Смотри на щедрость сего бѣднаго Монарха! воспѣвай его дѣянія и требуй награды за свои труды!
Вещь самая ничтожная предпочтительнѣе такому Государю, который не имѣетъ ни вѣрности, ни благихъ нравовъ, ни религіи.
Султанъ Махмутъ вѣрно лишенъ разсудка, ибо его сердце презираетъ щедрость.
И чего ожидать отъ сына невольника? хотя онъ обладаетъ и трономъ?
Превозносить людей, недостойныхъ величія, не есть ли пускать въ глаза пыль, терять нить разсудка и питать змѣю на своемъ лонѣ?
Посадите дерево, носящее плоды горькіе, въ самомъ раю, орошайте его водою изъ рѣки безсмертія, увлажайте корни его медомъ сладчайшимъ, — оно не перемѣнится, оно не перестанетъ производить плодовъ горькихъ.
Положите яйцо ворона подъ павлина райскаго, и когда сія птица покроетъ оное, питайте ее одними фигами Едемскими, давайте ей воду изъ источника Зелзебильскаго[2]; пусть самъ Архангелъ Гавріилъ согрѣваетъ сіе яйцо; яйцо ворона произведетъ ворона. Тщетно трудился бы павлинъ Едемскій.
Возьмите змію изъ ея убѣжища, посадите ее въ цвѣтникъ розовой; пусть она вкушаетъ сладкое спокойствіе, пусть всѣ ея желанія будутъ удовлетворяемы; пусть она пьетъ воду изъ источника жизни: — никогда не будетъ она вашимъ другомъ; она умертвитъ васъ своимъ смертоноснымъ ядомъ.
Пусть садовникъ возметъ молодую сову со скалы пустынной и перенесетъ ее въ садъ прелестѣйшій, пускай вѣтви розы будутъ ее убѣжищемъ во время ночи, а по утру будетъ трономъ ее верхъ гіацинта: неблагодарная! — она удалится въ свое гнѣздо темное и пустынное, какъ скоро получитъ свободу крыльевъ,
Справедливо сказалъ великій Пророкъ: все возвращается къ своему началу.
Ежели приближиться къ сосуду съ амброю, то одежда твоя будетъ имѣть ея запахъ, но ежели зайдешь въ рабочую слѣсаря, то оттуда выдешь весь черный.
Странноли, что отъ худой природы мы не получаемъ ничего добраго. Можно ли отнять мракъ у ночи? —
Не ожидайте ничего отъ сына человѣка низкаго. Негръ, сколько ни моется, всегда остается чернымъ.
Если бы могущественный Монархъ получилъ себѣ въ удѣлъ разборчивость и чувство чести, то отъ сихъ стиховъ научился бы онъ благотворить; даже отъ прежнихъ государей принялъ бы тотъ урокъ; который преподаю ему нынѣ; онъ нe затмилъ бы своей славы и наградилъ бы лучше мое сочиненіе.
О Махмутъ! ты, которой покоряешь страны обширныя! ежели ты нестрашился меня, то по крайней мѣрѣ надлежало бы тебѣ страшиться Бога. За чѣмъ поступать со мною такъ жестоко? Или ты ничего не ожидалъ отъ моего ума, коего удары столько-же опасны, какъ удары меча кроваваго!
(Здѣсь Самь разсказываетъ Манутшеферу о своихъ подвигахъ противъ Мезендеранскихъ Дивовъ.)
Когда явился Царь, Самь поцѣловалъ землю и пошелъ его встрѣтить. Манутшеферъ сидѣлъ на тронѣ изъ кости, слоновой. Вѣнецъ изъ рубиновъ и смарагдовъ блисталъ на главѣ его. Онъ привѣтствовалъ героя и посадилъ близь себя; спрашивалъ его о Дивахъ Мезендеранскихъ, воинахъ неукротимыхъ, которыхъ свирѣпость равнялась жестокости волка гладнаго."
Отвѣтъ Сама.
«Великій Государь! да продолжаются дни твои вѣчно, да будетъ предохраненъ отъ вѣроломства людей злонамѣренныхъ! Я прибылъ ко граду Дивовъ лютѣйшиихъ, нежели самые львы, и быстрѣйшихъ, нежели кони Аравійскіе. — Сихъ воиновъ, называемыхъ Сегзарами, ты почелъ бы за тигровъ разъяренныхъ. Узнавши о моемъ приближеніи, они устрашились (ето было дѣйствіе моей славы); они оставили городъ, разпространивши въ немъ смятеніе и безпорядокъ. Впрочемъ войска двигнулись, и свѣтъ дневный былъ потемненъ числомъ сражающихся. Одни покрывали холмы, другіе долины; страхъ овладѣлъ моими воинами; я думалъ о средствахъ помочь таковому несчастію. Поднявъ свою палицу, имѣвшую вѣсу семдесять фунтовъ, оставилъ свое воинство на равнинѣ и направилъ путь къ симъ ужаснымъ неприятелямъ. Отъ ударовъ мною наносимыхъ падали ихъ головы, и красота ихъ лицъ увядала отъ моей храбрости. Племянникъ могущественнаго Царя Салема, съ яростію волка приближался ко мнѣ, предводительствуя безчисленными ратоборцами. Его называли Куркваемъ; ростъ его равнялся высотъ кипарисовъ. Происходя по матери отъ Догана, онъ до такой степени былъ неустрашимъ, что его воины казались предъ нимъ перстію. Прахъ вздымавшійся за симъ героемъ распространялъ блѣдность на лицахъ доблественныхъ нашихъ воиновъ. Тогда я поднялъ свою палицу, однимъ ударомъ раздробляющую противниковъ, ринулся въ среду рядовъ неприятельскихъ. Конь мой производилъ ржаніе ужаснѣйшее нежели голосъ слона. Земля колебалась, подобно разъяреннымъ морскимъ волнамъ, воины мои ободрились и преклонивъ главы, бросились на враговъ. Курквай услышалъ мой голосъ и шумъ ударовъ моей палицы, раздроблявшей черепы геройскіе. Желая со мною сразиться, подобно ужасному слону онъ приближается ко мнѣ, хочетъ запугать меня своею сѣтью. Проникнувъ въ его намѣренія, я избѣжалъ опасности, и взявъ въ руки лукъ Кайянскій и стрѣлу тополевую, напрягъ ее; она понеслась быстрѣе нежели какъ подымается орелъ, вонзилась въ грудь Курквая и начала терзать его подобно пламени. Ударъ мой былъ столь силенъ, что его шишакъ вошелъ ему въ голову, Онъ приближился, подобно раздраженному слону, и извлекъ мечь Индійскій. Мнѣ казалось, о великій Царь! что горы трепетали въ ужасѣ. Чѣмъ болѣе онъ тѣснилъ меня, тѣмъ тверже ожидалъ я его нападенія: желалъ, чтобы онъ приближился, дабы мнѣ удобнѣе было сразить его. Когда же узрѣлъ его близь себя, то простеръ мои руки и схвативъ его за поясъ, съ яростію льва низвергъ его съ коня и вонзилъ въ грудь его мечь свой. Войско, видя смерть Царя своего, обратилось въ бѣгство. Долины, холмы, пустыни и горы служили убѣжищемъ для устрашенныхъ. Десять тысячъ конницы и пѣхоты покрыли широкое поле своими трупами. До сраженія, Курквай — сей Государь, сей воинъ неустрашимый, привелъ съ собою тридцать тысячь. Какую власть, о Государь! злодѣи имѣли бы надъ твоею судьбою, надъ служителями твоего трона!»
(Вотъ описаніе, которое даетъ намъ понятіе о сравненіяхъ и подобіяхъ, употребляемыхъ Фердусіемъ.)
«Варцевъ взиралъ на приближавшихся къ нему десяти воиновъ и уподоблялся гладному льву, ищущему добычи. Онъ облекается въ кольчугу, препоясуетъ себя, поясомъ златотканнымъ. Голова его исчезаетъ подъ шлемомъ Турецкимъ; его колчанъ наполняется стрѣлами убійственными. Ничто немогло равнятъся ни съ живостію его движеній, ни съ ужасомъ, имъ поселяемымъ. То казался оъ висящимъ на сбруѣ своего коня, то держащимся крѣпко и прямо въ сѣдлѣ, и тогда-то уподоблялся горѣ движущейся. Какъ облако грозное, приближается онъ съ копіемъ и саблею, блистающею лучами алмаза; тогда онъ уподоблялся тверди усыпанной звѣздами, — дню проливающему свѣтъ — источнику текущему посреди изпещренной долины. Простираетъ ли онъ руки длиною своею подобныя вѣтвямъ платановымъ? Тогда его называютъ древомъ булатнымъ.»
(Описанія въ приятномъ родѣ также очень блистательны въ Шахъ-Намегѣ. Сочинитель описываетъ прелестный садъ.)
«Тамъ роза цвѣтетъ неувядаемо; края цвѣтниковъ покрываются тюрльпанами и гіацинтами; воздухъ тихъ и благоухающъ. Нѣтъ тамъ ни излишняго жара, ни излишняго холода; но вѣчно царствуетъ весна, вѣчно соловей сладкими своими звуками оглашаетъ очаровательныя рощицы.»
"Здѣсь Фердусій желаетъ дать намъ понятіе о великолѣпіи, съ какимъ Хозру отправлялся въ походы, и расточаетъ все богатство своего воображенія:)
«При знаменитомъ Хозру вели триста коней, коихъ збруя была украшена золотомъ; за ними слѣдовало тысяча сто шестьдесятъ пѣшихъ рабовъ, вооруженныхъ копіями; потомъ тысяча сорокъ прекрасныхъ юношей, которые подъ парчевою одеждою имѣли латы и шествовали вооруженные саблями; за ними слѣдовало семь сотъ сокольниковъ, коихъ попеченію были ввѣрены разные роды соколовъ и ястребовъ; за сими триста всадниковъ, держащихъ барсовъ. Потомъ видимы были семдесятъ львовъ, тигровъ, тѣсно скованныхъ, покрытыхъ парчею Китайскою и искусно выученныхъ для охоты, и которыхъ челюсти были заключены золотою цепью. Тамъ представлялись семь сотъ собакъ, которыхъ на бѣгу схватывали ланей. Тысяча музыкантовъ, имѣвшихъ обязанность увеличивать удовольствія охоты своими орудіями, выступали на мулахъ; головы ихъ украшались золотыми вѣнками. Для перенесенія трона, царскаго шатра, обоевъ, завѣсъ, палатокъ, звѣрей, свита держала при себѣ пятьсотъ верьблюдовъ. Двѣсти рабовъ несли кадильницы, въ которыхъ дымились амбра и алойное дерево. Двѣсти юношей, назначенныхъ къ услугамъ повелителя, держали нарцисы и шафранъ. Они шли впереди, дабы вѣтеръ разливалъ во всѣ стороны запахъ благовоній. Предъ сими юношами шло сто верьблюдовъ съ мускусовою водою, которую они разливали по дорогѣ, гдѣ надлежало проходить Хозру, дабы зефиръ навѣвалъ на Государя запахъ сей благовонной воды. Триста юношей; подобныхъ самодержцамъ, сопровождали его въ одѣяніяхъ разнаго цвѣту. Посреди сей великолѣпной свиты ѣхалъ самъ Первицъ, украшенный вѣнцомъ и сергами, и облеченный въ богатую одежду, сотканную изъ золота. Нарукавья, ожерелье, золотой поясъ, котораго петлицы были украшоны драгоцѣнными каменьями, составляли его нарядъ.»
(Фердусій описываетъ дворецъ Феридуна.)
«Никогда весна невидала и никогда неувидитъ подобнаго Государя. Въ семъ раю вѣчно царствуетъ юная весна; земля онаго состоитъ вся изъ амбры, камни изъ чистаго золота, самое высокое небо служитъ жилищемъ для Государя. Никакая гора не можетъ сравниться съ высотою портика, украшающаго его чертоги, Никакая равнина не имѣетъ такого пространства, какое въ себѣ заключаетъ его конное рысталище. Когда я достигъ до его чертоговъ, его глава вступала въ таинственный совѣтъ съ звѣздами[3]. Одною рукою держалъ онъ слона, а другою льва. Земля казалась ее подножіемъ. Слоны везли золотой его тронъ; выи львовъ были украшены ожерельями изъ драгоцѣнныхъ каменьевъ. Великолѣпно предсталъ я предъ владыку могущаго; тронъ его былъ воздвигнутъ изъ драгоцѣнной бирюзы. Онъ возсѣдалъ на немъ, какъ мѣсяцъ среди тверди небесной. На главѣ его сіялъ вѣнецъ, усыпанный алмазами и рубинами.»
- ↑ Сочиненная по поводу неблагодарности Махмутовой. Сей завоеватель послушавшись вѣроломнаго придворнаго, вмѣсто обѣщанныхъ наградъ за переложеніе въ стихи Шахъ-Намега выдалъ Фердусію только 60,000 драхмъ, лишилъ его своихъ милостей и подвергалъ дни его опасности.
- ↑ Источникъ райской.
- ↑ Стихотворецъ, сравнивая повелителя съ Владыкою неба, дѣлаетъ его совѣтниками свѣшила небесныя. Соч.