Испанскій грандъ.
правитьВъ 1823 и 24 годахъ, послѣ экспедиціи въ Испанію Людовика XVIII для спасенія Фердинанда VII отъ конституціи, мнѣ случилось быть въ Турѣ, по пути за Пиренеи.
Наканунѣ отъѣзда былъ я на балѣ у одной любезнѣйшей женщины въ этомъ городѣ, гдѣ веселятся гораздо лучше чѣмъ въ провинціальныхъ столицахъ. Передъ ужиномъ — (тамъ еще ужинаютъ) — я подошелъ къ нѣсколькимъ разговаривавшимъ мущинамъ, которымъ незнакомый мнѣ человѣкъ что-то разсказывалъ.
Онъ приѣхалъ туда, кажется съ обѣда у окружнаго Генерала и сѣлъ за экарте, часто пасовалъ наконецъ побѣжденный карабинернымъ подпоручикомъ, кончилъ къ большому удовольствію проигрывавшихъ за него закладчиковъ, и съ горя вмѣшался въ разговоръ объ Испаніи, обыкновенный предметъ безконечныхъ и безполезныхъ разсказовъ.
Въ продолженіе разговора съ невольнымъ любопытствомъ вглядывался я въ лицо и осанку разскащика. Онъ былъ изъ числа тѣхъ на всѣхъ похожихъ существъ, которыя оставляютъ наблюдателя въ сомнѣніи — причислить ли ихъ незамѣченнымъ геніямъ или обыкновеннымъ пройдохамъ.
Къ тому же онъ носилъ красную ленточку, хотя этотъ пышный значекъ ничего не придавалъ его особѣ. Платье зеленое, когда приличіе велитъ быть въ черномъ; на башмакахъ вмѣсто бантиковъ стальные пряжки; казимировые истасканные панталоны и галстухъ небрежно повязанный. Словомъ все говорило, что онъ не слишкомъ занимался нарядомъ, словно артистъ.
Ухватки его были какъ-то пошлы; лицо, побагровѣвшее отъ труднаго пищеваренія, ни одною рѣзкою чертой не возвышало его посредственности; лобъ открытый, волосъ мало. Судя по всему этому, я не зналъ, почесть ли его. Совѣтникомъ Префектуры или старымъ Военнымъ Комисаромъ, но лишь онъ поподъячески положилъ руку на рукавъ сосѣда, я спустилъ его въ класъ писарей, канцеляристовъ и ябедниковъ..
Наконецъ я совершенно убѣдился, въ точности наблюденіи моихъ, замѣтя, что его слушали только за разсказъ его, и никто не дарилъ его тѣми внимательными, искательными взглядами, которыми пользуются люди уважаемые.
Представьте себѣ человѣка безпрестанно нюхающаго табакъ, который говоритъ торопливо, боясь что его не послушаютъ, но говоритъ легко, плавно, выражаетъ однимъ словомъ, и шутливъ какъ полковой весельчакъ.
Чтобъ избѣжать скуки безпрерывныхъ отступленій, позволяю себѣ оставить разговорный слогъ и дать моему разсказу повѣствовательный, необходимый, когда бѣглый разговоръ переходитъ къ печать.
Вскорѣ по занятіи Мадрита, Великій Герцогъ Бергскій пригласилъ, значительнѣйшихъ зрителей на праздникъ, данный Французскою арміею завоеванной столицѣ. Не смотря на шумъ пиршества, Испанцы были не слишкомъ веселы, дамы ихъ танцовали мало, вообще гости играли, выигрывали и проигрывали много.
Сады были освѣщены ярко, и дамы могли прогуливаться также безопасно, какъ среди дня… Праздникъ былъ царскій; ничего не было упущено, чтобы дать Испанцамъ высокое понятіе объ Императорѣ, если бъ они стали судить о немъ по его воинамъ.
Въ одной бесѣдкѣ, близь палатъ, часу во второмъ ночи, многіе Французскіе Офицеры толковали о бивачныхъ похожденіяхъ и не слишкомъ пріятной будущности, которую предсказывала имъ самая наружность Испанцевъ на пышномъ праздникѣ.
— «Правду сказать» — говорилъ одинъ Французъ, повидимому корпусной докторъ — "вчера я рѣшительно просилъ увольненія у Мюрата. Хотя я и не боюсь положить за Пиренеями голову, но предпочитаю отправиться лечить раны, наносимыя добрыми нашими сосѣдями Нѣмцами: ихъ оружіе не такъ глубоко входитъ въ тѣло, какъ кинжалы; Кастильскіе…… Притомъ страхъ Испанцевъ обратился у меня почти въ суевѣріе… Съ дѣтства читалъ я Испанскія книги, это сборище мрачныхъ приключеній и повѣстей, которое поселило ко мнѣ отвращеніе отъ страны сей и ея нравовъ…. И вотъ, со вступленія нашего въ Мадритъ, Мнѣ уже случилось быть, если не героемъ, по крайней мѣрѣ участникомъ въ произшествіи мрачномъ и таинственномъ, какъ романъ Леди Радклифъ… Какъ я сильно вѣрю предчувствіямъ, то завтра же отправляюсь… Мюратъ вѣрно мнѣ не откажетъ, ибо у нашей братьи, благодаря особеннымъ тайнымъ услугамъ, бываетъ всегда сильное покровительство…
«Такъ, какъ ты уносишь отсюда свой башку, то раскажи намъ свое приключеніе!» закричалъ одинъ Полковникъ, старый республиканецъ, не гонявшійся за красотами языка и придворными учтивостями.
Тутъ корпусной хирургъ, внимательно осмотрѣвшись, какъ бы вглядываясь въ окружающихъ, и не замѣтя ни одного Испанца з началъ говорить:
— "Здѣсь кажется все Французы — извольте, Полковникъ.
Дней съ семь тому назадъ, часовъ въ 11 вчера, спокойно шелъ я домой отъ Генерала Латура, живущаго близехонько въ одной со мной улицѣ; мы вмѣстѣ были у дежурнаго Генерала, гдѣ порядкомъ подгуляли.
Вдругъ, на углу улицы, двое незнакомыхъ, или лучше два чорта, бросились на меня и окутали руки съ головой въ огромный плащь. Я закричалъ, какъ бѣшеная собака; но сукно перехватило мнѣ горло, потомъ перетащили меня съ чудесною быстротою въ карету. И когда мой товарищи освободили меня изъ-подъ проклятаго плаща, я услышалъ женскій голосъ, который на дурномъ Французскомъ языкѣ заговорилъ слѣдующія не очень ласковыя слова: «Если вы закричите или вздумаете бѣжать, если сдѣлаете одно сомнительное движеніе, то господинъ, который сидитъ напротивъ, немедленно пронзитъ васъ. Сидите жь смирно! Теперь скажу о причинѣ вашего похищенія… Если вы потрудитесь протянуть ко мнѣ руку, то между насъ ощупаете свои хирургическіе инструменты, которые мы взяли у васъ же и отъ вашего имени — они безъ сомнѣнія вамъ понадобятся. — Мы веземъ васъ въ домъ, гдѣ ваше присутствіе необходимо. Должно спасти честь одной дамы. Она даритъ своего любовника ребенкомъ — безъ вѣдома мужа. Хоть сей послѣдній рѣдко покидаетъ жену, въ которую влюбленъ страстно, и надзираетъ за ней со всею заботливостію Испанской ревности, она успѣла утаить отъ него свою беременность. Онъ почитаетъ ее больною. Мы веземъ васъ принять. Итакъ вы видите, что здѣсь нѣтъ для васъ ничего опаснаго: только будьте послушны — или другъ этой дамы, который сидитъ противу васъ и ни слова не знаетъ по Французски, заколетъ васъ при малѣйшей неосторожности.»..
— А кто вы? — спросилъ я говорившую, схвативъ руку ея, которую нашелъ обернутую въ мундиръ.
"Я камаристка ея, повѣренная, и готова наградить васъ хотя собою, если вы искусно пособите въ нашемъ положеніи. "
— Охотно, — отвѣчалъ и, видя себя насильно завлеченнымъ въ это опасное приключеніе.
Тогда, благодаря темнотѣ, я началъ повѣрять, согласна ли наружность повѣренной съ идеею, которую внушилъ мнѣ звукъ ея голоса.
Казалось, она напередъ приготовилась ко всѣмъ случайностямъ этаго страннаго происшествія, ибо хранила самое снисходительное молчаніе, и десяти минутъ не проѣхали мы по Мадриту, какъ она получила и возвратила мнѣ страстный поцѣлуй.
Господинъ, сидѣвшій напротивъ, совсѣмъ не обижался нѣсколькими толчками, которые совершенно невольно я подарилъ ему ногою; но какъ онъ не понималъ по Французски, то полагаю не обратилъ на то вниманія.
«Только съ условіемъ я могу быть вашею любовницею!» сказала мнѣ камаристка въ отвѣтъ на глупости, съ которыми приступалъ я къ ней, увлекаясь пылкостію нечаянной страсти, коей все мѣшало.
— Съ какимъ? …
«Вы не станете разыскивать, кому я принадлежу?» —
Между тѣмъ карета подъѣхала къ садовой стѣнѣ.
"Дайте мнѣ завязать вамъ глаза** — сказала она — «держитесь за мою руку, я сама поведу васъ.»
Тутъ завязала она мнѣ толстымъ платкомъ глаза и накрѣпко стянула его на затылкѣ.
Я услышалъ, что осторожно вложили ключъ въ замокъ небольшой двери; безъсомнѣнія это сдѣлалъ молчаливый любовникъ, ѣхавшій противъ меня, и вскорѣ ловкая горничная повела меня по усыпаннымъ пескомъ аллеямъ сада и доведя куда-то остановилась.
"По звуку шаговъ нашихъ мнѣ казалось что мы подошли къ дому.
«Теперь молчите жь» — сказала она мнѣ на ухо — «и берегите сами себя!.. Не спускайте съ меня глазъ, наблюдайте каждый мой знакъ, потому что мнѣ нельзя больше говорить, это намъ обоимъ опасно; отъ теперешней минуты зависитъ жизнь ваша.»
Потомъ тихонько прибавила:
«Госпожа въ нижнемъ этажѣ, но къ ней пройти надобно чрезъ комнату мужа, мимо его постели; идите смирно, не кашляйте, держитесь за меня, чтобы не спотыкнуться на мебель или не соступить съ ковра, который я нарочно послала……»
Тутъ любовникъ заворчалъ глухо, какъ будто недовольный этимъ замедленіемъ, Камаристка замолкла, отворилась дверь, пахнуло тепломъ изъ комнаты, и мы пошли на цыпочкахъ, крадясь, какъ воры. Наконецъ нѣжная ручка сняла, съ меня платокъ. Я очутился среди большой, высокой комнаты, тускло освѣщенной одною дымною лампою. Окошки были открыты, но съ толстыми желѣзными рѣшетками, по милости ревниваго мужа; я чувствовалъ, что попалъ въ мѣшокъ, изъ котораго вылѣзть трудно.
На полу, на тюфякѣ, лежала прелестная женщина; голова ея была накрыта кисейнымъ покрываломъ; полные слезъ глаза блистали сквозь, какъ звѣзды. Крѣпко держала она во рту батистовый платокъ, и такъ сильно его стиснула, что прокусила зубами насквозь Она корчилась отъ боли, какъ струна, брошенная въ огонь. Несчастная уперлась ногами въ комодъ и держалась за ножку стула обѣими руками, коихъ жилы страшно напружились. Она походила на подсудимаго въ мученіяхъ пытки.
Впрочемъ, ни крику, ни шуму, кромѣ глухаго хрустѣнія суставовъ; мы стояли всѣ трое безмолвные, неподвижные.
Мужъ храпѣлъ съ утѣшительною правильностію.
Мнѣ хотѣлось разсмотрѣть камаристку, но она надѣла маску, которую вѣрно снимала дорогою, и я видѣлъ только пару черныхъ глазъ и роскошныя формы, охваченныя мундиромъ. Любовникъ былъ также замаскированъ. Взошедши онъ тотчасъ набросилъ салфетку на ноги страждущей и вдвое сложилъ покрывало на ея лицѣ.
Внимательно посмотрѣвъ на нее, а призналъ, по нѣкоторымъ припадкамъ, замѣченнымъ мною прежде при подобномъ несчастномъ случаѣ, что ребенокъ уже умеръ, и наклонился къ служанкѣ сказать ей это.
Тотчасъ недовѣрчивый любовникъ выхватилъ кинжалъ: но я успѣлъ уже увѣдомить горничную и она шопотомъ быстро сказала ему два слова.
Услышавъ мое замѣчаніе, любовникъ вздрогнулъ; дрожь пробѣжала по немъ съ ногъ до головы, какъ молнія, и мнѣ казалось, что лице его поблѣднѣло подъ черною бархатною маскою.
Служанка, пользуясь мгновеніемъ, когда онъ въ отчаяніи глядѣлъ на умирающую, уже посинѣвшую, показала мнѣ на стаканы лимонада, близь стоявшіе, и сдѣлала отрицательный знакъ.
Я понялъ, что не должно было пить, не взирая на страшный жаръ, обдавшій меня потомъ.
Въ ту же минуту любовникъ жадно схватилъ одинъ стаканъ и отпилъ половину.
Тутъ дама сдѣлала судорожное усиліе, ручавшееся за благопріятный оборотъ…. я взялъ- ланцетъ и пустилъ ей изъ правой руки кровь весьма удачно. Служанка приняла на салфетку кровь, сильно пошедшую, и больная впала въ безчувствіе, благопріятное моей операціи… Я ободрился и успѣлъ въ теченіе часа, вынуть ребенка по частямъ.
Испанецъ не думалъ болѣе отравить меня; чувствуя, что я спасъ жизнь его любовницѣ, онъ рыдалъ подъ своею маскою и крупныя слезы выкатывались на черный плащь его.
Она не испустила ни малѣйшаго вопля; только грызла платокъ изгибаясь, какъ пойманный звѣрь, и потъ выступалъ по ней крупными каплями.
Въ одну страшно рѣшительную минуту она сдѣлала движеніе, указывая на комнату мужа: онъ пошевелился на постелѣ; изъ четырехъ насъ только она одна услышала шорохъ одѣяла, шелестъ занавѣса.
Мы остановились… служанка и любовникъ, сквозь отверстія масокъ своихъ, обмѣнялись огненными взглядами..
Въ эту минуту страшнаго бездѣйствія я протянулъ руку къ стакану, отпитому любовникомъ; но онъ вообразивъ, что я хочу взять одинъ изъ полныхъ стакановъ, прыгнулъ; какъ кошка протянулъ длинный кинжалъ на оба отравленные стакана и подалъ свой, давая знакъ, чтобы я допилъ остальное. Въ этомъ знакѣ, въ этомъ быстромъ движеніи столько было мыслей и чувствъ, что я почти простилъ ему страшное намѣреніе убійства, для совершеннаго истребленія всякой памяти объ этомъ приключеніи.
Онъ пожалъ мнѣ руку, когда я пересталъ пить; потомъ съ судорожною дрожью самъ тщательно свернулъ части своего младенца; и когда послѣ двухъ часовъ работы и страха, мы съ служанкою уложили госпожу. Онъ снова сжалъ мнѣ руку и опустилъ тихонько въ карманъ свертокъ бриліантовъ. Но, сказать мимоходомъ, такъ какъ я незналъ объ его богатомъ подаркѣ, слуга мой по утру обокралъ меня — и бѣжалъ.
Высказавъ на ухо служанкѣ всѣ предосторожности, какія должно наблюдать съ больною, я объявилъ желаніе быть свободнымъ. Служанка осталась при госпожѣ; это меня потревожило, но я рѣшился быть готовымъ на все. Любовникъ взялъ дитя, окровавленное бѣлье, и, крѣпко свернувъ все, спряталъ подъ плащъ, закрылъ мнѣ глаза рукою — какъ бы говоря, чтобъ я зажмурился — и пошелъ впередъ, приказавъ держаться ему за полу — что я и сдѣлалъ, взглянувъ еще разъ на служанку. Видя, что Испанецъ выходитъ, она сняла маску, и я увидѣлъ прелестнѣйшее личико,
Я проходилъ за любовникомъ чрезъ рядъ комнатъ и выбравшись въ садъ на свѣжій воздухъ, почувствовалъ, что у меня гора съ плечъ свалилась,
Я шелъ на благородномъ растояніи отъ моего путеводителя, тщательно наблюдая малѣйшія его движенія,
Подошедши къ калиткѣ, онъ взялъ меня за руку и приложилъ къ губамъ моимъ печать, бывшую у него въ перстнѣ, на лѣвой рукѣ. Я понялъ всю силу этого краснорѣчиваго знака, Мы вышли на улицу, гдѣ вмѣсто кареты ждали насъ двѣ верховыя лошади, Мы сѣли на лошадей, Испанецъ схватилъ поводъ свой зубами, взялъ лѣвою рукою ной, а въ правой держалъ окровавленный свертокъ — и мы пустились какъ вихрь. Я не успѣлъ замѣтить нималѣйшаго признака, по которому бы могъ узнать дорогу. Къ разсвѣту я очутился у дверей своего дома, а Испанецъ поскакалъ къ Атошскимъ воротамъ.
— «И вы ничего не примѣтили, почему бы можно было узнать Даму?» спросилъ оператора нѣкто изъ офицеровъ.
— "Одно только, " отвѣчалъ онъ. «Когда я пускалъ ей кровъ, то замѣтилъ почти на серединѣ руки маленькое родимое пятнышко, съ горошинку — обросшее черными волосами….. Домъ мнѣ показался великолѣпнымъ, огромнымъ, ему не видать было конца.»…
Тутъ нескромный докторъ остановился и поблѣднѣлъ. Взоры всѣхъ слѣдовали за направленіемъ его глазъ, и Французы увидѣли Испанца, завернутаго въ плащь; глаза его сверкали въ темнотѣ, посреди померанцовыхъ кустовъ.
Онъ изчезъ съ быстротою привидѣнія, какъ одинъ молодой подпоручикъ бросился къ нему.
— «Кончено, друзья мои!» вскричалъ докторъ: «этотъ змѣиный взглядъ леденитъ меня. У меня звенитъ въ ушахъ, прощайте… вы меня здѣсь схороните.»
«Трусъ!».. сказалъ Полковникъ Шаррень. «Лекамусъ погнался за Испанцемъ, онъ развѣдаетъ все.»
— Ну что, Лекамусъ? — закричали офицеры запыхавшемуся подпоручику.
«Чортъ возьми!».. отвѣчалъ сей послѣдній… «онъ словно прошелъ сквозь стѣну… я не думаю, чтобъ это былъ колдунъ… но вѣрно здѣшній, который знаетъ всѣ закоулки.»
— «Я погибъ!»…. сказалъ докторъ мрачнымъ голосомъ.
— Полно, будь спокоенъ! — вскричали Офицеры; — мы поочереди станемъ караулить тебя до самаго отъѣзда.. и проводимъ теперь же! —
Въ самомъ дѣлѣ трое молодыхъ проигравшихся офицеровъ, которымъ дѣлать было нечего, проводили доктора до дому и остались у него ночевать.
Назавтра онъ получалъ отпускъ во Францію и готовился ѣхать съ одною дамою, которой Мюратъ далъ значительное прикрытіе. На прощальномъ обѣдѣ съ пріятелями, слуга сказалъ, что его хочетъ видѣть одна молодая женщина. Докторъ съ тремя офицерами вышелъ, но незнакомка успѣла только вскричать: берегись! и упала мертвая.
Это была камаристка, которая чувствуя себя отравленною, спѣшила спасти доктора.
Отрава совершенно ее обезобразила.
— Чортъ побери! — вскричалъ Лекамусъ: — вотъ что называется любить! Только Испанка можетъ бѣжать къ любовнику отравленная!
Докторъ сдѣлался очень грустенъ. Потомъ, чтобы заглушить мучительную тревогу, сѣлъ за столъ и началъ пить съ товарищами круговую. Наконецъ всѣ полупьяные легли на покой.
Ночью докторъ проснулся отъ рѣзкаго визга колецъ занавѣса, сильно рванутаго. Онъ привсталъ на постелѣ, дрожа всѣмъ тѣломъ. Отъ механическаго сотрясенія нервовъ, при нечаянномъ пробужденіи, и увидалъ прямо передъ собой Испанца, закутаннаго въ плащь. Онъ бросалъ на него тѣ же самые огненные взгляды, которые оцѣпенили его на праздникѣ.
— «Спасите…. товарищи!»… вскричалъ докторъ…..
На сей вопль отчаянія Испанецъ отвѣчалъ горькою улыбкою.
«Опіумѣ растетъ для всѣхъ!» примолвилъ онъ.
Потомъ, произнесши сей родъ приговора, указалъ на троихъ, глубоко заснувшихъ товарищей, быстро выдернулъ изъ-подъ плаща отрѣзанную женскую руку, и подставивъ ее доктору, указалъ на признакъ, такъ неосторожно имъ описанный.
«Тотъ ли?» спросилъ онъ.
При свѣтѣ фонаря, поставленнаго на кровати, докторъ, охолодѣвшій отъ страха, утвердительно кивнулъ головою, и мужъ безъ дальнѣйшихъ доказательствъ погрузилъ кинжалъ ему въ сердце.
«Повѣсть Ваша» — сказалъ кто-то изъ слушавшихъ — слишкомъ жестока и — вмѣстѣ невѣроятна; ибо скажите пожалуйте, кто жъ вамъ её пересказывалъ; убитый, или Испанецъ?..
— Милостивый государь — отвѣчалъ говорунъ, оскорбленный замѣчаніемъ — такъ какъ по счастію ударъ кинжала, данный мнѣ, проскользнулъ немного вправо, вмѣсто того чтобъ идти влѣво, то позвольте мнѣ лучше васъ знать собственное мое приключеніе… Божусь вамъ, что и теперь иногда ночью чудятся мнѣ эти сверкающіе глаза…
Старый докторъ вдругъ замолкъ, поблѣднѣлъ и остановился, разиня ротъ. Какъ пораженный апоплексическимъ ударомъ.
Мы оборотились къ залѣ. Въ дверяхъ стоялъ высокій Испанецъ, afrancesados въ изгнаніи, недѣли съ двѣ тому назадъ прибывшій съ семействомъ своимъ въ Туръ. Онъ въ первый разъ явился въ обществѣ; и, пріѣхавъ поздно, проходилъ залу съ женой, у которой правая рука не шевелилась.
Мы молча разступились, чтобы дать дорогу этой четѣ, на которую смотрѣли съ глубокимъ участіемъ.
То была истинная картина Мурилло! Мужъ съ пламенными, глубоко ввалившимися глазами… лицо изсохшее, голова плѣшивая, ужасно тощій… Жена!… представьте себѣ… но нѣтъ… этого нельзя представить! Станъ чудесный; блѣдная, но все еще прекрасная; цвѣтъ лица, что рѣдко бываетъ между Испанками, бѣлизны ослѣпительной; взгляды жгли, какъ брызги расплавленнаго металла; прелестное, чело, украшенное жемчугомъ, походило на надгробный мраморъ — мертвецъ таился въ сердцѣ! … Это была горесть Испанская во всей роскоши!
Не нужно сказывать, что докторъ исчезъ мгновенно.
Къ концу бала, я спросилъ Графиню: какимъ образомъ лишилась она руки?
«Въ войнѣ за независимость!» — отвѣчала она мнѣ.