Из Китая (Оленин)/ДО
Текст содержит фрагменты на иностранных языках. |
| Изъ Китая : Картинки съ натуры |
| Источникъ: Оленинъ П. А. На вахтѣ. — СПб.: Типографія П. П. Сойкина, 1904. — С. 41. |
I
правитьЯсное октябрьское утро. Въ земской школѣ, обширной комнатѣ съ бревенчатыми стѣнами, засѣдаетъ присутствіе по воинской повинности. Ученики по этому случаю распущены по домамъ и въ «храмѣ науки» водворились за большимъ столомъ уѣздныя особы. По срединѣ, въ предводительскомъ мундирѣ, небрежно разстегнутомъ, предсѣдаетъ уѣздный предводитель, немолодой человѣкъ съ особымъ выраженіемъ глазъ, какое бываетъ у людей, считающихъ, что въ данную минуту имъ необходимо показать особый «престижъ», Справа, передъ огромной книгой, — спискомъ призываемыхъ, — сидитъ мѣстный исправникъ, на обязанности котораго лежитъ не только веденіе этой книги, но и руководительство предводителемъ: дѣло въ томъ, что предводитель по русской барской замашкѣ не успѣлъ за полтора трехлѣтія освоиться съ многочисленными статьями законовъ, относящихся къ тѣмъ учрежденіямъ, гдѣ ему приходится предсѣдательствовать. Поэтому онъ легко можетъ «напутать», а въ такомъ важномъ дѣлѣ, какъ пріемъ новобранцевъ, путаница «Боже сохрани!..» Это не административный съѣздъ, не земское собраніе… Роль исправника очень трудна, такъ какъ требуетъ особой тактичности: руководительство не должно быть замѣтно. По другую сторону стола усѣлся воинскій начальникъ. Рядомъ съ нимъ членъ управы; оба они заняты «верченьемъ жеребьевъ». Уѣздный и земскій врачи, отъ нечего дѣлать, помогаютъ имъ. Членъ отъ «мѣстнаго населенія», сѣдой старикъ съ проницательнымъ взоромъ, «дѣдушка», какъ его привыкли звать всѣ, такъ что даже рѣдко величаютъ по имени-отечеству, прохаживается по комнатѣ, останавливаясь иногда у окна, въ которое виднѣется его родное село. Перекинувшись словомъ-другимъ съ кѣмъ-нибудь изъ старшинъ, онъ усаживается къ столу и прислушивается къ ходу занятій. Старшины выстроились «ширинкой» около печки и стоятъ на вытяжку съ выжидательнымъ выраженіемъ лицъ. Подлѣ каждаго точно приросъ къ полу писарь. Писаря дѣлаютъ стоя отмѣтки въ своихъ спискахъ, внимательно слѣдя за рѣшеніями присутствія. Хотя около старшинъ и писарей стоятъ скамьи, но онѣ поставлены только для видимости, т. к. этимъ должностнымъ лицамъ сидѣть «не разрѣшено», и они цѣлыми часами упражняются въ «твердости ногъ». Одному изъ нихъ, семидесятипятилѣтнему бѣлому старику съ оригинальнымъ крупнымъ носомъ и смышлеными глазами, такое стояніе не подъ силу и онъ нѣтъ-нѣтъ да и нырнетъ черезъ толпу призываемыхъ въ другую комнату. Это мѣстный старшина, до извѣстной степени достопримѣчательность всего уѣзда: расторопный, смышленый, онъ прозывается «Бисмаркомъ». Это не мѣшаетъ ему быть неграмотнымъ. Онъ старшинствуетъ чуть ли не съ самаго «Положенія».
Отъ дверей и до половины «присутствія» толпятся призываемые и ихъ родня; между ними есть и «улогіе», приведенные для освидѣтельствованія, чтобы своей «улогостью» сохранить работника семьѣ.
За отдѣльнымъ столикомъ помѣстился секретарь присутствія, его «альфа и омега», знающій почти наизусть все «Положеніе» и оріентирующійся въ дѣлѣ, какъ въ своихъ пяти пальцахъ.
На улицѣ цѣлыя толпы народу; особенно много бабъ въ бѣлыхъ платкахъ — это жены и матери призываемыхъ; онѣ убраны «по печальному». Въ народѣ снуютъ ребятишки. Получая подзатыльники, они вылетаютъ изъ толпы и смѣшиваются съ другими ребятишками, собравшимися въ кучу. Этотъ маленькій народъ глазѣетъ въ окна школы. Кому-кому, а ребятишкамъ наборъ — праздникъ.
II
правитьСдѣлавъ перерывъ и покуривъ, «присутствіе» продолжаетъ свои занятія — повѣрку правъ призываемыхъ. Предводитель дѣлаетъ знакъ старшинѣ и тотъ «бросается» въ дверь. Исправникъ подмигиваетъ предводителю глазомъ и шепчетъ: «орелъ». Предводитель сперва недоумѣваетъ, но потомъ, спохватившись, водружаетъ снятаго орла на зерца́ло.
— Объявляю засѣданіе открытымъ, — скороговоркой говоритъ онъ.
Въ комнату вваливается новая «волость». Къ столу бросается старая старуха, таща за собой худенькаго мальчика. Вырвавшись изъ рукъ урядника, старуха опускается на колѣни, держа кверху бумагу.
— Встань, старуха! Что тебѣ? — спрашиваетъ предводитель.
— Явите божескую милость, — лепечетъ просительница.
— Встать! встать! Богу кланяйся… — строго говоритъ предводитель.
Старуха упорствуетъ и уряднику приходится поднять ее насильно.
— Явите божескую милость… вотъ какъ передъ Истиннымъ!.. По міру идти на старости лѣтъ…
— Да что тебѣ?
— Ванюшку-то моего…
— Послѣ, послѣ, — говоритъ предводитель, — когда чередъ дойдетъ, тогда и скажешь, въ чемъ твоя просьба… Убрать старуху, — приказываетъ онъ.
Урядникъ ловкимъ движеніемъ отодвигаетъ старуху въ толпу.
— Призываемые, — возглашаетъ предводитель, — сейчасъ присутствіе займется повѣркой вашихъ правъ… Если кто изъ васъ неправильно получилъ льготу, или наоборотъ по ошибкѣ записанъ безльготнымъ, или не съ той льготой, какая ему приходится по закону, вы можете заявлять объ этомъ присутствію и оно разберетъ… И можете заявлять не только за себя, но и за другихъ вашихъ товарищей. Теперь подходите, кого я буду вызывать… Артюшинъ Михаилъ… Льгота второго разряда…
— Всякія жалобы и прошенія принимаются только теперь, а послѣ жеребьевки уже нельзя, — говоритъ исправникъ будто про себя.
Начинается вызываніе призываемыхъ. Одинъ за другимъ они подходятъ къ столу, предводитель объявляетъ каждому его запись въ призывномъ спискѣ. Выслушавъ совершенно равнодушно, какъ нѣчто извѣстное, рѣшеніе своей участи, призываемые проходятъ въ двери и смѣшиваются съ толпой. Изрѣдка заявляются жалобы.
— Невѣрно меня записали…
— Въ чемъ дѣло? У тебя льгота третьяго разряда.
— Такъ точно, ваше благородіе…
— У тебя братъ на службѣ?
— На службѣ…
— Вотъ тебѣ и дали льготу…
— Обидно, будто!..
— Ступай!
— Слушаю-съ…
Иногда кто-нибудь проситъ освидѣтельствовать отца, брата: они «улогіе», или «неработники». Засвидѣтельствованіе ихъ неспособности къ труду можетъ освободить отъ «рекрутчины» счастливца. «Улогіе» торопливо раздѣваются и урядникъ подводитъ ихъ къ докторамъ. Докторовъ двое: одинъ «уѣздный», такъ сказать сроднившійся съ наборомъ за многолѣтнюю практику, другой — молодой «земскій». Этотъ злится, что его оторвали отъ дѣла: «помилуйте, больницу на фельдшера бросилъ»!
— Что болитъ? — спрашиваетъ «уѣздный» «улогаго».
— Вздыхъ у ево чажолый, — объясняетъ призываемый.
— Тебя не спрашиваютъ. Работать можешь? Пахать, косить?..
— Какой ужъ я пахарь, ваше высокое благородіе… Званіе одно, что пахарь.
Докторъ «слушаетъ» его. «Здоровъ», говоритъ онъ.
— Вотъ еще, родимый, поясницу къ погодѣ разогнуть нѣтъ силы-возможности. — лепечетъ свидѣтельствуемый.
— Коллега, прошу, — говоритъ «уѣздный» «земскому», передавая трубочку.
Тотъ слушаетъ. Оба доктора минуту смотрятъ другъ на друга.
— Батюшка, отецъ родной, благодѣтель, — жалобно заявляетъ свидѣтельствуемый, — явите божескую милость, будьте настолько любезны… Улогій я какъ есть… Ноги вотъ еще у меня.
— Что у тебя съ ногами? — спрашиваетъ земскій врачъ, — раздѣнься…
«Улогій» раздѣвается совсѣмъ. «Въ чемъ мать родила» онъ представляется жалкимъ и тщедушнымъ. Тѣло желтое, ноги совсѣмъ не соотвѣтствуютъ тѣлу, онѣ толстыя, точно чѣмъ-то налитыя.
— Эге… — говоритъ уѣздный докторъ, — чего же ты молчалъ?
— Циррозисъ гепатисъ[1], — произноситъ земскій докторъ, — безусловно къ работѣ не способенъ…
— Ну, счастливъ ты, братецъ, — добродушно замѣчаетъ предводитель призываемому, не замѣчая всей горькой ироніи своихъ словъ. — Льгота тебѣ… льгота…
— Перваго разряда, — подсказываетъ исправникъ.
— Перваго разряда, — говоритъ предводитель. — Ступай себѣ съ Богомъ…
III
править— Алдошинъ Иванъ, — вызываетъ предсѣдатель присутствія… — Курить какъ хочется… — добавляетъ онъ шепотомъ…
— А у старшинъ, я думаю, ноги отекли не меньше, чѣмъ у этого «улогаго», — иронизируетъ членъ управы, предлагавшій «посадить» старшинъ, на что ему было юмористически сказано, что ихъ и такъ «сажаютъ», когда нужно, въ кутузку.
— Алдошинъ Иванъ, — повторяетъ предводитель.
Изъ толпы выдвинулся бравый молодецъ, съ русыми кудрями. Вслѣдъ за нимъ рванулась давишняя старуха съ мальчикомъ. Предъ самымъ столомъ она опять стала на колѣни, призываемый же какъ-то странно улыбался.
— Я велѣлъ встать! велѣлъ встать! — загорячился предводитель, — пока не встанешь и говорить не буду.
— Батюшка-а!.. Отецъ ты на-ашъ, — заголосила старуха.
Ее подняли и поставили передъ столомъ. Она стала совать предводителю прошеніе.
— Не надо бумаги… На словахъ объясни…
— Царица Ты наша, небесная заступница!.. Пожалѣй хоть Ты насъ, горемычныихъ!.. — причитала старуха, размашисто крестясь и колотя пальцами свою изсохшую грудь.
— Да въ чемъ твоя просьба, бабушка? — спросилъ исправникъ, — онъ кто тебѣ, Иванъ-то?..
— Ванюшка?.. внучекъ, батюшка, внучекъ онъ мнѣ!..
— У тебя братъ есть? — обратился исправникъ къ призываемому, просмотрѣвъ его семейное положеніе въ спискѣ.
— Есть, ваше высокородіе.
— Ну, такъ о чемъ же ты просишь? Льготы тебѣ не полагается, разъ у тебя братъ работникъ.
— Какой же онъ работникъ, ваше благородіе… Сдѣлайте такую милость…
— Представь его: онъ будетъ освидѣтельствованъ.
— Да откеда жъ я его приставлю, коли онъ третій годъ, безпашпортный, въ «степѣ» шляется?..
— Это, братецъ, не причина. Не давайте ему паспортъ… Обратитесь къ вашему земскому начальнику…
— Нужо́нъ ему нашъ пачпортъ! Онъ и вѣстей-то о себѣ не даетъ. Такъ, слушокъ былъ, что съ наложницей гдѣ-то у моря живетъ. Жена по міру ходитъ, побирается…
— Ничего, братецъ, не подѣлаешь…
— Явите Божескую милость, ваше благородіе… Семейство большое: мать, бабушка вотъ, двѣ сестры дѣвченки, да вотъ брательникъ, глупой онъ…
— Ты женатъ?
— Женатъ, ваше благородіе: ребенокъ у меня, да вотъ другимъ баба тяжела…
— Жаль тебя, а дѣлать нечего…
— Ступай! — уныло сказалъ предводитель.
На все присутствіе положеніе этого призываемаго произвело тяжелое впечатлѣніе. Рѣзко бросилось въ глаза несоотвѣтствіе «печатнаго» закона съ жизнью.
— Дѣйствительно, положеніе отчаянное, — замѣтилъ членъ управы.
— Никакъ нельзя, — сказалъ исправникъ…
— И какъ нарочно: кровь съ молокомъ. Прямо въ гвардію просится, — вставилъ воинскій.
— Можетъ быть, братъ въ безвѣстной отлучкѣ? На этомъ основаніи… — началъ и не докончилъ членъ управы.
— Пожалѣть-бы надо, — вздохнувъ сказалъ «дѣдушка», — семейству безъ него пропадать остается…
— Ничего сдѣлать нельзя. Иди! — сурово сказалъ предводитель.
Старуха, глядя какими-то потерянными глазами на все присутствіе, начала причитать. Мальчишка, очевидно, неясно соображая, тихо всхлипывалъ и размазывалъ слезы по лицу. Парень простоялъ еще нѣсколько минуть, потомъ рѣзко махнулъ рукой и съ тоской, произнесъ:
— Эхъ-ма! Видно, участь наша такова! Бери, ваше благородіе… Рассеѣ-матушкѣ послужить приходится… Пропадай вся семейства!
Съ этими словами призываемый ударилъ шапкой о полъ и въ припрыжку бросился въ толпу. Старуха стояла и голосила до тѣхъ поръ, пока урядникъ не подхватилъ ее снова почти въ охапку и не увелъ изъ «присутствія»…
IV
правитьЗанятія продолжались. Окончивъ «повѣрку», присутствіе въ полномъ составѣ стало доканчивать «верченье жеребьевъ». Скоро ихъ на столѣ образовалась цѣлая куча. Подтащили «колесо» и предводитель, ставъ подлѣ него и нѣсколько засучивъ рукава, ловкимъ взмахомъ руки сталъ бросать въ колесо по одному «жеребью». По окончаніи этого занятія были наложены печати и присутствіе тронулось обѣдать.
Вечеромъ происходила жеребьевка и продолжалась до поздней ночи. Это было самое скучное занятіе. Предводитель, которому почти не было никакого дѣла, такъ какъ списки «вели» исправникъ и воинскій, боролся съ одолѣвавшей его дремотой и не всегда выходилъ побѣдителемъ. Совершенно некстати школу истопили и банный воздухъ особенно клонилъ ко сну. Свѣча тускло горѣла точно въ туманѣ. Призываемые апатично подходили къ жеребьевому колесу и, засучивъ рукавъ, вытаскивали свою «участь». Повидимому, на это они смотрѣли больше какъ на проформу, зная, что «счастливчиковъ» окажется немного, такъ какъ предстояло набрать почти полторы сотни, а всѣхъ было на лицо, съ льготными, немного болѣе четырехсотъ призываемыхъ; писаря даже дѣлали, «умственно» морща лбы, непріятныя предположенія: не дойти бы до «льготныхъ»!
На слѣдующій день закипѣла работа: начался «пріемъ». Сперва осматривались «прошлогодніе», получившіе отсрочку по невозмужалости. Большинство изъ нихъ, повидимому, мало воспользовались «поправкой» и выглядѣли по прежнему плохо. Смотря на иного изъ нихъ, смѣшно было предположить защитника отечества въ тщедушномъ мальчикѣ, безпомощно стоящемъ «въ чемъ мать родила» передъ присутствіемъ. «Поправились» и были приняты сравнительно очень немногіе, остальныхъ или забраковали, или оставили до слѣдующаго года, не смотря на протестъ члена управы и «дѣдушки», тщетно убѣждавшихъ присутствіе, что такія отсрочки больно отзываются на крестьянскомъ карманѣ, лишая возможности призываемыхъ, находящихся въ невѣдѣніи своей судьбы, устроиться какъ слѣдуетъ, идти на заработки, иногда жениться, не говоря уже о расходахъ по набору.
V
правитьЗа прошлогодними и третьегодняшними пошли новые, вызываемые по порядку вынутыхъ ими жеребьевъ.
Одинъ за другимъ подходили къ «присутствію» призываемые, отдѣлялись отъ толпы, въ которой они кучились, полуголые, въ однѣхъ рубашкахъ. Нимало не смущаясь присутствіемъ въ комнатѣ нѣсколькихъ женщинъ, протискавшихся «съ воли», они сбрасывали на ходу рубашку, которую ловко подхватывалъ урядникъ и останавливались растерянные у стойки. Воинскій съ помощью урядника мѣрилъ ростъ, говоря при этомъ: «не надувайся!» Затѣмъ онъ объявлялъ результатъ присутствію. Призываемый недоумѣвалъ и безпомощно смотрѣлъ вокругъ, но тотъ же урядникъ ловко поворачивалъ его къ докторамъ. «Уѣздный» мѣрилъ сперва размѣръ груди, потомъ схватывалъ каждаго призываемаго за носъ и говорилъ: «надуйся!» Призываемый надувался «до краски». Это дѣлалось съ цѣлью провѣрить цѣлость барабанной перепонки. «Здоровъ?» — спрашивалъ докторъ. «Всѣмъ здравъ», — отвѣчалъ призываемый и выпячивалъ грудь. «Уѣздный» свидѣтельствовалъ рукой нѣкоторыя части тѣла и, тихонько толкнувъ осмотрѣннаго, начиналъ измѣрять грудную клѣтку слѣдующаго; также бралъ его за носъ и говорилъ: «надуйся». За «спѣшкой», конечно, ему некогда было умывать руки, но призываемые, повидимому, этого антигигіеническаго обстоятельства не замѣчали. Иногда призываемый заявлялъ про разные свои недуги: по большей части оказывался или «вздыхъ чижолый», или «сердце больное». Очень многія болѣзни являлись воображаемыми или выдуманными, но, употребляя на смотръ «больного» минуту-двѣ, докторъ врядъ-ли могъ быть въ этомъ увѣренъ. Въ «сомнительныхъ» случаяхъ «уѣздный» просилъ своего коллегу, земскаго, также осмотрѣть призываемаго. Нѣкоторыя болѣзни бросались прямо въ глаза: у того, когда онъ «надувался», слышался свистъ, вслѣдствіе прободенія барабанной перепонки, у другого на ногахъ выступали синія вздувшіяся вены… Такихъ браковали. Иногда въ случаѣ разногласія постановляли отправить призываемаго на испытаніе въ больницу; тогда призываемый начиналъ (но уже поздно) доказывать, что онъ «всѣмъ здравъ». Испытаніе въ больницѣ лишало его послѣднихъ дней въ родной деревнѣ. Были и явные симулянты, напримѣръ, притворяющіеся глухими. Этихъ обязательно посылали на испытаніе. На второй день былъ принятъ и Алдошинъ Иванъ, взявшій средній жребій. Онъ апатично отнесся къ осмотру; повидимому, онъ примирился уже съ мыслью, что «семья въ раззоръ прійдетъ», и видѣлъ вмѣшательство свыше въ томъ, что несоотвѣтствіе писаннаго закона съ жизнью отрываетъ его отъ родной семьи, обрекая ее биться безъ него «впроголодь».
При пріемкѣ Алдошинъ оказался «всѣмъ здравъ» и когда предводитель объявилъ, что онъ принятъ, онъ кивнулъ присутствію головой и сказалъ: «мерси»[2] — словцо, подслушанное гдѣ-нибудь въ городѣ!
Судьба Алдошина рѣшилась…
VI
правитьПрошло три года. Замолкъ уже побѣдоносный громъ русскихъ пушекъ, выступившихъ въ защиту европейской культуры въ Поднебесной имперіи. Громъ этотъ мѣшался съ громомъ чужихъ пушекъ, прибывшихъ въ далекій Китай со всего свѣта и впервые гремѣвшихъ цѣлую кампанію въ униссонъ. «Люди съ косами» получили слѣдуемое возмездіе за то, что осмѣлились въ просвѣщенномъ XX вѣкѣ отстаивать свои «варварскіе» обычаи, свою собственную тысячелѣтнюю культуру и своихъ нелѣпыхъ «боговъ». Китайскія поля были удобрены человѣческою кровью и оставалось ждать теперь обильныхъ урожаевъ въ будущемъ.
Китай былъ основательно усмиренъ и узналъ, какъ «работаетъ штыкъ», какъ далеко «бьетъ» пуля и что такое европейскій солдатъ въ новомъ «крестоносномъ» походѣ. Старики, дѣти, женщины, дѣвушки основательно познакомились съ германскимъ «броненоснымъ» кулакомъ.
Война кончилась и часть войскъ была отправлена на родину, въ запасъ. Въ числѣ этихъ счастливцевъ былъ и Алдошинъ Иванъ, уже унтеръ-офицеръ. Онъ «сдѣлалъ» всю кампанію и остался цѣлъ и невредимъ.
Въ одно прекрасное утро онъ распростился съ «товарищами», съ которыми свершилъ путь въ много тысячъ верстъ и вышелъ изъ товарнаго вагона на маленькомъ полустанкѣ въ двадцати верстахъ отъ родного села. Этотъ путь ему пришлось сдѣлать пѣшкомъ и ему много было времени вспомнить прошлое. Уже давно не имѣлъ онъ извѣстій отъ родныхъ, а послѣднія, полученныя еще передъ Китаемъ, были грустныя. Семья, дѣйствительно, въ раззоръ пришла. Старуха побиралась, доживая свой вѣкъ, жена ушла въ городъ въ «куфарки», такъ какъ дома дѣлать было нечего и землю убирать было некому.
Путь Алдошина близился къ концу. По обѣимъ сторонамъ дороги волновалась рожь; «цвѣтъ» легкой дымкой стоялъ надъ ней и отъ легкаго вѣтерка словно волны ходили. Сѣрые жаворонки взлетали на верхъ и, остановившись въ воздухѣ, трепыхали крылышками, щебеча свои милыя пѣсенки.
Вдали виднѣлась темная полоса лѣса. Солнце, поднявшееся изъ-за него, точно брызнуло сверху золотомъ лучей. Бѣлыя тучки плыли въ бездонномъ синемъ небѣ… Было хорошо, свѣтло… Природа лаской привѣта встрѣчала странника.
По мѣрѣ приближенія къ своему «мѣсту» сердце Алдошина щемило все болѣе и болѣе и походка была не твердая, не солдатская. Вотъ показался вдали родной храмъ, сейчасъ, за пригоркомъ, выглянетъ и очутится, какъ на ладони, все село… Алдошинъ пошелъ скорѣе, что-то захватывало ему духъ. Вотъ и околица… вотъ и родная изба виднѣется, но что это? словно, она заколочена? У самыхъ пряселъ на встрѣчу Алдошину попалась дѣвчонка лѣтъ восьми, грязная и оборванная, съ сумочкой за плечами.
— Подайте Христа-ради! — сказала она, протягивая ручонку.
Что-то знакомое почудилось Алдошину въ лицѣ дѣвочки:
— Апроська, это ты? — не своимъ голосомъ спросилъ онъ.
Дѣвочка испуганно взглянула и вдругъ заплакала: очевидно, она испугалась.
— Апроська, да, вѣдь, это я, брательникъ твой, Иванъ солдатъ, — заговорилъ Алдошинъ, — Мать гдѣ? Бабушка?..
— Мамка по міру пошла, — залепетала дѣвчонка скороговоркой, не глядя на Ивана, — бабушка Лукерья на зимняго Миколу померла…
— Царство небесное! — сказалъ Иванъ, крестясь…
— Всѣ по міру ходимъ тѣмъ и питаемся… Мы-тка думали васъ китаецъ убилъ, — продолжала дѣвочка, — живу я у тетки Пелагеи, «улогая» она… вотъ за кусочками хожу.
Алдошинъ молча смотрѣлъ на ребенка и что-то подступало ему къ горлу.
— А тетинька Марфа въ городу живетъ… сказывали: въ дорогомъ обрядѣ ходитъ, — говорила Апроська, — вишь, по какому-то желтому билету теперь проживаетъ… а дѣвочку вашу, Саньку, въ люди взяли… дядинька Сидоръ… а другая, маленькая, та въ одночасье померла…
Но Алдошинъ уже не слушалъ: прислонившись къ прясламъ, онъ закрылъ лицо руками и вздрагивалъ всѣмъ тѣломъ. Солнце пекло его обнаженную голову, а на груди блестѣла китайская медаль.