О содержании Иппарха мы по местам делали свои замечания под чертою переведенного нами текста; стало быть, здесь нет надобности много говорить о нём. Не считаем также нужным входить в длинные исследования относительно достоверности и важности этой книги; довольно уже и того, что сказано нами по поводу рассмотрения греческого её подлинника. А кто пожелает бо́льших подробностей, тот может найти их в рассуждениях Волькенара (De Fragm. Callimachi p. 22; ad Herodot. p. 398 ed. Wessel. Diatrib. in Eurip. Fragm. p. 291), Вольфия (Prolegg. ad Homer. p. CXIV sq.), Бекка (in Min. et Legg. p. 34 sqq.), Аста (De vita et scriptis Plat. p. 497), Зохера (de scriptis Plat, p: 122 sq.). Все эти критики согласны в том, что Иппарх и по своей форме, и по господствующему в нём образу изложения мыслей, никак не может быть приписан Платону; что ни предмет его недостоин имени этого философа, ни в методе раскрытия понятий нет ничего ему свойственного. Бекк (in Minoem et Legg. p. 43 sqq.), основываясь на словах Диогена Лаэрция (11, 122 sqq.), старался доказать, что этот разговор, вместе с Миносом и сочинениями о праведнике и добродетели надобно приписывать Симону Сократику. Но всё еще можно сомневаться, действительно ли Симон был писателем Иппарха; кажется, всего легче прийти к убеждению, что Иппарх написан каким-то ремесленником, неполучившим изящного научного образования. Правда, в языке этого разговора нет ничего, чуждого современной Платону письменности; но сочетание мыслей в нём так неестественно и нелепо, исчисление примеров по местам так скучно и сухо, заключения выводятся так изысканно и принужденно, что не мог, кажется, столь худо изложить его нетолько Платон, но и никакой другой, порядочно образованный Афинянин. Это сочинение написано, по всей вероятности, кем-нибудь в школах риторов последующего времени, которые, как известно, породили много подобных образцов учености.
Самая идея этого диалога противоречит характеру и направлению Платоновой философии. Очерк её можно сделать немногими словами. Всякая корысть, говорит писатель Иппарха, есть добро для того, кто её желает; поэтому любить корысть не более преступно, как и любить добро. Корысть любят все люди, добры ли они, или злы. Надобно только знать, что то, что составляет корысть или добро, не есть та или другая внешняя видимость, но есть внутренняя и реальная ценность вещи. Этого-то реального значения её мудрец никогда не теряет из виду. Итак, надобно прояснять и направлять корыстолюбие, а не изгонять его.