Изъ общественной и литературной жизни Запада.
правитьПодъ заглавіемъ «La vie de famille dn comte Tolstoi par son beau frère» въ двухъ сентябрьскихъ выпускахъ «Nouvelle Revue» появились воспоминанія о графѣ Л. Н. Толстомъ, записанныя шуриномъ его С. А. Берсомъ (братомъ графини С. А. Толстой), который проводилъ съ нашимъ великимъ писателемъ всѣ вакаціи съ 1866 г. по 1878 г., причемъ сопровождалъ его въ поѣздкахъ, на охотѣ и прогулкахъ. Авторъ воспоминаній съ восторгомъ отзывается о благородствѣ и добротѣ сердца гр. Л. Н., его умѣньи привлечь къ себѣ всякаго своимъ тактомъ, деликатностью, всѣми особенными дарами несравненной натуры, и на ряду съ тѣмъ, что уже извѣстно о высокоблагородной личности Л. Н. изъ другихъ источниковъ, впервые отмѣчаетъ не мало интимныхъ эпизодовъ и характерныхъ чертъ изъ жизни его.
Небезъизвѣстно, что графскій титулъ Л. Н. достался отъ его предка Петра Андреевича Толстого, современника и друга Петра Великаго, который пожаловалъ ему этотъ титулъ. Петръ Андреевичъ занималъ постъ посланника въ Турціи и не разъ былъ заключаемъ султаномъ въ семибашенный замокъ въ Константинополѣ. Этимъ объясняется, что въ гербѣ гр. Л. Н. изображенъ этотъ замокъ. Мать графа — рожденная княжна Волконская. Черты Л. Н. напоминаютъ дѣда его по матери, князя Николая Андреевича Волконскаго. Въ «Ясной Полянѣ», тульскомъ имѣніи графа, имѣется картина, на которой изображенъ родоначальникъ фамиліи Волконскихъ св. Михаилъ Черниговскій держащимъ въ рукѣ фамильное родословное древо.
Отецъ графа — Николай Ильичъ Толстой — служилъ въ Павлоградскихъ гусарахъ и былъ взятъ въ плѣнъ французами въ 1812 г. Онъ изображенъ въ романѣ «Война и Миръ» подъ именемъ Николая Ильича Ростова, а его плѣненіе въ томъ-же романѣ перенесено на Пьера Безухова. Но въ главѣ «Дѣтство» — «Кто былъ мой отецъ?» — описанъ дѣдъ по матери автора воспоминаній — А. М. Исленьевъ. Изъ другихъ родственниковъ Л. Н., послужившихъ ему прототипами для его литературныхъ произведеній, слѣдуетъ упомянуть, что подъ именами князя Николая Андреевича и графа Ильи Андреевича Ростова въ «Войнѣ и Мирѣ» изображены предки: князь Волконскій и графъ Толстой.
Юшкова, тетка гр. Л. Н., разсказывала автору воспоминаній, что въ дѣтствѣ ея племянникъ былъ большой проказникъ, и что въ юности онъ отличался оригинальностью и неожиданностью своихъ поступковъ или живостью характера и добротой сердца. Отъ своей матери г. Берсъ узналъ, что Л. Н., описывая свою первую страсть въ «Дѣтствѣ», не упомянулъ, какъ онъ изъ ревности сбросилъ съ балкона предметъ своей любви, которымъ была разсказчица, тогда 9-ти-лѣтняя дѣвочка. Графъ сдѣлалъ это, чтобъ наказать ее за разговоръ съ другимъ мальчикомъ.
О своей молодости Л. Н. всегда отзывался съ меланхоліей, ибо она для него была рядомъ разочарованій. Въ бытность свою въ Казанскомъ университетѣ онъ слушалъ лекціи по факультетамъ математическому, юридическому, медицинскому и восточныхъ языковъ, но курса не окончилъ. Неуспѣшность мучила его. Тѣмъ не менѣе онъ старался совершенствоваться, работалъ неустанно и всѣми силами души стремился къ добру, чистотѣ нравственной, воздержанности. "И онъ боролся, тѣмъ болѣе, что обладалъ натурой пылкой и страстной "
Изъ періода военной службы Л. Н. на Кавказѣ небезъинтересно упомянуть, что онъ тогда страстно желалъ получать Георгіевскій крестъ. Онъ имѣлъ право на него, но не могъ добиться ордена вслѣдствіе личной неблагосклонности одного изъ начальниковъ. Эта неудача огорчила его и съ тѣхъ поръ онъ измѣнилъ свое мнѣніе о героизмѣ. Онъ пересталъ удивляться тѣмъ, кто бросается въ стычку, чтобъ получать ордена. Хладнокровная рѣшимость подвергаться опасности стала для него идеаломъ истиннаго мужества.
Послѣ Крымской войны, когда Л. Н. сражался подъ стѣнами Силистріи, потомъ въ Севастополѣ, онъ вышелъ въ отставку поручикомъ артиллеріи. Въ промежуткѣ времени между этимъ періодомъ и годомъ его женитьбы (1862 г.) онъ побывалъ въ Петербургѣ, ѣздилъ за границу, лѣчился кумысомъ въ Башкирскихъ степяхъ. Петербургъ, гдѣ онъ пробылъ полгода — не понравился ему. За границей интересовали его всего болѣе школы и народное образованіе. Всегда питая предпочтеніе къ деревенской жизни передъ городской, онъ проводилъ большую часть своего времена въ имѣніи, занимаясь литературою и своей народной школой въ «Ясной Полянѣ».
Въ воспоминаніяхъ г. Берса особенно интересна глаза, въ которой нашъ великій писатель охарактеризованъ, какъ семьянинъ. Эта глава приводится ниже почти цѣликомъ, лишь съ нѣкоторыми незначительными совращеніями.
"Достаточно, — пишетъ г. Берсъ, — прочитать произведенія графа Льва Толстого, чтобы убѣдиться въ склонности его къ семейной жизни. Онъ самъ говоритъ, что. мечталъ о ней, будучи еще юношей и молодымъ человѣкомъ. Онъ женился 23 сентября 1862 года, 34-хъ лѣтъ. Женѣ его, моей сестрѣ, было тогда всего 18 лѣтъ.
"Наша семья была ему не чужая: онъ зналъ мою мать съ дѣтства. Мой покойный отецъ былъ врагъ всякихъ пансіоновъ, институтовъ и гимназій дли воспитанія въ нихъ молодыхъ дѣвушекъ. Благодаря этому, жена графа Льва Толстого получила воспитаніе и образованіе въ родительскомъ домѣ. Впрочемъ, она выдержала экзаменъ при Московскомъ университетѣ и получила оттуда дипломъ наставницы. Еще молодой дѣвушкой она вела дневникъ, пробовала писать повѣсти и обладала талантомъ къ живописи. Объясненіе графа съ моей сестрой слово въ слово воспроизведено въ романѣ «Анна Каренина» въ видѣ объясненія Левина съ Китти. Они произнесли лишь первые звуки тѣхъ словъ, какія хотѣли сказать другъ другу.
"Быть можетъ, я былъ самымъ близкимъ свидѣтелемъ семейной жизни графа Толстого въ «Ясной Полянѣ». Я всегда смотрѣлъ на взаимную любовь сестры и шурина, какъ на идеалъ супружескаго счастія. Сто разъ слышалъ я, какъ родители мои, говоря о моей сестрѣ, повторяли: «Мы не могли бы пожелать Софи лучшей доли».
"Съ своей стороны, графъ Левъ Толстой говоритъ, что нашелъ полное счастіе въ своей женѣ, не только любящей женѣ и прекрасной матери, но еще интеллигентной и преданной помощницѣ въ его литературныхъ работахъ. Онъ дѣлится съ ней всѣми своими мыслями, повѣряетъ ей всѣ свои чувства, сообщаетъ обо всѣхъ литературныхъ проектахъ. И оба они достигли того, что читаютъ въ сердцахъ одинъ у другого.
"Графиня Софья Толстая ни на одинъ день не переставала слѣдить за своимъ мужемъ и за его работами. Въ силу беззаботности, присущей всѣмъ геніальнымъ людямъ, задача моей сестры временами бывала весьма сложная. Приведу о томъ всего одинъ примѣръ. Романъ «Война и Миръ» былъ начатъ немедленно послѣ свадьбы графа, который писалъ его 8 лѣтъ. Въ теченіе этого періода графиня исполняла всѣ обязанности матери по отношенію въ четверымъ своимъ дѣтямъ, обязанности хозяйки дома и трижды переписала этотъ шеститомный романъ.
"Одна только графиня умѣетъ собирать и приводить въ порядокъ клочки бумаги, на которыхъ начертаны драгоцѣнныя строки, имѣющія назначеніемъ составить цѣлое. Она одна обладаетъ искусствомъ разбирать неразборчивую руку графа и возстановлять слова, которыя должны выражать то, что думалъ и хотѣлъ сказать ея мужъ, изъ набросанныхъ имъ наскоро, въ сокращенномъ видѣ черточекъ и строкъ. Самого графа искусство это приводитъ въ изумленіе. Неся на себѣ весь трудъ и тысячу заботъ хозяйки дома, которой приходится слѣдить за всѣмъ вплоть до кропотливыхъ мелочей по кухнѣ, — сестра моя находила еще время сама выкармливать своихъ дѣтей, давать имъ уроки и шить имъ платье до десятилѣтняго возраста.
"Въ настоящее время у Льва Толстого 9 человѣкъ дѣтей, въ томъ числѣ 6 сыновей. Старшему 28 лѣтъ, а младшему 8 года.
"Графиня выкормила сама всѣхъ своихъ дѣтей, за исключеніенъ второй дочери. Такимъ образомъ, гораздо ранѣе, чѣмъ графъ формулировалъ свою доктрину, ни единаго изъ его дѣтей не кормила наемная кормилица.
"Я помню, что послѣ рожденія дочери графиня заболѣла вслѣдствіе неосторожности ухаживавшихъ за нею и была при смерти. Послѣ нѣсколькихъ безплодныхъ попытокъ кормить этого ребенка докторъ обязалъ ее отказаться отъ того. Увидя свою дочь у груди кормилицы, она расплакалась, потребовала, чтобы отказали этой бабѣ и вскормила ребенка на рожкѣ. Графъ нашелъ эту ревность вполнѣ естественной и приходилъ въ восторгъ отъ материнскихъ чувствъ своей жены.
"Скажу нѣсколько словъ о воспитаніи, какое графъ Левъ Толстой давалъ своимъ дѣтямъ еще до написанія своихъ наставленій. Въ этомъ случаѣ вся иниціатива и все направленіе исходило отъ него. Жена его была послушной и вѣрной исполнительницей его инструкцій.
"Взгляды его на воспитаніе имѣли много общаго со взглядами Жанъ-Жака Руссо. Если онъ и не могъ воспользоваться всѣми наставленіями, содержащимися въ «Эмилѣ», то это потому, что его жена не имѣла времени привести ихъ въ исполненіе, самъ же онъ былъ поглощенъ своими сочиненіями. Но тѣмъ не менѣе нѣкоторыя изъ идей Руссо были таки проведены. Онъ совѣтуетъ матерямъ вскармливать своихъ дѣтей, что графиня и исполнила съ удовольствіемъ. Игрушки были изгнаны изъ ихъ комнаты. Первенца пробовали воспитывать безъ няни. Впослѣдствіи, въ виду требованій, предъявлявшихся ихъ положеніемъ, графъ и графиня довѣрили своихъ дѣтей хорошимъ гувернанткамъ и т. д., но родители всегда продолжали строго слѣдить за дѣтьми и за тѣми лицами, которымъ они были довѣрены.
"Всѣмъ воспитательницамъ вмѣнялось въ обязанность и выставлялось правиломъ при обращеніи ихъ съ дѣтьми, — предоставлять дѣтямъ возможно большую свободу и не употреблять надъ ними никакого насилія. Графъ находилъ, что шире всего примѣняются принципы Руссо въ Англіи, а потому своихъ дѣтей отъ 3 лѣтъ до 8 или 9 онъ довѣрялъ молодымъ гувернанткамъ, которыхъ прямо выписывалъ изъ Англіи. Первый опытъ оказался весьма удаченъ. Первая англичанка провела въ домѣ 6 лѣтъ и, выйдя замужъ, осталась по прежнему дружна съ семьей.
"Графъ и графиня Толстые всегда задавались цѣлью привести дѣтей въ общеніе съ природой, внушить имъ не страхъ, а любовь въ явленіямъ природы, животнымъ и насѣкомымъ.
"Отецъ любилъ фактически убѣждать ребенка въ его безпомощности передъ силами природы и въ зависимости его отъ взрослыхъ. Дѣлалось это не для того, чтобы застращать его, а для того, чтобы убѣдить въ истинѣ. Урокъ почти всегда давался въ формѣ шутки. Дѣти не смѣли иначе выражать требованія какой-нибудь услуги отъ домашней прислуги, какъ въ формѣ просьбы. Чтобы показать имъ въ томъ примѣръ, родители и другіе члены семейства поступали точно также. Имъ старались внушить любовь въ ближнему. Ложь вызывала наказаніе, представлявшееся жестокимъ, ибо это наказаніе заключалось обыкновенно въ холодности, которую родители проявляли по отношенію къ провинившемуся. Вообще же наказанію подвергались только малолѣтнія. Виновный получалъ прощеніе немедленно, какъ только проявлялъ раскаяніе. Ни просьба о прощеніи въ содѣянной ошибкѣ, ни обѣщанія не провиниться въ ней впредь отъ дѣтей не требовалось. Наказанія налагались только родителями.
"Старшему персоналу «Ясной Поляны» было внушено помнить, что дѣти подражаютъ всему тому, что видятъ и повторяютъ все то, что слышатъ. Вотъ почему, послѣ 8 часовъ вечера, когда дѣти уходили, графъ часто говорилъ: «Теперь мы свободнѣе».
"Воспитаніе старшихъ совершалось дома на моихъ глазахъ. Мать сообщала имъ первыя познанія въ русскомъ языкѣ и въ музыкѣ, отецъ давалъ уроки математики.
"Для изученія иностранныхъ языковъ, въ мое время, не считая англичанокъ, тамъ были: швейцарецъ, французъ, нѣмецъ и швейцарка. Остальные уроки преподавались учителями и студентами, изъ которыхъ всѣ жили въ «Ясной Полянѣ». Учитель музыки былъ изъ Тулы. Послѣ неизбѣжныхъ упражненій для развитія пальцевъ, графъ настаивалъ, чтобы его дѣтей учили серьезной и классической музыкѣ. Оперную музыку онъ не считалъ такою. Рисованію учились только тѣ дѣти, которыя проявляли къ тому способность. За то съ юныхъ лѣтъ старались имъ внушить любовь въ живописи.
"Что касается принципа, формулированнаго графомъ въ педагогическихъ его статьяхъ, возбраняющаго всякое принудительное занятіе и предоставляющаго ребенку свободный выборъ своихъ занятій, этому принципу самъ онъ слѣдовалъ лишь въ извѣстныхъ предѣлахъ. Осуждая наши современныя программы, графъ, однако, не считалъ себя въ правѣ лишать своихъ дѣтей возможности слѣдить за университетскимъ курсомъ и примѣняться къ программамъ нашихъ гимназій. Въ мое время старшій сынъ графа успѣшно выдерживалъ ежегодно экзаменъ при Тульской классической гимназіи. Такимъ образомъ, несмотря на домашнее образованіе, онъ могъ поступить въ университетъ 18 лѣтъ.
"Наказанія для малоуспѣвавшихъ не существовало, но большіе успѣхи вознаграждались. Въ виду требованій современнаго общества, къ которому ему предстояло приготовить своихъ дѣтей, графъ допустилъ со стороны воспитателей и преподавателей нѣкоторое нарушеніе исповѣдуемыхъ имъ принциповъ.
"Въ самый день своей свадьбы графъ Левъ Толстой отправился съ своей женой въ «Ясную Поляну», гдѣ они прожили почти безвыѣздно до 1880 г.; только два лѣта они провели въ своемъ Самарскомъ имѣніи и часть одной зимы въ Москвѣ, гдѣ моя семья жила постоянно.
"Вся жизнь графа была жизнью труда. Почти во всѣхъ своихъ письмахъ сестра моя повторяла: «Мы очень заняты. Зимой — у насъ страдная пора».
"Левъ Толстой писалъ преимущественно зимой въ теченіе дня, а иногда и до очень поздней ночи. Онъ садился за свой столъ каждое утро и принимался за работу, къ которой готовился, изучая историческіе документы и собирая матеріалы, какіе ему требовались. Даже лѣтомъ, когда дѣти пользовались вакаціями, лишь изрѣдка поддавался онъ на уговоръ жены, которая упрашивала его отдохнуть и отложить работу. Самый добросовѣстный работникъ никогда не осуждалъ праздности съ такой строгостью, какъ это дѣлалъ графъ Левъ Толстой. По утрамъ онъ приходилъ одѣваться въ свой кабинетъ, гдѣ я обыкновенно спалъ. Мнѣ стлали постель подъ рѣзнымъ портретомъ знаменитаго философа Шопенгауэра. До кофе мы ходили гулять или отправлялись верхомъ, чтобы выкупаться въ рѣкѣ. Утренній кофе въ «Ясной Полянѣ» былъ, пожалуй, самымъ веселымъ часомъ изо всего дня. Вся семья находилась тогда въ сборѣ. Бесѣда, оживленная шутками графа и проектами на остальную часть дня, длилась до того момента, когда онъ поднимался съ своего мѣста, приговаривая: «Пора приняться за дѣло!» И онъ уходилъ въ свою комнату со стаканомъ чая въ рукахъ.
"Никто не смѣлъ входить къ нему, когда онъ работалъ. Даже жена его никогда этого не дѣлала. Одна только старшая дочь его, бывшая еще ребенкомъ, пользовалась этой привилегіей.
"Въ мое время въ «Ясную Поляну» пріѣзжало мало постороннихъ. Изъ родственниковъ младшая моя сестра съ своими дѣтьми проживала тамъ обыкновенно все лѣто. Эта сестра, изображенная въ «Войнѣ и Мирѣ», подъ именемъ Наташи Ростовой, — всю свою юность провела въ «Ясной Полянѣ». Каждое лѣто она живетъ съ своими дѣтьми въ одномъ изъ флигелей усадьбы. Мы видѣлись исключительно съ Н. Страховымъ, — поклонникомъ всѣхъ произведеній графа, поэтомъ А. Фетомъ, съ однимъ сосѣдомъ М. Д. Дьяковымъ, другомъ дѣтства, и математикомъ — княземъ Урусовымъ. Это были приблизительно, единственные друзья графа Толстого.
"Поглощенный громадной и постоянной работой, графъ Толстой любилъ собирать вокругъ себя исключительно многочисленную свою родню.
"Лѣтомъ мы пріѣзжали всѣ. Нельзя описать оживленія и прелестнаго настроенія духа, царившаго въ «Ясной Полянѣ», вдохновителемъ котораго былъ самъ графъ. Трактовалъ ли онъ объ отвлеченныхъ предметахъ, говорилъ ли о воспитаніи дѣтей или о внѣшнихъ событіяхъ, — всегда сужденіе его было безподобно. Во время игры въ крокетъ, на прогулкѣ, онъ веселилъ все общество своимъ юморомъ и дѣятельнымъ участіемъ, какое принималъ въ каждомъ дѣлѣ, интересуясь той игрой, въ какую играли, прогулкой, какую совершали. Онъ обладалъ искусствомъ вкладывать душу въ самую простую мысль, въ самое ординарное дѣло, извлекая изъ всего источникъ удовольствія для всѣхъ его окружавшихъ. Въ крокетѣ участвовали всѣ — и старые, и малые. Игра начиналась послѣ обѣда и оканчивалась при зажженныхъ свѣчахъ. Я всегда игралъ въ партіи съ графомъ. Если нашему противнику или кому нибудь изъ партіи удавалось сдѣлать ловкій ударъ, одобреніе графа и его замѣчанія радовали игрока и возбуждали энергію его противниковъ. Въ случаѣ промаха, веселость и добродушіе его шутокъ утѣшали въ неудачномъ ударѣ. Одно простое слово, сказанное кстати, въ особенности въ силу тона, какимъ оно говорилось, сообщало ту увлекательность, которая придавала интересѣ не только тому, что и само по себѣ было интересно, но и тому, что безъ графа вызвало бы одну скуку.
"Дѣти добивались преимущества быть его партнерами въ начинавшейся игрѣ. Увлеченные его вліяніемъ и примѣромъ, они дѣлали съ нимъ большія прогулки, ходили пѣшкомъ въ Тулу, отстоявшую отъ насъ почти на 15 верстъ. Маленькіе мальчики съ восторгомъ сопровождали своего отца на охоту. Всѣ дѣти бѣжали на его зовъ участвовать въ шведской гимнастикѣ, бѣгать и прыгать, что онъ самъ продѣлывалъ съ увлеченіемъ и весельемъ, заражая тѣмъ же самымъ и другихъ. Зимою онъ катался на конькахъ. Но еще большее удовольствіе доставляло имъ сметать снѣгъ, покрывавшій ледъ, ибо иниціатива этого исходила отъ графа. За то въ грибныхъ сборахъ, — любимое удовольствіе обитателей «Ясной Поляны», — самъ онъ никогда не участвовалъ, хотя всегда поощрялъ къ нимъ всѣхъ домашнихъ. Со мной онъ косилъ, вѣялъ, дѣлалъ гимнастику и т. п.
"Я уступалъ ему въ физической силѣ, такъ какъ онъ поднималъ одной рукой грузъ въ двѣсти фунтовъ. Но я легко опережалъ его въ бѣгѣ, что, впрочемъ, рѣдко мнѣ удавалось, ибо мною овладѣвалъ почти всегда безумный смѣхъ, когда я состязался съ нимъ. Подобное настроеніе духа сопровождало всѣ наши упражненія. Если намъ случалось проходить мимо косцовъ, — онъ подходилъ къ нимъ, бралъ косу изъ рукъ того, который казался наиболѣе усталымъ, и продолжалъ начатую работу. Я спѣшилъ послѣдовать его примѣру. Тогда онъ мнѣ объяснялъ, почему, при всемъ нормальномъ развитіи нашихъ мускуловъ, мы не были бы въ силахъ косить цѣлую недѣлю сряду, тогда какъ крестьянинъ достигаетъ этого, хотя спитъ на влажной землѣ и питается однимъ черствымъ хлѣбомъ. Уходя съ луга, онъ бралъ изъ стога клочокъ сѣна и съ наслажденіемъ вдыхалъ его ароматъ.
"Часто графъ читалъ намъ вслухъ. Никогда не забуду комическаго таланта, какой онъ вложилъ въ чтеніе «Капитана Копейкина» Гоголя.
"Послѣ 1878 года изъ писемъ сестры и подроставшихъ ея дѣтей я зналъ, что кругъ ихъ знакомства все болѣе и болѣе расширялся. Начиная съ 1880 года вся семья проводила зимы въ Москвѣ.
«Графъ Левъ Толстой не любилъ разставаться съ своими даже за короткій срокъ. Когда ему бывало необходимо ѣхать въ Москву для печатанія своихъ произведеній или же для подысканія преподавателя для своихъ дѣтей, — онъ начиналъ тужить объ этой необходимости за долго до своего отъѣзда. Приближаясь къ своему дому, при возвращеніи изъ путешествія или съ охоты, — онъ выражалъ свою тревогу восклицаніемъ: „Только бы мнѣ застать всѣхъ въ добромъ здоровьѣ!“ Но разъ онъ попадалъ домой, то развеселялъ всѣхъ насъ, подробно разсказывая намъ о своихъ впечатлѣніяхъ».
Въ дальнѣйшихъ воспоминаніяхъ г. Берсъ, разсказывая, какъ живетъ и работаетъ гр. Л. Н., чѣмъ интересовался онъ въ разное время, даетъ тутъ весьма цѣнный матеріалъ для исторіи идей нашего писателя. Прежде всего Ж.-Ж. Руссо увлекъ его. Л. Н. Толстой, съ теченіемъ времени расширивъ идеи этого философа, остался вѣренъ сущности ихъ на всю жизнь.
"Ж.-Ж. Руссо, — пишетъ г. Берсъ, — несомнѣнно имѣлъ огромное вліяніе на произведенія графа Толстого. Склонность въ природѣ и простотѣ, антипатія къ цивилизаціи — были общей чертой характера обоихъ этихъ геніальныхъ людей, на разстояніи вѣка жившихъ одинъ отъ другого.
"Замѣчая красоты природы, мы не любуемся ею постоянно, тогда какъ графъ Толстой безпрестанно восхваляетъ ея красоту, ежеминутно повторяя: «Сколько богатствъ въ рукахъ Создателя! Какое разнообразіе ниспосылаетъ Онъ каждому изъ своихъ дней!»
"Въ своихъ сочиненіяхъ графъ утверждаетъ, что одни только земледѣльцы и охотники знаютъ природу. Самъ онъ прежде былъ охотникомъ и до сихъ поръ остался земледѣльцемъ. Ни разу гроза не удержала его отъ его ежедневной прогулки. Онъ любилъ всякіе моціоны, — ѣзду верхомъ, гимнастику, но, по преимуществу, предпочиталъ ходьбу пѣшкомъ. Онъ уходилъ изъ своего рабочаго кабинета, лишь только встрѣчалъ какое-нибудь затрудненіе или когда хотѣлъ отвлечься отъ какой-нибудь досаждавшей его непріятности. Онъ могъ безъ устали ходить цѣлый день. Мы часто ѣздили вмѣстѣ верхомъ въ теченіе десяти-двѣнадцати часовъ подрядъ.
"Антипатія его къ цивилизаціи выражалась главнымъ образомъ въ порицаніи городовъ и той жизни, какая тамъ ведется. Если онъ и живалъ иногда въ городахъ, то лишь по необходимости или желая сдѣлать угодное семьѣ. Встрѣчаясь съ нимъ въ городѣ, я находилъ его угнетеннымъ, взволнованнымъ и даже раздражительнымъ.
"Какъ врагъ роскоши, онъ отрицалъ наслажденіе комфортомъ, вліяніе котораго, по его словамъ, растлѣваетъ душу и организмъ человѣка. Образъ жизни въ «Ясной Полянѣ» отличался большой простотой.
"Графъ Толстой никогда не былъ ни капризенъ, ни прихотливъ въ выборѣ пищи. Онъ не любитель мягкихъ пуховиковъ и долгое время спалъ на кожаной подушкѣ.
"Онъ не носитъ дома ни крахмальнаго бѣлья, ни такъ называемаго европейскаго платья. Зимой онъ надѣваетъ фланелевую блузу, а лѣтомъ — такую же блузу изъ небѣленаго полотна, сшитую особеннымъ фасономъ. Платье шьетъ ему старая Варвара, — служанка въ «Ясной Полянѣ», — въ ея-то блузѣ и изображенъ онъ на портретахъ, писанныхъ съ него Крамскимъ и Рѣпинымъ. Пальто онъ замѣняетъ кафтанами и русскими шубами изъ простой матеріи. Покрой ихъ не представляетъ ничего элегантнаго, но приноровленъ къ требованіямъ того или другого времени года.
"Крамской написалъ его на лошади, закутавшагося въ свой кафтанъ. И несмотря на все это, графъ Толстой имѣетъ сановитый видъ.
"Знаменитый писатель всегда ненавидѣлъ желѣзныя дороги и часто выражалъ это отвращеніе въ своихъ произведеніяхъ. Послѣ путешествія по желѣзной дорогѣ, онъ всегда жаловался на дурное чувство, испытываемое имъ въ дорогѣ. Возвратившись съ вокзала домой, онъ часто сравнивалъ желѣзнодорожное путешествіе съ шоссейнымъ, которое совершается на лошадяхъ, и отдавалъ преимущество послѣднему. Онъ, въ принципѣ, отрицалъ полезность желѣзной дороги, въ особенности для народа, критиковалъ утрированную вѣжливость кондукторовъ и пасмурную несближаемость путешественниковъ. Вотъ почему онъ пренебрегалъ первыми и вторыми классами и часто садился въ третій, выбирая вагонъ, исключительно занятый простонародьемъ.
"Сходство его идей съ идеями Руссо повторяется еще въ мнѣніи графа о докторахъ и медицинѣ. Въ «Войнѣ и Мирѣ», также какъ и въ «Аннѣ Карениной», онъ сильно нападаетъ на эскулаповъ, призванныхъ пользовать Наташу Ростову и Китти Щербатскую, и утверждаетъ, что доктора вообще ничего не смыслятъ въ болѣзняхъ. Графъ Толстой, подобно Руссо, желалъ-бы, чтобы медицина не была достояніемъ одного только класса докторовъ, но чтобы она сдѣлалась общимъ источникомъ для всѣхъ людей. Этимъ объясняется его предпочтеніе народныхъ средствъ и лѣченія знахарками. Тѣмъ не менѣе онъ обращался къ профессору Захарьину и исполнялъ его предписанія. Въ моемъ присутствіи онъ пилъ даже минеральныя воды въ «Ясной Подянѣ».
"Наконецъ, подобно Руссо, графъ Толстой стяжалъ себѣ славу знаменитаго педагога. Я самъ испыталъ на себѣ его геній, какъ воспитателя. Помню, съ какимъ добродушнымъ снисхожденіемъ, несмотря на юный мой возрастъ, разбиралъ онъ со мной всевозможные научные и философскіе вопросы, какіе только мнѣ приходило въ голову предлагать ему. На все отвѣчалъ онъ просто и ясно, не задумываясь сказать, что то или другое казалось ему непонятнымъ. Нашъ разговоръ часто принималъ характеръ спора, хотя я отлично понималъ громадное разстояніе, раздѣлявшее насъ, и потому мнѣ было легко и пріятно согласиться съ нимъ, слѣпо вѣря всему, что онъ мнѣ говорилъ.
"Графъ Толстой всегда любилъ дѣтей. Онъ обладалъ даромъ располагать ихъ къ себѣ. Можно было-бы подумать, что онъ владѣетъ ключемъ отъ ихъ сердецъ, — столь легко онъ проникаетъ туда. Обыкновенно, не знаешь, какъ подступиться къ незнакомому ребенку. Графъ Толстой съ перваго слова умѣетъ преодолѣть застѣнчивость ребенка и заставить его свободно бесѣдовать съ нимъ. Даже болѣе того, — какъ тонкій психологъ, онъ чудесно отгадываетъ мысли дѣтей. Собственныя его дѣти часто прибѣгали къ нему, объявляя ему, что у нихъ есть секретъ. Когда они отказывались добровольно подѣлиться съ нимъ этимъ секретомъ, отецъ, наклонившись, шепталъ кому-нибудь изъ нихъ на ушко нѣсколько словъ, причемъ изумленный ребенокъ немедленно восклицалъ: «Ахъ этотъ папа! какъ это онъ отгадалъ»!
"Въ статьяхъ, написанныхъ въ 1862 году, онъ повсюду нападаетъ на систему обязательнаго обученія. Кто читалъ статью: «Школа въ „Ясной Полянѣ“ въ ноябрѣ и декабрѣ 1862 года», тотъ можетъ убѣдиться, что принципъ свободнаго обученія всецѣло былъ проведенъ тамъ. Достаточно припомнить, что въ этой школѣ крестьянскія дѣти, едва начавшія писать, сочиняли уже повѣсти. Кто-же, кромѣ опытнаго педагога, съумѣлъ-бы вызвать изъ глубины ихъ души такое проявленіе?
"Когда настала пора учить собственныхъ дѣтей, графъ Толстой почувствовалъ въ себѣ пробужденіе педагогической дѣятельности. Онъ только что окончилъ романъ «Война и Миръ». Тогда онъ написалъ «Азбуку», «Разсказы для дѣтей» и «Ариѳметику».
"Занятія его педагогикой были тѣсно связаны съ сношеніями его съ народомъ, который искренно любимъ графомъ Толстымъ. Родители его и самъ онъ славились сердобольствомъ, съ какимъ они относились къ своимъ крѣпостнымъ. Нечего и прибавлять, что никогда никакое насиліе не было попускаемо противъ крестьянъ. Я слышалъ подтвержденіе этого отъ всѣхъ стариковъ «Ясной Поляны». Еще до манифеста объ эмансипаціи графъ Толстой отпустилъ на волю всѣхъ своихъ крѣпостныхъ. Впослѣдствіи, въ качествѣ мироваго посредника, онъ предсѣдательствовалъ при введеніи Положенія 10-го февраля 1861 года, и продолжая писательскую и философскую свою дѣятельность, постоянно занимался народнымъ обученіемъ. Когда они проводили зимы въ деревнѣ, а не въ городѣ, то дѣти его, начиная съ десятилѣтняго возраста, — давали уроки грамоты мѣстнымъ крестьянскимъ дѣтямъ.
"Неоднократно выражалъ онъ мнѣніе, что интеллегентные люди не въ состояніи заниматься народнымъ образованіемъ, видя благо народа исключительно въ прогрессѣ и образованіи. Вотъ почему онъ составилъ проектъ образовать для сельскихъ школъ наставниковъ, взятыхъ изъ самой народной среды. Съ этой цѣлью онъ составилъ планъ семинаріи, которую предполагалъ основать въ «Ясной Полянѣ», чтобы самому имѣть возможность слѣдить за ея развитіемъ. Въ сущности, то былъ лишь опытъ, который онъ надѣялся организовать затѣмъ при участіи земства, симпатизировавшаго его проекту. Онъ постоянно отказывался отъ участія въ выборахъ и отъ обязанностей, сопряженныхъ съ ними. Тѣмъ не менѣе онъ балотировался и былъ единогласно избранъ членомъ совѣта народнаго образованія. Но его проектъ о семинаріи былъ отвергнутъ въ Петербургѣ. Къ сожалѣнію, я совсѣмъ не знакомъ ни съ этимъ проектомъ, ни съ тѣми мотивами, въ силу которыхъ онъ не прошелъ; помню только одно, что главною цѣлью графа Толстого было дать крестьянамъ наставника изъ той среды, въ которой они живутъ, чтобы воспитаніе развило въ нихъ потребности души, а не потребности внѣшнихъ предметовъ. Въ это именно время и по этому-то поводу и писала мнѣ моя сестра, 20 ноября 1874 года въ письмѣ, помѣченномъ «Ясная Поляна»:
«…Зимняя жизнь наша устроена! Левъ поглощенъ народнымъ образованіемъ, школы, учительскія семинаріи, т. е. учрежденія, гдѣ должны готовиться учителя народныхъ школъ, — все это занимаетъ его съ утра до вечера. Наблюдаю за нимъ съ тревогой; сожалѣю, что онъ тратитъ свои силы на эту работу, вмѣсто того, чтобы писать свой романъ. Не понимаю полезности дѣла, ибо вся эта дѣятельность принесетъ пользуилишь маленькому уголку Россіи — Крапивенскому уѣзду…»
Что касается религіознаго настроенія графа Л. Н. въ періодъ предшествовавшій его женитьбѣ, то, по словамъ г. Берса, графъ описалъ въ романѣ «Анна Каренина» исповѣдь Левина по образцу той, какую совершилъ самъ въ сентябрѣ 1862 года.
"Не лишенъ интереса и слѣдующій эпизодъ. Въ возрастѣ 15—17 лѣтъ религіозная экзальтація пробудила въ одномъ изъ моихъ товарищей и во мнѣ желаніе поступить въ монастырь. Графъ Л. Толстой съ изумительной осторожностью относился во всему, что касалось этого моего увлеченія. Часто задавалъ я ему вопросы и излагалъ ему мои сомнѣнія. Онъ неопредѣленно отвѣчалъ мнѣ, зная о томъ громадномъ вліяніи, какое имѣлъ на меня, призывая мою собственную проницательность и предоставляя мнѣ полную свободу рѣшенія. Какъ-то разъ, однако, онъ не выдержалъ. Мы проѣзжали верхами мимо Яснополянской церкви, гдѣ погребены его родители. По обыкновенію, я задалъ ему вопросъ:
" — Какъ можно спокойно жить безъ надежды на будущую жищнь?
"Онъ отвѣтилъ мнѣ:
" — Ты видишь, какъ лошадь щиплетъ траву?
" — Я говорю о душевной жизни, а не объ этой.
" — Я о той ничего не знаю, — сказалъ онъ.
"Нѣсколько родственниковъ графа Толстого, между прочимъ, тетка его Юшкова, — окончили дни свои въ монастырѣ.
"Религіозный періодъ жизни начался у графа Толстого въ 1876 г. Онъ сталъ ходить въ церковь и по утрамъ и по вечерамъ запирался въ своемъ кабинетѣ для молитвы. Нѣсколько разъ ходилъ онъ пѣшкомъ на богомолье въ Оптинскую пустынь. Веселость его мало по малу исчезла, уступивъ мѣсто кротости и смиренію. Въ такомъ именно фазисѣ религіозныхъ убѣжденій находился графъ, когда я разстался съ нимъ въ сентябрѣ 1878 г. Впослѣдствіи сестра моя писала мнѣ на Кавказъ, что мужъ ея обратился въ истиннаго христіанина.
"Одновременно съ возвращеніемъ въ религіознымъ вѣрованіямъ своихъ предковъ онъ съ благочестивой заботливостью хлопоталъ объ ихъ могилахъ, занимался ихъ портретами, фамильными гербами, печатями. Гармонировало-ли это съ христіанскимъ смиреніемъ? спрашиваю я.
"При мнѣ признавался онъ, что его обуяли тщеславіе и гордость. Онъ былъ аристократомъ въ душѣ и, любя народъ, онъ предпочиталъ ему аристократію. Но третье сословіе ему было антипатично. Когда, послѣ пережитыхъ имъ разочарованій въ молодости, онъ достигъ высокой славы знаменитаго писателя — эта слава составила его радость и счастье. По собственнымъ его словамъ, онъ испытывалъ пріятное чувство, говоря себѣ, что былъ одновременно писателемъ и аристократомъ.
"Слыша, какъ кто-нибудь изъ прежнихъ товарищей его по службѣ, или кто-нибудь изъ его знакомыхъ достигалъ высокаго поста, онъ напоминалъ своими разсужденіями по этому поводу разсужденія маршала Суворова. Иногда онъ шутя говорилъ, что, если и не достигъ чина генерала отъ артиллеріи, за то завоевалъ себѣ генеральскій чинъ отъ литературы.
"Какъ-то на охотѣ разсказалъ я ему, что въ училищѣ Правовѣдѣнія всѣ его произведенія, въ особенности «Война и Миръ», читаются съ жадностью и предпочитаются сочиненіямъ другихъ авторовъ. Со слезами радости на глазахъ отвѣтилъ онъ мнѣ, что его самолюбіе польщено тѣмъ болѣе, что молодежь лучше, чѣмъ кто-либо, цѣнитъ красоту и поэзію. Тогда онъ объяснилъ мнѣ разницу между произведеніями Пушкина и его: «Лучшія страницы Пушкина, — сказалъ онъ мнѣ, — написаны прозой. Мы отличаемся одинъ отъ другого тѣмъ, что Пушкинъ, описывая какую нибудь художественную подробность, набрасываетъ ее слегка, не придавая ей той рельефности, которая сдѣлала-бы ее понятной читателямъ. Тогда какъ я разъясняю читателю все, что въ этой подробности имѣется художественнаго, чтобы она ясно была понята».
"Въ Левинѣ несомнѣнно хотѣлъ онъ изобразить самого себя. Но портретъ вышелъ похожимъ лишь отчасти, — въ Левинѣ всего нѣсколько чертъ Толстого. Онъ самъ говоритъ, что придалъ Левину нѣсколько утрированную простоту, желая такимъ образомъ показать разницу между благоразумной жизнью и безпорядочной и свѣтской жизнью, какая ведется въ столицахъ.
"Будучи большимъ знатокомъ музыки, графъ предпочиталъ классическія произведенія. Часто передъ писаніемъ садился онъ за рояль, по всей вѣроятности, имѣя цѣлью пробудить въ себѣ вдохновеніе. Онъ акомпанировалъ младшей моей сестрѣ, голосъ которой ему нравился, и нашимъ хорамъ. Я замѣтилъ, что подъ впечатлѣніемъ музыки онъ блѣднѣлъ, а иногда черты его лица принимали даже легкое выраженіе ужаса.
"Онъ ненавидѣлъ фотографіи и рѣдко соглашался сниматься. Когда-же это случалось, то самъ уничтожалъ негативы. Графъ предпочиталъ самаго посредственнаго живописца самому лучшему фотографу.
"Если я не ошибаюсь, Крамской получилъ отъ Третьякова заказъ написать для него портретъ графа Толстого. Знаменитый художникъ тщетно розыскивалъ фотографіи Толстого. Скромность не позволяла ему рѣшиться попросить у графа сеанса, и потому онъ поселился въ пяти верстахъ отъ «Ясной Поляны» въ маленькомъ наемномъ домикѣ, мимо котораго графъ проѣзжалъ верхомъ всякій разъ, когда отправлялся на почту. Увидя его, Крамской задумалъ сдѣлать его портретъ верхомъ на лошади, закутаннымъ въ кафтанъ. Вскорѣ намѣреніе Крамского просить о снисходительномъ предоставленіи ему нѣсколькихъ сеансовъ — дошло до графа. Его любезно пригласили въ «Ясную Поляну», гдѣ онъ написалъ два масляныхъ совершенно одинаковыхъ портрета, изъ которыхъ одинъ остался въ семьѣ.
"Когда наступила мода на спиритизмъ, графъ посѣтилъ покойнаго профессора химіи Бутлерова и былъ крайне удивленъ, увидѣвъ, что тотъ вѣрилъ въ духовъ. Повидимому, здѣсь и почерпнулъ онъ идею своей комедіи «Плоды просвѣщенія». Въ романѣ «Анна Каренина» Левинъ осуждаетъ спиритизмъ въ тѣхъ-же самыхъ выраженіяхъ, какія употреблялъ графъ Толстой.
"Аристократъ безъ денегъ есть не что иное, какъ пролетарій, — говорятъ англичане. Эта поговорка, по словамъ самого графа, побудила его увеличить свое состояніе, чтобы оградить дѣтей своихъ отъ нужды. Онъ прибѣгалъ къ самымъ широкимъ и наиболѣе энергичнымъ средствамъ для удобренія своихъ земель. Купилъ прекрасную породу скота, насадилъ очень много лѣса, фруктовыхъ деревьевъ и т. п. Нѣкоторое время онъ ревностно занимался пчеловодствомъ. Самъ онъ преимущественно управлялъ «Ясной Поляной», поручивъ другія имѣнія управляющимъ.
"Одной изъ особенностей жизни графа была страсть его къ охотѣ, которой онъ увлекался всю свою жизнь, за исключеніемъ послѣднихъ лѣтъ. Въ каждомъ изъ его произведеній есть описаніе охоты. Въ «Дѣтствѣ» есть разсказъ о первой его охотѣ. Въ «Разсказахъ для дѣтей» онъ передаетъ исторію своихъ собакъ, называя ихъ настоящими ихъ именами: Вулька и Мильтонъ. Во время пребыванія его на Кавказѣ, помимо охоты на кабановъ, козулей, фазановъ и др., онъ увлекался еще столь оригинальной охотой на маленькую дрохву. Въ половинѣ августа, передъ отлетомъ на югъ, дрохва собирается въ огромномъ количествѣ. Бдительность ея такова, что она не подпускаетъ въ себѣ ни экипажа, ни всадника на разстояніе, меньшее 200 метровъ. Графъ Толстой отправлялся въ степь на лошади, спеціально выдрессированной для этой охоты. Онъ начиналъ съ того, что шагомъ дѣлалъ большой объѣздъ вокругъ стаи, затѣмъ постепенно съуживалъ этотъ кругъ. Доведя его до 200 метровъ, онъ пускалъ свою лошадь по направленію въ дичи во весь духъ, держа свое ружье на-готовѣ. Когда дрохва поднималась съ его приближеніемъ, онъ бросалъ поводья на шею лошади, которая мгновенно останавливалась, какъ вкопанная, предоставляя охотнику возможность стрѣлять.
"За свою страсть въ охотѣ, графъ поплатился двумя несчастными приключеніями. Въ одномъ изъ своихъ разсказовъ «Охота пуще неволи» онъ описываетъ одно изъ этихъ приключеній, случившееся до его женитьбы. Сбитый на землю медвѣдемъ, который держалъ его въ своихъ лапахъ, графъ былъ спасенъ однимъ крестьяниномъ, убившимъ дикаго звѣря на самомъ тѣлѣ охотника. На лбу графа сохранились слѣды его борьбы, въ видѣ рубца. Шкура этого медвѣдя хранится въ «Ясной Полянѣ». Женившись, графъ Толстой отказался отъ охоты на медвѣдя. Другое не менѣе несчастное приключеніе случилось съ нимъ три года спустя послѣ его женитьбы. Онъ охотился за зайцемъ, верхомъ на чистокровной лошади. Перескакивая черезъ ровъ, она оступилась и скатилась въ ровъ вмѣстѣ съ всадникомъ. Въ результатѣ оказались вывихнутая рука и сломанная кость. Случилось это за нѣсколько верстъ отъ дому. Графъ пустился въ путь пѣшкомъ, затѣмъ упалъ, изнемогая отъ боли и съ трудомъ доползъ до большой дороги, гдѣ проходившій крестьянинъ поднялъ его и отвезъ домой. Это случилось 16 октября, когда земля была покрыта снѣгомъ. Мѣстные врачи такъ неловко вправили ему руку, что операцію пришлось передѣлывать еще разъ въ Москвѣ, что и состоялось у насъ въ домѣ.
"Несмотря на хлороформъ, четверо сильныхъ мужчинъ не могли удержать его въ неподвижномъ положеніи, такъ что его пришлось привязать къ столу. Послѣ того на рукѣ его не осталось никакихъ слѣдовъ.
«Съ весьма тонкимъ тактомъ, съ крайней деликатностью графъ соединяетъ мягкость въ обхожденіи въ обыденной жизни. Слуги его любятъ, уважаютъ и притомъ боятся; послѣднее, собственно, неизвѣстно почему. Хотя онъ и страстный охотникъ, тѣмъ не менѣе я никогда не видалъ, чтобы онъ билъ собаку или лошадь».
Въ воспоминаніяхъ г. Берса нельзя миновать повѣданнаго имъ о двухъ попыткахъ графа въ области историческихъ работъ.
"Работы эти относились къ эпохѣ Петра Великаго и къ декабристамъ. Сестра моя въ трехъ письмахъ упоминаетъ о первомъ опытѣ. 19 ноября 1872 года она писала мнѣ: «Мы проводимъ время самымъ серьезнымъ образомъ, занятые весь день. Левъ сидитъ, зарывшись въ массѣ книгъ, портретовъ, гравюръ; съ насупленными бровями, онъ читаетъ, дѣлаетъ справки, записываетъ. По вечерамъ, когда дѣти улягутся спать, онъ сообщаетъ мнѣ свои планы о томъ, что намѣревается написать, временами бываетъ разочарованъ, приходитъ въ отчаяніе, вообразивъ себѣ, что ничто ему не удается. А иногда готовъ работать съ увлеченіемъ. Но въ настоящее время нельзя было-бы еще сказать, что онъ пишетъ, — нѣтъ, — онъ только готовится къ тому. Онъ выбралъ эпоху Петра Великаго…»
"По этому-же поводу сестра писала мнѣ еще второе письмо изъ «Ясной Поляны», отъ 19 декабря 1872 года: «Левъ продолжаетъ читать историческія сочиненія, касающіяся царствованія Петра Великаго, и интересующія его безконечно. Онъ описываетъ разные характеры, нравы, образъ жизни народа и бояръ, плодотворную дѣятельность Петра I и т. п. Онъ самъ еще не знаетъ, что выйдетъ изъ его труда, но мнѣ кажется, что онъ опять напишетъ поэму въ прозѣ, въ родѣ „Войны и Мира“, только относящуюся къ эпохѣ Петра Великаго».
"Въ третьемъ письмѣ изъ «Ясной Поляны», помѣченномъ 23 февраля 1873 года, сестра снова говоритъ о своемъ мужѣ: «Левъ все читаетъ, пытается писать и жалуется на недостатокъ вдохновенія. Или говоритъ, что недостаточно еще подготовился, и продолжаетъ читать и перечитывать матеріалы, касающіеся жизни Петра Великаго».
"Лѣтомъ 1873 года графъ Толстой бросилъ заниматься изученіемъ этой эпохи. Онъ говорилъ, что взглядъ его на личность Петра I былъ діаметрально противоположенъ тому, который царитъ повсюду и не укладывается въ его умѣ.
"Работы его по этой эпохѣ тщательно собраны графиней. Ни самъ графъ, и никто изъ членовъ его семьи не могли бы сказать, что тамъ есть нѣчто цѣлое относительно этого періода Россійской Имперіи. Одна только сестра моя владѣетъ этой тайной.
"Графъ изучалъ декабристовъ при лучшихъ условіяхъ, черпая свой матеріалъ не только изъ напечатаннаго о нихъ, но также изъ массы документовъ, фамильныхъ мемуаровъ, писемъ, которые ему довѣрялись подъ секретомъ.
"Относительно этой эпохи графъ Толстой также пережилъ разочарованіе. Онъ утверждалъ, что декабристы явились исключительно продуктомъ вліянія французской аристократіи, эмигрировавшей въ Россію послѣ революціи 1793 г. Масса эмигрантовъ размѣстилась, въ качествѣ воспитателей, въ семьяхъ и воспитывали русскую аристократію, — чѣмъ и объясняется такое множество католиковъ среди декабристовъ. Легко понять, что, какъ только исторія декабристовъ представилась ему въ видѣ искусственнаго эпизода русской исторіи, то онъ пересталъ интересоваться ею.
"Притомъ же онъ былъ увлеченъ другимъ интересомъ — религіей, которую изучалъ съ особымъ вниманіемъ, бросивъ свою работу о декабристахъ, въ видѣ отдѣльныхъ набросковъ.
"Осенью 1866 года графъ Толстой пріѣхалъ въ Москву съ цѣлью посѣщенія и изученія Бородинскаго Поля, гдѣ произошла знаменитая битва 1812 года. Онъ пріѣхалъ одинъ и остановился у насъ. Онъ обратился къ моимъ родителямъ съ просьбой позволить мнѣ сопровождать его. Согласіе было дано, и радость моя по этому поводу не поддается никакимъ описаніямъ. Мнѣ было тогда 11 лѣтъ. Верхомъ на почтовыхъ лошадяхъ доскакали мы туда въ одинъ день и остановились близь поля сраженія, въ монастырѣ, основанномъ въ память войны.
"Два дня колесилъ графъ пѣшкомъ и въ каретѣ по этимъ мѣстамъ, гдѣ почти полвѣка тому назадъ погибло слишкомъ 100.000 человѣкъ и гдѣ теперь возвышается великолѣпный памятникъ съ золотыми надписями. Онъ собиралъ свѣдѣнія и рисовалъ планъ сраженія, напечатанный впослѣдствіи въ его романѣ «Война и Миръ».
"Помню, что въ этихъ мѣстахъ и по дорогѣ мы разыскивали стариковъ, современниковъ эпохи этой войны въ Россіи, которые могли быть свидѣтелями сраженія. Намъ тогда сказали, что сторожъ Бородинскаго памятника участвовалъ въ сраженіи и, въ качествѣ ветерана, получилъ это мѣсто. Но старикъ скончался за нѣсколько мѣсяцевъ до нашего пріѣзда. Графъ былъ въ отчаяніи. Вообще поиски были безуспѣшны.
"Зимою 1869—70 годовъ, окончивъ свой романъ «Война и Миръ», шуринъ мой вздумалъ изучать греческій языкъ, чтобы полнѣе познакомиться съ классиками. И я могу утверждать, что въ три мѣсяца онъ настолько изучилъ греческій языкъ, что могъ свободно читать Геродота, ни слова не зная по гречески до тѣхъ поръ. Во время пребыванія своего въ Москвѣ онъ былъ у Леонтьева, покойнаго профессора Катковскаго лицея, — и сталъ говорить ему о томъ впечатлѣніи, какое производила на него древняя греческая литература. Леонтьевъ отказался вѣрить, чтобы графъ въ такое короткое время могъ усвоить себѣ мертвый языкъ и предложилъ ему прочесть что-нибудь à livre ouvert. Въ трехъ различныхъ мѣстахъ они разошлись на счетъ смысла перевода. Но послѣ преній профессоръ вынужденъ былъ согласиться съ мнѣніемъ графа Толстого.
"Если «Война и Миръ» даетъ правильное и ясное понятіе о нашей національной войнѣ, то это потому, что авторъ этой эпопеи обладалъ даромъ самоотождествленія съ фактами прошлаго. Быть можетъ, та же способность самоотождествленія была причиной безграничной грусти графа, когда, подъ вліяніемъ изученія классической литературы, онъ не миновалъ увлеченія античной жизнью.
"Встревоженная такимъ болѣзненнымъ состояніемъ, графиня стала горячо убѣждать мужа предпринять что нибудь такое, что разсѣяло бы его отъ этой меланхоліи.
"Мало по малу увлеченіе его классиками остыло, но апатія ко всему вообще и его меланхолія вызвали большую слабость, которая, въ свою очередь, повлекла за собой изнурительную лихорадку. Тогда именно убѣдили его начать пользоваться кумысомъ.
"Въ началѣ лѣта 1870 года, мы оба отправились съ нимъ къ башкирцамъ, въ деревню Караликъ, на берегъ рѣки того же имени, въ Николаевскій уѣздъ, Самарской губерніи. Туда мы ѣхали въ третьемъ классѣ, а обратно въ первомъ, какъ по желѣзной дорогѣ до Нижняго-Новгорода, такъ и на пароходѣ по Волгѣ до Самары. Отъ Самары мы проѣхали 120 верстъ на лошадяхъ.
"Образъ жизни различныхъ народностей, населяющихъ берегъ Волги, живо интересовалъ графа во время нашего переѣзда на пароходѣ въ третьемъ классѣ.
"Графъ Левъ Толстой обладаетъ замѣчательной способностью сходиться съ пассажирами всѣхъ классовъ. Нѣкоторые изъ нихъ оказывались людьми мало сообщительными, но онъ не стѣснялся этимъ и все таки заговаривалъ съ ними. И послѣ нѣсколькихъ попытокъ заставлялъ ихъ разговориться. Его доброе сердце и психологическій талантъ подсказывали ему способъ привлеченія къ себѣ незнакомцевъ тѣмъ интересомъ, съ какимъ онъ къ нимъ относился. Къ концу вторыхъ сутокъ онъ завязалъ знакомство со всѣми пассажирами на палубѣ, не исключая и матросовъ.
«При лѣченіи кумысомъ, необходимо, подобно башкирцамъ, питаться исключительно этимъ напиткомъ, не употребляя ни овощей, ни соли, ничего мучного, а только мясо. Графъ Толстой строго соблюдалъ этотъ режимъ, и кумысъ принесъ ему большую пользу. Онъ находилъ много поэзіи въ кочевой и безпечной жизни башкирцевъ».
Возвращаясь въ «Ясную Поляну», г. Берсъ съ торжествомъ везъ толстые греческіе лексиконы, между страницами которыхъ сушились ароматные цвѣты самарскихъ степей, — обстоятельство, свидѣтельствовавшее, что это было единственное употребленіе, какое Л. Н. сдѣлалъ изъ этихъ ученыхъ книгъ. Съ тѣхъ поръ классики утратили интересъ для графа Толстого.
Въ Лондонѣ надняхъ происходили засѣданія англійскаго «Института журналистовъ» — учрежденія единственнаго въ своемъ родѣ. Мысль объ этомъ учрежденіи возникла лѣтъ десять назадъ въ Манчестерѣ и тогда уже организовалась «Національная ассоціація журналистовъ» для совмѣстнаго содѣйствія интересамъ англійскихъ журналистовъ. Уже два года спустя составъ ассоціаціи разросся на нѣсколько сотъ новыхъ членовъ и образовалась настоящая корпорація журнальной профессіи. Въ 1888 г. ассоціація переименована въ «Институтъ журналистовъ», а съ 1890 г. за ней офиціально признаны корпоративныя права. Состоять членомъ «Института» считается честью. Иниціалы «М. I. J.» (Member of the Institute of Journalists) означаютъ, что носитель ихъ принадлежитъ къ почтенному рангу журналистовъ. Изъ устава «Института» видно, что онъ имѣетъ въ виду полное преобразованіе журнальной профессіи изъ нынѣшней разъединенности въ сословіе, хорошо сгруппированное, съ особыми обычаями и правилами. Цѣль «Института», сверхъ того, возвысить профессію журналиста, установить дружескія сношенія между журналистами, оберегать матеріальные интересы ихъ, издавать особый органъ «Института», завести библіотеку и помѣщеніе для собраній, открыть кассу для престарѣлыхъ и немощныхъ его членовъ. Эта корпорація распространила кругъ своихъ дѣйствій на всю Англію. Засѣданія «Института» въ нынѣшнемъ году, въ которыхъ принимали участіе и писатели иностранные, въ томъ числѣ Эмиль Зола, державшій рѣчь объ анонимности въ печати, возбудили живѣйшій интересъ къ англійской журналистикѣ, которая, дѣйствительно, добилась могущественнаго развитія и вліянія на общественное мнѣніе своей родины. Но въ данномъ случаѣ факты — краснорѣчивѣе всякихъ разсужденій, и весьма кстати по этому предмету въ «Revue bleue» появился этюдъ Макса Леклерка, гдѣ собраны обстоятельныя и характерныя свѣдѣнія о государственномъ и общественномъ значеніи англійской журналистики.
Уже болѣе столѣтія, какъ пресса въ Англіи составляетъ существенную часть общественнаго и политическаго организма: она сама есть особое учрежденіе и наиболѣе вѣрная гарантія всѣхъ остальныхъ учрежденій. Въ цѣломъ мірѣ не существуетъ такой страны, гдѣ бы вся нація сплошь, начиная отъ высшихъ слоевъ общества и кончая нисшими, читала больше газетъ, всякихъ журналовъ и книгъ, чѣмъ это наблюдается въ Англіи. Англійская пресса отличается наибольшей полнотой свѣдѣній, наибольшей правдивостью и добросовѣстностью. Во всѣхъ слояхъ и во всѣ возрасты газета и книга являются тамъ наиболѣе могущественными воспитательными орудіями. Англичанинъ читаетъ всю свою жизнь, и не только ради развлеченія, но и для того, чтобы извлечь изъ чтенія какія-нибудь познанія, — даже и по завершеніи установленныхъ курсовъ обученія, ибо онъ естественно проникнутъ той мыслью, что человѣкъ никогда не кончаетъ учиться.
Вліяніе прессы на англичанъ въ теченіе текущаго столѣтія было громадно и благотворно. Уже въ 1831 г. лордъ Линдгорстъ говорилъ Гревиллю: «Конечно, Бэрнсъ могущественнѣйшій человѣкъ въ королевствѣ!» — Бэрнсъ редактировалъ въ то время «Times». Имѣется свидѣтельство авторитетнаго критика о томъ положеніи, какое занимала вся англійская пресса въ ту епоху. «Тенденціи ея, — говорится въ „Westminster Review“, — направлены были за добро и въ добру, и вліяніе ея было въ распоряженіи мудрости, добродѣтели и истины».
Спустя шестьдесятъ лѣтъ англійская пресса получила не менѣе лестный отзывъ отъ человѣка, въ рѣзкой и разумной прямотѣ котораго нельзя сомнѣваться.
«Пресса этой страны, — сказалъ лордъ Розберри на прошлогоднемъ банкетѣ „Института журналистовъ“, — является руководительницей нашихъ государственныхъ дѣятелей и служитъ выраженіемъ идей націи. Не выполняя двухъ этихъ великихъ функцій, она совершенно не заслуживала-бы того уваженія, съ какимъ мы къ ней относимся. Девизомъ нашихъ журналистовъ можно бы выставить: „Будь справедливъ, ничего не страшись“, ибо британская пресса заняла первое мѣсто среди прессы всего міра именно въ силу своей правдивости и неустрашимости».
Если Бэрнсъ уже въ 1831 году считался могущественнѣйшимъ человѣкомъ въ королевствѣ, то что же можно сказать въ настоящее время о редакторахъ пяти-шести большихъ лондонскихъ газетъ?
Прежнія весьма тяжкія стѣсненія мало-по-малу исчезли. Средства для дѣятельности разрослись до безконечности. Всѣ источники ума и богатства пущены въ дѣло, такъ что въ настоящее время о «Times» въ 3 пенса или газетѣ въ одинъ пенни, какъ бы тамъ ни звалась она «Standard», «Daily News» или какъ нибудь иначе, можно справедливо сказать, что это совершеннѣйшіе, необычайнѣйшій продуктъ человѣческой изобрѣтательности, резюмирующіе всякій прогрессъ и, до извѣстной степени, являющійся составной силой всѣхъ открытій.
Въ 1846 году стала выходить первая большая газета въ одинъ пенни: то была лондонская «Daily News». Отсюда начинается эра дешевыхъ газетъ. Въ настоящее время существуетъ полдюжины большихъ утреннихъ газетъ, печатаемыхъ въ Лондонѣ и читаемыхъ во всей Англіи. Матеріальная ихъ организація представляетъ громадный капиталъ; онѣ могутъ выдержать любую коикурренцію. Бюджетъ каждой изъ главныхъ газетъ Лондона можно считать приблизительно такимъ: годовой расходъ среднимъ числомъ отъ 2.600.000 до 2.700.000 рублей; чистая прибыль въ годъ отъ 500 до 600 тысячъ рублей, что, въ виду 313 рабочихъ дней въ Англіи, составитъ въ день расходовъ 8 1/2 тысячъ рублей, прибыли 2 тысячи.
За одинъ пенни крестьянинъ и чиновникъ средняго класса получаютъ каждое утро 8 большихъ печатныхъ страницъ убористаго, яснаго и отчетливаго шрифта, на хорошей бумагѣ, гдѣ имѣются новости со всего міра, сообщенныя по телеграфу въ теченіе послѣднихъ сутокъ: политическія, литературныя, коммерческія, финансовыя, промышленныя, морскія, колоніальныя, — отличающіяся обиліемъ, точностью, классифицированныя, распредѣленныя по рубрикамъ, а въ случаѣ необходимости, и комментированныя. Даже умноживъ это читательское пенни на 300.000, какъ напримѣръ въ «Standard», этой суммой немыслимо покрыть всѣ безчисленные расходы по изданію. Не говоря о содержаніи редакціи, чего стоютъ бумага и типографскія чернила, отличающіяся доброкачественностью, крайне внимательное составленіе, разсылка; а экстренные поѣзда, въ 4 часа утра развозящіе совсѣмъ еще свѣжія газеты по всѣмъ направленіямъ.
Вся система тутъ зиждется на объявленіяхъ. Новости, статьи представляютъ собой плодовую косточку, окруженную толстой корой: четыре страницы объявленій окружаютъ четыре страницы «leaders» (руководящихъ статей) и телеграммъ. Объявленія о новорожденныхъ, о свадьбахъ, смертяхъ, отдающихся квартирахъ, выставкахъ, путешествіяхъ, театрахъ, спортахъ, отплытіи пароходовъ, о лошадяхъ и каретахъ, объ учебныхъ заведеніяхъ, казенныя объявленія, библіотечные, всевозможные коммерческіе анонсы, о банкахъ, страховыхъ обществахъ, о помѣщеніи и ссудахъ денегъ, о предложеніяхъ и требованіяхъ работы, объ аукціонахъ и т. п. Это цѣлый міръ громаднаго рынка, гдѣ ищутъ все и все находятъ, такъ какъ здѣсь всему отведено опредѣленное мѣсто.
Средства этихъ крупныхъ предпріятій вполнѣ ясны. Гласность ихъ представляетъ товаръ, обложенный тарифомъ, и на него есть спросъ. Все значеніе ихъ гласности зависитъ отъ кліентуры читателей, которую, благодаря ихъ предпріимчивости и солидной репутаціи, удается собрать этимъ газетамъ. Изъ прибыли, которая получается съ объявленій, онѣ дорого платятъ за быстрое и вѣрное доставленіе извѣстій, удерживая и увеличивая свою кліентуру большими затратами своихъ барышей на постоянное изысканіе лучшихъ средствъ, въ видахъ удовлетворенія желанія читателя получать быстрыя и подробныя свѣдѣнія обо всемъ, что случается на бѣломъ свѣтѣ. Объявленіями оплачиваются извѣстія, которыя удерживаютъ кліентовъ, печатающихъ тамъ свои объявленія.
Въ исторіи англійской печати есть факты, доказывающіе, что забота объ увеличеніи цифры прибылей не измѣняетъ понятій издателей объ ихъ обязанностяхъ относительно своихъ читателей. Въ 1845 г. желѣзнодорожная спекуляція въ Англіи приняла ужасающіе размѣры. Анонсы и рекламы новыхъ компаній наводняли столбцы «Times», а это одно давало ему въ недѣлю по 120.000 руб. Предвидя опасности, какія могла породить эта разнузданная спекуляція, а равно и кризисъ финансовый и промышленный, Джонъ Вальтеръ, наслѣдовавшій своему отцу въ издательствѣ «Times», не задумался предпринять рѣшительную кампанію противъ этихъ заманчивыхъ анонсовъ, которые приносили золото въ его кассу. Пригласивъ самыхъ независимыхъ публицистовъ и наиболѣе осторожныхъ финансистовъ, онъ печаталъ изо дня въ день статьи, въ которыхъ, горячо нападая на коноводовъ этой спекуляціи, разоблачалъ риски, какимъ могло подвергаться общественное сбереженіе, и немногія гарантіи, представлявшіяся этими импровизированными компаніями, ажіотажъ акцій, скорое крушеніе разныхъ проектовъ. «Times» лишился тутъ эфемернаго источника дохода, но вмѣстѣ съ значительной кліентурой читателей и подписчиковъ выигралъ въ общественномъ уваженіи.
Образцомъ англійской прессы можетъ служить «Times». Открывая номеръ «Times’а», выходящаго изъ печати въ 4 часа утра, просто поражаешься при мысли, что 24 часа тому назадъ изъ всего находящагося на этихъ 16 страницахъ, прекрасно напечатанныхъ на превосходной бумагѣ, — ничего не было еще ни написано, ни сочинено, и даже не существовало въ зародышѣ; что въ 11 часовъ наканунѣ, въ палатахъ въ Манчестерѣ или въ Эдинбургѣ, быть можетъ, не было еще ни слова произнесено изъ всѣхъ этихъ громадныхъ рѣчей, протелеграфированныхъ и воспроизведенныхъ in extenso. Это исторія послѣднихъ сутокъ цѣлаго міра, въ сжатой передачѣ и превосходно классифицированная. Начиная съ 1870 года, когда удивительный Арчибальдъ протелеграфировалъ часъ за часомъ животрепещущую исторію франко-прусской войны, — электрическая проволока произвела революцію въ обычаяхъ англійской прессы и публики. Все, что пережило уже сутки, — считается старымъ и не заслуживающимъ мѣста на столбцахъ газеты. Всѣ большія лондонскія газеты имѣютъ въ европейскихъ столицахъ собственныхъ корреспондентовъ, получающихъ министерское содержаніе, которые каждый вечеръ телеграфируютъ сотни и тысячи словъ. «Times» первый рѣшился на такіе громадные расходы, и всѣ послѣдовали его примѣру.
Въ рѣчи, произнесенной въ январѣ нынѣшняго года Ирисомъ, главнымъ инженеромъ почтоваго вѣдомства, отмѣчены слѣдующія данныя, свидѣтельствующія объ огромной работѣ, какую пресса задаетъ администраціи телеграфовъ Великобританіи: въ 1871 году для прессы телеграфировали 21 милліонъ словъ, въ 1891 г. — 600 милліоновъ, т. е. около 2 милліоновъ въ день. Когда Гладстонъ произнесъ въ 1892 г. большую рѣчь въ Національной федераціи, въ Ньюкестлѣ, 390.778 словъ были переданы по телеграфу во всѣ части королевства.
Два факта ясно показываютъ, какъ англійскія газеты пользуются силой капитала и чего онѣ этимъ достигаютъ: Гладстонъ, первый министръ, собирался напечатать въ октябрскомъ номерѣ 1892 г. «North American Review» статью по ирландскому вопросу. Это представляло литературный интересъ и являлось политическимъ событіемъ. Извѣстна горячая кампанія «Times’а» противъ Гладстона и его плана «Home rule». И вотъ эта газета добилась отъ редактора помянутаго «Review» право воспроизвестии въ статьи 2.500 словъ, а всего ихъ было въ ней 4.583. «Times’у» была протелеграфирована вся статья цѣликомъ изъ Нью-Іорка. Напечатавъ изъ нея около 2.000 словъ, онъ коментировалъ ее такъ, какъ будто статья только что появилась въ Лондонѣ. Другой примѣръ. Въ періодъ послѣдняго экономическаго, финансоваго и политическаго кризиса въ Буэносъ-Айресѣ, сопровождавшагося столь гибельными послѣдствіями для англійскихъ капиталистовъ, «Times» отправилъ въ Аргентину превосходнаго корреспондента, который ежедневно, часъ за часомъ, сообщалъ по телеграфу всѣ подробности этого кризиса. Никакое правительство, никакой банкъ, несмотря на самое видное положеніе, не могли себѣ позволить подобной роскоши. Въ теченіе двухъ дней «Times» истратилъ на это до 15.000 руб. Но, благодаря ему, европейскіе капиталисты, на цѣлые милліарды заинтересованные въ дѣлахъ Южной Америки, на три недѣли раньше узнали о событіяхъ, для нихъ крайне важныхъ.
Въ провинціи имѣются свои газеты, располагающія почти такимъ же могуществомъ навѣрняка, не менѣе предпріимчивыя и не хуже, а подчасъ и лучше обезпеченныя извѣстіями, нежели лондонскія газеты. Столичная пресса имѣетъ въ нихъ сильныхъ, а нерѣдко и счастливыхъ конкуррентовъ. Назовемъ хотя бы «Manchester Guardian», «Liverpool Courier», «Birmingham Daily Post», «Leeds Mercury», — всѣ они сдѣлали бы честь любой столицѣ въ мірѣ. Въ Парижѣ нѣтъ газеты, располагающей столь блестящими средствами, какъ напримѣръ «Manchester Guardian», которая имѣетъ отдѣльныхъ корреспондентовъ въ главныхъ европейскихъ странахъ, бюро въ Парижѣ, собственныя телеграфныя проволоки съ Лондономъ и центральное агентство въ Лондонѣ. Эта газета столь же «полна», почти также обильно снабжена извѣстіями со всѣхъ частей земного шара, какъ и старшія ея столичныя сестры. По части собиранія свѣдѣній объ экономическомъ и коммерческомъ положеніи каждой области, о которой въ ней трактуется, — она не имѣетъ себѣ соперницъ.
Большія англійскія газеты, какъ лондонскія, такъ и провинціальныя, невѣроятнымъ духомъ предпріимчивости, громадными капиталами, дѣятельностью и умомъ своихъ администраторовъ осуществляютъ половину девиза, предложеннаго имъ лордомъ Розберри, — онѣ доказываютъ свое безстрашіе. Что касается второй части девиза — справедливости, то она точно соблюдается въ тонѣ газеты.
Англійская газета есть большое промышленное предпріятіе, заправилы котораго признаютъ себя отвѣтственными по отношенію къ своимъ уполномоченнымъ и публикѣ. Ихъ товарищеская фирма, имя газеты, завоевавшей себѣ почтенную репутацію представляетъ драгоцѣнное сокровище, которое должно оберегаться съ той же сыновней любовью, какая воодушевляетъ заправилъ большихъ, солидныхъ и почтенныхъ торговыхъ домовъ города Лондона, Манчестера или Ливернуля. Имъ не надо стремиться не только къ тому, что бы сдѣлать честь коммерческой своей фирмѣ, хорошо вести дѣла. На нихъ лежитъ нравственная отвѣтственность, тѣмъ болѣе тяжкая, чѣмъ болѣе процвѣтаетъ ихъ газета, чѣмъ болѣе она вліятельна. Они сознаютъ всю тяготу этой отвѣтственности и несутъ ее достойнымъ образомъ, въ высокой степени проникнутые чувствомъ высшаго интереса страны, чести англійскаго имени, уваженіемъ къ честному имени, частной жизни и интересамъ частныхъ людей.
Передовыя статьи не подписываются, являясь выразителями мнѣнія всей газеты. Мелочные вопросы самолюбія, личная полемика, даже полемика газетъ между собою исчезли. «Это болѣе не въ нравахъ. Вотъ уже полвѣка, какъ англичане поняли, что отдѣльныя лица ничто и что имѣютъ значеніе только идеи. Они вполнѣ основательно излѣчились отъ личностей». Чемберленъ, извѣстный парламентскій дѣятель, бывавшій въ самыхъ жаркихъ политическихъ схваткахъ, въ рѣчи, произнесенной имъ въ Бирмингамскомъ клубѣ прессы, свидѣтельствуетъ, что «вообще англійская пресса выказываетъ относительно своихъ политическихъ противниковъ столько справедливости, великодушія, безпристрастія, насколько умѣстно ожидать ихъ отъ человѣчества несовершеннаго и анонимнаго. Я многимъ обязанъ прессѣ, которая часто бичевала меня». Изъ воздѣйствія публики на газету и обратнаго воздѣйствія газеты на публику мало по малу и съ давнихъ поръ установилось такое мнѣніе, которое осуждаетъ и дѣлаетъ невозможнымъ это ребячество или эти выходки, отъ какихъ приходится страдать въ другихъ странахъ. Пресса естественно заняла положеніе особаго учрежденія, такъ какъ она черпаетъ свою силу исключительно въ томъ уваженіи, какимъ ее окружаютъ и какого она заслуживаетъ.
Публикѣ необходимо уступить ея долю. Она желаетъ обо всякомъ вопросѣ составить собственное мнѣніе, желаетъ знать все, что за и противъ, желаетъ выслушать всѣ стороны, заинтересованныя въ дѣлѣ, — касается-ли это парламентскихъ дебатовъ, гражданскаго или уголовнаго процесса, или же какого-нибудь спора, сдѣлавшагося общественнымъ. Явленіе это не ново и служитъ извѣстнымъ доказательствомъ того, что общественные нравы могутъ считаться неповрежденными. Только руководящая статья въ газетѣ носитъ на себѣ печать той партіи, къ которой принадлежитъ газета. Все остальное чисто документальнаго характера: это отчеты. Какой-бы партіи газета ни держалась, она печатаетъ безпристрастный разборъ парламентскихъ дебатовъ, безъ всякихъ разсужденій или измѣненій.
То-же самое можно сказать о судебныхъ преніяхъ. Репортеромъ нерѣдко является достопочтенный юрисконсультъ, слишкомъ уважающій человѣческую свободу, чтобы считать виновнымъ обвиняемаго, заслуживающаго всяческой пощады, разъ онъ еще не осужденъ.
«Leaders», руководящія статьи, помѣщенныя въ центрѣ и составляющія ядро газеты, окружены компактной массой документовъ, точныхъ фактовъ. «Издатель», являющійся отвѣтственнымъ за мнѣнія и веденіе газеты, наблюдаетъ за всѣмъ. Ему все извѣстно, онъ слѣдитъ за всѣми вопросами, такъ какъ изображаетъ изъ себя самодержавнаго властителя, рѣшающаго, на какія темы и въ какомъ духѣ будутъ написаны «leaders» его сотрудниками. Нѣкоторыя «leaders» суть статьи, сочиненныя на-скоро, между 11 часами и половиной перваго пополуночи, по поводу какого-нибудь важнаго событія, сообщеннаго за послѣдній часъ, по поводу рѣчи, произнесенной въ тотъ-же вечеръ на другомъ концѣ Англіи или Европы. Другія — представляютъ собой то, что именуется хрониками или фельетонами, написанными болѣе свободно, на тэму менѣе животрепещущаго, современнаго интереса: въ родѣ географическаго открытія, вопросовъ соціальной экономіи, дипломатическихъ вопросовъ, сенсаціонныхъ процессовъ. Затѣмъ періодически являются — длинные столбцы съ жалобами на «fog», — ужасный туманъ, каждую зиму всесильнѣе и сильнѣе сжимающій свои тиски на горлѣ несчастныхъ лондонскихъ жителей. Эти статьи, обыкновенно, отличаются спокойнымъ и вѣжливымъ тономъ. «Это народная мудрость, это античный хоръ, бесѣдующій о событіяхъ дня», говоритъ одинъ писатель, спеціально изучающій Англію и ея нравы. Но случается, — все можетъ случиться, — что и мудрѣйшіе теряютъ голову: можно было видѣть, какъ изъ-за этого несчастнаго ирландскаго вопроса, — всегда пребывавшаго прискорбнымъ и неразрѣшимымъ, — недавно почтеннѣйшія газеты прибѣгли къ самымъ дурнымъ средствамъ послѣдняго низменнаго партійнаго духа и допустили самую невѣроятную невоздержанность въ выраженіяхъ. Тѣмъ не менѣе, остается фактомъ, что вотъ уже тридцать-сорокъ лѣтъ, какъ тонъ англійской прессы, — даже въ самыхъ страстныхъ полемикахъ, — замѣтно исправился. Редакціи заполнились людьми съ образованіемъ и, благодаря имъ, общія идеи нашли въ повседневной прессѣ достойныхъ истолкователей и стали проникать въ массу публики.
Надо, однако, сдѣлать оговорку на счетъ всего, что касается внѣшней политики Англіи и сношеній ея съ иностранными державами. Въ этой области политическая, религіозная и національная партійность выступаетъ со всей своей силой и, лукавствомъ. На это имѣются два резона: незнакомство съ условіями чужой жизни, совокупный эгоизмъ или національная гордость. Самый даровитый англичанинъ, если только онъ истый англичанинъ, воспитанный въ англійскомъ духѣ, совершенно неспособенъ настолько отрѣшиться отъ себя, чтобы вполнѣ понять другой какой нибудь народъ, и, слѣдовательно, не можетъ отнестись къ послѣднему справедливо.
Врожденное чувство, укоренившееся убѣжденіе въ превосходствѣ англійской націи препятствуютъ борьбѣ его противъ этого безсилія отрѣшиться отъ самого себя, парализуютъ въ немъ чувство симпатіи и маскируютъ его собственную несправедливость. Эта несправедливость англійской націи по отношенію къ иноземцамъ является одновременно доказательствомъ ея силы и вмѣстѣ съ тѣмъ это недостатокъ, присущій расовой энергіи англичанъ.
За ежедневными газетами слѣдуютъ воскресныя газеты и еженедѣльныя изданія. Первыя, какъ «Lloyd’s Newspaper», «Reynold’s», «People» и другія, печатаютъ на потребу народа и мелкой буржуазіи резюме событій всей недѣли, сдобренное какимъ нибудь большимъ драматическимъ романомъ, читаемымъ въ теченіе безконечнаго воскреснаго дня. Вторые — журналы, стоющіе 6 пенсовъ — коментируютъ недѣльную лѣтопись критически, какъ напримѣръ «Truth». Для капиталистовъ имѣется «Economist» и «Statist», для духовенства — «Guardian», для спортсмэновъ — «Field», а для всеобщаго полъзованія — «Speaker», «Spectator» или «Saturday Review». Кромѣ этихъ, существуютъ еще десятки такихъ изданій, но два изъ нихъ заслуживаютъ отдѣльнаго упоминанія: «Academy» — почти исключительно научный журналъ, и «Athenaeum», представляющій собой неподражаемый образецъ критическаго журнала.
«Athenaeum» даетъ еженедѣльный обзоръ литературнаго, артистическаго и художественнаго движенія, совершающагося во всей британской имперіи и въ цѣломъ мірѣ. Въ Лондонѣ не появляется ни единой книги, о которой, по крайней мѣрѣ, не упомянули бы на его столбцахъ. Всякое сочиненіе, вносящее что либо новое, разбирается тамъ, reviewed, какъ говорятъ англичане.
Въ литературной области повторилось то же самое, что и въ политикѣ. Англійская публика пожелала получать литературныя свѣдѣнія, пожелала быть au-courant явленій литературы и искусства, быть независимой отъ какихъ-то иксовъ и зетовъ, надѣляющихъ одобреніемъ или порицаніемъ, преподносящихъ лесть или насмѣшку, смотря по настроенію, въ зависимости отъ требованій, лицепріязни или великодушія издателя. «Athenaeum» существуетъ болѣе ста лѣтъ и, начиная съ середины нашего столѣтія, благодаря общественной поддержкѣ, онъ восторжествовалъ надъ «рекламой и взяточничествомъ, царившими прежде». По его примѣру, большія провинціальныя газеты также предоставили читателю возможность быть au-courant всего, что печатается и достойно прочтенія, такъ что въ настоящее время «reviewers» «Manchester’а» или «Scotsman’а» являются почти авторитетами.
Далѣе идутъ ежемѣсячные журналы, а затѣмъ въ резервѣ и какъ бы въ центрѣ находится внушительное количество «Quarterlies» (выходящіе черезъ каждые 3 мѣсяца). Мѣсячные журналы дѣлятся на двѣ группы: «Reviews» и «Magazines». «Reviews» («Contemporary», «Fortnightly», «Westminster», «National», «Nineteenth Century») представляютъ собой серьезные сборники, занимающіеся исключительно соціальными и политическими вопросами. Каждый изъ нихъ является выразителемъ мнѣнія или оттѣнка мнѣнія политическаго и философскаго. Одни соблюдаютъ обычай анонимности, другіе отрѣшились отъ него. Первостепенные англійскіе писатели, свѣтскіе люди, дѣльцы, всевозможные спеціалисты — поочередно высказываются на этихъ столбцахъ по поводу интересующихъ ихъ вопросовъ или же отстаиваютъ какое-нибудь положеніе по поводу текущихъ интересовъ. Всякій «честный человѣкъ», имѣя что-нибудь сказать, что заслуживаетъ быть сказаннымъ, всегда увѣренъ, что найдетъ себѣ мѣсто въ этихъ большихъ домахъ.
«Review» обращается къ такой публикѣ, которая мыслитъ и дѣйствуетъ; возвышенной своей цѣной она возбраняетъ себѣ путь въ болѣе скромные кружки. «Magazine» же обращается къ тѣмъ, кто желаетъ, чтобы ихъ кое-чему поучили, а главное развлекли. Стоитъ онъ всего 1 шиллингъ. Здѣсь отводится мѣсто фантастическимъ произведеніямъ и разсказамъ о путешествіяхъ. Таковы: «Blackwoods», «Macmillan’s», «Cornhill», «Longman’s», «Temple Bar», «Time», «Gentleman’s Magazine» и многіе другіе. He всѣ они и не всегда печатаютъ особенно избранныя произведенія, но они добросовѣстно развлекаютъ безчисленную свою публику.
Наконецъ, вотъ еще почтенные трехмѣсячные журналы «Edinburg Review» и «Quarterly Review». Оба они существуютъ по сто лѣтъ слишкомъ, и лишь издали слѣдятъ за современностью и колебаніями мнѣнія. Они удалились въ болѣе спокойныя области критики и исторіи.
Поглотивъ эту страшную массу печатнаго матеріала, выходящаго въ опредѣленный часъ, англійская публика, казалось-бы, не должна была болѣе располагать ни временемъ, ни силами для прочтенія того, что написано для чтенія, а не для бѣглаго просмотра, т. е. книги. Казалось-бы, что передъ этимъ наводненіемъ газетъ и періодическихъ изданій, книга должна-бы стушеваться и затѣмъ исчезнуть. Ничуть не бывало. Новыя книги въ Англіи многочисленнѣе и читаются болѣе, чѣмъ когда-либо.
«Times» объявляетъ ежедневно о выходѣ въ свѣтъ такого количества новыхъ книгъ, какое въ газетахъ другихъ странъ не отмѣчается и за недѣлю — до 25 новыхъ книгъ въ день. Большинство англійскихъ издательскихъ фирмъ насчитываетъ слишкомъ сто лѣтъ своего существованія и зиждется на непоколебимыхъ основахъ. Довѣріе и извѣстность «Murray’я», «Macmillan’а», «Longmans’а» вошли въ поговорку. Книга бываетъ или дорога или крайне дешева, — средины нѣтъ. Англійскій издатель никогда не согласился-бы поставить свое имя на первой страницѣ книги, — будь она дорогая или дешевая, — если она не отпечатана вполнѣ ясно и чисто и на хорошей бумагѣ. Первое изданіе книги почти всегда дорого и почти всегда расходится. Въ случаѣ большого успѣха книги, шесть мѣсяцевъ спустя или черезъ годъ, она выходитъ популярнымъ изданіемъ. Съ другой стороны, въ публикѣ весьма распространены дешевыя и притомъ превосходныя изданія древнихъ и классическихъ авторовъ.
«Вы можете пріобрѣсти себѣ половину литературныхъ шедевровъ по 3 пенса за томъ, — говорилъ недавно лордъ Розберри въ одной народной аудиторіи. — Вы будете имѣть всего Шекспира за 9 пенсовъ; всѣ поэмы Мильтона за ту же цѣну; почти всего Диккенса по 4½ пенса за томъ. Вѣдь это невѣроятно получить Пиквикскій клубъ за 4½ пенса!.. А между тѣмъ, — это истинный фактъ. На стоимость шляпы вы можете пріобрѣсти себѣ такую библіотеку, какой никогда не собрать было всѣмъ средневѣковымъ торговымъ принцамъ ни Фуджерамъ, ни Медичисамъ, даже если-бы они вздумали расплатиться за то всей своей кровью»…
Всякій можетъ, конечно, купить книгу, стоющую 4—9 пенсовъ. А кто же будетъ платить по 9—12 шиллинговъ за самый маленькій, только что изданный томикъ? Какъ эти новыя и столь дорогія книги находятъ кліентуру — вотъ вопросъ. А также, какъ могутъ существовать эти безчисленныя «Reviews» и «Magazines»? И тутъ точно также принимаетъ участіе духъ ассосіаціи, столь могущественный и столь благотворный для англійскаго общества. Обезпеченной кліентурой издателей и періодическихъ изданій являются: «подвижныя библіотеки», публичныя библіотеки, народные, буржуазные и аристократическіе клубы.
Въ самыхъ маленькихъ провинціальныхъ городахъ, точно также какъ и въ Лондонѣ, на газеты, журналы, новыя и классическія произведенія существуетъ абонементъ у книгопродавцевъ за самую минимальную плату. Благодаря такой системѣ, всѣ семьи, за малыми исключеніями, еженедѣльно собираютъ обильную жатву съ книгъ и журналовъ, въ которыхъ для каждаго находится матеріалъ, согласно съ его вкусами и потребностями. Одинъ англичанинъ отлично понялъ эту жажду знанія, снѣдающую его соотечественниковъ. Онъ обладалъ организаторскимъ геніемъ. Имя его прославилось, какъ имя великаго изобрѣтателя. То былъ Мьюди, онъ создалъ въ Лондонѣ громадное центральное агентство, нѣчто въ родѣ всасывающаго и нагнетательнаго насоса, собирающее по выходѣ изъ станковъ печатный матеріалъ, и немедленно распредѣляющее его между абонентами, по всѣмъ концамъ королевства и даже всей британской имперіи. Онъ изобрѣлъ «подвижную библіотеку». Заплативъ 4 пенса въ годъ, абоненты получаютъ еженедѣльно цѣлую кипу вновь вышедшихъ и ими избранныхъ книгъ, которыя они возвращаютъ по прочтеніи. У Мьюди такая значительная кліентура, что онъ нерѣдко беретъ на себя одно или нѣсколько изданій какой-нибудь новой книги, на которую, по его мнѣнію, долженъ быть большой спросъ. На интелектуальный налогъ, въ видѣ абонемента у Мьюди или у какого-нибудь мѣстнаго книгопродавца, — не согласится рѣдкій глава семейства. Самъ онъ найдетъ для себя все, выходящее въ свѣтъ, въ своемъ клубѣ. Но онъ желаетъ, чтобы жена и дѣти его также имѣли свою долю.
Клубы распространяются повсюду, гдѣ говорятъ на англійскомъ языкѣ, и всякій клубъ, — зовется-ли онъ «Ahtenaeum», «Carlton» «Devonshire» или это какой-нибудь просто скромный «Mechanic’s Institute» — будутъ-ли членами его богатые буржуа или простые ремесленники, — абонированъ на всѣ большіе газеты и журналы. Возьмемъ для примѣра каталогъ зала періодическихъ изданій народнаго клуба «Leeds Mechanic’s Institution». Мы находимъ здѣсь 22 утреннихъ газеты (по 5 экземпляровъ мѣстныхъ газетъ, 3 экземпляра «Times`а»); 4 вечернихъ газеты, 74 еженедѣльныхъ періодическихъ изданій; 67 reviews и magazines, выходящихъ помѣсячно; 5 трехмѣсячныхъ журналовъ.
Рабочіе и мелкіе буржуа Leeds могутъ читать и, дѣйствительно, читаютъ все, что люди съ высшимъ образованіемъ находятъ въ «Union Club», литераторы — въ «Athenoeum'ѣ» и члены Парламента — въ «National Liberal Club» или въ «Conservative».
Самый новѣйшій и наиболѣе характеристическій симптомъ этой универсальной жажды учиться находимъ въ исторіи «Free Librairies», въ безплатныхъ библіотекахъ.
Одинъ человѣкъ, имя котораго почти позабыто, несмотря на то, что онъ оказалъ большую услугу своей родинѣ, добился въ 1860 году голосованія въ парламентѣ билля, который слѣдовало-бы назнать «Lex Ewart». Въ силу этого «акта», всякій приходъ уполномочивается устроивать и поддерживать безплатныя библіотеки, посредствомъ общественнаго налога, сумма котораго не должна превышать 1 пенни на фунтъ подоходнаго налога. Избиратели были призваны къ голосованію утвердительнымъ или отрицательнымъ отвѣтомъ на слѣдующій вопросъ: беретъ-ли на себя приходъ устройство и содержаніе безплатной библіотеки? И большинство подлежащихъ налогу (ratepayers) высказались утвердительно. Эта идея долго прокладывала себѣ дорогу. Съ 1860 по 1886 годъ, въ теченіе 36-ти-лѣтняго періода, всего 133 города или прихода воспользовались правомъ, дарованнымъ актомъ 1860 года. Но въ теченіе 4 лѣтъ, съ 1887—1890 г., законъ совершилъ 70 новыхъ пріобрѣтеній, по 17 въ годъ, вмѣсто 4. Въ особенности долго упорствовалъ Лондонъ. Въ 1885 году тамъ насчитывалось всего двѣ публичныхъ библіотеки, а въ іюнѣ 1890 года тамъ было ихъ 19.
«Помню, — говоритъ одинъ писатель, — какъ гнѣвался Густавъ Флоберъ въ негодованіи на большіе города во Франціи и главные города въ департаментахъ, гдѣ нѣтъ ни одной или имѣется всего одна книжная лавка».
Тоже самое какъ-то высказывалъ Карлейль объ Англіи. «Какъ это возможно, чтобы въ каждомъ городѣ не было своей библіотеки? Повсюду встрѣчаете вы полицію, тюрьму, висѣлицы. Почему же у васъ нѣтъ библіотекъ?» Карлейль и Флоберъ одобрили бы современную Англію. Каждый городъ стремится имѣть одну или нѣсколько безплатныхъ библіотекъ, наравнѣ съ общественными банями; какъ то, такъ и другое сдѣлалось неизбѣжнымъ. Замѣчаніе это невольно пришло на мысль Гладстону при открытіи имъ безплатной библіотеки Saint Martin’s Lane 12-го февраля 1891 года, въ Лондонѣ. 1-го января 1889 года въ этомъ кварталѣ устроена была временная библіотека. Зало періодическихъ изданій посѣтило слишкомъ 400,000 человѣкъ въ теченіе перваго года. 25-го октября лордъ Роэберри, въ свою очередь, открылъ безплатную библіотеку, содержаніе которой обитатели Whitechapel, — бѣднѣйшаго квартала въ Лондонѣ, — рѣшились принять на свой счетъ. Едва успѣли ее открыть, какъ въ ней уже оказалось, среднимъ числомъ, по 2.654 посѣтителей въ день
Максъ Леклеркъ сообщаетъ слѣдующее о видѣнныхъ имъ безплатныхъ библіотекахъ въ Бирмингамѣ: «Ихъ существуетъ нѣсколько и распредѣлены онѣ въ равныхъ кварталахъ города. Какъ-то въ полдень зашелъ я въ ту, которая находится противъ ратуши. Это большое палаццо, прекрасно освѣщенное, прекрасно вентилированное и вполнѣ независимое. Въ rez-do-chaussée помѣщается громаднѣйшая зала съ періодическими изданіями. Я увидѣлъ здѣсь разложенными въ образцовомъ порядкѣ и возбуждающими интересъ всѣ важнѣйшія газеты, провинціальныя и лондонскія, „Journal des Débats“, „National Zeitung“, литературные, спеціальные журналы, magazines — цѣлыми сотнями; „Revue des Deux Mondes“ и „Revue d’Ethnographie“. Нѣсколько сотенъ читателей, ремесленниковъ въ рабочихъ блузахъ, мелкихъ буржуа, — всѣ крайне серьезно, не теряя ни одной минуты и ни единой строки, не произнося ни слова, — были заняты чтеніемъ. Въ глубинѣ залы каталогъ книгъ развѣшанъ на большихъ колоннахъ, гдѣ каждый томъ обозначенъ подвижнымъ номеромъ. На колоннѣ съ помѣткой „Наука“ и на колоннѣ съ помѣткой „Исторія“ девять десятыхъ томовъ отмѣчены словомъ „взяты“. Въ 1885 году муниципальный совѣтъ жертвовалъ до 100.000 рублей на центральную библіотеку, которую посѣщало тогда ежедневно по 5.000 читателей, и на добавочныя библіотеки, каждая въ 10.000 томовъ, и получающія всѣ періодическія изданія. Эти библіотеки по кварталамъ имѣли 11.000 посѣтителей, доставляя публикѣ по 2.000 томовъ ежедневно. Въ народѣ замѣчается такой живой интересъ къ этимъ учрежденіямъ, что, во время выборовъ, избиратели кварталовъ, не снабженныхъ еще библіотеками, никогда не забываютъ поставить кандидатамъ слѣдующій вопросъ: „Подадите ли вы голосъ за устройство безплатной библіотеки и читальни съ газетами въ округѣ?“ Замѣтьте, что вмѣстѣ съ этимъ они требуютъ увеличенія налога».
Гладстонъ при открытіи вышеупомянутой библіотеки въ Saint Martin’s Lane, справедливо сказалъ, что «досуги ихъ (англійскихъ рабочихъ и тружениковъ), могутъ проходить въ этихъ библіотекахъ, и какое счастье видѣть, съ какимъ рвеніемъ и съ какой поспѣшностью по всей странѣ трудящееся населеніе схватилось за представившійся ему случай».
Какъ не пожелать, чтобъ когда-нибудь вездѣ можно было повторить то, что сказалъ лордъ Розберри въ лондонскомъ кварталѣ Whitechapel о вліяніи, какое могутъ оказать хорошія дешевыя книги и безплатныя библіотеки: «человѣкъ, который читалъ Шекспира, Теннисона и сочиненія всѣхъ тѣхъ, кто читалъ и полюбилъ ихъ, находится въ общеніи со всѣми великими умами всѣхъ временъ. Это какъ-бы тѣсное франкмассонство, которое воспитываетъ самое человѣчество».