдной клуба. И Майльсъ даже теперь взглянулъ на него съ презрительной улыбкой. Сердце оскорбленнаго, оплеваннаго франта закипѣло ненавистью и жаждой мести. Что ему было дѣлать, какъ отомстить, онъ самъ не зналъ, но поклялся въ глубинѣ своей души, что, такъ или иначе, найдетъ средство воздать съ лихвою за все проклятому рабочему. Обуреваемый этими гнѣвными мыслями, онъ вошелъ въ третью комнату, куда за нимъ явился и Себастьянъ.

Засѣданіе открылось. Конечно, Фредрикъ Спенслей не обратилъ никакого вниманія на докладъ комитету нѣкоего Джемса Гойля, которому поручили осмотрѣть нѣсколько трущобъ въ отдаленныхъ частяхъ города, куда многіе рабочіе должны были удалиться, не имѣя средствъ платить за наемъ порядочной квартиры. Мистеръ Гойлъ самъ предложилъ себя для этого дѣла, какъ лицо вполнѣ компетентное, въ качествѣ проповѣдника, привыкшаго къ низкой средѣ и страннымъ сценамъ. Его отчетъ былъ очень ясенъ и заключалъ въ себѣ такіе удовлетворительные результаты, что комитетъ просилъ его продолжать начатое дѣло, увѣдомляя почаще о своихъ изслѣдованіяхъ.

Выразивъ искреннее удовольствіе, что онъ могъ принести посильную помощь великому, святому дѣлу, мистеръ Гойлъ поклонился членамъ камитета, избѣгая недовѣрчивыхъ, проницательныхъ взглядовъ Себастьяна и пастора Понсонби и вышелъ изъ комнаты. Въ дверяхъ онъ на минуту остановился и изъ-подлобья пристально посмотрѣлъ на гнѣвное, сумрачное лицо. Фредрика Спенслея.

Прошло двѣ недѣли; май былъ на исходѣ. Съ каждымъ днемъ бѣдствія рабочихъ усиливались и средства для оказанія имъ помощи требовались все въ большемъ и большемъ размѣрѣ. Люди, посвятившіе себя этому дѣлу, удесятеряли свою энергію, а за Атлантическимъ океаномъ борьба по прежнему свирѣпствовала. Лѣто и голодъ приближались, держа другъ друга за руку, быстрыми, роковыми шагами.

IX.
За деньги.

Во вторникъ было назначено засѣданіе комитета. Пламенное воззваніе было обращено ко всѣмъ вліятельнымъ лицамъ околодка. Пасторъ Понсонби подписалъ первый на листѣ пожертвованій пятьдесятъ фунтовъ, что для него было болѣе, нежели пять тысячъ для Спенслея. Около полудюжины крупныхъ фабрикантовъ жертвовали разныя суммы, отъ ста до пятисотъ фунтовъ. Потомъ въ спискѣ стояло: «С. М. пятьсотъ фунтовъ», «Мистрисъ Малори пять фунтовъ». Мистрисъ Малори увѣряла, что она не могла дать болѣе, такъ какъ иначе она вышла бы изъ ежегоднаго ея бюджета на добрыя дѣла.

— Но вѣдь и ежегодная сумма народныхъ бѣдствій увеличилась, промолвилъ ея сынъ, продолжая читать списокъ: — «Г. фонъ Б. — пять фунтовъ».

— Изъ нашего же кармана, подумала гнѣвно мистрисъ Малори, качая головой.

«Е. С. десять фунтовъ» — гласилъ далѣе списокъ. Эта запись относилась къ Еленѣ Спенслей, которая, отдавая деньги Себастьяну, сказала съ улыбкой торжества:

— Вы никогда не отгадаете какъ я ихъ достала.

— Выпросили, заняли или украли? спросилъ онъ, такъ же засмѣявшись.

— Ни то, ни другое, ни третье. Это не подарокъ и не находка, какъ прежніе пять фунтовъ, которые я случайно отыскала въ своемъ письменномъ столѣ. О, вы никогда не узнаете, какъ я достала эти деньги.

Однако, онъ узналъ отъ Адріенны эту тайну.

— Отецъ не хотѣлъ дать ей ни пенса, сказала Адріенна: — онъ рѣшился самъ пожертвовать двадцать пять фунтовъ, хотя очень въ нихъ нуждался и находилъ, что этого было слишкомъ достаточно. Такъ что же бы вы думали сдѣлала Елена?

— Не могу придумать.

— Она продала свои платья, бѣдняжка, за безцѣнокъ. Подумайте! она оставила себѣ только полдюжины, а остальной гардеробъ продала за десять фунтовъ. Ее ужасно обманули, но она очень рада этимъ десяти фунтамъ, словно они сто.

— Какъ тѣ, которыя пожертвовала другая особа?

— Какая особа?

— Вы думаете я не знаю, кто это написалъ? сказалъ Себастьянъ, указывая на запись въ спискѣ: «Жизнь намъ дорога — 100 ф.».

— Но вы никому не скажете?

— А! вы сознались. Нѣтъ, я не скажу, если не представится къ тому необходимости въ вашемъ интересѣ.

— Пустяки. Но, не правда ли, эта молодая дѣвушка очень добра и великодушна!

— Да, конечно, произнесъ Себастьянъ, не спуская глазъ съ его любимой надписи.

Пресловутыя двадцать пять фунтовъ Спенслея были переданы Фредрику, съ порученіемъ отдать ихъ Себастьяну Малори. Молодой франтъ, повидимому, не столь занятой, какъ отецъ, направился въ комитетъ; но было еще рано и засѣданіе должно было открыться только черезъ четверть часа. Ему пришлось подождать. Въ первой и второй комнатѣ не было никого, но въ третьей у окна стоялъ мистеръ Джемсъ Гойль съ кипой бумагъ подъ мышкой.

Спенслей подошелъ къ другому окну и сталъ смотрѣть на улицу. Потомъ полумашинально вынулъ изъ кармана и сталъ считать золотые на подоконникѣ. Мистеръ Гойлъ съ глубокимъ интересомъ слѣдилъ за нимъ и нетерпѣливо желалъ, чтобъ онъ поскорѣе окончилъ счетъ денегъ и снова принялся бы за болѣе невинное зрѣлище — глазѣнье въ окно. Черезъ нѣсколько минутъ, молодой человѣкъ дѣйствительно опять устремилъ на улицу лѣнивый, небрежный взглядъ. Но вдругъ онъ оживился и все его вниманіе сосредоточилось на фигурѣ, тихо спускавшейся съ горы на разстояніи двухсотъ ярдовъ. Она была въ черномъ платьѣ, которое .рельефно выставляло ея блѣдное лицо и русыя волосы. Онъ ненавидѣлъ ее по многимъ причинамъ, и потому, что она была такъ прелестна, и потому, что она со всѣми была любезна, а только съ нимъ холодна, какъ ледъ, а главное потому, что онъ ошибся въ ней и еслибы только отгадалъ съ разу, что она за существо, то никогда не подумалъ бы ее оскорбить, а, напротивъ, постарался бы снискать ея благосклонность. Онъ и теперь этого пламенно желалъ, но она не хотѣла ему дозволить раскаяться и загладить свое прошедшее, хотя въ сущности онъ вовсе не раскаявался. Всѣ женщины одинаковы, думалъ онъ, или онѣ хуже чорта, или слишкомъ чисты и невинны, чтобы взглянуть даже на такого человѣка, какъ онъ. Но она производила на него какое-то чарующее вліяніе и, несмотря на свою ненависть, онъ не могъ не сознаться въ ея прелести и не сводилъ, теперь съ нея глазъ. Она медленно шла по улицѣ, не поднимая головы, но у самыхъ воротъ вздрогнула: тамъ стоялъ Майльсъ Гейвудъ, который пришелъ съ противоположной стороны, какъ уже давно замѣтилъ хитрый мистеръ Гойлъ.

Они встрѣтились. Адріенна протянула руку Майльсу съ слабой улыбкой, и послѣ минутной тѣни волненія, пробѣжавшей по ея лицу, она стала еще спокойнѣе и блѣднѣе прежняго. Молодой человѣкъ снялъ фуражку и пожалъ ея руку. Они заговорили, но очевидно было, что Адріенна, а не Майльсъ началъ разговоръ. У наружной двери во вторую комнату они разстались. Адріенна вошла въ дамской комитетъ.

— Чортъ ихъ возьми, проклятые! промолвилъ въ слухъ Фреддрикъ Спенслей, съ любопытствомъ слѣдившій за молодыми людьми и совершенно забывшій, что въ комнатѣ былъ посторонній человѣкъ.

Но въ туже минуту онъ почувствовалъ, что кто-то положилъ руку на его плечо. Это былъ мистеръ Гойлъ.

— Зачѣмъ вы меня пугаете! воскликнулъ онъ: — что вамъ нужно отъ меня?

— Извините, сэръ, я смотрѣлъ въ окно на этого человѣка, Майльса Гейвуда…

— Его такъ зовутъ, разбойника?

— Да, сэръ. Онъ мой пасынокъ. Однако… нѣкоторыя молодыя дамы выбираютъ себѣ странныхъ друзей, не правда ли?

Спенслей хотѣлъ было спросить грубо, какое ему до этого дѣло, но пристальный, хитрый взглядъ мистеръ Гойля удержалъ его.

— Можетъ быть, отвѣчалъ онъ: — такъ что же? — А вотъ что. Его мать, теперь моя жена, и я знаю хорошо, что это за человѣкъ. Я такъ же знаю кое-что о молодой дѣвушкѣ. Еслибъ факты, истинные факты о нихъ обоихъ были узнаны, то она не находилась бы въ такой чести у всѣхъ, а онъ…

Мистеръ Гойлъ разсмѣялся.

— Продолжайте, продолжайте! воскликнулъ Спенслей, затаивъ дыханіе.

— Я не думаю, чтобы его дуракъ хозяинъ…

— А кто его хозяинъ?

— Малори.

— А… а!

— Онъ питаетъ къ нему необыкновенное пристрастіе и досталъ ему тепершнее его мѣсто. Но онъ не знаетъ фактовъ. Знай онъ факты, онъ не сталъ бы покровительствовать Майльсу, а погубилъ бы его.

— Факты… какіе факты?

— Вотъ въ томъ-то и дѣло, что обнаруженіе этихъ фактовъ потребовало бы денегъ.

— А вы убѣждены, что эти факты, однажды обнаруженные, имѣли бы желаемый результатъ?

— Т. е. какой?

— Что они были бы разлучены и она осталась бы несчастной.

— Конечно, онъ уѣхалъ бы отсюда, а она выплакала бы свои глаза.

— А сколько бы это стоило?

— Сто фунтовъ, и мнѣ потребовалось бы тотчасъ двадцать пять фунтовъ, а остальные по его отъѣздѣ.

— Вотъ двадцать пять фунтовъ, сказалъ Спенслей, отдавая ему деньги: — я выдамъ комитету чекъ. Но если вы меня обманете…

— Клянусь честью, сэръ! воскликнулъ съ жаромъ мистеръ Гойлъ: — вы можете на меня положиться. Это дѣло столько же мое, сколько ваше. А между тѣмъ, если вы услышите какіе-нибудь странные разсказы о ней, то не отвергайте ихъ; я вамъ уже сказалъ, что я знаю о нихъ обоихъ факты.

Не успѣлъ мистеръ Гойлъ получить деньги, какъ въ комнату вошли пасторъ Понсонби, Себастьянъ Малори и другіе члены комитета. Мистеръ Гойлъ углубился въ свои бумаги, а Фредъ Спенслей обернулся къ окну. Сердце его билось отъ опасенія, чтобы сдѣланное имъ не навлекло на него непріятности, а вмѣстѣ съ тѣмъ, жажда мести еще болѣе усилилась въ немъ теперь, когда была надежда на ея удовлетвореніе.

X.
Объясненіе.

Однажды за завтракомъ, мистрисъ Малори сказала, обращаясь къ сыну:

— Я съ большимъ сожалѣніемъ, Себастьянъ, слышала очень странныя вещи о… молодой дѣвушкѣ… какъ ее зовутъ… въ дѣла которой тебя какъ-то вмѣшалъ ея дядя.

Гюго, присутствовавшій при этомъ разговорѣ, вспыхнулъ, но Себастьянъ спросилъ очень спокойно:

— Вы говорите о миссъ Адріеннѣ Блиссетъ?

— Блиссетъ… да, о миссъ Блиссетъ. Она, повидимому, принимаетъ большой интересъ въ раздачѣ пособій.

— Не повидимому, а дѣйствительно, если только тяжелый, ежедневный трудъ можно считать доказательствомъ.

— Она, кажется, выбираетъ себѣ очень странныхъ друзей.

— Напримѣръ, меня.

Война между матерью и сыномъ теперь была объявлена. Волненіе выражалось на лицѣ мистрисъ Малори, но Себастьянъ оставался по прежнему спокойнымъ, хотя Гюго замѣтилъ, по непонятнымъ для другихъ признакамъ, что его другъ былъ разстроенъ и очень непріятно.

--и= Я надѣюсь, что ты не въ числѣ ея близкихъ друзей, продолжала мистрисъ Малори, не подозрѣвая, какую грозу она навлекала на себя: — если ты не желаешь стоять на одномъ уровнѣ съ безнравственными, атеистическими работниками, подонками низшихъ классовъ.

— Такъ разсказываютъ, что миссъ Блиссетъ выбираетъ своихъ друзей изъ подонковъ низшихъ классовъ? спросилъ учтиво Себастьянъ.

— Это не одни разсказы, а фактъ. Ея отецъ имѣлъ очень странныя идеи, а она доводитъ ихъ до крайностей, какъ всегда бываетъ съ женщинами, которыя воспитывались мужчинами и много таскались по свѣту.

Себастьянъ слегка улыбнулся, играя вилкой.

— Потомъ? промолвилъ онъ.

— Она познакомилась съ молодымъ человѣкомъ, о которомъ чѣмъ меньше говорить, тѣмъ лучше. Она его нашла въ библіотекѣ, куда ходила по вечерамъ (слово это мистрисъ Малори произнесла такимъ тономъ, котораго передать невозможно). Она пригласила его къ себѣ и онъ ходилъ къ ней часто; это соціалистъ, атеистъ и вообще самый безнравственный человѣкъ. Какъ далеко зашла ихъ дружба, я не могу сказать, но знаю, что Фредрикъ Спенслей, который не отличается очень строгой нравственностью…

— О, нѣтъ!

— Фредрикъ Спенслей не захотѣлъ съ нею знакомиться, запретилъ своей сестрѣ говорить съ нею и поспѣшно увелъ ее изъ комнаты, въ которой была эта дѣвушка.

— Вы почерпнули эти свѣдѣнія изъ вѣрнаго источника?

— Совершенно вѣрнаго и благонадежнаго. Я не могу сказать имени того лица, отъ котораго я это слышала, но должна замѣтить, что эти факты вполнѣ соотвѣтствуютъ моимъ предположеніямъ. Я всегда говорила…

— Извините, все равно, что вы говорили и что говорятъ другіе. Я вамъ скажу правду изъ первыхъ рукъ. Молодой человѣкъ, о которомъ вы столько слышали лестнаго, былъ моимъ рабочимъ, но со времени закрытія фабрики онъ отказался. Онъ достоинъ всякаго уваженія и пользуется самой лучшей репутаціей. Еслибъ Фредрикъ Спенслей былъ въ сотую долю такимъ джентльмэномъ, какъ Майльсъ Гейвудъ, то для него было бы это величайшимъ счастьемъ. Гейвудъ — другъ миссъ Блиссетъ и этотъ фактъ дѣлаетъ честь имъ обоимъ. Я встрѣтилъ его разъ въ домѣ ея дяди и бывалъ у него самого. Я его очень уважаю. Что же касается до второй половины вашего разсказа, т. е. отказа Фредрика Спенслея отъ знакомства съ миссъ Блиссетъ, то я, право, удивляюсь, какъ вы, съ вашимъ знаніемъ свѣта, повѣрили такому вздору. Я, какъ нарочно, присутствовалъ при этомъ случаѣ. Миссъ Спенслей хотѣла представить своего брата миссъ Блиссетъ, но послѣдняя отказалась, и я знаю, что она имѣла на это вѣскія причины. Я пожалѣлъ отъ всего сердца миссъ Спенслей, которая настолько же выше своего брата, насколько небо выше земли. Во всякомъ случаѣ, я надѣюсь, что вы не будете разсказывать ничего дурного о миссъ Блиссетъ, потому что я хочу жениться на ней и сдѣлаю ей сегодня же предложеніе, если найду удобную минуту.

Мистрисъ Малори съ видимымъ неудовольствіемъ слушала рѣчь сына, произнесенную съ необыкновеннымъ жаромъ, но послѣднія его слова просто вывели ее изъ себя. Она вскочила со стула очень блѣдная и непремѣнно разразилась бы рыданіями, еслибъ гордость ей это дозволила.

— Нѣтъ существъ неблагодарнѣе, какъ дѣти, промолвила она холодно: — съ самаго твоего возвращенія, ты всячески старался унизить меня и сдѣлать все, что можно противъ меня, а теперь ты меня оскорбляешь, отыскавъ какую-то…

— Не говорите дурного объ этой вполнѣ достойной молодой дѣвушкѣ, перебилъ ее Себастьянъ: — это не приведетъ къ добру и вы только сами потомъ раскаетесь.

Она молча вышла изъ комнаты, а Себастьянъ тихо затворилъ за нею дверь.

Несмотря на все желаніе, Себастьянъ не могъ найти удобной минуты, чтобъ осуществить свое намѣреніе. Онъ былъ заваленъ работой, такъ что долженъ былъ остаться въ комитетѣ послѣ ухода Адріенны, которая отправилась домой одна. Это очень его безпокоило. Три мѣсяца тому назадъ, онъ былъ бы убѣжденъ, безъ всякаго излишняго самолюбія, что его предложеніе встрѣтитъ удовлетворительный отвѣтъ, но теперь онъ сомнѣвался въ результатѣ. Однако, непріятная сцена съ матерью побудила его не ждать долѣе, а въ этотъ же самый день рѣшить свою судьбу.

Возвратясь домой, онъ рано пообѣдалъ одинъ, и, зная, что Адріенна обыкновенно бываетъ дома около половины восьмаго, отправился въ семь часовъ въ Стонгэтъ.

Ближайшій его путь лежалъ черезъ городской паркъ, и, войдя въ него, онъ замѣтилъ, что тамъ не было почти никого: одна нянька съ дѣтьми находилась близь поляны для крокета и на скамейкѣ подъ деревомъ сидѣлъ какой-то человѣкъ, согнувшись и закрывъ лицо руками. Наконецъ, съ противоположной стороны парка приближалась женская фигура. Сердце Себастьяна дрогнуло: это была Адріенна Блиссетъ.

Онъ поспѣшилъ къ ней на встрѣчу.

— Вы здѣсь, мистеръ Малори, и въ такое время? воскликнула молодая дѣвушка: — это что-то необыкновенное.

— Я шелъ къ вамъ, надѣясь въ это время застать васъ дома. Я очень радъ, что увидѣлъ васъ хоть здѣсь.

— Я такъ же очень рада. Я шла къ Мэри Гейвудъ и, вѣроятно, долго засидѣлась бы у нея. Я уже очень давно не была тамъ. Но не вернуться ли намъ домой?

— Нѣтъ, не ради меня, т. е. если вы не устали и не имѣете ничего противъ небольшой прогулки по этой террасѣ.

— Нисколько. Какой прекрасный вечеръ! Какъ живописно краснѣютъ на сѣверѣ эти холмы. Мнѣ часто хотѣлось взобраться на нихъ. Что бы я оттуда увидѣла, какъ вы думаете?

— Іоркширъ и еще холмы до безконечности. Но не смотрите теперь на пейзажъ и выслушайте меня. Я хочу у васъ кое-что спросить.

— Да? отвѣчала Адріенна, повернувшись къ нему съ улыбкой.

Но ея улыбка мгновенно исчезла. Его глаза были пристально устремлены на нее и въ этихъ глазахъ ясно выражалось, о чемъ онъ хочетъ говорить. Она вспыхнула.

— Я тщетно поджидалъ удобнаго случая, сказалъ онъ, нѣжно взявъ ее за руку: — приходится его создать самому. Я долженъ сегодня узнать свою судьбу. Я не могу долѣе ждать. Адріенна, я васъ люблю съ того несчастнаго дня, когда вы уѣхали изъ Вецлара, Я тогда уже понялъ, какъ страстно любилъ васъ и съ тѣхъ поръ моя любовь только все усиливалась. Любите ли вы меня? Можете ли… когда-нибудь быть моей женою?

— Вы.. мнѣ очень жаль, промолвила Адріенна едва слышно: — О! мистеръ Малори…

— Мистеръ Малори! повторилъ онъ, чувствуя, что по всему его тѣлу пробѣжалъ холодъ: — Адріенна, я вижу, какой будетъ вашъ отвѣтъ. Но подумайте. Не торопитесь. А мнѣ казалось… неужели же я такой слѣпой, самолюбивый дуракъ! Нѣтъ, отложимъ до завтра вашъ отвѣтъ. Подумайте.

— Нѣтъ, сказала Адріенна дрожащимъ голосомъ, но съ твердой рѣшительностью: — я знаю, что я чувствую и буду вѣчно чувствовать. Я васъ очень уважаю — о, ужасно! — и вы мнѣ чрезвычайно дороги. Я питаю къ вамъ самую нѣжную привязанность. Вы были такъ добры ко мнѣ (слезы выступили на ея глазахъ), но я не могу выйти за васъ замужъ. О! не смотрите такъ мрачно! Боже мой! какъ я сожалѣю! какъ я сожалѣю!

— Вы увѣрены въ этомъ? спросилъ Себастьянъ очень тихо: — неужели я снискалъ только равнодушіе отъ…

— Я никогда не питала къ вамъ равнодушія, и даже было время…

— Когда? спросилъ, притаивъ дыханіе, молодой человѣкъ.

— Когда я думала… мнѣ казалось…

— Что вы можете… что вы меня любили?

Она наклонила голову.

— И это было во время моего отсутствія. Отчего же вы не можете меня любить теперь, моя радость? Еслибъ вы только позволили мнѣ доказать вамъ мою любовь и вы сами… мало по малу…

— Нѣтъ, не говорите мнѣ объ этомъ. Это невозможно. Я знаю теперь свое сердце.

И она взглянула на него умоляющими, безпокойными, дикими глазами.

— И въ вашемъ сердцѣ нѣтъ мѣста для любви ко мнѣ? — Да, для такой любви — нѣтъ. О, Боже мой, какое несчастье, что я должна вамъ это сказать. Но вы сами подумайте серьёзно. Вамъ нужна совсѣмъ иная жена; красивая, богатая. Вы поймете это, когда полюбите достойную васъ женщину, которая будетъ любить васъ такъ, какъ вы этого заслуживаете.

— Это плохое утѣшеніе, когда женщина, которую я люблю, не сочувствуетъ мнѣ.

— Только потому, что я люблю другого, промолвила Адріенна, едва слышно, и отворачивая свое зардѣвшееся лицо.

Наступило молчаніе.

— Простите меня, сказалъ онъ, наконецъ: — я вижу, что мнѣ не остается никакой надежды. Я никогда болѣе не упомяну объ этомъ.

— Простите и вы меня, отвѣчала Адріенна, глубоко тронутая: — я должна была… но нѣтъ, я не могла… я…

— Не упрекайте себя. Я все понимаю. (Они въ это время медленно шли по террасѣ, мимо скамейки, на которой сидѣлъ человѣкъ съ закрытымъ руками лицомъ). Мнѣ нечего болѣе говорить. Мы будемъ встрѣчаться, какъ прежде. Могу я васъ иногда называть Адріенной?

— Всегда, если желаете.

— Забудьте этотъ разговоръ и не сердитесь на меня.

— Какъ могу я сердиться на васъ?

— Тогда всѣ клеветы умолкнутъ, уничтожатся всѣ недоразумѣнія и между нами будетъ все ясно.

Онъ не могъ себя побороть разомъ и голосъ его звучалъ очень нѣжно.

— Да, совершенно ясно, какъ и должно быть, отвѣчала Адріенна дрожащимъ голосомъ.

Онъ поднесъ ея руку къ своимъ губамъ. Человѣкъ на скамейкѣ не пошевельнулся, а они ничего не видѣли, чувствуя, что прощаются на вѣки.

— Я пойду домой, теперь я не въ силахъ идти далѣе, сказала Адріенна, подойдя къ воротамъ парка.

— Я васъ оставлю. Прощайте.

— Прощайте, промолвила она, подавая ему руку, но не смотря на него.

Но онъ такъ долго держалъ ея руку, что она, наконецъ, подняла голову.

— Милый Себастьянъ, я…

— Вотъ я этого только и хотѣлъ, произнесъ онъ съ слабой улыбкой. — Прощайте, да хранитъ васъ Господь, дорогое дитя!

Адріенна вышла изъ дома съ твердымъ намѣреніемъ пойти къ Мэри Гейвудъ. Но встрѣтивши Себастьяна, она уже не исполнила своего намѣренія.

XI.
Анонимное письмо.

Жизнь Майльса Гейвуда стала еще мрачнѣе и невыносимѣе прежняго. Сердце его раздиралось отъ мучительныхъ страданій. Онъ совершенно пересталъ посѣщать Адріенну. Свиданіе съ нею только возбуждало въ немъ томительное, безпокойное чувство. Но онъ слѣдилъ за нею издали и грустно отмѣчалъ въ своемъ сердцѣ каждый день, проходившій въ ожиданіи ея посѣщенія. Прежде, она ходила очень часто въ скромный домъ на Городскомъ Полѣ, а теперь почти совершенно прекратила свои посѣщенія. Онъ зналъ, какъ всѣ въ Тансопѣ, что ея дядя умеръ и что она осталась его единственной наслѣдницей. Онъ такъ же слышалъ не разъ толки о томъ, что она выйдетъ замужъ за Себастьяна Малори и считалъ эти слухи очень вѣроятными, но пойти къ ней и лично узнать отъ нея объ ея свадьбѣ было сверхъ его силъ.

Майльсъ прежде презиралъ Себастьяна Малори, а потомъ ненавидѣлъ его. Теперь же все это измѣнилось и онъ самъ удивлялся, какъ быстро и всецѣло разсѣялась эта непріязнь. Онъ теперь смотрѣлъ на своего счастливаго соперника съ холоднымъ, спокойнымъ равнодушіемъ. Его единственнымъ желаніемъ, когда онъ чего-нибудь желалъ, было, чтобъ все это поскорѣе окончилось и произошла бы какая нибудь радикальная перемѣна.

Утромъ, въ тотъ самый день, когда Себастьянъ Малори, послѣ разговора съ матерью, рѣшился объясниться въ любви Адріеннѣ, Майльсъ Гейвудъ получилъ письмо. Написано оно было незнакомымъ ему почеркомъ и, вмѣсто подписи, стояло «доброжелатель-христіанинъ». Съ большимъ удивленіемъ онъ прочелъ слѣдующее.

"Знаете ли вы, въ какомъ находитесь положеніи? Знаете ли, кому вы обязаны своимъ мѣстомъ? Вашему другу, мистеру Себастьяну Малори. Спросите его и онъ самъ скажетъ, что его голосъ и голосъ пастора Понсонби, котораго онъ расположилъ въ вашу пользу, доставили вамъ это мѣсто. А я думалъ, что вы рѣшились ничѣмъ не быть ему обязаннымъ. Знаете ли вы, что, несмотря на всѣ его прекрасныя увѣренія, онъ подкапывается подъ васъ и если вы не овладѣете совершенно извѣстной молодой особой или не откажетесь отъ нея окончательно, вы вскорѣ останетесь въ дуракахъ? Я говорю это потому, что всѣмъ извѣстно, какими большими друзьями вы были съ этой особой. Спросите кого угодно въ Тансопѣ о томъ, что говорятъ про васъ обоихъ и вы увидите, что все, написанное мною, чистая правда. Вамъ остается одинъ способъ выйти изъ этого затруднительнаго обстоятельства — это уѣхать отсюда. Я живо интересуюсь вами и совѣтую вамъ этотъ исходъ, предполагая, что вамъ горько думать, что, по вашей милости, объ ней такъ говорятъ. Конечно, вы вольны принять мой совѣтъ или нѣтъ, но я думаю, что нѣтъ сомнѣнія, который изъ этихъ двухъ путей самый благородный и истинно христіанскій.

"Доброжелатель".

Прочитавъ письмо, Майльсъ положилъ его на столъ, дрожа всѣмъ тѣломъ. Онъ не старался отгадать, кто написалъ письмо. Многое въ немъ казалось ему справедливымъ. Значитъ, любовь Себастьяна къ Адріеннѣ не была иллюзіей, плодомъ его разстроенной фантазіи. Ничего не говорилось противъ нея, а только осуждалось его поведеніе и намекалось на скандальные толки о ней. Ему совѣтовали провѣрить свѣдѣнія, сообщаемыя письмомъ и самому убѣдиться въ истинѣ; этотъ вызовъ былъ вполнѣ правильный и честный.

Тотъ фактъ, что онъ былъ обязанъ своимъ мѣстомъ Себастьяну Малори, уже теперь не могъ, какъ прежде, вывести его изъ себя. Мысль, что Себастьянъ Малори подкапывался подъ него, показалась ему столь комичной, что онъ улыбнулся, несмотря на свое мрачное состояніе. Если Себастьянъ, хотѣлъ ухаживать за Адріенной, а она хотѣла допустить это ухаживаніе, то кто же могъ помѣшать имъ? По крайней мѣрѣ, онъ не имѣлъ на это никакого права. Все это были пустяки и онъ на этихъ пунктахъ долго не останавливался, но остальная часть письма возбудила въ немъ ужасъ, отвращеніе, ярость. Какъ! за нимъ и Адріенной слѣдили, ихъ дружескія отношенія истолковывались въ дурную сторону и про нее ходили скандальные слухи? Это привело его въ тупикъ. Онъ думалъ, что находится во снѣ и что его душитъ страшный кошмаръ. Его сердце и безъ того тревожно ныло, но этотъ ударъ его окончательно сразилъ.

Однако, ему надо было идти на работу, и, сунувъ письмо въ карманъ, онъ направился въ контору комитета. Какъ онъ исполнилъ свои обязанности, онъ не съумѣлъ бы сказать. По счастью, Адріенны тамъ не было, а то онъ не вынесъ бы своихъ страданій.

Въ двѣнадцать часовъ онъ возвратился домой. Проходя по Городскому Полю, онъ встрѣтилъ Гарри Ашворта. Это былъ красивый молодой человѣкъ лѣтъ двадцати пяти, получавшій до погрома хорошее жалованье, и большой другъ Майльса и Эдмунда. Онъ часто посѣщалъ ихъ и Мэри очень любила его общество, хотя разговаривать съ нимъ было очень тяжело, потому что онъ былъ почти совсѣмъ глухъ. Сосѣди иногда поговаривали о Гарри, какъ о будущемъ женихѣ молодой дѣвушки, но доселѣ между ними не было еще никакихъ объясненій въ любви.

— Майльсъ, что съ вами? спросилъ Гарри, пораженный болѣзненнымъ видомъ своего товарища.

— Ничего, отвѣчалъ Майльсъ, но вдругъ въ головѣ его блеснула мысль о повѣркѣ письма и онъ прибавилъ: — нѣтъ, я лгу, меня кое-что очень тревожитъ. Скажите, Гарри, вы мой другъ?

— Еще бы, Майльсъ!

— Такъ докажите мнѣ это на дѣлѣ. Пойдемте ко мнѣ, я вамъ кое-что покажу.

Черезъ нѣсколько минутъ, они уже сидѣли въ гостиной скромнаго дома, которая теперь была лишена большей части мебели и украшеній, нѣкогда составлявшихъ гордость Мэри.

— Вотъ, прочтите, сказалъ Майльсъ, подавая Гарри анонимное письмо: — и потомъ скажите мнѣ, знаете ли вы, о комъ тутъ говорится.

Лицо молодого человѣка, во время чтенія, выражало смущенное удивленіе, а дойдя до послѣдней строчки, онъ произнесъ, не смотря на Майльза, который все время пристально слѣдилъ за нимъ:

— Странно! Очень странно!

— Ну, голубчикъ, можете вы отгадать, на какую женщину здѣсь намекаютъ? спросилъ Майльсъ, возвышая голосъ, но такъ, чтобъ его не слышали сестра и братъ.

— Я кое-что слышалъ о васъ и объ этой молодой дѣвушкѣ, промолвилъ съ значительнымъ смущеніемъ Гарри.

— Назовите ее.

— Нѣтъ, зачѣмъ?

— Я хочу; ради Бога, назовите ее! воскликнулъ съ отчаяніемъ Майльсъ.

— Не забывайте, что я передаю только слова другихъ. Кажется, ее зовутъ миссъ Блиссетъ.

— Вы говорите, что вы мой другъ, Гарри, произнесъ Майльсъ дрожащимъ голосомъ: — скажите же мнѣ все, что вы слышали.

— Ну, ходятъ слухи, что до смерти дяди она была влюблена въ васъ и что вы часто говорили объ этомъ. Но вы понимаете, другъ мой, что я этому не вѣрю.

— Я говорилъ, что она въ меня влюблена? повторилъ Майльсъ глухимъ голосомъ.

— Да, такъ разсказываютъ и прибавляютъ, что вы ходили къ нимъ въ домъ не для того, чтобъ видѣть старика, но…

— Довольно! воскликнулъ Майльсъ и отвернулся, пылая негодованіемъ и будучи не въ силахъ промолвить ни слова отъ волненія.

— Право, Майльсъ, не изъ чего такъ тревожиться, прибавилъ Гарри: — это, вѣроятно, написалъ кто-нибудь, желающій васъ удалить и занять ваше мѣсто. Это видно по совѣту анонимнаго автора. Но, слава Богу, вы не такой человѣкъ, который обратитъ вниманіе на…

— Совѣтъ хорошъ и, вѣроятно я ему послѣдую, отвѣчалъ Майльсъ: — не знаете ли вы, кто пустилъ въ ходъ этотъ разсказъ?

— Этого никто не знаетъ, произнесъ Гарри: — всѣ повторяютъ его, не вѣдая, откуда онъ взялся.

— Ну, я теперь доволенъ, мнѣ болѣе ничего не нужно, только я попрошу васъ, если вы дорожите мною и моими, не говорите никогда объ этомъ предметѣ.

— Вотъ вамъ моя рука, отвѣчалъ Гарри: — до конца моей жизни не вымолвлю ни слова.

Они разстались. Прежде чѣмъ уйти, Гарри зашелъ на кухню и предложилъ Мэри придти вечеромъ и посидѣть съ Эдмундомъ которому въ послѣдніе дни стало гораздо хуже. Молодая дѣвушка приняла это предложеніе съ благодарностью и Гарри удалился.

Завтракъ былъ очень мрачный. Майльсъ ничего не ѣлъ и молчалъ. Мэри вела себя точно также, вслѣдствіе безпокойства и грустныхъ предчувствій насчетъ брата.

Послѣ завтрака Майльсъ возвратился въ контору, которая стала ему ненавистной. Съ какимъ отвращеніемъ смотрѣлъ онъ на длинное зданіе фабрики; ему казалось, что каждое знакомое лицо и даже самыя стѣны глядѣли на него подозрительно, указывали на него пальцемъ.

Въ этотъ день у него было очень много работы и онъ вышелъ изъ конторы только въ шесть часовъ. Когда, онъ вернулся домой, то не засталъ сестры въ кухнѣ, она была наверху у Эдмунда. Майльсъ посидѣлъ немного, погруженный въ мрачную думу, потомъ всталъ, вышелъ изъ дверей и побрѣлъ по улицѣ, самъ не зная куда. Наконецъ, онъ очутился въ городскомъ паркѣ, который очень любилъ съ дѣтства, но теперь смотрѣлъ на все, словно ничего не замѣчая. Походивъ машинально по аллеямъ, онъ сѣлъ на скамейку подъ деревомъ на террасѣ и, закрывъ лицо руками, глубоко задумался. Вся его будущность представлялась ему мрачной, безнадежной; горе и отчаяніе наполняли его сердце.

— Мнѣ здѣсь нельзя оставаться, говорилъ онъ самъ себѣ: — если я уѣду, то всѣ клеветы умолкнутъ сами собою и потомъ есть другой человѣкъ, который защититъ ее. Онъ можетъ ходить къ ней сколько угодно и никто не скажетъ объ этомъ ни одного дурного слова.

Сколько времени онъ оставался на этой скамьѣ, онъ самъ не зналъ. Онъ забылъ о всемъ окружающемъ, какъ вдругъ услыхалъ приближавшіеся голоса и шаги. Онъ не пошевелился, никто не обратилъ на него вниманія. Еще менѣе двинулся онъ съ мѣста, когда подъ самыми его ушами раздался голосъ Себастьяна Малори, говорившій:

— Тогда клеветы умолкнутъ, уничтожатся всѣ недоразумѣнія и между нами все будетъ ясно.

Въ голосѣ его слышалась глубокая, нѣжная любовь.

— Да, совершенно ясно, какъ и должно быть, отвѣчалъ дрожащій женскій голосъ, отъ котораго перевернулось сердце Майльса.

Они прошли мимо. Несчастный юноша скрылъ ₍еще болѣе свое лицо руками. Онъ слышалъ, какъ Себастьянъ поцѣловалъ руку Адріенны и потомъ, какъ замерли ихъ шаги. Тогда онъ поднялъ голову. Его изумляла происшедшая въ немъ перемѣна и страшная апатія, повидимому, овладѣвшая всѣмъ его существомъ. Онъ только-что слышалъ слова, которыя, казалось, должны были отравить ему всю жизнь и, однако, онъ сидѣлъ на томъ же мѣстѣ, и его пульсъ не бился сильнѣе, его дыханіе не захватывало. Онъ потерялъ все, что считалъ для себя потеряннымъ и все, что, повидимому, пріобрѣлъ Себастьянъ, но не ощущалъ ни жгучихъ страданій, ни особаго гнѣва.

Однако, когда онъ всталъ съ инстинктивнымъ намѣреніемъ направиться домой, онъ созналъ, что это было невозможно. Ему страшно было подумать, что онъ войдетъ въ домъ и увидитъ кого -нибудь.

— Отчего мнѣ не идти домой? разсуждалъ онъ: — тамъ мнѣ лучше всего съ Мэри и Недомъ. Мнѣ надо пойти къ нему, онъ такъ боленъ. Но нѣтъ, это невозможно. Я знаю, что мнѣ нужно сдѣлать большую прогулку по холмамъ, подалѣе отъ этой дымной трущобы. Нѣтъ ничего лучше, какъ свѣжій горный воздухъ, чтобы прогнать изъ головы болѣзненныя фантазіи. Гарри часто прибѣгалъ къ этому лекарству въ тяжелыя минуты, а онѣ часто бывали у бѣднаго Гарри!

И онъ улыбнулся при мысли, что онъ сожалѣлъ своего друга съ большимъ чувствомъ, чѣмъ то, которое вызывало въ немъ его собственное несчастье.

Очень довольный своимъ планомъ, онъ быстрыми шагами направился на сѣверъ, но прежде чѣмъ вышелъ изъ города, онъ встрѣтилъ нѣсколько знакомыхъ, на привѣтствія которыхъ отвѣчалъ машинально. Потомъ, проходя мимо извѣстнаго кабачка «Папоротникъ» въ предмѣстьѣ Бриджерольдъ, онъ услыхалъ чей-то голосъ, громко кричавшій:

— Эй, Майльсъ! Вы ли это!

Онъ обернулся и увидалъ въ дверяхъ кабачка своего стараго товарища, который работалъ вмѣстѣ съ нимъ на фабрикѣ, и нѣсколько лѣтъ тому назадъ перебрался въ Россендэль.

— Войдите, пріятель, продолжалъ рабочій, сильно пьяный: — ужь если мы встрѣтились, то надо выпить. Я заплачу. Чего хотите?

И онъ насильно потащилъ Майльса въ кабачекъ, гдѣ около полудюжины человѣкъ громко его привѣтствовали.

— Что пить? Все равно, что вы сами пьете, отвѣчалъ Майльсъ, здороваясь со всѣми, и съ удивленіемъ смотрѣлъ на ихъ веселыя, и повидимому, беззаботныя лица.

Онъ сѣлъ за столъ, говоря себѣ съ какой-то дикой яростью, что много было на свѣтѣ удовольствій, и что если одно ему не удается, за то доступны другія. Черезъ минуту служанка подала ему стаканъ горячаго грога.

— Ну, воскликнулъ его старый товарищъ: — за ваше здоровье Майльсъ! За наше второе свиданіе!

— За наше второе свиданіе! повторилъ Майльсъ, поднося стаканъ къ губамъ, но вдругъ, какъ бы очнувшись, поставилъ стаканъ на столъ и вышелъ изъ кабачка, несмотря на гнѣвные крики товарищей.

— Фуй! произнесъ онъ, очнувшись на свѣжемъ воздухѣ: — я еще не дошелъ до этого.

Солнце уже садилось и Майльсъ направился къ окрашеннымъ пурпурнымъ цвѣтомъ холмамъ. Онъ шелъ, по его понятіямъ, не долго, но въ сущности прошло нѣсколько часовъ, и когда онъ сталъ сознавать окружающіе предметы, то уже была ночь, звѣзды блестѣли на безоблачномъ небѣ и онъ былъ въ двадцати или тридцати миляхъ отъ Тансопа.

Онъ стоялъ на холмѣ, покрытомъ верескомъ, и сѣлъ, чтобы отдохнуть. Но мягкое, эластичное ложе показалось ему столь соблазнительнымъ, что онъ растянулся и вскорѣ заснулъ крѣпкимъ, спасительнымъ сномъ.

XII.
Перемѣны.

Мэри Гейвудъ просидѣла весь этотъ день съ больнымъ Эдмундомъ; изнурительная горячка покинула его, но слабость была такъ велика, что молодая дѣвушка боялась, что онъ долго не протянетъ. Онъ нѣсколько разъ падалъ въ обморокъ и все спрашивалъ Майльса. Однако, прошелъ обычный часъ его возвращенія и о немъ не было ни слуха, ни духа. Наконецъ, дверь хлопнула внизу и Мэри поспѣшно сбѣжала по лѣстницѣ. Это былъ Гарри Ашвортъ. Мэри въ изнеможеніи опустилась на стулъ и горько зарыдала.

— Что съ вами, Мэри? спросилъ Гарри, нѣжно взявъ ее за руку.

— Майльсъ не возвращается, я не знаю почему, а бѣдному Неду не долго придется жить, отвѣчала она, продолжая плакать: — но вы, Гарри, вы меня не оставите.

Въ эту минуту глаза ихъ встрѣтились и что-то во взглядѣ молодой дѣвушки дало Гарри смѣлость, которую онъ такъ долго тщетно звалъ къ себѣ на помощь. Инстинктивно они нагнулись другъ къ другу и губы ихъ встрѣтились, словно они искали въ поцѣлуѣ утѣшенія и новыхъ силъ.

— Я бы хотѣлъ никогда тебя не оставлять, Мэри, сказалъ Гарри Ашвортъ, обнимая ее: — но часто я спрашиваю себя, можешь ли ты вынести такого калѣку, какъ я. Мнѣ кажется, что это невозможно; ну, разрѣши же разомъ всѣ мои сомнѣнія.

— Я уже давно рѣшила, что сдѣлать, если вы когда-нибудь сдѣлаете мнѣ предложеніе, отвѣчала наивно Мэри.

— А именно?

— Очень просто — взять тебя обѣими руками, промолвила она съ улыбкой; но, вспомнивъ объ ужасномъ положеніи брата, тотчасъ прибавила: — я очень счастлива, но намъ надо подумать о бѣдномъ Недѣ. Пойди къ нему и разскажи, что ты здѣсь надѣлалъ. Онъ будетъ очень радъ; онъ давно это подозрѣвалъ. А я сбѣгаю за докторомъ.

Неожиданное извѣстіе о томъ, что его сестра выходила замужъ за такого хорошаго и близкаго всей семьѣ человѣка, какъ Гарри Ашвортъ, дѣйствительно, обрадовало больного. Онъ улыбнулся, нѣжно пожалъ руку Гарри, но не могъ произнести ни слова отъ слабости, и снова мрачное облако смерти отуманило его лицо. Вскорѣ явился докторъ, человѣкъ очень занятой. Онъ остался у больного лишь нѣсколько мгновеній и, выходя, сказалъ съ добродушной откровенностью провожавшей его Мэри:

— Ну, вамъ надо собраться съ силами, моя милая, Я не могу вамъ обѣщать, что онъ доживетъ до утра.

Едва удерживая слезы, Мэри возвратилась къ больному и, вмѣстѣ съ Гарри, просидѣла у его изголовья всю ночь. Смерть приближалась тихими, но вѣрными шагами, а Майльса все не было. Часы шли за часами и, наконецъ, стало свѣтать. Больной вдругъ открылъ глаза и попросилъ открыть окно. Мэри исполнила его желаніе. Было три часа.

— Вотъ онъ! воскликнулъ Гарри, смотря на улицу, и черезъ нѣсколько минутъ Майльсъ вошелъ въ комнату.

Эдмундъ жадно схватилъ его за руку и, окруженный всѣми, которые ему были дороги на свѣтѣ, онъ вскорѣ тихо, едва замѣтно пересталъ дышать. Первые лучи солнца ярко освѣтили неподвижное лицо умершаго и горько рыдавшую Мэри.

Въ первую минуту горя, никто не замѣтилъ блѣднаго, изнуреннаго лица Майльса, но утромъ Мэри спросила его, что съ нимъ и отчего онъ такъ поздно вернулся.

— Конечно, мой уходъ могъ показаться страннымъ и даже грубымъ, отвѣчалъ онъ: — но, право, Мэри, я въ этомъ не виноватъ. Со мною случилось нѣчто очень ванное, но я не могу тебѣ этого объяснить.

Съ своей стороны, Мэри и Гарри Ашвортъ поспѣшили сообщить ему, что случилось съ ними.

— Я согласна выйти за него замужъ, если ты не имѣешь ничего противъ, прибавила Мэри.

— Что же я могу имѣть противъ? произнесъ Майльсъ: — я очень радъ. У васъ, Гарри, будетъ лучшая жена нетолько въ Тансопѣ, но и во всей Англіи, а васъ я знаю такъ хорошо, что, не задумываясь, отдамъ вамъ ее. Я тѣмъ болѣе доволенъ, что, по всей вѣроятности, мнѣ придется уѣхать отсюда, и мнѣ было бы больно оставить Мэри безъ покровителя. Ну, будьте счастливы, и да благословитъ васъ Господь.

Онъ пожалъ руку Гарри и поцѣловалъ сестру, но не могъ заставить себя улыбнуться. Они видѣли, что извѣстіе объ ихъ бракѣ радовало его, но вмѣстѣ съ тѣмъ не могли не замѣтить, что на сердцѣ его было какое-то страшное горе, которое отуманивало эту радость.

Часовъ въ восемь вечера, въ этотъ же день, Майльсъ Гейвудъ отправился въ Акенродъ. Онъ никогда еще въ жизни не бывалъ тамъ и еслибъ ему сказали мѣсяцъ тому назадъ, что онъ войдетъ въ этотъ домъ и еще по такому дѣлу, то онъ гордо сказалъ бы, что никакія обстоятельства не могли бы его къ этому побудить. Но случилось такое стеченіе обстоятельствъ, какого онъ никогда не предвидѣлъ и которое побудило его рѣшиться на все, чтобъ только выйти изъ невыносимаго положенія, а путь былъ открытъ передъ нимъ только одинъ и онъ, по необходимости, вступилъ на этотъ путь.

Остановившись на минуту передъ парадной дверью богатаго дома, Майльсъ тяжело перевелъ дыханіе и позвонилъ. На вопросъ мальчика, отворившаго дверь, что ему надо, онъ назвалъ себя и объяснилъ, что имѣетъ важное дѣло до мистера Малори. Слуга, послѣ минутнаго колебанія, провелъ его въ библіотеку и пошелъ доложить о странномъ гостѣ своему господину.

— Здравствуйте, сказалъ Себастьянъ, входя въ комнату черезъ нѣсколько минутъ: — извините, что я васъ заставилъ ждать.

— Полноте! отвѣчалъ Майльсъ.

Они пристально посмотрѣли другъ на друга и едва не вскрикнули отъ удивленія. Каждый считалъ своего соперника счастливымъ обладателемъ Адріенны и не могъ понять, почему онъ былъ такъ мраченъ и грустенъ.

— Я замѣтилъ, что вы не приходили сегодня въ контору, продолжалъ Малори: — надѣюсь, что у васъ все благополучно дома?

— Нѣтъ, у насъ случилось несчастье. Мой бѣдный братъ сегодня утромъ умеръ послѣ долгой болѣзни.

— Очень, очень жаль. Конечно, вамъ нечего теперь приходить въ контору и…

— Я не для того пришелъ, чтобы отказаться отъ работы, отвѣчалъ Майльсъ спокойнымъ, но нѣсколько принужденнымъ тономъ: — безъ всякаго сомнѣнія, смерть брата — большое для меня горе, но не къ чему объ этомъ говорить. Я пришелъ къ вамъ по дѣлу.

— Объясните, въ чемъ я могу быть вамъ полезенъ.

Майльсъ прикусилъ губу. Но дѣлать нечего, надо было говорить.

— Вы, можетъ быть, найдете это очень страннымъ, но я пришелъ просить у васъ одолженія, началъ онъ, но Себастьянъ его тотчасъ перебилъ:

— Что же тутъ страннаго? Я буду очень радъ оказать вамъ услугу.

— Вы, можетъ быть, не знаете, что я часто говорилъ о васъ очень рѣзко, но вы во всякомъ случаѣ помните, что я обошелся съ вами грубо.

— Да, не очень любезно, согласился Себастьянъ съ улыбкой, не смѣя еще вѣрить, чтобъ онъ, наконецъ, одержалъ столь давно желанную побѣду надъ молодымъ работникомъ.

— Я имѣлъ дурное, пристрастное объ васъ мнѣніе и громко выражалъ его. Еслибъ меня не посѣтило несчастье, то, можетъ быть, я никогда не перемѣнилъ бы своего мнѣнія. Но глаза мои открылись. Я вижу теперь, что я былъ совершенно неправъ. Вы доказали на дѣлѣ, что вы далеко не такой человѣкъ, какимъ я себѣ представлялъ васъ, и прошу извиненія за все, что я говорилъ противъ васъ.

— Но, любезный другъ, не смотрите на это такъ трагически. У всякаго человѣка есть свои предразсудки и у меня у перваго. Но я долженъ сознаться, что ваше дурное обо мнѣ мнѣніе меня очень огорчало. Я очень желалъ побороть ваше непріязненное чувство и подружиться съ вами. Если я могу сказать себѣ теперь, что вы мой другъ, то это будетъ большой для меня побѣдой.

— Мистеръ Малори, я никогда болѣе не буду вашимъ врагомъ. Болѣе я не могу ничего сказать. Вы умнѣе и великодушнѣе меня, но вамъ помогаютъ въ этомъ и обстоятельства. Я пришелъ сюда сегодня напомнить вамъ о вашемъ обѣщаніи достать мнѣ мѣсто внѣ Тансопа, даже внѣ Англіи.

— Да, я очень хорошо помню объ этомъ и готовъ исполнить свое обѣщаніе, еслибъ вы измѣнили свое мнѣніе.

— Я измѣнилъ свое мнѣніе, и если вы можете достать мнѣ это или какое-нибудь другое мѣсто какъ можно далѣе отсюда, то я буду вамъ очень благодаренъ.

— Я могу это сдѣлать, отвѣчалъ Себастьянъ, пристально посмотрѣвъ на изнуренное, полное отчаянія лицо Майльса: — но я очень сожалѣю, что вы хотите покинуть Тансопъ.

— Я долженъ уѣхать изъ Тансопа. Но будетъ ли работа на предлагаемомъ вами мѣстѣ трудная? Я именно хочу тяжелой, очень тяжелой работы.

— Это мѣсто будетъ совершенно по васъ. Работы тамъ много и не очень легкая. Вамъ придется ѣхать въ Германію на бумагопрядильню при большихъ угольныхъ копяхъ. Хозяинъ мистеръ Сусмейеръ большой мой пріятель. Онъ столько же англичанинъ, сколько нѣмецъ, и у него много англійскихъ и ирландскихъ рабочихъ. Онъ нуждается въ управляющемъ англичанинѣ, работящемъ, энергичномъ человѣкѣ. Вы вѣдь немного знаете по-нѣмецки? Кажется, васъ учила миссъ Блиссетъ.

— Да, отвѣчалъ сухо Майльсъ.

— А тамъ вы скоро усовершенствуетесь. По вечерамъ вамъ нечего будетъ дѣлать и вы займетесь основательнымъ изученіемъ нѣмецкаго языка. Этимъ путемъ у васъ будетъ вдоволь занятія. Что же касается меня, то я вамъ дамъ самую лучшую рекомендацію.

— Вы засвидѣтельствуете, что я всегда учтивъ, любезенъ и приличенъ съ своими начальниками и ничѣмъ никогда не обижаюсь? замѣтилъ Майльсъ съ грустной улыбкой.

Себастьянъ такъ же засмѣялся и, присѣвъ къ столу, поспѣшно написалъ письмо, запечаталъ его и на конвертѣ поставилъ адресъ: «Господину Густаву Оусмейеру, въ Ейзендорфѣ, Вестфалія, Пруссія».

— Я знаю, что мѣсто еще вакантное, сказалъ онъ, подавая письмо Майльсу: — и вы его тотчасъ получите. Впрочемъ, я еще напишу сегодня моему другу и предупрежу его о вашемъ пріѣздѣ. Вѣроятно, вы захотите вскорѣ ѣхать?

— Да, черезъ нѣсколько дней, какъ только похороню бѣднаго Неда и устрою Мэри.

— Вы оставите сестру здѣсь?

— Да, по очень хорошей причинѣ. Она выходитъ замужъ.

— Могу я спросить за кого?

— За моего друга, Гарри Ашворта, который ее давно любитъ, сказалъ Майльсъ, даже не удивляясь, что онъ разсказывалъ Себастьяну о своихъ семейныхъ дѣлахъ.

— Я очень радъ это слышать и желаю имъ всякаго счастья.

— Вы думаете, что я могу ѣхать когда хочу?

— Конечно, но прежде отъѣзда зайдите ко мнѣ. Я вамъ разскажу всѣ подробности объ Ейзендорфѣ и укажу ближайшую туда дорогу. А такъ какъ это мѣстечко въ довольно уединенномъ углу Германіи, и туда пробраться довольно дорого, то…

— Вы очень добры. Но у моего друга Гарри есть деньги и я возьму у него въ займы до перваго жалованія. Послѣ завтра будутъ похороны и Мэри переѣдетъ къ матери Гарри. Могу я зайти къ вамъ послѣ завтра вечеромъ?

— Послѣ завтра… завтра балъ у мистрисъ Спенслей, произнесъ Себастьянъ, какъ бы про себя: — да, послѣ завтра вечеромъ я свободенъ.

— А черезъ три дня я уже уѣду, воскликнулъ Майльсъ и на лицѣ его показалась тѣнь удовольствія.

Себастьянъ взглянулъ на него. Онъ не былъ очень доволенъ своей побѣдой. Все, чего онъ желалъ въ отношеніи Майльза, случилось. Онъ призналъ себя виновнымъ, извинился за свою грубость, унизился до просьбы оказать ему милость и выразилъ свою смиренную благодарность за оказанное одолженіе. И, однако, въ результатѣ Себастьянъ нисколько не торжествовалъ.

— Вы очень желаете уѣхать поскорѣе? спросилъ онъ съ удивленіемъ.

— Да, это мое единственное теперь желаніе, отвѣчалъ Майльсъ вставая. — Прощайте. Я не могу достаточно выразить вамъ мою благодарность. Вы имѣли бы полное право принять меня совершенно иначе.

— Нѣтъ, я не имѣлъ бы этого права, воскликнулъ Себастьянъ, и еще болѣе созвалъ всю пустоту одержанной побѣды, потому что, въ дѣйствительности, несчастныя обстоятельства сломили Майльза, а не вліяніе Себастьяна измѣнило его. — Гейвудъ, прибавилъ онъ съ искреннимъ чувствомъ: — не скрываете ли вы еще чего-нибудь отъ меня? Неужели я могу быть вамъ полезенъ, только содѣйствуя вашему бѣгству изъ Тансопа, который, повидимому, вамъ сталъ ненавистенъ? Я это спрашиваю не изъ пустого любопытства, а изъ искренняго желанія быть вашимъ другомъ, если это только возможно?

Майльсъ покачалъ головой.

— Я не могу ни съ кѣмъ подѣлиться своимъ горемъ, но все-таки я вамъ очень благодаренъ, отвѣчалъ онъ, протянувъ руку, которую Себастьянъ крѣпко пожалъ, и вышелъ изъ комнаты.

Во весь этотъ вечеръ и ночь, блѣдное лицо и грустные, мрачные глаза Майльса Гейвуда не выходили изъ головы Себастьяна Малори.

XIII.
Совершеннолѣтіе Елены.

Балъ въ честь совершеннолѣтія Елены Спенслей только что начался, когда мистрисъ Малори съ сыномъ и Гюго вошли въ блестяще освѣщенную гостинную, посреди которой стояла мистрисъ Спенслей въ блестящемъ и дорогомъ, но слишкомъ бросавшемся въ глаза туалетѣ. Она была одна и казалась очень взволнованной. Ея мужа нигдѣ не было видно, а сынъ находился немного поотдаль и помогалъ матери принимать гостей.

— Я очень рада васъ видѣть, мистеръ Малори, сказала она, когда Себастьянъ подошелъ къ ней въ слѣдъ за своей матерью, и поздравилъ ее съ днемъ рожденія дочери: — я надѣюсь, что вы весело проведете время. Мы сдѣлали все, что могли для увеселенія нашихъ гостей. Но не правда ли очень досадно, что Спенслей еще не вернулся?

— Онъ уѣхалъ по дѣламъ?

— Да, ужь эти гадкія дѣла. Я ему говорила: если дѣла въ такомъ нерѣшительномъ положеніи, намъ не слѣдуетъ давать такіе блестящіе балы, хотя… я очень рада васъ видѣть и надѣюсь, что вы будете веселиться. Ему пришлось уѣхать сегодня утромъ въ Ливерпуль и онъ обѣщалъ вернуться до бала. Но его все еще нѣтъ.

— Его, вѣроятно, что-нибудь задержало.

— Вѣроятно; мы живемъ въ тревожныя времена, и никто не знаетъ, чѣмъ все это кончится, произнесла съ безпокойствомъ мистрисъ Спенслей. — Однако, мистеръ Малори, отчего вы не танцуете? Я увѣрена, что множество дамъ были бы рады такому кавалеру. Вонъ посмотрите сидитъ маленькая Фанни Кей, вы ее знаете?

— Да, благодарю васъ. Но я не расположенъ теперь танцевать. Я желалъ-бы прежде всего поздравить миссъ Спенслей, но ее, кажется, здѣсь нѣтъ.

— Она въ бальной залѣ. Она должна была открыть балъ, вѣдь онъ дается въ ея честь, а многіе желали поскорѣе начать танцы. Но, право, очень неловко, что Спенслей не вернулся. Вы, вѣроятно, тотчасъ найдете Елену. Она сказала, что вернется сюда по окончаніи первой кадрили.

— Я пойду посмотрѣть, танцуютъ ли она еще, сказалъ Себастьянъ и направился въ бальную залу.

Въ дверяхъ онъ встрѣтилъ Елену съ ея кавалеромъ. Она опиралась на руку пожилаго господина, одного изъ знатныхъ гражданъ Тансопа, на долю котораго выпала честь открыть съ нею балъ. Повидимому, Еленѣ было очень скучно, да и ея кавалеръ также не очень забавлялся. Они направлялись въ гостинную съ цѣлью поскорѣе отдѣлаться другъ отъ друга.

Елена не сразу замѣтила Себастьяна, и потому онъ могъ на свободѣ разглядѣть, какъ она была блѣдна и печальна, хотя еще прелестнѣе обыкновеннаго. Въ эту минуту къ ея кавалеру, мистеру Расону, подошелъ какой-то знакомый, и онъ, очевидно, очень желалъ поговорить съ нимъ наединѣ. Поэтому, мистеръ Малори, воспользовавшись случаемъ, подошелъ къ нимъ.

— Здравствуйте, миссъ Спенслей, сказалъ онъ.

Елена вздрогнула и поспѣшно обернулась къ нему.

— Мистеръ Расонъ, продолжалъ онъ: — я вижу, что васъ ждетъ знакомый, позвольте мнѣ проводить до гостинной миссъ Спенслей.

Мистеръ Расонъ съ удовольствіемъ передалъ молодому человѣку свою даму.

— Ему гораздо умѣстнѣе общество пріятелей его возраста чѣмъ ваше, сказалъ Себастьянъ, взявъ руку Елены: — я не нашелъ васъ въ гостинной и потому пошелъ отыскивать, чтобъ принесть вамъ мои искреннія поздравленія.

— Ужь очень ли искреннія? Вы говорите такъ торжественно, что я начинаю сомнѣваться въ вашей искренности. Къ тому же, зачѣмъ меня поздравлять?

— Вотъ вопросъ. Я всегда понималъ, что вы смотрите на достиженіе двадцати одного года, какъ на минуту освобожденія, когда васъ перестанутъ водить на помочахъ, когда вы получите возможность высказывать открыто свое мнѣніе мужчинамъ, которыхъ вы такъ мало уважаете, и…

— Не лучше ли прекратить эту болтовню, она меня нисколько не забавляетъ, и я въ ней не вижу ничего остроумнаго.

— Остроумнаго! Да я ни мало не гоняюсь за остроуміемъ, я говорю вполнѣ искренно. Я прошу позволенія поздравить героиню сегодняшняго дня и пожелать ей всего хорошаго.

— Я не героиня, и сегодня менѣе, чѣмъ когда либо, приличны поздравленія.

Ея обычное блестящее остроуміе, повидимому, исчезло; но Себастьяну показалось, что серьёзный, задумчивый видъ придавалъ ей еще болѣе прелести. Ея платье было проще и не столь блестяще, какъ обыкновенно, но за то болѣе воздушно и свѣжо. Легкій бѣлый тюль, усѣянный розовыми бутонами, какъ бы окружалъ ее серебристыми облаками. На ея роскошной шеѣ красовалась нитка жемчуговъ и ея блѣдность только съ большей рельефностью выставляла ея красоту.

— Очаровательное созданіе! подумалъ Себастьянъ, смотря на серьёзное выраженіе ея лица и насупленныя брови.

— Вы не героиня, повторилъ онъ: — нѣтъ, вы должны быть героиней сегодня вечеромъ, все равно хотите ли вы этого или нѣтъ. Что же касается до поздравленій, то я могу привести сотни причинъ, по которымъ слѣдуетъ васъ поздравить, но остановился на одной: вы — Елена Спенслей. Неужели вы думаете, что это не достаточный поводъ къ поздравленію?

Въ эту минуту они вошли въ одну изъ маленькихъ гостинныхъ, гдѣ не было никого. Елена взглянула на него со слезами на глазахъ.

— Вы напрасно трудитесь, вы меня сегодня не разсердите, сколько ни будете смѣяться надо мною. Но если вамъ можетъ доставить удовольствіе сознаніе, что ваши слова меня огорчили, то утѣшьтесь, вы этого достигли.

— Елена… миссъ Спенслей! промолвилъ онъ въ смущеніи, потому что нимало не хотѣлъ оскорбить ее, а только не понялъ, что она была въ тревожномъ настроеніи: — если я васъ обидѣлъ, то прошу прощенія. У меня не было и въ мысляхъ намѣренія, которое вы мнѣ приписываете, и если вы не желаете, чтобы васъ поздравляли, то я беру назадъ свои слова. Но позвольте мнѣ остаться при моихъ добрыхъ пожеланіяхъ.

— Да, если они искренны, отвѣчала холодно Елена: — но если вы вспомните, какъ различны наши мнѣнія и взгляды на жизнь, то, вѣроятно, прекратите ваши витіеватыя фразы.

— Вы очень строги, и я лучше не скажу болѣе ни слова по этому предмету, отвѣчалъ Себастьянъ и прибавилъ, тономъ почти нѣжнаго участія: — но отчего же вы такъ грустны въ день вашего совершеннолѣтняго бала?

Этотъ вопросъ былъ предложенъ такъ просто, что Еленѣ онъ не показался страннымъ, и она сочла себя обязанной отвѣтить:

— Какъ могу я быть иначе? Этотъ балъ такой вздоръ. Къ чему онъ? Мнѣ не надо бала. Я каждый день хожу изъ дома въ домъ и вижу, какъ умираютъ съ голода люди гораздо лучше меня, и потомъ, возвратясь домой, вижу, что бросается столько денегъ на глупый балъ, потому только, что такая важная особа, какъ я, удостоилась прожить двадцать одинъ годъ въ этомъ отвратительномъ, скучномъ, безсмысленномъ свѣтѣ. Я готова отъ злобы разорвать это платье, цѣну котораго мнѣ стыдно объявить, вспоминая, что сегодня передъ обѣдомъ я видѣла женщину, которая горько плакала, неся въ закладъ праздничную одежду своихъ дѣтей. И когда я потомъ надѣла это противное платье, выписанное изъ Парижа, прибавила съ жаромъ Елена: — то почувствовала, что надѣваю саванъ.

— Извините, вы опять на меня разсердитесь, но прошу васъ, не смотрите на жизнь такъ мрачно. Теперь все измѣнится. Вы теперь будете пользоваться своимъ собственнымъ состояніемъ, и если захотите, то вмѣсто блестящаго платья надѣнете власяницу.

— Да, я это знаю, отвѣчала съ отчаяніемъ Елена: — но горе въ томъ, что я люблю дорогія вещи и ненавижу простыя, грубыя. Я начинаю думать, что я совсѣмъ не создана для того, чтобы распоряжаться большимъ состояніемъ. Въ послѣднее время я слышала много о денежныхъ дѣлахъ и нахожу, что ими не такъ легко управлять, какъ я думала.

— Вамъ поможетъ миссъ Мерветеръ, замѣтилъ съ улыбкой Себастьянъ.

— Не говорите мнѣ никогда о миссъ Мерветеръ, воскликнула съ жаромъ Елена: — она меня жестоко обманула. Я никогда такъ ужасно не разочаровывалась, какъ въ ней.

— Что же она сдѣлала?

— Она вышла замужъ.

— Вышла замужъ! Она будетъ прекрасной женой, если ей попадется хорошій мужъ. При первомъ взглядѣ на нее, я подумалъ, что она была бы на своемъ мѣстѣ во главѣ большого учрежденія…

— Неужели вы это подумали? сказала Елена съ удивленіемъ: — ну, вы отгадали вѣрно. Она вышла замужъ за пастора, который содержитъ большую школу для мальчиковъ.

— Именно, это ей и надо. Когда вы будете ей писать, то передайте мои сердечныя поздравленія и пожеланія ей счастья, т. е. если она меня не забыла.

— Я съ ней не въ перепискѣ. Я написала разъ, получивъ извѣстіе объ ея свадьбѣ, и сказала, что не могу быть болѣе ея другомъ послѣ ея низкой измѣны нашимъ убѣжденіямъ.

— Что же она отвѣчала?

— Ахъ, промолвила Елена, покраснѣвъ: — я получила отъ нея очень глупое письмо.

— Можете вы мнѣ передать его сущность?

— Нѣтъ, оно слишкомъ пошло.

— Можетъ быть, она написала: «подождемъ и увидимъ, что ты сама сдѣлаешь», или что нибудь въ этомъ родѣ?

— Она… но вотъ Гюго. Я ему обѣщала этотъ вальсъ.

— А, у васъ есть еще свободный вальсъ? Хотя едва ли я могу надѣяться. Вы, вѣроятно, уже давно ангажированы на весь вечеръ.

— Такъ зачѣмъ же вы спрашиваете? отвѣчала Елена нѣсколько вызывающимъ тономъ. Но глаза ихъ встрѣтились, и она снова поникла головой.

— Можетъ быть, на мое счастье и осталось что-нибудь, сказалъ онъ, открывая ея записную табличку: — а! вотъ одинъ вальсъ… вотъ и другой. Вотъ судьба-то! Можно?..

И онъ взглянулъ на нее вопросительно, держа въ рукахъ карандашъ.

— Два вальса! промолвила наивно Елена: — это, должно быть, ошибка. Только-что мистеръ Констердинь ангажировалъ меня и я сказала, что всѣ танцы у меня разобраны.

— Такъ ему и надо было отвѣтить, произнесъ серьёзно Себастьянъ: — теперь мы сейчасъ это приведемъ въ порядокъ. Вотъ: «С. М. — 6», «С. М. — 10». Очень, очень вамъ благодаренъ.

Въ эту минуту къ нимъ подошелъ Гюго и, поздравивъ Елену, увелъ ее въ залу, а Себастьянъ сталъ терпѣливо дожидаться вальса № 6. Времени оставалось довольно и онъ началъ съ любопытствомъ изучать окружавшую его блестящую толпу. Вскорѣ для него стало очевиднымъ, что не одно только лицо Елены было отуманено мрачнымъ облакомъ, а оно омрачало все и всѣхъ. Балъ былъ великолѣпный, обстановка роскошная, освѣщеніе ослѣпительное. Все: мебель, цвѣты, прислуга, буфетъ, сервировка, все, казалось, кричало: «На насъ не жалѣли денегъ, деньги для хозяина пустое дѣло». Вся эта чрезмѣрная, рѣзавшая глаза роскошь, была бы очень забавна, еслибы эта комичная сторона не стушевывалась мрачнымъ облакомъ, уныло парившимъ надо всѣмъ. Что означало это облако? Не могло же оно возникнуть вслѣдствіе одного отсутствія хозяина, которое, напротивъ, должно было бы еще оживить балъ.

Однако, онъ не являлся и мистрисъ Спенслей все сохраняла смущенный видъ. Мало по малу, Себастьянъ сталъ замѣчать, что и Фредрикъ Спенслей начинаетъ бросать вокругъ себя подозрительные взгляды; повидимому, и его что-то безпокоило. Что-то въ домѣ не ладно, подумалъ Себастьянъ, выходя, чтобы освѣжиться въ парадныя сѣни послѣ своего перваго вальса съ Еленой. Танцуя съ нею, онъ старался веселой болтовней разогнать ея смущеніе, и былъ даже удивленъ блестящимъ успѣхомъ своихъ усилій. Елена вскорѣ стала улыбаться и даже краснѣя почти созналась, что нарочно сохранила для него два вальса.

— Она прелестна и есть что-то чарующее въ ней, сказалъ онъ самъ себѣ во второй разъ въ этотъ вечеръ, сожалѣя, что ему приходилось такъ долго ждать вальса № 10.

Было часовъ 11 и въ залѣ танцовали кадриль. Сѣни были пусты и въ нихъ не было никого, кромѣ Себастьяна. Онъ подошелъ къ большому зеркалу, передъ которымъ устроена была роскошная клумба цвѣтовъ и тропическихъ растеній. Въ зеркалѣ отражалась лѣстница и часть галлереи второго этажа. Увидавъ случайно и свое лицо, Себастьянъ удивился, что оно было такое серьёзное, потому что въ эту минуту ему казалось, что послѣднее свиданіе съ Адріенной Блиссетъ было какимъ-то давнишнимъ сномъ, и что ея фигура незамѣтно отступала на задній планъ, заслоненная другимъ лучезарнымъ, плѣнительнымъ образомъ.

Вдругъ по зеркалу пробѣжала тѣнь и, взглянувъ на верхнюю его часть, гдѣ отражалась лѣстница, Себастьянъ увидалъ, что какой-то человѣкъ тихо, неслышно пробирался наверхъ, спасаясь бѣгствомъ отъ лучезарнаго свѣта люстръ и веселой музыки, которая гремѣла въ залѣ.

XIV.
Какъ мистеръ Спенслей вышелъ изъ своего затруднительнаго положенія.

Первой мыслью Себастьяна было, что это воръ пробрался въ домъ, надѣясь незамѣтно стащить что-нибудь въ спальняхъ и скрыться среди толпы. Въ такомъ случаѣ, онъ считалъ себя обязаннымъ предупредить слугъ; но только что онъ хотѣлъ это сдѣлать, какъ поднимавшаяся по лѣстницѣ фигура остановилась на площадкѣ второго этажа и посмотрѣла внизъ. Это былъ человѣкъ, который менѣе всѣхъ въ этомъ домѣ долженъ былъ скрываться. Именно, самъ мистеръ Спенслей.

Себастьянъ не двинулся, словно онъ ничего не видалъ, и сталъ разсматривать находившуюся передъ нимъ куртину цвѣтовъ; въ головѣ его тотчасъ блеснула мысль, что, вѣроятно, коммерческія дѣла мистера Спенслея пришли въ разстройство. Въ послѣднее время ходили слухи о томъ, что его фирма шатается, и, вѣроятно, въ нихъ была доля правды. Онъ самъ лично никогда не имѣлъ дѣлъ съ Спенслеемъ, такъ какъ ихъ торговыя операціи были различныя, но онъ часто слыхалъ отъ другихъ, что отецъ Елены ведетъ слишкомъ рискованную игру. Въ ту критическую эпоху много крупныхъ состояній было составлено смѣлыми спекуляціями, но еще большее количество погибло, благодаря этой жаждѣ наживы. Себастьянъ всаомнилъ, что въ. этотъ самый день Елена должна была вступить во владѣніе не всѣмъ своимъ состояніемъ, что могло случиться лишь по смерти ея отца или по случаю замужества, но частью, которая все же дѣлала ее богатой невѣстой. Но дѣйствительно ли получитъ она какое-нибудь состояніе?

Невольно всѣ его мысли сосредоточились на молодой дѣвушкѣ, съ которой онъ только что танцовалъ. Весь этотъ шумный балъ, съ его мишурнымъ блескомъ, былъ данъ въ ея честь! Все было для нея! Онъ вспоминалъ розовые бутоны, усѣивавшіе ея платье, ея драгоцѣнный туалетъ, ея жемчуга, окружавшую ее толпу обожателей, подносившихъ ей среди поздравленій великолѣпные букеты, преимущественно изъ розъ, этихъ символовъ любви и торжества. И среди этой улыбающейся, веселой картины вдругъ появлялась таинственно крадущаяся фигура старца. Себастьянъ вздрогнулъ отъ какого-то мрачнаго предчувствія и поспѣшилъ въ залу. Въ дверяхъ мимо него пролетѣла въ вихрѣ вальса Елена, весело смѣявшаяся съ своимъ кавалеромъ Гюго.

Время шло, а мистеръ Спенслей по прежнему не являлся. Себастьянъ слышалъ, какъ мистрисъ Спенслей продолжала извинять его отсутствіе спѣшными дѣлами, отозвавшими его въ Ливерпуль, и какъ гости, изъ приличія, выражали свое сожалѣніе; онъ видѣлъ, что лицо бѣдной женщины становилось все су мрачнѣе, а взгляды Фреда принимали все болѣе и болѣе тревожное выраженіе. И страшно сказать, онъ одинъ могъ вывести всѣхъ изъ недоумѣнія, указавъ на лѣстницу со словами: «Пойдите, и увидите разгадку».

При первыхъ аккордахъ десятаго вальса, онъ увидѣлъ, что Фредъ вдругъ бросилъ даму, которую велъ въ залу, и ясно слышалъ, какъ молодой франтъ торопливо промолвилъ: «Извините, я сейчасъ вернусь» и, посадивъ ее на кресло, выбѣжалъ на лѣстницу. Себастьянъ, идя подъ руку съ Еленой, посмотрѣлъ въ слѣдъ быстро удалявшемуся юношѣ. Онъ поднялся во второй этажъ. Даже танцуя съ прелестной царицей бала, Себастьянъ продолжалъ думать о томъ, что происходило въ одной изъ верхнихъ комнатъ. Было ли дѣло черезчуръ плохо? Былъ ли исходъ изъ этого, очевидно, критическаго положенія?

— Что съ вами, мистеръ Малори, вы стали какой-то мрачный и молчаливый, замѣтила Елена: — а когда я танцовала съ Гюго, вы какъ-то странно смотрѣли на меня. Что случилось?

— О, ничего! Миссъ Спенслей! когда вы видѣли въ послѣдній разъ вашего отца?

— Сегодня, очень рано. Вы знаете, мы, дѣловые люди, завтракаемъ въ восемь часовъ. Онъ мнѣ подарилъ эти жемчуга и, хотя я вовсе не желала такого роскошнаго подарка, но, по своей глупой слабости, была въ восторгѣ; они такіе чудные. Папа сказалъ, что онъ долженъ ѣхать въ Ливерпуль и, можетъ быть, оттуда проѣдетъ въ Манчестеръ, но все-таки обѣщалъ вернуться къ балу. Однако, его все нѣтъ, а между тѣмъ поздно.

Вальсъ кончился и всѣ гости направились въ столовую къ ужину. Въ дверяхъ послышались громкіе голоса молодыхъ людей:

— Фредъ? гдѣ онъ?

— Не видали ли Спенслея?

— Куда онъ пропалъ? Гдѣ намъ садиться?

— Мистрисъ Спенслей желаетъ ему что-то сказать.

— Въ самомъ дѣлѣ, гдѣ Фредъ? произнесла Елена, обращаясь къ Себастьяну: — какъ странно, что онъ ушелъ именно въ такую минуту, когда ему надо распорядиться и размѣстить всѣхъ.

Они стояли въ эту минуту у двери, выходившей изъ бальной залы въ корридоръ, который велъ въ билліардную и далѣе въ буфетъ, кухню и т. д. Вдругъ одна изъ внутреннихъ дверей отворилась, и молодая служанка, съ блѣднымъ, испуганнымъ лицомъ, подбѣжала къ Еленѣ, громко восклицая:

— О, миссъ Спенслей! Гдѣ барыня? какое несчастье!

— Что случилось? спросила Елена твердымъ голосомъ.

— О! о! Хозяинъ…

— Тише, не шумите! произнесъ повелительнымъ тономъ Себастьянъ, взявъ за руку служанку. — Подождите меня минутку, миссъ Спенслей.

И, выведя служанку за дверь, онъ поспѣшно спросилъ:

— Ну, что случилось? Хозяинъ вернулся? Я его видѣлъ. Что онъ, боленъ?

— О, сэръ, воскликнула служанка съ истерическими рыданіями: — онъ умеръ. Онъ лежитъ на диванѣ въ своей комнатѣ и…

— Умеръ! повторилъ Себастьянъ и тотчасъ все понялъ. — Гдѣ мистеръ Фредъ? Тамъ онъ?

— Нѣтъ, сэръ. Я его не видѣла. Я думала, что онъ здѣсь.

Подозрѣвая, что трагедія принимаетъ все болѣе и болѣе роковой характеръ, Себастьянъ приказалъ служанкѣ подождать ее и вернулся къ Еленѣ. Онъ не могъ сдѣлать ничего другого. Фредъ уѣхалъ: онъ еще не хотѣлъ сказать — бѣжалъ — но черное подозрѣніе вкралось въ его умъ. Безчеловѣчно было бы прямо передать такія вѣсти бѣдной мистрисъ Спенслей, а потому оставалась Елена, на плечи которой необходимо было взвалить это ужасное бремя.

Онъ нашелъ ей на томъ же мѣстѣ, гдѣ оставилъ. Она была, повидимому, спокойна, но глаза ея, устремленные на Себастьяна, ясно выражали, что она предчувствовала катастрофу.

— Пойдемте со мною, сказалъ онъ, взявъ ее за руку, и повелъ въ корридоръ къ служанкѣ, которая все еще плакала, но значительно успокоилась: — Поведите насъ въ комнату, гдѣ вашъ хозяинъ, и молчите, прибавилъ онъ, обращаясь къ ней.

Елена поблѣдаѣла, но не дрогнула и не произнесла ни слова. Всѣ трое поднялись по лѣстницѣ и остановились на площадкѣ, на которую выходили двери спальныхъ.

— Которая комната вашего хозяина? спросилъ снова Себастьянъ.

Служанка указала пальцемъ на одну изъ дверей и еще болѣе заплакала. Елена стиснула зубы. Лицо ея становилось съ каждой минутой все блѣднѣе.

— Вы видѣли вечеромъ мистера Фреда? продолжалъ Себастьянъ.

— Я видѣла, сэръ, какъ онъ побѣжалъ на верхъ по лѣстницѣ и потомъ сошелъ въ свою комнату. Но теперь его тамъ нѣтъ.

— Хорошо, можете идти, но не говорите ничего о случившемся. Понимаете?

— Да, сэръ, я никому не скажу ни слова, отвѣчала служанка, отирая глаза передникомъ.

Себастьянъ обернулся къ Еленѣ. Онъ чувствовалъ, что далѣе откладывать роковой вѣсти было невозможно.

— Елена! сказалъ онъ, и въ голосѣ его слышалось нѣжное состраданіе: — вы мужественная дѣвушка, и сегодня потребуется все ваше мужество.

— Скажите скорѣе, что случилось. Не мучьте меня.

— Извините, но я прошу васъ подождать меня здѣсь минуту, пока я схожу въ комнату вашего отца.

— Да, смиренно отвѣчала Елена, опускаясь на стулъ.

Себастьянъ отворилъ дверь, и представившееся ему зрѣлище вполнѣ подтвердило его опасенія. Мистеръ Спенслей отравился. Онъ принялъ яду и лежалъ мертвый на диванѣ, подлѣ своей кровати. У ногъ его валялся лоскутъ бумаги. Себастьянъ его поднялъ и прочелъ:

«Милая Мэри, я раззорился и не могу этого перенести. Я никогда не доставлялъ тебѣ истиннаго счастья, и теперь лучше всего покинуть тебя. Я не знаю, что вамъ останется послѣ меня, но во всякомъ случаѣ, деньги твои и Нелли, которыя я…»

Этими словами оканчивалась записка и, очевидно, тутъ застала его смерть. Во всей комнатѣ не было никакихъ доказательствъ, чтобы Фредъ бѣжалъ или даже зналъ о роковой судьбѣ отца. Себастьянъ понялъ, что ему надо представить неожиданное отсутствіе молодого человѣка въ лучшемъ свѣтѣ, и онъ затаилъ въ глубинѣ сердца свое подозрѣніе. Онъ взялъ бумагу, вышелъ изъ комнаты и, заперевъ дверь, положилъ ключъ въ карманъ. Елена слѣдила за всѣми его движеніями, но не сказала ни слова.

— Елена, началъ онъ: — я боюсь, что вашъ отецъ совершенно раззорился.

— Только-то? сказала Елена, свободно переводя дыханіе.

— Нѣтъ. Это самая незначительная часть поразившаго васъ несчастья. Подумайте, какой это ударъ для вашего отца. Успѣхъ и богатство были для него источникомъ жизни.

— Вы хотите сказать, что горе убило его? спросила молодая дѣвушка съ необыкновеннымъ спокойствіемъ.

— Я долженъ вамъ все сказать изъ сожалѣнія къ вашей матери. Раззореніе его убило, т. е. онъ не могъ жить послѣ этого. Бѣдное дитя мое, вашъ отецъ отравился.

— Онъ… о! промолвила Елена и устремила на Себастьяна такой страшный взглядъ безпомощнаго отчаянія, что онъ вздрогнулъ.

Ея щеки, лобъ, губы были теперь такъ же мраморно бѣлы, какъ и ея воздушное платье. Долго впослѣдствіи изъ головы Себастьяна не выходилъ этотъ образъ блѣдной молодой дѣвушки, которая какъ бы замерла въ своемъ бальномъ костюмѣ, сіявшемъ жемчугами и розами.

— Подумайте о вашей матери, сказалъ Себастьянъ, взявъ ее за плечи и сажая на стулъ.

— О, бѣдная мама! промолвила, наконецъ, Елена, не выходя изъ своего оцѣпенѣнія: — еслибъ ее можно было оставить въ невѣдѣніи!

— Я боюсь, что она многое подозрѣвала.

— А гдѣ Фредъ?

— Онъ уѣхалъ, отвѣчалъ Себастьянъ: — вѣроятно, онъ отправился узнать, какъ велико раззореніе… и нельзя ли что спасти.

— Да, вѣроятно, отвѣчала Елена машинально, и ни малѣйшая тѣнь подозрѣнія не отуманила ея сердца.

— Вотъ письмо, продолжалъ Себастьянъ, подавая ей лоскутокъ бумаги: — я счелъ себя вправѣ его прочесть. Теперь, всего лучше бы вамъ пойти въ свою комнату; я сейчасъ пришлю къ вамъ мистрисъ Спенслей, а всѣхъ гостей попрошу разъѣхаться. Вы позволите мнѣ распорядиться?

— Вы очень добры, отвѣчала спокойно Елена.

— Вы скажете мистрисъ Спенслей о случившемся какъ можно осторожнѣе, прибавилъ онъ: — вы сдѣлаете это лучше всякаго другого. Ради нея, вы будете мужественны и спокойны.

— Да, а потомъ?

— Не безпокойтесь. Я обо всемъ позабочусь до возвращенія вашего брата. Я останусь здѣсь всю ночь. Вамъ же нечего выходить изъ своей комнаты до завтра.

Елена, молча, встала, бросила на него знаменательный взглядъ и пошла въ свою комнату. Въ дверяхъ она остановилась, губы ея зашевелились, она хотѣла что-то сказать, но не могла. Черезъ минуту, дверь за нею затворилась и Себастьянъ поспѣшно направился въ столовую, откуда доносились веселый говоръ, смѣхъ и шумъ посуды.

Онъ прямо подошелъ къ мистрисъ Спенслей и попросилъ ее пойти къ дочери въ ея комнату. Она побагровѣла отъ страха и молча повиновалась. Кто-то изъ гостей проводилъ ее до лѣстницы. Между тѣмъ, Себастьянъ, обращаясь ко всѣмъ присутствующимъ, громко сказалъ, что мистрисъ и миссъ Спенслей очень извиняются, но онѣ принуждены покинуть своихъ гостей, получивъ извѣстіе о страшномъ несчастьѣ. Фредрикъ Спенслей принужденъ былъ немедленно отлучиться и, прибавилъ Себастьянъ: — чѣмъ скорѣе мы всѣ отсюда уберемся, тѣмъ будетъ пріятнѣе бѣднымъ хозяевамъ.

Всѣ встали изъ-за столовъ и быстро разъѣхались среди шумнаго говора, предположеній, подозрѣній и всевозможныхъ толковъ. Черезъ часъ, въ домѣ все затихло и Елена, мало по малу, сказала бѣдной матери всю правду, т. е. насколько она сама ее знала.

XV.
Безъ гроша.

Только къ обѣду на слѣдующій день, Себастьянъ, не забывавшій о свиданіи съ Майльсомъ, могъ вернуться домой.

Этотъ день былъ страшенъ для гордой Елены и бѣдной плачущей мистрисъ Спенслей; съ каждой минутой все болѣе и болѣе раскрывались безчестныя продѣлки отца и сына. Конечно, несчастная старуха совершенно потеряла голову и только повторяла, что она говорила мужу: «нельзя давать балы, когда дѣла идутъ плохо; это окончится дурно». И вслѣдъ за этимъ она постоянно спрашивала среди горькихъ рыданій:

— Мы вѣдь здѣсь не останемся, Елена? Что намъ дадутъ кредиторы? Все ли придется продавать?

Елена, блѣдная, но спокойная и твердая, старалась ее утѣшить, какъ могла.

Естественно, что ей пришлось вынести всю тяжесть горя и безчестья. Встрѣтивъ ее утромъ, Себастьянъ тотчасъ спросилъ ее, не могъ ли онъ вызвать кого-нибудь изъ ихъ родственниковъ и передать компетентному лицу всѣ необходимыя распоряженія, такъ какъ онъ не имѣлъ никакого права повелѣвать въ домѣ.

— А Фредъ? спросила Елена, ничего еще не подозрѣвавшая: — онъ, конечно, вернется изъ Манчестера съ однимъ изъ первыхъ поѣздовъ.

— Не думаю. Во всякомъ случаѣ, еслибъ онъ и вернулся, то все же не слѣдуетъ такъ долго скрывать отъ родственниковъ посѣтившаго васъ несчастья; наконецъ, я долженъ же передать въ вѣрныя руки всю отвѣтственность въ этомъ печальномъ дѣлѣ.

— Я знаю одного только родственника, брата мамы, дядю Роберта; онъ, правда, былъ въ ссорѣ отцомъ, но я увѣрена что онъ тотчасъ пріѣдетъ.

— Гдѣ онъ живетъ?

— Въ Манчестерѣ. Я вамъ дамъ его адресъ.

Себастьянъ тотчасъ телеграфировалъ мистеру Роберту Бамфорду, прося его пріѣхать какъ можно скорѣе по дѣлу, не терпящему отлагательства. Вскорѣ пришелъ отвѣтъ, что мистеръ Бамфордъ будетъ черезъ нѣсколько часовъ. Себастьянъ остался поджидать его и, сидя съ Еленой въ библіотекѣ, старался объяснить ей обстоятельства, которыя могли привести къ раззоренію ея отца. Молодая дѣвушка напрягала всѣ свои силы, чтобъ понять всѣ коммерческія тонкости, но рѣшительно не могла. Ея грустное, серьёзное лицо выражало недоумѣніе и являлось страннымъ контрастомъ съ той блестящей, гордой Еленой Спенслей, которую зналъ дотолѣ Себастьянъ.

— Вы видите, сказала она, наконецъ, пытаясь улыбнуться: — вы имѣли полное право смѣяться надо мною, когда я хвалилась своими дѣловыми способностями. Я теперь вижу, что нельзя быть невѣжественнѣе меня насчетъ дѣлъ.

— Это очень естественно, отвѣчалъ онъ нѣжно: — люди, имѣя чековую книжку и текущій счетъ у банкира, считаютъ, что они вполнѣ понимаютъ дѣла. Впрочемъ, это все равно. Еслибъ вы знали всѣ тайны биржевой игры, то не могли бы предотвратить этого несчастья.

— Конечно. Я думаю, что Фредъ вернется съ дядей Робертомъ. Онъ, вѣроятно, поѣхалъ къ нему посовѣтоваться. Какъ вы полагаете?

— Можетъ быть. Во всякомъ случаѣ, вашъ дядя разскажетъ намъ что нибудь о немъ.

— Какъ бы я желала, чтобъ все это скорѣе окончилось, продолжала Елена съ видимымъ утомленіемъ: — и чтобъ мы переѣхали въ наше новое жилище, гдѣ-нибудь въ скромномъ захолустьѣ Манчестера.

— Можетъ быть, дѣло не кончится такъ дурно.

— Я не говорила, что тамъ будетъ дурно, сказала Елена, закрывая лицо руками.

Себастьянъ смотрѣлъ на нее съ глубокимъ сердечнымъ сожалѣніемъ. Она столько уже перенесла, а ей суждено было еще болѣе перенести.

Въ эту минуту слуга доложилъ:

— Мистеръ Робертъ Бамфердъ.

Это былъ человѣкъ пожилой, грубый и простой на взглядъ. Онъ вошелъ въ комнату тяжелой поступью, взглянулъ на Себастьяна своими проницательными, черными глазами и, не дожидаясь, чтобъ ихъ познакомили, кивнулъ головой.

— Здравствуйте, сэръ, произнесъ онъ и потомъ, обращаясь къ своей племянницѣ, прибавилъ: — ну, Елена, славныя у васъ дѣла, нечего сказать!

— Все очень грустно, дядя, отвѣчала молодая дѣвушка, пристально смотря на него: — но я думаю, что намъ лучше постараться поправить дѣло, чѣмъ осуждать уже то, что случилось.

— Ну, теперь уже ничего не подѣлаешь съ тѣхъ поръ, что сбѣжалъ вашъ драгоцѣнный братецъ.

— Что? промолвила Елена, еще болѣе поблѣднѣвъ и опираясь обѣими руками на столъ: — Фредъ сбѣжалъ? Что вы хотите этимъ сказать? Онъ отправился разузнать, въ какомъ положеніи дѣла отца. Я думала, что онъ вернется вмѣстѣ съ вами. Что онъ сдѣлалъ?

Въ ея словахъ не слышно было прежняго вызывающаго тона, а, напротивъ, звучало уже подозрѣніе чего-то недобраго.

— Что онъ сдѣлалъ? воскликнулъ мистеръ Бамфордъ, расхаживая взадъ и впередъ по комнатѣ: — что? Онъ просто взялъ все, что могъ деньгами и документами, и бѣжалъ, можетъ быть, въ Америку, но во всякомъ случаѣ къ чорту.

— Хотите ли вы сказать, что Фредъ поступилъ безчестно? спросила Елена, дрожа всѣмъ тѣломъ.

— Безчестно ли? Да развѣ вы ничего не знаете? Всему Манчестеру уже извѣстна эта исторія. Ну, голубушка, всякій знаетъ, что нужно думать, когда люди отравляются и удираютъ, оставляя женъ, сестеръ и кредиторовъ.

— Но мой отецъ… вѣдь это несчастье… онъ не…

— Чѣмъ меньше говорить о дѣйствіяхъ твоего отца за послѣднія шесть недѣль, тѣмъ лучше.

— Пожалѣйте миссъ Спенслей, сэръ, произнесъ Себастьянъ, который не могъ долѣе смотрѣть на страданія Елены и воспылалъ ненавистью къ жестокости мистера Бамфорда.

Елена отвернулась, закрыла лицо рукой, какъ человѣкъ, который пораженъ тяжелымъ ударомъ; это былъ жестъ скорѣе свойственный мужчинѣ, чѣмъ женщинѣ. Она не застонала и не заплакала, но Себастьянъ видѣлъ, что въ сердце ея вонзили кинжалъ. Она переносила самыя ужасныя нравственныя страданія, какія только выпадаютъ на долю человѣка. Себастьянъ это понималъ и ея красота казалась ему въ эту минуту гораздо болѣе облагороженной и возвышенной.

— Этотъ ударъ и то для нея тяжелъ, продолжалъ онъ: — и я не знаю, зачѣмъ еще ее огорчать…

— Она должна узнать правду и чѣмъ скорѣе, тѣмъ лучше, отвѣчалъ рѣзко мистеръ Бамфордъ: — если она молодая дѣвушка съ характеромъ, то не захочетъ, чтобъ ее обманывали, да и во всякомъ случаѣ, вся ея жизнь измѣнится, такъ какъ ей надо будетъ поплатиться за грѣхи отца.

— Вы очень добры, мистеръ Малори, сказала Елена очень спокойно, но лицо ея приняло вдругъ очень изнуренное, какъ бы старческое выраженіе: — я желаю узнать сразу самое худшее. Я все снесу. Я не подозрѣвала, что тутъ было нѣчто безчестное. Продолжайте, дядя. Я ничего не боюсь и мнѣ надо знать что объяснить матери.

— Чортъ возьми, этой барышнѣ мужества не занимать стать! произнесъ мистеръ Бамфордъ: — теперь, я убѣдился въ ея силѣ воли и постараюсь объяснить ей положеніе дѣлъ.

— Значитъ, я могу васъ оставить, сказалъ Себастьянъ: — миссъ Спенслей передастъ вамъ какія я принялъ мѣры. Я вскорѣ явлюсь, въ надеждѣ, что могу вамъ понадобиться, прибавилъ онъ обращаясь къ Еленѣ: — вы позволяете?

— Вы очень добры, отвѣчала она все съ тѣмъ же спокойствіемъ и протянула ему руку: — я всегда буду рада васъ видѣть. Moжетъ быть, въ другой разъ я буду въ состояніи лучше поблагодарить васъ за вашу доброту ко мнѣ.

— Пожалуйста, не благодарите, это совершенно излишне, произнесъ Себастьянъ, выходя изъ комнаты.

— Ну, я васъ слушаю, дядя Робертъ, сказала Елена.

— Кто этотъ молодой человѣкъ?

— Мистеръ Себастьянъ Малори.

— Молодой Малори изъ Акенрода, который, возвратясь изъ за-границы, разыгрываетъ роль филантропа?

— Тотъ самый.

— Онъ твой близкій другъ?

— Нѣтъ, отвѣчала холодно Елена: — онъ случайно первый узналъ вчера о смерти отца и такъ какъ здѣсь не было никого другого, то онъ былъ такъ добръ, что взялъ на себя распорядиться всѣмъ въ домѣ за меня. Я очень мало его знаю.

— Гмъ! Ну, перейдемъ къ дѣламъ.

Въ нѣсколькихъ словахъ мистеръ Бамфордъ познакомилъ ее съ случившимся и съ тѣмъ, что ее впредь ожидало. Онъ полагалъ, что ея братъ скрылся, утащивъ съ собою тысячи двѣ фунтовъ стерлинговъ. Что же касается ея отца, то основная его ошибка состояла въ томъ, что онъ не умѣлъ сократить себя, какъ только дѣла его пришли въ разстройство, то есть не могъ «унизить себя въ глазахъ свѣта».

Елена молча выслушала его и потомъ показала ему письмо отца, которое нашелъ Себастьянъ.

— Да, да, произнесъ мистеръ Бамфордъ: — твои деньги миѳъ…

— Я очень рада это слышать, сказала молодая дѣвушка почти злобно: — но еслибъ онѣ и были на лицо, то я не тронула бы ни пенса.

— Всѣ деньги, долженствовавшія идти вашей матери, также въ дѣлѣ. Онѣ погибли вмѣстѣ съ другими.

— Я и этому рада. Никто, по крайней мѣрѣ, не скажетъ, что мы вышли сухи изъ воды, когда столько людей пострадало.

— Конечно, ваши драгоцѣнности и гардеробъ остануться за вами, а у тебя, Елена, и у твоей матери должно быть драгоцѣнностей на значительную сумму.

— Мы все продадимъ.

— Дѣлайте какъ знаете. Конечно, ваша мать продастъ свои драгоцѣнности, но вырученныя деньги будутъ принадлежать ей, а вы не вмѣшивайтесь въ дѣла, которыхъ не понимаете.

— Я понимаю, что честно и что безчестно, и поступлю такъ, какъ мнѣ подскажетъ моя совѣсть.

— Эге, она съ душкомъ! промолвилъ дядя.

Потомъ онъ объяснилъ, что имъ придется уѣхать изъ Тансопа и что Еленѣ лучше всего поискать себѣ какихъ нибудь занятій. Конечно, пока она ничего не пріищетъ, онъ пріютитъ ее у себя, а мистрисъ Спенслей можетъ жить у него сколько ей угодно. Если она захочетъ, она можетъ заняться его хозяйствомъ, но если она вздумаетъ зарабатывать себѣ кусокъ хлѣба, то онъ постарается пріискать ей мѣсто.

— Болѣе этого вы, кажется, не можете и ожидать, прибавилъ онъ добродушно.

— Конечно, отвѣчала Елена совершенно спокойно: — мы не имѣли право ожидать и этого, и должны бы быть счастливы, что нашли въ васъ друга.

Оставшись наединѣ, она припомнила, что всегда желала работы, настоящей, нужной работы, а не пустяшной комедіи, которую богачи называютъ работой. И вотъ теперь ей предстояло столько труда, сколько она желала, и мысль объ этомъ ее нисколько не радовала. Но все-таки она желала какъ можно поскорѣе бѣжать отъ всей этой ложной роскоши, ложнаго богатства, и скрыться подальше отъ свѣта и Себастьяна, въ мракъ неизвѣстности и нищеты, не ложныхъ, но дѣйствительныхъ.

XVI.
Безъ поворота.

— Прощайте, Гейвудъ, сказалъ въ тотъ же вечеръ Себастьянъ, разставаясь съ Майльсомъ: — желаю вамъ успѣха и увѣренъ, что вы везете успѣхъ съ собою. Вы вернетесь въ Англію не дюжиннымъ человѣкомъ.

— Я надѣюсь, что никогда не вернусь, отвѣчалъ Майльсъ: — и нисколько не думаю объ успѣхѣ. Я хочу работать, все равно съ успѣхомъ или нѣтъ.

— Полноте, время все измѣнитъ и вы когда-нибудь захотите вернуться въ Англію.

Майльсъ покачалъ головой съ грустной, недовѣрчивой улыбкой. Какъ могъ онъ желать вернуться туда, гдѣ живетъ Адріенна, жена Себастьяна Малори!

— Прощайте, произнесъ онъ, протягивая руку: — благодарю васъ.

Онъ вышелъ изъ Акенрода и быстрыми шагами направился домой.

Въ суматохѣ, заботахъ и приготовленіяхъ, которыми были наполнены послѣдніе два дня, онъ какъ бы нашелъ свою прежнюю энергію. Онъ не чувствовалъ себя довольнымъ или счастливымъ, не находилъ, что жизнь, открывавшаяся передъ нимъ, была очень веселой, но сознавалъ, что надо было жить. Онъ поставилъ себѣ это задачей и полагалъ, что чѣмъ скорѣе онъ сброситъ съ себя прежнюю жизнь, какъ изношенный сюртукъ, тѣмъ лучше. Онъ зналъ, что предстоявшіе ему трудъ и борьба были во сто разъ выше тѣхъ, которые доселѣ выпадали на его долю. Одна мысль о тѣхъ трудностяхъ, которыя ему предстояло побороть, возбуждала его силы, хотя то, что онъ долженъ былъ покинуть, казалось ему тѣмъ драгоцѣннѣе и желательнѣе, чѣмъ болѣе оно скрывалось во мракѣ. Теперь уже поворотъ былъ немыслимъ; и онъ всего болѣе боялся, чтобъ его отъѣздъ какъ нибудь не отсрочился. Его пламенное желаніе какъ можно скорѣе покончить съ своимъ прошедшимъ придавало ему видъ, что онъ съ энтузіазмомъ оставлялъ свою родину, и это еще болѣе огорчало Мэри, хотя нисколько не удивляло ее.

Идя теперь по улицамъ Тансопа, онъ съ удовольствіемъ говорилъ себѣ, что онъ въ послѣдній разъ шагаетъ по этимъ тротуарамъ. Какъ онъ прежде любилъ этотъ прозаическій, грязный промышленный городъ! Сколько воспоминаній соединяло его съ этимъ городомъ! Тутъ онъ провелъ свое дѣтство среди людей, которыхъ любилъ всѣмъ сердцемъ, тутъ онъ юношей работалъ, боролся и одерживалъ не одну побѣду, тутъ, наконецъ, онъ почувствовалъ впервые и блаженство и жало любви, мало по малу овладѣвшей всецѣло его сердцемъ. Все это онъ пережилъ въ мрачномъ, дымномъ Тансопѣ, среди постояннаго рева машинъ. Онъ чувствовалъ, что ему нигдѣ не будетъ такъ хорошо, какъ здѣсь и, однако, ощущалъ горькую радость при мысли, что покинетъ завтра Тансопъ.

Занятый подобными размышленіями, онъ незамѣтно достигъ своего дома. Мэри была въ кухнѣ. Она сидѣла въ креслѣ съ заплаканными глазами.

— Что съ тобою, Молли? спросилъ Майльсъ.

— Ничего. Я только думала о томъ, что мнѣ говорила миссъ Блиссетъ.

— Миссъ Блиссетъ! повторилъ онъ, пристально смотря на нее: — развѣ она была здѣсь?

— Да. Она только сегодня утромъ услыхала о смерти Неда и пришла выразить намъ свое соболѣзнованіе. Но она очень измѣнилась и стала такой тихой, что право странно на нее смотрѣть. Она довольно долго сидѣла; мнѣ было столько ей разсказать о себѣ и Гарри, о бѣдномъ Недѣ и о твоемъ отъѣздѣ.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ.
РАЗСВѢТЪ.

I.
Заря новыхъ дней.

Прошло два года; былъ августъ мѣсяцъ 1864 года, замѣчательнаго по многимъ причинамъ въ лѣтописяхъ промышленности, особенно въ той отрасли, которая занимается хлопчатобумажнымъ дѣломъ.

Странные факты обнаружились при первомъ извѣстіи о замиреніи заантлантической вражды. Хлопчато-бумажные промышленники, къ неописанному удивленію всего міра, вдругъ поблѣднѣли, затряслись и громко выразили желаніе, чтобы война продолжалась. Нѣкоторые даже дошли до увѣренія, что миръ ихъ раззоритъ. Однако, несмотря на это необыкновенное явленіе, хлопчато-бумажная промышленность воскресла, протянула свои могучія руки, и оказалось, что онѣ еще живы, еще могучи. Фабрики одна за другой стали быстро открываться, и одной изъ первыхъ — фабрика Себастьяна Малори.

Однажды, въ пятницу утромъ, онъ завтракалъ одинъ. Въ послѣднее время онъ почти всегда завтракалъ одинъ, и совершенно къ этому привыкъ. Мистрисъ Малори избѣгала его общества, и онъ нимало не сожалѣлъ ея отсутствія.

Въ теченіи двухъ лѣтъ, протекшихъ съ тѣхъ поръ, какъ онъ разстался съ Майльсомъ Гейвудомъ, онъ нѣсколько измѣнился. Онъ какъ бы постарѣлъ, лицо его приняло болѣе рѣшительное, твердое выраженіе, губы крѣпко сжимались, глаза потеряли свой беззаботный блескъ. Онъ нашелъ себѣ много работы; онъ былъ одинъ изъ тѣхъ людей, въ рукахъ которыхъ одинъ трудъ рождаетъ другой. Всѣ мало-по-малу признали въ немъ способнаго, полезнаго и безпристрастнаго человѣка, но онъ самъ не зналъ, какъ сильно было его вліяніе до послѣдняго времени. Нѣсколько дней передъ тѣмъ, совершенно неожиданно для него, многочисленная депутація просила его явиться радикальнымъ кандидатомъ на первую ваканцію депутата. Онъ обѣщалъ подумать. Черезъ два или три дня необходимо было дать отвѣтъ, но онъ еще не могъ рѣшиться, принять или нѣтъ предложенную кандидатуру. Обыкновенно онъ не колебался, а сразу, взвѣсивъ въ данномъ вопросѣ доводы за и противъ, рѣшалъ, не откладывая ни минуты, какъ слѣдовало поступить. Но въ этомъ случаѣ рѣшиться было не такъ легко. Онъ и желалъ, и не желалъ вступить на политическое поприще. Много причинъ побуждало его принять кандидатуру и почти не существовало ни одной уважительной для отказа. Единственнымъ поводомъ къ такому отказу могло бы быть нежеланіе вмѣшиваться въ политику и увеличивать свои занятія, но онъ ни мало не ощущалъ подобнаго чувства, напротивъ, онъ питалъ склонность къ общественной дѣятельности, а время, онъ зналъ это очень хорошо, всегда нашлось бы и для этой новой работы. Что его удерживало? Онъ самъ себѣ не могъ дать яснаго отчета, но это новое дѣло не возбуждало въ немъ энтузіазма, а онъ привыкъ браться за каждое предпріятіе всѣмъ сердцемъ и душою. Ему было все равно, принять кандидатуру или нѣтъ, и казалось, что лучше всего было бросить жребій.

Кончивъ завтракъ, онъ принялся за чтеніе писемъ. Въ числѣ ихъ было два изъ за-границы, и оба на нѣмецкомъ языкѣ; одно отъ Гюго фон-Биркенау, другое отъ фабриканта Сусмейера.

Гюго уже давно находился въ лейпцигской консерваторіи гдѣ серьёзно занимался музыкой, и теперь писалъ своему старому другу, что на дняхъ будетъ исполнена въ концертѣ его первая кантата «Гурманъ и Доротеа». Въ концѣ письма онъ разсказывалъ о странной своей встрѣчѣ въ публичномъ саду съ одной дамой, которая такъ походила на Елену Спенслей, что онъ поклонился ей, но незнакомка сказала, что онъ, вѣроятно, принялъ ее за кого нибудь другого. Тогда только онъ убѣдился, что она далеко не такъ красива и величественна, какъ Елена. «Кстати, отчего вы мнѣ никогда о ней не пишите, прибавилъ онъ: — неужели вы съ нею не видитесь? Не можетъ быть, чтобы вамъ мѣшали дѣла. Впрочемъ, я всегда удивлялся вашей холодности къ ней въ тѣ тяжелые дни, когда она, бѣдная, должна была перенести столько страданій по милости ея покойнаго отца и негодяя-брата. А я тогда постоянно мечталъ о ней. дѣлая ее героиней тысячи фантастическихъ драмъ и романовъ. Но я былъ въ ея взглядахъ только восторженнымъ мальчишкой, а вы… простите меня за откровенность… я всегда считалъ, что вы настоящій рыцарь для такой героини, и что она именно такъ и смотритъ на васъ».

Себастьянъ началъ читать это письмо съ улыбкой, но мало по малу она совершенно исчезла. Послѣднія слова Гюго объ Еленѣ Спенслей его странно поразили. Онъ нѣсколько разъ и даже часто думалъ о гордой молодой дѣвушкѣ, надъ прелестною головкой которой разразилась такая гроза, но онъ ни разу не видалъ ея со времени отъѣзда мистрисъ Спенслей съ дочерью изъ Тансопа. Онъ слышалъ, что онѣ поселились въ Манчестерѣ. Раза два онъ спрашивалъ у матери, не имѣла ли она извѣстій объ Еленѣ, которую она когда-то, по ея же словамъ, любила какъ дочь, но мистрисъ Малори сухо отвѣчала «нѣтъ», и потомъ прибавила, что, насколько ей извѣстно, онѣ не желали поддерживать знакомства съ тансопскими друзьями, что очень понятно въ виду случившихся событій. Во время ихъ отъѣзда изъ Тансопа Себастьянъ былъ очень занятъ и до сего времени онъ былъ заваленъ работой. Сначала онъ находился подъ мрачнымъ впечатлѣніемъ отказа Адріенны, но все-таки несчастье Елены и геройское мужество, съ которымъ она встрѣтила роковую перемѣну въ ея судьбѣ, очень его тронули. Онъ далъ себѣ слово не покидать ея и матери, по примѣру всѣхъ въ Тансопѣ, но онѣ исчезли у него изъ вида и онъ не могъ ихъ найти. Не смотря на это, прекрасный образъ Елены часто вставалъ передъ нимъ, а теперь, во время чтенія письма Гюго, онъ видѣлъ ее передъ собою яснѣе, чѣмъ когда-либо.

Второе письмо на нѣмецкомъ языкѣ было отъ фабриканта Сусмейера, который писалъ, что его сынъ, вернувшись къ осени, долженъ былъ занять его мѣсто и что молодой Гейвудъ былъ его правой рукой, особливо съ тѣхъ поръ, какъ онъ научился въ совершенствѣ нѣмецкому языку. «Неужели вы никогда не пріѣдете меня навѣстить? прибавлялъ нѣмецъ: — я очень бы желалъ съ вами поговорить о многомъ, между прочимъ, о молодомъ Гейвудѣ; я рѣшительно не могу безъ него обойтись и здѣсь будутъ большія перемѣны по пріѣздѣ сына».

— А! промолвилъ про себя Себастьянъ: — Гейвудъ сдѣлался необходимымъ, заслужилъ любовь старика и, повидимому, не оттолкнулъ его отъ себя, какъ меня. Но я знаю, почему онъ меня ненавидѣлъ и прощаю ему. Это теперь старая исторія. Но все же я желалъ бы его повидать и убѣдиться, такой ли онъ гордый, какъ всегда.

Онъ положилъ оба письма въ карманъ и отправился въ контору, размышляя по дорогѣ о томъ, какъ бы ему осенью поѣхать прежде въ Эйзендорфъ къ Сусмейеру, и посмотрѣть, какъ поживаетъ Майльсъ Гейвудъ, а потомъ, захвативъ Гюго, пробраться въ Италію или Швейцарію. Ему становилось уже тяжело все быть одному и онъ жаждалъ хоть услышать голосъ своего юнаго друга.

— Мистеръ Сутклифъ прислалъ сказать, что онъ боленъ и не можетъ прійти на фабрику сегодня, сказалъ Бенъ, встрѣчая Себастьяна: — онъ велѣлъ извиниться и надѣется, что будетъ въ состояніи прійти завтра.

Мистеръ Сутклифъ въ послѣднее время бывалъ часто боленъ и, являясь на работу, сильно кашлялъ.

— Этотъ вопросъ надо будетъ вскорѣ разрѣшить, думалъ Себастьянъ, оставшись одинъ въ своемъ кабинетѣ: — мнѣ надо серьёзно поговорить съ Сутклифомъ, но право я не понимаю, какъ устроить, чтобъ онъ передалъ всю трудную часть своихъ занятій помощнику и продолжалъ бы получать прежнее содержаніе. Онъ чертовски совѣстливый человѣкъ.

Сдѣлавъ все, что надо было на фабрикѣ за себя и мистера Сутклифа, Себастьянъ въ одиннадцать часовъ поѣхалъ на станцію желѣзной дороги и отправился въ Манчестеръ, такъ какъ вторникъ и пятница были биржевые и торговые дни.

Ему было много дѣла въ городѣ и, побывавъ на биржѣ, въ своей манчестерской конторѣ и у нѣсколькихъ корреспондентовъ, онъ очутился часа въ четыре на Мозлейской улицѣ, противъ королевскаго института живописи.

Погода была жаркая, душная. Тяжелый воздухъ былъ пропитанъ дымомъ. На улицѣ была давка отъ экипажей, дилижансовъ и телегъ; тротуары кишѣли пѣшеходами; шумъ, гамъ, суматоха были неописанныя. У Себастьяна было нѣсколько свободныхъ минутъ и, увидавъ на дверяхъ института объявленіе: «Выставка картинъ», онъ спасся въ обширныя, прохладныя залы, гдѣ публики было очень немного. Пройдя нѣсколько залъ, онъ сѣлъ въ комнатѣ, посвященной акварелямъ, и задумался. Вдругъ надъ ушами его раздался дѣтскій крикъ.

— А хочу эту кошку! Эта картина моя. Я ее возьму, можно миссъ Спенслей?

— Нѣтъ, голубчикъ, отсюда нельзя ничего выносить, а мы попросимъ папу, чтобъ онъ тебѣ купилъ эту картину.

— Но я хочу взять кошечку сейчасъ! повторилъ ребенокъ, плача и топая ногами.

— Тише, тише, Джаки. А то, пожалуй, насъ сторожа выедутъ отсюда. Пойдемте, дѣти.

Себастьянъ вскочилъ со стула и быстро обернулся. Онъ тотчасъ ее узналъ, хотя она была теперь очень скромно одѣта, въ сравненіи съ прежними блестящими туалетами. Она стояла нагнувшись надъ пятилѣтнимъ мальчуганомъ, который продолжалъ плакать и капризничать. Подлѣ двое другихъ дѣтей постарше, мальчикъ и дѣвочка, ссорились между собою насчетъ обладанія другой картиной. Лицо ея было повернуто въ противоположную сторону, но Себастьянъ вскрикнулъ съ такимъ жаромъ и радостью, которые удивили даже его самого:

— Миссъ Спенслей, неужели вы меня забыли? И не хотите взглянуть на меня!

Она выпрямилась и, предоставивъ плакавшаго мальчугана его судьбѣ, взглянула на Себастьяна.

— Мистеръ Малори! какъ вы меня испугали! промолвила она, поблѣднѣвъ и съ смущеніемъ, поразившемъ его не менѣе грустной перемѣны, происшедшей ея въ красивомъ лицѣ.

— Но если вы меня, наконецъ, узнали, то я надѣюсь, позволите мнѣ пожать вамъ руку, продолжалъ Себастьянъ: — кажется, вы не очень-то рады возобновить наше знакомство.

Онъ взялъ ея руки и прикосновеніе его пальцевъ вызвало яркій румянецъ на щекахъ Елены. Слезы выступали на ея глазахъ, губы раскрылись, но она ничего не сказала. Его глаза были пристально устремлены на нее; онъ не могъ оторвать ихъ и не подозрѣвалъ, что его пристальные взоры могли ее терзать. Онъ былъ очень радъ, счастливъ и взволнованъ, что ее встрѣтилъ и ему казалось, что очень многое надо ей сказать и еще о большемъ спросить ее. Онъ забылъ о своихъ дѣлахъ, о часѣ отхода поѣзда, о возвращеніи домой, онъ желалъ только говорить съ нею и узнать всѣ подробности ея житья-бытья.

Мало по малу румянецъ исчезъ съ ея лица и тогда снова ясно обнаружилась перемѣна, происшедшая въ ней въ теченіи двухъ лѣтъ. Она очень похудѣла, ея щеки впали, подъ глазами и вокругъ рта виднѣлись морщинки, придававшія всѣмъ чертамъ грустное, меланхолическое выраженіе. Она была на взглядъ очень тихой, смиренной, терпѣливой; и въ ней не оставалось ни слѣда той гордой, вспыльчивой, своенравной красавицы, которую Себастьянъ такъ любилъ помучить.

Ея костюмъ такъ же не менѣе измѣнился. Она прежде имѣла слабость къ блестящимъ моднымъ вещамъ: къ шелковымъ или атласнымъ матеріямъ, къ яркимъ цвѣтамъ, ко всему пышному, дорогому. Многіе смѣялись надъ этой слабостью, а ея подруги, отцы которыхъ не были такъ богаты, какъ мистеръ Спенслей, упрекали ее за желаніе бросать пыль въ глаза своимъ богатствомъ и находили, что молодая дѣвушка выказывала только свой дурной вкусъ. Въ сущности, однако, она ни мало не имѣла дурнаго вкуса, но любовь къ блеску составляла одну изъ особенностей ея натуры, какъ царственная осанка и мелодичный голосъ.

Но теперь не было ничего блестящаго въ ея бѣдномъ платьѣ, сшитомъ по прошлогодней модѣ. Шелковая мантилія, остатокъ прежняго величія, была когда-то хороша, но обносилась и вовсе не шла къ остальному болѣе, чѣмъ скромному туалету. Перчатки ея были зашиты въ нѣсколькихъ мѣстахъ и вообще Елена казалась бѣдной, общипанной дѣвушкой, чего она нѣкогда всего болѣе не терпѣла. Однако, при всемъ этомъ красота ея не исчезла, а только какъ бы потускнѣла, какъ тотчасъ убѣдился Себастьянъ.

— Знаете, я много объ васъ думалъ сегодня, сказалъ онъ: — я получилъ письмо отъ Гюго фонъ-Биркенау. Онъ встрѣтилъ въ Германіи какую-то нѣмку, которая ему показалась очень похожей на васъ и вообразилъ, что это вы. Вотъ чудакъ. Поэтому поводу онъ спрашиваетъ у меня, гдѣ вы и какъ поживаете. Какое счастье, что я зашелъ сюда.

Елена, повидимому, не знала, что отвѣтить. Она молчала и лицо ея было, попрежнему. сумрачно.

— Мы ровно два года съ вами не видались, прибавилъ Себастьянъ: — и, однако, вы не говорите, что довольны меня встрѣтить.

— О, я очень рада, промолвила Елена.

— Вы все еще живете въ Манчестерѣ?

— Да, я живу съ мамой въ Вудфордской улицѣ.

— Это не очень далеко отсюда. Какъ странно, что мы никогда не встрѣчались.

— Нисколько. Вудфордская улица не модная.

— Мнѣ надо, однако, ее запомнить. Я спрашивалъ у матери, гдѣ вы живете, но она сказала, что не знаетъ вашего адреса. Но теперь, такъ какъ мы встрѣтились, то я надѣюсь, вы мнѣ позволите зайти къ вамъ, не правда ли?

— У насъ маленькая квартира и мы никого не принимаемъ, произнесла Елена въ смущеніи.

— Но вѣдь, миссъ Спенслей, это не причина, чтобъ отказать мнѣ отъ дома. Вы, кажется, смѣетесь надо мною, какъ и прежде.

Елена прикусила губу и быстро отвернулась, словно висѣвшая напротивъ картина сосредоточила на себѣ все ея вниманіе.

— Неужели вы серьёзно не желаете, чтобъ я бывалъ у васъ? спросилъ Себастьянъ, обиженный однимъ предположеніемъ о подобной чудовищности.

— Если вы дѣйствительно хотите пріѣхать къ намъ, то мы будемъ очень рады васъ видѣть, сказала гордо Елена: — но вамъ будетъ очень неудобно это сдѣлать, потому что я возвращаюсь домой только послѣ четырехъ часовъ, а мама…

— Послѣ четырехъ! Хорошо, я запомню. Вечера теперь длинные, и поѣзды въ Тансопъ отходятъ до полуночи. А какъ здоровье мистрисъ Спенлей?

— Очень хорошо, благодарю васъ.

— Вы привели эту маленькую публику смотрѣть на картины? продолжалъ Себастьянъ, не смѣя разспрашивать молодую дѣвушку объ ея теперешней жизни.

Дѣйствительно, въ ней было что-то воздерживавшее отъ всякой фамильярности. Теперь уже прошла первая минута смущенія и она держала его своей гордой осанкой на приличномъ разстояніи. По всему было видно, что она уже перестала быть прежней увлекающейся дѣвушкой, и стала настоящей женщиной.

— Да, отвѣчала спокойно Елена: — мы пріѣхали посмотрѣть картины. Это мои ученики.

— Они хорошія дѣти?

— Да, настолько хороши, насколько это дозволяютъ родители.

— То есть какъ?

— Мистеръ и мистрисъ Галовей пропитаны новыми идеями во всемъ, не исключая воспитанія дѣтей. Новѣйшая педагогическая теорія утверждаетъ, что дѣти всегда хороши, если имъ предоставить полную свободу, и что если они дурны, то въ этомъ виноваты другіе. По этому я и говорю, что они хороши настолько, насколько имъ это дозволяютъ ихъ родители.

— И конечно, это вы — эти другіе, которые во всемъ виноваты? спросилъ онъ, желая вырвать у нея жалобу на свою судьбу, чтобъ имѣть право пожалѣть ее и высказать свое нѣжное сочувствіе.

— О, нѣтъ, отвѣчала она очень весело: — я рѣдко виновата; они меня очень любятъ, но выражаютъ это часто смѣшнымъ образомъ. Вотъ почему я не могу никого видѣть ранѣе четырехъ часовъ. Но въ четыре часа я съ ними разстаюсь. Съ стѣсненнымъ сердцемъ, прибавила она съ улыбкой, которая очень разсердила Себастьяна, такъ какъ онъ не могъ разобрать, искренняя ли она была, или принужденная: — но все-таки разстаюсь.

— Присядьте и разскажите мнѣ всѣ подробности о вашей теперешней жизни, сказалъ онъ, собравшись съ силами; въ голосѣ его звучалъ нѣжный упрекъ.

— Нѣтъ, благодарю васъ, отвѣчала она гордымъ тономъ, считая, что не онъ могъ ее упрекать, а она съ матерью его за долгое забвеніе: — намъ ужь пора. Мы должны ѣхать въ дилижансѣ Парка Викторіи, а онъ пройдетъ черезъ три минуты. Ну, Джаки, Эми, Тедди! Идемте скорѣе.

Дѣти быстро окружили ее, оспаривая другъ у друга честь взять ее руку. Очевидно, они ее очень любили. Она была очень рада, что Себастьянъ это видѣлъ. Онъ теперь не станетъ такъ сожалѣть объ ней.

— Прощайте, сказала она.

— Я пойду съ вами, отвѣчалъ Себастьянъ: — и посажу васъ въ дилижансъ. Дайте мнѣ вашу ручку, барышня, прибавилъ онъ обращаясь къ одной изъ дѣвочекъ: — а то вы разорвете на части бѣдную миссъ Спенслей.

Они вышли на улицу и, стоя на лѣстницѣ въ ожиданіи дилижанса, Себастьянъ сказалъ:

— А вы мнѣ не сказали номеръ вашего дома.

— Пятьдесятъ седьмой, отвѣчала Елена: — ну, Джаки, если ты опять дернешь за волоса Тедди, то я тебя посажу на козлы.

— Пятьдесятъ седьмой, повторилъ Себастьянъ: — я лучше запишу, чтобъ не забыть.

И онъ вынулъ свою памятную книжку, а Елена продолжала смотрѣть на него совершенно равнодушно, хотя въ сущности едва удерживалась отъ слезъ.

— А по воскресеньямъ вы не заняты до четырехъ часовъ? спросилъ неожиданно Себастьянъ.

— Нѣтъ… но… пожалуйста, не приходите въ воскресеніе, воскликнула Елена своимъ прежнимъ трагическимъ тономъ.

— Клянусь, что не приду въ воскресеніе, отвѣчалъ онъ: — но вы мнѣ должны объяснить, почему вы меня не желаете видѣть въ этотъ день.

— Почему? произнесла Елена съ принужденнымъ смѣхомъ: — причина очень простая: потому что…

Въ эту минуту показался дилижансъ и она не могла болѣе сказать ни слова, а поспѣшно перебѣжала съ дѣтьми черезъ улицу. Себастьянъ остановилъ дилижансъ и благополучно посадилъ ихъ всѣхъ.

— Я пріѣду и не въ воскресенье, успѣлъ онъ, однако, сказать, пожимая ея руку.

Дилижансъ съ шумомъ покатился, а Себастьянъ задумчиво пошелъ въ станціи желѣзной дороги.

II.
Перестрѣлка.

На слѣдующій вторникъ, въ пять часовъ, Себастьянъ Малори взялъ кэбъ въ модной улицѣ Манчестера Оксфордъ-Стритъ и крикнулъ возницѣ:

— Пятьдесятъ семь, Вудфордская улица.

Экипажъ быстро покатился и Себастьянъ съ любопытствомъ посматривалъ по сторонамъ, недоумѣвая, гдѣ находится Вудфордская улица, далеко ли отъ города и очень ли она грязна и пустынна. Онъ вспоминалъ смущенный видъ Елены и ея слова, что жилище ихъ было скромное, неудобное. Миновавъ коллегію Оуена, церковь и нѣсколько другихъ общественныхъ зданій, кэбъ повернулъ направо.

— Ну, кварталъ неважный! бѣдная маленькая Елена! подумалъ Себастьянъ, качая головой.

Отчего онъ всегда думалъ о ней, какъ о маленькой Еленѣ, хотя она была выше ростомъ большей части женщинъ?

— Отчего она не хочетъ, чтобъ я пріѣхалъ въ воскресенье? спрашивалъ онъ себя сотни разъ въ продолженіи трехъ съ половиною дней, прошедшихъ со времени встрѣчи съ Еленой на выставкѣ картинъ: — можетъ быть, другіе или другой бываютъ у нея по воскресеньямъ? Я это все разузнаю. Какъ бы мнѣ хотѣлось вызвать на ея лицѣ прежнюю гнѣвную улыбку, которая такъ оживляла ея красоту.

Занятый подобными мыслями, онъ забылъ смотрѣть, куда ѣхалъ кэбъ и неожиданно очутился въ маленькой улицѣ передъ рядомъ небольшихъ приличныхъ домовъ. Къ одному изъ нихъ, съ противоположной стороны, подходила Елена Спенслей.

— Она пѣшкомъ, а я въ экипажѣ, подумалъ Себастьянъ и ему стало совѣстно.

Онъ отпустилъ свой кэбъ и поспѣшно подошелъ къ молодой дѣвушкѣ.

— Вотъ видите, я сдержалъ свое слово, сказалъ онъ: — пріѣхалъ скоро и не въ воскресенье.

— Я очень рада васъ видѣть, отвѣчала Елена серьёзнымъ тономъ.

Они позвонили, но слуга или служанка мистрисъ Спенслей не торопились отворять дверь и прошло нѣсколько минутъ прежде, чѣмъ дверь распахнулась и на порогѣ показался молодой челевѣкъ, очевидно, принадлежавшій къ многочисленному племени конторщиковъ. Увидавъ Себастьяна, онъ отскочилъ въ удивленіи и бросилъ на него непріязненный взглядъ. Но черезъ мгновеніе лицо его прояснилось и онъ произнесъ, обращаясь къ Еленѣ:

— Здравствуйте, миссъ Спенслей. Я надѣюсь что вы совершенно здоровы.

— Да, благодарю васъ. Позвольте мнѣ пройти.

— Вы видите, что я вернулся сегодня двумя часами раньше и только-что хотѣлъ идти на встрѣчу къ вамъ, произнесъ юноша съ сладкой улыбкой и замѣтнымъ удареніемъ на послѣднее слово.

— На встрѣчу ко мнѣ? повторила Елена съ такимъ же удареніемъ: — а зачѣмъ, смѣю спросить, мистеръ Дженкинсъ?

— Я думалъ, что… сегодня такой прекрасный вечеръ… и вы… можетъ быть, пожелали бы… конечно, послѣ чая… погулять.

— Благодарю васъ, но я сегодня вечеромъ занята и никогда не гуляю послѣ чаю, отвѣчала Елена холодно: — позвольте намъ пройти.

Мистеръ Дженкинсъ притиснулся къ стѣнѣ и снова бросилъ убійственный взглядъ на Себастьяна. Елена прошла мимо и, отворивъ дверь въ одну изъ внутреннихъ комнатъ, пригласила молодого человѣка войти.

— Я боюсь, что вамъ будетъ душно, сказала она: — въ этихъ маленькихъ домахъ такія тонкія стѣны. Онѣ вбираютъ жаръ, но какъ-то не выпускаютъ его. Садитесь, прибавила она, опускаясь въ изнеможеніи на кресло: — это наша единственная чистая комната; это гостинная, столовая, будуаръ, кабинетъ и библіотека. Въ Тансопѣ у насъ были все отдѣльныя комнаты, но здѣсь мама отдаетъ каждый уголокъ жильцамъ. Мистеръ Дженкинсъ, желавшій гулять со мною, одинъ изъ нашихъ жильцовъ.

— Понимаю, отвѣчалъ спокойно Себастьянъ: — и я видѣлъ, что онъ возненавидѣлъ меня, какъ человѣка, лишившаго его прогулки.

— Мистеръ Малори! воскликнула Елена съ негодованіемъ и томное выраженіе ея лица вдругъ исчезло: — вы хотите оскорбить меня, полагая, что я когда-нибудь гуляю съ этимъ отвратительнымъ, дерзкимъ юношей? Впрочемъ, почему же вамъ этого и не предположить? прибавила она съ принужденнымъ смѣхомъ.

— Я ничего не предполагалъ. Я только видѣлъ его грустное разочарованіе и пожалѣлъ его.

Онъ бросилъ на Елену знаменательный взглядъ, но, въ отвѣтъ, она посмотрѣла на него очень спокойно и равнодушно. Странно сказать, выраженіе лица Елены вдругъ пріобрѣло въ его глазахъ важное значеніе. Онъ не могъ забыть ея смущенія въ первую минуту ихъ свиданія въ пятницу, ея неожиданную блѣдность, быстро смѣнившуюся яркимъ румянцемъ. Его это очень удивило и онъ рѣшился узнать причину этого страннаго волненія. Онъ полагалъ, что это будетъ легко. Елена въ прежнее время не умѣла скрывать своихъ чувствъ, но теперь она такъ измѣнилась въ этомъ отношеніи, что онъ принужденъ былъ признать себя побѣжденнымъ. Ея внѣшность, лицо и фигура выражали томность, уныніе, скуку, но она вела себя спокойно, холодно, сдержанно, даже принимала на себя гордый, довольный видъ. Онъ не могъ навѣрное сказать, что было въ ней искреннее, что напускное, и въ немъ заговорило сильнѣе, чѣмъ когда-либо его обычное желаніе побороть, побѣдить эту сильную натуру.

— Можете вы пить чай въ пять часовъ? спросила Елена: — мы всегда пьемъ чай въ это время; я, возвращаясь съ урока, чувствую большую жажду, а мама предпочитаетъ этотъ часъ другому. При этомъ не забывайте, что за чаемъ не будетъ слѣдовать обѣдъ.

— Если вы меня пригласите къ чаю, то я останусь съ удовольствіемъ.

— Такъ вы приглашены. Теперь я пойду раздѣться и найду маму. Вы извините, что мы васъ оставимъ на нѣсколько минутъ одного.

— Пожалуйста, не говорите объ этомъ, произнесъ Себастьянъ, и Елена вышла изъ комнаты

Оставшись одинъ, онъ осмотрѣлъ всю комнату. Она была не большая, невысокая и черезчуръ загроможденная мебелью. Повсюду валялись книги, а въ одномъ изъ угловъ красовалась ваза съ букетомъ изъ засохшихъ цвѣтовъ. Все было очень чисто и въ порядкѣ. На каминѣ стояли двѣ маленькія севрскія вазы, остатокъ прежняго величія. Онъ съ удивленіемъ замѣтилъ, что въ комнатѣ не было фортепьяно, потому ли, что въ комнатѣ и безъ того было слишкомъ много вещей, или потому, что было дорого купить, или нанять его. Однако, Елена имѣла хорошенькій, свѣжій голосъ и любила пѣть. Онъ хорошо помнилъ, какъ она пѣла въ первый вечеръ, когда онъ увидалъ ее во всемъ блескѣ ея красоты, роскошнаго платья, жемчуговъ и колецъ. Какъ это было давно!

Размышляя обо всемъ этомъ, онъ надѣялся, что Елена вскорѣ вернется въ комнату, что мистрисъ Спенслей не будетъ сидѣть съ нимъ весь вечеръ, и что ему позволятъ пробыть подолѣе.

Наконецъ, дверь отворилась и вошла, но не Елена, а ея мать. Въ мистрисъ Спенслей произошла перемѣна, не меньшая, чѣмъ въ ея дочери, но совершенно противуположная. Она казалась счастливѣе, моложе и довольнѣе своей судьбой, чѣмъ во времена своего богатства. И дѣйствительно, она была теперь счастливѣе. Маленькая квартира, скромное хозяйство и необходимость постоянно наблюдать за двумя служанками и сидѣть по цѣлымъ часамъ въ кухнѣ ей были ни почемъ. Ее тѣшили ежедневныя дрязги и она была вполнѣ довольна своей жизнью. Смотря на нее, Себастьянъ думалъ съ удовольствіемъ, что съ нею можно говорить свободно и весело, не боясь коснуться щекотливаго вопроса.

— Ну, мистеръ Малори, сказала она добродушно: — я очень рада васъ видѣть. Я не вѣрила Еленѣ, что вы обѣщали къ намъ зайти и прямо объявила, что вы не придете. Она со мной спорила и оказывается, что она права.

— Еще бы. Очень пріятно видѣть, мистрисъ Спенслей, что вы такъ процвѣтаете.

— Благодарю васъ, отвѣчала она, поправляя свой чепчикъ съ красными лентами: — слава Богу, мнѣ на что жаловаться. Я живу лучше, чѣмъ могла ожидать. Иногда тяжело приходится — ну, да у меня спина выносливая.

— Это большое счастье, замѣтилъ Себастьянъ съ подобающей торжественностью.

— Да; у меня четыре жильца. Вы удивляетесь вѣрно, куда мы ихъ дѣваемъ, но домъ гораздо помѣстительнѣе, чѣмъ кажется. У каждаго своя комната. Всѣ они славные люди и служатъ въ конторахъ. Они тихіе, приличные, исправно платятъ и не гордятся. Напротивъ, всѣ очень сообщительны и дружелюбны, кромѣ мистера Гаррисона, который женится на своей кузинѣ въ Нортумберландѣ. Онъ получаетъ отъ нея письма аккуратно два раза въ недѣлю.

— Да? произнесъ Себастьянъ тономъ живѣйшаго интереса.

— Остальные: мистеръ Финлей, мистеръ Смитсонъ и мистеръ Дженкинсъ съ нами очень дружны. А мистеръ Дженкинсъ даже очень интересуется Еленой.

— Неужели?

— Да. Онъ настоящій джентльмэнъ и по воскресеньямъ (Себастьянъ наострилъ уши), когда другіе ѣздятъ за городъ, онъ обѣдаетъ съ нами.

— Бѣдная Елена! подумалъ Себастьянъ, но вслухъ повторилъ: — неужели?

— Елена недовольна этимъ, но я нахожу, что она не права и современемъ сама увидитъ свою ошибку.

— Можетъ быть, миссъ Спенслей не интересуется столько же мистеромъ Дженкинсомъ, сколько онъ ею, замѣтилъ Себастьянъ.

— Не знаю, во всякомъ случаѣ она это скрываетъ.

— Совершенно естественно.

— Но вотъ и чай, воскликнула мистрисъ Спенслей и, пока служанка ставила на столъ подносъ съ чашками, она подошла къ шкапу и начала доставать оттуда банку яблочнаго желе и хрустальное блюдце съ вареньемъ.

Въ эту минуту вошла въ комнату Елена. Она переодѣлась; теперь на ней былъ также остатокъ прежняго величія — великолѣпное черное шелковое платье, хотя и немного старомодное; вокругъ ея шеи красовалась оранжевая лента и кружевной воротничекъ. Себастьяну она показалась очаровательной и онъ возненавидѣлъ трехъ жильцовъ, выказавшихъ наклонность къ дружбѣ съ своей хозяйкой и ея дочерью. Она взглянула на свою мать, которая пропадала до половины въ шкапу, и веселая улыбка показалась на ея лицѣ. Повидимому, она уже давно не улыбалась, и потому Сеяастьянъ счелъ своимъ долгомъ также улыбнуться.

Выкарабкавшись изъ шкапа, мистрисъ Спенслей позвала гостя къ столу и Себастьянъ подалъ руку Еленѣ. Ему казалось, что онъ во снѣ. Они сѣли другъ противъ друга и никогда Елена не сіяла такимъ царственнымъ величіемъ, какъ въ этой скромной обстановкѣ.

— Мистеръ Малори, сказала мистрисъ Спенслей, когда чай былъ оконченъ: — извините меня, но я должна васъ оставить. Прежде всего мнѣ надо посмотрѣть, подали ли имъ чай, а потомъ я обѣщала посидѣть вечеркомъ у нашей сосѣдки, мистрисъ Вудфордъ. Мы большіе съ ней друзья. Отецъ ея мужа построилъ большую часть домовъ въ этой улицѣ и былъ очень богатый человѣкъ, но не съумѣлъ сохранить своего состоянія, и она, бѣдняжка, должна платить за аренду дома, выстроеннаго ея тестемъ. Въ этой жизни все приливъ и отливъ.

— Да. Такъ я васъ болѣе не увижу сегодня вечеромъ?

— По всей вѣроятности. Она, конечно, захочетъ, чтобъ я у нея поужинала. Я васъ оставляю съ моей дочерью, мистеръ Малори; поболтайте съ нею. Но я надѣюсь, что вы насъ не забудете, т. е. если вамъ не слишкомъ далеко сюда пріѣзжать.

— Помилуйте, сюда вовсе не далеко, началъ-было Себастьянъ, но въ эту минуту раздался звонокъ и мистрисъ Спенслей поспѣшно удалилась, говоря:

— Вотъ мистеръ Финлей. Мнѣ пора идти. Прощайте, мистеръ Малори.

Молодые люди остались наединѣ. Елена сѣла къ окну и принялась за вышиванье, а Себастьянъ сѣлъ противъ нея на кушеткѣ.

— Вы ни о комъ не спрашиваете изъ вашихъ старыхъ друзей въ Тансопѣ, миссъ Спенслей? началъ онъ.

— О! извините, я и не спросила о здоровьѣ мистрисъ Малори какъ она поживаетъ?

— Благодарю васъ, она совершенно здорова.

— Очень рада слышать, сказала спокойно Елена и Себастьяну стало стыдно, вспомнивъ, что его мать не выразила ни малѣйшаго сочувствія къ миссъ Спенслей и ея матери со времени ихъ раззоренія: — а вы у многихъ бываете въ Тансопѣ? продолжала она такимъ холоднымъ, равнодушнымъ тономъ, словно Тансопъ, во всѣми его обитателями, сдѣлался для нея пустымъ звукомъ далекаго прошлаго.

— Нѣтъ; я занятъ цѣлый день и не очень долюбливаю тансопское общество, а всѣхъ близкихъ друзей я потерялъ.

— Какое несчастье! Какъ это случилось?

— Гюго фонъ-Биркенау уѣхалъ въ Германію. Онъ изучаетъ музыку и хочетъ всецѣло предаться ей. Онъ уже даетъ уроки. Другой человѣкъ, которымъ я интересовался, также покинулъ Англію. Вы его не знаете. Мистеръ Блиссетъ умеръ. Потомъ вы… я надѣюсь, что вы позволите мнѣ назвать васъ своимъ другомъ?

— Мы никогда не были большими друзьями. Мнѣ не нравились ваши убѣжденія.

— Но все же мы не были врагами?

— Нѣтъ, не совсѣмъ, сказала Елена, неожиданно измѣнившимся тономъ: — но во всякомъ случаѣ я никогда не примирюсь съ вашими мнѣніями. Вы отрицаете право женщинъ интересоваться великими вопросами общественной жизни, а я, до послѣдняго моего издыханія, буду утверждать противоположное.

Она говорила спокойно и рѣшительно, но не съ прежнимъ азартомъ.

— Вы вѣроятно никогда не поймете моего настоящаго взгляда на этотъ вопросъ, отвѣчалъ онъ съ огорченіемъ.

— Вы сами говорили, что у васъ нѣтъ опредѣленнаго мнѣнія объ этомъ вопросѣ. Впрочемъ, не стоитъ теперь о немъ и толковать. Я никогда не буду въ состояніи помочь правильному разрѣшенію этого великаго вопроса, какъ я прежде надѣялась. У меня отняты всѣ силы, всѣ средства…

— Миссъ Спенслей…

— Но вы, кажется, забыли одного изъ вашихъ друзей, перебила его Елена.

— Я забылъ? Кого?

— Миссъ Блиссетъ.

— Ахъ, да! Я дѣйствительно забылъ. Я никогда ее теперь не вижу.

— Развѣ она не живетъ Тансопѣ? спросила Елена, нагнувъ голову къ своей работѣ.

— Она попрежнему арендуетъ Стонгэтъ, но рѣдко тамъ бываетъ. Я полагаю, что она возненавидѣла Тансопъ. Но даже когда она пріѣзжаетъ, мы съ ней не видимся. Я дѣйствительно потерялъ въ ней друга; мы были съ ней очень дружны.

Голосъ Себастьяна не дрогнулъ. Онъ говорилъ совершенно спокойно.

— Эта потеря, вѣроятно, была для васъ самой чувствительной, замѣтила Елена, не поднимая головы съ своей работы.

— Въ нѣкоторомъ отношеніи — да. Въ первое время, я дѣйствительно очень чувствовалъ эту потерю, но теперь менѣе. Впродолженіи двухъ лѣтъ я научился жить одинъ. Улыбайтесь сколько хотите, но это правда.

— О, я вѣрю, что вамъ было тяжело лишиться общества миссъ Блиссетъ. Она не дюжинная барышня и потомъ поговаривали, что вы даже были женихомъ и невѣстой.

— Я самъ это слышалъ, но это не правда. И такъ, согласитесь, что я потерялъ всѣхъ своихъ друзей.

— Но вы не унываете отъ этого, и на мой взглядъ очень здоровы и веселы, отвѣчала Елена, поднявъ голову и спокойно смотря ему прямо въ глаза.

— Я слишкомъ занятъ, чтобы приходить въ уныніе. Пожалуйста, не думайте, чтобъ я цѣлый день горевалъ о своемъ одиночествѣ.

— Я вовсе этого не думаю

— У меня были прежде друзья, потомъ они исчезли и новыхъ я не пріобрѣлъ — вотъ и все. Въ эти же печальные года я тяжело работалъ и многому научился.

— Да, произнесла Елена и лицо ее впервые оживилось прежнимъ одушевленіемъ: — вы, конечно, многому научились. Оставляя Тансопъ, я всего болѣе сожалѣла о друзьяхъ, съ которыми я сблизилась во время паники. Съ тѣхъ поръ, я ничѣмъ такъ не интересовалась. У васъ же есть интересъ въ жизни. Я еще недавно читала въ газетахъ, что васъ просили быть кандидатомъ радикальной партіи, когда мистеръ Литенкотъ подастъ въ отставку. Передъ вами открывается блестящая будущность. Дали вы отвѣтъ?

— Его ждутъ завтра. Но, клянусь честью, я не знаю, что отвѣтить. Что бы вы посовѣтовали?

— Мистеръ Малори!

— Что?

— Зачѣмъ вы такъ говорите со мною? Развѣ вы думаете, что это очень остроумно?

— Я васъ не понимаю. Что же я считаю остроумнымъ?

— Спрашивать совѣты, когда вы нисколько въ нихъ не нуждаетесь? Совѣтоваться съ женщиной, съ молодой дѣвушкой о важномъ, рѣшительномъ вопросѣ въ вашей жизни? Мы, женщины, не понимаемъ ничего серьёзнаго, по крайней мѣрѣ, таково ваше мнѣніе. Я не желаю, чтобъ вы такъ обходились со мною. Я не имѣю никакого мнѣнія по этому вопросу.

— Я глубоко сожалѣю, что открылъ ротъ передъ вами по поводу женскаго вопроса; вы мнѣ этого не простили и никогда не простите, сказалъ онъ съ жаромъ: — но я искренно спрашиваю вашего совѣта относительно моей кандидатуры. Я все это время колебался и недоумѣвалъ, какъ…

— Женщина.

— Нѣтъ, какъ одинокій человѣкъ, которому не съ кѣмъ посовѣтоваться.

— Какъ это патетично!

— Неужели вы мнѣ откажете въ добромъ совѣтѣ? Принимать кандидатуру или нѣтъ?

— Вамъ ни къ чему не послужитъ мой совѣтъ, сказала она съ нетерпѣніемъ: — у васъ есть сотни совѣтниковъ лучше меня. На что вамъ мой совѣтъ?

— Я дѣйствительно нуждаюсь въ вашемъ совѣтѣ, Елена, сказалъ Себастьянъ, ужаленный до глубины сердца ея тономъ и словами: — я нѣкогда велъ себя дуракомъ въ отношеніи васъ. Когда васъ посѣтило горе, мнѣ стало стыдно за себя. Вы себя выказали героиней. Скажите мнѣ, умоляю васъ, принимать мнѣ кандидатуру или нѣтъ? Дайте мнѣ совѣтъ и, клянусь небомъ, я его исполню. Вамъ я слѣпо довѣряю.

— Такъ принимайте. Съ вашими способностями и съ вашимъ положеніемъ вы не имѣете права отказываться.

— Я приму, отвѣчалъ просто Себастьянъ.

Наступило молчаніе. Елена продолжала работать, но чего это ей стоило, онъ не могъ знать. Онъ же задумался о только что случившемся странномъ событіи. Онъ отдалъ свою совѣсть въ руки молодой дѣвушки и съ той минуты, какъ она произнесла свое рѣшеніе, всякое колебаніе, всякое сомнѣніе исчезли.

— Васъ, конечно, выберутъ, сказала Елена, первая возобновляя разговоръ: — тогда ваша жизнь будетъ еще дѣятельнѣе. Какъ вы со всѣмъ справитесь?

— Это меня заранѣе пугаетъ. Мнѣ придется взять помощника. Но я не знаю къ кому обратиться, а уже и теперь у меня слишкомъ много работы.

— Неужели! такъ зачѣмъ же вы теряете время, сидя у насъ? сказала Елена, и вдругъ вся вспыхнула.

— Вы думаете, что это потеря времени? спросилъ Себастьянъ, пристально смотря на нее.

Тутъ Елена выказала свою прежнюю впечатлительность. Румянецъ не сходилъ съ ея щекъ. Она опустила глаза и ея руки задрожали. Себастьянъ былъ слишкомъ ловкій тактикъ, чтобъ не портить выгодное положеніе, въ которомъ онъ находился, и упорно молчалъ.

— О! какъ жарко! нетерпѣливо воскликнула, наконецъ, Елена, чувствуя необходимость выйти изъ затрудненія, созданнаго ея же ошибкой: — я не могу болѣе работать. Иголка прилипаетъ къ пальцамъ… Но возвратимся къ вашимъ выборамъ… васъ навѣрное выберутъ… правда, у васъ будетъ много занятій… но какія интересныя занытія… я часто буду думать…

Она вдругъ умолкла.

— Довольно говорить обо мнѣ, сказалъ Себастьянъ, начиная понимать, въ чемъ была его сильная, а ея слабая сторона: — лучше разскажите мнѣ что-нибудь о вашей жизни.

— О моей жизни! произнесла Елена съ принужденнымъ смѣхомъ: — это исторія слишкомъ патетичная; ваши нервы ея не вынесутъ.

— Я желаю непремѣнно знать, какъ вы живете. Такъ грустно не имѣть никакихъ свѣдѣній объ образѣ жизни человѣка, которымъ интересуешься. Какъ зовутъ родителей вашихъ учениковъ?

— Мистеръ и мистрисъ Галовей.

— Что это за люди?

— Богатые.

— Богатство ничего не значитъ.

— Они имѣютъ странности, но очень добры со мной. Я занимаюсь съ дѣтьми на сколько мнѣ позволяютъ родители, которые держатся того правила, что дѣтямъ надо позволять дѣлать что угодно и…

Елена улыбнулась и не окончила своей фразы.

— И, продолжалъ Себастьянъ: — всѣ пріятные результаты подобнаго воспитанія, обрушаются на васъ. Странные люди!

— Нисколько, они хорошіе люди и имѣютъ полное право воспитывать своихъ дѣтей какъ угодно.

Очевидно, Елена не хотѣла жаловаться на свою судьбу и съ твердостью переносила все. Она сдѣлалась очень благоразумной и терпѣливой. Себастьянъ даже пожалѣлъ объ этомъ.

— Мистрисъ Спенслей кажется очень веселой, сказалъ онъ: — это должно вамъ служить большимъ утѣшеніемъ.

— Да, бѣдная мама! отвѣчала Елена съ неожиданнымъ чувствомъ: — сколько ей пришлось перенести горя и она никогда не роптала, никогда не унывала. Мнѣ просто стыдно за себя при видѣ ея мужества, и, однако, я не могу смотрѣть на многое ея глазами.

— Напримѣръ, на мистера Дженкинса по воскресеньямъ.

— О! воскликнула Елена и черезъ минуту прибавила: — да, мы расходимся съ мамой въ мнѣніяхъ насчетъ мистера Дженкинса.

— Вотъ, видите, я и узналъ, почему мнѣ нельзя бывать у васъ по воскресеньямъ, сказалъ онъ, вставая.

— Я думала, что вамъ не понравится общество мистера Дженкинса, но теперь, если вы желаете, то милости просимъ въ воскресенье. Вы будете имѣть удовольствіе обѣдать съ нимъ. Мы всегда рады нашимъ друзьямъ, когда имъ заблагоразсудится посѣтить насъ.

Приравниваніе къ мистеру Дженкинсу, подъ общей рубрикой «нашихъ друзей», разсердило не на шутку Себастьяна, обыкновенно столь спокойнаго и благоразумнаго. Еленѣ удалось вывести его изъ терпѣнія и поднять на смѣхъ; сама же она смотрѣла на него невозмутимымъ, невиннымъ взглядомъ.

— Вы очень перемѣнились, миссъ Спенслей, произнесъ онъ: — вы развили въ себѣ способность…

— Быть грубой и непріятной? добавила Елена: — можетъ быть, горе испортило мой характеръ, а, можетъ быть, я уже такая отъ природы. Помните, я никогда не поддавалась.

— Такъ мнѣ позволено васъ навѣщать? смиренно спросилъ Себастьянъ.

— Мы всегда будемъ рады васъ видѣть, если вы найдете свободную минуту среди вашихъ многочисленныхъ занятій, отвѣчала она холодно и церемонно.

— Во всякомъ случаѣ вы мнѣ не запрещаете пріѣзжать, если я найду такую свободную минуту?

— Запрещать? Нѣтъ. Повторяю, мы всегда рады видѣть нашихъ друзей.

— Прощайте, произнесъ Себастьянъ: — помните, что вы отвѣтственны за важный шагъ, который я сдѣлаю завтра.

— Вотъ вы какъ говорите! но что было бы, еслибъ мы не встрѣтились? сказала небрежно Елена.

Себастьянъ пожалъ ея протянутую руку и удалился съ звучащими въ его ушахъ словами: «что было бы, еслибъ мы не встрѣтились».

— Ну, а теперь что будетъ, когда мы встрѣтились? спрашивалъ онъ себя, отправляясь на станцію желѣзной дороги: — я не знаю, чѣмъ это кончится, но ты, Елена, посмотришь на меня иначе, или…

III.
Подъ дождемъ.

Прошло три недѣли. Августъ близился къ концу; дождь шелъ проливной. Цѣлое утро Елена Спенслей возилась съ своими учениками, которые, благодаря дурной погодѣ и невозможности пойти гулять, вымѣщали на бѣдной гувернанткѣ свое неудовольствіе. Они были недурныя дѣти, даже въ нихъ были зачатки, изъ которыхъ могли образоваться очень хорошія дѣти, но, по выраженію Елены, они были настолько хороши, насколько имъ позволяли родители. Они видѣли, что всѣ въ домѣ плясали подъ ихъ дудку, знали свою силу и согласно съ этимъ дѣйствовали.

По окончаніи уроковъ, Елена старалась ихъ позабавить, но эти забавы дѣйствовали очень печально на нее, и крикъ, шумъ, ссоры дѣтей изъ-за обладанія какими-то старыми игрушками довели ее до одуренія. Наконецъ, раздался звонокъ къ завтраку мистрисъ Галовей и обѣду дѣтей. Птенцы Елены бросились гурьбой въ столовую и на время забыли все въ сладостномъ жеваніи.

Послѣ завтрака, Елена возвратилась въ классную, а дѣти остались на время внизу у матери. Она сѣла у окна и, опершись подбородкомъ на руку, стала смотрѣть на виднѣвшійся вдали паркъ съ мокрыми деревьями и мрачными домами. На глазахъ ея навернулись слезы, но она удержалась отъ сантиментальничанія и съ улыбкой сказала себѣ:

— Какъ глупа я была, ожидая его. Это просто былъ минутный капризъ. Онъ отъ природы очень учтивъ, т. е. лицемѣренъ и не можетъ сказать что-либо грубое, еслибъ и захотѣлъ. Но енъ, конечно, болѣе никогда не пріѣдетъ. Глупо было, что я ему такъ обрадовалась. Я могла предчувствовать, что его посѣщеніе только будетъ источникомъ горя и разочарованія. Жаль, что я его встрѣтила. Я уже почти перестала думать о немъ, теперь же онъ вѣчно передъ мною, а у него есть много о чемъ думать. Зачѣмъ онъ провелъ у насъ вечеръ, увлекъ меня въ невѣдомый свѣтлый міръ и заставилъ полюбить себя? Зачѣмъ онъ спросилъ моего совѣта, точно онъ въ немъ нуждался? Это было не хорошо. Но я все-таки дура. Я всегда была дурой. Онъ не легкомысленный вѣтренникъ, нѣтъ. А просто его жизнь полна, а моя пуста, и то, что для него составляетъ случайную встрѣчу, маловажный долгъ приличія, для меня важное событіе, сосредоточивающее на себѣ всѣ мои мысли. Какъ бы желала имѣть какую-нибудь работу, которая наполняла бы всю мою жизнь. Это занятіе съ дѣтьми мнѣ не годится, оно недовольно поглощаетъ мою жизнь. Особенно съ тѣхъ поръ, какъ я узнала, что онъ хочетъ сдѣлать себѣ имя и пріобрѣсть вліяніе, мнѣ не сидится спокойно. Я также должна дѣйствовать. Не можетъ быть, чтобы я не нашла себѣ работы, которая излечила бы меня отъ этого сантиментальнаго безумія. Да, я найду такую работу, или умру.

Въ эту минуту дверь заскрипѣла и въ комнату вошла мистрисъ Галовей.

— Что вы тутъ дѣлаете, миссъ Спенслей? сказала она: — вы все задумываетесь. Это очень дурная привычка, приводящая ко всякаго рода глупостямъ.

— Неужели!

— Да, отвѣчала мистрисъ Галовей, которая, повидимому, никогда не задумывалась и, держа въ рукахъ три книги, взглянула, грустно на небо: — я боюсь, что сегодня не прояснится.

Елена согласилась съ нею.

— Право не знаю, что мнѣ дѣлать, продолжала мистрисъ Галовей.

— Не могу ли я вамъ помочь?

— Я было хотѣла попросить у васъ одолженія, но на улицѣ такъ мокро, что врядъ ли вамъ можно выйти.

— Вы желали, чтобы я сходила куда-нибудь? спросила Елена, внутренно спрашивая себя, что было пріятнѣе, бороться съ дождемъ и вѣтромъ, или учить дѣтей.

— Дѣло въ томъ, что мистеръ Галовей забылъ взять съ собою книги, чтобы перемѣнить ихъ въ библіотекѣ, а мы хотѣли съ нимъ читать весь вечеръ.

— Я съ удовольствіемъ перемѣню книги, отвѣчала Елена съ оживленіемъ: — только дѣти…

— О, дѣти могутъ остаться сегодня и безъ второго урока; барометръ такъ опустился, что жестоко ихъ мучить. Но погода слишкомъ дурна…

— Это ничего. Я поѣду съ Оксфордской улицы въ дилижансѣ.

— Если вамъ дѣйствительно все равно, то…

— Я сейчасъ буду готова, перебила ее Елена.

— Я могу вамъ дать ватерпруфъ, замѣтила мистрисъ Галовей, которой казалось, не вошло въ голову, что лучшій ватерпруфъ былъ бы кэбъ.

— У меня есть. — Дайте мнѣ книги. Вы написали, что взять?

— Да, записка въ книгахъ.

Елена была очень рада отдѣлаться отъ урока съ дѣтьми и весело вышла на улицу съ зонтикомъ въ рукахъ.

Пройдя по мокрымъ, мягкимъ аллеямъ парка, она очутилась въ Оксфордской улицѣ и дождалась подъ дождемъ дилижанса, въ которомъ, по счастью, нашла мѣсто. Въ Рыночной улицѣ она остановилась и по Кроссъ-Стритъ достигла библіотеки Модди. Мало-по-малу, ея энтузіазмъ къ этой прогулкѣ остылъ. Она промокла и очень устала.

Въ библіотекѣ не было никого, кромѣ нея. Молодой приказчикъ, принявшій книги, посмотрѣлъ на нее съ сожалѣніемъ и замѣтилъ, что погода очень дурная. Елена согласилась съ нимъ и подала ему записку мистрисъ Галовей. Приказчикъ исчезъ и черезъ минуту подалъ ей какое-то путешествіе въ двухъ большихъ томахъ. Лицо Елены вытянулось; маленькіе томики романа она принесла въ карманѣ пальто.

— Не взять ли вамъ лучше одинъ томъ, замѣтилъ очень учтиво юноша.

— Нѣтъ, я возьму оба, сказала рѣшительно молодая дѣвушка и, схвативъ книги, вышла изъ библіотеки.

Въ самыхъ дверяхъ она столкнулась съ кѣмъ-то, который проходилъ мимо.

— Извините, миссъ… ахъ! Елена… миссъ Спенслей! воскликнулъ Себастьянъ, останавливаясь и съ удивленіемъ смотря на нее: — что вы тутъ дѣлаете въ такую погоду?

Неожиданная встрѣча съ нимъ послѣ недавнихъ размышленій, была сильнымъ для нея ударомъ, но она мгновенно оправилась и отвѣчала спокойно:

— Я была въ библіотекѣ.

— Дайте мнѣ книги, я ихъ понесу. — Все это время я собирался къ вамъ, но былъ ужасно занятъ. Вы, вѣроятно, прочли въ газетахъ объ отказѣ мистера Литенкота и о принятіи много кандидатуры.

— Да, отвѣчала Елена: — и я думала, что вы болѣе никогда не заѣдете къ намъ.

— Отчего? Вы какъ будто недовольны мною. Чѣмъ я васъ оскорбилъ?

Между тѣмъ, они уже дошли до сквэра св. Анны, гдѣ находится биржа кэбовъ и пора было разойтись или рѣшать, что они пойдутъ вмѣстѣ.

— Куда вы идете? спросилъ Себастьянъ.

— Въ контору дилижансовъ, а оттуда въ дилижансѣ до парка. Мистрисъ Галовей ждетъ книги. А вы?

— Я иду опять на выставку картинъ, отвѣчалъ онъ: — не лучше ли и вамъ отправиться со мною?

— О! мнѣ не время, воскликнула Елена, застигнутая въ расплохъ этимъ предложеніемъ: — уже четыре часа, и книги…

— Не безпокойтесь о книгахъ. Я увѣренъ, что вы желаете посмотрѣть картины, и сверхъ того, вы должны объяснить мнѣ, чѣмъ я васъ обидѣлъ, а это неудобно подъ дождемъ на улицѣ.

Онъ мигнулъ возницѣ и очень любезно подсадилъ въ кэбъ Елену. Она, сама не зная зачѣмъ, сѣла въ кэбъ; она видѣла только, что Себастьянъ, казалось, вполнѣ рѣшился ѣхать съ нею и не находила въ себѣ силъ ему воспротивиться.

— Въ Королевскій институтъ, сказалъ онъ, и экипажъ быстро покатился.

— Мнѣ не слѣдовало соглашаться, это очень глупо, промолвила Елена въ смущеніи.

— Нѣтъ, вамъ слѣдовало, отвѣчалъ твердо Себастьянъ.

Онъ ясно видѣлъ, что обращеніе съ нимъ Елены измѣнилось. По ея серіёзному виду и односложнымъ отвѣтамъ, онъ понялъ, что она за что-то сердилась на него. Ему и въ голову не приходило, что три недѣли отсутствія и молчанія болѣе сдѣлали въ его пользу, чѣмъ три мѣсяца ухаживанія.

— Ну, вотъ мы и пріѣхали; теперь посмотримъ и картины, замѣтилъ онъ, когда кэбъ остановился передъ Королевскимъ институтомъ.

Елена нервно засмѣялась, сама не зная чему. Они оставили свои зонтики у швейцара и она почувствовала съ удивленіемъ, что Себастьянъ разстегиваетъ ей пальто.

— Мы здѣсь останемся долго, сказалъ онъ серьёзно: — въ одну минуту нельзя осмотрѣть всѣ картины.

Елена не сопротивлялась. Все это было очень странно и комично. Казалось, они заранѣе устроили это свиданіе, хотя этого не было.

Они пошли наверхъ и очень мало обратили вниманія на картины, дѣлавшія много шума. Себастьянъ былъ очень въ духѣ; такъ думала Елена, не сознавая, что она и сама сіяла своей прежней красотой. Она не подозрѣвала, что свиданіе съ ней вскружило голову молодого человѣка, что все это время онъ думалъ болѣе о ней, чѣмъ о своихъ коммерческихъ дѣлахъ и парламентскихъ выборахъ. Но она не могла не замѣтить, что онъ пристально смотрѣлъ на нее, и что-то было въ его взглядѣ, заставлявшее ее невольно вздрагивать. Кромѣ того, она вдругъ почувствовала, что теперь онъ не любилъ Адріенны Блиссетъ, какія бы чувства онъ ни питалъ къ ней въ старину.

На выставкѣ, по случаю дождя, было очень мало посѣтителей, не болѣе полудюжины. Они прошли всѣ залы и, быть можетъ, никогда не остановились бы, еслибъ не наткнулись на стѣну.

— Сядемте, сказалъ неожиданно Себастьянъ, взявъ за руку Елену и усаживая ее на круглый диванъ по срединѣ зальь

— Вы знаете, что я теперь по уши погрязъ въ выборной агитаціи? сказалъ онъ.

— Да, я читала въ газетахъ.

— Это только удержало меня отъ посѣщенія васъ. Я два раза уже отправлялся къ вамъ, но долженъ былъ вернуться назадъ. Мой бѣдный управляющій Сутсклифъ очень боленъ, и я долженъ работать за двоихъ.

— Я увѣрена, что вы очень заняты, замѣтила Елена машинально.

— Говорятъ, что я одержу побѣду. Консерваторы пришли въ отчаяніе; никто изъ мѣстныхъ жителей не рѣшился выступить кандидатомъ, и они выписали кого-то изъ Лондона. Но онъ врядъ ли восторжествуетъ, хотя онъ хорошій человѣкъ.

— О, нѣтъ, вы побѣдите, и я буду рада.

— Да? вы будете рады? Вы говорили искренно, увѣряя, что я не имѣю права отказаться отъ кандидатуры?

— Я всегда искренна.

— Правда, но вы были очень лаконичны въ этотъ разъ. Вы дѣйствительно думаете, что я могу принести пользу?

— Да, отвѣчала Елена и, удержавшись отъ саркастическихъ замѣчаній, просившихся ей на языкъ, она высказала откровенно свое убѣжденіе: — я думаю, что вы будете имѣть полезное вліяніе съ вашимъ практическимъ знаніемъ и обширной опытностью. Я убѣждена, что вы можете сдѣлать много добраго, что передъ вами открывается славное поприще. Я… всегда буду читать съ интересомъ о вашихъ успѣхахъ.

— Это ваше искреннее мнѣніе, несмотря на то, что нѣкогда вы были очень настроены противъ меня? спросилъ съ жаромъ Себастьянъ.

— Да, это мое сердечное убѣжденіе. Я не отказалась отъ своихъ прежнихъ идей и признаю ихъ справедливыми и вѣрными, но теперь я вижу, что мужчина можетъ совершенно отвергать существованіе женскаго вопроса и въ тоже время быть способнымъ на многое хорошее. Я очень буду сожалѣть, если когда-нибудь вы публично возстанете противъ дорогихъ для меня принциповъ, но все-таки я скажу себѣ, что, вѣроятно, есть другіе вопросы, которые болѣе важны для общаго блага…

— Но и мои мысли во многомъ измѣнились.

— Неужели?

— Я всегда думалъ, что женскій вопросъ — въ то же время и мужской. Я вамъ это говорилъ, даже когда мы съ вами расходились въ своихъ мнѣніяхъ. Въ эти два года, проведенные мною въ одиночествѣ, я убѣдился въ этомъ еще болѣе. Я живо чувствовалъ, что никакой другъ, никакой мужчина не можетъ мнѣ оказать ту помощь и то сочувствіе, въ которыхъ я нуждался. Я теперь глубоко убѣжденъ, что мужчина, дѣйствуя врознь съ женщиной, не можетъ сдѣлать ничего хорошаго, но, соединившись, они могутъ перевернуть міръ. Я никогда не скажу ни одного слова противъ вашихъ теорій, никогда.

— Я очень этому рада. Мнѣ было бы ужасно грустно имѣть васъ врагомъ.

— Какъ мнѣ надо быть осторожнымъ въ своихъ дѣйствіяхъ и словахъ!

— Отчего? Вы должны думать не обо мнѣ, а о всей странѣ. Вы должны поступать такъ, какъ слѣдуетъ по совѣсти, и говорить то, что вы считаете правдой.

— Елена, помогите мнѣ стремиться къ правдѣ и достигнуть ея! воскликнулъ съ глубокимъ чувствомъ Себастьянъ: — эти двѣ недѣли я все думалъ о васъ, и мнѣ казалось, что вы протянете мнѣ руку помощи. Ошибался я?

— Что вы хотите сказать? промолвила Елена дрожащимъ голосомъ, и щеки ея мгновенно поблѣднѣли.

— Я хочу вамъ сказать, что болѣе года люблю васъ, самъ того не сознавая, что встрѣтивъ васъ три недѣли тому назадъ, я созналъ это въ глубинѣ моего сердца. Согласны вы быть моей женой?

— Вы забываете, сказала она, поблѣднѣвъ еще болѣе, и ея лицо приняло грустное выраженіе: — вы забываете…

— Что? спросилъ Себастьянъ, пораженный ея тономъ.

— Вы забываете, кого вы просите быть вашей женою. Вы…

— Я прошу руки Елены Спенслей, воскликнулъ онъ, нахмуривъ брови: — и кто посмѣетъ сказать слово противъ нея…

— Но я не одна. Вы должны помнить мое прошедшее. Мой отецъ, мой братъ… о, это невозможно!

— Это косвенный отказъ; вы меня не любите и не хотите выйти за меня за-мужъ. Въ такомъ случаѣ, скажите прямо — я жду.

— Я не могу этого сказать, промолвила Елена: — я васъ люблю.

— Такъ не думайте ни о чемъ другомъ, произнесъ Себастьянъ, смотря на нее съ пламенной мольбой.

— Нѣтъ, человѣкъ, подобный вамъ и въ вашемъ положеніи, не долженъ жениться на молодой дѣвушкѣ, имѣющей такую родню, какъ я.

— Вы говорите это серьёзно?

— Да, это мой рѣшительный отвѣтъ.

— Такъ прощайте, воскликнулъ Себастьянъ, вставая. — Я снесу это горе, какъ могу.

Онъ сдѣлалъ нѣсколько шаговъ, но вдругъ обернулъ голову и вернулся къ ней.

— Елена, сказалъ онъ, и голосъ его до того измѣнился, что она съ испугомъ взглянула на него: — неужели ваша гордость беретъ верхъ надъ вашей любовью? Если такъ, то ваша любовь не искренная.

— Моя гордость! воскликнула Елена.

— Да, ваша гордость; вы боитесь, чтобы свѣтъ не сказалъ, что я унизился до васъ. Вотъ тайна вашего отказа. Вы готовы погубить двѣ жизни, ради удовлетворенія вашей гордости.

— Себастьянъ!

— Елена!

— Это не…

— Что-жь это?

Она молчала, видимо колеблясь и выдерживая жгучія страданія.

— Моя гордость не восторжествовала надъ моей любовью, продолжалъ онъ: — вы меня побѣдили, Елена. Я готовъ пойти за васъ въ огонь и въ воду. Что же, прикажете мнѣ уйти?

Его голосъ понизился до шопота. Онъ облокотился на диванъ. Она вздрогнула всѣмъ тѣломъ и подняла голову. Онъ нагнулся и, повинуясь какому-то непреодолимому инстинктивному побужденію, поцѣловалъ ее.

— Уйти мнѣ или остаться? повторилъ онъ: — скажи, моя радость?

— Не уходите, сказала Елена едва слышно, и Себастьянъ остался, но онъ сознавалъ, что ему придется многое перенести и многое преодолѣть, прежде чѣмъ онъ назоветъ Елену своей.

Она любила его; она прямо созналась въ этомъ, но она была горда, какъ онъ вѣрно замѣтилъ. Несмотря на свою любовь, она- полустыдилась и полусердилась, что была побѣждена, и бросила на него застѣнчивый, нерѣшительный взглядъ. Съ своей стороны, Себастьянъ очень желалъ, чтобы Елена пригласила его къ себѣ, но, хотя у него было нѣсколько часовъ свободныхъ, онъ не рѣшился даже намекнуть на такое приглашеніе. Онъ рѣшился только сказать:

— Вы позволите мнѣ проводить васъ до мистрисъ Галовей? уже поздно.

— Да, пожалуйста, отвѣчала Елена, вставая.

И они молча сошли внизъ. Себастьянъ надѣлъ ей пальто, подалъ зонтикъ и отворилъ дверь. Она только что согласилась быть его женой, и, однако, онъ чувствовалъ, что находится на почтительномъ отъ нея разстояніи. Застѣнчивость Елены дѣйствовала на него сильнѣе всякаго кокетства и превратила его пламенную любовь въ безусловное поклоненіе. Онъ кликнулъ кэбъ, и они поѣхали въ паркъ Викторіи.

— Елена, воскликнулъ Себастьянъ, нарушая, наконецъ, тяготившее его безмолвіе: — когда я могу придти къ вамъ? Неужели вы на меня даже не посмотрите? Вы не можете себѣ представить, какъ вы жестоки ко мнѣ?

— Я — жестока! повторила она: — все это такъ странно, такъ удивительно…

— Но, я надѣюсь, пріятно?

— Да, очень.

— Такъ могу я къ вамъ пріѣхать и просить согласія мистрисъ Спенслей?

— О, я увѣрена, что мистрисъ Спенслей будетъ противъ, воскликнула она неожиданно и съ жаромъ.

— Предоставьте ее мнѣ, сказалъ онъ съ нетерпѣніемъ. — Мы уже пріѣхали въ паркъ, Елена, а вы еще ни разу не посмотрѣли на меня, не сказали мнѣ ни слова. Я, право, не заслужилъ этого.

— Простите меня! воскликнула она съ неожиданной нѣжностью: — я была такъ несчастлива сегодня прежде, нежели увидала васъ, а теперь такъ счастлива, что не могу передать этого словами. Мое счастье меня пугаетъ. Приходите ко мнѣ поскорѣе, и я постараюсь вести себя лучше.

Наконецъ, она смотрѣла на него съ любовью, искреннею, безконечною. Себастьянъ былъ съ лихвою вознагражденъ за все.

— А писать я могу? спросилъ онъ.

— Да, пожалуйста, отвѣчала Елена.

Кэбъ остановился у двери дома мистрисъ Галовей. Елена вышла съ своими книгами, а Себастьянъ Малори отправился на желѣзную дорогу.

IV.
Побѣда.

— Любезный Малори, какъ я радъ, что вы, наконецъ, пріѣхали Васъ что-нибудь задержало необыкновенное! произнесъ пасторъ Понсонби, встрѣчая Себастьяна у входа въ комнату въ Таксонской ратушѣ, гдѣ былъ назначенъ избирательный митингъ въ половинѣ осьмого, а было уже гораздо позже.

— Да, меня задержало нѣчто очень необыкновенное, отвѣчалъ Себастьянъ, очень крѣпко сжимая руку пастора: — но теперь я готовъ и очень въ духѣ. Пойдемте. Публика, вѣроятно, уже выходитъ изъ терпѣнія.

Они взошли на трибуну и Себастьяна удивило горячее сочувствіе, съ которымъ онъ былъ встрѣченъ всѣми присутствующими. Онъ не зналъ, какой пользовался популярностью, и въ теперешнемъ его настроеніи любовь народа глубоко его тронула. Вообще, все одушевляло и вдохновляло его въ этотъ вечеръ. Нѣкоторые изъ его близкихъ и сторонниковъ боялись, чтобы хладнокровіе Себастьяна не приняли за равнодушіе, чтобъ онъ не слишкомъ рѣзко высказалъ свое презрѣніе къ узкому духу партіи, чтобъ, придерживаясь своего крайняго философскаго радикализма, онъ не высказалъ такихъ мыслей, которыя могли показаться наивнымъ тансопцамъ за консервативные принципы. Но въ этотъ вечеръ они были пріятно удивлены. Себастьянъ съ большимъ тактомъ произнесъ краснорѣчивую рѣчь, въ которой высказалъ много правды, не оскорбляя, однако, личныхъ чувствъ чьихъ бы то ни было. Онъ находился подъ вліяніемъ энтузіазма, столь же рѣдкаго въ немъ, сколько и пріятнаго. По временамъ, онъ терялъ изъ вида толпу, внимательно его слушавшую, и ему казалось, что передъ нимъ только одно лицо, лицо Елены; въ эти минуты онъ переставалъ слышать свой голосъ, а въ ушахъ его раздавался голосъ Елены, повелѣвавшей ему говорить одну правду и заявлявшей полную увѣренность въ его успѣхѣ. Сначала, онъ думалъ выставить свою кандидатуру только изъ угожденія своимъ друзьямъ и чтобъ имѣть еще новый всепоглащающій трудъ; но теперь онъ положилъ въ это дѣло всю свою душу, потому что Елена относилась къ нему съ жаромъ и онъ зналъ, что его успѣхъ будетъ ея торжествомъ, а неудача огорчитъ ее. По всѣмъ этимъ причинамъ, Себастьянъ въ своей рѣчи увлекся самъ своимъ краснорѣчіемъ и увлекъ другихъ. Собраніе разошлось, очень довольное своимъ кандидатомъ и вполнѣ убѣжденное въ его побѣдѣ надъ консервативнымъ соперникомъ.

Послѣ митинга, нѣкоторые изъ его друзей ужинали въ Окенродѣ. Политика и ничего болѣе, какъ политика, наполняла всѣ разговоры и гости разъѣхались очень поздно. Оставшись одинъ, Себастьянъ вздохнулъ свободнѣе, но день для него не былъ еще оконченъ. Ему предстояла еще одна бесѣда.

«Лучше скорѣе съ этимъ покончить», подумалъ онъ и пошелъ въ гостинную, но тамъ никого не было.

Тогда онъ поднялся наверхъ и постучалъ въ дверь туалетной мистрисъ Малори.

— Кто тамъ? спросила его мать.

— Это я… Себастьянъ. Могу я сказать вамъ два слова?

— Взойди.

Себастьянъ отворилъ дверь. Мистрисъ Малори сидѣла передъ зеркаломъ и горничная причесывала ей волосы.

— Поторопитесь, Эмма, сказала она: — а ты, Себастьянъ, сядь. Я сейчасъ буду готова.

Онъ опустился на низенькое кресло передъ каминомъ и черезъ мгновеніе погрузился въ счастливыя, радужныя мечтанія.

— Ну? произнесла, наконецъ, его мать, и онъ тотчасъ возвратился къ дѣйствительности.

Мистрисъ Малори въ пеньюарѣ и съ небрежно положенной на макушкѣ косою еще роскошныхъ волосъ, казалась молодой, красивой женщиной.

— Какіе у васъ великолѣпные волосы, воскликнулъ Себастьянъ: — жаль, что вы прячете ихъ подъ чепчикомъ.

— Ты только это хотѣлъ сказать мнѣ? спросила она сухо: — какой у тебя былъ митингъ?

— По словамъ Понсонби, собраніе было успѣшное и единодушное. Жаль, что васъ не было. Я замѣтилъ много дамъ.

— Да, но не моего лагеря.

— Ахъ, я это и забылъ, произнесъ Себастьянъ съ улыбкой.

Онъ чувствовалъ себя очень нѣжнымъ и не замѣчалъ холодности матери.

— Всѣ твои гости разошлись?

— Да, и я очень этому радъ. Но я пришелъ къ вамъ не для того, чтобъ бесѣдовать о радикальныхъ митингахъ. Я непремѣнно желалъ васъ видѣть сегодня и передать вамъ кое-что о себѣ самомъ.

Мистрисъ Малори тотчасъ поняла, что дѣло идетъ объ его женитьбѣ, и приготовилась услышать нѣчто непріятное. Впродолженіи всего этого времени она старательно подъискивала невѣсту своему сыну, часто приглашая къ себѣ молодыхъ дѣвушекъ, которыя, конечно, не имѣли стотысячнаго приданнаго, но были не бѣдныя и во всѣхъ отношеніяхъ пріятныя и приличныя партіи. Но всѣ усилія были тщетны; Себастьянъ отлично разыгрывалъ роль любезнаго хозяина и даже сопровождалъ мать съ ея юными друзьями на концерты, пикники или вечера, но болѣе ничего. Какъ только приличіе позволяло, онъ съ видимымъ удовольствіемъ возвращался къ своимъ дѣламъ, поглощавшимъ всю его жизнь и отъ которыхъ не могла, повидимому, отвлечь его никакая красавица.

Однако, теперь, по всей вѣроятности, нашлась такая особа. Мистрисъ Малори подозрѣвала, что это была Адріенна Блиссетъ, которая, вѣроятно, согласилась на повторенное предложеніе, и она питала такую ненависть къ этой молодой дѣвушкѣ, что, кажется, пожелала бы, чтобъ ея сынъ женился скорѣе на горничной, чѣмъ на ней.

— Неужели! промолвила она, ожидая, что тотчасъ разразится грозный ударъ.

— Я женюсь, маменька.

— Женишься! повторила она машинально.

Мистрисъ Малори уже давно чувствовала, что не имѣла никакой власти надъ сыномъ, но это рѣзкое доказательство ея полнаго безсилія горько ее поразило.

— Да. Я надѣюсь, что вы одобрите мой выборъ.

— Если это миссъ Блиссетъ, то знай, что я никогда не одобрю этого брака.

— Нѣтъ, это не миссъ Блиссетъ. Она мнѣ отказала два года тому назадъ и, еслибъ я теперь повторилъ свое предложеніе, то получилъ бы вторичный отказъ. Тогда я былъ въ отчаяніи. Но теперь я этому очень радъ. Нѣтъ, я женюсь на молодой дѣвушкѣ, которую вы прежде очень любили.

Мысль объ Еленѣ Спенслей не входила и въ голову мистрисъ Малори. Она была такъ убѣждена, что Себастьянъ ни при какихъ обстоятельствахъ не женится на ея прежней любимицѣ, что, со времени раззоренія этого семейства, она перестала объ ней и думать.

— Я, право, не понимаю, Себастьянъ, о комъ ты говоришь. Кто же эта молодая дѣвушка?

— Елена Спенслей.

Мистрисъ Малори вскочила съ кресла.

— Елена Спенслей! Это невозможно.

— Вы не можете имѣть что-нибудь противъ моей женитьбы на Еленѣ Спенслей. Вы сами этого желали.

— У тебя престранныя мысли о долгѣ и чести, Себастьянъ. Какъ могу я желать, чтобы ты женился на молодой дѣвушкѣ, отецъ которой велъ свои дѣла далеко не честно и, подъ конецъ, отравился, а братъ похитилъ крупную сумму денегъ, бѣжалъ и Богъ знаетъ, гдѣ онъ теперь или какимъ непріятностямъ онъ еще можетъ подвергнуть свою родню.

Себастьянъ улыбнулся рѣзкому различію, существовавшему всегда между его мыслями и идеями его матери. Но для приличія, онъ долженъ былъ представить аргументы въ пользу своего взгляда.

— Предположите, что я женился бы на ней въ то время, когда вы этого желали, сказалъ онъ: — вѣдь эти несчастья все же случились бы. Теперь это дѣло почти забыто и, конечно, никакой порядочный человѣкъ не напомнитъ ей объ немъ. Я увѣренъ, что вы, увидавъ ее, забыли бы обо всемъ, кромѣ ея красоты и симпатичности. Она всегда была прелестна, но теперь стала еще очаровательнѣе.

Мистрисъ Малори молчала.

— Вѣдь вы одобряете мой выборъ, не правда ли, маменька? Вы знаете, что я никогда не женился бы на одномъ приданномъ. Еслибъ молодая дѣвушка, которую я полюбилъ имѣла состояніе, я не счелъ бы это помѣхой, но гораздо лучше, что Елена ничего не имѣетъ, кромѣ красоты и любви ко мнѣ.

— Ты смѣешься надо мною. Вѣдь ты женишься на ней, все равно одобрю ли я или нѣтъ твой выборъ.

— Но если вы одобрите, если протянете руку Еленѣ и примете ее съ распростертыми объятіями, какъ мою жену, то вы меня осчастливите. Въ сущности во всемъ виноваты вы. Вы съ самаго начала бросали мнѣ на шею Елену и она, вѣроятно, произвела на меня, большее впечатлѣніе, чѣмъ я полагалъ, потому что, встрѣтивъ ее случайно три недѣли тому назадъ, я почувствовалъ неожиданно, какъ пламенно любилъ ее.

— А если я не одобрю твоего выбора?

— Это меня ужасно огорчитъ. Мы съ вами почти одни на свѣтѣ. Нѣтъ, я увѣренъ, что вы дадите согласіе на мое счастье.

И, нагнувшись, онъ нѣжно поцѣловалъ ее въ щеку.

Мистрисъ Малори вздрогнула. Этотъ поцѣлуй какъ бы открылъ ей глаза. Она добровольно оттолкнула отъ себя любовь сына. Она приняла его какъ ребенка и хотѣла подчинить его своей волѣ, а когда онъ поступалъ какъ взрослый, независимый человѣкъ, то она принимала холодный, ледяной тонъ и отвергала всѣ его попытки къ сближенію. Теперь горькая истина поразила ее. Она была эгоистичная, глубоко эгоистичная женщина, но гдѣ-то въ глубинѣ ея сердца еще сохранился остатокъ материнскаго чувства.

— Я твоя мать, Себастьянъ, сказала она, дрожащимъ голосомъ: — странно, что между нами установились такія странныя отношенія послѣ твоего пріѣзда… Я только и думала, что о твоемъ благополучіи, но…

— Я знаю это и боюсь, что дурно себя велъ съ вами. Простите меня.

Онъ не прибавилъ и она это замѣтила: «вы сами отшатнулись отъ меня, несмотря на всѣ мои усилія сблизиться съ вами». Это умолчаніе было благородно и вполнѣ доказывало, что Себастьянъ любилъ ее и цѣнилъ ея расположеніе. Сознаніе этого было для нея очень пріятно и къ тому же онъ во всякомъ случаѣ женился бы на Еленѣ… Поэтому, она, положивъ руку ему на плечо, сказала:

— Я согласна на твою свадьбу, Себастьянъ, хотя это большое испытаніе. Я не хочу этимъ сказать, чтобъ я не одобряла твой выборъ. Я увѣрена, что трудно найти молодую дѣвушку прелестнѣе, нежели Елена. Она будетъ твоей женой… ужь вѣрно такъ суждено. Скоро свадьба?

— Благодарю васъ! благодарю отъ всей души, воскликнулъ онъ: — я боялся, что вы будете недовольны. Относительно свадьбы, я ничего не знаю. Въ концѣ лѣта мнѣ необходимо съѣздить заграницу, и если я успѣю уговорить Елену, то желалъ бы обвѣнчаться ранѣе и поѣхать вмѣстѣ съ нею Но, право, я не знаю, удастся ли мнѣ это. Она нисколько не намѣрена броситься мнѣ на шею. Она очень измѣнилась. Прежде она была очень впечатлительна и откровенна, но теперь въ ней столько гордаго, хладнокровнаго достоинства, что я не разъ становился въ тупикъ.

— Когда ты женишься или, по крайней мѣрѣ, вернешься изъ за-границы, то тебѣ понадобится весь здѣшній домъ, сказала мистрисъ Малори очень любезно.

— Я надѣюсь, что вы останетесь въ этомъ домѣ навсегда. Елена очень бы желала угодить вамъ.

— Неужели? Когда ты ее увидишь, то передай ей мой поклонъ. Не съѣздить ли мнѣ самой къ ней?

— Нѣтъ, я лучше привезу ее къ вамъ на денекъ.

— Это было бы еще лучше. Что, она бросила свои глупыя идеи?

— Мы оба во многомъ измѣнили свои мысли и теперь можемъ идти рука въ руку.

— Очень рада это слышать! Но уже поздно.

— Да, извините, что я васъ такъ долго задержалъ, но, кажется, я сегодня нашелъ нетолько жену, а еще кое-что. Прощайте, доброй ночи.

И онъ нѣжно поцѣловалъ ея обѣ руки. Мистрисъ Малори съ чувствомъ обняла его.

— Доброй ночи, сынъ мой, промолвила она: — да благословитъ тебя Господь!

Себастьянъ удалился. Побѣда была одержана. Съ этого дня, мистрисъ Малори стала болѣе счастливой, чѣмъ прежде, и хотя все-таки осталось нѣкоторое отдаленіе между ею и сыномъ, но они относились другъ къ другу сочувственно и дружески. А когда въ послѣдствіи отовсюду до нея доходили вѣсти о тріумфахъ жены Себастьяна въ свѣтѣ, объ ея умѣ, красотѣ и граціозности, которыхъ нельзя купить никакими деньгами, она пришла къ тому убѣжденію, что Себастьянъ, женившись на Еленѣ, поступилъ недурно даже въ свѣтскомъ отношеніи, и ея уваженіе къ нему возросло.

Спустя недѣлю послѣ разговора съ матерью, Себастьянъ Малори одержалъ побѣду и на выборахъ. Онъ былъ избранъ громаднымъ большинствомъ. Въ продолженіи этихъ хлопотливыхъ семи дней онъ, однако, нашелъ время заѣхать нѣсколько разъ въ домъ № 5 въ Вудфордской улицѣ и привелъ Еленѣ такіе вѣскіе аргументы, что она согласилась на немедленную свадьбу, и въ одинъ прекрасный вечеръ Себастьянъ, мистрисъ Малори и пасторъ Понсонби отправились въ Манчестеръ, а на слѣдующее утро произошла скромная свадьба въ скромной церкви.

Посаженнымъ отцомъ Елены былъ ея дядя, отличавшійся столь непреодолимой любовью къ правдѣ. Мистрисъ Малори сіяла достоинствомъ. Мистрисъ Галовей также была въ церкви, пораженная тѣмъ, что Елена во-очію доказывала несправедливость вѣчно повторяемой ею аксіомы, что гувернантки, выходя замужъ, всегда совершаютъ безуміе. Мистрисъ Спенслей плакала отъ счастья. Послѣ окончанія церемоніи, каждый возвратился къ себѣ домой, кромѣ Елены и Себастьяна, которые отправились, на желѣзную дорогу. Но прежде, чѣмъ они достигли станціи, Себастьянъ уже разсказалъ Еленѣ исторію своей любви къ Адріеннѣ и его предположенія объ ея романѣ съ Майльсомъ Гейвудомъ, что вызвало большое сочувствіе въ романтичной Еленѣ

V.
Въ Германіи.

Какое различіе существуетъ между однимъ промышленнымъ городомъ и другимъ, конечно, исключая его величины? Скажете ли вы, читатель, въ какой странѣ находится тотъ городъ, въ который я васъ поведу, если вы не услышите языка его жителей и не увидите его обычаевъ, а только бросите взглядъ съ птичьяго полета на длинный рядъ фабричныхъ трубъ съ клубящимся изъ нихъ дымомъ, на почернѣвшую траву и захирѣлыя деревья? Но, чтобы не употреблять во зло вашего терпѣнія, я скажу прямо, что это не англійскій городъ. Но намъ нечего долго оставаться въ его узкихъ улицахъ, а прямо подымемся въ гору и пойдемъ на станцію желѣзной дороги.

Тутъ среди толпы суетящихся пассажировъ и флегматическихъ чиновниковъ, стоялъ неподвижно молодой человѣкъ, спокойно смотрѣвшій вокругъ себя своими живыми, проницательными глазами. Постороннему наблюдателю было бы трудно сказать, нѣмецъ онъ, англичанинъ или французъ, пока онъ не открылъ рта и своимъ произношеніемъ не выдалъ, что онъ англичанинъ.

Онъ очень измѣнился. Два года жизни за-границей, лучшая внѣшняя обстановка, привычка повелѣвать людьми, необходимость примѣниться къ новой, чуждой ему жизни, уже не говоря о внутренной умственной работѣ, сильно на него подѣйствовали. Онъ все еще былъ Майльсъ Гейвудъ, но между теперешнимъ Майльсомъ и прежнимъ было тоже различіе, которое существуетъ между человѣкомъ разумнымъ и пылкимъ юношей.

— Мистеръ Гейвудъ! сказалъ, неожиданно подходя къ нему, бѣлокурый нѣмецъ небольшого роста: — вы кончили всѣ ваши дѣла?

— Да, г. Стернфельдъ, отвѣчалъ Майльсъ: — и какъ видите, жду поѣзда въ Эйзендорфъ.

— Ну, какъ тамъ все обстоитъ? Старикъ, говорятъ, все боленъ?

— Да. Онъ лѣтомъ былъ очень слабъ, но надѣется, что когда жары пройдутъ, то ему будетъ полегче.

— Но онъ все-таки занимается дѣлами?

— Да, или лучше сказать, я за него. Въ послѣднее время онъ почти все передалъ мнѣ.

— Еще бы! я знаю это! сказалъ Стернфельдъ съ знаменательной улыбкой: — но вотъ и вашъ поѣздъ. Г. Сусмейеръ будетъ очень радъ васъ видѣть. Au revoir.

Онъ поспѣшно отошелъ и Майльсъ, войдя въ одинъ изъ вагоновъ эйзендорфскаго поѣзда, вскорѣ забылъ о немъ.

Отъ большого промышленнаго города ***фельда, колыбели соціальныхъ демократовъ, до горнозаводскаго и фабричнаго селенія Эйзендорфъ, было три четверти часа ѣзда по желѣзной дорогѣ. По пути вся страна была покрыта нескончаемымъ рядомъ фабрикъ, заводовъ и рудниковъ, такъ что едва виднѣлась кое-гдѣ узкая полоса зеленой травы. Фабричныя и заводскія зданія все болѣе и болѣе тѣснились, чѣмъ ближе поѣздъ подходилъ къ Эйзендорфу. Наконецъ, показался обширный каналъ и поѣздъ остановился.

Майльсъ вышелъ изъ вагона и очутился на многолюдной главной улицѣ селенія. Былъ прекрасный сентябрьскій вечеръ. Молодой человѣкъ повернулъ въ узкій переулокъ, въ концѣ которого виднѣлся освѣщенный садъ. Это былъ ресторанъ и Biergarten, очень посѣщаемый обитателями Эйзендорфа средняго и высшаго классовъ. Здѣсь почти каждый вечеръ играла музыка, и подъ деревьями, на маленькихъ столикахъ, многіе изъ посѣтителей ужинали.

По всей вѣроятности, Майльсъ вошелъ въ этотъ садъ съ той же цѣлью, потому что, усѣвшись за одинъ изъ столиковъ, онъ приказалъ что-то слугѣ и черезъ минуту тотъ явился съ скатертью, приборомъ, тарелками и прочими принадлежностями ужина. Однако, Майльсъ ѣлъ не много и не долго; вскорѣ кельнеръ убралъ все со стола, кромѣ бутылки рейнскаго вина и зеленой рюмки. Молодой человѣкъ, облокотясь на столъ, разсѣянно смотрѣлъ по сторонамъ.

Его взоры блуждали, не видя передъ собой веселыхъ группъ молодежи и цѣлыхъ почтенныхъ семей, подъ предводительствомъ родителей. Въ пятидесяти шагахъ гремѣлъ оркестръ, фонари пріятно мерцали въ темной зелени, а на. безоблачномъ небѣ искрились звѣзды. Вокругъ раздавались громкій говоръ, смѣхъ, нѣжный шопотъ влюбленныхъ парочекъ и бряцаніе шпоръ неизбѣжныхъ въ Германіи офицеровъ. Все это составляло очень пріятное и мирное зрѣлище. Майльсъ, уставшій отъ цѣлаго дня, проведеннаго въ душныхъ конторахъ и кладовыхъ, былъ не веселъ и не грустенъ, а очень доволенъ, что могъ спокойно сидѣть, слушая музыку и попивая вино. Онъ охотно остался бы такъ сидѣть безконечное время, потому что находился въ такомъ умственномъ настроеніи, когда человѣку всего пріятнѣе продолжать то, что онъ разъ началъ, все равно, что бы это ни было, работа или ничего недѣланіе. Напряженіе ума при переходѣ отъ одного предмета къ другому, возбуждало въ немъ нестерпимыя страданія. Цѣлый день онъ работалъ безъ устали и не прочь былъ бы продолжать работу; пока онъ былъ занятъ, онъ чувствовалъ себя спокойнымъ, но когда работа кончалась, и всѣ расходились по домамъ, имъ овладѣвало отчаяніе. Тогда онъ сознавалъ свое одиночество и усиліе найти для себя какое-нибудь препровожденіе времени несказанно терзало его. Подъ давленіемъ этого чувства одиночества, онъ просиживалъ до глубокой ночи за книгой, пока глаза не закрывались сами собой и онъ не былъ убѣжденъ, что, бросившись на кровать, тотчасъ заснетъ. Онъ всего болѣе боялся теперь думать и мечтать, что нѣкогда доставляло ему наибольшее удовольствіе.

По этой самой причинѣ и теперь, уставъ отъ работы, поѣвъ и выпивъ, онъ чувствовалъ себя такъ хорошо и спокойно, что не хотѣлъ двинуться съ мѣста и безцѣльно устремилъ въ пространство свои блестящіе черные глаза. Онъ зналъ, что вскорѣ это ненормальное довольство и самозабвеніе придетъ къ концу и онъ подвергнется своему обычному чувству безпокойства и отчаянія.

Дѣйствительно черезъ нѣсколько времени къ нему подошла компанія молодыхъ людей, которые, поздоровавшись съ нимъ, присѣли къ его столу. Они завели общій разговоръ, обращая его вниманіе то на одну, то на другую изъ проходившихъ дѣвушекъ, и спрашивая его, слышалъ ли онъ тотъ или другой городской слухъ.

Всѣ эти молодые люди были очень приличные и добрые товарищи, которые съ самаго пріѣзда Майльса въ Эйзендорфъ приняли его дружески въ свою среду и постоянно искали его общества, хотя онъ былъ всегда серьёзенъ и молчаливъ. Впрочемъ, это не мѣшало ему обходиться со всѣми очень учтиво и еслибъ Адріенна Блиссетъ увидала его теперь, то не упрекнула бы, какъ нѣкогда, въ оскорбительномъ и презрительномъ обращеніи. Но что бы она сказала объ его гордомъ, разсѣянномъ и терпѣливомъ равнодушіи ко всему — трудно отгадать.

Однако, несмотря на его равнодушіе и разсѣянность, Майльса очень любила лучшая молодежь Эйзендорфа. Они были различныхъ національностей, главнымъ образомъ нѣмцы, голландцы, англичане и французы. Они всѣ занимались торговлей, кромѣ двухъ, трехъ докторовъ и офицеровъ. Каждому изъ нихъ было извѣстно, что Майльсъ, который самъ ни мало этого не скрывалъ, былъ въ Англіи простымъ рабочимъ, поступилъ мастеромъ къ г. Сусмейеру и быстро достигъ мѣста управляющаго всѣми его дѣлами. Точно такъ же разсказывали, что г. Сусмейеръ очень привязался къ нему и что, по всей вѣроятности, въ виду непреодолимой страсти его сына къ путешествіямъ, старикъ, выдѣливъ его, самъ удалится отъ дѣлъ и передастъ все въ руки Гейвуда, который, по общему мнѣнію, одинъ могъ успѣшно его замѣнить.

Майльсъ, напротивъ, зналъ, что сынъ Сусмейера долженъ былъ вскорѣ возвратиться, съ твердымъ намѣреніемъ занять мѣсто отца, но, по желанію старика, никому не говорилъ объ этомъ.

Нѣсколько времени онъ молча слушалъ шутки и веселую болтовню товарищей, а потомъ всталъ изъ-за стола.

— Зачѣмъ вы уходите? спросилъ одинъ изъ молодыхъ людей: — останьтесь съ нами. Вечеръ только что начался. Вѣдь всего девять часовъ. Когда кончится концертъ, будутъ танцовать.

— Благодарю васъ, отвѣтилъ Майльсъ съ улыбкой, которая мгновенно освѣтила его сумрачное лицо: — но вы знаете, что я не танцую.

— Да, замѣтилъ со смѣхомъ юный англичанинъ: — кажется, скорѣе статуя Микель Анжелло, Юліанъ Медичи, сошелъ бы съ своего пьедестала и пустился бы въ плясъ, чѣмъ вы, Гейвудъ… Смотря на васъ пристально, я право нахожу сходство съ этой статуей; что-то есть общее въ носу и ртѣ. Еслибъ вы положили руку такъ…

— То я взялъ бы позу Юліана Мидичи — вотъ и все. Прощайте.

— Странный человѣкъ этотъ Гейвудъ! замѣтилъ его соотечественникъ, когда онъ удалился отъ стола: — неужели онъ всегда былъ такой мрачный?

Между тѣмъ Майльсъ направилъ свои шаги за городъ, въ сѣверное предмѣстье, гдѣ жили богатѣйшіе и знатнѣйшіе обыватели Эйзендорфа. Черезъ полчаса, онъ достигъ самаго большого и роскошнаго изъ этихъ жилищъ, которое принадлежало г. Сусмейеру. Пройдя по садовой дорожкѣ къ парадной двери, онъ позвонилъ и, спустя минуту, очутился въ присутствіи своего хозяина, добраго, больного подагрой старика, который сидѣлъ въ покойномъ креслѣ, протянувъ ногу на стулѣ. Рядомъ съ нимъ на столѣ, заваленномъ книгами и бумагами, стояла лампа., бросавшая мягкій свѣтъ на страницу, которую читалъ старикъ. Онъ былъ совершенно одинъ и въ комнатѣ царила безмятежная тишина.

Онъ взглянулъ сверхъ очковъ на вошедшаго и положилъ на столъ книгу, очень довольный появленіемъ Майльса.

— Такъ поздно, сказалъ онъ: — я ужь не думалъ васъ видѣть сегодня. Вы, вѣроятно, устали. Ну, что вы сдѣлали въ ***фельдѣ?

Майльсъ представилъ подробный отчетъ о своихъ дѣйствіяхъ и положеніи торговыхъ дѣлъ вообще. Сусмейеръ выслушалъ его внимательно и потомъ перемѣнилъ разговоръ.

— Скоро наступятъ ваши каникулы, сказалъ онъ: — вы, кажется, хотите провести ихъ въ Берлинѣ.

— Я поѣду, между прочимъ, и въ Берлинъ, отвѣчалъ Майльсъ: — я пошатаюсь по различнымъ городамъ. Мнѣ въ сущности все равно куда ни ѣхать. Вѣдь это ваша мысль, чтобъ я отдохнулъ, а не моя.

— Я удивляюсь, что вы хотите посѣтить города, мнѣ казалось бы, что свѣжій воздухъ и зеленые лѣса Тюрингена или…

— Нѣтъ, я не люблю природы, отвѣчалъ Майльсъ, качая головой: — мнѣ скучно въ деревнѣ.

— Или, можетъ быть, вы предпочли бы поѣхать въ Англію къ своимъ друзьямъ?

— О, нѣтъ, воскликнулъ молодой человѣкъ, вздрогнувъ: — я желалъ бы менѣе всего ѣхать въ Англію. Нѣтъ, г. Сусмейеръ, благодаря вашимъ рекомендательнымъ письмамъ, я найду друзей въ Берлинѣ и въ другихъ городахъ и увижу много интереснаго. Я вернусь сюда съ новыми силами и готовый работать вдвойнѣ до пріѣзда вашего сына и…

— Хорошо, хорошо, мы поговоримъ объ этомъ, когда пріѣдетъ Юліусъ. — Я ненавижу перемѣны; какъ-нибудь все устроится. А пока я получилъ радостную вѣсть: письмо отъ Себастьяна Малори.

— А! онъ пріѣзжаетъ?

— Да, и не одинъ, произнесъ съ улыбкой Сусмейеръ: — а съ женою. Что вы объ этомъ скажете? Онъ хочетъ непремѣнно меня познакомить съ нею. Но вы молчите, вы не знали, что онъ женился?

— Съ женою? повторилъ Майльсъ тихо: — нѣтъ, я не зналъ, что онъ женился. Но когда онъ пріѣзжаетъ?

— Черезъ нѣсколько дней. Они уже теперь къ Кёльнѣ. Они пріѣдутъ сюда черезъ Дюссельдорфъ и останутся только два дня, а потомъ поѣдутъ далѣе. Это ихъ медовый мѣсяцъ. Я уже сдѣлалъ всѣ распоряженія для ихъ пріема. Я очень люблю Себастьяна и долженъ принять его такъ, какъ бы принялъ родного сына съ его женою. Я приказалъ приготовить комнаты для гостей, которыя не употреблялись со времени смерти моей незабвенной Амаліи.

Добрый старикъ долго еще распространялся о предстоящемъ пріѣздѣ Себастьяна съ женою и не обратилъ вниманія на Майльса, который слушалъ его очень блѣдный и видимо взволнованный. Онъ мысленно рисовалъ себѣ картину, какъ Себастьянъ Малори представитъ старику Сусмейеру свою жену, какъ она подойдетъ къ нему, протянувъ обѣ руки, сіяя счастьемъ, а онъ… онъ, можетъ быть, съумѣетъ совсѣмъ стушеваться, и не обращая на себя никакого вниманія безмолвно перенести свои страданія. Этотъ ударъ, котораго онъ такъ долго ждалъ, наконецъ, грянулъ. Слова, которыя онъ слышалъ въ Тансопскомъ паркѣ, осуществились. Отчего произошло такое промедленіе онъ не понималъ; это часто приводило его въ тупикъ и онъ читалъ англійскія газеты съ сердечнымъ трепетомъ, отыскивая и не находя рокового извѣстія. Наконецъ, всѣ сомнѣнія уничтожены. Ему казалось, что теперь жизнь для него будетъ легче и онъ приписывалъ всѣ претерпѣнныя имъ муки терзавшей его неизвѣстности насчетъ будущаго. Отнынѣ все было ясно и ему будетъ житься гораздо лучше.

Утѣшая себя этими мыслями, онъ всталъ, чтобы проститься съ Сусмейеромъ, который, пожимая ему руку, замѣтилъ:

— Вы должны повидать мистера Малори. Онъ пишетъ, что желаетъ поговорить съ вами.

— Конечно, я повидаюсь съ нимъ, отвѣтилъ Майльсъ.

И, выйдя изъ дома добраго старика, онъ отправился въ городъ, на свою квартиру и, засѣвъ за свои книги, промолвилъ:

— По крайней мѣрѣ, теперь я спокойно займусь.

Но все тщетно! Образы, картины, сцены прошедшей жизни, которая, онъ полагалъ, была навѣки имъ погребена, вновь возстали передъ нимъ. Въ ушахъ его раздавались знакомые голоса. Онъ вспомнилъ всѣ свои свиданія и разговоры съ Адріенной и къ болѣзненному чувству примѣшивалась и несказанная радость. Наконецъ, въ его памяти мелькнула фигура Фредрика Спенслея, послѣ появленія котораго въ комитетѣ начались для него ужасные, невыносимые дни. Тутъ его мысли невольно сосредоточились на всей семьѣ Спенслей. Конечно, онъ слыхалъ объ ихъ раззореніи, о самоубійствѣ отца, о кражѣ и бѣгствѣ сына. Гдѣ-то теперь этотъ негодяй? А другіе: добрая, почтенная мать, тяготившаяся своимъ величіемъ, и дочь, первая красавица Тансопа, на которую онъ такъ же смотрѣлъ съ восторгомъ съ тѣхъ поръ, какъ она стала работать вмѣстѣ съ Адріенной! Что сталось съ ними? Онъ часто сравнивалъ Елену съ Адріенной, между которыми существовалъ такой же контрастъ, какъ между пунцовой розой и бѣлой фіалкой. Да, онѣ обѣ ясно возставали передъ его глазами: одна бѣлокурая, съ блѣднымъ, нѣжнымъ лицомъ, другая — брюнетка, съ большими черными глазами, съ румянцемъ во всю щеку, живая, веселая, блестяще одѣтая. Елена Спенслей была, конечно, великолѣпное существо, но для него фіалка была прелестнѣе самой пышной розы, и, повидимому, другіе люди раздѣляли его мнѣніе.

VI.
Роза или фіалка?

Два дня спустя, Майльсъ Гейвудъ явился вечеромъ въ домъ Сусмейера. Онъ слышалъ, что путешественники пріѣхали утромъ. Въ полдень былъ торжественный Mittagessen, къ которому были приглашены самые близкіе друзья Сусмейера, съ которыми былъ нѣкогда очень хорошъ и Себастьянъ. Старикъ звалъ настоятельно и Майльса, но онъ чувствовалъ, что легче бросился бы въ кратеръ Везувія, чѣмъ просидѣть нѣсколько часовъ за столомъ у г. Сусмейера при настоящихъ обстоятельствахъ, и отказался, ссылаясь на множество работы на фабрикѣ. Сусмейеръ, однакожь, настоялъ, чтобъ онъ присутствовалъ при вечернемъ Abendbrod, и Майльсъ долженъ былъ согласиться, хотя теперь ему казалось, что послѣднее было горше перваго.

Издали онъ уже замѣтилъ, что домъ горѣлъ огнями. И такъ, въ этомъ домѣ онъ долженъ былъ увидать снова Адріенну, но не молодой дѣвушкой, которую онъ могъ любить, потому что она свободна, а женою Себастьяна Малори, и, слѣдовательно, имѣвшей право требовать, чтобы на нее смотрѣли совершенно иными глазами. Однако, онъ не даромъ прошелъ чрезъ эта тяжелые годы испытанія, и потому былъ готовъ перенести безмолвно, незамѣтно для всѣхъ, предстоявшую ему пытку. Грустный, но не питая никакой горечи, вошелъ онъ въ домъ. Онъ чувствовалъ, что можетъ встрѣтить своего счастливаго соперника безъ всякой злобы.

Его провели прямо въ библіотеку, гдѣ Сусмейеръ всегда принималъ своихъ близкихъ друзей. Старикъ въ черномъ фракѣ и блестящей рубашкѣ сидѣлъ въ своемъ обычномъ креслѣ и смотрѣлъ съ счастливой улыбкой на Себастьяна Малори, который стоялъ, облокотясь на фортепіано. Никого другого не было въ комнатѣ. При видѣ Майльса, Себастьянъ поспѣшно пошелъ къ нему навстрѣчу съ протянутой рукой.

— А, Гейвудъ! сказалъ онъ: — очень радъ васъ видѣть. Мы только что говорили о васъ.

Майльсу показалось невыносимо тяжелымъ отвѣчать любезно на это привѣтствіе, но онъ сдѣлалъ неимовѣрное усиліе и произнесъ нѣсколько учтивыхъ, даже сочувственныхъ словъ. Какъ счастливъ былъ Себастьянъ! Какъ онъ сіялъ! Онъ мало измѣнился, въ немъ только замѣчалось больше живости и онъ казался теперь энергичнымъ борцомъ, а не постороннимъ зрителемъ жизненной борьбы, какъ прежде. Это очень естественно и надо было ожидать, думалъ Майльсъ. А Себастьянъ въ то же время находилъ, что «революціонный ткачъ», какъ его называлъ Гюго, удивительно измѣнился и теперь его широкое открытое чело, серьёзные глаза и твердо, но не гнѣвно сжатыя губы выражали ясно силу воли, трезвый разумъ, терпѣніе, стойкость, прозорливость и твердость — качества, которыя онъ цѣнилъ въ человѣкѣ выше всего. Эта перемѣна чрезвычайно обрадовала и польстила Себастьяну, который съ самаго начала ожидалъ, что Майльсъ именно будетъ такимъ человѣкомъ, какимъ онъ видѣлъ его теперь.

Занятые этими мыслями, молодые люди почти не говорили, и Сусмейеръ поддерживалъ разговоръ одинъ.

— Однако, ваша милая жена заставляетъ себя ждать, милый Себастьянъ.

— О! отвѣчалъ Себастьянъ: — она сейчасъ придетъ. Я сказалъ ей, въ какомъ часу вы ужинаете. Она немного прилегла.

— Такъ, такъ, произнесъ старикъ, и прибавилъ въ сотый разъ: — я надѣюсь, что у нея есть все, что нужно.

— О, все, благодарю васъ. Она говоритъ, что нигдѣ не встрѣчала такого радушнаго гостепріимства, какъ въ Германіи.

— Не встрѣчала! подумалъ Майльсъ: — но она сама мнѣ говорила, что провела въ Германіи самые счастливые годы.

Пока онъ былъ погруженъ въ недоумѣніе послѣдними словами Себастьяна, въ корридорѣ послышался шелестъ шелковаго платья. Она приближалась.

— А вотъ и жена, сказалъ Себастьянъ бросаясь къ двери.

— Я надѣюсь, что я не опоздала, произнесъ голосъ, серебристый, но не ея голосъ, и Майльсу показалось, что онъ вдругъ сошелъ съума или находился во снѣ.

Онъ видѣлъ, какъ въ туманѣ, что Себастьянъ ввелъ въ комнату блестящую красавицу, которая весело, радостно смѣялась. Но эта была не нѣжная фіалка, а пышная роза во всемъ блескѣ своей красоты.

— Елена, это мистеръ Гейвудъ, о которомъ я такъ часто тебѣ говорилъ. Гейвудъ, мистрисъ Малори.

(-- Какъ онъ страшно взглянулъ на меня въ первую минуту, сказала впослѣдствіи Елена своему мужу: — онъ очень замѣчательный молодой человѣкъ и, поговоривъ съ нимъ, я нашла его очень пріятнымъ; но сначала его страшный взглядъ меня просто испугалъ).

Майльсъ смутно сознавалъ, что блестящій призракъ, долженствовавшій, по его мнѣнію, тотчасъ исчезнуть и уступить мѣсто Адріеннѣ, протянулъ ему руку, говоря: «мой мужъ мнѣ много говорилъ объ васъ», что онъ взялъ ея протянутую руку и учтиво поклонился. Потомъ Себастьянъ пододвинулъ стулъ женѣ. Да, это была его жена и Майльсъ молча слушалъ ихъ разговоръ съ Сусмейеромъ. Мало по малу, онъ созналъ, что все это время находился подъ тяжелымъ бременемъ мрачной иллюзіи и, придя въ себя, сознательно отвѣчалъ на вопросы Елены, которая очень искусно заставила его принять участіе въ разговорѣ и даже высказать такія остроумныя замѣчанія, на которыя онъ никогда не счелъ бы себя способнымъ. Однако, онъ все-таки въ продолженіи всего вечера чувствовалъ себя, какъ во снѣ.

Когда онъ собрался уйти, Себастьянъ спросилъ его, въ какое время онъ могъ увидать его на слѣдующее утро.

— Во всякое, отвѣчалъ Майльсъ.

— Такъ я приду на фабрику около полудня. Мнѣ надо съ вами поговорить.

И они разстались.

VII.
Кто побѣдитъ?

На слѣдующе утро, Майльсъ, сидя въ своей конторѣ, увидалъ шедшаго по двору Малори. Онъ былъ очень задумчивъ, даже озабоченъ.

Майльсъ провелъ его въ свою отдѣльную комнату и не могъ не вспомнить при этомъ съ грустной улыбкой, какъ онъ принялъ его въ Тансопѣ, когда Себастьянъ явился впервые на свою фабрику.

— Вы, можетъ быть, пріѣхали сюда по дѣлу? сказалъ онъ.

— Да, но я не подозрѣвалъ до сегодняшняго утра, какое это спѣшное и важное для меня дѣло. Вчера вечеромъ, передъ самымъ вашимъ приходомъ, мы говорили съ Сусмейеромъ о васъ. Онъ мнѣ сообщилъ, что его сынъ вскорѣ вернется домой и намѣренъ заняться самъ фабрикой.

— Да, это справедливо.

— Въ такомъ случаѣ, ваше положеніе, вѣроятно, измѣнилось бы.

— Конечно. Оно сдѣлается болѣе подчиненнымъ.

— Вамъ это удобно?

Майльсъ покачалъ головой.

— Сусмейеръ говорилъ мнѣ объ васъ, продолжалъ Себастьянъ: — онъ очень сожалѣетъ, что вамъ придется занять второстепенное мѣсто. По его словамъ, еслибъ вы получили лучшее мѣсто въ другой фабрикѣ, то онъ очень былъ бы радъ за васъ.

— Онъ хочетъ отъ меня отдѣлаться? спросилъ Майльсъ.

— Напротивъ. Но онъ желаетъ, чтобъ вы улучшили свое положеніе. Однако, пора приступить къ дѣлу. Вы слышали, что меня выбрали въ Тансопѣ членомъ парламента?

— Да, я полагаю, что обитатели Тансопа выказали этимъ свой здравый смыслъ, отвѣчалъ Майльсъ съ улыбкой.

— Будемъ надѣяться. Но вы понимаете, что обязанности депутата будутъ часто отвлекать меня отъ домашнихъ дѣлъ и отнимутъ возможность посвящать все мое время фабрикѣ, какъ я дѣлалъ до сихъ поръ.

— Конечно, замѣтилъ Майльсъ, вдругъ понявъ цѣль замѣчанія Себастьяна. Онъ вспыхнулъ и, вставъ съ кресла, сталъ ходить взадъ и впередъ по комнатѣ.

— Въ послѣднее время мистеръ Сутклифъ, по причинѣ своей болѣзни, почти не могъ исполнять своей обязанности. Я хотѣлъ взять ему помощника, но не зналъ, какъ это сдѣлать, не обидѣвъ его. Мой разговоръ съ Сусмейеромъ убѣдилъ меня предложить вамъ это мѣсто. Но сегодня я получилъ телеграмму Вильсона о смерти Сутклифа. Я очень сожалѣю о немъ. Такой честности, трудолюбія и умѣнья рѣдко найдти въ одномъ человѣкѣ. Но уже давно я все это нашелъ въ васъ и пришелъ сюда сегодня, чтобъ спросить васъ, не примете ли вы мѣсто Сутклифа? Ваша энергія и дѣловыя способности, о которыхъ такъ высоко отзывается Сусмейеръ, были бы безцѣнны для меня, да и для васъ подобное положеніе было бы не безъ выгоды. Что вы на это скажете?

Майльсъ вдругъ остановился среди комнаты, засунувъ руки въ карманы, насупивъ брови и поникнувъ головой. Его, казалось, не обрадовало предложеніе Себастьяна.

— Вы самый великодушный человѣкъ, какого я когда-нибудь видѣлъ, произнесъ неожиданно Майльсъ.

— Тутъ и помина нѣтъ о великодушіи, отвѣчалъ Себастьянъ: — это торговая сдѣлка, совершаемая для обоюдной пользы.

— Во всякомъ случаѣ, она была бы слишкомъ выгодна для меня. Подумайте, вѣдь многіе фабриканты помѣстили бы къ вамъ управляющимъ своихъ сыновей и еще дали бы капиталъ.

— Конечно, такъ. Уже нѣкоторые и дѣлали мнѣ подобныя предложенія. Но они мнѣ не на руку. Я не нуждаюсь въ юношѣ съ капиталомъ, котораго пришлось бы учить; мнѣ необходимъ дѣловой человѣкъ, который могъ бы снять съ моихъ плечъ всѣ заботы о коммерческихъ дѣлахъ. Я ничего не дѣлаю въ торопяхъ и зрѣло обдумалъ этотъ вопросъ. Я непремѣнно хочу завербовать васъ. Что же касается до условій, то мы легко сошлись бы. Ну, дайте мнѣ отвѣтъ, вернетесь ли вы ко мнѣ и возьмете ли мѣсто управляющаго моими дѣлами?

Майльсъ ходилъ взадъ и впередъ по комнатѣ, прикусивъ губу и нахмуривъ брови.

— Вы должны очень удивляться, что я не тороплюсь принять ваше предложеніе, произнесъ онъ, наконецъ.

— Нѣтъ, я вижу только, что вы несогласны, отвѣчалъ Себастьянъ: — и я знаю почему. Нѣтъ, прибавилъ онъ поспѣшно, видя, что Майльсъ вздрогнулъ: — я знаю не настоящую, опредѣленную причину, а общій поводъ. Я помню, что вы уѣхали изъ Тансопа съ надеждой никогда туда не возвращаться и, вѣроятно, это желаніе еще въ васъ не исчезло.

— Нѣтъ, не исчезло.

— Но если я не ошибаюсь, не существуетъ никакой прямой, дѣйствительной преграды къ вашему возвращенію къ Тансопъ. Вы только чувствуете какое-то личное отвращеніе, проистекающее отъ неизвѣстныхъ мнѣ причинъ, не такъ ли?

— Да.

— Въ такомъ случаѣ, я повторяю свою просьбу. Поѣзжайте и попробуйте; можетъ быть, вы уживетесь на опостылѣвшей вамъ родинѣ, можетъ быть, новая, лучшая жизнь васъ ждетъ тамъ.

— Нѣтъ, это невозможно, отвѣчалъ Майльсъ, качая головой.

— Такъ поставимъ вопросъ иначе. Поѣзжайте хотя бы только потому, что я васъ прошу; сдѣлайте мнѣ это одолженіе. Конечно, недоразумѣніе и злоба, существовавшія между нами, теперь навѣки исчезли. Я убѣжденъ, что мы можемъ идти рука въ руку. Извините меня, я вовсе не желаю быть дерзкимъ, но считаю своимъ долгомъ замѣтить, что Стонгэтъ теперь стоитъ пустой и что, наконецъ, вы познакомились съ моей женою.

Майльсъ быстро отвернулся. Стонгэтъ пустой! Но есть ли тамъ кто или нѣтъ, онъ отрѣзалъ себѣ навѣки путь въ это дорогое его сердцу жилище.

— При всемъ нашемъ желаніи быть друзьями, вѣдь это обстоятельство насъ возстановило бы другъ противъ друга, не правда ли?

— Конечно.

— Но теперь объ этомъ нѣтъ помина. Я не знаю, что ожидаетъ васъ въ будущемъ, но вы много перенесли страданій въ прошедшемъ, и я знаю, что мѣсто, гдѣ человѣкъ страдалъ, долго кишитъ для него ужасными призраками, но еще разъ прошу васъ — примите мое предложеніе. Я полагаю, что вы ведете мрачную, нездоровую жизнь и…

— Довольно, сэръ. Я ѣду. Я былъ въ этомъ убѣжденъ съ первыхъ вашихъ словъ. Всякое ваше желаніе теперь для меня законъ. Но я никакъ не могъ заставить себя сказать: да. Теперь я говорю: да, я принимаю ваше предложеніе и поѣду, какъ только Сусмейеръ найдетъ возможнымъ отпустить меня.

— Ну, я этого отъ васъ не ожидалъ, произнесъ радостно Себастьянъ: — по рукамъ!

— Вотъ вамъ моя рука, что я признаю васъ отнынѣ своимъ законнымъ хозяиномъ и буду вамъ служить честно, преданно, сказалъ Майльсъ съ принужденной улыбкой.

— Это истинная основа всѣхъ подобныхъ договоровъ, и я надѣюсь, что между нами будутъ существовать достойныя обоихъ отношенія. Во всякомъ случаѣ вамъ нечего бояться заплесневѣть въ Тансопѣ. У меня въ головѣ дюжина плановъ, которые я доселѣ не могъ исполнить, по недостатку времени и помощниковъ. Теперь, при содѣйствіи вашемъ и моей жены, я буду въ состояніи совершить чудеса.

— Я очень радъ, что меня ждетъ много работы, сказалъ Майльсъ: — я долженъ былъ уѣхать отсюда на каникулы въ Берлинъ и другіе города, но что бы вы сказали, еслибъ я отправился прямо въ Тансопъ? Это развязало бы руки г. Сусмейеру и его сыну, а съ тѣмъ вмѣстѣ и я тотчасъ принялся бы за дѣло.

— Нѣтъ, отдохните прежде. Вѣдь однажды взявшись за наше дѣло, вы не скоро дождетесь праздника.

— Благодарю васъ; но я лучше сразу примусь за работу. Мысль о каникулахъ принадлежитъ г. Сусмейеру, а не мнѣ.

— Хорошо. Я пошлю телеграмму Вильсону, что вы пріѣдете чрезъ нѣсколько дней и чтобъ онъ приготовилъ всѣ конторскія книги. Я вамъ въ двухъ словахъ объясню положеніе нашихъ дѣлъ, а вы уже сами все приведете въ извѣстность къ моему пріѣзду, не такъ ли?

— Да, произнесъ Майльсъ, очень довольный, что онъ будетъ полнымъ хозяиномъ въ первое время и что заваленный работою, не будетъ предаваться въ Тансопѣ мрачнымъ мыслямъ: — а вы скоро вернетесь?

— Трудно сказать. Это во многомъ будетъ зависѣть отъ вашихъ отчетовъ. Потомъ, вѣдь мы съ женою въ медовомъ мѣсяцѣ, и свадебный туръ до сихъ поръ ограничился нѣмецкими промышленными городами. Жена моя имѣетъ полное право на меня жаловаться. Мы теперь отправимся на итальянскія озера, а оттуда въ Швейцарію. Однимъ словомъ, мы погуляемъ, прежде чѣмъ взяться серьёзно за дѣло. А покуда вы безъ насъ справитесь, какъ умѣете.

— Конечно. Я надѣюсь, что мои отчеты позволятъ вамъ насладиться продолжительнымъ путешествіемъ.

— Такъ мы уѣдемъ отсюда завтра, сказалъ Себастьянъ: — сегодня вечеромъ, приходите ужинать къ Сусмейеру и мы поговоримъ о дѣлахъ. А теперь мнѣ пора идти.

Спустя недѣлю послѣ этого разговора, Майльсъ, снабженный инструкціями Себастьяна, находился уже на дорогѣ въ Тансопъ.

VIII.
Снова въ Тансопъ.

Трудно себѣ представить большій контрастъ, чѣмъ тотъ, который существовалъ во внутренней и внѣшней жизни Майльса Гейвуда въ прежнее его пребываніе въ Тансопѣ и теперь, по его возвращеніи.

Какъ и слѣдовало ожидать, онъ нашелъ фабрику въ прекрасномъ порядкѣ, благодаря искусному управленію Сутклифа, такъ что въ этомъ отношеніи ему пришлось только поддерживать пущенную въ ходъ машину, но въ первое время ему было очень трудно преодолѣть преграды, воздвигаемыя на каждомъ шагу завистью и злобой его прежнихъ товарищей и даже начальниковъ, какъ, напримѣръ, Вильсона, которые теперь очутились въ положеніи его подчиненныхъ. Но его твердость, справедливость, полное презрѣніе къ насмѣшкамъ или клеветамъ, постоянная готовность оказать всякому услугу и вознаградить достойнаго, а главное его неусыпная, энергичная дѣятельность, снискали ему мало по-малу общее расположеніе. Такимъ образомъ, всѣ возникавшія непріятности быстро улаживались и Майльсъ даже не упоминалъ объ нихъ въ своихъ донесеніяхъ Себастьяну.

Вообще, онъ велъ жизнь очень дѣятельную и работящую, но тихую и уединенную. Его сестра Мэри съ мужемъ жили въ одномъ изъ промышленныхъ селеній, окружающихъ Тансопъ, гдѣ Гарри нашелъ себѣ выгодное мѣсто, такъ что Майльсъ только по воскресеньямъ и то не часто посѣщалъ ихъ скромное жилище. Изъ прежнихъ знакомыхъ лицъ въ Тансопѣ, онъ теперь никогда не встрѣчалъ своего врага Гойля, который, по слухамъ, за годъ передъ тѣмъ, уѣхалъ куда-то далеко. Такимъ образомъ, Майльсъ никогда не узналъ, какую дѣятельную роль онъ игралъ въ разлученіи его съ Адріенной. Что же касается до его прежнихъ товарищей, съ которыми онъ прежде любилъ разсуждать о политикѣ, то они теперь чуждались его, хотя въ тайнѣ и гордились, что одинъ изъ ихъ среды съумѣлъ достичь столь блестящаго положенія. Поэтому, единственнымъ обществомъ, которое онъ посѣщалъ, былъ небольшой кружокъ молодыхъ людей: докторовъ, инженеровъ и юристовъ, которые чаще всего собирались въ домѣ мистера Литльтона, смотрителя фабрикъ въ Тансопѣ и сосѣднихъ городахъ, очень умнаго и просвѣщеннаго старика, который сильно заинтересовался Майльсомъ. Тоже чувство питали къ нему и его новые друзья, хотя всѣ удивлялись, что онъ всегда былъ грустенъ и молчаливъ.

— Странный, право, этотъ Гейвудъ, замѣчали они: — онъ скорѣе походитъ на испанскаго гранда, чѣмъ на рабочаго.

Такъ прошло время до возвращенія Себастьяна съ Еленой и тогда, дѣйствительно, оказалось на дѣлѣ, что отношенія между Себастьяномъ и его управляющимъ были далеко не такія, какія обыкновенно существуютъ между хозяиномъ и слугою. Молодой Малори питалъ къ Майльсу полнѣйшее и глубокое довѣріе, а послѣдній, совершенно забывъ свою прежнюю ненависть, съ каждымъ днемъ все болѣе и болѣе къ нему привязывался, хотя снаружи сохранялъ довольно сдержанное и почтительное обращеніе. Во многомъ содѣйствовало этому дружескому общенію и то, что Майльсъ вполнѣ сочувствовалъ различнымъ планамъ Себастьяна о развитіи промышленной дѣятельности и улучшенія быта рабочихъ. Онъ всею силою своей энергіи помогалъ осуществленію этихъ добрыхъ намѣреній, и даже часто Себастьянъ просилъ его отдохнуть отъ чрезмѣрныхъ трудовъ. Что касается Елены, то она была очень добра къ нему и выказывала самое дружеское вниманіе, никогда не забывая, какъ истинная женщина, его романтической любви къ Адріеннѣ Блиссетъ, о которой ей разсказалъ Себастьянъ. Часто она говорила объ этомъ съ мужемъ, недоумѣвая, любитъ ли молодой человѣкъ доселѣ предметъ своей прежней страсти.

— Я полагаю, что онъ любитъ ее по старому, всегда замѣчалъ въ такихъ случаяхъ Себастьянъ.

— Такъ отчего же онъ не розыщетъ ея и не попроситъ ея руки?

Если Майльсъ и имѣлъ какія-нибудь надежды, мысли и планы насчетъ будущаго, то онъ тщательно хранилъ ихъ въ своемъ сердцѣ. Только когда ему выдавалась свободная минута, даже ночью, даже въ холодную, зимнюю пору, онъ отправлялся по уединенной Блэк-Стридъ и, остановившись передъ Стонгэтомъ, облокачивался на калитку и долго пристально смотрѣлъ на пустой домъ. Никто въ немъ теперь не жилъ. Какая-то женщина иногда приходила, отворяла окна, вытряхала пыль и топила камины — но вотъ и все. Этотъ домъ всегда былъ унылымъ, мрачнымъ, но теперь онъ совершенно походилъ на жилище мертвецовъ. Еслибъ эта мѣстность не была столь уединенной, то, по всей вѣроятности, Майльсъ бросилъ бы свои прогулки, но здѣсь онъ не рисковалъ встрѣтить кого-нибудь и предавался въ волю грустному созерцанію тѣхъ стѣнъ, въ которыхъ виталъ дорогой его сердцу образъ Адріенны.

Относительно самой Адріенны онъ рѣшительно ничего не зналъ. Ея имя никогда не упоминалось ни имъ, ни его друзьями, и ему не было извѣстно, гдѣ она и что дѣлала, была ли она счастлива или нѣтъ.

Однако, наступилъ конецъ этому невѣденію. Однажды вечеромъ, въ концѣ апрѣля, послѣ семимѣсячнаго пребыванія въ Тансопѣ, Майльсъ получилъ первое извѣстіе объ Адріеннѣ. Себастьянъ былъ съ женою въ Лондонѣ съ открытія парламента въ февралѣ. Майльсъ выносилъ на своихъ плечахъ всю работу и отвѣтственность. Окончивъ свой ежедневный трудъ, онъ направилъ, какъ всегда, свои шаги къ Стонгэту. Еще издали онъ замѣтилъ, что въ саду покинутаго его обитательницей дома стоялъ какой-то человѣкъ и, подойдя ближе, узналъ въ немъ Брандона, стараго слугу мистера Блиссета.

Окна наружнаго фасада были отворены. Засунувъ руки въ карманъ, старикъ задумчиво смотрѣлъ на закатъ солнца и въ полголоса что-то насвистывалъ.

Майльсъ остановился. Но въ ту же минуту и Брандонъ обернулся. Они узнали другъ друга. Старый слуга провелъ въ Тансопѣ уже три дня и слышалъ о блестящей перемѣнѣ въ судьбѣ молодого рабочаго, а потому почтительно снялъ передъ нимъ шляпу. Майльсъ поздоровался съ нимъ и, облокотясь на калитку, спросилъ:

— Вы живете въ Тансопѣ?

— Нѣтъ, сэръ. Я пріѣхалъ сюда только на нѣсколько дней по дѣлу.

Майльсъ былъ очень радъ, что имѣлъ, наконецъ, случай и возможность узнать что-нибудь объ Адріеннѣ.

— Имѣете вы какія-нибудь свѣдѣнія о миссъ Блиссетъ, послѣ смерти ея отца? спросилъ онъ.

— Имѣю ли я объ ней свѣдѣнія? произнесъ съ удивленіемъ Брандонъ: — но я у нея служу, сэръ.

— Вы у нея служите? повторилъ машинально Майльсъ.

— Да. Когда умеръ мой покойный господинъ, Миссъ Блиссетъ очень милостиво объяснила мнѣ, что желаетъ сохранить меня на своей службѣ, если я не имѣю ничего противъ этого. Я, конечно, не имѣлъ ничего противъ. Вотъ уже тринадцать лѣтъ, какъ я служу ея семейству и надѣюсь, что никогда не буду служить другимъ господамъ.

— Я этого не зналъ и очень радъ слышать, что вы у нея служите. Она должна нуждаться въ другѣ.

— Миссъ Блиссетъ, прося меня остаться, именно такъ и выразилась, что она считаетъ меня своимъ другомъ. Я и моя жена, единственные у нея слуги.

— А! А какъ поживаетъ миссъ Блиссетъ, или поживала, когда вы ее видѣли въ послѣдній разъ?

— Она совершенно здорова, благодарю васъ.

— Она живетъ въ Англіи?

— Теперь она въ Лондонѣ, но мы были во Флоренціи и въ Дрезденѣ.

— Неужели? И она намѣрена поселиться навсегда въ Лондонѣ?

— Я думаю, что она останется тамъ до осени, а потомъ поѣдетъ за-границу съ знакомымъ семействомъ; кажется, въ Италію, но навѣрное я не знаю. По всей вѣроятности, она возьметъ съ собою одного изъ насъ, меня или жену, а другого оставитъ здѣсь.

— Такъ она не намѣрена болѣе жить въ Тансопѣ?

— Нѣтъ. Ея арендное условіе на этотъ домъ оканчивается на этихъ дняхъ и она не хочетъ его возобновлять. Она видѣла мистера Малори въ Лондонѣ и объявила ему объ этомъ. Я именно затѣмъ и пріѣхалъ, чтобъ распорядиться насчетъ мебели.

— А когда вы уѣзжаете?

— Черезъ три дня, сэръ.

— И тогда домъ будетъ пустой?

— Да, сэръ.

Наступило молчаніе. Сердце Майльса сильно билось. Брандонъ смотрѣлъ на него вопросительно, какъ бы ожидая дальнѣйшихъ разспросовъ или порученія. Но Майльсъ не смѣлъ этого сдѣлать; онъ помнилъ, какъ онъ оставилъ безъ всякаго вниманія ея просьбу, переданную ему сестрою. Во всѣхъ обстоятельствахъ ежедневной жизни, онъ былъ очень находчивъ и практиченъ, но какъ только дѣло касалось его любви къ Адріеннѣ, онъ становился застѣнчивымъ, нервнымъ, трусливымъ. Послать ей съ старымъ слугою просто поклонъ казалось ему пошлой дерзостью, послѣ того, что произошло между ними. Еслибъ онъ самъ могъ ее увидать, и она удостоила бы его разговоромъ, то, можетъ быть, онъ собрался бы съ силами, покаялся бы въ своей винѣ и попросилъ бы у нея прощенія, но онъ не могъ ничего передать ей на словахъ, черезъ третье лицо.

Онъ сказалъ еще нѣсколько словъ Брандону и потомъ, пожелавъ ему доброй ночи, удалился. Добрый старикъ былъ очень удивленъ подобной забывчивостью молодого человѣка въ отношеніи миссъ Блиссетъ и пробормоталъ съ негодованіемъ:

— И этотъ человѣкъ, такъ-часто сиживалъ у насъ и смотрѣлъ на барышню масляными глазами.

Вернувшись домой, Майльсъ рѣшилъ, что онъ не пойдетъ болѣе въ Бэкеръ-Стритъ, пока тамъ находится Брандонъ. Онъ рисовалъ себѣ картину той жизни, которую вела Адріенна въ Лондонѣ; она имѣла много друзей, посѣщала Малори и была счастлива; по крайней мѣрѣ, Брандонъ не намекнулъ, чтобъ она была несчастлива. Что было бы съ нимъ, еслибъ онъ встрѣтилъ ее въ Лондонѣ, на улицѣ или въ гостинной. Онъ такъ гнусно поступилъ съ нею, что не имѣлъ даже права подойти къ ней, какъ къ знакомой. Онъ сдѣлалъ ужасную, непоправимую ошибку, отвернувшись отъ нея, когда она сама вызывала его на любовь, а этотъ вызовъ былъ, такъ какъ никогда не было ничего между нею и Себастьяномъ Малори. Послѣдовавшее съ тѣхъ поръ съ ея стороны мертвое молчаніе доказывало, какъ она отнеслась къ его непростительному поступку.

Мрачныя мысли тѣснились въ его головѣ. Какая ему была польза въ его теперешнемъ одинокомъ благосостояніи? Съ радостью промѣнялъ бы онъ окружавшее его довольство на одинъ вечеръ въ Стонгэтѣ, какъ въ старину, за одинъ взглядъ Адріенны, въ которомъ подразумѣвалось столько блаженства. Онъ готовъ былъ бросить въ окно все, что имѣлъ, отказаться отъ своего блестящаго положенія и начать съизнова жизнь простымъ рабочимъ, еслибъ только онъ могъ этимъ пріобрѣсти ея нѣжный взглядъ, услышать ея бархатный голосъ, произнесшій однажды въ воскресный вечеръ: «О, Майльсъ!». Но этому уже никогда, не повториться. Она также нашла, что Тансопъ не мѣсто для нея. Она никогда болѣе не вернется въ Стонгэтъ и этотъ дорогой его сердцу домъ останется пустымъ, и мрачнымъ. При этой мысли онъ вдругъ почувствовалъ неотразимое желаніе жить въ этомъ домѣ. Но, быть можетъ, Себастьянъ Малори его уже отдалъ въ аренду другому лицу? Майльсъ тотчасъ написалъ ему письмо и самъ отнесъ его въ почтовый ящикъ. Въ этомъ письмѣ онъ съ большимъ жаромъ объяснялъ, что желалъ бы взять въ аренду Стонгэтъ, если Малори еще имъ не распорядился, и согласенъ былъ заплатить какую угодно цѣну, хоть половину получаемаго имъ содержанія. Кромѣ того, всѣ передѣлки и ремонтъ онъ бралъ на свои счетъ, а главное, онъ просилъ отвѣта поскорѣе.

Съ возвратной почтой онъ получилъ отвѣтъ:

"Любезный Гейвудъ,

"Я очень радъ что вы чѣмъ-нибудь дорожите, кромѣ вашихъ дѣловыхъ занятій. Въ виду отказа миссъ Блиссетъ отъ дальнѣйшей аренды Стонгэта, я не могу и желать лучшаго арендатора, чѣмъ вы. Впрочемъ, несмотря на ваши опасенія, желающихъ еще и не являлось. Вы можете въѣхать въ домъ, какъ только она его очиститъ, что, я думаю, будетъ черезъ нѣсколько дней. Не могу скрыть отъ васъ, что я никогда не выбралъ бы для своего житья такого мрачнаго дома; но у всякаго свой вкусъ.

Преданный вамъ С. М."

Майльсъ радостно положилъ въ боковой карманъ сюртука это письмо, и съ нетерпѣніемъ стадъ ждать, чтобы прошли три дня, которые Брандонъ, по его словамъ, долженъ былъ остаться въ Стонгэтѣ. Наконецъ, на четвертый день онъ отправился въ Бэкеръ-Стритъ.

Вечеръ былъ такой же свѣтлый, прохладный, какъ и въ послѣднее его посѣщеніе Стонгэта. Солнце весело садилось и вся природа улыбалась. Но тяжело и мрачно было на сердцѣ Майльса. Давно онъ не чувствовалъ себя столь одинокимъ. Дойдя до калитки дома, онъ, какъ всегда, облокотился и поднялъ глаза. Но что это? Онъ ожидалъ увидѣть двери и окна забитыми, однако, дверь была отворена, одно изъ оконъ открыто и чья-то тѣнь мелькала въ комнатѣ. Уже смеркалось и онъ не могъ различить двигавшуюся въ домѣ фигуру.

Все было тихо. Вдругъ раздались звуки фортепіано. Онъ вздрогнулъ и не вѣрилъ своимъ ушамъ. Но вотъ послышался голосъ, знакомый, дорогой его сердцу, всѣмъ фибрамъ его существа. Она пѣла не громко, но съ глубокимъ чувствомъ народную нѣмецкую пѣсню

«Ни, du, Hegst mir in Herzen».

Радость, страхъ, надежды, опасенія овладѣли имъ. Дрожа всѣмъ тѣломъ, жадно прислушивался онъ къ каждому звуку этого чуднаго голоса. А она, думая, что никто ея не слышитъ, на свободѣ отдавалась накипѣвшему въ ея сердцѣ горю. Она пѣла о «миломъ, который ее бросилъ, не зная, какъ она его любила», о томъ, что «жгучая страсть влекла ее къ нему», что, «хотя онъ и вдали, ея сердце стремится къ нему», что «неужели вѣчно она будетъ разлучена съ нимъ и никогда не увидитъ невѣрнаго, покинувшаго ее». О комъ она пѣла, къ кому стремилось,.ея сердце, пламенно трепетавшее въ каждой нотѣ? Неужели она думала о немъ, неужели она выбрала не случайно этотъ домъ, этотъ вечеръ, чтобы пѣть эту пѣсню? Самыя дикія, восторженныя мысли наполняли его сердце. Онъ надѣялся, сомнѣвался, радовался, боялся. Въ глазахъ его мутилось, ноги подкашивались. Наконецъ, все исчезло, глаза его, устремленные на окно, ничего не видѣли, уши ничего не слышали. Вдругъ какая-то тѣнь заслонила передъ нимъ окно.

— Адріенна! промолвилъ онъ инстинктивно, безсознательно.

Онъ не зналъ, гдѣ онъ, что съ нимъ. Онъ чувствовалъ одно, что она стояла передъ нимъ, и когда глаза ихъ встрѣтились, она вздрогнула и поблѣднѣла.

— О! прошептала она.

Съ минуту они оба молчали. Потомъ Майльсъ очнулся, вспомнилъ все и, снявъ шляпу, сказалъ тихо:

— Простите меня. Я забылся. Я не зналъ, что вы здѣсь.

И, отвернувшись, онъ хотѣлъ уйти. Но она быстро отворила калитку и произнесла:

— Вы снова уйдете, не сказавъ мнѣ ни слова.

Этотъ дрожащій упрекъ остановилъ его. Онъ вошелъ въ садъ.

— Я именно потому и не смѣю взглянуть на васъ, произнесъ онъ съ глубокумъ чувствомъ: — неужели я могу войти и поговорить съ вами?

Вмѣсто всякаго отвѣта, Адріенна протянула ему правую руку, а лѣвой затворила калитку. Майльсъ взялъ ея руку, но не могъ произнести ни слова.

— Миссъ Блиссетъ, промолвилъ онъ, наконецъ: — я поступилъ… два года тому назадъ… грубо… низко… непростительно. Я не заслуживаю прощенія.

Они теперь уже были въ домѣ и стояли въ гостинной подлѣ открытаго фортепіано.

— Сначала я также думала, что никогда васъ не прощу, отвѣчала Адріенна все еще дрожащимъ голосомъ: — вы поступили очень жестоко… и вы вѣдь не знали, что я хотѣла вамъ тогда сказать.

— Что же вы хотѣли мнѣ сказать? спросилъ онъ почти шепотомъ и притаивъ дыханіе.

— Я хотѣла съ вами проститься и сказать вамъ… чтобъ вы не думали несправедливо обо мнѣ… что я не забыла васъ въ вашемъ горѣ, а постоянно объ васъ думала. Я хотѣла вамъ сказать, что слышала… что про насъ обоихъ говорили…

— Вы это слышали!.. но я бѣжалъ отсюда, только чтобъ до васъ не дошли эти слухи.

— Я хотѣла вамъ сказать, что я цѣнила вашу дружбу такъ высоко, что никакія клеветы не могли меня заставать отказаться отъ васъ. Я хотѣла вамъ все это сказать, но когда вы уѣхали, не простившись, не бросивъ даже на меня послѣдняго взгляда, я не смѣла вамъ писать.

— О, что я надѣлалъ! Сколько страданій, сколько мукъ я вытерпѣлъ въ эти два года. Только семь мѣсяцевъ тому назадъ я узналъ о свадьбѣ Себастьяна Малори, а до тѣхъ поръ я былъ увѣренъ, что вы выходите за него за-мужъ. Вы понимаете, почему я молчалъ и прятался.

Адріенна ничего не отвѣтила.

— А теперь вы покидаете Тансопъ? спросилъ Майльсъ.

— Да, навсегда.

— Вы пріѣхали сегодня, чтобы проститься съ этимъ старымъ домомъ?

— Я не хотѣла вовсе пріѣзжать. Но Брандонъ, которому я поручила все устроить здѣсь, по передачѣ дома, нашелъ какія-то затрудненія и вызвалъ меня по телеграфу. Я пріѣхала сегодня передъ обѣдомъ и уѣзжаю завтра утромъ.

Голосъ Адріенны все болѣе и болѣе дрожалъ.

— Я всю жизнь буду вспоминать съ блаженствомъ эту минуту, произнесъ Майльсъ: — я сердечно счастливъ, что видѣлъ васъ и имѣлъ возможность высказать вамъ — все равно, простите ли вы меня или нѣтъ — что я глубоко раскаялся въ своемъ глупомъ поступкѣ, и душевно поблагодарить васъ за вашу невыразимую доброту къ такому глупому, человѣку, какъ я. До гробовой доски я буду помнить о вашей добротѣ, а вы… живите счастливо, не знайте ни горя, ни заботъ.

Это пожеланіе, однако, казалось совершенно неумѣстнымъ, потому что Адріенна, закрывъ лицо руками, тихо плакала.

— Но прежде, чѣмъ я уйду, продолжалъ Майльсъ: — отвѣтьте мнѣ на одинъ вопросъ. Можетъ быть, я не имѣю права васъ спрашивать, но я весь горю пламенной жаждой услышать вашъ отвѣтъ. Я слышалъ, какъ вы пѣли, слышалъ каждое слово…

— Да, промолвила шепотомъ молодая дѣвушка.

— О, Адріенна! воскликнулъ онъ съ жаромъ, вдругъ забывая, что только что простился съ нею навсегда: — о, Адріенна, простите меня за излишнюю смѣлость… но пожалѣйте меня… Скажите, когда вы пѣли: «Du, du liegst mir in Herzen», о комъ… но нѣтъ, я…

— Не смотрите на меня такъ дико, промолвила она, поднимая голову: — скажите лучше вы… Ахъ! прибавила она шопотомъ, почувствовавъ, что онъ пламенно обнялъ ее: — да, да, я васъ люблю, Майльсъ, и всегда любила… но вы такъ горды.

Наступило долгое молчаніе.

— И еслибы я пришелъ къ вамъ по вашему зову въ тотъ памятный вечеръ, наконецъ, произнесъ онъ: — и признался бы вамъ въ своей любви, то вы отдали бы мнѣ свою руку, мнѣ, бѣдному, несчастному, безъ всякой будущности?

— Да, еслибы вы пришли тогда ко мнѣ и сказали бы все это, мы оба не были бы такъ несчастны эти долгіе годы. Но теперь все прошло. Испытаніе кончено, и мы вышли изъ него побѣдителями.

— Но сколько я перенесъ, и все по своей волѣ!

Ихъ голоса умолкли. Уже стемнѣло. Въ окно проникалъ свѣжій, ночной воздухъ, а гдѣ-то вдали слышался тихій звонъ городскихъ часовъ.

Конецъ.

"Отечественныя Записки", №№ 9—12, 1879