Из писем Осипа Алексеевича Поздеева к его друзьям (Поздеев)

Из писем Осипа Алексеевича Поздеева к его друзьям
автор Осип Алексеевич Поздеев

Опубл.: 1872. Источник: Русский архив. Вып. 10, 1872. Стб. 1853-1886. • Публикация, предисловие и комментарии: Екатерина Некрасова. Комментарии и послесловие: Пётр Бартенев.

Пересматривая переписку масонов, хранящуюся в московском Румянцевском музее, и остановившись преимущественно на письмах шестидесятилетнего старика Осипа Алексеевича Поздеева, бывшего руководителем и начальником масонов Александровского времени, мы сочли не лишним выбрать из них некоторые, имеющие общий интерес и касающиеся современных Поздееву политических событий и распоряжений правительства. 1812 год с его погромом, от которого пострадали и личные интересы Поздеева, живо и ярко рисуется в этих письмах. Поздеева поражает быстрый поворот дела; он не думал, чтоб французы могли добраться до Москвы, до «сердца России», как ее называет Осип Алексеевич. Горько стало ему за Москву. Как мистик, кроме действительных несчастий, навлеченных этим событием, он видит в нем зарю новых, сильнейших; смотрит на эти несчастия с религиозной точки зрения, как на кару, посланную от бога, и за благополучное окончание дел Александра І-го воздает благодарность всевышнему. Когда Сенат и Синод подняли вопрос, какое вещественное изъявление благодарности придумать для императора Александра Павловича, то и Поздеев принял участие в решении этого вопроса. Следствие погрома 1812-го года, т. е. разорение Московских жителей, близко касалось и его лично; почему он, хотя под видом общественных интересов, хлопочет о снятии поземельного налога с жителей Москвы, о чем пишет к своим влиятельным знакомым, через которых он всегда действовал в подобных случаях. Но хуже погрома французского отдалась на Поздееве и растревожила его весть о воле крестьян; тут он собирает все свое красноречие, все свои доводы, чтобы убедить важных сановных лиц в ужасных, по его мнению, неминуемых последствиях такого необдуманного якобы распоряжения правительства.

Екатерина Н-ва.

---

1. К графу Алексею Кирилловичу Разумовскому^[1].

Из Москвы. Генваря 29-го 1811 года.

Вы изволите писать, что французы до Балтийского моря домежевались; а может быть так, как в газетах пишут, что Наполеон обещает в 5 лет каналом соединить реки, по коим суда могут ходить из Парижа в Балтийское море, то ведь этим долго обманывать нельзя: карта земель всем известна, и места знаемы. Зачнут ли скоро делать? И похоже ли это на правду? А ведь коли это сделают, это нехудо будет, что из такого отдаленного государства будут вещи подвозить к нам близко, не подвергая их бурям и разбитиям (т. е.)^[2] людей и вещи. А что Наполеон дотянулся до Балтийского моря, то думаете ли, что он стал сильнее? Всякий чем больше растягивается, тем паче слабеет. А что надлежит до русских, бог милостив! Нечего опасаться. 1-е^[3], что по прошлой недавней войне он (Наполеон) знает: что этакую даль вести, чтобы встретить этакое сопротивление? Будьте уверены, что он безопаснее и выгоднее захочет иметь этакое государство лучше другом, нежели врагом. И он же знает, сколько у нас на границе, по всей границе войск и магазинов. Не так, как при Волконском^[4]. Истинно вам сказать, что я не думаю, чтобы французы подумали напасть на Россию: ибо, нападая прежде, крайне испытали и весьма расшиблись; да и мы ведь задирали. А нам воевать с ними (теперь) какая стать (с ними), живущими далеко?^[5]

2. К Сергею Степановичу Ланскому^[6].

Из Вологды, 19-го сентября 1812-го года.

Письма ваши я все исправно получил, за которые покорно благодарю. И если будете писать ко мне, то уже прошу писать в Вологду^[7], ибо мы сюда приехали по взятии Москвы, о которой последнее известие имеем от 5-го октября, что она горит, зажжена с Рогожской и продолжает гореть. Уведомляйте меня о вашем здоровье; пишите просто на мое имя в Вологду, и то дойдет: ко мне в деревню перешлют. Сюда все едут из Ярославля, Рыбной, Углича и прочих (городов). Ризницу от Троицы сюда привезли, Московская сюда же едет.

^[8] Дорога от Москвы в Петербург открыта; вы на таком же призе, как Москва: войск от Москвы до Петербурга нет, кроме мужиков с рогатинами, как против медведей, кои суть жертвы, да и те (т. е. мужики) отягощены набором рекрут и налогами до крайности. Одни дворяне и их приказчики побуждают к повиновению к государю, дабы подати, подводы и прочие налоги давать. А дворяне к мужикам остужены рассеянием слухов от времен Пугачева о вольности, и все это поддерживалось головами французскими и из русских, а ныне и паче французами, знающими ясно, что одна связь содержала, укрепляла и распространяла Россию, и именно связь государя с дворянами, поддерживающими его власть над крестьянами, кои теперь крайне отягощены набором рекрут, милицией и так названным ополчением ныне^[9] и особливо с Московской губернии, которая уже теперь не наша. И, слышу, пишут теперь из подмосковной дворовые, что уже мужики выгнали дворовых всех в одних рубашках вон теперь; а ныне уже зима куда идти без хлеба и одежды? В леса? Замерзнут и погибнут с голоду. Вот состояние России! А сердце государства Москва взята, сожжена! Войска мало, предводители пятятся назад, научились на разводах только, а далее не смыслят; войска потеряли прежний дух, а французы распространяются всюду и проповедуют о вольности крестьян, то и ожидай всеобщего (восстания); при этаком частом и строгом рекрутстве и наборах ожидай всеобщего бунта против государя и дворян и приказчиков, кои власть государя подкрепляют.

Теперь множество и наехало, и едет в Вологду, которая им кажется далее от французов. А принц^[10] в Ярославле и своих подчиненных городах отдал повеление: коли французы будут приближаться, то все зажигать^[11]; а селения и города зажигать, а после от стужи умирать!

О сем, что я пишу, прошу не говорить обо мне; ибо теперь надобно молчать и ожидать, как придет всеобщее резанье^[12]. Вот что произвели молодые головы, когда бог не положит конца!

3. К графу А. К. Разумовскому.

Из Вологды. Сентября 21-го, 1812 года.

Благодарю покорнейше за письмо ваше, полученное мною с г. Курбатовым^[13], коему я, приехав ненадолго в Москву, при спросе его: куда ему ехать, если случится опасность, советовал ехать далее, если уже нельзя будет в Москве оставаться; то думаю они и поехали. А я, подождав в Подмосковной до 4-го сентября, и поехал по Углицкой дороге в Вологду и за Вологду на завод свой. Дожидался я до 2-го сентября и, слыша, что Москва взята, что уже нечего было больше ожидать и я оставил три дома в Москве и все, что есть в домах, ибо некогда было вывезти ничего. В Москву вошли неприятели (слышу от проходящих) 2-го сентября в 4 или 5 часов пополудни, и (она) зажжена ночью с Рогожской; и как полиции никакой уже нет, ибо вся полиция выехала, то все и горело; и по сю пору сгорела Покровка, все ряды, Воспитательный дом и 7 частей Москвы^[14], и догорело и Воронцово поле и до вашего дома^[15], загорелись службы. Тогда и пошел человек из Москвы, бывши употреблен французами из поляков для выноски разных вещей за заставу, а тут отпущен и пришел в Вологду, и сам всем пересказывал, будучи спрашиваем. И мои люди вышли из дому и пришли в подмосковную, а оттуда сюда третьего дни. Вот до чего довело преобразование, назвавшееся философиею! И Москва теперь подлинно преобразована: все выехали, и она горит, пока господь не положит конца. В Вологду теперь множество наехало, и из Ярославля, Москвы, Рыбной, Углича, и всякий день множество едут. Вот сделались вещи небывалые! Так богом определено за грехи наши. И сюда принесена ризница из Троице-Сергиева монастыря, и везется ризница из Москвы, (везутся) воспитанники и все^[16].

Пока о том же скажу: так государства преобразуются, и Москва, бывшая столько лет сердцем России, сделалась пустырем. Что-то будет с Петербургом?

Граф Растопчин, думаю, сам крайне не доволен, что впросился в командиры московские и зачал правление свое тем, что, приехав к Ключареву и объявив императорский гнев, не сказав причины, арестовал его и сослал в Воронеж^[17]. По-видимому, Ключареву было тогда великое несчастие, а теперь он должен считать за милость, ибо не видал несчастия и конца Москвы. Мы так близко предвидим несчастие наше, что за два дни до взятия Москвы был театр, хотя, слышу, в нем было токмо 8 человек.

Вот эти происшествия учат нас, чтобы мы к месту не привязывались, как священное писание говорит и учит, что не имамы пребывающего града, но грядущего взыскуем. Жизнь наша и по летам уже не долга^[18], и вот дожили до каких перемен! Вот строенья наши! Вот украшения наши! Не знаю, что с нашими морскими^[19] будет, где они будут? Где Бог велит оканчивать и нам дни свои? Ибо где теперь безопасность? Потому что и мужики наши, по вкорененному Пугачевым и другими молодыми головами желанию, ожидают какой-то вольности; хотя и видят разорение совершенное, но очаровательное слово вольности кружит их, ибо мало смыслящих, а прочее все число, так как и во всех состояниях, глупые и невежды.

Религия, искаженная наружностью, пьянством и прочими пороками, до того испортилась в нашем духовенстве, что за день до входа неприятелей в Москву и накануне не слышно было в воскресный день колокола ни заутреннего, ни обеденного, а попы толпами бежали из Москвы от своих церквей. Кто поверит, что в короткое время все это произошло? Афишками от г. Растопчина и князя Кутузова обманывали весьма часто, на день раза по два: что никакой опасности нет, что наши все разбивают французов; сами все назад пятились и Москву оставили французам и огню. Афишками уверяли, что 26-го августа разбили французов тем, что наши не уступили ни шагу назад, и князь Кутузов все пятился назад.

А прежде того как были в Смоленске, то этот Барклай и Багратион (который, слышу, от ран умер) уверяли жизнию, что французы в Смоленске не будут. И при всей глупости и незнании своего дела и силы нашего оружия, имея Наполеона со ста тысячами в пятнадцати верстах от Смоленска и торжествуя пустяшную победу Тормасовым, над семью тысячами саксонцев при Кобрине, стреляют из 101-й пушки; а к Наполеону, в 15 верстах стоящему, посылают сказать, чтобы он не беспокоился, что у них не сражение происходит, а они торжествуют победу (под) Кобриным. Это мне рассказывал бывший на торжестве сам вице-губернатор смоленский, Аркадий Иванович Алымов, ехавший чрез мою подмосковную с казною из сожженного Смоленска, которого овраги, слышу, так наполнены убитыми людьми, что ходили по них, яко со мосту, и после за 17 верст нельзя было подойти к Смоленску от вони убитых тел.

А после 26-го августа, при Можайске, после сражения, князь Кутузов ездил по полю и видел, по его замечанию, 50 тысяч тел, лежащих на поле. А в Москву ввезено после раненых тяжело и легко девятнадцать тысяч, и на моем дворе стояло 70 человек. Вот несчастье государства! Сами вы слышали, что наши войска сильны артиллериею и штыками. А, видно, стояли и мушкетною пальбою отстреливались, яко тарухтаны, и дали себя столько перегромить. Для чего бы после артиллерии не броситься на штыки, чем всегда брали, а особливо Суворов — недавний пример. А князь Кутузов, слышу, всегда против этого и не любит сражаться на штыках; а наши войска тем и были непобедимы. А стрелять наши не умеют и егеря. Рекрутами крайне мужики отягощены, а нынешний год третий раз рекрутство. А церковников шесть комплектов; а князь Голицын не удерживает, что с них рекрутства совсем нет. Один вологодский архиерей давал добровольно тысячу церковников, но взято только четверо по охоте. А это самые большие тунеядцы, только, слышу, от праздности шалят и воруют, то бы излишних церковников могло набраться рекрутов тысяч пятьдесят и несравненно больше. Пришло на Россию смирение, чтобы завоеваниев своих не простирала далеко и о Грузии и других местах не помышляла бы.

Некоторые петербургские враждовали на Москву. Вот теперь ее и нет. Но как-то хлебом пробавится Петербург? Ибо француз хитер, перережет коммуникацию. Из Рыбной^[20] все выехали, а француз до нее добирается. Только нельзя надивиться нынешним действиям: Москва взята и горит, жители в близлежащих городах укладываются и бегут; в Угличе, в Ростове и других суды закрыты. И принц отправил своих детей в Данилов город^[21], а, слышу, берет под караул тех, кои в Ярославле говорят, что Москва взята французами. Видно, напало ныне то на нас, что копилось давно. Мы должны терпеть, предаваться богу и уповать на него, ибо в нем только надежда! А человеки губят себя до тех пор, пока общим пожаром все загорится. Бог наша надежда!

Сделайте милость, уведомляйте меня о вашем здоровье; сюда почта прямо теперь ходит из Петербурга.

Братец ваш, Лев Кириллович, поехал на Коломну и Рязань; а французы туда, слышу, пошли, ибо тамо дело комиссариатское. Его я видел малыми днями прежде взятия Москвы. Сын мой, вручитель письма сего, во все это время был, выздоравливая от жестокой своей болезни, со мной и видел братца, который все, что в Москве было и в Петровском, бросил и принужден ехать, можно сказать, куда глаза глядят; а деревни его около Можайска и все разорено и сожжено.

Теперь спешат рекрут набирать: велено в две недели кончить и везти на почтовых из Вологды в Выборг; видно, опасность есть от шведа.

4. К С. С. Ланскому.

Из сельца Нелюбовского, близ стеклянного завода, за Вологдой. 25 октября 1812 года.

Благодарю покорно за письмо ваше от 7-го октября. Весьма я обрадован письмом вашим. Слава богу, что вы здоровы. Правда, что перед отъездом из подмосковной (я) был весьма не здоров, но, слава богу, ненадолго. Успел в Москве побывать незадолго перед французами. Весьма жаль, что барометр у нас по человеку, который в прошлую войну весьма худо себя рекомендовал, а и ныне в Москве не лучше действует. Слава богу, что г. Витгенштейну разрешено действовать наступательно: в войне выкажутся полководцы. В Англии, вовремя опасности высадки, заповедан был пост на три дни, и господь бурю отвратил. Что надлежит до вас, то вы решаете ехать, по слуху обстоятельств, кажется, рано. А если придется ехать, то бы я советовал в нашу сторону; а именно — нет ли у вас деревень в Вологодской губернии, в Ярославской, по сю сторону Волги-реки, т. е. в Вологде, или в Углицком уезде, или в Пошехонском, хоть небольшая деревня, то велели бы ныне зимою построить небольшой домик, и в деревне никто не осудит. А ежели бы хотя недалеко от Вологды и принуждено было вам жить, я бы рад был. А домик себе велите построить, сделавши планец, комнат (в) пять, не для церемоний, а для покоя. К здешнему краю государства многие уехали, ибо он далее от неприятеля и ему не завиден. А в Кострому приехало, пишут ко мне, 560 лучших государственных (не одних мужчин, а фамилиев) семейств, то и вы подумайте; а домик в деревне много ли стоит? Постройте зимою, пошлите надежного человека, из своего лесу или купите избы 4, да сведут вместе и выйдет дом; а кухню сделают из крестьянской избы. Теперь нам надо привыкать жить по лагерному. Видите, какое время! Не нам, а кто и лучше нас, и те в месте пребывания не уверены. Впрочем дорога и почта из Петербурга до Вологды теперь самая по сю пору безопаснейшая; даже и Лодейное Поле для чего назначено близ Вытегры, сами вы, я думаю, знаете: оно отсюда 300 только верст. А если уже придется вам ехать, весьма бы я рад был, коли бы близко меня вы жили. Жаль весьма, что вы не написали адреса, где ваш дом в Петербурге, как надписывать к вам письмо, без чего неверно писать, и я не уверен, что письмо мое до вас верно дойдет, ибо Петербург не Вологда…^[22] Желаю вам здоровья и во всем милости Господней и есмь ваш и проч. На случай нынешний укажу на 30-ю главу 2-й стих Притчей Соломоновых: «Треми трясется земля, аще раб воцарится»; то смотрите на Бонапарте, как он трясет землю, тоже как…. исполнится пищею^[23].

5. К нему же.

От 25-го ноября 1812.

Благодарю покорно за письмо ваше от 12-го ноября. Вы пишете, что несчастия московские могли бы побудить нас ехать в Петербург; но и Петербург разве в лучшем ожидании был, когда все оттуда выезжало, и остальное готовилось выехать? Да и мне же в Петербург никакой возможности с моим семейством не можно ехать, и у меня там ничего нет; а в здешнюю сторону я переехал только из одной деревни в другую. Да видно и надобно было меня из Москвы сюда выжить, дабы запущенное по моей давней небытности поправлять: ибо во исякой фабрике без себя дело идет худо; а я по старости моей и болезненному состоянию все ехать сюда откладывал; а теперь уже, пока бог велел побыть здесь, кажется, следует до будущей зимы или как бог велит.

Хотя в Москве дома господь чудесно и сохранил, так что все люди от страху чужие и свои разбежались, и осталась одна женщина-старуха, та одна дома не оставила на французов, топила печки, щипала галок да ворон, а ночь дома ночевала, а во время пожара везде. Бог пожаловал, что от дому нашего и других, подле близко стоящих, ветр отвратил, и тем спасено. Уже кто это сделал, кроме господа, который хотел помиловать? А третий дом в дальней улице, тот сгорел до чиста. Богу благодарение! Он наказал, и он помиловал. Ветлуга ваша все к здешней же сторона принадлежит; но видно, бог определяет вам жить в Петербурге. Живите благополучны и целы; искания ведения, которое доставляет вечное благо человеку, не теряйте.

Благодарю покорно за уведомление о состоянии неприятеля. Бог довел его до сего, дабы их смирить. Уже нашей немощи стихии начали помогать. А если в Париже возмущение до того (дошло), что министр Наполеонов арестован, то почему знать — может быть, провидение устало сносить наши эгоизмы: ибо Наполеона коли не разрушить, то он, дух мира сего в себе расширяя, рад полезть на Него^[24].

6. К Петру Степановичу Лихонину^[25].

Завод стеклянный. От 19-го декабря 1812 г.

^[26] Горестные обстоятельства, случившиеся для нас, жителей московских, хотя и случились, но кто не рассмотрит руку провидения, против которой ни роптать, ни чем-либо стоять нельзя? И рассматривая ее резоны, в кои она завертывает и тех людей, кои ей предаются, считают действия ее праведными и благодарят; кои, если так думают, говорят и действуют, то к ним между прочим принадлежат слова эти: «вы есте соль земли», не токмо по морали, но и по физике; ибо, если соль, очищающая, лишается своей сланости, то чем земля осолится? Предавая себя господу и царю царей, уповаем, что в свое время не будем оставлены, хотя и ныне не кинуты совсем. Пленные здесь рассказывали, что когда они были в Москве, будучи победителями, то всегда чувствовали какой-то страх и тем паче, когда кто из них всходил^[27] на колокольню Ивановскую, то к стороне Троице-Сергия видели великое ополчение; а потому к этой стороне не были они, даже и в Алексеевском, которое от Москвы только в 5 верстах^[28] — сами знаете. Какое же ополчение наводило этот страх? Известно это только тем, кои ведают о войсках при Елисее, который держащему при нем сказал: «видишь ли, что большее число с нами, нежели с ними?»…

7. Приписка в письме к С. С. Ланскому.

От 25-го февраля 1813 года. С заводу стекл.^[29]

…Что из наших армий ничего нет? Не слышно ли, куда цесарцы приступают? Пишет большой сын из Англии от 27-го декабря (из Ширнесса^[30]), что Наполеон ушел чрез Германию в лакейском кафтане с Коленкуром, и в Англии собрано уже 200 тысяч фунтов стерлингов, что сделает-де на наши деньги 50 миллионов рублей, и сбор все еще продолжается. А это уже собрано на помощь разоренным Московским жителям^[31].

8. К С. С. Ланскому.

С стеклян. заводу. 27 февраля, 1814-го года.

^[32] Ныне происшествия удивительные, небывалые почти в истории. Богу угодно было дать Наполеону вырасти и чудесно его сокрушить. И как-то господь его и поборников его смиряет! Все в руках всемогущего! Чрез него усмирен тот, который давал целовать ногу, потрясал престолами царей; чрез него уничтожена инквизиция; чрез него принуждены были ухватиться за того, чей знак на коронах своих носят; а как полез еще выше, вот и стихии поднялись. В России мороз, а там, где Вандам взят, дождит: то их ружья не действовали, а наши штыки действовали; словом, тоже такая же помощь нашим, как при императоре Феодосии греко-римлянам против галлов, то есть теперешних французов.

9. К нему же.

От 22 марта, 1814 г.^[33]

Потрудитесь съездить к графу Льву Кирилловичу с письмом (ему время есть часу в 11 и в 12 по утру; в это время можно застать его и одного) и отдайте мое письмо, в коем я пишу, что на Москву, не смотря на ее разорение и сожжение многих, конечная положена подать, прежняя поземельная, коя весьма тяжела и в спокойное время; даже не выключено и то время, в кое Москва была не наша, да и после многое время жители скитались вне Москвы, кое-где; то поклонитесь от меня и отдайте письмо и уведомьте меня, что будет говорить граф Лев Кириллович о сем, ибо и он в том же казусе; а мы в окружности Москвы и паче: ибо самая большая тягость наложена на окружность Москвы, ибо раскладку делал прежде в комитете Соловой, дружа купцам, кои в центре, лавочникам, и хотя побольше положил на них, но в уравнение с окружностью весьма мало положил, и потому вся тягость пала па окружность Москвы, где и наем был самый малый, и земля ни во что, а я платить должен был каждый год с того дому в поле^[34], где вы были, каждый год 930 р; а потому судите; ибо сбор с Москвы положен тяжеле, нежели в Петербурге^[35].

10. К нему же.

От 19 апреля, 1814 г.

Что надлежит до собирания поземельных денег с Москвы, то если уже и это людям, каковы графы и их знакомые, не можно вступиться за себя даже, чтобы не собирали денег хотя за то время, как Москва была французская, а не наша, то что уже нам делать? Видно, господь вас наказывает и тем, что дал такого начальника Москве^[36], который и отозвался даже, что никому не любит делать добра. А чтобы московские жители послали депутацию к государю о поземельных деньгах или о начальнике — это не может быть: ибо у дворян нет корпусу. Разве купцы? У тех корпус некоторый есть…

Стеклянный завод.

11. К нему же.

Стекл. завод. 26 апреля, 1814 г.

Богу благодарение, творящему нас победителями над врагом всех тех, кого достал! Хорошо весьма, что государь не останется долго в Париже: французу верить нельзя, а против Наполеона послал бы Блюхера, тот бы управился; а сам бы так глядел, чтобы ничто не достало. Талейран, видно, не дремал в военной оглушающей славе. — О предсказании старика^[37] (оно) похоже на то, как в России диакон видел во сне и намерился убить Наполеона; он в воображении своем натянул, ибо ему приятнее заниматься с Наполеоном, нежели с своим стихарем. Слава и выгода Сперанского до многих церковников достала!..^[38]

12. К нему же.

От 2 Мая, 1814 года.

Государь скоро возвратиться не может, пока, думаю, при себе не уладит всех по местам. А титул самый лучший государю — храм хотя кирпичный построить богу-спасителю от него в Москве, который и обещал за избавление; и надпись сообразная в стихах; а в Петербурге храм же за спасение с подписью в стихах же. Это самые лучшие титулы; а вещественные титулы и богоугодные — уменьшить винные откупа, праздновать в Москве тот день, как французы выгнаны, а в Петербурге, когда Наполеона взяли,— вот самый лучший титул^[39].

…И прошу прислать лучшие портреты: графа Витгенштейна, Блюхера, наследного принца шведского, князя Шварценберга^[40].

13. К нему же.

От 12 сентября, 1814 г.

…^[41] Теперь вот об чем поручаю и прошу уверительнейше и наиприлежнейше постараться, а особливо имея случай, именно: как в манифесте все разоренные и преступники даже вспомнены, все или прощены, или облегчены^[42]; а жители московские самая большая часть в корень разорены, сожжены домы, имущества, а у коих домы и не сожжены остались, то все разграблены, Растопчин с городскою думою требует поземельных денег даже и за то время, когда Москва была французская: то следовало бы требовать с Бонапарта, а не с жителей: судите! А требуют потому, что дума городская всегда многими из этих денег корыстовалась: попрошу вас постараться весьма о сем, чтобы Александр Петрович^[43] въезд свой в Москву этим ознаменовал и сердца жителей к себе обратил, исходатайствуя тем, у коих домы дотла сожжены, навсегда увольнение от платы; а тем, у коих домы остались, но все разграблены, то неужели не следует на несколько лет дать льготы за их убытки и разорение? По крайней мере, лет бы на десять.

Прошу о сем внушить ему наедине и постараться. Вам это ближе сделать. А «наедине» для того, чтобы другие не стали делать пустого противоречия, а (так как) он новый человек, то скоро не разберет. Прошу об этом, любезнейший друг, постараться, чтобы дело было сделано ^[44].

А государю не внушено и в манифесте пропущено, верно, не с намерением; а он (т. е. Александр Петрович) при первом донесении, если представит государю, то государь рад еще будет свою столицу тем облегчить.

Посылаю выписку публикации Московских Ведомостей о платеже поземельной с разоренных. Это продолжение того же: все облегчены, а Москва, потерпевшая больше, нет.

Сельцо Нелюбовское.

14. К нему же.

С заводу, от 21 августа 1815 г.

^[45]…Когда будете видеться с Александром Петровичем, то уже не уезжайте без того, чтобы не постараться его убеждать наедине — быть благодетелем Москвы разоренной, сожженной, разграбленной; чтобы своими искусными представлениями и убеждениями согласить государя, чтобы с Москвы всякий поземельный сбор сложить на казну, что и было прежде; а это зачалось при князе Долгорукове и Архарове, чтобы облегчить жителей, а сделали тяжеле, собрали страшные суммы с дворов: миллионы! И дума городская, то есть купцы, делают еще тяжеле; взяли деньги, чтобы платы никакой не было, избавили от постоя, а сделали тяжеле постоя^[46]. То постой на те домы и не ставят, но берут поземельные деньги для содержания полиции и освещения, и прочего. И эти поземельные положены на окружности города несравненно тяжеле, хотя за каждую квадратную сажень и больше положено на внутренность, центр города; но там и земли больше. В окружности земля доходу дает мало, и строение нанимается дешево, потому что вне города, вдали; а к центру города хотя земли и меньше, и плата за поземельная дороже, но все там и дороже отдается в наймы, и места дороже, и продать дороже несравненно.

15. К неизвестному.

Из Нелюбовского. От 16 апреля 1816 г.

^[47]… Вот судите о людях: мне сказывал князь Горчаков, который при Дибиче, что когда касалось до спасения целой нашей армии во Франции, а дело еще было критическое, то Барклай не смел идти к государю представлять; то Дибич, уверен будучи в пользе дела, выпросил у Барклая позволения идти самому к государю. Барклай позволил, и Дибич пошел: представил, рассказал, объяснил. И государь и сделал так, и армия спасена, и Наполеона осилили.

А Барклай, можно сказать, облит почестями, а в этаком деле не смеет идти! А как велено доклад его подать другому, за то смеет рассердиться и уехать, не откланявшись. Вот в этаких случаях люди видны…

16. К неизвестному.

С заводу. От 1 октября 1816 г.

…Пишут ко мне из Москвы, что там по частям были повестки, чтобы самобеднейшие люди подавали просьбы на имя императора и определен для приема штатс-секретарь Кикин^[48], то столько нашлось в Москве таковых просителей^[49], что всякий день многое множество людей стоит перед глазами государя и что подле лестницы заднего крыльца часто задавливают не по одной старухе, а вчерашнего числа задавили до смерти старика, не взирая на поставленную тут команду от полиции. И говорят, что прислано из Петербурга от патриотического общества 70 тысяч рублей для раздачи бедным. Так было прежде, когда велено было Плещееву при государе Павле Петровиче раздавать бедным, то одиннадцать человек так раздавили до смерти, что головы и руки раздавили и переломали.

Вот с простым народом и при раздаче помощи и приниманьи просьб даже об этом какое надобно искусство! А еще только просьбы принимают, а денег не раздают.

С простым народом не таково легко дело иметь как с людьми значащими; им и милость без великого искусства обратится в пагубу. Простой народ таков, что без величайшего искусства они себя самих и того, который даст, задавят^[50]. Вот теперь пишут в газетах, что от голоду и недостатку хлеба (в Англии давно уже) и теперь только вздумали раздать бедным 2 тысячи десятин земли, лежавшей давно впусте, чтобы они находили для себя; а это ведь еще не довольно: а надобно им подумать, где им жить, откуда завести сбрую для хлебопашества, а паче лошадей, ибо руками вспахать нельзя. Вот какая нужда в хлебе! Хлеб всему голова. Денег много, но у малого числа; а прочим чем жить? И кто станет этакую трудную работу, как хлебопашество, работать из доброй воли? Всякий, как хлебопашеством разживется, то его бросает, а употребляет на это бедных, кои его рабы. Так как в Англии — что работник? Он вольный, да не может жениться, потому что жены кормить нечем, а одежи имеет парусинный балахон, рубашку, чулки, деревянные башмаки, да шляпу; а он вольный, а идти некуда, ибо везде больше не дадут как то, что он уже имеет . Вот вольность! Славны бубны за горами! У нас, слава богу, румфортовым супом еще не кормят.

…Павел Иванович^[51] пишет и другие пишут, что он от радости вне себя, что государь был в пансионе, все осматривал, все, всем был доволен, с великим терпением все выслушивал и между прочим сказал, что основание всего есть религии и Евангелие, на что-де я сказал (т. е. Павел Иванович): «Так, всемилостивейший государь, на это я все внимание мое обращаю, образуя вверенное мне стадо; и Евангелие есть свет величайший всех светов». И государь-де этим словом был доволен. И пишут ко мне, что за столом государь у себя объяснялся с удовольствием, в каком он порядке все нашел в Университетском пансионе.

17. К графу Алексею Кирилловичу Разумовскому.

Из Москвы. Сентября 27 дня. 1816-го.

…Что надлежит до зла, то разве господь стал бездействен? Разве ему все не видно? Разве гений государства оставлен? Взгляните на времена при Екатерине: при начале ее царствования она сначала дышала желанием сделать народ свой вольным, не зная наперед, что должно сообразоваться богу: ибо цари земные — образы царя небесного. Он печется высвободить человеков от страстей, кои суть истинные тираны, а не от начальств, кои он сам же установил. А ныне баденский герцог утешается, что будет править народом свободным, до чего еще и сам бог не достиг: ибо истинная, паки говорю, есть свобода от страстей, а не от начальств. И ему хорошо это разговаривать в уголку, в маленьком семействе своего народца; а как говорит, слышу, граф Стройновский, что хорошо бы это в России, чтобы привести в то состояние, как была Россия за 200 лет, — то он не ложь говорит, что для поляков было бы это хорошо, ибо они ходили в сие время свободно по России, брали, что хотели, жен и дочерей у русских и разные человеколюбия показывали, даже и (в) Вологодской стороне сажали младенцев на колья; то полякам не худо желать привести Россию в такое положение, когда они и сами умным своим правлением магнатов подошли под Россию.

Россия не то, что Польша еще. Россия все еще татарщина, в которой должен быть государь самодержавный, подкрепляемый множеством дворян, а в отсутствие их, таковых же почти дворян, их приказчиков, кои малейшие искры неповиновения, неплатежа податей и поставки рекрут, воровства, грабежа, разбоев и всякого насильства, тушат в начале эти искры, не давая им возгореться до того, что и никакие войска в этакой обширной империи с крестьянами не сладят, а особливо при внешней войне, когда почти все принуждено бывает выслать за границу. Да и соседи государства, узнавши, что в России загорелись бунты, не дадут отделить полков для потушения пожара, а займут столько войною, что не упустят внутренних бунтовщиков подкрепить и ободрить деньгами и подкупить кочующих народов, как то киргизцев и прочих, войти в Россию, так что ежели и пошлют войска с границ, то они не успеют, где тушить возгоревшийся пожар бунта. У нас это больше ведают, нежели баденский герцог и граф Стройновский!

В России Пугачев, ведая это, везде рассеивал, что если бы в России подпоры подрубить, то забор сам упадет, а потому и восстал на дворян, зачал крестьян делать вольными; и будучи сам из раскольников и от раскольников подкрепляем будучи деньгами и всем, и от крестьян посажен был в императоры; так и назывался, и указы рассылал. Кто же тогда вступился за трон? За государя? Дворяне, из коих никто к нему не пристал, а раскольники и крестьяне все, и многие восстали явно, а другие все были готовы, кабы скоро приблизился только к Москве. То граф Стройновский мыслит и проповедует одно с раскольниками, кои весьма умножаются. И теперь хотя не надобно сект гнать и тем их за невежество их раздражать, но спокойными глазами на размножение их смотреть; а допущением их во все подряды обогащать — опасно: ибо они уже раз посадили своего царя, и тогда их была 10-я часть государства, а теперь несравненно больше; посадят грамотного, да если бы случился какой и безграмотный, то уже теперь чужой сосед сыщет, научит, который будет годиться и в советники. Покойная государыня, увидя опытом сама, в ком состоит сила государства, уже после Пугачевского бунта перестала думать о вольности крестьян, а зачала разными привилегиями утверждать право и собственность дворян и усиливать их, коих под владением Пугачева, орудия раскольников, истреблено не персон, а фамилиев дворянских девять сот. Тако несчастными случаями своими и государи научаются, како править народами: ибо, не разумея, о какой свободе должно пещись, принимаются за слово. По сему-то неразумению слова свободы и законов устремился несчастный Людовик Шестнадцатый, — и где после получил свободу? Пить кровь его на эшафоте свободно без препятствия^[52], кто хотел?

Говорит святое писание: «О, царие! Научитесь премудрости, да не падете!» Магнаты французские старых законов не читали и их не знали, то давай новые! А соседям то и на руку. А шалуны из дворян, путешествующие, проматывая чужие деньги в иностранных землях, хвалят, что там хорошо, там законы хороши, и давай новые сочинять. Вот Людовику и сочинили гильотину. Покойная Екатерина уже не подумала собирать паки государственных чинов. Россия такова, что эту татарщину исправниками, да палками не усмиришь. Ныне и в полках, думаю, раскольников весьма размножилось. До сих пор бог Россию по единому милосердию не оставляет и избавляет. Надежда на него!

Соседи наши, конечно, все завиствуют на Россию и рады бы привести Россию так, как она была за 200 лет. А где же будет император? Ведь его тогда не было. Кто отвечает, что те, кои стараются развести связи государственные (чрез кои Россия столько лет торжествует над соседями) не подкуплены? Что они, очаровывая ложно понятым словом свобода, хотят все связи, суставы государства, развести и Россию погубить, яко государство, какое крайне они завиствуют и на власть императора, и на подкрепление его дворянами: ибо все дворяне и называются, потому что они люди двора государева. А что они имеют собственности, то не в натуре одному иметь собственности, одному, а другие чтобы не имели, — кто же? И за что сего одного подкреплять станут, как ни за то, что он подкрепляет их собственности? Прежние государи это ведали и приобретением себе земель и народов с своими сотрудниками делились, потому-то так Россия и возросла. Потому-то и Екатерина, покоря Польшу, разделила столько тем, кои живот свой за нее клали, за ее деспотство; она им уделяла из своего. Тако и все прежние деспоты делали, и Россия процветала^[53].

18. К С. С. Ланскому.

С заводу. От 28 марта 1817 года.

…Что надлежит до освобождения крестьян, о чем вы пишете, то, видно, хотят взять с циркумференции, или окружности, да так и дойти до центра, до Москвы. Чрез это освобождение всякие крепости, купчие, сделки, капиталы и плата процентов рушатся: ибо не земля платит, а люди с земли платят. Словом сказать, дворяне будут сравнены с крестьянами, и должно будет дворянам с крестьянами судиться у крестьян же, так как у эстляндских это написано… Не можно себе представить, какая каша будет из воли нижнего состояния; так как ежели бы дать волю солдатам в полках, то что из этого ожидать? Кем их принуждать? А без принуждения кто станет дело делать и кто, станет служить? И выйдет хуже, нежели во Франции.

Вы пишете, что Толстой привез эту весть в Москву об вольности; но Николай Алексеевич^[54] пишет, что это генерал граф Толстой, а не тот, которого вы знаете из брр. И представить себе не можно, какая из этого выйдет каша; так как бы солдатам в полках дать волю, то что из этого выйдет^[55]? Кто станет слушаться? А что надлежит до крестьян, то это рассадная школа для приготовления в солдаты: они тут научаются повиноваться; ибо повиновение не есть малость; к этому надо много приучать человека, ибо вдруг в этакое повиновение войти, как повинуются солдаты, не скоро можно и не вдруг введешь. Видно следствия этого кровавые должны научить тех, которые не хотят разуметь; словом сказать, это общая беда. Те, которые весьма разумеют следствия этого, должны весьма молиться, чтобы господь эту бурю отвратил. Ибо при этой воле кто станет унимать от грабежей и убийства? Ибо полиция уездная теперь у помещиков и у приказчиков их, а тогда уже не будет; то кто станет унимать? Исправниками одними 40 тысяч уезду, которые их же грабят и за пользу их никакой не имеют нужды стоять? Их не уймешь тем паче, давши всем вдруг волю, разорвав все связи повиновения. Ведь войсками одними этакое обширное государство, какова Россия, не охватишь, которые (т. е. войска) из тех же мужиков, да только научены повиноваться, а тут и они свои связи разорвут. Невозможно себе представить, какие это выйдут беспорядки? Это завистники целости России, которые хотят ее совсем в корень разорить, тех это дело. Нельзя иначе думать, как это дело все иллюминатов. Они и во Франции эту же кашу произвели, и здесь тот же дух действует. Богу надо придти на помощь и отвратить это несчастие: ибо всем известно, что народ в России крайне развратился пьянством… и обманами. А в простом народе еще меньше стыда и меньше морали, то есть дается воля, это значит — делать всякие беспорядки, грабежи и убийства, так как поляки говорили: «наша золотая вольность есть та, что вольно всякому нас за волосы драть», и кончилось тем, что соседи всю Польшу по себе разделили…

19. К нему же.

Из сельца Чистякова^[56]. От 25 сентября 1817 г.

…Что надлежит до вольности, о которой вы пишете, то воля государева; мы рады все исполнить, что государь прикажет. И потому (и) называются дворяне, что они двора государева и должны помогать, чтобы воля его исполнялась; а крестьяне, которыми мы управляем, повиновением помещикам приготовляются к повиновению в войсках, когда они будут; ибо вдруг ли грубого человека поставишь на эту ногу повиновения, как в войсках требуется? А если они от зависимости дворян освобождены будут, следовательно останутся под зависимостью непривыкшей власти, то есть под одними исправниками; то они войдут в такое своевольство и такое распутство, что тем начнется, что зачнут всех грабить, резать, то кто с ними сладит? Земская полиция весьма слаба для этого, и это же пастыри, им же не суть овцы своя. А дворяне — они чиновники же государевы, кои об них пекутся, как отцы во время их страстного и болезненного состояния; а как скоро они из-под этой зависимости будут выведены, то это будут самые несчастные люди. Тогда будет на деле видно; но уж после налаживать будет трудно, и не через что Россия не придет в слабость и беспорядок, ежели эту зависимость не только отнять, но даже и ослабить опасно. Эго я не для себя говорю, ибо я уже одной ногой в гробу стою и по летам моим и по болезненному состоянию; мне все равно, от той ли руки умереть или от другой. И на постели умереть ведь не легче. Уже опыт многих лет, правление многих прежних государей, укрепление и распространение России уже это доказало. Дворяне в государстве, так как пальцы у рук. Высвободи вожжи, то лошади куда понесут и самого седока! А кто седок, уже сами разумейте. Так и во Франции недавно это было.

Мне по старости лет моих и многим опытам видно, что больше всех желают этого завистники целости России и иллюминаты, кои все хотят переворотить. По моей опытности у меня нет надежды ни на кого, кроме на бога.

В добавок к прежнему о вольности скажу. Во время бывшего бунта против Пугачева в 74 году, когда граф Панин был послан для усмирения, я при нем тогда правил дежурство, то мне все эти дела известны. Наши русские мужички таковы, что они младенца из утробы матерней вырезывали, то судите — это паче, нежели звери. Да кем их усмирять? Солдатами? Да солдаты ведь из тех же? То кем усмирять? Ведь внутренняя война хуже внешней, страшнее: тогда и с кем идешь усмирять, и того страшись. С бригадира Толстого под Казанью кожу содрали. То вот что наши мужички, как им дать вольность. Россия не что Пруссия или немецкие земли. А раскольники, те дремать не станут. Хорошо, что при входе Наполеона в Москву голова беспоповщины, Илья Алексеев, уже умер. Я его знал; он бы весьма захотел бы, да и дал бы Наполеону совет, чтобы раздробить Россию, и сделать его царем какой-нибудь части. То, что не сделалось при Пугачеве, боже сохрани, ныне станут делаться этакие варварства, — то где будет эта слава? Ведь наши мужики не тише могут катать человечьими головами, как и французы в Париже. Внутренняя война везде страшнее и опаснее внешней.

---

Кроме воспоминаний своей молодости и службы при графе П. И. Панине во время пугачевщины, Поздеев в мнении об уничтожении крепостной зависимости помещичьих крестьян был пристрастен уже потому, что собственные его вологодские крестьяне бунтовали, и потребовалась военная сила для их укрощения. (См. о том статью М. Ф. де Пуле в Русском Архиве 1869, стр. 532 и след.). П. Б.

Примечания

1. Граф А. К. Разумовский — министр народного просвещения при императоре Александре Павловиче.
2. Вставки, напечатанные курсивом, не находятся в рукописи.
3. Поздеев, как видно, хотел вести свою речь по пунктам; но, верно, перевернувши страницу, уже забыл о своем намерении: ни 2-го, ни 3-го пункта не встречается.
4. Не тот ли это кн. Волконский, о котором так строго отзывается гр. Растопчин в письмах к кн. Цицианову (XIX Век кн. 2)? П. Б.
5. Далее идут рассуждения касательно взгляда некоторых на божество спасителя и т. п., совершенно не касающиеся нашего плана.
6. С. С. Ланской, министр внутренних дел при императоре Александре II-м.
7. Нашествие французов на Москву заставило О. А. Поздеева со всем семейством выбраться из подмосковного села Чистякова и направиться в более безопасный край, в Вологодскую губернию, где у него, в 50 верстах от губерн. города, находился стеклянный завод и имение «Нелюбовское». Стеклянный завод не для химических ли масонских разысканий? П. Б.
8. Выпускаем место, где Поздеев рекомендует Ланскому своего старшого сына Николая (вступившего в масонство) и наставления, как Ланской должен нравственно самосовершенствоваться.
9. Последнюю фразу надо читать так: «и так называемым ныне ополчением».
10. Принц Георгий Ольденбургский был генерал-губернатором новгородским, тверским и ярославским.
11. Приписка Поздеева: «То теперь случай ворам и желающим все замешать, обокрасть».
12. Надо заметить, что Поздеев до крайности был во всем осторожен; с С. С. Ланским и еще немногими он говорил откровеннее, но и то больше при свидании, чем письменно.
13. Петр Александрович Курбатов (масон), коллежский советник, сын директора народных училищ Московской губернии (который при Екатерине должен был ревизовать новиковские издания) и потомок знаменитого петровского прибыльщика и архангельского вице-губернатора. П. Б.
14. Арбатская, Пятницкая, Якиманская, Городская, Пречистенская, Тверская, Мясницкая (Воспоминания о 1812 года П. Г. Кичеева).
15. Дом Разумовского на Гороховом поле, где ныне малолетнее отделение Воспитательного дома.
16. Выпускаем место, где Поздеев рекомендует Разумовскому своего сына Николая, который был в морской службе, сперва на Черном море, а в это время переводился на Балтийское.
17. Федор Петрович Ключарев, действительный статский советник, почт-директор в Москве.
    Ключарев по распоряжению графа Растопчина был удален от управления Московским почтамтом; Рунич, Дмитрий Павлович, занял его место. В 1816 году Ф. П. Ключарев возвращен из ссылки «даже с почестью, но без экипажа», говорит Поздеев в письме к С. С. Ланскому от 13 июля 1816 года, причем рассказывает анекдот о капитане прусского короля: «Когда король пожаловал его в капитаны, то он спрашивает: с экипажем или без экипажа? то он (т. е. король) сказал: с экипажем, т. е. с доходом от роты. А Ф. П. разорен, пишет, до рубашки: сожжены два двора в Москве; имущество, которое было с ним в казенном доме, где жил при его (т. е. своей) ссылке, все осталось во власти врагов его; а через несколько ден при входе французов все разграблен и пропало».
18. Поздееву было в это время около 70 лет, а гр. А. К. Разумовскому уже 70.
19. Т. е. детьми Поздеева: Николаем и Алексеем.
20. Т. е. из Рыбинска.
21. Уездный город Ярославской губернии.
22. Выпускаем поручения, сделанные С. С. Ланскому; о покупке «самой детальной» русской ландкарты, барометра, гарлемских капель.
23. Точки находятся в самой рукописи.
24. Выпускаем: наставление о необходимости мирить ссорящихся масонов; наставление, как переслать купленную ландкарту и барометр; денежный расчёт о покупках; совет заботиться о познании человека и природы.
25. Лихонин занимался переводами для Моск. Ведомостей и книг, издаваемых Новиковым.
26. Это письмо переписано с копии, в которой, как и у нас, нет начала.
27. В рук. «всходили».
28. Собственно говоря, в 3 верстах.
29. Этот отрывок взят из книжки, состоящей из выписок, сделанных рукою Ланского, выписок из писем О. А. Поздеева к разным лицам. — Самое письмо не помещаем, потому что по содержанию своему (дело идет о медицинских наставлениях для жены Ланского, которая только что родила) не входит в наши планы.
30. В рукоп. Шернесса (Sheerness) — военная гавань в Англии.
31. Далее следуют поручения, которыми переполнены все письма Поздеева к Ланскому. В конце опять помещается наставление на счет отношений к жене.
32. Выпускаем начало: благодарность за письмо, за покупку очков; нравственные наставления Ланскому; просьба разузнать о личности Н. Е. Кастарского, сделавшегося соседом Поздеева по имению.
33. Выпускаем начало письма: благодарность за полученное письмо (чем начинается каждое послание Поздеева к Ланскому); утешение по поводу несогласий, происходящих в масонских ложах; о каком-то листке из газет; об отъезде сыновей Поздеева в Петербург.
34. Т. е. с того дома, который находился в Гороховом поле.
35. Поздеев нс раз в своих письмах жалуется на бедность, хотя мы знаем, что у него, кроме стеклянного завода, трех домов в Москве, были две деревни; впоследствии, сильно захворавши, он пишет Ланскому, что по неимению средств он не в состоянии даже удерживать при себе доктора.
36. К графу Ростопчину очень неблаговолил Поздеев; он даже в некоторых письмах называет его «недоброхотом».
37. Неизвестно, в чем состояло это предсказание.
38. Выпускаем: просьбу о присылке гарлемских капель, которые Поздеев употреблял для глаз; о пребывании у Поздеева М. Ю. Виельгорского и А. П. Римско-Корсакова; просьбу похлопотать о Шарыгине.
39. Об этом же самом находим еще место в письме Поздеева к неизвестному (в копии): «Что господь даровал изгнать французов из России, так они изгнаны — это чудо будет во многие веки; а что хотят соорудить храм спасителю, хотя кирпичный, то это лучше театру и клубу, и тут-то бы, подле хотя, и в память князю Кутузову, но подле храму сделать пирамиду из пушек, взятых у неприятеля».
40. В письме от 13 июля 1814 года Поздеев благодарит Ланского за полученные портреты, причем просит не жалеть денег на покупку портрета Веллингтона; «ибо значительные физиономии происходят от действий, а действия происходят от свойств, а свойства все добрые. Из какого высшего корня происходят? Сами размыслите. Следовательно, все это принадлежит к познанию себя, природы и высшего существа».
41. Выпускаем: совет на счет кормления новорожденного сына Ланского; об отношении Тормасова, нового генерал-губернатора, к масонству; совет Ланскому, как отнестись к предлагаемому Тормасовым месту; благодарность за присылку каких-то коробочек.
42. В манифесте 1814 года 5 сентября крестьяне увольнялись от набора, им прощались пошлины; преступники выпускались на свободу.
43. Александр Петрович Тормасов.
44. Из письма Поздеева от 2-го октября 1814 г. видно, что Ланскому не удалось исполнить его поручения. Вот слова Поздеева: «Жаль, письмо мое не застало (т. е. не застало в Петербурге А. П. Тормасова), так что вы могли бы поговорить Александру Петровичу о Москве, а уже писать неловко. Бог милостив! Хорошо, что и к адъютанту писали. У него письмом спросите: говорил ли и что сказал Александр Петрович?»
45. Выпускаем: благодарность за письма, уведомление о своем нездоровье, совет Ланскому нс спеша переводить жизнь Аполлония Тианского, богословские и теософические рассуждения.
46. Приписка на стороне письма: «Когда сбору поземельного при государыне покойной не было, а был постой содержан и то не всякий год; то мне постой стоил сто рублей, а теперь 930 р. в год».
47. Выпускаем: благодарность за письмо; два слова о красном человеке; о газетных известиях; о том, что жизнь не есть веселье; о каком-то унтер-офицере; просьба прислать тариф.
48. В письме от 9 сен. 1816 г. к С. С. Ланскому, где сообщаются те же новости к высказывается на них свой взгляд, прибавлено: «Государь столько был доволен (московскими жителями), что публично сказал и говорил: „Теперь никому не поверю, чтобы московский народ меня не любил“, и учредил комиссию на неделю под смотрением штатс-секретаря Кикина, решась бедному народу раздать 500 т. рублей».
49. «Собраны были подъячие из присутственных мест записывать устные просьбы, и всякий день до 5 тысяч принимаемо было просьб». (ib.)
50. Поздеев не высказывает здесь ясно, куда он клонит свою речь: все это приведено, чтобы убедить во вреде, какой должен быть от воли крестьян: в означенном выше письме к С. С. Ланскому он яснее высказывает: «Как доведут народу великую часть до нищеты, тогда увидят, станут рассуждать, как в Англии делать сборы. Да сборами не пропитаешь: сборы денежные не скоры, а хлеб спор. Богу надобно вразумить и сохранить через гения, хранителя государства. Нам уже старикам не долго жить, а испытают те, кои помоложе, как этой вольностью иностранные своими интригами Россию растащат: им польза, ибо Россия делает им зависть.. Бог да сохранит, да вразумит и да отвратит! Пример близок: когда во Франции уничтожили дворянство, то что вышло?» (ib.)
51. Кутузов, бывший куратором Московского университета (доносчик на Карамзина).
52. Сноска в самой рукописи: «Наши крестьяне не хуже французских: они во время Пугачева вырезывали младенцев из утроб матерей».
53. Выпускаем: рассуждение о сопротивлении феслеровой системе; нравственные наставления, наставления о болезни; о Кутузове. что с ним ничего не поделаешь, а также и о Козловском.
54. Николай Алексеевич Дьяков.
55. Поздеев видимо уже начинает терять память: в одном письме повторяет два раза одно и тоже.
56. Сельцо Чистяково — имение Поздеева в 50 верстах от Москвы.