Исконныя начала и народ
правитьВ послѣднее время много говорят и пишут о національмом чувствѣ, о возвращеніи к родным пенатам послѣ блужданій в мертвенной пустыня интернаціонализма, о пробужденіи интереса к самобытным, исконным началам русской жизни и о необходимости проводить эти начала и в жизни, и в политикѣ, и в школѣ.
Да, нам не хватает національнаго чувства, мы недооцѣнили многих народных цѣнностей.
Все это правда. И все-же, когда нам говорят о національном духѣ, об искожнных началах, — возникает ряд вопросов, на которые приходится отвѣчать.
Мы любим крайности. Нас всегда тянет за «предѣлы предѣльнаго». Если интернаціонализм, то, подай нам по меньшей мѣрѣ, вселенскій, космическій, ну, а вспомнили о патріотизмѣ, того и гляди докатимся до «зоологическаго» націонализма, по выраженію Вл. Соловьева.
Есть и другая опасность: впасть в старыя ошибки москвофилов, которые, по выраженію того же Вл. Соловьева, вмѣсто объективно-достовѣрных обще человѣческих начал правды, в основаніе своей доктрины доставила предполагаемый идеал русскаго народа, т. е. на самой дѣлѣ лишь идеализацію того исторически сложившагося строя русской жизни, котораго видимыя проявленія в современной им дѣйствительности подвергались с их стороны такой жестокой критикѣ.
Вѣдь и большевизм является, в значительной степени, видимым проявленіем в современной дѣйствительности нѣкоторых исторических традицій. В русском коммунизмѣ, пожалуй, не меньше разиновщины и пугачевщины, чѣм так называемаго, «научнаго соціализма».
«Двоевѣріе» было древнѣйшей традиціей нашего народа. Он воспринял восточное православіе, но сохранил свое бытовое язычество, был монархистом, сохранив в душѣ симпатію в анархической «вольницѣ». Два начала жили в нем, не смѣшиваясь. Двоевѣріем проникнута религія народная, двоевѣріем была проникнута и государственная вѣра нашего народа. Св. Георгій с скотьим богои, Громовик с Ильей Пророком мирно уживались в крестьянской душѣ.
Религіозное двоевѣріе продержалось всю нашу тысячелѣтнюю исторію.
Христіанская мораль, даже в церковной формѣ своей, имѣла лишь слабое вліяніе на уклад бытовых отношеній, на общій уклад народной жизни.
Взять, хотя бы, общинныя отношенія, которыя нѣкоторым казались чуть-ли же сродни коммунизму, первых христіан. Эти отношенія гораздо больше опредѣлялись экономикой, чѣм моралью христіанства.
— Ну, старичек господній, силов у тебя нѣту, платить в казну тебѣ не в моготу; придется тебѣ, старичку пріятному, пожалуй что и слѣзать с земли-то… Так-то… Потому молодых ребят надыть на землю сажать, а тебѣ-бы, старичку, тихим-бы, напримѣр, манером, ежели говорить примѣрно, и понимать-бы в самый раз… Так то"!
Так описывает Глѣб Успенскій отношеніе «міра» к старичку «пріятному», но потерявшему единственную свою цѣнность, — рабочую силу. И это не одна «словесность».
Тот-жа Глѣб Успенскій рисует ужасную сцену изгнанія дѣтьми и внуками такого дряхлаго неспособнаго к труду старика. Страстный народодюбец, Гл. Успенскій усиленно искал в поступках народа «божеских», нравственных мотивов, но всегда наталкивался на ту же прозу экономическаго интереса.
Мірским сходом, напр., рѣшено нанять избу для ночевки «странных людей». —Кому-же это пришло в голову? спрашивает Успенскій. —Коли меня обкрадут, да сожгут раза три всю деревню, так и придет в голову, — отвѣчает крестьянин.
В поступках отдѣльных лиц, конечно можно встрѣтить в народѣ и безкорыстную любовь, и честность, и правдивость. Но — эти поступки могут проистекать и не из внутренних религіозных побужденій.
Лѣсков передает интересный разсказ архіерея о том, как старый миссіонер отказался крестить мордву…
Долго изучая этот народец, миссіонер убѣдился, что мордвины вообще, честны и правдивы; между тѣм, крещеная мордва начинает и красть и убивать. Один мордвин объясняет, почему это происходит: мы боимся прогнѣвать наших богов, говорит он, потому, что согрѣшившему у нас нѣт прощенія. А у вас (христіан) сколько ни грѣши, — покаешься, поисповѣдуешься, и чист. Оттого крещенные мордвины и грѣшат, а не крещенные не грѣшат.
Архіерею пришлось, со временем, убѣдиться на личном опытѣ, в справедливости этого: крещенный мордвин бросил его, среди снѣжнаго бурана, на произвол судьбы, а некрещенный — спас от гибели, рискуя жизнью.
Наша обрядовая религіозность была в значительной степени лишь внѣшним культом и извѣстным психологическим настроеніем, мало вліявшая на поступки людей, не претворявшимся в велѣніе нравственнаго закона. Деревенскій кулак міроѣд, пускающій по міру своих односельчан и, вмѣстѣ с тѣм, ставящій свѣчу перед образом и искреніе молящійся о ниспосланіи ему великих и богатых милостей — примѣр такой недѣйственной религіозности.
За тысячу лѣт народ научился кое-как «устами чтить» Христа («Отчу» знают, да и то не всѣ), сердцем же еще далеко отстоит от евангельскаго ученія.
В первой главѣ мы указывали, что необходимо разобраться в том, что из себя представляют т. н. исконныя начала и как народ представляет себѣ эти начала.
Мы отмѣтили, что глубочайшая традиція нашего народа — «двоевѣріе». Двоевѣріем была проникнута религія народная, двоевѣріем же была проникнута и государственная вѣра нашего зарода. На этом послѣдней двоевѣріи мы и остановим теперь наше вниманіе.
С одной стороны представленіе о царѣ, как о безмѣрной всепоглощающей силѣ. Представленіе это чрезвычайно выразительно запечатлѣлось в одной удивительной русской народной легендѣ, по которій власть московских государей получает свою верховную санкцію не от кого другого, как от Навуходоносора.
Послѣ паденія Навуходоносорова царства — разсказывается в легендѣ, — Вавилон запустѣл, сдѣлался жилиіцем гадов и змѣй и снаружи был окружен одним огромным змѣем, так что город стал недоотупеи. Тѣм не менѣе греческій царь Лев, «во святом крещеніи Василій», задумал добыть сокровища, принадлежавшія Навуходоносору. Собравши войско, Лев отправился к Вавилону и, не дойдя до него пятнаддать поприщ, остановил и послал в город трех мужей, — грека; обежанина (абхазца?) и русина.
Путь был очень трудный,
Вокруг города на шестнадцать верст поросла трава великая, как волчец; было множество всяких гадов, змѣй, жаб, которые кучами, как сѣнныя копны, поднимались вверх от земли. — Они свистѣли и шипѣли, а от иных несло стужею, --как зимой. Послы благополучно подошли к змѣю, который спал, и к стѣнам города, гдѣ увидѣли надпись на греческом, грузинском и русском языкѣ, гласившую, что по стоящей лѣстницѣ можно пробраться в город. Исполнив это, послы в городѣ увидали церковь и, войдя в нее, на гробницѣ святых трех отроков, Ананія, Аварія и Мисаила, горѣвших нѣкогда в пещи огненной, они нашли драгоцѣнный кубок, наполненный миром или вином. Они испили из кубка, стали веселы и на долгое время уснули; проснувшись, хотѣли взять кубок, но голос из гробницы запретил им дѣлать это и велѣл идти к Навуходоносорову сокровищницу ваять «знаменіе», т. е., царскія инсигніи.
В сокровищницѣ они среди других драгоцѣнностей нашли два царских вѣнца, при которых была грамота, гдѣ говорилось, что вѣнцы сдѣланы Навуходоносором, царем вавилонским и всея вселенныя, для него самого, и его царицы, а теперь должны быть носимы царем Львом и его царицею; кромѣ того, послы нашли в вавилонском казнѣ «крабицу сердоликовую», в которой была царская багряница, сирѣчь порфира, и шапка Мономаха, и скипетр царскій. На обратном пути послы разбудили змія, «и встала на нем чешуя, как волны морскія, и стала колебаться», однако, послам удалось благополучно доставить царю инсигніи Навуходоносора, — тѣ самыя, которыя, — по другому преданію, --перешли от византійских императоров к кіевским князьям, а от них-- к московским государям.
Другой, позднѣйшій варіант легенды, записанный в Самарском краѣ, прямо ставит на мѣсто Византіи Москву, вмѣсто императора Льва — Ивана Грознаго.
Царь Иван Васильевич кликал клич, кто мнѣ достанет из вавилонскаго царства корону, скиптр, рук державу и книжку при них? По трое суток кликал он клич — никто не являлся. На конец, явился Борма Ярыжка и берется исполнить царское желаніе. Послѣ тридцатилѣтних скитаній и безконечных приключеній, он добывает и приносит царю корону, скиптр, рук державу и книжку при них и в награду просит у царя Ивана только одного: «дозволь мнѣ три года безданно, без пошлинно пить во всѣх кабаках»! …
Таким образом, сам Иван Грозный оказывается непосредственным преемником Навудодоносоровой власти.
Знаменательно и это заключеніе: вручив русскому царю инсигніи нечестиваго языческаго царя вавилонскаго запил горькую Борма Ярыжка…
И трудно было не запить…
Положеніе народа, чѣм дальше, тѣм становилось тяжелѣе.
Между царем, каков бы он ни был и народом все выше росла преграда. «Ипаты» и «стратиги», — бояре, приказы намѣстники, воеводы — все больше отдаляли народ от царя. До Бога высоко, до царя далеко, говорил народ и стал создавать собственный идеал истиннаго царя, царя «мужицкаго», который стоит за народ «радѣет о черни». Идеал этот долго вынашивался душѣ народной, пока, наконец, воплотился в образѣ… Пугачева.
Пугачевщина стремилась сбросить престола «казанскую помѣщицу», — как назвала себя сама Екатерина II в обращеніи к казанским дворянам, и посадить на престол «истиннаго царя, — Петра III», который «был по всему государству и развѣдывая тайно обиды и отягощенія крестьян от бояр», — как говорил один из агитаторов крестьян.
Каково представленіе народа об истином царѣ, котораго они хотѣли видѣть на тронѣ, можно довольно точно опредѣлить, читая манифесты Пугачева, которые так полно отражали народныя чаянья и пользовались таким успѣхом. Первый манифест Пугачева (11-го сентября 1773 года) жалует яицкое войско «рякою (рѣкой) с вершин и до устья и землею без покупки (sic) и травами, и денежным жалованьям и свиньцом и порахам и хлебным провіянтам». В другом манифестѣ еще заманчивѣе:
«Петр III» жалует: «…головами и бородами, вольностью и свободою, вѣчно казаками, не требуя рекрутских наборов, подушных и прочих денежных податей, во владѣніе землями, лѣсными, сѣнокосными угодьями, рыбными ловлями, соляными озерами без выкупа и без оброку и освобождает от всѣх прежде чинимых — от злодѣев дворни, градских мздоимцов и судей — крестьянам и всему народу налагаемых податей».
А вот и «декрет» о борьбѣ с «контрреволюціей».
«А как нынѣ имя наше властію Всевышней десницы в Россіи процвѣтает, того ради повелѣваем сим Нашим именным указом: как дворяне в своих помѣстьях и вотчинах (находятся), оных противников нашей власти, возмутителей имперіи и раззорителей крестьян, ловить, казнить и вѣшать и поступать равным образом так, как они, не имѣя в себѣ христіанства, чинили с своими крестьянами, по истребленіи коих противников и злодѣев дворян всякій может возчувствовать тишину, спокойную жизнь, кои до вѣка продолжатися будут».
Вот какіе манифесты приходились по душѣ народу, вот какой образ праведнаго царя жил в сердцѣ народном.
И говоря об исконных началах, слѣдует подумать о том, идеал какого царя жил в душѣ народа.