ИЗЪ ЗАПИСОКЪ ЧЕРНОМОРСКАГО ОФИЦЕРА править
I. На перевязочномъ пунктѣ. править
Былъ полдень морознаго, яснаго дня. Пушечной пальбы кругомъ Севастополя не было слышно. Не будь трескоти штуцеровъ, и не жужжи пули какъ шмели, можно бы было подумать что заключено перемиріе. Команда на четвертомъ бастіонѣ только-что пообѣдала. Послѣ долгихъ дождей все были рады солнцу; кто просушивалъ свое платье, кто занялся его починкой. Многіе беззаботно раскинулись на покой и спали богатырскимъ сномъ, не помышляя и во снѣ что могутъ не проснуться. Другіе сидѣли живописными группами и, покуривая трубочки, балагурили. Съ утра матросики не могли забыть какъ къ сбитенщику, каждый день являвшемуся и бастіонъ, попала пуля прямо въ чайникъ. Всѣ остроты сводились на эту тему.
— А что, братцы, вотъ онъ (французъ) его таперча изпужалъ, пожалуй Кирилычъ завтра не придетъ со сбитнемъ.
— Кирилычъ-то? Придетъ, безпримѣнно придетъ, охочъ онъ до карбованцевъ, а ему еще нужно выручить починку и полуду.
— Онъ (французъ) его вылудитъ.
— Куды вылудитъ! Вишь совсѣмъ подохъ: не любить мороза
— Нѣтъ ребята, французъ мороза не боится.
— Почему?
— Да онъ, таперча намотаетъ онучки[1] посверхъ сапогъ, ну, ему и жарко.
Далѣе, между пушкой и траверсомъ, два усатыхъ Георгіевскихъ кавалера преусердно козыряли въ носки, и глядя на ихъ физіономіи, можно было смѣло сказать что фалька и бардадымъ ихъ интересовали несказанно болѣе чѣмъ всѣ осадныя работы Англо-Французской арміи.
Неэлегантны были костюмы на нашихъ матросикахъ, но любо было смотрѣть на ихъ молодцоватую осанку и на гордыя загорѣлыя лица. Они знали себѣ цѣну, они знали что заслужили ту высшую награду, когда флигель-адъютантъ ходилъ по бастіонамъ, и лично, отъ имени Государя, благодаритъ ихъ за молодецкую службу.
Въ полдень, по обыкновенію, пришелъ адмиралъ, осмотрѣлъ бастіонъ, работы непріятеля, и переговоривъ съ инженернымъ офицеромъ, подозвалъ меня, какъ командующаго мортирами на батареѣ.
— Видите эту новую батарею что строятъ Англичане? Когда команда отдохнетъ, потрудитесь ее срыть, чтобы къ утру ея не было.
— Слушаю, ваше превосходительство.
Я пошелъ обѣдать. До осады я жилъ съ моимъ товарищемъ и пріятелемъ Иваномъ Л; предъ самой осадой къ намъ пріѣхалъ его братъ Николай, только-что произведенный, 16ти лѣтній мичманъ. Иванъ Л. поступилъ на пятый бастіонъ, а младшій Николай, и я на четвертый. Наша прислуга жила на квартирѣ и каждый день къ 1му часу приносила обѣдать. Пробило двѣ стклянки,[2] а обѣда все нѣтъ. Наконецъ во второмъ часу показался мой Николай съ судкомъ.
— Отчего такъ поздно?
— Нельзя было, Иванъ Дмитріевичъ раненъ.
Николай Л. обомлѣлъ. «А я дежурный», прошепталъ онъ.
— Ступайте, я за васъ останусь, мнѣ все равно надо до утра пробыть на бастіонѣ.
Онъ ушелъ. Грустно мнѣ было: это уже третій изъ пяти нашихъ закадычныхъ. Проглотивъ нѣсколько глотковъ холоднаго супу и попробовавъ пристывшаго къ тарелкѣ битка, я пошелъ на бастіонъ исполнить приказаніе адмирала.
Кругомъ все было тихо, пушечной пальбы даже вдали не было слышно. Не то чтобъ у меня было предчувствіе, но такъ, какъ-то совѣстно было нарушить всеобщій покой. Я зналъ что если сдѣлаю выстрѣлъ — и пойдетъ канонада. Но приказано — надо покориться. Я вызвалъ прислугу къ мортирамъ. Навелъ, прицѣлился, скомандовалъ «пли!» бомба взвилась и упала не долетая нѣсколько шаговъ до непріятельскаго бруствера.
— Прибавь чуть пороху!
— Берегись! закричалъ часовой, и непріятельская бомба пролетѣвъ надъ лѣвымъ фасомъ, упала во вторую линію, на батарею Лазарева. Тотъ тотчасъ же отвѣтилъ. Мой второй выстрѣлъ былъ удаченъ, бомба упала прямо за брустверъ. Англичане выскочили за насыпь, а наши штуцерные ловили ихъ пулями.
Но французская бомба опять пролетѣла и упала къ Лазареву. Видно не по мнѣ, подумалъ я.
Скомандовавъ третій разъ «пли!» я хотѣлъ только-что прыгнуть на банкетъ чтобы слѣдить бомбу, — сзади меня что-то бухнуло. Я повернулся. Что-то блеснуло, что-то треснуло…. я упалъ безъ чувствъ. Ни боли, ни страданія, ничего. Отъ полной жизни, полная мертвенность.
Потомъ мнѣ говорили: когда бомбу разорвало около меня я покачался на ногахъ и упалъ на лицо.
Матросики перекрестились, положили меня на носилки; они сняли пальто, одно сунули подъ голову, другимъ прикрыли и понесли на перевязочный пунктъ въ Морское Собраніе.
Я очнулся въ билліардной комнатѣ. Около меня что-то суетились, что-то со мной дѣлали; но что случилось, я не могъ дать себѣ яснаго отчета. Меня что-то давило, я чувствовалъ нестерпимую боль въ каждой точкѣ моего существа. Зрѣніе мнѣ не измѣнило, я узнавалъ знакомыя лица; предо мной стоялъ князь В. И. В--въ и мой товарищъ Н…. Понемногу я сталъ приходить въ себя и боль стала концентрировать въ животѣ и рукахъ. Оказалось что мнѣ однимъ осколкомъ раздробило два пальца правой руки, другимъ контузило и обожгло лѣвую руку, и осколокъ прошелъ по животу, содравъ кожу. Рана не была опасна, но ударъ по животу былъ силенъ.
Н. досталъ гдѣ-то 17 піявокъ, по 1 руб. 25 коп. за штуку, но принялось только восемь, и мнѣ на раненый животъ, на открытыя язвы отъ піявокъ поставили банки. Я опять впалъ а обморокъ. Когда я пришелъ въ себя, предо мною стоялъ Павелъ Степановичъ Нахимовъ, и что-то ласково говорилъ. Потомъ пришло и остальное все начальство, какъ будто бы сговорилось быть на перевязочномъ пунктѣ. Меня это удивило, но вбѣжавшій въ полыхахъ старикъ генералъ К….. теть самый котораго князь Меншиковъ назвалъ вѣтренной блондинкой, мнѣ все пояснилъ.
— Гдѣ Сакенъ? гдѣ Дмитрій Ероѳеевичъ?
— Да это перепутали, отвѣчали ему, не генералъ-лейтенантъ Сакенъ раненъ, а лейтенантъ Сатинъ.
Онъ подошелъ ко мнѣ.
— Какъ мнѣ васъ жалко, милый Сатинъ, я столько хорошаго объ васъ слышалъ. А меня-то какъ напугали, сказали что это Сакенъ. Ну слава Богу.
Перекрестился даже.
Теперь я съ нимъ вполнѣ соглашаюсь, но тогда, грѣшенъ, отвернулся отъ него. Вечеромъ пришелъ мой вѣрный вѣстовой Кузьма.
— Ваше благородіе, вещи я отнесъ на квартиру и отдалъ Николаю.
— Хорошо, спасибо.
Онъ нерѣшительно подошелъ ко мнѣ, поцѣловалъ забинтованную руку и опрометью бросился вонъ.
Кузьма былъ арестантъ. Когда 5го октября Корниловъ умиралъ, послѣднія слова его были:
— Скажите всѣмъ какъ пріятно умирать когда чувствуемъ что исполнилъ свой долгъ. Прикажите сейчасъ же всѣхъ гардемариновъ отправить въ Николаевъ, а арестантовъ выпуститъ на свободу.
Ихъ выпустили. Севастопольцы радушно ихъ приняли въ ряды и ни одинъ изъ нихъ не запятналъ довѣрія героя адмирала. Они, которыхъ привыкли называть отверженными, честно исполнили свой долгъ и молодцами умирали на бастіонахъ. Корниловъ былъ русскій человѣкъ, онъ зналъ сердце и душу русскаго человѣка. Какъ-то странно, даже смѣшно, видѣть въ такомъ серіозномъ трудѣ какъ Вторженіе въ Крымъ Кинглека замѣчаніе которое почтенный авторъ, восхваляя въ двухъ томахъ англійскую кавалерію, дѣлаетъ по случаю успѣха атаки Лорда Кардигана, приписываемаго авторомъ тому что Англичане обладаютъ какимъ-то небеснымъ даромъ который присущъ избраннымъ расамъ: «qut le ciel parait accorder aux races d'élite»[3].
Послѣ восьми лѣтъ перерыва, почтенный авторъ продолжаетъ свою исторію. Интересно будетъ знать чему онъ припишетъ неуспѣхъ Англичанъ при обоихъ штурмахъ 3го бастіона.
6го іюня они просто не могли даже и дойти до него; 27го августа его заняли, когда было мало прикрытія, и какъ только капитанъ 1го ранга Перелешинъ и полковникъ Артемьевъ, во главѣ баталіона, вошли на бастіонъ, одного натиска этой колонны было достаточно чтобъ ихъ выбросить вонъ. Они какъ зайцы бросились чрезъ брустверъ, а оставшіеся во рву сдались. Новыя колонны бросились опять на штурмъ и ихъ опять отбросили штыками. Если есть отборныя расы, то которая же изъ двухъ? Я не могу допустить мысли чтобы русскій солдатъ уступилъ кому бы то ни было въ храбрости, я не могу повѣрить чтобъ русскій солдатъ дрался дурно, когда имъ хорошо командуютъ. Подъ Балаклавой нашими дурно командовали, а Кардигана кавалерія, разогнавъ лошадей, не могла ихъ удержать. И подъ Нарвой Шведы разбили русскія войска какъ стадо барановъ, но эти же бараны дрались какъ львы подъ Полтавой и уничтожили Шведовъ. Но я увлекся.
Арестантъ Кузьма поступилъ ко мнѣ вѣстовымъ слѣдующимъ образомъ. Когда я вступилъ въ командованіе мортирными батареями, я приказалъ назначать вѣстоваго отъ дальней батареи.
— Ваше благородіе, съ той нельзя, тамъ только одинъ унтеръ-офицеръ, а остальные арестанты.
— Все равно, назначать арестанта.
И Кузьма былъ мнѣ преданъ до фанатизма. Узнаю я стороной что Кузьма контуженъ.
— Кузьма, что съ тобой? Что же ты мнѣ ничего не сказалъ.
— Пустяки, Аркадій Дмитріевичъ, не стоитъ безпокоиться, ваше благородіе.
— Покажи.
Я ахнулъ, у него плечо было контужено и вздулось, какъ подушка. Я чуть не силой отправилъ его на перевязочный пунктъ. На другой день онъ является назадъ.
— Ну что?
— Да только хуже стало, тамъ мнѣ насѣчекъ понадѣлали, ваше благородіе, я теперь свою примочку сдѣлалъ.
— Какую?
— Да ребята сказывали, я смочилъ землицы, да въ тряпочкѣ и наложилъ. Полегчало, ваше благородіе.
Ну что было противъ этого возразить, вѣдь это тоже компрессъ въ своемъ родѣ. Можетъ-быть и поможетъ, подумалъ я.
Было часовъ девять, я лежалъ въ какомъ-то забытьѣ, вошелъ мой пріятель Ѳедоръ Т.
— Что Сатинъ? спросилъ онъ шопотомъ у доктора.
— Нехорошъ, лѣкарство не дѣйствуетъ, если къ утру не будетъ перелома, — плохо.
Я только тутъ узналъ свой приговоръ. Подошелъ Т.
— Какъ ты себя чувствуешь?
— Ты вѣдь слышалъ.
— Нужно тебѣ что-нибудь?
— Напиши письмо домой.
— Подожди; можетъ-быть завтра тебѣ будетъ лучше.
— Пожалуй, приходи только поранѣе.
Мнѣ какъ-то было все равно; мать мнѣ было жаль, она еще не сняла траура по другомъ сынѣ, къ себѣ я былъ равнодушенъ. Мнѣ только было обидно что я такъ безцвѣтно пришибленъ осколкомъ и долженъ страдать. Лучше бы уже тамъ, на бастіонѣ, все кончилось.
Лампа тускло освѣщала билліардную залу; подъ ней на операціонномъ столѣ, въ окровавленномъ фартукѣ, фельдшеръ пилъ чай, дежурный докторъ дремалъ въ креслѣ. Изъ гостиной слышны были стоны французскаго капитана Мартена; онъ былъ тоже раненъ въ животъ, только штыкомъ, и все жаловался и бранился что: «on l’a maltraité.»[4]
Въ танцовальномъ залѣ глухо раздавались чьи-то шаги. Все прошлое промелькнуло у меня въ памяти. Давно ли мы тутъ веселились, все дышало счастіемъ, жизнію, теперь тутъ смерть, кругомъ все кровь. Въ этой комнатѣ, гдѣ я столько разъ безпечно игралъ на билліардѣ, я лежу на госпитальной койкѣ пришибленный осколками. Послышался шумъ, отворили обѣ половинки дверей и внесли раненыхъ. Одного тотчасъ же унесли обратно — отошелъ. Пришелъ еще докторъ, фельдшера засуетились, положили кого-то на столъ. Много я видѣлъ убитыхъ и раненыхъ, но ампутаціи и хлороформированія я не видалъ. Лежащему на столѣ наложили лицо что-то бѣлое; онъ началъ бормотать, потомъ неисто вскрикнулъ.
— Охъ!.. голова, оставь… не рѣжь головы… звѣрь… лю-у-тый! Слышенъ былъ звукъ пилы и залахъ крови. Неизъянимый ужасъ охватилъ мою душу, меня начала бить лихорадка. Фельдшеръ пронесъ окровавленную ногу. Положили другаго, у него была нерусская физіономія. Опять набросили на лицо что-то бѣлое. Думаю: Боже мой, опять эти ужасные стоны, и…. ушамъ не вѣрю. Зловѣщимъ гуломъ раздалась по комнатѣ польская пѣснь. Господи! Да неужели сошелъ съ ума? Нервы не выдержали, я началъ стонать. Операція кончилась, докторъ, вытирая окровавленный инструментъ, подошелъ ко мнѣ.
— Вамъ хуже?
Я думаю, только преступникъ, глядя на палача съ сѣкирой, могъ ощущать то что я. Несмотря на нестерпимую боль, я прижался къ стѣнѣ.
— Ради Бога, докторъ, оставьте меня, мнѣ лучше.
Грустно покачалъ докторъ головой и отошелъ. Потомъ они меня пожалѣли и остальную ночь рѣзали въ танцовальномъ залѣ.
Ночь я провелъ въ какомъ-то горячешномъ состояніи, и мнѣ казалось что я въ Москвѣ дома, слышу родные голоса, то опятъ эти ужасные стоны и: «не рѣжь, звѣрь лю-у-тый!» Утромъ мнѣ стало лучше и я умолялъ ради Бога не оставлять меня на перевязочномъ пунктѣ, просилъ лучше выброситъ на улицу. Адмиралъ Р…. предложилъ мнѣ карету и старшій докторъ дозволилъ перевезти меня на квартиру. Съ невыразимымъ блаженствомъ я оставилъ Собраніе съ его кровавой атмосферой.
Севастополь былъ ярко залитъ солнечными лучами, я жадно, полной грудью глоталъ морозный воздухъ; несмотря на боль, мнѣ было такъ хорошо, мнѣ такъ хотѣлось жить: мнѣ еще не было двадцати лѣтъ.
— Ну вотъ и ты, благо что въ одно время, все лучше, жалъ что у обоихъ только одна рука. Посмотри какъ мою-то разрубили, да еще контузія въ бокъ.
Такъ встрѣтилъ меня мой товарищъ по квартирѣ Иванъ Л… Онъ уже устроился, печь была натоплена, окно и дверь завѣшаны коврами, и приходилось сидѣть съ огнемъ. Чудна была личность Л…. Уменъ, образованъ, хорошъ собой и поэтъь; остроты его ходили по городу, ихъ боялись. Онъ не перенесъ своихъ ранъ и умеръ въ отпуску.
Послѣ бурной жизни и треволненій на бастіонѣ, странно казалось дома въ тиши. Спишь раздѣвшись въ постели, сколько хочешь, обѣдать подаютъ по-человѣчески: приборъ и салфетка; чай пей сколько угодно, не боишься что будутъ стрѣлять на огонекъ или дымокъ. Вѣдь 4й бастіонъ былъ только въ 40 саженяхъ отъ непріятельской траншеи.
Но несмотря на этотъ комфортъ, все было какъ-то не по себѣ. Два чувства волновали душу: за своихъ, тамъ на бастіонѣ и своихъ родныхъ на родинѣ, въ Москвѣ.
При одной мысли что я поѣду въ Москву, мои силы удвоились, но докторъ упорно держалъ меня въ постели. Жизнь мы вели довольно своеобразную, спали днемъ, а вечеромъ и ночью у насъ были постоянно гости. Такъ какъ бастіоны исправлялись ночью, то кого пошлютъ въ городъ, забѣжитъ выпить стаканъ чаю и сообщитъ новости; но постоянными нашими собесѣдниками по вечерамъ были офицеры 4го стрѣлковаго баталіона, капитанъ К…. и поручикъ Р….; они ходили со штуцерниками на бастіонъ только днемъ. Въ одинъ изъ этихъ вечеровъ, въ домѣ сдѣлалась страшная суматоха. Вбѣжалъ мой Николай.
— Что случилось?
— Бомбу на чердакѣ разорвало, — вотъ я вамъ и осколокъ принесъ, еще тепленькій.
— Убило кого-нибудь?
— Нѣтъ-съ, — только боровъ разворотило, да и то не нашъ.
— Ну такъ протопи, а то холодно.
— Аркадій Дмитріевичъ, да у насъ дровъ нѣтъ.
Намъ и въ голову никогда не приходило спросить чѣмъ топятъ, и откуда берутъ дрова.
— Да прежде-то чѣмъ ты топилъ?
— Да такъ кое-гдѣ съ Иваномъ промышляли, — а вчера начали разбирать полисадникъ предъ домомъ Филатова, насъ обходъ чуть-чуть не захватилъ.
— Я вамъ пришлю дровъ, обратился ко мнѣ калитані К….. — у меня въ ротѣ тоже на дняхъ попались люди, не теперь этого не будетъ: я назначаю каждый вечеръ пять человѣкъ на дровами, а позади идутъ пять ружейныхъ; какъ только увидятъ обходъ, они забираютъ своихъ же, и ведутъ въ роту. Теперь всѣ такъ дѣлаютъ.
Начальство только первое время смотрѣло строго, а потомъ топили даже палисандровыми досками отъ роялей. Къ концу осады на обоихъ бульварахъ не только деревья, корни всѣ были вырыты, а въ домахъ рѣдко гдѣ можно было увидѣть притолку или подоконникъ.
Въ одно прекрасное утро, наша прислуга объявила намъ прескверную новость: «денегъ остается только три рубля». А цѣны на все громадныя. Что дѣлать? Послалъ къ адмиралу С…. просить 100 руб. въ счетъ жалованья. Прислалъ. Просить вспомоществованія мы не желали; да и многіе этоге не дѣлали, хотя и нуждались. Товарищи или свое начальстве выручало.
Я далекъ отъ мысли умалить заслуги лицъ присланныхъ изъ Петербурга со вспомоществованіемъ. Они сдѣлали все что могли, но было бы лучше личную произвольную раздачу денегъ замѣнить приказомъ: «кто раненъ, имѣетъ право по лучить столько-то.» Тогда бы не стѣснялись просить, и кому было нужно, брали бы.
Случился разъ слѣдующій казусъ: одно изъ лицъ присланныхъ изъ Петербурга приходитъ въ госпиталь. Лежитъ офицеръ, лицо кровь съ молокомъ, но раздроблена рука.
— Вы тяжело ранены?
— Да.
— Не нуждаетесь ли въ деньгахъ?
— У меня гроша нѣтъ.
Положилъ на столъ 50 рублей и пошелъ далѣе.
Лежитъ другой офицеръ блѣдный, худой: онъ уже шестую недѣлю на декоктѣ.
— Вы тяжело ранены?
Поневолѣ солгалъ и сказалъ: «да».
— Нужны вамъ деньги?
— Нѣтъ, сохрани Богъ.
— Пожалуста возьмите. Сунулъ 300 рублей подъ подушку и ушелъ.
Проносили намъ разныя новости, но охотно вѣрилось только одной: что въ Вѣнѣ скоро заключатъ миръ. Да другаго исхода мы и не могли ожидать. Севастополь взять нельзя, прогнать ихъ мы не можемъ. Вѣдь не драться же десять лѣтъ, какъ подъ Троей.
Навѣщалъ меня и мой вѣрный Кузьма, только онъ всегда приходилъ съ грустными новостями.
— Семенову-то, ваше благородіе, что у двухпудовыхъ стоялъ, ногу выше колѣна оторвало, не донесли: померъ; или Кравчуку-то, только-что Павелъ Степанычъ,[5] навѣсилъ Егорія, его тутъ же наповалъ убили, — въ братскія[6] свезли.
Грустно, жаль мнѣ ихъ было, я такъ съ ними сроднился на бастіонѣ, да и они меня любили.
Николай Л…. и я были моложе всѣхъ на бастіонѣ, матросы обращались съ нами просто какъ съ дѣтьми.
Бывало высунешься изъ-за бруствера посмотрѣть, десять рукъ тянутъ внизъ.
— Ваше благородіе, что вы, ваше благородіе, куда вы? Убьютъ. А сами готовы броситься куда хотите.
Про деликатность ихъ предоставляю сулить самому читателю.
Во время холода, было у насъ обыкновеніе поить сбитнемъ каждому свою часть. Разъ Николай Л…. и я замѣтили что мы платимъ относительно менѣе, чѣмъ другіе офицеры.
— Кирилычъ, почему съ насъ такъ мало?
— Да, ваше благородіе, ваши никогда бубликовъ не ѣдятъ.
— Ребята, отчего вы не ѣдите бубликовъ?
— Да что, ваше благородіе, вы и такъ на насъ много харчитесь.
Они готовы сами отдать свой послѣдній кусокъ офицеру. А сколько разъ, подвергая свою жизнь опасности, они спасали офицеровъ. Генерала А. П. Хрущева спасъ горнистъ. Лейтенанта Бирюлева грудью заслонилъ отъ штыка матросъ. Много примѣровъ было.
Заходила къ намъ и веселая компанія. Разъ въ сумерки ввалило къ вамъ человѣкъ шесть молодыхъ офицеровъ.
— Публика, откуда?
— Съ маленькаго бульвара, братъ, тамъ такое веселье шло, чудо, плясъ былъ. — Прикажи дать вина.
— Плясъ-то по какому случаю былъ?
— Да вишь, братъ, играетъ музыка вальсъ, вѣдь сегодня воскресенье, вдругъ какъ шарахнетъ ракета надъ музыкантами и лопнула надъ памятникомъ Казарскаго. Ну, Орестъ Б…. не вытерпѣлъ — пошелъ, а за нимъ и мы. Когда еще представится такой случай танцовать подъ бомбами!
Въ 9 часовъ всѣ разошлись по бастіонамъ. Въ концѣ января, я сталъ замѣтно поправляться, докторъ сталъ поговаривать что скоро меня выпуститъ. Но опять бѣда: денегъ нѣтъ. Отецъ пишетъ что два раза выслалъ, но я на разу не получалъ. Сколько ни посылалъ на почту, все одинъ отвѣтъ: нѣтъ.
Вообще надо отдать справедливость почтовому вѣдомству что безпорядки были страшные и почтовая часть находилась въ плачевномъ состояніи. Какъ былъ штатъ почтовой конторы, такъ и оставался при наплывѣ 100 тысячъ войскъ. Его усилили что-то ужь очень поздно.
Писемъ не раздавали, а брали мы ихъ сами. Бывало придетъ почта, офицеры и разбросаютъ письма по алфавиту; каждый послѣдующій уже ищетъ въ своей литерной кучкѣ Деньги же я не знаю какъ раздавали, и раздавали ли ихъ. Я имѣю право это сказать, потому что деньги высланныя изъ Москвы въ октябрѣ и ноябрѣ, я въ Севастополѣ въ январѣ не получалъ, а получилъ ихъ черезъ годъ въ Петербургѣ. А вѣдь могъ же я быть и убитъ…. Въ одно прекрасное утро входитъ ко мнѣ адъютантъ штаба капитанъ 2го ранга Г…. и вручаетъ мнѣ пакетъ. Смотрю, рука отца, распечатываю, деньги.
— Откуда это?
— Изъ Симферополя. М…. просилъ меня вамъ передать.
Оказалось что М…. старый знакомый моего отца, получилъ отъ него письмо и деньги съ просьбою, если я живъ, передать ихъ мнѣ, если же убитъ, то поставить памятникъ. Я тотчасъ же собрался ѣхать въ отпускъ. Получивъ билетъ, я просилъ моего товарища Т…. поѣхать на Сѣверную сторону и нанять мнѣ что-нибудь до Симферополя. Часа черезъ два Т…. вернулся. Если хочешь ѣхать, то поѣзжай сегодня же вечеромъ. Лошадей нѣтъ, но я нанялъ фуру съ волами, до Бахчисарая (25 верстъ отъ Севастополя) за 8 рублей. Къ утру обѣщается доставить.
Грустно мнѣ стало. Севастополь сталъ мнѣ родиной, тутъ я началъ службу, счастіе мнѣ улыбалось. У меня тутъ остамлись друзья, боевые товарищи. Когда и гдѣ я ихъ увижу, я увижу ли? Что будетъ съ Севастополемъ? Все это томило душу, даже мысль что я буду скоро въ Москвѣ отходила и задній планъ. Вельботъ съ парохода-фрегата Крымъ перевезъ меня на Сѣверную сторону; два моихъ товарища меня провожали.
— Акимъ! изъ Бѣлгорода! нѣсколько разъ прокричалъ Т….
Отъ одного изъ балагановъ, въ темнотѣ показалась фигура.
— Сѣдокъ что ли?
— Да, готово у тебя?
— Ступайте чай пить, мигомъ запрягу.
Мы зашли къ маркитанту. У подъѣзда стояла ухарская тройка, запряженная въ бричку. Въ балаганѣ провіантскій чиновникъ и два офицера въ тонкихъ чистыхъ шинеляхъ пили шампанское. Не успѣли мы выпить по стакану чаю, какъ вошедшій Николай доложилъ: «волы готовы».
Мы простились, съ фуры я еще разъ пожалъ руку товарищамъ и сказалъ послѣдній разъ «до свиданія». Мы не любили въ Севастополѣ говорить: прощай. Одного изъ провожавшихъ меня я скоро увидалъ въ Москвѣ; ему прострѣлили грудь на вылетъ. Другой остался навсегда, не далеко отъ того мѣста гдѣ мы разставались — въ братскихъ могилахъ.
Увязая въ густой грязи, фура тихо подымалась въ гору. Я смотрѣлъ на Севастополь.
Въ городѣ только кое-гдѣ были видны огоньки, Николаевская батарея одна блистала огнями. Оборонительную линію и мѣста бастіоновъ можно было угадать по вспышкамъ выстрѣловъ, послѣ которыхъ за бомбами тянулись огненные слѣды по направленію непріятеля; отъ него такіе же слѣды тянулись концентрически въ городъ. Слышны были выстрѣлы и трескъ лопавшихся бомбъ.
Теперь, только теперь, выйдя изъ этого кроваваго омута, переступи ту роковую черту гдѣ я находился въ безопасности, я понялъ весь ужасъ того что дѣлалось въ Севастополѣ.
Тамъ на бастіонахъ, когда самъ ожидалъ каждую минуту быть убитымъ, казалось такъ натурально: такой-то убить, такой-то раненъ. Тутъ же я съ ужасомъ смотрѣлъ на эти огненные слѣды, бороздившіе мрачное небо. Вѣдь это смерть! Сотня смертей, тысячи вдовъ и сиротъ! Какой-то холодъ сжималъ мое сердце, я со страхомъ слѣдилъ за полетомъ бомбъ, и въ то же время съ гордостію думалъ: въ этой рѣкѣ русской крови которая омываетъ Севастопольскіе бастіоны, есть и моя частичка. Фура остановилась, на встрѣчу шелъ батальйонъ солдатъ.
— Откуда ребята?
— Изъ Кишинева.
Они весело разговаривали и радовались что окончили дальній путь, пришли на мѣсто. А тутъ что будетъ? Они объ этомъ не думали. На то воля Божія. Я съ уваженіемъ и грустію смотрѣлъ на этихъ простыхъ людей. Можетъ-быть завтра же половины ихъ не будетъ. А на хорошую бомбардировку надо три, четыре такихъ массы вывести въ расходъ. Насъ, офицеровъ, ожидаетъ карьера, почести. У нихъ только два чувства которыя ими руководятъ: теплая вѣра въ Бога и безпредѣльная прирожденная, всосанная съ молокомъ матери, любовь къ Государю. Въ политикѣ они знаютъ только одно: родной край въ опасности. И они бодро, смѣло, безропотно шли, какъ только Русскіе умѣютъ идти, шли ложиться костьми за Царя и Россію.
II. Неудавшаяся вылазка. править
Въ концѣ ноября обстрѣленный Севастопольскій гарнизонъ гордо стоялъ на сооруженныхъ имъ же бастіонахъ. Страху за Севастополь болѣе уже не было, а каждый думалъ какъ бы поскорѣе прогнать незванныхъ гостей, или причинитъ имъ поболѣе вреда. Да и не въ русскомъ духѣ сидѣть за стѣной. Русская удаль и отвага рвались на просторъ, сразиться съ врагомъ лицомъ къ лицу. Отъ того-то всегда и было столько охотниковъ на вылазки. Первыя вылазки почти всѣ были подъ начальствомъ или руководствомъ флотскихъ офицеровъ, какъ лучше знающихъ мѣстность.
Горя благороднымъ соревнованіемъ, армейскіе офицеры из 4го бастіона рѣшились предпринять вылазку одни, безъ участія флотскихъ. Адмиралъ позволилъ, но только съ условіемъ, чтобы позади шла колонна матросъ для сравниванія непріятельской траншеи, для заклепки орудій и для уноса мортиръ; такъ какъ матросы болѣе къ этому привычны. При ста матросахъ съ лопатами, заклепками и коромыслами, было только 20 ружейныхъ и три офицера, въ томъ числѣ и я. Общество офицеровъ … полка поручило командованіе вылазкой штабсъ-капитану В., какъ одному изъ самыхъ храбрыхъ, отличившемуся нѣсколько разъ на Дунаѣ. При всей ей блистательной личной храбрости В. никогда ничѣмъ командовалъ, и поступилъ въ полкъ изъ баталіона военныхъ кантонистовъ, пробывши до офицерства шесть лѣтъ фельдфебелемъ. Исполнять блистательно приказанія онъ умѣлъ, командовать не привыкъ.
Было 11ть часовъ темной безлунной ночи. Густые черные облака казалось висѣли надъ самыми головами, на Малаховомъ Курганѣ гремѣла пальба, надъ Артиллерійской слободкой стояло багровое зарево.
Мы собрались противъ лѣваго фаса бастіона. Три колонны по 100 человѣкъ каждая должны были идти впередъ, мы съ съ матросами за ними.
Сказавъ напутственное слово командѣ, адмиралъ обратился къ начальнику вылазки: — Смотрите же г. В….. если васъ рано откроютъ, лучше вернитесь. Не теряйте даромъ людей. Другой разъ пойдете.
— Слушаю ваше превосходительство.
Мы перекрестились, спустились въ ровъ, тихо, безъ шума поднялись изъ него, и поползли къ непріятельской траншеѣ.
Уже видна насыпь, вотъ обозначаются двѣ тѣни французскихъ часовыхъ. Шаговъ двадцать не болѣе…. Вдругъ «Que vive!» и условный свистъ куропатки. Мы остановились. Ползетъ В….
— Что?
— Лежите, сейчасъ.
— Qui vive, qui vive! раздалось опять, и двѣ пули просвистели надъ нами. Этого было довольно. Насыпь покрылась темными фигурами, опоясалась огненною полосой, и убійственный залпъ разразился надъ нами. Непріятельскія батареи открыли мгновенно перекрестный огонь, обсыпая насъ гранатами и пулями. Все бросилось назадъ. Будь В…. на своемъ мѣстѣ и закричи: ура! Все бросилось бы точно также впередъ. Но его не было. Лейтенанты Модестъ Н….. Левъ Б., я и 20 ружейныхъ матросовъ очутились одни.
Лѣвая колонна, лопавъ подъ уступъ мѣстности, не слыхала свиста куропатки и дорвалась до «ура!» Мы приняли влѣво на крикъ, но уже наши выходили изъ траншеи унося трофеями пять штуцеровъ.
Подъ страшнымъ огнемъ мы отступили на бастіонъ. То были адскія минуты, адскія картины. Гулъ нашихъ и непріятельскихъ выстрѣловъ, трескъ лопающихся гранатъ и ружейной пальбы, свистъ пулъ и картечи производили какой-то неестественный, не земной шумъ. Бомбы разрываясь освѣщали сумрачныя строгія лица, или лица искаженныя страданіями. Одна бомба упала такъ близко отъ меня что обдала шинель искрами, но сдѣлавъ рикошетъ полетѣла далѣе. Я не понимаю какъ я не былъ контуженъ. На бастіонѣ положительно не могли понять что случилось.
— Гдѣ В?…. спрашивалъ адмиралъ.
— Я здѣсь, ваше превосходительство, я искалъ ваше превосходительство чтобы спросить: прикажете броситься въ штыки? Французъ уже окликнулъ.
Да, и людей водить на убой нужна опытность. По офиціальнымъ извѣстіямъ мы потеряли 7 убитыхъ, 5 раненыхъ, и одинъ офицеръ безъ вѣсти пропалъ: подпоручикъ 13го… полка Г--цкій.