ИЗЪ ТРАГЕДІИ БАЙРОНА «САРДАНАПАЛЪ».
правитьДѢЙСТВІЕ ПЕРВОЕ.
правитьВиновенъ онъ передъ царицей, — но
Онъ ей супругъ; передъ сестрой моей, —
Но онъ ей братъ; передъ своимъ народомъ, —
Но онъ его монархъ; и я остаться
Ему обязанъ подданнымъ и другомъ;
Погибнуть я его не допущу.
Я не хочу, чтобъ кровь Семирамиды,
Нимврода кровь изсякла, и чтобъ сказкой
Пастушеской окончились тринадцать
Столѣтій царства славнаго. Пора!
Я долженъ пробудить его, — я знаю,
Еще живетъ въ изнѣженной душѣ
Безпечная какая-то отвага,
Которую развратъ не заглушилъ.
Таится мощь, заснувшая на время.
Подавлена она, но не погибла,
Погружена въ пучину сладострастья,
Но ею не совсѣмъ поглощена,
Когда-бъ онъ даже въ хижинѣ родился,
Достичь бы могъ онъ царскаго вѣнца;
Рожденный для престола, онъ не царство,
А имя лишь безславное одно
Наслѣдникамъ оставитъ недовольнымъ.
Но свой позоръ еще бы могъ онъ смыть,
Лишь бы рѣшился сдѣлаться онъ тѣмъ,
Чѣмъ долженъ быть; рѣшился-бъ также быстро
Какъ сталъ онъ тѣмъ, чѣмъ быть не долженъ онъ,
Что тяжелѣй: народомъ управлять,
Оль истощать свои въ развратѣ силы?
Повелѣвать войсками, иль гаремомъ?
Разслабленъ духъ его отъ пресыщенья.
На выдумку постыднѣйшихъ забавъ
Онъ тратитъ умъ, и этотъ жалкій трудъ
Не дастъ ему здоровья, какъ охота,
Ни славы, какъ война, не принесетъ!
Да! пробудить его необходимо;
Но сдѣлать то… увы! лишь можетъ громъ!
Чу! звуки лиръ и лютни, и кимваловъ,
Томящіе, зовущіе ко сну…
О пѣнье женъ, и тѣхъ презрѣнныхъ тварей,
Что даже самыхъ женъ гарема ниже, —
Слились, и пиръ монарха оглашаютъ.
Межъ тѣмъ, какъ онъ, могучій повелитель
Всѣхъ странъ досель извѣстныхъ, возлежитъ
Въ вѣнкѣ изъ розъ и сбросивъ діадему,
Какъ бы затѣмъ, чтобъ первый, кто дерзнетъ
Ее схватить, могъ овладѣть ей легче.
Но вотъ они… отъ пышныхъ ихъ одеждъ
Доносится сюда благоуханье;
Вдоль галлерей, каменья дорогіе
Огнями разноцвѣтными зажглись,
На молодыхъ избранницахъ монарха
Его совѣтъ, являющихъ собой.
И въ ихъ кругу, почти не отличаясь
Отъ нихъ ничѣмъ, въ одеждѣ чуть не женской,
Изнѣженный не меньше, чѣмъ онѣ,
Внукъ недостойный женщины-героя!
Вотъ онъ! Остаться-ль мнѣ? ДА, я останусь,
Чтобъ высказать ему, что говорятъ
Правдивые и честные другъ другу,
Когда о немъ зайдетъ межъ ними рѣчь.
Идутъ рабы! и въ ихъ челѣ властитель,
Что самъ рабомъ сталъ подданныхъ своихъ!
На берегу Евфрата павильонъ
Для пиршества гирляндами украсить
И освѣтить, чтобъ залитъ былъ огнями!
Трапезовать мы въ полночь будемъ тамъ,
И не должно, ни въ чемъ быть недостатка.
Да поскорѣй галеру приготовить.
Намъ плыть пора! Ужь свѣжій вѣтерокъ
Рябитъ волну… (Къ женщинамъ). Плѣнительныя нимфы,
Съ кѣмъ дѣлитъ дни счастливые свои
Сарданапалъ, — я васъ увижу вновь,
Въ тотъ сладкій мигъ, когда подобно звѣздамъ,
Что ярко загораются надъ нами,
Мы соберемся вмѣстѣ, и когда
Изъ васъ самихъ сіяющее небо
Составится такое же,.какъ тамъ.
Теперь же вы располагать досугомъ
Своимъ вольны. (Къ Миррѣ) А ты, моя гречанка,
Съ кѣмъ остаешься — съ ними, иль со мной?
Мой властелинъ…
«Мой властелинъ», зачѣмъ,
О! жизнь моя, такой отвѣтъ холодный?
Вотъ въ чемъ царей проклятье, что они
Выслушивать подобные отвѣты
Обречены. Ты временемъ своимъ
Располагать по произволу можешь;
Тебѣ же и мое принадлежитъ.
Скажи мнѣ, Мирра, хочешь ли идти
Во слѣдъ гостямъ моимъ, иль для меня
Заворожишь ты времени теченье?
Монарха выборъ будетъ и моимъ.
Не говори со мною такъ и вѣрь,
Послушнымъ быть во всемъ твоимъ желаньямъ —
Мое блаженство высшее! Своихъ
Я выражать не смѣю, изъ боязни,
Что я твоей не угадаю воли;
Я знаю, какъ поспѣшно ты всегда
Другимъ ее принести готова въ жертву.
Остаться я желала-бъ, для меня
Нѣтъ также счастья высшаго, какъ видѣть
Тебя счастливымъ, — но…
Зачѣмъ здѣсь «но»
Единственной преградой между нами,
Одна твоя лишь воля можетъ быть.
Мнѣ кажется, что это — часъ совѣта,
А потому я лучше удалюсь…
Невольница права. Пускай уходитъ.
Кто говоритъ? А! братъ.
Царицы братъ.
А твой слуга лишь, — преданный и вѣрный.
Такъ помните-жь; располагать собою
До полночи вы можете, а тамъ
Мы соберемся вновь. Куда же, Мирра?
Казалось мнѣ, остаться ты хотѣла?
Ты не сказалъ еще мнѣ, государь…
Но мнѣ за то глаза твои сказали.
Прекрасныхъ іонійскихъ этихъ глазъ
Я каждый взглядъ отгадывать умѣю.
Я въ нихъ прочелъ, что остаешься ты.
Но братъ твой…
Братъ его супруги!
И смѣешь, іонійская рабыня,
Ты называть меня, не покраснѣвъ?
Не покраснѣвъ? Но у тебя, я вижу,
Какъ сердца нѣтъ, такъ точно нѣтъ и глазъ?
Отъ словъ твоихъ зажглись ея ланиты,
Какъ отъ вечернихъ пурпурныхъ лучей
Кавказскихъ горъ вершины снѣговыя!
А ты въ своей бездушной слѣпотѣ
Ее же упрекаешь?.. (Къ Миррѣ) Слезы, Мирра?
Пускай текутъ! За многое слезами
Ей поплатиться слѣдуетъ. Виною
Она была еще горчайшихъ слезъ. ч
Будь проклятъ тотъ, кто слёзы эти вызвалъ.
Не проклинай себя. И безъ того
Тебя клянутъ мильйоны…
Ты забылся!
Остерегись! Не то могу я вспомнить,
Что я монархъ…
О! еслибъ вспомнилъ ты?
Мой властелинъ! и ты, князь, удалиться
Дозвольте мнѣ…
Что-жь! Ежели иначе
Не можетъ быть, и этой грубой рѣчью,
Возмущена душа твоя, — иди.
Но не забудь, что нынче мы съ тобою
Еще должны увидѣться… и скоро.
Охотнѣй бы лишился трона я,
Чѣмъ твоего присутствія… (Миррѣ).
Быть можетъ,
Ты и того лишишься, и другого.
Сознайся, братъ, что я, по крайней мѣрѣ,
Собой владѣть умѣю, если въ силахъ
Такую рѣчь терпѣть… Но не считай
На мягкій нравъ мой: есть всему предѣлы.
Вотъ эту-то я мягкость и хотѣлъ бы
Въ тебѣ убить! Лишь только бъ ты воспрянулъ —
И пусть на мнѣ обрушится твой гнѣвъ?
Онъ изъ меня, — клянусь Вааломъ — хочетъ
Тирана сдѣлать…
А теперь, уже-ль
Ты не тиранъ? Или одна на свѣтѣ
Есть тиранія — крови и цѣпей?
Нѣтъ! Деспотизмъ порока, ядъ разврата
Распущенность, безсилье, отупѣнье
Отъ наслажденій чувственныхъ и лѣнь,
Родятъ десятки тысячъ намъ тирановъ,
Жестокость вѣроломная которыхъ
Далеко оставляетъ за собой,
И самыя кровавыя дѣянья
Властителей съ желѣзной силой воли,
Какъ бы суровы ни были они!
Примѣръ твоей порочной жизни, царь,
Не только угнетаетъ, но и портитъ.
И, вмѣстѣ съ тѣмъ, онъ призрачную власть
Твою, и все, что ей поддержкой служитъ,
Подкапываетъ такъ, что, еслибъ царству
Вторженье чужеземнаго врага
Иль внутреннія смуты угрожали,
И то, и это — гибель принесло*бъ.
Нѣтъ мужества въ народѣ для побѣды,
И къ мятежу охотно онъ примкнётъ.
Кто полномочье далъ тебѣ со мною
Отъ имени народа говорить?
Прощенный мной позоръ моей сестры,
Къ ея младенцамъ родственное чувство,
Къ лицу монарха преданность, въ которой
Ты, можетъ быть, нуждаться скоро будешь;
Къ Нимвродову потомству уваженье,
И кое-что еще, — чего, къ неечастью,
Не знаешь ты…
Не знаю? Что жь такое?
Тебѣ звучитъ такъ чуждо это слово!
Но все таки скажи мнѣ. Заучить
Его не прочь я буду…
Добродѣтель!
Такъ это-то мнѣ слово незнакомо!
Да мнѣ оно и чаще, и сильнѣй
Терзало слухъ, чѣмъ уличные крики,
Чѣмъ звукъ трубы надтреснутой… Другихъ
Я отъ сестры твоей и словъ не слышалъ!
Чтожь! Если сухъ предметъ, — ты можешь
И о порокѣ слышать…
Отъ кого?
Хоть отъ вѣтровъ, пожалуй, если голосъ
Народа до тебя не долетаетъ.
Незлобивъ я, — тебѣ извѣстно это,
Я терпѣливъ, — ты это испыталъ.
Открой же мнѣ, — чѣмъ ты встревоженъ такъ?…
Тѣмъ, что тебѣ грозитъ опасность.
Дальше?…
Народы всѣ, которыми ты правишь, —
А ихъ тебѣ отецъ оставилъ много —
Вражду въ тебѣ выказываютъ прямо..
Вражду ко мнѣ? Чего хотятъ рабы?
Царя.
А я-то, что-жь?
Ты въ ихъ глазахъ
Ничто. Въ моихъ же, человѣкъ, который
Перемѣниться къ лучшему способенъ.
Что нужно имъ, горланамъ этимъ пьянымъ?
Всё есть у нихъ: и миръ, и изобилье.
Да! мира больше, чѣмъ для славы нужно;
Но далеко не столько изобилья,
Какъ, можетъ быть, воображаетъ царь.
А кто виной тому? Сатрапы-воры,
Которые объ этомъ не пекутся.
По моему, отчасти и монархъ.
Зачѣмъ онъ стѣнъ дворца не покидаетъ,
И развѣ лишь, въ палящій, лѣтній зной,
Въ другой дворецъ, нагорный переходитъ,
Чтобъ тамъ прожить, пока спадутъ жары.
Ваалъ! Ваалъ! Великій основатель
Громаднѣйшаго царства, — ставшій богомъ,
Или какъ богъ сіяющій своей
Многостолѣтней, вѣчно-юной славой!
Ужель онъ — твой потомокъ? Но когда-жь
Являлся онъ, какъ царь среди народовъ,
Которые тобой покорены?
Къ чему труды, опасности и кровь,
Пролитая тобою, послужила?
Къ тому, чтобъ всѣхъ ему подвластныхъ странъ
Богатства шли на пиршества и женщинъ.
Теперь мнѣ рѣчь твоя понятна; ты
Хотѣлъ бы, чтобъ я былъ завоеватель.
Рабы неблагодарные! Клянусь
Свѣтилами небесными, въ которыхъ
Халдейскіе читаютъ мудрецы,
Вы стоили бъ того, чтобъ наказалъ
Я васъ — желаній вашихъ исполненьемъ,
И къ славѣ васъ повёлъ…
Зачѣмъ же нѣтъ?
Хоть женщина была Семирамида,
Но къ берегамъ далекаго Гангеса
Водила Ассирійскія войска.
Положимъ… но вернулась какъ оттуда?
Какъ мужъ и какъ герой. Не побѣдила —
Но славою покрылась. Только двадцать
У ней осталось воиновъ и съ ними —
На Бактрію царица отступленье
Устроила…
Все это такъ; но сколько
Ихъ побросала въ Индіи она,
Въ добычу хищнымъ коршунамъ?
Объ этомъ
Не говоритъ намъ лѣтопись…
Такъ я
Скажу тебѣ, что лучше бы царицѣ
Наткать себѣ въ чертогахъ, двадцать платьевъ,
Чѣмъ этихъ двадцать воиновъ вести
На Бактрію и побросать мирьяды
Другихъ волкамъ и коршунамъ и тѣмъ,
Кто ихъ свирѣпѣй — людямъ… Это-ль слава?
Такъ лучше я безславно буду жить.
Удѣлъ такой ждетъ не всегда героя.
Праматерь ста царей Семирамида
Изъ Индіи съ урономъ отступила,
Но Бактріане, Мидяне и Персы-
Всѣ власть ея признали… Править ими
И ты бы могъ, какъ правила она.
Но я и правлю ими… а она
Ихъ покорила только…
Мечъ ея
Нужнѣй имъ будетъ вскорѣ, чѣмъ твой скипетръ.
Когда-то жилъ на свѣтѣ Бахусъ. Мнѣ
О немъ мои гречанки говорили.
И былъ онъ богъ, — богъ греческій, конечно, —
Для насъ же только идолъ чужеземный.
Тѣ страны, гдѣ была Семирамида
Побѣждена, онъ покорилъ…
Объ этомъ
Слыхалъ и я. Ты видишь, что прослылъ
За подвиги геройскіе онъ богомъ!
Да! и ему я почести воздамъ —
Какъ божеству, а не какъ человѣку.
Эй! виночерпій.
Что ты хочешь дѣлать?
Пусть новый богъ, — завоеватель древній —
Почтенъ достойно будетъ… Эй! вина!
Принесть сюда мнѣ кубокъ золотой,
Украшенный камнями дорогими,
Тотъ кубовъ, что Нимвродовымъ зовется.
Виномъ его наполни и подай.
Ужель опять ты хочешь возліянья
Начать, и сномъ себя не подкрѣпивши?…
Такъ если Греки — варвары не лгутъ,
Мой благородный братъ, то этотъ Бахусъ
Завоевалъ всю Индію, — не правда-ль?
Да, и за-то его признали богомъ.
О! нѣтъ. Отъ всѣхъ его завоеваній
Теперь осталось нѣсколько колоннъ,
Которыя могли бы быть моими,
Когда бъ я ихъ достойными считалъ
Покупки и провоза. Не моря
Пролитой крови, не опустошенья,
Ни тысячи враговъ погибшихъ въ битвахъ,
Безсмертіе доставили ему.
Онъ славу тѣмъ стяжалъ, что въ этомъ кубкѣ, —
Вотъ гдѣ права его на божество!
Онъ искупилъ всё зло своихъ побѣдъ,
Изъ виноградныхъ гроздій выжавъ душу
На радость человѣческой душѣ!
А если бы не это, никогда бы
Ни именемъ своимъ онъ, ни гробницей
Напоминать не могъ бы божества
И оставался бъ въ памяти людской
Такимъ, какъ мы, обыкновеннымъ смертнымъ
Или, пожалуй, какъ Семирамида,
Чудовищемъ какимъ-то полуславнымъ.
Вотъ что ему божественность дало
И человѣчность дастъ тебѣ, суровый,
Ворчливый братъ. Возьми скорѣе кубокъ
И пей со мной, въ честь греческаго бога!
За царства всѣ твои не соглашусь
Я надъ отцовской вѣрой надругаться…
Такъ значитъ ты въ немъ признаешь героя
За то, что море крови пролилъ онъ,
Но божествомъ считать его не хочешь,
Хоть изъ плода чарующій напитокъ
Имъ извлеченъ, что гонитъ прочь печаль
Что окриляетъ юношу восторгомъ
И бодрость возвращаетъ старику;
Что позабыть усталымъ помогаетъ
Тяжелый трудъ, — робѣющимъ опасность
И новый міръ предъ нами открываетъ,
Когда противенъ станетъ этотъ намъ.
Ну, чтожь! я пить готовъ за,
Да здравствуетъ же Бахусъ, превзошедшій
Весь родъ людской злодѣйствомъ и добромъ!
А. Плещеевъ.