Из гордости (Бове)/ДО

Из гордости
авторъ Мари-Анна Бове, пер. Мари-Анна Бове

Оригинал: французскій, опубл.: 1898. — Источникъ: az.lib.ru • Эскизъ изъ романа «Par orgueil», m-lle Marie Anne de Bovet.
Перевод Ю. М. Загуляевой.
Текст издания: журнал «Вѣстникъ Европы», № 12, 1898.

ИЗЪ ГОРДОСТИ

Эскизъ изъ романа: «Par orgueil», m-lle Marie Anne de Bovet

I.

— И что бы вамъ найти мужа для моей внучки! — говаривала часто своимъ знакомымъ дамамъ адмиральша де-Рошморъ. Ей неизмѣнно возражали тѣмъ, что mademoiselle Сибилла такъ прелестна, что ей будетъ не трудно самой найти себѣ мужа.

Но старуха покачивала скептически головою, хорошо зная, что нѣтъ ничего хуже для дѣвушки, какъ принадлежать къ богатой семьѣ, не имѣя собственнаго состоянія. Адмиральша имѣла, правда, сто тысячъ франковъ годового дохода, но изъ нихъ двадцать тысячъ составляли ея вдовью пенсію, а остальное придется раздѣлить послѣ ея смерти между четырьмя ея дѣтьми: тремя замужними дочерьми и сыномъ, капитаномъ перваго ранга. Второго ея сына, Жоффруа де-Рошмора, бывшаго секретаря французскаго посольства въ Константинополѣ, не было уже въ живыхъ.

Жоффруа де-Рошморъ, женатый на лэди Тильдѣ Кольвинъ, дочери англійскаго посланника и безприданницѣ, обладалъ умомъ живымъ и острымъ, но склоннымъ къ химерамъ и нѣсколько страннымъ. Онъ былъ кутила и игрокъ, вѣчно нуждался въ деньгахъ, и кончилъ тѣмъ, что, бросивъ дипломатію, занялся финансовыми операціями на Востокѣ. Ему везло лѣтъ десять подъ-рядъ. Зимою онъ жилъ въ Египтѣ съ женой и двумя дѣтьми, дочерью Сибиллой и сыномъ Джеральдомъ, а лѣтомъ — его жена и дѣти гостили у родныхъ, то въ Англіи, то во Франціи. Затѣмъ Джеральда помѣстили въ іезуитское училище въ Парижѣ, поручивъ надзоръ за нимъ бабкѣ, адмиральшѣ де-Рошморъ. Кончивъ курсъ, онъ поступилъ въ Сенъ-Сирскую школу; Сибиллѣ только-что минуло 15 лѣтъ, когда она и братъ ея осиротѣли. Мать ихъ скончалась въ Каирѣ, а Жоффруа уѣхалъ съ дочерью въ Парижъ, явился немедленно къ адмиральшѣ и объявилъ ей напрямикъ:

— Я разорился; потеря милости хедива, неудачныя операціи, — словомъ, я лишился всего, но долговъ у меня нѣтъ, и честь осталась неприкосновенной. Я уѣзжаю въ Тэхасъ. Говорятъ, тамъ можно при энергіи разбогатѣть на коннозаводствѣ. У меня есть тамъ старый товарищъ, и я вступаю съ нимъ въ компанію… Оставляю вамъ Сибиллу; вы теперь — ея единственная опора. Простите причиненныя вамъ мною огорченія; я самъ теперь искупаю прошлое тяжелой цѣной. Но краснѣть вамъ за меня не придется, я не сдѣлалъ ничего безчестнаго… Благословите меня, maman, мы долго не увидимся.

На другой день онъ уѣхалъ, а черезъ недѣлю пришла телеграмма отъ французскаго консула въ Нью-Іоркѣ, увѣдомлявшая адмиральшу, что наканунѣ прибытія парохода графъ де-Рошморъ, чистя свой револьверъ, нечаянно застрѣлился. Адмиральшѣ припомнилось волненіе сына при прощаніи съ нею, — волненіе, несвойственное его твердой натурѣ, и она поняла, что смерть эта не была случайностью. Она не ошибалась: Жоффруа не зналъ никого въ Тэхасѣ, а уѣхалъ такъ далеко только для того, чтобы обставить свое самоубійство какъ можно правдоподобнѣе, конца же плаванія онъ дождался для того, чтобы не быть опущеннымъ въ море, а погребеннымъ на родинѣ, въ гробницѣ предковъ.

Несмотря на свои преклонные годы и сопряженныя съ ними немощи, адмиральша сохранила крѣпость духа. Она хорошо поняла, почему сынъ ея лишилъ себя жизни, и хотя порицала его, какъ христіанка, но извиняла, какъ свѣтская женщина, понимающая, что онъ не могъ перенести потери всего своего положенія. Она скрыла правду отъ Сибиллы и скоро привязалась къ ней нѣжнѣе, чѣмъ къ ея покойному отцу, котораго всегда рѣдко и мало видѣла. Но, несмотря на всю свою любовь къ ней, она не могла оставить ей по завѣщанію болѣе двѣсти тысячъ капитала; она только рѣшила — дать ей эту сумму въ приданое, въ счетъ наслѣдства. Само по себѣ приданое было недурно, по о mademoiselle де-Рошморъ принято было думать, что она не можетъ жить въ скромной обстановкѣ. И кавалеры призадумывались.

Сама Сибилла, благоразумная по природѣ, не стремившаяся ни къ роскоши, ни къ удовольствіямъ, была убѣждена, что не дорожитъ богатствомъ, какъ это свойственно людямъ, не испытавшимъ лишеній. Широкое довольство окружало ее въ домѣ отца и у родныхъ въ Англіи; то же самое нашла она и въ домѣ бабушки. Мыслимо ли пріучать къ умѣренности дѣвушку-безприданницу, ростущую среди роскоши, когда къ ея услугамъ и лошади, и экипажъ, и цѣлый полкъ прислуги? Адмиральша понимала, что переходъ отъ этой роскоши къ иной жизни будетъ очень тягостенъ для Сибиллы, если его не скраситъ бракъ но любви. Но подобные браки рѣдкость, и къ тому же нельзя сказать, чтобы они были наиболѣе счастливыми. Будь еще Сибилла красавицей, ее было бы легче пристроить, хотя и большой красоты мужчины побаиваются, если не могутъ предложить взамѣнъ большого богатства.

Но Сибилла не была ни красавицей, ни дурнушкой; у нея были чудесные свѣтло-золотистые волосы, воздушные, пушистые, непокорные, обрамлявшіе ореоломъ ея лицо; хорошо сложенная, хотя еще худощавая, она отличалась превосходнымъ цвѣтомъ лица и ослѣпительною бѣлизною зубовъ. Глаза ея были невелики, но живые, неопредѣленнаго зеленовато-сѣраго оттѣнка; въ минуты оживленія въ нихъ мелькали огненныя искорки, какъ у молоденькаго, еще невѣроломнаго котенка. Остальныя черты лица были неправильны, ротъ немного великъ, носъ средній. Снисходительные судьи признавали за нею красоту молодости, но сужденіе это было ошибочно: красота молодости, сотканная всецѣло изъ свѣжести и чистоты, скоропреходяща, а бываетъ другая красота — духовная, исходящая изнутри и развивающаяся подъ вліяніемъ жизненнаго опыта, страсти, свободнаго расцвѣта личности. Внимательный наблюдатель подмѣтилъ бы въ Сибиллѣ именно подобный темпераментъ, удѣлъ великихъ чаровницъ, волшебныя чары которыхъ берутъ начало въ неисчерпаемыхъ тайникахъ ихъ души. Характеръ у нея былъ симпатичный и веселый, натура рѣшительная, хотя и разсудительная; она отличалась тактомъ, деликатностью и полной непринужденностью дѣвушки изъ хорошей семьи, увѣренной въ себѣ и всегда умѣющей удержаться на должной чертѣ между смѣлостью и застѣнчивостью. Полная жизни и здоровья, она обладала утонченно-гордой душой, но не сознавала своей внутренней сложности; отъ бабушки она унаслѣдовала прямоту сужденій, ясный и положительный умъ, а англо-саксонская кровь ея матери привила ей энергію, выносливость, пренебреженіе къ опасности и презрѣніе къ слабости. Была ли въ ней частица испорченности отца — то было тайной ея дѣвственной души.

Къ браку Сибилла не питала никакого отвращенія, но не вносила въ этотъ вопросъ ни малѣйшей сантиментальности: она считала, что выйти замужъ ей такъ же необходимо, какъ брату ея необходимо служить. И то, и другое — нормально. Весь вопросъ лишь въ томъ, за кого ей выходить. О любви она не мечтала потому, что не отличалась мечтательностью, а также и потому, что слишкомъ ясно сознавала, что любовь — роскошь, безъ которой множество женщинъ прекрасно обходятся. «Съ милымъ рай и въ шалашѣ» — это не прельщало ея; за деньгами она не гналась, но и спускаться съ высоты своего общественнаго положенія не желала. Она готова быть милой, преданной и вѣрной подругой для своего будущаго мужа, но нѣкоторая привязанность между супругами представлялась ей необходимой сверхъ всего.

Этимъ дѣло, впрочемъ, не ограничивалось. Аристократка по природѣ, Сибилла не хотѣла выходить замужъ за человѣка простого происхожденія, не изъ тщеславія или высокомѣрія, а въ силу того убѣжденія, что ей легче ужиться съ равнымъ себѣ. За титуломъ она не гналась, — титулъ всегда можно купить, но дорожила родовитостью, связями, чистотою крови. Пристроиться при такихъ условіяхъ ей было трудновато, и хотя въ душѣ адмиральша была согласна съ нею, но все же осталась недовольна отказомъ Сибиллы выйти замужъ за сына разбогатѣвшаго подрядчика, Жюля Лабургада. Сибилла оставалась глуха на всѣ уговоры бабушки. Она заранѣе примиряется съ замужествомъ безъ энтузіазма, но не можетъ однако чувствовать къ мужу отвращеніе; а эти грубые, разбогатѣвшіе выскочки, лишь слегка подернутые лакомъ цивилизаціи, внушаютъ ей одно это чувство. Да и самое его богатство черезъ-чуръ колоссально, — можно довольствоваться меньшимъ, и напрасно бабушка увѣряетъ ее, что дѣло не въ знатномъ имени, а въ одномъ богатствѣ! — вѣдь сама же она надѣется, что Джеральдъ сдѣлаетъ выгодную партію именно потому, что онъ — графъ де-Рошморъ. И господинъ Лабургадъ влюбленъ не въ нее, а во всѣхъ ея предковъ, адмираловъ, генераловъ, звѣздоносцевъ и посланниковъ. Генеалогическое дерево ея рода, фамильные портреты, гипнотизируютъ его. А вѣрно, все это имѣетъ цѣнность, если онъ предлагаетъ въ обмѣнъ свои семь или восемь милліоновъ. Она знаетъ, что нѣтъ ничего труднѣе, какъ найти для нея вполнѣ подходящаго мужа въ ихъ кругу, но и вводить въ свою среду сына какого-то каменьщика — по меньшей мѣрѣ неудобно.

— Да будь еще дѣло только въ этомъ, — докончила Сибилла, видя, что бабушка побѣждена: — мнѣ могли бы доказать, что я просто тщеславна и глупа. Но передъ чувствомъ всѣ доводы безсильны. А этого человѣка я не только не могла бы полюбить, но прямо возненавидѣла бы. И подумайте, что тогда могло бы случиться… Вѣдь грѣхъ палъ бы на вашу голову, бабушка…

Подобный аргументъ былъ вызванъ самымъ воспитаніемъ, даннымъ Сибиллѣ старухой, познакомившей ее съ жизнью, а потому адмиральша только улыбнулась. Лабургадъ получилъ вѣжливый отказъ, но отнынѣ на просьбы адмиральши пристроить ея внучку отвѣчали уклончиво, думая про себя: «черезчуръ ужъ барышня разборчива».

Однако одинъ изъ окружавшихъ Сибиллу мужчинъ внушалъ одно время смутныя надежды адмиральшѣ. То былъ нѣкій Фабрицій Пизани, съ которымъ Сибилла встрѣтилась у своей тетки, г-жи Дорй де-Флэксъ, бездѣтной и богатой женщины, очень сердечно относившейся къ Сибиллѣ. «Красавецъ Пизани» — такъ величали его въ свѣтѣ, на языкѣ котораго слово это выражаетъ не физическую красоту, а ту совокупность изящества и элегантности, что создаетъ успѣхъ подобнымъ мужчинамъ. Это — «декоративные» господа, всюду бывающіе, вездѣ пріятные — салонныя знаменитости. Отецъ его былъ итальянецъ и принадлежалъ къ хорошей семьѣ; мать — француженка, а самъ онъ родился во Франціи и перешелъ во французское подданство. Совершенно свободный и обладающій недурнымъ состояніемъ, онъ велъ утонченную, лѣнивую жизнь дилеттанта. Какъ это часто случается съ богато и разнообразно одаренными натурами, которымъ незачѣмъ извлекать матеріальную пользу изъ своихъ природныхъ способностей, онъ безплодно разбрасывался, рисовалъ изящныя картинки, писалъ изысканные стихи. Но, глубоко понимая и любя искусство, онъ самъ сознавалъ недостатки своихъ произведеній, и если преподносилъ, когда было нужно, свои сонеты, тріолеты и рондо, блестящіе по формѣ и чисто итальянскіе по духу, прекраснымъ дамамъ, за которыми ухаживалъ, то никогда своихъ стиховъ не печаталъ. Не выставлялъ онъ также нигдѣ и тѣхъ хорошенькихъ картинокъ, что раздаривалъ своимъ знакомымъ.

— Къ чему? — говорилъ онъ: — литераторовъ и художниковъ и безъ того слишкомъ много. Впрочемъ, ни одинъ истинный артистъ не любить тѣснаго общенія съ толпой, и дѣлаетъ это только по неволѣ. А когда имѣешь счастіе въ томъ не нуждаться, — съ какой стати отдавать себя живьёмъ на съѣденіе зѣвакамъ, ядовитымъ критикамъ и вѣроломнымъ льстецамъ!

Онъ отличался такой музыкальной памятью, что могъ сыграть на роялѣ и спѣть любую Вагнеровскую оперу, прослушавъ ее всего разъ; но самъ не согрѣшилъ ни однимъ романсомъ, потому что подобное любительство представлялось ему глупой претензіей. Не желалъ онъ быть и салоннымъ виртуозомъ, и садился играть только тогда, когда чары музыки могли служить ему подспорьемъ въ дѣлѣ обольщенія: вѣдь волшебные звуки музыки будятъ желанія, ослабляютъ волю, усыпляютъ совѣсть. Это пренебреженіе къ салоннымъ успѣхамъ, отличительная черта его характера, проистекало не изъ скромности, а изъ нѣкотораго высокомѣрія. Онъ наслаждался прекраснымъ, отворачивался отъ уродливаго и постоянно вращался въ свѣтѣ, гдѣ всегда ловко, блестяще и изящно разсуждалъ объ искусствѣ и любви, вѣчныхъ темахъ свѣтской бесѣды. Словомъ, то былъ чистѣйшій типъ дилеттанта.

Онъ оставался такимъ и въ любви, въ которую вносилъ болѣе воображенія, нежели чувственности, и на которую смотрѣлъ тоже какъ на художественное наслажденіе. Довольно холодный по темпераменту, онъ велъ себя подлѣ каждой женщины такъ, что она могла считать его безумно влюбленнымъ въ нее, тогда какъ на дѣлѣ ни одна изъ нихъ не кружила ему головы. Онъ не былъ ни скептикомъ, ни циникомъ, но, увлекаясь во всемъ красотой, онъ привыкъ считать нравственнымъ все то, что прекрасно, и это извратило его природную прямоту. Онъ никакъ не могъ согласиться со старой поговоркой, гласящей: «безобразенъ, какъ смертный грѣхъ», и находилъ, что грѣховно одно безобразное. Не взирая на такую нравственную распущенность, онъ вовсе не былъ тѣмъ Донъ-Жуаномъ, какимъ его выставляли. Продажная любовь казалась ему невѣроятно глупой; волокитство за простой мастерицей оскорбляло его эстетическое чувство, и стоило ему начать интригу со свѣтской дамой, онъ пускался въ такія ухищренія, что зачастую упускалъ удобную минуту, но быстро утѣшался, находя, что предварительныя смѣлыя ухаживанія куда интереснѣе самой влюбленности, которая можетъ завести невѣдомо куда.

Приглашая его погостить осенью въ своемъ замкѣ, тетка Сибиллы разсчитывала на сближающую дачную жизнь съ ея катаньями, гуляньями и садовыми играми, влекущими за собою постоянное непринужденное общеніе. Хотя Сибилла вообще держала себя непринужденно съ мужчинами, что вызывало даже нѣкоторое осужденіе, — все же въ свѣтѣ молодыя дѣвушки всегда стѣснены. Взгляды Фабриція Пизани на взамныя отношенія половъ были таковы, что не подходили къ дѣвическимъ приличіямъ, а потому онъ никогда не обращалъ вниманія на молодыхъ дѣвицъ. Но въ ту осень онъ только-что порвалъ съ одной давнишней связью, ему было немного скучно, и онъ внезапно заинтересовался здравой и сильной натурой Сибиллы. Однако, искушеніе было весьма мимолетно, и стоило ему сопоставить свою эгоистически безпечальную жизнь съ супружескими обязанностями, какъ онъ немедленно отступилъ. Матеріальныя соображенія только подкрѣпили его рѣшимость. Онъ не гнался за выгодной партіей, но и уменьшать свое благосостояніе ничуть не желалъ: приданаго Сибиллы ей хватитъ едва на туалетъ, а привыкнувъ къ подобной роскоши въ жизни, она не можетъ оказаться благоразумной женой человѣка, годовой доходъ котораго не превышаетъ 30-ти тысячъ франковъ. Какъ эстетикъ, онъ даже не могъ представить себѣ Сибиллу въ иной рамкѣ. Къ тому же она сама ничѣмъ не ободряла его, влюбленность его не росла, и отношенія держались на почвѣ товарищества. Быть можетъ, ея сердце и открылось бы ему, постучись онъ въ него сильнѣе, но, несмотря на все свое пристрастіе къ любовнымъ опытамъ, онъ находилъ, что съ молодой дѣвушкой подобные опыты не безопасны, потому что ведутъ прямо къ браку. Неотразимымъ онъ себя не считалъ, а быть принятымъ только потому, что партія онъ не дурная, онъ не хотѣлъ. И вотъ, поразмысливъ обо всемъ, онъ покинулъ замокъ де-Флэксъ, встрѣтился вскорѣ въ Ниццѣ съ professional beauty, лэди Родерикъ Сенъ-Моръ, и имѣлъ честь понравиться ей. Красавица брюнетка только-что поссорилась съ однимъ знаменитымъ теноромъ di forza, человѣкомъ грубымъ, и ее прельстилъ этотъ изящный, средняго роста, стройный Фабрицій, нервный, съ тонкими чертами лица, живыми и мягкими глазами, насмѣшливой и манящей улыбкой и курчавой темно-рыжеватой бородкой клиномъ.

Но когда Сибилла встрѣтила его вновь въ Парижѣ, онъ былъ уже свободенъ отъ чаръ знаменитой кокетки. Никто не зналъ, раздѣляла ли Сибилла разочарованіе своей родни, потому что она была необщительна, какъ это зачастую бываетъ съ веселыми, непринужденными натурами. Ни бабушка, ни тетка, не допрашивали ее — и все обошлось молчаливо.

Тѣмъ не менѣе, Сибилла начинала тяготиться своимъ выжидательнымъ положеніемъ. Ей было 24-е года, и она уже начинала спрашивать себя, не напрасно ли отвергла сына подрядчика, какъ въ одинъ прекрасный вечеръ, на раутѣ въ англійскомъ посольствѣ, она встрѣтилась неожиданно съ своимъ кузеномъ со стороны матери. Клодъ Олифаунтъ, графъ Боклеркъ, былъ единственный сынъ и наслѣдницъ маркиза Лайсмора. Сибилла встрѣчала его въ дѣтствѣ, когда гостила у своихъ англійскихъ родственниковъ, а потомъ потеряла его изъ вида. Теперь ему было 32 года. Это былъ типъ чистѣйшаго аристократа-британца, здороваго и крѣпкаго, благодаря постоянномъ упражненіямъ въ спортѣ, обязательнымъ для каждаго джентльмэна. У него были сѣро-голубые, стального блеска глаза, глядѣвшіе ясно и немного жестко, правильный, энергичный профиль, острые зубы, сверкавшіе здоровой бѣлизной изъ-подъ шелковистыхъ, бѣлокуро-рыжеватыхъ усовъ. Онъ былъ высокъ ростомъ и красивъ, безупречно-изященъ и корректенъ, со спокойно-увѣренной, нимало не фатовской, но немного дерзкой осанкой, съ высокомѣрными, немного пренебрежительными манерами.

Весьма неглупый и довольно образованный, онъ говорилъ на нѣсколькихъ языкахъ, исколесилъ чуть-ли не весь земной шаръ и имѣлъ знакомыхъ во всѣхъ столицахъ Европы. Не болтливый въ обществѣ, онъ держался безукоризненно, но кутежи, вино и карты — уже наложили на него свой отпечатокъ. Когда его представили адмиральшѣ, та пригласила его къ обѣду на другой же день; потомъ онъ катался съ Сибиллой на конькахъ въ Булонскомъ-лѣсу, ѣздилъ съ дамами въ оперу, гдѣ превѣжливо проскучалъ весь вечеръ, а въ другой разъ свезъ кузину и ея тетку въ Новый-циркъ, гдѣ очень веселился, а затѣмъ они поѣхали поужинать въ ресторанъ. Онъ забавлялъ Сибиллу, какъ нѣчто совсѣмъ новое, но ни о чемъ серьезномъ она не думала, какъ вдругъ, танцуя какъ-то съ нею котильонъ, онъ спросилъ ее со своимъ равнодушно-спокойнымъ видомъ:

— А какъ вы думаете, кузина Сибилла, не выйти ли вамъ за меня замужъ?

— По правдѣ вамъ сказать, — отвѣчала она, смѣясь: — я совсѣмъ объ этомъ не думала, и вы захватили меня врасплохъ. Развѣ необходимо отвѣчать сейчасъ же?

— Да, желѣзо слѣдуетъ ковать пока оно горячо. Впрочемъ, тутъ, во Франціи, это вамъ покажется немного безцеремонно, хотя вы и полу-англичанка?

— Потому-то я и не очень удивлена. Все же, кузенъ, мнѣ необходимо переговорить съ бабушкой.

— Сколько у васъ усложненій! — замѣтилъ онъ лѣнивымъ, скучающимъ тономъ, излюбленнымъ британскою золотою молодежью. — Завтра утромъ мнѣ необходимо уѣхать…

— А отложить отъѣздъ на нѣсколько дней нельзя?

— Невозможно, ma chère… Я получилъ телеграмму отъ моего тренера о болѣзни моей скаковой кобылы. Скачки близко, и мнѣ необходимо убѣдиться самому, въ чемъ дѣло, тѣмъ болѣе, что за послѣднее время мнѣ не везло.

— О, конечно, колебаться между вашей скаковой лошадью и мною никакъ нельзя, — отвѣчала она съ улыбкой.

— Не сердитесь, Сибилла. Вы черезчуръ разсудительны для того, чтобы не понимать, что я не могу пренебрегать своими интересами.

— Я и не сержусь… Мнѣ забавно.

— Отлично. Сдѣлаемте такъ: я уѣду въ Кале не съ утреннимъ, а съ вечернимъ поѣздомъ, а вы дадите мнѣ отвѣтъ завтра до шести часовъ вечера.

— А если до тѣхъ поръ вопросъ не будетъ рѣшенъ?

— Тогда я повторю свое предложеніе черезъ недѣлю. Но къ чему тратить время даромъ? Жизнь такъ коротка, а размышленія такъ утомительны… и такъ безполезны… Долго ли отвѣтить: да или нѣтъ?

Сибилла опять разсмѣялась и позволила ему придти за отвѣтомъ на слѣдующій день до пяти часовъ.

Узнавъ эту исторію, адмиральша сначала удивилась, но очень скоро сообразила, что внучка ея будетъ со временемъ маркизой Лайсморъ, одною изъ знатнѣйшихъ дамъ Великобританіи, и пришла въ восторгъ. Сибилла также разсудила, что замужъ выходить ей пора, предложеніе же кузена для нея вполнѣ лестно, потому что онъ могъ сдѣлать болѣе блестящую партію. Когда ровно въ пять часовъ лордъ Боклеркъ явился, помолвка состоялась.

Далѣе все шло такъ быстро, что задумываться было некогда. Женихъ торопился необыкновенно, и Сибилла охотно ему уступила, потому что къ ухаживаньямъ мужчинъ привыкла — и періодомъ жениховства не дорожила. Контрактъ былъ скоро подписанъ, и свадьба состоялась въ одной изъ аристократическихъ парижскихъ церквей, при самой блестящей обстановкѣ. Выходя подъ-руку съ мужемъ, чрезвычайно красивымъ въ живописной формѣ своего полка, Сибилла услыхала восторженное замѣчаніе какой-то кумушки въ толпѣ:

— Какого, однако, красавчика подцѣпила!

Сибилла слегка покраснѣла, а по высокомѣрно-холодному лицу ея мужа промелькнула неуловимая усмѣшка.

Молодые уѣхали въ тотъ же вечеръ на Лаго-Маджіоре, а черезъ три мѣсяца лэди Боклеркъ вернулась одна и остановилась у бабушки. Графъ уѣхалъ, какъ было сказано, по дѣламъ въ Америку, а молодая женщина была въ такомъ положеніи, что сопровождать его не могла. Несмотря на основательность выставленныхъ предлоговъ, въ свѣтѣ пошли разныя сплетни. Была ли тутъ супружеская драма, — никто не зналъ. Сибилла была непроницаема и много выѣзжала, слишкомъ много, говорили иные, находя, что ея поведеніе похоже на вызовъ. Но отъѣздъ Сибиллы въ Англію на лѣто къ роднымъ мужа положилъ конецъ всѣмъ толкамъ. Въ концѣ года она родила въ семьѣ мужа сына, и только тогда разрывъ между супругами сталъ очевиденъ. Сибилла проводила остатокъ зимы въ Италіи съ одной пріятельницей, а графъ, по слухамъ, сопровождалъ по свѣту какую-то кафе-шантанную пѣвицу. И тутъ всѣмъ стало понятно, почему семья ея мужа приняла такъ открыто сторону Сибиллы. Мало-по-малу унялись и самые злые языки. Въ Парижѣ лэди Боклеркъ бывала рѣдко и мало, а когда вскорѣ умерла ея бабушка, она переселилась и вовсе въ Лондонъ, гдѣ заняла въ свѣтѣ видное мѣсто. Но Лондонъ далеко, и въ Парижѣ о ней забыли, какъ забывается всякій остывшій скандалъ.

II.

Какъ-то весною пріѣхалъ въ Лондонъ Фабрицій Пизани, у котораго были тамъ родственники. Хотя онъ не видалъ Сибиллы цѣлыхъ восемь лѣтъ, и хотя многіе женскіе образы заслоняли за это время ея образъ въ его сердцѣ, гдѣ она чуть-было не водворилась, — первый его визитъ былъ къ ней. Въ эпоху ея свадьбы онъ былъ на Востокѣ и узналъ ея исторію только изъ противорѣчивыхъ сплетенъ. Всякая душевная тайна неотразимо манила его, и онъ много думалъ надъ оригинальной смѣлостью поведенія молодой женщины, явно оскорбленной въ своемъ достоинствѣ. Дома онъ ея не засталъ и сильно на это досадовалъ.

Вечеромъ онъ поѣхалъ въ оперу, гдѣ пѣли братья Решке и пѣвица Мельби. Огромная зала Ковентгарденскаго театра сіяла блескомъ брилліантовъ и бѣлизной женскихъ плечъ. Въ антрактахъ кузенъ Фабриція, сэръ Максвелъ, знавшій въ Лондонѣ всѣхъ и вся, развертывалъ передъ нимъ цѣлую скандальную хронику большого свѣта. Скоро онъ обратилъ вниманіе Фабриція на одну ложу бенуара, говоря ему, что вошедшее въ нее лицо — самъ герцогъ Корнваллисъ. И, обернувшись въ противоположную сторону, онъ добавилъ:

— А вотъ, разумѣется, и лэди Боклеркъ въ ложѣ своей свекрови, лэди Лайсморъ.

— Лэди Боклеркъ?

— Ну, да, сама красавица Сибилла!..

«Красавица Сибилла»! Какъ странно звучали эти слова для Фабриція. Думалъ ли онъ, что mademoiselle де-Рошморъ заслужитъ когда-нибудь это прозвище? Онъ изумлялся происшедшей въ ней метаморфозѣ, хотя черты ея собственно не измѣнились. Она была задрапирована въ мягкія складки шолка Liberty, нѣжнаго тона блѣдной бирюзы, и сверкала брилліантами, но красилъ ее не этотъ нарядъ. Только плечи ея замѣтно измѣнились, пріобрѣли полноту и пышность тридцатилѣтняго возраста, когда женщина расцвѣтаетъ вполнѣ, не теряя прежней стройности и гибкости. Воздушные бѣлокурые волосы окружали попрежнему ореоломъ ея молодое лицо. А между тѣмъ перемѣна въ ней была несомнѣнная, хотя и неуловимая! Это была другая женщина. «Она жила, вотъ и вся разгадка», — подумалъ Фабрицій, добавляя мысленно: — «и какъ это можно влюбляться въ дѣвушекъ»? И онъ продолжалъ наблюдать за нею издали. Благоговѣйно слушала музыку публика, — публика Ковентгарденскаго театра, съ разборомъ апплодирующая, и, за исключеніемъ нѣмецкой публики, быть можетъ, единственная, не разражающаяся апплодисментами вслѣдъ за послѣдней вокальной нотой, не дожидаясь конца всей симфонической идеи.

Въ антрактѣ Фабрицій прошелъ въ ложу лэди Лайсморъ, найти которую было нетрудно, благодаря обычаю выставлять на дверяхъ имя владѣльца ложи. Сибилла встрѣтила его привѣтливо, жалѣла, что онъ не засталъ ее днемъ, пригласила его къ себѣ на завтра къ двумъ часамъ, на lunch, потому что въ Лондонѣ это — единственная возможность побесѣдовать на свободѣ. Лэди Лайсморъ, высокая, худощавая дама, съ необычайно черными бандо волосъ, со строгимъ, леденящимъ лицомъ, въ сущности добрѣйшая женщина, обошлась съ нимъ тоже весьма милостиво и пригласила бывать у нея.

Другой вошедшій въ ложу господинъ, высокій и красивый, но немного тяжеловатый, съ длинными каштановыми усами, съ сѣдиной на вискахъ, съ носомъ хищной птицы и выцвѣтшими глазами утомленнаго вивёра, говорилъ Сибиллѣ, что собирался самъ быть у нея завтра въ два часа, и очень жалѣетъ, что она пригласила другого гостя. — Но кто же мѣшаетъ вамъ явиться? — Сибилла сдѣлала ему этотъ вопросъ скорѣе беззаботнымъ, чѣмъ любезнымъ тономъ. Но она назвала Фабриція своимъ другомъ дѣтства и, быть можетъ, не пожелаетъ принимать никого болѣе, а этому господину необходимо поговорить съ нею съ-глазу-на-глазъ, онъ имѣетъ нѣчто предложить ей… Въ такомъ случаѣ она приметъ его въ часъ, послѣ прогулки верхомъ, хотя рѣшительно не понимаетъ, что ему угодно…

Вернувшись на свое мѣсто, Фабрицій освѣдомился у Максвеля, кто этотъ «верзила», котораго онъ сейчасъ видѣлъ въ ложѣ лэди Боклеркъ, и который входитъ теперь въ ложу герцога Корнваллиса.

— Это полковникъ сэръ Арчибальдъ Лесли, приближенный герцога, блестящій представитель веселящагося свѣта, спортсмэнъ, клубмэнъ, отчаянный кутила и игрокъ… Кажется, онъ имѣетъ виды на вашу прекрасную пріятельницу…

Хотя такая манера говорить о лэди Боклеркъ и не нравилась Фабрицію, но онъ подумалъ, что все это, въ сущности, въ порядкѣ вещей и наблюдать за этимъ будетъ весьма любопытно…

На другое утро въ гостиной перваго этажа хорошенькаго домика, занимаемаго Сибиллой въ Берклей-скверѣ вестъ-эндскаго квартала, въ низенькомъ креслѣ сидѣлъ въ небрежной позѣ сэръ Арчибальдъ Лесли. Это былъ любимый уголокъ Сибиллы; тутъ вся мебель была въ чисто-англійскомъ вкусѣ, бѣлая лаковая, обитая дорогими толковыми матеріями нѣжныхъ тоновъ. На окнахъ прозрачныя свѣтлыя сторы, повсюду хорошенькія бездѣлушки. Воздухъ былъ пропитанъ ароматомъ букетовъ розъ и туберозъ и неуловимымъ запахомъ духовъ.

Сибилла вошла, извиняясь, что немного запоздала. И безъ того она уже очень скоро переодѣлась, а это должно цѣниться тамъ, гдѣ мужчины тратятъ болѣе времени на туалетъ, чѣмъ женщины. Элегантный и до крайности изысканный костюмъ Лесли какъ нельзя лучше оправдывалъ ея замѣчаніе. — О, ничего, онъ обладаетъ настоящимъ терпѣніемъ охотника. — Да? Тѣмъ лучше для него. А она, вотъ, считаетъ, что нѣтъ на свѣтѣ вещи, которую стоило бы ждать. И она небрежно прилегла на свѣтлолиловую кушетку, а Лесли умѣстился на пуфѣ у ея ногъ, къ большому неудовольствію большой шотландской собаки, не спускавшей съ гостя враждебнаго взора. Разговоръ начался обмѣномъ, насмѣшливыхъ фразъ, но скоро Лесли заявилъ, что пойдетъ прямо къ цѣли, какъ она это любитъ. И тѣмъ болѣе, — замѣтила лэди Боклеркъ, — что она голодна какъ волкъ… Итакъ, что ему отъ нея нужно?.. — Очень просто: онъ хочетъ обладать ею…

— Словомъ, совершенные пустяки… И это пришло вамъ въ голову такъ, вдругъ?..

— О, лэди отлично знаетъ, — возразилъ онъ, — что онъ давно ее любитъ… — Нисколько! она такихъ вещей никогда не знаетъ, но принципу… — Онъ проситъ допустить, что онъ ее любитъ, вѣрнѣе, желаетъ обладать ею, и притомъ онъ облекъ свою мысль въ такую галантную форму… Ей эта форма непріятна? — О, нѣтъ, ей все равно, но ей хочется знать, почему именно вчера, въ 11 часовъ вечера, у него явилось желаніе сообщить ей эту интересную новость. Онъ вѣдь намекнулъ, что хочетъ что-то предложить ей. Но что же?

Онъ просто пожелалъ положить къ ея ногамъ еще одну любовь и преданность.

Она улыбнулась и замѣтила, что въ числѣ его пороковъ имѣется, однако, одна добродѣтель… наивные называютъ это цинизмомъ, а умные — откровенностью. Итакъ, пусть онъ говорить всю правду. — Нѣтъ! онъ знаетъ женщинъ! Онѣ всегда просятъ правды, а выскажи ее, и онѣ васъ возненавидятъ. — Пора бы ему, однако, знать, что она вообще не похожа на остальныхъ женщинъ и почти лишена предразсудковъ, — отвѣчала лэди Боклеркъ.

Итакъ, она требуетъ, чтобы онъ высказался? Прекрасно. Если не сегодня-завтра ей понадобится дружеская помощь — онъ сочтетъ себя счастливѣйшимъ изъ смертныхъ, если выборъ ея падетъ на него… Всѣ добиваются чести служить ей… но онъ думаетъ, что его услуги могутъ быть наиболѣе цѣлесообразны. Это все, что онъ хотѣлъ сказать ей. — Неужели? Очень тонко сказано, онъ могъ бы быть превосходнымъ дипломатомъ. Въ цѣломъ же, смыслъ его словъ таковъ: милѣйшая лэди Боклеркъ, я знаю, что времена ныньче тяжелыя и инымъ бѣдняжкамъ свѣтскимъ дамамъ бываетъ трудненько сводить концы съ концами. Я имѣю основаніе предполагать, что у васъ имѣются кой-какіе должишки, и съ радостью готовъ вывести васъ изъ затрудненія, если только вы пообѣщаете мнѣ свою признательность?.. Развѣ не такъ? Напрасно онъ протестуетъ противъ формы, — оба они выше этихъ лицемѣрій… А потому она ужъ заодно ставитъ ему вопросъ: извѣстна ли ему цифра ея долговъ?.. На минуту Лесли опѣшилъ.

— Вы сконфузились? Или боитесь, что цифра окажется черезчуръ крупной? Нѣтъ? Цифра не страшная… всего тысяча гиней. И еслибы лэди Боклеркъ продавала себя, то такъ дешево купить ее все-таки было бы нельзя… Прощайте, сэръ Арчибальдъ.

И, вся дрожа, но спокойная, она внезапно направилась къ двери.

Такъ и есть, она разсердилась, и все потому, что сама придала его предложенію грубую форму. Онъ и не думалъ предлагать ей никакой постыдной сдѣлки, и не ожидалъ отъ нея такого отношенія къ дѣлу. Онъ хорошо помнитъ, какъ недавно въ ея присутствіи обсуждали какой-то скабрёзный случай, въ которомъ деньги и любовь были тѣсно связаны, и она замѣтила тогда, что нѣтъ большаго счастія въ любви, какъ доставлять любимому существу все нужное. Такъ какъ до сихъ поръ она не отвергала его ухаживаній, то онъ и позволилъ себѣ предложить ей прямо и честно свои услуги. Но если съ ея стороны это лишь ловушка, игра, то имъ никогда не сговориться, такъ какъ онъ не смотритъ на любовь какъ на игру.

— Само собой, разъ вы изъявляете претензію вносить въ нее честность.

При этихъ небрежно брошенныхъ словахъ, злой огонекъ сверкнулъ въ глазахъ Лесли, и онъ сказалъ, указывая на одинъ изъ многочисленныхъ фотографическихъ портретовъ на столикѣ:

— Вы разсчитываете на него? Повѣрьте, что онъ ничего для васъ не сдѣлаетъ.

— Довольно, — рѣзко возразила Сибилла, теряя терпѣніе. — Я уже просила васъ удалиться… Не заставляйте меня позвонить и велѣть лакею выпроводить васъ.

— Мнѣ остается лишь смиренно извиниться. Оправданіе мое въ томъ, что вы не пріучили меня къ подобной строгости. Должно быть это правда, что Боклеркъ собирается вернуться, чтобы вновь сдѣлать изъ васъ честную женщину.

Хотя онъ поразилъ ее въ самое сердце, она отпарировала ему быстрѣе молніи:

— Смотрите, какъ бы вамъ самому не лишиться раньше своей чести!

— Господинъ Пизани! — доложилъ появившійся лакей.

Выходя, Лесли задѣлъ собаку за хвостъ, и та свирѣпо на него зарычала, точно говоря: «какъ бы я васъ куснула, если бы не была благовоспитаннымъ животнымъ»… И собака повернулась къ нему спиной.

— Ваша собака тоже обидчива, — замѣтилъ Лесли уже на порогѣ, усмѣхаясь.

— Это потому, что она всегда раздѣляетъ мнѣніе своей госпожи, а высказываетъ его — еще откровеннѣе.

Фабрицій проводилъ Лесли взглядомъ и сказалъ, лаская животное, довѣрчиво тершееся о него:

— Я раздѣляю мнѣніе вашей собаки объ этомъ господинѣ. Вчера мой кузенъ Максвелъ разсказалъ мнѣ о немъ довольно-таки некрасивыя вещи.

— У Максвеля презлой языкъ.

— Развѣ не правда, что полковника Лесли подозрѣваютъ въ несовсѣмъ правильной игрѣ въ карты?

— Какъ знать!

— Понимаю! Подобное сомнѣніе стоитъ подтвержденія! — Да, но намекнуть объ этомъ самому Лесли весьма рискованно. На дуэли въ Англіи, правда, не дерутся, но вы рискуете быть избитымъ палкой; а если еще окажется, что вы были неправы, то общественное мнѣніе будетъ противъ васъ. Ей, какъ полуфранцуженкѣ, подобные нравы противны, но она должна замѣтить, что англичане не даютъ понапрасну воли своему языку. Напримѣръ, вздумай кто-нибудь отказаться играть съ Лесли, не доказавъ, что онъ плутуетъ, — тотъ будетъ имѣть право обозвать публично обидчика негодяемъ и клеветникомъ. Обидчикъ имъ и прослыветъ, а сэра Арчибальда сильнѣе подозрѣвать въ плутовствѣ не будутъ. Не слѣдуетъ забывать, что въ Англіи-то и зародился принципъ невинности подсудимаго до той минуты, пока его виновность не доказана. Но приди кому-нибудь фантазія изобличить Лесли, за нимъ примутся слѣдить съ неумолимымъ терпѣніемъ, а когда удастся его уличить, онъ будетъ исключенъ изъ арміи. Вотъ и все.

Глаза Сибиллы горѣли страннымъ блескомъ и загадочная улыбка блуждала по ея губамъ…

Фабрицій замѣтилъ, что самооборона — наилучшій залогъ свободы, и англичане прекрасно это понимаютъ.

— Англичане практикуютъ не одну самооборону, — сказала ему Сибилла, — а также и защиту слабаго противъ сильнаго. Это, разумѣется, противорѣчитъ обще-распространенному понятію объ эгоизмѣ и грубости коварнаго Альбіона. Совершенно напрасно считаютъ англо-саксонскую расу простою — она, напротивъ, весьма сложна по внутреннему содержанію. И часто ея темпераментъ подчиняется личной волѣ. Она понимаетъ, что англичане непріятны Фабрицію, какъ во многомъ непріятны они и ей, но это потому, что оба они принадлежатъ къ латинской расѣ, особенно онъ. Отъ смѣшенія этихъ двухъ расъ получаются довольно любопытные продукты, разобраться въ которыхъ нелегко…

— А вы позволите мнѣ попытаться?

— Пожалуй. Но я боюсь, чтобы труды ваши не оказались напрасны; я не вполнѣ увѣрена даже, что понимаю саму себя.

— Иду на рискъ! И если сфинксъ пожретъ меня, я не стану роптать.

Но Сибилла не поддержала этой лирики, а вернулась къ вопросу о любопытномъ британскомъ рыцарствѣ. Въ подтвержденіе она разсказала Фабрицію одинъ случай съ антипатичнымъ ей Лесли, свидѣтельницею котораго она была сама. Сэръ Арчибальдъ, облеченный въ безукоризненный фракъ, выходилъ какъ-то изъ самаго великосвѣтскаго лондонскаго клуба, въ обѣденный часъ. На улицѣ онъ увидалъ громаднаго дѣтину, рыжаго, краснощекаго мясника, тузившаго какого-то бѣднягу тряпичника, нечаянно задѣвшаго его своей ручной телѣжкой. Лесли хладнокровно подошелъ къ дѣтинѣ, схватилъ его за шиворотъ, и нѣсколькими мастерскими пріемами бокса отшвырнулъ его на мостовую. Такъ же спокойно онъ бросилъ ему въ лицо свою визитную карточку, предлагая искать съ него удовлетворенія судомъ, если ему такъ нравится. Дѣтина, конечно, сейчасъ же удралъ; собравшаяся толпа осталась довольна тѣмъ, что джентльмэнъ такъ ловко его отдѣлалъ, а блестящій полковникъ вернулся въ клубъ, чтобъ поправить бантъ галстука и орхидею въ петлицѣ, и если и опоздалъ въ тотъ вечеръ на обѣдъ, то, разумѣется, и не подумалъ сослаться на задержавшій его инцидентъ, тѣмъ болѣе, что такая простая вещь и сама по себѣ никому не интересна. Да не подумаетъ Фабрицій, что этотъ фактъ дѣлаетъ ей Лесли симпатичнѣе: дѣло очень просто, она страстно любитъ утонченность во всемъ, но непренебрегаетъ и проявленіями силы. Въ Англіи вяжется и то, и другое; онъ еще не знаетъ страны, а потому не можетъ понять ее. Пріятно ли ей здѣсь? О, да, пріятно, но она беретъ отсюда только то, что ей по душѣ.

— Значитъ, вы уѣхали отъ насъ навсегда? — И ставя ей этотъ вопросъ, онъ вспомнилъ таинственность ея соломеннаго вдовства, и сталъ искать на ея лицѣ слѣдовъ волненія или сожалѣнія. Но ничего не прочелъ онъ на этомъ лицѣ, и она отвѣчала ему невозмутимо:

— Да, я имѣю полное основаніе поселиться здѣсь навсегда. Сынъ мой долженъ воспитываться на родинѣ, а его семья стала давно и моею. Послѣ смерти бабушки, связь моя съ Франціей ослабѣла… Братъ мой женился на богатой и живетъ далеко; мой дядя, де-Рошморъ, вѣчно въ плаваніи, а отношенія мои къ теткамъ всегда были поверхностны. По пути на югъ и оттуда, я дѣлаю имъ короткіе визиты. Это не позволяетъ мнѣ забыть окончательно далекую, законченную главу моей жизни.

— Да, жизнь часто похожа на театръ: когда послѣ антракта вновь поднимается занавѣсъ, оказывается, что между двумя актами случилось много новаго.

— Для меня то время было только прологомъ…

И загадочная улыбка вновь промелькнула на ея губахъ, а въ душѣ Фабриція шевельнулась смутная досада, что онъ упустилъ тогда этотъ «прологъ» изъ рукъ.

А не жалко ей друзей Парижа? — Друзья, вѣрнѣе — свѣтскіе знакомые, находятся повсюду, а что касается парижской атмосферы, то Лондонъ не уступитъ ей по части испорченности. Впрочемъ, лэди Боклеркъ ничего не имѣетъ противъ испорченности, это — обычная атмосфера свѣта, и стоитъ только умѣть лавировать въ ней. Ни малѣйшей горечи не подмѣтилъ Фабрицій въ ея словахъ. На странную драму ея супружеской жизни она даже не намекнула. Зная, что женщины склонны скорѣе рисоваться своей скорбью, онъ оцѣнилъ эту душевную гордость, и ему еще сильнѣе захотѣлось проникнуть ея тайну. И между ними завязалась самая милая, непринужденная бесѣда. Сибилла сказала, что очень рада его видѣть, и что ей пріятно вспомнить съ нимъ прошлое. Онъ тоже радъ, и ему тутъ такъ хорошо, что онъ не уйдетъ, пока она его не прогонитъ… А вѣдь именно ей пора его прогнать… Или нѣтъ!.. Онъ ничѣмъ не занятъ? — Отлично, пусть онъ посидитъ тутъ, пока она переодѣнется, а потомъ она возьметъ его съ собою къ сэру Фердинанду Сэнтону, президенту Королевской Академіи.

— Ахъ, да… вашъ Веласкецъ.

— Именно. Онъ не только великій художникъ, но и милѣйшій человѣкъ, въ нѣкоторомъ родѣ мѣстное учрежденіе и сила… Я представлю васъ ему, — это необходимо для всякаго знатнаго иностранца. Онъ сдѣлалъ мнѣ честь написать мой портретъ, и сегодня у него должны собраться мои друзья, чтобы взглянуть на этотъ новый шедёвръ. Его домъ — одна изъ здѣшнихъ достопримѣчательностей, и вамъ непремѣнно надо побывать тамъ.

Въ эту минуту въ гостиную вошла гостья, которую Сибилла встрѣтила радостнымъ восклицаніемъ, представила ей Фабриція и оставила ихъ вдвоемъ. Это была лучшая пріятельница Сибиллы, Маріонъ Морганъ, авторъ серьезныхъ, подробныхъ и любопытныхъ исторически-художественныхъ очерковъ итальянскаго возрожденія. Фабрицій былъ знакомъ съ ея произведеніями, изобличавшими дилеттанта-мыслителя, художественнаго критика, одареннаго возвышеннымъ, необычайно изящнымъ стилемъ и философскимъ, чуткимъ къ красотѣ, умомъ. Читалъ Фабрицій и ея романъ изъ флорентинской жизни, — живое и яркое изображеніе этой сладострастной, коварной эпохи. Хотя онъ не имѣлъ наивности составлять себѣ представленіе объ авторѣ по ея книгамъ, все же его поразилъ внѣшній видъ этой женщины, написавшей такую страстную поэму любви. Контрастъ между ея любовью къ красотѣ и пониманіемъ любви съ ея внѣшностью женщины, очевидно не знающей личной любви, былъ до того рѣзокъ, что его покоробило, какъ отъ фальшивой ноты. Отсутствіе красоты почти всегда выкупается въ женщинѣ присущей ей женской прелестью, но необходимо выдѣлить и обставить какъ должно эту прелесть. А Маріонъ Морганъ, очевидно, объ этомъ не думала, удѣляя нѣкоторое вниманіе лишь маленькой, изящной ножкѣ, что такъ рѣдко встрѣчается у англичанокъ, которую она удостоивала обувать въ черный шолкъ. Но ея близорукіе, мутноголубые глаза подъ pince-nez, точно привинченнымъ къ носу, ея короткіе, жидкіе волосы неопредѣленнаго цвѣта, приглаженные, а не причесанные, вся ея худощавая фигурка, облеченная въ одинъ изъ тѣхъ костюмовъ мужского покроя, которые бываютъ хороши только на красиво-сложенныхъ женщинахъ, когда еще ихъ сухость смягчена кой-какими изящными фіоритурами, — все обличало въ ней пренебреженіе къ самому элементарному кокетству. Она была совершенно проста и естественна, безъ всякаго признака неловкости и робости, отличающихъ обыкновенно физически обдѣленныхъ женщинъ. Она первая такъ мило вышучивала свое безобразіе и до того его преувеличивала, что у собесѣдника являлось желаніе противорѣчить ей.

Разговоръ сейчасъ же коснулся Италіи, и миссъ Морганъ говорила о ней такъ тонко, съ такимъ знаніемъ и пониманіемъ ея, на такомъ чистомъ, краснорѣчивомъ и дбразномъ французскомъ языкѣ, что Фабрицій поддался очарованію, спрашивая себя, куда дѣвалось вдругъ безобразіе этой странной дѣвушки, съ такими рѣзкими, неграціозными движеніями? Она сидѣла передъ нимъ, закинувши небрежно ногу на ногу, и курила точно студентъ, но онъ совсѣмъ уже забылъ, что она лишена всякой женской прелести…

День былъ лѣтній и солнечный. Фабрицій ѣхалъ теперь съ обѣими пріятельницами въ открытомъ экипажѣ, и, разсматривая обѣихъ женщинъ, сидящихъ напротивъ него, спрашивалъ себя, не выбрала ли лэди Боклеркъ миссъ Морганъ какъ выгодный контрастъ для себя. Но, присмотрѣвшись внимательнѣе, онъ сообразилъ, что ихъ связываетъ серьезная, прочная дружба. Хотя мужчины, опираясь на примѣръ Кастора и Поллукса, охотно приписываютъ себѣ монополію дружбы, — она процвѣтаетъ между женщинами не менѣе, чѣмъ между ними, при чемъ и тамъ и тутъ она бываетъ тѣмъ тѣснѣе, чѣмъ невозможнѣе соперничество.

Онъ чувствовалъ себя теперь до того превосходно, что принялъ мысленно рѣшеніе послѣдовать совѣту Максвеля и нанять элегантную холостую квартиру одного его пріятеля, внезапно уѣхавшаго путешествовать. Сибилла, очаровательная въ своемъ легкомъ, батистовомъ, свѣтло-лиловомъ платьѣ и въ большой черной шляпкѣ на своихъ бѣлокурыхъ волосахъ, обратилась къ нему:

— Не вздумайте заговорить съ сэромъ Фердинандомъ по-англійски; кстати, и говорите-то вы неважно. Онъ обратится къ вамъ сначала по-французски, и даже на парижскомъ жаргонѣ, а узнавъ, что вы полу-итальянецъ, перейдетъ на чистѣйшее тосканское нарѣчіе. Если къ нему явятся нѣмцы, испанцы, даже русскіе, онъ станетъ говорить съ каждымъ на его родномъ языкѣ. Разъ къ нему заѣхалъ грекъ, и они разговорились на языкѣ Гомера. Злоязычные, завистливые люди, всегда готовые оклеветать знаменитость, увѣряютъ, что онъ иногда нарочно нанимаетъ цѣлый космополитическій персоналъ.

— И не только онъ успѣлъ научиться всѣмъ этимъ языкамъ, а онъ ухитряется еще быть весьма недурнымъ скульпторомъ и писать весьма приличныя стихотворенія, — вмѣшалась миссъ Морганъ. — Кромѣ того, онъ превосходный спортсменъ и фехтовальщикъ. И вотъ одинъ изъ его милыхъ собратій отпустилъ какъ-то по его адресу острое словечко: «Я слыхалъ, что онъ занимается и живописью». Къ сожалѣнію, онъ разбрасывается, безразсудно тратитъ свои богатые дары, и не успѣваетъ сосредоточиться настолько, чтобы создать достойное его произведеніе. Живетъ онъ по-царски, и ему нужно много денегъ. Долговъ у него куча, пишетъ онъ ныньче меньше, а расходовъ не сокращаетъ. Всѣ сливки общества бываютъ на его знаменитыхъ пирахъ, до принца Уэльскаго и герцога Корнваллиса включительно… Да, кстати, Сибилла, герцогъ тоже пріѣдетъ взглянуть на твой портретъ.

И она внезапно умолкла. Молчала и Сибилла, и разговоръ не возобновился. Скоро они подъѣхали къ дому знаменитаго художника.

Въ обширной, чрезвычайно простой, залитой свѣтомъ мастерской, всѣ стѣны которой были увѣшаны этюдами художника, Фабриція представили высокому господину, стройнаго и крѣпкаго сложенія, съ тонкимъ лицомъ, голубыми, необычайно живыми глазами, съ могучимъ лбомъ, обрамленнымъ густыми, шелковистыми сѣдыми волосами, съ улыбающимся умнымъ ртомъ и выхоленной, слегка серебрящейся бородой. Онъ радушно привѣтствовалъ Фабриція, но поспѣшно удалился, и Фабрицій могъ спокойно предаться наблюденіямъ, что онъ такъ любилъ.

Гости толпились передъ портретомъ во весь ростъ лэди Боклеркъ, написанномъ ловко и блестяще, но вычурно. Миссъ Морганъ спросила Фабриція, что онъ думаетъ о немъ? — О, то же самое, конечно, что и она: талантъ огромный, но дѣланный и поверхностный. Развѣ мы сами не поверхностны и не лишены внутренняго содержанія? Художники отражаютъ въ своихъ произведеніяхъ эпоху.

Фабриція заинтересовалъ издали какой-то эскизъ на стѣнѣ, и онъ направился въ ту сторону, но по дорогѣ его остановила Сибилла. Она бесѣдовала съ кѣмъ-то, стоящимъ спиной къ Фабрицію. Это былъ герцогъ Корнваллисъ, и Сибилла представила ему Фабриція, какъ своего друга, пріѣхавшаго погостить въ Англію. Фабрицій глубоко поклонился и почтительно пожалъ протянутую ему благосклонно руку. Герцогъ сказалъ ему нѣсколько милостивыхъ фразъ и изъявилъ надежду, что ему понравится въ Англіи, и что лэди Боклеркъ съумѣетъ задержать его у нихъ подольше, послѣ чего снова обратился къ Сибиллѣ, а Фабрицій отошелъ къ другимъ гостямъ. Довольно громко герцогъ сказалъ:

— Лэди Боклеркъ, сэръ Фердинандъ согласенъ со мною и утверждаетъ, что во многомъ обязанъ своему оригиналу. Онъ хотѣлъ даже увѣрить меня, что всѣмъ ему обязанъ; простите, но я протестовалъ.

Сибилла возразила, что и герцогъ, и сэръ Фердинандъ — большіе льстецы. По ея мнѣнію, волшебныя чары художника совсѣмъ преобразили ее.

— Вашъ голосъ, какъ голосъ оригинала, не авторитетенъ. Кажется, вѣжливость требуетъ обвинять художника въ томъ, что онъ не понялъ модели, и это часто справедливо. И хотя нашъ дорогой президентъ не слышитъ меня, я вынужденъ сознаться, что онъ воздалъ оригиналу должное.

— Надо отдать справедливость герцогу, — шепнула миссъ Морганъ Фабрицію: — что его комплименты всегда мѣтки. Онъ обладаетъ безукоризненнымъ тактомъ.

— Это всегда говорится о великихъ міра сего. Не мы ли сами изъ снобизма толкуемъ такъ всѣ ихъ рѣчи?

— Да ужъ вы не анархистъ ли! Это теперь въ модѣ, особенно во Франціи.

— Это правда, монархизмъ устарѣлъ, а республиканскія убѣжденія приняли удивительно буржуазный характеръ… Но почему вы это спросили?

— Потому, что вы выразились иронично о герцогѣ.

Въ первую минуту Фабрицій растерялся.

— Развѣ я былъ ирониченъ? Это просто скверная парижская привычка вышучивать. Напротивъ, я глубоко чту его, какъ герцога, а что же я могу имѣть противъ него лично?

Да, что онъ можетъ имѣть противъ него? И вдругъ ему вспомнились вчерашнія слова Максвеля о герцогѣ и Сибиллѣ, и въ немъ вспыхнула глухая досада. Онъ взглянулъ на герцога, разговаривавшаго съ Сибиллой, и подъ улыбающейся невозмутимостью этого красиваго лица ему почудилось торжествующее выраженіе влюбленнаго побѣдителя.

Когда герцогъ уѣхалъ, разговоры стали развязнѣе. Сэръ Фердинандъ завладѣлъ Фабриціемъ, показывая ему подробно мастерскую. Скоро мимолетная досада Фабриція исчезла, и онъ съ удовольствіемъ принялъ предложеніе Сибиллы подвезти его. Они уѣхали вдвоемъ, потому что миссъ Морганъ уже съ кѣмъ-то исчезла. Сибилла торопилась; ей предстояло еще заѣхать на музыкальный five o’clock, побывать во французскомъ посольствѣ, прокатиться по парку и ѣхать куда-то на обѣдъ къ 8½ ч. Куда именно, она не помнила, но пригласительная карточка у нея въ уборной. А потомъ концертъ у богачей Берри, гдѣ будутъ играть Сарасате и Падеревскій, пѣть Эмма Кальве и Морель; Фелисія Малле исполнитъ пантомиму, Иветта Гильберъ пропоетъ шансонетки, а испанская танцовщица Кандиди, изъ-за которой всѣ сходятъ съ ума, будетъ танцовать. Говорятъ, что и сама Сара заѣдетъ послѣ спектакля. Только денежные цари могутъ позволить себѣ подобную программу.

— Кажется, и герцогъ Корнваллисъ бываетъ у этихъ Берри, — замѣтилъ немного сухо Фабрицій.

— Я и не подозрѣвала, что вы такой аристократъ.

— Вовсе нѣтъ. Но я не терплю этихъ денежныхъ мѣшковъ.

— Я тоже. Но вѣдь кому-нибудь надо же глотать трюфели этихъ богатыхъ выскочекъ и пить ихъ шампанское. Такъ ужъ лучше мы покажемъ имъ, какъ это слѣдуетъ сдѣлать изящнѣе. Погодите, васъ тоже потомъ пригласятъ.

— Я готовъ, любопытно взглянуть… А сегодня герцогъ будетъ?

— Я его объ этомъ не спрашивала.

Она не лгала, потому что онъ самъ предупредилъ ее, что будетъ.

Разставаясь съ Сибиллой, Фабрицій спросилъ ее:

— И весело вамъ такъ жить?

— Иногда весело. Въ остальное же время я вооружаюсь терпѣніемъ. Но вы застали разгаръ сезона… Бываютъ и передышки.

— И вы счастливы? — спросилъ онъ послѣ легкаго колебанія. Загадочная улыбка промелькнула вновь на губахъ Сибиллы. — Восточная мудрая сказка разсказываетъ, что когда стали искать безусловно счастливаго человѣка, таковымъ оказался бѣднякъ, не имѣвшій даже рубашки. Это счастіе не по мнѣ, и я довольствуюсь тѣмъ, что имѣю. До свиданія!

III.

Въ прекрасный іюньскій день Фабрицій катался верхомъ по Ричмондскому парку. Пока его лошадь шла шагомъ по тѣнистой уединенной аллеѣ, Фабрицій отдался раздумью. Не разъ встрѣчался онъ за это время съ Сибиллой, на раутахъ, обѣдахъ, въ театрѣ, но не узналъ о ней ничего новаго. Не было сомнѣнія въ томъ, что герцогъ Корнваллисъ ее замѣтилъ, но далеко ли зашло дѣло? Сначала Фабрицій думалъ, что въ немъ говоритъ любопытство психолога, но скоро любопытство это приняло такіе размѣры, что Фабрицій не могъ заблуждаться долѣе на свой собственный счетъ. Очевидно, онъ заново влюбляется въ Сибиллу. Неужели онъ бѣжалъ отъ молодой дѣвушки, чтобы добиваться потомъ благосклонности молодой женщины? И мысль эта была ему непріятна. Но вѣдь все это случилось нечаянно, безъ всякаго разсчета съ его стороны; всему виной поразительная перемѣна въ Сибиллѣ. Заинтересованный этой перемѣной, онъ думалъ, что въ немъ говоритъ мимолетная вспышка, желаніе разгадать тайну этого женскаго сердца, какъ отразились на ней ея супружеская трагедія, внезапно раскрывшая передъ ней всю грубость жизни и порокъ, и эти семь лѣтъ соломеннаго вдовства посреди легкихъ нравовъ свѣта? Не желая никого разспрашивать, онъ рѣшилъ произвести дознаніе лично, чтобы не слыхать чужихъ пересудовъ.

Лошадь его споткнулась, и легкій толчокъ вывелъ его изъ раздумья. Поднявъ голову, онъ увидалъ въ нѣкоторомъ разстояніи отъ себя коляску, въ которой различилъ Сибиллу. Сначала онъ думалъ подъѣхать къ ней и предложить сопровождать ее, но внезапно ему вспомнилась гдѣ-то услышанная имъ подробность о томъ; что герцогъ Корнваллисъ имѣетъ въ Ричмондскомъ паркѣ охотничій павильонъ, гдѣ бываетъ инкогнито… Вотъ куда ѣдетъ лэди Боклеркъ — и сопровождать ее, по меньшей мѣрѣ, глупо… Онъ сейчасъ же свернулъ въ сторону и внезапно выѣхалъ на дорогу, какъ будто на встрѣчу экипажу Сибиллы. Раздалось удивленное восклицаніе, экипажъ остановился; Сибилла протянула ему руку, и ему при этомъ почудилось, что она покраснѣла. На ея равнодушный вопросъ, возвращается ли онъ въ Лондонъ, онъ притворился, что не знаетъ дороги, и назвалъ своей цѣлью такое мѣсто, къ которому былъ какъ разъ спиной… Она обратила его вниманіе на это, и онъ разсыпался въ благодарностяхъ, несмотря на ея мало-одобрительный тонъ. Онъ видитъ, что и она ѣдетъ въ ту же сторону, и ему чрезвычайно пріятно продолжать путь съ нею. И хотя онъ сознавалъ, что его ревнивое шпіонство — неумѣстная выходка, онъ повернулъ лошадь и поѣхалъ рядомъ съ экипажемъ. Сибилла вновь откинулась на подушки и сосредоточенно молчала.

— Ахъ, да, — сказала она внезапно: — предупреждаю васъ, что вы получите приглашеніе отъ моей невѣстки, лэди Росмондъ, старшей дочери лорда Лайсмора, на празднества — по случаю совершеннолѣтія ея старшаго сына — въ ея шотландскомъ имѣніи. Букананъ-Тоуэрсъ — историческій замокъ, и я нарочно устроила, чтобы васъ пригласили. Для васъ это будетъ интересно.

— Вы слишкомъ добры. Когда состоятся эти торжества?

— Въ Троицынъ день.

Она добавила, что по окончаніи празднествъ они останутся въ семейномъ кружкѣ, и вдругъ Фабрицію припомнилось его пребываніе въ замкѣ де-Флэксъ, восемь лѣтъ тому назадъ, когда одно его слово могло бы измѣнить жизнь ихъ обоихъ. И онъ жалѣлъ теперь, что не сказалъ этого слова.

— Здѣсь мы съ вами разъѣзжаемся, — неожиданно и рѣшительно сказала она на поворотѣ одной аллеи. Ему оставалось только откланяться ей. Она замѣтила ему вдогонку черезъ плечо: — Если вы пріѣдете въ субботу утромъ на вокзалъ св. Панкратія къ курьерскому поѣзду, отходящему въ четверть одиннадцатаго въ Эдинбургъ, вы будете имѣть удовольствіе путешествовать со мною…

Онъ такъ и сдѣлалъ, но удовольствіе совмѣстной поѣздки было испорчено для него присутствіемъ ея сына Реджинальда, прехорошенькаго мальчугана въ матросскомъ костюмѣ, съ длинными свѣтло-золотистыми волосами, обрамлявшими свѣжее, бѣлое и розовое личико съ большими синими глазами. Фабрицій считалъ дѣтей предметомъ роскоши и терпѣлъ только красивыхъ. Сибилла, очевидно, нѣжно любила этого ребенка отъ человѣка, нанесшаго ей, по всей вѣроятности, жестокое оскорбленіе.

Подъ-вечеръ они высадились на маленькой желѣзнодорожной станціи, принадлежавшей семьѣ Росмондъ, какъ и вся эта мѣстная линія, выстроенная еще покойнымъ герцогомъ. Самое помѣстье было огромное, а замокъ, со всѣми оранжереями, конюшнями, службами, псарней и башнями, представлялъ собою истинно царское жилище. Доходы этихъ громадныхъ наслѣдственныхъ земель не покрываютъ расходовъ на ихъ содержаніе.

Настоящій герцогъ Росмондъ, обладатель этого царскаго помѣстья и цѣлой вереницы титуловъ, составлялъ полный контрастъ съ окружавшимъ его великолѣпіемъ, и контрастъ этотъ сейчасъ же поразилъ Фабриція. Герцогъ былъ маленькій, тщедушный человѣчекъ съ гладко-выбритыми щеками, близорукими глазами и рѣдкими волосами. Молчаливый и кроткій по природѣ, онъ отличался скромностью, робостью и необыкновенной вѣжливостью. Онъ точно просилъ прощенія за то, что осмѣливается занимать на свѣтѣ такое видное мѣсто. Безукоризненно прямодушный, проникнутый сознаніемъ обязанностей, налагаемыхъ его положеніемъ, онъ добросовѣстно исполнялъ все, что полагалось, внося въ это немного ребяческую серьезность и тщаніе, присущее посредственнымъ умамъ.

— Герцогъ — рабъ и мученикъ своей знатности, — сказала про него Сибилла.

Съ того дня какъ смерть его отца, 25-ть лѣтъ тому назадъ, сдѣлала его обладателемъ майората, онъ ни разу не поступилъ такъ, какъ ему того хотѣлось бы. Ему приходилось вести жизнь, совершенно противорѣчившую его скромнымъ вкусамъ. Его окружала пышность, тогда какъ онъ былъ бы гораздо счастливѣе посреди болѣе простой обстановки; у него имѣлся цѣлый полкъ прислуги, а камердинеру его было нечего дѣлать; онъ любилъ тишину, а принужденъ былъ устраивать блестящіе пріемы. Самъ онъ не охотился, но держалъ охоту для сосѣдей. Въ качествѣ крупнаго землевладѣльца, онъ занимался агрономіей, сельскимъ хозяйствомъ, скотоводствомъ, а также рыболовствомъ, потому что у него были и береговые участки. Но всѣ эти разнообразныя занятія были ему не по душѣ, а была у него своя страсть: онъ собиралъ коллекцію афишъ и программъ всѣхъ сортовъ, всѣхъ странъ и на всѣхъ языкахъ, иллюстрированныхъ или обыкновенныхъ. Коллекцію эту онъ имѣлъ въ виду завѣщать Британскому музею, а пока ему пришлось пристроить для нея еще одну башню. Ему хотѣлось бы посвятить себя исключительно этой коллекціи, но времени у него на это не было, и онъ поручилъ все дѣло одному своему университетскому товарищу-неудачнику, котораго сдѣлалъ у себя библіотекаремъ.

Жена его, высокая дама, сильно смахивавшая на мужчину, обладала лошадинымъ профилемъ, рѣзкими чертами лица и грубымъ голосомъ. Все существо ея носило печать глубокой скуки, заразительно дѣйствовавшей на ея собесѣдниковъ и мало-одобрительной. На дѣлѣ она проявляла банальную любезность, удѣляя каждому гостю ровно столько вниманія, сколько ему подобало. Она принадлежала къ тому сорту англичанъ, которые не признаютъ ничего внѣ своего отечества, и могутъ исколесить весь свѣтъ, не поддавшись космополитизму. Не признавая въ теоріи никого, кромѣ своихъ соотечественниковъ, на практикѣ она только терпѣла остальныхъ, хотя, въ сущности, не ихъ была вина, если они не родились дѣтьми Великобританіи. А потому она оказала прекрасный пріемъ Фабрицію Пизани, тѣмъ болѣе, что онъ былъ лишенъ титула; она признавала только англійскую знать и питала непобѣдимое недовѣріе къ итальянскимъ маркизамъ, французскимъ графамъ, русскимъ князьямъ и нѣмецкимъ баронамъ! Безукоризненно добродѣтельная сама, она считала добродѣтель не только самымъ первымъ долгомъ женщины, но главной обязанностью знатной дамы. Вся скандальная хроника свѣта, всѣ эти исторіи, достовѣрныя или нѣтъ, глубоко огорчали ее, и она считала необходимымъ тушить всякій вспыхнувшій скандалъ. И пока подозрѣваемая женщина не оказывалась безнадежно скомпрометтированною, она такъ твердо защищала ее и прикрывала своей собственной безупречностью, что въ ея присутствіи робко смолкали самые отпѣтые сплетники. Примѣрная жена своему хилому супругу, она любила и уважала его какъ мужа, но еще болѣе какъ герцога Росмонда. Она нѣжно любила и превосходно воспитала своихъ семерыхъ дѣтей, а если оказывала нѣкоторое предпочтеніе старшему, лорду Буканану, такъ это потому, что тотъ былъ наслѣдникомъ имени и титула. Но какъ ни гордилась она именемъ Росмондъ, она не забывала, что принадлежитъ по рожденію въ роду Лайсморовъ, почему и прощала Сибиллѣ ея полу-французское происхожденіе, твердо помня, что она — жена ея брата Боклерка. Герцогиня Викторія, Вики — въ домашнемъ кругу, — была ни добра, ни зла, а только безупречно корректна.

Въ этой аристократической средѣ, гдѣ царили благопристойность и благовоспитанность, гдѣ все шло спокойно, точно разъ навсегда заведенная машина, Фабрицій сразу почувствовалъ себя превосходно. За обѣдомъ онъ предавался своему излюбленному занятію — наблюденіямъ. Сосѣдкой его была сестра хозяйки дома, лэди Гладисъ, миссисъ Вилье-Кемпбель по мужу, женщина не первой молодости, съ совершенно безцвѣтнымъ лицомъ и жидкими волосами, до того незамѣтная, что ее можно было бы принять за простую гувернантку, не сверкай великолѣпные сафиры на ея атласномъ платьѣ кофейнаго цвѣта, прискорбно схожаго съ цвѣтомъ ея лица. Но стоило ей заговорить — и природное благородство сейчасъ же ярко выступало въ ней. Она была добра, проста, очень образованна, умѣла поддерживать разговоръ и вовремя молчать. Фабрицій слѣдилъ издали за оживленной Сибиллой, спрашивая себя неотступно: «Что таится у нея въ прошломъ? А въ настоящемъ? Что у нея на сердцѣ»?

Послѣ обѣда дамы удалились въ гостиную, а мужчины остались курить. Французы находятъ этотъ обычай дикимъ, но это сужденіе неправильно: уходя, дамы избираютъ лучшую долю, не дожидаясь, чтобы мужчины сами оставили ихъ, чтобы удрать потихоньку въ курилку. Когда всѣ опять сошлись, Фабрицію удалось поговорить довольно долго съ Сибиллой, и они условились пойти на слѣдующее утро къ обѣднѣ въ католическую церковь.

Когда дамы удалились, — мужчины ушли въ курилку и долго сидѣли тамъ. Всѣ переодѣлись предварительно въ шолковые или фланелевые вестоны разнообразнѣйшихъ оттѣнковъ, такъ какъ гардеробъ всякаго элегантнаго англичанина изобилуетъ всевозможными сюрпризами, не хуже женскихъ гардеробовъ. Закурили сигары и даже трубки. Фабрицій охотно ушелъ бы къ себѣ, но онъ находилъ, что если не хочешь мѣнять свои привычки, то безполезно мѣнять среду, а потому и остался съ другими. Каждый наперерывъ старался оказать ему любезность, и ему пришлось сначала выдержать длинный, безцвѣтный разговоръ съ хозяиномъ дома, а потомъ имъ завладѣлъ маркизъ Лайсморъ, желая оказать особое вниманіе пріятелю Сибиллы. Это былъ 70-лѣтній старикъ, съ удивительно тонкой таліей, поразительно изящными чертами лица и небольшой сѣдой бородой. Онъ улыбался тонкой улыбкой стараго дипломата и отличался привѣтливыми, мягкими манерами. Въ заключеніе, Фабрицій попалъ въ плѣнъ къ мистеру Вилье-Кемпбелю, умному весельчаку, отважному охотнику и страстному любителю моря, гдѣ онъ проводилъ все свободное отъ засѣданій палаты общинъ время, катаясь на собственномъ парусномъ катерѣ. Но ничто не интересовало Фабриція. Машинально разговаривая, онъ думалъ свою неотвязную думу, слышалъ только голосъ Сибиллы, видѣлъ передъ собою ея прощальную улыбку…

На слѣдующее утро, возвращаясь изъ церкви, Сибилла отослала экипажъ и повела Фабриція черезъ паркъ, желая показать ему пресловутую Буканановскую рододендровую рощу. Роща эта утопала теперь въ цвѣтахъ.

— Я не могу осуждать васъ за ваше предпочтеніе, отдаваемое француженкамъ, — говорила Сибилла. — Но не забывайте, что вы здѣсь въ странѣ флёрта.

— Я не люблю его… По моему, дѣвушекъ слѣдуетъ уважать безусловно, иначе онѣ много теряютъ…

— Пожалуй… Но иногда уваженіе къ нимъ доходить до того, что ихъ совсѣмъ забываютъ любить.

Былъ ли это намекъ на прошлое? Въ тонѣ Сибиллы слышалась легкая иронія, но ни тѣни горечи. — Да, она права, но извиненіе мужчинъ — въ томъ, что они не знаютъ, какъ приступиться къ дѣвушкамъ. Имъ оттого не легче? Возможно, но все же эта манера англичанокъ ловить мужей съ помощью флёрта весьма непріятна, хотя онъ отнюдь не сомнѣвается, что онѣ, все-таки, безупречныя дѣвушки и будутъ такими же женами. Впрочемъ, флёртъ — вещь глупая, а настоящее удовольствіе — это ухаживанье за молодыми женщинами.

— О, безнравственный французъ!.. Здѣшнія дамы добродѣтельны… когда онѣ добродѣтельны…

Вотъ это-то и непріятно. Дѣло не въ безнравственности, нельзя же вѣчно быть безнравственнымъ. Но такіе, какъ онъ, для здѣшнихъ дамъ не существуютъ. Можно быть и добродѣтельной, и слегка пококетничать: а то что проку въ тѣхъ женщинахъ, которыя не занимаются мужчинами!

— Вы же ихъ осуждаете, когда онѣ это дѣлаютъ.

— Это мы изъ ревности… Намъ хочется, чтобы всѣ женщины старались намъ нравиться, даже если мы не влюблены въ нихъ. И женщины должны быть обольстительны или казаться такими. Безъ легкаго, тонкаго кокетства женщина ничего не стоитъ. Возьмемте, напримѣръ, маленькую миссисъ де-Лесль… Она могла бы быть прелестной, если бы хоть немного принарядилась, а то можно подумать, что она себя умышленно уродуетъ…

— Именно умышленно. Мужъ ея — настоящій Отелло, довольно рѣдкій типъ на родинѣ Шекспира. Служилъ онъ офицеромъ въ Индіи и встрѣтился какъ-то въ деревнѣ, во время отпуска, съ этой маленькой Анни, третьей или четвертой дочерью одного епископа… И къ этому вамъ слѣдуетъ привыкать. Завтра у насъ обѣдаетъ тоже одинъ епископъ съ цѣлымъ эскадрономъ дочекъ, хорошихъ невѣстъ и бойкихъ барышенъ… Анни была безприданница, но ни одинъ влюбленный англичанинъ надъ этимъ не задумывается. Черезъ недѣлю они были помолвлены.

— Вотъ-то скоропалительность! Впрочемъ, браки тутъ оттого не несчастнѣе… — сказавъ это, онъ спохватился, но слишкомъ поздно, и Сибилла замѣтила:

— Но и не счастливѣе. Бракъ всегда — лотерея. Мужъ Анни вышелъ въ отставку и увезъ жену въ свое имѣніе, гдѣ они и живутъ круглый годъ точно дикари. Онъ ревнуетъ жену ко всему міру, хочетъ, чтобы она принадлежала ему одному. Онъ приходится единственнымъ племянникомъ герцогу Росмонду, почему и не могъ отказаться отъ поѣздки сюда, но съ его стороны это величайшая жертва. Жена его боготворитъ, уступаетъ во всемъ его волѣ и совсѣмъ собою не занимается… Но теперь ей придется декольтироваться каждый вечеръ, и для бѣднаго де-Лесль это будетъ пыткой.

— О, Боже, не станутъ же люди смотрѣть на ея плечи, хотя они стоютъ вниманія. Нехорошо только, что они не одного цвѣта съ шеей… — Мужу ея это нравится. Дездемона избавила бы себя отъ многихъ непріятностей, еслибы подражала этой Анни. — Впрочемъ, въ Англіи не убиваютъ по страсти, а такъ какъ по закону за убійство вѣшаютъ, то эта перспектива расхолодитъ любого ревнивца, почему здѣсь скорѣе разводятся.

— Но какъ же поступали прежде? Измѣняли, полагаю, не рѣже, убивали меньше, и не разводились вовсе.

— Какъ-нибудь устраивались, — возразила Сибилла. — Изъ всякаго положенія можно найти выходъ, что гораздо предпочтительнѣе скандала…

Когда они очутились передъ замкомъ, Сибилла освѣдомилась у лакея, пріѣхалъ ли съ ночнымъ поѣздомъ лейтенантъ Монтэгю, и получила утвердительный отвѣтъ. Фабрицій не разъ встрѣчался въ Лондонѣ съ этимъ Монтэгю, рослымъ офицеромъ, прозваннымъ «маленькимъ Бобби», что противорѣчило его громадной фигурѣ.

— Вы такъ нетерпѣливо ждали пріѣзда этого верзилы? — спросилъ Фабрицій, на что Сибилла отвѣчала насмѣшливо и сухо:

— Я имѣю къ нему дѣло… — Она поручила лакею передать лейтенанту Монтэгю, что ждетъ его послѣ завтрака въ библіотекѣ, и ушла къ себѣ.

Фабрицій самъ не понималъ, отчего онъ злится? Неужели онъ ревнуетъ ее къ этому молокососу? Какой вздоръ!..

Празднества въ Букананъ-Тоуэрсѣ начались съ того, что избирательные комитеты графства явились привѣтствовать молодого лорда Буканана, будущаго представителя ихъ въ палатѣ общинъ. Молодой человѣкъ отвѣчалъ имъ настоящими политическими рѣчами, и это побудило Фабриція обратить вниманіе на героя этихъ празднествъ, которымъ онъ до сихъ поръ менѣе всего интересовался. Онъ оказался умнымъ и образованнымъ. Пройдя черезъ кембриджскій университетъ, онъ перешелъ въ одинъ изъ нѣмецкихъ университетовъ, а въ промежуткахъ между ученіемъ успѣлъ объѣхать Индію и весь крайній Востокъ, Америку и Канаду. Теперь онъ собирался посѣтить Австралію.

Празднества продолжались три дня, и никто изъ вассаловъ герцога не былъ забытъ или обдѣленъ. Послѣ парадной трапезы третьяго дня состоялись живыя картины подъ руководствомъ сэра Фердинанда Сэнтона, пріѣхавшаго съ цѣлымъ новымъ транспортомъ гостей, а затѣмъ танцы. Невзрачная фигурка хозяина дома до того терялась посреди грандіознаго великолѣпія всей обстановки, что кто-то изъ гостей обратилъ на это вниманіе другихъ. Но Фабрицій возразилъ:

— Хотя я и рискую прослыть снобомъ, но лично мнѣ герцогъ кажется почти величественнымъ въ этой атмосферѣ пышности.

— Вотъ гдѣ тайна престижа великихъ міра сего, — нравоучительно замѣтилъ Бобъ Монтэгю. — Не протестуйте, господа, а спросите лучше, какъ думаютъ объ этомъ дамы.

Фабрицій пожалѣлъ, что нечаянно вызвалъ эти непріятныя слова.

Наканунѣ отъѣзда гостей, Вилье-Кемпбель предложилъ желающимъ морскую прогулку. Предложеніе его было одними принято, другими — нѣтъ. Не приняла его и Сибилла, говоря, что непремѣнно уѣзжаетъ на слѣдующій день, потому-что приглашена къ богачамъ Берри на всю недѣлю скачекъ. Герцогиня промолчала изъ благовоспитанности, а Бобъ Монтэгю объявилъ, что тоже ѣдетъ къ Берри. Это было безтактно, и Фабрицій злорадно отмѣтилъ про себя его неловкость.

Какъ ни уговаривали Сибиллу остаться еще на два дня, она не сдавалась, а на замѣчаніе одного изъ родственниковъ, что ее никогда не считали такой ярой любительницей скачекъ, она возразила:

— Да, я мало интересуюсь ими.

— Кстати объ этихъ Берри, — вдругъ заявила Анни де-Лесль невпопадъ, какъ и всегда: — я прочла сегодня въ «Morning Post», что герцогъ Корнваллисъ тоже обѣщалъ быть у нихъ…

Вышло неловко. Первымъ заговорилъ Вилье-Кемпбель:

— Лесли тоже приглашенъ. Я слыхалъ, что будетъ крупная игра.

Посыпались всевозможныя замѣчанія. Сибилла сидѣла невозмутимо. Герцогиня поспѣшила замять этотъ разговоръ; вопросъ о морской прогулкѣ возобновился, и Фабрицій тоже отказался принять въ ней участіе, ссылаясь на необходимость вернуться немедленно въ Лондонъ.

— Отчего вы не хотите остаться? — спросила его, немного спустя, Сибилла. — Онъ отвѣчалъ, что безъ нея ему тутъ дѣлать нечего, потому что его приняли здѣсь только ради нея. — Это только доказываетъ, что онъ незнакомъ съ англійскимъ, — нѣтъ, вѣрнѣе — съ шотландскимъ гостепріимствомъ. Отнынѣ онъ будетъ здѣсь всегда желаннымъ гостемъ, тутъ ли она, или нѣтъ. — Все равно, онъ предпочитаетъ уѣхать, но надѣется, что ему скоро удастся вновь увидѣть ее, если только она не погибнетъ совсѣмъ въ этомъ капищѣ золотого тельца, куда обѣщала ввести и его.

— Непремѣнно… въ другой разъ.

— На этотъ разъ вы довольствуетесь своими обычными обожателями?

Она отвѣчала съ серьезной улыбкой:

— Я ѣду туда только для одного человѣка… Нѣтъ, не для того, о которомъ вы думаете… Если же вамъ хочется непремѣнно знать, для кого, то слушайте: меня влечетъ туда полковникъ Лесли.

И улыбка ея обострилась.

«Отчаянная кокетка, вотъ и все», — разочарованно подумалъ Фабрицій. — «Какъ жаль»!..

IV.

Недѣлю спустя, весь Лондонъ читалъ слѣдующія строки въ утреннихъ газетахъ:

«Мы предпочли бы умолчать о скандалѣ, происшедшемъ въ замкѣ одного изъ членовъ палаты общинъ, извѣстнаго своимъ, богатствомъ. Но исторія эта, къ несчастію, настолько огласилась, что мы не можемъ пройти ее молчаніемъ. Одинъ изъ высшихъ чиновъ арміи, принятый въ большомъ свѣтѣ повсюду, позволилъ себѣ неправильность въ игрѣ въ баккара, и это не взирая даже на присутствіе высокой особы, удостоивающей его своего особаго расположенія. Мы приведемъ болѣе обстоятельныя подробности тогда, когда наши свѣдѣнія подтвердятся настолько, что мы не будемъ рисковать ввести въ заблужденіе публику насчетъ этой прискорбной исторіи».

Вѣсть эта разнеслась сейчасъ же повсюду, а для гостиныхъ и клубовъ загадки тутъ не было. На другой же день появилась новая замѣтка:

"Наши читатели сами поняли, на кого мы намекали вчера. Отнынѣ нѣтъ никакой нескромности назвать имя, которое теперь уже у всѣхъ на устахъ. Прискорбный инцидентъ случился у мистера Лорана Берри, въ замкѣ котораго гостилъ герцогъ Корнваллисъ. Назовемъ въ числѣ гостей, собравшихся туда, чтобы имѣть счастіе встрѣтиться съ герцогомъ, — графиню Боклеркъ, миссъ Маріонъ Морганъ, знаменитую authoress, полковника сэра Арчибальда Лесли, лейтенанта Роберта Монтэгю, вице-адмирала Гаскойна, многихъ выдающихся парламентскихъ дѣятелей и тузовъ финансоваго міра.

"Повидимому, сэра Арчибальда Лесли подозрѣвали уже съ нѣкоторыхъ поръ. За игрой его было рѣшено слѣдить, и вотъ разъ вечеромъ, когда герцогъ Корнваллисъ удалился уже въ свои аппартаменты, присутствующіе гости убѣдились во-очію, что полковникъ позволилъ себѣ нѣсколько разъ передернуть. Приводя здѣсь это обвиненіе, мы не можемъ не оговориться, что приводимъ только слухи. Говорятъ, что сначала полковникъ Лесли защищался необыкновенно энергично и сослался на своего высокаго покровителя. Но послѣ бесѣды съ герцогомъ въ присутствіи хозяина дома, его старшаго сына, лейтенанта Монтэгю и вице-адмирала Гаскойна, своихъ понтеровъ, говорятъ, что полковникъ далъ слово никогда болѣе не играть въ карты, за что ему было обѣщано молчаніе о случившемся.

«Какимъ образомъ огласилась эта тайна? Въ первую минуту это кажется удивительнымъ, но вѣдь не слѣдуетъ забывать, какъ трудно скрыть совершенно подобную исторію отъ многочисленной домашней челяди. Нечего и говорить, что гости мистера Берри не могутъ быть заподозрѣны въ этой огласкѣ»…

Третій разсказъ кончался иначе:

«Говорятъ, что герцогъ не допустилъ къ себѣ полковника Лесли, вполнѣ ввѣрившись честному слову игроковъ, уличившихъ полковника, особенно лейтенанта Монтэгю, взявшаго на себя обязанность прослѣдить игру сэра Арчибальда. Приписывать же огласку фактовъ, подлежавшихъ тайнѣ, домашней прислугѣ, какъ дѣлаютъ это иные изъ нашихъ собратій, могутъ только люди, не слыхавшіе разсказа одного изъ офицеровъ, очевидцевъ этой исторіи. Значитъ ли это, что полковникъ уже нарушилъ данное слово и тѣмъ развязалъ остальныхъ. Въ виду недавности всего случавшагося, предположеніе это неправдоподобно, и мы предпочитаемъ не вѣрить существованію какого бы то ни было договора, потому что мы не можемъ допустить нарушеніе слова со стороны одного изъ присутствовавшихъ».

По другимъ свѣдѣніямъ можно было, дѣйствительно, предположить, что полковникъ Лесли не давалъ никакого обѣщанія, потому что оно было бы равносильно полному признанію… При подобныхъ условіяхъ обвинять некого, а потерпѣвшій воленъ обличать клевету.

Но если газеты, трепеща предъ грознымъ закономъ о пасквилѣ, не обвиняли прямо, то ни одна изъ нихъ не отрицала возможности вины. Иныя утверждали, что полковникъ Лесли не прибѣгалъ къ заступничеству герцога, котораго вовсе не было въ залѣ во время игры; другія утверждали противное. Возгорѣлась отчаянная полемика; радикальныя газеты поощряли огласку, требуя, чтобы уличенный въ неправильной игрѣ офицеръ не сохранялъ своего почетнаго званія военнаго. Впрочемъ, самое лучшее — ждать окончанія слѣдствія, конечно производящагося въ главномъ штабѣ. Консервативныя газеты жалѣли объ огласкѣ, помѣшавшей замять прискорбное дѣло, потому что общественная нравственность никогда не выигрываетъ отъ выставки на показъ слабостей и пороковъ. Единичный фактъ не можетъ затрогивать чести британской арміи въ глазахъ каждаго здравомыслящаго гражданина. Дѣло начальства добиться добровольной отставки виновнаго. Газетная полемика всполошила и общественный муравейникъ. Повсюду пошли нескончаемые толки и пересуды. Но неизмѣнно самые горячіе, бурные споры завершались чьимъ-нибудь совершенно безобиднымъ замѣчаніемъ: «Все это весьма прискорбно»…

Какъ-то разъ у Максвеля, въ присутствія Фабриція, кто-то намекнулъ, что полковникъ былъ, пожалуй, жертвой тайныхъ возней. — А развѣ у сэра Арчибальда имѣлись такіе свирѣпые враги? — А если тутъ замѣшана женщина? — Но это еще худшее обвиненіе — и примѣнить его не къ кому. — Но куда же дѣвался самъ Лесли? — Онъ скрывается. — Ну, вотъ, будь это только клевета, развѣ онъ спасовалъ бы? — А если дѣйствительно замѣшана женщина, то и искать ему не съ кого. — Ну, все-же Берри отвѣтственъ, какъ хозяинъ дома. Да и Монтэгю трубить объ этомъ повсюду, и будь это неправда — Лесли давно бы исполосовалъ его хлыстомъ. — На-дняхъ полковника видѣли въ главномъ штабѣ. — А какой у него былъ видъ? — Надменный, по обыкновенію. — Да, его на это хватитъ. — Нисколько, его встрѣтили на черингъ-кросскомъ вокзалѣ, и, говорятъ, на немъ лица не было. — Удрать, значитъ, на континентъ! Скверно. — Вовсе нѣтъ, уѣхалъ къ себѣ въ имѣніе. Такъ ли, сякъ ли, а фактъ тотъ, что онъ точно сквозь землю провалился.

Фабрицій призадумался, а когда и его кузенъ Максвелъ присоединился къ мнѣнію о возможности тайнаго женскаго вмѣшательства, онъ прямо вспылилъ.

— Иныя женщины вполнѣ способны на это, — возразилъ тотъ съ своей слегка насмѣшливой флегмой. — Впрочемъ, я ничего не утверждаю. Лесли плутовалъ въ картахъ, это доказано. Онъ самъ попался въ подставленную ему ловушку. Что же тутъ дурного? Сорвавшій съ него маску — только исполнилъ общественный долгъ.

Фабрицій припомнилъ, что ему уже разъ говорили, что это непремѣнно случится, и спросилъ, почему этого не сдѣлали раньше.

— Э! mon cher, развѣ вы не знаете, какая царитъ въ клубахъ беззаботность. Такія грязныя исторіи и поднимать-то страшно: въ случаѣ неудачи, самъ рискуешь осрамиться. Но подъ вліяніемъ иныхъ давленій люди иногда рѣшаются, — что и сдѣлалъ нашъ отважный маленькій Бобби.

— Вы какъ будто что-то знаете.

— Ровно ничего. Я возстановляю факты по собственному разумѣнію. И вотъ какъ мнѣ представляется вся эта исторія. Лесли — циникъ, нахалъ и ядовитъ, какъ змѣя. Допустимъ, что какая-нибудь женщина имѣетъ на него зубъ. И вотъ она тихонько подстраиваетъ такую месть, которая въ то же время обличаетъ общественное злоупотребленіе. Для этого она заручается помощниками. Полковникъ имѣлъ всегда глупость идти по стопамъ герцога въ любовныхъ похожденіяхъ. А потому допустимъ, что онъ ухаживаетъ за близкой герцогу женщиной; та открываетъ своему высокому покровителю глаза, и герцогъ, вопреки своей обычной добротѣ, приходитъ въ негодованіе и предоставляетъ вѣроломнаго любимца его судьбѣ. Все это, какъ видите, очень просто, и некрасиво только поведеніе самого Лесли, поплатившагося за свое нахальство. Скоро о немъ позабудутъ вовсе… Наконецъ, я, быть можетъ, и ошибаюсь, хотя гипотеза и вѣроятна.

Фабрицій понималъ ея вѣроятіе лучше всѣхъ. Вскорѣ въ газетахъ появилась краткая замѣтка, гласившая о назначеніи другого офицера на мѣсто Лесли, вычеркнутаго изъ списковъ арміи потому, что «ея величество не нуждается болѣе въ услугахъ этого офицера». Это было до того жестоко, что Фабрицій похолодѣлъ отъ ужаса.

Во все время этого скандала, Сибиллы не было въ Лондонѣ, и Фабрицій не видѣлъ ея; но когда скандалъ поутихъ, онъ получилъ отъ Сибиллы приглашеніе отобѣдать съ нею на слѣдующій день. За столомъ въ началѣ между ними царила нѣкоторая неловкость. Сибилла не заикнулась объ исторіи Лесли, но Фабрицій, наконецъ, не вытерпѣлъ, заговорилъ о ней, и, конечно, они заспорили. Когда Фабрицій намекнулъ, что тутъ должна быть тайна, разъ честный офицеръ рѣшился нарушить данное слово, она сейчасъ же возразила, что секретъ, извѣстный пятнадцати лицамъ, не можетъ считаться секретомъ. Наконецъ, хотя Берри и хорошіе люди, отъ нихъ нельзя требовать скромности и такта, необходимыхъ въ такомъ дѣлѣ.

— Да, тѣ, кто выбрали ихъ своимъ орудіемъ, — знали, что дѣлали.

Сибилла не сморгнула. Въ такомъ случаѣ нечего обвинять одного Боба Монтэгю; онъ легкомысленный повѣса и всегда можетъ проговориться. — Полно, не дѣйствовалъ ли онъ съ умысломъ? — Что же, онъ предполагаетъ, что Бобу было выгодно обезчестить Лесли. Зачѣмъ? — Чтобы понравиться какой-нибудь прекрасной дамѣ… Надо надѣяться, что эта дама вознаградила своего рыцаря по заслугамъ…

Легкая краска бросилась Сибиллѣ въ лицо и гнѣвный огонекъ сверкнулъ въ ея глазахъ, но она сейчасъ же овладѣла собой и улыбнулась. — О, доблестному рыцарю служитъ наградой позволеніе носить цвѣта своей дамы.

— Все же месть слишкомъ жестока.

— Не слѣдуетъ судить объ этомъ, не зная, каково было оскорбленіе, — серьезно отвѣчала Сибилла. — Сама жизнь виновата въ этой жестокости, а люди защищаются по мѣрѣ своихъ силъ.

Фабрицій понималъ, что ему не слѣдуетъ идти дальше, но онъ не могъ остановиться. Какъ это непріятно, что все это случилось при герцогѣ, и какъ жаль, что онъ бываетъ въ такихъ домахъ, гдѣ подобныя исторіи всегда возможны! — Отнынѣ герцогъ въ такихъ домахъ бывать не будетъ. — Вотъ какъ! Онъ ей это обѣщалъ? — Да, она взяла на себя смѣлость намекнуть ему на это. И Сибилла высокомѣрно оборвала разговоръ. О, какъ мало интересовался теперь Фабрицій психологіей этой женщины! Онъ былъ просто влюбленъ и безумно ревновалъ, понимая, что сердце ея занято не имъ. Онъ любовался ею. Какъ прелестна она въ этой странной, длинной туникѣ изъ индійскаго мягкаго шелка блѣднаго цвѣта морской волны, такъ чудно гармонирующаго съ ея нѣжнымъ цвѣтомъ лица и золотистыми волосами. Египетскіе аграфы изъ ляписъ-лазури придерживали драпировки на плечахъ, а ея безупречно прекрасныя, изящныя руки, плечи и шея выступали во всей своей красотѣ. Она сидѣла спокойная и улыбающаяся, точно не чувствуя на себѣ его страстнаго, жгучаго взгляда.

Къ концу обѣда ей подали письмо. Хотя Фабрицій сейчасъ же отвернулся, онъ успѣлъ разсмотрѣть квадратный блѣдно-желтый конвертъ изъ толстой веленевой бумаги, безъ всякаго вензеля или герба. Фабрицій былъ такъ настроенъ, что въ этомъ обыкновенномъ явленіи ему почудилась тайна. Ему показалось, что Сибилла слегка покраснѣла, и что въ глазахъ ея промелькнуло смущеніе, колебаніе и какъ бы сожалѣніе.

— Скажите, что хорошо, — отвѣтила она лакею.

Они перешли въ большую гостиную нижняго этажа, и между ними закралась смутная неловкость, ими самими не сознаваемая. Фабрицій досадовалъ, что она принимаетъ его такъ чинно тутъ, а не въ своемъ «будуарѣ», какъ всегда. Онъ сознавалъ, что это глупо, что англійскій этикетъ требуетъ этой чинности послѣ обѣда, и что нарушеніе этого правила скандализировало бы прислугу; но раздраженъ онъ былъ до того, что придирался ко всему.

Вечеръ былъ душный, и хотя широкія окна, выходившія въ паркъ, были распахнуты, воздуху было мало, и Сибилла обмахивалась большимъ вѣеромъ изъ павлиньихъ перьевъ. По ея просьбѣ, Фабрицій сѣлъ за рояль. Исполнивши Rêverie Шумана, онъ перешелъ къ вещицамъ Грига и Мошковскаго, а потомъ къ отрывкамъ изъ Вагнера. Отъ Лоэнгрина, Тангейзера и Валькиріи онъ перешелъ къ Зигфриду, Парсифалю и, наконецъ, къ прелюдіи Тристана, этой дивной и скорбной симфоніи любви, любви роковой, любви смертельной, любви плотской, любви нервовъ, символу и синтезу любви. Онъ игралъ долго, съ увлеченіемъ, самъ пьянѣя отъ этой сладострастной музыки. Висѣвшее противъ него зеркало отражало Сибиллу, слушавшую его въ мечтательной позѣ, съ полу-прищуренными глазами и блуждающей улыбкой на полу-открытыхъ губахъ. Но внезапно взглядъ его упалъ на фотографическій портретъ въ серебряной рамкѣ съ короной. Не разъ видалъ онъ этотъ портретъ и не обращалъ на него вниманія, но сегодня кровь бросилась ему въ голову, онъ скомкалъ конецъ пьесы и всталъ, ссылаясь на усталость. — Еще бы! Она поблагодарила его и предложила прохладительнаго питья. И пока онъ пилъ, онъ чувствовалъ на себѣ ея взглядъ, какой-то странный. Разговоръ не вязался. Она рвала машинально на клочки полученную записку, украдкой взглядывая въ глубину гостиной. Фабрицій взглянулъ туда же и замѣтилъ столовые часики, стрѣлка которыхъ показывала 11; слегка потягиваясь и подавляя зѣвокъ, она сказала:

— Конечно, это съ моей стороны не любезно, но мы съ вами немного устали, и не слѣдуетъ забывать, что мы ѣдемъ завтра на гонку въ Генлэ. Самый удобный поѣздъ десятичасовой и опоздать на него не слѣдуетъ.

— Иначе говоря, вы меня выпроваживаете.

— Замѣтьте, — вѣжливо. Къ тому же, мы такъ скоро увидимся…

Никогда еще Фабрицій не допускалъ себя до ревниваго шпіонства, но сегодня, пройдя уже порядочный конецъ по парку, онъ повернулъ обратно и очутился вновь передъ домомъ Сибиллы. Огни были потушены вездѣ, свѣтились только окна ея спальни въ верхнемъ этажѣ. Ему стало вдругъ стыдно, и онъ чуть-было не ушелъ, какъ вдругъ освѣтились окна того будуара, куда его сегодня не допустили. Онъ спрятался подъ деревьями. Скоро къ дому Сибиллы подъѣхала рысью карета, запряженная превосходною лошадью, и остановилась. Изъ кареты вышелъ господинъ во фракѣ, и Фабрицій узналъ въ немъ именно того, кого ожидалъ увидѣть. Посѣтитель позвонилъ, дверь моментально отворилась и сейчасъ же захлопнулась за нимъ. Кучеру въ черной ливреѣ не было отдано никакихъ приказаній, но онъ сейчасъ же тронулъ лошадь и уѣхалъ.

«Болванъ! — заскрипѣлъ сквозь зубы Фабрицій. — Ну, вотъ, ты хотѣлъ убѣдиться лично, и убѣдился, нечего сказать, приличнымъ способомъ»!..

V.

Недѣля гонокъ въ Генлэ, отстоящемъ отъ Лондона всего на часъ ѣзды, считается самой фешенебельной цѣлью прогулки. Вокзалъ принимаетъ въ эти дни особенно праздничный видъ; весь блестящій свѣтъ стекается сюда. Цвѣточницы такъ и снуютъ между группами. Передъ раскрытой дверкой вагона, гдѣ онъ заранѣе занялъ два мѣста, Фабрицій ходилъ взадъ и впередъ, поджидая Сибиллу. Утромъ, проснувшись, онъ чуть-было не телеграфировалъ ей, что не можетъ ѣхать, но непобѣдимое желаніе влюбленнаго видѣть, слышать и говорить съ предметомъ страсти погнало его на станцію.

Сибилла явилась въ самую послѣднюю минуту. Чего онъ волнуется? Она не опоздала. А въ Англіи всегда такъ: хотя бы въ Индію уѣзжали, — являются къ отходу поѣзда, а иначе, съ этой маніей перемѣщенія, жизни не хватитъ.

Въ вагонѣ она сидѣла съ немного утомленнымъ видомъ, съ наслажденіемъ вдыхая время отъ времени пряный ароматъ снопа пестрой гвоздики, положеннаго Фабриціемъ ей на колѣни, улыбаясь какой-то далекой, загадочной улыбкой. Вотъ она подавила зѣвокъ… Не плохо ли она спала? Ничуть, она всегда отлично спитъ. Вставать рано утромъ всегда неохота. Вотъ и теперь ей еще хочется спать. Онъ видитъ, что она хорошо сдѣлала, отославши его вчера пораньше… Онъ съ трудомъ воздержался отъ дерзкаго отвѣта и только смотрѣлъ на нее въ упоръ. Но она выдерживала его взглядъ такъ невозмутимо, что онъ первый опустилъ глаза.

Волшебное зрѣлище представляетъ въ Генлэ Тэмза, съ своей прозрачной голубой водной поверхностью между извилистыхъ зеленыхъ луговыхъ береговъ. Но ни красота окружающей природы, ни пестрая, оживленная картина безчисленныхъ лодокъ, разнообразно и изящно украшенныхъ цвѣтами и зеленью, съ яркими, нарядными туалетами сидѣвшихъ въ нихъ дамъ и свѣтлыми костюмами мужчинъ, ничто не веселило Фабриція. Онъ не выходилъ изъ мрачной задумчивости, и скоро Сибилла, пытавшаяся въ началѣ развеселить его, предоставила его самому себѣ. Онъ попробовалъ заинтересоваться гонкой, но видъ состязующихся гребцовъ, съ горящими какъ уголья глазами и потными лицами, показался ему до-нельзя противнымъ и смѣшнымъ. Но когда одинъ изъ побѣдителей, Бобъ Монтэгю, явился на лодку, гдѣ находились Сибилла и Фабрицій, видъ этого высокаго молодца съ могучими руками и шеей, бѣлыми какъ у женщины, вывелъ Фабриція изъ себя. Побѣдителя громко привѣтствовали, и, подъ шумъ общаго гама, Фабрицій сказалъ на ухо миссъ Маріонъ Морганъ, которую онъ избралъ съ утра повѣренной своихъ колкихъ замѣчаній:

— Нечего сказать, вотъ подвигъ, достойный гренадерскаго офицера!

— А греческія преданія? А олимпійскія игры? А — mens sana in corpore sano?

— Полноте… просто своего рода каботинство, не болѣе; а что касается до ума, то этотъ юный герой — не что иное, какъ простодушный малый…

— Излишество ума имѣетъ тоже свои неудобства, — замѣтила Сибилла, услыхавшая его слова… — А съ простодушными какъ-то отдыхаешь… Да перестаньте дуться и ѣдемте съ нами пить чай въ Isthmian Club.

Скрѣпя сердце, онъ отправился съ Сибиллой, Маріонъ и Монтэгю въ клубъ, но сегодня ему рѣшительно не везло. Среди элегантной толпы на лужайкѣ находился герцогъ Корнваллисъ, и съ замираніемъ сердца слѣдилъ издали Фабрицій за тѣмъ рукопожатіемъ, которымъ Сибилла обмѣнялась съ герцогомъ. Отнынѣ онъ слѣдилъ за каждымъ движеніемъ Сибиллы съ совершенно инымъ чувствомъ, чѣмъ прежде: то не было уже дилеттантское любопытство наблюдателя, а ревнивое волненіе влюбленнаго…

На обратномъ пути, и Сибилла, и онъ, утомленные дневными впечатлѣніями, молчали, и только она останавливала на немъ порою загадочный взоръ. Въ городѣ она попросила его посадить ее въ наемный кэбъ, потому что она отпустила сегодня изъ дому своего кучера.

— Если позволите, то я буду имѣть честь проводить васъ до дому.

Ему живо вспомнилось, что онъ видѣлъ вчера въ этотъ же часъ у ея дома, и голосъ его прозвучалъ такъ странно, что она съ удивленіемъ взглянула на него. Они подъѣзжали уже къ ея дому, когда она спросила его, долго ли думаетъ онъ пробыть еще въ Лондонѣ. Онъ отвѣчалъ мрачнымъ тономъ, что скоро уѣзжаетъ.

— А!.. Вамъ тутъ болѣе не весело?

— Хуже: я боюсь почувствовать себя скоро несчастнымъ… нѣтъ, я уже несчастенъ.

— И вы больше никогда не вернетесь?

— Боюсь, что такъ… Я началъ-было изучать Англію, но скоро явился одинъ интересъ, который заслонилъ собою все остальное… Занимающій меня вопросъ я изучилъ настолько, что съ меня довольно… Я не стремлюсь узнать то, чего еще не знаю…

Прощаясь съ нимъ на порогѣ своего дома, она сказала:

— Приходите завтра въ пять часовъ… Мнѣ хочется поговорить съ вами.

И на другой день она говорила ему:

— Я замѣчаю, что вы близко присматриваетесь къ моей жизни.

— Да, это правда, — и, краснѣя, онъ спросилъ: — быть можетъ, ей это непріятно? — Нимало; къ тому же она знаетъ, что это его любимѣйшее развлеченіе, и она понимаетъ, что ему хотѣлось разгадать ту загадку, что онъ встрѣчалъ въ ней. Но онъ хорошо сдѣлалъ, что не наводилъ о ней справокъ у другихъ, а пытался разобраться самъ. Иначе онъ составилъ бы себѣ о ней совершенно превратное мнѣніе. Что думаютъ о ней остальные — ей все равно, но онъ, во имя прошлаго и давности ихъ дружбы, имѣетъ право знать больше, чѣмъ другіе. Обстоятельства толкнули ее на такой путь, котораго она никогда не избрала бы сама. Онъ зналъ ее Сибиллою де-Рошморъ, и вотъ эта-то Сибилла и хочетъ довѣрить ему свою тайну, какъ другу. И, плотно усѣвшись въ низкомъ креслѣ, она разсказала ему слѣдующее. Выходя замужъ, она не чувствовала еще любви къ своему мужу, но твердо рѣшилась быть ему вѣрной и преданной женой, потому что обладала честною по природѣ натурой. Райскаго блаженства отъ брака она благоразумно не ожидала и невозможной добродѣтели отъ мужа не требовала. Считать его влюбленнымъ въ себя она имѣла полное право, потому что богатства ему не приносила. Но едва прожили они три мѣсяца на Лаго-Маджіоре, какъ ей пришлось убѣдиться, что мужъ ей измѣняетъ. Была ли вообще между новобрачными нѣкоторая холодность, или потому, что Сибилла всегда любила проводить нѣсколько часовъ въ день наединѣ съ самой собою, но она не требовала постояннаго присутствія мужа, на что такъ падки молодыя жены. А лордъ Боклеркъ частенько оставлялъ ее одну, подъ предлогомъ упражненій въ спортѣ, такъ излюбленномъ истыми британцами. И вотъ онъ переправлялся ежедневно на ту сторону озера, въ Палланцу, къ своей любовницѣ, которую онъ поселилъ тамъ одновременно съ водвореніемъ жены на противоположномъ берегу. Это была давнишняя связь, прерванная лишь на время…

На этомъ мѣстѣ голосъ Сибиллы оборвался… Никогда не проститъ она этого оскорбленія… Фабрицій долженъ знать, что, за исключеніемъ самыхъ близкихъ родныхъ и ея друга Маріонъ Морганъ, эта тяжелая тайна неизвѣстна никому…

Узнала Сибилла правду про мужа совершенно случайно, отъ болтливаго итальянца-лодочника, катавшаго ее по озеру и не знавшаго, съ кѣмъ онъ говоритъ. Оказалось, что лордъ Боклеркъ давно уже состоялъ въ связи съ каскадной пѣвицей изъ «Альгамбры», поссорился изъ-за нея съ родными и погрязъ въ омутѣ разврата. Его родители, лордъ и лэди Лайсморъ, постоянно дрожали, какъ бы ихъ сынъ не обвѣнчался съ каскадной пѣвицей, — въ Англіи подобные браки такъ легко заключаются. Никакія вразумленія не дѣйствовали. Но вотъ Боклеркъ запутался въ дѣлахъ до того, что и ростовщики не могли помочь ему. Тогда лордъ и лэди Лайсморъ предложили ликвидировать всѣ его долги, но подъ тѣмъ условіемъ, что онъ женится и выберетъ себѣ жену изъ хорошаго круга. Они думали, что женитьба положитъ конецъ его связи, полагая, что сынъ ихъ не потерялъ еще окончательно свою честь. Бросая чистую дѣвушку въ его нечистыя объятія, они думали, что близость непорочной дѣвической души очиститъ его испорченную душу. Лордъ Боклеркъ принялъ ихъ предложеніе, но въ Англіи найти невѣсту ему было трудно, кредиторы сильно прижимали его, и вотъ онъ отправился въ Парижъ, гдѣ случайная встрѣча съ Сибиллой рѣшила все. Она подходила вполнѣ къ требованіямъ его родныхъ и даже приходилась имъ родственницей.

Все это Сибилла узнала отъ него самого, потому что потребовала отъ него немедленнаго объясненія. Разсказалъ онъ все это крайне вѣжливо, но имѣлъ наглость пожалѣть, что она узнала правду именно въ этотъ день, такъ какъ на завтра особа эта уѣзжаетъ изъ Италіи, и все могло бы быть исправлено. Цинизмъ этотъ пробудилъ въ Сибиллѣ не ревность, а бѣшенство, и она-готова была убить мужа. Онъ оставилъ ее одну; она успокоилась и рѣшила просто уѣхать отъ него. Въ ней говорила оскорбленная гордость: это не простая измѣна, когда прощеніе возможно, а гнуснѣйшая продѣлка. Но какъ ей быть? Она хорошо понимала, что нарушить съ шумомъ и скандаломъ союзъ, освященный религіей и закономъ, нельзя, потому что это покроетъ позоромъ два безупречныхъ имени. Для ея бѣдной старухи-бабушки это будетъ страшнымъ ударомъ. Жить съ мужемъ она отнынѣ не можетъ, но слѣдуетъ найти удобный и приличный исходъ. Она заперлась у себя, и мужъ не безпокоилъ ея. Въ Палланцу онъ болѣе не ѣздилъ, потому что было незачѣмъ. Супруги встрѣчались только за столомъ, и его холодно-корректныя манеры не внушали неопытной Сибиллѣ никакихъ опасеній. Но вотъ разъ вечеромъ онъ явился въ ея спальню совершенно пьяный. До той поры она не замѣчала въ немъ этого порока — такъ хорошо онъ умѣлъ владѣть собою. Онъ бросился на нее. Ей подвернулся подъ руку арабскій кинжалъ, принадлежавшій ея отцу, и съ которымъ она никогда не разставалась. Она всадила его въ мужа наугадъ. Онъ вырвалъ кинжалъ и, казалось, готовился заколоть ее, но споткнулся о медвѣжью шкуру, упалъ и выронилъ оружіе. Сибилла вновь завладѣла кинжаломъ; мужъ внушалъ ей теперь такое омерзѣніе, что вздумай онъ вновь броситься на нее — она заколола бы его какъ бѣшеную собаку. Но видъ крови отрезвилъ обоихъ. Онъ всталъ съ пристыженнымъ видомъ, сдѣлалъ надъ собою усиліе, оторвалъ рукавъ, при чемъ на плечѣ обнаружилась довольно глубокая рана, и попросилъ Сибиллу перевязать ее полотенцемъ. Затѣмъ онъ хладнокровно посовѣтовалъ ей смыть кровь, пока она свѣжа, и ушелъ къ себѣ, отказавшись отъ ея предложенія проводить его. На другой день онъ попросилъ ее забыть обо всемъ происшедшемъ, и она должна признаться, что тутъ онъ выказалъ себя настоящимъ джентльменомъ. Натура у него была желѣзная, да и рана легкая, — и Сибилла уѣхала въ Парижъ, какъ только рана зажила. Она должна была написать ему оттуда и условиться насчетъ будущаго, но на другой же день онъ телеграфировалъ ей, что уѣзжаетъ въ Америку, а потомъ она узнала, что онъ вернулся къ своей любовницѣ и разъѣзжаетъ вмѣстѣ съ нею. Съ тѣхъ поръ она его болѣе не видала. Лордъ Лайсморъ явился немедленно въ Парижъ, умолялъ ее не затѣвать развода, и она уступила ему, тоже не желая публичнаго скандала. Къ тому же она готовилась стать матерью. Ея собственныя средства были невелики, и она приняла предложенія родни мужа, съ которою осталась въ наилучшихъ отношеніяхъ, и которая дѣлала все возможное, чтобы облегчить ея положеніе, считая себя невольною виновницей ея несчастія. Она обязалась жить въ Англіи. Ея сынъ, Реджинальдъ Олифаунтъ, наслѣдникъ титула маркиза Лайсмора, родился подъ кровлею дѣда. Не сразу полюбила она этого ребенка, этотъ живой залогъ ея ненавистнаго замужества. Но мать одержала въ ней верхъ, и она нѣжно привязалась къ крошкѣ Реджи, — къ сожалѣнію, очень похожему на отца. Съ самаго ея возвращенія въ Парижъ, она никогда не принимала вида покинутой Аріадны и никому не повѣряла нанесеннаго ей оскорбленія. Чувство личнаго достоинства не позволяло ей этого, да и рана была не сердечная, а она была молода, и ей хотѣлось жить. Поведеніе ея мужа возвратило ей свободу. За нею, конечно, ухаживали, и мужчины воображали, что она нуждается въ утѣшеніи. Нѣтъ, она хотѣла не утѣшеній, а реванша; она не хотѣла, чтобы ее жалѣли и удивлялись, какъ мужъ могъ пренебречь ею? Она добивалась мести за свою поруганную честь, за свое обманутое довѣріе, и не заботилась, какъ эта месть отразится на ея репутаціи. Она хотѣла имѣть толпу поклонниковъ, внушать восторгъ; пусть добиваются ея благосклонности, пусть трубятъ о ней повсюду. Но для подобной цѣли необходима рамка утонченностей роскоши, среди которыхъ женщина хорошѣетъ и кажется особенно красивой. Вотъ почему она и согласилась на сдѣлку, предложенную ей родней мужа. И ей скоро удалось прослыть за модную женщину довольно легкаго поведенія, и если толки молвы дошли до лорда Боклерка, то онъ знаетъ теперь цѣну того, что онъ отвергъ. Но молва преувеличиваетъ, приписывая ей нѣсколькихъ любовниковъ. Любить она не хотѣла или не могла, а просто предавалась немного жестокому спорту разжиганія мужскихъ вожделѣній, не уступая никому. Тѣ, кто хвастаются ея благосклонностью, просто лгутъ изъ тщеславія или досады. Въ началѣ эти сплетни ее волновали, но потомъ она закалилась. Бываютъ и очень крупныя непріятности; случается подвергнуться оскорбленію, а это влечетъ подчасъ за собою крупное возмездіе…

Фабрицій понялъ, на кого она намекаетъ.

Выслушавъ ея разсказъ, онъ замѣтилъ ей, что, должно быть, она никогда не встрѣчала истинно любящаго сердца… — Впрочемъ, нѣтъ: кажется, одинъ разъ она отъ этой игры и воздержалась… Да, онъ не ошибается, иногда встрѣчаешься съ такою страстью, что съ нею шутить нельзя: все или ничего… Наконецъ, герцогъ — разъ уже Фабрицій принуждаетъ ее высказаться до конца — вполнѣ достоинъ любви… Кромѣ того, такая блестящая побѣда вполнѣ отвѣчала ея планамъ. Рано ли, поздно ли, а это было неминуемо. И вотъ она уступила герцогу… Ничего лучшаго и придумать было нельзя!

Говоря это, она улыбнулась такой прелестной, намѣренно циничной улыбкой, что Фабрицій не вытерпѣлъ… Положимъ, она права, но вѣдь въ такихъ случаяхъ приходится зависѣть отъ своего высокаго покровителя. Нельзя отказываться ни отъ его приглашенія… ни отъ его посѣщенія… — Ахъ! вотъ это прекрасно! онъ осмѣлился шпіонить за нею! Тѣмъ хуже для него… Кто подслушиваетъ у дверей, тотъ рискуетъ услышать что-нибудь тяжелое для себя. Шпіонство должно терпѣть кару. Но она на него не сердится, она не таить своей жизни, если и не выставляетъ ея напоказъ. Имѣющій очи, да видитъ… или угадываетъ.

— Но какъ прикажете поступить влюбленному въ васъ ревнивцу?

Любить ее не надо. Поздно. Она любитъ другого… — Полно, такъ ли? Она только-что говорила объ удовлетвореніи своей гордости… — Вотъ именно, она, можетъ быть, способна любить не иначе, какъ изъ гордости…

— Вы клевещете на себя.

— Нисколько. А хотите ли знать, что именно заставило меня отрѣшиться отъ обычной холодности? Герцогъ обратить вниманіе на лэди Родерикъ Сенъ-Моръ. И вотъ я вспомнила, что нѣкогда эта красавица отвлекла отъ меня интересовавшаго меня человѣка, и мнѣ показалось интереснымъ отбить у нея герцога.

Что она говоритъ?! Возможно ли это? И, глубоко потрясенный, онъ спросилъ.

— Вы любили меня, Сибилла?

Да, она полюбила бы его тогда, еслибы онъ этого захотѣлъ. Иныя гордыя дѣвственныя натуры не поддаются чувству, когда не имѣютъ основанія надѣяться на взаимность. А какъ могла она надѣяться на его взаимность, когда онъ ни разу объ этомъ не заикнулся!..

И пусть онъ теперь не оправдывается и не лжетъ — она предпочитаетъ не знать его тогдашнихъ побужденій. И пусть онъ не думаетъ, что его поведеніе ее огорчило; вовсе нѣтъ, къ чему ей скрывать правду! А просто, онъ промолчалъ тогда — изъ осторожности, а она — изъ гордости, и они прошли мимо одинъ другого, тогда какъ, пожалуй, могли бы быть счастливы вмѣстѣ. А всего лучше было бы, еслибы ихъ пути никогда не встрѣчались. — Почему? Развѣ это не реваншъ для нея — его жгучія, безплодныя сожалѣнія? И пусть она не говоритъ, что она сдѣлала ему зло… Какъ ни тяжело для него сознаніе прошлой ошибки, всеже то, что онъ узналъ сегодня, вноситъ отраду въ его душу… — Вотъ и выходитъ, что ей слѣдовало промолчать… Пусть теперь они забудутъ обо всемъ и останутся друзьями…

— Друзьями? Теперь моя очередь отвѣтить: поздно! Если всѣ эти воспоминанія прошлаго вызываютъ въ васъ лишь легкое умиленіе, то для меня это страшно важно, потому что съ той самой минуты, какъ я вновь встрѣтился съ вами, я всецѣло принадлежу вамъ. Забыть? Прошлое? Охотно, потому что это — тяжелое воспоминаніе. Но будущее, Сибилла? Вѣдь будущее въ нашей власти. Или вы воображаете, что жизнь для васъ кончена? Неужели вы думаете, что исполненіе притворной роли всегда будетъ наполнять вашу жизнь? Вы кинули вызовъ оскорбителю и восторжествовали надъ нимъ… прекрасно. Но вѣчная война и даже побѣды — утомляютъ подъ конецъ. Неужели вы думаете найти въ одномъ удовлетвореніи гордости то, чего вамъ не далъ ненавистный бракъ? Не говорите мнѣ, что вы не хотите любви… она говоритъ всего сильнѣе въ самыхъ гордыхъ сердцахъ…

И онъ завладѣлъ руками Сибиллы. Но она оттолкнула его, напомнивъ о томъ, кто былъ тутъ вчера, на этомъ самомъ мѣстѣ и почти въ той же самой позѣ… Фабрицій гнѣвно всталъ, и между ними наступило продолжительное молчаніе.

— Вамъ пора уходить, поздно, — сказала усталымъ голосомъ Сибилла.

Нѣтъ, онъ не можетъ разстаться съ нею такъ. Онъ любитъ ее, безумно любитъ, и никакія слова не въ силахъ это измѣнить.

— Къ чему любить, разъ я не свободна?

— Свободу всегда можно себѣ вернуть.

— Развѣ вамъ неизвѣстно мое непоколебимое рѣшеніе никогда не разрывать связывающихъ меня узъ?

— Вы отлично знаете, что я подразумѣваю вовсе не лорда Боклерка… Не возражайте, я вашъ всецѣло и навсегда. Я не въ силахъ оторваться отъ васъ, еслибы даже и захотѣлъ. Я просто стану ждать, сколько вамъ будетъ угодно.

Онъ снова завладѣлъ ея руками, поцѣловалъ ихъ и быстро вышелъ.

VI.

Сибилла, дѣйствительно, приняла нѣкогда рѣшеніе жить безъ любви. Три мѣсяца супружеской жизни съ такимъ испорченнымъ человѣкомъ, какъ лордъ Боклеркъ, вселили въ ней такое отвращеніе, что она поклялась изгнать навсегда любовь изъ своего сердца и обихода. Материнское чувство, глубокая привязанность къ немногимъ тщательно выбраннымъ друзьямъ и безпечальная жизнь въ обстановкѣ утонченной роскоши и художественныхъ наслажденій — развѣ всего этого не достаточно для счастья? Ей нравилось внушать любовь мужчинамъ и самой не поддаваться любви. Но подобная игра не проходитъ безнаказанно и развращаетъ душу. Когда герцогъ обратилъ свое благосклонное вниманіе на Сибиллу, она искренно вообразила, что сердце ея согласно съ ея гордостью, и понимая, что паденіе неизбѣжно, искренно пыталась полюбить герцога. Онъ вполнѣ могъ внушить страсть женщинѣ: онъ былъ красивъ, обольстительно изященъ и надѣленъ блестящими душевными качествами. Подобно прирожденнымъ побѣдителямъ сердецъ, онъ обладалъ способностью всегда быть искренно влюбленнымъ въ каждую новую женщину. Весьма проницательный по природѣ, онъ сейчасъ же распозналъ въ Сибиллѣ здравый умъ, прямоту, энергію, гордость, и понялъ, что должны имѣться тайныя причины, толкнувшія ее повидимому на избранный ею путь. Она не заикнулась ему ни о чемъ, но онъ самъ догадался, въ чемъ дѣло, и сталъ окружать ее совершенно особыми вниманіемъ и уваженіемъ. Но хотя проявленія его любви и трогали Сибиллу, она не полюбила его настолько, чтобы простить себѣ самой свое паденіе. И чтобы заглушить голосъ своей совѣсти, она повторяла себѣ, что это нужно для ея мести. Упрекая себя въ отсутствіи страсти, она утѣшала себя тѣмъ, что ей будетъ, по крайней мѣрѣ, не трудно перенести неизбѣжный разрывъ. Она знала, что это не могло длиться всегда. И то уже удивительно, что это непостоянное сердце занято ею вотъ уже два года. Не любя его сама, она и не пыталась удержать герцога. Ея прямая натура начинала тяготиться созданнымъ ею положеніемъ. Опьяненіе мести прошло. Но какъ быть? Какъ сбросить съ себя добровольно надѣтую маску? Бросить свѣтъ она не могла, потому что все въ ней требовало жизни вокругъ себя.

Да и потребность любить, насильно подавленная ею, предъявляла теперь свои права, а Фабрицій, котораго она разъ чуть-чуть не полюбила, подвернулся именно тогда, когда она начинала чувствовать пустоту жизни безъ любви. Въ ней вспыхнуло прежнее чувство, и оно-то и побудило ее высказаться Фабрицію. Что будетъ съ ними дальше, она не знала, но себя она считала совершенно свободною. Даже семья ея мужа, сознавая его вину, не посягала нимало на ея свободу. Все за. висѣло теперь отъ нея самой. И теперь она презирала себя за то, что отдалась безъ любви. Быть можетъ, искренняя любовь искупитъ ея прошлое поведеніе. У нея кружилась голова, точно на краю пропасти… Никому не признавалась она, даже своей вѣрной Маріонъ, но та угадывала чутьемъ ея душевную борьбу и нѣжно наблюдала за своей подругой, немного поблѣднѣвшей, но по-прежнему непроницаемой…

Нѣсколько дней спустя, обѣ подруги сидѣли на террасѣ Вестминстерскаго дворца надъ Тэмзой, гдѣ такъ прохладно въ жаркіе лѣтніе дни. Сотни столиковъ разбросаны по террасѣ, а за ними сидятъ группы дамъ въ свѣтлыхъ лѣтнихъ туалетахъ. За этими гордыми стѣнами засѣдаетъ палата общинъ. Но депутаты не сидятъ тамъ цѣлый день, а выходятъ на террасу поболтать съ многочисленными посѣтителями, уѣзжаютъ обѣдать въ гости или спускаются въ ресторанъ при дворцѣ. Отъ пяти до семи часовъ галантные законодатели предлагаютъ на террасѣ чай своимъ прекраснымъ пріятельницамъ, и тутъ бываютъ всѣ сливки общества. Прислуживаютъ гостямъ прехорошенькія maids, скромно, но кокетливо одѣтыя.

При первомъ звукѣ электрическаго звонка, депутаты, болтавшіе съ дамами или курившіе, бросаются обратно въ залу засѣданій, потому что звонокъ означаетъ приступленіе къ голосованію. Серьезные члены, остававшіеся въ залѣ засѣданій, сейчасъ же сообщаютъ своимъ сотоварищамъ, какой именно вопросъ обсуждался, и каждый узнаётъ, за что ему подавать, голосъ. Для правительства и оппозиціи только и важно, чтобы вотировали всѣ.

На террасѣ Сибилла указывала Маріонъ на очаровательно хорошенькую, но черезчуръ разряженную и колоссально богатую американку, миссисъ Морриссонъ, съ нѣкоторыхъ поръ всюду вывозимую сидѣвшею подлѣ нея лэди Родерикъ Сенъ-Моръ. Красавица-американка была пустой, взбалмошной и безсердечной куколкой. За послѣднее время герцогъ Корнваллисъ такъ ухаживаетъ за этой новой красоткой, что дѣло было ясно. Пусть его ухаживаетъ, — Сибилла и не думаетъ оспаривать его у другой. Она знаетъ, что дружбы его она никогда не потеряетъ, а только это и важно, такъ какъ она глубоко его уважаетъ и дорожитъ его симпатіей. А все остальное давно уже тяготитъ ее. Когда же Маріонъ спросила ее, давно ли она помышляетъ объ этомъ разрывѣ, Сибилла отвернулась и отвѣчала:

— Кто можетъ опредѣлить навѣрное, когда ему пришла впервые та или другая мысль.

На дѣлѣ, она давно объ этомъ думала. Но ей хотѣлось удержать его еще при себѣ, чтобы покончить съ Лесли, а кромѣ нея никто не могъ бы добиться его нейтральности въ этомъ вопросѣ, безъ которой избавить его отъ Лесли было бы невозможно. Ей пришлось сознаться герцогу въ томъ, что любимецъ его ухаживаетъ за нею. Лесли отлично понялъ, въ чемъ дѣло, а потому и не пытался обратиться къ своему высокому покровителю. Все вышло именно такъ, какъ она желала. Она хорошо поступила, избавивъ герцога отъ такого опаснаго любимца, но теперь ей почти жаль, что она поддалась тогда ненависти. Отнынѣ она не хочетъ болѣе ненавидѣть. — А увѣрена ли она, что не хочетъ болѣе любить?

— Замолчи, замолчи! — съ трепетомъ отвѣчала Сибилла. — Я сама не знаю еще, что сдѣлаю завтра. И пусть падетъ вина за мою испорченную жизнь на того, кто ее испортилъ и осквернить…

Въ эту минуту она думаетъ уѣхать — и подальше, хотя не знаетъ еще, куда именно…

Давъ ей немного успокоиться, Маріонъ заговорила съ нею о лордѣ Боклеркѣ. Она передала ей то, что слышала отъ своего брата, только-что вернувшагося изъ Трансвааля и встрѣтившагося тамъ съ Боклеркомъ. Боклеркъ пріѣхалъ туда охотиться, но, узнавъ объ экспедиціи, снаряжавшейся противъ какого-то дикаго племени, присоединился къ ней. Во время кампаніи понадобилось послать парламентера къ одному изъ племенъ. Никто не рѣшался. Лордъ Боклеркъ вызвался самъ, взялъ съ собою переводчика, налетѣлъ на ошеломленныхъ дикарей, потребовалъ къ себѣ самого ихъ короля, предложилъ ему трубку, любезно представилъ ультиматумъ и вернулся обратно невредимымъ. Хладнокровіе его терроризировало дикарей, и они приняли его за колдуна. Пока въ человѣческой душѣ живутъ такая твердость и отвага, отчаяваться въ человѣкѣ нельзя. Неизлечимы только слабые духомъ. — Сибилла согласилась съ этимъ, и отъ всего сердца пожелала для своего сына, чтобы отецъ его исправился.

— Какъ знать, что ждетъ тебя въ будущемъ?.. Мирный исходъ былъ бы для тебя наилучшимъ…

Никогда! Впрочемъ онъ не посмѣетъ! И съ какой стати Маріонъ на это намекаетъ? — А потому, что на разсказы ея брата о Сибиллѣ Боклеркъ отвѣчалъ: «Да этакъ мнѣ захочется вернуться въ Англію, хотя бы для того, чтобъ стать любовникомъ моей жены».

Сибилла вспыхнула, и странная улыбка мелькнула на ея губахъ. Да! эта гнусная фраза вполнѣ въ духѣ ея мужа.

Къ нимъ подошелъ Фабрицій; онъ попросилъ Сибиллу позволить ему проводить ее до дому и зайти къ ней, потому что онъ рѣшился уѣхать завтра, и ему нужно съ нею поговорить. Сибилла согласилась.

Очутившись вдвоемъ въ гостиной Сибиллы, они обмѣнялись взволнованнымъ взглядомъ. — Итакъ, онъ уѣзжаетъ… значитъ, онъ раздумалъ ждать?.. — О, нѣтъ, онъ будетъ ждать… но тутъ ему тяжело… Онъ вернется, когда справится съ собою и не будетъ надоѣдать ей видомъ своихъ терзаній…

Всевластныя чары любви побѣдили Сибиллу, и она тихо спросила:

— Вы ѣдете завтра утромъ?

— Съ одиннадцати-часовымъ поѣздомъ въ Кале.

— А оттуда?..

Онъ поднялъ на нее изумленный взоръ. Что значитъ этотъ кроткій блескъ ея глазъ?

— Пока въ Парижъ.

— А потомъ?

Онъ отвѣчалъ неопредѣленнымъ жестомъ, а она сказала:

— Оставайтесь въ Парижѣ и ждите меня.

---

На этотъ разъ любовь смела все остальное въ душѣ Сибиллы. Гордость умолкла. Не теряя времени, она все устроила: потребовала обратно свою свободу, которую ей галантно возвратили, прося вѣрить въ почтительнѣйшую дружбу; привела въ порядокъ дѣла, оставила ребенка Лайсморамъ и уѣхала, давъ только имъ свой адресъ на континентѣ. Старики ни о чемъ не допытывались, не считая себя въ правѣ посягать на ея свободу. Въ Англіи, впрочемъ, принято разъѣзжаться въ разныя стороны, не сообщая даже своего адреса. А потому знакомые Сибиллы не удивлялись.

Сибилла наняла небольшой охотничій павильонъ въ Компьенскомъ-лѣсу, а Фабрицій поселился въ ближайшемъ мѣстечкѣ въ гостинницѣ. Никто ихъ тамъ не зналъ, и они свободно катались и гуляли по лѣсу. По вечерамъ Фабрицій уѣзжалъ къ себѣ, но какъ-то разъ сильнѣйшая гроза задержала его поздно у Сибиллы… Горничная Сибиллы была безусловно предана ей, а остальная прислуга была нанята въ Парижѣ, и ничего не знала о своей госпожѣ.

И потянулись блаженные дни. Утомленная годами душевныхъ треволненій и искусственной жизни, гдѣ все приносилось въ жертву самолюбію и гордости, Сибилла отдыхала душой. Она любила Фабриція всѣмъ сердцемъ, а страсти того не было границъ. Только сознаніе непрочности этого счастья омрачало ихъ восторги. Три мѣсяца прожили они душа въ душу. Но вотъ наступилъ октябрь, и, глядя на падающіе, пожелтѣвшіе листья, они съ грустью думали о разлукѣ. Порядочность Сибиллы не позволяла ей ввести въ домъ Лайсморовъ, на охотничій сезонъ, своего любовника. Значитъ, ихъ ожидала трехмѣсячная разлука. Послѣ Рождества Сибилла пріѣдетъ съ ребенкомъ въ Италію къ вѣрной Маріонъ, и тамъ они опять будутъ вмѣстѣ, а потомъ вернутся всѣ въ Лондонъ. Но свѣтскія обязательства будутъ ежеминутно отрывать ее отъ него, а теперь онъ не могъ больше жить безъ нея. Несмотря на всѣ его мольбы, Сибилла не соглашалась требовать у мужа развода, не желая огорчать этимъ публичнымъ скандаломъ такъ хорошо отнесшихся къ ней отца и мать мужа. Когда она давала имъ обѣщаніе не затѣвать развода, она, правда, никого не любила, но простая честность не позволяетъ ей нарушить даннаго слова. Наконецъ, ея природная религіозность не позволяетъ ей разрывать узы, освященныя церковью, пока мужъ ея не сдѣлалъ ничего такого, что обезчестило бы его непоправимо… Но къ чему объ этомъ говорить, — они теперь такъ счастливы!..

По мѣрѣ того, однако, какъ время шло, безотчетная тоска все глубже закрадывалась въ ихъ душу. И внезапно одно мрачное, дождливое утро рѣшило все… Къ Сибиллѣ явился покрытый грязью, промокшій нарочный и подалъ ей телеграмму. Она измѣнилась въ лицѣ, читая ее. Лордъ Лайсморъ опасно занемогъ, и ее вызывали немедленно къ нему.

Фабрицій почувствовалъ, что все погибло. Почему? Онъ и самъ не могъ объяснить, но блѣдность Сибиллы говорила, что и она раздѣляетъ его смутное опасеніе. Но она не предавалась сложнымъ размышленіямъ, вся охваченная тревогой за старика, къ которому была искренно привязана. Она лихорадочно искала указателя поѣздовъ; кажется, изъ Компьена идетъ курьерскій поѣздъ въ 5 ч. 14 м, и она поспѣетъ къ ночному пароходу. Въ сущности этотъ поспѣшный отъѣздъ ускориваетъ ихъ разлуку только на двѣ недѣли; но когда дѣло идетъ о смерти, задумываться нельзя. Онъ выѣхалъ съ нею въ Парижъ. Было рѣшено, что Фабрицій поселится въ павильонѣ Сибиллы, распуститъ лишнюю прислугу и будетъ ждать дальнѣйшихъ событій. Когда на вокзалѣ сѣверной желѣзной дороги она сѣла съ горничной въ вагонъ, они обмѣнялись грустной улыбкой, онъ поцѣловалъ поверхъ перчатки ея руку, и они разстались.

VII.

Семидесятилѣтній Лайсморъ, здоровый и крѣпкій старикъ, сохранилъ удивительную бодрость и многія привычки молодости. Между прочимъ, онъ былъ страстный охотникъ. И вотъ въ одно осеннее, холодное и туманное утро онъ простудился на охотѣ, схватилъ воспаленіе легкихъ, и скоро всякая надежда была потеряна. Вся семья собралась у его изголовья; пріѣздъ Сибиллы особенно его порадовалъ, потому что онъ питалъ къ ней истинно отеческую любовь съ нѣкоторой долей уваженія. Съ самаго начала онъ съумѣлъ положить конецъ всякимъ пересудамъ на ея счетъ и упрочить ея положеніе въ семьѣ, какъ жены его единственнаго сына и наслѣдника и какъ матери будущаго наслѣдника ихъ имени.

До послѣдней минуты маркизъ сохранилъ свое сознаніе и ясность духа честнаго человѣка и христіанина. Сибилла не отходила отъ него. Незадолго до агоніи, уже заплетающимся языкомъ, онъ попросилъ, чтобы ему привели маленькаго Реджинальда, положилъ на его свѣтлыя кудри свою уже холодѣющую руку, другою взялъ за руку Сибиллу и взглядомъ благословилъ обоихъ. Слезы помѣшали Сибиллѣ разобрать тайный смыслъ этого потухающаго взора, но вскорѣ это должно было объясниться ей. Въ ту же ночь старикъ скончался. Лорду Боклерку была отправлена телеграмма уже на третій день болѣзни его отца, но никто еще не зналъ, дошла ли до него эта телеграмма.

Въ день похоронъ solliciter, завѣдывавшій дѣлами семьи до пріѣзда наслѣдника, передалъ Сибиллѣ запечатанный конвертъ, найденный имъ въ бумагахъ покойнаго. На конвертѣ стояла надпись: «Передать моей невѣсткѣ, графинѣ Боклеркъ, послѣ моей смерти». Не сразу вскрыла его Сибилла, заранѣе смущаясь передъ тѣмъ, что ожидало ее. Но когда она рѣшилась, — видъ листковъ, исписанныхъ уже слабѣющей рукою, тронулъ ее. Она стала читать:

"Опасаясь, что мои преклонныя лѣта не восторжествуютъ надъ какимъ-нибудь злымъ недугомъ, я спѣшу исполнить свой долгъ прежде, чѣмъ предать себя Господней волѣ.

"Я попросилъ вызвать мою дорогую невѣстку, Сибиллу Боклеркъ. Но она можетъ прибыть, когда меня не будетъ уже въ живыхъ, или когда слабость помѣшаетъ мнѣ высказать ей все необходимое. Впрочемъ, избавляя ее отъ потрясающихъ сценъ у смертнаго ложа, я тѣмъ самымъ отнимаю у моего послѣдняго желанія характеръ насилія. Я не хочу, чтобы она насиловала свою душу, желая скрасить мои предсмертныя минуты. Я знаю, какъ возвышенны ея чувства и великодушна ея душа, я знаю, какъ она любитъ своего ребенка, какъ привязана ко мнѣ и къ моей семьѣ, и увѣренъ, что она исполнитъ мое желаніе, если найдетъ это возможнымъ.

"Вы, конечно, догадываетесь, въ чемъ дѣло, милая Сибилла. Быть можетъ, вы думали уже не разъ, что настанетъ день, когда я скажу то, что вы прочтете дальше. Вы знаете, что я никогда не пытался смягчить передъ вами вину Боклерка. Я знаю, что обязанъ вамъ признательностью за то, что вы почтили наше имя, продолжая носить его. Еще разъ благодарю васъ въ эту торжественную минуту, — пусть таково будетъ мое послѣднее проста.

"Недолгое знакомство ваше съ мужемъ показало вамъ его въ такомъ позорномъ свѣтѣ, что вы имѣете право быть строгой и неумолимой. Тѣмъ не менѣе, какъ отецъ, я знаю его лучше васъ, и, несмотря на все его гнусное поведеніе, я убѣжденъ, что въ немъ сохранилась природная честь, которая потомъ возьметъ свое. Нѣтъ сердца недоступнаго раскаянію! Я знаю, до чего онъ гордъ, и увѣренъ, что, быть можетъ, на другой же день прискорбной сцены, разлучившей васъ, онъ мечталъ о вашемъ прощеніи, но не посмѣлъ идти на встрѣчу отказу. Но время сдѣлало свое дѣло. Онъ понялъ, наконецъ, что сознаніе въ своей винѣ его не унизитъ, а возвыситъ. И вотъ онъ обратился ко мнѣ нѣсколько мѣсяцевъ тому назадъ, прося моего заступничества передъ вами и предоставляя мнѣ выборъ минуты, подходящей для этого сообщенія. Мнѣ некогда объяснять вамъ теперь, почему я колебался до настоящей минуты. И я не жалѣю объ этой отсрочкѣ, потому что думаю — вы отнесетесь лучше къ словамъ умершаго.

"Я хорошо знаю, что вы имѣете полное право быть непреклонной. Но вы также хорошо знаете, какія у меня могутъ быть основанія желать этого примиренія, и у васъ слишкомъ много сердца, чтобы не понять меня. Главнѣйшее основаніе, конечно, — вашъ ребенокъ, которому придется же объяснить, наконецъ, почему онъ не знаетъ своего отца, а слѣдовательно — опозорить этого отца.

"Къ тому же, рано ли, поздно ли, Боклеркъ вернется. Если смерть и пощадитъ меня еще, все-же конецъ мой близокъ. И вотъ онъ долженъ будетъ вернуться подъ отцовскій кровъ, — а вѣдь этотъ кровъ также и вашъ, дочь моя. Каковы будутъ тогда ваши взаимныя отношенія? Но самая лучшая изъ всѣхъ существующихъ для подобныхъ положеній комбинацій ни къ чему не приведетъ. Что будетъ съ Реджи? Права ваши надъ нимъ, неоспоримы, а между тѣмъ онъ — наслѣдникъ своего отца, котораго онъ никогда не видалъ!

"Но, помимо этого важнаго соображенія, у меня имѣется еще и другое. И здѣсь я обращаюсь къ благородству вашей души! Отъ васъ всецѣло зависитъ спасеніе и возстановленіе общественной чести вашего мужа. Для того, чтобы будущій маркизъ Лайсморъ занялъ вновь въ свѣтѣ подобающее ему мѣсто, ваше содѣйствіе необходимо. Вы одна можете вернуть ему утраченное. Вѣрьте, что онъ искупилъ уже свою вину добровольно наложеннымъ имъ на себя изгнаніемъ, а также сожалѣніемъ объ утраченной нѣжности. Теперь онъ созрѣлъ и сможетъ смыть, пятно своей молодости. Вы знаете, какую отвагу выказалъ онъ недавно въ Трансваалѣ. Все остальное вполнѣ зависитъ отъ васъ. Это дѣло достойно вашего женскаго великодушія: развѣ, ваша гордость не была бы удовлетворена, если бы вамъ удалось вернуть вашему сыну отца?

"Осмѣлюсь ли добавить, дорогая дочь моя, что и для васъ лично все это можетъ быть полезно? Я понялъ лучше, чѣмъ вы думаете, почему вы такъ добивались свѣтскихъ успѣховъ и поклоненія, лестныхъ для гордости громкихъ побѣдъ. То было для васъ справедливымъ реваншемъ за жестокое разочарованіе, постигшее васъ въ началѣ вашей замужней жизни. Я не моралистъ, а просто свѣтскій человѣкъ, старикъ, снисходительный къ заблужденіямъ молодого сердца. А потому я и не пытаюсь насиловать чужую совѣсть. Но я слишкомъ высоко ставлю васъ, и увѣренъ, что настанетъ время, когда всѣ эти мимолетныя удовлетворенія гордости, замѣняющія для васъ то семейное счастье, въ которомъ отказала вамъ судьба, станутъ тяготить васъ. А что же можетъ всего лучше удовлетворять вашу гордость, какъ не ваше законное, первенствующее положеніе въ семьѣ, не лишенной знатности и значенія въ своей странѣ?

"Прося васъ вернуться къ совмѣстной супружеской жизни, я надѣюсь, что не требую отъ васъ черезчуръ тяжелой сердечной жертвы. Нѣсколько времени тому назадъ, я могъ бы утверждать это съ увѣренностью… И, конечно, я поступилъ бы лучше, высказавшись тогда же. Если же обстоятельства теперь измѣнились, то, быть можетъ, вы почерпнете мужество подавить свои чувства въ сознаніи совершенія вами добраго дѣла.

"Что же касается вашего личнаго достоинства, то оно только выиграетъ отъ вашего великодушія. Сынъ мой приметъ безпрекословно всѣ ваши условія. Порукой въ этомъ — мое слово. Онъ сознаётъ, что потерялъ всѣ права мужа. Но какъ носитель нашего имени, какъ отецъ вашего сына, онъ проситъ вернуть ему имъ самимъ покинутое мѣсто у его очага.

«Никто не знаетъ о моемъ ходатайствѣ за него, дорогая дочь моя. Я нарочно скрылъ его, чтобы вы могли спокойно обсудить свое рѣшеніе, не подвергаясь ничьему давленію. Когда состоялся этотъ бракъ, который долженъ былъ принести всѣмъ намъ радость, я былъ счастливъ, что вы стали моей дочерью. И никогда не приходилось мнѣ раскаиваться въ этомъ. Вы оправдывали всегда мои надежды, и я вѣрю, что вы превзойдете ихъ теперь и примете такое рѣшеніе, которое обезпечить миръ и честь моего дома. — Лайсморъ».

Всю ночь проплакала Сибилла надъ этимъ письмомъ, а на утро пришла телеграмма отъ ея мужа, извѣщавшаго, что онъ высадится черезъ двѣ недѣли въ Соутгэмптонѣ. Сибилла уѣхала въ Лондонъ наканунѣ его пріѣзда, потому что хотѣла принять его тамъ, и въ знаменательный день старый камердинеръ невозмутимо выслушалъ слѣдующее приказаніе:

— Лордъ Боклеркъ… нѣтъ! лордъ Лайсморъ вернулся изъ Африки. Онъ будетъ здѣсь въ четыре часа… Никого другого я не принимаю.

И теперь она ждала этого человѣка, котораго не видала цѣлыхъ восемь лѣтъ, и который никогда не видалъ своего ребенка. Гнѣвъ и ненависть клокотали въ ней, потому что теперь-то и начнутся ея муки. Оскорбленная гордость давно отомщена, но что утѣшитъ теперь ея сердце? Зачѣмъ покойный Лайсморъ не высказался раньше, когда она готовилась порвать лживыя узы и когда для нея это было бы наилучшимъ исходомъ!.. За эти дни она получала почти ежедневно письма отъ Фабриція, и отвѣчала ему полными грусти письмами. Не скрыла она отъ него и возвращенія мужа; писала, что вынуждена дождаться его, для приведенія въ порядокъ дѣлъ наслѣдства. Это было ложью только отчасти, но и за нее она упрекала себя… Все остальное зависѣло отъ поведенія ея мужа.

Сегодня, въ своемъ длинномъ черномъ платьѣ изъ crêpe de Chine, оттѣняющемъ ея золотистые волосы и блестящіе глаза, она красивѣе, чѣмъ когда-либо, и сознаніе это вызываетъ у нея легкую усмѣшку. Ровно въ четыре часа у дома останавливается экипажъ, раздается громкій звонокъ, и въ ея гостиную входитъ новый маркизъ Лайсморъ, входитъ чужимъ, просителемъ. Для Сибиллы это торжество. — Въ свои сорокъ лѣтъ онъ красивъ попрежнему, хотя слегка отяжелѣлъ; въ волосахъ легкая сѣдина, лицо загорѣло. Мѣсяцъ тому назадъ онъ носился по пустынѣ въ небрежномъ костюмѣ искателя приключеній, а теперь онъ тщательно выбритъ, одѣтъ въ безупречный черный сюртукъ, изобличающій покрой знаменитаго Пуля, и до мельчайшей подробности его костюмъ и осанка обличаютъ истаго британскаго аристократа. Его отважное сердце менѣе билось въ лагерѣ дикарей, чѣмъ теперь, подъ этимъ выжидающимъ неумолимымъ женскимъ взоромъ. Но стальные нервы не выдаютъ его. Твердо проходитъ онъ гостиную, увѣренный, но не самодовольный, подходитъ къ сидящей у камина Сибиллѣ, беретъ пассивно предоставленную ему руку и почтительно подноситъ ее къ губамъ. Быстрый взглядъ его выражаетъ восхищеніе, и вновь легкая усмѣшка пробѣгаетъ по губамъ Сибиллы, но сейчасъ же она подавляетъ невольный вздохъ…

Мужъ заговорилъ. Онъ вернулся совершенно другимъ человѣкомъ, и хотя не хочетъ оправдываться, но долженъ сказать, что докажетъ ей на дѣлѣ происшедшую въ немъ перемѣну. Лучше, впрочемъ, поменьше говорить объ этомъ… Онъ прочелъ присланное ею письмо ему покойнаго отца и всецѣло отдаетъ себя въ ея руки. Отецъ не напрасно поручился за него. Сибилла ему отвѣчала. — Пусть онъ не забываетъ, что совмѣстная ₄жизнь ихъ будетъ только показною, на дѣлѣ каждый изъ нихъ сохраняетъ свободу. — Онъ принялъ ея ультиматумъ — и, конечно, самое лучшее — забыть совсѣмъ о прошломъ ихъ обоихъ… Пусть она не подозрѣваетъ въ немъ злого умысла… Онъ не имѣетъ права рыться въ ея жизни… То былъ дурной сонъ… Онъ вышелъ изъ него исправившимся, а она стала еще прелестнѣе… Сибиллѣ вспомнилась фраза, приписанная ему Маріонъ Морганъ, и она покраснѣла отъ досады, что не чувствуетъ себя оскорбленною…

— А когда мнѣ удастся вернуть себѣ ваше уваженіе, быть можетъ, вы разрѣшите мнѣ попытаться заслужить и вашу любовь…

Отвѣчать было нечего. Все было кончено — и какъ скоро!.. Любовь ея погибла… Но подъ упорнымъ взглядомъ мужа Сибилла не выдала себя. Она предложила ему повидаться съ сыномъ. — Конечно, но что подумаетъ о немъ ребенокъ? — Ребенокъ слишкомъ малъ, чтобы думать о такихъ вещахъ, а отъ матери онъ не слыхалъ ничего такого, что бы помѣшало ему уважать отца… — Не стоить благодарности, она дѣйствовала во имя принципа… И она позвонила и приказала привести ей «мастэра Реджинальда».

— «Лордъ Боклеркъ» только-что изволили вернуться, — поправилъ ее шокированный камердинеръ, а новый маркизъ и его жена не могли не обмѣняться улыбкой. То было первымъ звеномъ вновь завязавшихся узъ…

Лордъ Лайсморъ ходилъ по гостиной. Онъ замѣтилъ портретъ герцога Корнваллиса, взялъ его въ руки и невозмутимо обратился къ столь же невозмутимой Сибиллѣ. — Портретъ недавній. Герцогъ какъ будто похудѣлъ. — Да, это вслѣдствіе его послѣдняго сезона въ Маріенбадѣ… Наступила пауза. — А скверная штука — эта исторія съ Лесли, — снова заговорилъ онъ. — Очень скверная. — Говорятъ, тутъ замѣшана женщина? — Да, говорятъ. — Женщины отважнѣе мужчинъ, онъ всегда это утверждалъ… А что съ Лесли покончили, тѣмъ лучше! Фатъ и наглецъ!..

На порогѣ показался Реджинальдъ и остановился въ замѣшательствѣ при видѣ неизвѣстнаго господина, но сейчасъ же подбѣжалъ къ матери, которая сказала ему серьезно и по-англійски, что случалось только при особо важныхъ случаяхъ:

— Это, Реджи, вашъ отецъ, вернувшійся домой изъ далекихъ странствій. Теперь онъ будетъ жить съ нами. Поцѣлуйте его.

Ребенокъ вспыхнулъ, самъ не зная почему, и шагнулъ къ этому высокому незнакомому господину, видъ котораго внушатъ ему робость. Маркизъ притянулъ его къ себѣ, подвергъ внимательному обзору, положилъ на его свѣтлыя кудри свою сильную, но изящную руку и сказалъ:

— Надѣюсь, мой мальчикъ, что мы будемъ добрыми друзьями, когда получше познакомимся. Но сегодня я освобождаю васъ отъ преждевременныхъ нѣжностей. Дайте мнѣ вашу руку, какъ это подобаетъ маленькому джентльмэну.

Затѣмъ онъ его выпустилъ, всталъ и отошелъ къ окну. Готовый заплакать, но понимая смутно, что это будетъ неумѣстно, ребенокъ стоялъ посреди гостиной, вопросительно посматривая на мать. Она улыбнулась и сказала ему нѣжно, по-французски, что онъ можетъ идти къ себѣ.

Когда онъ ушелъ, лордъ Лайсморъ обратился къ женѣ съ глубокимъ умиленіемъ въ голосѣ:

— Мнѣ писали, что онъ похожъ на меня… Къ сожалѣнію, это правда… Но вы съумѣете воспитать его душу…

Теперь все было сказано, и имъ оставалось только разойтись. Онъ передалъ ей приглашеніе сестры его, лэди Гладисъ, обѣдать сегодня у нея въ семейномъ кругу. Сибилла отвѣчала согласіемъ, освѣдомляясь, въ какой гостинницѣ онъ остановился, и предложила переѣхать, изъ приличія, къ ней. — Нѣтъ, онъ завтра уѣзжаетъ въ Лайсморъ… не присоединится ли и она къ нему?.. — Да, только не теперь… Пусть онъ уѣзжаетъ съ ребенкомъ… А ей надо съѣздить по дѣламъ въ Парижъ, и черезъ нѣсколько дней она вернется… — О, конечно, пусть она устроитъ всѣ свои дѣла… До свиданія. Позволяетъ она ему заѣхать за нею вечеромъ?

Она отвѣчала утвердительнымъ жестомъ и на этотъ разъ протянула ему руку.

---

Только-что онъ ушелъ, какъ ей подали телеграмму отъ Фабриція: «Не могу долѣе быть безъ васъ. Могу ли ѣхать въ Лондонъ»? Сибилла отвѣчала: «Выѣзжаю сама. Буду завтра утромъ съ первымъ поѣздомъ. Не встрѣчайте». — А на слѣдующее утро Фабрицій принялъ ее въ свои объятія на порогѣ компьенскаго павильона.

Узнавъ о принятомъ ею рѣшеніи, Фабрицій былъ внѣ себя, и произошла тяжелая сцена. Отъ нѣжности и объятій онъ переходилъ къ слезамъ и отчаянію, или упрекалъ ее въ жестокости и нелюбви къ нему. Истерзанная Сибилла успокаивала его, доказывала, что иначе поступить она не можетъ, и что сама мучится не менѣе его… Нѣтъ, болѣе, потому что терзаетъ любимаго человѣка изъ-за нелюбимаго. Но она смотритъ на это страданіе какъ на искупленіе, угодное Богу, потому что все-же любовь ея преступна. Господь хочетъ, чтобы она принесла себя въ жертву, — это успокоитъ ея мятежную душу. Со временемъ успокоится и онъ. И позднѣе, когда-нибудь, оба умиротворенные, они встрѣтятся друзьями.

— А теперь, Фабрицій, — добавила она, нѣжно обнимая его: — будемъ плакать вмѣстѣ… Для этого-то я и пріѣхала…

Онъ опустилъ голову къ ней на колѣни, а она утѣшала его, какъ ребенка, убаюкивая ласковыми, кроткими словами…

---

Черезъ полтора года, въ большой залѣ моднаго Savoy-Hôtel, гдѣ сливки общества собираются поужинать послѣ спектакля, появилась парочка, вызвавшая цѣлый потокъ замѣчаній: — Это правда, они помирились. — Это возвращеніе послѣ свадебной поѣздки… — Съ девятилѣтнимъ ребенкомъ въ качествѣ третьяго лица!.. — А это оригинально… обольстить свою собственную жену! — Какъ это на него непохоже! — Говорятъ, онъ проявилъ необычайное упорство. — Да гдѣ же они скрывались эти полтора года? — Сначала они жили въ Лайсморѣ, а потомъ ѣздили путешествовать. — И знаете, теперь къ ней и подступиться нельзя… — О, сэръ Фердинандъ, кто можетъ поручиться въ такихъ вещахъ? — Я, молодой человѣкъ… Иныя женщины сбиваются случайно съ пути, но, возвратившись на него опять, никогда болѣе не свернутъ въ сторону. — Тѣмъ лучше! все хорошо, что хорошо кончается.

Лордъ Лайсморъ и Сибилла лавировали тѣмъ временемъ между столиками, обмѣниваясь улыбками и поклонами съ знакомыми. Сибилла сіяла въ своемъ бѣломъ бархатномъ платьѣ, затканномъ серебромъ, и въ знаменитомъ жемчужномъ фамильномъ ожерельѣ. Она была моложавѣе, чѣмъ когда-либо. Лайсморъ посѣдѣлъ, но пылалъ здоровьемъ и мужественной красотой. Видъ у него былъ по прежнему высокомѣрный, но подъ этимъ высокомѣріемъ чувствовалось что-то смягченное, что придавало ему неотразимое обаяніе.

— Клянусь Юпитеромъ, славная парочка! — раздался чей-то голосъ. — Сибиллѣ вспомнилось восклицаніе въ этомъ родѣ въ день ея свадьбы въ Парижѣ, и на этотъ разъ она улыбнулась.

Но вотъ изъ сосѣдней залы вышелъ герцогъ Корнваллисъ, обѣдавшій тамъ съ офицерами своего полка и проходившій теперь по общей залѣ. Гулъ голосовъ немного стихъ. Поровнявшись съ новоприбывшей парочкой, герцогъ обратился къ лорду Лайсмору:

— Очень радъ видѣть васъ въ нашей средѣ, дорогой маркизъ… и очень благодаренъ вамъ за возвращеніе свѣту лэди Лайсморъ. Надѣюсь, что отнынѣ вашимъ друзьямъ не придется жалѣть о вашемъ отсутствіи.

Лордъ Лайсморъ почтительно поклонился и поблагодарилъ своего высокаго собесѣдника за милостивое вниманіе. Герцогъ обернулся къ Сибиллѣ, которая слегка покраснѣла, но стояла невозмутимо-спокойно. Лордъ Лайсморъ почтительно отступилъ на нѣсколько шаговъ и заговорилъ съ офицерами, пока герцогъ обращался по-французски размѣреннымъ голосомъ къ Сибиллѣ:

— Искренно радъ встрѣчѣ съ вами. Надѣюсь, что часто буду имѣть это удовольствіе, но спѣшу немедленно сказать вамъ, какъ я доволенъ случившимся. Полагаю, что вы не найдете въ моихъ словахъ ничего кромѣ искренности и неизмѣнной къ вамъ симпатіи.

Она, разумѣется, не сомнѣвается нимало, потому что доброта герцога извѣстна ей. — Онъ проситъ ее считать его самымъ своимъ преданнымъ и почтительнымъ другомъ. И онъ надѣется, что она сохранитъ къ нему доброе чувство. — О, да, она глубоко чувствуетъ оказываемую ей честь и постарается доказать ему свою почтительную признательность…

— Итакъ, лэди Лайсморъ, до свиданія! — сказалъ герцогъ немного громче.

И, поцѣловавъ ей руку, онъ обернулся пожать руку маркизу, догадавшемуся, что аудіенція кончена, и во-время подоспѣвшему къ женѣ.

Черезъ минуту Сибилла и онъ сидѣли у маленькаго столика, и лордъ Лайсморъ спрашивалъ тономъ любовной галантности юнаго мужа:

— Что прикажете, Сибилла: кларетъ или шампанскаго?

— Все равно, Клодъ, — отвѣчала она мужу премило.

---

Долго Фабрицій Пизани мечталъ вновь увидѣть Сибиллу, хотя бы только для того, чтобы подышать однимъ воздухомъ съ нею. Но вотъ, пробѣгая какъ-то столбцы англійскихъ газетъ, которыя онъ просматривалъ единственно для того, чтобы встрѣтить ея имя, онъ наткнулся на двѣ строки, рѣзнувшія его сердце точно холоднымъ лезвеемъ:

«Родились… — Лэди Тильда Олифаунтъ, дочь маркиза Лайсмора и маркизы Лайсморъ, рожденной де-Рошморъ».

Никогда болѣе не увидитъ онъ Сибиллы, и никогда онъ не утѣшится!

Ю. З—а.

"Вѣстникъ Европы", № 12, 1898