Из девичьего мира (Хант)/ДО

Из девичьего мира
авторъ Виолета Хант, переводчикъ неизвѣстенъ

Оригинал: англ. The Maiden’s Progress, опубл.: 1894. — Источникъ: az.lib.ru • Текст издания: журнал «Вѣстникъ Европы», №№ 11-12, 1898.

Виолета Хант

Это произведение было опубликовано до 7 ноября 1917 года (по новому стилю) на территории Российской империи (Российской республики), за исключением территорий Великого княжества Финляндского и Царства Польского, и не было опубликовано на территории Советской России или других государств в течение 30 дней после даты первого опубликования.

Поскольку Российская Федерация (Советская Россия, РСФСР), несмотря на историческую преемственность, юридически не является полным правопреемником Российской империи, а сама Российская империя не являлась страной-участницей Бернской конвенции об охране литературных и художественных произведений, то согласно статье 5 конвенции это произведение не имеет страны происхождения.

Исключительное право на это произведение не действует на территории Российской Федерации, поскольку это произведение не удовлетворяет положениям статьи 1256 Гражданского кодекса Российской Федерации о территории обнародования, о гражданстве автора и об обязательствах по международным договорам.

Это произведение находится также в общественном достоянии в США (public domain), поскольку оно было опубликовано до 1 января 1929 года.

ИЗЪ ДѢВИЧЬЯГО МІРА

«The Maiden’s Progress», by V. Hunt.

I.

Въ своей спальнѣ, на кровати лежитъ въ бѣломъ капотикѣ Марія-Елизавета, или короче, Модъ Масклинъ, прозванная «Модерной», — современной. Ей всего восемнадцать лѣтъ; ее уложили «отдыхать» передъ баломъ.

На цыпочкахъ, тихонько, въ комнату входятъ ея сестры — Вэрона и Пегги: одна на годъ, другая на три года моложе ея.

— А? Чего вы? Платье принесли? Который часъ? — окликаетъ ихъ старшая сестра совсѣмъ заспаннымъ голосомъ.

— Ну, вотъ! Значитъ, ты спала, что ни говори! — слышится въ полутьмѣ возгласъ Пегги. — А еще увѣряла, что ни за что на свѣтѣ не въ состояніи глазъ сомкнуть! Ужъ пять часовъ; я спрашивала Минчингъ, — такъ она говоритъ, что и намека нѣтъ на платье…

— Не будетъ платья — я и не поѣду, — трагически заявляетъ Модъ.

— Ну, все обойдется: миссисъ Іонгъ никогда не надуваетъ. Да, наконецъ, ты можешь тогда надѣть свое бѣлое, или розовое, и…

— Ну, ужъ!.. Одинаковыя съ вами? — Въ тонѣ «старшей» слышится презрѣніе. — Развѣ вы не понимаете, что мое новое платье совсѣмъ особенное — настоящее бальное?

— Конечно, понимаю: съ длиннымъ шлейфомъ, съ лифомъ дэкольте… О, Боже! Ты больше намъ ужъ не товарищъ! — и Пегги глубоко вздыхаетъ.

— Пустяки! Все будетъ по-старому: я васъ не брошу. Для васъ же лучше: я потомъ могу вамъ давать совѣты, когда придется выѣзжать… Я буду уже опытная и поразскажу вамъ чудеса!

— Господи! Какая ты будешь тогда несносная! Я отъ души желаю, чтобы до тѣхъ поръ ты уже вышла замужъ; а не то покою мнѣ отъ тебя не будетъ!

— Ну, не глупо ли, что этотъ выѣздъ въ свѣтъ вдругъ дѣлаетъ такую разницу между людьми! — задумчиво перебила ее Вэрона: — а вѣдь я всего на годъ моложе тебя и даже выше тебя ростомъ… Ну, словомъ, я уже теперь барышня, какъ барышня, а завтра!.. Завтра ты будешь; ты будешь сидѣть въ гостиной и принимать гостей, а не въ классной съ учителями. Ты ужъ дошла до половины «Вѣка Лудовика XIV» и распростишься съ нимъ навсегда, — въ чемъ я тебѣ завидую, понятно! Ты перестанешь заниматься пустяками и предоставишь намъ съ Пегги дальнѣйшія заботы о своихъ птицахъ. У тебя явятся какіе-то таинственные интересы, о которыхъ ты будешь съ мамою шептаться… ну, словомъ, превратишься въ такую же несносную, противную взрослую женщину, какъ и всѣ другія, которыя бываютъ у мамы въ ея пріемные дни…?!

— Вотъ ужасъ-то!

— На дняхъ я гдѣ-то вычитала, что «женщина — орудіе въ рукахъ дьявола», — замѣчаетъ поучительно Пегги.

— Что ты? Откуда это?

— Въ библіотекѣ, на второй полкѣ отъ дверей есть такая смѣшная-пресмѣшная книга въ родѣ алфавита. Ну вотъ, на букву Ж тамъ прямо и стоитъ все, все про женщину. Постой, дай припомнить: «Эти нѣжныя созданья, опасныя, какъ притихшая морская зыбь, непостоянныя, какъ вольный вѣтеръ, коварныя, какъ тлѣющая искра… Въ ихъ улыбкѣ таится скрытый зародышъ всеразрушающей и смертоносной власти… Имъ стоитъ повести бровями — и цѣлыя государства падаютъ во прахъ…» Нѣтъ, больше не припомню!

— Неужели все это скрыто… въ насъ? — задумчиво проговорила Модъ.

— Въ тебѣ? Какая же ты женщина? Тебѣ на видъ одиннадцатый годъ.

— Послушайте! Да неужели у меня такой ужъ юный видъ? Къ чему же тогда меня уложили спать? Если бы я устала хорошенько, я бы навѣрно казалась постарше.

— Да ты и такъ не Богъ знаетъ сколько отдохнешь. Лежи смирно, не вертись!

— Тутъ не завертишься, когда вы обѣ сидите у меня на ногахъ… А знаете, мнѣ кажется, мужчинамъ все равно — молоды мы, или нѣтъ… то-есть, конечно, если они сами не первой молодости…

— А если они сами слишкомъ юны, они, все равно, нами пренебрегаютъ. Замѣть, вотъ, напримѣръ, хоть этотъ Билли Данверсъ: онъ и говорить не хочетъ съ кѣмъ бы то ни было, кромѣ м-съ Мортимеръ. Съ тобою онъ соблаговолитъ, пожалуй, протанцовать два танца, но не больше.

— Кому онъ нуженъ, этотъ Билли? — горячо возразила Вэрона: — тамъ будутъ и другіе. Модъ, душка, обѣщай намъ разсказать всѣ, всѣ любезности, которыя наговорятъ тебѣ.

— Конечно, обѣщаю!.. Если я ихъ услышу, — поправилась Модъ.

— А интересно, съ кѣмъ ты будешь танцовать? Можетъ быть, встрѣтишь тамъ свою судьбу…

— Или «Невѣдомаго бога», — задумчиво поправила младшую сестру Вэрона. — Папа говоритъ, что каждая дѣвушка поклоняется "невѣдомому богу…

— Если Модъ сразу найдетъ себѣ кумира, это ужъ будетъ слишкомъ глупо! Какъ будто ей необходимо сейчасъ же выйти замужъ! Нѣтъ, пусть себѣ сперва повеселится хорошенько. И, наконецъ, гости у тети Риддель все народъ серьезный. Я увѣрена, что ея «невѣдомаго кумира» тамъ не будетъ…

— Тамъ будетъ Билли и м-съ Мортимеръ, и м-ръ Дорси, и Ренсселеры, и Эдвардъ… — перебила Вэрона.

— Ну, Эдвардъ пріѣдетъ попозже, онъ мнѣ самъ сказалъ. Онъ спѣшитъ покончить съ каталогомъ; папа его торопитъ.

— А ты, Пегги, кажется, все время торчишь въ библіотекѣ, — замѣтила Модъ. — Я увѣрена, что ты страшно надоѣдаешь Эдварду…

— Напротивъ! Мы съ нимъ составили общество "взаимопомощи ": онъ помогаетъ мнѣ писать французскіе переводы, а я чиню для него карандаши. Наконецъ, онъ секретарь у папа и какой-то намъ родственникъ; его обязанность — быть мнѣ полезнымъ. Папа вѣдь ему платитъ…

— Глупая! Онъ не нуждается въ деньгахъ, онъ и самъ богатъ. Онъ ходитъ заниматься, потому что любитъ рыться въ книгахъ и въ трудахъ древнихъ бриттовъ вмѣстѣ съ нашихъ папа; а я предпочитаю современныхъ писателей, — заявила Модъ и, подумавъ, прибавила: — Я не намѣрена возиться съ Эдвардомъ; я и безъ того вижу его каждый день…

— А мнѣ, признаюсь, Эдвардъ даже очень нравится! — твердо возразила Пегги.

— Какъ и всѣмъ дѣтямъ вообще, — пояснила старшая сестра. Но прежде чѣмъ оскорбленная дѣвочка успѣла обидѣться, дверь отворилась, и Минчингъ вошла съ такою большою коробкою въ рукахъ, что скорѣе уронила ее, нежели поставила на полъ.

— Барышня, платье принесли! Миссъ Пегги, миссъ Вэрона, васъ, кажется, просили не мѣшать сестрицѣ отдыхать? А ноги-то, ноги, какъ это онѣ попали на чудесное, чистенькое покрывало? Право, я не знала, что вы обѣ здѣсь!

— Вамъ и не слѣдовало знать! Посмотримъ лучше, что это за платье?

И Пегги помогаетъ вынимать изъ картонки изящное, воздушное бѣлое платье, съ отдѣлкою изъ бѣлыхъ ландышей.

— И молодо, и… прелестно! — объявляетъ авторитетно Минчингъ.

— Послушайте! Отъ этого выраженія «молодо» просто можетъ стошнить! Лучше, давайте, примѣряемъ сначала: хорошо ли сидитъ? — и Модъ съ лихорадочной поспѣшностью натягиваетъ на себя платье, а Пегги критически оглядываетъ и сестру, и ея бальный нарядъ, глубокомысленно склонивъ голову на-бокъ:

— Ну, на тебѣ все, что угодно, будетъ хорошо сидѣть: ты пряма, какъ доска… Что-жъ, вообще, довольно мило!

— А мнѣ нравятся эти банты на плечахъ. Только смотри, Модъ, не откуси ихъ какъ-нибудь невзначай.

— А талью что-жъ вы зашнуровали кое-какъ? — нетерпѣливо замѣчаетъ Модъ своей вѣрной Минчингъ.

— Не стоитъ, миссъ. Мы вѣдь только примѣряемъ.

— Ахъ, да! Я и позабыла. Ну, какъ по вашему: сойдетъ?

— Лицо твое немножко желтовато, но платье — просто прелесть! Сара Монтейсъ-Фуллертонъ (Младшая) превзошла себя… А! вотъ и вы, Aurélie! Это у васъ что такое?

— Mademoiselle, — un bouquet. Ciel, que c’est jeune, que c’est simple! C’est l’innocence même! — восторженно восклицаетъ Aurélie, всплескивая руками.

— Модъ, что съ тобой? — раздается возгласъ Пегги, и обѣ сестры съ ужасомъ видятъ, что «старшая» подбѣжала къ свѣчкѣ. Мигомъ закоптивъ шпильку на огнѣ, Модъ раздраженно проводитъ ею въ углахъ глазъ.

— Ну, вотъ! Можетъ быть, двѣ-три морщинки придадутъ мнѣ болѣе солидный видъ…

— Не разсчитывай; только лицо твое будетъ казаться грязнымъ. Не дѣлай глупостей, лучше скажи скорѣе: отъ кого букетъ?

— О! Отъ Эдварда!

— А отъ кого же больше? Онъ единственный мужчина…

— Да: пока… — вторитъ ей Модъ и задумывается.

Платье осторожно откладываютъ въ сторону.

II.

Въ три часа ночи, въ комнатѣ Модъ еще горитъ огонь, въ ожиданіи ея. Она входитъ и молча сбрасываетъ съ плечъ ротонду. Минчингъ, тоже молча, расшнуровываетъ свою барышню.

— Ну, вотъ, готово. Минчингъ, можете идти; спокойной ночи! А это платье мнѣ рѣшительно не нравится; оно слишкомъ высоко вырѣзано, и шлейфъ слишкомъ коротокъ… Мама выбирала фасонъ. А прическу носятъ теперь совсѣмъ по-новому; вамъ надо поучиться, Минчингъ. Ну, покойной ночи!..

— Боже! Мой вѣеръ сломанъ! Мнѣ его тетя Лиза подарила. Онъ чудо какъ хорошъ; только совсѣмъ не въ нашемъ вкусѣ. Бѣдная Минчингъ! Она и въ самомъ дѣлѣ не годится въ горничныя; мамой же завладѣла Aurélie, окончательно… А я вѣдь нисколько не устала; я хоть сейчасъ готова снова танцовать, хоть опять на балъ!..

Въ эту минуту, безъ шума распахнулась дверь большого платяного шкафа, и оттуда въ комнату выпрыгнула Вэрона въ длинномъ ночномъ халатикѣ, а за нею и шатунья Пегги:

— Ну, что же?

— Ну, что же? — вскричали обѣ разомъ. — Съ кѣмъ ты танцовала? Есть у тебя женихъ?.. Много тебѣ говорили любезностей?

— Только не моей наружности, дѣти!

— Вотъ еще! Она будетъ насъ называть «дѣтьми»?! — воскликнула Пегги, горячо негодуя на сестру, и, проворно закутавшись въ ея бальную длинную ротонду, отдѣланную розовыми перьями, усѣлась на полу: — Сядемъ поудобнѣе! (Какъ царапаются эти перья!) А мороженое у васъ было? Говори — какое?

— Неужели ты воображаешь и въ самомъ дѣлѣ думаешь, что я это замѣтила?

— Обыкновенно, мороженое ты болѣе, чѣмъ «замѣчаешь». А Сесилія Риддель не разстается со своимъ «сердечкомъ»? Она мнѣ обѣщала носить его, не снимая, какъ я ношу свое.

— Какіе вы младенцы!

— Такъ я и знала, что она будетъ продолжать все въ томъ же духѣ! — вспылила Пегги. — Ну-съ, г-жа, лучше разскажите намъ про себя. Видѣла ты его?

— «Невѣдомаго бога», — подсказала Вэрона.

— Надоѣли мнѣ эти классики, до тошноты надоѣли! Ужасная старина! — ворчала Модъ.

— Да! Нашъ отецъ способенъ надоѣсть! — подхватила Пегги. — Я на половину не понимаю, про что онъ говоритъ, но, конечно, дѣлаю видъ, что понимаю. Это все же лучше, нежели плакать, какъ Вэрона.

— Терпѣть не могу, когда меня «начиняютъ» выдержками изъ классиковъ! — отозвалась послѣдняя. — Довольно съ меня этогоудовольствія и въ училищѣ! Отецъ можетъ святого вывести изъ терпѣнія, а не то что простую школьницу. Кстати, а какъ они оба вели себя?

— Довольно сносно: мама все время посылала мнѣ улыбки черезъ всю залу, а отецъ даже спросилъ меня, во всеуслышаніе: весело ли мнѣ?

— А тебѣ было весело?

— О, да!.. то-есть: такъ себѣ! Но, все-таки, неприлично было спрашивать объ этомъ громко. Придется мнѣ объяснить ему…

— Господи помилуй! Она намѣрена учить отца!.. Впрочемъ, поживемъ — не то увидимъ. Послушай! Можешь ты вѣжливо отвѣтить на вѣжливый вопросъ: съ кѣмъ ты танцовала? Съ кѣмъ-нибудь изъ моихъ друзей?

— А кто это твои друзья? — насмѣшливо перебила молоденькую Пегги ея старшая сестра. — Я танцовала… постой, съ кѣмъ я танцовала? — и Модъ принимается сосредоточенно загибать пальцы, считая:

— М-ръ Деврель…

— Знаю! Нашъ Таузеръ какъ-то разъ укусилъ его за-ногу, когда онъ зашелъ къ намъ съ визитомъ. Такой чурбанъ! вѣдь такъ и промолчалъ объ этомъ… Ну, что же: сколько разъ?

— Два. Съ м-ромъ Дорси тоже два.

— А! Ну, съ кѣмъ еще?

— Съ м-ромъ Данверсомъ.

— М-ръ Данверсъ? Билли?.. О, онъ не считается: онъ и самъ-то еще только начинаетъ выѣзжать. Ну, дальше, дальше!

— Дальше, м-ръ Гонтрамъ Виръ, поэтъ; онъ мнѣ посвятилъ стихи… И м-ръ Смэдгемъ, академикъ… онъ хочетъ писать съ меня… ангела.

— Какъ ты сказала: ангела? — Въ голосѣ Пегги ясно слышна ироническая нотка.

— Онъ говоритъ, что у меня профиль à la Ботичелли. М-ръ Виръ говоритъ, что я вылит…

— Да ну же, говори: съ кѣмъ ты больше всего танцовала?

— Постой… дай припомнить… Да! Кажется, съ Эдвардомъ.

— А ты говорила, что тебѣ до него дѣла нѣтъ?

— Ну, да. И сама знаю. Но съ нимъ такъ удобно танцовать…

— А за ужиномъ кто былъ твоимъ кавалеромъ?

— Эдвардъ.

— А кто усаживалъ тебя въ карету?

— Эдвардъ.

— Ну, все Эдвардъ, да Эдвардъ!

— Я въ этомъ не виновата: онъ почему-то всегда былъ подъ рукою… — сердито возражаетъ Модъ.

— Что-жъ, онъ мнѣ нравится, — зѣвая во весь ротъ, говоритъ Вэрона. — Какія странныя синеватыя тѣни ложатся на эту занавѣску!

— Глупая! Это заря.

— Ну, такъ зачѣмъ же говорятъ, что она «съ алыми перстами»? Напротивъ, она такая холодная, такая невзрачная… Она васъ окрасила обѣихъ, особенно Модъ, въ зеленый цвѣтъ.

— Терпѣть не могу, когда на меня глаза уставляютъ! Пора бы вамъ и въ постель: четыре часа!

— Ну, начинается: «Маленькимъ дѣвочкамъ не позволяется поздно спать ложиться» и т. д. Впрочемъ, мы не задерживаемъ тебя. Покойной ночи!

— Пойти-то я пойду; только навѣрно не усну совсѣмъ: эти птицы подняли такую пискотню! Покойной ночи! — уходя на цыпочкахъ, говоритъ Вэрона, и Модъ остается одна въ своей спальнѣ.

Дневникъ.

"29-го апрѣля. — Мой первый выѣздъ.

"Четыре часа утра. Минчингъ, Пегги и Вэрона только-что ушли. Попробую припомнить главнѣйшія событія этого бала. На мнѣ было бѣлое платье, отдѣланное ландышами; на Сесиліи Риддель — отдѣланное незабудками; тетя Риддель была вся въ брилліантахъ, — цѣлое состояніе! Я протанцовала двадцать-одинъ танецъ, изъ нихъ два — съ молодымъ хозяиномъ дома. Я трижды танцовала съ нѣкоимъ м-ромъ Донкиномъ и два или три — не припомню — съ м-ромъ Деверелемъ. Лансье я танцовала съ Эдвардомъ; къ столу меня велъ одинъ разъ м-ръ Виръ и одинъ разъ — Эдвардъ. Вотъ и все, что я могу припомнить. Сначала я была ужасно нервно возбуждена. Не думаю, чтобы меня находили хорошенькой; тамъ была масса страшно хорошенькихъ дѣвушекъ, которыя все и всѣхъ знали, и казались гораздо старше меня. У меня былъ страшно юный видъ. Но и Цисси Риддель казалась очень молодой въ своемъ свободномъ платьицѣ; хоть то утѣшеніе! М-съ Мортимеръ была очень добра ко мнѣ. Она спросила: «Кто васъ причесывалъ, дитя мое?» — и такъ ловко похлопала мою прическу, что совершенно ее измѣнила… къ лучшему, конечно. Ей только двадцать-восьмой годъ, а ея мужъ — уже членъ палаты. Она помыкаетъ Билли, такъ же точно, какъ и я Эдвардомъ. Эдвардъ сказалъ…

«30-го апрѣля. — Что сказалъ Эдвардъ?.. На этомъ я, кажется, вчера задремала. Я только-что вернулась изъ театра. Мы видѣли Кольдеръ-Марстона въ роли „Ингомара, сына лѣсовъ“. Ничего подобнаго я въ жизни еще не видала; онъ — великій артистъ! Лицо его такъ и стоитъ передо мной, — и передъ Сесиліей, тоже. Спектакли мнѣ нравятся больше, чѣмъ балы. Кажется, цѣлый годъ я бы готова видѣть его ежедневно»!..

III.

Въ гостиной у м-съ Масклинъ сидитъ м-съ Риддель. За чайнымъ столомъ — обѣ дѣвицы. Гости съ визитомъ бесѣдуютъ съ хозяйкой дома.

Сесиль тихо шепчетъ подругѣ:

— Ну, милочка, какъ ты себя чувствуешь послѣ вчерашняго?

— Можешь себѣ представить, дорогая! Я нахожу, что въ этой роли онъ выше всего на свѣтѣ. Божественный! Чудесный… (Постой, дай, подамъ мамѣ чаю!) А ты замѣтила, какъ онъ вчера поскользнулся и такъ очаровательно, тихонько засмѣялся, совсѣмъ какъ свѣтскій человѣкъ въ гостиной, — не правда ли?

— Замѣтила, конечно! Какой онъ восхитительный, должно быть, въ частной жизни…

— Еще бы! Я развѣ тебѣ не говорила, что встрѣтилась съ одной барышней, въ домѣ которой онъ бываетъ.

— А я познакомилась съ господиномъ, который чудесно его представляетъ. Я закрыла глаза — ну, совсѣмъ Ингомаръ! Мнѣ удалось убѣдить маму, чтобъ она позвала его обѣдать…

— Душка! Позови и меня!

— Конечно, позову. А ты читала — вотъ гнусность-то! — какой-то репортеришка отзывается о немъ… Нѣтъ, это вѣрно со злости…

— Отъ зависти, — рѣшила Модъ, и Сесилія молча съ нею согласилась.

— Отвращеніе что за чай! — воскликнула м-съ Масклинъ, отхлебнувъ отъ чашки. — Чего положила въ него Модъ?

— Очень просто: вмѣсто сахару соли, — улыбаясь, догадалась м-съ Риддель. — Чего не дождешься отъ дѣвочки въ самомъ разгарѣ «марстоновской» лихорадки!

— Не смѣйся, Анна; меня не на шутку тревожитъ ея возбужденное состояніе. Мнѣ надобно уѣхать на недѣлю, и я на это время пригласила тетю Лизу; только боюсь, чтобъ наша Модъ не выкинула какой-нибудь штуки.

— Ты думаешь, что тетя Лиза можетъ ей въ этомъ помѣшать? Ты сама чудовищно ее избаловала!.. Но, все-таки, не думаю, чтобъ надо было опасаться съ ея стороны чего-нибудь серьезнаго. Это просто дѣвичья нормальная горячка, для излеченія которой я употребляю самое дѣйствительное средство — противоядіе въ видѣ интересныхъ молодыхъ людей. И ничего, дѣйствуетъ себѣ весьма успѣшно: у меня на излеченіи находятся въ настоящее время пять такихъ паціентокъ…

— Знаю, что это увлеченіе вещь обыкновенная, — возразила м-съ Масклинъ: — вѣдь, Модъ бредитъ имъ во снѣ и на-яву, всѣ его роли выучила наизусть и съ утра до ночи истязаетъ брата и сестеръ, заставляя ихъ подавать реплики… Она способна изъ-за презрѣннаго фигляра отказать самому лучшему изъ жениховъ!

— Моя Сесилія — не лучше вашей Модъ. Только я дѣйствую совсѣмъ иначе: я просто-на-просто смѣюсь, что она прячетъ у самаго сердца, за корсетъ, карточку своего кумира.

— А моя-то? Развѣсила ихъ цѣлыхъ сорокъ-девять у себя по стѣнамъ…

— И пятидесятую кладетъ себѣ украдкой подъ подушку?.. А это кто — такой длинноволосый, съ разинутымъ ртомъ, съ выпученными глазами? Какой-то заплесневѣіый купидонъ…

— Ш-шъ! Онъ можетъ услышать!

— Все равно. Я всегда говорю все, что думаю, не стѣсняясь. А чѣмъ онъ занимается?

— Пишетъ стихи. Зовутъ его м-ръ Гонтрамъ Виръ. Модъ съ нимъ встрѣчалась въ одномъ домѣ.

— Не знаю, не слыхала; только онъ держитъ себя здѣсь, какъ будто ужъ давно знакомъ.

— О, это не опасно! Модъ потѣшается надъ нимъ.

Въ эту минуту Модъ, однако, не смѣялась: она чуть слышно говорила съ Эдвардомъ Конистомъ, который подошелъ къ ея столу.

— Два кусочка? — громко спросила она, наливая чай, и, чуть шевеля губами, прибавила шопотомъ: — Къ чему же вы явились?

— Благодарю васъ: одного довольно! — и тихо, чуть слышно: — Надо не прерывать обычнаго порядка, чтобы не догадались.

— А!.. Ну, хорошо; если это вамъ удобно… Можно васъ познакомить? Надо дать этимъ дамамъ въ собесѣдники мужчину. Пойдемте!..

Проворно вернулась Модъ къ подругѣ и продолжала прерванный разговоръ:

— Представьте себѣ, Флосси Ренсселеръ призналась мнѣ, что караулила его у выхода, съ большимъ букетомъ розъ… И дождалась, но струсила въ послѣднюю минуту и не рѣшилась подойти, а только слышала, что онъ сказалъ своему кучеру: — Ну, Вильксъ, домой! — Ты понимаешь, его зовутъ Вильксъ!

— О, я бы хотѣла быть его кучеромъ, его лакеемъ и никогда ни за кого не вышла бы замужъ!

— И я тоже, душечка моя! Мнѣ, знаешь, надо тебѣ кое-что сказать… Мнѣ сдѣлали предложеніе…

— Какой восторгъ… то-есть, я хотѣла сказать: какой ужасъ! Но кто же это? Говори скорѣй!

— О, только Эдвардъ! Ты знаешь, тому назадъ съ недѣлю, умеръ его дядя, и теперь онъ — лордъ Конистонъ и ѣдетъ за границу; онъ думалъ, что онъ… что я… Ну, словомъ, сдѣлалъ предложеніе…

— Да какъ же именно? Что онъ сказалъ? — допрашивала съ нетерпѣніемъ Сесиль.

— Онъ мнѣ сказалъ: «Я хочу кое-что у васъ спросить»… А я сказала: — Что же именно? — Онъ сказалъ: «Ну, знаете, что налагается всѣмъ»… А я сказала: — Это невозможно!

— Душечка моя! Ты должна была сдѣлать видъ, что не понимаешь, въ чемъ дѣло…

— Но я вѣдь прекрасно поняла! Онъ былъ такой… такой…

— Блѣдный, разстроенный?

— Нѣтъ, такой красный… Я сказала: извините меня!

— За что же?

— За то, что ему отказала…. вѣроятно. И онъ спросилъ: «Такъ, значитъ, кто-нибудь другой»? — И я утвердительно наклонила голову.

Сесилія пришла въ ужасъ.

— Надѣюсь, ты не проговорилась, кто такой?

— Конечно, нѣтъ! Неужели я захочу скомпрометтировать его!.. Какая досада! Къ намъ идетъ Гонтрамъ Виръ; придется еще съ нимъ вести разговоры…

Торжественно, напыщенно обратился молодой поэтъ въ юной хозяйкѣ дома:

— Миссъ Масклинъ! Позвольте вамъ преподнести эту бездѣлушку… — и онъ подалъ ей тоненькую книжонку въ зеленомъ переплетѣ.

Она взяла и принялась разглядывать.

«Посвящается Модернѣ»… Премило издано. Но какъ забавно, что вы такъ и оставили за мною мое прозвище «Современной»!

— Да вы и есть «Модерна», или «Современная»: это прозвище къ вамъ какъ нельзя болѣе подходитъ. Вы развѣ не замѣтили, что всѣ подхватили его на лету и съ тѣхъ поръ иначе никто васъ не зоветъ? Я убѣжденъ, что даже дома, всѣ ваши родные васъ такъ и называютъ.

— Да, это правда!

— Видите? Это потому, что оно къ вамъ подходитъ. Вы такъ глубоко, такъ сильно современны. Вы — въ духѣ времени, и въ жизни вы будете идти съ нимъ въ ногу, воспринимая отпечатокъ каждаго видоизмѣненія, каждой складки, но въ то же время сохраняя въ корнѣ свою индивидуальность. Время будетъ стремительно нестись впередъ, и вы помчитесь вмѣстѣ съ нимъ, не отставая, такъ точно, какъ и я же. Въ васъ это броженіе глубоко засѣло, а это — весьма рѣдкое явленіе среди женщинъ. О, да, я въ васъ читаю, какъ въ раскрытой книгѣ. Придетъ день, когда вы вспомните мои слова и ихъ пророческое предсказаніе… Не прочитать ли вамъ поэму, которая посвящена… Модернѣ?

— О, нѣтъ! Пожалуйста не надо! Это меня только разстроитъ. Я лучше сама прочту на ночь.

— Только, прошу васъ, не принимайте ничего слишкомъ за чистую монету! Маленькій сборничекъ поэмъ и большая доля цинизма — вещи необходимыя для пріобрѣтенія патентованнаго лоска свѣтскаго человѣка. Онъ долженъ умѣть танцовать, писать по требованію эпиграммы и сонеты…

— Терпѣть не могу сонетовъ; они тяжелы, какъ… камни.

— Да, пожалуй, такіе сонеты, которые пишутся небрежно между дѣломъ. Напримѣръ, во время визитовъ или когда завязываешь бѣлый галстухъ передъ зеркаломъ, собираясь въ гости. Вы должны быть настроены въ такомъ же духѣ, чтобы ихъ понять.

— «Я буду ихъ читать, шнуруя свои сапоги» (подумала про себя Модерна). — Благодарю васъ! Но скажите пожалуйста… (простите за вопросъ!) отчего у этой книжечки загнуты ослиныя уши?

— Символическое значеніе! Я всѣми силами старался подъискать подходящій переплетъ, который соотвѣтствовалъ бы непослѣдовательности содержанія, который самъ по себѣ былъ бы чѣмъ-то грубымъ, хаотическимъ, оборваннымъ, какъ и самыя мысли, выраженныя въ немъ; нѣчто такое же, какъ и само его содержаніе: растянутое, неопредѣленное, нѣжное и таинственное, какъ мечты юноши. Въ моей поэзіи нѣтъ ничего законченнаго, ничего установившагося; мои стихи подобны раннимъ цвѣтамъ въ саду поэта, блѣдные, помятые лепестки которыхъ гонитъ суровый весенній вихрь, знаменіе бурнаго расцвѣта юности и смутныхъ впечатлѣній «растраченныхъ напрасно юныхъ лѣтъ». Замѣтьте, я такъ и назвалъ свой сборникъ: «Зеленыя мысли». Я его писалъ во время моего странствія съ компаніей прекрасныхъ молодыхъ людей: я самъ…

— Сколько мнѣ помнится, вы только-что сказали, что всегда жили на набережной Чельси? — перебила его строго Сесилія.

— О, миссъ Риддель! Развѣ вы не видите?.. Помните чарующія строки стихотворенія:

… «Свести земное все подъ сѣнь

Зеленыхъ думъ и разрушенья,

И зеленѣющую тѣнь»…

— Нѣтъ, вы себѣ, представьте: прозрачная зеленая листва…

— Сесилія, вотъ стулъ, садись! Эдвардъ, еще чашечку чаю?

— Благодарю васъ, мнѣ пора!

— Куда?

— Въ Японію.

— Вотъ вздоръ! — рѣзко воскликнула «Модерна».

— Отчего не въ Бирмингамъ? Тамъ такъ же скучно… — подхватилъ поэтъ.

— Весьма возможно, но не такъ далеко… — невозмутимо возразилъ Эдвардъ Конистонъ, пожимая руки присутствующимъ, и ушелъ. Виръ смотритъ ему вслѣдъ и сочувственно качаетъ головой:

— Бѣдный! Онъ въ жалкомъ состояніи… Онъ нервно разстроенъ, онъ бѣжитъ отъ людей подальше, онъ ненормаленъ… Словомъ, онъ — влюбленъ!

— М-ръ Виръ, вы не вѣрите въ любовь? — строго замѣчаетъ Сесилія Риддель.

— Почти не вѣрю. Я поэтъ.

— А я такъ вѣрю. Вотъ и Модерна — тоже.

— Право, миссъ Риддель, мнѣ кажется, что ваша добрая мамаша не такъ васъ воспитала…

— Не такъ? — переспросила молодая дѣвушка, начиная хихикать. — Пожалуйста, продолжайте: вы такой забавный!

— Вы только-что начали выѣзжать, если не ошибаюсь. Пройдутъ года, вы перестанете быть такой прямодушной и на краткій мигъ поддадитесь сладостному заблужденію, которое вамъ дастъ хоть временное счастье. И вы извѣдаете блаженство быть глупой, идіотски-глупой и счастливой… Но заблужденія, какъ зубы мудрости, являются позднѣе, а портятся скорѣе…

— Какой вы циникъ, м-ръ Виръ!

— Въ самомъ дѣлѣ? — въ восторгѣ восклицаетъ стихотворецъ. — Но вы-то, вы, миссъ Риддель, начали жизнь не съ того конца. Такъ молода и такъ еще невинна!

— Мнѣ все равно, я вѣрю, что въ наши дни возможна чистая любовь, самоотверженное чувство, которому ничего не надо, которое ничего не требуетъ, кромѣ наслажденія сознавать, что его чувствуешь, о немъ мечтаешь…

Щеки Сесиліи пылаютъ. Вспыхиваетъ и Модерна.

IV.

Во время костюмированнаго бала у м-съ Ренсселеръ, Модъ сидитъ на балконѣ съ незнакомцемъ; на лицѣ у нея маска. Съ улицы къ нимъ доносятся стукотня экипажей и уличный безпорядочный гамъ.

— Да?.. Прошу васъ, продолжайте! — говоритъ незнакомецъ. — Мнѣ это чрезвычайно интересно, и, конечно, нѣтъ ничего дурного въ томъ, что вы такъ откровенно говорите съ совершенно незнакомымъ человѣкомъ.

— Въ самомъ дѣлѣ?.. Такъ онъ сказалъ вамъ… Вонъ онъ, вонъ тамъ — въ костюмѣ Мазаніелло! Да вы не смотрите?

— Мнѣ и не надо. Этотъ типъ я знаю наизусть.

— Ну, такъ вотъ. Онъ мнѣ сказалъ: «Такъ вы и въ самомъ дѣлѣ не имѣли никакихъ намѣреній»? — и я сказала: — Никакихъ, вѣрьте мнѣ! Мнѣ даже очень жаль, что это такъ случилось. «Ну, да! Всѣ вы, женщины, такъ говорите», — съ горечью въ голосѣ замѣтилъ онъ. — О, неужели, — спросила я, — вы это знаете по собственному опыту? — «Такая нескромность недостойна васъ, но все-таки я вамъ признаюсь: вы — первая женщина, которой я объясняюсь въ любви… и не думаю, чтобы пришлось мнѣ когда-либо полюбить другую».

— Не думаетъ?! Однако онъ юноша изъ осторожныхъ…

— А я сказала (продолжала Модерна): — О, не говорите такъ, м-ръ Донкинъ! И безъ меня не мало милѣйшихъ дѣвушекъ на свѣтѣ.

— И мнѣ случалось слышать эти рѣчи, — проговорилъ незнакомецъ.

— Я знаю; только не знаю, почему при такого рода обстоятельствахъ естественнѣе всего вырываются рутинныя выраженія…. по крайней мѣрѣ, у меня.

— За исключен…

— Не перебивайте!.. Вставая, онъ показался мнѣ какъ-то вдругъ постарѣвшимъ (и это было даже ему къ лицу!); затѣмъ, онъ посмотрѣлъ твердо мнѣ въ глаза и проговорилъ: «Они лгали, эти глазки… Они мнѣ говорили»… — Ничего они не могли вамъ говорить! Я не намѣрена быть за нихъ въ отвѣтѣ! Вы, надѣюсь, не станете доказывать, что я васъ успѣла обидѣть за то короткое время, что длилось наше знакомство? — «Нѣтъ, конечно, обидѣли, какъ только могли — жестоко! — вспылилъ онъ. — Вы присвоили себѣ мою любовь, а вамъ она на самомъ дѣлѣ вовсе не была нужна. Вы отняли у меня способность любить, вы похитили мою первую, мою чудную, юношескую любовь»! Я тотчасъ же отвѣтила ему, что я и не просила его «чудной, юношеской любви»; я высказала убѣжденіе, что, вѣроятно, частицы ея въ немъ еще уцѣлѣли, а затѣмъ попросила его отвести меня обратно къ мама, чтобы сейчасъ же ѣхать.

— Нѣтъ, серьезно вы хотѣли оказать ему это вниманіе?

— Нельзя же было послѣ этого продолжать танцовать…

— …На развалинахъ человѣческаго сердца?.. Однако, вы ужасно нетактично и безсердечно поступили, все-таки оставшись, а тѣмъ болѣе углубившись въ бесѣду со мною…

— Да, не правда ли, это ужасно? Я пустилась въ откровенность, а между тѣмъ я даже васъ не знаю.

— Съ женщинами это бываетъ.

— Но почему же? Или вы обладаете даромъ ихъ приворожить?

— Пожалуйста, не говорите такихъ ужасныхъ глупостей!

— Или я инстинктивно чувствую ваше превосходство надо мной, какъ превосходство человѣка сильнаго духомъ надъ слабымъ?

— Развѣ вы слабы духомъ? Но почему вы знаете, что я сильнѣе? Для васъ я совершенно незнакомый человѣкъ. Хотите, я вамъ скажу, почему вы со мною не боитесь откровенничать?

— Не имѣю ни малѣйшаго понятія. Скажите!

— Во-первыхъ, потому, что мы съ вами оба сегодня немножко ненормальны, т.-е. сравнительно съ нашимъ обычнымъ, положеніемъ, какъ членовъ свѣтскаго общества. Сами того незамѣчая, вы сегодня отчасти заразились «маскараднымъ» духомъ и поддаетесь ему, временно вдыхая въ себя атмосферу совершенно вамъ чуждаго, искусственнаго міра. И знаете ли что? Не будь вы такъ прелестны, вы были бы несносны и противны въ настоящую минуту… Это во-первыхъ; а во-вторыхъ, ваша чуткость подсказываетъ вамъ, что на меня можно положиться: узнать это навѣрно вамъ было невозможно, да и неоткуда. Черезъ полчаса, какъ я вамъ уже самъ сказалъ, я уѣзжаю съ поѣздомъ одиннадцать-сорокъ, и тѣмъ окончится мое общеніе съ тѣмъ кружкомъ людей, къ которому вы принадлежите. Вамъ даже неизвѣстно мое имя, а мнѣ — ваше; но если хотите, а вамъ могу сказать свое?

— Нѣтъ, не хочу!

— Я такъ и зналъ, что вы именно это скажете! Вы рѣшительно умны. Такъ, можетъ быть, вы согласитесь поговорить со мною съ полчаса, какъ съ человѣкомъ, приговореннымъ къ смерти? Это недалеко отъ истины. Наконецъ, развѣ не отрадно хоть на часокъ отдаться наслажденію чувствовать на себѣ узы дружбы, но дружбы чистой, безъ малѣйшей примѣси горечи; безъ настоящаго, какъ и безъ прошедшаго, а равно и безъ будущаго? Говорите, говорите со мной еще и говорите не стѣсняясь: при такихъ условіяхъ, я смѣло гожусь вамъ въ духовные отцы.

— Но у меня вѣдь есть родной отецъ… и братъ!

— Нѣтъ, это не то!.. Если человѣкъ, который вамъ и не отецъ, и не братъ, а просто какъ бы товарищъ, — словомъ, равный, который видитъ въ васъ не хорошенькое личико, а душу, которая сопутствуетъ ему, и которой не страшно прямо смотрѣть ему въ лицо…

— Вотъ и вы говорите со мной въ этомъ родѣ, какъ будто я не женщина, а вашъ товарищъ. Вы даже не заботитесь, красива ли я?

— Вы будете красивы. Но продолжайте; скажите мнѣ, сколько человѣкъ уже говорили вамъ, что они въ васъ влюблены?

Модъ смутилась и запнулась:

— Да я… я…

— Вы находите, что съ моей стороны это даже… дерзко? Да?

— Да, немножко, пожалуй.

— Нѣтъ, даже очень. Но вы вольны не отвѣчать на мои разспросы.

— Я знаю, что не должна бы вамъ отвѣчать, но все-таки я отвѣчаю и буду отвѣчать.

— Знаю, что будете.

— А что, еслибы я попросила васъ отвести меня къ мама?

— Собственно, такъ бы оно и слѣдовало съ вашей стороны. Кстати, вотъ и ваша мама сидитъ, кушаетъ мороженое. Я ее узнаю по ея сходству съ вами. Что же, я доведу васъ до нея, расшаркаюсь и любезно выскажу сожалѣніе, что я не танцоръ, и потому лишенъ былъ удовольствія…

— Ну, такъ къ чему же вамъ ѣздить по баламъ?

— У меня, вѣрно, есть смутная надежда встрѣтить настоящую женщину, а балъ — самый удобный для этого случай. Обѣды — для этого неудобны. Ну, мыслимо ли, чтобы душа одного человѣка стремилась къ сродной ей душѣ сквозь паръ дымящагося супа или груды сочнаго жаркого? Или, напримѣръ, музыкальный вечеръ, гдѣ на васъ косятся и громко шикаютъ до того, что кровь вскипаетъ. Но балъ — совсѣмъ другое дѣло: тутъ само общество установило порядокъ, что кавалеру дается право побыть вмѣстѣ со своей дамой по крайней мѣрѣ минутъ десять… Я васъ замѣтилъ сразу, и надѣялся, что вы дадите мнѣ возможность съ вами говорить… И вамъ представили меня…

— Короля Абиссиніи, — улыбаясь, пояснила Модъ.

— А васъ назвали «дѣвушкой-негритянкой». Но я и безъ того заговорилъ бы съ вами. Такова моя самонадѣянная увѣренность.

— Развѣ я настоящая женщина?

— А! Вы возвращаетесь въ старому? Совсѣмъ по-женски! Да, да, вы настоящая, но только еще очень молодая. Я полагаю, мнѣ бы не слѣдовало съ вами такъ говорить; но вы такая… Вы наивны, какъ дитя; ваши уста — своевольный ротикъ ребенка, но ваши глаза… (какъ выражался и тотъ злополучный юноша на своемъ нарѣчіи любви) ваши глаза — не дѣтскіе глаза! Мнѣ бы хотѣлось знать, чѣмъ вы кончите; по всей вѣроятности, самымъ обыкновеннымъ образомъ придете къ самому обыкновенному концу.

— Надѣюсь, что нѣтъ! — горячо возразила Модерна.

— Какъ это восхитительно-юно сказано! Но вы… Однако, я боюсь сдѣлаться дерзкимъ, если буду такъ продолжать. Это вы виноваты, что съ чисто-женской непослѣдовательностью мы съ отвлеченной почвы перешли въ личную. Ну, спрашивайте у меня все, что хотите, и я готовъ надавать вамъ сколько угодно дурныхъ совѣтовъ.

— Ну, начинайте! — согласилась Модъ, смѣясь.

— Нѣтъ, вы не нуждаетесь въ совѣтахъ; вашъ путь пока идетъ не уклоняясь въ сторону. Ваши правила въ жизни просты и нетребовательны; найдите себѣ человѣка, которому вы могли бы отдать свою любовь, свое довѣріе и…

— И… что?

— Не выходите за него!

— Вы боитесь, что я сдѣлаю его несчастнымъ? Однако, вы безцеремонны!

— Нѣтъ, я слишкомъ презираю безцеремонность: это прибѣжище нравственно-несостоятельныхъ людей… Но, кажется, я уже утомился. Я вамъ еще не говорилъ, что я — человѣкъ больной?

— Нѣтъ, но я догадалась.

— Такъ вотъ почему вы были такъ терпѣливы, такъ снисходительны ко мнѣ? Скажите откровенно: вы не жалѣете, что встрѣтились со мной? Скажите же скорѣе, мнѣ пора на поѣздъ. Куда позволите васъ отвести?

— О, пожалуйста, никуда!

— Я бы желалъ… Нѣтъ, даже не желалъ бы… васъ отвести къ вашей мама.

— Нѣтъ, нѣтъ! Лучше оставьте меня здѣсь…

— «И уходите такъ, чтобъ никого не встрѣтить»… — подсказалъ онъ. — Хорошо, понимаю: это для того, чтобы я ни у кого не могъ узнать, какъ васъ зовутъ? Какіе вы, женщины, однако, трусы!

— Значитъ, вы ихъ не знаете! — рѣзко перебила его собесѣдница. — Меня зовутъ Марія-Елизавета Масклинъ.

— Мнѣ это, все равно, ничего не говоритъ; но я извиняюсь за все высказанное мною. Можете ли вы меня простить?

— Конечно. И что же? Вы серьезно уходите?

— Все впечатлѣніе будетъ испорчено, если бы я еще остался… Будьте здоровы!

Немного спустя, въ разговорѣ съ миссъ Ренсселеръ, Модерна спросила:

— А кто такой этотъ король абиссинскій?

— Сэръ Ричардъ Вайзъ, знаменитый метафизикъ. Говорятъ, онъ совсѣмъ помѣшанный и умираетъ отъ чахотки: у него что-то съ полъ-легкаго только уцѣлѣло, или что-то въ этомъ родѣ. Мѣсяцевъ шесть онъ еще проживетъ, но врядъ ли больше. Я познакомлю васъ съ его докторомъ, — онъ здѣсь въ костюмѣ Расселоса.

— О, нѣтъ, не надо!

— Вамъ не понравился сэръ Ричардъ?

— Не знаю, право, — онъ какъ будто невоспитанъ…

Но едва отошла отъ нея миссъ Ренсселеръ, какъ Модъ прибавила про себя:

— «Ну, къ чему я это сказала? Я теперь даже очень, очень объ этомъ сожалѣю! Вѣдь я, все равно, никогда больше его не увижу! Положимъ, съ его стороны было слишкомъ смѣло такъ говорить; но онъ — такой интересный собесѣдникъ! И жизнь была бы забавнѣе, если бы людямъ не приходилось такъ строго соблюдать свое достоинство. Какъ только человѣкъ осмѣлится сказать нѣчто такое, чего онъ не долженъ говорить, тотчасъ же полагается дать ему за это нагоняй, а все-таки послушать такихъ рѣчей пріятно»!

V.

Въ мастерской художника Фестюжера, въ Чельси, стоитъ тихій говоръ. Молодые люди въ блузахъ, дамы и дѣвицы въ большихъ передникахъ шопотомъ обмѣниваются шутками или замѣчаніями; порою слышится сдавленный смѣхъ.

Съ другого конца комнаты, гдѣ самъ профессоръ возится надъ работой одной молодой ученицы, помогая себѣ при этомъ перочиннымъ ножомъ и пунцовымъ шолковымъ платочкомъ, доносится его строгое шиканье:

— Ст! Ст!.. Тише! — и мгновенно водворяется глубокое, гробовое молчаніе.

— А мнѣ все еще чудятся отголоски серебристаго голоска миссъ Масклинъ, — начинаетъ снова профессоръ, какъ бы думая вслухъ:

— Прошу васъ, приберегите свой жаргонъ для гостиныхъ вашей матушки… А? Что вы тамъ творите?

— О, м-сьё Фестюжеръ! Подойдите ко мнѣ, пожалуйста! Я тутъ такъ напутала!

— Ну, что-жъ, посмотримъ! А знаете, вѣдь ничего себѣ, совсѣмъ недурно. Очень вѣрно схвачено! (Бормочетъ себѣ подъ носъ): — Есть талантъ, есть, только не хватаетъ увлеченія.

Пожимая плечами, онъ отходитъ прочь, и тотчасъ же вслѣдъ за нимъ слышится мужской шопотъ:

— Миссъ Масклинъ!

— Не говорите со мной; онъ опять накинется! Еще часика два я хочу проработать, какъ негръ… Не мѣшайте.

И въ самомъ дѣлѣ, Модерна горячо принялась за работу.

Такъ прошелъ цѣлый часъ; наступилъ второй часъ…

Тихонько, незамѣтно склонилась ея голова на раму станка.

Миссъ Паркеръ потянулась къ ней и замѣтила сурово:

— Миссъ Масклинъ! Вы задремали?

— О, Паркеръ, душка! Не сердитесь! Я танцовала до четырехъ часовъ утра.

— Да! Ваша поза была крайне живописна; и я даже хотѣла набросить васъ на полотно; но все же это не извиненье: непозволительно танцовать такъ долго, чтобы потомъ сюда являться въ такомъ видѣ!

— Слушая васъ, можно, пожалуй, подумать, что я являюсь въ пьяномъ состояніи.

— Ну, а развѣ это не одинъ изъ видовъ неумѣренности? Вы что ни день, то разъѣзжаете по баламъ, а сюда являетесь высыпаться въ промежуткахъ. Какая вы недомосѣдка! Вы, повидимому, не подозрѣваете: жизнь — это трудъ, забо…

— «Жизнь серьезна, жизнь сурова»! Вотъ ненавижу эту поэму!

— Она и не взываетъ къ такимъ мотылькамъ общества, какъ вы. Всѣ мы здѣсь, безразлично — какъ женщины, такъ и мужчины — должны упорнымъ трудомъ пробивать себѣ дорогу въ жизни. И вотъ, вдругъ вы являетесь сюда въ своихъ прелестнѣйшихъ, воздушнѣйшихъ нарядахъ, распространяя вокругъ себя обаяніе бальной атмосферы. Ваше появленіе всѣхъ насъ развлекаетъ и даже… ну да, развращаетъ: вѣдь вы поразительно милы, вы хороши настолько, что съумѣли бы обезоружить цѣлое судилище «исполнительнаго комитета», или совратить съ пути истиннаго правосудія самого предсѣдателя. Это не честно, говорю вамъ прямо. Такіе любители, какъ вы, заграждаютъ путь къ настоящей славѣ и загромождаютъ собой стезю искусства.

— Паркеръ! Вы говорите какъ по книгѣ.

— Ну, для чего вы ходите сюда, скажите? — круто обрываетъ ее та.

— Для того, чтобы учиться писать картины, сколько мнѣ кажется, — мягко возражаетъ Модъ.

— «Писать»! «Писать»!! Да въ васъ сидятъ адскія способности!.. Этого я не могу не признать. Для насъ, смиренныхъ кропателей, нѣчто ужасное — наблюдать, до чего малый «минимумъ» труда вамъ приходится затрачивать, чтобы достигнуть такихъ, результатовъ, надъ которыми намъ надо биться цѣлые дни напролетъ, да и то напрасно! Но — помяните мое слово! — это лишь первая ступень. Вы такъ и остановитесь на этомъ; дальше идетъ упорный и тяжелый трудъ, настоящая, суровая работа, а на это вы совершенно неспособны! Вы никогда и ничего не въ состояніи создать! Вы неспособны на творчество. Посмотрите на нашу миссъ Лэнъ: у нея на шеѣ фальшивый жемчугъ и дешевенькій, грошевый передникъ, а прическа — не то копна, не то птичье гнѣздо. А у нея въ мизинцѣ больше настоящаго таланта, чѣмъ у васъ, во всемъ вашемъ тѣлѣ.

— Ну, ну, душечка? Продолжайте!

— О, я знаю, что говорю грубо, но вѣдь на то я и «богема». Говорю вамъ прямо: я питаю особое уваженіе въ миссъ Лэнъ. Ну, какъ вы думаете, чѣмъ она занимается, вернувшись домой? Вы думаете, можетъ быть, что она порхаетъ по баламъ и вечеринкамъ, какъ, напримѣръ, ваша милость? Нѣтъ, она портитъ себѣ глаза, работая по ночамъ, въ видѣ упражненія, надъ своимъ собственнымъ изображеніемъ въ зеркалѣ. Ей некогда заниматься флиртомъ!

— Я, значить, должна заключить, что я имъ занимаюсь?

— О, да! Въ вашихъ глазахъ мы народъ не настолько еще презрѣнный, чтобы съ нами нельзя было «снизойти» пококетничать и влюбить насъ въ себя. Это вѣдь фактъ: вы положительно всѣхъ насъ обворожили, не исключая и меня. Для меня это даже своего рода отличіе, почетъ, что вы меня избрали вашимъ интимнымъ другомъ. Ирина Гэндъ ревнуетъ меня въ вамъ и даже не хочетъ со мной говорить. Она васъ обожаетъ, но вы-то, вы?! Смотрите, сколько зла вы ей причинили. Цѣлыми годами Филипсъ былъ ея преданнымъ рабомъ; они вмѣстѣ приходили и вмѣстѣ отсюда уходили. Теперь онъ ходитъ одинъ, и всѣ его надежды сосредоточены на томъ, чтобы встрѣтить васъ у крыльца. Посмотрите на юношу Валентайна: ему выпало на долю быть художникомъ, и онъ долженъ самъ пробивать себѣ дорогу, но онъ больше заботится о счастіи промывать вамъ кисти, чѣмъ о своей работѣ… Нѣтъ, въ самомъ дѣлѣ, это очень дурно съ вашей стороны!

Модерна надулась.

— Сама буду мыть кисти!

— Постойте, я вамъ помогу.

— Нѣтъ, не надо!

— Миссъ Масклинъ! Кто вамъ подарилъ это бирюзовое колечко? Ужъ, конечно, не Валентайнъ: онъ не настолько богатъ.

— Ну, чего вы отъ меня хотите? — вдругъ спросила Модъ.

— Чтобъ вы отстранили отъ себя своего «смиреннаго вассала», или сами отъ него отстранились…

— Какъ это такъ?

— Удалитесь отсюда!

— Мнѣ и самой сейчасъ пришло это въ голову. Но развѣ это не жестоко по отношенію ко мнѣ? Вы понимаете, — вѣдь я ничѣмъ не могу помѣшать, чтобы…

— Чтобы всѣ въ васъ влюблялись?.. Ну, конечно, это выходитъ такъ само собой, помимо вашей воли; но вы вѣдь и не пробоваіи этому сопротивляться? А скажите, кстати, почему Франкъ Греэмъ ходитъ такой мрачный, и почему вы больше не бесѣдуете съ нимъ?

— Потому что онъ… Онъ какъ-то разъ вздумалъ сдѣлать мнѣ предложеніе…

— А сколько ихъ такихъ, что дѣлали вамъ предложеніе, осмѣлюсь спросить?

— Да, право же, не знаю; то-есть, я хочу сказать, что здѣсь я не могу этого избѣжать, тогда какъ въ свѣтскомъ обществѣ мнѣ это скорѣе удается. Здѣшніе выслѣживаютъ меня, подстерегаютъ на дорогѣ… И всѣ они — такіе глупые, такіе непрактичные…

— Если Дикъ Валентайнъ не кончитъ своей работы, онъ погибъ! — пророчески вѣщаетъ миссъ Паркеръ, перебивая пріятельницу.

— Я ѣду въ Стикльби, къ кузинѣ Сесиліи, сейчасъ же ѣду! — горячо заявляетъ Модерна.

— И потеряете остальное время учебнаго года? — недовѣрчиво возражаетъ Паркеръ.

— Ахъ, не все ли равно? Послѣ всего, что вы сейчасъ мнѣ говорили, очевидно, изъ меня никогда настоящей художницы не выйдетъ.

— Ну, милая миссъ Масклинъ, если говорить откровенно… я искренно убѣждена, что вы пишете премило… но художницей вамъ никогда не бывать!

— Но должна же я, наконецъ, быть хоть чѣмъ-нибудь?

— Вы будете навѣрно когда-нибудь и, конечно, это для васъ же лучше. Вы выйдете замужъ, у васъ будетъ своя семья, свой домъ, свое мѣсто въ обществѣ, и въ этомъ отношеніи вы потрудитесь на пользу потомства. Искусство же предоставьте намъ, лишеннымъ возможности имѣть поклонника или мужа. Для насъ искусство — все на свѣтѣ, а для васъ оно не больше, какъ модная забава. О, не сердитесь! Сама знаю, что никогда не отличалась благовоспитанностью, а сейчасъ наговорила вамъ грубостей. Простите меня, но я такъ горячусь, глядя на васъ, изящныхъ и милыхъ «любительницъ» искусства!.. Однако, нашъ профессоръ ужъ вернулся. Завтракъ его конченъ. Пойду, послушаю его окончательный приговоръ моей работѣ.

Въ то время, какъ Паркеръ возвращается къ своему станку, къ Модернѣ подходитъ Валентайнъ и говоритъ застѣнчиво, тихонько:

— Миссъ Масклинъ! Вы мнѣ позволите сказать вамъ пару словъ?

— Къ сожалѣнію, вѣроятно, не позволю. Я сію минуту ухожу домой съ миссъ Паркеръ.

— Нельзя ли мнѣ переговорить съ вами объ одномъ чрезвычайно важномъ дѣлѣ… ну хоть мимоходомъ, въ раздѣвальнѣ?

— Да нѣтъ же, право, невозможно! Ступайте и лучше думайте о своемъ дѣлѣ: оно для васъ важнѣе всякаго другого, — прибавила она строго, а про себя подумала: «Паркеръ права; пора мнѣ удалиться отсюда».

— Знаете, господа? Наша Масклинъ уѣхала и больше не вернется! — говорила одна изъ ученицъ своимъ подругамъ, собравшимся во время завтрака въ женской раздѣвальнѣ.

— Вотъ вамъ и разъ! Кто вамъ сказалъ?

— Нашъ сторожъ, Броунъ. Она собрала всѣ свои пожитки и увезла ихъ съ собой еще вчера.

— Наконецъ-то у насъ все станетъ тихо-смирно!

— Ужъ одинъ ея голосъ чего стоилъ!

— Таланта у нея не было ни крупицы! Фестюжеръ, положимъ, къ ней благоволилъ и даже додѣлывалъ за нее ея картины.

— О, нѣтъ, какъ можно! Я навѣрно знаю, что она никогда этого не допускала.

— Еще бы! Слишкомъ заносчива она отъ природы и самонадѣянна.

— Вотъ мнѣ и не придется кончить эскизъ съ нея…

— О, неужели вы считаете ее такой хорошенькой? У нея даже не художественный видъ.

— Если считать художественностью неряшливость…

— Она модница!

— Съ позволенія сказать, она вѣрно собралась подъ вѣнецъ. А тогда — конецъ искусству!

— Слышали, господа? — волновались мужчины. — Наша Масклинъ и въ самомъ дѣлѣ убралась совсѣмъ.

— Нѣтъ, серьезно? Какая тоска! Насъ всѣхъ заберетъ сонъ.

— Да, теперь все кончено! Остались все однѣ дурнушки!

— Я ѣду въ Парижъ.

— А знаете, она вѣдь писала недурно, и пожалуй доработалась бы до чего-нибудь серьезнаго.

— Еслибъ вы всѣ ей не мѣшали.

— Противная болтушка!

— Ловкая каррикатуристка.

— Вѣрно, выходитъ замужъ!..

— А! Это всѣхъ васъ интригуетъ? — перебилъ своего ученика самъ мосьё Фестюжеръ, направляясь черезъ мужскую «раздѣвальню» въ мастерскую. — Успокойтесь, она больше не вернется. Довольно развлекаться!

— Не правда ли, она была не изъ настоящихъ работницъ? Бывало, войдетъ, небрежно кивнетъ головой натурщицѣ, граціознымъ движеніемъ усядется передъ своимъ станкомъ, вздохнетъ, зѣвнетъ, мазнетъ раза два-три по полотну за три-четверти часа… Ну, какой толкъ въ этихъ великосвѣтскихъ дѣвушкахъ? — горячился м-ръ Бриггсъ.

— Прекрасно, молодой человѣкъ! Этого еще не хватало, чтобы вы надъ нею издѣвались! Вы говорите — ни крупицы таланта? Ну, такъ я вамъ предлагаю попробовать сравняться съ нею! Можете себѣ смѣяться, сколько вашей душѣ угодно, а я скажу вамъ по совѣсти чистую правду: ей не хватало увлеченія, восторженности, она была недостаточно прилежна, все это вѣрно. У нея не было того, что Ренанъ такъ прекрасно называетъ «la sainte ardeur du travail», — но зато у нея было… было… «elle avait èa!» — и Фестюжеръ выразительно щелкнулъ пальцемъ. — Желаю и вамъ того же! — прибавилъ онъ презрительно, взглянувъ мимоходомъ на уничтоженнаго Бриггса.

— А что это за штука: «èa»? — спросилъ тотъ товарищей, подражая жесту профессора.

— Очень просто, — отвѣчали ему въ два голоса. — То, чего въ тебѣ, дружище, вовсе нѣтъ.

— Какъ бы то ни было, она съумѣла найти слабую сторону нашего старика, — возразилъ Бриггсъ.

— И фигура у нея прекрасная!

— И цвѣтъ лица чудесный!

— И бойкости въ ней пропасть…

— А это развѣ не все равно, что талантъ и геній?.. Да нѣтъ! Я увѣренъ, что этого не могъ подразумѣвать нашъ старикъ! — заключилъ убѣжденно его товарищъ Мергатройдъ.

VI.

Въ Іоркширѣ, въ своемъ помѣстьѣ, Сесилія Риддель сидитъ у себя дома за конторкой. Входитъ Модерна, запыхавшаяся, вся въ пыли.

— А, Модерна! — восклицаетъ кузина. — Какъ я рада! Ты знаешь, мы вѣдь тебя ждали только черезъ недѣлю.

— Да я и сама этого не ожидала! Но вы мнѣ говорили, что я могу пріѣхать къ вамъ когда угодно… Минчингъ еще поднимается по лѣстницѣ. Мы васъ не стѣснимъ? А гдѣ же тетя?

— Не знаю хорошенько, можетъ быть на скотномъ дворѣ.

— А можетъ быть и въ птичникѣ, или въ подклѣти… Напрасно ожидать встрѣтить ее въ гостиной.

— Это правда, мама терпѣть ее не можетъ, и она сидитъ тамъ только при гостяхъ или на своихъ засѣданіяхъ.

— Я бы страшно ея боялась, еслибъ она не унаслѣдовала отъ своей дочери нѣкоторыхъ изъ ея добрыхъ качествъ.

— Ну, можетъ ли она что-нибудь унаслѣдовать отъ меня! — кротко возразила Сесиль. — А гдѣ же твои вещи?

— На станціи. Пошли ихъ взять!

— Хорошо. Какъ я рада тебя видѣть, хотя у насъ праздничныя хлопоты въ домѣ.

— А! Очень рада тебя видѣть! — раздался голосъ лэди Риддель, и на порогѣ появилась она сама съ корзинкою яицъ въ рукахъ.

Модерна поспѣшила незамѣтно снять свои кольца и спустить ихъ въ карманъ, прежде чѣмъ подать руку теткѣ.

— Сесилія тебя предупредила, какъ у насъ распредѣлено время на сегодня? Жаль, что нельзя взять тебя съ собою: мѣста нѣтъ. Это было бы для тебя полезно.

— Я немного устала, тетя.

— Устала?! Въ твои-то годы? Да у меня Сесилія заикнуться не смѣетъ, что она устала; а если это и случится, она знаетъ, что ее ожидаетъ…

— Бріонія! — (шепчетъ въ сторону кузинѣ молодая дѣвушка).

— Дѣлать нечего, тебѣ придется примириться съ участью обѣдать наединѣ съ капитаномъ Джикилемъ. Добрая душа, но ограниченъ! Онъ плохой радикалъ и даже, пожалуй, почти консерваторъ. Извлеки изъ него, какую съумѣешь, пользу, только не завлекай его, а не то Сесилія найдетъ, что на это возразить… Пойду принять управляющаго, мнѣ надо его видѣть.

— Я, кажется, убить ее готова! — раздраженно восклицаетъ вслѣдъ матери Сесиль.

— Полно, дружокъ, это повредило бы всему дѣлу!

— Но зачѣмъ же она такъ сватаетъ меня? — укоризненно возразила Сесиль.

— Полно, я вѣдь не считаюсь. Помнишь, ты сама всегда мнѣ повѣряла свои сердечныя тайны? Кольдеръ-Марстонъ, напримѣръ…

— Это дѣло другое.

— Вы помолвлены?

— Нѣтъ еще, но…

— Этихъ двухъ словъ вполнѣ довольно: они все объясняютъ. Какія водятся за нимъ достоинства? Онъ хорошъ собою?

— Да… Нѣтъ… Не очень… Мнѣ кажется, что онъ хорошъ собою.

— Уменъ?

— Да!.. Такъ себѣ… Нѣтъ, не уменъ; то-есть, собственно, не въ твоемъ вкусѣ. Изъ всего графства онъ — самый лучшій стрѣлокъ, самый ловкій наѣздникъ. Его имѣнье граничитъ съ нашимъ.

— О, это обстоятельство уничтожаетъ всякое сомнѣніе. Конечно, ты выйдешь за него.

— Но онъ мнѣ еще не дѣлалъ предложенія! — вскрикиваетъ Сесиль возбужденно: — Модерна! Онъ еще не сватался, пойми ты! И вѣрно никогда не соберется съ духомъ. Смотри же, — будь осторожна, помни, что ты ничего не подозрѣваешь… Да не забудь: ты такъ легкомысленна!

— Не пококетничать ли съ нимъ, чтобы окончательно доказать ему мое невѣдѣніе?

— Да, и окончательно меня отстранить? — печально подсказала бѣдная Сесиль.

— Душка моя, не безпокойся, — онъ рѣшительно не въ моемъ вкусѣ.

— Онъ во вкусѣ кого угодно.

— Все равно, я не буду знать, о чемъ съ нимъ говорить; вотъ развѣ только о тебѣ…

— Пожалуйста, не надо!

— Сесилія! Коляска готова. Пора ѣхать! — окликнула дочь м-съ Риддель.

— Но, мама…

— Ну, что еще?

— Я бы хотѣла сперва представить Модернѣ капитана.

— Ну, ужъ это! — Чѣмъ скорѣе эти глупѣйшія церемоніи отойдутъ въ вѣчность, тѣмъ лучше! Проще всего — подойти къ нему и объявить: «Я Модерна Масклинъ; а вы кто такой»? Затѣмъ, хорошенько пообѣдать и весело провести время, да пораньше улечься въ постель. Завтра поутру увидимся. Въ половинѣ девятаго у насъ завтракъ. Ну, до свиданія! Покойной ночи! — и лэди Риддель удалилась, вслѣдъ за нею и Сесиль.

«Это изъ рукъ вонъ скверно! Три часа просидѣть съ глазу-на-глазъ, не зная этого завзятаго собачника-лошадника! Я ничего не понимаю ни въ лошадяхъ, ни въ собакахъ», — думала Модерна, спускаясь по лѣстницѣ въ столовую.

«Лучше бы мнѣ лежать въ могилѣ! Меня поцѣловалъ мужчина»!.. — съ отчаяніемъ проносится въ головѣ у Модерны.

Вокругъ все тихо. Уже одиннадцатый часъ вечера. Модерна сидитъ одна въ амбразурѣ окна, въ большой, длинной галереѣ.

— Вотъ! Вотъ, въ это самое мѣсто! — вытирая щеку, говоритъ про себя Модерна: — И ничѣмъ, ничѣмъ не сотрешь этого униженія, этого позора! Могла ли я подумать, что со мной случится что-нибудь подобное? Ну, есть ли во мнѣ хоть что-нибудь такое ужасное, дурное? Неужели я изъ такихъ, которыхъ мужчины не стѣсняются цѣловать для забавы? Что я, трактирная дѣвчонка или актриса? Конечно, я — ни то, ни другое; я слишкомъ серьезна. Глядя на меня, никто не скажетъ, что меня цѣловалъ мужчина; да и не цѣловалъ же… до сихъ поръ!.. Онъ меня обидѣлъ, оскорбилъ; я должна его ненавидѣть, а между тѣмъ… (и это для меня ужаснѣе всего!) я не чувствую къ нему никакой ненависти! Если бы я его презирала, я сама никогда бы не позволила ему… Да и не могла же я, ни на минуту, ожидать, что онъ можетъ меня такъ оскорбить…

— Но, въ сущности, что же такое поцѣлуй, чтобы изъ-за него терзаться? Простое, мимолетное прикосновеніе въ щекѣ, такое же, какими меня награждаютъ братъ мой Вильямъ или кузина Сесилія! И къ чему мнѣ придавать этому значеніе?..

— Но вѣдь то былъ мужчина и чужой! И если мнѣ теперь когда-либо случится полюбить порядочнаго человѣка, — или если кому случится полюбить меня, — мнѣ придется… я буду обязана признаться, что меня… цѣловали! Мой первый поцѣлуй достался не «ему», а кому-то нелюбимому, чужому, и никогда, никогда, больше этотъ первый поцѣлуй никто на свѣтѣ не получитъ. Я замужъ никогда не выйду; такъ даже лучше будетъ! А и прежде никогда замужъ не собиралась, а теперь не могла бы, даже если бы захотѣла…

— Но какъ это случилось? Я припоминаю смутно и не могу припомнить. Развѣ я кокетничала съ нимъ? Я ему пѣла, но вѣдь это еще не значитъ кокетничать или — завлекать… Только я никогда не пѣла такъ… такъ… Потомъ онъ вышелъ вмѣстѣ со мною и подалъ мнѣ свѣчу, чтобы идти наверхъ… и взглянулъ на меня своими потемнѣвшими глазами…

— Ахъ, зачѣмъ я на него взглянула?.. Мы пожали другъ другу руки и…

Модерна закрыла лицо руками.

— Я убѣжала!.. Я не дала ему сказать ни слова… Что онъ подумалъ про меня? Что я разсердилась или… или онъ улыбнулся мнѣ вслѣдъ? Нѣтъ, вотъ теперь я дѣйствительно его ненавижу! Онъ поцѣловалъ меня!.. — и Модерна горько зарыдала.

Капитанъ Джикиль, поднимаясь вверхъ по лѣстницѣ, замѣтилъ въ галереѣ одинокую фигуру молодой дѣвушки, и она замѣтила его. Вскочивъ проворно на ноги, она бросилась бѣжать, но ея платье за что-то зацѣпилось. Капитанъ подоспѣлъ ей на помощь.

— Позвольте! — проговорилъ онъ церемонно и высвободилъ ея платье. Ну вотъ, готово! Покойной ночи!.. Боже! да вы въ слезахъ? Какой же я…

— Не будемъ объ этомъ говорить. Прощайте.

— Но я долженъ сказать…

— Да развѣ вы не видите, что вы только хуже сдѣлаете, распространяясь? О, уходите, пожалуйста, уходите! Это будетъ самое лучшее!

— Я знаю; но я готовъ сдѣлать все, что угодно, чтобы васъ убѣдить… Послушайте! Я завтра рано поутру уѣду… такъ вы можете смѣло пожать маѣ руку на прощанье и сказать, что прощаете меня?

— Вы уѣзжаете? Навѣрно? Какъ это хорошо съ вашей стороны!

— Но сперва вы должны пожать мнѣ руку!

— Я бы не особенно желала…

— Значитъ, вы меня не простили?

— Простила, уже простила… только мнѣ не хотѣлось бы смотрѣть прямо вамъ въ лицо. Я не хочу вспоминать про свой позоръ…

— Миссъ Масклинъ! На васъ нѣтъ позора… никакого! Я никогда самъ себѣ не прощу… Но вы-то, миссъ Масклинъ, вы не должны ни на минуту думать, что я принялъ вашу снисходительность за поощреніе… Я былъ какъ безумный… совершенно какъ безумный, въ теченіе всего пяти минутъ… Неужели вы не можете подарить меня вашимъ прощеніемъ? Скажите!

— Да!.. О, да…

— И постараетесь позабыть происшедшее?

— Нѣтъ, не могу я, не могу!.. — горячо воскликнула Модерна. — Я буду думать, буду вспоминать до конца жизни.

— Постойте! Есть еще средство все исправить…

— Нѣтъ, никакого и никогда!

— Я могъ бы… (запинаясь) могъ бы сдѣлать вамъ предложеніе… Неужели это такъ уже невозможно?

Водворилось молчаніе.

— Не знаю, какая выгода была бы въ томъ, чтобы мы обоюдно сдѣлали себя несчастными навѣки?

— О, за себя я отвѣчаю: я не былъ бы несчастливъ съ вами. Попробуйте, послушайтесь меня! Я не стану васъ увѣрять, что я люблю горячо, что я вамъ преданъ: я только нѣсколько часовъ тому назадъ встрѣтился съ вами въ первый разъ; но, клянусь спасеніемъ души моей, я васъ люблю, какъ не любилъ еще никого въ жизни, и это слово ближе всего выражаетъ то чувство, которое я испытываю по отношенію къ вамъ. Я такъ хотѣлъ бы убѣдить васъ въ этомъ, дорогая!

— «Я и сама почти хотѣла бы въ этомъ убѣдиться!» — подумала про себя Модерна, но вслухъ проговорила: — Благодарю васъ! Ну, надѣюсь, теперь все въ порядкѣ? Вы сдѣлали мнѣ предложеніе, а я вамъ отказала. Чего же мнѣ больше? (съ горькимъ смѣхомъ прибавила она). Должна же я быть довольна? Ну, я и довольна. Я готова пожать вамъ руку и пожелать спокойной ночи.

— Ради Бога, отнеситесь ко мнѣ серьезно! Я самъ никогда въ жизни еще ни на что не смотрѣлъ такъ серьезно; никогда еще не былъ такъ влюбленъ. Честью васъ завѣряю, ни одна женщина въ мірѣ не была для меня дороже васъ. Развѣ этого мало? Женихъ имѣетъ право цѣловать свою невѣсту. Но пока мы лучше ничего не скажемъ, а дня черезъ четыре — чтобы сразу ихъ не пугать… Лэди Риддель будетъ очень довольна, а Сесилія…

— Сесилія?! — воскликнула Модерна: — Боже мой, что я надѣлала? Сесилія… и вы…

— Къ чему вамъ понадобилось соединять наши имена? Я никогда не былъ и не буду ничѣмъ по отношенію къ ней.

— Не будете? Но вы уже теперь… Вы должны быть ей дороги. То-есть, я хочу сказать… Пустите меня!

— Нѣтъ, не пущу, пока не скажете: да или нѣтъ! Слышите стукъ колесъ? Онѣ сейчасъ подъѣдутъ. Вы завтра мнѣ отвѣтите: теперь ничего слушать не хочу! Покойной ночи, дорогая, милая! Кажется, все на свѣтѣ готовъ бы я отдать за право… повторить оскорбленіе… Нѣтъ, нѣтъ! Пока не возражайте. Спокойной ночи!

Поутру за чайнымъ столомъ сошлись всѣ, кромѣ Модерны.

— Вамъ чаю или кофе, Франсисъ? — спросила лэди Риддель.

— Позвольте кофе. А гдѣ же миссъ Масклинъ?

— Ахъ, ужъ и не говорите! Уѣхала съ поѣздомъ 8 час. 20 мин. утра.

— И не оставила никакой записки?

— Она вошла ко мнѣ въ спальню въ семь часовъ и простилась со мною, страшная, какъ привидѣніе; привела какіе-то нелѣпые резоны, почему ей нужно сейчасъ же вернуться въ городъ… Странная дѣвушка!

— По моему, это чрезвычайно нелюбезно съ ея стороны! — замѣтила капризно Сесилія.

— О, моя племянница — совсѣмъ сумасшедшая… Прелестнѣйшая дѣвушка, но совсѣмъ сумасшедшая!

— Совершенно съ вами согласенъ, лэди Риддель! — какъ-то особенно свирѣпо подтвердилъ капитанъ.

VII.

На дачѣ, въ Сёрреѣ, все общество увлекалось теннисомъ. Не принимала въ немъ участія только Пегги, предпочитавшая сидѣть въ тѣни, въ саду, за чайнымъ столомъ.

— Очень рада, что не играю! — разсуждала она. — Я слишкомъ велика, чтобы такъ играть! Модерна подгоняетъ шаръ Артура Девереля изъ боязни, что онъ можетъ промахнуться, а Вэрона до того углубилась въ разговоръ съ Томомъ, что пропускаетъ свою очередь играть. Не понимаю, почему эта игра называется «теннисъ» было бы правильнѣе назвать ее: «болтовня». Взрослые больше всего на свѣтѣ любятъ говорить. Мама и м-съ Дженкинъ вернулись домой. М-съ Дженкинъ бѣсится, что не можетъ играть въ теннисъ; ей мѣшаютъ высокіе каблуки и стянутый корсетъ. Она все можетъ дѣлать, что угодно, только не играть въ эту игру. Вэрона терпѣть ее не можетъ. Охъ, ужъ эти мнѣ взрослые люди!..

— Меня все допрашиваютъ, не хочется ли мнѣ поскорѣе начать выѣзжать? Конечно, не очень, сколько мнѣ кажется; и къ чему мнѣ такъ стремиться къ выѣздамъ? Они не понимаютъ, они говорятъ: "Бѣдняжка! Ей только пятнадцать лѣтъ! Еще три года ждать, пока ее начнутъ вывозить "! Благодарю покорно! Знаю, прекрасно знаю, что такое эти хваленые выѣзды: на своихъ сестрахъ видѣла, какъ это хорошо и весело. Во-первыхъ, вамъ заказываютъ бальное платье, и вы думаете, что это — прелестнѣйшее, единственное платье во всемъ мірѣ; оно готово, его приносятъ… Крики, слезы: платье сидитъ нехорошо, и некрасиво, и, словомъ, никуда не годится! Скорѣй умру, чѣмъ наряжусь въ такое безобразіе! Но передѣлывать некогда, — объ этомъ (можете быть спокойны!) позаботилась портниха. Во-вторыхъ, прическу надо сдѣлать по новому; волосы не привыкли и не хотятъ держаться. Вы волнуетесь, вы суетитесь; вы бросаетесь туда и сюда… Карета уже давно ожидаетъ у подъѣзда… Вы сыплете себѣ на лицо цѣлое море пудры и бѣжите къ выходу, не стеревъ хорошенько ея бѣлый слой. Мои сестры, возвратившись домой послѣ бала, бросались на кровать, не раздѣваясь, и принимались вертѣться и пищать, жалуясь на понесенное разочарованіе: «веселое общество» — не что иное, какъ «обманъ пустой»; и ничто не складывается такъ, какъ бы того хотѣлось. Но я и безъ того могла бы имъ сказать, какъ и что будетъ. Конечно, онѣ остановили свое вниманіе на самомъ невозможномъ изо всѣхъ танцоровъ въ бальной залѣ, а онъ не только не былъ имъ представленъ, но даже не протанцовалъ ни одного тура. Я, съ своей стороны, вовсе не думаю, чтобы жизнь была «обманъ пустой». Я всегда творю волю свою, и всегда съумѣю добиться всего, чего захочу…

— А что, не съѣсть ли мнѣ еще одинъ «petit four»! Я съѣла ихъ только шесть штукъ, а Вильямъ — цѣлыхъ восемь! Блюдо начинало замѣтно пустѣть, — ну, вотъ, я и прогнала его разыскивать лужайку для шаровъ…

— Вѣдь по моей же иниціативѣ, по моему желанью переѣхали мы на лѣто въ этотъ лѣсистый деревенскій уголокъ, вмѣсто церемонныхъ, несноснѣйшихъ купаній и модныхъ курортовъ. Тутъ у насъ, въ Мерро, даже сосѣдей нѣтъ по близости; вотъ развѣ только Деверели, — оба такіе милые и такіе красавцы, что я любого изъ нихъ выбрала бы себѣ въ зятья… Впрочемъ, Фредъ, по моему, лучше Арчера; жаль только, что онъ уже помолвленъ съ Флосси Ренсселеръ. Эта Флосси — порядочная шалунья; я намѣреваюсь часто съ ней видаться, когда она выйдетъ замужъ…

— Боже! Что за безконечная игра! Не выпить ли мнѣ еще чаю?.. Ахъ! чай совсѣмъ простылъ. Ну, вотъ — пятно на скатерти! Положу на это мѣсто… (что бы такое положить?) носовой платокъ! А, жаль, что онъ такой грязный! И гдѣ онъ могъ такъ вываляться? А, знаю: я имъ подбирала головастиковъ… Ну вотъ, эта глупая Модерна нарядилась въ юпку съ кружевами, да сама и запуталась въ нихъ…

— Я всегда ношу короткія юбки, — какъ можно короче: этоя сама придумала такую хитрость, чтобы мнѣ подольше жилось привольно, какъ подростку. Взрослыя дѣвицы думаютъ, что меня такъ нарочно одѣваютъ, а это все — я сама! Будь на мнѣ длинная юпка, я тотчасъ же была бы обязана держать себя степенно, словно аршинъ проглотила; зато теперь я могу бѣситься, сколько моей душѣ угодно. И какъ смѣшно, когда я вдругъ выкину какую-нибудь шутку или произнесу цѣлыя рѣчи самаго невообразимаго содержанія! Мнѣ все сходить съ рукъ, — какъ я ни бываю дерзка и безразсудна…

— Понятно, у меня тоже есть уроки и занятія; дурацкіе уроки! Я думаю, что та женщина — набитая дура, которая не съумѣетъ провести своихъ учителей. У меня есть и учительница тоже, — скучнѣйшая изо всѣхъ француженокъ на свѣтѣ, — совершенно безобидное созданье. Я весьма старательно ее выбирала, и она мнѣ почти нравится. Она знаетъ, что я не люблю, чтобы она совала носъ въ мои дѣла… Я очень рѣдко съ нею вижусь. Положимъ, мнѣ подаютъ кушать въ классную комнату, и я обѣдаю вмѣстѣ съ нею; но она все время читаетъ свои любезные романы… все неприличные, конечно! И я была бы не прочь познакомиться съ ними поближе; но, право же, мнѣ некогда!..

— Я всегда спѣшу ѣсть и глотаю жадно, причемъ она меня предупреждаетъ, что я испорчу себѣ цвѣтъ лица. Но и на это у меня есть отвѣтъ, я говорю: «Ну, и прекрасно! Когда я выросту, еще успѣю подумать о своемъ цвѣтѣ лица»… Зимою у насъ часто бываютъ званые обѣды, и также часто случается, что насъ всѣхъ тринадцать. Мама говоритъ, что многіе не любятъ видѣть «тринадцать за столомъ»; но главное, это — она сама. Тогда меня зовутъ внизъ, и я обѣдаю «съ большими», хоть, говоря откровенно, я предпочитаю свои уединенные обѣды «наверху»: тамъ ужъ прислуга знаетъ, что я люблю покушать, и мнѣ ни въ чемъ нѣтъ отказу. На дняхъ, зная, что у насъ будутъ гости, я упросила Билли Данверса остаться дома, чтобы не ему, а мнѣ досталось быть четырнадцатой. Для разнообразія, и внизу обѣдать иной разъ очень интересно. Милый мальчикъ! Онъ отговорился лихорадкой, а вечеркомъ все-таки пришелъ къ намъ, и я его поблагодарила за услугу.

— Модерна думаетъ, что онъ — ея поклонникъ. Вовсе нѣтъ: — онъ ничей! Ему даже вовсе не хочется жениться, и я вполнѣ раздѣляю его взгляды: я тоже не хочу выходить замужъ! Можетъ быть, потому мы съ нимъ такъ и дружны, что онъ не видитъ во мнѣ искательницы жениховъ?..

— Я лично не стою за бракъ, но это не мѣшаетъ мнѣ помогать бѣднымъ взрослымъ барышнямъ. Мнѣ, собственно, приходится при нихъ играть ту роль, которую играютъ при мошенникахъ маленькіе мальчишки: юркіе, смѣтливые, они пролѣзаютъ въ щели и окна, чтобы затѣмъ отпереть разбойникамъ изнутри. Вотъ барышни меня и посылаютъ лазить въ такія именно щели и окна. И ничего, — на этотъ счетъ я просто геній!..

— На дняхъ Модерна всю ночь не могла ни спать, ни сидѣть спокойно: она призналась мнѣ, что Арчеръ Деверель (какъ ей показалось) ушелъ домой въ полной увѣренности, что ей больше нравится поэтъ де-Виръ. Модерна говоритъ, что ей дорого доброе мнѣніе каждаго; но я думаю, что дороже каждаго для нея именно не кто иной, какъ этотъ самый красавецъ-Деверель…

— Модерна повела меня къ себѣ въ комнату, закрыла поплотнѣе всѣ двери и окна (удивляюсь, какъ это она забыла заткнуть трубу въ каминѣ!) и повѣдала мнѣ свое желаніе, чтобы Арчеръ съ моихъ словъ могъ догадаться, что онъ ошибся… Только это все надо сдѣлать очень, очень тонко, чтобы онъ отнюдь не заподозрилъ, что она, Модерна, къ нему сама неравнодушна!.. Я обѣщала ей все, что угодно, только бы она, въ свою очередь, не разболтала мое приключенье съ моимъ песикомъ Таузеромъ… И она обѣщала; да на придачу подарила свою старую шляпу и старый лоскутъ валансьеновъ, который у нея валялся безъ дѣла…

— Недолго думая, я поутру помчалась прямо туда. Я родственница, и потому никого не могло удивить мое появленіе. Нимало не смущаясь, я назвала, кого мнѣ было надо видѣть, а очутившись съ нимъ съ глазу-на-глазъ, я прямо, безъ какихъ бы то ни было подходовъ, объявила ему, что Модернѣ никто не нравится, кромѣ него. Онъ немного смутился, но сказалъ: «Неужели!?» — и видъ его былъ вообще такой, какъ будто онъ самъ этого никогда не замѣчалъ. Я сказала, что мы вообще терпѣть не можемъ поэтовъ, а слѣдовательно, и Модернѣ не можетъ нравиться де-Виръ. Но, можетъ быть, онъ и знать не хочетъ нашу Модерну? Все равно, я ему подала мысль, что онъ могъ ей понравиться, — и того довольно! Меня вдругъ осѣнила мысль позвать его съ братомъ на теннисъ и на чашку чаю и — не угодно ли полюбоваться? — вотъ они всѣ на лицо, на лужайкѣ, а онъ такъ углубился въ созерцаніе Модерны, что все даетъ мимо. Надо надѣяться, что его заберутъ въ руки!..

— Вильямъ! Плутяга! Гдѣ ты былъ? Досталъ гнѣздо? Небось, хочешь приберечь его для себя? Нѣтъ, нѣтъ: ты и не думалъ меня звать! Постой! Оставь печенья въ покоѣ! Ну, можешь съѣсть то, что упало въ муравейникъ, — по крайней мѣрѣ, не такъ жалко будетъ вкуснаго petit four’а! Ты можешь вытереть его и съѣсть. Джэмсъ! Джэмсъ! подайте еще пирожковъ: съ ними бѣда случилась. Вильямъ, потомъ пойдемъ, сыграемъ партію вдвоемъ, — да хорошенько! Покажемъ имъ, какъ надобно играть! Пойдемъ скорѣе!

Поздно вечеромъ въ комнату къ Модернѣ входитъ Вэрона въ своемъ ночномъ капотикѣ.

— Вышли вонъ свою Aurélie! — проситъ она сестру.

— Ну, вотъ, она ушла. Въ чемъ дѣло?

— Ни въ чемъ.

— Такъ знаешь, или лучше спать сама, да и мнѣ не мѣшай.

— Какая ты безчувственная, право! Я хочу поговорить съ тобой про сегодняшній обѣдъ.

— Ну, и говори. Я буду слушать.

Водворяется довольно долгое молчанье.

— Ты обратила вниманіе на вдову? — начинаетъ опять Вэрона.

— Непремѣнно, какъ всегда. Это прекрасное упражненіе.

— Она очень ухитряется краснѣть.

— Ужъ хоть бы это предоставила намъ, — молодымъ дѣвицамъ.

— Но она сама вѣдь еще молода: ей двадцать-седьмой годъ. Ахъ, какъ бы я хотѣла быть вдовой! Томѣ Лауренсъ говоритъ, что м-съ Дженкинъ выразила желаніе быть ему матерью.

— Да кто тебѣ сказалъ это?

— Да онъ самъ, Томъ Лауренсъ. Только онъ не хочетъ: у него дома есть родная мать…

— И все это онъ самъ добровольно говоритъ тебѣ?

— Онъ все мнѣ говоритъ, всегда!

— Ну, значитъ, побѣдила ты, а не вдова.

— Но, Модерна, она такая умная, такая хитрая! Онъ говоритъ, что она нестерпимо ему надоѣдаетъ; а все-таки въ концѣ концовъ самъ къ ней бѣжитъ. Она такъ хорошо умѣетъ во-время сказать, во-время промолчать.

— И даже смотритъ еще лучше, еще краснорѣчивѣе, чѣмъ говоритъ.

— Очень было нужно приглашать ее гостить!

— Если наняли на лѣто цѣлый домъ, надо же его кѣмъ-нибудь наполнить! — пошутила Модерна.

— Ну, ужъ ее-то можно бы не приглашать.

— Отчего же? Она такъ оживляетъ…

— Только не насъ съ тобою!

— Не для однѣхъ только барышенъ созданъ весь міръ!

Опять молчаніе.

— Боже! Никакъ ты завиваешься, Модерна? Конечно, для пикника у Деверелей?

— Нѣтъ, не совсѣмъ. Я вообще люблю быть миловидной.

— А какъ ты думаете, будетъ завтра дождь?

— Нѣтъ, пусть ужѣ лучше вѣтеръ: ея завитушки не выдерживаютъ вѣтра.

— Ну, такъ пусть будетъ вѣтеръ, буря!

— Вотъ глупая!

— Это еще за что?

— Ты сама лучше знаешь.

Сестры умолкаютъ.

— А м-съ Дженкинъ, какъ будто, ухаживаетъ за Томомъ? — начинаетъ опять Вэрона.

— Нѣтъ, это у нея просто такая ужъ привычка…

— Однако, онъ и за обѣдомъ сидѣлъ рядомъ съ нею.

— Понятно! Его мама тамъ посадила…

— Но говорилъ онъ больше со своей другой сосѣдкой.

— А кто она такая?

— Ну, одна барышня…

Еще молчаніе.

— Эта барышня была — я! — продолжаетъ Верона.

— Вотъ какъ? А я и не замѣтила!.. Послушай, Вэрона! Мнѣ надоѣла моя старая прическа; я хочу попробовать новую. Смотри, вотъ такъ! Хорошо?

— Отвратительно! Совсѣмъ тебѣ не къ лицу.

— Ну, а вотъ такъ?

— Нѣтъ, лучше вотъ такъ…. или такъ… Все равно, какъ-нибудь!

— Какая ты безучастная!.. — и, помолчавъ, прибавила: — Я, кажется, спать пойду; ты не хочешь слушать…

— Нѣтъ, отчего же? Говори, только о чемъ-нибудь интересномъ…

— Ради Бога, не будь какъ Арчеръ Деверель!

— А ты не будь груба!

— О, Модерна, неужели ты въ самомъ дѣлѣ влюблена въ этого фатишку?

— Нельзя ли безъ такихъ названій?

— Что же тутъ такого? Это не какая-нибудь вещь, которую можно измѣнить или передѣлать. И вдобавокъ онъ отвратительно играетъ въ теннисъ.

— Ну, кто его къ намъ приглашаетъ?

— Только не я.

— Ну, такъ, значитъ, Пегги! Она очень уже бойка на все, на что угодно.

— Вотъ тебѣ и разъ! Ты уже въ постели?

— Кажется, уже довольно поздно?

— Мнѣ бы уйти?

— Пожалуй.

— Но я бы, кажется, готова всю ночь говорить.

— Помилосердуй!

— Сознайся, ты вѣдь злишься?

— Нѣтъ, только я спать хочу!

— Покойной ночи, милочка!

— Покойной ночи!.. — и Вэрона уходитъ.

— Модъ, проснись! Проснулась, душка моя, ангелочекъ! — говоритъ, вернувшись, Вэрона. — Скажи ты мнѣ…

— Ну, что такое?

— Да проснись хорошенько: дѣло серьезное!

— Отстань, Вэрона! Не мучай меня, не мѣшай мнѣ спать. Вотъ, вотъ уже засыпаю…

— Постой, Модерна, душка! Погоди минутку! Только скажи: по-твоему, которая изъ двухъ: я или вдова?

— Я думаю, ни та, ни другая!

— Модерна, ну, будь же милая!

— Дѣлать нечего, придется покориться, — согласилась Moдерна. — Ну, слушай: она уѣзжаетъ съ поѣздомъ одиннадцать десять, послѣ завтра, — если это можетъ служить для тебя утѣшеніемъ.

— А кто тебѣ сказалъ?

— Мама. И я сама свидѣтельница, какъ Томъ искалъ ей въ росписаніи подходящаго поѣзда.

— О, душка! Въ самомъ дѣлѣ?

— Конечно, дурочка! Развѣ ты не видишь, что она нарочно заигрываетъ съ Томомъ, чтобы поддразнить Девереля. А вчера — слушай же, слушай внимательно! — Томъ спрашивалъ у меня, есть ли на свѣтѣ глаза прекраснѣе твоихъ?.. Ну, что, теперь довольна?

— О, Модъ! Ты душка, ты восторгъ! Ты меня сдѣлала счастливой! Никогда въ жизни не забуду, какой ты была доброй для меня сестрой… Фу! Да никакъ она ужъ задремала?..

VIII.

М-съ Мортимеръ даетъ танцовальный вечеръ въ Кенсингтонѣ. Съ первыми звуками вальса, нѣсколько человѣкъ парами уходятъ изъ оранжереи въ залу. Модерна остается сидѣть на мѣстѣ и глядитъ имъ во слѣдъ.

— Вонъ, вонъ она идетъ! Я узнаю ее по спинѣ. Нѣтъ… Да нѣтъ же, я въ ней не ревную! Но все-таки мнѣ бы хотѣлось… Вэрона, ты чего?

Вэрона быстро въ ней подбѣжала, оставивъ на минутку своего кавалера, и принялась ее убѣждать.

— Ну, чего тебѣ сидѣть здѣсь, совсѣмъ въ сторонѣ, вмѣсто того, чтобы танцовать и веселиться? Онъ только и видитъ, и слышитъ, что Флосси Ренсселеръ.

— Я не понимаю, что ты хочешь этимъ сказать?

— Ну, вотъ уже и разсердилась! А я-то даже бросила своего кавалера, чтобы только прибѣжать тебя утѣшить…

— «Утѣшить»?! Можешь убираться, откуда пришла! — вспыхнула Модерна, а про себя прибавила: — «Такой отвратительной дѣвчонки еще свѣтъ не производилъ! Все-то онѣ раскопаютъ, эти сестры!.. Ну, вотъ, только еще Флосси не хватало»!

— Чего вы тутъ сидите въ одиночествѣ, Moderna mia? У васъ нѣтъ кавалера? — бойко окликнула ее миссъ Ренсселеръ.

— Не говорите глупостей! Конечно, у меня есть кавалеръ.

— Къ чему же вы запрятались такъ далеко, что онъ навѣрно васъ не сыщетъ? Это можетъ даже показаться очень страннымъ… — и Флосси уходитъ.

— Я и сама такъ думаю, — разсуждала Модерна. — Не пойти ли назадъ? А! Вотъ и мой кавалеръ! Ну, что, Билли? Жарко въ залѣ? Идите скорѣй сюда, да посидимъ и поболтаемъ немножко. Танцовать я что-то не хочу.

— Ну, и я также! — подхватилъ Билли Данверсъ. — Когда угодно, я готовъ съ вами съ большимъ удовольствіемъ болтать, нежели танцовать.

— Ужъ будто я такъ отвратительно танцую?

— Полноте! Вы прелесть, что за дама! Только иной разъ больше удовольствія доставляетъ болтовня…

— Что у васъ за прелесть бутоньерка!.. И какая большая!

— Это не моя; ее мнѣ уступилъ Арчеръ Деверель.

— Дайте взглянуть!

— О, нѣтъ! Я боюсь, что пожалуй не получу ея обратно.

— И не нуждаюсь! Такой кочанъ капусты! Неужели вы можете подумать, что я говорю серьезно?

— Однако, вашъ даръ умиротворяющимъ образомъ дѣйствовать на людей, кажется, пропалъ! И всѣ такіе несносные сегодня!

— А съ кѣмъ вы танцовали? Съ Флосси Ренсселеръ?

— Благодарю покорно! Я не желаю дѣлиться съ Деверелемъ.

— Ну, такъ кто же ваша дама? Я непремѣнно хочу знать, — лѣниво говоритъ Модерна.

— Да никто же, никто! Удивительно, что барышни считаютъ необходимостью для мужчины быть влюбленнымъ. Но жизнь, по-моему, гораздо серьезнѣе такихъ пустяковъ.

— Ну, вамъ придется основательно изучить эти «пустяки», когда вы будете дипломатомъ: флёртъ и умѣнье играть въ любовь входятъ въ ваши обязанности, какъ дипломата.

— Ну, это-то я съумѣю! — убѣжденно, говоритъ добродушный Билли. — Только серьезно влюбляться, по-моему, страшная нелѣпость! Я до сихъ поръ умѣлъ этого избѣгать, и ни въ кого не влюблялся, — даже въ васъ!

— Ну, въ меня не быть влюбленнымъ очень легко! — съ горечью замѣчаетъ Модъ.

— Вовсе нѣтъ! — вѣжливо протестуетъ Билли. — Только вы для меня еще недостаточно стары.

— Попробуйте влюбиться въ Флосси.

— А она старше васъ?

— Право, не знаю хорошенько.

— …И вдобавокъ, я не хотѣлъ бы пересѣчь дорогу Деверелю…

— Развѣ онъ?..

— Вы только посмотрите, что за парочка! Они вѣдь неразлучны, и Флосси такъ углубилась въ бесѣду съ нимъ! О, это дѣло рѣшенное. Развѣ вы не знали? Я даже готовъ объ закладъ побиться. Хотите пари?

— Я… мнѣ всегда казалось, что она — невѣста его брата, Фреда… Прошлымъ лѣтомъ въ Мерро…

— Знаю! Но они въ чемъ-то разошлись и больше не сближались. Я лично предпочитаю Фреда; Арчеръ — такой фатишка!.. И что онъ въ ней нашелъ? Она — такая легкомысленная!.. Вотъ, и сейчасъ, во время лансьё, она сунула мнѣ въ руку записочку… Показать вамъ?

— Эта записочка къ …? Нѣтъ, я думаю, вы не имѣете права, — и Модерна, которая было-наклонилась впередъ съ горячимъ любопытствомъ, отшатнулась отъ своего собесѣдника. — Не смѣйте мнѣ показывать! Не то я больше слова съ вами не скажу!

— Ну, ну, конечно: — я вѣдь только пошутилъ! — Въ этой запискѣ она проситъ, чтобы я ей уступилъ тѣ три танца, которые она мнѣ обѣщала. Они понадобились ей для Девереля, это очевидно.

— Она, кажется, вообще дѣвица изъ такихъ, что нравятся мужчинамъ? — спросила Модерна.

— Да, она все время интересничаетъ и дѣлаетъ имъ глазки. Я, съ своей стороны, терпѣть этого не могу… И хоть Арчеръ фатишка, а мнѣ жаль, что эта американка успѣла его закрутить. Но, можетъ быть, виною ея деньги? Ему такъ хочется попасть въ члены парламента…

— Билли! — вдругъ останавливаетъ его Модъ. — Слѣдующій танецъ вы свободны?

— Да. Но зачѣмъ вамъ знать? Вамъ надо кого-нибудь… обидѣть?

— Да, конечно.

— Бѣдный! Кто бы онъ ни былъ, мнѣ его очень жаль. Такая вы сегодня прелесть! Сначала, вы были немного блѣдны, но теперь разгорѣлись… А! Музыка заиграла… побѣгу скорѣе…

— Бѣгите, Билли; я подожду васъ здѣсь.

— А кстати: мы держимъ пари… только на что?

— Не знаю… все равно… Ну, хоть на вашу бутоньерку.

— Ага! Вамъ все-таки ее захотѣлось?

— Ну, ну, бѣгите, а не то я разсержусь и никогда ни слова съ вами не скажу!

На смѣну Билли вошелъ Арчеръ Деверель, съ дамской накидкой на рукахъ.

— Наша очередь! — проговорилъ онъ. — Но вмѣсто танцевъ не пойти ли лучше намъ въ оранжерею?

— Пожалуй, для этого немного свѣжо! — довольно холодно возражаетъ Модерна.

— Простите, но я взялъ на себя смѣлость позаботиться объ этомъ. Я замѣтилъ вашу накидку и зашелъ взять ее въ сѣняхъ. Пойдемте, посмотримъ на рѣдкостный цвѣтокъ, который цвѣтетъ только по ночамъ: онъ тамъ, въ оранжереѣ, въ концѣ сада. Всѣ уже видѣли его, а я ждалъ васъ, чтобы пойти намъ вмѣстѣ.

— Но вы вѣдь танцовали съ миссъ Ренсселеръ?

— Да. Наконецъ-то она согласилась выйти за моего брата, Фреда! Я радъ, что мнѣ удалось этого добиться: онъ, бѣдный, такъ по ней страдалъ! Вы вообразить себѣ не можете, до чего я измучился за эти нѣсколько мѣсяцевъ съ чужими дѣлами… Мнѣ некогда было подумать о своихъ… Идемъ скорѣе! — и онъ заботливо помогъ молодой дѣвушкѣ падѣть накидку…

Полчаса спустя, въ залѣ, гдѣ былъ накрытъ ужинъ, они встрѣтили Билли и Вэрону.

— А что, Билли: намъ здѣсь найдется мѣсто? — спросила Модерна.

— Да; мы съ Вэроной сейчасъ устроимъ вамъ мѣсто за столомъ, — проговорилъ онъ и, вглядываясь ей въ лицо, прибавилъ. — А что, Модъ, не хотите ли взять мою бутоньерку?

— Хочу! — мягко согласилась она.

----- Изъ дневника Модерны.

«28-го мая. — Я ему все сказала… Какъ мнѣ было противно признаваться! Онъ вовсе не такъ горячо принялъ это къ сердцу, какъ я ожидала; онъ даже нашелъ, что капитанъ Джикиль поступилъ прекрасно. Я ему сказала, что шесть мѣсяцевъ тому назадъ онъ женился на Цисси Риддель; значитъ, я ей во всякомъ случаѣ не повредила. И какъ я счастлива, что все ему сказала!.. Какъ я могла его такъ страшно ревновать, — и къ кому же? къ Флосси Ренсселеръ! Это представляется мнѣ теперь совсѣмъ невѣроятнымъ. Арчеръ считаетъ ее неособенно благовоспитанной дѣвицей, но конечно открыто въ этомъ никогда не признается: она вѣдь будущая его невѣстка… и моя также»!..

IX.

— Ну, что подѣлывала вчера моя крошка Модъ? — спрашивалъ Деверель, идя съ невѣстой по Пикадилли, въ ясное весеннее утро.

— Постой, дай припомнить!.. Не легко мнѣ достался вчерашній день. Вильямъ къ отпуску и ожидаетъ, что я буду исполнять безпрекословно его волю, что я и дѣлаю, конечно; затѣмъ, я пошла къ твоей «sainte mère»…

— Къ моей?..

— Ахъ, извини, пожалуйста! Къ лэди Деверель. Это было для меня своего рода испытаніе; но я надѣялась тамъ встрѣтиться съ тобой…

— Въ самомъ дѣлѣ? Я бы хотѣлъ, — нѣжно проговорилъ Деверель, — чтобы ты была въ добрыхъ отношеніяхъ съ моей матерью… Она во многомъ могла бы быть тебѣ полезна…

— Но я и безъ того ее люблю! Я считаю, что она — милѣйшая старушка! А твоя сестра — трещотка… О, прости, пожалуйста! Видно, моя судьба все просить у тебя прощенія; но право же, когда Вильямъ дома, я всегда отъ него заражаюсь мальчишечьихъ жаргономъ. Пожалуйста, не думай, что мы съ твоей матерью не ладимъ: совсѣмъ напротивъ! Она просила меня поиграть, и я сыграла ей цѣлую тему съ варіаціями въ старомодномъ духѣ. Въ сущности, она была болѣе современна, нежели слушатели могли себѣ представить. Отгадай!

— Конечно, не могу.

— «Бѣдняжка — понимаете? — И не подозрѣвала»… Прехорошенькая мелодія, а варіаціи импровизировала я сама. Такъ никто и не догадался, откуда тема.

— То-есть, не хотѣлъ догадаться! — сухо замѣтилъ Деверель. — Развѣ ты сама не…

— Ну что: «я сама»? — своевольно возразила Модерна. — Валери Уайтъ вѣдь сыграла же на дняхъ фугу на мотивъ: «Не знаю, гдѣ мы, гдѣ мы»!..

— Что-жъ, очень умно съ твоей стороны, — замѣтилъ Деверель примирительнымъ тономъ. — Чего-жъ мы тутъ стоимъ?

— Посмотри, что за прелесть эта танцовщица! — восхищалась Модерна вмѣсто отвѣта, любуясь рисункомъ, изображеннымъ на афишѣ.

— Ради Бога, не останавливайся передъ объявленіями!

— Хорошо, пойдемъ дальше, — кротко согласилась Модъ. — Но послѣ свадьбы развѣ мы не можемъ побывать въ такихъ мѣстахъ?

— Какихъ? Кафе-шантанахъ? Дитя мое, да въ нихъ такая тоска!

— Знаю, что всѣ замужнія дамы такъ говорятъ, чтобы убѣдить въ этомъ своихъ невинныхъ сестеръ. Но Флосси Деверель, твоя невѣстка, была съ мужемъ въ одномъ изъ такихъ театровъ и превесело провела время, право! Она зашпилила булавкой отъ шляпы занавѣски въ ложѣ, и, не замѣченные публикой, они съ Фредомъ просидѣли, глядя въ щелочку, все представленіе.

— Пожалуйста, не бери примѣра съ моей невѣстки; «американизмъ» вовсе не къ лицу прелестной, изящной дѣвушкѣ-англичанкѣ.

— Но я серьезно хотѣла бы научиться легкимъ танцамъ. Неужели я такая неуклюжая? Право, я съумѣла бы изогнуться, какъ угодно…

— И будешь танцовать, что тебѣ угодно, но только для меня одного, для твоего мужа.

— А!.. — не особенно радостно вырывается у невѣсты. — Смотри, Арчеръ, смотри! Пожарные! Пойдемъ, посмотримъ на пожаръ.

— Но тамъ будетъ такая давка!..

— Понятно! Это-то и смѣшно! Мальчикъ, скажи мнѣ: гдѣ горитъ?

— Бочарня въ Монпелье. Пожаръ почти утихъ.

— Прошу тебя не заговаривать на улицѣ съ мальчишками. Пойдемъ лучше въ садъ!

— Хорошо, милый! — покорно согласилась Модерна, и вдругъ, неожиданно для своего спутника, проскользнула между двумя общественными каретами и мигомъ очутилась на той сторонѣ улицы, гдѣ ее вскорѣ нагналъ женихъ.

— Люблю проскользнуть подъ самой мордой у лошадей! — воскликнула Модерна. — Сильное ощущеніе!

— Да, милая, конечно; только… брюки у меня всѣ въ грязи.

— Идемъ скорѣй; никто на тебя смотрѣть не будетъ!

Въ саду Модерна мимоходомъ протянула рукуи сорвала полураспустившійся листъ дикаго каштана, зубами пощипала его и бросила, за нимъ — другой, за другимъ — третій.

— Брось, зубки позеленѣютъ! — остановилъ ее Деверель, и оба сѣли отдохнуть.

Модерна послушно перестала кусать ѣдкіе листья, а Деверель не сводилъ съ нея умиленнаго взора.

— Послушай, милая! Надо бы, чтобы твоя прелестная головка занялась когда-нибудь дѣломъ. Я бы хотѣлъ, чтобы въ извѣстный день…

— Отчего прямо не сказать: въ день свадьбы!

— Въ день нашей свадьбы я бы хотѣлъ уже знать заранѣе, куда я увезу свое сокровище, чтобы вполнѣ имъ безраздѣльно завладѣть.

— Я знаю, куда бы мнѣ хотѣлось! — горячо воскликнула Модерна.

— Въ Шотландію? Въ Норвегію? Прежде тамъ было тихо, но теперь ее наводняютъ иностранцы и туристы.

— Прелестно! Но мнѣ бы хотѣлось лучше въ Парижъ. Флосси и Фредъ проѣхали туда прямо послѣ свадьбы.

— До смерти надоѣлъ мнѣ вашъ Парижъ. Если-бъ ты только знала…

— Въ томъ-то и дѣло, что мнѣ онъ не надоѣлъ, и я не знаю… Я хочу побывать въ театрахъ, въ кафё, и въ Латинскомъ кварталѣ, и въ « Хижинѣ».

— Глупая! «Хижина» приказала долго жить еще до твоего появленія на свѣтъ.

— О ней упоминается въ «Пришельцахъ», — пояснила Модъ. — Но, вѣроятно, есть что-нибудь болѣе современное въ томъ же духѣ?

— Конечно, — сухо подтвердилъ Деверель. — Но не могу же я туда водить мое сокровище?

Водворилось молчаніе.

— Какія еще ужасныя продѣлки намѣревается продѣлать моя прелесть, когда мы будемъ мужемъ и женой?

— О, цѣлую кучу самаго запретнаго! Во-первыхъ, прочитать всѣ тѣ французскіе романы, которыхъ я теперь читать не смѣю!

— Но я хоть сейчасъ готовъ сдѣлать для тебя цѣлый выборъ французскихъ книгъ, которыя ты могла бы хоть сейчасъ прочесть, — снисходительно предлагаетъ Деверель.

— Знаю! — довольно рѣзко и грубовато говоритъ Модерна. — Въ родѣ тѣхъ, которыя стоятъ у насъ въ классной комнатѣ, на полкѣ? «Récit d’une Soeur», или «Le roman d’un jeune homme… bête», или какъ его тамъ? Я хочу читать Дроза, и Мопассана, и Зoла, и…

— Скорѣй умретъ моя жена у ногъ моихъ, но не прочтетъ Зола! — свирѣпо восклицаетъ Деверель.

— Ну, и не прочту. Ты самъ разскажешь мнѣ ихъ содержаніе, — мягко и ласково говоритъ невѣста.

— Боже избави! Ты, кажется, не понимаешь, что я хочу уберечь тебя, мою голубку, мой цвѣтокъ благоуханный, мою чистую лилею, такою, какъ ты теперь есть; хочу оградить тебя моей любовью отъ всего непригляднаго, тлетворнаго и злого, что могло бы тебя коснуться…

— Арчеръ! Все это очень мило сказано, но я вовсе не такое нѣжное неземное созданіе… Я даже страшная силачка: ощупай мои мускулы! — И Модерна со смѣхомъ протянула къ нему руку съ твердо зажатымъ кулакомъ.

— У тебя не должно быть мускуловъ! — вспылилъ Деверель.

— Ни мускуловъ, ни руки, ни даже пальца, на которомъ могло бы красоваться твое хорошенькое обручальное колечко? Даже Вильямъ мною гордится!

Деверель слегка прикасается къ ея рукѣ, а самъ въ это время косится на какого-то старичка, который тутъ же, по близости, кормитъ утокъ.

— Что за прелесть у тебя ноготочки! Въ нихъ столько благороднаго изящества! я никогда бы не влюбился въ дѣвушку съ квадратными ногтями!

— Я ихъ кусаю! — своенравно объявляетъ Модъ.

— Ахъ, ты, маленькая злючка! Надо тебя излечить отъ этого недостатка, и тогда у меня будетъ не жена, а совершенство!

— Ну, да. Вамъ, мужчинамъ, во всемъ и всегда подавай совершенство. Домъ — совершенство! Вино — совершенство! Жена — совершенство!

— Да, милая, конечно! — кротко говоритъ Деверель. — Я такъ считаю, что жена, такъ сказать, дополняетъ мужа.

— Значитъ, таково ужъ мое назначеніе въ жизни — дополнять собою… тебя? Ну, а то кто же будетъ дополнять?

Деверель сталъ въ тупикъ, не сразу нашелся отвѣчать и, какъ бы нѣсколько смущенный, принялся ласкать ея ручку. Модерна капризно отдернула ее.

— Оставьте!

— Это почему?

— Кто-нибудь можетъ увидѣть изъ окна.

— Я что-нибудь сказалъ такое, что тебя разсердило, дорогая?

— Да… Нѣтъ… Ты не виноватъ, что говоришь такъ легкомысленно… Просто, у тебя такой узкій взглядъ на вещи. Ты какъ будто бы не хочешь видѣть, что у женщины, какъ и у мужчины, есть своя особая, живая душа, о спасеніи которой она должна заботиться: свои личныя свойства, которыя она должна развивать и измѣнять къ лучшему; своя жизнь, которую она должна прожить.

— Дорогая моя! — печально и тихо возразилъ Деверель: — я вижу, что ты, къ сожалѣнію, заразилась современнымъ жаргономъ и осѣдлала конекъ «Женскихъ правъ», попранныхъ несправедливостью и законами мужчинъ. Ты просто начиталась Ибсена! И развѣ ты не видишь, дорогая, что такой мужчина, какъ я, удовлетворяетъ — или, по крайней мѣрѣ, долженъ бы удовлетворять — всѣмъ требованіямъ и свойствамъ женщины. Женщина живетъ, такъ сказать, его жизнью, и ея болѣе поверхностная натура находитъ себѣ выраженіе въ его болѣе глубокихъ свойствамъ…

— Ты совершенно ошеломилъ меня своимъ краснорѣчіемъ! Никогда этотъ вопросъ не былъ мнѣ представленъ съ такою ясностью…

— Ты понимаешь мою точку зрѣнія? — не замѣчая саркастической нотки въ ея голосѣ, подхватилъ женихъ. — Ты знаешь, что я всю жизнь придерживался самыхъ рыцарскихъ воззрѣній на женщинъ. Ихъ хрупкость, ихъ безпомощность — такъ меня умиляетъ! Помнишь, у Теннисона: «Мужъ — древо Господа, а женщина — цвѣтокъ»!..

— Фу, это изъ «Поэтическихъ досуговъ». Тамъ найдется еще съ дюжину такихъ изреченій, какъ, напримѣръ: «Маститый дубъ и нѣжная лоза»…

— Таковъ законъ природы! Женщина рождена для того, чтобы быть зависимой: вы всѣ не въ силахъ поддерживать себя. И какъ это прекрасно, посуди сама! Мужчина выходитъ изъ дому на работу, и, грубымъ трудомъ добывая средства въ существованію, возвращается домой усталый; а дома его ждетъ любящая жена въ своемъ тепломъ гнѣздышкѣ…

— Въ своемъ прелестномъ будуарѣ, въ нарядномъ «домашнемъ» платьѣ, и разливаетъ чай гостямъ-мужчинамъ, которые пришли къ ней съ визитомъ и таращатъ на нее глаза…

— Модерна! — возмущенно перебилъ ее Деверель.

— Все равно, милый, я зла! Пойдемъ домой…

— Но…

— Сейчасъ будетъ дождь.

— Развѣ ты боишься дождя?

— Да, боюсь расклеиться, — пояснила Модъ, поднимаясь.

— Что-жъ, пойдемъ, если хочешь! Возьми меня подъ-руку.

— Нѣтъ, благодарю… милый…

Дойдя до воротъ парка, Модерна остановилась.

— Сегодня я была нехорошая, — проговорила она, — и думаю, что тебѣ лучше къ намъ не заходить. Вильямъ дома, и голова у меня какъ-то разболѣлась. Пойду, засяду у себя на верху, пока пройдетъ; а вечеромъ я ѣду на обѣдъ къ Мортимерамъ. — Она позвала извозчика. — Такъ будетъ лучше… какъ для тебя, такъ и для меня. До свиданія! Можете завтра придти къ обѣду, если не будетъ перемѣны.

— Ты сама позвала экипажъ? — съ удивленіемъ спросилъ Деверель.

Модъ кивнула головой, и принялась подбирать платье, чтобы сѣсть и уѣхать.

— Никогда не придется тебѣ ѣздить на извозчикѣ, когда, ты будешь мнѣ принадлежать.

— А до тѣхъ поръ… Прощай!

— «Милая дѣвушка! — думаетъ ей вслѣдъ женихъ. — Только очень нуждается въ толковомъ руководителѣ. Моя мать»…

— «Съ милымъ рай и въ шалашѣ! — думаетъ, удаляясь отъ него, невѣста, — но рай въ игрушечномъ ящикѣ?!.. Да я скорѣй умру! Надо будетъ найти какой-нибудь исходъ»!..

— «Милая! Почему тебя не было на пріемѣ у матери моей, сегодня? Завтра буду у тебя въ три часа дня. — Твой А. Д.»

— «Милый! Вмѣсто трехъ, приходи въ четыре. — Твоя М. M.»

— «Милая! Заходилъ къ вамъ ровно въ четыре часа, но уже не засталъ тебя. Какъ же насчетъ четверга?.. — Твой А. Д.»

— «Милый Арчеръ! Извини, но я ушла изъ дому въ пять минутъ пятаго, и мнѣ очень жаль… Прости, спѣшу. — Твоя М. M.»

«Р. S. Въ четвергъ не могу; занята»!

— "Въ какое же время могу я придти, чтобы застать тебя? Мнѣ надо многое тебѣ сказать. Въ пятницу можно? — Твой А. "

— «Милый Арчеръ! Только не въ пятницу. Мнѣ поутру надо идти на курсы повареннаго искусства, а потомъ въ гимназію.. Послѣ этого я до того устану, что ни на что больше не буду способна. Въ субботу, я ѣду въ Итонъ, на пріемъ въ Уильяму — днемъ, а вечеромъ на обѣдъ. Въ воскресенье иду въ церковь съ Билли, а днемъ — на чашку чаю, и не хотѣла бы пропустить этого случая побывать въ кругу нашей богемы. Не предлагай мнѣ пойти со мною: тебѣ это было бы непріятно. И, пожалуйста, больше не безпокойся присылать мнѣ цвѣтовъ: я ихъ больше не ношу, это не въ модѣ и, вдобавокъ, портитъ платья. — Твоя М. Масклинъ».

— «Дорогая Модерна! Замѣчаешь ли ты, что уже съ недѣлю все что-нибудь да мѣшаетъ намъ видѣться, и ты сама откладываешь наше свиданіе. Я начинаю чувствовать, что подъ этимъ что-нибудь да кроется. Напиши съ первой же почтой. — Твой навсегда Арчеръ Деверель».

— "Ну, да, милый Арчеръ! Если ты хочешь знать всю правду, — конечно, кроется. Я и сама хотѣла все это время съ тобой объясниться, но ты всегда такой милый, что мнѣ трудно быть неласковой къ тебѣ. Я все обдумала, и догадайся, что надумала?.. О, какъ бы мнѣ хотѣлось, чтобы ты самъ догадался и меня избавилъ отъ мучительнаго признанія. Ты и самъ, дорогой Арчеръ, долженъ видѣть, что мы, въ самомъ дѣлѣ, не симпатизируемъ одинъ другому. Мы не должны жениться. Я никогда не дала бы тебѣ счастья, какъ, впрочемъ, и ты мнѣ. Но не ты, а я въ этомъ виновата! Будь добръ и снисходителенъ ко мнѣ — и не требуй большихъ объясненій. Я ничего объяснить; я просто чувствую, что мы отравили бы жизнь другъ другу. Поставь этотъ вопросъ на такую почву: допусти, что я несносна и дурна, а что ты милъ и добръ, — и ты убѣдишься, что ты можешь только поздравить себя съ благополучною развязкой нашихъ отношеній.

«На нѣкоторое время я уѣду изъ дому, и когда вернусь, то надѣюсь, что мы будемъ видѣться и останемся по прежнему друзьями. Но теперь, пожалуйста, не приходи: это будетъ для насъ обоихъ одинаково мучительно. — М. M.»

— «Если это дѣйствительно такъ и есть, я принимаю ваше рѣшеніе, но долженъ непремѣнно услыхать его отъ васъ самой. Зайду къ вамъ завтра, часовъ въ девять. — А. Д.»

X.

— И для чего имъ непремѣнно нужно самимъ слышать такія непріятности? — вслухъ разсуждала Пегги, прочтя послѣднее изъ посланій. — Ужасно глупо! Но неужели у тебя хватитъ жестокости уѣхать, когда онъ къ тебѣ придетъ въ послѣдній разѣ?

— Не могу же я изъ-за него обмануть м-съ Мортимеръ? И зачѣмъ онъ такой недогадливый, такой безчувственный! — и Модерна жалобно стонетъ.

— Но кто же съ нимъ возьмется объясниться? Неужели мама?

— А ты, или Вэрона? Да нѣтъ! Ты хоть кого способна озадачить, ты ему прямо такъ и вывалишь всю правду!

— Ну, а мама напутаетъ…

— Тѣмъ лучше! Все-таки она сдѣлаетъ это вполнѣ прилично, какъ настоящая лэди; скажетъ ему, что я вообще не хочу выходить замужъ — ни за него, ни за кого-либо другого, что я считаю мужчинъ тѣмъ противнѣе, чѣмъ я ихъ ближе знаю…

— Это ему понравится! — сухо замѣчаетъ Пегги. — А что, Модерна, — случается, что онъ тебя цѣлуетъ?

— Д-да… Мнѣ кажется…

— И тебѣ это нравится?

— Я объ этомъ никогда не думаю. Это не считается: это неотъемлемая собственность или вѣрнѣе — право, которое даетъ жениху обрученіе. Терпѣть не могу быть невѣстой. Судьба меня въ невѣсты не предназначала. Я бы скорѣй хотѣла быть мальчишкой, носить шпагу или шашку и широкій поясъ, и отчаянно кружила бы голову женщинамъ для того, чтобы сдѣлать ихъ несчастными… какъ настоящій мужчина. Должно быть, чудеснѣйшее ощущеніе — самому выбирать вмѣсто того, чтобъ ожидать (какъ это приходится намъ, дѣвушкамъ), пока тебя выберутъ.

— Слава Богу, что ты не мальчишка! Какимъ бы ты была негоднымъ и дряннымъ мужчиной!

— А пока, хоть я и дрянная дѣвчонка, а все-таки еще хочу повеселиться, хочу людей посмотрѣть, хочу имѣть право поддаваться своимъ заблужденіямъ и никому не отдавать въ нихъ отчета.

— Ну, знаешь, ты, пожалуй, натворишь что-нибудь такое, что бѣда! Мнѣ страшно становится! — и Пегги содрогнулась: — Ты можешь опозорить наше имя! Что бы ты ни сдѣлала, люди скажутъ, что въ этомъ виновата мать, которая тебя такъ дурно воспитала! Мнѣ было бы противно имѣть сестру-вѣтрогонку: это могло бы мнѣ повредить… Впрочемъ, нѣтъ! Вотъ уже два года, какъ я выѣзжаю, и стала практичнымъ человѣкомъ: я все подмѣчаю, все соображаю… Ты — человѣкъ слова, но не дѣла! Ты будешь говорить, и ничего не выполнишь; но еще это не бѣда, пока ты молода, пока на тебя смотрятъ снисходительно и добродушно и въ шутку принимаютъ твои промахи. Но когда тебѣ перевалитъ лѣтъ за тридцать, тогда «ты перестанешь быть дородной и станешь никуда негодной», — какъ говоритъ Билли про лэди Динъ, — и надъ тобой начнутъ смѣяться… а это будетъ ужъ совсѣмъ нехорошо!..

Двѣнадцать часовъ ночи.

Модерна входитъ въ комнату сестры, не снимая своего бѣлаго платья и накидки. Тихонько подойдя къ спящей Пегги, она осторожно трогаетъ ее за плечо и внушительно говоритъ:

— Это я — Модерна! Ну, что же тутъ безъ меня было?

— Погоди, дай проснуться!.. — привставая и усаживаясь на постели, отвѣчаетъ Пегги, еще полусонная. — Ну, онъ былъ.

— И злился?

— Не знаю, какъ было сначала; я сидѣла на балконѣ и «вдыхала живительный весенній воздухъ»; но когда онъ пришелъ, я перестала «вдыхать» и прислушалась.

— Подслушивала?

— Слушала ихъ разговоръ, — но такъ, чтобы Арчеръ не могъ меня видѣть. Слушать чужой разговоръ съ балкона — все равно, что читать чужія «открытыя» письма: всѣ это дѣлаютъ и считаютъ весьма естественнымъ.

— Теперь я понимаю, почему открытыя письма такъ медленно идутъ отъ крыльца въ гостиную! — замѣчаетъ въ скобкахъ Модерна.

— Не перебивай меня, если все хочешь знать!.. Ну, мама, принимая его, имѣла страшно внушительный и почтенный видъ. — «Дома нѣтъ»? — спросилъ онъ. Мама забормотала что-то непонятное. «Увѣряю васъ, мнѣ и во снѣ бы не приснилось»… — продолжалъ Арчеръ… — Ты, вѣрно, ловко притворялась? — вставила Пегги.

— Еслибы онъ не былъ такъ самонадѣянъ, онъ могъ бы давно догадаться! — возразила Модерна. — Мнѣ было непріятно, когда онъ бралъ меня за руку; онъ самъ только для виду интересовался моими дѣлами, моими любимыми занятіями, и воображалъ, что я такая дура, и не пойму его притворства; а послѣ свадьбы онъ намѣревался запереть меня въ туалетный ящикъ… Конечно, я люблю и наряды, и красивыя залы, и любезности, которыя мнѣ расточаютъ…

— А мама отвѣтила ему: — «Дочь моя, въ сущности, гораздо моложе своихъ лѣтъ; она ничего не понимаетъ въ дѣлахъ житейскихъ и въ своихъ собственныхъ: мало ли какія у нея явятся фантазіи! Лучше бы вамъ было подождать свататься».

— Совсѣмъ не то, не то! — горячилась Модерна.

— Постой!.. Вотъ онъ и говоритъ: — «Мать моя и сестра будутъ огорчены» (Онъ всюду суетъ свою мать!)…

— Неправда! Онѣ будутъ даже очень рады… Конечно, онѣ женщины благовоспитанныя и вида не покажутъ, но обѣ смотрятъ на меня съ отвращеніемъ…

— И мама повторила: — «Вотъ и я тоже весьма огорчена, и совсѣмъ не знаю, что мнѣ съ нею дѣлать»?..

— Въ самомъ дѣлѣ? Вотъ потому-то я главнымъ образомъ и хотѣла выйти замужъ.

— «Какой я былъ дуракъ, что могъ вообразить, будто она влюблена въ меня»… — продолжалъ Арчеръ.

— И была влюблена, да еще какъ! Не понимаю, какъ это могло случиться. Вѣроятно, за неимѣніемъ ничего лучшаго.

— Очень жаль, что это лучшее теперь нашлось, — строго замѣтила младшая сестра: — Смотри, сколько ты горя и тревоги причиняешь! Я ему вѣдь сказала, что онъ никогда не понималъ… ни тебя, ни твоихъ ужаснѣйшихъ теорій. — «Вотъ, никогда бы не подумалъ»! — повторялъ онъ, совершенно озадаченный моимъ картиннымъ описаніемъ твоихъ пороковъ: и упряма ты, и капризна, и лѣнива, и неаккуратна, и скучна. "Онъ подумаетъ, что я изъ ревности тебя такъ очернила, — ну, и пусть! Все равно, я за него ни за что на свѣтѣ не пошла бы! Кромѣ манеръ, въ немъ нѣтъ ровно ничего хорошаго.

— Послушай! Ну, зачѣмъ же ты представила ему, что у меня такой дурной характеръ? Вовсе я ужъ не такая.

— Да, когда тебѣ не перечатъ! И, наконецъ, нельзя же быть особенно разборчивой на средства, если надо во что бы то ни стало разочаровать человѣка. И я горжусь тѣмъ, что мои слова имѣли успѣхъ.

— Конечно, я… я очень тебѣ благодарна… Онъ очень огорчился?

— О, да… то-есть, сравнительно. Но въ сущности, вѣроятно, былъ даже радъ, что избѣжалъ такого неудачнаго брака.

— И не спросилъ, не замѣшанъ ли тутъ кто-нибудь другой?

— Право, не припомню. Но ты сама вѣдь не мучаешься раскаяніемъ, значитъ — и онъ не умретъ отъ горя. Онъ уѣзжаетъ на время, а когда вернется, — все будетъ по прежнему. Я заставила его дать обѣщаніе не писать тебѣ. Ну, ступай себѣ спать, — довольно!

— Сначала разстегни мнѣ платье… Значитъ, онъ никогда серьезно меня не любилъ, если отнесся такъ спокойно, — задумчиво прибавила Модерна. — Даже я, не любя его, я не могу удержаться отъ нервнаго возбужденія.

— Ты разстроена потому, что погрузилась…

— Во что?

— Въ состояніе «старой дѣвы». Ужъ я не знаю, кто рискнетъ жениться на такой сварливой дѣвчонкѣ? Твое дѣло дрянь! Я напишу обо всемъ Эдварду.

— Вотъ еще! Къ чему это? — сердито воскликнула Модъ.

— Онъ поручилъ мнѣ, уѣзжая, быть для него, такъ сказать, газетой нашего семейства; а это такая крупная новость…

— Не смѣй! Я тебѣ запрещаю! Пусть самъ узнаетъ… Покойной ночи! Я полагаю, мнѣ все-таки надо поблагодарить тебя…

Модерна на минуту забѣгаетъ къ Билли Данверсу, на квартиру:

— Скорѣй, скорѣй! Пегги сейчасъ за мной зайдетъ! — торопитъ она его. — Я сказала, что забѣгу сюда приготовить вамъ чаю…

— Не надо бы вамъ сюда ходить, особенно одной, — замѣтилъ Билли.

— Вотъ еще! Къ вамъ-то? Я помню васъ еще такимъ, — возражаетъ Модерна, и показываетъ рукой какую-то неопредѣленную высоту отъ полу. — Скорѣй, посмотримъ: есть письмо отъ папа? Вы видѣли?

— Нѣтъ, признаюсь, просто было лѣнь смотрѣть. Хотите, будемъ вмѣстѣ читать?

— Нѣтъ, нѣтъ! — восклицаетъ Модъ. — Я боюсь, что могу попасть на какое-нибудь раздушенное розовое посланіе… Вы много ихъ получаете?

— Такъ себѣ, случается, — говоритъ Билли. — Вотъ счетъ, другой… А подъ какимъ псевдонимомъ вы писали отцу?

— «Модъ Грэй». Солидное имя, а?

— Не хуже какой-нибудь Клары Монтэгю или Дэзи Монгомери. Вѣрнѣе всего — м-ръ Масклинъ совсѣмъ не отвѣтитъ.

— О, вы не знаете отца! Ему доставляетъ наслажденіе кого-нибудь отдѣлать, и я твердо вѣрю въ его критическое сужденіе. Онъ скажетъ мнѣ, конечно, что рукопись мою надо предать огню, но все равно! Лучше имѣть безпристрастное мнѣніе… Не этотъ ли большой пакетъ? Или этотъ? Фу, какіе низкопробные духи!

— Это вотъ приглашеніе «отъ сестеръ Брэсъ на балъ въ честь ихъ юбилея на сценѣ»…

— И вы поѣдете? Возьмите меня съ собой!

— Подъ маской?

— Все равно, какъ-нибудь… О, Билли! Въ самомъ дѣлѣ, мнѣ нѣтъ письма?

— Постойте! Ужъ не этотъ ли большой пакетъ? — спохватился Билли, и опять взялся за тотъ же конвертъ, который отложилъ-было въ сторону: — Да это не счетъ отъ портного, это — цѣлая рукопись!

— Скорѣй, скорѣй! — кричала Модерна въ волненіи.

— Ну, вотъ: — «Я глубоко польщенъ вашимъ мнѣніемъ о моей литературной опытности и европейской извѣстности»…

— Это его затронуло! Такъ я и знала.

«Но я послѣдній человѣкъ въ мірѣ, который можетъ вамъ служить въ качествѣ критика литературнаго произведенія. Я, въ сущности, никогда ихъ не читаю»…

— О!.. Онъ пишетъ еженедѣльное обозрѣніе романовъ въ «Неподкупномъ».

"Я ихъ разбираю. Тѣмъ не менѣе я не прочь высказать вамъ мое мнѣніе, если оно можетъ быть для васъ полезно.

«Вы просите, чтобы я не щадилъ васъ, — извольте! Вы говорите, чтобы я высказалъ вамъ всю правду, какъ бы горька она ни была, увѣряя, что вы не обидчивы. Но никто изъ насъ не знаетъ, до какой степени онъ обидчивъ, пока не испробуетъ на дѣлѣ. Итакъ, пробѣжавъ вашу рукопись, я пришелъ къ убѣжденію, что принесу вамъ больше всего пользы, если въ своей оцѣнкѣ буду придерживаться общихъ правилъ. Я только могу предположить (но, конечно, могу ошибаться), что вы — дѣвушка молодая и, что называется, „blasée“, т.-е пресытившаяся свѣтской жизнью и воображающая, что литературная каррьера — это верхъ счастія и славы для хорошо проведенной юности. Поэтому, истощивъ описанія всевозможныхъ удовольствій, присущихъ вашему полу, вы принимаетесь за спеціально мужской… репертуаръ развлеченій: спортъ и другія, о которыхъ вы не знаете (и не должны, можете знать) иначе, какъ по наслышкѣ; а такого рода свѣдѣнія часто бываютъ невѣрны и грѣшатъ неточностью»…

— Ну, миссъ, какъ вамъ понравится? Вотъ каково мнѣніе вашего папа о вашихъ «странствіяхъ и открытіяхъ», въ которыя вы заставили меня васъ посвятить! — замѣтилъ Билли.

«Не спорю (продолжалъ онъ читать), что вы напали на благодарную завязку: чѣмъ она зауряднѣе, тѣмъ лучше для писателя! Впрочемъ, примите къ свѣдѣнію, что въ герои лучше брать не какого-нибудь маркиза (если вы любите таковыхъ), а показать примѣръ замѣчательнаго мужества (для женщины, конечно) и сдѣлать его чиномъ, или даже двумя, ниже. Избѣгайте герцоговъ и сыщиковъ, горничныхъ и нотаріусовъ, докторовъ и demi-monde’а: не стоютъ они хлопотъ. Не вздумайте описывать своихъ родителей, свою старшую сестру (слышите, Модъ?), свою тетку, старую барышню, и приходскаго пастора»…

— А вы ихъ описали?

— Да, всѣхъ, кромѣ пастора. Я съ нимъ незнакома.

— Тѣмъ хуже для васъ!

«Оставьте позади воспоминанія вашей юности, — ихъ было довольно у каждаго изъ насъ. Кто не бѣгалъ на огородъ воровать горохъ? Кто не привязывалъ лейки къ хвосту собаки»?

— Я первая не дѣлала такой пошлости! — въ негодованіи возразила Модерна.

«Что же касается героини, — примите мой совѣтъ: пусть она не соединяетъ въ себѣ всѣхъ совершенствъ ума, души и красоты; пусть лучше будетъ на васъ похожа. Не изображайте ее съ волнами золотисто-толковыхъ кудрей, мягко ниспадающихъ на бѣлоснѣжное чело, съ пышнымъ и какъ цвѣтокъ прелестнымъ ротикомъ, съ очами, въ глубинѣ которыхъ можно все позабыть и потонуть, какъ въ безднѣ, съ длинными рѣсницами, которыя ложатся на блѣдныя щеки, что собственно — наглядная несообразность. Однако, не вдавайтесь въ крайность, не сдѣлайте ее приземистой, безцвѣтной, съ безцвѣтно-мышиными волосами, блѣдными глазами и блѣднымъ цвѣтомъ лица. Приземистыя героини исчезли со временъ Джанни Эйръ, а зеленые глаза вывела изъ моды Бекки Шарпъ. Что же касается героя, вы вѣрно представите его похожимъ на единственнаго мужчину, котораго вы любили. Смотрите, не отдавайте всѣ ваши симпатіи вашей „злодѣйкѣ“, и не надѣляйте ее пурпуровыми губами „въ ниточку“, мрачными, какъ ночь, глазами, волнообразной походкой, густыми черными волосами и беззастѣнчивой совѣстью»…

— О, Боже! Да кто же послѣ этого рѣшится написать романъ? — вскричала Модъ.

"Пусть «злодѣй» вашего романа не нашептываетъ ничего, ни дурного, ни хорошаго, вашей героинѣ, не выставляйте напоказъ «сильнаго волей, но сломленнаго судьбою», не кончайте главу ходульнымъ выраженіемъ: «и уста ихъ слились въ долгомъ, упоительномъ поцѣлуѣ»… Пусть ваша героиня не идетъ бодро и безъ слезъ на встрѣчу своей судьбѣ, не мечетъ стрѣлы своей неустрашимости и негодованія въ своихъ многочисленныхъ преслѣдователей "…

— Далѣе слѣдуетъ рядъ краткихъ замѣчаній. Читать? — спросилъ Билли.

— Читайте!

«Будьте внимательнѣе къ правописанію. Не слишкомъ превозносите своихъ сестеръ, женщинъ, и не слишкомъ унижайте нашего брата, мужчину. Не расплывайтесь. Не будьте слишкомъ сжаты. Сократите три слова — въ два, и два прилагательныхъ — въ одно. Слѣдите тщательно за знаками препинанія, да не пренебрегайте скромной, но полезной запятою»!.. (Слушайте-ка, что онъ говоритъ въ заключеніе): — «Если послѣ этого отъ вашего произведенія хоть что-нибудь уцѣлѣетъ, примите мой совѣтъ — не посылать свою рукопись, перевязанную голубой ленточкой, первому попавшемуся господину, который имѣетъ несчастіе быть издателемъ. — Жервэзъ Масклинъ».

— Ну, по-моему, это просто грубо! — объявилъ Билли, дочитавъ до конца.

— О, мнѣ все равно!.. Зато откровенно и остроумно. Я думаю, что и въ самомъ дѣлѣ никому не понесу моей рукописи; хоть она и не совсѣмъ такая, а все-таки дрянь! — возразила Модерна. — Я ее сожгу!.. А вотъ кстати и Пегги идетъ по двору; она идетъ за мною.

XI.

Въ библіотекѣ сидитъ надъ своими фоліантами отецъ Модерны, Жервэзъ Масклинъ, профессоръ нумизматики, египтологіи, филологіи и всякихъ "ологій " вообще. Модерна отворяетъ дверь и останавливается на порогѣ.

— Папа, ты звалъ меня?

— Ахъ, да войди же, Бога ради! Стоишь и стучишь ручкой у дверей!

— Я спѣшу на курсы повареннаго искусства, и забѣжала на минуточку спросить, можешь ли ты достать для м-съ Мортимеръ и для меня билеты для входа на лекцію о фагоцитахъ, въ Королевской Академіи.

— Боже! Ну, что ты смыслишь въ фагоцитахъ?

— Не особенно много, а все-таки мнѣ нравится просвѣщать свой умъ. И вдобавокъ, это чудо какъ интересно! Совсѣмъ исторически вѣрная картина войны: Добро и Зло, Свѣтъ и Тьма.

— Ормуздъ и Ариманъ, Индра и Шива и т. п. другіе. У женщинъ есть непремѣнная склонность во всемъ разыскивать романическую подкладку! Пойди сюда, да присядь ко мнѣ; у тебя, конечно, нѣтъ никакого дѣла?

— Но, папа…

— Ты бы могла помочь мнѣ раскопать кое-что о древнихъ монетахъ Цизикуса, вонъ въ той грудѣ «Обозрѣнія нумизматики». Вотъ, запиши это слово.

— А какъ оно пишется?

— Ахъ, отстань! Какъ ты мнѣ надоѣла!.. Ну, посмотри въ словарѣ.

— Да я не знаю, на какую букву искать: на с или на ц?.. Какая я недогадливая, право! Ну, сначала посмотрю на одну, потомъ на другую!..

И Модерна съ горячимъ рвеніемъ принимается перелистывать огромную книжищу.

— Какой ты вѣтеръ дѣлаешь! — воскликнулъ отецъ. — Оставь, а самъ найду скорѣе!..

— О, папа, позволь мнѣ быть тебѣ хоть чѣмъ-нибудь полезной!

— Нѣтъ, благодарю! Ты и такъ ужъ напутала! — сухо говоритъ профессоръ. — Постой, что такое говорила мнѣ сегодня твоя мать? Дай припомнить…

— Припомни, я подожду, а пока понемногу буду приводить въ порядокъ твои фоліанты.

— А? Что?.. — спрашиваетъ онъ въ отвѣтъ и, вынувъ изъ кармана лупу, углубляется въ разглядываніе рукописей.

Водворяется полное молчаніе.

— А! почеркъ Эдварда! — раздается возгласъ Модерны: — Только написана какая-то чепуха, — ничего не разобрать!

— Покажи! Вотъ это какъ читается: «Нынѣ главенство въ битвѣ остается за владыкою земли; изъ старшихъ въ родѣ убито трое князей. Земля переходитъ во власть Эдды»…

— И въ такомъ видѣ, все равно, въ этой замѣткѣ мало смысла.

— Такова ужъ привычка «скальдовъ» — переставлять слова, и благодаря этому скандинавскія письмена чрезвычайно затруднительно разбирать. Но откуда ты достала эту замѣтку? Я ее ищу цѣлую вѣчность, и не могу найти. Ахъ, еслибы подлѣ меня былъ Эдвардъ! И какъ ты все растрепала! Безобразіе, а не порядокъ! Пустить женщину въ библіотеку — все равно, что козла къ огороду!:. Чортъ поб..!..

— Отецъ, какой ты вѣры? — серьезно спросила его дочь.

— Странный вопросъ, совсѣмъ неподходящій для дѣтища девятнадцатаго вѣка.

— Я долго спорила вчера съ Билли Данверсомъ. Онъ хотѣлъ убѣдить меня, что римско-католическая вѣра лучше всѣхъ: удобнѣе и меньше беретъ времени. Но я сказала: — Нѣтъ, я буду держаться вѣры моихъ предковъ (а? красиво сказано?). Онъ разсмѣялся и сказалъ, что для меня будетъ задачей опредѣлить вѣру хотя бы моего отца. Вотъ я и принялась ломать себѣ голову: какой ты вѣры?

— И какого добилась рѣшенія?

— Я вспомнила, что ты вчера сказалъ по поводу шляпы, которую тебя просили дать почистить (когда ты шелъ въ гости): «Я не вѣрю въ загробный міръ, но и въ этомъ мірѣ не желаю, чтобы мнѣ надоѣдали»!

— Ты позабыла закрыть чернильницу! — мягко замѣчаетъ профессоръ.

И опять водворяется молчаніе.

— Чѣмъ я еще могу быть для тебя полезна? — начинаетъ Модъ.

— А вотъ сыщи мнѣ (на Л!) фамилію Лауренсовъ: мнѣ надо отыскать ихъ гербъ.

— Къ чему это тебѣ понадобилось? — удивилась молодая дѣвушка.

— Ахъ, да! Ты мнѣ напомнила… Есть такой молодой человѣкъ, по фамиліи Лауренсъ.

— Знаю, что есть: онъ отъ насъ не отходитъ ни на шагъ.

— Ты что-нибудь имѣешь противъ него?

— Особеннаго чувства къ нему не питаю, — возражаетъ Модъ, предугадывая нѣчто въ родѣ сватовства.

— То-есть, ты вообще противъ жениховъ? Но таинство брака было установлено…

— О, отецъ, пожалуйста, не говори такъ! Это съ ихъ стороны очень глупо говорить со мной не прямо, а черезъ тебя! Сказали бы мнѣ — я бы ихъ въ одну минуту осадила.

— Въ этомъ случаѣ — не думаю! Это весьма достойный молодой человѣкъ!

— Не спорю! Онъ и добрый, и красивый, и богатый, и… вообще прекрасный молодой человѣкъ; но я не люблю его, — онъ для меня рѣшительно не годится!

— Но, милая моя… ты… — онъ усердно роется въ бумагахъ на столѣ — ты ошибаешься… Ему надо не тебя, а… Вэрону!.. Д-да! Кажется, Вэрону… У меня тутъ гдѣ-то…

— Вэрону?! — смѣется Модерна. — Неужели ты и это записалъ на листкѣ? (А я-то, глупая гордячка, думала, что меня!)

Профессоръ продолжаетъ рыться и нервно бормочетъ:

— Твоя мать (я былъ тогда очень занятъ)… Она мнѣ говорила про молодого человѣка, который сватается за мою дочь Вэрону. Я записывалъ и… вотъ, наконецъ, нашелъ! Я вѣдь и самъ хотѣлъ бы выдать за него тебя, какъ старшую… Но если ты такъ противъ него настроена, я поставлю это на видъ твоей матери, — пусть сама разсудитъ… А затѣмъ, надѣюсь, могутъ оставить меня въ покоѣ!

— Папа, постой! Лауренсъ — премилый, право! Добрый и прелестный!

— А? Что? Ты вдругъ перемѣнила мнѣніе?

— Не мое, а сестры Вэроны. Ей онъ годится какъ нельзя лучше! Онъ ее обожаетъ; она его… кажется, любитъ… Да! даже навѣрное любитъ. О, пожалуйста, разрѣши ему сдѣлать предложеніе; вѣдь ты ничего противъ него не имѣешь?

— Ничего, кромѣ дурного мнѣнія моей старшей дочери, — сухо возражаетъ ученый.

— Ну, на нее трудно угодить! — шутитъ полу-серьезнымъ тономъ Модъ. — Ей въ мужья не годится просто добрый и милый человѣкъ: ей скоро пріѣстся его доброта и ласка. Надо бы собственно составить смѣсь добра и зла, нѣчто среднее между Богомъ и чортомъ, чтобы меня удовлетворить, сдѣлать меня счастливою; но ему я все-таки не доставила бы счастья… Какъ видишь, я даже очень умно дѣлаю, что предпочитаю оставаться холостой.

— Я что-то не могу понять этого слова: холостая… Досадно, что вы отняли у меня цѣлое утро — ты и Вэрона.

— Сейчасъ уйду. Только, пожалуйста, будь поласковѣе съ Томомъ…

— Онъ уже просто — «Томъ»?.. А Вэрону не мѣшало бы спросить.

— Не безпокойся; объ этомъ я позабочусь!

— О тебѣ, — вотъ о комъ, сударыня, не мѣшало бы позаботиться хорошенько! Но постой! Дай мнѣ только кончить отвѣтъ моему другу профессору X — и въ пухъ разнести всѣ его нелѣпости…

— Пожалуйста, отецъ! А до тѣхъ поръ мнѣ надо ужъ самой о себѣ подумать! — И, пославъ отцу воздушный поцѣлуй, Модерна исчезла за дверью библіотеки.

XII.

«М-ръ и миссисъ Масклинъ имѣютъ честь покорнѣйше просить Васъ пожаловать на бракосочетаніе дочери ихъ, Вэроны-Алисы, съ м-ромъ Томасомъ Лауренсомъ, въ церкви св. Павла въ Найтбриджѣ, въ 2 ч. 30 м поп., а оттуда въ д. № 280, Квинсгэтъ».

Пегги въ волненіи. Она повсюду летаетъ, обо всѣхъ хлопочетъ, всѣмъ даетъ наставленія.

— Смотри, Виль, — говоритъ она брату: — не смѣй повѣсничать ни съ кѣмъ, даже съ тетей Лизой! Я ужъ на тебя полагаюсь; смотри, чтобы она не очень выставлялась впередъ и вообще не привлекала на себя вниманія: не смѣши ее, не мели всякаго вздору. А если ужъ что и случится смѣшное, странное, сейчасъ же пусти въ оборотъ слухъ, что она очень, очень богатая особа.

— Будь покойна! Я напущу на нее Билли Данверса: онъ съумѣетъ ее прекрасно занять.

— Нѣтъ, ужъ лучше ты самъ. Пожертвуй хоть разъ своимъ удовольствіемъ ради общаго блага…

— Ахъ, и вотъ еще что! Посмотри за тѣмъ, чтобы подошвы у жениха были черныя, а то бѣда! Я какъ увижу прямо передъ собою его бѣлыя лепешки… расхохочусь, непремѣнно расхохочусь!..

— Будь покойна, все сдѣлаю, и тетушку усмирю, — говорилъ Биль. — Я ее познакомлю съ дядей Лауренса: тоже комикъ порядочный! Они стоютъ одинъ другого! Но какая ты, право, — стыдишься тетки: въ каждой семьѣ есть своя такая же тетя Лиза, которую хотѣлось бы не выставлять на показъ, но приходится, все-таки, допускать къ участію въ семейныхъ торжествахъ.

— Хорошо, познакомь ихъ, непремѣнно; а я пройду къ Вэронѣ, — говоритъ Пегги, и нѣсколько минутъ спустя уже стоитъ подлѣ нея, уговаривая хоть немножко покушать:

— Тебѣ сдѣлается дурно! И чего ты такъ разрыдалась за завтракомъ?

— Послѣдній завтракъ… Послѣдній! — и Вэрона снова залилась слезами.

— Вотъ чепуха! — воскликнула Пегги. — Можно подумать, что ты идешь не замужъ, а въ могилу. Вотъ, на, поѣшь, а не то ты хлопнешься, непремѣнно! Кто тамъ?

— М-ръ Лауренсъ приказалъ спросить, можно ли ему на минуту видѣть миссъ Вэрону?

— Конечно, нѣтъ! Гдѣ это видано, чтобы женихъ приходилъ къ невѣстѣ на домъ въ самый день свадьбы? Онъ долженъ самъ это понимать.

— Пегги! — перебила ее Модерна. — Почемъ ты знаешь: можетъ быть, ему дѣйствительно надо что-нибудь важное сказать? Выйди къ нему, узнай, — а я покормлю Вэрону.

— А вдругъ онъ потерялъ свое разрѣшеніе жениться? Съ него все станется! — и Пегги торопливо выбѣгаетъ вонъ.

— Какая она суетливая! — слабымъ голосомъ говоритъ ей вслѣдъ Вэрона. — А я была бы рада хоть на минуточку взглянуть на Тома!

— Увидишь его черезъ полчаса, моя милая. Ну, покушай хоть немножко и выпей за его здоровье.

— Хорошо, — кушая, говоритъ Вэрона. — А вѣдь онъ право такой прелестный!

— Ну да, конечно, милочка моя. Скушай-ка еще ложечку… Вотъ такъ.

— Я, кажется, послушное дитя? Ахъ, Модъ! Мнѣ бы такъ хотѣлось, чтобы для тебя нашелся такой же Томъ, какъ мой. Онъ вѣдь красавчикъ, да?

— Да, да!

— И какая у него статная осанка… а, Модерна?

— Что ты говоришь?

— А мнѣ кажется, ты его не очень-то любишь.

— Вотъ фантазія! Отчего?

— Ты такъ скупишься на похвалы ему.

— Вэрона, милая! Я вѣдь также думаю, что онъ — прелесть! Или тебѣ этого мало? Такъ что-жъ, ты, вѣрно, тогда только удовлетворишься, когда я скажу, что ревную его къ тебѣ? — шутила Модерна. — Да стой же смирно, я наколю тебѣ на прическу флеръ-д’оранжъ. Не разболѣлась бы только у тебя голова? Это вѣдь настоящій и слишкомъ сильно пахнетъ.

— Зато прямо изъ Ниццы! — радовалась, какъ дитя, невѣста.

— Via Paris! — подхватила Модерна. — Да стой же смирно!..

— Жервэзъ, куда ты? — окликаетъ мужа м-съ Масклинъ.

— Да какъ всегда, я полагаю: въ клубъ, — отзывается профессоръ.

— Пожалуйста, не забудь, что въ половинѣ третьяго свадьба твоей дочери, и тебѣ осталось двадцать минутъ одѣться!

— Правда, милая, правда! А я и позабылъ… Сейчасъ пойду, переодѣнусь.

М-съ Масклинъ, провожая его глазами и, спохватившись, восклицаетъ:

— А я-то сама? Тоже неодѣта. Aurélie! Aurélie!

— Miss Aurélie! — окликаетъ французскую горничную Минчингъ. — Слышите, «ваша» старуха какъ оретъ?

— Иду, иду! Миссъ Пегги растрепала свою шляпу, — надо же ее подправить. Говоритъ, что она ей не къ лицу!..

Наступилъ часъ свадьбы…

Въ боковомъ портикѣ церкви кучка молодежи шопотомъ обмѣнивается замѣчаніями:

— А вѣдь, пожалуй, нашъ Томъ счастливѣе другихъ: на его долю достался самый цвѣтъ букета: хорошенькая, милая, кроткая жена!

— И вдобавокъ такая, которая глазъ съ него не сводитъ. И такая изящная, благовоспитанная, и роль свою прекрасно исполняетъ.

— А крошка Пегги? Какъ у нея глазенки бѣгаютъ, — замѣтили?

— Вертушка и черезчуръ много болтаетъ! Надо цѣлый мѣсяцъ трудиться, чтобы обтесывать да дрессировать хорошенько.

— А старшая?

— Довольно милая дѣвушка; только немножко вѣтрена; но пока бѣды отъ этого никакой не произошло. Посмотримъ, что изъ нея дальше будетъ?

— Ужъ и не знаю; для меня она черезчуръ серьезна и учена. А слышалъ, — даже стихи пишетъ; знаете, нѣчто въ такомъ родѣ: «Приди, приди! Лобзай меня, — Хоть холодна я, и мертва»!… Нѣтъ ужъ, благодарю покорно! На такую особу у меня бы не хватило времени.

— Это у нея только такая оболочка; въ корнѣ это также милая и простая дѣвушка, какъ самая обыкновенная смертная.

— Во всякомъ случаѣ, она не въ моемъ вкусѣ. Та, миссъ Флемингъ, больше мнѣ по вкусу.

Послѣ свадьбы, по возвращеніи въ домъ невѣсты, лэди Риддель въ гостиной остановила Модерну:

— Ну, душа моя, какъ ты себя чувствуешь? А? Пришлось тебѣ танцовать на сестриной свадьбѣ!

— Благодарю васъ, тетя, хорошо! Я очень бодро переношу свою участь. Не безпокойтесь обо мнѣ. Я на судьбу не жалуюсь! — смѣясь, возражаетъ ей Модерна.

— Вотъ еще, безпокоиться? Чепуха! А и сама не думаю, что надобно жалѣть, если дѣвушка не идетъ замужъ, — нѣтъ, нѣтъ! Ты должна научиться быть полезнымъ членомъ общества, приносить настоящую пользу. Намъ нужны рабочія руки. Вотъ я узнаю, нельзя ли тебя къ намъ пристроить въ одинъ изъ нашихъ комитетовъ?

— Но, тетя, у меня нѣтъ рѣшительно никакихъ стремленій! — смѣясь, возразила Модъ.

— Въ твои годы и у Сесиліи ихъ не бывало! Во всякомъ случаѣ, ты можешь работать; а тамъ и стремленія придутъ сами собою! Кстати: я бы на твоемъ мѣстѣ не сходилась такъ близко съ этимъ толстощекимъ чортомъ…

— «Толстощекій чортъ»? Да кто-жъ это такой? А! Билли Данверсъ! О, тетя, онъ такой милый мальчикъ; мы съ нимъ неразлучны съ дѣтства. Онъ — мой «мальчикъ-игрушка», какъ говорятъ американцы.

— Однако, душа моя, совѣтую тебѣ осторожнѣе играть съ нимъ: у него такое неблагородное, пошловатое лицо. А впрочемъ, мнѣ все равно. Сама за собой смотри! Кстати, — Сесилія шлетъ тебѣ кучу поцѣлуевъ. Она идетъ назадъ, отъ нея проку никакого: Джикиль и его младенцы — вотъ всѣ ея интересы!

— Во всякомъ случаѣ, она чувствуетъ себя счастливой.

— Жвачное животное! Корова! Я отъ нея отказалась, а тебя беру вмѣсто дочери, если ты не прочь, конечно! Подумай объ этомъ. Прощай, я ухожу!

Въ пять часовъ, проходя черезъ оранжерею, Билли встрѣчаетъ Модерну:

— А! Вотъ вы гдѣ? Ну, что же, все обошлось благополучно? Молодая уѣхала, а вы блѣдны, какъ смерть. Ну, какъ она прощалась? Плакала?

— Какъ полагается.

— Вы-то, я знаю, плакали. Самъ видѣлъ, въ церкви, своими глазами.

— Билли, вы врете! — ласково говоритъ Модъ.

— На Конистона это произвело сильное впечатлѣніе. Ужъ какъ хотите, а онъ особенно къ вамъ расположенъ.

— Полноте, Билль! — сердито прерываетъ Модъ.

— Ну хорошо! Только помните одно: когда вы будете лэди Конистонъ, пригласите меня къ себѣ на охоту; да не забудьте! Развѣ это не соблазнительная для васъ перспектива?

— То-есть, это самая заманчивая ея сторона.

— Какой чудесный свадебный подарокъ получите вы отъ меня! По этой части ужъ меня никто не превзойдетъ.

— Нѣтъ, милый мальчикъ! Все равно, меня ничто не соблазнитъ.

— Вотъ еще? Это почему? Развѣ Эдвардъ — такой ужъ закоренѣлый, убѣжденный отшельникъ?

— Можетъ быть, это я — отшель…

— Отшельница? Ну, вы ужъ такъ давно объ этомъ говорите, что никто больше вамъ не вѣритъ.

— О, Билли! Что вы за сочинитель!

— Меня испортила ваша почтенная тетушка! Мы съ нею прекрасно вѣдь дружили (я, знаете, приберегаю ея расположеніе, какъ сокровище, къ старости).

— Билли! Я устала! — говоритъ Модъ, зѣвая. — Оставьте меня въ покоѣ, уходите.

— Вонъ идетъ Конистонъ, я ускользаю! — И въ самомъ дѣлѣ, Билль проворно удалился, уступая мѣсто лорду Конистону.

— Очень радъ! Наконецъ-то вы отдѣлались отъ этого несноснаго мальчишки «fïh de siècle»! Посидимъ немножко. А что, все сошло, кажется, благополучно? Вашъ папа благословилъ ту самую дочь, какую предполагалось; и мама тоже рыдала какъ разъ въ мѣру, чтобы ее не слишкомъ было слышно, и Вильямъ показалъ намъ, какъ умѣютъ себя вести въ обществѣ итонскіе питомцы; и Пегги не слишкомъ вертѣлась; и вы…

— Ну, что же — я?

— Вы были самая хорошенькая изъ подругъ невѣсты, какихъ я когда-либо видѣлъ. Но теперь и вы сами, и вашъ букетъ, имѣютъ утомленный видъ. Такъ будьте здоровы! Сегодня уѣзжаю съ послѣднимъ поѣздомъ.

— Куда?

— Въ Парижъ; пожалуй, и въ Миланъ. Я было подумывалъ о томъ, чтобы попасть туда на праздникъ св. Амвросія, а оттуда — въ Константинополь. Я сдалъ въ наймы свое помѣстье «Конистонъ» на два года… Не думаю, чтобы мнѣ случилось окончательно устроиться въ городѣ раньше этого срока…

— А вѣдь вы, пожалуй, такой же непосѣда, какъ и я, — замѣтила Модъ.

— Я люблю самъ все видѣть…

— Вотъ и я также. И я собираюсь… конечно, насколько это для меня доступно. Когда мы оба вернемся изъ своихъ странствій, мы поразскажемъ другъ другу свои впечатлѣнія… Надѣюсь, вы дадите намъ о себѣ вѣсточку?

— Пегги обѣщала вести со мною переписку, — грустно сказалъ Эдвардъ. — Прощайте!

XIII.

Отрывки изъ писемъ и др.

Дневникъ Модерны. 9-го іюня 18… г.

"Послѣдняя запись въ этомъ дневникѣ сдѣлана мною два года тому назадъ, въ день свадьбы Вэроны, и теперь, когда я ее перечла, она показалась мнѣ такой наивной! Но тогда я была другая, чѣмъ теперь, — совсѣмъ другая! И такое различіе между тѣмъ, чѣмъ я была и чѣмъ стала за это время, просто меня пугаетъ… Но нѣтъ, я не сожгу своего дневника; я только припишу въ концѣ его: Finis! и… и спрячу на память, какъ вещественное доказательство "…

Отъ Пегги (изъ Лондона) къ Конистону (въ Римъ):

«Да, что-нибудь такое, изъ римскихъ „fazzoletti“, чтобы сдѣлать платье… Модерна шлетъ свой привѣтъ. Не пишетъ, потому что слишкомъ занята»…

Отъ м-съ Фредъ Деверель къ А. Деверелю:

«Разузнайте, которой изъ дочерей Ж. Масклина Конистонъ сдѣлалъ предложеніе четыре года тому назадъ? Я знаю, что это — фактъ; но которой именно? Онъ былъ тогда секретаремъ у старика и почти безвыходно тамъ находился… Только не игривому котенку-Пегги! А Вэрона слишкомъ скромна для чего бы то ни было подобнаго»…

Отъ А. Девереля къ м-съ Фредъ Деверель:

«Совершенно уклоняюсь отъ какихъ бы то ни было разслѣдованій по этому вопросу. Ни васъ, ни меня это не касается»…

Отъ Вэроны Лауренсъ къ Сесиліи Джикиль:

«Доктора посылаютъ папа за границу на всю зиму. Наши сдаютъ домъ и уѣзжаютъ. Модерна объявила, что остается и будетъ жить съ одной отчаянной дѣвицей-журналисткой, миссъ Тримэнъ»…

Отъ м-съ Мортимеръ къ миссъ Масклинъ:

«Мы обѣдаемъ въ 8 ч. веч., — не забудьте. Вы должны за обѣдомъ занимать нѣкоего м-ра Брауна. Онъ — родственникъ моего мужа и, вдобавокъ, приходскій священникъ въ Вестъ-Эндѣ; довольно скучный и молчаливый господинъ, но вы (я знаю!) съумѣете его „разговорить“. Знаю, что онъ не устоитъ; знаю также, что вамъ съ нимъ будетъ скучно; но все-таки, убѣдительно прошу васъ, не скупясь, осыпать его разсказами о кафешантанахъ и французскихъ романахъ. Знаю, что вы не знакомы ни съ тѣми, ни съ другими; но онъ-то будетъ увѣренъ въ противномъ, слушая, какъ вы прекрасно о нихъ говорите»…

----- Выдержки изъ газетъ:

1. — «На-дняхъ, на столбцахъ газеты „Неподкупный“ передаются опыты и впечатлѣнія одной молодой дѣвушки изъ свѣтскаго общества, которая поступила въ качествѣ горничной въ одно изъ всѣми уважаемыхъ семействъ. Ни для кого не тайна, что эта смѣлая піонерка — не кто иная, какъ дочь одного изъ нашихъ виднѣйшихъ профессоровъ, человѣка высокихъ какъ умственныхъ, такъ и нравственныхъ качествъ»…

2. — «И къ чему это всѣ наши юные поэты считаютъ своимъ долгомъ быть непремѣнно меланхоликами? Передъ нами лежитъ небольшая поэма, подписанная: „Ж. Е. Масклинъ“; вещица далеко не дурная, но вѣющая такимъ мрачнымъ и упорнымъ разочарованіемъ, что мы давно такихъ уже не видали. Со стороны поэтессы, только ея крайняя молодость можетъ служить ей извиненіемъ въ такихъ „загробныхъ изліяніяхъ“, какъ сказалъ бы Маркъ Твэнъ»…

Отъ миссъ Долли Тримэнъ къ миссъ Масклинъ:

«Смотрите же, не обманите, не раздумайте! Я вѣдь не со всякой рѣшусь поселиться. Мнѣ въ товарищи нужна такая дѣвушка, которая была бы не капризница и не трусиха, а не то наша затѣя рухнетъ. Привезите съ собой свои»…

Отъ Билли къ Модернѣ:

«Какая вы милая! Я попалъ въ петлю… запутался! Замолвите отцу за меня словечко… Онъ васъ послушаетъ во всемъ, въ чемъ угодно… А мнѣ никогда еще такъ круто не приходилось»!..

Отъ Сесиліи Джикиль къ Вэронѣ Лауренсъ:

«…Ничего не слыхала про эту миссъ Тримэнъ! Модерна больше мнѣ не пишетъ, и я боюсь, что она попала въ дурное общество. Мужъ говоритъ, что она — дѣвушка рѣшительная, идетъ своей дорогой безъ колебаній и благополучно переживетъ этотъ новый фазисъ въ своей жизни»…

Отъ лэди Риддель къ Сесиліи Джикиль:

«Модерна живетъ себѣ благополучно. Оставь ее въ покоѣ! Въ жизни каждой дѣвушки непремѣнно должны же быть своего рода „Wanderjahre“. И у тебя они были бы, конечно, если бы ты не вышла замужъ»…

XIV.

Прошло два года. Вэрона Лауренсъ и Модерна бесѣдуютъ вдвоемъ, въ ожиданіи возвращенія мужчинъ съ охоты.

— Они теперь скоро будутъ, — замѣтила Вэрона. — Я кстати голодна; а ты?

— Я никогда не бываю голодна…

— Ты слишкомъ много выѣзжаешь. Сколько вечеровъ было у тебя на прошлой недѣлѣ?

— Да, кажется, всѣ вечера подъ-рядъ. И такая тоска эти выѣзды, сказать невозможно! — со вздохомъ, устало произносятъ Модерна.

— Тогда къ чему же ты выѣзжаешь?

— Пожалуйста, Вэрона, не прикидывайся такой наивной! За два года твоей супружеской жизни ты не могла вѣдь такъ перемѣниться. Я выѣзжаю потому, что иначе нельзя.

— Да почему нельзя?

— Потому что… Право, не знаю… Если вдругъ перестать выѣзжать… И, наконецъ, это какъ-то входитъ въ привычку… Ахъ, да не разыгрывай изъ себя дурочку, Вэрона! Сама прекрасно понимаешь…

— Да! Вы, свѣтскія дѣвушки, воображаете, что вы такъ ужъ необходимы! — поучительнымъ тономъ говорила Вэрона. — Я думаю, общество можетъ свободно обойтись безъ васъ; вѣдь обходится же оно безъ меня?

— «Еще бы! — возразила ей мысленно Модерна. — Вэрона никогда не была хорошенькой». — Нѣтъ, въ томъ-то и ужасъ моего положенія, — продолжала она вслухъ, — что я сама не могу обойтись безъ общества… то-есть, по крайней мѣрѣ, не могу сидѣть доха. Меня все что-то подгоняетъ наряжаться, и причесываться, и выѣзжать, прыгать и болтать съ людьми, которымъ все равно, есть я на свѣтѣ, или нѣтъ.

— Пустяки! Ты хорошенькая, живая дѣвушка, и всякому пріятно видѣть васъ у себя на вечерахъ: вы съ Пегги способствуете успѣху…

— О, да! — съ горечью подхватила Модерна — Мы часть неизбѣжной мебели, часть обстановки бала или раута; мы на нихъ необходимы, какъ гнутый стулъ, какъ блюдечко для мороженаго. «Дѣвицъ Масклинъ нельзя не пригласить»!.. Но, Боже мой, до чего я устала отъ этой вѣчной и однообразной сутолоки; отъ этого вѣчнаго шатанья по чужимъ домамъ, по чужимъ обѣдамъ и ужинамъ…

— Пріятно имѣть тебя своей гостьей, нечего сказать! — сухо перебила ее Вэрона.

— Душа моя! Надѣюсь, ты не можешь допустить, чтобы я имѣла грубость дать замѣтить радушной хозяйкѣ, что я у нея скучаю? Я даже въ состояніи заставить ее и окружающихъ предположить, что, наоборотъ, я очень веселюсь… Но, зато, какъ я бываю зла, когда вернусь домой! Я наскоро глотаю свой крѣпкій бульонъ и бѣгу скорѣе спать, ни съ кѣмъ не говоря ни слова. Никогда больше я не разсуждаю съ Пегги про танцоровъ, да и они больше не проявляютъ во мнѣ интереса: всѣ они во мнѣ приглядѣлись, какъ и я къ нимъ.

— Ну, положимъ, ты и въ самомъ дѣлѣ давно выѣзжаешь, — небрежно замѣтила Вэрона.

— Мнѣ только бы хотѣлось на время, какъ въ сказкѣ, уйти прочь отсюда и опять вернуться: я бы тогда опять была готова выѣзжать, и робѣть въ первый разъ на «большомъ балу», и красоваться въ воздушномъ бѣломъ платьѣ, съ отдѣлкою изъ незабудокъ…

— Ну, не думаю, чтобы тебѣ было теперь легко опять казаться застѣнчивой или скромной; и, наконецъ, мужчинамъ должна нравиться всякая хорошенькая дѣвушка, но бойкая и не такая недотрога, или какая-нибудь простушка, только-что явившаяся на свой первый балъ.

— Однако, на такую недотрогу всякій разумный человѣкъ готовъ промѣнять любую остроумную собесѣдницу… какъ бы опытна и мила она ни была.

— Позволь, но и ты вѣдь не такъ еще стара… Тебѣ только двадцать-пятый годъ…

— А я чувствую, что мнѣ цѣлыхъ сто! Меня ничто ужъ больше не волнуетъ, даже не развлекаетъ… Я сама себѣ кажусь однообразной…

— Выходи замужъ!

— Всѣ вы заладили одну и ту же пѣсню! — сердито восклицаетъ Модерна. — Это глупо! И говорить больше не стоитъ: ты знаешь, что я никогда не выйду!

— Знаю, что ты такъ говоришь…

— А что я говорю, то и думаю!

— Ну, слушай: если тебѣ въ самомъ дѣлѣ общество такъ надоѣло, займись живописью, какъ бывало.

— Благодарю! Я ужъ довольно насмотрѣлась на свое неумѣнье…

— Полно! — снисходительно говоритъ ей сестра. — Вотъ, иной разъ, тебѣ удаются премиленькіе стишки…

— Пустяки! Кто изъ дѣвицъ ныньче не пишетъ? И я никогда не нашла бы сбыта своей работѣ, еслибъ не Долли Тримэнъ. Чего мнѣ хочется, такъ это всепоглощающаго интереса къ жизни.

— Отчего бы тебѣ не заняться моими дѣтьми?

— Благодарю покорно! — язвительно возражаетъ Модерна. — Быть «тетей Модъ», служить справочнымъ листкомъ и ходячею хроникой всего семейства; вязать носки и сопровождать больныхъ родственниковъ на морскія купанья. Нѣтъ, ужъ благодарю покорно!

— Все это хорошо и прекрасно, но мое мнѣніе таково: и мотыльки, подобные тебѣ, когда-нибудь да перестаютъ порхать. Почему бы тебѣ не выйти замужъ? Тогда у тебя будетъ постоянный и усердный поклонникъ, вѣчно у ногъ твоихъ…

— Какъ? Для того только, чтобы я имъ помыкала? Для того, чтобы навсегда связать его брачными узами? Ничего болѣе жестокаго я и придумать не могу!

— Но это придумываетъ каждая дѣвушка. Дойдя до извѣстнаго возраста, всякая невольно начинаетъ подумывать о томъ, чтобы заручиться мужемъ, для котораго она была бы и осталась на вѣки самой прекрасной, самой обаятельной женщиной на свѣтѣ.

— Для него одного?! Да это просто дерзко.

— Ну, такъ найди себѣ такого, который считалъ бы тебя одинаково привлекательной и для другихъ; но зато не пеняй ни на кого, если онъ будетъ тебя ревновать и превратитъ всю жизнь твою въ адъ кромѣшный. Чѣмъ тебѣ не угоденъ м-ръ Браунъ?

— Онъ черезчуръ серьезенъ.

— Серьезные — самые лучшіе мужья! А м-ръ Донкинъ?

— Онъ предлагалъ, что сдѣлаетъ мнѣ жизнь «и лучше, и полнѣе»… Самыя слова его были для меня уже обидой.

— А Гэвисайдъ? Я его позвала гостить только ради тебя.

— Напрасно! У него нѣтъ ни намека на юморъ!

— А Конистонъ? Ну, зачѣмъ ты ему отказала. Постарайся быть съ нимъ поласковѣе, когда онъ вернется…

— Но онъ уже вернулся; онъ теперь въ Парижѣ, и я ни за какія тысячи не согласилась бы возвратить прошлое.

— Но ты могла бы!.. Ну, а Дорси? Тотъ готовъ хоть сейчасъ жениться.

— Да, если я ему сама сдѣлаю предложеніе! Впрочемъ, не стоитъ объ этомъ говорить! У каждаго есть непремѣнно какой-нибудь недостатокъ… Черезъ недѣлю я опять вернусь въ городъ, и все пойдетъ своимъ порядкомъ, какъ заведенная машина. Опять я буду выѣзжать и болтать всякій вздоръ, чтобы дразнить другихъ, и вообще влюблять въ себя и потѣшаться надъ людьми… Нѣтъ, нѣтъ, Вэрона! Я откажусь отъ общества и окунусь въ міръ «богемы»; все-таки тамъ хоть что-нибудь новое для меня найдется. Или пойду на сцену, или поступлю въ наборщицы… Ну, буду хоть чѣмъ-нибудь заниматься; а такъ жить, какъ теперь, — мнѣ просто невозможно!

— Что ты, Модерна! У тебя будутъ красные глаза!.. Да полно же! Сейчасъ наши вернутся…

— Мнѣ все равно! Мнѣ ни до чего… ни до кого дѣла нѣтъ!.. — чуть не захлебываясь, говоритъ Модерна.

— Послушай! Еслибъ я не была увѣрена, что у тебя нѣтъ сердца, я бы могла подумать…

— Ну, что такое?

— …Что ты влюблена!

— Я бы сама хотѣла! — горячо вырвалось у Модерны, и, помолчавъ, она прибавила: — Тебѣ стыдно за меня?

— Мнѣ просто противно слушать…

— Все-таки тогда было бы для чего жить на свѣтѣ и волноватъся, и тревожиться; было бы къ чему стремиться, о чемъ мечтать на яву и во снѣ.. Нѣтъ, ты представь себѣ, какой это восторгъ — тайкомъ получать письма и упиваться счастьемъ, чина ихъ! Представь себѣ горечь разлуки, и радость тайной встрѣчи, и прелесть тихой ночи, когда, глядя въ открытое окно, спрашиваешь себя: гдѣ-то онъ въ эту самую минуту; и сознавать, что ты влюблена… что ты…

— Какая ты… странная! Вотъ никогда бы не подумала… Но отчего же, въ такомъ случаѣ, ты не выходишь замужъ?

Модерна засмѣялась; но какъ-то натянуто звучалъ ея смѣхъ.

— Я вѣдь, кажется, тебѣ сказала, что хочу влюбиться; но про замужество я ничего не говорила! Это — дѣло совсѣмъ другое.

— Я нахожу, что ты говоришь рѣзко и… даже неприлично…

— Извини, я не на тебя намекала…

— Ты хочешь сказать, что я не люблю своего мужа?

— И сама не знаю, — задумчиво продолжала Модерна: — пожалуй, даже скажу, что любишь… А! вотъ и наши мужчины! Пойдемъ скорѣе къ нимъ на встрѣчу!.. Но ты имъ командуешь, ты обращаешься съ нимъ, какъ съ какой-нибудь «старой старухой»; ты говоришь (я то-и-дѣло слышу!), что ты умѣешь съ нимъ управляться… Нѣтъ, вы себѣ представьте, что можетъ означать такое выраженіе, какъ «управляться», относительно существа, которое боготворишь! Какъ тебѣ кажется, душечка Вэрона, могу я боготворить, напримѣръ, м-ра Гэвисайда? Но управляться съ нимъ я бы съумѣла, несомнѣнно!

На вечерѣ въ академіи м-съ Масклинъ издали провожаетъ глазами дочерей, которыя уходятъ подъ-руку со своими кавалерами: Билли Данверсомъ и Дорси.

— До самаго конца вечера я ихъ больше не увижу, — думаетъ она имъ вслѣдъ. Теперь вовсе не принято непремѣнно возвращаться въ «старшимъ»; мнѣ это Пегги объяснила. Впрочемъ, теперь вообще не принято дѣлать то, чего не желаешь… сколько мнѣ кажется, по крайней мѣрѣ. Если Пегги думаетъ, что Билли готовъ ей сдѣлать предложеніе, она жестоко ошибается; я бы могла ей сообщить (но она у меня ни въ чемъ не проситъ совѣта), что если кто его интересуетъ, такъ это только… ея сестра, Модерна; но онъ слишкомъ влюбленъ въ самого себя для того, чтобы привязаться въ кому бы то ни было другому…

— На Пегги, все равно, никто не женится: слишкомъ у нея язычокъ остеръ. Все, что она ни скажетъ остроумнаго, возстановляетъ всѣхъ противъ нея. Модерна умнѣе, но въ ней есть что-то такое милое и болѣе женственное. Что ни говори, а обѣ онѣ — мои дѣти, и я имѣю право знать ихъ и судить о нихъ. О, я нашла бы много кой-чего о нихъ поразсказать! Я вижу гораздо больше и гораздо глубже, чѣмъ онѣ сами думаютъ. Со стороны виднѣе! Дочки предполагаютъ, что ихъ мать видитъ и понимаетъ только то, что онѣ ей сами скажутъ; но имѣть дѣло со взрослыми дѣвушками — нелегкая задача, и самое лучшее — дѣлать видъ, что замѣчаешь только то, что онѣ тебѣ разрѣшаютъ замѣчать. Такъ оно много спокойнѣе…

— Меня спрашиваютъ иной разъ, зачѣмъ я позволяю дочерямъ своимъ то или другое? «Позволяю»?! Но, Боже мой! Онѣ все равно творятъ свою волю; а это, наоборотъ, матерямъ «не позволяютъ» то или другое; матери опять попали въ школу и находятся подъ постоянною опекою, сообразно съ современными обстоятельствами. Я то-и-дѣло «попадаюсь»; я «ничего не смыслю»; я «отстала отъ вѣка». Но, можетъ быть, я сама не иду съ ними рука-объ-руку? На мой темный, непросвѣщенный взглядъ, «современность», въ буквальномъ переводѣ, означаетъ: дурныя манеры, невмѣняемость, пошлость и вѣтренность, а говоря короче: себялюбіе!..

— Я терпѣть не могу Ибсена. А Модерна видѣла многое множество его пьесъ и заявляетъ, что она хочетъ жизнь «прожить», она не смѣетъ «подавлять въ себѣ всякую индивидуальность»; она должна «развивать въ себѣ свои личныя, отличительныя свойства». Она хочетъ до всего дойти сама, и не хочетъ довѣриться моему материнскому долголѣтнему опыту: она вѣритъ только тому, до чего дошла собственнымъ опытомъ. Мать, существо старое, отжившее, загостившееся слишкомъ долго на семъ свѣтѣ; существо неудобное во всѣхъ отношеніяхъ и требующее извѣстной дрессировки, насколько она возможна при ея тупости и упрямствѣ…

— Мнѣ это больно; но я не могу помочь такому положенію дѣлъ, и потому стараюсь, насколько возможно, идти объ руку съ условіями современной жизни и «современной мысли»; читаю «Небесныхъ близнецовъ» и «Бѣглые наброски». Самое большее, что дозволяетъ мнѣ мое званіе хозяйки дома, это — хмуриться на ужаснѣйшія вещи, которыя вообще говорятся въ гостиныхъ; я даже согласна носить ихъ шляпки, чтобы не отставать отъ моды…

— Глупенькая, простоватая, но практичная Вэрона — вотъ единственная удачная изо всѣхъ моихъ дочерей. Она вышла замужъ, остепенилась и устроилась безъ всякихъ хлопотъ или непріятностей. У нея хорошенькое имѣнье въ Шотландіи, парочка прелестныхъ дѣтишекъ, мужъ, который любитъ ее и бережетъ… А между тѣмъ, она — проще Модъ и Пегги…

— А! Вотъ идетъ Модерна. Она бросила своего кавалера — Дорси, и теперь у нея новый адъютантъ; кажется, тотъ самый писатель, который вывелъ ее въ своемъ романѣ. Я бы и говорить съ нимъ не стала, а она ничего, будто ей это все равно. Удивляюсь, какъ она не шокируетъ его? Бѣдная дѣвочка, какая она блѣдненькая, утомленная! И какъ она худѣетъ! Говорятъ, въ ней нравится ея «morbidezza»… кажется, такъ это называютъ? Нечего сказать, пріятно матери слышать, что ея дочь называютъ «болѣзненной», «мрачной»; но господа, въ родѣ м-ра Тримэна, этимъ восхищаются, и желаютъ писать съ нея портреты. Еще свѣтъ не производилъ такой здоровой дѣвушки, какъ моя Модерна. Посмотрѣли бы вы на нее, когда она ѣздитъ верхомъ или пускается въ «lawn-tennis»! Тогда вы не замѣтите въ ней и слѣда какой-то такой «morbidezz»'ы!

— Нѣтъ, благодарю васъ, м-ръ Битгэмъ! Мнѣ тутъ прекрасно, и ни откуда не дуетъ. Благодарю васъ, я мороженаго не хочу… — И для чего они пристаютъ къ такой старухѣ, какъ я? Терпѣть не могу, когда мнѣ надоѣдаютъ! Мнѣ бы только посидѣть спокойно и закрыть глаза, чтобы дать имъ отдохнуть немножко. А «они» всѣ любезничаютъ со мной, какъ бы изъ милости, потому что влюблены въ Модерну. И какое ихъ множество! Все, впрочемъ, премилые молодые люди, которыхъ я не прочь имѣть своими зятьями; но Модъ такихъ-то какъ разъ и не любитъ! Ей нравятся художники и журналисты, — все такіе люди, которые, какъ она говоритъ, «составили себѣ имя». Я же, напротивъ, люблю особый типъ молодого англичанина, человѣка бодраго, здороваго. Онъ не портитъ себѣ глаза, просиживая ночи напролетъ надъ книжками; онъ не трагикъ и не педантъ, онъ — просто джентльмэнъ..

— Вотъ, напримѣръ, хоть бы Эдвардъ Конистонъ! Я его любила какъ родного сына, и такъ онъ намъ пришелся кстати. Бывало, я совѣтовалась съ нимъ рѣшительно обо всемъ; съ мужемъ онъ работалъ въ качествѣ секретаря. Когда-то онъ былъ въ нее влюбленъ. Въ настоящее время онъ вернулся въ Англію; Пегги получила отъ него письмо… Очень бы мнѣ хотѣлось, чтобы Модерна имъ заинтересовалась!..

— Не люблю я ея друзей, — представителей богемы! Можетъ быть, это выдающіеся таланты, но благовоспитанности въ нихъ нѣтъ, — даже хотя бы самой заурядной. Не люблю я и этого Броновскаго — съ его сѣрой физіономіей, длинными космами и дурными зубами; онъ неизбѣжно приноситъ съ собою запахъ театральной рампы, когда является съ визитомъ. Онъ — музыкантъ, и рветъ струны на моемъ роялѣ. Я терпѣть не могу миссъ Долли Тримэнъ, или, какъ величаютъ ее въ ихъ кругу, «Д. Т.»; не выношу ни ея жаргона, ни ея неприличныхъ французскихъ разсказовъ, ни ея головы, остриженной подъ гребенку. Она распѣваетъ пѣсенки Иветтъ-Гильберъ, и не выпускаетъ даже тѣхъ стиховъ, которые Иветтъ считаетъ слишкомъ смѣлыми для нашей публики. Живетъ она надъ хлѣбопекарней, и увѣряетъ, что ея запахъ — «ароматъ боговъ». Въ «Родныхъ Всходахъ» она подписывается «Церера», а въ изданіяхъ «Ученыхъ Женщинъ» — «Сибилла»; она принимаетъ подачки отъ лавокъ и магазиновъ, и живетъ, повидимому, чуть не впроголодь, пьетъ водку и читаетъ «Красненькій Листокъ». Модерна находитъ, что она умна и энергична, и вообще «fin de siècle». Я просто нахожу, что она неприличная особа, — вотъ и все!..

— Ея братъ, Нэдъ Тримэнъ, просилъ у Модерны позволенія писать съ нея картину; онъ, кажется, «импрессіонистъ». Не знаю хорошенько, что значитъ это «импрессіонистъ», но мнѣ думается, что такая живопись не должна требовать многочисленныхъ сеансовъ…

— Но который это часъ? Кажется, первый? Вотъ ненавижу эту сутолоку и болтающую толпу! И какъ я ни добра и снисходительна отъ природы, а охотно бы осталась дома, и давнымъ-давно лежала бы себѣ въ постели. Вотъ было бы теперь прекрасно полежать!.. Да нѣтъ, все равно, я вѣдь и дома, лежа, не могу заснуть, когда ихъ дома нѣтъ: все прислушиваюсь, не заскрипитъ ли дверь, не защелкнетъ ли ключъ въ замкѣ? Ужъ лучше тутъ сидѣть…

— Нѣтъ, душечка моя, я нисколько не устала, — прерывая свои думы, говоритъ вслухъ м-съ Масклинъ, отвѣчая на вопросъ дочери. — Я закрыла глаза просто для того, чтобы мнѣ удобнѣе было думать. Мнѣ надо бы поговорить немножко съ м-съ Флемингъ, и я обѣщала, что пойду съ адмираломъ смотрѣть твой портретъ. Иди себѣ, милочка моя, иди, не заботься обо мнѣ; мнѣ тутъ прекрасно!..

— Модерна — доброе дитя; вотъ Пегги никогда и въ умъ не придетъ забѣжать посмотрѣть, что я и гдѣ я! Не знаю, съ кѣмъ это говоритъ Модерна. Какое это странное положеніе — не имѣть понятія о томъ, съ кѣмъ водитъ дружбу ваша собственная дочь! Она, кажется, сговаривается съ этой женщиной вмѣстѣ идти обѣдать; вотъ и вчера она у кого-то обѣдала, а я не знаю — у кого? Вѣроятно, мнѣ было сказано объ этомъ, да я забыла.. Почему знать, можетъ быть даже у какихъ-нибудь молодыхъ людей? Обѣ мои дѣвочки имѣютъ въ своемъ распоряженіи собственные ключи, теряютъ ихъ безпрестанно, и двери остаются открыты для какихъ угодно воровъ и мошенниковъ. Это меня пугаетъ, и какъ меня ни увѣряютъ, что это ничего не значитъ, я все-таки не могу преодолѣть своей тревоги, въ которой, какъ онѣ говорятъ, никто, кромѣ меня, не виноватъ. Большею частью, дочери мои выѣзжаютъ однѣ; не понимаю, къ чему имъ понадобилось сегодня тащить меня съ собою? По нынѣшнимъ временамъ вовсе нѣтъ надобности, чтобы молодыхъ дѣвицъ сопровождала непремѣнно почтенная особа.

— «Какъ это мило съ вашей стороны, миссъ Масклинъ, что вы привезли съ собой свою maman»! — сказала разъ Модернѣ м-съ Ренсселеръ, — по всей вѣроятности, шутя, потому что улыбнулась.

— Но ни я, ни Модерна (я это замѣтила) не были довольны такой шуткой…

— Какъ? Ты опять вернулась? — воскликнула вслухъ мать Модерны. — Дитя мое! Да ты страшно блѣдна!.. Домой? Значитъ, соскучилась? Или тебѣ на что-нибудь досадно?.. Ну, хорошо, хорошо! Если хочешь, я готова ѣхать… только, вотъ, какъ Пегги?.. Поговори съ нею… вотъ она идетъ…

— Что-нибудь да не такъ! — продолжаетъ она думать — Кто-нибудь не пріѣхалъ, или не пригласилъ ее танцовать, когда она на это разсчитывала… Всѣ дѣвушки вѣдь таковы: хоть вся гостиная будь у ногъ ея, — ей нужды нѣтъ, если отсутствуетъ предметъ ея вниманія. Хотѣлось бы мнѣ знать, кто это такой? Еслибъ она только рѣшилась мнѣ сказать, я могла бы ей помочь! Но она не скажетъ. А между тѣмъ, несмотря на всю свою независимость, сегодня же ночью, вернувшись домой, она прижмется головкой къ моему плечу и со слезами станетъ увѣрять, что «это ничего, право же, ровно ничего»! Но она «совершенно и безповоротно, глубоко, безнадежно несчастна!» — На это мать еще можетъ пригодиться!..

XV.

М-съ Фрэдъ Деверель зашла однажды въ мастерскую Нэда и смущенно задумалась передъ одною изъ картинъ, глядя на нее въ «pince-nez».

— Нѣтъ, все равно, ничего не понимаю! — съ отчаяніемъ говоритъ она; — не особенно мнѣ нравится этотъ вашъ… импрессіонизмъ! Только и всего за десять сеансовъ?

— Я самъ не особенно собой доволенъ, — пробормоталъ недовольный художникъ; — это еще надо «выписать»…

— А эти полосы, — красныя и синія, — на заднемъ планѣ?

— Развѣ вы не узнали? Это салонъ Локгарта. Миссъ Масклинъ — дѣвица современная; вотъ я и написалъ ее посреди лондонской улицы, на фонѣ лавочныхъ вывѣсокъ, кіосковъ и прочихъ знаменій современной цивилизаціи. Знаете, — холодный синій цвѣтъ, означающій трезвость, и огненный, кровяной, — цвѣтъ сырого мяса… Видите? Вглядитесь!

— Вижу, вижу! Сочетаніе красокъ, достойное духа времени. Ну, должна признаться, что Модерна — дѣвушка вовсе не тщеславная; когда мнѣ придется служить моделью…

Флосси Деверель запнулась, и за нее поспѣшилъ закончить Нэдъ Тримэнъ:

— Тогда ужъ вы пойдете въ художнику, "выписывающему " корсеты и кружева, и онъ вамъ устроитъ такое лицо безъ морщинокъ и безъ складокъ, что просто восторгъ! И такихъ художниковъ тьма тьмущая! А, вотъ и она сама! Миссъ Масклинъ, пожалуйте! Скорѣе становитесь въ позу; кажется, сегодня выйдетъ весьма удачно!

— О, м-ръ Тримэнъ! — воскликнула Модерна, глядя на свой портретъ: — развѣ у меня губы сургучнаго цвѣта? Или, напримѣръ, цвѣта краснаго генеральскаго сукна?

— Вы говорите, миссъ, какъ настоящій критикъ: а они вѣчно несутъ безсмыслицу! — возразилъ Нэдъ Тримэнъ. — Впрочемъ, есть критики, которые вобьютъ себѣ въ голову, что только ихъ идеалы и есть настоящіе, а вы, я твердо увѣренъ, ничего не смыслите въ законахъ искусства, и потому вашимъ мнѣніемъ нельзя пренебрегать. Вы улыбаетесь? Вотъ, вотъ: эту самую улыбку вы и должны мнѣ подарить.

— Конечно, я ничего не смыслю въ искусствѣ, но у меня есть свое особое мнѣніе, и я не увѣрена, будетъ ли оно согласно съ вашимъ?

— Кто насъ, художниковъ, обидитъ, какъ не наши друзья? — трагически замѣтилъ художникъ и углубился въ работу.

— Вы извините? Я зайду на минутку по-сосѣдству, — проговорила Флосси и ушла, оставивъ модель и художника вдвоемъ.

— Вы будете на сходкѣ соціалистическаго клуба «Впередъ»?.. — спросилъ Нэдъ.

— Конечно, я состою членомъ.

— И поѣдете, конечно, вмѣстѣ съ Долли? — продолжалъ онъ. — Странно васъ видѣть въ этой компаніи!

— Это не особенно вѣжливо по отношенію въ вашей сестрѣ.

— Что же тутъ такого? Долли и въ самомъ дѣлѣ, какъ хищная птица, норовитъ съ кого-нибудь сорвать рецензію или интервью.

— Въ клубѣ бываютъ ужасно умные люди; потому-то я въ него и записалась.

— Положимъ, отъ этого въ вашимъ бѣлымъ крылышкамъ ничего не пристанетъ, а вамъ забавно. Вотъ я — другое дѣло. Я поневолѣ долженъ окунаться во всякую грязь въ поискахъ за сюжетомъ; надо же мнѣ всего испробовать…

— На долготерпѣливой публикѣ?

— Мы, артисты-художники, все равно, что странники въ землѣ приключеній… мы ищемъ новизны…

— Мнѣ кажется, — робко вставила Модерна свое словечко: — еслибы вы немножко тщательнѣе выписывали свои картины…

— Мало я вамъ объяснялъ принципы живописи! — смѣясь, возразилъ Нэдъ Тримэнъ. Самое важное — первое впечатлѣніе, которымъ картина поражаетъ наши зрительные органы. Всѣ подробности должны подчиняться требованіямъ воображенія, воспринимающаго эти впечатлѣнія. Картина должна сразу произвести эффектъ, или вовсе не производить его. Какъ молнія должна она броситься прямо въ глаза зрителю…

— И, зато, какъ молнія же исчезнуть… А что если устроить вращающіяся картины на выставкѣ?

— Вы сбиваетесь съ толку…

— И критики также… Молчу, молчу! Пишите.

Во время минутной тишины раздается звонокъ.

— А! Вѣроятно Конистонъ; онъ обѣщалъ зайти посмотрѣть на портретъ m-me Бельинфанты. Я обыкновенно не пишу никого въ костюмахъ, но изъ любезности къ нему я согласился сдѣлать ее маркизой… Помпадуръ. Вотъ и костюмъ ея лежитъ. Интересная женщина! Чертовски умна; вдова и богачка, и можетъ позволить себѣ всѣ прихоти, какія угодно. Я слышалъ про нее еще въ Парижѣ…

— А! Вотъ она какая особа!

— Миссъ Масклинъ! Пожалуйста, замѣтьте, что я хочу именно указать только на то, что она имѣетъ возможность жить, какъ ей угодно. Въ Парижѣ она, что называется, «très-bien vue»… Говорятъ, Конистонъ собирается на ней жениться.

— А!.. Какимъ это образомъ?

— Не знаю; по слухамъ, онъ за нее когда-то дрался на дуэли; онъ ли скомпрометтировалъ ее, или она его, — уже, право, не знаю. Только фактъ тотъ, что она была замужемъ за какимъ-то звѣремъ, который ее билъ…

— И добилъ до того, что самъ умеръ… а ея горести и ея краса плѣнили Конистона, который теперь хочетъ на ней жениться? — подсказала ему Модерна.

— Да, приблизительно вѣрно сказано. Она теперь въ Лондонѣ и хочетъ увезти съ собою свой портретъ…

— Покажите!

— Я такъ и зналъ, что вы захотите его видѣть…

— Ну, пожалуйста!

— Извольте!.. Видите, это написано въ моемъ прежнемъ духѣ.

Модерна долго смотритъ молча.

— А бы хотѣла, чтобы вы и меня такъ написали! — говоритъ она…

— Вы находите, что она красива?

— Восхитительна! — восторженно восклицаетъ Модерна.

«Молодецъ дѣвушка! — думаетъ про себя художникъ: — Ручаюсь, что она уже ревнуетъ къ этой женщинѣ, а между тѣмъ отдаетъ должное ея красотѣ.» — Смотрите, вотъ ея нарядъ: фижмы, и парикъ, и пышный лифъ…

— Да она съ меня ростомъ!

— Пожалуй…

— Боже, какъ долго Флосси не идетъ! — вдругъ восклицаетъ Модъ. — Вотъ бы вамъ пойти за ней!

— Очень мнѣ нужно!

— Не вамъ, но мнѣ! — высокомѣрно возражаетъ Модерна, и Нэду остается только повиноваться.

— Вотъ какъ! — разсуждаетъ Модерна, оставшись одна: — Эдвардъ уже четвертый день какъ вернулся въ Лондонъ, а еще ни разу не заглянулъ ко мнѣ… Онъ удивится, что я здѣсь. Но кто она такая, эта женщина, которую онъ разсчитываетъ здѣсь встрѣтить?.. Вотъ бы мнѣ нарядиться въ ея костюмъ! Интересно знать, что онъ на это скажетъ? Скорѣй, скорѣй!.. онъ сейчасъ придетъ: онъ и въ старину былъ до того аккуратенъ, что это меня всегда злило. Да это платье чудо, до чего мнѣ впору… на мое собственное, конечно. Она, вѣроятно, порядочно-таки толста?..

Разсуждая въ умѣ такимъ образомъ, она встала въ позу и подумала:

— Не хватаетъ только бѣлилъ и румянъ, и… нахальства, чтобы пополнить общую картину… Звонятъ!.. Отчего мнѣ вдругъ стало такъ жутко?! Я вся дрожу!..

Въ комнату входитъ Конистонъ и торопливо направляется въ маркизѣ.

— А, Элиза!..

— Развѣ ее зовутъ Элизой? — и сухо спросила Модъ, спускаясь съ эстрады. — Ну, какъ же вы поживаете? Помогите мнѣ снять всѣ эти доспѣхи, пока еще не пришли Флосси и Нэдъ Тримэнъ! — продолжала она, съ лихорадочной поспѣшностью принимаясь сдергивать съ себя платье маркизы.

— Ну, а вы какъ? — не спѣша, отвѣчалъ Конистонъ. — Но зачѣмъ вы нарядились въ костюмъ m-me Бельинфанте?

— Затѣмъ, чтобы разыграть изъ себя порядочную идіотку… Все равно, мое же собственное оружіе и обратилось мнѣ во вредъ!..

— Я васъ не понимаю, — холодно говоритъ Конистонъ.

— Тѣмъ лучше! — возражаетъ Модерна и, блѣднѣя, откидывается на спинку кресла.

— Вамъ дурно? Вы страшно поблѣднѣли…

— Устала позировать. А, вотъ и Флосси! Я могу уходить…

— Очень жалѣю, что меня не было дома; но надѣюсь, что миссъ Масклинъ заняла васъ…

— Прекрасно! Она даже устроила въ мою пользу маленькую сценку… М-ръ Тримэнъ, какое у васъ, однако, въ вашей манерѣ писать, замѣчается очаровательнѣйшее пренебреженіе къ деталямъ!

— Душа моя, что съ тобой случилось? — спрашивала тѣмъ временемъ Флосси у подруги. — Ты даже какъ-то вдругъ позеленѣла!

— Флосси, пожалуйста, поѣдемъ! Я больше не въ состояніи сидѣть сегодня на сеансѣ, — отвѣчала Модъ и сухо прибавила, обращаясь въ Конистону: — Очень рада, что вы вернулись на родину. Не хотите ли быть моимъ гостемъ завтра на вечеринкѣ въ нашемъ «передовомъ» клубѣ?

— Почту себя счастливымъ!

— Я вамъ пришлю билетъ, прощайте!.. М-ръ Тримэнъ, а вамъ могу дать знать хоть черезъ Флосси, когда будетъ у насъ слѣдующій сеансъ. Скажите Долли, что я за ней заѣду, и мы поѣдемъ вмѣстѣ прямо въ клубъ.

На вечерѣ въ клубѣ, раздѣваясь въ сѣняхъ, Долли Тримэнъ пристально всмотрѣлась въ свою спутницу и проговорила:

— Ну, и почтенный же у тебя видъ! Въ этомъ дѣвственно-чистомъ бѣломъ платьѣ ты даже черезчуръ прилична! Не понимаю, почему ты такъ скромно одѣваешься на наши вечера?

— Можетъ быть, я это дѣлаю нарочно, — замѣтила Модерна.

— Ну, все равно, ты очень мила. Вонъ тамъ я вижу стоитъ мой братъ, какъ святой какой: ему нѣтъ цѣны, до того онъ некрасивъ… Ахъ, Модерна! Надо тебя познакомить съ моимъ издателемъ: онъ такъ и рвется, чтобы добиться твоего сотрудничества въ газетѣ.

— Вотъ нелѣпость!

— Нѣтъ, серьезно. Ему нужно твое имя; ты вѣдь имѣешь свободный доступъ въ высшее общество…

— Какія мерзости ты говоришь, Долли!

— Я говорю дѣло… Пойти мнѣ да побранить его за то, какъ онъ скомкалъ мою статью о «верхахъ» омнибусовъ, — прибавила она, и обѣ пріятельницы вошли въ комнату, наполненную дымомъ и безпорядочною толпой людей.

— Ба! Это нашъ хорошенькій философъ и его тѣнь! — воскликнулъ художникъ де-Шагюонъ.

— Почему вы ее такъ называете? — спросила Флосси, которая бесѣдовала съ нимъ.

— Потому-что она премило разсуждаетъ о вопросахъ, въ которыхъ ничего не понимаетъ… да и слава Богу, что не понимаетъ! О той, о другой — я не говорю…

— О, эта «Д. T.» и ея пѣсенки слишкомъ мнѣ надоѣли! Она опередила даже направленіе «fin de siècle»… Какъ поживаете, миссъ Тримэнъ? Собираетесь танцовать въ своей короткой юбочкѣ?

— Ah, mademoiselle, bonsoir! — обратился къ Модернѣ профессоръ живописи. — Blanche comme une fée! Когда можно будетъ съ васъ сдѣлать эскизъ?

— Не знаю; вы, кажется, говорила, что къ вамъ надо приходить безъ провожатыхъ?

— Ah, pour èa, non! Mille fois non! Могу ли я работать, зная, что у меня за плечомъ возсѣдаетъ британская матрона. Всякое вдохновеніе способно отлетѣть!..

— Такъ я когда-нибудь къ вамъ загляну съ Вильямомъ, когда онъ пріѣдетъ въ отпускъ изъ Итона…

— Un garèon?.. Diable! Mademoiselle, merci; я предпочитаю набросать свой эскизъ на память…

— Знаете, я какъ-нибудь сама завезу къ вамъ Модерну, — успокоительно замѣтила Флосси Деверель, и тихонько шепнула подругѣ: — Ты не должна отталкивать отъ себя такихъ геніальныхъ людей, глупышка! А вы, миссъ Долли, откуда къ намъ явились? Изъ какого-нибудь истъ-эндскаго притона или обиталища опіума?

— Истъ-Эндъ немножко устарѣлъ, и я думаю теперь обратить свое вниманіе на подонки высшихъ кварталовъ. «Трущобный мірокъ въ Бельвуарѣ!» — развѣ это не будетъ своего рода новинкой? Я прямо изъ закулиснаго міра театра «Тщеславія». Тилли-Дру была чудо какъ хороша въ своей новой шансонеткѣ, но бѣдная! Вы знаете, у нея жара не хватаетъ, пока она не хватитъ хорошенько Б. и С.^[1]. Ей самой это непріятно, но безъ этого она ничего не можетъ сдѣлать! — оживленно болтала журналистка.

— Что же дѣлать: «talent oblige»! — насмѣшливо вставила Флосси.

— Мнѣ очень жаль, что меня тамъ не было, когда Тилля и Бесси (въ театрѣ имъ дали кличку: «чертенокъ» и «котенокъ») вцѣпились другъ въ друга! — продолжала Долли. — Въ третьемъ актѣ, когда танцуетъ Тилли и, понятно, хочетъ, чтобы все вниманіе было устремлено на нее, Бесси ухитряется выставлять свою ножку. Уже Тилли грозила, грозила ей, что пожалуется антрепренеру, — все нипочемъ! Такъ вотъ вчера Тилли подошла въ ней и громко сказала: — «Ахъ ты, ты, ты»!..

— Очевидно, не находила словъ?..

— Да, сначала, но потомъ!.. — и Долли выразительно качнула головой.

— А съ кѣмъ это говоритъ миссъ Масклинъ? — перебилъ ее поэтъ Гонтрамъ Виръ.

— Съ моимъ братомъ.

— Непохоже!

— Почему? Потому что онъ на видъ такой добрый и такой некрасивый?

— Совершенная противоположность своей сестры.

— Да! Могу похвалиться; какъ будто про меня сложена пѣсенка: «Не слишкомъ добра»… Терпѣть не могу вашихъ святыхъ и недотрогъ! Заходите ко мнѣ: дамъ чашку чая и сандвичъ…

И въ самомъ дѣлѣ, Модерна углубилась въ бесѣду съ Нэдомъ Тримэномъ:

— И знаете, — говорила она горячо, — этотъ издатель предложилъ мнѣ писать очерки общественной жизни. Я отказалась: Еще бы! Разбирать и осмѣивать своихъ друзей и знакомыхъ!

— А Долли пишетъ.

— Но ея друзьямъ это, повидимому, нравится; а моимъ было бы непріятно.

— Видите ли, большинство ея друзей вынуждено прокладывать себѣ дорогу въ жизни, какъ и она сама. Имъ приходится бывать вездѣ…

— Долли все хочетъ, чтобы я съ ней пошла въ кафе-шантанъ…

— Не ходите съ ней, а подите со мной!

— Нѣтъ, я никогда бы на это не рѣшилась!

— Полноте! Какой же я мужчина… Я такъ некрасивъ!..

— Что же, можетъ быть… когда-нибудь… — сострадательно проговорила Модъ.

— Но я не смѣю задерживать васъ дольше: и то ужъ давно мечетъ на меня молніеносные взгляды какой-то замѣчательно-красивый господинъ, и я уже обмеръ отъ страха!

Модерна простилась съ нимъ и подумала про себя:

«А вѣдь Эдвардъ дѣйствительно здѣсь имѣетъ видъ принца крови среди этихъ людей!..» А! вы пришли? — вслухъ прибавила она.

— Вы сами меня пригласили.

— Есть у васъ здѣсь знакомые? — нервно допрашивала Модерна.

— Только художникъ Шаноонъ. Чей онъ гость?

— Миссъ Тримзнъ! — побѣдоносно возглашаетъ Модъ.

— Я бы хотѣлъ представиться миссъ Тримэнъ, — кротко заявляетъ онъ.

— Эдвардъ! Я вамъ этого не позволю…

— Чего вы не позволите? И почему вы не курите? — самымъ невиннымъ тономъ спросилъ Конистонъ.

— Вы сами знаете, что я не курю! — съ упрекомъ возразила Модъ.

— Нѣтъ, не знаю; я долго былъ въ отъѣздѣ. И, наконецъ, всѣ здѣсь курятъ. Есть ли у нихъ нервы, скажите, пожалуйста!

— Если вы пришли для того, чтобы насмѣхаться надъ моими друзьями…

— А и не зналъ, что все это — ваши друзья; да и могутъ они быть вашими друзьями! Впрочемъ, я постараюсь ничего и никого, кромѣ васъ, не замѣчать. Не будемъ о нихъ спорить; лучше потолкуемъ о васъ, — конечно, если вамъ не покажется напраснымъ — бесѣдовать съ такимъ постороннимъ человѣкомъ, какимъ я являюсь передъ вами. Я просто частное лицо, которое не имѣетъ возможности увѣковѣчить васъ въ печати, или хотя бы дать вамъ случай заполнить газетный столбецъ: «О дамскихъ дѣлахъ»…

— Эдвардъ! Вы злы, и безпощадны, и даже дерзки! Да развѣ вы не видите, что это и есть настоящіе, живые мужчины и женщины, которые въ тысячу разъ интереснѣе вашихъ глупыхъ, вздорныхъ франтовъ и пустоголовыхъ женщинъ, которыя трещатъ, не умолкая, въ залахъ и гостиныхъ…

— Всякому свое!..

— Можетъ быть, — продолжала Модерна, — можетъ быть, они немного грубоваты или даже безцеремонны, и слишкомъ прямо называютъ все своимъ именемъ; но зато это такіе люди, которые посредствомъ печатнаго слова ворочаютъ вселенной! Они — рычаги міра сего!

— Вотъ въ томъ-то и дѣло, что, можетъ быть, рычаги, да не настоящія. Или вы полагаете, что и въ литературѣ, и въ журналистикѣ, нѣтъ своего рода тины, своей стоячей воды, которая гдѣ-нибудь въ глубинѣ клокочетъ и бурлитъ, не вызывая волненія на поверхности воды?

— Недурно для прописи! Но ваши метафоры довольно-таки безпощадны, — смѣясь, сказала Модерна. — А знаю, что вы ненавидите «богему».

— Да; но не ту, не настоящую богему, полу-голодную, полу-нагую, у которой нѣтъ ни близкихъ, ни друзей, ни визитныхъ карточекъ, ни вечернихъ туалетовъ, — словомъ, ничего, ровно ничего, кромѣ печати геніальности, которая даетъ ей возможность подняться высоко…

— Да, понимаю, вы были бы покровителемъ Джонсона, какъ лордъ Соутгэмптонъ былъ покровителемъ Шекспира.

— Но въ душѣ моей ничего, кромѣ презрѣнія, я не питаю къ людямъ, которые обладаютъ всѣми свойствами богемы, за исключеніемъ ея геніальныхъ сторонъ. Эти люди гордятся своей невѣжливостью, и ставятъ себѣ въ заслугу не отвѣчать на письма, не держать своего слова, опаздывать къ условленному часу, и считаютъ, что достаточно вѣская причина для нарушенія законовъ божескихъ и человѣческихъ — сказать: «C'était plus fort que moi». Не думаю, чтобы во всей этой комнатѣ нашелся хоть одинъ человѣкъ, у котораго были бы твердыя основы самыхъ начальныхъ понятій о долгѣ и совѣсти. И видѣть васъ, васъ — посреди нихъ! Голову свою дамъ на отсѣченіе, если еще хоть на минуту здѣсь останусь! Покойной ночи и… простите! Завтра вечеромъ увидимся у Флеминговъ.

— Не думаю; прощайте! — сухо возразила Модерна, и едва очутился за дверью Конистонъ, какъ она нервно обратилась къ Нэду, едва переводя духъ: — Завтра я съ вами ѣду на шансонетки… Добудьте мнѣ Долли!

— Она не можетъ, у нея репетиція.

— Ну, все-равно; тогда поѣдемте безъ нея, вдвоемъ. Напишите мнѣ… нѣтъ! лучше не надо. Кланяйтесь Долли, — не могу ее дольше дожидаться… Нѣтъ, пожалуйста, меня не провожайте! Я всегда одна возвращаюсь домой. Это — мой принципъ… Ну, прощайте!

XVI.

Лѣтній вечеръ.

Модерна поджидаетъ своего спутника, какъ сама назначила, въ Кенсингтонъ-Гарденѣ, и досадуетъ на себя за свою затѣю.

— Даже противно, отвратительно! На какой скамейкѣ я ему назначила сойтись? Его нѣтъ; ужъ не ошиблась ли я? Это первый разъ въ жизни, что я назначаю свиданіе. И ждать его тутъ… унизительно! А что, если я отойду подальше и вернусь запыхавшись, будто спѣшу, потому что запоздала?.. Да какъ онъ смѣетъ заставлять себя ждать?!..

— Чего бы я не дала за то, чтобы вернуться! Но нѣтъ, не хочу давать надъ собой волю Эдварду! Тутъ ужъ не до веселья. Все время я буду терзаться и тревожиться. Лучше бы мнѣ было ѣхать къ Флемингамъ. Наши долго еще не вернутся домой, а я постараюсь поскорѣй покончить съ этою затѣей, и буду ужъ давно въ постели, когда они пріѣдутъ. Побуду съ Нэдомъ не дольше, чѣмъ того требуетъ простая вѣжливость и… Вотъ идетъ полицейскій… Боже, какъ онъ на меня смотритъ! Да нѣтъ же, я не дѣлаю ничего дурного; и наконецъ, нельзя меня арестовать за то, что я просто сижу на скамейкѣ! А «не мну травы и не ломаю деревьевъ»… А вдругъ мнѣ встрѣтится кто-нибудь изъ прислуги? Они, вѣрно, сюда бѣгаютъ на свиданіе со своими возлюбленными… Вотъ идетъ Нэдъ!.. Ну, я пропала. Убраться поскорѣй во-свояси и послать ему телеграмму, что я не буду…

Модерна поспѣшно подбираетъ платье и бѣжитъ прочь, но сталкивается какъ разъ со своимъ спутникомъ.

— Миссъ Масклинъ! — восклицаетъ онъ.

— Какъ, это вы? — спокойно оборачиваясь, говоритъ она.

— А то кто же? Мнѣ очень жаль, что я васъ заставилъ дожидаться; но право же — ни одна женщина не была еще со мной такъ аккуратна…

— Вы говорите, точно имѣете обыкновеніе не запаздывать на свиданіе! (Ну, зачѣмъ я это говорю?)

— Однако, какъ вы сердитесь, что вы первою пришли на мѣсто!

— (Да какъ онъ смѣетъ говорить, что я сержусь?) О, не все ли равно?

— Нѣтъ, не все равно. Я прибѣжалъ сюда, чтобы поспѣть на пять минутъ скорѣе васъ… Скажите, вамъ пришлось долго меня ждать?

— Пожалуйста, не будемъ говорить объ этомъ!

— Ну, хорошо. Куда же мы направимся обѣдать? Я думаю, къ Николини.

— А тамъ бываетъ настоящая богема? Самая низкопробная?

— Самая настоящая! На первый разъ — ужъ чего ниже. Я васъ угощу настоящимъ итальянскимъ обѣдомъ. Для меня тамъ сдѣлаютъ все, что угодно. Во время обѣда мы потребуемъ листовъ «Антрактъ» и посмотримъ, гдѣ самое лучшее представленіе; впрочемъ, мнѣ кажется, что въ Тиволи. Мы возьмемъ ложу.

— Нѣтъ, я хочу сидѣть со всей публикой.

— Такъ вы соціалистъ? Ну, дѣлайте, какъ вамъ угодно; только въ ложѣ вѣдь можно сидѣть такъ, что васъ не видно.

— Я вовсе не желаю прятаться, мнѣ нечего стыдиться… «А вѣдь я вру»! — думаетъ она про себя и садится въ наемный экипажъ. Нэдъ подсаживаетъ ее, поддерживая подъ локоть.

— Прикажите заѣхать на ближайшій телеграфъ; я хочу послать телеграмму своей портнихѣ.

— Съ горячею мольбою обождать гарнировать лифъ? Надо измѣнить цвѣтъ бантовъ, сдѣлать голубые, вмѣсто бѣлыхъ? — шутя, подсказывалъ ей художникъ.

— Вижу, что вы все это понимаете…

— Еще бы! На то вѣдь я и портретистъ.

Экипажъ останавливается у телеграфной станціи; Модерна выходитъ и пишетъ на бланкѣ телеграмму.

— Какъ вы изволили написать это слово, миссъ? — спрашиваетъ ее телеграфистъ.

— «К-о-и»… кажется, достаточно ясно? — отвѣчаетъ Модерна и ѣдетъ дальше. — А что, — тревожно освѣдомляется она, — какъ вамъ кажется: мое платье довольно скромно?

— Конечно, и шляпа, и двѣ плотныя вуалетки. Но вы непослѣдовательны, вы только-что сказали, что вамъ нечего стыдиться…

— Почему же я должна непремѣнно быть послѣдовательна? — капризно замѣчаетъ Модерна въ то время, какъ они подъѣзжаютъ къ ресторану.

— Ну, какъ же вамъ нравится итальянскій обѣдъ? — говоритъ, подъ-конецъ его, Тримэнъ.

— Очень нравится; только все здѣсь такъ чисто и прилично, что я невольно задаю себѣ вопросъ: неужели у васъ въ Парижѣ, въ разныхъ вашихъ "Chat-noir " или «Rat-mort», все такъ же чинно и благопристойно?

— Ну, пожалуй, несовсѣмъ. Но для начала съ васъ и этого довольно. Сегодня вы запаслись двумя вуалетками; на слѣдующій разъ вы уже удовольствуетесь одной, а затѣмъ найдете, что ни одной не нужно.

— «Слѣдующій разъ»?! — переспрашиваетъ Модерна. — А который теперь часъ?

— Пожалуй, ужъ пора. Allons! — и Нэдъ любезно помогаетъ ей одѣться.

Доѣхавъ до «Тиволи», онъ всталъ и просилъ свою даму обождать въ коляскѣ, пока онъ пойдетъ взять ложу.

— Что вы такъ тревожно оглядываетесь? — прибавилъ онъ.

— Смотрю, не увижу ли кого изъ знакомыхъ…

— Осторожная дѣвица! — проговорилъ, уходя, Тримэнъ и исчезъ за дверью театра.

Еще разъ выглянула Модерна изъ-подъ верха экипажа и вдругъ замѣтила Эдварда, который стоялъ у крыльца, подъ навѣсомъ.

— О, Эдвардъ! Вы получили мою телеграмму? Вы будете меня охрапять?

— Конечно, съ удовольствіемъ; только ужъ устройте это сами. Вотъ онъ идетъ!

— А, Конистонъ! Какъ здоровье? Миссъ Масклинъ, пожалуйте: у насъ прехорошенькая ложа..

— М-ръ Тримэнъ, мнѣ очень жаль, но у меня такъ страшно разболѣлась голова, и… и я бы не хотѣла лишать васъ удовольствія… Я ужъ просила Конистона довезти меня домой… Вы, конечно, поймете…

— Что вашъ опытъ васъ немного уже напугалъ?.. — вѣжливо подсказалъ ей художникъ. — Во всякомъ случаѣ, вы со мной отобѣдали у Николини; по крайней мѣрѣ, мнѣ будетъ что вспоминать. Добрый вечеръ!

— Это онъ со злости!.. Чѣмъ вы это заслужили, и что это значитъ? Какъ это такъ случилось, что вы разъѣзжаете вдвоемъ съ этимъ господиномъ? Вы меня позвали, и я явился; но не могу сообразить, что тутъ такое происходитъ?

— А то, что я поступила какъ дура.

— Прекрасно; но какъ же именно?

— Не могу входить въ подробности; но знаю только, что больше своего опыта не повторю. Всю жизнь мою ни разу не чувствовала я себя такой несчастной!

— Неужели онъ?..

— О, нѣтъ, онъ держалъ себя вполнѣ прилично, съ своей точки зрѣнія. А сама виновата; я сунула себя въ яму и теперь прошу васъ помочь мнѣ вылѣзть изъ нея. Ну, вотъ и все!

— Нѣтъ, далеко не все! Онъ — свинья и скотина, что смѣлъ предложить вамъ…

— Я сама напросилась, увѣряю васъ!.. Будетъ намъ осуждать бѣднаго Нэда; онъ такъ страшно некрасивъ, что, я думала, его не считаютъ мужчиной… Только и всего! А теперь, пойдемте туда вмѣстѣ.

— Какъ! туда! Въ театръ? И вы хотите, чтобы я сдѣлалъ то же самое, за что я только-что его бранилъ?

— Но, Эдвардъ, вы — другое дѣло!

— Надѣюсь! — со смѣхомъ замѣтилъ Конистонъ: — а все-таки, лучше я васъ довезу домой…

— Лучше бы мнѣ было не посылать за вами, — проговорила Модерна и надулась.

— Нѣтъ, вы серьезно намѣрены остаться въ Лондонѣ? — допрашивалъ Билли Данверсъ старшую миссъ Масклинъ.

— Совершенно серьезно. Наши уѣдутъ на Ривьеру.

— Да что вы?..

— «Идіотка, что-ли»? Договаривайте прямо.

— Ну, ужъ если вы того хотите, я, признаюсь, не понимаю, какъ это дѣвушка не можетъ ужиться въ родительскомъ домѣ?

— Ну, а вашъ братъ, мужчина?

— Это другое дѣло! У насъ есть свои, особые отъ семьи, развлеченія и интересы, служба… наконецъ, друзья… Мужчина хочетъ жить въ независимости и не терпитъ допросовъ…

— И дѣвушка также.

— Глупость! Въ сущности, она вовсе ничего этого не хочетъ, а если и захочетъ, то ей этого не полагается хотѣть, да и не пристало! Говорю вамъ такъ потому! что мнѣ это хорошо извѣстно. Вамъ хочется все дѣлать и вездѣ бывать одной; а когда вы этого добьетесь, то сами не знаете, что съ собой дѣлать; а попробуй кто-нибудь изъ мужчинъ не обратить на васъ вниманія, или не отворить вамъ двери, или не предложить вамъ руку!.. Ему не сдобровать.

— Это все простая вѣжливость съ его стороны.

— Ну, однако, мужчина для мужчины не станетъ отпирать дверей… Просто — эта привычка явилась сама собой, въ силу того, что женщина — слабое и отъ природы зависимое созданіе, и мы тотчасъ же сторонимся отъ васъ, женщинъ, какъ только отъ васъ отпадаютъ эти оба свойства, какъ только вы становитесь независимы. Я собственно считаю, что женщины теперь становятся препротивныя… Надѣюсь, однако, что гдѣ-нибудь да уцѣлѣетъ для меня милая, скромненькая дѣвушка подъ хорошимъ присмотромъ, съ хорошимъ, обезпеченнымъ положеніемъ… А кто изъ старшихъ будетъ вашимъ провожатымъ: тетя Лиза?

— Нѣтъ, домъ сдали внаймы на четыре мѣсяца, а я буду жить у пріятельницы… вы ее знаете, Долли Тримэнъ.

— Да, отчасти знаю. Кто ее не знаетъ? Не можетъ быть, чтобы вы такъ были близки съ этой… съ этою «Д. Т.». Отъ васъ всѣ отшатнутся, помяните мое слово!

— Но она вполнѣ прилична.

— Настолько же, какъ любая горничная! Она — ярая представительница богемы, въ обществѣ она не бываетъ. Ну, можетъ ли быть, чтобы вы…

— Я никогда не уѣду изъ Лондона.

— Зимою я васъ понимаю, но лѣтомъ! О, вы никогда не разубѣдите меня: я увѣренъ, что васъ здѣсь должно удерживать, что-нибудь вѣское… или… кто-нибудь…

Модерна молчитъ и затѣмъ возражаетъ:

— Думайте, что вамъ угодно, Билли: я васъ разувѣрять не стану. Но сейчасъ я жду къ себѣ миссъ Тримэнъ, а послѣ всего, что вы о ней говорили… До свиданія!.. Нѣтъ, я на васъ не сержусь!..

Вскорѣ послѣ ухода Билли, въ комнату стремительно влетаетъ Долли.

— Ну, что? Побѣдила?

— Да.

— Горячее было сраженіе?

— Да, цѣлыхъ три дня мы ни о чемъ другомъ не говорили, а еще послѣдніе три дня мы и совсѣмъ перестали разговаривать между собою. Я — въ немилости, но все равно, поставлю на своемъ.

— Понятно, ты взрослая женщина! Я съ самаго начала чуяла, что ты не подчинишься имъ. Такое унизительное притѣсненіе! Упечь тебя на цѣлыхъ три мѣсяца въ какія-то заграничныя дебри! Зато здѣсь мы навеселимся вволю, окунемся по горло въ самый источникъ жизни, насладимся ея кипучею волной… Это будетъ чудесно!

— Чудесно! — повторяетъ Модерна безъ малѣйшаго признака одушевленія.

— Какіе хорошенькіе, непринужденные ужины мы будемъ устраивать: ты будешь приглашать на нихъ своихъ мужчинъ, а я — своихъ. Можно позвать поэта Вира, только одного, безъ жены; она намъ все испортитъ. И новаго жильца въ третьемъ этажѣ, прехорошенькаго анархиста.

— Онъ можетъ, для забавы, принести съ собой свои разрывныя бомбы, — насмѣшливо вставила Модъ.

— А Нэдъ — неоцѣненный собесѣдникъ! Кстати, онъ очень на тебя сердитъ: ты сдѣлала съ нимъ порядочную подлость: притворилась, что у тебя разболѣлась голова, а сама просто захотѣла уѣхать съ Конистономъ. Конистонъ меня презираетъ, но мнѣ все равно! Можешь и его приглашать къ себѣ на наши вечера. Я чужда мелочныхъ обидъ!

— Конечно, милочка! (Да Эдвардъ и самъ не пойдетъ, еслибъ я даже позваіа его!) Все очень мило на словахъ, но на дѣлѣ…

— Да, относительно матеріальныхъ условій, я думаю, тебѣ будетъ довольно твоихъ «костюмныхъ» денегъ; ну, сошьешь себѣ на два, на три платья меньше, вотъ и все!

— Конечно, Долли. Но все-таки… ужасно тяжело…

— Ужасно тяжело экономить? Не безпокойся, душка, я тебѣ помогу; во что бы то ни стало, я хочу жить съ тобою!

— Благодарю тебя, но не въ этомъ дѣло… Бѣдная мама…

— Ну, что такое: бѣдная твоя мама?

— Ты знаешь, до чего ей противно то, что я затѣваю, а между тѣмъ она сама пошла къ папа и просила, чтобы онъ меня простилъ, и заставила его написать для меня чекъ на 100 ф. Она мнѣ принесла и поцѣловала, и сказала, что для нея невыносима мысль, чтобы я была лишена того, что мнѣ необходимо и къ чему я привыкла, и спросила, хватитъ ли намъ на четыре мѣсяца?

— Да это просто роскошь!..

— И выразила еще надежду, что мой опытъ оправдаетъ ея ожиданія… Долли, да неужели ты не чувствуешь, какъ это трогательно?

— Ловкій пріемъ! Ваша мать умница, что и говорить…

— Меня такъ это растрогало! Я вдругъ почувствовала, что мой долгъ — ѣхать съ ними и бросить все остальное.

— Никогда бы я не подумала, что она такая хитрая, твоя мать! Да она для того только это и сдѣлала.

— Ну, Долли, полно!

— Что жъ дѣлать, если ты ужъ такъ перерѣшила. Прощай мнѣ пора.

— Да, я рѣшила, Долли, и скажу мама, что готова ѣхать съ ними.

— Упрямица! Въ сущности, я ни на минутку не повѣрю, чтобы ты раздумала и окончательно отъ меня отказалась. Ты сама знаешь, — улыбаясь, прибавила она, — что у тебя никогда не хватитъ духу уѣхать изъ Лондона, когда дѣло дойдетъ до этого, въ послѣднюю минуту!.. Au revoir. Сегодня еще увидимся.

Долли ушла, а Модерна невольно задумалась:

— Вотъ и Билли тоже говоритъ. Удивляюсь, отчего бы мнѣ такъ было жалко уѣхать изъ Лондона?!..

XVII.

Въ Фоксширѣ, у м-съ Деверель, охота съ борзыми была въ полномъ разгарѣ. Она сама, ея мужъ и Модерна остались втроемъ.

— Фрэдъ, тебя хочетъ видѣть сэръ Генри Греэмъ! — обратилась къ мужу Флосси Деверель и, едва онъ отошелъ отъ нихъ, продолжала. — Послушай, Модерна! Будь полюбезнѣе съ Джорджемъ Провисъ: ты и вообразить себѣ не можешь, до чего его здѣсь цѣнятъ…

— По моему, онъ просто повѣса, бездѣльникъ…

— Все равно, — всѣ важные господа и богачи начинаютъ съ того, что бываютъ бездѣльниками и повѣсами; и наконецъ, ты сама умная женщина, и, конечно, съумѣешь такъ устроиться, чтобы имѣть съ мужемъ какъ можно меньше дѣла. Не уступай его Віолеттѣ Флемингъ и ея маменькѣ. Ты — самая умная, самая хорошенькая изо всѣхъ лондонскихъ барышенъ, — я ему такъ и сказала; сказала еще, что ты танцуешь, какъ ангелъ, охотишься съ борзыми и летаешь, какъ птица…

— Очень ему нужно… особенно послѣднее! — смѣясь, перебила ее Модерна.

— Въ нашемъ округѣ и для такого страстнаго охотника, какъ Провисъ, это обстоятельство имѣетъ большое значеніе. Да знаешь ли ты, что за него любая барышня-невѣста отдала бы «свѣтъ очей своихъ»; а тебѣ стоитъ только шевельнуть мизинцемъ, и еще вчера Арчэръ говорилъ…

— Арчэръ?! Ахъ, да: она боится, чтобы я опять въ него не влюбилась!

— Нѣтъ, не онъ, а… Эдвардъ Конистонъ.

— Ну?.. Что же онъ сказалъ? — сухо спросила Модъ.

— О, онъ такой свѣтскій человѣкъ! Онъ считаетъ, что всякая дѣвушка изъ общества сдѣлаетъ глупость, если откажется отъ такой прекрасной партіи. Мы съ нимъ долго, долго вчера говорили, и все о тебѣ…

— Только обо мнѣ?

— Ну, положимъ, несовсѣмъ. А все-таки, онъ умѣетъ быть совсѣмъ очаровательнымъ, этотъ самый Эдвардъ Конистонъ, особенно же… съ глазу-на-глазъ. Я вѣрю въ прелесть tête-à-tête’овъ, а ты?.. — и Флосси ушла, не дождавшись отвѣта. Вдали показался капитанъ Провисъ.

— «Такъ ты меня нарочно оставляешь съ нимъ наединѣ»? — подумала Модерна ей вслѣдъ. — «А сама хочешь, чтобы я приняла его предложеніе, предоставляя тебѣ полную свободу кокетничать съ Эдвардомъ?.. Мнѣ все равно, вскружишь ты ему голову или нѣтъ; но я все-таки не хочу играть тебѣ въ руку! Я поведу свою игру самостоятельно, какъ захочу и какъ съумѣю»…

— А, капитанъ! Какъ поживаете?

— Благодарю васъ. Пріѣхалъ посмотрѣть, какъ отличаются наши фоксширцы.

— Мнѣ также вздумалось прокатиться верхомъ, и я попросила конюха выбрать мнѣ лошадь…

— Конюха? Лошадь? — переспросилъ озадаченный Провисъ. — Я ее знаю: это Селима. Вы на ней — картинка!

— Я совсѣмъ не умѣю ѣздить. Я круглая невѣжда! — убѣдительно возражала Модерна, нарочно стараясь сѣсть болѣе неуклюже. — Смотрите, какой ласковый видъ у этихъ собачекъ! Какъ онѣ безмятежно поводятъ хвостомъ…

— Борзыя дѣлаютъ стойку! Какъ это такъ: «собачекъ»? — восклицаетъ онъ.

— А развѣ у васъ здѣсь не такъ говорится? — наивничаетъ Модерна…

Они тронулись въ путь, продолжая разговоръ, пока не доѣхали до рва, который надо было «взять». Для Модерны такое препятствіе было сущей бездѣлицей; но она приложила всѣ усилія къ тому, чтобы притвориться неуклюжей и ничего не понимающей; она усердно понукала свою лошадь, но старушка Селима, видимо, ея не понимала и отказывалась скакать. Модерна свернула въ сторону и переѣхала ровъ въ такомъ мѣстѣ, гдѣ его края шли отлого.

— «Да она портитъ лошадь! Никогда этого еще не бывало»! Назадъ! Назадъ!.. — кричитъ озадаченный капитанъ. — «Боже! да она наѣхала на борзую»!..

— Капитанъ, помогите! Я потеряла шляпу! — кричитъ ему въ отвѣтъ неловкая наѣздница.

— «Клянусь Юпитеромъ! Это ужъ черезчуръ! — негодуетъ про себя Провисъ. — Извольте вы ей сотню разъ подбирать шляпу?! Нѣтъ, ужъ извините! я умываю руки»!..

Онъ дѣлаетъ видъ, что ничего не слышитъ, и спѣшитъ ускакать въ противоположную сторону. Модерна остается одна и заливается громкимъ хохотомъ въ то время, какъ подъѣзжаютъ Флосси Деверель, Конистонъ и Билли Данверсъ.

— Модерна, что съ тобой? Ты вся въ грязи и царапинахъ!

— Знаю; но зато какъ мнѣ было весело!

— Гм! Что-то непохоже! Видно, Провисъ плохо заботился о тебѣ…

— О, Флосси, Флосси! Зачѣмъ ты ему разсказала, что я — прекрасная наѣздница?

— Да вѣдь это правда.

— А я себѣ почти весь день испортила тѣмъ, что старалась доказать ему противное. Передай Конистону, что ваши планы относительно меня, къ сожалѣнію, не состоятся. Билли, живѣй! Не отставайте отъ меня, и мы нагонимъ охоту!..

Модерна стегаетъ бѣдную Селиму и несется въ карьеръ.

— Да она свернетъ себѣ шею! Она такъ неосторожна! — замѣчаетъ ей вслѣдъ Конистонъ.

— Пустяки! Вы не понимаете женщинъ. Она притворяется; не просто что-нибудь или… кто-нибудь вывелъ изъ себя…

Обѣдъ давно оконченъ. Десять часовъ вечера. Въ сѣняхъ Модерну провожаетъ Эдвардъ Конистонъ: она идетъ къ себѣ, наверхъ.

— Покойной ночи, Эдвардъ.

— Покойной ночи!.. Но почему вы собрались такъ рано?

— Не знаю; голова болитъ… По крайней мѣрѣ, я такъ сказала.

— И вѣрно очень утомились послѣ всего такого… — холодно прибавляетъ онъ.

— Вы этого не одобряете?

— Да и вы сами также?

— Нѣтъ!

— И въ самомъ дѣлѣ, чего вамъ стѣсняться? Ваши танцы дѣлаютъ честь миссъ Летти Линдъ!

— Я вовсе не хотѣла танцовать; Флосси заставила меня… и такъ рѣшительно!.. Отказывать же непріятно.

— Конечно, вѣдь не подъ кустомъ же танцовать, украдкой? Для этого не надо и учиться. Бѣдная Віолетта Флемингъ готова бы полъ-жизни отдать за то, чтобы танцовать такъ же бойко…

— Мать не допустила бы ее… и, наконецъ, это ей не къ лицу… Флосси такъ ко мнѣ пристала!..

— Понятно, м-съ Деверель хочетъ, чтобъ на ея сторонѣ осталась побѣда!

— Послушайте! — перебила его Модерна. — Я вѣдь и не подозрѣвала, что этотъ капитанишка — другъ семейства Деверель; сегодня же, навѣрное, кто-нибудь ему скажетъ, что я вовсе не такая дура и невѣжда, какую разыграла изъ себя.

— Вашъ вѣрный другъ и товарищъ, Билли, навѣрное разболтаетъ! — смѣясь, подтвердилъ Конистонъ.

— О, Эдвардъ, пожалуйста! — вдругъ обратилась къ нему Модерна. — Вы сдѣлаете, что я васъ попрошу?

— Если это возможно и… благоразумно.

— Конечно, нѣтъ!.. А все-таки, я рада, что вы здѣсь; хотя сначала, признаюсь, мнѣ это было непріятно.

— Вотъ какъ? Но почему же?

— А потому, что я твердо помню, какъ вы меня заставили поступить съ бѣднымъ Нэдомъ… Ну, чѣмъ онъ виноватъ, что «женщина обольстила» его? — смѣется Модъ. — Съ тѣхъ поръ я не могу себя принудить перекинуться съ нимъ хоть словечкомъ.

— Развѣ я васъ бранилъ за это? Да и права не имѣю…

— Конечно, вы не отвѣтственны за мои поступки… Эдвардъ, пожалуйста… спрячьте меня въ «билліардной», такъ, чтобы они меня не видали, а мнѣ все будетъ слышно.

— Нѣтъ, не могу! — поспѣшно отвѣтилъ Конистонъ.

— Нѣтъ, можете, конечно! Вотъ, напримѣръ, за этой занавѣской очень удобно…

— Я нравственно отвѣчаю…

— Вы только-что сказали, что не отвѣтственны за мои поступки… Эдвардъ, послушайте! Мнѣ необходимо хоть одинъ единственный разъ послушать, какъ говорятъ между собой мужчины. Кругозоръ женщины ограниченъ, потому что ее нарочно держатъ въ полномъ невѣдѣніи… Она бродитъ, какъ въ умственныхъ шорахъ… Она многаго и въ глаза не видала…

— И слава Богу!.. Но лучше не пытайтесь: васъ только огорчитъ…

— Я вовсе не такая нѣженка, и не обижусь, увѣряю васъ. Вы сами должны навести ихъ на разговоръ обо мнѣ…

— Милая, не надо!

— Эдвардъ, поймите: можетъ быть, это единственный случай въ моей жизни… Я обѣщаю вамъ, что больше ужъ это не повторится!.. Мнѣ было бы полезно… поучительно…

— Ну, васъ ничто не исправитъ! — смѣется Конистонъ.

— Пожалуйста, сдѣлайте это для меня…

— Нѣтъ, милая, не надо!

Модерна передразниваетъ его сердито:

— Отстаньте съ вашимъ «милая, не надо»! И чего вы боитесь? Что можетъ случиться?

— Мужчины такіе скоты!

— Но вы, вѣроятно, говорите, не стѣсняясь, зло и остроумно?

— Напротивъ; мы глупы и скучны… какъ я не знаю что!

— Ну, все равно! Мнѣ спорить некогда. Хотите вы, или нѣтъ, мнѣ помочь? Я, все равно, обойдусь и безъ васъ. Но если вы сами спрячете меня, тогда будетъ меньше вѣроятія, что меня тамъ увидятъ. Ну, идете или нѣтъ?

— Да, какъ дуракъ!.. — медленно слѣдуя за нею, говоритъ Конистонъ.

— Я вижу, что вы все-таки добры ко мнѣ, — нѣжно звучитъ голосъ Модерны, и вся ея изящная фигурка скрывается за тяжелою портьерой. — Эдвардъ, смотрите, чтобы моихъ ногъ не было видно!.. О, какъ тутъ душно! Отъ этой занавѣски у меня горятъ щеки!

— Если-бъ отъ одной только занавѣски!.. Модерна, бросьте эту затѣю, выходите!.. Ахъ, нѣтъ, нельзя! Останьтесь, они тутъ!..

Въ билліардную входятъ братья Деверель, Билли, Провисъ, Гэвисайдъ и Греэмъ. Фрэдъ Деверель и Греэмъ играютъ на билліардѣ; остальные курятъ.

— Что, много было вамъ съ охотою хлопотъ, а, Провисъ? — спросилъ послѣдній. — Я, кажется, немного потерялъ?

— Зато я потерялъ гораздо больше! — проворчалъ недовольный Провисъ. — Облава была чудесная, но мнѣ все дѣло испортили тѣмъ, что навязали эту танцовщицу… какъ ее, тамъ, зовутъ?

— Ну, Провъ, однако, признавайся: ты по ней сумасшествовалъ послѣ послѣдняго «охотничьяго» бала?

— Ну? Въ самомъ дѣлѣ? Впрочемъ, тому уже прошло полгода; и вдобавокъ, эта пляска сегодня меня окончательно добила. Долженъ признаться, что считаю совершенно неприличнымъ для барышни высшаго круга подражать профессіональнымъ танцовщицамъ: она вѣдь думаетъ, что вся штука въ томъ, чтобы показывать свои ножки…

— Ну, однако, капитанъ, позвольте!.. Я, напримѣръ, увѣренъ…

— Что дальше этого свѣтскія барышни и не пойдутъ! — а граціи въ нихъ ровно столько же, сколько въ кенгуру, у которой ревматизмъ. Да вотъ, хотите, для примѣра, сравнить эту дѣвицу — чортъ ее знаетъ, какъ ее зовутъ? — напримѣръ, съ Китти Клейтонъ или съ Мани Брэсъ! Сравнительно съ ними, она — просто чурбанъ, невѣжда!

— И чего вы такъ на нее напали?

— И ты, Билли, напалъ бы на нее не хуже меня, еслибы она тебѣ испортила охоту. Въ сѣдлѣ она такой же чурбанъ, какъ и въ танцахъ…

— Ха-ха-ха!.. Ха-ха-ха! — покатились со смѣху Конистонъ и Билли.

— Да, да! Вамъ хорошо смѣяться, а мнѣ-то каково?.. Билли!.. чортъ, чего ты хохочешь? Не будь осломъ, да не скаль зубы, какъ шакалъ! Конистонъ! И съ вами тоже что-то неладное творится. Что это значитъ?

— Ахъ, ты, филинъ слѣпой! Ахъ, идіотъ!.. Оселъ! Значитъ, ты не знаешь…

— Никогда не слыхалъ?..

— Да чего?.. Чего?

— Того, что миссъ Масклинъ, то-есть барышня, которую мы зовемъ «Модерна», потому что она больше другихъ идетъ объ руку съ направленіемъ нашихъ дней…

— Ну, такъ я-то что долженъ знать?

— Что миссъ Масклинъ (заливаясь хохотомъ, пояснилъ Конистонъ)… просто-на-просто… самая лихая и ловкая наѣздница въ охотѣ съ борзыми!

— Ха-ха-ха! — подхватилъ сэръ Генри Греэмъ, натирая мѣломъ свой кій: — провели тебя, Провъ, на этотъ разъ! Мнѣ даже странно, что ты не знаешь, какъ она беретъ препятствія! Какъ она ни неловка въ гостиной, а брать рвы мастерица!

— Ну, Греэмъ, однако!..

— Да я ничего дурного и не говорю! — спокойно цѣлясь въ шаръ, возразилъ Греэмъ. — Если вамъ правятся такія, — ваша воля, а я такихъ не люблю!

— Не любите? А? Не любите? — сердито крикнулъ Конистонъ.

— Конечно, не люблю! По-моему, такъ себя вести неприлично, чертовски неприлично!

— Ч-ч-чортъ! Я…

— Полно, Конъ! Не пытайся ее защищать: я о ней того же мнѣнія. Это такая особа, которая воображаетъ, что всѣ увиваются за нею. Я ее помню еще на свадьбѣ ея сестры Вэроны, — разсуждалъ капитанъ Гэвисайдъ. — Посмотри, что за прелесть миссъ Віолетта Флемингъ, такая спокойная, кроткая…

— Но и скучная также! — возразилъ Билли. — Что же касается нравственныхъ принциповъ Модерны, не могу сказать, чтобы я былъ о нихъ высокаго мнѣнія… манеры у нея также не могу похвалить… Но съ нею не скучно, а ѣздитъ она верхомъ — первый сортъ!

— Билли, заткни глотку! — вспылилъ Конистонъ.

— Но она вѣдь, дѣйствительно, прекрасно сидитъ въ сѣдлѣ, — а, что ты скажешь, Провисъ?

— Куль муки, — вотъ она что, ваша хваленая наѣздница! — возразилъ тотъ.

— Хотѣлось бы мнѣ знать, къ чему ей надо было тебя одурачить? — удивлялся Билли.

— Все равно! Пусть ее сунется еще разъ, — я ей покажу!..

— Не смѣйте ее трогать, Провъ! — вступился хозяинъ дома: — она и легкомысленна, и, можетъ быть, рѣзка, но…

— Она мнѣ немного сродни, да будетъ вамъ извѣстно! — заявилъ строго Конистонъ.

— А!.. Я не зналъ… Извиняюсь!.. — смиренно проговорилъ капитанъ.

— Я не нуждаюсь въ вашихъ извиненіяхъ, только прошу васъ впредь оставить миссъ Масклинъ въ покоѣ!

— Повѣрьте, еслибы я только зналъ!.. Можете быть спокойны… Вы всѣ отправляетесь гулять? А я останусь; по болоту пришлось-таки порастрястись, — устатъ ужасно! — Ну, покойной ночи!.. — И капитанъ Провисъ, въ заключеніе, усердно зѣвнулъ, уходя.

Остальные понемногу послѣдовали его примѣру, и въ билліардной остался одинъ только Конистонъ.

Модерна тихонько выходитъ изъ-за портьеры и, закрывая лицо руками, хочетъ проскользнуть мимо него.

— Милая! Мнѣ очень жаль…

— «Жаль?! жаль?!»… Теперь уже нечего жалѣть: все равно не поможешь! Вы сами меня подвели… Пустите!

— Все неприглядное, что они говорили…

— Я сама неприглядная… Пустите! Видѣть васъ не хочу, никого… никого! — восклицаетъ Модерна. — Никогда бы не подумала, что мужчины — такіе скоты!

— Но мы и есть скоты, настоящіе скоты!

— О, пожалуйста! Можете себя къ нимъ не причислять; вы извернулись превосходно, даже пытались меня защищать. Въ этомъ ваше преимущество передъ другими, но вы вѣдь знали, кто спрятанъ за драпировкой.

— Вы, кажется, намекаете на то, что я говорилъ бы иначе, еслибы васъ не было здѣсь? — замѣтилъ Эдвардъ.

— Почему я знаю? Все это звучало такъ благородно, возвышенно и… такъ красиво! Я думаю, вы все это нарочно!.. Пустите! я не знаю, что говорю…

— Вы видѣли, что я поссорился со своими друзьями?..

— Хороши друзья, нечего сказать: негодяи!

— Однако, они еще такъ недавно были и вашими друзьями! Они вѣдь ни въ чемъ не измѣнились. Не будьте къ нимъ несправедливы: таковъ ужъ заурядный человѣкъ. Они — самые обыкновенные люди; что у нихъ на умѣ, то и на языкѣ! Они и не гонятся за тѣмъ, чтобы смотрѣть на вещи глубоко, они не чутки душою, не впечатлительны. Какъ себя держитъ дѣвушка, такую и оцѣнку отъ нихъ получаетъ. Женщина никогда не можетъ быть слишкомъ осторожна…

— Еще бы! въ такомъ мірѣ, который населяютъ хищные звѣри, готовые растерзать за каждое слово, за каждое движеніе, показавшееся имъ въ ложномъ свѣтѣ! О, я съ ума сойду! Вѣдь вотъ, живешь и говоришь, и думаешь въ простотѣ душевной, а они все истолковываютъ въ дурную сторону…

— Ну, да! Такая ужъ у нихъ привычка…

— И вамъ за нихъ не стыдно? — горячо вырвалось у Модерны.

— Нельзя брать на себя обязанность стыдиться за всѣхъ людей на свѣтѣ… Положимъ, Провисъ былъ слишкомъ обозленъ…

— А Греэмъ? А Гэвисайдъ?.. Я къ нимъ была всегда такъ ласкова, добра…

— Боюсь, что даже черезчуръ добра.

— Они оба такіе простоватые, такіе скучные! Они у барышенъ въ такомъ пренебреженіи… Изъ жалости я къ нимъ была внимательна…

— Самый дрянной мужчина мнитъ о себѣ гораздо больше, чѣмъ лучшая изъ женщинъ.

— Я знаю, что для меня будетъ совершенно невозможнымъ дѣломъ завтра подать имъ руку, какъ обыкновенно. Будто я не подозрѣваю, какіе они въ корнѣ отвратительные, низкіе люди!

— Но прежде вѣдь вы думали иначе?

— Да, пока я ихъ не знала. Но какъ же я, напримѣръ, сяду за однимъ столомъ съ человѣкомъ, который воображаетъ, что я въ него влюблена?

— Боже мой! Развѣ это такая новость? Мужчины такъ честолюбивы!..

— Но для мужчины нѣтъ ничего унизительнаго влюбиться.

— А для женщины, по-вашему, наоборотъ?

— Послушайте! Не можемъ же мы тутъ стоять и спорить всю ночь напролетъ о вопросахъ отвлеченныхъ?

— Нѣтъ, конечно! Что же я задерживаю васъ… Идите себѣ, ложитесь спать!..

— Хорошо! — послушно отвѣтила Модерна, но на порогѣ обернулась къ Эдварду: — Вы такъ были добры ко мнѣ, а я… Не знаю, почему я такъ на васъ сердилась? Я сама виновата… моя настойчивость, упрямство… Хотите оказать мнѣ услугу?

— Какую? Вызвать Греэма на дуэль? Или ихъ всѣхъ?.. Да они сами завтра же утромъ вызвали бы меня, еслибы поединки были въ модѣ! — со смѣхомъ заключилъ онъ.

— Да, вы ихъ осадили!.. Но не въ этомъ дѣло! Я хочу, чтобы вы вышли черезъ полчаса ко мнѣ…. за Восточныя ворота…

— Нѣтъ! — круто оборвалъ Эдвардъ. — Будетъ съ насъ безчинствовать всю ночь.

— Итакъ, Эдвардъ! Черезъ полчаса… у Восточныхъ воротъ… Ш… ш!.. не смѣть допрашивать! Приходите, приходите, милый, пожалуйста! Я васъ прошу, голубчикъ Эдвардъ! Вы должны мнѣ помочь!.. Я утоплюсь, если вы не придете…

— Вздоръ! — хриплымъ голосомъ перебилъ ее Конистонъ. — Постойте! Не могу слышать, когда вы такъ просите… Хорошо, я приду; но если вы ко мнѣ не выйдете, я подумаю, что вы избрали болѣе благоразумное рѣшеніе и легли спать. Вы обѣщаете обдумать этотъ вопросъ хорошенько… да и право, все это не такъ важно, какъ кажется на первый взглядъ…

Модерна простилась и пошла вверхъ по лѣстницѣ, но вдругъостановилась.

— О, никогда бы я не подумала, что Билли будетъ противъ меня! Мой милый, мой дружокъ Билли, котораго я воспитывала чуть не съ дѣтскихъ лѣтъ…

— Не оплакивайте его: онъ того не стоитъ! У него сердца нѣтъ… Покойной ночи; спите хорошенько, да не забудьте…

— Нѣтъ, вы-то не забудьте!

И съ высоты лѣстницы еще разъ къ Эдварду доносится голосъ Модерпы:

— Au revoir!..

Полчаса спустя, подходя къ воротамъ, Эдвардъ издали замѣтилъ Модерну и послушно послѣдовалъ за нею въ конюшню. Она мигомъ выкатила пролетку и съ фонаремъ въ рукѣ принялась разбирать сбрую.

— Модерна!

— Вотъ! Натяните постромки! — подавая ихъ, сказала она вмѣсто отвѣта. — Я совершенно позабыла, какъ ихъ приладить…

— Но что же это значитъ?

— Живѣй! Ну, помогайте же, да не болтайте. Взнуздайте Китти. Я спѣшу на поѣздъ, который идетъ на югъ отъ скрещенія дорогъ при Веллингтонѣ; вы ѣдете со мною; а оттуда доставите обратно и шарабанъ, и пони.

— Но куда же вы ѣдете?

— Прочь, прочь отсюда… Куда ни попало! Не хочу видѣть этихъ негодяевъ!

— Какая нелѣпость!

— Пусть такъ; а все-таки я возьму и уѣду!

— Но ваши всѣ за границей. Вы не можете вернуться въ пустой домъ.

— Я вернусь къ Долли; я теперь у нея живу. Въ Лондонъ я пріѣду къ первому завтраку, а дорогой, изъ Стараго-форта, пошлю ей телеграмму, что буду рано утромъ. О, Эдвардъ, пожалуйста не возражайте! Понятно, я и безъ вашей помощи могу запрячь Китти, но будьте добры, все-таки, помогите… Все въ порядкѣ; я оставила для Флосси традиціонную объяснительно-извинительную записочку въ моей комнатѣ и приколола ее къ подушечкѣ для булавокъ. Ей хорошо извѣстно, что я сумасшедшая…

— Я думаю, что вы и въ самомъ дѣлѣ потеряли разсудокъ… Ну, виданное ли это дѣло…

— Конечно, невиданное и неслыханное! Кто-то когда-то сочинилъ для меня надгробную надпись такого содержанія: «Она была создана для затруднительныхъ положеній»… И это вѣрно… Смирно, Китти, смирно!

— Нѣтъ, нѣтъ, Модерна, я вамъ не дамъ уѣхать! Ну, переждите же хоть до утра!

— Тогда я, значитъ, не уѣду и послѣ полудня! — воскликнула юна и прибавила умоляющимъ голосомъ:

— Эдвардъ! Вы — мой единственный другъ! Я увѣряю васъ, — что выйду изъ этого затрудненія, если вы мнѣ поможете!

Конистонъ пошелъ въ стойла и вывелъ оттуда пони, — хорошенькую Китти.

— Вы помните, что вы мнѣ только-что сказали?

— Нѣтъ, а что? Я вамъ наговорила сгоряча массу такихъ вещей, въ которыхъ мало-по-малу мнѣ, безъ сомнѣнія, придется каяться.

— Вы сказали, что я не взялся бы васъ отстаивать, еслибы не зналъ, что вы прячетесь за драпировкой?

— Ну, да! — усталымъ голосомъ, медленно влѣзая въ экипажъ, проговорила Модъ. — Пожалуй, вы и при другихъ обстоятельствахъ стали бы защищать меня, для того только, чтобы имъ противорѣчить… (Вы будете править? Да?) Вѣдь въ глубинѣ души вы все-таки съ ними согласны.

— Какъ? Я согласенъ съ Провомъ? О, Боже мой! Конечно, нѣтъ!

— Ну, можетъ быть, если не фактически, то по существу. Вы сами знаете, что вы меня считаете… словомъ, что вы неодобряете меня…

— Если вы спросите у меня моего мнѣнія, я вамъ отвѣчу, что съ моей точки зрѣнія васъ окружаютъ дурные друзья и плохіе совѣтчики…

— Не вижу причины, которая дала бы вамъ право… всю вину взваливать на моихъ друзей! Каждый, прежде всего, самъ себя воспитываетъ, создаетъ себѣ тотъ или другой характеръ; каждый самъ за себя и отвѣчаетъ. Я родилась, я развивалась согласно законамъ, которыми было обусловлено мое развитіе, — какъ дубъ зарождается, ростетъ и выростаетъ изъ жолудя. Никто мнѣ не препятствовалъ, никто не вмѣшивался въ дѣло моего развитія. Посмотрѣла бы я, какъ попробовалъ бы кто-нибудь вмѣшаться! Я всю жизнь дѣлала все, что хотѣла.

— Знаю, знаю! Ваша мать…

— Не смѣйте ничего говорить ей въ осужденіе! Могла ли она помѣшать чему бы то ни было? Я «росла, росла (какъ Топси, въ „Хижинѣ дяди Тома“) и выросла (какъ она же) дурная».

— Не смѣйте бранить себя! Я вамъ запрещаю.

— Эдвардъ, говорите серьезно; не шутите!

— Чего ужъ серьезнѣе? — смѣясь, возражаетъ Конистонъ. — Я никому не позволяю васъ обижать, даже вамъ самой!

— Но и моихъ друзей вы не смѣете также обижать!

— Вашихъ идеаловъ?

— Да кто они, эти идеалы? Кажется, у меня ихъ вовсе нѣтъ.

— Такъ я бы вамъ совѣтовалъ ими обзавестись. Женщина безъ идеаловъ, по-моему, существо безчеловѣчное, неудобное и неестественное…

— Женщина безъ условныхъ идеаловъ, конечно, существо болѣе человѣчное, и прекрасное, и совершенное, и свободное… чѣмъ злополучная зауряд…

— Ну, ужъ вы расходились! — слегка похлестывая бичомъ свою пони, прервалъ ее Эдвардъ: — я начинаю думать, что условность въ нашей жизни — вещь необходимая и даже весьма картинная ея принадлежность. Какъ тончайшая сѣть, какъ воздухъ, окружаетъ она женщину, обвивая ее прозрачно-нѣжной, смягчающей дымкой, которая придаетъ ей видъ чего-то особеннаго, почти неземного… идеальнаго… если осмѣлюсь употребитъ такое выраженіе.

— Словомъ, чего-то такого, что мужчина постарается разрушить, какъ только сдѣлается ея мужемъ. Мужчины выбираютъ себѣ въ жены именно дѣвушку при такихъ условіяхъ… сколько мнѣ кажется. Вотъ, напримѣръ, хоть Віолетта Флемингъ? У нея есть тончайшая сѣточка для волосъ, которою она придерживаетъ свои кудри, чтобы они не путались и не распускались; есть и крохотная книжечка-молитвенникъ, который она носитъ съ собою въ церковь; есть такія же крохотныя понятія о нравственности, которыя служатъ для нея мѣриломъ того, съ чѣмъ она должна считаться, поступая такъ или иначе. Она преисполнена всевозможныхъ мелкихъ, привычекъ, которыя перешли бы въ несносную манію, если бы она была старой дѣвой. Кто женится на ней, тотъ все-равно что положитъ капиталъ въ банкъ, на проценты: оборотъ неспѣшный, но зато надежный!

— Д-да! — задумчиво согласился лордъ Конистонъ: — кто женится на ней, могъ бы попасть и на худшее. Да кто-нибудь и женится, я полагаю…

— Кто-нибудь?

— Только не я! — поспѣшно вставилъ Эдвардъ. — А Провисъ… Да! Провисъ — пожалуй.

— Вы знаете, Эдвардъ, — робко начала Модерна: — я вѣдь всегда думала, что вы женитесь на этой красивой дамѣ, — Бельинфанте, портретъ которой я видѣла въ студіи Тримэна…

— Въ самомъ дѣлѣ?.. Постойте! Если вамъ все-равно, лучше бы подвинуть подушки нѣсколько назадъ, а? Не присмотрите ли вы пока за Китти, чтобы она не шалила, пока я все устрою.

Модерна вышла изъ экипажа и стала привѣтливой, нѣжной рукой водить по мордочкѣ пони.

— Милая, дорогая Китти! Какъ я тебя люблю!.. Ну что, Эдвардъ? Готово?

Она усаживается, и они ѣдутъ дальше.

— Нѣтъ! — продолжаетъ говорить Модерна: — я не думаю, чтобы вамъ годилась въ жены Віолетта Флемингъ. Помните, вы когда-то сдѣлали мнѣ предложеніе? Тогда я была еще молодой и глупенькой дѣвчонкой.

— Помню; а вы мнѣ отказали такъ вѣжливо и такъ серьезно. Но не такъ насмѣшливо, не такъ шутливо, какъ отказали бы теперь.

— Въ тѣ времена я во всемъ и всегда, даже въ танцахъ, отказывала съ весьма серьезнымъ видомъ. Я была настоящій грудной младенецъ!.. А вы? Вамъ никогда не было интересно узнать, кто такой вашъ соперникъ?

— Конечно, я не разъ, и даже очень часто, думалъ объ этомъ. Бывало, я пытливымъ взглядомъ слѣдилъ за всѣми гостями, которые чаще другихъ бывали на пріемахъ у вашей матери, и въ концѣ концовъ я остановился на поэтѣ Гонтрамѣ де-Виръ. Но онъ всегда казался мнѣ такимъ осломъ!!.

— И былъ оселъ на самомъ дѣлѣ. А вѣдь вотъ не сдѣлалъ же мнѣ предложенія… ни разу!

— А говорятъ — обратное. Но вотъ что вы мнѣ скажите. Модерна, если ужъ мы напали на эту тему, — можетъ-быть, вы согласитесь мнѣ признаться… кто былъ, въ дѣйствительности, мой соперникъ?

— Актеръ; человѣкъ, съ которымъ я никогда ни слова не сказала…

— Такъ какъ же это случилось?

— Ну, просто, театральная горячка! Въ то время ею болѣло множество дѣвицъ, и всѣ онѣ пылали страстью въ Кольдеръ-Марстону. Цецилія Риддель даже исхудала и продолжала все худѣть, покуда не съѣздила въ Гертонъ. Вы и вообразить себѣ не можете, до чего мы всѣ по немъ съ ума сходили!

— А видѣли его лишь издали за огнями рампы. Что за странный народъ эти барышни! Ну, знаете, если бы вамъ пришлось быть свидѣтельницами того, какъ этотъ самый Кольдеръ-Марстонъ каждый вечеръ, изо дня въ день, вваливался пьяный въ трактиръ «Дикаря» и, не стѣсняясь, принимался поносить свою жену передъ пьяными людьми, которые тамъ сидѣли, — онъ весьма скоро потерялъ бы для васъ свое обаяніе, я вы бы живо разочаровались. Значитъ, вы изъ любви къ такому человѣку, съ которымъ даже не перекинулись ни словечкомъ..

— Развѣ для васъ это не ясно? Мы влюблялись въ Яго, и въ Гамлета; да! Мы даже особенно любили его въ роли Яго, но его самого, какъ человѣка, Марстона… Посмотрите на кончикъ хлыста: онъ мелькаетъ, извиваясь, какъ огненная змѣйка, надъ свѣтомъ фонаря. Луны не видно… а вы еще погнали такъ скоро!

Конистонъ разсмѣялся.,

— Мнѣ всегда казалось, что вы — любительница «смотрѣть всякой вещи прямо въ глаза». Развѣ вы трусите?

— Чего? Что вы меня вывалите? Понятно, не боюсь.

Молчаніе. Модерна пытливо вглядывается въ ночную темноту.

— А, кажется, ужъ виденъ сигнальный фонарь въ Беллиггэмѣ.

— Но онъ не спущенъ? — тревожно восклицаетъ Эдвардъ.

— О, нѣтъ! У насъ еще масса времени впереди, — успокоиваетъ его Модерна. — О чемъ мы говорили? Ахъ, да! Вѣдь все-таки опасно было…

— Нисколько! Я пони удержу, не дамъ ей споткнуться.

— Я не про Китти говорю! — поправляетъ его Модерна и съ горечью прибавляетъ: — я говорю про опасность, которой вы счастливо избѣжали… опасность имѣть женою дѣвушку, которая «чертовски неприлична»! — которая «всюду и всѣмъ извѣстна», и которую даже Билли Данверсъ не желаетъ защищать.

— Пожалуйста, не приводите выдержки изъ рѣчей этихъ идіотовъ!

— Но все это вѣдь сущая правда! Будь я мужчина, я сама никогда бы на себѣ не женилась. Я думаю, я сжила бы со свѣту своего мужа. А? Что вы скажете?

— Пожалуй… Я даже въ этомъ увѣренъ; еслибы онъ васъ не любилъ… конечно.

— Даже еслибы любилъ! Тѣмъ хуже для него! Но на это нѣтъ никакого вѣроятія: я не такого рода дѣвушка, въ которую влюбился бы мужчина, или на которой онъ захотѣлъ бы жениться. Да я сама не очень-то стремлюсь быть именно такою! Я не какая-нибудь красавица-черкешенка, которую ростили и холили для того только, чтобы она исполняла свою благородную службу «замужней женщины». Я еще не дожила до такого идеала и устроила жизнь свою совсѣмъ иначе.

— Я вижу! — сухо замѣтилъ Конистонъ.

Водворилось тяжелое молчаніе. — О, хоть бы ужъ поскорѣй пріѣхать! — вырывается невольно у Модерны.

— Что такъ? Неужели вамъ такъ страшно неловко сидѣть?

— Да! Отвратительно.

— Постойте! Не можемъ ли мы такъ положить подушки, чтобы вамъ было удобнѣе сидѣть?

— Ахъ, совсѣмъ не то! — вертясь на мѣстѣ, возразила Модъ. — Мнѣ неловко… неловко въ отвлеченномъ смыслѣ. Не понимаю, — горячо и раздраженно воскликнула она: — не понимаю, къ чему это нужно, чтобы я чувствовала себя такой ничтожной! Я не дѣлаю ничего дурного.

— Конечно, ничего дурного.

— А между тѣмъ вѣдь я чувствую себя какъ будто виноватой и пристыженной, и чуть не готова извиняться… И я чувствую себя какой-то одинокой, а вы возсѣдаете тутъ, подлѣ меня, и отъ васъ вѣетъ такимъ страшнымъ холодомъ…

— Себя перемѣнить я не могу; но отъ меня вовсе не вѣетъ холодомъ, и вы это напрасно говорите. Впрочемъ, не могу же я править хорошенько и въ то же время сидѣть къ вамъ лицомъ? Какъ же теперь быть?

— Да никакъ! Только, пожалуйста, не выражайте своей спиною и затылкомъ, до какой степени вы находите поведеніе мое предосудительнымъ и даже преступнымъ! Я сейчасъ разрыдаюсь…

— Нѣтъ, ради Бога, — не надо!

— Ну, такъ пустите меня править!

— Въ такомъ случаѣ, мы опоздаемъ на поѣздъ! Будьте покойны, милая, и не выдумывайте ничего подобнаго. А васъ ни въ чемъ не упрекаю… да и не имѣю на то ни права, ни охоты…

— Но я все-таки хотѣла бы, чтобы мы были друзьями!

— Да вѣдь мы и безъ того друзья, — возразилъ Конистонъ и, смѣясь, прибавилъ: — Только… только не ждите, чтобы я слѣдовалъ за вами по тому пути, куда васъ заведутъ ваши своеобразныя теоріи. Я, что называется, человѣкъ простой, и вдобавокъ, говоря откровенно, не сочувствую вашимъ взглядамъ.

— Какъ? Это вы-то человѣкъ простой?

— То-есть, вѣрнѣе говоря, устарѣлый въ своихъ воззрѣніяхъ. Я видывалъ людей на своемъ вѣку, я много путешествовалъ и я съ гораздо большимъ уваженіемъ отношусь къ женщинамъ, нежели большинство мужчинъ, про которыхъ я знаю, что ихъ постигли разочарованія. Никогда я еще не видывалъ, чтобы привело къ добру ненасытное любопытство и непостоянство тѣхъ женщинъ, которыя не могутъ примириться съ дѣломъ, заповѣданнымъ имъ законами тысячелѣтій… Такое поведеніе по меньшей мѣрѣ неприлично!

— Я знаю, что съ вашей точки зрѣнія это не красиво. Для женщины — некрасиво (или даже: непристойно?) заявлять о своихъ правахъ… Но долженъ же кто-нибудь объ этомъ позаботиться, Эдвардъ! Ваши взгляды чрезвычайно узки!

— Ну, да. И я даже начинаю этимъ гордиться…

— Вы не понимаете женщинъ… ну, ни капельки!

— Но васъ, мнѣ кажется, я понимаю! О, какъ мнѣ жаль, какъ жаль…

— Чего вамъ жаль-то?

— Ничего, ничего! Прошу прощенія. Не будемъ больше спорить. Посмотрите лучше, не увидите ли вы сигнала на станція?

— Онъ спущенъ! Поѣздъ вышелъ съ сосѣдней станціи! Какъ мы долго переливали изъ пустого въ порожнее!

— Не бѣда: какъ разъ поспѣемъ… Ну, вотъ и пріѣхали! Стой, Китти, смирно! Модъ, я пойду, возьму вамъ билетъ. Эй, мальчикъ, подержи-ка лошадь!..

Оба уходятъ на станцію и выходятъ на платформу.

— Съ этимъ поѣздомъ ни души, кромѣ васъ, — говоритъ. Конистонъ. — Не поѣхать ли мнѣ проводить васъ, Модерна? Я не предлагалъ вамъ своихъ услугъ сначала, потому что боялся скомпрометтировать васъ; но теперь мнѣ уже положительно не нравится мысль отпустить васъ въ дальнія странствія одну…

— А назадъ-то вы съ кѣмъ поѣдете? — спросила Модъ, поднимаясь на площадку вагона. — Благодарю васъ, я ничего не боюсь!.. (Она вздрагиваетъ.) Фу, какъ холодно!

— Бѣдная! Вы вся такая худенькая и такая маленькая! Позвольте мнѣ поѣхать вмѣстѣ съ вами?

— Нѣтъ, благодарю васъ, не надо! Но все-таки вы меня навѣстите, когда вернетесь въ городъ? Да?

— Но гдѣ же именно?

— У Долли Тримэнъ!

— Вы развѣ туда ѣдете? — холодно и сдержанно проговорилъ Эдвардъ. — Нѣтъ, я не думаю, чтобы я могъ васъ навѣщать, пока вы у миссъ Долли; я лучше обожду, когда вы совсѣмъ вернетесь домой.

— Да, если вы намѣрены откладывать до тѣхъ поръ?!.. Я вижу, что должна буду обходиться безъ васъ. Покойной ночи! Сейчасъ поѣздъ тронется!

— Постараетесь обходиться безъ меня? — переспросилъ ее Конистонъ. — Не могу ли я, однако, быть вамъ хоть чѣмъ-нибудь полезенъ?..

— Нѣтъ, не можете. Впрочемъ, вы сами только-что отказались…

Поѣздъ трогается.

— Покойной ночи!.. — прибавляетъ она.

Поѣздъ уходитъ…

На Рождествѣ у Флеминговъ былъ вечеръ.

Модерна очутилась въ сторонкѣ отъ толпы въ полномъ одиночествѣ.

— Лучше бы мнѣ было лежать теперь въ гробу! — думала она. — Мнѣ минуло уже двадцать-семь лѣтъ, но я до этой минуты никогда еще не замѣчала, что я такъ стара! Я «быстра на ходу» и «крѣпка на ногахъ», какъ говорятъ про лошадей. Какъ пристально ни смотрю я въ зеркало, а ни одной морщинки не могу найти ни на лбу у себя, ни на лицѣ; танцовать я могу хоть всю ночь напролетъ, не переставая, а между тѣмъ… «Мой день», мой праздникъ конченъ, и чѣмъ скорѣе я приду къ этому убѣжденію, тѣмъ будетъ лучше для меня!

— Но, Боже мой, какъ онъ тянулся, этотъ праздничный день!

— Какъ посмотришь, какъ оглянешься на прошлое — оно было длинное-предлинное, а я не успѣла ничего сдѣлать путнаго. Положимъ, я дѣлала все то же, что дѣлаютъ мои сверстницы, и еще массу такого, чего барышни вообще не дѣлаютъ. Я царапала перомъ по бумагѣ; я малевала; я бренчала; я выступала на подмосткахъ; я все испробовала на себѣ; я изучила всѣ занятія и всѣ ремесла въ мірѣ… И вотъ къ чему пришла! Въ настоящую минуту я живу въ меблированныхъ комнатахъ вмѣстѣ съ одной женщиной-журналистомъ, надъ хлѣбной лавчонкой. Я перессорилась со своими по поводу все той же журналистки Долли; они выѣхали за границу, а я, — я осталась въ Лондонѣ одна… Да! Одна, потому что Долли не считается: она, все равно, никогда дома не сидитъ. Я совершенно независима… да, совершенно!..

— Сегодня рождественскій сочельникъ…

— Я вообще не податлива на сантиментальности, но все-же какъ-то жутко въ эти дни чувствовать себя одинокой. Мнѣ кажется, я могла бы даже откопать въ себѣ нѣчто похожее на настоящее «рождественское» чувство, но только не при Долли! О, до чего она мнѣ надоѣла! Я, кажется, скорѣе бы уѣхала къ своимъ въ Ривьеру, чѣмъ сидѣть тутъ съ нею, а это уже много значитъ! Впрочемъ, я сама этого хотѣла, а дѣлать по-своему всегда было для меня самымъ главнымъ наслажденіемъ. Значитъ, и жаловаться на свою судьбу мнѣ не приходится. Всю свою жизнь я дѣлала, что хотѣла, и конечно должна быть вполнѣ довольна своей долей…

— Въ сущности, почему бы мнѣ не быть вполнѣ счастливой и довольной?.. Въ общемъ, я много веселилась, много выѣзжала. За мной ухаживало множество народа; меня чествовали и баловали: въ меня влюблялись, — а это вѣдь почему-то принято считать особенно пріятнымъ и… забавнымъ, но только не для нихъ… бѣдныхъ влюбленныхъ! Но вотъ вѣдь въ чемъ штука: ни одна женщина объ этомъ не подумаетъ — сначала, а, сообразитъ только потомъ…

— Я танцовала, я порхала и кокетничала, я болтала и, вообще говоря, веселилась и ставила себѣ въ обязанность доставлять себѣ удовольствія. Еслибы собрать всѣ тѣ башмаки, которые я истрепала, танцуя на балахъ, — то-то былъ бы громаднѣйшій ворохъ! А платья, юбки, которыя я износила и порвала, наступая на оборки ногами? А букеты, которые мнѣ подносили, и которые я разоряла, исщипывая безпощадно?! А любезности, которыя мнѣ расточали? А предложенія, на которыя я отвѣчала поголовнымъ и безпощаднымъ отказомъ?..

— О, да! Безъ сомнѣнія, я имѣла успѣхъ, безспорный успѣхъ! Ну, а теперь-то, теперь? Что отъ этого блестящаго успѣха? Какая въ немъ польза? Къ чему все это нужно? Я многихъ огорчила, многихъ сдѣлала несчастными, но сама ни разу, сколько мнѣ кажется, ни одного разу не была влюблена. Безчисленное множество разъ мнѣ говорили, что у меня «нѣтъ сердца». Но вѣдь мужчины всегда такъ говорятъ, если на ихъ исканія женщина отвѣчаетъ отказомъ, — это служитъ утѣшеніемъ ихъ тщеславію. Интересно знать, вѣрно ли это наблюденіе по отношенію ко мнѣ? Теперь никому дѣла нѣтъ, есть ли у меня сердце, или нѣтъ? Теперь у меня есть опредѣленное число друзей, съ которыми мы идемъ рука объ руку; они приглашаютъ меня на танцы (но безъ особаго восторга), и невоспитанность ихъ доходитъ до того, что они пускаются со мною въ разговоры о какой-нибудь «прелесть дѣвочкѣ, которая (смотрите, вонъ она тамъ сидитъ!) чудо какъ веселится»! Теперь мужчины говорятъ про меня: — Она «добрый малый» и вѣрный, настоящій «другъ»!.. «Другъ»? Дружбѣ нѣтъ мѣста въ бальной залѣ… По крайней мѣрѣ, между нами, дѣвушками, этого не существуетъ: никому изъ нихъ не нравится, чтобы ее занимали разговоромъ о другой, которая имѣетъ успѣхъ тутъ же, въ одной съ нею залѣ. Если васъ спросятъ, хороша ли она, — соглашайтесь, что да, не разстроивайте ея плановъ, если они у нея есть; предупредите ее, когда ея прическѣ грозитъ развалиться; представляйте ей кавалеровъ, которые вамъ не нужны…

— Я всегда такъ и дѣлала. Віолетта Флемингъ такъ же точно отнесется и ко мнѣ, если я поймаю ея взглядъ въ данную минуту. Но я не хочу, чтобы она меня жалѣлѣ. Не хочу, чтобы она изъ милости уступала мнѣ своихъ кавалеровъ! Я ей скажу, что уже танцую, потому что не хочу танцовать ни со стариками, ни съ мальчишками. Лучше ужъ я высижу свое время сполна…

— Боже, какъ печально звучитъ музыка для танцевъ! Я прежде никогда этого не замѣчала. Кажется, я хоть сію минуту готова броситься на полъ и ревѣть, ревѣть неудержимо… конечно, еслибы дала себѣ волю. Мнѣ чудится, что всѣ здѣсь танцующіе справляютъ тризну…

— А что, если я подойду къ м-съ Флемингъ и спрошу совсѣмъ просто: ожидаетъ ли она, что и въ эту зиму ее постигнетъ инфлюэнца?.. Я, кажется, на все готова, — лишь бы не казаться скучающей, забытой! Нѣтъ, м-съ Флемингъ дремлетъ; но еслибъ она даже была въ состояніи бесѣдовать со мной, то ни о чемъ другомъ не стала бы мнѣ говорить, кромѣ совершенствъ и добродѣтелей своей Віолетты… Но, Боже мой! Я же сама ихъ вижу… ихъ всякій видитъ, эти удивительныя совершенства…

— Вонъ сидитъ и она сама, съ Эдвардомъ. Онъ смотритъ на нее такъ же точно, какъ смотрѣлъ, бывало, на меня, много, много лѣтъ тому назадъ… когда еще не утерялъ своего чувства уваженія ко мнѣ. Да!.. а теперь онъ положительно пересталъ меня уважать съ тѣхъ поръ, какъ узналъ, что я живу съ Долли, которую онъ считаетъ не особенно пріятной особой. Положимъ, я и сама такъ на нее смотрю; по дѣлать нечего, я не могу въ этомъ признаться, не могу это дать замѣтить другимъ. Эдвардъ ни разу не навѣстилъ меня съ тѣхъ поръ, какъ я поселилась у нея, и избѣгаетъ со мною встрѣчаться съ тѣхъ поръ, какъ я тогда бѣжала отъ Флосси, какъ полоумная. Интересно бы знать, благополучно ли онъ доѣхалъ тогда одинъ, обратпо? Съ тѣхъ лоръ о Девереляхъ я ничего больше не слыхала. Надо полагать, что Флосси немножко разсердилась на меня… Мнѣ иногда казалось, что она ревнуетъ меня къ Эдварду.

— Бѣдный Эдвардъ! — продолжала думать Модерна, пристально глядя на него. — Какое у него серьезное лицо! Ему, чего добраго, противно даже взглянуть на меня? Намъ, конечно, приходится иногда встрѣчаться; а все-таки, мнѣ кажется, что онъ старается избѣгать всякой возможности со мною танцовать; онъ, повидимому, выжидаетъ такой минуты, когда я уже иду танцовать съ другимъ, или уѣзжаю, и тогда только подходитъ приглашать меня… Еслибы вдругъ случилось, что онъ подошелъ и заговорилъ бы со мной, я бы подумала, что пришелъ конецъ свѣту. Я даже предпочла бы, чтобъ онъ такъ и не подходилъ ко мнѣ: съ нѣкоторыхъ поръ мы какъ-то стѣсняемся другъ друга; и намъ пришлось бы только чувствовать обоюдное смущеніе и неловкость…

— Впрочемъ, что ужъ тутъ такого? Мнѣ нечего бояться, что онъ подойдетъ. Я слишкомъ ужъ противна! Для меня не было бы удивленіемъ, еслибъ я вдругъ узнала, что онъ женится на Віолеттѣ Флемингъ. Она такъ обаятельно молода, восторженна, наивна. Я знаю, что онъ такого, именно такого мнѣнія о ней… Но руки у нея!!.. Самыя гусиныя, самыя красныя руки, какія только мыслимо себѣ представить!.. О, неужели я злюсь или… завидую ей?!..

— А, знаю, знаю этотъ вальсъ… онъ скоро кончится, и тогда всѣ придутъ сюда. Это — самая для меня тяжелая, ужасно тяжелая минута! Мнѣ только хотѣлось бы съ кѣмъ-нибудь — ну, хоть дѣлать видъ, что я занята разговоромъ. Какъ безгранично трудно и противно притворяться, что я будто сижу здѣсь, въ одиночествѣ, не по необходимости, а потому, что мнѣ это пріятно…

— О, нѣтъ, нѣтъ! Не могу больше терпѣть! Я выйду замужъ; выйду за перваго встрѣчнаго, — ну, хоть за м-ра Брауна. Онъ меня обожаетъ! Онъ увѣряетъ, что ему не страшна даже моя приверженность въ богемѣ. Онъ готовъ терпѣть даже мою близость съ Долли, изъ любви ко мнѣ. Должна признаться, что иной разъ у меня не хватаетъ на это мужества. Пожалуй, я согласна снизойти даже до того, чтобы дать ему поводъ подумать, что онъ мнѣ… несовсѣмъ противенъ… Итакъ, я буду женой служителя алтаря. Боже мой, какъ это ужасно! Но это единственный выходъ изъ моего положенія… Да, для меня единственный, это правда; но для него? Я его не люблю; да и какъ я могла бы полюбить его? Мнѣ пришлось бы объяснись ему мои чувства, — а вѣдь даже какой-нибудь м-ръ Браунъ и тотъ еще настолько благороденъ, что пожалуй не захочетъ жениться на женщинѣ, которая въ глаза говоритъ ему, что не любитъ его — и самое большее, что можетъ милостиво сносить его присутствіе около себя. А если я не скажу ему откровенно, это будетъ страшной низостью съ моей стороны. Нѣтъ, ужъ я лучше пойду въ монастырь! Тамъ скука, это правда, но все-таки ужъ не такая скука, какъ быть супругой м-ра Брауна!…

— Мнѣ бы хотѣлось, чтобы, наконецъ, вернулись домой. И я бы тоже къ нимъ вернулась, и разыграла бы изъ себя раскаявшуюся «блудную дочь», просила бы у нихъ прощенія въ томъ, что хотѣла быть отъ нихъ независимой; просила бы разрѣшенія опять жить у нихъ по прежнему, «въ родительскомъ домѣ»… И эта жизнь вѣдь тоже порядочная скука; а все-таки гораздо лучше и менѣе стѣснительно, чѣмъ брачныя узы! Я такъ и просижу, до самой смерти, въ старыхъ дѣвахъ…

— А, вонъ и всѣ идутъ! Надо мнѣ скорѣй сдѣлать видъ, что я чувствую себя весело и беззаботно… Я знаю уже не сегодня каждую мелочь въ рисункѣ моего вѣера; онъ не разъ видѣлъ меня и еще не въ такихъ тяжелыхъ условіяхъ. Но я сдѣлаю видъ, что меня глубоко заинтересовалъ его рисунокъ; а смотрѣть впередъ передъ собою я могу и поверхъ его краевъ…

— А, вотъ первая парочка! Билли Данверсъ и миссъ Форестъ. Я была его первая любовь; но теперь Билли изо всѣхъ силъ старается доказать Грзсъ Форестъ, что это она впервые его воспламенила… Ну, и пусть его!

— М-съ Дженкинъ — и хозяинъ дома!.. Она вдова. О, какъ мы съ Вэроной, бывало, ревновали къ ней! Бывало, мы изучали малѣйшія ея ужимки. Она тогда была уже вдовой, да такъ и осталась вдовою до сихъ поръ. Вѣроятно, она предпочитаетъ не выходить замужъ. Мнѣ тоже хотѣлось бы, чтобы меня кто-нибудь наградилъ званіемъ вдовы!.. Господи, да что-жъ я это говорю? Но она на цѣлыхъ десять лѣтъ старше меня, а смѣется совсѣмъ какъ дитя. Это оттого, что она вдовѣетъ…

— А, вотъ и Арчэръ Деверель. Онъ былъ дѣйствительно влюбленъ въ меня когда-то, а теперь, буквально, меня не выноситъ! «Оскорбленный мужчина» въ тысячу разъ хуже оскорбленной женщины. Онъ и смотрѣть-то на меня не хочетъ. Да! Прошелъ мимо и даже не взглянулъ!

Каково? Это Віолетта подъ-руку съ м-ромъ Дорси. Я думала, она сидитъ въ голубой гостиной съ Эдвардомъ. А Эдвардъ гдѣ же?.. Эдвардъ одинъ… одинъ!..

— Эдвардъ, вы можете довезти меня домой? — Пожалуй, да, какъ хотите. Черезъ полчаса? Нѣтъ? Черезъ десять минутъ? — Хорошо; я пойду одѣваться…

— О, Боже! Что же это значитъ? Конецъ свѣта? Или начало? — подумала про себя Модерна.

Экипажъ останавливается у крыльца. Изъ него выходятъ лордъ Конистонъ и Модерна.

— Видите, вотъ хлѣбная лавчонка по одну сторону крыльца. А вотъ и нашъ подъѣздъ. Мы живемъ въ четвертомъ этажѣ; пожалѣйте меня! — говоритъ Модерна, отпирая дверь собственнымъ ключомъ. — Ну, спокойной ночи!

— Позвольте проводить васъ наверхъ?

— О, я не боюсь, — заносчиво отвѣчаетъ Модъ. — Правда, мы еще не удостоились имѣть газовый рожокъ.

Дверь отворяется; на лѣстницѣ темно, какъ въ преисподней или въ пропасти.

— Мнѣ надо бы съ вами кой о чемъ поговорить, — замѣчаетъ полу-вопросительно Конистонъ.

— Чего же вы молчали? Мы успѣли бы поговорить дорогой, — возражаетъ Модъ. — Очень намъ было нужно пускаться въ разсужденія о погодѣ и о Віолеттѣ Флемингъ? Ну, хорошо, хорошо: идемте вмѣстѣ. Только заранѣе предупреждаю: Долли, по всей вѣроятности, еще сидитъ надъ своей корректурой… Помните, тутъ будетъ ступенька по дорогѣ, да потише! Не разбудите нашего анархиста: онъ живетъ во второмъ этажѣ.

— Хорошо! — соглашается Конистонъ, и оба начинаютъ медленно подниматься вверхъ по лѣстницѣ.

— А на этой площадкѣ кто живетъ? — спрашиваетъ онъ.

— «Сердце женщины» — еженедѣльное изданіе. Если бы здѣсь было свѣтло, вамъ было бы видно, что на дверяхъ прибита большая вывѣска. Я всегда стѣсняюсь заглядывать туда… О, Господи!

Модерна запыхалась. Она останавливается и тяжело переводитъ духъ.

— Не говорите такъ много, когда идете наверхъ. Вы не въ состояніи даже передохнуть, — замѣчаетъ Эдвардъ.

У Модерны вырывается какое-то восклицаніе.

— А? Вы, кажется, бранитесь?

— Нѣтъ! — слышится въ отвѣтъ ея усталый голосъ. — Я еще не настолько опустилась. Просто я ногой запуталась въ своей оборкѣ, вотъ и все! О, этой лѣстницѣ, кажется, конца не будетъ!

— Вы слишкомъ много танцовали, вотъ и утомились!

— Нѣтъ, это не отъ танцевъ… А вотъ мы и пришли! — продолжаетъ она, отворяя дверь. — Да тутъ темно! Долли легла спать и потушила лампу.

— Я лучше уйду? — предложилъ Конистонъ.

— Нѣтъ ужъ, прошу васъ не оставлять меня одну, пока я не зажгу огня! — заявляетъ Модерна. — Въ этой комнатѣ все что-нибудь да чудится, — такъ я думаю со страху. Помогите мнѣ разыскать спички!

Модерна вздрагиваетъ и продолжаетъ:

— Вотъ тьма кромѣшная!.. Какъ холодно и грустно!..

— Да нѣтъ, ужъ вовсе тутъ не такъ темно! Только всегда бываетъ жутко въ этой неопредѣленной темнотѣ. Я смутно вижу васъ, какъ бѣлый метущійся призракъ…

Модерна почти кричитъ:

— Эдвардъ! Если вы начнете говорить о привидѣніяхъ, я громко закричу.

Она нервно шаритъ на столѣ и не находитъ спичекъ.

— Онѣ обыкновенно у насъ тутъ лежатъ въ китайской собачкѣ. И куда это угораздило Долли ихъ запропастить?.. Ай!.. Это что?

— Ничего! рояль былъ открытъ — и я задѣлъ за клавишу.

— Только-то? Какая же я дура! А я-то думала… О, Эдвардъ, отыщите спички. Я, кажется, не выдержу больше ни минуты. Ну, вотъ! Еще этого не хватало. Я стукнулась головой о притолку. Какъ больно!.. Господи! Голова кружится… Гдѣ я?

— Въ моихъ объятіяхъ! О, неужели вы не захотите такъ остаться на вѣкъ?..

— Такъ вотъ чѣмъ приходится кончать! — проговорила Модъ, послѣ нѣкотораго молчанія.

— И это вамъ непріятно!

— Нѣтъ, не очень… Не до такой степени, какъ я ожидала… — О, Эдвардъ! До чего я изнемогла! Меня невыразимо утомили и наша богема, и Долли, и танцы, и литература, и сама жизнь, и все, все на свѣтѣ! Я думаю, вамъ это понятно?

— И даже не сегодня. Въ этомъ моя единственная заслуга: я всегда васъ понималъ.

— Да я-то сама того не стою, чтобы меня стараться понимать!.. Постойте! Это Долли.

И въ самомъ дѣлѣ, заслыша въ сосѣдней комнатѣ шорохъ, Долли Тримэнъ выглянула изъ-за двери.

— Модерна, это вы? Отчего такъ поздно?.. Ай!.. — и она моментально скрылась за дверью, испугавшись Конистона.

— Отчего она исчезла? — спросилъ тотъ.

— Чтобы принарядиться, — пояснила Модъ: — но вамъ лучше уйти, прежде чѣмъ она вернется.

— Хорошо, — покорно согласился Эдвардъ. — А завтра вы позволите мнѣ къ вамъ придти на чашку чаю?

— Ко мнѣ и къ Долли? — многозначительно пояснила Модъ.

— Я готовъ терпѣть общество вашей Долли, готовъ претерпѣть все, что вамъ угодно, лишь бы не разлучаться съ вами.

— Мнѣ и самой-то не особенно легко ее терпѣть, но все-таки сознайтесь, что вы нехорошо къ ней относились… Это у меня такъ сегодня было, минутное настроеніе, — прибавила она, откидывая назадъ пряди волосъ, сбившіяся на лобъ и на лицо. — Мнѣ теперь стыдно за себя; завтра и помину ни о чемъ не будетъ. Все будетъ хорошо…

— Хорошо для васъ, а для меня — дурно? То-есть, вы хотите сказать, что завтра вы раздумаете? Возьмете свои слова назадъ?

— Да развѣ вы счастливы?

— Еще бы!

— Вы всегда были такъ добры ко мнѣ! Но, кажется, мужчины любятъ, чтобы такой торжественный моментъ былъ болѣе торжественно обставленъ? Не правда ли, обстановка для этого должна быть болѣе поэтичная, а не такая жалкая, лишенная романтической подкладки. Передъ вами нервная женщина, полуистеричная, пугливая. Она боится темноты и плачетъ у васъ на плечѣ, потому что ей нездоровится; она устала сидѣть на балу, гдѣ никто ее не приглашалъ на танцы, и ея самолюбіе оскорблено, и вообще она… она… не имѣла успѣха.

— Неужели? А я и не замѣтилъ! Для меня вы — самая милая, самая красивая, самая прелестная на свѣтѣ!

— Красивая? — съ горечью переспросила Модъ. — Я очень рада, что теперь темно, и вамъ не видно, что у меня краевые глаза… Какая я глупая!

— Ну и будьте глупой! Будьте глупой, но для меня восхитительной и обожаемой, неоцѣненной! Мнѣ дѣла нѣтъ до того, что именно привело васъ во мнѣ, лишь бы вы пришли добровольно.

— Ну, вотъ я и пришла, — положивъ ему руки на плечо, съ тихою лаской въ голосѣ проговорила Модерна. — Но, Эдвардъ, знаете, вы вѣдь собственно еще не сдѣлали мнѣ предложенія.

— Никакой мужчина не долженъ два раза просить руки женщины.

— Но вы…

— Ну, да, да! Я дѣйствительно одинъ разъ ужъ просилъ зашей руки, помните, тогда, давно… въ первый разъ? А во второй — я вами просто завладѣлъ, безъ всякаго спроса!

А. Б--г

"Вѣстникъ Европы", №№ 11—12, 1898

↑ Т.-е. брэнди (водки) и соды (съ содовой водой).

[1] Т.-е. брэнди (водки) и соды (съ содовой водой).

[1]