Изъ общественной и литературной хроники Запада.
правитьСъ сентябрьской книжки «Вѣстника» печатается романъ іезуитскаго патера Луиса Колома подъ заглавіемъ «Бездѣлицы». Это переводъ испанскаго романа «Pequeneces», который при появленіи своемъ въ Бильбао сперва въ іезуитскомъ журналѣ, потомъ отдѣльно въ двухъ томахъ, былъ признанъ испанцами настоящимъ литературнымъ событіемъ, тѣмъ болѣе любопытнымъ, что онъ ярко охарактеризовалъ темныя стороны испанской аристократіи въ періодъ правленія короля Амедея Савойскаго. Луисъ Колома уже не разъ интересовалъ своей персоной всю образованную Испанію. Біографія его полна приключеній. Онъ сынъ богатаго адвоката въ Ферецѣ (род. 1851 г.), учился сперва въ Севильѣ по юридической части. Тамъ же онъ свелъ близкое знакомство съ двумя писательницами Фернанъ Кабаллеро и Гертрудой Авелламедой, занимался немножко журналистикой, а всего больше политическими интригами въ пользу изгнанныхъ изъ Испаніи Бурбоновъ. Это послѣднее обстоятельство навлекло на него подозрѣнія и ее стороны короля Амедея, и въ лагерѣ республиканцевъ. Ему грозила опасность попасть въ изгнаніе.. Къ счастью для него, обыски, производившіеся у него полиціей, остались безплодными.
Въ Севильѣ онъ слылъ за вивера и необузданнаго прожигателя жизни совершенно въ томъ же родѣ, какихъ онъ самъ выставляетъ въ своемъ романѣ «Бездѣлицы». Въ 1874 г. въ одно прекрасное утро его нашли на улицѣ тяжко раненымъ выстрѣломъ изъ револьвера. Была-ли то месть какого нибудь обиженнаго имъ супруга или соперника въ любовныхъ дѣлахъ, или же 23-хъ-лѣтнему молодому человѣку наскучила разгульная жизнь и онъ самъ пытался положить ей предѣлъ, все это такъ и осталось навсегда невыясненнымъ.
Раненый упорно отказался отвѣчать на распросы. Четыре недѣли онъ находился между жизнью и смертью, и въ это-то время съ молодымъ виверомъ совершилась нравственная метаморфоза. По выздоровленіи онъ вступилъ въ іезуитскій орденъ.
Нѣсколько лѣтъ спустя Луисъ Колома опять заставилъ говорить о себѣ весь Мадридъ. Прошла молва, что въ іезуитскомъ орденѣ обрѣтается проповѣдникъ, пламенное краснорѣчіе котораго напоминало знаменитѣйшія имена по этой части прежнихъ временъ. Такимъ проповѣдникомъ оказался бывшій бонвиванъ Луисъ Колома. Изъ своего монастыря онъ былъ вызванъ въ Мадридъ. Но тамъ въ первой же проповѣди, которую держалъ онъ въ присутствіи именитыхъ дамъ, онъ наговорилъ своимъ слушательницамъ такихъ непріятныхъ вещей, что онѣ то краснѣли, то блѣднѣли, а многія не выдержали и съ негодованіемъ ушли изъ церкви. Нѣсколько часовъ спустя король, папскій нунцій и министры собрались на совѣщаніе, чтобъ принять какое либо рѣшеніе насчетъ необычайнаго проповѣдника. Постановили просто отправить его опять въ монастырь.
Но благочестивое рвеніе патера не улеглось. Тѣ горькія истины, которыхъ онъ не могъ возвѣщать съ церковной каѳедры, онъ сталъ излагать печатно. Его первыя литературныя работы предназначались преимущественно въ назиданіе дѣтямъ. Но онъ скоро сталъ обращаться и къ взрослымъ. Въ «Пыли и грязи», въ «Первомъ балу», въ «Горріонѣ» — все это названія его назидательныхъ повѣствованій — онъ безпощадно бичевалъ пороки испанской аристократіи, ея глупость, легкомысліе и развращенность. Новеллы этого рода, изданныя отдѣльно подъ заглавіемъ «Lecturaz recreativas», не прошли незамѣченными, но далеко не предвѣщали блестящаго успѣха романа «Бездѣлицы». И въ этомъ романѣ авторъ не скрываетъ своихъ намѣреній наставительнаго свойства. «Не забывайте — говоритъ онъ читателямъ, — что подъ видомъ повѣствователя я ничто иное, какъ вѣстникъ вѣры. Какъ въ былое время иной нищенствующій монахъ на площади взбирался на столъ, чтобъ обратиться къ равнодушнымъ, которые не посѣщали храма, и высказать имъ непріятныя истины рѣзкимъ языкомъ, доступнымъ ихъ пониманію, такъ и я воздвигаю себѣ трибуну на страницахъ романа, съ которой проповѣдую тѣмъ, кто не сталъ бы слушать меня, если бы я заговорилъ съ ними иначе. Я поучаю ихъ на ихъ собственномъ языкѣ необходимымъ истинамъ, которыя никогда не могутъ быть излагаемы подъ сводами церквей».
Испанской аристократіи едва-ли приходится радоваться, что у нея нашелся такой исторіографъ. Испанскихъ кавалеровъ онъ изображаетъ съ безпощадной откровенностью, даже славу рыцарской отваги, на которую Испанія претендуетъ такъ громко, онъ срываетъ съ нихъ, какъ лживую маску. Дамамъ въ романѣ іезуитскаго патера достается еще горше. И все это дѣлается членомъ іезуитскаго ордена, лицомъ, которое долгое время вращалось въ разоблачаемомъ имъ высшемъ кругу. Въ романѣ есть и политика. Луисъ Колома не можетъ простить роялистамъ, что они не оправдали его надеждъ и не сдѣлали католицизмъ государственной религіей. Но политика въ «Бездѣлицахъ» занимаетъ второстепенное мѣсто. Вообще ей отводится мѣсто въ этомъ романѣ только потому, что она въ настоящее время составляетъ излюбленное занятіе и наиболѣе почитаемую профессію для испанской аристократіи. Въ глазахъ патера Коломы испанская аристократія — самый опасный поборникъ равнодушія и снисходительности въ дѣлахъ нравственныхъ, которыя она охотно считаетъ «Бездѣлицами», что строгому моралисту кажется преступностью и порочностью, достойными бичеванія.
Неудивительно, что задѣтые этой сатирой, возмутились противъ автора «Бездѣлицъ». Иныя изъ мадридскихъ газетъ потребовали, чтобъ противъ такого бичевателя пороковъ были приняты административныя мѣры. Луисъ Колома обвинялся въ томъ, что намѣренно и съ злымъ умысломъ отрицаетъ и унижаетъ всѣмъ свѣтомъ признанныя благороднѣйшія и блистательнѣйшія качества испанцевъ. Появились памфлеты, направленные въ опозоренію столь «нечестивой книги». Но у патера Коломы нашлись поклонники и сторонники. И вотъ не успѣла еще превратиться полемика по поводу «Бездѣлицъ», какъ Луисъ Колома опять сдѣлался предметомъ общественнаго вниманія въ Мадридѣ. Надняхъ на него произведено было покушеніе — по чьей иниціативѣ? — въ саду іезуитской коллегіи Деусто пьяными горнорабочими изъ Бильбао.
Подъ псевдонимомъ Ральфъ Айронъ, которому принадлежитъ печатаемый нами романъ «Африканская ферма», скрывается англійская писательница Олива Шрейнеръ, уже успѣвшая стяжать себѣ извѣстность въ средѣ англійскихъ романистокъ. Съ однимъ изъ позднѣйшихъ разсказовъ ея «Сонъ, навѣянный дикими пчелами» ознакомлены читатели «Вѣстника». Олива Шрейнеръ — дочь миссіонера изъ нѣмцевъ, который, женившись на англичанкѣ (дочери одного лондонскаго проповѣдника), въ 1836 г. отправился проповѣдыватъ христіанство въ Южную Африку, и она родилась и проживала въ Африкѣ до весьма недавняго времени. Стало быть, то, что она изображаетъ въ «Исторіи африканской фермы», пережито ею. Для характеристики автора этой «Исторіи» небезынтересно привести заявленіе Олива Шрейнеръ о происхожденіи ея романа. Одинъ англійскій критикъ по поводу «Story of an African Farm» замѣтилъ, что ему пріятнѣе была-бы книга, «которая разсказывала-бы о дикихъ приключеніяхъ, о стадахъ скота, загоняемыхъ бушменами въ непроходимыя пропасти, о схваткахъ съ хищными львами и объ удивительныхъ способахъ спасенія жизни отъ опасностей». На это Олива Шрейнеръ отвѣтила слѣдующее: «Такую книгу написать мнѣ невозможно. Такія книги всего лучше пишутся въ Лондонѣ. Тамъ можно предоставить просторъ творческой фантазіи, не стѣсняя себя прикосновенностью съ дѣйствительностью. Но если кто берется за изображеніе условій, въ которыхъ онъ выросъ, тому приходится убѣждаться, что факты сильнѣе, чѣмъ онъ. Тѣхъ блестящихъ образовъ, какіе фантазія ищетъ въ отдаленныхъ странахъ, онъ доставить не можетъ. Съ смущеніемъ онъ долженъ выдавливать пеструю краску изъ своей кисти и погружать послѣднюю въ темныя краски своей обстановки».
Къ писателямъ, извѣстность которыхъ теперь распространяется всюду, принадлежатъ Ибсенъ и Бьорисонъ, кориѳеи норвежской литературы. Объ образѣ жизни ихъ впервые обстоятельно повѣдала молодая англійская путешественница, миссъ Алекъ Твиди (Tweedie) въ журналѣ «Temple Bar». Беремъ изъ этого описанія наиболѣе характерныя и любопытныя показанія.
Было холодное и снѣжное утро, когда миссъ Твиди познакомилась съ Генрихомъ Ибсеномъ. По ея словамъ, стоялъ такой трескучій морозъ, что на улицѣ всѣ прохожіе позакутались въ шубы, причемъ валилъ такой сильный снѣгъ, что вагоны конно-желѣзныхъ дорогъ двигались посреди настоящихъ тоннелей, на нѣсколько футъ подъ замерзшей поверхностью. "Прибывъ къ цѣли нашей поѣздки, мы, — пишетъ Твиди, — увидѣли имя доктора Генриха Ибсена, золотыми буквами начертаннаго на стѣнѣ дома, съ указаніемъ этажа. Въ первомъ этажѣ мы позвонили. Намъ немедленно отворила дверь служанка въ норвежскомъ костюмѣ и пригласила насъ войти. Мы вошли въ большое зало безъ всякихъ украшеній, гдѣ оставили свои мѣховыя шубы. Служанка, однако, не покидала насъ, словно чего-то ожидая. Что-же ей было нужно? Наконецъ, по ея жестамъ, мы поняли, что она предлагала намъ свои услуги, чтобы помочь намъ снять наши галоши (snowboots). Каково-же было ея удивленіе, когда она узнала, что мы ихъ не носимъ! Тогда она снова пригласила насъ къ дверямъ, чтобы, по крайней мѣрѣ, еще разъ заставить насъ обтереть ноги о рогожку.
Наконецъ, мы были допущены до великаго человѣка. Мы застали его сидящимъ въ маленькой комнатѣ — его рабочемъ кабинетѣ. Онъ всталъ, пожалъ намъ руки, и затѣмъ вторично пожалъ ихъ, съ болѣе радушнымъ и увѣреннымъ видомъ, когда мы ему сказали, что понимаемъ и говоримъ по нѣмецки.
Докторъ Ибсенъ представляетъ собой маленькаго коренастаго человѣка, съ лицомъ, такъ сказать, обрамленнымъ густыми сѣдыми волосами. Онъ, дѣйствительно, обрамленъ ими, такъ какъ, помимо волосъ на головѣ, Ибсенъ носитъ усы и ожерелье изъ бороды, а подбородокъ и губы брѣетъ. Такимъ образомъ вполнѣ обнаруживается его ротъ, отличающійся большой странностью, такъ какъ верхняя губа у него такъ коротка, что едва замѣтна. Совсѣмъ круглые глаза, скрывающіеся за очень темными очками, прячутся подъ огромными бровями. Нельзя сказать, чтобы ансамбль лица былъ именно красивъ, но онъ весьма выразителенъ и свидѣтельствуетъ о большой смѣси силы и остроумія.
Онъ былъ одѣтъ весь въ черномъ, въ длинномъ двубортномъ сюртукѣ и въ бѣломъ вечернемъ галстухѣ.
У него крайне сдержанныя и спокойныя манеры, говоръ весьма медленный даже тогда, когда онъ говоритъ на норвежскомъ языкѣ. Видно, что онъ охотнѣе слушаетъ, чѣмъ говоритъ. Но при всемъ томъ онъ отличается образцовой обходительностью.
Мы сказали ему, какъ мы сожалѣли, что не видѣли его въ первый нашъ пріѣздъ въ Христіаніи.
— Это потому, — отвѣтилъ онъ намъ, — что я покинулъ Норвегію съ 1864 г. и вернулся сюда лишь въ прошломъ году. Въ промежуткѣ я жилъ главнымъ образомъ въ Мюнхенѣ, но также и въ Берлинѣ, Дрезденѣ, Парижѣ и въ Римѣ.
— Отчего вы никогда не собрались въ Англію, разъ вы такъ много путешествовали?
— Потому, что я не знаю англійскаго языка, а это помѣшало бы мнѣ узнать душу народа. Тѣмъ не менѣе, мнѣ хотѣлось-бы поѣхать въ Англію, и именно для того, чтобы посмотрѣть вашихъ стариковъ. Во всѣхъ остальныхъ странахъ лучшая работа дѣлается людьми между сорока и пятидесятилѣтнимъ возрастомъ. Въ Англіи-же восьмидесятилѣтній старикъ нерѣдко располагаетъ еще всѣми своими силами. Мнѣ хотѣлось-бы познакомиться съ такими людьми, какъ Гладстонъ, Салисбюри, Гербертъ Спенсеръ.
Весь столъ у Ибсена былъ покрытъ осторожно распечатанными письмами.
— Это моя утренняя почта. Я самъ отвѣчаю на всѣ письма, такъ какъ совсѣмъ не держу секретаря: диктантъ меня утомляетъ.
У Ибсена настоящая манія порядка и чистоты. Все, что онъ дѣлаетъ, — дѣлаетъ медленно и основательно, съ необыкновенной пунктуальностью… Почеркъ его поражаетъ своей тщательностью и разборчивостью. Для написанія одной книги онъ употребляетъ, по крайней мѣрѣ, два года, неутомимо переписывая ее. Нерѣдко случалось ему уничтожать работу нѣсколькихъ мѣсяцевъ и начинать съизнова. Въ то же время онъ такъ умѣетъ молчать на счетъ сюжета своего труда, что никто даже не знаетъ, чѣмъ именно онъ занимается, до того момента, пока трудъ его не попадетъ въ руки наборщика. Треволненія внѣшней жизни, повидимому, не оказываютъ на него никакого вліянія, — онъ наблюдаетъ и анализируетъ страсти, обуревающія другихъ, никогда, однако, не испытывая ихъ на себѣ.
На столѣ его, около его чернильницы мы замѣтили цѣлую коллекцію маленькихъ игрушекъ, а именно рѣзнаго деревяннаго медвѣдя, маленькаго чернаго чертика, двѣ-три мѣдныхъ кошки и кроликовъ, изъ которыхъ одинъ игралъ на скрипкѣ.
— Я не могъ-бы написать ни строки, — сообщилъ намъ Ибсенъ, — не имѣя передъ собою этихъ бездѣлушекъ. А для чего онѣ мнѣ служатъ, — прибавилъ онъ, улыбаясь, — этого я вамъ не могу сказать, — это мой секретъ.
Мы были поражены почти полнымъ отсутствіемъ книгъ въ этомъ рабочемъ кабинетѣ.
— Я очень мало читаю, — сказалъ намъ Ибсенъ, — мнѣ едва удается изрѣдка прочесть одну какую-нибудь книгу. Я просматриваю журналы, — вотъ и все.
На стѣнѣ висѣлъ уже давнишній его портретъ. Мы спросили, считаетъ ли онъ его похожимъ.
— О, нѣтъ! Какимъ образомъ живопись могла бы представить живого человѣка? Я большой любитель живописи, но портреты меня не интересуютъ. Впрочемъ, у меня также есть хорошія картины.
Съ этими словами онъ повелъ насъ въ свою столовую, стѣны которой сплошь были завѣшаны старыми картинами нѣмецкой школы, изъ которыхъ нѣкоторыя были, дѣйствительно, очень хороши. Въ гостиной, кстати сказать, оклеенной старинными французскими обоями, мы увидѣли картины съ написанными цвѣтами и плодами, — большинство старинныя.
Ибсенъ такъ любитъ свои картины, что повсюду возитъ ихъ за собой. Впрочемъ, повидимому, къ живописи у него есть природная склонность. Въ воспоминаніяхъ о немъ, написанныхъ его сестрой, послѣдняя разсказываетъ, что все свое дѣтство онъ мечталъ быть живописцемъ. Сдержанность его всегда мѣшала ему говорить публично. Единственный разъ ему не удалось избѣжать этой чести. Это было въ прошломъ году, на одномъ банкетѣ, который давали ему студенты Христіаніи, празднуя возвращеніе его въ Норвегію. Тогда онъ прочелъ небольшую рѣчь, представлявшую собою родъ литературной біографіи. Между прочимъ, онъ сказалъ:
«Поэзія явилась ко мнѣ, подобно молніи, въ лучшіе мои часы, она вдохнула въ меня живую силу. Она всегда поддерживала мой умъ болѣе чистымъ, болѣе свободнымъ, болѣе здоровымъ».
Ибсенъ любитъ заставлять актеровъ, исполняющихъ его пьесы, повторять свои роли. Но, помимо этого, онъ упорно отказывается давать имъ какія-бы то ни было поясненія насчетъ своихъ намѣреній и плановъ. Точно также избѣгаетъ онъ политическихъ споровъ. Отъ прежняго его радикализма ничего болѣе не осталось.
По утрамъ, закончивъ работу, онъ отправляется гулять по городу. Затѣмъ, послѣ обѣда, неизмѣнно водворяется въ одномъ кафе, гдѣ въ теченіе часа читаетъ газеты.
Единственный его сынъ — Сигуръ Ибсенъ, большую часть жизни проведшій въ Германіи и переведшій на нѣмецкій языкъ послѣднюю драму своего отца, — какъ извѣстно, недавно женился на старшей дочери Бьорнсона, прелестной молодой женщинѣ съ чуднымъ голосомъ. Союзъ дѣтей снова сблизилъ, наконецъ, послѣ долгой разлуки, обоихъ великихъ норвежскихъ писателей. Но крѣпкая дружба, связывавшая ихъ двадцать лѣтъ тому назадъ, повидимому, порвана окончательно; они теперь лишь добрые пріятели, и не существуетъ ни единаго важнаго пункта, по поводу котораго бы они чувствовали и думали одинаково.
Впрочемъ, трудно и вообразить себѣ двухъ болѣе противоположныхъ темпераментовъ. Бьорнсонъ, глаза радикальной партіи, въ настоящее время самый видный человѣкъ во всей Скандинавіи. Слава его, какъ политика, присоединяется къ его литературной извѣстности. Онъ отказался отъ парламентскаго кресла, желая сохранить за собою свободу, но интересы его страны изъ году въ годъ все болѣе и болѣе поглощаютъ его. Но вѣдь онъ всю жизнь былъ энтузіастомъ и вѣчно увлекался какой-нибудь идеей, къ услугамъ которой предоставлялъ свои писанія и дѣйствія.
Такъ, нѣкогда онъ увлекался доктриной наслѣдственности, на которую, впрочемъ, смотрѣлъ совсѣмъ иначе, чѣмъ Ибсенъ. Послѣдній видѣлъ въ наслѣдственности неизбѣжную и проклятую фатальность. Бьорнсонъ, напротивъ того, считалъ сознаніе наслѣдственности благодѣяніемъ, такъ какъ это сознаніе даетъ человѣку возможность измѣнить свой характеръ и руководить своей жизнью.
Бьорнсонъ человѣкъ высокаго роста и атлетическаго сложенія. Круглое лицо его, съ весьма выдающимися скулами, дѣлаетъ его типичнымъ норвежцемъ. Нѣкогда рыжая его шевелюра теперь почти совсѣмъ побѣлѣла; онъ всегда тщательно выбритъ, съ доброй улыбкой на устахъ, свидѣтельствующихъ о нѣжномъ и пылкомъ сердцѣ.
Бьорнсонъ питаетъ страсть къ музыкѣ. Онъ можетъ работать не иначе, какъ послушавъ музыку. Онъ не въ силахъ простить графу Л. Н. Толстому его словъ, будто-бы музыка разслабляетъ душу.
Бьорнсонъ также очень гордится крестьянскимъ своимъ происхожденіемъ. На обитаемой имъ фермѣ онъ самъ воздѣлываетъ садъ и поля.
Отецъ его былъ пасторомъ и предназначалъ его на служеніе Церкви.
— Первыми моими произведеніями, — говоритъ онъ смѣясь, — были гимны. Теперь я больше ихъ не пишу, но остался прежнимъ крестьяниномъ. То, что называется обществомъ и цивилизаціей, есть не что иное, какъ искусственность и развращенность.
Бьорнсонъ во всѣхъ отношеніяхъ представляетъ противоположность Ибсену. Въ немъ нѣтъ ни регулярности, ни акуратности послѣдняго. Онъ обдумываетъ во время прогулки не только смыслъ, но даже и самыя фразы того, что онъ собирается написать. Возвратившись домой, онъ съ такой быстротой заноситъ ихъ на бумагу, что рукописей его невозможно было-бы разобрать, если-бы г-жа Бьорнсонъ не брала на себя трудъ приводить ихъ въ порядокъ.
Бьорнсонъ родился въ 1832 г. и моложе Ибсена на 4 года. Въ настоящее время онъ является главой весьма многочисленнаго семейства, которое обожаетъ и о которомъ всегда говоритъ съ трогательной гордостью. Старшій сынъ его управляетъ Національнымъ театромъ въ Христіаніи. Это одинъ изъ лучшихъ скандинавскихъ актеровъ.
Изъ текущихъ событій общественной жизни въ прошломъ мѣсяцѣ большой интересъ во всей Европѣ возбуждали всеобщіе выборы во Франціи. Дѣло идетъ объ избраніи членовъ палаты депутатовъ на будущее четырехлѣтіе. Каждая страна имѣетъ свои характеристичные обычаи въ дѣлѣ выборовъ. Во Франціи первую роль играютъ афиша и плакатъ. На всѣхъ углахъ улицъ, на всѣхъ публичныхъ зданіяхъ и памятникахъ бросаются въ глаза эти плакаты всѣхъ цвѣтовъ радуги съ именами кандидатовъ и рекламами въ ихъ пользу. Съ этими плакатами творятся такія безчинства, что пришлось вмѣшаться въ дѣло законодательству. Закономъ 29 іюля 1881 г. опредѣлено, что только владѣлецъ или арендаторъ дома имѣетъ право обклеивать свои стѣны афишами. За нарушеніе такого постановленія виновный подвергается денежному штрафу. Но каждый хозяинъ дома, чтобъ не возиться съ судомъ, предпочитаетъ на свой счетъ смывать наклеенныя на его домъ афиши. И помянутый законъ зачастую не соблюдается на практикѣ. Но за то стѣны всѣхъ общественныхъ или правительственныхъ зданій предоставляются въ полное распоряженіе кандидатскихъ рекламъ. Только церкви и памятники искусства оберегаются отъ обклейки ихъ афишами, но и они не всегда оказываются гарантированными отъ ярости расклеивателей плакатовъ. На «Площади Республики» въ Парижѣ есть исполинская статуя Республики. На цоколѣ суровый левъ своими лапами охраняетъ урну всеобщей подачи голосовъ. На этого бѣднаго льва особенно зарятся расклеиватели афишъ. И хотя памятникъ охраняется полицейскими, но ловкимъ расклеивателямъ все-таки удается налѣпить на царя звѣрей плакатъ, точно горчичникъ на тѣло.
Расклеиватель избирательныхъ рекламъ — настоящій король выборовъ. Онъ покрываетъ всѣ стѣны печатной бумагой и безконечно счастливъ, если можетъ сыграть злую шутку съ сосѣдомъ, заклеивъ ему окна афишами. Частенько онъ вступаетъ въ драку съ афишеромъ конкурента, который старается замазать его афиши. Въ самый день выборовъ онъ не ограничивается наклейкой афишъ на стѣны, а лѣпитъ ихъ всюду: на стволы деревьевъ, на кіоски, на садовыя ограды и даже на торцовую мостовую.
Кромѣ расклейщика, выборы во Франціи породили цѣлый рядъ промышленниковъ, которые живутъ спеціально выборной агитаціей. Эти господа являются къ кандидатамъ на депутатскія кресла и предлагаютъ услуги въ качествѣ всевозможныхъ избирательныхъ агентовъ. Вотъ краткія характеристики этихъ агентовъ.
Журналистъ. Это обыкновенно газетный труженикъ, оставшійся безъ работы. Ему предлагается быть главнымъ редакторомъ какого нибудь фантастическаго листка, который просуществуетъ всего одинъ мѣсяцъ въ теченіе избирательной кампаніи. Онъ принимаетъ это мѣсто и начинаетъ работать. Каждый день онъ пишетъ передовую статью въ сильныхъ выраженіяхъ, не щадя самыхъ густыхъ и яркихъ красокъ для того, чтобы дискредитировать противника своего патрона. Для заполненія остальныхъ столбцовъ газеты онъ прибѣгаетъ въ ножницамъ. Затѣмъ, «сдѣлавъ номеръ газеты», онъ ждетъ въ редакціи секундантовъ конкурента своего патрона, которые должны явиться съ требованіемъ удовлетворенія за статью, написанную наканунѣ. Послѣ выборовъ журналистъ этотъ опять остается безъ дѣла больнымъ и разбитымъ тяжелой и неблагодарной работой.
Секретарь кандидата. Поселяется на мѣстѣ, гдѣ депутатъ намѣренъ поставить кандидатуру, за два мѣсяца до выборовъ. Цѣлые дни шатается по кафе и ресторанамъ, вербуетъ себѣ друзей, угощаетъ, играетъ съ ними въ домино, въ карты и старается какъ можно больше проиграть (кандидатъ заплатитъ). Когда наступаетъ избирательный періодъ, секретарь бѣгаетъ по всѣмъ комитетамъ, присутствуетъ на сходкахъ предлагаетъ благопріятныя для своего патрона постановленія, посылаетъ замѣтки въ мѣстныя газеты, сочиняетъ прокламаціи въ избирателямъ и проч. Въ обыкновенное время этотъ секретарь бываетъ поэтомъ-символистомъ, носитъ длинные волосы и пишетъ стихи въ декадентскіе журналы. Матеріально всегда нуждается страшно.
Клакеръ. Обязанъ всѣмъ своимъ существованіемъ замѣчательнымъ рукамъ, даже ручищамъ — необыкновенной величины и силы. Играетъ на избирательныхъ сходкахъ роль театральнаго клакера. Апплодируетъ своему кандидату послѣ жаждой фразы. Оретъ: «браво!» изо всей мочи и при вотированіи довѣрія своему кандидату поднимаетъ обѣ руки.
Свистунъ. Играетъ ту же роль, что и клакеръ, но, такъ сказать, съ другой стороны. Тотъ апплодируетъ, а этотъ свищетъ особымъ избирательнымъ свисткомъ конкуррентамъ своего кандидата. Если свистки недостаточны, то начинаетъ буянить, дерется и помощью скандала вынуждаетъ президента сходки закрыть собраніе.
Провожальщикъ. Такого слова нѣтъ по русски потому, что нѣтъ и такого ремесла. Это — своего рода прихвостень кандидата. Обязанность провожальщика состоитъ сопровождать своего кандидата изъ избирательнаго собранія до дому и кричать ему вслѣдъ «браво». Когда кандидатъ вернулся домой, провожальщикъ продолжаетъ орать, заставляя кандидата выйти на балконъ и произнести рѣчь предъ собравшейся отъ криковъ толпой. На обязанности этого же лица лежитъ выкрикиваніе оскорбительныхъ эпитетовъ по адресу конкуррента.
Ораторы. У кандидатовъ иногда нѣтъ ораторскаго таланта и они нанимаютъ лицъ, предлагающихъ услуги по части произнесенія рѣчей во время избирательскихъ сходовъ. Они обладаютъ прекраснымъ голосомъ, знаютъ всѣ правила краснорѣчія и, стоя на трибунѣ, произносятъ заученныя громкія фразы, приводя въ восторгъ толпу. Обыкновенно это оставшіеся безъ ангажемента актеры, играющіе роли первыхъ любовниковъ, героевъ или благородныхъ отцовъ.
Библіотечная крыса. Мѣсяцевъ за шестъ до выборовъ начинаетъ уже работать, копается въ городскихъ архивахъ, отыскиваетъ разныя рукописи, перерываетъ старыя книги. Въ концѣ концовъ находитъ, что у кандидата отецъ былъ приговоренъ за подлогъ или дѣдъ судился за вымогательство. Вооруженный всѣми подобными доказательствами отправляется въ кандидату и предлагаетъ ему купить его молчаніе за извѣстную сумму денегъ. Если-же кандидатъ отказывается платить, то онъ продаетъ свои доказательства его конкурренту.
Свѣдущій человѣкъ или ученый. Бываетъ на всѣхъ публичныхъ собраніяхъ. Предлагаетъ кандидату вопросы въ такомъ родѣ:
— Что вы дѣлали 30 марта 1871 года?
Кандидатъ смущается; въ этотъ день онъ былъ скомпрометированъ тѣмъ, что видался съ бунтовщиками. Но этого никто не зналъ; откуда-же этотъ-то узналъ? Начинается діалогъ на трибунѣ. Кандидатъ храбро отвѣчаетъ, что онъ въ этотъ день спрятался въ погребъ, боясь попасться въ руки въ коммунарамъ. Говоря это, кандидатъ подаетъ знакъ своему секретарю, который шепчетъ что-то на ухо «ученому». Послѣдній тогда признаетъ себя удовлетвореннымъ… и вскорѣ получаетъ награду въ видѣ академическихъ пальмъ.
Знатокъ бойкихъ фразъ. Предлагаетъ свои услуги кандидату по редактированію прокламацій. Владѣетъ готовымъ репертуаромъ изреченій въ родѣ:
Революція приближается, развѣвая свое знамя! Вы примете ее въ свои объятія, ибо она дастъ намъ равенство, братство и свободу.
Эти знатоки фразъ очень цѣнятся кандидатами, любящими пускать избирателямъ въ глаза пыль.
Есть еще цѣлый рядъ другихъ избирательныхъ промышленниковъ: секретарь мэріи, дающій кандидату списокъ именъ и адресовъ избирателей; преподаватель безъ мѣста, предлагающій свои услуги по части складыванія циркуляровъ и надписыванія на нихъ адресовъ; бѣднякъ, которому поручаютъ разносить циркуляры по домамъ; уличный пѣвецъ, сочиняющій и распѣвающій пѣсни, въ которыхъ расхваливается платящій кандидатъ и бранится его конкуррентъ; «раздаватель» избирательныхъ листковъ, стоящій у входовъ въ помѣщеніе, гдѣ производятся выборы; надзиратель, который слѣдитъ за правильностью подачи голосовъ и сосчитываетъ избирательные бюллетени. Наконецъ, «тріумфальные люди», которые въ день выборовъ послѣ ихъ окончанія несутъ избраннаго депутата на рукахъ до ближайшаго кафе.
Что касается самого кандидата, то, кромѣ всѣхъ перечисленныхъ лицъ, онъ долженъ заплатить еще типографщику, владѣльцу зала, гдѣ происходили собранія, хозяину кафе, въ которомъ вліятельные избиратели были и пили. Всего депутатъ затрачиваетъ двухлѣтнее свое жалованье, около 15—18.000 франковъ. А избираютъ его на четыре года.
Всѣхъ больше можетъ радоваться типографщикъ. Заказовъ у него вдоволь отъ кандидатскихъ рекламъ. Хорошій кандидатъ заказываетъ расклеить отъ 10 до 15 тысячъ афишъ (60 сантиметровъ длины и 20 ширины). Эти афиши печатаются на цвѣтной бумагѣ и содержатъ въ себѣ только имя и названіе партіи, къ которой принадлежитъ кандидатъ. Когда этотъ первый зарядъ истраченъ, т. е. плакаты оказываются неудобочитаемыми и заклеенными чужой рекламой, то слѣдуетъ второе изданіе 10.000 новыхъ афишъ большаго размѣра (80X30 сант.). Затѣмъ заказываются приглашенія на посѣщеніе собраній, гдѣ кандидатъ держитъ рѣчи и до 5.000 большихъ аншлаговъ (60X80 сант.) съ изложеніемъ программы кандидата. Наконецъ, кандидату приходится печатать и отвѣты на «клеветы» своихъ конкуррентовъ. Если принять въ разсчетъ, что избирательный комитетъ дѣлаетъ отъ себя еще заказы типографіямъ, что каждому избирателю посылаются на домъ циркуляры и что на улицахъ раздаются въ руки прохожихъ рекламы, то можно себѣ представить, какую массу работы доставляютъ выборы типографіямъ.
Тѣмъ не менѣе въ Парижѣ кандидату агитація обходится дешевле, нежели въ провинціи. Для него самое важное заручиться содѣйствіемъ надежнаго избирательнаго комитета. Прежде всего вербуются въ пользу кандидата богатые торговцы даннаго округа, которые, по давнему обычаю, должны широко раскошеливаться. Если ихъ кандидатъ будетъ избранъ, то ихъ затраты очень скоро могутъ покрыться въ формѣ цвѣтной ленточки, которую жертвователи при ближайшей раздачѣ орденовъ могутъ себѣ нацѣпить въ петлицу. Страсть къ орденамъ нигдѣ въ мірѣ не процвѣтаетъ въ такихъ размѣрахъ, какъ въ демократической Франціи.
Надежный избирательный комитетъ обезпечиваетъ успѣхъ выборовъ. Кандидатъ уже затѣмъ можетъ и не заботиться о своемъ дѣлѣ. Члены комитета все дѣлаютъ за него, хлопочатъ у кого слѣдуетъ, разсылаютъ приглашенія на «частныя» собранія выборщиковъ, организуютъ «народныя собранія», гдѣ ихъ протеже представляется своимъ избирателямъ. Отъ этихъ собраній особенно много зависитъ въ рабочихъ кварталахъ.
Однако, всѣ эти обычаи могутъ сильно измѣниться, если соціализмъ будетъ и дальше преуспѣвать въ Парижѣ такъ, какъ онъ заявлялъ себя въ нынѣшніе выборы. Соціалисты, какъ извѣстно, самые нетерпимые люди въ свѣтѣ. Они не могутъ выносить, когда кто-нибудь не клянется именемъ Карла Маркса или Фердинанда Ласаля, а также и тѣхъ, кто настолько легкомысленъ, что въ ихъ присутствіи выражаетъ мнѣнія, не согласныя съ ихъ мнѣніями. Такихъ смѣльчаковъ или освистываютъ или наставляютъ побоями. Именно у парижскихъ соціалистовъ логика кулаковъ достигла наивысшаго развитія. Самой революціонерной шайкой оказывается тамъ «ремесленный союзъ цирульниковъ». Отъ ихъ тираніи по истинѣ страдаетъ Парижъ. Когда приходится публично говорить кому-нибудь, кто по соціальнымъ вопросамъ думаетъ иначе, чѣмъ эти герои бритвы и щипцовъ, то «союзъ» отряжаетъ шайку, которая при выборѣ бюро криками проводитъ одного изъ своихъ. Затѣмъ кандидату дается слово только pro forma, но съ первыхъ же словъ его поднимается такой шумъ и гамъ, что собраніе должно прекратиться.
Кандидату остается радоваться, если ему удается уйти оттуда не избитымъ. Такъ, бывшій министръ Изъ Гюйо, обратившій на себя особенное вниманіе цирульниковъ своей книгой о соціалистической тираніи, на нынѣшнихъ выборахъ былъ защищенъ отъ насилій надъ нимъ лишь заступничествомъ своихъ друзей. И это произошло въ «частномъ» собраніи избирателей, куда допускались посѣтители по именнымъ пригласительнымъ билетамъ. Но и такое обстоятельство нисколько не стѣснило соціалистовъ-цирульниковъ. Ихъ компаньонъ Аллеманъ, предводитель одной изъ самыхъ крайнихъ группъ, владѣетъ типографіей и умѣетъ поддѣлывать какіе угодно пригласительные билеты. Крики «à morn! — à l’eau! à la lanterne!» («убить, топить, повѣсить его!») какими эти одичавшіе цирульники угрожали Гюйо, напоминали «лучшіе дни» коммуны.
Черезъ нѣсколько дней повторилось такое же зрѣлище уже въ публичномъ собраніи избирателей эксъ-депутата Можана. Можанъ, бывшій капитанъ и секретарь генерала Тибодэна, когда послѣдній былъ военнымъ министромъ, принадлежитъ въ разряду «соціалистовъ любителей». Онъ очень богатъ, не прочь служить Мамону, но съ прежнимъ генераломъ коммуны Грусе издаетъ «Germinal» — соціалистическую газету. Можанъ въ глазахъ цирульниковъ не можетъ считаться заправскимъ соціалистомъ, ибо онъ занимаетъ домъ въ Елисейскихъ поляхъ. Вотъ и его освистали, да вдобавокъ его ранили остріемъ желѣзной трости, такъ что друзья унесли его изъ залы собранія въ безсознательномъ состояніи.
Третье нападеніе, возбудившее большіе толки во время нынѣшнихъ выборовъ, было произведено на бывшаго министра Ловруа, зятя Виктора Гюго, извощикомъ Моромъ. Тутъ не безъ грѣха оказывается и память самаго знаменитаго поэта.
Небезъизвѣстно, что въ послѣдніе годы своей жизни Викторъ Гюго считался своего рода пророкомъ и первосвященникомъ. Онъ былъ окруженъ ореоломъ 20-лѣтней ссылки и политическаго мученичества. Этотъ литературный папа изрекалъ приговоры, по которымъ судили о дарованіяхъ другихъ поэтовъ. И неудивительно, что начинающіе стихокропатели приставали въ маститому поэту съ своимъ риѳмоплетствомъ. Съ непоколебимымъ спокойствіемъ и благодушіемъ старикъ самолично отвѣчалъ на письма недозрѣлыхъ юношей и сантиментальныхъ дѣвъ, осчастливливая ихъ такого рода записками: «вы — восходъ солнца, а я — закатъ. Мое умирающее свѣтило привѣтствуетъ утреннюю зарю вашего грядущаго таланта. Весь вашъ Викторъ Гюго».
Иные принимали эти фразы въ серьезъ и не переставали кропать стишки, другіе становились назойливѣе и добивались отъ маэстро совѣтовъ, поправокъ, даже того, чтобъ онъ нашелъ издателя для ихъ упражненій въ риѳмоплетствѣ. къ этому послѣднему разряду «талантовъ» принадлежалъ и помянутый извощикъ Моръ, чуть не убившій зятя Гюго.
Извощикъ Моръ уже тридцать лѣтъ приноситъ свою дань музамъ и, какъ истый соціалистъ съ анархистской окраской, занимается поэзіей соціализма. Какова эта поэзія, видно изъ пробъ его «таланта», приведенныхъ въ парижскихъ газетахъ съ болѣе или менѣе ядовитыми комментаріями. «Всеобщая республика», «Гамбетта у позорнаго столба», «Древо свободы», «Одноглазый король Бурбонскаго дворца» (т. е. Гамбетта) — таковы заглавія этихъ стиховъ, въ каждой строкѣ изобличающихъ нарушеніе метрики и риѳмы. И этотъ глупецъ былъ поощряемъ къ стихокропательству Викторомъ Гюго.
Поэтъ однажды сѣлъ въ экипажъ Мора и Моръ, польщенный тѣмъ, что свезъ такого важнаго сѣдока, отказался взять съ него плату, когда Гюго подалъ ему 2 франка. Впрочемъ, Моръ изъ почтенія возилъ даромъ и революціонерную ораторшу Луизу Мишель.
Когда Гюго умеръ, извощикъ поэта не преминулъ сказать нѣсколько словъ на могилѣ своего брата по Аполлону. Затѣмъ онъ опять усѣлся на козлы и занимался извозомъ до тѣхъ поръ, пока не остался безъ заработка со времени большой стачки парижскихъ извощиковъ 1891 г. Это-то, кажется, окончательно выбило изъ колеи 50-лѣтняго экзальтированнаго извощика. Съ тѣхъ поръ онъ посвятилъ себя всецѣло поэзіи и сталъ надоѣдать Локруа, зятю Гюго, просьбами о помощи, объ издателѣ и т. п. Локруа, конечно, не отвѣчалъ на приставанія протеже своего тестя, и въ сердцѣ поэта-извощика накоплялась постепенно возроставшая злоба. И вотъ, въ самый разгаръ выборной агитаціи, эта злоба проявилась въ самомъ примитивномъ насиліи. На одной избирательной сходкѣ онъ ранилъ Локруа выстрѣломъ изъ револьвера и, когда его арестовали, хладнокровно объявилъ, что онъ хотѣлъ проучить Локруа лишь за его презрѣніе къ протеже великаго Гюго. Къ счастью, не всѣ «протеже» тестя Локруа доходятъ до такой дикости въ своей злобѣ.
Въ виду подобныхъ фактовъ избирательной агитаціи благомыслящія парижскія газеты небезосновательно задаются вопросомъ, подлинно ли можетъ быть рѣчь о свободѣ публичныхъ собраній въ странѣ такого равенства, свободы и братства. Изъ Гюйо, послѣ покушенія на него, уже воздерживался отъ личныхъ свиданій съ своими избирателями. Онъ изложилъ свои воззрѣнія въ небольшой брошюрѣ, которую разсылалъ всѣмъ по почтѣ безплатно. Это, безъ сомнѣнія, удобнѣе, чѣмъ становиться лицомъ въ лицу съ «bête humaine» въ бурныхъ народныхъ собраніяхъ. Кандидату, ищущему покровительства отъ массъ, приходится теперь обладать очень толстой кожей, такъ какъ парламентское представительство отъ Парижа въ палатѣ депутатовъ все болѣе попадаетъ въ руки демагоговъ, поступающихъ далеко не по внушеніямъ голоса совѣсти и разсудка.
Въ провинціи, особенно на югѣ Франціи, положеніе кандидата совершенно иное. Правда, какъ и въ Парижѣ, онъ долженъ создать себѣ вліятельный комитетъ, но тутъ ему непремѣнно надо еще запастись необходимыми «мелкими деньгами», чтобъ тратить ихъ изъ собственнаго кармана. «Безъ денегъ нѣтъ и комитета», гласитъ правило. Да и когда комитетъ составленъ, и «боевая касса» полна, кандидату все-таки предстоитъ усиленная работа. Онъ — рабъ своего комитета. Онъ долженъ приглашать избирателей на банкеты, лично посѣщать ихъ и женскому персоналу говорить всякаго рода комплименты, словомъ, разыгрывать передъ всѣми роль всепокорнѣйшаго слуги. Небезъизвѣстно, что французскій крестьянинъ столь же разсчетливъ и бережливъ, какъ хитеръ и лукавъ. На этотъ счетъ «Figaro» напечаталъ недавно забавную пародію.
Кандидатъ предсталъ передъ своими избирателями-крестьянами. Они привѣтствуютъ его намеками на Панамское дѣло:
— Небось и вы поживились изрядно отъ такого пирога?
Депутатъ негодуетъ: «У меня руки чисты! Я не измѣнилъ своимъ избирателямъ».
Крестьяне: Не прикидывайтесь святошей!
Депутатъ: Клянусь, что у меня руки чисты!
Крестьяне удивленно смотрятъ на своего кандидата.
Депутатъ: Да, это — правда. Я остался вѣренъ своему полномочію и потому надѣюсь, что вы и теперь окажете мнѣ свое довѣріе.
Крестьяне собираются уходить. — Нѣтъ, такого дуралея мы не станемъ опять выбирать. Быть у такого большого горшка и не понимать своей выгоды! Такой человѣкъ не можетъ хорошо вести дѣла страны!
Они уходятъ, а кандидатъ остается въ недоумѣніи. Въ заключеніе «Figaro» прибавляетъ ядовитое замѣчаніе. Депутатъ спохватившись сказалъ про себя: «не лучше ли было бы признаться во всемъ!»
Подъ этой пародіей кроется изрядная доля вѣрныхъ наблюденій. Республиканскій кандидатъ въ сельскихъ округахъ не можетъ оперировать съ помощью обычныхъ лозунговъ политическаго словаря. Онъ долженъ умѣть индивидуально обращаться съ своими избирателями. Объ одномъ врачѣ-депутатѣ, который нѣсколько четырехлѣтій баллотируется въ одной и той же мѣстности, молва гласитъ, что онъ своими выборными успѣхами обязанъ только тому, что раздаетъ даромъ лѣкарства. Во время новыхъ выборовъ его экипажъ превращается въ странствующую аптеку, и онъ разъѣзжаетъ изъ двора въ дворъ, раздавая вездѣ лѣкарства, какія кому требуются, и все это даромъ! Это помогаетъ больше, чѣмъ всякія рѣчи-программы и избирательные манифесты.
Незавидна жизнь милліонеровъ въ Соединенныхъ Штатахъ и вполнѣ понятно ихъ стремленіе въ Европу, чтобы тамъ пожить на свои милліоны, накопленные ими въ Новомъ Свѣтѣ. Многія обстоятельства оправдываютъ эти эмиграціи. Окруженные возбуждаемой ими ненавистью и корыстью, угрожаемые динамитомъ и револьверомъ, преслѣдуемые адвокатами и газетными репортерами, эти обладатели несмѣтныхъ богатствъ испытываютъ, повидимому, одно лишь затрудненіе въ выборѣ, избѣгая Харибды только для того, чтобы попасть въ Сциллу.
Таково именно положеніе нью-іоркскаго банкира Росселя Седжа, владѣльца почти 100 милліоновъ. Нѣкій Норкроссъ, страдающій галлюцинаціями, посягалъ на его жизнь, пустивъ въ него динамитной бомбой. Норкроссу удалось убить только себя съ шестью сотоварищами и довольно многихъ поранить, въ томъ числѣ и Росселя Седжа, отъ котораго одна изъ жертвъ покушенія — Вильямъ Р. Лэдлоу — требуетъ теперь 100.000 рублей за понесенные имъ протори и убытки. Процессъ любопытный. А вотъ что послужило поводомъ къ его возникновенію. 5 декабря 1891 г. въ 11 1/2 часовъ утра Седжъ вошелъ въ свои бюро, находящіяся на углахъ улицъ Broadway и Hector. Тамъ его ожидалъ незнакомецъ, вручившій одному изъ комми свою карточку, и прибавилъ, что является отъ имени Рокфеллера, весьма извѣстнаго капиталиста въ Чикаго, для закупки у Седжа бумагъ. Предупрежденный о незнакомцѣ, послѣдній вышелъ изъ своего кабинета, сообщающагося съ форточками, открытыми для публики.
— Въ чемъ дѣло? — спросилъ банкиръ.
— Отсюда вы это сами узнаете, — отвѣчалъ Норкроссъ, передавая ему письмо и кладя на внѣшній край фортки сакъ, который онъ пріоткрылъ, какъ бы для того, чтобы вынуть оттуда бумаги. Но никакихъ бумагъ тамъ не было, а вмѣсто нихъ лежалъ какой-то предметъ цилиндрической формы, сперва не обратившій на себя вниманіе банкира, занявшагося распечатываніемъ письма.
Написанное на машинѣ, оно было кратко и ясно и заключало всего слѣдующія слова: «Будьте любезны немедленно вручить мнѣ 1.200.000 долларовъ. Если вы не исполните этого безпрекословно, то я взорву на воздухъ вашъ домъ, васъ и себя и всѣхъ находящихся тутъ имѣющимися при мнѣ десятью фунтами динамита».
Былъ ли это безумецъ? Можетъ быть. Навѣрное, человѣкъ рѣшительный, заранѣе обрекшій свою жизнь на гибель. Свѣтлые и холодные его глаза впились въ лицо банкира и слѣдили за малѣйшимъ его жестомъ.
Много разъ приходилось Росселлю Седжу имѣть дѣло съ помѣшанными и злоумышленниками. Много разъ жизни его угрожала опасность.
— Милліонъ двѣсти тысячъ долларовъ, — произнесъ онъ тихимъ голосомъ, стараясь овладѣть своимъ волненіемъ. — Это большая сумма, и мнѣ необходимо время, чтобы собрать ее. Обождите минутку…
— Ни единой секунды… Здѣсь… сейчасъ или никогда.
— Но вѣдь мнѣ надо-же достать деньги! Онѣ тамъ въ моей кассѣ.
Говоря это, онъ сдѣлалъ движеніе, чтобы укрыться позади только что вошедшаго Вильяма Лэдлоу, личнаго секретаря банкира Блудгуда, — невѣдавшаго, что тутъ творилось, и подходившаго къ Седжу, для передачи ему порученія, отъ своего хозяина.
— Не трогайтесь съ мѣста или все взлетитъ на воздухъ, — возразилъ Норкроссъ, вытаскивая изъ сака свою бомбу и сдѣлавъ жестъ, будто бросаетъ ее по направленію своего собесѣдника.
— Убійца! — крикнулъ испуганный банкиръ.
Крикъ его затерялся въ страшномъ взрывѣ бомбы, которая разорвалась и подняла цѣлый ураганъ пыли отъ дверецъ, кассовыхъ ящиковъ, золота, серебра, билетовъ, мебели, перегородокъ, убивая и нанося раны всѣмъ, кто только тамъ находился. Вслѣдъ за громовымъ ударомъ взрыва наступило гробовое молчаніе. Сквозь разбитыя окна разостлался удушливый и черный дымъ. Слышенъ былъ лишь отдаленный шумъ, звонъ кусковъ стекла, отрывавшихся отъ оконъ, отваливавшіеся куски штукатурки, глухіе стоны умирающихъ.
Когда нѣсколько минутъ спустя полицейскіе, прибѣжавшіе на шумъ взрыва, проникли въ бюро, они увидѣли, что куски труповъ устилали полъ, шестеро раненыхъ умирали на полу. За рѣшеткой изъ крученой и шлифованной оправы лежалъ самъ Росселль Седжъ съ опаленными волосами и бровями, съ окровавленной, неузнаваемой физіономіей, но еще живой, около чьей-то головы, отскочившей отъ туловища. Его перенесли въ его квартиру, гдѣ благодаря усердному уходу онъ ожилъ, а затѣмъ и поправился. То же самое удалось сдѣлать и относительно Р. Лэдлоу. Остальные раненые погибли. Что-же касается убійцы, то отъ его тѣла не нашли ни клочка. Единственно нетронутой, въ силу странной случайности, осталась его голова, та самая, которая скатилась къ Росселлю Седжу, отскочивъ отъ туловища. Она сохранила свои каштановые усы, короткіе волосы, остриженные подъ гребенку, и была покрыта шелковой шапкой, исковерканной и запачканной въ крови.
Несмотря на полугодовое лѣченіе, плохо поправившись отъ полученныхъ ранъ и испытаннаго потрясенія, Вильямъ Р. Лэдлоу, по совѣту своего адвоката, затѣялъ съ Седжемъ процессъ о вознагражденіи его за понесенные имъ протори и убытки. Согласно утвержденію его адвоката, безъ него банкиръ былъ-бы убитъ. Сознательно и нарочито спрятавшись позади Вильяма Р. Лэдлоу, Седжъ направилъ, такимъ образомъ, на него руку убійцы и причинилъ истцу большой вредъ, за который обязанъ вознаградить его. Онъ, дѣйствительно, утверждалъ, что въ тотъ моментъ, когда Лэдлоу подходилъ къ Седжу, тотъ, — угрожаемый Норкроссомъ, — противъ своего обыкновенія, протянулъ руку Лэдлоу, и такимъ образомъ заставилъ его помѣститься между убійцей и его жертвой. Доказать этотъ фактъ было невозможно. Единственное лицо, которое могло-бы быть свидѣтелемъ — Нортонъ, одинъ изъ служащихъ Седжа, — былъ обезглавленъ бомбой, и голова его оказалась выброшенной на улицу.
Адвокатъ Седжа, впрочемъ, и не оспаривалъ матеріальнаго факта; онъ ссылался только на слѣдующія обстоятельства: 1) движеніе его кліента было невольно и безсознательно; 2) онъ не употребилъ ни насилія, ни силы, чтобы поставить Лэдлоу между убійцей и собой; 3) отнюдь не былъ установленъ фактъ, якобы это невольное и безсознательное движеніе такъ или иначе увеличило шансы, какими рисковалъ Лэдлоу быть убитымъ, такъ какъ лица, присутствовавшія тогда въ бюро и стоявшія значительно дальше отъ Росселля Седжа, чѣмъ къ нему былъ Лэдлоу, были смертельно ранены, тогда какъ истецъ и отвѣтчикъ были единственные, пережившіе эту катастрофу.
Призванные для экспертизы доктора объявили, что Лэдлоу болѣлъ въ теченіе года и былъ лишенъ возможности работать, что нервная его система до сихъ поръ сильно потрясена и не столько вслѣдствіе его ранъ, которыя, повидимому, сравнительно, были не особенно тяжки, а главное вслѣдствіе самаго факта взрыва. Онъ потерялъ пятнадцать фунтовъ въ вѣсѣ своего тѣла и много силъ. Онъ почти оглохъ, умственныя способности его ослабѣли. Истецъ по своимъ книгамъ доказывалъ, что прежде этого событія онъ получалъ около 10.000 рублей въ годъ, а съ тѣхъ поръ не въ состояніи былъ заработывать даже и половины. На этомъ основаніи, онъ требовалъ съ Росселля Седжа удовлетворенія, опредѣляя сумму его въ 100.000 рублей.
Судья и присяжные были въ затруднительномъ положеніи. Изъ собственнаго свидѣтельства Лэдлоу слѣдовало, что банкиръ не прибѣгалъ ни къ какому насилію, чтобы спрятаться позади него, что его привела туда въ злополучный моментъ несчастная его звѣзда и что въ фактѣ протянутой ему банкиромъ руки онъ видѣлъ тогда лишь проявленіе снисхожденія или любезности, на которыя банкиръ былъ не особенно тароватъ. Въ лѣтописяхъ суда подобныхъ прецедентовъ не существовало. Такого рода случай впервые предсталъ для оцѣнки суда и присяжныхъ. Вердиктъ былъ постановленъ на основаніи свидѣтельства докторовъ, которое имѣло большее значеніе, чѣмъ всѣ аргументы адвоката.
Присяжные признали, что неспособность работать и немощи Лэдлоу зависѣли главнымъ образомъ отъ потрясенія, вызваннаго въ его нервной системѣ взрывомъ, въ которомъ Росселль Седжъ, оказавшійся самъ его жертвой, не могъ быть признанъ отвѣтственнымъ, а, слѣдовательно, его нельзя было присуждать въ уплатѣ убытковъ. Лэдлоу аппелировалъ на это рѣшеніе, состоявшееся 6 іюня нынѣшняго года, и въ скоромъ времени предстоитъ слѣдующей инстанціи суда высказаться по поводу этого процесса.
Послѣ Росселля Седжа, ставшаго жертвой Норкросса, другой Крезъ, Маккэй, сдѣлался жертвой Риппея. 24 февраля нынѣшняго года, въ полдень, Маккэй вышелъ изъ Palace-Hôtel, въ Санъ-Франциско и пересѣкалъ Lick Place, маленькую узенькую улицу, соединяющую улицы Cotter и Post. Вдругъ нѣкій сѣдовласый старецъ, — слѣдовавшій за нимъ, — почти въ упоръ выстрѣлилъ ему въ спину изъ пистолета. Когда же Маккэй отъ перваго выстрѣла не упалъ, убійца сталъ вторично прицѣливаться въ него изъ своего револьвера. Но Маккэй спрятался за небольшую повозку, стоявшую у магазина. Это движеніе спасло ему жизнь. Вторая пуля только задѣла его, разбивъ стекло въ выставочномъ окнѣ, и едва не убила парикмахера, брившаго своего кліента. Увидѣвъ свой промахъ и спасавшуюся отъ него жертву, убійца направилъ свое оружіе противъ самого себя и пустилъ себѣ пулю прямо въ грудь. Смертельно раненый, покачиваясь, пошелъ онъ оттуда и свалился посреди улицы.
Да тройной выстрѣлъ сбѣжался народъ. Окружили Маккэя, который и не подозрѣвалъ, что онъ раненъ, и узналъ о томъ лишь тогда, когда, поднеся руку къ своей одеждѣ, отдернулъ ее всю окровавленную. Его немедленно перенесли въ его отель, гдѣ по изслѣдованіи врачей оказалось, что пуля находилась между шестымъ и седьмымъ ребромъ. Ее удалось вынуть, рану перевязали, и раненый былъ спасенъ.
Между тѣмъ подняли и убійцу. Маккэй не зналъ его. Оказалось нѣкоторое затрудненіе при удостовѣреніи его личности. То былъ семидесятичетырехлѣтній старикъ K. В. Риппей. Исторія его походила на исторію другихъ калифорнійцевъ. Высадившись въ Санъ-Франциско въ 1870 г. и имѣя при себѣ довольно крупную сумму въ сто тысячъ рублей, онъ бросился, очертя голову, въ спекуляціи Комстовской руды и на томъ раззорился. Маккэй же разбогатѣлъ на ней. Отсюда явилась ненависть и жажда мести Риппея. Когда его перенесли въ госпиталь, при немъ нашли клочокъ бумаги, на которомъ собственной его рукой написано было слѣдующее: «Предметъ для размышленія. Онъ заплатилъ 150.000 долларовъ за брилліантъ для своей жены. Этой суммой онъ могъ бы спасти отъ отчаянія цѣлую массу своихъ жертвъ. Пускай же о томъ упомянутъ въ его эпитафіи».
Не владѣя уже языкомъ, такъ какъ у него было прострѣлено правое легкое, передъ смертью, онъ собралъ послѣднія силы, чтобы написать письмо, обращенное въ печати, на столько-же безграмотное орѳографически, какъ и безсвязное, въ которомъ была единственная осмысленная фраза: «Все, что я имѣлъ, я оставилъ въ рукахъ биржевыхъ разбойниковъ Санъ-Франциско. Я посѣялъ мои деньги, а пожалъ чертополохъ. Если-же сѣятели чертополоха не пожинаютъ грозы, то это лишь потому, что у меня нѣтъ болѣе силъ владѣть пистолетомъ. Въ противномъ случаѣ я очистилъ-бы землю отъ этихъ разбойниковъ, причинившихъ столько раззореній и зла, и которыхъ Богъ, по неисповѣдимому Своему милосердію, попускаетъ жить и наслаждаться».
Еще одинъ милліонеръ — Джей Гудъ, богатѣйшій человѣкъ въ Соединенныхъ Штатахъ, да, быть можетъ, и во всемъ мірѣ, самый смѣлый изъ финансовыхъ пиратовъ, когда-либо существовавшихъ на бѣломъ свѣтѣ, — недавно скончался въ своей резиденціи Irvington place. По поводу его смерти американская пресса разсказала исторію карьеры этого необыкновеннаго человѣка, заклеймивъ притомъ его дѣйствія и страшный ударъ, нанесенный имъ мартовской биржѣ 1869 г., сдѣлавшій изъ Джея Гуда могущественнѣйшаго финансиста въ Американскомъ Союзѣ, самаго страшнаго счетчика денегъ, существовавшаго когда-либо.
Теперь по смерти его въ этой самой прессѣ произошелъ удивительный поворотъ въ его пользу. Стараясь осудить нечистый источникъ всѣхъ этихъ накопленныхъ сотенъ милліоновъ, оправдать veto, налагавшееся для основателя этого колоссальнаго богатства на входъ во всѣ двери, — въ тоже время американская печать силится открыть эти двери и даже двери самаго избраннаго общества для наслѣдниковъ богатства Гуда. Въ глазахъ этого общества наслѣдники не отвѣтственны за грубый гнетъ своего родителя, а доставшіеся милліоны открываютъ имъ доступъ въ это общество. Ихъ приглашаютъ занять тамъ подобающее имъ мѣсто, и газеты, осуждавшія отца, возвѣщаютъ о появленіи будущей зимой въ большомъ свѣтѣ Нью-Іорка богатѣйшей наслѣдницы Соединенныхъ Штатовъ — миссъ Элленъ М. Гудъ. Въ этой средѣ, гдѣ царитъ эта молодая дѣвушка, соперничество громадное, дебютантки классифицированы и расцѣнены, и пресса не стѣсняется оспаривать ихъ права на первенство въ обществѣ, расхваливать ихъ привлекательность, составлять инвентарь ихъ милліонамъ.
Такимъ образомъ, миссъ Элленъ М. Гудъ, передъ которой, какъ и передъ ея матерью и братьями безжалостно закрывались всѣ двери при жизни ея отца, — въ настоящее время даетъ матеріалъ для многочисленныхъ и любопытныхъ статей, въ которыхъ передъ публикой, жадной до подробностей о жизни богатѣйшихъ невѣстъ въ свѣтѣ, гдѣ богатство играетъ видную роль, — расписываются ея возрастъ, личность, состояніе и послѣднее по преимуществу.
"Изъ всѣхъ дебютовъ, возвѣщенныхъ на будущій сезонъ, — пишетъ нѣкій свѣтскій хроникеръ, — вступленіе въ свѣтъ миссъ Элленъ М. Гудъ, дочери милліонера Джея Гудъ, — страшно возбуждаетъ общественное любопытство. Вступленіе ея въ свѣтъ совершается позднѣе, чѣмъ это принято обыкновенно. Въ строгомъ смыслѣ этого слова, она уже не молодая дѣвушка, хотя ей нѣтъ еще тридцати лѣтъ. Впрочемъ, она серьезнѣе и степеннѣе, чѣмъ обыкновенно бываютъ дѣвушки ея возраста. Не считая того, что она должна получить впослѣдствіи, у нея чистыхъ, выгодно помѣщенныхъ 15 милліоновъ долларовъ, на которые ростутъ проценты. Кромѣ того, она является собственницей дворца, построеннаго ея отцомъ, и великолѣпной резиденціи Irvington place, гдѣ онъ скончался. Двѣ «эти недвижимости составляютъ вмѣстѣ 1.300.000 долларовъ».
Красива ли она? На этотъ счетъ хроникеръ не такъ положителенъ въ своихъ показаніяхъ. «Не обладая замѣчательной красотой, — пишетъ онъ, — она граціозна, средняго роста шатенка или скорѣе брюнетка, съ нѣсколько рѣзкими чертами, очень хорошо сложенная и замѣчательно пропорціональная. Съ такимъ богатствомъ, какъ у нея, и съ такими физическими преимуществами, нѣтъ никакого сомнѣнія, что она явится предметомъ всеобщаго вниманія. Но, — прибавляетъ онъ, — искатели приданаго встрѣтятъ человѣка, который за себя постоитъ. Обладая граціей и прелестью своей матери, миссъ Гудъ унаслѣдовала отъ отца великую его проницательность. Это розовый бутонъ, который стоитъ сорвать. Но искателямъ приключеній лучше вооружиться благоразуміемъ, такъ какъ миссъ Гудъ не изъ тѣхъ, которыхъ легко провести».
Затѣмъ онъ распространяется о характерѣ, умѣ и добродѣтеляхъ своей героини и наконецъ такъ заканчиваетъ свой панегирикъ: «Никто не ожидаетъ какого нибудь блестящаго дебюта, выставки поразительныхъ туалетовъ и необычайныхъ драгоцѣнностей. Само собой разумѣется, что при своемъ богатствѣ, миссъ Гудъ могла бы окружить себя самымъ пышнымъ блескомъ, но она ничего этого не сдѣлаетъ. Тѣ, кто предстоящей зимой будутъ имѣть честь быть ей представленными, увидятъ передъ собой молодую женщину съ безупречными манерами и прекраснымъ вкусомъ. Чѣмъ чаще ее видишь, тѣмъ болѣе она нравится».
Впрочемъ, миссъ Элленъ М. Гудъ не единственная милліонерша, о вступленіи которой въ свѣтъ возвѣщаютъ такимъ манеромъ хроникеры американскихъ газетъ. Есть еще другія богачихи, надѣленныя милліонами. Но она самая богатая изъ нихъ, и въ силу этого ей отводится первое мѣсто озабоченными женихами и свѣтской хроникой. Для любителей большихъ приданыхъ предстоятъ еще славные дни. Эти любители какъ Стараго, такъ и Новаго Свѣта обязательно оповѣщаются репортерами. Пресса держитъ ихъ an courant, а въ Соединенныхъ Штатахъ, болѣе чѣмъ гдѣ либо, печать представляетъ собой довольно безцеремонное, эхо весьма любопытнаго свѣта.