Из перлюстраций Департамента полиции о 9 января 1905 года
| Из перлюстраций Департамента полиции о 9 января 1905 года |
| Дата создания: январь 1905 г., опубл.: 1930 г. Источник: журнал «Красный архив», М., 1930 г., № 2 (39) • Подборка перлюстрированных Департаментом полиции писем, посвящённых событиям «Кровавого воскресенья» в Петербурге 9 января 1905 года. |
Выписка из полученного агентурным путем письма без подписи, С.-Петербург, от 9 января 1905 г., к Александре Николаевне Люминарской, в Москву, Б. Никитская, д. Пенкина, кв. 11[1].
Прелюдия закончена сегодня. Завтра примут участие все. На собрании в Экономическом обществе выработана известная программа (публика разнородная), представленная «бюро», организованным сегодня нашими радикалами в Публичной библиотеке. Идет агитация в войсках. Работа организуется и разрабатывается «бюро». Что будет завтра? Весь город терроризован. Настроение у публики чисто революционное. В собрании Экономического общества Максим Горький прочел письмо священника Гапона: «Товарищи рабочие, у русского народа нет царя. Сегодня порвалась та связь, которая существовала между ним и народом: пролилась русская кровь. Мы теперь будем бороться за нашу свободу». Удалось агитировать среди фармацевтов, больше 50 аптек перестали работать, так как все фармацевты из них ушли. Сегодня им не дали нигде собраться, соберутся завтра. Пишите, что у вас. Здесь ждут, что завтра и у вас начнется.
Выписка из полученного агентурным путем письма, без подписи, С.-Петербург, от 10 января 1905 г., к Вере Викторовне Taнaeвской, в Вятку, редакция «Земской газеты».
Ужас берет при одном воспоминании о виденном и слышанном вчера. Утром мы на собрании решили: кто отправится в место отправки рабочих, кто по городу для сбора денег, иные должны были изготовить в нескольких тысячах экземплярах петицию рабочих к царю и письмо к Святополку; наконец, были организованы санитарные отряды, с врачами, фельдшерами и сестрами во главе, — для них намечены в ближайших к предполагаемым местам побоища квартиры у частных лиц. Пред уходом собрание выслушало вести, принесенные из трех главных пунктов посланными накануне нашими разведчиками. Вести принесли из-за Невской заставы, где до 60 тыс. рабочих, из-за Нарвской заставы и еще с Васильевского острова от 5 отделения собрания рабочих. Впуск в отделения делается группами в 5—8 сот человек сразу. Впуск делается табельщиками, что гарантирует от сыщиков.
Наши разведчики приехали на пункт в 7 час. утра и, кроме 5 отделения, везде застали уже толпы. Двери в собрание им открывали карточки «Наш. Дн.», причем, как им, так и еще другим, которые бывали раньше на прежних собраниях по своей инициативе, говорили, что «социалистов» рабочие не терпят, что требования ими уже выработаны и, если бы они, разведчики, стали говорить (а в этом была большая нужда), то говорили бы согласно требованиям рабочих, тем более, что на предыдущих собраниях рабочие, вместе с попом Гапоном, поклялись эти требования защищать до последней капли крови. Еще накануне один наш интеллигент рассказывал сцену, как происходило чтение петиции Гапона. Прочтя первый пункт, Гапон останавливается и спрашивает: «Так ли, товарищи?» — «Так», — отвечала толпа. Так шло чтение 2-го, 3-го и др. пунктов, а когда дошли до места: «Если ты, царь, не примешь своего народа и не возьмешь от него эту просьбу, то, значит, нам остается только умереть здесь», — Гапон спрашивает: «Так ли, товарищи?» — «Так!» — «Значит, если царь нас не примет, то у нас нет больше царя. Так ли?» — «Так!» — «Клянетесь?» — «Клянемся!» То же «клянемся» было и при решении не ворочаться живыми к семьям, а лечь костьми.
Наши разведчики застали на дворах отделений уже массы рабочих, а в залах шли объяснения. Везде толпы были полны решимости дойти до царя, и везде вера в царя заставала всевозможные препятствия на пути от полиции. Накануне нам объявлено было, что Гапон решил вести рабочих вооруженных на случай препятствий от полиции; по сему случаю было воззвание к публике об оружии. Но утром везде на собраниях рабочим говорилось уже, что они идут «по-хорошему», а потому никакого оружия не надо, и, действительно, не взяли. За Невской заставой женщины-работницы решили идти вместе, и им отведено было место в конце колонны. Организационный комитет рабочих заранее озаботился достать перевязочные средства, и с ними женщины, в качестве сестер милосердия, шли позади. За Нарвской заставой решили этот вопрос немного иначе. Здесь молодые девушки не хотели отставать от своих коллег мужчин и решили идти рядом, среди них, рука об руку. И этих добрых подруг я видела вчера в часовне Обуховской больницы также рядом с своими товарищами, но уже без движения. Из числа убитых за Нарвской заставой в Обуховскую часовню привезли 18 трупов, из них две женщины, одна без головы, а у другой — молодое и миловидное лицо, по которому можно судить, что ей 18—20 лет.
Продолжаю далее, со слов разведчика, об утрате. Остальные женщины и здесь были в конце колонны с перевязочными средствами в качестве сестер милосердия.
В 5 отделе разведчик не застал еще в сборе рабочих, и они при нем только начали сходиться.
Разведчики за Невской заставой с ними же и отправились в путь в 10 час. утра. Им, на всякий случай, приготовили лошадь и поставили их в середину колонны, чтобы полиция не видела. Около церкви «Скорбящих радости» рабочим был прегражден путь казаками. Что происходило в первых рядах, разведчик не знает (другой разведчик был послан в аптеку за медикаментами и перевязочными средствами). Но только вскоре раздался залп. Тогда рабочие посадили разведчика на лошадь и окольными путями направили в город сказать все нам, заявив, что они так или иначе, а придут на Дворцовую площадь. Какой результат от залпа, этот не знает, а второй разведчик подтвердил, что было два залпа и, по-видимому, оба холостые или в воздух. Здесь нужно заметить, что еще накануне нам рассказывали, что рабочие почти не сомневались в двух полках, что последние не будут стрелять в них. И, действительно, вчера говорили, что семеновцы были заперты, и оружие у них арестовано (конечно, к слуху относитесь сдержанно). В результате после залпов рабочие бросились через заборы врассыпную по переулкам и дошли беспрепятственно, хотя, может, и не все. Лично я, объезжая в час дня мосты и спуски на Неву с Петербургской стороны и Выборгской, видела, что все мосты были окружены с той стороны солдатами.
Сегодня, говорят, опять Дворцовая площадь полна народу.
Перевод письма на польском языке без подписи, из С.-Петербурга, от 11 января 1905 г., в Ташкент, Ивану Станиславовичу Мончевскому, Русско-Китайский банк.
В Петербурге 11 января в пассаже убили одного офицера и одного солдата. Рабочие пылают ненавистью к войску: лишь только покажется военный, офицер или кто-нибудь из военных (кроме солдат), сейчас же раздаются свистки и проклятия, направленные по их адресу. Когда проезжал по Невскому великий князь Борис, рабочие бросились к нему с криками: «Бей его, бей мерзавца!» Этот, конечно, велел подогнать лошадь и улизнул. У бывшего московского генерал-губернатора, великого князя Сергея Александровича, есть в Петербурге на Фонтанке собственный дом, так в нем все окна повыбиты, а на воротах написано большими буквами «Вор». 9, 10 и 11 на главных улицах, где они перекрещиваются, стояло по полроты. Масса фабрик делает уступки рабочим, которые мало-помалу становятся на работу. В Москве гораздо спокойнее, хотя забастовки начались 9 января. Лишь только одна фабрика окончит, другая начинает забастовку, хотя много здешних фабрикантов почти что моментально соглашается на требования рабочих. В первый день забастовки в Москве, когда рабочие собрались за Москвой-рекой на Конном плацу и Коровьем валу на совещание, напали на них казаки и разогнали. Чтобы не пускать фабричных, которые забастовали за рекой, в центр города, все мосты и набережные были заняты войсками; для охраны города были вызваны войска из Твери, так как в Москве их осталось очень мало (около 8000). Местные власти пускаются на такие проделки: вывешиваются объявления, содержание коих гласит, что все эти волнения произошли вследствие агитации со стороны Англии и Японии. Сергей переехал из дома генерал-губернатора в «Нескучное» и для охраны от рабочих потребовал две роты солдат, но потом испугался и переселился в Кремль ночью на пяти подводах.
В Москве — забастовка присяжных поверенных (250 человек).
12 января в Москве предполагалось устроить вечер, посвященный 12-му (150 лет Московского университета) и осуждению событий 9 и 10 января сего года, каковой вечер имел быть в Технической школе (высшее учебное заведение), вход по билетам, которых было распродано 1 200 штук; начало вечера было назначено в 7 ½ часов. Когда об этом доложили директору школы, то он ни за что не хотел согласиться и сказал, что слагает с себя обязанности, относящиеся к школе (только на 12-е), и передает ее в распоряжение полиции. Тогда профессора, намеревавшиеся принять участие, отказались. 12-го же вечером стали собираться студенты и публика с билетами перед школой, где стояли полиция и войска. После продолжительных переговоров с полицией студенты одержали верх и были впущены в здание Технического пансионата. Если бы только полиция начала побоище, то дошло бы до большого кровопролития, так как почти все студенты, рабочие и публика были вооружены револьверами.
В Петербурге все высшие учебные заведения временно закрыты администрацией не по причине забастовки, а вследствие последних событий. Убиты: студент Политехники[2] и студент Горного института (Лури[3]). Арестованы: И. В. Гессен, Кареев, Пешехонов, Анненский — в Петербурге; Горький арестован — в Риге, куда поехал из Петербурга на время рабочих волнений. Петербургская Политехника с директором и профессорами послала министру внутренних дел протест против такого разбоя, какой имел место в Петербурге. На похоронах убитого студента Политехники присутствовал директор, профессора и студенты Политехники, Лесного института и масса публики. У нас в институте 18 января будет с согласия директора панихида по убитом студенте Политехники (9 день со дня смерти) и по всем убитым 9 и 10 января в Петербурге. Сперва студенты нашего института обратились с этим предложением к нашему попу, но последний отказал без разрешения директора, из боязни брать на себя такую большую ответственность.
17 января Костромское общество земледелия обратилось к императорскому Московскому обществу земледелия в Москве с предложением ходатайствовать перед правительством о проведении конституционных требований народа, каковые требования с самого начала русско-японской войны были представляемы министру внутренних дел разного рода собраниями, земствами, обществами и т. п. Так, например, общество земледелия признало, во-первых, несоответственным вступать с правительством в переговоры в такое время, когда почти вся Россия объявила последнему войну, и решило добиваться своих требований путем борьбы силой, во-вторых, считает позором для русского народа обращаться с просьбой к правительству, которое убивает своих беззащитных подданных рабочих; в-третьих, о таковом решении поставить в известность (письменно) правительство, царя, земства и весь русский народ.
17 января в московском окружном суде присяжные поверенные закрыли свои адвокатские знаки крепом: 1) как символ траура по убитым в Петербурге и 2) как протест против такого поведения правительства по отношению к своим подданным.
Сегодня директор изменил свое решение относительно панихиды, так что на вечернем студенческом собрании постановлено предложить директору: 1) или 18 января — панихида, на которой, кроме нас — землемеров, будут присутствовать и представители других высших учебных заведений и рабочих союзов и публика, 2) или же завтра вечером, самое позднее в конце этой недели, — политическая вечеринка (митинг) с участием представителей разных высших учебных заведений гор. Москвы, Петербурга и Киева, которые как раз в настоящее время находятся в Москве, а также с участием делегаций от рабочих партий. Все это, очевидно, может обойтись не совсем благополучно, может быть, даже с кровопролитием и закрытием на некоторое время института; хотя, быть может, все пройдет совершенно спокойно. В Москве все высшие учебные заведения еще до сих пор не открыты после праздников, хотя известно, что лишь только они откроются, то немедленно же будут назначены всеобщие собрания, касающиеся настоящего положения вещей.
Выписка из полученного агентурным путем письма, без подписи, С.-Петербург, от 12 января 1905 г. к акушерке Р. М. Чертковой, в Гомель, Могилевская ул., д. Ашпиза, для Xаи.
Движение продолжается. Ожидаются большие события. Было организовано бюро революционное, в состав его входили лучшие люди России, но часть из них уже арестована. Арестованы: Горький, Мякотин, Анненский, Кедрин, Пешехонов. Было решено устраивать митинги с рабочими, но пока нет еще сил, так как полиция не дает собираться; надо помещение брать с оружием в руках; к этому делаются приготовления, собираются деньги и пр. в этом роде. Решено, чтобы лица интеллигентных профессий, кроме врачей, забастовали. Вчера на сходке технологов решено было забастовать с сегодняшнего дня. Сегодня в столовой технологов объявлено о забастовке всеобщей в Москве. Все это подготовлено бывшими независимцами, во главе которых стал о. Гапон. Он был ярым независимцем, но, как только ближе стал к рабочей среде, понял (его слова), что невозможно улучшение положения рабочих без изменения существующего строя, и петиция, которую они предполагали подать царю, представляет минимум требований социал-демократии.
Была на собрании, которое и выбрало организационное бюро, написано письмо к офицерам. Собираются пустить письма и к солдатам.
Выписка из полученного агентурным путем письма, с подписью: «Твоя Аня», С.-Петербург, от 12 января 1905 г., к Маргарите Алексеевне Долгорукой, в Москву, Глазовский пер., д. Ерофеева, кв. 5.
Но что теперь делать? Все утро я сижу над этим и ничего придумать не могу. Для меня лишь ясно, что движение приняло новый характер — восстания. Но так как голыми руками ничего поделать нельзя, надо оружие. Были тысячи рабочих, шедших сознательно, зная зачем, и все-таки могло получиться только то, что было. Все движение было движением рабочих, интеллигенция тонула и была незаметна в массе народа. Эти дни сделали то, что либералы говорят об организации стрелковых обществ, о приобретении бомб и т. п. Для всех ясно, что нужно вооруженное движение, т. е. восстание. Его хотят все. Так неужели же мы, революционеры, будем лишь смотреть на события со стороны?
Не знаю, как идет теперь стачка. Пожертвования собираются, жертвуют порядочно, но, конечно, для массы рабочих это мало. На банкете присяжные собрали, например, 2 тысячи. Отношение очень определенное. Все (общество, извозчики и т. п.) твердят одно, что «не было бы хуже», «кровь забыть нельзя». Ясно одно, что все это — начало конца. Хотя сейчас восстание будет подавлено, но ненадолго.
Выписка из полученного агентурным путем письма без подписи, С.-Петербург, от 14 января 1905 г., к Самоклиеву, в Женеву, ул. Александр Гавар, 12.
Во время стачки авторитет Гапона поддерживался только тем, что он постоянно эволюционировал, под влиянием агитации с.-д., влево. Более сознательные рабочие обвиняют его в том, что он так долго указывал им совсем другие пути борьбы, что он всегда критически относился к революционным партиям, а теперь вдруг объявил, что истинные друзья рабочих — это только революционеры. Через несколько дней после начала стачки Гапон начал организовывать на 9 января депутацию к царю. Несмотря на влияние с.-д. на весь ход событий, помешать организации депутации не удалось.
В конце концов, с.-д. решили не противиться этому, так как мы видели, что, как бы дело ни кончилось, в выигрыше останутся с.-д. Могло ли быть иначе, когда в петиции к царю была выставлена почти вся программа с.-д., с требованием немедленного ее осуществления, и когда рабочие решили, в случае, если царь их не примет, перейти к агрессивным действиям?
Настало воскресенье. У всех было внутреннее опасение: а вдруг рабочие испугаются и не пойдут? Но они пошли. Еще в субботу вечером все агитаторы с.-д. пошли по районам и там ночевали, так как нужно было выйти в воскресенье рано утром.
О зверствах, совершенных в воскресенье войсками, вам, несомненно, все известно. Революционизирующее значение этого события не имеет пределов. О первом дне и говорить нечего. Тогда на каждом перекрестке только и говорилось: «Нет у нас царя, что это за царь?!» Проходишь по улице и видишь кучку людей. В центре стоит чуйка и, размахивая руками, кричит: «Как царь с нами, так и мы с царем. Он хочет, чтобы мы за него умирали в Манчжурии... пускай теперь дожидается!» О царе говорят все со страшной ненавистью.
В первый день ночью рабочие метались, спрашивая: «Что же нам теперь делать?» И, действительно, было что-то ужасное видеть такую энергичную толпу и в то же время столь бессильную. Оружие! Вот чего недоставало массе. Не было у этой массы такого дерзкого вождя, который бы решился дать лозунг: «Вооружайтесь!»
Массе, конечно, очень трудно учесть результаты своего выступления. Ей кажется, что все это бесцельно, а вследствие этого большой упадок духа. Дело с.-д. — разъяснить ей смысл событий.
Безусловно, 9 января был первый революционный день в Петербурге, все это так и понимают. Все рабочие теперь понимают и говорят о том, насколько были правы с.-д. Бывают однако единичные исключения, которые находят, что, не вмешайся революционеры, они бы больше выиграли.
Ты, верно, знаешь, что здесь Костя и Семен. Все они — хорошие, но нет в них того, что нужно для теперешнего момента — дерзости. Один человек бы здесь годился, — ты знаешь, о ком речь идет, но этот человек находит более удобным для себя жить за границей... Когда я увижу тебя, когда?
Выписка из полученного агентурным путем письма Лидии Коссовой, С.-Петербург, от 17 января 1905 г., к Евгении Семеновне Семеновой, в Киев, Кирилловская больница.
В правительственном сообщении надо исправить «неточность». Во-первых, раненых и убитых гораздо больше: я сама ходила по больницам и видела их, во-вторых, никаких нападений со стороны рабочих на войска не было произведено. Было просто нелепое и ужасное расстреливание безоружных людей. Я сама четыре раза бегом спасалась от преследования конных солдат и залпов войск. Все раненые и убитые страшно изуродованы, до неузнаваемости. В Обуховской больнице, где я была, лежит убитых 17 женщин и 26 мужчин. У многих отрублены головы. Нельзя было смотреть на все эти жертвы без озлобления и ненависти... Выйдя из покойницкой, я только могла сказать стоящим приставам: «Мерзавцы, убийцы». Настроение у всех страшно возмущенное. Большое возбуждение против военных.
Теперь, по внешнему виду, все успокоилось. Депутация к министрам арестована и посажена в крепость. Узнала наверное — убитых свыше 1000. Хоронили их по 60 человек в братских могилах. Студентам нельзя показываться на улицу: им то устраивают овации рабочие, то бьют сыщики и провокаторы. Гапон жив и скрывается. Появляются его очень хорошие и сильные воззвания к рабочим и солдатам, в которых он благословляет борющихся, а убийц проклинает.
Адрес: С.-Петербург, Офицерская, 9, кв. 17.
Выписка из полученного агентурным путем письма, с подписью «Ваш друг», С.-Петербург, от 22 января 1905 г., к Любови Михайловне Кочуро, в Полтаву, Мало-Садовая, 15.
Гапону удалось доказать рабочим необходимость для рабочего класса целого ряда политических прав. Теперь социал-демократии приготовлена такая чудная и благодарная почва, на которой ее семена дадут вскоре обильный урожай. Разумеется, не Гапон создал политическое рабочее движение, он только, как страшно крупная и сильная фигура, сумел благодаря великолепному обману сделать для рабочих эти требования более понятными, более близкими. Это — первое громадное значение событий 9 января. Во-вторых, социал-демократы все время говорили, что борьба посредством петиций государю бессмысленна, что в рабочих будут стрелять; благодаря тому, что их предсказания так трагически оправдались 9 января, они сразу создали у рабочих уважение и любовь к себе. Социал-демократические агитаторы, пользуясь этим, устраивали прямо на улицах, в продолжение нескольких дней, грандиозные собрания, и нужно было видеть тот восторг и тот энтузиазм, которые вызывали их речи. В-третьих, самый громадный плюс этой небывалой еще в России бойни заключается в том, что мысль о необходимости бороться за свое освобождение с оружием в руках стала очевидной до ясности. «Месть, беспощадная месть убийцам» — вот что на душе у каждого рабочего. «Вооружайте нас; мы готовы умереть, мы не боимся», — вот те фразы, которые сделались теперь совершенно обычными. Для петербургских рабочих сделалась совершенно ясной необходимость бороться за свои права с оружием в руках, после того как они поняли, что царь и самодержавие вообще не дадут им ничего; вслед за этим сам Николай совершенно определенно заявил им о том, что их мнение по этому вопросу совершенно верно. Депутации рабочих (набрали, между прочим, в эту депутацию почти сыщиков) он сказал, что и впредь всякого рода коллективные заявления и т. п. будут подавляться военной силой. Лучше этого сказать было нельзя. Пусть же летят эти цинично гнусные слова по всей России, пусть зовут они всех граждан проснуться и браться за оружие! Легального пути нет, осталась одна беспощадная, кровавая, могучая революция, которая своим громовым напором сломит и силу полиции, и силу штыков, и силу пушек. Товарищ! Настал, наконец, этот долгожданный момент, падут твердыни царизма. Весной, не позже, мы ждем революцию, мы зовем ее.
«Мы ждем, не забьет ли тревога,
Не стукнет ли жданный сигнал у порога...»
В Питере Комитет проявляет грандиознейшую деятельность. С падением Мирского окончилась бюрократическая весна, приближается наша.
Пишите на старый адрес (Иван Петрович).
Копия с полученного агентурным путем письма с подписью «Твой...»[4], С.-Петербург, от 28 января 1905 г., к Николаю Кожевникову, в Киев, Фундуклеевская, 68, кв. 1 (студенту университета).
Революционная атмосфера Питера повышена до крайних пределов. 9 января явилось той демаркационной линией, которая разделила два резко отличающихся этапа нашего революционного движения. Прежде необходимость вооруженного восстания против существующего режима была достоянием небольшой, сравнительно, партийной кучки, — теперь она достояние масс. Я не буду излагать тебе фактической стороны. Укажу только цифры, верность которых не подлежит сомнению; убито и вообще умерло несколько больше тысячи, ранено около двух тысяч. Думаю, что фактическая сторона дела тебе совершенно известна, а потому остановлюсь только на двух необычайно важных моментах этого движения. Первый заключается в том, что в петиции Гапона заключается почти вся программа-минимум соц.-дем. партии — таким образом, демократическая часть нашей программы сделалась достоянием почти 100 000 петербургских рабочих.
Второй момент заключается в следующем: на гапоновских собраниях появились социал-демократы, и, признавая всю целесообразность выставленных рабочими требований, санкционируя их, они указывали на всю бессмысленность их тактики — подачи петиции «батюшке царю». Их встречали с яростью, с сжатыми кулаками, проклятиями и криками: «Долой изменников, бунтовщиков», «Мы хотим мирной просьбы», «Долой социал-демократов»... «Вас завтра будут стрелять», — продолжали социал-демократы... «Вон, негодяи, вы лжете», — отвечала разъяренная толпа и кидалась на них с кулаками. Было два случая сильного избиения социал-демократ. ораторов. Но вот 9 января трагически подтвердило верность слов социал-демократов. Если бы ты только приблизительно мог представить, с какой радостью слушает теперь эта, так жестоко наказанная за свою несчастную ошибку толпа социал-демократическую пропаганду, с каким восторгом она читает их листки!.. Началась громадная кампания с проповедью необходимости вооружаться. Все с нетерпением ждем весны. Даже пессимисты не особенно спорят о возможности весной начать революцию. Работы по горло... Настроение... — Эх, да что говорить о настроении, ты, вероятно, представляешь себе его!..
Постарайся, Колька, найти здесь студента Данилу Алексеевича Дядика и познакомься с ним. Он очень хороший парень, ты можешь помочь ему во многом, так как он сильно интересуется. Постарайся незаметно втянуть его в хорошую компанию. Сделай это поскорее. Его можешь найти через Микишу — товарищ Кости Шило.
Пиши. Адрес: Вас. остров. 11 л., д. 56, кв. 71. Оське для меня. Адреса Сони пока не сообщаю, так как сам не мог еще его узнать.
Выписка из полученного агентурным путем письма с подписью: «Борис», С.-Петербург, от 5 февраля 1905 г., к Розе Штейн, в Берн, университет.
Давно уже мне хотелось поговорить с вами о своих отношениях к существующим у нас общественным течениям. Вы как-то спросили меня про чувства, какие я питаю к Бунду, я тогда замял разговор, не до того было. Потом наступило боевое время; теперь же, когда утомленное общество разбрелось по домам, чтобы залечивать свои раны и готовиться к новому натиску, теперь я поговорю с вами по душе. Как почти все у нас, и я прошел сквозь строй нашего доморощенного марксизма, но вскоре меня потянуло ввысь, и я увлекся ницшеанством. Затем я спустился вниз, в русскую деревню, и эта непоказная Русь с 125 миллионами сельского населения, голодного и изнемогающего под гнетом меньшинства, приковала мое внимание. Двух мнений о необходимости и возможности поднятия и возрождения деревни существовать не может. Уже много людей тратят все свои силы на это святое дело. Перенося свою общественную работу в деревню, я тем самым не игнорирую, разумеется, деятельности с.-д., наоборот, только при дружной совместной работе всех элементов возможно наилучшее достижение общих целей.
После событий 9—12 января все теперь происходящее бледнеет, конечно. Стачка рабочих вновь охватила весь район. Интеллигенция остановилась пока на форме пассивного протеста. Земство, ученые общества, высшие учебные заведения прекратили свою деятельность. Правда, некоторая усталость заметна, но события зашли уже так далеко, что теперь всем ясно одно: жить дальше при старых условиях невозможно. Это чувствует и правительство, которое созывает комиссию за комиссией, но тщетно, ибо общество слишком индифферентно к этим паллиативам. Носятся слухи о намерении правительства созвать Учредительное собрание. Сколько волнений, тревог, диких насилий и душу раздирающих сцен пережило за последние месяцы наше общество! Только сознание близости свободы, ее насущной необходимости может искупить эти страдания. Будущая Россия воздаст должное памяти героев, собственноручно бросавших сердца свои на жертвенник общественной свободы.
Я вам писал, что собираюсь уехать из Петербурга, это не осуществилось, ибо часть студентов должна остаться здесь для предупреждения непредвиденных обстоятельств.
Примечания
править
|
Это произведение не охраняется авторским правом. В соответствии со статьёй 1259 Гражданского кодекса Российской Федерации не являются объектами авторских прав официальные документы государственных органов и органов местного самоуправления муниципальных образований, в том числе законы, другие нормативные акты, судебные решения, иные материалы законодательного, административного и судебного характера, официальные документы международных организаций, а также их официальные переводы; государственные символы и знаки (флаги, гербы, ордена, денежные знаки и тому подобное), а также символы и знаки муниципальных образований; произведения народного творчества (фольклор), не имеющие конкретных авторов; сообщения о событиях и фактах, имеющие исключительно информационный характер (сообщения о новостях дня, программы телепередач, расписания движения транспортных средств и тому подобное). |
|