Изъ бумагъ Степана Петровича Шевырева.
правитьИмя С. П. Шевырева (род. въ Саратовѣ 18 Октября 1806, сконч. въ Дарижѣ 8 Мая 1865) до того извѣстно въ исторіи Русскаго просвѣщенія, что распространяться о немъ было бы излишне. Это былъ человѣкъ самой многосторонней учености, глубокій знатокъ Европейской словесности, даровитый критикъ, археологъ и разыскатель памятниковъ нашей древней письменности, неутомимый профессоръ, которому обязано своимъ образованіемъ цѣлое поколѣніе Русскихъ людей. Отдавшись наукѣ и преподаванію ея въ Московскомъ университетѣ, Шевыревъ не прекращалъ своихъ опытовъ въ такъ называемой изящной словесности.
Долголѣтнія занятія словесностью и критикою ея произведеній приводили Шевырева въ сношенія съ нашими писателями. Приводимъ нѣкоторыя выдержки изъ писемъ сохранившихся въ его бумагахъ и сообщенныхъ его сыномъ Борисомъ Степановичемъ, прося читателя не терять изъ виду, что письма почти всегда и большею частію имѣютъ значеніе случайности и не могутъ служить къ полному изображенію и лица писавшаго и того, о чемъ и къ кому написано; они дороги только какъ непосредственное выраженіе минуты. П. Б.
1.
правитьВиноватъ, любезный другъ, что пропустилъ почту, не отвѣчавъ тебѣ. Собрался было, а тутъ погода вышла теплая и тихая: пришлось ѣхать въ поле, а къ вечеру отъ скачки всего переломало, такъ и прогулялъ почту. Мнѣ очень досадно, что тебя не удалось мнѣ видѣть; мы обо многомъ поговорили бы съ тобою, — ну, да это еще будетъ, когда пріѣду на зиму въ Москву. Впрочемъ, если ты полагаешь, что я уѣхалъ такъ проворно, чтобы не выговориться, а собраться съ силами, да написать, такъ ты ошибаешься. Я смертельно радъ все высказать на словахъ, а къ письму не чувствую ни малѣйшаго позыва, и если бы кто потребовалъ отъ меня разсказа о моемъ путешествіи, то я просто не былъ бы въ состояніи исполнить это требованіе. Поэтому и статьи никакой обѣщать не могу; да и правду сказать, кажется, я кончилъ свое статейское поприще. Былъ у меня циклъ мысли, который мнѣ хотѣлось, или лучше сказать, который я считалъ себя обязаннымъ высказать: я это сдѣлалъ и не чувствую ни малѣйшаго желанія бесѣдовать съ публикою, для которой, кажется, все равно, что ни писано. Едва-ли Петрушка не первообразъ Русской публики. Но крайней мѣрѣ невольно склонишься къ этому мнѣнію, когда прислушаешься къ ея толку и суду. Такъ напр. я недавно слышалъ, что статьи Самарина хороши дескать, да темны и неосновательны, а Кавелинская, хотъ и не такъ хорошо писана, за то основательна и послѣдовательна. Горе беретъ съ такими читателями. Впрочемъ, конечно не то причиною, почему я отказываюсь отъ статей. Будь поводъ или предлогъ къ статьѣ истинно важной, я бы охотно взялся за перо и если напишется сводная статья для пополненія прежнихъ, то разумѣется я ею поклонюсь Москвитянину. Только не знаю, годится-ли она такъ, какъ она будетъ, въ видѣ послѣсловія, а слѣд. едва-ли годится въ журналъ. Впрочемъ это увидимъ тогда. Но, любезный другъ, вы для меня непонятны. Скажите пожалуйста, слыхано-ли, чтобы человѣкъ, который собирается вербовать въ деревнѣ вольницу, ходилъ по улицѣ, да по щекамъ билъ всѣхъ тѣхъ, которые могли бы къ нему пойти въ охотники? Гдѣ будетъ вашъ полкъ, когда *** отхваталъ на славу и безъ всякой вины съ ихъ стороны лучшихъ работниковъ? Меня зло взяло, когда я услышалъ про всю эту продѣлку. Я увѣренъ, что Чижовъ съ нынѣшняго года еще не можетъ приняться за изданіе, но съ другой стороны и не понимаю, какъ можетъ пойти изданіе у ***. Не думай, чтобъ я оправдывалъ отвѣты, напечатанные ему; однакожъ и долженъ признаться, что извинительны тѣ, у кого терпѣніе лопнуло. Я совсѣмъ бы не сталъ говорить про всю эту брань, если бы не говорили мы о журналѣ; говоря же о журналѣ, не могу не спросить: какія вы нашли новыя средства, лишивши себя всѣхъ прежнихъ? Не сердись за то, что я пишу вы. Я очень знаю, что ты тутъ ничѣмъ не виноватъ; но знаю также, что, взявшись за дѣло, ты потянешь изо всѣхъ силъ и вижу тебя къ концу будущаго года исхудалымъ, изможженнымъ и растратившимъ свои силы на безнадежный трудъ. Скажешь: не сложить же руки и глядѣть, какъ со всѣхъ, сторонъ бьютъ и ругаютъ! Правда, да нѣтъ-ли другихъ путей? Не лучше-ли тебѣ или кому другому пуститъ еще въ ходъ книги двѣ Сборника. Критика запрещена въ Сборникахъ. Хорошо! При книгѣ объявить продажу за пятачекъ такого-то и такого-то разбора[1] отдѣльными брошюрами. Я не совѣтую такъ сдѣлать; я только на твое сужденіе представляю одно средство, а можетъ быть вы придумаете десять другихъ лучше. Но на Москвитятинъ надѣяться мнѣ кажется невозможнымъ. Впрочемъ я всегда буду нашимъ, но сколько могу. Если я и тебѣ и Чижову отказываю въ статьяхъ, конечно это не по равнодушію къ дѣлу или къ людямъ, стоящимъ за это дѣло. Къ несчастію я такъ лѣнивъ, что всякая статья отрываетъ меня отъ труда постояннаго[2], и поэтому я долженъ только тогда позволять себѣ трудъ эпизодическій, когда вижу или чувствую въ душѣ необходимость высказать свою мысль.
Живу я въ деревнѣ хорошохонько и тихохонько. На-дняхъ пишу къ Жуковскому и посылаю ему предисловіе и введеніе къ вещицѣ (не моей), которую онъ хочетъ перевести и издать въ Германіи.
2.
правитьПосылаю тебѣ, любезный Шевыревъ, еще переводъ для доставленья Мармье. Этотъ переводъ сдѣланъ, какъ ты и знаешь, Павловою и весьма вѣренъ. Можетъ быть, ему любопытно будетъ знать, чѣмъ мы желаемъ блеснуть, и что матерьяльная сила для насъ не идолъ.
3.
править… Аксакову досталось отъ О. З.[3]; да онѣ, кажется, уже готовы и отъ Гоголя отступиться. Что за глупый народъ! У нихъ на одномъ ряду Сервантесъ, Байронъ, Жоржъ Зандъ и Веранже. Аксаковъ увлекся далеко, но если онъ будетъ продолжать брошюрку свою, то полагаю выйдетъ дѣльное. Онъ пояснитъ то, что безъ поясненія кажется смѣшнымъ и нелѣпымъ. Мысль его главная слѣдующая: «Искусство утратило вездѣ свою беззаботную свободу; въ немъ болѣе придуманнаго, чѣмъ самосозданнаго. Гоголь (какъ древніе и Шекспиръ) есть художникъ поневолѣ и безъ намѣренія». Въ этомъ много правды. О. З. говорятъ: «Гоголъ зарожденъ В. Скотомъ; безъ В. Скота онъ былъ бы невозможенъ». Это просто безсмыслица. Ничего общаго нѣтъ между ними.
Первая статья твоя о Гоголѣ отличная; я истинно благодаренъ тебѣ за нее; она можетъ многихъ образумить и пояснитъ странный дисгармоніи въ душѣ многихъ читающихъ.
Читалъ-ли ты Павскаго? Часть механизма языка порядочная: но что за этимологія! Просто смѣхъ. Мы отъ Римлянъ отъ Alec взяли слово лось, а въ Испаніи нѣтъ лосей, и Alec Римской животное почти баснословное. Отъ Нѣмцевъ (изъ слова Erz) составилось наше руда, между тѣмъ какъ оно въ прямомъ отношеніи къ слову жила и пр. Что за тупость! А трудъ великій и не совсѣмъ безполезный.
Еще хорошо: слово стерлядь у насъ не свое и занято отъ западныхъ, а у нихъ стерлядей и нѣтъ.
4.
правитьНачинаю поздравленіемъ: дай Богъ твоему маленькому Петру вырости большимъ Петромъ, милымъ, добрымъ, похожимъ на тебя: лучше трудно, безъ комплиментовъ. Замѣть, что я не сказалъ великимъ Петромъ, потому что по правдѣ не увѣренъ, не было-ли у насъ и такъ лишняго великаго Петра.
О самомъ твоемъ посланіи скажу, что просто не понимаю, что за обѣщаніе мое, котораго я, кажется, Вяземскому не давалъ, что за пѣсня Русская, которой я и предмета не знаю и которую долженъ переложить на ноты Мейерберъ. Просто, какъ говоритъ Гоголь, не понимаю, — ничего не понимаю. Да по правдѣ сказать, если бы и понималъ, то ничего бы не могъ сдѣлать теперь.
1 Октября
1846 года,
С. Богучарово.
2.
правитьДа, любезный другъ, кругъ нашъ уменьшается, и какой человѣкъ изъ него выбылъ! Потеря невознаградимая, не говорю для насъ, а для мысли въ Россіи. Какъ судьбы Вожіи ведутъ наше просвѣщеніе, не сообразишь; но не должно слабѣть или унывать. Смерть Кирѣевскаго была почти внезапная: съ сыномъ обѣдалъ очень легко (у него было маленькое разстройство желудка, продолжавшееся нѣсколько дней); послѣ обѣда легъ отдохнуть; черезъ часъ вскрикнулъ отъ боли; началась холера съ корчами; доктора нескоро достали; передъ ночью пріобщался, а къ утру кончилъ. При смерти были Веневитиновъ и Комаровскій. Вотъ и все.
Кажется, мнѣ объ изданіи его сочиненій и думать нельзя. Первыя запрещены, послѣднія заподозрѣны, и почти запрещены; но собрать ихъ надобно. Бѣдная мать! Бѣдный Петръ Васильевичъ! Я больше всѣхъ боюсь за него. У него здоровье плохо, а душа нѣжнѣе женской. Съ Кирѣевскимъ для насъ всѣхъ какъ будто порвалась струна съ какими-то особенно-мягкими звуками, и эта струна была въ тоже время мыслію. И когда же порвалась? Въ ту самую минуту, когда съ нея снята была тяжесть, мѣшавшая ей звучать. Странная судьба! Ты узналъ изъ газетъ, а я вотъ какъ. Я изъ Смоленской деревни пріѣхалъ въ 10 часовъ въ Понедѣльникъ и по расчету думалъ Кирѣевскаго найти въ Москвѣ; вхожу и спрашиваю: «Кирѣевскій здѣсь?» — «Какъ же. Его вчера привезли». Я долго не могъ понятъ. Грустно; но все же онъ не даромъ пожилъ и въ исторіи философіи оставитъ глубокій слѣдъ, хоть, можетъ быть, и не додѣлалъ своего дѣла.