Испания (Салиас)/ДО

Опубл.: 1874. Источникъ: az.lib.ru • Путевые очерки
Альмерия
Гранада
От Мурсии до Барселоны

Это произведение было опубликовано до 7 ноября 1917 года (по новому стилю) на территории Российской империи (Российской республики), за исключением территорий Великого княжества Финляндского и Царства Польского, и не было опубликовано на территории Советской России или других государств в течение 30 дней после даты первого опубликования.

Поскольку Российская Федерация (Советская Россия, РСФСР), несмотря на историческую преемственность, юридически не является полным правопреемником Российской империи, а сама Российская империя не являлась страной-участницей Бернской конвенции об охране литературных и художественных произведений, то согласно статье 5 конвенции это произведение не имеет страны происхождения.

Исключительное право на это произведение не действует на территории Российской Федерации, поскольку это произведение не удовлетворяет положениям статьи 1256 Гражданского кодекса Российской Федерации о территории обнародования, о гражданстве автора и об обязательствах по международным договорам.

Это произведение находится также в общественном достоянии в США (public domain), поскольку оно было опубликовано до 1 января 1929 года.

ИСПАНІЯ
ПУТЕВЫЕ ОЧЕРКИ.*

Очерки эти служатъ продолженіемъ писемъ изъ Испаніи которыя печатались когда-то въ газетѣ Голосъ и подъ псевдонимомъ «Вадима» и были постоянно предметомъ самыхъ рѣзкихъ нападокъ со стороны одного изъ тогдашнихъ журналовъ. Вѣроятно вслѣдствіе этого и было недавно упомянуто въ С.-Петербургскихъ Вѣдомостяхъ что «авторъ Пугачевцевъ писалъ прежде письма изъ Испаніи — не только плохія и пустыя, но даже куріознаго свойства». Настоящіе очерки, написанные тогда же, но не бывшіе еще въ печати, не отличаются отъ предыдущихъ. Насколько они куріозны предоставляю судить читателямъ. Прим. авт.

АЛЬМЕРІЯ.

Таможня. — Городъ. — Моны и мышеловъ. — Клады и Sahury.-- Розказни и повѣрья. — Легенда о дѣвушкѣ Свѣта. — Ensayo.-- Кастеларъ и его лекція. — Ферія и праздникъ Святой Маріи Моря. — Псевдо-русскіе: корабль и соотечественникъ. — Бой быковъ съ убитымъ. — Бой быковъ aficionados (то-есть любительскій).

Попасть въ Альмерію довольно мудрено, хотя бы даже и изъ Гранады. Дороги ведущія къ ней таковы что можно ѣхать только въ двухколесной тартанѣ на волахъ или верхомъ. Вдобавокъ на дорогахъ этихъ въ сосѣдствѣ со склонами Сіерры-Невады, издревле процвѣтаютъ бандиты. Поэтому всякій путешественникъ упрямо стремящійся видѣть Альмерію ѣдетъ въ ближайшій портъ и ждетъ парохода. Но и этотъ путь не очень вѣренъ и пріятенъ, ибо пароходы заходятъ въ Альмерію неаккуратно; можетъ случиться что пассажиръ сѣвшій въ Мурсіи, съ билетомъ до Альмеріи, проѣдетъ мимо, прямо въ Малагу.

Упрямо рѣшивъ видѣть полудикую Альмерію во дни ея главной годовой ярмарки, я двѣ недѣли выжидалъ въ Малагѣ какой-нибудь пароходъ. Наконецъ появился въ портѣ гнилой орѣхъ, подъ названіемъ San Rafael, объ одномъ правомъ колесѣ, и съ грѣхомъ пополамъ, кой-какъ, бочкомъ, шипя и хрипя, потащилъ меня въ Альмерію, обѣщая шестнадцать часовъ пути, если не будетъ бурно. Пароходикъ былъ полонъ пассажирами ѣхавшими на ферію или ярмарку и празднества. Весь вечеръ и всю тихую свѣжую ночь шумѣлъ людъ и тѣснился на палубѣ, не думая о снѣ. Пѣсни, гитары и кастаньеты, крики и взрывы хохота длились до зари.

Середи ночи меня даже разбудила ретивая пляска по палубѣ, и хоровой нескончаемый напѣвъ малагеньи долго мѣшалъ мнѣ спать. И только отъ усталости, я съ трудомъ заснулъ на зарѣ и уже проспалъ вплоть до Альмеріи.

Около десяти часовъ утра видъ городка въ глубинѣ голубаго залива поднялъ всѣхъ на ноги. Только второй классъ, пропѣвшій и проплясавшій всю ночь, спалъ мертвымъ сномъ. Черезъ часъ мы бросили якорь въ нѣсколькихъ футахъ отъ берега.

Альмерія — крохотный городокъ, но малъ золотникъ да дорогъ. Кто не видалъ Альмеріи, не знаетъ что такое глушь Испаніи и настоящая провинція. Вдобавокъ Альмерія не походитъ ни на одинъ городокъ видѣнный мной когда-либо, гдѣ-либо.

— Не даромъ, думалъ я, Загоскинъ, тому назадъ лѣтъ сорокъ, посвятилъ этому городку половину цѣлаго романа Тоска по родинѣ. Выборъ самый удачный, ибо болѣе испанскаго городка въ Испаніи вѣтъ; оригинальность его бросается въ глаза сразу.

Кругомъ мѣстность дикая, скалистая, голая; налѣво большой сизый утесъ, выдающійся мысомъ въ море; направо голый песчаный берегъ, далеко бѣлѣющійся за голубыми волнами, а по срединѣ кучки крохотныхъ бѣленькихъ домиковъ, зелень, цвѣты, пальмы; среди же всего коричневая полукрѣпостъ, полусоборъ. За городкомъ два замка, за одномъ маленькая часовня Святаго Христобаля и остатки развалинъ, на другомъ громадныя, тяжелыя укрѣпленія, придавившія холмъ широкимъ, тяжелымъ вѣнцомъ. Зубчатая стѣна спускается съ холма отъ крѣпости внизъ, ширмами проходитъ за городомъ и взбираясь снова на другой холмъ, примыкаетъ къ развалинамъ и къ часовнѣ. Это древняя Alcazaba (по-нашему кремль), оставленная Маврами, которые долго еще послѣ взятія Гранады Фердинандомъ Католическимъ держались здѣсь противъ христіанъ.

На берегу насъ всѣхъ ожидала таможня, но особаго рода.

Маленькій домикъ въ родѣ каменной будки и два солдата, въ своихъ коричневыхъ мундирахъ съ пелеринами. Они любезно кланялись нѣкоторымъ пассажирамъ и говорили:

— Здравствуйте! милости просимъ! У насъ уже все готовится. Ферія будетъ не на площади, а на гуляньи принца Альфонса. Полноте…. полноте!… Что вы это! Не открывайте чемодановъ. Какъ не стыдно!

Но это относилось не ко мнѣ, а къ Гранадинцамъ и Малагенцамъ. Мой чемоданъ еще не появился съ парохода. Его долго искали, и по той вѣроятно причинѣ что пароходъ былъ крошечный, а чемоданъ огромный. Когда наступилъ мой чередъ, уже почти всѣ пассажиры знакомые таможеннымъ скрылись въ корридорчикахъ Альмеріи.

Передаю слово въ слово слѣдующую сцену и діалогъ.

— Вы Инглесъ? обратился ко мнѣ одинъ солдатъ (то-есть: вы Англичанинъ).

— Нѣтъ.

— Вы же иностранецъ?

— Да.

— Паспортъ позвольте? важно выговорилъ онъ.

— Съ удовольствіемъ. Только вы въ немъ ничего не поймете.

— Отчего же это?

Я досталъ изъ сакъ-вояжа паспортъ, который былъ написанъ по-русски и по-нѣмецки. Солдатъ повертѣлъ его, почти понюхалъ и позвалъ товарища; тотъ тоже уперся…. Позвали женщину съ ребенкомъ, которая сидѣла неподалеку, и всѣ четверо, съ младенцемъ включительно, уперлись глазами въ двухглаваго орла и въ печать. Я сѣлъ на скамейку и глядѣлъ на нихъ повеволѣ усмѣхаясь. Младенецъ наконецъ завылъ и отвернулся отъ паспорта.

— На какомъ языкѣ это написано? обратился ко мнѣ съ любопытствомъ солдатъ.

— На русскомъ.

— Ну, такъ и есть! добродушно воскликнулъ онъ. — А я гляжу что такое!… Не похоже ни на одинъ языкъ. А такъ что-то такое…. Гляди-ка ты, обратился онъ къ товарищу. — Тутъ еще хитрѣе, на другомъ-то листѣ. Ишъ крючки какіе. Ха, ха, ха….

— Это по-нѣмецки, сказалъ я.

— По-нѣмецки! Да все одно. Также ни на одинъ языкъ не похоже. Да это паспортъ ли? вдругъ быстро обернулся онъ ко мнѣ.

— А то что же?

— Какъ что! Тутъ у насъ былъ три мѣсяца тому назадъ Англичанинъ. Такъ онъ perro (собака) далъ намъ эдакій же печатный листъ. А потомъ оказалось что то была обертка съ французскаго мыла.

Я расхохотался. Оба солдата, женщина и даже младенецъ начали также хохотать.

— Ну-съ, теперь отворите чемоданъ, покажите обращики чѣмъ торгуете.

— Да я ничѣмъ не торгую.

Солдатъ собирался уже отпирать чемоданъ, но при моемъ заявленіи повернулся быстро, сѣлъ на него сложивъ руки и обратился ко мнѣ совсѣмъ пораженный.

— Какъ не торгуете! Вы иностранецъ? Не Инглесъ?…

— Да. Но обращиковъ у меня нѣтъ никакихъ. Смотрите чемоданъ и отпускайте скорѣе.

— Такъ зачѣмъ же вы пріѣхали сюда?

— Какъ зачѣмъ?

Я тоже снова сѣлъ. Солдатъ сидѣлъ на моемъ чемоданѣ, а я сидѣлъ на скамьѣ и мы глупо глядѣли другъ на друга.

— Зачѣмъ же вы пріѣхали на ярмарку если вамъ продавать нечего? Что жь вы дѣлать будете?

— А покупать! воскликнулъ я вдругъ.

Солдатъ треснулъ себя по лбу и выговорилъ:

— Carramba! Que tonto soy! (Карамба! Какой я дуракъ!)

Вполнѣ удовлетворенный моимъ отвѣтомъ и сознавая свою недогадливость что человѣкъ не продающій есть стало-быть покупающій, солдатъ не сталъ отпирать чемоданъ.

Когда эта комедія была кончена, за мной раздался голосъ:

— Господинъ иностранецъ! Boreta — я.

Маленькій, кругленькій старичокъ бойко глядѣлъ мнѣ въ лицо и съ достоинствомъ показывалъ пальцемъ себѣ на грудь.

— Ну, такъ что жь? вымолвилъ я.

— Васъ никто развѣ не рекомендовалъ къ Боретѣ, то-есть ко мнѣ? Я — Борета.

— Онъ, онъ, Борета, подтвердилъ солдатъ.

— Ну и Христосъ съ вами что вы Борета.

— Senor! Я первый коммиссіонеръ и гидъ всѣхъ господъ коми-вояжеровъ и купцовъ Франціи, Валенсіи и Марселя. Борета — я.

Онъ снова показалъ себѣ пальцемъ на грудь.

— Чего же вы отъ меня хотите? сказалъ я наконецъ, начиная сердиться.

— Снести вашъ чемоданъ въ гостиницу.

— Такъ несите, Создатель мой.

— Вы, сеньйоръ, не сердитесь. Я спрашивалъ только рекомендовалъ ли васъ кто ко мнѣ? Но это все равно, я и безъ рекомендаціи буду служить вамъ.

Я думалъ что старикъ шутитъ, но онъ былъ серіознѣе мертвеца.

Мы наконецъ двинулись въ городъ. Борета скоро и ловко несъ на головѣ чемоданъ. Пропасть народу разряженнаго и веселаго попадалось намъ на встрѣчу въ крохотныхъ улицахъ. Всѣ почти съ дикимъ любопытствомъ оглядывали меня и затѣмъ здоровались съ Боретой. Дорогою Борета спросилъ въ какую гостиницу идти.

— Я ни одной не знаю. Въ лучшую.

— Лучшихъ двѣ, senor.

— Въ лучшую изъ двухъ.

— Да онѣ обѣ лучшія. Только, видите, въ обѣдѣ разница. Въ одной обѣдъ съ двумя мясными блюдами, но мясо не совсѣмъ свѣжее даютъ, то-есть совсѣмъ тухлое. Въ другой за обѣдомъ всего одно мясо, но за то свѣжее. Куда прикажете?

Мы направили стопы разумѣется въ послѣднюю, и Борета продолжалъ:

— Вкусы у всѣхъ разные. Вотъ сейчасъ я двухъ пассажировъ велъ съ парохода предъ вами. Они выбрали первую. Говорятъ: что жь что свѣжее, за то одно, а тамъ два блюда.

Гостиница оказалась препорядочная. На лучшемъ гуляньи, чистая, просторная и содержатель Французъ. Мнѣ дали отличную комнату съ балкономъ въ садъ, съ одной стороны старое тѣнистое гулянье, съ другой болѣе молодая зелень, цвѣты, пальмы и кактусы, а за ними морской золотистый берегъ и синяя лазурь моря.

Уходя, Борета шепнулъ мнѣ на ухо:

— Сеньйоръ, вы молоды и прекрасны, а Борета уменъ и опытенъ. У васъ есть деньги, у Бореты — желанье служить. Вы иностранецъ, Борета Альмерьянецъ. Понимаете?

— Понимаю. Убирайтесь.

— Если вы влюбитесь не только въ первую красавицу города, но въ самого дьявола, то Борета его за хвостъ приведетъ къ вамъ. Честное слово кавалера!

Назойливый факторъ не отвязался отъ меня до тѣхъ поръ пока я не поклялся ему что будутъ всякія порученья; тогда онъ послалъ мнѣ поцѣлуй ручкой и скрылся.

Вечеромъ, отдохнувъ отъ парохода, я отправился ходить по городу. Черезъ часъ я уже зналъ всѣ улицы и всѣ дома. Оригинальность Альмеріи передать трудно. Это какой-то особеннаго рода городокъ, вполнѣ такой какіе видишь на сценѣ, хоть въ оперѣ Севильскій Цирюльникъ. Улицы бѣлыя, чистыя, дома крошечные, только нѣкоторые въ два невысокихъ этажа, большая же часть домиковъ въ одинъ этажъ, въ сажень вышины или много въ четыре аршина. Вамъ, быть-можетъ, кажетъ это не такъ уже мало и низко, а между тѣмъ на дѣлѣ иначе; бѣленькій корридоръ-улица въ сажень ширины, два ряда разноцвѣтныхъ домиковъ такой же вышины и съ большими рѣшетчатыми окнами до земли производитъ такое оригинальное впечатлѣніе что не вѣрится: городъ ли это? Среди этихъ миніатюрныхъ домиковъ, попадаются тоже миніатюрныя площадки съ пальмами и цвѣтами; кой-гдѣ церкви, и тоже маленькія….

Настоящій городокъ Лилипутовъ, а не людей.

Около моря, на площади сравнительно довольно большой, стоитъ соборъ. Тяжелое коричневое зданіе XVI вѣка, построенное крѣпостью, съ башнями, амбразурами, узкими окнами (meurtrières) и съ передовыми, отдѣльными отъ зданья, бастіонами.

Причина этой постройки та что во все продолженіе XVI и XVII вѣковъ, южные города Андалусіи постоянно подвергались нашествіямъ и набѣгамъ всякаго рода враговъ; въ особенности же бѣдствовалъ городокъ отъ корсаровъ. Строить соборъ, мѣсто храненія всякихъ рѣдкостей и богатствъ, приходилось по неволѣ въ видѣ крѣпости. Впрочемъ зданіе только отъ того выиграло, очень красиво и крайне оригинально; за то внутри бѣдность и запустѣнье невообразимое…. только двѣ, три картины мастеровъ въ родѣ Боканегра, и подобныхъ ему, которые вовсе не извѣстны въ Европѣ, да бѣдный пожелтѣвшій алтарь. Гулянье принца Альфонса просто длинный и узкій бульваръ, въ два ряда деревьевъ, спускающійся къ морю. Внизу, на берегу, виднѣется отсюда нѣсколько прибрежныхъ пальмъ, а за ними разпростертое во всѣ стороны голое, голубое море. Этотъ бульваръ былъ пожертвованъ подъ ярмарку и уже нѣсколько навѣсовъ и каморокъ изъ досокъ строились на немъ. Настоящее же здѣсь, любимое и модное гулянье, Malecon, набережная, довольно широкое голое и пустое пространство съ тремя несчастными деревцами въ злѣйшей сухоткѣ. За то все море открыто здѣсь, весь утесъ на виду и оба холма надъ городомъ съ часовней и крѣпостью тоже высятся предъ глазами, рисуясь въ небѣ; нѣсколько маленькихъ домиковъ съ башнями выравнялись здѣсь, а между ними двѣ очень высокія башни въ родѣ турецкихъ минаретовъ, которые придаютъ Малекону оригинальную физіономію.

Когда я пришелъ и смѣшался съ небольшою кучкой гуляющихъ, то увидѣлъ что половина изъ нихъ тѣ же пассажиры пріѣхавшіе со мной. Между ними нашлось только около дюжины мущинъ и столько же дѣвушекъ и женщинъ которыхъ я не зналъ. Это и были аборигены. Розыскавъ тѣхъ къ кому у меня были письма, я скоро перезнакомился съ ними и чрезъ минуту они называли меня уже просто по имени безъ прибавленья: Don. Когда я отвѣтилъ въ разсѣянности одной дѣвушкѣ:

— Да, сеньйорита!

Она поспѣшила прибавить, какъ бы спохватившись и поправляя свою ошибку:

— Меня зовутъ Карменъ.

Чрезъ полчаса одинъ господинъ раскланялся, собираясь домой и прибавилъ мнѣ:

— Amigo! Все мое въ вашемъ распоряженьи и я надѣюсь что на завтрашней тертуліи вы примете домъ мой въ свою собственность.

Это была обыкновенная, принятая форма приглашенія.

Проживъ здѣсь нѣсколько времени я узналъ интересную исторію городка. Тому назадъ лѣтъ двадцать пять Альмерія была трущоба. Одни пароходы изрѣдка, разъ въ три мѣсяца, заходили въ нее и то какъ бы нечаянно или загнанные бурею. Дорогъ же не было никакихъ, даже для верховыхъ. Народонаселеніе было бѣдное и количествомъ и средствами. Пять, шесть аристократическихъ семействъ, поневолѣ перероднившихся между собой, двое горемыкъ-консуловъ, Франціи и Англіи, комендантъ полуразрушенной крѣпости и начальникъ пустаго порта, вотъ все изъ чего состояло общество. Остальные жители дѣлились на мелкихъ торговцевъ, лавочниковъ, дѣлавшихъ маленькіе торговые обороты, и на людъ совсѣмъ нищій и ничего не дѣлающій. Затѣмъ каста рыбарей, полудикихъ и тоже нищихъ.

Надо всѣмъ и всѣми палило и жарило солнце, и только разъ въ годъ, на ярмарку, сходилось до тысячи народу изъ окрестныхъ деревень…. Три, четыре дня движенья, музыки, пѣсенъ, храмовыхъ процессій, и затѣмъ опять глубокій сонъ, то-есть беззаботное прозябаніе весь годъ. (Впрочемъ это выраженіе, примѣняемое подъ испанскимъ солнцемъ, невольно выходитъ шуткой.)

Вдругъ появились однажды въ городѣ какіе-то особые люди, съ особымъ нарѣчіемъ, и переполошили весь городъ…. Были это — Французы! А кто говорилъ что не Французы, а инжешеры (должно-быть изъ земли Инженеріи). Люди эти объявили что хотятъ землю копать!… И что королева Изабелла имъ это позволила!

Перепугъ жителей былъ силенъ, но нечего дѣлать, если сама королева позволила копать, противиться нельзя.

Однако выходцы изъ Инженеріи оказались добрыми, города не тронули, ни одного дома не повалили, никого даже не обидѣли, а ушли верстъ за 20 отъ Альмеріи, и начали ходить и лазить зря по сосѣднимъ горамъ. А затѣмъ однажды, вдругъ потребовали народу копать землю. Опять перепугъ!… Но узнавъ что они платятъ поденно за работу и даже хорошо платятъ, жители подняли ихъ на смѣхъ. Заставлять людей копать въ дикихъ мѣстахъ землю и платить!… Не долго однако аборигены смѣялись, ибо случился такой казусъ что чуть не перевернулъ все общество Альмеріи вверхъ дномъ. жилъ былъ въ Альмеріи нѣкто Gomez, мышеловъ или ratonero.^[1] Дѣлалъ онъ мышеловки очень искусно, носилъ ихъ по городку, по сосѣднимъ селамъ и деревнямъ и продавалъ по четыре кварта или копѣйки за штуку, и такъ провелъ всю свою молодость подъ названіемъ: Gomez-ratonero. Къ 50-ти годамъ у Гомеса оказался капиталъ и пересталъ онъ дѣлать мышеловки, а его все зовутъ: ratonero. Сталъ онъ сердиться. Еще пуще стали его звать: ratonero. Не находя себѣ нигдѣ спокойствія, купилъ онъ за сто дуросъ (125 р. с.) цѣлую гору, недалеко отъ города, и сталъ собираться строиться тамъ, чтобы жить отшельникомъ.

Только-что купилъ себѣ старый Гомесъ гору, пріѣхали наженеры, да какъ на зло ему и начали копать именно его Мышелову гору. Ярости его не было предѣла, нo дѣлать было нечего противъ указа королевы.

Инженеры все копали, мышеловъ тайно ругался, а Альмерьянцы вдоволь хохотали надъ его горькою долей.

Вдругъ является въ городъ одинъ изъ копателей-инженеровъ, прямо къ начальству… Достали планы, разглядѣли ихъ и узнали что-то очень удивительное и интересное…. А погодя немного послали за мышеловомъ. Произошелъ такой разговоръ:

— Вы недавно купили вотъ эту гору?

— Да-съ.

— Зачѣмъ?

— Поселиться на ней отшельникомъ.

— Хотите тысячу дуросъ за нее вмѣсто ста.

— Чего-съ? изумился мышеловъ.

— Хотите десять тысячъ дуросъ за эту гору. Сейчасъ и деньги получите.

Поглядѣлъ на нихъ старый мышеловъ, подумалъ и объявилъ что онъ тоже Caballero и смѣяться надъ собой не позволитъ. Успокоили его что дѣло самое серіозное, вовсе не до смѣху. Понялъ наконецъ мышеловъ что предлагаютъ ему огромныя деньги не въ шутку… и понявъ, отказался.

— Не хочу….

— Отчего?!

— Человѣкъ самая злая изъ крысъ, и не на то я мышеловъ чтобы самому какъ мышеику попасться. Коли Franchutes^[2] за гору даютъ десять тысячъ, стало быть она стоитъ сто тысячъ, а то и больше. Вотъ что! Senores Caballeros!..

Правъ былъ ratonero безспорно, и теперь его мраморный дворецъ на гуляньи принца Альфонса доказываетъ что гора дорого стоила и стоитъ. Говорятъ что когда счастливо копаютъ, у прежняго мышелова а нынѣ милліонера бываетъ въ день чистаго дохода десять тысячъ рублей. Какой цифрой кончится его громадное состоянье, сказать трудно. Примѣръ мышелова разумѣется съ ума свелъ его согражданъ. Вскорѣ однако ту же роль разыграли болѣе или менѣе удачно человѣкъ около двадцати.

Говоря простымъ языкомъ, съ Альмеріей случилось слѣдующее: составилась компанія во Франціи и убѣжденная заранѣе (по полученнымъ свѣдѣніямъ) что въ окрестностяхъ Альмеріи должны быть рудники, желѣзо, олово, серебро и т. д., явилась сюда. Дѣйствительно, розыски увѣнчались полнѣйшимъ успѣхомъ. Серебромъ окрестность оказалась довольно обильна (и именно у мышелова), а оловомъ невѣроятно обильна. Это открытіе произвело конечно страшный переворотъ. Мѣстная аристократія воздерживалась отъ пріисковъ, компаній, предпріятій и тому подобныхъ не подходящихъ кавалерамъ занятій. Люди не богатые и не высоко поставленные отдавали послѣдній грошъ, который со страшною быстротой мѣнялся на рубли, а рубли приносили за собой сотни рублей.

Изъ этой басни воспослѣдовало то что въ короткое время пять, шесть аристократическихъ семействъ стали нищими въ сравненіи съ разными мышеловами.

Смѣшная и дикая сторона медали тоже сказалась. Разбогатѣвшіе дикари, люди у которыхъ не было ста рублей въ годъ, а теперь стало сто тысячъ рублей, конечно потеряли головы. Нѣтъ ничего обыкновеннѣе какъ встрѣтить здѣсь господина въ голубыхъ бархатныхъ панталонахъ, въ жилетѣ съ вышитыми шелкомъ цвѣтами, съ цѣпью у часовъ фунта въ два вѣсу, въ сюртукѣ чуть не изъ золотой парчи… А въ рукахъ вѣчно конфеты!… Иногда возрастъ почтенный, лѣтъ пятьдесятъ, шестьдесятъ.

— Что это за шутъ? спросишь кого-нибудь.

— А это рыбакъ. Онъ прежде жилъ рыбною ловлей, по десяти грошей въ день зарабатывалъ, ну а теперь у него сто тысячъ. И онъ болтается изъ кофейни въ кофейню, ѣстъ мороженое и конфеты. А то въ портѣ кидаетъ деньги въ воду и забавляется тѣмъ какъ мальчишки ныряютъ за ними.

Женщинъ въ арлекиновыхъ костюмахъ тоже не мало, ибо жены, матери, дочери и сестры мышелововъ, рыболововъ и другихъ подобныхъ homines novi — не отстаютъ отъ мущинъ.

Говорятъ, одно семейство такихъ богачей ѣздило въ Мадридъ, и вѣроятно черезчуръ увлеклось, ибо на какомъ-то гуляньи въ столицѣ ихъ освистали, а губернаторъ велѣлъ имъ обратно выѣхать въ Альмерію.

Простой народъ въ окрестностяхъ, нищій и полудикій, не могъ объяснить себѣ обыкновеннымъ образомъ этого невѣроятнаго общественнаго переворота. Имъ извѣстно что все богатство произошло изъ земли; но что же это за богатство добываемое копаньемъ? Очень просто! Это клады, вереницы кладовъ, о которыхъ еще дѣды разказывали встарь; клады, которые оставались послѣ Мавровъ, были долго очарованы и наконецъ дались ухищреньямъ иностранцевъ. Испанцы не одолѣли, а пришелъ Франчуте, и одолѣлъ. Дѣло простое! Испанецъ хорошій католикъ, а Франчуте съ чортомъ съ давнихъ поръ знается.

Можете себѣ представить массу анекдотовъ, сказокъ и легендъ объ этихъ кладахъ. Все окрестное сельское населеніе работавшее воображеніемъ надъ этими пріисками и видя ежедневное обогащеніе горожанъ-сосѣдей, иногда родственниковъ, не могло отнестись къ этому факту просто. Оно создало цѣлую устную литературу въ которой являются колдуны, очарованные клады, и гдѣ главную роль играетъ нечистая сила вмѣстѣ съ иностранцемъ-землекопомъ.

Всего я не могъ упомнить что мнѣ разказывали здѣсь, да и не стоитъ повторять, ибо это слово въ слово наши русскіе розказни о кладахъ.

Приведу два, три примѣра.

Одинъ Альмерьянецъ, бѣдный работникъ въ портѣ, пошелъ однажды ночью въ Куэва (сосѣдній городокъ); дорогою, видитъ онъ вдругъ что стоитъ мулъ, одинъ и безъ привязи. Удивился онъ, оглядѣлся, не увидитъ ли хозяина его, но никого нѣтъ, одинъ мулъ стоитъ. Не пропадать же скотинѣ. Подошелъ онъ къ мулу, хотѣлъ взять за узду, хвать, а мулъ направо стоитъ, онъ направо, мулъ налѣво стоитъ! Озлился работникъ и закричалъ сердито:

— Iesus Maria! Неужто же я, да не поймаю эту глупую скотину.

Не успѣлъ онъ выговорить эти святыя имена какъ узда была у него въ рукахъ. Не долго думая, сѣлъ онъ на мула и спокойно поѣхалъ по направленью къ Куэва. Задремалъ ли онъ на мулѣ, или задумался, неизвѣстно, но когда очнулся то увидѣлъ себя въ страшнѣйшей темнотѣ. Небо не видно, сыро, темь страшная… Что за чудо? Вдругъ запахло фосфоромъ!^[3] Струхнулъ работникъ и еле живой сползъ съ мула, и вдругъ видитъ что подъ нимъ былъ не мулъ, а простая каряга, а что онъ въ глубокой пещерѣ. Собрался онъ съ силами и прочелъ про себя три Ave Maria. Тогда вдругъ просвѣтлѣло въ пещерѣ, и онъ увидѣлъ на землѣ семь ключей заржавленныхъ, старыхъ. Онъ поднялъ ихъ и найдя какую-то дверь, попробовалъ отворить, догадываясь что то кладъ дается ему. Дверь подалась, и за ней открылся корридоръ, а тамъ опять дверь. И такъ семь дверей и семь корридоровъ. Въ концѣ седьмаго корридора нашелъ онъ камень и на камнѣ семь большихъ книгъ. Нечего дѣлать, сталъ онъ читать ихъ. День читалъ, два, три, семь дней читалъ онъ. Всѣ семь прочелъ и узналъ что подъ землей, на аршинъ отъ камня, вправо, лежатъ семь другихъ золотыхъ ключей которыми можно отворить семь подваловъ: оловянный, желѣзный, мѣдный, бронзовый, серебряный, золотой и наконецъ подвалъ съ драгоцѣнными камнями. Изъ тѣхъ же книгъ узналъ онъ какъ надо дѣйствовать.

Всѣ рыбаки, нищіе, старухи (и даже иныя senoras) съ убѣжденіемъ передаютъ эту исторію и прибавляютъ: я этого работника лично не знаю, а вотъ мой братъ или другъ видѣлъ его, или знаетъ…. Недалеко отъ Альмеріи живетъ теперь! Гдѣ? Никто разумѣется не говоритъ! Всѣ вѣрятъ этой исторіи семи ключей, заимствованной вѣроятно изъ старины, но переносятъ ее въ свое время и въ свою среду.

— Вотъ на дорогѣ въ Гранаду, разказываетъ какой-нибудь рыбакъ, — есть тоже кладъ, но только проклятой и очарованный (encomendado). Стережетъ его бѣлый быкъ и кидается на всѣхъ, но у кого хватитъ храбрости броситься и ухватить быка за рога, тотъ достанетъ страшный кладъ.

Это настроеніе умовъ не замедлило въ той же средѣ произвесть ловкихъ мошенниковъ, юродивыхъ и колдуновъ. Не задолго до моего пріѣзда сюда, по Альмеріи бѣгала сумашедшая дѣвушка и называла разныя мѣста гдѣ будто бы лежали клады и очарованные, и простые. Многіе молодые и старые бѣгали тайкомъ копать и рыться въ указанныхъ ею мѣстахъ и приносили съ собой если не клады, то десятки розказовъ о томъ что дѣлала съ ними нечистая сила: какъ бились они, какъ чуть не загубили свои души и т. д. Большею частію прежде чѣмъ копать, всякій искатель обращается съ подаркомъ къ умному человѣку или колдуну, который даетъ обходитъ и обводитъ мѣсто чертой, говоритъ заклинанья, жжетъ душистыя травы и т. д. Вечеромъ или ночью идетъ онъ копать, разумѣется отъ страха Богъ вѣсть какую пытку выноситъ, и не можетъ въ точности исполнить всѣхъ наказовъ колдуна. И опять онъ идетъ за совѣтами къ нему, и опять процессія, и опять деньги, и опять наставленія въ родѣ слѣдующаго: Кладъ твой. Только старайся чтобы сердце не дрожало.

Эти колдуны называются здѣсь sahury, совершенно дикое мѣстное слово, не существующее ни въ одномъ лексиконѣ. Этихъ сагуріе или саури въ Альмеріи никогда прежде не было. Это произведеніе XIX вѣка и открытыхъ минъ. Всего интереснѣе то что недавно одинъ заѣзжій въ Альмерію Французъ, изъ Гренобля, коми-вояжеръ, бросилъ торговлю и пошелъ въ саури. Черезъ годъ онъ скрылся, ибо полиція уже искала его. Скрылся онъ разумѣется съ кладомъ, то-есть обворовалъ довѣрчивыхъ искателей кладовъ и, говорятъ, унесъ до десяти тысячъ дуросъ, то-есть болѣе 40 тысячъ франковъ. Онъ бралъ съ нѣкоторыхъ до тысячи дуросъ за открытіе клада, и хотя во все время ни одного не открылъ и не досталъ, ro довѣріемъ пользовался огромнымъ и даже репутацію по себѣ оставилъ хорошую, то-есть настоящаго саури. Мнѣ говорили что когда съ нимъ отправлялись отчитывать очарованное мѣсто, то чортъ дѣйствіятельно дѣлалъ страшныя штуки.

Однажды напримѣръ чрезвычайный свѣтъ появился изъ земли и чуть не ослѣпилъ всѣхъ. Въ другой разъ цѣлый разговоръ былъ у этого саури съ дьяволомъ. Всѣ присутствующіе слышали неизвѣстный голосъ, тяжелый, грудной, хриплый. Одинъ мой знакомый прибавилъ мнѣ однако слѣдующій варіантъ къ этимъ разказамъ о плутѣ.

— Разговоръ у Француза саури и духа былъ дѣйствительно при свидѣтеляхъ. Особенно же было замѣчательно то обстоятельство что духъ дѣлалъ грамматическія ошибки въ разговорѣ и произносилъ слова съ сильнымъ французскимъ акцентомъ, также какъ и самъ саури.

Другая басня особенно популярная, которую разкажетъ здѣсь всякій мальчишка, очень мила и уже вполнѣ отличается своимъ характеромъ отъ старыхъ легендъ, а носитъ отпечатокъ сочиненія XIX вѣка. Эта исторія, будто бы даже современная быль, подъ названіемъ La joven de la luz — Дѣвушка свѣта или, вѣрнѣе, свѣчки, заключается въ слѣдующемъ.^[4]

Жила тому назадъ пять-шесть лѣтъ, по дорогѣ въ сосѣдній городокъ Адра, одна старуха съ дочерью. Онѣ держали венту, то-есть постоялый дворъ, были очень бѣдны и все богатство дочери Carmen состояло въ парѣ рѣдкихъ, обворожительныхъ глазъ. Карменъ была извѣстна въ околоткѣ какъ chica preciosa (драгоцѣнная малютка) и красота ея особенно заманивала путешественниковъ…. Однажды вечеромъ, въ Ивановъ день, заѣхали на постоялый дворъ два иностранца, молчаливые, сумрачные, глаза у обоихъ свѣтлые, волосы бѣлокурые, бороды рыжеватыя. Карменъ приняла у нихъ лошадей, задала кормъ и подивилась не мало, потому что лошади тоже были какія-то странныя. Морды горячія какъ огонь, хвосты и гривы съ блескомъ и волосъ твердый какъ стекло. Глаза же совсѣмъ страшные, смотрятъ какъ человѣчьи, и широкіе зрачки слѣдятъ за всѣми движеніями дѣвушки, словно понимаютъ все что она дѣлаетъ. Рада была Карменъ раздѣлаться съ ними скорѣе и войти въ домъ.

Иностранцы между тѣмъ ужинали въ кухнѣ, старуха мать ухаживала за ними, пробовала даже заговаривать, но они отдѣлывались все тремя словами. Что ни скажешь, отвѣтъ:

— Si, или no, или bien!

Поужинавъ, они ушли въ комнату которую имъ отвели внизу. Старуха задумалась и руками развела надъ столомъ.

— Что, мама? Чего ты? спросила дѣвушка.

— Да какже…. посмотри! Костей не осталось. Они мясо съ костями съѣли! Это что-то не ладно.

— Да вѣдь они иностранцы, мама! успокоила ее Карменъ. — Можетъ у иностранцевъ зубы собачьи!

— Пожалуй. Но вообще они чудны что-то очень. Видѣла ты какъ свѣтятся у нихъ глаза? Точно искрятся. И не говорятъ ни о чемъ. Я пробовала заговаривать. Спрашиваю: откуда вы? Одинъ отвѣчаетъ мнѣ: Si! Спрашиваю: васъ когда разбудить? Другой говоритъ: No!

— Ничего, мама. Они иностранцы. Богъ дастъ уѣдутъ завтра и расплатятся хорошо. Ты дороже запрашивай только.

— Небойсь! Я за ужинъ да за ночлегъ два дуро запрошу.

Старуха была сильно жадна на деньги.,

Черезъ пять минутъ вышла Карменъ на улицу, захотѣлось ей взглянуть въ конюшню, узнать что дѣлаютъ чудныя лошади. Глянула она въ слуховое окошечко и обмерла. Обѣ лошади сидятъ на землѣ на заднихъ ногахъ какъ собаки, а передними разводятъ по воздуху какъ руками и тихо разговариваютъ по-испански.

— Еще семь лѣтъ служить, говоритъ одна. — А тамъ опять сдѣлаюсь юношей и женюсь на моей Маріи. Она меня ждетъ, бѣдная. Не вѣритъ что навсегда пропалъ ея новіо.

— А я-то, братецъ мой, говоритъ другая. — Мое-то какое униженіе. Вѣдь я изъ солдатъ мѣтилъ уже быть въ guardia civil сержантомъ. А тутъ вдругъ эдакое несчастіе. Овесъ да ячмень ѣшь, когда я безъ чашки чоколате утромъ совсѣмъ дрянь человѣкъ.

Карменъ не выдержала со страху при видѣ оборотней и кубаремъ покатилась въ домъ. Мать уже спала и храпѣла. Легла и Карменъ, но не спится ей.

«Что-то дѣлаютъ иностранцы», думаетъ она и словно кто толкаетъ ее: встань да встань, посмотри. Не утерпѣла дѣвушка и тихонько вышла на улицу, обошла садикъ и прильнула къ окну комнаты иностранцевъ. Занавѣски были задернуты, но немного не сходились, и вся комната была видна ей. Иностранцы въ красныхъ, яркихъ кафтанахъ сидѣли на стульяхъ въ двухъ противоположныхъ углахъ комнаты и глядѣли другъ на друга. Наконецъ одинъ досталъ книгу и другой досталъ книгу. Первый началъ читать, а самъ лѣвою рукой гладитъ себя по колѣну…. Гладилъ онъ долго… И вдругъ видитъ Карменъ у него подъ ладонью вертится и свивается снурокъ. Скоро и совсѣмъ готовъ настоящій толстый снуръ.

Онъ пересталъ читать и перебросилъ снурокъ этотъ товарищу чрезъ всю комнату. Гулъ прошелъ по комнатѣ, словно сто голосовъ заговорили и смолкли вдругъ. Второй началъ читать, а самъ лоложилъ снурокъ на столъ и катаетъ ладонью. Побѣлѣлъ снуръ и началъ толстѣть. Онъ все читаетъ да катаетъ, а снурокъ все толще да толще дѣлается. И наконецъ, смотритъ Карменъ, свѣчка вышла, самая простая обыкновенная свѣчка. Надо бы ей уйти, да не могла дѣвушка, словно привязали ее къ окну. Иностранцы встали, сошлись среди комнаты, поставили свѣчку на полъ и зажгли ее. Тотчасъ же фосфоромъ запахло. Вѣрно самъ дьяволъ подошелъ къ нимъ, вызванный чтеніемъ ихъ.

Иностранцы сѣли около свѣчки и начали опять читать. Вдругъ затрещалъ полъ комнаты, покоробилась доска, лопнула и выскочила двумя кусками. Оба куска запрыгали по полу другъ предъ дружкой, точь въ точь какъ фанданго танцуютъ обыкновенно юноша съ дѣвушкой. Изъ дыры пола повалилъ дымъ. Карменъ была ни жива, ни мертва, но однако не крикнула и не шелохнулась, а рѣшила про себя что хоть весь домъ гори, но она доглядитъ все что будутъ дѣлать иностранцы.

За первою доской затрещали и выскочили еще нѣсколько и также пустились плясать. Наконецъ образовалась дыра аршина въ два ширины, дымъ пересталъ идти и оттуда разлилось по комнатѣ яркое сіяніе.

Тогда одинъ изъ колдуновъ-иностранцевъ полѣзъ въ яму и исчезъ въ ней, а чрезъ секунду появилась оттуда его рука со слиткомъ золота. Оставшійся принялъ золото и положилъ на столъ, рука опять исчезла и опять достала еще. Долго таскали они такъ изъ ямы золото и драгоцѣнные каменья. Весь столъ наконецъ былъ покрытъ богатствомъ, которое сіяло какъ полуденное солнце.

Между тѣмъ свѣчка уже догорала. Оставшійся въ комнатѣ крикнулъ что-то товарищу и тотъ вылѣзъ вонъ. Свѣча догорѣла, потухла, и въ комнатѣ стало страшно темно. Карменъ точно очнулась это сна, побѣжала скорѣе къ матери и все разказала ей. Перепугалась старуха, и до разсвѣта просидѣли онѣ замирая отъ страху.

Разсвѣло наконецъ. Иностранцы вышли изъ своей комнаты съ однимъ лишнимъ мѣшкомъ, позавтракали, потомъ сами осѣдлали лошадей и спросили счетъ.

— Тысячу реаловъ, поперхнувшись выговорила старуха, но ни одинъ изъ нихъ и не моргнулъ.

Тысяча реаловъ выложена была на столъ какъ еслибы старуха попросила только три реала.

Иностранцы съѣхали со двора и скрылись, а обѣ женщины бросились въ комнату гдѣ они останавливались. Слѣдовъ не было никакихъ. Полъ какъ былъ грязный и старый, такъ и остался. Подивились онѣ обѣ.

— Не копать ли намъ съ тобой подъ этимъ домомъ, можетъ и добьемся чего-нибудь? говоритъ мать, глядя на полъ.

— Гдѣ же, мама! У нихъ книги были и свѣча особенная, своя. А мы ничего не сдѣлаемъ. Если и осталось еще много отъ клада, такъ онъ намъ не дастся, ибо онъ encommendado, очарованъ.

— Посовѣтуемся съ какимъ-нибудь саури. Можно ему эти вотъ тысячу реаловъ за труды дать.

— Это можно.

И обѣ женщины рѣшили что надо на другой же день послать въ Адри за однимъ знаменитымъ sahury, пріѣзжимъ съ острова Ивисы.^[5]

Мать пошла въ кухню готовить кушанья, ибо ждала проѣзжихъ, а дочь стала убирать комнату и вдругъ, выметая соръ, увидала нѣсколько кусочковъ стеарина и фитилекъ. Взяла она собрала всѣ кусочки и догадалась что это не остатки свѣчи которую они дали иностранцамъ, а другіе; слѣдовательно должны быть остатки ихъ адской свѣчи. Позвала Карменъ мать и обѣ рѣшили что это стеаринъ особенный и навѣрное куски отъ свѣчи иностранцевъ. Запрыгала Карменъ отъ радости какъ безумная.

— Что ты? Чему, глупая? говоритъ мать.

— Мама, мама, мы богаты будемъ. Не надо саури. Съ нимъ дѣлиться придется, а мы и безъ него теперь обойдемся. Я знаю что надо дѣлать.

— Какъ безъ sahury можно обойтись?

— Молчи только! Подождемъ до ночи и ты увидишь что я сдѣлаю. Только если кто будетъ ночевать изъ проѣзжихъ, не клади ихъ въ этой комнатѣ. Мама! Мы страшные богачи будемъ. Не останемся здѣсь. Поѣдемъ дитъ въ Гранаду и не такую венту откроемъ.

Насилу дождались онѣ ночи. Въ сумерки заѣхало ночевать трое знакомыхъ Альмерьянцевъ, но ихъ, накормивъ, уложили спать въ другомъ концѣ дома. А сама Карменъ заперлась съ матерью въ страшной комнатѣ, слѣпила остатки стеарина, приклеила фитиль, и сдѣлавъ огарокъ, поставила на полъ…. и зажгла.

Доски пола затрещали, захрустѣли, поломались и съ громомъ полетѣли подъ потолокъ. Земля разверзлась, но не болѣе какъ на полъ-аршина. Сіянье столбами выливалось изъ дыры и бѣлыя стѣны комнаты страшно алѣли ослѣпляя глаза. Карменъ не теряя времени бросилась къ дырѣ и хотѣла лѣзть, но она была ужасно узка.

— Что дѣлать, мама! въ ужасѣ кричала Карменъ. — Надо спѣшить… Огарокъ не великъ.

Она раздѣлась совершенно и кое-какъ, ободравъ себѣ бока объ узкую щель, пролѣзла… Чрезъ секунду она уже начала бросать къ матери горстями и золото, и брилліанты, и всякіе цѣнные каменья. Старуха обезумѣла загребая на полу драгоцѣнности.

— Мама, мама! Тамъ громадный кладъ, тамъ кучами навалено все это… Въ годъ не перетаскаешь всего!

Накидавъ цѣлую кучу, Карменъ рѣшилась поневолѣ вылѣзать вонъ, потому что свѣчка уже совсѣмъ догорала…

— Еще немножко, Карменъ! просила старуха. — Еще малость, дорогая моя! Еще горсточку, на мула. Мула купить.

— Будетъ, мама. У насъ ужь милліоны. На все хватитъ.

— Еще горсточку на пару быковъ… Быковъ купить…

Карменъ опять скрылась и опять выбросила нѣсколько горстей золота.

— Еще, Карменъ. Родная моя! Если любишь меня старуху, еще горсточку одну выброси.

Вдругъ стало страшно темно въ комнатѣ. Огарокъ догорѣлъ и свѣтъ потухъ… Старуха безъ памяти бросилась за спичками, зажгла свою свѣчу и закричала какъ безумная.

Полъ былъ какъ всегда цѣлехонекъ, щели никакой, и Карменъ нѣтъ въ комнатѣ, а вокругъ старухи, на полу и на столѣ, вмѣсто золота и дорогихъ каменьевъ, навалены кучи всякой всячины.

— Карменъ, Карменъ! застонала старуха и слышитъ вдругъ изъ-подъ земли голосъ дочери:

— Мама, мама! Погубила меня твоя алчность. На вѣки вѣковъ останусь я зарытая подъ землей! Если ты богата, то вели срыть этотъ несчастный домъ и поставь надъ этимъ мѣстомъ крестъ. Пусть молятся обо мнѣ проѣзжіе.

Старуха перебудила постояльцевъ, разказала имъ все какъ было… Они бросились ломать полъ и рыть землю. Вплоть до утра и весь слѣдующій день работали они и ни до чего не дорылись… Ни клада, ни дѣвушки…

Въ полночь за слѣдующимъ днемъ опятъ раздался стонъ Карменъ.

— Не ройте! стонала бѣдная дѣвушка. — Не ройте! Чѣмъ больше вы роете, тѣмъ я глубже ухожу въ землю. Мама, мама! За что ты меня погубила!

Прошло много времени съ тѣхъ поръ. Старуха совѣтовалась со всѣми умными людьми, со всѣми саури, но никто ничего не могъ сдѣлать. Только даромъ потратила старуха всѣ свои деньги, которыя прежде скопила на приданое бѣдной своей Карменъ… Не прошло года, и старуха умерла съ горя…

Постоялый дворъ опустѣлъ, никто не захотѣлъ вести торговлю на такомъ страшномъ мѣстѣ. Проѣзжіе не только не останавливались здѣсь, но старались избѣгать это мѣсто и проѣзжать мимо засвѣтло, да рысью, да оглядываясь…

Чрезъ годъ, въ Ивановъ день, опять ссышались стоны заживо зарытой дѣвушки. Итакъ съ тѣхъ поръ и всегда въ ночь Иванова дня стонетъ несчастная красавица подъ землей!..

Гдѣ именно остатки этого постоялаго двора никто не знаетъ и говорятъ: между Адра и Альмеріей.

Открытіе минъ и пріисковъ въ Альмеріи повело за собой не одно обогащеніе мышелововъ и рыболововъ и не однѣ только легенды и сказки о кладахъ и саури. Главный результатъ былъ тотъ что имя Альмеріи, никогда не появлявшееся въ дебатахъ палаты кортесовъ, теперь безпрестанно слышится тамъ. Отъ Гранады въ Альмерію проводится шоссе, и въ то же время осматривается мѣстность чтобы провести сюда же желѣзную дорогу. Пароходы все-таки чаще заходятъ сюда, а съ будущаго года будутъ заходить еженедѣльно какъ изъ Малаги, такъ и изъ Аликанте. Дома и домики подымаются и растутъ изъ земли новые и красивые, а лачуги все болѣе исчезаютъ. Портъ бываетъ полонъ кораблей и торговыхъ судовъ. Большіе магазины съ вывѣсками de Paris появляются на главныхъ улицахъ, замѣняя маленькія лавченки.

На берегу моря, за чертой города, одна французская компанія положила основаніе фабрики газоваго освѣщенія. На набережной около порта уже строится громадное зданіе въ родѣ госпиталя или казармы; это будущая гостиница для Инглесовъ и Франсесовъ, которые теперь объѣзжаютъ закоулокъ Альмерію, но которые будутъ чрезъ два, три года толпиться здѣсь на морскихъ ваннахъ, также какъ теперь въ Малагѣ. Лучше ли это будетъ? Для полудикихъ Альмерьянцевъ лучше, но для туриста ищущаго въ странѣ не hôtel de Paris, не газовое освѣщеніе, хуже. Тогда не зачѣмъ будетъ и ѣхать сюда, ибо отъ теперешней Альмеріи ничего не останется. Когда молва о быстромъ обогащеніи Альмеріи прошла по Испаніи, королева Изабелла захотѣла видѣть городокъ которому быть-можетъ предназначается играть большую роль въ торговлѣ. Ея очень католическое величество (Su Majestad muy catolica) пріѣзжала сюда и пробыла одинъ день. Это былъ первый королевскій визитъ со времени XV вѣка. Альмерьянцы не знали какъ и принять королеву. Лучше приведу вамъ короткій разказъ объ этомъ пріѣздѣ одного рыболова.

Однажды вечеромъ я отправился гулять вдоль берега моря до мѣста называемаго Maravilla (диво). Мнѣ сказали что оттуда великолѣпный видъ на городокъ. Дѣйствительно, съ Маравилья видна вся Альмерія съ обоими холмами, крѣпостью и часовней, соборомъ и его башнями. Видъ не дивный, но очень оригинальный.

Проходя по берегу мимо лодокъ и развѣшанныхъ сѣтей, я наткнулся на кучку рыбарей, которые ужинали у самой воды; маленькія набѣгавшія волны изрѣдка даже поливали протянутыя ноги одного старика, дѣлившаго ужинъ и распоряжавшагося хлѣбомъ, рыбой и фруктами. Едва я приблизился, раздалась фраза:

— Buenas tardes! Добраго вечера! А затѣмъ старикъ указалъ на рыбу и фрукты и прибавилъ: — Usted gusta? (желаетъ ваша милость?)

Я, какъ и слѣдуетъ, отказался, но сѣлъ около нихъ. Кстати скажу что вся испанская вѣжливость или благовоспитанность и умѣніе держать себя, быть comme-il-faut, сводится на нѣсколько фразъ, принятыхъ равно въ обществѣ и въ народѣ и освященныхъ вѣками. Фразъ этихъ много. Кто ихъ всѣ знаетъ и умѣетъ вставлять въ разговоръ и вообще въ сношеніяхъ съ знакомыми, тотъ вполнѣ благовоспитанный человѣкъ. Больше уже ничего не требуется. А между тѣмъ фразы эти не удѣлъ образованнаго класса, а приняты во всѣхъ слояхъ общества. Какъ грандъ Испаніи не съѣстъ ничего при васъ не вставивъ приглашенія: usted gusta? такъ и рыбарь котораго я нашелъ на берегу. Самыя обыкновенныя изъ этихъ фразъ, которыя слышутся всякій день повсюду, слѣдующія: хотя никто не возьметъ куска въ ротъ не сказавъ: usted gusta? но однако тоже никто не будетъ такъ неучтивъ чтобы согласиться на это предложеніе и всякій долженъ отвѣчать: — Gracias! Que aproveche! Спасибо! Пусть пользуется онъ (т.-е. предлагающій).

Ничего не слѣдуетъ желать въ будущемъ не прибавивъ фразы: хотя я доволенъ настоящимъ!

Если кто, говоря про какую-либо вещь, спрашиваетъ: — Es esto de usted? Это принадлежитъ вашей милости, то владѣлецъ вещи, если онъ чуть-чуть порядочный человѣкъ, отвѣчаетъ: — Es de usted (принадлежитъ) вашей милости! Или: — Y de usted! И вашей милости!

Прощаясь всегда говорятъ: Vaya usted con Dios! Да идетъ ваша милость съ Богомъ. Если же надолго: Lleva usted feliz viaje, возьми ваша милость хорошій путь!

Здороваясь, неминуемо, непремѣнно надо спросить: — Como esta usted? Какъ находится ваша милость? Или отвѣчая: очень хорошо! непремѣнно надо прибавить: — А ваша милость? А ваша супруга? Дѣти, родные, друзья…. Узнавъ что всѣ здоровы непремѣнно прибавляется:

— Me alegro muclio! (Я очень радуюсь.)

Всѣ эти фразы обязательны.

Вообще всегда надо предлагать все свое въ распоряженіе другаго: домъ, экппажъ, людей и свою личность. Если же тотъ воспользуется хоть чѣмъ-либо, то онъ неучъ и уже конечно въ другой разъ ему ничего не предложится. Наконецъ всѣмъ надо говорить: Servidor de usted! — Слуга вашей милости.

Если же вамъ говорится это, то вы обязаны отвѣчать: — De Dios lo sea usted, para muchos anos! Бога будьте имъ (слугою) на многіе годы.

Можно написать цѣлый маленькій каталогъ или словарь этихъ выраженій свидѣтельствующихъ за васъ что вы благовоспитанный человѣкъ.

Усѣвшись на берегу съ рыбарями, я пустился съ ними въ разсужденія о будущей феріи, о праздникѣ патронессы города Virgen del Mar и узналъ отъ нихъ что это Богоматерь чудотворная и сдѣлала много чудесъ и исцѣленій. Явилась она много вѣковъ тому назадъ изъ-за моря, на свѣтломъ облакѣ, и опустилась надъ городомъ Альмеріей чтобы на вѣки остаться ея заступницей и покровительницей.

Наконецъ заговорили мы о прошломъ пріѣздѣ сюда королевы. Старикъ разказалъ слѣдующее:

— Альмерія прежде была не богата. Я помню тутъ всѣ жители были на перечетъ. Иностранцы бывали рѣдко, развѣ только изъ Адра и изъ Куэва. Ну, а когда нашли мины и разбогатѣли, то во всей Испаніи и по всему свѣту прошла молва о страшныхъ богатствахъ Альмеріи, такъ что и до королевы дошелъ слухъ о насъ и захотѣла она видѣть Альмерію. А у нея тогда былъ министръ, очень дурной человѣкъ, просто даже не Caballero, а такъ себѣ… Зовутъ его: Don-El, Донъ-Онъ, (т.-e. O’Donnel). Этотъ не любилъ Альмерьянцевъ, терпѣть ихъ не могъ. Всячески старался онъ чтобы королева не ѣздила къ намъ, и говорилъ ей что всѣ Альмерьянцы негодяи и грубіяны, что если она пріѣдетъ, то ее примутъ здѣсь дурно, а что городъ нашъ грязный и бѣдный… Королева не послушалась его и все-таки собралась, сѣла на корабль и поѣхала, а мы ужь знали и готовились… Когда стала она подъѣзжать къ порту, то навела эдакія морскія очки на Альмерію и говоритъ: Don-El! Ты меня надулъ. Альмерія красивый городъ. Какъ ты смѣлъ меня обманывать? Ты знаешь, я могу тебя за это на presidio отправить (въ каторгу). Донъ-Онъ разумѣется не испугался, зналъ что у королевы сердце доброе и что она ничего ему не сдѣлаетъ. Ну вотъ какъ подъѣхалъ корабль и сошла королева на землю, мы всѣ нарядились и собрались въ портъ. А тутъ уже стояла великолѣпная коляска и пара такихъ коней что я думаю въ свѣтѣ такихъ нѣтъ. Королева думала что ее пѣшкомъ поведутъ и осталась ужасно довольна что ей коляску приготовили…

Повезли ее въ ayuntamiento (дума) и поставили ей кресло на балконѣ. Она сѣла, а мы собрались кругомъ внизу и кричали: Vita Isabel Secunda! Наущали насъ тоже кричать: Viva Don-El, но никто ни крикнулъ. Донъ-Онъ озлился страшно и говоритъ: — А! Коли такъ, увезу королеву нынче же, не дамъ ей ночевать въ этомъ поганомъ городишкѣ!…. Хорошо, думаемъ мы. Ты увози, а мы за колеса уцѣпимся, и не пустимъ. Такъ и сдѣлали. Къ вечеру подали ту же коляску, королева сѣла въ нее ѣхать на корабль, а мы за колеса. Полиція кричитъ и мы кричимъ. Don-El разсвирѣпѣлъ совсѣмъ, а мы не пускаемъ. Наконецъ королева сама говоритъ намъ:

— Городъ вашъ прелестный. Всѣ вы любезные. Никогда, говоритъ, я не забуду какъ вы меня приняли. Не забуду ни коляски, ни лошадей, ни кресло на балконѣ. За все спасибо. Ну а теперь отпустите. Я къ вамъ въ другой разъ пріѣду. — Нечего намъ было дѣлать, — отпустили. А ужь какъ намъ хотѣлось этого проклятаго Don-El’я апельсинными корками закидать.

Недѣли черезъ двѣ послѣ моего пріѣзда, городокъ Лилипутовъ пришелъ въ волненіе. Особенное движеніе замѣчалось повсюду, улицы были полнѣе и оживленнѣе, и на гуляньи вечеромъ толпа была гуще. Подходилъ праздникъ и ферія, тоесть ярмарка. Гостиницы или лучше сказать постоялые дворы были уже биткомъ набиты пріѣзжими изъ Малаги, Гранады, Куэвы, Картахены и другихъ ближайшихъ городовъ. Купцовъ-продавателей всякой всячины тоже наѣхало не мало изъ Валенсіи и даже изъ Барселоны. Они всегда могли разчитывать здѣсь на хорошій сбытъ товара, благодаря разбогатѣвшимъ вдругъ Альмерьянцамъ. Одинъ изъ постоялыхъ дворовъ, носящій имя: Fonda del siglo XIX (Гостиница XIX столѣтія), несмотря на свою непривлекательность, безпорядокъ и грязь, была полнехонька исключительно молодежью изъ Гранады. Это были будущіе актеры-любители готовившагося боя быковъ. Будучи знакомъ съ ними еще въ Гранадѣ, я теперь часто бывалъ у нихъ. Однажды въ разгаръ ярмарки прихожу и нахожу шумъ, крики, смѣхъ. Всѣ сидятъ вокругъ стола, гдѣ еще не убранъ завтракъ. Споръ идетъ горячій и постоянно слышатся слова: быкъ, тореро, пикадоръ, циркъ и т. д. Оказалось что я попалъ за часъ до ensayo, то-есть пробы… Они собирались идти въ циркъ, чтобы дѣлать такъ-сказать генеральную репетицію своего будущаго боя быковъ. Причина этого разумѣется та что любители шли aficionados, выходя на арену не болѣе одного раза въ годъ, должны были ради безопасности дѣлать репетиціи надъ бычками предъ тѣмъ чтобы сладить съ быками.

Споръ вокругъ стола шелъ о распредѣленіи ролей. Иной хотѣлъ быть пикадоромъ; его уговаривали быть бандерильеромъ, и наоборотъ. Потомъ нѣкоторые не хотѣли идти на репитицію, говоря что они надѣются на себя. Наконецъ были тутъ и новички, которые первый разъ отъ роду рѣшались выходить на арену. Для этихъ разумѣется репетиція или ensayo была вполнѣ необходима. Одному новичку было уже сорокъ лѣтъ. Лучше поздно чѣмъ никогда! говорилъ онъ. Мнѣ тоже немедленно и не шутя предложили роль пикадора, говоря что и костюмъ можно готовый купить на феріи и лошадь отличную достать. Отъ пикадорствованія я отказался наотрѣзъ, но участвовать на ensayo согласился.

— Вы увидите! Это очень легко!.. Если хотите, будете только чуло или бандерильеро.^[6] Главное дѣло умѣть капу (плащъ) развертывать, чтобы дразнить, и потомъ… не трусить! увѣряли меня, напоминая этимъ анекдотъ о старикѣ, разбитомъ параличомъ, которому совѣтовали: «Да ходить вовсе не трудно! Вы станьте только на ноги и двигайте ими.. И пойдете!»

Скоро мы собрались и отправились за городъ, въ циркъ или Plaza de toros. Несмотря на то что ensayo дѣлалось по секрету и въ циркъ не впускали никого кромѣ афисіонадосовъ и ихъ родныхъ, все-таки сосѣднія улицы и самое зданіе были запружены народомъ. Двое солдатъ при входѣ напрасно старались удержать любопытныхъ; ежеминутно во всѣ дыры и щели, двери и окна пролѣзали и мальчишки, и пожилые, и даже старики. Отецъ трехъ молодыхъ Гранадинцевъ, которые должны были играть главныя роли въ боѣ, распоряжался всѣмъ. Заранѣе купилъ онъ двухъ годовалыхъ, крѣпкихъ и злючихъ бычковъ для ensayo и шесть быковъ для боя. Внутренность цирка была оригинальна своею пустотой. Глаза мои такъ привыкли къ черной массѣ которая подвижною стѣной окаймляетъ всегда арену, что теперь, несмотря на сотню народа который пролѣзъ, и на полсотню любителей и ихъ родныхъ, циркъ все-таки казался совершенно пустымъ. Мы были маленькимъ пятнышкомъ среди сѣрыхъ каменныхъ уступовъ амфитеатра и арены, посыпанной пескомъ. Актеры разумѣется были не въ костюмахъ, только сняли сюртуки и жилеты. Остальное все, то-есть процедура выѣзда, поклоновъ президентской ложѣ, занятіе назначенныхъ каждому мѣстъ и т. д., все шло какъ слѣдуетъ. Даже маленькій мальчикъ двѣнадцати лѣтъ (сынъ мѣстнаго богача) выѣзжалъ на арену и уѣзжалъ нѣсколько разъ, причемъ всѣ неистово шумѣли и кричали, чтобы пріучить его красивую и бойкую лошадку къ будущимъ оваціямъ. Его роль состояла въ томъ чтобъ офиціально взять у президенціи ключъ и передать его въ ториль, гдѣ запирается быкъ предъ боемъ. Однако не доставало въ этой репетиціи пикадоровъ на лошадяхъ. Это сочли ненужнымъ, потому что будущіе пикадоры (два Гранадинца) не хотѣли унизиться до того чтобъ участвовать въ ensayo. Они только согласились безъ плащей и безъ бандерилій шалить съ бычками и помогать учить новичковъ.

Когда двери хорошо приперли и поставили еще двухъ солдатъ выдерживать напоръ любопытныхъ, то выпустили перваго бычка.

Бычокъ изрядно прыгалъ, махалъ рогами, вылъ и злобно бѣгалъ за всѣми. Настоящіе афисіонадосъ вертѣлись предъ нимъ, безъ плащей, били его носовыми платками и ладонями по лбу, прыгали черезъ рога когда онъ бодался. Новички были посмирнѣе, выходили съ плащами, и едва бычокъ припустится за однимъ изъ нихъ, то этотъ живо, во всю прыть летитъ за барьеръ. Разъ случилось, одинъ толстенькій новичокъ упалъ, бычокъ походилъ вокругъ него и похрапѣлъ надъ нимъ минутъ пять, все наклоняя голову и стараясь поднять на рога. Новичокъ лежалъ какъ мертвый, но когда бычка отвлекли отъ него, онъ перелѣзъ за барьеръ и объявилъ что съ него довольно и репитиціи и что въ боѣ онъ участвовать не хочетъ. Лицо его блѣдно и отъ страху и отъ злости, ибо пока толстякъ этотъ лежалъ на землѣ, хохотъ между нами шелъ сумашедшій.

Дѣйствительно былъ смѣшонъ этотъ дебютъ.

Другой новичокъ, наоборотъ, былъ крайне остороженъ и издали завидя скачущаго на него бычка, уже пускался отъ него во всю прыть за барьеръ. Наконецъ какъ-то разъ по неопытности онъ спокойно подошелъ къ бычку сзади. Бычокъ былъ занятъ тремя Гранадинцами, которые затормошили его щелкая платками по мордѣ. Новичокъ смѣялся отъ души зрѣлищу и былъ какъ бы у себя дома. Несчастный! Вотъ что значитъ невинность! Бычокъ, какъ и всегда бываетъ, вдругъ повернулся задомъ къ Гранадинцамъ и очутился лицомъ къ лицу, или мордой къ лицу съ новичкомъ! На секунду, казалось, оба изумились нечаянной встрѣчѣ, но не долго думая, бычокъ шаркнулъ…. Новичокъ завылъ благимъ матомъ и припустился, да со страху или неожиданности пустился бѣжать не къ ближайшему барьеру, а чрезъ всю арену. Разумѣется четвероногій скоро догналъ двуногаго и когда послѣдній взмахнулъ, спасаясь на барьеръ, то первый ловко помогъ ему, то-есть бычокъ рогами подсадилъ толстяка и такъ старательно что дебютантъ и кувыркомъ, и колесомъ и размахнувъ руками и ногами, очутился не только за барьеромъ, но въ первомъ ряду на двухъ зрителяхъ. Хохотъ огласилъ всю арену. Новичокъ весь въ поту, пунцовый отъ ярости, слегка раненый, перелѣзъ съ раненой имъ публики опять на арену и прямо бросился къ бычку; ухвативъ животное лѣвою рукой за одинъ рогъ, онъ со всей силы надавалъ ему до пяти ударовъ кулакомъ по мордѣ. Разумѣется раздались страшныя рукоплесканія, и съ этой минуты новичокъ былъ уже не новичкомъ. Онъ былъ окрещенъ и минутною опасностью и своею дерзостью. Il avait fait ses armes, какъ говорится, и теперь отважнѣе всѣхъ дразнилъ уже усталаго бычка.

Изъ этого ensayo я вынесъ только то убѣжденіе что тамъ гдѣ есть опасность — настоящая ли, воображаемая ли — все равно, тамъ есть и сильная доза поэзіи. Лучше сказать, сильныя и непривычныя ощущенія отлично взбалтываютъ кровь, и вмѣсто страху, ощущенія нелѣпаго и безсмысленнаго, состоянія не разсуждающаго, чувствуешь какое-то пріятное щекотанье около сердца. Духъ замираетъ! какъ говорятъ у насъ.

Выходить къ животному, идти на него и что-нибудь дѣлать, дразнить и махать на него, не даетъ такого ощущенія какъ летѣть что есть духу отъ животнаго, не видя его, а только слыша за собой храпъ и трель копытъ по твердой площади цирка, летѣть съ одной мыслью: Барьеръ! барьеръ! и наконецъ взмахнуть и спастись за этотъ барьеръ разчитаннымъ скачкомъ. Вотъ ощущенье щекотливое! Оно смотря по характеру, или должно быть крайне непріятно, отвратительно, или же должно пріятно вскипятить и взболтать кровь. Если въ жилахъ течетъ больше квасу чѣмъ крови, то человѣкъ отлично испытаетъ на себѣ что именно значитъ трусость, трусъ.

Перваго бычка надѣлили нѣсколькими бандерильями^[7] (крайне плохо и трусовато) и затѣмъ старшій изъ трехъ братьевъ Гравадинцевъ убилъ его шпагой лучше нежели я могъ ожидать отъ любителя.

Второй выпущенный бычокъ привелъ всѣхъ въ страшное негодованіе. Распорядитель ругалъ и всячески грозился купцу продавшему бычка. Новички сидѣли за барьеромъ и только пыль глотали, а съ животнымъ забавлялись одни смѣльчаки. Оказалось что этотъ бычокъ, полутора года, былъ не дебютантъ на аренѣ, а уже бывалый и пробовавшій эту забаву своими боками. На бояхъ быковъ называемыхъ corridas de novillos, обыкновенно молодежь только забавляется; животнаго не убиваютъ, а повеселившись съ нимъ, перепродаютъ на убой, а то и опять на бой. Этотъ бычокъ, очевидно служившій уже раза два для корриды novillos, былъ крайне смѣтливъ, хладнокровенъ, уменъ и ловокъ, однимъ словомъ, опытенъ. Онъ не кидался зря на капу, зная что это тафта, не бѣгалъ за десятью человѣками за разъ, а выжидалъ всегда удобной оказіи. Наконецъ главная особенность бывалаго бычка состояла въ томъ что онъ (по словамъ молодежи) busca el cuerpo! ищетъ тѣло! то-есть сколько бы плащей ни развѣвали предъ нимъ онъ кидался не на нихъ, а на махающихъ ими.

Однако его все-таки убили. Репетиція кончилась. Настоящіе актеры припомнили свои роли, сдѣлали хорошій и полезный для будущаго боя моціонъ, а новички испробовали свои силы и знали уже à quoi s’en tenir.

Вечеромъ въ casino или клубѣ по обыкновенію собралось все общество, всѣ Альмерьянцы и всѣ пріѣзжіе. Сначала говорили преимущественно о репитиціи и бычкѣ что искалъ тѣло, а потомъ окончательно рѣшили, послѣ длинныхъ споровъ и дебатовъ, какъ распредѣленье всѣхъ ролей, такъ и выборъ президенціи на своемъ будущемъ любительскомъ боѣ.

Но это все я разкажу вамъ описывая самый бой aficionados, который былъ дѣйствительно оригиналенъ и который не удастся видѣть тому кто поѣдетъ въ Испанію еще чрезъ пять лѣтъ, ибо эти (говоря по нашему) благородные спектакли выходятъ изъ моды.

На другой день я видѣлъ не менѣе интересное представленье. Г. Кастеларъ, глава демократической партіи и редакторъ демократическаго журнала, мадридская, а пожалуй и испанская знаменитость, прибылъ въ Альмерію.^[8] Въ здѣшней газетѣ La Cronica Meridional объявили его пріѣздъ еще за недѣлю. Всѣ democratas Альмеріи, въ ожиданіи его, заняли двѣ комнаты въ той гостиницѣ гдѣ я стоялъ, заказали обѣдъ, вина, музыку и т. д. и постоянно посылали и получали телеграммы. Кастеларъ дѣлалъ свой объѣздъ по южной Испаніи, вездѣ встрѣчаемый и провожаемый поклонниками, шампанскимъ и обѣщаніями быть готовыми въ случаѣ нужды.

Наконецъ получилась депеша что знаменитый cabeza или глава партіи находится въ Малагѣ и выѣзжаетъ въ Альмерію…

Не стану подробно описывать какъ Кастелара принимали на набережной съ корабля, везли въ гостиницу чуть не кругомъ города, объѣздомъ, такъ какъ широкихъ улицъ здѣсь мало, вмѣсто того чтобы провести пѣшкомъ напрямки. Затѣмъ два дня глава и вся партія пили и ѣли отъ зари до зари, обѣщаясь служить на возрожденіе отечества (то-есть сверженіе правительства) и выпивши, зигзагами спускались гости по лѣстницѣ, крича на всю гостиницу:

— О! Великій! Геній! Какой лобъ! Какъ онъ ихъ отдѣлываетъ! О! Великій человѣкъ! Безсмертный человѣкъ!

На третій день Кастелару устроили нѣчто въ родѣ митинга, гдѣ онъ долженъ былъ сказать рѣчь или лекцію. Утромъ этого дня ко мнѣ явился Французъ-хозяинъ, съ хитрою миной и почти смѣясь вымолвилъ:

— Хотите прочесть сочиненія г. Кастелара?

— Зачѣмъ? Да развѣ они у васъ есть?

— У него есть. Онъ самъ раздаетъ ихъ. Онъ узналъ что у меня въ гостиницѣ Русскій стоитъ, да прочелъ въ Cronica Meridional что вы пишете сами^[9] и спрашивалъ уже у меня: не давалъ ли я Русскому читать его книгу? Прочтите. Я вамъ принесу.

Я разумѣется согласился, и Французъ, уроженецъ Napoleon Vendée, явился чрезъ минуту, презрительно усмѣхаясь, и принесъ мнѣ книжку въ двадцать печатныхъ листовъ. Не помню всѣхъ статей, помню только что все это были рѣчи сказанныя по случаю разныхъ собраній въ Мадридѣ. Помню заглавія. О христіанствѣ — около 30 страницъ. Мысли о философіи, о прогрессѣ — 20 страницъ. О борьбѣ язычества съ христіанствомъ — тоже страницъ 25. Все это было, что-называется, переливаніе изъ пустаго въ порогкнее, лохматая на французскій ладъ фразировка пересыпанная латинскими цитатами. На каждомъ шагу, при всякой оказіи и безо всякой оказіи, пестрѣли историческія имена вставленныя такъ напримѣръ: Что бы сказалъ на это великій Аристотель? (но что онъ именно сказалъ бы не говорится.) Не такъ думали и учили мудрые Ликургъ и Солонъ! (но какъ думали и учили эти мудрые — незнакомому съ ихъ мудростью остается неизвѣстно.) Почти во всякой рѣчи (о чемъ бы дѣло ни шло) появляется панегирикъ или скорѣе риторическая апоѳоза Карла V. «При Карлѣ солнце не закатывалось надъ испанскими владѣніями! Оно стояло какъ брилліантъ въ его коронѣ, освѣщая его владѣнія!» Это сравненіе такъ понравилось автору что появляется въ двухъ статьяхъ. Наконецъ въ одной изъ его рѣчей стоитъ фраза: Но однако довольно. Я усталъ говорить, а вы, господа, уже устали меня слушать! Затѣмъ курсивомъ и въ скобкахъ: (Голосъ изъ среды слушателей: Нѣтъ! Нѣтъ! Говорите!) Я, разумѣется, просмотрѣвъ эту книжку демократическаго cabeza, рѣшилъ непремѣнно идти на митингъ вечеромъ.

Недалеко отъ порта я увидѣлъ освѣщенное зданіе и человѣкъ 50 у дверей. Мнѣ сказали что г. Кастеларъ еще не пріѣхалъ. Эта ѣзда по миніатюрному городку, гдѣ всѣ ходятъ пѣшкомъ и гдѣ въ экипажѣ двѣ версты объѣзда, а прямо не болѣе 500 шаговъ ходьбы, была всего уморительнѣе. Я вошелъ по лѣстницѣ въ зданіе служащее и театромъ и школой, и глазамъ моимъ представилось нѣчто довольно оригинальное. Зала раздѣленная вдоль идущими колоннадами на право и на лѣво (нѣчто въ родѣ того какъ строятся большія католическія церкви), надъ колоннадами какія-то знамена или просто флаги и середи нихъ зеркала въ рамахъ сусальнаго золота. Двѣ, три люстры, канделябры по стѣнамъ. Въ глубинѣ же просто сцена, маленькая и узкая, представляющая комнату, а на ней рядъ креселъ и впереди всѣхъ одно получше остальныхъ предъ столомъ вооруженнымъ графиномъ и стаканомъ. Духота и зловоніе были невыразимыя, ибо мѣста, лавки и стулья, были уже набиты публикой, но какой?! Тутъ видѣлъ я сосѣдняго цирюльника, старуху которая вѣчно на всѣхъ улицахъ милостыню проситъ; тутъ же на лавкѣ сидѣлъ знакомый факторъ Борета съ пріятелями; тутъ же на стулѣ лакей изъ нашей гостиницы съ женой, съ ребенкомъ и съ гитарой въ рукахъ; потомъ два лодочника изъ порта; одинъ таможенный солдатъ; до двухъ дюжинъ мальчишекъ и наконецъ двѣ, три какія-то невзрачныя фигуры мущинъ, которые спали просто на полу, растянувшись между двухъ лавокъ.

Я оказался одинъ vestido de levitas, то-есть въ сюртукѣ, а не въ простонародномъ платьѣ. Изъ здѣшняго общества не было ни души, но ихъ отсутствіе было не случайное; на обѣдахъ у Кастелара тоже не бывалъ ни одинъ изъ нихъ. Всего милѣе что homines novi Альмеріи, то-есть разбогатѣвшіе мышеловы, лодочники и кузнецы, тоже не пришли на митингъ, по той же причинѣ. Кастеларъ демократъ, а они… они плутократы, слѣдовательно не должны уже мѣшаться съ простонародьемъ.

Не имѣя возможности достать себѣ мѣсто, я влѣзъ и сѣлъ на окно. Моему примѣру послѣдовали всѣ стоявшіе на ногахъ и скоро всѣ окна были тоже набиты биткомъ. Разговоры кругомъ гармонировали съ обстановкой, лицами и одеждой публики.

— Что тутъ будетъ? Не знаешь? говорилъ одинъ.

— Не знаю. Слышалъ, всѣ ждутъ кого-то.

— Говорятъ фокусникъ изъ Малаги… Французъ…

— Нѣтъ. Онъ только говорить будетъ.

— О чемъ?

— А кто жь его знаетъ! О чемъ-нибудь да поговорить. А ужь жарко-то какъ здѣсь. Самъ бы не пошелъ. Меня донъ-Мартинесъ послалъ. Говоритъ, я его знаю хорошо. Преинтересныя вещи разкажетъ о столицѣ. Велѣлъ даже всю родню съ собой привести. Тетку привелъ, а остальные не пошли съ феріи. Тамъ веселѣе.

— Тутъ, caballero, рѣшать будутъ, говорилъ молодой работникъ, — сколько быковъ пускать на будущую корриду. Комплектъ или полтора (то-есть шесть или десять быковъ).

— Чего ты врешь? Не знаешь, а толкуешь. Онъ просто говорить будетъ! рѣшилъ пожилой цирюльникъ.

— Одинъ, или съ кѣмъ-нибудь? вопрошалъ другой.

— Онъ, говорятъ, скажетъ секретъ какъ рудники находить съ золотомъ! шепталъ мой сосѣдъ пріятелю.

— Не думаю. Тогда бы входъ былъ за деньги. Даромъ, братецъ мой, секреты не сказываются! разсудилъ пріятель.

Кастеларъ заставилъ себя ждать и опоздалъ цѣлыхъ три четверти часа. Объѣздъ ли вокругъ города былъ причиной, обѣдъ ли съ хорошимъ виномъ, или чувство собственнаго достоинства, не знаю. Наконецъ въ дверяхъ появилась маленькая и плотная фіггура во фракѣ, человѣкъ лѣтъ сорока съ рыжими усами, густыми и висящими внизъ, и совершенно лысый. Лицо не глупое, но и не выразительное, вся фигура крайне обыкновенная. За нимъ шла его свита, человѣкъ въ двадцать democratas Альмеріи, а за ними хозяинъ мой Французъ съ женой и со всѣми дѣтьми. Французъ сѣлъ съ семействомъ въ первый рядъ, занятый для него заранѣе (по протекціи), съ нимъ же сѣло тоже человѣкъ десять изъ свиты. Остальные, вѣроятно болѣе значительные и важные, послѣдователи за Кастеларомъ на сцену и усѣлись рядкомъ за его кресломъ. Течь въ точь первое явленье перваго дѣйствія Ревизора.

Кастеларъ сѣлъ, выпилъ воды и молчалъ съ пять минутъ, задумчиво и важно оглядывая публику. Публика притихла, замерла, но видя что ожидаемый онъ все молчитъ, начала опять пошевеливаться, покашливать. Какая-то дѣвочка разсмѣялась въ углу и послышался голосъ:

— Папа! Онъ весь…. весь безъ волосъ!

Кастеларъ поскорѣе заговорилъ… и говорилъ часъ. Передамъ содержаніе его лекціи или рѣчи по возможности точно.

Не заподозривайте меня въ преувеличеньи и въ пристрастіи. Я конечно не имѣлъ ничего ни за, ни противъ г. Кастелара, нынѣ знаменитаго, а тогда еще простаго смертнаго. Я просто хочу добросовѣстно познакомить васъ съ нимъ и именно настолько насколько самъ знаю его, по книжкѣ бывшей у меня въ рукахъ и по этой лекціи. Книжка его въ продажѣ и всякій можетъ ее пріобрѣсти и пожалуй перевести на русскій языкъ, а лекція его, читанная лодочникамъ и кузнецамъ, только дорисовываетъ его. Можетъ-быть великій испанскій ораторъ нисходилъ тогда къ намъ, публикѣ, и былъ съ нами terre à terre!. Я сужу лишь то что видѣлъ и слышалъ….

Рѣчь началась тихимъ, спокойнымъ голосомъ, съ нѣжнымъ, почти томнымъ акцентомъ… Онъ описывалъ красоту Андалусіи: зелень, цвѣты, ручейки, прохладу въ тѣни померанцевыхъ деревьевъ. Это все знакомое и родное ему съ дѣтства! Шумъ этой зелени и ручейковъ убаюкивалъ его въ колыбели, ароматъ лимоновъ и померанцевъ бальзамомъ укрѣпляющимъ проникалъ въ его младенческую душу…. Чтобы вполнѣ пользоваться этой роскошною природой — что нужно? Нужна la lіbertad!

Когда ораторъ дошелъ до этого слова, то голосъ его былъ уже далеко не нѣженъ…

Онъ кричалъ всею силой горла и легкихъ, двигался нещадно на креслѣ, привставалъ, махалъ руками, стучалъ кулакомъ по столу, то какъ бы въ отчаяньи, падалъ на спинку кресла и шепталъ (скорѣе шипѣлъ), то нагибался, вытягивался къ публикѣ и грозно говорилъ съ ней. Иногда онъ поднималъ обѣ руки въ воздухѣ и потрясая ими, потрясалъ тѣло; голосъ его прерывался, дрожалъ, и вотъ-вотъ казалось слезы хлынутъ изъ глазъ. Все это вело къ финалу: la libertad!

Громъ рукоплесканій и восторженные крики закончила первый отдѣлъ. Кастеларъ выпилъ воды и началъ снова тихимъ, почти грустнымъ шепотомъ:

— Теперь Испанія второстепенная держава, благодаря неудовлетворительному управленію и неестественному государственному строю. Вотъ идеалъ: Швейцарія, Америка. Не то была Испанія при Карлѣ V (Исторія Карла V и перечень испанскихъ владѣній при немъ). А можно ли вернуться Испаніи къ такому же блестящему положенью: снова стать во главѣ европейскихъ державъ? Можно и должно. Что для этого необходимо? Перестройка полная и радикальная всей страны. А что можетъ привести къ этой перестройкѣ? La libertad!

Трескъ, громъ, крики, вопли!..

Выпивается еще стаканъ воды. Третій отдѣлъ:

Человѣкъ продолжаетъ дѣло Бога. Богъ создалъ видимый міръ, отъ планеты до рѣчки, отъ горы до маленькаго деревца, кустика, отъ человѣка до малѣйшей козявки и травки. Величіе Божіе познаетъ человѣкъ изъ разсматриванья окружающаго міра. (Это мы учили еще въ катехизисѣ.) Въ природѣ и всюду человѣкъ постоянно находитъ и сталкивается съ Премудрымъ Богомъ. Но Богъ создалъ все несовершенно (этого вотъ мы въ катехизисѣ не учили), а потому усовершенствовать все уже долженъ самъ человѣкъ. Галилеи и Ньютоны идутъ вереницей и додѣлываютъ дѣло Божье. Аркрайты, Ѣ атты, облегчаютъ жизнь. Сервантесы, Мурильйо, Шекспиры, Рафаэли услащаютъ жизнь. Не появляйся они на свѣтѣ, жизнь была бы каторгой. Что мѣшаетъ имъ плодиться? Внѣшнія обстоятельства. Что способствуетъ къ ихъ размноженью? La libertadl..

Вопли, рукоплесканья и трескъ. Четвертый отдѣлъ:

— Кто первая спица въ колесницѣ всякаго государства?! Отъ кого зависитъ величіе и богатство страны? Кѣмъ живетъ и существуетъ все остальное? Кто во всякой странѣ настоящій хозяинъ и владыка? Простой народъ. Рабочіе классы. Жизнь ихъ — святая жизнь. Трудъ ихъ — святой трудъ. Потъ проливаемый ими на родную почву въ мирное время и кровь проливаемая ими за родную землю при войнѣ даютъ имъ полное право на господство въ странѣ. Что мѣшаетъ теперь этому классу сдѣлаться полными хозяевами въ странѣ? — Необезпеченность собственности, труда и капитала (???). Что нужно вамъ, господа, чтобы быть счастливыми? Вамъ нужна la libertad!

Уже не крики и не вопли, а просто землетрясеніе и столпотвореніе, ибо Кастеларъ кончилъ и всталъ.

Вотъ вамъ вся рѣчь продолжавшаяся часъ.

Что хотѣлъ сказать г. Кастеларъ во всѣхъ этихъ четырехъ разнородныхъ отдѣлахъ — можете выводить сами. Но я желалъ узнать что и какъ можетъ извлечь изъ такой рѣчи публика подобная той которая была здѣсь. По окончаніи я заговорилъ съ цѣлою кучкой… Тутъ были и работники, и мѣщане, и мелкіе торговцы… Впечатлѣніе одно.

— Скверно жить съ этимъ правительствомъ! Никуда не годится это правительство! Одно нужно: La libertad! Безъ нея ничего не подѣлаешь.

Я пропустилъ изъ этой рѣчи кое-что не идущее къ дѣлу и смыслу, чтобы не распространяться черезчуръ. Напримѣръ въ каждыя пять минутъ съ устъ оратора тоже срывались историческія имена: Аристотель, Ришелье, Геродотъ, Колумбъ, Іоанна Д’Аркъ, Ликургъ, Маратъ, Ньютонъ, Мазепа, Сарданапалъ, Кромвель, Рафаэль, Гарибальди, Пилатъ, Макіавель, Артаксерксъ, Сервантесъ… Подобныя имена сходились вмѣстѣ въ какихъ-нибудь трехстахъ словахъ… Сходились, разумѣется, безъ нужды, безъ смысла! Ихъ притаскивали вѣроятно чтобъ ослѣпить своей ученостью, и сыпали ими на толпу, разинувшую ротъ и онѣмѣвшую подъ вліяніемъ не смысла, а крикливой рѣчи, которая, какъ барабанная трель, стучитъ надъ ушами…. Винигретъ иногда выходилъ такой что я начиналъ искренно думать что ораторъ (по какой-то неизвѣстной мнѣ причинѣ) просто свихнулся…

Я забылъ еще сказать что фраза: солнце было брилліантомъ въ коронѣ Карла V — была вставлена. А подъ конецъ Кастеларъ сказалъ: «Однако довольно, я усталъ говорить, а вы, господа, конечно устали меня слушать!» Въ публикѣ моментально раздался голосъ:

— Нѣтъ! Нѣтъ! Говорите!

Отвѣтъ этотъ шелъ отъ кучки сидѣвшей около уже знакомаго Бореты. Спрашивается, за пятиалтынный или за гривенникъ отвѣчалъ этотъ голосъ?

Вечеромъ, или лучше ночью, за полночь, Кастелару дали серенаду. Еще утромъ его поклонники требовали у мѣстныхъ властей военную музыку, но такъ какъ комендантъ въ этомъ отказалъ, то они притащили на улицу подъ окна гостиницы два рояля и дали серенаду съ акомпаниментомъ гитаръ и флейтъ.

Между тѣмъ къ ярмаркѣ все было готово и она началась. Бульваръ принца Альфонса былъ застроенъ лавками и навѣсами; въ одномъ концѣ стояла rifa или лотерея-аллегри, въ другомъ полковая музыка; между двухъ рядовъ лавочекъ со всякой всячиной, прогуливалась отъ зари до зари разряженная толпа. Здѣсь видѣлъ я дѣйствительно замѣчательныхъ красавицъ изъ окрестностей Альмеріи. Любая изъ нихъ, появившись у насъ въ театрѣ или въ собраніи, произвела бы дѣйствительно своего рода волненіе. Это тѣ лица которыя вдохновили Мурильйо и обезсмертили его.

Наконецъ наступилъ и праздникъ патронессы города Пресвятой Дѣвы Моря. Это было въ воскресенье, и рано утромъ въ улицахъ уже трудно было пробраться, потому что къ этому празднику и объявленному афишами бою быковъ пріѣхали всѣ запоздавшіе на ферію. Наканунѣ два большіе парохода высадили на берегъ еще съ тысячу гостей, да сухимъ путемъ прибыло еще тысячи двѣ. Этого числа было довольно чтобы запрудить наглухо маленькія улицы.

Праздникъ заключался въ процессіи по городу. Послѣ обѣдни изъ всѣхъ четырехъ церквей и собора вышло духовенство съ причетниками и съ своими изображеніями, то-есть со статуями изъ воска или изъ дерева. Всѣ собрались около маленькой церкви Maria del Mar и отсюда направились по улицамъ на набережную Маlесоп. Во всѣхъ окнахъ и на всѣхъ балконахъ висѣли ковры или бѣлыя простыни обшитыя красными каймами. Надъ улицами на протянутыхъ веревкахъ развѣвались знамена и флаги всѣхъ консульствъ. На самомъ Малеконѣ самый большой флагъ былъ папскій съ его гербомъ: тіара и два ключа. Процессія была оригинальная и видъ съ Малекона, куда я пробрался, былъ великолѣпный. Съ одной стороны спокойное голубое море и въ заливѣ нѣсколько кораблей увѣшанныхъ знаменами и флагами; а съ другой тоже знамена и ковры развѣвающіеся со всѣхъ домиковъ. Окна, балконы, полны разряженныхъ красавицъ, плоскія крыши или террасы тоже биткомъ набиты народомъ; внизу, на землѣ, тоже густыя пестрыя толпы. Изъ крѣпости слышится канонада, а по всему городу трескотня и шипѣнье ракетъ, и небо не видно за маленькими дымками. Первый разъ видѣлъ я здѣсь фейерверкъ днемъ. Въ Андалусіи и особенно въ этой мѣстности существуетъ обычай обѣщать патронессѣ Маріи Моря ракеты къ празднику. Какъ Русскій народъ ставитъ по обѣщанію свѣчи къ образамъ, такъ Андалусцы по обѣщанію заготовляютъ къ празднику ракеты, кто дюжину, кто двѣ, три… И въ праздникъ идетъ страшнѣйшая пальба, потому что каждый дѣлаетъ и пускаетъ свои ракеты самъ, или съ крыши дома, или слѣдуя за процессіей. Будучи заранѣе на Малеконѣ, я могъ видѣть какъ приближалась сюда по улицамъ процессія, ибо надъ городомъ стоялъ не прерывающійся столбъ отдѣльныхъ дымковъ и тихо двигался къ намъ. Конечно до десяти тысячъ ракетъ было пущено въ это утро, да столько же вечеромъ. Обожженныя палочки и пробки какъ градъ сыпались съ неба на головы.

Процессія вышла на Малеконъ изъ главной улицы и повернула вдоль набережной. Впереди шла полковая музыка. Затѣмъ отрядъ верховыхъ жандармовъ или guardia civil (очень уважаемая въ Испаніи). За ними двигалась, попарно, длинная вереница мущинъ и женщинъ съ огромными свѣчами въ рукахъ. Нѣкоторые изысканно и франтовски одѣтые шли босикомъ, и прибавлю что между мущинами я замѣтилъ болѣе босоногихъ нежели между женщинами. За вереницей этихъ кающихся несли большее изображеніе въ человѣческій ростъ Святаго Доминга^[10]. Это отдѣленіе процессіи было самое оригинальное. Святой этотъ считается покровителемъ земледѣльцевъ, и поэтому всѣ поселяне окрестности несли и окружали его, въ своихъ обыкновенныхъ костюмахъ, то-есть круглая и низкая шляпа изъ чернаго бархата, бѣлая рубашка и на ней цвѣтной коротенькій жилетъ, красный витой кушакъ, а затѣмъ вмѣсто панталонъ бѣлая юпка до колѣнъ, бѣлые чулки и башмаки, а въ рукахъ неизмѣнная длинная палка. Костюмъ этотъ въ родѣ греческаго. Юпка разрѣзана пополамъ сзади и спереди, и распахивается какъ фалды сюртука, но складки такъ густо собраны подъ поясомъ что одна половинка всегда находитъ на другую и вмѣсто бѣлыхъ полотняныхъ — назовемъ набедренниковъ — кажетъ настоящею, самою простою, но короткою женскою юпкой. Трудно передать до какой степени оригиналенъ этотъ костюмъ, особенно на сѣдомъ старикѣ, со смуглымъ загорѣлымъ лицомъ, съ угрюмою и энергическою физіономіей. Прибавьте еще къ этому полу-женскому платью особенную мѣстную моду: завитые жидовскіе пейсики на вискахъ, то-есть длинныя букли, а затылокъ гладко выстриженный подъ гребенку… Юпка и букли при смугломъ лицѣ и богатырскихъ плечахъ!!..

За поселянами съ Св. Домингомъ шли лодочники, барочники, рыболовы и матросы, и несли огромную восковую статую Святаго Ельма, патрона и покровителя моряковъ и всего морскаго. Святой былъ одѣтъ въ длинную ризу и держалъ въ рукахъ маленькій корабль, которому ужасно позавидовали два мальчугана стоявшіе около меня. Вслѣдъ за морскимъ отдѣленіемъ шло военное отдѣленіе и неслось изображеніе Михаила Архангела, тоже въ человѣческій ростъ, въ золотыхъ латахъ и съ пламеннымъ мечомъ въ рукѣ. Онъ патронъ военныхъ, поэтому все что нашлось солдатъ и офицеровъ въ Альмеріи сгруппировалось вокругъ него вмѣстѣ съ комендантомъ. За этимъ пестрымъ отдѣленіемъ разныхъ мундировъ, подвигалось большимъ чернымъ пятномъ, среди разряженной толпы, отдѣленіе поповъ или патеровъ въ громадныхъ черныхъ шляпахъ и въ длиннополыхъ черныхъ кафтанахъ. Среди нихъ несли Святаго Индалесіо (san Indalecio), покровителя и патрона духовенства. Статуя была одѣта также какъ и живые, окружавшіе ее, спутники. За ними и епископомъ появились мѣстныя власти, адъютанты коменданта крѣпости, алькальды и члены аристократіи и плутократіи… Наконецъ вслѣдъ за ними самая виновница торжества, Maria santisima del Mar — Святая Марія Моря — мѣстная Мадонна. Маленькое изображеніе изъ дерева, лицо совершенно черное и дурно сдѣланное (работа XIV вѣка), на головѣ большая изящная корона изъ литаго серебра съ алмазами, а на плечахъ длинная риза изъ зеленаго бархата, вышитая золотомъ и драгоцѣнными каменьями. На рукахъ ея куколка младенецъ Іисусъ, тоже старинной и плохой работы, въ серебряномъ же вѣнцѣ и тоже въ маленькой зеленой мантіи. Эта статуя не неслась на рукахъ, а стояла на высокомъ катафалкѣ, который катился на колесахъ невидимою силой, т.-е. подъ парчей висящею на катафалкѣ были укрыты человѣкъ пять, шесть которые катили предъ собой или надъ собой эту махину. Эта должность особенная почесть, и чтобы быть катальщикомъ надо, говорятъ, дать не малую сумму въ церковь Патронессы. Маитія Маріи Моря приношеніе королевы Изабеллы II и донъ-Франциска де-Асисъ, супруга ея, какъ гласитъ надпись. Впрочемъ нѣтъ ни одной Мадонны во всей Испаніи у которой бы не было мантіи отъ королевы и отъ Франциска ея супруга. За santa Maria del Mar тѣснилась кучка пускавшая ракеты и за ними снова верховой отрядъ гвардіи. Процессія дала кругъ по Малекону, съ частыми и длинными отдыхами, и чрезъ часъ ворочалась уже назадъ въ церковь при усилившейся пальбѣ пушекъ и ракетъ.

Народъ проводивъ процессію снова бросился на гулянье принца Альфонса. Тамъ уже играла полковая музыка аріи изъ Марты и Трубадура.

Въ этотъ же вечеръ, отправившись гулять за городъ, я видѣлъ нѣчто чего конечно не увижу никогда болѣе ни въ какой странѣ. Дѣйствительно это было зрѣлище необыкновенное, отъ котораго я потомъ всю ночь не спалъ. За городомъ, гдѣ тянется рядъ крохотныхъ домиковъ рыбарей, я услышалъ музыку, пѣніе и пляску. У оконъ одного изъ домиковъ, гдѣ шло именно это веселье, стояла кучка мущинъ и женщинъ и съ любопытствомъ заглядывала въ окошки; Яркій свѣтъ выливался оттуда на улицу… Предполагая что это вечеринка ради феріи я уже проходилъ было мимо, но вдругъ бряцанье гитаръ прекратилось на секунду и раздалось страшное, душу потрясающее рыданіе женщины. Я невольно остановился какъ вкопаный и прислушался…

— Полно! Полно! Чего грѣшить! раздался какой-то мужской голосъ.

Рыданья женщины усилились, но снова забренчали гитары, раздалась пѣсня и снова не слышно было ничего кромѣ веселья.

Я подошелъ къ кучкѣ народа и заглянулъ въ окно. Среди комнаты, въ колыбели усыпанной цвѣтами, лежалъ ребенокъ лѣтъ трехъ: блѣдное личико, закрытые глаза и странно стиснутыя губки. Въ углу сидѣла женщина, растрепанная, опустивъ голову на руки и закрывъ лицо… Грудь и станъ ея потрясались отъ рыданій и сдавленнаго дыханія. Рядомъ въ другой комнатѣ, человѣкъ десять мущинъ и женщинъ сидѣли кучкой. Одни бренчали на гитарахъ, другіе пѣли… Большинство казалось было тутъ какъ бы по обязанности, сидѣло сложа руки, равнодушно слушало музыку и безстрастно глядѣло другъ на друга или на народъ глазѣвшій съ улицы.

— Что это такое? спросилъ я рѣшительно не понимая какой смыслъ найти въ этой колыбели съ цвѣтами, въ рыдающей женщинѣ и въ гостяхъ съ музыкой.

— Un nino muerto! Умершій ребенокъ! лаконически отвѣчалъ мнѣ одинъ старикъ рыбарь съ сѣтями на плечѣ, который тоже остановился поглазѣть.

— Умершій!

— Да! Вотъ лежитъ, видите… Утромъ еще умеръ. Больной былъ! А это его мать. Что ей ни говори, все плачетъ! Конечно трудно родной матера понять свое счастье. Она судитъ по-своему…

Я ничего изъ этого разсужденья не понялъ.

— Зачѣмъ же музыка-то? Пѣсни, около мертваго! вымолвилъ я въ изумленіи.

— Какъ зачѣмъ? вымолвило трое заразъ.

— Вы иностранецъ? добавилъ четвертый. — Это обычай. Всегда когда дитя моложе четырехъ лѣтъ умираетъ, то на похоронахъ веселье, пляски и угощенье.

— Зачѣмъ же? приставалъ я внѣ себя отъ дикой картины. Мертвый младенецъ въ цвѣтахъ, рыдающая мать, малагенъя на гитарахъ — все это путалось у меня въ головѣ.

Хозяинъ домика, замѣтивъ меня у окна, бросилъ гитару, вышелъ на улицу и обратился ко мнѣ съ приглашеніемъ;

— Войдите! Домъ мой въ вашемъ распоряженіи!

Я отказался и спросилъ его ли это ребенокъ.

— Мой и единственный! выговорилъ онъ и голосъ его вдругъ задрожалъ слегка.

— Почему же у васъ вечеринка, веселье? Вамъ не до музыки я думаю… Вамъ жаль ребенка?

Онъ отвернулся какъ бы не разслыхавъ моихъ словъ и сталъ глядѣть на темное море. Лицо его было страшно грустно, губы стиснуты, глаза прищурены; чрезъ минуту онъ вздохнулъ, вернулся въ комнату, взялъ опять гитару, забренчалъ по струнамъ и запѣлъ монотоннымъ напѣвомъ soledad, т.-е. съ длинными руладами и переливами:

А la puerta del paraiso

Venden zapatillos

Para los angelitos!

Que estaban aqui dezcalzos! *

У воротъ рая

Продаютъ башмачки

Для ангельчиковъ

Что здѣсь были босоноги!

Я право бѣгомъ бросился домой, ничего не понимая, но и не желая разспрашивать и долѣе видѣть это дикое зрѣлище.

Я прошелъ прямо къ себѣ… Лакей гостиницы поправлялъ мою постель, напѣвая что-то въ полголоса. Я осыпалъ его вопросами. Разгадка такая. Когда умираетъ въ домѣ ребенокъ моложе четырехъ лѣтъ, то онъ умираетъ безгрѣшенъ, прямо идетъ въ рай и превращается у престола Божьяго въ херувима, который покровительствуетъ своимъ роднымъ всю ихъ жизнь, молится за нихъ предъ Богомъ и Святою Маріей и бережегъ ихъ отъ всякой бѣды и всякаго несчастія. Смерть такого младенца искони почитается великою радостью, и всѣ домашніе, родные и друзья, сходятся веселиться и плясать вокругъ маленькаго гроба. Прежде на такихъ похоронахъ дѣлались настоящіе пиры и болѣе всѣхъ веселились и радовались родные умершаго. Хозяинъ Французъ услыша мой разказъ подтвердилъ то же и прибавилъ еще одну дикую подробность. Тому назадъ лѣтъ двадцать пять, еще страннѣе бывали похороны… Отецъ или кто-нибудь изъ родныхъ, послѣ вина, угощеній и пляски, бралъ мертваго малютку на руки и плясалъ съ нимъ качучу или малагенью. Это было лучшимъ прощаніемъ!

На утро за завтракомъ, еще не успѣлъ я доѣстъ послѣдняго блюда какъ является одинъ господинъ и спрашиваетъ дома ли Русскій который стоитъ въ этой гостиницѣ. Я отозвался.

— У меня до васъ большая просьба! выговорилъ пришедшій нѣсколько стѣсняясь. — Я начальникъ порта. Вчера вечеромъ прибыло сюда купеческое судно. Необходимо справить нѣкоторыя формальности, а капитанъ или владѣтель судна не говоритъ ни по-испански, ни по-французски, а на какомъ-то языкѣ котораго никто изъ насъ не можетъ понять… Флагъ русскій. Поэтому я пришелъ просить васъ оказать намъ большую услугу, быть переводчикомъ…

Я обѣщался придти немедленно и не окончивъ завтракъ взялъ со стола большую кисть винограда и отправился въ портъ, кончая завтракъ на улицѣ. По дорогѣ попался мнѣ мальчишка, поглядѣлъ на меня и пропустивъ запѣлъ шаловливо:

— Сеньйоръ хочетъ жениться! Сеньйоръ хочетъ жениться!

Я не обратилъ вниманія на его слова.

Подходя къ порту, я поравнялся съ фонтаномъ и вижу кучка дѣвушекъ, пришедшихъ за водой, играютъ между собой, брызжутся, но завидя меня, прекращаютъ шалости, смотрятъ и смѣются.

— Да вы кажется надо мной смѣетесь! говорю я останавливаясь.

— Надъ вами! Смѣется самая красивая, стройная и бѣлокурая, какъ Нѣмка, но съ черными андалусскими глазами, т.-е. съ большими выпуклыми и блестящими зрачками. — Надъ вами, разумѣется. Вы жениться хотите?

— На васъ? Хоть сейчасъ, моя красавица! Но почему же вы думаете что я хочу жениться?

— Въ этомъ году вы женитесь!

— Если буду часто съ вами встрѣчаться и глядѣть на васъ, то разумѣется…

— И если я захочу тоже глядѣть на васъ! кокетливо и насмѣшливо отозвалась она. Дѣвушки разсмѣялись.

— Вздоръ! Вздоръ! Не слушайте ея! вмѣшалась одна бойкая брюнетка. — Когда еще вы подходили сюда она сказала что вотъ иностранецъ желающій жениться!… Пусть бы на мнѣ женился. Я соглашусь.

— Parece que listed toca el violin! досадливо и гордо обратилась къ ней бѣлокурая красавица съ однимъ изъ самыхъ оригинальныхъ выраженій испанскаго языка. Это значило: Кажется, ваша милость играетъ на скрипкѣ! Смыслъ же фразы: Вы мѣшаетесь не въ свое дѣло!

Красавицы мои очевидно были ничѣмъ не заняты благодаря празднику и были расположены болтать съ прохожими. Но я поспѣшилъ въ портъ, обѣщаясь, шутя, въ ту же ночь быть подъ балкономъ бѣлокурой.

— И серенаду дамъ! прибавилъ я.

— Берегитесь! Съ моимъ новіо встрѣтитесь! разсмѣялась она мнѣ въ слѣдъ.

— Такъ не велите ему съ его скрипкой приходить! отвѣчалъ я уходя.

Долго слышалъ я за собой ихъ веселый смѣхъ и наконецъ одна изъ нихъ крикнула на всю улицу что было силы:

— Иностранцы лучше Альмерьянцевъ на скрипкахъ играютъ!

Я пришелъ въ портъ. Мнѣ показали издали маленькій корабль, купеческое судно подъ русскимъ флагомъ. Хозяина его ждали на берегъ.

Уже мѣсяцевъ восемь не слыхавъ ни единаго русскаго слова, я былъ радъ поговорить немножко, душу отвести, и хотя, какъ и многіе, терпѣть не могу встрѣчать за-границей соотечественниковъ, теперь съ нетерпѣніемъ ждалъ своего paysano, какъ говорятъ здѣсь.

Между прочимъ моя огромная кисть винограда была еще не кончена…

— Вы жениться собираетесь! сказалъ улыбаясь одинъ изъ лодочниковъ.

Я вытаращилъ наконецъ глаза. Я думалъ уже что всѣ Альмерьянцы съ ума сошли въ этотъ день. Я вспомнилъ теперь и мальчишку и дѣвушекъ у фонтана…

— Да отчего же всѣ задаютъ мнѣ этотъ вопросъ? обратился я къ нему. — Вы третій спрашиваете меня объ этомъ.

— Кто ѣстъ виноградъ на улицѣ, тотъ женится прежде истеченія года! выговорилъ лодочникъ какъ аксіому и также убѣдительно какъ бы другой сказалъ: Кто здоровъ, тотъ не боленъ!

— Спасибо! Такъ я ужь лучше брошу виноградъ.

— Да уже теперь поздно… И женитесь вы на бѣлокурой, высокой, и будетъ у васъ трое дѣтей, продолжаіъ онъ разглядывая кисть винограда.

— Пощадите! молвилъ я смѣясь.

— Смотрите… Виноградъ не черный, а бѣлый, золотистый, кисть длинная, не полная… А вотъ три ягоды не созрѣвшія вполнѣ, которыя вы оставили.

— Ну а если я эти три ягоды съѣмъ скорѣе, хоть они и зелены…

— Да ужь теперь поздно! неумолимо рѣшилъ лодочникъ.

Между тѣмъ отъ корабля отчаливала лодка съ двумя гребцами, съ начальникомъ порта и… съ моимъ соотечественникомъ. Я съ нетерпѣніемъ ждалъ ихъ, и вдругъ… не человѣкъ, а звѣрь, дикобразъ, выползъ изъ лодки на землю… Мнѣ стыдно стало что Россія выкинула на берега Альмеріи такой обращикъ моего отечества.

Представьте себѣ маленькаго человѣчка аршина въ два росту и страшной толщины. Громадныя ноги, громадныя руки или лапы; носъ фигой, глядящей въ синее небо; глаза — двѣ дырки заплывшія жиромъ… Громадная, рыжая, нечесаная борода и длинныя лохмы рыжихъ волосъ, растрепанныя по грязнѣйшей рубашкѣ и по сальному жирному кафтану. Когда онъ вылѣзъ изъ лодки у меня ноги подкосились. Дикобразъ! Какая-то морская Жучка или Шавка, а не соотечественникъ!

Однако я пересилилъ свой страхъ, подошелъ и даже… протянулъ ему руку.

— Очень радъ что могу служить вамъ переводчикомъ.

Онъ пожалъ мнѣ руку и молча сталъ глядѣть на небо, потомъ на землю… Выраженіе лица его и всей фигуры въ эту минуту право нельзя передать. Не вдалекѣ отъ насъ слышался безумный женскій хохотъ и голосъ:

— Madré Santisima! Que bicho! Мать Пресвятая! Что за звѣрь!

Лодочники и начальникъ порта тоже переглядывались, смотрѣли на него, смотрѣли на меня и фыркали.

— Спросите пожалуста у него, обратился ко мнѣ офицеръ. — Изъ какого порта онъ выѣхалъ теперь, сколько намѣренъ здѣсь пробыть? Какой у него товаръ? Да скажите ему чтобъ онъ далъ свои бумаги…

Я обратился къ соотечественнику.

— Онъ спрашиваетъ изъ какого вы порта выѣхали теперь? Жучка поглядѣла на меня, посопѣла и затрясла головой.

— Что-съ? вопросилъ я.

Жучка помахала пальцемъ въ воздухѣ и произнесла нѣсколько словъ… совершенно мнѣ незнакомыхъ.

Я остолбенѣлъ.

— Вы понимаете что я говорю? Вы Русскій?

Дикобразъ молчитъ невозмутимо и глядитъ мнѣ на губы.

Очевидно что мои слова для него столь же понятны сколько птичій языкъ.

— Да онъ меня не понимаетъ! восклицаю я обращаясь къ публикѣ уже удвоившейся вокругъ насъ.

— Да вы Русскій? спрашиваетъ офицеръ конфузясь.

— Надѣюсь… Да этотъ-то звѣрь не Русскій.

Жучка между тѣмъ оглядывала васъ какъ будто хладнокровно и внимательно, но въ сущности кретинически глупо. Водя что я не могу быть переводчикомъ, всѣ приступили тоже.

— Parlez vous franèais! Franèais? говорить офицеръ.

Трясетъ головой.

— Sprechen sie Deutch? говорю я.

Отвѣчаетъ что-то, но я не могу понять ни звука; будто по-нѣмецки, а на дѣлѣ не по-нѣмецки.

— Parlate Italiano? спрашиваетъ кто-то изъ толпы.

Трясетъ головой съ ироническою улыбкой.

— Speak you english? приступаетъ какая-то фигура очевидно знающая по-англійски только эти три слова.

Трясетъ головой мой дикобразъ и трясетъ отчаянно, словно гадость ему сказали.

— Константинополь? лаконически говоритъ одинъ лодочникъ добавляя мимикой, то-есть махая рукой на море и на него. Трясетъ головой еще шибче! Очевидно обидѣлся что за Турку приняли.

— Петербургъ? Petersbourg? говорю я, тоже махая рукой на море…

— Petersbourg? произнесъ онъ наконецъ.

Слава Создателю. Разрѣшился отъ бремени! думаю я и прибавляю:

— Русскій? Russe. Aus Russland…

— Aus Russland? повторяетъ онъ и прибавляетъ тыча пальцемъ себѣ на грудь:

— Гельсингфорсъ!

Затѣмъ онъ показываетъ руками какъ развѣвается флагъ и говоритъ:

— Russisch!

Затѣмъ показываетъ на себя и повторяетъ:

— Торнео!

— Feinland! восклицаю я.

— Feinland! восклицаетъ онъ въ восторгѣ, улыбается, показывая скверные зубы, и жметъ мнѣ руку… И затѣмъ начинаетъ сыпать словами, ro видя что я не понимаю ни единаго звука, снова грустно смолкаетъ и глядитъ на небо (куда не переставала смотрѣть все время его фига — носъ).

— Чухонецъ! рѣшаю я наконецъ ребусъ и невольно приходитъ мнѣ на умъ:

Лайба былъ моя не пустъ

Какъ поплылъ на Тавастгустъ!..

Я отказался быть переводчикомъ, да впрочемъ на меня уже и не надѣялись. Я объяснилъ начальнику порта почему Жучка выплывшая изъ моря торгуетъ подъ русскимъ флагомъ и однако не говоритъ по-русски.

— Да какъ же эдакъ торговать? воскликнулъ тотъ. — Что же я съ нимъ дѣлать буду?…

Началась самая настоящая балетная мимика между Чухонцемъ и Испанцемъ. Я пошелъ домой.

Въ послѣдніе дни праздника должны были произойти наконецъ бои быковъ офиціальный и любительскій. Въ Испаніи, конечно, что за праздникъ безъ быковъ!

Въ прошломъ году въ Альмеріи было нѣчто въ родѣ маленькой революціи и баррикадъ по случаю toros. Публика, просмотрѣвъ какъ убили шесть быковъ, вдругъ начала требовать еще mas toros, а такъ какъ ей больше быковъ не дали, то всѣ стулья полетѣли на арену. Всѣ стулья, то-есть тысячи двѣ!!. Вмѣшалась мѣстная полиція, началась драка и свалка на мѣстахъ и на аренѣ, а окончилась въ улицахъ городка и съ такимъ остервененіемъ что братья родные (одинъ солдатъ, другой публика) дрались какъ враги. Одинъ рыбарь былъ убитъ своимъ зятемъ солдатомъ.

Къ вечеру однако всѣхъ ихъ, въ томъ числѣ Гораціевъ и Куріаціевъ, посадили на съѣзжую.

Поэтому на этотъ годъ на афишѣ было заранѣе объявлено что если будетъ кто требовать болѣе казеннаго числа шести быковъ, то сейчасъ же бунтовщиковъ перехватаютъ и посадятъ въ крѣпость.

Я разумѣется уже давши себѣ слово не пропускать ни одного боя отправился на этотъ, и не радъ былъ жизни. Разказывать и описывать всего боя не буду, ибо уже сто разъ дѣлалъ это, но передамъ вамъ однако что случилось при появленіи третьяго быка на арену. Животное было огромное, тонконогое, съ узкимъ задомъ и толстѣйшею шеей; небольшая же голова вооружена громадными рогами. Такой быкъ — идеалъ быка. Заранѣе можно ждать отъ такого животнаго ловкости, силы… и опасности. Около четверти часа toreros или актеры дразнили его плащами, на пикадоровъ онъ кинулся только четыре раза и сразу убилъ на смерть ихъ четырехъ лошадей. Трое пикадоровъ съ сѣделъ своихъ перелетѣли черезъ барьеръ, а четвертый расшибся такъ сильно что его вынесли и объявили inutilizado! (негодящимся!!) Очередь пришла втыкать бандерильи. Первый малый попрыгалъ, потанцовалъ предъ быкомъ, подбѣжалъ, но воткнуть бандерильи въ холку защищенную такими рогами не сумѣлъ или струсилъ. Начался свистъ!

Тогда другой тореро бѣлокуренькій, лѣтъ 20ти, отправился въ свой чередъ, подбѣжалъ къ быку, сталъ, поднялъ бандерильи… Быкъ бросился къ нему бодая, онъ опустилъ бандерильи чтобы воткнуть… Я самъ видѣлъ какъ близки были кончики бандерилій отъ шеи быка… но громадные рога оказались еще ближе отъ груди тореро… Онъ опрокинулся и полетѣлъ на землю, бандерильи полетѣли въ другую сторону. Публика засвистала… Тореро приподнялся на одно колѣно, но быкъ въ ту же секунду бросился на него, ударилъ, подхватилъ на рога и швырнулъ въ воздухъ. Перевернувшись въ воздухѣ, несчастный распластался на землѣ. Всѣ поднялись въ циркѣ на ноги. Гробовому молчанію вдругъ воспослѣдовалъ страшный и дикій взрывъ.

— Подлецъ быкъ! Негодяй! Убить его! Не убивать его шпагой! Зарѣзать! Ноги перерѣзать живому!

Всѣ тореросы бросились къ товарищу. Пока одни занимали быка въ одномъ углѣ, другіе подняли и понесли съ арены раненаго… Кровь фонтаномъ тѣкла изъ ноги и изъ нижней части живота и бедра. Онъ былъ безъ памяти, съ бѣлымъ лицомъ въ поту, и въ подергиваемыхъ губахъ выражалось страшное физическое страданіе. Публика ревѣла какъ море въ бурю. Всякій кричалъ свое, ругалъ быка и требовалъ немедленнаго его наказанія и позорной казни. На арену никто изъ актеровъ не шелъ, всякій косился на лужу крови оставленную на пескѣ товарищемъ…

Публика между тѣмъ требовала media luna! (длинная палка съ серпомъ на концѣ), этимъ хотѣли наказать животное, то-есть перерѣзать ему издали поджилки заднихъ ногъ и потомъ добить уже безсильно валяющуюся живую массу не шпагой, а ножомъ. Media luna вынесли, но тореро высланный на эту мерзость такъ трусилъ что длинное оружіе выпало у него изъ рукъ при первомъ движеніи быка… Между тѣмъ двери задняго двора отворили (это было дѣломъ поставщика быковъ) и животное невредимое выскочило съ арены… Тамъ разумѣется его зарѣзали, но уже правильно и для продажи, то-есть не испортивъ мяса большою потерей крови. Арена оставалась пуста около четверти часа. Наконецъ пришли сказать что раненый плохъ и болѣе сутокъ не проживетъ. Тогда изъ публики поднялся какой-то господинъ и попросилъ у президенціи позволенія сдѣлать сборъ денегъ на лѣченіе раненаго, а въ случаѣ его смерти, для его старухи-матери… Онъ отправился кругомъ арены, по ложамъ, по стульямъ и по спинамъ райка собирая пожертвованія въ картузъ… Кой-кто давалъ. Я ждалъ его чтобъ узнать сколько соберетъ онъ для несчастнаго съ этихъ четырехъ или пяти тысячъ зрителей.

Наконецъ кончая кругъ онъ подошелъ и ко мнѣ. Я далъ что было въ карманѣ, то-есть два дуро или 2 р. 50 к.

— О! Gracias! воскликнулъ онъ такимъ голосомъ который ясно говорилъ что несмотря на мое маленькое пожертвованіе я все-таки далъ болѣе всѣхъ… А здѣсь между зрителями были люди владѣющіе громадными рудниками и золотыми пріисками.

— Сколько же вы собрали? спросилъ я. Онъ пожалъ плечами.

— Мы любимъ смотрѣть какъ люди рискуютъ и жертвуютъ собой на потѣху, но давать денегъ мы не любимъ. У меня сотни дуросъ не наберется (125 р.)

Представленіе однако пошло своимъ чередомъ.

Вечеромъ я узналъ что надежды на выздоровленіе раненаго никакой нѣтъ и что у несчастнаго начался антоновъ огонь. Онъ приходилъ въ себя одинъ разъ и просилъ чтобъ его немедленно снесли утромъ на пароходъ идущій въ Малагу… Отъ хотѣлъ умереть у себя дома, около матери.

Утромъ онъ былъ безъ памяти, но живъ еще, и его снесли на пароходъ… Одни мальчишки провожали носилки. Да я еще… глазами, изъ окна гостиницы, проводилъ его до конца площадки и пожалѣлъ бѣднаго…

Въ послѣдствіи я спрашивалъ нѣсколько разъ о немъ, но не знаю видѣлся ли онъ съ матерью.

Этотъ случай навелъ однако панику на молодежь и любительскій бой быковъ былъ отложенъ на два дня.

Затѣмъ отложили его еще на одинъ день… Будущіе актеры ходили по улицамъ смущенные. Я же, согласившись было снова участвовать, поспѣшилъ отказаться наотрѣзъ отъ этого участія и къ моему удивленію не удивилъ никого. Всѣ афисіонадосъ или любители были какъ-то не по себѣ и медлили въ приготовленіяхъ.

Многіе сваливали однако вину на отцовъ, матерей, женъ и сестеръ, говоря что они боятся и не хотятъ боя. Три новичка вслѣдъ за мной отказались тоже участвовать въ боѣ (добрый примѣръ заразителенъ).

Начали поговаривать о быкахъ embolados.^[11]

Простой народъ принялъ это извѣстіе насмѣшками. Быкъ embolado причиняетъ врагу одни синяки. Это былъ срамъ. Сочиниласъ вдругъ длинная пѣсня и пѣлась на ярмаркѣ, во всѣхъ кафе и на гуляньи. Начало ея было такое (Оставляю послѣднія слова стиховъ ради риѳмы.):

Наши senores caballeros

Повѣстили en las Espanas

Что скупаютъ для цирка carneros (овецъ)

Міръ подивить своими hazanas (подвигами).

На пятый день была наконецъ объявлена Corrida de aficionados. Начали раздавать билеты и афиши (даромъ) и въ слѣдующее воскресенье весь городъ снова страшно переполнился народомъ… Гулъ стоялъ на всѣхъ улицахъ! Это были послѣднія судороги годовой феріи.

Въ четыре часа тучи народа двинулись къ цирку. Моя афиша присланная мнѣ съ билетомъ, маленькая, на атласной бумагѣ, гласила что президенцію составляютъ las senoritas: донья Марія Давила, донья Марія Вильчезъ, донья Грація Гомезъ и донья Долоресъ Камло-Эрмосо. Это были четыре замѣчательныя красавицы Альмеріи и сосѣднихъ съ нею городовъ. Именно за красоту свою и были онѣ избраны (по обычаю) быть предсѣдательницами боя любителей. Обыкновенно роль эту исполняетъ депутація отъ ayuntamiento или городской думы.

Первыя роли бойцовъ были распредѣлены между Альмерьянцами и Гранадинцами.

Espadas или шпаги (то-есть убивающіе быка, такъ-сказать jeunes premiers боевъ быковъ) были донъ Хоакимъ Давила и донъ Бернардо Фернандесъ. Первый — аристократъ изъ Гранады лѣтъ тридцати, славился чуть не съ восемнадтилѣтняго возраста своимъ искусствомъ въ наукѣ торомакги или быкоубійства. Пикадорами или верховыми бойцами (вторыя роли) были его два брата донъ Луисъ и донъ Фернандо — Давила.

Наконецъ афиша гласила что всѣ шесть monas, большіе банты нацѣпляемые на быка, вышиты и пожертвованы сестрами и женами участвующихъ афисіонодосъ или любителей.

Монья, есть кружокъ или четвероугольникъ въ три-четыре вершка изъ атласа или бархата, вышитый золотомъ, шелкомъ, бусами и т. д. Въ прошломъ столѣтіи, говорятъ, бывали на бояхъ афисіонадосъ дорогія моньи, вышитыя настоящимъ жемчугомъ и драгоцѣнными каменьями, въ нѣсколько тысячъ рублей.

Монья на двухъ, трехъ стальныхъ крючкахъ вдергивается быку въ ходку когда онъ еще въ торилѣ или въ чуланчикѣ откуда его выпускаютъ прямо на арену. На обыкновенныхъ казенныхъ корридахъ или бояхъ не бываетъ разумѣется этихъ monas. Отъ того на корридахъ афисіонадосъ прибавляется одна лишняя подробность, то-есть совершаются подвиги невозможные на обыкновенныхъ бояхъ. Они заключаются въ томъ чтобы съ быка (разумѣется, еще живаго) сорвать монью, которая дѣлается принадлежностью смѣльчака. Разумѣется всякій влюбленный, женихъ, любовникъ или новій, дѣлаетъ иногда чудеса храбрости и дерзости чтобы получить работу своей возлюбленной.

Plaza de Toros или циркъ былъ на этотъ разъ переполненъ народомъ и конечно было тутъ до пятисотъ человѣкъ сверхъ количества мѣстъ. Билеты были даровые, раздаваемые участвующими, слѣдовательно помимо билетовъ явилась и простая протекція.

Верхнія ступени цирка, гдѣ помѣщается та часть публики которая еще при жизни попадаетъ въ рай, были покрыты особенно плотно и густо. На каждый десятокъ человѣкъ приходилась одна трещотка, безъ которыхъ не обходится ни одна коррида. Нѣкоторые любители этого дикаго инструмента и его потрясающаго слухъ и нервы звука, были на этотъ разъ вооружены гигантскими трещотками въ аршинъ и болѣе длиною. Наконецъ одна изъ нихъ въ сажень длины приводилась въ движеніе четырьмя человѣками и заглушала говоръ и смѣхъ цѣлой трети всѣхъ зрителей.

По пустой аренѣ, какъ и всегда, прогуливались и шныряли разнощики съ афишами, съ апельсинами, съ разными питьями и съ вѣерами въ двѣ-три копѣйки штука. Крикъ этихъ разнощиковъ, смѣхъ, гулъ, говоръ и радостные вопли четырехъ тысячъ зрителей, отдѣльные теноровые голоса и раскатистыя пѣсни подъ лихое бренчанье на принесенныхъ съ собою гитарахъ, наконецъ раздирающія воздухъ трещотки и богатырскій свистъ того молодца у котораго нѣтъ подъ рукою ни гитары, ни трещотки, а есть только однѣ губы чтобы заявить свое восторженное настроеніе… весь этотъ адскій грохотъ, сатанинскій гомонъ, этотъ испанскій Содомъ производитъ на Европейца особенно дикое впечатлѣніе. Если не совершенно оглохнешь, то оглянувшись кругомъ себя на всю арену, на амфитеатръ залитый ярко пестрымъ людомъ, который шевелится, кричитъ, поетъ, хохочетъ и все шевелится и все вопитъ, потрясая воздухъ и голосами и гитарами и трещотками, то поймешь что такое Испанецъ. Онъ взрослый ребенокъ, которому вужна гитара, новія и эти бои… И больше ничего!

Le Vin, le jeu, les belles!

Voila tous mes amours!

поетъ Французъ. Испанецъ же поетъ въ одной изъ самыхъ популярныхъ пѣсней чтобы ему дали:

Наваху, * новію, кастаньеты!

И быковъ, быковъ, быковъ!

Національный ножъ.

Прибавимъ къ этому идеалу жизни и то что Испанецъ ненавидитъ, что для него учрежденіе антихристово, зло изъ золъ, сто разъ проклятое (malvado) узаконеніе. Это — армія и воинская повинность!

Быть солдатомъ для Испанца — быть въ аду!.. И никогда въ Испаніи не было и не будетъ настоящей арміи и хорошихъ солдатъ. Герильясы же или партизаны всегда были и будутъ. Испанцу по душѣ что нынче онъ рекрутъ, а завтра кавеса или кавесилья, а послѣзавтра отдыхаетъ съ гитарой у порога своего дома съ женою или новіей, чтобъ опять взяться за оружіе когда вздумается, когда охота придетъ! Герильясомъ онъ всегда былъ отчаяннымъ и всегда готовъ имъ быть.

При вторженіи Наполеона I испанская регулярная армія была разбиваема всюду, а партизаны били всюду его войска, они же довели Іосифа Бонапарта до бѣгства, они же отстояли Сарагоссу безъ оружія, съ одними ножами! И борьба эта осталась въ ихъ исторіи подъ названіемъ: guerra á cuchillos — война на ножахъ!..

Рекруты собираемые большею частью полицейскими мѣрами и чуть не насильственнымъ приводомъ дѣлаются тѣми несчастными субъектами которые носятъ malvado коричневое пальто съ пелеринкою, вмѣсто національной куртки, и называются soldados. Замѣчательна и та мелочь что никогда не говорится: испанскій солдатъ, а soldado del rey, de la reyna, del gobierno.

Но мы въ циркѣ! Туча зрителей пестрая, яркая, гудящая ждетъ начала зрѣлища.

Наконецъ въ большой ложѣ президенціи увѣшенной ковромъ появляются четыре красавицы въ бальныхъ кисейныхъ платьяхъ съ открытымъ воротомъ, со спущенными за спину мантильями, съ обнаженными руками, у каждой букетъ и вѣеръ… Имъ всѣмъ четыремъ вмѣстѣ врядъ ли 70 лѣтъ! И всѣ онѣ покрытыя цвѣтами и зеленью на корсажахъ и въ волосахъ, сами уподоблялись четыремъ свѣжимъ душистымъ розамъ. И поневолѣ могло придти на умъ извѣстное стихотвореніе гласящее о томъ что когда при міротвореніи собрались вмѣстѣ нѣсколько розъ, то…

De ces roses — ayant toutes une âme

La plus belle s'était épanouit en femme!

Эти четыре красавицы-предсѣдатели начинающагося кроваваго боя, съ ихъ легкою бальною одеждой, съ ихъ граціозными головками и красивыми плечами, придавали цирку и аренѣ какой-то особый оригинальный отпечатокъ. Донья Марія Давила, Гранадинка и извѣстная всей Гранадѣ и именемъ и красотою, была одна бѣлокурая. Остальныя три смуглыя брюнетки, а донья Долоресъ Камло-Эрмосо съ волнистою косой…

Что темнѣй осенней ночи!

И съ тѣми андалузскими глазами зрачки которыхъ, выпуклые и мягкіе, тихо, будто лѣниво движутся подъ густыми блестящими рѣсницами и при случаѣ бываютъ

Ярче молній и зарницъ!..

Появленье предсѣдательницъ въ ложѣ превратило дикій тысячеголосый и безразборный гулъ и грохотъ въ оглушительныя дружныя рукоплесканья. Президенція раскланялась съ публикой и сіяя красотой, радостью и нѣкоторымъ смущеньемъ, усѣлась на свои приготовленныя раззолоченныя кресла. Арена въ мигъ опустѣла отъ разнощиковъ и прислуги и блестѣла въ лучахъ солнца бѣлизной утоптаннаго леска. Отворились въ глубинѣ ворота и на арену медленно вышла quadrilla de los aficionados, то-есть кадриль или труппа бойцовъ-любителей.

Фернандесъ и старшій Давила, эспады, шли рядомъ впереди, за ними двое другихъ братьевъ Давила въ должности пикадоровъ, на великолѣпныхъ лошадяхъ, съ раззолочеными ликами; затѣмъ выступали по два въ рядъ бандерильёросы и чулосы, до десяти, и наконецъ три мула, впряженные въ однѣ постромки и разукрашенные лентами и бубенчиками, а за мулами погоньщикъ ихъ съ малиновыми возжами. Погоньщикъ этотъ или пѣхотный кучеръ, по-испански zagal, былъ представитель одной изъ самыхъ аристократическихъ фамилій Испаніи, скрывшій имя свое на афишѣ. Но почему? Онъ собирался быть пикадоромъ, но мать его, послѣ несчастія на прошломъ боѣ, согласилась на его участіе только въ роли сагаля, являющагося съ мулами чтобъ увозить съ арены убитаго быка. Костюмы бойцовъ-любителей отличались отъ обыкновенныхъ костюмовъ тореросовъ простотой и элегантностью. У должностныхъ toreros куртки и узкіе панталоны до колѣнъ всегда изъ яркой тафты и густо вышиты мишурнымъ золотомъ и серебромъ, а затѣмъ цвѣтные чулки, башмаки и черная шапочка-монтера. У бойцовъ-любителей остались только тѣ же шапочки, куртки же были шелковыя и бархатныя, красиво вышитыя разноцвѣтными шелками, а затѣмъ яркіе кушаки, простые бѣлые панталоны и сапоги. Вся quadrilla направилась къ ложѣ президенціи (и несмотря на то что тамъ сидѣли сестры и новіи) торжественно важно преклонилась предъ ложей поснимавъ съ головы свои бархатные монтеры; красавицы-президенты отвѣчали изъ заготовленныхъ въ ложѣ корзинъ градомъ цвѣтовъ, гирляндъ и маленькихъ корнетовъ съ конфетами.

Затѣмъ бойцы украсившись лентами и цвѣтами и грызя леденцы и шоколадъ размѣстились по правиламъ торомакіи, всякій на свое мѣсто. Луисъ Давила, стоявшій верхомъ недалеко отъ моего мѣста, угостилъ меня изъ своей бомбоньерки и выговорилъ, обращая ко мнѣ ясное, восторженное лицо:

— Что жь? Вамъ не завидно? Вы бы не желали быть теперь на моемъ мѣстѣ?

— Нѣтъ, не завидую! отвѣчалъ я смѣясь. — Посмотримъ еще, не будете ли вы черезъ часъ завидовать мнѣ!

Когда всѣ были на мѣстахъ, тотъ же хорошенькій мальчикъ который когда-то уже участвовалъ на ensayo или генеральной репетиціи выѣхалъ на своей лошадкѣ пони. На немъ былъ прелестный костюмъ средневѣковаго пажа: малиновый juste-au-corps, беретъ съ пунцовымъ перомъ. И лихо управляя бойкою лошадкой (и въ ребенкѣ на аренѣ сказалось самолюбіе) онъ подъѣхалъ къ ложѣ президенціи и снялъ шляпу. Донья Долоресъ Кампо Эрмосо бросила ему въ шляпу золотой ключъ съ гирляндой (предполагаемый ключъ отъ ториля гдѣ запертъ быкъ), а Донья Грація Гомезъ передала ближайшимъ великолѣпную бомбоньерку, которая изъ ложи пошла по рукамъ и скоро достигла красавца-пажа.

Съ конфетами, ключомъ, шляпой и поводьями въ своихъ маленькихъ ручонкахъ двѣнадцатилѣтній пажъ едва справился съ рѣзвою лошаденкой, слегка испуганной громомъ рукоплесканій… Доскакавъ до ториля и отдавъ ключъ, онъ проскакалъ чрезъ арену и скрылся въ быстро захлопнутыхъ за нимъ воротахъ.

Публика притихла… Афисіонадосъ на мѣстахъ перестали ѣсть конфеты и всѣ, зрители, актеры, красавицы-предсѣдательницы, прислуга и до послѣдняго ребенка въ райкѣ, обернулись и глядѣли на дверцу ториля.

Скрыпнула отодвигаясь дверца и съ великолѣпною золотистою моньей на холкѣ, вылетѣлъ темный быкъ съ шелковистою шкурой. Остановился, осмотрѣлся, потянулъ въ себя воздухъ, фыркая и роя копытами серебристый песокъ арены, и бросился на ближайшаго къ нему пикадора Луиса; этотъ уперся пикой ему въ спину, лошадь поднялась на дыбы, но сильный напоръ животнаго былъ лихо сдержанъ и быкъ отскочилъ въ сторону; только монья подпрыгнула на немъ и сверкнула въ лучахъ солнца.

Передавать подробностей боя съ каждымъ очереднымъ быкомъ не стоитъ. То были все тѣ же подробности что и на обыкновенныхъ бояхъ. Между афисіонадосъ оказались молодцы столь же искусные и смѣлые какъ и въ любой кадрили офиціальныхъ записныхъ тореросовъ.

Пикадоры дѣйствовали на славу. Эспады еще лучше. Чулосы дразнили быка своими плащами безъ устали и доходили до такой дерзости что иногда не спасались отъ него мгновенно за барьеръ, а бѣгали и кружили его по аренѣ, такъ что одинъ изъ нихъ былъ однажды сбитъ съ ногъ и брошенъ о барьеръ. Лошадей не было убито ни одной и ранено только три или четыре, потому что рога быковъ были слегка спилены и притуплены. Благодаря этому бой обошелся безъ потоковъ крови, безъ рваныхъ лошадиныхъ животовъ и болтающихся наружѣ внутренностей, и безъ зловонія… Раекъ былъ этимъ крайне недоволенъ и кто-то запѣлъ тамъ вдругъ ту же пѣсню:

Наши senores Caballeros

Повѣстили en las Espanas

Что скупили для цирка carneros

Міръ удивитъ своими hazanas!

Двое guardia civil немедленно бросились въ рай и при пронзительномъ свистѣ публики, стащили оттуда пѣвца вмѣстѣ съ его гитарой и повели вонъ, а нѣсколько апельсинныхъ корокъ полетѣли за нимъ. Публика свистала пѣвцу ибо билеты были даровые. При другихъ обстоятельствахъ пѣвцу стали бы аплодировать, а корки полетѣли бы на guardia civil, а то и въ президентскую ложу.

Затѣмъ послѣ сшибокъ быковъ съ пикадорами втыкались бандерильи, но плохо и крайне трусовато, ибо всякому выходившему для этого на арену мерещилось, вѣроятно, недавнее несчастіе. Убивались быки замѣчательно искусно и особенно отличался Хоакимъ Давила, который, можно сказать, билъ ихъ какъ мухъ. Быкъ моментально послѣ исчезновенія въ его тѣлѣ шпаги Хоакима, валился какъ снопъ, безъ малѣйшаго страданія, такъ что и добивать кинжаломъ не приходилось ни разу. Одинъ изъ чулосовъ, новичокъ, толстенькій и маленькій, дѣлалъ такія выходки что публика восторженно осыпала его рукоплесканіями, а рай ревѣлъ отъ восхищенья. Новичокъ сталъ бы знаменитостью на всю свою жизнь еслибы не сплоховалъ подъ конецъ. Ему вздумалось добыть монью съ третьяго быка, очевидно вышитую его предметомъ, то-есть новіей. Быкъ этотъ былъ какъ на зло самый живой, поворотливый и злой. Пробившись тщетно съ четверть часа, новичокъ додумался и поощряемый взрывами одобренія рѣшился на самый отчаянный способъ. Онъ разбѣжался, прыгнулъ на быка верхомъ, сорвалъ монью, но со взвившагося на дыбы животнаго кубаремъ покатился на землю и попалъ между быкомъ и барьеромъ. Отъ страха или сотрясенья онъ потерялъ сознаніе. Быка отъ него отманили, но его вынесли. Монья осталась на пескѣ затоптанная ногами и, по правиламъ боя, ни чья…

Послѣ третьяго быка былъ антрактъ въ десять минутъ. Прислуга отъ имени президенціи поднесла снова актерамъ букеты, гирлянды, лавровые вѣнки, бомбоньерки и даже подарки, то-есть золотыя вещи въ футлярахъ. Бойцы принимая все это шли по аренѣ, искали глазами красавицъ изъ простонародья и, выбравъ, передавали имъ и цвѣты, и конфеты, и подарки.

Моньи съ остальныхъ быковъ дерзко и ловко срывались смѣльчаками съ опасностью быть раненымъ или брошенымъ въ воздухъ. Когда сорвавшій монью не хотѣлъ почему-либо сохранить ее, то передавалъ или посылалъ въ подарокъ въ ложу какой-нибудь красавицы и можно было смѣло утверждать что получающая трофей побѣдителя или его новія, или невѣста, или наконецъ жена. Въ этомъ случаѣ смѣльчакъ срывалъ монью въ ея честь и здравіе.

Эспады собираясь убивать быковъ тоже громко заявляли предъ президенціей имя той возлюбленной или красавицы въ честь которой они выходятъ. Однажды Хоакимъ Давила пошелъ на быка въ честь и здравіе одной изъ четырехъ красавицъ-предсѣдательницъ. Бандерильи по убіеніи быка раздавались на память мущинамъ отъ имени какой-либо изъ предсѣдательницъ. Такимъ образомъ и я получилъ отъ пикадора Луиса пару разукрашенныхъ и раззолоченныхъ бандерильясъ.

— Свезите это съ собой въ Россію на память объ афисіонадосъ и этой корридѣ, сказалъ онъ.

Я обѣщался и исполнилъ обѣщаніе. И много таможенныхъ чиновниковъ смутилъ я этими палочками въ лентахъ и въ крови.

— Кровь! Вѣдь это кровь! восклицали пограничные стражи.

Вечеромъ былъ балъ данный актерамъ и президенціи отъ имени зрителей, то-есть ихъ же родныхъ и знакомыхъ не участвовавшихъ въ боѣ.

Странно было мнѣ танцовать съ героями и героинями утренняго позорища, вальсировать или дѣлать вторую фигуру кадрили съ президентомъ, имѣть въ качествѣ vis-à-vis пикадора или эспаду!

Танцовали разумѣется не малагенью и не качучу, а тѣ же общеевропейскіе танцы. Если эти красавицы-предсѣдатели и эти молодцы-тореросы и афисіонадосы были однѣ милы, другіе смѣлы утромъ на аренѣ, то теперь первыя были еще краше, еще увлекательнѣе, а вторые также искусно танцовали какъ лихо били быковъ. Одно только странно поразило меня на этомъ балѣ данномъ въ большомъ patio мѣстнаго клуба. Когда оркестръ игралъ вальсъ, то къ музыкѣ присоединялся хоръ пѣвчихъ. Танцовать подъ звуки отличнаго хора, пѣвшаго вальсъ и иногда заглушавшаго даже инструменты, дѣйствительно было какъ-то странно съ непривычки.

На этомъ же балѣ уже въ пять часовъ утра, когда море загорѣлось и засіяло подъ восходомъ пурпуроваго облика солнца, я увидѣлъ пароходъ входящій въ портъ Альмеріи. Мнѣ приходилось прощаться со всѣмъ что такъ чудно, художественно и граціозно проникло въ воздухъ, въ жителей, въ дома и улицы этихъ миніатюрныхъ городковъ южной Андалусіи.

Нельзя остаться безпристрастнымъ и безучастнымъ зрителемъ этой жизни, этихъ нравовъ и могучей поэзіи обильно разлитой вокругъ, во всемъ, во всѣхъ!… Поневолѣ, удаляясь, оглянешься и пожалѣешь….

Тихо двигался я по гулянью принца Альфонса въ гостиницу чтобы готовиться къ отъѣзду и наконецъ остановился, сѣлъ на какую-то доску — остатокъ отъ раззореннаго балагана окончившейся феріи — и сталъ оглядываться и прощаться. Долго глядѣлъ я на восходящее солнце, на лазурное въ переливахъ море, на утесистый мысъ Graeta, далеко выдающійся и плавающій въ волнахъ…. пунцовый, сіяющій, словно литой изъ золота, на ряды крошечныхъ домиковъ съ террасами и балконами… Картина характерная, полная красоты и граціи, вставала окрестъ меня…. Вспомнился мнѣ вчерашній бой, ферія, процессіи Дѣвы-Маріи Моря, безобразныя похороны ребенка, вспомнились нѣкоторыя лица и чудные глаза, и много, много глазъ какихъ нѣтъ на моей родинѣ.

А солнце прямо глядѣло на все и на меня, тихо подымаясь надъ Альмеріей и надъ лазурью моря…. И мнѣ пришло на умъ, и я сказалъ вслухъ:

— А кто создалъ эту Испанію? Эти феріи, этихъ новіосовъ и всю эту поэтігчно характерную жизнь, всѣ эти причудливые нравы, даже эти чудные глаза, какихъ нѣтъ на моей родинѣ? Огонь твоихъ золотистыхъ лучей! Твое это дѣло, безпощадное солнце Испаніи! Все ты!…

ГРАНАДА.

Ущелье и садъ. — Малиновыя башни. — Алькасаба. — Алькасаръ Карла V. — Альамбра (Alhambra) и Дворъ Львовъ. — Хенералифе. — Кладбище. — Хитаны (Gitanos). — Праздникъ San Juan или Ивановъ день.

Въ глубинѣ обширной долины, ярко зеленой, плодоносной и богатой растительностью, водой и всѣмъ чѣмъ могла бытъ богата только ветхозавѣтная Обѣтованная земля, прислонилось къ отрогамъ вѣчно-серебряной Сіерры-Невады (Снѣжной Горы) много и часто воспѣтая Гранада.

Я въѣхалъ въ городъ поздно ночью и хотя это былъ уже второй пріѣздъ мой, но все-таки окружающее снова также сильно подѣйствовало на меня чудно волшебною красотой своей. Сіерра-Невада сіяла, своими снѣгами среди синевы ночи. Кое-гдѣ въ городѣ красные огоньки тускло мерцали изъ домиковъ утопавшихъ въ темной зелени садовъ и свѣтъ ихъ казался еще краснѣе, еще бѣднѣе и тусклѣе подъ синевой и ширью безоблачнаго купола неба….

Когда дилижансъ остановился при въѣздѣ чтобъ отпречь переднихъ мулловъ, я оглянулся кругомъ съ моего мѣста на имперіалѣ громадной кареты. Вдругъ, услыхавъ гдѣ-то вдали звѣнящую "замирающую теноровую пѣснь среди этой торжественной окрестной тиши, я невольно вспомнилъ извѣстные слова романса:

Дремлетъ тихая Гранада!

Мѣсяцъ н.а небѣ стоитъ….

Гдѣ-то слышно серенада

Полусонная звучитъ….

Майораль или кондукторъ, слѣзавшій отпречь мулловъ, влѣзъ на высокіе козлы и держа бичъ въ рукѣ собралъ вожжи…. но не двинулся!… Онъ тоже оглянулся кругомъ на серебряную Сіерру, на синеву ночи, на темно-голубое небо съ миріадами сверкающихъ звѣздъ…. Онъ тоже прислушался къ пѣснѣ, южной, томительно-страстной. И его коснулось что-то!.. Онъ обернулся ко мнѣ, вытянулъ на городъ руку съ бичомъ и хотѣлъ сказать что-то, но чувство его не сложилось во фразу и онъ вымолвилъ только:

— Granada! и прибавилъ съ южнымъ рѣзкимъ жестомъ: — Soy Granadino! (Я Гранадинецъ.)

Я перевелъ себѣ его восклицаніе такъ:

— Ты иностранецъ. Ты видишь это чудо, этотъ рай земной! Такъ знай что онъ мой. Я здѣшній, а ты чужой! Я люблю этотъ рай, а ты пожалѣй что не можешь любить его!

Однако въ конторѣ дилижансовъ, гдѣ мы остановились, меня ожидало иное. При разборкѣ багажа, мой же спутникъ, старичокъ, крайне любезный и словоохотливый во всю дорогу, едва не унесъ мой мѣшокъ. Я поймалъ вора уже на улзцѣ.

— Caballero! Это мой мѣшокъ!

— Виноватъ! пролепеталъ потупляясь мой кабаллеро и передавъ мнѣ сакъ-вояжъ, припустился чуть не бѣгомъ, косясь на присутствовавшаго при этомъ жандарма.

О Гранадѣ-городѣ и объ обществѣ я уже говорилъ^[12], но теперь мнѣ остается сказать нѣсколько словъ о главномъ, о томъ что такъ часто достигало до слуха каждаго чуть не съ дѣтства. Я долженъ описать пресловутую Альамбру, знаменитую и тоже сто разъ воспѣтую поэтами всѣхъ странъ и чародовъ.

Надо однако соблюсти порядокъ и вспомнить въ общихъ чертахъ городъ, его расположеніе и его укрѣпленія.

Вокругъ двухъ холмовъ, отроговъ Сіерры-Невады, подковой изгибается городъ и перерѣзывается двумя рѣчками-полуручьями, воспѣтыми не менѣе Гвадалквивира. Эти рѣчки — Дарро и Хениль, вѣчно бѣгущія съ вѣчныхъ снѣговъ Сіерры, однѣ спасаютъ Гранаду отъ всесожженія подъ раскаленнымъ солнцемъ.

Среди двухъ холмовъ, которые языками врѣзываются въ долину или Вегу, образовалось ущелье, густо заросшее громадными вѣковыми деревьями. По бокамъ же этого сада или рощи, на окраинахъ холмовъ, гребнемъ идутъ укрѣпленія: направо Torres Bermejas или Малиновыя Башни, названныя такъ по ихъ ярко-оранжевому цвѣту, а налѣво стѣны, зубцы и башни древней крѣпости Alcazaba. За ея то стѣнами и скрытъ отъ города древній дворецъ Мавританскихъ королей. Альамбра.

Обойдемъ оба холма и узнаемъ la octava maravilla, т.-е. восьмое чудо Испанцевъ. Двинувшись отъ ратуши и Новой Площади Plaza Nuova по улицѣ De los gomeles прійдемъ прямо къ большимъ каменнымъ воротамъ Bib-Leuocar, отъ которыхъ съ обѣихъ сторонъ и поднимаются оба крутые холма съ Малиновыми Башнями и съ Алькасабой. Непосредственно за воротами начинается садъ со столѣтними деревьями которыя со дна ущелья образуемаго обоими холмами поднялись такъ высоко что вѣтви макушекъ въ ровенъ со стѣнами укрѣпленій. Главная аллея великолѣпна. Своды ея изъ сплетающихся вѣтвей право поспорятъ со сводами любаго большаго собора. Въ самые жаркіе дни, когда весь городъ словно горитъ въ огнѣ, здѣсь также свѣжо какъ въ любомъ подземельи. Гуляя здѣсь въ полдень и не видишь даже раскаленнаго солнца, а въ свѣтлую лунную ночь здѣсь страшная темнота, и только кой-гдѣ прорвавшіеся серебрянные лучи мѣсяца обдаютъ иногда матовымъ блескомъ какой-нибудь темный вѣтвистый уголокъ. И эта темная и густая чаща кой-гдѣ облитая яркимъ свѣтомъ принимаетъ самый причудливый видъ. Не даромъ Гранадинцы говорятъ что это мѣсто дурное, что кромѣ мошенниковъ и воровъ, которые благодаря темнотѣ укрываются тутъ по ночамъ чтобы нападать на прохожихъ, бываютъ здѣсь и другаго рода непріятныя встрѣчи. Въ этомъ великолѣпномъ саду, который такъ любилъ послѣдній Гранадскій король Boabdil, видаютъ его еще и теперь. Его маленькая фигурка^[13] съ поникнутою главой, медленными шагами, тоскующая и вздыхающая о своемъ королевствѣ, бродитъ вѣчно здѣсь. И слышно какъ молится онъ Аллаху и его Пророку чтобъ изгнали они христіанъ. Любитъ этотъ садъ Аіха, мать его. Она носится въ чащѣ злымъ духомъ, обдумывая свое мщенье невѣрному супругу, который отвергнулъ ее и женился на христіанкѣ. Здѣсь же встрѣчается на одной маленькой и глухой тропинкѣ блѣдный и печальный образъ красавицы христіанки насильственно обращенной въ магометанство и заключенной въ башню. Плачетъ она горько по родной Кастиліи и по роднымъ и по женихѣ.

И вѣрится что Мавры и христіане прошлыхъ вѣковъ гуляютъ здѣсь; тотъ кто жилъ здѣсь, въ какой бы рай, къ какимъ бы гуріямъ ни ушелъ, поневолѣ соскучится по Альамбрѣ и тоскующая душа его вѣчно должна бродить въ чащѣ этого сада или въ стѣнахъ и башняхъ прилѣпившихся кругомъ.

Часто далеко за полночь бродилъ я по этимъ аллеямъ и трепинкамъ. Часто въ лунныя ночи, когда легкій ветерокъ колыхалъ темные вѣтвистые своды и свѣтъ лунный, вдругъ прорвавшись, бѣлыми столпами и пятнами падалъ въ темную чащу, я вспоминалъ о Боабдилѣ и объ Аиксѣ. Небольшое нужно усиліе воображенія чтобы въ этомъ движущемся бѣломъ столбѣ который молніей мелькнулъ, будто промчался въ аллеѣ и скользнулъ за башней, увидѣть бѣлую чалму, бѣлый альборносъ и всѣ очертанія человѣческаго облика.

Здѣсь среди глухой чудной ночи, среди таинственной тьмы, мысль настроенная окружающимъ далека отъ Гранады христіанской, которая покоится въ долинѣ. Мечты подъ вліяніемъ историческихъ воспоминаній такъ далеки отъ настоящаго что если шаги тоскующаго Боабдиля или трель быстрой походки Аиксы прерветъ окрестный сонъ, и промелькнетъ, лровесется мимо, то не удивитъ, а испугаетъ. Впрочемъ здѣсь даже и по ночамъ едва выберется часа два, три совершеннѣйшей тишины. Далеко за полночь звучатъ здѣсь пѣсни и слышится шорохъ и шопотъ гуляющихъ влюбленныхъ. Истая кокетка Гранадинка первое свиданіе свое всегда назначитъ здѣсь, благодаря трущобной темнотѣ, гдѣ мужъ или братъ, пройдя въ двухъ шагахъ, не узнаетъ ее… Если хотите знать до какой степени темно здѣсь въ свѣтлую ночь, то я скажу вамъ что одинъ мой знакомый Американецъ, гуляя здѣсь вечеромъ съ одной легковѣрною Гранадинкой, былъ остановленъ прохожимъ, который попросилъ закурить свое papelito объ его сигарку. Закуриванье не ладилось, молодой человѣкъ видя затрудненіе хотѣлъ уже зажечь для незнакомца спичку, но рука возлюбленной дьявольски цѣпко стиснула его руку гдѣ была спичечница. Когда Испанецъ закурилъ наконецъ свое papelito и отблагодаривъ отошелъ, то Гранадинка вздохнула, Это былъ мужъ. Впрочемъ, еслибы какой-нибудь мужъ отправился съ фонаремъ искать здѣсь свою невѣрную супругу, то попалъ бы въ неловкое положеніе. Влюбленныхъ паръ гуляетъ и шепчется здѣсь на скамейкахъ такъ много что разыскивая невѣрную супругу онъ поневолѣ раскрылъ бы такъ много чужихъ тайнъ что учинилъ бы несказанный переполохъ во всѣхъ слояхъ общества Гранады.

Итакъ поднявшись немного по главной аллеѣ возмемъ вправо и станемъ лицомъ къ лицу съ Малиновыми Башнями. Разумѣется вблизи онѣ теряютъ свой пурпурный цвѣтъ и фантастическій характеръ, и въ голыхъ оранжевыхъ стѣнахъ не найдешь ничего особенно граціознаго. Башень считается три, по-моему ихъ двѣ, и какъ всѣ башни Альамбры онѣ очень широки и притомъ четвероугольныя а не круглыя. Когда я былъ здѣсь въ первый разъ, то взялъ съ собой въ провожатые донъ-Рамона, который исполнялъ у меня должность fa-tutto, былъ слуга, чичероне, гонецъ и разкащикъ гранадскихъ басень, легендъ и сплетень. Позвольте представить его вамъ. Донъ-Рамонъ Кебрада мало похожъ на Испанца какъ вы представляете ихъ себѣ. Маленькій, сутуловатый, широкоскулый, онъ страшно дуренъ собой и мѣшковатъ въ движеніяхъ. Впрочемъ, несмотря на это у него есть новія, и каждый вечеръ, подавъ мнѣ чай, онъ исчезаетъ часовъ въ десять, отправляясь въ кварталъ Альбаисина pelar la pava. Узнавъ что я иду безъ него смотрѣть Малиновыя Башни, онъ пришелъ въ негодованіе и объявилъ мнѣ что никто лучше его не сумѣетъ показать ихъ мнѣ, по той причинѣ что онъ, Рамонъ, даже родился въ нихъ и не только знаетъ наизусть развалины, но съ дѣтства знакомъ и съ обитающими ихъ Маврами и другими привидѣньями. Оказалось что когда Рамонъ былъ еще Ramonito, то-есть по-нашему Рамонькой, его мать исполняла должность привратницы или сторожа Малиновыхъ Башенъ. Разумѣется, я взялъ его съ собой. Приблизившись къ воротамъ онъ поднялъ камень съ земли и началъ имъ страшно стучать въ вѣковыя доски и заржавленныя скобы огромной калитки. Я думалъ что онъ хочетъ наглядно убѣдить меня въ своей фамильярности какъ съ башнями, такъ и со старухой привратницей наслѣдовавшей бразды правленія послѣ его матеря. Однакожь на мой совѣтъ не производить такой гвалтъ онъ представилъ тотъ аргументъ что abuelita^[14] совершенно оглохла отъ какой-то необычайной катастрофы случившейся съ нею нѣсколько лѣтъ назадъ.

— Я предполагаю, таинственно объяснилъ Рамонъ, — что ее оглушили тѣ же самые Мавры которыхъ я видалъ въ дѣтствѣ.

Глухая abuelita услыхала однако сейчасъ же стукотню и выглянула изъ маленькаго окошечка башни.

— Buenas dias, abuelita! Como esta usted? Я, Рамонъ Кебрада, и господинъ Инглесъ пришли посмотрѣть башни. Если не сказать что вы Инглесъ — не отопретъ! объяснилъ мнѣ Рамонъ.

Старуха исчезла изъ окошечка, слышно было какъ она ощупью, шаркая ногами, спускалась къ намъ и минуты черезъ двѣ появилась у килитки. Увидѣвъ ее вблизи, я тутъ же спросилъ сколько ей лѣтъ. Такого коричневаго, костляваго и хиленькаго существа я кажегся никогда еще не встрѣчалъ. Она хотѣла улыбнуться на мой вопросъ, но вышла какая-то гримаса. Рамонъ предполагая что abuelita не разслышала вопроса повторилъ ей на ухо во все горло:

— Quantos anos tiene usted?

Старуха шамкая потащила слова за словами… Въ результатѣ оказалось что она не помнитъ сколько ей лѣтъ, но что ея внучекъ убитъ при вторженіи Французовъ въ Испанію. Сколько же ей лѣтъ? Уже никакъ не меньше ста. Если она вышла замужъ 14ти лѣтъ (а здѣсь это не диво) и дочь ея тоже въ свою очередь тѣхъ же лѣтъ, то внучекъ лѣтъ 16ти даже 17ти уже сражался съ Французами. По моему разчету старухѣ могло быть сто десять лѣтъ.

Рамонъ объявилъ ей чтобъ она не безпокоилась и сидѣла у калитки, а самъ повелъ меня чрезъ внутренній дворъ до кучамъ камней и всякаго вѣками набросаннаго сору. Мы поднялись на какое-то подобіе крылечка, уже надтреснувшаго, и потомъ полѣзли по крутой темной и узенькой лѣсенкѣ.

Про основаніе Porres Bermejas никто ничего не знаетъ. А потому говорятъ всякій свое. Одни говорятъ что это финикійскія постройки; другіе что на этомъ мѣстѣ еще до основанія Гранадскаго королевства была еврейская колонія и что основаніе принадлежитъ имъ. Вполнѣ извѣстно только то что Абенъ Аламара, строитель Альамбры, только окончилъ и украсилъ эти башни.

Съ террасы, куда поднялись мы, видъ былъ разумѣется великолѣпный. Сіерра-Невада, вся Альамбра, вся Гранада, вся Меда или долина ея, и вся окрестность….

Съ террасы Рамонъ повелъ меня въ первый этажъ, въ простую бѣлую залу съ большими стѣнами и низкимъ потолкомъ; въ ней только и виднѣлись въ одномъ углу на полу лукошко съ лицами, а рядомъ на единственномъ стулѣ висѣла черная мантилья и около нея лежала коробка съ нитками и иголками. Старуха очевидно чинила мантилью когда мы пришли, Рамонъ тщательно осмотрѣлъ шелковую поношеную мантилью и пожалъ плечами.

— Это принадлежитъ, сказалъ онъ, — молоденькой дѣвушкѣ. На мое удивленіе онъ принялся посвящать меня въ тайны гранадскихъ мантилій, то-есть открылъ секретъ какъ отличить мантилью молоденькой дѣвушки, замужней женщины и старухи. Довольный моимъ вниманіемъ онъ подъ конецъ заврался и увѣрялъ меня что отличитъ даже мантилью красавицы отъ мантильи женщины которая только regularda (трудно перевести это слово. Испанцы, не говорящіе никогда про женщину что она дурна, придумали это слово. По-нашему это будетъ: добропорядочная, такъ себѣ.)

Затѣмъ мы снова спустились внизъ, осторожно полѣзли по кучѣ камней и Рамонъ указалъ мнѣ широкую обвалившуюся по краямъ темную дыру.

— Вотъ колодезь въ которомъ моя мать видѣла Мавровъ! шепотомъ заговорилъ онъ, какъ-то осторожно указывая на глубину.

Замѣтивъ во мнѣ сомнѣніе онъ воскликнулъ:

— Спросите во всей Гранадѣ, всякій подтвердитъ вамъ это. И онъ разказалъ мнѣ слѣдующее: — Однажды ночью моя мать отправилась по обыкновенію почерпуть воды. Прицѣпивъ ведро на крюкъ, она уже собиралась спускать его когда увидѣла что воды въ колодцѣ вовсе нѣтъ, а вмѣсто нея сажени на три глубины стоитъ столъ, а вокругъ стола сидятъ четыре Мавра въ красныхъ и голубыхъ одеждахъ, не шевелятся и опустили головы. Среди стола лежала куча золотыхъ ключей. Моя мать окаменѣла отъ страха и не могла двинуться съ мѣста. Тогда Мавры подняли къ ней головы и обозвали ее (у la llamaban) и заговорили съ ней. Она выслушала и убѣжала.

— Да что жь они заговорили-то? вопросилъ я.

— Они сказали: Мы опять придемъ въ Гранаду, обратимъ соборъ вашъ въ мечеть, выгонимъ христіанъ и отопремъ этими золотыми ключами всѣ наши сокровища скрытыя въ подземныхъ пещерахъ. Ступай, скажи это твоимъ единовѣрцамъ. Моя мать созвала сосѣдей, но когда они снова окружили колодезь, то въ немъ уже ничего не было. Съ тѣхъ поръ это видѣнье не повторялось, ибо мы вылили въ тотъ колодезь стаканъ святой воды и бросили кусокъ свинины, а они ни того ни другаго ужасно не любятъ. Вѣрно говорю вамъ! Вы иностранецъ, этого понимать не можете! Свинина еще иногда не помогаетъ, а святая вода удивительно дѣйствуетъ.

Рамонъ съ такимъ убѣжденьемъ разказалъ мнѣ это что нельзя было заподозрить его во лжи. Онъ очевидно передавалъ слово въ слово въ той же формѣ одно изъ здѣшнихъ повѣрій, только приписывалъ случай, вопервыхъ, своей матери — изъ гонора, и вовторыхъ, Малиновымъ Башнямъ, уже ради оказіи.

— А вотъ тамъ въ углу, прибавилъ онъ, — я видѣлъ Араба на конѣ съ пикой въ рукахъ, на которой было нанизано нѣсколько chiquittos (мальчугановъ). И онъ обозвалъ меня (y me llamabd).

— Что жь онъ сказалъ вамъ?

— А я такъ испугался что не помню, и сестра моя видѣла y la llamaba.

Между тѣмъ старуха не видя конца нашему визиту nos llamaba, то-есть звала и кропоталась. Впрочемъ четыре реала награды вполнѣ утѣшили ее.

— А мы не боитесь Мавровъ? спросилъ я ее. — тутъ говорятъ они водятся!

— Чего я старая буду бояться; мной самой другихъ уже пугать стали! сердито прошамкала она.

Съ правой стороны ущелья и сада о которыхъ я говорилъ и въ pendant къ Малиновымъ Башнямъ помѣщается Альамбра. Обыкновенно привыкли давать это имя всѣмъ крѣпостнымъ стѣнамъ и башнямъ которыя вѣнцомъ обходятъ холмъ. Въ сущности же это имя принадлежитъ самому дворцу который помѣщается въ серединѣ и только одна изъ его частей видима изъ города, именно сѣверная, которая возвышается надъ рѣкой Дарро. Сначала я скажу нѣсколько словъ о самыхъ крѣпостныхъ стѣнахъ окружающихъ дворецъ, то-есть объ Алькасабѣ.

Спустившись снова въ ущелье мы пересѣчемъ большую аллею и подымемся на противоположный холмъ. Первое что попадается въ глаза — фонтанъ Карла V, называемый pilar it Carlos V. Тутъ сгруппировались и льютъ воду разныя аллегорическія фигуры и надо всѣмъ надпись повсюду встрѣчаемая здѣсь, девизъ Карла V — plus ultra. За этимъ фонтаномъ поднимается большая четырехъугольная башня называемая по-арабски Bibshe-Shari-ah. Испанцы называютъ ее Puerta judiciaria, или de la Ley, ворота судебныя или закона. Имя происходитъ отъ древняго обычая гранадскихъ королей чинить судъ и расправу на порогѣ своего обиталища. Башню эту построилъ Юсуфъ-Абудъ-Агіагъ. Надъ аркой воротъ вырѣзанъ въ камнѣ большой ключъ, который, говорятъ, былъ у Арабовъ символомъ власти. Подъ ключомъ вырѣзана рука, изображеніе которой у Арабовъ же считалось средствомъ противъ дурнаго глазу. Простой народъ по-своему объяснилъ значеніе этихъ двухъ знаковъ. Есть преданіе что Гранадскіе Мавры до своего покоренія говорили христіанамъ:

— Когда эта рука возметъ этотъ ключъ и сама отопретъ дверь, вы войдете въ этотъ дворецъ. (То-есть вы никогда не побѣдите насъ). Въ срединѣ башни есть надпись, говорящая что она выстроена въ двадцать семь дней мѣсяца Маулютъ, года 647 (по-нашему 1308). Тутъ же другая надпись, позднѣйшая, прославляетъ уже католическихъ королей.

За этой дверью широкій дворъ, Plaza de los algives. Направо, на краю холма, выдвигается мысомъ надъ городомъ Torn de la Vela (башня бдѣнія или сторожевая). Среди площади знаменитый колодезь, изъ котораго снабжается великолѣпною ледяною водой вся Гранада. Говорятъ что вода эта течетъ прямо съ вершины Сіерры-Невады скрытыми водопроводами. Здѣсь испоконъ вѣка жители и путешественники пьютъ воду съ испанскимъ сахаромъ azucarillo и для этого надъ колодцемъ устроенъ большой навѣсъ, гдѣ какая-то старуха продаетъ воду, по копѣйкѣ со стакана. Всякій туристъ считаетъ долгомъ каждый день приходить сюда выпить стаканъ воды и влѣзть на башню De la Vela полюбоваться восходомъ или закатомъ солнца. За колодцемъ, съ устроенной терасы великолѣпный видъ на кварталъ Альбоисина. Внизу, среди зелени, шумитъ Дарро извиваясь вдоль гулянья Санъ-Педро, а за нимъ цѣлый холмъ усѣянный домиками ярко сіяющими своею снѣжною бѣлизной. Цѣлая треть всей Гранады у васъ подъ ногами. Среди этого двора фасадомъ къ башнѣ De la Vela возвышаются оранжевыя стѣны Алькасара Карла V. Стиль и цвѣтъ тяжелые, сумрачные. Дворецъ этотъ занимаетъ центръ всего холма и укрѣпленій. Карлъ V началъ его разрушивъ половину Альамбры, то-есть всю зимню половину. Филиппъ II продолжалъ, но занятый постройкой Эскоріала, бросилъ дѣло и зданіе никогда не было окончено, а лѣтняя часть Альамбры осталась невредима на свѣтѣ. Среди четырехъ стѣнъ этого тяжелаго замка просторный, круглый, внутренній дворъ, patio, похожій на арену испанскихъ цирковъ. Говорятъ что этотъ внутренній дворъ именно и предназначался для боя быковъ.

Дворецъ этотъ, чистаго стиля renaissance, великолѣпенъ и далеко оставляетъ за собою Толедскій Алькасаръ. Будь онъ въ Мадритѣ и будь онъ оконченъ, то былъ бы можетъ-быть извѣстнѣе Тюилери, Лувра и другихъ, во здѣсь онъ колетъ глазъ. Его суровый строгій профиль, который такъ шелъ бы къ долинѣ Гвадарамы и ко всякой другой суровой мѣстности, не на мѣстѣ здѣсь, среди граціозныхъ башень Альамбры. Разглядываешь его и любуешься имъ, поневолѣ восхищаешься всякою мелочью, всякимъ барельефомъ тонкой и художественной рѣзьбы, всякимъ уголкомъ который ярко позолоченъ солнцемъ. И однако этотъ великолѣпный памятникъ производитъ какое-то странное влѣчатлѣніе. Одинъ Англичанинъ объяснилъ мнѣ что отношеніе туристовъ къ этому Алькасару — злоба. И за то что онъ помѣстился здѣсь, похоронивъ подъ собой цѣлую чудную часть Альамбры. Мнѣ кажется причина другая. Оглянувъ Алькасабу и Альамбру со всѣми ея башнями, со всѣми стѣнами, со всѣмъ что виднѣется среди зелени на всемъ этомъ холму, видишь что все это какъ нѣчто цѣльное, однородное, граціозно гармонируетъ съ сосѣдними холмами, со всѣмъ городомъ и со всею долиной. Среди же этихъ легкихъ контуровъ живописно рисующихся башень протянулся рѣзкій угловатый очеркъ квадрата, который занявъ сердцевину, словно насильственно ворвался сюда, раздвинулъ эти легкія башни и разсѣлся между ними подавивъ собой верхушку холма. И кромѣ чувства досады Алькасаръ не возбуждаетъ ничего.

Рядомъ съ нимъ бокъ-о-бокъ пресловутая Альамбра. Говорятъ что описать Альамбру невозможно. Это совершенно справедливо. Красоты Альамбры заключаются не въ аркахъ, колоннадахъ и арабескахъ, а въ той чудной гармоніи которая невидимо, но ощутительно пролита здѣсь изъ конца въ конецъ. Не только слова не могутъ передать общее впечатлѣніе Альамбры на человѣка нашего времени, но даже многочисленныя, хотя бы самые великолѣпные, рисунки и картины не даютъ о ней никакого понятія.

Еще до пріѣзда въ Гранаду я читалъ описанія Альамбры, Теофиля Готье, Боткина, Американца Вашингтона-Ирвинга, и то что создалось въ моемъ воображеніи послѣ ихъ описаній не имѣло ничего общаго съ тѣмъ что я увидѣлъ. На основаніи этого я и спрашиваю теперь себя: съ какой цѣлью стану я выбиваться изъ силъ добиваясь того что не далось другимъ, болѣе меня опытнымъ и искуснымъ въ дѣлѣ описанія.

Итакъ я только мимоходомъ, какъ простой гидъ, назову вамъ нѣкоторыя главныя комнаты.

Изъ передней вступаешь прямо въ Patio de los Arrayanes, а de la Alberca (дворикъ Миртовъ или Бассейна). Дворикъ этотъ правильный продолговатый квадратъ среди котораго большой резервуаръ, дающій ему имя. Арабы называли эту часть дворца Mezuar, что значитъ со словъ одного моего предшественника писателя-туриста бани женщинъ. По моимъ усиленнымъ справкамъ и розыскамъ Mezuar — имя дававшееся собранью сановниковъ составлявшихъ совѣтъ короля. Они засѣдали вѣроятно въ этой комнатѣ, и поэтому немудрено, что отсюда и она назвалась Mezuar. Во всякомъ случаѣ между словомъ Mezuar и баня женщинъ нѣтъ ничего общаго. Это просто было рѣшено не филологически, а вдохновительно. Главный входъ и прихожая, существовавшіе во время Арабовъ и изчезнувшіе, заняты теперь стѣной надвинувшагося Алькасара Карла V; надъ аркой этихъ главныхъ дверей, канувшихъ въ Лету, было говорятъ написано: «Входи и проси. Не бойся просить суда, ибо найдешь его!»

Прямо за этимъ дворомъ протянулась колоннада, за нею арка дверей соединяющихъ ее съ огромною четыреугольною башней которая видима изъ дворика и высоко переросла крышу этой части Альамбры. Въ этой башнѣ помѣщается Salon de los Embajadores или посланниковъ. Эта часть Альамбры была построена ранѣе остальныхъ.

Самая башня называется Comareg. Одни говорятъ что это имя архитекора, другіе же что самая работа арабесокъ которыми испещрены стѣны называлась Арабами comaraje. Переходъ изъ Месуара въ башню рѣзкій. Въ первомъ резурвуаръ чистой воды который словно зеркало отражаетъ въ себѣ и синее небо, и колоннаду, и вереницу арокъ; солнце сполна льетъ свой красный горячій свѣтъ на бѣлыя плиты и стѣны, Месуаръ весь сіяетъ своею слегка позолоченною временемъ бѣлизной. Наоборотъ, зала посланниковъ, въ которой стѣны изпещрены потемнѣвшими слегка арабесками и въ которую пробивается свѣтъ только въ три маленькія окна, смотритъ угрюмѣе и серіознѣе. Въ простѣнкѣ между залой и Месуаромъ справа и слѣва устроены маленькія ниши въ которыя когда-то всякій входившій клалъ свои туфли. Извѣстно что мусульмане снимаютъ обувь предъ входомъ въ мечети какъ мы обнажаемъ головы въ церкви. Эти двѣ ниши единственное доказательство что для древнихъ Мавровъ внутренность дворца была столь же священна какъ ихъ храмъ. Стѣны испещрены арабскимъ рисункомъ. Башня возвышается прямо надъ русломъ Дарро, поэтому снѣжно бѣлый кварталъ Альбаисина и часть орошаемой имъ долины и далекія лиловыя горы — все это видно отсюда, какъ бы вставленное въ рамкѣ изъ элегантной арки изогнувшейся подковой на двухъ маленькихъ колоннахъ. Многія интересныя событія Гранадскаго королевства произошли въ этой башнѣ, и славные подвиги и кровавыя драмы. Здѣсь объявлялась война и заключался миръ, здѣсь же принимались кастильскіе и иные христіанскіе послы и выслушивали надменные отвѣты арабскихъ и повѣлителей, наконецъ, въ этой же башнѣ происходила церемонія восшествія на престолъ. Послѣ похоронъ короля здѣсь собиралась вся аристократія и главные начальники города. Четыре ковра растилались въ четырехъ концахъ залы, изображая собою всѣ четыре части свѣта. Появлялся наслѣдникъ престола въ особой для этого случая великолѣпной мантіи и становясь на каждый коверъ кланялся въ землю, начиная со стороны сѣвера и оканчивая востокомъ. На этомъ коврѣ онъ оставался нѣсколько минутъ и повторялъ одну изъ молитвъ Алкорана, потомъ клялся защищать законъ, королевство и своихъ подданныхъ до послѣдней капли своей крови. Послѣ этого глаза одного изъ самыхъ знаменитыхъ родовъ, въ знакъ покорности и послушанія, становился на колѣни предъ новымъ королемъ и цѣловалъ землю во имя всѣхъ присутствующихъ. Затѣмъ начальники войска произносили: да сохранитъ Богъ короля, нашего владыку! Затѣмъ начиналось цѣлованье руки. Выйдя сюда, новый король, окруженный свитой, гвардіей и всѣмъ дворомъ, объѣзжалъ на конѣ улицы Гранады. Въ этой же самой залѣ король Абулъ Гиссенъ отвѣчалъ свою извѣстную фразу Кастильскимъ посламъ требовавшимъ платимую дань: «Въ Гранадѣ болѣе не льютъ монету, а только наконечники для пикъ.» Узенькій корридорчикъ, лучше сказать открытая терраса, соединяетъ башню Комарегъ съ другою небольшою башенкой Tocador de la Sultana, названной въ послѣдствіи Peinador de la Reyna, то-есть туалетъ или уборная королевы. Это маленькая башенка съ крытою террасой очень походитъ на крымскія татарскія мечети или минареты Турціи, да и назначеніе ея прежде было то же. На ней молился король, а мѣсто это называлось Mihrab. Испанцы, а за ними и нѣкоторые туристы производятъ это арабское слово отъ испанскаго глагола mirar — глядѣть. Арабы, говорятъ они, молясь, глядѣли, miraban, на это священное мѣсто. Mihrab же есть просто испорченное Mih-Ruh означающее приблизительно «мѣсто гдѣ присутствуетъ, находится духъ Божій».

Затѣмъ попадаются два дворика или патіо. Надъ первымъ терраса огороженная со всѣхъ сторонъ старою желѣзною рѣшеткой, словно клѣтка для звѣря. Легенда увѣряетъ что здѣсь содержалась королева Іоанна Безумная, — но это чистѣйшій вымыселъ. Другой патіо по имени Jardin Lindaraja, садъ Линдарахи, усаженъ миртами, столѣтними лимонными и апельсинными деревьями. Простой народъ увѣряетъ что они посажены самою матерью Боадбиля — Аиксой. Къ этому саду или дворику примыкаютъ въ нижнемъ этажѣ бани въ которыхъ до сихъ поръ еще цѣлы мраморныя ванны, какъ большія, такъ и дѣтскія. Надъ двумя нишами гдѣ отдыхали послѣ ванны и повелители и одалиски, проходятъ хоры, въ нихъ помѣщалась музыка. Тутъ же, чрезъ узкія двери, переходишь во Дворъ Львовъ.

Главная часть Альамбры — Patio de los Leones, Дворъ Львовъ. Среди дворика помѣщается фонтанъ, то-есть большая чаша опирающаяся на двѣнадцать мраморныхъ львовъ сошедшихся въ кучу и добродушно подставившихъ подъ чашу свои спины. Кругомъ двора обходитъ легкая и кружевная колоннада золотистаго бѣлаго мрамора. Всюду вьется, изгибается подковообразная арка, всюду вьется вмѣстѣ съ нею тончайшая рѣзьба, и пестрый рисунокъ словно застывшій палевый point d’Alanèon, всюду пестрятъ золотыя и бѣлыя арабески и гіероглифы крючковатыхъ надписей во славу Аллаха и Магомета или въ честь Абулъ-Агіага, Абенъ-Аламара и разныхъ другихъ повѣлителей Гранады. По бокамъ этого дворика двѣ залы, то-есть лучше сказать два большихъ и просторныхъ алькова безъ оконъ. Одна изъ нихъ Sala de las dos Hermanas (зала двухъ сестеръ). Вамъ уже чудятся вѣроятно двѣ красавицы, двѣ султанши заключенныя здѣсь и замученныя какимъ-нибудь гранадскимъ владыкой, вы уже представляете себѣ въ воображеніи что ужасная мученическая смерть заповѣдала этой комнатѣ имя двухъ сестеръ. Но успокойтесь, всѣ эти названія даны уже XIX столѣтіемъ, и оно-то, практическое во всѣхъ своихъ проявленіяхъ, найдя здѣсь двѣ равныя большія мраморныя плиты вдѣланныя среди пола, рѣшило: да будетъ эта комната Зала двухъ сестеръ.

По стѣнамъ этой залы точно также идутъ безконечныя надписи возхваляющія Абулъ-Агіага, построившаго эту часть Альамбры. Одна говоритъ: «Помоги Богъ вашему владыкѣ Агіагу. Да прославится онъ съ помощью Божіей.» И далѣе другая: «Красота зависитъ отъ Бога! Богъ убѣжище всякаго горя.» Далѣе сама зала обращается къ себѣ: "Моя красота перешла въ поговорку и восхваленье мнѣ на устахъ у всѣхъ. Да наслѣдуетъ вѣчную славу владыка мой Абулъ-Агіагъ!…

Противъ этой комнаты другая, Sala de los Abencerrajes. Среди нея большая чаша изъ бѣлаго мрамора, надъ которой, по приказанію короля Абенъ-Осмина, было обезглавлено тридцать четыре витязя изъ рода Абенсерраховъ. Среди этой чаши видно большое красноватое пятно, что-то въ родѣ вѣковой ржавчины, но легенда (самая популярная въ Гранадѣ) увѣряетъ что это кровь несправедливо убіенныхъ которая осталась на чашѣ какъ укоръ совѣсти гранадскихъ королей и не сходитъ вотъ уже болѣе четырехъ вѣковъ.

Къ этому же Дворику Львовъ примыкаетъ Sala del Tribunal, гдѣ происходилъ судъ. Впрочемъ положительно неизвѣстно гдѣ короли и сановники ихъ чинили судъ и расправу. Одни говорятъ что всегда въ Puerta judiciaria, другіе что на порогѣ главныхъ дверей Месуара. Гдѣ помѣщался гаремъ — неизвѣстно. Предполагаютъ что въ зимней части которая была разрушена при постройкѣ Алькасара. Арабскія лѣтописи, говоря объ Альамбрѣ, называютъ пять большихъ патіо и нѣсколько малыхъ, и притомъ много комнатъ и залъ которыхъ нѣтъ теперь налицо. Когда станешь мечтать о томъ что могла быть эта зимняя часть, стертая съ лица земли, то право злобу чувствуешь къ Карлу V, который разрушилъ ее также какъ изуродовалъ Кордовскую мечеть. Вообще огромное количество арабскихъ памятниковъ погибли подъ изуверскою и фанатическою рукой Изабеллы Католической, а затѣмъ происками инквизиціи въ малолѣтство императора Карла гораздо болѣе нежели думаютъ.

Какъ уцѣлѣлъ Дворъ Львовъ отъ разрушавшей все суевѣрной руки Изабеллы, какъ уцѣлѣлъ при Карлѣ V, рѣшительно надо удивляться. Первая два раза собиралась срыть всю Альамбру, сначала какъ укрѣпленье, потомъ чтобы строить на томъ же мѣстѣ соборъ. Карлъ V началъ эту варварскую работу чтобъ этотъ Мавританскій дворецъ, недостойный для принятія владыки чуть не полсвѣта, замѣнить дворцомъ стиля христіанскаго. Дворъ Львовъ былъ центромъ Мавританскаго дворца, начатая работа поставила его на краю. Выстроенный Алькасаръ появился на развалинахъ всей зимней половины и однимъ бокомъ придвинулся къ самому Двору Львовъ. Очевидно что при окончательной отдѣлкѣ дворца пришлось бы поневолѣ снести и этотъ дворъ, но работы были вдругъ оставлены. Филиппъ II снова принялся за нихъ, но вдругъ, избравъ себѣ новую резиденцію на сѣверѣ, началъ и новый дворецъ, Эскоріалъ. Гранадскій Алькасаръ остался неоконченнымъ и Дворъ Львовъ былъ спасенъ. Безъ него бы Альамбра не существовала, еслибы даже и уцѣлѣли всѣ остальныя части и башни, или она стала бы на ряду самыхъ обыкновенныхъ памятниковъ арабской архитектуры. Альамбра выше всего оставшагося въ наслѣдіе отъ Арабовъ, благодаря именно Двору Львовъ.

Этотъ пресловутый, сто разъ описанный и воспѣтый Patio de los Leones производитъ непередаваемое впечатлѣніе на туриста. Что-то не уловимое, новое и чуждое сказывается ему отовсюду. Еслибы кажется не зналъ ни слова исторіи, то и тогда бы понялъ что не фанатичка и монахиня Испанія вызвала къ жизни эту Альамбру и этотъ Дворикъ Львовъ, а что иная жизнь, чуждая христіанству, своеобразными взмахами протекла здѣсь когда-то и била ключомъ. И она-то оставила по себѣ этотъ памятникъ, на который, загадкой послѣдующимъ вѣкамъ и поколѣніяхъ, наложила свою печать. Во сколько міръ Мавра, канувшій въ туманное прошлое, былъ чуждъ и враждебенъ тогдашней Испаніи Изабеллы Католической или Лойолы, во столько и Альамбра, какъ видимый слѣдъ того скончавшагося міра, чужда окружающей Гранадѣ. Чтобы понять почему Арабъ-магометанинъ и кастильскій рыцарь были такъ чужды другъ другу, надо поставить рядомъ готическій соборъ Бургоса и мавританскую Альамбру и подъ вѣяніемъ того что невольно скажется вдругъ на душѣ поймешь какая пропасть лежала между этими двумя представителями двухъ крайнихъ цивилизацій средневѣковаго міра. Имъ нельзя было ужиться вмѣстѣ.

Альамбра какъ надгробный памятникъ невѣдомаго мертвева и какъ загадка его существованія смотритъ на Европейца нашего вѣка.

Трудно передать какъ ново, цѣльно и сильно впечатлѣніе, какъ сказочно хороши эти золотисто-бѣлыя, кружевяыя аркады и колоннады которыя обхватила дворикъ отовсюду и обошли кругомъ яркія, легкія, граціозныя, словно воздушныя… а за ними темнѣютъ обѣ ниши залъ Абенсерраховъ и Двухъ Сестеръ, а надо всѣмъ распростерлось чудное, вѣчно лазуревое небо, ясное, спокойное и глубокое. Простоишь здѣсь нѣсколько мгновеній среди мертвой тишины и поневолѣ перенесешься мыслію Богъ вѣсть куда! Все окружающее такъ своебразно, такъ краснорѣчиво говоритъ о своихъ прежнихъ сынахъ и повелителяхъ и о своемъ далекомъ прошломъ что поневолѣ воображеніе туриста начнетъ наполнять эти пустынные и нѣмые своды толпами давно отсюда изчезнувшихъ существъ. Такъ и ждетъ взоръ или слухъ что вотъ въ темной залѣ Абенсерраховъ зашевелятся бѣлыя складка альборносовъ, качнутся въ воздухѣ чалмы съ турбанами, выйдутъ подъ коланнады дворика Абенъ-Алажаръ или Альналръ-Боабдиль, и чуть слышно, гармонично, прерветъ тишину важный шагъ повелителя и его свиты. И встрѣча здѣсь съ этими пришлецами съ того свѣта менѣе удивитъ чѣмъ встрѣча съ тощимъ и рыжимъ Инглесомъ уродливо нарушающимъ гармонію этого поэтическаго мѣста своимъ серенькимъ пиджакомъ, Бедекеромъ подъ мышкой и своими птичьями звуками удивленія и одобренія. Да и не одинъ Инглесъ фальшивая нота, дисгармонія… Чувствуешь что самъ здѣсь посторонній, чужой, самъ пришлецъ иного міра чуждаго Альамбрѣ.

Никто кромѣ Араба-магометанина не могъ создать изъ камня эту Альамбру и этотъ Дворикъ Львовъ. Не одна только грація здѣсь пролита! Во всякой изогнувшейся аркѣ, во всякой змѣей вьющейся надписи — чудится какая-то знойная нѣга, кипучая страсть, неудержимый порывъ. Право, готовъ подумать что не архитекторъ и не рабочіе строили этотъ patio, складывая камень къ камню, а что влюблённый Мавръ, повелитель Абенъ-Алажаръ, въ порывѣ страстнаго увлеченья продалъ душу вражьей силѣ чтобы въ обмѣнъ получить этотъ дворецъ, чтобы скорѣй поеѣлить въ немъ свою черноокую голубицу Саиду. И мгновенная страстная мечта влюбленнаго Араба схваченная на лету искусителемъ застыла на вѣки, воплотилась въ мраморъ и осталась на землѣ въ видѣ Patio de los Liones.

Да, быть не можетъ чтобы все это строилось какъ все остальное въ мірѣ. И если человѣкъ создалъ это, то оно было создано единымъ порывисто страстнымъ и геніальнымъ взмахомъ. А гдѣ имя создавшаго? Люди его не запомнили и не сохранили. Но если онъ унесъ свое имя къ гуріямъ, то душа его осталась на землѣ, паритъ надъ Альамброй, невидимо проникла во все и таинственно сказывается, отзывается въ душѣ.

Однако вся Альамбра, царящая повсюду тишина, эти пустынныя залы, аркады и своды производятъ отчасти грустное впечатлѣніе. Трудно сказать отъ чего.

Странное, давнее воспоминанье пробудила во мнѣ Альамбра.

Помню, разъ въ Крыму, въ одной деревушкѣ, я былъ на похоронахъ одной сиротки Татарки. Помню живо какъ у дверей бѣдной хаты лежала въ гробу семнадцатилѣтняя мертвая дѣвушка, увитая саваномъ. Матовое лицо было поразительно своею загробною красотой. Скованныя нѣмотой, оледенѣлыя черты и не закрытые тусклые глаза говорили что-то. Послѣдняя мысль быть-можетъ отразилась на нихъ, застыла и пережила сердце. Или смерть сама загадкой глядѣла сквозь личико дѣвушки и на этотъ міръ, и на меня, и говорило мнѣ что-то, чего я не могъ отгадать, что я чувствовалъ, но не могъ понять, чего, остальные окружающіе, Русскіе и Татары, прохожіе и зѣваки, безучастно заглядывая въ лицо мертвой и не замѣчали, да и не могли замѣтить!

Въ Альамбрѣ мнѣ вспомнилась эта усопшая красавица Татарка окруженная равнодушною толпой.

Мавританка Альамбра, недвижно лежащая среди чуждой ей, христіанской Гранады, тоже красавица, тоже усопшая, тоже съ открытыми, но загадочными очами. И если въ чуждыхъ чертахъ этой граціозной покойницы и угадываешь что-то сердцемъ, то не уразумѣть вполнѣ угаданнаго и не выразить словами навѣяннаго и прочувствованнаго.

За послѣдними укрѣпленіями Алькасабы находится не менѣе знаменитый Generalife, загородная дача гранадскихъ королей. Когда основанъ Хенералифе, кѣмъ, кому принадлежалъ въ послѣдствіи, положительно неизвѣстно. Между Альамброй, широкой и просторной, и этимъ маленькимъ дворцомъ нѣтъ ничего общаго. Крохотныя башни, миніатюрныя террасы и сады спускающіеся по скату холма, ярко бѣлыя стѣны, усердно вымазанныя глиной, и отсутствіи цвѣтныхъ арабесокъ приближаютъ Хенералифе къ италіянскимъ загороднымъ вилламъ прошлаго столѣтія: арабской же печати на немъ нѣтъ и слѣда. Онъ былъ реставрированъ, говорятъ Испанцы. Онъ былъ просто весь перестроенъ съ фундамента до крыши и передѣланъ внутри, скажемъ мы. Очевидно что когда каменный мостъ на аркахъ соединялъ его съ Альамброй, онъ не могъ имѣть такого пошлаго вида. Впрочемъ эти маленькія башенки съ крохотными окошками, обиліе зелени и цвѣтовъ, наконецъ снѣжная бѣлизна стѣнъ производитъ довольно рѣзкій и оригинальный переходъ отъ оранжевыхъ и тяжелыхъ крѣпостныхъ стѣнъ Алькасабы.

Хенералифе самый высокій пунктъ Гранады и видъ отсюда великолѣпенъ. Внизу у подножья, видна à vol d’oiseau вся Альамбра, направо отъ занимаемаго ею холма ущелье и русло Дарро и плебейскій Альбаноанъ; налѣво густой садъ и за нимъ рисуются въ воздухѣ Малиновыя Башни, а внизу вся Гранада, бѣлая, свѣтлою подковой обогнувшая оба холма, а за городомъ вся долина, ярко-зеленая и цвѣтущая. Хенералифе въ настоящее время принадлежитъ Маркизу Campotejar, изъ италіянской фамиліи Палдавичини, который по женской линіи потомокъ Боабдиля. Хенералифе былъ отданъ въ потомственное владѣніе его семейства еще Филиппомъ IV. Нынѣшній владѣлецъ не только никогда не живетъ здѣсь, но даже никогда не пріѣзжалъ сюда, Очевидно что при разныхъ послѣдующихъ передѣлкахъ Хенералифе было уничтожено много комнатъ. Нельзя предположить что во время оно Гранадскіе короли могли удовольствоваться, хотя и для однихъ пировъ, настоящимъ количествомъ ихъ. Комнатъ въ сущности только три, зала и еще двѣ, съ пошлыми именами, вѣроятно данными привратникомъ: Cuarto de los Heyes (комната королей), гдѣ есть нѣсколько портретовъ испанскихъ королей, и Cuarto de los Marqueses, гдѣ есть портреты предковъ самого маркиза. Изъ всѣхъ рамъ смотрятъ смуглыя, черныя, бородатыя физіономіи отвратительно намалеванныя, на всѣхъ раззолоченные латы или же испанская одежда. Тутъ же на стѣнѣ огромная генеалогическая карта маркизовъ Campotejar, доказывающая всякому посѣтителю что они происходятъ не только отъ Боабдиля, не только отъ Арагонскихъ и Кастильскихъ королей, но даже отъ какого-то родственника Карла Великаго. Вообще вездѣ приторная чистота и бѣлизна. Удивительно тщательно замазаны глиной кой-гдѣ вьющіяся арабески. Въ Хенералифе усердно постарались сдѣлать современную дачу.

Я забылъ сказать что необходимо желающему видѣть Хенералифе пройти чрезъ нѣкотораго рода формальности. Надобно быть въ Гранадѣ въ одномъ домѣ принадлежащемъ тому же маркизу въ Cam de los Tiros, гдѣ получается билетъ на посѣщеніе загороднаго дворца. Идти за нимъ надо непремѣнно самому. У васъ берутъ визитную карточку, вписываютъ ваше имя въ огромную книгу, затѣмъ показываютъ комнаты этого дома, въ которыхъ только и есть что одинъ потолокъ стоящій вниманія, на которомъ вырѣзаны портреты всѣхъ рыцарей сопутствовавшихъ католическихъ королей при взятія Гранады. Затѣмъ вамъ показываютъ полдюжины генеалогическихъ деревьевъ и нѣсколько картинъ висящихъ въ этой комнатѣ.

Послѣ всего этого показывается мечъ Боабдиля, которымъ онъ не защитилъ Гранады. Это дѣйствительно рѣдкость и можно подивиться тонкой и элегантной работѣ Арабовъ пятнадцатаго вѣка. Не воображайте что это мечъ громадный, тяжелый, заржавленный. Это широкая шпага, изящная и элегантная изукрашенная благочестивыми надписями. Она настолько изящна что… можетъ-быть и не принадлежала никогда Боабдилю. За послѣднею башней Хенералифе тянется и подымается все тотъ же холмъ и на его голой и сожженной вершинѣ видны остатки укрѣпленій. Холмъ этотъ называется Sylla del Rey Moro (сѣдалище Мавританскаго короля). Преданіе говоритъ что въ послѣдніе дни здѣсь садился Боабдиль и слѣдилъ за стычками своихъ полковъ съ христіанами. А затѣмъ, при взятіи Гранады, отсюда же бѣжалъ по дорогѣ ведущей къ Невадѣ. И дорога назвалась его именемъ, del Key-Chico. Далѣе, за этимъ холмомъ, среди голой поляны вѣчно сжигаемой солнцемъ, видно нѣчто ужасно странное и нелѣпое по своимъ очертаніямъ. Среди дикаго, вѣчно пустыннаго мѣста, виднѣется огромный квадратъ словно громадный фундаментъ недостроеннаго дома, квадратъ этотъ низенькій и съ толстыми стѣнами.

За этимъ каменнымъ квадратомъ тянется ограда наполненная памятниками и крестами. Все это — кладбище. Мнѣ кажется что Испанцы, жизнь которыхъ проходитъ такъ поэтично, должны бы были имѣть кладбище въ родѣ италіянскихъ сатро santo, гдѣ все полно мрамора, изящныхъ памятниковъ, зеленью и безчисленными цвѣтами. На дѣлѣ же, кладбища ихъ, и въ особенности Гранадское кладбище, нѣчто особенно безобразное и угрюмое. Ни одного кустика, ни одного цвѣтка, и отъ самой ограды вплоть до снѣжной макушки Сіерры-Невады, высоко громоздящейся сзади, все голо, мрачно и мертво.

Конечно трудно было бы найти мѣсто болѣе спокойное для своихъ предковъ, ибо здѣсь даже ни одной дороги не проходитъ. Изъ сада Альамбры выходитъ одна дорога, довольно широкая, идетъ мимо сада Хенералифе и кончается предъ кладбищемъ. Изрѣдка попадаются здѣсь только одинокія черныя фигуры.

Стѣны этого каменнаго квадрата не что иное какъ склепы или шкафы, гдѣ помѣщаются три или четыре этажа гробовъ. За каждое мѣсто платится ежегодно извѣстное количество денегъ, какъ за квартиру, и если деньги не заплачены въ срокъ, то покойнаго прспокойно вытаскиваютъ вонъ. Помню что въ первый разъ бродя здѣсь и читая подписи, эпитафіи и стихи, которымъ нѣтъ конца, я наткнулся на два гнилыхъ разбитыхъ гроба полныхъ человѣческихъ костей. Разумѣется отравленный воздухъ окружалъ эту навороченную въ одно мѣсто гниль. Если родственники заплатятъ, то опять все это подберутъ и опять въ свободный шкафъ спрячутъ, до слѣдующаго платежа.

За склепомъ въ оградѣ нѣтъ ни одного красиваго монумента, но за то замѣчательны надписи на нѣкоторыхъ изъ нихъ, надписи какихъ не встрѣтишь нигдѣ кромѣ Испаніи. Вотъ обращики списанные мною слово въ слово:

«Этотъ монументъ воздвигнутъ не золотомъ, не капризомъ и не глупымъ хвастовствомъ! Онъ — выраженіе глубокой горести и есть добродѣтели вѣчное воздаяніе. Дону Педро Б* посвятили эту урну, въ которой покоятся останки этого молодаго человѣка безъ пятна, его сестра, его тетка, его двоюродная сестра и его друзья.»

Подобный перечень родни есть обычай и попадается на каждомъ шагу. Вотъ другая надпись надъ памятникомъ одного богача:

«Здѣсь покоится довъ-Хуанъ М* Д* С*. Благороднаго и славнаго происхожденія; онъ особенно отличался благородствомъ своей души; поклонникъ наукъ и искусствъ, онъ занимался самъ изящною словесностью (amena literatura), свято исполнялъ обязанности какъ христіанина, такъ и Caballero. Его душа находится у Бога, а его память вѣчно сохраняется въ сердцахъ его неутѣшной супруги и его сыновей.»

Нельзя сказать чтобъ Испанцы часто посѣщали могилы своихъ родственниковъ. Поминанья обыкновенно творятся въ городѣ и все ограничивается раздачей милостыни бѣднымъ. Впрочемъ ходить на могилы считается лишнимъ, ибо это исполняется нарочно нанимаемыми женщинами. Помню однажды, проходя гулять часовъ въ шесть утра, я обогналъ двухъ старухъ шедшихъ на кладбище. Ворочаясь домой въ десять часовъ и взглянувъ на кладбище съ верхушки Sylla del Rey Moro я замѣтилъ тѣхъ же двухъ старухъ. Онѣ безъ устали, не останавливаясь, колесили по всему кладбищу. Я немедленно спустился внизъ, нашелъ ихъ и сталъ ходить за ними. Я думаю что обѣ онѣ или притворялись или были дѣйствительно что называется юродивыя. Бѣгая отъ могилы къ огилѣ, отъ памятника къ кресту, отъ креста къ плитѣ, обѣ онѣ громко, машинально, на распѣвъ, повторяли разныя молитвы. Каждую секунду раздавались слова:

— Dios Maria purissima. Iesus. Virgen Santissima Nuestro Senor и т. д.

Это были именно два обращика тѣхъ женщинъ которыхъ нанимаютъ молиться, и говорятъ что у нихъ доходы порядочные. Впрочемъ изрѣдка попадались мнѣ здѣсь и молодые люди. Наконецъ одно время, всякій вечеръ, при закатѣ солнца, на кладбище являлась молодая женщина, лѣтъ двадцати двухъ. Была ли она въ недавнемъ траурѣ, знать я не могъ, потому что черное атласное платье, такая же мантилья и вуаль есть обыкновенный костюмъ. Встрѣтивъ разъ восемь эту женщину я заинтересовался ей. Она приходила аккуратно въ шестомъ часу вечера и оставалась вплоть до ночи все надъ одной могилой. Однажды до ея прихода я пошелъ читать надпись этой могилы. Не успѣлъ я отойти, занятый моимъ чтеніемъ, слышу вдругъ шерохъ платья. Оглядываюсь. Все та же черная незнакомка идетъ по обыкновенію своему на любимую могилу. Я поспѣшилъ было удалиться, но она протянула руку съ вѣеромъ и сдѣлала тотъ непередаваемый испанскій жестъ, отчасти театральный, который приглашаетъ человѣка остановиться или подойти.

Я остановился въ нерѣшительности и почему-то смутился; она показала на памятникъ и вымолвила:

— Помолитесь со мной за душу Don Carlos’а, моего покойнаго мужа.

Можно представить себѣ мое удивленье. Гранадинка опустилась на колѣни, развернула молитвенникъ въ лѣвой рукѣ, развернула вѣеръ въ правой, и мѣрно обмахиваясь имъ зашептала молитвы. Не зная что дѣлать, я облокотился на ограду сосѣдняго памятника и стоялъ такъ нѣсколько времена, любуясь на нечаянно сложившуюся картину, то-есть на запылавшее небо отъ заката и малиновую шапку Сіерры-Невады, и на эту черную незнакомку красиво рисовавшуюся на бѣломъ фонѣ какого-то памятника. Потомъ я тихо отошелъ и по обыкновенію сталъ бродить по всему кладбищу. Когда совершенно стемнѣло и послышался стукъ запираемыхъ дверей, я пошелъ вонъ и въ воротахъ снова встрѣтился со вдовушкой. Она приближаясь кивнула мнѣ головой и вымолвила почему-то:

— Gracias (спасибо).

Я что-то сказалъ и получилъ отвѣтъ:

— Я здѣсь (она показала вѣеромъ на кладбище) говорить съ вами не могу. Выйдемте за ворота.

Почему на кладбищѣ она не считала возможнымъ говорить, не знаю. За воротами началась свободная и простая бесѣда, какую имѣешь повсюду со всѣми Испанцами, то-есть объ иностранцахъ вообще, о Россіи, о ея снѣгахъ и т. д.

Кладбище не есть послѣднее что можетъ осматривать туристъ съ этой стороны Гранады. Если изъ Хенералифе взять по тропинкѣ называемой дорогой Малютки-Короля, по которой онъ именно бѣжалъ при взятіи Гранады, то придешь къ небольшой церкви или монастырю по имени Monte Sagrado, гдѣ нѣтъ ничего особеннаго и интереснаго. Но самая дорога интересна тѣмъ что на ней всѣ сосѣдніе курганы и холмы изпещрены бѣлыми дверками, которыя ведутъ въ маленькіе гроты и пещеры. Въ нихъ живутъ Хитаны (которыхъ мы почему-то называемъ по-русски Гитанами).

Хитанамъ не позволяется жить въ самыхъ городахъ. Въ Севильѣ они живутъ въ особомъ кварталѣ Triana, помѣщающемся на другой сторонѣ Гвадалквивира. Въ Гранадѣ, не имѣя своего особаго квартала, они живутъ въ окрестностяхъ города въ этихъ пещерахъ.

Внутренность этихъ вырытыхъ въ землѣ ямъ ужасна. Цѣлое семейство изъ стариковъ, молодыхъ и кучи дѣтей, всего человѣкъ восемь — десять, часто и болѣе, живетъ всю жизнь въ темномъ подземельѣ сдѣланномъ собственными руками, шириною шаговъ въ десять, вышиной въ сажень. Единственное отверстіе служитъ и дверью и окномъ. Разумѣется большая часть года проводится у порога этого погреба, не похожаго даже на обитаемое мѣсто. Какая-нибудь деревянная скамья въ одномъ углу, большой котелъ въ другомъ, простой ящикъ наполненный набранными черепками, которые служатъ посудой, затѣмъ всякаго рода отрепье и соръ, сбираемый въ городѣ, который служитъ матрацомъ, то-есть на немъ спитъ въ повалку все семейство. Одежды на черныхъ стѣнахъ склепа большею частью не видно никакой, потому что такъ-называемой перемѣны почти не существуетъ. Что на спинѣ, то только и есть у семейства Хитановъ изъ движимаго имущества. Omnia mea mecum porto.

— Чѣмъ они занимаются? спрашивалъ я.

— Ничѣмъ и всѣмъ, отвѣчали мнѣ.

Дѣйствительно, опредѣленнаго занятія нѣтъ у гранадскихъ Хитанъ. Одинъ Испанецъ скажетъ вамъ что Хитаны поганый народецъ, всѣ негодяи, воры и плуты, ни на что не способные кромѣ обмана, и что правительство должно бы было изгнать теперь ихъ всѣхъ, какъ во время оно изгнало всѣхъ Мавровъ и Евреевъ. Другой Испанецъ скажетъ что Хитаны препонятливый и преспособный народъ, но страшно загнанный, что правительство поступило бы очень умно еслибы помогло имъ выйти изъ этого состоянія полу-звѣрей и дало средства заняться ремеслами и торговлей, къ которой такъ мало склонны, по своей лѣности, сами Испанцы. Чрезъ пятьдесятъ лѣтъ Хитанъ бы не узнали. Даже и теперь при всеобщемъ недовѣріи и презрѣніи, будучи въ положеніи древняго илота, Хитанъ часто выбивается изъ страшной бѣдности если только судьба пошлетъ ему случайно въ руки какихъ-нибудь двѣсти реаловъ, то-есть около пятнадцать рублей. Разумѣется большинству, не имѣя никогда ни гроша въ полномъ смыслѣ этого слова, трудно выбраться изъ этой дикой жизни, нищеты и отчужденія.

Я старался часто заговаривать съ разными Хитанами. Сначала всякій изъ нихъ смотрѣлъ на меня какъ на какое-то особенное, недоступное существо, да вдобавокъ еще какъ на иностранца, но послѣ нѣсколькихъ ласковыхъ словъ, именно та причина что я estrangero развязывала уста нѣкоторыхъ. Они не жаловались никогда на свое угнетеніе, ибо это кажется имъ очень естественнымъ.

— Вѣдь еслибъ я былъ Испанецъ, положимъ…. А то вѣдь я Хитанъ, объясняетъ каждый при какомъ-либо вопросѣ.

Что касается до религіи, то Хитанъ имѣетъ самыя смутныя понятія и на половину язычникъ. Какъ ваши азіатскіе инородцы, онъ вѣритъ въ добрую силу и въ злую силу. Чтобы быть подъ покровительствомъ первой и избавиться отъ зловредныхъ дѣйствій второй, преданіе передало ему тысячи суевѣрныхъ повѣрій, десятки и сотни таинственныхъ обычаевъ и тайныхъ обрядовъ, къ которымъ и прибѣгаетъ онъ при радости и при бѣдѣ, въ горѣ и въ счастіи. Одно изъ главныхъ и коренныхъ его убѣжденій добытыхъ опытомъ, состоитъ въ томъ чтобы держаться подальше отъ всякаго Испанца, а особенно отъ патера. Разумѣется теперь эти непріязненныя отношенія все болѣе отлаживаются и понемногу исчезаютъ, но еще лѣтъ двадцать назадъ это особничество доходило до того что Хитаны не любили даже впускать Испанцевъ въ свои пещеры и склепы.

Въ Гранадѣ съ недавняго времени существуетъ обычай дающій доходъ Хитанамъ. Этотъ обычай и заработокъ явились благодаря путешествующимъ любознательнымъ Инглесамъ. Едва Инглесъ пріѣзжаетъ въ гостиницу, гидъ спрашиваетъ когда угодно ему будетъ посмотрѣть пляску Хитанъ. Затѣмъ появляется черный, смуглый малый, котораго величаютъ почему-то капитаномъ, и вступаетъ въ торгъ, заламывая, разумѣется, страшную цѣну за то чтобы показать китайскую пляску. Вечеромъ гидъ ведетъ его въ маленькій домикъ какого-нибудь захолустья и тамъ въ небольшой комнаткѣ ихъ дожидается цѣлое общество, то-есть пять-шесть молодыхъ дѣвушекъ отъ 14ти до 17ти лѣтъ, двое молодыхъ малыхъ и самъ капитанъ распоряжающійся всѣмъ и всѣми. Дѣвушки поочередно пляшутъ фанданго или малагенъю, то-есть ловко скачутъ, прыгаютъ и вьются съ дикою граціей, двое малыхъ тоже приплясываютъ, ударяя въ бубны, капитанъ сидя бренчитъ на гитарѣ. Послѣ каждаго танца всякая изъ дѣвушекъ поочередно подходитъ къ иностранцу, кладетъ правую руку ему на плечо и слегка киваетъ головой. Этимъ жестомъ замѣняется прежній поцѣлуй дававшійся Испанкой послѣ пляски своему кавалеру. Впрочемъ и теперь если иностранецъ нравится Хитанѣ, то она спокойно, просто и не спросясь даже, подойдетъ послѣ пляски и положивъ руку на плечо его, поцѣлуетъ и разъ, и два, усмѣхнется дико и отойдетъ на мѣсто. Разумѣется на этихъ вечеринкахъ всѣ деньги идутъ въ руки капитана, все устроившаго, небольшая часть роднымъ дѣвушки, ей же самой врядъ ли достанется нѣсколько грошей. Капитанъ нанимаетъ на вечеръ помѣщеніе, проситъ дозволеніе въ полиціи привести нѣсколько дѣвушекъ въ городъ изъ загородныхъ пещеръ, онъ же отвѣчаетъ за нихъ семьѣ. Но онъ же не задумается и продать Хитану первому Инглесу, не боясь ни родвыхъ ея, ни полиціи, ни суда. Да и куда пойдетъ Хитанъ жаловаться, если его полуребенокъ-дочь пропадетъ съ вечеринки?

Примѣры этихъ покупокъ дѣвочекъ Хитанъ бываютъ не рѣдко и одинъ случай былъ даже въ мое пребываніе. Отличался Американецъ. Дѣвушка была, говорятъ, замѣчательно красива и Янки купилъ ее.

Ивановъ день, празднуемый повсюду, какъ въ Италіи и Франціи, такъ и въ Россіи, справляется въ Гранадѣ на особый ладъ. Праздникъ этотъ съ давнихъ временъ справляется повсюду и почти повсюду съ нимъ соединены чисто языческіе обычаи существовавшіе еще въ незапамятныя времена.

Въ Германіи простой народъ веселится вокругъ зажигаешхъ костровъ и прыгаетъ чрезъ нихъ. Въ Россіи тоже случается видѣть пляски, прыганье и хороводы вокругъ огня. Въ Италіи, какъ въ большихъ городахъ, такъ и въ деревушкахъ, мальчишки тоже зажигаютъ маленькіе костры и возятся вокругъ нихъ. Во Франціи, особенно по южному берегу, отъ Ниццы до Перпиньяна, всю ночь на канунъ Иванова дня горятъ огромные костры далеко видимые съ моря. Жители приморскихъ городовъ и деревушекъ уходятъ иногда верстъ за пять и болѣе по берегу, такъ что весь французскій берегъ покрытъ въ эту ночь непрерывною цѣпью сверкающихъ въ темнотѣ огоньковъ.

Въ Испаніи во всѣхъ деревняхъ преимущественно въ Андалусіи точно также не малую роль играетъ зажигаемый огонь, но собственно въ Гранадѣ главную роль играетъ другой элементъ, Богъ вѣсть почему присоединившійся.

Въ эту ночь, когда въ другихъ мѣстахъ возятся съ огнемъ, в Гранадѣ заняты не менѣе и противоположнымъ ему элементомъ, то-есть водой. На умѣ у всякаго, малаго и большаго, только огонь и вода, а такъ какъ веселящіеся Испанцы взрослыя дѣти, то праздникъ проходитъ довольно оригинально.

Въ Гранадѣ и ея окрестностяхъ существуетъ повѣрье что кто въ полночь на канунъ Иванова дня умоется водой фонтана de la Romba, который въ концѣ гулянья Салонъ, то весь слѣдующій годъ будетъ удивительно бѣлъ и красивъ. Страшныя толпы народа съ восьми часовъ наполнили всѣ бульвары и самый Салонъ и всѣ другія прилегающія къ нему гульбища. Мнѣ сказали что самый интересный моментъ будетъ въ полночь, когда раздастся вдругъ крикъ:

— Las doce!-- Двѣнадцать!

Не боясь опоздать къ полуночи, я съ нѣкоторыми знакомыми отправился въ новый театръ Изабеллы Католической (Теatro de Isabel la Catolica). Тамъ пріѣзжая европейская знаменитость Борги-Мамо давала послѣднее прощальное представленіе, оперу Отелло. Разумѣется на этомъ послѣднею представленіи театръ былъ полнехонекъ, чего къ стыду Испанцевъ не бывало прежде, несмотря на страшно дешевыя цѣны (напримѣръ полтинникъ первый рядъ креселъ).

Въ концѣ представленія сцена была въ полномъ смыслѣ завалена цвѣтами, артисткѣ поднесли золотой вѣнокъ и изъ нѣкоторыхъ брошенныхъ букетовъ повыскакали живые голуби. Поэтому среди аплодисментовъ по всему театру леталаи цвѣты и голуби. Этотъ обычай разумѣется не мало поразилъ меня въ первую минуту. Борги-Мамо была то же не мало изумлена и даже сконфузилась, принявъ это, быть-можетъ, за насмѣшку. Но пока сосѣдъ мой объяснялъ мнѣ этотъ обычай, дирижеръ оркестра вѣжливо подавалъ ей еще пару ручныхъ снѣжно-бѣлыхъ голубей и объяснялъ что это лучшее, высшее выраженіе всеобщаго восторга. Часовъ уже въ одиннадцать я съ цѣлой кучкой молодежи отправился въ Салонъ. Вся аллея, всѣ громадныя деревья, были обвѣшаны сверху до низу разноцвѣтными фонарями, а въ срединѣ подъ сводами образуемыми густолиственными вѣтвями вѣковыхъ деревьевъ висѣли огромныя бальныя люстры. Въ глубинѣ, по берегу журчащаго Хениля, приклеились разныя палатки и навѣсы, гдѣ продавались фрукты, пряники, конфеты.

Толпы народа были разумѣется разфранчены. Здѣсь сошлась не только вся Гранада, отъ грандовъ и маркизовъ до майоролей и нищихъ, во даже и треть окрестныхъ жителей. Повсюду мелькали красные кушаки, черныя мантильи, всюду развѣвались вуали и сверкали изъ-подъ нихъ андалусскіе глаза. И всѣ эти колыхающіяся волны народа неудержимо, неумолчно гудятъ, заливаются звонкимъ смѣхомъ, перекидываются остротами, каламбурами и колкими шутками. Разумѣется повсюду громче всего слышатся гитары, сухая трескотня кастаньетъ и дико визгливый крикъ продавца воды или грошовыхъ вѣеровъ:

— Agua fresca! Fresguita!! (Холодная вода! Холодненькая!!)

— Abanicos! Aban-n-nicos!!

Ко всему этому надо прибавить чудный запахъ цвѣтовъ которыми покрыты безчисленныя клумбы вдоль берега Хениля. Направо съ чистаго голубоватаго неба смотритъ полумѣсяцъ и холодные лучи его, пронизывая чащу деревьевъ, странно перемѣшиваются съ краснымъ свѣтомъ фонариковъ а люстръ и иногда скользятъ бѣловатыми пятнами по чернымъ вуалямъ и шляпамъ движущагося внизу народа.

Былъ ли я еще подъ вліяніемъ послѣднихъ чудныхъ звуковъ Отелло и умирающей Дездемоны, были ли нервы мои немного раздражены и настроены, или окружающее дѣйствительно было полно прелести, только, право, я не запомню другой ночи восхитительнѣе этой и праздника болѣе типично-граціознаго. Все здѣсь совокупилось и слилось въ одну фантастически-пеструю и горячую картину, и все въ этой южной картинѣ гармонировало между собой! Отъ холодно блестящей снѣговой громады Сіерры и большихъ сіяющихъ люстръ среди вѣтвей, до этихъ загорѣлыхъ лицъ и черныхъ мантилій, до этихъ дѣтей мурлыкающихъ національные напѣвы и до послѣдняго замасленнаго мальчугана что залѣзъ на дерево, сидитъ верхомъ на сучкѣ среди фонариковъ и сверкая черными глазами, мастерски и тоже со страстью стучитъ кастаньетами, все это было родное между собой. Окружающее меня опять не казалось дѣйствительностью, а представленіемъ на открытомъ воздухѣ. Тутъ я понялъ что въ Испаніи всякій національный праздникъ долженъ казаться Европейцу театральнымъ представленіемъ, ибо слишкомъ сохраняетъ свою характерность. Если вседневная жизнь идетъ постепенно, видоизмѣняясь сообразно вѣку, то праздникъ празднуемый все на тотъ же старый ладъ поневолѣ сохранилъ на себѣ прежнюю, иногда средневѣковую печать. Онъ ярко выступаетъ изъ среды обыкновенныхъ дней и кажетъ представленіемъ, ибо извѣстныя прошенія прошлой жизни мы привыкли видать только на сценѣ театра.

По дошедшимъ до насъ свѣдѣніямъ извѣстно что въ Испаніи не одни христіане испоконъ-вѣку праздновали Ивановъ день, но также и Мавры. Разумѣется тѣ и другіе на разный ладъ. Пока христіане забавлялись огнемъ и водой, Арабы преимущественно заняты были турнирами, боями и всякими игрищами на коняхъ, а женщины ихъ собирали цвѣты, плели вѣнки и гирлянды. Въ старинныхъ испанскихъ пѣсняхъ попадаются нѣсколько куплетовъ объ обычаяхъ Мавровъ. Вотъ два куплета говорящіе объ Ивановѣ днѣ:

La manana de San Juan,

Ai punto que alboreaba

Gran fiesta hacen los Moros

En la Vega de Granada.

Утромъ Иванова дня,

Въ минуту когда разсвѣтаетъ,

Большой праздникъ откроютъ Мавры

Въ долинѣ Гранады.

Другой куплетъ изъ другой пѣсни:

Mananito por San Juan,

Sälen coger guirnaldas,

Zora imagen del Rey-Chico,

Y sus mas queridas damas.

Ранехонько въ Ивановъ день,

Выходятъ собирать гирлянды *

Сора ** любимица Малютки-Короля,

И его любимѣйшія жены.

Предполагается: изъ города. ** Имя фаворотки Боабдиля.

Какіе именно турниры дѣлали Мавры, зачѣмъ выходили женщины за городъ, для чего и для кого плели вѣнки, неизвѣстно. Точно также неизвѣстно почему въ Гранадѣ существуетъ обычай возиться въ этотъ день съ водой и умываться въ фоитанѣ de la Romba.

Гуляя здѣсь, я разумѣется подробно разспрашивалъ почему именно изъ всѣхъ испанскихъ городовъ одна Гранада не довольствуется кострами и умывается въ полночь Иванова дня. Почему именно у этого фонтана, а не у какого-либо другого. Но молодежь очевидно ничего не знала, или отмалчивалась или сочиняла мнѣ всякій вздоръ.

Вскорѣ наступилъ главный моментъ праздника. Все смолкло вдругъ, всѣ остановились, замолчали; вся эта гудѣвшая толпа словно замерла. Одинъ лишь Хениль тихо журчалъ направо среди цвѣтовъ.

Не могу передать вамъ какъ эффектна была вся эта пестрая толпа окаменѣвшая вдругъ словно очарованная жезломъ колдуна.

Съ башни de la Vela неслись густые и мѣрные удары. Било двѣнадцать часовъ. Едва пронесся двѣнадцатый ударъ, очарованіе кончилось, толпа снова ожила и повсюду въ одинъ моментъ, въ одинъ голосъ, раздался оглушительный, вселотрясзющій крикъ:

— Las doce! las doce! (двѣнадцать).

Такой другой сумятицы какая поднялась послѣ этого крика я и не помню. Все окружавшее фонтанъ превратилось въ какой-то дикій круговоротъ, а воздухъ превратился въ воду, то-есть всякій обладающій двумя руками брызгался уже и поливалъ кого лопало. Хохотъ и крики вокругъ фонтана разаосились по всему городу. Съ одной стороны двое малыхъ борятся у бассейна фонтана, кто кого выкупаетъ; съ другой стороны верещитъ пойманный кѣмъ-то и купаемый мальчишка; немного далѣе двое-трое мущинъ съ хохотомъ продираются сквозь толпу, а за ними несется въ догонку какая-нибудь красавица со стаканомъ воды. Встрѣчные ловятъ бѣглецовъ, дѣвушка нагоняетъ и обливаетъ. Крикъ, визгъ и хохотъ кругомъ. Въ ту же секунду налѣво ловятъ чью-то собаку; слышны голоса:

— Ишь она черная какая, надо и ей благодѣяніе оказать.

— Стой Peritto (собачка), не кусайся, глупая. На цѣлый годъ красавицей будешь.

Собака разумѣется поймана и кучка шалуновъ лѣтъ уже за тридцать тащитъ ее, держа за ноги и за хвостъ. Въ секунду завывающая собака уже хрипитъ и лаетъ среди чаши фонтана. Подобнаго рода возня продолжалась около часу, пока всякій не былъ болѣе или менѣе измоченъ, мальчишка старшимъ братомъ, молодой малый своею сестрой или невѣстой, красавица своею подругой, пожилой человѣкъ какимъ-нибудь пріятелемъ, а беззубая старуха какимъ-нибудь озорникомъ мальчишкой. Говорятъ что всегда въ этотъ праздникъ южная кровь такъ разыгрывается что каждый годъ водевиль кончается трагедіей. Въ этотъ разъ случилось то же: одна молодая дѣвушка которую облили черезчуръ сильно обидѣлась и расплакалась. Къ несчастію, она была очень хороша собой, слѣдовательно имѣла влюбленнаго поуіо для защиты. Дѣйствительно тотъ какъ ястребъ налетѣлъ на виновника, и хотя ихъ розняли, но черезъ часъ мнѣ сказали что они снова встрѣтились у выхода изъ Салона и снова напавшій novio получилъ навахой очень опасную рану, настоящую испанскую, то-есть въ животъ.

Правъ былъ мой донъ-Рамонъ предупредивъ меня что вх Ивановъ день собираются къ фонтану Ромбы Lavarse las caras у regalarse navajazas! то-есть мыть себѣ лицо и угощаться навахами!^[15]

ОТЪ МУРСІИ ДО БАРСЕЛОНЫ.

Мурсія. — Путь въ тартанѣ.-- Оригуэла. — Хревильенте. — Послѣдній бандитъ Испаніи Хаиме. — Эльче (Elche) и легенда объ ея Мадоннѣ. — Валенсія. — Сарагосса. — Барселона.

Прокруживъ en las Espanas, въ Испаніяхъ, какъ говорятъ здѣсь, около года, я наконецъ двинулся въ обратный путь чрезъ Каталонію и Аррагонъ на Перпиньянъ. Пароходъ доставилъ меня въ портъ Картахены (новѣйшій и третій по имени Карѳагенъ). Объ этомъ городишкѣ не стоитъ и говорить. Что касается до порта или залива Картахены, то онъ извѣстенъ и единственный въ своемъ родѣ во всей Европѣ. Входъ въ него съ моря, промежь двухъ скалъ, узокъ какъ небольшая рѣка и только послѣ саженей десяти портъ расширяется и представляетъ видъ овальнаго озера защищеннаго со всѣхъ сторонъ высокими холмами. Когда-то эта холмы были покрыты бастіонами, теперь все полуразвалилось и кой-гдѣ видишь двухъ-трехъ солдатиковъ гуляющихъ или рыбу удящихъ.

Городокъ малъ, грязенъ, мраченъ, и закрытый горами со всѣхъ сторонъ отличается дурнымъ воздухомъ. Вдобавокъ въ немъ почему-то вѣчныя сумерки. Вообще я былъ сильно разочарованъ. Этому городишкѣ тяжело носить такое имя.

Не долго пробылъ я въ немъ. Говорили мнѣ что надо пойти посмотрѣть замѣчательный арсеналъ и доки, но я слишкомъ привыкъ не смотрѣть именно того что Испанцы хвалятъ, и наоборотъ, стремиться видѣть то что по ихъ мнѣнію негодно.

Поздно вечеромъ я былъ уже въ столицѣ прежняго королевства Мурсіи, игравшаго немаловажную роль въ исторіи Испаніи, особенно въ эпоху паденія Кордовскаго калифата.

Первое впечатлѣніе или первый случай со мной былъ оригиналенъ…. На станціи нашелъ я до дюжины двухколесныхъ одноколокъ. Экипажъ этотъ называется тартана (tartina) и пользуется предпочтеніемъ въ провинціяхъ и городахъ всей юго-восточной Испаніи. Панялъ я одну таковую довольно грязную и вспомнилъ выраженіе одного Француза называвшаго тартану une tartine…. de graisse. Вся внутренность тартаны была не только грязна, но глянцовито жирна. Мальчишка кучеръ погналъ лошадь въ галопъ, радуясь что у меня нѣтъ багажа, а одинъ мѣшокъ…. Сначала я былъ только оглушенъ громомъ. Тартана летѣла стрѣлой, и за это одно я ужь началъ было хвалить ее, но чрезъ нѣсколько мгновеній, особенно когда мы съ гуломъ выѣхали въ улицы на мостовую, мнѣ, какъ говорится, небо съ овчинку показалось. Россійская перекладная — идеальное по удобству изобрѣтеніе въ сравненіи съ этою инквизиціонною машинкой. Я убѣжденъ вполнѣ что изобрѣтена тартана знаменитымъ Santo Officio, обладавшимъ сотнями разнородныхъ инструментовъ для пытки. Сидишь, вопервыхъ, въ какой-то кибиткѣ, бокомъ, какъ въ омнибусѣ, затѣмъ положеніе скамьи не горизонтальное, а покатое… И чѣмъ выше лошадь, на хомутѣ которой лежатъ оглобли, тѣмъ покатѣе. Ось приходится прямо подъ сидѣньемъ. Малѣйшій камушекъ попалъ подъ колесо — и сидящій, подброшенный какъ мячъ вверхъ, перебрасывается по закону тяготѣнія и инерціи на другое мѣсто, на поларшина далѣе отъ передка и кучера. Въ глубинѣ тартаны трясетъ сильнѣе и поэтому лучше вернуться на передокъ. Въ четверть часа я десять разъ перебрался впередъ и снова десять разъ съѣзжалъ понемножку къ задку. Въ одно и то же время и ѣдешь въ тартанѣ, и ходишь по тартанѣ. Преудобный экипажъ! И въ немъ-то еще суждено мнѣ было сдѣлать цѣлое путешествіе.

Когда мы были уже въ городѣ и пробирались шагомъ по узкимъ улицамъ, вдругъ я вижу протягивается рука съ галуномъ на рукавѣ и беретъ за шиворотъ моего кучера… Стали. Кто-то ругается и грозится полиціей. Мальчишка хнычетъ и прощенья проситъ.

— Въ полицію! Нечего разсуждать! кричитъ баритонъ.

— У меня пассажиръ! пищитъ мальчишка.

— Мнѣ какое дѣло. Хоть двадцать! пусть пѣшкомъ отправляется, или съ тобою въ полицію ѣдетъ.

Я поинтересовался узнать за что мнѣ такую гостиницу обѣщаютъ отвести. Оказалось что мальчишка въѣхалъ въ городъ безъ фонарей, надѣясь еще добраться до восьми часовъ въ гостиницу. На его бѣду восемь пробило на башнѣ, а мы были еще за нѣсколько улицъ отъ пристани…

Минутъ десять бился я съ полицейскимъ убѣждая не быть такимъ педантомъ и едва убѣдилъ. Испанецъ всегда при исполненіи своей обязанности или и въ усъ не дуетъ, или же отчаянный формалистъ.

За общимъ столомъ въ гостиницѣ вышло вавилонское столпотвореніе. Сошлись вмѣстѣ: Русскій, Испанецъ, два Англичанина, Французъ, два Нѣмца, Грекъ, Негръ изъ Алжира и наконецъ два Китайца. Одинъ изъ нихъ былъ говорливъ какъ рыба и забавенъ какъ покойникъ; другой, говорящій отлично на всевозможныхъ языкахъ, болталъ безъ умолку и о чемъ угодно. Съ Англичаниномъ толковалъ онъ по-англійски о манчестерскихъ фабрикахъ, съ Нѣмцами по-нѣмецки о Вѣнѣ и о Берлинѣ, съ Испанцемъ о бояхъ быковъ, Греку сказалъ онъ два, три слова, которыя заставили того хохотать до упаду. Съ Негромъ изъ Алжира объяснялся онъ какъ и съ Французомъ на отличномъ французскомъ языкѣ и наконецъ съ товарищемъ перекидывался словами напоминавшими мнѣ названія разныхъ фамильныхъ чаевъ продающихся у насъ: Кіангъ-фіу-ле, Этонгъ-чіу! и т. д. въ этомъ родѣ.

Я не вступалъ въ разговоръ, и по-русски Китаецъ не отличился, но предполагаю что могъ бы, ибо послѣ получаса разговора съ хозяиномъ гостиницы я узналъ что Китаецъ этотъ мой (а можетъ-быть и многихъ) старый знакомый.

Въ 55 или 56 году всѣ дѣти бѣгали смотрѣть двухъ Китайцевъ дававшихъ представленія въ Москвѣ въ домѣ Гурьева. Одинъ глоталъ чашку и затѣмъ доставалъ ее изъ своей спины, другой ѣлъ огонь. Наконецъ одинъ становился къ доскѣ, а другой бросалъ въ доску кругомъ стоящаго ножи и такимъ способомъ (то-есть втыкая ножи) рисовалъ фигуру товарища на доскѣ.

Это были все тѣ же два Китайца. Они успѣли съ тѣхъ поръ объѣздитъ всю Европу и кончая Испаніей собирались въ Америку, только компанія ихъ прибавилась силачомъ негромъ. Вѣроятно у этихъ подданныхъ Небесной Имперіи были хорошія деньги, ибо они стояли въ лучшихъ комнатахъ одной изъ лучшихъ гостиницъ Мурсіи.

Надо прибавить что костюмъ на обоихъ былъ національный, расшитый позументами; головы выбритыя, а косы оставленныя на макушкахъ сплетены и обмотаны шапкой по голымъ черепамъ. Скулы, лбы, глаза, носы и рты были какъ и слѣдуетъ китайскимъ, то-есть дурноты непомѣрной.

Въ Мурсіи я тоже ничего особенно интереснаго не открылъ. Видѣлъ соборъ, лазилъ на колокольню, не по лѣстницѣ, а по широкой дорогѣ, гдѣ проѣдетъ любая карета. Архитектура же самая нелѣпая, сборная… Всѣ возможные и не возможные стили перемѣшаны какъ попало. Памятникъ громадный и стоившій не мало, строившійся цѣлые вѣка — а все это вмѣстѣ не производитъ никакого впечатлѣнія, не говоритъ ничего и не лучше любой казармы. Что дѣйствительно замѣчательно здѣсь, это великолѣпный видъ съ колокольни на окрестность или такъ-называемую huerta de Murcia, садъ, то-есть долину Мурсіи. Это цѣлое, далеко развернувшееся, яркозеленое море… Голые, сожженные солнцемъ холмы, отроги горъ окружающихъ долину, отовсюду врѣзываются желтыми мысами и тонутъ въ этой зелени. Картину которую я видѣлъ съ этой колокольни при закатѣ малиноваго солнца передать невозможно.

Поскучавъ немного я чрезъ три дня выѣхалъ изъ Мурсіи. Лучшая часть Испаніи — Андалусія — была уже за мной; я простился съ ней еще выѣзжая изъ Гранады и Альмеріи. Теперь ничто уже не могло мнѣ нравиться вполнѣ, ибо я поневолѣ сравнивалъ все съ тѣмъ чуднымъ уголкомъ міра. Впереди меня ждали города и мѣста не имѣющія граціи Андалусіи и мрачнаго грандіознаго характера обѣихъ Кастилій. Каталонія и Аррагонъ обѣщали только одно — подвинуть меня ближе ко Франціи и къ концу путешествія. А я не очень еще стремился увидѣть снова Перпиньянъ, Ліонъ и Парижъ. Желая найти еще хоть что-нибудь интересное, я предпринялъ опять путешествіе по дикимъ мѣстамъ и направился въ глушь.

Въ сумерки я взялъ мѣсто на почтѣ только до третьей станціи по дорогѣ въ Аликанте чтобы свернуть въ сторону съ большихъ трактовъ и видѣть окрестность городка Эльче (Elche).

Въ полночь я усаживался кое-какъ въ какой-то рыдванъ который совершенно серіозно называли здѣсь дилижансомъ. Насъ, путешественниковъ, какъ и всегда въ Испаніи, было одиннадцать на восьми мѣстахъ. Вотъ какъ это случилось. Когда кучеръ и кондукторъ лѣзли уже на козлы, явилось почтенное семейство: мамаша, папаша и дочка лѣтъ уже 35ти. Они объявили вамъ что у нихъ бабушка въ Аликанте очень больая, можетъ даже умереть! Вслѣдствіе этого они, ради Царя Небеснаго и Madré Santissima, просили сеньйоровъ-паосажировъ удѣлить имъ одно маленькое мѣстечко, самое что ни на есть маленькое.

— Кому же изъ васъ? Сеньйоритѣ? спрашиваетъ одинъ сеньйоръ-пассажиръ.

— Ахъ, нѣтъ! Всѣмъ троимъ,

Нѣкоторые пассажиры стали покашливать. Двое притворились вдругъ спящими.

— Да вы бы наняли себѣ тартану, замѣтилъ одинъ.

— Ахъ, сеньйоръ! Дорого просятъ. Мы люди бѣдные. А бабушка непремѣнно умретъ.

— Да какъ же одиннадцати человѣкамъ тутъ усѣсться? заговорилъ еще кто-то, оглядывая нашъ курятникъ.

— Ну, вотъ!? вступился заинтересованный кондукторъ. — Я разъ въ этой же каретѣ семнадцать человѣкъ везъ.

— И довезли? спросилъ я смѣясь.

— Довезъ четырнадцать, серіозно отвѣтилъ онъ. — Двое выпали не знаю гдѣ, а одинъ вылѣзъ и захотѣлъ пѣшкомъ идти. Инглесъ былъ…. оттого….

— Señores! вдругъ воскликнулъ какъ вдохновленный одинъ пожилой пассажиръ. — Пустимте ихъ. Становится свѣжо, а подъ утро будетъ еще свѣжѣе. Съ ними будетъ гораздо теплѣе!…

И допущенные въ видахъ отопленія, мамаша и папаша уже усаживались, а дочка протискивалась въ глубь кареты. Одиннадцать человѣкъ и поѣхали, да еще всѣ окошки заперли, боясь мелкаго дождя. Я задохнулся отъ духоты и давки.

Часа три слишкомъ продолжалась моя пытка; наконецъ среда темной ночи мы были на первой станціи, въ городкѣ Оригуэла. Я оказался тоже капризнымъ Инглесомъ и вылѣзъ вонъ пока перепрягали лошадей. По счастію со мной былъ одинъ сакъ надѣвавшійся ранцемъ за спину. Багажа бы мнѣ не выдали ранѣе мѣста назначенія.

— Денегъ я отдать вамъ не могу, немедленно объявилъ кондукторъ.

— Я и не прошу! отвѣчалъ я, — ибо уступаю на двѣ станціи свое мѣсто этой сеньйоритѣ. Слѣдовательно она вамъ ничего не должна.

Кондукторъ поморщился, но родные дѣвушки поблагодарили, а пассажиры подтвердили что я имѣю на это право. Дѣвушка достала откуда-то цвѣтокъ (ср;ди ночи) и протянула его мнѣ со словами: gracias, caballero!

Ну, мнѣ не до цвѣточковъ теперь! подумалъ я, оглядываясь. Тьма, сырость, грязь и мелкій дождь, вотъ что я обрѣлъ за дверцей рыдвана.

Дилижансъ быстро перепрягали, захлопали бичами и все скрылось, гремя и гудя въ темнотѣ; скоро и гулъ стихъ. Отпряженныхъ муловъ вогнали въ какой-то дворъ, заперли ворота, и я остался одинъ-одинехонекъ среди улицы незнакомаго, темнаго глубоко почивающаго городка. Позвалъ было я малаго загонявшаго муловъ на дворъ, но онъ не разслышалъ или не хотѣлъ разслышать и даже не обернулся на мой крикъ…. Вдобавокъ мелкій дождь становился крупнымъ. Я надѣлъ мой ранецъ на спину и пошелъ. Куда? Да никуда! Просто пошелъ. Что жь стоять-то на мѣстѣ, да еще подъ дождемъ. Прошелъ одну улицу — ни собаки, прошелъ другую — тоже все мертво…. Что-то подъ ноги попало. Гляжу — дубинка! Можетъ-быть ее Провидѣніе мнѣ посылаетъ, подумалъ я. Взялъ дубинку, мокрую и грязную, и зашагалъ дальше. Есть же въ Оригуэлѣ постоялые дворы или хоть кабаки съ постелями, утѣшалъ я себя, шлепая по лужамъ. Кабакъ лучше рыдвана съ животнымъ отопленіемъ.

Разглядывая наружность домовъ и вывѣски, я близко подходилъ иногда къ стѣнамъ…. Показалась мнѣ одна вывѣска въ родѣ тѣхъ что всегда висятъ надъ дверями posadas, то-есть постоялыхъ дворовъ. Подошелъ я ближе, зажегъ спичку (рискуя быть принятымъ за поджигателя) та узналъ что предо мной не posada, а колбасная лавка. Хотѣлъ было идти прочь, но слышу сопитъ кто-то или что-то… Приглядѣлся внимательнѣе (послѣ свѣта спички ночь еще темнѣе казалась) и увидѣлъ человѣка лежащаго на порогѣ.

Или сторожъ или пьяный? Въ Россіи и въ Испаніи одинаково обоимъ по обычаю спится сладко на улицахъ.

Я началъ будить спящаго. Онъ началъ мычать. Я упрямо звалъ и толкалъ его (обрадовавшись встрѣчѣ съ живымъ существомъ), но онъ упрямо не просыпался, то-есть проснулся кажется, но молчалъ, даже мычать пересталъ.

— Скажите мнѣ гдѣ есть posada? повторялъ я въ десятый разъ.

— Не знаю, рявкнулъ онъ наконецъ на меня.

— Хотите меня провести. Я вамъ песету^[16] дамъ.

— Не хочу.

— Хотите двѣ?

— Не хочу! зарычалъ онъ.

— Хотите четыре песеты?

Молчаніе гробовое. Хотя я предлагалъ почти цѣлковый. Я началъ браниться и увѣрять что это самая большая гадость съ его стороны не сказать иностранцу гдѣ есть постоялый дворъ.

— Да если же я самъ иностранецъ!… Чтобы васъ чортъ на своей тещѣ женилъ!^[17] злобно и дико заоралъ онъ, вдругъ приподнимаясь. — Я самъ сейчасъ сюда пришелъ, такъ къ какому же я васъ дьяволу могу вести если я города не знаю! Ложитесь вотъ тутъ. Въ пять часовъ отопрутъ, да и свѣтлѣе будетъ.

— Хотите вмѣстѣ искать ночлегъ?

— Спасибо! Я здѣсь даромъ ночую.

— Я заплачу за вашъ ночлегъ.

Онъ и не отвѣтилъ.

Ну и пошелъ я далѣе, невольно смѣясь этой встрѣчѣ и ярости незнакомца.

Небо сжалилось надо мной. Дома черезъ четыре я увидѣлъ бумажный освѣщенный щитъ, за которымъ мерцалъ огонекъ. На щитѣ было нарисовано солнце. Надъ нимъ надпись: Posada del Sol, и внизу обыкновенная лаконическая фраза: Se da à comer y beber! Дается ѣсть и пить. Я началъ стучать кулакомъ и простучалъ добрыхъ четверть часа. Никто и не шелохнулся. Я взялся за дубинку. Громъ пошелъ на всю улицу и какія-то собаки по сосѣдству залаяли, но въ домѣ «Солнца» тишина была мертвая.

Оставалось одно, хватить дубинкой въ дверь такъ чтобъ она съ петлей вылетѣла. Лучше заплатить завтра за петли чѣмъ ночевать на улицѣ. Я размахнулся дубинкой… Соприкосновеніе ея съ дверью произвело такой гулъ и грохотъ и такую трель по всей улицѣ что сорокъ собакъ залились разомъ. Напротивъ открылось окошко и кто-то выглянулъ на улицу съ ворчаніемъ. Въ ту же минуту растворилось и окно «Солнца».

— Что такое? Кто такой? заговорилъ перепуганный женскій голосъ.

— Иностранецъ! Путникъ! Ночевать пустите!

— Да развѣ, сеньйоръ, можно такъ стучать. Я думала землетрясеніе! Вы дверь небось прошибли!

— Да вы зачѣмъ же, сеньйора, спите такъ крѣпко. Я ужь полчаса стучу.

Женщина долго возилась въ домѣ, наконецъ сошла, отворила дверь и подставляя мнѣ фонарь къ самому лицу, оглядѣла меня внимательно.

— Ну что? Не страшенъ? спросилъ я.

— Нѣтъ! усмѣхнулась она, и когда фонарь повернулся, я увидѣлъ дѣвушку лѣтъ двадцати, не красавицу, но съ удивительно милымъ лицомъ. Взъерошенныя космы волосъ и прищуренные съ просонокъ глаза придавали ей нѣсколько смѣшной видъ.

— Да и вы, однако, тоже вовсе не страшны! сказалъ я смѣясь. — А судя по сердитому голосу я думалъ вѣдьма.

Она внимательно оглядѣла дверь съ фонаремъ и найдя какое-то пятнышко указала на него пальцемъ.

— Смотрите какъ ударили! Что завтра хозяйка скажетъ?

— Чтобы вы не спали такъ крѣпко.

— Она васъ за это заплатить заставитъ.

Дѣвушка провела меня въ огромную комнату, совершенно пустую. Только въ углу стояла деревянная кровать съ матрацомъ и безъ бѣлья. Это былъ мнѣ номеръ для ночлега. Отъ раскрытаго окна въ комнатѣ было такъ же сыро какъ и на улицѣ.

— Послушайте, обратился я къ ней, — завтра въ десять часовъ я выѣду отсюда и дамъ вамъ, собственно вамъ, за хлопоты, три песеты, только съ условіемъ исполнить теперь все что я у васъ потребую.

— Однако… Что именно? сонно, но кокетливо отозвалась отчасти проснувшаяся горничная.

— Требовать я буду самое разумное. Слушайте. Вопервыхъ, вы мнѣ дадите чистыя простыни. Да не просто чистыя, то-есть только выглаженныя, а дѣйствительно и серіозно вымытыя. Понимаете. Затѣмъ вы мнѣ дадите поужинать что есть лучшаго у васъ. Когда у меня будутъ простыни на постели и ужинъ на столѣ, вы можете идти спать…

Дѣвушка совершенно ободрилась (до тѣхъ поръ она зѣвала каждую минуту призывая Богородицу). Обѣщавъ все требуемое, она пригласила меня въ кухню, ибо въ моей комнатѣ и стола не было. Въ кухнѣ было лучше и теплѣе, и уютнѣе. Дѣвушка принялась бодро хлопотать и скоро предо мною появилась tortilla или яичница, окорокъ ветчины, чашка шоколада и фрукты. Пока я спасалъ себя отъ голодной смерти, она сбѣгала въ кладодовую за бѣльемъ, приготовила постель, вернулась и сѣла на скамьѣ противъ меня.

— Меня зовутъ Maravillas. А васъ какъ?

— Навуходоносоръ! отвѣчалъ я. Подъ вліяніемъ утоляемаго голода я былъ настроенъ на веселый ладъ.

— Вы не Испанецъ? Вы Инглесъ! Только изъ черныхъ…

И на мой вопросъ она объяснила что въ Оригуэлѣ рѣдко бываютъ Инглесы, но въ Испаніи ихъ много. И больше все бѣлокурые. Затѣмъ она повѣдала мнѣ что хозяинъ посады въ то же время administrador почты и всегда въ отсутствіи, а сама хозяйка злая-презлая, что работы гибель и ей очень хочется перемѣнить мѣсто. Бѣда та что у хозяйки есть другъ и что она всѣхъ (и ее) ревнуетъ къ нему. Наконецъ Маравильясъ объявила мнѣ что потому только хлопотала для меня что я удивительно похожъ на ея новіо. Я усумнился, ибо обѣщавъ ей четыре песеты имѣлъ право думать что они разбудили ее. Часовъ въ пять, то-есть на разсвѣтѣ, мы разошлись. Я заснулъ великолѣпно, но часовъ въ семь меня разбудила возня внизу. Постоялый дворъ былъ полонъ своими habituels собравшимися завтракать. Въ десять часовъ я всталъ, сошелъ опять въ кухню и нашелъ тамъ хозяйку, толстую бабу лѣтъ сорока пяти, толстолицую и съ усами. На полу возились и играли восемь человѣкъ дѣтей, малъ мала меньше. Маравильясъ хлопотала возлѣ печки и плиты. Хозяйка кивнула мнѣ головой и предложила завтракать крайне грубо. Я еще грубѣе спросилъ какую дрянь она можетъ мнѣ дать. Она тотчасъ же любезно отвѣчала что все что угодно. Дѣвушка улыбнулась. Чрезъ минуту хозяйка вышла на крыльцо; Маравильясъ подошла ко мнѣ и шепнула:

— Зла — страхъ! Онъ былъ утромъ и назвалъ ее коровой! И оглядываясь на двери, она разсмѣялась тихонько.

Позавтракавъ, я отправился сновать по городку. Оригуэла престранно выстроенный городишка. Шириною быть-можетъ во сто саженей, а длиной по крайней мѣрѣ на полторы версты протянулся какъ наши слободы и тянется вдоль подошвы высокой горы. Миновавъ крайне оригинальныя городскія ворота, въ какомъ-то, окагку, японскомъ стилѣ, я пришелъ къ церкви или монастырю San Geronimo, осмотрѣлъ его снаружи и внутри при помощи подслѣповатаго старика сторожа, и не найдя въ немъ ничего интереснаго кромѣ одной надтреснувшей стѣны (отъ громоваго удара!) вернулся въ посаду; расплатившись, я вызвалъ дѣвушку на улицу чтобы дать ей обѣщанныя деньги тайно отъ хозяйки.

— Gracias!.. Не надо… Вы развѣ ѣдете? Вы бы остались до завтра. У насъ праздникъ завтра.

— Не могу…. Возьмите же скорѣе деньги. Хозяйка увидитъ.

— Gracias…. Всѣ изъ города пойдутъ на гору. Всѣ по праздникамъ ходятъ туда. На ней есть старый castillo, очень интересный. А вѣдь вы Инглесъ и обязаны его видѣть.

— Не могу…. Деньги-то берите.

Она отказалась наотрѣзъ, говоря что не стоитъ толковать объ этомъ, что она свой долгъ вчера исполнила, состряпавъ мнѣ ужинъ среди ночи.

Мнѣ стало даже досадно. Я удвоилъ предложеніе, то-есть совалъ ей въ руку около двухъ цѣлковыхъ. Она серіозно отвѣчала, отвернувшись:

— Hombre (человѣче), не хочу я!…

Не зная какъ быть, а мнѣ непремѣнно хотѣлось вознаградить ее за безсонную ночь, я придумалъ купить что-нибудь.

Напротивъ посады была лавка. Я купилъ очень красивый розовый фуляръ и вернувшись вызвалъ ее опять на улицу.

— Возьмите хоть это на память о черномъ Инглесѣ, если не хотите денегъ.

Это очевидно тронуло Маравильясъ. Она вспыхнула вся, глаза засіяли, но тотчасъ же лицо ея снова стало печально и надѣвъ фуляръ на шею она вздохнула.

— Gracias! Я его завтра обновлю. Только я одна буду.

— А вашъ новіо?

— Онъ солдатъ и только черезъ два года вернется. Я всегда одна гуляю по воскресеньямъ.

— Вы по немъ грустите?

Она закачала головой и собралась хныкать.

— У меня есть большое горе. Меня отецъ проклялъ въ дѣтствѣ. Если останетесь, я завтра подробно вамъ разкажу все.

Я тутъ только замѣтилъ что встрѣтилъ въ Маравильясъ деревенскую кокетку. Грусть по поводу проклятія отцомъ или матерью я встрѣтилъ раза четыре. Хоть и странно кажется, а это не болѣе какъ конекъ, желаніе, какъ говорится, поинтересничать. Отчего же конекъ такой дикій? Кто жь знаетъ. Да мало ли въ Испаніи дикаго. Одна женщина, молодая и изъ общества, увѣряла меня что одержима бѣсомъ и очень жалѣла что нельзя и некому его изъ нея изгнать.

Я взялъ мѣсто до деревушки Crevillente, ибо хотѣлъ ѣхать въ городокъ Elche извѣстный своими пальмовыми рощами, а дилижансъ шелъ прямо въ Аликанте, оставляя Эльче въ сторонѣ. Чрезъ часа три-четыре ѣзды, мы въѣхали въ деревушку чрезчуръ обыкновеннаго вида. Кой-гдѣ виднѣлись, правда, великолѣпныя пальмы составляющія здѣсь очевидно принадлежность всякаго порядочнаго сада или огорода, но за то дома, улицы, лавченки и народъ отличались особенною грязью, неряшествомъ всякаго рода и отъ всего вѣяло навозомъ.

Карета остановилась на площади. Я вылѣзъ и спросилъ гдѣ можно найти какое-либо средство (не говоря уже о дилижансѣ) добраться до Эльче. Мнѣ объяснили что надо дождаться утра и крестьянскихъ подводъ которыя пріѣдутъ на базаръ съ овощами или съ зерномъ и для обратнаго путешествія дешево согласятся взять пассажира. Я не хотѣлъ ждать почти цѣлыя сутки.

— Ну, такъ наймите себѣ тартану.

Что лучше? подумалъ я. Пѣшкомъ идти по дорогѣ въ Эльче или пѣшкомъ ходить по тартанѣ во время ѣзды. Не зная дороги я рѣшился на послѣднее и направился въ ближайшую посаду.

Въ ней происходила страшная возня и суматоха; разгружались огромные возы съ мукой, и пятеро рабочихъ таскали мѣшки въ сарай, Я вошелъ на дворъ и сталъ искать хозяина Появился Геркулесъ ростомъ и сложеніемъ, и на мой вопросъ о тартанѣ, запросилъ съ меня пять дуро (болѣе шести рублей), а до Эльче было верстъ семь.

— Это страшно дорого! воскликнулъ я.

— Еще бы! Безумно дорого, отвѣчалъ онъ. — Я совѣтую вамъ обратиться къ другому. Васъ за два свезутъ.

Я думалъ что онъ шутитъ.

— Вы видите какая у меня возня, продолжалъ онъ указывая на разгрузку. — Если я уѣду съ вами, у меня непремѣнно украдутъ хоть одинъ мѣшокъ. Я и прошу поэтому два дуро за доставку васъ въ Эльче и четыре дуро за мѣшокъ который украдутъ.

Онъ даже не улыбнулся говоря это.

— Я вамъ совѣтую обратиться въ венту^[18] моего племянника. Постойте, я мальчишку пошлю къ нему сейчасъ. Онъ васъ за три дуро свезетъ. Хотите?

Я согласился. Мы вошли въ просторную и широкую комнату. Въ одномъ углу сидѣла старуха и перетряхивала гриву изъ двухъ матрацовъ. Въ другомъ углѣ за столомъ завтракалъ прохожій, весь въ пыли, съ загорѣлымъ лицомъ и густою черною бородой. Въ ногахъ его лежалъ мѣшокъ, сапога и палка. Ему прислуживала горничная крайне дурная и вдобавокъ совершенно лысая (что на Югѣ не диковина). Не далеко отъ входа сидѣла на креслѣ дѣвочка лѣтъ шестнадцати по лицу, лѣтъ двадцати слишкомъ по формамъ всего стана. Она разчесывала великолѣпную косу перекинутую чрезъ спинку кресла, и черныя волнистыя пряди змѣйками падали до земли. Лицо ея было не столько красиво и правильно сколько типично. Это былъ совершенно второй экземпляръ того же изданія что я встрѣтилъ въ Оригуэлѣ. Служанка «Солнца» и эта дѣвочка была родственницы по профилю и по взгляду темныхъ немного поникшихъ глазъ. Мальчишка лѣтъ двѣнадцати помогалъ ея туалету, держалъ косу и разчесывалъ кончики нагибаясь къ землѣ. Она конечно могла это сдѣлать сама, еслибы перебросила волосы съ земли и со стула къ себѣ на колѣна.

— Anita! Позволь брата послать по дѣлу, обратился мой Геркулесъ къ дѣвочкѣ, съ нѣжнымъ оттѣнкомъ въ голосѣ.

— Ахъ, попа. Кто же мнѣ поможетъ причесаться? Подожди. Зачѣмъ тебѣ Рерісо.^[19]

— Да вотъ иностранцу надо, нерѣшительно заговорилъ отецъ. — Онъ бы живо сбѣгалъ. А ты бы подождала.

— Будьте такъ любезны, вступился я.

Она перевела на меня глаза, поморщилась и снова капризно выговорила отцу съ жестомъ королевы:

— Посылай, но помоги мнѣ самъ причесываться.

— Да гдѣ жь мнѣ! Помилуй, воскликнулъ Геркулесъ умоляющимъ и жалостливымъ голосомъ. — У меня еще семь подводъ осталось разгрузить.

— Ну, такъ вы помогите, выговорила Анита.

— Извольте! разсмѣялся я, подвигаясь.

Разумѣется, подтвердилъ отецъ. — Эй Пепико! сбѣгай.

И онъ сталъ давать сыну подробное приказаніе что и какъ сдѣлать и скорѣе ворочаться.

Я взялъ стулъ и сѣлъ усмѣхаясь около дѣвочки. Она нисколько не сконфузилась, не то капризно, не то сурово глянула на меня и тѣмъ же королевскимъ жестомъ медленно передала мнѣ гребень. Я почтительно принялъ оружіе.

Она заговорила медленно и важно, иногда отчасти небрежно:

— Правая сторона окончена. Раздѣлите лѣвую на три части…. Такъ! не спѣшите! Не подымайте волосъ, спутаете! Нагибайтесь. Ведите гребнемъ смѣло. Я не очень чувствительна головой! Вы изъ Мурсіи или изъ Аликанте? Покажите мнѣ ваши часы. Вы не женаты? Нѣтъ, вы еще слишкомъ молоды! Новія у васъ есть? Далеко? Какъ она позволяетъ вамъ путешествовать! Я бы васъ не пустила. Когда у меня былъ новіо — онъ глупый утонулъ — я его никуда не пускала. Онъ и утонулъ отъ моего гнѣва. Кончики разчесали? Хорошо! соедините косу! Такъ! Плесть умѣете? Плетите! какъ странно плетете. У васъ на родинѣ всегда такъ плетутъ?!

Послѣ всей операціи, во время которой ходили вокругъ и обнюхивали насъ свиньи и бараны, я попросилъ вымыть руки. Королева вознегодовала и упорнымъ взглядомъ уставилась на меня.

— Развѣ моя голова грязная? Я утромъ мыла ее.

Я замѣтилъ покорно ея величеству что я съ дороги и еще не умылся. Она не совсѣмъ повѣрила, но однако принесла воды и въ свою очередь начала мило услуживать мнѣ. Принесла свое мыло и свое полотенце. Son mios! мои, любезно, но внушительно сказала она давая мнѣ почувствовать честь которую она мнѣ дѣлаетъ.

Мать ея между тѣмъ была прилежно занята гривой и не обращала на насъ никакого вниманія.

Уже вытирая руки я сказалъ шутя что въ моемъ отечествѣ существуетъ древній обычай, когда мущина причешетъ дѣвушку, то имѣетъ право на поцѣлуй.

Анита поглядѣла на меня равнодушно, шевельнула бровями и не выговоривъ ни слова быстрымъ движеніемъ подставила мнѣ свою смуглую щеку.

Я, признаться, былъ озадаченъ и покосился кругомъ: нѣтъ ли гдѣ Геркулеса, которому обычай моего отечества можетъ-быть не понравится.

— Что жь вы! почти грозно вымолвила королева, и насупивъ брови… Получивъ поцѣлуй она прибрала мыло и вышла на улицу. Мальчишка скоро явился и запыхавшись объявилъ маѣ:

— En todo el mundo, во всемъ свѣтѣ, нѣтъ племянника хозяина. Онъ вѣрно уѣхалъ въ Мурсію.

Появился снова Геркулесъ-отецъ и посовѣтовалъ мнѣ самому идти въ posada de la Cruz, спросить Onofre. Я отправился, захвативъ свой ранецъ съ собой чтобы не ворочаться, ибо Анита легко можетъ-быть разкажетъ отцу про русскій древній обычай, а вкусы у всѣхъ разные.

Въ посадѣ «Креста» сказали мнѣ что Онуфрій боленъ и посовѣтовали идти къ кузнецу Mejorada. Проплутавъ по переулкамъ Кревильенте, я наконецъ нашелъ кузнеца, но его единственный мулъ оказался не подкованнымъ. Онъ просилъ обождать до сумерекъ, я не согласился, ибо хотѣлъ видѣть Эльче въ тотъ же день, а вечеромъ быть уже въ Аликанте….

— Такъ ступайте на гору…. Видите домикъ виноградомъ увитъ… Ну, тамъ живетъ мой primo (двоюродный братъ), enpocure, Enrique Puch.

Пошелъ я къ Энрику Пучу. У него оказалась лошадь подкованная и тартана съ подушкой. Фигура его мнѣ сразу понравилась. Открытое веселое лицо, желтоватые волосы и добрые голубые глаза. Просто Датчанинъ, а не Испанецъ.

Пока онъ закладывалъ я пошелъ впередъ пѣшкомъ по указанной дорогѣ, вышелъ изъ Кревильенте и сталъ спускаться подъ гору среди заборовъ и огородовъ…. Вдругъ за версту появляется фигура изъ-за какой-то ограды и любезно говоритъ:

— Buenas dias, caballero. Вы идете въ Эльче и я тоже. Мы можемъ вмѣстѣ идти.

Это былъ незнакомецъ завтракавшій на постояломъ дворѣ. Скверное лицо его показалось мнѣ еще хуже отъ улыбки съ которою подошелъ онъ ко мнѣ.

Ну, милый другъ, ты меня поджидалъ! подумалъ я, и на вопросъ иду ли я въ Эльче я не отвѣчалъ ни слова.

— Мы кажется вмѣстѣ были въ одной посадѣ. Что поцѣлуй-то вкусный получили вы отъ той чики (малютки)? Ха-ха0ха! Я васъ видѣлъ! грубо и громко залился онъ сиповатымъ смѣхомъ.

Рожа его окончательно опротивѣла мнѣ. Я оглянулся не ѣдетъ ли тартана, но дорога заворачивала за ограды и я не могъ знать далеко ли, близко ли мой Пучъ.

— Который теперь часъ? спросилъ вдругъ мой спутникъ.

— Четыре! отвѣчалъ я, не вынимая часовъ.

— Какъ это вы ходите одни пѣшкомъ съ дорогими вещами…. Да еще вѣрно съ деньгами?

Какъ-то невыразимо странно выговорилъ онъ, не то злобно, не то иронически, насмѣшливо. Я пересталъ конечно думать что новый мой спутникъ просто прохожій.

— Что жь такое? У меня есть вещи, есть деньги, но за то есть и револьверъ о шести стволахъ!

— А-а! Это хорошая штука, револьверъ!… А покажите-ка?… Я ихъ еще не видывалъ. Интересно.

Со мной разумѣется кромѣ кистеня ничего не было. Я разыгралъ равнодушіе.

— Что жь интереснаго. Револьверъ то же что и пистолетъ, Только стрѣляетъ самъ шесть разъ! Хвасталъ я подъ вліяніемъ очень непріятнаго чувства. Онъ усмѣхнулся.

Этотъ спутникъ мнѣ конечно становился въ тягость, а Пучъ все не ѣхалъ. Могъ вовсе не пріѣхать. На мое счастіе я увидѣлъ вдругъ въ одномъ изъ ближайшихъ огородовъ работающаго старика и не говоря ни слова свернулъ къ нему съ дороги,

— Куда же вы?

Я не отвѣтилъ на вопросъ.

— Не хотите ли продать мнѣ винограду? обратился я къ старику.

Онъ объявилъ мнѣ что винограду нѣтъ, а есть дыни. Я согласился на дыню. Онъ сталъ лазить и искать самую лучшую… Тартана и проклятый Пучъ не показывались. Когда я получилъ дыню, то заставилъ старика искать другую еще лучше. Спутникъ мой постоявъ съ минуту на дорогѣ пошелъ тихимъ шагомъ, изрѣдка оглядываясь.

Получивъ вторую дыню я вступилъ со старикомъ въ разговоръ о цѣнахъ на фрукты и овощи и т. д.

Черезъ минутъ десять загремѣла вдалекѣ проклятая тартана и скоро показалась изъ-за каменныхъ оградъ.

Чрезъ минутъ пять я въ тартанѣ уже обгонялъ прохожаго. Онъ покосился и усмѣхнулся. Мнѣ показалась досада на его рожѣ.

— Cara mala! скверное лицо, обратился ко мнѣ Пучъ не дожидаясь даже вопроса.

— Что это прохожій?… Путешественникъ?

— Cara mala! повторилъ онъ. — Parece que es un ratero! (кажется мошенникъ). Бандитовъ у насъ болѣе нѣтъ, за то этихъ ladrones и rateros много.

Разговоръ вашъ завязался на эту тему и Пучъ сталъ разказывать.

----

— Теперь что жизнь? Рай! говорилъ онъ. — А вотъ двадцать назадъ все бы теперь сидѣли въ Кревильенте и поджидали оказіи ѣхать въ компаніи. Помню, я въ дѣтствѣ бѣгалъ иногда въ Эльче, посылаемый отцомъ. Всегда человѣкъ семь-восемь бандитовъ встрѣтишь дорогой. И всякій-то изъ нихъ всегда вдругъ покажется. Изъ-за куста выйдетъ или изъ-за камня, или изъ ямы…. Если голое мѣсто, то ляжетъ и будто спитъ и вдругъ встанетъ какъ уже близко подпуститъ. Всякій разъ бывало спрашивали: Chico (маленькій)! Есть ли на дорогѣ путешественники? — «Есть», скажу я. — «А кто ихъ везетъ!» Если бывало Manuel, — скажетъ, — везетъ, то всякій поморщится. Онъ ихъ пріятель былъ, то-есть платилъ имъ и всякія услуги справлялъ, а они его не трогали. Если скажешь другой кто везетъ, то сейчасъ каждый знаки какіе-то начнетъ дѣлать. Руки подыметъ вверхъ или свистнетъ. Ну и соберутся четверо, пятеро. Словно изъ земли растутъ. Это была тогда цѣлая шайка, а главный ихъ начальникъ былъ извѣстенъ во всей Испаніи. Его звали Jaime el Barbado, Хаиме Бородатый. Всѣ его знали и всѣ боялись. И что только онъ ни дѣлалъ! Молодецъ былъ. Высокій, плотный, силачъ, красавецъ собою и дерзости адской. Бѣдныхъ онъ никогда не трогалъ. Ну, а богатымъ было плохо. Да не однимъ проѣзжимъ, а и тѣмъ кто въ городѣ жилъ, не выѣзжая, было тоже плохо отъ него. Любимое его мѣсто было вотъ тутъ на горѣ San Gaditano (Пучъ показалъ мнѣ на небольшую гору влѣво отъ насъ). Тутъ никто не смѣлъ проѣзжать, развѣ только съ Мануэлемъ. За то Мануэль бралъ иногда до ста реаловъ и до двухсотъ, только чтобы довезти кого-нибудь до Аликанте. Иной деньги везетъ, другой товары, третьему нужда большая ѣхать, а самъ боится и всякій радъ дать хоть триста реаловъ чтобы проѣхать вѣрно и спокойно. А Мануэль разумѣется всегда часть себѣ возьметъ, а часть Хаиме отдастъ. Разъ какъ-то поѣхалъ эдакъ Мануэль и повезъ негоціантовъ. На нихъ напали два бандита-новичка изъ шайки и обобрали до-чиста. Мануэль бросилъ карету, лошадей и говоритъ имъ: «Ведите меня къ Хаиме!» Повели они его, вещи и деньги съ собой взяли. Пассажирамъ Мануэль велѣлъ дожидаться на дорогѣ. Пришелъ онъ къ развалинамъ на горѣ и говоритъ Хаиме:

— Что жь ты дѣлаешь! Ты мою репутацію на вѣкъ запятналъ, теперь никто не согласится со мной ѣздить мимо San Gaditano! Все мое да и твое дѣло (negoelo) пропало.

Хаиме ни слова не сказалъ, призвалъ этихъ двухъ новичковъ, созвалъ еще человѣкъ двадцать пять изъ развалинъ и спрашиваетъ:

— Говорилъ ли я этимъ двумъ болванамъ (tunantes) что не надо трогать Мануэля изъ Кревильенте?

— Говорилъ! отвѣчаютъ всѣ почтительно.

— Описалъ ли я имъ его ростъ, лицо и всю фигуру?

— Описалъ!

— Что жь съ ними теперь дѣлать?

— Разстрѣлять! говорятъ одни.

— Исключить изъ общества, выгнать изъ San Gaditano, говорятъ другіе.

А новички упали на колѣни и плачутъ.

— Обѣщаетесь ли вы заслужить себѣ прощеніе или нѣтъ? говоритъ имъ Хаиме.

Они разумѣется на все согласились. Хоть луну укусить. Главная сила Хаиме и была въ такихъ провинившихся. Имъ одно спасеніе, или исполнить три опасныя порученія чтобы получить помилованіе или быть разстрѣлянными. Ну и дѣлались же иногда штуки удивительныя. Мануэлю тогда сейчасъ же отдали всѣ деньги и вещи. Онъ вернулся къ пассажирамъ, роздалъ каждому свое и хотѣлъ уже ѣхать, вдругъ смотрятъ, идетъ съ горы самъ Хаиме и машетъ рукой чтобы подождать. Пассажиры чуть не плачутъ отъ страха: что будетъ.

— Самъ Хаиме идетъ! говоритъ Мануэль. — Но не бойтесь. Что-нибудь всжное скажетъ.

Подошелъ Хаиме къ каретѣ, тихо, важно и поклонился. Всѣ пассажиры давно ужь свои sombreros (шляпы) поснимали (Пучъ весело расхохотался, да и я тоже).

— Скажите, говоритъ, имъ Хаиме, — въ Аликанте, въ Мурсіи и во всѣхъ городахъ и деревняхъ de las Españas что Хаиме даетъ свое честное слово въ томъ что никогда никакой пассажиръ ѣдущій съ Мануэлемъ изъ Бревильенте не будетъ обиженъ ни мной, ни моими товарищами.

Съ этихъ поръ Мануэль бралъ за мѣста страшныя деньги даже и съ тѣхъ кто не везъ ни денегъ, ни товаровъ. Даже прошелъ слухъ что кто не дастъ требуемое Мануэлемъ и поѣдетъ съ другимъ или одинъ мимо San Gaditano, то его бандиты не только оберутъ, но и убьютъ нарочно.

Иногда Хаиме любилъ и подшутить надъ бѣднымъ человѣкомъ; попадется ему вотъ такой какъ я напримѣръ. Остановитъ онъ тартану, а если верховой — велитъ слѣзть съ лошади или съ мула и говорить:

— Не стыдно тебѣ на такой клячѣ ѣздить. Или; какъ ты смѣешь мимо Хаиме проѣзжать на такомъ скверномъ животномъ!

— Я бѣдный человѣкъ! скажетъ тотъ.

— Мнѣ до этого дѣла нѣтъ! Quatro tiros! командуетъ онъ своимъ (четыре выстрѣла).

Лошадь или мула въ мигъ разстрѣляютъ. Бѣдный человѣкъ волосы на себѣ рветъ.

— Знаешь ли ты такого-то? спроситъ у него Хаиме. — Онъ лошадь свою продаетъ.

— Знаю. Да вѣдь она стоитъ сто дуросъ.

— Ну вотъ тебѣ сто дуросъ. Ступай и купи ее себѣ завтра же утромъ. Только не смѣй никому говорить что деньги отъ меня, а то плохо будетъ.

Бѣдный въ восторгѣ, отправится на утро, ни слова не говоря купитъ лошадь и радуется счастію. Вечеромъ того же дня является въ гости къ продавшему лошадь какой-нибудь caballero, отлично одѣтый, спроситъ того по дѣлу очень важному, и оставшись наединѣ въ гостиной, скажетъ вѣжливо и тихо:

— До васъ у меня секретное порученіе есть. Наединѣ только и могу открыть. Вотъ у меня, видите, пистолетъ, а вотъ свистокъ. Товарищи мои тутъ по улицѣ гуляютъ и ждутъ меня. А дѣло вотъ въ чемъ: Хаиме прислалъ меня къ вамъ попросить у васъ взаймы это дуросъ.

— У меня нѣтъ такихъ денегъ! начнетъ божиться тотъ.

— Есть. Вы сегодня такому-то лошадь продали. Если не хотите, не одолжайте Хаиме, но тогда вы будете убиты при первой оказіи. А если теперь крикнете, то вотъ пистолетъ и свистокъ. Разумѣется, деньги богатый сейчасъ отдастъ и даже разказываетъ случай только друзьямъ по секрету. И выходитъ что бѣдный съ хорошей лошадью, а Хаиме при своихъ деньгахъ. И доброе дѣло сдѣлалъ, и не истратилъ ни гроша. (Хорошо доброе дѣло! подумалъ я, но не перебивалъ разказовъ Пуча.) Одинъ какой-то не послушался разъ, ну и убили, — продолжалъ Пучъ. — сказалъ ему Caballero: убьютъ васъ въ такой-то мѣсяцъ, въ такое-то число, въ среду, въ полдень. Богачъ въ этотъ день не вышелъ даже на улицу, заперъ всѣ двери и поставилъ у крыльца двухъ солдатъ, и все-таки былъ убитъ. Какъ? Очень просто. И только послѣ узнали въ чемъ дѣло. За мѣсяцъ еще захворалъ у него слуга (по приказу Хаиме разумѣется) и отошелъ отъ мѣста. Явился другой, изъ Валенсіи, нанялся и мѣсяцъ служилъ отлично, а въ назначенный день подавая ему шоколатъ выстрѣлилъ въ него и крикнулъ солдатамъ что бандиты на чердакѣ. Всѣ бросились туда ловить, а убійца выбѣжалъ за огороды. А тамъ его ужь товарищъ ждетъ, самъ верхомъ и для него готова великолѣпная лошадь. Ну и ускакали. Отъ солдатъ только и проку дождались что одинъ изъ нихъ въ суматохѣ женѣ убитаго глазъ штыкомъ выкололъ.

Пучъ опять сталъ весело хохотать (вѣроятно своей собственной прикрасѣ разказа). Долго болталъ Пучъ передавая и прикрашивая разные подвиги Хаиме Бородатаго и его банды и наконецъ разказалъ по моей просьбѣ и конецъ существованія знаменитаго и послѣдняго бандита Испаніи.

— Въ ту пору завелись въ Испаніи Guardia Civil (жандармы), народъ храбрый, отчаянный, не плоше товарищей Хаиме. Война пошла между ними отчаянная. Въ бандиты идти поубавилось охотниковъ, а жандармы плодились какъ саранча, ибо жалованье большое и служба хорошая, и почетъ особенный отъ всѣхъ. У Хаиме наконецъ осталось всего человѣкъ десять товарищей, самыхъ отчаянныхъ! Былъ одинъ съ четырнадцатью ранами, а все еще жилъ и дрался какъ дьяволъ при всякой встрѣчѣ. Останавливать дилижансы и кареты было уже не легко. При каждой отряжались три, четыре жандарма, да и пассажиры стали храбрѣе. Пистолеты и ружья завели. Но все это было еще ничего. Хаиме и эдакъ прожилъ бы долго, но сгубила его одна женщина! Разъ какъ-то бродилъ онъ голодный около Аллосы (Allosa мѣстечко около Мурсіи). Видитъ, сидитъ старикъ около дороги и съ нимъ его жена красавица. Оба завтракаютъ. Онъ подошелъ, вѣжливо поклонился и говоритъ:

— Я Хаиме. Меня guardias ищутъ. Я не ѣлъ двое сутокъ. Дайте мнѣ хлѣба.

— Убирайся къ чорту! Я вотъ пойду guardias самъ кликну. Они тебѣ дадутъ хлѣба! закричалъ старикъ. Хаиме вынулъ пистолетъ, выстрѣлилъ и убилъ старика наповалъ.

— Хочешь со мной идти? спросилъ онъ красавицу. — Я получше твоего старика. Да и времена можетъ-быть настанутъ опять хорошія; будешь у меня въ довольствѣ.

— Хочу, говоритъ та. Поцѣловала убитаго съ лобъ и ушла въ горы за Хаиме. Онъ влюбился въ нее страстно и она тоже какъ будто любила его безъ ума. Но вотъ что вышло. Уговорила она его поселиться вдвоемъ въ другомъ мѣстѣ, безъ его товарищей, которые будто бы обижали ее въ его отсутствіе. Хаиме согласился. Мѣсто они выбрали въ одномъ оврагѣ, гдѣ была пещера. Разъ ночью, дня черезъ три послѣ этого, разбудила его красавица. Проснулся онъ и чувствуетъ что крѣпко скрученъ веревками по ногамъ и по рукамъ. Шевельнуться не можетъ.

— Что такое? Помогите! кричитъ Хаиме.

— Ничего! говоритъ красавица. — Ты выслушай. Ты убилъ моего мужа какъ турецкую собаку и думалъ изъ меня сдѣлать свою любовницу, вообразилъ что я тебя буду любить… Тебя, убійцу и вора!.. Нѣтъ! Я хотѣла отомстить за мужа и прославиться. Чрезъ мѣсяцъ вся Испанія узнаетъ что Хаиме взятъ и что его, непобѣдимаго, побѣдила я. Guardias! — крикнула она, — берите эту собаку.

Явились спрятанные жандармы и взяли Хаиме Бородатаго: какъ мѣшокъ съ мукой. Черезъ мѣсяцъ его въ Валенсіи четвертовали и двѣ руки прибили къ стѣнамъ развалинъ на горѣ San Gaclitano. Товарищи его всѣ сами сдались и были прощены королевой Изабеллой.

Вотъ вамъ розказни о послѣднемъ бандитѣ Испаніи. Насколько тутъ правды и насколько сочиненія самого Пуча, грѣшить мудрено. Если что и прибавлено, то взято имъ изъ іразказовъ Испанцевъ о другихъ бандитахъ Кастиліи и Андалусіи. Впрочемъ почти то же самое подтвердили мнѣ въ послѣдствіи о Хаиме Бородатомъ въ Валенсіи. Существуетъ даже драма Jaime de la Sierra, Горецъ Хаймѣ, въ которой, какъ говорятъ, тоже кончается все измѣной женщины, но не изъ мести, а изъ ревности. Пучъ окончилъ мнѣ однако свои повѣствованія чѣмъ-то въ родѣ сожалѣнія что теперь времена не тѣ, бандитовъ нѣтъ. Есть ladrones y rateros (воры и мошенники), но трусишки, и нападаютъ двое на одного, а прежніе нападали двое на семерыхъ.

— Былъ бы теперь Хаиме на San Gaditano, мы съ вами, сеньйоръ, не сунулись бы вдвоемъ въ Эльче.

Между тѣмъ савраска Пуча бѣжала бодро и мы были уже недалеко отъ цѣли путешествія. До сихъ поръ дорога шла голою равниной, налѣво тянулся невысокій кряжъ горы San Gajditano, сожженный солнцемъ, мѣстами оранжевый, направо, издали, чернѣла зелень прибрежныхъ селъ и деревень, а за ними синѣло Средиземное море. Холмъ скрывалъ отъ меня Эльче, нь наконецъ мы поднялись на него и глазамъ моимъ предсталъ пейзажъ далеко не европейскій. Это была настоящая, неподдѣльная Африка, нѣчто въ родѣ христіанскаго Танхера, перенесеннаго на берегъ Испаніи.

На глазахъ моихъ была голая равнина, въ родѣ нашихъ степей, порыжѣлая, мѣстами совсѣмъ желтая, песчаная и золотомъ блестящая въ косыхъ лучахъ горячаго солнца. Въ глубинѣ этой безжизненной и унылой равнины выдѣляется островомъ ярко-бѣлый городокъ, утопающій въ темно-голубоватой зелени цѣлаго лѣса пальмъ, граціозно, недвижимо и какъ-то сонно клонящихъ свои вѣтви на бѣлый камень оградъ домовъ и башенъ…. Весь пейзажъ невольно переносилъ мысль на Востокъ. Эльче казался оазисомъ въ степи. Чѣмъ ближе подъѣзжалъ я, тѣмъ болѣе убѣждался что вступаю снова, но въ другой, христіанскій Танхеръ. Тѣ же кривыя, немощеныя улицы, тѣ же бѣлыя голыя стѣны безъ оконъ или съ однимъ маленькимъ окномъ и то круглымъ какъ въ бастіонѣ. Этотъ лѣсъ пальмъ и оригинальный костюмъ жителей, и ихъ полудикіе взоры устремленные на иностранца, на чужаго, гдѣ читаешь подуудивленье, полуподозрѣнье — все напоминало мнѣ берегъ Африки. Одна попавшаяся намъ на встрѣчу старуха особенно привлекла мое вниманіе своимъ уродствомъ. Я пристально оглядѣлъ ее…. и замѣтилъ легкое движеніе въ ея правой рукѣ. Она дѣлала знакъ предохраняющій отъ глазу. А ужь конечно изъ васъ двухъ она скорѣе могла сглазить меня и болѣе походила на вѣдьму нежели я на служителя вельзевула.

Предъ въѣздомъ въ городокъ вдругъ разверзается огромный и глубокій оврагъ, необдѣланный, обсыпающійся со всѣхъ сторонъ. Каковъ былъ онъ вѣроятно при Готѳахъ таковъ остался и теперь. Рука человѣка и искусство не коснулись его. Весною онъ вѣроятно превращается въ ложе мутнаго и буйнаго потока, шумящаго и клубящагося по камнямъ къ недалекому морю. Теперь среди этихъ навороченныхъ камней, робко и тихо струится маленькій серебристый ручеекъ.

Мостъ перекинутый чрезъ эту пропасть какъ-то странно выстроенъ. Въ серединѣ онъ расширяется и по бокамъ стоятъ статуи святыхъ. Нѣкоторые прохожіе, выходившіе изъ города и вступавшіе какъ и я, останавливались предъ статуями, преклонялись и послѣ одного Ave Maria или Pater Noster проходили далѣе, уступая мѣсто другимъ. Пучъ, переѣхавъ мостъ, слѣзъ и повелъ лошадь подъ уздцы, ибо она уже давно навострила уши и пугливо озиралась на все попадавшееся. Мы остановились у первой венты. Я расплатился съ Пучемъ, спросилъ комнату и заказалъ ужинъ, то-есть вѣчную тортилью и вѣчный чоколате.

Бѣгая по городку, я не открылъ уже ничего новаго. Главная красота Эльче — общій видъ, издали; въ частностяхъ это былъ обыкновенный испанскій городишка съ узкими, грязными улицами, заворачивающими то вправо, то влѣво, словно тропинки въ лѣсу. Только бъ концѣ одной улицы я не мало полюбовался полубашней, полуколокольней. Круглая, высокая и массивная, она въ основаніи своемъ — широкія и просторныя ворота и всею массою своей стоитъ на смѣлой, легкой, выгнутой аркѣ. Такимъ образомъ все зданіе башни держится на двухъ не очень толстыхъ стѣнахъ и на аркѣ. Если закрыть руками двѣ стѣны или бока этихъ широкихъ воротъ, то остальное зданіе сажени въ четыре словно виситъ въ воздухѣ на сажень отъ земли.

За городомъ начинается сплошная масса пальмъ, но увы! группы ихъ раздѣлены самымъ прозаическимъ образомъ…. на огороды. Вообще вблизи Эльче теряетъ.

Побродивъ по улицамъ и остановивъ въ удивленіи не мало прохожихъ женщинъ и дѣтей оглядывавшихъ меня съ ногъ до головы какъ диковину, я отправился въ соборъ. Здѣсь я, какъ водится, ничего не нашелъ, кромѣ впрочемъ довольно оригинальной легенды, именно сказанія о прибытіи сюда здѣшней Мадонны.

Давно, давно тому назадъ причалила къ берегу морскому лодка около деревушки Guardamar (за версту отъ Эльче). Въ этой лодкѣ нашли Мадонну и на ней надпись Soy para Elche.^[20] Ее перевезли съ процессіей и поставили въ соборѣ. Жителямъ Аликанте стало завидно что не къ нимъ въ большой городъ прибыла Мадонна чудотворнымъ образомъ. Они стали говорить что Мадонна эта имъ принадлежитъ, что жители Эльче надули ихъ, украли ихъ Мадонну и что надписи на ней никакой не было. Споры и распри дошли до того что всякій житель Эльче и всякій житель Аликанте считали другъ друга личными врагами. Наконецъ жители Эльче убѣжденные что Мадонна явилась для нихъ предложили чтобъ Аликантійцы положились на судъ Божій, то-есть на судъ самой Мадонны. Тѣ согласились. Вотъ какъ былъ устроенъ судъ Божій.

Была куплена въ Мурсіи пара молодыхъ воловъ и приведена въ одяо мѣстечко между Аликанте и Эльче. Сюда принесли съ процессіей Мадонну, положили ее на телѣгу богато убранную цвѣтами, запрягли воловъ, завязали имъ глаза и начали кружить по полю…. Покруживъ съ часъ, пустили ихъ однихъ, безъ проводника. Страшныя кучи народа изъ обоихъ городовъ собрались на это испытаніе и окружали телѣгу и воловъ…. Между тѣмъ въ соборахъ обоихъ городовъ шли обѣдни и каждый у себя молился о томъ чтобы Мадонна избрала его городъ. Волы шесть часовъ блуждали по окрестности давая круги. Наконецъ вдругъ набрели на дорогу и тихо, не зацѣпивъ ни за одинъ уголъ, ни за одинъ камушекъ, привезли Мадонну не только въ Эльче, нo къ самому собору и остановились сами собой у большихъ дверей его. Съ тѣхъ поръ жители Аликанте почитаютъ эту Мадонну, но уже не заявляютъ правъ на владѣніе ею.

Все это мнѣ разказалъ padre cura^[21] самаго собора и прибавилъ:

— Изъ чего эта Мадонна, никто не знаетъ. Это не дерево, не камень, не кожа… Думаемъ мы что это настоящее тѣло, но разумѣется не простое, человѣческое… Видѣли разъ даже во время сильныхъ жаровъ что оно потѣло. Былъ, говорятъ, одинъ священникъ (тому назадъ лѣтъ двѣсти) который изъ любопытства отважился попробовать Мадонну ножомъ… Кровь полилась изъ нея, запятнала его и всю жизнь свою не могъ онъ отмыть пятенъ на своихъ злодѣйскихъ рукахъ.

Мадонна эта извѣстна и очень почитаема во всей Испаніи. Ежегодно въ день Успенія Богородицы собираются сюда на праздникъ тысячи богомольцевъ. Нѣсколько костюмированныхъ юношей представляютъ въ соборѣ одиннадцать апостоловъ, а одинъ, съ лучшимъ голосомъ, одѣтъ какъ Мадонна и поетъ гимнъ… А на другой день носятъ по улицамъ уже настоящую Мадонну. Прежде не объявлялось что юноша поетъ; народу говорили что сама Мадонна оживаетъ и поетъ. Теперь же, въ наше время невѣрія людскаго, по приказанію правительства говорятъ и дѣлаютъ все открыто и всѣ знаютъ что поетъ не Мадонна, а переодѣтый юноша.

Рано утромъ я снова сѣлъ на инквизиціонную машинку именуемую тартаной и ходилъ по ней взадъ и впередъ, направо и налѣво цѣлый день. По пріѣздѣ, то-есть пріѣхавъ и прійдя (въ одно и то же время) въ Аликанте мнѣ пришло на умъ обогатить русскую рѣчь новымъ словомъ оттартанитъ. Меня за цѣлый день пути безбожно оттартанило. Одного взгляда на Аликанте было мнѣ достаточно чтобы немедленно пересѣсть въ поѣздъ отходившій въ Валенсію. Аликанте просто копія и даже отчасти пародія на Гибралтаръ.

Та же почти гора съ крѣпостью Santa Barbara и у подошвы также нѣсколько десятковъ домовъ составляющихъ двѣ, три улицы. Не только типичнаго, а даже просто испанскаго нѣтъ ничего. Вагонъ желѣзной дороги показался мнѣ раемъ Магомета…. послѣ тартаны!

На другой день утромъ я былъ въ Валенсіи. Второй Валенсіи на свѣтѣ нѣтъ и оригинальнѣе города я не знаю. Сравнивать Валенсію съ Гранадой или Севильей нельзя. Гранада не городъ, а дачи, гдѣ болѣе зелени чѣмъ камня, больше цвѣтовъ чѣмъ мостовой. Севилья городокъ въ миніатюрѣ, смотришь на нее и кажется что видишь ее сквозь уменьшительное стекло. Если эти два города не города, какъ мы понимаемъ это слово, то Валенсія первый и красивѣйшій испанскій городъ и конечно въ сто разъ великолѣпнѣе и типичнѣе Мадрита.

Валенсія полна великолѣпныхъ зданій и фасадовъ чистаго готическаго стиля. Улицы широки, дома высоки, но отъ нихъ не вѣетъ XIX столѣтіемъ. Напротивъ, эти изворачивающіяся улицы, гдѣ на каждомъ шагу рисуются строгіе профили или граціозныя очертанія церквей, башенъ и колоколень, воротъ и арокъ, дворцовъ и маленькихъ домиковъ, дышутъ Средними Вѣками. Валенсія — испанская Прага, и производитъ особенно сильное и цѣльное впечатлѣніе своею классическою красотой.

Я говорю о старыхъ кварталахъ не тронутыхъ нашимъ вѣкомъ; гдѣ рисуются въ воздухѣ колокольня собора Miguelete,^[22] башня Santa Catalina и множество другихъ средневѣковыхъ зданій уцѣлѣвшихъ во всей своей неподражаемой красѣ и во всемъ своемъ строгомъ величіи. Другой кварталъ (которымъ конечно хвастаются здѣсь) есть уже слѣпое и плохое подражаніе Парижамъ, Берлинамъ и т. д. Широкія площади гдѣ печетъ солнце и гдѣ офиціальная правильность и симметрія вызванныя не необходимостью и удобствомъ, а погоней за Европой. Дома — казармы, стѣны крашеныя иногда даіке яркою краской. Краска эта иной разъ безбожно покрываетъ столѣтній, шершавый, сѣрый камень, а иногда и гранитъ, придающіе всегда особый характеръ всякому древнему городу. На нѣкоторыхъ площадяхъ разбиты англійскіе скверы. Такова Glorietta — любимое мѣсто прогулки Валенсіанцевъ. Ночью, при свѣтѣ полной луны плывущей по безоблачному небу, Глоріетта еще хороша, ибо угловатость и симметричность въ рисункѣ сквера слегка стушевываются, отчасти подъ переливчатыми лучами луны, отчасти подъ тѣнью бросаемой высокими и густолиственными деревьями. Валенсію стоило осмотрѣть подробно, но мнѣ къ несчастію и времени не было, да вдобавокъ я просто начинаю уставать отъ своей цыганской жизни.

Однако въ здѣшней plaza de toros я все-таки былъ и имѣю нѣкоторое понятіе о древнихъ циркахъ гдѣ бились и умирали гладіаторы и гдѣ предавались на растерзанье львамъ христіане. Я могъ даже реставрировать въ моемъ воображеніи римскій Колизей. Впрочемъ здѣшняя Plaza, то-есть зданіе для боевъ быковъ, и есть не что иное какъ новый Колизей; тѣ же размѣры, почти тотъ же рисунокъ, тѣ же этажи на аркахъ и сводахъ громоздящихся одни надъ другими.

Валенсія не менѣе оригинальна и издали. Городъ окруженъ укрѣпленною стѣной, рвами, тяжелыми бастіонами и подъемными мостами. Хотя онъ и считается приморскимъ городомъ, но до моря добрыхъ три четверти часа ѣзды чрезъ долину. Портъ Валенсіи въ настоящемъ смыслѣ слова мѣстечко Grao, гдѣ таможня, карантинъ, магазины для выгрузки и склада товаровъ. Со временемъ проведутъ, говорятъ, каналъ въ самую Валенсію, чтобы корабли входили и выгружались въ самомъ городѣ. Тогда можно будетъ сказать съ пристани: вотъ Средиземное море! Покуда же, чтобъ увидѣть его, надо влѣзть на Miguelete. Прибавлю еще къ очерку города видѣнное въ день отъѣзда. Я нечаянно набрелъ на маленькій внутренній дворикъ, поневолѣ остановившій меня своимъ страннымъ видомъ. Въ глубинѣ фонтанъ и ковши на цѣпочкахъ. По стѣнамъ сотни и тысячи разнокалиберныхъ картинокъ и вещицъ, именно вещицъ и штучекъ, потому что перечислить этотъ хламъ невозможно. Особенно много крошечныхъ восковыхъ ручекъ и ножекъ, есть одни локти, бедра, есть наконецъ женская грудь. Затѣмъ въ рамкахъ цѣлыя косы: черныя, рыжія, бѣлокурыя. Это оказалось домомъ гдѣ родился Св. Викентій Ферреръ (San Vicente Ferrer), патронъ города, чтимый и боготворимый здѣсь болѣе Мадонны. Всѣ эти вещицы — пожертвованія ло обѣщанію, ex voto. У кого рука, нога болитъ, тотъ вѣшаетъ здѣсь изображеніе ихъ и исцѣляется, другой обѣщаетъ за выздоровленіе косу или иную какую-либо вещь и приноситъ ее сюда…. Вода отличается прозрачностію и ее любятъ пить прохожіе.

Происхожденіе Валенсіи очень древнее, греческое. Съ Валенсіей же связана легенда о побѣдѣ одержанной знаменитымъ Сидомъ послѣ своей смерти. Подвигъ мертвеца Сида разказываютъ такъ: Когда Сидъ, взявшій Валенсію у Мавровъ и управлявшій въ ней со званіемъ vali или намѣстника, вдругъ умеръ, то она была уже давно окружена его заповѣдными врагами, то-есть Маврами. Кастильцы составлявшіе малочисленный гарнизонъ не могли выдержать осаду и, взявъ умершаго кампеадора^[23], посадили его на лошадь съ мечомъ въ рукѣ и, поддерживая, двинулись изъ города чтобы пробраться въ Кастилію. Непріятель видѣлъ крошечную горсть людей имѣющую во главѣ непобѣдимаго Сида и не посмѣлъ напасть на него. Такимъ образомъ, послѣдняя побѣда Сида была одержана его трупомъ, и маленькій отрядъ мирно вернулся въ Кастилію съ останками героя.

Сарагосса напомнила мнѣ немного Бургосъ, и оно не мудрено. Между ними есть и должно быть общее. Оба города сѣверные и были столицами двухъ королевствъ прежде всѣхъ соединившихся вмѣстѣ чтобы положить начало новой эпохѣ — возрожденію христіанской Испаніи на развалинахъ Мавританіи.

Кастилія и Аррагонъ!… вотъ крикъ при которомъ пала Гранада, послѣдній пріютъ потомковъ Альмансора, Абенъ Аламира и другихъ витязей Мавританской Испаніи. Кастилія и Аррагонъ связались политическою свадьбой Фердинанда и Изабеллы. Сарагосса и Бургосъ породнились надолго и вмѣстѣ занялись освобожденіемъ Андалусіи. Между ними должно было зародиться и остаться сходство. Первоначальная, полулегендарная исторія Аррагона и Сарагоссы довольно интересна чтобъ упомянуть о ней вкратцѣ.

По паденіи готѳскаго владычества, горсть людей бросилась въ Пиринеи (какъ Венеты при появленіи Атгилы) и основали городокъ на горѣ Arbe, то-есть по-испански sobre Arbe — на Арбе.

Этотъ городокъ Sobrarbe, какъ звали его, имѣлъ отчасти участь Венеціи, то-есть хотя и не дожилъ до вашихъ временъ и не удивляетъ своею красотой путешественниковъ, но однако вскорѣ же усилился и превратился уже въ республику Собрарбе, протянувшуюся верстъ на сто. Окруженная со всѣхъ сторонъ Аррагономъ, она существовала какъ теперь существуетъ Ангора или Санъ-Марино. Въ 723 году былъ выбранъ король въ Собрарбе, но вотъ на какихъ условіяхъ. Собравшіеся выборные люди объявили новому королю слѣдующее, оставшееся въ лѣтописяхъ:

— Nos, que valemos mas que vos, y podemos mas que Vos! — os elegimos rey, con tal que guardareis nuestros fueros y libertades, y entre vos y nos un que manda mas que vos! Si no — No!

Мы что стоимъ^[24] больше чѣмъ вы и можемь больше чѣмъ вы, выбираемъ васъ королемъ съ тѣмъ чтобы вы охраняли наши льготы и свободы и былъ бы между вами и нами одинъ который былъ бы верховнѣе васъ. Если нѣтъ — нѣтъ!

Всѣ короли отъ VIII до XIV, отъ перваго, Горсія-Хименеса, до послѣдняго, Педро IV, выслушивали это условіе и клялись отвѣчая: да! на слова: Если нѣтъ — нѣтъ! Педро рѣшился обойтись безъ этой формальности и при выборныхъ взялъ въ руки пергаментъ гдѣ были написаны эти слова и вырѣзалъ ихъ кинжаломъ. Однако одинъ болѣе могущественный остался все между нимъ и народомъ, называясь Justitia. Это было нѣчто въ родѣ перваго министра выбираемаго народомъ и не зависящаго отъ короля, который и былъ всегда посредникомъ между ними. Ему жаловались на противозаконныя дѣйствія короля. А надъ нимъ самимъ никто не имѣлъ права суда, кромѣ всего народа его выбравшаго.

Постепенно маленькое королевство слилось съ большимъ Аррагономъ, но государственный строй послѣдняго сильнѣйшаго уступилъ fuerosамъ Собрарбе. Юстиція существовалъ въ Аррагонѣ вплоть до царствованія Филиппа II. Знаменитый Antonio Perez, заключенный въ тюрьму, обратился за покровительствомъ противъ короля къ юстиціи по имени Juan Lanuza, который немедленно взялъ сторону Переса и поднялъ Аррагонцевъ. Но времена уже были другія. Лануса былъ взятъ и обезглавленъ на одной изъ площадей Сарагоссы. Народъ возсталъ еще сильнѣе; выбралъ еще двухъ justicia, и оба они точно также погибли, по приказанію Филиппа II. Аррйгонцы стихли. Послѣдній и важнѣйшій изъ fuerosовъ прежней Собрарбе исчезъ съ лица земли. Прежде малѣйшее насиліе надъ личностью justicia поднимало на ноги весь Аррагонъ и во всѣхъ деревушкахъ гремѣлъ кликъ призывавшій на защиту fueros y libertades. Теперь же король Филиппъ, не двигаясь изъ Эскоріала, не воюя, поборолъ тысячи враговъ однимъ декретомъ и назначилъ смертную казнь всякому кто произнесетъ только слово: Justicia.

Самый городъ Сарагосса древнѣе, разумѣется, республики Собрарбе. Легенда говоритъ что императоръ Августъ, явившійся въ Испанію для усмиренія Астурійцевъ, основалъ колонію и назвалъ ее Caesarea-Augusta. Онъ даже оставилъ будто послѣ своего пребыванія цирки, бани, дворцы и forum. Готеы выбрали городъ столицей и звали сокращенно Cesaragosta. При Маврахъ Saracosta соперничала въ богатствахъ съ Кордовой и Толедомъ, наконецъ подпала она подъ вліяніе республики Собрарбе, и при сліяніи этой съ Аррагономъ Saragoza сдѣлалась окончательно столицей Аррагона и резиденціей королей происходившихъ однако отъ Горсіа-Хименеса перваго короля Собрарбе.

Аррагонцы до сихъ поръ извѣстны въ Испаніи какъ самый суровый, дикій и энергическій народъ. Лучше всего они показали себя при послѣдней борьбѣ съ Наполеономъ I. Осада Сарагоссы одинъ изъ самыхъ страшныхъ эпизодовъ этой войны. Муціи Сцеволы, Юдиѳи, Леониды блѣднѣютъ около личностей которыхъ дала отечеству Сарагосса. Во время этой борьбы городъ былъ не укрѣпленъ и даже не имѣлъ гарнизона при появленіи Французовъ. Народъ выбралъ начальникомъ бригадира Палафокса (Palafox) и въ два дня образовалась армія въ десять тысячъ волонтеровъ. Генералъ Вердье, командовавшій Французами, убѣждалъ осажденныхъ опомниться и сдаться, говоря что у нихъ да же и оружія нѣтъ. Палафоксь отвѣчалъ на это извѣстную фразу, любимую и теперь часто повторяемую Испанцами, что у нихъ есть ножи и что война будетъ на ножахъ (sera una guerra à cuchillos)… Французы, двадцать девять дней осаждали городъ и брали стѣны (неукрѣпленныя) и затѣмъ двадцать одинъ день брали отдѣльно улицы, дома и этажи домовъ. Теряя страшно много народа Вердье рѣшился подвигаться по улицамъ понемногу ломая и разрушая дома. Послѣ двухъ недѣль постоянной, ежечасной, ожесточенной борьбы по всѣмъ угламъ и закоулкамъ Сарагоссы, болѣе половины города принадлежала еще осажденнымъ. Побѣдили ихъ голодъ и эпидемія. На 40.000 бывшихъ подъ оружіемъ (то-есть при ножахъ) и защищавшихъ городъ, 15.000 вдругъ заболѣло. Не только не успѣвали хоронить умершихъ но не успѣвали даже подбирать больныхъ и раненыхъ которые и умирали на улицахъ… Наконецъ погибъ герой Палафоксъ, не отъ непріятеля, а отъ заразы!.. Сарагосса сдалась! Результатъ былъ таковъ: на сто тысячъ жителей 54 тысячи погибли, три четверти города были въ развалинахъ, а уцѣлѣвшій кварталъ полонъ крови, труповъ и заразы!… Но силы окупаціонной арміи были надорваны и вскорѣ ни одного французскаго солдата не оставалось въ Испаніи.

О теперешней Сарагоссѣ можно сказать что она, напоминая Бургосъ, оживленнѣе, просторнѣе, многолюднѣе и богаче, благодаря отчасти своей патронѣ Nuestra Senora del Pilar, почитаемой наиболѣе другихъ во всей Испаніи. Постоянно городъ полонъ богомольцами стекающимися сюда на поклоненіе Мадоннѣ. Можно смѣло сказать что какъ всякій мусульманинъ мечтаетъ всю жизнь о путешествіи въ Мекку, такъ всякій Испанецъ мечтаетъ о путешествіи въ Сарагоссу. Самый храмъ Мадонны, похожій на большой монастырь, достаточно краснорѣчиво говоритъ о ежегодньш приношеніяхъ сюда со всей Испаніи. Богатство и роскошь храма не имѣютъ границъ… Но увы! художественность рѣдко соединяется съ чрезмѣрною роскошью, напротивъ упрямо набѣгаетъ ее и скорѣе любитъ жить въ ладу съ простотою скромностью. Классическое и простое — сродни, и гдѣ первое, тамъ всегда второе. Вдобавокъ храмъ N. S. Pilar^[25] новѣйшее произведеніе и архитектуры нашего времени. Мы отчасти не можемъ и судить о ней: потомство обсудитъ и оцѣнитъ. Я не стану описывать разныя capillas, ниши, своды, колонны, разноцвѣтные мраморы и т. д., все чѣмъ переполненъ этотъ храмъ подобно соборамъ Толедо, Севильи, Бургоса. Но тамъ все это полно смысла и дышетъ жизнію и исторіей; здѣсь же это агрегатъ драгоцѣнностей, выставка богатствъ. Перейдемъ лучше къ исторіи Мадонны del Pilar. Вотъ что и какъ, слово въ слово, говоритъ древнее сказаніе:

"Многодорогая мать Моя, сказалъ однажды Іисусъ. Я хочу чтобы Вы отправились въ Сарагоссу и приказали бы Святому Іакову вернуться въ Іерусалимъ. Прежде чѣмъ покидать Сарагоссу, пусть построитъ онъ храмъ въ честь Вашу и во имя Ваше чтобы Вы были тамъ призывомъ и въ почетѣ.

"И Богоматерь, окруженная серафимами и сопровождаемая тысячами ангеловъ данныхъ Ей Босподомъ, отправилась въ Сарагоссу. И съ небесными пѣснями и музыкой ангеловъ достигла Она Сарагоссы около полуночи.

"Апостолъ былъ за городомъ съ своими учениками и они увидѣли вдругъ на небѣ сіяніе превосходящее блескъ солнца. Ангелы поставили тронъ Богоматери въ виду апостола.

"Ангелы несли въ рукахъ маленькую колонну изъ мрамора и сдѣланное изъ инаго вещества изображеніе Царицы Небесной.

"Царица вселенной на тронѣ и окруженная ангелами, которыхъ Она превосходила красотой и сіяніемъ, предотала апостолу, и онъ простерся предъ Ней. Увидѣлъ онъ и колонну съ Ея изображеніемъ въ рукахъ у ангеловъ.

"Сынъ мой, Іаковъ! Всемогущій выбралъ это мѣсто чтобы вы посвятили его Ему и построили здѣсь храмъ во имя Мое. Я обѣщаю праведнымъ которые будутъ посѣщать его и молиться, мою могущественную защиту, ибо храмъ этотъ будетъ обителью Моей и наслѣдствомъ Моимъ. И въ удостовѣреніе Моего обѣщанія Мое собственное изображеніе будетъ поставлено на эту колонну и оно равно какъ и святая вѣра пребудетъ до скончанія міра въ храмѣ который построите вы.

"Вы начнете какъ можно скорѣе этотъ домъ Господень и затѣмъ вы отправитесь въ Іерусалимъ гдѣ Сынъ Мой хочетъ Чтобы вы пожертвовали Ему жизнь свою.

"Послѣ этихъ словъ Святая Дѣва повелѣла ангеламъ поставить святое изображеніе на колонну, а ее поставить на то мѣсто гдѣ находится она нынѣ. Святой Іаковъ палъ ницъ, а ангелы восхвалили гимнами зачатіе перваго храма который строится во имя Царицы неба и земли.

"Это и было счастливѣйшее основаніе святаго храма Богоматери Колонны въ Сарагоссѣ, который справедливо именуется небесною обителью Господа и Пречистой Матери Его,

"Святой Іаковъ по исчезновеніи Дѣвы Маріи созвалъ учениковъ своихъ, объявилъ имъ что они должны дѣлать и быстро принялся за работу.

"Пользуясь помощью ангеловъ онъ окончилъ до выѣзда изъ Сарагоссы маленькую часовню, гдѣ находится святое изображеніе на колоннѣ.

«Это чудотворное явленіе Пресвятой Дѣвы Маріи въ Сарагоссѣ случилось въ году 40мъ по Рождествѣ Сына Ея, Господа Нашего, въ ночь втораго января!»

Послѣ этого знаменитаго Pilar стоитъ посмотрѣть церковь San Salvador или La Seo^[26] гдѣ прежде былъ архіепископскій тронъ. Здѣсь нѣтъ богатствъ церкви Pilar, а между тѣмъ насколько выше ея и художественнѣе эта древняя Seo. Въ ней разумно слились два стиля, строго граціозный легкій готическій и renaissance. Внѣшность не имѣетъ ничего поражающаго, но внутренность восхитительна. Тутъ нѣтъ стѣнъ, а всюду одно хитро и художественно сплетенное изъ камня кружево, темносѣрое, легкое, волнистое, которое вьется со сводовъ до земли отъ одного угла до другаго. Вѣчная тишина и вѣчный сумракъ царятъ въ La Seo, и потому что-то полуугрюмое полугрустное пролилось по всѣмъ нишамъ, сводами и по всѣмъ capillas. Тутъ невольно переносишься мысленно во времена республики Собрарбе. Отчего это все древнее великолѣпно и все что мы вздумаемъ соорудить теперь кажегь копіей и пародіей или безсмыслицей? Техническая часть доведена во всемъ до совершенства, отдѣлкой и деталями мы также блистаемъ…. но смыслъ и жизнь вложить въ твореніе, душу свою вдохнуть, чтобы оно жило, говорило и смотрѣло — этого въ новѣйшихъ произведеніяхъ искусства и не ищите. Нашъ вѣкъ не даетъ мастеровъ, геніевъ, творцевъ, а даетъ подмастерьевъ, рабочихъ, чуть не поденщиковъ. Мы не творимъ, а дѣлаемъ, больше, но хуже, вдобавокъ мы вѣчно — подражатели. Третья и послѣдняя рѣдкость Сарагосеы — колокольня Torre Nueva. Она замѣчательна не архитектурой, а тѣмъ что наклонилась на бокъ (какъ башня въ Пизѣ), и вышиной въ 40 саженъ, она верхушкою своей переходитъ черту основанія на четыре аршина. Одни увѣряютъ что это былъ tour de force архитектора, другіе же, сообразуясь съ тѣмъ что въ основаніи появилась огромная трещина, убѣждаютъ что башня эта не нынче-завтра рухнетъ и раздавитъ цѣлый кварталъ. Впрочемъ сторона наклоненія подправлена и подмазана изрядно. Цѣлый новый этажъ поддерживаетъ башню и можетъ-быть еще долго продумаетъ она: рухнуть или не рухнуть?

Въ Сарагоссѣ я былъ еще въ Испаніи, но въѣхавъ въ Барселону, я къ величайшему моему удивленію очутился во Франціи. Если уничтожить испанскія названія и главную улицу La Rambla назвать по-французски, то и въ умъ не придетъ что находишься еще въ Испаніи. Все что я, туристъ, могу сказать о Барселонѣ заключается въ двухъ словахъ: Барселона богатый и торговый городъ, а Рамбла нѣчто въ родѣ тѣнистаго бульвара, хотя и составляетъ гордость Барселонцевъ, но существуетъ и въ Парижѣ, и въ Берлинѣ, и въ Москвѣ. Наша Рамбла, Тверской бульваръ, нисколько не хуже.

Барселона интересна только въ одномъ отношеніи, она грустный и страшный обращикъ того что станется со всѣми испанскими городами (и даже съ испанскими нравами) чрезъ какія-нибудь двадцать, тридцать лѣтъ. Исчезновеніе насильственное и безслѣдное всего національнаго, поэтическаго и характернаго и замѣна всего этого чѣмъ-то неуловимо уродливымъ и безсмысленнымъ, что уже не Испанія, но и не Европа.

Хороши бы мы были еслибы валили на-земь Кремлевскія башни, срыли бы Василія Блаженнаго, Сухареву Башню и встали бы возводить Пантеоны и Парѳеноны изъ кирпича или изъ сосновыхъ срубовъ. Какова бы физіономія была у какого-нибудь Парѳенона попавшаго на Козье Болото или на Сивцевъ Вражекъ! Впрочемъ чтобы дѣйствовать вполнѣ на испанскій ладъ, надо изъ всѣхъ кремлевскихъ соборовъ понадѣлать казармы или больницы. Хоть и странно, а Испанцы это дѣлаютъ ради прогресса и цивилизаціи, и въ иныхъ городахъ Кастиліи и Андалусіи уже много сдѣлано. Право, если я на дняхъ услышу что изъ Кордовской мечети сдѣлали вдовій жомъ, а изъ Альамбры суконную фабрику или вокзалъ желѣзной дороги, то нисколько не удивлюсь. Это будетъ въ духѣ Испанцевъ…. да и въ духѣ вѣка!…

ГР. Е. САЛІАСЪ.

"Русскій Вѣстникъ", №№ 4, 6, 9, 1874

↑ Слово въ слово крысовникъ — отъ raton крыса.
↑ Франчуте — презрительное названіе Француза.
↑ Признакъ присутствія дьявола.
↑ Разказъ этотъ, какъ увѣряли меня, попалъ даже въ печать.
↑ Iviza — одинъ изъ Балеарскихъ острововъ.
↑ Второстепенныя роли на бою быковъ. Должность ихъ только дразнить быка и отъ него бѣгать.
↑ Banderilla — палка съ острымъ, желѣзнымъ, крючковатымъ концомъ, которая втыкается въ холку быка и остается въ немъ.
↑ Оставляю безъ измѣненія писанное тому назадъ нѣсколько лѣтъ, когда Кастеларъ не былъ еще европейскою знаменитостью.
↑ Неизвѣстный мнѣ господинъ напечаталъ что одна русская газета прислала меня корреспондентомъ на ферію Альмеріи.
↑ Domingo значитъ по-испански: Воскресенье.
↑ Того embolado — быкъ на рога котораго навинчиваются шарики, или просто рога подпиливаются и дѣлаются тупыми.
↑ Описаніе Гранады было уже въ печати, за исключеніемъ настоящаго отрывка.
↑ Боабдиль былъ крошечнаго роота и имѣлъ прозвище: Rey-Chico, тo-есть король-малютка.
↑ Уменьшительное отъ слова бабушка.
↑ Наваха — національный ножъ.
↑ Песета, — около четвертака.
↑ Теща чорта считается Испанцемъ еще хуже самого чорта; онъ самъ отъ нея горе терпитъ. Замѣчательно что у чорта испанскаго есть теща, но жены нѣтъ.
↑ Кабачокъ, малый постоялый дворъ.
↑ Рерісо, Рере уменьшительное отъ José (Хосе) — Іосифъ, одно изъ любимыхъ мужскихъ именъ.
↑ Для Эльче.
↑ Padre cura — равняется нашему слову: батюшка обращенному къ священнику.
↑ Названа такъ ибо заложена въ день Св. Михаила, по-испански S.-Muguel. Строилась она 200 лѣтъ.
↑ Campear — сражаться. Кампеадоръ — прозвище исключительно даваемое Сиду.
↑ Valer — стоить.
↑ Pilar — значитъ столбъ, колонна, Мадонна эта стоитъ на столбѣ.
↑ Seo или Seu — по-каталонски: тронъ, сѣдалище. Испанское — seit, италіанское — seddia, французское — chaise.

[1] Слово въ слово крысовникъ — отъ raton крыса.

[2] Франчуте — презрительное названіе Француза.

[3] Признакъ присутствія дьявола.

[4] Разказъ этотъ, какъ увѣряли меня, попалъ даже въ печать.

[5] Iviza — одинъ изъ Балеарскихъ острововъ.

[6] Второстепенныя роли на бою быковъ. Должность ихъ только дразнить быка и отъ него бѣгать.

[7] Banderilla — палка съ острымъ, желѣзнымъ, крючковатымъ концомъ, которая втыкается въ холку быка и остается въ немъ.

[8] Оставляю безъ измѣненія писанное тому назадъ нѣсколько лѣтъ, когда Кастеларъ не былъ еще европейскою знаменитостью.

[9] Неизвѣстный мнѣ господинъ напечаталъ что одна русская газета прислала меня корреспондентомъ на ферію Альмеріи.

[10] Domingo значитъ по-испански: Воскресенье.

[11] Того embolado — быкъ на рога котораго навинчиваются шарики, или просто рога подпиливаются и дѣлаются тупыми.

[12] Описаніе Гранады было уже въ печати, за исключеніемъ настоящаго отрывка.

[13] Боабдиль былъ крошечнаго роота и имѣлъ прозвище: Rey-Chico, тo-есть король-малютка.

[14] Уменьшительное отъ слова бабушка.

[15] Наваха — національный ножъ.

[16] Песета, — около четвертака.

[17] Теща чорта считается Испанцемъ еще хуже самого чорта; онъ самъ отъ нея горе терпитъ. Замѣчательно что у чорта испанскаго есть теща, но жены нѣтъ.

[18] Кабачокъ, малый постоялый дворъ.

[19] Рерісо, Рере уменьшительное отъ José (Хосе) — Іосифъ, одно изъ любимыхъ мужскихъ именъ.

[20] Для Эльче.

[21] Padre cura — равняется нашему слову: батюшка обращенному къ священнику.

[22] Названа такъ ибо заложена въ день Св. Михаила, по-испански S.-Muguel. Строилась она 200 лѣтъ.

[23] Campear — сражаться. Кампеадоръ — прозвище исключительно даваемое Сиду.

[24] Valer — стоить.

[25] Pilar — значитъ столбъ, колонна, Мадонна эта стоитъ на столбѣ.

[26] Seo или Seu — по-каталонски: тронъ, сѣдалище. Испанское — seit, италіанское — seddia, французское — chaise.

[1]

[2]

[3]

[4]

[5]

[6]

[7]

[8]

[9]

[10]

[11]

[12]

[13]

[14]

[15]

[16]

[17]

[18]

[19]

[20]

[21]

[22]

[23]

[24]

[25]

[26]

Испания (Салиас)/ДО

ИСПАНІЯ ПУТЕВЫЕ ОЧЕРКИ.*

АЛЬМЕРІЯ.

ГРАНАДА.

ОТЪ МУРСІИ ДО БАРСЕЛОНЫ.

ИСПАНІЯ
ПУТЕВЫЕ ОЧЕРКИ.*