Изъ случайныхъ встрѣчъ.
правитьС. Елпатьевскій. Разсказы. Том 2. С.-Петербург. 1904.
І.
правитьРазъ я видѣлъ въ нашемъ городѣ довольно смѣшную сцену. На толчкѣ, на самомъ юру, тамъ, гдѣ набережная поворачиваетъ къ мосту и гдѣ во время навигаціи особенно людно и шумно, — непрерывной вереницей тянутся къ пристанямъ ломовики, несутся экипажи, идетъ густая толпа — въ углубленіи старомоднаго дома стояла маленькая лохматая лошаденка въ веревочной сбруѣ, запряженная въ ту самую телѣгу-экипажъ безъ желѣза, про которую писали въ газетахъ, будто ее недавно выдумали тульскіе мужики въ виду особенно успѣшнаго развитія русской желѣзной промышленности и которую, повидимому, переняли и мужики нашей губерніи. Лошаденка была сѣдая, понурая кобыла, съ добрыми старыми губами и свѣтлыми печальными глазами, около нея вертѣлся голубенькій, какъ мышь, жеребенокъ — молоденькій щеголь съ гладкой примазанной шерстью, съ стоявшей задорнымъ хохолкомъ гривой и пушистымъ хвостомъ, вытягивавшимся трубой при всякихъ движеніяхъ жеребячьей души. Сѣдоки, очевидно, ушли по своимъ дѣламъ.
Въ той же впадинѣ стараго дома на приступкѣ крыльца лежалъ лотокъ съ апельсинами, а разносчикъ — молодой парень въ бѣломъ передникѣ, съ круглымъ пухлымъ лицомъ, наивными голубыми глазами и аккуратно, самымъ моднымъ фасономъ подстриженными бачками, стоялъ съ пучками зеленой травы и кормилъ жеребенка. Изрѣдка перепадало и старой кобылѣ, но, очевидно, предметомъ вниманія молодого парня былъ жеребенокъ и, повидимому, знакомство установилось довольно прочное, — жеребенокъ довѣрчиво и благосклонно принималъ подносимые дары и, когда переставалъ ѣсть, въ знакъ пріязни, запрокидывалъ голову и ржалъ и вытягивалъ трубой свой пушистый хвостъ, а лицо парня расплывалось широкой улыбкой. Время отъ времени разносчикъ перебѣгалъ улицу, спускался на откосъ, тянувшійся къ рѣкѣ, и возвращался запыхавшійся, красный и потный съ новыми пучками зеленой травы, которую онъ гдѣ-то находилъ на заросшемъ крапивой откосѣ.
И все это было очень смѣшно. Мимо катилась сіявшая въ свѣтѣ весенняго солнца огромная рѣка, по которой плыли послѣднія рѣдкія льдины, только что проснувшіеся отъ зимняго сна пароходы, подчищенные, блестѣвшіе свѣжими красками, съ рѣющими на мачтахъ пестрыми флагами разбѣжались по рѣкѣ и пѣли сопрано, тенорами, басами, свистѣли флейтами, гудѣли контрабасами; въ воздухѣ висѣли крики извозчиковъ, возгласы разносчиковъ газетъ, звонки несшихся мимо электрическихъ трамваевъ, и на самомъ юру, на припёкѣ и прибоѣ большого, праздновавшаго свои именины, рѣчного города, — допотопная телѣга, старая лохматая кобыла, экспансивный жеребенокъ и этотъ парень съ элегантными бачками и расплывшимся широкой улыбкой круглымъ лицомъ, обжигавшій себѣ пальцы крапивой и, словно городской житель деревенскихъ пріятелей, усердно угощавшій лохматую лошаденку и щеголеватаго жеребенка.
Я все стоялъ и смотрѣлъ, ужъ очень красиво катилась сіявшая рѣка, очень хорошо пѣли пароходы и очень весело было смотрѣть на смѣшную группу въ темной впадинѣ стараго дома.
II.
правитьПрошло два года. Изрѣдка въ уличной толпѣ передо мной мелькала фигура бойко торговавшаго разносчика, но я не обращалъ на него вниманія.
Какъ-то въ сумерки, когда я выходилъ изъ лѣчебницы и садился на извозчика, къ моей пролеткѣ подошелъ молодой человѣкъ, одѣтый въ городское пальто, въ новомъ картузѣ, съ зонтикомъ въ рукахъ.
— Словечко, господинъ докторъ… Насчетъ рода дѣятельности и вообще… Ослушать бы меня. Народу у васъ въ лѣчебницѣ много, поговорить нельзя. А серьезный бы разговоръ надо…
Онъ путался и говорилъ торопливо и держался рукой за крыло пролетки, словно боялся, что я не дослушаю его и уѣду.
— Ну, что же, воротимся? — предложилъ я.
— Нѣтъ, что ужъ… Небось устали, — не согласился онъ. — На домъ бы…
Я отвѣтилъ, что пріемъ у меня на квартирѣ всякое утро, кромѣ праздниковъ.
— Вотъ именно… О томъ и просить хотѣлъ. Никакъ мнѣ невозможно въ будни-то. А въ праздникъ до конца обѣдни я свободенъ, — дозвольте… Покорнѣйше благодарю, господинъ докторъ, — онъ поклонился, когда я далъ согласіе. — Только позвольте еще спросить — полтинникъ не обидно будетъ?
— Обойдется и такъ, — заговорилъ было я, но, онъ остановилъ меня:
— Даромъ я не могу, — тоже трудитесь… Самъ — рабочій человѣкъ, понимаю.
Въ ближайшее же воскресенье онъ явился. Было что-то въ его костюмѣ, въ томъ, какъ онъ вошелъ и какъ сидѣлъ въ креслѣ, въ той манерѣ, съ которой онъ говорилъ, медленно и тщательно подбирая слова и словно вслушиваясь въ смыслъ ихъ, почему я особенно внимательно всматривался въ него. Рѣдко чей глазъ привыкаетъ такъ быстро опредѣлять людей, какъ глазъ доктора, и тѣмъ не менѣе я не могъ рѣшить, кто этотъ человѣкъ съ спокойными, увѣренными манерами, сидѣвшій противъ меня свободно и непринужденно, какъ будто онъ всегда сидѣлъ въ креслахъ, и вставлявшій въ свою рѣчь литературные обороты, какъ будто давно привыкъ употреблять ихъ.
Онъ не былъ похожъ ни на рабочаго, ни на приказчика. На немъ былъ дешевенькій, но опрятный пиджакъ, изъ кармана котораго выглядывалъ бѣлый носовой платокъ, сапоги бураками, но безъ тѣхъ складокъ, которыя такъ любятъ артельщики и приказчики «по черному», но въ особенности приводилъ меня въ недоумѣніе безукоризненно чистый крахмальный воротничекъ, выглядывавшій изъ-подъ наглухо застегнутой у горла жилетки и не гармонировавшій съ представленіемъ ни о приказчикѣ, ни о рабочемъ, ни объ артельщикѣ. Я рѣшилъ, что онъ управляющій изъ какого-нибудь имѣнія, выросшій на господахъ и пріобыкшій къ чистотѣ. И весь онъ, съ наивными голубыми глазами, съ своимъ пухлымъ лицомъ, толстыми красными губами и мягкимъ пѣвучимъ теноркомъ, не смотря на городской фазонъ и подстриженные котлетками бачки, выглядѣлъ деревенскимъ человѣкомъ, какихъ тамъ много, про которыхъ сначала говорятъ: «смирный парень, не озорникъ», потомъ: «хознинъ, мірской человѣкъ» и которыхъ, подъ старость выбираютъ въ церковные старосты.
— Я собственно, господинъ докторъ, насчетъ груди, — медленно, фраза за фразой, говорилъ мягкій теноръ, — въ порядкѣ ли… Очень мнѣ нужно знать, потому сомнѣніе было. Докторъ съ фабрики прогналъ, — въ ткацкой я работалъ, — помрешь, говоритъ. А какъ теперь симптомовъ будто не ощущаю… — въ доказательство онъ глубоко и сильно вздохнулъ.
Я выстукалъ и выслушалъ его, въ верхушкѣ праваго легкаго оказались слѣды, очевидно, зарубцевавшагося пораженія.
— Вамъ что же нужно? — поинтересовался я. — Желаете знать, можно ли опять воротиться на фабрику?
— Вотъ именно… Потому какъ родъ дѣятельности моей не соотвѣтствуетъ, — онъ подумалъ немного и пояснилъ: — характеру моему не соотвѣтствуетъ…
— А вы чѣмъ занимаетесь?
— Торгую, въ разносъ… Апельсины, яблоки, — фрукта, вообще…
Только тутъ я узналъ молодого разносчика, кормившаго жеребенка въ то свѣтлое весеннее утро. Измѣнили его отросшіе за два года большіе рыжіе усы и стариковскіе лицо, и придававшіе ему другое, болѣе строгое выраженіе.
Я сообщилъ моему паціенту, что грудь его въ хорошемъ состояніи, но предупредилъ, что легкія надолго останутся чувствительными ко всякимъ заболѣваніямъ, что процессъ можетъ снова вспыхнуть и что, конечно, пребываніе цѣлыми днями на морозѣ представляетъ извѣстную опасность, но работа въ духотѣ и пыли ткацкой мастерской будетъ для него крупнымъ проигрышемъ.
Онъ слушалъ внимательно и почтительно.
— Морозъ что, господинъ докторъ! Забѣжишь въ трактиръ чайку выпить и опять на цѣлый день. Привычка. И смѣю доложить, конечно, я не докторъ, но, по моему разумѣнію, отъ этихъ самыхъ морозовъ я и поправился. (Онъ улыбнулся). Вымерзло все тамъ, внутри-то… Только я не въ ткачи, — добавилъ онъ, — на желѣзодѣлательный заводъ пріятели зовутъ.
Онъ разсказалъ мнѣ про условія, въ которыхъ ему придется работать. Между прочимъ, изъ разговора выяснилось, что разносчикомъ онъ получаетъ пятнадцать рублей въ мѣсяцъ, квартиру и ужинъ. И, кромѣ того, двадцать копеекъ въ день на обѣдъ, а на заводѣ будетъ получать тѣ же пятнадцать рублей, но безъ стола и безъ квартиры.
— Что же васъ гонитъ на фабрику? — недоумѣвалъ я.
— Вообще… Рыба ищетъ, гдѣ глубже, а человѣкъ, гдѣ лучше.
— Хорошаго-то я и не вижу. Работа тяжелая, жалованье плохое. А въ деревню не хотите? — пришло мнѣ въ голову. — Для легкихъ хорошо бы…
— Какъ вамъ сказать, господинъ докторъ… — раздумчиво заговорилъ разносчикъ. — Пробовалъ, — докторъ въ ту пору послалъ, насчётъ груди… И ничего, — полюбилось сначала, — весной пришелъ, хорошо тамъ. Только отвыкъ я отъ деревенской работы, съ десяти лѣтъ съ отцомъ на фабрику ушелъ. Да и надѣлу у меня ужъ нѣтъ, — у тетки жилъ, у крестной.
Онъ медленно и раздумчиво ронялъ фразы, глаза были опущены и лицо сдѣлалось пасмурное. Вдругъ онъ оживился.
— Не въ томъ дѣло, господинъ докторъ… Поведеніе тамъ въ деревнѣ… Пороли при мнѣ въ волости крестьянина нашего, — сынъ ужъ у него женатый. Вѣрите ли, трясло меня, сколько ночей спать не могъ… Не видалъ въ городѣ-то. Ну, и ушелъ.
Мнѣ хотѣлось отговорить моего паціента отъ поступленія на заводъ, и я сталъ убѣждать его, что онъ можетъ устроиться въ городѣ и не бѣгая съ апельсинами, что грамотный и толковый человѣкъ можетъ создать себѣ въ городѣ положеніе болѣе обезпеченное и болѣе подходящее къ больнымъ легкимъ, чѣмъ работа на заводѣ.
— Справедливо, господинъ докторъ, — съ чувствомъ собственнаго достоинства отвѣтилъ онъ мнѣ. — Въ разсыльные приглашаютъ, въ банкъ, тоже вотъ мѣсто швейцара выходило, въ гостиницу. Да и хозяинъ уговариваетъ, прибавлю, — говоритъ, — довѣрился.
— Чего же вамъ еще? — невольно съ прежнимъ недоумѣніемъ спросилъ я.
— Я собственно насчетъ груди… — уклончиво отвѣтилъ онъ и замолчалъ, но чрезъ минуту добавилъ: — Я уже докладывалъ вамъ, что родъ дѣятельности не соотвѣтствуетъ… — онъ еще помолчалъ. — Не привлекаетъ…
Я продолжалъ не понимать и недоумѣвать, чего онъ ищетъ, что нужно этому человѣку, сидящему противъ меня съ серьезнымъ лицомъ и, очевидно, ждущему отъ меня чего-то большаго, чѣмъ простой медицинскій совѣтъ, и стараюсь объяснить, что мнѣ нужно обстоятельно знать, въ чемъ дѣло, чтобы дать основательный отвѣтъ.
Большое пухлое лицо оживляется и опушенныя подстриженными бачками щеки розовѣютъ. Онъ поправилъ рукава своего пиджака, потрогалъ воротничокъ, словно ому было тѣсно и, придвинувшись ближе, заговорилъ:
— Имѣйте вниманіе, господинъ докторъ… Взять теперь апельсинъ… Могу я видѣть, что въ немъ? Можетъ, онъ кислый, можетъ, съ гнильцей, а долженъ я говорить: яффскій, молъ, или тамъ — мессинскій, королекъ и все прочее? Долженъ я давать хозяину интересъ?
Я начиналъ понимать и не прерывалъ его, а онъ оживлялся все болѣе, и слова сыпались быстро.
— Читали въ газетѣ, на прошлой недѣлѣ мальчикъ апельсиномъ отравился? Слава Богу, не у меня покупали, а отъ нашего же хозяина. Партію изъ Москвы получилъ корольковъ подкрашенныхъ, будто… Скажемъ, я не виноватъ, да и хозяинъ не въ отвѣтѣ, а мальчонку-то еле отходили… Вотъ видите. Потомъ, покупателя вы знаете, назначь ему пятачокъ, дастъ четыре копейки, скажи четыре, дастъ три… значитъ, запрашивай, торгуйся, ври…
Онъ передохнулъ.
— Изволите понимать, господинъ докторъ, какой это родъ дѣятельности человѣческой? И развѣ можно счесть за трудъ, что я съ лоткомъ по городу слоняюсь? Который человѣкъ убогій, — вотъ у моего хозяина Василій служитъ, машиной ногу отрѣзало, — тому такъ, а я-то вѣдь… — онъ вытянулъ предо мной длинныя сильныя руки. — Или разсыльнымъ пакеты разносить, или, къ примѣру, господамъ двери отворять, да гривенники собирать… Это трудъ? Это дѣятельность?.. Кто себя не соблюдаетъ, кому только бы гривенники были, тому, конечно… А кто жизнь понимаетъ, кто образовалъ себя… Извините, господинъ докторъ, — рѣзко оборвалъ онъ рѣчь, — время у васъ отнимаю.
Я заинтересовался и увѣрилъ его, что утро у меня свободно и что мнѣ очень хотѣлось бы знать, какъ онъ сталъ понимать жизнь.
— Книги, да добрые люди… Въ школу на фабрикѣ бѣгалъ, — неохотно ронялъ онъ фразы, но скоро снова оживился. — Почитывать сталъ, образовываться… А главное Семенъ Семенычъ, ткачъ изъ нашей же губерніи, отцу дружокъ былъ. «Что ты, говоритъ, все романы читаешь? Нужно сурьезное». И наставилъ, образованный человѣкъ, въ полномъ смыслѣ. А вотъ поступилъ разносчикомъ, и остановка вышла, когда-когда урвешься въ читальню, либо на домъ возьмешь, ночью почитаешь… да и не всякую книгу достанешь. Бывало на фабрикѣ, нѣтъ какой книги въ библіотекѣ, сложимся втроемъ, такіе пріятели у меня были — и купимъ. Вотъ цивилизацію Бокля такъ нахвалили намъ…
— Да вѣдь это дорого! — невольно выговорилъ я.
Онъ улыбнулся.
— А мы вродѣ библіотеки устроили. Купимъ книгу и раздаемъ читать по пятачку или тамъ по гривеннику, она и ходитъ, пока себя окупитъ.
— Капиталы еще наживали? — пошутилъ я.
— Кабы… — въ тонъ мнѣ отвѣтилъ онъ. — Крѣпко больно читаютъ-то у насъ, немного отъ книги-то останется. Да затруднилъ я васъ, господинъ докторъ, — другимъ тономъ заговорилъ онъ, кладя на столъ полтинникъ, — только позвольте еще просить: посовѣтуйте, какъ мнѣ себя уберечь, насчетъ груди…
Я не совсѣмъ кончилъ медицинскій разговоръ и предложилъ ему тотъ вопросъ, который предлагаютъ холостымъ людямъ. Онъ густо покраснѣлъ.
— Не занимаюсь. Больше двухъ лѣтъ. Раньше-то, сами знаете, фабрика, мальчишкой испортился. А въ разумъ вошелъ, понялъ. Внѣ брака… Развѣ можно?
— Пьете?
— Было раньше и даже очень. Думаю, и грудь-то отъ пьянства испортилъ. А теперь кромѣ чаю да квасу ничего. Совѣстно свиньей-то дѣлаться.
— Давно?
— Да тоже слишкомъ ужъ два года…….
Я далъ ему нужные совѣты и снова попробовалъ отговорить отъ завода. Онъ слушалъ вѣжливо и внимательно, но я видѣлъ, что заводъ — дѣло рѣшенное.
— Все-таки на заводъ? — спросилъ я, и не знаю, какъ у меня вырвалось: — Значитъ, отъ совѣсти?
Должно быть, онъ подумалъ, что я смѣюсь; онъ сдѣлалъ было обиженное лицо, но тотчасъ спокойно выговорилъ:
— Вообще… А совѣсть… Какая это жизнь безъ совѣсти? Какъ ужъ мнѣ и благодарить васъ, господинъ докторъ… Успокоили вы меня… — и веселый, и радостный говорилъ мнѣ разносчикъ, стоя въ передней съ картузомъ въ рукахъ. — Вы говорите, «что васъ гонитъ?» Помилуйте, развѣ можно сравнить! Горизонтъ не тотъ, кругозоръ другой. Плугъ, скажемъ, дѣлаю, машину какую, по крайней мѣрѣ, вещь пригодная для человѣчества. И вокругъ наука… Очень привлекаетъ меня механическая часть. А проработаешь день, вечеромъ у нихъ классы, техническое и все прочее. Вѣдь вотъ тутъ, — онъ указалъ на голову, — чуть просвѣтлѣло, а ужъ хочется знать все, что на свѣтѣ есть, что къ чему… И весело, господинъ докторъ!
Круглое лицо расплылось широкой улыбкой, онъ такъ вкусно сказалъ свое «весело», что я невольно засмѣялся.
— Товарищи хорошіе… Народъ тамъ образованный, есть у кого спросить, что самому не въ понятіе. Да и я, можетъ, кому-нибудь пригожусь, молоденькіе поступаютъ — словно галчата… Прощайте, господинъ докторъ.
III.
правитьОнъ ушелъ. И во время разговора, и когда онъ ушелъ, я все старался вспомнить, кого онъ такъ удивительно напоминаетъ мнѣ. Я такъ и не вспомнилъ, — началась сутолка медицинскаго дня, потянулись другія впечатлѣнія, другія лица, и только когда я ложился спать, совершенно неожиданно и съ поразительною ясностью мнѣ вспомнился тотъ памятный для меня вечеръ, около двадцати пяти лѣтъ назадъ, когда товарищи пригласили меня готовиться къ экзамену по анатоміи, и вмѣсто занятія анатоміей весь вечеръ продолжался споръ: развращаетъ дипломъ или онъ — вещь позволительная, и я «галченокъ» все слушалъ, какъ надо понимать жизнь и какъ жить…
Больше я не встрѣчалъ моего страннаго рабочаго. Вѣроятно, я и забылъ бы его, если бы на-дняхъ не пришелъ другой.