Из истории рабства/Дело 1868 (ДО)

Из истории рабства
авторъ неизвѣстенъ

Опубл.: 1868. Источникъ: az.lib.ru • (Очерк третий).

Это произведение было опубликовано до 7 ноября 1917 года (по новому стилю) на территории Российской империи (Российской республики), за исключением территорий Великого княжества Финляндского и Царства Польского, и не было опубликовано на территории Советской России или других государств в течение 30 дней после даты первого опубликования.

Поскольку Российская Федерация (Советская Россия, РСФСР), несмотря на историческую преемственность, юридически не является полным правопреемником Российской империи, а сама Российская империя не являлась страной-участницей Бернской конвенции об охране литературных и художественных произведений, то согласно статье 5 конвенции это произведение не имеет страны происхождения.

Исключительное право на это произведение не действует на территории Российской Федерации, поскольку это произведение не удовлетворяет положениям статьи 1256 Гражданского кодекса Российской Федерации о территории обнародования, о гражданстве автора и об обязательствах по международным договорам.

Это произведение находится также в общественном достоянии в США (public domain), поскольку оно было опубликовано до 1 января 1929 года.

ИЗЪ ИСТОРІИ РАБСТВА

(Очеркъ третій).

I.

Въ маленькомъ городкѣ Нуантелѣ находился кабачокъ, хорошо знакомый рабамъ, виленамъ и вообще всякому люду, неизбалованному жизнію. Они охотно заходили сюда выпить малую-толику и поболтать вволю. Хозяйка этого заведенія, тридцатилѣтняя вдовушка, бѣлая, полная, румяная, красивая, хорошо знала нравы и обычаи своихъ невзыскательныхъ посѣтителей и умѣла угождать ихъ вкусу и потребностямъ. Молодая, красивая Ализона была предметомъ обожанія многихъ молодыхъ и немолодыхъ сосѣдей; она болтала и хохотала съ ними вдоволь, но отнюдь не позволяла имъ никакихъ вольностей. Однакоже находились и такіе смѣльчаки, которые простирали свое удивленіе къ прелестямъ вдовушки дальше созерцанія и словъ, по они дорого платились за свою смѣлость. Много глиняной посуды перебила дебелая Ализона о головы своихъ неосторожныхъ обожателей, и за ней утвердилась слава неприступной, цѣломудренной женщины.

Къ удивленію многочисленныхъ посѣтителей, наполнявшихъ кабачокъ въ воскресенье, 23 октября 1336 года, всегда разговорчивая и обходительная Ализона, въ этотъ день была въ самомъ мрачномъ расположеніи духа. Погрузившись въ свои думы, она, казалось, ничего по видѣла и не слышала, — не видѣла даже какъ вошелъ новый посѣтитель. Это былъ худощавый пожилой человѣкъ, по одеждѣ рабъ. Пыль покрывала его съ головы до ногъ; видно было, что онъ сегодня отмѣрялъ много верстъ и крѣпко усталъ. Войдя въ комнату, онъ почти упалъ на скамью и задумался. Прошло нѣсколько минутъ, а онъ все еще сидѣлъ неподвижно.

Наконецъ Ализона подняла голову и замѣтила новаго человѣка; онъ ей непонравился, и она обратилась къ нему рѣзко и брюзгливо.

— Зачѣмъ ты пришелъ сюда? сказала она. — Я тебя совсѣмъ не знаю; если ты хочешь пить, заплати впередъ деньги и я тебѣ подамъ.

— Чтобы пить, надо имѣть деньги, а у меня ихъ нѣтъ, отвѣчалъ этотъ бѣднякъ, котораго звали Гильомъ Кэле. — Позвольте мнѣ немного отдохнуть здѣсь, я скоро уйду.

— Мой кабакъ не больница, возразила Ализона; — убирайся отсюда.

— Хозяюшка, почтенная хозяюшка, какая ты сегодня злая! сказалъ одинъ изъ завсегдателей кабачка. — Никогда не видалъ я тебя такой. Оставь въ покоѣ этого бѣдняка; мы его приглашаемъ къ себѣ, въ нашу компанію. Не хочешь ли выпить, добрый человѣкъ?

— Благодарю, отвѣчалъ рабъ глухимъ голосомъ, покачивая головой; — у меня вовсе нѣтъ жажды.

Неизвѣстно, что бы отвѣтила на это хозяйка; она уже насупилась и нетерпѣливо стукнула ногой, какъ вдругъ вниманіе ея было привлечено крикомъ съ улицы.

— Гэй, хозяйка, или кто тамъ есть! Возьмите мою лошадь. Мы оба голодны, какъ собака. Да прійдите же кто нибудь!

Ализона и ея служанка разомъ выбѣжали на улицу. Молодой человѣкъ, лѣтъ 25, геркулесовскаго сложенія, слѣзъ уже съ лошади и держалъ ее въ. поводу. Не смотря на шрамъ ни лѣвой щекѣ, молодой человѣкъ имѣлъ очень пріятную наружность, На немъ была надѣта кирасса, высокіе дорожные сапоги, длинная шпага и кинжалъ.

— Я здѣсь, мсесиръ, заговорила хозяйка. — Вы кажется не можете похвастать терпѣніемъ!

— Моя милая трактирщица, поневолѣ будешь нетерпѣливъ, когда предчувствуешь, что придется познакомиться съ такимъ перломъ, какъ вы, моя прелесть! Такихъ очаровательныхъ глазокъ и красненькихъ щечекъ мнѣ по случалось видѣть даже въ Парижѣ. Ваши подвязки…

— Вы изъ Парижа? живо прервала его Ализона.

— Оттуда. Скажите, будетъ сегодня турниръ въ нуаптельской долинѣ?

— Да, мессиръ, онъ долженъ начаться сейчасъ же послѣ обѣдни.

— Прекрасно. И такъ, любезная хозяйка, пока я отведу лошадь въ конюшню и засыплю ей корму, вы приготовите кое-чего поѣсть и для меня. Надѣюсь, вы будете такъ обязательны, раздѣлите со мною трапезу: мнѣ нужно обо многомъ васъ пораспросить. Вы согласны, не правда ли?

Очарованная путешественникомъ, Ализона охотно согласилась и поспѣшила сдѣлать необходимыя приготовленія.

Скоро столъ былъ накрытъ, кушанья поставлены; къ этому времени пришелъ путешественникъ и съ большимъ апетитомъ принялся за обѣдъ.

— Такъ вы, мессиръ кавалеръ, ѣдете изъ Парижа? начала Ализона.

— Прошу васъ, прелестная хозяйка, не называйте меня мессиръ кавалеръ. Я родомъ простолюдинъ, а не дворянинъ. Меня зовутъ Магіэ; мой отецъ торгуетъ книгами, а я адвокатъ при судебныхъ поединкахъ.

— Такъ вы сражающійся адвокатъ! воскликнула Ализона съ радостью.

— Да, и какъ видите, я не проигралъ еще ни одного дѣла; у меня всѣ пальцы цѣлы, а вы знаете, что адвокату, побѣжденному на судебномъ поединкѣ, отрубаютъ пальцы правой руки. Я нѣсколько разъ бывалъ легко раненъ, но всегда въ заключеніе побѣждалъ противника. Я узналъ въ Парижѣ, что здѣсь будетъ юридическій турниръ. Я поспѣшилъ сюда, разсчитывая, что во мнѣ могутъ имѣть нужду. Ну-ка, прелестная хозяйка, разскажите мнѣ поподробнѣе, что знаете объ этомъ турнирѣ.

— А, мессиръ адвокатъ, само небо посылаетъ васъ. Я, къ несчастію, имѣю процессъ!

— Вы, прелестная трактирщица?

— Три мѣсяца тому назадъ я дала взаймы 12 флориновъ Симону Геризе; когда пришелъ срокъ уплаты, этотъ недостойный человѣкъ отказался отъ своего долга. Мы явились къ господину судьѣ. У насъ не было свидѣтелей ни за, ни противъ, и какъ долгъ превышаетъ сумму въ 5 су, г. судья назначилъ судебную дуэль.

— И вы не нашли никого, кто бы согласился принять вызовъ этого Геризе?

— Увы! никого. Всѣ боятся его страшной силы и злого характера.

— А я не боюсь ни того, ни другого. Разсчитывайте на меня. Я буду драться, какъ ради вашихъ прелестныхъ черныхъ глазъ, такъ и ради справедливости вашего иска.

— О, мой искъ справедливъ, клинусь вамъ, я…

— Ни слова болѣе: такой прекрасный ротикъ, какъ вашъ, не можетъ лгать; къ тому же я имѣю привычку вѣрить моимъ кліентамъ.

— Но Симонъ — вольный стрѣлокъ, и человѣкъ до того опасный, что…

— Не будемъ говорить и объ этомъ; другая моя привычка: никогда не справляться о качествахъ моего противника. Разсчитывайте на меня — теперь я вашъ адвокатъ. Турниръ начнется въ полдень, у меня все въ порядкѣ, все готово для боя. Значитъ мы можемъ выпить. Да здравствуетъ веселіе! За успѣхъ нашего дѣла!

— Если вы выиграете мое дѣло, я вамъ дамъ три флорина.

— Превосходно; три флорина и добрый поцѣлуй.

— О, мессиръ…

— Ну, если вы колебаетесь, такъ я васъ поцѣлую, — это все равно. Но, Боже мой, морщинки на вашемъ лбу не разгладились, вы смотрите такъ печально, Что это значитъ? Вы говорили, что у васъ нѣтъ адвоката, — онъ явился, такъ чего же вы продолжаете хмуриться?

— Не считайте меня неблагодарной; но у меня есть еще одна причина для сильнаго горя.

— Нѣтъ ли у васъ другого процесса, или не измѣнилъ ли вамъ любовникъ?

— Мессиръ адвокатъ, вы пріѣхали изъ Парижа, вы человѣкъ ученый; вы можете оказать великую услугу бѣдному юношѣ, вполнѣ достойному сожалѣнія, который также долженъ сегодня драться на судебной дуэли.

— И я долженъ помочь ему, — отлично. За что онъ дерется?

— Въ нашей нуантельской странѣ, если дѣвушка — дочь раба, вилена или буржуа — выходитъ замужъ, то сеньоръ, если ему угодно, имѣетъ право на… первую брачную ночь своей вассалки. Прошу васъ, не смѣйтесь, по крайней мѣрѣ, надъ этимъ.

— Смѣяться? отвѣчалъ Магіэ мрачно. — Нѣтъ, тысяча чертей, надъ этимъ нельзя смѣяться. А! вы напомнили мнѣ страшную исторію. Нѣсколько времени тому назадъ я ѣхалъ въ Амьенъ, на турниръ. Проѣзжая одну деревню, я увидѣлъ на улицѣ большое сборище рабовъ. Я полюбопытствовалъ узнать о чемъ они бесѣдуютъ такъ горячо, и получилъ въ отвѣтъ, что въ то самое утро одинъ изъ рабовъ этой деревни, принадлежащей епископу, — женился. Епископъ, основываясь на своемъ сеньеріальномъ правѣ первой ночи, приказалъ привести молодую къ нему. Сказали объ этомъ мужу; онъ не протестовалъ, но только просилъ, чтобы ему самому дозволили сходить за женой. Вскорѣ онъ возвратился и сказалъ управляющему: «моя жена стыдится идти, — пойдите за ней сами». Управляющій вошелъ въ избу и нашелъ несчастную на полу въ лужѣ своей собственной крови…

— Великій Боже!

— Мужъ, чтобы избавить несчастную отъ безчестія, убилъ ее топоромъ.

При этихъ словахъ, Гильомъ Кэле, безучастно слушавшій разсказъ, задрожалъ, поднялъ голову и весь превратился въ слухъ.

— Бѣдная женщина! сквозь рыданія проговорила Ализона. — Умереть такъ ужасно отъ руки своего мужа! А какое мужество долженъ былъ имѣть этотъ несчастный мужъ, чтобы рѣшиться на такое крайнее средство… Какъ мало у насъ такихъ людей. Большинство же привыкло къ своему рабству и уже не чувствуетъ обидъ.

— Нѣтъ, вы ошибаетесь, они чувствуютъ! вскричалъ Магіэ. — Тщетно сеньоры стараются довести ихъ до скотскаго состоянія, имъ не удастся совсѣмъ обезчеловѣчить людей, и у раба проявляется порой человѣческое чувство! Да и у дикихъ животныхъ самецъ развѣ не защищаетъ свою самку? Нѣтъ, я не вѣрю, чтобы въ рабахъ были совсѣмъ убиты человѣческія чувства! Они любятъ своихъ женъ, а любовь заставляетъ принимать къ сердцу всякое оскорбленіе, нанесенное любимому существу. О, я становлюсь свирѣпъ, когда подумаю о горести раба, принужденнаго терпѣливо сносить оскорбленіе, наносимое сеньоромъ его женѣ.

— Мессиръ, вы разсказывали исторію мужа, вынужденнаго убить жену, чтобы спасти се отъ безчестія; исторія этого бѣдняка, Мазурека, о которомъ я васъ хотѣла просить, не менѣе ужасна.

— Говорите! — я васъ слушаю.

— Мать этого юноши пришла къ намъ издалека съ груднымъ ребенкомъ. Ее звали Жервезой. Она побиралась милостыней и полюбилась мельнику, нашему сосѣду, вдовцу. Онъ взялъ ее къ себѣ въ услуженіе, поручивъ ходить за его ребенкомъ и за хозяйствомъ. Это была работящая, привязанная женщина; она полюбила сына своего хозяина, какъ своего собственнаго. Въ это время графъ Бомонъ объявилъ войну сиру Нуантелю, здѣшнему сеньору, Мельникъ отправился на войну со своимъ господиномъ. Часть войскъ Бомона дошла до Нуантеля, предавая все огню и мечу. Они зажгли мельницу, гдѣ въ то время находилась Жервеза со своими дѣтьми. Она погибла въ огнѣ, вмѣстѣ съ сыномъ мельника; Мазурекъ же избѣжалъ смерти какрмъ-то чудомъ; мой мужъ и я, мы приняли бѣднаго сироту къ себѣ…

— Что за кроткое созданіе этотъ Мазурекъ, продолжала Алтона, — точно ягненокъ… Какъ мы его любили и какъ онъ былъ къ намъ привязанъ; какъ онъ старался разными угожденіями и пособіемъ въ работѣ угодить намъ. Война между тѣмъ продолжалась и мельникъ былъ убитъ. По окончаніи ея, сиръ Нуантель выстроилъ новую мельницу, и Мазурекъ поступилъ въ качествѣ работника къ мельнику, который снялъ ее… Разскажу теперь, какое новое несчастіе пало на голову этого добраго и хорошаго человѣка. Аремя отъ времени онъ, по приказанію своего хозяина мельника, хаживалъ въ деревню Крамуази, въ пяти верстахъ отсюда, гдѣ сеньоръ Нуантель построилъ укрѣпленіе. Тамъ онъ встрѣтилъ хорошенькую дѣвушку Авелину…

— И влюбился въ нее? прервалъ адвокатъ,

— Да, да, влюбился страстно.

Кэле слушалъ съ необыкновеннымъ вниманіемъ разсказъ Ализоны; слезы текли но его щекамъ,

— Мазурекъ былъ рабомъ той же сеньеріи, къ которой была приписана Авелина и ея отецъ, продолжала трактирщица. — Отецъ дѣвушки согласился на замужество, управляющій тоже. Вс шло хорошо. Но проклятое право ихъ тревожило. Однакоже зная, что можно выкупить это право, они не слишкомъ горевали. У отца Авелины была корова. Ее рѣшились продать и вырученными деньгами заплатить сиру Нуантелю. Въ день свадьбы Мазурекъ понесъ деньги къ управляющему; къ несчастію, того не было дома. Наши влюбленные рѣшились обвѣнчаться на другой день, а деньги отнести въ замокъ послѣ обѣдни. Такъ и сдѣлали. Послѣ вѣнчанія, молодую, по обычаю, заперли въ домъ священника, гдѣ она должна была находиться, пока мужъ не принесетъ увольнительнаго свидѣтельства. Имѣя деньги въ карманѣ, на дорогѣ къ управляющему, Мазурекъ встрѣтилъ рыцаря, спросившаго у него дорогу къ сиру Нуантелю, и, — повѣрите ли вы мессиръ? — въ то время, какъ Мазурекъ указывалъ ему дорогу, этотъ негодяй выхватилъ у бѣднаго парня деньги изъ кармана, далъ шпоры лошади — и былъ таковъ!

— Да, подобные наглые разбои случаются не рѣдко, шепталъ Магіэ.

— Можно судить объ отчаянія Мазурека?! Онъ побѣжалъ въ догонку за негодяемъ, но скоро потерялъ его изъ виду, Чрезъ часъ, едва держась на ногахъ отъ усталости, онъ пришелъ въ замокъ, бросился въ ноги управляющему, разсказалъ ему о своемъ несчастій и просилъ суда противъ вора. Сиръ Нуантель, вмѣстѣ съ нѣсколькими своими гостями, проходилъ въ это время чрезъ ту комнату, гдѣ Мазурекъ бесѣдовалъ съ управляющимъ. Сеньоръ, узнавъ въ чемъ дѣло, съ хохотомъ спросилъ: хороша ли новобрачная? — «Она самая хорошенькая изъ всѣхъ женщинъ, живущихъ въ вашихъ владѣніяхъ», отвѣчалъ управляющій. Въ это самое время вошелъ въ комнату еще одинъ гость сира Нуантеля. — "Вотъ тотъ, который укралъ у меня сейчасъ кошелекъ съ деньгами, " закричалъ Мазурокъ. «Презрѣнными рабъ!» затопалъ ногами сиръ Нуантель, «ты смѣешь обвинять въ воровствѣ моего гостя!»

— И разумѣется мошенникъ-рыцарь не призналъ себя воромъ?

— Еще бы призналъ! Мазурекъ продолжалъ поддерживать обвиненіе. Тогда сеньоръ, пошептавшись съ управляющимъ и рыцаремъ, обвиненнымъ въ воровствѣ, произнесъ слѣдующій приговоръ: «одинъ изъ моихъ оруженосцевъ, въ сопровожденіи стражи, отправится въ деревню и приведетъ сюда новобрачную: я, основываясь на своемъ правѣ, проведу съ нею ночь, а завтра утромъ она будетъ возвращена этому вассалу. Чтожо касается до обвиненія въ воровствѣ благороднаго рыцаря, которое этотъ негодяй имѣетъ наглость поддерживать, не взирая на опроверженія обвиняемаго, то послѣдній требуетъ, чтобы это дѣло было рѣшено судомъ Божіимъ; если вассалъ будетъ побѣжденъ, то его, въ наказаніе за клевету и оскорбленіе рыцаря, зашьютъ въ мѣшокъ и бросятъ въ воду»

— Несчастный погибъ, вскричалъ Магіэ. — Рыцарь аппелировалъ, и потому имѣетъ право драться верхомъ, въ полномъ боевомъ вооруженіи, а рабъ будетъ пѣшкомъ, одѣтый въ зипунъ, съ палкою, вмѣсто всякаго оружія.

— Бѣдненькій! Выходитъ, мои предчувствія были вѣрны и не даромъ тосковало мое сердце! Но слушайте далѣе. Бѣдный Мазурекъ, думая болѣе о своей женѣ, нежели о предстоящей битвѣ, рыдая, бросился на колѣни передъ сеньоромъ и умолялъ ею не безчестить Авелины. Какъ вы думаете, что отвѣтилъ сеньоръ Нуантель? «Жакъ Бономъ (такъ сеньоры называютъ своихъ рабовъ въ насмѣшку), сказалъ онъ, — Жакъ Бономъ, мой другъ, я желаю провести эту ночь съ твоей женой по двумъ причинамъ: во-первыхъ потому, что, говорятъ, она очень хороша собой; во-вторыхъ, въ наказаніе за то, что ты осмѣлился обвинить въ воровствѣ одного изъ моихъ гостей». Выслушавъ эту наглую рѣчь, взбѣшонный Мазурекъ бросился на Нуантеля, желая его задушить; но рыцари схватили несчастнаго раба, повалили его на земь, связали, и онъ былъ брошенъ въ тюрьму. Прибавьте къ этому, что сиръ Нуантель женихъ; онъ на дняхъ долженъ обвѣнчаться съ дѣвицей Глоріандой де-Шиври.

— Ужасно, ужасно, шепталъ адвокатъ. — Неужели нѣтъ никакой возможности положить конецъ этимъ отвратительнымъ безобразіямъ. Онѣ взываютъ къ мести, онѣ требуютъ крови.

— И кровь прольется, прошепталъ кто-то глухимъ голосомъ на ухо Магіэ! — О! ее прольется очень много!

Адвокатъ обернулся и увидѣлъ сзади себя блѣдное лицо Гильома Кэле.

— Что тебѣ нужно отъ меня? спросилъ молодой человѣкъ, пораженный свирѣпымъ и отчаяннымъ выраженіемъ лица стараго раба. — Кто ты такой?

— Я — отецъ жены Мазурека.

— Вы, добрый человѣкъ, заливаясь слезами сказала Ализона. — Простите меня, глупую, что я недавно гнала васъ отсюда. Но, скажите, зачѣмъ вы здѣсь?

— Я пришелъ за своей дочерью… Говорятъ, ее вамъ отдали… Ночь уже прошла.

— Боже мой, Боже мой! не отвѣчая ему, говорила Ализона. — Когда я подумаю, что бѣдный Мазурекъ долженъ сегодня принести на колѣняхъ передъ сеньеромъ публичное покаяніе, меня бросаетъ въ дрожь и потъ…

— Это зачѣмъ? прервалъ со адвокатъ. — На кой прахъ понадобилось тутъ публичное покаяніе?

— Вы не знаете конца исторіи, продолжала вдова. — Едва отвели Мазурека въ тюрьму, управляющій отправился за Авелиной и привелъ ее въ замокъ. Она защищалась всѣми силами противъ покушеній сеньора. «Ты мнѣ противишься», сказалъ онъ съ злой улыбкой. «Хорошо, ты будешь мнѣ принадлежать по судебному приговору; и это будетъ полезнымъ урокомъ для Жака Бонома». Онъ велѣлъ запереть ее въ тюрьму и подалъ прошеніе судьѣ въ Бове. Судъ подтвердилъ право сеньора, и несчастная Авелина въ эту ночь изнасилована сиромъ Нуантелемъ, а Мазурекъ, но тому же приговору, дола;онъ испросить публично прощеніе у сеньора за то, что хотѣлъ воспрепятствовать ему пользоваться своимъ законнымъ правомъ.

— Не эти ли же судьи приговорили Мазурека сражаться безоружнымъ противъ хорошо-вооружеинаго рыцаря-вора?

— Да, закричалъ Кэли, сжимая кулаки; — да, Мазурекъ будетъ драться пѣшій и вооруженный одной палкой противъ рыцаря-вора, закованнаго въ желѣзо… Да, такъ рѣшили судьи. Если онъ будетъ побѣжденъ и переживетъ свое пораженіе, его утопятъ. Но я выловлю его трупъ, я осмотрю всѣ норы… Однако гдѣ же моя дочь? Я уведу ее. Кто знаетъ, не буду ли я чрезъ девять мѣсяцевъ дѣдомъ благороднаго дитяти.

На его губахъ появилась страшная улыбка.

— О, если оно выживетъ, это дитя….если выживетъ…. я клянусь….

Онъ остановился, не докончивъ фразы. Водворилось на нѣкоторое время молчаніе.

— Нѣсколько минутъ тому назадъ, заговорилъ Гильомъ, положивъ руку на плечо адвоката; — вы замѣтили, что все это требуетъ крови…

— Да, и повторю еще разъ: всѣ эти ужасы взываютъ къ мести, всѣ они требуютъ крови!

— Человѣкъ, рѣшающійся говорить такія рѣчи громко, непремѣнно человѣкъ рѣшительный, а не пустой болтунъ, сказалъ рабъ, пытливо всматриваясь въ лицо адвоката. — Если придетъ пора дѣйствовать, вспомните Гильома Кэле, изъ деревни Крамуази, подлѣ Клермонта.

— Я не забуду вашего имени, отвѣтилъ Магіэ тихо, сжимая руку Гильому. — Часъ справедливости и мести пробьетъ, можетъ быть, скорѣе, чѣмъ вы думаете, если между рабами много дикихъ людей, какъ вы.

— Есть ихъ довольно. Жакъ Бономъ…

— Для того я и пріѣхалъ къ вамъ, чтобы въ этомъ увѣриться. Но будьте осторожнѣе. Осторожность, надежда и мужество!

Въ это время раздался звонъ колокола. Кабатчица вздрогнула,

— У меня не хватятъ силъ смотрѣть на эту церемонію, сказала она.

Всѣ присутствовавшіе въ кабакѣ поднялись съ своихъ мѣстъ и поспѣшили къ выходу.

— Они спѣшатъ посмотрѣть на публичное покаяніе, пояснила вдова.

— Время и мнѣ сбираться, сказалъ Магіэ. — Я сперва посмотрю на покаяніе, потомъ вернусь за лошадью и отправлюсь на турниръ помѣриться съ Симономъ Геризо.

— Но нельзя ли какъ нибудь избавить бѣдняжку Мазурека отъ этой ужасной дуэли. Она будетъ для него могилой.

— Невозможно. По французскимъ законамъ, если онъ откажется отъ дуэли, его утопятъ. Но я надѣюсь дать ему кое-какіе совѣты; мнѣ непремѣнно надо съ нимъ видѣться.

II.

Магіэ, благодаря своему атлетическому сложенію, пробрался къ самой церкви. На паперти стоялъ сиръ де Нуантель, молодой человѣкъ, блондинъ, съ волосами, завитыми, какъ у женщины; на немъ, по модѣ тою времени, былъ надѣтъ короткій богато вышитый кафтанъ, одна половина котораго была красная, а другая желтая. Его надменное лицо выражало презрѣніе ко всему окружающему. Вокругъ него стояла толпа рыцарей, одѣтыхъ также, какъ и онъ. Сзади нихъ расположились пажи и оруженосцы. Вся площадь вокругъ была занята густой массой народа.

На ступеньки церковной лѣстницы вошелъ королевскій нотаріусъ. По знаку его прекратился говоръ и наступила тишина..

"На основаніи хартіи и статута, читалъ онъ, — каждый сеньеръ въ своихъ владѣніяхъ имѣетъ право первой ночи со всякой дѣвушкой не благороднаго происхожденія, послѣ чего онъ обязанъ отдать ее мужу. 11 числа этого мѣсяца рабыня сеньора Нуантеля вышла замужъ за его раба Мазурека. Сиръ Нуантель желалъ воспользоваться своимъ правомъ, но новобрачные вздумали этому противиться, произнося скверныя и ругательныя слова противъ своего господина. За это ихъ преступленіе, оба преступника были посажены въ тюрьму раздѣльно, и сеньоръ представилъ прошеніе господину главному судьѣ въ Бове, желая получить отъ него разъясненіе законовъ, древнихъ правъ и обычаевъ по этому предмету.

"Господинъ главный судья, разсмотрѣвъ вышеозначенное прошеніе благороднаго сеньора, и справившись съ законами и древними обычаями, во имя справедливости, постановилъ: а вышеозначенный сеньоръ Нуантель былъ совершенно въ своемъ правѣ, требуя первой ночи отъ своей рабыни Авелины, вышедшей замужъ за его раба Мазурека, такъ какъ это право принадлежитъ ему надъ всѣми дѣвушками его владѣній не благороднаго происхожденія. Въ силу этого, судъ приказываетъ вышеозначенной Авелинѣ повиноваться законному требованію ея сеньора; а вышеозначеннаго Мазурека за то, что онъ поносилъ своего господина бранными и скверными словами, осуждаетъ на публичное покаяніе; онъ обязанъ, стоя на колѣняхъ, съ непокрытой головой, и съ руками, скрещенными на груди, въ присутствіи всего народа, испросить прощеніе у оскорбленнаго имъ господина.

«Означенный приговоръ привести въ исполненіе чрезъ королевскаго нотаріуса, предъ церковью города Пуантеля».

Этотъ возмутительный приговоръ подѣйствовалъ далеко не одинаково на различныхъ лицъ, внимательно его слушавшихъ. Одни, которыхъ рабство довело почти до животнаго состоянія, удивлялись, съ чего это вздумалось Мазуреку сопротивляться обычаю, освященному временемъ; другіе, которые или откупились деньгами, или, вслѣдствіе непривлекательности ихъ женъ, избѣгли необходимости познакомиться съ этимъ сеньоріальнымъ правомъ, — эти жалѣли Мазурека; наконецъ многіе, женатые и холостые, буржуа, вилены и рабы, почувствовали негодованіе, одна сдерживаемое страхомъ наказаніи, потому, при послѣднихъ словахъ нотаріуса, въ толпѣ прошелъ тихій гулъ ропота, смѣнившійся грустью и сожалѣніемъ, при появленіи осужденнаго. Горесть и злоба совершенно исказили черты двадцатилѣтняго юноши, всѣми любимаго за его кротость и добросердечіе. Теперь его лицо приняло свирѣпое выраженіе; растрепанные волосы, запачканная и изорванная одежда, красные отъ слезъ глаза, ввалившіяся щеки, взглядъ изъ подлобья — все показывало сильное душевное волненіе. Двое вооруженныхъ людей развязали ему руки и силой поставили на колѣни передъ сиромъ Нуантелемъ, который хохоталъ, вмѣстѣ со своими друзьями, надъ униженіемъ Жака Бонома.

Вызваны были свидѣтели свадьбы Мазурека; они должны были стоять подлѣ осужденнаго во все время церемоніи. Вышли только двое: Гильомъ Кэле и другой рабъ свирѣпой наружности, котораго звали Адамомъ Дьяволомъ. Оба подошли смиренно, но опытный наблюдатель легко замѣтилъ бы, что это смиреніе притворное. Гильомъ, подойдя къ нотаріусу, низко, почти до земли, поклонился ему два раза и сказалъ дрожащимъ голосомъ:

— Насъ явилось сюда только двое свидѣтелей: я и мой кумъ, Адамъ. Другіе двое лежатъ въ лихорадкѣ и не могли сюда прійти. Я, Гильомъ — отецъ новобрачной.

— Я полагаю, что достаточно двухъ свидѣтелей, и потому можно будетъ приступить къ исполненію приговора, сказалъ нотаріусъ, обращаясь къ сиру Нуантелю.

Сеньоръ кивнулъ головой и занялся разсматриваніемъ свидѣтелей.

— Скрести руки на твоей груди, приказывалъ нотаріусъ Мазуреку.

Подсудимый выказалъ явное намѣреніе не повиноваться этому приказанію.

— Ай, чудакъ, чудакъ! обратился къ нему Гильомъ, тономъ упрека. — Развѣ ты не слышишь, что говоритъ этотъ добрый господинъ. Онъ говоритъ, чтобы ты скрестилъ руки; вотъ такъ; посмотри на меня.

Слова «посмотри на меня», старикъ произнесъ такимъ тономъ, что Мазурекъ невольно поднялъ голову и уловилъ многозначительный взглядъ, брошенный ему Гильомомъ. Онъ понялъ этотъ взглядъ и тотчасъ же повиновался приказанію нотаріуса.

— Теперь смотри въ глаза сеньору и повторяй за мной:

«Монсеньеръ, я униженно раскаиваюсь въ томъ, что осмѣлился произнести скверныя слова противъ васъ», сказалъ нотаріусъ.

Съ трудомъ, заикаясь, бѣдный рабъ повторилъ рѣчь нотаріуса.

— «Я раскаиваюсь также и въ томъ, что, въ злобѣ, хотѣлъ помѣшать сеньору воспользоваться законно предоставленнымъ ему нравомъ первой ночи надъ его вассалкой, которую я взялъ себѣ въ жены», продолжалъ нотаріусъ.

Эти ужасныя слова напомнили несчастному его горе, напомнили о той женщинѣ, которую онъ любилъ такъ нѣжно, и онъ, зарыдавъ, упалъ лицомъ на землю. Къ нему быстро подошелъ Гильомъ; подъ видомъ, что помогаетъ ему подняться, онъ прошепталъ ему что-то на ухо; потомъ прибавилъ громко:

— Какой же ты чудачина, какъ я погляжу, мой неразумный сынъ! Тебѣ говорятъ, что нашъ милостивый господинъ проститъ тебя, если ты повторишь эти слова. Повтори же ихъ скорѣе!

Опять послушался Мазурекъ и уже тверже повторилъ страшныя слова.

— Затѣмъ, монсеньеръ, я осмѣливаюсь просить у васъ милости и прощенія моего поступка, повторилъ за нотаріусомъ обвиненный.

— Я прощаю тебѣ, и дарую свою милость, сказалъ Нуантель высокомѣрнымъ тономъ; — но я не могу отпустить тебя на свободу до окончанія судебной дуэли, на которую ты вызванъ нашимъ гостемъ, Жерардомъ де Шомонтелемъ, обвиненномъ тобою въ присвоеніи чужого имущества.

— Хорошій урокъ для Жаковъ Бономовъ, продолжалъ Нуантель, обращаясь къ своимъ гостямъ. — Они осмѣливаются по временамъ роптать, а этого мы не должны допускать. Нужна строгость, одна строгость. Слѣдуетъ постоянно унижать ихъ, слѣдуетъ поддерживать между ними убѣжденіе, что они принадлежатъ намъ и душой и тѣломъ.

Въ то время, какъ сеньоры входили въ церковь, а Мазурека уводили подъ стражей въ тюрьму, на площадь привели Авелину. Эта восьмнадцатилѣтняя женщина, не смотря на страшную блѣдность ея лица и испуганный видъ, была поразительно хороша собою. Мазурекъ увидѣлъ ее, глаза ихъ встрѣтились, и несчастный мужъ невольно выразилъ на своемъ лицѣ озлобленіе.

— Онъ меня презираетъ!.. прошептала она дрожащимъ голосомъ, рыдая. — Но чѣмъ же я виновата? а между тѣмъ, я вижу, онъ меня уже не любитъ.

Она зарыдала; ея ноги подкосились и она непремѣнно упала бы на землю, еслибъ ее но поддержалъ Гидьомъ Кэле.

— Не унывай, моя голубка, у тебя остался еще отецъ.

И съ помощью Адама Дьявола, онъ поднялъ ее на руки и скрылся въ толпѣ.

III.

Турниръ, раззорительный спектакль, предложенный дворянству сиромъ Нуантслемъ, по случаю предстоящей свадьбы, — происходилъ на обширной равнинѣ, лежащей не вдалекѣ отъ городка. Огромный амфитеатръ для зрителей благороднаго званія былъ роскошно убранъ коврами и шелковыми матеріями. Все ристалище было обнесено заборомъ, за которымъ толпились зрители-плебеи. Царицей турнира была провозглашена невѣста сира Нуантеля, Глоріанда де-Шиври, надменная красавица, съ великолѣпными черными волосами и глазами. Она помѣщалась на тронѣ, поставленномъ въ самой срединѣ амфитеатра; за трономъ стоялъ ея отецъ, гордый красотой своей дочери и ролью, которая выпала ей сегодня на долю. Весь амфитеатръ былъ занятъ богато-одѣтыми дамами и мужчинами.

Начался турниръ. Мы не будемъ утруждать нашихъ читателей описаніями битвъ между благородными рыцарями и перейдемъ прямо къ такъ называемой судебной дуэли. Ее ожидали съ нетерпѣніемъ какъ гости сира Нуантеля, такъ въ особенности вассалы. Первые думали вдоволь посмѣяться при видѣ раба, вооруженнаго одной палкой, который долженъ будетъ сражаться съ рыцаремъ вооруженнымъ съ головы до ногъ. Вассалы же возмущались такой дикой жестокостью, изобрѣтенной въ видахъ устрашенія рабовъ, чтобы тѣ и не помыслили даже въ чемъ нибудь обвинять своихъ свирѣпыхъ притѣснителей.

Герольдъ выкликнулъ имена Шевалье Жерарда де Шомонтеля и Мазурека. Шевалье выѣхалъ на арену на конѣ, превосходно вооруженный; за нимъ слѣдовали два его секунданта, вооруженные также, какъ и онъ.

— Вотъ до чего мы дожили, говорила Глоріанда своему отцу въ то время, какъ Шомонтель объѣзжалъ арену. — Рыцарь, чтобы доказать свою невинность, долженъ сражаться съ подлымъ разомъ. Какой стыдъ для дворянства!

— Да, моя дочь, въ худое время мы живемъ. Эти проклятые королевскіе юристы накладываютъ теперь руку на всѣ наши права, подъ нелѣпымъ предлогомъ придать имъ законное значеніе. Развѣ не пришлось нашему другу искать у нихъ подтвержденія своего права, вслѣдствіе возмущенія этой рабыни…

Но вспомнивъ, что его дочь невѣста сира Нуантеля, графъ внезапно остановился. Глоріанда поняла причину.

— Неужели вы считаете меня способной ревновать къ рабынѣ? произнесла она съ негодованіемъ. — Какъ плохо вы знаете свою дочь.

— Нѣтъ, нѣтъ, совсѣмъ не то, Но возмущеніе этой рабыни — новость; прежде были невозможны подобные случаи, а какъ вмѣшались эти законники, такъ и пошло все хуже и хуже. Скоро король отниметъ у насъ всѣ наши привилегіи.

— Да, мы поступили, какъ совершенные дураки, позволивъ королямъ отнимать у насъ право за правомъ. Напримѣръ, зачѣмъ лишили насъ права чеканить монету? сказалъ одинъ изъ рыцарей, окружавшихъ тронъ царицы турнира.

— Король сдѣлалъ это подъ тѣмъ предлогомъ, что мы производимъ фальшивую монету, замѣтилъ другой. — Но посмотримъ, какъ-то король Жанъ управится безъ насъ съ англичанами. Я, по крайней мѣрѣ, не дамъ ему ни одного человѣка и ни одного экю.

— Будетъ, господа, толковать объ этихъ скучныхъ вещахъ, поправила Глоріанда. — Поговоримъ лучше о клермонскихъ празднествахъ, которыя скоро начнутся. Какіе туалеты я себѣ приготовлю!

— Но за всѣ эти тряпки надо платить деньги, брюзгливо замѣтилъ графъ Шиври. — А откуда ихъ взять? Жакъ Бономъ становится крѣпко упрямъ и лѣнивъ.

— Что вы говорите, любезный батюшка! Жакъ Бономъ упрямъ только до первой палки. Постегаютъ его хорошенько, и онъ работаетъ на славу. Посмотрите, прибавила она съ громкимъ смѣхомъ; — посмотрите, вотъ этотъ страшный Жакъ Бономъ… Неправда ли онъ ужасенъ?

Она показала на Мазурека, который въ эту минуту выступилъ на арену, также въ сопровожденіи двухъ секундантовъ: Магіэ адвоката и Адама Дьявола. Мазурекъ одѣтъ былъ въ холщовую блузу и имѣлъ въ рукахъ четырехфутовую рябинную палку, — эта мѣра опредѣлялась закономъ, — только что срѣзанную съ дерева.

— Не забывай моихъ совѣтовъ, говорилъ адвокатъ Мазуреку: — и ты можешь даже имѣть преимущество надъ своимъ противникомъ.

— Что мнѣ въ этомъ преимуществѣ. Съ той минуты, какъ я увидѣлъ мою бѣдную жену, послѣ ея опозоренія, я желаю только одного: быть поскорѣе убитымъ своимъ противникомъ.

Секунданты грустно переглянулись другъ съ другомъ. Ихъ безпокоило это отчаяніе молодого человѣка. Изобрѣтательному Адаму Дьяволу пришла счастливая мысль въ голову и онъ нѣсколько повеселѣлъ.

Въ это время они проходили мимо той лозки, гдѣ сидѣла Глоріанда.

— Посмотри на невѣсту нашего господина, сказалъ шепотомъ Адамъ. — Славная парочка! Будутъ они счастливы, какъ ты думаешь?

При этихъ словахъ, упавшихъ точно камень на сердце, Мазурекъ задрожалъ всѣмъ тѣломъ.

— Посмотри на эту красавицу, продолжалъ Адамъ; — взгляни, какъ она счастлива и довольна! Послушай, какъ она мило смѣется. Я готовъ держать пари, что она смѣется теперь надъ тобой и твоей женой, изнасилованной въ эту ночь нашимъ сеньоромъ… Да посмотри же на нее.

Мазурокъ показалъ признаки жизни; онъ поднялъ голову и долго разсматривалъ Глоріанду. По его измѣняющемуся лицу, Адамъ видѣлъ, что апатія у него переходитъ въ сильное возбужденіе. Надобно было ковать желѣзо, пока оно горячо.

— А теперь твоя жена заливается слезами отъ стыда, шепталъ Адамъ; — она, несчастная, можетъ заболѣть и умереть. Какъ! чтобы отмстить за себя и за свою жену, ты не попытаешься убить этого рыцаря, который тебя обокралъ…. который былъ единственной причиной всѣхъ твоихъ несчастій!….

Мазурокъ не выдержалъ; кровь бросилась ему въ голову и онъ быстрымъ шагомъ пошелъ на средину арены. Но его остановилъ герольдъ, позвавъ въ палатку, гдѣ онъ долженъ былъ исповѣдаться передъ священникомъ. Тамъ онъ нашелъ уже Шомонтеля.

— Тяжущіеся, сказалъ имъ священникъ; — если вы намѣрены сразиться за несправедливое дѣло, есть еще время одуматься и покаяться; если кто нибудь изъ васъ захочетъ отказаться отъ дуэли и отдастъ свою участь во власть своего повелителя короля, то еще время не ушло, но скоро будетъ поздно. Который нибудь изъ васъ сейчасъ отправится на тотъ свѣтъ; тамъ вы найдете Господа Бога, строго взыскивающаго за несправедливость. Подумайте! Всѣ люди одинаково слабы передъ судомъ Божіимъ; вооруженному же нельзя войти въ царствіе небесное. Хотите-ли вы отказаться отъ боя?

— Я буду утверждать до самой своей смерти, что этотъ рыцарь меня обокралъ; онъ сталъ причиной моихъ несчастій, — твердо отвѣчалъ Мазурокъ; — и я увѣренъ, что убью его.

— Я, съ своей стороны, клянусь, что этотъ вассалъ лжетъ! вскричалъ Шомонтель; — съ помощью моего патрона, св. Жака, я докажу ему это во время боя.

— Да, и въ особенности съ помощію твоего коня, твоихъ латъ, копья и меча, добавилъ Магіэ. — Безчестный ты человѣкъ! со шлемомъ на головѣ, въ кирассѣ, съ мечемъ и копьемъ ты выходишь на битву съ бѣднякомъ, имѣющимъ противъ тебя одну палку. Ты дѣйствуешь, какъ подлый трусъ, слѣдовательно ты укралъ кошелекъ у моего кліента!

— И ты подлый нищій, смѣешь говорить такъ съ рыцаремъ! вскричалъ Шевалье де-Шомонтель. — Ты, низкій бродяга!

— Такіе люди, какъ ты, рыцарь, грабящій на дорогѣ, — такіе люди умѣютъ только ругаться, отвѣчалъ съ горячностію адвокатъ. — Если ты не трусливый заяцъ въ человѣческой шнурѣ, ты сейчасъ-же отправишься со мной за этотъ павильонъ и расчитаешься, какъ слѣдуетъ мужественному человѣку, иначе я съѣзжу тебя ефесомъ меча по твоей прилизанной физіономіи.

Шомонтель, блѣдный отъ гнѣва, готовъ былъ, повидимому, принять вызовъ Магіэ, но былъ остановленъ однимъ изъ своихъ секундантовъ.

— Развѣ ты не видишь, сказалъ онъ, — что этотъ разбойникъ, натравливая тебя на поединокъ, только хочетъ спасти своего кліента.

Шомонтель остановился и, обращаясь къ Магіэ, сказалъ ему презрительнымъ тономъ:

— Когда я раздѣлаюсь съ этимъ негодяемъ рабомъ, я посмотрю, могу ли принять твой вызовъ.

— Значитъ ты хочешь познакомиться съ ефесомъ моего меча, тогда…

— Ни слова болѣе, сказалъ герольдъ, — иначе я принужденъ буду вывести тебя съ арены: законъ не дастъ право секунданту оскорблять противника своего кліента.

Магіэ понялъ, что приходится уступить силѣ, бросилъ печальный взглядъ на Мазурека. Священникъ поднялъ крестъ и сказалъ оффиціальнымъ голосомъ:

— Тяжущіеся, клянитесь именемъ Спасителя, что каждый изъ васъ считаетъ свое дѣло справедливымъ.

— Клянусь, сказалъ рыцарь, цѣлуя крестъ.

— Клянусь, отвѣтилъ Мазурокъ, дѣлая тоже самое, — но скорѣе въ битву, скорѣе!

— Клянетесь ли вы, что ни на одномъ изъ васъ нѣтъ ни камней, ни другихъ какихъ либо магическихъ знаковъ, по суевѣрію, будто бы спасающихъ отъ гибели.

Оба поклялись.

— Теперь, тяжущіеся, арена для васъ открыта, вскричалъ герольдъ.

Шевалье де-Шомонтель, съ помощью секундантовъ, вскочилъ на своего коня.

— Мужайся, сказалъ Магіэ, передавая палку Мазуреку; — слѣдуй моимъ совѣтамъ и ты можешь побѣдить.

— Думай о своей женѣ, въ свою очередь замѣтилъ Адамъ, — вспоминай, что невѣста нашего сеньора смѣялась надъ ней. Убей твоего злодѣя, а тамъ придетъ день, и мы посмѣемся надъ ними. Думай о твоей женѣ, о стыдѣ, выпавшемъ на твою долю сегодня утромъ. Смѣлѣй, у тебя есть палка, зубы и ногти!

Трубы прозвучали и Мазурекъ, въ ярости и раздраженіи, бросился на арену.

Рыцарское сословіе, возсѣдавшее въ амфитеатрѣ, ни минуты не колебалось предсказать, за кѣмъ должна остаться побѣда. Среди же плебса мнѣнія раздѣлялись; хотя очень немногіе тѣшили себя убѣжденіемъ, что побѣда останется за Жакомъ Бономомъ, но тѣмъ не менѣе, почти всѣ сочувствовали Мазуреку, и горевали о его положеніи.

Шомонтель, увиди предъ собой тщедушную фигурку Мазурека, презрительно улыбнулся и, не опуская даже забрала своего шлема, пришпорилъ коня и бросился на своего противника, стараясь сбить его съ ногъ пикой и затоптать лошадью. Но Мазурокъ, помня совѣтъ Магіэ, упалъ животомъ на землю и ударъ пикой но достигъ своего назначенія, потомъ, поднявшись немного, онъ такъ сильно ударилъ но ногамъ лошади, что скакунъ пошатнулся и упалъ на переднія ноги.

— Это вѣроломство, закричалъ сиръ Наунтель; — по законамъ турнира нельзя бить лошадь по ногамъ.

— Хорошій ударъ! Молодецъ! кричали въ толпѣ народа. Раздались громкія рукоплесканія, не смотря на то, что королевскими повелѣніями они строго были запрещены по время турнира.

— Смѣлѣй, Мазурекъ, кричали въ свою очередь Магіэ и Адамъ. — Держись крѣпко и ты убьешь этого негодяя. Нападай смѣлѣе!

Пока рыцарь старался поднять свою лошадь, Мазурокъ бросилъ палку, захватилъ въ горсть песку, вскочилъ на крупъ лошади Шомонтеля, схватилъ его за шею, отбросилъ нѣсколько назадъ и засыпалъ ему пескомъ глаза. Почувствовавъ ужасную боль, почти совсѣмъ ослѣпшій, рыцарь выпустилъ изъ рукъ поводья и схватился за свои воспаленные глаза. Вассалъ воспользовался его критическимъ положеніемъ, выбилъ его изъ сѣдла, они оба повалились на землю, и вступили въ отчаянную борьбу. Въ толпѣ, стоявшей за барьеромъ, пронесся радостный гулъ и раздались восклицанія: «вассалъ побѣдилъ! виватъ вассалу!»

Но рыцарь не былъ побѣжденъ; не смотря на страшную боль глазъ, онъ все-таки имѣлъ огромное преимущество передъ вассаломъ въ свосмъ вооруженіи; ногти Мазурека постоянно встрѣчали сопротивленіе въ полированной поверхности латъ и онъ не могъ пользоваться этимъ единственнымъ своимъ оружіемъ. Къ тому л;е рыцарь отличался громадной физической силой, и потому скоро смялъ вассала. Мазурекъ, съ избитымъ, окровавленнымъ лицомъ, въ послѣдній разъ произнесъ имя Авелины и упалъ безъ чувствъ. Шомонтель, не удовольствовавшись тѣмъ, что страшно изуродовалъ лицо своего противника, вынулъ кинжалъ, желая покончить съ своей жертвой; но, по нѣкоторомъ размышленіи, вложилъ его опять въ ножны.

— Пусть этого подлаго клеветника зашьютъ въ мѣшокъ и бросятъ въ рѣку — таковъ законъ дуэли, сказалъ онъ съ жестокой улыбкой, поставивъ свою ногу на грудь побѣжденнаго раба.

Подошли оруженосцы и, забравъ Мазурова, понесли его съ арены; за нимъ пошелъ священникъ, чтобы приготовить его къ смерти. Толпа народа, сначала пораженная ужасомъ отъ исхода судебной дуэли, пришла въ себя и, вопреки своей обычной кротости въ отношеніи къ сеньорамъ, начала роптать, высказывая громко свое негодованіе. Многіе возвысили свой голосъ въ защиту раба; они говорили, что Мазурекъ свалилъ съ коня рыцаря, и потому на него слѣдуетъ смотрѣть, какъ на побѣдителя, а тогда, понятно, онъ избавляется отъ казни; напротивъ, долженъ быть наказанъ рыцарь, ибо, какъ побѣжденный, онъ признается виновнымъ въ взводимомъ на него преступленіи. Шумъ уже начинался, но былъ отвлеченъ неожиданнымъ событіемъ, привлекшимъ на себя всеобщее вниманіе. Къ мѣсту турнира приближался отрядъ воиновъ. Впереди его ѣхалъ герольдъ съ бѣлымъ знаменемъ, украшеннымъ тремя вышитыми золотомъ лиліями. Рыцарство съ безпокойствомъ переглянулось; послышались слова: «Опять посланный отъ короля Жана, чего онъ отъ насъ хочетъ»?

Герольдъ выѣхалъ на средину арены и объявилъ, что король Жанъ, находясь въ войнѣ съ Англіей, имѣетъ надобность въ вооруженной силѣ и въ деньгахъ; то и другое онъ надѣется получить отъ дворянства.

Дворянство же думало совсѣмъ иначе; оно находило, что гораздо покойнѣе сидѣть дома, а деньги тратить на свои удовольствія, чѣмъ испытывать всѣ неудобства отдаленнаго похода, и постоянно трепетать за свою жизнь во время сраженій съ англичанами; потому, на воззваніе короля оно отвѣчало громкимъ ропотомъ. Графъ Шиври первый заявилъ, что онъ не намѣренъ двинуться ни шагу изъ своихъ владѣній, въ виду возрастающаго неудовольствія и наглости Жаковъ Бономовь. Его поддержала большая часть собравшихся здѣсь дворянъ и, не смотря на героическую выходку Глоріанды, объявившей, что она не выйдетъ замужъ за Конрада Наунтеля, если онъ не отправится на войну противъ англичанъ; не смотря на протестъ нѣсколькихъ молодыхъ дворянъ, отнесшихся сочувственно къ королевскому предложенію, — графъ Щиври объявилъ герольду слѣдующее рѣшеніе дворянства:

— Мессиръ, отъ имени дворянства области Бове, я объявляю: мы, сеньоры, имѣемъ у себя дома столько неотлагательныхъ дѣлъ, что никакъ не можемъ предпринять отдаленную военную экспедицію; но все-гаки мы готовы разсмотрѣть предложеніе короля, если будутъ созваны генеральные штаты изъ депутатовъ отъ дворянства и духовенства.

Эти слова графа Шиври были покрыты свистками, раздавшимися изъ толпы рабовъ. Адамъ Дьяволъ рѣшился эксплуатировать это неудовольствіе въ пользу своего пріятеля.

— Слышите ли вы, какую пѣсню ноютъ наши лукавые сеньоры, говорилъ онъ, вмѣшавшись въ толпу. — На что они годны, эти красивые молодчики! Только на то развѣ, чтобы сражаться вооруженными съ ногъ до головы противъ Жака Бонома, имѣющаго въ рукахъ одну палку. А больше на что?

— Правда, отвѣчало нѣсколько голосовъ.

— Бѣдный Мазурекъ, какъ его избилъ этотъ негодяй!

— И его же еще хотятъ зашить въ мѣшокъ и бросить въ воду! Удивительная справедливость] кричали другіе.

— А какъ прійдутъ сюда англичане, благодаря трусости нашихъ сеньоровъ, сказалъ Адамъ Дьяволъ, — тогда-то мы напляшемся; между ними двумя, мы будемъ какъ между молотомъ и наковальней: съ одной стороны, насъ будутъ давить пуще прежняго, съ другой, будутъ грабить и жечь.

— Придется удирать въ лѣса… да и тамъ развѣ скроешься отъ всѣхъ напастей?… Экое горе-то какое!

— Куда мы подѣномся съ женами и дѣтьми!

— Если придутъ англичане, мы совсѣмъ погибнемъ: раззорятъ насъ до тла и въ десятки лѣтъ не поправиться!

— Да, братцы, пропадомъ мы по милости нашихъ сеньоровъ! продолжалъ Адамъ. — Хорошо имъ будетъ отсиживаться въ своихъ укрѣпленныхъ замкахъ, полныхъ всякаго добра, а что пропадутъ наши животы и наше добро — это не ихъ забота! Имъ что!

— А когда англичане ограбятъ насъ до ниточки, замѣтилъ другой рабъ, — и уйдутъ во свояси, тогда нашъ господинъ скажетъ намъ: «я много потерялъ во время войны, Жакъ Бономъ, заплати мнѣ всѣ мои убытки». Мы отвѣтимъ, что лишены всего, и нечѣмъ намъ платить. «А, ты упрямишься, Жакъ Бономъ, такъ мы попробуемъ пустить въ дѣло палки и пытку». Неужели никогда не кончатся наши мученія, неужели вѣчно насъ будутъ грабить?

Глухой ропотъ толпы былъ отвѣтомъ на эту грустную рѣчь.

— Друзья! закричалъ Адамъ. — Посмотрите, рыцарей не больше сотни, насъ же не менѣе тысячи. Всѣ вы видѣли, какъ Мазурекъ съ палкой и пригоршней песку, вмѣсто всякаго оружія, свалилъ вооруженнаго рыцари, и считался бы побѣдителемъ, еслибъ не подлость друзей его противника. Покажемъ же, что и у насъ, рабовъ, есть зубы и руки, которые мы умѣемъ употребить въ дѣло; возьмемъ камни и палки, и освободимъ Мазурека!

— Да, да, освободимъ Мазурека! закричали въ толпѣ. — Къ чорту этихъ трусовъ сеньоровъ, которые предаютъ насъ англичанамъ.

Уже самые смѣлые изъ протестантовъ начали ломать барьеръ, какъ Магіэ, внимательно слѣдившій за всей этой сценой, подбѣжалъ къ Адаму, схватилъ его за руку и закричалъ:

— Прошу тебя, остановись! Ты только даромъ погубишь этихъ несчастныхъ. Еще рано… время не пришло.

— Вздоръ, мстить никогда не рано; а у меня накопилось слишкомъ много горя и оскорбленій, чтобы я сталъ ожидать еще долѣе.

— Освободимъ Мазурека! ревѣла толпа.

— Но вы его погубите, съ отчаяніемъ возразилъ адвокатъ. — А я надѣюсь его спасти… Я васъ умоляю, не нападайте на сеньоровъ; вы ничего не сдѣлаете, и васъ всѣхъ перебьютъ.

Голосъ Магіэ былъ заглушенъ криками толпы, его усилія остановить безумцевъ не привели ни къ чему. Чрезъ секунду его оттиснули назадъ и онъ потерялъ изъ виду Адама. Его предсказанія не замедлили исполниться тотчасъ же. Сначала изумленные неожиданнымъ бунтомъ вассаловъ, сеньоры, какъ будто, нѣсколько потерялись, но скоро вскочили на лошадей и, подъ предводительствомъ сира Нуантеля, бросились въ толпу, давя и убивая все, что встрѣчалось на пути. Въ числѣ зрителей-плебеевъ были женщины и дѣти; многія изъ нихъ погибли въ общей свалкѣ. Невооруженные, пѣшіе рабы не могли устоять; они бросились бѣжать, рыцари ихъ не преслѣдовали, но всѣхъ тѣхъ, кто, вслѣдствіе полученныхъ ранъ, остался на мѣстѣ боя, — всѣхъ такихъ забрали въ плѣнъ и отдали подъ стражу.

Въ этой свалкѣ Адамъ Дьяволъ получилъ ударъ по головѣ и упалъ; желая подняться, онъ почувствовалъ, что его схватила чья-то сильная рука и поволокла съ поля битвы. Адамъ узналъ Магіэ.

— Пойдемъ, сказалъ адвокатъ. — Такой человѣкъ, какъ ты, долженъ еще жить, ты будешь нуженъ въ день рѣшительной битвы. А здѣсь тебя непремѣнно убьютъ. Пойдемъ же!

— Гдѣ Мазурекъ? вскричалъ рабъ съ отчаяніемъ, желая высвободиться изъ рукъ Магіэ. — Онъ навѣрное погибнетъ, или уже погибъ.

Но адвокатъ, не отвѣчая на вопросъ своего плѣнника, рѣшительно потащилъ его въ ближайшій лѣсъ.

IV.

Наступила ночь. Благородныя дамы, устрашенныя народнымъ волненіемъ, поспѣшили оставить турниръ, и, подъ прикрытіемъ рыцарей, удалились въ замокъ сира Нуантеля. За ними двинулись оруженосцы и другіе прислужники. На аренѣ, какъ свидѣтельство побѣды рыцарства надъ Жакомъ Биномомъ, осталось много труповъ убитыхъ рабовъ, и къ женъ и дѣтей.

Вблизи этого мѣста протекала рѣка Орвиль. Одинъ берегъ ея представлялъ открытую равнину, другой же былъ покрытъ лѣсомъ. На этомъ берегу стояла теперь группа людей, между которыми мы узнаемъ сира Нуантеля и его пріятеля Шомонтеля, побѣдителя Мазурека. Благородные рыцари заняты были судомъ и расправой надъ своими плѣнниками. Четверо изъ бунтовщиковъ уже качались на деревьяхъ, повѣшенными; пятый съ стоическимъ хладнокровіемъ ожидалъ своей участи. Послѣ короткой рѣчи, произнесенной сеньоромъ, и этотъ пятый присоединился къ своимъ товарищамъ. Сеньоры затѣмъ перешли на мостъ и остановились на срединѣ его, гдѣ уже лежалъ огромный мѣшокъ, предназначенный для казни Мазурека. Привели и этого несчастнаго, связаннаго по рукамъ и по ногамъ; на него было страшно посмотрѣть, до такой степени изуродовалъ ему лицо его противникъ, своими шпорами; онъ окривѣлъ на одинъ глазъ и носъ его былъ совершенно расплюснутъ. Не смотря на ужасную боль отъ этихъ ранъ, Мазурекъ, подошелъ къ мѣсту казни твердымъ шагомъ, но выказывая никакого страха.

— Вассалъ, твое вѣроломство доказано, сказалъ ему управляющій. — Ты осмѣлился обвинить въ воровствѣ благороднаго рыцаря Жерарда де Шомонтеля; онъ тебя вызвалъ на судебный поединокъ и ты былъ побѣжденъ, чѣмъ и доказывается твоя клевета; на основаніи королевскаго повелѣнія о турнирахъ, тебя зашьютъ въ мѣшокъ и утонятъ.

По знаку управляющаго, приговореннаго взяли и заключили въ мѣшокъ, но прежде, чѣмъ закрыли его, Мазурекъ выставилъ голову и, обращаясь къ рыцарямъ, сказалъ:

— Въ нашихъ деревняхъ вѣрятъ, что осужденный на смерть, передъ самой казнью, получаетъ способность предсказывать. И я предсказываю вамъ обоимъ: сначала тебѣ, Жерардъ Шомонтель; ты меня обворовалъ и меня за это утопятъ; придетъ время мести и ты погибнешь тою же смертію, какой погибаю я. Ты, сиръ Нуантель, ты изнасиловалъ мою жену, и твоя жена будетъ изнасилована; моя жена, можетъ быть, произведетъ на свѣтъ дитя благороднаго происхожденія, также точно и твоя жена, можетъ быть, принесетъ ребенка отъ раба.

Нуантель задрожалъ, поблѣднѣлъ и не могъ произнести ни слова, но Шомонгель захохоталъ.

— Полюбуйся-ка на трупы этихъ негодяевъ, которые осмѣлились возмутиться противъ своихъ сеньоровъ. Взгляни на воду, протекающую подъ этимъ мостомъ; она быстра и скоро унесетъ твой трупъ. Вѣрь мнѣ, что если и впредь Жакъ Бономъ посмѣетъ сопротивляться намъ, онъ также проиграетъ дѣло, какъ проигралъ сегодня, и мы накажемъ его также, какъ наказали теперь. Деревьевъ въ лѣсахъ много и вода вѣчно будетъ течь.

Онъ махнулъ рукой и Мазурека заключили въ мѣшокъ.

— Жерардъ де Шомонтель, тебя утопятъ… Сирь до Нуантель твою жену изнасилуютъ… повторялъ приговоренный, пока завязывали мѣшокъ.

Презрительный смѣхъ Шомонтоля послужилъ отвѣтомъ на это предсказаніе, и чрезъ минуту послышался звукъ брошеннаго въ воду тѣла.

— Уйдемъ скорѣе, Жерардъ, уйдемъ отъ этого проклятаго мѣста, сказалъ Нуантель. — Предсказаніе бродяги не выходитъ у меня изъ головы.

— Что за дѣтская слабость, Конрадъ. Ты, кажется не сошелъ еще съ ума, — я полагаю?

— Какъ хочешь думай, Жерардъ, только я чувствую странное безпокойство; меня томитъ какое-то злое предчувствіе. Сегодня Глоріанда сказала мнѣ: «Завтра утромъ мы обвѣнчаемся, а вечеромъ вы отправитесь на войну, и приведете мнѣ десять плѣнныхъ англичанъ, — тогда только я стану вашей женой; если же вы совсѣмъ не возвратитесь съ войны или не представите мнѣ приза, какой я требую, — я постригусь въ монахини».

— И ты обращаешь вниманіе на безумныя слова дѣвочки, начитавшейся рыцарскихъ романовъ, прервалъ его Шомонтель.

— Нѣтъ, но меня безпокоитъ эта военная экспедиція; я долженъ непремѣнно присоединиться къ королевскому войску, я далъ слово Глоріандѣ и сдержу его; но что если въ мое отсутствіе предсказаніе этого негоднаго вассала исполнится?.. Развѣ не можетъ этого случится?

— Ха, ха, ха, прервалъ его съ громкимъ смѣхомъ Шомонтель. — Не хочешь ли ты этимъ сказать, что въ твое отсутствіе Жакъ Бономъ изнасилуетъ твою жену.

— Ты смѣешься, однакоже все можетъ случиться. Разъ они возстанутъ массой, не скоро ихъ усмиришь. И надѣлаютъ они намъ большихъ бѣдъ!

— Ну, нѣтъ, гдѣ имъ возстать? Повторяю, всякій бунтъ ихъ будетъ подавленъ также скоро, какъ и сегодняшній… Ну, не хмурь бровей, успокойся. Я поѣду съ тобой на войну, помогу тебѣ поскорѣе достать десятокъ англичанъ, и мы вернемся къ твоей прелестной Глоріандѣ здравы и невредимы.

— Напрасно я настаивалъ на своемъ правѣ надъ этой рабыней, меланхолически съ дрожаніемъ въ голосѣ замѣтилъ Нуангель. — Я такъ люблю Глоріанду и едва ли разсмотрѣлъ эту Авелину. Но меня раздразнило ей сопротивленіе, меня возмутило обвиненіе, взводенное на тебя этимъ бродягой. Но вѣрно онъ имѣетъ право считать себя правымъ, если такъ настаивалъ на своей правотѣ, — не ошибся ли онъ, принявъ за тебя кого нибудь другого; — меня поэтому-то и страшитъ его предсказаніе.

— Перестанемъ толковать объ этихъ мрачныхъ предметахъ. Поѣдемъ лучше домой и выпьемъ добрую чару бургонскаго — все какъ рукой сниметъ.

Они сѣли на коней и галопомъ ускакали по направленію къ замку.

Кабачокъ Ализоны освѣщался блѣднымъ свѣтомъ лампы, въ комнатѣ не было никого изъ постороннихъ посѣтителей. Авелина лежала на скамьѣ, спрятавъ свою голову на колѣняхъ кабатчицы. Она находилась въ полу-забытьи; по временамъ все тѣло ея вздрагивало и она тяжело вздыхала. Въ сторонѣ, въ задумчивой позѣ, помѣстился Гильомъ Кэле; онъ по временамъ бросалъ безпокойные взгляды на свою дочь. Въ комнатѣ было совершенно тихо.

— Его топятъ… я это вижу… Онъ утонулъ, закричала Авелина страшнымъ голосомъ.

— Успокойся, мое милое дитя, ты бредишь, отвѣчала Ализона.

— Она права, возразилъ Гильомъ. — Какъ разъ въ этотъ самый часъ должны его казнить. Но терпѣніе — послѣ каждой ночи, наступаетъ утро!

Послышался стукъ въ дверь.

— Кто бы могъ прійти такъ поздно, со страхомъ замѣтила Ализона.

— Отворите, это я, Магіэ, адвокатъ, послышалось за дверью.

— Онъ пришелъ оттуда, значитъ все кончено, подумалъ Гильомъ.

Войдя въ комнату Магіэ хотѣлъ что-то сказать, но замѣтивъ Авелину, подошелъ къ ея отцу и шепнулъ ему на ухо:

— Онъ спасенъ! Но тише, прибавилъ онъ, замѣтивъ радостное движеніе старика. — Эта вѣсть можетъ дурно подѣйствовать на ея здоровье.

— Гдѣ же онъ?

— Адамъ его ведетъ сюда; онъ очень слабъ и едва передвитаетъ ноги. Я ихъ, впрочемъ, оставилъ не такъ давно. Я спѣшилъ сюда, чтобы предупредить тебя и Ализону.

— Я побѣгу къ нему на встрѣчу.

И Кэле быстро вышелъ на улицу

— Онъ не умеръ, сказалъ адвокатъ, подходя къ Авелинѣ; — и есть надежда спасти его.

— Онъ не умеръ, радостно вскричала Ализона; — ты слышишь ли, онъ не умеръ!

Авелина видимо что-то хотѣла сказать, но отъ радости не могла произнести ни слова.

— Вотъ какъ было дѣло, разсказывалъ адвокатъ. — Мазурека заключили въ мѣшокъ и бросили въ воду, но, къ счастію, мы съ Адамомъ, пользуясь темнотою ночи, спрятались въ кустахъ, за нѣсколько сажень отъ моста; мы изловили мѣшокъ и успѣли во время вынуть оттуда Мазурека; онъ еще живъ и теперь внѣ всякой опасности.

— Такъ онъ живъ, вскричала молодая женщина и бросилась было къ двери. Но въ это время въ комнату вошелъ Гильомъ.

— Да, онъ живъ и идетъ сюда. Смотри, вотъ онъ.

Но Мазурекъ былъ неузнаваемъ. Страшныя раны совсѣмъ измѣнили его физіономію.

— Это не онъ, вскричала бѣдная женщина. — Боже, что они съ нимъ сдѣлали.

Она обнимала и цѣловала его; радостныя слезы текли по ея щекамъ. Но Мазурекъ на всѣ ласки жены, отвѣчалъ слишкомъ холодно. Несчастный зналъ, что она невиновата, но, помимо своей воли, не могъ забыть объ ужасахъ, имъ перенесенныхъ.

Радость смѣнилась горемъ и отчаяніемъ; Авелина истерически рыдала, Мазурекъ тоже плакалъ. Прочіе свидѣтели этой грустной сцены, блѣдные, молча смотрѣли на несчастныхъ супруговъ.

— А! вскричалъ наконецъ Гильомъ. — Сколько крови нужно пролить, чтобы отомстить за этихъ бѣдныхъ дѣтей…

— Да, месть, страшная месть нашимъ угнетателямъ! А ты еще говоришь, что надо ждать, терпѣть, ударивъ кулакомъ по столу, сказалъ Адамъ.

— Да, терпѣніе и терпѣніе, отвѣчалъ Магіэ. — Чтобы выиграть дѣло, нужно вести его съ толкомъ, нужно всѣмъ вмѣстѣ соединиться и только тогда мы побѣдимъ. Иначе мы всегда проиграемъ; всѣ наши отдѣльные бунты будутъ подавлены; безплодная борьба приведетъ еще къ большимъ притѣсненіямъ и отдалитъ часъ освобожденія. Теперь надо ожидать, пока не будетъ данъ сигналъ…

— Откуда же придетъ этотъ сигналъ, перебилъ Кэле.

— Изъ Парижа. — Парижане также, какъ и вы, ненавидятъ нашихъ общихъ притѣснителей. Теперь часъ возмездія скоро пробьетъ; у насъ явились новые неожиданные союзники. Англичане идутъ на насъ войной. Дворянство не хочетъ давать ни войска, ни денегъ. Король, безъ арміи и безъ средствъ вести войну, покинетъ Парижъ на произволъ судьбы. Горожане ропщутъ; они справедливо говорятъ, что во время мира король живетъ почти исключительно ихъ деньгами; но пришла опасность, и онъ ихъ отдаетъ на жертву иностранцамъ, которые первымъ дѣломъ почтутъ разграбить богатый городъ. Парижане, для собственной защиты, должны будутъ соединиться съ угнетеннымъ народомъ, и тогда настанетъ время и для нашего дѣла.

— А кто ворочаетъ всѣмъ этимъ въ твоемъ Парижѣ? спросилъ Адамъ.

— Мужественный и прекраснѣйшій изъ людей, отвѣчалъ Магіэ съ энтузіазмомъ, — Этьенъ Марсель, суконный торговецъ, городской голова Парижа; весь городъ пойдетъ, куда онъ захочетъ, потому что онъ хочетъ блага, и только одного блага для народа. Многіе другіе города, которымъ живется немногимъ легче, чѣмъ вамъ, — эти города находятся въ постоянныхъ сношеніяхъ съ Марселемъ. Они тоже сдѣлаютъ все, что онъ велитъ. Марсель убѣжденъ, что города, безъ помощи васъ, деревенскихъ рабовъ, ничего не подѣлаютъ, поэтому онъ употребляетъ всѣ усилія, чтобы соединить васъ съ горожанами. Тогда только составится сила, говоритъ онъ, противъ которой не устоятъ наши завоеватели, сотни лѣтъ угнетающіе насчастный народъ.

— Вотъ и меня, продолжалъ онъ послѣ нѣкотораго молчанія, — прислалъ къ вамъ тотъ жe Марсель; онъ хочетъ знать, можете ли вы, въ случаѣ нужды, помочь общему дѣлу? Мой пріѣздъ сіода увѣнчался успѣхомъ. Я познакомился съ тобою, Гильомъ, и съ тобою, Адамъ. Вы съумѣете помочь, я это знаю. Мы работайте здѣсь, а я возвращусь въ Парижъ. Говорю вамъ, терпите и надѣйтесь. Придетъ время и мы сведемъ старые счеты.

— Да, мы сведемъ старые счеты нашихъ отцовъ, сказалъ Гильомъ, — и я сведу свой собственный счетъ за мою опозоренную дочь. О, я сведу его, ты это увидишь.

— Однакоже, я полагаю, Мазуреку неудобно оставаться здѣсь, сказалъ Магіэ.

— Я думалъ объ этомъ, отвѣчалъ Кэле, — Мы его спрячемъ въ нашемъ лѣсу. Тамъ есть избушка, въ которой скрывался Адамъ. Она въ такой чащѣ, что туда не проникнетъ ни одинъ управляющій.

— Мнѣ пора собираться въ путь. Надо дѣйствовать хитро. Старайтесь вести себя такъ, чтобы избѣжать всякихъ подозрѣній со стороны сеньеровъ. Я вамъ пришлю или привезу денегъ для покупки оружія. Скупайте его понемногу и прячьте въ сохранное мѣсто.

Онъ всталъ и началъ собираться въ дорогу,

— Какъ, мессиръ, не смотря на ночь, вы собираетесь въ дорогу, сказала подошедшая въ то время Ализона.

— Да, мнѣ надо торопиться; сегодня получены извѣстія, требующія непремѣннаго моего присутствія въ Парижѣ.

— Я вамъ должна три флорина, — получите ихъ.

— За что? Я не защищалъ вашего дѣла и не имѣю никакого права на вознагражденіе.

— Вы не защищали, а мое дѣло все-таки выиграно. Когда я сказала Геризе, что вы намѣрены принять его вызовъ и доказать мою правоту, онъ пошелъ за вами слѣдомъ, въ то время, какъ вы ѣхали на турниръ. Убѣдившись, по вашему сложенію, что ему съ вами не совладать, онъ принесъ мнѣ мои 12 флориновъ.

— Но я не дрался съ намъ, и не имѣю никакого права на денежное вознагражденіе; если же вы мнѣ дадите дружескій поцѣлуй, отъ него я не откажусь.

— О, съ большимъ удовольствіемъ, мессиръ; поцѣлуи даются только друзьямъ, а вы сегодня такъ много сдѣлали для меня и для моихъ друзей, что я должна считать васъ своимъ другомъ

Поцѣловавъ хозяйку, адвокатъ обратился къ Авелинѣ.

— Прощайте, дитя мое, сказалъ онъ. — Ваше счастіе пошатнулось, ваша честь поругана, но у васъ есть больной и слабый другъ, за которымъ вы будете ходить и утѣшать его.

— Прощайте братья, продолжалъ онъ. — Не забывайте вашихъ обѣщаній, а я не забуду своихъ. Будемъ же терпѣливо ждать времени, когда выигрышъ будетъ на нашей сторонѣ.

— О я буду ждать, лишь бы только не умереть мнѣ ранѣе, чѣмъ я отомщу за свое дитя.

Дождь лилъ, какъ изъ ведра; шумѣлъ вѣтеръ; на дворѣ была страшная темь, но Магіэ бодро вскочилъ на своего коня и понесся по дорогѣ въ Парижъ.

V.

Съ той поры, какъ Магіэ оставилъ Нуантель, чтобы возвратиться въ Парижъ, этотъ городъ пережилъ много весьма важныхъ событій. Король Жанъ, разбитый англичанами при Пуатье, былъ взятъ въ плѣнъ. Его двадцатилѣтій сынъ, Карлъ, объявившій себя регентомъ королевства, на время отсутствія короля, — бѣжалъ въ Парижъ и обратился за помощью и за совѣтомъ къ Этьену Марселю, городскому головѣ столицы. Марсель, опираясь на парижскую буржуазію, обѣщалъ королю помощь, но выговорилъ при этомъ нѣкоторыя условія, гарантирующія независимость и свободу городовъ. Карлъ, именемъ своего отца, далъ торжественную клятву исполнять свято и ненарушимо эти условія. Королевскимъ повелѣніемъ 17 января 1337 года, онъ объявлялъ, что генеральные штаты, состоящіе изъ депутатовъ отъ духовенства, дворянства и буржуазіи, съ этого времени становятся учрежденіемъ постояннымъ, и могутъ собираться во всякое время, когда найдутъ это для себя нужнымъ; что впредь ни король, ни его министры, безъ согласія штатовъ не могутъ назначить никакого новаго налога; что и государственные расходы опредѣляются также штатами.

Заручившись такимъ важнымъ документомъ, Марсель приступилъ къ укрѣпленію города Парижа. Скоро и другіе важнѣйшіе города послѣдовали примѣру столицы и вездѣ начались дѣятельныя приготовленія къ встрѣчѣ англичанъ. Вольныя дружины со всѣхъ сторонъ стекались къ Парижу…

Въ это-то время лихорадочной дѣятельности въ столицѣ, чрезъ Сен-Денисскіе ворота вошелъ въ городъ пожилой человѣкъ, одѣтый въ сѣрый кафтанъ, съ толстой палкой въ рукѣ и съ огромнымъ мѣшкомъ за спиной. Нуантольскіе жители узнали бы въ немъ Гильома Кэле, отца Авелины, хотя онъ сильно измѣнился послѣ послѣдней встрѣчи нашей съ нимъ. Онъ постарѣлъ, похудѣлъ, весь лобъ его покрылся глубокими морщинами, выраженіе лица стало еще болѣе свирѣпымъ; видно было, что онъ испыталъ сильное горе. Онъ шелъ медленно и, казалось, ни на что не обращалъ вниманія. Онъ въ первый разъ былъ въ Парижѣ, но уличное движеніе въ огромномъ городѣ, такъ поражающее новичка, повидимому, но производило никакого впечатлѣнія на суроваго раба, исключительно занятаго своимъ собственнымъ дѣломъ. Крикуны, выкрикивающіе достоинство своихъ товаровъ, вызывали только горькую усмѣшку Гильома. Но вотъ онъ почувствовалъ усталость и сѣлъ на каменной скамьѣ на одной изъ городскихъ площадей. Онъ сталъ осматриваться вокругъ себя и вдругъ услышалъ какой-то гулъ, покрывающій даже выкрикиванья крикуновъ. Со всѣхъ сторонъ сбѣгался народъ. "Везутъ гробъ бѣдняги Перина Масе, " говорили всѣ, и каждый спѣшилъ вмѣшаться въ толпу. «Вѣрно парижане очень любили этого Масе, если всѣ бѣгутъ проводить его на кладбище», подумалъ Кэле, и послѣдовалъ за толпой. Но какъ ни желалъ онъ узнать, кто такой былъ этотъ Масе, однакожъ не рѣшился спросить о томъ ни у кого изъ парижанъ. На его счастіе въ толпу затесался какой-то горожанинъ, тоже вѣрно не здѣшній, который съ подобнымъ же вопросомъ обратился къ молодому человѣку, идущему послѣ Гильома.

— Кто такой Масе? отвѣчалъ молодой студентъ, котораго звали Руфиномъ, — вы не знаете кто такой Масе, такъ я вамъ скажу. Онъ, защищаясь отъ оскорбленій и побоевъ, убилъ своего оскорбителя, и его за это, безъ всякаго суда и слѣдствія, арестовали и повѣсили.

— Вотъ какъ дворъ исполняетъ свои обѣщанія, данныя Марселю! закричали въ толпѣ.

— О, эти сеньоры!… Оно только умѣютъ раззорять страну.

— Сеньеры! подхватилъ Руфинъ. — Они лишь только на парадныхъ коняхъ на турнирѣ, а какъ дойдетъ до серьезнаго дѣла, такъ они норовятъ, какъ бы удрать куда подальше и спрятаться по своимъ норамъ.

— Однакожъ, г. студентъ, рѣшился возразить ему высокій дѣтина въ мѣховой шапкѣ, — благородное рыцарство такъ много сдѣлало хорошаго, что имѣетъ полное право на уваженіе буржуазіи!

— Рыцарство?! вскричалъ Руфинъ съ презрительнымъ смѣхомъ. — Да развѣ не про рыцарство я сейчасъ толковалъ вамъ? Экъ вы хватили, почтенный человѣкъ. Вѣдь каждый сеньеръ вмѣстѣ и рыцарь; изъ нихъ по большей части и состоитъ ваше хваленое рыцарство. Какой вы чудакъ, право, какъ я погляжу! Кто же бѣжалъ въ сраженіи при Пуатье, какъ не ваше рыцарство! Оно первое показало тылъ непріятелю и дало примѣръ трусости сорока-тысячной арміи, послѣдовавшей его примѣру. По вашему рыцари — люди, а по моему они просто зайцы, и зайцы самой трусливой породы.

— Не ругайте такъ рыцарство, г. студентъ, возразилъ со смѣхомъ другой горожанинъ. — Не оно ли избавило насъ отъ короля Жана, оставивъ его плѣнникомъ въ рукахъ англичанъ?

— Да, послышалось въ толпѣ; — да, это правда! Но за то съ насъ же собираютъ теперь выкупъ, который приходится выдать англичанамъ, и мы же должны сносить управленіе юноши-регента, который вѣшаетъ людей за то, что они требуютъ свои деньги, отданныя взаймы государственному казначею, и защищаютъ себя отъ личныхъ оскорбленій.

— Богъ дастъ, все это скоро кончится…. Марсель уладитъ дѣло и не позволитъ больше обижать народъ.

— Марсель да Марсель, только одно имя и слышишь отъ васъ, съ неудовольствіемъ замѣтилъ человѣкъ въ мѣховой шапкѣ. — Онъ — голова, потому вы и приписываете ему все. Но вѣдь онъ же не можетъ передѣлать всего дѣла одинъ; есть и другіе, которые работаютъ не хуже его; возьмемъ хоть Жана Мальяра…

— Кто смѣетъ приравнивать кого нибудь къ Марселю? вскричалъ Руфлнъ. — Такую глупость можетъ придумать развѣ какой нибудь безмозглый простофиля!

— Гы, гм! это я сказалъ, г. студентъ.

— Ну такъ вы и есть безмозглый простофиля! Какъ! вы осмѣливаетесь утверждать, что Марсель не первый изъ гражданъ? Онъ? другъ, отецъ народа!

— Да, да, послышалось въ толпѣ. — Марсель нашъ спаситель, безъ него, благодаря трусости и постыдной измѣнѣ рыцарства, Парижъ, былъ бы непремѣнно взятъ англичанами и разграбленъ.

— Я ничего не говорю противъ заслугъ Марселя, отвѣчалъ буржуа въ мѣховой шапкѣ, — но я только хочу замѣтить, что будь Мальяръ на мѣстѣ Марселя, онъ поступилъ бы не хуже его.

— Разумѣется, если бы у него былъ такой же геній, какъ у Марселя, онъ дѣйствовалъ бы также хорошо, какъ и Марсель. Если бы у Жаннеты Бокашартъ росла борода, тогда она была бы Жаномъ Бокашартъ, весьма серьезно проговорилъ студентъ.

Толпа разразилась веселымъ хохотомъ. Едва ли хоть одинъ человѣкъ изъ этой огромной толпы, кромѣ, можетъ быть, защитника Мальяра, — не былъ въ числѣ горячихъ поклонниковъ Марселя.

Гильомъ Кэле внимательно вслушивался во всѣ эти рѣчи; въ нихъ онъ увидѣлъ подтвержденіе словъ Магіэ о громадномъ вліяніи Марселя на парижское населеніе. Его мысли приняли свое обычное теченіе: онъ задумался о своей мести, но скоро былъ развлеченъ приближающимся звукомъ трубъ и барабановъ. Толпа остановилась на перекресткѣ двухъ улицъ; вмѣстѣ съ нею остановился и Кэле. Скоро мимо нихъ сталъ двигаться церемоніальный погребальный поѣздъ. Его открывала рота городскихъ стрѣлковъ, предшествуемая трубачами и барабанщиками. За нею ѣхали два городскіе герольда, которые часто останавливались и провозглашали слѣдующую прокламацію:

"Молитесь за душу Перина Масе, парижскаго буржуа, неправедно замученнаго!

"Жанъ Балье, казначей регента, именемъ короля, занялъ деньги у Масе.

"Масе, на основаніи новаго эдикта короля, которымъ повелѣвалось выплатить всѣ королевскіе долги, заявилъ свою претензію.

"Жанъ Балье, отказываясь платить, оскорблялъ словами, угрожалъ и, наконецъ, ударилъ Перина Масе.

"Масе, пользуясь, предоставленнымъ ему закономъ, правомъ защиты, на удары отвѣчалъ ударами, и случайно убилъ Балье, Масе скрылся въ церковь и оттуда взывалъ къ правосудію.

"Регентъ королевства, герцогъ нормандскій, послалъ своего маршала, съ вооруженной стражей, взятыізъ церкви Перина Масе.

"Маршалъ, не взирая на то, что церковь, по закону, служитъ мѣстомъ неприкосновеннаго убѣжища, силой вывелъ оттуда Масе, и тотчасъ же, безъ всякаго суда и слѣдствія, повѣсилъ его.

«Молитесь за душу Перина Масе, парижскаго буржуа, неправедно замученнаго»!

Всякій разъ послѣ этой прокламаціи начиналась похоронная музыка, которая, однакоже, не могла заглушить народныя проклятія, гремѣвшія противъ регента и его двора.

За герольдами шли священники, а за ними двѣнадцать гражданъ несли черный гробъ покойника; за гробомъ слѣдовали члены думы, имѣя во главѣ Этьена Марселя. Этотъ великій гражданинъ отличался передъ всѣми своей чрезвычайно-выразительной физіономіей и необыкновенно кроткой, симпатичной улыбкой. Онъ былъ очень добръ и, вмѣстѣ съ тѣмъ, рѣдко кто въ то время обладалъ такимъ сильнымъ характеромъ, какъ Марсель. Онъ былъ замѣчательнымъ ораторомъ, и всякая подлость и низость, всякое утѣсненіе и произволъ всегда находили въ немъ непримиримаго врага. Онъ гремѣлъ противъ зла, и тысячи народа шли за нимъ всюду, увлеченные потокомъ его благороднаго краснорѣчія.

Онъ шелъ рядомъ съ своимъ стариннымъ другомъ Жаномъ Мальяромъ, въ которомъ не могъ еще предвидѣть будущаго измѣнника народному дѣлу. Онъ не замѣчалъ также горькой улыбки, съ которою завистливый Мальяръ встрѣчалъ всеобщее сочувствіе, на каждомъ шагу выказываемое Марселю парижскимъ населеніемъ.

Съ другой стороны Мальяра шла женщина, одѣтая въ глубокій трауръ. Это была Петронилла, жена Мальяра. Молодая, красивая, съ распущенными волосами, она видимо желала казаться интересной и обратить на себя всеобщее вниманіе; она неистово рыдала и безпрерывно кричала:

— Несчастный Перинъ Масе! Месть, страшная месть за ею убійство!

Но, къ несчастію Потрониллы, ея напускное горе и кривляніе возбуждали въ народѣ развѣ недоумѣніе, но никакъ не сочувствіе.

— Съ чего кривляотся эта бабенка? съ удивленіемъ спросилъ Руфинъ. — Чего она такъ заливается? Сколько мнѣ извѣстно, она не состоитъ въ родствѣ съ покойнымъ Масе.

— Потому-то она и заслуживаетъ особеннаго сочувствія съ нашей стороны, отвѣчалъ извѣстный уже намъ гражданинъ въ мѣховой шапкѣ. — Это достойная супруга Жана Мальяра. Посмотрите, какое сильное горе изображено на ея прелестномъ лицѣ! Какъ убиваетъ ее печальная участь покойника, котораго мы всѣ оплакиваемъ! И замѣтьте, Потронилла только одна изъ женъ членовъ нашей думы присутствуетъ на погребеніи.

— Это правда, послышалось въ отвѣтъ нѣсколько голосовъ. — Бѣдная женщина! сколько мужества и самоотверженія нужно имѣть, чтобы участвовать въ такой грустной церемоніи!

— Да, она совсѣмъ не такова, какъ жена нашего головы Марселя и другихъ членовъ думы, продолжалъ неугомонный панегиристъ супруговъ Мальяровъ. — Зимѣтьте это, мои друзья!

— А, чортъ возьми, закричалъ Руфинъ. — Мнѣ кажется, что жена Марселя поступаетъ совершенно разумно, если не беретъ на себя роли публичнаго кривляки. Кромѣ смѣха и сожалѣнія, никакого другого чувства не можетъ возбудить женщина, рѣшившаяся соперничать съ трубами и барабанами въ искуствѣ произвести болѣе громкій и рѣзкій звукъ.

— Вамъ угодно шутить, г. студентъ, а такими вещами не шутятъ! Всякій видитъ теперь, что супруга г. Мальяра присутствовала на похоронахъ Перина Масе, а супруга г. городскаго головы не изволила сюда пожаловать. Гм., гм., мои друзья, это не даромъ; не подтверждаются ли этимъ кое-какіе слухи?

— Какіе слухи?! грозно закричалъ Руфинъ.

Но почитатель Мальяра заблагоразсудилъ скрыться въ толпѣ, шепча по дорогѣ то тому, то другому что-то на ухо.

Между тѣмъ кортежъ опять тронулся; депутаціи отъ различныхъ цеховъ и общинъ смѣняли одна другую, проходя послѣдовательно мимо зрителей. За ними валила толпа разнаго народа, кляня регента и прославляя Марселя.

Скоро распространился слухъ, что, послѣ церемоніи, Марсель будетъ держать рѣчь къ народу въ большомъ залѣ монастыря Кордельеровъ. Гильомъ Кэле, бывшій свидѣтелемъ всѣхъ разсказанныхъ нами происшествій, и услышавшій многое, о чемъ прежде никогда не слыхивалъ, пожелалъ получить обо всемъ болѣе подробныя свѣденія. Ему понравился юморъ Руфина и онъ рѣшился обратиться къ молодому студенту за разъясненіемъ своихъ недоумѣній. Потому, когда Руфинъ намѣревался уже, вслѣдъ за толпой, отправиться за процессіей, его остановила чья-то рука. Оглянувшись, онъ увидѣлъ за собой Гильома, который, желая выразить на своемъ лицѣ мягкость и предупредительность, представлялъ весьма комичную фигуру. Осмотрѣвъ Кэле съ ногъ до головы, студентъ почувствовалъ сильнѣйшее желаніе пошкольничать надъ этимъ, какъ ему казалось, деревенскимъ простякомъ.

— Ты, вѣроятно, слышалъ, почтенный дружище, какъ я разговаривалъ здѣсь о Жанетѣ, сказалъ онъ смѣясь, — и хочешь узнать кое-что объ этой дѣвочкѣ. Да! скажу тебѣ по совѣсти, она отличная дѣвчонка, также, какъ и подруги ея Марго, Изабелла, Агнеса и Жеганна. Она живетъ въ Неизвѣстной улицѣ. Тамъ ты найдешь всѣхъ этихъ прелестницъ… Да!

Гильома непріятно поразилъ этотъ шутовской тонъ и онъ отвѣчалъ брюзгливо:

— Я но здѣшній, я пришелъ издалека и….

— А, такъ ты хочешь поступить въ университетъ, прервалъ его Руфинъ, подолжая паясничать. — Хорошее дѣло! Очень радъ познакомиться съ тобою. Ты немного бородатъ для студента; ну, да ничего, сойдетъ. На какой фалькутетъ ты жедаешь поступить? Что будешь изучать? — теологію или медицину? искуства, словесность или каноническое право?

— Я вижу, что городскіе жители не лучше обитателей замка! отвѣчалъ Гильомъ съ грустію и почти злобой. — Они умѣютъ только потѣшаться! Уходи Жакъ Бономъ, здѣсь тебѣ не мѣсто; вездѣ у тебя враги, а друзей нигдѣ!

И Гильомъ хотѣлъ удалиться, но Руфинъ, пораженный тономъ его голоса, остановилъ его и сказалъ:

— Другъ, если я васъ оскорбилъ, простите меня…. Мы, горожане, не можемъ быть врагами Жака Бонома, потому что имѣемъ общаго врага: сеньеровъ.

Но подозрительный Гильомъ хранилъ молчаніе, и старался прочитать на лицѣ студента, продолжаетъ ли онъ шутить или говоритъ серьезно. Руфинъ угадалъ мысли раба, осмотрѣлъ его внимательно и продолжалъ серьезнымъ тономъ:

— Пусть я издохну, какъ собака, если я не говорю теперь съ вами искренно, отъ чистаго сердца. Дружище! вы, кажется, много страдали на своемъ вѣку; вы не здѣшній — располагайте мною! Я вамъ не предлагаю моего кошелька, потому что его у меня нѣтъ; но я вамъ предложу въ комнатѣ студентовъ нашей провинціи половину кровати, на которой я сплю, и участіе въ нашей скудной трапезѣ.

— Благодарю васъ, отвѣчалъ Гильомъ гораздо спокойнѣе, съ чувствомъ пожимая руку студента. — Но я не имѣю времени долго оставаться въ Парижѣ; я долженъ видѣться съ Магіэ адвокатомъ и съ Марселемъ, знаете вы ихъ?

— Бѣдный Магіэ, такъ вы его знаете?

— Развѣ съ нимъ случилась какая нибудь бѣда?

— Нѣсколько времени тому назадъ онъ отправился на турниръ въ Нуантель и не возвращался оттуда… Больной старикъ, его отецъ, умеръ съ горя, пораженный исчезновеніемъ сына… Я поступилъ въ университетъ за годъ передъ его выходомъ оттуда. Это была честнѣйшая, мужественная душа. Онъ вѣрно погибъ на турнирѣ, или его убили, когда онъ возвращался въ Парижъ: на дорогахъ теперь вездѣ рыщутъ разбойники.

— Я могу вамъ утвердительно сказать, что онъ вышелъ здравъ и невредимъ съ нуантельскаго турнира. Я самъ видѣлъ, какъ онъ садился на лошадь, намѣреваясь возвратиться въ Парижъ… Такъ онъ умеръ этотъ прекрасный молодой человѣкъ, этотъ истинный другъ Жака Бонома!

— А гдѣ я могу переговорить съ Марселемъ? прибавилъ онъ послѣ непродолжительнаго молчанія.

— Пойдемте въ монастырь Кордельеровъ; вы слышали, Марсель тамъ будетъ говорить съ народомъ.

Они пошли. По дорогѣ имъ встрѣтились другіе похороны — Жана Балье, убитаго Масо. Народъ не бѣжалъ къ нимъ на встрѣчу, напротивъ, каждый старался поскорѣе скрыться въ своемъ домѣ и запереть уличныя двери.

Отъ проницательнаго Кэле не скрылось это обстоятельство.

— Магіэ не обманывалъ меня, сказалъ онъ; — парижане — добрые ребята, они знаютъ, что дѣлаютъ. Но зачѣмъ же тогда они такъ долго терпятъ; зачѣмъ они не возстаютъ противъ своихъ притѣснителей. Мы тоже готовы, давно готовы!

— Что вы хотите этимъ сказать? спросилъ его Руфинъ.

Но крестьянинъ ничего не отвѣчалъ. Въ это время мимо нихъ шелъ погребальный кортежъ. Гробъ Жана Балье несли также двѣнадцать человѣкъ слугъ регента, одѣтые въ богатыя ливреи. За гробомъ шли регентъ, его братья и дворъ. Регентъ, двадцатилѣтній юноша съ блѣднымъ, истомленнымъ лицомъ, отличался уже вѣроломствомъ, хитростью и злостью. Въ числѣ придворныхъ особенно замѣтны были, по презрительнымъ взглядамъ, бросаемымъ ими на немногихъ зрителей погребальнаго кортежа, — ненавидимые народомъ графы Конфлянсъ и Шарни.

Когда шествіе приходило къ концу, студентъ почувствовалъ, что Гильомъ сильно жметъ ему руку.

— Посмотри… Это они… Они оба, говорилъ Кэле, глухимъ голосомъ.

— Кто они?

— Сеньеръ Нуантель, а другой — кавалеръ Жерардъ де-Шомонтель… О, развѣ не видишь ты этихъ двухъ господчиковъ въ ярко-красныхъ шляпахъ, идущихъ рядомъ съ толстякомъ въ горностаевой мантіи?

— Да, да, я вижу этихъ двухъ сеньеровъ. Но отчего вы такъ дрожите?

— У насъ ихъ считаютъ мертвыми или въ плѣну у англичанъ, продолжалъ Гильомъ. — Къ счастію, они живы… они здѣсь… я видѣлъ ихъ самъ своими глазами… О, Мазурекъ! О моя дочь! наконецъ-то они оба возвратились. Они скоро пріѣдутъ домой, на свадьбу Глоріанды… Да мы имъ зададимъ хорошій пиръ… Хорошій пиръ!

— Не сошелъ ли онъ съ ума? сказалъ про себя студентъ, а потомъ прибавилъ громко: — эти два сеньера, о которыхъ вы говорили — кто они такіе?

— Поспѣшимъ, теперь мнѣ непремѣнно сейчасъ же нужно говорить съ Марселемъ, не отвѣчая на вопросъ студента, сказалъ Гильомъ.

— Въ такомъ случаѣ, пойдемте прежде ко мнѣ, тамъ вы немного отдохнете, а потомъ мы вмѣстѣ отправимся въ монастырь Кордельеровъ. Времени еще осталось много. Послѣ погребенія Марсель зайдетъ домой обѣдать, и потомъ, развѣ къ ночи придетъ въ монастырь. Но спрашиваю васъ еще разъ, что за причина вашего волненіи при видѣ этихъ двухъ сеньеровъ изъ свиты регента? Вѣрно вы знаете ихъ очень хорошо?

Крестьянинъ бросилъ недовѣрчивой взглядъ на студента и продолжалъ хранить молчаніе.

— Чортъ возьми! Странный же у меня товарищъ, подумалъ Руфинъ, — онъ или молчитъ или говоритъ загадками. Тѣмъ не менѣе онъ меня сильно безпокоитъ.

Чрезъ нѣсколько времени они вошли въ университетскій кварталъ, а потомъ и въ квартиру Руфина.

VI.

Домъ Марселя находился въ Торговой части, подлѣ церкви св. Евстафія. Нижній этажъ его былъ занятъ лавкой съ суконнымъ товаромъ, кладовыми и столовой, гдѣ вся семья обѣдала, въ верхнемъ помѣщались прочія жилыя комнаты.

Вечеромъ этого самого дня, жена Марселя, Маргарита, и ихъ племянница Дениза, сидѣли за работой въ одной изъ комнатъ верхняго этажа. Маргаритѣ было около сорока пяти лѣтъ, а Денизѣ шелъ девятнадцатый годъ. На ея граціозномъ личикѣ замѣтны были слѣды серьезной печали.

— Бѣдное дитя! сказала ей нѣжно Маргарита. — Я угадываю причину твоего горя. Тебя безпокоитъ долгое отсутствіе Магіэ. Но къ чему понапрасну печалиться и плакать. Онъ навѣрное вернется.

— Нѣтъ, нѣтъ, отвѣчала Дениза; — еслибъ Магіэ былъ живъ, онъ вѣрно давно сообщилъ бы объ этомъ своему отцу, который, какъ вамъ извѣстно, умеръ, считая своего сына погибшимъ. Еслибъ Магіэ былъ живъ, онъ далъ бы знать о себѣ и дядюшкѣ Марселю, вѣдь онъ любитъ и уважаетъ его, какъ своего роднаго отца. Нѣтъ, нѣтъ, прибавила рыдая Дениза; — онъ умеръ, я его болѣе не увижу.

— Мое дитя, кто знаетъ, можетъ быть, побуждаемый своей безумной храбростью, Магіэ полетѣлъ въ Пуатье, чтобы сразиться съ англичанами. Можетъ быть, онъ взятъ въ плѣнъ послѣ несчастнаго сраженія. А изъ плѣна люди чясто возвращаются здравы и невредимы. Не горюй же, моя милочка! Мнѣ такъ тяжело видѣть твои слезы.

Дѣвушка отерла свои слезы и постаралась улыбнуться.

— Я досадую на себя за свою слабость, моя милая тетушка. Я бы рада была не горевать, но у меня такъ тяжело на сердцѣ. Мнѣ стыдно, что я не могу удержать своихъ чувствъ въ то время, какъ вы, великодушная женщина, такъ терпѣливо, такъ мужественно, такъ твердо переносите свое горе.

— Какое горе? У меня нѣтъ его, я совершенно счастлива.

— Не скрывайтесь, тетушка, я подмѣчала за вами; я видѣла, что вы бодритесь при людяхъ, а какъ останетесь одни, вы грустно склоняетесь на руку и слезы наполняютъ ваши глаза.

— Ну, дитя, если ты уже замѣтила, то я скрываться отъ тебя не стану. Меня постоянно гложетъ тоска, какъ я подумаю о Марселѣ и объ Андре, нашемъ сынѣ. Марсель — идолъ народа, Марсель, истинный король Парижа! Предъ нимъ все преклоняется, но сколько у него враговъ, сколько людей жаждутъ его гибели, сколько подкапываются подъ него. Я трепещу каждый часъ, когда его нѣтъ дома — ты знаешь сама, что онъ вѣчно занятъ внѣ дома — я дрожу при каждомъ скрипѣ двери: мнѣ все кажется, что вотъ сейчасъ придутъ мнѣ объявить о смерти моего мужа или сына…

— Смерти? Но развѣ найдется такая предательская рука, которая рѣшится на такое возмутительное дѣло? Убить отца народа, защитника свободы? — нѣтъ, этого не можетъ быть! Никто не посмѣетъ даже подумать объ этомъ!

— Дитя, дитя, ты еще не понимаешь, до чего можетъ доводить людей зависть и злоба. Завистниковъ у твоего дяди много. Есть они даже между его друзьями. Ну можно ли было думать, что другъ его дѣтства Жанъ Мальяръ сдѣлается его врагомъ. Жанъ человѣкъ слабый, и находится подъ вліяніемъ своей жены, которая насъ ненавидитъ. Ты слышала, что она говорила, когда зашла къ намъ послѣ похоронъ. Съ особенной злобой она разсказала мнѣ, что въ народѣ идутъ нехорошіе толки о Марселѣ, потому что я не была на погребеніи Масе, что его за это даже считаютъ измѣнникомъ, а кто же выдумалъ все это и пустилъ вездѣ, какъ не она сама… А дворъ, развѣ тамъ мало враговъ у Марселя?! Нѣтъ, я не могу быть спокойна, я должна ожидать всего дурного!

И бѣдная женщина залилась горькими слезами. Племянница ей вторила.

Въ это время послышались шаги на лѣстницѣ.

— Марсель, вѣрно это Марсель, сказала Маргарита и поспѣшила скрыть слѣды слезъ.

— Маргарита, Дениза! кричалъ Марсель еще на лѣстницѣ. — Я принесъ вамъ добрыя вѣсти, хорошія новости!… Но что съ вами, вы обѣ какъ будто плакали? О чемъ это?

— Милый дядюшка, отвѣчала сквозь слезы Дениза. — На свѣтѣ такъ много злыхъ людей!

— Ихъ надо пожалѣть, моя милая, это правда, но слезами тутъ не поможешь.

— Я знаю, Марсель, что не слѣдуетъ обращать вниманіе на всякія глупости, но въ наше время многое, кажущееся пустяками, можетъ имѣть такія важныя послѣдствія, что…

— Объ этомъ потолкуемъ послѣ, сказалъ съ грустію Марсель, — я не могу провести съ вами болѣе часа; я очень усталъ и мнѣ хочется отдохнуть. Я къ вамъ такъ спѣшилъ съ пріятнымъ извѣстіемъ, хотѣлъ порадовать васъ имъ, и нахожу васъ въ слезахъ. Ну, будетъ, успокойтесь; оставимъ въ покоѣ нашихъ враговъ. Безъ нихъ нользя обойтись. Мы боремся, мы ведемъ войну честную, святую, славную, мы отстаиваемъ права угнѣтенныхъ, чтоже удивительнаго, если у насъ есть много и очень много враговъ. Но не о нихъ теперь рѣчь. Да утри же Дениза, свои глазки, полно горевать.

И онъ задумчиво склонился на свою руку.

— Ты хотѣлъ намъ сообщить какую-то новость, мы слушаемъ, сказала Маргарита, весело улыбаясь.

— Давно бы такъ, вотъ это я люблю. И ты, плутовка, улыбаешься, тебя въ особенности касается эта новость, сказалъ Марсель, нѣжно обнимая Денизу. — Я велѣлъ Агнесѣ поставить лишній приборъ на столъ.

— Такъ нашъ сынъ смѣнится на ночь съ караула, радостно произнесла Маргарита. — Но это ли та пріятная новость, которую ты хотѣлъ сообщить намъ?

— Нѣтъ, Андре эту ночь проведетъ въ караулѣ съ своей ротой. Я говорилъ не о немъ, и но онъ будетъ сегодня ужинать съ нами. Неужели ты не угадываешь, Дениза? Онъ одинъ изъ нашихъ лучшихъ друзей.

— Кто бы могъ прійти сегодня? Пьеръ Кальяръ? г. Долилъ? Филипъ Шифаръ?…

— Нѣтъ, Дениза. Не ищи его между членами думы. Онъ слишкомъ еще молодъ, чтобы занимать такую важную должность. Я тебѣ помогу, онъ только-что пріѣхалъ изъ провинціи,

— Ужь не мой ли старикъ кузенъ изъ Вокулера?

— Нѣтъ, тотъ, о комъ я говорю — постоянный житель Парижа и уѣзжалъ отсюда только на время.

— Дядюшка, что вы говорите, я не смѣю вѣрить. Неужели онъ? Неужели Магіэ возвратился?…

— Такъ ты видѣлъ Магіэ? Онъ въ Парижѣ? съ неменьшей радостью спросила Маргарита!

— Да, я видѣлъ этого достойнаго юношу. Онъ здоровъ, хотя много страдалъ. Но, милая Дениза, я долженъ тебѣ сознаться, что я едва узналъ его, такъ онъ сильно перемѣнился: похудѣлъ, подурнѣлъ.

— Но чтоже съ нимъ случилось, прервала Дениза. — Не былъ ли онъ, какъ полагала тетушка, въ плѣну у англичанъ? Не сидѣлъ ли онъ въ тюрьмѣ.

— Онъ вышелъ изъ тюрьмы, но не былъ на войнѣ, отвѣчалъ Марсель. — Вотъ что съ нимъ случилось. Онъ, какъ вы знаете, поѣхалъ въ Нуантель. Окончивъ свои дѣла, онъ ночью отправился въ путь. На разсвѣтѣ слышитъ сзади себя быстрый галопъ лошади, и видитъ, что за нимъ несется всадникъ, имѣя женщину на крупѣ своей лошади; за этимъ всадникомъ, на довольно, впрочемъ, далекомъ разстояніи гонятся три вооруженные рыцаря. Бѣглецъ, юноша, лѣтъ двадцати, поровнявшись съ Магіэ, сказалъ нашему другу: «мы бѣжимъ изъ замка сира Бомона; онъ былъ опекуномъ моей сестры, которую вы здѣсь видите, и хотѣлъ ее изнасиловать. Онъ преслѣдуетъ насъ; вы хорошо вооружены; будьте великодушны, помогите мнѣ защитить мою сестру.»

— Я хорошо знаю мужественное и великодушное сердце Магіэ, сказала Дениза съ волненіемъ; — онъ, не задумавшись, взялъ на себя защиту этихъ несчастныхъ?

— Разумѣется, ни мало не размышляя. «Въ качествѣ адвоката, не могъ же я упустить такую хорошую практику», говорилъ онъ мнѣ. Онъ полетѣлъ на встрѣчу сира де-Бомона, который имѣлъ съ собой двухъ оруженосцевъ. Началась битва, и сначала счастіе было на сторонѣ нашего храбраго пріятеля. Какъ вдругъ одинъ изъ сражающихся нанесъ Магіэ сзади такой ударь въ голову, что шлемъ разлетѣлся на части. Бѣдный Магіэ потерялъ сознаніе и упалъ къ ногамъ своей лошади… Когда онъ очнулся, то увидѣлъ, что полунагой лежитъ на соломѣ въ тюрьмѣ. И въ этой тюрьмѣ онъ провелъ все время своего отсутствія изъ Парижа.

— Какъ онъ долженъ былъ страдать, бѣдняжка! невольно вырвалось у Денизы. — Но какъ же онъ вышелъ оттуда, милый дядюшка?

— Сиръ де-Бомонъ, чрезъ нѣсколько дней послѣ этого происшествія, отправился на войну противъ англичанъ. Убитъ ли онъ въ день постыдной битвы при Пуатье, или взятъ въ плѣнъ — Mariэ не знаетъ. Но только, вскорѣ послѣ сраженія при Пуатьэ, замокъ былъ осажденъ и взятъ отрядомъ извѣстнаго капитана Грифита.

— Этого ужаснаго англійскаго авантюриста, котораго вы, дядюшка, разбили съ нашей милиціей, и не подпустили къ Парижу, произнесла съ ужасомъ Дениза. — Великій Боже! въ какія ужасныя руки попалъ бѣдный Магіэ!

— Разувѣрься, милое дитя, по странной случайности это обстоятельство и помогло освободиться нашему другу. Капитанъ Грифитъ, прославившійся своей жестокостью, бываетъ иногда великодушенъ. По своей привычкѣ, перешаривъ всѣ углы въ замкѣ, убивъ по дорогѣ кого попало, обезчестивъ встрѣчныхъ женщинъ, ограбивъ что было можно, солдаты Грифита отправились въ тюрьмы. Найдя тамъ Магіэ, они сняли съ него цѣпи и притащили его къ своему начальнику. Грифитъ, по счастію, въ этотъ день былъ въ хорошемъ расположеніи духа. Разспросивъ нашего друга, пораженный его храбростью и сильнымъ сложеніемъ, онъ предложилъ ему службу въ своемъ отрядѣ. Магіэ, разумѣется, отказался. Грифитъ, полупьяный, однакоже восхитился его отказомъ. Онъ далъ ему платье, два флорина и сказалъ, намекая на его худобу: «когда у тебя явится мясо на костяхъ, ты будешь здоровымъ быкомъ; если я встрѣчусь съ тобой, я почту за величайшее удовольствіе переломить съ тобою копье. Ты свободенъ; иди куда хочешь; и пусть дьяволъ, мой кумъ, служитъ тебѣ защитой!»

— И онъ отправился прямо въ Парижъ? спросила Маргарита.

— Да. И здѣсь онъ долженъ былъ перенести такой страшный ударъ! Довольный и счастливый, онъ заходитъ къ нашему общему пріятелю, книгопродавцу Лебреню, и тамъ узнаетъ о смерти своего отца. Судите о его горести.

Въ это время вошла служанка и, подавая Марселю золотую печать, на которой были вырѣзаны буквы Е и N подъ короной, сказала ему:

— Какой-то человѣкъ, совершенно закутанный, такъ что не видать даже его глазъ, ожидаетъ въ лавкѣ; онъ желаетъ говорить съ вами сію минуту, и далъ мнѣ эту печать, чтобы показать вамъ.

Марсель, взглянувъ на печать, выразилъ на своемъ лицѣ удивленіе.

— Маргарита, сказалъ онъ женѣ, — уйдите съ Денизой отсюда. Магіэ, вѣроятно, скоро придетъ. Не ожидайте меня ужинать. А ты, Агнеса, приведи сюда этого человѣка.

— Какъ, Марсель, ты развѣ опять уйдешь на ночь?

— Я пойду въ собраніе въ монастырь Кордельеровъ. Да, Маргарита, похороны Перина Масе, можетъ быть, повлекутъ за собой великія событія.

Вошелъ таинственный гость; осмотрѣвъ внимательно двери — хорошо ли они заперты? — онъ скинулъ свой капюшонъ и бросилъ его на стулъ. Это былъ человѣкъ небольшого роста, лѣтъ 25 Отъ роду, съ правильными, красивыми чертами лица, одѣтый очень просто, но не смотря на граціозность его фигуры, на привлекательность его манеръ, на нѣясность и симпатичность его голоса, сейчасъ было видно, что это человѣкъ съ сильно-развитыми страстями, злой и лицемѣръ. Марсель подозрительно осмотрѣлъ его съ ногъ до головы, и какъ онъ ни привыкъ, въ качествѣ человѣка, дающаго иниціативу великимъ дѣламъ, — принимать у себя разныя личности; но это посѣщеніе его изумило и произвело на него тяжелое впечатлѣніе.

— Я никакъ не ожидалъ, что мнѣ выпадетъ честь принимать у себя сегодня ночью короля наварскаго, сказалъ Марсель.

Карлъ Злобный (такъ прозвали короля наварскаго и прозвали совершенно справедливо) улыбнулся, какъ могъ пріятнѣе, и отвѣчалъ тихимъ, нѣжнымъ голосомъ:

— Развѣ короли не посѣщаютъ другъ друга? Что же въ томъ удивительнаго, если Карлу наварскому, пришла охота посѣтить Марселя, короля парижскаго народа.

— Государь, произнесъ Марсель съ нетерпѣніемъ, — чего вы хотите отъ меня?

— Ты, какъ видно, не любишь много разглагольствовать.

— Да, не люблю, и имѣю привычку взвѣшивать каждое слово, которое говорю.

— Ты никогда не довѣрялъ мнѣ, нодовѣряешь и теперь?

— Вы совершенно правы.

— Мнѣ нравится твоя искренность.

— Государь… Скорѣе къ дѣлу. Что вамъ отъ меня нужно?

Карлъ на минуту задумался, потомъ, устремивъ свой ехидный взглядъ на городского голову, онъ произнесъ, отчеканивая каждое слово:

— Чего я хочу, Марсель? Я желаю быть королемъ Франціи… Это тебя удивляетъ?

— Нѣтъ, отвѣчалъ великій гражданинъ съ хладнокровіемъ, взбѣсившимъ Карла; — нѣтъ, вы давно мечтаете объ этомъ и рано или поздно должны дѣйствовать для осуществленія своихъ плановъ.

— Ты проницателенъ, Марсель… Когда же ты увѣрился, что твое предположеніе вѣрно.

— Съ того времени, какъ ваша креатура, Робертъ Пѣтухъ, епископъ лаонскій, съ особеннымъ жаромъ сталъ выказывать свои симпатіи народной партіи и, при каждомъ удобномъ случаѣ, выставлять на видъ дурное управленіе вашего тестя, короля Жана.

— Однакожъ, сколько мнѣ помнится, тебѣ послужило на пользу вліяніе лаонскаго епископа въ генеральныхъ штатахъ; съ его помощью была утверждена штатами твоя знаменитая резолюція о реформахъ.

— Я пользуюсь всякимъ орудіемъ, посредствомъ котораго можно сдѣлать добро.

— А по минованіи надобности, ты его разбиваешь?

— Да, если это необходимо для дѣла; но Робертъ слишкомъ гибокъ, чтобы его можно было разбить. Однакожъ, не смотря на его хитрость, я угадалъ его тайную цѣль.

— И эта цѣль?

— Относясь враждебно сначала къ королю Жану, вашему тестю, а теперь къ регенту, вашему зятю, и возбуждая противъ нихъ народъ, епископъ лаонскій желаетъ, съ помощію народнойипартіи, свергнуть съ трона царствующую династію, и потомъ, съ ея же помощію, надѣть корону на вашу голову. Вотъ почему, государь, я не удивился, когда вы мнѣ сказали: «я хочу быть королемъ Франціи».

— А что ты думаешь о моемъ планѣ?

— У васъ есть нѣсколько шансовъ для благополучнаго исхода дѣла.

— Съ твоей помощью?

— Можетъ быть.

— Я въ этомъ былъ увѣренъ! вскричалъ радостно король наварскій. Но, подумавъ съ минуту, продолжалъ:

— Не ставишь ли ты мнѣ западню, Марсель? Я знаю, какое мнѣніе ты составилъ о моемъ характерѣ, ты не разъ выражался дурно на мой счетъ.

— Государь, васъ прозвали Карломъ злобнымъ, и, мнѣ кажется, это прозваніе идетъ къ вамъ, какъ нельзя лучше; но вы человѣкъ дѣятельный, расторопный, въ вашемъ распоряженіи многочисленныя вооруженныя шайки; у васъ много могущественныхъ союзниковъ, вы обладаете значительными богатствами; вы, однимъ словомъ, сила, которая, въ данный моментъ, можетъ быть полезна…

— То есть, я, Карлъ, король наварскій, могу быть удобнымъ и полезнымъ орудіемъ въ рукахъ Марселя, торговца сукнами. Такъ, кажется?

— Государь, у васъ свои виды, у меня свои планы, которые я не считаю нужнымъ скрывать отъ васъ. Окруженный отвратительными совѣтниками, регентъ, лицемѣрный и упрямый, играетъ своими клятвами; онъ подписалъ повелѣніе о реформахъ; онъ, рыдая, цѣловалъ меня, называя своимъ отцемъ; онъ клялся Богомъ и всѣми святыми, что желаетъ блага народу, что онъ душевно сочувствуетъ всѣмъ постановленіямъ національнаго собранія. Но все это была ложъ: онъ не исполняетъ ни одного своего обѣщанія и, гдѣ возможно, вездѣ ставить преграды доброму дѣлу. Разными таинственными, темными путями, онъ старается возбудить зависть и вражду прочихъ сильныхъ городовъ къ Парижу. Фальшивая королевская монета продолжаетъ вредить торговлѣ и убиваетъ кредитъ. Наконецъ, два дня тому назадъ, любимцы регента замучили буржуа въ глазахъ цѣлаго города и этимъ самымъ выказали презрѣніе двора къ законамъ, изданнымъ генеральными штатами. Планъ двора очевиденъ: раззорить народъ, довести его до крайней бѣдности, свалить всю вину на генеральные штаты и потомъ сказать народу: «Видишь, къ чему привело тебя твое возмущеніе. Ты хотѣлъ управляться самъ собою, хотѣлъ посылать своихъ депутатовъ въ генеральные штаты, ты желалъ освободиться отъ прежней отеческой власти твоихъ сеньоровъ, и теперь по дѣломъ несешь наказаніе за свою глупость. Пусть этотъ горькій урокъ послужитъ тебѣ на пользу, и ты убѣдишься, что сеньеры рождены за тѣмъ, чтобы властвовать, а народъ для того, чтобы повиноваться. Покайся, воротись къ старому, и все пойдетъ хорошо».

— Если бы ты, также, какъ и я, присутствовалъ при тайныхъ совѣщаніяхъ моего зятя съ его совѣтниками, ты не могъ бы лучше разъяснить положеніе дѣлъ, какъ разъяснилъ сейчасъ. И ты боишься, что ихъ предположенія увѣнчаются успѣхомъ?

— Боюсь за сегодня, но отвѣчаю за будущее. Побѣда свободы несомнѣнна, хотя она ей тяжело достанется… Но я не вполнѣ отчаиваюсь и за сегодня, я попытаюсь еще усовѣстить регента.

— А если тебѣ не удастся, ты обратишься ко мнѣ?

— Изъ двухъ золъ надо выбирать меньшее; къ тому же вы имѣете надъ регентомъ громадное преимущество, и какъ вы ни злы, какъ вы ни вѣроломны, Карлъ злобный, я намѣренъ помочь вамъ достичь власти, но подъ однимъ условіемъ, чтобы вы послужили тому дѣлу, которому я служу. Но если вы, по своему вѣроломству, захотите измѣнить нашему дѣлу, тогда…

— Тогда ты меня низвергнешь, понимаю. Значитъ ты можешь безъ всякой жалости уничтожать свое собственное произведеніе?

— Безъ всякой жалости, если это необходимо. Но имѣйте въ виду, что вамъ придется опереться не на большихъ феодальныхъ владѣтелей, какъ было до сихъ поръ, — на нихъ опираться теперь не приходится, они сами слабы, — васъ возведетъ на престолъ народъ; съ его только помощью вы достигнете своей цѣли. И такъ, — вы видите, что возможность сдѣлаться королемъ для васъ существуетъ, и, какъ это ни печально, но вы будете властвовать надъ Франціею.

— Чтобы говорить со мной такимъ образомъ, нужно имѣть много мужества, Марсель!

— Полноте, государь, вы очень хорошо знаете, что мнѣ нѣтъ никакой выгоды лгать и унижаться передъ вами. Я, вѣдь, очень хорошо знаю, что едва вы получите тронъ съ моею помощію, первымъ вашимъ побужденіемъ будетъ желаніе избавиться отъ меня.

— Отъ тебя, за всѣ твои услуги? Что ты говоришь!

— Да, я увѣренъ, что вы поступите такимъ, а не другимъ образомъ, и сдѣлаете это по очень простой причинѣ: мое присутствіе будетъ постоянно напоминать вамъ, чѣмъ вы мнѣ обязаны. Но что мнѣ до того, умру я сегодня или завтра, будете вы королемъ или нѣтъ, удастся ли мнѣ уломать регента, или дворъ возьметъ верхъ, — я знаю только одно, что если народная партія потерпитъ теперь пораженіе, все же будущее принадлежитъ ей… И такъ, государь, по рукамъ; если моя попытка у регента будетъ безуспѣшна, я прибѣгну къ вамъ. Васъ сперва назначатъ главнокомандующимъ Парижа, это будетъ первымъ шагомъ вашимъ къ трону… потомъ мы постараемся довести дѣло до хорошаго окончанія, согласно моимъ условіямъ. Нравится вамъ мой планъ?

— Пойдя къ тебѣ, я сказалъ: «Марсель, я желаю быть королемъ Франціи». У меня былъ свой проектъ; я тебѣ не сообщалъ его, желая узнать сперва твои предположенія. Теперь нѣтъ нужды возвращаться къ моему плану; я знаю, что ты человѣкъ непоколебимый и не отступишь ни на шагъ отъ своей цѣли. Тебя нельзя побѣдить, для этою надо тебя прежде уничтожить. Я не стану ломаться предъ тобой, чтобы заслужить твое расположеніе и побудить тебя измѣнить твое мнѣніе обо мнѣ. Я, также, вовсе не такъ глупъ, чтобы сталъ пытаться купить твой союзъ. Какъ ни опасно твое предложеніе для меня, я его принимаю такъ, какъ оно есть. Я возвращусь въ Сенъ-Дени и буду ожидать тамъ хода событій; если мое присутствіе будетъ необходимо въ Парижѣ, ты меня вызовешь. Я полагаю, тебѣ не надо напоминать, что нашъ разговоръ слѣдуетъ держать въ строгой тайнѣ. Прощай.

И закутавшись опять капюшономъ, онъ вышелъ изъ комнаты.

— Печальная необходимость, сказалъ Марсель, провожая его глазами, — а придется, кажется, помогать его возвышенію. Можетъ быть, только перемѣна династіи поможетъ мнѣ привести въ исполненіе всѣ задуманныя реформы. Да, можетъ быть, скоро встанетъ счастливый день надъ моимъ отечествомъ, и несчастный, задавленный народъ скинетъ съ себя тяжесть, мѣшающую ему дышать и развиваться. Разъ соединятся горожане съ Жакомъ Бономомъ, трудно будетъ Карлу злобному, не смотря на всю его хитрость и лицемѣріе, обмануть насъ, и онъ будетъ послушнымъ орудіемъ въ моихъ рукахъ!

VII.

Огромная зала монастыря Кордельеровъ была полна народомъ; наши знакомые Магіэ, Руфинъ и Гильомъ Кэле были тутъ же и разговаривали, ожидая прихода Марселя и членовъ думы. Гильому удалось уже переговорить съ Магіэ и Марселемъ, и онъ смотрѣлъ спокойнѣе.

Раздались громкія сочувственныя восклицанія; и Марсель, вмѣстѣ съ членами думы, вошли въ залу. Рукоплесканія прекратились только тогда, какъ Марсель поднялся на эстраду, у подножія которой помѣстился Жанъ Мальяръ.

— Мои друзья, началъ городской голова, — мы переживаемъ теперь великія событія. Регентъ и дворъ сбросили маску. На нашъ торжественный, справедливый протестъ противъ безчестнаго кроваваго приговора, въ противность законамъ, произнесеннаго противъ несчастнаго Перина Масе, дворъ отвѣчалъ торжественнымъ погребеніемъ Жана Бальи. Намъ сдѣланъ вызовъ, примемъ же его.

— Да, да, отвѣчали въ толпѣ, — регентъ и его любимцы насъ не испугаютъ.

— Благодаря энергическимъ дѣйствіямъ національнаго собранія, продолжалъ Марсель, — регентъ доведенъ былъ до необходимости утвердить выработанный собраніемъ проэктъ реформъ и поклялся привести ихъ въ исполненіе. Онъ обѣщалъ уничтожить фальшивую монету и не выпускать ее болѣе, онъ далъ слово никого не наказывать безъ суда, онъ обязался безъ согласія депутатовъ ни назначать налоговъ, ни производить расходы на государственныя потребности, онъ согласился избавить страну отъ феодальныхъ и сеньеріальныхъ привиллегій, возмущающихъ всякое нравственное чувство и человѣческое достоинство, — и ничего этого не исполнилъ, онъ играетъ своей клятвой; его любимцы продолжаютъ притѣснять и оскорблять народъ.

— Око за око, зубъ за зубъ, кровь за кровь! видимо съ напускной энергіей и съ заученной жестикуляціей, закричалъ Мальяръ. — Они насъ бьютъ и мы ихъ будемъ бить, они насъ убиваютъ и мы станемъ ихъ убивать. Прочь преступную слабость! Смерть измѣнникамъ! Къ оружію, друзья!

Огромнѣйшая часть публики стала громко аплодировать экзальтированной выходкѣ Мальяра. Знакомый намъ гражданинъ въ мѣховой шапкѣ, находившійся тоже въ собраніи, рѣшился воспользоваться этимъ настроеніемъ публики для своей обычной пропаганды.

— Смотрите, мои друзья, какой мужественный человѣкъ нашъ согражданинъ Мальяръ! говорилъ онъ, перебѣгая отъ одной группы къ другой. — Онъ говоритъ только о крови и убійствѣ. Марсель, напротивъ, кажется, постоянно боится себя компрометировать. Это, впрочемъ, меня не удивляетъ; говорятъ, онъ тайно сносится съ партіей двора.

— Что вы, любезный, вы вѣрно съ ума спятили! Чтобы Марсель измѣнилъ парижскому народу!… вы шутите, добродушный человѣкъ! отвѣчало ему множество голосовъ.

— Однакожъ, смотрите, Марсель сдерживается и ничего не отвѣчаетъ на призывъ къ оружію, такъ мужественно заявленный Мальяромъ.

— Какъ же вы хотите, чтобы онъ говорилъ среди этого шума. Его бы никто не услыхалъ. Но тише, онъ говоритъ; послушаемъ!

— Прочь преступную слабость, сказалъ вамъ мой старый другъ Мальяръ, говорилъ Марсель своимъ симпатичнымъ голосомъ. — Онъ правъ, но еще болѣе слѣдуетъ избѣгать слѣпой мести!… Къ оружію! также сказалъ, вамъ Мальяръ въ своемъ горячемъ энтузіазмѣ. Да, можетъ быть, скоро станетъ необходимъ этотъ крикъ и пронесется онъ какъ по городамъ, такъ и по селамъ!

— Что намъ за дѣло до деревень, перебилъ его Мальяръ. — Будемъ заботиться о своихъ дѣлахъ и станемъ работать только для себя; скорѣе скинемъ наши цѣпи и будемъ разить всѣхъ нашихъ враговъ безъ жалости.

— Другъ, твое мужество ослѣпляетъ тебя, отвѣчалъ ему Марсель, тономъ дружескаго упрека. — Развѣ счастіе и свобода должны составлять привилегію только нѣкоторыхъ? Развѣ мы, буржуа и городскіе ремесленники составляемъ весь народъ? Развѣ забылъ ты о милліонахъ рабовъ, вассаловъ, виленовъ, преданныхъ совершенному произволу феодальной власти! Кто же станетъ заботиться объ этихъ несчастныхъ? Никто! Кто представлялъ ихъ въ генеральныхъ штатахъ? Никто! Есть ли они теперь въ нашемъ собраніи?

Но, обернувшись къ Гильому Кэле, стоявшему въ тѣни и внимательно слушавшему рѣчь городскаго головы, онъ замѣтилъ его и указалъ на него собранію.

— Я ошибаюсь… Рабы сегодня имѣютъ здѣсь своего представителя. Разсмотрите хорошенько этого старика и слушайте меня! Ваше сердце, какъ и мое, обольется кровью, вы также, какъ и я, почувствуете сильнѣйшее негодованіе; какъ и я, вы будете взывать къ справедливости и мести! Исторія этого вассала есть исторія всѣхъ нашихъ деревенскихъ братьевъ. Онъ имѣлъ дочь, единственное утѣшеніе въ его горькой жизни. Она была невѣстой прекраснаго честнаго юноши. Былъ назначенъ день свадьбы этихъ милыхъ дѣтей. Но въ наше время, да, въ наше время, въ эту минуту, въ которую я съ вами говорю, первая брачная ночь принадлежитъ сеньору… И это возмутительное право освящено закономъ…

— Это ужасно, кричала толпа въ свирѣпомъ негодованіи; — какая мерзость! Какая подлость!

— А развѣ мы, оставляя безъ всякой помощи нашихъ деревенскихъ братьевъ, развѣ мы не должны нести на себѣ долю вины за существованіе такого возмутительнаго преступленія? вскричалъ Марсель громовымъ голосомъ. — Но я буду продолжать исторію этого бѣднаго раба…

И Марсель разсказалъ уже извѣстную намъ исторію Мазурека, Авелины и Кэле. Когда онъ окончилъ ее, въ залѣ поднялся страшный шумъ, со всѣхъ сторонъ раздались проклятія. Въ эту минуту выступилъ Гильомъ.

— Теперь моя дочь носитъ во чревѣ дитя своего сеньера, произнесъ Кэле дрожащимъ отъ сильнаго волненія и злобы голосомъ. — Скажите мнѣ, парижскіе буржуа, что долженъ я дѣлать съ этимъ ребенкомъ, если онъ явится на свѣтъ? У васъ тоже есть жены, дочери, сестры! Отвѣчайте, — что сдѣлали бы вы въ подобномъ случаѣ! Слѣдуетъ ли мнѣ это дитя стыда и насилія любить, какъ ребенка моей бѣдной дочери? Или я долженъ ненавидѣть его, какъ дитя палача его матери, и въ моментъ его рожденія разбить ему голову о камень? Отвѣчайте-же!

Но никто не отвѣчалъ; мертвое молчаніе царствовало въ залѣ…

— Вотъ что происходитъ у воротъ нашихъ городовъ! вскричалъ Марсель. — Деревенскій народъ безжалостно отданъ на жертву сеньерамъ? Вездѣ вы услышите объ изнасилованныхъ женщинахъ, людяхъ безвинно убитыхъ! Вассалы, доведенные до отчаянія, взываютъ къ правосудію — единственной надеждѣ угнетенныхъ! И правосудіе освящаетъ своимъ приговоромъ насиліе и убійство! Что же, по вашему, должны теперь дѣлать вассалы? Скажите? И если, доведенные нищетой, грабежомъ, насиліями до послѣдней крайности, они обратятся къ закону возмездія и страшно отомстятъ за страданія свои и своихъ отцевъ, — кто осмѣлится ихъ обвинять.

— Никто, кричали въ толпѣ, — никто не осмѣлится ихъ осуждать..

— Не осуждать! но развѣ этого довольно? Развѣ они не братья наши? Не дѣти ли они общей нашей матери — родины. Долгое, очень долгое время, по нашему преступному равнодушію, мы были соучастниками палачей, и кровь тысячъ невинныхъ жертвъ падетъ на насъ? Теперь мы несемъ заслуженное наказаніе за нашъ мелкій эгоизмъ! Мы, горожане, думали, что нанесли ударъ произволу и безчеловѣчной тиранніи, избавивъ себя отъ многихъ невыносимыхъ притѣсненій; но посмотрите, что происходитъ еще и теперь на нашихъ глазахъ! Регентъ и его друзья измѣнили своимъ клятвамъ; они разрушили всѣ наши надежды; желая напомнить этому принцу о святости клятвъ, я тщетно пытался, отъ имени генеральныхъ штатовъ, получить у него аудіенцію; двери Лувра для меня заперты. Смѣлость регента велика, но знаете ли вы, гдѣ черпаетъ онъ эту смѣлость? Наша власть кончается за воротами города; и тамъ начинается кровавая тираннія сеньеровъ! Они держатъ въ рабствѣ и страхѣ три четверти населенія Галліи, выжимая изъ него и потъ и кровь! Мы, простаки, думали, что сеньерія не посмѣетъ помѣшать исполненію новыхъ законовъ, признанныхъ королевской властію. Но мы ошиблись. Мы думали, что эти законы, уничтожающіе возмутительныя привилегіи, на будущее время будутъ способствовать процвѣтанію цѣлой страны; мы полагали, что процвѣтаніе страны повлечетъ за собой совершенное изчезновеніе тунеядцевъ въ шлемахъ и митрахъ, живущихъ нашей работой! Мы надѣялись, — но къ чему все это привело? И никогда не осуществятся наши надежды, если мы не протянемъ руку сельскому жителю и но вступимъ съ нимъ въ тѣсный союзъ! Какая сила можетъ тогда противустать нашей силѣ? Могутъ ли ей противиться регентъ, нѣсколько тысячъ сеньеровъ и вооруженныхъ наемниковъ? Они будутъ побѣждены, они не выдержатъ этой народной бури и погибнутъ. Тогда завоеванный народъ, избавившись отъ своихъ завоевателей, вступитъ въ обладаніе своимъ похищеннымъ добромъ; надъ Галліей взойдетъ солнце свободы, и процвѣтетъ наша великая родина, и будетъ далѣе и далѣе развиваться на пользу себѣ и міру! Такія надежды вовсе не химера; они легко осуществимы; мы завоюемъ себѣ счастливое, прекрасное будущее, если соединимся съ нашими братьями, сельскими жителями! Хотите ли вы соединиться съ ними?

— Да, да, раздалось со всѣхъ сторонъ съ энтузіазмомъ; — соединимся съ нашими сельскими братьями! Ихъ дѣло — наше дѣло. Пусть нашъ девизъ: къ благому окончанію станетъ и ихъ девизомъ!

— Приди ко мнѣ на грудь, бѣдный мученикъ! вскричалъ Марсель, сжимая въ своихъ объятіяхъ Гильома Кэле, взволнованнаго не менѣе городскаго головы; — эти сочувственные крики, которые и теперь еще раздаются въ залѣ, свидѣтельствуютъ о непоколебимомъ союзѣ, который съ этого счастливаго дня установится между горожанами и поселянами, между дѣтьми одной матери, нашей великой родины. Соединимъ же свои усилія противъ общаго врага! Ремесленники, буржуа и поселяне, поклянемся же дѣйствовать всѣ за одного, одинъ за всѣхъ, и благой конецъ увѣнчаетъ доброе дѣло.

Клятва была произнесена при громкихъ восторженныхъ рукоплесканіяхъ.

— Мои друзья, пусть всякій, кто желаетъ привести доброе дѣло къ благому окончанію, продолжалъ Марсель, — пусть каждый придетъ завтра утромъ вооруженный на сент-элоасскую площадь; тамъ я сообщу вамъ, что нужно дѣлать.

— Разсчитывай на насъ, Марсель, отвѣчали граждане. — Мы пойдемъ за тобой всюду, куда ты насъ поведешь! Виватъ Марсель! Виватъ поселяне!

Марсель сошелъ съ эстрады и толпа съ большимъ шумомъ стала выходить изъ залы.

— Видите ли, мои сограждане, въ какой степени Марсель подозрѣваетъ и презираетъ парижскій народъ, говорилъ буржуа въ мѣховой шапкѣ многимъ гражданамъ, вмѣстѣ съ нимъ выходившимъ изъ залы. — Слышали ли вы? Я съ трудомъ вѣрилъ своимъ собственнымъ ушамъ!…

— Что! что такое онъ говорилъ?

— Какъ, развѣ вы не понимаете, что онъ призываетъ къ себѣ на помощь грубыхъ деревенскихъ бродягъ только потому, что не довѣряетъ намъ. Но развѣ мы не достаточно храбры, чтобы самимъ вести свои дѣла, безъ всякой помощи со стороны Жака Бонома. По истинѣ, никогда еще Марсель такъ открыто не высказывалъ своего презрѣнія къ намъ! Да, настоящій другъ народа не Марсель, а Жанъ Мальяръ.

VIII.

На другой день солнце уже высоко поднилось, а регентъ только-что проснулся. Его постель окружало нѣсколько придворныхъ. Одинъ изъ нихъ сеньоръ де-Нарвиль надѣвалъ регенту сапоги. Гюгъ де-Конфланъ, маршалъ Нормандіи, повѣсившій Перина Масе, разговаривалъ въ сторонѣ съ Робертомъ, маршаломъ Шампаньи. И тотъ и другой были особенно ненавидимы народомъ; ихъ вредному вліянію на регента народъ приписывалъ всѣ свои невзгоды и вѣроломные поступки сеньеріальной партіи.

— Гюгъ, въ которомъ часу запираютъ рѣчныя заставы? спросилъ регентъ.

— По наступленіи вечера, государь, отвѣчалъ маршалъ съ иронической улыбкой, — и это дѣлается по приказанію всесильнаго Марселя.

— Значитъ, ночью ни одно судно не можетъ выйдти изъ Парижа?

— Ни одно, государь.

— Въ такомъ случаѣ приготовь мнѣ хорошій корабль за городской заставой; я намѣренъ уѣхать сегодня ночью. Ты и Робертъ поѣдете со мною.

— Какъ, государь, вы хотите оставить Парижъ? съ изумленіемъ произнесъ маршалъ; — и вы оставите его ночью, въ качествѣ бѣглеца, оставите его во власти Марселя! Но если этотъ наглый буржуа васъ безпокоитъ, такъ не лучше ли повѣсить его и за одно съ нимъ всю думу, какъ я повѣсилъ Масе. Вы, можетъ быть, полагаете, что подобный образъ дѣйствій возмутитъ весь Парижъ? Вѣрьте мнѣ, что эти трусы не осмѣлятся и пикнуть, если мы избавимся отъ ихъ предводителей.

— По моему прежде другихъ слѣдуетъ расправиться съ нѣкоимъ Мальяромъ, который вѣчно кричитъ противъ двора и требуетъ крови, прибавилъ Робертъ.

— Мальяръ! живо вскричалъ регентъ, — чтобы никто не смѣлъ тронуть и волоса съ головы Мальлра!

— Ну, Мальяра можно оставить, но послѣдуйте моему совѣту, не щадите Марселя, сказалъ маршалъ Нормандіи.

— Гюгъ, прервалъ его регентъ насупившись, — повторяю тебѣ еще разъ, чтобы вечеромъ былъ готовъ корабль!

Придворные хорошо знали упрямый характеръ регента и не рѣшились болѣе возражать ему.

— Но что это за шумъ на улицѣ, сказалъ Гюгъ, подходя къ окну.

— Это не шумъ, а угрозы, съ ужасомъ замѣтилъ Робертъ.

Въ эту минуту въ комнату вбѣжалъ блѣдный и растерянный офицеръ.

— Бѣгите, государь, парижскій народъ наводнилъ Лувръ! Стража обезоружена! Бѣгите, государь, еще есть время.

Но регентъ такъ растерялся, что не могъ вымолвить ни одного слова и продолжалъ сидѣть раздѣтый на кровати.

Отворились другія двери и въ нихъ вбѣжала цѣлая масса придворныхъ и сеньеровъ, ожидавшихъ въ сосѣдней залѣ пробужденія регента.

— Лувръ наводненъ народомъ! Марсель во главѣ банды убійцъ. Спасайте регента! кричали они.

Съ самомъ дѣлѣ за стѣной, въ галлереѣ, примыкающей къ спальнѣ регента, послышались шаги густой толпы людей. Это былъ Марсель во главѣ вооруженныхъ гражданъ. За нимъ слѣдовали впереди другихъ Магіэ, Руфинъ и Гильомъ Кэле. Подойдя къ дверямъ спальни регента, которыя были отперты, Марсель далъ знакъ своему отряду остановиться и одинъ вошелъ въ комнату.

— Гдѣ регентъ? спросилъ онъ твердымъ и спокойнымъ голосомъ, — я желаю съ нимъ говорить, никто не посмѣетъ причинить ему никакого зла.

Въ словахъ Марселя было столько искренности, всѣ знали его честность и вѣрность данному слову, что никто не рѣшился сомнѣваться въ справедливости имъ сказаннаго, потому регентъ рѣшился тотчасъ же выйдти къ нему на встрѣчу.

— Я здѣсь, сказалъ онъ рѣзко, сердитымъ тономъ, — что тебѣ нужно отъ меня? Твоя дерзость велика… Какъ осмѣлился ты войдти вооруженнымъ въ мой дворецъ!

— Государь, нѣсколько разъ я просилъ у васъ аудіенціи, но никто не отвѣчалъ на мои письма; я принужденъ былъ войдти силой въ ваши двери, чтобы просить васъ выслушать мое искреннее и твердое мнѣніе на счетъ положенія вещей…

— Окончимъ пустые разговоры. Я тебя спрашиваю, чего тебѣ нужно отъ меня?

— Государь! Прежде всего точнаго исполненія вашихъ обѣщаній, торжественно данныхъ вами генеральнымъ штатамъ. Только однѣ реформы, указанныя штатами, могутъ теперь спасти нашу родину.

— Тебя называютъ королемъ Парижа, отвѣчалъ регентъ съ горькой и сардонической улыбкой. — И такъ, царствуй, спасай родину. Развѣ ты не достаточно силенъ для этого?

— Государь, дѣйствительно Парижъ и нѣсколько большихъ городовъ исполнили постановленія національнаго собранія; но за стѣнами этихъ городовъ начинаются владѣнія сеньоровъ, которые находятъ для себя болѣе удобнымъ удерживать старый порядокъ; они составили союзы и вооруженною рукою противятся введенію реформъ, которыя однѣ — еще разъ повторяю — могутъ спасти нашу родину. Государь, вы обязаны прекратить эти злоупотребленія и прекратить ихъ какъ можно скорѣе.

Регентъ обернулся къ группѣ придворныхъ, поговорилъ шепотомъ съ маршаломъ Нормандіи, и сказалъ высокомѣрнымъ тономъ:

— Въ этомъ и состоитъ твоя просьба?

— Не просьба, государь, а совѣтъ.

— Чего же ты еще просишь?

— Справедливости и возмездія, государь. Перинъ Масе, парижскій буржуа, убитъ однимъ изъ вашихъ придворныхъ. Мы просимъ, государь, чтобы тотъ, кто позволилъ себѣ замучить несчастнаго Масе, былъ подвергнутъ такой же самой казни.

— Какъ! вскричалъ регентъ. — И ты осмѣливаешься требовать отъ меня казни норманскаго маршала, лучшаго изъ моихъ друзей.

— Злѣйшаго изъ вашихъ враговъ, государь! Онъ васъ погубитъ своими возмутительными совѣтами.

— Подлый негодяй! закричалъ въ бѣшенствѣ маршалъ, выхватывая свой мечъ. — Ты осмѣливаешься…

— Ни слова болѣе, и мечъ въ ножны, прервалъ его регентъ. — Здѣсь только одинъ я могу отвѣчать г. Марселю, и я приказываю ему выйдти отсюда немедленно.

— Государь! отвѣчалъ городской голова. — Вы еще очень молоды, а я уже сѣдъ. Въ вашемъ возрастѣ естественно быть вспыльчивымъ, но въ мои лѣта приличнѣе хладнокровное обсужденіе дѣла. Умоляю васъ, во имя блага нашей родины, во имя вашего собственнаго благополучія, исполните честно свои обѣщанія и, какъ бы это тяжело для васъ ни было, согласитесь оказать справедливость народу. Этимъ вы устрашите наглыхъ людей, которые, не желая исполнять законы, въ своихъ дѣйствіяхъ руководятся лишь собственнымъ произволомъ. Заставьте уважать законъ и преступившихъ его карайте, не взирая на ихъ общественное положеніе. Вѣрьте мнѣ, государь, что этотъ путь — единственный для васъ; иначе могутъ выйдти очень непріятныя для васъ послѣдствія.

— А я тебѣ скажу, вскричалъ регентъ, — что пора положить конецъ всѣмъ твоимъ дерзостямъ. Ступай вонъ отсюда.

— Да, вонъ ею, вонъ этого грубіяна, вонъ этого бунтовщика! закричали придворные, обманутые, какъ и регентъ, наружнымъ спокойствіемъ вооруженнаго отряда гражданъ.

— Вы, добрые люди, сказалъ маршалъ, обращаясь къ спутникамъ Марселя; — я вижу, вы жалѣете, что пошли за этимъ бунтовщикомъ, который въ своей дерзости зашелъ такъ далеко. Онъ обманулъ васъ. Оставьте его и присоединитесь къ намъ, истиннымъ друзьямъ короля, и мы вмѣстѣ накажемъ измѣну этого негоднаго Марселя.

Городской голова грустно покачалъ головой, потомъ, обращаясь къ своимъ товарищамъ, сказалъ:

— Я исполнилъ свое дѣло, теперь очередь за вами.

При этихъ словахъ, въ толпѣ, до сихъ поръ спокойной и непоколебимой, раздались яростные, угрожающіе крики, наполнившіе ужасомъ сердца всѣхъ придворныхъ. Руфинъ подскочилъ къ маршалу Нормандіи, и схватилъ его за шиворотъ.

— Ты, сказалъ онъ, — замучилъ и казнилъ Перина Масе; въ свою очередь, мы тебя повѣсимъ; пойдемъ, твоя висѣлица уже готова.

— Погоди, бродяга, отвѣчалъ Гюгъ, ударивъ своимъ мечомъ студента по лѣвой рукѣ; — еще не свита та веревка, на которой меня могутъ повѣсить.

— Очень можетъ быть, но то желѣзо, которымъ я размозжу тебѣ голову, уже выковано, отвѣчалъ студентъ, — и нанесъ Гюгу страшный ударъ въ голову.

Нормандскій маршалъ упалъ на полъ мертвый. Въ тоже самое время маршалъ Шампаньи бросился съ кинжаломъ на Марселя, но съ одной стороны Гильомъ Кэле съ пикой, а съ другой, Магіэ съ мечомъ, прикрыли своего начальника и, въ свою очередь, напавъ на маршала, смертельно его ранили.

Прочіе придворные, боясь подвергнуться участи обоихъ маршаловъ, постарались скрыться въ сосѣднія комнаты. Регентъ остался одинъ съ Марселемъ, который приказалъ своему отряду также удалиться въ галлерею. Испуганный юноша закрылъ лицо руками, и шепталъ:

— Прошу васъ, Марсель, не убивайте меня; я васъ назвалъ когда-то своимъ отцемъ; будьте же имъ на самомъ дѣлѣ, не убивайте меня.

Какъ ни тихо были произнесены эти слова, но ихъ услыхалъ Марсель.

— Васъ убить! сказалъ онъ, потрясенный до глубины души такимъ подозрѣніемъ. — Васъ убить! Что вы говорите! О, если бы мысль о такомъ ужасномъ преступленіи могла прійдти мнѣ въ голову, то меня слѣдовало бы проклясть на вѣчныя времена. Не бойтесь ничего, государь; успокойтесь.

— Но что же мнѣ дѣлать, что мнѣ дѣлать, въ отчаяніи говорилъ регентъ. — Я чувствую, сколько я потерялъ, не слушая вашихъ мудрыхъ совѣтовъ. Но, Боже мой, я такъ молодъ, мой отецъ далеко въ плѣну, и виноватъ ли я, что ввѣрился совѣтамъ людей, меня окружающихъ… Вотъ они оба убиты, лежатъ у ногъ моихъ, продолжалъ онъ съ признаками сильной горести, наклонившись къ трупамъ обоихъ маршаловъ. — А они были главными моими совѣтниками. Они меня погубили. Я ихъ любилъ болѣе всѣхъ меня окружающихъ, и они мсня любили; они ошибались, но не обманывали меня, они искренно заблуждались. Не упрекайте меня, добрый отецъ мой, не упрекайте, что я ихъ оплакиваю; это мое послѣднее съ ними прощаніе,

Марсель зналъ, что регентъ, не смотря на юныя свои лѣта, обладалъ значительной дозой хитрости и лицемѣрія, но искренность, съ которой онъ оплакивалъ своихъ погибшихъ совѣтниковъ, обманула городского голову. Онъ повѣрилъ, что этотъ юноша, до глубины сердца пораженный всѣмъ случившимся на его глазахъ, раскаялся въ своихъ заблужденіяхъ и понялъ, что его собственный интересъ заставляетъ его покончить разомъ съ старымъ порядкомъ и вступить на новый путь, Потому Марсель подозвалъ Магіэ, велѣлъ ему отвести отрядъ изъ галлереи и самого дворца.

— Мой добрый Марсель обратился къ нему регентъ, когда городской голова отдалъ свои приказанія, — всѣ эти грустныя событія такъ взволновали меня, что я не могу долѣе оставаться въ этой комнатѣ, Пройдемтесь немного.

— Обопритесь на меня, государь, вы ослабѣли, и позвольте сказать вамъ два слова. Я вѣрю вашимъ обѣщаніямъ; я вѣрю, что эти печальныя событія произвели на васъ тяжелое впечатлѣніе и вы поняли свои ошибки. Ахъ! къ какимъ печальнымъ крайностямъ должны прибѣгать иногда люди. Но, государь, совершенно отъ васъ зависитъ, чтобы подобные ужасы никогда болѣе не возобновлялись… Вы, первый, должны давать примѣръ уваженія къ закону; сдѣлайте такъ, чтобы владычествовалъ онъ, а не грубая сила; всѣ тогда будутъ этіолировать къ закону, а не къ силѣ, послѣднему прибѣжищу человѣка, который тщетно взывалъ къ правосудію! Государь, для васъ наступила теперь рѣшительная минута; если вы еще разъ обманете наши надежды… наши послѣднія надежды; если мы дойдемъ до печальнаго сознанія, что вы неспособны или недостойны царствовать, подъ строгимъ и неуклоннымъ контролемъ генеральныхъ штатовъ, избранныхъ народомъ, — я вамъ откровенно скажу, что народъ, доведенный до крайности бѣдностью, страданіями, притѣсненіями, изберетъ себѣ другого короля, который будетъ лучше заботиться объ общественномъ благѣ…

— Увы! мой добрый отецъ! Къ чему всѣ эти угрозы? Я вполнѣ завишу отъ васъ.

— Государь, я намъ не угрожаю, я далекъ отъ подобной низости! Я представляю вамъ вещи въ настоящемъ ихъ видѣ; вы можете развить благосостояніе народа; ваше имя будутъ благословлять; хотите ли вы итого?

— Хочу ли я!… Великій Боже! О, говорите, говорите, добрый отецъ… Я вамъ буду повиноваться, какъ самый почтительный сынъ; клянусь вамъ всѣмъ, что есть святого, что отнынѣ вы будете моимъ единственнымъ совѣтникомъ… Приказывайте, что я долженъ дѣлать?

— Народъ собрался передъ Лувромъ…. онъ знаетъ уже о смерти нормандскаго маршала. Покажитесь въ окнѣ, скажите толпѣ нѣсколько любезныхъ словъ; объявите громко о своемъ мудромъ рѣшеніи, заявите, что отнынѣ благо народа будетъ постоянной вашей заботой… И вотъ еще что, прибавилъ Марсель, снимая свою шляпу и передавая ее регенту, — въ доказательство вашего союза съ народной партіей, надѣньте мою шляпу; это произведетъ хорошее впечатлѣніе на народъ.

— Дайте, дайте, живо проговорилъ молодой принцъ, надѣвая шляпу на голову. — Только такой другъ, какъ вы, мой отецъ, могъ подать мнѣ такой благой совѣтъ. Откройте это окно, обратился онъ къ Норвилю, ихъ сопровождавшему, — я хочу говорить съ моимъ любезнымъ парижскимъ народомъ

— Магіэ, говорилъ въ это время Руфинъ адвокату, вмѣстѣ съ нимъ сопутствующему Марселю, — мнѣ кажется, что регентъ надуетъ нашего Марселя; увидишь, что онъ выкинетъ сегодня же какую нибудь штуку.

Магіэ только пожалъ плечами.

— Мои любезные граждане моего добраго города Парижа, говорилъ между тѣмъ регентъ, взволнованнымъ голосомъ, — я принялъ рѣшительное намѣреніе исправить всѣ ошибки, которыя могли причинить вамъ убытки и возбудить ваше неудовольствіе. Увѣряю васъ въ томъ моимъ словомъ. Маршалъ Нормандіи, одинъ изъ моихъ совѣтниковъ, несправедливо наказалъ Перина Масе, честнаго парижскаго гражданина. Маршалъ умеръ и этимъ оказано возмездіе нарушенному правосудію. Это должно удовлетворить васъ, мои любезные парижане! Я васъ прошу забыть наши несогласія; соединимъ наши усилія для общаго блага. Будемъ любить другъ друга, будемъ помогать одинъ другому. Я дѣлалъ много ошибокъ, я такъ еще молодъ, меня окружали дурные совѣтники, но теперь я остался одинъ, и впредь вотъ мой совѣтникъ, его одною я буду слушать…

И регентъ обнялъ Марселя.

— Достойные парижане, въ лицѣ этого великаго гражданина, котораго я теперь обнимаю, я даю вамъ братскій поцѣлуй, въ знакъ нашего будущаго согласія.

И рыдая онъ прижалъ къ своему сердцу Марселя и долго цѣловалъ его.

Эта чувствительная сцена растрогала народъ и довела его до бѣшенаго энтузіазма. Громкіе крики: «виватъ регентъ!» «виватъ Марсель!» потрясли воздухъ и долго еще эхо разносило ихъ по улицамъ столицы.

— Государь, вы слышите эти радостные крики, они говорятъ о довѣріи къ вамъ народа, питающаго надежду, что теперь для него наступитъ время процвѣтанія и благосостоянія. Не обманите этихъ счастливыхъ надеждъ, идите твердо и непоколебимо къ великой цѣли и вы будете счастливы и ваше имя будутъ благословлять даже самые поздніе наши потомки.

— Ахъ, мой добрый отецъ, я растроганъ до глубины души, съ пафосомь проговорилъ регентъ. — Новая жизнь представляется мнѣ въ такомъ радужномъ свѣтѣ. Я буду работать и день и ночь. Будьте всегда подлѣ меня; вы поддержите меня, вы возбудите во мнѣ энергію. Но теперь я такъ взволнованъ, что чувствую необходимость отдыха; прощайте!

На прощаньи онъ нѣжно расцѣловался съ Марселемъ.

— Норвиль, обратился онъ къ придворному, ожидавшему его у дверей спальын. — Чтобы сегодня вечеромъ былъ готовъ корабль за городской заставой. Собери мои деньги и драгоцѣнности и будь готовъ ѣхать со мною.

Вечеромъ того же самого дня въ знакомой намъ комнатѣ въ домѣ Марселя сидѣли онъ самъ, жена его, Дениза, Магіэ и Гильомъ Кэле. Разумѣется, главною темою разговора служили происшествія этого дня. Марсель рѣшительно былъ убѣжденъ въ искренности регента; его собесѣдники настроены были такимъ же образомъ и разговоръ сталъ принимать другое направленіе; уже Магіэ сталъ разсказывать, какъ узналъ имъ о своемъ родствѣ съ Мазурекомъ, — какъ вдругъ въ комнату вбѣжалъ ваныхавшись Руфинъ, съ крикомъ: «измѣна, Марсель, измѣна!»

— Какая измѣна? спросилъ его Марсель.

— Я тебѣ говорилъ, продолжалъ Руфинъ, обращаясь къ Магіэ, — что нельзя вѣрить искренности регента. Вышло по моему: онъ уѣхалъ изъ Парижа.

— Не можетъ быть, возразилъ Марсель. — Какой нибудь часъ тому назадъ я видѣлся съ нимъ.

— Этого времени слишкомъ достаточно, чтобы изъ Лувра доѣхать до рѣчной заставы. Собственными глазами я видѣлъ, какъ регентъ садился на корабль; собственными ушами я слышалъ, какъ онъ говорилъ своему спутнику: «Я оставляю этотъ проклятый городъ и клянусь, что вернусь въ него только послѣ казни Марселя и другихъ бунтовщиковъ изъ членовъ думы, волнующихъ парижскій народъ.»

Такая неожиданность привела всѣхъ въ тупикъ и никто не могъ вымолвить ни слова.

— Потомъ они вошли въ лодку, продолжалъ студентъ, — и, шумъ отъ удара веселъ по водѣ убѣдилъ меня, что я не грезилъ, а дѣйствительно видѣлъ и слышалъ все, о чемъ вамъ разсказываю.

Марсель опустилъ голову на грудь и задумался.

— Могъ ли я подозрѣвать, что этотъ юноша такъ лицемѣренъ и золъ, произнесъ, наконецъ, Марсель грустнымъ тономъ. — Разставаясь со мною, онъ сказалъ: «Успокойтесь, мой отецъ, идите отдохнуть, вы очень устали; завтра же мы съ удвоенной ревностью примемся за дѣло». И послѣ этого черезъ часъ бѣжать! И отъ чего же онъ бѣжитъ! Отъ славной, блестящей будущности! Нѣтъ, я его жалѣю, а не презираю!

— Я полагалъ, что мнѣ удастся избавить родину отъ новыхъ уи;асовъ междуусобной войны, продолжалъ онъ послѣ нѣкотораго размышленія; — но мнѣ не удалось. Не я въ этомъ виноватъ. Я сдѣлалъ все, чтобы привести дѣло къ мирному окончанію. А! они хотятъ войны; пусть будетъ война — война ужасная! Мы до послѣдней капли крови будемъ сражаться за свою свободу, мы вырвемъ изъ цѣпей рабства милліоны несчастныхъ рабовъ. Мы спасемъ наше драгоцѣнное отечество, которому грозитъ гибель со всѣхъ сторонъ.. Мы избавимъ его и отъ англичанъ и отъ своеволія домашнихъ тирановъ — нашихъ благородныхъ рыцарей-сенѣеровъ, какъ трусливые зайцы убѣгающихъ съ поля сраженія, едва покажется непріятель.

Онъ подсѣлъ къ столу и сталъ что-то писать на пергаментѣ.

— Пришло и наше время, вскричалъ радостно Гильомъ Кэле. — Полно тебѣ быть вьючнымъ скотомъ, Жакъ Бономъ! Поднимись на ноги и рази, рази все безъ милосердія; тебѣ не давали пощады, не щади и ты. Бейся, пока у тебя есть силы, бейся, пока не отнимешь у наглыхъ похитителей все, чѣмъ владѣли твои отцы. Они тебя завоевали — завоюй теперь ихъ ты!

— Прощай, сказалъ онъ обращаясь къ Марселю и пожимая ему руку. — Я ѣду домой; завтра я буду тамъ, а послѣ завтра подамъ сигналъ для возстанія въ Бове, Пикардіи и Лаонѣ.

— Отсрочь свой путь на одинъ часъ; я схожу въ Лувръ, и возвратившись оттуда, отпущу тебя. Я хочу самъ увѣриться въ справедливости факта, переданнаго Руфиномъ.

Въ это самое время служанка подала письмо городскому головѣ.

— Мнѣ не зачѣмъ идти въ Лувръ; одинъ изъ моихъ товарищей получилъ положительныя свѣденія объ отъѣздѣ регента, продолжалъ Марсель и, обращаясь къ Магіэ, прибавилъ: — возьми это письмо и отвези его въ Сен-Дени къ намрскому королю, и потомъ отправляйся въ Нувитель; я знаю, у тебя есть тамъ дѣла. Простись же съ Денизой, своей невѣстой. Я охотно даю согласіе на вашъ бракъ.

Пока прощались молодые люди, Марсель, обнявъ Гильома, сказалъ ему:

— Часъ пробилъ! Къ оружію Жакъ Бономъ! И да будетъ добрый конецъ нашему благому предпріятію!

— Да, добрый конецъ для насъ, злой для нашихъ притѣснителей! отвѣчалъ Кэле.

— И я поѣду съ тобой, Магіэ, я тебя не пущу одного, мой дружище, говорилъ Руфинъ — Граждане, Университетъ и Жакъ Бономъ соединились вмѣстѣ — трепещи же врагъ!

Распростившись съ Марселемъ всѣ трое сѣли на коней и поспѣшно поѣхали по дорогѣ въ Сен-Дени.

Х. (Продолженіе будетъ.)

"Дѣло", №№ 11—12, 1868