Над снежными ещё полянами разносится на севере переливный частый звон светлой недели. Но уж начали синеть снежные сугробы и таят они под собой вешнюю воду, холодную и чистую. А там, в сердце России, давно сошёл снег, подсохли дороги и скоро начнёт сквозить бледная зелень дерев. Хорошо в эту пору в Москве на окраинах. На шестой неделе поста пришлось нам быть на знаменитом Рогожском старообрядческом кладбище. Собственно, кладбище не так велико, большую часть громадного участка земли, носящего это название, занимают храмы, училища, богадельни и т. п. здания.
Рогожское кладбище центр поповщины для всей России.
Мы с нашим спутником-старообрядцем присели на крыльце величественной многоярусной колокольни, возносящей вверх золотые главы. Солнце клонилось к западу, зажигая червонными бликами купола и кресты, распростёршие в синеве небесной свои перекладины.
Слева в зимнем храме шла служба.
Там снопы жёлтых, льющих медвяный аромат, свеч горят перед древними ликами в золотых кованных окладах. Трепетно переливаются и мерцают драгоценные камни. От узорных нимбов свисли вниз жемчужные рясна.
Тускло блестит парча тяжёлых облачений. Над опушённой мехом жемчужной шапкой архиепископа склоняются рипиды. И под бряцание кадил в струях ладана поднимается над тёмными рядами молящихся двуперстно благословляющая десница.
На высоких аналоях шелестят расписанные золотом и киноварью страницы пудовых крюковых книг, и мерно, торжественно унылыми аккордами несутся звуки древнего знаменного напева.
— «А что было раньше? — заговорил наш спутник, — Так ли было лет десять-пятнадцать назад? То ли видели наши деды и отцы?»
И рассказал он нам грустную повесть.
Была тогда такая же весенняя радостная пора — последние дни страстной недели.
Также радовались люди ожиданию великого праздника восстания Солнца праведного.
Сумрачно было только в древнем благочестии.
Гонительное было время. Умирал в ссылке митрополит Амвросий. Старообрядческое духовенство преследовали и травили без устали. Запрещены были службы и на Рогожских храмах висели печати.
Настала ночь, которую сладкогласный поэт Дамаскин славословит в своём каноне, как священную, светозарную и светоносную.
Христова ночь.
На окраине Москвы в одном из глухих переулков под самой крышей дома богатого купца шла тайная служба.
Наглухо были закрыты и задвинуты ставнями окна, а у ворот на всякий случай поставлены караульные. Могли прослышать и явиться власти.
Пришлось бы хозяину расстаться не с одной сотенной, а попа ожидал острог или ссылка. В горенке, где совершалась служба и в прилегающем к ней помещении было много народу. Службу правил молодой священник Евтропий. Его с трудом разыскал для праздника хозяин и „под рогожкой“ привёз ещё накануне.
Отпели канон великой субботы. Зажгли свечи и начали пасхальную службу. Тропари и ирмосы канона справили по уставу с припевами и только начал священник: — «Аще и во гроб сниде бессмертне», — как с улицы донёсся звонкий стук в ворота.
Послышались громкие голоса. Внизу гулко затопали по половицам. На чердаке по лестнице кто-то бежал. Все поняли, что нагрянули власти. Поднялась суматоха.
В моленной торопливо гасили свечи и рвали со стен образа.
— «Не отпирай покудова, — крачали вниз, — дай попа ухороним»!
Никто не ожидал что в такую ночь потревожат, не дадут встретить праздник.
Снизу вопила какая-то женщина:
— Батюшку прячьте, батюшку берегите!
Священник в ужасе метался по комнате.
— «Одевай, батько, кафтан, — с трясущимися губами кричал хозяин, — встаньте которые в дверях поплотнее, — авось успеем!»
Но уж было поздно. Близко стали слышны шаги и бряканье оружия. Столпившихся у входа быстро оттеснили. В дверях стояла полиция.
— «Взять попа!», — скомандовал пристав.
В паническом ужасе бросился священник в боковую дверцу, ведущую на чердак. Квартальные за ним… Мешают Евтропию бежать парчовые одежды, заплетаются ноги. Вот сейчас запнётся и свалится.
Перескочил ещё через балку. Больше некуда… Перед глазами слуховое окно…
В безумии ужаса не рассуждая вскочил он на подоконник.
— «Господи прости!..», — громко крикнул.
И бросился вниз.
Взметнулась епитрихиль, звякнул крест, парча блеснула…
Разбился Евтропий насмерть.
Около распростёртого на камнях священника в белых ризах собралась толпа. Рыдали одни, а у других мрачным огнём загорались глаза. Судорожно прижимали они к сердцу два перста, словно клялись в чём.
Квартальные составляли протокол о причинах, вследствие которых «вышеозначенный лжепоп Евтропий» не мог быть арестован.
А он лежал, раскинув руки, и кровь от виска струйкой вилась по белому подризнику…
— «Я тогда ещё не велик был… Об эту пору весной всё было, как сейчас вижу», — закончил наш спутник.
Он поник головой.
И по серебряной бороде блеснула слеза.
И вдруг гулко загремели над нами колокола. Из открытой двери храма торжествующе понёсся унисонный напев.
Снова проглянуло солнышко затянувшееся, было, облачком.
Всё это так, но ведь идя на костёр, сказал Аввакум, что каждая капля крови мученической и каждая щепочка и золинка от костров, на которых жгли доблестных богатырей духи, как зерно дадут урожай сам сто и сам тысяча.