Н. А. Белоголовый. Воспоминанія и другія статьи
Изданіе Литературнаго фонда. СПб, 1901
Изъ сибирскихъ воспоминаній.
правитьI.
правитьЭто было около 30-ти лѣтъ тому назадъ. Я по окончаніи курса въ московскомъ университетѣ пріѣхалъ въ августѣ 1855 г. въ Иркутскъ, гдѣ проживали мои родители и вся -семья. По части врачей тогда была въ Сибири такая бѣдность, что теперешній недостатокъ представляется сравнительно роскошью: кромѣ инспектора врачебной управы и двухъ ея членовъ, причемъ акушеръ въ то же время завѣдывалъ больницею Приказа общественнаго призрѣнія, находился еще городовой врачъ, да и тотъ вскорѣ взялъ отпускъ и уѣхалъ въ Петербургъ. А потому, когда я сдѣлалъ визитъ для знакомства къ инспектору врачебной управы K. В. Кинасту, то онъ ухватился за меня, какъ за рѣдкую драгоцѣнность и тотчасъ же сталъ уговаривать занять мѣсто уѣхавшаго городового врача. Я самъ жаждалъ дѣятельности и, «огласившись безъ всякихъ колебаній, тотчасъ же вступилъ въ отправленіе дотолѣ незнакомыхъ мнѣ служебныхъ обязанностей. Дѣла было немало; кромѣ завѣдыванія острожной больницей, въ которой тогда было около 40 человѣкъ больныхъ, приходилось цѣлый день рыскать по городу, то дѣлая судебно-медицинскія вскрытія, то разныя экспертизы и т. п.; но не успѣлъ я еще вполнѣ освоиться съ своими занятіями, какъ врачебная управа предложила мнѣ принять на себя кромѣ того должность иркутскаго окружнаго врача и въ то же время ветеринарнаго врача. Получивъ такую бумагу, я сталъ въ тупикъ, да и было отчего: Иркутскъ какъ городъ, имѣвшій тогда около 27,000 жителей, давалъ мнѣ уже порядочно дѣла какъ городовому врачу, но такъ какъ я былъ молодъ, нелѣнивъ, то я дѣла не бѣгалъ, и охотно принялъ бы на себя одновременно обязанности ветеринарнаго врача, если бы меня не смущало полное незнакомство съ этою спеціальностью, по которой мнѣ приходилось лечить и свидѣтельствовать казенныхъ животныхъ, свидѣтельствовать весь скотъ, пригоняемый въ городъ, а также и всѣ привозимые припасы; мороженую рыбу, муку, медъ, овощи и т. д. и т. д. Но больше всего казалось невозможнымъ совмѣстить въ одномъ лицѣ двухъ такихъ, прямо противоположныхъ должностей, какъ городового и окружнаго врачей: какъ городовой, я долженъ былъ безотлучно находиться въ городѣ; какъ окружный, я долженъ былъ безпрерывно мыкаться по огромному округу, превосходившему размѣрами любое изъ европейскихъ государствъ, ибо тогдашній иркутскій округъ составлялъ все, что заключаютъ теперь въ себѣ округа балаганскій, верхоленскій и иркутскій, и между предѣльными оконечностями его считалось около 1,200 верстъ. Поэтому, увидя въ полученномъ предписаніи совсѣмъ неразрѣшимую дилемму, я немедленно отправился къ K. В. Кинасту, чтобы попросить у него разъясненія.
Кинастъ былъ въ своемъ родѣ весьма интересная личность, а потому нелишнее на немъ остановиться. Ему было тогда около 35 лѣтъ, воспитывался онъ въ Дерптскомъ университетѣ, откуда происходилъ и родомъ; человѣкъ онъ былъ дѣятельный, ретивый, любилъ свою науку со страстью и постоянно слѣдилъ за нею; большой помѣхою ему въ практикѣ являлось то, что онъ былъ изрядно глухъ, а потому и вынужденъ былъ больше сосредоточить свои знанія на хирургіи и акушерствѣ, какъ на отдѣлахъ, менѣе требовавшихъ слуха. Какъ служака, былъ онъ дѣятеленъ и требователенъ, атакъ какъ во всей сибирской администраціи царствовали тогда крайняя распущенность и лѣнь, то онъ безпрестанно выходилъ изъ себя и ссорился съ подчиненными. Говорилъ по-русски плохо, странно коверкая слова и ударенія, но, будучи человѣкомъ очень способнымъ, скоро усвоилъ себѣ навыкъ хорошо и умно писать дѣловыя служебныя бумаги. Узнавъ его покороче, нельзя было не уважать его за строгое исполненіе долга и за безукоризненную честность, и среди тогдашнихъ врачей въ Иркутскѣ онъ представлялъ прекрасное исключеніе. Когда я пришелъ къ нему за разъясненіями, онъ легко меня уговорилъ принять на себя всѣ три должности, говоря, что при отсутствіи врачей управѣ рѣшительно некому, кромѣ меня, поручить ихъ, и совершенно- успокоилъ, меня обѣщаніемъ, что я буду ѣздить въ округъ только въ крайнихъ, уголовныхъ случаяхъ, въ менѣе же важныхъ случаяхъ управа будетъ командировать лекарскаго помощника. Я уступилъ, но не прошло и мѣсяца, какъ сильно раскаялся въ своемъ согласіи: уголовныя вскрытія требовались безпрестанно, и я то и дѣло долженъ былъ летать въ разныхъ направленіяхъ по огромному округу; дѣло было зимой, въ декабрѣ и январѣ, и я, проѣхавши нѣсколько сотъ верстъ, долженъ былъ еще жить дня два на мѣстѣ, въ какой нибудь захолустной деревнѣ, поджидая, пока оттаетъ поднятый трупъ. А затѣмъ, вернувшись домой, я находилъ цѣлую кучу бумагъ, требовавшихъ отъ меня исполненія по должности городового и ветеринарнаго врачей, а за-частую и новую бумагу, приглашавшую меня опять ѣхать куда-нибудь въ округъ за 300—400 верстъ. А тутъ подошелъ январь, и съ нимъ вмѣстѣ составленіе годичныхъ отчетовъ — и для меня опять-таки по тремъ должностямъ!
И вотъ однажды, въ самый развалъ моего служебнаго угара, въ декабрѣ, я получаю отношеніе отъ тункинскаго засѣдателя, которымъ приглашаюсь для судебно-медицинскаго вскрытія тѣла одного поселенца изъ безчисленнаго сонма Ивановъ Непомнящихъ, найденнаго удавившимся въ своей избѣ въ Тункинскомъ селеніи. Селеніе это находится въ разстояніи, помнится, 260-ти верстъ отъ Иркутска, но лежитъ въ одномъ изъ захолустныхъ угловъ округа, внѣ сѣти правильныхъ почтовыхъ путей, и съ которымъ зимой прекращалось всякое сообщеніе по причинѣ страшныхъ снѣговъ, а весной — по причинѣ розлива бурныхъ горныхъ рѣчекъ. Узнавъ это, я отправился къ Кинасту, чтобы спросить, какъ быть, и къ крайнему удивленію получилъ отъ него отвѣтъ, что въ такую дикую и отрѣзанную мѣстность нечего и думать ѣхать зимой, а надо отложить поѣздку до лѣта. „Какъ, до лѣта? а какъ же вскрытіе? а какъ же будетъ трупъ лежать такъ долго“? — вскричалъ я въ порывѣ своей 20-ти лѣтней наивности. — „Э, ничего, — съ спокойнымъ юморомъ возразилъ мнѣ инспекторъ — вашъ трупъ пролежитъ и больше; если вамъ нельзя его вскрыть теперь, онъ отъ васъ не убѣжитъ, и россійское царство, повѣрьте, ничего отъ этого не потеряетъ, учините вы это вскрытіе теперь или полугодомъ позднѣе. И даже знаете, — продолжалъ онъ, подумавши — у меня прекрасная мысль, и этотъ трупъ намъ сослужитъ даже отличную службу; я какъ разъ хотѣлъ будущее лѣто съѣздить въ эту часть округа по должности и между прочимъ посѣтить Нилову пустынь, чтобы осмотрѣть тамошнія сѣрныя воды; теперь же мы можемъ связать эту поѣздку и отправиться вмѣстѣ — и вамъ будетъ веселѣе, и мнѣ также“. Убѣдившись изъ словъ своего начальника, что я за такое промедленіе не подвергаюсь никакой отвѣтственности, я успокоился и, рѣшивъ, что, стало быть, Иванъ Непомнящій можетъ подождать, припряталъ бумагу въ задній ящикъ.
Пришелъ конецъ и длинной зимѣ, наступила благодатная сибирская весна, о прелестяхъ которой я до сихъ поръ вспоминаю съ восхищеніемъ и съ замираніемъ сердца. Много бродилъ я на своемъ вѣку йо бѣлому свѣту, встрѣчалъ весну подъ различными широтами Европы, въ мѣстностяхъ, наиболѣе прославленныхъ своею красотою, но нигдѣ не подмѣтилъ я, чтобы весна могла производить такое чарующее вліяніе на организмъ, какъ на моей далекой и суровой родинѣ, и нигдѣ не видалъ я такого волшебнаго перехода природы отъ смерти къ возрожденію, такого быстраго превращенія оголенныхъ деревьевъ въ зеленыя кущи, а полей, покрытыхъ чуть не двѣ трети года высокимъ снѣгомъ, — въ роскошнѣйшіе ковры самыхъ разнообразныхъ и прихотливыхъ цвѣтовъ и растеній; никакой ароматъ цвѣтущихъ померанцевъ и одуряющихъ геліотроповъ на прибрежьѣ Средиземнаго моря не могутъ изгладить изъ моей памяти благоуханье корявой сибирской черемухи, невзрачнаго багульника и молодыхъ побѣговъ большущихъ лиственницъ. Но лиризмъ въ моемъ разсказѣ неумѣстенъ, а потому возвращаюсь къ повѣствованію. Чѣмъ болѣе подвигалась весна, тѣмъ чаще моя совѣсть напоминала мнѣ, что трупъ въ Тункѣ все въ ожиданіи моего; пріѣзда бременитъ землю и своихъ односельчанъ, а потому я не упускалъ случая, чтобы не напомнить Кинасту, не пора ли намъ ѣхать? Но онъ со свойственной ему флегмой давалъ все одинъ и тотъ же отвѣтъ: „Сидите смирно, не спѣшите; мнѣ дадутъ знать, когда спадутъ рѣки, а теперь ѣхать еще совсѣмъ невозможно“. И такъ, ожиданія мои протянулись до половины іюня, когда однажды вечеромъ инспекторъ зашелъ но мнѣ и сообщилъ, что пора трогаться въ путь, и мы, наконецъ, 17-го іюня, подъ-вечеръ, выѣхали съ нимъ изъ Иржутска въ легкомъ тарантасикѣ, на козлахъ котораго помѣстился рядомъ съ ямщикомъ лакей Кинаста.
II.
правитьНа первой же станціи въ Введенщинѣ мы остановились ночевать, потому что Кинастъ хотѣлъ обревизовать тамошняго оспеннаго ученика, да и для всего нашего маршрута это было въ томъ отношеніи удобно, что, не ѣхавши ночью, мы могли лучше познакомиться съ предстоявшими намъ мѣстностями. На завтра утромъ, на самомъ разсвѣтѣ, мы были уже на ногахъ, напились на скорую руку чаю и тронулись въ путь. Здѣсь я долженъ сдѣлать оговорку и впередъ попросить извиненія у читателей: пускай не ждутъ они отъ меня солиднаго, научнаго и этнографическаго описанія нашей поѣздки; совершена она была 30 лѣтъ назадъ, а потому перезабылось многое; я передаю безо всякихъ претензій только то, что удержалось въ памяти. За Введенщиной мы миновали станціи Большія и Малыя Моты, замѣчательныя, между прочимъ, тѣмъ, что рѣдкій изъ жителей не имѣетъ зоба, а Кинасту удалось найти эту опухоль у встрѣченнаго нами теленка. Дорога шла съ горы на гору въ мѣстности, поросшей густымъ высокимъ хвойнымъ лѣсомъ, на которомъ рѣзко выдѣлялась свѣтлая зелень могучихъ лиственницъ. Помню послѣдній подъемъ на переѣздѣ къ станціи Култукъ; дорога тянется долго въ высокую и крутую гору, и по мѣрѣ того, какъ мы поднимались, дикая панорама лѣсистыхъ горъ все расширялась, и наконецъ мы увидали вдали вершину здѣшняго великана — горы Хамаръ-Дабанъ, достигающую свыше 5,500 футовъ, а при продолжительномъ спускѣ къ Култуку наконецъ блеснула впереди подъ ногами голубая полоска, которая, постоянно увеличиваясь, обратилась въ громадную неподвижную массу озера Байкала.
Много я потомъ видалъ на своемъ вѣку видовъ, но это одинъ изъ классическихъ, и я до сихъ поръ помню то сильное впечатлѣніе, какое онъ на меня произвелъ. За Култукомъ, вытянувшимся своими невзрачными домиками по берегу Байкала, мы повернули на югъ; озеро скоро исчезло изъ глазъ, и передъ нами съ каждымъ часомъ далѣе стала развертываться совершенно иная мѣстность и иная растительность, и небольшимъ плоскогорьемъ мы вскорѣ выѣхали въ Тункинскую степь. День былъ чудный и жаркій, лошади быстро несли насъ по мягкой, черноземной дорогѣ ровной степи, надъ которой звенѣли жаворонки и блеяли бекасы и несся отовсюду немолчный звонъ разныхъ насѣкомыхъ; растительность необычайно богатая, и особенно поражало чрезвычайное обиліе цвѣтовъ, среди которыхъ, кромѣ незабудокъ, желтыхъ лилій, кукушкиныхъ башмачковъ (Cypripedium), прелестныхъ экземпляровъ лютика и жаркова цвѣтка (Trollius), я впервые увидалъ дикоростущіе кусты расцвѣтшихъ темно-пурпуровыхъ піоній. Вообще, ни до, ни послѣ, мнѣ больше никогда не приходилось встрѣчать такихъ роскошныхъ цвѣтовыхъ ковровъ, по какимъ теперь мчала насъ удалая бурятская тройка. Поселенія встрѣчались рѣдко въ видѣ бурятскихъ юртъ, и только мѣстами попадались дома, которые уже тогда наиболѣе обрусѣвшіе и зажиточные буряты начинали строить для житья зимою. Часамъ къ 6-ти вечера мы стали замѣчать вокругъ что-то странное; до сихъ поръ путешествіе наше совершалось по совершенно пустынной и особенно безлюдной степи, а тутъ все чаще и чаще мы начинали обгонять бурятскія двухколесныя арбы, еще издали наполнявшія воздухъ своимъ раздирающимъ уши скрипомъ, безпрестанно нагоняли и гарцовали вокругъ нашего тарантаса верховые буряты; сначала мы полагали, что вся эта толпа возвращается съ полевыхъ работъ по своимъ юртамъ, но когда она увеличилась значительно, и съ десятка два бурятъ запрыгали справа и слѣва нашего экипажа, составляя какъ бы почетную стражу, мы спросили у ямщика, что это значитъ? Но ямщикъ бурятъ такъ плохо владѣлъ русскимъ языкомъ, что при всемъ стараніи не могъ дать намъ удовлетворительнаго объясненія, и все указывалъ рукой на что-то впереди. Наконецъ, мы увидали нѣсколько въ сторонѣ отъ дороги большой одноэтажный домъ казенной постройки, стоявшій одиноко въ степи, и передъ нимъ толпу въ нѣсколько сотъ человѣкъ собравшагося народа. Это было зданіе, гдѣ помѣщалась тункинская степная Дума, тоже что наше волостное правленіе; любопытство насъ разобрало, и мы съ Кинастомъ, видя такое большое скопище въ этой пустынѣ, рѣшили подъѣхать.
Только что экипажъ нашъ свернулъ съ дороги, толпа, видимо, оживилась и задвигалась, множество людей высыпало кромѣ того изъ дома на широкое крыльцо. Мы подъѣхали и вышли; на крыльцѣ толпа бурятъ разступилась, и мы увидали передъ собою высокаго осанистаго бурята представительной наружности, которую, впрочемъ, значительно портило то, что обладатель ея былъ кривъ на одинъ глазъ; одѣтъ онъ былъ въ богатый халатъ, на шеѣ у него висѣла золотая медаль. Это былъ тайша (родоначальникъ) тункинскій. Онъ раскланялся съ нами и подалъ руку съ большимъ чувствомъ собственнаго достоинства Мы назвали себя, и тайша повелъ насъ внутрь дома, комнаты котораго были также переполнены бурятами; въ послѣдней комнатѣ тайша попросилъ насъ сѣсть на кресла. Онъ говорилъ изрядно по русски и тотчасъ-же объяснилъ, что они сегодня ждутъ изъ Иркутска пріѣзда какого-то совѣтника для ревизіи. Тайша держалъ себя необыкновенно гордо и солидно, безпрестанно поправляя на шеѣ медаль, и весьма тонно разспрашивалъ насъ о здоровьѣ генералъ-губернатора, гр. Муравьева, губернатора и объ иркутскихъ новостяхъ.
Какъ я узналъ потомъ, это былъ тотъ самый тайша, у котораго съ гр. Муравьевымъ произошелъ слѣдующій случай: Муравьевъ, однажды объѣзжая иркутскую губернію, заѣхалъ и въ эти глухія мѣста; встрѣча ему была приготовлена въ этомъ же домѣ, гдѣ мы теперь находились, самая помпезная: еще дотолѣ ни одинъ генералъ-губернаторъ сюда не заглядывалъ; онъ долженъ былъ по заранѣе сочиненному маршруту тутъ и завтракать и обѣдать. Послѣ сытнаго завтрака Муравьевъ усѣлся въ одной изъ комнатъ съ сопровождавшими его чиновниками, пригласилъ и тайшу и сталъ разспрашивать его о положеніи дѣлъ, хозяйства и пр. въ подначальной ему Думѣ. Дикарь-тайша тяготился бесѣдою съ такимъ высокопоставленнымъ лицомъ, боялся, чтобы не сказать чего нибудь не впопадъ, и вообще всѣ его помыслы были направлены на то, какъ бы сбыть поскорѣе съ рукъ приготовленное угощеніе, а вмѣстѣ съ тѣмъ и высокаго гостя. А потому не прошло и 2-хъ часовъ послѣ завтрака, какъ онъ спросилъ Муравьева: не пора ли подавать обѣдать? Муравьевъ отвѣчалъ, смѣясь: „э, какъ можно, нѣтъ еще аппетита, надо подождать“. Тайшѣ слово „аппетитъ“ было незнакомо, и онъ, не понявъ отвѣта генерала, черезъ ¼ часа снова предложилъ ему обѣдать, и когда Муравьевъ ему опять отвѣтилъ „нельзя же безъ аппетита обѣдать; вотъ онъ придетъ, тогда и сядемъ“, то тайша окончательно сталъ втупикъ, онъ понялъ, что гость кого-то поджидаетъ, но кого? Всѣ власти были на лицо, и адъютанты, и чиновники особыхъ порученій, и исправникъ и пр., стало быть, Муравьевъ упоминаетъ о какомъ-то второстепенномъ чиновникѣ. И вотъ, когда онъ въ третій разъ обратился къ Муравьеву съ тѣмъ же вопросомъ, и тотъ наконецъ нетерпѣливо сказалъ: „я вамъ сказалъ уже, что безъ аппетита нельзя обѣдать“, — то тайша ему возразилъ: „Ваше и — ство, аппетитъ — маленькій человѣкъ, ну“ придетъ послѣ, мы его послѣ и накормимъ».
Просидѣвъ минутъ десять въ Думѣ, мы отправились дальше. Лошадей намъ дали свѣжихъ, и мы во весь карьеръ пустились впередъ по степи. Вскорѣ намъ попался навстрѣчу небольшой тарантасикъ съ сидѣвшей внутри его духовной особой, въ которой я узналъ иркутскаго миссіонера о. Ф.; я замѣтилъ, что, въ то время, какъ мы старались разъѣхаться, не зацѣпившись ступицами на узкой дорогѣ, нашъ ямщикъ почтительно снялъ свою шапку и держалъ въ рукахъ; а потому, когда встрѣчный экипажъ уже отъѣхалъ, я спросилъ нашего возницу: «Какъ же ты это знаешь русскаго священника?» — Ямщикъ отвѣчалъ на коверканно-русскомъ яаыкѣ; «Какъ же не знать, бачка? онъ меня крестилъ».
— А, такъ ты крещеный, и много у васъ тутъ крестятся?
— Да почитай всѣ.
— А какъ же тебя зовутъ?
На этотъ вопросъ бурятъ произнесъ мнѣ какой-то столь странный звукъ, что я попросилъ его повторить, и къ удивленію услыхалъ, что христіанское имя нашего ямщика «Тыръ-Тыръ», «Да это не можетъ быть, — урезонивалъ я его — такого имени нѣтъ, и священникъ не могъ тебя такъ окрестить». По лукавой усмѣшкѣ бурята я видѣлъ, что и его самого немало забавляетъ то, что онъ крещеный и носитъ такое христіанское имя, и онъ въ краткихъ словахъ такъ разсказалъ исторію своего обращенія въ христіанство; пріѣхалъ священникъ, далъ цѣлковый рубль и рубаху, окрестилъ, записалъ въ книгу и сказалъ; «Ну, теперь тебя зовутъ, какъ того святого, который все ѣздитъ по небу и все гремитъ, знаешь, тыррръ-тирръ», — прибавилъ батюшка, дѣлая безтолковому неофиту звукоподражаніе грома. Такъ нашъ ямщикъ и сталъ съ тѣхъ поръ называть себя Тыръ-Тыръ. И въ то старое отдаленное время подобныхъ христіанъ можно было встрѣтить множество среди бурятъ; за рубль серебромъ и за новую рубаху они охотно шли креститься, вносились въ списки христіанъ, а затѣмъ по прежнему отправляли свое идолопоклонство. Надо думать, что теперь эти патріархальные обычаи уже болѣе или менѣе не существуетъ.
III.
правитьПоздно вечеромъ мы пріѣхали въ Тункинскую слободу остановились на казенной квартирѣ, поужинали привезенными съ собою запасами, напились чаю и стали устраиваться на ночь. Въ избѣ воздухъ былъ спертый и душный, а потому я предпочелъ лечь въ нашемъ тарантасѣ, стоявшемъ во дворѣ подъ навѣсомъ. Ночь была свѣжая, но ясная; надъ моей головой ярко сіяли звѣзды — и подъ непрерывный лай собакъ, раздававшійся на селѣ, я уснулъ богатырскимъ сномъ, какъ спится только въ 20 лѣтъ. Солнце рано разбудило меня, но Кинастъ сидѣлъ уже у открытаго окна съ сигарою во рту и весело звалъ меня пить чай. Вскорѣ явился староста, чтобы принять отъ меня распоряженія относительно вскрытія мертваго тѣла, а такъ какъ онъ при этомъ передалъ, что удавленникъ прогнилъ совсѣмъ, что «душина (вонь) идетъ отъ него страшенная», то я, посовѣтовавшись съ Кинастомъ, попросилъ старосту перенести тѣло въ укромное мѣсто за околицу, чтобы я могъ вскрыть его подъ открытымъ воздухомъ. Такъ и было сдѣлано, и вскрытіе было произведено при слѣдующей необычной обстановкѣ: 7 часовъ прелестнаго іюньскаго утра, въ полуверстѣ отъ обширной Тункинской слободы, среди поля съ сочною свѣжею зеленью и пестрѣющаго цвѣтами, стоитъ столъ, а на столѣ лежитъ совершенно разложившійся и безобразно раздутый трупъ удавленника, прождавшаго около 7 мѣсяцевъ исполненія надъ нимъ судебно-медицинской формальности: надъ трупомъ съ засученными руками вожусь я, сознавая всю безплодность моей работы и диктуя протоколъ какому-то несчастному грамотѣю, примостившемуся подлѣ меня, который пишетъ, заткнувши лѣвою рукой свой носъ отъ ужаснаго трупнаго запаха; запахъ этотъ отогналъ саженъ на 50 отъ стола 12 понятыхъ, которые должны присутствовать при моей операціи, и они группою разлеглись на пригоркѣ. Передъ началомъ вскрытія староста спросилъ меня, что вдова покойника проситъ позволенія, можно ли ей поплакать надъ покойникомъ? Я, конечно, отвѣтилъ, что можно, и бѣдная женщина, подобравшись почти къ самому столу, повалилась ничкомъ на землю и стала громко причитать; ея пронзительныя, протяжныя выкрикиванья какимъ-то особено надрывающимъ стономъ разносятся въ чуткомъ утреннемъ воздухѣ.
Наконецъ вскрытіе окончено, понятые приблизились, подмахнули свои кресты подъ протоколомъ, и я отправился на нашу квартиру, удовлетворенный, что наконецъ могу дать разрѣшеніе о преданіи землѣ по христіанскому обряду этого несчастнаго мертваго тѣла, цѣлыхъ 7 мѣсяцевъ заражавшаго деревню и ожидавшаго своего погребенія. — Кинастъ меня уже поджидалъ, лошади были готовы, и мы немедленно двинулись далѣе по направленію къ Ниловой пустыни, до которой намъ предстояло проѣхать сначала верстъ 30 въ тарантасѣ до какой-то деревни, названіе которой я забылъ, а оттуда — верстъ 26 верхомъ. Первая часть шла тою же пустынной степью, какъ и прежде, мѣстами на ней попадались отдѣльныя бурятскія юрты, большею частью безлюдныя, потому что обитатели ихъ на лѣто откочевали въ другія мѣста; въ двухъ мѣстахъ тарантасу нашему пришлось въ бродъ переѣхать рѣку Иркутъ; воды было немного и мы перебрались благополучно безъ тѣхъ сюрпризовъ, какіе встрѣтились намъ на обратномъ пути, о чемъ разскажемъ своевременно. Верстахъ въ пяти послѣ второго брода, мы проѣхали невдалекѣ отъ оригинальнаго, не лишеннаго своеобразной красоты, дайцана, буддійской кумирной, который рѣшили осмотрѣть, когда поѣдемъ назадъ. По мѣрѣ приближенія къ послѣднему пункту тарантаснаго пути, на горизонтѣ стали появляться горы, вдали за которыми виднѣлись высокіе отроги Саянскаго хребта; степной характеръ мѣстности замѣтно прекращался.
На этой послѣдней станціи мы поспѣшили взять верховыхъ лошадей, чтобы успѣть пораньше пріѣхать въ пустынь; тарантасъ и лакей Кинаста остались тутъ ожидать нашего возвращенія. Кавалеристъ я былъ плохой, даже не помню, приходилось ли мнѣ раньше садиться на лошадь, а потому я не безъ сердечнаго трепета думалъ о предстоящемъ трехчасовомъ галопированіи и убѣдительно просилъ Кинаста принять въ разсчетъ мою неопытность дебютанта, не мчаться, сломя голову, и по временамъ дѣлать привалъ. Я взобрался на маленькую лошадку и, чуть не задѣвая землю своими длинными ногами, двинулся въ этомъ печальномъ образѣ Донъ-Кихота за проводникомъ и Кинастомъ. Путь, который намъ предстояло сдѣлать, самъ по себѣ не представлялъ особенныхъ трудностей и могъ бы быть даже совершенъ въ экипажѣ, если бы не лежало на пути 3-хъ бурныхъ рѣчекъ, черезъ которыя бродъ не только весьма труденъ, но даже опасенъ; такъ года 3 до нашего проѣзда попробовали въ тарантасѣ провезти какого-то иркутскаго чиновника, разбитаго параличемъ и ѣхавшаго лечиться въ пустынь: экипажъ былъ опрокинутъ быстротою теченія, и больной утонулъ.
День былъ прекрасный, и мы, имѣя достаточно времени въ запасѣ, ѣхали умѣренною рысью, что мнѣ было особенно на руку. Но вотъ среди окружавшей насъ тишины послышался какой-то странный отдаленный шумъ, усиливавшійся постепенно по мѣрѣ того, какъ мы ѣхали дальше; этотъ шумъ былъ признакъ приближенія къ первой рѣкѣ, и вскорѣ мы ее увидали. На слабонаклонной плоскости клокоталъ и бурлилъ широкій горный потокъ, заваленный огромными валунами — и теперь онъ былъ сажень въ 15 шириною, а послѣ дождей принимаетъ несравненно большіе размѣры; названіе онъ носитъ Большой Зангисанъ. Проводникъ нашъ переѣхалъ первый, попросилъ насъ старательно услѣдить за мѣстомъ его брода и руководиться тѣми пріемами, какихъ онъ будетъ держаться при переправѣ; а пріемы эти состояли главное въ томъ, чтобы, въѣхавши въ воду, тотчасъ же повернуть лошадь вдоль берега и головою навстрѣчу теченію и затѣмъ, опустивъ поводья, предоставить самой лошади медленно и бокомъ пробраться черезъ клокочущую быстрину. За проводникомъ перебрался Кинастъ, а потомъ пустился и л; ощущать какой бы то ни было страхъ при такой водѣ не приходилось, а потому я только съ большимъ любопытствомъ слѣдилъ, какъ осторожно и разсчетливо умная лошадка заносила и ставила свою ногу и крайне медленно пробиралась впередъ поперекъ рѣки, стараясь не ступить на скользкіе огромные камни. Перебравшись благополучно черезъ это первое препятствіе, мы прискакали черезъ V* часа ко второму такому же барьеру — это былъ Зангисанъ Малый, и, дѣйствительно, онъ былъ нѣсколько менѣе грозенъ, чѣмъ его старшій братъ, хотя тоже бурлилъ и шумѣлъ издалека. Миновавъ его, мы нашли, что вправѣ вознаградить себя получасовымъ отдыхомъ, да и желудки наши порядочно-таки проголодались послѣ- верховой тряски. Выбравъ для этихъ цѣлей тѣнь большой березы, я поспѣшилъ прежде всего растянуть мои нывшіе члены на мягкой муравѣ; достали закуску, хлѣбъ, яйца, кусокъ холоднаго мяса и бутылку наливки. Закусивъ съ аппетитомъ и закуривъ сигары, мы съ особеннымъ наслажденіемъ отдались кейфу, тѣмъ болѣе, что главныя преграды нашего пути были уже за спиною, впереди оставалось еще верстъ десять до пустыни, и одна только переправа и та — черезъ менѣе бурный Иркутъ. Я до сихъ поръ не могу забыть, какъ въ это время, мы, отдавшись блаженной нѣгѣ, лежа подъ деревомъ, лѣниво переговаривались и любовались и лазурнымъ небомъ, и окружавшею насъ зеленью декораціею лѣса. Вдругъ изъ-за деревьевъ появилась какая-то фигура всадника въ блестящемъ, сіявшемъ на солнцѣ, какомъ-то необыкновенномъ головномъ уборѣ, быстро пронеслась по полянѣ и столь же быстро-скрылась въ противоположной чащѣ деревьевъ, такъ что я едва успѣлъ разсмотрѣть гордое, надменное выраженіе на лицѣ всадника, не удостоившаго насъ даже косого взгляда; вслѣдъ за нимъ пронеслись съ тою же быстротою двѣ болѣе скромныя фигуры бурятъ. Проводникъ объяснилъ намъ, что это одинъ изъ проживающихъ тутъ неподалеку главныхъ монгольскихъ ламъ. На меня появленіе этого оригинальнаго по костюму всадника среди дѣвственной глуши и окружавшаго насъ безлюдья произвело чисто театральный эффектъ.
IV.
правитьПолучасовой нашъ отдыхъ кончился, мы снова взмостились на лошадей и поѣхали дальше. Переправа черезъ рѣку Иркутъ не представила никакихъ трудностей: рѣка въ этомъ мѣстѣ, хотя и шире обоихъ Зангисановъ, но зато теченіе ея менѣе быстро и менѣе бурно. За Иркутомъ мѣстность уже рѣзко измѣняется: высокія горы приближаются все ближе и тѣснѣе, и природа принимаетъ суровый альпійскій характеръ. Версты на 4 до Ниловой пустыни мы опять услышали грозный ревъ рѣки и вскорѣ поѣхали по берегу Эхе-угуна, опять такого же горнаго потока, какъ и Зангисаны, но только еще болѣе широкаго, а потому и болѣе шумнаго; а подъѣзжая къ самой пустыни, шумъ этотъ переходитъ въ немолчный грохотъ, за которымъ намъ стало совершенно невозможно разговаривать между собою; это зависитъ отъ того, что передъ самою пустынью въ Эхе-угунъ впадаетъ съ сѣвера такой же бурный потокъ — Хонхолдой, и воды обоихъ, смѣшиваясь вмѣстѣ, производятъ такой адскій шумъ, что даже глухой Кинастъ какъ-то одобрительно смотрѣлъ на меня и не безъ горделиваго сознанія указывалъ рукою на свои уши.
Но вотъ, наконецъ, и сама Нилова пустынь, заключающая въ себѣ нѣсколько зданій, расположенныхъ на берегу Эхеугуна; тутъ гостиница, домикъ для купанья въ минеральной водѣ и пр. На противоположномъ берегу, на который переброшенъ мостъ, стоитъ деревянная, тогда новенькая церковь. Мѣстность при сліяніи двухъ бурныхъ потоковъ весьма живописна, противоположный берегъ гористъ и лѣсистъ, и недалекій отсюда высокій хребетъ Саянъ красиво замыкаетъ горизонтъ. Туранскія или, какъ ихъ здѣсь часто называютъ, Тункинскія горячія сѣрныя воды давно пользовались извѣстностью за цѣлебность у бурятъ; со временемъ стали наѣзжать сюда и русскіе, но долго жизнь здѣсь для больного человѣка была лишена самыхъ необходимѣйшихъ удобствъ. Такъ продолжалось до конца 40-хъ годовъ, когда однажды посѣтилъ эти мѣста, при своемъ объѣздѣ по епархіи, иркутскій архіерей Нилъ; замѣчательная красота мѣстности, безпомощность наѣхавшихъ больныхъ, репутація водъ, привлекавшихъ къ себѣ много некрещеныхъ, болота и пр. — все это вмѣстѣ навело его на мысль — устроить здѣсь миссіонерскій пунктъ для обращенія въ христіанство язычниковъ и въ то же время поднять значеніе минеральныхъ водъ. Планъ этотъ онъ не замедлилъ привести въ исполненіе и, помнится, въ 1850 г. освятилъ выстроенную имъ церковь, гостиницу и зданіе для ванны; мѣстность получила названіе Ниловой пустыни.
Когда мы подъѣхали къ скромному зданію гостиницы и слѣзали съ лошадей, къ намъ вышелъ съ крыльца на встрѣчу священникъ. Это былъ крѣпкій мускулистый человѣкъ лѣтъ 30-ти съ небольшимъ, скорѣе прекрасный типъ американскаго скваттера, ведущаго постоянную борьбу съ природою, живого, энергичнаго и брыжжущаго здоровьемъ, чѣмъ чахлый типъ богослова-книжника. Его открытый взглядъ и покойныя манеры, чуждыя всякаго подобострастія и сдержанности, расположили насъ сразу въ его пользу. Какъ ни устали мы, и особенно я, послѣ необычной верховой тряски, однако, вмѣсто отдыха, предпочли теперь же обойти въ сопровожденіи священника пустынь, ибо былъ уже 5-й часъ вечера, а солнце въ горахъ закатывается рано даже въ іюнѣ мѣсяцѣ. Первый нашъ визитъ, какъ и подобало, былъ сдѣланъ въ зданіе водъ; оно было самаго примитивнаго устройства и содержало въ себѣ довольно объемистый резервуаръ, въ который стекаетъ минеральная вода изъ источниковъ; запахъ сѣроводорода чувствительный, но не сильный; температура свыше 36°. Кинастъ меня уговорилъ выкупаться, и мы, на-скоро раздѣвшись, погрузились въ воду, но высокая температура ея дѣлала купанье не особенно пріятнымъ, и мы наслаждались не долго. Нѣтъ ни малѣйшаго сомнѣнія, что эти Туранскія минеральныя воды могутъ оказать большую и радикальную пользу въ случаяхъ ревматизма, подагры, нѣкоторыхъ формъ паралича, а также въ сифилисѣ, различныхъ сыпяхъ и др. Формахъ болѣзней; чистый и свѣжій горный воздухъ также много долженъ способствовать возстановленію силъ въ организмахъ, ослабленныхъ продолжительною хворью, а замѣчательная красота мѣстности можетъ сдѣлать изъ этого мѣста во всѣхъ отношеніяхъ прелестный курортъ; но когда это случится, даже предвидѣть нельзя; уже одно то, что, чтобы попасть сюда, больной долженъ совершить 5-тичасовой переѣздъ верхомъ, дѣлаетъ это мѣсто недоступнымъ для трудно больныхъ, и долго, очень долго онъ будетъ оставаться пустынью, а не курортомъ. Вотъ и теперь, несмотря на лучшій сезонъ для леченія, больныхъ вовсе не было, если не считать двухъ бурятъ, купавшихся, по словамъ сторожа, какъ имъ Богъ на душу положитъ.
Отсюда мы перешли на противоположный берегъ, осмотрѣли церковь и по довольно утоптанной и некрутой тропинкѣ взобрались на какую-то гору, гдѣ стоялъ незатѣйливый павильончикъ. Видъ съ этого пункта на долину Эхе-угуна, на монгольскія альпы, на раскинувшіяся подъ ногами постройки пустыни — былъ очень красивъ и сурово-грандіозенъ, но солнце уже закатывалось, а наступившая вечерняя заря и поднимавшійся отъ обѣихъ рѣкъ туманъ начинали окутывать все видимое въ полу-мракъ, а потому мы пошли домой, рѣшивъ, что завтра вернемся сюда, чтобы познакомиться съ окрестностями при лучшемъ освѣщеніи.
Дома мы поужинали сытно и пробесѣдовали часа два съ священникомъ. Первое впечатлѣніе насъ не обмануло: это былъ человѣкъ неглупый и живой; онъ страстно любилъ свою пустынь, былъ крайне дѣятеленъ, зналъ много ремеслъ, и въ его разсказахъ о длинной безконечной зимѣ, о его сношеніяхъ съ бурятами и съ пограничными урянхами[1] и проч. слышался какой-то американскій эпосъ, и не звучало ни малѣйшей ноты сожалѣнія о своей отрѣзанности отъ европейскаго міра. Мы рѣшили весь слѣдующій день провести въ пустыни, чтобы получше познакомиться какъ съ ея окрестностями, такъ и съ минеральными водами., Смущало насъ одно, что подъ вечеръ небо стало заволакивать тучами; священникъ не разъ выходилъ во дворъ и посматривалъ на небо, а возвращаясь, заботливо качалъ головой. Мы знали, что дурная погода могла испортить весь нашъ планъ, что небольшой дождь въ горахъ могъ затруднить переправу черезъ Зангисаны, и Иркутъ, а продолжительное ненастье — замкнуть насъ на нѣсколько дней, даже на недѣлю, въ пустыни, что ни въ какомъ отношеніи не выходило ни въ планы Кинаста, ни мои. Часу въ 9-мъ мы разошлись, и я уснулъ, какъ убитый.
Утромъ, часу въ 5-мъ, меня разбудилъ сильный толчокъ; я открылъ глаза, надо мною стоялъ уже полуодѣтый Кинастъ и говорилъ: «Вставайте, вставайте и одѣвайтесь скорѣе; намъ надо поскорѣе выбираться отсюда». Я вскочилъ. Въ комнату глядѣло сѣрое, темное утро, въ окно стучалъ частый дождь. Вошелъ священникъ: «Да, надо поторапливаться, а то плохо, и то не знаю, успѣете ли прорваться черезъ Зангисаны; я самъ хочу васъ проводить, чтобы не было бѣды. Лошадей уже осѣдлываютъ, не мѣшкайте, пейте чай и — айда въ дорогу!» Въ какія нибудь 20 минутъ все было готово, и мы торопливо садились на лошадей. Священника" до того простеръ свою любезность, что слышавъ наканунѣ мои жалобы на непривычную верховую ѣзду, осѣдлалъ мою лошадь сѣдломъ собственной работы, мягкостью и удобствами котораго не могъ нахвалиться, — и оно, дѣйствительно, показалось мнѣ очень покойнымъ. Небо было заволочено кругомъ, и упорный, не прекращавшійся ни на минуту дождь поливалъ насъ всю дорогу, такъ что вскорѣ промочилъ насквозь. Мы ѣхали крупною рысью и благополучно миновали одну за другою всѣ три переправы, хотя воды въ рѣкахъ уже замѣтно стало больше, и грохотъ ея раздавался еще оглушительнѣе. Несмотря на мягкость сѣдла, я, проскакавъ первый часъ сносно, началъ затѣмъ чувствовать такое утомленіе и разбитость во всѣхъ членахъ, что понемногу стадъ отставать отъ своихъ спутниковъ; мною овладѣвало непреодолимое желаніе слѣзть хоть минутъ на пять съ лошади и полежать на мокрой травѣ, но спутники мои продолжали скакать и погонять своихъ лошадей; я пробовалъ было кричать, умоляя ихъ подождать меня, но они даже не оборачивались, словно не слышали моего крика — и я волей-неволей, чтобы не остаться одному въ этой дикой, безлюдной мѣстности, напрягалъ всѣ мои силы и въ нѣкоторомъ отдаленіи слѣдовалъ за своими товарищами, стараясь не потерять ихъ изъ виду. И только передъ самимъ въѣздомъ въ дер. Шимки, они, задержавъ своихъ лошадей, стали поджидать меня; взбѣшенный, я подъѣхалъ къ нимъ и горячо напалъ на Кинаста, говоря, что это было безчеловѣчно съ ихъ стороны не дать мнѣ немного отдохнуть; но жалкій видъ самого Кинаста, страдальчески сокращенныя черты его лица меня тотчасъ же обезоружили, а священникъ, снисходительно улыбаясь, тотчасъ же принялся мнѣ доказывать, что хотя они отлично слышали мои крики и просьбы остановитьзя, но, по его совѣту, согласились притвориться, будто не слышатъ, ибо малѣйшая остановка въ пути грозила имѣть если не гибельныя, то во всякомъ случаѣ весьма непріятныя послѣдствія для всего нашего маленькаго каравана. Насилу добрались мы съ Кинастомъ до нашей квартиры, насилу слѣзли съ лошадей, и охая и хромая, поднялись въ отведенную намъ горницу. Здѣсь мы тотчасъ же попросили принести нѣсколько охапокъ сѣна и, разметавъ ихъ по полу, прикрыли ковромъ и немедленно растянулись; Кинастъ даже охалъ больше моего: ему сѣдломъ ссадило кожу и пришлось устраивать себѣ примочки. Онъ занялся этимъ, а меня тотчасъ же охватилъ глубокій сонъ. Мы проспали чуть не вплоть до вечера и, проснувшись, съ радостью увидѣли, что шедшій чуть не цѣлый день дождь началъ стихать, тучи мало-по-малу разрывались и тяжелыми облаками ползли по горамъ, замыкавшимъ горизонтъ. Я совсѣмъ отдохнулъ, но Кинастъ чувствовалъ себя еще сильно разбитымъ, а потому мы рѣшили остаться ночевать въ Шимкахъ, и только завтра двинуться далѣе въ обратный путь.
V.
правитьНа завтра солнце весело глядѣло на насъ съ безоблачнаго неба, когда мы проснулись бодрые и совсѣмъ отдохнувшіе. Не спѣша и съ комфортомъ, мы напились чаю, приказали заложить нашъ тарантасъ и часовъ въ 10 утра выѣхали въ Тунку по порядочно-таки размытой дождемъ дорогѣ, весело болтая о вчерашнихъ невзгодахъ. Отъѣхавъ верстъ 7—8 отъ деревни, мы поровнялись съ дайцаномъ, который обратилъ на себя наше вниманіе при проѣздѣ въ передній путь — и теперь мы остановились, чтобы осмотрѣть его. Память мнѣ измѣняетъ, и я боюсь, чтобы не впасть въ ошибки, подробно описывая его; помню, что тогда оригинальная внутренность -его на меня сдѣлала довольно сильное впечатлѣніе; помню безобразныя статуи изъ металла и изъ дерева монгольскихъ боговъ (бурхановъ) съ многочисленными, стоявшими передъ ними приношеніями или въ видѣ чашекъ, наполненныхъ зернами ржи, ячменя и т. п., или въ видѣ разноцвѣтныхъ лоскутьевъ и платковъ; лоскутья эти (омъ-мани ласк-бад-ма-об-мени-бат-нихумъ) длинными разноцвѣтными лентами спускались внизъ съ высокаго потолка; помню множество мѣдныхъ трубъ разныхъ величинъ, употребляемыхъ при богослуженіи; сторожъ. храма, по нашей просьбѣ, взялъ одну изъ большихъ трубъ и извлекъ изъ нея нѣсколько звуковъ; получилось нѣчто оглушительное и дикое для европейскаго уха.
Мы поѣхали дальше и черезъ ½ часа увидѣли кучку бурятскихъ юртъ, обратившую на себя наше вниманіе тѣмъ, что около проходившей подлѣ изгороди, въ одномъ мѣстѣ стояли десятки привязанныхъ къ ней лошадей; издали доносился до насъ смѣшанный гулъ многихъ десятковъ голосовъ. На нашъ вопросъ, что тутъ такое происходитъ? — ямщикъ объяснилъ, что свадьба. Грѣшно было проѣхать мимо и не полюбопытствовать, и мы снова вылѣзли изъ тарантаса и пошли на шумъ. Буряты встрѣтили насъ весьма дружелюбно, многіе изъ нихъ были уже порядочно выпивши; сѣдой и сморщенный, какъ грибъ, отецъ жениха пригласилъ насъ въ свою юрту, гдѣ на почетномъ мѣстѣ на полу сидѣли, скрестивъ подъ себя ноги, женихъ и ближайшіе родственники. Нашъ приходъ мало смутилъ компанію, она только раздвинулась, и хозяинъ привѣтливо насъ попросилъ сѣсть подлѣ жениха; передъ нами тотчасъ же поставили на деревянной доскѣ по огромному куску жаренаго барана, но такъ какъ ѣсть приходилось съ грязной доски, да еще руками, то мы церемонно отдѣлались отъ угощенія, зато ужъ никакъ не могли отказаться, когда хозяинъ съ поклонами и упрашиваніями сталъ настаивать, чтобы мы выпили по деревянной чашкѣ поднесеннаго намъ тарасуна (напитокъ совершенно однородный съ кумысомъ, только приготовляемый бурятами изъ коровьяго молока). Мы проглотили по нѣскольку глотковъ этого кисловатаго, прохладительнаго напитка и, пожавъ руки жениху и его компаніи, пожелали представиться и невѣстѣ. Насъ безъ затрудненія провели въ другую юрту, въ которой одинъ уголъ былъ отдѣленъ спускавшеюся сверху пестрою занавѣсью, и за этою-то занавѣсью сидѣла невѣста, окруженная старыми бурятками; нарядъ ея былъ общебурятскій, и главное украшеніе его составляла масса серебряныхъ монетъ, спускавшихся съ шеи на грудь. Невѣста видимо смутилась нашимъ приходомъ, а потому мы, не желая конфузить краснокожую красавицу, поспѣшили выйти вонъ, но уходя, опять таки должны были выпить нѣсколько глотковъ изъ грязныхъ деревянныхъ чашекъ. Мы тутъ же распростились съ гостепріимными бурятами и, отъѣхавъ съ версту, сдѣлали привалъ въ тѣни, чтобы позавтракать, и тутъ до чиста прикончили остатки взятой съ нами изъ Иркутска провизіи.
Сдѣлавъ еще нѣсколько верстъ пути, мы подъѣхали къ рѣкѣ (снова Иркутъ) и, хотя и замѣтили, что она при проѣздѣ нашемъ впередъ въ этомъ мѣстѣ не обратила на себя нашего вниманія, а теперь послѣ дождей обратилась въ солидную рѣку, тѣмъ не менѣе пустились въ бродъ; тарантасъ -нашъ однако же вскорѣ завязъ посреди рѣки въ илѣ затопленнаго острова. Долго бились наши лошади, пока въ конецъ не измучились; ямщики отпрягли одну изъ пристяжныхъ и поѣхали въ только что покинутый нами улусъ, гдѣ праздновалась свадьба, за помощью, а мы остались въ тарантасѣ среди рѣки; на бѣду нашу небо заволокло тучами и полилъ дождь. Въ такомъ печальномъ положеніи оставались мы около часу, когда человѣкъ 10 прибѣжавшихъ бурятъ подпрягши своихъ свѣжихъ лошадей, при помощи тестовъ и гиканій насъ освободили. Поѣхали дальше. Дождь продолжалъ упорно барабанить по кожѣ тарантаса — и такимъ образомъ, сдѣлавъ снова верстъ 15, мы достигли послѣдней преграды, отдѣлявшей насъ отъ Тункинскаго села; это былъ снова все тотъ же надоѣдливый Иркутъ, который отъ Иркутска до Ниловой пустыни, т. е. на протяженіи взадъ и впередъ 525 верстъ, намъ пришлось переѣзжать 14 разъ. Разливъ и въ этомъ мѣстѣ былъ великъ, а потому Киваетъ удержалъ ямщика, который уже совсѣмъ приготовился спуститься съ тарантасомъ въ рѣку, и настоялъ, чтобы онъ предварительно верхомъ попробовалъ, не очень ли глубоко и возможенъ ли переѣздъ. Результатъ вышелъ не поощрительный: лошадь плыла у самаго берега, и въ какихъ направленіяхъ ни пробовалъ ямщикъ, броду нигдѣ найти не могъ.
Положеніе наше выходило довольно трагическимъ, мы оказывались замкнутыми между двумя рукавами Иркута, и ни вернуться въ Шимки, ни проѣхать въ Тунку не было возможности, а между тѣмъ дождь продолжалъ падать, и вода въ рѣкахъ еще больше прибывала. Мы стали держать съ Кинастомъ совѣтъ: такъ какъ день приходилъ къ концу, то надо было прежде всего озаботиться о ночлегѣ; на голой какъ ладонь, степной поверхности, гдѣ насъ застигла катастрофа, виднѣлось нѣсколько разбросанныхъ бурятскихъ юртъ, но, по словамъ ямщика, такъ называемыхъ зимниковъ, т. е. предназначенныхъ для зимняго житья; на лѣто же буряты покидаютъ эти жилища, откочевывая со своими стадами въ иныя мѣста. Мы уже намѣревались объѣхать нѣкоторыя изъ этихъ юртъ и поискать, не найдется ли въ числѣ ихъ не запертой, гдѣ бы мы могли устроить себѣ пріютъ на ночь — какъ вдругъ зоркій глазъ ямщика усмотрѣлъ, что изъ дымового отверстія одной изъ юртъ идетъ дымокъ. Обрадовались мы этому гостепріимному дымку неописанно и тотчасъ же поѣхали въ тарантасѣ цѣликомъ по степи къ этому жилищу. Въ юртѣ мы нашли пожилого бурята, весь костюмъ котораго составляли кожаные. штаны — это былъ рабочій плотникъ, возившійся съ топоромъ надъ починкою юрты; нашъ приходъ его очень изумилъ; на нашъ вопросъ, предложенный нами черезъ ямщика — бурятъ по-русски не говорилъ — нѣтъ ли по близости броду черезъ Иркутъ? — онъ отвѣчалъ — увы! — отрицательно. Этотъ отвѣтъ былъ данъ въ такой рѣшительной формѣ, что намъ ничего не оставалось, какъ покориться печальной неизбѣжности и устраивать нашъ ночлегъ въ сырой юртѣ.
Посреди жилища разведенъ былъ огонь, на которомъ бурятъ приготовлялъ свой незатѣйливый ужинъ, т. е. кипятилъ въ желѣзной сковородѣ воду, а въ ней плавало нѣсколько луковицъ полевой лиліи (сараны). Въ насъ начиналъ подниматься аппетитъ, и мы не разъ упрекали себя, что такъ неосторожно и щедро уничтожили въ это утро весь запасъ своей провизіи; въ погребцѣ остался только чай и сахаръ, и къ счастію были два стакана, а потому мы, давъ буряту кончить его ужинъ, забрали его сковородку, по возможности постарались отмыть ее отъ грязи и вскипятили въ ней воду; въ стаканы мы клали немного чаю и затѣмъ наливали вскипяченную воду — и такимъ образомъ получался напитокъ, если не особенно вкусный и не питательный, то во всякомъ случаѣ согрѣвающій въ окружающей насъ сырости, да и приготовленіе его служило намъ развлеченіемъ. Къ числу неудобствъ нашего неуютнаго помѣщенія прибавлялось то, что сквозь дырявую крышу ветхой юрты дождь проникалъ безпрепятственно внутрь ея, и кромѣ того дымъ отъ разведеннаго огня плохо выходилъ черезъ дымовое отверстіе, стлался по юртѣ, щипалъ горло и раздражалъ глаза. Напившись чаю, мы съ трудомъ отыскали въ нашемъ помѣщенія небольшое пространство, болѣе другихъ защищенное отъ дождя, и, закутавшись въ теплое наше платье, улеглись съ Кинастомъ, плотно прижавшись другъ къ другу.
На утро мы проснулись въ грязи и сырости, но дождь за ночь пересталъ, и солнце всходило на безоблачномъ небѣ. Опять на вчерашній манеръ мы напились чаю и потолковала о нашемъ положеніи; оно было незавидно, но и называть его безвыходнымъ, конечно, никакъ нельзя было, потому что мы могли послать верхомъ ямщика въ Тункинское село и поручить привезти намъ какого нибудь провіанта. Прежде чѣмъ рѣшиться на это, мы согласились пойти въ разныхъ направленіяхъ по берегу и поискать броду; мысль не особенно геніальная, потому что и Кинастъ и я должны были искать этотъ бродъ только при помощи зрѣнія, ибо ни одинъ изъ насъ лѣзть въ воду не намѣревался. И дѣйствительно, пробродивъ часа полтора по высокой и мокрой травѣ, я возвращался домой, усталый и отощалый отъ голода, но безъ всякаго утѣшительнаго результата изъ своей рекогносцировки. Подходя къ юртѣ, я уже издали увидалъ Кинаста, стоявшаго на ея порогѣ и оживленно махавшаго мнѣ руками; я поспѣшилъ и тотчасъ же услышалъ радостную вѣсть.
Вскорѣ послѣ нашего ухода въ поиски за бродомъ, бурятъ разговорился съ нашимъ, оставшимся при лошадяхъ ямщикомъ и прямо объявилъ ему, что есть прекрасный бродъ и что онъ согласенъ намъ его указать, если господа дадутъ "ему двугривенный. Двугривенный! — и мы оба хохотали, какъ дѣти, потому что, попроси съ насъ бурятъ и 5 р., мы бы дали ему съ благодарностью. Наивный дикарь потомъ сознался, что онъ намъ наканунѣ наотрѣзъ сказалъ, что не знаетъ брода, думая, что послѣ того мы будемъ сулить ему деньги за то, чтобы онъ намъ какъ нибудь помогъ добраться до Тунки; намъ же послѣ его рѣшительнаго невѣдѣнія брода я въ голову не приходило настаивать, въ убѣжденіи, что нельзя же создать того, чего нѣтъ; а между тѣмъ мы завладѣли его помѣщеніемъ и, какъ видѣлось, надолго, а главное, отобрали его единственную кухонную посуду — сковороду — и онъ рѣшилъ за двугривенный вернуть насъ въ цивилизованный міръ. Лошади вскорѣ были запряжены, мы покинули нашъ первобытный и голодный отель и, сдѣлавъ объѣздъ версты въ четыре, бурятъ насъ доставилъ къ дѣйствительно весьма удобному броду.
Дальше разсказывать нечего; обратный путь уже описанъ раньше, и на завтра мы выѣзжали въ Иркутскъ, вполнѣ довольные своею поѣздкою и ея оригинальными впечатлѣніями.
- ↑ Монгольское племя, живущее около русско-китайской границы, которая, если не ошибаюсь, проходитъ въ 20-ти верстахъ отъ Ниловой пустыни.