Изъ общественной и литературной жизни Запада.
править«Вслѣдъ за Ренаномъ Тэнъ!» Такое сопоставленіе двухъ именъ въ некрологахъ французской печати, посвященныхъ памяти недавно скончавшагося Тэна, ясно показываетъ, что онъ не уступаетъ знаменитому Ренану въ значеніи, какъ блестящій писатель Франціи, какъ художникъ слова, какъ ученый изслѣдователь и мыслитель. Разница между ними та, что Ренанъ считался выразителемъ идеальной и спиритуалистической стороны французскаго ума XIX вѣка, а Тэнъ съ неменьшей оригинальностью и блескомъ — выразителемъ его матеріалистической и скептической стороны. Тэнъ[1] былъ позитивистомъ чистой воды, безъ малѣйшей примѣси мистицизма, что теперь рѣдко встрѣчается во Франціи. Онъ вѣрилъ только въ факты и въ тѣ выводы, къ какимъ могло привести терпѣливое и методичное наблюденіе ихъ. Только любовь въ факту и культъ знанія, культъ, впрочемъ, безъ вѣры въ непогрѣшимость знанія и въ всемогущество его, вдохновляли этого писателя. Такой позитивизмъ останавливается у порога всего таинственнаго и признаетъ себя просто неспособнымъ проникать въ неразгаданныя тайны. Тутъ нѣтъ ни враждебности къ таинственности, ни равнодушія. Это скорѣе уваженіе передъ невѣдомымъ, нежели боязнь его.
Какъ моралистъ, Тэнъ былъ тѣмъ, что обыкновенно именуется пессимистомъ, т. е. онъ считалъ человѣка дурнымъ и почти неспособнымъ къ добру. Человѣкъ для него всегда былъ «гориллой кровожаднымъ и похотливымъ» или, точнѣе, никогда не можетъ избавиться отъ свойствъ натуры первобытнаго хищника.
Въ политикѣ Тэнъ былъ аристократомъ, какъ это и подобаетъ ожидать отъ пессимиста, мизантропа и поклонника англійской культуры. Въ данномъ случаѣ онъ признавалъ такую доктрину, что въ силу наслѣдственности народъ есть организмъ и вслѣдствіе цивилизаціи организмъ весьма сложный. А къ сложнымъ организмамъ, будь то машины, животныя или народы, примѣняется законъ раздѣленія труда. Самое низшее животное обладаетъ лишь однимъ органомъ для пищеваренія, для размышленія и развлеченія. Высшее животное имѣетъ много способностей и столько же органовъ, сколько способностей, безъ этого оно не могло бы существовать. Раздѣленіе труда въ обществахъ называется спеціальностью или компетентностью. И такъ, чѣмъ значительнѣе народъ и чѣмъ многосложнѣе его составъ, тѣмъ болѣе каждый составной элементъ въ немъ долженъ знать, что ему дѣлать, и дѣлать только то, что ему надлежитъ. Проще сказать, отъ каждой отрасли труда слѣдуетъ строго требовать возможно больше компетентности. Стало быть, предоставлять законодательство въ распоряженіе тѣхъ, кто умѣетъ дѣлать только обувь, неблагоразумно. А такъ какъ демократія сводится къ тому, чтобъ ставить законодателей въ зависимость отъ тѣхъ, кто умѣетъ дѣлать только обувь, и замѣнять многочисленныя колеса однимъ единственнымъ колесомъ или, по крайней мѣрѣ, многочисленныя колеса ставить въ такую зависимость отъ универсальнаго колеса, что они всецѣло поглощаются имъ, то демократизмъ является безсмыслицей. Авторъ «Les Origines de la France contemporaine» старался доказать это фактически, считая, что деспотизмъ и анархія одно и тоже, т. е. одно и тоже «импульсивность одного мозга», который не признаетъ для себя никакихъ резоновъ, или импульсивность коллективнаго мозга, который невѣдомо куда увлекается инстинктами и не размышляющей душой толпы.
Ипполитъ Тэнъ былъ весьма разносторонне одаренной натурой и серьезно изучалъ такія области, которыя не имѣли связи съ его прямой спеціальностью — исторіей. Робертъ де-Боньеръ въ воспоминаніяхъ о немъ не безосновательно называетъ его «маленькимъ лордомъ Бэкономъ, который для своей спеціальности пользовался всѣми отраслями человѣческаго знанія и умъ котораго живо интересовался самыми разнородными предметами». Раньше, чѣмъ приняться за свой историческій трудъ «Les Origines de la France contemporaine», Тэнъ уже пріобрѣлъ себѣ извѣстность, какъ филологъ, философъ, эстетикъ, историкъ искусства и литературы, наконецъ, какъ мастеръ по части художественныхъ путевыхъ описаній. Уже тогда онъ пользовался большимъ авторитетомъ глубокаго и остроумнаго критика и независимаго мыслителя, который, не взирая на благосклонность или неблаговоленіе литературнаго цеха и общественнаго мнѣнія, не заботясь о выгодахъ для своего матеріальнаго положенія, безъ малѣйшихъ слѣдовъ амбиціи высказывалъ то, что считалъ за правду. Насколько Ренанъ иронизировалъ надъ самимъ собой, когда ему приходилось излагать результаты своихъ занятій, настолько же Тэнъ неизмѣнно старался оставаться борцомъ за свои воззрѣнія.
Эта-то самоувѣренность относительно непогрѣшимости результатовъ его изслѣдованій, самоувѣренность, несвободная отъ догматическаго усердія, и была «Ахиллесовой пятой» историка Тэна. Отсюда и вытекали противорѣчія между его методомъ историческаго изслѣдованія и его практическимъ примѣненіемъ, обнаружившіяся ярко въ «Les Origines de la France contemporaine». Его методъ былъ собственно индуктивный, реалистическій, долженствующій изслѣдовать каждый объектъ безъ предвзятыхъ мнѣній и не обращая вниманія на заключительные выводы, какіе логически могутъ получиться изъ сдѣланныхъ наблюденій. Но «маленькому лорду Бэкону» не суждено было провести съ строгой послѣдовательностью эту систему. Реалистическій историкъ, сторонникъ индуктивнаго метода, не могъ отдѣлаться отъ свойствъ философа, раньше занимавшагося метафизическими изслѣдованіями, и у Тэна постоянно попадаются положенія чисто апріористическія. Поэтому и его остроумные парадоксы зачастую вызываютъ возраженіе.
Вотъ, напримѣръ, онъ задумалъ объяснить характеръ Наполеона Великаго изъ корсиканской среды его юности, изъ разбойничьихъ традицій его фамиліи, изъ тосканскаго происхожденія ея и изъ общественной и духовной атмосферы Корсики, гдѣ нравы и воззрѣнія XIV вѣка оставались нетронутыми позднѣйшей культурой вплоть до французскаго завоеванія этого острова. Онъ и охарактеризовалъ Наполеона Бонапарта, какъ послѣдняго изъ итальянскихъ кондотьери и тирановъ ранняго періода Возрожденія, но при изложеніи исторіи Наполеоновскаго режима знаменитый историкъ впалъ въ противорѣчіе съ самимъ собой, блистательно обрисовавъ перваго консула и перваго императора французовъ, какъ водворителя общественнаго и государственнаго порядка во Франціи, какъ величайшаго государственнаго человѣка. Очевидно, тутъ факты, отысканные Тэномъ и добросовѣстно повѣданные имъ, сами собой пришли въ противорѣчіе съ заранѣе построеннымъ отвлеченнымъ образомъ героя.
Этому историку-реалисту, когда онъ брался за перо, очевидно ничто не было свято, за исключеніемъ только того, что онъ самъ считалъ за истину. Онъ какъ бы не признаетъ никакого величія французской славы, никакого идеальнаго завоеванія, невѣритъ въ то, что уже одно желаніе народа имѣть своихъ великихъ героевъ есть нѣчто хорошее. Тѣмъ болѣе безпощаденъ Тэнъ относительно историческихъ легендъ. Дѣятели французской революціи выставлены имъ съ фотографической точностью во всей своей наготѣ безъ малѣйшаго прикрытія фиговымъ листкомъ, съ ихъ алчностью, кровожадностью и хищничествомъ. Правда, и раньше «Les Origines» дѣлались попытки отнестись критически къ революціи, но только трудамъ Тзна удалось оказать рѣшительное вліяніе на перемѣну во взглядахъ относительно этой эпохи.
Реалистическая школа въ литературѣ Франціи не безъ основанія опиралась на Тэна, на его эстетическіе и критическіе этюды. Именно онъ подорвалъ значеніе романтическаго направленія, въ годы его молодости господствовавшаго во Франціи, и старался доказать, что только міръ дѣйствительности долженъ быть предметомъ всякаго художественнаго творчества, что поэтъ долженъ черпать свои созданія изъ этого міра, что средой опредѣляется образованіе и развитіе характера и рядомъ съ средой въ настоящемъ рѣшающее значеніе имѣетъ прошлое семьи и класса общества, изъ которыхъ вышелъ индивидуумъ. Какъ естествознаніе объясняетъ развитіе всего вліяніями окружающихъ условій, климата, мѣстныхъ особенностей и способа питанія, такъ и Тэну прежде всего требовалось изслѣдовать, изъ какой расы вышелъ такой-то иксъ, въ какое время онъ росъ и какое направленіе было тогда, какимъ вліяніямъ подвергался этотъ иксъ отъ окружающихъ условій, личныхъ и общественныхъ. Затѣмъ онъ искалъ рѣшенія болѣе мелкихъ вопросовъ въ письмахъ и архивахъ. По происхожденію, по времени и средѣ онъ заключалъ о сущности икса, по внѣшнимъ моментамъ и вліянію ихъ судилъ о внутреннемъ содержаніи. Эту мѣрку онъ прилагалъ къ поэтамъ, художественнымъ произведеніямъ и цѣлымъ эпохамъ.
По этой теоріи писатели классифицировались лишь какъ выразители общества, расы, среды. По замѣчанію одного выдающагося изъ новѣйшихъ французскихъ критиковъ (Эмиля Фаге) выходитъ отсюда, что не писатели участвуютъ въ сочиненіи книгъ гораздо болѣе, чѣмъ ихъ авторы, и Корнель, напр., выражаетъ мысль своихъ добрыхъ сосѣдей гораздо болѣе, чѣмъ свою собственную. Съ этой точки зрѣнія на писателя лишь какъ на точный историческій документъ, какъ на точное выраженіе духа времени, въ «Petit Journal» вѣрнѣе искать свидѣтельства о состояніи души французскаго народа 1890 г., нежели у Тэна или Ренана. Вѣдь писатели этой широко распространенной газетки для историка могутъ служить самыми цѣнными выразителями интеллектуальнаго состоянія новѣйшей Франціи, и если теорія Тэна вѣрна, то помянутые писатели суть настоящіе французскіе авторы XIX вѣка, достойные того, чтобъ ихъ изучать.
Къ счастью, самъ Тэнъ практически не слѣдовалъ своему методу. Онъ примѣнялъ его какъ разъ наоборотъ. Онъ бралъ знаменитыхъ авторовъ, которые блистали просто потому, что обладали геніемъ, основательно изучалъ ихъ и по нимъ-то старался воскресить духъ ихъ времени. И тутъ уже не трудно было показать, что они-то и были настоящими выразителями этого духа времени. Иначе сказать, Тэнъ сперва составлялъ себѣ вѣрную идею объ извѣстномъ авторѣ и потомъ болѣе или менѣе прилаживалъ къ ней духъ времени. Весьма понятно, что отъ этого страдалъ иногда «духъ времени»; случалось и то, что критикъ, желавшій быть только историкомъ, сочинялъ плохія историческія страницы, потому что оставался хорошимъ критикомъ, и образцовыхъ страницъ по части критики у Тэна цѣлыя сотни.
Тэнъ въ концѣ 50-хъ и началѣ 60-хъ гг. имѣлъ очень большое вліяніе на литературную молодежь во Франціи, гораздо большее, чѣмъ Ренанъ, который не такъ легко поддавался усвоенію. Вліяніе Дарвина и Спенсера пришло во Францію лишь послѣ вліянія Тэна. Новое поколѣніе удаляется отъ этого направленія и старается создать «новую метафизику», открыть двери сверхчувственному. Анатоль Франсъ, превосходный критикъ изъ среды той молодежи, которая нѣкогда увлекалась Тэномъ, сознается, что тогда онъ еще не зналъ, что всякія теоріи, искусно сочиненныя, одинаково хороши въ такомъ-же смыслѣ, какъ этажерки, необходимыя для размѣщенія фактовъ по отдѣламъ. А этажерки Тэна къ тому же сдѣланы были превосходнымъ мастеромъ.
«Великая философская истина походитъ на градусы долготы и широты, обозначенные на картахъ. Они съ точностью опредѣляютъ положеніе всѣхъ пунктовъ земного шара. Въ шесть лѣтъ, — говоритъ Франсъ, — когда я увидѣлъ первую карту земного шара, я думалъ, что линіи, тамъ начерченныя, соотвѣтствуютъ осязательной дѣйствительности. Во время своихъ прогулокъ въ Тюльери я отыскивалъ ихъ и не находилъ. Это было мое первое разочарованіе въ научномъ отношеніи. Идея, что теорія среды не можетъ быть безусловно вѣрной, была вторымъ или третьимъ такимъ же разочарованіемъ».
Такимъ образомъ ни эрудиція Тэна, ни масса фактовъ, собиравшихся имъ, не упрочила его метода, и насмѣшки надъ этимъ позитивистскимъ, серьезно-научнымъ, детерминистскимъ методомъ оказались для него гораздо важнѣе и серьезнѣе, чѣмъ глупая злоба оскорбленнаго партійнаго гонора на мнимаго «реакціонера». Новѣйшее литературное поколѣніе отвернулось отъ доктринъ «англійской школы» Тэна и стало прислушиваться въ голосу другихъ руководителей.
Одинъ изъ характерныхъ признаковъ новыхъ «вѣяній» — возвращеніе въ спиритуализму, такъ горько осмѣянному Тэномъ въ лицѣ французскаго философа Виктора Кузена (въ книгѣ «Philosophes franèais»), смутная склонность къ мистицизму. Но вмѣстѣ съ этой склонностью въ мистицизму водворяется и суевѣріе совсѣмъ не хуже того, что было тысячу лѣтъ назадъ. Очевидно, мракобѣсіе, неотступно слѣдующее за человѣческимъ родомъ по всей его исторіи, какъ зловѣщая тѣнь, только мѣняетъ методы своего владычества. Прежде суевѣріе и глупость пользовались для своихъ цѣлей народными массами. Теперь, когда и толпа стала образованнѣе и разумнѣе, чѣмъ прежде, мракобѣсіе заигрываетъ съ самой наукой и, подъ маской научнаго изслѣдованія, начинаетъ плѣнять даже ученыхъ. И посмотрите, сколько обрѣтается у него прозелитовъ. За нимъ бѣгутъ слѣдомъ, какъ на новымъ крысоловомъ, безразсудно опьяняются опіумомъ его мистики, изучаютъ всякія безсмысленныя причуды его страшно разросшейся литературы и все это покрываютъ мантіей научнаго авторитета. То какой нибудь факиръ интересуетъ ученыхъ. То почтеннѣйшая миссъ Абботъ смущаетъ легковѣрныхъ физиковъ своими фокусами. То даже въ ученыхъ обществахъ поднимаются толки объ экспериментахъ профессора Рише въ Парижѣ, профессора, который обладаетъ такимъ мужествомъ, что утверждаетъ, будто бы существуютъ люди, которые однимъ мышленіемъ и волей могутъ оказывать опредѣленное вліяніе на другихъ людей, живущихъ вдали. А вотъ теперь всплыла на поверхность необыкновенная женщина-медіумъ. Объ опытахъ ея въ Миланѣ въ присутствіи ученыхъ напечатанъ оффиціальный отчетъ въ лейбъ-органѣ спиритовъ, издаваемомъ въ Лейпцигѣ и Нью-Іоркѣ нашимъ соотечественникомъ «статскимъ совѣтникомъ» Александромъ Аксаковымъ, подъ названіемъ «Psychische Studien».
Дѣло въ томъ, что въ Италіи проживаетъ таинственная синьора Евзанія Паладино. Она чувствуетъ въ себѣ всѣ задатки медіума, могущаго находиться въ сношеніи съ міромъ духовъ. И уже давно она кружитъ головы своимъ соотечественникамъ. Импрессаріо ея — сеньоръ Эрколе Біаня. Эта-та женщина (изъ неаполитанскихъ крестьянокъ), кажется, и обладаетъ вышеупомянутой открытой Рише способностью въ вліянію на дальнія разстоянія. Знаменитый туринскій профессоръ психіатріи Ломброзо уже посвятился въ кунштюки сеньоры и сталъ спиритомъ. Это не могло не произвести сенсацію въ научномъ мірѣ. И вдругъ, какъ бомба, ворвалась въ этотъ споръ статья Торелли-Віоллье, издателя консервативнаго органа «Corriere délia sera». Торели утверждаетъ, что онъ самъ сперва былъ обманутъ медіумомъ Евзаніей, но потомъ разоблачилъ эту даму и, графически показавъ въ своей газетѣ, въ чемъ заключался фокусъ медіума, объявилъ, что онъ обязуется уплатить 3.000 франковъ, если медіумъ съумѣетъ доказать хоть одно изъ своихъ чудесъ въ присутствіи врачебной коммиссіи, въ которой половина членовъ должна быть избрана имъ самимъ. Медіумъ не согласился на такое предложеніе.
Но въ концѣ концовъ мракобѣсіе взяло верхъ. Въ Via monte di Pietа, въ Миланѣ, стоитъ домъ сеньора Джорджіо Финци, «доктора физики». Туда-то Кіаня привезъ своего медіума, сеньору Паладино, и, по приглашенію г. Аксакова, явились семь ученыхъ изъ Италіи, Германіи и Франціи, съ цѣлью научно изслѣдовать спиритическія штуки Евзаніи Паладино и К°.
И теперь толки о Паладино и о «необычайныхъ феноменахъ», имѣвшихъ мѣсто, благодаря медіумическимъ опытамъ, перешли уже за предѣлы Италіи. Протоколы 17 медіумическихъ сеансовъ въ Миланѣ подписаны именами слѣдующихъ присутствовавшихъ на засѣданіяхъ лицъ: Александръ Аксаковъ, редакторъ газеты «Psychische Studien» въ Лейпцигѣ; Цезаре Ломброзо, профессоръ медицинскаго факультета въ Туринѣ; Джіованни Скіапарелли, директоръ астрономической обсерваторіи въ Миланѣ; Карлъ дю-Прелъ, докторъ философіи въ Баваріи; Анжело Брофферіо, профессоръ философіи; Эрмакора, докторъ физики; Джероза, профессоръ физики въ земледѣльческой академіи въ Портичи; Финци, докторъ физики; Шарль Ригне, профессоръ медицинскаго факультета въ Парижѣ, извѣстный ученый физіологъ и редакторъ «Revue Scientifique».
Сеансы эти происходили въ Миланѣ, между 9 час. веч. и 12 ч. Собранныя наблюденія касаются троякаго рода феноменовъ: 1) тѣхъ, которые производились при свѣтѣ; 2) тѣхъ, которые получены были въ потемкахъ; 3) феноменовъ, до сихъ поръ происходившихъ лишь въ темнотѣ, а у Финци полученныхъ при свѣтѣ, когда медіумъ былъ на виду у всѣхъ.
Феномены первой категоріи довольно заурядны. Сюда относятся: боковое поднятіе стола, отъ прикосновенія рукъ медіума, сидящаго на одномъ изъ болѣе короткихъ концовъ его; полные поднятіе стола; измѣненія вѣса тѣла медіума, помѣщавшагося на одной изъ чашекъ вѣсовъ; произвольное движеніе предметовъ; колебаніе стола безъ всякаго къ нему прикосновенія, удары и появленіе звуковъ въ столѣ.
Феномены второй категоріи точно также небезъизвѣстны. Сюда относятся: перемѣщеніе на столѣ медіума вмѣстѣ со стуломъ, на которомъ онъ сидитъ, шумъ, производимый хлопаньемъ рукъ одна о другую, прикосновенія таинственной руки къ платью присутствовавшихъ, производившія на послѣднихъ впечатлѣніе прикосновенія теплой, живой руки, появленіе одной или двухъ рукъ, въ видѣ очертаній на фосфорической бумагѣ или на слабо освѣщенномъ окнѣ.
Феномены третьей категоріи, согласно показаніямъ ученыхъ, присутствовавшихъ при ихъ совершеніи, до сихъ поръ оставались вполнѣ неизвѣстными. Засвидѣтельствованіе этихъ-то феноменовъ учеными, имена которыхъ приведены выше, и возбудило всюду интересъ въ медіумическимъ опытамъ Евзаніи.
Усыпленіе Евзаніи Паладино произведено было Эрколе Кіаня, ея импрессаріо. Для того, чтобы та часть комнаты, гдѣ находились присутствовавшіе, осталась темною, комната была раздѣлена занавѣсомъ. Затѣмъ медіума посадили передъ занавѣсомъ, противъ продѣланнаго въ занавѣсѣ отверстія, спиной въ неосвѣщенной части комнаты, тогда какъ руки и кисти рукъ Евзаніи, а также лицо оставались освѣщенными. Позади занавѣса поставили маленькій стуликъ съ колокольчикомъ, на разстояніи около полуметра отъ медіума. Наконецъ, на другомъ стулѣ, нѣсколько далѣе, помѣстили сосудъ съ мокрой глиной, поверхность которой была совершенно гладкая.
Къ освѣщенной части присутствовавшіе заняли мѣста кругомъ стола, помѣщеннаго передъ медіумомъ. Руки Евзаніи не выпускались изъ рукъ двухъ ея сосѣдей — Скіаппарелли и Карла дю-Преля. Комната, сперва освѣщавшаяся всего одной свѣчей, черезъ минуту освѣтилась стекляннымъ фонаремъ съ красными стеклами, поставленнымъ на второмъ столѣ.
Евзанія подвергалась такимъ условіямъ впервые.
Во избѣжаніе какой-либо неточности въ передачѣ наблюдавшагося на этомъ сеансѣ приведемъ самый протоколъ, подписанный докторомъ Рише, Ломброзо и поименованными выше учеными.
"Феномены, — говорится въ этомъ примѣчательномъ документѣ, — появились немедленно, даже при освѣщеніи одной свѣчкой. Занавѣсь стала вздуваться на насъ. Когда же сосѣди медіума приложили руки въ матеріи, то ощутили сопротивленіе, одинъ изъ нихъ почувствовалъ, какъ стулъ его сильно рванули. Затѣмъ раздались пять ударовъ въ занавѣсь, что обозначало требованіе болѣе сильнаго освѣщенія, тогда мы зажгли красный фонарь и надѣли на него красный абажуръ. Вскорѣ, однако, мы могли снять этотъ абажуръ и даже поставитъ фонарь на нашъ столъ передъ медіумомъ. складки отверстія занавѣси были укрѣплены по угламъ стола. По желанію медіума, онѣ были переложены на ея головѣ и прикрѣплены поверхъ булавками. Послѣ этого на головѣ медіума начались какія-то явленія, повторявшіяся по нѣсколько разъ. Аксаковъ всталъ, просунулъ свою руку въ отверстіе занавѣси, поверхъ головы медіума и объявилъ, что въ рукѣ его прикасаются чьи-то пальцы, затѣмъ руку его схватили сквозь занавѣсь, наконецъ, онъ почувствовалъ, что ему что-то сунули въ руку. То былъ маленькій стулъ. Онъ взялъ стулъ, потомъ отъ него снова отняли стулъ, и послѣдній свалился на полъ. Всѣ присутствовавшіе поочередно клали руки поверхъ занавѣси и чувствовали прикосновеніе рукъ. На темномъ фонѣ отверстія на головѣ медіума нѣсколько разъ появлялись огоньки.
"Скіаппарелли сильно толкнули черезъ занавѣсь въ спину и въ бокъ. Голова его покрылась занавѣсью и была втянута въ темную часть, причемъ онъ продолжалъ лѣвой своей рукой держать за руку медіума, а правой — Финци. Въ этомъ положеніи онъ чувствовалъ прикосновеніе голыхъ и теплыхъ пальцевъ и видѣлъ огоньки, описывавшіе круги въ воздухѣ и нѣсколько освѣщавшіе руку и тѣло, которые его перемѣщали. Затѣмъ онъ снова занялъ свое мѣсто, послѣ чего въ отверстіи стала появляться рука, не торопясь скрываться, и такимъ образомъ ее можно было разглядѣть довольно ясно. Медіумъ, не видѣвшій никогда ничего подобнаго, подняла голову, чтобы поглядѣть, и рука немедленно прикоснулась въ лицу Евзаніи. Не оставляя руки медіума, Карлъ дю-Прель ввелъ свою голову въ отверстіе поверхъ головы медіума, и сейчасъ же почувствовалъ сильное прикосновеніе къ различнымъ частямъ тѣла и въ нѣсколькимъ пальцамъ. Между двумя головами опять показалась рука.
"Дю-Прель снова сѣлъ на свое мѣсто. Аксаковъ подалъ карандашъ въ отверстіе. Карандашъ былъ схваченъ, а затѣмъ снова выброшенъ черезъ занавѣсь на столъ. Одинъ разъ надъ головой медіума появился сжатый кулакъ, который медленно раскрылся и показалъ намъ открытую руку съ раздѣльными пальцами. Рука эта появлялась столько разъ и столько разъ трогалась нами, что сомнѣваться болѣе было немыслимо. То была дѣйствительно человѣческая и живая рука, до которой можно было дотронуться.
"Въ концѣ сеанса дю-Прель сообщилъ намъ объ отпечаткѣ на глинѣ, на которой дѣйствительно ясно была видна форма правой руки. Это послужило намъ объясненіемъ, почему данный кусокъ глины былъ брошенъ на столъ черезъ отверстіе въ занавѣси, въ концѣ сеанса, какъ очевидное доказательство, что мы не были подвержены обману чувствъ.
«Факты эти повторялись нѣсколько разъ въ той же формѣ. Для большей увѣренности къ лѣвой рукѣ медіума привязали эластичный шнурокъ, связывавшій ей отдѣльно пальцы и дававшій возможность наблюдать, какой рукой Евзанія держала каждаго изъ своихъ сосѣдей.
Явленія неизмѣнно совершались также и при строгомъ и бдительномъ контролѣ Скіаппарелли и Шарля Рише».
Какое заключеніе можно вывести изъ всѣхъ этихъ фактовъ, когда они подтверждены собраніемъ такихъ почтенныхъ лицъ? Прежде всего удивительно, что спиритическое царство духовъ состоитъ все изъ какихъ-то глупыхъ головъ: ни одной разумной мысли не услышишь отъ нихъ, и только какія-то ребяческія продѣлки. И тѣмъ не менѣе знаменитый астрономъ, три физика, два философа и два физіолога, готовы принести въ жертву все сокровище своихъ научныхъ познаній, чтобъ удостовѣрить сверхъестественную способность какой-то женщины или дѣвицы Евзаніи, заставляющей «духовъ» производить эти продѣлки.
Кажется, во всемъ этомъ дѣлѣ заключается одна принципіальная ошибка, именно — вѣра въ то, что наука должна изслѣдовать все, потому что это, молъ, соотвѣтствуетъ ея характеру объективности. Такое мнѣніе фальшиво въ самой основѣ своей. Есть вещи, отъ которыхъ отрекается разумъ. Вѣдь ни одинъ настоящій натуралистъ не станетъ помышлять о томъ, возможно-ли, что солнце вдругъ начнетъ всходитъ на западѣ. А то представьте себѣ, что ученому вдругъ почудится призракъ какого-то старика, который и станетъ увѣрять его, что ему тысяча лѣтъ и что онъ самъ видѣлъ паденіе римской имперіи. Такого ученаго пригласятъ развѣ для освидѣтельствованія въ лечебницу душевно-больныхъ. Между тѣмъ какъ тутъ какая-то дама поднимается на воздухъ вмѣстѣ со стуломъ, и семеро ученыхъ объявляютъ о вѣроятномъ существованіи какихъ-то новыхъ силъ природы, ускользавшихъ отъ вниманія мыслителей, отъ Галилея до Гельмгольца. Позволительно допустить, что эти семь ученыхъ заранѣе вѣрили въ возможность спиритическихъ чудесъ, и въ такомъ случаѣ не могли разоблачить фокусовъ медіума. Недаромъ одинъ извѣстный психіатръ (Мейнертъ), не задолго до своей смерти, сказалъ въ одномъ ученомъ обществѣ: «да, суевѣріе эпидемично, и эта эпидемія стала такъ сильна, что даже профессора физіологіи заражаются ею».
Въ виду такихъ явленій невольно ставишь себѣ вопросъ: «куда мы идемъ?» Говорятъ, что мы живемъ въ вѣкъ просвѣщенія, а въ тоже время пытаемся вернуться къ вѣрѣ въ духовъ. Эта «духовная» эпидемія проникаетъ и въ такой кругъ, отъ котораго ей подобало бы ожидать сильнѣйшаго отпора. Сами патентованные представители прогресса и просвѣщенія поддаются ея дѣйствію. Одной изъ роковыхъ жертвъ этого заблужденія оказывается и выдающійся англійскій публицистъ, Вильямъ Стэдъ, извѣстный издатель журнала «Review of Reviews», бывшій главнымъ редакторомъ «Pall Mail Gazette». Въ европейской журналистикѣ онъ сталъ чуть ли не самымъ страстнымъ апостоломъ мистицизма. А ужь если такой публицистъ, выдающійся и по уму, и по искренности, превращается въ передового барана въ стадѣ, то найдется не мало овецъ, которыя запрыгаютъ по слѣдамъ его, и заклинанію духовъ широко раскроются двери въ кругъ людей просвѣщенныхъ.
Всего поразительнѣе въ данномъ случаѣ двойственность англійскаго законодательства. Оно и здѣсь, по отношенію къ медіумизму, мѣряетъ богача и бѣдняка разною мѣркою. Какая нибудь гадалка, которая за нѣсколько пенсовъ предсказываетъ пріятное влюбленнымъ горничнымъ, обѣщая исполненіе всѣхъ ихъ сердечныхъ желаній, безжалостно осуждается на три мѣсяца въ тюрьму за невиннѣйшія прорицанія. А элегантныя дамы, промышляющія такимъ же чародѣйствомъ для элегантнаго круга, взимая не дешевле половины гинеи за каждое предсказаніе, могутъ безнаказанно заниматься этимъ и даже трубить во всѣхъ газетахъ объ успѣшности своего гешефта. Ими пускается въ ходъ и гороскопъ, и хиромантія. Кому нельзя лично прибыть къ этимъ гадалкамъ, тотъ можетъ послать имъ прядь волосъ, и гешефтъ, спекулирующій на суевѣріе, процвѣтаетъ отмѣнно.
Новѣйшіе заклинатели духовъ снимаютъ сливки со всего. Ни одинъ духъ не остается пощаженнымъ ими. Они вызываютъ изъ мертвыхъ кого вамъ угодно, покоющихся вѣчнымъ сномъ хоть тысячи лѣтъ назадъ. Александръ Македонскій, Юлій Цезарь, люди, передъ которыми міръ трепеталъ, поэты, начиная отъ Гомера до Тенисона, всѣ они выходятъ, какъ послушные пудели, на зовъ самыхъ игнорантныхъ заурядныхъ людишекъ. Въ Англіи даже духовныя лица вѣрятъ въ этихъ духовъ и въ длиннѣйшихъ статьяхъ расписываются въ своемъ легковѣріи. И всѣ эти духи, являющіеся съ того свѣта, Шекспиръ и Мильтонъ, Горацій и Ювеналъ, оказываются самыми банальными и тривіальными существами, ибо болтаютъ всякій вздоръ, каковымъ при жизни навѣрное не погрѣшали никогда.
Въ Лондонѣ теперь нѣтъ квартала, гдѣ не было бы медіума. За нѣсколько шиллинговъ вы можете вступить въ сношеніе съ любымъ изъ покойниковъ и видѣть его духъ. И Стэдъ перешелъ въ разрядъ «вѣрующихъ», а его редакціонное бюро превратилось въ настоящій пріютъ для духовъ. Тамъ его посѣтили уже Тенисонъ, Гете, Наполеонъ и цѣлый рядъ другихъ великихъ и малыхъ духовъ. У него есть свой лейбъ-духъ, который, какъ лейбъ-камердинеръ, вводитъ къ нему всякаго покойника, по его приказанію.
Курьезнѣе всего, что неизвѣстно, принадлежитъ ли то, что теперь пишетъ Стэдъ, ему, Стэду, или духамъ. По его увѣренію, онъ можетъ сдѣлать свою правую руку совершенно невольной и предоставляетъ ее для писанія духовъ. Онъ чувствуетъ ихъ близость, и невидимая сила водитъ его рукой. Онъ пишетъ и самъ не знаетъ именно, что такое онъ пишетъ. Но за то ясновидящія дамы, которыя засѣдаютъ вмѣстѣ съ Стэдомъ въ Лондонѣ, всегда видятъ фигуры, которыя водятъ его рукой, и сообщаютъ ему, какая наружность у этихъ призраковъ и какъ они жестикулируютъ. Выходитъ, что отнынѣ большая часть статей Стэда должна получаться съ того свѣта.
Во всякомъ случаѣ, самъ Стэдъ всегда писалъ умнѣе своихъ духовъ, но теперь онъ пресерьезно вѣруетъ, что съ помощью этихъ духовъ онъ достигнетъ наибольшаго тріумфа въ журналистикѣ и по части новостей превзойдетъ всѣ другія газеты. Онъ утверждаетъ даже, что путемъ передачи мыслей и съ помощью своихъ спеціальныхъ репортеровъ четвертаго измѣренія можетъ во всякую минуту узнать, что совершается въ томъ или иномъ уголкѣ міра. Всѣ агентства Рейтера, Дальзіеля, Гаваса могутъ, значитъ, закрыть свои лавочки. Телеграфнымъ линіямъ угрожаетъ банкротство. Спеціальные корреспонденты не нужны. Стэдъ увѣренъ, что вскорѣ онъ будетъ имѣть возможность печатать такую газету, которая изъ часа въ часъ будетъ приносить всѣ послѣднія извѣстія со всѣхъ странъ свѣта, включая и торговыя свѣдѣнія, и при этомъ не заплатитъ ни гроша телеграфу. Остается неизвѣстнымъ только одно, будутъ ли достовѣрны эти «телеграммы духовъ»?
Пока Стэдъ соберется завести такую удивительную газету, настоящія затѣи fin de siècle не заставляютъ себя ждать. Вотъ одна изъ такихъ затѣй — газета-телефонъ. Это нововведеніе народилось въ Буда-Пештѣ. Иниціатива его принадлежитъ Теодору Бусказу, главному инженеру и директору компаніи телефоновъ въ этомъ городѣ.
Общая идея затѣи крайне проста и заключается въ томъ, чтобы централизировать наибыстрѣйшимъ способомъ извѣстія со всего міра и немедленно по телефону передавать ихъ жителямъ венгерской столицы.
Вотъ какимъ образомъ Бусказъ привелъ въ исполненіе свой планъ. Въ № 6 Magyarutea онъ помѣстилъ редакціонное бюро, непосредственно соединенное телефономъ съ биржей, палатой депутатовъ, метеорологическимъ институтомъ, центральнымъ справочнымъ агентствомъ и пр. Въ этомъ бюро у аппаратовъ дежурятъ стенографы, которые немедленно записываютъ получаемыя ими свѣжія новости. Записи ихъ передаются во второе бюро, гдѣ полученныя извѣстія редактируются по венгерски и по нѣмецки, такъ какъ добрая часть столичнаго населенія не владѣетъ еще національнымъ языкомъ.
Войдемъ въ передаточное зало. Помѣщеніе узкое и стѣны обиты войлокомъ, чтобы, по возможности, изолировать аппараты отъ шума съ улицы. За столомъ, надъ которымъ привѣшенъ записывающій микрофонъ, занимаютъ мѣста двое служащихъ. Одинъ изъ нихъ читаетъ вслухъ передъ аппаратомъ только-что сообщенный ему листокъ, затѣмъ второй повторяетъ тѣже извѣстія по нѣмецки.
Для прочтенія этого листка требуется около четверти часа; для обоихъ чтеній, на венгерскомъ и на нѣмецкомъ языкахъ, чередующихся одно послѣ другого, — часъ, по истеченіи котораго доставляется новый листокъ. Справочное бюро открывается въ девять часовъ утра и закрывается въ девять часовъ вечера. Абонементъ стоитъ всего 1½ флорина, т. е. около 1 р. 20 к. въ мѣсяцъ.
Абонентъ получаетъ небольшой весьма несложный аппаратъ-пріемникъ, помощью котораго во всякое время дня онъ можетъ быть au courant текущихъ событій всего міра.
Одинъ журналистъ имѣлъ случай пользоваться въ Буда-Пештѣ этимъ новымъ аппаратомъ и свидѣтельствуетъ, что передача имъ извѣстій вполнѣ ясная. Онъ узналъ самыя свѣжія новости того часа, въ который находился у аппарата, а именно: поверхность воды въ Дунаѣ въ то время только-что достигла 5,45 метра, графъ Апоньи только-что произнесъ замѣчательную рѣчь въ палатѣ депутатовъ; солнечные часы показывали ровно 10 час. 25 мин.; президентъ французскаго сената де-Роне объявилъ, что подаетъ въ отставку, по болѣзни.
До сихъ поръ адъ считался антиподомъ не только неба, но и земного рая. Вообще признается, что радости, ожидающія въ немъ людей, скуднѣе даже тѣхъ, какія дарованы намъ въ земной юдоли скорби. Но англійскій богословъ Мивартъ на этотъ счетъ иного мнѣнія. Послѣднее напечатано въ серьезнѣйшемъ англійскомъ журналѣ «Nineteenth Century», гдѣ онъ описываетъ прелести ада.
Выводы свои онъ основываетъ на сочиненіи достопочтеннаго мистера Оксенгэма «Catholic Eschatology and Universalism». Адъ вовсе не страшное исправительное заведеніе для грѣшниковъ; это — мѣсто, гдѣ сходятся души, не исповѣдывавшія истинной вѣры. Въ такомъ случаѣ адъ можно принять за пріятное, счастливое мѣстопребываніе, превосходящее всѣ наши самыя смѣлыя мечты о счастьи, такъ что вся присущая человѣку способность къ счастью тамъ можетъ найти себѣ полное удовлетвореніе. И, — прибавляетъ мистеръ Мивартъ, — самый строгій католическій богословъ не можетъ отрицать, что съ этой точки зрѣнія въ аду обрѣтается истинное и вѣчное счастіе.
Для правовѣрнаго католическаго пастора такое мнѣніе несомнѣнно покажется поразительнымъ. По Миварту, адское наказаніе заключается просто въ лишеніи лицезрѣнія Всевышняго, и тѣ, кто не предвкушалъ этого чрезмѣрнаго блаженства, кому оно никогда не было даровано, не въ состояніи измѣрить той утраты, какая постигаетъ ихъ.
Далѣе, по Миварту, адъ рисуется такими мрачными красками исключительно вслѣдствіе человѣческаго безсилія изобразить идеалъ совершенства и счастья. Данте, напр., гораздо лучше удалось описать адъ, нежели хоры серафимовъ. По народному представленію, адъ — это только усиленная степень человѣческихъ мученій. Чтобы изобразить абсолютное совершенство, безмятежное счастье, люди могли указать лишь на противоположное тому, что они видѣли сами. Здѣсь, на землѣ, человѣкъ трудится неустанно, и вотъ тамъ, на небесахъ, онъ долженъ отдыхать вѣчно. Здѣсь онъ борется за свои потребности, тамъ борьба эта прекращается, ибо превращаются самыя потребности, и въ вѣчномъ блаженствѣ люди наслаждаются чистыми, духовными радостями. Здѣсь царятъ перемѣна и вѣчное движеніе вещей во времени и въ пространствѣ, а тамъ — постоянство, экстазъ безконечнаго благоговѣнія. Народное представленіе объ адѣ, по мнѣнію Миварта, несовмѣстимо съ всеблагостью Всевышняго.
Болѣе глубокое пониманіе Св. Писанія показываетъ, что адъ точно также имѣетъ свою «эволюцію», свою исторію развитія. Пребываніе въ немъ стало сноснымъ, для большинства даже весьма пріятнымъ. Каждый имѣетъ надежду на постоянное улучшеніе своего положенія и, дѣйствительно, участь каждаго время отъ времени улучшается, хотя «небеснаго блаженства» избранныхъ никто не достигаетъ, ибо кто разъ попалъ въ адъ, тотъ тамъ уже и остается. «Что-же мѣшаетъ намъ принять, что, подобно тому, какъ окаянные устроили себѣ собственный адъ собственными своими дѣлами, такъ и здѣсь они находятъ извѣстную гармонію съ собственнымъ духовнымъ состояніемъ. Естественно, что въ аду они встрѣчаютъ общество душъ, одинаковыхъ съ ними склонностей, и несутъ свои цѣпи сообща и охотно, такъ какъ любятъ дѣятельность и низменныя желанія, составлявшія ихъ счастье и утѣшеніе на землѣ».
Мивартъ дѣлитъ населеніе ада на двѣ группы. Къ первой, наиболѣе многочисленной, относятся умершіе безъ крещенія, начиная отъ каменнаго вѣка до нашихъ дней. Представители этой категоріи вполнѣ счастливы, какъ и полагается на основаніи самой элементарной справедливости, «ибо Всевышній не можетъ же подвергать хотя-бы самомалѣйшему наказанію людей за то, что отъ нихъ не зависѣло».
Въ составъ второй группы входятъ грѣшные христіане. Они уже не такъ счастливы. Но все таки Мивартъ утверждаетъ, что даже имъ въ аду совсѣмъ не такъ скверно. На этомъ основаніи Мивартъ выводитъ изъ высказанныхъ имъ положеній довольно странное для христіанскаго богослова заключеніе: въ виду будущей жизни, по его мнѣнію, лучше быть язычникомъ, чѣмъ христіаниномъ.
Во всемъ этомъ удивительно не то, что въ fin de siècle проповѣдуется такая дарвинисткая теорія ада, а именно то, что она излагается отъ имени богослова и находитъ себѣ мѣсто въ видномъ и серьезномъ журналѣ. Не есть ли это только новое доказательство того, что Англія была и останется страною противорѣчій.
Въ этой странѣ встрѣчается не мало причудъ. Возьмите любую англійскую газету въ руки и неожиданно вамъ попадется безъ всякихъ комментарій фраза: — «Съ добрымъ утромъ!»
Чего бы, кажется, безобиднѣе такого привѣтствія. А между тѣмъ, вы невольно спрашиваете: «что сей сонъ значитъ? Пошутить ли кто вздумалъ, или интриговать захотѣлъ кого нибудь?» Такимъ образомъ, вниманіе ваше возбуждено, и цѣль оказывается достигнутой.
Въ отдѣлѣ объявленій различныхъ англійскихъ газетъ и самыхъ почтенныхъ журналовъ громадными буквами, чуть ли не въ полстраницы, а также и по угламъ улицъ красуется это «Good morning!» Когда оно успѣетъ всѣмъ намозолить глаза, при немъ появляется кратенькое добавленіе: «Have you used… 's soap?» И такъ, то была реклама мыльнаго фабриканта, который съ материнской заботливостью освѣдомляется у публики, мылась ли она его мыломъ?
«Добрый вечеръ! Да, но я предпочитаю мыло такого-то…» появляется затѣмъ вдругъ новый анонсъ.
Факты эти могутъ служить иллюстраціей того, какимъ образомъ коммерческіе люди въ Англіи сорятъ деньгами на рекламы, или правильнѣе, — какимъ образомъ наживаютъ они громадныя состоянія! Саморекламированіе практикуется, конечно, и въ другихъ странахъ, но нигдѣ рекламное дѣло не производится съ такими денежными затратами, какъ въ Англіи! Одна мыльная фабрика израсходовала на это въ короткое время до четырехъ милліоновъ рублей.
Конечно, противъ объявленій вообще протестовать не приходится. Съ прекращеніемъ объявленій, пожалуй, тысячи людей остались бы безъ куска хлѣба. Говорятъ, что безъ объявленій журналистика не могла бы существовать при современномъ своемъ развитіи, такъ какъ эти объявленія покрываютъ ей значительную часть ея расходовъ, нерѣдко не возмѣщаемыхъ даже успѣшной подпиской.
Противъ газетныхъ или журнальныхъ объявленій ничего не возражаетъ и газета «Times», съ нѣкоторыхъ поръ открывшая походъ противъ «Advertising plaque». Правда, еще старая англійская поговорка гласитъ: «Good wine needs no bush», т. е. доброе вино не нуждается въ рекомендаціи. Иныя же изъ гигантскихъ рекламъ, очевидно, указываютъ также и на нѣчто совершенно обратное, т. е. Что «Good bush needs no wine». А между тѣмъ, еще покойный Барнумъ, этотъ король рекламы, сравнивалъ всякаго, имѣющаго товары для продажи и не рекламирующаго ихъ, съ кавалеромъ, улыбающимся хорошенькой дѣвушкѣ въ темнотѣ. Какъ бы то ни было, всѣ, такъ или иначе, готовы согласиться съ тѣмъ, что объявленіе, даже реклама, — между ними трудно иногда установить разницу, — или афиша отнюдь не подлежатъ обязательному изгнанію. Интересно только, въ какой формѣ и въ какихъ размѣрахъ будутъ онѣ предлагаться почтеннѣйшей публикѣ. И вотъ тутъ-то сѣтованія «Times’а» умѣстны вполнѣ.
Сѣтованія эти прежде всего направляются противъ гигантски разростающихся «плакатовъ», которыми сверху до низу оклеиваются высокія стѣны, а подчасъ и лѣса на постройкахъ, и которые, по возможности, наиболѣе яркими красками и нерѣдко рѣжущими глазъ иллюстраціями расхваливаютъ то чудотворное лѣкарство, то новый порошокъ для чистки посуды. Даже выдающіеся актеры, — или, по крайней, мѣрѣ, тѣ, которые желали бы считаться такими, — не прочь отъ того, чтобы ихъ изображали такимъ же манеромъ на стѣнахъ въ человѣческій ростъ, и даже больше того, предпочтительно въ самыхъ ужасныхъ сценахъ, въ какихъ они выступаютъ на театральныхъ подмосткахъ, такъ что нерѣдко одна страшная картина убійства чередуется съ другой, изображающей стычки и взрывы. Больше всего кидаются въ глаза эти плакатныя чудовища на желѣзнодорожныхъ станціяхъ. Едва успѣваете вы подъѣхать къ тому мѣсту, гдѣ поѣздъ замедляетъ свой ходъ, какъ можете быть увѣрены, что направо и налѣво, а нерѣдко и въ чистомъ полѣ — найдете воздвигнутой эту назойливую картинную галлерею. Такимъ образомъ, до прибытія на станцію вамъ приходится какъ бы пройти сквозь строй, причемъ и по другой сторонѣ васъ ожидаетъ бичеваніе тѣми же шпицрутенами, пока, наконецъ, поѣздъ мало по малу не достигнетъ обычной скорости. Но и тогда еще вы не всегда бываете спасены отъ нихъ. Если бы вамъ вздумалось, — говоритъ одинъ очевидецъ, — на самыхъ станціяхъ прочесть названіе этихъ станцій, — причемъ надо замѣтить, что въ одномъ Лондонѣ слишкомъ 200 желѣзнодорожныхъ станцій, — то можете быть увѣрены, что все, что угодно, найдете раньше, чѣмъ нападете на названіе станціи. «Brown’s Soap» «Tones’s Mustard» и «Robinson’s Cocoa», — всѣ эти объявленія лѣзутъ вамъ въ глаза, нѣкоторыя десятками разъ, и именно въ тѣхъ мѣстахъ, гдѣ прежде всего слѣдовало бы разсчитывать встрѣтить названіе станціи. Наконецъ, если вы совсѣмъ не будете смотрѣть изъ оконъ вагоновъ, то и въ такомъ случаѣ плакатовъ вамъ не избѣжать, ибо, заполняя стѣны, пристроились они и въ купэ. Въ конно-желѣзныхъ дорогахъ и въ омнибусахъ тоже самое: больше объявленій о театральныхъ представленіяхъ и чистильномъ порошкѣ, о художественныхъ выставкахъ и сапожной ваксѣ, нежели о направленіи и конечной цѣли данныхъ поѣздовъ. Подобное безобразіе проникло, конечно, и въ другіе города Европы, но въ англійской столицѣ, при усиленномъ наплывѣ въ нее иностранцевъ, при растянутой и запутанной сѣти ея путей сообщенія — это вдвойнѣ непріятно.
Очевидно, настоящіе герои рекламы несомнѣнно задаются цѣлью надоѣсть публикѣ, елико возможно, лишь бы имъ удалось подсунуть ей нѣсколько словъ или иллюстрацій. Но въ концѣ концовъ и на землѣ имъ не хватаетъ мѣста. Они пускаютъ по городу воздушные шары, чтобъ съ поднебесныхъ высей освѣтить имя какого нибудь фабриканта подтяжекъ или цѣну полдюжины носовыхъ платковъ. Теперь еще завелась мода по ночамъ кидать на облачное небо огненныя буквы, имѣющія своимъ назначеніемъ рекомендовать вамъ тотъ или другой товаръ. Когда Гейне говоритъ, что онъ вырветъ могучій стволъ изъ мрачныхъ еловыхъ лѣсовъ Норвегіи, окунетъ его въ жерло Этны и такимъ гигантскимъ перомъ, напоеннымъ огнемъ, напишетъ на небесныхъ облакахъ: «Агнеса, я люблю тебя», то это ни для кого не обременительно, такъ какъ надписью этой любоваться никто не обязанъ, кромѣ того, у кого оказалась потребность намалевать ее. Если же вамъ станутъ дѣлать небесныя объявленія огненными буквами о томъ, что такой-то лондонскій листокъ пользуется «largest circulation in the world» (самымъ широкимъ распространеніемъ въ мірѣ), хотя это грубая ложь, ибо наибольшимъ распространеніемъ въ мірѣ пользуется извѣстный маленькій «Petit Journal» — или что миссъ X изъ театра Т считаетъ пудру Z за лучшую, въ такомъ случаѣ придется обязательно хлопотать объ учрежденіи общества охраненія небесъ отъ такихъ безобразій.
Примѣръ о пудрѣ переноситъ насъ въ другую область рекламы, пользующуюся въ Англіи особымъ успѣхомъ, которую можно бы назвать двуствольнымъ анонсомъ, гдѣ прежде всего выхваляется публикѣ назначенный на продажу товаръ, а затѣмъ также и «авторитетъ», согласившійся связать свое имя съ рекламой. Иной фабрикантъ шоколада изображаетъ принца Уэльскаго съ супругой, распивающими его шоколадъ. Другіе приплетаютъ въ рекламамъ медицинскіе авторитеты. Авторитетными судьями мыла, пудры и тысячи другихъ туалетныхъ принадлежностей выставляются примадонны сцены, кстати хвастающія своимъ прекраснымъ цвѣтомъ лица. Но въ этой категоріи рекламъ есть и такія, гдѣ покупателямъ навязываются мнѣнія второстепенныхъ артистовъ, что уже менѣе говорить въ пользу товара. Но за то этотъ «puff» рекламируетъ одновременно и фабрикантовъ, и «авторитеты», такъ что въ издержкахъ по рекламѣ, вѣроятно, участвуютъ обѣ партіи.
«Times» всячески старается найти средства для обузданія этихъ пошлыхъ выходовъ законной рекламы. Предлагается, во-первыхъ, обложить налогомъ всѣ объявленія, что и практикуется уже въ нѣкоторыхъ государствахъ, а затѣмъ разрѣшать къ выпуску, въ видѣ рекламы, только такія иллюстраціи, которыя не противны эстетическому чувству. Нѣкоторыя изъ рекламирующихся фирмъ озаботились уже придать художественную физіономію своимъ плакатамъ. Одна изъ мыльныхъ фабрикъ, особенно прославившаяся своими рекламами, заказала сэру Джону Миллэсь, одному изъ первоклассныхъ живописцевъ Англіи, написать извѣстную картину, изображающую хорошенькаго мальчика, пускающаго мыльные пузыри, и заплатила ему за нее тысячу фунтовъ стерлинговъ. Въ количествѣ ста тысять экземпляровъ копія съ этой картины распространилась по всему міру, съ подписью имени фирмы. То же самое случилось и съ подражаніемъ извѣстной статуѣ «Грязный мальчикъ, котораго моетъ мать». Это художественное произведеніе, надѣлавшее столько шума на Парижской выставкѣ 1878 года, было пріобрѣтено тою же фирмой за высокую цѣну.
Изъ той же страны противорѣчій…
Нѣсколько времени тому назадъ въ вагонѣ третьяго класса на одной шотландской станція найдена была корзинка. Нашедшій, бѣдный поденщикъ, не разслѣдовавъ содержимаго корзинки, прямо передалъ ее начальнику маленькой станціи. Тотъ вскрылъ корзинку въ присутствіи рабочаго. Каково же было удивленіе ихъ обоихъ, когда они увидѣли тамъ спящаго ребенка, не болѣе трехъ недѣль, завернутаго въ теплыя одѣяла. Начальникъ поспѣшно закрылъ корзинку, объявивъ, что не можетъ принять такую находку къ себѣ, что жена его «объяснитъ это по своему», что и безъ того она ревнуетъ его, что онъ не можетъ оставить ребенка даже до слѣдующаго утренняго поѣзда, въ виду полнаго неумѣнья няньчиться съ дѣтьми, какъ его собственнаго, такъ и бездѣтной его жены. Ребенокъ, пожалуй, еще умретъ, прежде чѣмъ его отправятъ на главную станцію, и онъ, начальникъ станціи, не желаетъ, да и не можетъ навязывать себѣ никакой отвѣтственности и никакихъ хлопотъ и огорченій. Онъ предлагалъ нашедшему взять находку себѣ или же передатъ ее полиціи.
Бѣдный поденьщикъ уныло чесалъ затылокъ, пробовалъ уговаривать начальника, наконецъ, осторожно поднялъ корзинку съ словами:
— Не дамъ же погибнуть бѣдному брошенному червячку. На восьмерыхъ дѣтишекъ работаю, однимъ больше, однимъ меньше — не все ли равно. — И онъ двинулся съ этой ношей въ темную ночь черезъ пустынное болото по направленію къ своей хижинѣ. Что-то скажетъ жена его? — думалось ему. У нея въ это время былъ также грудной ребенокъ, а онъ тащилъ ей еще второго. Хорошій подарокъ! Сердце у него ёкнуло. Но вѣдь что же ему было дѣлать? Развѣ онъ, могъ броситъ ребенка на произволъ судьбы? Развѣ онъ не зналъ добраго сердца своей жены? И онъ бодро зашагалъ впередъ и скоро добрался до своей хижины.
Дѣти уже спали. Только жена сидѣла, въ ожиданіи его, у печки, гдѣ горѣло нѣсколько полѣньевъ. Трепещущій свѣтъ ихъ скользилъ по полу и по стѣнамъ, выкрашеннымъ бѣлой краской, и освѣщалъ комнату.
— Что ты тамъ принесъ съ рынка? — спросила жена, замѣтивъ корзинку подъ мышкой у мужа.
— Находку, — запинаясь отвѣчалъ мужъ.
— Находку?
— Да.
— Да гдѣ же ты ее нашелъ?
— Въ вагонѣ желѣзной дороги. Эта корзинка стояла подъ скамьей.
— Джемсъ, — робко замѣтила жена, — тебѣ не слѣдовало присвоивать ее себѣ. Слѣдовало передать ее начальнику станціи.
— Я такъ и сдѣлалъ, — возразилъ мужъ спокойно, — но онъ ничего знать не хотѣлъ объ этой находкѣ и заставилъ меня взять ее обратно.
— Ну, ужь если тотъ отказался, значитъ, это что нибудь отмѣнное, — горячо воскликнула жена. — Что же это такое?
— Посмотри сама, — сказалъ Джемсъ, поставивъ корзинку въ ногамъ своей жены. Она съ любопытствомъ откинула крышку, и при видѣ ребенка слегка вскрикнула, съ оттѣнкомъ удивленія и досады. Она вскочила и сердито обратилась въ мужу съ словами:
— Да въ умѣ ли ты притащить это домой? Кажется, довольно съ насъ и своихъ дѣтей? Я не стану возиться съ подкидышемъ.
— Что же мнѣ было дѣлать! — тихо проговорилъ Джемсъ, — мнѣ стало жаль бѣднаго, брошеннаго червяка.
Ребенокъ, очевидно, находившійся подъ вліяніемъ сонныхъ капель, все еще лежалъ неподвижно. Жена ни слова не отвѣтила своему мужу, отерла свои глаза, взглянула на ребенка и опустилась на колѣни передъ корзинкой. Красный отблескъ пламени скользилъ по миловидному, зарумянившемуся отъ сна личику ребенка. Долго простояла она, не отрывая глазъ отъ маленькаго сони. Затѣмъ вздохнула, и слезы тихо заструились по ея щекамъ.
— Бѣдное дитя! — сорвалось съ ея устъ. — Вытолкнутое на улицу! Какая безсердечная, безсовѣстная мать! Бѣдное дитя! Бѣдное дитя!
Она наклонилась, поцѣловала малютку, который открылъ при этомъ свои большіе, красивые, голубые глазки и, молча, взглянулъ на нее. Жена поденьщика еще разъ поцѣловала его, затѣмъ взяла на руки, сѣла и приложила найденыша въ своей груди, — брошенное дитя обрѣло новую мать.
Тутъ мужъ подошелъ въ своей женѣ, поцѣловалъ ее и при этомъ кинулъ взглядъ на корзинку.
— Тутъ лежитъ какая-то записка, — замѣтилъ онъ и передалъ женѣ маленькій листокъ бумаги, на которомъ дамскимъ почеркомъ написаны были слѣдующія слова: «Кто сжалится надъ этимъ мальчикомъ, тотъ никогда не будетъ терпѣть нужды».
— Дай-то Богъ! Мы хорошо знакомы съ нуждой! — сказала жена.
Мужъ снова вернулся въ корзинкѣ.
— Тамъ лежатъ еще какія-то вещи! — проговорилъ онъ и вынулъ небольшое, но роскошное дѣтское приданное. На днѣ корзинки нашелъ онъ кошелекъ съ деньгами, въ которомъ лежала вторая записка: «Тому, кто сжалится надъ ребенкомъ!» и при запискѣ тщательно сложенныя ассигнаціи и золотые — всего же нѣсколько сотъ фунтовъ стерлинговъ.
Въ эту ночь у Джемса и его жены о снѣ не было и помину. Доброе дѣло ихъ было вознаграждено сторицей и оба они бодрствовали надъ маленькимъ принцемъ, какъ они назвали дитя, повидимому ниспосланное имъ самимъ небомъ. На слѣдующее утро Джемсъ отправился къ пастору, по совѣту котораго крестилъ ребенка на свое имя и записалъ себя и свою жену пріемными родителями найденыша. Священникъ обязалъ Джемса ничего никому не разсказывать объ этомъ дѣлѣ и Джемсъ дѣйствительно держалъ его въ тайнѣ. Тѣмъ не менѣе молва о счастливой находкѣ распространилась и скоро дошла до начальника станціи.
Услышавъ о томъ, какое сокровище обрѣлъ Джемсъ въ корзинкѣ, начальникъ немедленно побѣжалъ въ поденьщику и сталъ требовать обратно его находку. При своемъ бездѣтномъ супружествѣ онъ и его жена ничего-де болѣе не желаютъ, какъ усыновить ребенка; останься корзинка на станціи, онъ навѣрное принялъ бы къ себѣ ребенка; Джемсъ и права не имѣлъ взять ее; онъ подлежитъ наказанію за утайку и будетъ преслѣдоваться судомъ. Джемсъ посмѣялся надъ угрозами начальника станціи такъ же, какъ и надъ его просьбами. Тогда начальникъ станціи подалъ на Джемса жалобу въ судъ съ требованіемъ выдачи всей находки, включая и ребенка. Само собой разумѣется, что внезапно полюбившій дѣтей начальникъ станціи получилъ отказъ въ своей жалобѣ. Но судъ опубликовалъ эту замѣчательную исторію, и всѣ немедленно заинтересовались необычайнымъ найденышемъ и его матерью. Но кто эта мать? Вопросъ этотъ занимаетъ въ Лондонѣ всѣхъ, и судя по газетнымъ намекамъ, ее надо искать въ самыхъ высшихъ слояхъ англійскаго общества.
Изъ театральныхъ новинокъ Парижа нельзя не отмѣтить весьма любопытную пьесу бытового характера «Flipote» извѣстнаго критика Жюля Леметра, иллюстрирующую закулисные нравы театральнаго міра, директоровъ, актеровъ и актрисъ, драматическихъ авторовъ, газетныхъ репортеровъ, ютящихся около театра. Флипотъ, мелкая парижская артистка, случайно замѣнивъ свою заболѣвшую соперницу Лидію, которой покровительствуетъ самъ директоръ театра, дебютировала съ большимъ успѣхомъ на одной изъ бульварныхъ сценъ. Это — восходящая звѣзда, и она служитъ центромъ интересовъ этого особаго мірка. Въ чемъ заключаются эти интересы и какова нравственная физіономія главныхъ персонажей, показываетъ нижеслѣдующая сцена — одна изъ наилучшихъ въ пьесѣ. При Флипотъ состоитъ тетка — дѣвица Англошеръ, замѣняющая ей мать. Эта дѣвица, державшая раньше учебное заведеніе и получавшая академическія преміи за назидательныя книги, исповѣдуетъ ту теорію, что актрисѣ выходить замужъ не подобаетъ. А Флипотъ непремѣнно хочетъ сдѣлаться женой актера Леплюше, котораго она любитъ и считаетъ многообѣщающимъ дарованіемъ, тогда какъ онъ просто безталанное ничтожество и въ нравственномъ отношеніи можетъ быть названъ Альфонсомъ сцены. Впрочемъ, и любовь Флипотъ оказывается не особенно прочной.
И такъ, къ Флипотъ является директоръ театра Курбузонъ съ цѣлью заключить съ ней контрактъ.
M-lle Англошеръ (замѣтивъ, что Курбузонъ окидываетъ маленькую гостиную взглядомъ коммиссара-оцѣнщика). Надѣюсь, вы извините насъ, г. директоръ, мы еще не устроились.
Курбузонъ. Конечно, конечно… быть можетъ, вы удивляетесь, что видите меня у себя?.. Я шелъ мимо… и мнѣ вздумалось подняться на верхъ и узнать, какъ вы себя чувствуете?.. Такъ, значитъ, это маленькое нездоровье не разыгралось ничѣмъ?..
Флипотъ. Рѣшительно ничѣмъ, какъ видите.
Курбузонъ. Волненіе, неизбѣжное при первомъ успѣхѣ… Ну ужь и апплодировали же вамъ вчера вечеромъ. Прочувствуйте хорошенько это удовольствіе, малютка. Не сомнѣваюсь, что у васъ будетъ еще много хорошихъ вечеровъ. Но радость неожиданности завладѣванія публикой, которая васъ, такъ сказать, открываетъ и въ восторгѣ отъ своего открытія… этого никогда не повторяется, предупреждаю васъ. Первый успѣхъ — это все равно что первая любовь… Теперь только надо позаботиться, чтобы и остаться на той же высотѣ… или, по крайней мѣрѣ, дѣлать видъ, что вы не сходите съ пьедестала… Это не такъ-то легко въ нашемъ священномъ Парижѣ. Сколько подобныхъ репутацій на часъ промелькнуло на моихъ глазахъ!
M-lle Англошеръ. Однако, и стараетесь же вы ободрить человѣка.
Курбузонъ. Предупредить на этотъ счетъ, значитъ — оказать услугу… (Замѣчая, что Флипотъ взволновалась и съ трудомъ удерживаетъ слезы). Это васъ огорчаетъ? бѣдняжечка, ну, полноте! Да вѣдь все это я говорю вамъ по дружбѣ… Ну-же, улыбнитесь доброму директору!.. и не разстраивайте себѣ печени въ данный моментъ… У васъ будетъ возможность немножечко отдохнуть. Лидія написала мнѣ сегодня, что сегодня же вечеромъ снова выступаетъ въ своей роли.
Флипотъ. Лидія опять выступаетъ въ моей роли… сегодня вечеромъ?
Курбузонъ. Это ея право.
Флипотъ. Но это подлость! Вѣдь она только пять минутъ тому назадъ писала мнѣ совсѣмъ другое.
Курбузонъ. Нѣтъ! (Смѣясь). Ну я узнаю ее въ этомъ.
Флипотъ. Васъ это только забавляетъ?
Курбузонъ. Да, какъ состязаніе женщинъ, это не дурно… Хотите, я дамъ вамъ совѣтъ? Отнеситесь къ этому съ легкимъ сердцемъ. Скажите себѣ, что Лидія дорого-бы дала, чтобы быть на вашемъ мѣстѣ. Всѣ козыри у васъ теперь на рукахъ. Мы устроимъ вамъ отмѣнное положеніе. Въ самомъ дѣлѣ, разъ уже мы съ вами тутъ съ глазу на глазъ, давайте-ка поговоримъ о серьезныхъ дѣлахъ? Срокъ настоящаго вашего ангажемента истекаетъ уже черезъ четыре мѣсяца. Я полагалъ, что вы дружески предложите мнѣ уничтожить его. Такъ и сдѣлаемъ. Я самъ иду къ вамъ на встрѣчу, такъ какъ живо интересуюсь вами.
Флипотъ. Что же вы мнѣ предлагаете?
Курбузонъ. Мы сейчасъ къ этому вернемся… Я вступилъ въ соглашеніе съ Монтріе. Я ставлю одну его вещь послѣ «la Fille а Marcassin». У васъ будетъ очень хорошенькая роль.
Флипотъ. Первая роль?
Курбузонъ. Конечно.
Флипотъ. Лидія будетъ участвовать въ пьесѣ?
Курбузонъ. Ну, разумѣется…
Флипотъ. Въ такомъ случаѣ я отказываюсь.
Курбузонъ. Почему?
Флипотъ. Послѣ ея поступка…
M-lle Англошеръ. Да не говори же глупостей.
Флипотъ. Какая же у ней будетъ роль?
Курбузонъ. Другая главная женская роль, ихъ тамъ двѣ.
Флипотъ. Такая же большая роль, какъ моя?
Курбузонъ. Ну, знаете, строкъ я не считалъ.
Флипотъ. Я очень рада съ ней играть! Вѣдь я уступчива. Но я не желаю собой жертвовать ради нея; это было-бы слишкомъ глупо! Я имѣла больше успѣха въ той роли, въ которой замѣняла ее; будущность за мной; я подымаюсь какъ разъ въ то время, когда она идетъ подъ гору; мнѣ девятнадцать лѣтъ…
Курбузонъ. Pardon, малюточка, двадцать два.
Флипотъ. А ей, по крайней мѣрѣ, сорокъ пять.
Курбузонъ. Нѣтъ, сорокъ одинъ, и она еще очень мила, это неоспоримо. И притомъ это старая слава. Публика къ ней привыкла. Ее хватитъ еще на пять-на шесть лѣтъ, прежде чѣмъ замѣтятъ, что она утратила свою прелесть… Да что разсуждать на этотъ счетъ. Или принимайте, или отказывайтесь.
M-lle Англошеръ. Мы принимаемъ, г. директоръ.
Курбузонъ. Теперь остается вопросъ объ условіяхъ. Буду говорить безъ обиняковъ. Вы получите шестьсотъ въ мѣсяцъ и по десяти разовыхъ. Надѣюсь, это удовлетворитъ васъ? И намъ только останется подписать.
Флипотъ. Вы шутите, не правда-ли?
Курбузонъ. Но…
M-lle Англошеръ. Послушайте, monsienr Курбузонъ. Вы поступаете положительно не хорошо. Я ужь и то говорила себѣ: не даромъ онъ такъ любезничаетъ и рѣшился потревожить себя, чтобы провѣдать Флипотъ. Теперь я понимаю, зачѣмъ вы пришли. Видя, что Флипотъ занимаетъ весьма скромную маленькую квартирку и живетъ честной дѣвушкой, и что некому защитить ее, вы полагаете, что ее можно скрутить сразу… Нѣтъ, этому не бывать! Я тетка ея, тутъ на лицо. Мы не одолженія какого добиваемся, и вы не милость какую намъ оказываете. Это просто общее наше дѣло, — и вы первый посмѣялись бы надъ нами, уходя отсюда.
Курбузонъ. Допустимъ! Чего же вы желаете? Назовите какую нибудь цифру.
Флипотъ. Шестьдесятъ тысячъ…
M-lle Англошеръ. Сдѣлай мнѣ удовольствіе, помолчи. (Курбузону). Я требую двѣ тысячи въ мѣсяцъ и двадцать пять разовыхъ.
Курбузонъ. Mademoiselle Англошеръ… mademoiselle Флипотъ… честь имѣю откланяться. (Онъ уходитъ. — Молчаніе).
Флипотъ. Однако, тетя, надо его вернуть.
M-lle Англошеръ. Оставь пожалуйста. (Курбузонъ возвращается). Ты видишь!
Курбузонъ (m-lle Англошеръ). Я готовъ сдѣлать глупость… Конечно, я поступаю опрометчиво, но я вижу, что вы такъ настойчивы. Тысячу въ мѣсяцъ и двѣсти разовыхъ.
M-lle Англошеръ. Нѣтъ, господинъ директоръ.
Курбузонъ. Нѣтъ?
M-lle Англошеръ. Предлагаю вамъ компромисъ. Полторы тысячи въ мѣсяцъ и пятьдесятъ разовыхъ. Это приблизительно выйдетъ то-же самое, что я давеча спросила у васъ, но за то у васъ будетъ та выгода, что вы заплатите ей менѣе, если она будетъ рѣже играть. Это мое послѣднее слово. Я не хуже васъ понимаю рыночную цѣну Флипотъ и, въ свою очередь, говорю вамъ: принимайте или отказывайтесь.
Курбузонъ. Mademoiselle Англошеръ, вы тверже меня. Вы меня подводите, но вы мнѣ нравитесь… Полторы тысячи и пятьдесятъ разовыхъ, идетъ… Ангажементъ на пять лѣтъ?
M-lle Англошеръ. Нѣтъ, г. директоръ. Флипотъ весьма легко можетъ сдѣлаться звѣздой первой величины гораздо ранѣе пяти лѣтъ. Тогда она стала бы оплачиваться менѣе своей стоимости. Ангажементъ на одинъ годъ, если вы согласны.
Курбузовъ. Чтобы она бросила меня въ концѣ этого года и отправилась дѣлать сборы какому нибудь другому театру той самой репутаціей и успѣхами, какихъ она достигнетъ въ моемъ.
M-lle Англошеръ. Это основательно. Положимъ два года.
Курбузонъ. Четыре…
M-lle Англошеръ. Два.
Курбузонъ. Да будетъ по вашему. Мы положимъ сто тысячъ неустойки, не такъ-ли?
М-Не Англошеръ. Нѣтъ, г. директоръ.
Курбузонъ. Почему-же? Значительность неустойки служитъ лучшей гарантіей для обѣихъ сторонъ и притомъ это — честь, воздаваемая таланту артиста… Я достаточно дорожу m-lle Флипотъ, чтобы…
M-lle Англошеръ. Несоразмѣрная неустойка существуетъ лишь къ тому, чтобы дать возможность директору обращаться съ своими артистами какъ съ неграми и, при случаѣ, эксплоатировать ихъ легкомысліемъ, на которое ему очень легко подбить ихъ… Неустойка въ пятьдесятъ тысячъ кажется вполнѣ достаточна.
Курбузонъ. Mademoiselle Англошеръ, я, конечно, сдѣлалъ ошибку, завернувъ къ вамъ. Я много бы выигралъ, просто пригласивъ Флипотъ въ свой кабинетъ. Наконецъ…
M-lle Англошеръ. Вы вернете свое на какой нибудь другой.
Курбузонъ. Надѣюсь…. Ну что же, все въ порядкѣ?
Флипотъ. А красная строка? У меня будетъ красная строка?
Курбузонъ. Само собой разумѣется.
Флипотъ. Въ заголовкѣ афиши?
Курбузонъ. Нѣтъ, послѣ Лидіи.
Флипотъ. Тогда на той же строкѣ.
Курбузонъ. Это мы увидимъ.
Флипотъ. Я желаю быть на той же строкѣ. Я охотно соглашаюсь быть послѣ Лидіи, такъ какъ она старше меня, но никакъ ее подъ нею.
M-lle Англошеръ. Боже мой, какъ ты меня раздражаешь, Флипотъ.
Флипотъ. Ахъ, вотъ еще вопросъ о туалетахъ.
Курбузонъ. Это вопросъ, улаженный заранѣе. Вы запасетесь городскими туалетами, по обыкновенію.
Флипотъ. Это, любезнѣйшій г. директоръ, хорошо кокоткамъ. А честной дѣвушкѣ, которой приходится разсчитывать только на себя самоё, — какъ вы хотите, чтобы съ двадцатью пятью или тридцатью несчастными тысячами франковъ…
Курбузонъ. Но, милый другъ, я вовсе не обязываю своихъ артистокъ быть честными… Впрочемъ, я не обязываю ихъ и справлять свадьбы… Все это меня не касается.
M-lle Англошеръ. Ну, сдѣлайте доброе дѣло. Заплатите ей за половину ея туалетовъ.
Курбузонъ. Нѣтъ, ужь это ни за что!… На этотъ счетъ у меня самые строгіе принципы… И притомъ я уже довольно уступалъ въ другихъ пунктахъ. Повторимъ вкратцѣ: полторы тысячи и пятьдесятъ разовыхъ, ангажементъ на два года, пятьдесятъ тысячъ неустойки. Завтра мы подпишемъ. Флипотъ, я васъ буду ожидать въ театрѣ, въ пять часовъ. Полагаю, что мы все переговорили. (Прощаясь). Mesdames… (Онъ подходитъ къ двери).
Флипотъ. Pardon. А Эммль?
Курбузонъ (возвращаясь). Какой Эниль?
Флипотъ. Г. Леплюше. (Вкрадчиво). Милѣйшій г. директоръ, вы должны мнѣ отдать справедливость, что я была очень любезна, совсѣмъ не требовательна… Ну, а теперь вы, въ свою очередь, доставите мнѣ большое удовольствіе, увеличивъ окладъ Леплюше.
Курбузонъ. Вотъ ужь этого бы мнѣ и въ голову не пришло… Съ чего это, чортъ возьмы, вздумалось вамъ, чтобы я прибавлялъ Леплюше?
Флипотъ. Съ того, что я выхожу за него замужъ.
Курбузонъ. Вы выходите замужъ… (Обращаясь къ m-lle Англошеръ). Она выходитъ замужъ за Леплюше?
M-lle Англошеръ. Увы!
Курбузонъ. И вы допускаете это?
M-lle Англошеръ. Я отказалась отъ борьбы. Повидимому тутъ любовь, настоящая, которая людей превращаетъ въ идіотовъ.
Курбузонъ. Леплюше? Нѣтъ, это безуміе! (Обращаясь къ Флипотъ). И не только потому, что у Леплюше нѣтъ никакой будущности и что это для васъ плохая афера, но и потому, что это и мнѣ не подъ стать, по той же причинѣ. Я совсѣмъ не гонюсь за тѣмъ, чтобы держать въ своей труппѣ замужнихъ актрисъ. Это отдаляетъ отъ техъ, которые создаютъ успѣхъ театра, подобнаго моему…. Я не желаю быть осужденнымъ на лицезрѣніе этого молокососа вѣчно при вашихъ юбкахъ. Искренно клянусь вамъ, что если бы я заранѣе предвидѣлъ Леплюше… Впрочемъ, есть еще время помѣшать вамъ сдѣлать глупость. Если вы выходите замужъ за Леплюше, все уничтожается, ангажементъ не можетъ тогда состояться… Согласны?
Флипотъ (плачетъ уже нѣсколько минутъ, сквозь слезы). Я люблю его…
Курбузонъ. Это не резонъ!
Флипотъ (также). Конечно, это резонъ.
M-lle Англошеръ (обращаясь къ Курбузонъ). Оставьте ее. Это не надолго!
Курбузонъ. Знаете-ли, я просто не могу придти въ себя отъ удивленія? Послушайте, Флипотъ, вы глупы, дитя мое, но, честное слово, вы меня трогаете. Сколько получаетъ этотъ вашъ Леплюше. Тысячу двѣсти? Ну, я дамъ ему тысячу восемьсотъ. Вы видите, что я, съ своей стороны, стараюсь…
Флипотъ. Тысячу восемьсотъ? Ему?… Да нѣтъ-же, милѣйшій г. директоръ, поймите, что у этого юноши есть собственное достоинство и что я сама была бы стѣснена такимъ неравенствомъ вашихъ положеній…. Обращаюсь къ вашему такту…. Конечно, я не прошу васъ дать ему столько же, сколько мнѣ….
Курбузонъ. Напрасно стѣсняетесь.
Флипотъ. Я не прошу васъ о томъ, хотя и убѣждена, что современемъ у него будетъ громадный талантъ, за это я вамъ ручаюсь, не правда-ли? Тутъ я понимаю кое-что… По крайней мѣрѣ, устройте ему сносное положеніе, за которое ему не пришлось бы краснѣть передъ своей женой и подумайте, что Леплюше….
Курбузонъ (раздраженно). Леплюше чижикъ! Я ему не дамъ ни единаго су и при первомъ случаѣ вытолкаю его за дверь, этого Леплюше! Ясно? (Снова поднимается).
Флипотъ (опять принимаясь всхлипывать). Боже! какъ я несчастна!
Курбузонъ. Нѣтъ, я не могу такъ уйти…. она положительно обезоруживаетъ меня…. Утѣшьтесь, Флипотъ, мнѣ пришла мысль…. Вы хотите, чтобы Леплюше прибавлено было жалованья? Такъ прибавьте ему сами.
Флипотъ (не нереставая плакать). Какимъ же это образомъ?
Курбузонъ. Очень просто. Я предложу ему ангажементъ на пять — на шесть тысячъ — цифра для меня безразлична — которыя я обязанъ буду взять изъ своей кассы, но которыя вы примете въ уплату вашего жалованья. Такимъ образомъ и уладится все.
Флипотъ. А какъ-же мое жалованье, по прежнему будетъ полторы тысячи и пятьдесятъ разовыхъ.
Курбузонъ. На бумагѣ, да…. вамъ придется только дать мнѣ маленькую контръ-росписку.
Флипотъ. Тетя, кажется, такъ можно устроиться?
M-lle Англошеръ. Ну и устраивайся, дитя мое.
Курбузону. И такъ, мадамъ Леплюше, будьте любезны сами назначить окладъ вашего супруга. Пять тысячъ? Восемь тысячъ? Десять тысячъ?
Флипотъ. Пяти тысячъ довольно, не правда-ли, тетя?
M-lle Англошеръ. Предоставляю тебѣ рѣшить, дитя мое.
Флипотъ. Да, такъ довольно, пятьсотъ въ мѣсяцъ.
M-lle Англошеръ. На одинъ годъ!
Курбузонъ. Рѣшено.
Флипотъ. Рѣшено.
Курбузонъ. И такъ, до завтра! Все будетъ готово. Постарайтесь только придти раньше Леплюше.
Флипотъ. Ахъ, милѣйшій г. директоръ, какъ я вамъ благодарна…
Курбузонъ. Право, не за что. (Уходитъ).
Флипотъ выходитъ замужъ за своего товарища Леплюше. Она любитъ его до тѣхъ поръ, пока чувствуетъ свое превосходство надъ нимъ. Но случается такъ, что Леплюше, играя роль кретина, имѣетъ успѣхъ въ одной пьесѣ, гдѣ ее самое принимаютъ дурно. Любовь Флипотъ не переживаетъ этого оскорбленія для «jalousie de métier»; супруги расходятся. Супругу возвращается его независимость, а супруга принимаетъ дворецъ, предложенный ей барономъ des Oeillettes, ея поклонникомъ, которому покровительствуетъ добродѣтельная тетушка артистки. Таковъ финалъ комедіи, согласный съ особенной логикой, управляющей театральными нравами и закулиснымъ міромъ…
- ↑ Тэнъ родился 21-го апрѣля 1828 г. въ Вувье, въ департаментѣ Арденъ, yчился въ парижской «École normale», затѣмъ былъ преподавателемъ въ разныхъ провинціальныхъ лицеяхъ, но вслѣдствіе независимости своихъ взглядовъ не ладилъ съ начальствомъ и, бросивъ преподавательскую дѣятельность, переселился въ Парижъ, гдѣ началъ свою литературную карьеру въ «Revue de l’instruction publique». Фирма Гашеръ, издававшая этотъ педагогическій журналъ, поручила ему составить путеводитель по Пиринеямъ, а онъ написалъ «Voyage aux Pyrénées» — книгу, обратившую общее вниманіе на его литературное дарованіе. Затѣмъ онъ занялся изученіемъ философіи. Въ результатѣ этого изученія въ 1856 г. явилась книга, вызвавшая сенсацію въ философскомъ кругу Франціи, «Les Philosophes franèais du XIX siècle». Съ тѣхъ поръ, ежегодно печатались этюды Тэна по философіи, критикѣ и исторіи. Въ 1862 г. его «Histoire de la littérature anglaise» произвела цѣлую бурю въ лагерѣ спиритуалистовъ. Несмотря на высокія научныя достоинства этого труда, французская академія не увѣнчала его преміей въ виду протестовъ клерикаловъ. Какъ бы въ вознагражденіе за это Тэнъ, при содѣйствіи Наполеона III, получилъ профессуру исторіи искусствъ въ «École des beaux-arts». Къ этому періоду относятся замѣчательные труды Тэна по искусству: «Philosophie de l’art en Italie» и «Voyage en Italie», «Idéal dans Part» (это — собраніе его лекцій въ «École des beaux-arts»), «L’art dans les Pays-bas», «L’art en Grèce». За этими трудами послѣдовало опять возвращеніе къ философскимъ занятіямъ въ монографіи «De l’Intelligence», а четыре года спустя — въ 1874 г. — появилась его «Contre le suffrage universel». Въ 1875 г. вышелъ первый томъ капитальнѣйшаго историческаго изслѣдованія Тэна «Les Origines de la France contemporaine». Тутъ былъ начисто осужденъ «старый режимъ» Франціи: жизнь распутнаго дворянства обрисована въ яркихъ краскахъ. Слѣдующіе три тома («L’anarchie», «La Conquête Jacobine» и «Les Gouvernements révolutionnaires») посвящены изслѣдованію исторіи французской революціи. Авторъ пользуется здѣсь огромнымъ матеріаломъ, документальнымъ и архивнымъ, изъ всевозможныхъ библіотекъ. Изъ литературы касательно революціи едва ли что-нибудь ускользнуло отъ вниманія Тэна. Главная заслуга его въ томъ, что онъ впервые низвелъ до человѣческихъ пропорцій «божественную» легенду революціи, и съ тѣхъ поръ началась настоящая расчистка поля изслѣдованія этого предмета. Съ 1878 г. Тэнъ засѣдалъ въ числѣ сорока «безсмертныхъ» французской академіи. Въ 1890 г. изданъ и первый томъ второго отдѣла «Les Origines», носящаго названіе «La France moderne». Въ этомъ томѣ охарактеризованъ Наполеонъ I и его режимъ. Оставалось обрисовать «Новѣйшую Францію», вышедшую изъ этого режима, и на это предназначался послѣдній томъ «Les Origines», который долженъ былъ выйти черезъ три мѣсяца, но смерть прервала изумительно труженическую жизнь Тэна.