Изъ общественной и литературной хроники Запада.
правитьГюи де-Мопасанъ, занимавшій одно изъ самыхъ почетныхъ мѣстъ въ первомъ ряду французскихъ писателей, достигшихъ въ періодъ 1880—1890 гг. полной зрѣлости своего таланта, скончался недавно въ сумасшедшемъ домѣ. Слава его выросла быстро, но не прошло и десяти лѣтъ съ тѣхъ поръ, и звѣзда его закатилась. Гюи де-Мопасанъ родился въ 1850 г., а пересталъ писать сорока лѣтъ. И тѣмъ не менѣе въ исторіи новѣйшаго романа онъ оставилъ неизгладимый слѣдъ. Біографія его весьма несложна. Получивъ дипломъ, какой требуется во Франціи, онъ поступилъ на службу въ министерство народнаго просвѣщенія и, подобно Терье, Коппе и другимъ французскимъ писателямъ, въ своей канцеляріи занимался сочинительствомъ. Затѣмъ онъ вышелъ въ отставку и жилъ нѣкоторое время на своей нормандской родинѣ. 30-ти лѣтъ онъ выступилъ на литературное поприще, въ теченіе десяти лѣтъ работалъ съ нервозной неутомимостью до тѣхъ поръ, пока не омрачился его разсудокъ. Въ концѣ 1891 г., въ Каннѣ, на своей яхтѣ «Bel-Ami» — Мопавсанъ страстно любилъ охоту и гребной спортъ — онъ пытался покончить съ собой и помѣшаннымъ былъ отвезенъ въ Парижъ, отъ котораго бѣжалъ къ берегамъ Средиземнаго моря. Съ тѣхъ поръ этотъ писатель, всѣхъ поражавшій своимъ здоровьемъ, веселымъ и яснымъ умомъ, прозябалъ до кончины въ лѣчебницѣ душевно-больныхъ.
Эмиль Зола еще въ 1880 г. призналъ своеобразность и оригинальность дарованія покойнаго новеллиста. Именно въ то время авторъ «Ругонъ Маккаръ» объявилъ своимъ лозунгомъ натурализмъ и около него группировался кружокъ молодыхъ и горячихъ его послѣдователей. къ этому кружку принадлежалъ и Мопасанъ, который въ литературѣ стремился идти по стопамъ своего дяди Флобера, знаменитаго автора «Madame Bovary». Въ числѣ первыхъ пробъ талантливости помянутаго кружка, напечатанныхъ Эмилемъ Зола въ сборникѣ « Soirées de Médan», новелла Мопасана «Boule de Suif» выдавалась наиболѣе, хотя его сверстниками-меданистами были тогда Поль Алексисъ, Сеаръ, Энникъ, Гюисмансъ — всѣ четыре, принадлежавшіе въ разряду очень недюжинныхъ писателей.
Но Мопасанъ чуждъ былъ самомнѣнія молодости, и онъ не рѣшался отдавать въ печать написанное имъ, прежде чѣмъ не подвергалъ это тщательнѣйшей отдѣлкѣ. Въ данномъ случаѣ его руководителемъ былъ Флоберъ, этотъ отшельникъ Круасе, мучившій себя обработкой своего стиля. Прочитавъ первые разсказы Мопасана въ стихахъ, Флоберъ отечески подбодрилъ его въ дальнѣйшему писательству: «работайте, молодой человѣкъ!». Въ письмѣ къ матери молодого писателя (1873 г.) Флоберъ заявляетъ: «уже съ мѣсяцъ тому, какъ я хотѣлъ писать тебѣ, чтобъ объясниться въ любви въ твоему сыну. Ты не можешь себѣ представить, какимъ милымъ, скромнымъ, благодушнымъ, понятливымъ и остроумнымъ, словомъ, симпатичнымъ я нахожу его. Не смотря на разницу лѣтъ между нами, я считаю его „другомъ“ и потомъ онъ такъ напоминаетъ мнѣ моего дорогого Альфреда (Альфредъ ле-Пуатвенъ — рано умершій поэтъ, братъ г-жи Мопасанъ)… То, что онъ показывалъ мнѣ изъ своихъ работъ, конечно, не менѣе цѣнно, чѣмъ то, что печатается „Парнасцами“… Со временемъ онъ дойдетъ до оригинальности, индивидуальныхъ воззрѣній и ощущеній. А это главное. Въ результатѣ, въ успѣхѣ мало толка. Въ этомъ мірѣ подобаетъ прежде всего сохранить душу въ высокой сферѣ. Культъ искусства доставляетъ гордость. Такова моя мораль».
И Мопасанъ, вѣрный завѣтамъ своего учителя, съ судорожной сосредоточенностью своихъ умственныхъ силъ обработывалъ стихъ за стихомъ, строку за строкой, чтобъ достигнуть флоберовскаго идеала выразительной простоты и ясности. Когда минуло ему 80 лѣтъ, онъ ринулся на арену литературы вполнѣ вооруженнымъ, и на первыхъ же порахъ завоевалъ себѣ почетное мѣсто среди новѣйшихъ писателей Франціи.
Любопытно, что Мопасанъ, такъ мало склонный въ лиризму, началъ свою карьеру лирическимъ поэтомъ, и хорошими стихами. Но этотъ первый и послѣдній томикъ стиховъ, напечатанный въ 1880 г. подъ скромнымъ заглавіемъ «Des Vers» («стихи»), содержитъ въ себѣ собственно коротенькіе разсказы въ стихахъ.
Во Франціи, какъ и вездѣ, въ числѣ писателей-художниковъ есть, конечно, такіе, которые воздерживаются отъ риѳмованной поэзіи. Къ такимъ исключеніямъ принадлежатъ Гонкуръ и Гюисмансъ. А по правилу даже крупнѣйшіе прозаики, какъ Зола и Додэ, дебютировали стихами. Доде, напр., издалъ сборникъ легкихъ эротическихъ стихотвореній («Les Amoureuses»), Зола въ ранней юности писалъ не мало стиховъ въ подражаніе Альфреду де-Мюссе. Они напечатаны теперь въ жизнеописаніи Зола, которое издалъ Поль Алексисъ.
Стихи Мопасана значительно оригинальнѣе стиховъ Зола. Но если сравнить ихъ съ произведеніями какого нибудь изъ истинно лирическихъ поэтовъ его поколѣнія, то впечатлѣніе получается не особенно глубокое. Въ 20 мопасановскихъ стихотвореніяхъ бросается въ глаза сильная и здоровая чувственность вмѣстѣ съ оттѣнкомъ мизантропіи.
Едва-ли не самое типическое для его душевнаго настроенія стихотвореніе «Дикіе гуси». Изображается, какъ надъ монотонной равниной пролетаютъ дикіе гуси, направляясь къ югу, тогда какъ ихъ прирученные друзья внизу переваливаются съ ноги на ногу, съеживаясь отъ холода. Какой-то оборванецъ-мальчишка, насвистывая что-то, гонитъ этихъ прирученныхъ гусей. И вдругъ послѣдніе слышатъ крикъ дикой стаи, которая, какъ стрѣла, пролетаетъ тамъ, вверху. Они поднимаютъ головы и, видя вольныхъ гусей, разсѣкающихъ пространство, сами немножко взмахиваютъ крыльями, топчатся на мѣстѣ. Въ нихъ какъ будто проснулось смутное воспоминаніе о прежней волѣ, о свободѣ тѣхъ, отъ которыхъ они ведутъ свой родъ; и смотря вверхъ, они поднимаютъ рѣзкій крикъ, какъ-бы въ отвѣтъ на крикъ своихъ дикихъ братьевъ.
Натура дикаго гуся симпатичнѣе поэту, и его самого, любителя мореплаванія, охоты, спорта и путешествій, тянуло къ югу. Въ его глазахъ различіе между значительными и незначительными людьми заключается, очевидно, въ томъ, что элементомъ первыхъ служитъ свобода и жажда жизни, а элементомъ вторыхъ оказывается стѣсненность съ парализованными крыльями. Въ своемъ писательскомъ призваніи онъ чувствуетъ себя дивимъ гусемъ, крикъ котораго раздается надъ головами домашнихъ гусей и тамъ и сямъ пробуждаетъ въ сердцахъ ихъ исконное мечтаніе о дикости и свободѣ. То, что цивилизація сдѣлала изъ людей, напоминаетъ писателю нѣчто, похожее на этихъ переваливающихся гусей; съ одной точки зрѣнія нѣчто безобразное, съ другой — нѣчто комичное. Онъ смотритъ на нихъ, какъ дикіе гуси на своихъ прирученныхъ сородичей, сверху внизъ.
Такой же взглядъ на людей сверху внизъ чувствуется и въ вышеупомянутой первой напечатанной новеллѣ Мопасана «Boule de Suif» («Сальный комочекъ»). Въ предисловіи въ «Soirées de Médan» Зола объявилъ этотъ разсказъ шедевромъ, и всѣ, читавшіе «Boule de Suif», не могутъ не раздѣлять такое мнѣніе. Какъ и всѣ прочіе разсказы въ названномъ сборникѣ, Мопасановскій переноситъ читателя во времена франко-прусской войны 1870 г.
Въ виду приближенія пруссаковъ въ Руану, жители этого города собрались бѣжать. Въ пасмурное вимнее утро, когда при слабомъ мерцаніи фонаря едва можешь различить другого, дилижансъ биткомъ набивается жаждущими отъѣзда. Тутъ и легитимистскій графъ съ своей строгой супругой, и крупный фабрикантъ-милліонеръ съ своей легкомысленной женой, и богатый, хотя не очень добросовѣстный, виноторговецъ съ своей высохшей дражайшей половиной, и демократическій хвастунъ, двѣ сестры милосердія и какая-то хорошо одѣтая дама, которая, однако, при ближайшемъ знакомствѣ съ ней, оказывается вовсе не дамой, а всему городу извѣстной персоной. Она полная, жирная, нецеремонная въ обращеніи, но ретивая патріотка. Мятель вынуждаетъ этихъ путниковъ долго простоять на дорогѣ. По прошествіи двухъ часовъ вся компанія чувствуетъ себя въ критическомъ положеніи. Никто не запасся жизненными припасами, а купить ихъ негдѣ, такъ какъ населеніе бѣжало отъ наступающихъ нѣмецкихъ войскъ. Только хорошо упитанная, хорошо одѣтая молодая дама взяла съ собой корзину съ съѣстнымъ, набитую разными сластями, съ четырьмя бутылками вина. Какъ разъ въ это время она раскладываетъ бѣлую, какъ снѣгъ, салфетку и начинаетъ свою трапезу.
Сперва ея спутники посматривали косо на ея присутствіе, выражали свое негодованіе въ полголоса оскорбительными замѣчаніями на ея счетъ, потомъ ее стали игнорировать совершенно, какъ бываетъ съ порокомъ, когда онъ проникаетъ въ нравственный кругъ. Но теперь, когда аппетитъ давалъ себя знать все сильнѣе, все алчнѣе, онъ оказывается сильнѣе энтузіазма демократа, респектабельности купца, высокомѣрія фабриканта, самомнѣнія аристократа, добродѣтели дамъ и благочестія сестеръ милосердія. Одинъ за другимъ всѣ они складываютъ свое оружіе и, разсыпаясь въ предупредительныхъ любезностяхъ относительно владѣлицы корзинки, пользуются содержимымъ послѣдней. Всякіе политическіе и нравственные оттѣнки имѣютъ своихъ представителей въ этомъ дилижансѣ и всѣ они сдаются на капитуляцію передъ этой корзинкой на колѣняхъ куртизанки.
Въ гостинницѣ городка, куда дотащилась наконецъ эта компанія, дилижансъ задерживается, — нѣмцы туда пришли раньше. Войска ихъ заняли городъ, и прусскій лейтенантъ согласенъ разрѣшить компаніи дальній путь лишь подъ тѣмъ условіемъ, если дѣвица Елизавета Руселъ приметъ его визитъ. Она отвергаетъ съ негодованіемъ такое предложеніе, при общемъ одобреніи своихъ спутниковъ, и черезъ это выигрываетъ въ уваженіи всей компаніи.
Однакожъ запрещеніе отъѣзда оказывается вполнѣ серьезнымъ и соблюдается неумолимо. Компаніей овладѣваетъ весьма понятное нетерпѣніе, и на даму, враждебную въ пруссакамъ, начинается давленіе, слегка мягкое, потомъ все болѣе сильное, чтобъ заставить ее отступиться отъ патріотическихъ соображеній и принести себя въ жертву ради почтенной компаніи. Всѣ теперь стараются разсѣять ея предразсудки относительно иноземныхъ поработителей и въ концѣ концовъ она сдается на уговоры. На слѣдующее утро она позже всѣхъ занимаетъ свое мѣсто въ дилижансѣ, и тутъ почтенное буржуазное общество опять вступаетъ въ свои права. Зіяющая пропасть между добродѣтелью и поровомъ разверзлась снова. Никто и знать ее не хочетъ, никто не кланяется съ ней. Смущенной и пристыженной не даютъ ни кусочка тѣ, съ которыми она такъ щедро дѣлилась еще вчера своимъ запасомъ съѣстнаго.
Она провинилась и можетъ поголодать.
Такая же смѣлость въ выборѣ сюжетовъ и положеній, способныхъ подорвать всякое лестное мнѣніе о людяхъ образованнаго общества, положеній, исполненныхъ ироніи и мизантропіи, отличаетъ и другія многочисленныя новеллы Мопасана. Ихъ наберется до 15 томовъ, и въ нихъ не замѣтно ни малѣйшаго внутренняго истощенія. Вездѣ тотъ же нигилизмъ рядомъ съ здоровымъ юморомъ и наслажденіемъ жизнью, ве8дѣ отмѣнная художественная форма, замѣчательно простой языкъ, въ которомъ каждое слово тщательно взвѣшено. «La Maison Tellier» (1881 г.), «M-elle Fifi» (1883 г.), «Les Soeurs Rondoli», «Les Contes de la Bécasse» (1885 r.), «Monsieur Parent» (1886 r.), «La Main gauche» (1887 r.), «La petite Roque» (1888 r.), "L’inutile beauté* (1890 r.), — всѣ эти сборники разсказовъ явились чѣмъ-то неслыханнымъ во французской литературѣ, по выраженію одного французскаго критика, взрывомъ молодости, здоровья и бьющей черезъ край жизненной силы. «Въ эпоху, — замѣчаетъ Жюль Леметръ — когда наша литература была наиболѣе сложнымъ явленіемъ и дистилировала наиболѣе обработанные напитки, талантъ Мопасана, какъ новеллиста, явился точно источникомъ удивительно свѣжей и хорошей воды». Литературный послѣдователь Флобера и Зола, онъ выработалъ себѣ свою особую манеру. Онъ не описывалъ ни людей, ни мебель, не производилъ психологическаго анатомированія душевныхъ побужденій. Онъ выражался немногими штрихами, одной какой нибудь живописной или каррикатурной чертой, перенося всякую психологію въ самое дѣйствіе разсказа. Въ тотъ вѣкъ, когда иные изъ превосходныхъ писателей достигали дѣйствія тѣмъ, что преслѣдовали какую нибудь идею въ цѣломъ рядѣ періодовъ, растянутыхъ на цѣлыя страницы, гдѣ не доберешься до сказуемаго, Мопасанъ былъ кратокъ и сжатъ, смѣлъ и ирониченъ, забавенъ или ядовитъ, но всегда кратокъ. Несмотря на выборъ смѣлыхъ и опасныхъ сюжетовъ, искренность, тонкая наблюдательность и качество стиля спасали автора отъ злоупотребленія двусмысленностями, которыя такъ любимы французскими новеллистами.
Гюи де-Мопасанъ болѣе, чѣмъ кто нибудь изъ его современниковъ, писатель-натуралистъ. Теперь слово натурализмъ выходитъ изъ моды. Изъ него хотѣли сдѣлать своего рода фабричную марку для произведеній запоздалыхъ романтиковъ. Пытались обозначить этимъ именемъ какую-то доктрину, которой никогда не могли уяснить сами офиціальные ея представители и которой Эмиль Зола пользовался, по его собственнымъ словамъ, лишь «для мусированія своихъ книгъ». Если же подъ натурализмомъ разумѣть не пустую систему, которой пользуются ради рекламы для привлеченія прохожихъ, а извѣстное направленіе ума, интеллектуальную привычку, созданную общими результатами положительныхъ знаній и поддерживаемую печальными политическими событіями во Франціи (банкротствомъ идеалистическихъ мечтаній 1848 г., кораблекрушеніемъ свободы при второй имперіи, униженіями 1870 г.), то Гюи де-Мопасанъ по своему презрѣнію къ людямъ, по своей чувственной веселости, гдѣ всегда имѣется подкладка горечи, по своей восторженной любви къ природѣ, этой вѣчной утѣшительницы, остается именитѣйшимъ представителемъ или, если угодно, достославнѣйшей жертвой эпохи, когда всѣ великіе и малые страдаютъ болѣзнью безконечно болѣе опасной, чѣмъ меланхолія романтизма.
Въ разсказахъ Мопасана повидимому имѣешь дѣло съ новеллистомъ веселымъ, любящимъ разныя вольности и галантныя забавныя шутки. Но на повѣрку выходитъ, что онъ писалъ вовсе не для веселыхъ компаній. Тенъ, котораго отвращеніе къ Зола извѣстно, въ Мопасану питалъ особое благорасположеніе. Въ шутку онъ называлъ Мопассана «воломъ въ печали». Въ послѣдніе годы своей жизни Тэнъ читалъ Мопасана, перечитывалъ его, рекомендовалъ его своимъ пріятелямъ. И это понятно. Тоже дурное мнѣніе о человѣкѣ, которымъ дышетъ вся «Histoire des origines de la France contemporaine» Тэна, тоже презрѣніе къ человѣку-звѣрю было «idée fixe» Мопасана. По замѣчанію одного французскаго критика (Гастона Дешанъ, смѣстившаго на дняхъ Анатоля Франса въ «Temps»), среди моралистовъ, проповѣдниковъ и аскетовъ не найдется писателя, чтеніе котораго было бы болѣе убійственно для нашей гордости, чѣмъ это оказывается изъ произведеній Мопасана. Сколько разъ онъ разоблачалъ, раздѣвалъ животное похотливое, жестокое, жадное, которое прячется подъ высокіе цилиндры и изящные костюмы. Сколькихъ изъ среды культурнаго человѣчества онъ показалъ во всевозможныхъ смѣшныхъ положеніяхъ и низменныхъ функціяхъ, на какія обречены люди. Сколько разъ отмѣчалъ онъ зародыши разрушенія, омрачающіе наши лучшіе дни и отравляющіе наши радости.
Чѣмъ дальше стоишь отъ вѣры въ реальность сверхчувственнаго, тѣмъ менѣе можешь противиться печали, вытекающей изъ созерцанія вещей преходящихъ и бренныхъ радостей. Искренній спиритуалистъ не имѣетъ резона быть меланхоликомъ, если, конечно, его къ тому не обязываетъ мода или не принуждаетъ худое состояніе его желудка. Его безсмертная душа увѣрена въ томъ, что она переживетъ опаденіе листьевъ, закаты солнца и смѣну дней. Онъ найдетъ снова въ лучшемъ изъ міровъ лицъ, которыхъ любилъ нѣкогда. Ему и нечего черезчуръ сокрушаться о развалинахъ, накопляющихся вокругъ него отъ возобновленія «подлой матеріи». Напротивъ, для тѣхъ, кто имѣетъ несчастіе быть лишеннымъ вѣры въ сверхестественное, нѣтъ такого утѣшенія, которое было бы вполнѣ дѣйствительно. Если же ничего не существуетъ внѣ чувственной видимости, то жизнь, когда пройдетъ физическій пылъ юности, должна показаться пустынной, безцвѣтной, усѣянной рухлядью. На каждомъ шагу наблюдая, какъ все имѣетъ конецъ, человѣкъ мучается тѣмъ чувствомъ непоправимаго, противъ котораго тщетно возмущается наше сердце. Всякая поблекшая красота, всякое исчезнувшее счастье, всякая расторгнутая дружба, всякая обманутая надежда тутъ должна быть почти ежедневнымъ поводомъ къ душевному трауру, и начинаешь бояться пуще всего на свѣтѣ грубаго удара смерти. Тутъ, безъ сомнѣнія, надо искать и резона горькаго пессимизма, приступы котораго предшествовали за долго до окончательнаго кризиса, когда помутился столь ясный умъ Мопасана.
Вспомните, о чемъ въ «Une Vie» размышляетъ несчастная героиня этого романа, обманутая въ своей любви, пришибленная, какъ всѣ деликатныя и изящныя созданія, несоотвѣтствіемъ между тѣмъ, о чемъ она мечтала и что оказалось въ дѣйствительности: «иныя воспоминанія воскресали въ ней: горькія разочарованія ея сердца. Все было только печалью, бѣдствіемъ, несчастіемъ и смертью. Все обманывало, все лгало, все заставляло страдать и плакать. Гдѣ найти хоть немного покоя и радости? Въ иномъ существованіи, безъ сомнѣнія! Когда душа освобождается отъ земного испытанія. Душа! И она принялась мечтать объ этой бездонной тайнѣ»…
Гдѣ-же найти прибѣжище противъ такихъ мыслей, развлеченіе, которое заставило бы забыть всѣ эти тревоги. Романтики воспѣвали въ такихъ случаяхъ чудодѣйственность любви. И Мопасанъ думалъ тоже, что любовь сильнѣе смерти. Но личный опытъ обманулъ его жестоко. Ему казалось, что любовь въ моментъ, когда она достигла наибольшей степени возбужденія, отказываетъ именно въ томъ, что обѣщала: «воспареніе двухъ сердецъ къ недоступному идеалу, сліяніе двухъ душъ, все это поддѣльно и неосуществимо, все это вложено поэтами въ страсть». Онъ не разъ возвращался къ такимъ сомнѣніямъ, проклиная «женщину, существо безсознательное, восхитительное, странное», сожалѣя о неизбѣжной изолированности тѣхъ, кто хочетъ любить, говоря въ шутку, что творецъ, совидая любовь, «выказалъ себя крайнимъ натуралистомъ, и въ его изобрѣтеніи не хватало поэзіи», съ болѣзненной настойчивостью распространяясь о нечистоплотныхъ реальностяхъ, въ какія повергаетъ насъ похоть, о мерзкомъ наслажденіи, которымъ намъ приходится довольствоваться, далеко отъ того рая мечтаній, о которомъ мы фантазируемъ. Немудрено, что у Мопасана, подозрѣвавшагося въ острой эротоманіи, можно набрать не мало выдержекъ, которыя составили бы внушительный сборникъ наставленій по непорочности. И настало время, когда этотъ живописецъ плотскихъ вакханалій проникся отвращеніемъ къ плоти. Онъ точно желалъ бы бѣжать отъ самаго запаха женщины, распространеннаго во вселенной.
Все это можно прослѣдить по его романамъ. Первый большой романъ Мопасана называется «Une Vie» (1883 г.), т. е. «Нѣкая жизнь». Темой для себя авторъ избралъ не опредѣленную какую-либо личность, въ родѣ «Madame Bovary» Флобера или какого нибудь изъ персонажей фамиліи Ругонъ Маккаръ, какъ у Зола, а лишь «горькую истину» («humble vérité») обыденности, исторію жизни, какая встрѣчалась сотни разъ и можетъ опять повториться тысячи разъ. Въ «Une Vie» повѣствуется о жизни одной женщины, которая въ непорочности своего 18-ти-лѣтняго возраста выходитъ замужъ за безсердечнаго господина, душевно отчуждается отъ него, но изъ потребностей материнства снова сближается съ недостойнымъ ея, и впослѣдствіи со стороны своего собственнаго сына встрѣчаетъ обыденную заурядность его отца — ту-же мелочную, скаредную, холодную и грубую натуру. Въ концѣ концовъ несчастная мать находитъ себѣ пріютъ въ домѣ своей прежней служанки.
Въ послѣдующемъ романѣ «Bel-Ami» (1885 г.), который разошелся въ 80 изданіяхъ по 500 экземпляровъ каждое и доставилъ Мопасану всемірную извѣстность, въ центрѣ повѣствованія поставленъ одинъ изъ тѣхъ беззастѣнчивыхъ искателей наслажденія и выскочекъ-карьеристовъ, которые со временъ романа Додэ «Immortel» стали называться англійской кличкой «struggleforlifer» («борцы за существованіе»). Этотъ молодой человѣкъ, при всей своей безталантности, только за свою красоту, чары которой покоряютъ женщинъ важныхъ и неважныхъ, молодыхъ и старыхъ, а также при помощи беззастѣнчивости, пріобрѣтенной въ школѣ жизни, взбирается на высшія ступени общества. Все здѣсь преклоняется передъ удачами, которыми онъ обязанъ единственно своей самой заурядной натурѣ.
Въ романѣ «Mont-Oriol» (1887 г.) героиня — молодая дѣвушка. экзальтированное существо; молодому человѣку, къ которому она привязывается, она скоро надоѣдаетъ. На фонѣ комизма, связаннаго съ сплетничаньемъ новѣйшаго курорта, выступаютъ ея горе и его пошлость. Онъ бросаетъ это изящное созданіе, которое отдалось ему въ свободной любви, чтобы по своей глупости предпочесть ей крестьянскую дѣвушку, ухаживатели которой возбуждаютъ его ревность.
Поворотный пунктъ въ творчествѣ Мопасана отмѣчается съ появленія романа «Pierre et Jean» (1888 г.). Тутъ романистъ какъ бы отрѣшается совсѣмъ отъ натуралистическихъ подробностей и дѣлается настоящимъ психологомъ. Изъ положеній двухъ совершенно несхожихъ братьевъ, онъ съ неумолимо ясной логикой выводитъ наказаніе для провинившейся матери ихъ. Пьеръ врачъ, имѣетъ въ себѣ нѣчто терзающее его, Жану-юристу больше везетъ въ жизни и онъ одерживаетъ побѣду надъ старшимъ братомъ въ ихъ соперничествѣ изъ-за руки одной молодой вдовы. Жану вдругъ достается значительное наслѣдство отъ давняго друга дома, и это все разъясняетъ Пьеру: Жанъ — сынъ этого друга; мать, значитъ, браконарушительница. И Пьеръ начинаетъ безпощадную игру съ пытаемой матерью до тѣхъ поръ, пока она не сознается въ своемъ грѣхѣ. Жанъ съ благородствомъ относится къ этому трагическому признанію, такъ что отецъ его, поглощенный рыбной ловлей, остается по-прежнему въ невѣдѣніи насчетъ проступка его жены, а Пьеръ въ качествѣ морского врача уѣзжаетъ далеко.
Въ предисловіи къ этому роману Мопасанъ безповоротно осуждаетъ доктринерскій реализмъ и выставляетъ своимъ эстетическимъ принципомъ то, что искусство каждаго писателя состоитъ въ передачѣ читателю своего субъективнаго взгляда на явленія дѣйствительности. Эти разсужденія Мопасана о теоріи романа свидѣтельствовали, что онъ самъ чувствовалъ себя неудовлетвореннымъ своимъ натурализмомъ. Онъ уже мечталъ объ искусствѣ болѣе широкомъ и гуманномъ, въ которомъ было бы больше любви и скорби и которое отводило бы больше мѣста душевнымъ явленіямъ.
Въ этомъ отношеніи слѣдующій романъ его «Fort comme la mort» (1889 г.) явился едва-ли не самымъ значительнымъ произведеніемъ. Живописецъ Бертэнь живетъ въ связи съ графиней Анной де-Гильеруа. По прошествіи 12 лѣтъ, въ родительскій домъ возвращается дочь графини, 17-ти лѣтняя Аннета, похожая какъ двѣ капли воды на портретъ, который Бертэнь нѣкогда писалъ съ ея матери и который привелъ его въ связи съ графиней. Бертэнь относится весьма предупредительно въ Аннетѣ. Графиня по этому поводу задаетъ вопросъ своему другу, но тотъ не понимаетъ, въ чемъ дѣло.
— Я говорю не о вашей совѣсти, а о вашемъ сердцѣ.
— Я не понимаю загадокъ. Пожалуйста, выражайтесь яснѣе.
Графиня медленно беретъ за руки художника и говоритъ такъ, точно каждое слово терзаетъ ей душу:
— Имѣйте въ виду, мой другъ! Вы на самой настоящей дорогѣ къ тому, чтобы влюбиться въ мою дочь.
Онъ быстро отнялъ свои руки и съ раздраженностью невиновнаго, который протестуетъ противъ позорнаго подозрѣнія, сталъ защищаться, живо жестикулируя и съ возростающимъ возбужденіемъ обвиняя ее, съ своей стороны, въ неосновательности подозрѣнія.
Графиня продолжала:
— Но я не подозрѣваю васъ, мой другъ. Вы сами не знаете, что происходитъ въ васъ, какъ и я не знала этого еще сегодня утромъ. Вы поступаете такъ, точно я васъ обвинила въ обольщеніи Аннеты. Нѣтъ, нѣтъ! Я знаю, насколько вы безупречны, достойны уваженія и довѣрія. Я настоятельно прошу васъ только хорошенько взвѣсить, насколько расположеніе, какое вы невольно начинаете чувствовать къ моей дочери, не представляетъ собою нѣчто другое, чѣмъ простую дружбу.
Бертэнь еще долго боролся съ собой, потому что онъ не хотѣлъ сознаться, что графиня смотрѣла вѣрно. Наконецъ, съ горечью, онъ убѣдился въ истинѣ, но не сдѣлалъ ни малѣйшей попытки, чтобы дѣйствительно сблизиться съ молодой дѣвушкой, которая даетъ слово юному маркизу быть его женой просто потому, что онъ обѣщаетъ ей каждое утро ѣздить верхомъ съ ней въ Булонскомъ лѣсу.
Послѣдняя бесѣда между графиней и ея другомъ опятьтаки поразительна въ хорошемъ смыслѣ и безъ малѣйшихъ слѣдовъ фальшивой сантиментальности.
— Мой бѣдный Оливье, какъ вы страдаете! — говоритъ графиня художнику, тогда какъ сама она провела послѣдніе дни въ тоскѣ по своей поблекшей красотѣ.
— Болѣе, чѣмъ вы думаете, — отвѣтилъ Бертэнь.
— О, я это хорошо знала. Я все поняла. Я видѣла, какъ это зародилось и выростало, — пробормотала она печально.
— Это была не моя вина, Анна.
— Я это хорошо знаю и нисколько не упрекаю васъ, бѣдный другъ, это вина нашихъ сердецъ, которыя не состарились. Я чувствую, какъ полно жизни мое сердце!
Онъ пробовалъ говорить, но не могъ. Она слышала, какъ душило его рыданіе и снова стала мучиться отъ ревности.
— Боже, какъ вы любите Аннету!
— Ахъ, да, я люблю Аннету!
— Такъ вы никогда не любили меня.
Онъ не отрицалъ, ибо онъ былъ въ такомъ состояніи, когда говоришь полную правду, и прошепталъ:
— Нѣтъ я былъ тогда слишкомъ молодъ!
— Слишкомъ молодъ? Почему?
— Потому что жизнь была слишкомъ легка. Въ наши годы любишь только какъ отчаянный.
— Мой бѣдный другъ! Черезъ нѣсколько дней она выйдетъ замужъ и уѣдетъ. Когда вы не будете видѣть ее, вы, конечно, выздоровѣете.
— Нѣтъ, нѣтъ, я пропалъ, дѣйствительно пропалъ!
Финалъ былъ такой. Старикъ-художникъ какъ разъ въ тотъ вечеръ, когда женихъ невѣсты обѣдалъ у родителей, шатался по улицамъ Парижа и въ одномъ изъ отдаленныхъ кварталовъ попалъ подъ омнибусъ. Графиня могла только принять его послѣдній вздохъ на смертномъ одрѣ. Любовь, дѣйствительно, оказалась такой сильной, что могла кончиться только со смертью.
Такая развязка подготовлена такъ мастерски, такъ ясно мотивирована психологически, что огромная печаль отъ сознанія своей старости невольно задѣваетъ и читателя.
Основной мотивъ послѣдняго романа Мопасана «Notre Coeur» (1890 г.) не менѣе меланхоличенъ. Счастье въ человѣческой жизни возможно только на половину. И разочарованность писателя жизнью выступаетъ здѣсь еще ярче. Мопасанъ изображаетъ, какъ въ свѣтѣ — утонченнѣйшемъ свѣтѣ парижскаго общества, гдѣ не знаютъ никакого иного серьезнаго занятія, кромѣ любви, утрачиваешь даръ даже къ этому занятію. Женщины теряютъ его вслѣдствіе свѣтской утонченности, которая дѣлаетъ ихъ равнодушной къ физической любви, мужчины вслѣдствіе дуализма между ихъ чувственнымъ и душевнымъ влеченіемъ любви, въ какой повергаютъ ихъ отношенія къ нимъ элегантныхъ женщинъ.
Какъ видите, меланхолія и разочарованность все болѣе овладѣвала творчествомъ Мопасана. Въ послѣднихъ своихъ произведеніяхъ онъ съ особеннымъ упорствомъ твердилъ такія фразы: «жизнь, коротка ли она или длинна, дѣлается иногда невыносимой. Она всегда одинаково завершается смертью». Въ другомъ мѣстѣ читаемъ: «брѣясь, я ежедневно испытывалъ непомѣрное желаніе перерѣзать себѣ горло». Или вотъ еще предчувствіе трагическаго конца: «Неужели я лишился разсудка? То, что произошло, то, что я видѣлъ въ прошлую ночь, до такой степени страшно, что голова у меня идетъ кругомъ, когда я думаю объ этомъ… Я становлюсь помѣшаннымъ».
Коллеги Мопасана тогда считали это за шутки, забывая объ иныхъ страницахъ мрачныхъ, почти зловѣщихъ, попадающихся даже въ его самыхъ развеселыхъ разсказахъ. И только теперь припоминается, какъ часто Мопасанъ старался избѣгать общества людей, какъ онъ уединялся на многіе мѣсяцы на морѣ или въ деревнѣ, какъ пытался начать упрощенную жизнь, чисто физическую и животную, гдѣ бы онъ могъ забыть про глухого врага, котораго носилъ въ себѣ. Эту ипохондрію считали временной, а на самомъ дѣлѣ она оказалась непоправимой и роковой.
«Figaro» поставилъ недавно своимъ читательницамъ слѣдующій вопросъ: «Стоятъ ли женщины за или противъ свадебныхъ путешествій?» Полученные отвѣты сводятся къ единодушному рѣшительному приговору, осуждающему подобныя путешествія. Въ нѣкоторыхъ изъ нихъ чувствуется затаенная, даже при отдаленномъ воспоминаніи поднимающаяся злоба, въ иныхъ звучитъ меланхолическій тонъ, но всѣ ясно и рѣшительно высказываются противъ соблюденія этого условнаго обычая. Вотъ нѣсколько образчиковъ изъ писемъ, присланныхъ въ «Figaro».
"Всѣ женщины, въ томъ числѣ и я, знакомы съ этимъ ужаснѣйшимъ періодомъ положенія невѣсты и съ волненіемъ, переживаемымъ въ послѣдній день передъ свадьбой. Проснувшись на разсвѣтѣ великаго дня, — не знаю, впрочемъ, спала-ли я сколько-нибудь, вообще, — съ семи часовъ утра я принялась за утомительный свой туалетъ. Свадьба была назначена ровно въ 12 часовъ пополудни, но еще въ половинѣ перваго гости ожидали насъ въ церкви. Я пріѣхала туда такая усталая и такая обезсилѣвшая, что едва могла разслышать говоръ своихъ любезныхъ пріятельницъ, сохраняющій, впрочемъ, одинаковый характеръ при всѣхъ свадьбахъ: «Какъ ей не идетъ бѣлый цвѣтъ». — «Это правда, милочка, да и неудивительно — бѣлое платье днемъ представляетъ всегда самый ужасный критерій для цвѣта лица». Наконецъ, онѣ продефилировали передо мной. У меня было такое ощущеніе, будто я прошла черезъ колесованіе; щеки мои горѣли отъ поцѣлуевъ цѣлой сотни пожилыхъ дамъ.
"Не отдохнувъ и часочка, сейчасъ-же послѣ завтрака, наскоро перемѣнивъ туалетъ, я уѣхала. Съ обѣда прямо въ вагонъ… Это, право, банально и отвратительно. Прислуживавшіе намъ лакеи называли меня «барышней», несмотря на всю серьезность моей физіономіи и дамскую шляпку. Морисъ смѣялся надъ этимъ, а я приходила въ ярость.
"Въ первый отель, гдѣ намъ предстояло остановиться, предварительно послана была горничная, чтобы все было готово для нашего пріѣзда. Она воспользовалась случаемъ, чтобы разболтать всѣмъ мою біографію. Прислуга и путешественники, еще до моего пріѣзда, знали уже, что я только что повѣнчана, что я еще очень молода и что мы женились по страстной любви. Каждый, по дорогѣ, могъ полюбоваться содержимымъ дорожнаго моего несессера и изяществомъ моего приданаго.
"При нашемъ прибытіи мнѣ пришлось выдержать перекрестный огонь нескромныхъ взглядовъ, я не переставала краснѣть отъ шушуканья — на меня прямо указывали пальцами.
"Несмотря на цвѣты, которыми была украшена моя комната (пріятное обыкновеніе, тѣмъ не менѣе сейчасъ же причинившее мнѣ мигрень), я нашла ее ужасной. Какъ! Эта комната должна служить моей брачной горницей! Моей первой обителью, моимъ первымъ «chez-soi», въ которомъ я поселюсь, въ качествѣ молодой!
"Я чувствовала себя одинокой, чужой въ этомъ пустынномъ четырехугольникѣ. Домашняя кокетливая моя горница представлялась мнѣ какимъ-то раемъ, утраченнымъ мною на вѣки. Сердцемъ моимъ овладѣла безконечная грусть, слезы стояли у меня въ глазахъ, когда мужъ впервые поцѣловалъ меня, какъ свою молодую жену.
"На другое утро я не смѣла пошевельнуться, не смѣла выйти со двора, такъ какъ всѣ глаза съ любопытствомъ были направлены на меня… Никогда не приходилось мнѣ переживать такого чувства стыда.
«Таковы были первыя впечатлѣнія моего супружества. Постараюсь пощадить свою дочь отъ чего нибудь подобнаго. Пускай совершаетъ свадебное путешествіе, если ей захочется, но только не тотчасъ послѣ свадьбы. Ни за что не соглашусь подвергнуть ее всѣмъ этимъ случайностямъ и тревогамъ въ отелѣ, ни за что!»
Въ другомъ письмѣ говорится:
"Что меня касается, я положительно противъ свадебныхъ путешествій и вотъ на какихъ основаніяхъ. Прежде всего я не нахожу въ томъ никакого удовольствія. Если бракъ состоялся по любви, въ такомъ случаѣ какое же тутъ можетъ имѣть значеніе красивый ландшафтъ или великолѣпная мѣстность? Они не доставятъ никакой радости. Дома можно также сильно чувствовать взаимную любовь, какъ и въ какихъ-нибудь гостинницахъ, — даже сильнѣе. Если же маленькій божокъ не сопровождаетъ новобрачныхъ, то путешествіе ихъ обращается въ мрачное tête-à-tête, во время котораго оба собесѣдника заняты единственной мыслью, какъ бы его сократить; является скука, только увеличивающая стѣну, воздвигнутую между супругами. Дурное настроеніе беретъ верхъ, и тихонько подкрадывается раскаяніе, — это роковое раскаяніе.
"Во вторыхъ, брачныя путешествія бываютъ всегда сопряжены со всевозможными неудобствами, о которыхъ существуетъ столько разсказовъ. Ограничусь замѣчаніемъ, что неудовольствія во время свадебныхъ путешествій могутъ служить началомъ въ разводу.
"Какъ! Неужели мало всѣхъ волненій, смутнаго страха отъ приближенія чего-то невѣдомаго, слезъ, пролитыхъ при разставаніи съ семьей — такъ какъ, по моему, всякая дѣвушка, обладающая чувствомъ, какъ бы ни была она влюблена въ своего жениха, обязательно ослабѣваетъ въ ту минуту, когда за ней закрывается дверь родительскаго дома — неужели же всего этого мало? Неужто необходимо еще странствовать изъ отеля въ отель съ усталымъ лицомъ и томными глазами, проѣзжать огромныя разстоянія въ нервномъ состояніи и обезсилѣвъ отъ всѣхъ свадебныхъ треволненій, противъ которыхъ единственнымъ универсальнымъ средствомъ былъ бы покой!
"Бѣдныя женщины, съ первыхъ шаговъ замужества обреченныя на страданіе, возвращайтесь лучше домой и оставайтесь въ уютномъ своемъ гнѣздышкѣ, среди собственной мебели, семейныхъ воспоминаній и свадебныхъ подарковъ. Какая вамъ польза отъ Швейцаріи и Италіи, какой прокъ отъ горъ и озеръ, за которыя вы платитесь напряженіемъ и разными неудобствами, нерѣдко оказывающимися не по плечу даже сильнѣйшимъ и самымъ здоровымъ организмамъ. Что могутъ значить для васъ красоты природы, когда вы любите и любимы!
"Для развлеченія, въ видѣ путешествія, будетъ еще достаточно времени впослѣдствіи, значительно позднѣе. Вы успѣете разглядѣть чудеса природы и искусства и оцѣните ихъ по достоинству, когда у васъ будетъ больше опытности и голова станетъ посерьезнѣе смотрѣть на вещи.
«Что же касается принятаго обычая, то, по моему, умнѣе не мѣшаться съ толпою и не бросаться въ желѣзнодорожную сумятицу, а держаться тихо и скромно въ сторонѣ, и скорѣе представлять собой исключеніе».
Въ третьемъ письмѣ заключается такой вопль: "О, это свадебное путешествіе въ Италію! До сихъ поръ камнемъ лежитъ оно у меня на сердцѣ! Прежде всего Италіи я совсѣмъ не видѣла. Хотя мы проѣздили по этой, такъ называемой, чудной странѣ цѣлыхъ долгихъ пять недѣль, но въ дождливое время лилъ такой дождь, что намъ постоянно приходилось слоняться изъ угла въ уголъ по пустымъ комнатамъ отеля, въ этихъ отвратительныхъ караванъ-сараяхъ, въ концѣ концовъ сдѣлавшихся для меня пугалами, гдѣ на меня обращались всѣ взоры. Я готова была лучше провалиться сквозь землю. Заглянувъ въ глубину своего сердца, какъ мнѣ кажется, и до сихъ поръ сержусь я на мужа, что онъ потащилъ меня въ это свадебное путешествіе.
«Съ какимъ счастливымъ чувствомъ привѣтствовала я тотъ день, когда мнѣ объявили, что мы возвращаемся въ наше гнѣздышко, это очаровательное гнѣздышко, такъ прелестно устроенное заботливой рукой нѣжной матери, въ наше милое chez-soi, съ которымъ намъ никогда не суждено было разставаться… Впослѣдствіи мы еще разъ ѣздили въ Италію, причемъ мужъ тогда постоянно увѣрялъ меня, что намъ нечего спѣшить домой. Вѣдь человѣкъ никогда не бываетъ доволенъ!»
Въ томъ-же родѣ слѣдующее письмо: «Свадебное путешествіе мое представляется мнѣ исключительно въ видѣ какого-то отвратительнаго гнетущаго кошмара, посягавшаго на мое здоровье и на мою любовь. Имѣя возможность наслаждаться самымъ пріятнымъ существованіемъ, пользуясь притомъ всѣми удобствами жизни среди старыхъ слугъ, собственной семейной мебели, не замѣчая пролетающихъ часовъ, съ глазу на глазъ съ милымъ сердцу, чувствуя себя словно на крыльяхъ блестящихъ грезъ, вдали отъ всякихъ отвратительныхъ банальностей, располагая всѣмъ, чего желаешь, — положительно глупо всѣмъ этимъ пренебречь и промѣнять на испытанія кочевой жизни, на всѣ случайности и муки путешествія, въ родѣ тревоги передъ отъѣздомъ, снованія по прибытіи, глупаго людского любопытства, холодной пустоши отельнаго помѣщенія, непріятнаго сосѣдства, ужаса „Table d’hôte’а“ и нахальства или-же стѣснительной угодливости прислуги. Это называется самовольно отдаться въ рабство».
Одна дама особенно энергично высказывается противъ свадебныхъ путешествій: "Предоставляю другимъ, болѣе призваннымъ, разъяснить происхожденіе страннаго этого обыкновенія. Меня только изумляетъ, что, при всѣхъ сопряженныхъ съ этимъ обычаемъ неудобствахъ всякаго рода, онъ такъ долго держится среди насъ. Одновременно съ моментомъ вступленія нашего въ новую жизнь, мы создаемъ себѣ совершенно излишнія затрудненія, спѣшимъ найти случай въ какому нибудь faux pas. Какъ разъ въ это время желательно было-бы имѣть около себя вѣрнаго руководителя, который сгладилъ-бы новый нашъ путь разумными совѣтами, которому мы могли-бы довѣрить наши сомнѣнія и маленькія тревоги. А между тѣмъ, этотъ самый моментъ мы выбираемъ, чтобы умчаться въ даль и таскаться изъ отеля въ отель съ нашей неопытностью.
"Впрочемъ, въ юности я ничего не имѣла противъ этого смѣшного обычая, въ силу котораго новобрачную въ свадебномъ ея нарядѣ, съ флеръ д’оранжемъ въ волосахъ, прямо отправляли по бѣлу свѣту вмѣстѣ съ молодымъ ея супругомъ. Напротивъ, мнѣ всегда улыбалась мысль о свадебномъ моемъ путешествіи, я мечтала о прекрасномъ, отважномъ супругѣ, — всѣ вѣдь они рисуются такими, по крайней мѣрѣ, въ книгахъ, — который возьметъ и унесетъ меня далеко, далеко, подобно могучему орлу, уносящему маленькую птичку въ свое гнѣздо. Мнѣ представлялось это чѣмъ-то въ родѣ похищенія, окружавшаго брачный союзъ какой-то поэтической атмосферой, и похищенія, совершавшагося съ разрѣшенія г. мэра и съ благословенія церкви. Но увы! Едва маленькая птичка успѣвала вылетѣть, какъ снова начинала рваться въ дому. Однако, какъ-же возможно отступить, наобѣщавъ столько разсказать и написать милымъ своимъ подругамъ о впечатлѣніяхъ поѣздки, объ Италіи и ея чудесахъ.
"Что касается итальянскихъ чудесъ, то мнѣ удалось таки замѣтить нѣкоторыя изъ нихъ. Знаю, что холмы Санъ-Миніато, близь Флоренціи, весьма тѣнисты, такъ, что тамъ возможно мечтать цѣлыми часами. Римъ произвелъ на меня впечатлѣніе разрушеннаго храма, изъ котораго исчезли боги и куда въѣхали путешествующіе новобрачные. Знаю еще, что въ Неаполѣ, на Каподимонте, находится прелестная вилла, очаровательно скрывающаяся въ тѣнистомъ кустарникѣ. Съ одной стороны у ногъ зрителя тянется морская синева, тогда какъ съ другой возвышается красноватая вершина Везувія, словно какая-то угроза, какъ-бы говорящая влюбленнымъ: жизнь коротка, наслаждайтесь ею.
"Но для меня не требовалось никакихъ угрозъ Везувія, я и такъ любила своего мужа. Чудные-же часы, проведенные нами на холмахъ Санъ-Миніато и въ виллѣ Каподимонте, принесли-бы мнѣ гораздо больше наслажденія въ нашемъ тихомъ домѣ, гдѣ мы были-бы одинъ на одинъ, и я легко могла-бы воспроизвести ихъ потомъ въ воспоминаніи.
"Къ чему это требуется срывать цвѣтокъ первой любви по всевозможнымъ мѣстамъ и дорогамъ и затѣмъ развѣвать его лепестки на всѣ четыре стороны? Какъ было бы пріятно впослѣдствіи имѣть возможность снова собрать эти развѣянные лепестки и связать ихъ въ букетъ, чтобы вдыхать его ароматъ.
«Въ виду этого, давайте-ка, молодыя барыни, порѣшимъ мы съ этой глупой и смѣшной модой и откажемся отъ всякихъ свадебныхъ путешествій. Не будемъ разбрасывать по всѣмъ концамъ Италіи и Испаніи чудныя воспоминанія, обрѣтеніе которыхъ вновь сдѣлало бы насъ счастливыми, обрѣтеніе ихъ вблизи насъ, гдѣ онѣ снова могли бы воскреснуть, безъ погони за ними по всевозможнымъ мѣстамъ, куда, по всей ѣроятности, мы сами болѣе никогда не заглянемъ».
Послѣднее письмо кратко, но выразительно. Тамъ сказано:
«Мнѣ было весело во время моего свадебнаго путешествія. Оно представлялось мнѣ еще раньше пріятнымъ и я настояла на томъ, чтобы сдѣлать это путешествіе, несмотря на нѣкоторые мудрые совѣты. Возвратилась я изъ путешествія усталая, безъ силъ, почти больная. Было-бы куда лучше, если бы я спокойно осталась дома».
Доводы, кажется, довольно-таки убѣдительные, и приведенными заявленіями самихъ потерпѣвшихъ вопросъ о брачныхъ путешествіяхъ можетъ считаться порѣшеннымъ вполнѣ опредѣленно.
Гипнотизмъ, магнетизмъ, спиритизмъ въ послѣдніе годы всюду пустили глубокіе корни, и среди самыхъ прозаическихъ и трезвыхъ людей обрѣтается не мало послѣдователей этихъ «измовъ». Но едва ли гдѣ нибудь въ Европѣ вербуется любителей чудодѣйства больше, чѣмъ въ Парижѣ, гдѣ не изъяты отъ увлеченія «чудесами въ рѣшетѣ» даже сферы высшаго образованія и высшаго общества. Объ Америкѣ и говорить нечего. Это Обѣтованная земля «духовъ» и «ясновидящихъ». Въ Европѣ же Парижъ является раемъ для сомнамбулъ, гадалокъ и ворожей. Недавно во французской печати прошелъ слухъ, что парламентъ намѣренъ заняться изысканіемъ мѣръ для борьбы съ этими новѣйшими пиѳіями. И это имѣетъ основаніе, ибо въ столицѣ Франціи въ числѣ пророчицъ на ряду съ совершенно безобидными дамами есть завѣдомо и такія, салоны которыхъ сдѣлались настоящими агентурами вымогательства и шантажа. Эти агентуры ведутъ дѣло на широкую ногу, знаютъ всякія семейныя исторіи и въ особенности «скандальную хронику» всѣхъ тѣхъ, кто пользуется вліяніемъ по рожденію, по таланту или по офиціальному положенію. Они-то при случаѣ и дѣлаются подходящей добычей вымогательства. Если кто-нибудь изъ этихъ лицъ обращается къ гадалкѣ, то можетъ статься, что первый шагъ кліента въ ея пріемной окажется первымъ шагомъ въ его полному раззоренію. На-дняхъ еще попала подъ арестъ одна парижская сомнамбула, совершенно опутавшая своими сѣтями одну богатую даму изъ высшаго круга. Сомнамбула соблазняла свою кліентку предвѣщаніями большихъ выгодъ всевозможныхъ спекуляціяхъ, и легковѣрная дама такимъ путемъ лишилась своего богатства.
Для такихъ преступленій строгость закона, разумѣется, вполнѣ цѣлесообразна. Конечно, это лишитъ куска хлѣба безобидныхъ послѣдовательницъ m-lle Ленорманъ, но и спасетъ многихъ маленькихъ людей, которые составляютъ главнѣйшую кліентуру гадалокъ и новѣйшихъ пророчицъ, дорого расплачиваясь за предсказаніе.
Кстати о дѣвицѣ Ленорманъ. Ровно полвѣка тому, какъ въ Парижѣ скончалась эта знаменитѣйшая ворожея всѣхъ временъ. Увѣряютъ, что она предсказала заранѣе великую революцію во Франціи, Директорію, Консульство, Имперію, Реставрацію, Правленіе Ста Дней, Вторую Имперію и Іюльскую Революцію. Быть можетъ, дѣйствительно, исполненіе ея столь своеобразныхъ предсказаній зависѣло отъ необъяснимаго совпаденія случайностей, но этого, разумѣется, никто утверждать теперь не можетъ. Достовѣрно только одно, что Наполеонъ I твердо вѣрилъ въ прозорливость необыкновенной женщины и способствовалъ упроченію ея славы. Весьма возможно, что предсказанія Ленорманъ имѣли рѣшающее вліяніе на превратности судьбы Наполеона.
Никто, конечно, не станетъ оспаривать, что нерѣдко какая нибудь идея до тѣхъ поръ преслѣдуетъ человѣка, пока она не воплотится въ самое дѣло. При такихъ условіяхъ часто могутъ исполняться предсказанія, когда человѣкъ, повѣрившій предсказанію, настойчиво, напроломъ, идетъ къ данной цѣли, или же взволнованный дурными предвѣщаніями совершенно падаетъ духомъ. Иначе нельзя объяснить себѣ осуществленіе необычайныхъ предсказаній. Охотникъ, встрѣчающій раннимъ утромъ, по дорогѣ на охоту, старуху — не имѣетъ удачи на охотѣ, не потому, что онъ встрѣтилъ старую женщину, а потому, что охотничьи предразсудки такъ глубоко всосались въ него, что онъ, при видѣ старой женщины, предвѣщающей несчастіе, утрачиваетъ свою энергію и мѣткость. Дерзкая угроза, предсказаніе неудачи, окончательно лишаютъ малодушнаго послѣдней энергіи, тогда какъ человѣка энергичнаго указаніе судьбы, предсказаніе окрыляетъ новой надеждой, мужествомъ и самоувѣренностью.
Единственно только такъ можно объяснить себѣ нѣкоторыя дѣйствительныя исполненія предсказаній, причемъ одно изъ нихъ исполнившееся обыкновенно приноситъ ворожеѣ больше пользы, нежели можетъ ей повредить сотня неоправдавшихся предвѣщаній. Какого же вліянія могла достигнуть гадальщица, которой удалось вѣрно предсказать будущность самого Наполеона!
Пятьдесятъ лѣтъ прожила m-lle Ленорманъ въ маленькомъ простенькомъ домикѣ въ Парижѣ, въ улицѣ de Tournon, № 5. На дворѣ, надъ входомъ въ первый этажъ, находилась доска съ слѣдующей надписью: «M-lle Lenormand, libraire». Она назвалась книгопродавцемъ, на что имѣла полное право, такъ какъ продавала собственныя свои гадальныя книги. Притомъ же открыто называться «ворожеей», несмотря на все вниманіе и большую кліентуру, какими пользовалась носительница этой клички, возбранялось и прежде, какъ не допускается теперь.
Знаменитая парижская гадальщица принимала во всякое время. Дѣвушка докладывала о посѣтителѣ, и его немедленно допускали. Комната ея всегда отличалась простымъ убранствомъ, несмотря на то состояніе, какое она пріобрѣла себѣ своей ворожбой. Но у нея всегда было чисто и уютно. Никакихъ череповъ, скелетовъ, или другихъ наводящихъ ужасъ украшеній, которыми, для порожденія мистическаго впечатлѣнія, особенно любятъ украшать свои жилища гадалки. M-lle Ленорманъ обыкновенно сидѣла на отоманкѣ въ великолѣпномъ бѣлокуромъ парикѣ и удивительномъ персидскомъ тюрбанѣ. Такою изображается она и на отпечаткахъ гадальныхъ картъ Ленорманъ. Остальной костюмъ гадальщицы напоминалъ обыкновенную горожанку.
Консультація у Ленорманъ описывается такъ:
Войдя въ ея кабинетъ, гость получалъ приглашеніе занять мѣсто противъ ея отоманки. Затѣмъ таинственная женщина совершенно дѣловымъ тономъ задавала вопросъ: «Какую игру желаете: въ 6, 8, 10, 20 и т. д. до 400 франковъ?» Послѣ назначенія цѣны m-lle Ленорманъ осматривала лѣвую руку своего кліента, спрашивала его, сколько ему лѣтъ, какой любимый его цвѣтокъ, какое животное для него противнѣе всѣхъ и т. д. Затѣмъ ворожея брала свои карты, заставляла кліента снимать ихъ опять же лѣвой рукой и раскладывала эти карты передъ собой по столу, съ зеленой покрышкой. И тутъ, упорно уставившись на карты глазами, свободно льющейся звучной рѣчью излагала свое предсказаніе.
Ленорманъ родилась 27 мая 1772 г. въ Алансонѣ и при крещеніи получила имя Маріи-Анны. Тамъ же въ Алансонѣ, въ Бенедиктинскомъ монастырѣ, получила она превосходное воспитаніе. Особенно дались ей языки, музыка и живопись. Говорятъ, она не разъ проявляла и поэтическое дарованіе. Искусство прорицанія передано было ей въ дѣтствѣ одной монахиней. Уже на седьмомъ году своей жизни предсказала она, — такъ, по крайней мѣрѣ, разсказываютъ, — смѣщеніе игуменьи Бенедиктинскаго монастыря, и за это пророчество была посажена подъ арестъ. Мѣсяцъ спустя, предсказаніе ея дѣйствительно сбылось. Она указала заранѣе намѣстницу игуменьи, и это пророчество также оправдалось въ теченіе короткаго времени.
Въ 1790 г. 18-ти-лѣтняя Ленорманъ поселилась въ Парижѣ. Такимъ образомъ она вступила въ свѣтъ въ то время, когда всѣ умы живо интересовались величайшимъ событіемъ прошлаго столѣтія — французской революціей. Отъ нея слышались однѣ мрачныя предвѣщанія, надъ которыми легкомысленный Парижъ только подсмѣивался. Однажды ее посѣтили трое молодыхъ людей. Она начала уже тогда прорицательскую свою профессію. Разложивъ карты своимъ гостямъ, она серьезно сказала: «Всѣ вы трое умрете насильственной смертью. Вы, — продолжала она, указывая на одного изъ нихъ, — сопровождаемый благословеніями народа, который будетъ чтить васъ какъ своего кумира, а вы оба — осыпаемые народными проклятіями». Молодежь посмѣялась, кинула ей золотой и отправилась по домамъ. То были Маратъ, Робеспьеръ и Сенъ-Жюстъ.
Когда Маратъ палъ подъ кинжаломъ Шарлотты Кордэ, и народъ ликуя снесъ его трупъ въ Пантеонъ, тогда, видя исполненіе одной части предсказанія, Робеспьеръ пришелъ въ сильное волненіе, тѣмъ болѣе, что Ленорманъ продолжала мрачныя свои пророчества. И вотъ, въ одно прекрасное утро, по распоряженію Робеспьера, она была арестована и отправлена въ тюрьму Бонсьержери, откуда въ то время обыкновенно выходили лишь для того, чтобы взойти на эшафотъ.
9-е Термидора спасло жизнь также и Ленорманъ и вернуло ей свободу. Но преслѣдованіе Робеспьера украсило ее новымъ ореоломъ. Всѣ устремились къ ней, чтобы узнать свою будущность. Однажды къ ней явилась молодая женщина въ глубокомъ траурѣ, потерявшая мужа на гильотинѣ. Ленорманъ, старалась утѣшить печальную вдову и заключила свою рѣчь пророческимъ увѣреніемъ: «Васъ ждетъ корона, madame!» То была Жозефина Богарне, вскорѣ послѣ того вышедшая замужъ за маленькаго, тогда невѣдомаго генерала Бонапарта, не располагавшаго ни состояніемъ, ни прочной будущностью. Жощефина Богарне въ душѣ отказалась отъ короны и, быть можетъ, только для того, чтобы показать гадальщицѣ, что та ошиблась, уговорила Наполеона отправиться съ ней вмѣстѣ къ Ленорманъ. Каково-же было удивленіе Жозефины, когда Ленорманъ встрѣтила ее словами: «Въ вашей участи ничего не измѣнилось, madame!» Затѣмъ Бонапартъ, смѣясь, протянулъ ворожеѣ свою лѣвую руку и, говорятъ, Ленорманъ громко, съ воодушевленіемъ привѣтствовала неказистаго и тогда вполнѣ невѣдомаго офицера въ такихъ выраженіяхъ: «Сотни побѣдоносныхъ сраженій, спаситель республики, основатель династіи, побѣдитель Европы». Бонапартъ сначала будто бы разсмѣялся, затѣмъ вдругъ сдѣлался серьезенъ и сказалъ: «Постараюсь оправдать ваше пророчество».
Наполеонъ долгое время былъ расположенъ къ Ленорманъ. Императрица Жозефина также покровительствовала ей. Когда-же впослѣдствіи Ленорманъ напророчила ей предстоящій разводъ, Наполеонъ велѣлъ арестовать ворожею. Ее отправили къ Фуше, которому она напомнила о прежней ихъ встрѣчѣ. Въ бытность Фуше депутатомъ Конвента, Ленорманъ предсказала ему слѣдующее: «Вы уже высоко поднялись, но поднимитесь еще выше». Фуше, бывшій въ то время молодымъ профессоромъ философіи въ Нантѣ, совершилъ воздушное путешествіе на вошедшемъ въ то время въ моду аэростатѣ.
— И ваше пророчество сбылось, — сказалъ онъ при встрѣчѣ съ арестованной Ленорманъ, — я поднялся выше, чѣмъ я дерзалъ тогда мечтать на воздушномъ шарѣ. Но знаете ли вы также заранѣе, что вамъ придется попасть въ тюрьму и, по всей вѣроятности, очень долго просидѣть тамъ?
— Конечно, я прочла это въ моихъ картахъ, — отвѣчала Ленорманъ. — Только я не унываю, такъ какъ знаю, что меня скоро освободитъ оттуда одинъ могущественный человѣкъ.
— Кто же этотъ могущественный человѣкъ? — смѣясь спросилъ Фуше.
— Вашъ намѣстникъ — герцогъ де-Ровиго.
Вскорѣ послѣ того Фуше впалъ въ немилость и былъ отставленъ. Мѣсто его занялъ герцогъ де-Ровиго, и прорицательница была освобождена изъ тюрьмы.
Въ 1809 г. Ленорманъ за свои предсказанія была признана настолько опасной, что подверглась изгнанію изъ Франціи. Она поселилась въ Брюсселѣ, гдѣ написала книгу, подъ заглавіемъ «Souvenirs prophétiques d’une sibylle sur les causes de son arrestation», въ которой предсказала паденіе Наполеона. Но Наполеонъ такъ боялся гадальщицы, что помѣшалъ выпустить это сочиненіе, которое могло появиться лишь въ 1814 году, когда Ленорманъ снова уже вернулась въ Парижъ. Съ возвращеніемъ Наполеона во Францію, Ленорманъ вторично бѣжала въ Бельгію, гдѣ и проживала веселая и довольная, въ полномъ убѣжденіи, что тамошнее пребываніе ея теперь уже не затянется, и что возвращенію ея на родину скоро не будетъ препятствовать никакой императоръ.
Послѣ паденія Наполеона она спокойно проживала себѣ въ Парижѣ, въ качествѣ извѣстной и привилегированной гадальщицы. Въ спискѣ обращавшихся въ ней за совѣтомъ значатся имена значительнѣйшихъ особъ. Въ 1818 году она также ѣздила на Ахенскій конгрессъ, гдѣ съ ней бесѣдовалъ императоръ Александръ Павловичъ. Въ числѣ другихъ знаменитостей изъ ея кліентуры называютъ г-жъ Сталь, Тальенъ, Ревамье и Бенжамена Констана. Именитые иностранцы, пріѣзжая въ Парижъ, также посѣщали интересную женщину, не столько, быть можетъ, ради того, чтобы услышать ея предсказанія, сколько ради знакомства съ необыкновенной и удачной гадальщицей.
Въ двадцатыхъ годахъ Ленорманъ напечатала «Mémoires historiques et secrets de l’impératriie Josephine», выдержавшіе нѣсколько изданій. Но въ тридцатыхъ годахъ гадальщица снова предана была забвенію. Когда же въ 1843 году она скончалась, нашлось много людей, которымъ кончина ея напомнила о ней.
Еще въ послѣдніе годы жизни пыталась она передать кому нибудь свой даръ, но ни одна изъ ея ученицъ не достигла какого-либо значенія. Нѣкоторое время нѣкая mademoiselle Лакомбъ пыталась продолжать дѣло своей наставницы, но она не имѣла успѣха. Быть можетъ, она не владѣла настоящимъ пророческимъ даромъ, или же сами парижане стали благоразумнѣе?
Своимъ гаданіемъ Ленорманъ составила значительное состояніе. Ея племянникъ, служившій капраломъ въ Алжирѣ, послѣ ея смерти вдругъ сталъ богатымъ человѣкомъ. Онъ поспѣшилъ въ Парижъ, и въ наслѣдство послѣ Ленорманъ получилъ полмилліона франковъ, затѣмъ всевозможныя игральныя карты, гадальныя книги, массу писемъ отъ исторически знаменитыхъ лицъ и драгоцѣнныя украшенія, присланныя ей, въ видѣ гонорара, отъ различныхъ высокопоставленныхъ особъ, которымъ она гадала.
Всѣ ожидали появленія ея мемуаровъ, но эти ожиданія не оправдались. Говорятъ, будто бы, крайне невѣжественный ея племянникъ вскорѣ продалъ всѣ оставшіяся послѣ нея рукописи, а покупатель, по всей вѣроятности, имѣетъ основаніе тщательно скрывать содержаніе этихъ рукописей.
Любопытно, что и всѣ нынѣшнія парижскія пророчицы претендуютъ, опираясь на различные «документы», быть непосредственными представительницами и продолжательницами фирмы Пиѳіи первой имперіи.