Инкогнито (Тэффи)
Кондуктора долго-культяпинской железной дороги окончательно зазнались.
Об этом печальном факте свидетельствовали все жалобные книги всех вагонов третьего класса, многочисленные протоколы и бесчисленные письма пассажиров.
Выходило, что, обращаясь вежливо с публикой первого и второго классов, кондуктора властвовали в третьем классе столь дерзновенно и жестоко, что вынести их обращение не было никакой возможности.
«А кондуктор всю дорогу от Цветкова до Культяпина оскорблял и меня, и весь мой багаж невыносимо», — жаловалась старуха-помешица.
«Билеты прощелкивает с столь вызывающим видом, коего нельзя допустить и в цензурных словах описать невозможно», — доносил другой пассажир.
«Кондуктор ваш лается, как лиловый пес», — просто и ясно излагал третий.
Все эти жалобы встревожили наконец управляющего дорогой.
— Нужно принять меры. Нужно обуздать их как-нибудь. Самое лучшее — проехать самому инкогнито в третьем классе и поймать их с поличным, — заявил он на заседании.
— Нет, ваше превосходительство, это не годится, — возразил управляющему умный человек. — Все кондуктора так изучили вашу наружность, что моментально узнают вас, как вы ни переодевайтесь, хоть в женское платье.
— Так как же быть?
— Да очень просто: послать кого-нибудь из служащих, выбрать позахудалее.
— Вот у меня в канцелярии есть одна такая крыса — Овсяткин. Такой, какой-то от природы общипанный, что посади его в первый класс, так и то видно, что он должен ехать в третьем. Уж такая у него от Бога третьеклассная наружность.
— Ну, что ж, можно его командировать. Купить ему билет и пусть проедет инкогнито по всей линии.
* * * править
— Пришила новые пуговицы к пальто? — спрашивал Овсяткин у своей перепуганной жены.
— Приш-шишила, Кузьма Петрович. Как вы сказали, так в един дух и пришила.
— То-то «пришишила»! Ты должна понимать! На меня возлагается ответственнейшее поручение высочайшей важности. Я, служащий долго-культяпинской железной дороги, имеющий даровой билет второго класса, еду ин-ког-нито, как самый простой смертный, в третьем классе. Сам начальник сказал мне: «Вы поедете ин-ког-нито». Следовательно, как я должен себя держать? С достоинством. Вот как человек, имеющий даровой билет, едет по собственной железной дороге, как Гарун Аль-Рашид, в третьем классе. Понимаешь? Если не можешь понять, то хоть чувствуй.
Он надушился одеколоном «Венецианская лилия» и отправился на вокзал.
— Эт-то что-о? — спросил он кондуктора, указывая на лесенку вагона.
— Ступенька, — удивился кондуктор.
— Ступенька-а? — переспросил Овсяткин, зловеще прищуривая один глаз. — А почему же на ступеньке арбузная корка? Может быть, для того, чтобы пассажиры ломали себе ноги, а дорога потом плати? Вы этого добиваетесь? А? Добиваетесь разорения долго-культяпинской железной дороги? А?
Кондуктор совсем уж было собрался выругаться, но посмотрел на величественную осанку Овсяткина и осекся.
Овсяткин полез в вагон.
— Это еще что за фря? — спросил кондуктор у товарища.
— Может, и просто с винтом, а может, в ем личность какая-нибудь. Надо пойти взглянуть.
Овсяткин сидел на скамейке в позе распекающего генерала. Ноги вывертом, руками уперся в колени, губу выпятил.
— Та-ак-с! Хорошо-с! Очень хорошо-с! Даже чрезвычайно хорошо-с! — ядовито и надменно говорил он сам себе. — Вы думаете, я не замечаю? Я очень даже хорошо все замечаю.
Кондуктор подтолкнул товарища локтем в бок.
— Слышишь?
— Слышу.
— С чего бы это он так?
— Я ж тебе говорю, что в ем личность, не нажить бы беды. Держи ухо востро.
— Позвольте ваш билет, господин!
Овсяткин прищурился и посмотрел на кондуктора испытующе.
— Мой билет? Вам нужен мой билет? Извольте-с. Вот-с. Представляю вам билет третьего класса, специально для меня купленный. Не беспокойтесь, все в порядке. Ха-ха!
От этого смеха, короткого и сухого, как щелканье взводимого курка, оба кондуктора вздрогнули и слегка попятились.
— Вам, может быть, от окошечка дует, — вдруг весь забеспокоился один.
И не успел он закончить фразы, как другой уже потянулся закрывать.
— Не-ет-с! Окошко тут ни при чем! — зловеще торжествовал Овсяткин. — Ни при чем! «И не в шитье была тут сила». Да-с!
Кондуктора вышли на площадку.
— Слышал?
— Да, уж что тут. Дело дрянь. Я сразу заметил, что за цапля едет.
— Пронеси, ты, Господи!
— А я еще, как на грех рядом с ним мужика посадил. Личность необразованная, — сидит, воблу жует. Бе-еда!
А Овсяткин ехал в позе распекающего генерала и думал:
— Жил-жил и дожил. Служил-служил и дослужился. Сек-рет-нейшее предписание высочайшей важности! Н-да-с! Ин-ког-нито! Я им покажу! Я их подтяну! Будут знать! Попомнят! Кондуктор!
— Чего прикажете, ваше высокобла…
— Отчего там четверо сидят, а тут пустая скамейка? А? Я тебя спрашиваю, — отчего? А?
— Виноват-с, это они сами так пожелали-с. Народ, значит, семейный, так целым гнездом и едут-с!
— Гне-здо-ом? Вот я вам покажу гнездо. Будете знать!
— Ну и штучка! — шептались кондуктора, стоя на площадке. — И кто бы это такой был?
— Може, управляющий?
— Нет, какой там. У управляющего лицо величественное, в роде редьки. А этот — мочалка — не мочалка, шут его знает.
Овсяткин щурил глаза, перекидывал ногу на ногу, саркастически обнажал с левой стороны рта длинный коричневый зуб, ежеминутно подзывал кондуктора, сначала предлагая ему грозные вопросы, потом просто мычал:
— Кондуктор! Эт-то у вас что мм… Ну, можете идти.
Кондуктора с ног сбились. Лица у них стали растерянные, лбы вспотели.
— Ваше высокопревосходительство! Разрешите перейти, то есть, вашей личности в первый класс! — взмолились они. — Там как раз для вашей милости отдельное купе приготовлено.
Овсяткин усмехнулся не без приятности и разрешил.
— Ревизия моего инког-нито дала благоприятный результат, — думал он, укладываясь спать на бархатном диване отдельного купе первого класса. — Кондуктора нашей дороги — народ смышленный и безусловно благовоспитанный. Это безусловно. Воспитание они получили.
А кондуктора крестились на площадке и облегченно вздыхали.
— Кажется, пронесло!
— Я же тебе говорил, что в ем личность.
— А мужичонка, что рядом с ним сидел, бунтует. Я, — говорит, — тоже хочу в купу.
— Дать ему хорошего раза в зубы, так расхочет.
Второй кондуктор лениво почесал за ухом, подумал, и чувство долга взяло верх.
— Лень чего-то. Ну, да уж все равно — пойду дам.