1902
править
ГЛАВА I. — Отецъ и сынъ. — Коварный родственникъ — Арестъ невиннаго. — Въ тюрьмѣ среди убійцъ и воровъ. — Напрасныя ожиданія
ГЛАВА II. — Отчаяніе сына. — Во дворцѣ лорда. Ужасное открытіе. — Оскорбленная гордость и стойкость честнаго убѣжденія. — Обманутыя надежды. — Голландецъ. — Мнимое счастье. — Въ мастерской фальшивыхъ монетчиковъ.
ГЛАВА III. — Напрасное предостереженіе. — Богатый баронъ и его слуга — Преступники у себя дома. — Рѣшительная выходка голландца. — Чиновникъ тайной полиціи. — Билетъ въ тысячу фунтовъ. — Сигналъ къ задержанію. — Счастливый побѣгъ. — Страшная ночь. — Покинутый и отверженный
ГЛАВА IV. — Въ рукахъ смерти: — Человѣколюбивый лордъ — Пробужденіе новыхъ надеждъ. — Арестантскія суда. — Вербовка. — Торговля документами. — Завербованные
ГЛАВА V. — На кораблѣ «Король Эдуардъ». — Тристамъ. — Посадка на корабль преступниковъ. — Поднятіе якоря. — Лодка въ открытомъ морѣ. — Сынъ лорда. — Антонъ и Аскотъ. — Вода на кораблѣ. — Ключъ для бунтовщиковъ
ГЛАВА VI. — Въ жаркомъ поясѣ. — Медузы. — Мюнхгаузенъ на кораблѣ. — Антонъ и Тристамъ. — Мошенникъ узнанъ. — Въ ожиданіи шторма. — Отчаяніе заключенныхъ. — Буря, — «Летучій голландецъ». — Возстаніе матросовъ. — Судъ Божій
ГЛАВА VII. — Въ ожиданіи смерти. — Освобожденіе арестантовъ. — Побѣда бунтовщиковъ. — Разнузданныя страсти. — Тристамъ побитъ. — Ужасающая трапеза-акулъ. — Голландецъ и Тристамъ. — Переговоры съ заключенными офицерами — Бунтовщики безумствуютъ
ГЛАВА VIII. — Голодъ на кораблѣ. — Новые переговоры съ офицерами. — Голландецъ въ отчаяніи. — Бунтъ въ средѣ бунтовщиковъ. — Сдача офицерамъ. — Земля въ виду. — Острова Южнаго океана
ГЛАВА IX. — Охота. — Роскошный пиръ послѣ долгаго воздержанія. — Покинутая деревня островитянъ. — Охота на свиней. — Заблудились. — Война между туземцами. — Бѣлые открыты
ГЛАВА X. — Мнимый родственникъ короля. — Подъ карауломъ дикарей. — Въ селеніи островитянъ. — Погребеніе мертвыхъ и человѣческое жертвоприношеніе. — Колонія бѣлыхъ
ГЛАВА XI. Нравы и обычаи дикарей. — Эмиграція. — На горной возвышенности. — Подъ мнимой охраной боговъ. — Охотники за невольниками. — Отчаянный бой за свободу. — Извѣстіе отъ «Короля Эдуарда». — Конецъ островитянъ
ГЛАВА XII. — Выступленіе охотниковъ за невольниками. Погребеніе короля островитянъ. — Въ горахъ. — У отшельника горы. — На пути къ кратеру. — Буря. — Огненное море. — Возвращеніе подъ дождемъ. — Смертельная усталость — Сбились съ пути
ГЛАВА XIII. — Посланные отшельника. — Борьба съ «ночными духами». — Ловля теленка и матки. — Давно неизвѣданная пища. — Подъ гостепріимнымъ кровомъ отшельника. — Въ долину. — На палубѣ «Короля Эдуарда»
ГЛАВА XIV. — Колонія на берегу моря. — Недовольство туземцевъ. Періодъ дождей. — Туила, другъ бѣлыхъ. — Борьба. съ муравьями. — Подозрительные признаки. — «Очарованное» дитя островитянъ. — Землетрясеніе
ГЛАВА XV. — Броженіе среди туземцевъ. — Прибытіе дикарей съ сосѣдняго острова. — За баррикадами. — Нападеніе. Спасительный залпъ. — Осаждены среди гніющихъ труповъ. — Пожаръ въ домѣ бѣлыхъ. — Неожиданная помощь съ родины
ГЛАВА XVI. — Освобожденіе Туилы. — Экспедиція на островъ Ша-Рана. — Рыбная ловля у дикарей. — Встрѣча съ островитянами. — Умерщвленіе англійскаго офицера. — Наказаніе дикарей и водвореніе арестантовъ. — Казнь Ша-Рана
ГЛАВА XVII. — Похороны на палубѣ корабля. — Въ гротѣ среди буруновъ и скалъ. — Шлюпки «Короля Эдуарда». — Бой съ акулою. — Акула на палубѣ корабля. — Новые анекдоты Мюнхгаузена. — Исторія голландца
ГЛАВА XVIII. — Переѣздъ въ Австралію. — Встрѣча съ дикарями съ Соломоновыхъ острововъ. — Угрызенія совѣсти голландца и безсильная злоба Тристама. — Земля! — Въ Ботанибеѣ
ГЛАВА XIX. — На берегу Австраліи. — Отставшій колонистъ. — Печальныя извѣстія. — Лучъ надежды. — Лагерь на берегу. — Бѣгство арестантовъ. — Выступленіе вглубь страны. — Недостатокъ провіанта
ГЛАВА XX. — Въ пустынѣ. — Охота на кенгуру. — Динго. — Ночое происшествіе. — Нападеніе муравьевъ-львовъ. — Туземцы. — Судъ Божій у австралійскихъ негровъ
ГЛАВА XXI. — Въ становищѣ дикарей. — Извѣстія, сообщенныя охотникомъ за чертями. —Продолженіе похода въ сопровожденіи дикарей. — Встрѣча съ другимъ племенемъ. — Лагерь на берегу рѣки и постройка понтоновъ. — Нравы, обычаи и религіозныя воззрѣнія австралійскихъ дикарей
ГЛАВА XXII. — Распря между племенами двуутробки и пчелы. — Чары колдуна. — Прогулка съ охотникомъ за чертями. — Гибельный выстрѣлъ. — Сынъ лорда въ смертельной опасности. — Сонъ «Прыгуна»
ГЛАВА XXIII. — Жертва колдовства. — Взрывъ племенной ненависти. — Дикари обмануты. — Переходъ черезъ плоты. — Нападеніе. — Бумеранги. — Погребеніе убитыхъ. — На пути къ порту Джаксонъ. — Недобрыя вѣсти изъ осажденной колоніи
ГЛАВА XXIV. — Въ виду осажденной колоніи. — Атака. — Встрѣча въ пылу битвы съ туземцами. — Взятіе въ плѣнъ Тристана и разоблаченіе обманщика. — Искупленіе и смерть голландца. — Укрѣпленіе колоніи. — Конецъ всѣмъ бѣдамъ
ГЛАВА I.
правитьЭто было больше, чѣмъ сто лѣтъ назадъ. Въ одной маленькой грязной матросской харчевнѣ, въ Лондонѣ, за отдѣльнымъ столикомъ сидѣли два человѣка и вполголоса разговаривали между собою. Они были вполнѣ поглощены предметомъ своей бесѣды и не обращали никакого вниманія на остальную публику. Съ перваго же взгляда можно было догадаться, что это были отецъ и сынъ. Старшему было лѣтъ 45, младшему еще не было полныхъ семнадцати. Оба были высокаго роста, хорошо сложены, съ темными волосами и темными же глазами, которые смѣло и открыто смотрѣли на. міръ Божій, хотя и не съ одинаковымъ выраженіемъ. Отцу, очевидно, пришлось уже не мало потерпѣть и пострадать; подъ тяжелой рукой судьбы; сынъ же съ отвагой юности вѣрилъ, что шутя можетъ побороть всякія препятствія это тоже было, очевидно. — Старикъ тихонько барабанилъ пальцами по столу, взглядъ его неопредѣленно блуждалъ въ пространствѣ и глубокій вздохъ временами подымалъ его грудь.
— Антонъ, — сказалъ онъ, почти шепотомъ, — знаешь, какой сегодня день?
Сынъ съ недоумѣніемъ пожалъ плечами. — Двадцатое октября, — сказалъ онъ. —А въ чемъ дѣло, отецъ?
— Не о томъ я тебя спрашиваю! Съ этимъ днемъ для насъ связаны печальныя воспоминанія. Ты уже забылъ объ этомъ, мой мальчикъ?
Юноша опустилъ глаза. — Два года назадъ, умерла мать! Да, да, помню, это было 20 октября.
Старикъ потрепалъ сына по рукѣ. — Ты не думалъ объ этомъ, Антонъ, но я охотно тебѣ это прощаю. Твои лѣта и мои — большая разница! Господи! Если бы мы никогда не были молоды и безпечны, — откуда взяли бы мы силу переносить всѣ жизненныя невзгоды? То, что сидитъ у меня самого въ головѣ, можетъ быть, и безразсудно, и глупо, но эти все больше, все крѣпче охватываетъ мою душу и лишаетъ меня всякаго мужества. Антонъ, я хочу разсказать тебѣ все. Сегодня я получилъ письмо отъ двоюроднаго брата.
— Отецъ! — и мальчикъ, какъ отъ электрическаго удара вскочилъ со стула. — Что же онъ пишетъ? Онъ зоветъ насъ къ себѣ? Мы пойдемъ сегодня къ нему?
— Тише, тише, — садись и сиди спокойно, Антонъ. Письмо совсѣмъ коротенькое и, на мой взглядъ, написано странно. Сегодня я долженъ пойти къ нему.
— Одинъ, — вскричалъ Антонъ. — Безъ меня?
— Безъ тебя… Вотъ, послушай, что онъ пишетъ. — И старикъ прочелъ юношѣ вполголоса нѣсколько строкъ: — «Приходи сегодня вечеромъ, во дворецъ, въ 9 часовъ, черезъ заднюю дверь. Тамъ ты встрѣтишь меня, и все будетъ хорошо. Если же, по непредвидѣнной случайности, ты встрѣтишься въ сѣняхъ съ лордомъ, или лэди Кроуфордъ, то спрячься въ первой же ближайшей комнатѣ. Господа не любятъ, чтобы слуги ихъ принимали гостей. Твой двоюродный братъ Томасъ».
Старикъ поднялъ глаза: — Какъ тебѣ это нравится, Антонъ?
— Что же тутъ такого, отецъ? Вѣдь это люди богатые и знатные, они могутъ распоряжаться въ своемъ домѣ, какъ хотятъ.
Старикъ покачалъ головой. — А у меня такое дурное предчувствіе, --сказалъ онъ. — Письмо пришло какъ разъ сегодня, въ такой день, который однажды уже принесъ намъ тяжелое горе. Это не къ добру, потому что…
Онъ остановился, какъ будто сказалъ уже слишкомъ много. Сынъ съ любопытствомъ посмотрѣлъ на него. — Потому что? — повторилъ онъ.
— Ну, я вообще не довѣряю Томасу. Нѣтъ, я не вѣрю ему. Ты уже не маленькій и можешь понять меня.
— Но почему же, отецъ? Письма его были всегда такъ дружелюбны и откровенны. Вѣдь съ этимъ ты не можешь не согласиться?
— Именно потому, именно потому, мой мальчикъ. Пока у меня въ Голштиніи была усадьба, пока мнѣ вообще везло, Томасъ писалъ только, если ему нужны были деньги; теперь же, когда на меня посыпались ударъ за ударомъ, когда я совсѣмъ разорился, онъ вдругъ является съ предложеніемъ вмѣстѣ ѣхать искать счастья въ Америкѣ. Онъ собирается наживать капиталы, обѣщаетъ всѣмъ дѣлиться со мною по-братски Что все это значитъ, — не понимаю.
Сынъ разсмѣялся. — Какъ ты подозрителенъ, отецъ! Наше незаслуженное несчастіе тронуло его, внушило ему состраданіе.
— Можетъ быть, только мнѣ что-то не вѣрится. Когда ты поживешь съ мое, мой добрый мальчикъ, тогда и ты перестанешь видѣть все въ розовомъ свѣтѣ; и ты будешь прежде требовать доказательствъ, а потомъ уже вѣрить людямъ; не будешь носить свою душу на ладони и показывать ее первому встрѣчному, кто захочетъ въ ней хозяйничать. Однако, мнѣ пора ужъ итти, — замѣтилъ онъ. — До дворца лорда Кроуфорда добрый часъ ходьбы, такъ времени терять нельзя. Прощай, Антонъ. Ложись пораньше спать, мой мальчикъ, и ни въ какомъ случаѣ не жди меня. Я вернусь развѣ часамъ къ двѣнадцати: вѣдь Томасъ захочетъ, конечно, узнать подробно обо всемъ, о чемъ въ письмахъ сообщалось кратко; а потомъ навѣрное пожелаетъ хорошенько обсудить сообща свои новые планы. На это таки требуется время.
— Позволь мнѣ проводить тебя, отецъ, — попросилъ Антонъ, но старикъ замоталъ головой. — Нѣтъ, нѣтъ, ни въ какомъ случаѣ; я не могу выносить мысли, что ты, въ такую темень, будешь одинъ на улицѣ. Такая давка, такая сумятица. Хозяинъ говоритъ, что здѣсь и обкрадутъ, и убьютъ изъ-за нѣсколькихъ пфенинговъ. Обѣщай же мнѣ, Антонъ, что ты не выйдешь изъ дома.
Мальчикъ приподнялъ занавѣсъ и посмотрѣлъ въ окно. — Ну, хоть нѣсколько шаговъ тутъ, поблизости, отецъ? Тутъ кукольный театръ и ученый медвѣдь, — мнѣ хоть однимъ глазкомъ взглянуть!
— Завтра, дитя мое, завтра, мы пойдемъ вмѣстѣ. И слушай еще, мой мальчикъ, сейчасъ же иди въ нашу комнату. Спрячься, Антонъ, а то тутъ ты можешь попасть въ руки вербовщиковъ, тебя могутъ завербовать насильно.
Мальчикъ весело разсмѣялся. — Ну, отецъ, — вскричалъ онъ, — ты оставляешь меня въ первый разъ одного на нѣсколько часовъ, и тебѣ ужъ представляется, что земля сорвется съ петель и погребетъ меня подъ своими развалинами. Вѣдь я ужъ и въ самомъ дѣлѣ больше не ребенокъ.
Старикъ вздохнулъ. — Я предчувствую что-то недоброе, Антонъ.
— Это ужъ твое обыкновеніе, отецъ. Когда это было, чтобъ ты ожидалъ чего-нибудь добраго впереди?
— Потому что я дѣйствительно это крайне рѣдко бываетъ, дитя. Ну, такъ ты будешь сидѣть въ нашей комнатѣ, — не правда-ли? Сдѣлай это ради меня.
Антонъ протянулъ ему руку. — Иди спокойно, отецъ. Я тебѣ обѣщаю не выходить изъ дома.
— Ну, такъ до свиданія, дитя, прощай! Черезъ нѣсколько часовъ мы увидимся. Странно, что я долженъ самъ себѣ повторять это, чтобы вѣрить, а камень все-таки остается на сердцѣ.
Антонъ проводилъ его до двери дома. Сквозь туманъ осенняго вечера невдалекѣ мерцалъ свѣтъ нѣсколькихъ громадныхъ смоляныхъ факеловъ, окруженныхъ облаками дыма. Тугъ показывались разныя чудеса, и жадная до зрѣлищъ публика любовалась, какъ ученый медвѣдь, на цѣпи, выдѣлывалъ свои неуклюжія штуки. Люди стояла вокругъ плотной стѣной и бросали Мишкѣ хлѣбъ, плоды, мѣдныя монеты и лакомства; слышался хохотъ, хлопанье въ ладоши; всеобщее веселье соединяло всѣхъ этихъ людей вмѣстѣ. Антонъ съ завистью смотрѣлъ въ эту сторону, и ему очень хотѣлось принять участіе въ этомъ удовольствіи. Но отецъ, какъ бы противъ воли, оттолкнулъ его отъ двери вглубь комнаты. — Ты обѣщалъ мнѣ, мой мальчикъ. — «Да, да, и конечно я сдержу обѣщаніе».
— Я вѣрю, дитя, ты всегда это дѣлалъ. Прощай, мой мальчикъ, черезъ четыре часа мы опять будемъ вмѣстѣ.
И онъ ушелъ, не подозрѣвая, что ему придется вновь увидать своего любимца только послѣ долгой, мучительной разлуки, на другомъ концѣ свѣта.
Въ то время, какъ Антонъ послушно взбирался на чердакъ, въ свое помѣщеніе, Кроммеръ, его удрученный заботами отецъ, потупившись, задумчиво пробирался сквозь шумную толщу лондонскихъ улицъ. По обѣимъ сторонамъ улицы трещали задуваемые вѣтромъ фонари на высокихъ столбахъ, которые въ то же время служили и для рекламъ какому-нибудь торговцу, лѣкарю-шарлатану, или калѣкѣ. Одинъ разносчикъ громко выхвалялъ универсальныя капли, другой универсальное мыло; этотъ сиплымъ голосомъ въ безобразныхъ стихахъ воспѣвалъ исторію недавно совершеннаго шестерного убійства; а тоть завывающимъ тономъ сколько разъ повторялъ свою просьбу объ одномъ пенни, что судорожный кашель заставилъ, наконецъ, его отдохнуть поневолѣ. Всѣ эти звуки сливались въ одинъ сплошной хаосъ, въ которомъ только привычное ухо могло различать отдѣльныя слова. Дядя Кроммеръ шелъ среди всего окружавшаго его шума съ тѣмъ чувствомъ, тайнаго страха, которое овладѣваетъ деревенскимъ жителемъ, если онъ внезапно попадаетъ въ самое сердце большого города, съ его непонятной, суетливой дѣловой жизнью. Онъ зналъ, что по этой улицѣ ему надо итти прямо еще около получаса, потому медленно пробирался въ тѣснотѣ, между тѣмъ какъ всѣ мысли его, съ глубокой тоской, стремились на далекую родину, въ Голштинію.
На Келлерскомъ озерѣ, въ Голштиніи, стоитъ старый, крытый соломою домъ, подъ крышей котораго онъ родился, съ которымъ связаны всѣ его воспоминанія и изъ котораго онъ изгнанъ, благодаря превратностямъ судьбы. Онъ мысленно видѣлъ этотъ домъ, соломенное гнѣздо подъ крышей, стѣну изъ плитняка вдоль улицы и зеленую, поросшую елями, гору на заднемъ планѣ. Теперь другой, болѣе счастливый, называетъ это мѣсто своей собственностью, а ему уже нѣтъ больше возврата туда; никогда не увидитъ онъ своего единственнаго сына хозяиномъ и собственникомъ тамъ, гдѣ семья Кроммеровъ, болѣе столѣтія, съ честью и въ довольствѣ жила на собственномъ, изъ рода въ родъ переходившемъ, клочкѣ земли. Бѣдный Антонъ! ему пришлось покинуть родину, и теперь, въ далекой Америкѣ, ему придется собственными руками съ трудомъ воздѣлывать землю, на которой, быть можетъ, когда-нибудь у него и будетъ свои домъ, гдѣ послѣ тяжкаго труда онъ будетъ отдыхать и разсказывать своимъ дѣтямъ о нѣмецкой отчизнѣ, о любимой, незабвенной Голштиніи.
Глубокій вздохъ вырвался изъ груди старика. — И это должно было случиться! И все изъ-за презрѣнныхъ денегъ!
Затѣмъ онъ опять мысленно перешелъ къ двоюродному брату.
Томасъ Шварцъ всегда былъ легкомысленный малый, нежеланный членъ достойной семьи Кроммеровъ. Дома онъ навлекъ на себя обвиненія во всевозможныхъ неблаговидныхъ продѣлкахъ и, на этомъ основаніи, его услали набираться въ свѣтѣ ума-разума. Долгое время онъ скитался то тамъ, то сямъ, побывалъ въ нѣсколькихъ тюрьмахъ, выпрашивая у родственниковъ денежнаго вспомоществованія; наконецъ, пропалъ на нѣкоторое время безъ вѣсти, а потомъ опять объявился въ Лондонѣ, въ качествѣ слуги при домѣ Кроуфорда. Это случилось какъ разъ въ то время, когда Петеръ Кроммеръ лишился своей усадьбы, и вотъ его вѣтренный братецъ началъ писать ему, что онъ скопилъ денегъ и хочетъ на нихъ купить въ Америкѣ ферму. Онъ просилъ своего старшаго родственника помочь ему своей опытностью, приглашая его пріѣхать въ Лондонъ и обѣщая принять на себя всѣ дорожныя издержки, при переѣздѣ въ Америку. Когда все это еще разъ припоминалось Кроммеру, онъ на минуту остановился, чтобы обсудить хорошенько то, что наводило его на сомнѣнія. Откуда у Томаса могли быть деньги? Честнымъ трудомъ онъ, во всякомъ случаѣ, не могъ нажить много. И старикъ храбро подавилъ вздохъ. Что во всей, этой исторіи было что-то темное, — въ этомъ онъ не сомнѣвался. И потомъ, зачѣмъ такая таинственность, это настойчивое требованіе не показываться во дворецъ Кроуфорда, пока не получится отъ него письма; зачѣмъ нужно было такъ точно обозначать часъ для свиданія? Кроммеръ шелъ и покачивалъ головой.
Неужели въ самомъ дѣлѣ есть люди, которые запрещаютъ своимъ слугамъ принимать родственниковъ? Самъ онъ, конечно никогда ничего подобнаго не дѣлалъ. Напротивъ, когда старыя матери изъ бѣдныхъ семей приходили къ нимъ навѣстять своихъ дѣтей, то въ теплой, опрятной кухнѣ Кроммера имъ предлагали обѣдъ, оказывали имъ ласковый пріемъ и отпускали съ добрымъ напутствіемъ; да развѣ возможно иначе? Однако-жъ не время было рѣшать разныя «но» и «если». Въ вечернемъ туманѣ уже виднѣлся передъ нимъ ярко освѣщенный дворецъ Кроуфорда. — Ему нужно было пройти мимо главнаго входа и, съ переулка, отъискать входъ для прислуги. Съ перваго раза, можетъ быть, это сдѣлать было и не легко, но Кроммеръ съ чисто германской обстоятельностью уже за нѣсколько дней ходилъ вокругъ, изучая всѣ подробности дома. Теперь ему оставалось только открыть боковую калитку, перейти обширный дворъ, и онъ былъ у цѣли. И здѣсь, внутри большого огороженнаго пространства, тоже горѣло нѣсколько фонарей, которые хорошо освѣщали мощеный дворъ. Въ конюшняхъ еще работали слуги, но больше не было видно никого.
Съ спокойствіемъ чистой совѣсти Кроммеръ вошелъ во дворецъ, гдѣ Томасъ ждалъ его къ девяти часамъ. Теперь было уже нѣсколькими минутами больше, и онъ вѣрно уже стоитъ на лѣстницѣ и сторожитъ; вѣдь онъ, конечно, съ нетерпѣніемъ ждетъ извѣстій изъ Германіи и, послѣ такой долгой разлуки, горитъ желаніемъ поговорить съ родственникомъ. Шумный, грязный, окутанный туманомъ Лондонъ, конечно, не можетъ замѣнить ему его залитой солнцемъ родины. — И дѣйствительно, Томасъ уже стоялъ на крыльцѣ. Фу, ты, чортъ! Что онъ увидѣлъ! Синяго цвѣта одежда блестѣла на немъ серебромъ, на головѣ большой напудренный парикъ, на ногахъ башмаки съ застежками по талеру величиной, на рукахъ сіяли бѣлизной манжеты, напомаженные усы, закрученные въ ниточку, торчали по обѣ стороны лица.
На взглядъ Петера Кроммера его двоюродный братъ-имѣлъ видъ герцога; онъ едва рѣшился поздороваться съ нимъ.
— Господи Іисусе! — сказалъ онъ, снимая шапку, — да неужели это ты, Томасъ?
— Иди въ мою комнату. Скорѣе, скорѣе.
Это была нѣсколько странная встрѣча, плохо подходившая къ неторопливой, обстоятельной манерѣ нѣмца, однакоже Кроммеръ послѣдовалъ приглашенію, и оба родственника чуть не бѣгомъ поспѣшили въ маленькую комнатку, куда вели три ступеньки.
И только тутъ Томасъ, наконецъ, протянулъ своему родственнику руку.;
— Добрый вечеръ, братъ, добрый вечеръ! Отъ души привѣтствую тебя въ Лондонѣ.
— Спасибо, — сказалъ Кроммеръ. — Ты сталъ тутъ настоящимъ дворецкимъ, и такую-то прекрасную службу ты собираешься покинуть?
Томасъ состроилъ гримасу. — Чужой хлѣбъ всегда горекъ, — недовольно сказалъ онъ. — Несмотря на эту пеструю ливрею и большой парикъ, я рабъ, котораго можно швырять куда угодно, какъ какую-нибудь вещь. Билль сюда! Билль туда! А если не бѣжишь на первый звонокъ въ припрыжку, какъ заяцъ, такъ тотчасъ и выговоръ.
Кроммеръ сдѣлалъ большіе глаза. «Билль? — повторилъ онъ, — Билль?»
Томасъ засмѣялся. — А ты думаешь можно этимъ англичанамъ такъ и сказать свое настоящее имя? Будьте мудры, какъ змѣи, — вотъ золотая слова, и я сдѣлалъ ихъ своимъ девизомъ. А впрочемъ, вотъ тутъ стаканъ вина, — продолжалъ онъ, — а вотъ хлѣбъ и мясо. У меня какъ разъ сегодня ни минуты свободной, чтобъ поболтать. — «Ни минуты свободной? Но вѣдь ты самъ писалъ мнѣ, чтобъ»…
— А потомъ мнѣ пришлось измѣнить свои планы. Въ самомъ дѣлѣ, намъ остается всего какихъ-нибудь десять минутъ.
Кроммеръ вздохнулъ. — Ахъ, Боже мой! — сказалъ онъ, — а намъ надо бы обо многомъ поговорить; тебѣ хотѣлось бы, конечно, узнать, какъ живутъ твои домашніе, а мнѣ поразспросить о твоихъ намѣреніяхъ…
Томасъ сдѣлалъ знакъ рукой. — Обо всемъ поговоримъ, какъ-нибудь въ трактирѣ, добрый Петеръ. Я на дняхъ зайду къ тебѣ. И можетъ быть, черезъ какіе-нибудь пять-шесть дней мы будемъ уже въ открытомъ морѣ, и Европа останется у насъ за спиной.
Кроммеръ испугался. — Такъ скоро? — спросилъ онъ. — Развѣ у тебя есть столько денегъ?
Слуга искалъ въ это время что-то на сосѣднемъ столикѣ. — Мнѣ посчастливилось, и я получилъ даже изрядную сумму. Вотъ поэтому-то поводу я и просилъ тебя придти сегодня ко мнѣ, Петеръ.
— Такъ, такъ; но что же ты хотѣлъ сказать мнѣ?
— И много, и въ то же время мало; это, смотря по тому, какъ ты отнесешься. Видишь ли, я сплю въ одной комнатѣ съ двумя другими слугами, и потому, мнѣ кажется, не совсѣмъ безопасно держать деньги при себѣ. Людей никогда не знаешь вполнѣ; иной разъ вѣришь ему отъ души, а глядишь, онъ же тебя и подвелъ. Небойсь, ты и на себѣ испыталъ кое-что, мой добрый Петеръ?
Нѣмецъ вздохнулъ и сдѣлалъ утвердительный знакъ головой.
— Развѣ я не далъ поручительства дома, въ Голштиніи, за моего лучшаго, стараго друга, а это поручительство и разорило меня. Развѣ не считалъ я своей обязанностью вѣрить ему вполнѣ, — и былъ обманутъ.
Томасъ поднялъ руку. — Вотъ видишь? Никогда нельзя уберечься и быть достаточно предусмотрительнымъ. Потому-то я и хотѣлъ сдѣлать тебѣ одно предложеніе, Петеръ.
— Какое же?
— Ты возьмешь всѣ деньги къ себѣ и будешь хранить ихъ до нашего отъѣзда для насъ обоихъ, или, лучше сказать, для насъ и для твоего сына. Согласенъ?
Кроммеръ кивнулъ головой. — Если ты довѣряешь мнѣ, Томасъ. Я буду беречь твое добро пуще глаза.
— О, конечно, конечно, объ этомъ не стоитъ и говорить. Вѣдь мы съ тобой близкіе родственники и не можемъ обмануть другъ друга. Я сейчасъ достану шкатулку.
Кроммеръ остановилъ его. — Одну минуту, — попросилъ онъ. — Видишь, Томасъ, ты на меня не сердись, помни, что я старъ и гожусь тебѣ въ отцы, только, — право языкъ не поворачивается, — добрый мой Томасъ, честнымъ ли путемъ ты добылъ эти деньги?
— Братъ Кроммеръ!
— Ну, ну, — успокоивалъ его старикъ. — Вѣдь я не хотѣлъ оскорбить тебя. Но у такихъ молодыхъ парней, какъ ты…
Слуга принужденно засмѣялся. — Мнѣ однажды пришлось спасти жизнь одному знатному господину, — пробормоталъ онъ. — За это я и получилъ подарокъ, котораго хватитъ на насъ обоихъ. Теперь ты знаешь все.
— Ахъ! а товарищамъ ты объ этомъ не говорилъ?
— Ни слова. Одному тебѣ извѣстна теперь моя тайна.
Старикъ кивнулъ головой. — Такъ и надо. Никогда не слѣдуетъ о своихъ дѣлахъ звонить во всѣ колокола.
— Однакоже люди ужъ пронюхали кое-что объ этомъ. По крайней мѣрѣ мои товарищи знаютъ, что у меня денегъ больше, чѣмъ то, что я могу сберечь изъ жалованья. Вотъ потому-то я и думаю, что ихъ оставлять здѣсь небезопасно. Согласенъ ты взять ихъ къ себѣ, братъ?
— Конечно. Я тебѣ вполнѣ за нихъ отвѣчаю.
Томасъ вынулъ изъ выдвижного ящика шкатулку. Лицо его было блѣдно, глаза смотрѣли растерянно, онъ оглядывался по сторонамъ, какъ будто уже за нимъ стоялъ предатель.
— А теперь, мнѣ уже давно пора, — сказалъ онъ ему на ухо. Мнѣ надо спѣшить внизъ, къ своимъ обязанностямъ. Уходи, братъ, уходи, завтра я зайду къ тебѣ.
— Навѣрно? — спросилъ Кроммеръ.
— Навѣрно. Прощай, прощай. И еще разъ повторяю, если лордъ или лэди встрѣтятъ тебя въ сѣняхъ, скройся въ ближайшую комнату и сиди тамъ, пока я начну тихонько кашлять на улицѣ. Да спрячь шкатулку подъ платье.
— Ахъ, провалъ тебя возьми! — сказалъ тихонько нѣмецъ, принимая шкатулку, — это тяжеленько.
— Наличныя денежки, — шепнулъ Томасъ. — Чистое золото.
— Этакъ, пожалуй, и убили бы, если бы кто узналъ.
— Конечно! Такъ застегнись же хорошенько. Ну, иди.
Томасъ взялъ своего брата за плечи, легонько вытолкнулъ его изъ комнаты и самъ, вмѣстѣ съ нимъ, сталъ спускаться съ лѣстницы. — Тутъ ни души, — сказалъ онъ, переводя духъ. — Если тебѣ удастся благополучно пройти черезъ дворъ, то наше дѣло въ шляпѣ.
— Неужели господа твои такъ суровы, что не позволяютъ даже повидаться съ родными?
— Они надменны, высокомѣрны, гордятся своимъ богатствомъ. Иди, Петеръ, иди!
Передъ ними была ярко освѣщенная лѣстница, потомъ корридоръ и потомъ опять лѣстница. Томасъ все время шелъ по пятамъ старика, но передъ входомъ въ бель-этажъ онъ вдругъ поспѣшно простился съ нимъ. — Все идетъ хорошо, братъ. До свиданія.
— Господь съ тобою, Томасъ.
Слуга исчезъ, а дядя Кроммеръ спокойнымъ шагомъ продолжалъ спускаться внизъ по лѣстницѣ, устланной толстыми коврами, заглушавшими шаги. Итакъ, Томасъ нашелъ покровителя, знатнаго друга, который ему помогаетъ, — кто бы могъ это думать! И ему пришла на память нѣмецкая поговорка «чѣмъ туже веревка, тѣмъ слаще счастье». Безъ сомнѣнія, Томасъ хотѣлъ придти на помощь ему и его сыну, хотѣлъ подѣлиться своими деньгами съ родственниками. Какъ это прекрасно съ его стороны? Быть можетъ, онъ измѣнился къ лучшему, сталъ степеннѣе. Вотъ, никогда не слѣдуетъ думать о людяхъ дурно, пока не имѣешь неопровержимыхъ доказательствъ. Съ каждымъ шагомъ дядя Кроммеръ такъ пристукивалъ своей палкой по персидскому ковру, словно шагалъ по вновь вспаханному полю. Его незлобивая душа вся поглощена была задачей очистить отъ всѣхъ пятенъ своего нѣкогда легкомысленнаго брата.
Вдругъ на лѣстницѣ раздались шаги и, прежде, чѣмъ онъ успѣлъ опомниться, Кроммеръ увидалъ двухъ господъ, которые шли прямо ему навстрѣчу, оживленно разговаривая.
. — «Это лордъ», — со страхомъ подумалъ Кроммеръ, — «безсердечный, самовластный, лордъ! Что мнѣ дѣлать, чтобы не навлечь бѣды на Томаса?» Вдругъ онъ вспомнилъ совѣтъ Томаса и быстро проскользнулъ въ ближайшую комнату; тамъ онъ спрятался за высокой ширмой, загораживавшей каминъ, «Тутъ меня никто не увидитъ», — подумалъ онъ, вздохнувъ свободнѣе. Но радость эта была непродолжительна. Едва успѣлъ онъ почувствовать пріятную теплоту освѣщенной матовымъ свѣтомъ комнаты, какъ дверь опять отворилась, и въ комнату вошли оба только что встрѣченные имъ господина. Кроммеръ страшно испугался, и въ головѣ у него, какъ молнія, пронеслась мысль, что, въ случаѣ, если его откроютъ, его примутъ за вора. Онъ крѣпко сжалъ зубы, чтобы не выдать себя даже вздохомъ. Оба господина разговаривали по-англійски; потомъ раздался звонокъ, и черезъ нѣсколько секундъ явился слуга, которому, очевидно, дали нѣсколько приказаній. Онъ принесъ освѣжительные напитки, придвинулъ стулья къ столу, поднялъ занавѣси на окнахъ и вдругъ зашелъ за ширму, чтобы растопить каминъ. Его возгласъ и движеніе отъ испуга заставили обоихъ господъ обратить вниманіе. Послѣдовало нѣсколько вопросовъ и отвѣтовъ, и затѣмъ всѣ трое зашли за ширму и вывели дядю Кроммера изъ его убѣжища. Ему что-то говорили, но онъ, конечно, ничего не понималъ, и только, когда вопросы повторили нѣсколько разъ, къ несчастному вернулась способность рѣчи.
— Я не воръ, отпустите меня! .
Одинъ изъ господъ быстро обернулся къ другому и произнесъ нѣсколько словъ, на которыя тотъ, улыбаясь, отвѣчалъ наклоненіемъ головы и затѣмъ смѣрилъ старика взглядомъ съ нагъ до головы.
— Вы нѣмецъ? — спросилъ онъ Кроммера на его родномъ языкѣ.
— Да, сударь, да,., и къ тому же честный человѣкъ. Я только на полчаса зашелъ къ одному изъ здѣшнихъ слугъ…. вотъ и все.
— Но какъ же вы попали въ эту комнату?
— Мой двоюродный братъ сказалъ мнѣ, что благородному лорду не угодно, чтобы родственники его служителей приходили въ домъ. Потому я хотѣлъ скрыться на минуту.
Господинъ, говорившій по-нѣмецки, перевелъ его отвѣтъ другому. Снова раздались слова, которыхъ дядя Кроммеръ опятъ не понялъ, но смыслъ которыхъ съ ужасающей отчетливостью вонзился въ его сознаніе.
— Уловки, — сказалъ одинъ. Мошенникъ; — подтвердилъ другой.
— Право, я честный человѣкъ, — твердилъ нѣмецъ. — Вы можете повѣрить мнѣ на слово.
— А что у васъ тамъ, подъ платьемъ? — спросилъ господинъ.
— Это вещи моего родственника.
— Покажите.
— Я не имѣю права, — вскричалъ Кроммеръ. — Позовите Томаса Шварца, потому что шкатулка принадлежитъ ему.
Но словъ его никто не слушалъ. Его, безъ дальнихъ разговоровъ, задержали и отняли у него шкатулку.
— Смотрите, смотрите, онъ говоритъ, что это собственность слуги!
И господинъ, со смѣхомъ, указалъ на корону, вырѣзанную на стальной пластинкѣ. Онъ протянулъ шкатулку своему товарищу.
Тутъ начались восклицанія, точно мухи залетали въ солнечный день. Раздавались звонки, слуги начали бѣгать взадъ и впередъ. Наконецъ, кто-то доложилъ, что идетъ лэди, и въ дверяхъ показалась высокаго роста дама, которая съ удивленіемъ оглядѣла всѣхъ присутствующихъ, а когда замѣтила шкатулку, то обнаружила особенный интересъ. — Что это значитъ?
Ей объяснили, и милэди, съ видимымъ безпокойствомъ, открыла сокровищницу, на которой всѣ сосредоточили вниманіе, не исключая и нѣмца. Въ шкатулкѣ оказались драгоцѣнности, золото и жемчугъ. Все это переливало разными цвѣтами, какъ капли росы при солнечномъ сіяніи, и блестѣло такъ, что Петеръ Кроммеръ, совсѣмъ уничтоженный, прижался къ стѣнѣ.
Шкатулка съ украшеніями лэди, ея брилліанты! Очевидно, Томасъ Шварцъ укралъ ихъ.
Холодный потъ выступилъ по всему тѣлу несчастнаго нѣмца.
— Пусть бы кто-нибудь позвалъ сюда моего родственника! — сказалъ онъ умоляющимъ, тономъ.
Но никто не слушалъ его. Украшенія были пересмотрѣны и пересчитаны, а между тѣмъ одинъ изъ слугъ сбѣгалъ и привелъ полицейскаго. Кроммеру показалось, что земля у него подъ ногами заколебалась. Теперь его арестуютъ, какъ вора.
— Господинъ! — обратился онъ къ тому, который говорилъ по-нѣмецки, — господинъ! Не позволите-ли вы мнѣ, по крайней мѣрѣ, датъ мои объясненія? Достаточно одного слова моего родственника, чтобы разъяснить все дѣло.
Тотъ, къ кому были обращены эти слова, пожалъ плечами. — Оно и такъ слишкомъ ясно, — сказалъ онъ, — потому что у васъ нашли украденныя вещи.
— Но я не зналъ, что онѣ краденыя. Томасъ Шварцъ далъ мнѣ шкатулку на сохраненіе.
— О комъ это вы говорите?
— Ахъ, да, да! Здѣсь его зовутъ Виллемъ,
— Значитъ, онъ носитъ фальшивое имя? Это еще того лучше!
— Пусть позовутъ сюда Билля, — приказалъ лордъ.
Прошло нѣсколько минутъ въ ожиданіи. Обыскали весь домъ и весь дворъ, но о Биллѣ ни слуху, ни духу. Онъ исчезъ безслѣдно.
— Лучшія свои вещи и деньги онъ захватилъ съ собой, — сообщилъ одинъ изъ слугъ.
— А что касается этого человѣка, — прибавилъ другой, — то я видѣлъ, какъ онъ уже нѣсколько дней бродилъ вокругъ дома.
— Значитъ, онъ высматривалъ, и онъ съ Биллемъ дѣйствовали за-одно.
— И этотъ глупый гусь одинъ будетъ расхлебывать кашу; другой птицы и слѣдъ простылъ.
— Ведите! — распорядился полицейскій, вынимая изъ кармана пеньковую веревку. — Остальное разберетъ судъ. — При этомъ онъ схватилъ Кроммера за руки и хотѣлъ скрутить ихъ, но нѣмецъ быстро отскочилъ, сжимая кулаки, глаза его метали искры.
— Вы хотите связать меня! — вскричалъ онъ. — Хо-хо! Это не такъ-то легко! — И онъ началъ отбиваться, во всѣ стороны размахивая руками и отступая къ двери. По это продолжалось недолго: черезъ полминуты, послѣ жестокаго сопротивленія, онъ лежалъ уже связанный, на полу. Одинъ изъ слугъ уперся колѣномъ ему въ грудь, другой крѣпко держалъ его за ноги, и такимъ образомъ имъ удалось опутать ему руки по всѣмъ суставамъ довольно длинной веревкой. Кроммеръ кричалъ отъ бѣшенства и отчаянія: «Клянусь истиннымъ Богомъ, я не виновенъ!»
— Ведите, ведите! — приказалъ полицейскій.
— Такъ пусть же падетъ на васъ Божіе проклятіе! Чтобъ вамъ…
Они продолжали тащить его впередъ, заглушая его слова, такъ что слышно было только невнятное бормотаніе и прерывистыя всхлипыванія подъ ударами ихъ кулаковъ. Его толкали и волокли, какъ какую-нибудь скотину на бойню, пока, наконецъ, за нимъ не закрылись ворота тюрьмы.
Лязгъ желѣзныхъ засововъ, звонъ ключей, все достигало его слуха, словно издалека. Его впихнули въ темное помѣщеніе съ рѣшетчатой дверью и затѣмъ предоставили самому себѣ, — больше никто имъ не интересовался.
У Кроммера дрожали руки и ноги. — Есть ли тутъ кто-нибудь? — спросилъ онъ шепотомъ, съ чувствомъ тайнаго ужаса.
— Новый, — сказалъ сиплый голосъ.
— Зеленый! Этотъ попался еще въ первый разъ. — По-нѣмецки, что-то, онъ говоритъ, ребята?
И на Кроммера полились цѣлые потоки вопросовъ на англійскомъ языкѣ, которыхъ онъ, конечно, не понималъ. Въ темнотѣ никого не было видно, но онъ зналъ и чувствовалъ себя предметомъ общаго вниманія, и это пугало его еще больше.
Запертъ съ ворами и убійцами, съ самыми послѣдними преступниками. — Боже правый! — если бы это знали его близкіе въ Голштиніи! И вотъ уже второй изъ друзей довелъ его до такого положенія, — Томасъ Шварцъ, блудный сынъ, негодяй. Кроммеръ застоналъ. Что станется теперь съ его сыномъ въ этомъ чужомъ, городѣ? И ему представились самыя яркія картины горя и безпомощности.
— Кажись, «Новый» -то воетъ, — снова сказалъ одинъ голосъ.
— Можетъ быть, у него тоска по родинѣ, по какимъ-нибудь египетскимъ горшкамъ изъ-подъ щей.
И со всѣхъ сторонъ раздался громкій хохотъ.
— Парень смотритъ совсѣмъ дуракомъ, — вскричалъ кто-то. — Такая добродѣтельная фигура…. что твой филистеръ, который, припрятавъ оброчныя квитанціи, обѣдаетъ по воскресеньямъ въ пріютѣ для бѣдныхъ.
— Горбатый писарь! — вскричалъ кто-то, — не умѣешь-ли ты ломать языкъ на нѣмецкомъ разговорѣ? Кажется, я какъ-то слышалъ.
— Конечно. Только даромъ не стану.
Это было сказано на родномъ языкѣ Кроммера, и онъ насторожился, какъ боевой конь при трубномъ звукѣ.
— О, — промолвилъ онъ, — нѣмецъ!
— Нѣмецъ-то я не нѣмецъ, а говорить по-твоему умѣю. Каковъ ты, собственно говоря, изъ себя пріятель? Покажись-ка.
И горбунъ потащилъ нѣмца къ окну, куда столпились и всѣ остальные. Мало-по-малу глаза Кроммера привыкли къ темнотѣ, и онъ могъ отчетливо различать фигуры, а у нѣкоторыхъ даже черты лица. Писарь имѣлъ блѣдное, безбородое лицо съ хитрымъ выраженіемъ и маленькими лукавыми глазками; онъ постоянно держалъ руки въ карманахъ и перебиралъ тамъ какіе-то невидимые предметы.
— Есть у тебя деньги, дружище? — спросилъ онъ нѣмца.
Кроммеръ невольно поднялъ вверхъ крѣпко связанныя веревкой руки, какъ бы желая защитить свое достояніе.
— Нѣтъ-ли у васъ карманнаго ножа, сударь? — спросилъ онъ нерѣшительно. — Веревки причиняютъ мнѣ нестерпимую боль.
Горбунъ захохоталъ. «Вы?» повторялъ онъ, «Вы?» Нѣтъ, пріятель, здѣсь мы всѣ на ты. Раскошеливайся-ка лучше.
— Но я не могу пошевелить пальцемъ.
Горбунъ поискалъ глазами въ толпѣ. — Волкъ! — сказалъ онъ по-англійски. — Пойди-ка сюда; тутъ есть тебѣ работа.
Изъ кучки выдѣлилась длинная, тощая фигура, съ темными, ввалившимися глазами и черными волосами.
Изъ-за полуоткрытыхъ губъ виднѣлись бѣлые блестящіе зубы, онъ щелкалъ ими, какъ голодный.
— Волку пожива? — сказалъ онъ самымъ низкимъ тономъ своего богатаго звуками голоса.
— Грызи, грызи! — кричали заразъ десять голосовъ. —Поточи свои зубы. Кусь, кусь!
Всѣ они хохотали. Тотъ, кого называли волкомъ, взялъ руки нѣмца въ свои, поднялъ ихъ и началъ грызть конопляную пряжу. Онъ перегрызалъ, перетиралъ, перемалывалъ зубами нитку за ниткой до тѣхъ поръ, пока, наконецъ, веревка истончилась такъ, что, дернувъ, ее удалось перервать пополамъ.
— Еще одна, — сказалъ Волкъ, весело похлопывая разгрызенной веревкой, — девяносто восьмая.
— Большое тебѣ спасибо, добрый другъ, — простоналъ Кроммеръ, вертя во всѣ стороны онемѣвшія, затёкшія руки.
— Ты занимаешься грызеніемъ изъ любви къ искусству?
Писарь перевелъ вопросъ, а затѣмъ и отвѣтъ. — Они напрасно стараются, — проворчалъ Волкъ.
Отвѣтъ звучалъ нѣсколько таинственно, и горбунъ нашелъ нужнымъ дать нѣкоторыя поясненія. — Полицейскіе всегда приводятъ арестантовъ съ связанными руками, — сказалъ онъ, — и хотѣли бы, чтобъ они такъ и оставались, но это не удается, потому что Волкъ перегрызаетъ веревки.
— Но вѣдь черезъ нѣсколько дней они могутъ опять связать?
— А Волкъ ихъ опять перегрызетъ.
— Неужели у него такое сострадательное сердце? — спросилъ растроганный старикъ.
Громогласный хохотъ огласилъ камеру.
— Ну, нѣтъ! — возразилъ писарь, — онъ просто ненавидитъ начальство и дѣлаетъ ему наперекоръ. Это радуетъ его душу. И вотъ, если не въ мѣру усердный надзиратель, въ видѣ особаго наказанія за нарушеніе тюремныхъ правилъ, навяжетъ веревки, то ужъ Волкъ нашъ начинаетъ точить зубы. Тотъ это знаетъ, и они такъ изъ года въ годъ воюютъ, не уступая другъ другу ни на волосъ. Однажды чиновникъ попробовалъ надѣть на одного арестанта желѣзные кандалы и какъ замѣтилъ на губахъ Волка улыбку, — тутъ же раскаялся въ своей неосторожности. Когда онъ зашелъ въ другой разъ, нашъ добрый пріятель ужъ успѣлъ всѣ звенья цѣпи расплевать по всему полу и молча уставился тому въ глаза. Этотъ взглядъ леденитъ душу.
Нѣмецъ почувствовалъ нѣчто вродѣ головокруженія. Куда, въ какое общество онъ попалъ?
— Неужели Волкъ уже цѣлый годъ здѣсь? — спросилъ онъ съ разстановкой.
— О, ужъ больше. Ему ужъ скоро выйдетъ рѣшеніе. — И калѣка провелъ по шеѣ указательнымъ пальцемъ. — Эту веревку ужъ трудненько будетъ перегрызть бѣдному Волку, — прибавилъ онъ.
Кроммеръ вскочилъ, какъ ужаленный. — Вѣдь не о висилицѣ же вы говорите? — вскричалъ онъ, — не о смертномъ приговорѣ? О, нѣтъ, нѣтъ, это было бы слишкомъ ужасно.
— Вещь самая обыкновенная, — сказалъ писарь. — Нашъ пріятель въ недобрый часъ отправилъ на тотъ свѣтъ человѣка, котораго ненавидѣлъ, вотъ…
— Неправда! — заревѣлъ Волкъ. — Ты не смѣешь говорить этого, горбунъ, или я раздавлю тебя, какъ пустую яичную скорлупу.
Писарь потеръ свои худыя руки. — Вѣчно ты со своими неуклюжими манерами, медвѣдь ты этакій, — сказалъ онъ со смѣхомъ. — Я-то, конечно, вполнѣ увѣренъ въ твоей невинности, да другіе не такъ думаютъ: вотъ о нихъ я и говорю.
— Чортъ бы ихъ подралъ! Въ этомъ проклятомъ домѣ честный малый не успѣетъ и оглянуться, какъ ему затянутъ пеньковый галстухъ. А ты-то что сдѣлалъ? — обратился онъ къ нѣмцу.
— Я? О, ничего, ничего. Я также невиненъ, какъ…
— Какъ новорожденный бѣлый ягненокъ, — это само собой понятно. Въ этомъ почтенномъ обществѣ все только самые настоящіе джентльмены.
И по камерѣ вновь прокатился всеобщій хохотъ. — Можетъ быть, несмотря на это, тебя обвиняютъ въ воровствѣ? Ужъ и это довольно скверно. Вы съ Волкомъ будете висѣть рядомъ, на одной висилицѣ.
Кроммеръ почувствовалъ, что волосы на головѣ у него становятся дыбомъ, — Они думаютъ, что я укралъ брилліанты у лэди Кроуфордъ, — со вздохомъ сказалъ онъ — Это была продѣлка моего двоюроднаго брата, который и меня тутъ запуталъ.
Нѣкоторые изъ арестантовъ тихонько засвистали. «Брилліанты лэди Кроуфордъ! Не мелко ты, братецъ, плаваешь. Ну, не миновать тебѣ свадьбы съ дочкой веревочника».
— Вы думаете? — вскричалъ нѣмецъ. — Но кто же вѣшаетъ воровъ. Если бы даже допустить, что я воръ? На моей родинѣ только закоренѣлыхъ злодѣевъ наказываютъ смертной казнью.
— Ну, такъ тамъ я непремѣнно бы сталъ воровать, — прошу прощенія! Даже постаралея бы, чтобъ меня напрасно заподозрели въ воровствѣ. Только, видишь ли, пріятель, сказалъ писарь, крѣпко стискивая руку нѣмца, — мы въ Англіи, и тебѣ такъ же не миновать висѣлицы, какъ жизни не уйти отъ смерти! Тебѣ бы придумать что-нибудь поумнѣе, а не раздражать высокопоставленныхъ господъ. А любишь кататься, — любя и саночки возить! Давай-ка деньги, мертвый человѣкъ, живые-то лучше съ ними распорядятся.
Кроммеръ съ силой отдернулъ свою руку, — Не хочу! — закричалъ онъ. — Пустите! Все, что у меня есть, это — сущіе пустяки, но, если я дѣйствительно долженъ умереть, все это — единственное наслѣдство для моего сына.
— До твоего малыша намъ дѣла нѣтъ, пріятель. Давай-ка деньги.
— Дайте дубинѣ работу, такъ и та найдетъ, что поѣстъ. Господи! Этотъ счастливецъ на свободѣ, чего еще ему надо?
Вся толпа скучилась вмѣстѣ и напала на нѣмца, притиснувъ его къ стѣнѣ, гдѣ онъ не могъ уже отбиваться. Въ это время сквозь туманъ проглянулъ блѣдный мѣсяцъ, и въ мутной полосѣ свѣта, прорѣзавшей тюремную тьму, можно было разглядѣть всѣ эти искаженныя лица, съ жадно горящими глазами, которыя старались отнять у нѣмца его ничтожныя сбереженія.
Въ продолженіе нѣсколькихъ секундъ всѣ- они толпились, жали и мяли другъ друга, и Кроммеръ почувствовалъ, что его со всѣхъ сторонъ обшариваютъ нѣсколько привыкшихъ къ воровству рукъ.
— Тебѣ ужъ денегъ больше не надо, — давай ихъ сюда!
— И часы! Часы!
— У него еще и часы? Ого! Это ужъ моя добыча!
— Нѣтъ, моя! Такая находка въ рѣдкость!
Голову Кроммера загнули назадъ, кто-то крѣпко держалъ его за руки, а колѣни прищемили, какъ въ тискахъ, и со всѣхъ сторонъ давили такъ, что онъ едва дышалъ. Рылись во всѣхъ карманахъ и тащили оттуда все, — деньги, часы, карманный ножъ, трубку, даже носовой платокъ и галстухъ. Когда больше взять уже было нечего, его бросили, и онъ, совершенно изнеможенный, упалъ въ уголъ, а арестанты, присѣвъ на корточки, старались отнять другъ у друга награбленное. Слышались брань, ругательства и, время отъ времени, подавленный стонъ физической боли. Кроммеръ чувствовалъ какое-то оглушеніе и притупленіе всѣхъ чувствъ; онъ ощупывалъ пустые карманы, задавая себѣ безцѣльные вопросы, — неужели всѣ его трудовыя деньги пропали для него безвозвратно?
Вдругъ загремѣли ключи и засовы, тяжелая желѣзная дверь распахнулась, и въ камерѣ появился тюремный сторожъ, держа въ лѣвой рукѣ фонарь, а въ правой ременную плеть, которою онъ размахивалъ въ воздухѣ.
— Бездѣльники! — кричалъ этотъ маленькій широкоплечій человѣкъ съ пьянымъ лицомъ. — Негодяи! Хотите, чтобъ я разогналъ васъ?
И плеть, хлопая, пошла гулять по спинамъ, головамъ, рукамъ и плечамъ, даже по блѣднымъ, испитымъ лицамъ и въ безсильной злобѣ сжатымъ кулакамъ. Поднялись кроки, жалобы, проклятія, угрозы, которые леденили кровь въ жилахъ нѣмца. Арестанты всѣ столпились въ кучу, но никто не оказывалъ сопротивленія расходившемуся надзирателю; они изгибались, подъ ударами, стараясь какъ-нибудь защитить отъ плети хоть лицо, но ни одна рука не поднялась, чтобъ выхватить это орудіе пытки. Лишь одинъ отдѣлился отъ толпы, но не для открытаго нападенія: онъ втихомолку, медленными, но увѣренными шагами отошелъ прочь. Это былъ Волкъ. Онъ улыбался, скрестивъ руки, какъ бы сознавая, что его не можетъ коснуться ни одинъ ударъ; онъ щелкалъ острыми, бѣлыми, сверкавшими при свѣтѣ фонаря зубами. Глаза надзирателя слѣдили за нимъ съ дикой ненавистью. Оба съ секунду стояли неподвижно другъ противъ друга, словно настоящіе волкъ и охотникъ въ борьбѣ на жизнь и на смерть. Наконецъ, надзиратель опустилъ плеть и пошелъ къ двери, сопровождаемый шипѣніемъ и вытьемъ своихъ жертвъ.
Сотни разъ надѣвалъ онъ арестантамъ наручники, въ надеждѣ устрашить ихъ, и каждый разъ его противникъ разрушалъ его надежды. Онъ ненавидѣлъ его, способенъ былъ хладнокровно задушить его. Уходя, онъ еще разъ обернулся, посмотрѣлъ на Волка и, когда взгляды ихъ встрѣтились, провелъ пальцемъ но шеѣ. «Повѣсятъ!» означалъ этотъ жестъ. Волкъ оскалилъ зубы, но не произнесъ ни слова.
И тюрьма опять погрузилась въ тьму. Кроммеръ почувствовалъ подъ ногами что-то жидкое, липкое, машинально онъ дотронулся до этого дрожащими пальцами, и запачкалъ ихъ въ теплой красной человѣческой крови. Это уже было слишкомъ. Нервы Кроммера не выдержали, и онъ безсильно опустился на землю.
Пока все это происходило. Антонъ напрасно ждалъ возвращенія домой отца. Сначала онъ открылъ у себя на чердакѣ окно и смотрѣлъ на факелы кукольнаго театра, который его сильно интересовалъ. Но всѣхъ прелестей его онъ не могъ разсмотрѣть на такомъ разстояніи и успокоивалъ себя надеждой, что пойдетъ завтра и увидитъ представленіе. Тутъ были и чортъ, и архангелъ, и трубочистъ, и мельникъ и наконецъ сверхестественной величины котъ. Какъ хотѣлось Антону увидать все это поближе!
Съ Темзы дулъ холодный вѣтеръ, шумъ и гулъ тысячи голосовъ однообразнымъ глухимъ звукомъ доносился до одинокаго мальчика. Это наводило на него истому, заставляло душу и тѣло дрожать, какъ въ ознобѣ и обезсиливало духъ, угнетая нервы. Куда же дѣлся отецъ? Онъ долженъ вернуться съ минуты на минуту.
Слышно было, какъ внизу, въ харчевнѣ, распѣвали матросы, кто-то скверно игралъ на арфѣ, выла собака и время отъ времени долеталъ безпутный смѣхъ. Между прочимъ произошла драка, стучали кулаками по столамъ, стулья и стаканы летѣли на полъ, весь домъ дрожалъ отъ ударовъ, которыми пьяные люди награждали другъ друга.
Антонъ тихонько вздохнулъ. Какая разница, — здѣсь и тамъ, на далекой родинѣ, гдѣ шумѣли германскіе буки, и гдѣ жили простые, мирные люди, которымъ такъ чужды были сцены, подобныя этой. Онъ сѣлъ на кровать и закрылъ лицо руками. Теперь онъ уже не мечталъ ни о кукольномъ театрѣ, ни о танцующемъ медвѣдѣ. Одиночество произвело на него свое пагубное дѣйствіе, — онъ думалъ безпокойныя думы. Что-то ждетъ ихъ тамъ, въ невѣдомой Америкѣ?
Прошелъ еще часъ. Глухой бой церковныхъ часовъ отзвонилъ полночь. Антонъ опять опустилъ голову на подушку, — вѣдь и правда, что за бѣда, если онъ соснетъ минутку до прихода отца? Не прошло и нѣсколькихъ минутъ, какъ сонъ окуталъ его своимъ легкимъ, пестрымъ покровомъ.
Вотъ онъ идетъ по родной деревнѣ и смотритъ на игры счастливаго дѣтства; вотъ онъ дома и видитъ мать, — свою умершую мать. Она гладитъ его по лицу, цѣлуетъ и какъ прежде, когда онъ былъ ребенкомъ, называетъ своимъ единственнымъ, обоимъ любимцемъ. Но къ счастливымъ грезамъ мало-по-малу примѣшалось кое-что и изъ дѣйствительной жизни. Вотъ театръ маріонетокъ, — видано ли что-нибудь подобное въ деревнѣ! Онъ покажетъ всѣ эти прелести своимъ товарищамъ, — только бы вернулся скорѣе отецъ. Онъ недавно еще говорилъ о счетѣ квартирнаго хозяина, вздыхалъ и ломалъ голову, откуда взять денегъ, чтобъ честно съ нимъ расплатиться.
Антонъ что-то говорилъ во снѣ и ворочалъ голову изъ стороны въ сторону. Да, сколько же времени они уже въ чужомъ городѣ? Недѣлю? Можетъ быть, мѣсяцъ? Онъ чувствовалъ, что жаръ и холодъ поперемѣнно пробѣгали по его жиламъ. Какой ужасный счетъ! Сотни, тысячи, — Боже, защити ихъ! Такой кучи денегъ никогда и не бывало въ томъ кожаномъ мѣшкѣ, который отецъ носилъ на себѣ. Потомъ опять шумъ въ харчевнѣ. Онъ хотѣлъ заговорить и проснулся отъ звука собственнаго голоса.
Въ домѣ царствовала полнѣйшая тишина. Черная, непроглядная тьма наполняла чердакъ. Сердце Антона начало колотиться сильнѣе.
— Отецъ! — позвалъ онъ тихимъ голосомъ. Никакого отвѣта. Ни малѣйшаго движенія!
Мальчикъ вскочилъ и ощупью подошелъ къ кровати старика. Онъ ощупалъ руками подушки. Никого. Тогда его взяло безпокойство. Онъ чувствовалъ, всѣмъ существомъ своимъ чувствовалъ, что ото уже не поздній вечеръ, что прошла уже половина ночи. Такая тишина, такое отсутствіе всякихъ жизненныхъ звуковъ въ большихъ городахъ бываетъ только передъ раннимъ утромъ.
Въ потьмахъ Антонъ сжималъ свои руки, онъ чуть не плакалъ. «Боже, о Боже!» — шепталъ онъ, — «что случилось?» И снова началъ прислушиваться, — нигдѣ ни звука. Если бъ горѣла хоть лампа, а то эта темнота въ окружающей его мертвой тишинѣ была ужасна, она жгла его мозгъ и вызывала огненныя искры передъ глазами.
Быстро рѣшившись, Антонъ ощупью открылъ дверь и спустился на три ступеньки. Изъ нижняго этажа былъ виденъ слабый свѣтъ; тамъ терли пескомъ полы, мыли посуду и приводили въ порядокъ столы и стулья. Антонъ увидѣлъ хозяина харчевни, нѣмца, съ честнымъ лицомъ и такимъ же честнымъ сердцемъ.
Нѣмецъ поставилъ на столъ кружку, которую мылъ и вопросительно глядя на Антона, съ удивленіемъ покачивалъ головой.
— Ну, — сказалъ онъ, — что это съ тобой случилось?
Антонъ съ трудомъ овладѣлъ собой. — Куда могъ дѣться мой отецъ, господинъ Романнъ? Вѣдь его нѣтъ у васъ въ харчевнѣ?
Хозяйка и служанка оставили работу и переглянулись. Наступило то тяжелое молчаніе, которое всегда предшествуетъ печальнымъ догадкамъ.
— Господь его знаетъ! — сказалъ, наконецъ, хозяинъ, — Такой серьезный, степенный человѣкъ, — какъ это можно, чтобъ онъ загулялъ гдѣ-нибудь до утра.
Антонъ и самъ отлично зналъ это. Если бы отецъ его вернулся, онъ, конечно, прошелъ бы въ свою комнату, а не въ харчевню, гдѣ шумѣла пьяная компанія.
Невыразимый ужасъ наполнилъ сердце юноши. Ему вспомнились разсказы о разбойникахъ, которые нападаютъ по ночами на путешественниковъ, и о всевозможныхъ несчастныхъ случаяхъ. Окружающая тишина, какъ кошмаръ, давила его мозгъ. — Вѣдь входныя двери открыты, — не правда ли? — спросилъ онъ наконецъ. — Надо, чтобъ отецъ могъ попасть домой, когда вернется.
— Никто не стучался, молодой баринъ, я бы услыхала во всякомъ случаѣ.
Антонъ чувствовалъ себя, какъ парализованный. — Можно мнѣ побыть въ харчевнѣ? спросилъ онъ упавшимъ голосомъ.
— Конечно, сколько угодно, только не снимай засововъ и не стучи желѣзными запорами, а то съ улицы могутъ замѣтить.
— И тогда нагрянутъ?
— Понятно. Отъ этого народа только запоры и спасаютъ. — Садись вотъ тамъ, въ уголъ, — прибавилъ онъ, — я принесу тебѣ чего-нибудь согрѣться, мой мальчикъ. Не вѣшай голову; не надо сразу ужъ считать все потеряннымъ. Можетъ быть, старикъ сидитъ себѣ со своимъ родственникомъ и судитъ да рядитъ о томъ, да о другомъ.
Антонъ печально покачалъ головой. — Не можетъ быть, господинъ Романнъ. Отецъ никогда, по доброй волѣ, не заставилъ бы меня переживать такую тревогу.
Хозяинъ вздохнулъ. — Ну, мнѣ надо все-таки соснуть часокъ-другой, — объявилъ онъ. — Безъ этого нельзя. Такъ ты ни подъ какимъ видомъ не откроешь двери, юноша?
— Только, если постучится отецъ.
— Да, да, конечно.
А самъ про себя добрый человѣкъ подумалъ: «этого не скоро дождемся». Но во всякомъ случаѣ онъ не произнесъ этихъ безотрадныхъ словъ и вышелъ, оставивъ нашего юнаго друга въ неописуемомъ состояніи духа.
Отецъ его умеръ, онъ это зналъ навѣрное, убитъ на улицѣ; Что же будетъ дальше? Куда идти, чтобъ узнать всѣ подробности?
И потрясенный до глубины души, онъ заплакалъ, какъ ребенокъ.
ГЛАВА II.
правитьЧасы проходили за часами. Забрезжило раннее утро, окутанное сѣрымъ покрываломъ тумана, и, вмѣстѣ съ нимъ, началъ оживать смутный шумъ возобновлявшейся человѣческой дѣятельности. Загнанная кляча уборщика улицъ протащила мимо дома телѣгу; за которой шагалъ тряпичникъ, тыкая палкой съ желѣзнымъ наконечникомъ въ водосточныя трубы, а при случаѣ употребляя ее и какъ орудіе въ побоищахъ со своими ближними. Проѣхала телѣжка крестьянина, который везъ въ городъ молоко на продажу; прошелъ булочникъ, а немного погодя продавецъ овощей. Пробило шесть часовъ; Лондонъ проснулся, улицы наполнялись народомъ, и, пріостановившаяся на нѣкоторое время, жизнь вчерашняго дня снова возобновила свое неустанное движеніе впередъ.
Хозяинъ вернулся въ харчевню и увидалъ, что юноша продолжалъ неподвижно сидѣть на мѣстѣ. Стаканъ съ виномъ оставался нетронутымъ, и Антонъ и теперь не видалъ ничего, а только продолжалъ прислушиваться, не постучатъ-ли у двери, не вернулся-ли отецъ хоть теперь, когда миновала уже ночь. Такъ просидѣлъ онъ всѣ эти часы, весь поглощенный одной мыслью: вернется-ли отецъ. Въ ребяческой наивности онъ приравнивалъ условія жизни большого города къ условіямъ своей деревни въ Голштиніи и думалъ, что въ случаѣ какого-нибудь несчастія или совершеннаго преступленія, соберутся люди, начнутъ объ этомъ разговаривать и выскажутъ словами всеобщее негодованіе.
Бѣдный Антонъ! Скоро пришлось ему разстаться съ этими дѣтскими взглядами,
Господинъ Романнъ, хозяинъ харчевни, сказалъ, покачивая головой:
— Слушай, юноша. Вѣдь такъ дѣла оставлять нельзя. Какъ ты думаешь?
Антонъ поднялъ глаза. — Что вы хотите сказать, господинъ Романнъ? — спросилъ онъ вполголоса.
— Гм! По моему, тебѣ надо бы сходить къ твоему родственнику. Дворецъ Кроуфорда укажетъ тебѣ всякій ребенокъ.
— Я и самъ знаю, но какъ же могу я уйти отсюда? Вдругъ въ это время вернется отецъ?
— Ну, такъ и слава Богу, — чего же лучше?
Антонъ съ усиліемъ поднялъ отяжелѣвшія вѣки; взглядъ его выражалъ смертельный ужасъ. — А какъ вы думаете по правдѣ, — увижу ли я отца, господинъ Романнъ?
— Гм! Кто же можетъ это знать! Одному Богу извѣстно, мой добрый юноша. О такихъ вещахъ трудно имѣть какое-нибудь мнѣніе.
Антонъ всталъ, онъ съ трудомъ держался на ногахъ. — Я пойду туда, господинъ Романнъ. Только вы должны мнѣ дать слово: если отецъ вернется, не пускайте его никуда безъ меня. Скажите ему, что я…
Но слова остановились у него въ горлѣ, онъ молча смотрѣлъ остановившимся взглядомъ, и даже хозяинъ съ трудомъ сохранялъ свое привычное самообладаніе передъ силой этого отчаянія.
— Хорошо, — сказалъ онъ послѣ нѣкотораго молчанія. — Если онъ придетъ, я задержу его, даже если бы пришлось употребить силу. Ну, дружокъ, садись пока вотъ здѣсь, жена принесетъ тебѣ сейчасъ горячаго кофе.
Но Антонъ отрицательно покачалъ головой. — Я не могу ѣсть. Нѣтъ, нѣтъ, благодарю васъ, но я не въ силахъ.
Не прибавивъ ни слова, онъ ушелъ къ себѣ на чердакъ умыться и перемѣнить платье. Тутъ стояла кровать отца, лежали разныя вещи, которыя онъ ежедневно держалъ въ рукахъ. — Антону казалось, что сердце его готово разорваться на части.
Онъ все еще продолжалъ прислушиваться, хотя дверь внизу была уже открыта, и посѣтители безпрестанно входили и уходили. Съ какимъ мучительнымъ чувствомъ ждалъ онъ удара, который ежеминутно могъ обрушиться на него и который неизвѣстность скрывала для него темнымъ облакомъ.
Не торопился онъ, собираясь выходить изъ дома, и даже, выйдя на улицу, все еще медлилъ, какъ будто ему было совершенно невозможно добровольно оставить это мѣсто, единственное, которое все же составляло для него подобіе родного гнѣзда, и идти въ какую-то невѣдомую даль.
Онъ напрягалъ зрѣніе, стараясь разглядѣть сквозь туманъ, не идетъ-ли, наконецъ, отецъ, без ь котораго онъ погибалъ.
Холодъ пробѣжалъ по всѣмъ членамъ юноши. Дорога его шла мимо балагана, забраннаго неотесанными сѣрыми досками, гдѣ находился театръ маріонетокъ. Антонъ съ ужасомъ отвернулся. Какимъ нелѣпымъ, отвратительнымъ кривляньемъ показалось ему теперь то, что еще вчера могло его такъ радовать.
И, ускоривъ шаги, онъ почти пустился бѣгомъ. Переступивъ порогъ дома, отъ котораго оторваться ему было такъ трудно, очутившись на чужой ему улицѣ, онъ уже не имѣлъ ничего, что могло бы мѣшать ему скорѣе стремиться къ цѣли. Онъ чувствовалъ, что долѣе выносить муки неизвѣстности было свыше его силъ.
Трудовой день былъ въ разгарѣ, густыя толпы двигались по всѣмъ направленіямъ, по всему Лондону стоялъ трескучій шумъ большого города. Въ какихъ-нибудь сорокъ пять минутъ Антонъ прошелъ путь, требовавшій часа времени, и уже стучался дрожащей рукой въ боковую калитку дворца Кроуфорда, а когда привратникъ отворилъ ее, Антонъ, весь блѣдный, уставился на него возбужденными, безпокойными глазами.
— Слуга Томасъ Шварцъ дома? Мнѣ нужно бы видѣть его.
Привратникъ повернулъ голову. — Опять нѣмецъ, — закричалъ онъ другому слугѣ, работавшему во дворѣ. — Можетъ, и этотъ изъ той же воровской шайки. Не задержать-ли его?
— Впусти его и запри калитку; тогда можно будетъ спросить его сіятельство, и по крайней мѣрѣ не имѣю охоты брать на себя никакой отвѣтственности.
— Да и я тоже.
Привратникъ, говорившій это, вынулъ ключъ изъ замка и опустилъ его въ карманъ, потомъ, указавъ на ближайшую скамейку, сказалъ нѣсколько словъ, приглашая Антона присѣсть. Антонъ, конечно, же понялъ.
Второй служитель убѣжалъ, а между тѣмъ вокругъ Антона и привратника собралось нѣсколько человѣкъ другихъ. Привратникъ стоялъ такъ, что могъ въ каждый моментъ схватить мальчика за руку и удержать, если бы ему вздумалось бѣжать.
— Какъ странно ведутъ себя эти люди, — подумалъ Антонъ. — Но, слава Богу, Томасъ очевидно дома, иначе никто не побѣжалъ бы зп нимъ.
Безпокойство его, однако, возрасло до высшей степени, въ добавокъ ко всему онъ не зналъ даже своего родственника въ лицо, и это дѣлало его положеніе еще болѣе затруднительнымъ.
Черезъ нѣсколько минутъ слуга вернулся и кивнулъ мальчику, чтобы онъ шелъ за нимъ. — Его сіятельство, желаетъ его видѣть, — прокричалъ онъ остальнымъ.
— Ну, и оселъ же этотъ дѣтина! — вскричалъ одинъ.
— Шш! Можетъ быть, онъ понимаетъ.
— Во всякомъ случаѣ, онъ не прочь пошпіонить.
Всѣ собравшіеся проводили любопытными взглядами стройнаго мальчика, спокойнымъ шагомъ проходившаго черезъ дворъ. Какъ бы то ни было, онъ безъ всякой нужды лѣзъ головой прямо въ пасть ко льву.
Антонъ не понималъ хорошенько, зачѣмъ его ведутъ, вмѣсто того, чтобы позвать къ нему Томаса; онъ шелъ за своимъ провожатымъ по роскошно убраннымъ покоямъ дворца вплоть до комнаты, гдѣ его ждали два господина, лордъ и его молодой родственникъ, умѣвшій говорить но-нѣмецки. Нашъ неопытный другъ смущенно поглядывалъ то на того, то на другого. Сколько онъ могъ понять, ни тотъ, ни другой не походили на слугъ.
— Подойди сюда, мальчикъ! — приказалъ зять лорда. — Скажи намъ, кто ты и.зачѣмъ ты пришелъ въ этотъ домъ?
Антонъ, державшій въ холодныхъ рукахъ шапку; смѣло поднялъ глаза и въ короткихъ словахъ отвѣтилъ на вопросъ.
— Куда ушелъ мой отецъ? — прибавилъ онъ голосомъ, въ которомъ звучала любовь. — О, прошу васъ, почтенные господа, скажите мнѣ, со вчерашняго вечера я страшно безпокоюсь за него.
Оба англичанина поговорили нѣсколько минутъ между собою, и затѣмъ Антонъ узналъ въ нѣсколькихъ холодныхъ словахъ о о томъ, что случилось. — Твой отецъ воръ, — сказалъ въ заключеніе зять лорда, — или по крайней мѣрѣ, сообщникъ вора. Онъ сидитъ въ тюрьмѣ и ждетъ приговора.
Едва молодой англичанинъ успѣлъ произнести эти слова, какъ уже раскаялся, что выразился такъ неосторожно: онъ боялся, что Антонъ упадетъ тутъ же на мѣстѣ.
Глаза бѣднаго мальчика остановились, лицо приняло зеленоватый оттѣнокъ, въ груди, отъ избытка боли, остановилось дыханіе. Прошло нѣсколько минутъ, прежде чѣмъ онъ могъ вымолвить нѣсколько словъ, которыя по одиночкѣ, съ трудомъ, срывались съ его губъ.
— Мой… отецъ… воръ!
— Да, мальчикъ, но такъ какъ ты, очевидно, ничего не знаешь объ этой позорной исторіи, то его сіятельство желаетъ оказать тебѣ милость и, если у тебя нѣтъ средствъ къ жизни, предлагаетъ взять тебя къ себѣ въ услуженіе.
Дальше продолжать ему не пришлось, потому что Антонъ съ гнѣвомъ поднялъ сжатый кулакъ, словно хотѣлъ повалить на землю говорившаго. — Мнѣ идти въ услуженіе къ лорду? Мнѣ? Сыну оскорбленнаго, доведеннаго до отчаянія человѣка? Никогда! Лучше я буду работать, какъ поденщикъ.
Господинъ пожалъ плечами. — Попробуй, — сказалъ онъ спокойно. — Испытай на себѣ, что стоятъ голыя руки шестнадцатилѣтняго мальчика въ Лондонѣ.
— И попробую, — запальчиво отвѣчалъ нашъ другъ. — Здѣсь же нога моя больше не будетъ. Впрочемъ, еще одно слово. Гдѣ мой родственникъ? Можно мнѣ повидать на одну минуту Томаса Шварца?
— Такого человѣка здѣсь никто не знаетъ. Правда, до послѣдняго времени въ этомъ домѣ былъ слуга, который называлъ себя Виллемъ, — Виллемъ Робертсомъ, повидимому, это тотъ самый, о комъ ты спрашиваешь, но онъ скрылся тотчасъ же, какъ только, было обнаружено воровство.
— О, Боже! И никто ничего не знаетъ о немъ?
— Никто, ничего.
Антонъ сдѣлалъ короткій поклонъ. — Больше мнѣ нечего дѣлать въ этомъ домѣ, — сказалъ онъ. — Прощайте.
— Прощай, мальчикъ. Помни, что если когда-нибудь тебѣ придется плохо, ты всегда можешь обратиться къ его сіятельству.
Антонъ поднялъ руку, какъ бы желая остановить его.
— Никогда, если бы даже мнѣ пришлось голодать на улицѣ.
— И это очень легко можетъ случиться, если твое упрямство пересилитъ благоразуміе, любезный другъ.
— Хорошо, хорошо, это ужъ мое дѣло.
И нашъ другъ пустился въ обратный путь домой, полный тбски и отчаянія, надрывавшаго его сердце, полный негодующей злобы.
Его собственная будущность мало его заботила, но его отецъ, его несчастный отецъ! Онъ готовъ былъ кричать отъ душевной боли.
Хозяинъ ужаснулся, выслушавъ разсказъ Антона. — Пойманъ въ воровствѣ! И у такого важнаго лица, какъ лордъ Кроуфордъ. Господи! вотъ такъ несчастіе! Онъ стоялъ, разводилъ руками и молча и печально смотрѣлъ на мальчика. — Старикъ не виновенъ, — сказалъ онъ послѣ короткаго молчанія, — его запуталъ этотъ убѣжавшій мошенникъ, а разсчитываться приходится ему. Но красть у него не было намѣренія, — за это я готовъ отдать голову.
Растроганный Антонъ протянулъ ему руку. — Благодарю васъ, господинъ Романнъ. Право вы одинъ отдаете справедливость моему отцу. Онъ невиненъ, это какъ Богъ святъ. Господь обнаружитъ позорный обманъ и возстановитъ честь опозореннаго человѣка.
— Дай Богъ! — сказалъ хозяинъ. — Это штука плохая.
— Я крѣпко уповаю на Бога, — вскричалъ Антонъ. — Онъ не можетъ оставить, онъ не оставитъ невинныхъ!
— А теперь о другомъ, — прибавилъ онъ рѣшительно. — До окончанія дѣла я, конечно, долженъ оставаться здѣсь, въ Лондонѣ, и поискать себѣ заработокъ. Не можете-ли вы взять меня въ услуженіе, господинъ Романнъ? Я удовольствуюсь сухимъ хлѣбомъ и соломеннымъ тюфякомъ; я буду исполнять самыя грязныя работы.
Добрякъ глубоко вздохнулъ. Очевидно было, что онъ сильно боролся самъ съ собой. — Не могу, дорогой мой юноша, — сказалъ онъ, наконецъ, — передъ Богомъ, не могу. Тутъ по всей улицѣ, на каждомъ шагу по харчевнѣ, и вездѣ продаютъ джинъ и грогъ; намъ, нѣмцамъ, соперничать съ англичанами почти невозможно, и приходится благодарить небо, если дѣтишки каждый день накормлены. А у меня, вѣдь ты знаешь, ихъ восемь человѣкъ.
Антонъ кивнулъ головой. — Ну, такъ я пойду въ другомъ мѣстѣ поищу работы, — сказалъ онъ. — Въ гавани всегда требуется много работниковъ, а теперь тамъ какъ разъ идетъ уборка снѣга. Если я найду какую-нибудь работу, то, до освобожденія отца, займу комнату, у васъ, господинъ Романнъ.
— Вотъ и прекрасно, прекрасно, — сказалъ съ жаромъ хозяинъ. — Дай Богъ, чтобы все сдѣлалось по твоему желанію, мой мальчикъ.
А потомъ, когда Антонъ ушелъ, онъ обратился къ своей женѣ и сказалъ, покачивая головой: — Ахъ, мать, если бы мы могли оставить бѣднаго мальчика у себя и позаботиться о немъ. — И онъ вздохнулъ до глубины души. — Что съ нимъ будетъ? Онъ воображаетъ, что въ мірѣ стоить только протянуть руку, чтобы получить сколько угодно работы.
Жена провела кончикомъ фартука по огорченному лицу.
— Но.мы не въ состояніи прокормить его, старикъ, это совершено невозможно. Господи, Боже! наши собственныя дѣти сыты съ грѣхомъ пополамъ.
— Знаю я это, мать. Но какъ это грустно, что сердцу приходится справляться съ кошелькомъ.
И оба старика, опечаленные, вернулись къ своей работѣ, между тѣмъ какъ Антонъ быстрыми шагами шелъ къ гавани.
Онъ найдетъ себѣ какую-нибудь работу и будетъ жить очень экономно. Такимъ образомъ онъ заработаетъ столько денегъ, чтобъ нанять адвоката для своего несчастнаго отца; съ помощью адвоката ему, можетъ быть, удастся попасть въ тюрьму, на свиданіе къ отцу, или установить съ нимъ переписку. Сердце это забилось сильнѣе и легче; сознаніе, что ему необходимо работать, облегчило до нѣкоторой степени его тоску, отодвинуло ее назадъ, и онъ почувствовалъ приливъ силы, искавшей выхода. Антонъ рѣшилъ работать, вмѣсто того, чтобы предаваться отчаянію.
Въ гавани царила та живая, кипучая дѣятельность, которая не вполнѣ прекращается даже зимой. Тяжелыя парусныя суда, совершенно непохожія на наши теперешнія, разгружались и нагружались, приходили и уходили, чинились и снабжались новыми снастями. Рабочіе носили и возили самые разнообразные предметы торговли, катили бочки и тачки, между тѣмъ, какъ пассажиры отходящихъ и приходящихъ судовъ толпились на сходняхъ. Антонъ видѣлъ сундуки и чемоданы, которые эти путешественники имѣли при себѣ, онъ почтительно подошелъ къ одному господину и предложилъ ему свои услуги.
О, радость! Джентльменъ протянулъ руку, чтобъ передать ему ручной чемоданъ, но прежде чѣмъ нашъ другъ успѣлъ взять его, прежде даже, чѣмъ онъ успѣлъ собраться съ мыслями, чей-то сильный кулакъ ударилъ его по затылку и отбросилъ на три шага назадъ. Потокъ бранныхъ словъ такъ и полился на Антона, раскраснѣвшееся отъ водки лицо смотрѣло на него со злобой.
Нашъ другъ былъ въ такомъ настроеніи, когда всякое оскорбленіе кажется невыносимымъ; все въ немъ заходило и закипѣло. — Чего вамъ отъ меня надо? — свирѣпо закричалъ онъ. — Какое вамъ дѣло, если я хочу честно заработать кусокъ хлѣба?
— Хо-хо! — захохоталъ нападавшій, — Мальчишка еще къ тому же и иностранецъ, — небойсь, изъ тѣхъ чудаковъ, по ту сторону канала?
Къ нему присоединились многіе другіе. — Это нѣмецъ, вскричалъ одинъ.
— Зачѣмъ же онъ тутъ затесался? Чего ему надо? Урвать отъ насъ послѣдній кусокъ хлѣба?
— Развѣ онъ состоитъ плательщикомъ въ нашемъ союзѣ? Принадлежитъ къ цеху гаванскихъ носильщиковъ?
— Накласть ему хорошенько въ загривокъ, такъ позабудетъ, какъ ходить сюда.
Изъ всѣхъ этихъ восклицаній Антонъ не понялъ ничего, однако кулаки его были сжаты, и глаза, задорно блестѣли. Страстный гнѣвъ такъ и подбивалъ его лѣзть на драку.
Но тутъ вмѣшался чужой господинъ. Онъ вынулъ изъ кармана монету и предложилъ ее нашему другу. — Вотъ, возьми, мальчикъ! — сказалъ онъ добродушно. — Повидимому, здѣсь право носить багажъ принадлежитъ особому цеху, ты же не имѣешь этого права.
Но Антонъ сильно покраснѣлъ и отвернулся. Взять подачку! Нѣть, лучше провалиться сквозь землю!
Господинъ пожалъ плечами: — Не желаешь, такъ, какъ хочешь! И съ этими словами господинъ пошелъ дальше, а одинъ изъ носильщиковъ понесъ его багажъ. Остальные разошлись тоже, и Антонъ остался одинъ, съ сжатыми кулаками, съ сердцемъ, переполненнымъ отчаяніемъ. Сколько вопіющихъ несправедливостей долженъ онъ выносить молча.
Тутъ Антону вспомнился пріятель его отца, въ котораго старый, честный Кроммеръ слѣпо вѣрилъ, за котораго онъ поручился по векселю, чтобъ избавить его отъ погибели, и который однако же обманулъ его, лишилъ его дома и крова и заставилъ бродить на чужбинѣ бездомнымъ скитальцемъ. Это было первое страшное преступленіе противъ того, кто былъ честенъ и добръ, а потомъ второе, еще болѣе гнусное, еще болѣе возмутительное. Его, который никогда даже въ мысляхъ не посягнулъ на чужое добро, обманомъ и коварствомъ вовлеченнаго въ преступленіе, бросили въ тюрьму, какъ мошенника и грабителя.
И на все это небо спокойно взирало, все это оставалось безнаказаннымъ, всего этого было еще мало, чаша страданій еще не переполнилась. Еще и ему самому становились поперекъ дороги, мѣшали работать и въ самомъ зародышѣ губили слабыя надежды…
Какой горечью, какой ѣдкой, жгучей болью было переполнено его сердце.
Антону казалось, что все заволоклось тучами, и онъ безнадежно поникъ головой. Какъ, слезы? У него въ глазахъ слезы? Нѣтъ, онъ жаждетъ мщенія, онъ хочетъ драться, онъ готовъ все разметать, все обратить въ дребезги. Отъ злобы ему хотѣлось самый міръ перевернуть вверхъ дномъ.
Антонъ безцѣльно шелъ впередъ, употребляя всѣ усилія, чтобъ заглушить внутренній голосъ, который безустанно нашептывалъ ему одно и то же. Но эти усилія оставались тщетными, и онъ опять и опять начиналъ прислушиваться къ тому, что говорилъ этотъ голосъ: — «Тебѣ слѣдовало съ благодарностью принять великодушное предложеніе лорда Кроуфорда, и тогда ты получилъ бы возможность сдѣлать что-нибудь для твоего несчастнаго отца. Лордъ узналъ бы подробнѣе объ обстоятельствахъ обвиняемаго, узналъ бы, что за человѣкъ Томасъ Шварцъ, и сталъ бы ходатайствовать за отца. Да и самъ ты не терпѣлъ бы нужды».
Онъ не въ состояніи былъ заставить замолчатъ этотъ тихій голосъ, онъ могъ только перекричать его.
«Хотѣлъ бы я убить этого лорда, задушить его собственными руками». Вотъ все, что онъ думалъ.
Въ самомъ мрачномъ настроеніи Антонъ продолжалъ свои поиски. Онъ останавливался у каждаго судна, возлѣ каждой кучки рабочихъ, вездѣ предлагая свои услуги и вездѣ, въ той или иной формѣ, получая отказъ. Здѣсь говорили, что всего скорѣе онъ найдетъ работу въ другомъ мѣстѣ, тамъ замахивались на него палкой, или просто выталкивали прочь, въ другихъ мѣстахъ надъ нимъ издѣвались.
Онъ подошелъ къ баркѣ съ дровами и попросилъ работы. Къ нему обернулся громаднаго роста дѣтина, прищурился и испытующе оглядѣлъ новичка, желавшаго взяться за одну изъ самыхъ тяжелыхъ и утомительныхъ работъ; вдругъ онъ схватилъ нашего друга за плечи и поднялъ его кверху, какъ поднимаютъ маленькихъ дѣтей.
— И такая-то муха, такой карапузъ лѣзетъ въ нагрузчики, — вскричалъ онъ.
Недружелюбный смѣхъ раздался вслѣдъ за этими словами. "Приходи лѣтъ черезъ десять, — сказалъ кто-то, — тогда твои кости лучше будутъ годиться!' .
Другой вытащилъ громадную флягу. — Хлебни ка малость, малышъ, — сказалъ онъ. — Ты такой блѣдный, такой вялый, небойсь съ утра маковой росинки во рту не было, а?
— Господи! у самихъ гнѣздо ребятъ дома.
И вслѣдъ за этими словами протянулась чья-то сострадательная рука, и кусокъ хлѣба и добрый кусокъ сала полетѣли навстрѣчу нашему другу. Какъ туча мухъ окружили его всѣ эти слова, какъ лезвіе ножа рѣзануло дружелюбное предложеніе работниковъ.
Итакъ, его принимаютъ за нищаго!
Онъ молча повернулся и пошелъ дальше.
У всѣхъ тутъ было свое дѣло, только онъ одинъ былъ совсѣмъ лишній, у всѣхъ была цѣль, къ которой они стремились; только у него не было ни отчизны, ни пристанища, гдѣ его встрѣтило бы другое сердце тепло и любовно. Онъ почувствовалъ себя очень, очень несчастнымъ.
Свинцовое небо низко нависло надъ покрытой снѣгомъ землей. Тамъ и сямъ, въ сѣромъ туманѣ, одна за другой летали и каркали вороны. И у этихъ было свое привычное мѣсто, куда онѣ собирались вмѣстѣ на ночлегъ. А онъ? У него не было ни друзей, ни надеждъ, ни опоры.
Ему пришло въ голову еще попытаться у уборщиковъ снѣга. Они работаютъ по всему городу, потому, быть можетъ, примутъ его и дадутъ возможность заработать хоть нѣсколько пфенниговъ! Онъ пересчиталъ въ карманѣ свои деньги и глубоко вздохнулъ; тамъ было всего нѣсколько грошей, — всѣ деньги отецъ унесъ съ собой. О, Царь небесный! Какія надежды на ближайшее будущее! Онъ встрепенулся; время было уже послѣобѣденное, скоро наступятъ сумерки. Неужели всѣ эти часы съ ранняго утра пройдутъ даромъ, не принеся съ собой ничего.
И опять ему послышались слова господина, говорившаго по-нѣмецки, во дворцѣ Кроуфорда. «Испытайте, что стоятъ голыя руки мальчика въ Лондонѣ.»
Ему стало страшно, онъ пошелъ искать уборщиковъ снѣга.
Но близости, въ узкихъ улицахъ и переулкахъ гавани не было ни одного. Передъ каждымъ домомъ домохозяева и жильцы наваливали цѣлыя груды снѣга и льда, черезъ которыя прыгала уличная молодежь. Проѣзжавшіе возы оставляли на нихъ глубокія борозды, а тысячи ногъ разносили снѣгъ на своихъ подошвахъ, такъ что убирать было нечего. Бѣдный народъ, со своими невзыскательными привычками, легко мирился съ зимнимъ покровомъ до тѣхъ поръ, пока придетъ тепло и очиститъ ихъ улицы. И Антону казалось это очень естественнымъ.
Антонъ пошелъ быстрѣе. Неужели онъ заблудился? Еще двѣ-три узкія улицы, и онъ очутился въ совершенно незнакомой части города. Этого только не доставало!
Несмотря на холодъ, онъ весь покрылся потомъ.
Какимъ образомъ попадетъ онъ назадъ, въ харчевню нѣмца?
Онъ обращался десять, двадцать разъ къ прохожимъ, разспрашивая о дорогѣ, но никто не понималъ его; наконецъ, одинъ полицейскій обратилъ на него вниманіе и вывелъ черезъ дворы и задворки перепуганнаго и обезсиленнаго мальчика въ хорошо знакомую ему улицу, гдѣ находился кукольный театръ, и гдѣ медвѣдь уже собиралъ деньги на жестяную тарелку. Антонъ съ содроганіемъ отвернулся,
Наступилъ вечеръ. Нашъ другъ видѣлъ, какъ длинной вереницей тянулись съ работы уборщики снѣга, съ лопатами на плечахъ и съ короткими дымящимся трубками въ зубахъ. Съ нѣкоторыми шли дѣти, цѣпляясь за отцовскую руку, иные запѣвали веселыя пѣсни, а Антонъ съ безпокойной завистью смотрѣлъ имъ вслѣдъ, словно эту скромную долю они похитили у него самого.
Вотъ уже онъ передъ дверью харчевни; пьяные, пошатываясь, то входили, то уходили, какъ въ тотъ вечеръ; сѣни были ярко освѣщены, а за прилавкомъ хозяйничали Романнъ и его жена, съ дѣловой улыбкой, которая появлялась у нихъ на лицахъ, — вродѣ праздничной одежды, — вмѣстѣ съ первымъ посѣтителемъ. На прилавкѣ, за бутылками, стояла цѣлая масса тарелокъ съ готовыми бутербродами, пахло мясомъ и сыромъ. Антонъ вдругъ почувствовалъ приступъ страшнаго голода. Со вчерашняго вечера у него не было во рту ни кусочка.
Но, конечно, эти разубранныя тарелки были не для него, онъ зналъ по опыту, какъ это дорого.
Онъ вышелъ опять на улицу, отыскалъ по близости булочную, гдѣ на всѣ свои деньги купилъ хлѣба и затѣмъ скромно попросилъ у женщины, стоявшей за прилавкомъ, стаканъ воды. Вѣроятно, блѣдное лицо и темные круги подъ глазами юнаго чужестранца пробудили чувство состраданія въ сердцѣ продавщицы, потому что она окликнула кого-то по имени, и, когда мальчикъ лѣтъ двѣнадцати вошелъ въ лавку, дала ему короткое приказаніе. Мальчикъ тотчасъ вернулся съ большимъ стаканомъ пѣнящагося пива, которое онъ съ ласковыми словами предложилъ чужому посѣтителю.
— Выпей! У насъ много.
Антонъ растерялся. «Я просилъ стаканъ воды», пролепеталъ онъ.
— О, вѣдь такъ холодно! Выпей лучше пива.
Мальчикъ усадилъ своего гостя на скамейку, запахъ пива былъ такъ соблазнителенъ, а пріятная теплота лавки такъ манила удовлетворить потребность въ пищѣ и отдыхѣ. Антонъ почти безсознательно взялъ стаканъ и однимъ глоткомъ осушилъ его до дна. И его юный покровитель тотчасъ принесъ ему еще другой стаканъ.
Антону было стыдно ужасно, но — женщина смотрѣла съ такой ободряющей улыбкой, ея глаза блестѣли такъ ласково, что отказаться было невозможно.
Покончивъ съ хлѣбомъ и пивомъ, Антонъ протянулъ на прощаніе руку, но денегъ, которыя, добродушная женщина хотѣла отдать ему обратно, не взялъ. И въ этотъ моментъ онъ съ болью въ сердцѣ подумалъ, — «не все-ли равно, — нѣсколько пфенниговъ, или ровно ничего».
Черезъ ярко освѣщенныя сѣни, въ которыхъ толпились пьяные, онъ пробрался къ себѣ на чердакъ, гдѣ стоялъ леденящій холода,. Единственное стекло въ перекошенномъ окнѣ замерзло, вода въ чашкѣ для мытья покрылась тонкой пленкой льда, постель съ холщевыми простынями была холодна, какъ металлъ. Антонъ дрожалъ. До имѣетъ-ли онъ право ночевать здѣсь? Чѣмъ заплатитъ онъ даже за такое печальное пристанище? Тѣмъ не менѣе онъ подползъ подъ одѣяло, свернулся и укутался, сколько могъ. Зубы отъ холода стучали, какъ въ лихорадкѣ. Но наступившій сонъ не принесъ, собственно говоря, покоя. Смутныя, безпокойныя сновидѣнія тянулись всю ночь, безпрестанно прерываясь, и мальчикъ, обливаясь потомъ, ежеминутно просыпался. То онъ видѣлъ своего отца въ тюрьмѣ и старался освободить его, поваливъ на землю лорда; то самъ онъ шелъ по узкимъ, непріютнымъ улицамъ, среди оборванцевъ, то громоздился на глыбы снѣга и все спрашивалъ, спрашивалъ, не получая отвѣта, Онъ то возбужденными глазами всматривался въ темнотѣ въ потолокъ комнаты, то прислушивался къ шуму, доносившемуся изъ харчевни, и вновь въ безсиліи опускался на подушку.
А долгая, унылая ночь все тянулась!
Утромъ несчастный мальчикъ спустился въ харчевню раньше, чѣмъ появился кто-нибудь изъ посѣтителей. Ему не пришлось тратить много словъ; хозяинъ самъ увидалъ, какъ обстоятъ дѣла, но, несмотря на свою собственную бѣдность, честный человѣкъ отказался взять пару платья, которую Антонъ принесъ ему въ уплату за ночлегъ, и сказалъ, покачавъ головой.
— Спи себѣ тамъ наверху, въ чердачной комнатѣ, пока нѣтъ новаго жильца… до тѣхъ поръ вѣдь это мнѣ ничего не стоитъ.
Антонъ поблагодарилъ и снова пошелъ на поиски, уже совсѣмъ не такъ бодро, какъ наканунѣ, пошелъ почти безъ надежды, только для того, чтобы не сидѣть безъ пищи и всякаго дѣла въ своей слишкомъ холодной комнатѣ. Онъ потерялъ все.
На этотъ разъ онъ опятъ случайно оказался у дворца лорда Кроуфорда. Синій дымокъ поднимался изъ трубы, у боковой калитки стояла кухонная телѣга и слуги, одѣтые во все бѣлое, выгружали изъ нея корзины и ящики. Въ какомъ изобиліи и какъ опрятно доставляются сюда припасы, какъ благоденствуютъ жители этого дома!
Антонъ сжалъ кулаки. Лучше умереть на мѣстѣ, чѣмъ войти туда и просить о милости.
Онъ опять направился къ гавани. Было еще холоднѣе, чѣмъ наканунѣ, въ воздухѣ крутился снѣгъ, иззябшія и голодныя вороны еще болѣе многочисленными стаями летели съ востока на западъ, но и сегодня ему не удалось заработать ни одного пфеннига.
Всѣ воздушные замки Антона разлетѣлись въ прахъ, — онъ видѣлъ передъ собою неминуемую смерть.
Около полудня Антонъ, въ изнеможеніи, опустился на скамейку и подперъ голову руками. Что же будетъ дальше?
Однако человѣкъ не умираетъ такъ скоро. Намѣченная жертва попадаетъ въ руки смерти только послѣ долгихъ подготовленій, претерпѣвъ рядъ долгихъ страданій.
Вдругъ кто-то сзади положилъ на плечо Антона руку. — Молодой человѣкъ, — сказалъ свѣжій голосъ, — кажется, это не особенно пріятное мѣсто для отдохновенія, — вы не находите? Вѣдь вѣтеръ дуетъ ужасно.
Антонъ пожалъ плечами. — Я не понимаю васъ, сударь.
— А! значитъ, вы нѣмецъ?
Это было сказано не на англійскомъ и не на нѣмецкомъ языкѣ, хотя походило и на тотъ, и на другой.
Антонъ взглянулъ на говорившаго. — Какъ? — спросилъ онъ, — О, Боже! да, здѣсь дѣйствительно страшно холодно.
Незнакомецъ, очень прилично одѣтый господинъ цвѣтущаго возраста, улыбнулся. — Я голландецъ, — сказалъ онъ своимъ говоромъ, напоминавшимъ нижне-германское нарѣчіе. — Пойдемте, молодой человѣкъ, выпьемъ вмѣстѣ по стакану грога, а потомъ вы что-нибудь разскажете. Вы приходили сюда, въ гавань, каждый день, — не правда-ли?
— Я былъ здѣсь вчера и сегодня.
— Вѣроятно, ждете корабль? — спросилъ безразличнымъ тономъ незнакомецъ.
— О, Боже, нѣтъ! Я ищу работы, хоть какой-нибудь работы. О, сударь, можетъ быть, вы лучше знаете здѣшнія условія, — если бы вы могли помочь мнѣ найти хоть самый скромный заработокъ. Я охотно пошелъ бы къ кому-нибудь въ услуженіе.
Голландецъ улыбнулся. — Пойдемте-ка сначала со мной, молодой человѣкъ! Выпьемъ чего-нибудь, чтобы согрѣться.
Антонъ смутился. — Благодарю, — сказалъ онъ сдержанно. — Право, я ровно ничего не хочу..
— Быть можетъ, въ данный моментъ вы въ затруднительныхъ денежныхъ обстоятельствахъ? Но, стоитъ-ли считаться между друзьями?
— А мы — развѣ друзья?
Незнакомецъ протянулъ мальчику руку. — У васъ какая-то непріятность, не правда ли? Можетъ быть, вы немножно повздорили съ старымъ папашей? Выкинули какую-нибудь шалость, а онъ поднялъ шумъ, словно міръ въ опасности. Правда?
— Ахъ!
И Антонъ, рыдая, закрылъ лицо руками. Напоминаніе объ его несчастномъ отцѣ застало его до такой степени врасплохъ, что онъ потерялъ всякое присутствіе духа.
— Ужъ будто такъ плохо? — спросилъ незнакомецъ. — Ну, пойдемъ же, пойдемъ, молодой человѣкъ, мы тамъ разсудимъ.
И, увлекая за руку нашего друга, онъ повелъ его въ одинъ изъ безчисленныхъ трактировъ, находившихся въ гавани. Трактиръ былъ вполнѣ приличный, между посѣтителями были капитаны кораблей, купцы, одинъ маклеръ и другіе прилично одѣтые господа, и ни одного пьянаго, ни одного матроса. Какъ только хозяинъ замѣтилъ голландца, онъ тотчасъ подалъ знакъ кельнеру провести обоихъ господъ въ отдѣльный кабинетъ, куда имъ принесли карту винъ и кушаній. Кельнеръ, съ салфеткой въ рукахъ, почтительно остановился у двери.
Господинъ Торстратенъ, голландецъ, усадилъ своего гостя подлѣ себя въ уголъ кушетки и потомъ заботливо раздулъ въ каминѣ огонь. Каминъ запылалъ, и въ комнатѣ стало какъ-то особенно тепло и уютно. — Ну, теперь давайте посмотримъ, что мы будемъ ѣсть, сказалъ новоявленный благодѣтель Антона.
— Гм, — заячье жаркое съ красной капустой, пуддингъ, компотъ и кромѣ того хорошій супъ. Но-моему, это будетъ недурно. Теперь вино! Какое вино вы пьете, мой юный другъ, бѣлое или красное?
— О, сэръ, я…
— Значитъ, краснаго. Только, хорошей марки, Лудвигъ.
Кельнеръ быстро исчезъ, и господинъ Торстратенъ принялся грѣть у камина руки.
— Сначала поѣдимъ, а потомъ выпьемъ, и вы разскажете мнѣ вашу исторію. Передъ людьми низшаго общественнаго положенія, — замѣтьте это разъ на всегда, — не ведутъ бесѣды но душѣ.
Антонъ сидѣлъ съ закрытыми глазами въ какомъ-то чаду. Онъ не могъ дать себѣ отчета въ томъ, что онъ видѣлъ и слышалъ, до такой степени все это было неожиданно.
— Почему вы мнѣ дѣлаете столько добра, сэръ? — спросилъ онъ съ запинкой.
— Потому что вы въ этомъ нуждаетесь, молодой человѣкъ. Да развѣ ужъ одинъ обѣдъ — такое большое благодѣяніе? Все это вы, во всякомъ случаѣ отлично отработаете современемъ.
— Такъ вы хотите достать мнѣ работу, сэръ?
— Не такъ громко, мой другъ. Конечно, хочу.
Антонъ готовъ былъ расцѣловать руки своего новаго покровителя.
— Въ такомъ случаѣ не велите подавать мнѣ вина, — попросилъ онъ. — Я долженъ экономить, потому что…
— Тссъ! Что я вамъ только что говорилъ?
Кельнеръ принесъ приборы и вслѣдъ затѣмъ заказанныя блюда. Такого супа, такого вина Антонъ не ѣдалъ никогда въ жизни. За спиной у него стоялъ слуга, который держалъ блюдо, подавая ему кушанья и время отъ времени справлялся, не угодно-ли ему того, не угодно-ли другого. Въ ушахъ молодого человѣка стоялъ звонъ, его сердце начало учащенно биться.
Убрали пуддингь. На столѣ появилась вторая бутылка вина и блюдо съ плодами; господинъ Торстратенъ спокойно чистилъ яблоко съ краснымъ бочкомъ.. — Это хорошій сортъ, мой юный другъ, рекомендую вамъ. Ну, теперь вы можете разсказывать вашу исторію. — И Антонъ, ничего не утаивая, разсказалъ незнакомцу все, что зналъ, всѣ подробности своихъ обстоятельствъ, все, что случилось съ нимъ и съ отцомъ въ Лондонѣ.
Господинъ Торстратенъ, казалось, былъ очень доволенъ. — Дѣло совсѣмъ не такъ плохо, — сказалъ онъ, помолчавъ. — Надо только найти этого Томаса Шварца.
Антонъ всплеснулъ руками. — О, сэръ! Если бы вы мнѣ помогли въ этомъ! Если бы это было возможно!
— Во всякомъ случаѣ, это не невозможно, мой юноша. Надо присмотрѣться, разузнать, поразспросить кой-кого и выждать время. Что-же касается занятій для васъ, то это я вамъ могу устроить. Для моего предпріятія какъ разъ нуженъ молодой человѣкъ, такой, какъ вы.
Антонъ чуть не закричалъ отъ радости. — Кто вы такой, сэръ?' спросилъ онъ, полный необузданнаго восторга.
— Я? — И господинъ Торстратенъ какъ будто призадумался. — Я рѣзчикъ по мѣди, но дѣло у меня еще очень небольшое, и я работаю вмѣстѣ съ однимъ пріятелемъ. Намъ нуженъ кто-нибудь для разныхъ мелкихъ услугъ, кому можно бы давать то тѣ, то другія порученія, а главное — лицо вполнѣ надежное, на которое можно положиться.
Глаза Антона загорѣлись. — О, сэръ, на это я гожусь, — вскричалъ онъ. — Право, я гожусь.
— Конечно, мой милый, я это вижу. Выпьемъ за нашу будущую дружную и долгую общую жизнь.
Они чокнулись, и глаза Антона стали разгораться еще больше. Съ непривычки, выпитое вино дѣйствовало на него очень сильно, и нашъ застѣнчивый другъ пустился ораторствовать, разказывая и томъ и о семъ, пока наконецъ имъ не овладѣла непреодолимая истома. Господинъ Торстратенъ посовѣтовалъ ему вздремнутъ послѣ обѣда, — этотъ господинъ, очевидно, былъ проникнутъ самымъ трогательнымъ участіемъ къ своему новому мальчику для посылокъ, онъ даже накинулъ ему на плечи шубу, которая лежала тутъ же, въ комнатѣ, и еще разъ помѣшалъ въ каминѣ. Искры закружились и затрещали, легкій сумракъ накинулъ уже на все свой покровъ, съ улицы доносился свистъ восточнаго вѣтра и еще болѣе усиливалъ пріятное чувство отъ теплоты въ комнатѣ. Антонъ улыбнулся, закрывъ глаза. — Какъ вы добры, сэръ. Я постараюсь изо всѣхъ силъ отплатить вамъ за всѣ ваши благодѣянія…
Голландецъ кивнулъ головой. — Хорошо, мой юный другъ, хорошо. Не надо только во снѣ грезить о слишкомъ привольной жизни! Потомъ всегда трудно бываетъ приниматься за работу.
— Это-то и радуетъ меня, этого-то именно я и желаю. Только, не правда-ли, вѣдь мы все-таки будемъ развѣдывать на счетъ Томаса Шварца?
— Конечно. У меня въ Лондонѣ много знакомыхъ.
— Отлично! Отлично! Мой бѣдный отецъ долженъ же, долженъ…
Тутъ онъ заснулъ, а голландецъ бросилъ на кушетку торжествующій взглядъ. «Теперь ты у меня въ рукахъ» — можно было прочесть въ его хитрыхъ глазахъ. — «Мальчуганъ! ты именно тотъ, кого я давно уже ищу, — безсознательное орудіе въ моихъ рукахъ'»..
Онъ тихонько вышелъ и далъ хозяину приказаніе не будить молодого человѣка. «Завтра рано утромъ я зайду», прибавилъ онъ.
А Антонъ между тѣмъ спалъ, какъ убитый. Его здоровая юность вознаграждала себя за усталость и безпокойство послѣднихъ сутокъ; онъ спалъ крѣпкимъ сномъ безъ сновидѣній и проспалъ безъ просыпа до другого утра, когда господинъ Торстратенъ опять пришелъ въ трактиръ.
Добродушный человѣкъ разсмѣялся, когда Антонъ, красный отъ смущенія, началъ извиняться. — Ну, теперь вы отдохнули, — сказалъ онъ, — и можете идти со мной. Намъ надо сдѣлать нѣсколько покупокъ.
— Конечно, сэръ, конечно. А ваше заведеніе близко отсюда?
— Такъ себѣ. Ну, пойдемте.
Наскоро сдѣлавъ туалетъ, Антонъ получилъ завтракъ, и затѣмъ они пошли, какъ сказалъ господинъ Торстратенъ, въ его мастерскую.
По дорогѣ голландецъ вынулъ изъ портфеля пятифунтовый билетъ и протянулъ его нашему другу. — Видите вонъ тамъ москательную лавку, Антонъ? Купите мнѣ тамъ то, что написано на этой бумажкѣ.
— А вы меня подождете, сэръ?
— Конечно.
Антонъ пошелъ съ деньгами въ лавку и, исполнивъ порученіе, вернулся на прежнее мѣсто. Господина Торстратена не было; послѣ долгихъ поисковъ, оторопѣвшій мальчикъ увидалъ, наконецъ, его стоящимъ въ ожиданіи, въ нѣкоторомъ отдаленіи.
— Я замѣшкался сэръ?.. Въ лавкѣ было много народа.
— Ничего, ничего. Размѣняли вашъ билетъ?
— Вотъ деньги, сэръ.
Голландецъ съ видимымъ удовольствіемъ взялъ серебреныя монеты. Онъ подбрасывалъ ихъ на рукѣ, побрякивалъ ими, на лицѣ у него играла довольная улыбка. — Это во-первыхъ, — сказалъ онъ. —А теперь вы мнѣ должны купить сигаръ, — вонъ какъ разъ магазинъ, который нуженъ.
И второй билетъ такимъ же образомъ перешелъ изъ портфеля въ руки Антона; и опять онъ размѣнялъ его на серебреныя монеты. Господинъ Торстратенъ опять стоялъ въ сторонѣ, опять глаза его заблестѣли, когда онъ получилъ деньги. — Прекрасно, прекрасно… Вы очень способный молодой человѣкъ, Антонъ.
То же продолжалось и дальше. Въ разныхъ мѣстахъ были размѣняны десять билетовъ, пока наконецъ, весь запасъ, повидимому, истощился. — На сегодня мы сдѣлали всѣ наши покупки, — сказалъ голландецъ. — Теперь пойдемъ въ мастерскую.
Антонъ молчалъ. Онъ не могъ понять, зачѣмъ его господинъ цѣлый часъ ходилъ съ нимъ вмѣстѣ по городу и поджидалъ его каждый разъ въ извѣстномъ отдаленіи отъ двери, между тѣмъ какъ всѣ купленные предметы можно было пріобрѣсти по близости, а нѣкоторые даже въ одномъ и томъ же магазинѣ, а не ходить за ними въ три разныя мѣста. Впрочемъ, господинъ Торстратенъ, очевидно, знаетъ лучшихъ поставщиковъ и предпочитаетъ покупать у нихъ. Какъ бы то ни было, Антонъ не высказалъ ему своего удивленія.
Домъ, гдѣ помѣщалась такъ называемая мастерская голландца, находился въ узкой, полутемной, грязной улицѣ. Нижніе этажи домовъ были заняты лавками ветошниковъ, распивочными и тому подобными заведеніями, а въ верхніе нужно было подниматься по старымъ, истоптаннымъ лѣстницамъ. Нерѣдко можно было встрѣтить здѣсь зданія, которыя отъ дряхлости устало клонились къ землѣ и кое-какъ поддерживались утопавшими въ грязи подпорками.
Тамъ, гдѣ, при благопріятныхъ условіяхъ, едва помѣстилось бы нѣсколько сотенъ жителей, здѣсь ютились цѣлыя тысячи. Каждый аршинъ пространства былъ густо заселенъ, каждый уголокъ былъ чѣмъ-нибудь занятъ. Антонъ внутренно содрогался; онъ съ чувствомъ умиленія вспоминалъ зеленый берегъ Келлерскаго озера у себя на родинѣ, тихія, мирныя, соломенныя крыши, подъ которыми люди жили иначе, лучше, чѣмъ здѣсь, гдѣ нужда и горе читались на каждомъ лицѣ, выглядывали изъ каждаго окошка.
Ему становилось жутко при мысли о возможности провести ночь въ этихъ сѣрыхъ разрушенныхъ логовищахъ.
— Идите, идите за мной, — сказалъ господинъ Торстратенъ, немного нагибаясь, чтобъ пройти въ низкую дверь, — намъ надо въ задній флигель.
Антонъ мужественно подавилъ свой ужасъ. Старыя, покрытыя грязью стѣны отсырѣли, отъ главнаго корпуса къ флигелемъ шли деревянныя перекладины, подъ ногами, по скользкой каменной мостовой, текла липкая бурая грязь, въ которой плавали всевозможные отбросы.
При встрѣчѣ съ кѣмъ-нибудь, приходилось плотно прижиматься къ мокрой стѣнѣ, --иначе нельзя было разойтись.
Антонъ подавилъ вздохъ, — Господинъ Торстратенъ, — шепотомъ спросилъ онъ, — вы живете въ этомъ домѣ?
Голландецъ потрясъ головой — Нѣтъ, юноша… Боже сохрани! Вотъ было би ужасное существованіе?
Нашъ другъ облегченно вздохнулъ. По крайней мѣрѣ этого нечего опасаться. Онъ не допускалъ возможности заснуть въ подобномъ ужасномъ мѣстѣ.
Наконецъ, они миновали передній корпусъ дома. За нимъ, тѣсно къ нему примыкая, стояло нѣсколько большихъ, но тоже ветхихъ флигелей, занятыхъ жильцами. Извнутри не. было слышно ни звука, ни шороха, который говорилъ бы о дѣятельности, о жизни. Даже дѣти, съ блѣдными изможденными лицами, смирно сидѣли на ступенькахъ лѣстницы, а не бѣгали и не возились, какъ во всемъ Божьемъ мірѣ: даже собаки не лаяли, а только ворчали и гонялись за исхудалыми кошками, которыхъ здѣсь было вдоволь.
— Сюда наверхъ, — сказалъ голландецъ.
Опять темная, грязная лѣстница, а за ней и еще такая же
Наконецъ, наши путешественники остановились передъ дверью сомнительнаго цвѣта. Все въ этомъ домѣ носило отпечатокъ нищеты и захудалости.
Кромѣ этой двери, на площадкѣ были еще двѣ; голландецъ сначала оглядѣлъ ихъ и, убѣдившись, со всѣми предосторожностями, что никто не подслушиваетъ, тогда только сдѣлалъ рукой три легкихъ удара до верхней части двери и три по нижней. Минуту спустя, онъ провелъ бородкой ключа по средней доскѣ.
По этому послѣднему знаку дверь открыли извнутри и сквозь щель на нихъ уставилась чья-то лисья физіономія.
— Это ты, Питъ?… Эге, кого это ты ведешь?
— Добраго пріятеля. — отвѣчалъ Торстратенъ. — Впусти насъ Маркусъ.
— Да кто это? Кто?.. Ты такой легковѣрный, Питъ.
— Глупости!
И Торстратенъ ввелъ мальчика въ маленькую, убого обставленную комнату, которую онъ тотчасъ же замкнулъ извнутри. По стѣнамъ стояли два дрянные деревянные стула, а у плотно завѣшеннаго окна столъ, на которомъ лежали всевозможные инструменты, — щипцы, гвозди, рѣзцы, металлическія доски и пр. Кромѣ того стояли стклянки съ разными жидкостями, и среди всего этого хлама горѣла лампа, при тускломъ свѣтѣ которой работалъ человѣкъ съ лисьей физіономіей.
Онъ занятъ былъ мѣдной дощечкой, на которой вырѣзалъ какіе-то знаки, или буквы… тѣнь отъ руки не давала разглядѣть, что именно..
— Ну, мой добрый Питъ, — сказалъ онъ нѣсколько насмѣшливо, — а этотъ юноша? На что тебѣ этотъ мальчишка?
— Это человѣкъ, котораго мы искали, Маркусъ.
— По-моему, слишкомъ молодъ.
— Ну, объ этомъ ужъ предоставь судить мнѣ. По уговору, внѣшними дѣлами завѣдую я.
Маркусъ кивнулъ головой. — Иначе сказать, ты болтаешься во дорогимъ трактирамъ, прогуливаешься и прохлаждаешься, а я сижу въ этой норѣ и работаю, слѣпя глаза.
Голландецъ похлопалъ себя по карману. — Пополамъ. — спокойно сказалъ онъ.
— Значитъ, удалось?
— Вполнѣ! Долженъ же ты, наконецъ, согласиться, Маркусъ, что на этого рода дѣла, ты совсѣмъ не годишься. А кромѣ того, ты имѣешь всѣ основанія, считать дневной свѣтъ довольно сквернымъ изобрѣтеніемъ.
Маркусъ зарычалъ, какъ обозлившаяся собака. — Пора положить конецъ этой исторіи, — сказалъ онъ. — Такое каторжное рабство выносить невозможно. Сами судьи не придумаютъ ничего худшаго.
Голландецъ кивнулъ головой. — А какъ идетъ твоя работа, Маркусъ?
— Гмъ, завтра будетъ готова.
— Вотъ и хорошо. Ты въ накладѣ не останешься, дружище. Только дай мальчику какую-нибудь работу, чтобъ не возбудитъ въ немъ подозрѣній. Потомъ я опять возьму его съ собой.
— А ты увѣренъ, что онъ сможетъ довести дѣло до конца….. такой юнецъ.
— Именно благодаря тому, что онъ такой дурень. Ну, такъ слушай же, Маркусъ, дай ему какую-нибудь работу.
Человѣкъ съ лупой и рѣзцомъ порылся въ своемъ хозяйствѣ и вытащилъ оттуда мѣдную дощечку, тряпку и стклянку съ свѣтлой жидкостью.
— Вотъ, Питъ, заставь его размачивать эту доску въ спиртѣ пока у него не полопаются пальцы.
Торстратенъ засмѣялся. Весь разговоръ велся на англійскомъ языкѣ; теперь же новый повелитель Антона снова началъ говорить по-голландски, поручая ему вычистить мѣдную доску.
— Современенъ вы можете поступить и въ ученики по нашему дѣлу, — сказалъ онъ. — Тогда мы наймемъ лавку.
— Здѣсь страшно, — признался Антонъ. — Зачѣмъ вы зажигаете лампу среди бѣлаго дня, и почему дверь у васъ на запорѣ?
Странная усмѣшка искривила губы голландца. — Остерегаемся, воровъ, — сказалъ онъ, пропуская мимо ушей первый вопросъ нашего друга. — Въ большихъ городахъ жизнь идетъ иначе, чѣмъ въ глухихъ деревняхъ.
Антонъ вздохнулъ. — И гораздо хуже, безотраднѣе, — сказалъ онъ. — Если бы мнѣ пришлось жить въ подобномъ домѣ, я навѣрное скоро бы расхворался.
— Вы можете стоять за прилавкомъ, вмѣсто того, чтобы работать… это, какъ вы захотите. Въ Лондонѣ квартиры такъ дороги, что для мастерской приходится довольствоваться и этой.
Антонъ промолчалъ, но про себя подумалъ, что лучше бы поменьше прокучивать въ трактирахъ, чѣмъ жить въ такой ужасной дырѣ.
Торстратенъ вынулъ изъ кармана нѣсколько нумеровъ газетъ и сталъ читать, а Антонъ началъ тереть мѣдную доску и теръ до тѣхъ поръ, пока она заблестѣла, какъ золотая; послѣ этого ему дали что-то пилить, а когда и эта работа была окончена, голландецъ опять увелъ его съ собой. Но прежде они съ Маркусомъ раздѣлили между собою всѣ наличныя деньги поровну.
— А сигары, которыя ты покупалъ? — проворчалъ человѣкъ съ лисьей физіономіей. — А трактирныя издержки, перчатки, одеколонъ?
— Это все въ счетъ предпріятія. Не самъ же я стану это оплачивать!
— По крайней мѣрѣ пополамъ, я полагаю.
— Хорошо, въ такомъ случаѣ иди завтра ты, Маркусъ. Для меня все равно.
Яростный взглядъ былъ отвѣтомъ. — Дьяволъ! — прошепталъ Маркусъ. — Душегубъ! Я не рѣшусь довѣрить тебѣ крупный билетъ!
Торстратенъ равнодушно улыбнулся. — Къ сожалѣнію, твой шрамъ поперекъ носа и лба слишкомъ бросается въ глаза, — сказалъ онъ насмѣшливо, — а такъ какъ за твою поимку назначена изрядная сумма, то я бы совѣтовалъ тебѣ лучше не показываться въ публикѣ. Для тебя крупный билетъ не болѣе, какъ простой листъ бумаги.
И онъ открылъ дверь, а Маркусъ вскочилъ съ быстротой молніи, чтобы овладѣть ключемъ. — Пойдемте, Антонъ, намъ надо еще кое-что сдѣлать, и затѣмъ на сегодня нашъ дѣловой день конченъ.
— Уже? — удивленно спросилъ мальчикъ:
— Да. Для расширенія дѣла требуется еще много. У меня, конечно, есть собственныя средства, и я могу спокойно выждать это время.
Опять начались покупки въ разныхъ магазинахъ, каждый разъ въ новой улицѣ, причемъ каждый разъ мѣнялся новый билетъ. Въ промежуткахъ обѣдали съ такимъ же комфортомъ, какъ наканунѣ, потомъ пили кофе, конечно съ ликеромъ и сладкимъ печеньемъ, и въ заключеніе Торстратенъ протянулъ мальчику четыре англійскихъ шиллинга.
— Заплатите въ какой-нибудь гостиницѣ за ночлегъ, мой юный другъ, а завтра въ 9 часовъ утра будьте въ гавани, въ гостинницѣ «Четырехъ странъ свѣта», гдѣ мы обѣдали вчера. Безъ меня вамъ еще не найти мастерской.
— Конечно, сэръ. А какъ вашъ адресъ?
Торстратенъ посмотрѣлъ въ сторону. — Львиная улица, 14, — сказалъ онъ. — Уэльсъ и К®.
— Благодарю васъ, сэръ. Больше не будетъ приказаній?
— Только одно желаніе, чтобъ о моихъ дѣлахъ не было разговоровъ. Порядочный молодой человѣкъ никогда не выноситъ въ люди ничего, что касается его патрона. Это непозволительно хотя бы въ виду конкурренціи.
— Очень хорошо, сэръ. Я буду молчать.
— Очень радъ. А еще вотъ что. Вы намѣрены опять ночевать въ Приморской улицѣ, у хозяина-нѣмца?
— А это далеко отсюда?
— По крайней мѣрѣ мили двѣ. Хорошее помѣщеніе, вполнѣ отвѣчающее всѣмъ вашимъ требованіямъ, вы найдете у Диггинса и Кордеса, въ гавани, черезъ двѣ улицы отсюда.
— Такъ я помѣщусь тамъ, сэръ. Въ 9 часовъ я буду въ «Четырехъ странахъ свѣта».
Торстратенъ кивнулъ головой и Антонъ съ почтительнымъ поклономъ удалился. Четыре шиллинга побрякивали въ его карманѣ и наполняли сердце его гордой радостью. Первыя заработанныя деньги! Онъ пересмотрѣлъ ихъ еще разъ, какъ будто желая убѣдиться, что это дѣйствительно подлинные, настоящіе серебряные четыре шиллинга!
Послѣ сытнаго обѣда, на ужинъ ему достаточно было куска черстваго хлѣба на нѣсколько пфенниговъ, а ночлегъ вѣроятно тоже будетъ стоить немного. Онъ хотѣлъ удовольствоваться самой маленькой комнатой на чердакѣ.
Мужество вернулось къ нему опять, онъ снова началъ мечтать объ адвокатѣ, о попыткахъ попасть въ тюрьму къ своему отцу. «Надо поговорить съ хозяиномъ, — рѣшилъ онъ. — Теперь четыре часа пополудни, и времени еще довольно, чтобъ побывать въ Приморской улицѣ».
ГЛАВА III.
правитьНанявъ въ указанномъ домѣ комнату для ночлега, нашъ другъ сѣлъ въ переполненный пассажирами, страшно тѣсный и неудобный омнибусъ и довольно скоро доѣхалъ до улицы, въ которой находилась харчевня нѣмца.
Посѣтителей еще не было, и Романнъ, старательно нарѣзая ломтики хлѣба, могъ свободно поболтать съ мальчикомъ.
— Гдѣ же вы провели прошлую ночь, — спросилъ онъ нѣсколько недовѣрчиво. —--Надѣюсь, въ порядочной компаніи?
Антонъ покраснѣлъ. — Неужели вы можете думать иначе? — сказалъ онъ и затѣмъ передалъ ему обо всѣхъ своихъ приключеніяхъ. — Теперь я на хорошемъ мѣстѣ, работа у меня пустячная, обращаются со мной превосходно, и жалованье достаточное. Съ Божіей помощью, я скоро буду въ состояніи нанять адвоката для. моего несчастнаго, невинно страдающаго отца.
Хозяинъ отвѣтилъ не сразу, онъ вытеръ о передникъ руки и затѣмъ порылся въ адресной книгѣ города. — «Уэльсъ и Ко» да, есть такая фирма, и притомъ въ хорошей улицѣ. Странно что тамъ могутъ быть такіе жалкіе, населенные бѣднотой, надворные флигеля.
Онъ недовѣрчиво покачалъ головой. — Смотрите, Антонъ, не попались-ли вы какому-нибудь авантюристу, ловкому мошеннику. Эта исторія съ банковыми билетами мнѣ не очень-то нравится.
— Почему? — вскричалъ нашъ другъ. — Господинъ Тирстратенъ богатъ.
Хозяинъ опять принялся за свою работу. — Лучше пока помолчать, — подумалъ онъ про себя. — Этотъ мальчикъ такъ довѣрчивъ и неопытенъ. По глупости, онъ еще впутаетъ меня въ какую-нибудь непріятность. — А вслухъ добавилъ: — Его сіятельство, лордъ Кроуфордъ присылалъ за вами, Антонъ.
Мальчикъ вскочилъ. — Извѣстія о моемъ отцѣ? О, господинъ Романнъ, не скрывайте отъ меня ничего.
— Нѣтъ, нѣтъ! Лордъ велѣлъ сказать вамъ, что вы можете придти къ нему. Если вы не желаете жить въ его домѣ, онъ готовъ устроить васъ иначе. Вы бы не должны были отказываться, Антонъ. Ихъ сіятельства извѣстны во всемъ Лондонѣ, какъ друзья человѣчества и благодѣтели бѣдныхъ.
Нашъ другъ измѣнился въ лицѣ. — Но я не бѣдный, — вскричалъ онъ. — Я не нуждаюсь ни въ чьей благотворительности, тѣмъ менѣе въ благотворительности человѣка, который, по простому подозрѣнію, засадилъ въ тюрьму моего отца.
— Антонъ, Антонъ! Подумайте хорошенько и не оскорбляйте раньше времени человѣка, который желаетъ вамъ добра.
— Я не желаю имѣть съ нимъ никакого, совершенно никакого дѣла. Кромѣ того, я на очень хорошемъ мѣстѣ и имѣю все, что нужно.
— Антонъ!
— Да, да. Скажите это великодушному господину, если ему еще разъ вздумается прислать сюда. Я въ немъ не нуждаюсь.
Романнъ пожалъ плечами. — Вамъ лучше знать ваши дѣла, Антонъ. А я бы на вашемъ мѣстѣ не сталъ ссориться съ такимъ человѣкомъ, какъ лордъ Кроуфордъ.
Антонъ беззаботно засмѣялся. — Что бы тамъ ни было, я не приму изъ его рукъ ни единаго куска хлѣба.
Затѣмъ онъ расплатился за послѣднюю ночь, связалъ свои и отцовскія пожитки въ узелъ и обѣщалъ добродушному хозяину навѣститъ его при первой возможности.
— Вѣдь вамъ рано или поздно можетъ понадобиться другъ и защитникъ, Антонъ, — сказалъ хозяинъ.
— Не думаю! Господинъ Торстратенъ относится ко мнѣ такъ сердечно, что я не пропаду подъ его покровительствомъ.
Романнъ покачалъ головой. — А вы не находите ничего страннаго въ поведеніи этого господина? Васъ не удивляетъ, что предприниматель закармливаетъ въ трактирахъ дичью и виномъ своего мальчика для посылокъ?
При этихъ словахъ будто ослѣпительная молнія мелькнула передъ глазами Антона, но это продолжалось одинѣ моментъ, упрямство помѣшало ему остановиться на этой мысли.
— Я самъ своей личностью нравлюсь господину Торстратену, — сказалъ онъ.
— И онъ вамъ платитъ за то, что вы прогуливаетесь съ нимъ по городу!
— Со временемъ я поступлю къ нему въ ученики, или буду продавцомъ въ лавкѣ, которую онъ откроетъ. Иногда и рѣзчики могутъ оказаться друзьями человѣчества… не правда-ли, господинъ Романнъ?
Хозяинъ пожалъ ему руку. — Дай Богъ, Антонъ. Прощайте, прощайте.
Нашъ другъ ушелъ домой совсѣмъ не въ такомъ радужномъ настроеніи, въ какомъ пришелъ, но впечатлѣніе отъ этого разговора очень быстро разсѣялось. Онъ купилъ себѣ изрядный кусокъ хлѣба и сыра, причемъ у него еще осталось два шиллинга, которые должны были лечь въ основаніе его воздушныхъ замковъ, и онъ весело началъ ихъ строить. Теперь все пойдетъ отлично, — въ этомъ онъ былъ увѣренъ.
Забравшись въ свою опрятную, чистую комнату на чердакѣ, онъ проспалъ въ ней здоровымъ сномъ юности вплоть до слѣдующаго утра, а вставши, досталъ свое лучшее платье и вообще принарядился. Было воскресенье и господинъ Торстратенъ могъ предложить ему пойти вмѣстѣ въ церковь.
Случилось не такъ: голландецъ пришелъ только къ двѣнадцати часамъ и былъ разсѣянъ и разстроенъ!
— Вы свободны до вечера, — сказалъ онъ. —Около десяти или одиннадцати часовъ я зайду за вами. Вы должны оказать мнѣ услугу, Антонъ.
— Съ величайшимъ удовольствіемъ, сэръ. Приказывайте!
— Дѣло идетъ объ одномъ пари, — сказалъ, улыбаясь, голландецъ. — Я долженъ поужинать въ одномъ ресторанѣ, въ присутствіи одного близкаго пріятеля, который при этомъ не долженъ узнать меня. Вы будете стоять за моимъ стуломъ и подавать мнѣ кушанья, въ нарядной ливреѣ, конечно.
— И это все, сэръ?
— Да. Если сегодня и завтра вечеромъ мнѣ удастся разыграть эту невинную комедію, то пари будетъ выиграно; сто фунтовъ, и я дарю эти деньги вамъ, Антонъ.
— О, сэръ, сэръ!
— На нихъ вы можете устроитъ что-нибудь для вашего отца, подкупить тюремнаго надзирателя, или нанять адвоката. Здѣсь, въ Лондонѣ, все возможно.
— О, сэръ, и вы надѣетесь, что выиграете?
— Я въ этомъ совершенно убѣжденъ, только вы должны добросовѣстно помочь мнѣ. Сегодня вечеромъ я принесу ливрею, — сѣрую съ оранжевымъ, не правда-ли? Такъ какъ вы говорите по-нѣмецки, то мы выдадимъ себя за соотечественниковъ. Я назовусь барономъ Кирхгеймъ и такимъ образомъ совершенно собью съ толку моего пріятеля. Вамъ надо знать нѣсколько словъ по-англійски, чтобъ говорить съ кельнеромъ при разсчетѣ, и, при моей помощи, вы ихъ заучите заранѣе.
Сердце Антона стучало, какъ молотокъ. — Какъ вы добры! — повторялъ онъ, — благодарю васъ тысячу разъ.
Голландецъ остановилъ его. — Не такъ поспѣшно, — сказалъ онъ. — Во всякомъ случаѣ, это вѣдь можетъ и не удастся. И при этихъ словахъ на лицѣ его появилась гримаса, и въ темныхъ глазахъ мелькнуло странное выраженіе.
— Прощайте, — прошепталъ онъ, и быстро вышелъ. — До свиданія.
Антонъ остался одинъ. Хозяинъ сказалъ, что ему велѣно заботиться о пропитаніи молодого человѣка, потомъ предложилъ ему двѣ старыхъ книги на нѣмецкомъ языкѣ и началъ разспрашивать о томъ и о семъ, очевидно, желая удовлетворить свое любопытство; но Антонъ всячески старался избѣгать его и тотчасъ послѣ обѣда ушелъ въ церковь, гдѣ произносили проповѣдь на нѣмецкомъ языкѣ. Къ этому привыкъ онъ съ ранняго дѣтства и счелъ бы за грѣхъ не побывать въ воскресенье въ храмѣ. И въ сердечной простотѣ онъ молился: «Отецъ небесный! дай, чтобы моему господину удалось его предпріятіе, вѣдь ты знаешь, на что я хочу употребить эти деньги».
Уныло тянулось въ Лондонѣ воскресенье, на пустынныхъ улицахъ была полнѣйшая тишина, и Антонъ насилу дождался вечера.
На этотъ разъ голландецъ пріѣхалъ въ наемной каретѣ и былъ одѣтъ такъ элегантно, что Антонъ принялъ его за какого-нибудь принца. Его гладкіе свѣтлые волосы теперь вились и темными локонами спускались на лобъ, большая черная борода покрывала всю нижнюю часть лица, синія очки закрывали глаза. Антонъ могъ пройти мимо своего господина и не догадался бы, что это онъ. Только голосъ остался неизмѣннымъ, и Антонъ тотчасъ же узналъ его. — Вы непремѣнно выиграете пари, сэръ, — вскричалъ онъ съ восторгомъ. — Ахъ, я чувствую, какъ будто эти сто фунтовъ уже лежатъ у меня въ карманѣ.
— Будемъ надѣяться, — смѣясь сказалъ Торстратенъ, — впрочемъ; день хвалятъ лишь тогда, когда настанетъ вечеръ. А у меня для васъ есть еще одна пріятная новость, Антонъ. Даже очень пріятная.
Нашъ другъ невольно стиснулъ руки., — Касающаяся моего отца, сэръ? Неужели онъ свободенъ?
Голландецъ остановилъ его. — Не надо торопиться. У васъ уже все идетъ, какъ по маслу. Нѣтъ, мой милый, вашъ отецъ не свободенъ, но, благодаря моимъ связямъ, мнѣ удалось напасть на слѣдъ, и теперь мы будемъ зорко слѣдить. Если надежды меня не обманываютъ, черезъ нѣсколько дней мы посадимъ Томаса Шварца подъ замки и запоры.
Антонъ съ трудомъ удержалъ крикъ радости. «О, небо! Томасъ пойманъ!»
— Не пойманъ, а напали на его слѣды.
— Такъ значитъ, онъ живетъ здѣсь, въ Лондонѣ?
— Да. Одинъ изъ моихъ друзей, человѣкъ вполнѣ надежный, слѣдить за нимъ.
— Возможно-ли, сэръ! И такъ скоро!
— Счастливый случай, — улыбаясь, сказалъ голландецъ. — А теперь намъ надо спѣшить, мой другъ. Одѣвайтесь.
Смущенный и взволнованный такимъ неожиданнымъ извѣстіемъ, Антонъ одѣлся въ сѣрое платье съ ярко желтыми украшеніями, принесенное Торстратеномъ. Перчатки, бѣлый галстухъ, новехонькіе отвороты, — словомъ, нашъ другъ сразу превратился въ франтоватаго столичнаго ливрейнаго лакея.
А къ вамъ идетъ, — вскричалъ голландецъ. — Пожалуй, наша шутка и въ самомъ дѣлѣ удастся, какъ нельзя лучше.
И они оба отправились въ карету, Торстратенъ сѣлъ внутри, а Антонъ взобрался на козлы.
На углу одной изъ самыхъ видныхъ улицъ города экипажъ остановился, господинъ и слуга, пройдя немного пѣшкомъ, вошли въ подъѣздъ ярко освѣщеннаго дома. Стоявшій у подъѣзда швейцаръ, пропуская Торстратена, низко ему поклонился. Кельнеры помчались въ обѣденный залъ, задвигавъ столами и стульями, наперерывъ выказывая предупредительность и услужливость.
Торстратенъ держалъ себя такъ непринужденно, какъ будто никогда не знался съ сомнительными личностями, и никогда нога его не переступала порога разрушенныхъ флигелей на задворкахъ.
Онъ кивнулъ Антону, чтобы тотъ сталъ за его стуломъ, а затѣмъ взялъ карту кушаній и заказалъ цѣлый рядъ самыхъ дорогихъ блюдъ. Конечно, не обошлось безъ бутылки Канарскаго секта.
Антонъ прислуживалъ своему господину вмѣсто кельнера, а тотъ медленно и съ прохладной ѣлъ, ни разу не взглянувши на мальчика.
Такъ прошелъ часъ; наконецъ голландецъ вынулъ нѣсколько золотыхъ монетъ и велѣлъ Антону расплатиться въ кассѣ и дать слугамъ очень щедро на чай.
Всѣ такъ и кланялись въ поясъ и робко освѣдомлялись у Антона объ имени знатнаго незнакомца.
Антонъ внутренно смѣялся. — Моего господина зовутъ баронъ Кирхгеймъ, отвѣчалъ онъ по-нѣмецки.
Слово «баронъ» было понято, и поклоны удвоились. Два кельнера со всѣхъ ногъ кинулись отворять дверь знатному господину, когда онъ уходилъ изъ ресторана, и ни одинъ изъ нихъ не обратилъ вниманія на скромно одѣтаго пожилого человѣка въ сѣромъ платьѣ, который проскользнулъ тутъ же и притаился у стѣны, пока Торстратенъ и Антонъ прошли шаговъ двадцать; тогда онъ почти бѣгомъ догналъ ихъ и пошелъ вслѣдъ за ними въ самомъ близкомъ отъ нихъ разстояніи.
— Сегодня удалось, — сказалъ, смѣясь, голландецъ. — Если бъ и завтра сошло также удачно!
— Навѣрное! — вскричалъ Антонъ. — А извѣстный господинъ былъ тамъ!
— Онъ сидѣлъ совсѣмъ близко отъ насъ, и я каждую минуту боялся, что онъ узнаетъ меня и назоветъ по имени.
Антонъ разсмѣялся. — Слава Богу, что этого не случилось! Велика-ли сумма, поставленная на пари?
— Тише! — прервалъ голландецъ. — О подобныхъ вещахъ говорятъ только у себя въ комнатѣ.
Человѣкъ въ сѣромъ шелъ такъ близко, что слышалъ каждое слово, и при послѣднихъ словахъ улыбнулся съ довольнымъ видомъ.
— Пока, на завтрашній день, вы опять свободны, — сказалъ Торстратенъ. — Я зайду за вами вечеромъ. А кстати, — чтобы не забыть! — вотъ вамъ деньги.
Онъ подалъ Антону нѣсколько монетъ, которыя тотъ принялъ съ благодарностью. — Одѣньтесь завтра часамъ къ девяти, а если бы кто-нибудь увидалъ васъ, скажите, что это для маскарада.
— Хорошо, сэръ. А у господина Маркуса не будетъ завтра для меня работы?
Торстратенъ покачалъ головой: — Нѣтъ, — сказалъ онъ, въ настоящее время для васъ нѣтъ никакой работы.
— А господинъ Маркусъ не пойдетъ завтра вечеромъ съ нами?
— Его не вытащишь. Онъ отъ природы такой угрюмый нелюдимъ.
Антонъ посмотрѣлъ на своего господина. — Господинъ Торстратенъ, — сказалъ онъ, — почему у господина Маркуса такой ужасный шрамъ на лбу и на носу?
— Шш! Что у васъ за мысли! Впрочемъ, — прибавилъ онъ, тутъ, конечно, нѣтъ никакой тайны. Въ молодости Маркусъ однажды дрался на дуэли, отъ которой и остались эти непріятныя воспоминанія.
Человѣкъ въ сѣромъ при послѣднихъ словахъ голландца былъ такъ близко, что отъ него не ускользнулъ ни одинъ звукъ. Казалось, онъ сталъ вдвое внимательнѣе; быть можетъ, онъ надѣялся услыхать адресъ, названіе улицы. Но шедшіе впереди его долго молчали, и только черезъ четверть часа голландецъ заговорилъ опять. — Теперь мнѣ направо, — сказалъ онъ, — а вамъ налѣво; вторая улица отсюда будетъ ваша. Еще одно слово, Антонъ; о моихъ дѣлахъ не говорите никому; адреса моего вы, кажется, не знаете?
— Дѣйствительно, не знаю, сэръ.
— Ну, и хорошо. Скоро мнѣ предстоитъ получить большую сумму, и тогда я открою лавку различныхъ предметовъ искусства, а до тѣхъ поръ вѣрьте мнѣ на слово. Понятно, у меня есть свои причины.
— Которыя я уважаю, сэръ.
— Спокойной ночи, спокойной ночи.
Они разстались, и, пока Антонъ розыскивалъ свою скромную квартиру, Торстратенъ быстрыми шагами шелъ по направленію къ самой шумной части города. По пятамъ за нимъ слѣдовалъ человѣкъ въ сѣромъ. Безшумно и быстро, какъ змѣя, скользилъ онъ въ постоянно мѣнявшейся толпѣ прохожихъ, не теряя изъ виду голландца; онъ слѣдовалъ за нимъ по улицамъ и переулкамъ до самой двери плохенькаго дома, въ который вошелъ Торстратенъ. Онъ тихо вошелъ вслѣдъ за нимъ въ сѣни, прислушиваясь къ затихавшимъ шагамъ на лѣстницѣ. «Четыре лѣстницы наверхъ», — подумалъ онъ, вынулъ записную книжку и въ полутьмѣ записалъ въ ней нѣсколько строкъ. Между тѣмъ Торстратенъ, поднявшись въ верхній этажъ, открылъ дверь и вошелъ въ совершенно темную комнату, негостепріимный холодъ которой заставилъ его выбраниться.
— Отвратительная берлога, — проворчалъ онъ.
— Что вѣрно, то вѣрно, — отозвался изъ темноты мужской голосъ.
Голландецъ испугался. — Это ты, Маркусъ?
— Зажги лампу, такъ увидишь.
Торстратенъ проворчалъ что-то себѣ въ бороду, однако же повиновался. Снявъ надушенныя перчатки, онъ досталъ изъ угла поломанную лампу и зажегъ ее. Слабый свѣтъ освѣтилъ убогую комнату; съ кровати на него смотрѣли блестящіе глаза человѣка съ лисьей физіономіей.
— Тьфу, пропасть! — сказалъ онъ насмѣшливо. — Нечего сказать, ты нарядился франтомъ. Тоже на счетъ кассы предпріятія, вѣроятно?
— Конечно.
— Это съ твоей стороны превосходно. А для меня нѣтъ даже куска хлѣба, чтобъ утолить голодъ. Дай мнѣ чего-нибудь поѣсть, Питъ.
— У меня ничего нѣтъ. Съ какой стати ты сюда пожаловалъ?
— Съ такой стати, что ты за весь день не принесъ мнѣ ни куска хлѣба. Или, по твоему, я могу жить воздухомъ?
Торстратенъ снялъ фальшивую бороду и очки, сбросилъ элeгантное платье и облекся въ изношенный, когда-то сѣраго цвѣта, сюртукъ. — Живи, чѣмъ знаешь, — сказалъ онъ рѣзко, — по мнѣ, хоть помирай. Отъ меня ты не получишь ни корки хлѣба, это я сказалъ тебѣ еще третьяго дня.
Маркусъ сжалъ кулаки. — А ты будешь процвѣтать въ благоденствіи? — проговорилъ онъ со скрежетомъ. — Можетъ быть, ты только что поужиналъ жареной говядиной?
Голландецъ утвердительно мотнулъ головой. — Ростбифомъ дикой козы и паштетомъ, сказалъ онъ.
— И запивалъ, можетъ быть, бургундскимъ виномъ?
— Сектомъ!
Маркусъ вдругъ вскочилъ съ мѣста; онъ смотрѣлъ горящими глазами и походилъ на разъяреннаго звѣря; рубецъ его налился кровью.
— Тоже изъ кассы предпріятія? — вскричалъ онъ, — И это въ то время, когда у меня нѣтъ куска хлѣба, когда я мерзну и умираю отъ жажды!
Торстратенъ пожалъ плечами. — Твой собственный выборъ, Маркусъ.
— Мошенникъ, обманщикъ!
— Не закричишь-ли еще погромче, чтобы оповѣститъ весь домъ?
— Я убью тебя, ты, ты…
И онъ, какъ бѣшеный, кинулся на Торстратена. Голландецъ крѣпко уперся ногами, схватилъ его за обѣ руки и обезоруженнаго прижалъ къ стѣнѣ. — Хочешь еще? прошипѣлъ онъ.
Маркусъ изнемогалъ. — Ты наѣлся, — задыхаясь сказалъ онъ, — ты сытъ и согрѣтъ, что тебѣ стоитъ одолѣть изголодавшагося!
— Сдаешься? — прошепталъ Торстратенъ.
— Т. е. ты хочешь, чтобъ я отдалъ тебѣ билетъ?
— Конечно.
— Чтобы ты укралъ его у меня, негодяй?
Голландецъ вдругъ выпустилъ его, схватилъ свое платье и шляпу.
— Итакъ, я буду ждать, когда ты придешь просить милости на колѣняхъ, Маркусъ. А въ этой берлогѣ и въ твоемъ обществѣ, — слуга покорный.
Человѣкъ съ лисьей физіономіей перепугался. —Ты уходишь, Питъ? Можетъ быть, хочешь уйти на всю ночь?
— Я не вернусь до завтрашняго вечера.
— Но до тѣхъ поръ я умру съ голода и съ холода. Неужели у тебя не осталось ни капли человѣческаго чувства?
Торстратенъ засмѣялся. — Ни капли, повторилъ онъ.
— О, ты способенъ совершенно спокойно перешагнуть черезъ мой трупъ.
— Конечно, только сначала обыщу карманы и возьму билетъ.
Маркусъ захохоталъ сиплымъ хохотомъ.
— Я прежде зубами разорву его въ клочья, — вскричалъ онъ.
Голландецъ кивнулъ головой. — Пріятно оставаться, Маркусъ. Прощай!
Но Маркусъ остановилъ его. — Карманы полны, а хлѣба нѣтъ, — вскричалъ онъ, почти со слезами. — Серебро и золото, и ни куска хлѣба, ни искры огня, --это ужасно! Вѣдь не станешь кусать деньги, не затопишь ими печки! О, Питъ, Питъ, дай же мнѣ кусокъ хлѣба;
— А ты дай мнѣ билетъ.
— Значитъ, у тебя тутъ спрятаны припасы?
— Дай мнѣ билетъ.
— Гдѣ же ты его размѣняешь, спросилъ Маркусъ, изнемогая отъ голода.
— Въ ресторанѣ Флетчера, далеко отсюда.
— И ты клянешься, что принесешь половину денегъ мнѣ, Питъ?
— Клянусь.
Маркусъ всплеснулъ руками. — Что значитъ твоя клятва! Ничего, ровно ничего!
— Спокойной ночи, Маркусъ, ты, очевидно, въ дурномъ настроеніи.
— Оставайся! Оставайся, я сдаюсь. Что у тебя спрятано тутъ въ комнатѣ съѣстного?
— Хлѣбъ, мясо, морской ракъ, полбутылки вина.
— А ты навѣрное выпилъ цѣлую.
— Гораздо больше. Только я пью не такъ, какъ ты, не напиваюсь, какъ скотина, держу языкъ за зубами и умѣю владѣть собой.
Маркусъ поднялъ руки. — Да, — сказалъ онъ, — да, ты дьяволъ, безсердечный, бездушный, для тебя одинъ законъ, одна цѣль — собственная выгода
— Совершенно вѣрно, — отвѣчалъ Торстратенъ, — Но, возвращаясь къ ужину, — какъ тебѣ нравится меню? Я выбралъ смородинную настойку.
Человѣкъ съ лисьей физіономіей медленно досталъ изъ бокового кармана книгу, между листами которой былъ запрятанъ тысяче-фунтовый билетъ, нѣсколько помятый и съ виду не совсѣмъ новый; онъ взялъ его и, какъ бы лаская, провелъ по нему концами пальцевъ.
— Мое послѣднее, мое единственное достояніе, — шепталъ онъ.
— Т. е. наше, ты хочешь сказать, Маркусъ.
Маркусъ покачалъ головой, но не сказалъ ничего; онъ молча, дрожащей рукой подалъ голландцу билетъ, который тотъ съ жадностью схватилъ и въ одну секунду спряталъ въ бумажникъ.
— Вотъ такъ, Маркусъ, теперь можешь поужинать.
Онъ отперъ замокъ стѣнного шкафа и вынулъ оттуда съѣстные припасы и полбутылки вина. — Ну, ѣшь и пей. Вотъ тебѣ ключъ отъ комнаты.
Маркусъ, какъ звѣрь, набросился на пищу. — Ты уходишь? вскричалъ онъ, глотая кусокъ за кускомъ.
— Да, здѣсь слишкомъ холодно и мрачно.
Въ комнатѣ слышно было, какъ Маркусъ стучалъ зубами.
— Питъ! — сказалъ онъ, — ты знаешь, что я не могу показаться на улицу съ моимъ шрамомъ, что надъ головой моей смертный приговоръ виситъ, какъ камень, который ежеминутно грозитъ свалиться и раздавить меня своею тяжестью. Если ты не принесешь мнѣ пищи, я умру съ голода въ этой холодной комнатѣ.
Торстратенъ пожалъ плечами. — Вина не моя.
— Конечно, не твоя, но согласись, что положеніе мое ужасно, невыносимо. Я долженъ выбраться отсюда за границу, и для этого необходимы мнѣ эти пятьсотъ фунтовъ.
— Прекрасно, Маркусъ, прекрасно!
— Значитъ, ты принесешь мнѣ ѣды и купишь билетъ на пароходъ въ какой-нибудь конторѣ? Вспомни свою клятву, Питъ.
— Конечно.
Маркусъ вздохнулъ. — Ты также развязно пообѣщалъ бы мнѣ, если бъ я попросилъ тебя завтра сдвинуть землю съ мѣста, потому что ты не намѣренъ исполнить того, что обѣщалъ.
— Прощай, Маркусъ.
— Прощай, Питъ. Но помни, — если ты меня обманешь, мы съ тобой посчитаемся рано или поздно, и тогда тебѣ будетъ плохо.
Торстратенъ улыбнулся той равнодушной улыбкой превосходства, которая всего больше способна раздражать противника. Не сказавъ больше ни слова, онъ вышелъ изъ комнаты.
Маркусъ опустилъ голову на столъ; онъ рыдалъ отъ бѣшенства и безсилія.
А Антонъ во время этихъ происшествій спокойно спалъ и видѣлъ пріятные сны. Томасъ Шварцъ найденъ! Это счастливое извѣстіе доставило ему большое удовольствіе, скрасившее даже весь слѣдующій день. Нашъ другъ помогалъ своему хозяину полоскать бутылки и мыть стаканы, чистилъ свое собственное платье и съ нетерпѣніемъ ждалъ вечера, когда придетъ Торстратенъ и сообщитъ ему дальнѣйшія новости. Сегодня онъ долженъ получить сто фунтовъ! Эта сумма кружила ему голову. Какъ должно быть богатъ Торстратенъ, если такъ беззаботно можетъ дѣлать подобные подарки. Если даже онъ не выиграетъ пари, то и тогда слуга его навѣрное получитъ приличное вознагражденіе за участіе въ этой шуткѣ, — въ этомъ не можетъ быть ни малѣйшаго сомнѣнія. Итакъ, счастье, очевидно, склоняется въ его сторону.
Онъ напѣвалъ свѣжимъ голосомъ нѣмецкія пѣсни, а подъ вечеръ, нарядившись въ нарядный костюмъ, даже пустился передъ зеркаломъ танцевать вальсъ. Дома, однажды зимой, онъ прошелъ цѣлый курсъ танцевъ, и теперь пестрыя картины тѣхъ веселыхъ дней возникали передъ нимъ въ яркихъ краскахъ. Онъ видѣлъ маленькаго, тщедушнаго учителя, улыбавшагося направо и налѣво, и слышалъ его голосъ, — разъ, два, три, — поклонъ. «Антонъ, вы у меня лучшій ученикъ».
Эта похвала обрадовала его тогда, радовала еще и теперь. И, несмотря на это, онъ вздохнулъ. Всѣ товарищи тѣхъ веселыхъ уроковъ остались на родинѣ, всѣ живутъ среди близкихъ; подъ защитой нѣмецкихъ законовъ; только онъ одинокъ на чужбинѣ, и Богъ знаетъ, что ожидаетъ его еще впереди. Онъ опустилъ голову на руки. Если даже все пойдетъ хорошо, если даже освободятъ его отца, — что будетъ дальше? Нищими пришли они съ отцомъ въ Лондонъ. Томасъ Шварцъ обѣщалъ помочь имъ основать въ Америкѣ новое отечество. А теперь?
Но не стоитъ объ этомъ думать. Быть можетъ, господинъ Торстратенъ дастъ еще добрый совѣтъ, можетъ быть, доставитъ отцу какое-нибудь занятіе. Онъ такъ охотно идетъ на помощь, такъ добръ, такъ энергично берется за всякое дѣло, онъ не остановится на половинѣ. Когда; благодаря ему, настоящій виновникъ будетъ найденъ и преданъ суду, онъ не оставитъ безъ помощи пострадавшаго невинно и спасетъ его отъ гибели.
Конечно, это будетъ такъ. Антонъ отогналъ безпокойныя мысли и опять сталъ читать нѣмецкую книгу, данную хозяиномъ, пока, около 10 часовъ, не явился голландецъ и не увезъ его въ каретѣ.
Антонъ смотрѣлъ на него съ ожиданіемъ. «Ну?», спросилъ онъ скорѣе глазами, чѣмъ словами.
— Томасъ Шварцъ задержанъ, — смѣясь сказалъ Торстратенъ. — Онъ голодалъ и холодалъ и, наконецъ, признался въ своемъ преступленіи. Черезъ нѣсколько дней вашъ отецъ будетъ свободенъ.
Антонъ насилу могъ говорить. — Господинъ Торстратенъ, — прошепталъ онъ. — О, — господинъ Торстратенъ, какъ вы добры!
— Потому что вывожу на чистую воду мошенника? Да вѣдь это прямая обязанность всякаго честнаго человѣка.
— Да, но, но…
Голландецъ улыбнулся. — Ну, пойдемте, Антонъ. Сверхъ ожиданія, я уже сегодня получу часть денегъ въ уплату, и потому нашу лавку можно будетъ открыть въ ближайшемъ будущемъ. Дѣло будетъ очень значительное. Вашъ отецъ, если пожелаетъ, тоже можетъ получить мѣсто.
— О, Боже!
— Къ сожалѣнію, я не могу предложить ему мѣста по сельскому хозяйству, — продолжалъ Торстратенъ, — у меня нѣтъ ни земли, ни скота, но, если вашъ отецъ удовлетворится должностью надсмотрщика въ моемъ складѣ, то съ большимъ удовольствіемъ.
Антонъ не помнилъ себя отъ радости. — Чѣмъ и когда я заслужу вамъ за все, пролепеталъ онъ.
— Идите только теперь поскорѣе, мы выиграемъ сто фунтовъ.
— О, Боже! Да, сто фунтовъ. Я уже не знаю, о которомъ счастьѣ думать раньше, которое цѣнить больше.
— Меня эта исторія забавляетъ, — засмѣялся Торстратенъ, — мой ближайшій другъ сидитъ возлѣ меня и не узнаетъ меня.
— Не покажете-ли вы его мнѣ сегодня, какъ-нибудь незамѣтно, сэръ?
— Охотно, если это доставитъ вамъ удовольствіе.
Карета, какъ и наканунѣ, быстро катилась по улицамъ, и въ какихъ-нибудь полчаса, господинъ и слуга были уже въ обѣденномъ залѣ элегантнаго ресторана. На этотъ разъ день былъ будничный, и всѣ мѣста были заняты; обѣдали и за общимъ столомъ, и отдѣльными группами, и свободныхъ мѣстъ вообще оставалось немного.
Торстратенъ окинулъ внимательнымъ взглядомъ залу и, съ довольной улыбкой, занявъ отдѣльный столикъ, опять заказалъ обильный обѣдъ. Въ его выразительныхъ глазахъ свѣтилось торжество, онъ медленнымъ движеніемъ вертѣлъ въ рукахъ ножъ.
Слѣдомъ за нимъ и Антономъ въ залу вошелъ вчерашній господинъ въ сѣромъ платьѣ и незамѣтно обмѣнялся поклономъ съ двумя другими господами, сидѣвшими вмѣстѣ за однимъ столикомъ. Эти два господина скоро безшумно покинули залу, а онъ пробрался дальше и помѣстился такъ, что могъ наблюдать за Торстратеномъ, самъ оставаясь незамѣтнымъ.
Принесли заказанный ужинъ. Голландецъ разрѣзалъ жареную курицу и, казалось, вполнѣ отдался удовольствію ѣды.
Вдругъ возлѣ, кто-то двинулъ стуломъ и рядомъ съ нимъ раздался тихій голосъ. — Вы позволите?
Голландецъ былъ пораженъ, какъ электрическимъ ударомъ. Выстрѣлъ изъ пистолета не могъ бы испугать его сильнѣе. Это былъ голосъ Маркуса.
Торстратенъ быстро повернулъ голову. Въ этотъ самый моментъ сгорбленный старикъ опустился на стулъ у ближайшаго стола, неловко и мѣшковато ощупывая его, очевидно, вслѣдствіе плохого зрѣнія. Его лицо до самаго рта было закрыто широкимъ зеленымъ зонтомъ.
— Кельнеръ! — Принесите карту кушаній.
Это былъ Маркусъ. Онъ сумѣлъ достать себѣ приличное платье и зонтикъ и, презирая опасность, пришелъ сюда, чтобы слѣдить за Торстратеномъ. Теперь нужно быть на сторожѣ, на случай непредвидѣнныхъ осложненій.
Голландецъ повернулъ свой стулъ такъ, что Маркусъ не могъ видѣть его лица, онъ продолжалъ ѣсть, повидимому, спокойно, а на самомъ дѣлѣ готовъ былъ подавиться каждымъ кускомъ. Онъ чувствовалъ словно въ этотъ моментъ ему въ горло вонзились когти.
Антонъ тоже узналъ пріятеля своего патрона, но присутствіе его здѣсь не казалось ему нисколько страннымъ, и онъ все время думалъ только о незнакомцѣ, съ которымъ Торстратенъ держалъ пари и проигрышъ котораго онъ надѣялся получить въ свою пользу.
Не тотъ-ли это коренастый господинъ средняго роста, что сидѣлъ возлѣ кассы, закрывшись газетой и часто поглядывая изъ-за нея? Конечно, это должно быть онъ.
Улучивъ удобную минуту, мальчикъ нагнулся къ своему господину и шепотомъ напомнилъ ему объ его обѣщаніи. — Пожалуйста, посмотрите влѣво, сэръ. Не этотъ-ли господинъ въ сѣромъ?
Торстратенъ повернулъ голову, и въ тотъ же моментъ повернулъ голову и Маркусъ. Онъ поднялъ на одну секунду зеленый зонтъ и слѣдилъ за взглядомъ своего товарища. Если у Пита была тайна, то онъ долженъ узнать ее.
По едва замѣтному шороху газеты, можно было догадаться, что господинъ въ сѣромъ пошевелился. На одинъ моментъ его глаза встрѣтились съ глазами безпокойно наблюдавшаго Маркуса.
Затѣмъ зонтъ опять опустился, и все приняло прежній видъ.
Но если бы кто-нибудь заглянулъ за листъ газеты, то увидалъ бы во взглядѣ незнакомца громадное изумленіе, смѣшанное съ гордымъ торжествомъ.,
Торстратенъ, съ своей стороны, покачалъ слегка головой. Не взглянувши хорошенько на человѣка въ сѣромъ, онъ сказалъ: — Это не онъ. Его, должно быть, еще нѣтъ. И потомъ продолжатъ ѣсть.
Но все въ жизни имѣетъ конецъ, въ томъ числѣ и ужинъ, если даже окончаніе его страстно хочется отодвинуть подальше.
Маркусъ хотѣлъ перехитрить, Торстратенъ видѣлъ это и, несмотря на это, долженъ былъ, наконецъ, вынуть бумажникъ и достать изъ него билетъ въ тысячу фунтовъ, который передалъ Антону. — Заплатите въ кассѣ, — сказалъ онъ вполголоса, тщательно скрывая свое безпокойство.
Въ тотъ же моментъ Маркусъ поднялся. Съ намѣреніемъ? Но съ какимъ?
— Антонъ!
— Сэръ?
— Вы знаете этого господина? Который съ зеленымъ зонтикомъ?
— Это…
— Шш! Не нужно имени. Если бы онъ сталъ съ вами разговаривать, или дѣлать вамъ какіе-нибудь знаки, не обращайте на него вниманія, и, если бы онъ сталъ требовать у васъ билетъ, не давайте ему ни подъ какимъ видомъ, а пройдите мимо, какъ будто вовсе его не знаете.
Антонъ поклонился. — Хорошо, сэръ, но…
— Тутъ не мѣсто никакимъ «но». Могу я разсчитывать на ваше послушаніе, Антонъ?
— Да, сэръ, конечно.
— Хорошо, въ такомъ случаѣ идите.
Нашъ другъ сталъ пробираться чрезъ густую толпу людей, которые ходили взадъ и впередъ и очень затрудняли его движеніе къ кассѣ. Онъ держалъ врученную ему драгоцѣнность въ зажатой рукѣ, — кто захотѣлъ бы отнять ее у него, тотъ прежде долженъ былъ бы отнять у него жизнь.
Маркусъ былъ уже тутъ. Онъ подмигивалъ ему, что-то шепталъ, дѣлалъ многозначительные жесты указательнымъ пальцемъ правой руки. — Вы, вы…
Антонъ на ходу обернулся на своего господина. Стулъ Торстратена былъ пустъ, его нигдѣ не было видно.
Странное чувство шевельнулось въ душѣ Антона. Сколько разъ онъ ни мѣнялъ билета, голландецъ каждый разъ исчезалъ и появлялся снова лишь тогда, когда дѣло было сдѣлано. Что это значитъ? Но теперь у него не было времени разгадывать загадки. Маркусъ протолкался совсѣмъ близко къ нему, приподнялъ свой зонтъ и, смотря ему прямо въ лицо, повелительно сказалъ: --Дайте мнѣ билетъ. Скорѣе!
Нашъ другъ не обратилъ ни малѣйшаго вниманія на эти быстро сказанныя слова, онъ шагъ за шагомъ двигался въ кассѣ, а вмѣстѣ съ, нимъ, не отставая, двигался и человѣкъ въ сѣромъ. Антонъ испугался. Торстратенъ, очевидно, ошибся, незнакомецъ навѣрно былъ тотъ самый другъ, съ которымъ онъ держалъ пари и который какъ разъ теперь, въ послѣдній моментъ хочетъ обнаружить себя и сказать: — Я давно узналъ тебя. Какая досада!
Антонъ еще разъ обернулся назадъ. Торстратена не было, видно. — Слушайте же, — прошепталъ ему на ухо Маркусъ. — Развѣ вы меня не узнаете? Я приказываю вамъ отдать мнѣ билетъ.
Антонъ не слушалъ его. Онъ подошелъ къ кассѣ и передалъ билетъ въ руки кассира. — Деньги, сэръ! — сказалъ онъ, пользуясь тѣми немногими англійскими словами, которымъ научилъ его Торстратенъ. — Прошу размѣнять.
Кассиръ взялъ билетъ и, осмотрѣвъ его со всѣхъ сторонъ, хотѣлъ положить въ особое отдѣленіе своей кассы. Но въ это время господинъ въ сѣромъ, энергично расталкивая публику, протянулъ руку и сказалъ кассиру: — Позвольте, сэръ.
Кассиръ, казалось, былъ крайне изумленъ. — Мистеръ Соундерсъ! — сказалъ онъ. — Вы здѣсь? И по поводу этого билета?
— Да, позвольте, пожалуйста, мнѣ посмотрѣть бумагу.
Испуганный кассиръ передалъ ему билетъ, и мистеръ Соундерсъ вынулъ лупу и сталъ его разсматривать. Настала всеобщая тишина, и только шепотомъ передавали другъ другу, что это мистеръ Соундерсъ, наводящій ужасъ агентъ тайной полиціи.
Черезъ нѣсколько минутъ этотъ господинъ спокойно опустилъ билетъ въ боковой карманъ. — Фальшивый! я такъ и думалъ.
Каесиръ вскочилъ. — Билетѣ, сэръ? Но, но…
— Счетъ по картѣ, хотите вы сказать? Да, тутъ ужъ я вамъ помочь не могу.
— Гдѣ же баронъ, — вскричалъ кассиръ. — А его слуга? Онъ только что былъ тутъ у стола.
Полицейскій чиновникъ засмѣялся. — Оставьте мальчика, — сказалъ онъ, — онъ ничего же знаетъ. А этого гуся, Корнеліуса Таръ Вейна, мы поймали, на этотъ разъ ему не уйти. А можетъ быть, въ сѣть попадетъ и другая, давно желанная птица.
— Здѣсь нѣсколько чиновниковъ? — спросилъ кто-то изъ публики.
— Весь домъ, оцѣпленъ.
— Бръ, какъ непріятно!
Черезъ нѣсколько минутъ зала опустѣла. Знатные посѣтители были недовольны, что часъ ихъ отдыха нарушался такими непріятными вещами, какъ арестъ и преслѣдованіе.
Антонъ тоже исчезъ. Въ тотъ моментъ, когда всеобщее вниманіе было обращено на полицейскаго чиновника Маркусъ взялъ его за руку и толкнулъ къ двери. — Долой отсюда, юнецъ! Долой, пока не поздно.
Антонъ, не раздумывая долго, сбѣжалъ внизъ по лѣстницѣ и черезъ кухонную дверь, на улицу, но здѣсь его остановилъ человѣкъ въ мундирѣ словами: — вы арестованы, и рука этого человѣка опустилась ему на плечо. Но Антонъ вырвался и скрылся въ тѣни противоположной стороны улицы прежде, чѣмъ поймавшій его успѣлъ оглянуться. Онъ летѣлъ по шоссе, какъ птица, какъ вѣтеръ, несущійся по равнинѣ. Черезъ нѣсколько минутъ преслѣдователь его увидалъ, что ему не догнать быстроногаго юношу.
Правда, и Соундерсъ сказалъ, что этотъ неваженъ, но что обоихъ взрослыхъ, — того, который съ бородой и въ очкахъ, и другого, со страшнымъ шрамомъ, не выпускать ни въ какомъ случаѣ.
Ворча и отдуваясь, блюститель закона вернулся на свой постъ, а Антонъ между тѣмъ бѣжалъ все дальше и сталъ замедлять свой бѣгъ лишь тогда, когда пробѣжалъ больше мили отъ ресторана.
Онъ оглядѣлся. Слѣва съ однообразнымъ шумомъ текла рѣка, справа, въ нѣкоторомъ отдаленіи, стоялъ домъ, въ которомъ онъ провелъ послѣднюю ночь. Слава Богу! не давая себѣ отчета, онъ бѣжалъ какъ разъ въ этомъ направленіи.
Почти не сознавая, инстинктивно, онъ отыскалъ свою комнату на чердакѣ и перемѣнилъ пестрый костюмъ на свое обыкновенное платье. Гребень и щетку онъ захватилъ съ собой, а затѣмъ…
Да, ему не съ кѣмъ было прощаться. Онъ могъ приходить и уходить, и никому не было до него дѣла.
Сегодня эта мысль рѣзала его, какъ ножемъ.
Тихонько закрывъ на собой дверь, онъ опять очутился, на улицѣ.
Куда же теперь?
Было такъ страшно холодно… Для несчастнаго, безпріютнаго морозъ бываетъ всегда особенно жестокъ. Каждый порывъ вѣтра словно несетъ воспоминаніе объ его несчастій.
Антонъ шелъ безъ всякой цѣли, прямо, куда глаза глядятъ. Только теперь онъ началъ понимать дѣло, и глаза его открылись.
Итакъ, это были фальшивые билеты, которые Маркусъ поддѣлывалъ, а Торстратенъ пускалъ въ ходъ, конечно, не самъ, такъ какъ это было опасно, а черезъ него, нашего друга, который теперь, при мысли о такой низости, сжималъ кулаки. Онъ тоже помогалъ грабить бѣдныхъ, честныхъ людей.
Всѣ эти мелкіе торговцы сигарами, мяснымъ товаромъ, писчебумажными принадлежностями, какъ, горько жалѣли они о потерѣ своихъ десяти фунтовъ! Многіе изъ обманутыхъ, конечно, поспѣшили, по возможности скорѣе, сбыть фальшивый билетъ кому-нибудь другому, изъ одной боязни убытковъ, которыхъ ихъ собственное маленькое дѣло не могло бы вынести. Такимъ образомъ безсознательно они сами входили въ грѣхъ по чужой винѣ.
При этой мысли Антонъ невольно подумалъ о своей роли въ этомъ дѣлѣ и его бросило въ жаръ.
И припомнились ему слова хозяина-нѣмца. «Развѣ вы не находите страннымъ, что предприниматель угощаетъ своего мальчика для посылокъ дичью и бордо»?
Теперь онъ понялъ, для чего это было нужно. Его закармливали, чтобъ ослѣпить, чтобъ погубить его.
Мало-по-малу для него все стало ясно. Маркусъ жилъ въ этой ужасной норѣ, чтобъ никто не могъ его видѣть, онъ избѣгалъ дневного свѣта, потому что дѣятельность его была преступна.
Даже больше. Все то, что Торстратенъ говорилъ о Томасѣ Шварцѣ и объ его поимкѣ, все это выдумки. Онъ не зналъ Томаса, ничего не зналъ о немъ, и все, что онъ говорилъ, имѣло одну цѣль, — заручиться преданностью Антона, чтобы сбывать фальшивые билеты.
Антонъ остановился въ ужасѣ. Теперь, наконецъ, чаша была переполнена, онъ потерялъ все, даже свою собственную безупречность, право жить въ Лондонѣ, возможность увидаться съ отцомъ. Ежеминутно его могли остановить на улицѣ и заключить въ тюрьму. Онъ хотѣлъ сбыть фальшивый билетъ, онъ былъ въ сообществѣ съ мошенниками и преступниками.
И страстная тоска по родинѣ переполнила его сердце.
Если бъ между нимъ и его нѣмецкой отчизной не лежало непреодолимой преградой море, онъ на собственныхъ ногахъ пробѣжалъ бы всѣ эти мили, чтобъ дома протянуть руки къ людямъ, которые говорятъ на его родномъ языкѣ, просить ихъ помощи, разсказать имъ несчастія, постигшія его и отца; пусть они разсудятъ ихъ, только разсудятъ, больше ему не нужно ничего.
Но это было невозможно. Онъ никогда не попадетъ въ Германію. Никогда. Обширное море преградило ему путь на родину.
Медленно шелъ онъ дальше. Можетъ быть, внѣ Лондона, гдѣ-нибудь въ деревнѣ, онъ найдетъ себѣ работу, чтобъ временно поддержать свое существованіе до тѣхъ поръ, пока…
Увы, у него нѣтъ ни цѣли, ни мѣста, куда бы стремиться. Въ Лондонъ вернуться невозможно, нельзя даже написать хозяину-нѣмцу, потому что письмо можетъ навести на слѣдъ сыщиковъ.
Можетъ ли человѣкъ быть болѣе одинокимъ, болѣе несчастнымъ? Антонъ не допускалъ этого.
Вдругъ онъ перенесся мыслью въ роскошныя комнаты дома Кроуфорда. Владѣлецъ дома благоволилъ къ нему, предлагалъ ему свою помощь, — не принять-ли въ этотъ черный день его протянутую руку?
Онъ вздохнулъ и покачалъ головой. Никогда! Никогда! Да и не поздно-ли? Отецъ — воръ, сынъ — помощникъ вора, это такъ просто, такъ понятно.
Дальше, дальше, — все равно куда.
Улицы мало-по-малу становились тише и пустыннѣе, прохожіе встрѣчались рѣже, фонарей было меньше, иногда попадались запущенные дома, незастроенныя пространства, засыпанные снѣгомъ сады и мѣста для склада дровъ.
А слѣва все бились неустанно о берегъ черныя, грозныя волны, и дорога то приближалась къ нимъ, то отступала, но никакъ не могла съ ними разстаться. Воздухъ какъ будто былъ окутанъ громаднымъ чернымъ покрываломъ, ни одинъ лучъ свѣта не озарялъ дорогу.
Антонъ опять остановился. Хорошо ли онъ дѣлалъ, идя такъ въ потьмахъ, куда глаза глядятъ? Можетъ быть, въ этомъ безцѣльномъ блужданіи онъ описалъ уже кругъ и опять стоитъ у того мѣста, откуда ушелъ. Страшная, почти непосильная мысль для одинокаго, беззащитнаго мальчика! Онъ подозрительно осмотрѣлся. Если бы можно было на ночь укрыться въ какомъ-нибудь подземельѣ! Какое бы это было блаженство!
На самомъ берегу чернымъ пятномъ въ окружающей тьмѣ виднѣлась опрокинутая лодка. Вблизи не было ни души, и только волны нарушали ночную тишину. Антонъ подошелъ къ лодкѣ и подползъ подъ нее.
Руками онъ нащупалъ сухія стружки и какія-то лохмотья, слышно было, какъ задвигалось что-то живое.
Антонъ испугался. "Кто тутъ? спросилъ онъ нетвердымъ голосомъ. Отвѣта не было. Не кто-то чиркнулъ спичкой, и, при блескѣ огня, мальчикъ увидалъ укутаннаго въ лохмотья человѣка, который, прищурившись, осматривалъ его съ головы до ногъ, а когда спичка погасла, съ невнятнымъ бормотаніемъ снова улегся на опилки. — Ничего, — сказалъ онъ тихо. — Просто ребенокъ, который насъ труситъ.
Антонъ не понялъ смысла словъ, но сообразилъ, что въ этомъ тѣсномъ пространствѣ, очевидно, находилось еще третье лицо, и что никто не собирался гнать его изъ-подъ опрокинутой лодки. Онъ медленно опустился на стружки, чувствуя отраду уже отъ того, что холодный вѣтеръ не обдуваетъ его со всѣхъ сторонъ.
Антонъ поднялъ воротникъ своего пальто и сунулъ пригоршню стружекъ подъ шапку, на которую положилъ голову. Возлѣ онъ слышалъ перешептываніе двухъ незнакомцевъ, откупориваніе и закупориваніе бутылокъ, а воздухъ подъ лодкой былъ пропитанъ винными парами. Антонъ дрожалъ отъ страха. Безъ сомнѣнія, убогій ночлегъ съ нимъ дѣлили воры и бродяги. Что, если бы отецъ увидалъ его въ этомъ обществѣ!
На улицѣ вылъ вѣтеръ и скрипѣли снасти стоявшихъ на рѣкѣ кораблей, подъ лодкой взапуски храпѣли оба незнакомца. Антонъ безъ сна лежалъ на своемъ жесткомъ ложѣ и, съ бьющимся сердцемъ, все время прислушивался. Откуда-то издалека послышался бой церковныхъ часовъ. Три. Какъ далеко еще до утра!
Антонъ припомнилъ всѣ псалмы, всѣ молитвы, которыя когда-то училъ у себя на родинѣ и теперь повторялъ ихъ, борясь со страхомъ передъ всѣми ужасами этой ночи, первой, которую онъ проводилъ чуть не подъ открытымъ небомъ.
Бродячія собаки, такія же бездомныя, какъ онъ, обнюхивали лодку, крысы, шурша стружками, шмыгали взадъ и впередъ, спасаясь отъ голодныхъ, исхудалыхъ кошекъ, глаза которыхъ свѣтились во тьмѣ зеленоватымъ блескомъ. Подъ утро, едва забрезжилъ дневной свѣтъ, на берегу появился человѣкъ съ мѣшкомъ за плечами; онъ ощупывалъ желѣзнымъ крюкомъ мокрый песокъ, вылавливая добычу, выкинутую рѣчными волнами, кусокъ стараго паруса, доску, бутылочную пробку, окурокъ сигары.
Когда этотъ человѣкъ ушелъ, Антонъ выползъ изъ-подъ лодки и отряхнулъ свое платье. Члены его онѣмѣли, голова сильно болѣла, и голодъ сурово предъявлялъ свои права. Всѣ двери были еще заперты, окна занавѣшены, ему пришлось пройти много улицъ, пока, наконецъ, удалось найти скромную, маленькую гостиницу, гдѣ онъ могъ позавтракать.
Къ кому ни обращался онъ по-нѣмецки со своимъ вопросомъ о ближайшей деревнѣ, ни отъ кого не могъ получить никакого отвѣта. Но, очевидно, вблизи деревень не было. И впереди и назади тянулись нескончаемые ряды домовъ, и не было мѣста ни для пашенъ, ни для пастбищъ.
Около полудня началъ падать крупными хлопьями снѣгъ. Антонъ отдалъ послѣдній пфеннигъ за кусокъ хлѣба и теплый супъ, а потомъ опять пошелъ впередъ наудачу.
Улицы постепенно становились опрятнѣе и шире, дома красивѣе, начали встрѣчаться длинныя аллеи, дачи, сады, надежды Антона стали опять оживать. То же самое было въ Кутинѣ, единственномъ городѣ, который онъ зналъ, а за красивыми маленькими виллами сразу же начинались дома крестьянъ.
Но на этотъ разъ онъ ошибся. Аллеи тянулись безконечно, не было ни лавки, ни трактира, ни ступеньки, на которой можно было бы на минуту присѣсть и отдохнуть.
Все гуще и гуще, крутясь, падалъ снѣгъ, все труднѣе было идти по сугробамъ. Кое-гдѣ, передъ дверью господскаго дома, слуги прочистили дорожку, но кругомъ вездѣ лежалъ глубокій снѣгъ, который прилипалъ къ сапогамъ и заставлялъ на каждомъ шагу останавливаться, чтобъ очистить ихъ.
Безысходное уныніе овладѣло мальчикомъ. Не разъ ему приходило въ голову лечь на дорогѣ и умереть, но его останавливала мысль объ отцѣ. И опять онъ шелъ, дальше, съ трудомъ передвигая ноги, тяжелыя, какъ свинцовыя гири, окоченѣвшій отъ холода, съ болью въ головѣ.
Еше разъ на землю спустились сумерки, а огромному Лондону все еще не было конца.
Гдаза мальчика остановились на большомъ, великолѣпномъ домѣ, окна котораго были ярко освѣщены. Не пустятъ-ли живущіе тамъ счастливцы погрѣться передъ огнемъ своего очага несчастнаго скитальца, не дадутъ-ли собраться съ силами для новой борьбы съ холодной снѣжной пылью? Но здѣсь, конечно, не даютъ этого за пфенниги, о подобномъ позволеніи нужно просить, не унижая своего достоинства.
Однако, онъ медлилъ. Люди его не понимаютъ, можетъ быть, прижимаютъ его за обыкновеннаго попрошайку, за мальчика, бѣгающаго отъ работы и предпочитающаго лучше протянуть руку за подаяніемъ, чѣмъ усердно трудиться и честно ѣсть свой собственный хлѣбъ
Антонъ покраснѣлъ отъ этихъ ужасныхъ мыслей, тѣмъ не менѣе онъ былъ уже въ палисадникѣ; идти далѣе было невозможно, онъ былъ не въ силахъ; вѣки его отяжелѣли, въ ушахъ шумѣло и раздавался какой-то жужжащій гулъ. Онъ дернулъ за звонокъ. Въ дверяхъ появился слуга въ ливреѣ съ галунами и обратился къ нему съ короткими вопросами.
— Кто вы? Чего вы желаете?
Антонъ показалъ на свои руки, подулъ на нихъ, желая дать понять, что онѣ озябли; потомъ хотѣлъ войти въ открытую дверь, но слуга быстро загородилъ ему дорогу. Однимъ толчкомъ отстранивъ непрошеннаго гостя, онъ захлопнулъ передъ нимъ дверь, быть можетъ, на основаніи данныхъ приказаній, и оставилъ нашего друга на улицѣ, посреди жестокой снѣжной вьюги.
Антонъ прислонился къ стѣнѣ, передъ глазами у него все завертѣлось. Дальше идти онъ не могъ.
ГЛАВА IV.
правитьВосточный вѣтеръ рѣзко свистѣлъ между голыми вѣтвями высокихъ старыхъ вязовъ; каждый порывъ его несъ цѣлыя волны снѣга. На разстояніи руки ничего нельзя было видѣть, не было возможности ни идти, ни стоять, ни дышать. Хорошо въ такую погоду сидѣть дома, передъ горящимъ каминомъ, и смотрѣть, какъ за окномъ летаютъ снѣжные хлопья, между тѣмъ какъ на полу играетъ красное пламя и пріятной теплотой нагрѣваетъ комнату; хорошо быть въ родномъ, любимомъ мѣстѣ, а не идти голодному, обездоленному, безъ надежды, безъ цѣли, по незнакомой дорогѣ, не имѣя никакой защиты противъ всѣхъ превратностей измѣнчивой жизни.
Антонъ чувствовалъ, что силы его покидаютъ; онъ смутно сознавалъ еще, что находится въ частныхъ владѣніяхъ и потому долженъ выйти на дорогу, принадлежащую всѣмъ.
Тамъ онъ ляжетъ и будетъ лежать до тѣхъ поръ, пока смерть придетъ освободить его; здѣсь же слуги могутъ натравить на него собакъ, чтобы отогнать отъ дверей.
Изъ дома неслась музыка, слышно было, какъ двигали стульями, раздавались голоса, звонъ стакановъ, беззаботный смѣхъ.
Антонъ подумалъ о винѣ, которое тамъ, въ этомъ домѣ, лилось, конечно, ручьями; о нѣжащей теплотѣ воздуха и мягкихъ, теплыхъ коврахъ. Только нѣсколько капель этого укрѣпляющаго напитка, только четверть часа тепла въ лучахъ этого дрожащаго пламени, и онъ спасенъ.
Онъ спустился невѣрными шагами по ступенькамъ лѣстницы и черезъ палисадникъ вышелъ опять на дорогу. Желѣзная рѣшетка передъ домомъ опиралась на довольно высокій фундаментъ изъ цемента; на который онъ кое-какъ примостился и закрылъ лицо оцѣпенѣлыми отъ холода руками. Вѣтеръ и снѣгъ хлестали ему прямо въ голову, которая трещала отъ боли; онъ закрылъ глаза и пытался заснуть. Дальше онъ не пойдетъ, — Богъ судилъ ему умереть на этомъ мѣстѣ.
И странно, смерть подошла къ нему тихо и нѣжно, какъ другъ съ доброй вѣстью. Ему показалось, что въ воздухѣ что-то зазвенѣло, знакомые образы медленно выплывали откуда-то и съ улыбкой смотрѣли въ блѣдное, печальное лицо мальчика. Вѣдь это старый домъ на Келлерскомъ озерѣ, въ Германіи? Въ дверяхъ стоитъ мать съ ласковымъ взглядомъ, поджидая своего сына, который вприпрыжку бѣжитъ изъ школы, счастливый и веселый, ничего не зная о той борьбѣ, которая ждетъ его въ жизни. Онъ кладетъ ей на плечи руки и нѣжно ласкаетъ ее. Не приснилось ли ему все то злое, ужасное? Можетъ быть, нѣтъ никакого Лондона, нѣтъ никакого Томаса Шварца, который толкнулъ отца его въ тюрьму.
Вскорѣ исчезло и это смутное воспоминаніе дѣйствительности, онъ заснулъ, и ему казалось, что онъ лежитъ въ объятіяхъ матери, а между тѣмъ его все толще и толще бѣлымъ покровомъ окутывалъ снѣгъ. Онъ соскользнулъ со своего неудобнаго сидѣнья и неподвижно лежалъ на дорогѣ, у желѣзныхъ воротъ.
Въ домѣ между тѣмъ продолжалась веселая музыка, снѣгъ на окнахъ таялъ отъ волнъ теплаго воздуха, а на улицѣ, у изголовья одинокаго мальчика стоялъ ангелъ смерти и готовъ былъ взять его и избавить отъ всѣхъ земныхъ страданій. Еще нѣсколько минутъ, холодъ заморозитъ сердце, и всему конецъ, — и радостямъ, и горю.
Торопливо сыпались одна за другою дрожащія снѣжинки, все больше и больше покрывая неподвижное тѣло мальчика.
Четверка красивыхъ лошадей подкатила элегантный экипажъ какъ разъ къ воротамъ сада, у которыхъ лежалъ подъ снѣгомъ Антонъ. Слуга соскочилъ и откинулъ подножку, помогая сойти своему господину, его женѣ и молодому человѣку въ морскомъ мундирѣ. Въ домѣ, вѣроятно, увидали пріѣхавшихъ: служанка вынесла зонтикъ, а два лакея развернули соломенный коврикъ, чтобъ изнѣженныя ножки лэди не коснулись снѣга.
Послѣднимъ вышелъ владѣлецъ экипажа, лордъ Кроуфордъ.
Оглянувшись кругомъ, онъ вдругъ случайно замѣтилъ, при свѣтѣ каретнаго фонаря, насыпь, образовавшуюся надъ тѣломъ Антона. Онъ тотчасъ подошелъ ближе, качая головой не столько отъ удивленія, сколько отъ состраданія. — Взгляни сюда, Мармадюкъ!
Морской офицеръ подошелъ къ нему. — Что такое, дядя? О, Боже! тутъ, подъ снѣгомъ, человѣкъ!
— И мнѣ тоже кажется; надо отрыть его.
— Самъ! — закричалъ онъ. — Джекъ! Беритесь скорѣе!
Всѣ четверо, общими силами, освободили недвижимое тѣло изъ-подъ снѣга, и затѣмъ двое слугъ подняли мальчика съ его ледяного ложа.
— Боже мой! — въ испугѣ вскричалъ лордъ Кроуфордъ. — Вѣдь это тотъ нѣмецкій мальчикъ, о которомъ я тебѣ говорилъ, сынъ вора! Великій Боже! онъ должно быть погибъ на дорогѣ отъ голода!
— Сердце еще бьется, — сказалъ лейтенантъ, ощупывая мальчика, — тѣло тоже еще гибко, дядя!
— Слава Богу! Несите его только какъ можно скорѣе въ домъ; я беру отвѣтственность на себя.
И тотъ самый слуга, который передъ тѣмъ такъ безцеремонно отогналъ Антона отъ двери, теперь, вмѣстѣ съ другими, старался, вернуть его- къ жизни. Въ числѣ собравшихся гостей находился одинъ врачъ, докторъ Дэвисъ, который бился цѣлый часъ и наконецъ вернулъ Антону если не сознаніе, то, во всякомъ случаѣ, жизнь.
Когда онъ былъ внѣ опасности, двое слугъ отвезли его на четверкѣ лорда обратно въ Лондонъ. Укутавъ въ одѣяла и шубы, его внесли въ комнату, гдѣ уже была приготовлена согрѣтая постель, дали ему проглотить нѣсколько капель крѣпкаго бульона и оставили спать, чтобъ полный тѣлесный и духовный покой скорѣе возстановилъ его силы.
Докторъ Дэвисъ сказалъ, что навѣститъ его еще разъ.
Было уже около полудня, когда Антонъ открылъ глаза. Гдѣ онъ? Съ быстротой молніи къ нему вернулось воспоминаніе о послѣднихъ минутахъ, проведенныхъ въ сознаніи. Тогда вокругъ были ледъ и снѣгъ, и бушевалъ восточный вѣтеръ, — теперь онъ спокойно и удобно лежалъ въ мягкой пуховой постели, въ опрятной комнатѣ со спущенными шторами, и въ каминѣ весело пылалъ огонь.
Гдѣ же онъ?
На одѣяло упала чья-то тѣнь, онъ обернулся съ нѣкоторымъ усиліемъ. — Господинъ Романнъ!
Нѣмецкій хозяинъ ласково наклонился къ блѣдному лицу, лежавшему на подушкѣ. — Ну, юноша, — сказалъ онъ, — какъ ты теперь себя чувствуешь?
— Развѣ мы въ вашемъ домѣ, — слабо прошепталъ мальчикъ. — Этого не можетъ бытъ!
Хозяинъ кивнулъ головой — Даже въ моей лучшей комнатѣ, для самыхъ важныхъ гостей. Но пока тебѣ не полагается ни спрашивать, ни думать, а только спать. Повидимому, ты былъ весьма близокъ къ вѣчному упокоенію.
Антонъ покачалъ головой. — Но кто же доставилъ меня сюда? — спросилъ онъ вполголоса. — Я ничего не понимаю.
Имъ вдругъ овладѣло безпокойство, онъ вспыхнулъ и опять сильно поблѣднѣлъ. — Это полиція, господинъ Романнъ? Навѣрно, навѣрно, только не обманывайте меня! Теперь я погибъ!
Нѣмецъ посмотрѣлъ на него серьезно. — Конечно, это вовсе не полисмены, — отвѣчалъ онъ, — они привезли бы тебя не ко мнѣ, а въ полицію. Но почему мысль объ этомъ такъ безпокоитъ тебя? Антонъ, вѣдь ты не сдѣлалъ. ничего предосудительнаго?
Нашъ другъ стиснулъ зубы; онъ не хотѣлъ плакать, нѣтъ, этого онъ не хотѣлъ.
Но, помимо воли, горькія слезы неудержимо полились у него изъ глазъ. — Я мѣнялъ фальшивые билеты, — прошепталъ онъ, будучи не въ состояніи удерживать въ сердцѣ эту ужасную тайну. — Полиція ищетъ меня.
— Боже милосердный, Антонъ!
— Да, да, это правда. Я хотѣлъ бѣжать, но мнѣ помѣшала снѣжная буря. Теперь я погибъ.
И Антонъ прижался лицомъ къ подушкѣ, Зачѣмъ онъ не умеръ, прежде чѣмъ чья-то рука спасла его!
Господинъ Романнъ безпомощно ходилъ взадъ и впередъ по комнатѣ.
— Антонъ, — сказалъ онъ наконецъ, --и ты дѣлалъ это съ полнымъ сознаніемъ? Ты…
— О, нѣтъ, нѣтъ, какъ можете вы допускать это? Этотъ негодяй обманулъ меня, онъ…
— Это твой великодушный покровитель, который, угощалъ тебя разными вкусными вещами по трактирамъ, — не правда-ли? Бездѣльникъ, безъ сомнѣнія.
— Да, да, но вѣдь я не. могъ этого предвидѣть. Я не зналъ этого.
— Ты бы долженъ былъ вѣрить мнѣ, мой юноша. — Ну, впрочемъ, лежи пока спокойно, — прибавилъ онъ. — У тебя есть сильный защитникъ, который и въ этихъ трудныхъ обстоятельствахъ не оставитъ тебя. Спи и не печалься ни о чемъ.
Антонъ посмотрѣлъ на него. — Защитникъ? — повторилъ онъ. — Неужели лордъ Кроуфордъ?
— Именно онъ. Онъ своими руками вырвалъ тебя изъ-подъ снѣга, Антонъ, и еще часъ назадъ стоялъ у твоей кровати.
— Ахъ, значитъ меня привезли сюда въ его экипажѣ? Можетъ быть, даже онъ платитъ за эту комнату?
— За все. Неужели ты еще не смирился, Антонъ?
— Я несчастнѣйшій изъ людей, господинъ Романнъ. Мой единственный покровитель какъ разъ тотъ человѣкъ, отъ котораго я ни подъ какимъ видомъ не могъ принять ничего, потому что онъ виновникъ несчастія моего отца.
— Полно, полно, вѣдь это заблужденіе. Лордъ будетъ здѣсь сегодня вечеромъ, и ты можешь поговорить съ нимъ самъ.
— Это не поведетъ ни къ чему, я не желаю принимать отъ него никакихъ подарковъ и не стану ему отвѣчать на вопросы.
— Даже если бы онъ принесъ вѣсти о твоемъ отцѣ?
Антонъ только вздохнулъ до глубины души и пересталъ говорить, онъ сжалъ губы, чтобы не проронить ни одного любопытнаго слова. Его мучила мысль, что онъ обязанъ благодарностью тому человѣку, котораго ненавидитъ, — неужели это еще не конецъ? Неужели онъ долженъ еще услышать изъ устъ лорда, что отецъ его присужденъ къ унизительному наказанію, а ему, этотъ лордъ будетъ давать денежныя подачки, чтобы загладить несправедливость? Никогда, для него это вопросъ рѣшеный.
Но Антону очень хотѣлось узнать, что извѣстно хозяину. Можетъ быть, лордъ Кроуфордъ сообщилъ ему подробныя свѣдѣнія, можетъ быть, онъ знаетъ что-нибудь утѣшительное, напр., что отецъ освобожденъ изъ заключенія, или что Томасъ Шварцъ найденъ.
Сердце Антона билось, но самолюбіе не позволяло ему заговорить. Онъ не хотѣлъ спрашивать, не хотѣлъ благодарить лорда, или просить его о какомъ-нибудь одолженіи.
Да, лучше было умереть въ снѣгу. Нашъ другъ каждый разъ со страхомъ заглядывалъ въ будущее. У него не было ничего впереди, самая жизнь не имѣла смысла съ тѣхъ поръ, какъ на ней лежало позорное пятно.
Онъ повернулся лицомъ къ стѣнѣ и сталъ плакать, когда хозяинъ вышелъ изъ комнаты по своимъ дѣламъ.
— Пусть бы немножко смягчился, — подумалъ добрякъ, — это было бы для него хорошо.
Прошло нѣсколько часовъ въ полномъ покоѣ для нашего непреклоннаго друга. Служанка принесла ему пищу и питье, и послѣ этого онъ опять заснулъ и проснулся только къ вечеру, отъ какого-то шума. Ужъ не лордъ-ли?
Онъ невольно сталъ прислушиваться; по лѣстницѣ раздавались тяжелые шаги, и затѣмъ г-жа Романнъ заглянула въ комнату. — Не спишь, мой мальчикъ? Его сіятельство, лордъ, хочетъ навѣстить тебя, — смотри же, будь съ нимъ учтивъ.
И, забравши грязную посуду, щетку и пыльную тряпку, она исчезла какъ разъ во время, такъ какъ мужъ ея и ихъ знатный гость входили въ этотъ моментъ черезъ, другую дверь.
Хозяинъ почтительно пропустилъ лорда впередъ, и Антонъ, лежа въ постели, при полномъ дневномъ свѣтѣ, увидалъ человѣка, котораго такъ пылко ненавидѣлъ, который называлъ отца его воромъ и засадилъ его въ тюрьму. Лордъ былъ очень блѣденъ, лицо его носило слѣды затаенной печали, фигура казалась почти сгорбленной, хотя ему было не болѣе пятидесяти четырехъ лѣтъ.
Онъ медленными шагами подошелъ къ постели и протянулъ руку нашему другу, — Здравствуйте, юноша, — сказалъ онъ ласково. — Какъ живете? Хорошо ли отдохнули послѣ приключенія?
Хозяинъ, стоявшій позади гостя, повторилъ его слова по-нѣмецки, и въ то же время телеграфировалъ Антону и глазами, и руками, какъ бы желая сказать: «Дай руку юноша! Дай руку и скажи что-нибудь, чтобъ я могъ перевести словами благодарности».
Антонъ едва замѣтно улыбнулся; онъ не пошевелился ни однимъ членомъ и, пристально смотря въ лицо лорда, не проронилъ ни одного слова.
— Антонъ, — уговаривалъ его хозяинъ, — Антонъ, будь благоразуменъ!
Лордъ Кроуфордъ, казалось, не придавалъ дурного значенія упорству мальчика, онъ ласково провелъ по блѣдному лицу Антона рукой и сказалъ дружескимъ тономъ. — Чувствуете-ли вы себя въ силахъ выслушать кое-что о вашемъ отцѣ, милый юноша?
Романнъ повторилъ слова и прибавилъ: — Ты долженъ выслушать, Антонъ. По дѣлу состоялся приговоръ.
Нашъ другъ встрепенулся. — Приговоръ? — повторилъ онъ. — Что это значитъ? О, еще какое-нибудь несчастіе!
— Успокойся и дай его сіятельству разсказать.
— Я всѣми мѣрами старался помочь вашему отцу, — переводилъ Романнъ слова лорда, — предлагалъ большую награду за отысканіе Томаса Шварца, но все напрасно, онъ точно провалился сквозь землю. Хотя это наводитъ на мысль, что онъ былъ участникомъ, а можетъ быть, и единственнымъ виновникомъ, но, къ сожалѣнію, вашему отцу это не принесло никакой пользы. Приговоръ надъ нимъ произнесенъ.
— Всемогущій Боже! Что такое? Что такое?
— Успокойтесь, еще, можетъ быть, все будетъ къ лучшему. Вы очень любите вашего отца, мой юныя другъ? Не пожелаете-ли вы предпринять путешествіе, чтобъ опять быть вмѣстѣ съ нимъ?
Антонъ всплеснулъ руками. — Видитъ Богъ, — вскричалъ онъ, — я готовъ продаться въ рабство, если бы это принесло ему пользу, смягчило бы его тяжелую участь.
Лордъ былъ взволнованъ до глубины души и молчалъ нѣсколько минутъ. — Теперь я долженъ разсказать вамъ одну исторію, — началъ онъ. — Слышали-ли вы что-нибудь объ отважномъ мореплавателѣ, Джемсѣ Кукѣ, и его объ открытіяхъ?
— Ничего, — признался Антонъ. — Но какое отношеніе имѣетъ этотъ господинъ и его путешествіе къ моему отцу?
Лордъ улыбнулся. — Очень большое, — сказалъ онъ. — Джемсъ Кукъ открылъ новыя земли для англійской короны, можетъ быть даже цѣлую новую часть свѣта. Теперь туда требуются колонисты, чтобы приручить туземцевъ и научить ихъ обрабатывать землю.
— О, Боже! — прервалъ Антонъ, громко выражая свою радость. — И ваше сіятельство могли бы въ этомъ дѣлѣ помочь моему отцу? Онъ можетъ опять сдѣлаться сельскимъ хозяиномъ, завести поля и стать счастливымъ, довольнымъ?
Въ этотъ моментъ, Антонъ совершенно забылъ о своей ненависти къ лорду, онъ весь былъ поглощенъ мыслью объ отцѣ, ему страстно хотѣлось бѣжать къ нему и сообщить радостную вѣсть. — Не правда-ли, — вскричалъ онъ, — вѣдь это возможно, вѣдь это будетъ?
Лордъ подавилъ вздохъ. — Не совсѣмъ такъ, мой милый. Вы забываете, что вашъ отецъ осужденный преступникъ. Но…
— Значитъ ему нельзя ѣхать въ новыя земли? Почему же?
— Дайте мнѣ кончить, Антонъ. Правительству нужны люди для опредѣленной цѣли, слѣдовательно, ему не годятся колонисты, которые, по своему усмотрѣнію будутъ выбирать мѣсто жительства. Здѣсь, въ Англіи, всѣ тюрьмы переполнены, и теперь всѣхъ тѣхъ, кто приговоренъ къ пожизненному тюремному заключенію, высылаютъ за море, на новооткрытые острова; въ томъ числѣ и вашего отца!
Антонъ поблѣднѣлъ; его внезапная радость смѣнялась прежнимъ страхомъ. — Я не понимаю, — вскричалъ онъ. — Значитъ, мой отецъ всю жизнь будетъ колодникомъ? Вродѣ тѣжъ арестантовъ въ Рендсбургѣ, въ Германіи, съ цѣпями на ногахъ и колокольцомъ шапкѣ?
Лордъ Кроуфордъ покачалъ головой. — Не до такой стпени ужасно, — успокаивалъ онъ, — но вродѣ этого, и тутъ уже измѣнитъ ничего нельзя.
— О, Боже! какое страшное несчастье!
— Меньше, чѣмъ можно было ожидать, Антонъ. Въ другое время вашего отца могли присудить къ смертной казни.
— Смертной казни! Но если бы даже, — если бы даже это было воровство.
Лордъ пожалъ плечами. — Въ Англіи и Германіи законы различны, — сказалъ онъ. — Но позвольте мнѣ кончить, Антонъ. Вашъ отецъ отправляется за море арестантомъ, значитъ, вы не можете ѣхать съ нимъ, но вы можете попытаться попасть въ наши новыя колоніи инымъ путемъ. И въ этомъ я могу вамъ помочь.
Но Антонъ не слушалъ. Онъ видѣлъ однажды въ Германіи, какъ арестанты, въ цѣпяхъ и съ бубенцами на шапкахъ, длинной вереницей шли на работу и не могъ оторваться отъ этой ужасной картины. Его обожаемый, его чтимый отецъ въ такомъ унизительномъ положеніи! И къ тому же безвинно, совершенно безвинно! Возможно-ли, что Богъ допускаетъ торжествовать злу и преступленіямъ! Онъ не могъ отвязаться отъ этой мысли, хотя безумно бившееся сердце говорило ему, что онъ грѣшитъ. Онъ закрылъ руками блѣдное, искаженное лицо, стонъ отчаянія вырвался изъ его груди.
— Вы такъ сильно любите отца? — спросилъ тихо, невѣрнымъ голосомъ лордъ.
И такъ какъ Антонъ молчалъ, прибавилъ: — Антонъ, я хочу доставить вамъ возможность быть вмѣстѣ съ вашимъ отцомъ, и даже, можетъ быть, ѣхать съ нимъ на одномъ кораблѣ. Вы слышите меня, мой бѣдный мальчикъ?
— Мой отецъ съ цѣпями на ногахъ! — стоналъ съ отчаяніемъ Антонъ. — Мой отецъ, честнѣйшій человѣкъ въ мірѣ, на ряду съ разбойниками и убійцами!
— Развѣ вамъ было бы легче, если бы его казнили, Антонъ?
— Не знаю. Позоръ убьетъ его медленной смертью.
— Нѣтъ, — сказалъ твердымъ, звучнымъ голосомъ лордъ. — Нѣтъ! Если отецъ вашъ честный, невинный человѣкъ, онъ не дойдетъ ни до смерти, ни до отчаянія. Только собственное сознаніе неправоты можетъ доводить до отчаянія, но внѣшнія обстоятельства — никогда!
Антонъ замолкъ. Эта твердая убѣжденность честнаго человѣка была лучомъ свѣта для его омраченной души. Помолчавъ немного, онъ скромно сказалъ: — Простите, ваше сіятельство, но вы не знаете, что значитъ страданіе и несчастіе.
Лордъ горько усмѣхнулся. — Только потому, что у меня много денегъ, Антонъ? Придетъ день, когда вы поймете опрометчивость этого сужденія. Но, поговоримъ лучше о вашихъ дѣлахъ, — прибавилъ онъ. — Такъ вы охотно поѣхали бы за вашимъ отцомъ, и, вообще, не желаете оставаться въ Лондонѣ?
Жгучая краска залила красивое лицо Антона. — Еще это! Можетъ быть, полиція уже знаетъ, гдѣ я нахожусь!
Лордъ покачалъ головой. — Она не знаетъ и не узнаетъ. Я помогу вамъ исчезнуть незамѣтно.
Антонъ съ усиліемъ сѣлъ на кровати, глаза его горѣли, какъ угли. — Ваше сіятельство, — прошепталъ онъ. — Одинъ вопросъ! Одинъ единственный вопросъ!
— Можете говорить, не стѣсняясь, мой мальчикъ.
Антонъ потупился, слова застряли у него въ горлѣ. — Извѣстна ли вамъ моя исторія? Знаете ли вы, что я сдѣлалъ?
— Знаю все.
— И вы считаете меня за негодяя? Вы думаете, я зналъ, что, билетъ фальшивый?
Лордъ ласково положилъ ему на плечо руку. — Я не думаю этого, — сказалъ онъ, — я считаю васъ за вполнѣ честнаго человѣка, — даже больше, я и объ отцѣ вашемъ не думаю ничего дурного. Оба вы попали въ большой городъ прямо изъ деревни и, по неопытности, сдѣлались жертвою мошенниковъ. Это случается очень часто, но теперь это коснулось меня лично, потому что тутъ замѣшано мое имя, мой домъ. Потому я сдѣлалъ для вашего отца все, что было въ моихъ силахъ, но помочь ему было нельзя, потому что онъ взятъ съ брилліантами въ рукахъ. Быть можетъ, впослѣдствіи, когда онъ устроится въ колоніи, мнѣ удастся содѣйствовать его помилованію; а кромѣ того, можетъ быть, еще отыщется Томасъ Шварцъ.
Антонъ далъ лорду высказаться, не прерывая его. Только теперь, наконецъ, лицо его выражало примиреніе, что замѣтилъ и лордъ.
— Слава Богу, — сказалъ Антонъ. —Вы считаете моего отца и меня за честныхъ людей, ваше сіятельство.
Кроуфордъ вздохнулъ, — А это для васъ всего важнѣе? — спросилъ онъ.
— Да! О, да!
— Оставайтесь всегда при такихъ взглядахъ, мой юный другъ, и все пойдетъ хорошо. Хотите теперь узнать, какимъ образомъ я думаю помочь вамъ соединиться съ отцомъ?
Антонъ поднялъ глаза. — Пожалуйста, ваше сіятельство, — сказалъ онъ скромно. — Я ужъ теперь чувствую величайшую благодарность.
— Вотъ это хорошо, — вмѣшался хозяинъ.
Лордъ Кроуфордъ провелъ рукой по озабоченному лицу. — На эту мысль меня навелъ мой племянникъ, лейтенантъ Фитцгеральдъ, — началъ онъ. — Это нѣсколько отважный планъ, и вообще, предпріятіе, въ которое не совсѣмъ пріятно впутывать 16-лѣтняго мальчика, однако же, исполнимое, а въ вашемъ безвыходномъ положеніи даже единственный способъ спастись. Вы должны дать завербовать себя въ морскіе солдаты.
— Что это значитъ? — съ изумленіемъ спросилъ Антонъ.
— Это значитъ вотъ что, — сказалъ лордъ. — Для военныхъ кораблей, на которыхъ будутъ перевозить преступниковъ, нужны люди, — матросы, юнги, вообще, всякаго рода команда. Потому передъ отходомъ кораблей, солдатъ вербуютъ, т. е. офицеръ и человѣкъ десять-двѣнадцать солдатъ ходятъ по трактирамъ. Предлагаютъ находящимся тамъ молодымъ людямъ выпить, дарятъ имъ деньги и, въ концѣ концовъ, всѣхъ захваченныхъ переводятъ на корабль и тамъ держатъ подъ карауломъ до самаго отплытія. Вотъ это и называется вербовкой.
— И господинъ Фитцгеральдъ намѣренъ такимъ же способомъ набрать людей для своего корабля?
— Да. Я вамъ укажу время и мѣсто, вы пойдете въ назначенный часъ въ одинъ изъ трактировъ, а затѣмъ ужъ все сдѣлается само собой.
На лицѣ Антона отразилось волненіе, наполнявшее ему душу.
— Я согласенъ, — сказалъ онъ. — Я согласенъ. Но…. не ищетъ ли меня полиція?
— Можетъ быть, но для вербовки съ этой стороны не можетъ быть ни малѣйшей помѣхи. Дисциплина на военномъ кораблѣ есть лучшее лѣкарство противъ легкомыслія молодыхъ людей.
Антонъ робко протянулъ руку. — Благодарю, ваше сіятельство, — сказалъ онъ. — Можетъ быть, до сихъ поръ я иногда ошибался. Но судьба моего отца сокрушала меня до такой степени…
Лордъ дружески пожалъ ему руку. — Я давно это понялъ и давно простилъ, — отвѣчалъ онъ. — При всѣхъ своихъ бѣдствіяхъ, вашъ отецъ богатый, счастливый человѣкъ! Но оставимъ это. Вамъ надо заснуть и успокоиться. Не уходите отсюда, пока не получите отъ меня извѣщенія…. тогда ничто не помѣшаетъ нашему плану.
Онъ еще разъ дружески поклонился на прощаніе и вышелъ въ сопровожденіи хозяина.
Антонъ сжалъ горѣвшую голову руками, у него путалось въ мысляхъ отъ всего, что онъ узналъ такъ неожиданно; однако, при воспоминаніи о голландцѣ и Маркусѣ, онъ почувствовалъ облегченіе. Ни одинъ изъ этихъ негодяевъ уже не можетъ никакъ вмѣшаться въ его судьбу.
Нашему другу казалось, что уже прошелъ цѣлый годъ съ тѣхъ поръ, какъ онъ стоялъ съ отцомъ у дверей харчевни, обѣщая не выходить на улицу до его возвращенія. Какихъ событій не случилось съ тѣхъ поръ!
Но теперь время испытаній кончилось. Передъ нимъ открывается новая жизнь, въ которой онъ займетъ свое мѣсто, онъ можетъ дѣйствовать, проявлять душевныя силы, можетъ достичь самостоятельности, которая принесетъ ему счастіе и удовлетвореніе.
Нѣчто подобное онъ ощущалъ уже и теперь. На улицѣ шелъ снѣгъ, на окнахъ рисовались причудливые снѣжные узоры, въ трубахъ сосѣднихъ домовъ завывалъ вѣтеръ, — а здѣсь, въ его комнатѣ, было тепло и уютно. Усталое, изнуренное тѣло мальчика покоилось на мягкой теплой постели, яркое пламя горѣло въ каминѣ, и грудь Антона дышала легко и свободно отъ сознанія безопасности. Ранніе сумерки навели нашего друга на воспоминанія о послѣднихъ двухъ дняхъ. Пусть Темза катитъ свои черныя волны, хоть до самой улицы на окраинахъ города, хоть до самой лодки, гдѣ расположились на ночлегъ такія непріятныя фигуры, — его это теперь не касается.
Онъ натянулъ одѣяло до самой головы. Какъ тепло!
О, какая это волшебница, воскресшая надежда! Она умѣетъ самое унылое ненастье превратить въ сіяющій солнечнымъ свѣтомъ день!
Хозяинъ принесъ обѣдъ и большой стаканъ хорошаго стараго портвейна. — Ну, вотъ и полегче, — сказалъ онъ, — Ты долженъ радоваться, юноша, что именно лордъ Кроуфордъ нашелъ тебя въ снѣгу.
Онъ сѣлъ у кровати и кормилъ мальчика, стараясь развлекать его, какъ маленькаго ребенка. — У его сіятельства тоже есть сынъ твоихъ лѣтъ, — повѣствовалъ онъ.
Антонъ поднялъ глава. — Безпутный? господинъ Романнъ?
— Съ чего это ты взялъ?
— Г-мъ, мнѣ показалось, что у лорда есть какое-то тайное горе. Видно, что ему нелегко.
— Его сынъ бездѣльникъ, — сказалъ хозяинъ. — Конечно, я знаю это черезъ слугъ. Онъ бьетъ всякаго, кто имѣетъ несчастіе ему не понравиться; изводитъ своихъ учителей, дѣлаетъ долги и приводитъ въ отчаяніе отца. Его выключили изъ лучшихъ школъ Лондона, и теперь онъ въ пансіонѣ у одного пастора, въ одной изъ рыбачьихъ деревень, далеко отсюда, — тамъ его надѣются исправить. Ты видишь, что и богатые люди имѣютъ свои огорченія. А кстати, — прибавилъ онъ, — вѣдь оба фальшивые монетчика уже сидятъ въ тюрьмѣ.
— Почему вы знаете? — вскричалъ Антонъ.
— Читалъ въ газетахъ. Твой Маркусъ оказался убійцей, котораго давно искали. Ихъ обоихъ тоже отправляютъ за море.
— Пріятная компанія, нечего сказать! Сколько же всѣхъ судовъ отправляется отсюда?
— Шесть. На каждомъ по триста арестантовъ.
— Такъ это еще большой вопросъ, удастся-ли мнѣ во время переѣзда увидаться съ отцомъ.
— Конечно. Но, по моему, даже лучше, чтобъ этого не случилось. Сношенія между арестантами и матросами строго запрещены.
— Сколько времени продолжается путешествіе? — спросилъ, вздыхая мальчикъ.
— Отъ пяти до шести мѣсяцевъ…. а затѣмъ ты празднуешь свое свиданіе съ отцомъ! Подумай, въ какомъ онъ будетъ восторгѣ!
Антонъ вздохнулъ. — Да, да, но какъ далеко до этого!
Хозяинъ всталъ и спустилъ шторы, потомъ зажегъ лампу, накрывъ ее абажуромъ, и комната погрузилась въ пріятный полумракъ. — Докторъ еще разъ зайдетъ, — сказалъ онъ, — такъ ты не долженъ слишкомъ возбуждаться…. мнѣ кажется, у тебя маленькая лихорадка.
Потомъ онъ поставилъ на столъ свѣжей воды и ушелъ прислуживать своимъ посѣтителямъ. Въ первый разъ за все время Антонъ заснулъ, наконецъ, такъ крѣпко, что докторъ Дэвисъ осмотрѣлъ его и сосчиталъ пульсъ, не разбудивъ его. Онъ съ улыбкой объявилъ, что, благодаря крѣпкому сложенію, приключеніе обошлось безъ всякихъ послѣдствій.
На слѣдующій день лордъ прислалъ съ лакеемъ связку нѣмецкихъ книгъ и краткій самоучитель англійскаго языка. По этимъ книгамъ Антонъ долженъ былъ познакомиться съ необходимыми выраженіями, чтобы на кораблѣ понимать, по крайней мѣрѣ, слова команды.
Затѣмъ пришло толстое письмо, написанное по-нѣмецки рукой лейтенанта Фитцгеральда, и изъ него выпало нѣсколько маленькихъ бумажекъ. Хозяинъ просмотрѣлъ ихъ; это были квитанціи, подписанныя разными лицами, каждая на сумму въ десять фунтовъ.
— Богъ знаетъ! — сказалъ Романнъ, — не понимаю, на что это такъ нужно.
Между тѣмъ Антонъ прочелъ письмо офицера и, отъ волненія, почти не могъ говорить. «Я не хочу, чтобъ, вступая въ новую жизнь, вы унесли съ собой непріятныя воспоминанія, — писалъ лордъ Кроуфордъ, — потому я досталъ черезъ полицію списокъ всѣхъ лицъ, обманутыхъ этими двумя мошенниками, и покрылъ всѣ убытки. Для меня это не составило большой жертвы, я исполнилъ только пріятную обязанность. Взгляните и вы на это такимъ же образомъ».
Антонъ и хозяинъ переглянулись. — Какой человѣкъ! — вскричали оба въ одинъ голосъ. — А ты считалъ его за злѣйшаго врага! — прибавилъ нѣмецъ.
— Развѣ я могъ иначе? Къ счастію, онъ уже простилъ меня.
— И за это ты долженъ благодарить Бога, юноша. Пишетъ онъ что-нибудь еще?
— Лейтенантъ Фитцгеральдъ приписалъ отъ себя нѣсколько словъ, — отвѣчалъ Антонъ и прочелъ слѣдующее: «Я очень хорошо знаю лично коменданта новыхъ колоній, потому что это дядя моей невѣсты. Онъ очень доступный и обходительный человѣкъ, и я ему вполнѣ довѣряю. Не трудно будетъ достать для васъ въ новомъ отечествѣ какое-нибудь мѣсто: мы тамъ неограниченные хозяева на сотни миль и можемъ дѣлать все, что угодно. Не правда-ли, что подобное сознаніе можетъ наполнять гордостью. Вашъ Мармадюкъ Фитцгеральдъ».
— Поздравляю! Поздравляю! Ты навѣрное родился въ сорочкѣ, юноша. Знаешь поговорку?
— Еще бы! Ахъ, только бы скорѣе насталъ день отъѣзда!
— А пока, учись прилежнѣе по-англійски. Смотри, вонъ какіе хлопья опять повалили; для отъѣзда погода неважная.
И Антонъ учился насколько хватало силъ.
Въ это время шесть самыхъ большихъ военныхъ кораблей снаряжались для отправки въ колонію и для перевозки арестантовъ.
На палубѣ отгородили большое четырехугольное пространство, окруженное желѣзной рѣшеткой, и въ немъ устроены были, одна надъ другой, койки. По угламъ этой загородки стояли двѣ пушки, обращенныя жерломъ внутрь, къ помѣщенію арестантовъ, которые должны были находиться подъ строгимъ надзоромъ, чтобъ не могли сноситься съ корабельной прислугой, устраивать заговоры и бунтовать. Нужно было только имѣть достаточное количество морскихъ солдатъ и матросовъ. Но ихъ-то какъ разъ и не доставало. Капитанъ Армстронгъ находилъ, что помочь этому всего легче вербовкой. Для этого онъ каждый вечеръ посылалъ на берегъ опытнаго вербовщика, Тома Мульграва, конечно, не въ форменномъ мундирѣ, а съ карманами, набитыми деньгами, и головой, набитой всякой ложью, которую онъ въ трактирахъ выдавалъ за свои собственныя приключенія. Томъ Мульгравъ собиралъ вокругъ себя молодежь, напаивалъ виномъ и разсказывалъ Богъ вѣсть какія небылицы о заморской жизни.
Врать этотъ старикъ умѣлъ на славу. Глаза его при этомъ блестѣли, руки были въ непрерывномъ движеніи, вся шаровидная фигура его была само добродушіе. Онъ засѣдалъ каждый вечеръ въ одномъ трактирѣ близъ гавани, угощая своихъ слушателей невѣроятными исторіями.
— Клянусь вамъ, — говорилъ, старикъ, — на островахъ Южнаго моря люди живутъ по-царски. Самый послѣдній бездѣльникъ можетъ разыгрывать лорда, — стоитъ поднять руку, и сотни рабовъ повинуются по первому знаку. Туземцы каждаго бѣлаго считаютъ за бога.
— Но они стараются убить его, — сказалъ кто-то.
— Бредни! Больше ничего, что бредни! Самые знатные вожди ползаютъ передъ вами на четверенькахъ и повторяютъ: «Вутчи-Кабутчи», что значитъ вродѣ того, что «я твой рабъ».
— А что же ѣдятъ у этихъ добрыхъ людей? — спросилъ одинъ изъ слушателей.
Томъ Мульгравъ пожалъ плечами. — Конечно, не ростбифъ и шерри, — сказалъ онъ, — но другихъ деликатесовъ сколько угодно. Яйца, напримѣръ, величиной съ дѣтскую голову; ихъ собираютъ прямо печёными.
Всѣ ахнули. — Печеныя? — спросилъ одинъ. — Какъ же это возможно?
— Страшной силой солнечнаго жара, мой милый. Вотъ тоже земляника, или малина. Тамъ она съ нашу рѣпу. Одного яйца и одной ягоды довольно для самаго хорошаго аппетита.
— Мистеръ Мульгравъ! — спросилъ молодой человѣкъ, — какой же величины птица, которая несетъ такія яйца?
— Съ корову, мой милый. Туземцы на ней ѣздятъ верхомъ.
— Ахъ! А вы сами пользовались такой птицей, вмѣсто лошади, сэръ?
— Сотни разъ. Вотъ при подъемѣ на горы эти великолѣпныя бѣлыя и золотистыя птицы иногда обнаруживаютъ нетерпѣніе, отказываютъ, такъ сказать, въ повиновеніи своему сѣдоку и начинаютъ подниматься на воздухъ.
— О, Боже! въ то время, когда на нихъ ѣдутъ?
— Конечно! Я такимъ образомъ попалъ на одну высочайшую, недосягаемую вершину, — удобнѣйшій способъ восхожденія на горы, на мой взглядъ. Только вотъ одного надо беречься.
— Чего же именно? — вскричали десять голосовъ.
— Не надо слѣзать съ нея, иначе эта предательская птица улетитъ, и пропадешь въ вѣчныхъ льдахъ.
— Ахъ, такъ тамъ есть и ледъ?
— Еще бы! Внизу тропическіе фрукты на каждой вѣткѣ, плодородіе неслыханное, а вверху великолѣпная санная дорога, — такъ, приблизительно, на половинѣ горы. А на самой вершинѣ лежатъ ледяныя глыбы, вышиной съ башню.
— Туда поднимаются, чтобы отдохнуть немного отъ зноя долинъ… перемѣна чрезвычайно пріятная.
— Можно представить! Но, — знаете, мистеръ Мульгравъ, — мнѣ бы очень хотѣлось знать…
— Еще стаканъ грога для этого господина и мнѣ, — вскричалъ унтеръ-офицеръ, потомъ развязно махнулъ рукой и прибавилъ: — Спрашивайте дружище! Спрашивайте! Это показываетъ любознательный умъ, который я очень цѣню въ молодыхъ людяхъ.
Польщенный малый дѣлается совсѣмъ краснымъ отъ удовольствія.
— Мнѣ бы хотѣлось знать, какъ собственно запрягаютъ такую верховую птицу, — говоритъ онъ сконфуженно.
— И только-то? Ты бы и самъ могъ догадаться, любезный. У этого звѣря есть своя собственная упряжь, какъ у лошади или осла. Такъ же даютъ шпоры и подгоняютъ кнутомъ.
— Желалъ бы я увидать собственными глазами, — вскричалъ молодой человѣкъ.
Томъ Мульгравъ протянулъ ему съ достоинствомъ руку.
— Ничего не можетъ быть легче, — сказалъ онъ, — стоитъ только, отправиться вмѣстѣ со мною на эти счастливые острова. Тамъ ты сразу разбогатѣешь, потому что тамъ пока сколько угодно еще незанятыхъ земель, — пока, говорю я, но скоро уже будетъ иначе. Сотни людей ѣдутъ туда нищими, а возвращаются милліонерами. Свои владѣнія я, конечно, поручилъ надежному управляющему.
— Ахъ, такъ вы сами еще туда поѣдете?
— Само собой. Если бы мнѣ не нужно было въ Лондонѣ привести въ порядокъ кой-какія дѣла, я нарочно не вернулся бы сюда. По ту сторону моря живутъ такъ, какъ у насъ только первѣйшіе богачи, — это заманчиво.
Въ одномъ углу трактира давно уже сидѣлъ человѣкъ довольно захудалаго вида и, попивая грогъ, прислушивался къ розсказнямъ Мульграва. Тутъ онъ съ нерѣшительной улыбкой обратился къ своему сосѣду. — Извините, сэръ. Вѣрите вы этимъ исторіямъ?
Тотъ пожалъ плечами. — Ни одному слову, — отвѣтилъ онъ. — Новые острова открыты, это извѣстно всему міру, а остальное все вздоръ. Кому есть охота драться съ дикарями и жить въ нездоровомъ климатѣ, тотъ, пожалуй, можетъ переселяться; только ужъ тогда надо проститься со всѣми благами цивилизаціи.
Первый собесѣдникъ вздохнулъ. — Это-бы еще куда ни шло! — сказалъ онъ, — да вотъ башмакъ мнѣ давитъ правую ногу.
Сосѣдъ пытливо посмотрѣлъ на него. — Такъ, такъ! Въ бумагахъ что-нибудь не ладно, хэ?
— Можетъ быть! Не знаете ли вы, какъ помочь горю?
— Надо раздобыть другія, вотъ и все.
Оборванецъ подавилъ вздохъ. — Если бъ это было возможно! — проворчалъ онъ.
— Это даже очень легко, — только стоитъ малой толики денегъ..
— Можетъ быть, вы согласились бы уступить мнѣ свои собственные документы, сэръ? Они съ вами?
— Развѣ ужъ такъ къ спѣху? Васъ такъ рьяно розыскиваютъ, дружище? Слѣдятъ по пятамъ?
Оборванецъ оглядѣлся вокругъ робкимъ взглядомъ. — Ничего подобнаго! — прошепталъ онъ. — Съ чего вы это взяли? Была драка, а больше ровно ничего. На бѣду, тотъ, кому я закатилъ затрещину, сынокъ важнаго барина; потому, если они меня поймаютъ, такъ, того гляди, угодишь въ петлю,
Собесѣдникъ посмотрѣлъ на него съ насмѣшкой. — Понимаю, — сказалъ онъ. — За безчинство вы боитесь наказанія и потому хотите уѣхать… вполнѣ понимаю.
— Бумаги съ вами, сэръ?
— Нѣтъ, право же, нѣтъ. А впрочемъ, сколько бы вы дали, мой милый?
— Такъ вы согласны продать документы? Настоящіе, конечно.
— Это еще неизвѣстно. Говорите вашу цѣну.
Оборванецъ вынулъ изъ кармана что-то, завернутое въ тряпки, и осторожно сталъ развертывать, пряча подъ столомъ.
— Взгляните-ка сюда, сэръ. Это еще память моей матери.
Собесѣдникъ запустилъ любопытный взглядъ подъ столъ и увидѣлъ кольцо и булавку съ драгоцѣнными камнями большой стоимости. — Ахъ ты! — сказалъ онъ. — Видно, ваша матушка была любительница настоящихъ брилліантовъ. Есть у васъ еще такіе же?
— Нѣтъ, но я думаю, и этого довольно.
— А я не думаю. Надо еще прибавить сюда часы съ брилліантами, потомъ колье и…
— Шш! Что вы тамъ такое мелете? Моя мать была…
— Оставьте добрую женщину, пусть покойно спитъ въ своей могилѣ, а давайте-ка лучше, безъ скандала, остальное. Украдены у Плюмгетъ и Джекъ, въ Регентстритѣ, съ выставки. Видите, я все знаю.
Оборванецъ былъ ошеломленъ; онъ открывалъ и закрывалъ ротъ, какъ рыба, вынутая изъ воды. — Чепуха! сказалъ черезъ силу.
— Такъ хотите, чтобы я поднялъ скандалъ? Разсказать исторію во всеуслышаніе?
— Да вы взбѣленились? Взбѣсились? Изъ-за чего вы хотите меня погубить?
— Такъ не надувайте, не врите. Товарищей по дѣлу обманывать не слѣдуетъ; это подло и показываетъ безчестныя намѣренія.
— Какіе мы товарищи по дѣлу? — прошепталъ оборванецъ, сердито сверкая на него глазами. — Съ какихъ это поръ, сэръ?
— Съ тѣхъ поръ, какъ вы хотѣли купить у меня подложные документы и въ уплату предлагали краденую булавку.
Оборванецъ задрожалъ. — Меня преслѣдуетъ важная особа, — сказалъ онъ. — За мной шпіонятъ и гонятся, — два раза мнѣ удалось спастись только чудомъ.
— Такъ выбирайтесь отсюда. Точно жить можно только въ Лондонѣ!
Оборванецъ раскрылъ передъ нимъ свои пустыя руки. — Нѣтъ денегъ, — съ досадой сказалъ онъ. — Полиція приняла мѣры, и никто не рѣшается купить у меня вещи.
Собесѣдникъ постарался скрыть свою радость. — Приходите завтра вечеромъ опять сюда, — прошепталъ онъ. — Я посмотрю нельзя-ли чего сдѣлать.
Затѣмъ онъ всталъ и отошелъ съ короткимъ поклономъ въ одну сторону, а оборванецъ направился въ другую. Нѣкоторое время они оба еще побыли въ трактирѣ, гдѣ унтеръ-офицеръ продолжалъ громкимъ голосомъ свои разсказы, направо и налѣво пожимая руки молодымъ парнямъ. — Даю вамъ слово, сударь, я буду имѣть васъ въ виду, непремѣнно, непремѣнно.
Такъ продолжалось до ночи. Хозяинъ дѣлалъ хорошія дѣла, но начиналъ побаиваться. Если тутъ начнется вербовка, то за его заведеніемъ навсегда установится дурная слава.
На слѣдующій вечеръ хозяинъ озаботился, чтобъ и въ заднихъ комнатахъ, которыя всегда стояли запертыми, были зажжены лампы, и, кромѣ того прибилъ новую доску со словомъ «выходъ». Когда всѣ обычные посѣтители собрались, онъ открылъ туда дверь, и тогда всякій могъ видѣть, что, въ случаѣ нужды, можно спастись черезъ выходъ, ведущій на другую улицу.
На этотъ разъ въ числѣ прочихъ посѣтителей находился молодой человѣкъ, занявшій мѣсто въ самомъ темномъ углу комнаты.
Это былъ Антонъ. За обѣдомъ онъ получилъ отъ лейтенанта Фитцгеральда письмо, по которому явился какъ разъ къ назначенному сроку, чтобъ дать себя завербовать. Сердце его билось отъ невольнаго страха й безпокойства. Каждую минуту онъ ждалъ, что къ нему подойдетъ полисменъ арестовать его; необычный шумъ оглушилъ его, присутствіе такого множества людей возбуждало его нервы. Съ рѣки доносился скрипъ якорныхъ цѣпей, и Антонъ съ ужасомъ представлялъ себѣ палубу и пушки, направленныя на стѣны, обнесенныя желѣзной рѣшеткой; онъ думалъ о томъ моментѣ, когда его, со связанными руками, какъ животное на бойню, поведутъ на одинъ изъ этихъ кораблей, и ждалъ съ минуты на минуту увидать лейтенанта съ отрядомъ морскихъ солдатъ. Но время шло, а никто не являлся. Антонъ держалъ въ рукахъ газету, хотя такъ мало понималъ по-англійски, что читать ея не могъ. Сердце его билось неровными толчками, онъ чувствовалъ себя безконечно одинокимъ и несчастнымъ, такимъ несчастнымъ, какъ еще никогда.
Вскорѣ появился унтеръ-офицеръ и тотчасъ началъ разсказывать собравшейся кучкѣ молодыхъ людей чудеса о земномъ раѣ, передъ которымъ всѣ сказочныя царства, со всѣми ихъ прелестями, казались скучной пустыней.
Были тутъ и два вчерашніе собесѣдника, которые съ жаромъ о чемъ-то шептались. Оборванецъ принесъ много драгоцѣнныхъ вещей, а его товарищъ разные документы, и нѣсколько наличныхъ денегъ. Они долго втихомолку торговались, потомъ обмѣнялись своимъ товаромъ, а черезъ пять минутъ тотъ, который принесъ бумаги, исчезъ въ толпѣ.
Антонъ безпрестанно посматривалъ на дверь. Неужели еще нѣтъ? Когда стрѣлка большихъ часовъ надъ столомъ подошла къ половинѣ десятаго, на улицѣ раздался шумъ отъ многихъ тяжелыхъ шаговъ. Дверь распахнулась, и на порогѣ показался лейтенантъ Фитцгеральдъ, въ сопровожденіи двадцати-тридцати морскихъ солдатъ, къ которымъ тотчасъ же присоединился унтеръ-офицеръ Томъ Мульгравъ.
У каждаго солдата на кушакѣ висѣлъ ножъ, а въ рукахъ была толстая палка; у иныхъ вокругъ таліи были намотаны длинныя веревки.
Въ первый моментъ всѣ словно остолбенѣли, но затѣмъ поднялась дѣлая буря, шумъ и громъ со всѣхъ сторонъ, какъ будто отчаяніе искало послѣднягб выхода.
— Вербовщики, вербовщики!
— Бейте этихъ собакъ! Мы свободные англичане!
— На улицу! — вскричалъ хозяинъ. — Сюда на улицу!
Толпа выломала дверь во дворѣ, но первые же выскочившіе тотчасъ бѣжали назадъ съ криками ужаса. Солдаты наполняли дворъ и заняли узкій проходъ, который велъ въ переулокъ.
— Измѣна, измѣна! Насъ оцѣпили!
— Это подстроилъ тотъ проклятый негодяй! Каждый вечеръ сидѣлъ тутъ и мутилъ народъ, чтобы опутать и погубить!
— Убейте его! Не выпускайте!
Внѣ себя, нѣкоторые, колотили кулаками по столу, а иные сами себя но головѣ.
— Значитъ, онъ все вралъ, этотъ несчастный? Значитъ, все неправда!
— О, какое ужасное предательство!
— Дурачье! Нечего выть теперь о сказочныхъ сокровищахъ, когда дѣло идетъ о жизни и смерти! Пробивай дорогу кулаками!
И началось побоище. Солдаты били палками и клинками, осажденные защищались кто чѣмъ могъ и разбивали стаканы и бутылки о головы своихъ противниковъ! Особенно ожесточенно дрались тамъ, гдѣ осаду велъ Томъ Мульгравъ. Въ него бросали всевозможными предметами, осыпали его самой невѣроятной бранью и угрозами, а онъ только посмѣивался. Даже тутъ страсть къ вранью не оставила его.
— Эй, ты! длинный повѣса! — кричалъ онъ, — подойди-ка поближе, дай посмотрѣть на тебя хорошенько. Въ странахъ, гдѣ водяѣся дикія лошади, ихъ ловятъ арканомъ, — понимаешь? Такъ и я ловлю своихъ четырехъ жеребцовъ. Вотъ такимъ образомъ, сэръ. Понялъ?
И при этомъ онъ накинулъ на шею несчастнаго длинную веревку и свалилъ его на полъ; нѣсколько солдатъ скрутили ему руки и потащили вонъ, а унтеръ-офицеръ набросился на другого, самъ оставаясь здравымъ и невредимымъ среди общей свалки.
Всѣхъ упорнѣе, съ криками и ругательствами, отбивался оборванецъ, въ боковомъ карманѣ котораго были спрятаны только-что добытые документы. — Чего вамъ отъ меня надо, — кричалъ онъ. — Пустите. Провалитесь вы къ дьяволу!
Падая на полъ, онъ свалилъ вмѣстѣ съ собою двухъ солдатъ, и все трое барахтались, катаясь кубаремъ и работая кулаками до остервенѣнія. Оборванецъ надергалъ у матросовъ цѣлыя пригоршни волосъ, а они въ клочья рвали его одежду и старались покрѣпче затянуть веревку на шеѣ.
— Сколько у канальи силищи! — вскричалъ одинъ: — Расшаталъ мнѣ всѣ зубы.
— А мнѣ перебилъ два ребра.
— За это попадетъ ему на палубѣ. Ужъ, конечно, его въ самыя тяжкія работы.
Оборванецъ разразился громкимъ, злымъ хохотомъ. — Сначала одолѣйте меня! — кричалъ онъ. — Сначала одолѣйте! Это онъ прокричалъ по-нѣмецки, и Антонъ невольно обернулся. Съ какимъ ожесточеніемъ кидался этотъ человѣкъ на своихъ противниковъ, какъ напрягалъ всѣ силы своего мускулистаго тѣла, стараясь освободиться!
Горящими глазами смотрѣлъ онъ на дверь, и мучительные стоны вырывались у него изъ груди. Неужели онъ не пробьется къ двери!
Онъ еще разъ напрягъ всѣ силы и рванулся, но тутъ его одолѣли, и онъ лежалъ связанный, рыча отъ ярости. — Не хочу! — кричалъ онъ, не переставая. — Не хочу!
Всѣхъ остальныхъ солдаты тоже перевязали.
Пряди волосъ, лохмотья, мундирныя пуговицы и осколки стекла покрывали весь полъ, повсюду виднѣлись брызги крови.
Наконецъ, одинъ изъ унтеръ-офицеровъ съ шумомъ открылъ дверь, и завербованныхъ начали выводитъ на улицу. Лейтенантъ Фитцгеральдъ сдѣлалъ нашему другу знакъ, и Антонъ, пошатываясь, послѣдовалъ за выходившими. Одинъ онъ не принималъ участія въ общемъ побоищѣ.
Вокругъ словно все вымерло. Всѣ двери и окна были заперты, всѣ огни погашены, людей ни души, и это на улицѣ, гдѣ съ утра до ночи стоялъ шумъ, толкотня и оживленіе. По крику «вербовщики!» всѣ разбѣжались и попрятались въ безопасные, недоступные для солдатъ дома.
Вѣсть о событіи быстро разнеслась но улицамъ и площадямъ, и каждый встрѣчный предупреждалъ другого: «вербовщики, вербовщики!»
Въ гавани стояла удручающая тишина, и только волны съ шумомъ бились о военныя суда, чернѣвшія въ густой темнотѣ. Изъ другихъ улицъ, освѣщая дорогу фонарями, двигались такія же процессіи, съ проклятіями и рыданіями, надрывавшими душу.
Лейтенантъ Фитцгеральдъ положилъ руку на плечо Антона. — Мужайтесь, мой бѣдный юноша, — сказалъ онъ дружески, — все это не такъ ужасно, какъ кажется сейчасъ!
ГЛАВА V.
правитьСъ корабля «Король Эдуардъ» спустили веревочную лѣстницу и по ней начали принимать по одиночкѣ завербованныхъ новобранцевъ. Они шли, пошатываясь, какъ пьяные, мутнымъ взоромъ озираясь по сторонамъ. За невинное желаніе отдохнуть въ трактирѣ и послушать разсказы о новыхъ колоніяхъ они платились теперь принудительной поѣздкой за море, на противоположный полюсъ земного шара, сознавая, что если имъ придется вернуться когда-нибудь на родину, то, во всякомъ случаѣ, не раньше, чѣмъ черезъ годъ.
Одинъ оставлялъ въ Англіи жену и дѣтей, которыя напрасно ждали его дома, другой лишался предпріятія, дававшаго ему средства къ жизни, и могъ вернуться на родину нищимъ. Между этими новобранцами были и молодые, и старые, люди изъ низшихъ слоевъ и изъ болѣе высшихъ, и такіе, которые съ безсильнымъ бѣшенствомъ возмущались противъ насилія, и такіе, которые униженно молили своихъ притѣснителей о помилованіи; иные пытались подкупить унтеръ-офицеровъ деньгами, чтобъ вернуть себѣ свободу, другіе ссылались на болѣзни. Человѣческое отчаяніе выражалось здѣсь, во всѣхъ видахъ и формахъ, одинаково не вызывая ни въ комъ ни малѣйшаго сочувствія.
Всего болѣе возмущался и шумѣлъ тотъ, который выражалъ свои чувства по-нѣмецки. — Я не англичанинъ, кричалъ онъ, — со мной нельзя поступать, какъ съ англичаниномъ!
Много разъ повторивши этотъ протестъ, онъ перешелъ къ ругательствамъ и старался возмутить своихъ сосѣдей. «Вѣдь это собаки, — кричалъ онъ, — это негодяи! Они хуже дикарей! Когда какому-нибудь шейху нужны деньги, онъ бомбардируетъ одинъ изъ подвластныхъ ему городовъ или держитъ его въ осадѣ, пока подданные не заплатятъ ему дани, а англичане не довольствуются этимъ, они захватываютъ всего человѣка, — это убійцы по ремеслу. Неужели мы все это будемъ терпѣть, ребята?»
— А вы, небойсь, знаете средство, какъ освободить насъ?
Глаза нѣмца вспыхнули. Такъ внезапно вспыхиваютъ глаза лисицы, когда она сразу нападаетъ на вѣрный способъ овладѣть добычей.
— Выслушайте меня, — сказалъ этотъ человѣкъ, весь покрытый ранами и синяками. — Выслушайте меня, товарищи.
— А какъ ваше имя? — спросилъ кто-то.
Оборванецъ провелъ рукой по лбу. — Тристамъ, отвѣчалъ онъ, помолчавши.
— Ну, господинъ Тристамъ, что же вы придумали? Что можемъ мы сдѣлать?
— Пока ничего, — былъ отвѣтъ. — Но въ открытомъ морѣ много.
— А! да только тогда мы будемъ далеко отъ Англіи и не будемъ въ состояніи вернуться. Вашъ планъ ничего не стоитъ.
— Дайте мнѣ разсказать, — сердито возразилъ Тристамъ. — Когда мы будемъ хозяевами корабля, развѣ не въ нашей власти будетъ высадиться въ какомъ угодно мѣстѣ?
Насмѣшливая улыбка мелькнула на блѣдныхъ лицахъ окружающихъ. — Да, когда мы будемъ хозяевами корабля! Только голыми руками трудненько этого добиться.
— Знаю. Но у насъ есть хорошіе союзники; вы объ этомъ не подумали?
И Тристамъ многозначительно указалъ на желѣзную рѣшотку, окружавшую корабельную тюрьму. — Преступники, — прошепталъ онъ. — Эти несчастные по чужой волѣ ѣдутъ истреблять дикарей и дикихъ животныхъ… неужели вы думаете, что они не предпочтутъ распорядиться своей судьбой иначе?
— Вѣроятно!
— Значитъ, у насъ съ ними интересы одни и тѣ же… не правда-ли?
Новобранцы переглянулись.
— Вотъ это молодецъ, — сказалъ кто-то.
— Во всякомъ случаѣ смѣльчакъ!
— Потише! — остановилъ ихъ польщенный нѣмецъ. — До этого еще далеко, но настанетъ день, и мы сдѣлаемся хозяевами корабля.
— Такъ вы думаете дѣйствовать за одно съ арестантами! — спросилъ одинъ изъ слушателей. — Устроить настоящій бунтъ?
— Конечно. Храбрымъ Богъ владѣетъ.
— Да не саии-ли вы сначала кричали, что есть мочи?
— Такъ это на первыхъ порахъ… у каждаго есть нервы.
На этомъ разговоръ былъ прерванъ появленіемъ боцмана съ кожаной плетью, которою онъ началъ разгонять ихъ въ разныя стороны, смотря по тому, кто куда назначался. Молодые и сильные были отобраны для военной службы, остальныхъ роздали въ помощь завѣдующимъ кухней, арестантской, лазаретомъ и хозяйствомъ.
Тристама назначили на самыя тяжелыя и непріятныя работы, ежедневно носить изъ трюма въ камбузъ (кухню) топливо. Узнавъ объ этомъ, онъ засмѣялся. — У меня спина крѣпкая, — сказалъ онъ. — Не скоро дождутся, чтобъ я запросилъ пощады.
Дошла очередь до Антона. — Ты назначенъ для личныхъ услугъ капитана, — сказалъ ему боцманъ. — Тебѣ, братецъ, везетъ.
Антонъ искалъ глазами лейтенанта, онъ зналъ, кому онъ обязанъ этой льготой. Ему назначили койку въ нѣкоторомъ отдаленіи отъ всѣхъ остальныхъ, а когда боцманъ роздалъ всѣмъ мѣшки съ вещами, Антонъ нашелъ въ своемъ все, что необходимо для путешествія. Платье, обувь, щетки, гребни, бѣлье, ничто не было забыто, а на днѣ мѣшка оказалось даже привѣтливое письмо отъ лорда и порядочная сумма денегъ.
Антонъ былъ тронутъ до глубины души. Всѣмъ этимъ онъ обязанъ былъ человѣку, котораго привыкъ считать своимъ злѣйшимъ врагомъ.
Вскорѣ послѣ этого распредѣленія новобранцевъ, фонари на кораблѣ были потушены, и боцманъ протрубилъ приказъ ложиться спать, а потому нашему другу не удалось больше увидать капитана, но и спать ему тоже не пришлось, благодаря непривычкѣ къ качкѣ корабля на скрипучихъ якорныхъ цѣпяхъ. Кромѣ того, по всему кораблю раздавались подавленные вздохи, плачъ и ропотъ, тяжело дѣйствовавшіе на душу.
На слѣдующее утро Антонъ всталъ съ блѣднымъ лицомъ и темными кругами подъ глазами. Онъ возблагодарилъ бы Бога, если бы корабль снялся съ якоря сегодня же, — это переходное состояніе было слишкомъ мучительно.
Около полудня на берегъ явился нѣмецкій хозяинъ харчевни, чтобъ еще разъ попрощаться съ нашимъ другомъ. Вѣрная душа! Антонъ долго махалъ ему шапкой, пока тотъ не скрылся изъ вида, а потомъ съ жуткимъ чувствомъ отвелъ глаза въ сторону.
Еще новая группа завербованныхъ. Это снаряжали второй изъ шести кораблей; новыя жалобы, новыя проклятія понеслись къ небу.
Лейтенантъ Фитцгеральдъ обратился къ мальчику съ нѣсколькими ласковыми словами. — Это не такъ, какъ у васъ, въ Германіи, — сказалъ онъ. — Но не придавайте этому значенія, не печальтесь. Завтра рано утромъ на суда привезутъ арестантовъ, и мы направимъ нашъ корабль къ другому полюсу земли. И красивый, стройный офицеръ вздохнулъ.
— Никому не легко, — прибавилъ онъ. — Я оставляю здѣсь родителей, невѣсту, сестеръ и любимыхъ друзей. Чтобы выиграть жизненный призъ, всегда приходится ставить все противъ всего.
— Развѣ вы неохотно ѣдете, сэръ?
— Конечно; жизнь моряка это призваніе, которое я люблю, но вѣдь и меня отъ моихъ близкихъ будетъ отдѣлять такое же пространство, какъ новобранцевъ отъ ихъ семей. Богъ вѣсть, придется-ли еще когда-нибудь увидать другъ друга.
Антонъ весело закивалъ головой, только теперь понялъ онъ смыслъ этихъ дружескихъ словъ. — Да, а меня какъ разъ этотъ переѣздъ соединяетъ съ моимъ бѣднымъ отцомъ, — вскричалъ онъ, — о, я такъ благодаренъ!
— Ну, такъ смотри бодро впередъ. Мой дядя не перестанетъ хлопотать о поимкѣ Томаса Шварца, а когда его найдутъ, твой отецъ получитъ, быть можетъ, свободу, и опять можетъ начать хозяйничать? Относительно васъ, у меня самые хорошія надежды.
— Ахъ, если бы мой отецъ попалъ на нашъ корабль, --сказалъ вполголоса Антонъ.
Лейтенантъ пожалъ плечами. — Ну, ужъ это вполнѣ зависитъ отъ случая, — сказалъ онъ. — Въ Ньюгетѣ собрано около 2.000 арестантовъ, назначенныхъ для перевозки.
— И всѣхъ ихъ завтра перевезутъ на корабль?
— Да!
Антона охватила тревога, и ему казалось, что собесѣдникъ слышитъ каждый ударъ его сердца. Онъ считалъ часы и минуты, когда наступитъ слѣдующій день.
Наконецъ, желанный срокъ насталъ. Въ туманѣ зимняго дня показалось медленно двигавшееся шествіе, направлявшееся къ мѣсту стоянки военныхъ кораблей. Благодаря условіямъ тогдашнихъ тюремъ, лица у всѣхъ были впалыя, мертвенныя, одежда изношенная, многіе страдали тѣми или другими болѣзнями. Нѣкоторые смотрѣли на суда со страхомъ, другіе съ надеждой, а нѣкоторые даже съ радостью и ликованіемъ. Здѣсь, на родинѣ ихъ ожидала висѣлица, или безотрадная жизнь въ рабочемъ домѣ, а за океаномъ извѣстная доля свободы, которая давала возможность уже теперь предаваться мечтамъ и строить планы. Одни мечтали о богатствѣ и золотыхъ розсыпяхъ, другіе воображали себя королями какого-нибудь дикаго племени. Бѣжать собирались всѣ, какъ это само собой разумѣется.
Окончивъ свою несложную работу, Антонъ стоялъ на шканцахъ и съ замираніемъ сердца смотрѣлъ на движеніе, происходившее на кораблѣ и на берегу. Желѣзная дверь тюрьмы была раскрыта, койки съ соломенными матрацами и шерстяными одѣялами провѣтривались. Всѣ корабельные солдаты въ боевомъ порядкѣ стояли по обѣимъ сторонамъ входа, готовые при малѣйшемъ нарушеніи порядка арестантами употребить оружіе и положить на мѣстѣ всякаго, кто будетъ оказывать неповиновеніе. Главный надзиратель ходилъ со связкой ключей въ рукахъ, экономъ распоряжался раскладываніемъ кушаньевъ по оловяннымъ блюдамъ.
Наконецъ, подъѣхала лодка съ первой партіей арестантовъ. Одинъ чистый воздухъ казалось производилъ на нихъ опьяняющее дѣйствіе: нѣкоторые, несмотря на свои кандалы, подплясывали; на блѣдныхъ лицахъ глаза горѣли, какъ угли.
— Такъ это новый звѣринецъ для насъ, — вскричалъ одинъ. — Что же, насъ принимаютъ за львовъ, или тигровъ?
— Очень лестно, не правда-ли?
— И пахнетъ клецками съ вареными овощами. Вотъ такъ барская жизнь!
— Рай, одно слово. Увидимъ новыя мѣста, новыхъ людей, — это не то, что стѣны рабочаго дома.
Офицеръ скомандовалъ, чтобы молчали, но на его окрикъ никто не обратилъ вниманія. Смѣхъ, остроты и всевозможныя ироническія замѣчанія сыпались со всѣхъ сторонъ, а кандалы позвякивали въ тактъ. Между тѣмъ внизу подходили лодка за лодкой, и высаживались все новыя и новыя исхудалыя, испитыя фигуры.
На многихъ лицахъ было полное отчаяніе. Эти люди привыкли къ тюрьмѣ и сжились съ узкимъ кругомъ ежедневнаго порядка, у нихъ оставалось одно желаніе — умереть въ родной Англіи; а теперь они лишались и этой надежды. Ихъ насильно везли за море, на встрѣчу тысячамъ неизвѣстныхъ опасностей, на войну и борьбу, въ новыя мучительныя условія тревожной жизни. Они казались совершенно разбитыми; оглушенные окружающимъ шумомъ, они растерянно и съ ужасомъ смотрѣли на черныя водны рѣки, съ тайнымъ сожалѣніемъ о тюрьмѣ, изъ которой только что вышли.
Темная церковь съ ея иконами, кроткая, утѣшительная рѣчь священника, — все осталось тамъ, а они ѣхали на чужбину снова начинать трудное, тяжелое существованіе, принимать участіе въ жизни суетливаго, безпокойнаго дня, когда въ сердцѣ не оставалось ни малѣйшаго слѣда надежды, впереди не было никакой цѣли, которая могла бы вознаградить за муки и тяготы настоящаго.
Оскорбленные, съ молитвой на устахъ и дрожью во всемъ тѣлѣ, несчастные смотрѣли на свои койки. Ахъ, скорѣе бы закрылась эта загородка, и темнота скрыла бы ихъ отъ всѣхъ глазъ.
Арестанты проходили въ нѣкоторомъ отдаленіи одинъ за другимъ мимо того мѣста, гдѣ стоялъ Антонъ, — отца его между ними не было. Со вздохомъ онъ сталъ смотрѣть на другія суда. Вездѣ одно и то же, та же тѣснота и толкотня, веселье и недовольство, тотъ же однообразный звонъ цѣпей; тѣ же стоны и проклятія, а на берегу, въ нѣмомъ отчаяніи стоялъ рядами народъ и со страхомъ смотрѣлъ на эту картину.
— Триста человѣкъ принято! — вскричалъ надзиратель.
— Всѣ койки заняты.
Антонъ испугался; значитъ, надежды больше нѣтъ.
Онъ подошелъ поближе къ послѣдней группѣ только что высадившихся арестантовъ и чуть не вскрикнулъ отъ испуга: возлѣ него, въ арестантской одеждѣ, съ обычнымъ спокойнымъ и хладнокровнымъ видомъ, стоялъ Торстратенъ.
Они тотчасъ же узнали другъ друга. — Вы здѣсь? — быстро спросилъ, поблѣднѣвши, голландецъ. — Ахъ, бѣдный мальчикъ, неужели по поводу нашего маленькаго приключенія? Вы присуждены къ высылкѣ?
Антонъ покачалъ головой. — Нѣтъ, сэръ, я завербованъ. Никто не знаетъ, что я, да, что…
— Что вы до этого момента меня встрѣчали? — подсказалъ Торстратенъ. — Тѣмъ лучше для васъ, мой другъ.
Антонъ подвинулся поближе. — Да, но только въ томъ случаѣ, если вы не донесете на меня.
Торстратенъ посмотрѣлъ на него спокойно. — Какъ, же это можетъ быть, юноша? Это было бы недостойно порядочнаго человѣка.
Антонъ облегченно вздохнулъ. — А господинъ Маркусъ? — спросилъ онъ. — Что съ нимъ?
— Развѣ вы его не видите?
Онъ отошелъ немного въ сторону, и Антонъ увидалъ человѣка съ безобразнымъ рубцомъ на лицѣ. Маркусъ стоялъ со сжатыми губами, и когда Торстратенъ шепнулъ ему нѣсколько словѣ, онъ небрежно кивнулъ головой, какъ бы желая сказать. «А мнѣ какое дѣло!» На нашего друга онъ не обратилъ ни малѣйшаго вниманія.
— Маркусъ васъ не выдастъ, — тихо сказалъ голландецъ. — Онъ до сихъ поръ не можетъ простить себѣ, что потащился тогда за мной въ ресторанъ… Дубина!
— Антонъ! — вскричалъ въ этотъ моментъ голосъ съ форка-стеля. — Антонъ!
Мальчикъ увидалъ лейтенанта и поспѣшилъ къ нему. — Сэръ? спросилъ онъ почтительно.
— У тебя есть знакомые въ числѣ арестантовъ, Антонъ?
Это было сказано строгимъ голосомъ, и лейтенантъ имѣлъ суровый видъ.
— Господинъ, съ которымъ я разговаривалъ, это тотъ Торстратенъ, — сказалъ мальчикъ. — Я просилъ его не разсказывать никому о несчастной исторій съ банковыми билетами.
Лицо лейтенанта прояснилось, — Такъ, такъ. Ну, это меня сердечно радуетъ. Но ты не долженъ говорить ни слова съ заключенными, мой юноша, если бы даже они стали обращаться къ тебѣ.
— Я постараюсь не попадаться ему на глаза, — отвѣчалъ Антонъ.
— И это не трудно сдѣлать; потому что для него желѣзная дверь не отворится больше во все время путешествія, а ты тоже не попадешь туда.
— А если онъ все-таки выдастъ меня изъ мести, сэръ?
— Это не можетъ тебѣ повредить. Капитанъ Армстронгъ знаетъ твою исторію во всѣхъ подробностяхъ, и для него тутъ не будетъ ничего новаго. Но на насъ обращено, вниманіе, — прибавилъ онъ. — Будь же покоенъ, твои дѣла въ отличномъ видѣ.
Антонъ смотрѣлъ на него нерѣшительно. — Я хотѣлъ бы задать еще одинъ вопросъ, сэръ!
— Ну, такъ поторопись, мой мальчикъ.
— Всѣ шесть кораблей экспедиціи все время будутъ держаться вмѣстѣ, не правда-ли?
Лейтенантъ пожалъ плечами. — Это зависитъ отъ удачи, отъ вѣтра и отъ теченія. Если начнется буря, то суда могутъ отстать другъ отъ друга на нѣсколько миль, — тутъ ничего нельзя сказать впередъ.
Антонъ вздохнулъ. Если бы его отецъ былъ съ нимъ вмѣстѣ, на кораблѣ «Король Эдуардъ», — какое бы это было счастье! Тогда они, по крайней мѣрѣ, переживали бы вмѣстѣ все, — и хорошее и худое. Онъ еще раздумывалъ обо всѣхъ этихъ подробностяхъ, когда вдругъ услыхалъ шумъ. Это солдаты въ два ряда устанавливались у двери тюрьмы, а нѣсколько фейерверкеровъ, на глазахъ у арестантовъ, заряжали орудія. Такимъ образомъ ихъ предупреждали, что стоитъ протянуть руку, и двѣнадцатифунтовыя ядра съ двухъ сторонъ пронижутъ тюрьму. Однако, это нисколько не устрашило арестантовъ.
— Ну, для меня не очень-то страшны эти синіе бобы, — сказалъ одинъ. А чему быть, того не миновать.
— Шш! Не болтай!
— Триста человѣкъ подъ замкомъ чего-нибудь да стоятъ, — вскричалъ кто-то. — Солдатъ-то столько не наберется.
— Только теперь намъ съ ними не справиться, ребята. Надо подождать удобнаго случая.
Ни фейерверкеры, ни солдаты не обратили на это бахвальство никакого вниманія; замкнули желѣзную дверь, смѣнили караулъ, и на кораблѣ водворилась тишина до двухъ часовъ ночи, когда начался приливъ, и звонъ якорной цѣпи возвѣстилъ близкій отъѣздъ.
Всѣ тесть военныхъ кораблей обмѣнялись сигналами, бѣлыя волны парусовъ надулись, подъ напоромъ свѣжаго утренняго вѣтра, и великаны медленно сдвинулись съ мѣста.
Болѣзненные стоны, съ одной стороны, и радостное «ура» — съ другой, ознаменовали этотъ первый шагъ отступленія отъ родныхъ береговъ.
На этотъ разъ Антонъ оставался спокойнымъ. Онъ уже пережилъ это тяжелое чувство тогда, когда корабль увозилъ его изъ отечества, покидая гамбургскую гавань; теперь онъ испытывалъ скорѣе чувство облегченія, — чѣмъ скорѣе начнется путешествіе, тѣмъ скорѣе оно и окончится. Берегъ все дальше и дальше отодвигался въ туманную даль, а корабли гордо, какъ лебеди, среди маленькихъ утокъ и чаекъ, подвигались впередъ.
Въ арестантскомъ отдѣленіи была тишина; люди, въ ручныхъ и ножныхъ кандалахъ, сидѣли за желѣзной рѣшеткой, а на форкасталѣ шло ученье, и новобранцевъ, посвящали въ первоначальныя тайны военной науки, не принимая во вниманіе ни тоску по родинѣ, ни страданія отъ морской болѣзни.
А Тристамъ тѣмъ временемъ таскалъ изъ трюма топливо для камбуза; изъ всѣхъ послушныхъ и покладистыхъ онъ былъ самый покладистый, изъ всѣхъ усердныхъ самый усердный. Покончивъ со своей обязательной работой, онъ находилъ еще время помочь повару; если вѣтеръ задувалъ въ очагѣ огонь, онъ терпѣливо разводилъ его хоть десять разъ вновь, и при этомъ у него всегда на готовѣ была веселая шутка даже тамъ, гдѣ всѣ другіе сердились и раздражались. Даже солдаты смѣялись вмѣстѣ съ веселымъ балагуромъ и охотно простили ему всѣ побои и царапины, нанесенные во время драки при вербовкѣ. Это было дѣло привычное и въ счетъ не шло.
Зато по вечерамъ, когда изнуренные непривычными условіями жизни, разбитые по всѣмъ суставамъ, новобранцы собирались вмѣстѣ въ своемъ углу, этотъ пронырливый малый являлся передъ ними въ своемъ истинномъ видѣ, не такимъ, какимъ онъ казался передъ начальствомъ.
— Никогда не говорите имъ ничего на перекоръ, — совѣтовалъ онъ, — вее переносите терпѣливо, заручитесь довѣріемъ офицеровъ и вездѣ, гдѣ только возможно, заявляйте о своемъ желаніи остаться въ морской службѣ, тогда мы навѣрное достигнемъ своей цѣли.
— Но сначала мы должны выйти въ открытое море, — сказалъ со вздохомъ кто-то изъ присутствующихъ.
— Конечно, мы должны даже обогнуть мысъ Доброй Надежды и тогда, въ Южномъ океанѣ, всякій слѣдъ потерянъ. Тамъ есть множество острововъ, о которыхъ еще никто ничего порядкомъ не знаетъ. А у насъ много разныхъ припасовъ, цѣлые короба и ящики желѣзной утвари и игрушекъ, чтобъ задобрить туземцевъ. Но прежде всего мы должны отомстить за себя нашимъ мучителямъ. Еще будетъ время, когда я увижу этого Мульграва у своихъ ногъ, какъ дохлую собаку.
— Сегодня онъ меня ловко угостилъ плетью, — съ раздраженіемъ сказалъ одинъ изъ собесѣдниковъ. — О, Боже мой, Боже мой!… Я пошелъ въ трактиръ за пинтой эля для больного брата, а теперь долженъ терпѣть побои отъ этого пустомели.
— Погоди, погоди, — уговаривалъ Тристамъ. — Тутъ сердцемъ не поможешь, надо всѣ обиды скрывать подъ улыбкой, иначе побѣда всегда будетъ на ихъ сторонѣ.
— Да она и такъ на ихъ сторонѣ, потому что у нихъ сила.
— Которую мы у нихъ отнимемъ. Будьте въ этомъ увѣрены.
— О, Боже! корабль плыветъ еще только по Темзѣ, надо терпѣть цѣлые мѣсяца, пока мы обогнемъ мысъ Доброй Надежды.
— Но эти мѣсяцы пройдутъ, — утѣшалъ Тристамъ, — завтра мы выходимъ въ открытое море. Надо хорошенько все подготовить, и прежде всего надо попасть въ караулъ, а на это требуется время.
И каждый разъ, когда оборванецъ велъ такія рѣчи, всѣ роптавшіе въ безсильномъ отчаяніи, начинали чувствовать нѣчто вродѣ утѣшенія и надежды. Мысль о возможности отомстить за себя возбуждала душу, какъ вино.
На слѣдующее утро вдали показался знаменитый маякъ, Эддистонъ, на одинокой, окруженной моремъ вершинѣ котораго служащіе остаются нерѣдко по цѣлымъ мѣсяцамъ отрѣзанными отъ всего міра. Короткія рѣчныя волны смѣшались длинными, плавно текущими волнами океана, глазу не на чемъ было остановиться, не попадалось больше рыбачьихъ лодокъ, не видно было живущихъ на сушѣ птицъ, и только море разбивало свои пѣнистыя бѣлыя волны о пловучія тюрьмы.
Антонъ постоянно слѣдилъ за другими кораблями. Одинъ ушелъ уже далеко впередъ, другой держался на одной линіи съ «Королемъ Эдуардомъ», но не подходилъ настолько близко, чтобъ можно было разглядѣть находившіеся на немъ предметы.
Началъ падать снѣгъ, хлопья садились на корабельные фонари, принимая красную или зеленую окраску, потомъ скатывались въ воду и меркли. Но нѣкоторые изъ нихъ и тамъ продолжали сіять, разростаясь все больше, такъ что за кораблемъ тянулась цѣлая полоса, освѣщенная мерцающими точками, словно на поверхности воды лежали брилліанты. Антону казалось, что онъ видитъ чудо, нѣчто такое, что не можетъ быть въ мірѣ обычныхъ вещей.
— Это морскіе фонари. — сказалъ ему одинъ матросъ, случайно проходившій мимо. — ихъ еще увидимъ не разъ. Это живыя существа.
— Развѣ не снѣгъ? — прошепталъ, совершенно сбитый съ толку, Антонъ.
Матросъ улыбнулся и прошелъ молча, а Антонъ все продолжалъ смотрѣть на это странное явленіе съ возраставшимъ удивленіемъ. — Какой блескъ! Какіе переливы цвѣтовъ! Онъ благоговѣйно сложилъ руки.
Вдругъ въ недалекомъ разстояніи онъ замѣтилъ какой-то крупный предметъ, который приближался, то исчезая изъ вида, то появляясь вновь.
Что бы это могло быть?
Въ этотъ моментъ съ марса раздался голосъ матроса на вахтѣ.
При тихой, безвѣтренной погодѣ голосъ этотъ разносился по всему кораблю.
— Лодка впереди!
Палубная вахта передала приказъ дальше и скоро появился офицеръ съ подзорной трубой. Ледка здѣсь, среди открытаго моря, — это было странно.
— Можетъ быть, занесло рыбака, — предположилъ кто-то.
— Но это совершенно невозможно, вѣдь не было ни малѣйшаго вѣтра.
— Теперь я вижу, — вскричалъ мистеръ Паркеръ, старшій офицеръ на «Королѣ Эдуардѣ». — Самая обыкновенная лодка, орѣховая скорлупа.
— Сколько человѣкъ экипажа?
— Повидимому, совершенно пустая.
— Ну, такъ не будемъ терять времени, а то отстанемъ отъ другихъ кораблей.
Антонъ сильно волновался, каждое слово падало камнемъ ему на сердце. — «О, пусть бы маленькая лодка оказалась пустой!»
Но желанію этому не суждено было исполниться. — Теперь лодка, совсѣмъ близко, — сказалъ офицеръ. — Въ ней мертвый.
— Позвольте, пожалуйста, взглянуть мнѣ самому, мистеръ Паркеръ.
Капитанъ Армстронгъ взялъ трубку и сталъ наводить ее на интересующій его предметъ. Вокругъ него столпились кучкой офицеры, въ числѣ которыхъ находился и лейтенантъ Фитцгеральдъ.
— Въ лодкѣ лежитъ человѣкъ, господинъ капитанъ, — сказалъ онъ. — Я вижу и безъ трубы.
— Что у васъ за глаза! — сказалъ, улыбаясь, капитанъ. — Во всякомъ случаѣ, я вижу тамъ юношу… совсѣмъ мальчикъ, мнѣ кажется. Можетъ быть, онъ еще живъ, и мы должны поспѣшить къ нему на помощь. Мистеръ Паркеръ, спустите маленькую лодку.
Антонъ тихонько вздохнулъ. «Еще новое несчастіе!»
Тотчасъ были сдѣланы необходимыя распоряженія и спущена лодка, въ которой помѣстились четыре матроса.
На палубѣ съ напряженнымъ вниманіемъ слѣдили за всѣмъ происходящимъ, блѣдныя лица арестантовъ безмолвно, смотрѣли сквозь желѣзную рѣшетку. Тамъ, на днѣ лодки, лежалъ одинокій мертвецъ, можетъ быть, умершій отъ голода, можетъ быть, убитый.
Лодка съ четырьмя матросами отдѣлилась отъ фрегата. При каждомъ взмахѣ веселъ къ дереву ея приставали маленькія блестящія точки и она плыла какъ бы погруженная въ полосу свѣта, стройно подвигаясь къ качавшейся на волнахъ лодкѣ.
Громко и отчетливо раздался окликъ.
Отвѣта же было. Тогда за бортъ лодки ловко зацѣпили абордажнымъ крюкомъ, и сильныя руки подтащили ее. Послышался возгласъ состраданія: «Бѣдный мальчикъ, онъ умеръ!»
— Почти ребенокъ!
— И изъ господъ. Какое хорошее платье!
— Не задерживайте! Можетъ быть, онъ еще живъ!
— Да, онъ совсѣмъ окоченѣлъ и похолодѣлъ. Тутъ нѣтъ никакой надежды!
Лодку привязали къ шлюпкѣ и направились назадъ, къ кораблю. Не безъ труда доставили на бортъ безжизненное тѣло молодого человѣка и положили на скамью; солдаты убрали обѣ лодки, и «Король Эдуардъ» опять отправился въ путь. Свѣтъ одного изъ фонарей упалъ на блѣдное лицо лежавшаго безъ сознанія юноши, и освѣтилъ красивое, благородное лицо, свѣтлые, волнистые волосы и руку, бѣлую и маленькую, какъ и дѣвушки. Одежда мальчика была изъ тонкаго синяго сукна, бѣлье изящно, на пальцѣ правой руки надѣтъ былъ брилліантовый перстень, а часы и цѣпочка были изъ золота.
— Маменькинъ сынокъ! — сказалъ одинъ изъ арестантовъ. — Барчукъ, котораго стерегли, чтобъ на него не пахнулъ вѣтерокъ.
— Изъ тѣхъ, которые родятся, чтобъ приказывать. Ахъ, бѣдный паренекъ! понадѣялся на себя, и поминай, какъ звали!
Никто, по обыкновенію, не обращалъ вниманія на замѣчанія арестантовъ. Всѣ офицеры столпились вокругъ врача, который осматривалъ юношу; всѣхъ интересовалъ этотъ загадочный случай.
— Онъ живъ! — сказалъ, наконецъ, представитель науки; — по крайней мѣрѣ, мнѣ такъ кажется. Несите его внизъ, въ лазаретъ, ребята!
Лейтенантъ Фитцгеральдъ, какъ вахтенный офицеръ, распоряжался и давалъ приказанія. Взглянувъ на мраморно-бѣлое лицо обмершаго, онъ остановился, пораженный.
— Развѣ вы знаете этого юношу? — спросилъ съ удивленіемъ старшій офицеръ.
— Не знаю!.. Пожалуйста, мистеръ Паркеръ, не согласитесь ли вы взять на себя мои обязанности на минутку?
— Съ величайшимъ удовольствіемъ, сэръ.
Поблагодаривъ наскоро своего товарища, лейтенантъ Фитцгералъдъ пошелъ внизъ, за матросами, выносившими молодого человѣка. Въ корабельномъ лазаретѣ врачъ и два фельдшера тотчасъ начали приводить его въ чувство. Его раздѣлу и растирали щетками и шерстяными одѣялами, пока, наконецъ, онъ не сталъ обнаруживать признаковъ жизни.
— Отощаніе, — сказалъ врачъ, — потеря силъ. Но съ этимъ онъ скоро справится.
Лейтенантъ Фитцгеральдъ не отводилъ тревожнаго и печальнаго взора отъ лица незнакомца, и когда тотъ впервые взглянулъ на него, онъ вскричалъ невѣрнымъ отъ волненія голосомъ: «Аскотъ!»
Мальчикъ лежалъ въ согрѣтой постели и жадно глоталъ вино, которое ему вливалъ фельдшеръ. — Что случилось? — прошепталъ онъ. — Вѣдь я былъ въ лодкѣ.
— А теперь ты на фрегатѣ «Король Эдуардъ», мой мальчикъ. Мы вынули тебя замертво изъ твоей орѣховой скорлупы.
Мальчикъ потеръ себѣ лобъ. — Ты, Мармадюкъ? — прошепталъ онъ. — Неужели, правда, это ты?
— Какъ видишь, Аскотъ. Но по какому случаю ты очутился одинъ въ лодкѣ, въ открытомъ морѣ? Какъ это случилось?
Мальчикъ пожалъ плечами. — Мнѣ уже надоѣло жить въ дрянной рыбацкой деревушкѣ, — отвѣчалъ онъ. — Его преподобіе съ утра до ночи заставлялъ меня учиться, — благодарю покорно!
— Такъ ты хотѣлъ бѣжать?
— Разумѣется. И это удалось мнѣ, хотя не такъ легко, какъ я думалъ. Я продержался въ лодкѣ два дня и двѣ ночи.
— И все поджидалъ корабля, который бы тебя подобралъ и доставилъ въ Лондонъ?
— Конечно. Когда мы тамъ будемъ?
Фитцгеральдъ грустно улыбнулся. — Богъ знаетъ! — сказалъ онъ съ такимъ выраженіемъ, которое заставляетъ слушателя призадуматься. — Пока мы находимся на пути къ южному полюсу…
Юноша смотрѣлъ такъ, какъ будто съ нимъ говорили на незнакомомъ языкѣ.
— Мармадюкъ, — сказалъ онъ съ запинкой. — Такъ мы ѣдемъ не къ Лондону?
— Совсѣмъ нѣтъ, къ южному полюсу, Аскотъ.
— Но я не хочу! — выходя изъ себя, — закричалъ мальчикъ. — Я не хочу! Въ какомъ бы разстояніи мы ни были отъ Лондона, фрегатъ долженъ измѣнитъ свой курсъ и привезти меня въ Лондонъ!
— Замолчи и постарайся заснуть, Аскотъ. Вмѣсто того, чтобы благодарить небо за свое спасеніе, ты заявляешь какія-то совершенно неисполнимыя требованія.
Съ этими словами лейтенантъ повернулся къ двери и вышелъ, не обращая вниманія на гнѣвныя выраженія своего юнаго родственника.
Нѣкоторое время спустя, онъ далъ капитану необходимыя объясненія. — «Это Аскотъ Чельдерсъ, будущій лордъ Кроуфордъ, сэръ, мой двоюродный братъ».
Капитанъ Армстронгъ съ недоумѣніемъ покачалъ головой, а когда лейтенантъ Фитцгеральдъ разсказалъ ему нѣкоторыя подробности, онъ слегка улыбнулся. — Изъ такихъ шалыхъ головорѣзовъ часто, со временемъ, выходятъ отличные люди, — сказалъ онъ. — Мы примемъ этого молодого человѣка совершенно равнодушно, не будемъ придавать его присутствію никакого значенія; это, мнѣ кажется, поубавитъ у него спѣси.
— А что вы ему дадите дѣлать? — спросилъ лейтенантъ.
— Это мы предоставимъ ему самому. Если онъ запроситъ книгъ, дадимъ ему, не запроситъ, и не надо. Услугъ ему во всякомъ случаѣ оказывать не будемъ.
На этомъ и порѣшили, и когда Аскотъ, черезъ два дня, вышелъ въ первый разъ на палубу, на него никто не обратилъ вниманія, кромѣ одного, и этотъ одинъ былъ Антонъ. Онъ зналъ исторію мальчика и, видя въ немъ только сына лорда Кроуфорда, перенесъ на него свою благодарность къ его отцу. Къ тому же Аскотъ былъ такъ прекрасенъ! Съ нѣжнымъ румянцемъ на красивомъ лицѣ и вьющимися волосами, онъ скорѣе походилъ на картину, чѣмъ на человѣка съ плотью и кровью, которому всегда присущи тѣ или иные недостатки; а въ этомъ юношѣ, напротивъ, все было прекрасно до совершенства. Особенно привлекателенъ былъ ротъ, съ ясной, привѣтливой улыбкой, освѣщавшей все лицо и глаза. Это было олицетвореніе весны, и каждый взглядъ, каждое движеніе его были исполнены жизни и ключемъ бьющей веселости.
— Эй, ты! — окликнулъ онъ нашего друга, --поди-ка сюда!
— Не могу, сэръ. Сейчасъ позоветъ поваръ, и я долженъ нести завтракъ господину капитану!
— А я хочу, чтобы мнѣ почистили платье. Кто же это долженъ дѣлать?
Антонъ украдкой подошелъ къ нему поближе и сказалъ: — Я вычищу сегодня вечеромъ, сэръ, только потихоньку, и вы никому объ этомъ не говорите.
Аскотъ засмѣялся. — Теперь меня будутъ лишать всякихъ услугъ? Еще новая душеспасительная мѣра. Посмотримъ, поможетъ-ли.
И онъ пошелъ прочь, посвистывая, но тотчасъ же вернулся назадъ.
— Мальчуганъ! Почему ты хочешь чистить мое платье потихоньку? Вѣдь отъ меня не получишь ни пфенига.
И онъ, какъ клоунъ, вывернулъ цѣликомъ оба кармана. — Видишь, я голъ, какъ соколъ..
Антонъ невольно улыбнулся. — У меня другія причины, — сказалъ онъ.
— Убійственный говоръ! Ты, значитъ, иностранецъ?
Антонъ сталъ разсказывать и такъ разговорился, что юный собесѣдникъ узналъ всю его исторію, причемъ иные эпизоды пришлось повторять нѣсколько разъ, чтобъ Аскотъ могъ, наконецъ, понять, какъ слѣдуетъ, эту тарабарщину, какъ онъ выражался.
Когда разсказъ подходилъ къ концу, Аскотъ весело закивалъ головой.
— Вижу моего старика, какъ живого; вѣчно озабоченъ тѣмъ, чтобъ не сдѣлать кому-нибудь вреда, не оскорбить чье-нибудь чувство. Будь увѣренъ, что онъ и впредь будетъ заботиться о твоей судьбѣ и не потеряетъ тебя изъ вида, разумѣется, если ты не выйдешь изъ послушанія, т. е. будешь смотрѣть на жизнь не иначе, чѣмъ онъ самъ. Этого бы онъ тебѣ не простилъ. Впрочемъ, тебѣ вѣдь бояться нечего.
— Почему вы такъ думаете, сэръ?
— Потому что ты добродѣтельный пай-мальчикъ. Невыносимѣйшій сортъ людей.
И онъ повернулся и ушелъ. Расхаживая по падубѣ, онъ съ любопытствомъ посматривалъ, неужели на кораблѣ дѣйствительно никому нѣтъ дѣла до того, что на немъ находится Аскотъ Чельдерсъ.
Арестанты возбуждали въ немъ непріяненное чувство, и онъ съ отвращеніемъ отвернулся, проходя мимо тюрьмы. Почему эти господа не запрятаны въ трюмъ? На палубѣ можно было бы играть въ крокетъ, или въ кольца.
Ахъ, почему свѣтъ вообще такъ скученъ и переполненъ непріятностями!
Вотъ и обѣдъ за офицерскимъ столомъ былъ далеко не по его вкусу. Солонина! Брр!.. Такое вульгарное кушанье!
— Мармадюкъ, ты могъ бы позаботиться, чтобъ для меня приготовили хоть курицу, — сказалъ онъ. — Мой отецъ заплатитъ за все.
Лейтенантъ нахмурился. — Ты все еще самая важная персона, Аскотъ? И твои желанія — законъ для всего остального міра, не такъ-ли?
— Если я ихъ оплачиваю, конечно. А кстати, не собираешься ли ты снова начать свои проповѣди, Мармадюкъ?
— Для тебя — нѣтъ, — отвѣчалъ лейтенантъ, — потому что ты неисправимъ. Ты еще до сихъ поръ не подумалъ поблагодарить капитана. Что ты на это скажешь, Аскотъ?
— Это вѣдь такая необходимая процедура! Вѣроятно, ты надѣешься, что добрый человѣкъ имѣетъ для меня въ запасѣ назидательнѣйшую рѣчь, но я разрушу твои надежды.
— Потому что совѣсть не чиста у васъ, сударь. Незаслуженные упреки выслушиваются очень спокойно.
— Я не хочу ничего выслушивать, Мармадюкъ. Что мнѣ за дѣло до твоего капитана? Спасать умирающаго, это простой долгъ человѣка, и я не вижу, съ какой стати мнѣ разсыпаться въ благодарностяхъ и дѣлать растроганную физіономію. Да кромѣ того, вы выказали мнѣ такъ мало любезности, что я право не чувствую никакой особенной признательности. Напримѣръ, неужели нельзя найти для меня каюты? прислуги? Не лишнее было бы достать для меня ружье и какихъ-нибудь интересныхъ книгъ, а прежде всего кормить меня получше, давать вино и какой-нибудь дессертъ, напр., плоды, или варенье. Троекратная кормежка и въ промежутки стаканъ простой воды, — это хорошо для рабочаго дома, а не для богатыхъ людей. А вѣдь мой отецъ богатъ, и я наслѣдникъ нѣсколькихъ милліоновъ.
— Аскотъ! Аскотъ!
— Ну, что такое, Мармадюкъ? Вѣдь ты знаешь, что я говорю правду. Когда я буду лордомъ Кроуфордомъ, у тебя ни въ чемъ не будетъ недостатка, — мы всѣмъ подѣлимся по-братски; но для этого теперь ты долженъ устроить мнѣ сносное существованіе. Дай мнѣ ружье.
— Это совершенно невозможно. Мы на военномъ кораблѣ, — ты забываешь объ этомъ.
Аскотъ пожалъ плечами. — И книгъ никакихъ нѣтъ?
— Для развлеченія — дѣйствительно нѣтъ.
Раздосадованный юноша ушелъ и долго бродилъ по палубѣ, пока, наконецъ, наткнулся на нашего друга. Антонъ чистилъ серебряные подсвѣчники изъ каюты капитана и спокойно продолжалъ свою работу, когда къ нему подошелъ Аскоттъ.
— Не прикажете-ли подать вамъ стулъ, сэръ?
— Благодарю. Я могу посидѣть на этомъ чурбанѣ. На что это ты смотрѣлъ съ такимъ вниманіемъ? На тѣ два корабля?
— Да, два совсѣмъ скрылись изъ вида; а съ этими мы разошлись сегодня ночью.
— И это тебя огорчаетъ, потому что на одномъ изъ нихъ твой отецъ?
— Да, сэръ, очень.
Аскотъ помолчалъ. — Разскажи мнѣ про свою жизнь. Въ какихъ школахъ ты учился?
— Въ школѣ, въ городѣ Кути. Вы вѣрно и названія такого не знаете?
— Знаю, --сказалъ Аскотъ. — Насъ заставляли ужасно зубрить географію. Учителя звали воробьемъ, — мы-таки вдоволь его помучили.
— Мучили? — переспросилъ Антонъ.
— Да вѣдь и вы навѣрное, не отпирайся.
— Я — никогда, — защищался Антонъ. — Правда, у насъ былъ одинъ, который нарочно, когда всѣ въ классѣ молчали, потихоньку выкрикивалъ одно слово, а учитель ужасно сердился, потому что никакъ не могъ поймать виновнаго, его, конечно, не выдавали.
— Еще бы! — рѣшилъ Аскотъ, красивое лицо котораго сіяло веселостью, — А, какое слово?
— А — beis! Это онъ на половину говорилъ, а на половину распѣвалъ.
Аскотъ весело расхохотался. — Когда учитель поворачивалъ спину, — правда?
— Конечно. И никакъ нельзя было его поймать.
— А нашъ воробей былъ глуховатъ, — разсказывалъ Аскотъ. — Что бы ни говорили ему мальчики, онъ на все отвѣчалъ воркотней, и фразы его потомъ ходили по всему классу. Когда я явился къ нему въ первый разъ, нѣсколько голосовъ закричали: «Не такъ!» А когда я громче повторивъ только что сказанныя слова, тѣ же голоса закричали: «Это будетъ задано»! и я, конечно, разсмѣялся. Воробей не разслышалъ, въ чемъ дѣло, повернулъ голову и закричалъ: «Что вы тамъ такое бормочете? — Болванъ! выкладывай старое и новое!» Все это были его излюбленныя словечки, но у него кромѣ того были еще очень непріятныя замашки. Напр., у него была греческая грамматика, которая держалась только на нѣсколькихъ ниткахъ; когда онъ хотѣлъ кого-нибудь поймать, онъ подходилъ, дѣлая видъ, что очень внимательно читаетъ ее, а потомъ сразу раздвигалъ обѣ половины и ловилъ ученика на мѣстѣ преступленія, а потомъ отнятыми трофеями запускалъ ему въ голову.
Антонъ вздохнулъ. — Вѣдь это было все-таки счастливое время, — сказалъ онъ тихо. — Почему вы убѣжали изъ пансіона, сэръ? Развѣ вы такъ сильно тосковали по родинѣ?
— Я? Нисколько. Только мнѣ невыносимо смотрѣть на все съ мрачной и тяжелой стороны. Постоянно работать, вѣчно вздыхать и ходить, повѣся голову, не пользоваться никакими удовольствіями и дѣлать добрыя дѣла. Это мой отецъ называетъ жизнью. Ему такая жизнь нравится, и онъ того же требуетъ отъ окружающихъ. Онъ, напр., никогда не даетъ мнѣ денегъ, это онъ находилъ излишнимъ. Молодые люди должны пріучаться къ бережливости, должны цѣнить каждый пфеннигъ.
— То же говоритъ и мой отецъ.
— А я съ этимъ не согласенъ и не желаю этому слѣдовать. Мнѣ всегда всякій повѣрятъ и въ долгъ.
Антонъ быстро вскинулъ на него глаза. — О сэръ! Вы дѣлаете долги?
— Конечно. Вѣдь моя лодка стоитъ шестьдесятъ фунтовъ. Хочетъ не хочетъ, а ужъ заплатить за нее моему старику придется.
Антонъ покачалъ головой. — Это нехорошо, сэръ. Простите за мои смѣлыя слова, но вы не должны бы такъ поступать.
— Это почему? Развѣ это какой-нибудь грѣхъ, имѣть лодку?
— Само, по себѣ, конечно, нѣтъ, но, вѣдь; вы должны…
— Быть послушнымъ, не правда-ли? И не подумаю! Для меня нѣтъ болѣе противнаго слова, какъ послушаніе.
И Аскотъ опять отправился прогуливаться, разсерженный болѣе, чѣмъ когда-нибудь.
Надъ кораблемъ носились чайки, въ волнахъ большія рыбы гонялись другъ за другомъ, а у него не было никакого оружія; не было среди океана и лавокъ, гдѣ, именемъ папаши, можно было бы купить все, что угодно. Вѣдь этотъ корабль, — это сущая тюрьма.
Аскотъ бросился на свою койку и закрылъ глаза. Ни кондитера, ни виноторговца, даже у бочки съ водой, и то стоитъ караульный. Отвратительно! Если бъ онъ это предвидѣлъ, такъ право лучше было остаться въ пансіонѣ. Тамъ, по крайней мѣрѣ, у пасторши была кладовая, куда, сговорившись, можно было дѣлать иногда набѣги.
Пока Аскотъ предавался этимъ невеселымъ размышленіямъ, Антонъ продолжалъ чистить свои подсвѣчники, потомъ, до самаго ужина, исполнялъ разныя другія работы, а затѣмъ, засѣлъ за книгу съ описаніемъ путешествій, которую получилъ отъ лейтенанта Фитцгеральда. Только теперь онъ впервые почувствовалъ, какъ много нужно ему учиться и, со всѣмъ рвеніемъ юности, набросился на изученіе исторіи, которую Мармадюкъ старался дѣлать ему понятной, переводя на нѣмецкій языкъ. А прекрасный образъ Аскота неотступно стоялъ передъ его внутреннимъ взоромъ, — этотъ все зналъ, все могъ, и, шутя, усваивалъ все, что другимъ оставалось недоступнымъ. Съ англійскимъ языкомъ дѣло шло довольно сносно, — вѣдь нужда — самая превосходная учительница. Антонъ, по крайней мѣрѣ, понималъ уже все и самъ могъ говорить довольно свободно.
Передъ сномъ онъ еще разъ мысленно побывалъ на томъ кораблѣ, гдѣ, вдали отъ него, находился его отецъ. Къ вечеру вѣтеръ усилился; гонимыя имъ тучи бѣжали по звѣздному небу, волны катились быстрѣе и выше. Антонъ вздохнулъ. Удастся-ли завтра видѣть ему тотъ корабль? Шторма ждать нельзя, это онъ зналъ изъ разговоровъ со вторымъ рулевымъ, но на необозримомъ пространствѣ океана флотилія могла разъединиться и никогда больше не встрѣтиться.
Волны раскачивали корабль и высоко обрызгивали пѣной его бока. А какая суматоха подымалась тамъ, вверху, въ тюрьмѣ. Слышны были громкіе голоса, возгласы и крики, нѣкоторые изъ арестантовъ даже ломились въ желѣзныя двери, а другіе гремѣли цѣпями. «Пустите! Мы хотимъ на воздухъ! Мы задыхаемся!»
Караульные не обращали никакого вниманія на эти неистовые крики. Къ жалобамъ оробѣвшихъ и больныхъ относились съ такимъ же равнодушіемъ, какъ и къ проклятіямъ возбужденныхъ.
Около одиннадцати часовъ ночи все заснуло, даже вахтенные караульные, даже тѣ изъ новобранцевъ, которые отъ страха не могли успокоиться и съ ужасомъ прислушивались къ завыванію вѣтра въ снастяхъ и съ минуты на минуту ждали, что корабль пойдетъ ко дну.
На потѣху своихъ привычныхъ къ морю товарищей, они громко вскрикивали каждый разъ, когда «Король Эдуардъ», подъ напоромъ волнъ, клонился на бокъ. О, это было поистинѣ ужасно! Вырваны изъ безопаснаго убѣжища у себя, въ Лондонѣ, и брошены въ открытое обманчивое море!
Но, наконецъ, и среди этихъ злосчастныхъ затихли громкіе крики, и на кораблѣ водворилась полная тишина, даже караульные на вахтѣ прислонившись къ чему-нибудь, закрывали на мгновеніе вѣки, и только офицеръ, дѣлая обходъ, находилъ ихъ каждый разъ въ положеніи, предписанномъ дисциплиной. На кораблѣ не было ничего необычнаго.
Дѣйствительно ничего.
Лейтенантъ стоялъ, прислушиваясь. — Ефрейторъ Моррисъ! Идите-ка сюда поскорѣе!
— Что прикажете, сэръ?
— Вы ничего не слышите? Мнѣ кажется, гдѣ-то шумитъ вода.
Оба прислушались. — Да, сэръ, да, — сказалъ послѣ короткаго молчанія ефрейторъ. — На кораблѣ течь.
— Такъ будите людей.
Поднялся безпорядочный звонъ, смятеніе, которое на нѣсколько минутъ охватило весь корабль. Слышались свистки боцмановъ, повсюду разносились слова команды, въ арестантской стоялъ оглушительный шумъ. — Откройте, откройте, мы не хотимъ умирать въ цѣпяхъ. Ломай двери, высаживай ее!
— Вода! — раздался отчаянный крикъ изъ спальни подъ палубой. — Вода! Корабль далъ течь!
Начала дѣйствовать водокачка; капитанъ появился на палубѣ и старался убѣжденіями успокоить перепуганныхъ людей; повсюду, забѣгали офицеры, отыскивая то мѣсто, гдѣ прорвалась вода, но даже на поверхностный осмотръ потребовалось не менѣе десяти минутъ. Въ трюмѣ вода стояла на обычномъ уровнѣ, слѣдовательно, поврежденіе было не здѣсь. Течь должна быть гдѣ-нибудь въ стѣнѣ,
Антонъ слышалъ голосъ, рѣзко выдававшійся изъ всѣхъ остальныхъ; это былъ Торстратенъ, который ломился въ желѣзную рѣшетку, какъ освирѣпѣвшій звѣрь. — Мы хотимъ вонъ отсюда! Вонъ! Я не присужденъ къ смертной казни, я, имѣю право бороться за свою жизнь.
За этими словами слѣдовалъ вой, ревъ и дикій шумъ, способные потрясти самые крѣпкіе нервы. Запертые въ узкомъ пространствѣ люди кричали, какъ безумные, вцѣплялись ногтями и зубами одинъ въ другого, испуская то пронзительные, то глухіе вопли, внѣ себя отъ страха, который лишалъ ихъ разсудка. Крики эти заглушали голосъ капитана, а когда произносимыя имъ угрозы были поняты, то поднялось шиканье. «Пушки? — кричали арестанты. — Пушки? Стрѣляйте, сколько угодно, лучше умереть сразу, чѣмъ такъ, черезъ часъ по ложкѣ». И нѣкоторые изъ самыхъ отчаянныхъ, скрестивъ руки, становились передъ самыми пушками.
— Стрѣляйте, стрѣляйте! вѣдь сила на вашей сторонѣ.
— Нѣтъ, нѣтъ, — кричали другіе, — можетъ быть, еще есть спасеніе. Не стрѣлять! Бога ради, не стрѣлять!
По знаку капитана, появились пожарные, было пущено въ ходъ сильное успокоительное средство. Въ тюрьму направили громадную струю воды и поливали во всѣ стороны до тѣхъ поръ, пока арестанты, приникнувъ головами къ полу, трясясь отъ ледяного душа, начали жалобно просить о помилованіи.
— Молчать! — приказалъ капитанъ; — Чтобъ не единаго слова!
— Выпустите! Это безчеловѣчно, заставлять насъ умирать съ цѣпями на рукахъ и на ногахъ. Корабль тонетъ. Тонетъ!
Новая струя еще разъ окатила первые ряды и затѣмъ настала мертвая тишина. Растерянные, промокшіе и продрогшіе, несчастные тѣснились къ рѣшеткѣ, черезъ которую видны были ихъ впалыя, землистаго цвѣта лица, выражавшія ужасъ. Когда все смолкло, громко раздался звучный, звонкій голосъ капитана. «Нашли течь?» спрашивалъ онъ въ рожокъ.
— Нѣтъ, сэръ! Вода все прибываетъ.
— Заставьте людей вычерпывать.
Приказъ начали приводить въ исполненіе, причемъ самымъ рьянымъ, самымъ неутомимымъ оказался Тристамъ. Онъ работалъ за двоихъ, высматривалъ и прислушивался и, наконецъ, остановился у двери провіантской камеры. — Не отсюда-ли раздается это странное, журчаніе?
Нѣсколько человѣкъ присоединились къ нему, вызвали завѣдующаго провіантомъ и открыли дверь въ камеру. Вода хлынула съ такой силой, что сбила всѣхъ съ ногъ и наполнила весь трюмъ, до самой палубы.
— Фонарь! — скомандовалъ главный офицеръ. — Скорѣе!
И опять Тристамъ первый нашелъ, что требовалось. Когда подняли фонарь, то тотчасъ увидали мѣсто течи. Маленькое окно въ наружной стѣнѣ кораблѣ, нѣсколько выше обычнаго уровня воды, оказалось открытымъ, и съ каждой волной вода вливалась въ него на глазахъ у всѣхъ, пока офицеръ успѣлъ вскочитъ туда и закрыть окно.
— Завѣдующій провіантомъ! — вскричалъ онъ, — не оставляли-ли вы тутъ ключа?
Завѣдующій стоялъ, то блѣднѣя, то краснѣя. —Возможно, сэръ. Когда я выдавалъ вещи для офицерской службы, меня отозвали, можетъ быть, на четверть часа, — и въ это время, вѣроятно, кто-нибудь открылъ окно.
— Но не вы сами и не знаете, кто именно?
— Нѣтъ, сэръ.
Офицеръ велѣлъ забить окно гвоздями и высушить полъ и стѣны, когда вода будетъ вся выкачана.
Тристамъ не сталъ терять времени даже на то, чтобы перемѣнить платье. Онъ хлопоталъ и суетился, какъ будто ему одному на всемъ кораблѣ предстояло привести все въ порядокъ. Когда вся уборка была кончена, и дверь провіантской камеры была снова закрыта, онъ принялся искать во всѣхъ углахъ и закоулкахъ оставленный у двери ключъ. Откатывали въ сторону всѣ канаты, сдвигали съ мѣста каждый чурбанъ, но ключъ нигдѣ не находился.
— Ну, оставьте, — сказалъ главный офицеръ. — Пока мы поставимъ здѣсь караулъ, а завтра придѣлаемъ новый замокъ.
Тристамъ тотчасъ скромно удалился, а позднѣе, улучивъ удобную минуту, показалъ арестантамъ черезъ рѣшотку мнимо утерянный ключъ. — Для вашей двери! — прошепталъ онъ. съ сатанинской улыбкой. — Внизу, въ угольномъ трюмѣ, я найду время подпилить его.
— Сегодня же? — съ горящими ненавистью глазами спрашивали арестанты.
— Въ Южномъ океанѣ. Теперь магическое средство въ моихъ рукахъ.
Одинъ Аскотъ не принималъ участія въ общей работѣ, онъ даже не показался ни разу, хотя волновался, можетъ быть, больше, чѣмъ всякій другой. Лицо его было страшно блѣдно; онъ держалъ въ рукахъ кружку съ виномъ, изъ которой, однако же, не пилъ. Это дурацкое окно, — когда онъ открывалъ его, онъ не подумалъ о волнахъ, а теперь все судно, — болѣе шести сотъ человѣкъ, — и онъ самъ чуть не погибли въ океанѣ изъ-за этой маленькой оплошности.
Зубы его стучали, а онъ даже не замѣчалъ этого.
ГЛАВА VI.
правитьНа слѣдующее утро, только два изъ шести кораблей виднѣлись на далекомъ горизонтѣ, въ видѣ темныхъ точекъ, въ великой радости Тристама, который желалъ, чтобы всѣ суда разошлись какъ можно дальше одинъ отъ другого. Солнце ярко сіяло съ безоблачныхъ небесъ, легкій, прохладный, вѣтерокъ надувалъ паруса, и «Король Эдуардъ» плавно двигался впередъ.
Онъ вступилъ въ область африканскаго материка, и разнообразная, богатая красками, жизнь жаркаго пояса начала развертывать свои чудеса передъ глазами сѣверянъ.
Альбатросы, или буревѣстники, до сихъ поръ попадавшіеся только въ одиночку, теперь цѣлыми стаями носились вокругъ корабля и, какъ казалось, что-то высматривали, или чего-то выжидали. Они летали взадъ и впередъ, потомъ собирались опять вмѣстѣ большими кучами и, наклонивъ на бокъ голову, стремглавъ бросались въ море.
— Что съ ними, Мармадюкъ? Вонъ того большого, съ широкими крыльями хотѣлъ бы я достать.
И онъ сложилъ руки такъ, какъ будто держитъ винтовку. Пафъ! Не промахнулся бы.
Лейтенантъ Фитцгеральдъ неодобрительно покачалъ головой.
— Что собственно изъ тебя выйдетъ, Аскотъ? Охотникъ, или рыбакъ?
— Я спрашиваю тебя, по какому случаю здѣсь собралось столько птицъ?
— А я отвѣчаю тебѣ, что лучше бы ты взялся за какую-нибудь порядочную книгу, вмѣсто того, чтобы бездѣльничать цѣлый день. Неужели тебѣ еще не надоѣло?
— Ужасно! — засмѣявшись, сказалъ Аскотъ. — Знаешь, Мармадюкъ, я бы на вашемъ мѣстѣ высадилъ бы меня на ближайшемъ островѣ, безъ всякихъ жизненныхъ припасовъ, съ одной, необходимой въ подобныхъ случаяхъ; кружкой дня воды и порціей чернаго хлѣба. Пусть я пробиваюсь тамъ собственными боками, въ ожиданіи, когда какое-нибудь судно заберетъ къ себѣ на бортъ владѣльца выкинутаго на берегу флага.
— Ты неисправимъ, Аскотъ, — сказалъ лейтенантъ, отвернувшись, и пошелъ прочь, сопровождаемый шаловливымъ смѣхомъ своего юнаго родственника.
Аскотъ тотчасъ же нашелъ къ кому обратиться со своимъ вопросомъ. Это былъ Томъ Мульгравъ, унтеръ-офицеръ, съ плутоватой физіономіей и хитрыми глазками, который всегда готовъ былъ разглагольствовать, сколько угодно.
— Альбатросы, сэръ?… Каждая стая ихъ — это отрядъ мобилизованной арміи.
— Всѣ эти тысячи? Съ кѣмъ же сражаются буревѣстники?
— А вотъ посмотрите. Не плавають-ли въ водѣ какіе-то маленькіе синіе предметы?
— Цѣлыя массы! Это акалефы.
Мульгравъ кивнулъ въ знакъ согласія. — Вамъ предстоитъ интересное зрѣлище, сэръ. Смотрите, онѣ движутся цѣлыми стадами, милліоны за милліонами. А что плыветъ вслѣдъ за ними? Кто мчится на всѣхъ парусахъ, чтобъ подхватитъ самый вкусный, самый жирный кусочекъ?
— Это медузы, — сказалъ Аскотъ, — противный комокъ въ два кулака величиною.
— Это самая маленькая колонія, а есть и гораздо большія. Иногда цѣлыя семейства сцѣпляются своими ногами вродѣ усиковъ и плывутъ такъ, пока доберутся до какого-нибудь твердаго предмета, къ которому и прикрѣпляются. Однажды, доложу вамъ, сэръ, онѣ тянулись отъ Капштата до Цейлона, — Боже мой, во вѣкъ не забуду.
Аскотъ, безъ всякой церемоніи, расхохотался ему прямо въ лицо.
— А къ килю медузы не прицѣпляются, дядя Мульгравъ?
Унтеръ-офицеръ кивнулъ снова, но промолчалъ: онъ уже работалъ надъ изобрѣтеніемъ новой сказки, которую хотѣлъ представитъ въ лучшемъ видѣ. — Да, да, — сказалъ онъ послѣ маленькой паузы, — медузы! Вы даже не можете себѣ представать, какъ это иногда опасно. Разъ мы благополучно вышли изъ Капштата при адскомъ зноѣ, свойственномъ тѣмъ широтамъ. Вы еще узнаете, что значить жизнь, подъ тропиками!
— Ну, вотъ, въ одинъ прекрасный день появляются медузы, — миріады, конечно, — собрать, такъ всю нашу старую благословенную Англію можно покрыть на сто футовъ отъ земли. Даже шуршало, когда нашъ корабль пробирался среда нихъ; словно невидимыя руки уцѣпились за киль на всемъ протяженіи: паруса надулись такъ, что лопались, а мы не можемъ сдвинуться съ мѣста. Вдругъ я замѣчаю, что нашъ корабль постепенно садится все глубже и глубже. Святые угодники! Остается всего пять футовъ надъ водою, да и то идетъ ко дну.
Глаза Аскота блестѣли отъ удовольствія. — Я увидѣлъ, что насъ облѣпили медузы, — продолжалъ Мульгравъ, — и тотчасъ сообразилъ, что тутъ нужны энергичныя мѣры. Понятно, отъ такого сознанія до дѣла одинъ шагъ. Я схватываю въ обѣ рука по большому ножу и бросаюсь килевать[1]; въ продолженіе двухъ часовъ я отскабливалъ громадныя, опаснѣйшія колоніи медузъ, величиною съ колеса, доложу вамъ, съ цѣлыя бочки. И я видѣлъ, какъ отъ этой работы, на моихъ глазахъ, корабль поднялся на нѣсколько футовъ изъ воды.
— Я думаю! — согласился Антонъ, — А акулы на васъ не нападали, мистеръ Мульгравъ?
— Случилось одинъ разъ. Пренепріятная исторія!
И почтенный мужъ снова сдѣланъ маленькую передышку, чтобы дать развернуться своимъ талантамъ. — Изволите видѣть, — сказалъ онъ, помолчавши, — отскабливаніе медузъ помогало намъ до тѣхъ поръ, пока онѣ не насѣдали снова; потому мнѣ приходилось путешествовать въ преисподнюю очень часто, такъ какъ никто изъ товарищей не рѣшался замѣнить меня. Но человѣкъ, въ концѣ концовъ, ко всему привыкаетъ, даже къ килеванію. Одинъ разъ я тоже былъ въ водѣ, вооружившись на этотъ разъ нашими большими корабельными клещами. Направо и налѣво отхватывалъ я эти комки, вокругъ стоялъ шумъ и трескъ, море пѣнилось ужасно, стояла такая жара, что у меня повскакали пузыри на кожѣ. Ну, не въ этомъ дѣло! Я работаю съ увлеченіемъ, — вдругъ вижу на меня уставился гигантскій рыбій глазъ, такъ нагло и злорадно, будто хочетъ сказать: «Ну, теперь тебѣ конецъ!» Прямо передо мной открывается пасть, — ну, никогда не слѣдуетъ преувеличивать, и, я всю жизнь боролся съ этимъ недостаткомъ, — но смѣло могу сказать. — въ эту пасть можно было загнать цѣлый ломовой возъ. Зубы, доложу вамъ, какъ частоколъ; этому торчавшему передо мною чудищу было лѣтъ тысяча, а то и того больше, на головѣ у него росли цѣлые лѣса водорослей.
— А что же, не бросилась она на васъ, сэръ?
Унтеръ-офицеръ мотнулъ головой. — А, конечно, мой юный другъ! Только меня огорошить не такъ-то легко. Для этого нужно что-нибудь почище какой-нибудь пучеглазой морской древности. Я улучилъ удобную минуту и открылъ бомбардировку медузами. Куски величиною съ теленка одинъ за другимъ летѣли въ открытую пасть, и моей любезной акулѣ приходилось или глотать, или давиться, — одно изъ двухъ. Конечно, все это дѣлалось, чтобы замаскировать настоящую цѣль, а умыселъ у меня былъ совсѣмъ другой.
— Какой, мистеръ Мульгравъ, какой?
— А вотъ сейчасъ узнаете, сэръ. Когда я набилъ ей пасть до того, что она отъ страха начала бить хвостомъ, тогда я приступилъ къ дѣлу. Я засунулъ ей въ пасть мои большіе клещи, захватилъ первый попавшійся зубъ и, безъ всякой жалости, вырвалъ его изъ челюсти. Тутъ нельзя терять времени, и я выхватилъ его съ ловкостью искуснаго хирурга, и тотчасъ отбилъ у чудовища охоту оставаться въ моемъ обществѣ. Отдуваясь и пыхтя, истекая кровью, акула нырнула въ глубину, и я могъ, наконецъ, дать знакъ, чтобы меня вытянули на бортъ Освѣжиться стаканомъ воды съ ромомъ. Тяжелые четверть часа пришлось пережить, доложу вамъ.
Аскотъ едва могъ говорить отъ смѣха, — Послѣ этого вы вѣрно уже не спускались въ воду, сэръ? спросилъ онъ старика.
— О, черезъ каждые два часа, какъ я ужъ вамъ докладывалъ. Но изъ предосторожности, я каждый разъ бралъ съ собой клещи и каждый разъ, когда дикій взглядъ морского чудища уставлялся на меня, я поднималъ кверху мое оружіе. Не, хочешь-ли, пріятель, вырвать еще одинъ? Съ моимъ удовольствіемъ! И бѣдняга исчезалъ, какъ молнія.
Во время этихъ разсказовъ возлѣ Мульграва всегда собирался кружокъ смѣющихся слушателей. Извѣстно было, что у него всегда на готовѣ что-нибудь новое, а нѣкоторые даже утверждали, что онъ самъ крѣпко вѣритъ въ свои сказки; во всякомъ случаѣ, говорилъ онъ интересно, и всегда находились охотники постоять возлѣ минутку. Такъ и теперь любопытствующіе тѣснились со всѣхъ сторонъ,
— А вы всегда счастливо переносили килеваніе, мистеръ Мульгравъ? — спросилъ кто-то.
— Ишь, чего захотѣли, ребятушки! --сказалъ кивая головою старикъ. — Когда мы причаливали къ Цейлону, у меня не было ни единаго волоса на головѣ, — всѣ остались на обшивкѣ корабля.
Громовой хохотъ былъ наградой бравому разсказчику, который и самъ весьма охотно раздѣлилъ этотъ взрывъ веселости.
— Видите тамъ синія акалефы, — сказалъ онъ, указывая на море. — Милліоны и еще милліоны, можно думать, что въ океанѣ идетъ переселеніе народовъ.
— Медузы идутъ сзади, — вскричалъ Аскотъ. — Рты у нихъ стали совсѣмъ синіе, — онѣ высасываютъ акалефъ.
— А сами дѣлаются добычей большихъ рыбъ. Видите, тамъ какая давка?
— Бониты, дорады, кашалоты, дельфины, о это война, ради которой мобилизовано все, что только живетъ въ глубинѣ й на поверхности океана.
Сплошными рядами вокругъ корабля скользили акалефы и медузы; все пространство, которое можно было охватить глазомъ, красиво синѣло ярко небесной лазурью; вдругъ изъ воды высовывалось неуклюжее рыло, медуза начинала барахтаться въ смертельномъ страхѣ, и тутъ же случалось, шумя граціозными крыльями, пернатый хищникъ налетѣвъ хваталъ рыбу въ тотъ самый моментъ, когда побѣда ея надъ медузой казалась одержанной. Спасшаяся медуза ковыляла дальше, а на поверхности воды между хищной птицей и рыбой завязывалась жаркая битва, изъ которой обладатель плавниковъ рѣдко выходилъ побѣдителемъ.
Акалефы кипѣли необозримыми толпами, за ними тянулись медузы, а за медузами, въ свою очередь, птицы и рыбы, — все это, и преслѣдователи, и преслѣдуемые, въ погонѣ за насущнымъ хлѣбомъ.
Безчисленное множество морскихъ птицъ кружились надъ мѣстомъ битвы и между прочими большіе, совершенно бѣлые, альбатросы, съ огромными черными крыльями и гордыми, какъ ни у одной изъ другихъ птицъ, движеніями. Они стрѣлой кидались на свою добычу и терзали ее тутъ же, въ водѣ, затѣмъ, пробѣжавъ съ поднятыми крыльями нѣкоторое пространство по водѣ и сдѣлавъ нѣсколько быстрыхъ поворотовъ, вновь взлетали вверхъ. На довольно большомъ, разстояніи всюду кругомъ поднимались струи воды изъ носовыхъ отверстій кашалотовъ, въ открытую пасть которыхъ въ этотъ день нанесло столько питательнаго матеріала, что они, лѣниво лежа на водѣ, чувствовали себя совершенно счастливыми и, но обыкновенію, пускали фонтаны.
Всѣ эти сцены съ величайшемъ интересомъ наблюдались съ палубы. Какъ для арестантовъ, такъ и для новобранцевъ, морская жизнь была совершенной новинкой. Переживши острый періодъ отчаянія, они могли уже перенести свое вниманіе съ прошедшаго на настоящее, а затѣмъ и на будущее. Они начинали строить планы.
И между ними были такіе, которые смѣялись, когда Томъ Мульгравъ разсказывалъ свои выдумки, но по большой части оии тайкомъ сжимали противъ него кулаки. Этотъ человѣкъ своимъ языкомъ безъ костей заманилъ ихъ въ трактиръ и былъ причиной ихъ несчастія. За это онъ еще поплатится.
— Со временемъ мы его еще разъ отправимъ килевать, — сказалъ одинъ. — Волосы у него отросли, такъ есть что пососкоблить.
— Бросьте вы этого глупаго болтуна, — прошепталъ Торстратенъ.
— Намъ надо добраться до Африканскаго материка, — вотъ наша задача.
— Нѣтъ, нѣтъ, — до одного изъ острововъ Южнаго океана.
— Чтобъ питаться моллюсками и кокосовыми орѣхами и драться съ туземцами? Нечего сказать, завидное существованіе!
— Мы живо справимся съ голыми дикарями, — прошепталъ Тристамъ. — Вѣдь на кораблѣ куча оружія.
Голландецъ пожалъ плечами. — Въ лучшемъ случаѣ мы завладѣли бы необитаемымъ островомъ, — благодарю покорно.
— Я того же мнѣнія, — сказалъ Маркусъ. — Чтобъ хорошо себя чувствовать, мнѣ нужны большіе города, цивилизованные люди и обширныя предпріятія…. къ земледѣлію у меня нѣтъ никакой склонности.
Тристамъ провелъ рукой по волосамъ и подавилъ вздохъ.
— Этого я не понимаю, — сказалъ онъ помолчавъ. — Быть самому себѣ господиномъ, не ходить за плугомъ и не молоть зерно, а имѣть свой собственный деревенскій домикъ, — вотъ отъ этого я не прочь. Есть такой одинъ…. за него всѣ бы острова Тихаго океана, со всею живностью, можно въ преисподнюю. Я бы и не оглянулся.
— Отношеніе весьма человѣколюбивое… А гдѣ же обрѣтается этотъ перлъ мужицкаго благополучія?
— Въ Германій, далеко отъ морского берега.
Антонъ слышалъ эти слова и видѣлъ говорившаго. Это былъ тотъ человѣкъ, который бѣгло изъяснялся по-нѣмецки и съ которымъ онъ давно уже хотѣлъ познакомиться. Теперь ему интересно было узнать, что незнакомецъ, какъ и онъ самъ, былъ изъ Ольденбурга.
— Моя родина называется Малента, — грустнымъ тономъ говорилъ нѣмецъ. — Былъ бы я умнѣе, такъ никогда бы не ушелъ оттуда.
Горькій смѣхъ и какое-то невольное, неудержимое движеніе прошло по рядамъ арестантовъ. Да, слушаться бы голоса разсудка, все было бы иначе. И не одна сѣдая голова втихомолку склонилась на руку, не одно зачерствѣлое сердце забилось учащенно. Да, кабы быть умнѣе!
Голландецъ насмѣшливымъ взглядомъ обвелъ присутствующихъ.
— Какіе чувствительные люди! — сказалъ онъ. — Не затянуть-ли покаянный псаломъ? Сидѣть бы этому нѣмецкому мужику со своими галушками и саломъ у себя дома. Чего ему надо среди насъ, и какъ это онъ преобразился въ англійскаго Тристама?
Внезапная краска залила лицо нѣмца. — Это ужъ мое дѣло, — коротко обрѣзалъ онъ. — А если вамъ не нравится жизнь на островахъ Тихаго океана, то можете выбрать себѣ другое мѣстопребываніе, по вашему вкусу.
Торстратенъ разсмѣялся. — Вы поистинѣ великодушны, --сказалъ онъ. — Можно подумать, что отъ вашего благоусмотрѣнія всецѣло зависитъ судьба этого судна и его обитателей.
Тристамъ улыбнулся — Хм! У меня въ рукахъ ключъ, которымъ открывается тюрьма.
— А у меня такія свойства, что я разскажу объ этомъ капитану, какъ только найду это нужнымъ; для моихъ цѣлей.
Трастамъ перемѣнился въ лицѣ. — Этого вы не сдѣлаете, сэръ, Неужели вы захотите дѣйствовать за одно съ властями противъ вашихъ собратьевъ по страданію?
— Я хочу дѣйствовать такъ, какъ мнѣ удобно. Чествовать надъ собой я не позволю никому, тѣмъ менѣе нѣмецкому мужику, который… называется Тристамомъ.
Тристамъ опять покраснѣлъ; онъ ничего не отвѣтилъ, но съ ненавистью во взглядѣ отвернулся отъ голландца;
Этотъ человѣкъ съ насмѣшливыми глазами казался вполнѣ способнымъ, съ улыбкой на устахъ предать товарищей, — его нужно было очень остерегаться.
Но, когда бунтъ дѣйствительно начнется, многое можно будетъ уладить. Этотъ Торстратенъ можетъ получить въ спину ударъ, такъ что вылетитъ за бортъ, или наткнется на ножъ надежнаго сообщника. Горячая рука Тристама еще разъ сжала въ карманѣ драгоцѣнный ключъ, который когда-нибудь откроетъ дверь тюрьмы и выпуститъ цѣлый потокъ закоренѣлыхъ злодѣевъ противъ команды корабля.
Этотъ часъ настанетъ, подвернется и случай сдѣлать безвреднымъ этого не въ мѣру любопытнаго голландца.
И Тристамъ снова принялся усердно носить топливо, помогалъ насаживать на удочки большіе куски сала, вытаскивалъ на бортъ пойманную рыбу, чистилъ и потрошилъ ее. На «Королѣ Эдуардѣ» положительно никогда еще не было такого усерднаго и услужливаго человѣка.
Спустя нѣкоторое время онъ замѣтилъ нашего друга, который отряхивалъ отъ пыли книги и карты капитана. Антонъ поздоровался съ нимъ, дружелюбно взглянувъ въ его непріятное лицо.
— Мнѣ кажется, мы земляки, — сказалъ онъ по-нѣмецки.
Тристамъ улыбнулся. — Я изъ Ольденбурга, а вы?
— Оттуда же, даже также изъ Маленты. Меня зовутъ Кроммеръ.
Это слово произвело на Тристама поражающее впечатлѣніе. Онъ зашатался и точно откусилъ себѣ языкъ, глаза его неподвижно уставились въ глаза мальчика.
— Что съ вами? — спросилъ Антонъ.
Тристамъ постарался улыбнуться, — Ничего, — пробормоталъ онъ, — ничего! Просто, я страдаю спазмами въ сердцѣ. Вотъ, ужъ проходитъ.
— Такъ вы изъ Маленты? — прибавилъ, онъ затѣмъ. — Я знаю это мѣсто, даже бывалъ тамъ нѣсколько разъ.
— Вы, кажется, тамъ родилась?
Тристамъ потрясъ головой. — Нѣтъ. Моя родина собственно само великое герцогство. Ольденбургское, лежащее на границѣ съ Ганноверомъ, а не кусочекъ голштинской земли, къ нему принадлежащій.
Антона это удивило. Этотъ человѣкъ лгалъ сознательно и намѣренно, это было очевидно, но для чего? Изъ какихъ побужденій старался онъ скрыть мѣсто своего происхожденія?
И вдругъ, по какому-то наитію у него явилось непреложное убѣжденіе, что этотъ человѣкъ былъ Томасъ Шварцъ.
Прежде чѣмъ онъ успѣлъ опомниться, съ губъ его чуть не сорвался вопросъ, онъ чуть не схватилъ этого человѣка за горло и не заставилъ его сдѣлать признаніе, но во время одумался и только пристально смотрѣлъ въ лицо Тристама, не показывая вида, что интересуется его біографіей.
— Во всякомъ случаѣ, хотя бы только по имени, мы все-таки земляки, — сказалъ онъ. — Это прелестная мѣстность отъ Кутина до Ольденбурга.
— Которой, къ сожалѣнію, оба мы никогда въ жизни не увидимъ. Вы тоже принадлежите къ завербованнымъ, не правда-ли?
— Да, но въ сущности я пошелъ добровольно, для того, чтобы имѣть возможность увидаться съ отцомъ. Онъ въ числѣ высылаемыхъ, хотя и не находится на этомъ кораблѣ.
— Нѣтъ! — быстро съ испугомъ вскричалъ Тристамъ. — О, нѣтъ!
Твердый, спокойный взглядъ мальчика заставилъ его опустить глаза.
— Вы, надѣюсь, не думаете, чтобы нѣмецъ въ Лондонѣ обратился въ безчестнаго преступника? — сказалъ Антонъ. — Этого и нѣтъ, сэръ. Одинъ негодяй, притомъ еще близкій его родственникъ, вовлекъ его въ несчастіе. Какъ вы думаете, за такой мошенническій образъ дѣйствій не потерпитъ-ли онъ когда-нибудь наказанія?
— О, конечно! — съ подергиваніемъ въ губахъ отвѣчалъ Тристамъ. — Конечно. Не рой другому яму, какъ говоритъ старая пословица.
Затѣмъ онъ раскланяться съ нашимъ другомъ. — Теперь я долженъ спѣшить, господинъ Кроммеръ. Такъ до свиданія.
Онъ исчезъ, какъ тѣнь, а Антонъ смотрѣлъ ему вслѣдъ съ бьющимся сердцемъ. Для него не было сомнѣнія, — этотъ человѣкъ со впалыми глазами и землистымъ цвѣтомъ лица былъ Томасъ Шварцъ, колыбель его когда-то стояла въ Малентѣ, въ томъ самомъ мѣстѣ, гдѣ родился и онъ, гдѣ Кроммеры имѣли осѣдлость въ продолженіе сотни лѣтъ. Но какъ доказать это, имѣя дѣло съ такимъ наглымъ лгуномъ.,
Одно его радовало, одно успокаивало. Съ борта «Короля Эдуарда» Тристаму уйти некуда, если взяться за него хорошенько, онъ долженъ будетъ держать отвѣтъ, а кромѣ того, съ каждымъ часомъ приближался тотъ моментъ, когда онъ долженъ встрѣтиться съ Петромъ Кроммеромъ, который его уличитъ.
Антонъ рѣшилъ пока ничего не предпринимать и только переговорить откровенно съ лейтенантомъ Фитцгеральдомъ. Въ тотъ же день онъ нашелъ случай увидаться съ глазу на глазъ со своимъ покровителемъ, который тоже посовѣтовалъ ему пока молчать. — Какой будетъ толкъ, если мы посадимъ его въ тюрьму, — сказалъ онъ. — Пусть лучше работаетъ, а мы будемъ спокойно ждать, пока въ нашихъ рукахъ окажутся доказательства.
Антонѣ вздохнулъ, но покорился безъ возраженій. Чѣмъ дальше двигался корабль, тѣмъ жизнь для него лично становилась легче и пріятнѣе. Капитанъ только для вида заставлялъ его исполнять тѣ или другія работы, лейтенантъ Фитцгеральдъ ежедневно давалъ ему уроки, а Аскотъ читалъ съ нимъ англійскихъ классиковъ, такъ что нашъ юный другъ довольно хорошо освоился съ языкомъ своего будущаго отечества даже прежде, чѣмъ они дошли до Капштата.
Надъ верхушками мачтъ корабля носились великолѣпныя красныя тропическія птицы, заигрывая со вздувшимися парусами, въ морѣ плавали шаровидныя красныя и розовыя медузы, вѣтеръ становился все горячѣе
Еще восемьсотъ миль, и цѣль путешествія достигнута.
Остальныхъ кораблей экспедиціи не видать было уже въ продолженіе цѣлой недѣли. Быть можетъ, ихъ отдѣляли какія-нибудь нѣсколько миль, но во всякомъ случаѣ они находились за предѣлами, доступными зрѣнію. До сихъ поръ счастье улыбалось нашимъ путешественникамъ.
До сихъ поръ…
Но вдругъ барометръ началъ падать и падалъ, не переставая. Чистое до этого синее небо, усѣянное къ вечеру тысячами звѣздъ, казалось, покрылось однообразной и одноцвѣтной сѣрой дымкой. Тяжелый, удушливый воздухъ былъ неподвиженъ, все живое смолкло, будто по уговору. Не встрѣчалось больше красивыхъ, яркихъ тропическихъ птицъ, исчезли стаи рѣзвыхъ дельфиновъ. Само море лежало въ истомѣ, какъ будто, предаваясь покою, оно хотѣло набраться силъ для бѣшенаго взрыва необузданнаго неистовства.
— Будетъ шквалъ, — сказалъ старый Мульгравъ, который на этотъ разъ казался самымъ серьезнымъ и задумчивымъ изъ всѣхъ, бывшихъ на кораблѣ. — Намъ придется пережить тяжелые дни.
Антонъ встрепенулся. — А другія суда? спросилъ онъ тревожно.
— И тѣмъ будетъ то же, что намъ.
— Неужели буря до такой степени неизбѣжна, сэръ?
Мульгравъ указалъ рукой на море. — Птицы улетѣли за много миль отсюда, чтобы укрыться отъ опасности въ разсѣлинахъ скалъ, — отвѣчалъ онъ. — Рыбы залегли въ глубинѣ океана, пестрыя медузы исчезли совсѣмъ…. другими словами, всякая тварь спасается бѣгствомъ. Изъ этого человѣкъ можетъ вывести себѣ поученіе, если пожелаетъ.
Антонъ тяжело вздохнулъ. Онъ думалъ о томъ кораблѣ, на которомъ находился его отецъ, думалъ объ угрожающей ему опасности.
Чего только не можетъ случиться въ морѣ, и онъ ничего не узнаетъ!
Сколько судовъ разбивается о скалы, сколько тонетъ ихъ въ бездонномъ лонѣ океана, и никогда ни одинъ смертный не узнаетъ, что сталось съ тѣми, кто находился на злополучномъ кораблѣ, останки котораго навѣки будутъ погребены въ морской пучинѣ.
Развѣ не можетъ того же случиться съ кораблями этой экспедиціи?
Дрожь пробѣжала по спинѣ Антона, тоска охватила его душу. Если бы даже «Король Эдуардъ» счастливо присталъ къ гавани, если бы даже четыре другіе корабля были съ нимъ вмѣстѣ, но не доставало бы послѣдняго, шестого, — какой смертельный ужасъ! Ему представилось, какъ онъ торопливо ходитъ отъ одной группы узниковъ жъ другой, выспрашиваетъ, высматриваетъ, вывѣдываетъ, и все напрасно. Отца его нигдѣ нѣтъ, никто ничего о немъ не знаетъ. Вѣроятно, онъ на шестомъ кораблѣ, погибшемъ, затонувшемъ.
Громкій голосъ заставилъ его очнуться отъ этихъ мрачныхъ предчувствій. На помостѣ стоялъ капитанъ, отдавая приказанія. Всѣ мелкіе паруса были сняты, всѣ переносные предметы привязаны прочнѣе прежняго, всѣ вещи, способныя кататься и сдвигаться, убраны съ палубы.
Одинъ отрядъ солдатъ занятъ былъ закрываніемъ всѣхъ люковъ и оконныхъ ставней, другой — забиваніемъ ящиковъ съ провіантомъ и утварью. Поваръ уже теперь заготовлялъ пищу для слѣдующаго дня.
Заключенные со всѣхъ сторонъ стучали въ стѣны, обнесенныя желѣзной рѣшеткой. — Откройте! Откройте! Мы задыхаемся!
Желаніе ихъ было исполнено, и блѣдныя лида уныло и тревожно всматривались въ неподвижный, раскаленный воздухъ.
Жутко было видѣть всѣ приготовленія, какъ будто люди ждали борьбы не на животъ, а на смерть. Вокругъ было мертвенно-тихо, но въ этой-то тишинѣ и таилась опасность; и бывалые люди это знали.
Къ вечеру, въ облакахъ, густо покрывшихъ небо, было замѣчено нѣкоторое движеніе. Тамъ и сямъ на минуту проглядывали звѣзды, но тотчасъ — же снова заволакивались тучами.
— Начинается, — сказалъ Мульгравъ.
Аскотъ и Антонъ стояли рядомъ. — Какъ быстро бѣгутъ облака, — сказалъ, содрагаясь нашъ другъ. — А между тѣмъ въ воздухѣ нѣтъ никакого движенія.
Аскотъ указалъ на море. — Посмотри туда, — сказалъ онъ, — ты не замѣчаешь никакой перемѣны въ водѣ?
— Немного пѣны, — сказалъ Антонъ.
— Смотри хорошенько! Развѣ не кажется тебѣ, что въ волнахъ что-то ползетъ, точно зеленая змѣя, извиваясь и спѣша.
— Да, — вскричалъ Антонъ: — Совершенно вѣрно, сэръ!
Аскотъ положилъ свою изнѣженную маленькую руку въ загрубѣлую, рабочую ладонь Антона. — Не говори мнѣ больше «сэръ», Антонъ, зови по имени, — сказалъ онъ. — Ты хорошій, славный юноша, я люблю тебя и для меня совершенно все равно, кто были твои родители, — крестьяне или знатные пэры.
Антонъ отъ души пожалъ поданную руку. — Вездѣ, гдѣ только возможно, я буду тебѣ преданнымъ другомъ, прошепталъ онъ растроганнымъ голосомъ.
— Спасибо, спасибо! Смотри, какъ змѣи гоняются другъ за другомъ.
Вездѣ, куда хваталъ глазъ, замѣчалось своеобразное, зловѣщее явленіе, — змѣевидные потоки воды, торопливо набѣгали другъ на друга, разбиваясь въ брызги и пѣну.
— Я знаю море, — сказалъ Аскотъ. — Это предвѣстники шторма. Какъ часто я забирался на самыя высокія скалы, сидѣлъ тамъ часами и любовался волненіемъ океана. За мной туда прибѣгалъ нашъ надзиратель изъ пансіона, укутанный въ пестрый платокъ, со всякими перчатками и зонтиками отъ вѣтра, и козлинымъ голосомъ требовалъ, чтобъ я немедленно шелъ домой, а не карабкался по утесамъ, какъ какой-нибудь мальчишка изъ рыбацкой деревни, или еще того хуже, причиняя непріятности всѣмъ благомыслящимъ людямъ. Я, конечно, смѣялся въ отвѣтъ, а если онъ заставалъ меня не на самой высокой вершинѣ, то забирался еще выше.
— А онъ такъ и отставалъ отъ тебя? — спросилъ Антонъ.
— Одинъ разъ онъ вздумалъ ругаться. Повѣса, дубина и тому подобныя отборныя слова такъ и летѣли въ меня, какъ камни; тогда я…
— Ну, Аскотъ?,
— Опустился и здорово отколотилъ его.
— Надзирателя-то, Аскотъ?
— Ну, такъ что? Зонтикъ обратился въ щепки, а пестрый платокъ лоскутьями разлетѣлся по вѣтру.
Антонъ покачалъ головой, — Вѣдь онъ навѣрное разсказалъ директору, о томъ…
— Написалъ на восьми страницахъ жалобу моему старику. Разумѣется! А этотъ, въ видѣ лѣкарства, прописалъ болѣе строгія школьныя правила, а кончилось все — моимъ бѣгствомъ. Д плавалъ въ морѣ, пока постыдно не свалился отъ голода, и истощенія. Остальное ты знаешь.
— И все это ты говоришь такъ просто, какъ будто это не имѣетъ ровно никакого значенія.
— Да я такъ и думаю. А ты развѣ позволилъ бы распоряжаться собой какому-нибудь надзирателю съ козлинымъ голосомъ и съ бумажнымъ платкомъ на головѣ?
— Я бы спустился по первому же зову, — сказалъ, Антонъ.
— Ахъ, ты, ручная душа! Но смотри туда, смотри! Что дѣлается съ небомъ?
Въ этотъ же моментъ раздались и другіе голоса. — Знаменіе! Что это можетъ означать?
— Кровь! Огненный шаръ!
Густыя тучи, покрывавшія небо, словно разступились и между ними показалось нѣсколько ярко блещущихъ звѣздъ. И вдругъ съ одной изъ нихъ посыпался огненный дождь. Искры скользили по темному фону тучъ до края горизонта, отдѣльные шары, разрастаясь съ минуты на минуту, въ видѣ объемистыхъ огненныхъ массъ, падали въ море. Небесный сводъ засіялъ отраженіемъ этого краснаго свѣта, и надъ безпокойнымъ моремъ съ бѣлыми пѣнистыми гребнями волнъ какъ бы раскинулся громадный покровъ, сотканный изъ пламени.
— Кровь! — повторяли суевѣрные матросы. — Кровь! Это дурной знакъ!
Офицеры тоже переглядывались между собою. Что это такое? Это было не мимолетное свѣтовое явленіе; огненные шары съ все усиливающейся быстротой спускалась по горизонту, Затѣмъ вдругъ, съ воемъ и стономъ, налеталъ порывъ вѣтра, и снова наступала прежняя тишина. Паруса съ силою рвало во всѣ стороны, снасти трещали, а курицы отъ страха съ крикомъ били крыльями въ своихъ проволочныхъ клѣткахъ.
— Приближается сильная буря, — подавленнымъ голосомъ сказалъ капитанъ, — Вѣроятно, будетъ и гроза.
— Случалось вамъ когда-нибудь видѣть подобное явленіе, сэръ?
— Да, мичманъ, тоже надъ тропиками. И послѣ этого была гроза съ громомъ и молніей.
Арестанты потрясали цѣпями. — Дайте намъ хоть свободно двигаться по этой тюрьмѣ, кричали нѣкоторые.
— Я боленъ, — жаловался одинъ. — Позовите доктора.
— Я тоже! Я тоже! Тутъ и лежишь, точно въ огнѣ,и дышишь огнемъ.
Врачъ подошелъ къ рѣшеткѣ и хотѣлъ говорить съ больными, но они отказались. — Онъ долженъ войти къ намъ, долженъ осмотрѣть насъ, кань слѣдуетъ.
Капитанъ покачалъ годовой. — Не теперь. И такъ хорошо.
Поднялся вой, напоминавшій звѣринецъ, арестанты шумѣли, стучали, кричали, свистѣли, звенѣли цѣпями и изо-всѣхъ силъ били кулаками въ стѣну.
— Тамъ на небѣ, въ облакахъ, знаменія и чудеса, море вопитъ, какъ живое, надо имѣть желѣзные нервы, чтобъ выносить это.
— Да успокойтесь, — шепталъ Тристамъ. — Дурачье, чему поможетъ вашъ глупый ревъ? У меня ключъ, онъ подпиленъ и отлично подходитъ къ двери.
— Ну, такъ давай его, отмыкай двери!
— Отомкну, когда придетъ время. Или вы хотите, чтобъ солдаты изрубили васъ и, какъ собакъ, побросали за бортъ? Нѣтъ, ребята, сначала пусть наши палачи поразмякнутъ, пусть начнутъ дрожать за свою собственную жизнь, тогда мы и подоспѣемъ и покончимъ съ ними.
— Ты свободенъ, — заскрежеталъ Маркусъ, — такъ хорошо тебѣ разводить на бобахъ.
— Дайте мнѣ доктора! — снова кричалъ голосъ изнутри. — Я умираю! Въ облакахъ горитъ огонь! О, если бы я жилъ иначе, если бы у меня не было такихъ тяжкихъ грѣховъ! Гдѣ докторъ? Гдѣ священникъ?
И ломая закованныя въ кандалы руки, блѣдный, исхудалый больной арестантъ метался изъ стороны въ сторону по тѣсному пространству тюрьмы. — Этотъ ужасный огонь! — кричалъ онъ. — Этотъ огонь! Что же вы не молитесь? Пойте же! Пойте же! Господь, моя крѣпость…
Но голосъ его прервался рыданіями. — А для грѣшниковъ Господь тоже крѣпость? — Милосердіе! Милосердіе! Я умираю!
И онъ тяжело рухнулъ, внизъ лицомъ, на полъ.
Все на минуту смолкло въ тюрьмѣ. Съ неба быстро и непрерывно падали большіе огненные шары, въ воздухѣ слышался гулъ и свистъ, волны безпокойно бросались во всѣ стороны. А упавшій человѣкъ, вытянувшись во весь ростъ, тихо и неподвижно лежалъ на полу.
Всѣ остальные не могли побороть своего ужаса. Небо и море въ смятеніи, вокругъ убійцы, потрясающіе цѣпями, а буря все ближе и тѣснѣе обступаетъ корабль и готова подхватитъ его и въ бѣшенномъ порывѣ раздробитъ въ куски.
Какая душа могла оставаться хладнокровной? какая грудь сохранить спокойствіе?
Одинъ изъ арестантовъ нерѣшительно подошелъ къ упавшему и потрясъ его. — Слушай, ты!
Никакого отвѣта, ни признака жизни. — Эй, вы! вскричалъ снаружи докторъ. — Вставайте!
Прежнее безмолвіе.
— Поверните его лицомъ кверху — приказалъ капитанъ арестанту, стоявшему возлѣ. — Поднимите его!
Но арестантъ съ впалыми глазами и хитрымъ лицомъ, покачалъ головой. — Не могу, онъ можетъ быть, умеръ.
Тогда поднялся Торстратенъ и подошелъ къ распростертому на полу. Онъ его поднялъ, какъ малаго ребенка, и поднесъ къ мѣсту, гдѣ стоялъ врачъ. — Несчастный плутъ умеръ отъ страха передъ знаменіемъ, — сказалъ онъ насмѣшливо. — Посмотрите на него, онъ мертвъ.
Блѣдное лицо, съ остановившимися, широко раскрытыми глазами казалось еще бѣлѣе при красномъ отблескѣ неба.
Докторъ протянулъ руку сквозь рѣшетку и нѣсколько разъ прикоснулся къ умершему.
— Умеръ, — оказалъ онъ, — уберите тѣло въ уголъ.
— Возьмите отсюда! — закричали изъ глубины тюрьмы.
— Вонъ отсюда! Неужели мы еще должны терпѣть возлѣ себя мертвецовъ?
— Унесите трупъ, или дождетесь несчастья!
До приказу командующаго офицера, два солдата подошли къ пушкамъ и навели ихъ такъ, что отъ нѣсколькихъ выстрѣловъ ни одинъ изъ обитателей тюрьмы не остался бы цѣлымъ.
При этомъ не было произнесено ни одного слова, но и такъ цѣль была достигнута. Громкіе крики и вопли перешли въ подавленные вздохи, сдержать которые не была въ состояніи никакая сила воли; кое-гдѣ слышались молитвы, что-то вродѣ рыданій.
Между тѣмъ матросы хлопотали около парусовъ; дулъ сильный вѣтеръ, и корабль прыгалъ по волнамъ, какъ пробка. Вдругъ, внезапно налетѣлъ шквалъ, огненные шары въ небѣ погасли, черную, тучу пронизала молнія, и вслѣдъ за ней, съ грохотомъ и трескомъ раскатился ударъ грома.
Лейтенантъ Фитцгеральдъ и Антонъ стояли рядомъ, оба блѣдные и серьезные, какъ всѣ, находившіеся на кораблѣ. — Сэръ, — обратился мальчикъ, — могу я предложить одинъ вопросъ?
— Конечно. Въ чемъ дѣло?
— Я бы хотѣлъ знать, другіе корабли, на нихъ…
Голосъ его сорвался, онъ не могъ больше произнести ни слова.
Лейтенантъ Фитцгеральдъ ласково положилъ ему руку на голову.
— Ты хочешь спросить, есть-ли на тѣхъ корабляхъ дѣльные шкипера, хорошо-ли они управляются?
— Да! Да!
— Ну такъ успокойся вполнѣ, мой мальчикъ. Въ этой экспедиціи находятся самыя лучшія суда и подобраны самые надежные люди.
Больше онъ не могъ ничего прибавить, такъ какъ долженъ былъ бѣжать на другой конецъ корабля. Не было человѣка, который бы не выбивался изъ силъ надъ работой, всѣ руки были заняты, всѣ усилія направлены на спасеніе фрегата отъ опасности.
Волны поднимались въ высоту дома, образуя провалы, въ которые корабль нырялъ внизъ головой, захлестывали черезъ бортъ на палубу и сердито, какъ живыя, трясли находившіеся тамъ предметы. Горы бѣлой пѣны выростами передъ носомъ фрегата, разбиваясь черезъ мгновеніе подъ килемъ, чтобъ дать мѣсто новымъ, такимъ же горамъ. Не слышно было больше ни говора, ни жалобъ, всѣ человѣческіе звуки затихли передъ ревомъ и завываніемъ урагана.
Только яркій блескъ молніи прорѣзывалъ густую тьму, лежавшую надъ моремъ; дождь лилъ цѣлыми потоками; вѣтеръ безпрестанно мѣнялъ направленіе, дѣлая безполезными всѣ усилія управлять кораблемъ.
Всѣ приказанія исполнялись безпрекословно, нигдѣ не было ни задержекъ, ни замедленія. Вездѣ шла самая напряженная работа, даже солдаты брали на себя нѣкоторыя обязанности, и всѣ, по мѣрѣ силъ, старались содѣйствовать спасенію корабля отъ погибели.
Одинъ Аскотъ, казалось, недоступенъ былъ страху. Онъ спокойно сидѣлъ на вершинѣ мачты, съ всегдашней присущей ему граціей и даже пытался затянуть пѣсню, но, со смѣхомъ, долженъ былъ отказаться отъ этой затѣи.
Обхвативши одной рукой свою мачту, онъ, при блескѣ молніи, смотрѣлъ на бушующее море и беззаботно подставлялъ бурѣ, свое прекрасное, цвѣтущее лицо.
Лейтенантъ Фитцгеральдъ сдѣлалъ ему знакъ спуститься внизъ, но Аскоттъ, воспользовавшись слѣдующей вспышкой молніи, съ улыбкой, отрицательно покачалъ головой. Какъ тогда на скалѣ, такъ и теперь, на мачтѣ, онъ оставался сидѣть, очень мало заботясь о тѣхъ, кто хотѣлъ ему помѣшать.
Проходилъ часъ за часомъ, а буря все продолжалась. Къ утру силы мореплавателей почти истощились, а между тѣмъ для нихъ не могло быть ни минуты отдыха, — наоборотъ, требовалось невѣроятное напряженіе усилій, и въ одинъ часъ приходилось сдѣлать больше, чѣмъ въ другое время, можетъ быть, въ цѣлый день.
Хотя ни одно распоряженіе начальства не встрѣчало ни ослушанія, ни возраженій, однако, чувствовалось, что среди матросовъ происходитъ что-то особенное, они часто перешептывались, а по выраженію лицъ можно было видѣть, что между ними господствуетъ полное единодушіе въ намѣреніяхъ. Офицеры видѣли это и съ трудомъ удерживались отъ словъ, которыя не разъ готовы были у нихъ сорваться. Къ внѣшней опасности прибавлялась внутренняя, которая, можетъ быть, была еще серьезнѣе, еще важнѣе.
Настало утро, прошелъ еще день, наступилъ вечеръ; руки у матросовъ были изранены въ кровь, голоса охрипли, глаза покраснѣли; всѣ страдали головной болью, — а буря все продолжалась.
Около десяти часовъ шквалъ разразился съ новой силой, молніи за молніями разрывали тучи, громъ гремѣлъ, не переставая. Капитанъ не могь уже говорить и отдавалъ приказанія знаками, или передавалъ ихъ чрезъ матросовъ. Всѣ дошли до полнаго изнуренія, до истощенія.
Вдругъ, около полуночи, съ вахты раздался пронзительный крикъ, лицо вахтеннаго матроса было бѣло, какъ мѣлъ.
— Впереди корабль! — кричалъ онъ. — Курсъ на фрегатъ!
— Еще двухъ матросовъ къ рулю, — бери правѣе!
Капитанъ кричалъ изо всѣхъ силъ, и люди повиновались сразу, но затѣмъ и на палубѣ раздались такіе же крики, какъ на вахтѣ. Блѣдныя лица матросовъ застыли Въ выраженіи необычайнаго ужаса, казалось, волосы на головѣ у нихъ шевелились отъ страха.
Судорожная вспышка молніи освѣтила на секунду судно, скользившее близехонько отъ «Короля Эдуарда», со сломаннымъ рулемъ, съ парусами, разорванными на тысячи кусковъ, которые лохмотьями трепались на снастяхъ.
Сѣдой какъ лунь старикъ стоилъ у главной мачты и съ умоляющимъ видомъ протягивалъ руки, къ корпусу фрегата. Онъ что-то кричалъ, но буря заглушала его голосъ.
— Корабль, потерявшій свой экипажъ! — вскричалъ капитанъ.
Но взоръ его повсюду встрѣчалъ недовѣрчивую улыбку и выраженіе отчаянія на лицахъ матросовъ. Нѣкоторые со вздохомъ, покачивали головами.
— Это адмиралъ Ванъ-деръ-Декенъ!
— Да, да, «Летучій голландецъ».
Капитанъ сдѣлалъ жестъ нетерпѣнія. — Какое безуміе! Несчастный, потерпѣвшій крушеніе, погибающій среди урагана, протягиваетъ къ намъ руки, ища помощи. Къ сожалѣнію, мы не въ состояніи оправдать его надеждъ. Такъ возвращайтесь же къ вашимъ работамъ, ребята!
Матросы слушали его съ неудовольствіемъ и ворчаньемъ.
— Это адмиралъ Ванъ-деръ-Декенъ, — сказалъ одинъ голосъ.
— Конечно, это онъ.
Капитанъ и старшій унтеръ-офицеръ многозначительно переглянулись.
— Недолго продлится спокойствіе, — тихо сказалъ капитанъ. — Они суевѣрны, метеоръ напугалъ ихъ, а теперь еще этотъ воображаемый призрачный корабль.
— Боже! будь милостивъ ко всѣмъ намъ! — отозвался офицеръ. — Посмотрите, сэръ, какъ волнуются арестанты.
Заключенные поставили тѣло умершаго товарища, до сихъ поръ еще не вынесенное, стоймя къ рѣшеткѣ и привязали его въ такомъ положеніи: казалось, будто мертвый слѣдитъ, черезъ рѣшетку, за живыми.
Капитанъ распорядился тотчасъ же загородить это мѣсто и опять сосредоточить все свое вниманіе на борьбѣ съ бурей. Все новые порывы вихря горами вздымали волны, все новые сильные удары потрясали крѣпкій остовъ фрегата. Однажды молнія, извиваясь и шипя, какъ змѣя, ударила въ фокъ-мачту и, на пути своемъ, отщепила отъ нея большой кусокъ, но потоки дождя погасили огонь, не давъ ему разгорѣться.
Еще прошло нѣсколько часовъ. Капитанъ велѣлъ выдать людямъ двойную порцію рома и уговорами старался ободрить ихъ, но общее угнетеніе оставалось прежнимъ.
Мѣстами матросы замертво лежали на палубѣ, они еще могли видѣть и слышать, но не въ состояніи были отвѣчать на вопросы, до того сильно было переутомленіе отъ непосильной работы.
А минута подходила самая трудная. Волны поднимались все выше и грознѣе, корабль кидало во всѣ стороны, какъ щепку.
Матросы перешептывались; нѣсколько человѣкъ подошли къ капитану.
— Мы имѣемъ сказать нѣсколько словъ, соръ!
Начальникъ корабля кивнулъ головой. — Если только вы меня не задержите. Дѣло не ждетъ.
Выборный отъ матросовъ тряхнулъ головой. — Мы больше не будемъ работать, сэръ. По крайней мѣрѣ, на прежнихъ условіяхъ.
Капитанъ нахмурился, — Это что значитъ? спросилъ онъ гнѣвно.
Въ этотъ моментъ шквалъ налетѣлъ съ небывалой силой. Море, съ шумомъ и ревомъ поднялось сбоку фрегата, волной, громадной, какъ водопадъ, наводняя ужасомъ всѣ сердца и останавливая въ груди дыханіе.
— Будь, милостивъ къ намъ, Отецъ Небесный! Будь милостивъ!
Всѣ эти привычные, закаленные въ буряхъ люди, инстинктивно хватались за мачты и канаты, подставляя этому напору свои спины и поручая души въ руки Божіи.
Медленно поднимался корабль изъ массы пѣны. Смыта кухня, смыты бочки для воды, все пусто и залито водой. Но «Король Эдуардъ» вышелъ невредимъ, изъ этой передряги. Давно уже ни на комъ не было сухой нитки, но не физическій холодъ заставлялъ дрожать этихъ людей, а леденящій душу ужасъ. Еще второй, третій напоръ, к все погибло!
— Сэръ! — вновь сказалъ выборный. — Одно слово!
— Я слушаю, ребята.
— Вамъ не удержать больше корабля, это невозможно, вы не можете идти противъ воли Божіей.
— Конечно, нѣтъ, но Богъ можетъ даровать намъ побѣду. Пока мы дышимъ, мы должны надѣяться. Принимайтесь же за работу.
— Богъ не хочетъ помогать намъ, сэръ — возразилъ выборный. — Онъ посылаетъ знаменіе за знаменіемъ, надо только понимать все это. На кораблѣ есть проклятый грузъ, находящійся во власти лукаваго; корабль погибнетъ, если мы во время не избавимся отъ нечистаго.
Страхъ охватилъ капитана. То, что онъ предвидѣлъ давно, совершилось, люди бунтовали.
— Я васъ не понимаю, — сказалъ онъ. — Говорите прямо.
— Мы такъ и хотимъ, сэръ. Весь грузъ нашъ состоитъ изъ убійцъ и тому подобнаго сброда; къ тому же тутъ много, приговоренныхъ къ смерти, такого транспорта еще никогда не видывалъ міръ. Это не можетъ долго продолжаться.
Вся краска сбѣжала съ лица капитана. — Все, что вы говорите, чистѣйшій вздоръ, — отвѣчалъ онъ. — Но если бы даже это было такъ, все равно, измѣнить мы ничего не можемъ.
— Можемъ, сэръ.
— Повернуть назадъ?
— Нѣтъ, мы только должны воздать преступникамъ то, что имъ слѣдуетъ но закону, т. е. казнить ихъ.
— Море требуетъ жертвы, — сказалъ другой. — Велите открыть двери, объ остальномъ мы позаботимся сами.
— Т. е. выбросите за бортъ триста беззащитныхъ человѣкъ? На работу, говорю вамъ! Чтобъ больше и слуху объ этомъ не было! Берегитесь, если я что-нибудь подобное услышу еще разъ.
Съ минуту матросы стояли молча, потомъ первоначальный нерѣшительный ропотъ перешелъ въ громкія восклицаніи. — Мы не будемъ работать! Второй шкиперъ на нашей сторонѣ, онъ умѣетъ управлять судномъ, сумѣетъ ввести «Короля Эдуарда» въ гавань, если вообще это еще возможно!
— Ребята! — кричалъ капитанъ. — Образумьтесь! Каждую секунду намъ угрожаетъ смерть…
— Потому, что на борту убійцы! Спустить ихъ въ воду, такъ мы и увидимъ свѣтъ Божій.
Во время этихъ переговоровъ, капитанъ далъ знать главному шкиперу, а тотъ далѣе, командиру надъ морскими солдатами, и всѣ военные быстро собрались на палубу и окружили капитана.
Если матросы взбунтуются, все погибло.
Въ своемъ ослѣпленіи, люди вмѣстѣ съ чужой жизнью приносили въ жертву свою собственную. Въ зловѣщемъ молчаніи, они неподвижно стояли тѣсно сомкнутыми группами.
Моментъ былъ потрясающій. Молніи и удары грома слѣдовали другъ за другомъ почти безъ промежутковъ, море бурлило, точно силясь выбросить волны съ самаго дна, корабль стоналъ и трещалъ по всѣмъ швамъ, а двѣ группы людей, вмѣсто того, чтобы общими сидами бороться противъ необузданнаго хаоса внѣшней природы, стояли, какъ два смертельные врага, готовые, чѣмъ скорѣе, тѣмъ лучше, вступить въ единоборство.
— Послѣднее слово, ребята! — вскричалъ капитанъ. — Будете вы повиноваться?
— Выдаете, вы преступниковъ, сэръ?
— Никогда, или пусть Богъ лишитъ меня своей милости.
— Такъ мы не работаемъ.
— Возьмемъ ключъ отъ тюрьмы силой, — вскричалъ голосъ изъ толпы. — Кто можетъ намъ помѣшать?
Солдаты загородили дорогу, и въ слѣдующую минуту произошло бы кровопролитіе, если бы всеобщее вниманіе не было отвлечено побочнымъ обстоятельствомъ.
Лейтенантъ Фитцгеральдъ, стоявшій рядомъ съ капитаномъ, замѣтилъ, что близъ него кто-то прячется за мачтой и подслушиваетъ. Глаза подслушивавшаго блестѣли, весь обликъ обнаруживалъ напряженное вниманіе, съ которымъ онъ слѣдилъ за ходомъ переговоровъ.
Это былъ Тристамъ. Лейтенантъ тотчасъ узналъ его.
Быстрымъ движеніемъ онъ схватилъ его за воротъ, въ умѣ у него мелькнулъ хитрый планъ.
— Томасъ Шварцъ! — вскричалъ онъ. — Что вамъ тутъ надо?
Тристамъ вздрогнулъ, какъ отъ пистолетнаго выстрѣла. Совершенно растерявшись, онъ бормоталъ несвязныя слова. — Пожалуйста… пожалуйста…
— Вы Томасъ Шварцъ! Вы думаете, я не знаю?
— Нѣтъ! — прошепталъ, весь дрожа, несчастный. — Я не Шварцъ, увѣряю васъ, не Шварцъ.
Но Фитцгералъдъ не выпускалъ его. — Господинъ капитанъ, — сказалъ онъ, — разрѣшаете-ли вы мнѣ обратиться съ нѣсколькими словами къ матросамъ?
— Съ удовольствіемъ, сэръ! Да поможетъ вамъ Богъ!
— Слушайте, ребята! — началъ молодой офицеръ, — Вы находитесь въ полномъ заблужденіи. Арестанты, сидящіе тамъ, за рѣшеткой, уже призналась въ своихъ преступленіяхъ и понесли за нихъ наказаніе, значить, не изъ-за нихъ корабль нашъ находится въ опасности, а скорѣе изъ-за этого бездѣльника, за продѣлки котораго чуть не попалъ на висѣлицу одинъ совершенно невинный человѣкъ. Его зовутъ Томасъ Шварцъ, и онъ близкій родственникъ молодого человѣка, котораго мы всѣ знаемъ и любимъ, — Антона Кроммера.
— Неправда! — задыхаясь говорилъ несчастный. — Неправда! Отпустите меня, сэръ! Меня зовутъ Тристамъ, другого имени я не знаю.
— Обыщите его, — вскричалъ Фитцгеральдъ. — Можетъ быть, у него есть бумажникъ.
— Нѣтъ, нѣтъ, я не позволю себя трогать. Не хочу!
Онъ отчаянно отбивался, но двадцать дюжихъ рукъ сразу схватили его и сдернули съ его плечъ одежду. Изъ кармана выпалъ-бумажникъ, который онъ пытался оттолкнуть ногой, но ему помѣшали, и капитанъ открылъ его въ присутствіи всѣхъ.
Сверху лежали четыре бумаги на имя Тристама, а подъ ними разныя письма, адресованныя Томасу Шварцу. Капитанъ тотчасъ пустилъ ихъ по рукамъ.
— Это онъ! Конечно, это онъ!
— Врете, — кричалъ Тристамъ. — Врете! Я не знаю никакого Томаса Шварца.
— А какъ же попали къ тебѣ его письма?
— Это я нашелъ на улицѣ. Вы мнѣ не дали времени вернуть ихъ настоящему владѣльцу.
Лейтенантъ Фитцгеральдъ покачалъ головой. — Этому не повѣритъ ни одинъ судья на свѣтѣ. Но мы не сдѣлаемъ, ничего такого, на что ты могъ бы жаловаться впослѣдствіи. Пусть разсудятъ сами матросы.
Позвали Антона, и онъ долженъ былъ повторить все, что Тристамъ говорилъ о самомъ себѣ и о мѣстѣ своего рожденія. Затѣмъ лейтенантъ спросилъ собравшихся: — Онъ, или не онъ?
— Онъ! — вскричали всѣ въ одинъ голосъ.
— Врете! Врете!
— Въ море бездѣльника! Топите его! Тоните!
Тристамъ началъ кричать пронзительнымъ голосомъ. — Убійцы! Убійцы! Меня хотятъ убить!
— Будемъ дѣйствовать спокойно, — сказалъ лейтенантъ. — На мой взглядъ, Томасъ Шварцъ уже вполнѣ уличенъ, но такъ какъ онъ не признается, то предоставимъ судьбѣ рѣшить, долженъ онъ жить, или умереть. Я предлагаю вмѣстить его за бортъ, на штангѣ, не привязывая, конечно. Если онъ удержится, пусть живетъ; если нѣтъ, — море получитъ свою жертву.
Матросы съ жадностью набросились на это предложеніе, въ своемъ суевѣріи видя въ немъ желанное средство спасенія. Какъ ни отбивался Тристамъ руками и ногами, они безжалостно протащили его по палубѣ и трясущагося, беззащитнаго оставили лицомъ къ лицу съ опасностью, на произволъ судьбы.
Пусть свершится надъ нимъ судъ Божій.
ГЛАВА VII.
правитьВся эта сцена, для описанія которой потребовалось столько времени, въ дѣйствительности заняла всего нѣсколько минутъ.
Корабль кидало изъ стороны въ сторону, волны то и дѣло захлестывали черезъ бортъ на палубу. Каждый старался ухватиться руками за какой-нибудь неподвижный предметъ, ни рулемъ, ни парусами никто не управлялъ, и фрегатъ былъ оставленъ на волю вѣтра и теченія.
Вниманіе всѣхъ было приковано къ приговоренному Тристаму, и не одно сердце содрогнулось при взглядѣ на него. А онъ, съ развѣвавшимися вѣтромъ волосами, съ выраженіемъ ужаса на лицѣ, обхвативши стеньгу руками и ногами, висѣлъ и качался вмѣстѣ съ деревяннымъ шестомъ, съ котораго первая же налетѣвшая волна могла смыть его.
— Онъ виновенъ! — говорили матросы. — Смотрите! Море настигаетъ свою жертву, хватаетъ ее!
Волна скатилась, а Тристамъ все еще держался между жизнью и смертью.
Капитанъ указалъ на мачты. — Впередъ, ребята, если вамъ дорога ваша жизнь!
Нѣкоторые повиновались, но другіе не отводили глазъ отъ того мѣста, гдѣ висѣлъ Тристамъ. Неужели онъ дѣйствительно выйдетъ невредимымъ изъ этого испытанія?
Яркая молнія освѣщала эти зрѣлище.
Капитанъ тяжело вздохнулъ. Теперь вѣтеръ дулъ съ одной стороны, а не мѣнялъ постоянно направленія; уже одно это было большое облегченіе.
Но какую картину представлялъ корабль! Все на немъ было переломано, паруса разорваны, часть имущества снесена въ воду, шканцы попорчены, навѣсъ надъ каютами помятъ. А буря все продолжалась, и недовольство матросовъ было побѣждено лишь отчасти.
— Вѣдь онъ все еще держится, — сказалъ кто-то. — Этотъ парень чистый дьяволъ.
— Но, клянусь Богомъ, руки у него должны онѣмѣть.
— Зато духъ у него крѣпокъ, и ни за что онъ не сдастся.
— Знаешь, что мнѣ кажется? — прошепталъ другой. — Буря-то вѣдь утихаетъ, послѣдніе валы были гораздо меньше.
— Значитъ, Тристамъ не виновенъ.
— Конечно, я тоже думаю.
— Слушайте, давайте примемся снова за работу. Вѣдь старикъ, коли захочетъ, всѣхъ насъ отдастъ подъ судъ.
— Онъ этого не сдѣлаетъ!
— Право, море становится тише, да и буря начинаетъ утихать, — вѣдь это странно!
Повидимому, это замѣтилъ и Тристамъ. Онъ держался уже не такъ напряженно, и глаза его потеряли прежнее выраженіе ужаса. Въ душѣ, быть можетъ, онъ уже торжествовалъ побѣду надъ властями, переходя отъ чисто животнаго страха передъ смертью къ прежнему настроенію и къ прежнимъ мыслямъ.
Жизнь пріучила его ненавидѣть тѣхъ, кто стоялъ выше его.
Онъ былъ бѣденъ, а другіе могли жить, не работая; онъ долженъ былъ исполнять чужую волю, а другіе могли ему приказывать, и это казалось ему величайшей несправедливостью судьбы.
Но сегодня все это перемѣнится, — у него уже былъ готовый планъ.
Онъ выправилъ сначала одну руку, потомъ другую, откинулъ со лба волосы и переставилъ ноги въ болѣе удобное положеніе.
Всѣ находившіеся на «Королѣ Эдуардѣ» начинали дышать свободнѣе. Тяжелыя, черныя тучи мало-по-малу разсѣялись, кое-гдѣ появились мерцающія звѣзды. Буря миновала, и море стало успокаиваться; на этотъ разъ фрегатъ побѣдоносно вышелъ изъ борьбы.
На палубѣ появился боцманъ и сталъ отбирать тѣхъ изъ матросовъ, которые на видъ казались менѣе истощенными; всѣмъ другимъ велѣно было оставаться на койкахъ.
Нигдѣ не слышно было никакихъ возраженій; Натянули новые паруса, поврежденный навѣсъ надъ каютами наскоро починили, заколотивъ гвоздями; изъ трюма достали запасный очагъ, установили его на мѣстѣ, того, который былъ снесенъ въ море, и обнесли его старыми парусами, вмѣсто стѣнъ. Поваръ приготовилъ грогъ и затѣмъ всѣ пошли спать, кромѣ нѣсколькихъ человѣкъ, присутствіе которыхъ было безусловно необходимо для безопасности корабля.
А Тристамъ тѣмъ временемъ все еще оставался на штангѣ, сѣ горящими, какъ угли, глазами на блѣдномъ лицѣ.
Наконецъ капитанъ разрѣшилъ ему пойти занять его койку. Народное правосудіе было удовлетворено.
Тристамъ расправилъ члены и ощупью пробрался на свою койку. Теперь наступалъ его чередъ дѣйствовать. Всѣ несправедливости и обиды, нанесенныя ему со времени захвата его въ лондонскомъ трактирѣ, все, что накопилось у него въ душѣ за нѣсколько послѣднихъ часовъ, все это сегодня же будетъ отмщено сторицей.
Онъ готовъ былъ дикой кошкой накинуться на своихъ притѣснителей, онъ жаждалъ выкупать руки въ ихъ крови.
Два часовыхъ, съ трудомъ одолѣвая сонъ, ходили по палубѣ. Одинъ былъ солдатъ, другой изъ новобранцевъ, — товарищъ и единомышленникъ Тристама. Оба старались разогнать сонъ движеніемъ, но утомленіе было такъ велико, что они частенько прислонялись спиной, чтобъ отдохнуть нѣсколько минутъ.
Тристамъ подошелъ къ своему товарищу. — Займи его какимъ-нибудь разговоромъ, — шепнулъ онъ. — Отведи его отъ двери тюрьмы..
Новобранецъ обернулся съ испугомъ. — Развѣ начинается? — спросилъ онъ.
— Конечно. Сегодняшняя ночь какъ разъ годится для нашего предпріятія.
— Ахъ, слава Богу! Наконецъ всѣ будемъ свободны, и можно будетъ вернуться въ Англію. Что же ты думаешь, когда…
— Помолчи-ка, пріятель!
— Но мнѣ кажется…
— Твое дѣло только отвести этого осла отъ двери, вотъ и все.
Собесѣдникъ устремилъ мрачный взглядъ на Тристама. — А ты ужъ не начинаешь-ли разыгрывать господина и повелителя? — спросилъ новобранецъ.
— Можетъ быть, — вѣдь въ моихъ рукахъ ключъ, которымъ открывается дверь тюрьмы.
— И которымъ мы тебя укокошимъ, краснобай! — подумалъ новобранецъ, но вслухъ этого не высказалъ, а, напротивъ, пошелъ къ часовому и постарался заманить его въ укромный уголокъ.
— Я раздобылъ у повара еще бутылочку грога, — прошепталъ онъ. — Не хочешь-ли глотнуть, товарищъ?
Солдатъ зѣвнулъ. — Ахъ, если бы можно было соснуть часокъ!
— Развѣ ты такъ усталъ? — спросилъ съ видимымъ участіемъ новобранецъ. — Хлебни-ка глотокъ!
Молодой солдатъ выпилъ. — Мнѣ кажется, я способенъ заснуть стоя, — продолжалъ онъ. — За твое здоровье, товарищъ!
— Спасибо, спасибо!
Они выпили еще нѣсколько разъ, и когда бутылка опустѣла, новобранецъ посовѣтовалъ товарищу соснуть четверть часа.
— Сегодня не будетъ обхода, — сказалъ онъ, — а если и будетъ, то, послѣ всего случившагося, никто не обратитъ вниманія.
Солдатъ даже пошатнулся. — Ты думаешь? сказалъ онъ нерѣшительно.
— Вполнѣ увѣренъ.
— Ну, такъ я попробую. Богъ знаетъ, что такое, — передо мною все идетъ кругомъ.
Онъ положилъ на мокрую палубу свое оружіе и самъ легъ тутъ же, рядомъ. Черезъ полминуты онъ уже спалъ.
Новобранецъ осторожнымъ шагомъ пробѣжалъ по палубѣ до главной мачты, гдѣ ждалъ его Тристамъ. — Готово! шепнулъ онъ,
— Спитъ?
— Да.
— Такъ можно начинать.
— Пора! — сказалъ онъ шопотомъ черезъ рѣшетку арестантамъ, которые были заранѣе имъ подготовлены. — Только не шумите.
Подавленный возгласъ радости прошелъ по рядамъ заключенныхъ, — вполнѣ подавить въ себѣ душевную бурю не могъ никто.
— Тише! — уговаривалъ Тристамъ. — Тише, ради Бога.
— Выпусти меня впередъ! Пожалуйста, выпусти меня первымъ.
Лишь только произнесъ эти слова одинъ, какъ вся толпа разомъ ринулась къ двери. — Что тебѣ за преимущество? — сердито прошепталъ другой голосъ.
— Да будьте же потише! Внизу стоять, по крайней мѣрѣ, еще шесть часовыхъ. Вы хотите поднять ихъ на нашу голову?
— Открой же, добрый Тристамъ, милый, дорогой Тристамъ! Открой!
Ключъ въ замкѣ повернулся, и желѣзная дверь открылась. Толпы арестантовъ, какъ потокъ устремились на палубу. Всѣ молчали, но всѣ одинаково были потрясены, ощутивъ свободу, которой они такъ долго были лишены. Блѣдные, съ горечью и злобой на изнуренныхъ лицахъ, растрепанные, въ рваной и промокшей одеждѣ, они толпились, сжимая кулаки и жадно втягивая въ себя воздухъ, — какъ будто это былъ другой, болѣе живительный воздухъ, чѣмъ тотъ, которымъ они дышали въ тюрьмѣ.
Иные расправляли руки, другіе смѣялись, самые отважные лѣзли на мачты. Какое блаженство чувствовать себя свободнымъ!
Торстратенъ хлопнулъ Тристама по плечу. — Гдѣ спитъ караульный? — спросилъ онъ тономъ человѣка, привыкшаго повелѣвать.
Тристамъ посмотрѣлъ на него искоса. — Не суйтесь не въ свое дѣло! отвѣчалъ онъ.
Не говоря ни слова, Торстратенъ схватилъ его и поднялъ на воздухъ, надъ шканцами.
— Отвѣчай, пока я сосчитаю до трехъ, иначе быть тебѣ въ морѣ!
— Господи, помилуй! Господи, помилуй! Караульный спитъ подъ самой палубой, въ первомъ гамакѣ налѣво.
Голландецъ довольно безцеремонно швырнулъ его на палубу, потомъ сбѣжалъ внизъ по лѣстницѣ, и, какъ ястребъ на добычу, набросился на указанную койку.
Вся толпа устремилась вслѣдъ за нимъ. Одинъ часовой получилъ смертельный ударъ кандалами, не успѣвъ открыть рта и крикнуть, другому заткнули ротъ кляпомъ. Теперь уже нечего было думать о какой-нибудь осторожности, или тайнѣ. Изо всѣхъ каютъ высыпали перепуганные солдаты и моряки, раздавались слова команды, слышались сигналы и выстрѣлы, — завязалась ярая, ожесточенная борьба.
Нѣсколько тусклыхъ масляныхъ фонарей, подвѣшенныхъ къ низкому потолку, освѣщали картину разгрома. Солдаты старались заградить дорогу къ камерѣ, гдѣ хранилось оружіе, кандалы служили преступникамъ для защиты, а зубы и ногти для нападенія. Съ обѣихъ сторонъ борьба шла ожесточенная, не на животъ. а на смерть. Лязгъ желѣзныхъ цѣпей, надрывающій душу крикъ изъ проколотой штыкомъ груди, послѣдній хрипъ задыхающейся подъ желѣзными руками жертвы, — все слилось вмѣстѣ. Смерть свирѣпствовала въ тѣсномъ, полутемномъ трюмѣ и пожинала богатую жатву.
— Держись, ребята! — раздался голосъ голландца. — Держись, побѣда за нами. — Тристамъ, казалось, глазами готовъ былъ насквозь пронизать дерзновеннаго. Съ какой стати онъ беретъ на себя роль предводителя, которая принадлежитъ ему, Тристаму?
Тристамъ неистовствовалъ, какъ злой духъ. Онъ, казалось, находился заразъ во всѣхъ мѣстахъ, врывался въ середину самой горячей свалки, направо и налѣво нанося удары, не упуская изъ виду ничего, словно у него было двѣ жизни и способность видѣть и слышать во всѣ стороны заразъ.
Онъ весь былъ въ крови, на рукахъ и на лицѣ оставались слѣды укусовъ, волосы на головѣ мѣстами были вырваны.
Взглядомъ полководца онъ обозрѣлъ мѣсто битвы. Все оружіе находилось въ рукахъ бунтовщиковъ, а офицеры, моряки и солдаты были заперты въ камеру для провіанта, остальные были загнаны въ одинъ уголъ, подъ карауломъ арестантовъ.
Тристамъ взобрался на столъ. Онъ представлялъ собой олицетвореніе грубости и произвола.
— Вынесите убитыхъ на палубу, — командовалъ онъ. — Смойте кровь уксусомъ! Окурите порохомъ!
Всѣ приказанія его исполнялись безпрекословно. Тристамъ походилъ на пьянаго: онъ схватилъ попавшійся надъ руку пестрый вымпелъ и обмоталъ этимъ лоскутомъ голову въ видѣ тюрбана, и его блѣдное лицо въ этой красной рамкѣ имѣло поистинѣ ужасающій видъ. — Гдѣ каютный юнга, Кроммеръ? — спросилъ онъ. — Мнѣ его нужно.
Въ отвѣтъ ему раздался спокойный голосъ Торстратена, который стоялъ между Антономъ и его врагомъ. — Антонъ Кроммеръ здѣсь, — сказалъ непринужденно голландецъ. — Зачѣмъ онъ вамъ?
— Не ваше дѣло. Здѣсь я приказываю и требую, чтобъ онъ явился и выслушалъ свой приговоръ.
Торстратенъ улыбнулся. — Возьмите его, господинъ Томасъ Шварцъ! — сказалъ онъ насмѣшливо. — Вотъ онъ тутъ возлѣ меня.
— Я не Томасъ Шварцъ! — закричалъ съ яростью Тристамъ. — Кроммеръ, ты долженъ подойти ко мнѣ, иначе…
— Иначе? — повторилъ голландецъ, продолжая улыбаться. — Ну-съ, иначе?
Тристамъ потрясъ кулаками.
— Ну, хорошо, — вскричалъ онъ, — дѣло отъ насъ не уйдетъ.
И затѣмъ онъ кивнулъ одному изъ своихъ сообщниковъ.
«Надѣньте всѣмъ офицерамъ кандалы, — сказалъ онъ тономъ внутренняго удовлетворенія. — И приведите ихъ сюда».
— Не надо кандаловъ! — загремѣлъ Торстратенъ.
— Замолчите, здѣсь я отдаю приказанія.
— По какому праву, если можно полюбопытствовать?
Тристамъ язвительно засмѣялся. Онъ ненавидѣлъ Торстратена за его лоскъ и манеры, завидовалъ ему и всячески старался его унизить.
— На этомъ кораблѣ я являюсь распорядителемъ, на основаніи всеобщаго желанія, — вскричалъ онъ. — Не правда-ли, друзья мои?
Но и Торстратенъ тоже обратился къ толпѣ со своей обычной насмѣшливой манерой во взглядѣ и тонѣ. — Не правда ли? — повторилъ онъ слова Тристама. — Отвѣчайте, мои друзья!
— По всѣмъ правамъ, ты предводитель, — вскричалъ Маркусъ. — Ты много видѣлъ на своемъ вѣку и знаешь всѣ законы.
— Ну, что законы! Имъ теперь конецъ! Мы повинуемся только своей собственной волѣ.
— Во всякомъ случаѣ, не тому арлекину. Скажи ему, пусть надѣнетъ дурацкій колпакъ.
— И возьметъ плеть въ руки, какъ знакъ своего королевскаго достоинства.
— Мы за одно съ тобой, Торстратенъ. Ты нашъ товарищъ, да и по образованію выше того. Ты долженъ быть нашимъ вожакомъ.
Голландецъ поклонился. — Благодарю васъ, господа, — сказалъ онъ развязно. — Всякому стаду нуженъ пастухъ, но, конечно, только для того, чтобъ защищать стадо.
— Хорошо сказано! Да здравствуетъ Торстратенъ.
Громкое ура разнеслось по кораблю.
— Хорошо сказано! Да вѣдь онъ сравнилъ, васъ съ баранами; это ясно.
— Для насъ Тристамъ голова, потому что онъ подпилилъ ключъ и открылъ намъ дверь тюрьмы.
Такимъ образомъ образовалось двѣ партіи, изъ которыхъ большая окружила голландца, между тѣмъ какъ худшіе изъ арестантовъ составили свиту Тристама.
Поддѣлываясь подъ грубые вкусы своихъ приверженцевъ, Тристамъ обратился къ нимъ со слѣдующими словами:
— Друзья мои, — сказалъ онъ, — будемъ теперь судить начальниковъ надъ солдатами и моряками. Эти господа оскорбляли насъ, обращались съ нами дурно, заковали насъ въ цѣпи и даже намѣревались продержать всю жизнь въ колоніи для арестантовъ. Теперь они должны получить за это воздаяніе.
— Да, да! — кричали союзники Тристама.
— Хорошо, мои друзья! Для двоихъ изъ нихъ, моихъ, личныхъ враговъ, у меня есть въ виду особое наказаніе, остальныхъ же просто выбросимъ за бортъ, всѣхъ, начиная съ капитана, и кончая послѣднимъ юнгой.
— Браво! Браво! Видѣть, какъ будутъ барахтаться наши мучители, это, должно быть, истинное наслажденіе.
— Особаго наказанія заслужили лейтенантъ Фитцгеральдъ и Антонъ Кроммеръ. Я хочу, чтобъ остальной путь они проѣхали за бортомъ, тамъ, гдѣ я долженъ былъ сидѣть во время бури и шквала, и если они уцѣлѣютъ, мы отдадимъ ихъ акуламъ только въ гавани.
Всѣ смѣялись. — Тристамъ, ты сущій сатана. Никто другой, какъ ты долженъ быть нашимъ вожакомъ.
— Ну, ведите же заключенныхъ.
Торстратенъ обратился, къ Антону, который, стоялъ недалеко отъ него. — Не бойся, — сказалъ онъ, — я беру тебя подъ свою защиту.
Антонъ вздохнулъ. — Благодарю васъ, сэръ, но, но…
— Ты мнѣ не вѣришь, юноша? За мной еще, можетъ быть, остается много долговъ, бѣдное дитя; во всякомъ случаѣ, пока я живъ, Томасъ Шварцъ тебя не тронетъ.
— Значитъ, вы тоже думаете, что онъ Томасъ Шварцъ?
— Я въ этомъ совершенно увѣренъ. А теперь, подойди сюда. Я говорю тебѣ «ты», Антонъ, потому что такъ больше задушевности. Подойди и держись всегда поближе ко мнѣ.
Голосъ Антона задрожалъ, когда онъ тихо спросилъ: — Неужели несчастные — офицеры дѣйствительно будутъ убиты?
— Ни одинъ, будь покоенъ.
Приверженцы Тристама вывели узниковъ изъ провіантской камеры, и вся толпа въ безпорядкѣ, съ шумомъ и крикомъ, появилась на палубѣ. На фрегатѣ царствовало полное безначаліе, нигдѣ ни одного часового, даже у руля не было достаточнаго числа людей, даже въ лазаретѣ, возлѣ больныхъ, не было дежурныхъ. Каждый дѣлалъ, что хотѣлъ, приходилъ и уходилъ, когда вздумается. Всѣ съѣстные припасы стояли на виду и никто не заботился о равномѣрномъ ихъ дѣлежѣ.
Офицеры были блѣдны, но сохраняли полное спокойствіе. По отношенію къ бунтовщикамъ они обнаруживали то равнодушіе, которое выноситъ все, не вступая въ сдѣлку съ безчестіемъ.
На помостѣ стоялъ Тристамъ и съ побѣдоноснымъ видомъ осматривался кругомъ. Онъ хромалъ, изъ ранъ у него текла кровь, голосъ охрипъ, но въ глазахъ свѣтилось сатанинское ликующее торжество. Часъ мщенія былъ близокъ.
На палубѣ, въ безпорядкѣ, валялись жертвы ожесточеннаго боя, солдаты, матросы, арестанты, всѣ вперемежку, съ зіяющими ранами, иные еще съ признаками жизни.
На фрегатѣ больше не было человѣка, который сказалъ бы: нужно сдѣлать то, или другое. Каждый былъ самъ себѣ господинъ, заботился только о себѣ, а всякій трудъ и работу оставлялъ на долю другихъ; никто не позаботился даже отдѣлить мертвыхъ отъ раненыхъ, или какимъ-нибудь образомъ облегчить раненымъ ихъ положеніе. Кому какое дѣло до того, что другіе страдаютъ? Эти люди и на свободѣ думали только о себѣ и никогда о другихъ.
Но былъ одинъ, который обнаружилъ чувство состраданія. На палубѣ, возлѣ умирающаго молодого солдата, стоялъ на колѣняхъ Аскотъ, лѣвой рукой придерживая его голову съ потемнѣвшимъ лидомъ, которое уже осѣнила тѣнь смерти. Будущій лордъ Кроуфордъ заботливо смачивалъ водой губы умирающаго, отгонялъ отъ него мухъ, а когда солдатъ слабѣющимъ голосомъ прошепталъ: «Молитесь, молитесь!», мальчикъ началъ читать «Отче нашъ», которое, быть можетъ, онъ одинъ изъ всѣхъ помнилъ въ эту минуту.
— И остави намъ долги наши, яко же и мы оставляемъ должникомъ нашимъ.
Солдатъ задвигалъ губами, какъ бы желая сказать «аминь», но изъ его израненной груди уже не вылетѣлъ ни одинъ звукъ; глаза его закрылись, голова стала тяжелѣе давить на руку Аскота… онъ умеръ.
Глубоко потрясенный, мальчикъ смотрѣлъ въ затихшее, неподвижное лицо. Этотъ убитый былъ первый мертвецъ, котораго ему пришлось увидать. Совсѣмъ особое чувство потрясло его юное, жизнерадостное сердце. Грудъ безъ дыханія, глаза безъ свѣта, рука безчувственная, какъ камень, что-то непонятно ужасное, такъ вотъ что называется смертью…
Аскотъ опустилъ голову умершаго на палубу. Онъ всталъ, чувствуя потребность собраться съ мыслями и принять какое-нибудь рѣшеніе.
Его увидалъ Тристамъ. — Ага! — вскричалъ онъ, — это достолюбезный господинъ Чельдерсъ, подойди ка сюда, молодчикъ!
Аскотъ не обратилъ на эти слова ни малѣйшаго вниманія; онъ скрестилъ руки и продолжалъ стоять на шканцахъ, не отвѣчая и не двигаясь.
Тристамъ подошелъ къ нему. — Будешь ты слушаться, негодяй? — вскричалъ онъ со злостью. — Тутъ твой батюшка милліонщикъ не поможетъ своими милліонами, наслѣдникъ-ли имени Кроуфорда, или сынъ послѣдняго поденщика, для насъ все едино.
Аскотъ весело разсмѣялся. Видъ стоявшаго передъ нимъ человѣка возбуждалъ въ немъ беззаботную игривость; ему было и забавно, но въ то же время чувство презрѣнія брало верхъ надъ всѣми другими.
— Вы знаете моего отца, потому что вы были лакеемъ въ его домѣ, не правда-ли? Фальшивое имя дѣла не мѣняетъ. Зовитесь хоть Биллемъ, хоть Томасомъ Шварцемъ, вы все остаетесь такимъ же мошенникомъ.
Тристамъ, какъ бѣшеный, съ крикомъ ярости, кинулся на мальчика, который такъ открыто оскорблялъ его.
Аскотъ встрѣтилъ его нападеніе совершенно спокойно. Искусный боецъ и боксеръ, онъ съ перваго же удара повалилъ противника на полъ. Тристамъ покатился по палубѣ, какъ свертокъ тряпья по наклонной плоскости, и опомнился лишь тогда, когда остановился, ударившись о шканцы.
Вскочивши, онъ, какъ стрѣла, налетѣлъ на своего побѣдителя. Аскотъ уже успѣлъ подготовиться къ этому новому нападенію, но на этотъ разъ встрѣтилъ его другимъ пріемомъ: правой рукой онъ схватилъ противника за пестрый тюрбанъ, а лѣвой сталъ наносилъ ему удары. Быть можетъ, до сихъ поръ Тристаму еще никогда не приходилось переносить такихъ полновѣсныхъ тумаковъ.
Нѣсколько минутъ онъ перемогался, во, наконецъ, ему стало не вмоготу «Спасите меня! Спасите! Мальчишка»… Больше онъ не могъ вымолвить ни слова, и только когда Аскотъ оттолкнулъ его отъ себя, онъ заговорилъ опять.
— Держи его! Держи его! Надо растоптать этого червяка!
Но ни одна рука не поднялась исполнить это приказаніе. Можетъ быть, сильные кулаки молодого человѣка внушали невольное почтеніе этимъ людямъ съ одичалыми нравами, а можетъ быть, втайнѣ они были довольны пораженіемъ хвастливаго Тристама. Какъ бы то ни было, но когда Аскотъ проходилъ между ними, пробираясь къ Антону и голландцу, онъ не встрѣтилъ никакой непріятности.
Безсильная злоба душила Тристама, онъ искалъ ей какого-нибудь выхода.
— Бросайте мертвыхъ за бортъ! — скомандовалъ онъ.
На этотъ разъ приказаніе начали исполнять моментально. Тутъ не могло быть и рѣчи о похоронахъ, какія устраиваетъ одинъ христіанинъ другому, не было никакого обряда, хотя бы только для внѣшности, ни камня, ни доски, замѣняющей гробъ, ни молитвы; трупы бросали въ море какъ они были, покрытые кровью, съ прилипшими волосами и растерзаннымъ платьемъ.
Вода вокругъ фрегата запѣнилась и заволновалась, на ней протянулись красныя полосы, изъ воды высунулась не одна широко разверстая пасть.
Даже самые загрубѣлые невольно пріостановились.
— Акулы! — передавалось изъ устъ въ уста. — Акулы!
— А вотъ еще одна! Три! Четыре!
— Ихъ привлекъ запахъ крови.
— Какой ужасный видъ у этихъ чудовищъ!
Побѣжали на другой конецъ корабля, но и здѣсь морскія гіэны плавали въ огромномъ количествѣ. Онѣ окружали фрегатъ, жадно ожидая новыхъ жертвъ, толкаясь и тѣсня другъ друга, били хвостами такъ, что вода взлетала кверху высокими волнами,
— Не подождать-ли лучше? — сказалъ кто-то. — Это отвратительно!
— Акулы слѣдуютъ за нами цѣлый день, — вскричалъ другой, — онѣ были даже раньше, чѣмъ на кораблѣ появились трупы.
— Что, собственно говоря, могутъ чувствовать мертвые отъ укусовъ этихъ обжоръ?
— Смотрите, какъ онѣ то сжимаютъ, то разжимаютъ зубы! Я думаю, такой звѣрь сразу раскуситъ человѣка пополамъ.
— Можно сдѣлать пробу. Мертвый отъ этого не пострадаетъ.
Выбросили одинъ трупъ за бортъ, и хищныя рыбы вперегонку ринулись на свою добычу. На нѣсколько секундъ все исчезло подъ пѣной, потомъ показалась красная волна, раздался неясный хрустъ и трескъ подъ водой, и все снова затихло. Акула проглотила его вмѣстѣ съ арестантскимъ платьемъ, даже вмѣстѣ съ сапогами.
Это кровавое зрѣлище пришлось какъ разъ по вкусу собравшихся зрителей, и, когда палуба опустѣла, они стали высматривать, нѣтъ-ли новаго корма для ненасытныхъ акулъ.
— Подождите минуту, мои друзья, — вскричалъ Тристамъ. — Сдается, что милые звѣрьки скоро получатъ еще отмѣнно лакомый кусочекъ, нѣчто весьма вкусное, что я приберегъ имъ на закуску.
Его взглядъ и весь видъ были такъ краснорѣчивы, что у многихъ по спинѣ пробѣжалъ морозъ, между тѣмъ какъ иные жадно ухватились за этотъ случай продолжить забаву.
— Что же ты придумалъ, Тристамъ? — кричали они.
— Чтобъ акулы послужили намъ вмѣсто палача. Теперь пора и покончить, ребята.
— Съ офицерами, конечно?
— Да. Я думаю, всѣ они должны умереть, всѣ, кромѣ одного, съ которымъ я раздѣлаюсь иначе.
— Тристамъ, ты хочешь живьемъ бросить ихъ акуламъ?
— Да. Развѣ не слѣдуетъ все негодное скормить имъ?
— Конечно, конечно, только…
— Или на васъ напала жалость? — спросилъ овъ насмѣшливо.
— Нѣтъ, нѣтъ, только страшно подумать. Брюхо акулы, вмѣсто гроба, брръ! Это ужасно!
— Брюхо акулы, или какое иное, --засмѣялся Тристамъ. — Вѣдь и могильные черви тоже не Богъ вѣсть какое избранное созданіе.
— Подавай ихъ сюда, повелителей! — закричалъ одинъ голосъ. — Акулы ужъ столько пожрали простого народа, что надо имъ когда-нибудь и дворянской кровью полакомиться.
— Хорошо сказано, — отозвался Тристамъ. — Такъ по вашему, съ этими рабовладѣльцами, съ этимъ отродьемъ мучителей пора покончитъ?
— Да, да!
— Ну, такъ тащите ихъ, ребята!
Самъ онъ былъ слишкомъ трусливъ, чтобъ подставлять себе еще разъ подъ кулачные удары, но изъ засады отомстить ненавистнымъ начальникамъ судна за всѣ перенесенныя изъ-зa нихъ оскорбленія онъ былъ очень радъ. — Тащите ихъ, этихъ избранниковъ судьбы, кричалъ онъ.
Нѣсколько особенно отчаянныхъ арестантовъ направились къ группѣ офицеровъ, которымъ не миновать бы ужасной участи, если бы вдругъ не раздался голосъ спокойно и хладнокровно заговорившаго человѣка.
Это былъ Торстратенъ. — Господа! — сказалъ онъ. — Не желаете ли еще разъ хорошенько обсудить вопросъ? Среди насъ нѣтъ ни одного моряка, какимъ же образомъ корабль войдетъ въ гавань, если вы убьете всѣхъ, знающихъ дѣло?
Тристамъ топнулъ ногой. — Не слушайте его! — кричалъ онъ. — Не слушайте! Что онъ все суется въ мои дѣла!
— Но онъ несомнѣнно правъ?
— Нисколько. Мы можемъ встрѣтить еще десять-двадцать кораблей, которые охотно дадутъ намъ шкипера.
— Съ которыми мы не сумѣемъ сговориться и вообще подойти къ нимъ, же рискуя собственной жизнью.
— Торстратенъ правъ, арестованныхъ офицеровъ нужно пощадить.
— Они должны умереть, умереть, — говорю вамъ. — Принимайтесь, братцы!
Друзья Тристама хотѣли накинуться на офицеровъ, но приверженцы Торстратена быстро загородили имъ дорогу, и при этомъ оказалось, что они были гораздо многочисленнѣе.
— Руки прочь! — вскричалъ Маркусъ. — Вы не должны дѣлать этимъ людямъ никакого вреда. Корабль въ нашихъ рукахъ, и пусть они остаются въ живыхъ.
— Конечно, конечно! Кто знаетъ, какъ скоро мы можемъ сойтись съ однимъ изъ кораблей экспедиціи, а когда это случится, то все обнаружится.
Тристамъ перемѣнился въ лицѣ. — Изъ этого слѣдуетъ, что всѣхъ, кто можетъ васъ выдать, нужно заранѣе убрать прочь, вскричалъ онъ.
— Наоборотъ, съ ними нужно обращаться, какъ можно лучше; тогда, въ случаѣ неудачи предпріятія, нашу попытку освободиться будутъ судить гораздо мягче, чѣмъ убійство человѣкъ двадцати офицеровъ.
— Торстратенъ правъ. Если намъ удастся найти какой-нибудь островъ, то эти люди должны будутъ подвести съ нему корабль.
— Надо бы уже и теперь попытаться перевести на нашу сторону кого-нибудь изъ нихъ, — вскричалъ Маркусъ. — Что будетъ съ нами, когда мы уничтожимъ весь провіантъ и не увидимъ къ тому времени никакого берега?
— Прежде чѣмъ до этого дойдетъ, можно, съ пистолетомъ въ рукахъ заставить этихъ людей направить корабль на вѣрный путь.
— Ахъ, если бы это было возможно?
Приверженцамъ Тристама не удалось протолкаться къ группѣ спокойно стоявшихъ офицеровъ; они были оттѣснены въ уголъ, откуда видѣли, какъ всѣхъ уцѣлѣвцшхъ изъ экипажа; фрегата провели въ тюрьму.
Торстратенъ и Маркусъ улучили удобную минуту, чтобъ завладѣть ключомъ. Голландецъ одинъ имѣлъ силы на троихъ, и ни одинъ изъ бунтовщиковъ не посмѣлъ бы подступить къ нему. Послѣ этого онъ завладѣлъ также капитанской каютой и двумя смежными съ ней каютами перваго и второго офицеровъ. Видя это, Тристамъ кусалъ до крови губы, но измѣнитъ уже не могъ ничего.
Выдержка и свободныя манеры благовоспитаннаго голландца гораздо внушительнѣе дѣйствовали на арестантовъ, чѣмъ его пестрый тюрбанъ и властный видъ, который онъ старался напустить на себя.
Палубу вычистили, и на мачту натянули большой запасный парусъ. Пользуясь свободой, которой они были лишены почти годъ, арестанты старались на всѣ лады вознаградить себя за всѣ перенесенныя лишенія. Они выкатили боченки съ виномъ и ромомъ, вскрыли сразу всѣ бочки съ заготовленнымъ въ прокъ мясомъ и уничтожили всѣ фрукты.
Одни сидѣли, распѣвая и насвистывая пѣсни, другіе, развалившись на коврахъ каютъ-компаніи играли въ карты и пили вино. Гдѣ-то раздобыли гармонику, которая своими звуками веселила однихъ и драла уши другимъ, и въ то же время на другомъ концѣ корабля испуганно кричали куры, которыми собирались лакомиться нѣкоторые завзятые гастрономы.
По палубѣ валялись книги и инструменты, камера, гдѣ хранилось оружіе, была разграблена, одна изъ двухъ оставшихся бочекъ съ водой вынесена на палубу и цѣлые мѣшки сухихъ бобовъ и гороха, ради потѣхи, выкинуты въ море. Какая охота питаться подобной гадостью, когда есть вещи получше изъ офицерскаго провіанта!
Антонъ взглянулъ на голландца. — Вѣдь скоро придется голодать, — сказалъ онъ, вздыхая.
Торстратенъ кивнулъ головой. — Тѣмъ скорѣе эти полоумные одумаются, — отвѣчалъ онъ. — Для самихъ себя у меня припасено на нѣсколько мѣсяцевъ.
И онъ указалъ на большіе запасы вина и мяса, лимоновъ, сахара и сухарей, которые были тщательно запрятаны въ каютахъ.
— Только нѣтъ воды — прибавилъ онъ. — Придется возложить надежду на дожди.
Антонъ съ негодованіемъ смотрѣлъ на весь этотъ безпорядочный, безпутный хаосѣ на палубѣ. Не вопіетъ-ли къ небу объ отмщеніи это попраніе всякихъ правъ и чести?
Пьяные люди рядами лежали на шканцахъ, тутъ же валялись пустыя бутылки, остатки недоѣденныхъ припасовъ, разорванное бѣлье, побитая посуда. Никто ничего не дѣлалъ, все шло вразбродъ, всѣ связи порваны, всѣ законы нарушены.
Глаза Аскота метали искры. — Помни мои слова, Антонъ, конецъ будетъ ужасенъ.
— Во всякомъ случаѣ, не обойдется безъ новаго кровопролитія.
— Когда эти безумцы увидятъ, что вмѣсто выгодъ, они сами на себя навлекли бѣду, то ярость ихъ обратится на зачинщиковъ и какъ только послѣдній кусокъ хлѣба будетъ съѣденъ, Тристаму придется плохо.
— Почему ты такъ думаешь? — спросилъ Антонъ.
— Потому что я читалъ исторіи древнихъ. Мармадюкъ, между прочимъ, далъ мнѣ одну такую книгу, — потомъ я тебѣ прочту изъ нея.
— Теперь? При такихъ обстоятельствахъ?
И Антонъ со страхомъ смотрѣлъ въ прекрасное лицо товарища.
— Ты хочешь читать, когда корабль на краю погибели, когда смерть во всѣхъ видахъ стережетъ насъ съ часа на часъ?
Аскотъ засмѣялся. — А ты такъ боишься смерти? спросилъ онъ.
— Не для себя самого, — отвѣчалъ Антонъ, — но если мой несчастный отецъ, ко всѣмъ несчастіямъ еще узнаетъ, что я умеръ, — вѣдь это ужасно!
Аскотъ долго молчалъ, съ хмурымъ лицомъ смотря на море.
— Если бы все шло такъ, какъ, хотѣлъ мой отецъ, — сказалъ онъ, — то теперь я сидѣлъ бы за переводомъ Цицерона и Ксенофонта, и каждая справка съ «подстрочникомъ» считалась бы за преступленіе. Послѣ уроковъ гулялъ бы подъ предводительствомъ наставниковъ, выслушивая назидательныя бесѣды по ботаникѣ, и все это приправлялось бы душеспасительными проповѣдями о благонравіи и добродѣтели. Онъ думаетъ, что это очень хорошо, онъ думаетъ, что поучать никогда не лишнее и что, если два мальчика надаютъ другъ другу боксовъ, то это великій грѣхъ. Боже мой! Я не въ состояніи жить по его вкусу. — Когда мы плыли по Темзѣ, — это было въ октябрѣ, то папа и мама закутали меня въ шубу. Бэби можетъ простудиться. Съ собой забрали цѣлую аптеку отвратительныхъ капель и пилюль; а я улучилъ минуту и всю эту ерунду выбросилъ въ воду. Туда же отправилъ и шубу, — потомъ, можетъ быть, рыбаки суевѣрно принимали ее за таинственное морское чудовище и крестились, когда она проплывала мимо.
— Аскотъ!
— Ну, да, что жъ такое? Вѣдь мнѣ пришлось бы, при всякомъ случайномъ кашлѣ или насморкѣ, глотать эту ужасную мѣшанину и слыть за умирающаго. Ну, а я такимъ образомъ разорвалъ свои цѣпи. А теперь, — продолжалъ онъ, — посмотри, какой интересной жизнью я живу. Опасность, борьба, тревога, вотъ это — жизнь. А папа въ это время живетъ безъ, всякихъ радостей, какъ будто все, что существуетъ въ мірѣ, заслуживаетъ только презрѣнія, — этого я не понимаю.
— О, Аскотъ, значитъ, ты совсѣмъ не тоскуешь по своимъ, не жаль тебѣ прекраснаго стараго замка, гдѣ…
— Можно умереть со скуки. Нѣтъ, нѣтъ; я хотѣлъ бы лучше быть сыномъ бѣднаго дровосѣка. Тогда мнѣ пришлось бы самому завоевывать жизнь, тогда я былъ бы дѣйствительно свободенъ. А такъ, — я плѣнникъ въ золотой клѣткѣ.
— Но вѣдь ты хотѣлъ вернуться къ родителямъ?
— Да, у меня было намѣреніе откровенно переговорить съ ними и тогда, какъ Мармадюкъ, уйти въ море. Теперь вышло: иначе, можетъ быть, лучше, можетъ быть, хуже, — это покажетъ будущее.
Пока мальчики вели этотъ разговоръ, Маркусъ и Торстратенъ совѣщались между собою въ каютѣ, а затѣмъ голландецъ отправился сообщить свои планы своимъ союзникамъ. Около двухсотъ рѣшительныхъ человѣкъ предоставляли себя въ его распоряженіе для приведенія этихъ плановъ въ исполненіе.
Торстратенъ подошелъ къ нашему другу и поманилъ его къ себѣ. — Подойди-ка сюда, Антонъ, ты долженъ быть моимъ посланникомъ.
— Къ кому, сэръ?
— Къ капитану Ловэлю. Спроси его, согласенъ-ли онъ довести корабль до какого-нибудь западно-африканскаго города и высадить насъ тамъ. За это я, съ своей стороны, ручаюсь за его безопасность. Онъ опять получитъ команду надъ «Королемъ Эдуардомъ» и потомъ можетъ дѣлать съ фрегатомъ все, что угодно.
Антонъ покачалъ головой. — Онъ на это никогда не согласится, сэръ. Такой поступокъ онъ счелъ бы противнымъ чести.
Торстратенъ то краснѣлъ, то блѣднѣлъ. — Честь? — повторилъ онъ. — Честь? Да, у кого есть милліоны, тотъ можетъ беречь ее, ради собственнаго удовольствія, какъ предметъ роскоши, но въ борьбѣ съ превратностями жизни она въ высшей степени неудобна. Будь я на мѣстѣ капитана Ловэля, я оборудовалъ бы съ султаномъ занзибарскимъ блестящее дѣльце, предложивъ ему купить корабль. Придумать какую-нибудь побасенку для успокоенія полудикарей совсѣмъ не трудно.
— Это я тоже долженъ предложить капитану?
Торстратенъ улыбнулся. — Ты долженъ только спроситъ его, желаетъ-ли онъ вести фрегатъ въ Африку. Америка для насъ слишкомъ опасна.
Антонъ поклонился. — Я исполню ваше приказаніе, сэръ.
— Хорошо, тогда я дамъ тебѣ необходимую охрану. Не безпокойся, тебѣ не грозитъ никакая опасность.
Антонъ немного замялся. — Я долженъ войти въ тюрьму, сэръ?
— Да. Вѣрь мнѣ, мой юноша, я свое слово держу.
— И я съ тобой, — вскричалъ Аскотъ. — Что за важность вообще, если бы даже мышеловка захлопнулась. Судьбу корабля должны дѣлить всѣ, находящіеся на немъ.
Антонъ покраснѣлъ. — Я не хотѣлъ бы прослыть трусомъ, — вскричалъ онъ. — Конечно, господинъ Торстратенъ, я иду, защитите меня только отъ сообщниковъ Тристама.
— Будь покоенъ, мой юноша. Повѣрь мнѣ хоть на этотъ разъ.
Антонъ поклонился. — Оставайся, Аскотъ, я хочу одинъ исполнять порученіе.
И онъ пошелъ къ двери тюрьмы, которую Торстратенъ отомкнулъ для него. Нѣсколько вооруженныхъ человѣкъ стали у выхода, а Тристамъ и его товарищи издали съ безпокойствомъ слѣдили за всѣмъ происходившимъ.
Офицеры сидѣли на деревянныхъ скамейкахъ, или спали на койкахъ колодниковъ. Въ продолженіе двѣнадцати часовъ они не получали ни пищи, ни питья и, видя весь этотъ безпорядокъ, хорошо понимали, какой опасности подвергается корабль, лишенный знающаго руководителя; не удивительно поэтому, что всѣ они были озабочены и уже начинали терять всякую надежду.
Лейтенантъ Фитцгеральдъ подошелъ къ мальчику и протянулъ ему руку. — Ну, Антонъ, что ты принесъ намъ? Надѣюсь, не смертный приговоръ?
— О, сэръ, — со вздохомъ отвѣчалъ нашъ другъ, — нѣчто столь же ужасное, какъ мнѣ кажется. Но, нельзя-ли узнать, угодно-ли господину капитану выслушать меня.
Капитану доложили, и черезъ минуту предводитель несчастнаго корабля стоялъ передъ посланномъ бунтовщиковъ, окруженный всѣми офицерами и нижними чинами, причемъ солдаты стояли такъ, что могли слышать каждое слово.
Лицо капитана Ловэля было блѣдно, но выражало спокойствіе; въ глазахъ виднѣлась та рѣшимость, которая не отступаетъ ни передъ какимъ «если», или «но».
— Можешь говорить, — сказалъ онъ юному посланцу, — мы всѣ слушаемъ тебя.
Антонъ опустилъ глаза. — Я только исполнитель чужого порученія, сэръ. Прошу васъ такъ и отнестись ко мнѣ.
И затѣмъ онъ передалъ свое порученіе.
— Вотъ все, что я долженъ былъ передать вамъ, сэръ.
Капитанъ Ловэль обвелъ глазами присутствующихъ; на его мужественномъ лицѣ выражалось глубокое душевное горе.
— Мы должны отнестись къ дѣлу очень серьезно, — сказалъ онъ послѣ минутной паузы, — такъ серьезно, какъ то и требуютъ обстоятельства. Корабль несется на удачу, безъ кормчаго, воды нѣтъ, а такъ какъ запасы выброшены въ море, то провіанта хватитъ всего на какихъ-нибудь двѣ недѣли. А затѣмъ, всѣ мы умремъ голодной смертью, — друзья, и враги, бунтовщики и солдаты. А между тѣмъ еще есть время благополучно войти въ гавань; но для этого мы должны заключить недостойную сдѣлку съ преступниками, отдавши казенную собственность въ чужія руки и позволивъ арестантамъ совершить противозаконный побѣгъ. Я не могу одинъ рѣшать вопроса, когда дѣло идетъ о жизни столькихъ людей. Потому прошу васъ, господа, сначала откровенно высказать ваше собственное мнѣніе… Рядовой Блайтъ, слово принадлежитъ вамъ.
Матросъ, съ закаленнымъ лицомъ моряка, съ чистосердечными голубыми глазами, довѣрчиво смотрѣлъ въ серьезное лицо своего начальника.
— Я этого никогда не сдѣлаю, господинъ капитанъ. Прошу прощенія.
— Теперь очередь за вами, унтеръ-офицеръ Мульгравъ.
Старикъ улыбнулся. — Это, чтобъ мы свезли въ Африку этихъ бездѣльниковъ? А потомъ, чтобъ всѣ узнали въ Англіи и стали показывать на насъ пальцами? Нѣтъ, сэръ, голодать солдаты согласны, но на такія штуки не пойдутъ!
Легкая усмѣшка мелькнула на лицѣ капитана, и онъ перевелъ взглядъ на офицеровъ. «А вы, господа?»
Общее «нѣтъ!» было отвѣтомъ. Лучше смерть, чѣмъ безчестіе,
Капитанъ подалъ офицерамъ поочередно руки. — Благодарю васъ, господа, — сказалъ онъ. — Я лично рѣшилъ, конечно, также, но не считалъ себя въ правѣ принять отвѣтственность на себя одного.
Затѣмъ онъ обратился къ нашему другу и сказалъ спокойно:
— Можешь передать пославшему тебя о томъ, — что здѣсь произошло на твоихъ глазахъ, юноша. Нашъ отвѣтъ, — единогласное «нѣтъ».'
Антонъ поклонился и постучалъ извнутри въ дверь тюрьмы; Торстратенъ тотчасъ открылъ. Глаза голландца блестѣли отъ ожиданія, губы нервно подергивались. «Ну, — шепталъ, онъ — ну?»
— Они отказались, сэръ. Я зналъ это заранѣе.
Торстратенъ зашатался, какъ отъ удара. — Что же будетъ дальше? — шепталъ онъ, — Мы должны всѣ погибнуть! всѣ!
Онъ стиснулъ руки и ушелъ въ каюту, гдѣ, какъ разбитый, опустился на стулъ. Безъ воды, среди необозримаго океана, безъ руля, безъ цѣли. Чѣмъ все это кончится?
А пьянствующая компанія на палубѣ не заглядывала въ будущее, она жила настоящимъ моментомъ, упиваясь изъ чаши радостей. Торстратенъ былъ въ отчаяніи, онъ чувствовалъ себя, какъ человѣкъ, прошедшій долгій, утомительный путь, и, наконецъ, стоящій у цѣли, но вдругъ непредвидѣннымъ препятствіемъ эта цѣль отодвинута дальше, чѣмъ когда-нибудь;;
Онъ перебиралъ руками въ карманахъ, полныхъ чистаго золота и драгоцѣнныхъ сокровищъ.
Вое это лежало въ выдвижномъ ящикѣ шкафа, тамъ, гдѣ капитанъ хранилъ документы корабля и свое собственное имущество. Тамъ было цѣлое состояніе, съ которымъ всю остальную жизнь можно было наслаждаться, не шевеля пальцемъ. Въ портфелѣ лежали тысячефунтовые билеты, простые шелестящіе листочки, легковѣсные и сами по себѣ не стоющіе ничего, но въ обмѣнъ на нихъ давались всѣ радости, всѣ блага жизни.
Никогда и во снѣ не грезилось этому блѣдноликому человѣку, чтобы фортуна собирала для него такіе перлы и съ такой щедростью высыпала свой рогъ изобилія къ его ногамъ. И вдругъ всѣ роскошныя перспективы, развернувшіяся передъ нимъ, обладателемъ такого количества денегъ, померкли, всѣ его планы разбились объ упрямство этихъ крѣпколобыхъ людей, которые свою честь цѣнили выше всего на свѣтѣ.
Отвратительная улыбка искривила и обезобразила правильныя черты Торстратена. Честь! Что такое честь?
Миѳъ, мечта! Химера, ради которой столько жизненныхъ радостей объявляются безнравственными и запретными и которая однако же держитъ въ своей власти людей и дѣлаетъ ихъ свободными передъ лицомъ собственныхъ слабостей и передъ всѣмъ человѣчествомъ. Честь! Громкое слово и вызовъ въ одно и то же время.
Самъ онъ всегда ненавидѣлъ это слово. Пропускалъ ли онъ школьникомъ свои уроки, или, юношей, манкировалъ работой въ купеческой конторѣ, уклонялся ли, въ качествѣ солдата, отъ исполненія возложенныхъ на него обязанностей, всегда и вездѣ ему твердили о чести.
Да и позднѣе, когда онъ поддѣлалъ первый вексель, когда онъ принималъ косвенное участіе въ одной значительной кражѣ со взломомъ, — недостатокъ чести всякій разъ ставился ему на видъ.
И сегодня, опять тотъ же блѣдный призракъ сталъ на его дорогѣ и не даетъ его протянутой рукѣ овладѣть улыбающимся ему счастьемъ.
О, онъ готовъ со злости разнести все, вее разбить въ дребезги.
Неужели ему суждено умереть съ карманами, набитыми золотомъ и драгоцѣнностями, неужели всѣ эти деньги, этотъ ключъ къ счастью, будетъ вѣчно лежатъ на днѣ моря?
Любой нищій на лондонскихъ улицахъ былъ богаче его, у котораго въ рукахъ были тысячи. Имѣть столько средствъ и не быть въ состоявши ими воспользоваться, — можно ли чувствовать себя болѣе безсильнымъ?
Онъ съ ненавистью и дикой угрозой смотрѣлъ на кутилъ, которые, подъ вліяніемъ винныхъ паровъ, опрокидывали на полъ бутылки, чтобъ вылить послѣднія капли, и разбивали пустыя бутылки о главную мачту. Нагромождались горы осколковъ, на которые пьяные натыкались и падали, — по палубѣ текла кровь.
Въ одномъ углу кто-то хриплымъ голосомъ и заплетающимся языкомъ тянулъ пѣсню, въ другомъ пьяный самъ съ собой велъ безконечные разговоры, воображая, что говоритъ передъ многолюднымъ собраніемъ; иные плакали пьяными слезами и причитали.
«О, моя погибшая жизнь, моя погибшая жизнь! Не я ли былъ единственнымъ сыномъ у родителей, не у меня-ли были всѣ надежды на успѣхъ? Горе, горе! моя бѣдная мать на колѣняхъ молила меня исправиться, а я поднялъ на нее руку, — да, я ударилъ ее, билъ ее. И съ тѣхъ поръ фуріи преслѣдуютъ меня».
Въ одной группѣ велись разговоры о неотъемлемыхъ правахъ человѣка, — Никакого закона, никакого, такъ называемаго, права! — кричалъ одинъ. — Все это пора отмѣнить.
— Чего хочу, то для меня и законъ.
— А кто мнѣ перечитъ, того по шапкѣ.
— А то такъ тебя самого въ шею, долговязый Джинъ.
— Только, разумѣется, не ты, пивная бочка.
— Не хочешь-ли попробовать?
Тутъ вмѣшалось сразу нѣсколько человѣкъ. — Оставь толстяка въ покоѣ, Джимъ. Онъ на большой дорогѣ уложилъ дубиной двухъ прохожихъ, и тебя раздавитъ, какъ муху.
Злобный взглядъ остановился на говорившемъ; повидимому, толстяку не очень нравилось напоминаніе о темномъ пунктѣ изъ его прошлаго. — А вотъ ты такъ попалъ въ рабочій домъ за благочестивыя намѣренія, не правда ли? — спросилъ онъ ѣдко. — Я кое-что слышалъ, какъ на этотъ счетъ кое-кто перешептывался.
Присутствующіе громкимъ смѣхомъ поощряли эту сцену. Перекоры мало-по-малу перешли въ ругань, а наконецъ, и въ драку, въ которой и Джимъ и его пріятель были избиты толстякомъ.
Остальные арестанты, составлявшіе публику, увеличивали общій шумъ, каждый громогласно выражалъ свое мнѣніе, и старался. такъ или иначе повліять, на ходъ ссоры, поджигая спорящихъ то насмѣшкой, то похвалами.
Снизу, время отъ времени, доносились протяжные стоны, стукъ въ палубу, порой слабый зовъ и жалобы. То были больные, которые уже двѣнадцать часовъ лежали въ лазаретѣ безъ всякаго ухода, безъ пищи, безъ капли воды.
Торстратенъ провелъ рукой по глазамъ. «Кто отчаялся, — пропалъ», думалъ онъ, вспоминая пословицу, и постарался прогнать угнетавшія его мысли. Пока есть возможность, онъ будетъ надѣяться и дѣйствовать.
Своими настояніями онъ добился, чтобы тѣ, кто былъ потрезвѣе, принесли заключеннымъ провизіи и присмотрѣли за больными въ лазаретѣ. Но когда эти люди хотѣли почерпнуть воды изъ бочки, на нихъ съ угрозой налетѣлъ Тристамъ. — Прочь отсюда, вода моя!
— Она принадлежитъ намъ всѣмъ, — отвѣчали ему.
— Собственность есть кража, по крайней мѣрѣ, ты самъ проповѣдывалъ это раньше. Уходи-ка добромъ.
— Ты не получишь ни капли!
— Унесите воду въ каюту, — шепнулъ Торстратенъ. — Наполнимъ бутылки и кружки, ребята. Эти безумцы способны сдуру все выкинуть за бортъ, какъ это они сдѣлали съ бобами и горохомъ.
Тристамъ былъ оттѣсненъ отъ бочки съ водой; желая отомстить, онъ собралъ вокругъ себя кучку приверженцевъ и, благодаря всеобщему возбужденію, дѣло дошло бы до серьезнаго побоища, но вдругъ все измѣнилось, какъ по волшебству.
— Корабль въ виду! — закричалъ Аскотъ.
Все смолкло, все насторожилось. — Гдѣ? гдѣ?
— Не нашей-ли экспедиціи?
— Это было бы ужасное, неслыханное несчастіе.
Заключенные офицеры смотрѣли черезъ рѣшетку.
— О, Боже, если бы это былъ одинъ изъ нашихъ кораблей!
— Тише, чтобъ насъ не услыхали эти безумцы.
Тристамъ выходилъ изъ себя. — Прочь! — кричалъ онъ. — Не подавайте знаковъ, не смотрите туда! Чужое судно ни въ какомъ случаѣ не должно насъ замѣтить.
На этотъ разъ его желаніе вполнѣ совпадало съ желаніемъ Торстратена. — Деньги я не отдамъ, — думалъ послѣдній. — Лучше брошу въ море, а властямъ не отдамъ.
Антонъ также наблюдалъ ва черной точкой, еле виднѣвшейся вдали. Вго сердце было полно тревоги, онъ всѣми силами души цѣплялся за надежду получитъ спасеніе отъ этого неизвѣстнаго судна.
— Ахъ, если бы это былъ корабль, принадлежащій къ экспедиціи, можетъ быть, тотъ самый, на которомъ находится его отецъ!
И онъ невольно сложилъ руки въ боязливомъ ожиданіи.
Тристамъ подбѣжалъ къ нему съ кулаками, съ искаженнымъ злобой лицомъ. — Ты не смѣешь молиться! — прошепталъ онъ. — Не смѣешь.
Антонъ невольно отступилъ. Это худое лицо съ горящими глазами внушало ему ужасъ.
Арестанты вокругъ смѣялись. — Развѣ ты вѣришь въ Бога, который можетъ услышать молитву, Тристамъ?
Онъ посмотрѣлъ на нихъ растерянно. — Это неизвѣстно, пробормоталъ онъ блѣдными губами.
— Да, это неизвѣстно! — подтвердилъ другой. — За каждымъ стоитъ кто-то, невидимо, конечно! Но когда минута настанетъ, онъ схватываетъ ледяной рукой и свертываетъ тебѣ шею.
Тристамъ вскрикнулъ, вскочилъ съ мѣста и обернулся назадъ.
— Никого! — вскричалъ онъ. — Никого! Врешь ты!
И онъ бросился искать, среди обломковъ, капитанскую трубу.
Сначала онъ рылся въ осколкахъ съ проклятіями и ругательствами, дотомъ сталъ просить жалобнымъ тономъ. — Труба? Трубу! Не видѣлъ-ли кто?
Торстратенъ неотступно слѣдилъ за неизвѣстнымъ кораблемъ. Онъ терзался вопросомъ о томъ, что будетъ, если съ этого судна дѣйствительно замѣтятъ, что фрегатъ несется наугадъ, если спустятъ лодку и подплывутъ къ нимъ? Если корабль принадлежитъ къ экспедиціи, то избѣжать этого невозможно. Если бы ему, Торстратену, удалось держать рѣчь, то можно бы.
Но нѣтъ же, нѣтъ! Показаніе офицеровъ выяснитъ все.
Умно-ли это, что онъ оставилъ этихъ людей въ живыхъ?
Аскотъ неслышными шагами подошелъ къ голландцу.
— Корабль уходитъ, — прошепталъ онъ.
— Правда? Вы думаете?
— Я вижу, сэръ.
Торстратенъ вздохнулъ съ облегченіемъ. — Дѣйствительно, дѣйствительно! Эта опасность проходитъ мимо.
Повидимому, и Тристамъ сдѣлалъ такое же наблюденіе.
— Миновало, — кричалъ онъ, — миновало! На этотъ разъ ледяная рука меня еще не хватаетъ.
И онъ опрокинулъ въ ротъ большую кружку вина и выпилъ до дна. Мертвая тишина водворилась среди заключенныхъ; такъ же тихо было и тамъ, гдѣ Антонъ и Аскотъ смотрѣли вслѣдъ исчезавшему кораблю. Тѣмъ громче и необузданнѣе предавались оргіи ошалѣлые арестанты.
Послѣдніе лучи солнца исчезли, на небѣ появилась луна со свитой яркихъ звѣздъ, и вѣчныя свѣтила милліонами глазъ смотрѣли внизъ, на хаосъ, царившій на бортѣ несчастнаго корабля, отражаясь въ красныхъ капляхъ крови, которой все было забрызгано.
ГЛАВА VIII.
правитьПри такихъ обстоятельствахъ прошло больше недѣли, все ближе угрожая необузданной толпѣ, потянулся блѣдный призракъ, несущій гибель и страданія. То былъ голодъ.
Все, созданное руками другихъ, было разрушено, всѣ установленія уничтожены, всѣ законы попраны, но, на мѣсто упраздненнаго стараго, не было создано ничего новаго.
Первое возбужденіе отъ побѣды, отуманившее головы, улеглось, винный хмѣль испарился, люда поневолѣ отрезвѣли и, ничѣмъ не занятые, уныло смотрѣли другъ на друга.
Какъ разъ сегодня поваръ варилъ послѣднюю гороховую похлебку на послѣднемъ запасѣ прѣсной воды. Что же подадутъ на столъ завтра?
Запертые офицеры уже цѣлую недѣлю получали половинный паекъ, всѣ больные перемерли отъ недостатка воды и ухода, вся живность на-половину съѣдена, на-половину выброшена за бортъ, и припасы таяли какъ снѣгъ подъ лучами солнца.
Больше не было ничего, ровно ничего.
— Однако жъ, я видѣлъ цѣлый рядъ бочекъ, — сказалъ одинъ. — И во всѣхъ была солонина. Куда все это дѣлось?
— Выброшено въ море, отвѣчалъ голосъ изъ толпы.
— Ты сдурѣлъ! Кто и зачѣмъ сталъ, бы это дѣлать?
— Вы сами, ради потѣхи, кормили акулъ, ты и многіе другіе, всѣ вы были пьяны.
— Неправда! — кричалъ первый. — Неправда!
— Нѣтъ, правда, — подтвердилъ цѣлый хоръ голосовъ. — Мы всѣ это видѣли.
— И не помѣшали такому безумію? Да васъ бы слѣдовало тутъ же повѣсить.
Толпа смотрѣла на него съ озлобленіемъ. — Вотъ какъ! Теперь не хватаетъ припасовъ, такъ ты насъ сдѣлалъ отвѣтчиками. Этакъ ловко сваливать съ больной головы на здоровую.
Тутъ вступился Тристамъ. — Коли былъ грѣхъ, такъ въ отвѣтѣ всѣ, — сказалъ онъ. — Къ тому же, никто не имѣлъ и права останавливать другого: равная свобода для всѣхъ, вотъ наше правило.
Одинъ изъ самыхъ разъяренныхъ медленно повернулся къ нему, схватилъ за грудь и началъ трясти эту тщедушную фигуру, какъ какой-нибудь свертокъ тряпья. — Это твои проклятыя штуки, — зарычалъ онъ. — Если я тебя схвачу и вышвырну за бортъ, такъ это тоже мое право?
Тристамъ поблѣднѣлъ. — Нѣтъ, — закричалъ онъ, нѣтъ! — Жизнь не вернешь назадъ. Это особая статья. Жизни никто не долженъ вредить.
— Брехня! — проворчалъ тотъ сквозь зубы, выпуская его. — То ты первый кричалъ громче всѣхъ, а теперь на утекъ, въ мышиную нору.
Между тѣмъ недовольная толпа, обыскавъ всѣ закоулки въ трюмѣ, вернулась на палубу съ извѣстіемъ, что нигдѣ ничего съѣстного нѣтъ, ни гороха, ни сухарей, ни крошки хлѣба.
— Хлѣбъ вы сожгли! — вскричалъ опять одинъ обличитель изъ толпы. — Вы его облили ромомъ и подожгли, чтобъ посмотрѣть, какъ изъ мѣшковъ побѣгутъ тараканы! Или ужъ вы забыли? Цѣлыми толпами высыпали оттуда мыши и тараканы, и вы охотились за ними, и тѣхъ, которымъ удавалось убѣжать, ловили и снова бросали въ огонь. Вонъ на мачтахъ и планкахъ до сихъ поръ слѣды отъ этой потѣхи.
На это обвиненіе никто не отозвался. Человѣкъ этотъ говорилъ правду, и еслибъ кое-кто изъ сохранившихъ разсудокъ не потушилъ начинавшагося пожара, то корабль, быть можетъ, погибъ бы въ пламени. Замѣчательно, что все это стало ясно только теперь, пока же держался хмѣль, никто объ этомъ не помышлялъ.
Послѣдній обѣдъ прошелъ въ глубокой тишинѣ. Уже на сегодня чувствовался недостатокъ, и хорошіе ѣдоки встали изъ-за стола, не насытившись, а воды не было вовсе: Что же будетъ завтра?
— Тамъ, въ каютѣ, у нихъ еще кое-что припрятано, — прошепталъ Тристамъ. — Я увѣренъ, что у нихъ есть провіантъ.
— Такъ идите туда, ребята!
Тристамъ покачалъ головой. — Я не пойду. Этотъ Торстратенъ начнетъ палить изъ пистолета.
— Ахъ ты, заячья морда!
И нѣсколько смѣльчаковъ начали стучать въ дверь каюты. — Съ вашего позволенія, сэръ! Не найдется-ли здѣсь капельки водицы?
Голландецъ покачалъ головой. — У меня и у моихъ друзей нѣтъ ничего. Удостовѣрьтесь сами, товарищи.
Арестанты жадно осмотрѣли всѣ углы, даже обыскали постель. Нѣтъ! Рѣшительно ничего! У этого блѣднолицаго человѣка съ важной осанкой не было тайнъ, онъ не припряталъ ничего съѣстного; онъ наравнѣ со всѣми терпѣлъ отъ голода и жажды.
Вломившаяся къ нему толпа удалилась, съ опаской пятясь назадъ.
— Слушай, — сказалъ одинъ, — знаешь, что я думаю?
— Ну?
— Этотъ молодецъ знается съ нечистой силой. Когда они остаются одни съ — рубцеватымъ и съ двумя мальчишками, то онъ скажетъ такое слово, и столъ готовъ.
— Брр! — вздрогнулъ другой. — Я бы не сталъ ѣсть съ ними.
— Это почему? А еслибъ была дичина, торты и блины?
— И тогда не сталъ бы. Мнѣ своя душа дороже.
Товарищъ его. вздохнулъ. Да, душа, — сказалъ онъ раздумчиво.
— Душа! Есть-ли въ насъ, въ сакомъ дѣлѣ, что-нибудь такое, къ чему не подступишь ни съ питьемъ, ни съ картами, ни съ какими-нибудь такими жизненными благами? Вотъ, у насъ сколько дней было и вино и всякія хорошія вещи, а — стали-ли мы отъ этого счастливѣе, чѣмъ прежде?
— Не стали, — признался другой. — Вотъ потому-то я и говорю, что не сталъ бы ѣсть, если бъ мнѣ предложили чего-нибудь изъ вѣдьминой кухни.
— Хочешь, я разскажу тебѣ вообще, что думаю? — прибавилъ онъ.
— Ну, разсказывай.
— Видишь, — заговорилъ тотъ тихо, довѣрчивымъ тономъ. — Я думаю, если что достается такъ себѣ, зря, безъ настоящаго права, это не приноситъ счастья. Въ Лондонѣ мы таскали изъ кармановъ кошельки и отцѣпляли цѣпочки, въ томъ убѣжденіи, что они имѣютъ въ изобиліи всѣ блага жизни, а мы бѣдны; но за то намъ приходилось жить, какъ затравленнымъ зайцамъ, вѣчно подъ страхомъ преслѣдованія, вѣчно въ бѣгахъ. Теперь то же самое, — только не люди, не человѣческіе законы насъ преслѣдуютъ, а жестокая смерть. Еще дня три, а потомъ, при такой жарѣ, даже самые сильные не выдержатъ безъ воды.
Полный отчаянія взглядъ встрѣтился съ его взглядомъ. «Неужели мы должны умереть такъ скоро? Это ужасно!»
Въ это время появилось блѣдное лицо Тристама.
— Ну, какъ дѣла? Нашли вы воду, или мясо?
Они, молча, покачали головами. На Тристама уже начинали смотрѣть, какъ на причину общаго бѣдствія, и относиться къ нему съ ненавистью, которую не старались скрывать.
Онъ смотрѣлъ на нихъ съ вытянутой физіономіей, кровь горячей струей прилила ему къ сердцу. Не началось ли уже броженіе, безпокойство, которое грозитъ ему, рано или поздно, опасностью?
Если бы у него были крылья, онъ немедленно улетѣлъ бы съ корабля.
Торстратенъ, со своей стороны, послѣ переговоровъ, съ арестантами, тоже озабоченно покачивалъ головой. Правда, въ потайномъ стѣнномъ шкафу, скрытомъ за шкафомъ, у него оставались еще кой-какіе запасы, которыхъ не нашли арестанты, но самое появленіе арестантовъ уже доказывало, что провіизія истощилась, и что голодная смерть ломится въ двери. Еще нѣсколько дней, а затѣмъ…
Безъ ужаса нельзя было думать объ этомъ.
Напрасно взоры съ безпокойствомъ искали по сторонамъ, напрасно надежды летѣли навстрѣчу спасенію, ожидая его съ часа на часъ: нигдѣ не было земли, осѣненной деревьями и орошаемой ручьями, и тамъ, гдѣ море сходилось съ небомъ, казалось, тюремныя стѣны окружали корабль; покинутый живыми, фрегатъ медленно шелъ по теченію, гонимый вѣтромъ по океану, — куда, это было извѣстно одному Богу.
По жиламъ Торстратена пробѣгалъ то жаръ, то холодъ.
Умереть подъ этимъ теплымъ небомъ, съ тысячами въ карманѣ, умереть жертвой простого, презрѣннаго голода, — это ужасно.
— Антонъ, — сказалъ онъ хриплымъ голосомъ.
— Сэръ?
— Антонъ, подойди ко мнѣ, добрый мальчикъ. Ты долженъ попытаться еще разъ, еще разъ поговорить съ капитаномъ Ловэлемъ. Навѣрное, и самъ онъ не желаетъ умереть съ голода, да не пожелаетъ и товарищей вести на гибель. Передай ему мое предложеніе, которое, по совѣсти, онъ можетъ принять.
Нашъ другъ еле замѣтно покачалъ головой. — Я пойду, сэръ, отвѣчалъ онъ покорно.
— Хорошо, хорошо, мой юноша. Такъ скажи ему слѣдующее. Я согласенъ сегодня же освободить его и его товарищей, но за это онъ долженъ пойти со мной на сдѣлку, онъ долженъ… солгать, да, солгать, я не могу подобрать другого слова. Но неужели же это дѣйствительно до такой степени дурно? Онъ долженъ обѣщать всему этому сброду, что предоставитъ имъ свободно бѣжать; когда же мы дойдемъ до гавани, онъ безъ труда можетъ справиться съ ними, при помощи солдатъ. Только меня пусть отпуститъ на волю. Одного меня. Можешь ты передать ему это отъ меня, мой добрый юноша?
Антонъ поклонился. — Сказать это я могу, сэръ.
— Но ты думаешь, что это ни къ чему не поведетъ?
— Совершенно ни къ чему.
— Только потому, что нужно сказать ложь? Какое заблужденіе! Вѣдь это дѣлается для того, чтобъ всѣхъ насъ спасти отъ смерти. Развѣ это не добрая, не похвальная цѣль?
— Не знаю, сэръ, но…
— Нѣтъ, мой другъ, никакихъ «но». Только на этотъ разъ безъ «но». Все оружіе, вся аммуниція, все будетъ сдано; что же могутъ сдѣлать безоружные голодные люди? Ничего нѣтъ легче, какъ заманивъ ихъ обѣщаніемъ, потомъ захватитъ врасплохъ.
— Я скажу это капитану, сэръ.
— Постой, постой! Постарайся какъ-нибудь доставить мнѣ возможность переговорить съ нимъ лично; на словахъ я бы все это разсказалъ ему лучше, я бы не отсталъ отъ него, пока бы не убѣдилъ его. Ахъ, да, да, юноша, постарайся, чтобъ капитанъ принялъ меня на четверть часа.
Антонъ пошелъ. Онъ сдѣлалъ видъ, будто безъ всякаго намѣренія очутился у того мѣста, гдѣ желѣзная рѣшетка была пробита, и черезъ нѣсколько минутъ ему уже удалось подать знакъ лейтенанту, который протянулъ ему свою узкую, исхудалую руку. Какъ измѣнился молодой офицеръ! Лицо похудѣло, глаза ввалились, общій видъ былъ вялый. — Ну, Антонъ, — сказалъ онъ слабымъ голосомъ, — съ чѣмъ ты пришелъ? Опять какое-нибудь недостойное предложеніе?
— О, сэръ, сэръ! Я только посланный, вы не должны этого забывать.
— Посланный отъ фальшиваго монетчика, который вовлекъ тебя въ бѣду. Антонъ, ты обѣщалъ мнѣ ни подъ какимъ видомъ не имѣть съ нимъ сношеній.
— Вѣдь и это не по доброй волѣ, сэръ. Вѣдь Торстратенъ защищаетъ меня отъ этого негодяя, Тристама, онъ меня кормитъ и поитъ и за это не требуетъ отъ меня ровно ничего, противнаго чести. Что могу я сдѣлать? Я въ его власти.
Мармадюкъ наклонилъ голову. — Не поддавайся только его вліянію, — сказалъ онъ. — Не позволяй ему отравлять твою душу, это главное. — А теперь, — продолжалъ онъ, — скажи, какое дано тебѣ порученіе?
Антонъ сообщилъ ему предложеніе голландца, потомъ передалъ его и капитану Ловэлю, который отрицательно покачалъ головой.
— Я не вхожу съ нимъ ни въ какіе переговоры, да это и безполезно. Раньше нѣсколькихъ дней невозможно достичь населеннаго берега, а до тѣхъ поръ мы успѣемъ умереть.
Антону стало страшно. Какъ спокойно говорилъ объ этомъ капитанъ.
— Сэръ, — сказалъ онъ, — если бы вы взялись вычислить, въ какомъ пунктѣ находится фрегатъ! Быть можетъ, поблизости есть острова. Ужасно думать о смерти, когда спасеніе, можетъ быть, близко.
Капитанъ пожалъ плечами. — Мнѣ обязаны безъ всякихъ условій передать управленіе кораблемъ, — сказалъ онъ. — Бунтовщики должны добровольно идти въ тюрьму, — только при соблюденіи этихъ условій я сдѣлаю все, что въ моихъ силахъ, для спасенія корабля; въ противномъ случаѣ, ровно ничего, — тѣмъ болѣе, что по всѣмъ вѣроятіямъ, всякая надежда уже потеряна. Недостатокъ воды дѣлаетъ безпомощнымъ все.
Антонъ вздохнулъ. — Господинъ капитанъ, — сказалъ онъ. — Голландецъ не въ состояніи заставить мятежниковъ исполнить эти требованія.
— Охотно допускаю, но еще меньше онъ можетъ заставить меня пойти на сдѣлку съ нимъ, преступникомъ и негодяемъ.
Нашъ другъ передалъ этотъ отвѣтъ Торстратену и при этомъ сдѣлался свидѣтелемъ такого необузданнаго взрыва, о какомъ не имѣлъ даже понятія. Торстратенъ, съ глухимъ стономъ, бросился ничкомъ на полъ, все сильное тѣло его судорожно вздрагивало, пальцы впились въ лежавшій подъ столомъ коверъ, разрывая его на части. «Умереть, — стоналъ онъ, — умереть! Я не хочу! Не хочу! Въ моихъ жилахъ еще на полстолѣтія хватитъ силы для жизни, — я не позволю заграждать себѣ дорогу».
По всему тѣлу у него выступилъ потъ и онъ скрежеталъ зубами.
— Что получилъ я отъ жизни до сихъ поръ! — стоналъ онъ. — Ничего, ничего! И неужели теперь; когда, наконецъ, передо мной открывается будущность, я буду утопленъ, какъ бѣшеная собака? Именно теперь? Не хочу! Не хочу!
И съ нимъ сдѣлался судорожный припадокъ. На губахъ выступила пѣна, глаза скосило, руки свело. Наконецъ, онъ потерялъ сознаніе и молча и неподвижно лежалъ съ посѣрѣвшимъ лицомъ, какъ мертвецъ.
Антонъ и Аскотъ, переглянулись. — Что теперь дѣлать? — боязливо прошепталъ нашъ другъ. — Я позову Маркуса.
Аскотъ покачалъ головой. — Оставь! — прошепталъ онъ. — У него въ карманахъ звенитъ золото, почемъ мы знаемъ, слѣдуетъ-ли, чтобъ объ этомъ узналъ Маркусъ.
— Да, но…
— Онъ очувствуется, не безпокойся. Смотри, вотъ именно въ тѣ минуты, когда онъ думаетъ, что его никто не видитъ, онъ пересчитываетъ краденыя сокровища.
И смѣлымъ жестомъ единственный сынъ лорда Кроуфорда вытащилъ изъ кармана арестанта чулокъ, до самымъ краевъ набитый гинеями. — Слышишь, какъ брякаетъ? О, небо! если бы мои родители видѣли, какъ въ обществѣ находится ихъ бережно лелеянное дитятко! — И, расхохотавшись, онъ всунулъ обратно драгоцѣнный чулокъ. — Я думаю, это такой архимошенникъ, что вралъ бы, даже стоя передъ лицомъ самого Бога. Плутни, вотъ его стихія.
Антонъ содрогнулся. — Чѣмъ все это кончится? — прошепталъ онъ.
— Вѣроятно, смертью. Вообще, когда я обо всемъ это думаю…
— Ну, Аскотъ…
— Ну, больше ничего!
— Тогда ты мучишься за своихъ родителей, правда?
— Морализируй поменьше, сынъ мой. Посмотри-ка, вонъ почтенный Торстратенъ ужъ оправляется. Влей ему малость вина въ глотку, вѣдь ты его лейбъ-пажъ.
Антонъ досталъ изъ шкафа бутылку и влилъ немного укрѣпляющаго напитка въ ротъ голландца, который открывъ глаза и дико озирался вокругъ. Потомъ онъ схватился за карманъ и, убѣдившись, что деньги на мѣстѣ, глубоко вздохнулъ.
— Не видать еще корабля, Антонъ?
— Ничего не видать, сэръ.
Медленно и съ трудомъ Торстратенъ поднялся съ пода. — Не попадалась-ли тебѣ гдѣ-нибудь иголка, мой юноша? И нитки? Мнѣ бы надо кое-что зашить.
Антонъ принесъ ему и то, и другое. Самъ онъ, какъ бы безъ всякаго намѣренія вышелъ изъ каюты, и оба они съ Аскотомъ, черезъ щель въ стѣнѣ, стали наблюдать, за голландцемъ. Онъ зашивалъ карманъ.
— Да, надо, чтобы рыбы не воспользовались прекрасными, блестящими гинеями, — прошепталъ Аскотъ. — Какъ старается, глупецъ! Онъ ослѣпъ отъ скудости и страха.
— Слушай, — сказалъ Антонъ. — Тамъ, на палубѣ, опять поднимается ссора.
Съ палубы доносился шумъ голосовъ, брань и проклятія. Одинъ изъ арестантовъ обвинялъ другихъ, неистовый гвалтъ стоялъ но всему кораблю.
— Можно было бы хоть наловить рыбы, — кричалъ кто-то. — Изжарить ее въ собственномъ жирѣ, иди, въ худшемъ случаѣ, съѣсть хоть сырую, чтобъ не умереть съ голоду.
— Да, да, давайте лодку.
— Какой вздоръ! Для этого кораблю пришлось бы стоять на одномъ мѣстѣ. Развѣ это возможно!
— Такъ неужели же нѣтъ никого, кто понималъ бы толкъ въ морскомъ дѣлѣ?
Никто не отозвался, и шумъ усилился еще болѣе. Нѣсколько арестантовъ, изнуренные жаждой, уже лежали въ тѣни солнечнаго паруса, безучастные ко всему. Это были малодушные, потерявшіе бодрость и сломившіеся подъ первымъ же ударомъ, они закрывали лицо руками, и многіе безсильно плакали.
Жаркое солнце раскаленными лучами обдавало медленно двигавшійся корабль, со всѣхъ сторонъ окружалъ его раскаленный воздухъ.
На всемъ, доступномъ глазу, пространствѣ видно было только воду, одну воду, а между тѣмъ пересохшій языкъ прилипалъ къ небу, и страданія отъ жажды начинали отодвигать на задній планъ всѣ мысли, даже мысли о голодѣ. Чистота и красота лазурныхъ волнъ могла привести въ восхищеніе, а между тѣмъ каждый, всплескъ ихъ былъ ударомъ кинжала. Тысячи квадратныхъ миль воды, и ни единой капли, чтобъ утолить жажду, чтобъ смочить горящія губы.
Иные, доведенные до отчаянія, пытались утолить жажду морской водой, но какъ разъ эти несчастные — страдали потомъ всѣхъ сильнѣе, и больные, распростертые, въ полной апатіи, лежали на палубѣ.
Весь день и слѣдующая за нимъ ночь прошли среди этого удручающаго, удушливаго зноя, который считается предвѣстникомъ бури.
И опять на небѣ засіяло то же неумолимое солнце, опять ни одного облака, ни земли, ни одного бѣлаго паруса. Медленно въ сердцахъ разростался страхъ и отчаяніе, которые рвались наружу, стремились выразиться въ бурныхъ слезахъ, въ разрушительныхъ дѣйствіяхъ, чтобъ грудь не разорвалась отъ напора чувства.
Сжатые кулаки поднимались вверху, запекшіяся губы съ трудомъ лепетали безсаяаныя слова. Дѣло доходило до безпричинной ненависти другъ къ другу.
— У тѣхъ, въ каютѣ, навѣрное есть припасы, — твердилъ Тристамъ. Ищите, ищите, друзья мои, отнимите у грабителей драгоцѣнную воду.
И толпа снова ввалилась въ тѣсный трюмъ. — Выдавай, что вы тамъ спрятали! — кричали смѣльчаки. — Куда дѣвалась вся робость и осторожность! Грубыя руки взламывали короба и ящики, ломали замки и срывали задвижки, гдѣ-нибудь да должны же быть спрятанные запасы!
У Торстратена замерло сердце. Стоило арестантамъ найти потайной шкафъ, и послѣдняя надежда рушилась.
Но, конечно, первый, кто протянетъ къ нему руку, не воспользуется своимъ открытіемъ. Этотъ моментъ будетъ его послѣднимъ моментомъ.
Обѣ партіи горящими глазами слѣдили другъ за другомъ. Всѣ хранилища были взломаны, у каждаго въ рукахъ сверкалъ ножъ, у всѣхъ на губахъ были проклятія.
— Не найти ничего! Ровно ничего! Чѣмъ же и какъ вы живете? Или для васъ творятся чудеса и знаменія?
Торстратенъ засмѣялся. — Да вѣдь и вы тоже живете! Чего же вамъ надо?
— Только, между вами и нами большая разница. Взгляните въ зеркало! Что вы потеряли? А мы изголодались, одурѣли отъ жажды.
Голландецъ пожалъ плечами. — Тутъ я помочь вамъ не могу.
Прошелъ еще день. Люди со стонами лежали рядами на койкахъ и на палубѣ. На иныхъ койкахъ лежали уже умершіе, на другихъ еще слышался тихій лихорадочный бредъ, кто-то всхлипывалъ, безпрерывно двигалъ рукою, жестомъ показывая, что проситъ пить. Картина была раздирающая душу.
Нѣкоторые еще сидѣли, быстро размахивали руками и вели громкіе разговоры; и все это въ самомъ дикомъ бреду. Кто-нибудь разсказывалъ свою исторію, и эти путаныя, безсвязныя рѣчи безпощаднаго, неумолимаго самообвиненія производили тягостное впечатлѣніе. — Воды! — въ страхѣ шептали пересохшія губы. — Воды! Я хочу начать новую жизнь, я хочу молиться! Воды! Воды!
Одинъ, уже отмѣченный смертью, монотонно навѣвалъ что-то про себя, быть-можетъ, колыбельную пѣсню, съ простымъ, наивнымъ напѣвомъ, единственное чистое воспоминаніе изъ всей омраченной пороками и позоромъ жизни. Все ниже и ниже опускалось надъ нимъ крыло смерти, все тише становился слабый голосъ и наконецъ совсѣмъ замеръ, и слабая улыбка подернула губы. Смерть! Умеръ въ жаркой борьбѣ, съ миромъ-ли, знаетъ только тотъ, кто разбойнику на крестѣ сказалъ: «Нынѣ же будешь со мною въ раю».
Жарко горѣли лучи солнца, приводя въ отчаяніе тѣхъ, кто еще имѣлъ несчастіе быть здоровымъ. — Во всемъ виноватъ этотъ негодяй съ лисьими глазами, — ворчали они.
— Тристамъ! Ему мы обязаны, что теперь погибаемъ! А въ колоніи, можетъ быть, жили бы себѣ отлично. Можетъ быть, удалось бы бѣжать въ лѣсъ.
Въ отвѣтъ раздалось проклятіе. — Не поминайте о лѣсѣ! Я не выдержу! — со скрежетомъ закричалъ одинъ изъ арестантовъ.
— Это ужъ слишкомъ, слишкомъ!
— Потому что ты былъ лѣснымъ воромъ и убилъ лѣсничаго?
— Замолчи, или и тебѣ будетъ то же!
— Вонъ идетъ Тристамъ, — послышался голосъ. — Негодяй, вовлекшій насъ въ бѣду.
— Надо его за бортъ, этого Іуду.
— Да, да! — закричалъ первый громкимъ голосомъ, когда Трастамъ встрѣтился съ нимъ взглядомъ. — Это мы про тебя, проклятый проныра.
Тристамъ струсилъ. — Что такое я вамъ сдѣлалъ? — вскричалъ онъ.
— Ты обманулъ насъ, наобѣщалъ такого, что не можетъ исполниться! Будь ты проклятъ!
Ему грозили кулаками прямо въ лицо. — Кто обзывалъ начальство шайкой живодеровъ? Ты! Кто называлъ бунтъ святымъ дѣломъ и съ самаго отъѣзда изъ Англіи подзадоривалъ насъ? Ты! И еще разъ ты!
— Ты судилъ намъ острова, фруктовыя деревья, источники. Гдѣ все это? Отвѣчай, самозванецъ!
— Да, да! Вѣдь ты собирался въ короли къ дикарямъ. Или забылъ?
— Гдѣ теперь твои зеленые острова? Покажи ихъ, или мы вышвырнемъ тебя вѣ море, мошенникъ изъ мошенниковъю
Тристамъ съежился отъ страха. — Чего вы отъ меня хотите? — вскричалъ онъ. — Развѣ я виноватъ, что насъ занесло?
— Конечно, конечно ты! Никому изъ насъ не пришло бы въ голову заварить такую кашу. Это ты нашептывалъ и науськивалъ.
— Долой этого негодяя! Нечего долго съ нимъ разговаривать!
— Караулъ! — закричалъ изо всѣхъ силъ Тристамъ. — Караулъ! Они хотятъ убить меня!
Но этотъ крикъ произвелъ дѣйствіе какъ разъ обратное тому, на которое онъ разсчитывалъ. Со всѣхъ сторонъ на него полѣзли съ кулаками и посыпался цѣлый хоръ проклятій. — Погляди на этихъ мертвецовъ, --кричали они, — на этихъ несчастныхъ, которые не могутъ ни жить, ни умереть! Это твоихъ рукъ дѣло!
— Ты виновникъ тысячи несчастій!
Тристамъ съ отчаяніемъ озирался во всѣ стороны. — Господи! — кричалъ онъ. — Вы сошли съ ума!
— Не призывай Господа, негодяй! Для такихъ, какъ ты, у него нѣтъ ушей.
Вся толпа набросилась на ненавистнаго и толчками, и пинками гнали его къ борту. — Убирайся! Убирайся! Акулы ужъ такъ давно отъ насъ ничего не получали.
Тристамъ бросался туда и сюда. — Я для васъ укралъ ключъ. — кричалъ онъ. — Я подпилилъ его, я освободилъ васъ.
Толпа разразилась дикимъ ревомъ. — Это и было нашимъ несчастьемъ, лгунъ! Въ каждомъ словѣ твоемъ отрава. Въ каждомъ словѣ ядъ!
И они схватили его, повалили и дали исходъ своей ярости, обрушивъ ее на него. Сотни голосовъ кричали и визжали въ безумной сумятицѣ, покрывая своимъ ревомъ одинъ голосъ, который изо всѣхъ силъ старался заставить услыхать себя.
— Люди, люди, смотрите же сюда! Лодка! Лодка!
Торстратенъ услыхалъ этотъ крикъ и воспрянулъ, какъ отъ электрическаго удара. — Кажется, кто-то сказалъ лодка! Лодка?
Аскотъ прорвался черезъ толпу и въ три прыжка очутился на мачтѣ. — Островитяне! — кричалъ онъ изо всѣхъ силъ. — Островитяне въ лодкѣ! Ура! Мы спасены!
Его молодой сильный голосъ сдѣлалъ свое дѣло, свалка прекратилась, смутьяны начали прислушиваться, всѣ взоры устремились по направленію протянутой руки молодого человѣка, радостные возгласы огласили воздухъ.
— Люди! Люди!
Офицеры и солдаты въ тюрьмѣ тоже замѣтили маленькое неуклюжее судно, и у нихъ оно вызывало такое же чувство величайшей, потрясающей радости. И, безъ всякаго уговора, какъ общій взрывъ могучаго, глубокаго чувства, вдругъ неудержимо и мощно раздалось: «Слава въ вышнихъ Богу!»
Аскотъ пѣлъ вмѣстѣ съ другими. На оживленномъ, изящномъ лицѣ мальчика отражалось умиленіе, онъ замахалъ соломенной шляпой и радостно улыбнулся въ отвѣтъ на сочувственный знакъ Антона.
Дикари, со своей стороны, были охвачены настоящимъ ужасомъ. Съ минуту они, въ остолбенѣніи, смотрѣли на корабль, какъ на какое-нибудь чудовище, вынырнувшее изъ моря, а потомъ быстро пустились въ бѣгство. Они съ силой налегли на всѣ четыре весла, и лодка, какъ птица, полетѣла по волнамъ.
Аскотъ забрался наверхъ, до самаго конца мачты. — Я вижу землю, — кричалъ онъ. — Совсѣмъ, совсѣмъ близко. Это должно быть, большой, поросшій лѣсомъ островъ.
Это завѣтное слово стозвучнымъ откликомъ пронеслось по палубѣ. Земля! Земля! Оно передавалось изъ устъ въ уста, оно опьяняло несчастныхъ, изнуренныхъ голодомъ и жаждой людей.
Земля! Земля! Вода! Вода! Этотъ крикъ радости безконечно повторялся на всѣ лады.
Потомъ эта радость смѣнилась понятнымъ страхомъ не попасть на берегъ, обѣщавшій спасеніе. — Какъ, намъ попасть туда, вскричалъ одинъ голосъ.
— Надо идти вслѣдъ за лодкой.
— Это легко сказать! Но кто же ведетъ корабль?
Блѣдныя лица уставились другъ на друга. — Да, кто ведетъ корабль?
— Можетъ быть, вѣтеръ и волны несутъ насъ, куда слѣдуетъ.
— А, можетъ быть, совсѣмъ напротивъ. Развѣ можно полагаться на случай, когда дѣло идетъ о спасеніи жизни!
— Да, но развѣ ты знаешь, какъ направить корабль по фарватеру этой лодки?
И они пытливо смотрѣли другъ на друга. — Есть-ли между нами кто-нибудь, кто это можетъ?
— Нѣтъ, — сказалъ кто-то, — но на кораблѣ есть мореплававатели.
— О, они для насъ ничего не сдѣлаютъ!
Тристамъ, окровавленный, разбитый, поднялся съ пола. — Послѣдуемъ примѣру дикихъ, — вскричалъ онъ. — Поплывемъ къ землѣ на лодкахъ.
Сотни главъ обратились къ такелажу. Эти двѣ орѣховыя скорлупы? И на нихъ нужно разъ десять проѣхать съ корабля до берега.
— Я этого не вынесу! — вскричалъ одинъ. — Или перевезите меня первымъ.
— Я тоже! Я тоже!
— Значитъ, не спастись никому, потому что съ кораблемъ намъ не совладать.
— Сэръ! — вскричалъ одинъ голосъ. — скажите, мы приближаемся къ острову?
— Нѣтъ! — отвѣчалъ Аскотъ. — Напротивъ, разстояніе между нами и лодкой становится больше.,
— Господи Боже! Такъ мы этакъ можемъ опять потерять берегъ изъ виду.
— Въ самомъ дѣлѣ, надо положить этому конецъ. Тутъ пьешь отраву по-каплямъ. Я предлагаю просить прощенія у капитана.
— Да! Да! Вотъ умное слово!
Тристамъ сжалъ кулаки. — Я говорю нѣтъ! — кричалъ онъ. — Тысячу разъ нѣтъ! Развѣ вы хотите, чтобъ съ вами поступили, какъ съ провинившимися школьниками?
— Опять этотъ смутьянъ закопошился, — вскричалъ одинъ голосъ. — Мало еще тумаковъ ему надавали!
— Убейте его, этого виновника нашихъ бѣдъ.
— Лучше бросьте его и пойдемъ говорить съ капитаномъ. Сэръ Ловэль и его товарищи, конечно, и сами дорожатъ своей жизнью, и это облегчитъ для насъ дѣло.
Всѣ стали безпокойно посматривать другъ на друга. — Кто берется говорить съ офицерами?
Никто не отвѣчалъ. Теперь имъ сразу припомнилось, что еще у тогда, когда провіанта и воды было вдоволь, они заставляли своихъ безоружныхъ плѣнниковъ голодать и томиться жаждой припомнилось, что они самовольно и дерзко растратили казенное имущество.
— Иди ты! — шепталъ одинъ другому. — Я не рѣшаюсь.
— Да и я тоже.
— Насъ относитъ, — возвѣстилъ Аскотъ. — Лодка исчезла!
Крикъ ужаса раздался ему въ отвѣтъ. — Спѣшите же, спѣшите, пока не поздно!
— Надо послать депутацію, — предложилъ кто-то. — Ключъ отъ тюрьмы у Торстратена; возьмите отъ него.
Въ дверь каюты раздались тяжелые удары. — Отворяй, — голландецъ, отворяй.
Торстратенъ не шевелился, въ его душѣ происходила цѣлая буря.
Онъ зналъ, что острова обыкновенно лежатъ группами, и, если не удастся добраться до перваго изъ нихъ, то, быть можетъ, они будутъ счастливѣе относительно другихъ. Наконецъ, лодки дикихъ могутъ подойти настолько близко, чтобъ воспользоваться ими для побѣга.
Припасовъ для себя и для товарищей у него оставалось еще на нѣсколько дней, и онъ не хотѣлъ сдаваться добровольно.
— Отвори! — кричали стучавшіе въ дверь. — Открой!
Отвѣта не было.
Наконецъ, дверь подъ сильнымъ напоромъ разлетѣлась въ щепки. — Давай ключъ, — -- кричали передніе изъ осаждавшихъ. — Давай сюда!
— Я потерялъ, — вскричалъ голландецъ. —Ищите гдѣ знаете.
На него накинулись и повалили на подъ. Не смотря на жестокое сопротивленіе, арестанты вырвали у него ключъ, и, хотя онъ кусался и царапался, какъ дикій звѣрь, они принудили его выйти изъ каюты.
Нѣсколько человѣкъ изъ самыхъ рѣшительныхъ, согласились сообща пойти въ тюрьму. Страшный видъ имѣли эти лица, нѣсколько дней немытыя, покрытыя кровью, эти всклокоченные волосы, растерзанная одежда, обведенные темными кругами глаза.
— Острова больше не видно, — сообщилъ Аскотъ.
Эти слова отозвались отчаяніемъ. — Скорѣе! Скорѣе! На этотъ разъ мы не. потерпимъ неудачи.
И вотъ передъ офицерами предстала кучка людей самаго жалкаго вида. Опустивъ головы, судорожно сжавъ руки, они говорили дрожащимъ голосомъ.
— Мы хотѣли просить!.. просить…
Капитанъ Ловэль поднялся. — Говорите прямо ребята.
— Сэръ! тутъ недалеко островъ, мы голодаемъ, мы просимъ прощенія. Ваша честь могли бы спасти насъ всѣхъ.
— Если бъ взялъ главную команду и подвелъ корабль къ сушѣ? Не такъ-ли?
— Да! О, да!
— Хорошо, только подъ условіемъ. Вы покоряетесь вполнѣ, занимаете свои мѣста въ этой тюрьмѣ и всѣ подписываете протоколъ, гдѣ будетъ изложенъ ходъ дѣла. Согласны?
Арестанты струсили, нѣкоторые бросились цѣловать руки и края одежды капитана. — Сэръ! Сэръ! Это поведетъ насъ на плаху.
Спокойные, добрые глаза капитана съ состраданіемъ смотрѣли на побѣжденныхъ.
— Я сдѣлаю для васъ все, что могу, — сказалъ сэръ Ловэль, — но вы должны теперь покориться.
Арестанты начали совѣтоваться между собою. — Ну, съ благословенія Божія! — сказалъ, наконецъ, выборный. — Только, ваша честь, мы надѣемся на ваше слово.
Капитанъ наклонилъ голову. — Будьте покойны. — А теперь, прибавилъ онъ, не будемъ терять времени.
Всѣ заключенные вышли изъ тюрьмы, и въ ней снова водворились преступники. Тристама и Торстратена пришлось тащить силкомъ, и, при первомъ же прикосновеніи, одинъ изъ матросовъ замѣтилъ отдувшійся карманъ Торстратена, — Сэръ! — вскричалъ онъ, — у этого парня что-то припрятано, вѣроятно, деньги.
Торстратенъ на всѣ лады старался отдѣлаться отъ ухватившагося за него матроса. — Все, что у меня есть, это моя собственность, — кричалъ онъ. — Прочь руки! Я не потерплю,! чтобы рылись у меня въ карманахъ.
— Каторжникъ не имѣетъ собственности, мосье краснобай.
И Томъ Мульгравъ вытащилъ изъ кармана ножъ и пырнулъ по вздувшемуся карману. Золотая монеты, со звономъ раскатились по палубѣ. Торстратенъ вскрикнулъ отъ боли .и: пришелъ въ такое изступленіе, что нѣсколько человѣкъ съ трудомъ могли съ нимъ справиться. Банковые билеты пришлось также отнимать силой, причемъ, онъ быстро накинулся на солдатъ, вцѣпился острыми зубами въ листки и разорвалъ ихъ, а клочья бросилъ въ море.
— Если не мнѣ, такъ пусть же не достаются никому, — кричалъ онъ.
Его заковали въ кандалы, а всѣхъ остальныхъ, арестантовъ отправили въ тюрьму, и дверь за ними со скрипомъ закрылась. Никто не только не сопротивлялся, но самые непокорные и строптивые молили о пощадѣ.
Уже черезъ нѣсколько часовъ, несмотря на нужды и недостатки, корабль получилъ совсѣмъ иной видъ. Антонъ прибралъ каюты и поставилъ на столъ всѣ оставшіеся запасы; матросы, хотя истощенные голодомъ и жаждой, снесли больныхъ въ лазаретъ, мертвыхъ завернули въ старые паруса и, привѣсивъ грузъ, опустили въ море, а потомъ приступили къ чисткѣ палубы.
На мачтахъ забѣлѣли паруса, капитанъ и шкипера усердно трудились надъ тѣмъ, чтобъ посредствомъ хотя и попорченныхъ инструментовъ опредѣлить, въ какомъ мѣстѣ океана находится фрегатъ, въ то же время нѣсколько плотниковъ занимались починкой кухни и крыши.
Капитанъ раздѣлилъ всѣ припасы на равныя части, на свою долю оставивъ не больше, чѣмъ на долю послѣдняго корабельнаго юнги.
Потомъ онъ вышелъ на палубу объявить людямъ, что фрегатъ совершенно уклонился отъ правильнаго пути и находится въ полосѣ мертваго затишья. — Возможно, что вокругъ есть острова, — прибавилъ капитанъ, — и, быть можетъ, одинъ изъ нихъ мы скоро увидимъ. До сихъ поръ Богъ не оставлялъ насъ, будемъ надѣяться на него и впередъ, — не такъ-ли, ребята?
Громкое. — Да, ваша честь! — было отвѣтомъ на это дружелюбное обращеніе. Снова на вахтѣ стоялъ караулъ, блестѣли ярко вычищенныя планки, пустыя бочки для воды лежали въ назначенныхъ для нихъ помѣщеніяхъ, и больнымъ, хоть отчасти, оказана необходимая помощь и роздано лѣкарство.
И вдругъ передъ кораблемъ вторично какъ бы вынырнулъ изъ моря довольно большой островъ.
Натянули всѣ паруса, во всѣхъ сердцахъ ликовала радость. Тамъ, гдѣ есть люди, должка быть и вода.
Только Антонъ тщетно искалъ отвѣта на заботившій его вопросъ.
Откуда взять провіанта для дальнѣйшаго путешествія въ колоніи, если бы даже на островѣ оказалась вода, плоды, даже обиліе птицъ и рыбы?
И онъ вздыхалъ въ то время, когда другіе предавались радости.
Съ палубы можно было уже различить опушку лѣса желаннаго берега, въ видѣ темной полосы, выдвигавшейся изъ воды. Островъ, повидимому, былъ гористый, потому что на горизонтѣ рисовались зубчатыя очертанія; спустя нѣкоторое время можно было разглядѣть великолѣпный водопадъ. Между скалами, прорѣзая ихъ, въ долину стремился свѣтлый, широкій потокъ, впадавшій въ море.
По обѣимъ сторонамъ росли лѣса кокосовыхъ пальмъ, гористый берегъ постепенными уступами спускался къ водѣ, омывавшей его послѣдніе выступы.
— Рай! — повторяли на кораблѣ.
— Но гдѣ же люди?
— И лодки не видать! Рѣка, должно быть, ведетъ внутрь острова.
Фрегатъ стоялъ передъ растянувшимся на большое пространство берегомъ, и измѣреніе глубины показало, что подойти ближе не было возможности. Причалить можно было только въ лодкѣ.
Стаи голубей кружились надъ вершинами деревьевъ, по стволамъ бѣгали векши и безчисленное количество пѣвчихъ птицъ порхало въ гущѣ листвы; но ни человѣка, ни крупнаго животнаго не было видно.
Капитанъ Ловэль предложилъ выйти добровольцамъ. Сильный отрядъ вооруженныхъ съ ногъ до головы людей, съ кадками и бочками отправились на сушу.
На островѣ матросовъ встрѣтила тишина, храма. Если бы передъ тѣмъ они не видали нѣсколькихъ голыхъ дикарей въ лодкѣ, то каждый почелъ бы этотъ островъ за необитаемый.
Запасшись свѣжей водой изъ горнаго источника и кокосовыми орѣхами, четыре человѣка подвезли эти припасы къ фрегату и опять вернулись на берегъ, для дальнѣйшихъ поисковъ провизіи.
Молоко молодыхъ кокосовыхъ орѣховъ, какъ единственный освѣжающій напитокъ, отдали больнымъ, а воду и ядра раздѣлили. между всѣми; потомъ капитанъ предложилъ раздѣлитъ весь экипажъ фрегата на двѣ половины и одну изъ нихъ, снабдивъ оружіемъ, послать на землю.
— Капитанъ Кукъ видѣлъ на этихъ островахъ свиней, — -- заключилъ онъ. — Надо и намъ попытаться застрѣлить нѣсколько штукъ, чтобы имѣть запасъ мяса для кухни. Нѣсколько мѣшковъ соли, слава Богу, еще уцѣлѣли.
Предложеніе его не только было принято съ радостью, но понадобилось не мало усилій, чтобъ заставить людей понять, что нельзя всѣмъ уйти съ корабля. Каждому хотѣлось, послѣ долгаго пребыванія въ этомъ тѣсномъ пространствѣ, вырваться на просторъ, въ роскошный, цвѣтущій лѣсъ.
Лица арестантовъ выражали сердитое недовольство. Послѣ всего, что имъ пришлось пережить, послѣ мукъ и лишеній всякаго рода, можно сказать, въ самый моментъ побѣды, имъ пришлось сложить оружіе. Имъ не суждено было гулять подъ шумящей листвой деревьевъ и отдыхать на мхахъ и цвѣтущей травѣ.
Тристамъ грызъ зубами желѣзныя перекладины, такъ что красныя капли крови выступили у него на деснахъ. — Долго ли мы будемъ стоять тутъ? — со скрежетомъ говорилъ онъ. — Не дождешься, когда пойдемъ дальше!
— Будь доволенъ, что хоть ушли отъ голодной смерти, тебѣ бы все фордыбачить!
Тристамъ пожалъ плечами. — Избавились ли мы отъ голодной смерти, это еще вопросъ, — ворчалъ онъ. — Матросы заботятся о себѣ, а насъ оставили на волю судьбы.
— Этого нельзя ожидать отъ капитана Ловэдя. Къ тому же, вѣдь половина экипажа осталась на кораблѣ.
— Съ удовольствіемъ всѣмъ имъ свернулъ бы шею, — процѣдилъ сквозь зубы Тристамъ.
Пока шли эти перекоры, успѣлъ сформироваться второй отрядъ. Люди успѣли утолить жажду, каждый съѣлъ по изрядному куску свѣжихъ кокосовыхъ орѣховъ, и теперь, снабженные ружьями, топорами и ножами, они собирались пуститься на охоту за свиньями. Потому не удивительно, что всѣ находились въ наилучшемъ настроеніи, и что, время отъ времени, шутливое словцо прорывалось, несмотря на строгую дисциплину.
Лейтенантъ Фитцгеральдъ тоже находился въ числѣ лицъ, отправлявшихся въ экспедицію, а вмѣстѣ съ нимъ Антонъ, Аскотъ и старый Мульгравъ. Они разсчитывали остаться на ночь, раскинуть палатки и развести костры. Аскотъ одурѣлъ отъ удовольствія. — Подумать только; что не убѣги я тогда, и теперь, въ этотъ часъ, мнѣ пришлось бы прогуливаться съ учителемъ, — говорилъ онъ съ сіяющими глазами. — Представить только, сколько на мою грѣшную голову сыпалось бы спасительныхъ поученій!
— Которыхъ ты вполнѣ заслуживаешь, мой милый. Вѣдь твои родители, безъ сомнѣнія, считаютъ тебя погибшимъ.
— Тѣмъ имъ будетъ пріятнѣе, когда я воспряну живъ и невредимъ. Не порти мнѣ лучезарнаго дня, — слышишь Мармадюкъ!
Онъ размахивалъ въ воздухѣ ружьемъ и громкимъ ура оглашалъ окрестности. Посреди всѣхъ опасностей и лишеній, на кораблѣ ли, оставшемся безъ провіанта, на берегу ли безъ всякихъ удобствъ цивилизаціи, Аскотъ одинаково встрѣчалъ жизнь съ ясной улыбкой и непоколебимой бодростью. Онъ первый вскочилъ въ лодку и первый же вышелъ на сушу, гдѣ матросы проворно черпали ведрами воду изъ широкаго воднаго бассейна, спѣша пополнить растраченные запасы изъ желѣзныхъ бочекъ. Земля повсюду была покрыта густой травой и усѣяна цвѣтами, поражавшими богатствомъ формъ и цвѣтовъ. Группы удивительныхъ кокосовыхъ пальмъ украшали берегъ; надъ ними, перероетая ихъ, возвышались капустныя пальмы (Kahlpalm), перепутанныя съ древовидными папоротниками и обвитыя ползучими растеніями, звѣздчатыми миртами и множествомъ разнообразныхъ туземныхъ цвѣтовъ, красныя и бѣлыя чашечки которыхъ живописно выглядывали изъ зелени, или опоясывали широкимъ поясомъ стволы деревьевъ.
Бабочки перелетали съ цвѣтка на цвѣтокъ, безчисленныя пѣвчія птицы перепархивали съ вѣтки на вѣтку. Дѣйствительно, это былъ уголокъ первобытнаго, непорочнаго рая, преисполненный мира и красоты.
— Должно быть, на островѣ живутъ два племени, — сказалъ старый Мульгравъ, — и какъ разъ теперь между ними идетъ одна изъ тѣхъ войнъ, которыя никогда не кончаются. Мы навѣрное встрѣтимъ ихъ гдѣ-нибудь въ лѣсной глуши, можетъ быть, въ укрѣпленномъ лагерѣ.
— Ого! — вскипалъ Аскотъ. — А вы не преувеличиваете немножко, дядя Мульгравъ?
— Это не въ моихъ привычкахъ, молодой господинъ! Я самъ видѣлъ подобныя укрѣпленія изъ бамбуковыхъ стволовъ, въ сто и болѣе футовъ вышиной.
Аскотъ подмигнулъ другимъ слушателямъ. — Разскажите намъ что-нибудь на этотъ счетъ, дядя Мульгравъ.
Унтеръ-офицеръ пожалъ плечами. — Это была тонкая штука, — лукаво усмѣхаясь, сказалъ онъ. — Я самъ былъ свидѣтелемъ. На каждый такой бамбуковой палкѣ сидитъ этакій дикарь, — вѣдь вы знаете, какъ это дерево гибко, молодой господинъ?
— Конечно, конечно.
— Такъ вотъ, какъ непріятель начнетъ къ нему подбираться, ему съ высоты-то и видно, и ужъ побѣда у него въ рукахъ. Ударитъ покрѣпче по бамбуковой трости, и летитъ внизъ, до земли; выхватитъ противника изъ кустарника, да вмѣстѣ съ нимъ и летитъ опять кверху. Любо-дорого смотрѣть, доложу вамъ! Держитъ его за волосы, а тотъ барахтается въ воздухѣ, какъ рождественскій прыгунчикъ на ярмаркѣ. Только и слышишь швуппъ! и опять подцѣпилъ новаго!
Всѣ покатывались со смѣху. — И вы все это видѣли, мистеръ Мульгравъ?
— Еще бы! да я и самъ, по ошибкѣ, этакимъ самимъ манеромъ, нхпо бамбуку, попалъ въ укрѣпленный лагерь. Путешествовать по воздуху было не совсѣмъ пріятно, но зато тѣмъ пріятнѣе потомъ жить между дикарями.
— Почему? — Спросилъ Аскотъ. — Разскажите, дядя Мульгравъ.
Старикъ обвелъ собраніе побѣдоноснымъ взглядомъ. — Меня осыпали божескими почестями, — сказалъ онъ. — Народъ принималъ меня за высшее существо. Шесть мѣсяцевъ я считался у нихъ «табу», т. е. святымъ; потомъ мнѣ это надоѣло, и я вернулся на свой корабль. Да, да, это было славное время, меня цѣлые, дни кормили жареными голубями и развлекали музыкой на рожкахъ изъ раковинъ.
— Идемъ впередъ, — прервалъ разсказчика лейтенантъ Фнтцгеральдъ, какъ начальникъ маленькой экспедиціи. — Намъ надо какъ можно глубже проникнуть въ лѣсъ, чтобы выслѣдить свиней.
Они запаслись водой, и походъ открылся. — Обращайте вниманіе на дорогу, — предупредилъ лейтенантъ. — Кто замѣтитъ слѣдъ, пусть скажетъ мнѣ.
Аскотъ сдѣлалъ топоромъ зарубку на корѣ ближайшаго дерева. — Не надо-ли дѣлать отмѣтокъ для обратнаго пути? — спросилъ онъ.
— Пожалуй, хотя, по моему, не стоитъ. Оттуда, съ горъ, мы конечно, во всякое время можемъ видѣть фрегатъ.
— Только на горахъ, вѣроятно, свиньи не пасутся, Мармадюкъ…
— Вѣроятно, мой милый, но зато мы можемъ тамъ набрать куриныхъ и голубиныхъ яицъ. Кромѣ того, можно сдѣлать запасъ провіанта для дальнѣйшаго путешествія.
— Да, хлѣбное дерево! — сказалъ Мульгравъ. — Таро, бататы, плоды бумажной шелковицы. Впрочемъ, эти должны лежать въ землѣ цѣлые мѣсяцы, чтобы созрѣть.
— Такъ ихъ намъ не надо. Отъ острова до острова, а тамъ и на материкъ, гдѣ вѣроятно уже ждутъ насъ остальные корабли, вотъ теперь наша задача.
Лѣсная глушь замкнулась за ними, и они вступили въ новый, невѣдомый міръ.
ГЛАВА IX.
править— Я думаю, намъ слѣдуетъ идти двумя отрядами, — сказалъ одинъ офицеръ, — такъ мы скорѣе раздобудемъ себѣ чего-нибудь на жаркое.
— Есть у кого-нибудь рогъ или труба?
Въ отвѣтъ заиграла веселая мелодія, а съ другой стороны послышался пистолетный выстрѣлъ.
— Мы нашумимъ тутъ вдоволь, прежде чѣмъ нападемъ на добычу.
Наши путники раздѣлились на двѣ группы по пятнадцати человѣкъ въ каждой и условились на счетъ сигналовъ, по которымъ находить другъ друга на обратномъ пути. Лейтенантъ Фитцгеральдъ, Аскотъ и Антонъ, и вмѣстѣ съ ними Мульгравъ, были въ одной группѣ, которая отправилась вверхъ по рѣкѣ; другая же осталась на морскомъ берегу поискать, не окажется ли черепахъ.
Отошедши немного, первая группа услыхала за собой ружейные выстрѣлы. Безъ сомнѣнія, оставшіеся стрѣляли въ куръ и голубей, чтобъ сварить себѣ супъ, если, за неимѣніемъ масла, нельзя было имѣть жаркого.
— Намъ бы тоже не мѣшало поохотиться, — сказалъ Аскотъ. — Соль и всякіе горшки у насъ есть. А плодовъ сколько угодно! Ура! вотъ малина.
— А тутъ должно быть апельсины.
Находка была весьма пріятная. Цѣлые мѣсяцы не видать ничего, кромѣ солонины и стручковъ, — въ лучшемъ случаѣ немного сушеныхъ овощей, а тутъ масса ягодъ и свѣжихъ плодовъ, цвѣты и бабочки, лѣсная тѣнь и пѣніе птицъ, — словомъ — изъ полымя въ рай!
Всѣ набили карманы сладкими, душистыми апельсинами, и руки работали надъ чисткой и отправленіемъ ихъ въ ротъ. Медленно двигаясь впередъ, путники все глубже и глубже проникали въ роскошный лѣсъ. Мальва всѣхъ оттѣнковъ обвивали стволы деревьевъ; красивыя низкорослыя Nipapalmen и высокіе древовидные папоротники окаймляли берега рѣки; тутъ же росло еще одно дерево, при видѣ котораго старый Мульгравъ весело воскликнулъ: — Вотъ вамъ и овощи! Это — Гачо.
— Калла! — вскричалъ Антонъ. — Калла! У насъ въ Малентѣ, разводятъ ее на окнахъ.
— Не такой величины, какъ это, конечно? У вашихъ стебель небойсь, толщиной съ палецъ?
— А здѣсь у него стволъ, какъ у дуба, листья фута въ четыре длиною, Боже, какая разница!
Старый Мульгранъ сорвалъ съ дерева нѣсколько спѣлыхъ луковицъ и, съ довольнымъ видомъ, закивалъ головой. — Подождите ребята, скоро найдемъ в хлѣбное дерево, и тогда у насъ будетъ все необходимое. Эти плоды можно собирать въ продолженіе восьми мѣсяцевъ; мы закопаемъ ихъ, пусть забродятъ (gären), тогда мякоть можно сохранять долго.
— А вкусъ, небойсь, прегадкій?
— Гм, — не надо только стараться нюхать, сэръ. Притокъ же, вѣдь это не надолго, только пока доберемся до австралійскаго материка. Это вынести не трудно.
— А свиныхъ-то слѣдовъ что-то не видать, — сказалъ Аскотъ. — Если бы удалось намъ раздобыть пять-шесть штукъ, то можно бы сняться съ якоря.
— Ба, ба! — вскричалъ унтеръ-офицеръ. — Видите вонъ дерево, съ громадной крышей на верху? Это хлѣбное дерево.
Всѣ сразу остановились. Предъ ними было дерево съ прямымъ стволомъ въ 50 ф. вышиною. Верхній конецъ его дѣлился на нѣсколько частей съ прекрасными, прямо стоящими вѣтвями. Свѣтло-зеленые листья въ 1½ ф. длиною украшали это великолѣпное дерево, а фрукты, величиною съ человѣческую голову, сидѣли не на вѣтвяхъ, а выходили прямо изъ ствола, окружая его большими луковицами съ земли до самой кроны. Все вмѣстѣ представляло странное, невиданное до сихъ поръ ни однимъ изъ европейцевъ зрѣлище.
Эти громадныя деревья росли такъ близко одно отъ другого, что листва ихъ густо переплеталась между собою, образуя цѣлый навѣсъ, не пропускавшій ни одного луча солнца.
Здѣсь не было яркихъ цвѣтовъ, насѣкомыя избѣгали этой прохладной полутьмы, и только ящерицы шныряли повсюду въ необычайномъ изобиліи. Здѣсь путники наткнулись еще на одно весьма пріятное открытіе. У стволовъ хлѣбнаго дерева тамъ и сямъ ютился густой кустарникъ, любящій затѣненныя мѣста, миртъ, а подъ ними находились гнѣзда, въ которыхъ куры сидѣли на яйцахъ, или усердно кормили своихъ неоперившихся птенцовъ.
Топотъ и шорохъ, клохтанье и кряканье встрѣтили нашихъ путниковъ въ этомъ благодатномъ уголкѣ, гдѣ можно было и освѣжиться и подкрѣпить свои силы.
Плоды хлѣбнаго дерева имѣютъ шестигранную скорлупу желтаго цвѣта, а подъ ней аппетитнаго вида, бѣлоснежную мякоть, которая и должна была составлять главную часть обѣда. Матросы и солдаты, какъ толпа шаловливыхъ мальчиковъ, бѣгали и прыгали, собирали плоды, носили хворостъ, смѣялись безъ причины, острили и подтрунивали другъ надъ другомъ, отпуская веселыя шутки и позабывъ всѣ невзгоды послѣднихъ недѣль.
Часть молодыхъ экскурсантовъ отправились на охоту за курами. Очевидно, сюда никогда не заходили хищные звѣри, да вѣроятно очень рѣдко и люди, такъ калъ птицы были до такой степени смѣлы, что не стоило большого труда убивать ихъ. Ощипавъ и выпотрошивъ съ дюжину куръ, приправивъ солью и кое-какими травами, по указанію Мульграва, матросы поставили варить супъ, и скоро въ котлахъ заклокотало вкусное варево, и пары его пріятно защекотали обонятельные нервы путешественниковъ.
Потомъ положили въ горячую золу луковицы Гачо и принялись печь плоды хлѣбнаго дерева. Мульгравъ заставилъ молодыхъ людей набрать нѣсколько большихъ листьевъ и, нарѣзавъ мякоть плодовъ пластинками, завернулъ ее въ эти листья, которые потомъ положилъ между двумя плоскими, горячими камнями. Скоро оттуда показался синеватый дымокъ, — дѣло шло на ладъ, какъ объявилъ Мульгравъ.
Съ другой стороны костра солдаты занимались варкой яицъ въ смятку, а оба мальчика между тѣмъ собирали ягоды, укладывая ихъ на громадные листья каллы.
Вездѣ кипѣла жизнь и дѣятельность, все проникнуто было тѣмъ радостнымъ чувствомъ, которое всегда рвется наружу послѣ пережитыхъ тревогъ.
— Еще находка! — раздалось съ берега. — Ура! скоро мы будемъ пировать, какъ знатные вельможи!
— Раки! Вали ихъ въ котелъ!
— Есть и рыба, — столько, что бери хоть руками.
— На этотъ разъ харчей сколько угодно! Теперь давайте ѣсть, ребята!
Тарелокъ конечно не полагалось: большія жестяныя кастрюли съ супомъ установили на камняхъ и въ каждую человѣкъ по пяти, съ отмѣннымъ аппетитомъ юности, опустили свои ложки. Какъ вкусно! Только тотъ вполнѣ можетъ оцѣнить это, кто цѣлыми недѣлями не ѣдалъ мяса. — Яйца въ смятку пили прямо изъ скорлупъ, куръ разрывали руками, да и таро нашли вполнѣ съѣдобнымъ. Наконецъ, на сцену явилось хлѣбное дерево, --въ нѣкоторомъ родѣ дессертъ.
Мульгравъ сперва остудилъ это блюдо и съ видомъ торжества предлагалъ его общему вниманію.
— Развѣ не великолѣпно?
— Какъ бѣлый хлѣбъ! — вскричалъ одинъ.
— Что твой песочный тортъ!
— Ахъ, еслибъ да къ нему масла!
— А то жареной свинины, — еще того лучше!
— Идемъ! Идемъ! — скомандовалъ лейтенантъ Фитцгеральдъ. — Теперь мы сыты, пора подумать о нашей охотѣ.
— Солнце садится, и скоро свиньи пойдутъ пастись въ сырую низменность, — мы непремѣнно встрѣтимъ табунъ.
Кухонную посуду наскоро перемыли въ рѣкѣ, и путешественники двинулись дальше. Съ моря вѣяло свѣжестью, красный шаръ солнца низко стоялъ на западѣ, — пройдетъ еще часъ, и наступитъ ночь.
— Странно! гдѣ могутъ быть обитатели острова?
— Посмотрите ка, — сказалъ лейтенантъ. — Какъ странно растутъ вѣтви вонъ тамъ, наверху.
Старый Мульгравъ защитилъ рукою глаза. — Вверху? — спросилъ онъ. — А, теперь мнѣ все ясно! Эти двѣ перекрещивающіяся вѣтки не выросли на деревѣ, а положены человѣческими руками. Это дерево «Табу», т. е. святое, — вонъ и то также; теперь понятно и обиліе плодовъ. Весь этотъ лѣсъ посвященъ богамъ, и никто, подъ страхомъ смерти, не долженъ прикасаться ко всему, что растетъ здѣсь.
Лейтенантъ тревожно посмотрѣлъ на старика. — Мульгравъ! — сказалъ онъ, — вы говорите серьезно?
— Клянусь жизнью, сэръ. Даже во время самой сильной нужды и голода «Табу» неприкосновененъ для дикихъ.
— Такъ намъ надо поскорѣе уходить. Что могутъ сдѣлать пятнадцать человѣкъ противъ цѣлой деревни?
Унтеръ-офицеръ покачалъ головой. — Жить подъ защитой «Табу», это общій обычай, — сказалъ онъ. — И вѣроятно, дикари разобрали свои хижины, или, лучше сказать, навѣсы, потому что они вовлечены въ войну.
— Такъ и мы пожалуй попадемъ въ районъ военныхъ дѣйствій и должны будемъ принять ту, или другую сторону.
— Если бъ только намъ попалось по дорогѣ стадо свиней, — тогда завтра утромъ мы могли бы вернуться на корабль.
— Да, а безъ провіанта, — какой въ этомъ смыслъ?
— Утро вечера мудренѣе, — сказалъ Аскотъ. — А можетъ быть нашъ поваръ умѣетъ и безъ броженія сохранять хлѣбное дерево. Завтра мы снесемъ на корабль цѣлый запасъ, — тамъ будетъ видно.
— По моему, тоже. А пока день не кончился, будемъ продолжать нашъ путь. Вернуться мы можемъ всегда.
— Дай Богъ! — подумалъ Антонъ, но не рѣшился громко высказать своего сомнѣнія.
Густыя заросли со всѣхъ сторонъ окружали маленькую кучку людей, — особенно выдавались пальмы своей разнообразной листвой, и стройные стволы апельсинныхъ деревьевъ. Черезъ нѣкоторое время начали попадаться, огороженныя пространства, на которыхъ росли дыни, таро, маисъ и бататы. Видны были слѣды работящей человѣческой руки, показались сплетенные изъ травы навѣсы на четырехъ деревянныхъ столбахъ, наконецъ кучи камней съ остатками древесной золы, — очаги первобытныхъ жилищъ, въ которыхъ циновки, замѣнявшія стѣны, вѣроятно, жители захватили съ собой, при бѣгствѣ. Безчисленное количество куръ расхаживали у самыхъ ногъ чужестранцевъ, пестрые и бѣлые голуби группами сидѣли на покинутыхъ навѣсахъ. По всему было видно, что совсѣмъ недавно здѣсь жило осѣдлое, мирное населеніе.
Мульгравъ освидѣтельствовалъ почву съ проворствомъ сѣвероамериканскаго индѣйца. — Взгляните сюда, господа, — вскричалъ онъ, — видите, вотъ тутъ, гдѣ лежали циновки для спанья, уже преспокойно растетъ трава, — очевидно, что уже недѣли двѣ на этомъ мѣстѣ никто не живетъ.
— Такъ значитъ, здѣшніе обитатели должны были уйти прочь подъ напоромъ болѣе сильнаго племени. Можетъ быть, нападавшіе пришли въ лодкахъ съ какого-нибудь другого острова.
— Навѣрное такъ. Лодки спрятаны гдѣ-нибудь подъ кустами.
— Ребята! — вскричалъ лейтенантъ, — намъ, я думаю, нѣтъ дѣла до раздоровъ этихъ дикарей. — Во всякомъ случаѣ, военныя дѣйствія происходятъ гдѣ-нибудь далеко отсюда.
— Я думаю тоже, — иначе наши выстрѣлы уже возбудили бы любопытство.
— Какъ бы то ни было, а намъ теперь всего важнѣе убѣдиться, есть-ли тутъ дѣйствительно свиньи.
И наши путники опять медленнымъ шагомъ двинулись впередъ черезъ лѣсъ, внимательно разсматривая почву при лучахъ заходящаго солнца, пока наступившая темнота не заставила ихъ наконецъ остановиться.
Передъ глазами путешественниковъ разстилалась болотистая низменность, а за ней пустынное каменистое шоссе, на которомъ возвышались горы вулканическихъ породъ, живописно чередуясь съ узкими ущельями и ложбинами. Кое-гдѣ между валунами поднимались стройные стволы пальмъ; красные и золотистые цвѣты исполинскимъ пестрымъ вѣнкомъ окружали сѣрыя каменныя глыбы, съ вершинъ которыхъ орелъ высматривалъ добычу, а у подножія, въ ущельяхъ, свернувшись кольцами лежали змѣи, уползая въ своя логовища при малѣйшемъ шорохѣ.
Русло рѣки въ этомъ мѣстѣ было очень узко, такъ что можно было пожалуй перескочить ее однимъ прыжкомъ. По берегамъ лежали большія купы сухого прошлогодняго камыша, въ перемѣжку съ пышными лиственными растеніями и кустами таро, вѣтви которыхъ были обглоданы какими-то крупными животными. Тутъ же, на землѣ лежалъ прекрасный бѣлый цвѣтокъ съ оборванными лепестками, подальше подломленная пальма склонила свою гордую вершину, а вотъ наконецъ широкій слѣдъ, протоптанный по направленію къ журчащей рѣкѣ, падающей съ горныхъ высотъ.
— Свиньи! — сказалъ, унтеръ-офицеръ, теребя себя отъ удовольствія за бороду. Теперь у насъ есть и мясо, господа!
— Только осторожно-ли это будетъ, — стрѣлять здѣсь?
— Нужда не спрашиваетъ, — надо стрѣлять!
Они выбрали самую густую заросль, гдѣ бы вспышка огня при выстрѣлѣ не могла ихъ выдать, и засѣли туда.
Была тихая, свѣтлая ночь; на листьяхъ и цвѣтахъ лежала роса; порою до слуха долеталъ звукъ падающихъ на хворостъ капель, тихое жужжаніе насѣкомаго, или чуть слышный перелетъ его съ цвѣтка на цвѣтокъ.
— Видите тамъ горы камыша? — прошепталъ Мульгравъ, — Это навѣрное семейное помѣщеніе свиней.
— Не пойти-ли на приступъ? — спросилъ Аскотъ.
— Ого, молодой господинъ! Вы никогда не видали разсвирѣпѣвшаго кабана?
— Видалъ, — съ улыбкой сказалъ Аскотъ. — Въ имѣніи моего отца былъ одинъ, который считался очень страшнымъ. Я его однажды выгналъ изъ стойла и проѣхался на немъ верхомъ Помнишь, Мармадюкъ?
Лейтенантъ тоже улыбнулся. — Ты всегда былъ головорѣзомъ, кузенъ Аскотъ, — -- сказалъ онъ. — Кабанъ, въ концѣ концовъ, со страху, забѣжалъ въ деревенскій прудъ.
— Но я крѣпко держался у него на спинѣ. Волей неволей ему пришлось-таки вынести меня на берегъ.
— Шш! — остановилъ его унтеръ-офицеръ. — Кажется, почтенное семейство собирается въ походъ, на рѣку.
— Да вы дѣйствительно такъ твердо увѣрены, что тутъ есть свиньи, Мульгравъ.
— Вполнѣ увѣренъ, сэръ. — Ну, вы слышали?
— Легкій пискъ, или свистъ.
— Это самые юные, — бэбэ щетинистой мамаши.
Прошло еще нѣсколько минутъ, и явственно послышалось глухое хрюканье; въ тростникѣ зашуршало, и высунулась неуклюжая голова украшенная двумя бивнями.,
— Глава семейства, — сказалъ Аскотъ, театральнымъ жестомъ указывая впередъ.
— Пстъ! Ни слова, сэръ!
Кабанъ разбросалъ бивнями во всѣ стороны стебли камыша и вышелъ на открытое мѣсто, и вслѣдъ за нимъ, нелѣпыми прыжками высыпало все семейство, — старые и молодые и самые юные, — жирные и бѣлые, въ самомъ пріятномъ настроеніи, которое они выражали безпрерывнымъ визгомъ. Вся эта компанія гурьбой бѣжала къ топкой полосѣ вдоль рѣчки, и тутъ, среди камышей и водяныхъ растеній, принялась валяться, принимая предъ ужиномъ грязевую ванну.
— Смотрите, какъ этотъ щетинистый звѣрь губитъ прекрасное таро! — прошепталъ Аскотъ. — Ежеминутно своей круглой тушей онъ давить ихъ дюжинами.
— Хватай его за рога! — также тихо сказалъ лейтенантъ.
— Вотъ еще шевелится куча камыша. Ей-Богу, ихъ все прибываетъ. Этой порціи намъ хватитъ на весь остальной путь.
— Какое чудовище этотъ черный кабанъ!
— Берегитесь его поранить! — многозначительно сказалъ Мульгравъ. — Если вамъ жизнь не надоѣла, — будьте осторожнѣе!
Свиньи между тѣмъ принялись за ѣду, выбирая среди всего окружавшаго ихъ изобилія только самые свѣжіе побѣги. Онѣ хрюкали и визжали, катались и неуклюже бѣгали взадъ и впередъ, — казалось, теперь насталъ удобный моментъ для перваго залпа.
— Стрѣляй! — скомандовалъ Мульгравъ.
По всей линіи затрещали выстрѣлы. Ревъ раненаго звѣря возвѣстилъ имъ побѣду. Нѣсколько свиней, истекая кровью, катались по землѣ, а черный кабанъ, свирѣпо поднявъ бивни, кинулся на невидимаго врага.
— Назадъ! — закричалъ лейтенантъ. — Назадъ!
Кабанъ рылъ отъ злости землю, хрюкалъ и вертѣлся кругомъ и вдругъ, замѣтивъ одного солдата, который укрывался за стволомъ кокосовой пальмы, опрометью кинулся на неосторожнаго.
Раздался страшный крикъ.
— Помогите, помогите! онъ убьетъ меня!
Кабанъ всей тяжестью навалился на дерево, а солдатъ отбѣжалъ въ сторону, не покидая защищавшаго его ствола. Онъ зналъ, что иначе ему грозитъ неизбѣжная смерть, — одинъ невѣрный шагъ, невѣрно разчитанный поворотъ, и онъ погибъ.
Стрѣлять не было возможности. Человѣкъ и звѣрь двигались такъ близко одинъ возлѣ другого и такъ быстро, что пуля назначенная для кабана, легко могла попасть въ солдата. Кора съ дерева летѣла кусками, кровь звѣря окрашивала землю, но борьба шла, не ослабѣвая. Обезумѣвъ отъ ярости, кабанъ слѣпо накидывался на пальму то съ правой стороны, то съ лѣвой. Крики о помощи раздавались все громче.
Вдругъ Аскотъ выскочилъ изъ своего убѣжища и прикладомъ ружья нанесъ сильный ударъ въ голову кабана; звѣрь, съ громкимъ крикомъ, обернулся и кинулся къ новому врагу.
Аскотъ мужественно встрѣтилъ нападеніе. Ружье лежало ужъ на землѣ, въ рукахъ у него былъ короткій пистолетъ, направленный въ глазъ разъяреннаго звѣря, и когда тотъ наклонилъ голову для нападенія, отъ сосѣднихъ скалъ уже неслось эхо его выстрѣла. Кабанъ сдѣлалъ прыжокъ, потомъ зашатался и упалъ, но тотчасъ же быстро поднялся опять.
Аскотъ неизбѣжно погибъ бы, если бы Антонъ и лейтенантъ во время не подоспѣли. на выручку и прикладами ружей не освободили его отъ опасности. Другой кабанъ уже былъ убитъ раньше, вмѣстѣ съ четырьмя свиньями и нѣсколькими поросятами; остальные спаслись вплавь, или бѣжали въ лѣсъ.
— Ура! — вскричалъ Аскотъ. — Теперь у насъ вдоволь мяса!
Солдатъ замертво лежалъ на землѣ. Пережитый имъ ужасъ почти лишилъ его разсудка, руки и ноги у него были холодны и дрожали. У стараго Мульграва текла кровь изъ раны на плечѣ, у лейтенанта Фитцгеральда былъ разорванъ мундиръ, и одинъ матросъ напоролся на корень дерева.
Но, несмотря на всѣ эти приключенія, бодрое, веселое настроеніе не оставляло нашихъ путешественниковъ. Убитыхъ животныхъ положили всѣхъ рядомъ, сами укутались въ принесенныя съ собой шерстяныя одѣяла и выбрали для ночлега по возможности сухое мѣсто, гдѣ можно было бы соснуть.
Антонъ и одинъ изъ солдатъ были назначены въ караулъ въ первую очередь. На этомъ благодатномъ островѣ не было ни хищныхъ звѣрей, ни ядовитыхъ змѣй; это друзья наши знали, потому спокойно могли наслаждаться чуднымъ воздухомъ и видомъ звѣзднаго неба. Антонъ даже сдѣлалъ предложеніе провести время съ пользой.
— Давай, раздѣлимъ туши на части, — сказалъ онъ. — Вѣдь въ такомъ видѣ намъ ихъ не снести.
Солдатъ согласился. — А ты смыслишь что-нибудь въ этомъ дѣлѣ? спросилъ онъ.
— Конечно. Дома я всегда присутствовалъ, когда передъ Рождествомъ дѣлили туши.
— Бѣдняга! — сказалъ съ сочувствіемъ солдатъ. — Видно, что ты тоскуешь по родинѣ.
— Потому что я вздохнулъ? Это отъ мысли о нашемъ мѣстечкѣ близъ Кутина. Но бросимъ это, — прибавилъ онъ быстро. — Пока живешь, надо надѣяться.
— Ты все думаешь объ отцѣ, Антонъ?
— Да, конечно.
— Ну, дружище, утѣшься, другимъ тоже не легче. У меня дома старики, которые, можетъ быть, умрутъ съ горя, когда печальная вѣсть дойдетъ до Англіи. Надо предаться волѣ Божіей.
Антонъ кивнулъ головой. — Я такъ и дѣлаю, --сказалъ онъ. — Но иногда приходятъ такія тяжкія мысли, что осилить ихъ невозможно.
— Мы примемся за свиней по порядку, — прибавилъ онъ. — Намъ можетъ пригодиться только мясо и жиръ.
Оба принялись за работу и, пока остальные товарищи спали, они разрубили туши и навязали отдѣльными связками, которыя можно было потомъ нести на спинахъ, или на длинныхъ жердяхъ.
Все шло своимъ порядкомъ, и уже вторая смѣна готовила вкусный завтракъ, когда послѣдніе заспавшіеся повылѣзали изъ подъ одѣялъ. Въ головѣ лейтенанта роились обширные планы. Онъ намѣревался придти сюда еще разъ на слѣдующій день съ большимъ отрядомъ, чтобы сдѣлать запасы на все время дальнѣйшаго путешествія.
— Меня удивляетъ одно, — сказалъ онъ, — почему товарищи не подаютъ о себѣ никакихъ знаковъ!
— Они вѣрно ужъ давно на кораблѣ, Мармадюкъ.
— Будемъ надѣяться, а теперь — впередъ!
— Вотъ что я хочу предложить вамъ, сэръ, — сказалъ Мульгравъ. — Мы могли бы сократить обратный путь, если пойдемъ къ берегу не по теченію рѣки, а напрямикъ.
— Да, — сказалъ лейтенантъ. — Это было бы большое облегченіе. Только увѣрены-ли вы, что мы можемъ это сдѣлать безъ проводника?
— Я думаю. Въ случаѣ чего, обратимся къ компасу.
— Ну, такъ съ Богомъ! Какъ удивятся тамъ, на кораблѣ! Мы несемъ около 400 фунтовъ мяса и жира.
— А остальные, вѣроятно, черепахъ и рыбу. Черезъ сколько часовъ мы можемъ быть на кораблѣ?
— Самое большее черезъ пять, я думаю,
— Значитъ къ двѣнадцати, — это было бы хорошо.
Наполнили водой сосуды и разобрали тяжелыя связки.
Стояло прохладное, веселое утро. Ящерицы шуршали въ травѣ, крупныя бабочки перелетали съ цвѣтка на цвѣтокъ, ноги мягко утопали въ густыхъ мхахъ.
— Не спѣть-ли? — спросилъ Аскотъ.
Лейтенантъ покачалъ головой. — Лучше не дѣлать никакого шума. Ахъ, если бы мы были уже на морѣ!
— Развѣ у тебя дурныя предчувствія, Мармадюкъ?
Фитцгеральдъ провелъ рукой но глазамъ. — Почему мы неслышимъ сигналовъ отъ товарищей, — повторилъ онъ.
Мало-по-малу его тревожное настроеніе сообщилось и другимъ.
— Хотя все какъ будто и хорошо, но какая-то бѣда идетъ намъ навстрѣчу, — со вздохомъ сказалъ Антонъ. — Дядя Мульгравъ, мы еще не сбились съ дороги?
Старикъ посмотрѣлъ на компасъ. Нѣтъ, сэръ, мы идемъ вѣрно.
— Хорошо, хорошо, только бы поскорѣе увидать море!
Мало-по-малу лѣсная чаща начала рѣдѣть, почва становилась все тверже, и вмѣстѣ съ тѣмъ ползучія растенія съ прекрасными яркими цвѣтами стали исчезать. Изъ-за деревьевъ начали показываться каменныя глыбы, на землѣ попадались камни.
— Горная цѣпь, — вздохнулъ лейтенантъ, — Что, если она преградитъ намъ дорогу!
— Это было бы ужасно, но вѣдь навѣрное есть перевалъ.
— Вы не слыхали сейчасъ какой-то странный звукъ, сэръ? Будто игрушечная труба.
— Если бы это наши товарищи!
И лейтенантъ остановился, прислушиваясь.
— Если повторится, я сдѣлаю къ ряду три выстрѣла, по уговору.
Всѣ остановились и насторожились. Не попали-ли товарищи въ бѣду?
— Ты, должно быть, ошибся, — тихо сказалъ Аскотъ.
— Навѣрное, нѣтъ. Это былъ звукъ, не напоминающій никакое животное.
Фитцгеральдъ опустилъ руку съ пистолетомъ.
— Ничего, — сказалъ онъ, — покачавъ головой.
— Теперь будемъ искать перевалъ, было бы поистинѣ ужасно, если бы горы заставили насъ вернуться назадъ.
— Этого не случится, сэръ. Туземцы навѣрное сообщаются черезъ горы въ этихъ мѣстахъ.
— А можетъ быть, поднявшись, мы увидимъ море!
— Вотъ было бы счастье!
Опять взвалили на плечи ношу и только что хотѣли двинуться въ дальнѣйшій путь, какъ вдругъ неподалеку раздался протяжный звукъ рожка и въ отвѣтъ ему нѣсколько другихъ.
У нашихъ друзей опустились руки, они испуганно переглянулись.
— Это не европейскій сигналъ, не настоящая труба.
— Во всякомъ случаѣ, туземцы близко, — сказалъ Мульгравъ.
— Значитъ, намъ надо укрыться.
Лейтенантъ, объясняясь скорѣе знаками, чѣмъ словами, распорядился спрятать связки мяса подъ исполинскими листьями таро и зарядить, на всякій случай, ружья.
Послѣ этого участники экспедиціи безшумно попряталась въ лѣсу, за каменными глыбами.
Какъ самый главный, первымъ пошелъ лейтенантъ Фитцгеральдъ, за нимъ Мульгравъ, выдававшійся между всѣми своей бѣлой, до пояса, бородой и богатырской фигурой, и затѣмъ остальные тринадцать человѣкъ.
Вдругъ Мульгравъ остановился. — Ого! — прошепталъ онъ. — Вотъ такъ исторія! Передъ нами разыгрывается битва.
Раздался еще разъ тотъ же звукъ, и на этотъ разъ путешественники увидали голаго туземца съ рожкомъ, и затѣмъ передъ глазами ихъ развернулась пестрая, разнообразная картина.
Два войска туземцевъ стояли одно противъ другого шагахъ въ пятидесяти, повидимому готовясь къ бою. Одно войско было менѣе многочисленно, но очевидно имѣло въ своихъ рядахъ знать маленькаго народа, о чемъ можно было судить по внѣшнему виду воиновъ. Густые волосы ихъ были убраны перьями, рыбьими зубами, чучелами птицъ и безчисленнымъ количествомъ раковинъ, а тѣло все сплошь татуировано. Вооруженіе ихъ состояло изъ прекрасныхъ деревянныхъ пикъ, усаженныхъ въ два ряда зубами акулъ. Съ пояса свѣшивались тяжелыя деревянныя палицы.
— Взгляните на дикаря, что стоитъ на камнѣ, — прошепталъ Аскотъ. — Право, принцъ до корня волосъ.
— И не иначе, какъ король этого острова.
— Какой плащъ! Въ самомъ дѣлѣ, чудное одѣяніе! И какъ этотъ молодецъ носитъ его! Никакой горностай нельзя носить на плечахъ съ большимъ достоинствомъ.
Волосы юнаго островитянина на камнѣ были украшены раковинами и нитями красныхъ ягодъ, а посрединѣ на головѣ была корона изъ перьевъ; но самую красивую часть его костюма составлялъ широкій развѣвающійся плащъ изъ ожерельевъ маленькихъ пѣвчихъ птичекъ, — одѣяніе, на изготовленіе котораго вѣроятно было, потрачено немало лѣтъ. Этотъ бѣлый, отливавшій серебромъ, плащъ по краю украшенъ былъ широкой красной каймой, составлявшей отличительный признакъ его костюма; у другихъ ничего подобнаго не было.
Рядомъ съ этимъ вождемъ стояли два копьеносца, державшіе оружіе своего повелителя, пока ему не вздумается употребить его въ дѣло.
Орлиннымъ взглядомъ окинулъ этотъ молодой дикарь группы своихъ. противниковъ, и гордая усмѣшка пробѣжала по его губамъ.
Другое войско не имѣло такого наряднаго вида; тамъ не было ни татуировки, ни украшеній изъ перьевъ, а вмѣсто того всѣ эти голыя тѣла сверху до низу были окрашены охрой, а лица красной и черной краской, которая придавала имъ устрашающій видъ. Они тоже были вооружены пиками, палицами и мечами, но общій видъ у нихъ былъ невзрачный и жалкій.
— Это гражданская война, — сказалъ Мульгравъ. — Подданные возстали противъ своего властелина,
— Почему вы такъ думаете, сэръ?;
— Гм, — всѣ эти племена дѣлятся на высшіе классы, владѣющіе землей, и низшіе, неимущіе, которые терпятъ всякаго рода притѣсненія. Очень часто это кончается возстаніемъ бѣдныхъ классовъ.
— Смотрите, начинаются военныя дѣйствія, — прошепталъ Аскотъ.
Всѣ воины, какъ по командѣ, сбросили съ плечъ прикрывавшія ихъ циновки и закрутили свои длинные волосы.
Потомъ съ оглушительнымъ крикомъ обѣ партіи бѣгомъ бросились другъ къ другу на встрѣчу, но въ двадцати шагахъ вдругъ остановились и присѣли на корточки.
Вожди обѣихъ партіи обратились къ войскамъ съ длинными рѣчами, причемъ жестикулировали, какъ въ театрѣ, вскакивали и подпрыгивали, размахивали руками, били себя по ляжкамъ; въ то же время въ заднихъ рядахъ женщины и даже дѣти крикомъ и шумомъ старались воодушевить воиновъ и внушить имъ вѣру въ ихъ собственную храбрость.
Вдругъ молодой король выпрямился и запѣлъ чистымъ, пріятнымъ голосомъ.
— Ага! — вскричалъ унтеръ-офицеръ, — это боевая пѣсня, я ее знаю.
— И понимаете слова, сэръ?
Мульгравъ утвердительно кивнулъ головой и передалъ содержаніе пѣсни, въ которой король, взывая къ мужеству своихъ воиновъ, съ презрѣніемъ относился къ противнику.
Поднялись крики, насмѣшки, свистки, которыми враги старались заглушить слова пѣсни, но владѣтель острова оставался твердъ, какъ скала среди бурныхъ волнъ, и даже продолжалъ продѣлывать всѣ тѣ нелѣпые обезьяньи прыжки, которые продѣлывали его воины.
По данному сигналу, всѣ воины подняли вверхъ оружіе сначала правой рукой, склонивъ голову въ правую же сторону, а потомъ то же самое сдѣлали лѣвой рукой, склонивъ голову въ лѣвую сторону.
— Словно бѣсноватые, — проворчалъ Антонъ, простому здравому смыслу котораго было въ высшей степени противно подобное зрѣлище. — Какая гадость!
Аскотъ разсмѣялся. — Пусть себѣ! Мы передъ битвой молимся и воодушевляемъ себя музыкой, а дикари того же достигаютъ своими кривляньями.
— Фуй, но такія движенія! — повторилъ Антонъ.
Но и онъ не могъ удержать улыбки, когда воины начали высоко подскакивать на одномъ мѣстѣ, размахивая длинными копьями, какъ бы нанося удары врагу. Но послѣ этой выходки зрѣлище изъ забавнаго сдѣлалось ужаснымъ.
Дикари выли, стонали, какъ умирающіе, кричали, изо всѣхъ силъ разѣвая ротъ, раздували ноздри, строили всевозможныя гримасы, высовывая языкъ и дѣлая дикіе глаза. При этомъ они все время скакали, такъ что потъ съ нихъ катился градомъ.
Бѣлые переглядывались; даже Аскотъ началъ покачивать, головой.
— Это ужъ слишкомъ, — шепталъ онъ.
— Войско демоновъ, — угрюмо сказалъ Фитцгеральдъ.
— Что это тамъ движется, сэръ? Клянусь, это старухи, сущія фуріи.
Изъ каждаго лагеря, на средину свободнаго пространства вышло по нѣскольку старыхъ женщинъ, едва прикрытыхъ короткимъ платьемъ изъ плетеной соломы, причемъ все остальное тѣло было выкрашено яркокрасной и черной краской. Эти мегеры выбивали тактъ при дикой пляскѣ мужчинъ, громко завывая и искажая и безъ того безобразныя лица. Наши друзья съ отвращеніемъ отвернулись, картина была отвратительна.
Наконецъ, послѣ всѣхъ этихъ подготовительныхъ дѣйствій дѣло дошло и до настоящаго сраженія копьями и палицами, хотя крики и тутъ продолжали играть весьма важную роль.
Молодой король храбро сражался въ переднемъ ряду.
— Какъ они стараются его окружить! — сказалъ унтеръ-офицеръ. — Браво, прекрасный юноша! Этотъ тебѣ больше вреда не сдѣлаетъ?
Въ этотъ моментъ король прикололъ къ землѣ предводителя мятежниковъ, и за этимъ послѣдовало нѣчто неслыханное, невѣроятное.
Воины короля вынесли убитаго изъ рядовъ и своими палицами били его по ребрамъ до тѣхъ поръ, пока грудь у него стала совсѣмъ плоской; тогда они просверлили въ ней дыру.
— Боже правый! — вскричалъ лейтенантъ; — Эти несчастные собираются ѣсть его!
Мульгравъ махнулъ рукой. — Нѣтъ, сэръ, изъ него сдѣлаютъ только щитъ. Вы сейчасъ увидите.
— Щитъ? Изъ трупа?
— Да! Да!
Дыру въ груди убитаго предводителя увеличили заостренными раковинами, такъ что черезъ нее могла пройти довольно большая тыква, и тогда нѣсколько дикарей схватили трупъ и опять понесли его на мѣсто сраженія. Поднеся къ королю, его подняли, король просунулъ голову въ дыру, встряхнулся, чтобъ вся тяжесть легла ему на плечи и затѣмъ, съ быстротой и легкостью, какъ ни въ чемъ не бывало, опять кинутся въ бой.
— Прирожденный князь, — сказалъ Аскотъ.
— За то и побѣда останется за нимъ.
— Неужели со всякимъ убитымъ они поступаютъ такимъ же образомъ.
— Нѣтъ, только, съ вождями. Вотъ если молодому королю копье попадетъ въ сердце, то и его мы увидимъ на шеѣ его противника.
— Отвратительно, — сказалъ Антонъ.
Мульгравъ озабоченно покачивалъ головой. — Война можетъ затянуться надолго, — сказалъ онъ, — мятежники не сдадутся, дока не падетъ послѣдній человѣкъ. Видно, что люди сражаются за свою жизнь.
— Какой шумъ производятъ женщины! Какъ онѣ скачутъ и визжатъ!
— Уже три копья сломились о трупъ на шеѣ короля.
— И одною было бы достаточно, чтобы убитъ его. Это дѣйствительно прекрасный, отважный человѣкъ!
— Но съ какой яростью его преслѣдуютъ! Противники надвигаются.
— Не пустить-ли въ нихъ залпъ — прошепталъ Аскотъ.
— Рада Бога, не надо. Развѣ вы забыли о нашихъ товарищахъ на кораблѣ, сэръ? Откуда они возьмутъ провіанта, если съ нами случится что-нибудь, или мы угодимъ въ плѣнъ?
— Вернемтесь подобру, по здорову, — предложилъ Антонъ. — По рѣкѣ мы прямо выйдемъ къ морю.
Фитцгеральдъ покачалъ головой. — Насъ непремѣнно увидятъ при переправѣ черезъ горную цѣпь. А можетъ быть, они перенесутъ войну въ глубину лѣса.
— Какъ мятежники надвигаются! — сказалъ Мульгравъ. — Теперь выгода на ихъ сторонѣ, и они могутъ выиграть сраженіе.
— Тогда вѣдь они могутъ пойти сюда и открыть насъ.
— Боюсь, что это дѣйствительно возможно.
Унылая тишина водворилась послѣ этихъ словъ.
Два предводителя изъ партіи короля были убиты и такимъ же образомъ трупы, ихъ обращены въ щиты. Головы мертвецовъ, съ пестро раскрашенными лицами, мотались изъ стороны въ сторону, руки размахивали, длинные волосы, ничѣмъ не связанные, развѣвались по вѣтру.
Въ рядахъ мятежниковъ постоянно все громче и радостнѣе повторялось одно и то же слово, — «побѣда», какъ сказалъ Мульгравъ.
Аскотъ, съ взволнованнымъ видомъ, обратился къ старику. — Что будетъ съ королемъ, если онъ потеряетъ сраженіе, сэръ?
— Тогда его принесутъ въ жертву богамъ, — отвѣчалъ унтеръ-офицеръ.
— Неужели мы это допустимъ? Наши винтовки могли бы живо разогнать бунтовщиковъ.
Мульгравъ покачалъ головой. — И не думайте, сэръ! Много-ли у насъ зарядовъ! Можетъ быть, на каждаго хватитъ по три-четыре выстрѣла, а потомъ мы сдѣлаемся жертвой ярости этихъ дикарей.
— Да защититъ насъ Богъ — сказалъ Фитцгеральдъ.
Битва между тѣмъ продолжалась съ неослабѣвающей силой.
Окруженный своими приверженцами, подъ прикрытіемъ щита, бывшаго у него на плечахъ, король сражался, какъ левъ. Но и противники вели себя, какъ герои, подбодряемые криками и возгласами женщинъ. Шагъ за шагомъ они оттѣсняли непріятеля по направленію къ непроходимому лѣсу.
Особенно отличался одинъ, который по удальству могъ сравниться съ молодымъ королемъ. Онъ былъ постарше и поменьше ростомъ. На головѣ у него было тоже украшеніе изъ раковинъ, калъ знакъ высокаго сана, копье было тоже отдѣлано зубами и осколками костей, онъ былъ опоясанъ пестрымъ вышитымъ поясомъ и, вмѣсто щита, на шеѣ у него былъ, трупъ убитаго врага; у него не было только перистой мантіи. Онъ не рѣшился присвоить себѣ знаки королевскаго достоинства, хотя было очевидно, что онъ не прочь завладѣть властью, какъ только король будетъ убитъ. Давно онъ старался привлечь на свою сторону недовольныхъ среди народа, разжигая ихъ страсти, пока дѣло не дошло до открытаго возстанія. Теперь онъ горѣлъ желаніемъ довести войну до конца и самому завладѣть властью.
Оба они ни на минуту не замолкали и не останавливались, оба напряженно слѣдили другъ за другомъ, сходясь все ближе и вперивъ одинъ въ другого взглядъ ненависти.
— Смотрите, противники сошлись, — вскричалъ Аскотъ. — Смотрятъ другъ на друга съ ненавистью и налетаютъ, какъ пѣтухи.
— Начинается поединокъ! О, бѣдный король!
— Ему не устоять, онъ сдается!
— И никто не идетъ къ нему на помощь!
— Это было бы противно обычаямъ. Ага, счастье мѣняется.
Король выхватилъ изъ за пояса тяжелую деревянную палицу и нанесъ сильный ударъ по головѣ своему врагу.
Раздался глухой звукъ, дикарь зашатался и началъ ловить воздухъ руками. Крикъ ужаса пронесся по рядамъ его приверженцевъ. — Ту-Opa! Ту-Ора!
— Это его имя, — сказалъ Мульгравъ.
— Это навѣрное честолюбецъ, который пользуется другими для своихъ цѣлей и вовлекъ весь народъ въ бѣду.
— Вотъ онъ опять поднимается. О, Боже! Копье короля сломалось… Теперь Ту-Ора убьетъ его.
Въ это мгновеніе вблизи раздались звуки рожка. Всѣ обернулись въ ту сторону.
— Подкрѣпленіе! — радостно воскликнулъ Аскотъ. — Подкрѣпленіе королю.
Сотни раскрашенныхъ воиновъ, разукрашенныхъ раковинами и перьями, размахивая оружіемъ, въ дикомъ танцѣ, устремились на мѣсто битвы.
Мятежники пали духомъ; даже Ту-Ора поддался общему унынію, опустилъ оружіе и упустилъ такимъ образомъ удобное время, чтобъ пронзитъ сердце короля. Въ слѣдующее мгновеніе между нимъ и королемъ очутился пожилой, человѣкъ, съ негодованіемъ и ожесточеніемъ смотрѣвшій на предводителя мятежниковъ. У него не было оружія, но по голымъ, мускулистымъ рукамъ было видно, что онъ справится со всякимъ противникомъ. Онъ смелъ съ пути дрожавшаго отъ гнѣва Ту-Opa, какъ вѣтеръ оторванную вѣтку, сорвалъ съ его шеи щитъ изъ трупа и, обхвативъ его своими голыми руками, лишилъ возможности защищаться. Потомъ, напрягши силы, онъ поднялъ его съ земли и понесъ прочь.
Поднялся страшный гамъ, напоминавшій шумъ разнузданныхъ стихій. Одни ликовали, другіе выли отъ ярости, одни рвали на себѣ волосы, другіе кружились въ бѣшеномъ танцѣ. — Ту-Ора! Ту-Ора! — кричали со всѣхъ сторонъ.
— Онъ погибъ, — сказалъ съ глубокимъ вздохомъ Мульгравъ. — Завтра его принесутъ въ жертву богамъ.
— Живого? — спросилъ Аскотъ.
— Сначала отрубятъ голову.
— А теперь его свяжутъ; его опутываютъ лыкомъ.
— Война окончена, войско мятежниковъ сдается.
— Смотрите, смотрите, какъ они рубятъ женщинъ и дѣтей. Мужчинъ не трогаютъ.
— Потому что они, какъ военноплѣнные, дѣлаются рабами побѣдителей. Такой рабъ душой и тѣломъ принадлежитъ тому, кто тащитъ его, какъ свою собственность.
Съ паденіемъ Ту-Ора, сломилось и мужество его приверженцевъ. Они побросали оружіе въ траву и молили о пощадѣ. Старыя женщины торопливо стирали пучками листьевъ безобразную краску, покрывавшую ихъ тѣло, рожокъ куда-то исчезъ, всѣ, кто могъ, спѣшили спастись бѣгствомъ.
Среди всего этого переполоха, на глазахъ у связаннаго Ту-Ора, оба союзника привѣтствовали другъ друга, прикасаясь носами и произнося каждый свое имя: — Идіо, — сказалъ вновь пришедшій.
— Ка-Мега, — отвѣчалъ король.
Въ это время одинъ изъ воиновъ принесъ королю, его перовую мантію и зеленую вѣтку, которую король воткнулъ въ волоса въ знакъ мира.
На землѣ разостлали пеструю циновку съ блестящими цвѣтными украшеніями, и на ней расположились оба вождя; потомъ собрали вмѣстѣ всѣ трупы убитыхъ и большими раковинами начали рыть для нихъ могилу. Женщины приняли на себя заботы о раненыхъ, а слуги короля наперерывъ оказывали ему всевозможные знаки вниманія. Одинъ распустилъ пряди его длинныхъ волосъ и бережно расчесывалъ ихъ, другой обмывалъ его разгоряченное тѣло, третій старался освѣжить холодной водой его ноги; наконецъ ему подали въ небольшомъ сосудѣ немного kawa, т. е. водки, приготовленной изъ туземнаго растенія. Голову и плечи его убрали душистыми красными и бѣлыми цвѣтами хуту; ими же украсили циновку и насыпали цѣлую груду ихъ, вмѣсто подушки.
Оба вождя мирно болтали между собою, пока слуги готовили имъ ѣду. Треніемъ гнилого куска дерева о свѣжій добыли огня, развели костеръ и на горячихъ камняхъ приготовили скромный обѣдъ изъ продуктовъ растительнаго царства, въ видѣ маленькихъ, изящныхъ пакетиковъ изъ листьевъ, въ которыхъ были завернуты таро, хлѣбное дерево и другіе овощи. Мяса не было и слѣда.
Потомъ начали думать о питьѣ. Рѣчная вода годилась для простыхъ смертныхъ; для короля Ка-Мега требовалось что-нибудь получше. Его поданные остановили вниманіе на кокосовыхъ пальмахъ, которыя росли по ту сторону каменныхъ глыбъ.
— Боже! — прошепталъ Фитцгеральдъ, — насъ сейчасъ откроютъ.
Едва онъ успѣлъ проговорить это, какъ одинъ изъ дикарей раздвинулъ кусты и проскользнулъ въ ихъ убѣжище, чтобъ достать нѣсколько кокосовыхъ орѣховъ.
— Мы погибли, — прошепталъ Фитцгеральдъ.
— Осторожнѣе, осторожнѣе, — сказалъ Мульгравъ.
При звукѣ этихъ непонятныхъ словъ, дикарь попятился, пораженный ужасомъ, не свода испуганнаго взгляда съ бѣлыхъ людей, а когда вѣтви сомкнулись за нимъ, онъ отпрянулъ, какъ вспугнутый заяцъ, и со страхомъ смотрѣлъ на своихъ.
— Онъ выдастъ насъ, — прошепталъ Антонъ.
— Ну, если вся компанія такъ же позорно струситъ насъ, то, я думаю, для насъ опасности мало.
Всѣ дикари насторожились, они осыпали товарища вопросами, качали головами, совѣтовались между собою и съ безпокойствомъ посматривали въ кусты. Очевидно, никто не рѣшался идти на развѣдки!
Тогда поднялся самъ король. Онъ накинулъ на плечи упавшую мантію и сказалъ нѣсколько словъ своимъ слугамъ, въ рукахъ у него была палица, прекрасное лицо выражало рѣшимость и холодное мужество.
Рядомъ съ нимъ шелъ человѣкъ, скрутившій голыми руками главаря мятежниковъ, такъ же безоруженъ онъ былъ и теперь и беззаботно вертѣлъ въ рукахъ покрытую цвѣтами вѣтку.
Одинъ изъ слугъ раздвинулъ передъ ними кусты, и вожди увидали передъ собой пятнадцать человѣкъ бѣлыхъ, жизнь которыхъ висѣла на волоскѣ.
Фитцгеральдъ и Мульгравъ, съ спокойнымъ достоинствомъ, молча поклонились властелину острова и его товарищу.
Эффектъ былъ совсѣмъ не тотъ, какого можно было ожидать; Насколько первый туземецъ выказалъ малодушный страхъ, настолько же юный король обнаружилъ холодное спокойствіе. Онъ переглянулся съ Идіо, и потомъ оба уставились на Мульграва, на его бѣлую бороду, и оба, въ одинъ голосъ, произнесли одно и то же слово, вѣроятно имя.
— «Лоно».
Нашъ унтеръ-офицеръ почувствовалъ себя нѣсколько неловко подъ этимъ взглядомъ въ упоръ.
— Лоно? — повторилъ онъ. — Что это значитъ?… Ужъ не меня-ли такъ называетъ дикарь?
Но ужъ въ слѣдующее мгновеніе онъ получилъ отвѣтъ на этотъ вопросъ. Король Ка-Мега подошелъ къ нему еще ближе, осторожно ощупалъ ему глаза, бороду и руки, а затѣмъ снова повторилъ: «Лоно!»
— Мнѣ кажется, онъ какъ будто знакомъ съ вами, старина! — шепнулъ лейтенантъ.
— И, повидимому, пріятно изумленъ встрѣчей!
— Не лучше-ли оставить его въ заблужденіи. Съ этихъ поръ вы будете мистеромъ Лоно, сэръ!
Унтеръ-офицеръ кивнулъ головой. — Ка-Мега! — произнесъ онъ, указывая на короля, — «Идіо!» — прибавилъ онъ, указывая на его спутника.
Всѣ выразили полное удовольствіе отъ этой выходки старика. Оба владѣтельные князя схватили Мульграва подъ руки и подвели его къ пестрой цыновкѣ, на которую и заставили его сѣсть, причемъ сами заняли мѣста по обѣимъ его сторонамъ. Затѣмъ Ка-Мега прикрылъ плечи гостя полой своею плаща изъ перьевъ, между тѣмъ какъ многочисленные прислужники сняли съ него форменную фуражку и замѣнили ее вѣнкомъ изъ цвѣтовъ хуту.
Въ то же время прислуга владѣтельныхъ князей отвела нашихъ пріятелей на мѣста, гдѣ они прятались, въ лагерь, воздавая при этомъ имъ почести, видимо, не совсѣмъ свободные отъ страха. Погасшій было костеръ снова запылалъ и въ листья были завернуты новыя порціи яствъ.
Островитяне, очевидно, не имѣли никакого понятія объ огнестрѣльномъ оружіи бѣлыхъ; всѣ винтовки они побросали въ траву, какъ бы это были самыя обыкновенныя безобидныя палки.
— Вотъ такъ штука! — бурчалъ Мульгравъ. — Что же я собственно изображаю собой, короля, или, можетъ быть, даже какое-нибудь божество?
— Я думаю, сэръ, что короля! Но, можетъ быть, въ этомъ наше спасеніе!
Многіе поспѣшили за кокосами и уже возвращались теперь со множествомъ зрѣлыхъ плодовъ, которые они разбивали своими боевыми палицами; очистивъ отъ скорлупы сладкое ядро орѣха, дикари растерли его въ порошокъ и замѣшивали изъ него на кокосовомъ молокѣ нѣчто вродѣ полужидкаго тѣста, которое и было поставлено на цыновку передъ королемъ.
Мульгравъ тихо застоналъ. — Неужели въ качествѣ Лоно я осужденъ ѣсть это противное мѣсиво? — прошепталъ онъ.
— По всей вѣроятности, — засмѣялся Аскотъ. — Это вамъ въ наказанье за ваши побасенки, сэръ!
— Да вѣдь они многимъ такъ нравились!.. Ну, какъ Богу угодно. Не заставятъ же меня съѣсть больше, чѣмъ можетъ вмѣстить желудокъ… Но чего это ищутъ эти молодцы?.. Вѣрно ложку? Или вилку?.. Вообще, на счетъ столовой утвари здѣсь довольно бѣдно.
— Вонъ, смотрите, одинъ изъ нихъ вырѣзываетъ раковиной нѣчто вродѣ лезвея ножа изъ дерева.
— Это для меня!.. Господи, помоги мнѣ черпать такимъ орудіемъ.
Дикарь подошелъ и погрузилъ вырѣзанную имъ деревяшку въ тѣсто. — Ну, вотъ и готово! — засмѣялся Аскотъ. — Кушайте на здоровье, сэръ!
Но они не совсѣмъ угадали намѣренія дикарей. Ка-Мега всталъ съ цыновки, опустился на колѣни передъ старымъ Мульгравомъ и указалъ на его мундиръ. Жестъ его, видимо, означалъ: «Сними свою одежду»! Старикъ замялся. — Боже сохрани, — воскликнулъ онъ, — что еще за выдумки? Неужели я долженъ раздѣться при всѣхъ?
Его вопросительный тонъ, видимо, былъ правильно истолкованъ молодымъ повелителемъ дикарей. «Да, конечно!» слышалось въ возгласѣ, который у него вырвался, «да, конечно!» говорили также и его жесты.
Мульгравъ покачалъ головой. — Ну, этого-то я не сдѣлаю, молодой человѣкъ, это ты напрасно затѣялъ.
Король указалъ ему на свою ничѣмъ не прикрытую грудь. — Ка-Мега! — сказалъ онъ, и затѣмъ, прикоснувшись къ спинѣ унтеръ-офицера, прибавилъ: — Лоно!
Мульгравъ кивнулъ ему головой. — Это вѣрно… я Лоно, но это не причина, чтобы я скинулъ мундиръ его величества короля!
Дикарь развелъ руками, словно желая этимъ сказать: «Ну, хорошо… какъ хочешь!..» Затѣмъ досталъ деревяшкой изъ кокосовой скорлупы немножко тѣста, положилъ его, но не на губы старика, а на лобъ и темя, и сталъ осторожно растирать его пальцами.
Мульгравъ былъ невозмутимо серьезенъ. — Не смѣйтесь дѣти мои! — вымолвилъ онъ. — Вѣдь это миропомазаніе, т. е. — священный обрядъ.
— Миропомазаніе! — повторилъ за нимъ Аскотъ. — А знаете-ли какъ это называется на голландскомъ языкѣ?.. Я когда-то читалъ объ этомъ. Только тамъ мазали саломъ, а здѣсь кокосовымъ молокомъ.
— Перестань говорить глупости, Аскотъ, — шепнулъ Фитцгеральдъ, — ты хочешь всѣхъ насъ погубить твоими шалостями.
Будущій пэръ Англіи покачалъ головой. — Я думаю, этихъ молодцовъ не легко разсердить шутками, — замѣтилъ онъ. — Всѣ смотрятъ такъ привѣтливо на насъ… Можетъ быть они считаютъ насъ, въ качествѣ свиты Лоно, самыми важными личностями въ свѣтѣ.
— Но посмотрите на старика! Теперь они мажутъ его достопочтенный носъ!
— А какъ онъ присмирѣлъ!.. Право, Лоно очень кротокъ и терпѣливъ!
— И какую массу замазки они на него потратили! У него лицо теперь все изрыто, словно у оспеннаго больного.
— Но, кажется, церемонія кончается. Ка-Мега дошелъ до шеи, и здѣсь галстухъ остановилъ на себѣ его вниманіе: эта штука его удивила!
Молодой владѣтельный князь всталъ и съ гордостью смотрѣлъ на дѣло рукъ своихъ. Мульгравъ былъ весь вымазанъ отъ темени до шеи до такой степени, что весь блестѣлъ и даже съ трудомъ могъ раскрывать ротъ.
— Придется, кажется, кормить его, — замѣтилъ неугомонный Аскотъ, — едва-ли для Лоно прилично кушать самому.
Но бѣлые оказались избавленными отъ этого труда. Весь обѣдъ, состоявшій изъ печеныхъ плодовъ, былъ теперь уже готовъ. Съ него снимали листья, въ которые онъ былъ завернутъ и подавали на королевскій столъ. Ка-Мега и Идіо поперемѣнно отколупывали отъ нихъ пальцами по маленькому кусочку и засовывали ихъ въ ротъ унтеръ-офицеру, молча сидѣвшему между ними, и продолжали это до тѣхъ поръ, пока онъ не показалъ имъ знаками, что онъ сытъ; тогда остатки отъ королевскаго стола были предложены и остальнымъ бѣлымъ.
Пока они насыщались, дикари скатали пестрыя циновки и собрали въ одну кучу оружіе князей и знатнѣйшихъ лицъ изъ ихъ свиты. Гонцы такъ и бѣгали взадъ в впередъ, войска строились въ порядкѣ и готовились къ выступленію.
— А что же теперь будетъ съ нашимъ мясомъ? — спросилъ Антонъ.
— Возьмемъ его съ собой. Единственное спасеніе нашихъ товарищей, оставшихся на суднѣ, заключается въ этомъ провіантѣ.
Аскотъ покачалъ головой: — Это врядъ-ли намъ удается. — сказалъ онъ, — хотя намъ не дѣлаютъ ничего худого, но по существу дѣла мы все же плѣнники.
— А вотъ мы это сейчасъ узнаемъ! — воскликнулъ лейтенантъ, и обратившись къ солдатамъ онъ прибавилъ: — А ну, ребята, собирайтесь!
Солдаты повиновались, но къ нимъ тотчасъ же подбѣжало нѣсколько человѣкъ дикарей съ очевиднымъ намѣреніемъ воспротивиться ихъ дѣйствіямъ. «Лежать!» говорили ихъ движенія. «Лежать!»
— Нѣтъ, нѣтъ, — старался объяснить имъ Фитцгеральдъ, — надо это взять съ собою.
Онъ указывалъ на своихъ товарищей и, вытянувъ руку, дѣлалъ жестъ, ясно говорившій: — Мы уходимъ, уйдемъ далеко!
Король и Идіо видѣли все это и горячо давали понять головами, руками и ногами: «Остаться здѣсь! Остаться здѣсь!»
— Я такъ и зналъ! — вставилъ Аскотъ.
— Въ такомъ случаѣ надо, чтобы кто-нибудь изъ нашихъ ускользнулъ и далъ вѣсть нашимъ товарищамъ. Кто возьметъ это на себя?
— Я! — вызвался Антонъ.
— Хорошо! — воскликнулъ Аскотъ. — И я пойду съ тобой. Мы будемъ дѣлать зарубки на деревьяхъ, чтобы найти дорогу назадъ.
Пришлось снова бросить мясо на землю и поспѣшно прикрыть его листьями. Оба молодые человѣка оставили тутъ же свои одѣяла и котелки, чтобы было легче идти, и затѣмъ попрощались съ остальными. — — А вы тоже оставляйте на вашемъ пути замѣтки, — просилъ Аскотъ. — Надо же намъ вырвать васъ изъ рукъ дикарей.
Фитцгеральдъ кивнулъ головой. — Я объ этомъ постараюсь, насколько будетъ возможно, — обѣщалъ онъ. — Разскажите же капитану обо всемъ, что случилось.
— Прощайте! прощайте!
— Идите съ Богомъ, ребята!
Оба юноши скользнули въ кусты и хотѣли уже навострить лыжи; чтобы забѣжать подальше отъ островитянъ, когда передъ ними словно изъ-подъ земли выросли два дикаря и съ той же привѣтливостью и тѣми же усмѣшками, но вполнѣ рѣшительно, загородили имъ дорогу. «Нѣтъ, нѣтъ, бѣлые должны оставаться здѣсь».
Лейтенантъ съ отчаяніемъ опустилъ руки. — Неужели прибѣгнутъ къ силѣ? — воскликнулъ онъ. — Быть можетъ, наше огнестрѣльное оружіе обратило бы этихъ пріятелей въ бѣгство!.. Мы могли бы легко пробиться къ берегу.
— Тише, тише! — успокаивалъ его унтеръ-офицеръ. — Будьте увѣрены, что Ловэлъ пошлетъ людей разыскивать насъ.
— Напротивъ, онъ будетъ вынужденъ отпустить преступниковъ на волю, иначе имъ угрожаетъ голодная смерть.
— Мы не будемъ за это въ отвѣтѣ, — сказалъ Мульгравъ. — Мы и сами лишены свободы и не можемъ дѣйствовать по собственному усмотрѣнію.
Лейтенантъ замолчалъ, опустилъ голову и рѣшилъ покориться своей судьбѣ. Голые дикари кишѣли, какъ муравьи, всюду, сколько можно было окинуть ихъ взглядомъ, и немыслимо было обмануть ихъ бдительность.
Мясо осталось тамъ, гдѣ его сложили и весь огромный отрядъ островитянъ и бѣлыхъ двинулся черезъ лѣсъ, причемъ нѣсколько человѣкъ туземцевъ, наигрывали лѣвой ноздрей на флейтахъ, сдѣланныхъ изъ зеленыхъ стеблей, нѣчто вродѣ марша. Иногда къ этому присоединялись рѣзкіе звуки, извлекаемые изъ раковинъ тритоновъ, а иногда островитяне затягивали свою боевую пѣснь, заглушая хоръ пернатыхъ обитателей лѣса. Они одержали побѣду и радовались этому, быть можетъ, въ ихъ настроеніи играла извѣстную роль также и тайна, облекавшая появленіе Лоно, и это въ особенности ясно выразилось, когда послѣ двухчасового пути отрядъ сталъ подходить къ деревнѣ.
Еще радостнѣе зазвучали раковины тритоновъ и изъ рядовъ войска выскочили впередъ и пустились въ плясъ человѣкъ двѣнадцать дикарей. Волосы ихъ были украшены цвѣтами, гирлянды цвѣтовъ обвивали ихъ руки и станъ, женщины и дѣти усыпали путь побѣдителей цвѣтами и даже самихъ воиновъ осыпали букетами цвѣтовъ.
Селеніе дикарей, состоявшее изъ соломенныхъ шалашей, больше похожихъ на открытые навѣсы, чѣмъ на хижины, было расположено среди хорошо воздѣланныхъ плантацій. Подъ этими навѣсами не видно было почти никакой утвари, кромѣ тыквъ, которыми туземцы черпали воду изъ рѣки, да раковинъ, отточеныхъ въ видѣ ножей, пилъ, долотъ и топоровъ.
Очагъ представлялъ собой четырехугольное возвышеніе, сдѣланное изъ плоскихъ камней передъ порогомъ шалаша; тутъ же лежали и связки сухихъ дровъ. Кругомъ всѣ деревья были покрыты спѣлыми плодами. Островитяне; видимо, жили здѣсь, какъ наши праотцы Адамъ и Ева въ раю, не зная ни труда, ни бѣдности, пользуясь лишь готовыми дарами роскошной природы.
Подъ деревьями виднѣлась не одна сотня шалашей. Рѣка, вытекавшая изъ отдаленной цѣпи горъ, образовала близъ селенія большое озеро, берега котораго были покрыты цѣлыми лѣсами таро. На водѣ плавали большія водяныя розы, въ перемежку съ огромными стаями утокъ.
Изъ одной хижины, казавшейся больше другихъ и обвѣшанной кругомъ пестрыми циновками, вышла молодая женщина и, увидавъ короля, бросилась передъ нимъ на колѣни лицомъ къ землѣ. Тоже самое продѣлывали и другія женщины, появлявшіяся съ разныхъ сторонъ. Но услыхавъ завѣтное словечко: «Лоно!», всѣ онѣ въ испугѣ вздрагивали, словечко это передавалось изъ устъ въ уста, вызывая у всѣхъ тотъ же таинственный ужасъ, какъ и среди ихъ мужей.
Король отвелъ унтеръ-офицера въ свою хижину, указалъ ему на ложе, сдѣланное изъ цыновокъ, на развѣшанные по столбамъ, на которые опиралась крыша хижины, драгоцѣнные экземпляры всякаго оружія и боевыхъ палицъ, на связки раковинъ, и сдѣлалъ граціозный жестъ, повидимому, означавшій: «Все это принадлежитъ тебѣ!»
Мульгравъ только кланялся въ отвѣтъ. Онъ пригласилъ короля остаться съ нимъ, но тотъ отрицательно, покачалъ головой. Въ деревнѣ уже сооружали новые шалаши, которые очень скоро могли быть для него готовы, а до тѣхъ поръ онъ долженъ былъ пріютиться съ своей семьей въ домѣ кого-либо изъ знатныхъ приближенныхъ.
Всѣмъ бѣлымъ были отведены квартиры. Женщины разбивали для нихъ кокосы, ловили рыбу корзинами и приносили охапки круглыхъ, темнаго цвѣта корней, которые тщательно вымывались.
— Что бы это могло быть? — спросилъ Аскотъ. — Дѣти грызутъ эти корни прямо сырыми.
— Попробуй и ты, лакомка!
Аскотъ, не заставляя себя долго упрашивать, послѣдовалъ совѣту. — Чудесно! — воскликнулъ онъ. — Никогда еще не ѣдалъ нечего вкуснѣе!
Примѣръ его нашелъ многихъ, подражателей и воѣ; находили сокъ мягкаго корня чрезвычайно вкуснымъ. — Аскотъ немедленно былъ снаряженъ къ женщинамъ, занятымъ печеньемъ и вареньемъ, выпросить у нихъ порцію вкуснаго корня, да побольше. Чтобы заслужить у нихъ, онъ посыпалъ рыбу солью, взятой изъ запаса бѣлыхъ, и предоставилъ въ распоряженіе островитянокъ свой топоръ.
Островитянки съ любопытствомъ ощупывали пуговицы его кафтана, кольца, которыя онъ носилъ на пальцахъ, карманный ножъ. Все это были для нихъ невиданныя диковинки.
А онъ тѣмъ временемъ потрошилъ и рѣзалъ на части рыбу, раскладывалъ огонь на очагѣ и разспрашивалъ названія всѣхъ предметовъ. Потомъ онъ, словно случайно, справился у женщинъ о взятомъ въ плѣнъ предводителѣ мятежниковъ. — Ту-Ора?… Гдѣ онъ?
Онъ дѣлалъ видъ, что ищетъ его глазами, а пальцами давалъ понять: — Мои глаза его не видятъ!
Женщины показывали ему на лѣсъ. — Марай! — шептали онѣ таинственно.
— Что это значитъ?
Вопросительный тонъ его былъ понятъ. Одна изъ женщинъ провела пальцемъ по шеѣ, схватилась за голову и потомъ сдѣлала жестъ, словно бросила что-то на землю.
— О, горе! — прошепталъ Аскотъ, --Марай называется у нихъ жертвенный камень.
— И Ту-Opa завтра долженъ будетъ взойти на этотъ эшафотъ.
— Надо бы взглянуть на это сооруженіе, — сказалъ Аскотъ. — Почемъ знать, можетъ быть, гдѣ-нибудь по дорогѣ къ нему удается убѣжать.
Антонъ немедленно вызвался идти съ нимъ. — Но гдѣ мы разыщемъ этотъ самый марай? — замѣтилъ онъ.
Женщины поняли и этотъ вопросъ и указали болѣе точно направленіе, по которому тотчасъ же и двинулись Аскотъ и Антонъ. Повсюду островитяне кишмя кишѣли, повсюду виднѣлись ихъ хижины. Во многихъ изъ нихъ стонали раненые воины и женщины, ломая руки и со слезами на глазахъ, ухаживали за ними.
За самыми крайними шалашами деревни оказалась поляна, тщательно выровненная и выметенная. Здѣсь каждая травка была выдернута, а на всѣхъ окружавшихъ деревьяхъ виднѣлись знаки табу изъ двухъ скрещенныхъ вѣтокъ: Плоды, висѣвшіе; на нихъ, принадлежали богамъ. На задаемъ планѣ этой площадки среди густой чащи хлѣбныхъ деревъ, подъ тѣнью ихъ, возвышалось каменное сооруженіе. Съ двухъ сторонъ его были высокія стѣны, между которыми шли до самаго верха сооруженія каменныя ступени, и все это было обнесено кругомъ живой колючей изгородью.
Аскотъ обратился къ одному изъ дикарей, не отстававшихъ отъ бѣлыхъ ни на шагъ, съ вопросомъ, что это за сооруженіе. «Марай?» спросилъ онъ.
Дикарь отвѣтилъ утвердительно.
Аскотъ показалъ на Антона, потомъ на себя и въ заключеніе на храмъ. Жесты эти должны были означать: «Можно ли намъ подойти поближе?»
И на это получился утвердительный отвѣтъ, причемъ дикарь подскочилъ къ изгородѣ и всталъ возлѣ нея. Распростертая рука его выразительно говорила: «Дальше внутрь ходить не позволяется!»
Молодые люди знаками поблагодарили его и стали разсматривать, насколько было возможно, внутренность храма, но первый же бѣглый взглядъ, брошенный туда, заставилъ ихъ съ ужасомъ отшатнуться. У нижнихъ ступеней храма, лежалъ Ту-Opa, предводитель мятежниковъ, туго перевязанный по рукамъ и по ногамъ бечевками; несчастный не только былъ не въ состояніи пошевельнуть пальцемъ, но даже и произнести слово, такъ какъ ротъ его былъ заткнутъ. Глаза его съ, выраженіемъ страшной муки обратились на бѣлыхъ. Ту-Opa прекрасно зналъ, что его ожидаетъ, и безнадежность и злоба душили его.
— Какой ужасъ, — шепнулъ Антонъ.
— Даже не смыта съ бѣдняги пыль и кровь!.. Я бы перелѣзъ черезъ изгородь и вынулъ у него затычку изо рта!
— Ради Бога, не дѣлай этого! За это ты самъ будешь обреченъ въ жертву ботамъ, да, пожалуй, и насъ всѣхъ погубишь.
— Развѣ я не понимаю!.. Идемъ!.. Я не могу равнодушно видѣть этихъ глазъ.
Оба молодые человѣка отошли немного и издали продолжали разсматривать ступени храма. На каждой изъ нихъ возвышалась на четырехъ жердяхъ деревянная доска, предназначенная для возложенія на нее жертвы; доски эти были разныхъ размѣровъ, большія размѣшались на нижнихъ, меньшія на верхнихъ ступеняхъ. На нихъ стояли вырѣзанныя изъ дерева фигуры, небольшія лодочки и утварь, лежали сухія вѣтки отъ священныхъ деревъ и метелки изъ длинныхъ бѣлыхъ перьевъ. Каждая ступень была завалена этимъ добромъ.
— Вѣрно здѣсь и происходятъ жертвоприношенія? — прошепталъ Аскотъ. — — Ну, я буду держаться подальше отсюда, это страшное зрѣлище.
Антонъ долго смотрѣлъ на храмъ и на эти доски, потомъ недовѣрчиво покачалъ головой. — Во всякомъ случаѣ, жертвеннаго огня здѣсь не разводятъ, иначе видны были бы его слѣды.
Они вошли въ лѣсъ, но всюду за кустами, словно тѣни, двигались темныя фигуры дикарей. О бѣгствѣ, очевидно, нечего было и думать.
Антонъ былъ грустенъ — и едва удерживался отъ слезъ. — Никогда мы не доберемся до Австраліи! — сказалъ онъ съ горечью.
— Почемъ знать? Но, послушай, что это за голоса?
Они очутились возлѣ нѣкотораго количества низенькихъ шалашей безъ боковыхъ стѣнокъ, и здѣсь вся семейная жизнь дикарей открылась передъ ними. На ложѣ изъ листьевъ въ одномъ изъ этихъ шалашей лежало тѣло убитаго воина и вокругъ него на корточкахъ сидѣло нѣсколько женщинъ; оживленно жестикулируя, онѣ пѣли погребальный гимнъ. Слезы струились по ихъ коричневымъ лицамъ, по временамъ онѣ запускали руки въ волосы, то простирали руки къ небу, то били себя въ грудь. Каждое слово, каждый жестъ ясно говорили объ ихъ горѣ.
Трупъ и самое ложе, на которомъ онъ покоился, были усыпаны бѣлыми цвѣтами, изъ которыхъ словно выглядывало мертвое лицо; на столбахъ хижины также виднѣлись знаки траура, въ видѣ бѣлыхъ цвѣтовъ, дѣти тоже держали въ своихъ ручейкахъ бѣлыя розы. Иногда къ одру смерти пробиралась большая собака и печально глядѣла на закрытые глаза своего господина; потомъ она начинала выть, задравъ голову кверху, и женщины тотчасъ же ее прогоняли. Бѣдное животное раздѣляло горе всей семьи, но не имѣло права вслухъ заявлять объ этомъ.
Въ одномъ изъ шалашей между двумя трупами одиноко сидѣла старая женщина. Здѣсь не было ни украшеній, ни посѣтителей, не слышно было печальнаго пѣнія… Эти воины принадлежали къ низшему, всѣми презираемому классу неимущихъ, и не имѣли права на торжественныя похороны.
Только старуха мать сидѣла возлѣ нихъ, отмахивая мухъ, облѣплявшихъ холодное чело покойниковъ. Ея морщинистое лицо было въ слезахъ, но несмотря на свое горе она не произносила ни звука. Она уже убѣдилась, что всякое слово замираетъ у нея въ груди.
Оба наши друга были глубоко потрясены этимъ зрѣлищемъ. Бѣдная мать! Она потеряла все, что было у нея самаго дорогого въ жизни, и даже была не въ состояніи выразить этого ничѣмъ.
— Давай, нарвемъ бѣлыхъ цвѣтовъ, — сказалъ Антонъ, — это черезчуръ печальное зрѣлище.
— Я и самъ подумалъ объ этомъ. Но не разсказывай объ этомъ Мармадюку, а то онъ опять скажетъ намъ по этому поводу проповѣдь въ аршинъ длиною. А я этихъ поученій терпѣть не могу! Все это я давно уже слышалъ и это давно уже не производитъ на меня никакого впечатлѣнія.
— Аскотъ, зачѣмъ ты представляешься такимъ безчувственнымъ?.. вѣдь, я знаю, что сердце у тебя теплое и любящее.
— Папперлапаппъ!.. Идемъ, мы хотѣли нарвать цвѣтовъ!
Они вдвоемъ принялись обирать деревья хуту и кустарники розъ. Не прошло и четверти часа, какъ оба трупа были также прекрасно убраны, какъ тѣла благородныхъ воиновъ, а можетъ быть даже и еще болѣе пышно, такъ какъ у бѣлыхъ оказалось больше вкуса, чѣмъ у дикарей. Бѣдный шалашъ, благодаря ихъ чувству изящнаго, превратился въ роскошную выставку цвѣтовъ. Все это вскорѣ привлекло сюда толпу любопытныхъ женщинъ, которыя наблюдали за бѣлыми и перешептывались.
Старуха попрежнему отмахивала мухъ, и только взгляды, полные благодарнаго чувства, и какіе-то неясные звуки, долетавшіе до бѣлыхъ, показывали, что доброе дѣло бѣлыхъ произвело на нее глубокое впечатлѣніе.
— Мнѣ кажется, — шепнулъ Антонъ, — что ей хотѣлось бы, чтобы мы запѣли.
— Это немыслимо, — отвѣтилъ Аскотъ, — что скажетъ Мармадюкъ, если услышитъ.
— Гм! ну, объ этомъ я не безпокоюсь, но у меня есть выходъ. Навѣрное эти женщины поютъ за извѣстное вознагражденіе.
Аскотъ сунулъ руку въ карманъ. — Что же имъ дать? У меня нѣтъ ничего, кромѣ перочиннаго ножа.
— А у меня уцѣлѣла гинея, которую мнѣ далъ еще твой отецъ при отъѣздѣ изъ Англіи. Я не прочь пожертвовать ее на доброе дѣло.
— Какъ и я свой перочинный ножъ!.. Пожалуйте-ка сюда, миледи! Если вы ходите безъ чулокъ и башмаковъ, то это не можетъ повредить нашей дружбѣ.
Онъ прикоснулся къ плечу одной изъ островитянокъ и показалъ ей употребленіе ножа на вѣткѣ перваго попавшагося дерева. — Видите ли, сударыня, вѣдь этимъ лучше орудовать, чѣмъ вашими раковинами?
Женщина всплеснула руками отъ изумленія. «Табу?» спрашивала она, указывая на ножъ.
— О, съ какой стати! Самое большое, что мои сердитый родитель не заплатилъ за него лавочнику, у котораго я его купилъ, но вѣдь какое же вамъ до этого дѣло?
Затѣмъ онъ потихоньку запѣлъ и указалъ на хижину. «Впередъ, почтеннѣйшія леди, присядьте-ка тамъ, да спойте что-нибудь, а я за это подарю вамъ этотъ ножъ».
Островитянка быстро поняла его желаніе, она скользнула подъ навѣсъ и запѣла мелодію погребальнаго гимна, не сводя, однако, глазъ съ лица Аскота. Ея пѣніе и плачъ должны были окупиться, иначе она тотчасъ же прекратила бы ихъ.
— Теперь предложи ты свою гинею! — шепнулъ Аскотъ.
Антонъ вытащилъ свою драгоцѣнность и немедленно одна изъ островитянокъ согласилась выказать за нее свое музыкальное дарованіе. Монета и ножъ не замедлили перейти въ руки коричневыхъ дамъ — плакальщицъ, и подъ ихъ пѣніе слезы бѣдной старухи-матери лились какъ-то легче. Религіозный обрядъ былъ выполненъ, тѣламъ ея убитыхъ сыновей воздавалась послѣдняя почесть, — а это уже облегчало грусть.
Но зато у прочихъ женщинъ, толпившихся возлѣ шалаша, проснулась зависть. Онѣ тѣснились, протягивая руки въ нашимъ друзьямъ, а когда они мимикой стали увѣрять, что у нихъ больше нѣтъ ничего, островитянки. стали навязчивѣе и настойчивѣе. Онѣ указывали коричневыми пальцами на пуговицы кафтановъ и жилетовъ, одна изъ дамъ даже заявила претензію на все полукафтанье Антона, другая потребовала шляпу Аскота, и дѣло уладилось только тѣмъ, что пріятели назвали всѣ эти вещи «табу». Тогда только коричневыя дамы отдернули свои руки, точно онѣ боялись обжечь ихъ.
Теперь гимнъ въ честь воиновъ, павшихъ въ послѣдней битьѣ, раздавался уже въ большей части хижинъ, и этимъ открылась предстоявшая на утро похоронная церемонія. Въ иныхъ шалашахъ возлѣ одра болѣзни раненныхъ стояли жрецы, продѣлывая всякаго рода свои обряды съ цѣлью облегчитъ страданія отъ ранъ. Всюду жизнь кипѣла ключемъ. Бѣлые, утоливши свой голодъ, группами прохаживались по деревнѣ и по берегу озера, на, которомъ покачивалось множество лодокъ съ боковыми брусьями. Гостямъ не запрещалось браться за весла и разъѣзжать среди дикихъ утокъ и водяныхъ розъ, но при этомъ каждый разъ и дикари слѣдовали за ними въ своихъ лодкахъ, совершенно такъ же, какъ и на сушѣ, они не отставали ни на шагъ отъ бѣлыхъ.
Только одинъ изъ бѣлыхъ оставался настоящимъ узникомъ въ хижинѣ короля, Мульгравъ, несчастный Лоно, у котораго смазка на лицѣ медленно превращалась въ сухую кору, и на котораго при этомъ возлагалась обязанность ѣсть и пить то одно, то другое, пока, наконецъ, онъ не началъ съ содроганіемъ отворачиваться отъ всего съѣстного и не обнаружилъ желанія вскочить и выдти прогуляться. Но и тутъ Ка-Мега и Идіо шли по бокамъ, а весь народъ не сводилъ съ него глазъ.
Онъ въ отчаяніи вернулся въ хижину и бросился на циновку.
— Кто бы ни былъ этотъ самый Лоно, — вздохнулъ онъ, — я его ненавижу. Онъ меня погубитъ.
— Утѣшьтесь, старина! — засмѣялся Фитцгеральдъ. — Капитанъ Ловель не оставитъ насъ въ бѣдѣ.
— Но пока товарищи выручатъ насъ, меня закормятъ до смерти. Вотъ ужъ подходитъ еще одинъ негодяй съ цѣлой посудиной кокосоваго молока! Эта гадость положительно разстроитъ мнѣ желудокъ разъ навсегда!.. Чортъ бы тебя добралъ, образина ты этакая! — со смѣхомъ обратился онъ къ подошедшему къ нему островитянину. — Уже сотню разъ я собирался свернуть шею тебѣ и всѣмъ твоимъ землякамъ, мучители вы этакіе. Вотъ, я, по крайней мѣрѣ, теперь излилъ свою душу, и то хорошо!,
И съ покорностью судьбѣ онъ прислонился къ столбу хижины. Засохшее на его лицѣ тѣсто образовало корочки, которыя осыпались, попадали ему то въ ротъ, то въ глаза, то за галстухъ, пока, наконецъ, онъ не вышелъ изъ терпѣнія, и не началъ отколупывать всю оставшуюся на лицѣ кору.
— Пусть меня повѣсятъ, — сказалъ онъ, — но я не могу больше терпѣть… Опять эта скотина тащитъ мнѣ сладкіе коренья!.. Вотъ наказаніе!
Лейтенантъ только отворачивался, чтобы не хохотать. Въ листьяхъ на землѣ въ хижинѣ онъ нашелъ огромнаго чернаго журавля и чтобы не спать въ такомъ непріятномъ сосѣдствѣ, онъ распорядился устроить для себя и своихъ товарищей гамаки изъ одѣялъ. Вскорѣ циновки, замѣнявшія собой боковыя стѣны хижины, одна за другой стали опускаться, въ лѣсу подъ деревьями стало совсѣмъ темно, птицы замолкли, насѣкомыя забрались на сонъ грядущій, каждое въ свой уголокъ, и даже проворныя лазящія животныя позасыпали. Только погребальное пѣніе еще раздавалось въ селеніи дикихъ: оно должно было продолжаться вплоть до окончательнаго погребенія. Мелодія гимна была однообразна, но совсѣмъ не непріятна; это не были дикіе крики, не было повторенія однихъ и тѣхъ же слоговъ, какъ у малайцевъ; скорѣе это было очень выразительное пѣніе и въ немъ, казалось, можно было различитъ нѣкоторое содержаніе.
«Ты былъ такимъ храбрымъ воиномъ, вѣрнымъ и нѣжнымъ другомъ. Твоя рука доставляла мнѣ спѣлые плоды, ты добывалъ мнѣ перья съ самыхъ рѣдкихъ птицъ и ловилъ для меня самыхъ быстрыхъ рыбъ. И теперь тебя нѣтъ и мнѣ остается лишь плакать… плакать»:
Пѣніе это убаюкало нашихъ друзей. Когда же все затихло, они выглянули изъ своихъ гамаковъ и не замедлили убѣдиться, что кругомъ чуть не подъ каждымъ деревомъ сидѣло на корточкахъ по коричневой фигурѣ островитянина. О бѣгствѣ нечего было и думать.
На утро всѣ женщины съ разсвѣта принялись, убирать всѣ улицы и площадки. Тягостное безмолвіе господствовало въ деревнѣ, не произнося ни слова, дикари подали бѣлымъ завтракъ, всѣ собаки оказались привязанными къ деревьямъ, дѣти засажены въ хижины съ опущенными боковыми циновками. Всѣ плясуны, флейтщики и трубачи съ ихъ раковинами собрались передъ хижиной короля. За ними стали въ порядкѣ въ полномъ боевомъ убранствѣ сперва благородные, затѣмъ простые воины. Когда женщины изготовили обѣдъ, то тоже скрылись по своимъ хижинамъ; ни одной изъ нихъ не было теперь видно на улицахъ.
— Сегодня происходитъ жертвоприношеніе, — сказалъ лейтенантъ. — Вѣроятно и намъ придется присутствовать.
— Прежде всего послѣдуетъ казнь Ту-Оры, — замѣтилъ Антонъ.
— Такъ ли, иначе ли, все это ужасно.
— А что будетъ съ старымъ Мульгравомъ? Выведутъ ли и его? Намажутъ ли его снова клейстеромъ?
— Вотъ ужъ идетъ одинъ изъ этихъ парней съ посудиной, — шепнулъ Аскотъ, — Такъ и есть! Опять это кокосовое тѣсто.
— Бѣдный Лоно!
— Ахъ, мнѣ совсѣмъ не по себѣ, — жаловался одинъ изъ солдатъ. — Безъ мяса и соли я не выдержу!
— Гдѣ-то наше чудное жаркое!.. Его навѣрное теперь пожираютъ крысы.
— Право я подстрѣлю себѣ курицу или голубя и сжарю на нашемъ очагѣ. Отъ этой растительной пищи у меня совсѣмъ животъ подвело.
— Тише, вотъ открывается палатка короля!
— Лоно выходитъ изъ нея!
— Въ плащѣ изъ перьевъ!
— И снова вымазанъ клейстеромъ!
Дѣйствительно, изъ-за циновочной занавѣски выступилъ нашъ унтеръ-офицеръ въ сопровожденіи Ка-Меги и Идіо. Высохшую мазь съ него смыли и покрыли ему лицо и руки свѣжею; съ сѣдой головы его свѣшивалась и волочилась сзади по землѣ циновка ярко-краснаго цвѣта, а на спину былъ наброшенъ плащъ изъ перьевъ. Но старикъ имѣлъ при всемъ этомъ великолѣпіи такой жалкій видъ, какъ будто именно то его и вели на закланіе.
При появленіи высокихъ особъ изъ хижины раздались звуки флейтъ. Музыканты играли носами нѣчто въ родѣ не то марша, не то боевой пѣени, которой нельзя было отказать въ извѣстной благозвучности. Въ то же время двѣнадцать плясуновъ начали свой танецъ. Они высоко задирали свои голыя, ноги, трясли головами и размахивали руками, словно задавшись цѣлью оторвать отъ туловища и то, и другое, и третье.
Шествіе тронулось. — Вслѣдъ за музыкой шли три царственныя оообы, за ними благородное воинство съ деревянными разукрашенными луками и стрѣлами и, наконецъ, простые воины.
— Можетъ быть мы могли бы остаться дома! — шепнулъ лейтенантъ.
— Не думаю!.. Посмотрите-ка въ ту сторону.
Къ нимъ подходили многіе благородные воины, жестами приглашая всѣхъ бѣлыхъ слѣдовать за ними. Они не должны были принимать участія въ самой церемоніи, но присутствіе ихъ въ качествѣ зрителей было все-таки обязательно. Никакое сопротивленіе не помогло, они должны были отправиться за церемоніальной процессіей.
Такимъ образомъ они пришли къ марай. Впереди танцоры и флейтщики, сзади бѣлые съ ихъ почетнымъ карауломъ.
На ступенькахъ храма стояли два жреца съ каменными топорами въ рукахъ. У ногъ этихъ мрачныхъ фигуръ, одѣтыхъ въ бѣлыя одежды, возвышалось нѣчто вродѣ плахи изъ камней. Приговореннаго къ казни нигдѣ не было видно. Когда процессія остановилась, трубачи исполнили на своихъ раковинахъ въ высшей степени непріятный и громогласный тушъ, послѣ чего живая изгородь была снята и Ка-Мега жестомъ пригласилъ унтеръ-офицера войти во внутренность храма. Мульгравъ отшатнулся.
— Что они, совсѣмъ съ ума сошли? — подумалъ онъ. — Неужели я долженъ играть у нихъ роль божества?.. Перестрѣлять бы васъ всѣхъ, канальи!.. Не пойду! — энергично крикнулъ онъ имъ зычнымъ голосомъ.
Ка-Мега еще настоятельнѣе повторилъ приглашеніе и произнесъ нѣсколько словъ, очевидно означавшихъ: «Какъ хотите, это необходимо!»
— А я все-таки не пойду! — стоялъ на своемъ Мульгравъ. Онъ нахмурился, насколько это допускалъ клейстеръ, покрывавшій его лицо и бросилъ на молодого короля наивозможно болѣе строгій и повелительный взглядъ, причемъ прикоснулся кончиками пальцевъ къ своей груди и выразительно повторилъ нѣсколько разъ: «Лоно!», желая дать понять этимъ: «Берегись, я твой повелитель».
Это такъ и было понято. Король почтительно отошелъ въ сторону, и торжество началось. Выступили впередъ стрѣлки изъ лука и съ своимъ оружіемъ въ рукахъ исполнили медленный торжественный танецъ, подъ протяжные звуки флейтъ.
Сильныя, гибкія фигуры дикарей извивались самымъ страннымъ образомъ, причемъ самыя лица ихъ сохраняли серьезное выраженіе, да и по всѣмъ тѣлодвиженіямъ видно было, что это происходитъ не забава, или увеселеніе, но религіозный обрядъ. Во время этой пляски одинъ изъ жрецовъ сорвалъ, съ дерева вѣтку съ большими бѣлыми цвѣтами и положилъ ее. на землю среди танцоровъ…
Ни одна нога не наступила на эту вѣтку, и когда танецъ былъ конченъ, жрецъ поднялъ ее и вручилъ королю, который, принявъ ее, держалъ въ рукѣ.
Тогда стрѣлки натянули свои луки и начали одинъ за другимъ пускать свои стрѣлы высоко на воздухъ, безъ опредѣленной цѣли, скорѣе всего, можетъ быть, по направленію къ солнцу, въ видѣ воинственныхъ привѣтствій со стороны смертныхъ могущественному владыкѣ міра. Кругомъ всѣ сохраняли глубочайшую тишину. Повидимому, эта часть церемоніи имѣла для бѣдныхъ язычниковъ наибольшее значеніе.
Послѣ того какъ каждый воинъ пустилъ по три стрѣлы, король медленно приблизился къ каменной плахѣ, сѣлъ на нее, и бросилъ вѣтвь съ цвѣтами на ступеньки храма. Всѣ глаза съ напряженнымъ вниманіемъ слѣдили за тѣмъ, какъ и куда упадутъ цвѣты. Вѣтка перевернулась въ воздухѣ, тяжелыя чашечки цвѣтовъ перевѣсили внизъ, и она, не задѣвши ни за, что, упала на нижнюю широкую площадку алтаря.
Крикъ радости, вырвавшійся изъ тысячи глотокъ, огласилъ воздухъ. Предположенная жертва оказалась пріятной богамъ. Король всталъ, подошелъ къ алтарю и прикоснулся къ краснымъ перьямъ, украшавшимъ идоловъ.
— Таро! Таро! — воскликнулъ онъ.
За нимъ подошелъ Идіо, а затѣмъ и всѣ благородные воины. Они также кричали, какъ изступленные: — Таро! Таро! — и прикасались къ краснымъ перьямъ.
— Бѣдный Ту-Ора! — шепнулъ Аскотъ. — Теперь участь его рѣшена.
— Неужели онъ такъ и оставался связаннымъ и безъ всякой пищи?
— Навѣрное! — рѣшилъ Аскотъ. — Вѣдь узы имѣютъ значеніе унизительнаго оскорбленія и это вмѣстѣ съ воздержаніемъ входитъ, какъ тебѣ извѣстно, въ составъ церемоніи. Точно также я увѣренъ, что и жрецы въ послѣднія сутки ни къ чему не прикасались.
Послѣ общей молитвы съ постояннымъ повтореніемъ слова: «Таро!» послѣдовала снова пляска, но теперь уже въ другомъ родѣ. Громко свистѣли флейты, раковины визжали же переставая, танцующіе скакали, какъ бѣсноватые, пока потъ не начиналъ градомъ лить съ ихъ лбовъ. При этомъ они обрывали на себѣ куски своей и безъ того скудной одежды, бросали на землю свое оружіе, кричали и вопили изо всей мочи. Въ нѣсколько минутъ всѣ выбились изъ силъ и бросились, едва переводя духъ, на землю.
Жрецы видимо этого только и ждали. Они сошли со ступеней алтаря и приблизились къ своей несчастной жертвѣ, по прежнему лежавшей съ заткнутымъ ртомъ и туго перетянутыми членами внутри изгороди. Теперь Ту-Opa подняли, и вынули у него изо рта затычку.
Когда его подвели къ роковой плахѣ, его темные глаза съ безпокойнымъ блескомъ немедленно обратились на короля и изъ устъ его вырвался звукъ, заставившій усиленно забиться сердца у бѣлыхъ зрителей страшной сцены. Звукъ этотъ не могъ означать ничего иного, кромѣ проклятія, злого, жестокаго, ужаснаго проклятія, на которое король отвѣтилъ смѣхомъ.
Жрецы принесли длинную гирлянду изъ кокосовыхъ листьевъ и укрѣпили одинъ изъ ея концовъ на связанныхъ рукахъ приговореннаго, а другой дали держать Ка-Мегѣ. Ту-Opa съ презрѣніемъ взглянулъ на эту гирлянду и сдѣлалъ движеніе, словно желая сбросить ее съ себя. Затѣмъ одинъ изъ жрецовъ вооружился острой раковиной, громкимъ голосомъ произнесъ нѣсколько словъ и однимъ взмахомъ разсѣкъ гирлянду пополамъ.
— Это, навѣрное, означаетъ уничтоженіе всякаго кровнаго родства между осужденнымъ и особою короля, — шепнулъ Фитцгеральдъ. — — Посмотрите, какъ они похожи другъ на друга! Навѣрное, они братья!
— Тѣмъ хуже!
Ка-Мега отбросилъ гирлянду въ сторону, приговоренный бросилъ на него еще одинъ взглядъ, дышавшій ненавистью, и затѣмъ его опрокинули на плаху, жрецъ высоко взмахнулъ каменный топоръ, раздался глухой ударъ… и голова Ту-Оры накатилась на землю. Правосудіе дикарей свершилось.
Мульгравъ стоялъ, закрывъ глаза отъ ужаса. Старый воинъ участвовалъ не въ одномъ сраженіи, сотни разъ въ теченіе своей жизни глядѣлъ въ глаза смерти, на морѣ и сушѣ, но этого звѣрства не могъ видѣть равнодушно. Самъ не зная, что онъ дѣлаетъ, онъ стиралъ мазь со своего горячаго лба.
Ка-Мега и Идіо обмѣнялись взглядомъ. Только теперь, когда мятежный любимецъ низшаго масса ихъ народа лежалъ мертвымъ у ихъ ногъ, они могли считать побѣду окончательной. Одинъ изъ жрецовъ поднялъ голову Ту-Оры, положилъ ее между двухъ камней и началъ вырѣзывать у нея правый глазъ.
— Мнѣ противно смотрѣть, — шепнулъ, отворачиваясь, Фитцгеральдъ.
— Но Ту-Opa уже ничего не чувствуетъ, Мармадюкъ.
— Все равно… это невольно въ дрожь бросаетъ.
— И меня тоже! — вздохнулъ Антонъ. — И среди такихъ людей мой бѣдный отецъ осужденъ провести остатокъ своей жизни.
— Что это затѣваетъ жрецъ? — спросилъ Аскотъ.
— Его помощникъ подалъ ему свѣжій листъ!
— И онъ положилъ на него глазъ Ту-Оры! Смотрите, смотрите, онъ подноситъ королю это страшное угощеніе!
— Господи, помилуй! Чуть-ли онъ не хочетъ проглотить его!
Но это оказалось невѣрно. Молодой король сдѣлалъ только видъ будто хочетъ отвѣдать ужаснаго кушанья, а затѣмъ возвратилъ его жрецу и главная часть торжества этимъ закончилась. Жрецы положили тѣло казненнаго на алтарь, музыка и танцы возобновились и шествіе направилось въ томъ же порядкѣ обратно въ деревню.
Здѣсь боковыя стѣнки шалашей были уже подняты, погребальное пѣніе раздавалось отовсюду и мѣстами уже происходили приготовленія къ похоронамъ.
— Вотъ уже двое сутокъ, какъ мы покинули корабль, цѣлыхъ два дня минуло и мы не подаемъ товарищамъ никакихъ признаковъ жизни и оттуда никакихъ не получаемъ… Чего добраго тамъ произошло еще новое несчастье! — замѣтилъ, качая головой, Фитцгеральдъ.
— Быть можетъ, дикари напали на корабль!
— Это едва-ли, но помѣшать высадкѣ на берегъ и не допустить послать намъ на помощь, это они могли.
— Но въ такомъ случаѣ, капитанъ Ловэль никогда не добудетъ провіанта! — воскликнулъ Антонъ. — Корабль не доберется до Австраліи!
Всѣ призамолкли. Замѣчаніе Антона было совершенно вѣрно, будущее было дѣйствительно мрачно и сколько ни высказывалось плановъ и предположеній, всѣ они казались мало утѣшительными.
— Будутъ-ли сегодня хоронить убитыхъ? — задалъ вслухъ вопросъ кто-то изъ нашихъ друзей, чтобы только отвлечь мысли въ другую сторону.
— Надо думать. Трупы уже и безъ того измѣнились до не узнаваемости.
— Вотъ идутъ женщины съ пищей. Отъ всѣхъ этихъ сладостей меня просто тошнить начинаетъ. Сегодня послѣ обѣда попробую наловить рыбы. Намъ необходимо завести собственное хозяйство, добыть мяса и, если возможно, выручить Мульграва изъ его почетнаго рабства.
— Это не легко сдѣлать, но не слѣдуетъ унывать. Пусть только кончатся ихъ похороны и я настрѣляю дикихъ куръ.
— И я! — воскликнулъ Аскотъ. — И знаете чѣмъ я хочу еще заняться? Поучиться ихъ языку, счисленію и прочему.
— Лишь бы что-нибудь дѣлать! — замѣтилъ Антонъ. — Сидѣть сложа руки и предаваться своимъ печальнымъ думамъ я не могу.
Они кое-какъ наглотались пріѣвшихся имъ плодовъ таро и хлѣбнаго дерева, и затѣмъ лейтенантѣ направился въ шалашу, гдѣ сидѣлъ бѣдный Мульгравъ, котораго попрежнему закармливали съ двухъ сторонъ Ка-Мега и Идіо.
— Вамъ слѣдуетъ хоть немножко прогуляться, старина, — сказалъ лейтенантъ, — сдѣлайте мнѣ честь, пройдитесь со мной.
Унтеръ-офицеръ отодвинулъ въ сторону кушанья, которыми его обставили.
— Я только опасаюсь за васъ, сэръ, и за другихъ моихъ бѣдныхъ товарищей! — сказалъ онъ утомленнымъ голосомъ, — иначе я давно бы уже раздѣлался съ этими язычниками. Я просто раскололъ бы имъ ихъ противныя головы. Но, должно быть здѣшнія божества по части обжорства представляютъ собою нѣчто ужасное! Этакій Лоно въ состояніи одинъ лишить всякой пищи населеніе цѣлой провинціи! Саранча пустяки по сравненію съ нимъ!
— Да вы видали-ли когда-нибудь саранчу, Мульгравъ? — засмѣялся Фитцгеральдъ.
— Разумѣется, сэръ! это было… это было… въ Египтѣ, конечно. Тамъ она постоянно водится и достигаетъ величины взрослаго воробья, увѣряю васъ.,
— Чортъ побери! Какъ же ихъ уничтожаютъ?
— О, это дѣлается очень просто. Я влѣзалъ на мачту и подставлялъ подлетавшимъ прожорливымъ бестіямъ полную чумичку самой крѣпкой водки. Передовыя… вы знаете, впереди стая всегда летятъ самые крупные экземпляры!.. наглотаются водки, начнутъ метаться изъ стороны въ сторону, спутаютъ, всѣ ряды и разстроятъ всю колонну. И не проходило и десяти минутъ, какъ полетъ этой нечисти направлялся въ другую сторону!
— Навѣрное она возмущалась нетрезвымъ поведеніемъ своихъ предводителей?
— Надо думать, что такъ, сэръ! Во всякомъ случаѣ мы избавлялись отъ нея, а это самое главное!
— Конечно! — согласился лейтенантъ. — Ну, теперь я вижу, что событія послѣднихъ дней ничуть вамъ не повредили, — прибавилъ онъ смѣясь. —Идемъ же со-мною!
Ка-Мега и Идіо знаками просили унтеръ-офицера остаться на своемъ мѣстѣ, но тотъ строго покачалъ головой и обоимъ князьямъ оставалось только почтительно нести сзади Лоно его плащъ изъ перьевъ и достаточный запасъ пищи, чтобы въ каждый моментъ имѣть возможность удовлетворить его аппетитъ. Въ деревнѣ уже составлялась погребальная процессія, одуряющее благовоніе цвѣтовъ наполняло атмосферу, громче прежняго раздавались похоронные гимны.
Почти всѣ бѣлые присоединились къ процессіи, желая присутствовать при обрядѣ погребенія и такимъ образомъ ближе познакомиться съ нравами и обычаями островитянъ. Антонъ и Аскотъ уже успѣли побывать и на самомъ кладбищѣ.
— Для каждаго покойника сложена хижина изъ камня, — сообщили они, — и передъ нею вырыта яма, въ середину которой вбитъ столбъ. Зачѣмъ это?
— Я знаю, — объяснилъ лейтенантъ. — Капитанъ Кукъ писалъ объ этомъ обычаѣ, и я самъ читалъ его донесеніе. Въ ямѣ закапываютъ грѣхи покойника, а столбъ прикрѣпляетъ ихъ къ землѣ, для того, чтобы они не могли вредить душѣ умершаго на небѣ.
— Это довольно поэтическій обрядъ! — замѣтилъ Аскотъ.
— Я также думаю. Но дальнѣйшее, насколько оно касается отношеній душъ къ вѣчнымъ божествамъ, не отличается тонкостью чувства.
— Какъ такъ? — спросилъ Аскотъ.
— Гмъ! Дѣло въ томъ, что верховные боги поѣдаютъ души, принадлежавшія хорошимъ людямъ, а души дурныхъ людей отдаютъ на съѣденіе низшимъ богамъ,
— Надо полагать, — замѣтилъ унтеръ-офицеръ, — что это дѣло обходится не безъ участія Лоно. Навѣрное онъ числится у нихъ первымъ ѣдокомъ; по крайней мѣрѣ во время его земного странствія по острову ему полагается раціонъ, котораго хватило бы человѣкъ на пятьдесятъ матросовъ.
— Однако, слышите, какой безсмысленный крикъ подняли эти господа, — замѣтилъ лейтенантъ. — Можно подумать, что это празднество, а не похороны.
— Слышите, барабанъ!
— Вотъ несутъ какое-то осьминогое чудище!
— Это называется «пагу», — объяснилъ Антонъ. — Мнѣ сказалъ мальчикъ, отецъ котораго носитъ эту штуку во время процессій.
— Оно обтянуто кожей акулы! — добавилъ Мульгравъ.
— Останемся немножко сзади! Странныя похороны! Всѣ явились съ оружіемъ и ведутъ между собой примѣрный бой въ честь умершихъ воиновъ. Смотрите, какъ они колютъ и рубятъ воздухъ, какъ кричатъ и наскакиваютъ другъ на друга!
— Да, во всемъ этомъ мало уваженія къ смерти.
— Тише! вотъ идутъ женщины съ какими-то заостренными палочками въ правой рукѣ… что это такое?
— Зубъ акулы! — пояснилъ Мульгравъ.
— Онѣ наносятъ ими себѣ раны по лицу и по шеѣ. Вотъ когда начинается самая церемонія.
Къ боевымъ кликамъ, мужчинъ, теперь присоединился плачъ женщинъ. По лицамъ ихъ текла кровь, которую онѣ умышленно размазывали по лицу, и такимъ образомъ всѣ онѣ вскорѣ приняли видъ бѣснующихся демоновъ мщенія, яростно метавшихся съ развѣвающимися по вѣтру волосами.
Процессія приблизилась къ озеру, по которому разъѣзжали взадъ и впередъ два жреца, каждый въ отдѣльной лодкѣ; они гребли веслами, что было мочи. Поравнявшись съ которымъ-нибудь изъ труповъ, которые, несли берегомъ, жрецъ нѣсколько разъ махалъ на него правой рукой съ зажатымъ въ ней краснымъ перомъ, и затѣмъ тотчасъ же усердно принимался дѣйствовать весломъ. И каждый разъ, при видѣ пера, провожавшіе мужчины усиливали свои крики и кривлянья, а женщины — свой плачъ. Этотъ обрядъ означалъ, вѣроятно, что душа покойника милостиво принята богами; и съѣдена ими. Въ одномъ случаѣ жрецъ, помахалъ на покойника дымящейся головней, и это замѣнило собой проклятіе, такъ какъ провожатые осужденнаго грѣшника замолкли.
Въ мѣстѣ, предназначенномъ для погребенія, оказались низенькія, спереди открытыя, каменныя постройки, обвитыя всевозможными цвѣтущими вьющимися растеніями. Постройки эти стояли длинными правильными рядами, многія изъ нихъ уже послужили для погребенія и были замурованы, другія же ожидали своихъ жильцовъ. Передъ каждой находилась яма съ торчавшимъ изъ нея коломъ.
Когда покойники были уложены каждый въ свой каменный ящикъ, гдѣ трупы должны были оставаться въ теченіе года, послѣ чего кости ихъ вынимались и переносились въ марай, къ могиламъ приблизились женщины, всѣ съ окровавленными лицами. Теперь онѣ уже не кричали и не неистовствовали; каждая принесла къ своей могилѣ на деревянной дощечкѣ свою жертву, состоявшую изъ орѣховъ, цвѣтовъ, плодовъ хлѣбнаго дерева, апельсиновъ и рыбы.
Тихо нашептывая ласковыя слова, онѣ подносили эти яства къ каменнымъ ящикамъ, а весь народъ въ это время молился и рыдалъ, причемъ жрецы прикасались красными перьями ко всѣмъ родственникамъ погребенныхъ.
— Теперь души усопшихъ кушаютъ! — объяснилъ лейтенантъ. — Ихъ кормятъ такимъ образомъ ежедневно въ теченіе года.
Когда послѣдняя могила была закрыта, процессія стала мало-по-малу расходиться, но крики и примѣрные поединки долго еще не прекращались. Все населеніе участвовало въ этихъ бояхъ, и потому никого не поразило, когда и бѣлые взялись за свое оружіе и сдѣлали видъ, что хотятъ принять участіе въ церемоніи.
Островитяне, не имѣвшіе ни малѣйшаго понятія о дѣйствіи огнестрѣльнаго оружія, смѣялись, глядя на англичанъ, взявшихся за свои ружья. Мульгравъ внимательно зарядилъ свою винтовку, причемъ Ка-Мега и Идіо не сводили глазъ съ его рукъ, очевидно, считая это оружіе какимъ-то волшебнымъ жезломъ, но не догадываясь, что онъ въ состояніи сдѣлать.
Высоко по небу неслась, сверкая въ лучахъ солнца, стая голубей. Мульгравъ указалъ на лукъ въ рукахъ Ка-Меги и на птицъ. «Стрѣляй!» означалъ этотъ жестъ.
Король пожалъ плечами и разсмѣялся. «Это невозможно!»
Мульгравъ поднялъ винтовку, прицѣлился и выстрѣлилъ. Громко прокатилось эхо выстрѣла по сосѣднимъ горамъ, и когда дымъ разсѣялся, то оказалось, что четыре голубя трепетали, обливаясь кровью, у ногъ стрѣлка.
Мертвая тишина внезапно смѣнила оглушительные крики дикарей. Коричневыя лица ихъ словно окаменѣли отъ страха и удивленія, женщины попадали на колѣни и уткнулись лицомъ въ землю.
— Лоно! — переходило изъ устъ въ уста. — Лоно!
Теперь и другіе бѣлые начали стрѣлять. Одинъ сбивалъ кокосы съ вершины высокой пальмы, другой свалилъ пролетавшаго дикаго пѣтуха.
Въ одно мгновеніе вся толпа мужчинъ и женщинъ разсѣялась. Всѣ циновки хижинъ были спущены и дикари въ ужасѣ лежали ни живы, ни мертвы въ своихъ домахъ. Даже Ка-Мега и Идіо предоставили своему Лоно добираться какъ знаетъ до своего дворца. Теперь они не осмѣливались изъявлять своего уваженія къ волшебнику и всей его свитѣ, иначе, какъ на почтительномъ разстояніи.
Антонъ, хозяинъ отъ природы, ощипалъ и выпотрошилъ убитую птицу. Аскотъ развелъ огонь и принесъ воды; въ супъ положили соли и овощей.
Нѣкоторыя изъ дѣтей первыя осмѣлились подойти къ невиданному зрѣлищу и увидавъ, что вода кипитъ въ горшкѣ, бросились со всѣхъ ногъ разсказывать своимъ матерямъ объ этомъ чудѣ. По ихъ словамъ, вода въ горшкѣ чужеземцевъ, сдѣлалась живой, подскакивала и шипѣла, а когда очень злилась, то и выскакивала изъ горшка черезъ края. Вскорѣ и старъ, и малъ пришли смотрѣть удивительное зрѣлище.
Когда же супъ поспѣлъ и англичане весело принялись уплетать его за обѣ щеки, то ужасу и удивленію туземцевъ не было предѣловъ. Бѣлые поѣдаютъ свое волшебное издѣліе!
Въ этотъ знаменательный моментъ Ка-Мега не могъ внутренно не трепетать за свой престижъ главы племени, и потому, пересиливъ свой страхъ, онъ подошелъ къ бѣлымъ, которые немедленно очистили ему мѣсто у котелка и предложили металлическую ложку.
Тарелокъ не было и потому его величеству ничего не оставалось, какъ подобно чернорабочимъ въ цивилизованныхъ странахъ хлебать супъ изъ общей посудины, и онъ продѣлалъ это не дрогнувъ ни однимъ мускуломъ лица. Женщины бросились въ разсыпную. Зрѣлище короля, принимающаго пищу лично, стоитъ жизни каждой изъ нихъ, и онѣ отлично это знали.
— Не устроить-ли намъ завтра новый пиръ изъ общаго котла? — болталъ неугомонный Аскотъ. — Или, пожалуй, поищемъ здѣсь глины и займемся гончарнымъ дѣломъ… Я начинаю чувствовать себя хозяиномъ и ремесленникомъ. Право, я сегодня же примусь складывать обжигательную печь по всѣмъ правиламъ искусства.
— Какъ будто мы останемся здѣсь надолго! — вздохнулъ Антонъ. — У меня просто земля горитъ подъ ногами, мнѣ бы хотѣлось имѣть крылья, чтобы улетѣть отсюда.
— Да и каждому изъ насъ хочется того же, — замѣтилъ лейтенантъ. — Но пока это рѣшится, почему намъ не заняться полезными ремеслами. Завтра застрѣлимъ свинью, но не болѣе одной, ибо въ такую жару мясо быстро портится. Быть можетъ, наши ружья внушатъ таки дикарямъ спасительный страхъ а они чаще будутъ, насъ оставлять наединѣ, а это поможетъ нашему бѣгству. Надо никогда не терять головы, милый Антонъ.
Нашъ другъ вздохнулъ, но не нашелся ничего возразить.
ГЛАВА XI.
правитьАскотъ повѣсилъ свое полукафтанье и жилетъ на вѣтку дерева и замѣнилъ ихъ огромнымъ фартукомъ изъ циновки. Этотъ костюмъ, по его словамъ, превратилъ его въ «малаго на всѣ руки», а потому, онъ то усаживался у вертѣла и вырѣзывалъ изъ только-что убитой дикой свиньи куски сала, чтобы, посоливъ его, употреблять впослѣдствіи вмѣсто масла при приготовленіи всякихъ блюдъ изъ рыбы, птицы и яицъ, то собиралъ лукъ и другія коренья, то копалъ ямы или строилъ шалаши, или, наконецъ, приготовлялъ вмѣстѣ съ другими снаряды для уженья рыбы и ловли птицъ. Въ сущности все это дѣлалось подъ руководствомъ Антона, который находилъ удовольствіе во всякой работѣ.
Прошла цѣлая недѣля, а съ корабля «Король Эдуардъ» не было получено никакихъ извѣстій. Затерявшіеся въ лѣсной глуши моряки уже перестали прислушиваться и всматриваться въ даль: всѣ пятнадцать плѣнниковъ признали за лучшее покориться своей участи, хотя каждое утро надежды ихъ какъ будто оживали. Жизнь, вродѣ той, которую имъ приходилось здѣсь вести, постепенно усыпляла душу и, въ концѣ концовъ, угрожала подорвать и физическія силы.
По утрамъ туземцы обыкновенно отправлялись собирать то, чѣмъ природа надѣляла ихъ въ такомъ изобиліи и совершенно даромъ. Потомъ, когда жаръ становился невыносимымъ, они укладывались на свои циновки, вставляли въ лѣвую ноздрю дудочку и усыпляли себя музыкой; это продолжалось почти до самыхъ вечернихъ сумерекъ. Тогда подавался обѣдъ, а послѣ него начинались игры.
Высушенный и немножко заостренный орѣхъ кукуй зажигали съ верхняго конца, и пламя его освѣщало всю площадь деревни, на заднемъ планѣ которой возвышался марай, и при этомъ освѣщеніи происходили пляски, состязанія въ бѣгѣ, прыжкахъ, борьбѣ и фехтованіи. Играли также въ большіе мячи, скатанные изъ таны и лыка, катались на лодкахъ, музыка раздавалась за каждымъ кустикомъ.
Въ шалашахъ въ это время оставались только старики и больные, которые вообще не пользовались особеннымъ вниманіемъ. Эти люди, въ свое время, теряя своихъ близкихъ, также смѣялись и плясали на площади, теперь другіе смѣются и пляшутъ вмѣсто нихъ, а они лежатъ въ мукахъ. Это было въ порядкѣ вещей, съ которымъ всѣ давно уже примирились.;
Только когда наступали послѣднія минуты такою страдальца, о немъ вспоминали показывали ему послѣднюю дружескую услугу, отгоняя злыхъ духовъ отъ его постели. Злые духи, вѣроятно, караулили душу больною, чтобы пожрать ее, какъ только она освободится изъ своей бренной оболочки, и этому, конечно, слѣдовало по возможности помѣшать. Съ этою цѣлью родственники умирающаго раскрашивали себѣ лицо, руки, грудь, волосы самимъ страшнымъ образомъ, разсчитывая своимъ видомъ разогнать злыхъ ночныхъ духовъ. Волосы красили въ бѣлый цвѣтѣ, лицо въ красный и черный, грудь и руки — въ желтый. Въ такомъ видѣ родные умирающаго поднимали вопль, не уступавшій вою дикихъ звѣрей, они кричали и въ самой хижинѣ, и возлѣ нея, били въ барабаны и шумѣли, сражались съ своими невидимыми противниками, прыгали и кривлялись, какъ полоумные, и это продолжалось вплоть до послѣдняго вздоха умирающаго. Тутъ ужъ цѣль считалась достигнутой и всѣ возвращались къ прерванному сну или къ играмъ.
Все это повторялось изо дня въ день безъ всякихъ измѣненій. Каждое утро женщины неизмѣнно относили пищу къ каменнымъ могиламъ, чтобы души ихъ покойниковъ могли бы подкрѣпиться ею: въ этомъ пиршествѣ живые, однако, не имѣли права принимать никакого участія. Точно также пища, приготовленная мужчинами, для женщинъ была «табу» и онѣ не смѣли ни прикоснуться къ ней, ни даже глядѣть на нее. Боги наказали бы за такое преступленіе неминуемой смертью.
У бѣлыхъ жизнь шла нѣсколько иначе. Для нихъ, служителей «Лоно», никакого «табу» не существовало.
Постепенно, по мѣрѣ того, какъ наши друзья обзаводились собственнымъ хозяйствомъ, отношенія ихъ къ населенію стали измѣняться. Молодые люди отъ скуки заманивали къ себѣ дѣтей, кормили ихъ вкусными вещами, а за ними соблазнялись и ихъ матери. Лоно былъ, очевидно, великимъ кудесникомъ, онъ зналъ все, и умѣлъ приготовлять удивительно вкусныя яства. Сокъ изъ апельсиновъ вмѣстѣ съ водой и сокомъ корня типпъ представлялъ собой чудеснѣйшій прохладительный напитокъ.
Жить, казалось бы, совсѣмъ хорошо, но душа рвалась на свободу.
— Въ этой мнимой свободѣ есть свои темныя стороны, — вздыхалъ Аскотъ.
— Мнѣ кажется, — говорилъ Антонъ, — я теряю способность соображать, теряю и самую память… Все прошлое представляется мнѣ такимъ отдаленнымъ, словно мы живемъ здѣсь ужъ многіе годы.
Фитцгеральдъ молчалъ, онъ падалъ духомъ и только не хотѣлъ въ этомъ сознаться. Молча бродилъ онъ по лѣсу съ ружьемъ за плечами, изрѣдка убивалъ курицу, но только изрѣдка, ибо боевые припасы: быстро истощались, и нельзя было знать напередъ какъ и когда явится неотложная надобность въ свинцовой пулѣ, отъ которой, быть можетъ, будетъ зависѣть спасеніе жизни. Но за ними всюду слѣдили туземцы, они неотступно караулили какъ его, такъ и всѣхъ его товарищей, и въ особенности унтеръ-офицера, отъ котораго оба князя, не отходили буквально ни на шагъ.
Наконецъ, наступилъ день, когда былъ истраченъ послѣдній патронъ. Теперь уже нечего было разсчитывать добыть мяса, но въ сущности въ этомъ было горя мало, такъ какъ и соль тоже вся вышла. Оставалось впредь питаться однимъ таро.
Туземцы добыли огромные запасы этихъ клубней изъ земли и намѣревались, наливъ ихъ водой, дожидаться, пока начнется броженіе. Вскорѣ по деревнѣ начало распространяться отъ этихъ заторовъ адское зловоніе.
Прошло уже четырнадцать дней, какъ бѣлые находились въ плѣну у островитянъ… затѣмъ миновали три недѣли… четвертая кончалась, а никакихъ извѣстій ни откуда не было.
— Неужели они подняли паруса и ушли безъ насъ? — спрашивалъ Аскотъ.
— Никогда! — отвѣчалъ ему лейтенантъ съ увѣренностью.
— Я тоже не думаю, но тогда какъ объяснить это молчаніе?
Всѣ молчали, но каждый чувствовалъ, что такъ не можетъ долѣе продолжаться и вопросъ долженъ быть рѣшенъ такъ или иначе.
И вотъ въ одинъ прекрасный день счучилось нѣчто совершенно непонятное, наполнившее нашихъ друзей ужасомъ, тѣмъ болѣе, что они чувствовали себя въ этомъ отношеніи совершенно безпомощными, такъ какъ не имѣли никакой возможности объясниться съ туземцами.
Въ деревнѣ появились совершенно чуждыя лица, посольство, какъ передавалось изъ устъ въ уста, — которое доставило извѣстіе, повергнувшее всѣхъ въ полнѣйшее отчаяніе. Видно было, что всѣми овладѣло величайшее безпокойство. — Что случилось? — спрашивали бѣлые.
Коричневые туземцы поняли этотъ вопросъ и въ отвѣть на него только вопили. Они посыпали, себѣ головы пескомъ, изображали крайнія степени испуга и даже дѣлали видъ, что вяжутъ другъ друга веревками. Понимаете ли въ чемъ дѣло, чужеземцы?
Но понять ихъ было трудно. Молодые люди только пожимали плечами. «Невозможно понять, что она говоритъ!»
— Но вѣдь хищныхъ звѣрей здѣсь совсѣмъ нѣтъ!
— Несмотря на это, ясно, что имъ угрожаетъ преслѣдованіе.
— Да, это такъ. Они бѣгаютъ и копошатся, словно муравьи когда раскапываютъ ихъ муравейникъ.
Въ этотъ моментъ Аскотъ быстрыми шагами подошелъ къ дому. — Что случилось? — воскликнулъ онъ. — На площадкѣ для игръ набралось не менѣе сотни жителей изъ другой деревни, какъ мнѣ кажется, все это мятежники, участвовавшіе въ послѣднемъ сраженіи. Они требуютъ къ себѣ короля и Лоно.
Антонъ пожалъ плечами. — Мы знаемъ не больше твоего! — отвѣтилъ онъ. — Здѣсь тоже господствуетъ странное волненіе.
Онъ не успѣлъ договорить, какъ въ деревню вступило цѣлое шествіе самыхъ жалкихъ съ виду существъ. Мужчины казались робкими и подавленными какимъ-то горемъ, женщины горько плакали и ломали руки.
— Ка-Мега!.. Лоно! Лоно!..
— Боже, ты мой! — смѣялся Аскотъ, — нашего старика опять требуютъ на сцену. Ну, пусть выходитъ на вызовы!
Циновки королевской хижины поднялись, и король вышелъ на улицу въ сопровожденіи стараго Мульграва. Сотни голосовъ встрѣтили ихъ жалобнымъ крикомъ: «Ка-Мега! Лоно! Лоно!»
Король имѣлъ видъ человѣка, наслаждающагося величайшимъ торжествомъ. Его благородное, выразительное лицо дышало мужествомъ и увѣренностью, онъ произнесъ нѣсколько словъ, принятыхъ съ восторгомъ, затѣмъ отдалъ своимъ подданнымъ нѣсколько отрывистыхъ приказаній и тотчасъ же въ деревнѣ поднялась такая тревога, какъ будто всѣ эти дикари совершенно лишились разсудка.
Женщины нагрузились циновками, мужчины схватились за оружіе, изъ марай выносили святыню, дѣтей согнали въ кучу, гамаки бѣлыхъ отвязали отъ деревьевъ. Кто-то изъ дикарей почтительно указалъ на ихъ ружья.
— Боже мой! — воскликнулъ Антонъ. — Что случилось? Мы переселяемся?
Туземецъ указалъ въ даль. Звукъ, вырвавшійся изъ его груди, могъ означать только одно: «Идемъ! и какъ можно скорѣе!»
Бѣлые поспѣшно собрали свои пожитки. — Великій Боже! — восклицалъ Антонъ: — Когда бы они направились къ берегу!
Фитцгеральдъ покачалъ головой. — Едва ли мы пойдемъ къ берегу! — вымолвилъ онъ. — Непріятель можетъ угрожать имъ только со стороны моря, а слѣдовательно остается бѣжать лишь въ горы, въ глубь острова.
— Боже, какъ это грустно!
— Вотъ войско уже строится, — сказалъ Аскотъ. — Ка-Мега хочетъ накинуть плащъ изъ перьевъ на плечи Мульграва, тотъ отклонилъ отъ себя эту честь… ну, вотъ, плащъ отдали нести оруженосцу. А вотъ и госпожа королева… нагруженная циновками. Прошу прощенія, миледи, но вашему величеству это не подобаетъ…
Съ этими словами веселый молодой человѣкъ поспѣшилъ освободить бѣдную плачущую слабую женщину отъ ея ноши. — Исходъ Израиля изъ Египта! — провозгласилъ онъ съ хохотомъ. — Впередъ, господа, это все же лучше, чѣмъ сидѣть здѣсь!
— О, Аскотъ, Аскотъ! не будь же такимъ вѣтреннымъ.
— Не трогайте его, сэръ! — вступился унтеръ-офицеръ, потягиваясь словно левъ, только что выскочившй изъ клѣтки. — Оставьте его, сэръ! Молодости надо шумѣть, а кромѣ того право хорошо немного освѣжиться и встрепенуться. Га! какое счастье: самому управлять своими движеніями!
Онъ смывалъ и стиралъ съ лица кокосовую мазь такъ энергично, что только брызги кругомъ летѣли. — Ну, дѣти мои, увидите ли вы меня еще разъ въ роли Лоно — это большой вопросъ! По-крайней мѣрѣ, я позволю мазать себя этой дрянью развѣ только ради спасенія вашей жизни… не иначе!.. Антонъ! — заключилъ онъ совершенно неожиданно, — нѣтъ ли у тебя, дружище, хоть капельки воды для измученнаго стараго солдата?
Нашъ другъ протянулъ ему цѣлую огромную тыкву съ водою, и Мульгравъ тотчасъ же погрузилъ, въ нее всю свою голову, чтобы окончательно смыть съ себя послѣдніе остатки мази. Онъ чуть не рычалъ отъ удовольствія при каждомъ прикосновеній къ лицу свѣжей воды.
Гонцы короля — прибѣжали торопить ихъ. Передніе ряды колонны уже давно выступили изъ деревни, очередь была за бѣлыми.
— Брать ли намъ съ собой винтовки? — усомнился Аскотъ. — Вѣдь, все равно заряды насъ всѣ вышли.
— Да, мы только понапрасну будемъ таскать ихъ на себѣ.
— Развѣ въ надеждѣ попугать непріятеля… иначе это безцѣльный трудъ.
— Такъ бросимъ ихъ здѣсь! Прикроемъ вѣтками и листьями… Вотъ такъ, теперь ихъ никто здѣсь не найдетъ!
— Боже! — всплеснулъ руками Антонъ. — До чего мы теперь обнищали! У насъ нѣтъ даже оружія.
— Ты видишь все въ слишкомъ дурномъ свѣтѣ, мой милый, — покачалъ головой Мульгравъ. — Быть можетъ къ острову приблизилось судно съ бѣлыми людьми, которые, конечно, не причинятъ намъ ни малѣйшаго вреда.
— Но намъ приходится бѣжать отъ нихъ вглубь острова!
— Что за важность! Велики ли эти клочки твердой земли! Два дня пути и прошелъ его вдоль и поперекъ… Прибавь еще къ этому, что кому не приходилось по цѣлымъ днямъ выносить на своемъ лицѣ кокосовую мазь, тотъ еще совсѣмъ не имѣетъ понятія о томъ, что такое несчастье!
Тѣмъ временемъ бѣглецы уходили все дальше и дальше вглубь лѣса и приближались къ гористой части острова. Что это было бѣгство, и при томъ поспѣшное, въ этомъ нечего было сомнѣваться.
— Все равно, наши преслѣдователи, конечно, настигнутъ насъ, — сказалъ Фитцгеральдъ. — Мы оставляемъ за собой слишкомъ широкій слѣдъ отъ самаго берега океана.
— Можетъ быть это уже не такъ страшно, и мы бѣжимъ отъ экипажа нашего же судна? Можетъ быть, именно насъ они ищутъ… а я получу вѣсточку отъ бѣднаго отца… Нѣтъ, никогда еще мнѣ не было такъ тяжко! — заключилъ Антонъ свои догадки.
— Впередъ! Впередъ! Король смотритъ на это дѣло очень серьезно и питаетъ большія опасенія. Смотрите, воины берутъ дѣтей изъ рукъ женщинъ… вотъ всѣ циновки и запасы таро полетѣли въ чащу… Еще лишніе слѣды для врага!
— Рѣка! — воскликнулъ Аскотъ. — Антонъ, умѣешь-ли ты плавать?
— Какъ-нибудь переплыву! Но это не болѣе, какъ жалкій ручей.
— Ну, посмотримъ теперь, достаточно-ли мудръ Ка-Мега для того, чтобы провести преслѣдователей. Всякій сѣверо-американскій индѣецъ прошелъ бы теперь водой по крайней мѣрѣ милю разстоянія.
— Ну, этотъ народецъ, повидимому, не имѣетъ понятій о подобныхъ уловкахъ. Смотрите, вонъ передовые уже направились на противоположный берегъ.
— Это просто прогулка форсированнымъ маршемъ, — замѣтилъ Мульгравъ. — Пожалуй, еще заставятъ упражняться въ глазомѣрѣ, опредѣлять ближайшее разстояніе до тѣхъ горъ? Кажется, по прибытіи сюда на островъ, мы именно хотѣли обслѣдовать эти горы.
— Это вѣрно, старина! Никогда не мѣшаетъ на все смотрѣть веселѣе.
— Въ томъ числѣ и на эту холодную ножную ванну? Жаль, что ручей такъ узокъ!
Бѣглецы потревожили своей переправой массу рыбы, раковъ, черепахъ, хотя никто не обращалъ на нихъ никакого вниманія.
Вездѣ свѣшивались съ деревьевъ спѣлые кокосы, бататы, плоды хлѣбнаго дерева. Въ одномъ мѣстѣ въ чащѣ послышалось легкое хрюканье и цѣлое стадо свинокъ перебѣжало путникамъ дорогу, помахивая въ воздухѣ коротенькими закрученными хвостиками. Аскотъ не преминулъ прицѣлиться въ нихъ своей палкой и громко крикнулъ имъ вслѣдъ: «Пафъ!»
Всѣ, не исключая даже и Антона, разсмѣялись. — Какъ знать, можетъ быть, вся эта странная, непонятная исторія все-таки кончится для насъ благополучнѣйшихъ образомъ! — сказалъ онъ.
— Въ этомъ я совершенно увѣренъ. Вѣдь мы уже такъ далеко ушли отъ деревни.
— Мнѣ кажется, что и растительное царство становится здѣсь болѣе скуднымъ. Кокосы да папоротникъ, и больше ничего.
— Мы вступаемъ въ горныя страны! Смотрите, какой видъ тамъ за деревьями. Повсюду съ горъ бѣгутъ ручьи.
— Какой высокій папоротникъ!.. Право на этомъ островѣ одно мѣсто лучше другого!
— Вѣроятно съ вершины горъ мы увидимъ море по ту и по другую сторону острова!
— Галло! — воскликнулъ лейтенантъ. — Что тамъ такое?
— Мнѣ кажется, это дикія собаки.
— Стая головъ въ двадцать! Въ самомъ дѣлѣ это собаки.
Худыя истощенныя животныя убѣгали въ горы, завидѣвъ переселенцевъ; вѣроятно, тамъ у нихъ были пещеры. Нѣкоторыя озирались назадъ и лаяли; но ни одна не помышляла о нападеніи. Въ нѣсколько мгновеній всѣ онѣ скрылись изъ глазъ.
— Здѣсь, вѣроятно, есть и дикія козы, — замѣтилъ Мульгравъ. — Я знавалъ людей, которые встрѣчали ихъ здѣсь.
— Что толку, когда мы безоружны.
— Слушайте, дѣти, — продолжалъ Мульгравъ, — кажется, даютъ сигналъ остановиться на отдыхъ. Это бы не лишнее.
— Особенно въ виду того, что безсмысленно такъ удирать. Ба!.. теперь предстоитъ настоящее лазанье…
Между двумя высокими грядами скалъ открылось узкое ущелье, оба откоса котораго были густо покрыты папоротникомъ. Пальмы склоняли свои густолиственныя вершины надъ тѣсниной, по дну котораго весело журчалъ горный ручей. Женщины и дѣти подвигались медленно, видимо, напрягая послѣднія силы. Прошло уже болѣе пяти часовъ непрерывнаго перехода.
Ка-Мега указалъ на выходъ изъ ущелья и произнесъ нѣсколько словъ, очевидно, долженствовавшихъ подбодрить усталыхъ людей, нѣчто въ родѣ: «Тамъ, наверху, мы отдохнемъ!»
Всѣ какъ бы оживились и пошли бойчѣе. Потъ струился по коричневымъ лицамъ, но дикари храбро карабкались по обломкамъ лавы, которыми были усѣяны дно ущелья и оба его откоса вплоть до верху, гдѣ разстилалась плоская горная возвышенность; на ней было мало большихъ деревьевъ, преобладалъ кустарникъ, но зато земля была покрыта мягкимъ мхомъ, такъ и манившимъ усталаго путника прилечь и отдохнуть, забывъ о трудномъ пути по обрывамъ и громоздившимся другъ на друга утесамъ.
Бѣглецы потокомъ разлились но плоскогорью. Снова всѣ заговорили, грудь стала дышать свободнѣе, всѣ пріободрились. Въ одномъ углу женщины сбились въ кучу, тогда какъ мужчины отправились за кокосами и плодами хлѣбнаго дерева; мѣстами уже раскладывали костры.
Вокругъ обоихъ князей образовался тѣсный кружокъ, изъ благородныхъ воиновъ. Повидимому, тутъ происходилъ тайный совѣтъ, воины шептались между собой и жестикулировали; затѣмъ нѣсколько человѣкъ принялись сооружать изъ камней нѣчто вродѣ алтаря.
— Надо думать предполагается жертвоприношеніе, — замѣтилъ лейтенантъ.
— Человѣческое, — добавилъ Мульгравъ, — если меня не обманываютъ мои подозрѣнія. Лучше не глядите въ ту сторону, дѣти мои.
— Неужели ты…
— Тише! Король сейчасъ хватитъ сзади но головѣ кого-нибудь изъ простыхъ воиновъ… вотъ, онъ уже взялся за свою палицу и направляется въ густую толпу своихъ подданныхъ.
— Это возмутительно! — воскликнулъ Аскотъ. — Я бы…
— Тише, молодой человѣкъ! Если, бы на наше счастье вся эта странная, загадочная исторія съ Лоно не имѣла какого-то непонятнаго отношенія къ моей личности, то по всей вѣроятности насъ всѣхъ давно бы уже принесли въ жертву богамъ, придравшись къ побѣдѣ, одержанной надъ мятежниками. Что-нибудь въ этомъ родѣ можетъ произойти и теперь.
Аскотъ не сводилъ глазъ съ молодого короля. — Ка-Мега выступаетъ медленными шагами, — шепнулъ онъ, — но никто на него не смотритъ и не заговариваетъ съ нимъ.
— Всѣ, конечно, знаютъ, въ чемъ дѣло!
— И они позволяютъ безпрекословно производить такія насилія?
— Разумѣется. По ихъ твердому убѣжденію гнѣвъ боговъ поразитъ того, кто воспротивится жертвоприношенію.
— Вотъ! — вскрикнулъ вдругъ Аскотъ въ испугѣ. — Ка-Мега раздробилъ голову одному изъ воиновъ.
— Я такъ и зналъ, — сказалъ Мульгравъ. — Теперь начнутся всѣ тѣ же церемоніи, какія мы уже видѣли. Не глядите туда, дѣти мои!
— А Ка-Мега пошелъ себѣ дальше, какъ ни въ чемъ не бывало! — сказалъ Антонъ.
— Двое воиновъ понесли трупъ къ алтарю; вотъ они раздѣваютъ его, выкалываютъ ему глаза…
— Я же вамъ говорилъ, не глядите туда!
— Всѣ рвутъ зеленыя вѣтки, — замѣтилъ Аскотъ, — бросаютъ ихъ на алтарь и кричатъ: «Пеле! Пеле!»
— Это названіе ихъ главной и самой страшной богини. Весьма возможно, что и всѣ окрестныя ущелья посвящены ей.
— И эти несчастные язычники воображаютъ, что этихъ пустяковъ достаточно для того, чтобы поразить врага — кто бы онъ ни былъ — слѣпотой… Они считаютъ себя теперь въ полнѣйшей безопасности.
— Какая, однако, здѣсь масса комаровъ! — -- замѣтилъ кто-то изъ солдатъ. — Слѣдовало бы развести большой костеръ изъ сырого лѣса.
— Это не годится… Дымъ можетъ насъ выдать.
Лейтенантъ Фитцгеральдъ посмотрѣлъ на оголенныя вершины горныхъ хребтовъ, возвышавшихся кругомъ — Я хочу взобраться туда наверхъ, — сказалъ онъ, — эти вулканическія горы представляются мнѣ новымъ, невиданнымъ міромъ, на который любопытно взглянуть поближе. Я думаю, что оттуда можно будетъ увидать нашъ корабль.
— О, сэръ, — взмолился Антонъ, — въ такомъ случаѣ возьмите и меня съ собой.
— И меня, — попросился Аскотъ. — Ужъ если, я осужденъ на вѣчную скуку, какъ лордъ Кроуфордъ изъ Кроуфордъ-Галля, то, по крайней мѣрѣ, я долженъ быть вознагражденъ за это интересными приключеніями.
— Аскотъ, если я тебя понимаю, то ты бы не прочь однимъ прыжкомъ перескочить теперь изъ Полинезіи въ Англію.
Онъ смѣясь покачалъ своей красивой кудрявой головой. — Не говори объ этомъ, милый Мармадюкъ! Мы открываемъ новые острова, видимъ новые народы, переживаемъ всякаго рода приключенія, и вдругъ я бы захотѣлъ вернуться въ свое тюремное заключеніе, только потому, что въ немъ имѣются мягкая постель, обильный столъ и шкафъ, переполненный платьемъ?.. Да ни за какія деньги, увѣряю тебя! Какъ только насъ покормятъ, сейчасъ же отправимся на горы полюбоваться видомъ.
Единственная пища, которая была имъ предложена, заключалась въ кокосахъ и плодахъ хлѣбнаго дерева, и когда всѣ утолили голодъ, бѣлые попытались было отправиться въ задуманную ими экспедицію, но этому воспрепятствовали многіе изъ вассаловъ короля; лица ихъ выражали страхъ и безпокойство, они украдкой указывали на непривѣтливыя сѣрыя вершины горъ и прикрывая ротъ рукой шептали слово, очевидно, неохотно срывавшееся съ ихъ устъ:
— Пеле!
— Это пустяки! — объяснялъ имъ лейтенантъ — Мы не боимся вашей богини.
— Нѣтъ! Нѣтъ! Табу!
Дикари заступали имъ дорогу, пробиться черезъ нихъ безъ боя было немыслимо и бѣлымъ пришлось отказаться отъ своего плана. Они грустно опустились на мохъ и попытались, заснуть, но безчисленные комары не давали имъ сомкнуть глазъ. Короткія тропическія сумерки быстро превратились въ ночь, хриплое карканье воронъ доносилось съ вершинъ скалъ, да лай собакъ раздавался внизу въ долинѣ… Никто изъ бѣглецовъ не могъ заснуть.
— Разставлены ли у нихъ часовые? — шепнулъ Аскотъ.
— Едва ли! Да если бы и такъ, сотня вооруженныхъ людей легко могли бы окружить насъ здѣсь и намъ не оставалось бы никакого выхода, никакого спасенья.
— Несчастные вполнѣ полагаются на свое табу, — замѣтилъ Мульгравъ, — и Богъ вѣсть, чѣмъ все это кончится!
Прошло нѣсколько часовъ, темная ночь давно ужъ спустилась на горы, когда бѣлые разслышали неясный шорохъ крадущихся шаговъ, хрустъ сухихъ вѣтокъ подъ ногами, звукъ небольшихъ камней и комковъ земли, скатывавшихся съ откоса. Они переглянулись.
— Вотъ оно… начинается! — шепнулъ лейтенантъ.
— Что именно?… вотъ въ чемъ вопросъ!.. Право, одно ожиданіе можетъ свести съ ума!
— Я слышу мужскіе шаги и тихій говоръ.
Аскотъ вскочилъ и подбѣжалъ къ группѣ воиновъ, окружавшихъ короля, знаками старался обратить ихъ вниманіе на эти подозрительные звуки. — Слушайте, слушайте! Сюда идутъ.
Дикари со страхомъ припали къ землѣ. «Пеле»! шептали они. «Пеле!»
Они лепетали и еще какія-то слова, очевидно, означавшія: «Богиня охранитъ насъ!»
Аскотъ пожалъ плечами. Онъ подошелъ со своими друзьями дъ выходу изъ ущелья и всѣ стали прислушиваться и всматриваться въ темноту. По тѣснинѣ, какъ муравьи, карабкались кверху небольшія фигурки, вооруженныя съ головы до ногъ, въ очень странныхъ костюмахъ, одни съ болѣе свѣтлымъ, другіе въ болѣе темнымъ цвѣтомъ лица; были между ними и совсѣмъ бѣлые люди, съ явнымъ съ отпечаткомъ полнѣйшаго одичанія. Всѣ они гуськомъ пробирались вверхъ по скалистой тѣснинѣ.
Наши друзья переглянулись. Это были очевидно испанцы или какое-нибудь южно-американское племя. Но что имъ здѣсь, нужно?
— Охотники за невольниками! — шепнулъ унтеръ-офицеръ. — Эти люди промышляютъ тѣмъ, что высаживаются на острова Южнаго океана за живымъ товаромъ, и затѣмъ. распродаютъ его въ американскихъ портахъ.
— И такимъ образомъ нашъ бѣдный Ка-Мега рискуетъ обратиться въ работника на плантаціи?.. Это было бы ужасно!
— Для него не ужаснѣе, нежели для всякаго иного. Такъ! Вотъ они!
Тихій плачъ раздался въ рядахъ женщинъ, мужчины молча бросались на колѣни и къ страхѣ складывали руки на груди. Они даже и не пытались браться за оружіе въ мѣстности, посвященной страшной богинѣ Пеле.
И вдругъ тишину нарушила громкая команда на испанскомъ языкѣ! Отовсюду съ горныхъ утесовъ спускались темныя фигуры… все плоскогорье было ими окружено.
— Намъ слѣдуетъ оставаться строго нейтральными, — распорядился лейтенантъ. — Не имѣя огнестрѣльнаго оружія, мы ничѣмъ не въ состояніи помочь несчастнымъ дикарямъ, а сами только можемъ погибнуть.
— Дикари вовсе и не пытаются сопротивляться! — шепнулъ Антонъ. — Они преспокойно отдаются въ плѣнъ.
— Ну, это не совсѣмъ такъ. Погляди-ка въ ту сторону!
Дѣйствительно, въ то время какъ охотники за невольниками, проникшіе черезъ ущелье, напали на первыя попавшіяся имъ на пути группы дикарей, многіе, стѣснившись вокругъ своего короля, какъ будто одумались, или же можетъ быть въ нихъ проснулись чувства мужчинъ и сознаніе собственной силы. Въ воздухѣ замелькали боевыя палицы, съ глухимъ звукомъ опускавшіяся на головы нападающихъ. Разъ только тишина была нарушена первымъ крикомъ, въ слѣдующій моментъ ущелье огласилось такимъ дикимъ ревомъ и грохотомъ битвы, что даже привычное ухо не могло теперь различитъ ничего въ общемъ гулѣ.
Боевые крики звучали отовсюду, женщины взывали къ богинѣ Пеле и къ Лоно кто могъ, тотъ протискивался поближе къ унтеръ-офицеру, старался схватить его за руки или обнять его ноги. Они протягивали къ нему младенцевъ, заставляли дѣтей цѣловать его колѣна. «Лоно, ахъ, Лоно, помоги!»
Добродушный старый воинъ не зналъ, что и предпринять. — Господи, Боже! — твердилъ онъ, — чѣмъ могу я вамъ помочь, бѣдные люди? Не придавайте значенія моей власти, вѣдь все это сказки, увѣряю васъ!
Но вотъ набѣжали и сюда темныя фигуры и отогнали трепещущихъ женщинъ въ одинъ уголъ. Дѣтей вырывали у нихъ изъ рукъ безъ всякаго состраданія, и то и дѣло крошечное созданіе, мелькнувъ въ воздухѣ, слетало черезъ край обрыва и разбивалось гдѣ-то внизу объ острые зубцы скалъ. Самихъ матерей грубо вязали веревками, и при малѣйшемъ сопротивленіи нещадно до крови колотили палками, окованными желѣзомъ.
Наши друзья при этомъ возмутительномъ зрѣлищѣ забыли принятое ими мудрое рѣшеніе и, не задумываясь, бросились на помощь несчастнымъ женщинамъ. — Ахъ вы, негодяи! — крикнулъ лейтенантъ Фитцгеральдъ, — развѣ вы воюете съ беззащитными женщинами?
— Ого! — раздался грубый голосъ, звучавшій насмѣшкой и удивленіемъ. — Это, кажется, говоритъ англичанинъ?
— Да, конечно! — отвѣтилъ лейтенантъ. — Англичанинъ, который надѣется, что въ этой шайкѣ разбойниковъ у него не окажется земляковъ.
— Не бойся, дружище! — захохоталъ тотъ же голосъ. — Ихъ здѣсь найдется и не одинъ! Но побереги свои слова, они могутъ стоить тебѣ жизни, понимаешь?
Незнакомецъ подошелъ поближе къ нашимъ друзьямъ. — Голла!.. цѣлая толпа бѣлыхъ… Какъ вы сюда попали?
Фитцгеральдъ гордо выпрямился. — Я командую экспедиціей отправленной сюда съ фрегата его величества короля «Короля Эдуарда» — объяснилъ онъ.
— Ахъ, вотъ что… это съ того судна, которое бросило якорь возлѣ этого острова… такъ что-ли?
— Такъ оно еще стоитъ здѣсь?
— Судно? Дда!
— Вы какъ будто затрудняетесь отвѣтомъ, — замѣтилъ офицеръ, — что это значитъ?
Всѣ товарищи по несчастью столпились вокругъ столь неожиданнаго вѣстника, съ ихъ судна. Всѣ съ безпокойствомъ вглядывались въ его лицо, у каждаго сердце забилось въ груди.
— Что же вы молчите, сэръ? — повторилъ Фитцгеральдъ.
— Что же мнѣ сказать вамъ? — пожалъ неизвѣстный плечами. — Я полагаю, что судно это брошено.
— Что?.. Что такое?
— На борту у него нѣтъ ни одной живой души. Мы не нашли тамъ ни человѣческаго существа, ни одного животнаго, ни денегъ, ни чего-либо цѣннаго
— Слѣдовательно, вы были на нашемъ суднѣ?
— Былъ, самолично… Оно совершенно пусто.
— А арестанты?
— Никого, нигдѣ!
Бѣлые переглянулись, не зная, что подумать. Антонъ былъ близокъ къ обмороку, и если бы Аскотъ не подхватилъ его сильною рукою, онъ упалъ бы безъ чувствъ къ ногамъ вѣстника несчастія. Теперь послѣдняя надежда была для него потеряна, все погибло, въ головѣ у него помутилось.
— Я забылъ сказать только объ одномъ, — снова заговорилъ незнакомецъ. — На столѣ въ каютѣ оставлена записка. Я ее не читалъ… я никогда не тратилъ времени на такой вздоръ, какъ грамота… но тамъ что-то много написано.
Лейтенантъ перевелъ духъ. — Слава Богу! — воскликнулъ онъ. — По крайней мѣрѣ, мы получимъ хоть какое-нибудь извѣстіе о томъ, что случилось.
— Съ вашего позволенія, сэръ! — вмѣщался Мульгравъ. — Позвольте разспросить этого человѣка?
— Спрашивай, спрашивай, старина!
— Были-ли шлюпки на своихъ мѣстахъ? — спросилъ унтеръ-офицеръ.
— Ни одной… всѣ исчезли, за исключеніемъ одной лодчонки, очевидно, не принадлежащей къ вооруженію фрегата; она скорѣе похожа да игрушку и была подвѣшена въ такелажѣ.
— Моя лодка! — воскликнулъ Аскотъ.
Фитцгеральдъ покачалъ головою. — Это совсѣмъ непонятно! Куда же могли дѣваться наши товарищи? Чтобы отыскивать насъ не было надобности съѣзжать на берегъ всему экипажу, и ужъ во всякомъ случаѣ капитанъ Ловэль не взялъ бы съ собою никого изъ арестантовъ.
— И я такъ думаю!
— Записка! — пробормоталъ Антонъ; — Записка! Тамъ мы найдемъ разъясненіе этой загадки.
— Разумѣется! Черезъ нѣсколько дней мы будемъ на нашемъ суднѣ!
— Почему не идти туда сейчасъ же, сэръ?
Лейтенантъ указалъ ему на жестокій бой, кипѣвшій вокругъ нихъ. — Посмотри, что здѣсь дѣлается, мой милый, — оказалъ онъ, — и сообрази, какъ намъ уйди отсюда!
Выходъ изъ ущелья былъ загражденъ, преслѣдуемые и преслѣдователи бились грудь съ грудью, оспаривая другъ у друга побѣду. Всюду лежали убитые и раненые, крики раздавались со всѣхъ сторонъ, то и дѣло кто-нибудь срывался съ края обрыва и тѣло катилось съ камня на камень въ бездну, откуда по временамъ доносились жалобные стоны изувѣченныхъ и умирающихъ, но ихъ не слыхали воины, бившіеся за жизнь и свободу, опьяненные одною лишь мыслью — опрокинуть врага и ускользнуть отъ плѣна.
И снова толпа дикарей бросилась къ нашимъ друзьямъ, снова женщины и дѣти хватались за ноги и за руки стараго солдата, взывая: — Лоно!.. Лоно!
Незнакомецъ, увидавъ это, громко захохоталъ. — Лоно? — повторилъ онъ. — Въ самомъ дѣлѣ, эти дикари вообразили, что среди нихъ явился этотъ сказочный король? Должно быть, они здорово васъ кормили и вымазывали кокосовыми выжимками, если принимали васъ за Лоно, сэръ!
— Брръ! — содрогнулся унтеръ-офицеръ при одномъ воспоминаніи о перенесенныхъ ннъ почестяхъ. — И вспоминать тошно! Можетъ, быть, вы можете объяснить намъ, сэръ, что это за исторія о Лоно?
— Могу, кажется…. Это былъ первый король на этой группѣ острововъ, котораго весь народъ очень любилъ и почиталъ: несмотря на его гнѣвный характеръ его очень уважали, но боги его не любили, такъ какъ онъ не приносилъ имъ никакихъ жертвъ. Однажды въ своемъ высокомѣріи онъ оскорбилъ главнаго бога и за это былъ наказанъ изгнаніемъ. Съ тѣхъ поръ Лоно бродитъ, не находя себѣ пріюта, а когда боги простятъ ему, то онъ вернется и вступитъ въ управленіе своимъ народомъ. Вотъ и вся сказка о Лоно.
— Бѣдныя созданія! — сказалъ Мульгравъ, вздыхая. — Они невинны, какъ малыя дѣти. Во всякомъ случаѣ моя длинная борода внушила имъ мысль, что я-то и есть бѣглый король ихъ острова.
Въ этотъ моментъ раздался громкій, даже пронзительный крикъ. Плотный кружокъ благородныхъ воиновъ былъ прорванъ, Ка-Мега и Идіо стояли теперь лицомъ къ лицу съ нападающими и опасность угрожала уже непосредственно ихъ драгоцѣннымъ особамъ.
Молодой король не кричалъ, его длинные волосы, безъ всякихъ украшеній, развѣвались по вѣтру, онъ дрожалъ отъ гнѣва и возбужденія и удары его сильной руки градомъ сыпались кругомъ; палица его мелькала въ воздухѣ, точно молнія, и не одинъ изъ противниковъ его уже лежалъ на землѣ съ разбитымъ черепомъ.
Идіо также бился безъ оружія. Одного удара его кулака было достаточно, чтобы повергнуть противника къ ногамъ.
Тогда-то предводитель нападающихъ и испустилъ свой пронзительный крикъ, на который, какъ по командѣ, собрались его люди для послѣдняго рѣшительнаго нападенія… англичанинъ, разговаривавшій съ нашими друзьями, тоже долженъ былъ спѣшить туда, и такимъ образомъ бѣлымъ, наполовину спрятаннымъ за кустами, оставалось только наблюдать за печальными подробностями этого неравнаго боя.
Оба короля бились, какъ львы, — дѣйствуя одинъ своей палицей, другой просто кулакомъ, и вся земля вокругъ нихъ была залита кровью. Идіо, повидимому, еще не получилъ ни одной раны, глаза его метали молніи, мышцы его голыхъ рукъ страшно напрягались. Не разъ поднявъ своего противника на воздухъ, онъ швырялъ его, какъ щепку черезъ край утеса, въ глубину ущелья. Такая участь постигла и помощника атамана шайки, неосторожно приблизившагося къ страшному, дикарю, и сто глотокъ завопили: — Отплатимъ за Діего Кампаса! Мщеніе! Мщеніе!
— Ну, теперь оба храбрые дикаря погибли! — сказалъ унтеръ-офицеръ съ глубокимъ вздохомъ.
Какъ освирѣпѣвшіе звѣри, нападающіе бросились всѣ на одного, оружіе ихъ страшно засверкало въ воздухѣ и неизбѣжное должно, было свершиться. Всѣ благородные воины были одни убиты, другіе въ плѣну, и ихъ повелители должны были раздѣлить съ ними ту же участь. Раздался полузадавленный хрипъ, звукъ падающаго тѣла, и затѣмъ торжествующій вопль побѣдителей. Мѣсто, гдѣ бились Ка-Мега и Идіо, было пусто.
— Неужели они оба убиты? — шепнулъ Аскотъ.
Старый Мульгравъ, благодаря своему росту, видѣлъ все происходившее лучше другихъ. — Вонъ лежитъ Ка-Мега, — сказалъ онъ вполголоса, — въ груди у него торчитъ ножъ…
— Бѣдный король!.. Онъ былъ добръ и такъ прекрасенъ!
— Ну, онъ уже пересталъ мучиться. Ножъ поразилъ его прямо въ сердце.
— А Идіо? — спросилъ лейтенантъ.
— Не вижу его нигдѣ. Эти черти должно быть утащили его куда-нибудь живьемъ.
— Неужели онъ попадетъ въ рабство?.. Это ужасно!
— Вотъ атаманъ шайки замѣтилъ насъ, — доложилъ Мульгравъ, — онъ идетъ сюда.
— Милости просимъ. Въ качествѣ бѣлыхъ мы не представляемъ ни малѣйшаго интереса для его хищническаго аппетита.
Командиръ флибустьеровъ, подойдя къ нимъ, гордо подбоченился. Окидывая англичанъ взглядомъ, онъ принялъ важный вилъ, нѣсколько закинулъ голову, выставилъ правую ногу впередъ, но все же не представлялъ собой внушительной фигуры.
— Ого! — воскликнулъ онъ. — Что я вижу?.. Еще новая добыча?
Фитцгерадьдъ спокойно посмотрѣлъ ему въ глаза. Внушить къ себѣ уваженіе этому предводителю шайки разбойниковъ было необходимо, во что бы то ни стало. Въ виду полнаго отсутствія всякихъ средствъ самозащиты это былъ единственный способъ спасти свою жизнь и свободу.
— Мы британскіе подданные, сэръ! — сказалъ онъ совершенно спокойно. — Я командую этимъ отрядомъ въ качествѣ лейтенанта съ фрегата «Король Эдуардъ».
Атаманъ насмѣшливо засмѣялся. — Довольно-таки заносчиво для такого молодого человѣка! — воскликнулъ онъ. — А смѣю васъ спросить, что привело васъ на этотъ островъ?
— Это не секретъ. Мы высадились, чтобы набрать воды и настрѣлять дичи, но при этомъ попали въ плѣнъ къ дикарямъ… А теперь, — прибавилъ онъ, — не угодно-ли вамъ и съ своей стороны объяснить мнѣ, съ кѣмъ я имѣю дѣло. Меня зовутъ Мармадюкъ Фитцгеральдъ, будущій лордъ Кокрэнъ.
— Все это ничуть не помѣшало бы мнѣ поступить съ вами и съ вашими товарищами, какъ съ хорошимъ призомъ, мой господинчикъ съ звучнымъ именемъ. Но на этотъ разъ можете идти куда угодно: Рамиро ди-Капелло даруетъ вамъ жизнь и свободу;
Съ этими словами флибустьеръ дотронулся рукою до своей шапочки и положивъ руку, на эфесъ шпаги, гордо отошелъ отъ англичанъ, каждымъ жестомъ напоминая собой оборванца, искателя приключеній, желающаго выдать себя за знатнаго барина.
Фитцгеральдъ разсмѣялся. — Ну, эта опасность миновала, — сказалъ онъ, — и можно спокойно ожидать дальнѣйшаго.
Снова раздалась команда атамана шайки: — Убрать убитыхъ! Развести огни! Разбитъ палатки! Живо!
Всѣ эти приказанія исполнялись съ большою точностью. Трупы были сброшены черезъ край плоскогорья въ пропасть, не разбирая кому они ни принадлежали, своимъ или врагамъ, и даже не заботясь о томъ, не сохранилась-ли въ безжизненномъ съ виду тѣлѣ послѣдняя искра жизни: какъ возиться съ тяжело ранеными при дальнѣйшемъ плаваніи по океану? И стоитъ ли хлопотать о такихъ пустякахъ?.. Бродягъ вездѣ сколько угодно!..
Рамиро ди-Капелло немножко игралъ роль знатнаго барина. Онъ распорядился предоставить бѣлымъ двѣ палатки и опустить имъ мяса и хлѣба на ужинъ. Пусть эти чопорные англичане попользуются крохами съ его богатаго стола.
Но наши друзья были такъ голодны, а зажаренное мясо пахло такъ соблазнительно, что имъ не пришлось быть особенно разборчивыми; они не побрезгали также: предложенными имъ спиртомъ и сигарами и усѣлись поближе къ костру, дымъ котораго отгонялъ докучливыхъ комаровъ. Пока они наслаждались такимъ образомъ, Антонъ и Аскотъ, наскоро закусивъ, обходили поле сраженіе, отыскивая тѣло убитаго короля, на котораго имъ хотѣлось взглянуть еще разъ. Оба мальчика осторожно карабкались по камнямъ, заглядывая въ лица убитыхъ при свѣтѣ взошедшаго на небѣ мѣсяца, но Ка-Меги нигдѣ не было.
— Вѣроятно, тѣло его скатилось, еще ниже въ ущелье! — пробормоталъ Аскотъ.
— Тамъ наверху лежатъ плѣнные. Живы ли Идіо и бѣдная молодая королева?
— А вотъ посмотримъ.
Часовые возлѣ плѣнныхъ безпрепятственно пропустили къ нимъ обоихъ мальчиковъ, которые обошли всѣхъ дикарей, пожиная своимъ знакомымъ руки.
Крѣпкія бечевки врѣзывались, въ тѣло несчастныхъ, большая часть изъ нихъ въ отвѣтъ на слова утѣшенія жалобно просили воды и Антонъ съ Аскотомъ напоили ихъ всѣхъ изъ сосѣдняго ручья. Насмѣшливый молодой аристократъ занялся этимъ дѣломъ съ такимъ усердіемъ, какъ и Антонъ; тому онъ обмывалъ и освѣжалъ водой лицо и руки, другому шепталъ слова утѣшенія, хотя никто не понималъ ни слова по — англійски.
Наконецъ, они подошли къ группѣ, гдѣ среди живыхъ существъ лежалъ неподвижный трупъ, длинные волосы котораго свидѣтельствовали объ его знатномъ происхожденіи. То былъ стройный мужчина высокаго роста съ цѣпочкою изъ раковинъ на шеѣ. Предчувствіе охватило обоихъ юношей.
— Это Ка-Мега!
— А тотъ дикарь, съ широкими плечами и длинными волосами — Идіо!
— Онъ держитъ въ своихъ рукахъ руку убитаго короля.
— Тише! — шепнулъ Аскотъ, — тише… вотъ и королева.
— Она тоже связана. И ея чудесные волосы обрѣзаны.
— Это сдѣлалъ кто-нибудь изъ этихъ бродягъ, въ разсчетѣ продать ихъ впослѣдствіи въ свою пользу.
— Бѣдная женщина!.. Посмотри, она кладетъ себѣ на грудь голову Ка-Меги и какъ она горько плачетъ.
— Несчастная! Обѣщаемъ ей честь честью похоронить ея супруга.
— Гдѣ? тутъ въ утесахъ?
— Нѣтъ, мы отнесемъ тѣло его въ лѣсъ. Товарищи навѣрно намъ помогутъ.
— Конечно! Но какъ объяснить это бѣдной женщинѣ?
— О, я уже подумалъ объ этомъ. Нашъ землякъ будетъ за переводчика.
— Тотъ разбойникъ, что разговаривалъ съ нами? Это идея!
— Пойду поищу его, — сказалъ Аскотъ, — а ты побудешь здѣсь?
— Хорошо.
Сынъ англійскаго пэра побѣжалъ къ бивуаку и спустя нісколько минутъ вернулся въ сопровожденіи флибустьера. — Этотъ добрый человѣкъ понимаетъ языкъ туземцевъ, — сказалъ онъ, его зовутъ мистеръ Доббсонъ и онъ обѣщалъ помочь намъ объяснить все, что мы хотимъ, этимъ несчастнымъ… Я забылъ только объ одномъ, — обратился онъ къ Доббеону, — у меня нѣтъ при себѣ ни цента, чтобы заплатить вамъ за труды.
— ІІустое! — засмѣялся мистеръ Доббсонъ. — Не стѣсняйтесь этимъ, сэръ! Чортъ побери! Мы дѣти старой Англіи, и любимъ свою родину и земляковъ не меньше, чѣмъ тѣ, это носитъ бархатъ и шелкъ!.. Ну гдѣ же ея величество, безземельная королева? Не это ли она?
— О, мистеръ Доббсонъ, будьте поласковѣе съ бѣдной женщиной.
— Будьте покойны!
Приложивъ два пальца къ своей затасканной шапочкѣ, онъ подошелъ къ владѣтельнымъ особамъ, которыя въ глубокой горести сидѣли возлѣ трупа короля. Идіо вздрогнулъ, когда флибустьеръ заговорилъ съ нимъ, и тотчасъ же съ благодарностью взглянулъ на молодыхъ людей, поднявъ къ небу связанныя руки. Онъ сильно измѣнился съ того дня, какъ была одержана побѣда надъ мятежниками. Глаза его ввалились, глубокія складки залегли на лбу и вокругъ рта, а волосы сильно посѣдѣли. Онъ поникъ скорбной головой и тяжело вздохнулъ.
Королева тихо плакала. Она не могла выразить свою благодарность бѣлымъ мальчикамъ за ихъ обѣщаніе похоронить тѣло ея супруга… вороны уже каркаютъ и носятся надъ своей добычей… теперь они не будутъ клевать дорогое для нея лицо супруга.
— Давайте, теперь же спрячемъ трупъ въ надежное мѣсто, — рѣшилъ Аскотъ. — Какъ знать, что можетъ случиться за ночь?
Онъ опасался, чтобы начальникъ флибустьеровъ не воспрепятствовалъ жхъ плану. Плачущая женщина крѣпче прижала къ груди голову Ка-Мегя? — Уже?.. Я уже должна съ нимъ разстаться?
Флибустьеръ сдернулъ съ шеи довольно сомнительный шелковый платокъ и граціознымъ движеніемъ руки набросилъ его на мертвое лицо короля. Слова, сказанныя имъ при этомъ, очевидно, были довольно ласковы, такъ какъ молодая вдова, еще сильнѣе залилась слезами. Она склонилась къ трупу, поцѣловала его длинные волосы, еще разъ прижала холодный лобъ Ка-Меги къ своей груди, потомъ отодвинулась отъ тѣла, предоставивъ его въ распоряженіе бѣлыхъ людей.
Идіо также попрощался съ королемъ. Нѣсколько словъ, произнесенныхъ имъ при этомъ, вырвались изъ самой глубины его стѣсненной груди.
Мистеръ Доббсонъ многозначительно взглянулъ на мальчиковъ и всѣ трое подняли тѣло короля и осторожно, не безъ труда, отнесли его черезъ камни и утесы въ лѣсъ, гдѣ наломавъ побольше сучьевъ прикрыли ими останки короля отъ нападенія хищныхъ птицъ. Сверху на вѣтки были положены большіе камни, а затѣмъ всѣ трое присоединились къ своимъ товарищамъ, сидѣвшимъ у костра, причемъ мистеръ Доббсонъ, снявъ свою шапочку, попросилъ почтительно позволенія присѣсть съ ними.
— Иной разъ пріятно поболтать съ земляками, — говорилъ онъ, — особенно, гмъ! — съ джентльменами.
Разрѣшеніе ему было тотчасъ же дано, тѣмъ болѣе, что лейтенантъ разсчитывалъ при его посредствѣ разузнать какія-нибудь подробности объ убитомъ властителѣ островитянъ. — Скажите, Ка-Мега и Ту-Opa были родственники между собой.
— Они были сводные братья, откуда и проистекала взаимная ихъ вражда, сильно обострившаяся за послѣднія десять лѣтъ.
— Я такъ и думалъ, — сказалъ Мульгравъ, — вѣроятно, мать Ту-Оры была низкаго происхожденія.
— Это и было причиною, по которой его лишили престола! Кромѣ того, она убѣжала отъ своего мужа и это тоже подлило масла въ огонь. Старый король женился на дѣвушкѣ княжескаго рода, отъ которой у него и родился Ка-Мега, а сына отъ первой жены онъ совершенно не признавалъ. Когда Ту-Opa выросъ, то узналъ отъ туземцевъ, что его мать была первой женой короля и что онъ, какъ старшій въ родѣ, имѣетъ всѣ права на престолъ; всѣ при этомъ его жалѣли и мало-по-малу онъ началъ стремиться къ тому, чтобы сблизиться съ братомъ и сдѣлаться, по крайней мѣрѣ, первымъ министромъ или какимъ-нибудь другимъ высшимъ сановникомъ. Но Ка-Мега знать его не хотѣлъ и не давалъ ему никакой должности. Ту-Орѣ приходилось оставаться простымъ воиномъ низшаго класса, которые не имѣютъ даже права земельной собственности.
— Это недостойно со стороны короля! — воскликнулъ Аскотъ. — Ка-Мега долженъ былъ, по крайней мѣрѣ, уважать въ своемъ братѣ кровь своего отца!
— И я такъ думаю, — замѣтилъ Антонъ.
— Ка-Мега, — продолжалъ флибустьеръ, — быть можетъ и охотно подѣлился бы всѣмъ, что имѣлъ, съ своимъ братомѣ, но тутъ было замѣшано еще одно лицо.
— Идіо? Не такъ-ли?
— Да, братъ его матери! Онъ не могъ примириться съ мыслью, что сынъ женщины низкаго происхожденія будетъ поставленъ на одну ступень съ его единственной сестрой, и онъ повліялъ на молодого короля такимъ образомъ, что тотъ не слушалъ никакихъ просьбъ Ту-Оры, и горечь, наполнявшая сердце непризнаннаго брата мало-помалу обратилась въ ненависть. и непримиримую вражду. Низшій классъ населенія очень любилъ Ту-Ору, онъ съ своей стороны съумѣлъ привлечь къ себѣ большое число слѣпо преданныхъ ему приверженцевъ, выставляя, короля передъ ними несправедливымъ тираномъ. Такимъ образомъ дѣло и дошло до открытаго возстанія, причемъ всѣ благородные приняли сторону Ка-Мега, а низшіе классы — сторону Ту-Оры. Произошла битва, въ которой братья вступили между собой въ единоборство, и въ заключеніе…
— Мы видѣли все это своими глазами, — замѣтилъ лейтенантъ.
Мистеръ Доббсонъ приложилъ руку къ шапкѣ. — Прошу прощенія, сэръ, въ такомъ случаѣ вамъ должно быть извѣстно, что Идіо, своимъ внезапнымъ появленіемъ рѣшилъ побѣду въ пользу Ка-Меги. Онъ силенъ, какъ Голіаѳъ; его кулакъ страшнѣе боевой палицы въ другихъ рукахъ.
— Да, мы это имѣли случай видѣть! Бѣдняга! И вотъ, онъ, такъ гордившійся своимъ званіемъ, долженъ превратиться въ невольника!
Флибустьеръ отвернулся, лицо его выразило нѣкоторое смущеніе. — Иные невольники попадаютъ къ хорошимъ господамъ, — сказалъ онъ съ запинкой.
Наступило продолжительное молчаніе. — Откуда вы прибыли сюда? — спросилъ его лейтенантъ. — Вѣроятно, изъ Перу?
— Да, сэръ!
— И ваше ремесло составляетъ охота за невольниками.
Доббсонъ пожалъ плечами. — Надо жить чѣмъ-нибудь, сэръ!
— Вы изъ году въ годъ посѣщаете эти острова, чтобы обращать въ неволю ихъ жителей? Куда же вы отвозите ихъ?
— Мы распродаемъ ихъ въ разныхъ портахъ южной Америки. Могу васъ увѣрить, сэръ, что этимъ торгомъ занимаются не только наши соотечественники, но также нѣмцы, голландцы.
— Я это знаю… но едва-ли это можетъ служить вамъ извиненіемъ… Оставимъ это, однако. Наступаетъ время, когда англійскія военныя суда будутъ крейсировать по всему Тихому океану и положатъ конецъ этому отвратительному торгу. Теперь надо немного заснуть, чтобы завтра пораньше двинуться въ путь.
— Къ морю, вѣроятно, сэръ!
— Нѣтъ, не сразу, мой милый! Такъ какъ мы забрались сюда, то я хочу подняться на самую вершину этой горы.
Съ этими словами онъ указалъ на нее и тутъ же съ изумленіемъ воскликнулъ: — Что это такое?
Всѣ обратили туда свои взоры и крикъ удивленія вырвался у всѣхъ, при видѣ неожиданнаго по своей красотѣ зрѣлища, представившагося ихъ глазамъ.
Гигантская голая вершина горы словно вдругъ вспыхнула, пламя высоко, поднималось изъ нея, освѣщая голубоватые и желтые потоки лавы, то багровымъ, то свѣтлымъ, какъ серебро, отблескомъ. Изъ всѣхъ трещинъ кратера, показывались языки пламени, то громадные, то небольшіе, похожіе на свѣтящіяся точки, то змѣившіеся длинными зигзагами. Они образовали вокругъ вершины горы словно огненный вѣнецъ, изъ котораго высоко къ небу поднимался одинъ столбъ огня, отливавшій голубоватымъ блескомъ.
— Какое чудное зрѣлище! — воскликнулъ Аскотъ.
— Завтра пойдемъ туда поближе! — сказалъ лейтенантъ. — Я никогда не видалъ ничего подобнаго по красотѣ!
— Отсюда оно представляется красивѣе, сэръ! — насмѣшливо замѣтилъ Доббсонъ.
— Все равно, я хочу наблюдать это явленіе поближе. Спать, спать, дѣти мои! Завтра надо рано подняться.
— Но сперва похоронимъ убитаго короля, — напомнилъ Аскотъ.
— Конечно, конечно! Бѣдный Ка-Мега заслужилъ, чтобы мы отдали ему послѣднія почести.
Они завернулись въ свои одѣяла, и вскорѣ въ лагерѣ не спали только бѣдные плѣнники. Они перешептывались между собой и въ ихъ рядахъ нерѣдко слышались рыданія. Но несчастнѣе всѣхъ казался Идіо… Онъ сидѣлъ, какъ каменное изваяніе; ни слезъ, ни жалобъ не вырывалось изъ его груди, только глаза были устремлены въ одну точку…
ГЛАВА XII.
правитьВыступленіе послѣдовало рано утромъ. Полупьяная, оборванная толпа охотниковъ за невольниками, состоявшая изъ самыхъ разнообразныхъ одичавшихъ элементовъ, усердно обезьянничала нѣчто въ родѣ военной дисциплины, представлявшей зрѣлище, скорѣе комическое, нежели внушавшее почтеніе. Сеньоръ Рамиро, повидимому спалъ, не снимая шлема и шпаги, ибо по первому сигналу онъ вышелъ изъ своей палатки въ полной готовности и тотчасъ началъ отдавать приказанія, очевидно, имѣвшія единственной цѣлью — внушить уваженіе англичанамъ къ его особѣ.
— Мы славно обработали это дѣльце! — сказалъ онъ съ миной довольнаго мошенника, — и потому я охотно готовъ принести искупительную жертву! Не надо-ли вамъ провіанта, господа? Одѣялъ, или оружія? Распоряжайтесь моимъ имуществомъ, какъ своимъ собственнымъ.
Лейтенантъ Фитцгеральдъ отвѣтилъ разбойнику въ отборныхъ выраженіяхъ, согласившись принять отъ него пистолетъ или винтовку со всѣми къ нимъ припасами. — У насъ нѣтъ никакого оружія, — закончилъ онъ свою рѣчь, — и это уже одно неудобно. А пищу себѣ мы надѣемся найти.
— Едва-ли! — возразилъ на это перуанецъ. — Вы пойдете по обширной, раскинувшейся на много миль, каменистой пустынѣ, гдѣ изъ почвы выбиваются огненные языки и сѣрные пары. Большія пространства тамъ покрыты лавой и лишь мѣстами растетъ роскошная трава, большею же частью все пусто и безжизненно.
— И никакой животной жизни? — спросилъ Аскотъ..
— Напротивъ, тамъ наверху водится множество козъ, коршуновъ, орловъ и воронъ, змѣй и ящерицъ. Но до самой вершины вы все равно не доберетесь.
— Почему? — спросилъ лейтенантъ.
— На полугорѣ вы наткнетесь въ ущельяхъ на цѣлое озеро расплавленной лавы, огромный бассейнъ который вѣчно кипитъ и брыжжетъ огнемъ и искрами. А кругомъ него постоянно образуются и разрушаются меньшіе кратеры, извергающіе раскаленную лаву.
— Должно быть это чудное зрѣлище!
— Для любителя! — отвѣтилъ, пожимая плечами, предводитель флибустьеровъ. — Я не особенно увлекаюсь красотами природы.
— Но вы бывали на этой горѣ?
— Былъ когда-то, много лѣтъ назадъ… стрѣлялъ козъ. Дорога трудная, второй разъ не хотѣлъ бы дѣлать ее…
Съ этими словами, онъ принялъ видъ императора, принимающаго, пословъ на аудіенціи и приказалъ отпустить англичанамъ двѣ винтовки и къ нимъ штукъ двадцать патроновъ, и затѣмъ вмѣстѣ съ своей шайкой пустился въ путь черезъ ущелье въ долину. Сеньоръ Рамиро кивнулъ на прощанье головой англичанамъ, разсыпавшимся въ благодарности, и послѣдовалъ за своей бандой, а наши друзья при этомъ имѣли возможность въ послѣдній разъ пожать на прощанье руки нѣкоторымъ изъ своихъ пріятелей дикарей, которыхъ уводили въ неволю. Жалко было смотрѣть на ихъ печальныя лица и заплаканные глаза.
Идіо шелъ сзади всѣхъ. Онъ едва держался на ногахъ, станъ его согнулся и онъ казался за одну ночь постарѣвшимъ на десять лѣтъ. Онъ понялъ пожеланія бѣлыхъ, сказанныя ему на прощанье, и въ отвѣтъ на нихъ сказалъ нѣсколько ласковыхъ словъ, которыя заключилъ восклицаніемъ: «Ка-Мега!»
Бѣлые кивнули ему головой: Будь покоенъ, Идіо, мы похоронимъ его со всѣми почестями, можешь быть увѣренъ въ этомъ. Съ этими словами они разстались навсегда.
Съ пѣснями и шутками перуанцы исчезли въ тѣни горнаго ущелья и на вытоптанномъ и залитомъ кровью плоскогорьи стало тихо. Длинной вереницей, извиваясь змѣей, то появляясь на поворотахъ ущелья, то скрываясь изъ глазъ, двигался отрядъ охотниковъ за невольниками съ своей добычей и голова колонны была уже въ долинѣ, когда хвостъ ея еще только что вступилъ въ ущелье.
Молча, не теряя времени, бѣлые собрали свои немногочисленные пожитки, а также скудную провизію, подаренную имъ сеньоромъ Рамиро, и приготовились къ предстоявшей имъ печальной церемоніи. Когда камни и вѣтки, которыми былъ прикрытъ трупъ, были убраны, яркій лучъ солнечнаго свѣта упалъ прямо на лицо убитаго короля. Изъ всѣхъ почестей, которыя воздалъ бы ему его народъ и которыя состояли бы изъ бальзамированія, причемъ тѣло его было бы выставлено въ марай, пѣнія гимновъ и призыванія боговъ, теперь на долю его не пришлось почти ничего. Въ честь его не былъ принесенъ въ жертву ни одинъ человѣкъ изъ низшаго класса, никто не рвалъ на себѣ одежды, не катался по землѣ отъ отчаянія… Вмѣсто всего этого надъ могилой убитаго была прочитана христіанская молитва, а затѣмъ тѣло ею, покрытое зелеными листьями, было опущено въ землю. Аскотъ и Антонъ нарвали множество бѣлыхъ цвѣтовъ, но здѣсь, въ горахъ, они не нашли ни каллы, ни розъ, но лишь скромныя мальвы, которыя, какъ кажется, встрѣчаются на всемъ земномъ шарѣ.
Прошло много времени, прежде нежели бѣлымъ удалось выкопать заостренными палками, карманными ножами и острыми камнями достаточно большую яму и почти столько же времени потребовалось потомъ, чтобы закопать въ ней тѣло убитаго короля. На островѣ не водилось такихъ звѣрей, которые бы стали откапывать трупъ, но нашимъ друзьямъ казалось несовмѣстнымъ съ ихъ чувствами къ молодому королю, чтобы прекрасное лицо его подвергалось опасности пострадать отъ дождей и непогоды. Послѣднее ложе Ка-Меги должно было предохранить отъ всякихъ случайностей.
— Какъ бы ни называли Тебя многочисленныя Твои, не похожія другъ на друга, дѣти, — такъ закончилъ свою молитву надъ могилой короля Фитцгеральдъ, — какъ бы ни чествовали Тебя Твои народы, въ великолѣпныхъ ли храмахъ, осѣненныхъ крестомъ, или въ марай среди животныхъ и плодовъ, принесенныхъ Тебѣ въ жертву… услышь наши мольбы, пошли этому умершему миръ въ его могилѣ и отпусти ему его прегрѣшенія. Аминь.
Лучъ солнца упалъ на могилу, бѣлая бабочка медленно порхала надъ черными комками земли и потомъ понеслась, утопая въ сіяньи голубомъ, съ одного цвѣтка на другой, все дальше… и дальше…
— Теперь мы исполнили свой долгъ по отношенію къ нашему другу, — замѣтилъ Фитцгеральдъ, — пора подумать и о самихъ себѣ. Прежде всего надо позаботиться о провіантѣ.
— Тамъ неподалеку я видѣлъ бататы.
— И хлѣбныя пальмы. Не достаетъ только ягодъ и апельсиновъ.
— Пожалуй, и въ водѣ будетъ чувствоваться недостатокъ, — замѣтилъ унтеръ-офицеръ. — Источники рѣки, которая впадаетъ въ море, находятся здѣсь по близости.
— А выше въ горахъ ихъ, конечно, же будетъ.
— Зато въ вымоинахъ найдется дождевая вода… Разумѣется, среди лавы какіе же источники.
Въ виду этого бѣлые наполнили водой всѣ свои горшки, нарвали орѣховъ, плодовъ хлѣбнаго — дерева и бататовъ. Вершины горы рисовались своими зубцами высоко на небѣ надъ головами путниковъ.
— Вѣроятно, сегодня мы еще успѣемъ сдѣлать около четвертой части нашего пути, — замѣтилъ Аскотъ. — Дойдемъ до огненнаго озера. Туземцы приносятъ тамъ свои жертвы богинѣ Пеле.
— А слѣдовательно туда ведетъ болѣе или менѣе удобная тропинка. Идемъ!
Связки плодовъ и сосуды съ водой были привѣшены къ длиннымъ жердямъ, за которыя взялись, чтобы нести ихъ, по двое солдатъ; Мульгравъ и лейтенантъ, вооружившись обѣими подаренными имъ винтовками, открыли шествіе.
У подножія горы разстилались, утопая въ зелени, глубокія долины, по откосамъ ихъ карабкались козы, разбѣгавшіяся, подобно пугливымъ птицамъ, при приближеніи къ нимъ путниковъ.
— Надо было бы постараться поймать хоть одну матку съ нѣсколькими козлятами, — говорилъ Антонъ, стараясь заглушить тоску, которая грызла его сердце, — какъ знать, придется-ли намъ когда-либо покинуть этотъ островъ.
— Ну, зачѣмъ такъ думать, — отвѣтилъ ему унтеръ-офицеръ. — Впрочемъ, на обратномъ пути можно будетъ подумать и объ этомъ; а теперь это было бы преждевременно.
— Посмотрите тамъ на эту небольшую плантацію хлѣбныхъ деревьевъ… можно подумать, что надъ ней потрудились руки заботливаго хозяина, такими правильными рядами они разсажены.
— Да, мнѣ кажется, что эта рощица обнесена каменной стѣнкой, — сказалъ лейтенантъ, присматриваясь.
— Совершенно вѣрно! — воскликнулъ Антонъ.
— Настоящая стѣна, вышиной не меньше шести или семи футовъ!
— Конечно, это сооруженіе рукъ человѣческихъ, я даже различаю въ немъ узкую трещину, которая, вѣроятно, служитъ входомъ въ ограду.
— Въ такомъ случаѣ, быть можетъ, тамъ найдется и живое существо…
— Безъ сомнѣнія, и даже не одно!
Лейтенантъ вооружился подзорной трубой и внимательно осмотрѣлъ это странное сооруженіе. Всѣ стояли кругомъ въ ожиданіи.
— Ну, что же, Мармадюкъ?
Фитцгеральдъ покачалъ головой. — Странно! — сказалъ онъ. — Эта постройка имѣетъ видъ небольшой крѣпостцы. Я вижу каменный домъ, стѣну ограды, лѣстницу и еще нѣчто для меня непонятное. Во всякомъ случаѣ здѣсь живутъ люди.
Всѣ по очереди смотрѣли въ подзорную трубу, но никто не могъ рѣшить этой загадки, и, наконецъ, рѣшено было подойти, и если здѣсь живутъ люди, то постучаться къ нимъ въ дверь.
До этой постройки было еще далеко, а солнце уже сильно припекало. За зеленой поляной снова начинался лѣсъ, на опушкѣ котораго и находилось загадочное зданіе; приходилось подыматься все въ гору и въ гору и это давало себя чувствовать ногамъ путниковъ.
— Тамъ есть настоящій садъ, — сказалъ Аскотъ, указывая на странную постройку въ пустынѣ. — Плодовыя деревья стоятъ правильными рядами, я вижу между ними хлопчатникъ, цѣлыя группы таро, миртъ, бататовъ и типа.
— Входъ загороженъ брусомъ!
— А то, что издали мы не могли понять, цистерна съ водой.
Они ускорили шаги и вскорѣ подошли къ входу въ ограду, загороженному перекладиной; здѣсь они остановились въ нерѣшимости, снять ли этотъ запоръ и войти?
Фитцгеральдъ захлопалъ въ ладоши. Если по близости есть живой человѣкъ, то онъ, конечно, пойметъ этотъ сигналъ.
Все было попрежнему тихо кругомъ и только когда этотъ сигналъ былъ повторенъ нѣсколько разъ, въ дверяхъ показалась фигура почтеннаго старца съ бѣлой, какъ лунь, бородой, ниспадавшей почти до пояса и съ такими же волосами, спускавшимися густыми локонами на плечи. Этому пустыннику было не менѣе ста лѣтъ отъ роду, судя по виду; черты лица его выражали кротость, а высокій благородный лобъ обнаруживалъ въ немъ мыслителя, кругозоръ котораго превосходитъ обычный уровень.
— Ну, теперь, покажи-ка намъ твое знаніе языковъ, Аскотъ! — воскликнулъ лейтенантъ.
— Очень радъ показать. Прошу вниманія.
Онъ низко склонился передъ старикомъ, взадъ его руку и въ знакъ почтенія положилъ ее къ себѣ на голову.
— Малигини гу! — произнесъ онъ при этомъ.
Пустынникъ снялъ перекладину, замѣнявшую дверь, положилъ ее въ сторону и дружескимъ жестомъ пригласилъ бѣлыхъ войти.
— Э алога! — произнесъ онъ. — Алога ое!
— Это значитъ: «добро пожаловать!» --воскликнулъ Аскотъ.
— Ты въ этомъ увѣренъ, молодой филологъ?
— Совершенно увѣренъ, милый Мармадюкъ. Я вѣдь и убѣжалъ изъ пансіона и приплылъ къ вашему кораблю только для того, чтобы сдѣлаться у васъ переводчикомъ.
Фитцгеральдъ покачалъ головой и засмѣялся. — Ты одинъ изъ всѣхъ насъ далъ себѣ трудъ учиться туземному языку, — замѣнилъ онъ, — и этой заслуги у тебя никто не отнимаетъ, Аскотъ. Ну, пойдемъ же!
Они вошли черезъ узкую трещину въ стѣнѣ въ большой вполнѣ благоустроенный садъ, гдѣ все производило впечатлѣніе крайняго безупречнаго порядка и чистоты. Грядки были тщательно выполоты, молодые стволы и вѣтки подвязаны, а обремененныя плодами вѣтви подперты надежными подпорками. На каждомъ листкѣ, на каждомъ цвѣткѣ виденъ былъ заботливый и неутомимый уходъ владѣльца.
Все кругомъ было сдѣлано изъ лавы, грабли и лопата, которыми работалъ пустынникъ, его молотокъ и скамья въ тѣни высокихъ фруктовыхъ деревьевъ, точно также домъ и самая ограда, окружавшая со всѣхъ сторонъ эту усадьбу. Куски лавы были сложены въ видѣ очага, тонкій заостренный кусокъ лавы служилъ ножомъ. Пустынникъ, вѣроятно, употребилъ многіе годы еврей жизни на то, чтобы снести сюда всѣ эти большіе и маленькіе камни сюда въ пустыню изъ непосредственнаго сосѣдства съ огненнымъ озеромъ и выстроить себѣ изъ нихъ это уютное жилище.
Теперь онъ предложилъ своимъ гостямъ все, чѣмъ была богата его прохладная тѣнистая каменная хижина съ соломенной крышей, — спѣлые фрукты, печеные овощи, яйца, вынутыя имъ съ горячаго пепла, и напитокъ изъ толченаго корня типъ, чрезвычайно пріятнаго вкуса.
Какъ и его земляки, этотъ отшельникъ, едва ли когда-либо видѣлъ бѣлыхъ людей, но несмотря на это не обнаруживалъ ни малѣйшаго любопытства и сохранялъ ту же полную спокойнаго достоинства осанку, которая не покидала его во все время, пока онъ показывалъ неожиданнымъ гостямъ свое незатѣйливое хозяйство.
Онъ показалъ имъ яму съ бродящей въ ней мякотью хлѣбныхъ плодовъ, приготовленный изъ этихъ перебродившихъ массъ напитокъ «пои», съ чрезвычайно своеобразнымъ прохладительнымъ вкусомъ, и, наконецъ, цѣлые запасы лука, сушеныхъ овощей и яицъ. Старецъ, видимо, приготовлялся къ приближавшемуся суровому времени года и даже устроилъ нѣчто въ родѣ сарая, въ которомъ было сложено сухое топливо.
Въ хижинѣ оказалась постель изъ соломы, постланной тонкими циновками, небольшой жертвенникъ и сѣдалище возлѣ двери, большой плоскій камень и деревянная колотушка для приготовленія тапы — и больше ровно ничего. И здѣсь замѣчалась крайняя чистота, на каменномъ полу не было ни соломенки, циновка, замѣнявшая дверь, была украшена красивымъ узоромъ. Цистерна, находившаяся у ограды, представляла собой образецъ терпѣнія и изобрѣтательности.
Возлѣ самой стѣны этой усадьбы проходило крутое, лишенное всякой растительности ущелье, скорѣе похожее на глубокую разсѣлину, тянувшееся съ вершины, горы и спускавшееся внизъ до самой долины. По этому ущелью сбѣгала внизъ дождевая вода послѣ весьма частыхъ въ этой мѣстности и бурныхъ грозъ. Старецъ сумѣлъ задержать въ немъ при помощи плотины эту бурную и непокорную стихію, заставивъ ее служить себѣ.
Издалека онъ натаскалъ сюда песку и камней и съ помощью сухихъ вѣтокъ соорудилъ нѣчто въ родѣ вала, черезъ который вода должна была переливаться, чтобы попасть въ большой каменный бассейнъ и здѣсь вода отстаивалась отъ примѣси пыли, причемъ сверху, для того чтобы она не нагрѣвалась, старикъ прикрывалъ ее циновками.
Отшельникъ смотрѣлъ на своихъ гостей съ улыбкой. При содѣйствіи Аскота онъ пригласилъ ихъ посидѣть минутку возлѣ бассейна, и затѣмъ принесъ имъ сюда цѣлую корзину съ крошками отъ печеныхъ плодовъ хлѣбнаго дерева и поставилъ ее передъ ними на землю. Потомъ, взявъ въ ротъ два пальца, онъ пронзительно свистнулъ. На этотъ свистъ отовсюду стали слетаться голуби и дикія куры, вскорѣ покрывшія всю площадку передъ домомъ. Великолѣпные пестрые пѣтухи гордо выступали среди этого царства пернатыхъ, тутъ же бѣгали едва оперявшіеся цыплята, ворковали пестрые голуби и суетилось множество разныхъ пѣвчихъ птичекъ, не исключая и нѣсколькихъ попугаевъ. Все это чирикало, кудахтало, щебетало и усердно подбирало крошки, которыя сыпалъ имъ отшельникъ щедрой рукой; очевидно, это угощеніе пернатыхъ былъ его ежедневнымъ развлеченіемъ.
Тѣмъ временемъ старикъ принесъ нѣсколько тыквъ и плоскую каменную чашку, которыя наполнилъ водой изъ своей цистерны и предложилъ своимъ маленькимъ гостямъ въ заключеніе угощенія. Повидимому, каждая порода, твердо знала сосудъ, предназначенный для нея, и жадно набрасывалась на питье; такъ какъ отсутствіе влаги сильно сказывалось въ этой безводной мѣстности.
Хлопнувъ въ ладоши, отшельникъ заставилъ своихъ гостей также быстро разлетѣться во всѣ стороны, какъ они слетѣлись къ нему на его свистъ, и опять съ выраженіемъ полнаго удовольствія посмотрѣлъ на бѣлыхъ. Эти садъ, цвѣты и птицы составляли весь его міръ въ теченіе всей его жизни, быть можетъ, продолжавшейся уже не одно поколѣніе. Что привело его сюда, въ эту негостепріимную мѣстность? Можетъ быть, тяжкое, неизлѣчимое горе?
Аскотъ выложилъ всѣ свои знанія мѣстнаго нарѣчія для того, чтобы объясниться со старцемъ, но въ результатѣ тотъ только качалъ головой. — Твори волю-боговъ, сынъ мой, и будешь счастливъ! — вотъ все, что отвѣчалъ ему отшельникъ.
Быть можетъ, было время когда и онъ жилъ внизу, въ деревнѣ своихъ соотечественниковъ, игралъ и смѣялся вмѣстѣ съ ними, участвовалъ въ ихъ пиршествахъ и бояхъ… но затѣмъ нагрянула та бѣда, страшнѣе которой не бываетъ въ жизни человѣческой, преступленіе, за которымъ слѣдовала потеря навѣки душевнаго міра. Онъ бѣжалъ въ пустыню и началъ новую жизнь среди цвѣтовъ и птицъ, въ полномъ уединеніи.
Аскотъ покачалъ головой. — Страшно жить такимъ образенъ, — произнесъ онъ, — совершенно одному, никогда не видя человѣческаго лица, не слыша человѣческаго голоса! Въ этотъ моментъ изъ-за ограды выглянула черная рогатая голова съ дикими огромными глазами и въ ту же секунду скрылась, но молодые люди уже успѣли разсмотрѣть, что она принадлежала огромному быку. Они подбѣжали къ стѣнѣ и увидали, что за нею, на полянѣ, мирно паслось отъ тридцати до сорока головъ горныхъ быковъ, съ виду совершенно похожихъ на нашихъ домашнихъ коровъ и быковъ и такого же, повидимому, кроткаго нрава.
Хорошенькія, бурыя и пестрыя телки весело прыгали вокругъ матокъ, а огромный черный быкъ, только что заглядывавшій за ограду, мычалъ и посматривалъ во всѣ стороны, словно чувствуя на себѣ отвѣтственность за все стадо и готовясь предупредить малѣйшую опасность, которая могла бы ему грозить.
— Надо будетъ впослѣдствіи захватить какого-нибудь молоденькаго теленка изъ этого стада, — проектировалъ Антонъ. — Можетъ быть корова пустится слѣдомъ за нимъ и ее удастся заманить такимъ образомъ въ какую-нибудь яму, гдѣ было бы легко сладить съ ней.
— Но вѣдь если она пойдетъ за теленкомъ, то не иначе, какъ съ цѣлью защитить его?
— Конечно; стоитъ только теленку заревѣть, какъ она бросится за нимъ очертя голову.
— Но въ такомъ случаѣ къ ней и подойти будетъ опасно.
— И очень. Надо будетъ сѣсть возлѣ ямы въ засаду.
Фнтцгеральдъ поднялся. — "А пока двинемся дальше, — сказалъ онъ, — Аскотъ, попроси у старика воды.
Отшельникъ охотно исполнилъ желаніе гостей. Провожая ихъ, онъ тревожно посматривалъ на вершину горы и, наконецъ, жестами освѣдомился, не имѣютъ ли бѣлые въ виду взойти на нее?
Когда они дали ему утвердительный отвѣтъ, онъ покачалъ головой. — Молнія! — перевелъ его слова Аскотъ. — Гроза, буря и сильный дождь.
— Другими словами — намъ угрожаетъ непогода! Но я думаю, что это намъ не должно помѣшать. Дождь, который льетъ на огненное море, должно быть представляетъ собою рѣдкостное зрѣлище.
— Но тамъ наверху очень холодно, — предостерегалъ отшельникъ. — Очень холодно, замерзнуть можно. Вѣтеръ разноситъ огонь, какъ солому.
Но наши друзья не совсѣмъ понимали старика, изъ его рѣчи имъ были знакомы только нѣкоторыя слова, а потому они и не выяснили себѣ дѣйствительнаго размѣра опасности. Думая, что имъ предстоитъ только какое-либо забавное приключеніе, они распростились съ отшельникомъ и тронулись въ путь, уже позабывъ его предостереженія.
— Старикъ мерзнетъ даже на солнцѣ, — насмѣшливо замѣтилъ про старика унтеръ-офицеръ, — быть можетъ, онъ труситъ и передъ громомъ и молніею, принимая ихъ за враждебныя человѣку силы.
— А я такъ не могу выразить, — кивнулъ Антонъ головой, — какъ былъ бы я радъ холоду. Ахъ, если бы этакъ хорошенькій нордъ-остъ, вотъ-то было-бы блаженство!
Всѣ съ этимъ согласились и хотя старикъ еще разъ настойчиво повторилъ имъ вслѣдъ: — Холодно! — путники, не обращая на это вниманія, пошли своей дорогой. Старикъ надѣлилъ ихъ печеными хлѣбными плодами взамѣнъ сырыхъ, вареными яйцами и сладкимъ лукомъ, испеченнымъ въ горячемъ пеплѣ. Затѣмъ онъ спросилъ ихъ, изъ чего они будутъ разводить огонь наверху.
— Изъ дровъ! — отвѣтилъ Антонъ.
— Но ихъ тамъ нѣтъ!
Фитцгеральдъ засмѣялся. — Ну, значитъ у насъ тамъ будутъ только холодныя блюда. Это не повредитъ удовольствію.
Отшельникъ сказалъ еще нѣсколько словъ, которыхъ никто не понялъ, пожалъ всѣмъ руки и еще разъ покачалъ головой, запирая за ними дверь перекладиной.
Медленно войдя въ хижину, онъ бросилъ на жертвенникъ вѣтку съ цвѣтами и когда цвѣты осыпались съ нея, въ ужасѣ всплеснулъ руками. Мрачная богиня Пеле не приняла его жертвы, напротивъ, она даже намѣревалась предать смерти въ своихъ каменныхъ пустыняхъ всѣхъ этихъ молодыхъ, полныхъ жизни и здоровья, людей; она хотѣла отомстить за вторженіе ихъ въ ея владѣнія.
Старикъ принесъ изъ сада еще одну вѣтку, а уже осторожно возложилъ ее на алтарь.
Розы опять осыпались и лепестки ихъ, словно снѣгомъ, покрыли каменный полъ хижины.
— Пеле! — бормоталъ отшельникъ. — Пеле!
Онъ произнесъ вполголоса длинную молитву, воззваніе къ высшимъ богамъ. Онъ думалъ о завывающей бурѣ, развевавшей сѣрные пары по скаламъ и утесамъ, ему мерещилась глубокія трещины, пересѣкающія пустыню, облака сѣрной ѣдкой пыли.
— Пеле! — шепталъ онъ, — Пеле!
Рискнули ли бы наши друзья продолжать путь, если бы знали мысли отшельника! Не поколебалось ли бы дерзкое рѣшеніе взойти на эту гору этихъ веселыхъ, самоувѣренныхъ молодыхъ людей?
Едва ли. Но его предостереженія лишь на половину были ими поняты. Имъ казалось совершенно неслыханнымъ безпокоиться о холодѣ и бурѣ, когда они обливались потомъ, когда, отъ жары платье прилипало къ тѣлу и солнце припекало какъ огнемъ.
— У насъ хватитъ провіанта дня на два, — замѣтилъ Аскотъ.
— А съ вершины горы мы увидимъ нашъ корабль! — прибавилъ лейтенантъ. — Нашъ пустой… мертвый корабль!
— Современемъ у него опять будетъ экипажъ и онъ отвезетъ еще насъ въ Австралію къ твоему отцу, Антонъ!
Мальчикъ, вздохнувъ, отвернулся.
Они бодро шли въ теченіе уже многихъ часовъ все въ гору, и не выходя изъ того лѣса, на опушкѣ котораго они нашли усадьбу отшельника. Наверху росли акаціи и лавры, затѣмъ пошли кустарники, верескъ, еще дальше скудная, жесткая трава, и. наконецъ, пустыня.
На каждомъ шагу изъ-подъ ногъ путниковъ сыпались осколки лавы, съ трескомъ катившіеся внизъ, пыль поднималась всюду, куда они ни ступали. Но они не только не замѣчали никакого холода, а, напротивъ, воздухъ становился душнымъ; небо заволакивалось черными тучами съ какими-то странными желтыми и голубоватыми, краями, иногда въ воздухѣ раздавался грохотъ, — очевидно, собиралась гроза.
— Надо бы поискать, нѣтъ ли здѣсь пещеры какой-нибудь? — сказалъ Аскотъ.
— Среди лавы? Едва ли!
— Въ такомъ случаѣ, насъ скоро промочитъ до костей.
— Что за бѣда! Во всякомъ случаѣ, мы уже совсѣмъ недалеко отъ огненнаго моря, посмотрите туда: несмотря на дневной свѣтъ, можно различать пламя, выбивающееся изъ горы.
— Да. Очень возможно, что огненное озеро находится за той грядой утесовъ, которые видны вправо на горизонтѣ.
— Пусть дождь льетъ себѣ, а мы-таки взглянемъ на это чудо природы. Намъ ли не приходилось мокнуть!
— Оглянитесь ка назадъ, господа! — воскликнулъ унтеръ-офицеръ, — какое чудное зрѣлище!
Всѣ послѣдовали его приглашенію и крикъ восторга чуть не вырвался даже у матросовъ, видавшихъ всякіе виды. Зеленѣющій лѣсъ спускался терассами на необозримомъ пространствѣ вплоть до берега моря, которое словно голубымъ поясомъ окружало островъ. Отсюда невозможно было различить ни хижинъ людей, ни какихъ-либо признаковъ ихъ горя и взаимной вражды, ни какихъ-либо живыхъ существъ. Кое-гдѣ въ зеленомъ морѣ лѣса виднѣлись словно островки отдѣльныя поляны, покрытыя травой; но если тутъ и паслись мирно какія-либо животныя, то съ этой высоты ихъ невозможно было бы разглядѣть.
Островъ представлялся совершенно пустыннымъ. Казалось самый невозмутимый миръ царствовалъ въ томъ мѣстѣ, которое было такъ недавно ареной кровавыхъ битвъ и сценъ, гдѣ Ту-Ора былъ принесенъ въ жертву богамъ, а Идіо уведенъ въ рабство, гдѣ повелитель всей страны, Ка-Мега, былъ преданъ землѣ руками чужестранцевъ безъ подобающихъ его сану почестей и церемоній.
Между тѣмъ на небѣ все продолжали собираться тучи, обволакивавшія все однообразнымъ, зловѣщимъ желтовато-багровымъ покрываломъ. Высоко въ небѣ пронеслась ворона съ непріятнымъ хриплымъ карканьемъ.
— Это вѣстники несчастья! — сказалъ Антонъ.
— Неужели ты такъ суевѣренъ?
— Нѣтъ, но почемъ знать, какими голосами пользуется Богъ, чтобы оповѣщать людей о бѣдствіи?
Никто ему не отвѣтилъ. Въ природѣ воцарялась грозная тишина и всѣ мало-по-малу подпадали подъ ея вліяніе.
Аскотъ указалъ на вершину и привлекъ общее вниманіе къ горамъ. Видъ ихъ теперь совершенно измѣнился. Сколько можно было взглядомъ окинуть, видна была мертвая безпріютная пустыня, покрытая обломками лавы, и нигдѣ не замѣтно было никакой тропинки. Безформенныя массы громоздились одна на другую, и сердце у каждаго изъ путниковъ невольно сжималось при взглядѣ на эту унылую картину.
— Мнѣ кажется, — замѣтилъ лейтенантъ, — начинаетъ темнѣть. Не лучше ли поторопиться.
Матросы, которые несли воду и провіантъ на длинныхъ жердяхъ, постоянно смѣнялись, такъ какъ идти здѣсь и безъ ноши было очень тяжело. Но вотъ поднялся вѣтеръ, закружилась: въ воздухѣ пыль, засоряя глаза, и изъ тучъ сверкнула молнія.
— Слава Богу, наконецъ-то будетъ прохладнѣе.
— Но, посмотрите, какъ быстро стало темнѣть! Моря вокругъ острова уже не стало видно.
— Тамъ направо въ камняхъ словно вырублены ступени! — вдругъ воскликнулъ Антонъ..
— И въ самомъ дѣлѣ! — подтвердилъ унтеръ-офицеръ. — А вотъ, смотрите, господа, что-то въ родѣ небольшихъ алтарей! На одномъ изъ нихъ еще видны остатки жертвоприношенія — орѣхи и фрукты.
— Ура! Значитъ, эти ступени ведутъ къ огненному озеру.
Всѣ оживились, несмотря на то, что начали падать крупныя капли дождя, угрожавшаго перейти въ ливень; но зато пыль замѣтно улеглась. По грубымъ ступенямъ, высѣченнымъ въ лавѣ и въ камняхъ, было довольно удобно карабкаться, въ воздухѣ становилось все прохладнѣе, а вскорѣ вѣтеръ сталъ казаться разгоряченнымъ лбамъ путниковъ и совсѣмъ ледянымъ.
— Ну, кажется, тутъ и конецъ нашему благополучію, — съ безпокойствомъ замѣтилъ лейтенантъ.
— Я еще не могу пожаловаться, — отозвался Антонъ. — Я такъ радъ этой прохладѣ.
Многіе изъ путниковъ уже развертывали свои одѣяла и кутались въ нихъ. Среди наступавшаго мрака все ярче вспыхивали огненные языки, выбивавшіеся изъ горы, въ воздухѣ слышался залахъ расплавленнаго металла. Вотъ и послѣднія ступени и дальше передъ путниками открылась громадная природная арка, которая вела въ узкое ущелье. Колоссальныя формы этихъ самой природой устроенныхъ воротъ производили впечатлѣніе развалинъ портала древняго замка.
Сквозь эти ворота уже видно было какъ сверкаетъ и свѣтится огненное озеро и сердце у каждаго невольно содрогнулось при видѣ этой прекрасной и въ тоже время страшной картины. Расплавленныя массы потоками лились изъ нѣдръ вулкана, а на встрѣчу имъ неслась ледяная буря. Непрерывное оглушающее шипѣніе раздавалось въ воздухѣ, отъ времени до времени сопровождаясь раскатами грома, заглушавшими всѣ другіе звуки. Казалось, здѣсь всѣ стихіи возстали одна на другую — и обычный порядокъ жизни прекратился.
— Какой грохотъ! — воскликнулъ лейтенантъ.
Аскотъ и Антонъ уже подбѣжали къ краю огненнаго озера, остальные въ нерѣшимости послѣдовали за ними. Футахъ въ двадцати подъ ногами нашихъ друзей находился совершенно круглый громадный бассейнъ, со всѣхъ сторонъ окруженный утесами, настоящее озеро, въ которомъ кипѣла жидкая, раскаленная докрасна лава. Подземный огонь поддерживалъ въ этой массѣ постоянное кипѣніе; иногда изъ нея вылетали и брызги и тогда клочья раскаленной лавы ударялись въ окружающія скалы, и подобно краснымъ цвѣткамъ, висѣли на нихъ, пока остынувъ и обратившись въ губчатый кусокъ шлака не отваливались отъ камней и не падали обратно въ пламя озера. Ихъ смѣняли новыя брызги и это явленіе шло непрерывно.
Словно сѣдые великаны громадные утесы обступили со всѣхъ сторонъ огненное озеро и во многихъ изъ нихъ были сотни большихъ и малыхъ трещинъ и разсѣлинъ, изъ которыхъ то и дѣло вырывались языки пламени, тогда какъ самыя скалы темными массами уходили въ небо. Глубоко внизу по самымъ краямъ бассейна съ кипящей лавой образовалось нѣсколько отдѣльныхъ, дѣйствующихъ кратеровъ, изъ которыхъ по временамъ вылетали то камни, то пепелъ или лава, то цѣлыя облака дыма и пара. Камни грузно падали въ озеро и изъ-подъ нихъ во всѣ стороны разлетались брызги, цѣлые снопы, сверкающихъ какъ брилліанты, искръ.
А надъ озеромъ на небѣ стояло грозовое облако, изъ котораго змѣились молніи, то и дѣло зигзагами ударявшія въ землю. Куда ни взгляни, всюду пламя, огонь, искры. Отовсюду слышались трескъ, грохотъ, шипѣніе, волнами ходилъ огонь, земля и небо осыпали другъ друга снопами искръ и пламени.
Дождь все усиливался. Крупныя, тяжелыя капли его падали въ кипящія массы, тутъ же обращались въ паръ, смѣшивались съ парами и дымомъ, вырывавшимися изъ кратеровъ, и то сѣрымъ, то синимъ облакомъ застилали бездну. Облака паровъ и и дыма то крутились, какъ пыль, поднятая во дорогѣ движущимися войсками, то принимали видъ какихъ-то сказочныхъ существъ съ головой дракона и тѣломъ гигантской змѣи… Эти образы такъ же быстро исчезали, какъ и появлялись, необычайныя по своему разнообразію формы, ползли отовсюду, расплываясь или измѣнявъ прежде, чѣмъ глазъ успѣвалъ схватить ихъ очертанія и масса быстро смѣнявшихся впечатлѣній утомляла и наполняла страхомъ душу зрителя.
Наши путники не могли вымолвить ни слова. Это грандіозное чудо природы производило подавляющее впечатлѣніе, сковавшее всѣ уста. Никто изъ этихъ онѣмѣвшихъ отъ изумленія людей никогда не подозрѣвалъ самой возможности существованія подобныхъ удивительныхъ явленій. Одно было ясно для всѣхъ, — это, что бѣднымъ, невѣжественнымъ островитянамъ такое мѣсто не могло представляться иначе, какъ жилищемъ злыхъ, угрожающихъ человѣку сверхъестественныхъ силъ. Дикому первобытному уму не могло не казаться, что тамъ, гдѣ огонь вырывается изъ земли, гдѣ въ глубинѣ происходитъ какая-то грозная могучая работа, тамъ должны обитать враждебныя силы, которыя нужно умолять о пощадѣ, съ которыми нужно примиряться при помощи жертвоприношеній, чтобы онѣ не совершили опустошительнаго набѣга на мирныя деревни и не обратили ихъ въ груды развалинъ и пепла.
Не удивительно, что у всѣхъ жертвенниковъ, на устахъ всѣхъ молящихся со страхомъ повторялось имя грознаго божества: «Пеле! Пеле!»
Молніи сверкали все чаще и сильнѣе, все громче бушевала буря между скалъ. Усталые путники уныло переглядывались. Хаосъ въ природѣ путалъ всѣ мысли въ головѣ. Облака черной пыли осыпали лица, тѣло обдавало то невыносимымъ жаромъ, то леденящимъ холодомъ, дождь давно уже промочилъ каждаго до костей.
Аскотъ первый указалъ на выходъ изъ ущелья, приглашая этимъ жестомъ пуститься въ обратный путь.
Еще одинъ взглядъ на поразительное зрѣлище, которое приковывало къ себѣ глаза зрителя, и всѣ вышли изъ ущелья и вступили въ область урагрна, свирѣпствовавшаго съ странной силой и словно соперничавшаго своими оглушительными мелодіями съ громомъ, безъ умолка грохотавшимъ въ небѣ. Но и тутъ путникамъ негдѣ было укрыться отъ расходившихся стихій и такъ же, какъ на берегу огненнаго озера, не было возможности перекинуться словомъ.
Отвѣсныя стѣны ущелья все-таки представляли собой хоть какую-нибудь защиту, а каково будетъ на совершенно открытомъ мѣстѣ, возможно ли будете даже идти въ такую бурю по той трудной дорогѣ, по которой пришли сюда?
— Я бы предпочелъ сидѣть теперь въ хижинѣ пустынника, — сказалъ кто-то.
— А я нѣтъ! — возразилъ Аскотъ. — Право нѣтъ. Что за бѣда, если мы немножко промокнемъ? Такая буря не можетъ долго продолжаться.
— Не остаться ли намъ здѣсь на ночь, сэръ?
— Да, что вы на это скажете, унтеръ-офицеръ?
— Гмъ! Я бы предпочелъ хоть немного спуститься пониже. Можетъ быть попадутся болѣе крупныя глыбы лавы, за которыми можно было бы укрыться хотя бы отъ вѣтра.
— Въ такомъ случаѣ, впередъ! — скомандовалъ Фитцгеральдъ. — Право, я никогда въ жизни не видывалъ такой бури.
— Отшельникъ предупреждалъ насъ!
— Эй, ребята! — кричалъ Мульгравъ. — Не унывайте но поводу такихъ ничтожныхъ неудобствъ. Мы столько времени жались, словно селедки, подъ палящими лучами солнца, терпя голодъ и жажду, такъ могутъ ли намъ, повредить сырость и холодъ? Смотрите только себѣ подъ ноги, чтобы не оступиться!
— Молнія будетъ освѣщать намъ путь!.. Ну и воетъ же вѣтеръ!
Прошло не меньше полчаса, прежде чѣмъ путники, спустились съ гигантской лѣстницы. Внизу было меньше пыли въ воздухѣ, но за то ноги ступали по размягченной клейкой массѣ, которая прилипала къ сапогамъ и словно пудовыя гири затрудняла каждый шагъ. Дождь лилъ потоками, слѣпилъ глаза и промочивъ до нитки шерстяныя одѣяла, въ которыя путники кутались, обратилъ и ихъ въ страшную тяжесть. При блескѣ молніи путники вглядывались въ предстоявшій имъ впереди путь, казавшійся безконечнымъ. Справа отъ нихъ поднималась каменная гряда, отходившая отъ кряжей, окружавшихъ огненное море, слѣва и прямо отъ нихъ тянулась непривѣтливая угрюмая пустыня. Ни одной былинки не торчало изъ почвы, усыпанной обломками камней и глыбами лавы, ни одно дерево, ни одна скала не сулили усталымъ людямъ убѣжища отъ непогоды. И снова высоко въ небѣ закаркалъ зловѣщій воронъ.
— Ну, меня-то не напугаешь! — со смѣхомъ крикнулъ ему Аскотъ.
Но и его неизмѣнное мужество начинало колебаться. Вѣдь такіе пузыри на много миль тянулись по всему острову, на нихъ не попадалось ни лужайки, ни деревца, никакихъ животныхъ, только зловѣщее карканье воронъ раздавалось здѣсь, да шуршала ящерица между камнями. Удастся ли найти здѣсь дорогу къ зеленѣющимъ полямъ?
— Мармадюкъ! — воскликнулъ онъ, наконецъ. — Увѣренъ ли ты, что мы не сбились съ дороги? Лейтенантъ запнулся. — Когда мы шли сюда, лѣстница была у насъ вправо, слѣдовательно, намъ нужно было держать теперь влѣво… мы такъ и сдѣлали. — Но я не узнаю этого мѣста! — воскликнулъ Аскотъ. — Здѣсь какъ-то меньше глыбъ лавы и вся мѣстность имѣетъ болѣе плоскій характеръ.,
— И мнѣ такъ кажется, — замѣтилъ Антонъ.
— Въ такомъ случаѣ, сдѣлаемъ привалъ и закусимъ, хотя бы подмоченными хлѣбными плодами. Слава Богу, что влага не могла проникнуть въ самыя ядра орѣховъ.
Мульгравъ ногами ощупалъ почву. — Здѣсь немыслимо остановиться, сэръ! Всюду лежать камни въ голову человѣка величиною.
— И черезчуръ пахнетъ сѣрой!
— Въ такомъ случаѣ, идемъ дальше, дѣти мои. Съ первымъ дучемъ солнца намъ станетъ лучше!
— Да, но до утра еще далеко, сэръ… А молнія сверкаетъ рѣже прежняго.
— И дождь… слава Богу… будто утихаетъ.,
Они прошли еще порядочное пространство, прикрывая глаза руками отъ вѣтра, который дулъ съ такой силой, что даже говорить можно было не иначе, какъ повернувшись спиной къ вѣтру. Теперь приходилось вступать въ непосредственное единоборство съ разсвирѣпѣвшей стихіей и каждый путникъ могъ ежеминутно опасаться, что въ этой борьбѣ силы измѣнятъ ему.
— Въ воздухѣ чувствуются пары, — замѣтилъ кто-то.
— И при томъ сѣрные! Что если мы идемъ прямо къ разсѣлинѣ въ землѣ?
— Пустите меня впередъ! — крикнулъ Фитцгеральдъ. — Камни трещатъ и сыпятся изъ-подъ ногъ… это настоящая адская дорога…
— Я пойду съ тобою, — объявилъ Аскотъ.
— Останься со всѣми — приказываю тебѣ, какъ начальникъ экспедиціи!
Въ этотъ моментъ онъ споткнулся. — Передъ нами, какъ будто, виденъ свѣтъ… Или меня обманываютъ глаза?
— Нѣтъ, сэръ, нѣтъ! Ради Бога, осторожнѣе! Это навѣрное та разсѣлина, изъ которой выходятъ сѣрные пары.
Въ этотъ моментъ молнія на секунду освѣтила окрестность. У самыхъ ногъ нашихъ путниковъ зіяла широкая трещина, изъ которой клубились густыя облака испареній, по временамъ подергивавшіяся желтымъ отблескомъ, который, очевидно, являлся отраженіемъ пламени, бушевавшаго глубоко въ землѣ. Идти дальше въ этомъ направленіи было немыслимо, но также немыслимо было я повернуть назадъ и идти противъ вѣтра, и такимъ образомъ оставалось только пробираться вдоль разсѣлины, куда бы ни завела эта дорога.
Среди матросовъ начинался уже ропотъ. — Кто сюда забрался, врядъ ли выберется обратно!
— И я такъ думаю! И подумаешь, что мы давно, уже были бы на берегу моря…
— Тсс! Лейтенантъ услышитъ!
— Пусть слышитъ! Насъ послали на землю за провіантомъ… если ужъ на то пошло!.. зачѣмъ же было забираться туда, гдѣ ничего нѣтъ, кромѣ камня?
— Ну, полно, вѣдь мы же пошли сюда по своей охотѣ. Лейтенантъ не запрещалъ намъ идти однимъ, къ нашему судну. И у него не было никакого способа предотвратить то, что случилось.
Фитцгеральдъ не слышалъ этого разговора, онъ храбро шелъ впередъ, но и у него невольно раздался въ головѣ вопросъ: — «чѣмъ это все кончится»?
Дымящаяся разсѣянна уходила все дальше вверхъ въ горы въ угрюмую дикую пустыню, но постепенно грунтъ становился тверже, на гладкой поверхности лавы становилось все меньше осколковъ вывѣтрившихся горныхъ породъ, обращавшихся въ пыль, и здѣсь можно было уже расположиться на отдыхъ.
Буря относила въ противоположную сторону облака сѣрныхъ паровъ, но за то съ другой стороны не мало безпокоила путниковъ. Вѣтеръ дышалъ на нихъ невыносимымъ холодомъ, даже разговаривать было трудно; быть можетъ, во всемъ свѣтѣ не нашлось бы хуже мѣста для отдыха, но силъ не было идти дальше; путники легли на землѣ подъ дождемъ и бурей, мокрые до костей и усталые до потери всякаго мужества.
— Это тѣсто, которое здѣсь называютъ хлѣбомъ, невозможно ѣсть! — вздохнулъ одинъ изъ матросовъ. — И воду мы совершенно напрасно таскали въ такую даль!
— Не ворчи, Билль! Вспомни, чего бы мы не отдали въ свое время на палубѣ «Короля Эдуарда» за какія-нибудь нѣсколько капель той воды, что бѣжитъ по этимъ камнямъ.
— Тамъ онѣ были бы благодѣяніемъ, а здѣсь это чистое мученіе.
— А еще охотникъ за невольниками увѣрялъ насъ, что ходилъ сюда стрѣлять дикихъ козъ! Какія тутъ козы въ такой холодъ.
— Козы водятся не здѣсь, а развѣ возлѣ жилища отшельника. Не могло же придти въ голову тому флибустьеру, что мы заберемся на такую вышину.
— Да, это было довольно глупо, — проворчалъ Билль.
— Хотя бы ночь прошла скорѣй! Можетъ быть гдѣ-нибудь по близости окажется ущелье, по которому можно спуститься въ долину.
— До утра недалеко, — замѣтилъ Фитцгеральдъ, — теперь по меньшей мѣрѣ уже два часа.
— Да, не болѣе того. А небо попрежнему покрыто черными тучами.
Снова наступила длинная пауза. Нѣкоторые изъ матросовъ лежали на мокрыхъ одѣялахъ, не двигая ни однимъ членомъ. Руки и лица у нихъ были холодны какъ ледъ.
Унтеръ-офицеръ расшевелилъ ихъ, окликнулъ по имени и заставилъ подняться. — «Идемъ, ребята, идемъ… не давайте себѣ впадать въ оцѣпенѣніе… неужели вамъ хочется замерзнуть?»
— Да! — пробормоталъ одинъ изъ нихъ. — Да!.. Хотъ какой-нибудь конецъ… лишь бы поскорѣе…
Другой лежалъ какъ мертвый и отъ него нельзя было добиться никакого отвѣта.
— Мульгравъ, идутъ ли у васъ часы?
— Нѣтъ, сэръ! Вѣрно въ нихъ попала вода!
— И мои тоже стоятъ. Господи, помилуй насъ!
Унтеръ-офицеръ между тѣмъ оттиралъ и трясъ безчувственнаго, хотя и у самаго руки совсѣмъ окоченѣли; молодые люди, особенно Аскотъ, котораго ни на минуту не покидала его насмѣшливость; дѣятельно помогали ему.
— Ну эта прогулка оставитъ по себѣ воспоминаніе по гробъ жизни! — воскликнулъ онъ.
— Да, если только останется кто-нибудь въ живыхъ, чтобы вспоминать о ней.
— И, полно, какія глупости! Ну кто же умираетъ отъ нѣсколькихъ капель воды?
Между тѣмъ безчувственнаго матроса растрясли таки, принудили сдѣлать нѣсколько шаговъ и такимъ образомъ заставили его снова бороться со смертью: двигать руками и ногами, держаться на ногахъ безъ посторонней помощи и т. п., до тѣхъ поръ пока несчастный не пересилилъ наступавшее уже оцѣпенѣніе. Всѣ остальные тоже ходили взадъ и впередъ, или боролись другъ съ другомъ, ибо къ стоянкѣ ихъ на холодной, какъ ледъ, землѣ уже ползла, подобно страшной змеѣ, блѣднолицая смерть, и только бодрствуя и борясь, можно было избѣжать ея объятій.
Ночь эта тянулась по истинѣ безконечно!
Къ утру дождь прекратился, но холодъ усилился. Все стало покрываться ледяной корой, въ воздухѣ стали кружиться снѣжинки. Снѣгъ!.. снѣгъ на родинѣ пальмъ и апельсиновъ!
Прошелъ еще одинъ длинный, тоскливый часъ, и, наконецъ завѣса изъ тучъ стала свѣтлѣть, и изъ-за нее выглянуло солнце. Ночныя тѣни еще лежали въ глубинѣ ущелій, утренняя заря еще боролась съ мракомъ, но было уже достаточно свѣтло, чтобы осмотрѣться и опредѣлить, гдѣ. именно пришлось провести имъ ночь.
И тотчасъ же десятки рукъ указали на отблескъ пламени, просвѣчивавшій багрянцемъ сквозь мракъ… Раздался общій крикъ отъ котораго никто ив могъ удержаться. Далеко внизу подъ ними волновалось и бурлило огненное озеро… Вмѣсто того, чтобы спускаться къ лѣсу, они незамѣтно ушли еще выше въ гору и теперь ночевали надъ огненнымъ озеромъ.
Красавица утренняя зорька нѣжно трепетала на высокомъ небѣ надъ этимъ моремъ огня, наконецъ, брызнули первые лучи солнца, разомъ проникшіе во многія темныя ущелья, мѣстами покрывая розовымъ отблескомъ глубокія пропасти, и вершина горы съ ея вѣчными снѣгами зачервонѣла. Отдѣльныя снѣжинки еще недолго покрутились въ воздухѣ… буря вдругъ прекратилась и въ нѣсколько мгновеній въ воздухѣ, который только что такъ. сильно колебался, стало совершенно тихо.
— Слава Богу! — сказалъ, переводя духъ, лейтенантъ. — Теперь, мы разыщемъ вчерашнюю дорогу… Ну, дѣти мои, — продолжалъ онъ, возвышая голосъ, такъ какъ никто не отозвался на его восклицаніе, — ну, дѣти мои, еще неможко усилій и всѣмъ бѣдамъ — конецъ!
Ропотъ пробѣжалъ въ кучкѣ матросовъ. — Нигдѣ не видно ни слѣда дороги!.. Высокія деревья лѣса кажутся отсюда не болѣе какъ тѣнями на горизонтѣ… добраться ли намъ туда… это большой вопросъ!
— Но вѣдь нужно уже попытаться, ребята!
— Чу! — воскликнулъ Аскотъ. — Что это было?
— Буря возвращается… громъ!
— Нѣтъ, нѣтъ! Совсѣмъ другіе звуки!.. Я…
Онъ не могъ договорить. Грохотъ и гулъ, похожіе на раскаты грома, но только болѣе глухіе, протяжные, наполнили воздухъ и вслѣдъ за тѣмъ, почва, на которой стояли наши друзья, заколебалась. Огромные утесы опрокидывались словно кегли, болѣе мелкіе катились, тяжело подскакивая, и исчезали въ пропастяхъ… Трудно было удержаться на ногахъ. Толчокъ былъ такъ силенъ, что многіе наткнулись другъ на друга, многіе попадали. Всѣ тревожно озирались съ помертвѣвшими лицами.
— Землетрясеніе! — шептали они другъ другу.
Кто-то указалъ на вершину горы, огненный вѣнецъ которой меркнулъ при солнечномъ свѣтѣ… Тамъ образовалась широкая трещина!
— Почти на томъ мѣстѣ, гдѣ мы стояли и смотрѣли внизъ на море!
Дѣйствительно, изъ-за темной, стоявшей отдѣльно, какъ стѣна, гряды, изъ горы поднимался огромный столбъ дыма, въ которомъ сверкали искры и снопы огня. Потомъ подземный гулъ снова повторился, казалось, что старая гора разваливалась на части, и наконецъ, съ оглушительнымъ трескомъ столбъ огня вырвался изъ вновь образовавшагося кратера. Высоко къ небу взлетѣли красныя полужидкія массы расплавленнаго металла, тяжелые камни поднимались, подобно мячамъ, и наконецъ, полила кипящая, жидкая, пѣнящаяся лава. Потоки ея катились какъ разъ черезъ ту темную, какъ бы отдѣльно стоявшую, гряду и затопили лѣстницу, по которой пришли вчера наши друзья, и маленькіе алтари, которые они тамъ видѣли… Вскорѣ вся долина, вся вчерашняя дорога изъ была затоплена огненными волнами лавы. Среди этого моря лавы огромнымъ исполинскимъ алмазомъ сверкала та отдѣльная гряда, но затѣмъ она внезапно заколебалась, наклонилась впередъ, разсѣлась на двое и рухнула въ море огня. Брызги полетѣли подъ самыя облака, искры, крупныя и мелкія, словно снѣжинки, закрутились и заплясали въ воздухѣ и затѣмъ все снова улеглось, и стало тихо, какъ ни въ чемъ не бывало… Только огненное озеро бурлило попрежнему. Оно цѣликомъ поглотило громадный кряжъ, грядой торчавшій на горѣ… Все это явленіе продолжалось не болѣе получаса. Затѣмъ гнѣвъ природы какъ бы утихъ, солнце весело заблистало на небѣ, свѣжій вѣтерокъ разогналъ тяжелыя сѣрнистыя испаренія во всѣ стороны, и сдулъ слѣды дождя пепла, сыпавшагося изъ новообразованнаго кратера… Наши друзья переглядывались.
— Что если бы мы не сбились съ пути! — замѣтилъ Антонъ. — Что было бы съ нами теперь?
— Сгорѣли бы живьемъ! — отозвался Мульгравъ, содрогаясь. — Страшно подумать!
Аскотъ молчалъ; скрестивъ руки на груди, онъ стоялъ спиной къ остальной группѣ, и, быть можетъ, никто въ ней не былъ такъ сильно потрясенъ, какъ этотъ юноша, у котораго при всякихъ обстоятельствахъ было насмѣшливое словцо наготовѣ. Фитцгеральдъ, подойдя къ нему, положилъ ему руку на плечо.
— Аскотъ, что если бы ты теперь былъ охваченъ этой раскаленной лавой…
Молодой сорви-голова тотчасъ прервалъ его: — Сказать тебѣ, что было бы, Мармадюкъ?.. Ты, сдѣлался бы будущимъ лордомъ Кроуфордомъ!
— Но, Аскотъ…
— Ахъ, пожалуйста, безъ нравоученій! я не могу ихъ слышать!..
Онъ схватилъ за руки стараго унтеръ-офицера. — Ну, Лоно, какъ дѣла? Не пора ли вамъ выжать наши одѣяла, скатать ихъ, горшки пошвырять въ бездну, и пойти помаленьку туда, въ вѣчно зеленѣющую долину съ ея кокосовыми орѣхами и хлѣбными деревьями?
Старикъ кивнулъ головой. — Ничего лучшаго, не хотѣлъ бы, молодой господинъ, но это не такъ-то легко.
— Я вижу море! — воскликнулъ Антонъ.
Лейтенантъ схватился за подзорную трубу, долго смотрѣлъ въ нее и, наконецъ, обратился къ своимъ товарищамъ съ довольнымъ видомъ. — Ну-съ, господа, кому угодно поздороваться съ нашимъ кораблемъ?
— Ахъ!.. Нашъ корабль!
Всѣ тѣснились къ трубѣ. Всѣ эти иззябшіе, голодные, измученные усталостью люди, хотѣли все-таки взглянуть на свой фрегатъ, на тѣ доски и снасти, которыя однѣ здѣсь напоминали имъ далекую родину. Тамъ развѣвался британскій флагъ, тамъ, среди этихъ утлыхъ стѣнъ, которымъ постоянно угрожали бури и вѣтры, шла до сихъ поръ ихъ жизнь, нынѣ превратившаяся въ цѣпь самыхъ странныхъ случайностей. Страстное желаніе вернуться туда вдохнуло новое мужество въ этихъ людей, они простирали руки къ своему судну, имъ хотѣлось птицей улетѣть на палубу этого дорогого имъ судна, качавшагося безъ руля и безъ вѣтрилъ по волѣ волнъ.
— Впередъ! Впередъ! — кричалъ Аскотъ. — Не будемъ терять времени.
— Стоитъ ли таскать за собой эти сосуды съ водой?
— Непремѣнно! Почемъ знать, сколько времени намъ предстоитъ еще блуждать?
Одѣяла скоро были отчищены и выжаты, затѣмъ то же самое сдѣлали съ кафтанами и шапками и, наконецъ, занялись изслѣдованіемъ мѣстности. Гдѣ-нибудь должно же найтись ущелье, сбѣгающее внизъ къ далекому морю, иначе — все погибло! Никто изъ нихъ не выдержалъ бы другой такой ночи во льду, подъ бурей.
Неебозримое пространство было занято вновь вылившейся лавой, которая уже застывала на поверхности въ стеклоподобную кору, разсыпавшуюся въ мелкіе осколки при малѣйшемъ прикосновеніи, но въ глубинѣ еще имѣла температуру выше точки кипѣнія воды; вѣроятно, еще много дней пройдетъ, прежде чѣмъ она остынетъ окончательно. Она образовала движущійся покровъ надъ старыми почернѣвшими и побурѣвшими слоями лавы, отливала всѣми цвѣтами радуги, мѣстами пестрой змѣей скатывалась въ обрывы… и все-таки, куда хваталъ глазъ, всюду дорогу въ желанную долину преграждала лава
Дальше и дальше уходили наши путники и сбоку отъ нихъ все попрежнему разстилалась горячая лава. Мѣстами среди нея, словно островокъ, возвышался приземистый кустарникъ, съ обуглившимися листьями, и вѣтками; трупы погибшихъ насѣкомыхъ усѣивали стекловидную поверхность лавы вокругъ такихъ островковъ. Всюду тишь, дикая непріятная пустыня.
— Но вѣдь есть же гдѣ-нибудь конецъ этого потока! — утѣшалъ Фитцгеральдъ.
— Да!.. но хватитъ ли у насъ силъ дойти до этого конца, вотъ въ чемъ вопросъ.
— Я больше не могу выдержать! — воскликнулъ одинъ матросъ.
— И я тоже. Этотъ убійственный холодъ!..
— Видишь тѣ двѣ глыбы, образовавшія уголъ между собой?.. Отдохнемъ тамъ?
— Пожалуй… туда вѣтеръ не проникаетъ…
— Помните, ребята, — предостерегалъ лейтенантъ: — кто заснетъ, тотъ погибъ.
— Пустъ такъ! Все равно изъ нашего положенія нѣтъ выхода! Мы вертимся въ заколдованномъ кругѣ.
Гнѣвъ исказилъ красивое лицо Фитцгеральда. — Эй, ребята! И вамъ не стыдно это говорить послѣ того, какъ мы такъ чудесно избѣгли вѣрной смерти?
Отвѣта не было… матросы растянулись въ найденномъ ими убѣжищѣ, намѣреваясь заснуть. Вся ихъ воля, всѣ помышленія не заходили далѣе настоятельной потребности отдохнутъ тутъ же, сейчасъ же… они повалились, какъ усталыя животныя, и глаза ихъ моментально сомкнулись.
Фитцгеральдъ и унтеръ-офицеръ съ отчаяніемъ переглянулись. — Что дѣлать? — спросилъ лейтенантъ. — Вотъ ужъ и бѣлый день, а нѣтъ никакихъ шансовъ на спасеніе!
— Все-таки надо поискать дороги къ лѣсу! — отвѣтилъ Мульгравъ. — Если же среди нашихъ людей окажутся непокорные, то останется только предоставятъ ихъ собственной участи!
— И уйти однимъ, старина.
— Да, сэръ!
Лейтенантъ покачалъ головой. — Я не могу согласиться, чтобы они погибли по собственному неразумію!
— А если мы останемся съ ними, то ихъ неразуміе погубитъ и насъ!
Фитцгеральдъ хотѣлъ что-то отвѣтить на это, когда гдѣ-то вдали раздался пронзительный, пронзительный звукъ, давно всѣмъ знакомый… онъ повторился разъ, другой… все чаще и чаще, съ короткими паузами.. и все ближе и ближе!
— Раковины тритоновъ! — воскликнулъ Аскотъ.
— Туземцы!.. они ищутъ насъ!
— Это навѣрное отшельникъ послалъ ихъ за нами!
— Впередъ, впередъ! Бѣжимъ къ нимъ навстрѣчу!
ГЛАВА XIII.
правитьВсѣ оживились и вскочили, какъ отъ электрической искры, растолкали заснувшихъ товарищей и приложивъ руки ко рту принялись кричать изо всѣхъ силъ. Выстрѣла нельзя было дать, такъ какъ весь порохъ отсырѣлъ, но зато люди, не переставая, кричали и свистали, и имъ усердно отвѣчали издалека туземныя трубы изъ раковинъ. Туземцы, очевидно, уже знали мѣстонахожденіе бѣлыхъ людей, ибо звуки ихъ раковинъ замѣтно приближались и, наконецъ, показались высокія прически дикарей, украшенныя перьями и раковинами, и толпа туземцевъ выбѣжала на площадку, гдѣ бѣлые были такъ близко отъ неминуемой смерти.
— Добро пожаловать! — кричалъ имъ Аскотъ на ихъ языкѣ.
Они отвѣчали тѣмъ же; всѣ дрожали отъ холода и тайнаго страха, словно стадо овецъ въ бурю.
— Пеле! — кричали они, указывая на лаву, — Пеле!
— Да, Богъ попустилъ и ваша Пеле порядочно здѣсь похозяйничала, дѣтки! — отвѣтилъ имъ Мульгравъ. — Не забудемъ мы никогда ночки, проведенной въ ея владѣніяхъ!.. Вы, кажется, притащили циновокъ и жердей, ребята? — продолжалъ онъ, вглядываясь въ ношу дикарей. — Но развѣ можно вбить, эти жерди въ окаменѣвшую лаву? Это немыслимо.
Дикари, казалось, понимали каждый изъ жестовъ, которыми онъ сопровождалъ свои слова; они указали на долину, въ томъ направленіи, откуда появились. «Тамъ, пониже!» выражали ихъ слова и движенія.
Аскотъ между тѣмъ узналъ отъ, туземцевъ, что они шли на богомолье къ страшной богинѣ Пеле и остановились на ночлегъ у отшельника, отъ котораго узнали о томъ, что бѣлые ушли на гору. Онъ то и снабдилъ ихъ съѣстными припасами, теплыми вещами и трубой изъ раковины, приказавъ розыскать бѣлыхъ, очевидно, заблудившихся въ страшной пустынѣ. Добродушные островитяне съ готовностью взялись за это дѣло.
Такимъ образомъ они и явились сюда и достигли намѣченной цѣли. Пеле сама загородила имъ путь къ огненному озеру, въ которомъ она живетъ, теперь нѣтъ возможности принести ей установленныя жертвы и оставалось только какъ можно скорѣе вернуться въ хижину пустынника.
Совсѣмъ было упавшіе духомъ, матросы окончательно ободрились. Теперь имъ было стыдно глядѣть на лейтенанта и стараго Мульграва, и они наперерывъ хлопотали, чтобы какъ можно скорѣе двинуться въ путь. Рѣзкій вѣтеръ почти совершенно высушилъ одѣяла, поэтому ноша ихъ была уже не такъ тяжела, и хотя всѣ устали до смерти, но теперь уже были въ состояніи карабкаться по камнямъ, несмотря на израненныя до крови ноги. Всѣ шли вслѣдъ за туземцами, полные надежды, что съ каждымъ шагомъ приближаются къ окончательному избавленію отъ всѣхъ напастей.
Уже по прошествіи часа ходьбы оказалось возможнымъ разбить палатки изъ циновокъ. Каменистая почва была еще и здѣсь очень твердой, но при помощи ножей и отточенныхъ раковинъ ее уже можно было копать. Мѣстами здѣсь уже показывались деревья и кустарникъ, пролетали большія птицы, и вѣтеръ свисталъ здѣсь уже не съ такой силой.
Туземцы сложили свою ношу на землю, быстро набрали дровъ и камней, высѣкли огни и всѣ вскрикнули отъ радости. Костеръ!.. Грѣться!.. Бѣлые радостно протягивали окоченѣвшія руки къ огню и въ этомъ отъ нихъ не отставали и туземцы. Всѣ окончательно ожили и воспрянули духомъ. Тутъ же появился исполинскій кусокъ свинины, совсѣмъ зажаренный, ароматный, вкусный… а за нимъ: овощи, коренья ти, большая бамбуковая фляга съ кавой, водка изъ плодовъ перечнаго дерева. Отшельникъ, оказывается, обо всемъ подумалъ. Изголодавшіеся люди въ волю наѣлись и напились, согрѣлись и теперь могли заснуть.
Палатки изъ циновокъ стояли вплоть возлѣ костра, токъ теплаго грѣтаго воздуха постоянно проходилъ черезъ нихъ и послѣ всѣхъ мученій, пережитыхъ бѣлыми за эти сутки, глаза ихъ сами смыкались. Всѣ быстро заснули, не исключая обоихъ юношей и Фитцгеральда, у котораго теперь съ души спало тяжелое бремя.
Такъ проходили часы, наступилъ вечеръ, прошла половина ночи, а природа все еще брала свое, когда вдругъ послышался топотъ множества лапъ, лай и визгъ, и всюду во мракѣ засверкали быстрые глазки, забѣгали проворныя тѣни и цѣлыя стаи какихъ-то животныхъ жадно набросились на остатки жареной свинины.
Первый проснулся Антонъ. — «Собаки!» — воскликнулъ онъ съ изумленіемъ.
Проснулись и всѣ остальные товарищи, всѣ съ ощущеніемъ, что силы ихъ совершенно возстановились; они выскочили изъ палатокъ и увидали безчисленныя полчища бурыхъ собакъ, напоминавшихъ нашихъ волковъ и хищно скалившихъ зубы на людей.
Антонъ, выдернувъ первую попавшуюся жердь изъ палатки, бросился съ ней на животныхъ, думая разогнать ихъ, какъ обыкновенныхъ собакъ, помощью нѣсколькихъ увѣсистыхъ ударовъ, но необдуманность такого намѣренія тотчасъ же сказалась. Дикія собаки окружили его со всѣхъ сторонъ, рвали его за платье, за руки, за ноги и не замедлили бы разорвать его на части, если бы остальные товарищи не выручили его.
Съ появленіемъ ихъ, истинная натура хищниковъ тотчасъ же обнаружилась, они съ воемъ стали разбѣгаться, хватая при этомъ что попало изъ съѣстныхъ припасовъ, не брезгая ни мясомъ, ни плодами хлѣбнаго дерева, ни печенымъ таро.
Вслѣдъ имъ наши друзья пустили цѣлый градъ камней и хищная компанія исчезла такъ же быстро, какъ и появилась, словно провалилась въ землю.
— Гора, въ которой онѣ живутъ, — объяснили туземцы, находится немного подальше. Тамъ онѣ постоянно имѣютъ дѣло съ ночными духами.
— Откуда вы это знаете? — спросилъ ихъ серьезно Аскотъ.
— Мы слышимъ ихъ возню. Всѣ ночные духи блуждаютъ по владѣніямъ богини Пеле, а она и высылаетъ своихъ младшихъ боговъ и вассаловъ разгонять эти чуждыя ей созданія. Тутъ есть «Камогё», богъ паровъ, потомъ «Тераги таматема», богъ искръ и огня и «Танхатири», богъ грома; они разъѣзжаютъ всѣ вмѣстѣ на облакахъ, и благодаря постояннымъ войнамъ, которыя они ведутъ, они совершенно изуродованы.
— Бѣдняги! — пожалѣлъ Аскотъ. — Какова же ихъ наружность?
— Немногимъ жрецамъ удавалось прежде ихъ видѣть, но изъ нихъ теперь никого не осталось въ живыхъ. Извѣстно только, что у нихъ по сту глазъ, такъ что они сразу могутъ видѣть все кругомъ… затѣмъ у нихъ страшная сила въ когтяхъ, такъ что они швыряютъ цѣлыми горами, какъ обыкновенными камешками.
— Чего не скажете! И эти божества вступаютъ въ драку съ дикими собаками въ ихъ пещерахъ?
— Да. У нихъ есть еще сестра «Макоре Махахи», сокрушительница лодокъ, съ огненными глазами… Она живетъ въ береговыхъ утесахъ и если ей не хватаетъ жертвоприношеній, то она разбиваетъ наши лодки въ дребезги.
— Экая вѣдьма!.. Я живо представляю себѣ всю эту семейку и не прочь бы ее повидать.
— О, не говори такихъ вещей, чужеземецъ! — испугались туземцы. — Если намъ суждено такое несчастіе, то мы еще, можетъ быть, и встрѣтимъ ниже, на поросшихъ травой откосахъ овраговъ, эти страшныя существа, служителей Пеле, высылаемыхъ богиней, чтобы убивать всѣхъ живыхъ людей, которые имъ попадутся навстрѣчу. Они имѣютъ звѣриный образъ, съ тупыми мордами и кривыми рогами, и съ ужасно, злыми глазами.
— Быки! — воскликнулъ Аскотъ со смѣхомъ. — Тѣ самые быки изъ старой Англіи, которыхъ нѣсколько лѣтъ назадъ высадилъ здѣсь капитанъ Ванкуверъ. О бѣдная Пеле, какой же у нея неуклюжій придворный штатъ!
— Полно, Аскотъ, ты обижаешь этихъ темныхъ людей.
— Не мѣшайте мнѣ, Мармадюкъ! Пойдемте лучше немножко потревожить этихъ собакъ въ ихъ пещерахъ.
Антонъ и многіе другіе пошли по ущелью и вскорѣ приблизились къ совершенно конической горѣ, внутри которой слышалась дикая возня, лай, ревъ, рычанье, скрежетъ зубовъ, прерывавшіеся отъ времени до времени воемъ побѣжденнаго, вѣроятно, получавшаго порядочную таску, такъ какъ онъ заливался душу раздирающимъ воплемъ.
— Это они дерутся изъ-за мяса, похищеннаго у насъ! — замѣтилъ Антонъ, — жаль, что нельзя пустить зарядъ въ ихъ пещеру.
— Слышишь, чужеземецъ? — шептали туземцы. — Слышишь? Это вассалы Пеле дерутся съ собаками. И такъ бываетъ каждую ночь.
— Могу себѣ представить!.. Это, конечно, повторяется по поводу всякой добычи. Но желалъ бы я знать, чѣмъ вообще они питаются. Нѣтъ ли здѣсь какихъ-нибудь остатковъ, по которымъ бы можно судить объ ихъ пищѣ?
Они съ любопытствомъ обошли кругомъ горы и вскорѣ наткнулись на складочное мѣсто пищи собакъ. Подобно Рейнеке лису, онѣ складывали останки своихъ жертвъ при входѣ въ свои норы; тутъ были головы змѣй, остовы крысъ, окровавленныя перья. Очевидно, эти собаки вели тотъ же образъ жизни, какъ ихъ родственники, волки, хотя и не брезгали также и растительной пищей, а въ качествѣ домашнихъ прирученныхъ животныхъ въ селеніяхъ туземцевъ питались исключительно однимъ таро. Въ добычу имъ попадали мелкія птицы, мыши, ящерицы и больше всего крысы, которыхъ было здѣсь всюду безчисленное множество. Сѣрыя шубки ихъ мелькали всюду, куда ни взгляни, совершенно такъ же, какъ и въ туземныхъ деревняхъ.
— Отвратительныя созданія! — воскликнулъ Аскотъ. — Они не брезгаютъ даже и мясомъ собственной своей породы.
Онъ поднялъ камень и швырнулъ его изо всей силы въ одну изъ безчисленныхъ норъ.
Моментально все стихло внутри,
Туземцы отъ страха чуть не попадали на колѣни: — «Младшіе духи! — завопили они въ ужасѣ, — младшіе духи! теперь они задушатъ всѣхъ насъ».
Они подхватили бѣлыхъ подъ руки и не взирая на ихъ сопротивленіе потащили ихъ изъ ущелья по направленію къ лагерю, въ то время, какъ въ пещерахъ горы собаки были, вѣроятно, перепуганы не менѣе того, и притаились какъ мыши въ своихъ норахъ.
Между тѣмъ стало разсвѣтать, циновки и жерди отъ палатокъ были увязаны, огонь затушенъ и всѣ весело двинулись въ путь, чтобы скорѣе добратьея до зеленыхъ долинъ. Теперь дѣло шло гораздо быстрѣе, такъ какъ туземцы знали много узкихъ проходовъ среди скалъ, благодаря которымъ можно было значительно сокращать дорогу. Не разъ приходилось дѣлать головоломные скачки, или проходить по узкой тропинкѣ надъ пропастью, но вершины деревьевъ съ каждымъ шагомъ становились все ближе и виднѣе, а въ воздухѣ замѣтно дѣлалось теплѣе.
Начали попадаться группы акацій, пѣвчія птицы, цвѣты… горныя вершины, среди которыхъ сверкало и бушевало огненное озеро, все дальше уходили въ голубую даль.
— Прощайте навѣкъ! — говорили имъ мысленно всѣ путники.
Они едва не погибли тамъ, сперва отъ стужи, потомъ отъ огня. Но теперь грудь вольно дышала и тѣмъ вольнѣе, чѣмъ дальше сзади оставалась дикая мѣстность.
— Еще часъ ходьбы, — замѣтилъ Мульгравъ, — и будемъ у отшельника.
Густая мягкая трава покрывала луговину, разстилавшуюся у ихъ ногъ, и по ней безъ особыхъ усилій можно было спуститься въ долину.
— Споемъ что-нибудь! — предложилъ Аскотъ.
— Что же будемъ пѣть?
Но глухой гулъ не далъ путникамъ запѣть. Протяжными раскатами онъ огласилъ воздухъ и туземцы окаменѣли отъ страха.
— Ночные духи! Ночные духи!
Они начали срывать съ деревьевъ цвѣты и бросали ихъ на ближайшіе камни съ крикомъ: «Пеле!.. Пеле!» Они были внѣ себя отъ ужаса, дрожали всѣми членами, губы шептали молитвы. Жаль было смотрѣть на дѣтскій страхъ этихъ сильныхъ людей.
— А вѣдь это былъ ревъ быковъ! — воскликнулъ Антонъ. — Не желалъ бы я, чтобы онъ, повторился еще разокъ.
— Почему? — спросилъ его Аскотъ.
— Потому, что встрѣча съ нами ничего пріятнаго не представляетъ. Лучше избѣгнуть ихъ.
— Напротивъ, можетъ быть намъ удалось бы овладѣть парой другой телятъ и такимъ образомъ на долго запастись мясомъ.
— Вотъ!.. Они опять ревутъ!..
— Пеле!.. Пеле!..
Островитяне бросились ницъ на траву, не помышляя даже о самозащитѣ. Очевидно, пряча лицо въ траву, каждый ожидалъ, что чудовище вотъ-вотъ проглотитъ его.
Унтеръ-офицеръ пощупалъ порохъ и онъ оказался совершенно сухимъ. Тогда онъ поспѣшно зарядилъ свое ружье и занялъ такое мѣсто, чтобы быкъ не могъ подойти къ нему неожиданно, незамѣченнымъ.
Всѣ остальные приготовили свои ножи, нарѣзали вѣтокъ и тщательно прикрыли ими то мѣсто, гдѣ безпомощно растянулись островитяне, и стали прислушиваться.
Земля тряслась отъ топота быковъ; по всему можно было заключить, что ихъ было большое стадо.
— Быкъ! — шепнулъ Антонъ. — Я вижу его.
— Совсѣмъ черный… и съ огромной гривой, какъ у лошади!.. Ради Бога, не стрѣляйте, мистеръ Мульгравъ! Ваша маленькая пуля только раздражитъ его, но ни въ какомъ случаѣ не убьетъ его.
Быкъ внезапно всталъ, какъ вкопанный, въ нѣкоторомъ отдаленіи, и сильно вытянувъ шею, какъ это свойственно этой породѣ, замычалъ изо всей силы. Потомъ, помотавъ своей тяжелой неуклюжей головой, онъ побѣжалъ легкой рысью впереди всего стада, которое, фыркая и мыча, понеслось за нимъ.
Мимо нашихъ друзей пробѣжало не менѣе полсотни головъ рослаго англійскаго рогатаго скота. Они бѣжали не такъ, какъ бѣжитъ дичь, которую преслѣдуютъ, но какъ убѣгаютъ ручныя коровы, когда на мѣстѣ ихъ пастбища появится, чужой человѣкъ. Нѣкоторые даже щипали травку на ходу, а матери съ телятами двигались почти шагомъ.
Очевидно, эти быки еще не усвоили себѣ тактики дикихъ буйволовъ, которые помѣщаютъ своихъ телятъ въ центрѣ стада, и стали только немного пугливѣе обыкновеннаго рогатаго скота, и во всѣхъ идъ движеніяхъ обнаруживалась та довѣрчивость, которой никогда не бываетъ до отношенію къ людямъ у животныхъ, выросшихъ на свободѣ. Черный быкъ убѣжалъ вихремъ, коровы и телята медленно слѣдовали за нимъ,
— Сэръ! — воскликнулъ Антонъ, — цѣльтесь въ того пестраго большого теленка, а вы, господинъ лейтенантъ, поберегите вашъ выстрѣлъ, пока онъ не понадобится, чтобы выручить меня.
— Что ты хочешь дѣлать, мой милый.
— А вотъ сейчасъ, увидите, сэръ!
Онъ далъ пройти всему стаду, а затѣмъ неожиданно бросился поперекъ дороги совсѣмъ еще молоденькому телку, ловко овладѣлъ имъ и моментально уволокъ его за сосѣдній кустъ.
— Теперь будьте на готове, сэръ, и если корова бросится на меня, цѣльтесь ей прямо въ сердце или между глазъ.
— Разумѣется, будь покоенъ, Антонъ!
Нашъ другъ заранѣе запасся длинной веревкой изъ пальмоваго лыка, которою индѣйцы скрѣпляли свои палатки, и онъ живо крѣпко привязалъ къ дереву пойманнаго имъ теленка. Все это произошло такъ быстро, что корова замѣтила похищеніе своего дѣтища только тогда, когда оно уже было крѣпко привязано. Ревъ ужаса огласилъ поляну, все стадо, не исключая и быка, игравшаго роль вожака, пріостановилось и, вытянувъ шеи, принялось тоже ревѣть. Затѣмъ оно бросилось опрометью шаговъ на пятьдесятъ въ сторону и тамъ опять остановилось, между тѣмъ какъ вожакъ бѣшено рылъ рогами землю, высоко подбрасывая комья, и съ ревомъ смотрѣлъ на людей.
— Теперь стрѣляйте пестраго теленка, сэръ!
— Не лучше ли поберечь пулю, Антонъ?
— Нѣтъ, сэръ, нѣтъ! Стрѣляйте!
Унтеръ-офицеръ выстрѣлилъ и намѣченный имъ почти совсѣмъ взрослый звѣрь грянулся на землю, обливаясь кровью, а все стадо, какъ одинъ, бросилось стремглавъ на утекъ, не исключая и осиротѣвшей коровы.
— Жаль! — воскликнулъ Аскотъ. — Теперь, ты можешь отпустить твоего теленка, Антонъ.
— Подожди, они еще всѣ вернутся! --засмѣялся тотъ. — И еще не одинъ разъ, а много разъ!
— Ну, это мы еще посмотримъ!
Прошло нѣсколько минутъ въ ожиданіи. Стадо совершенно скрылось, изъ виду, но его ревъ и мычаніе доносились до охотниковъ; привязанный къ дереву теленокъ жалобно ревѣлъ, но другихъ признаковъ страха не обнаруживалъ. Напротивъ, онъ даже бралъ изъ рукъ траву, которую для него нарвали наши друзья.
Когда нѣсколько человѣкъ матросовъ подняли большого убитаго ими теленка и отнесли его въ кусты, туземцы въ ужасѣ отскочили отъ него. — «Ночные духи сейчасъ снова проснутся, — твердили они, — и пожрутъ всѣхъ насъ».
— Нѣтъ, милостивые государи мои, — смѣялся Аскотъ, — будетъ какъ разъ наоборотъ: мы изжаримъ вашихъ ночныхъ духовъ и скушаемъ, ихъ. И, если захотите, то мы исъ вами подѣлимся по-братски супомъ изъ ночныхъ духовъ,
— Чтобъ мы стали его ѣсть? Ни за что! — въ ужасѣ отшатнулись дикари.
— Антонъ! — кликнулъ Аскотъ. — Потрошить будешь ты. Ты, конечно, знаешь толкъ въ этомъ дѣлѣ.
— Тише!.. Стадо возвращается!
— И намъ нужно занять оборонительное положеніе?
— Нѣтъ еще!.. Тише!
Дѣйствительно, на луговинѣ снова показалась фигуры англійскаго скота. Они подвигались полукругомъ, съ опущенными головами, и подбѣжали на этотъ разъ гораздо ближе, но лишь затѣмъ, чтобы на нѣкоторомъ разстояніи снова остановиться и съ громкимъ мычаньемъ вперить свои глаза въ охотниковъ.
Антонъ уже держалъ на готовѣ петлю изъ другой длинной веревки, но повидимому, считалъ моментъ еще не подходящимъ. — «Пусть сперва побѣгутъ прочь»! — шепталъ онъ.
И дѣйствительно, стадо вдругъ повернулось и понеслось въ сторону, но теперь уже не скрылось изъ виду, а снова вернулось и на этотъ разъ придвинулось еще ближе, на разстояніе всего какихъ-нибудь двадцати шаговъ отъ прикрытія, за которымъ стояли наши друзья. Впереди всѣхъ оказалась матка, теленокъ которой былъ привязанъ къ дереву, оба мычали кто кого сильнѣе.
— Помогите намъ, дневные боги! — вопили островитяне. — Пеле! смилуйся, Пеле! Убери своихъ ночныхъ духовъ!
— Полѣзайте на деревья! — скомандовалъ имъ Аскотъ. — Тамъ вы будете въ полной безопасности.
Туземцы послѣдовали этому совѣту и какъ кошки полѣзли на гладкіе стволы акаціи. Ихъ коричневыя лица и головные уборы среди зеленой листвы представляли странное зрѣлище. Безъ умолку раздавались ихъ молитвы къ дневнымъ богамъ.
Стадо, между тѣмъ, повторяло прежніе свои маневры и стояло уже вплоть возлѣ самыхъ охотниковъ. Антонъ замахнулся своимъ арканомъ. — Теперь, сэръ!.. Если корова, или быкъ бросятся на меня, то цѣльтесь въ сердце!
— Хорошо, мой милый!
— У меня ружье тоже заряжено! — прибавилъ Мульгравъ.
Антонъ еще разъ измѣрилъ глазомъ разстояніе, потомъ вдругъ выскочилъ впередъ и накинулъ петлю на рога коровы, между тѣмъ какъ нѣсколько человѣкъ матросовъ тотчасъ же схватились за другой конецъ веревки и соединенными усиліями подтащили корову къ дереву, къ которому и привязали ее.
Животное отчаянно билось, ревѣло и дергало за веревку, такъ что все дерево качалось, а сидѣвшіе на немъ дикари вопили отъ страха. Къ этому гвалту и быкъ также присоединилъ свой страшный ревъ, и подбросивъ рогами нѣсколько большихъ комьевъ земли, бросился, въ бѣшеномъ ослѣпленіи, въ самую середину охотниковъ.
Рога его съ страшной силой вонзились въ дерево, между тѣмъ какъ охотники отскочили въ стороны. Нѣсколько секундъ понадобилось ему на то, чтобы выдернуть свои рога изъ коры дерева и это послужило ему погибелью. Фитцгеральдъ и Мульгравъ выстрѣлили разомъ, пули пронизали голову быка, онъ съ ревомъ повалился на землю, сдѣлалъ нѣсколько судорожныхъ движеній и издохъ.
— Жаль бѣднягу! — воскликнулъ Мульгравъ. — Едва ли мы будемъ въ состояніи поѣсть столько мяса!
— Конечно, но онъ угрожалъ нашей жизни и больше ничего — не оставалось дѣлать!
— Смотрите, какъ удираетъ остальное стадо! — сказалъ Антонъ, — Вотъ теперь оно ужъ больше не покажется!
Дѣйствительно, со смертью вожака всякій порядокъ кончился, стадо нарушило свой правильный строй въ видѣ полукружія, не было больше остановокъ, словно по командѣ; всѣ животныя неслись безъ оглядки, въ разныя стороны, только и помышляя о томъ, какъ бы найти себѣ безопасное убѣжище; вскорѣ топотъ ихъ стихъ въ отдаленіи.
Корова, привязанная за рога, дрожала всѣмъ тѣломъ, но перестала мычать. Теленокъ уже былъ возлѣ нея и жадно припалъ къ ея полному вымени; онъ еще предпочиталъ материнское молоко всякой другой пищѣ. Быть можетъ, не будь здѣсь теленка, коровѣ удалось бы порвать веревку и скрыться вмѣстѣ съ остальными, теперь же она уже не рвалась, но облизывала свое дѣтище жесткимъ сухимъ языкомъ.
Антонъ смѣялся съ довольнымъ видомъ: — Теперь у насъ есть корова съ теленкомъ. Право, это очень цѣнно. У Александра Селькирка были только ламы.
— Ужъ не думаешь ли ты, что мы, подъ твоимъ руководствомъ, отроемъ здѣсь образцовую ферму съ молочнымъ хозяйствомъ?.. А кто возьмется доить эту дикую скотину?
— Я самъ возьмусь за это, сэръ, будьте покойны. Теленка мы заколемъ, лишь только прибудемъ на мѣсто.
Онъ подкинулъ плѣнницѣ корму, въ видѣ охапки травы, и незамѣтно укоротилъ ее привязь. Корова позволяла уже похлопать себя по спинѣ, не норовила боднуть рогомъ, но глядѣла все еще дико и безпокойно.
Теперь освѣжевали быка и теленка и тутъ же на мѣстѣ сварили великолѣпный супъ. Дикія собаки уничтожили у нашихъ путниковъ всѣ ихъ припасы, а до хижины отшельника было еще не близко. Хотя соли у нихъ не оказалось, тѣмъ не менѣе всѣ бѣлые нашли это варево превосходнымъ. Туземцы не могли и смотрѣть на него безъ содроганія и даже ни за что не хотѣли поближе взглянуть на убитыхъ животныхъ.
Часы казались минутами за всѣми этими занятіями; Антонъ все время хлопоталъ съ своей коровой, похлопывалъ и поглаживалъ ее, говорилъ съ нею вполголоса, и когда пришлось двинуться дальше, то она довольно спокойно послѣдовала за нимъ, конечно, на веревкѣ. Ее велъ одинъ изъ матросовъ; къ рогамъ былъ привязанъ крѣпкій сукъ, кромѣ того, туго натянутая веревка шла отъ головы ея къ передней ногѣ и такимъ образомъ, ни убѣжать, ни бодаться, она уже была не въ состояніи. Но при малѣйшемъ мычаніи теленка, она со всѣхъ ногъ бросалась къ нему.
Быкъ оказался страшно жирнымъ и съ него сняли столько мяса и сала, сколько могли унести съ собой матросы. Дальнѣйшій путь шли не торопясь. Одѣяла и циновки давно уже были скинуты съ плечъ, въ воздухѣ становилось все теплѣе. По обрывамъ и оврагамъ карабкались и паслись дикія козы, голуби ворковали въ вершинахъ деревьевъ, дикія куры и пѣвчія птицы перепархивали съ вѣтки на вѣтку.
Наконецъ, вотъ и выходъ изъ горныхъ ущелій. Тамъ внизу среди пальмъ и апельсиновыхъ деревъ стоитъ хижина отшельника.
Невольно всѣ взоры еще разъ обратились къ дальнимъ вершинамъ горы. Какіе ужасные часы были проведены тамъ, послѣ того какъ наши друзья прошли этой самой дорогой, но только не съ горы, а на гору.
— Богъ милостиво избавилъ насъ отъ смерти, — сказалъ лейтенантъ. — Только теперь можно понять, какъ велика была опасность.
— Но она миновала… и слава Богу!
— Аскотъ! — крикнулъ Антонъ.
— Что такое?
— Слушай, будь опять нашимъ проводникомъ.
— Говори, что тебѣ нужно, милѣйшій мой.
— Какъ вы думаете, сэръ, — спросилъ Антонъ, — удобно ли безъ всякихъ предупрежденій привести къ хижинѣ того старика корову съ теленкомъ? Вѣдь, по всей вѣроятности и онъ считаетъ этихъ животныхъ ночными духами. Не лучше ли попросить у него предварительно разрѣшенія привести ихъ къ нему?
— Разумѣется, мой милый, — кивнулъ головой Фитцгеральдъ. — Твое замѣчаніе дѣлаетъ честь твоей деликатности.
Сказано — сдѣлано и нѣсколько человѣкъ побѣжали впередъ въ качествѣ пословъ, а въ отвѣтъ на это посольство навстрѣчу къ нашимъ друзьямъ вышелъ самъ пустынникъ.
Онъ шелъ, опираясь на одного изъ туземцевъ, и не говоря ни слова, радостно блестя глазами, возложилъ руки на головы нашихъ друзей, какъ только они приблизились къ нему. Всѣ поняли этотъ жестъ и были имъ растроганы. Старикъ радовался, что дерзкіе бѣлые люди счастливо избѣжали страшной участи, онъ высказывалъ это жестами и словами, значеніе которыхъ Аскотъ на половину понималъ, на половину угадывалъ. Затѣмъ Аскотъ спросилъ его, позволитъ ли онъ ввести въ свою ограду корову съ ея теленкомъ.
— Это тоже творенія дневныхъ боговъ, — спокойно усмѣхнулся отшельникъ, — животныя, которыя никоимъ образомъ не могутъ вліять на нашу участь.
Чтобы окончательно успокоитъ островитянъ, онъ даже погладилъ корову по головѣ, позволилъ напоить ее и теленка изъ своихъ сосудовъ и все это побудило островитянъ смотрѣть на животныхъ нѣсколько благоразумнѣе. Затѣмъ рѣшено было, чтобы на возвратномъ пути бѣлыхъ въ морю, всѣ эти дикари провожали бы ихъ по лѣсу, но предварительно всѣ пожелали провести сутки, въ домѣ пустынника и отдохнуть здѣсь отъ всѣхъ пережитыхъ страховъ.
Порохъ совершенно высохъ, запасовъ мяса было достаточно, и всѣ съ надеждой глядѣли на будущее.
Фитцгеральдъ пытался опредѣлитъ, сколько людей счастливо избѣгнули рукъ охотниковъ за невольниками и съ изумленеімъ узналъ, что изъ всего населенія на островѣ уцѣлѣло лишь около двухъ десятковъ людей. Всѣхъ остальныхъ забрали въ плѣнъ перуанцы, перебившіе при этомъ не малое число женъ и дѣтей.
— Для насъ это, пожалуй, лучше, — замѣтилъ лейтенантъ, — такъ какъ намъ придется, вѣроятно, много недѣль провести на берегу, прежде нежели какой-нибудь другой изъ кораблей экспедиціи явится на выручку фрегата; такимъ образомъ при курьезныхъ законахъ «табу» туземцевъ, чѣмъ бы мы стали питаться, разъ что намъ не позволяли бы обирать всѣ деревья, какія попадутся на глаза?
— У насъ есть теленокъ! — отвѣтилъ на это Антонъ. — Можно будетъ настрѣлять свиней и куръ. — Я умѣю варить таро вмѣсто овощей, буду поджаривать плоды и приготовлять муку. По дорогѣ наберемъ орѣховъ для освѣщенія. Здѣсь въ ущельяхъ растетъ много лозы.
— А зачѣмъ тебѣ лоза, господинъ сельскій хозяинъ?
— Плести корзины. Я съ сегодняшняго же дня займусь этимъ.
— Ужъ не думаешь ли ты, что намъ придется строиться на берегу моря?
— Разумѣется. Намъ нужны домъ и хлѣвъ, мы ихъ воздвигнемъ изъ вѣтокъ, переплетенныхъ травой и пальмовыми листьями. Только я не умѣю дѣлать дверей и оконъ.
— Это мы достанемъ изъ капитанской каюты. Ахъ, если бы узнать поскорѣе, какія извѣстія намъ оставлены у капитана на столѣ.
— Во всякомъ случаѣ — дурныя! Разумѣется, капитанъ Ловеллъ намѣревается вернуться и захватить насъ, но удастся ли ему это выполнить, — то другой вопросъ!
— И ничего мы не узнаемъ, гдѣ онъ теперь находится со всѣмъ остальнымъ экипажемъ!
— Невозможно угадать! Не будемъ же надъ этимъ ломать головы, дѣти мои! Это совершенно напрасный трудъ!
Антонъ вздохнулъ, но промолчалъ; когда всѣ наѣлись и легли отдохнуть, онъ направился въ ущелье за лозой.
Дома, на берегу Швентина въ Малентѣ, росли старыя толстыя ивы; онѣ окружали всю усадьбу его отца и потому онъ еще дома коротко познакомился съ искусствомъ плести корзины; вскорѣ подъ его руководствомъ весь отрядъ занялся этимъ дѣломъ. Первая изготовленная корзина была подарена отшельнику, а затѣмъ были изготовлены многія другія, въ которыхъ и предполагалось нести орѣхи и плоды.
— Не было ли на палубѣ «Короля Эдуарда» большого запаса сельскохозяйственныхъ орудій? — спросилъ Антонъ. — Мнѣ кажется, что я видѣлъ что-то въ этомъ родѣ.
— Да, конечно! — отвѣтилъ унтеръ-офицеръ. — Цѣлый трюмъ былъ ими набитъ. Мы, разумѣется, найдемъ тамъ все необходимое.
— Если только дикари не раскрали всего.
— Если… если!.. Ты умѣешь ставить эту загвоздку каждой радости, каждой надеждѣ. Я же предпочитаю вѣрить, что всѣ лопаты, грабли и скребки стоятъ себѣ по мѣстамъ, а жалобныя пѣсни всегда успѣемъ распѣвать.
Во время этой тирады Аскотъ усердно трудился надъ зашиваніемъ большой прорѣхи въ своемъ кафтанѣ при помощи длинныхъ шиповъ терна, но это дѣло никакъ у него не клеилось и въ заключеніе нетерпѣливый юноша съ сердцемъ отшвырнулъ въ сторону всю свою работу.
— Антонъ, можетъ быть ты и портняжить гораздъ? — воскликнулъ онъ.
— Ну-ка, давай сюда, что у тебя тамъ такое?
Нашъ предусмотрительный другъ захватилъ съ собой съ корабля иголку и нитки и хотя игла отъ сырости сильно заржавѣла, а нитки покрылись плѣсенью, тѣмъ не менѣе шить ими было еще можно. У каждаго изъ путниковъ были большія или меньшія поврежденія въ одеждѣ и за починкой ихъ день прошелъ незамѣтно.
— Когда мы можемъ надѣяться добраться до берега? — спросилъ Антонъ..
— Дня за три, если выйдемъ завтра въ полдень и будемъ хорошо идти.
— Ахъ, когда, бы поскорѣе!
— Не настрѣлять ли намъ еще нѣсколько козъ?
Унтеръ-офицеръ покачалъ головой. — Лучше поберечь заряды, — замѣтилъ онъ. — Да кромѣ того, мясо козъ не особенно-то вкусно.
— Ну, въ такомъ случаѣ не надо. Правда, что намъ нужно беречь заряды, какь зѣницу ока.,
— Собственно говоря, на какой случай? Дикихъ звѣрей здѣсь не имѣется..
— Но насъ можетъ понудить въ самозащитѣ нѣчто похуже дикихъ звѣрей. Среди обитателей острововъ Южнаго океана встрѣчаются весьма опасныя племена, которыя проводятъ всю жизнь въ войнахъ и ни мало не признаютъ никакихъ законовъ гостепріимства и нравственности.
— Вы опасаетесь, что они могутъ напасть на насъ въ одинъ прекрасный день?
— Да, опасаюсь.
— Но какимъ образомъ они узнаютъ о нашемъ существованіи на этомъ островѣ.
— А какъ они открыли Александра Селькирка? Этого нельзя предугадать.
— Вы смотрите на вещи слишкомъ мрачно, — сказалъ неувѣреннымъ голосомъ нашъ другъ, помолчавъ немного.
— О, нѣтъ, мой милый, я надѣюсь, что съ Божьей помощью все кончится благополучно, но быть на готовѣ все-таки необходимо.
— Надо бы разспросить туземцевъ, не нападали ли на нихъ какія-нибудь сосѣднія племена!
Аскотъ кое-какъ разспросилъ островитянъ и отвѣтъ получился отъ нихъ далеко не успокоительнаго свойства.
— На одномъ изъ близлежащихъ острововъ дѣйствительно живутъ очень хищные и драчливые люди, — отвѣчали они, — Они пріѣзжаютъ сюда на своихъ лодкахъ и грабятъ все, что ни попадется.
— И часто?
— Иногда частенько, разъ за разомъ… въ другой разъ — довольно рѣдко.
— Не стоитъ думать объ этомъ, — замѣтилъ лейтенантъ. — Вѣдь, пока мы не знаемъ мѣстопребыванія нашихъ товарищей, всѣ эти разсчеты не ведутъ ни къ чему.
Всѣ это понимали, но тѣмъ не менѣе каждому хотѣлось хоть немного приподнять уголъ завѣсы, скрывающей будущее, и заглянуть въ него хоть краешкомъ глаза. Чѣмъ ближе рѣшеніе участи, тѣмъ сильнѣе бываетъ и безпокойство.
Подъ защитой каменныхъ стѣнъ ограды наши друзья выспались на сѣнѣ, постланномъ циновками, и встали на другой день лишь когда солнце уже высоко поднялось на небѣ. Отшельникъ тѣмъ временемъ предупредительно пожарилъ имъ весь ихъ запасъ мяса и телятины, чтобы подольше сохранить его отъ порчи; кромѣ того онъ наготовилъ путникамъ на дорогу овощей и плодовъ, не забывъ также и бамбуковую фляжку съ водкой и даже цѣлебную мазь на случай какихъ-либо пораненій. Старикъ снабдилъ бѣлыхъ гостей своихъ всѣмъ, что только нашлось въ его хозяйствѣ, а на прощанье благословилъ каждаго въ отдѣльности, конечно, по своему, по-язычески, но такъ набожно, такъ сердечно, что никто изъ молодыхъ людей не позволилъ себѣ ни усмѣшки, никакой шутки.
Изъ-подъ циновки сзади жертвенника онъ досталъ всѣ священнѣйшіе свои амулеты, красныя перья, которыми поддерживалась связь между людьми и божествомъ. На алтарь онъ возложилъ въ изобиліи всякихъ яствъ, обрызгалъ его и изображеніе богини Пеле водой и водкой и затѣмъ прикоснулся краснымъ перомъ къ каждому изъ своихъ гостей.
Бѣлые не понимали его словъ, но ясно было, что онъ поручалъ ихъ судьбу вѣчнымъ богамъ и они усердно молились вмѣстѣ съ нимъ.
Имя есть звукъ пустой, не болѣе, какъ туманъ, за которымъ скрывается сіяющее небо. Гдѣ бы и какъ бы ни призывалъ человѣкъ властителя вселенной, Онъ слышитъ голоса вѣрующихъ и читаетъ въ ихъ сердцахъ.
Послѣ сытнаго завтрака отрядъ тронулся въ путь. Старецъ проводилъ до выхода изъ ограды эту небольшую кучку полныхъ силъ и жизни молодыхъ людей, пожалъ каждому изъ нихъ руку, и они, отъ души поблагодаривъ его за гостепріимство, беззаботно пошли своей дорогой, однако, не безъ нѣкоторой грусти.
Никогда больше имъ уже не видать этого благожелательнаго старца, который, въ своей безкорыстной любви къ ближнему, спасъ всѣмъ имъ жизнь.
— Прощай! Прощай!..
Они махали ему шляпами, сердце ускоренно билось у каждаго въ груди. Вскорѣ они пересѣкли обширную зеленую поляну и вступили въ лѣсъ.
Изъ всего пережитаго одна картина особенно преслѣдовала бѣлыхъ — это образъ бѣднаго Идіо. Онъ былъ несчастнѣе всѣхъ, жребій его былъ самымъ ужаснымъ, будущее — самымъ безнадежнымъ. Бѣдный Идіо!.. Когда бѣлые въ послѣдній разъ проходили здѣсь, онъ впереди всѣхъ, гордо и самоувѣренно закинувъ голову… а теперь?
Его увозили за море, гдѣ послѣдній изъ рода королевскаго дома будетъ проданъ на рынкѣ въ рабство, а тамъ посыпятся на него удары бичемъ за малѣйшее неповиновеніе тиранической волѣ его будущаго владѣльца..
— Бѣдный Идіо!..
— Да охранятъ его дневные боги!.. — произнесъ Аскотъ.
— Аминь! Аминь!..
Лишь очень постепенно возвратилось къ нимъ прежнее веселое настроеніе, но далеко еще не возстановилась та беззаботная веселость, которая обыкновенно господствуетъ между молодыми людьми во время такихъ путешествій. Туземцы тосковали о своемъ погибшемъ королѣ, бѣлые, напротивъ, тяготились неизвѣстностью и своей безпомощностью въ случаѣ серьезной опасности. Правда, корабль ихъ еще стоитъ прочно на якоряхъ, но гдѣ былъ его экипажъ, товарищи этого путешествія, столь чреватаго событіями? Богу одному извѣстно!
На каждомъ шагу путешественники натыкались на слѣды недавно происходившихъ здѣсь происшествій. Перуанцы шли здѣсь со своими плѣнными прямымъ путемъ къ морю; повидимому, они питались исключительно сырьемъ, ибо нигдѣ не видно было слѣдовъ отъ костра и на всемъ пространствѣ лишь въ одномъ мѣстѣ нашлись слѣды бивуака, на которомъ, повидимому, происходила продолжительная остановка.
— Это понятно, — объяснилъ унтеръ-офицеръ. — Разбойники оставили на своемъ суднѣ извѣстное число людей и все время втайнѣ безпокоились за нихъ. Какъ знать, что эти добрые люди не воспользуются ихъ отлучкой на островъ, чтобы угнать судно въ любой ближайшій портъ, гдѣ его легко продать за чистыя деньги, или даже предпринять за свой счетъ и страхъ охоту за невольниками и торговлю ими?.. Поэтому имъ нельзя было не торопиться изо всей мочи.
— Ужасная жизнь! — замѣтилъ лейтенантъ. — — На ней лежитъ печать проклятья?
— Что тамъ такое? — внезапно остановился Аскотъ.
Всѣ бросились къ нему. — Женщина! — воскликнулъ унтеръ-офицеръ, — И, судя по положенію тѣла, мертвая!
Оба юноши бросились къ трупу. — Совсѣмъ еще молодая женщина! — воскликнулъ Антонъ, — и въ рукахъ у нея новорожденный ребенокъ.
Мульгравъ осмотрѣлъ оба тѣла. Головка ребенка была раздроблена, по всей вѣроятности, прикладомъ ружья, на трупѣ же матери не было замѣтно ранъ. Вѣроятно, когда она упала отъ слабости и истощенія, то чья-нибудь сострадательная рука прикончила ребенка, чтобы избавить его отъ мукъ медленной смерти отъ голода. Эти созданія въ глазахъ перуанцевъ были не болѣе, какъ домашній скотъ, и въ случаѣ нужды и къ нему можно было проявить извѣстное грубое состраданіе.
Разбитая головка ребенка лежала на груди матери, темная кровь окрасила траву кругомъ трупа; при приближеніи бѣлыхъ, крысы шмыгнули отъ тѣлъ въ разныя стороны.
Наши друзья съ содроганьемъ смотрѣли на мертвыхъ.
— Какая ужасная судьба постигла эту бѣдную молодую мать!
— И все же такъ лучше, чѣмъ сдѣлаться невольницей. Нѣтъ ничего ужаснѣе рабства.
Аскотъ бросилъ пригоршню цвѣтовъ, на лица обоихъ труповъ. Хоронить ихъ было бы слишкомъ затруднительно и отняло бы, пожалуй, цѣлыхъ полъ-дня, даже туземцы покачали головами при одномъ предложеніи заняться этимъ. Какое безчисленное множество ихъ братій лежало непохороненнымъ тамъ вверху между утесами на нолѣ битвы; всѣ они были брошены въ добычу коршунамъ, и почему же и этой женщинѣ не раздѣлить одну съ ними участь.
Путники двинулись дальше и остановились на отдыхъ только когда стало совсѣмъ темно. Туземцы разложили огонь, всѣ наѣлись и легли спать, но не слышно было веселаго смѣха на этомъ бивуакѣ… имъ казалось, что тяжелый мечъ все еще виситъ надъ головами.
Антонъ все время былъ занятъ своей коровой и ея теленкомъ, который сталъ уже совсѣмъ ручнымъ; да и корова не была уже такъ дика, какъ сначала. Она позволила накормить себя и надоить, не отшатывалась съ испугомъ отъ юноши, какъ прежде, покорно шла за нимъ на веревкѣ и безпокоилась только, когда теленокъ отводилъ отъ нея далеко.
— Дѣло идетъ на ладъ, — говорилъ юноша съ видомъ знатока. — При хорошемъ кормѣ у насъ будетъ ежедневно достаточно молока.
— Съ отваромъ изъ таро, вмѣсто кофе? — допытывался Аскотъ.
— А вотъ тамъ увидишь. На кораблѣ была кофейная мельница… я заберу ее.
Корабль! Корабль!.. Мысли летѣли впередъ и заняты были только однимъ фрегатомъ. Въ какомъ-то онъ видѣ? Невредимъ или разграбленъ разбойниками до чиста?
Неужели перуанцы, посѣтивъ брошенное судно, ушли съ него съ пустыми руками?.. Это очень сомнительно.
Всѣ корзины были наполнены свѣтильными орѣхами съ маслянистымъ ядромъ, всѣ спины были нагружены припасами. На третій день проводники объявили, что спустя короткое время покажется море. Сами они тоже съ нетерпѣніемъ ожидали возвращенія на родину, втайнѣ мучаясь опасеніями и страхомъ. Ихъ жены и дѣти прятались въ лѣсу, но развѣ враги не могли ихъ и тамъ выслѣдить?
Но вотъ и конецъ лѣсу. Прохладный вѣтерокъ подуваетъ сквозь листву деревьевъ, слышенъ шумъ прибоя волнъ, вотъ засинѣли между деревьями морскія волны, ярко облитыя солнцемъ.
А вотъ и «Король Эдуардъ» покачивается на волнахъ. Мачты безъ парусовъ, безъ снастей торчатъ на палубѣ, нигдѣ не видно вахты, птицы сидятъ на немногихъ уцѣлѣвшихъ реяхъ. Ни одной изъ шлюпокъ фрегата не видно на ихъ мѣстахъ, только та орѣховая скорлупа, въ которой нашли Аскота, пестро размалеванная лодочка виситъ попрежнему въ такелажѣ.
Первое впечатлѣніе было такъ сильно, что никто не могъ вымолвить ни слова. Всѣ молча переглядывались.
Лейтенантъ отвернулся и лишь послѣ нѣкоторой паузы нашелъ въ себѣ достаточно силы, чтобы заговорить. — Не попросить ли кого-нибудь изъ туземцевъ поплыть на судно и доставить оттуда лодку? — спросилъ онъ нерѣшительнымъ голосомъ.
— Это я самъ сдѣлаю! — воскликнулъ Аскотъ.
— Это немыслимо, въ виду акулъ. Туземцы не только умѣютъ беречься отъ нихъ, но справляются съ ними голыми руками… поэтому ихъ можно безъ зазрѣнія совѣсти послать въ такую экспедицію.
Онъ кликнулъ одного изъ проводниковъ и Аскотъ объяснилъ тому, что отъ него требуется, но тотъ только головой покачалъ. — Лодокъ довольно, — сказалъ онъ.
Въ рѣкѣ, пониже водопада, подъ гигантскими листьями береговыхъ растеній была припрятана цѣлая флотилія лодокъ съ боковыми брусьями; лодочки эти были очень быстроходны и легки, но въ каждой изъ нихъ могло сидѣть не болѣе двухъ человѣкъ.
Услужливые островитяне тотчасъ приготовились къ перевозкѣ своихъ друзей на судно, перенесли свои лодочки въ море и въ то время какъ одни изъ нихъ остались сторожить всю поклажу бѣлыхъ, другіе доставили ихъ на палубу корабля.
Какъ усиленно бились сердца у нихъ, какъ безпокойно дышала грудь, особенно у Антона!
На палубѣ не видно было слѣдовъ посѣщенія постороннихъ. Весь такелажъ, каждое ведро было на своемъ мѣстѣ, всѣ двери были тщательно приперты, равно какъ и всѣ люки и лѣстница, ведущая внизъ.
— Повидимому, перуанцы вели себя здѣсь благородно! — замѣтилъ Мульгравъ.
— И ни одинъ дикарь сюда не заглядывалъ!
Лейтенантъ Фитцгеральдъ отперъ дверь въ капитанскую каюту; дверь была замкнута, но ключъ торчалъ въ замкѣ. Здѣсь тоже было все въ порядкѣ.
На среднемъ столѣ лежали два исписанныхъ листа бумага безъ всякаго адреса на нихъ.
Фитцгеральдъ осмотрѣлся. — Всѣ ли здѣсь на лицо? — спросилъ онъ.,
— Кажется, всѣ! Вы будете читать, сэръ?
— Да. Вамъ всѣмъ придется затѣмъ подписать протоколъ. Можетъ случиться, что я…
Голосъ его внезапно оборвался. Четырнадцать товарищей обступили его, каждый съ бьющимся сердцемъ ожидалъ разъясненія, которое заключалось въ этихъ строкахъ на двухъ листкахъ бумаги. Въ тѣсной каютѣ была мертвая тишина. Слышно было, какъ жужжатъ мухи на оконныхъ стеклахъ.
«Пятница, 12 апрѣля, — началъ читать лейтенантъ. — Сегодня минуло пять дней послѣ, того, какъ тридцать человѣкъ экипажа фрегата были отправлены на берегъ за водой и провіантомъ. Изъ нихъ пятнадцать направились берегомъ и на слѣдующій день вернулись съ пустыми руками. Они прошли большое пространство, но не нашли ничего годнаго въ пищу. Отъ другихъ пятнадцати человѣкъ до сихъ поръ нѣтъ никакого извѣстія. Съ берега намъ уже нечего ожидать пищи и по зрѣломъ размышленіи, мы, руководители судна, рѣшили отпустить на волю всѣхъ арестантовъ и предоставить имъ самимъ о себѣ позаботиться. Кто желаетъ оставаться, тотъ воленъ раздѣлить нашу участь, кто предпочитаетъ высадиться, можетъ уходить. Мы считаемъ непозволительнымъ морить арестантовъ голодомъ въ тюрьмѣ. Капитанъ Ловэлль, Макъ Ферланъ, Вонурофтъ и Грэй — офицеры».
Таково было содержаніе перваго листка, и теперь лейтенантъ принялся за второй. Всѣ лица поблѣднѣли отъ напряженнаго ожиданія.
«Воскресенье, 21 апрѣля, — прочелъ Фитцгеральдъ. — Мы пережили страшное время, девять дней, въ теченіе которыхъ мы питались одной водой и тщетно ждали спасенья. У туземцевъ нѣтъ никакихъ плодовъ, чтобы подѣлиться съ нами, вблизи отъ берега каждое деревцо, каждый кустикъ давно уже обобраны. Мы варили траву и стебли листьевъ, ѣли червей и улитокъ, но насъ слишкомъ много, чтобы достать пищи на всѣхъ. Вѣроятно, всѣмъ намъ предстоитъ голодная смерть».
«25 апрѣля. Парусъ въ виду. Мы подняли флагъ, сигналъ опасности, стрѣляли ежеминутно. Замѣтятъ ли насъ? Смилуйся надъ нами, великій Боже!»
"26 апрѣля. Судно оказалось англійскимъ, купеческимъ. Оно стоитъ теперь бортъ о бортъ съ нами, насъ снабдили провіантомъ и человѣколюбивый капитанъ сдѣлалъ намъ слѣдующее предложеніе. Трехмачтовое судно «Бьютэфуль- направляется съ грузомъ въ Лондонъ…»
— Боже мой! — прервалъ Антонъ. — Въ Лондонъ!
Всѣ остальные не могли также скрыть своего сожалѣнія. — Въ Лондонъ!.. Другими словами, черезъ весь свѣтъ взадъ и впередъ…
— Да, годъ пройдетъ раньше, чѣмъ наши товарищи могутъ вернуться сюда
— И еще больше пройдетъ, прежде чѣмъ мы будемъ въ Австраліи!
Всѣ до такой степени были испуганы, что лейтенантъ Фитцгеральдъ не могъ продолжать чтенія. Прошло нѣкоторое время прежде нежели люди овладѣли собой настолько, что сами, стали просить докончить чтеніе.
— Вѣдь, у каждаго тамъ, въ Англіи, осталась близкіе, — сказалъ кто-то въ видѣ извиненія, — а теперь шансы увидаться съ ними еще убавились.
Фитцгеральдъ подавилъ вздохъ. — А я, какъ вы думаете, не подвергаюсь той же участи, какъ и вы? И у меня въ Англіи остались старики родители, невѣста, друзья, всѣ, кого я люблю.
— У меня, — прибавилъ унтеръ-офицеръ, — въ старомъ миломъ Лондонѣ остались дѣти… они въ чужихъ рукахъ, а матери у нихъ давно уже нѣтъ. Повѣрьте, что иной разъ нельзя не задуматься о нихъ.
Аскотъ молчалъ, но въ душѣ у него бушевала буря. Какъ испугаются его родители, когда капитанъ Ловеллъ явится къ нимъ и все разскажетъ!
— Читай же дальше. Мармадюкъ! — сказалъ онъ, — задыхающимся голосомъ.
— «Трехмачтовое судно „Бьютзфуль“ направляется съ грузомъ въ Лондонъ, — продолжалъ Фитцгеральдъ, — и если мы не опасаемся неудобствъ такого путешествія, то можетъ отвезти всѣхъ насъ на родину и такимъ образомъ неразрѣшимый узелъ будетъ разсѣченъ. Если остаться здѣсь, то наша гибель является вопросомъ немногихъ дней; для пятнадцати человѣкъ, исчезнувшихъ безслѣдно на островѣ, мы не можемъ быть полезны ничѣмъ и, слѣдовательно, благоразумнѣе всего принять предложеніе капитана Джаксона и вернуться сюда за пропавшими товарищами на другомъ суднѣ, принадлежащемъ правительству. Въ виду неминуемой смерти, мы считаемъ себя вправѣ остановиться да этомъ планѣ, тѣмъ болѣе, что это единственный способъ спасти фрегатъ. Черезъ двѣнадцать-четырнадцать мѣсяцевъ мы вернемся и отведемъ его въ колоніи».
Затѣмъ слѣдовали тѣ же подписи, какъ и на первомъ листѣ, причемъ подписались еще и многіе другіе офицеры. Капитанъ Ловеллъ скрѣпилъ документъ печатью и оставилъ на на столѣ.
Наступило тягостное молчаніе. «Что теперь дѣлать?» Вопросъ этотъ, скрывавшій подъ собой массу ужасовъ, тяжелой горой лежалъ у каждаго на душѣ.
— Что дѣлать? — Останемся ли на кораблѣ? — поставилъ вопросъ унтеръ-офицеръ.
— Это не годится, сэръ.
— Почему такъ, мой мальчикъ?
— Подумайте, сэръ, о коровѣ и о теленкѣ!
Мульгравъ засмѣялся. — Да, это правда. Ихъ мы не можемъ взять съ собой.
— И намъ надо сдѣлать запасы таро, надо набрать яицъ, свѣтильныхъ орѣховъ, надо устраивать правильныя охоты за дикими свиньями и курами.
— Если тутъ найдется оружіе и припасы къ нему!
— Надо сейчасъ же взглянуть! — воскликнулъ. Мульгравъ.
Онъ поспѣшилъ въ трюмъ и скоро раздавшееся тамъ громкое «ура!» возвѣстило, что оружіе на лицо. — Цѣлыхъ пятьдесятъ ружей, — кричалъ онъ въ восторгѣ, — мѣшки съ припасами, множество сабель, четыре мѣшка съ солью, мѣшокъ перцу, тюки и тючки съ другими пряностями.
Антонъ уже бросился къ нему внизъ. — Нѣтъ, ли кофейныхъ мельницъ, сэръ? Мнѣ ихъ необходимо нужно!
— Я нашелъ ихъ штукъ пять, мой милый.
— Ура! этого больше, чѣмъ нужно! Проходя по острову, я видѣлъ много кофейныхъ деревьевъ. Теперь ягоды ихъ какъ разъ созрѣли.
— Значитъ у насъ будетъ скоро твой любимый напитокъ! — засмѣялся Мульгравъ. — Только безъ сахару?
— А сокъ корня ти? — воскликнулъ Антонъ. — Можетъ быть мы сумѣемъ выпаривать его, сгущать, сушить? Надо все испробовать.
— Одно вѣрно, — вздохнулъ лейтенантъ, — это, что у насъ будутъ полны руки всякой работы. За это я благодарю Небо!
— И я тоже! — раздались голоса. — И я! И я!
— Въ такомъ случаѣ, начнемъ, не теряя времени! — воскликнулъ нашъ другъ. — Это лучшее средство разогнать тоску!
— Нѣтъ, — покачалъ головой Фитцгеральдъ, — сегодня воскресенье, а мы два мѣсяца не слыхали богослуженія.
Воскресенье! — Никто не думалъ о календарѣ, всѣ забыли, находясь въ дикой пустынѣ, объ обычаяхъ цивилизованныхъ странъ. Теперь же, всѣ, словно сговорившись, разошлись по своимъ спальнямъ, и при помощи мыла, полотенецъ и бритвъ, привели себя въ порядокъ. У каждаго нашлось свѣжее бѣлье и другой костюмъ и когда послѣдніе слѣды одичанія были отмыты и отчищены, всѣ почувствовали себя попрежнему бодрыми и сильными.
Послѣ этого Фитцгеральдъ вооружился Библіей. Первое слово, которое попало ему на глаза, когда онъ раскрылъ ее на удачу, принадлежало къ числу тѣхъ, что приносятъ съ собой утѣшеніе въ скорбяхъ и потому охотно читаются и легко истолковываются въ свою пользу.
— И я пребуду съ вами до конца міра.
Фитцгеральдъ произнесъ проповѣдь безъ всякихъ подготовленій, но все же сумѣлъ истолковать это обѣтованіе въ такомъ смыслѣ, особенно по отношенію къ судьбѣ слушателей, что какъ они, такъ и его собственное сердце, полное безпокойства, совершенно утѣшились и когда онъ кончилъ свою краткую рѣчь, то всѣ его люди смотрѣли на предстоявшія опасности уже гораздо хладнокровнѣе, нежели прежде, и вполнѣ овладѣли собою.
Затѣмъ пропѣли гимнъ и въ заключеніе держали совѣтъ на счетъ предстоящихъ построекъ дома и хлѣва. Пока туземцы еще невыразимо боялись коровы, но они не замедлятъ понять, какую пользу въ состояніи извлекать изъ нея люди и тогда попытаются украсть ее. Поэтому величайшее ихъ сокровище, корову съ ея теленкомъ, рѣшено было сторожить постоянно, а для этого нужно было немедленно приняться за постройку необходимыхъ сооруженій.
ГЛАВА XIV.
правитьМаленькая лодка Аскота ѣздила взадъ и впередъ и перевозила съ корабля на берегъ всевозможный строительный матеріалъ, доски, старые паруса, гвозди, плотничьи инструменты, канаты и цѣпи, окна и двери.
— Угловыми столбами у насъ будутъ четыре дерева на корню, — объявилъ Антонъ. — Отрубленные отъ нихъ сучья и вѣтви пойдутъ на топливо.
— Не перевезти ли намъ желѣзную печь изъ камбуза?
— Непремѣнно. Дымъ сырыхъ дровъ прокоптитъ насъ насквозь.
— Надо выбирать на дрова такія деревья, на которыхъ нѣтъ плодовъ, годныхъ въ пищу, Антонъ.
— Конечно, сэръ, я имѣю въ виду тѣ отдѣльно стоящія старыя мирты. Можетъ быть нашъ домъ выйдетъ нѣсколько кривъ, но вѣдь это не бѣда.
Онъ былъ такъ усердно занятъ дѣломъ, что прочіе только смѣялись, глядя на него.
Въ числѣ матросовъ находился одинъ, бывшій раньше плотникомъ. Антонъ взялъ его себѣ въ помощники и оба влѣзли на выбранныя для постройки деревья, чтобы отпилить отъ нихъ всѣ лишнія вѣтви; прочіе матросы складывали напиленный матеріалъ въ высокія кучи, выравнивали почву, убивали ее колотушками, рубили жерди для стропилъ и т. п.
Полъ былъ сдѣланъ изъ досокъ, чтобы предохранить себя отъ насѣкомыхъ и грызуновъ, а всѣ стѣны изъ бамбука и лыка, содраннаго съ хлопчатобумажнаго дерева.
— Надо бы напилить побольше досокъ, — говорилъ Антонъ. — У насъ есть большая пила, а деревьевъ здѣсь тоже не занимать стать.
— Но какъ отнесутся къ этой рубкѣ лѣса господа островитяне?
— Ба!.. Ихъ двадцать человѣкъ всего на всего, а кромѣ того, я думаю, что для самозащиты слѣдовало бы привезти съ корабля хоть двѣ пушки. Вѣдь надо позаботиться провести здѣсь въ безопасности цѣлый годъ, или и того больше.
Это напоминаніе вызвало не мало вздоховъ. Цѣлый годъ, а можетъ быть и болѣе того, въ этой уединенной пустынѣ! Страшная мысль!
Въ первую ночь на берегу оставили четырехъ часовыхъ, всѣ же остальные спали на «Королѣ Эдуардѣ», но съ утра всѣ, безъ различія, дружно вышли на работу.
Было уже время безотлагательно озаботиться ямой для таро. Матросы, вооружившись лопатами, взятыми съ корабля, вырыли достаточно глубокую яму, въ то время какъ другіе набрали камней, тщательно перемыли ихъ, и выложили ими дно. Бока ямы были прикрыты туго натянутыми кусками старыхъ парусовъ, такъ, чтобы плоды таро нигдѣ не прикасались къ землѣ.
Съ тѣхъ поръ какъ экипажъ фрегата удалился отсюда, въ части лѣса, объявленной табу, безпрепятственно выспѣвали всевозможные фрукты и потому наполнить яму плодами таро было очень не трудно. Однако, при этомъ туземцы бѣгали вокругъ бѣлыхъ и, простирая руки къ небесамъ, умоляли ихъ не гнѣвить боговъ этимъ грабительствомъ.
— Кто поѣстъ этихъ плодовъ, немедленно умретъ! — говорили они со страхомъ.
— А корни «ти» тоже «табу»? — со смѣхомъ спрашивалъ ихъ Аскотъ.
— Все, что здѣсь произрастаетъ — «табу»!
Молодой англичанинъ вытащилъ корень изъ земли, облупилъ его и началъ ѣсть.
— Вы видите, какъ это вкусно? Гдѣ же смерть?
— Берегись, чужеземецъ, берегись… ты погибнешь!
— Не приставайте ко мнѣ, Ничего со мной не будетъ.
Туземцы переглянулись. — Смерть часто приходитъ, пропустивъ одну ночь, — рѣшилъ одинъ изъ нихъ. — Завтра же она унесетъ дерзкаго чужеземца.
Но настало и завтра, а Аскотъ попрежнему поѣдалъ корни ти, не думая даже ни о какой смерти. — Ваши боги совсѣмъ не такіе злюки, какъ вы думаете, — объяснялъ онъ дикарямъ. — Они, кромѣ того, вовсе и не заботятся о томъ, что вы кушаете.
— Неужели до этого времени вы давали сгнивать всему, что здѣсь произрастаетъ? — спросилъ ихъ лейтенантъ черезъ посредство Аскота.
— Да, господинъ. Такъ хотѣли боги.
— Но вы видите теперь, что они вовсе этого не хотѣли. Вотъ, вся наша яма наполнена кружками таро изъ заповѣднаго лѣса, въ томъ ящикѣ вложены сотни кокосовыхъ орѣховъ, изъ скорлупы которыхъ мы надѣлаемъ себѣ чашекъ и плошекъ, здѣсь виситъ цѣлыми гирляндами лукъ, тамъ сложены яйца! И все это изъ мѣстности «табу»!
Островитяне, собравшись въ кучку, перетолковали между собой, и одинъ изъ нихъ выступилъ затѣмъ впередъ въ качествѣ оратора отъ имени этого жестоко истребленнаго врагами племени, нынѣ оскорбленнаго въ священнѣйшихъ своихъ вѣрованіяхъ. Онъ принялъ на себя торжественный видъ, произносилъ каждое слово внятно и медленно.
— Чужестранцы, есть ли у васъ свои боги на вашей родинѣ?
Аскотъ, повидимому, меньше всего ожидалъ отъ дикарей подобнаго вопроса. — «Разумѣется, мы бѣлые люди, вѣруемъ въ единаго Бога!» отвѣтилъ онъ, подумавши.
— У васъ всего лишь одинъ богъ?
— Да!
— Ну, такъ я теперь понимаю, — рѣшилъ дикарь, — зачѣмъ вы явились сюда. Вашъ богъ хочетъ побороться съ нашими, чтобы узнать, кто изъ нихъ сильнѣе.
Аскотъ со смѣхомъ взглянулъ на своихъ товарищей, но ничего не отвѣтилъ на замѣчаніе островитянина. — «Мы васъ научимъ многому новому, друзья! Вотъ, для примѣра, видите этотъ маленькій бобъ… какъ вы его употребляете въ пищу»?
— Никакъ! — отвѣчалъ дикарь. — Онъ растетъ повсюду и гніетъ повсюду, ни одинъ звѣрь его не ѣстъ.
— А люди ѣдятъ! — засмѣялся Аскотъ. — Вотъ вы увидите, какой превосходный напитокъ мы приготовимъ на этихъ маленькихъ бобовъ.
Съ этими словами онъ вмѣстѣ съ другими занялся сборомъ кофе, въ то время какъ десять человѣкъ были заняты постройкой дома, стучали молотками, пилили, рубили, измѣряли. Вся окрестность преобразовалась, всюду лежали поваленные стволы деревьевъ, изъ которыхъ рѣзали брусья и доски, прежде всего былъ выстроенъ посреди колоніи прочный амбаръ, съ непроницаемой для дождя крышей, гдѣ предполагалось сложить боевые припасы и соль, затѣмъ наступила очередь хлѣва, и, наконецъ, жилого дома съ кухней при немъ.
— У меня еще много большихъ плановъ! — говорилъ Антонъ.
— Именно?
— Необходимо устроить курятникъ. Мы подрѣжемъ дикимъ курамъ крылья, я знаю, какъ это дѣлается.
— Отлично… А еще что?
— Я хочу жечь известь. Періодъ дождей долженъ застать насъ во всеоружіи противъ него… Мистеръ Мульгравъ говоритъ, что въ Европѣ не имѣютъ понятія о силѣ тропическихъ ливней.
— Это вѣрно! — отозвался старикъ, отрываясь отъ работы. — Но какимъ образомъ ты соорудишь обжигательную печь, сынъ мой?
— О, у меня были родственники въ восточномъ Фрисландѣ; — отвѣчалъ Антонъ, — и я научился у нихъ этому дѣлу; по крайней мѣрѣ, знаю, какъ дѣлаютъ известь изъ раковинъ. А здѣсь цѣлые вагоны этого матеріала валяются на берегу безъ толку.
— Прекрасно! — воскликнулъ лейтенантъ — Этотъ планъ заслуживаетъ вниманія… А еще какіе планы есть у тебя?
— Еще одинъ. Хотѣлось бы провести сюда воду изъ рѣки, частью для того, чтобы можно было сажать здѣсь таро и маисъ, частью чтобы не остаться безъ воды въ случаѣ осады.
— Ну, это трудное дѣло! Рѣка отъ насъ въ ста саженяхъ!
— Да, но условія почвы выгодны. Придется лишь выкопать канаву въ три фута глубины и шесть ширины, а ужъ силой воды, сбѣгающей съ горъ, она всегда будетъ полна. Этимъ способомъ можно ежедневно наполнять водой большія желѣзныя бадьи, взявъ ихъ съ корабля.
— Лишь бы нападеніе дикарей не разстроило всѣ эти прекрасные планы. Туземцы посматриваютъ на насъ съ неудовольствіемъ.
— Но они ничего не могутъ намъ сдѣлать. А кромѣ того, мы сегодня же свеземъ съ корабля нѣсколько пушекъ.
Вскорѣ новый домъ былъ совсѣмъ готовъ; въ немъ было нѣсколько отдѣленій и одна дверь, которую можно было держать на крѣпкомъ запорѣ. Были въ немъ и окна, а съ крыши по веревочной лѣстницѣ можно было легко подниматься на вершину высокаго дерева, которое такимъ образомъ служило дозорной вышкой.
Въ одномъ изъ отдѣленій по стѣнамъ шелъ деревянный помостъ, въ родѣ наръ, правда, жесткій и сильно пахнувшій свѣжимъ деревомъ, но при помощи мѣшковъ съ соломой и подушекъ, свезенныхъ съ корабля, отлично замѣнявшій постели для здоровыхъ, крѣпкихъ людей, не привыкшихъ нѣжиться. Посрединѣ стоялъ большой столъ, а въ стѣны были вколочены длинные гвозди для платья.
Рядомъ съ этой большой спальней о двухъ окнахъ находилась комната, прибранная лучше всѣхъ прочихъ всѣми вещами изъ капитанской каюты, какія только можно было свезти съ корабля на маленькихъ лодочкахъ островитянъ. Тутъ, былъ диванъ, дюжина стульевъ, столъ, нѣсколько шкафовъ, гардины, зеркало, портреты короля и королевы и, наконецъ, книжный шкафъ и небольшая фисъ-гармонія!
Къ этому дому непосредственно примыкали амбаръ съ солью и боевыми припасши, хлѣвъ и кухня. Крыша надъ всѣмъ этимъ была одна, общая, но каждое отдѣленіе было совершенно обособлено, хотя и соединено съ прочими узкими ходами; въ общемъ это была цѣлая маленькая крѣпость, въ которой были даже пушки. По зрѣломъ обсужденіи съ корабля свезли цѣлыхъ четыре орудія, которыя были поставлены по два съ каждой стороны. Этого казалось достаточно, чтобы съ помощью еще и ружейнаго огня держать на почтительномъ разстояніи сотни дикарей.
Снаружи вся постройка была обшита досками, убрана флагами и вымпелами, и теперь не доставало только извести, чтобы окончательно сдѣлать стѣны непроницаемыми для дождя.
— По моему счету дожди начнутся черезъ двѣ недѣли, — объявилъ Мульгравъ, — надо торопиться.
— Прежде всего я сдѣлаю тачки, — сказалъ Антонъ.
— Чтобы свозить раковины?
— Да, надо дорожить каждой минутой.
— Взгляни-ка на запасы кофе! — воскликнулъ Антонъ. — Здѣсь навѣрное не меньше ста фунтовъ.
— Можетъ быть и двѣсти. Но теперь надо заняться добываніемъ извести. Берите сперва корзины и идемъ за раковинами.
Часть молодыхъ людей разсыпалась по берегу и принялась подъ раскаленными лучами тропическаго солнца собирать бѣлыя раковины, которыхъ море выбрасывало на песокъ, милліонами; другіе таскали изъ рѣки большіе плоскіе камни и, наконецъ, третьи на скорую руку соорудили самую примитивную обжигательную печь. То была большая яма, съ трехъ сторонъ выложенная камнемъ, а съ четвертой дававшая достаточно мѣста для человѣка, наблюдающаго за топкой; въ нее наложили слоями дрова и раковины, и когда все перегорѣло, а пепелъ остылъ, то первая порція извести была встрѣчена съ тріумфомъ. Она была, конечно, нѣсколько темна, въ ней было много осколковъ и шлаковъ, но ее можно было отлично гасить, а это было главное. Большой корабельный сундукъ былъ обращенъ въ творило, насыпали въ него известь, налили холодной воды и облака пара весело поднялись къ небу. Въ деревянномъ ящикѣ закипѣло и забурлило, масса начала пузыриться, особенно при помѣшиваніи.
Туземцы все это наблюдали, покачивая головами. Все это казалось имъ злымъ колдовствомъ на погибель ихъ родинѣ, — сомнѣнія тутъ не могло быть.
— Вы будете это тоже кушать? — спрашивали они, указывая на известь.
Антонъ далъ имъ объясненіе, которое они поняли лишь на половину, а затѣмъ послѣдовалъ первый опытъ съ добытымъ матеріаломъ, еще болѣе усилившій недоброжелательное настроеніе островитянъ. Разумѣется, за этими твердыми стѣнами скрыто было что-нибудь недоброе!
— Здѣсь будетъ жилище бога бѣлыхъ людей, — шептали испуганные дикари, — онъ хочетъ погубить всѣхъ насъ.
И на каждомъ домашнемъ жертвенникѣ, въ марай и подъ заповѣдными деревьями приносились жертвы, вѣтви съ цвѣтами и красныя перья вездѣ были пущены въ ходъ, жрецы занялись гаданіемъ по звѣздамъ.
— Будь у насъ король! — вздыхали нѣкоторые. — Онъ спасъ бы насъ отъ чужеземцевъ.
— Ка-Мега!.. О, Ка-Мега! зачѣмъ тебя взяли отъ насъ!
Они яростно сжимали кулаки, но по наружному виду не выходили изъ повиновенія у бѣлыхъ. Послѣднія событія принесли имъ столько несчастія, что теперь они потеряли всякую увѣренность въ своей силѣ и не смѣли рѣшиться на что-либо.
Между тѣмъ штукатурныя работы были въ самомъ разгарѣ. Антонъ ухитрился сдѣлать изъ толстаго кружка дерева колесо и сколотилъ изъ досокъ тачку. Когда это ему удалось, то онъ смастерилъ по тому же образцу нѣсколько другихъ и тогда подвозъ раковинъ съ берега пошелъ быстрѣе и не требовалось особыхъ усилій. Одинъ человѣкъ обжигалъ раковины, другой гасилъ известь, шесть или восемь работниковъ укутывали гладкія стѣнки дома лыкомъ, Антонъ смазывалъ ихъ готовой гашеной известью, Абкотъ выравнивалъ за нимъ гладилкой, и подъ палящими лучами солнца, мягкая масса въ нѣсколько часовъ каменѣла.
Плоская крыша дома тоже была покрыта штукатуркой и такимъ образомъ вся постройка, съ ея косыми углами, лишенная всякихъ украшеній, съ непривѣтливыми черными бойницами, нѣсколько напоминала тѣ загоны для скота, которыя въ меньшемъ размѣрѣ можно и теперь еще встрѣтить во многихъ нѣмецкихъ деревняхъ. Здѣсь въ стѣнѣ отзывалось случайное углубленіе, тамъ, наоборотъ — горбъ, гдѣ между стѣной и крышей торчалъ какой-нибудь несрѣзанный косякъ, мѣстами бѣлая штукатурка на стѣнѣ была сѣрой, или даже совсѣмъ черной, но все это отнюдь не умаляло прочности и надежности всей постройки. Она могла теперь противостоять тропическимъ ливнямъ.
Топливо было сложено плотными штабелями, всѣ ящики и сундуки были набиты до краевъ съѣстными припасами. Антонъ сбросилъ съ себя костюмъ штукатура, жарилъ кофейные бобы, варилъ корни ти въ ихъ собственномъ соку, пока смѣсь не сгущалась въ плотную массу, которую онъ просѣивалъ черезъ сито… но кромѣ всѣхъ этихъ мелочей, онъ достигъ своей главной цѣли: корова, наконецъ, дала себя доить.
Сначала это дѣло было очень нелегкое, и много волдырей и синяковъ ознаменовали собой неудачныя попытки юноши, но мало-по-малу, особенно когда отнятъ былъ теленокъ, корова образумилась и дошла, наконецъ, до того, что подобно своимъ цивилизованнымъ сестрамъ, ласково мычала при появленіи въ ея стойлѣ Антона съ подойникомъ въ рукахъ. Теперь не было недостатка въ молокѣ не только для кофе, но и для супа.
Нѣсколько человѣкъ матросовъ обходили островъ и обирали всѣ попадавшіяся имъ спѣлыя головки маиса, чтобы къ началу дождей снести подъ крышу все, что было возможно. Запасы бѣлыхъ были теперь въ изобиліи, амбаръ былъ набитъ до самаго потолка всевозможными произведеніями тропической природы, расточавшей свои дары, не заботясь о томъ, будетъ ли кто-нибудь ими пользоваться.
Бочки для мяса тоже были переполнены. Унтеръ-офицеръ былъ знакомъ съ солкой мяса и на это пошли двѣ огромныя свиныя туши. Такимъ образомъ у бѣлыхъ все было предусмотрѣно, и удалась даже попытка поджарить плоды хлѣбнаго дерева и приготовить изъ нихъ муку.
Постройка курятника и проведеніе канавы, такъ же, какъ разработка земли подъ новыя плантаціи были отложены до періода дождей. Теперь на безоблачномъ до сихъ поръ небѣ стали уже появляться темныя тучи, въ воздухѣ становилось прохладнѣе и вотъ въ одно прекрасное утро съ шумомъ полились потоки дождя на плоскую крышу, имѣвшую все-таки небольшіе скаты для стока дождевой воды. Какъ ружейный бѣглый огонь застучали крупныя капли по крышѣ и цѣлые водопады полились изъ желобовъ, сдѣланныхъ по ея угламъ.
Всѣ глаза были обращены на крышу. Не окажется ли въ ней слабое мѣсто?
Но нѣтъ! Проходили часы, дождь не прекращался ни на секунду, а въ домѣ было сухо попрежнему. Антонъ осматривалъ всѣ углы, всѣ щели — все было прочно и же пропускало влаги.
Въ воздухѣ господствовала пріятная прохлада. Матросы сидѣли у открытыхъ оконъ, надъ которыми были устроены изъ досокъ навѣсы отъ дождя, благодушно покуривая свои трубки, набитыя вмѣсто табаку разными благовонными травами, слушали чтеніе лейтенанта или предавались мирному занятію шелушенія маисовыхъ головокъ. Антонъ отложилъ часть зеренъ маиса для посѣва, а другая пошла на изготовленіе муки. Цѣлый уголъ большого амбара былъ заваленъ золотистыми зернами, хотя для повседневнаго употребленія шло лишь ничтожное количество ихъ. Молока, яицъ, соли и сала было сколько угодно, не было только дрожжей, такъ что печенье скорѣе напоминало пирожное, чѣмъ обыкновенный хлѣбъ, но со свининою или съ фруктами, въ которыхъ не было недостатка, онъ былъ очень вкусенъ, а въ этомъ все дѣло.
По временамъ въ теченіе этого новѣйшаго всемірнаго потопа къ двери Ноева ковчега нашихъ друзей подбирался какой-нибудь дрожащій отъ холода, весь промокшій до костей, туземецъ, какъ бы для того, чтобы убѣдиться, что бѣлые все еще сидятъ въ своихъ твердыхъ, какъ камень, стѣнахъ, но заманить его внутрь никогда не удавалось. Они качали головой и отмахивались обѣими руками.
— Нѣтъ, нѣтъ! Вашъ Богъ всѣхъ насъ погубитъ.
— Зачѣмъ? — увѣрялъ ихъ лейтенантъ. — Подите, обогрѣйтесь у нашего очага, отвѣдайте нашей пищи… вы увидите, что никакого вреда для васъ не будетъ.
Дикари иной разъ колебались. — А вашъ Богъ съ вами? — спрашивали они.
— Нашъ Богъ — Богъ также и темнокожихъ людей; онѣ такъ же вашъ, какъ и нашъ. Ну, войдите же!
— Ото! — отскакивали дикари. — Вы заманиваете насъ въ западню. Вашъ Богѣ тамъ, не отрицайте того, что намъ и безъ того извѣстно!
И они убѣгали въ свои промоченныя, затопленныя дождемъ хижины, гдѣ они жались другъ къ другу отъ холода и питались однимъ «пои» изъ перебродившаго таро. Ихъ ямы для варки пищи были залиты водой, дрова отсырѣли и не загорались, овощи загнивали на корню отъ непрерывной сырости, плоды осыпались съ деревьевъ. На берегу всѣ голотуріи исчезли, нельзя было найти даже трепанга… приближалось время голодовки и крайней нужды; дикари должны были терпѣливо переносить свои бѣды.
Надъ моремъ нависли сѣрыя непроглядныя массы дождя, всѣ листья осыпались съ деревьевъ, рѣка обратилась въ бурный потокъ, вышедшій изъ береговъ и промывшій себѣ новое русло, а съ неба лились все новые и новые ручьи воды, и непрерывная дробь, которую выбивалъ дождь по крышѣ надъ головами нашихъ друзей, не умолкала ни на минуту.
Казалось въ самомъ дѣлѣ происходитъ повтореніе всемірнаго потопа, все было залито водой, куда ни взглянешь. Несчастные туземцы не находили болѣе орѣховъ, попугаи съ промокшими перьями жались къ стволамъ деревьевъ, крысы утопали въ своихъ норахъ.
Наши друзья тѣмъ временемъ мастерили насѣстъ для курятника, изготовляли разныя орудія для домашняго и сельскаго хозяйства; не мало оказалось и шитья; нужно было нашить новыхъ костюмовъ изъ старой парусины, въ башмакахъ у всѣхъ износились подошвы, и, наконецъ, матросы плели изъ лыка отличныя круглыя шляпы, защищавшія ихъ лица отъ дѣйствія лучей тропическаго солнца.
Каждое воскресенье происходило богослуженіе. Фитцгеральдъ или Аскотъ садились за фисгармонію, лейтенантъ произносилъ проповѣдь на подходящій къ случаю текстъ, изъ Библіи, и торжество заканчивалось хораломъ; музыка и пѣніе каждый разъ непреодолимой силой привлекали сюда туземцевъ. Они стояли въ нѣкоторомъ отдаленіи и прислушивались, но стоило лишь бѣлымъ поманить ихъ къ себѣ рукой, какъ они тотчасъ же разбѣгались и прятались въ кустахъ.
Только одинъ изъ нихъ и бывалъ въ домѣ бѣлыхъ, нѣкто Туила, вѣроятно наиболѣе свободно мыслящій умъ во всей этой маленькой общинѣ, заклятый врагъ покойнаго короля, сердечный другъ Ту-Оры; недовольный всѣми существующими у дикихъ порядками, онъ, повидимому, утратилъ всякое почтеніе къ законамъ «табу» и отлично понималъ, что прочный домъ бѣлыхъ, выстроенный изъ дерева и извести, гораздо лучше предохраняетъ отъ дождя, нежели жалкія соломенныя хижины туземцевъ; точно также онъ не могъ не убѣдиться, насколько выгоднѣе трудиться цѣлыми днями, чтобы заставить служить себѣ природу всѣми ея дарами, чѣмъ довольствоваться поисками съѣстного лишь въ то время, когда наступаетъ потребность въ пищѣ, и голодать, если эти поиски остаются безуспѣшными.
Туила, съ своей стороны, научилъ бѣлыхъ приготовлять вкусное «пои» изъ перебродившихъ плодовъ таро, и онъ же сообщилъ нашимъ друзьямъ, что общее недоброжелательство къ нимъ растетъ со дня на день. «Чужеземное судно снова вернется», сообразили дикари совершенно вѣрно. «Оно привезетъ изъ-за моря еще больше бѣлыхъ людей, и намъ придется всѣмъ погибнуть, чтобы дать имъ здѣсь мѣсто, хотя островъ принадлежитъ намъ, а не имъ».
Лейтенантъ слушалъ эти сообщенія не безъ тайнаго безпокойства. — Скажи твоимъ землякамъ, что они совершенно заблуждаются, — говорилъ онъ. — Если нашъ король пришлетъ за нами корабль, то мы всѣ сядемъ на него и никогда больше не вернемся сюда.
Этого Туила не могъ сразу понять. — А какъ же вашъ домъ? Звѣри? Запасы?
— Все это до послѣдней вещицы въ домѣ составляетъ собственность короля и мы вамъ ее подаримъ! Можете дѣлать съ этимъ имуществомъ, что вамъ заблагоразсудится.
— И я могу это передать нашимъ?
— Пожалуйста, и попроси ихъ посѣтить насъ, отвѣдать молока мнимаго ночного духа, научиться играть на нашемъ музыкальномъ инструментѣ. Вѣдь каждый ребенокъ можетъ извлечь изъ него звуки своими слабыми рученками.
Но туземныя матери объ этомъ и слышать не хотѣли. Домъ, выстроенный въ заповѣдномъ мѣстѣ, плоды съ заповѣдныхъ деревьевъ — все это грозило неминуемой смертью. Самому Туилѣ приходилось быть на сторожѣ, чтобы въ одинъ прекрасный день ему не пришлось бы горько раскаяться въ томъ, что онъ охотнѣе проводилъ время съ чужеземными пришельцами, чѣмъ съ своими.
Бѣлые съ безпокойствомъ переглядывались. — Такъ вотъ до чего дошло!
— Туила, — сказалъ ему однажды лейтенантъ, — извѣстишь ли ты насъ своевременно, если противъ насъ будешь затѣваться что либо враждебное?
Островитянинъ кивнулъ головой. — Я бы охотно это сдѣлалъ, но отъ меня теперь все скрываютъ; опасаясь измѣны съ моей стороны.
— Но во всякомъ случаѣ ты можешь предупредить насъ о томъ, что самъ замѣтишь.
— Это я, конечно, обѣщаю. Мои глаза будутъ открыты и уши тоже.
Всѣ пожимали ему руки и дарили ему разныя бездѣлушки, чтобы еще болѣе привлечь на свою сторону. — Будемъ ожидать чѣмъ все это разрѣшится, — говорилъ Фитцгеральдъ. — Я по всему вижу, что намъ не избѣжать нападенія.
— Что можетъ намъ сдѣлать эта горсть людей? — возражали матросы. — Первый пушечный выстрѣлъ обратитъ ихъ въ бѣгство.
— Эту горсть людей — да!
Эти слова были сказаны такимъ многозначительнымъ тономъ, что всѣ глаза обратились на молодого офицера. — Что ты хочешь этимъ сказать, Мармадюкъ? — спросилъ его Аскотъ.
— Я опасаюсь, что эти несчастные съѣздятъ на своихъ лодкахъ на сосѣдніе острова за помощью!.. Но не стоитъ заранѣе надрывать сердце такими предположеніями. Во всякомъ случаѣ они выждутъ конца періода дождей, который уже не за горами.
Онъ указалъ на небо, гдѣ между сѣрыми облаками показывались мѣстами болѣе свѣтлыя полосы, среди которыхъ сіялъ крошечный кусочекъ лазури, словно обѣтованіе лучшаго міра. Въ этотъ день дождь шелъ уже не съ такой силой, а по прошествіи какихъ-нибудь сутокъ уже совсѣмъ прояснилось и солнце съ обычнымъ великолѣпіемъ лило потоки своихъ живительныхъ лучей на пробуждающуюся землю. Рѣка вошла въ свои берега, пѣвчія птицы снова запѣли, на растеніяхъ появились новыя почки.
Широко открылись двери и окна въ домѣ бѣлыхъ, началась общая весенняя чистка, а затѣмъ обработка поля, постройка курятника. — «Я еще сдѣлаю и голубятню, — говорилъ съ предпріимчивымъ видомъ нашъ другъ. — Если и ничего не выйдетъ изъ этого, что за важность?»
Онъ былъ до крайности одушевленъ всѣми своими планами. Сельскій хозяинъ въ немъ пересиливалъ всякія иныя мысли, онъ не говорилъ ни о чемъ другомъ, какъ только объ исполненіи своихъ намѣреній, которыя н къ чему иному не относились какъ лишь къ сельскому хозяйству или скотоводству. — Надо распредѣлить работы, — говорилъ онъ. — Половина людей пусть на всякій случай остается близъ дома, а остальные пусть идутъ на промыселъ. Прежде всего нужно набрать полуоперившихся цыплятъ.
— Я видѣлъ неподалеку много гнѣздъ!
— И я тоже! Это будетъ не трудно!
— Въ такомъ случаѣ беремъ большую корзину и впередъ. Чѣмъ больше набрать цыплятъ, тѣмъ лучше, не такъ ли?
— Такъ штукъ пятьдесятъ-шестьдесятъ! — рѣшилъ Аскотъ. — Братъ ли и голубенковъ?
— Пока не нужно. Имъ нельзя подрѣзывать крыльевъ. Надо сперва выстроить для нихъ надежную голубятню.
Курятникъ былъ уже готовъ и въ немъ стояло нѣсколько большихъ корзинъ съ мягкой подстилкой изъ сѣна, предназначавшихся для выводковъ. Эта постройка не прилегала къ главному дому, но была такъ расположена, что пушки и ее могли обстрѣливать и къ ней никто не могъ приблизиться такъ, чтобы не быть замѣченнымъ изъ оконъ дома.
Вскорѣ въ немъ уже находилось болѣе десятка насѣдокъ съ ихъ выводками; сперва онѣ бились въ плѣну, но очень скоро успокоились, начали брать кормъ изъ рукъ, и мирно копались въ землѣ просторнаго, обнесеннаго проволочной сѣткой двора курятника, такъ что и эту затѣю можно было счесть удавшейся. Но иначе случилось съ апельсинными и хлѣбными деревьями въ окружности дома. Они, видимо, заболѣли, цвѣты съ нихъ начали осыпаться.
— Туила, — допытывался Антонъ, — не знаешь ли, отчего эти деревья болѣютъ?
Туземецъ долго ходилъ, поникнувъ головой, подъ этими деревьями, словно отыскивая что-то на землѣ, а затѣмъ, поднявъ нѣсколько скрученныхъ листьевъ, покачалъ головой. — Я такъ и думалъ, — произнесъ онъ.
— Что такое, Туила?
— Черный обжора нагрянулъ сюда, онъ прорылъ здѣсь свои норы и теперь пожретъ всѣ ближайшія плодовыя деревья.
Антонъ невольно засмѣялся. — Кто это черный обжора? — спросилъ онъ.
— Это муравей, чужеземецъ! Тысяча, нѣтъ — тысячи-тысячъ муравьевъ! Съ ними невозможно бороться, ихъ не уничтожишь ничѣмъ, они сильнѣе тебя.
— Ну, это мы еще посмотримъ, — воскликнулъ Антонъ. — Но откуда ты узналъ, что здѣсь поселились муравьи? Я ихъ не видалъ.
Туила показалъ ему поднятые имъ листы. — Они откушены чернымъ обжорой, чужеземецъ, онъ отгрызаетъ всегда полукруглые кусочки… вотъ слѣды его…
— Пойдемъ! — рѣшилъ нашъ другъ. — Покажи мнѣ постройки насѣкомыхъ, Туила, я ихъ уничтожу.
Дикарь посмотрѣлъ на него снисходительно. — Это невозможно, господинъ. Можетъ быть мы вовсе не отыщемъ норъ чернаго обжоры, а тѣмъ менѣе его самого. Онъ ночное животное и днемъ никогда не показывается.
Антонъ глядѣлъ на него, не вѣря своимъ ушамъ. Муравей — ночное животное?.. О, это необходимо провѣрить самому.
Туила между тѣмъ все искалъ и искалъ, поднималъ каждый камень, расшатывалъ каждый корень, заглядывалъ въ каждую трещину, но все тщетно. Ни малѣйшихъ признаковъ построекъ, ни одного экземпляра насѣкомыхъ нигдѣ не было. — Черный обжора хитеръ, — сказалъ онъ. — Днемъ онъ не покажется.
— Такъ я буду дежурить всю ночь. Если правда, что муравьи отгрызаютъ листья плодовыхъ деревьевъ, то очень скоро здѣсь кругомъ не останется ни одного апельсина, нм одного хлѣбнаго дерева, ни одного кокоса.
Туила кивнулъ головой. — Да, это такъ. Изъ норъ будетъ выходить все больше и больше муравьевъ, пока они все не покроютъ, все не пожрутъ.
— Ого! — воскликнулъ Антонъ. — Ого!.. Ну, это мы еще посмотримъ!
Онъ ни о чемъ теперь не думалъ, какъ только о муравьяхъ. Каждыя десять минутъ онъ выбѣгалъ изъ дому и осматривалъ больныя деревья. Неужели не удастся найти никакихъ слѣдовъ?
Ничего. Ни признака. Вѣрно Туила былъ правъ, увѣряя, что муравьи ночное животное. Но горе имъ, они жестоко поплатятся за свою дерзость!
Изъ корабельнаго камбуза была свезена на берегъ вся посуда, въ томъ числѣ и гигантская жестяная воронка, при помощи которой наливали воду въ боченки; къ вечеру Антонъ вытащилъ ее изъ-подъ спуда и развелъ въ очагѣ большой огонь. Большой котелъ былъ повѣшенъ надъ нимъ и такимъ образомъ можно было имѣть въ своемъ распоряженіи много кипятку.
— Теперь пусть только пожалуетъ черный обжора, — говорилъ нашъ другъ, посмѣиваясь, — я ему приготовилъ болѣе чѣмъ горячее привѣтствіе!.. Но, позвольте: не осталось ли, у насъ негашеной извести?
— Цѣлый ящикъ есть въ запасѣ!
— Гасите же ее какъ можно скорѣе. Разъ что мы отыщемъ гнѣздо, надо будетъ залить всѣ выходы изъ него, и для этого лучшее средство — известка.
Спустя нѣсколько минутъ пары, клубясь, поднимались изъ ящика, а когда наступила ночь, Антонъ и Аскотъ уже караулили подъ наиболѣе пострадавшими деревьями; къ нимъ присоединился и Туила, желавшій видѣть, какія мѣры думаетъ примѣнить бѣлый мальчикъ противъ опустошительнаго набѣга полчищъ чернаго обжоры.
Было около полночи, ярко блестѣла луна на небѣ, было свѣтло почти какъ днемъ… бѣлые сидѣли у отворенныхъ оконъ своего дома, въ полной готовности, какъ они сказали, въ каждый моментъ оказать содѣйствіе Антону въ его борьбѣ съ страшнымъ врагомъ… Отъ времени до времени они спрашивали, не видать ли колоннъ непріятеля… Но вдругъ Туила насторожилъ уши.
— Листья шелестятъ!
Только привычное ухо дикаря могло различить этотъ едва замѣтный шелестъ. Антонъ не слыхалъ ничего, но зато онъ скоро увидалъ и глазамъ своимъ не повѣрилъ. Изъ-подъ небольшой кучки хвороста и древесной коры показались небольшія черныя насѣкомыя, двигавшіяся широкой правильной колонной, которая направилась къ ближайшему апельсинному дереву и начала взбираться на него.
— Въ самомъ дѣлѣ, это муравьи!
— Врагъ! Врагъ! Надо спѣшить!
— Помокните большой кусокъ парусины въ кипятокъ!
— Здѣсь выходъ! — кричалъ Туила. — Но вѣдь у нихъ всегда есть два хода. Гдѣ второй?
— Ищи, ищи его, Туила!
Туземецъ тщательно очистилъ мѣсто, гдѣ появились муравьи, отъ сухого валежника. — Вотъ отверстіе, — сказалъ онь. — Заткнемъ его камнемъ.
Устроивъ это Аскотъ и Туила стали наблюдать, откуда теперь покажутся испуганные неожиданнымъ нападаніемъ муравьи.
Тѣмъ временемъ черная армія подошла къ апельсинному дереву и начала на него взбираться. Болѣе крупные и сильные муравьи взбѣгали на стволъ, слабѣйшіе ожидали внизу, пока товарищи пустятъ въ ходъ свои крѣпкія челюсти, и скоро дождь изгрызанныхъ листьевъ посыпался на землю. Стоявшіе внизу проворно подхватывали каждый кусочекъ зелени, падавшій съ дерева, превосходившій иной разъ ихъ ростъ втрое и болѣе, и спѣшили съ ними ко входу въ нору, но никакъ не могли ее найти. Произошло замѣшательство, черная армія разсыпалась во всѣ стороны и хозяйскій глазъ Антона все это видѣлъ, а быстрая сообразительность указала ему и чѣмъ помочь горю.
— Скорѣе, несите известь, — крикнулъ онъ, — и горячую парусину!
Приказанія его выполнялись пунктуально и участь колонны муравьевъ, отрѣзанной отъ ихъ жилья, скоро была рѣшена. Все, что было на стволѣ, сварилось подъ вымоченной въ кипяткѣ парусиной, все, что ползало по землѣ, было залито и задушено известью.
— Туила! — кричалъ Антонъ. — Нашелъ ли второй выходъ?
— Нѣтъ еще, господинъ!
— Ищи хорошенько, весь успѣхъ боя отъ этого зависитъ… нужно уничтожить яички и личинки врага!
— Я нашелъ! — вдругъ воскликнулъ Аскотъ. — Вотъ гдѣ они выходятъ изъ подъ земли!
Однимъ прыжкомъ Туила былъ возлѣ него. — Да! — воскликнулъ онъ. — Да, это второй выходъ. Заткнуть его господинъ?
— И какъ можно плотнѣе, Туила, какъ можно плотнѣе!
Туземецъ голыми ногами давилъ насѣкомыхъ, а затѣмъ трещина, изъ которой они выползали, была не только забита камнями, но ее залили нѣсколькими лопатами извести, между тѣмъ какъ Антонъ, ототкнувъ первую лазейку, вставилъ въ нее воронку, и немедленно началъ лить въ нее кипятокъ.
Подъ землей вода журчала и плескалась, какъ бы вливаясь въ очень большую пустоту.
— Смотрите хорошенько! — кричалъ Антонъ. — Не вылѣзаютъ ли у васъ муравьи?
— Ни одного, господинъ!
— Отлично, въ такомъ случаѣ мы въ эту же ночь окончательно одолѣемъ ихъ. Эй Туила, поищи-ка кругомъ, да посмотри, не видать ли муравьевъ?
— Я такъ и дѣлаю, господинъ, но ничего не вижу.
Кипятокъ лился въ воронку безконечной струей, пока, наконецъ, всѣ туннели муравьевъ не наполнились смертоубійственной жидкостью, о чемъ можно было судить по тому, что она перестала выливаться изъ воронки, и стояла въ ней до краевъ, причемъ на поверхности кипятка стали всплывать трупы обитателей муравейника. Тутъ были и взрослые муравьи, и молодые, и яички — очевидно, третьяго выхода у муравейника не было.
— Глава Богу! — ликовалъ Антонъ. — Успѣхъ полный!
Онъ поспѣшно обходилъ всѣ пострадавшія деревья, чтобы убѣдиться, что нигдѣ по близости нѣтъ второй колоніи муравьевъ, но ни одного муравья не попадалось ему на глаза: опасность была, очевидно, разъ навсегда устранена.
Антонъ потиралъ руки отъ удовольствія: — Видишь, Туила? Черный обжора уничтоженъ, надо было только хорошенько приняться за него!
Затѣмъ онъ окружилъ всю кучу хвороста каймой изъ извести и зажегъ его. Пламя взвилось высоко кверху, густой дымъ повалилъ сквозь вершины деревьевъ, а туземцы сѣ тайнымъ трепетомъ издали наблюдали это зрѣлище. Колдовство! Колдовство и больше ничего! И вдобавокъ еще и Туила принимаетъ въ немъ участіе.
— Смерть ему! — шепнулъ одинъ изъ нихъ.
— Смерть всѣмъ чужеземцамъ! Съ того времени, какъ они здѣсь высадились, на островъ нашъ такъ и посыпались бѣды.
— Не причиняйте имъ никакого вреда, — предостерегали другіе. — Подумайте объ ихъ кораблѣ, который явится сюда въ одинъ прекрасный день, и тогда бѣлые люди расправятся съ нами!
Ропотъ послышался въ собраніи. — Ахъ, если бы Ка-Мега былъ живъ!
— Или еще лучше, если бы живъ былъ Ту-Opa! Онъ былъ смѣлъ и храбръ!
— Онъ былъ мятежникъ, и за это былъ казненъ!
Взгляды, полные ненависти, скрещивались между особой, духъ партійности и здѣсь, въ отдаленнѣйшемъ уголкѣ міра, мѣшалъ людямъ столковаться и спокойно обсудить положеніе вещей и вытекающія изъ него предпріятія. Въ то время какъ одни грозили бѣлымъ смертью, другіе держались изъ-за личныхъ взглядовъ далеко отъ этихъ плановъ, лишь бы не присоединиться къ мнѣнію своихъ политическихъ противниковъ.
Когда огонь погасъ, люди разошлись по своимъ хижинамъ, и когда впослѣдствіи Туила разсказывалъ имъ, что это пламя завершило собой побѣду надъ чернымъ обжорой, то никто ему не хотѣлъ вѣрить.
Между тѣмъ Антонъ наслаждался тріумфомъ надъ муравьями. На слѣдующій вечеръ нигдѣ не было видно ни одного муравья, вода и огонь сдѣлали свое дѣло.
Теперь бѣлые приступили къ проведенію канавы и обработкѣ поля. Цѣлыя недѣли мирнаго, наиболѣе свойственнаго человѣку, труда пролетѣли, какъ одинъ ясный день. Курятникъ доставлялъ колонистамъ въ изобиліи и мяса, и яицъ, на голубятнѣ ворковали и перепархивали красивые пестрые голуби, теленокъ превращался въ статнаго бычка, и въ нѣкоторомъ отдаленіи отъ главнаго дома былъ даже устроенъ свиной хлѣвъ, соединенный, однако, съ домомъ крытымъ переходомъ. Здѣсь откармливались для убоя шесть крупныхъ кабановъ… образцовое хозяйство шло на всѣхъ парахъ, какъ утверждалъ лейтенантъ.
— Въ концѣ концовъ, Антонъ сдѣлается фермеромъ и навсегда останется здѣсь! — высказалъ унтеръ-офицеръ свое предположеніе.
Нашъ другъ даже въ лицѣ перемѣнился и энергично покачалъ головой. — Ну, нѣтъ, нѣтъ… я хочу въ Австралію, хочу во что бы то ни стало свидѣться съ моимъ отцомъ. Будь этотъ островъ настоящимъ раемъ, я оставилъ бы его безъ малѣйшаго сожалѣнія.
— Въ этомъ мы не сомнѣваемся, — ласково сказалъ ему лейтенантъ. — Ты хорошій сынъ и навѣрное достигнешь своей цѣли.
— А сколько времени мы уже сидимъ здѣсь? — спросилъ одинъ изъ матросовъ. — Нѣтъ ли у кого-нибудь календаря?
— Есть, у меня! — отвѣтилъ молодой офицеръ. — Я обратилъ свою записную книжку въ календарь и отмѣчаю въ ней каждый день. Мы провели на этомъ островѣ уже шесть мѣсяцевъ.
— Въ такомъ случаѣ, надо полагать, что «Бьютифуль» теперь уже въ Лондонѣ, — вздохнулъ Антонъ.
— Это навѣрное… и если мы будемъ также усердно работать, то и остающіеся шесть или восемь мѣсяцевъ пройдутъ также быстро… Надо придумать что-нибудь новенькое, Антонъ.
Антонъ пожалъ плечами. — Я уже думалъ объ этомъ. Вѣдь, очень скоро мы рискуемъ остаться безъ дѣла. Доставать корму для нашей скотины, рубить дрова и собирать здѣсь и тамъ фрукты — этимъ трудно занять пятнадцать человѣкъ.
— Пойдемъ на охоту! — продолжалъ унтеръ-офицеръ.
— Или на рыбную ловлю?
— Знаете, что я вамъ предложу, друзья мои? — усмѣхнулся Антонъ. — Устроимъ пасѣку, будемъ дѣлать восковыя свѣчи, добывать медъ.
— Развѣ ты нашелъ дикихъ пчелъ, милѣйшій фермеръ?
— Цѣлые рои. Надо поспѣшить плести корзины.
Мысль эта была встрѣчена сочувственно, и число построекъ увеличилось еще однимъ зданіемъ, сараемъ изъ бамбука и досокъ, длиннымъ сооруженіемъ, напоминающимъ нѣсколько европейскій ярмарочный балаганъ, въ которомъ помѣстились шесть ульевъ, наполненныхъ молодыми, искусно пойманными роями, которые уже хозяйничали каждый въ своемъ ульѣ, жужжали, суетились, летая взадъ и впередъ за сокомъ благоуханныхъ цвѣтовъ, со всѣхъ сторонъ обступавшихъ нашу колонію.
Затѣмъ въ одинъ прекрасный день, когда послѣдняя запруда была снята, рѣка съ шумомъ ринулась въ глубокую канаву, выложенную камнемъ и проходившую у самыхъ дверей дома. Теперь можно было черпать свѣжую воду, не сходя съ крыльца, и въ домѣ никогда не было недостатка въ водѣ, за которой раньше приходилось ходить порядочно далеко.
Пониже дома, гдѣ узкій жолобъ отводилъ воду изъ канавы къ берегу, у самыхъ дверей, надъ канавой была устроена изъ досокъ купальня, Колонисты съ большимъ комфортомъ раздѣвались здѣсь, ложились въ канаву, какъ въ ванну, и освѣжали свое тѣло въ прохладныхъ струяхъ рѣчной воды.
Наступило время жатвы. Въ тѣни маисовыхъ плантацій можно было уже отлично прогуливаться; каждый стебель маиса былъ вдвое выше ростомъ растенія той же породы, какъ оно встрѣчается въ Европѣ. Урожай былъ такъ великъ, что всего излишка было и дѣвать некуда. Пуддинги подавались теперь чуть не ежедневно, торты съ вареньемъ изъ фруктовъ тоже были повседневнымъ лакомствомъ.
Туила поймалъ двухъ козъ, которыхъ и привелъ съ тріумфомъ въ колонію; это были красивыя, взрослыя животныя, но до такой степени дикія, а козелъ при этомъ еще и до такой степени драчливъ, что сперва нечего было и мечтать приручить ихъ. Тѣмъ не менѣе колонисты приняли ихъ ласково, не теряя надежды, что хорошенькая козочка будетъ еще снабжать ихъ молокомъ, а козелъ пріучится возитъ телѣжку. Въ лѣсу было много винограда, который нужно было рвать и возить въ колонію, отчасти для немедленнаго употребленія, ибо вино, сдѣланное изъ него, было очень посредственно, оказывалось сильно вяжущимъ и вызывало ту гримасу и передергиваніе, которыя далеко не свидѣтельствуютъ о пріятномъ ощущеніи.
По окончаніи жатвы работы стали распредѣлять такъ, какъ въ обыденной жизни дѣлятся удовольствіями: каждому понемножку.
Матросы приручали разныхъ животныхъ, ловили попугаевъ и учили ихъ говорить, были даже такіе, которые отважились сходить на гору и разыскать берлоги дикихъ собакъ, причемъ они вернулись съ парой щенковъ; воспитаніе ихъ заняло тоже многихъ, но въ концѣ концовъ — дѣлать было все-таки нечего.
— Не начать ли намъ строить дома для туземцевъ? — предложилъ Аскотъ.
— Развѣ ты рѣшился бы пойти къ нимъ въ деревню съ такимъ предложеніемъ, не взирая на ихъ явно враждебное отношеніе къ намъ? — -- спросилъ лейтенантъ.
— Съ величайшимъ удовольствіемъ. Я теперь совершенно овладѣлъ ихъ языкомъ, какъ вамъ извѣстно. Идемъ, кто со мной?
Съ нимъ пошли нѣсколько человѣкъ, но несмотря на-то, что всѣ были всегда до крайности любезны съ дикарями экспедиція потерпѣла полнѣйшую неудачу. Гдѣ ни появлялись бѣлые, островитяне убѣгали отъ нихъ въ лѣсъ или молча смотрѣли на нихъ, не отвѣчая ни слова. Такъ они и вернулись домой ни съ чѣмъ.
— Намъ, еще придется посчитаться съ ними! — вздохнулъ Антонъ.
Лейтенантъ покачалъ головой. — Не смотри такъ мрачно, Антонъ. Вотъ уже скоро годъ кончается, я думаю, черезъ мѣсяцъ правительственное судно придетъ за нами.
— Все равно, сэръ, все равно. Безъ ссоры дѣло не обойдется.
— И я такъ думаю, — замѣтилъ Аскотъ. — Въ сущности мы провели здѣсь не мало пріятныхъ и интересныхъ дней… гм! почему бы судьбѣ и не заставить насъ расплатиться за это?
— Это я считаю грѣшной мыслью, Аскотъ!
— Дай-то Богъ, чтобы мы, Антонъ и я, ошибались. Во всякомъ случаѣ, что бы ни случилось, мы постараемся справиться съ бѣдой… Но не желаетъ ли кто отправиться со мной на рыбную ловлю? Море сегодня какъ-то особенно спокойно и можно — выѣхать на порядочное разстояніе.
— Море и вчера было поразительно спокойно, — замѣтилъ унтеръ-офицеръ. — Точно такая же неподвижность была и въ воздухѣ.
— Уровень воды въ рѣкѣ сильно понизился.
— Но все-таки воды еще хватитъ на всѣхъ насъ. Идемъ же, Туила дастъ намъ самую большую изъ своихъ лодокъ.
Они проѣхались по морю, посмотрѣли, какъ стоитъ корабль на своемъ мѣстѣ, заѣзжали далеко отъ берега, но не поймали ни одной рыбы. Бывало, рыба кишѣла во всей бухтѣ, сотнями билась о киль лодки, а теперь и слѣдовъ ея нигдѣ не было.
— Все эта странныя явленія! — замѣтилъ Аскотъ.
Одинъ изъ матросовъ случайно обратилъ вниманіе на вершину горы. — О, сэръ, посмотрите, какой дымъ валитъ изъ кратера вулкана!
Всѣ повернули головы. Густые клубы чернаго дыма столбомъ поднимались прямо къ небу въ тихомъ раскаленномъ воздухѣ; очевидно, они выбрасывались изъ кратера съ такой силой, что только на огромной высотѣ расплывались въ громадное облако, затемнявшее небосводъ на большомъ пространствѣ. Казалось, что на залитомъ яркимъ солнечнымъ свѣтомъ небѣ разстилалось черное зловѣщее покрывало, которое быстро разросталось, становилось все темнѣе и тяжелѣе.
Всѣ примолкли, величественное зрѣлище было поразительно и подавляюще дѣйствовало на душу. Новый взрывъ мрачныхъ силъ въ нѣдрахъ земли, новые потоки лавы зальютъ склоны горы! Мысль эта овладѣвала каждымъ, сердце начинало биться ускоренно, лица становились серьезнѣе. — Неужели гибель наша близится?
— Будетъ землетрясеніе! — прошепталъ одинъ изъ матросовъ. — Коснется ли оно также и нашей колоніи?
Аскотъ покачалъ головою. — Не думаю. Стѣны нашего дома такъ легки, ихъ трудно серьезно повредить.
— А если земля разступится?.. Брр! Свалиться въ этакую огнедышащую щель?
— Полно, полно, — успокаивалъ лейтенантъ. — Зачѣмъ представлять себѣ все самое ужасное.
Но несмотря на эти успокоительныя слова онъ самъ, видимо, тревожился. Лодки быстро возвратились къ пристани — все равно рыбы не было: она, видимо, тоже чувствовала томительное подготовленіе въ природѣ страшныхъ переворотовъ и держалась на неизмѣримой глубинѣ.
На берегу дѣти туземцевъ играли камнями и раковинами. Они довѣрчиво подходили къ лодкѣ и съ беззаботностью, свойственной ихъ счастливому возрасту, разсматривали бѣлыхъ людей, которые и раньше не упускали случая сближаться съ маленькими дикарями. Одинъ изъ нихъ, мальчуганъ лѣтъ четырехъ, особенно былъ по сердцу старому унтеръ-офицеру. Мальчикъ, вѣроятно, напоминалъ старику его любимцевъ, отданныхъ на попеченіе чужихъ людей, и въ этотъ разъ, какъ бывало и раньше, старикъ взялъ его на руки и далъ ему апельсинъ, оказавшійся у него въ карманѣ.
Здоровы ли его ребятишки, счастливы ли они въ далекой Англіи? Увидитъ ли онъ ихъ когда-либо?
Онъ ласково поцѣловалъ ребенка и въ глазахъ его подъ нависшимъ бровями сверкнула слеза. «Какъ тебя зовутъ, сынокъ?» спросилъ онъ мальчика.
Тотъ, конечно, не понялъ его, но указывая на остатки апельсина въ рукѣ старика, лепеталъ: Еще!
— Какъ ты можешь кушать столько фруктовъ? — шутилъ Мульгравъ. — Ну, изволь, я дамъ тебѣ еще, но за это пойдемъ, посиди въ нашемъ домѣ!
— Хорошо! — вымолвилъ мальчикъ. — Хорошо! Ты вѣдь не злой, не правда-ли?
Но прежде чѣмъ Мульгравъ успѣлъ отвѣтить, въ деревнѣ раздался пронзительный женскій крикъ, и мать ребенка бросилась, какъ львица, вырвать свое дѣтище изъ рукъ предполагаемаго врага. Она кричала во все горло и вскорѣ къ ней присоединились и остальныя женщины. Онѣ призывали всѣхъ боговъ, и подняли такой вопль, будто, по меньшей мѣрѣ, тигръ тащилъ ея ребенка въ свое логовище.
Унтеръ-офицеръ тотчасъ же спустилъ мальчугана на землю, — Бѣга, дитя мое, бѣги! Видишь, мать твоя боится, что мы сдѣлаемъ тебѣ вредъ!
Мальчикъ беззаботно побѣжалъ навстрѣчу къ своей плачущей матери, которая съ выраженіемъ ужаса вырвала у него изъ рукъ послѣдній ломтикъ апельсина и отшвырнула его въ сторону. Потомъ она схватила ребенка на руки и, бросилась къ толпѣ женщинъ, гдѣ принялась разсказывать, что бѣлый — человѣкъ заколдовалъ ея ребенка; это можно было понять по тому, что общее возбужденіе все усиливалось съ минуты на минуту, толпа плачущихъ женщинъ и мужчинъ, бросавшихъ на колонію мрачные взгляды, все прибывала и, наконецъ, появился жрецъ или колдунъ, которому тотчасъ же было доложено, какъ было дѣло.
Что было дальше, бѣлые не могли видѣть, ибо вся толпа туземцевъ скрылась въ лѣсу, очевидно, съ тѣмъ, чтобы продѣлать возлѣ жертвенниковъ марай всѣ свои языческія церемоніи. Но они и такъ могли судить, до какой степени достигло ожесточеніе противъ нихъ туземцевъ. Только ихъ малочисленность мѣшала имъ вступить въ открытый бой съ пришельцами.
Позднѣе къ нимъ пришелъ Туила, который теперь уже не рѣшался на глазахъ своихъ земляковъ входить въ домъ бѣлыхъ, но пробирался къ нимъ черезъ кусты. Онъ былъ сильно озабоченъ. — Жрецъ объявилъ, что ребенокъ очарованъ, — шепнулъ онъ, боязливо оглядываясь. — Мать даетъ ребенку то одно, то другое питье, которое для него приготовляютъ жрецы… и ребенку становиться все хуже!
— Что, если онъ умретъ! — -- воскликнулъ Мульгравъ. — Боже мой, Боже мой, это будетъ для насъ погибелью!
— Съ какой стати! — энергично возразилъ лейтенантъ. —Наши пушки могутъ защитить насъ отъ многихъ тысячъ непріятеля, не имѣющаго огнестрѣльнаго оружія.
Наступила томительная пауза, изрѣдка прерываемая вздохами. Еще никогда не было такого зноя; воздухъ давилъ, словно свинецъ, дышать становилось трудно, все тѣло обливалось потомъ.
— Въ нашей канавѣ вода изсякла, — сообщилъ одинъ изъ матросовъ. — И въ рѣкѣ ея почти нѣтъ, въ водопадѣ вода бѣжитъ каплями…
— Я полагаю, въ эту ночь намъ лучше и не ложиться спать, — замѣтилъ унтеръ-офицеръ. — Кто знаетъ, что можетъ случиться!
— Какъ нашъ скотъ мычитъ и блеетъ, — сказалъ Антонъ — Корова рвется съ привязи, бьется головой, словно чувствуетъ приближеніе врага.
— Я вамъ говорю, что происходитъ нѣчто особенное; жара невыносимая!
— Туила, не можешь ли ты узнать, не успокоились ли твои земляки? Объясни имъ хоть ты въ чемъ дѣло.
Дикарь только покачалъ головой. — Я схожу, господинъ, но добромъ съ ними ничего не подѣлаешь. Они безусловно вѣрятъ каждому слову жреца!
Онъ выскользнулъ изъ дома, но среди ночи снова появился. Коричневое лицо его стало сѣрымъ, онъ имѣлъ видъ испуганный и молча глядѣлъ на бѣлыхъ.
Фитцгеральдъ испугался. — Туила! — воскликнулъ онъ. — Навѣрно случилось несчастье… Говори все!..
Островитянинъ дрожалъ всѣмъ тѣломъ. — Ребенокъ умеръ! — произнесъ онъ черезъ силу.
— Боже милосердый!
— Колдунъ говоритъ, что ото только начало бѣдъ, — продолжалъ Туила. — Все, что есть живого на островѣ, должно погибнуть, такъ какъ боги оскорблены, нарушено табу…
— И ты тоже струсилъ, Туила? Ты опасаешься за свою жизнь?
Дикарь боязливо оглядывался. — Какъ знать! — вздохнулъ онъ.
— Слушайте! — воскликнулъ Аскотъ.
Изъ лѣсу донеслось погребальное пѣніе. Казалось сюда приближались воющія женщины и возлѣ дома ненавистныхъ бѣлыхъ онѣ особенно напрягали свои голоса, словно предупреждая враговъ, чтобы они ожидали страшнаго мщенія. Вой ихъ звучалъ яростнымъ гнѣвомъ.
Туила забился въ дальній уголъ. — Они не должны меня видѣть здѣсь, — прошепталъ онъ, — иначе я погибъ.
Фитцгеральдъ подошелъ къ открытому окну. При яркомъ лунномъ свѣтѣ передъ домомъ туземцы плясали свой воинскій танецъ, причемъ они дѣлали страшныя гримасы и отъ времени до времени трубили въ раковины, такъ что стонъ стоялъ въ воздухѣ. Они потрясали копьями, бѣсновались, какъ умалишенные, но не осмѣливались подходить къ дому ближе чѣмъ на сто шаговъ.
Женщины держались отдѣльной группой и страшно вопили. Онѣ показывали бѣлымъ тѣло умершаго ребенка и произносили какія-то слова, звучавшія страшной угрозой.
— Гнѣвъ Пеле поразитъ васъ! Мы убьемъ васъ и ночные духи пожрутъ ваши души!.. Проклятіе на васъ! Будьте прокляты!
Унтеръ-офицеръ покачалъ головой. — Бѣдный мальчикъ! — сказалъ онъ. — Я вѣдь въ самомъ дѣлѣ не могъ же повредить ему такимъ вздоромъ, какъ апельсинъ!
— Пустяки, другъ мой, не задумывайтесь надъ этимъ. Разумѣется ядовитое питье жреца убило ребенка, можете быть увѣрены въ этомъ!
— Но это все же смущаетъ меня…
Онъ не могъ договорить. Странный гулъ раздался въ воздухѣ. Грохотъ и трескъ напомнили имъ то, что имъ довелось слышать въ горахъ. Слой пыли поднялся въ воздухѣ, засыпая глаза, ротъ и окружающіе предметы.
Всѣ въ ужасѣ глядѣли другъ на друга. «Что это?»
Кривлявшіеся и вопившіе туземцы остановились, какъ вкопанные. Они, видимо, не смѣли ни перевести духъ, ни пошевельнуться, Крики и вопли моментально стихли и гробовая тишина вдругъ смѣнила ихъ.
И снова раздался продолжительный гулъ подъ землею. Сильный толчокъ всколыхнулъ твердую землю. Подобно морской волнѣ она поднялась, и снова опустилась… Съ грохотомъ повалилось нѣсколько громадныхъ деревьевъ, дикіе крики животныхъ въ загородахъ колоніи сопровождали это страшное явленіе природы. А затѣмъ случилось нѣчто такое, отъ чего невольно поднялись дыбомъ волосы на головахъ нашихъ друзей. Они съ отчаяніемъ глядѣли другъ на друга.
При полнѣйшей тишинѣ въ воздухѣ; море вышло изъ береговъ и громадной, въ башню вышиной, волной ринулось прямо на домъ бѣлыхъ.
ГЛАВА XV.
правитьКрикъ ужаса замеръ на губахъ нашихъ друзей, невольная дрожь пробѣжала въ ихъ рядахъ. «Что это»?
Не было даже времени подумать о бѣгствѣ или принять какія-либо мѣры, даже вглядѣться хорошенько въ это страшное явленіе природы. Волна катилась съ страшной быстротой, на секунду домъ затрещалъ по всѣмъ швамъ, густой мракъ окуталъ задыхавшихся людей и откуда-то издали донесся жалобный крикъ животныхъ.
Затѣмъ, подобно облаку, масса воды грянулась о земь. Трескъ падающихъ и лопающихся деревянныхъ частей, грохотъ валившейся на полъ мебели, все на минуту смѣшалось. Дико кричали куры и голуби, дико кричали попугаи на вершинахъ деревьевъ.
Затѣмъ медленно волна отхлынула по плоскому берегу назадъ въ море, оставляя послѣ себя на пескѣ массу обломковъ; стихія отступала, подобно хищному звѣрю, который страшнымъ прыжкомъ повалилъ слабаго противника и поволочилъ его за собой, какъ покорную добычу. Менѣе чѣмъ въ двѣ минуты все страшное явленіе кончилось.
Асютъ первый пришелъ въ себя. — Слава Богу! — воскликнулъ онъ. — Нашъ домъ устоялъ!
— Живые угловые столбы, состоящіе изъ деревъ на корню, поддержали его, иначе здѣсь не осталось бы камня на камнѣ.
— А гдѣ дикари? — воскликнулъ Мульгравъ.
Лейтенантъ схватился за подзорную трубу, — Они лежатъ, какъ мертвые, въ разныхъ мѣстахъ, ихъ порядочно расшвыряло…
— А что съ ихъ хижинами? — вздохнулъ Антонъ.
— Не пойти ли намъ къ нимъ, помочь, утѣшитъ, починить…
— Ни въ какомъ случаѣ! — предостерегъ Туила. — Васъ убьютъ на мѣстѣ.
— Развѣ до этого уже дошло?.. Я бы никогда этому не повѣрилъ?
Антонъ отперъ дверь и вышелъ изъ дому. Купальню смыло и вѣроятно унесло въ море, у курятника сорвало крышу, голубятня была сломана и опрокинута и подъ ней копошилась еще раздавленная птица. Изъ свиного, хлѣва доносилось жалобное хрюканье и Антонъ поспѣшилъ туда на помощь.
Куча развалинъ представилась его глазамъ. Двѣ свиньи были убиты, остальныя были окровавлены и изранены. Антонъ долженъ былъ подумать о томъ, чтобы тотчасъ же заколоть ихъ, чтобы не пропало даромъ ихъ мясо.
Куда онъ не обращалъ взоры, вездѣ было разрушеніе и разрушеніе. Здѣсь гряды овощей были занесены иломъ и прошлогодней листвой, тамъ посѣвъ былъ уничтоженъ рухнувшимъ деревомъ, въ третьемъ мѣстѣ молодая плантація бататовъ сравнена съ землей; таро, лукъ, кусты ягодъ были выломаны, вымыты изъ земли, унесены водой.
Если бы до наступленія періода дождей нужно было исправить всѣ бѣды, то нашлось бы для всѣхъ дѣла по горло.
Вышли и другіе на дворъ, а многіе пробрались кустами къ самой деревнѣ островитянъ и вернулись съ донесеніемъ. — «Все опустошено… все обратилось въ большую кучу мусора!»
Туила тоже ходилъ на развѣдки. — Запирайте ваши двери, — посовѣтовалъ онъ, — и будьте на сторожѣ. Ожидайте навѣрняка нападенія.
Лейтенантъ кивнулъ головой. — У насъ окна на всѣ стороны, — отвѣтилъ онъ.
— Лучше заприте ихъ ставнями. Мои земляки бросаютъ свои копья на большое разстояніе.
Фицгеральдъ ерошилъ волосы и былъ въ нерѣшимости. — Будетъ черезчуръ жалко, если мы такъ запремся. Да я и не ожидаю враждебныхъ дѣйствій. Въ случаѣ же чего, наши пушки скажутъ имъ нѣсколько добрыхъ словъ.
Бойницы были отперты, у каждаго окна сталъ часовой и послѣ этого наши друзья собрались въ главной комнатѣ дома. Всѣ чувствовали себя разбитыми. За послѣднія сутки никто изъ нихъ почти совсѣмъ не спалъ и утомленіе послѣ сильныхъ впечатлѣній начинало сказываться.
— Теперь наступаютъ печальныя времена, — сказалъ Антонъ. — До отчаянія печальныя времена. Никогда нельзя уже будешь спокойно работать, никогда не опустишь беззаботно голову на подушки. Вся увѣренность пропала.
— Ты думаешь, что катастрофа можетъ разразиться ежеминутно?
— Разумѣется!
— Это не совсѣмъ такъ. Туила говорить, что сколько онъ запомнитъ; ничего подобнаго никогда не бывало.
— Но развѣ онъ можетъ на этомъ основанія поручиться, что завтра, или сію же минуту не повторится такая же волна? Что вы вообще думаете объ этомъ, сэръ?.. Не было ли это явленіе слѣдствіемъ землетрясенія.
— По всей вѣроятности. Вѣроятно вся сила подземнаго толчка сосредоточилась въ какомъ-нибудь одномъ пунктѣ на двѣ моря, легко-подвижная была была подброшена къ верху и затѣмъ обрушилась на берегъ. Мы можемъ сказать лишь одно, что отдѣлались счастливо, ибо если бы въ такое колебаніе пришла твердая земля на берегу острова, то нашъ легонькій домъ былъ бы разрушенъ до основанія.
Антонъ вздыхалъ: — Все это ужасно! — твердилъ онъ.
— Да, нѣтъ ничего хуже, мой милый. Но теперь надо немного заснуть, а тамъ ужъ увидимъ, что предпринять. При дневномъ свѣтѣ всѣ вещи представляются далеко не въ такомъ мрачномъ видѣ, какъ ночью.
Всѣ молчали. Общее уныніе было такъ велико, что никому и говорить не хотѣлось; поэтому въ ту ночь напуганные люди почти и не спали, но лежали на своихъ постеляхъ, стараясь возстановить хоть до нѣкоторой степени утраченное равновѣсіе души.
На утро всѣ вышли по обыкновенію на работу, но при этомъ кругомъ были разставлены часовые. По общему рѣшенію слѣдовало не показывать никакихъ признаковъ страха или недовѣрія, но тѣмъ не менѣе были приняты всѣ мѣры предосторожности, ничего не было упущено изъ вида, чтобы предупредить угрожающую опасность.
Теперь изъ лѣсу доносился свѣжій вѣтеръ, рѣка журчала съ прежней силой и въ воздухѣ устанавливалась пріятная теплота. Мало-по-малу страхъ нашихъ друзей начиналъ разсѣеваться.
Антонъ высвободилъ куръ изъ полуразрушенной клѣтки, далъ имъ корму и прибралъ обломки, наваленные въ курятникѣ. Одинъ изъ лучшихъ пѣтуховъ лежалъ на землѣ съ оторванной головой, масса цыплятъ и яицъ была перебита, много куръ раздавлено.
Бѣдныя, плѣнныя куры… Антонъ готовъ былъ плакать. На свободѣ онѣ спаслись бы.
Высвободивъ нѣсколькихъ голубей, уцѣлѣвшихъ въ своей тюрьмѣ, Антонъ перешелъ къ свиньямъ. Кровь!.. Мясничество!.. Актону именно сегодня была тяжела роль сельскаго хозяина.
Убитыхъ животныхъ бросили въ яму и забросали землей, опустошенный огородъ оставили пока въ покоѣ… кто знаетъ, что будетъ завтра?.. Подобныя минуты неувѣренности въ будущемъ, тоскливаго ожиданія, бываютъ ужасно тяжелы. Онѣ парализуютъ всю душевную дѣятельность, а гдѣ ея нѣтъ, тамъ жизнь становится мученьемъ.
Когда домъ былъ прибранъ, бѣлые осмотрѣли крышу, задали корма своему скоту и снова молча сѣли въ кружокъ. Они не рѣшались прикоснуться къ своей фисгармоніи. — Этимъ можно вызвать гнѣвъ туземцевъ, — замѣтилъ Фитцгеральдъ.
— Гдѣ это пропадаетъ Туила? — спросилъ кто-то изъ матросовъ. — Скоро ужъ ночь на дворѣ.
— Онъ, вѣроятно, появится къ намъ не раньше, какъ стемнѣетъ.
— Ужъ не убили ли его эти бѣшеные язычники.
— Еще жертва! Это было бы ужасно!
Мульгравъ думалъ объ умершемъ мальчикѣ и грустно качалъ головой. Скоро ли пройдетъ это тяжелое время испытаній?
— Завтра посолимъ мясо обѣихъ свиней, — сказалъ Антонъ. — Тогда, считая еще и прочіе наши запасы, у насъ хватитъ припасовъ почти на шесть мѣсяцевъ. А до тѣхъ поръ многое должно рѣшиться.
— То есть, ты думаешь, что до тѣхъ поръ за нами придетъ военное судно?
Антонъ пожалъ плечами, но не отвѣтилъ ни слова.
Когда наступила ночь, послышался условленный сигналъ Туилы и его тотчасъ же впустили.
— Ну! — обратился къ нему лейтенантъ. — Какъ обстоять дѣла? За весь день мы не видѣли ни одного изъ твоихъ земляковъ.
Туила озабоченно кивнулъ головой. — Женъ и дѣтей отослали какъ можно дальше въ лѣсъ. Они, кажется, хотятъ построить свои хижины въ болѣе безопасномъ мѣстѣ.
— Это умно. А мужчины?
— Одни изъ нихъ остались при женщинахъ.
Фитцгеральдъ все время всматривался въ лицо дикаря. — Туила, спросилъ онъ, — ты что-то отъ насъ скрываешь. Говори все, что знаешь… что случилось?
Туземецъ глубоко вздохнулъ. Видимо, онъ — съ трудомъ могъ говорить. — Случилось нѣчто очень скверное, --произнесъ онъ наконецъ. — Нѣчто ужасное. О, я бы хотѣлъ умереть, умереть… пока это не случилось…
Онъ судорожно всхлипнулъ и воскликнулъ затѣмъ: — Они уѣхали отсюда на лодкахъ… шесть человѣкъ… и я знаю, куда они направились. Они поѣхали къ врагамъ на тотъ островъ, къ тѣмъ, кто уже такъ часто нападалъ на насъ. Ихъ король, Ша-Ранъ, теперь будетъ выбранъ также и у насъ… я это знаю. Они повезли ему плащъ изъ перьевъ, и вернутся сюда съ нимъ и съ его воинами.
Фитцгеральдъ испугался. — Сюда? — повторилъ онъ. — Чтобы напасть на насъ.
— Да! Да!.. Ахъ, если бы живъ былъ Ту-Opa! Онъ былъ мудръ, онъ былъ очень мудръ, онъ бы у васъ научился, какъ строить дома, собирать съѣстные припасы, онъ возвысилъ бы свои народъ надъ всѣми другими племенами.
Продолжительная пауза послѣдовала за этимъ взрывомъ негодованія. Во всякомъ случаѣ это была непріятная, очень непріятная вѣсть. Предстояла борьба, можетъ быть со всѣми ужасами осады, и какъ разъ теперь, когда освобожденіе, быть можетъ, уже такъ близко.
— Туила, — спросилъ Аскотъ, — ваши сосѣди развѣ очень злы?
— О, ужасно злы, ужасно. Они не носятъ никакого платья и не терпятъ, чтобы чья-нибудь ладья причаливала къ ихъ берегу. Ша-Ранъ старикъ съ страшными глазами… онъ даже убилъ своего отца и свою мать, когда они стали ему въ тягость!
— Боже, какой ужасъ!
Туила дѣлалъ усилія, чтобы овладѣть собой. — Если вы будете уѣзжать отсюда, — спросилъ онъ неожиданно, — возьмете ли меня съ собой, чужеземцы? Подъ властью Ша-Рана я жить не могу.
Лейтенантъ старался утѣшить его. — Если по милости Божіей за нами явится сюда судно, то мы не будемъ вправѣ располагать мѣстами на его палубѣ, — объяснилъ онъ дикарю, — но по нашей просьбѣ капитанъ, конечно, поможетъ тебѣ, особенно въ виду того, что ты оказалъ намъ столько дружескихъ услугъ… Но, подумай, Туила, вѣдь среди бѣлыхъ тебѣ придется работать, согласишься ли ты на это?
Дикарь только головой кивнулъ. — Я уже теперь не такъ глупъ, какъ былъ прежде! — отвѣтилъ онъ.
Наши друзья знали это и теперь особенно сожалѣли о преждевременной смерти Ту-Оры, который, очевидно, былъ единомышленникомъ Туилы. Оба эти человѣка, соединившись вмѣстѣ, могли бы бы избавить свои народъ отъ многихъ лѣтъ рабства и невѣжества.
Но теперь, конечно, нужно было посвятить все свое вниманіе злобѣ дня. Лейтенантъ Фитцгеральдъ разспросилъ Туилу, въ какомъ видѣ слѣдуетъ ожидать нападенія сосѣдей-островитянъ, въ видѣ ли обыкновенной открытой атаки или же они имѣютъ обыкновеніе подкрадываться незамѣтно.
Туила покачалъ головой. — Они сперва исполнятъ свою воинскую пляску. Будутъ кричать и трубить въ раковины, бить въ большой барабанъ.
Бѣлые переглянулись. — Ну въ такомъ случаѣ это полъ-горя.
— Сколько приблизительно воиновъ можно ожидать съ сосѣдняго острова? — спросилъ лейтенантъ. — И какъ скоро они могутъ прибыть?
— О… дней черезъ десять. Ша-Ранъ повелѣваетъ пятью тысячами храбрыхъ воиновъ.
Англійскій офицеръ вздохнулъ. Какая кровавая бойня можетъ произойти здѣсь! Вѣдь, каждый выстрѣлъ изъ пушки будетъ укладывать цѣлые ряды голыхъ дикарей.
— Посмотримъ, что придется предпринять, — сказалъ вполголоса унтеръ-офицеръ. — Во всякомъ случаѣ хорошо бы запастись провіантомъ и водой. Затѣмъ нужно приготовить боевые припасы для ружей и пушекъ.
— Да. Слѣдуетъ также сдѣлать запасъ свѣжихъ фруктовъ, яицъ и корня ти. Теперь нечего и думать о возобновленіи огорода.
— Да! это было бы совершенно лишнее. Какъ знать, гдѣ мы будемъ черезъ нѣсколько мѣсяцевъ. Вѣроятно, дикари попытаются поджечь нашу крышу.
— Ну, это не опасно, ибо она покрыта известкой, а деревья на корню не такъ-то легко загорятся.
— Дай-то Богъ, — вздохнулъ Антонъ.
Ночной совѣтъ былъ конченъ и съ слѣдующаго же дня началось снабженіе дома провіантомъ. Корова, понятное дѣло, давно уже перестала давать молоко, но до сей поры ей была дарована жизнь, такъ какъ въ мясѣ не было нужды, теперь же она была заколота вмѣстѣ съ ея порядочно уже выросшимъ теленкомъ и такимъ образомъ всѣ бочки для солонины были наполнены. Наносили въ домъ значительные запасы топлива, въ песокъ зарыли тысячи яицъ и корней; во все время этихъ работъ, производившихся съ лихорадочной поспѣшностью, четверо часовыхъ день и ночь караулили колонію. Пока было свѣтло, одинъ часовой сидѣлъ на вышкѣ на верхушкѣ дерева, и каждый изъ этого маленькаго гарнизона не разъ втайнѣ представлялъ себѣ, какая это была бы радость, если бы вдругъ матросъ на вышкѣ возвѣстилъ о прибытія англійскаго военнаго судна. Но напрасно было посматривать вверхъ на вышку, никакого сигнала съ нея не было, и вахтенный только уныло качалъ головой на вопросы, не видать ли паруса.
Такъ прошло десять дней и на душѣ у бѣлыхъ становилось все тяжелѣе. Во всякомъ случаѣ ясно было, что мирной жизни среди островитянъ, какой бы оборотъ ни приняли событія, больше не бывать.,
Въ ночь на одиннадцатый день одинъ изъ матросовъ, стоявшихъ на часахъ, замѣтилъ, что въ кустахъ ползкомъ пробирается мальчикъ туземецъ. Увидавъ бѣлаго, мальчикъ приложилъ палецъ къ губамъ, и поползъ къ нему еще быстрѣе. Англичанинъ немедленно подалъ условный знакъ обитателямъ дома.
Дверь отворилась и на порогѣ показался лейтенантъ Фитцгеральдъ, ожидавшій увидать передъ собой знакомое лицо Туилы, а вмѣсто того, встрѣтившій двѣнадцатилѣтняго мальчугана. Тотъ безъ малѣйшаго страха вошелъ въ домъ. — Здравствуй, чужеземецъ! — бойко произнесъ онъ, — меня прислалъ къ тебѣ Туила.
— Иди же, посиди съ нами, ласково приглашалъ его офицеръ.
— Нѣтъ, нѣтъ, бѣлый человѣкъ, у меня нѣтъ времени на это, могутъ замѣтить мое отсутствіе. Туила подъ карауломъ.
— Почему? — съ удивленіемъ спросилъ лейтенантъ.
— Чтобы онъ не могъ предупредить васъ. Но они глупцы, и это имъ не поможетъ. Сынъ Ту-Оры разрушитъ ихъ планы.
— Не ты ли сынъ славнаго Ту-Оры?
— Да, я! — съ гордостью отвѣтилъ мальчикъ.
— И ты присланъ предупредить насъ, что враги высадились?
— Да. Тамъ, далеко отсюда, они причалили свои военныя ладьи, все съ большими парусами… Страшный Ша-Ранъ тоже съ ними.
— A много ли тамъ воиновъ?
— Туила насчиталъ шестьдесятъ лодокъ, а въ каждой сидитъ по десяти воиновъ.
Фитцгерадьдъ съ трудомъ подавилъ восклицаніе ужаса. —Какъ Богу будетъ угодно! — подумалъ онъ. — Мы не хотимъ этого и только крайность заставитъ насъ принять на себя тяжелую отвѣтственность за кровопролитіе. Полагаю, что этого достаточно, чтобы успокоить совѣсть каждаго изъ насъ. — И онъ прибавилъ вслухъ: — Подожди, мальчикъ, я подарю тебѣ что-нибудь.
Но мальчикъ покачалъ головой: — Сынъ Ту-Оры не нуждается ни въ какой наградѣ за то, что онъ оказалъ услугу друзьямъ своего отца, — сказалъ онъ съ гордостью. — Ему будетъ нелегко незамѣтнымъ пробраться назадъ въ свою деревню и тѣмъ больше чести ему!
И съ этими словами мальчуганъ горделиво кивнулъ головой бѣлымъ и скрылся въ кустахъ. Тѣмъ временемъ всѣ англичане собрались въ дверяхъ дома и слышали весь разговоръ. Итакъ враги прибыли! Печальная вѣсть!
— Наполнены ли бочки водой? — шепнулъ лейтенантъ.
— Да, всѣ три сэръ!
— Хорошо. Переносите же изъ хлѣва всѣхъ куръ и яйца сюда. Придется запереть не только двери, но и окна.
Распоряженіе это было выполнено въ нѣсколько минутъ, затѣмъ на двери и окнахъ укрѣпили заранѣе приготовленныя для этого щиты изъ досокъ. Для свободнаго движенія воздуха въ стѣнахъ заранѣе было пробуравлено вездѣ кругомъ множество небольшихъ отверстій.
— Теперь, милости просимъ пожаловать! — сказалъ лейтенантъ.
Въ эту ночь никто не сомкнулъ глазъ. Всѣ прислушивались къ малѣйшему шороху, вглядывались въ ночную темноту, но ничего подозрительнаго не было ни слышно, ни видно, пока послѣ безконечно тянувшейся ночи первые лучи солнца не проникли сквозь зеленую листву и не освѣтили ужасное зрѣлище. Передъ обоими длинными фасадами дома бѣлыхъ, переднимъ и заднимъ, стояли густыя толпы дикихъ…
Бѣлые стояли на готовѣ…
Вдругъ страшный боевой кличъ, пронзительный и завывающій, какъ вой стаи волковъ, потрясъ воздухъ… Загремѣли барабаны, загудѣли рога изъ раковинъ и забряцали острыя копья. Адскій гвалтъ ясно показывалъ враждебное настроеніе дикарей, которые дали волю своимъ худшимъ страстямъ.
— Одинъ выстрѣлъ изъ пушки освободилъ бы насъ отъ доброй четверти этихъ полоумныхъ ревуновъ, — сказалъ, покачавъ головой, лейтенантъ, — но…
— Подождите стрѣлять, сэръ! Вѣдь эти люди, словно малыя дѣти: они не имѣютъ понятія о дѣйствіяхъ огнестрѣльнаго оружія.
— Нѣтъ, нѣтъ, я и не намѣренъ стрѣлять. Всего лучше было бы, если бы эти непрошеные гости убрались во свояси, прежде чѣмъ мы будемъ вынуждены нанести имъ вредъ.
— Ну, это несбыточная надежда! ихъ король желаетъ овладѣть этимъ островомъ. Туила такъ сказалъ.
— Вотъ начинается ихъ пляска! — воскликнулъ Аскотъ.
— А вотъ и его величество, Ша-Ранъ I. Господи, вотъ образина!
Всѣ смѣялись, хотя у каждаго морозъ подиралъ по кожѣ. Впереди рядовъ дикихъ воиновъ появилась фигура, которая могла бы наполнить ужасомъ самое храброе сердце. Это былъ старикъ, футовъ шести ростомъ, съ совершенно сѣдыми волосами и сѣдой же длинной бородой, заплетенной въ косы, которыя онъ постоянно бралъ въ ротъ и покусывалъ. На всемъ тѣлѣ его не было ни малѣйшаго лоскута, который можно было бы назвать одеждой; въ рукахъ у него было длинное копье, усаженное зубами акулы, да вокругъ поясницы была обмотана веревка, на которой висѣла его тяжелая боевая палица.
Сѣдые волосы развѣвались длинными всклокоченными космами, все лицо и шея были вымазаны углемъ до черна, черты лица выражали дикій свирѣпый нравъ. Въ такомъ видѣ и представился бѣлымъ Ша-Ранъ, будущій владѣтельный князь острова, на который ихъ забросила судьба.
Если Ка-Мега, прекрасный, несчастный король, исполнялъ воинскую пляску съ дикой граціей, то его преемникъ прыгалъ въ родѣ взбѣсившагося слона, такъ что земля стонала подъ его ногами. Онъ угрожалъ дому своимъ копьемъ, потрясая имъ въ воздухѣ, ревѣлъ и вылъ безъ умолку, какъ разъяренный звѣрь.
Сзади него остальные воины исполняли свои дикій, вызывающій танецъ, и тоже самое происходило и по другую сторону дома. Воздухъ дрожалъ отъ ихъ топота и оглушительнаго крика.
По командѣ лейтенанта четверо матросовъ подошли къ орудіямъ. — Надо быть на готовѣ, — сказалъ онъ съ стѣсненнымъ сердцемъ. — Возможно, что дикари попытаются пробить стѣны.
— Чѣмъ? — спросилъ Аскотъ.
Фитцгеральдъ указалъ на ряды воиновъ. — Нѣкоторые уже не пляшутъ, — замѣтилъ онъ. — Они набираютъ большіе камни.
— И вышибутъ ими двери.
Жестъ, который при этомъ сдѣлалъ молодой офицеръ, ясно показывалъ твердую рѣшимость. — Этого нельзя допустить! — сказалъ онъ энергичнымъ тономъ.
— И я того же мнѣнія, — замѣтилъ Мульгравъ. — Какъ только будетъ пущенъ первый камень, эти негодяи должны тотчасъ же получить возмездіе!
Теперь военный танецъ былъ уже конченъ и градъ стрѣлъ осыпалъ стѣны дома, не причиняя никому ни малѣйшаго вреда. Кое-гдѣ немного отвалилась штукатурка, кое-гдѣ отскочили рейки…
Дикари замялись. Вѣдь черезъ ихъ жалкія, полуоткрытыя хижины, стрѣлы пролетали совершенно свободно, а тутъ оказалось столь неожиданное препятствіе. Что это значитъ?
Они посовѣщались между собой, подъ звуки непрерывнаго воя ихъ повелителя. Результаты этого совѣщанія не замедлили обнаружиться… дикари подбирали камни и началась форменная бомбардировка ими дома.
Первый же камень съ такой силой ударилъ въ дверь, что вышибъ изъ нея доску. Торжествующій крикъ вырвался у дикарей при этой удачѣ, и за первымъ камнемъ, былъ пущенъ второй, еще болѣе тяжелый, Наши друзья спокойно наблюдали за всѣмъ происходившимъ; Тонкая дверь изъ капитанской каюты, разумѣется, могла оказать лишь ничтожное сопротивленіе, но за ней находилось загражденіе изъ древесныхъ стволовъ и камни съ громомъ сыпалась на него не причиняя ему особеннаго вреда. Зеленая кора на деревѣ размочалилась, но самое дерево отлично выдерживало канонаду.
— Можетъ быть дѣло еще обойдется безъ кровопролитія! — сказалъ съ облегченнымъ сердцемъ лейтенантъ.
Мульгравъ покачалъ головой. — Не думаю, соръ! Эти люди не уйдутъ, не получивъ отъ насъ доброй памятки. Смотрите, колонна приближается!
— Какъ малыя дѣти, они играютъ съ огнемъ.
— Да, да, но эти дѣти слишкомъ опасны! Попадись мы имъ въ руки, ни одинъ изъ насъ не остался бы въ живыхъ. Всѣхъ насъ принесутъ въ жертву ихъ богамъ.
— Ну, пусть-ка доберутся до насъ! Когда они убѣдятся, что наша дверь устоитъ отъ всѣхъ ихъ нападеніи, то…
— Мармадюкъ! — крикнулъ Аскотъ. — Мармадюкъ! Связь между загражденіемъ и притолокой двери расшатывается!
Офицеръ въ испугѣ бросился къ этому мѣсту. Дѣйствительно, самый щитъ изъ свѣжихъ, упругихъ стволовъ успѣшно выдерживалъ канонаду каменьями, но притолока оказалась далеко не такой прочной, гвозди на половину вышли изъ дерева и щитъ грозилъ неминуемымъ паденіемъ.
Нападающіе между тѣмъ напирали все энергичнѣе. Голыя фигуры ихъ, большею частью средняго роста, съ курчавыми волосами, размалеванныя разными красками, подбѣгали къ самымъ стѣнамъ дома и съ небольшого разстоянія швыряли въ дверь тяжелые камни, тотчасъ же поспѣшно отбѣгая къ главнымъ массамъ осаждающихъ.
Наконецъ, съ трескомъ рухнула дверь и съ нею щитъ… входъ былъ открытъ.
Дьявольскій крикъ торжества привѣтствовалъ эту побѣду. Дикари запрыгали, какъ полоумные, корчили страшныя гримасы и кривлялись на разные лады. Затѣмъ былъ набранъ новый запасъ камней и новая штурмующая колонна образовалась передъ домомъ.
— Сэръ! сэръ! Ради Бога прикажите стрѣлять! — кричалъ унтеръ-офицеръ. — Минута настала!
Въ кустахъ показалась стройная фигура мальчика, котораго присылалъ Туила въ прошлую ночь въ качествѣ вѣстника несчастія. Сынъ Ту-Оры постучалъ въ окно и когда Фитцгеральдъ подошелъ къ нему, то маленькій дикарь шепнулъ: — Надо стрѣлять, чужеземецъ… стрѣляй, стрѣляй! Туила велѣлъ сказать тебѣ, чтобы ты стрѣлялъ. Иначе Ша-Ранъ всѣхъ васъ принесетъ въ жертву богамъ.
Смѣлый мальчикъ едва успѣлъ скрыться, какъ новый градъ камней ураганомъ ворвался въ открытую дверь и матросы отвѣтили на него съ своей стороны бѣшеннымъ крикомъ. — Сэръ! — крикнулъ одинъ изъ нихъ, особенно недовольный ходомъ обороны, — сэръ, неужели англійскіе солдаты должны погибать изъ-за того, что вы боитесь застрѣлить горсть этихъ негодяевъ?
Лейтенантъ, блѣдный какъ смерть, только взглянулъ на него. — Ты, кажется, хочешь, чтобъ я предалъ тебя военному суду?
— Сэръ, сэръ! — воскликнулъ умоляющимъ голосомъ унтеръ-офицеръ. — Ради Бога, время не ждетъ!
Фитцгеральдъ отвернулся. — Въ такомъ случаѣ… пли! — скомандовалъ онъ полузадавленнымъ голосомъ.
Мульгравъ все время находившійся при орудіи, которое было наведено на самую густую толпу дикарей, только этого и ждалъ… выстрѣлъ грохнулъ… и его опустошительное дѣйствіе среди туземцевъ, не имѣвшихъ понятія объ огнѣ бѣлыхъ, не замедлило обнаружиться. Несчастные какъ разъ бѣжали въ этотъ моментъ прямо противъ дула наведенной на нихъ пушки, не стараясь пользоваться никакимъ прикрытіемъ, не считая этого даже нужнымъ и потому они налетѣли на страшный выстрѣлъ, даже не замѣтивъ, что имъ предстоитъ встрѣтится съ отпоромъ.
Зрѣлище было ужасное. По крайней мѣрѣ двадцать человѣкъ повалилось замертво, или убитыхъ на повалъ, изувѣченными и обезображенными. У одного оторвало руку, у другого ногу, были также трупы съ оторванными головами и разорваннымъ животомъ…
Уцѣлѣвшіе дикари стали какъ вкопанные, каждый въ томъ положеніи, въ какомъ его застигла катастрофа. Они не понимали, что такое случилось, но ужасное, захватывающее зрѣлище на минуту сковало ихъ члены параличемъ, они ничего подобнаго не ожидали и тщетно старались объяснить себѣ случившееся.
— Богъ бѣлыхъ людей! — наконецъ, пронеслось шопотомъ изъ устъ въ уста. — Богъ бѣлыхъ! Онъ бьется на ихъ сторонѣ!
— Бѣжимъ, иначе всѣ мы погибли!
— Да, да!.. бѣжимъ!
Ша-Ранъ испустилъ дикій ревъ. — Наши боги сильнѣе! — воскликнулъ онъ. — Ихъ много противъ одного. Мы должны одолѣть ихъ!
— Дверь дома попрежнему открыта… войдемъ и перебьемъ чужеземцевъ!
— Не ходите! Не дѣлайте этого! Иначе мы всѣ погибли!
— За мной! — кричалъ Ша-Ранъ. — За мной!
Онъ потрясалъ своимъ длиннымъ копьемъ и съ дикой яростью бросился впередъ, въ сопровожденіи многихъ изъ своихъ приближенныхъ, между тѣмъ какъ остальные инстинктивно пытались спрятаться за деревьями избѣжать непріятельскаго огня. Когда передніе ряды колонны дикарей снова подошли поближе, Мульгравъ далъ второй выстрѣлъ, и снова ядро проложило широкую брешь въ толпѣ осаждающихъ. Высоко кверху брызнула кровь, воздухъ огласился криками и стонами умирающихъ и раненыхъ.
Ша-Ранъ и теперь остался цѣлъ и невредимъ, и еще. неистовѣе потрясалъ своимъ копьемъ. — Впередъ, впередъ! Не подавайтесь! — кричалъ онъ.
Но на этотъ разъ никто уже его не слушалъ. Островитяне разбѣжались во всѣ стороны, ничто не могло бы ихъ остановить, никакія угрозы на нихъ не дѣйствовали… и въ нѣсколько секундъ кругомъ не осталось ни души.
Ша-Ранъ стиснулъ кулаки, заревѣлъ отъ злобы, началъ изрыгать проклятія на бѣлыхъ, но все было напрасно, онъ долженъ былъ отступить.
— Наши друзья переглянулись. — Неужели мы одержали окончательную побѣду?
— Ну, сегодня, по крайней мѣрѣ, эти негодяи не вернутся! — сказалъ Антонъ.
Лейтенантъ содрогнулся. — А всѣ эти раненые? Эти трупы! Неужели мы не окажемъ помощи хотя бы тѣмъ, которые еще дышатъ?
— Можетъ быть они сами подберутъ ихъ, сэръ?
Фитцгеральдъ покачалъ головой. — Ну, значитъ, ты совсѣмъ не знаешь этихъ язычниковъ, мой милый. Разъ дѣло коснется ихъ шкуры, они даже самыхъ близкихъ людей готовы бросить на произволъ судьбы.
— Это будетъ ужаснѣйшее изъ всѣхъ бѣдъ, — замѣтилъ Аскотъ. — Куда не взглянешь — лежитъ убитый… каждый звукъ, который до насъ долетаетъ — это стонъ раненаго или умирающаго.
— А тутъ еще такая жара! — напомнилъ Антонъ. — Страшная вещь!
Мульгравъ посмотрѣлъ на него и лицо его затуманилось. — Дай Богъ, чтобы эта мысль не пришла въ голову дикарямъ! — сказалъ онъ. — Если трупы останутся безъ погребенія хотя бы два дня… то мы будемъ вынуждены бѣжать отсюда безъ оглядки.
— И вы думаете, что на это и будетъ разсчитывать Ша-Ранъ?
— Очень возможно.
— Смотрите, — шепнулъ Аекотъ, — раненые пытаются уползти.
Зрѣлище было ужасное. Люди объ одной рукѣ, съ прострѣленнымъ тѣломъ, обливаясь кровью тащились въ кусты, чтобы укрыться отъ палящихъ лучей солнца, или же изъ опасенія пушечныхъ ядеръ бѣлыхъ людей. Они помогали одинъ другому, падали и снова поднимались; другіе, будучи не въ силахъ подняться, ползли.
Одинъ туземецъ былъ раненъ въ животъ и при каждомъ его движеніи кровь начинала бить изъ раны и окрашивала кругомъ него мохъ въ темно-пурпурный цвѣтъ. Несчастный дѣлалъ попытки присѣсть, но каждый разъ, обезсилѣвъ, падалъ навзничь, глаза его закрывались, руки судорожно хватались за траву, грудь страшно хрипѣла. Какъ долго будетъ продолжаться эта мука, пока не придетъ смерть-избавительница?
У другого несчастливца весь лобъ былъ въ крови, лѣвая рука, страшно раздробленная, безпомощно висѣла… онъ остановился передъ раненымъ въ животъ и молча смотрѣлъ на него. Былъ ли это братъ, или сынъ?
Потомъ онъ нагнулся и осмотрѣлъ рану, затѣмъ выпрямился и бросилъ взглядъ на поле битвы. Немного поодаль лежала боевая палица.
Онъ направился къ ней невѣрными шагами, поднялъ ее и возвратился къ умирающему.
Аскотъ вскрикнулъ. — Боже мой! неужели онъ добьетъ несчастнаго?
Мулъгравъ провелъ рукой по лбу. — У дикарей свои законы!
Туземецъ приложилъ руку къ сердцу раненаго, лежавшаго теперь безъ сознанія. Да, онъ еще живъ, еще терпитъ несказанныя мученія.
Тогда дикарь взмахнулъ дубиной и нанесъ умиравшему такой ударъ по головѣ, что кровь и мозгъ брызнули далеко во всѣ стороны, и черепъ обратился въ безформенную, окровавленную массу. Онъ бросилъ дубину и, шатаясь, скрылся въ кустарникѣ.
— Ужасно! — шепталъ Фитцгеральдъ.
— Я насчиталъ всего двадцать девять убитыхъ, Мармадюкъ! Невозможно, чтобы они такъ и лежали у насъ подъ окнами.
— Не думаешь ли ты, что мы могли бы ихъ похоронить, Аскотъ?
— По крайней мѣрѣ, бросать въ море, Мармадювъ! Да и рѣка могла бы унести съ собой тѣла….
Фитцгеральдъ пожалъ плечами. — Подумай, какъ далеко до воды! Прежде чѣмъ мы пройдемъ полдороги, дикари засыпятъ насъ копьями и стрѣлами.
— Отчего все же не попробовать? — воскликнулъ Аскотъ. — Пусти меня впередъ.
Лейтенантъ удержалъ его. — Ни въ какомъ случаѣ, Аскотъ. Пока еще это преждевременно, а рано или поздно Туила пришлетъ намъ вѣсточку, которая, быть можетъ, и укажетъ намъ, что дѣлать. — Онъ взялъ подзорную трубу и, посмотрѣвъ во всѣ стороны, прибавилъ: — Нигдѣ ни одного дикаря. Навѣрно, они держатъ совѣтъ.
— Вѣроятно, въ такомъ случаѣ, наши проводники дадутъ имъ теперь подробное описаніе нашего огнестрѣльнаго оружія, его силы и дѣйствія, и это побудитъ ихъ какъ можно скорѣе убраться во свояси.
Унтеръ-офицеръ покачалъ головой. — Дикари храбры и лукавы. Я боюсь…
— Чего, сэръ?
— Что они оставятъ, здѣсь эти трупы, чтобы этимъ принудить насъ сдаться.
Матросы переглянулись. — Кто бы могъ предвидѣть такой оборотъ, — вздохнулъ Антонъ. — Я такъ увѣренъ былъ въ побѣдѣ.
— А я — нѣтъ, — энергично вмѣшался лейтенантъ. — Во всякой борьбѣ съ дикарями могутъ встрѣтиться положенія, которыхъ нельзя предусмотрѣть, поэтому я и колебался до послѣдней минуты, какъ вы видѣли…
Наступила пауза, послѣ которой Антонъ сказалъ вполголоса. — Сэръ, не забаррикадировать ли намъ снова нашу дверь?
— Разумѣется. Надо, чтобы поочередно всѣ выспались, надо приготовитъ обѣдъ. Ахъ, на сердцѣ у меня такъ тяжко!..
Всѣ чувствовали то же самое. Всѣ взгляды то и дѣло невольно устремлялись на неподвижные трупы возлѣ дома и нельзя было не замѣтить страшную перемѣну, которая въ нихъ происходила у всѣхъ на. глазахъ съ необычайной; быстротой. За нѣсколько часовъ лица стали сѣро-пепельными, ввалились, носы заострились, глаза глубоко запали въ свои орбиты. Крысы и насѣкомыя, которыхъ никто не тревожилъ, уже дѣятельно хлопотали надъ своей добычей.
Поданъ былъ сытный обѣдъ, но никто почти не прикоснулся къ нему. Въ закупоренномъ кругомъ домѣ было жарко и атмосфера становилась невыносимо тяжелой.
Всѣ молчали, никто не работалъ, страшная перспектива пугала каждаго. Одному Богу извѣстно, чѣмъ это все можетъ кончиться.
Въ домѣ и снаружи его у самой двери лежали громадные камни, которыми дверь была выбита. Англичане подобрали ихъ, и ими же подкрѣпили свое загражденіе входа. Сзади ихъ деревяннаго щита выросла такимъ образомъ широкая стѣнка изъ камней, тяжелыхъ обрубковъ дерева и мѣшковъ съ пескомъ, такъ что теперь дверь безусловно выдержала бы новую атаку.
Окончивъ эту работу, Аскотъ заигралъ хоралъ, но его товарищи лишь мысленно повторяли за нимъ слова гимна, на губахъ у нихъ замиралъ каждый звукъ.
Такъ прошелъ весь день. Иногда кто-нибудь бросалъ камнемъ въ крысъ, осаждавшихъ не прибранные трупы туземцевъ, онѣ разбѣгались, но уже въ слѣдующій моментъ возвращались обратно и съ прежней алчностью принимались за свое пиршество.
Туземцы скрылись безслѣдно, все кругомъ, казалось, успокоилось и заснуло, и если бы не страшная картина, которую представляло собой поле сраженія, то можно бы подумать, что это самый мирный, благодатный уголокъ на свѣтѣ. Тихо шелестилъ листьями ночной вѣтерокъ, тихо журчала рѣка… ничто не нарушало тишины тропической ночи.
А отъ Туилы все не было ни слуху, ни духу… Онъ, положимъ, подъ арестомъ, но сынъ Ту-Оры, навѣрно, охотно исполнилъ бы всякое его порученіе, касающееся бѣлыхъ.
— Мальчикъ хитеръ и дерзокъ! — замѣтилъ Аскотъ.
— Если въ эту ночь онъ не явится, то изъ этого можно будетъ заключить, что нашъ домъ со всѣхъ сторонъ окруженъ цѣпью островитянъ. Онъ просто не въ силахъ пробраться черезъ нее.
— Ужъ не думаетъ ли Ша-Ранъ взять насъ голодомъ?
— Ну, въ этомъ-то онъ ошибется. Но трупы… трупы, которыми мы окружены — вотъ гдѣ наша погибель.
— Вы думаете, что они до такой степени испортятъ воздухъ?..
— Да, и этого мы не вынесемъ! Будь у нашихъ дверей одинъ трупъ — съ этимъ еще можно было бы мириться… но двадцать девять! Этого никто не выдержитъ, повѣрьте мнѣ!
Снова наступило молчаніе. Прошла половина ночи, а отъ Туилы не было извѣстій… страшныя мысли зарождались въ встревоженныхъ душахъ осажденныхъ. Не подвергся ли и бѣдный мальчикъ той же участи, что и Туила?
Къ утру лишь заснули тѣ изъ людей, которые уже отбыли свои часы дежурства, усталость преодолѣла ихъ тревогу. Тяжелый воздухъ, мертвая тишина, все давило ихъ угнетенную, и безъ того душу.
Во второй разъ со времени высадки на островъ воиновъ сосѣднихъ островитянъ взошло солнце и позолотило вѣтви священныхъ деревъ, въ тѣни которыхъ стоялъ домъ бѣлыхъ. Робко выглянули осажденные на поле битвы, съ слабой надеждой на то, что воспользовавшись ночной темнотой, врагъ прибралъ своихъ убитыхъ воиновъ, чтобы, осыпавъ ихъ бѣлыми цвѣтами, по обычаю предковъ, предать ихъ землѣ.
Тщетное ожиданіе!.. Еще ужаснѣе, еще страшнѣе было зрѣлище, которое теперь представилось англичанамъ. Лица труповъ были изгрызаны, тѣла покрылись легіонами копошившихся червей и красныхъ муравьевъ.
— Мнѣ кажется, — сказалъ съ дрожью въ голосѣ лейтенантъ, — мнѣ кажется, воздухъ начинаетъ…
— Я замѣтилъ это лишь только проснулся, — подтвердилъ Аскотъ.
— Великій Боже, чѣмъ это кончится!
— Кончится очень плохо, Мармадюкъ. Эти черти ждутъ лишь того момента, когда мы вынуждены будемъ выйти на свѣжій воздухъ и тогда окружатъ насъ и перебьютъ своими дубинами и копьями.
— Я того же мнѣнія, — согласился лейтенантъ. — А что для меня во всемъ этомъ дѣлѣ всего ужаснѣе…
— Ты сейчасъ будешь говорить о мнѣ, — остановилъ его Аскотъ. — Оставь это, Мармадюкъ! Того, что случилось, не измѣнишь.
Лейтенантъ взглянулъ на него. Оба молодые человѣка были блѣдны, какъ смерть. — Конечно, того, что случилось, не измѣнишь! — повторилъ за нимъ офицеръ, — къ сожалѣнію, это такъ, но при извѣстныхъ обстоятельствахъ нельзя не почувствовать раскаянія, а чистосердечное раскаяніе облегчаетъ душевную тяжесть. Я только это и хотѣлъ сказать.
Аскотъ ничего не отвѣтилъ, но въ душѣ почувствовалъ страшную тревогу. Родители его давно уже считали его погибшимъ, пока не пришло радостное извѣстіе, что онъ живъ. Всѣ ихъ надежды должны были проснуться, какъ по мановенію волшебнаго жезла, сердца наполнились горячей благодарностью къ Творцу… и вотъ чѣмъ все это должно было кончиться!
Безславной, безполезной смертью отъ руки дикаря!
Аскотъ вспомнилъ тотъ день, когда онъ ушелъ въ море на чужой лодкѣ. Какія тяжкія послѣдствія повлекъ за собой этотъ необдуманный, своевольный поступокъ!
Фитцгеральдъ положилъ ему руку на плечо. — Я не хотѣлъ лишать тебя мужества, Аскотъ! — сказалъ онъ ему съ чувствомъ. — Я хотѣлъ только, чтобы ты немного одумался, милый другъ. Очень возможно, что скоро мы разстанемся съ жизнью.
— Я знаю, Мармадюкъ! — отвѣтилъ Аскотъ, стараясь не глядѣть на него.
Этимъ и кончился ихъ разговоръ, къ нимъ подошли прочіе товарищи, всѣ съ серьезными, озабоченными лицами.
— Надо пробить отверстіе въ крышѣ, — сказалъ кто-то изъ нихъ.
— Да… а то дышать нечѣмъ!
Унтеръ-офицеръ покачалъ головой — Еще рано, ребята! Я васъ предупреждаю — еще рано! Черезчуръ опасно!
— Почему? Самое большое, что насъ вымочитъ дождемъ, — возразилъ ему Антонъ, — или навалятся къ намъ ящерицы съ деревьевъ.
— Онѣ и безъ того пожалуютъ сюда. Вчера еще одна пробѣжала у меня по рукѣ.
— А я убилъ въ кухнѣ трехъ. Нѣтъ, такія пустяки меня бы не остановили. Я опасаюсь совершенно другого.
— Говорите прямо! — нетерпѣливо отозвался лейтенантъ.
— Ну, такъ я боюсь, сэръ, что намъ на головы начнутъ бросать горящія головни.
— Не думаю! — воскликнулъ Фитцгеральдъ. — Ни одинъ изъ этихъ суевѣрныхъ дикарей не осмѣлится забраться къ намъ на крышу.
— Какъ знать! Подозрительно, что они такъ притаились и какъ будто оставили насъ въ покоѣ… самый страшный шумъ былъ бы мнѣ много пріятнѣе.
— И мнѣ… могу въ этомъ сознаться.
— А можетъ быть послѣ неудачи они совсѣмъ покинули нашъ островъ? — предположилъ кто-то.
Но десятки голосовъ тотчасъ же это опровергли.
— Въ такомъ случаѣ Туила нашелъ бы средство извѣстить насъ объ этомъ.
Проектъ раскрыть крышу пока былъ оставленъ, но это стоило неслыханныхъ жертвъ. Воздухъ съ часу на часъ становился тяжелѣе и ужаснѣе, насѣкомыя проникли во внутренность дома, отъ трупнаго запаха было некуда дѣваться.
Тѣла убитыхъ почернѣли; то, что отъ нихъ оставалось, крысы добровольно уступили полчищамъ червей.
Вода въ бочкахъ отъ жары стала тепловатой и начала принимать запахъ, наполнявшій атмосферу; бочки съ разсоломъ забродили и обручи на нихъ полопались, мясо попортилось, жиръ прогоркъ.
Въ этомъ зачумленномъ воздухѣ, наполнявшемъ весь домъ, не могли держаться никакіе съѣстные припасы, и имъ не могъ дышать ни одинъ человѣкъ. Матросы, не спрашивая разрѣшенія, полѣзли подъ крышу и вырубили въ ней топорами широкія дыры.
Это нѣсколько уменьшило духоту и жару, воздухъ пришелъ въ нѣкоторое движеніе, но зловоніе теперь скорѣе усилилось, чѣмъ уменьшилось. Люди въ уныніи опустили руки.
— Мы отворимъ двери и уйдемъ! — кричали нѣкоторые. — Такое положеніе невыносимо!
Лейтенантъ только поднялъ руку. — Я вамъ не препятствую, — сказалъ онъ. — Дѣлайте, что хотите!
Но другіе еще разъ настояли на томъ, чтобы потерпѣть. — Кто знаетъ, что къ намъ не подоспѣетъ помощь, ребята? Вѣдь каждую минуту надо ожидать прибытія военнаго судна.
— Ахъ, — плакались иные, едва сдерживая рыданія, — хотя бы только взглянуть на великобританскій флагъ, услыхать грохотъ англійскихъ пушекъ!
— Господь смилуется надъ нами!.. Вспомните, когда бунтовщики держали насъ въ плѣну на палубѣ «Короля Эдуарда», развѣ положеніе наше тогда не было еще безотраднѣе, еще безнадежнѣе?
— Нѣтъ, нѣтъ! — качали многіе головами. — Тогда было чѣмъ дышать!
— А здѣсь скоро откроется настоящая чума. Зловоніе доходитъ до крайнихъ предѣловъ!
— Не попытаться ли намъ пробиться? — воскликнулъ одинъ изъ матросовъ. — Вѣдь пятнадцать ружей все-таки почтенная сила!
— Конечно, это сила, но не тогда, когда передъ ними болѣе пятисотъ человѣкъ противниковъ. Переднихъ мы убьемъ, а затѣмъ насъ одолѣютъ.
— Можетъ быть какъ-нибудь удалось бы убѣжать отъ этихъ негодяевъ?
— Куда? — со вздохомъ спросилъ Фитцгеральдъ, пожимая плечами.
Глубокое уныніе овладѣло всѣми сердцами. Въ самомъ дѣлѣ, куда бѣжать? Не было уголка, куда за ними не послѣдовали бы ихъ враги. Часы проходили, міазмы все сильнѣе переполняли воздухъ. Матросы лежали по угламъ, въ полубезсознательномъ состояніи, многіе лихорадили, другіе жаловались на головную боль и колотье въ груди; были такіе, что бредили, или постоянно шептали себѣ что-то подъ большинство же казалось какъ бы оглушенными, почти неотвѣчали на вопросы, ихъ можно было трясти и дергать, и они все же оставались ко всему безучастными.
А вокругъ дома была все та же мертвая тишина… островъ казался необитемымъ…
Прошла еще отчаянная ночь, часы неслыханныхъ мученій, и наконецъ кругомъ дома послышались странные звуки; что-то трещало или хрустѣло; казалось, что вершины деревьевъ вдругъ начали шелестѣть.
— Чу! — шепнулъ Аскотъ.
Но съ первымъ движеніемъ въ домѣ эти звуки прекратились, все снова замерло.
— Крысы! — подумалъ Антонъ вслухъ.
— Не думаю, чтобы какое-нибудь животное могло держаться въ такой атмосферѣ!
Фитцгеральдъ всматривался въ предразсвѣтные сумерки, подходя ко всѣмъ окнамъ. — Ничего не видно!.. — наконецъ объявилъ онъ.
— Посидимъ, какъ можно тише, сэръ. Можетъ быть шумъ повторится и мы откроемъ его причину.
Совѣтъ этотъ былъ принятъ и спустя нѣсколько мгновеній снова пронесся шелестъ по вершинамъ деревъ и снова послышались трескъ и хрустѣніе. Бѣлые переглянулись. Какія бы это могли быть животныя?
Унтеръ-офицеръ показалъ на крышу, словно желая сказать: — Вотъ откуда слышенъ этотъ звукъ… прислушайтесь хорошенько!
Антонъ потянулъ въ себя воздухъ. — Дымомъ пахнетъ! — воскликнулъ онъ въ испугѣ.
Этотъ крикъ положилъ конецъ шороху и потому, скрываться было уже нечего. Черезъ отверстія, вырубленныя въ крышѣ посыпались массы горящихъ сухихъ листьевъ, все больше и больше, пока густой дымъ не наполнилъ весь домъ и оставаться въ немъ нельзя было и думать, не рискуя задохнуться. Всѣ колебанія, всякія «но» и «если» были теперь уже неумѣстны, кто дорожилъ жизнью и не хотѣлъ погибнуть въ дыму и пламени, долженъ былъ безъ всякихъ околичностей бѣжать и какъ можно скорѣе.
— Берите ружья и заряды, — крикнулъ громкимъ голосомъ унтеръ-офицеръ. — Не забудьте зарядовъ, это самое главное.
Антонъ уже успѣлъ сбѣгать въ хлѣвъ своихъ животныхъ, въ то время какъ остальныя растормошили спавшихъ товарищей и вооружились. Въ нѣсколько мгновеній всѣ были готовы къ вылазкѣ.
— Съ Богомъ, впередъ! — крикнулъ лейтенантъ.
— Куда, Мармадюкъ, по какому направленію?
— Къ лѣсу! Больше некуда!
Съ ружьями на перевѣсъ, англичане выскочили изъ дому, и тотчасъ же были встрѣчены пронзительнымъ воинскимъ воплемъ дикарей. Цѣлый градъ копій и стрѣлъ понесся имъ навстрѣчу.
Домъ былъ оцѣпленъ дикарями со всѣхъ сторонъ и при первыхъ утреннихъ лучахъ солнца всюду виднѣлись голыя темныя фигуры, исполнявшія свою воинскую пляску, со всей изобрѣтательностью, на какую были способны ихъ злоба и свирѣпая кровожадность. Въ то же время яркимъ пламенемъ вспыхнулъ покинутый бѣлыми домъ, заливая небо своимъ заревомъ.
Впереди враги, сзади пылающій костеръ… Пятнадцать бѣдахъ сразу поняли, что спасенія ждать неоткуда.
— Впередъ! — скомандовалъ лейтенантъ. — Пли!
Выстрѣлы загремѣли, и хотя не одинъ изъ дикарей, находившихся въ переднихъ рядахъ, поплатился жизнью при первомъ залпѣ, и многіе были выбиты изъ строя, тѣмъ не менѣе пробиться черезъ ихъ густыя массы было немыслимо. Бѣлые разсыпались, стараясь найти себѣ прикрытіе за деревьями, и мысленно поручая душу свою Богу.
И тутъ вдругъ случилось то, что сперва показалось всѣмъ чѣмъ-то фантастическимъ, — недѣйствительнымъ, какимъ-то видѣніемъ.
Раздался пушечный выстрѣлъ… за нимъ другой… третій…
Неужели дикари догадались, какъ стрѣлять изъ пушекъ?.. Нѣтъ, нѣтъ… домъ горѣлъ, какъ свѣча, тамъ никого не могло быть.
И снова грохнула пушка… Еще, и еще!
Въ рядахъ дикарей произошло замѣшательство. — Что это такое?.. Это богъ бѣлыхъ! перешептывались они въ ужасѣ.
Въ это мгновеніе гдѣ-то уже совсѣмъ близко съ шипѣніемъ взвилась ракета и тогда всѣ взоры обратились къ морю. Крикъ сотенъ голосовъ огласилъ поле сраженія… одни звучали торжествомъ, другіе ужасомъ и отчаяньемъ.
Корабль на всѣхъ парусахъ подходилъ въ острову, и ярко сверкалъ при первыхъ утреннихъ лучахъ солнца флагъ, развѣвавшійся на главной мачтѣ — англійскій флагъ!
— Корабль! Военный корабль! — кричалъ Аскотъ. — О, Господи, военный корабль!
— Спасеніе! Спасеніе!
— Не радуйтесь слишкомъ рано… Дикари снова надвигаются!
Фитцгеральдъ не успѣлъ вымолвить этихъ словъ, какъ въ плечо ему вдавилось длинное копье. Онъ зашатался и упалъ, ружье выскользнуло у него изъ рукъ и въ слѣдующій моментъ островитянинъ раздробилъ бы ему черепъ своей дубиной, если бы Аскотъ не предупредилъ его и такъ энергично навалился на противника, что тотъ, моментально растянулся у его ногъ, дѣлая тщетныя попытки подняться на ноги.
— Скорѣе, скорѣе! — раздался голосъ, который показался Аскоту знакомымъ, но не могъ принадлежать никому изъ обѣихъ воюющихъ сторонъ, — Надо бѣжать, какъ можно скорѣе!
Аскотъ обернулся и глазамъ своимъ не повѣрилъ. Среда дикарей стоялъ Тристамъ, вооруженный копьемъ и дубиной, въ поясѣ изъ травы, съ лицомъ, искаженнымъ бѣшенствомъ и страхомъ. — Торопитесь! Бѣгите! — кричалъ онъ. — Неужели вы хотите всѣ попасть въ руки англичанъ?
Но дикари или не слыхали, или не понимали его. Напрягая всѣ свои силы, они бросались на бѣлыхъ, вступая съ ними въ единоборство, и навѣрное многіе изъ англичанъ были бы убиты въ этой схваткѣ, если бы новая неожиданность совершенно не измѣнила положенія.
На берегу весело раздался звукъ сигнальнаго рожка, засверкали штыки и отъ мѣрныхъ шаговъ солдатъ задрожала земля.
Съ громкимъ «ура!», со штыками на перевѣсъ, бросился на дикарей сильный отрядъ морскихъ солдатъ.
Тристамъ вскрикнулъ отъ бѣшенства. — Все погибло!.. О, почему земля не разступится и не поглотитъ этихъ рабовъ тираніи!
Это было сказано имъ по-нѣмецки, и всего въ двухъ шагахъ отъ Антона, всматривавшагося въ размалеванное до туземному лицо негодяя. — Томасъ Шварцъ! — воскликнулъ онъ въ неописанномъ изумленіи.
— И ты здѣсь, гадина! — крикнулъ Тристамъ.
Онъ было бросился съ поднятой дубиной на юношу, но сильныя руки уже схватили его сзади за плечи и опрокинули навзничь на землю. Въ этой густой толпѣ англичане не могли употреблять огнестрѣльнаго оружія, но ихъ штыки и тесаки и безъ выстрѣла моментально обратили въ бѣгство испуганныхъ дикарей.
Несмотря на отчаянное сопротивленіе Траистамъ былъ связанъ по рукамъ и по ногамъ и его тотчасъ же стащили въ шлюпку, причалившую къ берегу. Туда же отнесли и четырехъ матросовъ, получившихъ раны въ этой схваткѣ, къ счастью — не смертельныя. Туземцевъ, равно какъ и ихъ неожиданныхъ союзниковъ оставили безъ преслѣдованія.
— Мы потребуемъ ихъ къ отчету на ихъ собственномъ островѣ, въ ихъ собственной деревнѣ! — объявилъ офицеръ, командовавшій десантомъ.
Лейтенанта Фитцгеральда подняли и отнесли на лодку. Когда всѣ бѣлые были приняты на шлюпки, Антонъ, наконецъ, улучилъ минуту, чтобы спросить одного изъ матросовъ, сидѣвшихъ на веслахъ, о томъ, что его больше всего интересовало.
— Куда вы идете? — спросилъ онъ заплетающимся языкомъ. — Надѣюсь, не прямо назадъ въ Англію?
— Нѣтъ, сынокъ, въ Австралію. Какъ это тебѣ нравится?
— О, сэръ!.. сэръ!.. А получены ли какія-нибудь извѣстія на родинѣ о первой экспедиціи? Дошла ли та эскадра по назначенію?
— Вся, кромѣ «Короля Эдуарда». Ну, теперь мы и его заберемъ съ собой.
— Слава Богу! Въ такомъ случаѣ все хорошо!
На губахъ Аскота тоже вертѣлся одинъ вопросъ, — не привезъ ли капитанъ прибывшаго корабля какой-нибудь вѣсточки отъ его родителей, — но онъ никакъ не могъ выговорить его: отъ волненія губы, совсѣмъ не хотѣли его слушаться…
Но на палубѣ корабля, послѣ первыхъ формальностей и привѣтствій, его скоро потребовали къ капитану. Сердце Аскота готово было выпрыгнуть изъ груди. Что-то онъ услышитъ.
Командиръ фрегата, капитанъ Максвеллъ, окинулъ его строгимъ взглядомъ съ головы до ногъ, и затѣмъ подалъ ему запечатанный пакетъ, прибавивъ серьезнымъ, но отнюдь не недружелюбнымъ тономъ: — Отъ вашего батюшки, лорда Чельдерса. — сказалъ онъ, — Прочтите съ подобающимъ почтеніемъ, что пишетъ вамъ его свѣтлость.
Аскотъ молча взялъ письмо. Онъ поклонился, не будучи въ силахъ вымолвить ни слова, и затѣмъ, удалившись въ отведенную ему каюту, съ лихорадочною поспѣшностью вскрылъ конвертъ и жадно сталъ читать дорогія строки родителей.
Ниже и ниже склонялось его пылающее отъ стыда и раскаянья лицо надъ мелко исписанными листочками.
Мать его была больна, къ счастью не смертельной болѣзнью, до все же настолько, что лордъ не могъ лично принять участіе въ экспедиціи въ Южный океанъ. Не будь этого, онъ самъ поѣхалъ бы отыскивать сына. Все письмо дышало любовью и примиреніемъ; онъ даже не упоминалъ о томъ, что тоска по единственномъ сынѣ была причиной болѣзни матери, не бранилъ его за своевольный поступокъ, и только просилъ скорѣе вернуться въ Англію, или, по крайней мѣрѣ, дать о себѣ вѣсточку. «Не забывай никогда, что ты носишь старинное благородное имя», такъ, заключилъ лордъ свое посланіе, «и что ты обязанъ сохранить его незапятнаннымъ. Внѣшнія условія жизни тутъ, конечно, не причемъ. Будешь, ли ты пэромъ Англіи, или переселенцемъ, который добываетъ свой хлѣбъ топоромъ и лопатой, это рѣшительно все равно. Будь только всегда правдивъ и честенъ, будь хорошимъ человѣкомъ… въ этомъ все дѣло».
Къ письму была приложена порядочная пачка банковыхъ билетовъ, съ которыми пока дѣлать было нечего, но которые впослѣдствіи могли очень пригодиться. Аскотъ равнодушно сунулъ ихъ въ карманъ и еще разъ перечиталъ дорогія строки.
Ни слова порицанія, ни жалобы, ни упрека! Одни лишь ласки и сердечнѣйшія пожеланія.
Этого ли онъ заслужилъ?
Онъ опустилъ голову на руки — вѣдь, здѣсь никто его не видитъ, — и сквозь стиснутые пальцы закапали на бумагу горячія слезы.
— Да, конечно, онъ будетъ мужчиной съ незапятнаннымъ именемъ… онъ загладитъ передъ родителями свой необдуманный поступокъ. Теперь, послѣ этихъ любовныхъ словъ отца, все пойдетъ какъ нельзя лучше…
ГЛАВА XVI.
правитьПрошло нѣсколько часовъ прежде, чѣмъ наши друзья окончательно поняли, что съ ними произошло. Раненыхъ перенесли въ чистый просторный корабельный лазаретъ и здѣсь они получили полную возможность отдохнуть отъ впечатлѣній послѣднихъ дней, наслаждаясь сознаніемъ полной безопасности и пользуясь наилучшимъ уходомъ и совершеннымъ покоемъ. Здоровые, тѣмъ временемъ, праздновали свою встрѣчу со старыми товарищами по «Королю Эдуарду» и всѣ благодарили Бога, что отнынѣ веякія заботы и горе миновали.
Если бы англійское военное судно, фрегатъ «Джемсъ Кукъ» опоздалъ къ мѣсту боя на какіе-нибудь полчаса, то, вѣроятно, ни одинъ изъ бѣлыхъ на островѣ не остался бы въ живыхъ.
Все ихъ платье, но распоряженію капитана, было выброшено въ море, ибо оно до такой степени пропиталось зловоніемъ, что ничего другого съ нимъ не оставалось сдѣлать; даже фрегатъ пришлось отвести на навѣтренную сторону острова, чтобы вѣтеръ не наносилъ съ мѣста боя отвратительнаго трупнаго запаха. Послѣ этого на землю высадился сильный отрядъ морскихъ солдатовъ съ порученіемъ потребовать отъ туземцевъ выдачи Ша-Рана.
Лейтенантъ Фитцгеральдъ уже успѣлъ переговорить съ капитаномъ и попросилъ его за Туилу, а потому начальнику десанта были отданы соотвѣтствующія распоряженія, не считая главнаго — дать спасительный урокъ туземцамъ.
Нѣсколько человѣкъ матросовъ съ «Короля Эдуарда» отправились, въ качествѣ проводниковъ этой экспедиціи, которая и направилась прямо въ деревню туземцевъ.
Разумѣется, тамъ не только не нашли ни одного островитянина, но даже ни изъ чего не было видно, чтобы послѣ землетрясенія и наводненія кто-нибудь постарался бы поправить разрушенія, причиненныя этими бѣдствіями соломеннымъ хижинамъ, или заново выстроить селеніе; на развалинахъ бродило нѣсколько одичавшихъ куръ и голубей, да изъ одной группы частаго кустарника доносился по временахъ жалобный стонъ какъ бы умирающаго, или тяжело раненнаго.
Солдаты остановились и командиръ приказалъ имъ обыскать чащу. — Только будьте осторожны, — прибавилъ онъ, — возможно, что насъ хотятъ заманитъ въ западню.
Люди начали подвигаться шагъ за шагомъ, раздвигая кустарникъ, обшаривая каждый закоулокъ и заглядывая во всѣ стороны. Ничего нигдѣ не было видно, но стонъ продолжался попрежнему.
— Кто здѣсь? — крикнулъ офицеръ. — Отвѣчайте!
Голосъ произнесъ одно только слово, но никто не понималъ его. Это былъ даже не звукъ, а скорѣе хриплый предсмертный вздохъ.
Вдругъ одинъ изъ матросовъ бросился въ сторону, въ самую чащу кустарника, прежде нежели можно было остановить его. — Туила! — воскликнулъ онъ. — Ты ли это?
— Да!.. Да!..
Дѣйствительно, у ногъ матроса лежалъ несчастный туземецъ въ самомъ ужасномъ состояніи. Руки и ноги его были туго перевязаны, тѣло крѣпко прикручено спиной къ срубленному стволу дерева, такъ что онъ не могъ пошевельнуть ни однимъ членомъ. По всему тѣлу, по лицу, въ волосахъ, даже во рту и въ глазахъ кишѣли муравьи, — ползали отвратительные черви и жуки на длинныхъ высокихъ лапкахъ.
Англичане съ ужасомъ смотрѣли на отчаянное состояніе, въ которомъ находился несчастный; оба матроса, знавшіе Туилу, были особенно тронуты. — Ваша честь, — обратились они къ офицеру, — Туила подвергся этой жестокой пыткѣ за то, что онъ своевременно предупредилъ насъ объ измѣнѣ, которую замышляли его земляки противъ насъ.
— Я это знаю, ребята. — кивнулъ имъ офицеръ, — и надѣюсь, что докторъ Вилькеръ скоро залечить полученныя имъ поврежденія. Развяжите его!
Но веревки, которыми былъ связанъ бѣдный Туила, пришлось перерѣзать, а его самого осторожно приподнять, такъ какъ все тѣло его было одной сплошной язвой. Оно опухло, сильно горѣло, а подъ веревками кровоточило, и самое лучшее, что можно было сдѣлать для облегченія страданій несчастнаго, это опустить его на нѣсколько времени въ проточную воду, которая смыла съ него послѣднихъ муравьевъ. Ротъ и глаза его осторожно промыли, и затѣмъ влили ему въ ротъ нѣсколько глотковъ вина. Но прошло еще четверть часа, прежде, нежели онъ окончательно пришелъ въ себя и былъ въ состояніи мыслить и говорить.
— Они всѣ ушли, — были его первыя слова: — всѣ ушли!
— Ша-Ранъ и его воины?
— Да! Да!..
— Бѣдный Туила! Давно ли ты лежишь здѣсь въ этомъ ужасномъ состояніи?
— Съ того времени, какъ я послалъ вамъ послѣднее извѣстіе, О, негодяи, они чуть не уморили меня голодомъ и жаждой.
И онъ снова потерялъ сознаніе, такъ что не мало было хлопотъ доставить его въ корабельный лазаретъ. Солдаты обшарили весь лѣсъ на нѣсколько миль разстоянія, осмотрѣли также воѣ заливчики по берегу, гдѣ могли притаиться лодки островитянъ съ сосѣдняго острова, но ни людей, ни лодокъ нигдѣ не было и слѣда… Ша-Ранъ со всей своей шайкой скрылся во время.
Повидимому, капитанъ Максвеллъ ничего другого не ожидалъ. Придется навѣстить милаго человѣка на его родинѣ, — сказалъ онъ,
Между тѣмъ, плотники начали свои работы на «Королѣ Эдуардѣ». Двери и окна пришлось дѣлать заново, и кромѣ того потребовалось не мало починокъ. Матросовъ занимали тѣмъ временемъ шитьемъ соломенниковъ для тюфяковъ, подвозкой свѣжей воды во всѣ чаны и цистерны, перевезенные съ «Джемса Кука», а также перевозкой всякаго рода провіанта съ одного судна на другое.
Пока шли эти работы раны моряковъ, стали заживать. Тристамъ сидѣлъ въ цѣпяхъ подъ строгимъ карауломъ. Въ первый же день онъ сдѣлалъ попытку убить караульнаго, почему его связали еще крѣпче; онъ отплачивалъ своимъ врагамъ лишь тѣмъ, что постоянно молчалъ на всѣхъ допросахъ. Невозможно было узнать отъ него, куда направилась вся масса арестантовъ послѣ того, какъ капитанъ Ловэлль вынужденъ былъ отпуститъ ихъ на волю, и разсѣялась ли она, или остается все еще соединенной въ шайку.
При допросахъ онъ только насвистывалъ да напѣвалъ; когда его лишали въ наказаніе обѣда — онъ смѣялся въ лицо своимъ сторожамъ. Не удивительно, что при такомъ поведеніи арестанта, къ нему и относились безъ всякой снисходительности и держали его въ цѣпяхъ въ темной конурѣ, откуда онъ не могъ ничего ни видѣть, ни слышать.
Когда Туила выздоровѣлъ, судно снялось съ якоря и вышло въ океанъ по направленію, которое туземецъ опредѣлилъ по звѣздамъ. Островъ Ша-Рана долженъ былъ находиться въ разстояніи около ста миль и потому переѣздъ не могъ быть продолжителенъ.
На «Королѣ Эдуардѣ» былъ оставленъ сильный гарнизонъ и такимъ образомъ наши друзья весело направились навстрѣчу новымъ приключеніямъ.
На этомъ пути Туила былъ главнымъ лицомъ, онъ указывалъ курсъ, затѣмъ на него разсчитывали, какъ на переводчика, а до тѣхъ поръ онъ уже теперь сообщалъ разныя подробности объ островѣ Ша-Рана.
— Берега его представляютъ собою совершенно голую пустыню, — разсказывалъ онъ, — кругомъ онъ окруженъ бурунами, а въ серединѣ его есть тихое озеро, въ которомъ жители ловятъ рыбу и черепахъ.
— Слѣдовательно, это лагуна. Коралловый островъ. Бывалъ ли ты тамъ, мой милый?
— Жители не даютъ тамъ никому высаживаться, чужеземецъ, — покачалъ Туила головой.
— Но ты говорилъ, что твои земляки ѣздили туда?
— Они брали съ собой печеный плодъ хлѣбнаго дерева, и подъѣзжая къ острову, показывали его туземцамъ на большомъ листѣ пальмы.
— Ага! это означаетъ: мы являемся съ мирными намѣреніями?
— Да, да!
Капитанъ Максвеллъ пожалъ плечами — Ну, къ сожалѣнію, мы о себѣ не можемъ этого сказать, — замѣтилъ онъ. — Намъ придется показать имъ вмѣсто печеныхъ плодовъ нѣсколько заряженныхъ ружей.
— Зачѣмъ собственно мы ѣдемъ туда? — спросилъ Антонъ лейтенанта. — Неужели лишь затѣмъ, чтобы захватить арестантовъ, которые, быть можетъ, тамъ скрываются.
Фйтцгеральцъ покачалъ головой. — Чтобы наказать за нападеніе на англійскихъ подданныхъ. Ша-Ранъ по закону подлежитъ за это разстрѣлянію.
— Если намъ удастся захватить его, сэръ! Возьмутъ ли на островъ меня и Аскота?
— Я думаю. Во всякомъ случаѣ на островъ высадится сильный отрядъ, чтобы отнять у островитянъ всякую возможность сопротивленія.
Антонъ невольно вздохнулъ. — Неужели и въ новыхъ колоніяхъ каждая пядь земли отбирается у туземцевъ тоже силой? — спросилъ онъ печально.
— Надо полагать, что такъ, мой милый. Безъ сомнѣнія, нужно обращать въ христіанство варварскіе народы, но чтобы они пустили чужеземныхъ повелителей въ свою страну добровольно, и предоставили имъ власть надъ собой, — на это въ сущности нельзя разсчитывать.
Антонъ замолчалъ. Сколько всякихъ происшествій могло случиться въ Австраліи со времени прибытія туда экспедиціи? Какъ знать?
Потребуется еще много недѣль работы, прежде чѣмъ «Король Эдуардъ» будетъ приведенъ въ полную исправность для плаванія, а затѣмъ еще нѣсколько недѣль, а можетъ быть, и мѣсяцевъ, прежде чѣмъ онъ придетъ въ Австралію. Сколько тяжелыхъ мѣсяцевъ пройдетъ въ ожиданіи и неизвѣстности! Антонъ съ трудомъ мирился съ этой мыслью.
Тѣмъ временемъ фрегатъ рѣзалъ волны и шелъ на всѣхъ парусахъ при чудесной погодѣ и попутномъ вѣтрѣ, неизмѣнно держась направленія, которое указывалъ Туила, и, наконецъ, спустя нѣсколько дней вдали показался островъ Ша-Рана.
Онъ былъ совершенно плоскій, не видно было нигдѣ не только горъ, но даже какого бы то ни было возвышенія; пальмовый лѣсъ выдвигался стѣной какъ будто прямо изъ морской пучины. Коралловые рифы возвышались надъ уровнемъ моря едва на какіе-нибудь пять-шесть футовъ, такъ что волны морскія въ нѣкоторыхъ мѣстахъ далеко забѣгали на берегъ; въ кольцѣ изъ рифовъ, окружавшихъ островъ, было много проходовъ, болѣе или менѣе широкихъ, и за этой грядой образовалась естественная гавань, въ которую безъ всякихъ затрудненій могли входить шлюпки корабля.
— Увѣренъ ли ты, что не ошибся, мой милый? — спросилъ капитанъ Максвелль туземца. — Дѣйствительно ли это тотъ островъ, который мы ищемъ?
— Вполнѣ увѣренъ, сэръ. Мои земляки здѣсь часто бывали.
Послѣ долгихъ усилій было наконецъ выбрано мѣсто для стоянки на якорѣ; и затѣмъ двѣсти вооруженныхъ съ головы до ногъ моряковъ съѣхали на берегъ, гдѣ все еще не видно было ни одного живого существа.
Экспедиціей командовалъ старшій офицеръ съ «Джемса Кука», получившій отъ своего капитана самыя обширныя полномочія на этотъ случай. Своевольные воинственные туземцы должны получить хорошій урокъ, затѣмъ необходимо овладѣть скрывшимися сюда арестантами, съ мирнымъ же населеніемъ было предписано обращаться кротко и справедливо.
Туила сопровождалъ отрядъ въ качествѣ переводчика.
Тотчасъ же за каменистой береговой полосой начиналась обычная тропическая растительность, хотя здѣсь она была бѣднѣе, менѣе роскошна, нежели на вулканическихъ основахъ. Ни одной рѣки, ни одного ручейка не было и растенія пользовались влагой почти исключительно отъ дождей; поэтому почва была здѣсь жесткая, сухая, и трава на ней мѣстами совсѣмъ не росла.
— Я вижу крыши въ лѣсу! — крикнулъ кто-то.
— И между ними одна высокая, — странной формы, вѣроятно, храмъ!
— Нугойо-Ца! — сказалъ Туила.
— Что это значитъ?
— У насъ въ лѣсу есть такія же. Развѣ вы не видали?
— Видали, — подтвердилъ Фитцгеральдъ, — но я не зналъ ихъ назначенія.
— Это обширный дворъ, въ которомъ стоитъ марай… на передней аркѣ воротъ обитаютъ боги. Кто во время боя убѣжитъ сюда, тотъ неприкосновененъ.
— А!.. убѣжище!.. Надо осмотрѣть, что это за штука.
— Мнѣ странно, что нѣтъ ни души крутомъ. Безъ сомнѣнія, туземцы попрятались, и не безъ цѣли…
— Значитъ, ты думаешь, что они уже замѣтили насъ?
— Еще бы! Здѣсь во всякое время по берегу шляются люди, ловятъ въ гротахъ черепахъ.
— Въ такомъ случаѣ надо сомкнуться тѣснѣе, — распорядился офицеръ. — Въ деревнѣ можно будетъ сдѣлать привалъ.
Пройдя еще не болѣе полчаса, отрядъ вступилъ въ деревню туземцевъ, состоявшую изъ жалкихъ, круглой формы, шалашей, сдѣланныхъ изъ соломы и циновокъ; единственная утварь заключалась въ пустыхъ тыквахъ для воды. У входа въ каждый шалашъ была яма для костра и валялись отбросы отъ пищи, свидѣтельствовавшіе, что здѣсь еще недавно происходила ѣда. Но нигдѣ не было ни души живой.
— Это не даромъ! — сказалъ проводникъ, качая головой. — Не думаю, чтобы они бросили свою деревню только изъ за-насъ.,
— Въ такомъ случаѣ, или на островѣ происходитъ война, или какое либо народное зрѣлище, которымъ, рѣдко есть случай полюбоваться.
— Не ловитъ ли король рыбу? — предположилъ Туила.
— Развѣ это составляетъ необычайное событіе?
— Да. Онъ одинъ имѣетъ право ловить бонитовъ.
— На островѣ дѣйствительно существуетъ лагуна? — спросилъ офицеръ, немного подумавши.
— Я знаю навѣрно, господинъ. Ту-Opa бывалъ здѣсь на королевской ловлѣ рыбы я разсказывалъ мнѣ.
— Туила, — обратился къ нему офицеръ, попрежнему, черезъ Аскота, — Туила, можешь ли ты отправиться на развѣдку?
— Можно попробовать! — отвѣтилъ тотъ, пожавъ плечами. — Но съ тѣмъ, что вы пойдете слѣдомъ за мною и не оставите меня одного.
— Разумѣется, тебя не сразу узнаютъ, ты не такъ легко обратишь на себя вниманіе, поэтому тебѣ удобнѣе всего быть развѣдчикомъ. Мнѣ кажется, ты могъ бы даже вмѣшаться въ толпу туземцевъ, Туила!
— О, ни за что! — воскликнулъ Туила. — Меня немедленно убьютъ. Вѣдь самъ Ша-Ранъ связывалъ меня,
— Въ такомъ случаѣ, я пойду съ тобой, Туила! — воскликнулъ Аскотъ.
— Нѣтъ, нѣтъ, господинъ! Это еще опаснѣе. Я проползу достаточно впередъ, чтобы узнать, куда дѣвались всѣ здѣшніе люди.
Онъ скользнулъ въ не очень густую рощицу, начинавшуюся вплоть за послѣдними хижинами деревни, и исчезъ изъ глазъ бѣлыхъ, которые, выждавъ съ полчаса, направились по слѣдамъ островитянина.
Природа здѣсь поражала своей бѣдностью. Кокосовыя пальмы и хлѣбныя деревья были въ изобиліи, но не было рѣки, прѣсной воды, а потому отсутствовали таро, пизанги, сахарный тростникъ, а также корни ти и апельсины. Вѣроятно, зато лагуна давала для обитателей острова все, что требовалось для поддержанія жизни.
Пальмовая роща, въ которую вошелъ отрядъ, была невелика и ее быстро миновали, а за ней показалась водяная поверхность чуднаго голубого цвѣта. Она разстилалась на большомъ пространствѣ, гладкая, какъ зеркало, и окаймлялась словно изгородью рядомъ пальмъ, густыя короны которыхъ еле-еле шелестили и развѣвалисъ. Хохлатые голуби, маленькія пѣвчія птички перепархивали съ пальмы на пальму, но и животное царство было здѣсь скудно, по сравненію съ тѣмъ, что наши друзья видѣли на вулканическомъ островѣ. — Ни куръ, ни свиней, не говоря уже о собакахъ и козахъ, здѣсь не было и слѣда.
— Чу! — шепнулъ Аскотъ. — Съ воды доносятся голоса.
— А! въ такомъ случаѣ, мы и вправду попали на народное празднество, и можетъ быть, дѣло еще и обойдется безъ кровопролитія!
Они подвигались, стараясь не шумѣть, все дальше и дальше и вскорѣ на берегахъ лагуны взорамъ ихъ представилось странное зрѣлище. На опушкѣ пальмовой рощи расположились становищемъ человѣкъ до пятисотъ, а можетъ бытъ, и болѣе, дикарей; тутъ же копошились и играли ихъ дѣти, подбиравшіе раковины и разноцвѣтные камешки, въ то время какъ старшіе пили каву и закусывали плодами хлѣбнаго дерева. Всѣ они беззаботно болтали и смѣялись, не помышляя, что сзади къ нимъ уже близко подобралась вражеская сила, вооруженная огнестрѣльнымъ оружіемъ, готовая по первому знаку броситься и истребить ихъ всѣхъ до одного.
Въ нѣсколькихъ мѣстахъ пылали костры, въ нарочно выкопанныхъ для этого ямахъ, и большіе камни, постланные зелеными листьями, были уже приготовлены для жаренья. Кое-гдѣ дикари уже ѣли рыбу, иные только еще чистили ее. Старъ и младъ были здѣсь на берегу лагуны, всѣ кричали и смѣялись, пѣли и свистали… очевидно, происходило какое-то народное веселье.
Фитцгеральдъ покачалъ головой. — Странное племя! — шепнулъ онъ. — Люди справляютъ какое-то веселье, когда еще не такъ давно свыше тридцати человѣкъ ихъ земляковъ погибли въ экспедиціи!
— Гмъ! охота и вамъ-то вспоминать объ этомъ, сэръ!
— Мармадюкъ! Я вижу среди нихъ одного бѣлаго. Клянусь, это тотъ самый, котораго арестанты звали голландцемъ!
— Гдѣ? Гдѣ? — шепнулъ Антонъ.
— Развѣ не видишь? Вонъ тамъ возлѣ двухъ сросшихся пальмъ.
— Да!.. это онъ!
— И тамъ же тотъ, что съ рубцомъ на лицѣ.
— Маркусъ! Я узнаю и его!
Въ этотъ моментъ рядомъ съ ними изъ кустовъ вынырнула стройная фигура Туилы. — Вы уже тутъ! — шепнулъ онъ. — Это хорошо. Никто еще не подозрѣваетъ о нашемъ присутствіи, они и не думаютъ, что огненныя палки бѣлыхъ у нихъ за спинами… Сейчасъ начнется рыбная ловля короля!
— А гдѣ же этотъ страшный старикъ? — спросилъ Аскотъ.
— Онъ въ лодкѣ. У него удочки съ крючкомъ изъ перламутра, въ знакъ его королевскаго достоинства.
— Чортъ побери! И этимъ знакомъ королевскаго достоинства его величество изволятъ удить рыбу?
Туила, смѣясь, покачалъ головой. — Сейчасъ самъ увидишь, чужеземецъ! Это не простая рыбная ловля…. Когда, король, выѣзжаетъ на ловлю, то исключительно за бонитами, которые не берутся ни на какую приманку, кромѣ живца.
Офицеръ посмотрѣлъ кругомъ себя. — Понимаете ли вы въ этомъ что-нибудь, джентльмены?
— Абсолютно ничего!
— Вотъ его лодка! — шепнулъ Туила.
Изъ бухты вдругъ появилась, скользя по водѣ, небольшая лодочка съ двумя туземцами, и направилась къ большому камню, торчавшему изъ воды и служившему пристанью. Средняя лавка лодки была постлана пестрой циновкой. Тотчасъ же на берегу загремѣли барабаны, зазвучали флейты и изъ одной группы дикарей выступила исполинская фигура короля, который направился къ камню.
На немъ и сегодня не было никакой одежды, но зато онъ смылъ съ своего тѣла тѣ краски, которыми былъ разрисованъ, идя противъ бѣлыхъ, и теперь замѣнилъ ихъ ярко красными и желтыми полосами. Волосы его были соединены какимъ-то клейкимъ веществомъ въ высокую прическу и такъ же, какъ, руки и плечи, были вымазаны въ бѣлый цвѣтъ. Благодаря этому на его совершенно желтомъ лицѣ выдѣлялся, словно кирпичъ, красный носъ, а по бокамъ головы торчали тоже красныя уши.
Въ полномъ блескѣ зтой красоты, высокій повелитель острова, Ша-Ранъ, вошелъ въ ладью подъ звуки музыки и занялъ мѣсто на средней лавочкѣ. Затѣмъ онъ досталъ изъ тыквы, стоявшей на днѣ лодки, какой-то небольшой блестящій предметъ и далъ гребцамъ знакъ отчаливать отъ берега.
Лодка стрѣлой полетѣла по лагунѣ и за ней по голубой поверхности воды, словно бабочка, несся, сверкая на солнцѣ, крючокъ изъ перламутра, привязанный къ тонкой крѣпкой бичевкѣ, конецъ которой держалъ король.
Лодка носилась туда и сюда съ такой быстротой, какую только могли сообщить ей двое сильныхъ гребцовъ. На берегу толпа замерла въ ожиданіи.
Всѣ привстали съ своихъ мѣстъ, поднимались на ципочки и прикрывъ глаза рукой отъ солнца, внимательно слѣдили за королевской лодкой.
— Туила, — сказалъ офицеръ, — подойди сюда и объясни, пожалуйста, въ чемъ тутъ дѣло? Король ведетъ крючекъ по верху воды, но не погружаетъ его въ воду?
— Да, господинъ! Бонитъ видитъ, что по водѣ скользитъ что-то и выскакиваетъ изъ воды, чтобы схватить этотъ предметъ, и тутъ-то и попадается на крючокъ.
— Занятная охота! — сказалъ офицеръ вполголоса.
— Вотъ! Вотъ! — воскликнулъ Антонъ. — Одна уже есть!
Дѣйствительно въ рукѣ Ша-Рана очутилась серебристая, трепещущая рыба, фута въ два длиной, и онъ высоко поднялъ, ее надъ годовой, показывая своему народу, толпившемуся на берегу. Торжествующіе крики огласили лагуну, всѣ глаза устремились на короля, всѣ руки протянулись къ нему и каждый готовился подхватить королевскій даръ, если онъ будетъ удостоенъ получить его.
Гребцы умѣрили ходъ лодки и теперь она плавно и медленно скользила къ берегу, подъ крики мольбы собравшихся,
Вдругъ Ша-Ранъ поднялъ руку и рыба вмѣстѣ съ крючкомъ, отцѣпленными отъ бичевки, мелькнувъ въ воздухѣ, упала къ ногамъ одного изъ воиновъ, который тотчасъ же поднялъ ее надъ головой съ крикомъ торжества. Осчастливленный дикарь немедленно бросился разводить огонь, чтобы сжарить полученный имъ королевскій даръ.
Въ лодкѣ смѣнили гребцовъ, королю подали другой крючекъ и снова произошла та же гонка по лагунѣ, окончившаяся новой удачей.
Но такъ какъ голодныхъ на берегу было слишкомъ много для того, чтобы ихъ могъ насытить царственный ловецъ, то народъ принялся и самъ за уженье, по тому способу, который ему былъ дозволенъ, и который представлялъ не менѣе интереса, нежели королевскій.
Въ одной изъ бухтъ лагуны лежало нѣкоторое количество большихъ, плоскихъ камней; туземцы размѣстились на нихъ и опустили между ними на коралловое дно какіе-то небольшіе предметы.
— Что это они дѣлаютъ? — спросилъ Аскотъ.
— Они кладутъ ядъ для рыбы.
— Неужели? Развѣ можно ѣсть отравленную рыбу?
— И очень! Вотъ сейчасъ увидишь, господинъ!
— Брръ! Отравленная рыба! Меня тошнитъ при одной мысли!
Рыбаки присѣли на корточки, каждый на своемъ камнѣ, и нагнувшись къ водѣ, внимательно слѣдили за игравшей въ ней рыбой. Когда среди коралловъ происходило какое-то, вѣроятно, понятное для дикаря движеніе, онъ выпрямлялся, въ рукахъ у него оказывался острый ножъ изъ раковины, и поднявъ его онъ ждалъ момента, чтобы поразить добычу.
Вода начинала бурлить, пѣнистыя волны били о берега и затѣмъ рыба показывалась брюшкомъ вверхъ на поверхности. Туземецъ съ быстротой молніи подхватывалъ ее, взрѣзывалъ своимъ ножомъ, выбрасывалъ всѣ внутренности на берегъ въ кусты и спустя нѣсколько минутъ рыба, только что проглотившая отравленную приманку, уже поѣдалась туземцами; пока воинъ кушалъ ее, его жена и дѣти не смѣли смотрѣть на него, но ожидали въ сторонкѣ, что онъ милостиво швырнетъ имъ объѣдки.
Тѣмъ временемъ Ша-Ранъ то и дѣло таскалъ изъ воды крупныхъ тоновъ и бросалъ ихъ своимъ подданнымъ, въ числѣ коихъ особенно часто королевскій даръ доставался одному любимцу короля. Празднеству, казалось, конца не будетъ.
Офицеры переглядывались. Что дѣлать'? Неужели безъ всякаго предупрежденія, безъ объявленія войны, открыть огонь по этимъ наивнымъ дѣтямъ природы? Неужели убивать людей, не подозрѣвающихъ даже о присутствіи непріятеля?
Немыслимо. Никто бы на это не рѣшился.
— Я вамъ предложу вотъ что, друзья мои! — началъ Туила. — Вернитесь въ деревню, и когда Ша-Ранъ пойдетъ домой съ своими воинами, примите его хорошимъ залпомъ холостыми патронами. А затѣмъ пусть кто-нибудь войдетъ къ нему навстрѣчу съ плодомъ хлѣбнаго дерева въ рукѣ.
— Я пойду! — вызвался Аскотъ.
— Ни въ какомъ случаѣ, молодой человѣкъ! — покачалъ офицеръ головой, — Но то въ томъ дѣло. Можно ли надѣяться, что Ша-Ранъ уважитъ этотъ знакъ мира?
— Безусловно! — увѣрялъ Туила. — Я знаю это по опыту.
— Хорошо. Такъ и сдѣлаемъ. Уйдемъ отсюда безъ шума, ребята!
Приказаніе было передано шопотомъ всему отряду и спустя четверть часа всѣ англичане шли обратно къ деревнѣ, по нѣсколько инымъ путемъ. Но дорогѣ въ одномъ мѣстѣ общее вниманіе было привлечено довольно высшимъ холмомъ, очевидно, искусственнаго происхожденія, въ густой пальмовой рощѣ.
— Что это? — спросили англичане туземца. — Вѣроятно, могила?
— Нѣтъ, — отвѣтилъ тотъ, тамъ наверху холма есть хижина, которую не видно съ острова и съ которой тоже ничего не видно кругомъ. Это жилище королей.
— А! Тамъ и живетъ Ша-Ранъ?
— Нѣтъ, не то! Когда сынъ короля, будущій король, подрастаетъ и въ состояніи самъ ходить и самъ кушать, то его относятъ въ этотъ домъ и тамъ его воспитываютъ до восемнадцатилѣтняго возраста особо приставленные къ нему люди.; Онъ не имѣетъ права спускаться съ холма и къ нему также никто не смѣетъ ходить. Когда ему исполнится, восемнадцать лѣтъ, его приводятъ въ деревню и весь народъ падаетъ передъ нимъ на колѣни. Тогда онъ долженъ подвергнуться королевскому испытанію…
— Королевскому испытанію? Это еще что за штука?
— Выбираютъ двухъ лучшихъ метателей копій и они оба разомъ пускаютъ въ него свое оружіе, а онъ долженъ на лету поймать оба копья, и не дать имъ ударить въ него. Если онъ не сумѣетъ этого сдѣлать, то никогда не будетъ королемъ.
— Этотъ обычай мнѣ нравится, — замѣтилъ Фитцгеральдъ, — въ немъ есть что-то напоминающіе рыцарскіе обычаи.
— А если копье вонзится въ голую грудь молодого принца?
— Тогда ему тутъ же и смерть! — объяснилъ Туила. — Это случалось нерѣдко, и даже, между прочимъ, на этомъ островѣ.
— Нѣтъ ли здѣсь и теперь молодого принца подъ арестомъ?
— Ша-Ранъ бездѣтенъ, — замѣтилъ Туила, — послѣ его смерти имъ придется доставать себѣ короля съ другого острова.
Наконецъ, отрядъ прибылъ въ деревню, и занялъ выгодную позицію между хижинъ. — Носятъ ли туземцы свои копья постоянно при себѣ? — спросилъ офицеръ.
— Постоянно. Вѣдь по ту сторону лагуны живетъ другое племя дикарей, съ которымъ здѣшніе туземцы находятся въ постоянной враждѣ.
— И теперь съ нимъ ведется война!
— Всегда. Если два племени поселяются на одномъ островѣ, то между ними никогда не бываетъ мира.
Бѣлые качали толовой. Въ какомъ одичаніи живутъ здѣсь люди!.. Начальникъ экспедиціи еще разъ наказалъ своимъ людямъ нм въ какомъ случаѣ не открывать огня, пока онъ не отдастъ приказа!
— Я хочу по возможности избѣгнуть кровопролитія. — сказалъ онъ. — Если Ша-Ранъ выдаетъ бѣлыхъ арестантовъ, то пусть самъ идетъ себѣ на всѣ четыре стороны.
— Вниманіе! — крикнулъ Аскотъ. — Кажется дикари возвращаются съ рыбной ловли!
— Берите скорѣе плодъ хлѣбнаго дерева въ руки… Скорѣе!
Туила бросился въ первую попавшуюся хижину, досталъ тамъ требуемый плодъ, и завернувъ его въ большой зеленый листъ, подалъ офицеру.
— Вотъ, чужеземецъ. Кому ты прикажешь выйти навстрѣчу королю, когда онъ появится?
— Всего удобнѣе идти къ нему мнѣ, — воскликнулъ Фитцгеральдъ, — такъ какъ главнѣйшія изъ словъ мѣстнаго нарѣчія мнѣ извѣстны.
— И я съ тобою, Мармадюкъ!
— Ни въ какомъ случаѣ! — рѣшилъ мистеръ Робертсъ, начальникъ экспедиціи. — Развѣ возможно, чтобы оба наслѣдника дома Кроуфордовъ рисковали своей судьбой въ одинъ и тотъ же часъ?
— Но, сэръ…
— Прошу васъ, лейтенантъ. Начальникъ экспедиціи — я, мнѣ и идти.
На эти слова, нечего было возражать. Мистеръ Робертсъ взялъ въ руку хлѣбный плодъ, скомандовалъ своимъ солдатамъ къ прицѣлу и спокойно, увѣренной поступью, вышелъ передъ хижинами навстрѣчу толпамъ дикарей.
— Молодчина! — шепнулъ Аскотъ, сверкнувъ глазами.
Фитцгеральдъ провелъ рукой по лбу. — У меня скверное предчувствіе, — сказалъ онъ.
— И у меня, сэръ, — кивнулъ ему Антонъ. — Не пойти ли намъ съ мистеромъ Робертсомъ.
— Нѣтъ, мой милый, это не годится. Развѣ можно поступать вопреки точному смыслу приказаній начальника, хотя бы и съ добрымъ намѣреніемъ!
Въ этотъ моментъ раздался пронзительный крикъ. Дикари увидали своихъ непрошенныхъ гостей и стѣснились вокругъ короля. Произошла невообразимая суматоха, сопровождавшаяся ревомъ и воемъ какъ бы взбѣсившихся дикихъ звѣрей. Мистеръ Робертсъ, не ускоряя и не замедляя шага, съ той же самоувѣренной осанкой, подошелъ ближе къ толпѣ. Онъ поднялъ надъ головой свой парламентерскій знакъ, такъ, чтобы его всѣмъ было видно и громко назвалъ короля но имени.
— Ша-Ранъ!
Гигантъ съ отвратительно размалеванной рожей, съ звѣрскими чертами лица вышелъ къ нему изъ толпы своихъ поданныхъ. Вмѣсто отвѣта на вызовъ англичанина онъ испустилъ свой душу раздирающій вой, хорошо уже знакомый нажимъ друзьямъ. Высокій, сильный, мускулистый станъ, поднятые дыбомъ волосы, дико сверкающіе глаза, которыми онъ страшно вращалъ, — все это придавало дикарю по истиннѣ страшный видъ.
Онъ скрипѣлъ зубами и опять кусалъ свою бороду, заплетенную въ косы.
— Ша-Ранъ, — повторилъ офицеръ, — желаешь ли выслушать меня?
Стоявшій позади него Туила перевелъ его слова. Хотя и находясь подъ прикрытіемъ англійскихъ ружей, бѣдняга дрожалъ отъ страха.
Ша-Ранъ проревѣлъ что-то въ отвѣтъ, повертѣлъ копьемъ надъ головой, и затѣмъ снова издалъ тѣ же дикіе звуки.
— Король слушаетъ тебя, чужеземецъ.
— Хорошо. Спроси же его отъ моего имени, согласенъ ли онъ добровольно выдать намъ тѣхъ бѣлыхъ людей, которые находятся на его островѣ.
Туила перевелъ и вмѣсто отвѣта Ша-Ранъ сильно ударилъ въ землю тупымъ концомъ своего копья.
— Я не отдамъ ни одного бѣлаго человѣка, а твоихъ друзей вмѣстѣ съ тѣмъ измѣнникомъ, который пришелъ сюда съ вами, я прикажу убить и трупы ихъ выкинуть въ море на съѣденіе рыбамъ.
Лейтенантъ Робертсъ пожалъ плечами. — Въ такомъ случаѣ намъ не о чемъ больше разговаривать! — сказалъ онъ.
Страшный дикарь словно ожидалъ того момента, когда Туила кончитъ переводить эти слова. Съ ревомъ онъ кинулся на англичанина и метнулъ въ него свое копье съ наконечникомъ изъ зубовъ акулы — съ такой силой, что остріе пробивъ грудь несчастнаго офицера, высунулось у него между лопатками.
Онъ взмахнулъ руками, слабо застоналъ, кровь хлынула у него изъ горла, и мертвый повалился на траву, заливая ее горячими пурпурными потоками крови.,
Невольно вырвавшійся у англичанъ крикъ ужаса смѣшался съ дикимъ воемъ и ревомъ туземцевъ. Первая, дорогая жертва была принесена, человѣкъ, намѣревавшійся пощадить закоренѣлаго преступника, желавшій дѣйствовать не силою, а кротостью, снисходившій къ невѣжеству дикихъ, лежалъ мертвый, въ крови. Безграничное ожесточеніе овладѣло англичанами… это новое преступленіе заслуживало примѣрной кары.
Второй офицеръ безъ лишнихъ словъ принялъ на себя начальство и, вставъ во главѣ отряда, скомандовалъ: — Пли!
Но Ша-Ранъ, вѣроятно предвидѣлъ это. Сильнымъ, неожиданнымъ скачкомъ въ сторону, онъ спрятался за хижины и съ звѣрскимъ насмѣшливымъ хохотомъ ободрялъ оттуда своихъ Воиновъ на бой съ бѣлыми. Воины отвѣчали ему пронзительнымъ крикомъ. Полетѣли копья, посыпались пули и ряды дикарей начали валиться на сухую землю, заливая ее темной кровью.
Среди дикарей находилось нѣсколько человѣкъ бѣлыхъ, всего, можетъ быть, человѣкъ съ десятокъ. Съ самаго начала боя, исходъ котораго для нихъ, конечно, не подлежалъ сомнѣнію, они хотѣли было незамѣтно скрыться, но командующій офицеръ сразу это замѣтилъ и часть его матросовъ сдѣлала обходное движеніе въ тылъ дикарямъ, съ спеціальной цѣлью задерживать бѣлыхъ, пытавшихся бѣжать.
Между шалашами дикарей произошла настоящая травля. Арестанты метались туда и сюда, будучи не въ состояніи дѣйствовать непривычнымъ для нихъ оружіемъ дикарей, и не имѣя въ рукахъ ничего иного, но въ то же время одушевленные пламеннымъ желаніемъ избѣжать плѣна и позорнаго наказанія. Они все еще надѣялись ускользнуть отъ своихъ преслѣдователей, или по меньшей мѣрѣ выиграть время.
Но пули пробивали насквозь жалкія хижины, кровавые слѣды обозначали путь отступленія арестантовъ, ближе и ближе настигали ихъ солдаты.
Здѣсь одинъ изъ арестантовъ лежалъ мертвый съ раздробленнымъ черепомъ, тамъ другой, загнанный въ тупикъ между двумя рядами хижинъ, не имѣя возможности двинуться ни взадъ, ни впередъ, все, еще не терялъ безумной надежды на спасеніе. Онъ поспѣшно разбрасывалъ жалкія постройки, заграждавшія ему путь къ свободѣ, стѣны ихъ трещали по всѣмъ швамъ, цѣлыя облака пыли и соломы летѣли ему въ глаза, но гибкій бамбукъ только гнулся, а не ломался, пробраться черезъ него было невозможно, хотя у несчастнаго были уже всѣ руки въ крови.
Онъ долго озирался на приближавшихся къ нему англичанъ, бросая на нихъ взгляды, полные ненависти.
Лицо его было по истинѣ страшное, до того оно было искажено ненавистью и ужасомъ… въ немъ было что-то скорѣе дьявольское, нежели человѣческое, и при взглядѣ на него сердце замерло бы даже у самаго храбраго человѣка.
Случайно глаза этого арестанта встрѣтились съ глазами Антона, и на секунду взоры ихъ были прикованы другъ къ другу.
— Маркусъ! — воскликнулъ юноша въ испугѣ.
— Я вовсе не Маркусъ! — бѣшено крикнулъ бѣглецъ и губы его покрылись пѣной. — Вы ошибаетесь, ошибаетесь… Тотъ, кого вы ищите, не здѣсь.
— Сдавайся, — крикнулъ ему унтеръ-офицеръ, — сдавайся!.. Или смерть! Разъ… два..
— Будьте вы прокляты!..
Маркусъ вдругъ совершенно неожиданно измѣнилъ свою тактику. Бросивъ полуразрушенныя стѣны хижины, онъ съ ловкостью акробата, пригнувшись къ землѣ, шмыгнулъ подъ ноги солдатъ. Не ожидавшіе такого маневра, матросы не успѣли схватить его, двухъ изъ нихъ онъ опрокинулъ сильнымъ ударомъ подъ колѣнки, и какъ заяцъ бросился бѣжать.
Но пуля догонитъ самаго искуснаго бѣгуна. Съ секунду Маркуса было не видно между хижинами, но затѣмъ волей неволей пришлось бѣжать по открытому мѣсту, и онъ не оборачиваясь летѣлъ, куда глаза глядятъ.
— Стой! — крикнулъ ему еще разъ унтеръ-офицеръ, — не то буду стрѣлять!
Маркусъ, не отвѣчая ни слова, несся стрѣлой къ пальмовой рощѣ.
Выстрѣлъ раздался, громъ его затерялся въ общемъ грохотѣ битвы, но результаты не замедлили обнаружиться, Маркусъ нѣсколько разъ перевернулся, затѣмъ упалъ ничкомъ и остался недвижимъ. Пуля пробила ему голову.
Охота человѣка на человѣка между тѣмъ продолжалась. Одни арестанты попадались, въ плѣнъ, другіе, предпочитавшіе смерть, погибали, подобно Маркусу, и, наконецъ, дѣло стало лишь за послѣднимъ, десятымъ.
Шесть человѣкъ уже стояли въ сторонкѣ, связанные по рукамъ и по ногамъ, въ крови, съ обезображенными лицами, отупѣвшіе отъ горя и досады, трое были убиты, не доставало десятаго.
— Я знаю, кого недостаетъ, — сказалъ Фитцгеральдъ.
— Это Торстратена.
— Голландца?
— Да!
— Ищите же его. Это самый зловредный.
И снова началась безпощадная травля подъ громъ жестокой битвы между туземцами и солдатами. — Да, полно, былъ ли здѣсь голландецъ? — спросилъ кто-то изъ матросовъ. — Видѣлъ ли его кто-нибудь?
— Я знаю, что бѣлыхъ здѣсь было десятеро!
Антонъ молчалъ. Онъ-то зналъ, что Торстратенъ здѣсь, но у него не хватало силы выдать человѣка, хотя бы и преступника, который, однако, давалъ ему кровъ и кусокъ хлѣба въ то время, когда онъ погибалъ съ голода.
Онъ безпокойно посматривалъ по сторонамъ. Если бы этому проходимцу съ ловкими манерами, умѣющему прикидываться знатнымъ бариномъ, и удалось бы бѣжать, то что за бѣда?
— Ищите, ребята, ищите! — настаивалъ унтеръ-офицеръ, — Подумайте о бѣдномъ мистерѣ Робертсѣ и постарайтесь, чтобы кровь его не осталась неотомщенной.
— Быть можетъ Торстратенъ убѣжалъ въ лѣсъ?
— Нѣтъ, нѣтъ, этого бытъ не можетъ. Лучше загляните ка подъ обломки этого шалаша.
Солдаты повиновались. Полуобвалившаяся крыша хижины была приподнята и подъ неі оказалась цѣлая груда циновокъ, вѣтвей, сухихъ листьевъ.
— Есть тутъ кто-нибудь? — крикнулъ унтеръ-офицеръ.
Отвѣта не было.
Кто-то ткнулъ въ кучу прикладомъ… и ощупалъ имъ нѣчто твердое… подвижное. Ха, ха! Что-то мягкое, живое… это человѣкъ!
Солдаты разбросали кучу прикладами. — Бѣлая кожа! — смѣялся одинъ изъ нихъ, схвативъ тѣло за руку и съ силой потянувъ его.
— Не съ господиномъ ли Торстратеномъ имѣю честь?.. Пожалуйте-ка сюда, господинъ!
Сердце Антона забилось. Неужели несчастный, которому онъ обязанъ жизнью, дѣйствительно найденъ подъ этой грудой? Вѣдь, какъ бы то ни было онъ видѣлъ отъ него только добро!
— Г-нъ Торстратенъ! — невольно воскликнулъ онъ. — Г-нъ Торстратенъ! Сдавайтесь!
Сбросили еще пару другую жердей и вотъ показалось блѣдное лицо… голландца, а спустя мгновеніе, высвободившись изъ-подъ послѣдней циновки, онъ предсталъ и всей своей персоной передъ своими преслѣдователями. Отчаяніе его было такъ велико, что онъ не могъ вымолвить ни слова…
Солдаты отвели его къ остальнымъ арестантамъ, онъ безпрекословно машинально повиновался и позволялъ дѣлать съ собой все, что угодно.
— Г-нъ Торстратенъ! — шепнулъ Антонъ. — Это я!
— Да, мой мальчикъ… я узналъ тебя… Ахъ, это быстро пролетѣвшее время свободы дѣлаетъ возвращеніе въ рабство еще ужаснѣе…
Онъ пожалъ руку Антона и затѣмъ далъ связать себя. — Можетъ быть въ другой разъ будетъ больше удачи! — пробормоталъ онъ по-голландски съ приливомъ прежней своей несокрушимой энергіи.
Въ то время какъ нѣсколько человѣкъ солдатъ, окруживъ арестантовъ, вывели ихъ съ поля сраженія, въ другомъ пунктѣ его разыгрывался заключительный актъ драмы. Солдатамъ было приказано щадить короля и взять его живымъ, для того чтобы судить по всѣмъ правиламъ. Но задача эта оказалась не изъ легкихъ. Ша-Ранъ съ необыкновеннымъ искусствомъ отбивался отъ нападающихъ.
Его воинскій крикъ не замолкалъ ни на минуту, копья, которыя онъ металъ, то и дѣло ранили кого-нибудь изъ бѣлыхъ, онъ появлялся на всѣхъ пунктахъ, ободряя своихъ воиновъ и поддерживая въ нихъ геройское мужество.
Мертвые и умирающіе туземцы устилали всю землю, жены и дѣти давно уже скрылись въ святилище, отовсюду слышались стоны, но битва все еще колебалась и все еще нельзя было сказать съ увѣренностью за кѣмъ останется побѣда,
Шумъ сраженія привлекъ сюда жителей другой отдаленной деревни, цѣлыя полчища ихъ появлялись изъ лѣса, затрудняя англичанамъ захватъ Ша-Рана настолько, что офицеръ, командовавшій отрядомъ, уже подумывалъ объ отступленіи, особенно въ виду нѣсколькихъ попытокъ освободить арестантовъ. — Продолжая сраженіе, мы рискуемъ потерять уже пріобрѣтенный успѣхъ! — сказалъ онъ со вздохомъ. — Какъ вы думаете, товарищъ!
Фитцгеральдъ показалъ ему на свирѣпую фигуру Ша-Рана, залитую кровью съ головы до ногъ. — А вы развѣ не находите, что наша честь требуетъ, чтобы мы захватили этого дьявола? — отвѣтилъ онъ.
— Разумѣется! — кивнулъ ему офицеръ. — Я готовъ пожертвовать жизнью, чтобы схватить его!
Онъ громкимъ звучнымъ голосомъ ободрилъ своихъ солдатъ, и они дружно бросились въ штыки по обломкамъ хижинъ въ послѣднемъ натискѣ. Дикари начали замѣтно подаваться.
Одинъ за другимъ они падали подъ ударами англичанъ, дѣйствовавшихъ то прикладомъ, то штыкомъ, то пистолетомъ. Эта, по мнѣнію дикарей, крошечная бездѣлушка причиняла все-таки такія ужасныя опустошенія. Ша-Ранъ, давно уже угадавшій планъ непріятелей, съ ловкостью кошки прыгалъ среди хижинъ, постепенно подвигаясь все ближе и ближе къ убѣжищу. Конечно, прежде чѣмъ ему удалось бы достигнуть этой цѣли, его можно было двадцать разъ положить на мѣстѣ, но тѣмъ же менѣе бѣлые щадили его, стремясь по прежнему взять его живымъ.
Вѣроятно, онъ считалъ себя неприкосновеннымъ въ убѣжищѣ, ибо достигнувъ его ступеней, онъ обнаружилъ свое торжество еще болѣе дикими и оглушительными криками и свирѣпыми жестами. Вращая надъ головой копьемъ, онъ не стараясь болѣе прятаться и укрываться отъ солдатъ, сталъ на нижней ступенькѣ святилища.
Жены и дѣти лежали ницъ кругомъ него, волны разбѣжались во всѣ стороны, шумъ битвы смолкнулъ, на мѣстѣ остались одни побѣдители.
— Наконецъ-то онъ нашъ! — воскликнулъ командиръ отряда. — Впередъ, ребята, загоните его въ уголъ!
— А если онъ перелѣзетъ стѣну?
— Это невозможно! Впередъ!
Солдаты ворвались во дворъ храма и со штыками на перевѣсъ тѣснили Ша-Рана, пока онъ не очутился въ углу, откуда ему уже-не было никуда никакого выхода.,
— Здѣсь убѣжище! — крикнулъ онъ громовымъ голосомъ. — Кто только прикоснется ко мнѣ, немедленно умретъ!
— А вотъ посмотримъ! Берите этого негодяя!
Нѣсколько солдатъ схватили дико отбивавшагося короля и повалили его на землю. Понадобилось шесть человѣкъ, чтобы связать его по рукамъ и ногамъ, послѣ чего они вынесли его со двора святилища на площадку между хижинами.
Туземцы со страхомъ слѣдили за этой сценой. Ни одинъ изъ ихъ боговъ, видимо, не хотѣлъ вступиться за короля.
Что же это значитъ?.. Всѣ дѣдовскія преданія оказывались пустыми побасенками? Твердая вѣра въ неприкосновенность святилища была разрушена. Бѣлые взяли короля изъ этого неприкосновеннаго, якобы, убѣжища и преспокойно вывели его на казнь!
Всѣ озабоченно переглядывались. Очевидно, богъ бѣлыхъ сильнѣе и могущественнѣе ихъ боговъ… которые, вѣроятно, обратились передъ нимъ въ бѣгство?
Всякое сопротивленіе прекратилось. Солдаты подбирали своихъ убитыхъ товарищей, наскоро перевязывали раненыхъ, сколачивали носилки изъ жердей, которыя они выдергивали изъ хижинъ.
Шесть человѣкъ солдатъ съ однимъ изъ офицеровъ во главѣ направились къ берегу моря. Даже для непросвѣщеннаго ума дикарей было понятно, что они пошли за подкрѣпленіемъ, можетъ быть, за перевязочными или перевозочными средствами. Безпокойное, боязливое настроеніе все сильнѣе овладѣвало язычниками.
Ша-Ранъ не могъ шевельнуть ни рукой, ни ногой, но не переставалъ кричать и выть, точно обезумѣвшій, пока солдаты привязывали его къ дереву. Затѣмъ они отошли отъ него и привели свое платье въ порядокъ.
Воды было мало, не болѣе того, сколько можетъ заключаться въ обыкновенныхъ солдатскихъ манеркахъ, но тѣмъ не менѣе ее хватило, чтобы кое-какъ вымыть себѣ лицо и руки. Затѣмъ солдаты выстроились и насталъ моментъ казни.
— Право, я лучше уйду… я не могу этого вдѣть!.. — шепнулъ Антонъ.
— Конечно, уйди! Что дѣлать, если ты слишкомъ мягкосердеченъ для такой сцены. Ты не солдатъ, ты можешь уйти.
Съ этими словами Фитцгеральдъ указалъ по направленію къ морю: — Поди за тѣми солдатами, и не возвращайся пока все не кончится!
— Неужели вы, сэръ, можете спокойно присутствовать при казни? Это ужасно!
— Конечно, мой милый! Это страшнѣе, чѣмъ рисковать своей жизнью въ кровопролитномъ бою. Но нуженъ примѣръ, и этого передѣлать никакъ нельзя. Бѣги же!
— Аскотъ, хочешь со мною?
Сынъ лорда только головой покачалъ. — Я хочу видѣть, какъ умретъ это страшилище! Не обратится ли его воинскій ревъ въ жалобный плачъ?
— Ну, не думаю! Итакъ, до свиданья!
— До свиданья!
Антонъ удалился быстрыми шагами и печальный конецъ драмы разыгрался безъ него. Туила всталъ рядомъ съ командиромъ отряда, съ тѣмъ, чтобы переводить каждое его слово; отъ времени до времени рѣчь его заглушалась звѣрскимъ ревомъ Ша-Рана, человѣка, убившаго собственныхъ отца и мать за то, что они стали ему въ тягость своей старостью и безпомощнымъ состояніемъ.
Онъ издѣвался надъ бѣлыми, поносилъ ихъ всѣми возможными ругательствами и требовалъ, чтобы они кончали съ нимъ. — Стрѣляйте! — ревѣлъ онъ. — Стрѣляйте! развѣ ваши пули заколдованы?
Туила торжествовалъ. Ша-Ранъ былъ побѣжденъ, и, конечно, будетъ убитъ, а слѣдовательно ему не бывать повелителемъ ни здѣсь, ни на родномъ островѣ Туилы. Съ мстительной радостью онъ переводилъ плѣннику рѣчь офицера и его смертный приговоръ.
Ша-Ранъ расхохотался.
Затѣмъ десять человѣкъ по командѣ вышли — передъ строемъ и встали противъ приговореннаго. Унтеръ-офицеръ подошелъ къ нему, чтобы завязать ему глаза.
— Не хочу! — кричалъ онъ. — Я не баба, я не боюсь смерти!
Унтеръ-офицеръ, пожавъ плечами, отошелъ отъ него и тотчасъ же раздалась команда.
— Пли!
— Ха, ха, ха! — смѣялся Ша-Ранъ.
Но смѣхъ этотъ превратился, въ неясный стонъ, широко раскрывшіеся глаза его выступили изъ орбитъ, голова упала на лѣвое плечо… и все было кончено. Ша-Ранъ былъ разстрѣлянъ.
Въ рядахъ туземцевъ пробѣжалъ шопотъ полный священнаго ужаса. Тотъ, чья желѣзная рука столько времени давила ихъ, былъ такъ позорно убитъ бѣлыми, несмотря на то, что искалъ покровительства своихъ боговъ въ посвященномъ имъ святилищѣ!
Бѣдняки толпились теперь какъ стадо овецъ, застигнутое бурей; можетъ быть, опасаясь, что за королемъ наступитъ ихъ очередь погибать отъ пуль бѣлыхъ людей, они призывали мысленно всѣхъ своихъ ночныхъ и дневныхъ боговъ.
Но англичане уже не обращали на нихъ больше вниманія, занявшись своими ранеными, и когда, наконецъ, явился еще отрядъ солдатъ съ корабельнымъ врачемъ, одѣялами и лекарствами, то раненыхъ и убитыхъ уложили на носилки и всѣ двинулись въ обратный путь.
Двѣнадцать англійскихъ солдатъ было убито въ этомъ сраженіи, а раненыхъ оказалось свыше тридцати, въ томъ числѣ и Томасъ Мульгравъ, получившій легкую рану въ лобъ. Но это, повидимому, очень мало безпокоило стараго солдата. «Англійскій флагъ остался побѣдителемъ!» — a это для него было важнѣе всего.
Аскотъ былъ необычно серьезенъ. — Мармадюкъ, — сказалъ онъ, оставшись съ нимъ съ главу на глазъ, — Мармадюкъ! Какая страшная смерть! Съ проклятіями и хулой на губахъ Ша-Ранъ отошелъ въ вѣчность!
— Кому мало дано, — отвѣтилъ лейтенантъ, — съ того мало и спросится,
— Смотри! — вскрикнулъ Аскотъ, случайно оглянувшійся на деревню и на поле недавней битвы, — смотри, дикари разрушаютъ свое святилище!
Лейтенантъ обернулся. Сотни рукъ ожесточенно разрушали каменный заборъ вокругъ святилища; мужчины, женщины, дѣти наперерывъ съ одинаковымъ усердіемъ участвовали въ атомъ дѣлѣ, словно въ дикой злобѣ они торопились опозорить этотъ храмъ и сравнять его съ землей. Даже мальчики швыряли камнями въ камни и весело вскрикивали, когда подъ ихъ дружнымъ натискомъ обрушивалась часть стѣны храма.
Тяжелыя ворота были разбиты въ мелкія щепки, груда камней разбросана во всѣ стороны, и убѣжище было окончательно разрушено.
— Несчастные! — сказалъ лейтенантъ. — Они теперь вымещаютъ свою злобу на богахъ!
Оба родственника погрузились каждый въ свои мысли и молчали всю дорогу…
ГЛАВА XVII.
правитьНа слѣдующее утро послѣ проповѣди происходило погребеніе павшихъ въ бою съ дикарями воиновъ. Подъ звуки торжественной музыки англійскій флагъ былъ приспущенъ; моряки стояли стройными рядами, съ набожно сложенными руками, всѣ глубоко растроганные. Обидно было терять столько близкихъ, дорогихъ товарищей въ борьбѣ съ дикимъ племенемъ. Но все горе этимъ не исчерпывалось.
Въ лазаретѣ лежало еще нѣсколько товарищей, изъ которыхъ инымъ, быть можетъ, не суждено было выздоровѣть, а другимъ — приходилось остаться на вѣкъ калѣками.
Для погребенія умершихъ фрегатъ уходилъ въ море приблизительно на милю разстоянія, и затѣмъ снова вернулся къ острову, такъ какъ предполагалось поискать шлюпки, пропавшія съ палубы «Короля Эдуарда». Такъ какъ арестанты ушли на нихъ съ корабля, то и должны были знать, гдѣ онѣ спрятаны. Антону было дано порученіе поговорить объ этомъ съ голландцемъ и вывѣдать у него, гдѣ находятся лодки.
Торстратенъ сидѣлъ, положивъ голову на руки.
— Если хотятъ что-нибудь узнать отъ меня, то пусть сперва снимутъ съ меня кандалы и отведутъ мнѣ отдѣльную каюту, — отвѣтилъ онъ совершенно спокойно Антону.
— А сколько же у васъ здѣсь шлюпокъ, сэръ? — спрашивалъ Антонъ.
— Всѣ здѣсь!
— Слѣдовательно, всѣ наши арестанты были спрятаны на островѣ?
— Доставьте мнѣ возможность говорить съ капитаномъ, Антонъ, — сказалъ голландецъ, — и я, можетъ быть, все ему открою.
— Врядъ ли вамъ это поможетъ, — замялся нѣсколько нашъ другъ, — вѣдь вы знаете, г. Торстратенъ, образъ мыслей британскихъ офицеровъ и что ихъ такими пустяками, такими…
— Выдумками, на какія способна изобрѣтательная голова каторжника, нельзя поймать? Это вы хотѣли сказать, Антонъ? Но успокойтесь, хотя на этотъ разъ рѣчь будетъ идти о сущихъ пустякахъ, но и ихъ я не открою безъ какой-либо выгоды для себя. Вотъ и все.
Антонъ передалъ его слова капитану корабля, но тотъ наотрѣзъ отказался выслушать арестанта. — Если онъ точно укажетъ, гдѣ находятся шлюпки, то какъ только мы ихъ найдемъ, съ него будутъ сняты цѣпи, и точно также я не буду имѣть ничего противъ того, чтобы ему отвели отдѣльную каморку рядомъ съ пороховой камерой, но прежде онъ долженъ датъ показаніе. Никакихъ дальнѣйшихъ переговоровъ и условій я не могу допуститъ.
Когда это рѣшеніе было передано Торстратену, онъ замолчалъ и видимо былъ огорченъ, но молчаніе его длилось не долго, а затѣмъ его холодный разсчетливый умъ одержалъ верхъ. — Пусть капитанъ держитъ на юго-востокъ, — сказалъ онъ. — Остальное я сообщу въ свое время.
Измѣнили курсъ въ указанномъ направленіи и вскорѣ показался высокій скалистый берегъ, окруженный множествомъ подводныхъ камней. Дикія неприступныя горныя формаціи безъ малѣйшаго слѣда зелени и вообще растительнаго царства далеко выдвигались въ море и, мѣстами, достигая вышины ста метровъ и болѣе, красиво рисовались въ прозрачномъ воздухѣ на голубомъ фонѣ неба. Большія бѣлыя морскія птицы сидѣли стаями на пустынныхъ берегахъ, море, пѣнясь, безпокойно билось о крайніе утесы отроговъ горъ.
Торстратенъ, стоя на палубѣ между Антономъ и вторымъ штурманомъ, указалъ на лабиринтъ проливовъ между скалами. — Вотъ здѣсь въ хорошо защищенной бухтѣ находятся ваши шлюпки, — сказалъ онъ.
— Вы совершенно увѣрены въ этомъ? — опросилъ его штурманъ, строго взглянувъ на него
— Да, совершенно увѣренъ!
— Хорошо, въ такомъ случаѣ мы постараемся отыскать собственность его величества короля. Но если наши поиски окажутся безуспѣшными, то вы подвергнетесь строгому дисциплинарному взысканію. Извѣстно ли вамъ это?
— Конечно! — разсмѣялся голландецъ.
Штурманъ отвернулся отъ него. Корабль немедленно легъ въ дрейфъ и снаряжена была шлюпка на поиски пропавшихъ лодокъ.
— Не хотите ли и вы поѣхать съ ними? — обратился ласково капитанъ къ нашимъ друзьямъ. — Эти береговые гроты представляютъ много интереснаго.
Антонъ и Аскотъ съ превеликимъ удовольствіемъ послѣдовали его приглашенію и прыгнули въ лодку, гдѣ уже сидѣло шестеро гребцовъ. Предпріятіе было не изъ легкихъ, ибо приходилось пробираться черезъ буруны въ этотъ архипелагъ утесовъ и камней. Волны хлестали черезъ края лодки, цѣлыя облака пѣны и брызгъ обдавали ее, и самую лодку бросало изъ стороны въ сторону, какъ орѣховую скорлупку, но соединенныя усилія шести здоровыхъ и ловкихъ гребцовъ счастливо преодолѣвали всѣ препятствія, и, наконецъ, лодка прошла черезъ передній рядъ сильно изрѣзанныхъ камней, сзади котораго уже не было такого волненія и здѣсь передъ глазами молодыхъ людей, открылся совершенно новый для нихъ міръ, полный неожиданныхъ и удивительныхъ морскихъ чудесъ.
Скалы, обточенныя постояннымъ прибоемъ морскихъ волнъ, словно отполированныя колонны стройно поднимались изъ лона моря нескончаемыми рядами. Мѣстами онѣ имѣли такую правильную цилиндрическую форму, словно надъ обтачиваніемъ ихъ потрудилась искусная рука скульптора, мѣстами вода промыла въ нихъ узоры самыхъ причудливыхъ очертаній; тамъ колонны увѣнчивались аркой странной архитектуры, то надъ головами путниковъ нависалъ воздушный мостикъ, прихотливо перекинувшійся съ одного утеса на другой. Цѣлыя безконечныя галлереи открывались неожиданно передъ ними, голубая вода, шумя, и пѣнясь врывалась туда, и словно живое существо, подпрыгивая, лизала отвѣсныя стѣны, оставляя на нихъ тысячи капель, которыя, сверкая, точно алмазы, медленно скатывались внизъ по сѣрому камню.
Иногда дорогу преграждалъ какой-нибудь огромный камень, торчавшій изъ воды. Передняя поверхность такого камня оказывалась плоской, точно отшлифованной; вода, постоянно омывающая ее, не допускала здѣсь никакой жизни, ни животной, ни растительной, но зато весь этотъ неуклюжій обломокъ горы, насколько онъ былъ погруженъ въ незнающую отдыха безпокойную стихію, былъ весь покрытъ тонкимъ свѣтлозеленымъ покровомъ изъ мховъ, и на этомъ мягкомъ пушистомъ коврѣ лѣпились, блистая всѣми цвѣтами радуги, прекрасныя тропическія морскія розы и морскія анемоны.
Фіолетовые цвѣта развившейся фіалки, розовые, бѣлые какъ снѣгъ, ярко пурпурные цвѣты на свѣтлозеленомъ фонѣ мховъ, выглядывали среди длинныхъ, тонкихъ, какъ волосъ, стеблей водяныхъ растеній, водорослей и крупныхъ листьевъ, на широкой поверхности которыхъ сверкали миріады водяныхъ капель. Цѣлые лѣсочки и садочки лѣпились по гранямъ такого неуклюжаго утеса великана.
А кругомъ въ прозрачныхъ водахъ шныряли пестрыя блещущія то серебромъ, то золотомъ, рыбы, ползали раки, большіе жуки и пауки, цѣплявшіеся своими длинными ножками за все, что ни попало, и нерѣдко платившіеся за это, такъ какъ цѣпкія клешни раковъ всюду ихъ подстерегали. Въ этихъ гротахъ кишѣла разнообразная жизнь, тысячи живыхъ существъ день и ночь играли другъ съ другомъ, охотились другъ за другомъ, вступали въ бой, побѣждали и были побѣждаемы, носились по водѣ и уносились водою.
Большая часть этихъ явленій была уже знакома Аскоту, Антону же, все это было ново; онъ словно попалъ въ сказочный міръ фей. — Смотри-ка! Смотри-ка! — восклицалъ онъ поминутно.
Даже и простые матросы были очарованы этимъ великолѣпіемъ, невольно они складывали весла и любовались роскошными клумбами цвѣтовъ, или пытались поймать игравшую кругомъ лодки рыбу, и громко хохотали надъ какимъ-нибудь ракомъ, становившимся на дыбы и неуклюже размахивавшимъ своими клешнями.
Лодка шла все дальше и дальше, минуя постоянно открывавшіеся по сторожамъ главнаго протока боковые ходы и узкіе полутемные каналы, изъ которыхъ вылетали потревоженныя большія водяныя птицы, испускавшія громкіе, не то испуганные, не то гнѣвные крики. Ихъ гнѣзда, сплетенныя изъ камыша, ютились въ трещинахъ скалъ, на недосягаемой для воды высотѣ; видно было, что въ нѣкоторыхъ изъ нихъ самки сидятъ на яйцахъ, изъ другихъ высовывались на длинной шеѣ головы неоперившихся птенцовъ.
— Хотѣлось бы заглянуть въ какое-нибудь изъ гнѣздъ! — воскликнулъ Аскотъ.
— Нѣтъ, нѣтъ! Не дѣлай этого! Самка въ такомъ случаѣ улетитъ и никогда не вернется въ потревоженное гнѣздо.
— Твои инстинкты хозяина простираются даже на хищныхъ птицъ, — засмѣялся Аскотъ въ отвѣтъ на это замѣчаніе Антона. — Но будь покоенъ, глазъ смертнаго никогда не заглянетъ на эту высоту, туда не достигнетъ ни рука, ни нога человѣческая.
— И отлично, иначе дикари давно уже истребили бы здѣсь всѣ яйца и перевелись бы такимъ образомъ всѣ эти прекрасныя гордыя птицы.
— Слышите? — воскликнулъ одинъ изъ матросовъ. — Тамъ впереди поютъ морскія дѣвы… Неужели и впрямь существуютъ такія чудеса?
— Пустяки!.. Но, давайте, прислушаемся.
Матросы положили весла и притаили дыханіе. Дѣйствительно, словно очень издалека доносились мелодическіе звуки, не то голоса, не то струнъ, то усиливаясь, то затихая, то протяжные, то короткими отрывистыми аккордами, какъ бы арфы. Что-то милое, родное слышалось въ этихъ звукахъ, словно отголосокъ съ далекой родины.
Всѣ улыбались, но нѣкоторые изъ матросовъ совсѣмъ не были чужды суевѣрнаго страху. — Неужели мы встрѣтимъ этихъ… этихъ… русалокъ? — шептали они.
— Это вѣтеръ! — засмѣялся Аскотъ. — Онъ попадаетъ въ какую-нибудь замкнутую кругомъ пещеру, откуда не можетъ сразу вырваться, ну и воетъ тамъ. Гребите скорѣе, мы подъѣдемъ туда и вы увидите сами разгадку этого явленія.
Весла ударили по водѣ и легкая лодочка двинулась впередъ. Вскорѣ передъ нашими искателями приключеній въ голубоватой дымкѣ воздуха и водяныхъ брызгъ обрисовался входъ въ высокій гротъ съ куполообразнымъ сводомъ, со стѣнами изъ самыхъ фантастическихъ зубцовъ, сверкавшихъ всѣми цвѣтами радуги. Красные кораллы виднѣлись въ перемежку съ бѣлыми, въ видѣ высокихъ вѣтвистыхъ деревьевъ, представляющихъ лишь остатки давно уже погибшихъ породъ: тѣ и другіе были словно вколочены въ стѣны пещеры, свѣшивались сверху съ ея свода, торчали изъ воды, и вѣтеръ со свистомъ в завываніемъ шумѣлъ между ними и наигрывалъ на нихъ свои заунывныя мелодіи, какъ на струнахъ Эоловой арфы.
Ботъ вошелъ въ пещеру и надъ головами молодыхъ людей понеслось тихое пѣніе, словно стѣны грота привѣтствовали ихъ съ прибытіемъ сюда. Тутъ слышались и звуки арфы и человѣческіе голоса, каждому изъ слушателей чудилось свое въ этихъ мелодіяхъ, напоминавшихъ то пѣніе, которымъ мать убаюкиваетъ своего ребенка. Всѣ примолкли и, поникнувъ головами, слушали эту музыку, трогавшую каждаго до глубины души.
— Чудесно! — шепталъ Антонъ.
— Желалъ бы я послушать какова здѣсь музыка въ бурю, — замѣтилъ одинъ изъ матросовъ.
— Въ бурю вода, вѣроятно, наполняетъ всю пещеру, и для вѣтра, пожалуй, мѣста не остается… Но что это плыветъ сюда?
— Красная медуза, — сказалъ Мульгравъ. — Не правда ли, красивая штука?
На волнахъ покачивались большіе шары, пурпурно-краснаго цвѣта, подвигаясь вмѣстѣ съ рябью то въ ту, то въ другую сторону, и одинъ изъ нихъ принесло водой къ самому краю лодки, къ которой онъ и пытался прилѣпиться. Молодые люди ясно различили черезъ прозрачную воду вѣнчикъ изъ бѣлыхъ и розоватыхъ присосковъ, ощупывавшихъ дерево лодки, словно странное созданіе это желало убѣдиться, годна ли она въ пищу, или нѣтъ. Затѣмъ животное оставило твердое дерево въ покоѣ и направилось было въ сторону, но унтеръ-офицеръ ловко подхватилъ его своей соломенной шляпой.
— Теперь глядите сюда, ребята! — воскликнулъ онъ.
Какъ только медуза очутилась внѣ родной стихіи, прекрасный пурпуровый цвѣтъ ея началъ блѣднѣть, округлость формъ утратилась, присоски расплылись и въ нѣсколько минутъ отъ прекраснаго созданія остался лишь небольшой комокъ сѣрой слизи, которую унтеръ-офицеръ стряхнулъ обратно въ воду.
— Такова бренная слава міра сего! — сказалъ старикъ торжественнымъ тономъ,
Всѣ засмѣялись. — Давайте теперь обыщемъ этотъ гротъ, вѣдь, нашимъ лодкамъ больше негдѣ быть.
Лодка снова двинулась и вошла черезъ нѣсколько времени въ послѣдній изъ волшебныхъ чертоговъ, созданныхъ здѣсь природой. Цѣлый рядъ невысокихъ колоннъ отдѣлялъ его отъ открытаго моря, а въ самой глубинѣ его, скрываясь въ полумракѣ, стояли крѣпко привязанныя всѣ четыре шлюпки «Короля Эдуарда».
— Ура! — закричалъ Антонъ, первый замѣтившій ихъ. — Вотъ онѣ!
— У тебя славные глаза, мой мальчикъ!
Подплыть къ шлюпкамъ и отвязать ихъ было дѣломъ одной минуты и затѣмъ все наличное число людей распредѣлилось по всѣмъ пяти лодкамъ. Когда все было готово, унтеръ-офицеръ, какъ старшій въ экспедиціи, далъ знакъ свисткомъ отправляться, но въ тотъ же моментъ вода вдругъ страшно заволновалась и огромная волна качнула лодки.
Что это? Всѣ переглянулись и невольно стали озираться кругомъ. Но слѣдомъ за первымъ валомъ набѣжалъ второй и тогда обнаружилась причина этого внезапнаго явленія. — Акула! — воскликнули всѣ разомъ. — Акула!
Дѣйствительно, по ту сторону гряды, состоявшей изъ невысокихъ колоннъ, плавало взадъ и впередъ громадное чудовище, ежеминутно бѣшено колотившееся головой въ утесы, словно желая опрокинуть ихъ и ворваться въ тѣсный гротъ, гдѣ его соблазняла добыча — цѣлыхъ восемь человѣкъ, которые очевидно, не ушли бы здѣсь отъ него. Но каменная изгородь не поддавалась, обозленное чудовище яростно било хвостомъ и удары эти слѣдовали одинъ за другимъ такъ быстро, что всѣ лодки были залиты брызгами и пѣной.
— Мы здѣсь въ полной безопасности отъ нея! — воскликнулъ Антонъ.
— Да, пока она будетъ нападать на насъ съ этой стороны! А если она погонится за нами и нападетъ въ открытомъ морѣ?
— Въ открытомъ морѣ акула на насъ не нападетъ! — успокоилъ унтеръ-офицеръ.
— Слушайте! — предложилъ Аскотъ. — Застрѣлимъ ее?
— Не вашимъ ли пистолетомъ? Это ей все равно, что горсть гороха.
— Знаю. А если посадить пулю въ глазъ?
— Гм! Это другое дѣло… Но…
— Въ такомъ случаѣ пожертвуйте однимъ весломъ… Мистеръ Мульгравъ, рѣшитесь вы подставить его акулѣ, чтобы она укусила его?
— Съ Божьей помощью, попытаюсь. Вѣдь между гадиной и мной каменная гряда.
Мульгравъ и сынъ лорда поставили свою лодку поперекъ узкаго отверстія между двумя колоннами, и чтобы привлечь вниманіе акулы, начали бить весломъ по водѣ. Чудовище подлетѣло сюда съ быстротой молніи и снова только для того чтобы удариться головой о каменный барьеръ. Огромная пасть съ двойнымъ рядомъ зубовъ щелкнула въ неудовлетворенномъ желаніи, плавники и хвостъ еще яростнѣе запѣнили воду, разметавъ высоко по воздуху брызги.
Въ этотъ моментъ съ фрегата послышался свистъ. Вахтенный вѣроятно замѣтилъ акулу, ибо на воду спустили большой ботъ, матросы и солдаты поспѣшно прыгали въ него и вслѣдъ за тѣмъ онъ сталъ быстро подвигаться къ тому мѣсту, гдѣ Мульгравъ поднялъ весло, чтобы подставить его акулѣ вмѣсто приманки.
Неуклюжая голова чудовища снова показалась на поверхности воды и зубы его яростно вонзились въ дерево весла, подставленнаго Мульгравомъ — но въ тотъ же моментъ Аскотъ почти въ упоръ выстрѣлилъ изъ пистолета прямо въ глазъ чудовища.
Раненая рыба высоко взметнулась изъ воды, разбрасывая кругомъ горы воды и пѣны. На минуту всѣхъ молодыхъ людей ослѣпило, они были мокры съ головы до ногъ и могли только протирать глаза руками. Когда же волненіе улеглось, акулы нигдѣ уже не было видно.
— Ура! — крикнулъ Аскотъ. — Она убита и лежитъ на днѣ моря.
— Ну, это еще неизвѣстно. Эта гадина живуча и хитра; она иногда прячется на нѣкоторое время, а затѣмъ появляется, когда ее совсѣмъ не ждешь.
Тѣмъ временемъ подошелъ и большой ботъ съ фрегата и съ него окликнули товарищей. — Выходите въ море, ребята, и садитесь къ намъ.
— Акула убита! — крикнулъ Аскотъ.
— Она еще, можетъ быть, оживетъ! Идите!
Не безъ труда удалось вывести всѣ пять лодокъ черезъ узкіе извитые каналы, между тѣмъ, какъ большой ботъ подошелъ къ грядѣ изъ колоннъ и присоединился ко всей флотиліи.
На ботѣ былъ уже приготовленъ гарпунъ съ насаженнымъ на него большимъ кускомъ сала и съ привязанной къ нему длинной, крѣпкой веревкой. Всѣ шесть лодокъ двинулись теперь по прямому направленію къ своему судну. Акулы нигдѣ не было видно.
— Она притаилась гдѣ-нибудь, — говорилъ Мульгравъ.
— Богъ съ ней, благо мы отъ нея отдѣлались.
Первыми подошли къ фрегату подъ его бушпритъ четыре шлюпки «Короля Эдуарда». Двое изъ матросовъ уже поднялись изъ нихъ по веревочной лѣстницѣ и третій только что началъ взбираться, когда внезапно вода забурлила и изъ нея высоко кверху взметнулась окровавленная голова чудовища. Страшно хрястнули зубы въ его открывшейся и захлопнувшейся тотчасъ же пасти, когда оно подпрыгнуло за матросомъ, и навѣрное онъ не ушелъ бы, если бы прыжокъ акулы не былъ невѣренъ, благодаря тому, что одинъ глазъ у нея былъ прострѣленъ Аскотомъ. Волна подбросила лодку, находившуюся подъ ногами матроса и она отчасти прикрыла его собой. Бѣдняга не взошелъ, а вихремъ взлетѣлъ на лѣстницу.
Крикъ ужаса вырвался у всѣхъ изъ груди, у товарищей матроса, остававшихся въ лодкѣ, волосы дыбомъ поднялись на головѣ, но потомъ всѣ вздохнули посвободнѣе, хотя положеніе все еще было опаснымъ. Каждую минуту можно было ожидать новаго нападенія на тѣхъ, кто еще оставался на лодкахъ.
Одинъ изъ матросовъ въ большомъ ботѣ быстро размоталъ веревку и забросилъ гарпунъ въ море. Теперь всѣ были въ ожиданіи пойдетъ ли акула на эту приманку, или же будетъ продолжать свою охоту на людей? Пока вопросъ этотъ не выяснится, нечего было и думать подниматься по веревочнымъ лѣстницамъ на палубу фрегата.
Прошло нѣсколько минутъ, ничего не было замѣтно. Матросъ отъ времени до времени потягивалъ за веревку съ гарпуномъ, чтобы подразнить чудовище и вдругъ ботъ быстро потащило въ море, такъ что волны пошли отъ него… акула схватила приманку.
Она проглотила ее вмѣстѣ съ гарпуномъ и при торжествующихъ крикахъ «ура» всѣхъ матросовъ потянула ботъ за собой. Мотокъ размотался въ нѣсколько секундъ до послѣдняго оборота. Матросъ стоялъ съ топоромъ на готовѣ, чтобы обрубить веревку, если бы это понадобилось, но, очевидно, въ этомъ мѣстѣ глубина была не велика, ибо веревка даже не особенно натянулась.
— Впередъ! — скомандовалъ унтеръ-офицеръ. — На палубу!
Всѣ благополучно взошли на бортъ, послѣднимъ матросъ съ концомъ веревки отъ гарпуна, которая тотчасъ же и была прикрѣплена къ борту фрегата. Когда всѣ шлюпки были подняты, занялись вытаскиваніемъ акулы. Веревка трещала… грузъ былъ не маленькій.
Но вода не бурлила, не пѣнилась, акула не потягивала за веревку и не напрягала ее.
— Она убита, — замѣтилъ Мульгравъ.
— И это я ее застрѣлилъ, — прибавилъ Аскотъ.
Съ величайшимъ трудомъ удалось матросамъ поднять на палубу страшную тяжесть. Жизнь еще не совсѣмъ покинула чудовище, оно еще вздрагивало, но уже не могло ни оказывать сопротивленія, ни причинять вреда, и не опасаясь послѣднихъ содроганій сильныхъ мышцъ животнаго, его растянули на палубѣ, предоставивъ матросамъ выпотрошить его и раздѣлить его на части. — Здоровый малый, — замѣтилъ Мульгравъ, измѣряя шагами длину тѣла акулы отъ головы до ногъ и посмѣиваясь въ усы, — какъ онъ бился мордой въ колонны, стараясь прорваться черезъ нихъ!
Матросы украдкой переглянулись. — А приходилось вамъ, мистеръ Мульгравъ, прежде видать такихъ чудовищъ?
Унтеръ-офицеръ пожалъ плечами. — Такихъ ли, или не такихъ, а видывалъ, ребята!
— О! вы должны намъ разсказать это, сэръ!
Старикъ прижалъ пальцемъ табакъ въ своей носогрѣйкѣ и прислонился спиной къ стѣнкѣ камбуза. — Да? — сказалъ онъ, смѣясь. — Долженъ?
— Разумѣется, сэръ, должны!
Всѣ уже предвкушали удовольствіе и съ довольнымъ видомъ переглядывались. Унтеръ-офицеръ пускался въ свои розсказни только когда бывалъ въ хорошемъ расположеніи духа, но всегда при этомъ вралъ такъ забавно и нагло, что всѣ получали большое развлеченіе.
— Трогайте же, сэръ, отчаливайте!
— Но, ребята, кромѣ того приключенія съ акулой, о которомъ я уже разсказывалъ, другихъ у меня не было!
— Все равно, сэръ, разсказывайте!
Матросы всѣ сидѣли съ трубками въ зубахъ, скинувъ свои куртки и засучивъ рукава. Руки ихъ были заняты сдираніемъ шкуры съ убитаго животнаго, а уши они навострили, чтобы слушать драгоцѣнное рѣдкостное лганье унтеръ-офицера, которое онъ умѣлъ примѣшивать къ своимъ дѣйствительно разнообразнымъ приключеніямъ. Кто не зналъ его, тотъ вѣрилъ чистосердечно, что часть его разсказовъ была несомнѣнной правдой.
И сегодня матросы подталкивали другъ друга локтемъ: «дескать, слушайте только, ребята!»
— Собственно говоря, ничего особеннаго не было, — началъ старикъ, — а я вспомнилъ, что видѣлъ въ совершенно такомъ же положеніи одного бѣлаго медвѣдя. Съ нимъ случилось почти то же, что съ рыбой, которую вы потрошите теперь.
— Бѣлый медвѣдь! Гдѣ же это было, мистеръ Мульгравъ?
— Гмъ!.. Да не особенно далеко отъ сѣвернаго полюса, ребята!
— Ну, разумѣется! Дальше, дальше!
. — Плохое было тогда время для насъ, — продолжалъ старикъ, задумчиво качая головой. — Мы находились съ ученой экспедиціей въ сѣверномъ ледовитомъ океанѣ… было, конечно, страшно холодно, наше судно отстало отъ другихъ и попало между двумя ледяными горами… ну, лучше не разсказывать всѣхъ ужасовъ, что мы тогда пережили. Всѣ люди, до послѣдняго юнги, до послѣдней крысы на кораблѣ, погибли въ ледяныхъ нѣдрахъ моря.
— И вы съ ними, мистеръ Мульгравъ? — спросилъ совершенно серьезно одинъ изъ матросовъ.
Всѣ засмѣялись и даже самъ разсказчикъ принялъ эту насмѣшку съ довольной улыбкой. — Я-то уцѣлѣлъ, мой милый, на мою долю судьба приберегала еще одно маленькое приключеніе съ бѣлой медвѣдицей.
— А, такъ этотъ медвѣдь былъ медвѣдицей?
— Да, сынъ мой. Когда наше судно раздавили ледяныя горы, я какъ разъ былъ на охотѣ за лисицами. Страшный грохотъ и трескъ отъ раздавленнаго судна прямо оглушилъ меня. Особенно ужасно было, что каждый изъ товарищей, въ то время, какъ ему ломало ребра льдомъ, кричалъ мнѣ жалобно: — Прощай, Мульгравъ! — Въ такомъ печальномъ настроеніи, вы понимаете, что мнѣ, какъ чувствительному человѣку, было не до того, чтобы смотрѣть въ оба и такимъ-то образомъ маленькій челнокъ, въ которомъ я отправился на охоту, затянуло льдомъ и онъ примерзъ. Вотъ-то было страшно, когда на меня стало наносить льдины, ребята!
— А на льдинахъ и была медвѣдица, сэръ?
— Не торопись, ты, долгоносый разиня! И не сбивай меня, слышишь?.. Такъ вотъ когда ледъ примерзъ къ моему челноку, я и не могъ двинуться на немъ ни взадъ, ни впередъ. Долго раздумывать было нечего, отчаяваться не въ моемъ характерѣ. Я вышелъ изъ челнока, пошелъ пѣшкомъ, и скоро мнѣ попалась ледяная гора, которая совершенно годилась для жилья. Въ ней было много пещеръ, гротовъ и берлогъ, даже погреба были, и въ нихъ нѣчто въ родѣ фонтана… Вода въ немъ, конечно, была соленая, но въ ней постоянно попадалась рыба… только знай выбирай.
— Великолѣпно, — замѣтилъ одинъ изъ матросовъ, --а жарили ее вы, вѣроятно, на лучахъ сѣвернаго сіянія, не такъ-ли, старина?
— Если вы мнѣ не вѣрите, — пожалъ старикъ плечами, — то я, пожалуй, могу…
— Глупости, папа Мульгравъ, глупости! Мы всѣ тебѣ вѣримъ!
— И не ошибаетесь: все такъ и было, какъ я разсказываю, ребята. Набралъ я рыбы и стою въ недоумѣніи, что съ нею дѣлать, какъ вдругъ слышу въ партерѣ моего ледяного дворца странный ревъ, какую-то возню и топотню, и какъ разъ въ той комнатѣ, которую я для себя занялъ… Бѣгу туда и вижу, что громадный бѣлый медвѣдь протиснулъ голову въ одну изъ трещинъ въ стѣнѣ и застрялъ, не можетъ двинуться ни туда, ни сюда. Какъ онъ ни рвался, ни метался, не тутъ-то было, его чудовищная голова плотно засѣла во льду. Я тотчасъ выбѣжалъ и осмотрѣлъ тѣло непрошенаго гостя, торчавшее снаружи горы. Вотъ такъ махина, чортъ возьми! въ немъ было въ длину не менѣе десяти футовъ… Никогда я не видывалъ ничего подобнаго! А возлѣ старухи копошился совсѣмъ еще молоденькій медвѣжонокъ, питавшійся еще материнскимъ молокомъ. Ну, я-то оказался попроворнѣе его! Пока мать стояла спокойно, воображая, что кормитъ своего дѣтеньшша, я ее отлично выдоилъ и вдоволь напился теплаго молока. А малышу я давалъ изрѣзанную на части сырую рыбку, и впослѣдствіи онъ такъ привыкъ ю мнѣ, что бѣгалъ за мной какъ собачка. Жаль только, что вся эта идиллія не долго длилась, пришла оттепель, а тамъ подошло другое судно нашей экспедиціи и забрало меня съ таявшей ледяной горы. Моя медвѣдица съ ея медвѣженкомъ были очень тронуты разлукой, они научились подавать мнѣ лапу, какъ благовоспитанныя собаки, и когда, стоя уже на палубѣ, я въ послѣдній разъ махнулъ имъ платкомъ, то я отлично видѣлъ, что они со слезами бросились другъ-другу въ объятія.
Громовой хохотъ огласилъ палубу. «Славно разсказано, сэръ! Поистинѣ трогательная картина вѣрности и дружбы. Надо полагать, что вы все время усердно прикармливали бѣлую медвѣдицу рыбой?»
— О, да, постоянно. Фонтанъ выбрасывалъ мнѣ ее тысячами. Ахъ, при всѣхъ огорченіяхъ, чудное то было время, которое я провелъ въ моемъ ледяномъ дворцѣ, — заключилъ старикъ со вздохомъ. — Да, дѣти, все минуетъ. И никто не знаетъ, что кому предстоитъ впереди.
— Можетъ доведется и медвѣжьяго молочка отвѣдать! Вы правы!
— Разскажите намъ еще что-нибудь хорошенькое, сэръ!
— Довольно! — отвѣтилъ старикъ, смѣясь. — Хорошенькаго понемножку!
Хитрый старикъ поспѣшилъ отойти, чтобы не портить впечатлѣнія своего разсказа, тѣмъ болѣе, что боцманъ уже далъ свистокъ расходиться по койкамъ, больные въ лазаретѣ, съ своей стороны, нуждались въ покоѣ. Раны, нанесенныя копьями дикарей, трудно заживали, сопровождались сильными болями и изъ лазарета нерѣдко доносились жалобные стенанія.
Капитанъ распорядился выдать всѣмъ захваченнымъ арестантамъ платье, ихъ остригли и обрили и, снова заковавъ въ кандалы, помѣстили въ общую арестантскую каюту. Только Торстратенъ, согласно обѣщанію капитана, получилъ отдѣльную каморку и расхаживалъ безъ цѣпей. Но это разрѣшалось ему только днемъ и въ открытомъ морѣ, а на ночь и въ случаѣ прибытія въ портъ, онъ долженъ былъ уходить въ свою каюту, гдѣ его запирали на замокъ.
Антонъ разспросилъ его о судьбѣ прочихъ арестантовъ. — Они всѣ здѣсь на островѣ, — объяснилъ, ему голландецъ, — Если капитану угодно, я могу показать ему дорогу къ деревнямъ еще другого племени дикарей, тоже враждующаго съ племенемъ убитаго Ша-Рана.,
Предложеніе это было передано Антономъ капитану Максвеллю и онъ созвалъ всѣхъ офицеровъ фрегата на военный совѣтъ, но мнѣніе большинства офицеровъ склонялось къ тому, что лучше избѣжать новаго кровопролитія, хотя бы и предоставивъ арестантамъ свободу. — Въ лазаретѣ только что скончался отъ ранъ еще одинъ изъ товарищей, — замѣтилъ капитанъ, — и право жаль рисковать жизнью еще нѣсколькихъ человѣкъ бравыхъ моряковъ.
На томъ и порѣшили. Фрегатъ снялся съ якоря и повернулъ назадъ. За это время починка «Короля Эдуарда» должна была кончиться и можно было вмѣстѣ направиться въ Австралію.
Все это время Тристамъ сидѣлъ въ своей полутемной кельѣ съ тяжелыми цѣпями на рукахъ и ногахъ. Его дикіе неистовые крики порой раздавались по всему фрегату… несчастный отъ отчаянья кусалъ свои кандалы и напрасно пытался ихъ сбросить.
Въ тѣхъ же условіяхъ Торстратенъ съ спокойствіемъ благовоспитаннаго человѣка только посмѣивался. — Тристамъ полоумный, — говорилъ онъ. — Мы ему обязаны всѣми нашими неудачами… въ томъ числѣ и послѣдней, самой крупной изъ всѣхъ.
— Какимъ образомъ вы добрались до острова Ша-Рана? — спросилъ его Антонъ.
— Насъ прибило къ нему теченіемъ. Когда экипажъ «Короля Эдуарда» перешелъ на «Бьютэфуль», мы сочли себя вправѣ воспользоваться его шлюпками, нагрузили ихъ кокосовыми орѣхами, набрали прѣсной воды и смѣло вышли въ море. Если бы мы остались на островѣ, у котораго стоялъ «Король Эдуардъ», то рано или поздно англичане явились бы за нами и забрали бы насъ. Въ морѣ мы испытали страшную нужду. Мы плавали дней восемнадцать или двадцать. Подъ конецъ ни пить, ни ѣсть, было нечего. Но чего не перенесешь, на какія испытанія не согласишься, лишь бы сдѣлаться свободныхъ!
Лицо его было пепельно сѣраго цвѣта и онъ закрылъ его руками. — Теперь партія проиграна, — сказалъ онъ глухимъ голосомъ. — Я кончу свои дни рабомъ на плантаціяхъ.
У Антона не нашлось словъ утѣшенія для несчастнаго. Голландецъ былъ молодъ и силенъ, съ энергичнымъ и предпріимчивымъ характеромъ, — много еще лѣтъ пройдетъ прежде, нежели онъ примирится съ положеніемъ колодника, вѣчно работающаго на другихъ изъ-подъ палки.
— Да, во всемъ виноватъ одинъ Тристамъ, — повторилъ Торстратенъ. — На островѣ Ша-Рана проживало второе племя. Дикари этого племени встрѣтили насъ первые въ своихъ ладьяхъ и приняли за неземныхъ существъ; они умоляли насъ униженно о пощадѣ и прошло много времени прежде нежели они осмѣлились разговаривать съ нами знаками. Тогда мы указывали имъ на ротъ и желудокъ и постепенно они стали довѣрчивѣе. Это былъ совсѣмъ безобидный народецъ. Когда мы имъ показали, какъ слѣдуетъ подвязывать къ палочкамъ стебли таро и какъ разводить это растеніе отводками, то они отъ восторга пустились въ плясъ. Точно также мы научили ихъ строить свои хижины нѣсколько посолиднѣе, прокладывать удобныя тропинки по песчаной пустынѣ… Островъ всѣхъ насъ могъ бы прокормить и мы могли бы спокойно ожидать на немъ прибытія какого-нибудь судна, если бы не Тристамъ съ своимъ непреодолимымъ желаніемъ властвовать, вызвавшимъ недовѣріе даже среди дикарей. Этотъ болванъ ни за что не хотѣлъ работать, и мало того стремился къ королевской власти, пытался завладѣть ею и обратить туземцевъ въ своихъ рабовъ… и этимъ онъ вызвалъ съ ихъ стороны возстаніе. Тристамъ началъ называть марай и вѣру туземцевъ въ ихъ боговъ безсмыслицей и этимъ вывелъ дикарей изъ терпѣнія. Они перешептывались между собой и хотя приходили къ заключенію, что мы неземныя существа, тѣмъ не менѣе Тристаму было опасно появляться въ ихъ деревнѣ. Когда произошло нѣсколько покушеній на его жизнь, онъ бѣжалъ и нѣсколько дней скрывался въ береговыхъ скалахъ, питаясь одними устрицами. Затѣмъ какъ-то ночью онъ пробрался къ намъ въ деревню и разбудилъ меня и Маркуса. — Слѣдуйте за мною, — шепталъ онъ весь дрожа отъ волненія. — Къ острову пристало судно подъ американскимъ флагомъ! — Это извѣстіе заставило насъ вскочить, какъ отъ удара электрической искры, къ намъ присоединились еще нѣкоторые изъ товарищей и мы пустились бѣгомъ къ берегу. Дѣйствительно близъ острова стояло американское судно и экипажъ его уже работалъ, чтобы сняться съ якоря, ибо при попыткѣ съѣхать на берегъ Ша-Ранъ съ своими воинами встрѣтилъ ихъ градомъ камней, такъ что американецъ, убѣдившись въ невозможности мирной высадки, предпочелъ уйти. Такъ мы и остались на островѣ Ша-Рана до тѣхъ поръ, пока онъ не предпринялъ военнаго набѣга на сосѣдній островъ съ цѣлью завладѣть имъ. Тристамъ отправился съ нимъ, онъ вѣчно носился съ своими фантастическими планами… насколько они ему удались, вы это знаете, я же не осмѣлился подвергаться этой опасности… И вотъ теперь вы-таки выслѣдили меня, и все… все пропало.
Онъ опять закрылъ лицо руками. Этому сильному человѣку не хотѣлось показывать своихъ слезъ, но со вздрагиваніями своего тѣла онъ никакъ не могъ совладать.
— Антонъ, — началъ онъ топотомъ, послѣ продолжительнаго молчанія, — Антонъ… Ахъ, если бы я завладѣлъ тогда деньгами, которыя лежали въ кассѣ «Короля Эдуарда», да успѣлъ бы съ ними убѣжать и скрыться, вотъ было бы счастье!
— Сэръ! — возразилъ ему нашъ другъ, покачавъ головой, — вѣдь эти деньги не ваши, какъ же можно было разсчитывать на счастье путемъ грабежа?
— Деньги — не мои? Вы говорите, что эти деньги были не мои?.. О, Англія такъ богата, подобная потеря ей ничего не значитъ, она ее даже не замѣтила бы. А мнѣ эти деньги не только дали бы счастье, но возвратили бы душевное спокойствіе.
— Никогда, сэръ! Никогда… это огромное съ вашей стороны заблужденіе.
— Если бы я разсказалъ вамъ мою тайну, Антонъ, — со вздохомъ сказалъ Торстратенъ, — все несчастіе моей жизни, вы бы судили иначе.
— Этого не можетъ быть, сэръ, будьте увѣрены, что я останусь при своемъ мнѣніи. Краденыя деньги были бы новымъ проклятіемъ, они принесли бы съ собой новыя бѣды, но не искупленіе.
— Не искупленіе! — пробормоталъ словно про себя голландецъ, — не искупленіе!.. Моя жизнь подобна безконечному пути по пескамъ и терніямъ… подъ палящими лучами солнца… идешь, идешь… и все пески да терніи! Пока не наткнешься на свою могилу и люди равнодушно швырнутъ тебя въ нее и завалятъ тяжелой землей. Какъ это говорить Гамлетъ: «Умереть… уснуть! А если сонъ видѣнья посѣтятъ?» Ахъ, въ этомъ-то и дѣло, въ этомъ-то и дѣло! Мнѣ хотѣлось бы деньгами откупиться отъ моихъ сновидѣній, Антонъ. Я откупился бы разъ навсегда и вотъ этого-то мнѣ и не удалось!
Онъ старался овладѣть собой, но разъ это настроеніе охватило его, въ душѣ поднялись буря и броженіе, его неудержимо влекло отдаться откровенности. — Антонъ, — спросилъ онъ, — хотите я вамъ разскажу мою исторію?
— Если это облегчитъ вамъ сердце, то разскажите, г. Торстратенъ.
— Теперь, когда я снова арестантъ, когда пропала послѣдняя надежда, — да, облегчитъ!
— Въ такомъ случаѣ разскажите мнѣ все, сэръ. Я буду свято хранить вашу тайну, и если возможно, постараюсь васъ утѣшить.
— Даже и въ томъ случаѣ, если я совершилъ преступленіе, Антонъ?
— Даже и въ этомъ случаѣ, г. Торстратенъ. Простите меня, но нѣчто въ родѣ этого я всегда предполагалъ за вами.
— И ты не ошибся, Антонъ, только, быть можетъ, ты не думалъ, что мое злодѣяніе такъ тяжко, такъ гнусно, каково оно было въ дѣйствительности. То, что я тебѣ разскажу не имѣетъ ничего общаго съ какой-нибудь безобидной поддѣлкой банковаго билета или тому подобными дѣтскими игрушками.
Антонъ дружески взглянулъ да блѣдное возбужденное лицо человѣка, который спасъ его отъ голодной смерти. — Что бы ни было, г. Торстратенъ, — успокаивалъ онъ его, — во всякомъ случаѣ это большое несчастье и я помогу вамъ перенести его.
Голландецъ протянулъ ему руку. — Дайте же мнѣ еще разъ пожать вашу руку, Антонъ, — сказалъ онъ съ дрожью въ голосѣ. — Богъ вѣсть, будете ли вы считать меня достойнымъ этрй чести послѣ того, какъ я вамъ все разскажу?
Антонъ крѣпко пожалъ ему руку. — Буду, конечно, буду? — воскликнулъ онъ. — Кто кается, тому все будетъ прощено.
— Я происхожу изъ хорошей семьи, — такъ началъ свои разсказъ голландецъ, — учился въ школѣ, получилъ порядочное образованіе, но всегда, но своимъ стремленіямъ и наклонностямъ, былъ чужимъ въ тихомъ, бѣдномъ домѣ своихъ родителей. Мнѣ казалось ужаснымъ сдѣлаться такимъ же учителемъ, какимъ былъ мой отецъ, вращаться изъ году въ годъ въ одномъ и томъ же умственно ограниченномъ кругу и ограничивать всѣ свои потребности. Вѣчно преподавать сельскимъ ребятишкамъ азбуку, да таблицу умноженія, вѣчно стоять на одной и той же точкѣ — одна мысль объ этомъ приводила меня въ бѣшенство. «Не могу я быть учителемъ, — не разъ объявлялъ я отцу. — Я хочу видѣть свѣтъ, хочу быть богатымъ, объѣздить всѣ страны. Пошли меня учиться въ Амстердамъ или Роттердамъ». Это желаніе мое было исполнено, но и тутъ я попалъ въ такую же тихую, строгую семью, что меня, конечно, не удовлетворило. Когда вскорѣ послѣ этого отецъ мой умеръ, я уѣхалъ оттуда подъ предлогомъ похоронъ и болѣе не возвращался. Безпрекословное послушаніе, котораго требовалъ отъ меня принципалъ, для меня было вещью совершенно неподходящей. Но и дома у моей овдовѣвшей матери мнѣ нельзя было оставаться и тогда меня взялъ къ себѣ одинъ нашъ отдаленный родственникъ, пасторъ одного мѣстечка близъ Лондона, съ намѣреніемъ сдѣлать изъ меня учителя, или же агронома… Ахъ, Антонъ, тутъ-то и заключалась моя погибель… Мнѣ было двадцать лѣтъ, я былъ сильнымъ, здоровымъ молодымъ человѣкомъ, но никакой честный заработокъ меня не прельщалъ, изученіе государственнаго строя, законовъ, правъ и обязанностей гражданина меня тоже не интересовало. Въ то время какъ одни счастливцы утопаютъ въ роскоши и удовлетворяютъ всякое свое желаніе, мнѣ приходилось только учиться да повиноваться и постоянно дрожать надъ каждой копѣйкой, жить въ самыхъ стѣсненныхъ обстоятельствахъ и притомъ считать особенной милостью Неба каждый самый скудный заработокъ. Этого я не могъ выносить, вся кровь моя возмущалась противъ постояннаго сгибанія спины и молчаливой покорности, которыя мой дядя ставилъ въ числѣ главныхъ моихъ обязанностей. Я хотѣлъ повелѣвать, а не слушаться другихъ. Несмотря на мою молодость у меня уже выработались извѣстные взгляды, сводившіеся цѣликомъ къ возмущенію противъ всего существующаго строя. Если столько-то людей въ государствѣ считаютъ такой порядокъ правильнымъ, а всякій иной беззаконнымъ, то почему я долженъ безпрекословно подчиняться ихъ воззрѣніямъ? Я думалъ иначе и требовалъ уваженія къ моимъ личнымъ убѣжденіямъ. Повѣрьте, Антонъ, такія мысли ни къ чему хорошему не приводятъ! Никогда не поддавайтесь имъ, иначе и вы вступите на скользкій путь, который ведетъ къ погибели. Кто разъ, позволилъ себѣ нарушить правила нравственности, для того впослѣдствіи всѣ двери и ходы открыты… и это я испыталъ на самомъ себѣ… Добрый старый дядя радушно дѣлился со мной послѣдними крохами своего стола, за которымъ, однако, сидѣло его собственныхъ десять душъ дѣтей, онъ добродушно усовѣщевалъ меня, и въ то время какъ всякій другой на его мѣстѣ выпроводилъ бы отъ себя лишній ротъ, онъ, съ терпѣніемъ истиннаго христіанина, переносилъ мою неуравновѣшенность, лѣность и даже никогда не сердился на меня. «Корнелій еще молодъ», говаривалъ онъ теткѣ, и я однажды самъ это слышалъ, «онъ еще успѣетъ перемѣниться и придти къ сознанію. Потерпи, старуха, оставимъ постоять дерево, не приносящее плодовъ, еще годикъ, а тамъ посмотримъ». Моя бѣдная тетка, скрѣпя сердце, согласилась. А вѣдь нерѣдко бывало, что она не знала, чѣмъ прокормить на слѣдующій день всѣ эти голодные рты! Въ то время я не только не стыдился такого положенія, но даже потихоньку подсмѣивался. Въ томъ же мѣстечкѣ у меня случайно оказался землякъ, раззорившійся землевладѣлецъ…
— Маркусъ! — воскликнулъ Антонъ.
— Да, онъ самый. Я не могъ ввести этого человѣка въ почтенный домъ дяди, но тѣмъ чаще втихомолку видался съ нимъ и поучался у него самымъ отвратительнымъ теоріямъ. — «Надо только ни съ чѣмъ не сообразоваться», — поучалъ онъ между прочимъ, «а во всѣхъ обстоятельствахъ дѣйствовать по своему усмотрѣнію. Что скажутъ объ этомъ господа филистеры, это рѣшительно все равно». — Конечно я все это тщательнѣйшимъ образомъ скрывалъ отъ дяди и тетки, но въ душѣ моей бушевала буря. Теперь для того, чтобы упасть окончательно, мнѣ недоставало лишь удобнаго случая, а таковой обыкновенно, въ той или иной формѣ, но всегда не замедлитъ представиться. И мнѣ онъ представился, и въ ужаснѣйшей, неслыханной формѣ!.. Дядя получилъ совершенно неожиданно огромное наслѣдство въ пятьдесятъ тысячъ фунтовъ. Умеръ скоропостижно его бездѣтный братъ, который былъ замѣчательно скупъ и держалъ свое состояніе спрятаннымъ у себя въ домѣ въ видѣ наличныхъ денегъ. Весь домъ у насъ пошелъ вверхъ дномъ. Тетка отъ радости упала въ обморокъ, дядя бросился стремглавъ въ церковь и исполнилъ на органѣ благодарственный хоралъ, причемъ отъ времени до времени онъ нѣжно кивалъ намъ всѣмъ головами и у него вырывались разныя относящіяся къ данному случаю слова: «Какое счастье!» говорилъ онъ. — «Теперь всѣ долги будутъ заплачены! Томъ будетъ учиться, Георгъ сдѣлается агрономомъ, Элиза тоже научится чему-нибудь полезному. О, Боже, благодарю тебя!» — И онъ снова игралъ и ласково кивалъ намъ головой. «И тебя я не обойду, Корнелій! Хвали Бога, мой милый, за его милости къ намъ!» Я умѣлъ по внѣшности владѣть собою, но внутри у меня кипѣла безпредѣльная злоба. Тутъ, рядомъ со мной судьба отыскала своего любимца и осыпала его щедрой рукой своими дарами, а меня обошла! Эта мысль душила меня. О, если бы эти пятьдесятъ тысячъ фунтовъ достались мнѣ! Я думалъ только о себѣ и ни на минуту не задумался о человѣкѣ, который съ отеческой добротой заботился обо мнѣ изо дня въ день. Онъ былъ теперь богатъ и счастливъ и я возненавидѣлъ его за это. Вечеромъ въ тотъ же день я встрѣтился съ Маркусомъ. Мнѣ было страшно тяжело заговорить съ нимъ объ этомъ наслѣдствѣ, каждое слово застревало у меня въ глоткѣ, но я все-таки разсказалъ ему все и онъ очень внимательно выслушалъ меня. «Дядя уже получилъ эти деньги?» спросилъ онъ меня. Я отвѣтилъ отрицательно. «Онъ привезетъ ихъ въ будущее воскресенье изъ города, Маркусъ. Сосѣдъ ужъ обѣщалъ ему далъ лошадь и тѣлежку. Да, вотъ кому повезло!» Маркусъ какъ-то странно посмотрѣлъ на меня. «Ты говоришь въ воскресенье?» переспросилъ онъ. «И конечно утромъ?» — «Этого я не знаю! Но не все ли равно?» Онъ засмѣялся такъ, что у меня сердце забилось. «Гмъ!» сказалъ онъ, «у французовъ есть славная пословица, они называютъ это corriger іа fortune. Знаешь эту пословицу, — Корнелій?» --«Маркусъ, ужъ не хочешь-ли ты сказать, что я… что я…» — «Нѣтъ: мы!» поправилъ онъ меня со смѣхомъ. «Неужели у тебя хватитъ на это совѣсти?» — спросилъ я. — «Конечно. Случай слѣпъ, надо имъ руководить.» Я ничего не отвѣтилъ, и далеко еще не принялъ никакого рѣшенія по этому поводу, но, конечно, Маркусъ склонилъ таки меня къ тому, что я условился съ нимъ и насчетъ того мѣста, гдѣ я могъ бы съ нимъ встрѣтиться, и насчетъ того, какъ и гдѣ можно было бы захватить дядю на возвратномъ пути изъ города. Дѣло было зимой и слѣдовательно онъ будетъ ѣхать изъ города уже въ темное время. Всѣ эти дни я притворялся дома больнымъ, чтобы чѣмъ-нибудь объяснить мое волненіе и возбужденное состояніе. То я жаловался на боль зубовъ, то на ломоту во всѣхъ членахъ и такимъ образомъ мнѣ удалось совершенно провести моего старика, ничего не подозрѣвавшаго и попрежнему дружественно относившагося ко мнѣ. Передъ своимъ отъѣздомъ въ городъ онъ еще разъ весело и сердечно обнялъ всѣхъ насъ. «Свари-ка хорошій обѣдъ для всѣхъ бѣдныхъ стариковъ и старухъ нашей деревни, матушка!» крикнулъ, онъ теткѣ на прощанье… «А ты, Корнелій, будь повеселѣе, мой милый! Съ первой же почтой я пошлю твоей матери порядочную сумму, а кромѣ того, я заѣду въ городъ къ врачу, чтобы онъ далъ тебѣ что-нибудь противъ ревматизма. Богъ, да благословитъ васъ, дѣти мои!»
Антонъ пристально и вопросительно смотрѣлъ въ блѣдное лицо голландца. — Онъ былъ такъ добръ и милъ съ вами, сэръ… неужели это васъ не тронуло и не отвратило отъ гнусныхъ плановъ вашего земляка?
Торстратенъ покачалъ головой. — Я до такой степени не терпѣлъ добраго старика, испытывалъ къ нему такую непримиримую ненависть за его удачу, что онъ ничѣмъ не могъ бы меня тронуть. Какъ, чѣмъ объяснить это чувство, я не понималъ ни тогда, ни теперь.
Онъ помолчалъ немного и продолжалъ.
— Старикъ уѣхалъ, а вскорѣ затѣмъ и я подъ какимъ-то предлогомъ вышелъ изъ дому. Сердце мое билось безпокойно, я не могъ смотрѣть на сіяющее лицо тетки, не могъ слышать, какъ она побуждала дѣтей хорошенько благодарить Бога за счастье, которое Онъ всѣмъ имъ посылаетъ. Ко мнѣ она была особенно расположена и любезна въ этотъ день, и старалась показать, что считаетъ меня въ своемъ домѣ совсѣмъ не гостемъ, а своимъ роднымъ сыномъ…
— О, г. Торстратенъ! — воскликнулъ Антонъ, — г. Торстратенъ! и вы…
— Тише, тише! Лукавый врагъ человѣчества совершенно мной овладѣлъ. Стоитъ ли теперь, объ этомъ печалиться? Что случилось, того не измѣнить… Я потихоньку прокрался, въ то мѣсто, гдѣ долженъ былъ встрѣтиться съ Маркусомъ. Весь остатокъ дня у насъ прошелъ въ составленіи всевозможныхъ плановъ и предположеній, въ многократномъ повтореніи однихъ и тѣхъ же вопросовъ и отвѣтовъ. Казалось, цѣлая вѣчность прошла пока наконецъ наступили сумерки и мы вышли за деревню и спрятались въ кустахъ при дорогѣ. Старикъ взялъ у сосѣда лошадь и телѣжку, но безъ работника, и потому намъ, двумъ здоровымъ парнямъ, казалось пустымъ дѣломъ остановить и ограбить ничего не подозрѣвающаго старика. Маркусъ показалъ мнѣ кинжалъ, которымъ онъ запасся. «Остро оточенъ, неправда ли, Корнелій?» Я испугался. «Неужели ты хочешь убить бѣднаго старика?» Онъ пожалъ плечами: «Конечно, лучше обойтись безъ этого… но необходимо приготовиться ко всякаго рода случайностямъ». — «Я не согласенъ на убійство!» воскликнулъ я, содрогаясь… Больше мы объ этомъ не говорили. Отъ холода и безпокойства у меня зубъ на зубъ не попадалъ… Мнѣ казалось, что телѣжка, которую мы ждемъ, никогда не пріѣдетъ. И вотъ довольно уже поздно ночью послышался стукъ копытъ и скрипъ телѣжки, «ѣдетъ!» шепнулъ Маркусъ. «Не дѣлай же ему больно?» просилъ я. Онъ только посмотрѣлъ на меня съ насмѣшкой. «Не лучше ли намъ пойти во всемъ признаться и отправиться за это въ рабочій домъ?.. Потише! слѣдуй за мной, или ты все равно погибъ! Человѣка, который ввелъ меня въ бѣду, я… понимаешь?» Въ это время телѣжка поровнялась съ нами. Дядя сидѣлъ въ ней одинъ, въ новомъ просторномъ плащѣ и мѣховой шапкѣ, а сзади него высилась дѣлая груда покупокъ. Словно огонь пробѣжалъ у меня по жиламъ… Очевидно, онъ получилъ деньги! Теперь онъ явится домой настоящимъ героемъ, теперь онъ всюду будетъ распространять радость и счастье. Навѣрно везется и мнѣ подарокъ, какое-нибудь снадобье отъ моего мнимаго ревматизма. Кровъ во мнѣ кипѣла!.. въ этотъ моментъ я не ощущалъ ни страха, ни состраданія. Сквозь новый плащъ дяди мнѣ чудился золотой потокъ въ его карманахъ и это меня ослѣпляло. «Мы подѣлимся поровну!» хриплымъ голосомъ шепнулъ я Маркусу на ухо. «Не дѣли шкуры медвѣдя…» отвѣтилъ онъ мнѣ. «Медвѣдя сейчасъ убьемъ!» пробормоталъ я, задыхаясь отъ волненія. Мнѣ показалось, что Маркусъ усмѣхнулся, но въ это время телѣжка поровнялась съ нашей засадой и Маркусъ вдругъ выскочилъ изъ нея на дорогу и остановилъ лошадь. Въ слѣдующій моментъ онъ уже сбросилъ старика на землю. Ему нечего было прятать свое лицо, ибо пасторъ все равно не зналъ его. И вотъ тутъ-то случилось еще одно обстоятельство, изъ-за котораго погибъ совершенно безвинно одинъ посторонній въ этомъ дѣлѣ человѣкъ. «Иди сюда, Джонъ!» крикнулъ мнѣ Маркусъ… «Помоги мнѣ!» Онъ назвалъ меня этимъ именемъ, самымъ обычнымъ во всей Англіи, только для того, чтобы не навлекать на меня никакихъ подозрѣній… но эта случайность дорого обошлась одному бѣдному малому… Не буду вамъ передавать всѣхъ подробностей страшнаго дѣла, Антонъ… Довольно сказать, что я прикрылъ моему благодѣтелю лицо полой его же собственнаго плаща и крѣпко держалъ его въ то время, какъ Маркусъ вонзилъ ему свой ножъ въ грудь… Минуту спустя деньги были уже у меня въ рукахъ и я шатаясь пошелъ въ сторону… «Подѣлимся!» шепталъ мнѣ Маркусъ, не заботясь больше о тяжело раненомъ старикѣ, плававшемъ въ крови на дорогѣ… Но тутъ же послышались чьи-то шаги и я пустился стремглавъ подальше отъ страшнаго мѣста… Спустя нѣсколько секундъ я былъ уже въ безопасности вмѣстѣ со всѣмъ моимъ сокровищемъ. Спрятавшись за деревьями, я издали видѣлъ, какъ Маркусъ набѣжалъ, желая спрятаться, прямо на одного парня изъ нашей деревни, Джона Дэвиса, который тотчасъ же узналъ его. «Маркусъ!» воскликнулъ онъ въ ужасѣ. «Ради Бога, что здѣсь происходитъ?» И онъ нагнулся къ раненому. «Господинъ пасторъ!» вырвалось у него невольно. «Господинъ пасторъ… убитый!» Маркусъ, конечно, не замедлилъ скрыться. Но я видѣлъ изъ своей засады, какъ подъѣхалъ къ мѣсту происшествія конный объѣздчикъ, еще издали завидѣвшій несчастнаго Джона Дэвиса надъ распростертымъ на землѣ тѣломъ дяди. Несмотря на веѣ его увѣренія, бѣднягу тутъ же задержали, а на другой день, по его указаніямъ, выслѣдили и поймали также и Маркуса. Такимъ, образомъ вся громадная сумма досталась мнѣ одному… наконецъ-то я разбогатѣлъ! Теткѣ я сказалъ, что мнѣ удалось получить выгодное мѣсто и что больше я уже не буду ей въ тягость. И пока несчастная женщина въ страшной тоскѣ ухаживала за своимъ тяжело раненымъ мужемъ, я вмѣстѣ съ похищенными деньгами очутился въ Лондонѣ и зажилъ на широкую ногу. Какъ мнѣ сказали, Маркусу никогда болѣе уже не видать свободы и потому мнѣ не было надобности и дѣлиться съ нимъ. Съ другой же стороны я понималъ, что онъ ни въ какомъ случаѣ меня не выдастъ, ибо это значило бы рисковать своей долей похищеннаго богатства. Изъ газетъ я узналъ, что дядя поправляется. Его допросили и онъ заявилъ, что слышалъ крикъ: «Иди сюда, Джонъ, помоги же мнѣ!»… и точно также запомнилъ рубецъ на лицѣ Маркуса. Тогда съ обычной въ Англіи волокитой потянулся судебный процессъ противъ Маркуса и Джона Дэвиса. Я остался совершенно внѣ всякихъ подозрѣній, но тѣмъ не менѣе, навсегда утратилъ свой покой… Маркусъ когда-то разсказывалъ мнѣ, что ему дважды уже удавалось уходить изъ-подъ самыхъ надежныхъ запоровъ, почему бы это не удалось ему и теперь? А въ такомъ случаѣ меня ожидало его мщеніе. Дядя поправился настолько, что всякая опасность для его жизни миновала, но ему пришлось оставить пасторскую должность, такъ какъ рана въ грудь настолько ослабила его голосъ, что онъ уже не могъ произносить проповѣди. Старшихъ дѣтей его пришлось отдать въ чужіе люди, младшіе вмѣстѣ съ несчастными родителями переселились въ домъ призрѣнія бѣдныхъ. Ахъ, Антонъ, какъ больно было все это слышать… это не поддается никакому описанію. Весь мой угаръ миновалъ и среди своего богатства я чувствовалъ себя бѣднѣе, чѣмъ когда-либо. И вотъ въ одинъ поистинѣ несчастный день передо мной совершенно внезапно явился Маркусъ. Ему-таки удалось бѣжать изъ тюрьмы и онъ тотчасъ же разыскалъ меня, какъ человѣка, который обязанъ ему помочь, если не хочетъ самъ подвергнуться страшной опасности. И наступило время постоянныхъ страховъ и опасеній. Маркусъ повелѣвалъ каждой моей мыслью, каждымъ моимъ поступкомъ, каждымъ планомъ. Я превратился въ настоящаго раба Маркуса, потерялъ собственную волю, всякія права. Маркусъ ежеминутно давалъ мнѣ чувствовать свою власть надо мною. О, сколько горя испыталъ я за это время, какъ изнывала моя душа отъ того унизительнаго положенія, въ которомъ я очутился… Маркусъ отобралъ у меня всѣ деньги и давалъ мнѣ только-только на пропитаніе, и при этомъ онъ же прятался въ квартирѣ, которую я нанималъ. Страшная то была пора моей жизни! Я отъ души возблагодарилъ Создателя, когда наконецъ наше богатство стало изсякать, ибо теперь Маркусу приходилось взяться за прежнее ремесло, за фальшивыя ассигнаціи, а такъ какъ мѣнять ихъ долженъ былъ я, то я могъ сколько угодно обманывать его, могъ мстить ему, заставлялъ его голодать, и держалъ его въ такомъ вѣчномъ страхѣ, что мало-по-малу онъ сталъ полупомѣшаннымъ. И чѣмъ больше онъ страдалъ, тѣмъ я былъ счастливѣе, тѣмъ искуснѣе игралъ роль знатнаго барина, а его держалъ, какъ звѣря, взаперти въ темной берлогѣ. Такое положеніе искренно меня радовало. Но и этому скоро пришелъ конецъ… меня какъ-то схватили, когда я мѣнялъ фальшивую бумажку и съ тѣхъ поръ я оказался подъ полицейскимъ надзоромъ. Въ это время мнѣ пришлось встрѣтиться съ вами, Антонъ, я поселился въ другой части города, началъ носить очки, красить волосы и бороду, жилъ подъ чужимъ именемъ и только и мечталъ о томъ, какъ бы найти такого наивнаго человѣка, котораго я могъ бы приспособить для размѣна фальшивыхъ бумажекъ. Маркусъ изготовлялъ тогда билетъ въ тысячу фунтовъ… если бы удалось счастливо сбыть его, то мы предполагали оба удрать въ Америку; онъ, по крайней мѣрѣ, разсчитывалъ на это. Въ дѣйствительности же я бы не далъ ему ни одного пенни, и уѣхалъ бы одинъ, а его предоставилъ бы его участи, поставивъ въ самое безвыходное положеніе, — до такой степени я ненавидѣлъ его, какъ виновника моего отчаяннаго положенія. Но вы уже знаете, Антонъ, что все вышло иначе. Маркусъ, конечно, догадывался о моихъ планахъ, и бросивъ всякія предосторожности послѣдовалъ за мною въ тотъ ресторанъ, гдѣ вы должны были размѣнять фальшивый банковый билетъ. Остальное вамъ извѣстно… Насъ обоихъ арестовали… а теперь онъ убитъ… и счастливѣе меня, который потерялъ тѣ деньги… тѣ деньги, что помогли бы мнѣ исполнить единственную цѣль моей погибшей жизни…
Антонъ взглянулъ на него съ состраданіемъ. — Какая же это цѣль? — едва слышно спросилъ онъ.
— Я хотѣлъ загладить сдѣланную несправедливость, искупить свою вину…
— О, дорогой г. Торстратенъ… вы думаете деньгами, да еще крадеными, искупить вашу вину?
Голландецъ пожалъ плечами. — Не все ли равно, откуда возьмутся деньги, если я съ ихъ помощью выручу бѣднаго стараго дядю изъ ужаснаго дома для призрѣнія нищихъ!.. Этимъ я искупилъ бы свою вину!
Антонъ покачалъ головой. — Никогда! — сказалъ онъ рѣшительнымъ тонокъ. — Вы въ сущности еще не раскаялись, г. Торстратенъ, вы только хотите сдѣлать, такъ сказать, принудительный заемъ, съ тѣмъ, чтобы устранить этимъ способомъ то, что васъ безпокоитъ. Но вѣдь все это не имѣетъ ничего общаго съ дѣйствительнымъ раскаяніемъ!
Торстратенъ засмѣялся. — Да развѣ это… это ваше… раскаяніе доставитъ моему несчастному родственнику хотя бы пенни?
— Конечно, нѣтъ, но оно возвратитъ вашей душѣ миръ и внутренній покой.
— Никогда, никогда! Достаньте мнѣ денегъ и я буду счастливѣйшимъ изъ смертныхъ, то есть, конечно, только въ этомъ одномъ отношеніи, ибо я все-таки останусь въ неволѣ. Но время еще не ушло… быть можетъ, еще представится случай убѣжать, и тогда все будетъ хорошо.
Антонъ взглянулъ на него. — Все? — повторилъ онъ.
— Конечно. А что же еще?
— А несчастный Джонъ Дэвисъ? Развѣ онъ не несетъ отвѣтственность за ваше преступленіе?
Голландецъ пожалъ плечами. — Опасность для его жизни миновала, — сказалъ онъ, — а вообще, чѣмъ же я виноватъ, что онъ тутъ подвернулся во время грабежа?
Антонъ поникъ головой. — Въ этомъ вы не виноваты, г. Торстратенъ, но развѣ на васъ не лежитъ обязанность выручить несчастнаго изъ тюрьмы, откровенно во всемъ сознавшись?
— И при этомъ самому погибнуть?
— Въ этомъ дѣлѣ вы не должны думать о себѣ, сэръ!
Голландецъ снова засмѣялся. — Ну, мои понятія о нравственности и чести не простираются такъ далеко, — замѣтилъ онъ. — Нѣтъ, нѣтъ, своя рубашка ближе къ тѣлу. Найдется ли разумный человѣкъ, который бы принесъ такую жертву?
— Я бы сдѣлалъ это, — просто отвѣтилъ Антонъ.
Торстратенъ взялъ его за руку. — Вы и не могли бы очутиться въ такомъ положеніи, мой молодой другъ! — вздохнулъ онъ. — Ну, теперь я раскрылъ вамъ мою душу… не приходите вы отъ меня въ ужасъ?
— Нѣтъ! — отвѣтилъ юноша. — Нѣтъ, сэръ! Мы теперь не будемъ разлучаться, часто еще будемъ имѣть случай говорить обо всемъ этомъ и о другихъ не менѣе важныхъ вещахъ. Даже и не добывъ денегъ для вашихъ несчастныхъ родственниковъ, вы имѣете возможность возвратить себѣ покой и примириться съ вашей совѣстью, въ этомъ я могу присягнуть.
Но голландецъ только покачалъ головой. — Я еще этому не вѣрю, Антонъ!
— Ну, на это я вамъ скажу, что время еще не ушло, какъ вы только что мнѣ замѣтили… А теперь, покойной ночи… вотъ уже боцманъ свиститъ.
— Покойной ночи, Антонъ. Все, что я вамъ разсказалъ, останется между нами? Это вѣрно?
— Будьте покойны!
И они разошлись, одинъ съ тѣмъ, чтобы всю ночь просидѣть, не смыкая глазъ, на своей постели, другой, чтобы спокойно заснуть. Вѣдь теперь судно уже бѣжитъ къ Австраліи, къ свиданію съ любимымъ отцемъ, къ счастью…
ГЛАВА XVIII.
правитьКогда показался въ виду корабль «Король Эдуардъ», то всѣ сразу замѣтили, что корпусъ его былъ уже заново выкрашенъ, паруса были аккуратнѣйшимъ образомъ убраны, а изъ трубы камбуза вился синеватый дымокъ. Всѣ работы по ремонту судна были уже кончены и оно могло въ каждый данный моментъ сняться съ якоря.
Сперва команда матросовъ была отправлена на берегъ пополнить запасы воды и набрать елико возможно больше всякихъ фруктовъ. На островѣ не было нигдѣ ни слѣда туземцевъ, а равнымъ образомъ и изъ груды пепла на мѣстѣ прежняго дома бѣлыхъ нельзя было извлечь ничего годнаго къ употребленію… Антонъ нашелъ свою образцовую ферму въ самомъ отчаянномъ видѣ.
Канава осыпалась, огородъ заросъ бурьяномъ, прекрасныя высокія деревья высохли и обратились въ метлы. По всѣмъ видимостямъ, здѣсь хозяйничала рука человѣческая, поставившая себѣ задачей уничтожить все, что уцѣлѣло отъ разрушительнаго дѣйствія стихій… и очевидно — то была рука дикаря, возстановлявшаго здѣсь нарушенное табу и потому не оставившаго, что называется, камня на камнѣ отъ бывшей колоніи бѣлыхъ. Все, что создали здѣсь бѣлые, слѣдовало стереть съ лица земли.
Мертвые были похоронены, но не тамъ, гдѣ ихъ оставили наши друзья. Надо было полагать, что останки ихъ были тщательно собраны и преданы землѣ въ марай.
Въ одно солнечное утро оба фрегата начали выбирать якорь, чтобы отправиться черезъ необозримое пространство Тихаго океана въ Австралію. Капитанъ Ловэлъ снова вступилъ въ управленіе своимъ судномъ; бывшіе арестанты, равно какъ и матросы «Короля Эдуарда» были пересажены на ремонтированное судно; съ ними перешелъ также и Туила, намѣревавшійся переселиться въ колонію, въ качествѣ мирнаго земледѣльца. Ни жены, ни дѣтей у него не было, равно какъ и земли, а потому разстаться съ родиной ему было и не трудно. Только европейское платье все еще приводило его въ отчаяніе.
— Я хочу привыкнуть къ нему постепенно, — говорилъ онъ. — Буду учиться носить каждую вещь отдѣльно, пока не дойду до вотъ «тѣхъ штукъ».
«Тѣ штуки» были не что иное, какъ грубые морскіе сапоги, подаренные ему капитаномъ и приводившіе бѣднаго Туила въ ужасъ.
Онъ со вздохомъ разстался со своимъ лубянымъ передникомъ и принялся за обученье, начавъ съ той принадлежности, безъ которой трудно себѣ представить цивилизованнаго человѣка, то-естъ съ рубашки. Туила безпрестанно засучивалъ рукава ея, чтобы освѣжиться, какъ онъ говаривалъ. Только по прошествіи цѣлой недѣли, за рубахой послѣдовали и парусинные матросскіе штаны, причемъ Туила первое время двигался съ большой осторожностью, чтобы не цѣпляться широкими штанами за всѣ предметы. Онъ боялся упасть.
Когда онъ увидалъ, какъ матросы лазаютъ въ своей узкой одеждѣ по мачтамъ и реямъ, онъ забился въ самый отдаленный уголокъ фрегата. По его мнѣнію, эти люди должны были сейчасъ же свалиться и сломать себѣ или шею, или голову.
Но человѣкъ ко всему привыкаетъ, даже и къ парусиновымъ штанамъ, и такимъ образомъ спустя нѣсколько недѣль, почтенный Туила щеголялъ уже въ курткѣ и съ галстухомъ, но все еще босикомъ. Сапоги свои онъ употреблялъ преимущественно для ловли ими крысъ. Охоты на крысъ, которыя онъ устраивалъ при участіи нѣкоторыхъ изъ матросовъ, были обыкновенно чрезвычайно добычливы, причемъ добычей пользовался не только разжирѣвшій задумчивый корабельный котъ, но и самъ счастливый охотникъ, считавшій крысъ изысканнымъ лакомствомъ. Туила выбиралъ самаго жирнаго изъ пойманныхъ грызуновъ и поджаривалъ его на сковородкѣ, спеціально для этого подаренной ему, и каждой разъ утверждалъ, что давно не ѣдалъ ничего подобнаго.
По временамъ на морѣ показывались темными пунктами вершины горъ отдаленныхъ группъ острововъ. Но судно шло съ попутнымъ вѣтромъ и весь его экипажъ проводилъ спокойные, пріятные дни, которые казались особеннымъ блаженствомъ послѣ перенесенныхъ разнородныхъ впечатлѣній и способствовали исполненію нѣкоторыхъ частныхъ желаній. Такъ, энергичный умный Туила выучился за это время грамотѣ. Онъ сиживалъ по цѣлымъ днямъ, выдѣлывая буквы и цифры, которыя съ самаго начала отлично ему удавались. Дѣло въ томъ, что — однажды онъ слышалъ разговоръ матросовъ о «дикаряхъ» и послѣ этого онъ сталъ добиваться, чтобы этотъ эпитетъ не могъ быть къ нему примѣняемъ. Изъ моряковъ было много неумѣвшихъ ни читать, ни писать, Туила очень хорошо сумѣлъ это подмѣтить, и, выучившись грамотѣ, не упускалъ случая ставить это на видъ неграмотнымъ бѣльмъ.
Аскотъ тоже много писалъ, но не стиховъ. Онъ началъ дневникъ, въ которомъ описывалъ родителямъ всѣ приключенія этого длиннаго путешествія, начиная съ бѣгства своего изъ пансіона. Онъ предполагалъ отправить этотъ объемистый трудъ свой на родину съ первымъ отходящимъ въ Европу судномъ, приложивъ тутъ же и просьбу о назначеніи своемъ въ число мичмановъ «Короля Эдуарда». Даже и теперь послѣ всѣхъ бѣдствій и лишеній онъ не могъ примириться съ мыслью о спокойной жизни, посвященной наукамъ, но его упрямое своеволіе мало-по-малу исчезало. Нерѣдко онъ просилъ, гдѣ прежде не преминулъ бы приказывать, и добавлялъ: — если вы не можете мнѣ этого позволить по чистому сердцу, то я лучше откажусь!
Что касается нашего друга, то онъ все также потихоньку засматривался въ голубую даль, словно желая прозрѣть въ ней завѣтные берега Австраліи. Во всемъ мірѣ у него былъ только одинъ человѣкъ, котораго онъ любилъ и который въ свою очередь и его любитъ — его отецъ. Чѣмъ ближе подходило время свиданія съ нимъ, тѣмъ сильнѣе билось сердце Антона… Вѣдь, съ момента ихъ разлуки и по сей день прошло почти два года… чего не могло случиться за столь продолжительное время?
— Долго ли еще намъ ѣхать? — спросилъ онъ однажды лейтенанта.
— Недѣли три, другъ мой… Но вѣдь самое дурное уже пережито нами.
— О, нѣтъ, сэръ, нѣтъ! Чѣмъ ближе къ развязкѣ, тѣмъ сильнѣе мной овладѣваетъ безпокойство.,
Онъ былъ такъ блѣденъ, что Фитцгеральдъ даже встревожился. — Не боленъ ли ты, Антонъ? — спросилъ онъ его съ участіемъ.
— Нѣтъ, сэръ, но…
— Ну, что же!
Антонъ подавилъ вздохъ. — Когда мы жили въ нашемъ миломъ домѣ на островѣ, и все шло у насъ отлично, какъ по маслу, меня все-таки постоянно мучило предчувствіе несчастья… я никакъ не могъ стряхнуть его съ себя, отдѣлаться отъ него… и вотъ теперь опять то же самое. Насъ ждетъ какая-нибудь бѣда.
Лейтенантъ разсмѣялся. — Грѣшно такъ думать, милый Антонъ!
— Сэръ, вѣдь нельзя же запретить себѣ думать. Иногда во время самаго веселаго, хорошаго настроенія вдругъ всплываютъ подобныя мысли и набрасываютъ на все мрачную тѣнь. И въ эти-то минуты отъ нихъ никакъ не избавишься.
— Впереди что-то темнѣетъ на водѣ! — раздался крикъ матроса съ марса.
— Съ какой стороны? — крикнулъ Фитцгеральдъ, и разговоръ молодыхъ людей такимъ образомъ прервался: оба они съ любопытствомъ бросились къ борту и обратили все свое вниманіе на море.
— На штирбортѣ! — отвѣтилъ марсовой.
Десять подзорныхъ трубъ было направлено въ ту сторону и прежде чѣмъ кто-либо успѣлъ разглядѣть въ чемъ дѣло, съ марса снова раздался крикъ:
— Лодки!
— Парусныя? — спросилъ вахтенный офицеръ.
— Нѣтъ. Мачтъ не видать.
— Можетъ быть, потерпѣвшіе кораблекрушеніе! Можетъ быть, моряки, спасшіеся съ тонущаго судна на лодкахъ?
— Можетъ быть и дикари, — замѣтилъ Мульгравъ, — жители Соломоновыхъ острововъ. У этихъ дикихъ не бываетъ мачтъ и парусовъ, и тѣмъ не менѣе во время своихъ военныхъ походовъ они заходятъ въ море на сотни миль отъ острововъ.
— А вы бывали на этихъ островахъ! Мульгравъ?
— Нѣтъ, сэръ, не приходилось. Но я вѣрно это знаю.
— Я былъ на нихъ, г. лейтенантъ. — сказалъ подошедшій въ это время старшій штурманъ. — Если на этихъ лодкахъ ѣдутъ дикари съ Соломоновыхъ острововъ, то съ ними можно будетъ объясняться, я знаю ихъ языкъ.
— Это было бы очень любопытно, мистеръ Чурчилль. Вѣроятно, намъ придется съ ними познакомиться поближе.
— Двойныя лодки! — снова крикнули съ марса.
— Ну, значитъ это несомнѣнно дикіе!
— Людоѣды! — прибавилъ Мульгравъ.
— Правда ли это, мистеръ Чурчилль?
— Къ сожалѣнію, сэръ! Они дѣйствительно каннибалы, но только особенные. Они поѣдаютъ только своихъ близкихъ родственниковъ, напримѣръ, мужъ свою жену.
— Смотри, пожалуй, какіе разборчивые! Но тѣ ли это самые дикари, о которыхъ вы говорите, вотъ въ чемъ вопросъ.
— Какъ только можно будетъ ихъ разглядѣть, я вамъ дамъ опредѣленный отвѣтъ, сэръ.
Вѣсть о приближеніи неизвѣстныхъ людей на лодкахъ уже распространилась по всему судну, и сотни глазъ съ любопытствомъ были устремлены на флотилію, которую несло попутнымъ вѣтромъ прямо къ кораблю. — Это большіе, длинные и узкіе челноки, — замѣтилъ кто-то.
— И въ каждомъ сидитъ по нѣскольку человѣкъ!
— Насъ окликаютъ! — отозвался марсовой.
— Ну, мистеръ Чурчилль, не угодно ли вамъ быть нашимъ переводчикомъ.
Въ числѣ любопытствующихъ находился также и Туила. Заложивъ руки въ карманы, онъ насмѣшливо смотрѣлъ на коричневыя фигуры своихъ единоплеменниковъ. — Дикари! — отозвался онъ объ нихъ съ неописуемымъ высокомѣріемъ.
Къ веселому смѣху, который сопровождалъ эти слова, присоединился и окликъ со стороны островитянъ. До сотни челновъ окружили судно со всѣхъ сторонъ, голые дикари размахивали копьями, кричали, перебивали другъ друга и показывали руками, что хотятъ пить. Нѣкоторые поднимали кверху тыквы для воды, опрокидывали ихъ и трясли, показывая этимъ, что у нихъ вышелъ весь запасъ прѣсной воды.
Въ каждомъ челнѣ сидѣло по пяти шести человѣкъ, но кромѣ того, почти вездѣ на днѣ лодки виднѣлась еще седьмая фигура человѣка, но совершенно неподвижная, обращенная лицомъ кверху, безъ всякихъ украшеній и одежды. Это обстоятельство невольно возбудило вниманіе бѣлыхъ.
— Мармадюкъ, — сказалъ Аскотъ, — видишь ли ты въ каждомъ челнокѣ на днѣ по распростертому человѣку?..
— Я давно уже это замѣтилъ, — отвѣтилъ лейтенантъ, — и не могу понять, что бы это значило?
— Смотря, смотри! Тотъ, дикарь съ красными цвѣтами въ носу преспокойно наступаетъ ногами на лежащаго на днѣ лодки… О! — продолжалъ онъ, приглядѣвшись черезъ подзорную трубку, — представь себѣ: на днѣ лодки у него лежитъ трупъ!
— И я такъ думалъ! --кивнулъ ему Фитцгеральдъ.
— Да, я увѣренъ!.. Брръ! Это трупы, да притомъ еще успѣвшіе позеленѣть отъ гніенія… На лицахъ у нихъ несчетное количество мухъ.
— Сэръ! — крикнулъ штурманъ. — Эти дикари съ Соломоновыхъ острововъ. Я узнаю ихъ, по ихъ отвратительному безобразію.
Эта характеристика отнюдь не была преувеличеніемъ. Въ челнокахъ копошились люди, ростомъ словно карлики, съ лицами четырнадцатилѣтнихъ мальчиковъ, но тупыми и сплюснутыми, безъ, малѣйшихъ слѣдовъ красоты; но за то, несмотря на жалкое тѣлосложеніе, всѣ они были и ловки и сильны. На нихъ не было никакой одежды, за исключеніемъ «маро», т. е. узкаго пояса изъ мочалы; тѣло у всѣхъ было раскрашено полосами бѣлаго, желтаго и чернаго цвѣтовъ. Волосы этихъ дикарей были свиты въ прическу, имѣвшую форму сахарной головы, и переплетены длинными полосками изъ кокосовой мочалы, свѣшивавшимися на спину. Въ носахъ, ушахъ и черезъ губы были продѣты разнаго рода украшенія. Красные цвѣтки, раковины улитокъ, устричныя раковины, головки крысъ и свиные зубы преобладали среди этихъ украшеній; при каждомъ движеніи они качались и стучали, и кромѣ того не мало затрудняли рѣчь.
На кистяхъ рукъ и на плечахъ у всѣхъ были браслеты изъ плоскихъ, бѣлыхъ раковинъ, а на шеѣ изъ кокосоваго лыка.
Всѣ эти бѣдняки наперерывъ показывали свои пустыя тыквы и стучали по нимъ костяшками пальцевъ. Штурманъ объяснилъ, что слово, которое они при этомъ повторяли, означаетъ: «воды! воды!»
Капитанъ приказалъ лечь въ дрейфъ и спустить веревочную лѣстницу. Мистеръ Чурчилль тогда пригласилъ дикарей взойти на судно.
Островитяне подозрительно перешептывались: — Нѣтъ ли у васъ плода хлѣбнаго дерева, отчего вы его намъ не покажете въ знакъ мира? — сказалъ одинъ изъ нихъ, вѣроятно, игравшій роль вождя. — Мы васъ не знаемъ и не можемъ судить, какія у васъ намѣренія.
Мистеръ Чурчилль взялъ кусокъ корабельнаго сухаря и предложилъ его на тарелкѣ дикарю. — Плодовъ хлѣбнаго дерева у насъ, къ сожалѣнію, не имѣется, но вотъ тотъ хлѣбъ, который мы постоянно ѣдимъ.
Повидимому, дикарь счелъ это достаточнымъ ручательствомъ за мирныя намѣренія бѣлыхъ, ибо по знаку его всѣ дикари кошками полѣзли на фрегатъ и съ умоляющимъ видомъ начали протягивать матросамъ свои пустыя тыквы.
— Смотрите, не давайте имъ пить изъ нашей посуды, — предупреждалъ капитанъ. — Они всѣ не только грязны до послѣдней степени, но еще и въ какой-то подозрительной сыпи.
— У нихъ шишки и рубцы по всему тѣлу.
— Но можетъ быть это и не заразительно? — замѣтилъ штурманъ.
— Все равно… береженаго и Богъ бережетъ!
Тыквы дикарей были наполнены водой и послѣ того, какъ бѣдняки утолили свою жажду, они разошлись по всему судну и съ любопытствомъ разсматривали каждую мелочь. «Что это?» такъ и раздавалось отовсюду. «Для чего это? Подарите мнѣ это?»
Штурманъ неусыпно слѣдилъ за ними. — Ничего нельзя трогать! — твердилъ онъ дикарямъ. — Всѣ эти вещи — табу!
— А гдѣ же вашъ король? Мы его не видимъ!
Мистеръ Чурчилль указалъ на капитана. — А вотъ онъ! Не старайтесь же ничего красть у насъ, иначе вамъ будетъ плохо.
Но это предупрежденіе не подѣйствовало. Островитяне хватали все, что ни попадалось имъ подъ руки и наивно прятали краденыя вещи у себя за спиной, держа ихъ въ лѣвой рукѣ и думая, что такимъ образомъ воровство останется незамѣченнымъ. Особенные аппетиты возбудилъ небольшой серебрянный колокольчикъ на обѣденномъ столѣ въ капитанской каютѣ; эти дѣти природы вырывали его другъ у друга изъ рукъ, звонили имъ и носились съ нимъ, какъ ребята носятся съ блестящей игрушкой, стараясь при этомъ то спрятать его у себя за спиной, то запихать его въ свой головной уборъ, пока болѣе сильный товарищъ не отбиралъ его, норовя, однако, сдѣлать съ нимъ то же самое. Кончилось тѣмъ, что штурманъ долженъ былъ запереть эту вещицу отъ соблазна въ шкафъ и пригрозить дикарямъ немедленнымъ удаленіемъ съ корабля. Затѣмъ онъ сталъ разспрашивать дикарей, откуда они ѣдутъ и для чего зашли такъ далеко въ открытое море.
— Мы только что съ войны, — отвѣчали они, — и мы побѣдили нашихъ враговъ. Ихъ деревни сожжены нами до тла.
Штурманъ переводилъ всѣ ихъ отвѣты на англійскій языкъ безъ особеннаго затрудненія.
— А теперь вы везете домой вашихъ убитыхъ товарищей съ тѣмъ, чтобы похоронить ихъ въ марай?
— Нѣтъ, своихъ убитыхъ товарищей мы должны были тотчасъ же съѣсть, — отвѣчали они съ тономъ сожалѣнія. — У насъ не было ни таро, ни орѣховъ, иначе было бы невозможно поѣсть въ нѣсколько дней мясо всѣхъ тѣхъ сильныхъ людей, которые были убиты.
— Боже милосердый! вотъ ужасъ! — восклицали бѣлые.
— А что же я вамъ говорилъ, джентльмены! Въ бытность мою на Соломоновыхъ островахъ мы потеряли двухъ матросовъ и отъ, нихъ нашлись потомъ однѣ лишь кости. Дикари съѣли ихъ съ кожей и волосами.
— Ужасно!..
— И подумайте только, что эти отвратительныя существа, которыя поѣли нашихъ товарищей, были совершенно такъ же размалеваны и въ такой же сыпи, какъ и эти гости.
— О, не говори, пожалуйста, иначе меня стошнитъ!
Во время этого разговора нѣкоторые изъ дикарей заглянули въ камбузъ и тамъ заглядѣлись на огонь въ желѣзной печи, на кухонные горшки и сковороды. Затѣмъ двое изъ нихъ направились къ каштану съ просьбой. Это были молодые здоровые парни, повидимому, оба въ отличнѣйшемъ настроеніи.
— Какъ твое имя? — спросилъ одинъ изъ нихъ капитана, дотронувшись до его груди своимъ грязнымъ, коричневымъ пальцемъ. — Намъ надо это знать, чтобы обратиться къ тебѣ съ просьбой.
Мистеръ Ловеллъ назвалъ имъ свою фамилію. — Что же вы отъ меня хотите, друзья мои?
— Сейчасъ мы тебѣ это скажемъ, Лель-Лель! Не ты ли король этой большой лодки?
— Въ настоящее время — да!
— Въ такомъ случаѣ вотъ въ чемъ наша просьба. Мы очень голодны, нельзя ли намъ изжарить наше мясо въ твоей печкѣ, на твоемъ огнѣ и въ твоей посудѣ?
Капитанъ невольно отступилъ на шагъ. — Какое мясо? — спросилъ онъ съ безпокойствомъ. Онъ словно уже предчувствовалъ, что они ему отвѣтятъ.
Дикари указали на свои лодки. — Одного изъ нашихъ плѣнныхъ! — объяснили они. — Теперь жарко, мясо можетъ испортиться.
Капитанъ отвернулся. — Мистеръ Чурчиллъ, — сказалъ онъ, — уберите отсюда эту сволочь… брр! довольно уже я наслушался, чтобы теперь, по крайней мѣрѣ, сутки не брать ничего въ ротъ.
Онъ ушелъ къ себѣ въ каюту, оставивъ дикарей въ полномъ недоумѣніи. Тогда старшій штурманъ объяснилъ дикарямъ, что бѣлые не ѣдятъ человѣческаго мяса и не потерпятъ, чтобы при нихъ кто-нибудь ѣлъ его. — А какъ же вы это устраиваете! — спросилъ онъ. — Разсѣкаете мертваго на куски и варите ихъ?
Туземецъ покачалъ головой и глаза его заблестѣли. — Нѣтъ! — воскликнулъ онъ. — Мы не разсѣкаемъ тѣло, иначе передъ нимъ нельзя будетъ исполнитъ побѣдный танецъ, ни предать его поношенію.
— А это все надо продѣлать прежде нежели съѣсть?
— Да, конечно! Мы вырываемъ большую яму и заготовляемъ въ ней побольше горячей золы и много большихъ раскаленныхъ камней, затѣмъ жаримъ въ золѣ плѣннаго и когда онъ дойдетъ какъ слѣдуетъ, мы усаживаемъ его спиной къ дереву, такъ что онъ какъ бы является зрителемъ…
— Понимаю, — сказавъ штурманъ, — послѣ этого и начинается ваша побѣдная пляска?
— Да, подъ звуки роговъ изъ раковины и барабановъ! Мы выкрашиваемъ себѣ волосы въ бѣлый цвѣтъ, а тѣло пестрыми красками… женщины и дѣти могутъ смотрѣть только издали. Пляска продолжается около часа, а затѣмъ наступаетъ чередъ посрамленія трупа…
— Ага! Вы называете несчастнаго зажареннаго плѣнника трусомъ, старой бабой, рабомъ, не такъ ли?
— Да, — отвѣтилъ дикарь, — мы говоримъ ему самыя скверныя слова, какія только придутъ въ голову. Показываемъ ему нашу ненависть и презрѣніе. А женщины и дѣти смѣются надъ нимъ издали.
— Надо полагать, что жареному трупу это очень чувствительно! А если онъ былъ королемъ или вождемъ, то въ такомъ случаѣ вы, конечно, изобрѣтаете для него еще особыя муки?
— Разумѣется. Прежде чѣмъ убить его, мы отсѣкаемъ ему какую-нибудь часть тѣла, — руку, носъ, или уши, и сжаривъ это, заставляемъ его съѣсть самого.
— Свое собственное мясо? Боже мой! вы заставляете несчастнаго съѣсть свой собственный носъ?
— Да, разумѣется. Плѣнные почти никогда добровольно на это не соглашаются, но мы заставляемъ ихъ насильно, напихаемъ полный ротъ, такъ хочешь, не хочешь, проглотишь.
— Вы просто чудовища! — воскликнулъ Антонъ. — Этого не дѣлаютъ никакіе волки, никакія гіены!
— Да, тѣ сами все съѣдаютъ, — лаконически замѣтилъ кто-то изъ матросовъ.
Всѣ невольно, хотя и не очень весело засмѣялись, но дикари расхохотались отъ души — Кусокъ жаренаго короля это самый почетный подарокъ! — воскликнулъ одинъ изъ нихъ. — Такіе подарки мы посылаемъ своимъ друзьямъ и роднымъ въ самыя отдаленныя деревни.
— Какъ вы любезны, подумаешь! Развѣ у васъ такъ часто бываютъ войны?
— Мы почти всегда воюемъ. Миръ бываетъ у насъ въ видѣ исключенія.
— И тогда вы сидите безъ мясной пищи? — спросилъ кто-то изъ бѣлыхъ.
— Нѣтъ отчего же, мы ѣдимъ и свиней, только это мясо невкусное, съ человѣческимъ и сравнивать нельзя.
Съ этими словами дикарь, шутя, взялъ Аскота за руку. — Какое мягкое тѣло! — сказалъ онъ, осклабившись и облизываясь. — И какое нѣжное! Мясо бѣлаго человѣка должно быть настоящее лакомство!
— Ну, у насъ на палубѣ нечего и думать о такомъ лакомствѣ, — воскликнулъ мистеръ Чурчилль. — А посмотрите, ребята, какъ заблестѣли глазки этого каннибала! Ничего бы ему такъ не хотѣлось, какъ устроить звѣрскую бойню и нажарить человѣческаго мяса, съ тѣмъ, чтобъ наѣсться потомъ до отвалу.
— Право, не пора-ли намъ кончить эту аудіенцію? — замѣтилъ лейтенантъ.
— И я думаю, сэръ, — отвѣтилъ штурманъ. — Слушайте-ка вы, что я вамъ скажу. Какъ это случилось, что вы остались безъ воды? Развѣ васъ унесло вѣтромъ?
— Нѣтъ, но вчера небо было въ облакахъ и мы не могли плыть по звѣздамъ.
— И значитъ сбились съ дороги! Я такъ и думалъ. Ну, такъ вотъ, видите эту вещицу? Я вамъ ее подарю. Эта игла показываетъ всегда на сѣверъ. Если вы понимаете, что значатъ страны свѣта, то съ этой вещицей вы будете обходиться и безъ звѣздъ, и всегда будете легко разыскивать, гдѣ вашъ островъ.
Дикарь съ любопытствомъ и со страхомъ смотрѣлъ на компасъ, нерѣшительно взялъ его въ руки и долго наблюдалъ за колебаніями магнитной стрѣлки. Потомъ, медленно, словно желая перехитрить чудесный механизмъ, онъ вращалъ его въ разныя стороны, но указатель, разумѣется, постоянно возвращался на прежнее мѣсто, а въ то же время на лицѣ дикаря ужасъ выражался все болѣе отчетливо. Онъ показалъ хитрую вещицу своимъ товарищамъ, тѣ посмотрѣли, пошептались между собой и, наконецъ, одинъ изъ нихъ, все время служившій за переводчика, обратился къ штурману.
— Гдѣ Лель-Лель, вашъ король?
— Онъ больше уже вамъ не покажется. А что вамъ отъ него нужно?
— Чтобъ онъ намъ сказалъ, что тамъ сидитъ внутри этой вещицы. Не это-ли вашъ богъ?
— Тамъ нѣтъ ничего, — засмѣялся мистеръ Чурчилль, — ровно ничего чудеснаго.
— Но кто же поворачиваетъ стрѣлку на полночь? Можетъ быть это звѣрь?
— Сила, которую я вамъ не могу объяснить такъ, чтобы вы меня поняли. Берите этотъ инструментъ съ собой въ море и онъ всегда окажетъ вамъ услугу.
Но дикарь качалъ головой и въ заключеніе осторожно положилъ компасъ на стулъ. — «Это, значитъ, колдовство. Мы поостережемся съ нимъ связываться».
— Но чего же вы боитесь? — спросилъ со смѣхомъ штурманъ.
— А если этотъ инструментъ заведетъ насъ на островъ ночныхъ духовъ? Тогда мы всѣ должны погибнуть. Ночные духи пожрутъ наши души.
Мистеръ Чурчилль покачалъ головой. — Въ такомъ случаѣ я вамъ ничѣмъ не могу помочь. А теперь идите въ свои лодки, намъ надо плыть дальше.
— Но подарите же намъ хоть что-нибудь. Вотъ это, напримѣръ! — дикарь указалъ на пеструю скатерть на столѣ. — Или это! — воскликнулъ онъ, указывая на небольшой металлическій чайникъ, — Ахъ, какая славная посудина!
— Ну, изволь, бери ее. А затѣмъ уходите въ ваши лодки.
— Послушай! — сказалъ одинъ изъ туземцевъ. — Ты попроси вашего короля Лель-Леля, не можетъ ли ваша лодка сдѣлать большой громъ?
— Развѣ вы его уже слышали? — спросилъ штурманъ.
— О, да! Къ нашему острову уже два раза приходили большія лодки съ бѣлыми людьми… и оба раза у нихъ былъ большой громъ, но онъ никому не повредилъ.
— Хорошо! — согласился мистеръ Чурчилль. — Идите въ ваши лодки, я сдѣлаю вамъ на прощанье большой громъ.
Милыхъ гостей приходилось выпроваживать съ палубы почти силою, причемъ у нихъ безъ церемоніи отбирали разную мелочь, которую они успѣли натаскать. Затѣмъ пушечный выстрѣлъ гулко прокатился по морю, вызвавъ у дикарей чисто дѣтскій взрывъ радостнаго торжества. — Еще! еще! — кричали они.
Но забавлять ихъ было уже некогда. Въ то время какъ часть матросовъ побѣжала по вантамъ, чтобы поставить корабль подъ вѣтеръ, другая часть занялась тщательнымъ мытьемъ палубы и всѣхъ вещей, къ которымъ только прикасались милые гости. А лодки ихъ понеслись по океану, какъ птицы, выпущенныя изъ клѣтки, несутся по небу, и спустя какіе-нибудь четверть часа онѣ скрылись изъ глазъ бѣлыхъ, унося въ туманную даль свой страшный грузъ труповъ и канибаловъ.
— Воображаю себѣ празднество, которое у нихъ будетъ, когда вернутся домой! — сказалъ Аскотъ. — Разошлютъ по всему острову гонцовъ съ приглашеніями пожаловать на пиръ счастливыхъ побѣдителей.
— А ты замѣтилъ, — повернулся къ нему Антонъ, — что дикарю очень бы хотѣлось отвѣдать мяса твоей руки: такъ и укусилъ бы!
— Ну, этого ему не пришлось бы, хотя зубы у него, какъ у волка.
— Поговоримъ о чемъ-нибудь другомъ, — замѣтилъ лейтенантъ, — отъ этихъ вещей меня, право, тошнитъ.
— Да, да! — воскликнулъ Антонъ, — и есть вопросъ, который давно уже у меня вертится на губахъ, да только я все не рѣшаюсь заговорить объ этомъ предметѣ.
— Говори, Антонъ, — кивнулъ ему головою лейтенантъ, — и если я имѣю возможность дать тебѣ отвѣтъ, то ты его получишь.
— Сэръ! воскликнулъ Антонъ, — въ новыхъ колоніяхъ, вѣроятно, еще не существуетъ ни гаваней, ни поселеній бѣлыхъ, не такъ-ли?
— Кромѣ тѣхъ, которыя основаны нашей экспедиціей, не существуетъ, конечно, никакихъ.
— Я такъ и думалъ, — вздохнулъ Антонъ. — Но въ такомъ случаѣ, какимъ образомъ «Король Эдуардъ» найдетъ этотъ пунктъ, сэръ? Вѣдь для этой мѣстности еще нѣтъ ни картъ, ни какихъ либо обозначеній. А если къ тому же, вслѣдствіе нападенія туземцевъ, бѣлымъ пришлось уйти вглубь страны? Что тогда?
Фитцгерадьдъ пожалъ плечами. — Будемъ отыскивать ихъ слѣды, чтобы помочь имъ, хотя бы для этого пришлось пробиваться черезъ полчища дикарей.
Антонъ не сталъ больше и разспрашивать, Онъ сравнилъ мысленно прекрасныя благородныя фигуры короля Ка-Меги и его воиновъ съ туземцами здѣшнихъ острововъ, вспомнилъ сыпь, покрывающую ихъ тѣло, ихъ канибальскія пиршества, и морозъ пробѣжалъ у него по тѣлу. Этихъ дикарей едва лишь можно было признать человѣкообразными существами… и съ ними-то предстоитъ вступить въ бой, прежде нежели перейти къ мирному труду и къ созданію новой жизни на отдаленномъ континентѣ!
— Какъ все это не скоро еще осуществится!
И тѣмъ не менѣе, съ тѣхъ поръ какъ Тристамъ снова былъ въ рукахъ англичанъ, Антонъ началъ внутренно надѣяться на благополучное окончаніе этого путешествія. Онъ ежедневно подходилъ къ кельѣ заключеннаго преступника и прислушивался до тѣхъ поръ, пока ухо его не улавливало какого-нибудь шороха, который удостовѣрилъ бы, что заключенный живъ и находится въ своей кельѣ. Этотъ человѣкъ, безъ совѣсти и сердца, конечно, не кто иной, какъ Томасъ Шварцъ, тотъ самый, который былъ причиной страшнаго бѣдствія, постигнувшаго отца нашего друга, и который, когда Петеръ Кромеръ сниметъ съ него личину, долженъ будетъ волей-неволей послужить для возстановленія чести несправедливо обвиненнаго старика.
Бѣдный отецъ! Какимъ несчастнымъ, жалкимъ онъ долженъ себя чувствовать. А теперь, свобода и жизнь такъ уже близки, теперь все можетъ повернуться къ лучшему, лишь бы только новое несчастье не преградило путь къ этому. Ахъ, какъ медленно тянется время…
— Какъ вы думаете, сэръ, — спросилъ Антонъ лейтенанта, — находятся ли наши суда все еще въ мѣстѣ назначенной имъ стоянки? Можно ли будетъ различить ихъ издали?
— Едва ли! — покачалъ Фитцгеральдъ головой. — За первой экспедиціей послѣдовала вторая, состоявшая изъ пяти судовъ. Сэръ Артуръ Филипсъ, губернаторъ, въ обязанности котораго лежитъ снабженіе переселенцевъ всѣми средствами къ жизни, сѣменами, сельскохозяйственными орудіями, навѣрное тотчасъ же отправилъ суда въ Англію за новыми запасами.
— Въ такомъ случаѣ у насъ не останется никакихъ примѣтъ! — воскликнулъ Антонъ почти съ испугомъ.
— О, нѣтъ! А великобританскій флагъ? Эта бухта, которую открылъ капитанъ Кукъ, повидимому, лучшій пунктъ всего континента, и правительство рѣшило основать новую колонію именно на ея берегахъ. Говорятъ, что ни Неаполь, ни Лисабонъ не могутъ сравняться съ ней по красотѣ береговъ.
— Она названа Ботанибеемъ, не такъ ли?
— Да. Вѣроятно на берегахъ ея мы найдемъ множество блокгаузовь, скотныхъ загоновъ, зеленѣющія нивы. Колоніи прекрасными средствами, такъ какъ правительство ассигнуетъ ей большія суммы.
— Но имѣются ли тамъ хорошо обученные агрономы и экономы? — воскликнулъ Антонъ, и глаза его заблестѣли. — Едва ли подобныя лица найдутся среди лондонскихъ преступниковъ.
— И я не думаю, — засмѣялся Фитцгеральдъ. — Поэтому надо полагать, что твой отецъ теперь уже занимаетъ постъ какого-нибудь главнаго завѣдующаго складами или смотрителя, съ обязанностью надзирать за колоніей и руководить работами колонистовъ.
— Хорошо кабы вашими устами да медъ пить! — вздохнулъ Антонъ.
Лейтенантъ положилъ ему руку на плечо.
— Все будетъ хорошо, — утѣшалъ онъ юношу, — вѣдь Томасъ Шварцъ въ нашихъ рукахъ, подъ крѣпкими запорами, а это главное.
— О, сэръ, будетъ ли мой отецъ освобожденъ тотчасъ же лишь только онъ признаетъ въ лицѣ Тристама мошенника Томаса Шварца?
— Я увѣренъ въ этомъ. Сэру Артуру Филипсу извѣстно все это дѣло и онъ не замедлитъ возстановить невинно осужденнаго человѣка, во всѣхъ его правахъ.
Антонъ снова замолчалъ. Внутреннее волненіе почти душило его. Онъ уже давно считалъ дни и теперь разсчиталъ съ котораго именно дня можно будетъ начать считать и часы. Но нетерпѣніе до такой степени овладѣвало бѣднымъ мальчикомъ, что иногда ему казалось будто время совсѣмъ не двигается съ мѣста.
Тѣмъ временемъ фрегатъ, пользуясь превосходной погодой и попутнымъ вѣтромъ, подвигался на всѣхъ парусахъ къ намѣченной цѣли, весь экипажъ былъ здоровъ и веселъ, а за исключеніемъ арестантовъ — полонъ самыхъ лучшихъ надеждъ на будущее. Послѣ столь продолжительной, недобровольной разлуки съ родиной, теперь возвращеніе домой казалось уже близкимъ, и подобно тому, какъ Антонъ мечталъ о свиданіи съ отцомъ, каждый морякъ задумывался о встрѣчѣ съ своей семьей. Пѣсни и веселыя шутки частенько раздавались на палубѣ и ярко блестѣли глаза у моряковъ.
Торстратенъ ходилъ свободно по всему судну, но былъ такъ несчастливъ и разбитъ душой, что нерѣдко начиналъ даже побаиваться, какъ бы не сойти съ ума. Куда не оглянись — всюду безбрежное водное пространство, куда ни посмотри — всюду крутомъ тѣсная корабельная тюрьма… что же именно приводитъ въ настоящее отчаяніе этого всегда столь хладнокровнаго человѣка, что заставляетъ его по цѣлымъ часамъ сидѣть, скрестивъ руки на груди и словно окаменѣвъ въ этомъ положеніи?.. И сидѣлъ онъ такъ тихо и неподвижно, словно человѣкъ, который видитъ приближеніе гибели и не смѣетъ пошевельнуться.
Онъ думалъ о томъ, что прежде никогда ему и въ голову не приходило. Теперь онъ часто видѣлъ передъ собой образъ человѣка, хорошо ему знакомаго, но о которомъ раньше онъ вспоминалъ безъ всякаго страха и сердцебіенія…. Джона Дэвиса, человѣка, который искупилъ вину его, Торстратена, и быть можетъ даже поплатился за нее жизнью.
Правда, онъ вовсе не умышленно навлекъ на него эту бѣду, даже болѣе того, никогда не имѣлъ противъ него никакой злобы, но… онъ предоставилъ несчастнаго его ужасной участи, ибо спасая его, онъ непремѣнно предалъ бы самого себя.
Слова Антона глубоко запали въ его душу, засѣли въ ней, онъ не могъ ни забыть ихъ, ни заглушить. Онъ долженъ былъ своимъ показаніемъ освободить невинно заподозрѣннаго человѣка, но онъ промолчалъ и въ безумномъ коловоротѣ жизни растратилъ тѣ деньги, за которыя пострадалъ тотъ несчастный, даже не видѣвшій ихъ, не прикасавшійся къ нимъ.
Старые почтенные родители несчастнаго, его братья, сестры и друзья, — всѣ, быть можетъ, съ отвращеніемъ отвернулись отъ него, какъ отъ гнуснаго убійцы, стыдились его и проливали о немъ горькія слезы… а тѣмъ не менѣе Джонъ Дэвисъ былъ невиненъ, какъ агнецъ, и только искупалъ чужу вину.
Торстратенъ вздохнулъ. Да, бѣднаго малаго постигла страшная, горькая участь, но развѣ ему-то, настоящему виновнику преступленія, въ дѣйствительности меньше пришлось выстрадать?
Едва ли. Одна мысль о человѣкѣ со шрамомъ со времени открытія преступленія не давала ему ни минуты покоя; стоило ему услыхать шаги на лѣстницѣ, стоило получить письмо, или даже услыхать стукъ въ двери, чтобы испугаться, не Маркусъ ли это, не требуетъ ли онъ денегъ, не угрожаетъ ли ему Маркусъ, котораго онъ такъ ненавидѣлъ и втайнѣ считалъ причиной своего паденія.
То было время опьяненія наслажденіями, но безъ малѣйшихъ признаковъ счастья или душевнаго спокойствія… Брали ли его лошади призъ на скачкахъ, или онъ самъ одерживалъ побѣду на парусныхъ гонкахъ, или веселился на какомъ-нибудь пиршествѣ… всегда и всюду за нимъ слѣдовали призраки, отъ которыхъ онъ тщетно пытался убѣжать, и которые преслѣдовали его тѣмъ упорнѣе и настойчивѣе, чѣмъ болѣе онъ старался отъ нихъ отдѣлаться. О, конечно, онъ больше страдалъ, чѣмъ наслаждался.
А чего стоилъ ему тотъ день, когда Маркусъ, наконецъ, явился передъ нимъ и онъ увидалъ его страшную физіономію! О, въ тотъ часъ онъ былъ настоящимъ проклятымъ, осужденнымъ грѣшникомъ, душой котораго овладѣли духи мщенія. Онъ до сихъ поръ съ ужасомъ вспоминаетъ тотъ день и послѣдовавшую за нимъ ночь.
О, развѣ тогда онъ не раскаялся отъ всего сердца… и неужели этого все-таки недостаточно? Неужели онъ долженъ еще принести себя въ жертву тому, кто нежданно негаданно попалъ вмѣсто него въ руки правосудія?
Эта мысль заставляла его внутренно содрогаться. Вѣдь, теперь, пожалуй, ужъ и поздно приносить себя въ жертву, онъ давно уже долженъ былъ это сдѣлать.
Гдѣ искать теперь этого Джона Дэвиса? Да и живъ ли онъ… кто можетъ дать на это отвѣтъ?
Сидя въ своей тѣсной каморкѣ, голландецъ чувствовалъ, словно его гора придавила, душила его своей страшной тяжестью, и при этомъ ясно сознавалъ всю невозможность бѣжать, пошевельнуться, спастись.
И вотъ теперь ему предстоитъ сдѣлаться обыкновеннымъ рабомъ на плантаціяхъ, существомъ, которое съ ранняго утра, подобно рабочему скоту, надѣваетъ на себя ярмо и снимаетъ его съ себя лишь вечеромъ, чтобы выспаться на связкѣ соломы, отдохнуть и набраться новыхъ силъ, но не для себя, не для того, чтобы наслаждаться жизнью… нѣтъ… для новыхъ мукъ, новыхъ тяжкихъ усилій.
И когда онъ будетъ уставать и терять силы отъ непривычнаго для него и непосильнаго труда, то его будутъ хлестать по спинѣ бичемъ, или даже, быть можетъ, будутъ сажать на хлѣбъ и на воду, или лишать сна, ибо онъ не болѣе, какъ преступникъ, человѣкъ безъ всякихъ правъ, безъ всякаго значенія, извѣстный не по имени, а по номеру, подъ которымъ онъ записанъ въ спискѣ каторжниковъ. Онъ не только не имѣетъ права возражать своему начальству, но даже и жаловаться на него.
Ужасный жребій выпалъ ему на долю!
Однажды, когда онъ мрачно сидѣлъ въ своей каморкѣ, и въ сотый разъ оплакивалъ первый шагъ, сдѣланный имъ по наклонной плоскости, которая довела его до гибели, онъ услыхалъ осторожный стукъ въ стѣну своей кельи.
— Торстратенъ!.. Развѣ вы не слышите?.. Торстратенъ!..
То окликалъ его Тристамъ. Несчастный не могъ постоянно бряцать своими цѣпями, биться о стѣны своей тюрьмы, подобно пойманному дикому звѣрю, и осыпать проклятіями своихъ палачей… бывали часы, когда онъ плакалъ отъ отчаянія и готовъ былъ отдать все на свѣтѣ, лишь бы услыхать человѣческій голосъ. Въ эти минуты онъ стучалъ въ деревянную перегородку и просилъ и молилъ, подобно ребенку.
— Развѣ вы не слышите, г. Торстратенъ? О, что я вамъ сдѣлалъ такого, что вы такъ упорно мнѣ не отвѣчаете!
Голландецъ только криво усмѣхался. Возможно, что Тристамъ еще несчастнѣе, чѣмъ онъ. Это было ему пріятно.
— Г. Торстратенъ, я знаю, что вы сидите въ вашей камерѣ, знаю навѣрное. Скажите же мнѣ хоть словечко, хоть одно словечко!
Торстратенъ молчалъ и только посмѣивался.
— Я признаю свою вину, — продолжалъ Тристамъ, — я виноватъ, что оба мы снова арестованы, я надѣлалъ столько ошибокъ, но, все это поправимо, если мы соединимъ наши усилія къ достиженію одной общей цѣли.
Отвѣта не было.
Тогда узникъ принялся колотить обоими кулаками въ деревянную перегородку; его размягченное, покаянное настроеніе, видимо, прошло, и звѣрь снова взялъ верхъ надъ человѣкомъ.
— Я таки заставлю себя слушать, — кричалъ онъ дрожащимъ отъ бѣшенства голосомъ, — что я сдѣлалъ такого, за что меня держатъ въ тюрьмѣ? Я не ссыльно-каторжный, я насильно завербовавъ въ матросы. И хотя бы для этого пришлось исковеркать все это проклятое судно, я таки вырвусь на волю.
Матросы на палубѣ отчетливо слышали всѣ эти неистовые крики, но они уже были предупреждены, что на нихъ не слѣдуетъ обращать вниманія. Тристамъ ревѣлъ и кричалъ, топалъ ногами, гремѣлъ цѣпями, но спустя нѣкоторое время, приступъ неистовства миновалъ и онъ, обезсиленный, упалъ на полъ своей кельи.
Когда корабельный врачъ вошелъ къ нему со всѣми предосторожностями, то оказалось, что Тристамъ бьется въ судорогахъ, съ пѣной у рта, съ подкатившимися подъ лобъ глазами. Прошло нѣсколько часовъ прежде, нежели онъ пришелъ въ себя. «Хочу на волю», — были единственныя слова, которыхъ у него можно было добиться.
Тѣмъ временемъ корабль подвигался къ своей цѣли и вотъ въ одно прекрасное утро съ марса раздался громкій крикъ вахтеннаго:
— Земля!
Антонъ едва устоялъ на ногахъ, отъ волненія не могъ вымолвить ни слова, но глазами задавалъ тотъ вопросъ, который у него преобладалъ надъ всѣми его мыслями и желаніями: «Не Австралія ли это?»
Лейтенантъ Фитцгеральдъ понялъ его взгляды.
— Да, мой милый! Это восточный берегъ континента, Новый Южный Валлисъ, какъ капитанъ Кукъ окрестилъ эту страну.
— И… и когда мы къ нему пристанемъ?
— Если вѣтеръ не перемѣнится, то около полудня.
Антонъ не могъ совладать съ собой, влѣзъ на мачту и усѣлся на ней. Та черная полоска, которая выдвигается изъ волнъ, она-то и есть невѣдомый берегъ… Что-то таитъ онъ въ себѣ?
— Какъ вы думаете, мы уже издали увидимъ знаки поселенія? — во второй разъ спросилъ онъ лейтенанта. — Ахъ, какъ бы это было хорошо!
— Ну, я совѣтовалъ бы тебѣ приготовиться къ тому, что этого не будетъ, мой милый.
— Да, конечно, не будетъ!
Его волненіе мало-по-малу сообщилось всему экипажу, во многихъ рукахъ появились подзорныя трубы, каждый шопотомъ высказывалъ предположенія, надежды, догадки. Торстратенъ былъ тоже на шанцахъ и всматривался въ страну, приковавшую къ себѣ взоры, въ эту конечную цѣль длиннаго, богатаго приключеніями путешествія. Пока, съ палубы судна еще ничего нельзя было различить, но каждую минуту можно было ожидать, что вотъ вотъ изъ океана начнутъ выростать на горизонтѣ вершины горъ и этого момента никто не хотѣлъ пропустить.
Тристамъ колотился въ дверь своей кельи.
— Что у васъ происходитъ?.. Я долженъ знать!.. На суднѣ случилось что-то необычайное!
Но и сегодня ему не было отвѣта. Онъ просилъ, умолялъ, грозилъ… все было тщетно.
Одинъ изъ дежурныхъ матросовъ тихо дотронулся до плеча Торстратена. — Номеръ тридцать шестой, я долженъ запереть васъ, слѣдуйте за мной.
— Но вѣдь до гавани еще далеко! — также тихо отвѣтилъ тотъ, блѣднѣя и поникнувъ головой.
— Но сейчасъ мы подойдемъ къ ней. Идите!
Голландецъ понялъ, что возражать безполезно. Онъ сѣлъ на лавку въ углу своей кельи и съ рыданіемъ закрылъ лицо руками.
На палубѣ раздался восторженный, радостный крикъ. Экипажъ увидалъ землю… она поднималась изъ лона океана все выше и выше. — Ура! Ура! наконецъ-то, наконецъ-то!
Капитанъ опустилъ свою трубу. — Я не вижу ни одного паруса, — сказалъ онъ, — надо полагать, что суда послѣдней экспедиціи уже ушли изъ Ботанибея.
Общее молчаніе послѣдовало за этиии словами. Быть можетъ, офицеры были на этотъ счетъ иного мнѣнія, быть можетъ, у многихъ изъ нихъ роились въ головахъ невысказанныя опасенія? Во всякомъ случаѣ вновь основанная колонія должна бы держать хоть одно сторожевое судно.
— Навѣрное, случилась какая-нибудь бѣду, — думалъ Антонъ, повѣсивъ голову. — Я такъ и предвидѣлъ.
Время тянулось страшно медленно. Выше и выше поднимался изъ моря скалистый голый берегъ Австраліи, все яснѣе очерчивалась бухта съ ея узкимъ входомъ, всего въ одинъ или два километра шириной. И это-то мѣсто называли красивымъ? Красивѣе самыхъ знаменитыхъ европейскихъ гаваней?.. Право, что-то этого незамѣтно.
Голые утесы стояли по всему берегу и замыкали горизонтъ. Не видно было никакихъ признаковъ зелени, или жизни вообще, словомъ глазу не на чѣмъ было отдохнуть.
— Пустыня! — вырвалось у кого-то.
— Тише, тише! Не надо настраиваться на дурной ладъ.
— Посмотрите, теперь показывается что-то въ родѣ зелени на заднемъ планѣ, — воскликнулъ Аскотъ.
— Никому неизвѣстно, насколько далеко врѣзывается въ землю эта бухта. Конца ея не видно!
— И суда могутъ быть въ самомъ дальнемъ концѣ ея?
— Очень возможно!
Фрегатъ, благодаря попутному вѣтру, летѣлъ на всѣхъ парусахъ, подобно чайкѣ, и все болѣе приближался ко входу въ бухту. Не менѣе десяти подзорныхъ трубъ было устремлено вглубь бухты, каждому хотѣлось сдѣлать свои наблюденія, первому извѣдать какова новая родина переселенцевъ.
— Подальше отъ берега видна масса зелени, — воскликнулъ Аскотъ. — Посмотри, Мармадюкъ, вѣдь это лѣса зеленѣютъ?
— Бухта необыкновенно просторна и глубока!
— И въ ней масса острововъ!
— Это плохо, — замѣтилъ капитанъ.
— Судно! Судно! — раздалось внезапно на палубѣ. — Англійскій фрегатъ!
. — Не совѣтую обманывать самихъ себя, — предостерегъ капитанъ, — это навѣрное «Игль», нашъ спутникъ, прибывшій сюда, вѣроятно, днемъ раньше насъ.
— Кажется, онъ стоитъ на якорѣ!.. Онъ замѣтилъ насъ.
Дѣйствительно, оба судна салютовали другъ другу знаками, потомъ «Игль» спустилъ шлюпку и спустя минутъ десять капитанъ Максвелль уже всходилъ на палубу «Короля Эдуарда'».
— Я жду васъ съ нетерпѣніемъ вотъ уже второй день, — сказалъ онъ послѣ первыхъ привѣтствій, — намъ необходимо посовѣтоваться, что предпринять дальше. Повидимому, здѣсь нѣтъ и слѣдовъ какого либо поселенія:
— Нѣтъ?.. О, Боже мой!
Изъ груди Антона почти вырвался крикъ. — Нѣтъ поселенія!
Капитанъ посмотрѣлъ на него съ состраданіемъ.
— Все это разъяснится, милый другъ, — сказалъ онъ ласково Антону. — Во всякомъ случаѣ отрядъ солдатъ сегодня же съѣдетъ на берегъ.
Затѣмъ онъ снова обратился къ капитану второго, судна. — Изъ чего вы заключаете, что здѣсь нѣтъ никакого поселенія, капитанъ Максвелль?
— Изъ того, что многократная пальба изъ пушекъ съ нашего судна оставалась ббзъ отвѣта. Затѣмъ шлюпка съ двадцатью людьми подъѣзжала на близкое разстояніе къ берегу, но и на ихъ выстрѣлы не было отвѣта. Навѣрное здѣсь нѣтъ англичанъ, иначе они подали бы намъ какой-нибудь знакъ, по которому можно было бы заключить о присутствіи переселенцевъ на этомъ берегу.
Капитанъ подавилъ вздохъ. Противъ предположенія мистера Максвелля нельзя было спорить, но все это было очень странно и непонятно.
— Но вѣдь это Ботанибей! — сказалъ онъ.
— Въ этомъ нечего и сомнѣваться.
— И вы же привезли намъ изъ Англіи приказаніе высадиться именно здѣсь!
— Да.
— Хорошо. Въ такомъ случаѣ надо отправить на берегъ экспедицію и сейчасъ же.
— Я того же мнѣнія, но не хотѣлъ одинъ ничего предпринимать. Надо полагать, что сэръ Артуръ Филипсъ добровольно покинулъ это мѣсто и ушелъ или вглубь страны, или дальше вдоль по берегу.
— Хорошо, сэръ, — кивнулъ ему капитанъ Ловэлль, — надо все подробно обсудить. Почему вы такъ думаете?
— Потому что здѣсь всюду кругомъ песчаныя банки и низменные острова. Ботанибей никогда не можетъ обратиться въ портъ.
— А между тѣмъ увѣряли, что это прекраснѣйшее мѣсто на свѣтѣ!
— Это разсказывали въ Лондонѣ матросы съ американскаго судна, пришедшаго прямо отсюда. По-моему этого одного достаточно, чтобы заключить, что сэръ Артуръ основалъ колонію на берегу не этой, а совершенно другой бухты.
Общее молчаніе послѣдовало за этими словами. Очевидно, снова придется изслѣдовать внутренность невѣдомой страны, идти навстрѣчу тысячамъ опасностей и въ концѣ концовъ найти слѣды колоніи, которую бѣлые переселенцы должны были покинуть, тѣснимые полчищами раздраженныхъ и неумолимыхъ дикарей.
— Не теряйте мужества, ребята, — ободрялъ капитанъ свой экипажъ, — вѣдь только смѣлость города беретъ!
— Ура за старую Англію! — раздалось ему въ отвѣтъ. — Ура капитану Ловэллю!
— Спасибо, дѣти мои. Спустите большой ботъ!
Приказъ былъ тотчасъ же выполненъ и все немедленно было приготовлено для экспедиціи. Антонъ съ умоляющимъ видомъ подошелъ къ капитану; онъ былъ блѣденъ, какъ полотно. — Я поѣду тоже, сэръ?
— Да, бѣдный мальчикъ, конечно!
— И я, сэръ?
— Гмъ, мистеръ Чельдерсъ… я право не знаю…
— Въ такомъ случаѣ я брошусь за бортъ и буду плыть за ботомъ, сэръ!.. Неужели въ немъ не найдется мѣстечка для бѣднаго путешественника?
— Сорвиголова! — разсмѣялся капитанъ Аскотъ уже зналъ, что это равносильно согласію, и подбѣжавъ къ Антону, обнялъ его дружески и съ сочувствіемъ посмотрѣлъ на его печальное лицо. — Да не приходи же въ отчаяніе прежде времени, милый Антонъ… — Мы, конечно, разыщемъ нашихъ земляковъ!
— Если дикари ихъ давно не истребили… а можетъ быть они попали въ руки тѣхъ ужасныхъ людоѣдовъ…
Онъ не могъ договорить стиснулъ зубы и старался овладѣть собой хоть по внѣшности. Ни одинъ изъ ударовъ судьбы, которые онъ перенесъ до сихъ поръ, не казался ему столь жестокимъ, какъ этотъ.
— Антонъ, — шепталъ ему Аскотъ серьезнымъ тономъ, который былъ у него большой рѣдкостью, — Антонъ, неужели ты совсѣмъ забылъ тотъ часъ, когда въ предмѣстьи Лондона ты былъ весь засыпанъ снѣгомъ?.. Только одни, волосы были видны отъ тебя изъ-подъ снѣгу, когда подоспѣлъ мой отецъ какъ разъ во время и откопалъ тебя. Ну! развѣ такая же помощь не можетъ подоспѣть каждый моментъ, хотя все и кажется потеряннымъ?
Антонъ глубоко вздохнулъ. — Все возможно! — отозвался онъ не безъ сомнѣнія.
— И это въ томъ числѣ. Неужели ты думаешь, что этотъ негодяй Тристамъ не будетъ разоблаченъ? Полно, идемъ, нашъ ботъ уже на водѣ.
Солдаты спускались въ лодку, провіантъ и боевые припасы были уже уложены, оба капитана рѣшили лично участвовать въ экспедиціи и руководить ею, между тѣмъ какъ «Король Эдуардъ», войдя въ бухту, сталъ на якорь рядомъ съ «Иглемъ».
Наконецъ, ботъ двинулся къ невѣдомому берегу, на каждомъ шагу измѣряя лотомъ глубину бухты, причемъ результаты получались неутѣшительные. Рядомъ съ такими мѣстами, гдѣ нельзя было дна достать, возвышались изъ воды утесы и песчаныя банки, едва лишь прикрытыя водой.
Во всякомъ случаѣ большія суда лишь съ большими затрудненіями могли бы здѣсь подходить къ берегу.
Капитанъ Ловеллъ качалъ головой. — Никогда эта бухта не можетъ быть сколько-нибудь годной гаванью, — говорилъ онъ.
— Слѣдовательно, сэръ Артуръ Филипсъ ее и покинулъ, я такого мнѣнія. Но когда «Игль» уходилъ изъ Лондона, извѣстія объ этилъ еще не было тамъ получено, и такимъ образомъ и произошла эта ошибка.
Эти слова до нѣкоторой степени успокоили стѣсненное сердце Антона, онъ вздохнулъ посвободнѣе и, по крайней мѣрѣ, пересталъ считать все потеряннымъ.
ГЛАВА XIX.
правитьВъ бухтѣ оказалось нѣсколько большихъ плоскихъ острововъ, безчисленное множество меньшихъ и еще болѣе того безплодныхъ песчаныхъ отмелей, на которыхъ ютились однѣ только черепахи, да морскія птицы. Повидимому, люди еще очень рѣдко, или, можетъ быть, и никогда не нарушали здѣсь правъ этихъ обитателей, ибо они подпускали къ себѣ шлюпку на самое короткое разстояніе. Пѣвчія птицы, порхавшія по деревьямъ на островахъ, тоже не пугались людей.
Въ это время года въ Австраліи была весна. Исполинскія камедныя деревья, акаціи и каури простирали свою густую листву надъ чащей ліанъ и цвѣтовъ, и въ этой зелени щебетали и порхали тысячи пестрыхъ птицъ. Земля въ истинномъ смыслѣ этого слова была одѣта цвѣтами всѣхъ возможныхъ красокъ и оттѣнковъ, перепутавшимися со мхами и серебристой листвою… На поверхности земли не было самаго маленькаго мѣстечка не покрытаго зеленью, гдѣ бы не кипѣла жизнь растительная и животная.
Отъ времени до времени на лодкѣ давали выстрѣлы, послѣ которыхъ нѣсколько подзорныхъ трубокъ внимательно осматривали весь берегъ, но нигдѣ не замѣчалось ни малѣйшихъ признаковъ близости человѣческихъ существъ.
— Но должны же мы найти хотя бы слѣды бывшаго здѣсь становища? — замѣтилъ капитанъ — Я рѣшилъ употребить цѣлую ночь на обслѣдованіе этого берега.
— Фарватеръ становится глубже, сэръ!
— Посмотрите, какія громадныя черепахи на той дюнѣ! Право, слѣдовало бы раздобыть свѣжаго мяса!
— Не теперь, ребята. Прежде надо сойти на берегъ.
Снова раздавались выстрѣлы и снова безъ всякихъ результатовъ. Множество попугаевъ и какаду пронеслось надъ водой съ одного острова на другой и затѣмъ опять все смолкло. Берегъ оставался попрежнему безжизненнымъ и пустыннымъ.
— До этого мѣста мы уже доѣзжали, — замѣтилъ капитанъ Максвеллъ. — Немыслимо, чтобы выстрѣлы отсюда не были слышны на берегу.
— Но тѣмъ не менѣе я не намѣренъ возвращаться, сэръ! Я хочу лично убѣдиться, что берегъ совершенно пустъ.
— Здѣсь отличный фарватеръ, — доложилъ матросъ, измѣрявшій лотомъ глубину воды, — фрегатъ шелъ бы здѣсь безъ малѣйшихъ затрудненій.
— Незачѣмъ вводить его сюда безъ особенной надобности, которой я пока не вижу.
Между тѣмъ очертанія берега становились все отчетливѣе видны. Исполинскія деревья, стволы которыхъ достигали поистинѣ чудовищной вышины, образовали на берегу густой лѣсъ; въ немъ совершенно не было поросли, но своимъ однообразіемъ и громадными размѣрами стволовъ, онъ производилъ на зрителей сильное впечатлѣніе. Зеленыя верхушки образовали высоко на верху непроницаемый сводъ, и чѣмъ ближе подходилъ къ берегу ботъ, тѣмъ величественнѣе представлялся этотъ странный лѣсъ.
Антонъ разсматривалъ берегъ, не отрываясь ни на минуту отъ подзорной трубы. Глаза у него начинали болѣть отъ напряженія, но онъ ничего не могъ подмѣтить, когда вдругъ чья-то рука легла ему на плечо. Обернувшись, онъ встрѣтился глазами съ проницательнымъ взглядомъ Туилы.
— Туила имѣетъ сказать тебѣ нѣчто! — сказалъ дикарь.
— Говори же!
— Онъ видитъ тамъ человѣка.
— Невозможно! — воскликнулъ Антонъ.
— Онъ видитъ. Но бѣлый ли это человѣкъ, или одно изъ страшилищъ въ родѣ тѣхъ, которые были недавно на кораблѣ, этого онъ еще не можетъ разсмотрѣть.
Антонъ еще внимательнѣе впился въ свою подзорную трубку, даже всталъ на лавку, но не могъ ничего разобрать. — Мнѣ кажется, будто тамъ развѣвается что-то бѣлое, — сказалъ онъ, наконецъ.
— Да, такъ и есть. Человѣкъ машетъ палкой съ бѣлымъ платкомъ.
Теперь и другіе стали подтверждать то, что первый усмотрѣлъ Туила. Гребцы невольно налегли на весла, офицеры не отводили глазъ отъ своихъ подзорныхъ трубъ. Да, да, на берегу дѣйствительно стоитъ человѣкъ.
— Туила, у тебя такое завидное зрѣніе, неужели ты не можешь еще распознать, бѣлый ли это?
— Онъ въ платьѣ, — сообщилъ Туила. — Рядомъ съ нимъ стоитъ ребенокъ.
— Теперь и я вижу его! — воскликнулъ капитанъ.
— И я! и я!
— Ну-ка, Туила, возьми мою трубку, въ соединеніи съ твоими глазами, это будетъ нѣчто невѣроятное.
Но туземецъ покачалъ головой и, смѣясь, повертѣлъ трубку въ своихъ рукахъ. — Мнѣ этого не надо, — заявилъ онъ, — Туила не дикарь, чтобы любить блестящія вещи!
Всѣ расхохотались, но темнокожій пріятель на это нисколько не обидѣлся. Онъ оглядывался съ довольнымъ видомъ. — Это бѣлый! — сказалъ онъ. — Онъ бросается на колѣни, протягиваетъ руки.
— Бѣлый платокъ привязанъ къ длинной вѣткѣ.
— Ее держитъ теперь ребенокъ.
— Ты увѣренъ, что это бѣлый, Туила?
— Вполнѣ увѣренъ, господинъ.
— Тогда странно, чего ради онъ бросился на колѣни. Ему нечего ждать чего-либо дурного отъ людей одной расы съ нимъ.
— Подъ деревьями виднѣется довольно жалкій шалашъ.
— Не окликнуть ли этого молодца? — спросилъ Аскотъ.
— Пожалуйста, мистеръ Чельдерсъ. Я знаю, что у васъ горло здоровое.
Аскотъ приложилъ ладони ко рту въ видѣ говорной трубы. — Галло! — крикнулъ, онъ. — Кто тутъ есть?
Вмѣсто отвѣта, съ берега долетѣлъ слабый умоляющій стонъ. Неизвѣстный кивалъ подплывавшимъ морякамъ и простиралъ къ нимъ руки.
— Вы англичанинъ? — крикнулъ Аскотъ.
— Да!
— Пріѣхали въ Ботанибей на судахъ экспедиціи?
— Да!
— Гдѣ же находится сэръ Артуръ Филипсъ съ своими ссыльнопоселенцами?
Неизвѣстный показалъ вдаль налѣво: — Туда дальше!
— Такъ я и думалъ! — воскликнулъ капитанъ. — Колонія перенесена на другое мѣсто.
— Въ такомъ случаѣ можетъ все еще не такъ дурно!
На этомъ переговоры и кончились, ботъ стрѣлой помчался къ берегу и причалилъ къ тому мѣсту, гдѣ стоялъ неизвѣстный. Высадка на берегъ произошла безъ всякихъ затрудненій, шесть человѣкъ остались караулить ботъ, который отошелъ шаговъ на пятьдесятъ отъ берега и сталъ на якорѣ, а офицеры и солдаты направились къ неизвѣстному. Онъ имѣлъ въ высшей степени жалкій видъ, былъ истощенъ голодомъ и всевозможными лишеніями, глаза у него ввалились, платье висѣло лохмотьями… Ребенокъ, мальчикъ лѣтъ двѣнадцати, боязливо жался къ отцу.
— Здравствуйте, любезный, — поклонился капитанъ Ловелль переселенцу, — какъ ваше имя и что вы тутъ дѣлаете?
Вмѣсто отвѣта неизвѣстный разразился рыданіями.
— О, сэръ, сэръ! — произнесъ онъ сквозь слезы. — Горе и бѣды мои слишкомъ велики, слишкомъ ужасны! Я прибылъ въ эту страшную страну въ качествѣ добровольнаго переселенца, хотѣлъ здѣсь устроиться хотя бы самымъ скромнымъ образомъ, думалъ трудиться и доставить своей семьѣ сносное существованіе, но… — тутъ голосъ его оборвался и онъ могъ продолжать только послѣ нѣкоторой паузы, — но… сэръ, сэръ! Я потерялъ всю семью, за исключеніемъ этого мальчика… жену, трехъ младшихъ дѣтей, послѣднія деньги… все!
— Развѣ почва здѣсь не годится для обработки? Ничего не производитъ?
— Ровно ничего! Это каменистая пустыня, на которой произрастаетъ только верескъ.
Оба капитана переглянулись. — И конечно, по этой-то причинѣ сэръ Артуръ Филипсъ и перенесъ колонію на другое мѣсто? — спросилъ Ловеллъ.
— Да, въ девяти миляхъ разстоянія отсюда, въ портъ Джаксонъ.
— А почему же вы не ушли вмѣстѣ со всѣми, мистеръ…
— Джонатанъ Уимполь, ваша честь! Ахъ, я не могъ покинуть это мѣсто, моя жена была при смерти, у дѣтей была лихорадка… и я остался здѣсь совершенно одинъ. Ради Христа, возьмите меня съ этимъ мальчикомъ на ваше судно, иначе я погибну въ этой пустынѣ.
Капитанъ пожалъ плечами. — Значитъ, мистеръ Уимполь, вы намѣреваетесь все-таки сдѣлаться фермеромъ во вновь основанной колоніи? Но вѣдь, если вы потеряли свой капиталъ, то вамъ это врядъ ли удастся… отъ правительства вы не получите никакого пособія.
Несчастный закрылъ лицо руками. — Знаю, о, знаю! Ахъ, сэръ, если бы вы согласялись отвезти меня обратно на родину! Хотябы мнѣ пришлось тамъ быть послѣднимъ чернорабочимъ, хотя бы милостыню просить, все же я дышалъ бы тамъ воздухомъ Англіи, находился бы на ея благословенной землѣ. Лишь бы не оставаться въ этой ужасной странѣ!
Видъ плачущаго колониста всѣхъ растрогалъ.
— Мы сдѣлаемъ сборъ въ вашу пользу, — утѣшалъ его капитанъ, — навѣрное, всѣ примутъ въ немъ участіе… Какъ вы думаете, господа?
Офицеры тотчасъ же изъявили свое согласіе и только одна мысль озабочивала всѣхъ: если всѣ колонисты вынесли такое же впечатлѣніе, какъ и этотъ, и станутъ просить перевезти ихъ обратно въ Англію, какъ быть въ такомъ случаѣ?
Лейтенантъ Фитцгеральдъ высказалъ было это соображеніе, но капитанъ успокоилъ его.
— Тамъ увидимъ, что дѣлать! — сказалъ онъ. — А пока возьмемъ этого бѣднягу и посмотримъ еще, что скажетъ сэръ Артуръ. Быть можетъ, на новомъ мѣстѣ колонистамъ живется такъ хорошо, что они и не подумаютъ возвращаться на родину. Все это еще нужно узнать.
Но человѣкъ въ лохмотьяхъ, услыхавъ это, вздрогнулъ. Лицо его выразило недоумѣніе.
— Сэръ! — заговорилъ онъ неувѣреннымъ тономъ, — вы хотите идти въ портъ Джаксонъ? Вы хотите отыскать сэра Артура?
— Конечно, почему вы этому удивляетесь?
— Потому… да, впрочемъ, вы, конечно, не знаете, каково теперь переселенцамъ на новомъ мѣстѣ.
— Не знаемъ ровно ничего, мистеръ Уимполь. Говорите же безъ обиняковъ все, что вамъ извѣстно! Развѣ тамъ случилось что-либо чрезвычайное?
— Вы ровно ничего не знаете?
— Да, не знаемъ.
Уимполь переводилъ взоры съ одного офицера на другого. — Въ такомъ случаѣ мнѣ придется сообщить вамъ печальныя извѣстія, хотя мнѣ это и непріятно! — сказалъ онъ. — Колонисты теперь ведутъ войну съ туземцами.
— И ихъ вытѣснили изъ колоніи?
— Нѣтъ, но осадили ее со всѣхъ сторонъ. Тамъ собралось до двухъ тысячъ чернокожихъ, поклявшихся истребить англичанъ всѣхъ до единаго.
— Боже милосердый! И какая же сторона одерживаетъ верхъ въ этой борьбѣ?
Уимполь пожалъ плечами. — Бѣлымъ, навѣрное, приходится плохо, — объяснилъ онъ. — Но правду сказать, они ничего другого и не заслужили отъ этихъ несчастныхъ туземцевъ, находящихся въ полуживотномъ состояніи. Не было такой жестокости, не было такого звѣрства…
— Мистеръ Уимполь, прошу васъ замѣтить, что вы имѣете честь разговаривать съ людьми, которые лично знаютъ сэра Артура Филипса и привыкли считать его джентльменомъ. Просимъ не забывать этого!
— Прошу прощенія, сэръ, — отвѣтилъ переселенецъ, — мнѣ слѣдовало предупредить васъ, что сэръ Артуръ, къ сожалѣнію, все время хвораетъ, а его непосредственные подчиненные установили слишкомъ легкомысленный порядокъ. Безчисленное множество ссыльныхъ успѣли скрыться, и такъ какъ они не умѣли устроиться въ этой пустынной и негостепріимной сторонѣ, то они соединились съ туземцаии противъ англичанъ. Насильно завербованные морскіе солдаты тоже перешли къ нимъ; добровольные же переселенцы, которыми теперь никто не управляетъ, ведутъ разбойничій образъ жизни, не признаютъ никакихъ правъ и законовъ, дѣлаютъ все, что имъ вздумается и по этой причинѣ наводятъ страхъ на всѣ партіи.
Офицеры переглянулись. Поистинѣ, нельзя было обрисовать картину жизни новой колоніи болѣе мрачными красками. Губернаторъ Филипсъ боленъ, его подчиненные самовольничаютъ, ссыльные вырвались на свободу, колонія окружена дикарями — все это страшныя вѣсти.
— Скажите еще только одно! — воскликнулъ капитанъ Ловелль. — Неужели и войска взбунтовались?
Уимполь покачалъ головой, въ глазахъ его сверкнула гордость истаго бритта. — Нѣтъ, сэръ! Они остались вѣрными своему долгу. Ни одинъ изъ нихъ не нарушилъ присяги.
— Слава Богу! Въ такомъ случаѣ не все еще потеряно. Съ этими бѣлокожими и чернокожими негодяями мы сумѣемъ справиться!
Онъ положилъ руку на эфесъ шпаги и обернулся къ своимъ товарищамъ.
— Если-вы, господа, раздѣляете мои взгляды, то намъ слѣдуетъ разбить всю нашу силу на двѣ части. Одна двинется къ театру военныхъ дѣйствій моремъ, другая сухимъ путемъ черезъ лѣсъ, ибо необходимо какъ можно скорѣе придти на помощь къ нашимъ тѣснимымъ друзьямъ.
Планъ этотъ былъ всѣми одобренъ. — Быть можетъ со стороны моря доступъ въ колонію даже и свободенъ, — предположилъ одинъ изъ офицеровъ.
— Это вѣрно! — подтвердилъ Уимполь. — Туда и подходили суда уже два раза, но не могли высадиться… Иногда отряды дикарей заходятъ и сюда и тогда я получаю отъ нихъ извѣстія о положеніи вещей.
Каптанъ пожалъ плечами. — Если гавань въ рукахъ сброда разбойниковъ, то наши орудія проложатъ черезъ нихъ дорогу для насъ, — замѣтилъ онъ спокойно и затѣмъ снова обратился къ переселенцу: — мистеръ Уимполь, вы можете объясняться съ здѣшними туземцами на ихъ языкѣ?
— Я почти все понимаю и они понимаютъ меня.
— Этого достаточно. Безъ сомнѣнія, вы знаете дорогу сухимъ путемъ въ новую колонію?
— Да, сэръ, но…
— Тутъ нѣтъ мѣста ни для какихъ «но», мистеръ Уимполь. Вы находитесь въ британскихъ владѣніяхъ, слѣдовательно, вы подданный его величества короля Англіи и обязаны безусловно подчиняться ему. Вы и будете проводникомъ его войскъ.
— Если вы настаиваете, пусть будетъ такъ, — отвѣчалъ переселенецъ со вздохомъ. — Я бы предпочелъ, конечно, чтобы меня отъ этого избавили.
— Это невозможно, мистеръ Уимполь. Но ваша служба не останется безъ вознагражденія, если вы будете нести ее вѣрно и добросовѣстно… въ противномъ же случаѣ, при первой попыткѣ измѣнить, вы получите пулю въ лобъ, такъ и знайте… А теперь, господа, — обратился онъ снова къ своимъ офицерамъ, — надо дѣйствовать какъ можно быстрѣе и рѣшительнѣе. Каждая минута дорога. Я полагаю, что вы примете начальство надъ морскимъ отрядомъ, капитанъ Максвеллъ, я же пойду съ войскомъ сухимъ путемъ, между тѣмъ какъ мой корабль войдетъ въ бухту и останется здѣсь на всякій случай. Это совершенно безопасно, ибо я думаю, намъ нечего опасаться нападенія съ моря.
— Слѣдовательно, — замѣтилъ капитанъ Максвеллъ, — если я васъ правильно понялъ, то я долженъ отдать вамъ всѣхъ своихъ солдатовъ, не такъ ли?
— Да, я хотѣлъ васъ попросить объ этомъ. Старшій офицеръ «Короля Эдуарда» приметъ надъ нимъ командованіе, а я двинусь въ походъ… Туила, ты какъ думаешь? — обратился онъ къ туземцу. — Пойдешь со мной, или останешься на фрегатѣ?
Островитянинъ засмѣялся. — Я буду помогать вамъ побѣдить дикарей, — заявилъ онъ, — пусть они научатся носить штаны и играть на гармоникѣ. А кромѣ того ихъ нужно отучить отъ человѣческаго мяса!
Туила даже содрогнулся при этихъ словахъ. Когда дикари съ Соломоновыхъ острововъ были на суднѣ, онъ забился въ уголъ, негодовалъ и возмущался и ни за что не хотѣлъ быть свидѣтелемъ униженія своихъ братьевъ; теперь же онъ, напротивъ, хотѣлъ стать въ ряды тѣхъ, которые съ мечемъ въ рукахъ намѣревались положить конецъ всѣмъ звѣрствамъ и внести первый лучъ свѣта въ мракъ язычества. — Я иду съ вами! — повторилъ онъ нѣсколько разъ.
— Въ такомъ случаѣ, — сказалъ капитанъ, — протягивая ему руку, — кто хочетъ сопровождать меня въ этомъ походѣ, пусть остается здѣсь. Что же касается меня самого, то я сперва отправлюсь на фрегатъ, отдамъ свои приказанія и затѣмъ возвращусь къ войску. На это достаточно будетъ нѣсколько часовъ. Г. лейтенантъ, пусть пока люди расположатся здѣсь бивуакомъ, и главное, покормите этого несчастнаго и его сына.
Онъ велѣлъ окликнуть матросовъ, остававшихся на ботѣ, и когда ботъ причалилъ, онъ сѣлъ въ него со всѣми офицерами и матросами и поспѣшилъ на фрегатъ, между тѣмъ какъ солдаты осталась на берегу и тотчасъ же разложили костеръ, чтобы сварить себѣ ужинъ. Сало, мясо, бобы были у нихъ съ собой, были и сушеные овощи, но гдѣ же прѣсная вода?
— Нѣтъ ли здѣсь по близости какого-нибудь ключа, мистеръ Уимполь?
— Въ разстояніи получаса ходьбы отсюда есть озерко, — отвѣтилъ онъ, — мой мальчикъ можетъ показать вамъ дорогу.
— Неужели вы здѣсь ничего не сѣяли, у васъ нѣтъ никакого скота? Козъ, куръ, или хоть голубей?
— Когда вы познакомитесь съ этой страной, вы этому не будете удивляться! — отвѣтилъ переселенецъ. — Каменистые пустыри, верескъ и обширныя поляны, покрытыя травой, вотъ все, что здѣсь можно найти.
— И нигдѣ на клочка плодородной земли? Нигдѣ красивыхъ пейзажей?
— О, это мѣстами и попадается. Есть много великолѣпныхъ уголковъ, много пространствъ земли, покрытыхъ роскошной растительностью, но это лишь въ видѣ исключенія. Землепашество въ истинномъ смыслѣ этого слова здѣсь невозможно; плодовыя деревья и разные овощи еще могутъ кое какъ произрастать, главнымъ же образомъ здѣшняя мѣстность годится для скотоводства. Но у кого нѣтъ для этого средствъ, тотъ погибаетъ, голодаетъ, терпитъ всяческія лишенія, будь онъ самый трудолюбивый человѣкъ на свѣтѣ. — Солдаты расположились кружкомъ подъ тѣнью высокихъ чудесныхъ деревьевъ, угостили земляка саломъ съ хлѣбомъ, дали ему хлебнуть водки — все это были лакомства, которыхъ онъ давно уже не отвѣдывалъ. Тѣмъ временемъ вернулись ходившіе за водой и началось приготовленіе горячей пищи.
— Порядочная лужа! — ворчалъ одинъ изъ солдатовъ, — вода грязная, да и къ ней почти невозможно добраться. Терновникъ и ліаны до такой степени обросли этотъ такъ называемый прудъ, что пока достанешь изъ него каплю воды, обдерешь и руки, и лицо, и платье.
Уимполь подбиралъ тщательнѣйшимъ образомъ каждую крошку хлѣба. — Теперь здѣсь весна, — замѣтилъ онъ, — а вотъ посмотрите каковы осень и зима; въ это время громаднѣйшія пространства совсѣмъ необитаемы изъ-за недостатка воды.
— Какъ же безъ нея обходятся туземцы, сэръ?
— О, для нихъ вода совсѣмъ не имѣетъ такого большого значенія, какъ для насъ. Они поѣдаютъ свою пищу сырою, или въ печеномъ видѣ, а когда, жажда начинаетъ ихъ одолѣвать, они обкладываютъ, голое тѣло сырой землей. Что касается мытья, то они не имѣютъ объ этомъ ни малѣйшаго понятія, даже слова такого у нихъ нѣтъ.
— Славный народецъ, — насмѣшливо замѣтилъ одинъ изъ солдатовъ. — Право, не знаю, съ какой стати идти за тридевять земель завоевывать такую страну!
Всѣ промолчали на это. Солдаты уже попытались напиться плохой воды и нашли, что она совершенно не годится для употребленія. Теперь они тупо глядѣли въ пламя костра и упорно молчали. Послѣ всего, что они слышали объ этой негостепріимной странѣ, немыслимо было особенно оживиться и предстоявшій походъ противъ дикарей нимало не веселилъ солдатскаго сердца.
Задумчивѣе и молчаливѣе всѣхъ былъ Антонъ. Съ того времени, какъ онъ услыхалъ, что двѣ тысячи туземцевъ окружили станъ бѣлыхъ, имъ овладѣло сильнѣйшее безпокойство. Итакъ, въ этотъ моментъ его отцу приходится имѣть дѣло со всѣми ужасами, съ какими сопряжена война съ свирѣпыми и безпощадными туземцами!
Онъ старался разогнать мрачныя мысли, но тщетно. Когда ужинъ былъ конченъ, онъ подсѣлъ къ переселенцу и попытался завязать съ нимъ разговоръ.
— Вамъ пришлось прожить нѣкоторое время, вмѣстѣ съ ссыльными, мистеръ Уимпль? — началъ онъ..
— Да, пока сэръ Артуръ Филипсъ не двинулся дальше искать новаго мѣста для колоніи. Я не могъ оставить своихъ больныхъ жену и дѣтей и потому вы меня и нашли здѣсь. Видите ли тамъ подъ большой сосной деревянный крестъ?
— Тамъ вы похоронили вашихъ близкихъ, несчастный вы человѣкъ? Воображаю, каково вамъ было пережить ихъ!
Уимполь всхлипнулъ, видно было, что онъ уже не въ силахъ болѣе сдерживаться. — «Я самъ похоронилъ ихъ, сэръ… безъ гроба, безъ савана, безъ всякихъ религіозныхъ обрядовъ. Да, кому доведется пережить такое горе, тотъ только можетъ сказать, что испыталъ несчастье!»
Онъ утеръ руками мокрые отъ слезъ глаза, но по мѣрѣ разсказа, слезы снова потекли по его впалымъ щекамъ.
— Меня провели, — разсказывалъ онъ, — я былъ ослѣпленъ обманчивыми надеждами… ахъ, зачѣмъ меня тогда же не поразилъ громъ небесный за мое легковѣріе! Тогда бѣдная жена и дѣти остались бы въ Англіи и можетъ быть еще были бы живы и теперь. Но я хотѣлъ избавиться отъ своей зависимости отъ землевладѣльца, хотѣлъ пріобрѣсти собственный клочокъ земли, и потому распродалъ на родинѣ все свое имущество и пріѣхалъ сюда, соблазнившись слухами, что правительство раздаетъ здѣсь земли колонистамъ задаромъ. Господи, какъ мы радовались, какими мы богатыми и счастливыми считали себя въ тотъ день, когда сэръ Артуръ водрузилъ здѣсь нашъ англійскій флагъ съ леопардами и торжественно провозгласилъ землю новой части свѣта владѣніемъ Великобританскаго королевства, а затѣмъ началъ раздаривать колонистамъ въ вѣчное и потомственное владѣніе, обширные куски земли… Соблазнительныя слова!.. Вѣчное и потомственное владѣніе?.. Но много ли прошло времени съ тѣхъ поръ и изъ этихъ новыхъ владѣльцевъ здѣсь не осталось уже ни одного, и едва ли половина ихъ уцѣлѣла въ живыхъ, да и тѣ потеряли не только веѣ свои надежды, но и здоровье, и силы, и сбереженья… Ахъ, молодой человѣкъ, въ ваши годы и не снится сколько горя несетъ съ собой будущее, а родителямъ обыкновенно не вѣрятъ, когда они проповѣдуютъ разсудительность и спокойное обсужденіе. Какъ настойчиво меня останавливалъ и предупреждалъ нашъ приходскій священникъ, какъ просилъ и умолялъ меня старикъ отецъ, ссылаясь на примѣръ Америки, гдѣ погибли тысячи и десятки тысячъ колонистовъ, прежде нежели занятыя ими земли обратились въ государство… Но я не слушалъ ни родныхъ, ни друзей, очертя голову бросился въ пропасть и увлекъ за собою свою семью. Для сорокалѣтняго человѣка я дѣйствовалъ, какъ сумасшедшій…
Несчастный въ мукахъ поздняго безплоднаго раскаянія закрылъ лицо руками.
— Какой ужасный жребій выпалъ мнѣ на долю! — закончилъ онъ свой разсказъ.
Антонъ старался утѣшить бѣднягу. — Я могу сказать только, что моему отцу достался еще болѣе ужасный жребій, мистеръ Уимполь!
— О, это едва ли возможно, молодой человѣкъ. Вѣрно у него на совѣсти лежитъ какое-нибудь отвратительное преступленіе.
— О, нѣтъ! — воскликнулъ Антонъ, — О, нѣтъ, сэръ! Моему отцу нѣтъ основанія оплакивать малѣйшій свой поступокъ!
Переселенецъ печально, усмѣхнулся. — Въ такомъ случаѣ этотъ человѣкъ очень, очень несчастливъ, мой милый! Но зато скорбь его чище, не такъ горька.. Ему не въ чемъ обвинять самого себя, въ его ранѣ нѣтъ занозы, нѣтъ яда.
— Могу ли я разсказать вамъ его исторію, мистеръ Уимполь?.. Мой отецъ находится нъ числѣ ссыльныхъ.
— Вотъ видите? — замѣтилъ колонистъ, — не даромъ я выразилъ свое подозрѣніе. Разскажите же мнѣ его исторію, молодой человѣкъ! Это очень полезно, отвлечься отъ собственнаго горя, слушая повѣствованіе о чужой бѣдѣ.
— Вы сейчасъ убѣдитесь, какъ страшно былъ оскорбленъ мой отецъ, мистеръ Уимполь. Это нѣчто неслыханное.
Онъ началъ было разсказывать, но Уимполь съ первыхъ же словъ прервалъ его:
— Кроммеръ? — воскликнулъ онъ. — Кроммеръ?
— Да! Боже мой, мистеръ Уимполь, неужели вы знаете моего бѣднаго отца?
— Я думаю, что знаю, даже твердо убѣжденъ въ этомъ и въ доказательство мнѣ достаточно назвать вамъ лишь одно имя, чтобы тотчасъ же понять другъ друга: Томасъ Шварцъ!
— Это онъ! Это онъ! О, сэръ, сэръ, такъ слѣдовательно, вы жили здѣсь вмѣстѣ съ моимъ отцомъ?
— Я пріѣхалъ изъ Англіи на одномъ суднѣ съ нимъ. Вашъ отецъ помѣщался отдѣльно отъ прочихъ ссыльныхъ.
— Отдѣльно? — переспросилъ его Антонъ, дрожа всѣмъ тѣломъ. — Какъ это возможно?
— Его свѣтлость, лордъ Кроуфордъ устроилъ ему эту милость еще передъ отбытіемъ нашимъ изъ Англіи… великимъ барамъ все возможно… а впослѣдствіи сэръ Артуръ предоставилъ ему еще и другія облегченія по собственному почину. Вашъ отецъ сдѣлалъ очень пріятное путешествіе, молодой человѣкѣ, да, а затѣмъ даже заслужилъ особое отличіе.
— Слава Творцу! Слѣдовательно онъ былъ не очень несчастливъ, мистеръ Уимполь?
— Въ то время онъ вовсе не былъ несчастливъ. Ему было извѣстно, что его свѣтлость лордъ Кроуфордъ заинтересованъ въ его участи и не оставитъ его въ будущемъ. Лордъ Кроуфордъ сообщилъ ему объ этомъ черезъ своего секретаря.
— Аскотъ, Аскотъ! Гдѣ ты?
Молодой аристократъ подошелъ къ нашему герой.
— Галло, Антонъ! Что случилось?
Антонъ со слезами на глазахъ бросился къ нему на шею.
— Слушай… твой отецъ… твой милый, добрый отецъ!
Больше онъ не могъ ничего сказать отъ волненія.
— Ну, ну! что тамъ такое, причемъ тутъ мой старикъ? Будь же благоразумнѣе, милый Антонъ! Кто-же такъ волнуется по пустякамъ?
— О, Аскотъ, пусть мистеръ Уимноль самъ разскажетъ тебѣ.
Добродушный колонистъ не замедлилъ сообщить молодому лорду о благодѣяніяхъ его отца и тотъ выслушалъ его съ сіяющимъ отъ радости лицомъ.
— Да, мой старикъ поистинѣ славный малый, — замѣтилъ онъ, смѣясь. — Послать на корабль ссыльныхъ собственнаго секретаря! О, если бы ты видѣлъ когда-нибудь, Антонъ, что за обезьянья фигура у этого секретаря: настоящій мандрилъ!.. громадныя ступни, нѣчто въ родѣ старыхъ плашкотовъ, кривыя колѣни, горбъ на спинѣ и лоснящееся отъ жира лицо! Вотъ каковъ этотъ красавецъ, мистеръ Снаппльсъ. Надо еще прибавитъ, что онъ болѣе полувѣка преданнѣйшимъ образомъ служитъ фамиліи Кроуфордовъ. Мнѣ самому пришлось испытать на себѣ эту преданность, когда мой старикъ сослалъ меня въ пансіонъ. Для вящщей безопасности папа и мама провожали меня, но когда я безъ спросу нѣсколько неосторожно высунулся изъ окна капитанской каюты, то никто, какъ мистеръ Снаппльсъ, столь же неосторожно ухватилъ меня за шиворотъ.
Глаза Аскота гнѣвно сверкнули. Даже и теперь онъ не могъ спокойно перенести мысль объ опекѣ надъ нимъ, но гнѣвъ его продолжался не долго и глубоко вздохнувъ, онъ прибавилъ:
— Ну, Антонъ, что тутъ смѣшного? Пусть же мистеръ Уимполь продолжаетъ свой разсказъ.
— Ты ужасный человѣкъ, Аскотъ! Что, если бы мистеръ Снаппльсъ слышалъ, какъ ты о немъ отзываешься?
— О, будь покоенъ на этотъ счетъ, мой милый! Я относился къ нему всегда съ полнѣйшей откровенностью, повѣрь мнѣ!
Всѣ трое разсмѣялись и затѣмъ колонистъ, лежа съ обоими молодыми людьми у погасающаго костра, продолжалъ свой разсказъ.
— Въ Капштадтѣ два изъ кораблей нашей экспедиціи должны были отстать, но это вамъ, вѣроятно, уже извѣстно?
— Ничуть!
— Ну, такъ я могу вамъ сказать это. Намъ надо было забрать тамъ сѣмянъ и молодого скота, преимущественно тѣхъ породъ, которыя могутъ разводиться въ южныхъ широтахъ. Для этого нужно было отправить на берегъ свѣдущихъ людей, ибо господа офицеры при всемъ добромъ желаніи не могли взяться за это дѣло.
— Не хотите ли вы сказать, мистеръ Уимполь, — прервалъ его Антонъ и глаза его заблестѣли, — что моему отцу было поручено дѣлать закупки для правительства?
— Да, сэръ! Губернаторъ позвалъ го къ себѣ и долго конфиденціально разговаривалъ съ нимъ. Впослѣдствіи вашъ отецъ разсказывалъ мнѣ, что сэръ Артуръ взялъ лишь съ него слово и затѣмъ отпустилъ его, ссыльнаго, на берегъ безъ всякаго конвоя. Кроммеръ обѣщалъ ему, что не сдѣлаетъ ни малѣйшей попытки бѣжать, и этого было, довольно.
— Да, да! — воскликнулъ Антонъ. — Этого достаточно. Вы участвовали съ нимъ въ этой экспедиціи, мистеръ Уимполь?
— Конечно. Мы вмѣстѣ посѣтили всѣ фермы вокругъ Капштадта, закупили хорошаго отборнаго зерна… разумѣется, и не подозрѣвая, что ему предстоитъ сгнить и погибнуть за недостаткомъ воды въ этой каменистой безплодной почвѣ.
— Такъ вы здѣсь дѣлали посѣвы?
--А то какъ же? Но ни у правительства, ни у вольныхъ переселенцевъ нигдѣ не взошло ни одного зерна.
— Плохо! Значитъ и отецъ мой считаетъ эту мѣстность негодной дли хлѣбопашества, сэръ?
— Да, онъ первый заявилъ объ этомъ губернатору и первый заговорилъ о перемѣнѣ мѣста. Почва здѣсь пригодна только для овцеводства.
— А давно ли всѣ перебрались на новыя мѣста?
— О, уже около года. Въ портѣ Джаксонѣ условія жизни несравненно лучше… если не считать, конечно, войнъ съ туземцами. Да, прежде всего необходимо покорить здѣшнихъ дикарей…
— Слѣдовательно война съ ними уже давно тянется?
— Около двухъ мѣсяцевъ. Въ концѣ концовъ этой темнокожей сволочи придется туго, это безспорно, особенно если къ англичанамъ подоспѣетъ съ моря сколько-нибудь серьезная подмога, но пока положеніе бѣлыхъ еще очень неважное. У нихъ нѣтъ мяса, или они вынуждены были съѣсть весь свой рабочій скотъ…
— Ну, немного же мяса и мы имъ доставимъ, — вздохнулъ Антонъ съ безпокойствомъ. — Но какъ же устроился бы сэръ Артуръ въ этомъ отношеніи даже если бы миръ съ темнокожими не былъ бы нарушенъ?
— Онъ закупалъ бы мясо въ Америкѣ, но теперь корабли не могутъ приближаться къ берегу.
— А здѣсь другомъ нѣтъ никакой охоты? — воскликнулъ Аскотъ.
— По крайней мѣрѣ нѣтъ такой дичи, которая бы могла годиться въ пищу бѣлымъ. Туземцы ѣдятъ кенгуру, вомбата, всякую птицу, какая ни придется, ѣдятъ крысъ и мышей, жуковъ, пауковъ, древесныхъ клоповъ, мухъ… все они пожираютъ, да еще и сырьемъ!
— Ужасно!.. Въ такомъ случаѣ, они стоятъ на болѣе низкой ступени цивилизаціи, нежели островитяне Южнаго океана. Припомни ка опрятный и вкусный столъ въ государствѣ нашего друга Ка-Меги!
— А ты вспомни голыхъ дикарей съ Соломоновыхъ острововъ. По-моему немного разницы въ томъ, ѣсть ли трупы или живыхъ клоповъ и пауковъ.
— Здѣшніе туземцы также ѣдятъ человѣческое мясо! — воскликнулъ Уилполь, — но только не для утоленія голода, и не военноплѣнныхъ. Здѣсь ѣдятъ только своихъ родителей или другихъ близкихъ родственниковъ.
— О, Боже, какіе нравы! Какой же смыслъ этого обычая?
— Это считается почестью для покойныхъ, а если поѣдаютъ тѣло чѣмъ-нибудь выдающихся людей, то въ разсчетѣ, что наиболѣе цѣнныя изъ его качествъ перейдутъ при этомъ къ поѣвшему. Почки разрываютъ на мелкіе кусочки и разсылаютъ ихъ всѣмъ друзьямъ, живущимъ на далекомъ разстояніи; они вѣруютъ, что отвѣдавшій этого лакомствѣ никогда не ослѣпнетъ, а мудрость его будетъ со дня на день возрастать. Вообще это довольно странный народецъ, у нихъ нѣтъ ни королей, ни осѣдлости; они никогда не трудятся и даже не строятъ себѣ жилищъ. Не мало есть такихъ, что вырываютъ себѣ норы въ землѣ, подобно звѣрямъ.
— Не повстрѣчаются ли намъ эти дикари по дорогѣ въ колонію? Отнесутся ли они къ намъ по-дружески или враждебно?
— Если и повстрѣчаются, то разбѣгутся подобно зайцамъ, — отвѣтилъ Уимполь. — Вообще война, дѣло имъ не свойственное, и на колонистовъ они никогда не нападаютъ открыто. Они осаждаютъ ихъ и гдѣ застанутъ колониста въ одиночку, то набрасываются на него толпой и убиваютъ. Цѣль ихъ не допустить, чтобы бѣлые основали здѣсь постоянное населеніе, умиротворили бы окрестности и начали бы раздавать земли въ частную собственность, ибо отъ этого естественно уменьшились бы охотничьи угодья туземцевъ, которые не занимаются ни хлѣбопашествомъ, ни скотоводствомъ, но питаются лишь тѣмъ, что найдутъ въ лѣсу, и передвигаются на новое мѣсто, какъ только добыча изсякаетъ. Въ этихъ передвиженіяхъ они не желаютъ натыкаться на какія-либо препятствія.
— Это весьма понятно, — воскликнулъ Аскотъ.
— Да, но такъ не можетъ продолжаться. Эти темнокожіе должны сдѣлаться христіанами и хлѣбопашцами, сперва работая на бѣлыхъ землевладѣльцевъ, затѣмъ превращаясь въ колонистовъ. Мистеръ Уимполь, когда можно разсчитывать попасть на на театръ военныхъ дѣйствій?
— Дней черезъ десять.
— Что?.. Вы же говорили, что тутъ всего лишь девятъ миль?
— Это такъ и есть, но насъ отдѣляетъ отъ новой колоніи рѣка, которую нельзя ни перейти вплавь, ни переплыть на обыкновенной лодкѣ.
— Почему?
— Потому что это австралійская рѣка, молодой человѣкъ, — пожалъ Уимполь плечами. — Это вовсе не обыкновенная рѣка съ удобопроходимыми берегами и прозрачной водой, но широкое пространство, занятое цѣлымъ рядомъ соединенныхъ между собой болотъ, частью поросшихъ, частью открытыхъ, состоящихъ изъ тины и засасывающей бездонной грязи, изъ низменныхъ заливныхъ луговъ, съ тысячами небольшихъ ручьевъ и водопадовъ. Перейти здѣсь не могутъ ни всадникъ, ни пловецъ, обыкновенная лодка тоже не въ состояніи передвигаться по грязи. Каждое болото это настоящая адская пропасть, наполненная густой грязью. Зимой всѣ эти болота высыхаютъ и поверхность ихъ покрывается корой изъ солонца.
— Говоря короче, сэръ, — засмѣялся Аскотъ, — какимъ же образомъ можно попасть на ту сторону этой рѣки?
— Надо строить понтонный мостъ, другого способа нѣтъ.
— Ну, мы это живо соорудимъ. Вы увидите, какіе хорошіе плотники наша солдаты.
— Что удивительнаго, дашь бы достать лѣса. Но бѣда въ въ томъ, что по нижнему теченію этого болота нѣтъ никакой растительности, надо подняться вверхъ по теченію, а на это и потребуется девять дней.
— Чу! — воскликнулъ Аскотъ. — Лодки ѣдутъ!
Съ берегу дѣйствительно приближалась небольшая флотилія изъ всѣхъ лодокъ «Короля Эдуарда» и «Игля», биткомъ набитыхъ солдатами и ихъ багажомъ. Вдали виднѣлись бѣлые паруса фрегата, который продолжалъ медленно двигаться по своему опасному кути между песчаными банками и постепенно приближался къ берегу.
Захватилъ ли капитанъ Ловеллъ плотничьи инструменты? Антонъ ни о чемъ другомъ не могъ думать, кромѣ этого.
Наконецъ солдаты вышли на берегъ со всей своей поклажей. Антонъ осматривалъ у нихъ каждый мѣшокъ, прислушивался къ бряцанью ихъ вещей. Мука, мясо, сало, бобы, соль… Царь Небесный, неужели конца не будетъ съѣдобнымъ вещамъ?
И опять несли сухія овощи, боченки съ водкой, укропъ, крупу… и вотъ, наконецъ, мѣшокъ, въ которомъ какъ-то подозрительно брякаютъ какія-то металлическія вещи.
— Что тутъ такое? — спросилъ Антонъ.
— Всякаго рода пилы, молотки, бурава. Топоры есть у каждаго солдата за спиной, точно также у каждаго есть свертокъ парусины и пучекъ веревокъ. Капитанъ хочетъ торопиться изо всей мочи, чтобы какъ можно скорѣе придти на помощь къ осажденнымъ колонистамъ.
— Такъ и слѣдуетъ… Значитъ мы скоро выступимъ отсюда?
— Это едва ли возможно!
— Господи! почему же нѣтъ, мистеръ Уимполь?
— Потому что здѣсь нѣтъ дорогъ, нѣтъ даже тропинокъ. Такимъ образомъ всѣ люди устанутъ до такой степени, что дальнѣйшій путь для нихъ сдѣлается невозможнымъ.
Антонъ вздохнулъ, и промолчалъ. Быть можетъ, у капитана создались иные планы и это, конечно, не замедлитъ обнаружиться. Онъ видѣлъ, по крайней мѣрѣ, что солдаты принесли съ собой множество факеловъ.
Прежде всего колониста снабдили порядочнымъ платьемъ взамѣнъ лохмотьевъ, а затѣмъ капитанъ имѣлъ съ нимъ продолжительный разговоръ обо всѣхъ подробностяхъ предпріятія; въ заключеніе было рѣшено выступить въ походъ съ разсвѣтомъ, а до тѣхъ поръ хорошенько выспаться.
— Палатокъ не разбивать! — отдано было приказаніе, — ночь достаточно теплая и въ нихъ нѣтъ никакой надобности.
Затѣмъ разложили костеръ изъ зеленыхъ вѣтокъ, чтобы густымъ дымомъ разогнать тучи надоѣдливыхъ москитовъ. Каждому солдату было выдано по шерстяному одѣялу, разставлены были часовые и боцманскій свистокъ далъ сигналъ ложиться спать. Но далеко не всѣмъ удалось сомкнуть глаза въ эту ночь. Антонъ долго лежалъ, устремивъ взоры въ темныя небеса, словно подкарауливая первые проблески утренней зари.
Неподалеку отъ него расположилась небольшая кучка ссыльныхъ. Изъ нихъ, конечно, ни одинъ не заснулъ, и, вѣроятно, каждый изъ нихъ соображалъ, что бы предпринять, чтобы выбраться на волю.
Тристамъ сидѣлъ, прислонившись спиной — къ дереву; онѣ все время разспрашивалъ всѣхъ громкимъ голосомъ, но не только не добился никакого отвѣта, но никто даже не обратилъ на него ни малѣйшаго вниманія: — «Тутъ ли и находится колонія? Я желаю видѣть губернатора, сію же минуту! — кричалъ онъ. — Развѣ вы не слышите, что я говорю? Гдѣ сэръ Артуръ Филипсъ?»
Онъ съ бѣшенствомъ потрясалъ своими цѣпями и такъ шумѣлъ, что не давалъ спать никому по сосѣдству. — «Сэръ Артуръ Филиппсъ, я желаю говорить съ вами! Какое право имѣютъ ваши палачи держать меня въ оковахъ? Развѣ я ссыльный? Развѣ я приговоренъ къ каторгѣ? Чума на Англію и на всѣхъ англичанъ!»
На «Королѣ Эдуардѣ» давно уже былъ отданъ приказъ не обращать вниманія на его неистовые крики, и то же самое было подтверждено и здѣсь, на сушѣ. Сперва къ нему примѣняли дисциплинарныя наказанія, но несмотря на всю ихъ строгость, они не оказали никакого дѣйствія и отъ нихъ пришлось отказаться; съ тѣхъ поръ и было принято за правило не обращать вниманія на руготню этого безумца. Ему предоставляли кричать все, что ему угодно, и только дѣлали видъ, что не слышатъ его криковъ.
Наконецъ, весь въ поту, трясясь отъ волненія, онъ замолчалъ и обратился шопотомъ къ своему сосѣду:
— Г. Торстратенъ, послушайте же, г. Торстратенъ!
Торстратенъ наморщилъ лобъ. — «Я считаю васъ за человѣка окончательно рехнувшагося, — отвѣтилъ онъ усталымъ голосомъ. — Вы ведете себя какъ невоспитанный мальчишка и заслуживали бы и соотвѣтствующаго наказанія. Оставьте меня въ покоѣ, или я позову дежурнаго».
— Развѣ вы не хотѣли бы бѣжать, если бы къ этому представилась возможность?
— Ну, хотѣлъ бы… но причемъ тутъ ваше безсмысленное оранье?
— У каждаго своя натура, — вздохнулъ Трастамъ. — А меня такъ облегчаетъ, когда я покричу.
Онъ закутался въ свое одѣяло и, подобно остальнымъ ссыльнымъ, растянулся возлѣ костра. При этомъ онъ какъ-то незамѣтно оказался рядомъ съ голландцещъ и теперь ему было очень удобно разговаривать съ нимъ шопотомъ.
— Выслушайте меня, сэръ?
— Что вамъ нужно отъ меня? Вѣдь говорилъ я вамъ…
— Тссъ! Дѣло идетъ о нашемъ бѣгствѣ. Если я шумѣлъ и кричалъ, то это имѣло свою цѣль.
— Въ самомъ дѣлѣ?
— Вы сейчасъ оставите вашъ насмѣшливый тонъ, г. Торстратенъ. Видите ли возлѣ того дерева, подъ которымъ я сидѣлъ, тотъ большой мѣшокъ? Ну-съ, я зналъ, что въ немъ плотничьи инструменты и прорвалъ въ немъ сбоку дырку, а черезъ нее мало-по-малу добрался и до напильника.
— У васъ есть напильникъ? — поднялъ голландецъ голову.
— Ага, теперь вы заинтересовались, не правда ли? Теперь ужъ не скажете, что я заслужилъ наказаніе, какъ провинившійся школьникъ?
— Но при чемъ тутъ ваши безумные крики, я все-таки не могу понять, — пожалъ тотъ плечами.
— Это вы сейчасъ поймете. Надо же было мнѣ заглушить звяканье инструментовъ, когда я вытаскивалъ изъ нихъ напильникъ? А вотъ и онъ… у меня въ рукавѣ.
— Передайте-ка мнѣ его, — шепнулъ ему голландецъ.
— Будемъ ли дѣйствовать сообща?
— Я не могу дать вамъ безусловнаго обѣщанія.
— Какъ вы, однако, осторожны и лукавы. Но не хотите ли вы, прежде чѣмъ я передамъ вамъ напильникъ, сначала перепилить имъ мои оковы у меня подъ одѣяломъ, а я тѣмъ временемъ задамъ новый концертъ? На это понадобится немного времени.
— Повернитесь ко мнѣ такъ, чтобы подпиливать было удобно.
— Однако, вы умѣете командовать! Въ вашихъ глазахъ всѣ прочіе маленькіе люди, особенно не получившіе образованія, совсѣмъ даже и не люди, а?
— Не болтайте столько вздора, — съ сердцемъ отвернулся отъ него голландецъ. — Я вамъ, толкомъ говорю, что мнѣ нужно видѣть, какое мѣсто подпилить.
— Вотъ! — Тристамъ высунулъ руку изъ-подъ одѣяла.
Голландецъ ощупалъ кольцо и на лицѣ его выразилось удовольствіе. «Тутъ уже не стоитъ пилить, я сломлю это пальцами.»
Затѣмъ онъ засунулъ обѣ свои скованныя руки подъ одѣяло Тристама и приказалъ ему: — «Ну, начинайте вашу комедію!»
— Стоитъ ли, если караульный и безъ того отошелъ на самый конецъ нашего становища?
— Стоитъ, ибо тутъ поблизости отдыхаетъ унтеръ-офицеръ, а это такой аргусъ, который спитъ съ открытыми глазами.
— Негодяи! — заоралъ Тристамъ, бренча цѣпями, — разбойники! Гдѣ губернаторъ? Подайте мнѣ губернатора!
Голландецъ приподнялся на рукахъ и сдѣлалъ видъ, будто изо всей силы размахнулся на Тристама и далъ ему подзатыльника. — Да замолчите же, наконецъ, сэръ! — крикнулъ онъ, — если вы осмѣлитесь еще разъ разбудить меня, то я проломлю вамъ голову".
— А можетъ я вамъ проломлю? — заревѣлъ Тристамъ. — Ай, ай, не душите меня… не то…
При этомъ онъ повернулся такъ, чтобы Торстратену было поудобнѣе дѣйствовать. И пока оба негодяя громко переругивались и кричали, голландецъ сломалъ подпиленное кольцо и высвободилъ правую руку Тристаму. Молнія радости свернула въ глазахъ ссыльнаго, онъ искренно поблагодарилъ голландц и ловко сунулъ ему напильникъ подъ одѣяло.
— Теперь дождитесь пока унтеръ-офицеръ захрапитъ, — шепнулъ онъ, — и тогда дѣйствуйте. Этотъ оселъ караульный все еще болтаетъ на противоположномъ концѣ лагеря… и если онъ долго будетъ этимъ заниматься, словно старая баба съ кумушками, то мы отполземъ подъ эти деревья.
Насмѣшливая улыбка искривила губы Торстратена. — «Они тамъ занялись бесѣдой съ боченкомъ водки, — шепнулъ онъ, и надѣюсь, что мы этимъ воспользуемся…»
— Ахъ, чего бы я не далъ за глотокъ водки! — вздохнулъ Тристамъ, но не осмѣлился высказать это вслухъ, ибо во время вспомнилъ, какъ голландецъ, однажды, выразился при немъ: «Для меня пьяный человѣкъ самое противное существо».
— Дикари, впрочемъ, тоже умѣютъ приготовлять водку! — утѣшалъ онъ себя.
Между тѣмъ караульный, дѣлая свой обходъ, снова очутился возлѣ боченка и снова основательно задержался у него. Торстратенъ поднялъ голову и началъ прислушиваться, заснулъ ли унтеръ-офицеръ.
Казалось, что заснулъ: глаза закрыты.
— Пора, идемъ!
— Тише, чтобы цѣпи какъ-нибудь не звякнули!
И оба они исчезли, словно тѣни. Когда сильно подвыпившій солдатъ вернулся, то шерстяныя одѣяла лежали на своихъ мѣстахъ; онъ перечелъ головы своихъ арестантовъ и поплелся къ тому мѣсту, куда его тянуло непреодолимой силой. . . . . . . . . . . . .
Съ первыми лучами восходящаго солнца все въ лагерѣ зашевелилось. Антонъ провелъ всю ночь безъ сна, первый вскочилъ на ноги и разбудилъ своихъ товарищей. Офицеры вылѣзли изъ своихъ гамаковъ, сняли посты караульныхъ и отрядили нѣсколькихъ человѣкъ для приготовленія завтрака.
Всѣ весело задвигались, оружіе бряцало, густой дымъ повалилъ отъ костра, всюду отдавались и повторялись приказанія… когда вдругъ раздался отчаянный крикъ. «Что случилось?»
Всѣ сбѣжались, всѣ взоры обратились къ одному пункту на краю лагеря, гдѣ лежали десять одѣялъ, набитыхъ травой и камнями и изображавшихъ собой фигуры ссыльныхъ.
— Гдѣ они? — слышалось кругомъ.
Начались поиски и разспросы, потребовали къ отвѣту послѣднюю смѣну караула, но никто ничего не могъ объяснить. Всѣ десять человѣкъ арестантовъ исчезли
Капитанъ былъ очень огорченъ этимъ обстоятельствомъ. — «Стоитъ ли преслѣдовать этихъ негодяевъ? — раздумывалъ онъ вслухъ. — Право, не знаю, что и дѣлать?»
— Сэръ, — вмѣшался колонистъ, — не помышляйте о преслѣдованіи. За бѣглецами и безъ того идетъ по стопамъ страшный врагъ, который неизбѣжно ихъ погубитъ — голодная смерть.
— Развѣ имъ не удастся прокормиться дико растущими плодами?..
— Боже мой! конечно, нѣтъ. Если эти люди не могутъ питаться хворостомъ и каменьями, то они погибли.
— Мистеръ Уимполь, я думаю, вы ужъ черезчуръ возстановлены противъ этой страны и рисуете ее себѣ слишкомъ черными красками, — сказалъ Аскотъ. — Куда ни посмотришь, здѣсь всюду зелень и цвѣты, и право я нахожу, что по внѣшности это очень красивая страна.
— Можетъ быть, но она удивительно безплодна!
— Итакъ, оставимъ бѣглецовъ въ покоѣ, рѣшилъ капиталъ Ловелль, — ибо наша главная задача помочь нашимъ друзьямъ.
Услыхавъ эти слова, Антонъ вздохнулъ свободнѣе, но въ сущности онъ еще не мотъ разобраться въ своихъ ощущеніяхъ. Тристамъ снова ускользнулъ отъ. него чуть не въ самый моментъ разоблаченія его мошенничества, а вмѣстѣ съ этимъ исчезала надежда оправдать стараго Кромера и подозрѣніе въ кражѣ будетъ тяготѣть надъ нимъ всю жизнь. Но тутъ же Антону приходила въ голову и другая мысль; живъ ли даже его старикъ?
Во всякомъ случаѣ Антонъ съ удовольствіемъ смотрѣлъ на приготовленія къ выступленію. Наконецъ, завтракъ былъ съѣденъ, костры догорѣли, всѣ люди взвалили себѣ на плечи свою ношу, колонистъ взялъ своего мальчика за руку и всѣ двинулись въ доходъ.
— Мистеръ Уимполь, — сказалъ капитанъ, — неужели совершенно невозможно перейти черезъ рѣку возлѣ ея устья? Припомните-ка, нѣтъ ли тутъ гдѣ-нибудь по близости лѣса?
— Здѣсь нѣтъ ничего, кромѣ «скруба», сэръ! — отвѣтилъ Уимполь. — Непроходимая чаща колючихъ кустарниковъ, гдѣ вся почва покрыта кореньями, густо переплетающимися между собой; ни человѣкъ, ни звѣрь, не въ состояніи пробраться черезъ эту чащу, никакое дерево не можетъ расти на такой почвѣ; ни одной тропинки не проложено черезъ эту безконечную пустыню; даже туземцы обходятъ «скрубъ», такъ какъ въ этой пустынѣ имъ нечѣмъ питаться.
— И весь берегъ этой рѣки таковъ?
— Да, по крайней мѣрѣ, по ея нижнему теченію. Повыше картина измѣняется, тамъ встрѣчаются съѣдобные плоды, бродятъ ватаги туземцевъ, попадаются великолѣпные попугаи и какаду, стаи кенгуру и динго, гнѣзда большихъ туземныхъ птицъ.
— А далеко ли до этого мѣста?
— Если идти хорошенько, то мы дойдемъ до этого мѣста на третій день къ вечеру.
— Хорошо, мистеръ Уимполь, вы знаете, на какихъ условіяхъ вы приглашены мною въ проводники? Итакъ, съ Богомъ, впередъ!
Отрядъ двинулся. Дорога шла то по цвѣтистому лугу, то подъ высокими деревьями безъ вѣтеръ, а затѣмъ, когда лѣсъ кончился, потянулась каменистая пустыня, безъ всякой растительности, словно выбѣленная горячими лучами солнца. Здѣсь попадались слѣды попытокъ колонистовъ обрабатывать эту землю, остатки начатыхъ построекъ новой колоніи. Но, какъ говорилъ Уимполь, здѣсь не взошло ни одно посѣянное зерно, и обширный пустырь остался мертвымъ и безжизненнымъ; нигдѣ не было никакой тѣни.
— Держите лѣвѣе! — командовалъ Уимполь. — Антонъ, я сотни разъ проходилъ этими мѣстами вмѣстѣ съ вашимъ отцомъ.
— И нигдѣ не видали ничего, кромѣ такой же безплодной пустыни?
— На протяженіи многихъ миль мы не находили ничего другого. Поэтому, ни Кромеръ, ни я не хотѣли здѣсь сѣять, но когда наступилъ періодъ дождей, мы стали опасаться, что зерна прорастутъ въ мокрыхъ мѣшкахъ, а затѣмъ мы подверглись нападенію муравьевъ-львовъ и тогда волей неволей пришлось разбросать по землѣ всѣ наши сѣмена, но безъ всякой надежды на всходы. Ихъ, дѣйствительно, и не было.
— А что это за львы-муравьи?
— О, ужасное созданье! Въ вершокъ длиной, черные, съ острыми челюстями. Они нападаютъ даже и на людей и наносятъ имъ настоящія раны!
— Это пріятная перспектива! Вашъ скрубъ тутъ и начинается?
— О, это еще только его преддверіе, а вотъ погодите немного и вы познакомитесь съ настоящимъ австралійскимъ скрубомъ или бушемъ. Здѣсь намъ надо пройти черезъ него порядочный кусокъ, господа!
Всѣ подтянули свои мѣшки за спиной и отрядъ началъ заворачивать влѣво. Вскорѣ рѣка исчезла изъ виду и, казалось, теперь уже не осталось впереди никакихъ примѣтъ, по которымъ можно было, бы направлять путь. Кругомъ разстилалась безконечная равнина, частью покрытая цвѣтами, частью каменистая, и только вдали на горизонтѣ поднималась цѣпь совершенно голыхъ горъ съ высокими отдѣльными вершинами, уныло взиравшими на безотрадную плоскость, разстилавшуюся у ихъ подножія.
— Не это ли Голубыя горы? — спросилъ капитанъ.
— Да, сэръ. До сихъ поръ черезъ нихъ не проходилъ ни одинъ бѣлый, но туземцы говорятъ, что за ними-то и начинается настоящая пустыня. Тамъ есть пустыри величиной съ цѣлую Англію, на которыхъ не растетъ ничего, кромѣ колючаго кустарника.
— Ну, туда я бы не хотѣлъ попасть! — воскликнулъ Туила. — Вѣдь тамъ приходится вѣчно ходить въ сапогахъ.
Всѣ засмѣялись.
— Много ли туземныхъ племенъ кочуетъ въ этихъ мѣстахъ? — спросилъ Аскотъ. — Повстрѣчаемся ли мы съ ними?
— По всей вѣроятности. Всѣ здѣшніе туземцы ведутъ кочевой образъ жизни, не знаютъ никакой работы и никакихъ законовъ. Когда они поѣдятъ въ какомъ-нибудь мѣстѣ всѣ съѣдобныя коренья и всѣхъ насѣкомыхъ и червей, то перебираются на новое. Никакой движимости, посуды, у нихъ не имѣется.
— Любопытный народецъ! — воскликнулъ Аскотъ.
— О, настолько любопытный, что къ нему лучше всего близко и не подходить, или подходить за вѣтромъ…
— Слышите? — прервалъ его Антовъ. — Наши шаги отдаются по землѣ такъ, будто у насъ подъ ногами пустота.
— Мы идемъ надъ большимъ поселеніемъ вомбатовъ, — подтвердилъ Уимполь. прислушавшись. — Вѣроятно, мы скоро увидимъ это тупоумнѣйшее изъ животныхъ. Если застигнуть его среди камней, то оно такъ и застынетъ на мѣстѣ, или начнетъ уходить такъ неповоротливо и неуклюже, что его не трудно поймать руками.
— А можно ли его ѣсть? — спросилъ одинъ изъ Солдатовъ.
— На вкусъ его мясо отвратительно, сэръ!
— Смотрите, вонъ сидитъ сѣрый, довольно длинный звѣрекъ… тамъ другой… третій…
— Семья вомбатовъ, — подтвердилъ Уимполь. — Они водятся здѣсь тысячами. Одна изъ разновидностей этой породы живетъ въ норахъ по лѣсамъ.
— Надо убѣдиться, правда ли, что они не убѣгаютъ отъ человѣка!
Аскотъ подбѣжалъ къ одному изъ звѣрковъ, словно дремавшему на своемъ мѣстѣ, махалъ надъ нимъ руками, кричалъ, но все было напрасно Только когда онъ хотѣлъ схватить звѣря, то онъ неуклюже началъ уходить въ подземный ходъ, но такъ медленно в неповоротливо, словно онъ былъ смертельно раненъ. Аскотъ спокойно успѣлъ поймать его за заднюю лапу и вытащитъ снова на поверхность земли.
— Вотъ, господа! Позвольте вамъ представить одного изъ представителей здѣшняго населенія, полноправнаго гражданина этой прекрасной страны!.. Нельзя сказать, чтобы онъ былъ красивъ, но зато удивительно, какъ глупъ!
Онъ показывалъ проходившимъ солдатамъ пойманнаго звѣрка, поднявъ его кверху за шиворотъ.
— Мистеръ Вомбатъ… честь имѣю представить вамъ моихъ товарищей!..
— Придержите его, сэръ! Надо попробовать его мясо!
Но Аскотъ съ величайшимъ хладнокровіемъ сунулъ звѣря обратно въ его нору.
— Ну, это надо у меня спросить! До свиданья, мистеръ Вомбатъ, имѣю честь кланяться!
Шутки Аскота мало-по-малу развеселили людей, начались пѣсни, смѣхъ, и веселье не нарушалось даже, такими непріятными случайностями, какъ уколы кустарника. Случалось, что кто-нибудь запутывался ногами въ крѣпкихъ ліанахъ, такъ что мѣшокъ летѣлъ черезъ голову, а иногда увлекалъ за собой и самого путника, но и эти непріятности возбуждали только смѣхъ и остроты. Теперь, когда попадались пространства, покрытыя лишь камнями, то ихъ привѣтствовали восторженными криками. Около полудня отрядъ подошелъ къ небольшому лѣску и здѣсь былъ сдѣланъ привалъ. Но и здѣсь не было ничего кромѣ акацій и сосенъ каури и никакой поросли, никакихъ плодовыхъ деревьевъ.
Пить было нечего, кромѣ запасовъ воды въ походныхъ фляжкахъ; нигдѣ кругомъ не было ни одного ключа, ни одного ручья, такъ что въ ближайшемъ будущемъ предстояло переносить полный недостатокъ воды. Дѣйствительно, что за ужасная страна, эта Австралія! Послѣ непродолжительнаго отдыха отрядъ двинулся дальше въ довольно таки угрюмомъ настроеніи.
ГЛАВА XX.
правитьТолько къ вечеру второго дня пути мѣстность начала измѣняться къ лучшему. Показались высокія деревья, а за ними обширное пространство, покрытое зеленью. Что это? Трава вышиной въ ростъ человѣка? Издали, по крайней мѣрѣ, такъ казалось.
— Такъ оно и на самомъ дѣлѣ, — подтвердилъ Уимполь. — Туземцы и называютъ эту траву — травой кенгуру.
— Намъ придется идти черезъ нее? — спросилъ капитанъ съ нѣкоторымъ сомнѣніемъ.
— Да, но тутъ будетъ довольно широкая тропа, вытоптанная животными и туземцами. Черезъ лугъ протекаетъ прекрасный свѣтлый ручей, имѣющій нѣсколько рукавовъ.
— А, такъ мы наполнимъ въ немъ всѣ наши фляги!
— Можемъ даже и выкупаться.
Скоро отрядъ вступилъ на лугъ, обдавшій путниковъ свѣжестью и благоуханіемъ. Трава оказалась даже выше человѣческаго роста и вѣтеръ тихо шумѣлъ въ ней. Мѣстами по лугу были разбросаны группы высокихъ деревьевъ, попадались также деревья, покрытыя цвѣтами и окутанныя вьющимися растеніями. Мѣстность становилась дѣйствительно красивой.
Опушка дальнихъ лѣсовъ виднѣлась все яснѣе, въ травѣ водилось безчисленное множество всякаго рода птицъ, а скоро справа отъ тропинки послышалось журчаніе ручья. Воды въ немъ казалось не болѣе, какъ на два фута, но она была замѣчательно чиста и прозрачна: оба берега его были покрыты сплошь незабудками и ручей манилъ путниковъ утолить въ немъ жажду и отдохнуть на мягкой травѣ его береговъ.
Прошла еще ночь и на слѣдующее утро, около полудня, передъ отрядомъ открылась необозримая совершенно ровная низменность довольно страннаго вида. Съ перваго взгляда казалось, что она покрыта различными безцвѣтковыми растеніями, обломками скалъ въ перемежку съ болотистыми мѣстами, но затѣмъ по мѣрѣ приближенія обнаруживалось, что здѣсь больше всего воды, блестѣвшей всюду изъ-подъ камышей и крупныхъ листьевъ. Мѣстами вода лѣниво катилась черезъ плоско отшлифованные камни между довольно крутыми и обрывистыми берегами, мѣстами она застаивалась, образуя нѣчто въ родѣ озеръ, поросшихъ травой и камышами. Въ общемъ все это дикое пространство было непроходимо, и дѣйствительно тутъ никогда не было ноги человѣческой, никогда не было произведено никакихъ изслѣдованій. Это была невѣдомая пустыня среди луговъ, которую оживляли только сотни крупныхъ и мелкихъ звѣрей.
На голыхъ верхушкахъ обломковъ утесовъ стояли долговязыя цапли; по временамъ которая-нибудь внезапно запускала въ воду свой длинный клювъ и вытаскивала его обратно съ добычей, въ видѣ бьющагося извивающагося угря; кое-гдѣ по серебристой поверхности озерка проплывала, не торопясь, красивая семья черныхъ лебедей, гордо поднимавшихъ свои головки съ пурпурно-красными клювами. Спереди безшумно плыли старшіе, а за ними также безшумно подвигалась вся стая подростковъ.
Среди стай утокъ, отличавшихся самымъ пестрымъ опереніемъ, выдѣлялись крупные сѣрые гуси, неуклюжіе бѣлые пеликаны, эти сказочныя птицы съ безобразнымъ клювомъ. Общее мирное настроеніе не нарушалось здѣсь ни однимъ хищникомъ, выстрѣлъ охотника никогда еще не раздавался въ этой глуши. Все это пернатое населеніе болотистой рѣки, плескалось, крякало, ныряло и плавало, постоянно воюя между собой и ссорясь изъ-за добычи, какъ и весь животный міръ находится въ вѣчной взаимной распрѣ, но до сихъ поръ еще не вѣдало общаго врага, человѣка, который ради своихъ нуждъ преслѣдуетъ и истребляетъ живыя существа всѣхъ видовъ, начиная отъ мельчайшихъ и безобиднѣйшихъ.
— Здѣсь-то намъ и придется переправляться? — спросилъ капитанъ.
— Нѣтъ, еще дальше вверхъ по рѣкѣ, гдѣ будетъ лѣсъ погуще, иначе намъ не хватитъ строительнаго матеріала.
— Значитъ, еще черезъ ночь! Завтра мы достигнемъ той темной полосы. Должно быть въ томъ лѣсу деревья исполинскихъ размѣровъ?
— Выше этихъ деревьевъ нѣтъ нигдѣ на свѣтѣ. Но словамъ туземцевъ, нѣкоторые стволы достигаютъ высоты 400 футовъ.
— Впередъ, впередъ! Я не успокоюсь, пока вокругъ меня не начнется стукъ топоровъ нашихъ плотниковъ.
— Но каковъ противоположный берегъ этого болота? — спросилъ лейтенантъ.
— Объ этомъ, право, не могу вамъ ничего сообщить, — отвѣтилъ, пожимая плечами, Уимподь. — Вѣдь мнѣ не пришлось вмѣстѣ со всѣми другими поселенцами пройти отсюда до порта Джексона.
Отрядъ шелъ, не останавливаясь. Солдаты срывали большіе листы и отмахивались ими отъ москитовъ, хотя на мѣсто каждой прогнанной стаи налетали десятки новыхъ. Иногда въ воздухѣ даже темнѣло, такое множество ихъ налетало. Въ этотъ день изъ-за москитовъ остановились на ночлегъ нѣсколько раньше обыкновеннаго и тотчасъ же развели гигантскій костеръ. Всѣ люди въ высшей степени нуждались въ отдыхѣ послѣ труднаго перехода по густой травѣ, хотя нѣкоторые изъ нихъ еще не торопились немедленно растянуться у костра на покой. Эти наиболѣе неугомонные и сильные путешественники составили изъ себя небольшую компанію охотниковъ, собиравшуюся съ разрѣшенія капитана Ловелля на охоту. Разрѣшеніе это было дано, ибо, съ одной стороны, отрядъ нуждался въ свѣжемъ мясѣ, а съ другой стороны, охота въ этой мѣстности казалась совершенно безопасной.
Само собой разумѣется, что тутъ были, всѣ наши старые пріятели: Мульгравъ, Фитцгеральдъ, Антонъ, Аскотъ и Туила, и къ нимъ присоединился еще вмѣстѣ съ другими любителями Уимполь, въ качествѣ проводника. Также само собой разумѣется, что нашъ другъ Антонъ не разъ задалъ себѣ мысленно вопросъ, пристойно ли ему развлекаться охотой въ то время, какъ его отецъ, находящійся, быть можетъ, въ разстояніи какихъ-нибудь нѣсколькихъ миль отсюда, терпитъ всѣ бѣдствія осады? Наконецъ, онъ успокоилъ себя мыслью, что постоянное нытье только увеличиваетъ всякое горе, но никогда не измѣняетъ никакого положенія вещей къ лучшему, и рѣшилъ отправиться вмѣстѣ съ друзьями за добычей и по возможности хоть на время охоты стряхнуть съ себя вѣчное безпокойство за участь отца.
Все кругомъ манило насладиться прекрасной звѣздной ночью: чудный пріятный воздухъ, яркій блескъ луны, благоуханіе мокрой отъ росы травы, разнообразные голоса животныхъ, прятавшихся въ ней, — и наши охотники весело пробирались по лугу, стараясь отыскать гдѣ-нибудь тропинку, вытоптанную стадами кенгуру, и по ней добраться до того мѣста, гдѣ происходятъ ихъ ночныя сборища.
Въ травѣ такъ и шмыгали проворные звѣрьки, сумчатыя крысы и другіе маленькіе грызуны, съ шипѣніемъ скользили потревоженныя черныя змѣи, достигавшія метра длиной; большія птицы взлетали, большей частью, не раньше, какъ охотники почти натыкались на ихъ гнѣзда, и вообще всѣ животныя здѣсь доказывали всѣмъ своимъ поведеніемъ, что они совершенно незнакомы съ человѣкомъ и его пріемами охоты, такъ какъ сплошь и рядомъ они разбѣгались не прежде, чѣмъ ихъ можно было переловить прямо руками.
— Вотъ и тропа, — сказалъ Уимполь, указывая на узкую дорожку примятой травы. — — Здѣсь надо будетъ идти гуськомъ.
— Можетъ быть эти животныя такъ же неповоротливы, какъ вомбатъ?
— Ну, нѣтъ! Напротивъ, они необыкновенно чутки и пугливы! За ними лучше всего охотиться съ гончими.
— Попытаемся какъ-нибудь обойтись безъ собакъ и загонщиковъ. Но во всякомъ случаѣ теперь нужно идти осторожнѣе и не разговаривать.
Спустя минутъ десять охотники выбрались на открытое, лишенное растительности мѣсто, гдѣ каменистая почва, вѣроятно, служила нѣкогда дномъ пересохшаго озерка или протока. Интересное зрѣлище открылось здѣсь передъ глазами европейцевъ.
Сотни, а можетъ быть и того болѣе, огромныхъ кенгуру сидѣли, лежали и прыгали во всевозможныхъ положеніяхъ; казалось, что цѣлое племя этихъ странныхъ животныхъ выбралось сюда со всѣми чадами и домочадцами отдохнуть послѣ жаркаго дня въ веселомъ пикникѣ. Подростающее поколѣніе, котораго было безчисленное множество, выглядывало изъ сумокъ на животѣ самокъ, иногда неловко протягивая переднія лапки, словно желая схватить поспѣшно пробѣгающихъ мимо старшихъ братишекъ или сестренокъ, причемъ мать каждый разъ заботливо и нѣжно запихивала обратно въ сумку дѣтеныша, который долженъ былъ оставаться въ этомъ убѣжищѣ до тѣхъ поръ, пока всѣ члены его тѣла не окрѣпнутъ достаточно для предстоящей каждому животному борьбы за существованіе.
Подростки-кенгуру бѣгали взапуски и прыгали на плотно утоптанномъ пескѣ площадки, устраивали между собой примѣрные поединки, а можетъ быть и пляски, между тѣмъ какъ старшіе спокойно сидѣли на своихъ толстыхъ хвостахъ и посматривали на веселящуюся молодежь, лишь изрѣдка пощипывая травку.
Но какой мирной и благодушной ни представлялась зта картина семейной жизни кенгуру, и у нея была своя оборотная сторона. И среди этихъ обитателей пустыни встрѣчаются, очевидно, различія во мнѣніяхъ, ревность, взаимная ненависть, и каши охотники не замедлили убѣдиться въ этомъ собственными глазами. Два старыхъ огромныхъ самца особенно привлекли ихъ вниманіе.
— Смотрите, сейчасъ начнется единоборство! — шепнулъ Уимполь.
— Они будутъ стараться схватить другъ-друга за горло?
— Нѣтъ, нѣтъ, смотрите только, вотъ ужъ и начинается.
Одинъ изъ этихъ борцовъ въ этотъ моментъ началъ — съ гнѣвнымъ видомъ огромными скачками приближаться къ своему противнику, который въ свою очередь тоже поспѣшилъ къ нему навстрѣчу. Затѣмъ они начали кружиться другъ возлѣ друга и это движеніе становилось все быстрѣе и быстрѣе; животныя при этомъ издавали звуки, похожіе не то на ворчаніе, не то на блеяніе, а круги, которые они описывали, становились все меньше, до тѣхъ поръ, пока противники могли уже достать одинъ другого передними лапами: съ этого момента они начали дѣлать попытки ухватить другъ-друга за шею и привлечь къ себѣ. Вскорѣ это и удалось обоимъ и теперь оба борца крѣпко сжимали одинъ другого въ своихъ объятіяхъ, сидя каждый на своемъ хвостѣ, словно на тумбѣ или на подставкѣ.
— Неужели они будутъ бороться сидя? — шепнулъ Аскотъ. — Это совершенно новый для меня пріемъ борьбы!
— А какъ они тискаютъ-то другъ-друга!
— Тссъ! Не забывайте, что они очень чутки!
Теперь старики начали угощать другъ-друга оглушительными оплеухами; ударъ за ударомъ обрушивался на голову каждаго изъ нихъ, такъ какъ каждый при этомъ крѣпко держалъ своего противника другой лапой. За каждой затрещиной слѣдовалъ отрывистый крикъ, ни одинъ ударъ не попадалъ мимо, и звукъ плюхъ такъ и раздавался въ воздухѣ.
Молодые люди едва удерживались отъ смѣха при видѣ этой шутовской сцены, не имѣвшей до сихъ поръ никакого серьезнаго результата. Борцы, однако, начали наконецъ взмахивать правой задней лапой, вооруженной крѣпкими острыми когтями, которыми каждый старался нанести рану своему противнику, увертывавшемуся отъ этого удара ловкимъ перескакиваніемъ въ сторону, но въ заключеніе одному изъ нихъ удалось таки нанести ударъ, рѣшившій участь всего боя.
Острые когти одного изъ борцовъ, какъ ножомъ, вспороли животъ другому и побѣжденное громадное животное, обливаясь потоками крови, съ громкимъ ревомъ опрокинулось на спину, очевидно, въ смертельныхъ корчахъ.
Побѣдитель обнюхалъ и ощупалъ его, громко заблеялъ и направился къ прочимъ своимъ согражданамъ, невозмутимо наблюдавшимъ за ходомъ единоборства и словно застывшимъ въ своихъ позахъ. Переходя отъ одной группы къ другой, старый самецъ словно дѣлился съ ними своимъ торжествомъ и успѣхомъ и принималъ отъ нихъ соотвѣтствующія поздравленія.
— Не проучить ли мнѣ его? — шепнулъ Аскотъ, сжимая стволъ своего ружья.
— Мясо его чрезвычайно жестко, повѣрьте мнѣ.
— Что за бѣда! Вы можете цѣлиться въ молодыхъ!
Винтовки уже поднялись и спустя немного секундъ раздалось бы съ полдюжины выстрѣловъ, если бы на сцену не выступило новое дѣйствующее лицо. Огромнымъ прыжкомъ изъ травы выскочило крупное четвероногое животное и очутившись въ самомъ центрѣ сборища, крѣпко вцѣпилось въ спину одного изъ подростковъ, запустивъ ему въ то же время въ голову свои острые зубы.
— Что это за звѣрь? — воскликнули всѣ охотники въ одинъ голосъ.
— Собака!!
— Динго!.. Это здѣшній волкъ!
— Стрѣляйте его, стрѣляйте!
Шесть выстрѣловъ грянуло и такъ какъ всѣ цѣлились въ этого невиданнаго хищника съ шерстью нашей овчарки, то кромѣ него былъ убитъ, и то случайно, только одинъ кенгуру. Но пока охотники торопливо вновь заряжали свои ружья, среди испуганныхъ животныхъ стала разыгрываться сцена, которая съ минуты на минуту становилась все болѣе странной.
Животныя не спѣшили укрыться въ густую траву, высокой стѣной окружавшую мѣсто дѣйствія, не бѣгали, потерявши голову, взадъ и впередъ, или куда глаза глядятъ, но вели себя, какъ люди, обезумѣвшіе отъ страха, ведутъ себя при землетрясеніяхъ, ми пожарахъ. Они кричали, жались другъ жъ другу, какъ-то безцѣльно хватались одинъ за другого и снова отпускали, бросались на землю ничкомъ; многіе такъ и оставались лежать, дрожа всѣмъ тѣломъ, словно ожидая каждую секунду смертельнаго удара, или уже получивъ его.
Были и такіе, которые такъ и остались сидѣть на хвостѣ и только качали головами и жалобно блеяли. Страхъ свелъ ихъ съ ума въ истинномъ смыслѣ этого слова.
Всѣ дѣтеныши, даже болѣе взрослые, попрыгали въ сумки своихъ матокъ и съ любопытствомъ посматривали оттуда, дѣлая большія глаза, на все происходившее невиданное зрѣлище. Повидимому, они считали себя въ этомъ убѣжищѣ въ полной безопасности.
Но вслѣдъ за первымъ динго появился второй, который тоже вцѣпился своими острыми зубами въ перваго подвернувшагося ему кенгуру и потащилъ было его, когда посланная ему въ догонку пуля уложила и его рядомъ съ его добычей. Теперь на площадкѣ лежало уже шесть убитыхъ кенгуру, и два динго. Пора было подобрать добычу и вернуться въ лагерь.
— Жаркое изъ кенгуру! — воскликнулъ Аскотъ. — Надѣюсь, что это вкуснѣе, чѣмъ жареная на вертелѣ акула, иначе, я отказываюсь отъ угощенія.
— Не бѣда, намъ больше останется.
Всѣ вышли на залитую кровью площадку, между тѣмъ какъ остальныя кенгуру уже опомнились настолько, чтобы обратиться въ поспѣшное бѣгство. Огромными скачками они неслись по высокой травѣ. Динго лежали растянувшись и казались окончательно мертвыми.
— Ну, эти, кажется, готовы! — замѣтилъ Мульгравъ.
— А все-таки будьте осторожны, сэръ! — предостерегъ его Уимполь. — Это лукавыя бестіи; они умѣютъ притворяться мертвыми, чтобы избѣгнуть дальнѣйшихъ ударовъ со стороны врага. А живучи они, какъ кошки.
— Но что же они могутъ намъ сдѣлать? — воскликнулъ Аскотъ. — Вѣдь съ такой собаченкой не трудно справиться и голыми руками.
Съ этими словами онъ перевертывалъ прикладомъ ружья болѣе крупную изъ дикихъ собакъ съ одного бока на другой, приговаривая:
— Ну-ка, любезный, признавайся: живъ ли ты, или уже сдохъ?
Динго не шевелился. Лапы его, покрытыя длинной шерстью, были вытянуты, какъ палки, глаза закрыты, уши повисли.
— Онъ убитъ, — рѣшилъ Аскотъ, — его безопасно можно трогать.
— Но для чего же? — воскликнулъ Актонъ. — Оставь его въ покоѣ.
— Я хочу разсмотрѣть хорошенько, какая у него тупорылая морда…
— Берегитесь, сударь… динго страшно коваренъ!
— Не бѣда… этотъ, по крайней мѣрѣ, ужъ не дышетъ.
Аскотъ нагнулся къ окровавленному разстрѣлянному животному, на тѣлѣ котораго видно было нѣсколько ранъ, но едва лишь прикоснулся рукой къ его мордѣ, какъ динго яростно хватилъ его зубами, причемъ глаза его раскрылись и изъ груди вырвался хриплый ревъ. Всѣ четыре лапы его задвигались, животное поднялось на ноги и словно готовилось къ прыжку.
Но въ тотъ же моментъ Томасъ Мульгравъ разможжилъ ему черепъ сильнымъ ударомъ приклада и этимъ прекратилъ всѣ дальнѣйшія попытки лукаваго животнаго. Оно упало безжизненной массой и болѣе уже не двигалось.
— Очень больно вамъ, сэръ? — воскликнулъ унтеръ-офицеръ.
Вся рука Аскота была въ крови.
— Больно-то больно, — сознался непослушный юноша, — но кости, кажется, цѣлы.
— Дайте я взгляну, я знаю въ этомъ толкъ.
Онъ раздвинулъ края раны и осмотрѣлъ ея дно. Аскота стиснулъ зубы отъ боли.
— Достаньте-ка свѣжей воды, --распорядился Мульгравъ.
Къ счастью неподалеку нашелся рукавъ ручья и рану удалось хорошенько промыть.
— Ничего! — рѣшилъ Мульгравъ, — надо бы еще перевязать рану.
— Предоставьте это мнѣ, — вмѣшался Туила, — мнѣ только нужно было сперва отыскать здѣсь одну цѣлебную траву, а то я уже сдѣлалъ бы перевязку.
— Туила! — воскликнулъ Антонъ. — Отчего у тебя щеки такъ раздулись?
Вмѣсто отвѣта дикарь, выплюнулъ изо рта на ладонь какую-то зеленую жвачку, выжалъ ее и слѣпилъ изъ нея нѣчто въ родѣ лепешки, которой и прикрылъ рану Антона.
— Это драгоцѣнная травка, — сказалъ Туила, — очень драгоцѣнная. Боль мигомъ пройдетъ отъ нея.
Затѣмъ онъ нарвалъ крупныхъ плотныхъ листьевъ и завернулъ въ нихъ руку раненаго, укрѣпивъ всю повязку лыкомъ такъ ловко, что въ общемъ его искусству позавидовалъ; любой санитаръ. Дѣйствительно, уже спустя нѣсколько мгновеній Аскотъ заявилъ, что боль прекратилась.
— Туила! — воскликнулъ онъ, — надо тебя сдѣлать главнымъ медицинскимъ инспекторомъ новой колоніи… обѣщаю тебѣ похлопотать объ этомъ!
— Нѣтъ, — отвѣтилъ тотъ, — я хочу быть эко… эко… какъ бишь ты это называешь, Антонъ?
— Экономомъ! — подсказалъ Антонъ. — Колонистомъ и сельскимъ хозяиномъ? Вотъ это настоящее наше съ тобой призваніе!
— Ура! — закричалъ Аскотъ.
Всѣ расхохотались этимъ шуткамъ и продолжали острить въ томъ же направленіи, когда вдругъ кто-то изъ охотниковъ воскликнулъ:
— Стой! А гдѣ же второй динго?
Тутъ только замѣтили, что отъ животнаго, которое сочли убитымъ, и слѣдъ простылъ. Хитрый звѣрь воспользовался суматохой, вызванной раной Аскота, и незамѣтно ускользнулъ въ траву.
— Вотъ его слѣды! — воскликнулъ Туила.
На твердомъ грунтѣ площадки трудно было замѣтить что-либо похожее на слѣдъ, если бы не крупныя капли крови, которыя оставляло по себѣ раненое животное. По ту сторону ручья стояло нѣсколько высокихъ деревьевъ и именно туда направлялись кровавые слѣды звѣря.
Охотничьи страсти разгорѣлись, да и хотѣлось наказать лукавую собаченку, а потому вся компанія перешла рѣчку въ бродъ и направилась къ чащѣ, въ которой предполагалось логовище хищника.
Деревья оказались такого исполинскаго роста, какого никто изъ нашихъ друзей никогда невйдывалъ. Все это были камедныя деревья, въ 15—16 футовъ въ обхватѣ, настоящіе колоссы; въ дуплѣ такого дерева, если бы оно со временемъ стало прогнивать, легко могло бы помѣститься много людей. Подъ ихъ широко раскинувшимися вѣтвями было темно, лунный свѣтъ не проникалъ черезъ ихъ густую листву, но въ этихъ потемкахъ чувствовалось присутствіе множества живыхъ существъ. При приближеніи людей тамъ что-то закопошилось, начало шмыгать, перелетать и перепрыгивать съ вѣтки на вѣтку.
«Кукъ! Кукъ!»
Крикъ этотъ шелъ какъ бы съ верхушки дерева. Воѣ его слышали.
«Кукъ! Кукъ!»
Звуки эти походили нѣсколько на кудахтанье насѣдки, сзывающей свой разбѣжавшійся выводокъ.
— Что это за животное кричитъ, не знаете ли вы, мистеръ Уимполь?
— Понятія не имѣю, — отвѣтилъ колонистъ. — Можетъ быть какой-нибудь сигналъ тревоги?
— Этого я не думаю. Но во всякомъ случаѣ это не птичій голосъ.
Они долго прислушивались къ этимъ страннымъ звукамъ. Легкій вѣтерокъ шумѣлъ верхушками деревъ, по временамъ казалось, что какое-то тѣло перепрыгиваетъ на верху дерева съ вѣтки на вѣтку, но не такъ, какъ порхающая птица, а увѣсисто, прыжками. Звукъ слышался все ниже и ниже, и теперь казалось, что онъ происходитъ непосредственно возлѣ самыхъ охотниковъ.
«Кукъ! Кукъ!»
— Не будь у меня больной руки, — воскликнулъ Аскотъ, — я бы живо взобрался на дерево къ этому звѣрю.
Шорохъ и трескъ въ листвѣ показали, что неизвѣстное животное поспѣшно обратилось въ бѣгство. Крикъ его раздался теперь уже издали и, на него откликнулось еще нѣсколько такихъ же голосовъ, какъ бы поддразнивавшихъ затронутое любопытство охотниковъ:
«Кукъ! Кукъ!»
— Это раздалось вотъ тутъ, возлѣ меня! — Нѣтъ, гораздо выше, надъ моей головой!
— Полѣзу-ка я на дерево, — воскликнулъ одинъ солдатъ, — надо же узнать, кто это такъ кричитъ!
— А если онъ кусается не хуже динго!
— Не важность. Врядъ ли крупное четвероногое животное можетъ забираться такъ высоко на дерево!
Онъ обхватилъ обѣими руками стволъ дерева и началъ карабкаться на него. Но едва онъ достигнулъ нижней вѣтви дерева и хотѣлъ утвердиться на немъ, такъ громко вскрикнулъ и поспѣшно, скорѣе скатился, чѣмъ спустился внизъ.
— Ухъ, тамъ кто-то мазнулъ мнѣ рукой по лицу! — объяснилъ онъ.
Всѣ расхохотались.
— Да, кто же тамъ, Джимми? Птица?.. Бѣлка?..
— Нѣтъ, нѣтъ, я вамъ говорю: у него настоящая рука!
— Что же тутъ страшнаго, Джимми? Полѣзай снова!
— Ни за что!
— Ну, такъ я полѣзу въ такомъ случаѣ, — сказалъ унтеръ-офицеръ. — У кого въ жизни бывало столько приключеній, какъ у меня, тотъ не очень-то, побоится какой-нибудь безобидной птицы или чего-либо въ этомъ родѣ.
— Джимми, ну, какъ тебѣ не стыдно?
Но солдатъ усердно теръ себѣ лицо платкомъ и не хотѣлъ и слушать никакихъ резоновъ.
— Тамъ сидитъ привидѣніе, — говорилъ онъ съ сердцемъ, — а если оно кричало «кукъ! кукъ!», то только чтобы заманить къ себѣ простодушнаго человѣка.
— Ну, такъ ты долженъ радоваться, что чуть не свалился съ дерева, а то, чего добраго, привидѣніе придушило бы тебя.
Съ этими словами унтеръ-офицеръ съ ловкостью юноши полѣзъ на дерево.
— А ты, Джимми, — проговорилъ онъ, — отходи подальше, я сейчасъ буду на той вѣткѣ, гдѣ сидитъ твое привидѣніе! Если я сброшу его тебѣ на голову!..
Онъ не успѣлъ договорить, ибо его предположеніе немедленно же осуществилось. Хотя никакого привидѣнія онъ и не сбросилъ съ дерева, но на головы охотниковъ посыпалось такое множество невѣдомыхъ существъ, что даже самый храбрый изъ нихъ невольно испугался.
— Царь Небесный, — въ отчаяніи завопилъ Джимми, — оно у меня на головѣ, оно вцѣпилось въ меня!.. Я погибъ… Спасите!..
Онъ прыгалъ на мѣстѣ, вертѣлся и вопилъ, какъ умалишенный,
— Привидѣніе!.. Привидѣніе!.. У него когти!..
«Кукъ! Кукъ!»
Теперь этотъ крикъ раздался тутъ же, и вслѣдъ за нимъ посреди охотниковъ очутилось красивое гибкое животное, отъ двухъ до трехъ футовъ длиной, съ лисьей мордочкой и пушистымъ хвостомъ. Звѣрь этотъ подхватилъ одно изъ невѣдомыхъ животныхъ, свалившихся съ дерева, и съ такой же быстротой, съ какой появился, скрылся вмѣстѣ съ своей добычей въ густой листвѣ дерева. Все это произошло такъ быстро, что о преслѣдованіи его нечего было и думать.
И съ такой же быстротой, хлопая крыльями, разлетѣлись по всѣмъ направленіямъ также и невѣдомыя животныя, упавшія съ дерева; изъ нихъ на лицо оказалось теперь лишь одно, которое запуталось въ густыхъ волосахъ Джимми и жалобнымъ свистомъ ясно обнаруживало свой страхъ.
Оно никакъ не могло высвободиться изъ этого неожиданнаго капкана, и выбиваясь, постоянно прикасалось своей летательной перепонкой ко лбу Джимми, а отъ этого бѣдный малый кричалъ, какъ изступленный. Наконецъ онъ бросился ничкомъ на землю и отъ страха бился руками и ногами.
— Да снимите же съ меня этого чорта!.. Ай!.. Ай!.. Господи, чѣмъ я провинился!..
Унтеръ-офицеръ, ничего не понимая въ его испугѣ, началъ трясти его за плечи. — Да что ты съ ума сошелъ что ли, Джимми?
— Онъ у меня на головѣ! На головѣ!..
Мульгравъ ощупалъ его голову и тотчасъ же снялъ съ нея животное, все дрожавшее отъ страха, не безъ труда высвободивъ его изъ густой шапки волосъ бѣднаго Джимми.
— Летучая мышь! — воскликнулъ онъ, когда вынесъ на лунный свѣтъ пойманное животное. — Не болѣе, какъ летучая мышь!
— Такъ эта-то рука и погладила тебя по лицу, Джимми?
— Вотъ такъ привидѣніе!
Солдатъ, задыхаясь отъ волненія и бѣшенства, всталъ на ноги.
— Сами-то вы хороши! — воскликнулъ онъ. — Развѣ я не слыхалъ, какъ многіе изъ васъ закричали отъ страха!
— Это было эхо твоего вопля, Джимми!
«Кукъ! Кукъ!»
«Кукъ! Кукъ! Кукъ! Ррръ!.. Ррръ!..»
Съ дерева повалились листья и сухіе сучья; по характеру возни, начавшейся въ листвѣ. верхушекъ, можно было предположить, что тамъ шла драка изъ-за добычи между двумя разъяренными противниками, потомъ опять послышались прыжки съ вѣтки на вѣтку и снова все затихло, Мульгравъ отпустилъ пойманную летучую мышь и она улетѣла стрѣлой.
— Меня коснулось довольно тяжелое тѣло, — сказалъ лейтенантъ. — Что это за хищникъ, поселившійся здѣсь на вершинѣ дерева?
— Навѣрное тоже изъ породы сумчатыхъ, — замѣтилъ Уимполь. — Я никогда не видалъ здѣсь дикихъ кошекъ, или рысей.
— А о нашемъ пріятелѣ динго мы и забыли? — напомнилъ Антонъ.
— Слѣды крови идутъ къ тому дереву, что стоитъ тамъ совершенно отдѣльно. — Я прослѣдилъ ихъ.
— У тебя глаза какъ у кошки, Туила!
Туземецъ нагнулся и указалъ на темное пятно, котораго не замѣтилъ никто изъ бѣлыхъ. — Вотъ здѣсь проходилъ динго, — объяснилъ онъ.
Всѣ послѣдовали за нимъ къ стоявшему отдѣльно дереву. Его странно расположенные корни тотчасъ же привлекли къ себѣ все вниманіе охотниковъ. Они шли отъ дерева лучами во всѣ стороны и отъ нихъ отходили вертикальные отростки, достигавшіе полметра высоты и затѣмъ загибавшіеся волнообразно и ложившіеся на землю краями.
— Здѣсь и логовище динго, — увѣрялъ Туила,
— Подъ этими странными корнями?
— Ну, конечно. Дикія собаки, всегда живутъ въ такихъ мѣстахъ.
Кто-то зажегъ сѣрный фитилъ и освѣтилъ землю вокругъ дерева. Въ одномъ мѣстѣ два сосѣдніе корня расходились и образовали входъ; земля въ этомъ мѣстѣ была въ крови, къ самымъ корнямъ тоже прилипли окровавленные волосы. Не оставалось сомнѣній, что тутъ и есть входъ въ логовище динго.
— Жаль что у насъ нѣтъ гончей собаки, — замѣтилъ лейтенантъ, — вѣдь нора навѣрное здѣсь.
Уимполь подошелъ съ своимъ топоромъ, съ которымъ онъ, какъ казалось, никогда не разставался.
— Остается только подрубить корни, — сказалъ онъ, — но это очень не легко.
— Мнѣ хотѣлось бы только знать, живъ ли еще этотъ гнусный звѣрь.
— По правдѣ сказать, — подхватилъ Аскотъ, — и меня это интересуетъ.
Тотчасъ же появился и второй топоръ и работа закипѣла.
Логовище скоро было вскрыто. Въ деревѣ, прогнившемъ внутри, оказалось дупло и здѣсь работа дошла легче, осколки и пыль такъ и летѣли во всѣ стороны.
— Въ дуплѣ все тихо, — сказалъ Уимполь, бросивъ рубить и прислушиваясь. — Можетъ быть мы трудились понапрасну?
— Нѣтъ, нѣтъ, — увѣрялъ Туила, — динго здѣсь.
— Въ такомъ случаѣ пошаримъ въ дуплѣ!
Онъ отломилъ довольно длинную вѣтку и началъ тыкать ею въ дупло и въ подземный ходъ, открывавшійся въ немъ.
— Тамъ что-то мягкое, живое, — сказалъ онъ радостно. — Постой же, мой милый, я тебя таки выгоню оттуда.
Не успѣлъ онъ произнести эти слова, какъ изъ норы выскочилъ прямо на него разъяренный динго. Онъ съ бѣшенствомъ схватился за руку колониста, но клыки его были не въ силахъ прорвать крѣпкую кожаную ткань куртки, а выстрѣлъ изъ пистолета въ упоръ въ голову звѣря положилъ конецъ его злобѣ. Но и въ предсмертныхъ судорогахъ онъ такъ крѣпко держалъ въ зубахъ руку колониста, что пришлось раздвинуть челюсти клиномъ, чтобы высвободить ее.
Въ норѣ слышался визгъ, лай и сопѣнье щенковъ динго, но было уже черезчуръ поздно для того, чтобы продолжать охоту, рубить корни дерева и т. д. Надо было подумать о возвращенія въ лагерь.
Луна все еще ярко сіяла на небѣ. При свѣтѣ ея выпотрошили и освѣжевали убитыхъ кенгуру, всѣ несъѣдобныя части выбросили, а остальное мясо — уложили на носилки, сдѣланныя изъ двухъ большихъ вѣтокъ.
— Однако, наши товарищи, повидимому, разложили еще и второй костеръ, — замѣтилъ Антонъ, — Какъ онъ ярко горитъ!
— Да, но чуть ли они не перемѣнили мѣсто? Костеръ разложенъ какъ будто значительно лѣвѣе?
— А вонъ и третій огонекъ!
— Странно! Что за причина?
Они невольно прибавили шаги, хотя не могли допустить и мысли, чтобы ихъ спутники подвергались какой-либо опасности. Въ такомъ случаѣ были бы слышны ихъ выстрѣлы, можетъ быть послали бы вслѣдъ за охотниками гонцовъ.
— Галло! — крикнулъ Аскотъ изо всѣхъ силъ. — Галло, все ли у васъ благополучно?
— Ахъ! — раздался отвѣтъ. — Вотъ и вы, наконецъ!
— Развѣ вы заждались?
— Еще бы! Мы находимся въ осадѣ!
Но въ этихъ словахъ слышалась насмѣшка, высказанная скорѣе съ сердцемъ, нежели жалобно, такъ что охотники только навострили уши, но не испугались.
— Кто васъ осадилъ? — спросили они.
— Тысячи, милліоны муравьевъ-львовъ… они уничтожили всѣ наши запасы и уже нападаютъ и на насъ.
— Муравьи-львы! — съ ужасомъ повторилъ Уимполь, на этотъ разъ испугавшись не на шутку. — Это плохо, эти гадины опаснѣе тигра!
— О-го, сэръ!
— Да ужъ я вамъ говорю! Тигра можно убить, а что вы подѣлаете съ милліонами муравьевъ? Съ ними нѣтъ возможности справиться.
Съ этими словами они подошли къ лагернымъ кострамъ, возлѣ которыхъ ихъ встрѣтилъ крикъ товарищей: «Стойте!»
— Вы принесли съ собой дичи?
— Шесть взрослыхъ кенгуру!
— Въ такомъ случаѣ, ради Бога, держитесь подальше отъ муравьевъ, или прежде сложите мясо въ такое мѣсто, куда они не могли бы добраться.
— Слышите? — вставилъ колонистъ.
— Такъ самое лучшее воспользоваться ручьемъ, — воскликнулъ Антонъ. — Здѣсь мелко, наберемъ большихъ камней и наложимъ ихъ одинъ на другой.
— О, — подхватилъ кто-то изъ солдатовъ, — это сдѣлать не трудно, въ ручьѣ я видѣлъ на днѣ много большихъ плоскихъ камней.
— Отлично, сэръ! Надо постараться не занести съ собой этихъ гадинъ!
Охотники могли теперь полюбоваться и самымъ полемъ сраженія съ муравьями своихъ товарищей. Тамъ и сямъ были разложены огни въ которые солдаты сметали вѣниками легіоны муравьевъ, между тѣмъ какъ другіе точно также сбрасывали черное ополченіе въ воду, а третьи уничтожали топорами ихъ постройки.
— Посмотрите, во что обратились всѣ наши запасы! — воскликнулъ капитанъ. — Все это совершенно погибло.
Онъ показалъ на мѣшки съ крупой и съ рисомъ. Все это обратилось въ движущуюся массу, пересыпанную чернымъ; каждое зерно словно ожило и шевелилось, и, конечно, отдѣлить муравьевъ отъ зеренъ нечего было и думать. То же самое было съ боченкомъ съ сиропомъ и съ мѣшками съ мясомъ: все почернѣло отъ муравьевъ.
— Придется поджечь все это! — воскликнулъ Аскотъ.
— Ради Бога, не дѣлайте этого! Припасы все равно пропали, пусть же муравьи занимаются ими. Тѣмъ меньше придется намъ убивать.
Этотъ совѣтъ былъ поданъ Антономъ и капитанъ Ловелль одобрилъ его.
— Я самъ того же мнѣнія, мой милый, — отозвался онъ. — Пожертвуемъ припасами и постараемся пробраться къ водѣ, чтобы стряхнуть тамъ съ себя эту дрянь и затѣмъ…. удрать отъ нея на другой берегъ. Больше ничего не остается!
— Только переходите рѣку ниже того мѣста, гдѣ сложено мясо! — крикнулъ Антонъ.
— Разумѣется. Я уже имѣю въ виду одно мѣсто для перехода.
Всѣ неохотно признали необходимость разстаться въ этой непривѣтливой пустынѣ съ тѣми вещами, которыя должны были спасти ихъ отъ голодной смерти въ ближайшіе дни, я потому, уходя отъ муравьевъ, они съ сожалѣніемъ оглядывались. При этомъ картина, которую представлялъ покидаемый бивуакъ, казалась имъ столько же интересной, сколько и отвратительной.
Хотя тысячи и сотни тысячъ муравьевъ уже погибли въ огнѣ и водѣ, тѣмъ не менѣе эти потери, понесенныя ихъ полчищемъ, были абсолютно незамѣтны. Армія этихъ омерзительныхъ, черныхъ блестящихъ насѣкомыхъ, копошащейся плотной массой непрерывно двигалась отъ муравейника къ складу припасовъ и обратно. Не только подъ каждой соломинкой и подъ каждымъ листочкомъ двигались и копошились муравьи, милліоны — ихъ кромѣ того носились въ воздухѣ на тонкихъ, прозрачныхъ крылушкахъ. Насѣкомыя эти достигали цѣлаго дюйма въ длину, обладали сильными челюстями и отличались хищническими инстинктами, ибо не только вступали въ единоборство, другъ съ другомъ, но даже кусали человѣка, разъ только попадали ему на неприкрытую ничѣмъ кожу. Отъ ихъ укусовъ вскакивали большіе весьма болѣзненные волдыри, ясно показывавшіе, что эти насѣкомыя обладаютъ ядомъ, хотя и не очень сильнымъ.
Всѣ люди вошли въ ручей и погрузились въ воду съ головами. Платье и башмаки приходилось предварительно самымъ тщательнымъ образомъ вытрясать и выколачивать, чтобы уничтожить всѣхъ до послѣдняго муравьевъ, забравшихся въ складки одежды. Послѣ этого всѣ собрались на противоположномъ берегу, и когда мясо кенгуру было тоже перенесено на мѣсто новаго становища, наши путники переглянулись съ выраженіемъ отчаянія въ глазахъ.
— Ничего не остается, какъ искать новаго мѣста для привала, не выспавшись хорошенько и не отдохнувши. Не теряйте бодрости, ребята! Подумайте только о тѣхъ лишеніяхъ и бѣдствіяхъ, которыя въ настоящую минуту выносятъ наши братья, осажденные дикарями, и не ропщите на свою судьбу!
Но несмотря на эти ободренія, общее настроеніе оставалось попрежнему угнетеннымъ. Всякому представлялись совсѣмъ не веселыя перспективы: ночи безъ сна, безъ съѣстныхъ припасовъ, походъ по незнакомой пустынной мѣстности, поросшей травой выше человѣческаго роста, предстоящія сраженія съ дикарями, война, цѣль которой казалась довольно чуждой. Солдаты, конечно, не могли не повиноваться своему начальству, но не только не запѣвали веселыхъ походныхъ солдатскихъ пѣсенъ, а даже и насвистывать перестали. Мокрое платье на разгорѣвшемся тѣлѣ уже и само по себѣ давало достаточно непріятное ощущеніе, чтобы подавить всякое проявленіе веселости.
Колонна шла уже нѣсколько часовъ но высокой травѣ, а лугу все еще не было видно конца, когда вдругъ Мульгравъ вытянулъ шею. Онъ и безъ того былъ выше всѣхъ ростомъ, а тутъ еще и на цыпочки поднялся, и словно застылъ на мѣстѣ, приложивъ палецъ къ губамъ.
— Тссъ!.. впереди огонекъ!
Всѣ, словно по командѣ, остановились. Огонь!.. это значитъ встрѣча съ туземцами.
— Гдѣ вы видите огонь? — шопотомъ спросилъ капитанъ.
— Много огней… въ равныхъ мѣстахъ. Впереди передъ нами открытое мѣсто, далѣе начинается лѣсъ… подъ деревьями въ разныхъ мѣстахъ виденъ отблескъ огней.
— Мистеръ Уимполь, пожалуйте сюда.
— Я здѣсь, сэръ.,
— Необходимо ли намъ продолжать путь именно въ этомъ направленіи, чтобы добраться до мѣста предполагаемой переправы?
— Да, сэръ. Мѣсто для переправы одно, оно отсюда въ разстояніи одного часа ходьбы.
— Слѣдовательно, встрѣча съ туземцами неизбѣжна. Впередъ, ребята! Быть можетъ, мы застанемъ ихъ спящими?
— Весьма возможно, что племя, которое здѣсь кочуетъ, не ожидаетъ никакого нападенія, — вставилъ Аскотъ.
— Тѣмъ лучше! Впередъ!
Скоро лугъ и высокая трава кончились, открытое мѣсто было уже близехонько и за нимъ видно было множество небольшихъ костровъ. Мульгравъ видѣлъ на этомъ разстояніи довольно отчетливо.
— У нихъ народное собраніе, или что-нибудь въ этомъ родѣ, — шепнулъ онъ. — До пятидесяти дикарей, вооруженныхъ копьями, собралось тутъ.
— Можетъ быть, они раздѣлились на двѣ партіи? — спросилъ капитанъ.
— Не замѣтно. Они образовали, кругъ, въ центрѣ котораго стоитъ дикарь со щитомъ на лѣвой рукѣ…. а по обѣимъ сторонамъ его, по туземцу, безъ всякаго оружія.
— Въ такомъ случаѣ, — замѣтилъ Уимполь, — у нихъ пpoиcxoдитъ судбище. Вооруженный дикарь, стоящій въ кругу, есть обвиняемый, а по бокамъ его — судьи.
— Это интересно! — воскликнулъ капитанъ, — Неужели у нихъ есть свои понятія о судѣ и правѣ?
— Нѣтъ, у нихъ бываетъ только судъ Божій. Вопросъ заключается лишь въ томъ, слѣдуетъ ли обвинить или оправдать привлеченнаго въ суду.
Вся колонна продвинулась впередъ настолько, чтобы, прячась за кустарникомъ, можно было видѣть все, что происходитъ на полянѣ. На ея заднемъ плацѣ, подъ крайними деревьями опушки лѣса были разложены костры, вокругъ которыхъ сидѣли, застывъ въ своихъ позахъ, женщины, иныя съ маленькими дѣтьми на колѣняхъ. Всѣ мужчины составили на полянѣ большой кругъ, въ которомъ, очевидно, и должна была разыграться предстоявшая драма.
— Вру! Вру! — провозгласили копьеносцы.
— Вру! Вру! — отвѣтили имъ обвиняемый и оба судьи.
Повидимому, это означало открытіе засѣданія. Тогда одинъ изъ воиновъ прицѣлился и метнулъ со всей силой свое копье въ грудь обвиняемаго, слѣдившаго за каждымъ его движеніемъ и потому принявшаго всѣ мѣры, чтобы отклонить ударъ. Копье ударилось въ щитъ и, отскочивъ, упало на песокъ, не причинивъ обвиняемому ни малѣйшаго поврежденія. Быстро нагнувшись, онъ поднялъ оружіе и перебросилъ его обратно воину, который ловко поймалъ его и тотчасъ же снова метнулъ въ грудь обвиняемаго.
Повторилось то же самое: и на этотъ разъ обвиняемый отвелъ щитомъ ударъ копья и снова перебросилъ его обратно метавшему воину.
— Вотъ мужественное упражненіе! — восторгался Аскотъ. — Сколько надо хладнокровія, чтобы отводить эти страшные удары!
— Теперь второй воинъ повторяетъ тоже самое, что дѣлалъ первый!
Всѣ смотрѣли на эту сцену съ бьющимся сердцемъ. Щитъ обвиняемаго такъ и леталъ, то направо, то налѣво, каждый разъ удачно отбивая копья, летѣвшія въ грудь обвиняемаго. Съ каждымъ новымъ нападеніемъ, обвиняемый тотчасъ же изыскивалъ способъ, какъ отбить его.
— Надо полагать, этому молодцу не въ первый разъ попадать въ такую передѣлку, — смѣялся Аскотъ. — Вѣроятно, онъ главный сорви-голова этого племени.
— Или, можетъ быть, онъ невиненъ, а потому и не теряетъ своего хладнокровія.
Зрѣлище было настолько же странно и чуждо европейскимъ нравамъ, насколько и привлекательно. Высоко на чистомъ ясномъ небѣ сіяла полная луна, обливавшая своимъ бѣлымъ свѣтомъ голыя фигуры дикарей, занятыхъ своимъ воинственнымъ, полнымъ мужества и силы, упражненіемъ. На заднемъ планѣ сцены стѣной стоялъ темный лѣсъ, мѣстамъ освѣщаемый снизу отблескомъ костровъ, отъ которыхъ клубы дыма поднимались къ небесамъ. Кое гдѣ между стволами деревъ виднѣлись жалкіе шалаши изъ зеленыхъ вѣтокъ, низенькіе, далеко не плотно и не прочно сдѣланные, скорѣе всего напоминавшіе пчелиные ульи въ увеличенномъ размѣрѣ; летучія мыши носились вокругъ нихъ, вѣтеръ колыхалъ ихъ, такъ что они качались и шелестѣли при каждомъ его порывѣ. Передъ входомъ въ эти жилища на землѣ сидѣли на корточкахъ черныя женщины, безъ всякаго платья, безъ всякаго дѣла, угрюмо молчавшія и до отвращенія некрасивыя съ ихъ проколотыми ноздрями и толстыми выпяченными губами. Лишь изрѣдка онѣ посматривали на своихъ мужей, которые, собравшись здѣсь въ числѣ до пятидесяти человѣкъ, истязали одного, храбраго до дерзости, стройнаго и гибкаго дикаря. Его щитъ, сдѣланный изъ прочнаго желѣзнаго дерева, попрежнему отбивалъ всѣ копья, которыя въ него бросали, и все это шло такъ быстро, что въ воздухѣ постоянно носилось то въ ту, то въ другую сторону, описывая дугу, длинное копье, древко котораго было украшено раковинами и зубами разныхъ звѣрей.
Вскорѣ осталось ужъ немного воиновъ, еще не метавшихъ своего копья въ обвиняемаго. Такимъ образомъ среди глубокаго молчанія въ эту звѣздную ночь люди ставили вопросъ о виновности на рѣшеніе той силы, которая отъ начала міра все видитъ и будетъ видѣть все вплоть до послѣдняго дня міра.
Виновенъ ли этотъ мужественный храбрый человѣкъ въ томъ преступленіи, въ которомъ его обвиняютъ, или обвиненіе это ложно?
Снова полетѣло въ него копье, и хотя обвиняемый до сихъ поръ желѣзной рукой отбивалъ всѣ направленные въ него удары и побѣда попрежнему оставалась за нимъ, видно было что онъ напрягаетъ послѣднія свои силы. Во время короткихъ паузъ онъ проводилъ по лицу тыломъ своей руки… вѣроятно, потъ градомъ катился у него по лицу.
А можетъ бытъ у него было неспокойно на душѣ, и это мучило его?
Оба туземца, которые были избраны въ свидѣтели этого судебнаго процесса, стояли неподвижно и съ важнымъ, видомъ, словно изваянія изъ чернаго мрамора. Они не перемолвились съ обвиняемымъ ни словомъ и, повидимому, совершенно ни во что не вмѣшивались, но наблюдали за всѣмъ, что происходило.
Но вотъ пришла очередь послѣдняго изъ нападающихъ. Если до сихъ поръ всѣ метали свои копья въ глубокомъ молчаніи, и держались по отношенію другъ къ другу, какъ люди одинаково причастные къ дѣлу суда Божія, то теперь положеніе, казалось, внезапно и существенно измѣнилось. Прежде чѣмъ послѣдній воинъ приступилъ къ метанію, всѣ его сотоварищи ударили въ землю своими копьями.
— Вру! Вру! — раздалось въ рядахъ воиновъ. — Вру! Вру! — повторили они еще разъ, протяжно, настойчиво.
Послѣ этого выступилъ впередъ послѣдній воинъ, поднялъ руку и завертѣлъ копьемъ надъ головой.
— Это и есть обиженный! — шепнулъ Уимполь.
Обвиняемый, казалось, вдругъ совершенно потерялъ свое хладнокровіе, какъ-то съежился, пригнулся и вообще началъ обороняться еще раньше, чѣмъ въ этомъ оказалась необходимость, весьма неловко дѣйствуя при этомъ своимъ щитомъ.
— Господи, подъ самый конецъ, онъ проигралъ свою партію! шепнулъ Аскотъ.
— У него совѣсть нечиста! — подсказалъ ему сзади Антонъ.
Отъ ожиданія всѣ спрятавшіеся въ кустахъ зрители этой сцены дрожали, какъ въ лихорадкѣ. Они притаивъ дыханіе, не сводили глазъ съ необычайнаго зрѣлища, свидѣтелями котораго имъ довелось быть въ эту лунную ночь.
И вотъ въ предпослѣдній разъ копье просвистало въ воздухѣ. Попадетъ ли оно въ свою цѣль, въ грудь обвиняемаго, въ эту голую, колыхавшуюся отъ порывистаго дыханія грудь?
Въ слѣдующій моментъ всѣ бѣлые зрители громко ахнули. Шатаясь на ногахъ, собравъ послѣднія свои силы, обвиняемый все таки отпарировалъ ударъ. Но ему понадобилось нѣсколько мгновеній для того, чтобы собраться съ духомъ и поднять съ земли копье и переброситъ его назадъ.
Оно упало на песокъ далеко не долетѣвъ до его владѣльца… Самъ обвиняемый едва уже держался на ногахъ, прижимая руки къ груди. Щитъ медленно сползалъ съ его руки и, наконецъ упалъ къ его ногамъ.
Тогда послѣдній изъ обвинителей съ лихорадочной поспѣшностью поднялъ свое оружіе и, считая этотъ моментъ наиболѣе благопріятнымъ для нападенія, видя возможность безъ малѣйшаго усилія одержать теперь побѣду, замахнулся было копьемъ, но вдругъ встрѣтилъ препятствіе. Какъ одинъ человѣкъ поднялись съ земли четверо почетныхъ судей и молча протянули къ небу свои голыя черныя руки.
Очевидно, это означало: «стой!» — это было всякому понятно.
Нападающій послушно склонилъ передъ ними свое копье, а четверо дикарей, остановившихъ его, набрали нѣсколько небольшихъ камушковъ, подошли къ шатающемуся на ногахъ, почти лишившемуся сознанія обвиняемому и молча устремили на него пытливые взоры. Они не говорили съ нимъ, не прикасались къ нему, не ободряли его.
Потомъ четыре руки протянулись снова и первый камешекъ упалъ на землю.
— Они по своему считаютъ минуты, которыя даются несчастному съ тѣмъ, чтобы онъ оправился, — шепнулъ Антонъ.
— Знаете ли, что я скажу? — вырвалось у Аскота. — Дадимъ залпъ въ этихъ варваровъ и выручимъ человѣка, котораго они, можетъ быть, просто запугали.
— Ты хочешь взять на себя роль провидѣнія, Аскотъ?
— Тише, вотъ упалъ и второй камень!
— Вѣроятно, если въ установленный срокъ обвиняемый не оправится, то его признаютъ виновнымъ.
— Смотрите, какъ онъ дѣлаетъ надъ собой усилія, третъ себѣ лобъ и грудь! Когда упадетъ третій камень, онъ долженъ будетъ или отпарировать копье, или умереть, и это ему извѣстно.
— Видите, онъ поднялъ свой щитъ и надѣлъ его на правую руку… значитъ, приготовился разыграть послѣдній актъ трагедіи.
— Да, но на этотъ разъ врядъ ли онъ выйдетъ побѣдителемъ… онъ дрожитъ, рука его постоянно дергается…
— Упалъ третій камень.
Четыре свидѣтеля отошли въ сторону. Дикарь со щитомъ качался, какъ молодое неподпертое деревцо въ сильную бурю. Онъ зналъ, что жизнь его виситъ на волоскѣ.
А нападающій еще поддразнивалъ его. Быть можетъ, въ его жестахъ, невольно или умышленно, сказывалась неумолимая ненависть, или можетъ быть сквозила въ нихъ радость отъ предвкушенія побѣды и онъ старался продлить это ощущеніе, или наконецъ, имѣлъ въ виду еще сильнѣе обезкуражить своего противника? Наконецъ, онъ съ страшной силой метнулъ свое копье. Раздирающій крикъ обвиняемаго раздался въ отвѣтъ на это, еще разъ онъ взмахнулъ черными руками, со стукомъ упалъ тяжелый щитъ, и вслѣдъ за тѣмъ, медленно, словно борясь съ приближающейся смертью, опустился на землю и самъ обвиняемый.
Копье пробило ему грудь на вылетъ.
Все собраніе замерло; молчали дикари, молчали и бѣлые зрители. Итакъ, судъ свершился!
Одинъ изъ свидѣтелей опустился на колѣни возлѣ раненаго, подгребъ ему песку и травы подъ голову, вытащилъ копье изъ раны, прикрылъ ее рукой и затѣмъ повернулъ голову къ толпѣ нападавшихъ.
— Кутамеру!
Очевидно, воинъ, метавшій послѣднимъ, ждалъ этого вызова и съ ловкостью кенгуру подскочилъ къ умирающему, котораго теперь окружили всѣ четверо свидѣтелей. Умирающій; вѣроятно, что-то говорилъ, прощаясь съ жизнью и захлебываясь потоками крови, лившимися изъ горла.
— Онъ сознается — шепнулъ Антонъ.
Прошло нѣсколько минутъ, затѣмъ Кутамеру и четыре свидѣтеля поднялись на ноги, подошли къ группѣ прочихъ туземцевъ и вѣроятно сообщили имъ какую-либо добрую вѣсть, ибо изъ груди ихъ вырвался воинскій крикъ, они ударили въ землю копьями и въ заключеніе пустились въ плясъ.
Черныя фигуры ихъ носились дикими прыжками по полянѣ, которая теперь оглашалась неистовымъ воемъ и стукомъ дубинъ одна о другую. Теперь и женщины вышли изъ своего оцѣпенѣнія и присоединились къ мужчинамъ, завывая не хуже своихъ мужей; всѣ были, видимо, возбуждены и ликовали, даже подростки и маленькіе мальчики сбѣжались и махая своими маленькими копьями, визгливо и пронзительно кричали.
— Умирающій заявилъ обвиненіе противъ кого-нибудь изъ дикарей другого племени, — объяснилъ Уимполь. — Они кричали о кровавомъ мщеніи.
— И радуются этому?
— Разумѣется. Вѣроятно, они напередъ увѣрены въ своей побѣдѣ.
— Ну, а мы-то что же? — вмѣшался капитанъ. — Что будетъ съ нами, мистеръ Уимполь? Можемъ ли мы теперь показаться этимъ воющимъ чертямъ?
— Я уже думалъ объ этомъ, сэръ! Здѣсь собрались всѣ мужчины племени, способные носить оружіе, и ихъ набралось едва полсотни. Что они могутъ намъ сдѣлать?
— Конечно, ровно ничего, но я бы хотѣлъ избѣжать безцѣльнаго кровопролитія.
— Его и не будетъ, сэръ. Предоставьте мнѣ заговорить съ чернокожими.
Капитанъ Ловэлль наскоро посовѣщался со своими офицерами, и когда они подали свое мнѣніе, колонна сомкнулась въ каррэ и отдано было приказаніе. двинуться впередъ. При первомъ подозрительномъ движеніи со стороны темнокожихъ, полсотни винтовокъ должны были осыпать ихъ пулями.
Широкимъ развернутымъ строемъ выступили солдаты на ярко освѣщенную поляну и очутились среди бѣснующихся туземцевъ, и словно ударъ грома поразилъ эту толпу, такъ она разсѣялась при видѣ солдатъ во всѣ стороны.
— Туттъ! Туттъ!
— Черръ! Черръ!
Другихъ звуковъ первое время не было слышно. Затѣмъ туземцы скучились въ плотную массу, прижавшуюся тыломъ къ лѣсной опушкѣ; видно было, что всѣ они дрожатъ отъ страха и даже не рѣшаются бѣжать.
— Уимполь, — сказалъ капитанъ, — что они говорятъ?
— Это лишь выраженія удивленія, испуга, сэръ! Словами «туттъ! туттъ!» и «черръ! черръ!» дикари сопровождаютъ всѣ свои разговоры съ бѣлыми.
— Въ такомъ случаѣ намъ нужно прежде всего показать имъ, что мы пришли съ мирными намѣреніями.
Онъ привязалъ бѣлый карманный платовъ къ длинной вѣткѣ и, вооружившись этимъ флагомъ, самъ направился къ толпѣ туземцевъ. Въ первый моментъ, они, казалось, хотѣли разбѣжаться отъ него, но затѣмъ, когда капитанъ протянулъ имъ руку, навстрѣчу къ нему выступилъ язь толпы одинъ дикарь, затѣмъ послѣдовалъ другой и вскорѣ его обступили туземцы со всѣхъ сторонъ, щупая его платье, оружіе, и восклицая; «туттъ! туттъ!»
Лейтенантъ, съ своей стороны, приказалъ и солдатамъ двинуться впередъ. Вскоръ темнокожіе обступили своихъ неожиданныхъ гостей, подобно любопытнымъ дѣтямъ, но, видимо, они далеко еще не оправились отъ первоначальнаго своего удивленія и испуга
— Враги это или друзья? — спрашивали дикари другъ у друга, и мистеръ Уимноль, понявъ эти слова, поспѣшилъ отвѣтить:
— Друзья! Намъ ничего не нужно отъ васъ, кромѣ позволенія пройти черезъ ваши владѣнія.
— Въ такомъ случаѣ, добро пожаловать! — наперерывъ отвѣчали туземцы.
Вскорѣ солдаты расположились на ночлегъ въ тѣни исполинскихъ деревьевъ, и всѣ забыли о только что убитомъ дикарѣ, который лежалъ одинъ на полянѣ, обративъ свое лицо къ небу. Только вѣтеръ тихо обвѣвалъ его…
ГЛАВА XXI.
правитьНи Аскотъ, ни Антонъ не могли заснуть въ эту ночь. Образъ несчастнаго дикаря, который такъ мужественно отбивался отъ нападеній, пока не погибъ отъ послѣдняго брошеннаго въ него копья, стоялъ у нихъ передъ глазами. Какъ хитро и свирѣпо было организовано это судилище! Обвинитель нападалъ самымъ послѣднимъ, когда силы обвиняемаго были уже истощены предшествовавшимъ боемъ.
Разумѣется, при этомъ способѣ единоборства со всѣми воинами племени можно было уцѣлѣть только чудомъ.
— Хотѣлось бы мнѣ знать, въ чемъ тутъ дѣло, — сказалъ Аскотъ. — Навѣрно, судъ возникъ по поводу какого-нибудь убійства.
— Очень возможно; вѣдь воровать другъ у друга они не могутъ, ибо у ихъ, повидимому, даже и нѣтъ никакого имущества.
— Посмотри на ихъ шалаши! Это какія-то крысьи норы.
— Да. Владѣлецъ такого жилища помѣщается въ немъ, скрючившись, иначе его голыя ноги будутъ торчать изъ двери.
— О, какая разница съ чистенькими, выстланными циновками, хижинами нашихъ островитянъ!
Оба вздохнули и замолчали. Вокругъ нихъ все уже заснуло, только часовые ходили взадъ и впередъ, подбрасывая отъ времени до времени большія вѣтви въ костры, разложенные вокругъ бивуака. Весь лагерь англичанъ былъ оцѣпленъ, но эта предосторожность казалась совершенно излишней, ибо дикари громко храпѣли, совершенно не помышляя ни о какихъ враждебныхъ дѣйствіяхъ.
У нихъ не было никакихъ домашнихъ животныхъ, не было даже намековъ на семейный очагъ; кровѣ оружія и жалкихъ, страннаго вида украшеній, которыя они носили на себѣ, у нихъ не было ровно никакой движимости, не было даже деревянныхъ изголовій, ни циновокъ, какъ у сосѣднихъ островитянъ. Они кочевали совершенно голые, подобно дикимъ звѣрямъ, блуждая по неизмѣримымъ пустынямъ и лѣсамъ своей родины, подбирая по пути ту пищу, которая случайно попадала имъ на глаза, въ противномъ же случаѣ, когда ничего не попадалось, — голодая.
Лица у нихъ были грязныя, всѣ члены сухіе и худые, испещренные шрамами и изъязвленіями. Во время его сна не трудно было принять такого скрючившагося дикаря за большое сухое полѣно.
Постепенно лунное сіяніе блѣднѣло и уступало мѣсто блеску розовой утренней зари. Солнце всходило, позолачивая своими первыми лучами высокія вершины лѣса, въ которомъ пробуждалась постепенно разнохарактерная и необычная для европейца жизнь.
На верхнихъ вѣтвяхъ эвкалиптовыхъ деревьевъ первыми проснулись попугаи и какаду, затѣмъ пестрые голуби и безчисленное множество другихъ птицъ. Большіе пурпурно-красные и бѣлоснѣжные ара чистили свои перышки, лазали и кричали, гонялись другъ за другомъ, свѣшивались внизъ головой, цѣпляясь одной лапкой, и подобно акробатамъ, качались въ такомъ положеніи. Самки на яйцахъ выглядывали изъ своихъ гнѣздъ, словно желая напомнить своимъ муженькамъ, что пора бы имъ подумать на счетъ завтрака. Молоденькіе птенчики играли за вѣткахъ, мѣстами разгнѣванные самцы, растопорщивъ перья, наскакивали одинъ на другого, бились клювами или съ громкимъ крикомъ носились между деревьями, на лету продолжая драться между собой.
Растительное царство отличалось не менѣе оригинальнымъ характеромъ, какъ и пернатое населеніе. Каждую весну на эвкалиптахъ лопается ихъ верхняя сѣрая кожа, покрытая мхомъ, но они не сразу ее сбрасываютъ съ себя. Она долго еще виситъ въ видѣ широкаго плаща со множествомъ складокъ, развѣваясь по вѣтру, то поднимаясь и задираясь кверху, то ниспадая. На этой подвижной корѣ произрастаютъ длинныя нитеобразныя ползучія растенія съ цвѣтами самыхъ разнообразныхъ оттѣнковъ. Красныя, синія, желтыя, бѣлыя, золотистыя чашечки, имѣющія форму то розы, то лиліи, болтаются въ воздухѣ, вѣтеръ цѣпляетъ ихъ за сосѣднія вѣтки, переплетаетъ стебельки ихъ между собой, образуетъ изъ нихъ цѣлыя гирлянды и вѣнки, которые даютъ пищу тысячамъ пчелъ, собирающихъ здѣсь свой взятокъ, и мелкихъ птичекъ; эта мелкота вѣчно угощается здѣсь, не переставая жужжать, трещать и чирикать, и то дружиться, то ссориться между собой, смотря по обстоятельствамъ.
Въ это утро Антонъ первый проснулся и потянулъ въ себя ароматный воздухъ лѣса.
— Какъ пахнетъ камфорой! — сказалъ онъ, замѣтивъ, что и Аскотъ раскрылъ глаза. — Ты это замѣтилъ, Аскотъ?
— Конечно, — кивнулъ тотъ головой. —Запахъ не непріятный.
— Смотри, смотри! Показались негритянки.
— Брръ!.. Какія хари!
Изъ шалашей дѣйствительно выползали темнокожія женщины, на которыхъ не было никакого платья, кромѣ пояса изъ травы. Каждая, прикоснувшись къ осколку кости, который онѣ носили въ носу, начищала отыскивать гдѣ-нибудь по близости большой листъ, и вооружившись имъ отправлялась что-то подбирать подъ эвкалиптами.
— Что онѣ дѣлаютъ? — шепталъ Аскотъ, приподнимаясь на локтѣ. — Онѣ подбираютъ, какіе-то небольшіе бѣлые или красноватые комочки.
— Манна въ пустынѣ! — замѣтилъ Антонъ.
— Охъ, меня тошнитъ! — вдругъ отвернулся Аскотъ, — видѣлъ, что сдѣлала та старуха?
— Что же — именно?
— Она съѣла живую гусеницу!
— Пусть себѣ, если ей нравится. Вѣдь она не приглашаетъ тебя кушать съ нею.
— Кутамеру! — крикнула одна изъ женщинъ въ полголоса. — Кутанга!.. Рудуарто!
— Славныя имена! — пробормоталъ Аскотъ.
Нѣсколько косматыхъ головъ показалось изъ шалашей и маленькіе негритенни бросились къ своимъ матерямъ, какъ цыплята на зонъ насѣдки. Подростающее поколѣніе австралійцевъ пренебрегало даже и поясомъ изъ травы, и абсолютно ничѣмъ не прикрывало своей наготы.
— Это у нихъ завтракъ! — говорилъ Аскотъ. — Мама, засовываетъ имъ что-то въ ротъ своими грязными пальцами.
— Кутамеру! — крикнула другая мать. — Варріарто! Рудуарто!
— Сколько у нихъ Кутамеру, — шепнулъ Антонъ. — Какъ у насъ Генриховъ, или у васъ Джоновъ.
— А старуха пожираетъ сама все, что находитъ, — смѣялся Аскотъ. — Гдѣ жирную гусеницу, гдѣ кусочекъ манны. Славная старушка!
— Вонъ скачетъ лягушка! — шепнулъ Антонъ. — Чудесное жаркое, господа! Кому угодно?
Онъ не успѣлъ договорить, какъ туземки уже замѣтили бѣдную квакушку и изловили ее. Одна изъ чернокожихъ матерей безъ дальнѣйшихъ околичностей разорвала ее на части, которыя тотчасъ же безслѣдно исчезли въ голодныхъ ртахъ разныхъ Кутамеру и Рудуарто, а кое-какіе остатки она сама доѣла, и послѣ этого лакомаго кусочка снова принялась за гусеницъ, сидѣвшихъ подъ развѣвающейся корой камедныхъ деревьевъ.
— Это какія-то бѣлыя, длинныя гусеницы, — говорилъ Антонъ. — Ихъ множество ползаетъ повсюду, на каждой вѣткѣ. Повидимому, эти дикари здѣсь недавно, ибо еще не успѣли обобрать пищу на всѣхъ деревьямъ.
— А что будутъ кушать мужья? — спросилъ Аскотъ. — Супруга позаботилась о дѣткахъ и о самой себѣ, а глава семьи, надо полагать, самъ идетъ на охоту, когда проголодается.
— Вотъ идетъ Уимполь! Сюда, сэръ! Какъ видите, Австралія завтракаетъ, а мы что будемъ ѣсть?
— Манну! — отвѣтилъ колонистъ. — Пойдемте со мной, я вамъ покажу.
— Вы говорите о бѣленькихъ зернышкахъ подъ камедными деревьями, сэръ?
— Да. Они каждое утро выдѣляются изъ коры камеднаго дерева, а когда солнце пригрѣетъ ихъ, то они расплываются, какъ снѣгъ. Если хотите ихъ отвѣдать, то надо торопиться.
— А это, дѣйствительно, вкусно?
— Сладко и пріятно.
— Вотъ только жаль, что воды нѣтъ. — вздохнулъ Аскотъ. — Это ужасно!
— Мы скоро отыщемъ какой-нибудь источникъ. Идемъ, можетъ быть удастся и поохотиться.
— И то правда! настрѣляемъ хоть голубей.
Теперь мало-по-малу проснулось уже все населеніе, собравшееся въ этомъ уголкѣ пустыни. Капитанъ отправилъ нѣсколько человѣкъ искать воды, другіе были отряжены жарить мясо кенгуру, затѣмъ приказано было скатывать одѣяла, такъ какъ послѣ завтрака объявленъ былъ походъ.
Вскорѣ всюду кругомъ затрещали выстрѣлы. Бѣлые убили безчисленное множество голубей, а кому не достало этой дичи, тѣ жарили себѣ попугаевъ, мясо которыхъ оказалось еще нѣжнѣе и вкуснѣе голубинаго. Манна также очень понравилась нашимъ друзьямъ, но это было скорѣе лакомство, нежели пища, а въ тѣхъ мѣстахъ, гдѣ лучи солнца попадали на нее, она таяла и исчезала безслѣдно.
— Неужели здѣсь не растетъ никакихъ плодовъ, мистеръ Уимполь? — спросилъ его капитанъ.
— Очень мало, сэръ! Есть два три сорта плохихъ сливъ и еще болѣе плохихъ вишенъ, да еще можно есть плоды фуксій, ѣдятъ также дажббонъ, довольно противный корень, и всякую траву, которая похожа на наши зерновые злаки, но бѣлые ѣдятъ все это лишь въ крайности.
— Слѣдовательно, придется питаться исключительно голубями и кенгуру, — вздохнулъ капитанъ. — Этого добра, кажется, здѣсь достаточно. Позовите, пожалуйста, ко мнѣ главу этого племени, мистеръ Уимполь.
— О, сэръ, — засмѣялся колонистъ, — эти люди не имѣютъ никакого понятія о начальствѣ. Всѣ они равны между собой, если же является необходимость какого-либо общаго для всѣхъ распоряженія, то старики отдаютъ его и всѣ должны подчиниться.
— Въ такомъ случаѣ, — пожалъ капитанъ плечами, — приведите ко мнѣ хоть кого-нибудь, кто могъ бы сообщить мнѣ самыя необходимыя свѣдѣнія. Можетъ быть удастся узнать отъ него, не ходило ли это племя на театръ военныхъ дѣйствіи и въ какомъ положеніи дѣла воюющихъ сторонъ.
— Я приведу къ вамъ Кутамеру, — предложилъ колонистъ, — охотника за чертями, того самаго воина, который ночью уложилъ обвиняемаго.
— Отлично. Посмотримъ поближе на эту интересную личность.
— Почему вы называете его охотникомъ за чертями? — спросилъ Антонъ, идя вмѣстѣ съ Уимполемъ черезъ лагерь.
— Здѣсь водится довольно опасное хищное животное, похожее на медвѣдя; оно живетъ на деревьяхъ и туземцы называютъ его чертомъ. Вѣроятно, тотъ Кутамеру, о которомъ идетъ рѣчь, извѣстенъ, какъ опытный охотникъ на этого звѣря.
— Тотъ Кутамеру, о которомъ идетъ рѣчь? — повторилъ съ недоумѣніемъ Антонъ.
— Да, старшій сынъ въ каждой семьѣ получаетъ это имя, слѣдующаго, второго, называютъ Варріарто, третьяго — Рудуарто. Затѣмъ, отличительное прозвище каждый получаетъ, смотря по своимъ качествамъ и заслугамъ.
— А, теперь-то я понялъ, почему всѣ мамаши кричали давеча «Кутамеру». Вонъ, кажется, вашъ охотникъ на чертей, мистеръ Уимполь! Его супруга только что поднесла ему большую змѣю и двухъ жабъ и онъ пожираетъ этотъ аппетитный завтракъ, стоя на одной ногѣ, подобно цаплѣ.
Они подошли къ шалашу дикаря и теперь имѣли случай ближе познакомиться съ необычайной нищетой этихъ созданій. Отецъ и дѣти, совершенно голые, были страшно грязны и худы, съ вздувшимися животами, противными чертами лица. Кутамеру, охотникъ за чертями, носилъ продѣтую черезъ ноздри кость, величиной чуть не въ полъ-фута, и такую толстую, что долженъ былъ постоянно держать ротъ открытымъ, чтобы не задохнуться. Это украшеніе, а также выбитая дыра переднихъ зубовъ и постоянное сопѣніе и фырканье носомъ, дѣлали бесѣду съ дикаремъ въ высшей степени непріятною, по крайней мѣрѣ, для бѣлыхъ, еще не успѣвшихъ привыкнуть къ австралійскимъ модамъ.
— Чудовище, пугало! — выразился Аскотъ объ охотникѣ.
— Посмотрите, сэръ, какъ онъ вытягиваетъ лицо въ длину и собираетъ всю кожу въ складки, чтобы справиться съ брускомъ въ своемъ носу.
Когда бѣлые приблизились къ нему, дикарь ударилъ себя ладонями по бедрамъ и сгорбился, а сопѣніе превратилось въ настоящій ураганъ.
— Туттъ! Туттъ! — такими словами встрѣтилъ дикарь посѣтителей.,
— И вамъ того же желаю! — невозмутимо отвѣтилъ ему Аскотъ.
— Ну, позвольте же мнѣ теперь поговорить съ нимъ, господа! Можетъ ли еще онъ сообщить капитану необходимыя свѣдѣнія?
Черные ребятишки, копошившіеся въ травѣ у ногъ отца, прислушивались къ его разговору съ бѣлымъ гостемъ, а госпожа Кутамеру при этомъ позволяла себѣ еще и вставлять со своей стороны односложныя «черръ! черръ!» въ ихъ бесѣду.
Когда колонистъ объяснилъ дикарю, что отъ него требуется, тотъ безъ дальнѣйшихъ околичностей поползъ на четверенькахъ въ свой шалашъ и спустя минуту появился обратно, но уже задомъ, ибо повернуться въ этомъ домѣ было негдѣ, не говоря уже о томъ, чтобы стать въ немъ на ноги. Оказалось, что онъ досталъ въ своей хижинѣ небольшой мѣшочекъ изъ шкуры кенгуру, откуда вынулъ красную и бѣлую краски, обернутыя въ листья. Кутамеру ловко растеръ красную краску у себя на ладоняхъ, страшно сопя и фыркая носомъ при этой манипуляціи приговаривая какія-то непонятныя слова.
— Парадный костюмъ! — замѣтилъ Аскотъ. — Видно, человѣкъ бывалый!
Выкрасивъ себя бѣлой и красной красками, дикарь досталъ изъ того же мѣшечка шнурокъ, который обвязалъ себѣ вокругъ таліи. Теперь онъ съ гордостью посмотрѣлъ на бѣлыхъ. Видно, не каждый дикарь могъ похвастаться такимъ нарядомъ.
— Если больше не будетъ никакой одежды, то этого, пожалуй, маловато, — сухо замѣтилъ молодой англичанинъ.
— Тише, тише, сэръ! Это не болѣе, не менѣе, какъ шнурокъ, сплетенный изъ волосъ враговъ, убитыхъ имъ. Этимъ нельзя не гордиться.
— Чортъ побери!.. Ну, бери же свое копье, пріятель, и дѣлу конецъ.
— Не совсѣмъ. Держу пари, что въ волосы надо заткнуть бѣлыхъ перьевъ.
Дѣйствительно, Кутамеру опять началъ шарить въ своемъ мѣшочкѣ, и досталъ оттуда нѣчто вродѣ гребня полулунной формы изъ голубиныхъ перьевъ, отчасти поломанныхъ и раскрашенныхъ въ разные цвѣта, но и этимъ жалкимъ убранствомъ дикарь, очевидно, очень гордился. Теперь онъ былъ уже въ полномъ парадѣ.
Пока всѣ вмѣстѣ шли къ лагерю бѣлыхъ, прочіе дикари съ восхищеніемъ поглядывали на своего разодѣтаго товарища, попавшаго въ такую честь у бѣлыхъ гостей.
Аскотъ и Антонъ довели его до того мѣста, гдѣ капитанъ Ловэлль, въ нетерпѣливомъ ожиданіи, ходилъ взадъ и впередъ.
— Вотъ охотникъ за чертями, сэръ, — сказалъ Аскотъ. — Онъ пыхтитъ, какъ кабанъ.
Капитанъ покачивалъ головой, разсматривая его. — Мистеръ Уимполь, — сказалъ онъ, — вы спрашивали, откуда идутъ его товарищи, — не съ мѣста ли военныхъ дѣйствій?
— Нѣтъ, сэръ, я не рѣшился позволить это себѣ.
— Ну, такъ, пожалуйста, спросите. Я хотѣлъ бы знать это прежде всего.
Уимполь обратился съ вопросомъ, но охотникъ отрицательно покачалъ головой. — Нѣтъ, это далеко отсюда и притомъ на другой сторонѣ рѣки. Перейти ее можно, только взобравшись на горы и обойдя истоки.
— Не слыхалъ ли онъ чего-нибудь о военныхъ дѣйствіяхъ? — снова спросилъ капитанъ.
— Да, слышалъ. Тутъ есть постоянныя сношенія, и люди говорили, что негры одерживаютъ побѣду. Они увели весь скотъ и отрѣзали имъ путь къ полямъ.
— О, боже! — воскликнулъ Антонъ.
— Туда постоянно прибываютъ черные, — разсказывалъ охотникъ. — Я и самъ охотно пошелъ бы туда. Тамъ можно ѣсть, сколько угодно, хлѣба столько, что запасы его гніютъ. Куры кладутъ яйца въ такихъ мѣстахъ, гдѣ желательно бѣлымъ, есть большія животныя, ревущія ужаснымъ голосомъ. Всѣ бѣлые люди — чародѣи.
— О, какая досада! — вскричалъ Антонъ. — Какая досада! Стада и жатва, все будетъ во второй разъ уничтожено.
— Мистеръ Уимполь, спросите, пожалуйста, его еще, какъ они располагаютъ, остаться на время здѣсь, или всѣ пойдутъ по одной дорогѣ съ нами?
На предложенный вопросъ Кутамеру, съ таинственнымъ видомъ, объявилъ, что немного дальше, вверхъ по рѣкѣ, у нихъ есть одно дѣло.
— Должно быть, кровавая месть, — объяснилъ Уимполь.
— Нельзя ли разузнать объ этомъ поподробнѣе, — попросилъ Аскотъ. — Меня очень интересуетъ исторія о вчерашнемъ убійствѣ.
— Попробуемъ во время пути, вызвать на разговоры кого-нибудь изъ молодежи, сэръ.
Невдалекѣ отъ разговаривавшихъ стоялъ Туила и съ невыразимымъ презрѣніемъ смотрѣлъ на голыхъ черныхъ людей. Онъ уже успѣлъ позабыть, что какихъ-нибудь нѣсколько мѣсяцевъ назадъ онъ съ трудомъ выносилъ всякую одежду. — Дикій! — говорилъ онъ, вздергивая носомъ. — Отвратительное животное! Противно смотрѣть! — И ушелъ собирать травы для раненой руки Аскота.
Черные забрали свое оружіе, усадили всѣхъ маленькихъ дѣтей на плечи матерей, и этимъ ограничились всѣ ихъ сборы въ походъ, — больше брать имъ было нечего.
Камедныя деревья росли такъ рѣдко, что между стволами ихъ можно было проѣхать въ экипажѣ, между тѣмъ вершины ихъ образовали высокій зеленый куполъ, украшенный цвѣтами разныхъ колеровъ; мягкая трава покрывала землю, въ воздухѣ носились стаи попугаевъ. Во всемъ мірѣ нельзя было отыскать мѣста, которое бы до такой степени поражало красотой.
Камедныя деревья, поднимавшія высочайшія вершины къ небу, чередовались съ акаціями и какимъ-то кустарникомъ съ совершенно бѣлыми листьями. Тонкіе берега рѣки были покрыты яркой свѣтлозеленой травой и папоротниками. Подъ густымъ переплетомъ ползучихъ растеній невидимо пробиралась вода, и по виду твердая поверхность, при первой попыткѣ ступить на нее, обращалась въ болото и начинала опускаться, такъ что требовалось не мало ловкости, чтобы избѣжать неожиданной смерти. Безъ моста нечего было и думать перебраться на другой берегъ. Капитанъ Ловэлль видѣлъ это и со всѣми своими людьми шелъ слѣдомъ за Уимполемъ, который увѣрялъ, что по опыту знаетъ подходящія мѣста, гдѣ можно будетъ навести понтонный мостъ.
То и дѣло изъ травы выскакивалъ какой-нибудь звѣрекъ и съ любопытствомъ или страхомъ уставлялся на людей, какъ бы желая сказать: «Какъ вы сюда попали?» Иныя изъ этихъ дѣтей дикой природы моментально пускались въ бѣгство, другія спокойно допускали подойти къ себѣ и уползали или убѣгали только тогда, когда солдаты чуть не наступали имъ на голову. Насколько животное царство изумляло своимъ богатствомъ, настолько же поражало полное отсутствіе какихъ бы то ни было растеній, пригодныхъ для пищи. При всемъ обиліи громадныхъ деревьевъ, ни на одномъ не было плодовъ, ни на одномъ кустѣ какихъ-нибудь ягодъ, — только цвѣты и цвѣты покрывали землю пестрымъ ковромъ.
Черныя женщины, обремененныя дѣтьми, далеко отстали отъ путешественниковъ, но мужчины шли въ ногу съ солдатами, и видно было, что они дѣлали это съ какимъ-то намѣреніемъ.
Охотникъ за чертями велъ со своими товарищами таинственные разговоры, видимо, обсуждая какой-то общій планъ, который могъ осуществиться только при помощи бѣлыхъ. Потому, очевидно, нужно было держаться къ нимъ поближе.
Капитанъ Ловэлль со вздохомъ обратился къ своимъ офицерамъ. — Бьюсь объ закладъ, что эти черные молодцы предугадываютъ наши намѣренія, — сказалъ онъ, — и что они рѣшили сопровождать насъ, до самаго театра войны.
— Чтобъ тамъ поѣсть разныхъ вкусныхъ вещей… я тоже такъ думаю, сэръ,
— И противъ этого ничего не подѣлаешь. Безъ сомнѣнія, тутъ есть еще одно племя туземцевъ, — одному Богу извѣстно, насколько многочисленное. Того гляди, угодимъ между двухъ огней.
— Скоро будетъ самое узкое мѣсто рѣки, — сказалъ Уимполь. — Тамъ надо тотчасъ же приниматься за рубку деревьевъ.
— Вы уже бывали здѣсь, сэръ?
— Много разъ. Я пытался достичь Синихъ горъ и перейти на тотъ берегъ, но мнѣ не удалось. Дальше заросли такъ густы, что нельзя сдѣлать шага.
— Такъ надо поджечь ихъ.
— Я уже пробовалъ, да зеленые листья только обугливаются, а не загораются.
— Крупный звѣрь! — вскричалъ Аскотъ. — Сейчасъ пробѣжалъ черезъ папоротники. Вонъ, вонъ!
Черные, услыхавъ эти возгласы, обернулись по тому направленію, куда указывалъ Аскотъ. Человѣкъ пять или шесть бросились въ траву и черезъ нѣсколько минутъ вытащили оттуда громадную, въ 4 фута длиною, ящерицу и раздробили ей голову коломъ. Не разбирая ни кожи, ни ногъ, ни глазъ, они разорвали пальцами еще трепетавшее животное и начали жадно ѣсть.
Фитцгеральдъ покачалъ головой. — Мнѣ кажется, здѣсь, среди туземцевъ постоянный голодъ, — сказалъ онъ. — Они, повидимому, совсѣмъ не знаютъ, что значитъ питаться правильно, а ѣдятъ что и когда попало.
— Плохія предзнаменованія для насъ, — со вздохомъ сказалъ капитанъ. — Мы не умѣемъ ѣсть насѣкомыхъ и пресмыкающихся, и намъ бѣда.
— Шш! — остановилъ его Туила. — За деревьями дикари!
— Гдѣ же?
— Я видѣлъ длинныя пики, а вонъ позади деревьевъ блеститъ пара лукавыхъ глазъ.
— Туила правъ, — прошепталъ Аскотъ, — дикари обмѣниваются знаками.
— Ну, такъ дѣлайте видъ, будто ничего не замѣтили и держите ухо востро.
— Этотъ изгибъ рѣки приведетъ насъ къ переправѣ, — сказалъ Уимполь. — Черезъ пять минутъ мы будемъ тамъ.
— А вотъ и хижины черныхъ!
На довольно обширной полянѣ стояли уже знакомыя намъ незатѣйливыя деревянныя постройки изъ бамбука и травы, толпы женщинъ и дѣтей бродили среди деревьевъ, а вооруженные мужчины занимались обтачиваніемъ раковинъ для ожерелій, или приготовленіемъ краски. Всѣ были изумлены и перепуганы появленіемъ бѣлыхъ. Женщины, схвативъ малютокъ, бѣжали въ хижины, между тѣмъ, какъ мальчики и мужчины скучились вмѣстѣ и, очевидно, склонны были приписать пришельцамъ враждебныя намѣренія.
Отношенія между обоими черными племенами казались неособенно дружелюбными. Они обмѣнялись привѣтствіями, но обращеніе ихъ было холодное, если не подозрительное.
Новые дикари были тоже голы, но отличались тѣмъ, что въ длинныхъ бородахъ ихъ были вплетены хвосты краснаго кенгуру, вмѣсто головного убора изъ перьевъ, у нихъ были украшенія изъ древесной коры. Они были вооружены бумерангами, метательнымъ оружіемъ, которое имѣетъ свойство, описавши въ воздухѣ дугу, возвращаться къ тому мѣсту, откуда пущено. При неосторожности, оно можетъ убить того, кто его бросаетъ, но ужъ если попадетъ во врага, то причиняетъ вѣрную смерть.
— Вы дружите съ этими людьми? — спросилъ капитанъ охотника за чертями.
— Конечно, мы ихъ очень любимъ.
— И ведете съ ними дѣла?
Кутамеру отрицательно покачалъ головой. — О, нѣтъ, блѣднолицый человѣкъ, ты ошибаешься. Мы только охотимся — на ящеровъ и двуутробокъ, — вотъ и всѣ наши дѣла.
Капитанъ не подалъ вида, что замѣтилъ явную ложь Кутамеру. — Такъ, такъ, — сказалъ онъ. — Мы останемся здѣсь на нѣсколько дней, такъ ты научишь, конечно, моихъ молодыхъ людей охотиться за звѣрями, чтобы раздобыть себѣ пищи. Плодовъ здѣсь, кажется, нѣтъ?
— Очень мало, — отвѣчалъ Кутамеру. — А въ вашихъ волшебныхъ палкахъ вѣдь у васъ молнія и громъ? — продолжалъ онъ, указывая на винтовку капитана. — Покажи мнѣ, бѣлый человѣкъ, мнѣ хочется посмотрѣть, какъ ты добываешь молнію, чтобъ убивать своихъ враговъ.
Капитанъ съ серьезнымъ видомъ наклонилъ голову, — Видишь бѣлаго попугая на томъ высокомъ папоротникѣ, Кутамеру?
— Конечно.
— Ну, такъ берегись!
Раздался выстрѣлъ, и птица съ раскрытыми крыльями удала на землю, а Кутамеру отскочилъ въ испугѣ. —Колдовство; — сказалъ онъ. На другихъ дикарей этотъ выстрѣлъ тоже произвелъ сильное впечатлѣніе, и всѣ они понемногу разсѣялись, позабывъ даже объ убитой птицѣ.
Капитанъ былъ этимъ очень доволенъ. — Давайте теперь строить мостъ, — сказалъ онъ съ облегченіемъ. — Надо напрягать всѣ силы. Мысль о томъ, что мы работаемъ для освобожденія близкихъ, придастъ намъ мужества.
Какъ только солдаты услыхали это приказаніе, работа закипѣла, и черезъ нѣсколько часовъ появились палатки, какъ грибы изъ земли; были устроены посты, поставленъ большой очагъ и между деревьями укрѣплены гамаки. Плотники отмѣтили топоромъ деревья, пригодныя для постройки моста и полсотни солдатъ, раздѣлившись на группы, принялись рубить ихъ. Часть людей размѣстилась на постахъ для караула, остальные отправились на охоту и за водой. Въ числѣ послѣднихъ находились Аскотъ и Антонъ, которые уже свели знакомство съ однимъ молодымъ дикаремъ ихъ возраста, Рудуарто, котораго очень интересовалъ пистолетъ Аскота.
— Мистеръ Уимполь, — обратился Аскотъ, — скажите ему, что мы позволимъ ему стрѣлять цѣлый часъ, если онъ разскажетъ намъ исторію охотника за чертями.
Когда Уимполь передалъ слова молодого англичанина, Рудуарто испугался. — Туттъ! Туттъ! — шепотомъ повторилъ онъ.
— Вѣдь ты, навѣрное, знаешь про судъ Божій? — спросилъ Уимполь
— Ничего не знаю.
— Почему же ты говоришь шепотомъ?
— Потому что я «варара».
— Что это такое варара?
Весь обмазанный черной краской туземецъ застѣнчиво улыбнулся.
— Значитъ, еще не «пардуапа», — сказалъ онъ.
— А потомъ ты будешь пардуапой?
— О, да, а потомъ и «буркой!»
— Бѣдняга! а до тѣхъ поръ тебѣ можно только шептать?
Рудуарто засмѣялся. — Нѣтъ, — сказалъ онъ, — это было-бы слишкомъ долго. Пройдетъ много лѣтъ, прежде, чѣмъ я сдѣлаюсь пардуапой, а заговорить громко я могу, когда луна на небѣ тріады сдѣлается круглой.
— Значитъ, черезъ три мѣсяца, — сказалъ Уимполь.
— Ну, разскажи-же намъ о судѣ Божіемъ. За что убили чужого человѣка?
— Я не знаю, что ты говоришь, бѣлый.
Уимполь началъ торопить молодыхъ людей идти скорѣе.
— Лучше не приставать къ нему теперь, потомъ онъ и самъ намъ охотно все разскажетъ. А пока сдѣлайте выстрѣлъ изъ пистолета, молодой господинъ.
— Когда найдется цѣль, сказалъ Аскотъ.
— Что это тамъ такое? — спросилъ Антонъ, поднимаясь на носки.
— А это сооруженія дикихъ куръ для высиживанія яицъ, — отвѣчалъ Уимполь. — Жаль, кажется, всѣ яйца уже расхищены.
Они вышли на открытую поляну на берегу пруда и увидали нѣсколько десятковъ высокихъ, аршина въ полтора, построекъ изъ листьевъ, хвороста и мягкой глинистой массы, которыя, въ видѣ ряда сахарныхъ головъ, были расположены такъ, что полуденное солнце обдавало всѣ ихъ своими лучами. Большія темнокрасныя и золотисто-коричневыя птицы порхали по папоротникамъ или бѣгали въ травѣ то выглядывая, то пряча свои высокіе хохолки.
— Жалко, — сказалъ Рудуарто. — Если бы съ нами былъ куриный охотникъ, онъ убилъ бы одну.
— Какъ же онъ это дѣлаетъ? — спросилъ Аскотъ.
— Онъ залѣзаетъ на дерево, и когда птица подойдетъ, попадаетъ ей въ грудъ копьемъ. Не всякій это съумѣетъ.
— А мы умѣемъ получше, — сказалъ молодой англичанинъ, указывая на свой пистолетъ. — Сейчасъ ты увидишь, Рудуарто.
Охотники попрятались въ кусты, чтобы дать курамъ время собраться. Такъ какъ въ этихъ мѣстахъ никто не охотился, и птицы незнакомы были съ огнестрѣльнымъ оружіемъ, то онѣ безъ всякаго опасенія вышли изъ своего убѣжища и принялись клевать сѣмена и щипать травы.
Со всѣхъ сторонъ заразъ раздались выстрѣлы, и всѣ куры легли лоскомъ. Земля буквально покрылась каплями крови и разлетѣвшимися по сторонамъ перьями.
— Видишь, — сказалъ Аскотъ, — это не такъ, какъ ваши копья.
Рудуарто не могъ отъ волненія стоять на мѣстѣ. — Я бы хотѣлъ попробовать, — сказалъ онъ.
— Такъ разскажи намъ про судъ Божій.
Рудуарто подозрительно посмотрѣлъ по сторонамъ. — Вы хотите пересказать это тѣмъ, нашимъ врагамъ.
— Ни въ какомъ случаѣ, на этотъ счетъ ты можешь быть совершенно спокоенъ.
— Зачѣмъ тебѣ это знать, бѣлый человѣкъ? — со вздохомъ спросилъ молодой дикарь.
— Потому что мы случайно все это видѣли. Намъ любопытно узнать, почему одинъ долженъ былъ сражаться противъ пятидесяти, и что такое этотъ человѣкъ передъ смертью завѣщалъ Кутамеру.
— Вы все видѣли? — съ испугомъ спросилъ Рудуарто. — Тогда, — ну, — дайте мнѣ попробовать волшебную палку, тогда я разскажу тебѣ все сегодня вечеромъ, при огнѣ.
Аскотъ зарядилъ пистолетъ и подалъ его молодому человѣку.
— Надо надавить тутъ, — училъ онъ его.
— Да, знаю ужъ!
И Рудуарто склонилъ голову къ плечу, чтобъ было еще вѣрнѣе закрылъ глаза, вытянулъ руку, какъ можно дальше и спустилъ курокъ.
— Славно! — прошепталъ онъ съ одушевленіемъ. — Славно! А гдѣ же птица, которую я убилъ?
Всѣ засмѣялись, и веселое настроеніе еще усилилось, когда одинъ изъ солдатъ принесъ новость, что рыбы въ горной рѣчкѣ столько, что можно, ловить руками. Видимо-невидимо, разсказывалъ онъ, и всякаго сорта, особенно много угрей. Надо связать неводъ и придти сюда еще разъ.
— А пока идемте въ лагерь варить куриный супъ.
— Господи, помилуй! — вдругъ раздался голосъ одного солдата.
— Что такое случилось?
Всѣ столпились и увидали человѣка, который отдувался, стараясь стряхнуть съ себя цѣлые легіоны маленькихъ зеленыхъ муравьевъ. — Это точно съ неба нападало мнѣ на голову! Ай, ай! Жжетъ точно огнемъ.
— Окунайся скорѣе въ воду! Лѣкарство подъ рукой.
— О, Боже, я не могу открыть глазъ!
Два человѣка повели его къ водѣ, а другіе старались объяснить себѣ, въ чемъ дѣло.
— Вотъ что! — вскричалъ Антонъ. — Это пустое гнѣздо. Ахъ, а тутъ и населенное, а вотъ и еще! Берегите ваши головы, оно все полно!
Съ вѣтокъ дерева свѣшивались большіе зеленые мѣшки изъ склеенныхъ между собою листьевъ, которые растрескивались при малѣйшемъ прикосновеніи. Это были гнѣзда одного изъ видовъ муравьевъ, укусъ которыхъ очень болѣзненъ. Когда одинъ изъ такихъ мѣшковъ осторожно вскрыли издали, то маленькіе обитатели разсыпались во всѣ стороны; только черезъ нѣсколько минутъ охотники рѣшились подойти поближе, и разсмотрѣть ихъ устройство.
Всѣ листья, составлявшіе гнѣздо, не были отдѣлены отъ стебля и, вѣроятно, маленькіе строители, удаливши всѣ лишніе листья, плотно склеили вмѣстѣ остальные, и такимъ образомъ получилось сооруженіе изъ живой зелени. Въ мѣшкахъ находилось безконечное количество яицъ; Рудуарто засовывалъ въ нихъ языкъ и, прищелкивая, поѣдалъ яйца, ничего не имѣя и противъ того, если попадется живой муравей. — Я вамъ покажу еще другого муравья, — прошепталъ онъ, — краснаго.
Онъ сломилъ вѣтвь одного чахлаго, съ виду больного дерева. — Смотрите хорошенько!
Всѣ вѣтки на ощупь оказались мягкими, и хотя снаружи не было замѣтно ничего особеннаго, но внутри всѣ онѣ, до самой верхушки, были источены и наполнены красными муравьями. Вѣроятно, и стволъ былъ обработанъ такъ же этими трудолюбивыми работниками. Потревоженные, муравьи громадными кучами накинулись на нападавшихъ, которые, помня все пережитое, поспѣшили спастись бѣгствомъ, чтобы уберечь куръ отъ этихъ насѣкомыхъ.
Путь къ лагерю былъ сравнительно недалекъ. Скоро послышались удары топоровъ, и стало наносить дымъ отъ большихъ костровъ, отгонявшихъ москитовъ. Горшки и сковороды стояли наготовѣ, и не доставало только этихъ послѣднихъ охотниковъ, чтобъ начать обѣдъ.
— Смотрите, какая находка! — вскричалъ одинъ изъ солдатъ, вытаскивая изъ кармана пригоршню бѣлыхъ зеренъ. — Это рисъ!
— Много здѣсь его? — спросилъ капитанъ.
— Къ сожалѣнію, нѣтъ, потому что стебли покрыты водой. Но черезъ нѣсколько дней, уже можно будетъ сварить изъ него супъ.
Капитанъ провелъ рукой по лбу. — Богъ посылаетъ намъ свою помощь и въ это трудное время! Работайте только хорошенько, ребята! Чѣмъ скорѣе мы выберемся отсюда, тѣмъ скорѣе кончатся наши испытанія.
Напоминаніе это было излишнимъ; и безъ того работа кипѣла: вездѣ шла рубка, пилка, сверленіе, такъ какъ первый плотъ нужно было спустить на воду до наступленія вечера.
Черные въ обѣихъ деревняхъ вели себя совершенно спокойно, но, видимо, зорко слѣдили за всѣмъ, что дѣлалось, и къ вечеру увеличили количество огней. Это нѣсколько безпокоило бѣлыхъ, которые думали, что туземцы, быть можетъ, хотятъ силой вынудить переправу, когда мостъ — будетъ готовъ, и въ портѣ Джаксонъ примкнутъ къ своимъ.
Наконецъ, первый плотъ былъ спущенъ на рѣку; и работы пріостановили на ночь. Повсюду пылали яркіе костры, пламя которыхъ озаряло лѣсъ и даже отдаленному горизонту придавало розоватый оттѣнокъ.
У костра лежало нѣсколько человѣкъ и между ними Уимполь, Аскотъ, Антонъ и Рудуарто. Послѣдній все время безпокойно оглядывался, часто вскакивалъ, заглядывалъ за деревья и палатки и успокоился лишь тогда, когда убѣдился, что никто не подслушиваетъ.
Аскотъ показалъ ему пистолетъ. — Ты хотѣлъ разсказать намъ объ охотникѣ за чертями, Рудуарто.
Туземецъ кивнулъ головой. — А вы навѣрное ему не перескажете, бѣлые люди? Бѣдному Рудуарто пришлось бы умереть.
— Будь покоенъ, тебѣ нечего бояться.
Молодой дикарь нагнулъ впередъ голову, глаза его блестѣли, голосъ, отъ возбужденія, былъ едва слышенъ. — Вы знаете, что такое кобонгъ?
Уимполь переводилъ. — Это отличительные знаки туземныхъ племенъ, — прибавилъ онъ въ поясненіе.
— Мы принадлежимъ къ пчелиному кобонгу, — продолжалъ Рудуарто, — потому что отецъ міра Мамаммурокъ, создавая вселенную, далъ намъ пчелу, въ отличіе отъ другихъ племенъ. Кромѣ того, онъ далъ намъ большой кусокъ земли въ нѣсколько миль; бѣлые люди все захватили себѣ, но земля принадлежитъ людямъ пчелъ.
Каждое слово онъ сопровождалъ кивкомъ головы, какъ бы подтверждая самъ себѣ все сказанное. — Мы никогда не убиваемъ пчелъ, не предупредивши ихъ, и всегда даемъ имъ время улетѣть; выбирая медъ, мы всегда оставляемъ половину запаса пчеламъ, потому что, надо вамъ сказать, пчела летитъ на край свѣта, къ Мамаммуроку и разсказываетъ ему все, что касается до нашего племени; она говоритъ ему о нашихъ нуждахъ, проситъ помощи, сопровождаетъ душу умершаго и стучится за нее у воротъ царства Мамаммурока, чтобы ее приняли и досыта кормили разными вкусными яствами, — змѣями, ящерицами, бѣлыми гусеницами.
— О, небо! — вскричалъ Антонъ.
— Мы позволяемъ всѣмъ племенамъ жить и охотиться въ нашихъ владѣніяхъ, но никто не долженъ трогать меда, подъ страхомъ смерти; это знаютъ всѣ, знаютъ и люди двуутробки, — вонъ тамъ! — И онъ украдкой указалъ пальцемъ черезъ плечо. — Вонъ тѣ! Ихъ кобонгъ — двуутробка.
— Но, — сказалъ Аскотъ, — какъ же двуутробка, которая не умѣетъ летать, попадетъ въ царство Мамаммурока?
Туземецъ пожалъ плечами. — Она передастъ на полдорогѣ, что нужно, своимъ товарищамъ, а эти передадутъ дальше. Такъ дѣлаютъ всѣ животныя, которыя не имѣютъ крыльевъ, и змѣи, и лягушки. О всѣхъ людяхъ заботятся ихъ кобонги, а у кого кобонгъ — растеніе, о тѣхъ заботятся вѣтеръ. Онъ летитъ по міру и собираетъ всѣ вѣсти, которыя ему нашептываютъ растенія, эти бѣдные узники, которыхъ земля держить за корни и не пускаетъ съ мѣста, — онъ несетъ эти вѣсти въ царство Мамаммурока.
— Какое трогательное повѣрье! — вскричалъ Антонъ.
— Но гдѣ же живетъ Мамаммурокъ? — спросилъ Аскотъ.
— Далеко, на краю свѣта, на одномъ островѣ. Онъ ѣстъ только рыбъ, которыя добровольно идутъ къ нему, когда онъ позоветъ ихъ.
— Ага! Но скажи, Рудуарто, какъ тѣ звѣри, которые не умѣютъ летать, попадаютъ черезъ воду, на островъ Мамаммурока.
Рудуарто посмотрѣлъ на него съ упрекомъ. — Ты этого не знаешь, бѣлый человѣкъ? Слуги Мамаммурока бросаютъ веревку, и за нее хватаются и умершій, и животное его кобонга. Отецъ міра живетъ въ ущельяхъ, полныхъ гусеницъ и ящерицъ, но въ его царствѣ есть также пропасти, въ которыя онъ низвергаетъ души, не имѣющія больше права жить. Каждую ночь эти души должны прилетать къ могиламъ, гдѣ зарыты ихъ тѣла, и повторять, что они умерли, совсѣмъ умерли; а утромъ слуги Мамаммурока снова ввергаютъ ихъ въ пропасть, и никогда не даютъ имъ ѣсть.
— О, бѣдныя души! Но какое же преступленіе совершили эти люди, осужденные такъ строго?
Черный оглядѣлся по сторонамъ. — Это убійцы! — прошепталъ онъ. — Тотъ варрара, котораго при васъ убили, тоже былъ, убійца,
— Ага! такъ онъ убилъ родственника Кутамеру?
— Да, его отца, самаго старшаго бурку нашего племени. Мы пришли къ нашимъ пчеламъ собрать половину меда, и видимъ, — всѣ пчелы перебиты, и весь медъ выкраденъ. Подумайте, бѣлые люди! весь медъ! И всѣ пчелы загублены, задушены дымомъ. Если кто-нибудь изъ нашихъ соплеменниковъ закроетъ глаза на вѣки, кто же будетъ сопровождать его душу въ царство Мамаммурока? Бурки собрались на совѣтъ, а женщины сидѣли и пѣли жалобныя пѣсни. Весь лагерь въ одинъ голосъ говорилъ, что нужно доискаться виновныхъ.
— Конечно, — сказалъ Аскотъ. — Ну дальше, что же дальше?
— Убитыхъ пчелъ мы положили на носилки и понесли къ лѣсу, а колдунъ сталъ ихъ спрашивать: «кто васъ убилъ»? И духъ смерти, черезъ пчелъ, отвѣчалъ: «Люди изъ племени двуутробки».
— Значитъ, тѣ, что тамъ, у папоротниковъ?
— Да. Тогда мы пошли къ нимъ, и женщины должны были затѣять ссору, а потомъ мы танцовали военный танецъ; между двумя бурками произошелъ бой, и нашъ противникъ палъ. Поединокъ былъ честный, открытый, но люди двуутробки все-таки говорятъ, что ихъ бурка убитъ, а что они нашихъ пчелъ не убивали, и что всѣ мы обманщики.
— Оба лагеря все еще стояли одинъ противъ другого; женщины ругались съ утра до вечера, каждый день танцовали военный танецъ, и ни одинъ человѣкъ не переходилъ въ лагерь противника. Тогда люди двуутробки сдѣлали большую подлость, которую нельзя оставить безнаказанной. Они сказали, что отецъ охотника «демонъ», одинъ изъ тѣхъ злыхъ стариковъ, которые бродятъ во ночамъ и въ видѣ сѣрыхъ, почти невидимыхъ, птицъ дѣлаютъ всякія злыя дѣла. Они высасываютъ кровь изъ сердца у людей, причиняютъ судороги дѣтямъ и показываютъ разныя страшныя вещи передъ глазами спящихъ, чтобъ они ослѣпли.
— Такъ между обоими племенами снова началась война?
Рудуарто покачалъ головой. — Люди двуутробки созвали своихъ друзей, и мы уже не рѣшались танцовать военный танецъ передъ ихъ хижинами; ихъ было такъ много, что они насъ всѣхъ перебили бы. Но ненависть росла съ каждымъ днемъ, особенно, когда въ лагерѣ нашихъ враговъ открылась повальная смертность, и каждую ночь кто-нибудь внезапно умиралъ. Послѣ каждаго такого случая, женщины кричали передъ нашими хижинами, мужчины грозили и проклинали насъ, оскорбляли нашихъ кобонговъ, нашъ лагерь окопали рвомъ, какъ будто мы ядовитыя змѣи. Когда кто-нибудь изъ ихъ лагеря встрѣчалъ одного изъ нашихъ, насъ оскорбляли, повторяя «демонъ, демонъ». Отецъ охотника былъ такой добрый честный бурка, онъ никогда не дѣлалъ вреда животнымъ и тѣмъ болѣе людямъ; даже однажды, когда долго не было дождя, онъ бросилъ въ пропасть свою лучшую полированную раковину, чтобъ Мамаммурокъ нашелъ ее и въ награду послалъ намъ дождь. И такого человѣка они называютъ демономъ! Это гнуснѣйшая ложь! Наконецъ, мы потеряли терпѣніе и потребовали суда Божія. Самый старшій бурка ихъ племени долженъ былъ выйти противъ нашего, и дѣло бы рѣшилось. Они согласились, но наканунѣ Божія суда, они задумали преступленіе, а въ слѣдующую ночь привели его въ исполненіе. Старый Кутамеру, охотникъ на черепахъ, пропалъ безъ вѣсти, а передъ нашимъ лагеремъ лежала кучка сѣрыхъ перьевъ, и люди двуутробки громко кричали, что они убили только гадкаго «демона».
— Давайте вашего охотника на чередахъ! — кричали они. — Если онъ не демонъ, а хорошій, честный человѣкъ, то пусть покажется, и мы снимемъ съ васъ всякія подозрѣнія.
— Но они украли его изъ нашего лагеря, они его убили и зарыли, это всѣ мы знали, если бы даже кудесники не говорили намъ этого.
— Вѣроятно! — вскричалъ Аскотъ, — это возможно. Бѣдный старый охотникъ на черепахъ! А что вы сдѣлали, что бы отомстить за него?
— Это я вамъ сейчасъ разскажу, бѣлые люди.
ГЛАВА XXII.
правитьРудуарто осмотрѣлся во всѣ стороны и затѣмъ вернулся на свое мѣсто.
— Теперь мы дошли и до тайны, — заговорилъ онъ шопотомъ, — тутъ-то и начинается опасность. Помните, что вы не должны никому разсказывать, и въ особенности людямъ изъ племени двуутробки, о томъ, что я, сидѣлъ возлѣ вашего костра; иначе меня будутъ подозрѣвать въ предательствѣ.
— Будь покоенъ, Рудуарто, мы никому не скажемъ ни звука.
— Слушайте же, — сказалъ мальчикъ, поглядывая на бѣлыхъ своими сверкающими глазенками. — Каррару, минтапа, передалъ намъ, что Варріарто, сынъ одного воина, убитаго нами въ честномъ бою, и есть убійца охотника за черепахами, и тогда мы поступили съ нимъ такъ же, какъ онъ съ нами, только честнѣе: мы похитили его изъ среды его земляковъ и принудили въ ту же ночь принять тотъ судебный поединокъ, свидѣтелями котораго вы были, когда пришли къ намъ.
— А! Такъ тотъ храбрый воинъ, который оборонялся отъ пятидесяти человѣкъ, нападавшихъ на него, былъ убійца?
— Да. Сынъ убитаго и пронзилъ его своимъ острымъ копьемъ. Послѣ этого мы зарыли въ землю убитаго, уходя съ того мѣста.
— Но, мнѣ казалось, — вставилъ Антонъ, — что передъ смертью онъ далъ какое-то показаніе?
— Это правда. Онъ сознался, что нѣкій Рудуарто, по прозвищу «Прыгунъ» внушилъ ему планъ этого убійства. Палатка его находится здѣсь но близости.
— И теперь вы хотите его похитить и подвергнуть тому же суду?
— Этого нельзя, вѣдь, онъ не поднималъ руки противъ насъ. Но охотникъ за чертями намѣревается извести его колдовствомъ.
— Вотъ какъ? Какъ же онъ это сдѣлаетъ?
— Разумѣется, при помощи «пуингурру». Племя двуутробки не знаетъ, что мы похитили того Варріарто и убили его, но тѣмъ не менѣе оно насторожѣ и ни въ какомъ случаѣ не приметъ отъ насъ жареной рыбы или птицы, а потому охотникъ за чертями долженъ выслѣдить, гдѣ Рудуарто Прыгунъ раскладываетъ свой костеръ и принимаетъ пищу. Если ему удастся подсунуть туда какую-нибудь кость, тотъ, конечно, погибъ.
— Это какимъ образомъ? Объясни, пожалуйста!
— Колдовство этого рода дѣлается слѣдующимъ образомъ. Мы беремъ переднюю лапу краснаго кенгуру и при помощи смолы прилѣпляемъ къ ней птичью или рыбью кость, это и есть пунигурру. Потомъ надо воткнуть эту вещь въ землю возлѣ непріятеля, когда онъ спитъ, и на слѣдующее утро онъ умретъ, или по меньшей мѣрѣ, тяжко заболѣетъ.
— И ты увѣренъ въ этомъ?
— О, это несомнѣнно, чужестранецъ! Я не разъ видалъ такихъ умершихъ, возлѣ которыхъ въ землѣ торчалъ пуингурру.
Аскотъ собирался было поострить надъ этимъ суевѣріемъ, но въ это время изъ становища племени двуутробки раздался странный глухой звукъ, который произвелъ сильное дѣйствіе на разсказчика.
— Витарна! — произнесъ онъ со страхомъ.
— Что это значитъ?
— Священная утварь. Услыхавъ звукъ витарны, всѣ непосвященные должны отходить подальше, иначе они подвергаются наказанію смертью.
— Въ чемъ же дѣло? — спросилъ съ любопытствомъ Аскотъ. — Зачѣмъ трубятъ въ витарну.
— Чтобы женщины и дѣти отходили подальше.
— Ничего не понимаю. Мистеръ Уимполь, пойдемъ подсмотримъ, что они будутъ дѣлать.
— Какая-нибудь шутовская церемонія, не болѣе того, нелѣпое суевѣріе!
— Все равно, я хочу видѣть ее; Антонъ, пойдешь со мной?
— Пожалуй. Но не лучше ли не подвергаться опасности?
— Э, глупости! Въ крайности, пустимъ въ ходъ наши пистолеты.
— Вы глубоко заблуждаетесь, молодой человѣкъ, — предостерегъ его Уимполь. — Рискъ великъ и съ пистолетами, а дѣло не стоитъ выѣденнаго яйца.
— Я не боюсь никакого риска, — возразилъ Аскотъ, вставая. — Идемъ же, Антонъ, и вы сэръ!
Витарно продолжали гудѣть. Видно было, что большая толпа дикарей собиралась подъ большими вѣтвистыми деревьями и наши друзья рѣшили пробраться туда черезъ чащу; и, спрятавшись въ ней, подсмотрѣть, что будутъ дѣлать туземцы.
Подобравшись поближе къ мѣсту дѣйствія, они осторожно, какъ кошки, забрались на одно изъ деревьевъ, откуда все было видно. Какъ разъ подъ сосѣднимъ деревомъ стоялъ дикарь, который быстро вертѣлъ надъ головой кускомъ лубка, вздѣтымъ на гладкую палку, и отъ вращенія издававшимъ этотъ странный звукъ.
Наконецъ, инструментъ замолкъ и одинъ изъ дикарей произнесъ рѣчь, смыслъ которой Уимполь не совсѣмъ — понялъ. Слова «колдовство» и «племя пчелы» повторялись чаще другихъ. Послѣ этой рѣчи изъ толпы выступилъ одинъ туземецъ, который растянулся на травѣ, закрылъ глаза и вытянулся, словно мертвый.
— Должно быть это и есть Рудуарто Прыгунъ, — шепнулъ Антонъ.
— Надо полагать, что такъ, а вся церемонія имѣетъ цѣлью предохранить его отъ колдовства племени пчелы.
— А вотъ и минтапа, колдунъ ихъ племени, — шепнулъ Антонъ. Охотникъ за чертями показывалъ мнѣ его.
— Тише, ради Бога!
Колдунъ досталъ изъ своей сумки, которую онъ носилъ на шеѣ, какъ и всѣ дикари, кусокъ краски и грубо сдѣланную кисть; при ея помощи онъ начертилъ на лбу распростертаго, передъ нимъ дикаря небольшой бѣлый кружокъ, а потомъ нагнулся надъ его грудью и долго рисовалъ что-то на ней.
— Навѣрное онъ рисуетъ на его груди изображеніе двуутробки, покровительницы племени, — шепнулъ Антонъ.
— А вотъ онъ берется и за ноги. Ну, это, по правдѣ, дѣйствительное средство отъ чаръ!
Минтапа начертилъ и на ногахъ по кружку, а затѣмъ отошелъ въ сторону и всѣ воины племени по очереди прикасались кистью къ тѣлу Прыгуна, такъ что оно все покрылось бѣлыми кружочками. Прыгунъ все время лежалъ, закрывъ глаза.
Затѣмъ минтапа вооружился острой раковиной и расцарапалъ ею кожу Прыгуна на плечѣ, такъ что пошла кровъ. То же самое онъ сдѣлалъ на рукахъ всѣхъ собравшихся дикарей.
— Дѣйствіе второе! — объявилъ Аскотъ. — Священное кровопусканіе!
Минтапа подошелъ къ Прыгуну и потрясъ надъ нимъ расцарапанной рукой, такъ что нѣсколько капель крови упало съ нея на тѣло распростертаго дикаря. То же самое сдѣлали и всѣ остальные, и вскорѣ Прыгунъ былъ обрызганъ кровью весь, съ головы, до ногъ.
— Какая гадость! — замѣтилъ Антонъ.
— Я предупреждалъ васъ, что вы увидите нелѣпое суевѣріе и ничего болѣе, — отвѣтилъ Уимполь. — Но теперь все равно уйти нельзя смотрите дальше.
Всѣ дикари стали теперь длинной вереницей. Прыгунъ поднялся на ноги, подходилъ къ каждому но очереди и каждый, шепнувъ ему что-то на ухо, давалъ кромѣ того порядочнаго тумака подъ ребра. Операція эта была нешуточная, ибо отъ тумаковъ болѣе сильныхъ воиновъ Прыгунъ шатался, или натыкался на сосѣднія деревья, и даже не разъ былъ сшибленъ съ ногъ. Тѣмъ не менѣе онъ обошелъ всѣхъ своихъ земляковъ и отъ каждаго получилъ по увѣсистому удару.
Вдругъ Уимноль положилъ руку на плечо Аскота: — Посмотрите-ка на тотъ кустъ, какъ разъ сзади колдуна, мнѣ кажется, что я видѣлъ въ немъ лицо дикаря, который тамъ спрятался и тоже подсматриваетъ.
Въ это время колдунъ поднесъ избитому Прыгуну жареную рыбу, тотъ началъ ѣсть ее, а колдунъ собиралъ на большой листъ всѣ объѣденныя имъ косточки. Въ заключеніе колдунъ вырылъ подъ деревомъ ямку, уложилъ въ нее эти объѣдки, заставилъ Прыгуна нѣсколько разъ капнуть сверху своей кровью и, наконецъ, завалилъ все это землей, камнями и сучьями. Когда все это было кончено, собраніе начало расходиться и въ нѣсколько секундъ на мѣстѣ дѣйствія не осталось ни души. Обрядъ заговора противъ гибельнаго дѣйствія пуингурру былъ оконченъ.
Наши друзья собирались уже слѣзать съ дерева, когда кустъ, на который обратилъ вниманіе Уимполь, осторожно раздвинулся и изъ него показалась знакомая имъ всѣмъ фигура охотника за чертями. Глаза его сверкали дикою радостью.
Какъ кошка онъ подползъ къ тому мѣсту, гдѣ колдунъ только что зарылъ объѣдки рыбы, быстро разгребъ землю, добрался до листа съ костями и выбралъ изъ нихъ одну большую кость, которую спряталъ въ свою сумку. Затѣмъ онъ уложилъ все попрежнему и тщательно загладилъ всѣ малѣйшіе слѣды своего похищенія.
Очевидно онъ считалъ, что этимъ окончательно уничтожилъ дѣйствіе заговора колдуна племени двуутробки, ибо предался неистовому восторгу, который выразился дикой, головокружительной пляской, причемъ онъ невѣроятно кривлялся и размахивалъ руками.
Антонъ приходилъ въ ужасъ отъ этихъ кривляній и былъ очень, радъ, когда охотникъ, вдругъ прекративши ихъ, шмыгнулъ въ кусты и исчезъ.
— Право онъ похожъ на торжествующаго: дьявола, — замѣтилъ онъ ему вслѣдъ.
— Ну-съ, господа, занавѣсъ опущенъ, комедія кончена, не пора ли восвояси? — шутилъ Аскотъ.
— Но спать, право, не хочется. Надо дать нервамъ немножко успокоиться.
— Можно прогуляться по лагерю.
Съ этими словами они слѣзли съ дерева и осторожно стали пробираться мимо хижинъ племени пчелы. Здѣсь всюду горѣли костры изъ зеленыхъ вѣтокъ и густой дымъ вился отъ нихъ къ небу. Среди кустовъ мелькали темныя фигуры туземцевъ.
Посреди деревни они повстрѣчали высокую фигуру охотника за чертями, вооруженнаго копьемъ и палицей. Онъ привѣтствовалъ бѣлыхъ какъ ни въ чемъ ни бывало съ самымъ невиннымъ видомъ.
— Вы еще не спите, чужеземцы? Почему это?
— Но вѣдь ты тоже не спишь, Кутамеру?
— Моя дичь днемъ прячется въ норы, — засмѣялся охотникъ за чертями, — я охочусь за нею только въ звѣздныя ночи.
— А, такъ ты идешь на охоту?
— Разумѣется. Здѣсь въ лѣсу очень много чертей.
— Можно мнѣ пойти съ тобою, Кутамеру?
— Отчего же, — отвѣтилъ дикарь. — Но умѣете ли вы лазать?
— Конечно; самъ увидишь.
— Въ такомъ случаѣ идемъ, я разставилъ много капкановъ въ лѣсу.
— На деревьяхъ?
— И на деревьяхъ, и въ чащѣ. Мясо чорта замѣчательно вкусно, а у меня пятеро голодныхъ дѣтей!
Говоря это, онъ то и дѣло обиралъ съ дерева своихъ любимыхъ бѣлыхъ гусеницъ, ловилъ на лету пролетавшихъ мимо жуковъ, подбиралъ свѣтляковъ, большихъ пауковъ, древесныхъ клоповъ, всякихъ личинокъ, ящерицъ и т. п. Все это исчезало въ его рту съ крѣпкими бѣлыми зубами. Даже прекрасныя пестрыя бабочки, порхавшія по цвѣтамъ, не получали отъ него пощады.
— Неужели вы всегда такъ голодны? — спросилъ Аскотъ.
— Да, чужестранецъ, у насъ вѣчный недостатокъ пищи.
— Это потому, что вы не занимаетесь земледѣліемъ, долговязые бездѣльники! — сказалъ Антонъ по-англійски. — Былъ бы я здѣсь царемъ, задалъ бы я вамъ жару!
Онъ повертѣлъ палкой по воздуху, словно погоняя съ дюжину дикарей, впряженныхъ въ плутъ и распахивающихъ поле, заросшее негодными травами.
Издали донесся хриплый, бѣшеный лай.
— Это чортъ попался въ мой капканъ, — сказалъ охотникъ, прислушавшись. — Сейчасъ мы найдемъ его.
— Развѣ ты такъ точно знаешь всѣ мѣста, гдѣ стоятъ твои силки?
— Да, конечно. Но съ нимъ вмѣстѣ попался и другой, меньшій звѣрь.
— Развѣ ты слышишь его голосъ, Кутамеру?
— Да, слышу. Прислушайтесь сами, чужеземцы!
Всѣ стали прислушиваться и вскорѣ различили знакомый уже крикъ, но на этотъ разъ звучавшій страхомъ и безпокойствомъ: «Кукъ! Кукъ!»
— А!.. это тотъ звѣрь, что напугалъ нашего Джимми! — воскликнулъ Антонъ.
— Кузу! — кивнулъ ему головой охотникъ.
— Кукъ! Кукъ! — раздалось еще жалобнѣе. Слышался шелестъ листьевъ, трескъ сучьевъ, пара голубей, вспугнутыхъ съ гнѣзда, пронеслась у нихъ надъ головами, нѣсколько совъ и вампировъ шмыгнули между деревьями.
— Противныя животныя, съ ихъ перепончатыми крыльями и маленькими злыми глазками.
— Правда ли, что эти ночныя животныя нападаютъ на сонныхъ людей и высасываютъ изъ нихъ кровь? — спросилъ Аскотъ.
— Барронгъ? — сказалъ Кутамеру, указывая на вампира — Онъ не причиняетъ человѣку ни малѣйшаго вреда.
— И вы его не ѣдите?
— Конечно, ѣдимъ, но охотимся за ними въ полдень, когда солнце выше всего стоитъ аа небѣ. Въ это время ты можешь найти барронговъ сотнями, висящими внизъ головой на вѣткахъ фруктовыхъ деревьевъ.
— Нельзя ли будетъ завтра поймать нѣсколькихъ, Кутамеру?
— Можно было бы, если бы здѣсь по близости росли сливы, но ихъ-то и нѣтъ здѣсь.
— Кукъ! Кукъ! — раздалось въ эту минуту у нихъ надъ головами. Гибкое животное ловко прыгало съ вѣтки на вѣтки, жалобно повизгивая, и не убѣгало при приближеніи къ нему бѣлыхъ.
— Видишь, вѣдь кузу не попался въ силокъ! — воскликнулъ Аскотъ.
— Нѣтъ, попался!.. Тотъ, что кричитъ, самецъ. Онъ уже пробовалъ выручить самку изъ петли, но не сумѣлъ, и потому теперь и кричитъ такъ жалобно.
Наверху дерева среди листвы былъ совершенный мракъ и только когда глаза нашихъ охотниковъ освоились съ нимъ, они стали различать окружающіе предметы. На небольшомъ разстояніи отъ нихъ по толстой вѣткѣ безпомощно бѣгалъ взадъ и впередъ небольшой стройный звѣрокъ, съ виду очень похожій на лисицу. Онъ-то и кричалъ: «Кукъ! Кукъ!» и хотя каждую секунду могъ бы скрыться, тѣмъ не менѣе забывалъ о собственной безопасности, такъ какъ съ другой вѣтки доносился слабый полузадавленный визгъ попавшейся въ силокъ самки.
Она сидѣла подобно собакѣ на заднихъ лапахъ, опутанныхъ крѣпкой петлей изъ мочалы, прижимая обѣ переднія скрещенныя лапки къ груди, гдѣ изъ сумки выглядывали ея беззащитные дѣтеныши. Бѣдное животное смотрѣло прямо въ глаза своихъ преслѣдователей, и теперь отъ страха было не въ состояніи даже кричать и только дрожало всѣмъ тѣломъ.
— Кутамеру. — обратился Аскотъ къ дикарю, — это отвратительный способъ охоты. Пощади этого звѣрка.
— Ни за что! — воскликнулъ тотъ, съ удивленіемъ глядя на юношу. — Ни за что! И съ какой стати? Мясо теперь рѣдкость, а у меня пятеро голодныхъ дѣтей.
Съ этими словами онъ быстрымъ ударомъ палицы раздробилъ животному голову и съ жадностью началъ пить изъ него горячую кровь. Дѣтенышей, сидѣвшихъ въ, сумкѣ, онъ вытащилъ и началъ пожирать совершенно такъ же, какъ передъ этимъ онъ ѣлъ змѣй и ящерицъ, то есть живьемъ.
Тогда, не говоря ни слова, Аскотъ прицѣлился изъ пистолета въ самца, все еще бѣгавшаго взадъ и впередъ по своей вѣткѣ и мѣткимъ выстрѣломъ прострѣлилъ ему голову.
Уимполь съ неудовольствіемъ покачалъ головой. — Вотъ это поистинѣ глупая выходка, молодой человѣкъ! Теперь вы встревожили весь лагерь.
— Что вы изволили сказать, сэръ? — взглянулъ на него черезъ плечо Аскотъ. — Вы, кажется, назвали мой поступокъ глупой выходкой?
— Да, назвалъ, — подтвердилъ тотъ. — Въ военное время никто изъ участвующихъ въ походѣ прежде всего не имѣетъ права выходить изъ лагеря безъ разрѣшенія, а тѣмъ болѣе вызывать тревогу безъ всякаго повода.
— Я привыкъ самъ отвѣчать за свои поступки, — сказалъ на это Аскотъ съ высокомѣрнымъ смѣхомъ, — поэтому прошу васъ не безпокоиться, мистеръ Уимполь.
Колонистъ хотѣлъ что-то отвѣтить ему, но въ это время изъ лагеря донеслись сигнальные звуки рога. — Вотъ видите! — сказалъ онъ, пожимая плечами.
— Надо поспѣшить домой, — заторопился Антонъ.
— И какъ можно скорѣе, — прибавилъ Уимполь.
— Я не пойду. Я хочу еще погулять съ охотникомъ.
— Но вы не можете съ нимъ объясняться безъ меня, молодой человѣкъ, а кромѣ того, вы еще едва владѣете лѣвой рукой.
— Повторяю вамъ, мистеръ Уимполь, что все это васъ не касается.
— Ну, какъ хотите, — съ сердцемъ отвернулся отъ него переселенецъ. — Идемъ вдвоемъ, Антонъ, такъ желаетъ мистеръ Аскотъ.
— Пойдемъ съ нами, — началъ упрашивать Антонъ, — можно ли такъ безусловно довѣрять этому дикарю, Аскотъ?
— Я пойду съ нимъ, это рѣшено.
— Слышите, Антонъ?.. Это уже второй сигналъ!
— Я сейчасъ вернусь къ тебѣ! — воскликнулъ нашъ другъ. — Аскотъ, ты откликнешься, когда я покричу тебѣ?
— Разумѣется, почему бы мнѣ не отозваться?
— Ну, хорошо. До свиданья, пока!
Съ этими словами они разстались. Тѣмъ временемъ дикарь розыскалъ убитаго кузу и, увязавъ свою добычу веревкой изъ мочалы, повѣсилъ ее себѣ за спину.
Выстрѣлъ перебудилъ не только лагерь бѣлыхъ, но и весь животный міръ въ лѣсу. Со всѣхъ деревьевъ сотнями поднимались птицы, попугаи кричали, тучи мухъ и пчелъ проносились надъ головами охотниковъ, въ чащѣ шмыгали какія-то четвероногія, трава шелестѣла, вѣтки раскачивались отъ разбѣгавшихся во всѣ стороны, до сихъ поръ мирно спавшихъ звѣрей. Нѣсколько сумчатыхъ чертей лаяло теперь въ разныхъ мѣстахъ и особенно заливался тотъ, который поймался въ силки; онъ бился и сопѣлъ, раскачивалъ вѣтку, на которой сидѣлъ, словно пытаясь сломить ее.
Аскотъ и Кутамеру не могли обмѣняться ни однимъ словечкомъ, смѣли направились на голосъ пойманнаго звѣря и подойдя къ дереву, на которомъ онъ ревѣлъ, начали на него взбираться. Изъ раны на рукѣ Аскота шла кровь, она начинала сильно болѣть, но по своему упрямству молодой человѣкъ не обращалъ на ото ни малѣйшаго вниманія. Онъ хотѣлъ поохотиться съ дикаремъ и не желалъ слушаться того, что ему подсказывало благоразуміе.
Высоко на деревѣ на толстой вѣткѣ сидѣлъ сумчатый чортъ, попавшій задними ногами въ петлю охотника. Аскотъ почти испугался, увидавъ это страшное животное, очень похожее на нашего медвѣдя. Шерсть у него была густая, косматая, черная, какъ смоль, за исключеніемъ бѣлой полосы, въ видѣ галстуха на шеѣ; морда выражала такую злобу, какую только можно себѣ представить у звѣря. Онъ не пригибался отъ страха, какъ это дѣлалъ кузу, но старался хватить охотника зубами за руку и сильно размахивалъ передними лапами. Охотникъ не могъ пользоваться въ чащѣ сучьевъ и вѣтвей своимъ копьемъ и потому оставилъ его подъ деревомъ; теперь онъ пошелъ на звѣря, вооруженный одной лишь боевой палицей.
Но бой съ чортомъ оказался не шуточнымъ дѣломъ. Звѣрь не только оборонялся, но и нападалъ, то свѣшивался внизъ, то поднимался на заднія лапы и зорко слѣдилъ за каждымъ движеніемъ охотника. Кутамеру постепенно и самъ пришелъ въ ярость и, забывъ всякую осторожность, сдѣлалъ слишкомъ сильный размахъ своей дубиной. Но звѣрь отшатнулся отъ удара, который попалъ по вѣткѣ, а этимъ, моментомъ чортъ воспользовался и обѣими передними лапами вцѣпился въ сбившіеся въ густую шапку волосы дикаря и старался притянуть его къ себѣ, чтобы укусить…
Кутамеру вскрикнулъ и выронилъ изъ рукъ свою дубину. Гибель его была бы неизбѣжна, если бы въ это время Аскотъ, давно уже успѣвшій зарядить свой пистолетъ, же выстрѣлилъ въ звѣря. Звѣрь въ послѣдній разъ рванулъ дикаря за волосы и грянулся бездыханный на замъ.
— Хорошій другъ въ нуждѣ! — сказалъ Аскотъ со смѣхомъ, указывая на пистолетъ. — Надежный товарищъ!
Кутамеру не понялъ его словъ, но догадался, что хотѣлъ выразить его спутникъ. Внезапная мысль мелькнула у него въ головѣ, когда онъ сверкающимъ взглядомъ смотрѣлъ на это страшное оружіе. Онъ прикоснулся указательнымъ пальцемъ сперва къ пистолету, затѣмъ къ своей груди.
Аскотъ покачалъ головой, спряталъ пистолетъ въ боковой карманъ и началъ спускаться съ дерева, настолько быстро, насколько это ему позволяла его больная рука. Кутамеру молча послѣдовалъ за нимъ. Оба они не видѣли, что во время ихъ боя съ чортомъ, къ дереву подошла чья-то высокая фигура съ корзиной яицъ въ рукѣ; увидя, что они спускаются, неизвѣстный молча отошелъ и укрылся въ тѣни сосѣдняго дерева. Требованіе Кутамеру отдать ему пистолетъ, надо полагать, испугало неизвѣстнаго, ибо онъ отставилъ корзину за дерево и засучилъ рукава, словно приготовляясь къ дракѣ.
— Аскотъ! — раздалось издалека. — Го-го-го!.. Откликнись!
Не успѣлъ Кутамеру слѣзть съ дерева, какъ тотчасъ же протянулъ руку къ карману Аскота, гдѣ былъ засунутъ пистолетъ, и произнесъ нѣсколько отрывистыхъ словъ, очевидно, означавшихъ: «Я хочу имѣть такое оружіе. Отдай мнѣ его!»
— Невозможно, Кутамеру.
Туземецъ съ минуту прислушался, словно желая убѣдиться, что люди, которые спѣшатъ сюда, находятся еще далеко, и затѣмъ быстро принялъ рѣшеніе. Однимъ взмахомъ руки онъ опрокинулъ мальчика навзничь.
— Сюда, скорѣе, на помощь! — закричалъ не своимъ голосомъ молодой англичанинъ.
Но помощь была далеко и онъ, навѣрное, погибъ бы отъ руки дикаря, если бы на сцену не выступилъ неизвѣстный, прятавшійся подъ деревомъ. Онъ успѣлъ уже опростать свою, корзину, выложивъ изъ нея яйца на мягкій мохъ, и вздѣть ее на голову; изъ дыры въ плетенкѣ корзины сверкалъ свѣтлый огонекъ и это придавало фигурѣ неизвѣстнаго нѣчто фантастическое и страшное..
Бросившись между мальчикомъ и дикаремъ, онъ нанесъ послѣднему сильный ударъ кулакомъ по головѣ, тотъ зашатался и увидавъ страшную фигуру, явившуюся на помощь бѣлому юношѣ, въ ужасѣ закрылъ лицо руками. Этимъ моментомъ сынъ лорда воспользовался, чтобы вскочить на ноги.
— Пуркабидни! — закричалъ Кутамеру. — Пуркабидни!.. Мамаммурскъ, святыя пчелы, помогите мнѣ!
И однимъ прыжкомъ, которому позавидовалъ бы всякій гимнастъ, онъ исчезъ въ густой чащѣ лѣса.
— Что это значитъ: пуркабидни? — разсмѣялся Аскотъ, видя бѣгство дикаря.
— Не знаю, сэръ!
— Боже мой, Туила! Это ты?
— Да, сэръ, это я.
Плетенка полетѣла на землю и страшный свѣтлый огонекъ оказался обыкновенной сигарой во рту Туилы.
— Ну-съ, сэръ, что вы тутъ дѣлаете ночью, одни, съ этимъ дикаремъ?.. Развѣ можно такъ полагаться на эту темнокожую дрянь? Вѣдь онъ покушался на вашу жизнь?
— Я думаю, что такъ! — отвѣтилъ Аскотъ. — Туила, зачѣмъ ты надѣлъ свою корзину на голову? Чтобы испугать его?
— Конечно, и это мнѣ удалось какъ нельзя лучше. Пуркабидни, вѣроятно, одинъ изъ ихъ демоновъ, блуждающихъ по ночамъ.
Въ это время къ нимъ присоединилась толпа бѣлыхъ друзей: Антонъ, мистеръ Уимполь, Фитцгеральдъ, нѣсколько солдатъ, всѣ были вооружены и сильно запыхались.
— Аскотъ, можно ли такъ рисковать собой! — съ безпокойствомъ воскликнулъ лейтенантъ. — А гдѣ же Кутамеру?
— Исчезъ! — засмѣялся молодой англичанинъ. — Туила чуть не разможжилъ ему черепъ ударомъ кулака.
— И Туила здѣсь?
— О, сэръ, прошу прощенія, — сконфуженно заговорилъ островитянинъ. — Я только хотѣлъ поохотиться на голубей по нашему способу, а для этого нужно быть одному.
— Что же, поздравить тебя съ добычей? — засмѣялся лейтенантъ.
— О, конечно, я не съ пустыми руками, сэръ!
Онъ поднялъ съ земли порядочную связку убитыхъ голубей и цѣлую кучу яицъ.
— А, у насъ будетъ превосходный завтракъ! Но, нужно торопиться назадъ, ребята, вѣдь весь лагерь на ногахъ, и вамъ придется объясниться съ капитаномъ, Аскотъ.
Между тѣмъ молодой англичанинъ успѣлъ уже разсказать товарищамъ свое приключеніе и при этихъ словахъ лейтенанта высокомѣрно пожалъ плечами.
— Пустяки, добрѣйшій Мармадюкъ!.. Не стоитъ тратить словъ.
И онъ пошелъ впередъ, не желая больше объ этомъ распространяться.
— Пуркабидни демоны во образѣ человѣка, — объяснялъ Уимполь, — они бродятъ по ночамъ, у нихъ громадныя черныя головы, и они убиваютъ людей большими дубинами.
— Я такъ и думалъ, — воскликнулъ Туила.
— Молодецъ Туила, — сказалъ ему Антонъ. — Ты герой нынѣшней ночи!
Всѣ засмѣялись и чтобы скорѣе успокоить капитана, поспѣшили въ лагерь. При этомъ бѣднаго сумчатаго чорта такъ и забыли распростертымъ подъ деревомъ. Въ лагерѣ всѣ уже спали, кромѣ капитана. По всей линіи караульные посты были на эту ночь удвоены; туземцы бродили всюду кругомъ, подслушивали и подсматривали.
Капитанъ Ловэлль въ эту ночь не захотѣлъ объясняться съ сыномъ лорда Кроуфорда, но какъ бы случайно гамакъ Аскота оказался повѣшеннымъ почти рядомъ съ капитанскимъ, и теперь юноша уже не могъ бы покинуть лагерь незамѣченнымъ.
Рудуарто, который разсказывалъ бѣлымъ тайну вражды между племенами пчелы и двуутробки, тщетно старался выпытать у бѣлыхъ, что они видѣли въ эту ночь и зачѣмъ племя двуутробки собиралось на звуки витарны: ни Антонъ, ни Аскотъ не имѣли возможности повидаться съ нимъ.
На слѣдующее утро можно было замѣтить, что у дикарей произошло что-то необычайное. Они сходились группами, перешептывались, ломали руки и въ заключеніе отправлялись взглянуть на одного своего земляка, сидѣвшаго въ уныніи, поникнувъ головой у входа въ свою хижину — Ба! да вѣдь это главное дѣйствующее лицо ночного заговора, — шепнулъ Аскотъ.
Антонъ разыскалъ знакомаго мальчика туземца и разспросилъ его черезъ посредство Уимполя: — Рудуарто, взгляни-ка туда, не это ли Прыгунъ?
— Да, это и есть Варріарто Прыгунъ. Прислушайся, бѣлый человѣкъ, онъ сейчасъ будетъ пѣть свой сонъ.
— То есть, въ пѣснѣ разскажетъ содержаніе своего сна!
— Да, это у насъ принято, если во снѣ грезилось что-нибудь необыкновенное. Если же кто видѣлъ во снѣ какую-нибудь охоту или что-нибудь въ этомъ родѣ, то объ этомъ пѣть не полагается.
— А, слѣдовательно, Прыгунъ разскажетъ что-нибудь интересное. Ну, послѣ впечатлѣній прошлой ночи это не удивительно.
— Я могу тебѣ сообщить еще одну новость, бѣлый человѣкъ: охотникъ за чертями исчезъ!
— Вотъ какъ?.. Ну, сегодня послѣ обѣда, когда офицеры лягутъ спать, приходи сюда, я тебѣ разскажу, что мы видѣли… Но, вотъ Прыгунъ поднимается на ноги… должно быть сейчасъ начнется пѣніе…
Дѣйствительно Варріарто стоялъ, скрестивъ руки на груди, передъ своимъ шалашомъ и смотрѣлъ куда-то вдаль черезъ головы собравшихся вокругъ него земляковъ, приготовившихся не пропустить ни одного звука изъ его повѣствованія.
Прыгунъ простеръ руку и моментально все затихло, слышно было какъ муха пролетитъ. Онъ вздохнулъ, глаза его то обращались къ небу, то устремлялись въ землю; по всему было видно, что онъ сильно взволнованъ… Наконецъ, онъ возвысилъ голосъ и началъ свое монотонное пѣніе, безъ малѣйшихъ оттѣнковъ и удареній.
— Я пошелъ на охоту съ копьемъ и дубиной, — пѣлъ дикарь, — солнце ярко свѣтило, передо мной прыгала по вѣткамъ сѣрая бѣлка и въ чащѣ играли кенгуру. Мамаммурокъ подарилъ меня хорошей погодой, я разсчитывалъ вернуться съ богатой добычей… Но злые духи хотѣли другого. О, горе, горе! Они хотѣла другого. Дневной свѣтъ началъ меркнуть, небо покрылось темными тучами, тѣнь отъ нихъ покрыла землю, змѣи поползли мнѣ черезъ дорогу и филинъ страшно закричалъ: «Смерть Прыгуну! Смерть Прыгуну»!.. А за нимъ и всѣ звѣри и всѣ растенія заговорили человѣческимъ голосомъ и всѣ повторяли тоже самое: «Смерть Прыгуну! Смерть Прыгуну!» И каждое дерева, каждая травка, и красный цвѣтокъ, попугаи и голуби — всѣ кричали: «смерть! смерть!» Я хотѣлъ бѣжать, но ноги меня не слушались. Я стоялъ на мѣстѣ, какъ вкопанный, сердце у меня остановилось, вся кровь застыла и колѣни дрожали… И я увидѣлъ страшную картину. Я увидѣлъ передъ собой виркатти! Круглый виркатти, сплетенный изъ вѣтвей! Четверо людей несли его, съ ними шелъ и минтапа и спрашивалъ душу, кто убилъ ея тѣло… А на виркатти лежалъ я, о, я несчастный!
Онъ громко зарыдалъ, а всѣ слушатели оцѣпенѣли отъ страха.
— И снова всѣ звѣри и растенія закричали: «смерть Прыгуну! смерть Прыгуну!» Снова вокругъ меня поползли черныя змѣи и облако опустилось на мою дорогу. И я услышалъ голосъ минтапа, который возгласилъ: «Слушайте! слушайте! Душа мнѣ отвѣтила на мой вопросъ, что Прыгуна убилъ Кутамеру, охотникъ за чертями».
— Охотникъ за чертями! Охотникъ за чертями!
— Онъ убѣжалъ! Онъ скрылся!
— Племя пчелы преслѣдуетъ насъ, это нашъ исконный врагъ!
— Объявимъ имъ войну! Послать имъ вызовъ! Пусть примутъ вызовъ!
— Проклятіе охотнику за чертями! Его отецъ убивалъ нашихъ женъ и дѣтей, и сынъ его также убійца!
— Смерть ему! Смерть ему!
— Но послушайте же, воины, вѣдь все это сонъ! Прыгунъ живъ и невредимъ!
— Все равно! все равно! Онъ видѣлъ себя лежащимъ на виркатти, это дурной признакъ. Варріарто Прыгунъ не жилецъ на бѣломъ свѣтѣ.
При этихъ словахъ, несчастный пѣвецъ упалъ, какъ подкошенный. Роль его была кончена, онъ забился въ свою жалкую бамбуковую хижину въ самый дальній уголъ, уткнулся лицомъ въ сухія листья и горько заплакалъ, нимало не сомнѣваясь, что долженъ погибнуть.
Все племя настолько было занято этимъ событіемъ, что уже не обращало вниманія ни на что другое. Бѣлые построили и укрѣпили второй плотъ, наловили массу рыбы, настрѣляли всякой дичи, но никто уже не слѣдилъ за ними. Они набрали припасовъ на всю остальную часть своего пути по незнакомой мѣстности, выплели много корзинъ, для того, чтобы нести въ нихъ рисъ, яйца и битую дичь — но никто и на это не обратилъ вниманія.
Рано утромъ племя пчелы, отрядило нѣсколько человѣкъ воиновъ искать въ лѣсу исчезнувшаго земляка, но всѣ они вернулись ни съ чѣмъ, хотя и нимало не обезпокоенные его участью. Они не обращали никакого вниманія на случайное оживленіе въ лагерѣ охотниковъ.
— Охотникъ за чертями находится гдѣ-нибудь по близости, — подумалъ Аскотъ, — онъ только рѣшилъ прятаться до тѣхъ поръ, пока мы не уйдемъ отсюда.
— Хотя капитанъ не напомнитъ ему ни однимъ словомъ о всемъ происшедшемъ, это я знаю навѣрное, — сказалъ Антонъ, — и совершенно съ нимъ согласенъ. Ахъ, Аскотъ, знаешь ли, что если ничто не помѣщаетъ, то послѣ завтра мы будемъ уже на томъ берегу.
— Будемъ надѣяться, — вздохнулъ сынъ лорда. — Положеніе становиться невыносимымъ.
— Аскотъ, тебѣ слѣдовало бы помириться съ мистеромъ Уимполемъ. Я знаю, что эта размолвка съ тобой, ему крайне непріятна.
— А зачѣмъ онъ назвалъ мой поступокъ глупой выходкой? — отвѣтилъ тотъ, пожимая плечами.
— Аскотъ, вѣдь онъ правду сказалъ!
— Не серди меня! — воскликнулъ Аскотъ, искривляя губы и дѣлая свойственное ему нетерпѣливое движеніе плечами.
Антону хорошо были извѣстны и этотъ жестъ, и этотъ тонъ молодого англичанина и онъ замолчалъ. Подъ вечеръ онъ вышелъ вмѣстѣ съ колонистомъ изъ лагеря, чтобы встрѣтить гдѣ-нибудь Рудуарто и узнать отъ него что-нибудь новое объ охотникѣ за чертями, но на вопросъ его, молодой дикарь отвѣтилъ:
— Этого никто не знаетъ, кромѣ стариковъ. Сегодня вечеромъ вы услышите двѣ витарны — племени двуутробки и нашу. Надо сильные заговоры, чтобы предупредить бѣду.
— Ну, на этотъ разъ мы не пойдемъ подсматривать за ними, — замѣтилъ на это Антонъ. — Лучше держаться отъ нихъ подальше.
Дѣйствительно, съ наступленіемъ ночи справа и слѣва отъ лагеря бѣлыхъ завыли витарны дикарей, все населеніе замерло въ своихъ шалашахъ, а въ чащѣ кустарниковъ бѣдные язычники, погруженные во тьму невѣжества, принялись за свои нелѣпыя церемоніи, за колдовство и заговоръ противъ него, одно безсмысленнѣе другого: тѣмъ не менѣе они вѣрили въ могущественную силу этихъ обрядовъ, завѣщанныхъ имъ предками.
По окончаніи церемоній въ лѣсу можно было видѣть Прыгуна, съ умоляющимъ видомъ обходившаго всѣ хижины своего племени. Въ рукахъ у него была клѣтка, сплетенная изъ прутьевъ ивы, съ двуутробкой, которую онъ показывалъ въ каждой хижинѣ.
— Посторожите эту вотъ возлѣ моего шалаша, — жалобно молилъ несчастный, — помогите мнѣ отогнать злыхъ духовъ.
Повсюду его встрѣчали отказомъ. — Съ демонами плохія шутки! Раздѣлывайся съ ними самъ, какъ знаешь, Прыгунъ!
— Ну, такъ пустите меня къ вамъ переночевать! Я свернусь въ клубокъ и не стѣсню васъ!
Но и это отклонялось всюду. — Не хочетъ ли ты, Варріарто, чтобы духи задушили и насъ вмѣстѣ съ тобою?.. Не вздумай потихоньку пробраться въ чей-либо домъ, мы этого не допустимъ!
— Но какъ же мнѣ спастись отъ демоновъ? — плакался бѣднякъ, весь дрожа отъ страха. — Куда бѣжать отъ нихъ?
— Это дѣло твое, Прыгунъ!
— Сжальтесь! — молилъ онъ. — Сжальтесь!
— Убирайся отсюда! — кричали иные ему въ отвѣтъ. — Не смѣй торчать возлѣ нашихъ домовъ! Какое намъ дѣло до демоновъ? Мы не хотимъ навлекать на себя ихъ гнѣвъ.
— Но вѣдь Кутамеру, охотникъ за чертями, вовсе не демонъ! — пытался онѣ дѣйствовать словомъ убѣжденія. — Это такой же человѣкъ, какъ вы, или я. Чего бояться?
— Все равно, онъ прибѣгаетъ къ чарамъ и можетъ насъ погубить. Прочь, прочь! — кричали ему со всѣхъ сторонъ.
Бѣдный Прыгунъ бѣгалъ, какъ затравленный звѣрь. Этотъ человѣкъ, первый внушившій мысль о похищеніи меда, главный виновникъ смерти отца охотника за чертями теперь, когда его постигло мщеніе, оказался одинокимъ и всѣми покинутымъ. Его сообщникъ уже поплатился за это жизнью и теперь очередь была за нимъ.
Ему страшно было оставаться въ своемъ шалашѣ, ужасъ охватывалъ его уже при видѣ самой крыши своей хижины. Куда дѣться?.. Куда спрятаться отъ демоновъ?
Онъ долго бродилъ, пока, наконецъ, не рѣшилъ разложить костеръ передъ своимъ домомъ и просидѣть возлѣ него всю ночь безъ сна.
Скоро онъ уже сидѣлъ возлѣ ярко пылавшаго огонька, прислушиваясь съ бьющимся сердцемъ къ каждому звуку.
Все было тихо кругомъ, всѣ спали или по крайней мѣрѣ, забились въ свои хижины. Тогда онъ прилегъ у костра, но не съ тѣмъ, чтобы заснуть, — Боже сохрани! — а чтобъ только отдохнуть немного.
Но глаза его начали невольно смыкаться, а вѣтеръ, монотонно шумѣвшій въ лѣсу, такъ убаюкивалъ усталаго отъ волненій человѣка, что бороться съ желаніемъ заснуть становилось уже не подъ силу. Шумъ вѣтра звучалъ такъ успокоительно, словно нашептывалъ: нынѣшней ночью тебѣ уже нечего бояться.
И онъ заснулъ, не выпуская изъ рукъ своей палицы.
Тогда изъ мрака, окутывавшаго лѣсную опушку, медленно вынырнула темная фигура и безшумно, какъ кошка, поползла къ костру Прыгуна. Ни одинъ прутъ, ни одинъ листикъ не шелохнулся, не треснулъ подъ ползущей фигурой, которая подбиралась все ближе и ближе къ крѣпко заснувшему дикарю.
Вотъ злоумышленникъ уже подлѣ своей жертвы, но онъ не поражаетъ ее смертельнымъ ударомъ, онъ только съ минуту копошился возлѣ нея и затѣмъ уползъ такъ же осторожно, какъ и подползъ, и скрылся опять во мракѣ, не сдѣлавъ ни одного неосторожнаго движенія, которое бы нарушило ночную тишину.
Прыгунъ продолжалъ спать крѣпкимъ сномъ и проснулся только, когда забрежжило утро, сова шмыгнула въ свое гнѣздо, летучая мышь повисла головой внизъ въ густой чащѣ, динго прокрался въ свою нору, подъ корнями гигантскаго дерева.
Вѣтеръ зашумѣлъ сильнѣе по верхушкамъ лѣса, первый лучъ солнца вырвался изъ-за облаковъ и заигралъ на лбу спавшаго дикаря.
Прыгунъ вскочилъ въ испугѣ, ощупывая себя обѣими руками. — Неужели я заснулъ!.. Это невозможно!
Сердце его забилось, и онъ вздохнулъ съ облегченіемъ. — Спалъ ли я, или нѣтъ, но… со-мной ничего не произошло!
Но въ этотъ моментъ на глаза ему попалась странная вещь, торчавшая возлѣ него изъ земли. То была рыбья кость, прикрѣпленная къ лапѣ кенгуру, глупая, ничтожная вещица.
Глаза Прыгуна при видѣ этого страннаго предмета выпятились такъ, словно хотѣли выпрыгнуть изъ своихъ орбитъ, потрясающій крикъ ужаса вырвался у него изъ груди.
— Пуингурру! Пуингурру!
И онъ безъ чувствъ, какъ снопъ, повалился на землю…
ГЛАВА XXIII.
правитьКрикъ этотъ всѣхъ всполошилъ. Изъ хижинъ племени двуутробки начали выползать худыя некрасивыя фигуры туземцевъ, всѣ были разбужены крикомъ, бросились на него и вскорѣ нашли безчувственнаго дикаря возлѣ мистической кости, воткнутой въ песокъ. Но каждый дикарь, усмотрѣвъ этотъ страшный фетишъ, тоже испускалъ крикъ, или громко повторялъ то слово, которое внушало всѣмъ одинаковый ужасъ.
— Пуингурру! Пуингурру!
Женщины и дѣти прятались въ хижины, вооруженные люди дрожали всѣмъ тѣломъ. Символъ смерти воткнутъ среди ихъ селенія; что дѣлать, чтобы оградить себя отъ демоновъ?
Вскорѣ загудѣла витарна. Въ это утро дикари не собирали улитокъ и гусеницъ, не тревожили змѣй и ящерицъ. Дѣти тщетно просиди завтрака, никто о немъ и не думалъ. Прыгунъ попрежнему лежалъ безъ чувствъ возлѣ своего угасшаго костра, никто не смѣлъ къ нему приблизиться.
Прошло порядочно времени, прежде, нежели онъ поднялся. Нѣсколько человѣкъ бѣлыхъ, офицеровъ и солдатъ, издали наблюдали, что будетъ дальше. Варріарто Прыгунъ казался совершенно помѣшаннымъ. Онъ старался взглянуть черезъ плечо на кость, торчавшую въ пескѣ, страшно корчился всѣмъ тѣломъ, дѣлалъ прыжокъ впередъ и начинать вертѣться и кружиться до тѣхъ поръ, пока снова не падалъ безъ чувствъ на землю. Всѣ эти движенія совершала вмѣстѣ съ нимъ и двуутробка въ клѣткѣ, привязанной у него на спинѣ.
— Смотрѣть противно! — замѣтилъ лейтенантъ.
— Но я думаю, что намъ этотъ случай очень поможетъ. Туземцы до такой степени поглощены своими чарами и заговорами, что совершенно забыли наблюдать за нами. Завтра мы потихоньку переберемся черезъ понтоны и уничтожимъ ихъ позади себя, — сказалъ на это капитанъ.
Всѣ одобрили это намѣреніе, ибо ясно было, что дикари задержались въ этомъ мѣстѣ только для того, чтобы вмѣстѣ съ бѣлыми перейти по мосту черезъ рѣку.
— Хотѣлъ бы я знать, — вздохнулъ капитанъ, — высадилъ ли «Игль» свою команду на берегъ, такъ какъ едва ли онъ могъ инымъ путемъ помочь осажденнымъ.
— Конечно, бомбардировка съ судна могла бы одинаково повредить и своимъ и врагамъ.
— Мнѣ кажется, все время вѣтеръ былъ для него противный и ему приходилось лавировать, такъ что ему пришлось пробыть въ пути нѣсколько лишнихъ дней, — замѣтилъ лейтенантъ.
— Но не надо прежде времени унывать, — заключилъ капитанъ. — Нужно во что бы то ди стало докончить наши понтоны къ завтрашнему разсвѣту.
Всѣ пошли на работу, между тѣмъ какъ въ нѣсколькихъ шагахъ отъ ихъ палатокъ въ становищѣ дикарей Прыгунъ бѣгалъ взадъ и впередъ словно въ горячечномъ бреду. Крупныя капли пота покрыли все его тѣло, глаза помутились, онъ непрерывно бормоталъ что-то про себя. По временамъ онъ падалъ въ страшныхъ корчахъ на землю и послѣ каждаго подобнаго приступа судорогъ, видимо, ослабѣвалъ все больше и больше. Но никто изъ соплеменниковъ не оказывалъ ему никакой помощи. Капитанъ Ловэлль послалъ было къ нему солдатъ съ тѣмъ, чтобы они накормили и напоили его, но онъ отказался. Къ полудню онъ. обезсилѣлъ до такой степени, что уже не могъ подняться.
Клѣтка съ двуутробкой отвязалась, но онъ и не замѣтилъ этого. Между тѣмъ двуутробка усердно перегрызала тоненькіе прутики своей темницы.
Спустя нѣсколько часовъ полной неподвижности, Прыгунъ въ послѣдній разъ приподнялъ голову и осмотрѣлся. Лицо его было совершенно сѣрое, обезображенное, губы не закрывались, оскаленные зубы страшно бѣлѣли. Угасающій взоръ его обратился къ ивовой клѣткѣ и о ужасъ! — двуутробки въ ней уже не было. Она перегрызла прутья и убѣжала.
Несчастный вскинулъ руками, глаза его закатились и онъ упалъ, ничкомъ въ траву.
— Умеръ! — воскликнулъ Аскотъ, все время за нимъ наблюдавшій. — Живой человѣкъ не въ состояніи такъ долго оставаться въ подобной позѣ!
— Да, онъ умеръ!.. Бѣдный Прыгунъ, жертва безсмысленнѣйшаго суевѣрія!
— Вотъ подходятъ его темнокожіе земляки и осматриваютъ его трупъ. Очевидно, пуингурру, погубивъ свою жертву, теряетъ всякую силу.
— Они разбиваютъ его своими дубинами, теперь-то они очень храбро дѣйствуютъ!
Къ мѣсту, гдѣ лежалъ трупъ, собралось все племя отъ мала до велика. Одни посыпали, пескомъ осколки пуингурру, другіе выли и расцарапывали себѣ до крови лицо и вее тѣло. Кровь, струившуюся изъ глубокихъ царапинъ, они размазывали по всему тѣлу.
Четверо человѣкъ сплели изъ вѣтокъ виркатти, нѣчто вродѣ носилокъ, уложили на него тѣло умершаго и понесли его по всему лагерю. Минтана шелъ рядомъ и ежеминутно останавливалъ процессію, какъ бы прислушиваясь: очевидно, онъ спрашивалъ о чемъ-то душу умершаго и ожидалъ ея отвѣта.
— И смѣшно и противно! — замѣтилъ Антонъ.
— Не будь, такъ несправедливъ, мой милый! Эта вѣра въ демоновъ единственное отличіе этихъ бѣдныхъ созданій отъ животныхъ, это тотъ путь, которымъ они ищутъ Бога.
— А вотъ, наконецъ, душа отвѣтила колдуну.
— И указала на охотника за чертями. Конечно, онъ-то и есть виновный.
— Вѣдь онъ, разумѣется, принесъ эту роковую кость.
— Онъ нагналъ смертельный страхъ на бѣднаго Прыгуна, довелъ его до изступленія и до смерти.
— Дикари бѣгаютъ взадъ и впередъ, какъ муравьи. Женщины грозятъ окровавленными кулаками. Брр! Какая гадость!
— Ага! Сигналъ къ бою! Красавицы изъ племени пчелы тоже грозятъ кулаками.
— Боже мой! Въ концѣ концовъ, мы еще окажемся здѣсь свидѣтелями кровопролитнаго сраженія!
— Ну этого вамъ нечего опасаться, — замѣтилъ Уимполь. — Дикари этой расы, несмотря на свою племенную вражду и постоянныя распри, никогда не ведутъ войны между собою. Они будутъ нѣсколько часовъ подрядъ кривляться, вопить и ругаться, бабы начнутъ плеваться, потомъ между наиболѣе выдающимися воинами обоихъ племенъ произойдетъ нѣсколько единоборствъ, которыя можно скорѣе назвать шутовствомъ, нежели боемъ, ибо при этомъ рѣдко проливается кровь. Какъ только кто-нибудь изъ борющихся поверженъ на землю, то вся его партія считается окончательно побѣжденной.
— Вотъ это и я одобрю, — отозвался Антонъ. — А что сдѣлаютъ съ трупомъ?
— Похоронятъ, а можетъ быть и скушаютъ.
— Господи помилуй!.. Зажарятъ своего земляка? Это ужасно!
— Слышите? Опять гудятъ витарны!.. Вотъ собирается и племя пчелы! Право, я думаю, что они не дерутся только изъ боязни, что мы воспользуемся этимъ моментомъ и перейдемъ безъ нихъ черезъ рѣку, а они такимъ образомъ не поспѣютъ къ осадѣ форта Джаксона.
— Мы это все же такъ и устроимъ. Въ эту ночь понтоны будутъ совсѣмъ готовы.
— Придется пожертвовать палатками! — рѣшилъ капитанъ. — Онѣ не только закрываютъ собой мѣсто переправы, но видя ихъ на своемъ мѣстѣ, дикари будутъ думать, что мы еще здѣсь.
— Смотрите, черные опять столпились. Что они будутъ теперь дѣлать? Хоронить Прыгуна?
— Кажется, что они собираются съѣсть его трупъ!
Дѣйствительно, дикари содрали кожу съ своего еще не остывшаго товарища, вырѣзали изъ его тѣла почки и раздѣливъ ихъ на мелкія части роздали всему племени. Лакомые кусочки эти были немедленно съѣдены, кожу развѣсили сушиться на деревѣ, а трупъ закопали въ землю.
На могилу его каждый дикарь принесъ по охапкѣ зеленыхъ вѣтокъ и когда надъ ней выросъ такимъ образомъ большой зеленый холмъ, одинъ изъ дикарей взобрался на него и произнесъ длинную рѣчь, въ которой восхвалялъ добродѣтели умершаго и обвинялъ охотника за чертями въ его смерти. — Онъ предалъ нашего товарища во власть демоновъ! — заключилъ ораторъ свое надгробное слово.
Изъ лагеря племени пчелы отвѣтили на. это обвиненіе громкимъ, энергичнымъ, воинскимъ крикомъ.
— Ложь! — кричали мужчины и женщины. — Ложь! Люди изъ племени двуутробки обманщики!
— А вы убійцы!
— Вы воруете медъ!
— Гдѣ нашъ братъ, Птицеловъ? Вы заманили его къ себѣ и убили!
— Мы смѣемся надъ людьми изъ племени крысы, наши жены плюютъ на нихъ!
— А надъ вами смѣются наши дѣти!
— Мщеніе! Мщеніе!
Женщины продолжали неистово голосить, между тѣмъ какъ дикари обоихъ племенъ начали воинскую пляску. Они ударяли копьями въ щиты, вызывали другъ друга на единоборство и какъ помѣшанные кружились другъ возлѣ друга.
— Это будетъ продолжаться, быть можетъ, цѣлую ночь, — замѣтилъ Уимполь. — Самые поединки у нихъ вещь второстепенная.
Между тѣмъ капитанъ собралъ въ своей палаткѣ нѣчто въ родѣ военнаго совѣта.
— Господа, — сказалъ онъ своимъ офицерамъ, — я сдѣлаю вамъ предложеніе и прошу сообщить мои слова всѣмъ вашимъ людямъ. Намъ необходимо обмануть туземцевъ, иначе въ послѣдній моментъ, передъ самой переправой, намъ придется вступить съ ними въ серьезный бой. На ихъ сторонѣ огромный численный перевѣсъ и если они овладѣютъ понтонами, то задержатъ насъ, можетъ быть, на нѣсколько дней; у насъ окажутся раненые и убитые, мы растратимъ наши боевые и съѣстные припасы и рискуемъ подвергнуться голоду въ предстоящемъ походѣ черезъ пустыню. Если же мы сегодня употребимъ двойное усиліе, будемъ работать безъ отдыха до глубокой ночи, то на разсвѣтѣ можно будетъ приступить къ переправѣ. Но для этого требуется еще одно! Надо, чтобы дикари ничего не подозрѣвали, а потому отправимъ часть людей въ лѣсъ, съ тѣмъ, чтобы они повалили нѣсколько большихъ деревьевъ. Дикари, увидя это, сообразятъ, что наша работа далеко еще не кончена.
— Этотъ планъ очень хорошъ, — согласился лейтенантъ. — Я возьму на себя наблюденіе за дикарями.
Старый Мульгравъ тотчасъ же отправился послать десять солдатъ въ такое мѣсто, гдѣ дикари непремѣнно замѣтили бы ихъ, съ приказаніемъ срубить нѣсколько деревьевъ. Успѣхъ этой мѣры превзошелъ всѣ ожиданія: дикари замѣтили рубку, посовѣщались между собою и съ удвоенной энергіей начали готовиться къ бою между собой.
Они разложили громадные костры, натаскали къ нимъ большіе запасы топлива, затѣмъ разостлали на травѣ шкуру кенгуру и завалили ее всякаго рода своей излюбленной пищей. Къ вечеру приступили къ трапезѣ, а затѣмъ плотно закусивъ, причемъ все время взаимная брань и громкій стукъ копьями въ щиты ни на минуту не прекращались, дикари начали снова воинскую пляску, которая должна была перейти въ бой.
Шумъ, крики и стукъ копьями съ минуты на минуту усиливались, обѣ враждующія стороны все ближе и ближе придвигались другъ къ другу, осыпая другъ друга отборной бранью, женщины голосили все громче и пронзительнѣе.
Всего нѣсколько шаговъ раздѣляли теперь переднихъ воиновъ, наконецъ, и они были пройдены и бой начался.
То одинъ, то другой ударялъ своимъ копьемъ изо всей силы въ щитъ противника, восклицая при этомъ: — Собака! Грабитель!
— Колдунъ! Убійца!
— Сынъ вора, тебя надо разорвать въ клочки!
— Нѣтъ, я тебя разорву и брошу на съѣденіе динго!
— Пустой хвастунъ! Твои слова не страшнѣе жужжанія пчелы!
— А ты визжишь, какъ крыса! Она грызетъ все, что ей попадется, показываетъ зубы, но мы растопчемъ ее ногами!
Въ атомъ родѣ продолжалось это странное сраженіе, причемъ никто изъ туземцевъ не обращалъ ни малѣйшаго вниманія на бѣлыхъ, съ лихорадочной поспѣшностью кончавшихъ свой послѣдній понтонъ и уже считавшихъ часы, остававшіеся до переправы. Антонъ уже дважды пытался перейти по зыбкому по мосту на ту сторону, но остававшееся до противоположнаго берега небольшое пространство болота было до такой степени тонко, что перебраться не было никакой возможности. Тутъ нельзя было ни плыть, ни брести, ни даже перескакивать съ одного ствола на другой, ибо всѣ деревья, поваленныя бурей въ болото, давно уже сгнили и разсыпались на куски при малѣйшемъ прикосновеніи.
Каждый разъ Антонъ возвращался съ сокрушеннымъ сердцемъ, утѣшая себя, однако, тѣмъ, что работа кипитъ и близится къ концу. Затѣмъ онъ присматривался къ дикарямъ, попрежнему кривлявшимся и вопившимъ и приходилъ въ ужасъ при мысли о предстоящей необходимости вступить въ бой съ этими жалкими созданіями. Конечно, во стократъ лучше удрать отъ нихъ при помощи хитрости.
Немного поодаль отъ лагеря на лѣсной опушкѣ солдаты срубили нѣсколько деревьевъ. Мульгравъ снова пошелъ къ нимъ съ дальнѣйшими инструкціями.
— Продолжайте работать, ребята, пока я самъ не подамъ сигнала уходить отсюда. Необходимо, чтобы черная сволочь ничего не подозрѣвала.
— Хорошо, сэръ, хорошо! До сихъ поръ они бѣснуются такъ, словно Богъ лишилъ ихъ послѣдняго остатка разума.
— Какъ они храбро ругаются, прячась за свои щиты и посмотрите, какъ они стараются попадать другъ другу въ самую середку щита, чтобъ какъ нибудь нечаянно не поранить противника. Хороша битва, нечего сказать!
— Подумайте-ка, ребята, долго ли тутъ до бѣды! — смѣялся Мульгравъ. — Вѣдь копье-то можетъ уколоть пребольно!
— Туила! — крикнулъ, смѣясь, одинъ изъ солдатовъ. — Поди же сюда поближе, взгляни на этотъ страшный бой!
Островитянинъ съ презрѣніемъ скосилъ свои сверкающіе глаза.
— Что это, дѣти или воины? — сказалъ онъ. — Или сумасшедшіе?
— Да, — кивнулъ ему Мульгравъ, — твой Ту-Opa былъ изъ другого тѣста, какъ и Ка-Мега и воинственный Идіо, подъ ударами которыхъ враги падали, какъ мухи! Ну, и измучили же они меня своей кашей изъ кокосовыхъ орѣховъ и всей этой комедіей, когда я игралъ роль Лоно. Долго она будетъ мнѣ памятна. Но все же всѣ они были истинными джентльменами.
— Да, джентльмены! — воскликнулъ Туила, ударивъ себя въ грудь. — Это вѣрно! И я тоже такой же джентльменъ.
— Ну, вотъ пошли и единоборства! Взгляните на эту пару: дубасятъ другъ друга по щитамъ, и дѣлу конецъ!
— О, Туила, если вспомнить о вашихъ побѣдныхъ лаврахъ, о бѣлой съ золотомъ мантіей короля, сдѣланной изъ перьевъ, объ его вассалахъ въ пестрыхъ одѣялахъ, то какое же сравненіе!.. Это какая-то дѣтская комедія.
— Тише, господинъ, — сказалъ глухимъ голосомъ островитянинъ. — Всѣ они лежатъ теперь въ своихъ могилахъ!.. Одинъ лишь Идіо, бѣдный Идіо — невольникъ!
— Ты правъ, Туила, не слѣдуетъ бередить старыя раны. Пойдемъ лучше, посмотримъ, какъ идетъ работа на понтонахъ.
Дровосѣки снова принялись за свои топоры, но не прошло и получаса, какъ къ нимъ явился унтеръ-офицеръ и сообщилъ, что все готово для переправы.
— Не берите съ собой вашихъ инструментовъ, оставьте ваше верхнее платье, какъ оно виситъ на деревьяхъ, распорядился онъ, — какъ будто вы пошли только отдохнуть немного отъ работы. А теперь слѣдуйте за мной… и имѣйте въ виду, что черные не спускаютъ съ насъ глазъ.
— Развѣ сейчасъ уже начнется переправа? — спросилъ одинъ изъ солдатовъ. — Вѣдь сюда еще доносится стукъ молотковъ и визгъ пилъ.
— Это дѣлается только для видимости. Идите спокойно, не торопясь. Не выдавайте ничѣмъ, что уходите отсюда совсѣмъ.
Онъ направился къ лагерю и за нимъ потянулись не спѣша солдаты. Возлѣ палатокъ всѣ были уже въ полномъ сборѣ, съ оружіемъ и багажомъ; лица были серьезны, каждый понималъ, что приближается рѣшительный моментъ. Двое солдатъ нарочно пилили дерево, нѣсколько человѣкъ стучали молотками, только лишь бы шумѣть.
Капитанъ обошелъ всѣ ряды.
— Всѣ ли на лицо? — спросилъ онъ, сдавленнымъ голосомъ.
— Да, сэръ. Всѣ тутъ.
— Тогда, съ Богомъ, впередъ. Я поѣду сзади всѣхъ. Теперь надо торопиться, ребята, не разговаривать и не останавливаться.
Солдаты — двинулись, плотъ затрещалъ и застоналъ, волны начали бить объ его края… все животное царство въ камышахъ вокругъ него всполошилось.
— Чтобы чортъ взялъ этихъ утокъ!
Утки взлетали изъ камышей, лягушки подняли кваканье, цапли закричали, цѣлыя полчища мелкой птицы безпокойно носились кругомъ. Пловучій мостъ качался и трещалъ по всѣмъ своимъ швамъ, идти по неочищеннымъ деревьямъ было такъ неудобно! То кто-нибудь скользилъ и чуть не падалъ, то у кого-нибудь выскальзывалъ изъ-за спины топоръ и съ плескомъ шлепалъ въ воду. Безпокойство ощущалось каждымъ во всемъ отрядѣ. Что если вдругъ туземцы догадаются обо всемъ и всей массой своей бросятся на мостъ? Какъ знать что произойдетъ въ такомъ случаѣ?
Но вотъ передовые уже достигли противоположнаго берега, а послѣдніе ряды вступили, съ своей стороны, на зыбкое сооруженіе. Молотки и пилы замолкли.
Уимполь несъ своего мальчика на рукахъ, словно опасаясь, что вотъ-вотъ его отнимутъ у него. Онъ внимательно смотрѣлъ себѣ подъ ноги, чтобы не оступиться и стиснувъ зубы, шелъ рядомъ съ Антономъ, который дѣлалъ надъ собой страшныя усилія, чтобы идти спокойно. Въ мѣстѣ скрѣпленія между двумя первыми понтонами стояли четыре человѣка съ топорами на готовѣ, чтобы въ тотъ же моментъ, какъ всѣ пройдутъ черезъ первый понтонъ, перерубить его связь со вторымъ, состоявшую изъ веревокъ, свитыхъ изъ парусины, и такимъ образомъ уничтожить всякое сообщеніе позади отряда. Связь-же перваго понтона съ берегомъ была разрушена какъ только хвостъ колонны дошелъ до его середины.
Капитанъ Ловэлль оглянулся на лагерь туземцевъ. Въ багровомъ отблескѣ огромныхъ костровъ голыя фигуры черныхъ представлялись толпой бѣсовъ, вырвавшихся изъ ада, неистово прыгавшихъ и кривлявшихся, или вступавшихъ между собой въ примѣрное единоборство. Всѣ они еще продолжали вопитъ и горланить, и по всему лѣсу раздавался адскій шумъ, который они подняли.
— Все пока обстоитъ благополучно? — подумалъ капитанъ. — Слава Богу, идетъ какъ по маслу!
И успокоившись, онъ снова обернулся къ своему отряду. Весь онъ былъ уже на твердой землѣ, оставалось только уничтожить связь между понтонами и пустить по теченію отдѣльныя части моста.
Капитанъ поспѣшилъ къ мостовщикамъ. — Теперь живо, ребята, рубите связи, да какъ можно скорѣе!
Въ тотъ же моментъ воздухъ огласился тревожными криками дакарей, совсѣмъ иными звуками, нежели ихъ воинскій кличъ, криками изумленія, за которыми послѣдовала глубокая тишина. Сражавшіеся дикари прекратили свой мнимый бой, женщины перестали вопить, всѣ бросились распрашивать одного изъ своихъ земляковъ, который повторялъ одни и тѣже слова указывая рукой на рѣку.
— Они ушли! — означали, по всей вѣроятности, эти слова и жесты.
Дикари нестройной толпой бросились къ понтонамъ, ломая, подобно лавинѣ, кустарники, попадавшіеся имъ на пути. Бой съ племенемъ пчелы былъ забытъ, дѣтей и женъ грубо отпихивали въ сторону. Туземцы на бѣгу потрясали копьями и щитами и, очевидно, бѣжали съ самыми враждебными намѣреніями. Для капитана достаточно было одного взгляда на нихъ, чтобы понять и оцѣнить опасность, угрожавшую отряду.
— Спѣшите! Спѣшите! — кричалъ онъ. — Такъ… Такъ!.. Вотъ теперь мостъ уничтоженъ.
Соединенными усиліями нѣсколькихъ человѣкъ удалось пустить по теченію первый понтонъ раньше, чѣмъ дикари добѣжали къ берегу. Теперь переправа была для нихъ невозможна, они поняли, что надежда ихъ воспользоваться мостомъ, выстроеннымъ бѣлыми, окончательно погибла и они подняли страшный вопль. Многіе стали метать свои копья въ бѣлыхъ, но къ счастью никого не ранили.
Тогда капитанъ хладнокровно вынулъ пистолетъ изъ кобура и прицѣлился въ толпу туземцевъ. — Если полетитъ еще хоть одно копье, — крикнулъ онъ, — я буду стрѣлять.
Или слова его были непоняты, или общее озлобленіе противъ бѣлыхъ было слишкомъ велико, только въ тотъ же моментъ копье ударило въ группу солдатъ, работавшихъ надъ уничтоженіемъ связей второго понтона и ранило одного изъ нихъ въ руку. Капитанъ немедленно спустилъ курокъ, одинъ изъ дикарей, вскрикнувъ, упалъ ничкомъ, а всѣ остальные моментально разсыпались въ разныя стороны и попрятались за деревьями.
— Куда онъ васъ ранилъ, Соундерео? — спросилъ капитанъ.
— Пустяки: въ руку! — отвѣтилъ плотникъ, продолжая работать топоромъ, но только лѣвой рукой. — Туила меня перевяжетъ и это живо пройдетъ.
Работа продолжалась послѣ этого безпрепятственно подъ охраной одного капитана, который наводилъ свой пистолетъ на каждаго дикаря, высовывавшаго голову изъ-за дерева, и только когда и второй понтонъ, отпихнутый большими жердями, поплылъ внизъ по теченію, всѣ оставшіеся на плоту люди ушли на берегъ. Теперь дикари уже никоимъ образомъ не могли бы возстановить мостъ.
Отрядъ встрѣтилъ капитана громогласнымъ «ура!»
— Благодарю васъ, дѣти мои, — сказалъ онъ, — мнѣ было очень жалко стрѣлять въ этого голаго дикаря, но другого выхода не было. Ну, а теперь, съ Богомъ, пустимся въ дорогу. Это уже послѣдняя часть нашего путешествія. Впередъ, ребята!
Тѣмъ временемъ никто не обращалъ вниманія на дикарей, а они успѣли подбѣжать къ самой водѣ и съ пронзительнымъ боевымъ крикомъ пустить въ отрядъ цѣлую тучу бумеранговъ, которые, ударивъ въ кого-нибудь изъ солдатъ, описывали большую дугу и летѣли обратно къ своимъ владѣльцамъ. Это тяжелое, страшное оружіе австралійцевъ, дѣлается изъ желѣзнаго дерева и при метаніи, оно, по своей конструкціи, обязательно возвращается къ той точкѣ, откуда его бросили. Поэтому дикари, не опасаясь потери этого драгоцѣннаго оружія, метали свои бумеранги черезъ рѣку въ бѣлыхъ людей, обманувшихъ ихъ ожиданія, чтобы хоть этимъ способомъ выместить на нихъ свою досаду.
Не прошло и двухъ секундъ, какъ двое солдатъ лежали съ разбитыми черепами безъ всякихъ признаковъ жизни, а страшное орудіе, поразившее ихъ, такъ же быстро улетѣло обратно за рѣку, какъ и появилось.
— Прячьтесь за деревья! — кричалъ капитанъ.
Приказаніе было немедленно исполнено и когда дикари вторично пустили свои бумеранги, жертвъ для нихъ уже не оказалось: всѣ солдаты были за толстыми стволами эвкалиптовъ.
— Не отвѣтить ли намъ этимъ собакамъ хорошимъ залпомъ, г. капитанъ?
— Нѣтъ, дѣти мои, не надо! Преслѣдовать насъ они не могутъ, намъ нечего ихъ бояться. Перебѣгайте отъ дерева къ дереву и такимъ образомъ уходите подальше въ лѣсъ.
— А наши убитые товарищи, сэръ?
— Невозможно рисковать жизнью изъ-за ихъ труповъ, такъ какъ они лежатъ на совершенно открытомъ мѣстѣ! Они погибли и никакой помощи отъ насъ имъ не нужно.
— Все равно!.. Сюда могутъ явиться другіе дикари, которые навѣрное, захотятъ полакомиться бѣлымъ мясомъ и изжарятъ ихъ. Это ужасно подумать!
И прежде нежели капитанъ успѣлъ остановить ихъ, нѣсколько солдатъ выскочили изъ-за деревьевъ, бросились къ своимъ павшимъ товарищамъ, взвалили ихъ себѣ на плечи и также быстро снова убѣжали съ своей ношей въ лѣсъ. Дикари еще разъ осыпали бѣлыхъ бумерангами, но по счастью на этотъ разъ дѣло обошлось безъ жертвъ: маневръ этотъ былъ исполненъ слишкомъ быстро и неожиданно.
Послѣ этого отрядъ углубился въ лѣсъ и отойдя на изрядное разстояніе отъ берега рѣки, остановился для торжественныхъ похоронъ погибшихъ товарищей. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Въ первые дни дальнѣйшаго перехода отрядъ былъ снабженъ всѣмъ необходимымъ. По ночамъ приходилось, однако, ежедневно отправляться на охоту, причемъ охотники искали не столько дичи, сколько источниковъ воды, что не всегда оказывалось легкой задачей. Въ самые жаркіе часы дня отрядъ останавливался для отдыха, солдаты ложились спать и зато послѣ этого могли продолжать путь до глубокой ночи. Большею частью приходилось страдать и отъ голода, и отъ жажды, а эти лишенія всегда побуждаютъ напрягать всѣ силы, чтобы найти способъ удовлетворить потребность.
— Надо бы заглянуть въ ту чащу, не найдется ли тамъ кенгуру! — предлагалъ кто-нибудь.
— Или ключа! Я охотнѣе бы напился, чѣмъ сталъ бы ѣсть.
— Далеко не отходите, — просилъ капитанъ.
— Сейчасъ черезъ дорогу прошмыгнулъ какой-то небольшой звѣрекъ!
— Я видѣлъ. Вѣроятно, это двуутробка.
— Брръ!.. Отвратительное жаркое… но, что подѣлаешь?
— Я видѣлъ сегодня безчисленное множество этихъ животныхъ, — сказалъ Антонъ. — Они лежали свернувшись клубкомъ и спали почти подъ каждымъ кустикомъ.
— Подождемъ гоняться за ними, можетъ быть попадется что-нибудь повкуснѣе.
— Вонъ еще бѣжитъ что-то, — указалъ Антонъ, — оно крупнѣе крысы.
— Сейчасъ посмотримъ.
Молодежь бросилась въ догонку, а спустя мгновеніе раздалось ихъ громогласное «ура».
— Прудъ! Озеро! вода! вода!
Эти слова всегда оказывали дѣйствіе электричества. Всѣ бросались къ водѣ, спѣшили напиться и наполнить свои походныя фляжки. Если даже попадалась какая-нибудь лужа съ загнившей дождевой водой, то и ей были рады, какъ маннѣ небесной.
Иногда въ камышахъ попадались яица крупныхъ водяныхъ птицъ, въ общемъ же здѣсь не было почти никакихъ представителей животнаго міра. Солдаты рады были бы даже вомбату, и когда одному изъ нихъ показалось, что земля подъ его ногой издаетъ такой звукъ, будто въ ней находится пустота, то всѣ усерднѣйшимъ образомъ бросились искать входовъ въ норы неповоротливыхъ вомбатовъ, какъ доподлинно было уже всѣмъ извѣстно, отличавшихся очень не вкуснымъ мясомъ.
Однажды Антонъ и Аскотъ остались вдвоемъ на берегу довольно большой лужи, обросшей кругомъ камышами. Судя по необычайной тишинѣ, трудно было разсчитывать, однако, чтобы въ нихъ таились какія-нибудь живыя существа.
Въ лагерѣ былъ разложенъ большой костеръ, виднѣвшійся на большомъ разстояніи, а потому молодые люди не опасались заблудиться и съ пистолетами въ рукахъ спокойно ожидали, не появится ли изъ камышей какой-нибудь звѣрь, тѣмъ болѣе, что только что передъ тѣмъ имъ казалось, будто что-то прошмыгнуло въ воду, когда они сюда подходили.
— Едва ли это животное годится на жаркое, — замѣтилъ Антонъ: — какое-то маленькое, съ круглой головой…
— Тссъ! смотри, что-то плыветъ…
Дѣйствительно, по серединѣ лужи по временамъ изъ воды показывалась и снова ныряла голова животнаго какой-то странной формы. Оно медленно подплывало къ берегу, наконецъ, добралось до него и выползло на сушу, отряхиваясь отъ воды. Затѣмъ оно улеглось на спину и передними лапами принялось презабавно расчесывать свою шерсть.
— Вотъ удивительное существо, — шепнулъ Антонъ, — у него клювъ, какъ у утки!
— А тѣло выдры! Стрѣлять ли эту гадость? — спросилъ Аскотъ.
— Я бы помиловалъ его. Смотри, какъ оно курьезно причесывается.
Теперь утконосъ вычесывалъ себѣ хвостъ и спину, а затѣмъ, окончивъ свой туалетъ, растянулся на берегу, очевидно съ намѣреніемъ отдохнуть послѣ удачной охоты на днѣ пруда. Но наши друзья неосторожно пошевелились и шорохъ ихъ спугнулъ утконоса, моментально юркнувшаго обратно въ воду. Въ то же время падали донесся громкій крикъ!
— Галло! — кричалъ кто-то изъ солдатъ. — Галло! Идите сюда, здѣсь есть сколько угодно мяса.
— Я нашелъ сливы, только страшная кислятина! — кричалъ другой.
— А вотъ Богъ послалъ и на нашу долю! — воскликнулъ Аскотъ, указывая на берегъ.
По берегу ползла большая черепаха и молодымъ людямъ не безъ труда удалось перевернуть ее на спину и расколоть топорами ея броню.
Между тѣмъ солдаты дюжинами таскали неуклюжихъ вомбатовъ изъ ихъ норъ, другіе рвали сливы и копали единственный съѣдобный въ этой мѣстности корень, мернонгъ, отыскивать который они научились у туземцевъ. Въ этотъ вечеръ въ лагерѣ былъ роскошный ужинъ, но случались цѣлые дни, когда не попадалось на глаза никакой живности. Если бы не компасъ, который удостовѣрялъ, что отрядъ подвигается къ морю, то однообразіе этой страны могло бы навести на мысль, что путники кружатся все на одномъ мѣстѣ.
Наконецъ, стала показываться густая поросль, въ которой цвѣли пурпурные кактусы, перепархивали пѣвчія птицы, попалась на пути даже небольшая рѣчка, окрестности становились живописнѣе. Рѣшено было остановиться на берегу рѣчки и заняться рыбной ловлей. Солдаты уже развѣсили свои гамаки и занялись раскладываніемъ костровъ, когда унтеръ-офицеръ воскликнулъ:
— Мнѣ кажется, тамъ поднимается столбъ дыма! Господи, ужъ не туземцы ли?
— Едва ли, сэръ, — замѣтилъ кто-то изъ солдатъ. — Дымъ слишкомъ не великъ и оттуда не доносится никакихъ звуковъ, значитъ, тамъ людей немного!
— Надо сказать капитану!
Спустя немного времени весь бивуакъ былъ на ногахъ. Всѣ разсматривали дымокъ, который едва замѣтно вился между деревьями.
— Странно, — сказалъ капитанъ, — но надо убѣдиться, кто разложилъ этотъ огонь.
Послѣ краткаго совѣщанія рѣшено было, что Уимполь осторожно проберется къ этому мѣсту и развѣдаетъ, въ чемъ дѣло, а до его возвращенія костровъ не будутъ раскладывать и всѣ притаятся, чтобы въ случаѣ надобности избѣгнуть непріятной встрѣчи съ дикарями.
Уимполь какъ кошка поползъ между кустами, но чѣмъ болѣе онъ подвигался къ дыму, тѣмъ болѣе убѣждался, что встрѣчи съ туземнымъ племенемъ опасаться нечего: слишкомъ все было тихо кругомъ. Наконецъ, онъ осторожно раздвинулъ послѣднія вѣтви, скрывавшія отъ него костеръ, и увидѣлъ возлѣ него… бѣлаго человѣка. Онъ былъ совершенно одинъ и сидѣлъ поникнувъ головой. Одежда его была вся въ лохмотьяхъ, непокрытая голова всклокочена, лицо безъ кровинки. Возлѣ него лежалъ длинный ножъ, которымъ онъ отъ времени до времени вытаскивалъ изъ жестянки, стоявшей на огнѣ, куски какого-то мяса.
Убѣдившись, что незнакомецъ совершенно одинъ, Уимполь всталъ на ноги и пошелъ къ нему.
— Живымъ въ руки все равно я не отдамся! — глухимъ голосомъ крикнулъ ему неизвѣстный, — вскакивая на ноги,
— Дженкинсъ! Это вы?.. Вы меня не узнаете?.. — воскликнулъ Уимполь, сразу признавшій его за одного изъ ссыльныхъ.
— Что такое?.. Ахъ. Это вы, Уимполь?.. Тотъ, что похоронилъ въ Ботанибеѣ вею свою семью?
— Да, это я и со мной здѣсь нѣсколько сотъ солдатъ, мы идемъ въ портъ Джаксонъ на выручку сэра Артура Филипса… А вы что здѣсь дѣлаете? Неужели колонистамъ очень плохо приходится?
— Ахъ, ужасно! — отвѣтилъ ему бродяга. — Я убѣжалъ, чтобы не умереть съ голоду! И живымъ я не отдамся… не хочу снова обратиться въ раба!
— Идемъ, идемъ со мной! — настаивалъ Уимполь — Разскажите обо всемъ капитану Ловэллю, покажите намъ дорогу въ колонію, Дженкинсъ. Идемъ, вѣдь наши земляки ждутъ насъ!
— Земляки? — запинаясь, пробормоталъ несчастный. — Земляки у меня были когда-то, въ Лондонѣ, были у меня и жена, и дѣти, и домъ полная чаша… Но въ одинъ прекрасный день я попалъ въ руки вербовщиковъ, и Боже мой!.. съ того времени я все потерялъ… и столько выстрадалъ!..
— Идемъ, идемъ, увѣряю васъ, что не все еще потеряно, все уладится!
Уимполь почти силою поволокъ несчастнаго за собой въ лагерь и не трудно себѣ представить удивленіе всего отряда при ихъ появленіи. Наголодавшагося бродягу прежде всего накормили, а затѣмъ онъ долженъ былъ разсказать все, что зналъ о колоніи.
— Ахъ, тамъ ужасно! — разсказывалъ Дженкинсъ. — Дисциплины не существуетъ никакой, провіантъ весь уже съѣденъ, самъ сэръ Артуръ Филипсъ лежитъ больной безъ всякаго призора, а колонія окружена со всѣхъ сторонъ туземцами. Не пройдетъ двухъ недѣль, какъ тамъ не останется въ живыхъ ни одного бѣлаго человѣка, всѣ погибнутъ отъ голода.
— Ну, это мы посмотримъ! — замѣтилъ капитанъ. — Скажите, а что же дѣлаетъ англійскій фрегатъ, который долженъ былъ прибыть туда уже много дней тому назадъ? Почему онъ не оказалъ колонистамъ никакой помощи?
— Фрегатъ своими орудіями причинялъ вредъ не столько чернымъ, сколько самимъ бѣлымъ, Если бы онъ продолжалъ бомбардировку, то скоро уничтожилъ бы всю колонію.
— Но капитанъ Максвеллъ дѣлалъ, по крайней мѣрѣ, попытки высадить десантъ?
— Два раза, но оба раза безуспѣшно. Шлюпки должны были возвратиться обратно съ большими потерями. Эти бумеранги дикарей поистинѣ страшное оружіе.
— Да, мы это испытали на себѣ! — замѣтилъ капитанъ. — Слѣдовательно теперь «Иглъ» стоитъ на якорѣ въ бездѣйствіи?
— Нѣтъ, сэръ! Послѣ второй неудачной попытки высадиться онъ ушелъ и тогда мы потеряли окончательно всякую надежду на спасеніе.
— Ушелъ?.. Но куда же? Въ море?
— Нѣтъ, вдоль береговъ.
— Это дѣло другое! Очевидно, Максвеллъ ищетъ удобнаго мѣста для высадки своихъ людей, съ тѣмъ, чтобы атаковать туземцевъ съ тыла. Ну, мы ему поможемъ, съ своей стороны, и Дадимъ этимъ темнокожимъ животнымъ добрый урокъ!
— Это дѣйствительно животныя, а не люди, — подтвердилъ Дженкинсъ. — Коварны и трусливы, кровожадны и мстительны… Съ перваго дня нашего прибытія сюда мы не переставая деремся съ ними… Происходили ужасныя вещи! Стоило только бѣлымъ людямъ немного отойти отъ колоніи, чтобы тотчасъ же попасть въ руки этихъ дикарей, а тѣ неукоснительно убиваютъ и пожираютъ каждаго плѣннаго. Тогда мы высылали отрядъ солдатовъ, которые загоняли всѣхъ попадавшихся дикихъ въ кусты, окружали ихъ и зажигали кустарникъ со всѣхъ сторонъ. Предсмертные стоны обгорѣвшихъ дикарей возбуждали только насмѣшки и хохотъ, а тѣхъ изъ нихъ, кто пытался бѣжать изъ пламени, загоняли обратно холоднымъ оружіемъ.
— Дженкинсъ, — спросилъ Уимподь, видя, что капитанъ молчитъ, поникнувъ головой, — видите этого блѣднаго юношу съ встревоженнымъ лицомъ? Это сынъ Петра Кромера. Онъ отдалъ бы все на свѣтѣ за извѣстіе о своемъ отцѣ, но у него не хватаетъ мужества спросить, живъ ли его старику.
— Живъ, конечно! Живъ и здоровъ, и первый любимецъ сэра Артура Филипса, какъ и прежде. Я видѣлъ его не дальше, какъ третьяго дня!
Радостное извѣстіе тотчасъ же было передано Антону и тотъ, не помня себя отъ восторга, подбѣжалъ къ Дженкинсу. Разспросамъ не было конца и когда бродяга сообщилъ юношѣ все, что зналъ объ его отцѣ, разговоръ естественно перешелъ на планы дальнѣйшихъ дѣйствій отряда.
— Скоро ли мы, наконецъ, доберемся до колоніи?
— О! Если ничто васъ не задержитъ, то вы дойдете къ утру послѣ завтра.
— Слава Богу! Ну и зададимъ же мы этимъ чернымъ собакамъ!
Всю эту ночь Антонъ не спалъ и горѣлъ словно въ лихорадкѣ.
— Послѣ завтра! Но вѣдь если идти хорошенько, то можно быть тамъ и завтра?
И онъ не сводилъ глазъ съ востока, дожидаясь утренней зари…
ГЛАВА XXIV.
правитьКапитанъ Ловэлль не скрывалъ отъ себя всѣхъ предстоящихъ трудностей освобожденія колоніи отъ осады. Не сомнѣваясь въ окончательной побѣдѣ бѣлыхъ надъ дикарями, онъ останавливался надъ вопросомъ, какъ быть съ прокормленіемъ нѣсколькихъ сотъ солдатъ съ здоровыми аппетитами, которые, освободивъ колонію, явятся туда къ голоднымъ колонистамъ безъ малѣйшаго провіанта!
Правда, на «Иглѣ» нашлись бы достаточные запасы зерна и хлѣба: далѣе, пробившись къ морю, можно было бы заняться рыбной ловлей, но прежде, чѣмъ воспользоваться и тѣмъ и другимъ, надо выдержать кровопролитное столкновеніе съ дикими.
Весь слѣдующій день люди питались исключительно кореньями и кислыми сливами и только ночью удалось застрѣлить и сжарить нѣсколькихъ кенгуру, которые были съѣдены подъ вой волковъ, буквально осадившихъ лагерь бѣлыхъ. Ихъ отгоняли горящими головешками, но не стрѣляли, ибо мясо у нихъ оказалось на вкусъ отвратительнымъ. Точно также не трогали и муравьѣдовъ, которые всю ночь лакомились красными муравьями, запуская свои длинные языки въ муравейники, находившіеся всюду кругомъ въ безчисленномъ множествѣ. Эти муравьѣды были съ виду похожи на нашихъ ежей и точно также скатывались въ клубокъ изъ иглъ въ случаѣ нападенія на нихъ.
Наконецъ, насталъ давно желанный послѣдній день похода. Выступили чуть свѣтъ и шли все время въ гору, пробираясь между глубокимъ ущельемъ, съ одной стороны, и густой чащей лѣса — съ другой.
— Какъ только мы взойдемъ на этотъ перевалъ, — объявилъ Дженкинсъ, — мы увидимъ море подъ ногами.
— Море! Море близко! — разнеслось по всему отряду.
Это извѣстіе словно пришпорило людей. Солдаты почти бѣжали въ гору, стараясь обогнать одинъ другого и вотъ, наконецъ., открылся передъ ними видъ на море. На всемъ его необозримомъ пространствѣ, однако, не было видно ни одного паруса, ни одной черной точки, которую можно было бы признать за лодку.
— Гдѣ же колонія? — спрашивали солдаты наперерывъ.
— Она лѣвѣе! Отсюда не болѣе двухъ часовъ ходьбы.
— Надо, однако, условиться относительно плана атаки! — сказалъ капитанъ. — Я полагаю, что намъ нужно раздѣлиться на нѣсколько отрядовъ. Вѣдь колонія, конечно, вся деревянная, и ее окружаютъ со всѣхъ сторонъ дикари?
— Да, но на разстояніи выстрѣла. Вокругъ нашихъ блокгаузовъ мѣстность совершенно ровная, открытая, это все бывшія наши нивы, уничтоженныя туземцами. Они расположились лагеремъ, кругомъ колоніи, заняли также и берегъ, къ которому не подпускаютъ ни одного судна, а выстрѣловъ изъ орудій негодяи не боятся, ибо ядра непремѣнно долетали бы въ колонію. Если бы всѣ шесть шлюпокъ «Игля» вздумали причаливать, то ни одинъ изъ солдатъ не вышелъ бы на берегъ. Дикарей здѣсь тысячи и они засыпали бы ихъ своими убійственными бумерангами.
— Ну, съ помощью Неба, попытаемся разогнать эту сволочь, — воскликнулъ капитанъ, горя отъ нетерпѣнія. — Впередъ, ребята!
Колонна стала спускаться въ долину и скоро всѣ увидали въ нѣкоторомъ разстояніи низенькія крыши блокгаузовъ. Все было тихо кругомъ, не слышно было мычанія коровъ, ни кудахтанья куръ, ни звука. Конечно, вся живность въ колоніи давно уже была пріѣдена осажденными или пала подъ ударами безпощадныхъ туземцевъ.
Гавань (нынѣшній Сидней) имѣла множество рукавовъ, покрытыхъ безчисленными островками, окруженными высокими утесами, и представлялась чрезвычайно живописной, особенно теперь, когда она была убрана въ свой весенній нарядъ изъ всевозможныхъ цвѣтовъ. Главная бухта далеко входила въ твердую землю, мѣстами покрытую высокими старыми деревьями; мѣстами прибой волнъ ударялъ въ гряду высокихъ утесовъ, позади которыхъ разстилался обширный бассейнъ, гладкій и сверкающій, подобно зеркалу. Эта мѣстность дѣйствительно представлялась земнымъ раемъ, какъ ее описывали американскіе моряки, побывавшіе здѣсь.
Ряды хижинъ дикарей окружали колонію со всѣхъ сторонъ, прячась то за утесами, то за группами старыхъ деревьевъ или за чащей кустарника. Очевидно, дикари были здѣсь въ безопасности отъ пуль осажденныхъ, ибо они спокойно занимались своими дѣлами вокругъ шалашей, удили рыбу въ заливчикахъ моря, охотились на морскихъ птицъ. Съ виду эти дикари были совершенно такими же, какъ ихъ родичи, оставленные колонной бѣлыхъ по ту сторону большой болотистой рѣки.
Вдругъ Мульгравъ началъ внимательно присматриваться, приложивъ руку къ глазамъ въ видѣ козырька.
— У дикарей происходитъ какая-то тревога! — объявилъ онъ. — Они безпокойно бѣгаютъ взадъ и впередъ, перешептываются, совѣщаются между собой!
— Мистеръ Дженкинсъ, — подозвалъ его капитанъ, — давно ли ушелъ отсюда «Игль»?
— Три дня тому назадъ, сэръ!
— Въ такомъ случаѣ весьма возможно, что экипажъ его высадился гдѣ-нибудь подальше и тоже спѣшитъ сюда! Вотъ было бы счастье, если бы мы разомъ напали съ двухъ сторонъ!
— Очевидно, дикари извѣщены о приближеніи бѣлыхъ съ той стороны, — говорилъ Мульгравъ. — Смотрите, какъ они прыгаютъ, кривляются и потрясаютъ кольями… Все это означаетъ у нихъ предстоящій бой!
Лейтенантъ Фитцгеральдъ, давно уже зондировавшій въ подзорную трубу лѣсную чащу по ту сторону колоніи, вдругъ тоже оживился.
— Наши здѣсь, г. капитанъ, это несомнѣнно! Я вижу, какъ сверкаютъ ихъ штыки на солнцѣ…
Онъ не успѣлъ договорить, какъ на лѣсной опушкѣ, на которую онъ показывалъ, показался дымокъ, раздался ружейный выстрѣлъ, а за нимъ затрещалъ бѣглый огонь, открытый наступавшей съ той стороны колонной. Пули пронизывали тонкія крыши и стѣны туземныхъ хижинъ, били туземцевъ, показывавшихся на открытомъ мѣстѣ, и многіе изъ нихъ уже валялись въ крови, прежде нежели остальные успѣли вооружиться своими бумерангами и копьями и начади свою воинскую пляску.
— Долой весь багажъ! — скомандовалъ капитанъ. — Заряжайте ружья!. — Впередъ!.. Старайтесь подвигаться за прикрытіемъ!
Всѣ поняли его распоряженія, клонившіяся къ тому, чтобы не попасть подъ огонь штурмующей колонны, которая не знала, что друзья атакуютъ непріятеля въ то же самое время и съ противоположной стороны.
Такимъ образомъ солдаты, избѣгая выходить на улицы между хижинами дикарей, быстрыми шагами вышли на открытое поле, гдѣ уже кипѣла рукопашная схватка между туземцами и экипажемъ «Игля». Планъ этой атаки заключался въ томъ, чтобы занять поле, отдѣлявшее дикарей отъ колоніи, и соединиться съ осажденными.
— Не стрѣлять! — командовалъ капитанъ. — Въ штыки, ребята!
И онъ бросился впередъ со шпагой въ рукахъ, а за нимъ и вся колонна.
— Ура! Ура за старую Англію! — загремѣли сотни здоровыхъ глотокъ.
— Ура! — отвѣтилъ имъ экипажъ «Игля». — Теперь побѣда за нами!
Въ первый моментъ дикари смѣшались, начали бросаться изъ стороны въ сторону, но всюду попадали на штыки англичанъ и падали десятками. Бумеранги нельзя было пустить въ ходъ въ такой схваткѣ грудь съ грудью, неудобно было также дѣйствовать и длинными копьями. Конечно, многіе изъ солдатъ пострадали здѣсь и пали смертью храбрыхъ, но перевѣсъ былъ рѣшительно на сторонѣ бѣлыхъ и на каждаго павшаго англичанина приходилось не менѣе десятка убитыхъ туземцевъ.
Но дикари словно изъ-подъ земли выростали. Они бѣжали на поле битвы сотнями со всѣхъ сторонъ, ихъ дикіе крики заглушали шумъ битвы, и вскорѣ между атакующими и осажденными выросла словно черная стѣна туземцевъ. Тогда загремѣли винтовки, но и залпы ихъ не могли пробить брешь въ этой стѣнѣ. На мѣсто каждаго убитаго появлялось нѣсколько новыхъ воиновъ. Очевидно, туземцы тысячами скрывались въ здѣшнихъ лѣсахъ.
Но вотъ дикарямъ пришла въ голову новая мысль. Они начали разбивать своими палицами забаррикадированыя окна и двери блокгаузовъ, чтобы ворваться въ нихъ и перебить осажденныхъ, пользуясь тѣмъ, что англичане не будутъ въ нихъ стрѣлять изъ опасенія бить по своимъ.
— Боже мой! — стоналъ Антонъ. — Отецъ мой!
— Въ штыки, ребята! — снова крикнулъ капитанъ. — Бейте эту сволочь!
Обѣ колонны молча ринулись на враговъ. Въ тоже время и изъ блокгаузовъ выбѣжали англичане и рукопашная схватка закипѣла также и въ тылу дикарей. И тутъ дикари не могли работать бумерангами, такъ же, какъ и англичане лишь изрѣдка дѣйствовали пистолетами, но зато штыки и приклады производили страшное опустошеніе среди голыхъ туземцевъ.
Вскорѣ небольшая кучка солдатъ пробилась къ блокгаузамъ и заняла первый попавшійся изъ нихъ. Изъ всѣхъ его оконъ тотчасъ же выставились дула ружей. Англичане рѣшились во что бы то ни стало удержаться здѣсь.
— Въ томъ блокгаузѣ помѣщается самъ губернаторъ, — объяснилъ Дженкинсъ, — онъ теперь лежитъ больной, и навѣрно страшно волнуется и безпокоится, хотя вокругъ него, конечно, собрались всѣ его приближенные.
— Значитъ, дикари не осмѣлятся напасть на него?
— Смотрите, они, кажется, отступаютъ!
— Да, тамъ опять раздаются залпы! Чего, въ самомъ дѣлѣ, смотрѣть! Если подъ пули подвернется кто-нибудь изъ бунтовщиковъ, туда ему и дорога!
— Какъ вы думаете, Дженкинсъ, мой отецъ, вѣрно, съ солдатами?
— Безъ сомнѣнія! Онъ постоянно находится при губернаторѣ.
— Ага, вотъ показалась группа ссыльныхъ… Да чуть ли они не дерутся заодно съ нашими солдатами!.. Значитъ это не бунтовщики?
— Такихъ немного, большею частью это люди изъ высшихъ сословій, сосланные вслѣдствіе несчастныхъ стеченій обстоятельствъ.. Посмотрите, кто ими командуетъ? Не видать ли между ними молодого человѣка очень высокаго роста?
— Да, есть! — подтвердилъ Фитцгеральдъ, взглянувъ въ подзорную трубу. — Красивый молодой человѣкъ съ блѣднымъ лицомъ, темноволосый…
— Ну, это онъ самый… Вольфъ по имени. Старый Кромеръ съ нимъ очень друженъ.
— Значитъ, онъ превосходный человѣкъ! — воскликнулъ Антонъ съ энтузіазмомъ.
— Онъ сосланъ, однако, за убійство. Но Кромеръ считаетъ его невиновнымъ, — --прибавилъ Дженкинсъ.
Разговоръ ихъ былъ прерванъ громкимъ радостнымъ «ура!» англичанъ. Одного взгляда въ сторону бухты было достаточно, чтобы понять причину этого взрыва восторга: къ берегу на всѣхъ парусахъ подходилъ «Игль», и всѣ понимали, что это означаетъ прибытіе новаго подкрѣпленія, а кромѣ того и боевыхъ и съѣстныхъ припасовъ.
Дикари тоже замѣтили судно. Они бились съ оетервенѣніемъ, плясали, кривлялись и кричали, словно одержали полную побѣду, но тѣмъ не менѣе, отступали шагъ за шагомъ и, видимо, уже не въ состояніи были долѣе держаться ни на открытомъ мѣстѣ передъ колоніей, ни между отдѣльными заливчиками гавани. Хотя изъ лѣсу и появлялись новыя полчища туземцевъ, но залпы англичанъ немедленно вносили въ ихъ ряды полнѣйшее смятеніе.
А къ англичанамъ не только подоспѣли свѣжія силы на подмогу, но усталымъ солдатамъ дали подкрѣпиться чаркой водки и кускомъ хлѣба. Теперь на полѣ битвы появился и капитанъ Максвеллъ и послѣднимъ могучимъ натискомъ черные были окончательно оттѣснены къ своему становищу.
Но зато полетѣли и бумеранги. Бой продолжался теперь по образцу сраженій съ сѣверо-американскими дикарями. Воины обѣихъ сторонъ дѣйствовали каждый самостоятельно, то прячась за какое-нибудь прикрытіе, то наступая, то отступая, не дожидаясь команды. Тутъ перевѣсъ, конечно, не замедлилъ оказаться на сторонѣ бѣлыхъ, дикари отступали на всѣхъ пунктахъ, а съ ними уходили и ссыльные, предпочитавшіе присоединиться къ дикимъ туземцамъ, нежели тяжкимъ каторжнымъ трудомъ добиваться среди своихъ земляковъ возстановленія своего добраго имени.
Англичане выгоняли штыками кривляющихся дикарей изъ всѣхъ угловъ и такимъ образомъ первая часть задачи была съ успѣхомъ выполнена, оставалось только преслѣдовать бѣжавшаго врага и прогнать его подальше отъ колоніи. Тѣмъ временемъ офицеры направились къ дому губернатора, а съ ними пошелъ, конечно, и Антонъ, весь забрызганный кровью, почернѣвшій отъ порохового дыма.
— Гдѣ же Петеръ Кромеръ? — смѣясь, кричалъ капитанъ Ловэлль. — Галло! Петеръ Кромеръ!..
— Здѣсь я, сэръ! Что угодно?
Въ дверяхъ блокгауза показалась высокая фигура нѣмца, котораго мы видѣли въ послѣдній разъ въ Лондонѣ въ тюрьмѣ. Но онъ держался также прямо, казался такимъ же сильнымъ и крѣпкимъ, какъ и тогда, и только немножко поблѣднѣлъ, да подъ глазами была синева и виски побѣлѣли. Онъ спокойно взглянулъ на требовавшаго его къ себѣ капитана.
— Что вамъ угодно, сэръ! Его милость, господинъ губернаторъ, сегодня особенно нуждается въ моемъ уходѣ.
— Вѣрю! Вы Петеръ Кромеръ?
— Да, сэръ.
— И у васъ есть сынъ, не такъ ли? Можетъ быть найдется у васъ свободная минутка, чтобы повидаться съ нимъ?
Вмѣсто отвѣта этотъ сильный мужественный человѣкъ задрожалъ всѣмъ тѣломъ и всплеснулъ руками:
— О, сэръ, сэръ!.. Неужели мой мальчикъ здѣсь?.. Ради Бога, не шутите такъ жестоко!
— Боже сохрани шутить такими вещами, милый Кромеръ! Лучше всмотритесь въ этихъ молодыхъ людей, не узнаете ли между ними вашего сына?
Но Антонъ больше уже не могъ выдержать, онъ бросилъ на землю свое оружіе и кинулся на грудь отца съ крикомъ: «Отецъ! Отецъ!»
Сцена эта тронула до слезъ всѣхъ присутствующихъ. Многіе изъ нихъ украдкой отирали глаза, глядя, какъ отецъ, не помня себя отъ радости, гладилъ сына по головѣ и по лицу, и старался узнать въ чертахъ лица этого возмужалаго юноши того мальчика, котораго онъ такъ неожиданно и такъ на долго лишился.
— Да, это онъ! — говорилъ онъ, съ трудомъ переводя дыханіе. — Это глаза его матери! Только по нимъ его и можно узнать!
— Отецъ! милый, бѣдный мой папа!..
— Вотъ ужъ нисколько же бѣдный, особенно теперь, когда мы опять вмѣстѣ!
Слезы градомъ лились по его лицу. Понявъ, что всякіе посторонніе свидѣтели являются здѣсь лишними, Ловэлль сдѣлалъ знакъ офицерамъ оставить отца съ сыномъ однихъ радоваться своему счастью, и направился къ сэру Артуру Филипсу. Небывалое зрѣлище представилось ихъ глазамъ, когда они вступили въ помѣщеніе перваго представителя британской короны въ Австраліи.
Правда Кромеръ старшій соблюдалъ всюду строжайшій порядокъ и чистоту, но уберечь своего больного отъ лишеній всякаго рода онъ, конечно, же могъ. На столѣ у постели больного губернатора не стояло никакого прохладительнаго питья, на окнахъ не было занавѣсокъ, самая постель едва лишь заслуживала это названіе. На каждомъ шагу видны были слѣды тѣхъ бѣдствій, которыя пережила несчастная колонія.
Тотчасъ же было послано на фрегатъ за врачами и всѣми принадлежностями для ухода за больными и ранеными, и обмѣнявшись первыми привѣтствіями съ больнымъ губернаторомъ, офицеры возвратились къ своимъ людямъ, которые продолжали сражаться съ ожесточеннымъ врагомъ. Оба Кромера, отецъ и сынъ, присоединились къ нимъ, не желая оставаться въ бездѣйствіи, въ то время какъ англичане проливаютъ кровь за водвореніе порядка въ колоніи.
Страшно было смотрѣть какая масса дикарей копошилась теперь подъ деревьями по всей опушкѣ лѣса. Ихъ плотныя массы, одушевленныя дикимъ мужествомъ и непримиримой ненавистью, представляли собой страшнаго противника, и хотя въ конечномъ пораженіи ихъ никто изъ бѣлыхъ не сомнѣвался, тѣмъ не менѣе ясно было, что побѣда надъ ними обойдется не дешево.
Теперь на полѣ сраженія появились орудія, подвигавшіяся подъ прикрытіемъ пѣхоты, но прежде нежели артиллерія заняла позицію, пролилось много драгоцѣнной крови. Бумеранги сотнями летѣли изъ лѣса, несмотря на то, что стрѣлки поддерживали все время бѣглый огонь, причемъ ни одна пуля, попадая въ густыя толпы черныхъ, не пропадала даромъ. Почти половина артиллеристовъ была перебита, но за то оставшіеся въ живыхъ открыли по непріятелю самый убійственный огонь, то картечью, то ядрами.
Кровь полилась ручьями и послѣ двухъ трехъ залповъ такая масса дикарей легла, подкошенная картечью, что они пришли въ полнѣйшее замѣчательство. Очевидно, на сторонѣ бѣлыхъ сражаются сами злые демоны, которые поклялись искоренить всю черную расу! Послѣ первыхъ же залповъ дикари навѣрное разсѣялись бы, если бы среди нихъ не было множества бѣлыхъ, которые неутомимо подстрекали ихъ злобу и сулили имъ неисчерпаемыя блага въ случаѣ ихъ побѣды надъ бѣлыми. Если же побѣдятъ бѣлые, увѣряли ссыльные туземцевъ, то всѣ дикари до послѣдняго будутъ истреблены, и души ихъ будутъ отданы во власть злыхъ духовъ.
— Стрѣляйте по ссыльнымъ, — распорядился капитанъ, — если бы не они, побѣда давно уже была бы за нами!
— Слушай, Антонъ! — подбѣжалъ къ нему Аскотъ, — посмотри-ка туда… Узнаешь ли того человѣка съ блѣднымъ лицомъ въ лохмотьяхъ?
— Гдѣ? Гдѣ?.. О небо, вѣдь это Тристамъ!,. Отецъ, взгляни, не это ли Томасъ Шварцъ, что стоитъ рядомъ съ негромъ огромнаго роста?
— Томасъ Шварцъ, — повторилъ Кромеръ, прикладывая къ глазамъ руку въ видѣ козырька. — О, если бы Господъ послалъ мнѣ такую милость… Это онъ, онъ! — закричалъ онъ, вдругъ узнавъ въ ссыльномъ виновника всѣхъ своихъ злоключеній, — ради Бога! — возьмите его живымъ.
— Сейчасъ онъ будетъ въ нашихъ рукахъ! — воскликнулъ Аскотъ. — Ура за Англію!
Онъ бросился въ самую густую сѣчу, посмѣиваясь, когда пули свистали у него надъ головой, и черезъ минуту уже вцѣпился въ горло обманщика и моментально сшибъ его съ ногъ.
— Наконецъ-то ты попался мнѣ, негодный!
— Нѣтъ, подожди еще! — хрипѣлъ Тристамъ, отбиваясь изо всѣхъ силъ, — подожди торжествовать! Ко мнѣ, друзья, помогите!
На крикъ его бросилось нѣсколько негровъ съ дубинами, но оба Кромера, Фитцгеральдъ и Уимполь заступили имъ дорогу съ ружьями на перевѣсъ. Произошла короткая схватка, окончившаяся полной побѣдой бѣлыхъ. Аскотъ тѣмъ временемъ такъ стиснулъ горло Тристама, что онъ даже посинѣлъ.
— Помнишь ли, негодяй, первый урокъ, который ты отъ меня получилъ?.. Лежи же спокойно, не то второй будетъ много больнѣе!
— Я не ссыльный, — кричалъ Тристамъ, задыхаясь отъ бѣшенства. — Какъ вы смѣете поднимать на меня руку?.. Прочь, пустите меня!
— Томасъ Шварцъ, — обратился къ нему Кромеръ старшій, — Томасъ Шварцъ, узнаешь ли ты человѣка, которому ты причинилъ своимъ злодѣяніемъ столько горя? Взгляни на меня и сознайся во всемъ. Возврати мнѣ мою честь?
— Ты старый полоумный болтунъ! — крикнулъ ему въ отвѣтъ Тристамъ. — Что онъ тутъ болтаетъ о какомъ-то Томасѣ Шварцѣ? Какое мнѣ дѣло до твоего Томаса Шварца? Мое имя Тристамъ, а этого долговязаго дурака я вижу въ первый разъ въ жизни.
— Томасъ! Томасъ! — повторялъ Кромеръ въ то время какъ негодяя заковывали въ кандалы, — скажи правду! Вѣдь я братъ твоей матери, неужели ты это забылъ?
— Ты лгунъ и обманщикъ! Я тебя не знаю!
— Да оставьте вы въ покоѣ эту гадину, — вмѣшался капитанъ. — Теперь-то онъ ужъ не убѣжитъ отъ насъ.
— Но вѣдь онъ не хочетъ сознаться, ваша милость! Вѣдь кромѣ него, никто не въ состояніи доказать, что я не прикасался къ чужому добру!
— Намъ не надо подобныхъ доказательствъ, Кромеръ! Вамъ и безъ того повѣрятъ, и даже болѣе того; вѣроятно, на дняхъ вы будете совершенно свободны и лордъ Кроуфордъ дастъ вамъ и вашему сыну средства къ безбѣдному существованію. Я вамъ говорю это отъ имени самого лорда.
— Слѣдовательно, мнѣ вѣрятъ, что я честный человѣкъ? — весь просіялъ Кромеръ. — О, сэръ, сэръ, я большаго и не желаю!
— Полоумный! — воскликнулъ Тристамъ, расхохотавшись.
Но на него никто уже не обращалъ вниманія. Его повели снова въ тюрьму на фрегатѣ, принявъ всѣ мѣры къ тому, чтобы онъ болѣе не могъ убѣжать.
Между тѣмъ бой все еще. продолжался съ прежней силой. Болѣе пятидесяти человѣкъ ссыльныхъ все еще воодушевляли черныхъ и они держались стойко, хотя полчища ихъ и начали замѣтно рѣдѣть. Бой продолжался уже болѣе пяти часовъ подъ рядъ, весь корабельный лазаретъ былъ биткомъ набитъ ранеными, убитые лежали безконечными рядами, а все еще не было видно конца кровопролитному сраженію. Черные прятались за каждымъ деревомъ и новые залпы только ожесточали ихъ.
— Если намъ попался Тристамъ, то гдѣ-нибудь по близости долженъ быть и Торстратенъ, — сказалъ Антонъ. — Не видалъ ли ты его, Аскотъ?
— Нѣтъ, не видалъ. Я замѣчалъ отъ времени до времени въ рядахъ туземцевъ одну довольно странную фигуру, которая тщательно пряталась отъ насъ: мнѣ казалось, что этотъ человѣкъ снялъ съ себя верхнее платье и съ помощью его привязалъ себѣ что-то на спину, такъ что издали онъ похожъ на дромадера.
— Бѣлый? — спросилъ его Антонъ.
— Да. Вотъ я сейчасъ покажу тебѣ его.
Въ это время къ нимъ подошелъ стройный молодой человѣкъ, котораго все называли Вольфомъ.
— Кромеръ! — воскликнулъ онъ, съ ужасомъ накрывая себѣ лицо руками. — Кромеръ, какой страшный день!
— Страшный, Джонъ, страшный, но, слава Богу, онъ положитъ конецъ всѣмъ нашимъ бѣдствіямъ и лишеніямъ.
— Смотри, отецъ, дикари, кажется, обращаются въ бѣгство!
— А вотъ и человѣкъ съ искусственнымъ горбомъ! — воскликнулъ Аскотъ.
— Да, да! И онъ останавливаетъ бѣгущихъ дикарей, онъ…
— Боже мой! — воскликнулъ Вольфъ. — Я знаю этого человѣка. Онъ даже былъ нѣкогда моимъ другомъ, пока…
— Это Торстратенъ! — сказалъ Антонъ.
— Вы ошибаетесь, сэръ! Его зовутъ Корнелій Теръ-Веенъ! Я отлично знаю его.
— Можетъ быть, — согласился Антонъ, — но это, очевидно, тотъ самый человѣкъ…
Но дикари уже поняли всю невозможность для нихъ дальнѣйшей борьбы съ бѣлыми и повсюду обращались въ бѣгство. Плотныя массы ихъ разсыпались на отдѣльныя группы и, наконецъ, начали разбѣгаться по лѣсу, покидая на произволъ судьбы своихъ женъ и дѣтей, равно какъ и раненыхъ и убитыхъ. Еще не было отдано приказанія прекратить огонь и отдѣльные выстрѣлы то и дѣло раздавались, когда одна изъ шальныхъ пуль ударила въ грудь человѣка съ искусственнымъ горбомъ. Онъ зашатался, взмахнулъ руками и, громко застонавъ, упалъ на землю.
Вокругъ него собралась кучка черныхъ, бросавшихъ бѣшеные взгляды на своихъ враговъ и не упускавшихъ случая метать свои бумеранги съ удивительной мѣткостью. По всей вѣроятности этотъ обходительный человѣкъ съ привлекательной внѣшностью сумѣлъ привязать къ себѣ даже и дикарей. Они нагибались къ нему, осматривали его рану, поддерживали голову, возгласы соболѣзнованія были у каждаго на устахъ.
Но пули засвистали и кровь Торстратена смѣшалась съ кровью туземцевъ. Вольфъ, наблюдавшій всю эту сцену, вдругъ отшвырнулъ отъ себя свое ружье.
— Теръ-Веенъ былъ когда-то моимъ другомъ, — воскликнулъ онъ, — я не могу покинуть его въ такомъ состояніи.
Съ пистолетомъ въ рукахъ онъ проложилъ себѣ дорогу черезъ толпы бѣгущихъ негровъ, не обращая вниманія ни на бумеранги, ни на копья, сильной рукой отбрасывая въ сторону всѣхъ попадавшихся ему на пути темнокожихъ воиновъ, и наконецъ, добрался къ голландцу, который еще былъ живъ и въ полномъ сознаніи, но уже не владѣлъ ни однимъ членомъ и не могъ даже произнести ни слова.
— Бѣдный мои Корнелій! — обратился къ нему Вольфъ, — узнаешь ли ты меня?
По тѣлу раненаго пробѣжала дрожь, онъ приподнялъ было голову, но тотчасъ же она безсильно упала на землю и онъ потерялъ сознаніе. Антонъ и Вольфъ, унося его тѣло съ поля сраженія на перевязочный пунктъ, считали его уже умершимъ, но врачъ, осмотрѣвъ раненаго, объявилъ, что онъ проживетъ еще часа два-три.
— И можетъ еще очнуться? — съ безпокойствомъ спросилъ Антонъ,
— Конечно!.. Но это доставитъ ему только лишнія мученія, продлитъ агонію.
— Для меня это очень важно знать, — объяснилъ Антонъ. — Несчастный человѣкъ этотъ носилъ на спинѣ огромный самородокъ золота, который онъ нашелъ, очевидно, по дорогѣ, сюда изъ Ботанибея и который…
— Есть собственность короля! — подхватилъ врачъ.
— Конечно, сэръ, но я думаю, что въ данномъ случаѣ ему будетъ дано другое назначеніе. Во всякомъ случаѣ я буду просить объ этомъ.
Въ этотъ моментъ голландецъ открылъ глаза и съ безпокойствомъ началъ оглядывать всѣхъ стоявшихъ возлѣ него, словно кого-то отыскивая между ними. Взоръ его не замедлилъ встрѣтиться съ глазами Вольфа, и онъ протянулъ ему руку:
— Не ты ли, Джонъ, вынесъ меня съ поля битвы?..
— Я, конечно, Корнелій! Я хотѣлъ помочь тебѣ чѣмъ-нибудь.
— О, я увѣренъ, что это такъ… Но мнѣ еще необходимо распорядиться… — говорилъ съ трудомъ переводя дыханіе умирающій. — Исполнишь ли ты мою просьбу, Джонъ?
— Если смогу, то непремѣнно исполню, Корнелій.
— Дай же мнѣ твою руку, Джонъ, не отворачивайся отъ твоего грѣшнаго друга… Будь милосерденъ, Джонъ Дэвисъ!.. То преступленіе, за которое ты былъ приговоренъ къ смерти, совершилъ… я!
— Какъ! — воскликнулъ Джонъ въ величайшемъ изумленіи. — Покушеніе на убійство твоего дяди въ сообществѣ съ Маркусомъ Ванъ-Драатенъ?
— Да!.. Да!.. Но сдержишь ли ты твое слово. Джонъ?.. Простишь ли меня?… Съ того времени у меня не было ни минуты покоя отъ угрызеній совѣсти, Джонъ… Не дай Богъ никому испытать тѣ нравственныя мученія, которыя я выносилъ…
— Своего дядю!.. Своего дядю!.. — повторялъ въ ужасѣ Вольфъ.
— Прощаешь ли ты меня?.. Говори скорѣе!.. Я чувствую, что умираю…
— Отъ всей души, Корнелій, пусть Богъ проститъ тебя, какъ я прощаю!
Голландецъ вздохнулъ свободнѣе и лицо его просвѣтлѣло.
— Позови же скорѣе авдитора, Джонъ, свидѣтелей, начальство… нужно составить протоколъ о моемъ сознаніи, чтобы ты могъ получить свободу. Но спѣши, спѣши!
— О, это было бы чудесно! — воскликнулъ Вольфъ. — Но зачѣмъ отравлять твои послѣднія минуты, Корнелій? А можетъ быть ты еще и поправишься…
— Я не могу умереть съ спокойной совѣстью, пока ты не будешь оправданъ, Джонъ!.. Спѣши же, спѣши!
Вольфъ бросился бѣгомъ, а Торстратенъ тѣмъ временемъ обратился къ другу:
— Антонъ, — прошепталъ онъ, — я вамъ обязанъ тѣмъ, что Богъ послалъ мнѣ эту великую милость. Помните тотъ вечеръ, когда я разсказалъ вамъ свою жизнь? Я не забылъ съ тѣхъ поръ вашихъ словъ и только и думалъ о томъ, какъ бы оправдать Джона. Теперь на душѣ у меня стало такъ легко, какъ въ дни беззаботной юности… Но что же онъ не идетъ… о!.. я чувствую, что умираю… а Джона нѣтъ!
Пришлось послать еще одного солдата поторопить и вскорѣ свидѣтели и должностныя лица стояли у ложа умирающаго ссыльнаго. Его показаніе было внесено въ протоколъ и вслѣдъ затѣмъ, по распоряженію больного губернатора Джонъ Дэвисъ былъ объявленъ свободнымъ. Правда, при условіяхъ жизни въ этой колоніи, эта свобода не представляла собой ничего утѣшительнаго, ибо означала лишь свободу умереть съ голоду, но доброе имя Джона было возстановлено, а это и было самое важное въ данный моментъ.
— Теперь еще послѣдняя просьба, — обратился умирающій къ представителю власти. — Съ тѣхъ поръ, какъ мой несчастный дядя со всей своей семьей попалъ въ домъ призрѣнія бѣдныхъ, меня не покидала мысль выручить его изъ этого бѣдственнаго положенія. Но мнѣ никогда не удавалось скопить достаточную сумму… По пути сюда изъ Ботанибея я нашелъ самородокъ золота… могу ли я считать его своей неотъемлемой собственностью?
— Я устрою это, — ласково успокоилъ его капитанъ Ловэлль, — даю вамъ мое слово, что ваши родственники получатъ стоимость этого самородка.
— Ну, теперь я могу умереть спокойно, — прошепталъ Торстратенъ. — Господь смиловался надо мной… Останьтесь возлѣ меня еще немного, Антонъ…
Антонъ нѣжно взялъ его за руку и не выпускалъ ее, пока несчастный не сомкнулъ свои глаза навѣки
На слѣдующій день вокругъ полуразрушенной колоніи шла дѣятельная уборка труповъ и преданіе ихъ землѣ. Колонію приходилось теперь устраивать заново уже въ третій разъ, но теперь всѣ условія складывались гораздо благопріятнѣе. Туземцы получили памятный урокъ, а кромѣ того, одно военное судно назначено было на постоянную стоянку въ бухтѣ. Спустя около недѣли послѣ кровопролитнаго сраженія сюда прибыли шесть транспортовъ, доставившихъ новыя партіи ссыльныхъ и огромные запасы всего необходимаго для колоніи, а также и почту изъ Англіи. Кромеры получили щедрый подарокъ отъ лорда Кроуфорда и что важнѣе всего, Петеру, за его вѣрную службу, было даровано королемъ полное прощеніе и довольно значительный участокъ земли.
Нечего и говорить, что Туила долженъ былъ остаться при Кромерахъ въ качествѣ главнаго управляющаго и онъ уже мечталъ о лакированныхъ сапогахъ и о фракѣ со свѣтлыми пуговицами, въ которыхъ онъ будетъ щеголять по праздникамъ.
Аскотъ тоже былъ на верху блаженства, такъ какъ получилъ патентъ мичмана королевскаго флота и всю блестящую обмундировку. Отъ радости онъ даже попросилъ извиненія у мистера Уимполя, признавъ что тотъ былъ правъ, назвавъ его неосторожный выстрѣлъ ночью въ лѣсу «глупой выходкой».
Общая радость была омрачена только предстоявшей разлукой, такъ какъ Фитцгеральдъ, Мульгравъ и Аскотъ вскорѣ должны были отплыть въ Англію.
Тристамъ, въ качествѣ опаснаго преступника, неоднократно убѣгавшаго, носилъ кандалы и работалъ наравнѣ съ другими каторжниками.
Старый Кромеръ никакъ не могъ забыть, что въ сущности онъ обязанъ теперешнимъ своимъ положеніемъ все-таки Томасу Шварцу, безъ котораго онъ оставался бы всю жизнь простымъ поденщикомъ въ Малентѣ. Поэтому каждое воскресенье послѣ богослуженія онъ навѣщалъ племянника и уговаривалъ его во всемъ сознаться и раскаяться, обѣщая даже выхлопотать ему помилованіе черезъ лорда Кроуфорда.
— Ха, ха, ха! — смѣялся надъ нимъ Тристамъ. — Право вы полоумный, сэръ!
Несчастный предпочиталъ носить кандалы и мечтать о бѣгствѣ и новыхъ преступленіяхъ, нежели о честномъ трудѣ. Но старый Кромеръ не унывалъ:
— Я еще успѣю его образумитъ! Вѣдь онъ сынъ моей сестры! Надо смягчить его сердце! Поговорю съ нимъ еще въ слѣдующее воскресенье!..
- ↑ Килеваніе, — одно изъ самыхъ жестокихъ наказаній, примѣнявшихся въ прежнее время на военныхъ корабляхъ. Присужденнаго къ наказанію матроса протаскивали въ поперечномъ направленіи подъ килемъ корабля. Его сталкивали въ воду съ конца одной изъ нижнихъ рей и вытаскивали съ противоположной стороны корабля. Въ то время корабли еще не обшивались металлической броней, и къ нимъ присасывались массы раковидныхъ, морскихъ животныхъ, острыя ребра которыхъ жестоко ранили голое тѣло матроса, и нерѣдко это наказаніе оканчивалось смертью. Въ настоящее время это варварское наказаніе отмѣнено во всѣхъ флотахъ.