Изъ воспоминаній дѣтства.
правитьI.
Дѣдушка.
править
Мои умственныя способности, какъ вообще у всѣхъ слабыхъ, болѣзненныхъ дѣтей, начали развиваться чрезвычайно рано. Я помню себя въ высокомъ дѣтскомъ креслѣ, съ серебрянымъ рожкомъ во рту; помню еще, что я издавала особаго рода мычанье, давая знать, чтобъ мнѣ налили въ рожокъ молока. Все же относящееся къ моему пятилѣтнему возрасту, я помню вполнѣ ясно и отчетливо. Въ моемъ воображеніи, какъ живой, возстаетъ дорогой образъ дѣдушки — милаго, добраго, симпатичнаго въ высшей степени старичка. Какъ длинный рядъ картинъ проносятся передъ моими глазами воспоминанія этого далекаго прошлаго.
Воскресенье. Ясное, но очень холодное зимнее утро. «Вы не пойдете сегодня къ дѣдушкѣ, дѣти, — говоритъ мама: слишкомъ холодно». И дѣйствительно, куда ѣхать съ такой мелюзгой въ гости, когда на дворѣ 25° мороза. Насъ пять человѣкъ; я старшая, а мнѣ только что минуло пять лѣтъ. «Дѣдушка, навѣрно, самъ придетъ къ намъ», говорю я братьямъ, и мы вчетверомъ отправляемся въ залу, къ завѣтному окну, изъ котораго видна вся улица.
Предчувствіе не обмануло меня; дѣдушка знаетъ, что въ такой холодъ насъ не выпустятъ изъ дому, и вотъ, черезъ нѣсколько минутъ, на небольшомъ возвышеніи въ концѣ нашей улицы показалась его фигура. Мы хорошо знали и енотовую военную шубу дѣдушки съ большимъ капюшономъ, и его привычку размахивать на ходу фуляровымъ платкомъ. «Дѣдушка идетъ! дѣдушка идетъ!» закричали мы, кидаясь стремглавъ въ переднюю, откуда насъ сейчасъ же прогнала обратно въ залу заботливая мама и затворила дверь. Пришлось ждать. Мы слышимъ, какъ скрипнула входная дверь, какъ мама цѣлуетъ и раздѣваетъ своего «милаго папу». Ахъ, какъ долго! Наконецъ, дверь отворяется изъ передней и мы всѣ разомъ бросаемся къ дѣдушкѣ. Перецѣловавъ насъ, онъ беретъ двухлѣтняго Серёжу на руки и идетъ въ гостиную. Здѣсь — онъ никогда не являлся къ намъ съ пустыми руками — онъ вынимаетъ изъ кармана большой свертокъ съ разными лакомствами и самъ дѣлитъ ихъ между нами поровну. — Все время, пока дѣдушка сидитъ у насъ, мы не отходимъ отъ него, слушаемъ, что онъ говоритъ съ папой и мамой, и не можемъ насмотрѣться на нашего милаго баловника.
Но восторгъ нашъ не имѣлъ границъ, когда мама, бывало, скажетъ: «Сегодня, дѣти, мы на цѣлый день поѣдемъ къ дѣдушкѣ и бабушкѣ». Мы, не капризничая, позволяли себя кутать сколько угодно, и въ большихъ саняхъ отправлялись въ гости. На крыльцѣ насъ, обыкновенно, встрѣчали дѣдушка, тетя и дядя, вносили на рукахъ въ переднюю и раздѣвали. Освободившись отъ шубъ и валенокъ, мы разсыпались по всѣмъ комнатамъ, наполняя шумомъ и гамомъ тихій дѣдушкинъ домъ. Одинъ изъ насъ уходилъ отыскивать огромнаго, чернаго, сибирскаго кота, любимца тети; другой — тащилъ въ залу хорошенькую собачку «Фидельку» и издали кричалъ: «Катя, верти органъ! Фиделька хочетъ танцовать». Собачка эта терпѣть не могла музыки и всегда выла, когда играли на органѣ; но мы съ хохотомъ увѣряли, что она поетъ. Да, порядкомъ-таки доставалось и толстому Васькѣ, и Фиделькѣ! За-то оба они сильно недолюбливали насъ, и лишь только заслышатъ, бывало, въ передней дѣтскіе голоса, тотчасъ спѣшатъ спрятаться куда-нибудь подальше.
Послѣ обѣда, дѣдушка уводилъ насъ въ свой кабинетъ, чтобъ одѣлить лакомствами. Въ этой комнатѣ стояло старинное бюро съ множествомъ ящиковъ. «Ну, ребятишки, — говорилъ дѣдушка, — отгадайте, въ которомъ ящикѣ сласти»? Отгадать было не такъ легко, потому что предварительно онъ перекладывалъ ихъ изъ того ящика, гдѣ онѣ лежали прежде — въ другой. Мы каждый разъ ошибались, но это доставляло намъ удобный случай пересмотрѣть все, что было въ бюро. А чего тамъ не было! Въ одномъ ящикѣ находились всѣ принадлежности письма, въ другомъ — разноцвѣтная бумага, бордюры, клей и все, что нужно для рамокъ, которыя дѣдушка дѣлалъ мастерски; въ третьемъ — разныя принадлежности рукодѣлій, такъ какъ, сверхъ того, онъ умѣлъ шить, кроить, вязать носки и шарфы ничуть не хуже любой женщины; въ четвертомъ — гвозди, молотки и разные инструменты; въ пятомъ — всевозможныя пряности, сухіе коренья и проч.
И такъ, переходя отъ ящика къ ящику, мы, наконецъ, натыкались на тотъ, который былъ для насъ самымъ пріятнымъ, и уходили изъ кабинета, щедро надѣленные конфектами, орѣхами и пряниками, а дѣдушка ложился отдохнуть не надолго. Онъ мало спалъ; его подвижная, дѣятельная натура не знала утомленія. Черезъ полчаса, онъ уже опять былъ среди насъ — бодрый и веселый, какъ всегда, и, обращаясь къ бабушкѣ, говорилъ: «А что Катерина Андревна, не дашь ли намъ чего-нибудь сладенькаго передъ чаемъ»? Вслѣдъ затѣмъ, на столѣ появлялись варенья, моченые яблоки и разныя водицы.
Во время святокъ, дѣдушка нѣсколько разъ дѣлалъ для насъ ёлку и самъ танцовалъ съ нами вокругъ нее, помахивая своимъ фуляромъ. Самъ, бывало, украшеній на ёлку надѣлаетъ, наклеитъ коробочекъ; трудится съ недѣлю въ своемъ кабинетѣ; за-то елка выходила на славу, а нашему восторгу и конца не было. «Нашъ дѣдушка все, все умѣетъ дѣлать», говорила я съ гордостью. Мы, ребятишки, удивлялись въ то время, почему дѣдушка можетъ не только шить, даже кушанье готовить, и за что ни возьмется — все мастерски исполнитъ. Гдѣ намъ было знать, какую тяжелую школу прошелъ нашъ дорогой старичекъ; мы такъ еще были малы, что ничего не понимали изъ его разсказовъ о походахъ, въ которыхъ онъ провелъ свою молодость, о тѣхъ захолустьяхъ, куда забрасывала его порой бивуачная жизнь офицера, о тяжелой службѣ при Аракчеевѣ. Дѣдушка всегда носилъ отставной военный мундиръ и усы, причесывался по модѣ тридцатыхъ годовъ: съ височками и хохолкомъ надъ лбомъ. Держался онъ всегда прямо, былъ такой ловкій, красивый, несмотря на свои сѣдые волосы, былъ добръ и гостепріименъ донельзя
II.
Путешествіе въ возкѣ.
править
Но вотъ наступила пора разлуки съ милымъ дѣдушкой! Наши дѣтскія сердца въ первый разъ испытали тогда настоящее горе. Случилось это слѣдующимъ образомъ. Отецъ получилъ мѣсто въ одной изъ южныхъ губерній и уѣхалъ туда сначала одинъ, а когда устроился тамъ, вытребовалъ всѣхъ насъ къ себѣ. Мама продала все лишнее, перебралась съ семьей въ домъ дѣдушки и начала собираться въ дорогу. Цѣлая недѣля прошла въ сборахъ. Отецъ прислалъ за нами человѣка, Михея Степаныча, при помощи котораго, дѣдушка досталъ для насъ огромный возокъ. Наступилъ февраль; погода стояла теплая, но снѣгу было очень много и проселочныя дороги представляли непрерывный рядъ ухабовъ. Такъ какъ братъ Серёжа все прихварывалъ, то бабушка посовѣтовала матери оставить его у нихъ до лѣта. Наконецъ, подошелъ день отъѣзда. Нашъ домъ — возокъ съ утра стоялъ у крыльца. Дѣдушка, помогая дядѣ и Михею укладывать въ него наши вещи, собственноручно приколотилъ въ углу возка маленькій образокъ Спасителя, на переднюю стѣнку повѣсилъ фонарь съ стеариновой свѣчкой, а оба боковые кармана наполнилъ всевозможными лакомствами; кромѣ того, онъ вручилъ Михею коробочку съ мятными лепешками и склянку съ нашатырнымъ спиртомъ, на случай, если кому-нибудь сдѣлается дурно въ дорогѣ. Однимъ словомъ, все было предусмотрѣно имъ, чтобы доставить намъ возможныя удобства.
Бабушка отпустила съ нами свою кухарку Акулину, давъ ей свой старый салопъ и атласный капоръ. Михей хохоталъ отъ души, когда увидѣлъ старую, сухопарую Акулину въ этомъ нарядѣ и тотчасъ же прозвалъ ее «нянюшкой». "Ахъ, Акулина Ивановна, какъ васъ нарядили! — говорилъ онъ: вы теперь совсѣмъ «нянюшка». Всю дорогу онъ обращался съ нею съ самой утонченной вѣжливостью, что очень забавляло насъ.
Какъ теперь смотрю на мою милую маму въ дорожной шубѣ на бѣломъ мѣху, крытомъ темнозеленой матеріей! Когда все было готово и вещи уложены, началось тяжелое прощанье: всѣ плакали, не исключая и годовалаго Саши, который, впрочемъ, оттого плакалъ, что не хотѣлъ сидѣть закутанный; но больше всѣхъ горевалъ Коля, и поднялъ такой крикъ, что, просто, не знали, что съ нимъ дѣлать. «Не хочу я ѣхать! сердито всхлипывалъ онъ: я останусь у дѣдушки»! Онъ особенно сильно привязался къ старичкамъ, потому что но долгу гащивалъ у нихъ. Мальчикъ былъ очень горячъ и никакъ не могъ ужиться въ мирѣ съ нами; перессорится, бывало, со всѣми и кончитъ тѣмъ, что скажетъ: «не хочу больше жить съ этими дураками; уведите меня къ дѣдушкѣ»! Нечего дѣлать, отправляли его къ старичкамъ, откуда онъ уже не скоро возвращался назадъ. Но на этотъ разъ пришлось покориться необходимости. Михей на рукахъ перенесъ въ возокъ насъ троихъ, а Акулина — Сашу; размѣстились, разцѣловались въ послѣдній разъ, Михей захлопнулъ дверцы и ловко вскочилъ на козлы. «Съ Богомъ»! — проговорилъ дѣдушка, махнувъ фуляромъ. Тройка почтовыхъ лошадей дружно тронула тяжелый экипажъ. Мама, вся въ слезахъ, смотрѣла въ окно возка до тѣхъ поръ, пока не скрылся навсегда изъ глазъ послѣдній домъ роднаго города.
Дѣтское горе не продолжительно; мы скоро отерли слезы и принялись болтать и осматриваться; путешествіе въ возкѣ было для насъ вещью совершенно новою. Глядя на насъ, и мама нѣсколько повеселѣла, начала разговаривать и улыбаться. «Мама, — сказала я, — нашъ возокъ настоящая комната. Какъ славно ѣхать въ немъ»! «Дай Богъ, моя милая, чтобы тебѣ все время было также хорошо, какъ теперь. Вѣдь, намъ придется ѣхать дней пять, если не больше».
Коля съ Лёлей мирно бесѣдовали, грызя орѣхи и посматривая въ окна; дорога была порядочная. Когда смерклось, Михей зажегъ нашъ фонарь, отчего намъ сдѣлалось еще веселѣе.
Часу въ восьмомъ вечера, мама, боясь ѣхать ночью, приказала остановиться у первой станціи, съ тѣмъ, чтобы переночевать тутъ. Когда Михей перенесъ меня изъ возка въ станціонную комнату, я не могла стоять на ногахъ — такъ страшно кружилась голова. Меня раздѣли, положили на диванъ; между тѣмъ, подали самоваръ; всѣ принялись пить чай, а я только смотрѣла, какъ братья уписывали булки, пирожки и лепешки, которыми заботливая бабушка набила биткомъ нашъ дорожный мѣшокъ. Наконецъ, утомленіе взяло свое, я крѣпко заснула и, вѣроятно, долго бы проспала, если бы меня не разбудилъ тихій голосъ мамы: «Вставай, Катюша, пора ѣхать». Я неохотно открыла глаза; чуть-чуть свѣтало; лошади уже стояли у крыльца; Акулина торопливо будила и одѣвала мальчиковъ; хоть и не легко это было, однако, подняли ихъ и всѣхъ насъ, полусонныхъ, на рукахъ вынесли въ возокъ, гдѣ мы снова крѣпко заснули. Я проснулась поздно и такая бодрая, что въ первое время храбро выдерживала и толчки при спускѣ въ ухабы, и духоту возка. Мы нигдѣ не выходили на станціяхъ, пока мѣняли лошадей, и только въ шесть часовъ вечера останавливались до слѣдующаго утра. Но къ концу втораго дня, мнѣ уже не казалось, что «мы ѣдемъ совсѣмъ точно въ комнатѣ»: я перестала жевать лакомства, на остальную ѣду смотрѣть не могла безъ отвращенія и лежала совершенно разбитая, положивъ голову на колѣна мамы; а тутъ, какъ нарочно, Саша безпрестанно плакалъ. Коля съ Лёлей ссорились и шумѣли. Чѣмъ далѣе мы ѣхали, тѣмъ дорога становилась хуже; ухабы попадались такіе, что насъ встряхивало и мы падали другъ на друга. Но братья переносили все это молодцами. Среди дня, они иногда раскладывали провизію и принимались закусывать съ такимъ аппетитомъ, точно и не существовало ухабовъ и страшной качки. По временамъ, они поднимали такой шумъ, что мама смотритъ, смотритъ вокругъ да и расхохочется своимъ молодымъ, беззаботнымъ смѣхомъ. «Точно цыганскій таборъ переѣзжаетъ на новое мѣсто», — скажетъ она Акулинѣ.
На третій день, эта «нянюшка» наша представляла очень печальную фигуру. Саша всю дорогу страшно капризничалъ и доводилъ ее, несчастную, до отчаянія. То онъ требовалъ, чтобы его выпустили погулять, то кричалъ, потомучто ему надоѣло сидѣть закутаннымъ. Отъ всего этого у Акулины однажды до такой степени разболѣлась голова, что она вдругъ, какъ сумасшедшая, застучала въ окно возка. Михей велѣлъ остановить лошадей и въ испугѣ бросился отворять дверцу. «Что случилось»? — озабоченно спросилъ онъ, смотря на всѣхъ насъ. «Михей Степанычъ, батюшко, положи мнѣ въ капоръ немного снѣжку! — простонала Акулина, срывая съ головы атласный капоръ: смерть моя приходитъ»! «Ахъ, нянюшка Акулина Ивановна, какъ вы меня напугали»! — отвѣтилъ Михей, хватая капоръ. Онъ положилъ въ него снѣгу, съ насмѣшливымъ поклономъ подалъ его Акулинѣ, захлопнулъ дверцы, и возокъ опять закачало во всѣ стороны. «Нянюшка» въ капорѣ со снѣгомъ представляла такой жалкій и, вмѣстѣ съ тѣмъ, смѣшной видъ, что мама не могла удержаться отъ улыбки, глядя на нее.
Часто намъ случалось останавливаться среди дороги, при чемъ Михей почти каждый разъ ворчалъ, отворяя дверцы возка: «Одинъ Царь небесный знаетъ, когда мы доѣдемъ; съ бариномъ ужь давно бы были на мѣстѣ». Когда которому-нибудь изъ братьевъ надоѣдало сидѣть въ возкѣ, онъ бралъ его къ себѣ на козлы. Ровно семь дней, съ томительнымъ однообразіемъ тянулось наше путешествіе. Каждый вечеръ, часу въ седьмомъ, останавливались на ночлегъ. Михей отправлялся по избамъ, покупалъ курицу и яицъ; варили супъ, молочную кашу, дѣлали яичницу; послѣ чая и ѣды насъ раздѣвали и укладывали спать. Утромъ поднималась новая возня; вставать приходилось очень рано; пока будили и одѣвали одного, другой падалъ и засыпалъ. Одну ночь мы ночевали въ большой татарской деревнѣ, у богатаго татарина. За нами очень ухаживала хозяйка, старая, добрая татарка. Она напоила насъ отличнымъ чаемъ и молокомъ и отдала въ наше распоряженіе большую, теплую комнату, съ широкими нарами вдоль стѣнъ, покрытыми коврами и подушками.
Крѣпко запечатлѣлся въ моей памяти тотъ счастливый день, когда Михей, усаживая меня въ ненавистный возокъ, сказалъ: «Сегодня кончатся ваши мученья, барышня: вечеромъ пріѣдемъ на мѣсто». Я считала часы до вечера, поэтому, изъ всей семидневной дороги, послѣдній день показался мнѣ самымъ длиннымъ. Когда мы въѣхали, наконецъ, въ тотъ городъ, гдѣ жилъ нашъ отецъ, когда нашъ возокъ быстро покатилъ по улицамъ и по обѣимъ сторонамъ отъ насъ привѣтливо замелькали освѣщенныя окна домовъ, я забыла несносную дорогу со всѣми ея мученьями. «Сюда, къ каменному дому», услышала я голосъ Михея: «Стой»! Дверца распахнулась; дюжія руки Михея первою вытащили меня изъ душнаго возка. «Вотъ, наконецъ, Богъ и донесъ, барышня, ласково улыбаясь, сказалъ онъ: всѣ вы намаялись, да и я съ вами». На лѣстницѣ встрѣтилъ насъ отецъ со свѣчей въ рукахъ; начались объятія, поцѣлуи, радостныя восклицанья. Сейчасъ подали самоваръ; напившись чаю, мы побѣжали осматривать домъ. Какъ хорошъ, какъ уютенъ показался онъ намъ! Особенно понравилась дѣтская съ четырьмя кроватками. Съ счастливой улыбкой на лицѣ я легла спать въ этотъ вечеръ. «Мы завтра никуда ужь не поѣдемъ, Акулина! говорила я, засыпая: я попрошу папочку, чтобы онъ велѣлъ сжечь противный возокъ»!