Изъ воспоминаній о М. Е. Салтыковѣ. Въ «Рус. Вѣд.» печатаются интересныя посмертныя записки д-ра Бѣлоголоваго, касающіяся его личныхъ воспоминаній о М. Е. Салтыковѣ. Д-ръ Бѣлоголовый разсказываетъ, между прочимъ, о томъ, какъ тяжело отразилось на Салтыковѣ запрещеніе «Отеч. Записокъ», состоявшееся въ 1884 г. "Ударъ для Салтыкова, понятно, былъ весьма чувствителенъ, потому что сразу лишалъ его столь дорогого ему и привычнаго занятія по редактированію изданія, и кромѣ того значительно урѣзывалъ его матеріальныя средства; но еще болѣе чувствительное разочарованіе нанесло отношеніе къ нему общества: не только онъ не нашелъ въ немъ никакихъ признаковъ сочувствія, какихъ въ правѣ былъ ожидать, но весьма многіе изъ его нѣкогда страстныхъ поклонниковъ стали теперь видимо сторониться отъ него, какъ отъ зачумленнаго. До ушей его дошло, между прочимъ, и такое развѣнчаніе "то дѣятельности, какимъ ознаменовала себя Тверь. Въ этомъ городѣ нѣсколько лѣтъ назадъ земство устроило мѣстный музей и вскорѣ послѣ открытія рѣшило поставить въ его залѣ бюстъ Салтыкова, какъ знаменитаго уроженца Тверской губ., какъ ея гордость и славу, — и бюстъ былъ выставленъ до тѣхъ поръ, пока правительственная вара не постигла «Отеч. Записокъ»; но лишь только гроза разразилась надъ головой Салтыкова, тотчасъ же предсѣдатель тверской палаты Жизневскій (не разъ до того выражавшій лично старику свое восторженное поклоненіе передъ его талантомъ) предложилъ комитету, управлявшему музеемъ, убрать бюстъ, какъ изображеніе лица неблагонамѣреннаго, и хранить его на чердакѣ. Таковъ "былъ приговоръ родной губерніи, а если большинство остальнаго общества и не отнеслось къ Салтыкову столько же демонстративно враждебно, то проявило такое полнѣйшее равнодушіе, что все это подняло много горечи въ душѣ писателя и окончательно подорвало его силы. Смущало его и то, что талантъ его продолжалъ проситься наружу императивно и онъ не могъ зачесть себя въ число писателей, уже покончившихъ съ своею дѣятельностью; обличительная сатирическая струна звучала еще такъ громко и чутко, что онъ не могъ не писать, но мысль, — гдѣ печатать впредь свои произведенія, — ставила его въ большое затрудненіе. Онъ былъ друженъ съ давнихъ поръ съ Юрьевымъ, редакторомъ «Русской Мысли», а потому охотнѣе всего желалъ участвовать въ этомъ журналѣ и первое «Пестрое письмо послалъ къ Юрьеву, но московская цензура, просмотрѣвъ статью, не согласилась на ея напечатаніе; тогда Салтыковъ, по полученіи обратно статьи, предложилъ г. Стасюлевичу попытать, не будетъ ли петербургская цензура менѣе придирчива, и дѣйствительно „Пестрое письмо“ появилось благополучно на страницахъ „Вѣстника Европы“.
Затѣмъ д-оъ Бѣлоголовой описываетъ свою встрѣчу съ Салтыковымъ за границей лѣтомъ 1885 г., куда тотъ поѣхалъ для поправленія здоровья. Здоровье его, по словамъ Бѣлоголоваго, находилось уже въ очень печальномъ состояніи! Въ этомъ развинченномъ организмѣ не было ни одного органа нормальнаго и воистину приходилось удивляться его живучести. Разговоры его большею частью вращались около его болѣзни, около описанія своихъ болѣзненныхъ ощущеній, и отвлечь его на другія темы стоило не малаго труда, а если это удавалось, то попрежнему приходилось нерѣдко удивляться оригинальности и остроумію этого ума, его изощренности схватывать смѣшныя стороны предмета и возводить ихъ до гротеска. Нерѣдко бывало, что, разговорившись, онъ начиналъ увлекаться своимъ разсказомъ, острить, лицо его оживлялось, какъ вдругъ въ самомъ пылу увлеченія онъ вдругъ останавливался, говоря: „ну вотъ, меня снова начинаетъ душить“ или „дергать“, и тотчасъ же впадалъ снова въ свое мрачное настроеніе. Несмотря на то, что онъ высказывалъ постоянно полную безнадежность въ своемъ поправленіи, онъ неотступно самымъ жалостливымъ голосомъ просилъ что-нибудь ему выписать и, ругая безплодность лѣкарствъ, цѣлый день принималъ въ извѣстные часы то ложку микстуры, то капли, то порошки, и ужасно боялся, какъ бы не перепутать и не пропустить время пріема. Всѣ мои старанія ограничить его въ этомъ постоянномъ глотаніи лѣкарствъ были напрасны и на всѣ мои уговоры пріостановить хоть на нѣсколько дней то или другое изъ нихъ онъ обыкновенно умолялъ: „ахъ, нѣтъ пожалуйста, не отнимайте у меня, вѣдь я чувствую, что оно мнѣ помогаетъ“. И приходилось уступать ему».
Очень интересно также передаваемое Бѣлоголовымъ содержаніе задуманной, но не написанной Салтыковымъ сказки «Богатырь», надъ которой онъ работалъ въ то время. "Все это время, — говоритъ Бѣлоголовый, — его больше угнетало то, что онъ не могъ написать задуманную имъ сказку «Богатырь»; каждый день садился онъ къ письменному столу, писалъ нѣсколько строкъ, но тотчасъ зачеркивалъ; онъ жаловался, что не можетъ подобрать выраженій для своей мысли, хотя скелетъ сказки лежалъ совсѣмъ готовый въ головѣ. Сущность ея онъ передавалъ въ слѣдующемъ видѣ. «Родился богатырь, здоровенный, голосъ какъ труба, растетъ въ люлькѣ не по днямъ, а по часамъ, и всѣ ждутъ съ радостной надеждою, что изъ него выйдетъ, когда онъ выростетъ. Вотъ ужъ онъ вышелъ изъ люльки и все растемъ и здоровѣетъ; подросъ такъ, что по ра бы ужъ его изъ дому на вольный воздухъ, а онъ все сидитъ и только растетъ да изумляетъ свою семью страшной силой. Наконецъ, однажды онъ всталъ, потянулся и вышелъ изъ дому. Родные и знакомые слѣдовали за нимъ вдали съ смутнымъ трепетомъ радостной надежды, повторяя себѣ: „идетъ, идетъ богатырь! ну что онъ теперь натворитъ?“ Богатырь прямо пошелъ въ близъ-лежащій лѣсъ: идетъ, играючи выворачиваетъ огромныя деревья, а толпа, слѣдующая сзади, дивится силѣ и говоритъ: „ну, что-то дальше будетъ?“ А богатырь дошелъ до огромнаго дупла, остановился, посмотрѣлъ внутрь, залѣзъ въ него, свернулся калачикомъ и уснулъ. Долго стояла толпа вокругъ дупла въ благоговѣйномъ ожиданіи, что сонъ этотъ будетъ непродолжительнымъ, и говорила всѣмъ: „тише, тише, спитъ богатырь, не будите“. Однако, простоявши такъ немалое время и видя, что богатырь не просыпается, разошлись по своимъ дѣламъ, говоря шопотомъ: „тише, тише, не будите, спитъ богатырь“. Пришли вечеромъ, смотрятъ — все спитъ богатырь и храпъ его стоитъ до лѣсу; пришли за завтра — то же самое, да такъ онъ и спитъ все по сіе время». Кромѣ этой сказки, ему хотѣлось написать для «Русскихъ Вѣдомостей» еще двѣ сказки: «Солнце и свиньи» и «Забытая балалайка»; но обѣ эти сказки еще не были имъ достаточно обдуманы".
Когда семья Салтыкова уѣхала на морскія купанья, больной всецѣло остался на попеченіи д-ра Бѣлоголоваго и поселился рядомъ съ нимъ въ одномъ домѣ. Д-ръ Бѣлоголовый замѣчаетъ по этому поводу:
«Жизнь наша сначала пошла такъ прекрасно, что мы съ женою могли нарадоваться, ибо признаюсь откровенно, что трусилъ не мало этого сожительства, зная болѣзненную раздражительность и рѣзвую нетерпимостъ Салтыкова. Но то ли прекращеніе вѣчныхъ препирательствъ съ женой и дѣтьми, а вмѣсто того внимательный уходъ за нимъ, то ли ему дѣйствительно это время немного легче, но только на него нашелъ, какъ говорится, „тихій часъ“: онъ сталъ чрезвычайно кротокъ благодушенъ. И тутъ, ближе вглядываясь въ этого человѣка, можно было легко замѣтить, что столь щедро одарившая его природа дала ему и прекрасное сердце, и весьма деликатную нравственную организацію, и только продолжительная болѣзнь да семейныя невзгоды сдѣлали то, что на фонѣ головлевской наслѣдственности развился такой дикій и грубый человѣкъ, какимъ представлялся Салтыковъ для лицъ мало его знавшихъ. Для насъ онъ не только не былъ грубымъ человѣкомъ, а агнцемъ доброты и кротости, въ высшей степени деликатнымъ во всѣхъ сношеніяхъ и горячо благодарнымъ намъ за дружескій уходъ, которымъ мы Старались его окружить».