Изъ Англіи.
правитьI.
правитьВъ февральской книжкѣ «Русскаго Богатства», — въ письмѣ изъ Англіи, я говорилъ о любопытной книгѣ Уэльса «Предсказанія». Авторъ пытается набросать, путемъ научнаго вывода, картину, которую будутъ представлять культурныя общества къ концу двадцатаго вѣка. Онъ показываетъ, какимъ образомъ измѣненіе способовъ сообщенія отразится на характерѣ будущихъ городовъ, и выясняетъ причины, которыя, по его мнѣнію, поведутъ къ «растворенію» стараго общества. Послѣдствіемъ этого прогресса будетъ новая группировка общественныхъ классовъ. Процессы «центробѣжный и центростремительный», о которыхъ я говорилъ уже, отбросятъ, съ одной стороны, въ «пропасть» всѣхъ неудачниковъ, всѣхъ слабыхъ умственно и физически; съ другой стороны, выдвинутъ громадный классъ даровитыхъ, настойчивыхъ, трудолюбивыхъ и образованныхъ людей. Тутъ будутъ технически образованные работники, инженеры, технологи, врачи и пр. Они захватятъ «бразды правленія», которыя выпадутъ изъ неискусныхъ, нетвердыхъ рукъ профессіональныхъ политиковъ.
Если читатель припомнитъ, я не досказалъ объ общемъ синтезѣ, къ которому приходитъ остроумный авторъ предсказаній. Съ тѣхъ поръ книга Уэльса имѣла еще большій успѣхъ, чѣмъ прежде. Она выдержала цѣлый рядъ изданій въ Англіи и въ Америкѣ, переведена на нѣсколько иностранныхъ языковъ.
Теперь Уэльсъ издалъ новую книгу «Открытіе Будущаго» (The Discovery of the future), составленную изъ лекцій, прочитанныхъ въ «Имперскомъ институтѣ». Она является теоретическимъ вступленіемъ къ «Предсказаніямъ»: авторъ обосновываетъ положенія, изъ которыхъ дѣлаетъ тѣ выводы, о которыхъ было сказано въ прошломъ письмѣ. Въ «Открытіи Будущаго» авторъ стремится доказать, что прогнозъ не только возможенъ, но, въ сущности, является даже единственной цѣлью всякаго научнаго изысканія. Прежде, чѣмъ сказать объ «общемъ синтезѣ» автора, — я познакомлю читателей съ основными чертами новой книги.
Уэльсъ предлагаетъ свою классификацію человѣческаго ума, который бываетъ, по его словамъ, двоякаго типа. Одни люди, составляющіе большинство, никогда не задумываются о будущемъ; другіе — думаютъ объ этомъ постоянно. Ихъ мысль занята тѣми формами, въ которыя должно еще отлиться общество, и только съ этой цѣлью изучаютъ настоящее. Умъ первой категоріи людей исключительно ретроспективный. Онъ истолковываетъ настоящее на основаніи фактовъ прошлаго и, исходя изъ нихъ, относится то отрицательно, то одобрительно къ явленіямъ дѣйствительной жизни. Умъ второй категоріи людей, по преимуществу, созидательный. Онъ истолковываетъ настоящее и придаетъ ему то или другое значеніе постольку, поскольку оно можетъ содѣйствовать или препятствовать явленіямъ будущаго, которое созидательный умъ предвидитъ.
Первый типъ ума авторъ называетъ узаконеннымъ, или смиреннымъ, такъ какъ профессія и воспитаніе судейскаго человѣка больше всего склонны развить именно эту форму. Адвокатъ, нотаріусъ, прокуроръ и т. д., по мнѣнію автора, должны постоянно ссылаться на существующій уже законъ, на утвержденное право, на прецедентъ. Въ большинствѣ случаевъ, они не признаютъ или даже осуждаютъ явленія, которыя только что еще нарождаются.
Второй типъ ума — авторъ, для контраста, называетъ законодательнымъ, творческимъ, повелительнымъ, такъ какъ умъ этотъ постоянно критикуетъ дѣйствительность, пытается измѣнить ее и абсолютно не признаетъ прецедентовъ прошлаго за нѣчто неопровержимое и незыблемое. Для законодательнаго ума весь міръ, — громадная мастерская, а настоящее представляетъ лишь матеріалъ для выработки будущаго. Умъ узаконенный — пассивенъ; умъ законодательный — вѣчно активенъ. То умъ юности. Чаще всего онъ наблюдается у западно-европейскихъ націй. Узаконенный умъ свойственъ пожилому возрасту и чаще всего наблюдается на востокѣ.
— Такъ какъ были такіе-то прецеденты, говоритъ умъ узаконенный, — поэтому мы должны находиться здѣсь.
— Мы находимся здѣсь, — говоритъ умъ законодательный, — потому что такія-то явленія должны еще свершиться.
Древній философъ дѣлилъ человѣческій умъ на аналитическій и синтетическій. Бываетъ, тѣмъ не менѣе, безчисленное множество людей, умъ которыхъ не проявляетъ ни синтетическихъ, ни аналитическихъ способностей. Уэльсъ тоже въ свою очередь спѣшитъ прибавить, что большинство современнаго общества нельзя отнести ни къ одной изъ намѣченныхъ имъ категорій; оно занимаетъ среднее мѣсто между указанными полосами.
Триста лѣтъ тому назадъ люди, задумывавшіеся надъ вопросами о добрѣ и злѣ, строили свои выводы и теоріи исключительно только на основаніи прошлаго. Они исходили изъ нѣсколькихъ догматическихъ правилъ и предписаній. Большинство поступаетъ такъ до сихъ поръ. "Даже и теперь, — говоритъ Уэльсъ, — многіе не желаютъ допустить, что существуетъ какое-нибудь соотношеніе между дѣйствительными послѣдствіями поступковъ и императивами права и беззаконія. Такъ, напримѣръ, на вопросъ, почему нельзя красть? Большинство отвѣтитъ: "потому что сказано — «не укради»! Установленная нравственность выставляетъ, какъ незыблемое правило, положеніе: «Fiat justif in ruat coelum». «Но теперь являются люди, — говоритъ Уэльсъ, — которые отказываются признавать правосудіемъ то, что должно вызвать такое рѣшительное послѣдствіе. И число этихъ людей растетъ». Всегда, во всѣ вѣка, люди робко дерзали преступить суровость установленнаго догмата, если это, по ихъ мнѣнію, могло повести къ благу для всѣхъ. Теперь, при оцѣнкѣ нравственныхъ поступковъ, нѣкоторые принимаютъ во вниманіе не то, насколько они согласны съ установленнымъ догматомъ, а ихъ отношеніе къ будущему. «Появилось небольшое число людей, — говоритъ авторъ, — которые оцѣниваютъ поступокъ по результатамъ его въ будущемъ; они рѣшительно не признаютъ догматическаго кодекса, установленнаго на вѣковѣчныя времена». Большинство, конечно, не порываетъ съ такою опредѣленностью съ прошлымъ; но все же думаетъ, что необходимъ какой-нибудь компромиссъ между прошлымъ и будущимъ. Такое большинство говоритъ о незыблемости догматовъ прошлаго и, въ то же время, нерѣшительно допускаетъ высшія цѣли, которыя оправдываютъ отступленія. Только крайніе полюсы, т. е. представители ума узаконеннаго и ума законодательнаго не знаютъ никакихъ колебаній въ подобномъ положеніи, какое указано выше. Узаконенный умъ неукоснительно подчинится догмату прошлаго; умъ законодательный рѣшительно порветъ съ прошлымъ и предоставитъ мертвымъ хоронить мертвыхъ.
Въ сферѣ общественныхъ дѣлъ двойная точка зрѣнія тоже ведетъ къ противоположнымъ результатамъ. «Умъ узаконенный, — говоритъ Уэльсъ, — ссылается на трактаты, договоры, хартіи, конституціи. Умъ законодательный подвергаетъ ихъ рѣзкой критикѣ. Особенно выпукло выступаетъ разница между обоими типами ума, когда общество находится въ переходномъ періодѣ. Умы узаконенные тогда пріобрѣтаютъ славу своею лояльностью; умы законодательные стоятъ за полную перестройку общественнаго зданія». Эту же черту можно подмѣтить во многихъ войнахъ, которыя, по мнѣнію Уэльса, имѣли рѣшительно созидательный характеръ. «Въ нынѣшней войнѣ, напримѣръ, совершенно упускается изъ вида, что она можетъ имѣть послѣдствіемъ мощную, объединенную Южную Африку. Люди диспутируютъ и крючкотворствуютъ о мелочахъ: по поводу того, кто первый началъ войну, что было написано или чего не стояло въ какомъ-нибудь неизвѣстномъ трактатѣ, составленномъ лѣтъ двадцать тому назадъ».
Не смотря на то, что мысль о будущемъ все больше начинаетъ имѣть вліяніе на частные и общественные поступки людей, — жизнью ихъ все еще управляетъ прошлое. «Но почему? Почему мы такъ привязаны къ нему? — говоритъ Уэльсъ. — Мы приближаемся къ будущему. Для насъ важное значеніе должно имѣть предстоящее… Между тѣмъ, мы группируемся въ классы, созданные прошлымъ. Понятіе о томъ, что такое постыдное и почетное, мы извлекаемъ опять же на основаніи прошлаго. Оно намъ служитъ указаніемъ, что такое право и безправіе. Будущее, фактически, не имѣетъ никакого вліянія на наши поступки. Наши писатели, главнымъ образомъ, занимаются исторіей или предметами, которые, такъ или иначе, имѣютъ соотношеніе съ ней. Что такое, наконецъ, культура, какъ не старая форма, въ которую насильно хотятъ отлить будущее. Культура — родъ Прокустова ложа, на которомъ желаютъ вытянуть человѣчество. Наши приличія, какъ и наши мысли, всѣ ретроспективны… Прошлое заполняетъ для насъ весь міръ». Причина вполнѣ понятна. Прошлое кажется людямъ такимъ яснымъ, понятнымъ и опредѣленнымъ, что невольно является искушеніе слѣдовать ему. «Люди не вѣрятъ, что можно научнымъ путемъ предвидѣть будущее». Они сообразуются съ прошлымъ, потому что умъ ихъ привыкъ идти въ сторону наименьшаго сопротивленія.
Въ то время, какъ извѣстная часть прошлаго кажется доступной для всѣхъ, будущее совершенно закрыто для людей, не выработавшихъ себѣ научнаго мышленія. Большинство не можетъ устоять предъ искушеніемъ совершить экскурсію въ область прошлаго, чтобы извлечь оттуда для подтвержденія нашихъ взглядовъ тотъ или другой фактъ. Намъ кажется, что въ прошломъ мы чувствуемъ себя, «какъ дома»; тогда какъ въ области будущаго воображеніе теряется, какъ заблудившееся дитя въ темнотѣ.
Многіе, поэтому, утверждаютъ, — говоритъ Уэльсъ, — что относительно будущаго нельзя строить такихъ предположеній и невозможно предвидѣть событій предстоящихъ, — говорятъ обыкновенно, — какъ нельзя предсказать, глядя на играющаго котенка, куда онъ прыгнетъ сейчасъ; но господство такихъ взглядовъ объясняется только упорнымъ невѣжествомъ. Законопричинность существуетъ во всѣхъ явленіяхъ, поэтому, будущее, по мнѣнію Уэльса, такъ же допускаетъ вѣрныя толкованія, какъ и прошедшее. Наша личная память даетъ намъ представленіе о совершившихся фактахъ, какъ о чемъ-то единственно реальномъ; но чѣмъ больше мы вырабатываемъ въ себѣ научное мышленіе, тѣмъ яснѣе понимаемъ, что это представленіе только субъективно и не имѣетъ ничего общаго съ абсолютной истиной. Явленія, свершившіяся за 4000 лѣтъ, напримѣръ, до P. X., такъ же реальны, какъ и тѣ, которыя произошли въ 1600 г. нашей эры; но вторыя подтверждаются нѣкоторыми данными, тогда какъ первыя — фактически, никакими.
Насколько же наше незнаніе будущаго является неизбѣжнымъ и насколько возможно, пользуясь научнымъ методомъ, поднять занавѣсъ, отдѣляющій насъ отъ явленій, долженствующихъ еще наступить?
II.
правитьВъ сущности говоря, наше знаніе прошлаго крайне ограничено. Мы слишкомъ переоцѣниваемъ ту достовѣрность, съ которой мы можемъ судить о явленіяхъ былого. И если въ послѣднее время наука съ увѣренностью дѣлаетъ это, то на основаніи чего-то другого, а не человѣческой памяти. Что знаетъ современный образованный человѣкъ о прошломъ? Прежде всего то, что даетъ ему личный опытъ и собственная память. Необразованные люди безусловно довѣряютъ своей памяти; то же, но съ нѣкоторымъ ограниченіемъ, дѣлаютъ наиболѣе развитые. Нѣкоторые относятся критически даже къ личнымъ воспоминаніямъ, такъ какъ знаютъ, что не только событія забываются, но съ теченіемъ времени, порой, совершенно призрачное, созданное нашимъ воображеніемъ, начинаетъ казаться намъ дѣйствительно свершившимся фактомъ. Это объясняется своего рода самовнушеніемъ. Не смотря на это, все-таки личныя воспоминанія кажутся намъ наиболѣе неопровержимыми фактами прошлаго. Но предѣлъ такихъ воспоминаній крайне ограниченъ. За нимъ лежитъ рядъ другихъ фактовъ, или такъ называемыхъ фактовъ, о которыхъ мы знаемъ отъ другихъ по разсказамъ и изъ жизни. Это — область слуховъ, отчетовъ, преданій и исторіи. Чѣмъ ближе къ намъ, тѣмъ факты эти яснѣе, достовѣрнѣе, подробнѣе, и наоборотъ: чѣмъ дальше, тѣмъ сообщенія становятся неопредѣленнѣе, потомъ принимаютъ характеръ краткихъ, неясныхъ надписей, загадочныхъ преданій и, наконецъ, совершенно исчезаютъ. Прошлое это такъ же неизвѣстно, какъ и будущее. Триста лѣтъ тому назадъ всѣ знанія прошлаго ограничивались второй зоной, т. е. областью слуховъ, преданій и исторіи. Такъ продолжалось почти до начала XIX вѣка. Дѣйствительныя событія прошлаго были перемѣшаны и переплетены рядомъ установившихся легендъ. Получалась, поэтому, совершенно неточная картина. Таковы были познанія всеобщей исторіи, покуда не пришла эпоха научнаго изслѣдованія. Для людей XVII вѣка ничего не существовало за 60 вѣковъ до нихъ, какъ для насъ ничего не существуетъ въ будущемъ. Современная наука, т. е. систематическая критика явленій, разрушила то представленіе, которое имѣли люди о далекомъ прошломъ на основаніи традицій. Знаніе этого неизвѣстнаго прошлаго явилось тогда, когда были примѣнены совершенно новые методы. И о самомъ отдаленномъ мы знаемъ теперь гораздо больше, чѣмъ о событіяхъ, которыя значительно ближе къ намъ. Въ самомъ дѣлѣ. Мы имѣемъ только нѣкоторое представленіе о какомъ-нибудь царѣ Саргонѣ, жившемъ за 28 вѣковъ до P. X.; но хорошо знаемъ про животныхъ, населявшихъ землю тогда, когда ни одно человѣческое существо не могло еще ихъ видѣть. Мы знаемъ точно, каковъ былъ характеръ ландшафта тогда. Мы представляемъ себѣ лабиринтодонта, поднимающаго неуклюжую голову надъ насыщеннымъ углекислотой болотомъ, въ которомъ онъ жилъ; рисуемъ себѣ громадную, крылатую ящерицу птеродактиля, когда онъ летаетъ надъ лѣсомъ мезозоическаго вѣка. Представляемъ себѣ мы ихъ съ такою же отчетливостью, какъ носорога или коршуна. Относительно внѣшности ихъ у насъ также не можетъ быть сомнѣнія; не можемъ ошибиться. Мы вѣримъ, что въ далекомъ прошломъ существовалъ мегатеріумъ, котораго никто не видѣлъ, какъ увѣрены въ томъ, что есть гиппопотамы, которыхъ нѣкоторые изъ насъ кормили булками въ зоологическомъ саду. Въ послѣднее время многія подробности картины доисторическаго міра выяснены съ такою подробностью, что не можетъ быть никакого сомнѣнія. Цѣлый рядъ ученыхъ систематически работаетъ надъ тѣмъ, чтобы все больше и больше удалить изъ прошлаго неизвѣстность. Мракъ доисторическаго періода разсѣянъ знаніемъ. Человѣчество пріобрѣло такую исторію земли, существованія которой (исторіи) не подозрѣвали лучшіе историки XVIII вѣка. Всемірная исторія явилась только заключительной главой вновь открытой исторіи. На придачу, даже заключительную главу пришлось написать заново послѣ работъ, построенныхъ на научномъ методѣ, т. е. на сравненіи и анализѣ фактовъ.
Такимъ образомъ, примѣняя научный методъ, мы узнали о далекомъ прошломъ, которое не подозрѣвалось даже. Внимательное изученіе обломковъ камней, разрѣзовъ земли, скалъ, костей, — словомъ, вещей, которыя раньше считались совершенно «нѣмыми», раскрыло предъ нами величественныя перспективы. Изъ нихъ засіялъ свѣтъ, озарившій мракъ.
Если люди могли сдѣлать это и освѣтить прошлое, хотя для этого пришлось бороться съ твердо установившейся традиціей, то почему тотъ же методъ не примѣнимъ для будущаго? Вмѣсто ископаемыхъ, — говоритъ Уэльсъ, — нужно разыскать только общественные моторы, изслѣдовать ихъ и выяснить послѣдствія ихъ дѣятельности. Это должно дать такіе же благодарные результаты, какъ изученіе, напримѣръ, слоевъ земли въ геологіи. Для общества, — по мнѣнію Уэльса, — подобный прогнозъ абсолютно необходимъ. «Я твердо убѣжденъ въ томъ, — говоритъ онъ, — что изученіе будущаго является въ предѣлахъ возможности человѣческаго знанія»…
Авторъ полагаетъ, что наступаетъ время, когда попытки изученія будущаго примутъ систематическій характеръ. До сихъ поръ ничего не было сдѣлано въ этомъ направленіи. Ни одинъ великій умъ не сосредоточилъ на этомъ всего своего вниманія. Какой результатъ могъ бы получиться, если бы этотъ вопросъ поглотилъ столько же вниканія людей, способныхъ критически мыслить, какъ и изученіе законовъ химическихъ соединеній? — спрашиваетъ авторъ.
Человѣкъ, однако, не химическій элементъ, общество — не химическая формула и, въ данномъ случаѣ, опытъ, этотъ великій пособникъ современной науки, — не всегда возможенъ, скажемъ мы отъ себя.
«Среднему человѣку кажется невѣроятнымъ мое предположеніе, — говоритъ Уэльсъ, — между тѣмъ, фактически, предсказаніе неразрывно связано съ идеей о научномъ изслѣдованіи». Послѣднее отнюдь не выражается въ одномъ коллектированіи маленькихъ фактовъ съ такимъ усердіемъ, съ какимъ птица пересмѣшникъ собираетъ раковинки и мелкіе камешки. Не заключается также научное изслѣдованіе въ томъ только, чтобы группировать и классифицировать факты. Большинство представляетъ себѣ, что великія научныя открытія являются какъ-то нечаянно, результатомъ случая. Между тѣмъ, самое существенное въ научномъ изслѣдованіи не собираніе фактовъ, а анализъ ихъ. Факты составляютъ только сырой матеріалъ науки, а не сущность ея. Все систематизированное знаніе было результатомъ анализа. Цѣлью научнаго процесса является предсказаніе. Такъ, медицина стремилась и стремится имѣть возможность ставить діагнозъ. Метеорологія желаетъ предсказывать погоду и только тогда займетъ почетное мѣсто въ наукѣ, когда достигнетъ этого. Химикъ предсказываетъ новые элементы, прежде чѣмъ найдетъ ихъ. Клэркъ-Максуэль предсказалъ явленія, которыя теперь Маркони матеріализировалъ (безпроволочный телеграфъ). То же явленіе мы замѣчаемъ и въ астрономіи. «Даже въ такой ненаучной наукѣ, какъ политическая экономія, — говоритъ Уэльсъ, — были попытки дѣлать предсказанія». Почему же нельзя изслѣдовать будущее и, путемъ анализа явленій, создать картину, столь же реальную какъ и та, которая дана, напр., геологіей. Далеко-ли мы можемъ отважиться уйти въ этомъ направленіи впередъ, оставаясь, въ то же время, на почвѣ реальности и вѣроятности?
По мнѣнію Уэльса, мы склонны уменьшать возможность предвидѣть будущее, точно такъ, какъ преувеличиваемъ нашу возможность судить о прошломъ. Живость нашей памяти набрасываетъ тѣнь правдоподобности на все, касающееся былого. Такъ какъ мы не знаемъ и не можемъ знать нашего личнаго будущаго, то поэтому намъ кажется, что вообще предвидѣть что нибудь совершенно невозможно. Такъ какъ мы не можемъ сказать съ увѣренностью, какъ мы сами поступимъ и что будемъ чувствовать черезъ нѣсколько лѣтъ, то поэтому склонны заключить, что еще меньше можемъ предвидѣть судьбы государства или общества.
Но это разсужденіе, кажущееся намъ столь неопровержимымъ, въ сущности неправильно. Предсказаніе относительно людей, взятыхъ въ массѣ, облегчается, а не затрудняется. По мѣрѣ того, какъ индивидуумы увеличиваются численно, масса ихъ больше приближается къ одному среднему. Это положеніе нашъ авторъ поясняетъ такимъ примѣромъ. Отдѣльныя песчинки имѣютъ крайне разнообразную форму. Подъ микроскопомъ мы увидимъ, что однѣ угловаты, другіе почти круглы, третьи напоминаютъ брилліантъ, отшлифованный «розой» и т. д. Прежде, чѣмъ вы взглянете въ микроскопъ, вы не можете угадать, какой формы будетъ песчинка. Если мы опрокинемъ тачку песку на землю, то не можемъ сказать, гдѣ лягутъ песчинки извѣстной формы; но мы съ большой вѣроятностью можемъ предсказать, какую форму приметъ вся куча. Если мы просѣемъ песокъ черезъ нѣсколько рѣшотъ и потомъ отбросимъ его лопатой въ сторону, то сможемъ предсказать, гдѣ упадутъ песчинки извѣстнаго размѣра. Въ данномъ случаѣ мы видимъ, что цѣлое можетъ быть проще его составныхъ частей. То же самое, по мнѣнію Уэльса, примѣнимо и относительно человѣческаго общества. Если нельзя предсказать будущее отдѣльнаго индивидуума, то это отнюдь не значитъ, что невозможно сдѣлать вполнѣ достовѣрный прогнозъ относительно цѣлаго общества. Но есть, конечно, значительная разница между тачкой песку и массой человѣческихъ индивидуумовъ. Человѣческія мысли и эмоціи дѣйствуютъ заразительнымъ образомъ. Воля одного можетъ оказать давленіе на все окружающее. Песчинка, какъ бы она ни была велика, не имѣетъ въ кучѣ никакого дѣйствія на меньшія песчинки; но великій человѣкъ, говорятъ намъ, какъ Цезарь, Наполеонъ или Петръ Пустынникъ можетъ убѣдить и увлечь за собою всю кучу, т. е. все общество. Онъ можетъ измѣнить судьбу послѣдняго, направить на новый путь. А если это такъ, то какъ же мы можемъ дѣлать какія нибудь предсказанія? Предвидѣть рожденіе генія — внѣ предѣловъ возможности человѣка. Но нашъ авторъ абсолютно не принадлежитъ къ числу поклонниковъ героическаго культа. «Не всѣ вѣрятъ въ важное значеніе „вождя“, — говоритъ онъ. — Есть люди, которые думаютъ, что весь міръ измѣнился отъ того, что явился Наполеонъ; но есть и другіе, полагающіе, что, не явись Наполеонъ, міръ былъ бы такой же, какъ и теперь. Одни вѣрятъ всецѣло въ индивидуальное вліяніе человѣка, другіе — всецѣло въ силы, стоящія за этими людьми». И авторъ прибавляетъ, что самъ онъ — крайній сторонникъ послѣдняго взгляда. Великіе люди являются только образами и символами; они случайныя орудія безпрерывныхъ созидающихъ силъ, дѣйствующихъ силъ. Великіе люди, по выраженію Уэльса, — «это перья, которыми пишутъ силы; они — осколки алмазовъ, вставляемыхъ въ коловоротъ, чтобы сверлить камень». И чѣмъ больше мы будемъ изучать дѣйствія этихъ силъ, тѣмъ съ большей достовѣрностью сможемъ поставить прогнозъ для явленій политическихъ, соціальныхъ и т. д.
Прогнозъ, какъ было сказано уже, будетъ относиться только къ массамъ, а не индивидуумамъ. Установленіе его отнюдь не означаетъ, что упраздняется значеніе нашего личнаго я или отмѣняется отвѣтственность за личные поступки.
III.
правитьКакъ отдаленно то время, которое можно предсказать? Въ серединѣ XIX вѣка явилось философское ученіе, которое обратилось къ будущему для объясненія настоящаго. То былъ позитивизмъ. Представленіе позитивистовъ о будущемъ было ограничено. Контъ не зналъ еще того отдаленнаго прошлаго, которое лежитъ за предѣлами исторіи, во всякомъ случаѣ, не придавалъ ему значенія въ исторіи человѣчества. Онъ принималъ, что въ прошломъ люди были всегда только людьми и что въ будущемъ люди останутся только таковыми, какъ и въ настоящемъ. Контъ видѣлъ, что старый общественный строй рушится и, подвергнувъ анализу силы, подтачивающія ветхое общество, задумалъ самъ статику общественнаго порядка, долженствующаго замѣнить прежній. "Читая Конта или ученика его Фредерика Гаррисона, — говоритъ Уэльсъ, — мы постоянно можемъ натолкнуться на одну мысль: Было нѣкогда общество, находившееся въ устойчивомъ состояніи. Человѣчество, такъ сказать, сидѣло спокойно. Потомъ человѣчество пришло въ движеніе; но когда оно обрѣтетъ новый порядокъ, намѣченный позитивистами, оно опять осядетъ и будетъ счастливо и довольно. Этотъ идеалъ, — продолжаетъ Уэльсъ, — былъ вполнѣ понятенъ въ первой половинѣ XIX вѣка; но люди XX вѣка, родившіеся послѣ появленія «Происхожденія видовъ», — не могутъ уже довольствоваться взглядами стараго позитивизма. Мы знаемъ теперь, что человѣчество и весь міръ являются только однимъ фазисомъ безконечной эволюціи. Мы можемъ оглянуться теперь на нѣсколько милліоновъ лѣтъ. Мы знаемъ, какія безконечныя формы развились изъ первобытной клѣточки. Высшее проявленіе эволюціи выразилось теперь въ трудахъ ученыхъ, въ звукахъ музыки, въ краскахъ художниковъ… Смотря на будущее, мы можемъ предсказать такую же безконечную цѣпь эволюціи. Человѣкъ — не конечная форма ея. Что будетъ послѣ человѣка? Этотъ вопросъ представляетъ захватывающій интересъ, но его мы не можемъ покуда предвидѣть. Отвѣта еще нѣтъ; но за то можно дать его для болѣе близкаго будущаго, когда человѣкъ останется еще таковымъ… Не трудно доказать, что въ болѣе или менѣе отдаленномъ будущемъ, черезъ два вѣка или черезъ десять, все человѣчество образуетъ одно громадное общество, которое сбросить съ себя все, что есть въ людяхъ низкаго и бестіальнаго; общество это уничтожитъ все, что дѣлаетъ теперь жизнь мрачной, сѣрой и несчастной. Этотъ міръ, населенный энергичными, счастливыми и разумными людьми, уже, такъ сказать, предъ нами, на вершинѣ холма. Что находится за послѣдними, мы еще не можемъ видѣть; но воображеніе угадываетъ въ туманѣ вѣковъ проспекты еще болѣе блестящіе… «Почему все должно кончиться человѣкомъ? Почему поднимающаяся кривая эволюціи не можетъ взойти еще выше?» Все доказываетъ, что мы находимся теперь въ фазисѣ быстраго, безпримѣрнаго развитія. Условія, при которыхъ люди живутъ, измѣняются съ поразительной и все возрастающей быстротой. А мы знаемъ, что не было еще вида, который не измѣнился бы съ перемѣной окружающихъ условій. Въ XIX вѣкѣ окружающія человѣка условія измѣнились больше, чѣмъ раньше въ теченіе тысячи лѣтъ. Сто лѣтъ тому назадъ изслѣдователей и изобрѣтателей было мало. Теперь надъ изобрѣтеніями работаетъ цѣлая организованная армія. Двадцатый вѣкъ, — говоритъ Уэльсъ, — увидитъ изобрѣтенія и открытія, предъ которыми все, сдѣланное въ девятнадцатомъ вѣкѣ, покажется ничтожнымъ. Человѣчество никогда не дойдетъ до культуры, которую сможетъ назвать окончательной. Общество никогда не находилось въ абсолютно-статическомъ состояніи и никогда не станетъ пытаться перейти въ него. Человѣчество идетъ впередъ. Оно собрало разъ навсегда свои походные шатры и тронулось въ путь. «Мы — наканунѣ величайшихъ перемѣнъ, которыя когда либо переживало человѣчество. Мы не видимъ поразительныхъ инцидентовъ; но наступленіе утра, когда небо заволочено тучами, тоже не ознаменовывается никакими рѣзкими явленіями. Мы не можемъ сказать тогда, въ какой именно моментъ кончилась тьма и наступилъ свѣтъ. Но день наступаетъ незамѣтно… Мы видимъ всюду накопленіе знанія, а дерзающему разуму нѣтъ предѣловъ. Ничто ему не заказано.
Все, что видѣло до сихъ поръ человѣчество, это только первыя сумерки разсвѣта. Все, что разумъ свершилъ до сихъ поръ — ничтожно передъ тѣмъ, что предстоитъ ему еще свершить. Мы не можемъ еще сказать, чѣмъ будетъ человѣчество, когда наступитъ день. Мы лишь люди, выросшіе въ утреннихъ сумеркахъ…»
Такова мощная картина, набросанная нашимъ авторомъ. Научный прогнозъ утомлялъ его, и онъ нѣсколько разъ, на крыльяхъ фантазіи, пытался перелетѣть черезъ тотъ гребень холма, о которомъ было упомянуто выше. Уэльсъ до сихъ поръ писалъ беллетристику и, по преимуществу, фантастическую. Теперь посмотримъ, что предвидитъ онъ въ ближайшемъ будущемъ. Возвратимся къ книгѣ, о которой была рѣчь въ прошломъ письмѣ. Къ сожалѣнію, мы тутъ не всегда видимъ картины, которыя захватывали бы насъ. «Слава сильнымъ, умнымъ и энергичнымъ! Горе слабымъ, ограниченнымъ и безвольнымъ! Первымъ уготованъ красный уголъ; вторыхъ ждетъ пропасть, и чѣмъ скорѣе они бросятся туда, тѣмъ лучше». Такова суть книги «Предсказанія».
IV.
правитьНаиболѣе характернымъ послѣдствіемъ прогресса науки, механической техники, а, въ особенности, развитія новыхъ способовъ сообщенія явится «раствореніе» стараго общества и возникновеніе новыхъ классовъ. Результатомъ «растворенія» и процесса новаго синтеза могутъ быть большія и правовыя войны; но, въ концѣ концовъ, по, мнѣнію автора, должно создаться «міровое государство», задачей котораго будетъ мирное развитіе. Въ экономическомъ смыслѣ, — говоритъ Уэльсъ, — такое «міровое государство» уже существуетъ. Даже и теперь народы покупаютъ и продаютъ на однихъ и тѣхъ же рынкахъ, «хотя обладатели нѣкоторыхъ старинныхъ правъ взимаютъ еще пошлину тамъ и сямъ, и индусъ умираетъ отъ голода, а итальянецъ терпитъ крайнюю нищету, прежде чѣмъ германецъ или англичанинъ станутъ нуждаться въ хлѣбѣ». Теперь ни одна нація не можетъ предъявить абсолютное и исключительное право на извѣстную территорію. Нынѣшнія границы означаютъ лишь требованія на извѣстные уголки міровыхъ рынковъ. «Эти требованія имѣютъ важное значеніе въ глазахъ людей, взоръ которыхъ обращенъ къ прошлому; но липіены всякаго смысла въ глазахъ людей, ищущихъ въ будущемъ разрѣшенія многихъ осложненій». По мнѣнію автора, стремленіе къ національной Обособленности можно сравнить съ желаніемъ человѣка жить въ извѣстномъ округѣ, не наблюдая санитарныхъ требованій и не платя городскихъ налоговъ на томъ основаніи, что его дѣдушка былъ очень хорошій человѣкъ. Силы механическаго и научнаго прогресса борются противъ такой національной обособленности и противъ партикуляризма. Чѣмъ это сознаніе станетъ яснѣе; чѣмъ человѣчество лучше пойметъ неумолимость механическихъ законовъ развитія, тѣмъ, по мнѣнію Уэльса, меньшимъ кровопролитіемъ будетъ сопровождаться новый общественный синтезъ. Авторъ настаиваетъ на томъ, что какъ процессъ растворенія общества, такъ и синтезъ совершенно внѣ цѣли и контроля человѣка. Процессъ этотъ свершается медленно, но также неукоснительно, какъ всякое движеніе въ природѣ, напр., поднятіе континента и разрушеніе горной цѣпи. «Процессъ можно еще сравнить съ громадной сѣтью, которою обвили людей и концы которой, все больше и больше стягиваются. Люди могутъ враждовать между собою или дружить, могутъ начинать войны и кричать о желаніи „драться до послѣдняго“, — сѣть все больше и больше стягивается».
Детерменизмъ Уэльса не признаетъ никакихъ исключеній. Предъ нами «историческій матеріализмъ», но только еще болѣе прямолинейный, еще болѣе непреклонный, сведенный къ еще болѣе элементарной формѣ.
Процессъ синтеза уже начался. Человѣчество уже давно испытываетъ настоятельную необходимость группироваться не такъ, какъ указываютъ нынѣшнія географическія границы. Въ настоящее время существуетъ не меньше пяти мощныхъ движеній народнаго объединенія. Мы имѣемъ, прежде всего, англосаксонское движеніе, затѣмъ — британскій имперіализмъ, пангерманизмъ, панславизмъ и зарожденіе латинскаго союза. Подъ вліяніемъ жестокаго обращенія бѣлыхъ съ цвѣтнокожими, кромѣ того, зарождается теперь союзъ «желтыхъ» расъ, который, по мнѣнію Уэльса, неминуемо осуществится черезъ нѣсколько лѣтъ. Всѣ эти союзы имѣютъ цѣлью, прежде всего, самооборону; они стремятся отстоять свои обычаи, языкъ, законы отъ какого бы то ни было посягательства. Они силою вещей вынуждены будутъ бороться за преобладаніе. Нормальное дѣйствіе естественныхъ силъ не допускаетъ отдѣльнаго существованія мѣстныхъ соціальныхъ системъ.
Пангерманизмъ, панлатинизмъ и прочіе «паны» создалутъ особую культуру, характерныя черты которой могутъ пережить раствореніе старыхъ обществъ и разсѣяться по всему міру, какъ пережила греческая культура уничтоженіе Эллады. «Единство ни въ коемъ случаѣ не означаетъ однородности. Чѣмъ больше соціальный организмъ, тѣмъ сложнѣе и разнообразнѣе части его, тѣмъ многообразнѣе вліяніе въ нёмъ таланта, характера и образованія». Какова ближайшая судьба упомянутыхъ національныхъ движеній? (панлатинизма, пангерманизма и пр.). Сомнительно, по мнѣнію автора, чтобы панлатинская или панславянская идея имѣли большой уопѣхъ и могли бы вызвать сліяніе различныхъ народностей. Латинскія народности, или, по терминологіи Уэльса, «элементы латинскаго синтеза» такъ разсѣяны по южной и центральной Америкѣ и по берегамъ Средиземнаго моря, что на экономическій союзъ между ними нѣтъ никакой надежды. Скорѣе всего вѣроятно, что при будущемъ «синтезѣ» наиболѣе даровитая часть Франціи войдетъ въ составъ «рейнско-нидерландскаго союза». Интересы сѣверной части Италіи влекутъ ее не къ Риму и къ югу, а къ Швейцаріи, и южной Германіи. Что же касается южно-американскихъ республикъ, то имъ прежде всего предстоитъ слиться, а затѣмъ подпасть подъ политическое опекунство Сѣверо-Американскихъ Соединенныхъ Штатовъ, которое уже и теперь сказывается. Кромѣ этого, только во Франціи и въ сѣверной Италіи есть надежда на интеллектуальную эволюцію, которая неизбѣжно должна предшествовать всякому движенію къ широкому политическому синтезу.
Гораздо болѣе мрачно смотритъ Уэльсъ на панславизмъ. Проще говоря, онъ ставитъ крестъ надъ всѣмъ славянскимъ міромъ. Сліяніе славянскихъ народностей, по мнѣнію автора, затруднено тѣмъ, что на русскомъ, чешскомъ и польскомъ языкахъ существуютъ отдѣльныя литературы, одинаково почти богатыя; но ни одна изъ нихъ не можетъ взять верхъ во всемъ славянскимъ мірѣ. Россія, которая должна бы составить центръ синтеза, — до невѣроятности отстала отъ западно-европейскихъ обществъ. «Въ ней нѣтъ того мощнаго своимъ развитіемъ средняго класса, которому суждено играть такую важную роль». Уэльсъ даже и теперь не усматриваетъ нарожденія этого класса. Такъ какъ даже въ войнахъ простое численное преобладаніе начинаетъ терять значеніе, то, по мнѣнію автора, вооруженныя столкновенія Россіи съ ея западными сосѣдями не могутъ клониться къ выгодѣ ея. Западные славяне сольются съ центрально-европейскимъ обществомъ, предсказываетъ нашъ пророкъ. Что же касается Россіи, то она «будетъ состоять изъ двухъ элементовъ: изъ грубыхъ помѣщиковъ или дворянъ абсентеистовъ да изъ полудикой, вѣчно голодной, безпомощной и несчастной крестьянской массы».
Суровость приговора объясняется, во-первыхъ, тѣмъ, что Уэльсъ, хотя много читалъ о Россіи, но знаетъ ее изъ вторыхъ источниковъ, по переводнымъ сочиненіямъ. Во-вторыхъ, многія явленія, къ которымъ мы, русскіе, почти привыкли, поражаютъ иностранцевъ, подавляютъ ихъ и закрываютъ имъ весь горизонтъ. Если можно такъ выразиться, иностранные наблюдатели, какъ Уэльсъ, читаютъ чужія культуры, примѣняя ту азбуку гражданственности, которая существуетъ въ ихъ странѣ.
По мнѣнію нашего пророка, Россія будетъ своего рода Ирландія, но только безъ эмиграціи, т. е. страной хроническихъ голодовокъ. «Я не вижу ни одного мѣста въ Россіи, — говоритъ онъ, — гдѣ могло бы возникнуть такое густое городское населеніе, какъ, напр., по Рейну. Желѣзнодорожныя линіи проведены такъ, что отрываютъ Россію отъ западно-европейской жизни». Съ развитіемъ новыхъ путей сообщенія, когда море утратитъ нѣсколько свой характеръ большой дороги, торговое значеніе Петербурга, предсказываетъ Уэльсъ, должно упасть. «Своими широкими улицами, великолѣпными зданіями, значеніемъ, какъ политическій центръ страны, — Петербургъ будетъ тогда напоминать Дублинъ». Сходство увеличится тѣмъ, что городъ опустѣетъ въ промышленномъ отношеніи, и тѣмъ, что за нимъ будетъ разстилаться «безконечная, печальная страна, населенная нищими-крестьянами».
Въ настоящее время центръ политическаго тяготѣнія Россіи замѣтно переносится на востокъ. Въ силу этого, Уэльсъ предвидитъ, что въ ближайшемъ будущемъ Россія, очень возможно, станетъ твердой ногой въ Китаѣ. Послѣдствіемъ будетъ то, что она тогда станетъ совершенно въ сторонѣ отъ дѣйствія процесса европейскаго «синтеза». На крайнемъ Востокѣ русская литература и русскій языкъ не могутъ одержать полную побѣду надъ туземными языками и литературами. Другими словами, не можетъ быть полной амальгамаціи народностей, не можетъ произойти то «раствореніе» и то возсозданіе общественныхъ элементовъ, о которыхъ была рѣчь въ прошломъ письмѣ.
На основаніи всего этого, Уэльсъ приходитъ къ выводу, что въ двадцать первомъ вѣкѣ трудно предвидѣть существованіе мощнаго культурнаго славянскаго общества. Намъ, русскимъ, позволительно усомниться въ мрачныхъ выводахъ пророка. И не только потому, что наше національное самолюбіе страдаетъ отъ этого. Мы, лучше иностранца понимая родину, видимъ, что ошибка Уэльса состояла въ слѣдующемъ. Условія, неблагопріятныя для культурнаго развитія страны, Уэльсъ принялъ за нѣчто перманентное. Какъ иностранецъ, примѣняющій для разшифровки чужой культуры свою азбуку гражданственности, Уэльсъ поставилъ крестъ надъ населеніемъ; авторъ думаетъ, что населеніе, мирящееся съ неблагопріятными условіями и приспособляющееся къ нимъ, неспособно къ прогрессу. Мы, русскіе, знаемъ, что это не вѣрно. Намъ извѣстно, какой громадный запасъ непочатыхъ общественныхъ силъ есть у насъ; запасъ, который ходомъ вещей, рано или поздно, неминуемо будетъ выдвинутъ впередъ. Уэльсъ, естественникъ по образованію, питаетъ слабость къ химическимъ терминамъ. Быть можетъ, позволительно будетъ и намъ употребить такой терминъ: въ настоящее время происходитъ процессъ сатураціи болѣе широкаго круга читателей, чѣмъ это было десять-двадцать лѣтъ тому назадъ. Явился теперь читатель, о которомъ и помина не было прежде. Мы, русскіе, знаемъ, что наше общество не только состоитъ изъ тѣхъ двухъ классовъ, о которыхъ говоритъ Уэльсъ. Сознательные и критически относящіеся къ дѣйствительности элементы строились давно уже. Мы, русскіе, поэтому, имѣемъ больше права повторять не слова отходной, какъ совѣтуетъ пророкъ, а стихи Шиллера «Колумбъ»:
«Далѣе, смѣлый пловецъ!……
Пусть, утомившись, руль выпуститъ кормчій изъ рукъ —
Далѣе, далѣе къ западу! Долженъ тамъ берегъ явиться:
Ясно видятся онъ мысля твоей вдалекѣ!
Вѣруй вожатаго разуму! Бодро плывя океаномъ».
V.
правитьНа первый взглядъ кажется, что всѣ условія благопріятствуютъ тому, чтобы возникъ мощный пангерманскій союзъ, стремящійся къ захвату власти въ центральной Европѣ, въ западной Азіи или въ разгромленныхъ западно-славянскихъ государствахъ. Не подлежитъ сомнѣнію, — говоритъ Уэльсъ, — что въ настоящее время нигдѣ нѣтъ такого богато одареннаго, энергичнаго средняго класса, какъ въ Германіи. Быстрый экономическій успѣхъ ея въ значительной степени является результатомъ умственнаго развитія, затѣмъ политической и военной силы. Но традиція о побѣдахъ, которою проникнуты теперь нѣмцы, — явится сомнительнымъ благодѣяніемъ не только для Европы, но и для самой Германіи, — полагаетъ авторъ. Безъ сомнѣнія, географическія очертанія, дѣйствія экономическихъ силъ; мощность культуры, — продолжаетъ онъ, — говорятъ за то, что Германія сольется съ центральной Европой; но не за то, что послѣдняя будетъ германизирована. Есть одна сила, которая помѣшаетъ даже полному синтезу германскихъ элементовъ, а именно прусскій монархизмъ. Умственное развитіе Германіи въ нѣкоторой степени, по мнѣнію Уэльса, намѣчается прусской властью. "Безъ сомнѣнія, преобладаніе воли императора придаетъ извѣстное единство германской политикѣ и усиливаетъ значеніе ея. Но страна впослѣдствіи должна дорого заплатить за это. Энергичные и способные германскіе императоры проявляютъ нетерпимость къ воззрѣніямъ, которыя не симпатичны имъ, и склонны насильно навязать свои взгляды. При такой системѣ самобытное и крупно-оригинальное не можетъ развиться. Извѣстныя ограниченія, наложенныя на германскую мысль императорской властью, должны, въ концѣ концовъ, неблагопріятно отозваться на интеллектуальной атмосферѣ, составляющей главную силу Германіи.
И въ этомъ отношеніи, мнѣ кажется, оцѣнка нашего пророка не вѣрна. Если меценатство, съ одной стороны, не создаетъ ничего, кромѣ сервилизма (это примѣнимо даже къ талантамъ первой величины: лучшія произведенія Шиллера и Гете написаны не при веймарскомъ дворѣ; «Опытъ о нравахъ», «Защита Калласа», «Кандидъ» и «Философскій словарь» внушены Вольтеру не атмосферой двора Фридриха II и пр.), то, съ другой, къ счастью, никакая сила не можетъ сковать мысль. Вильгельмъ II авторитетно выступаетъ художественнымъ и литературнымъ критикомъ; но взгляды его, по всей вѣроятности, не помѣшаютъ оригинальному художнику или романисту создать произведеніе согласно собственнымъ идеаламъ. Уэльсъ же полагаетъ, что вліяніе продиктованныхъ, напр., Вильгельмомъ II художественныхъ взглядовъ скажется къ невыгодѣ Германіи. «Въ концѣ концовъ, — продолжаетъ пророкъ, — я не думаю, чтобы Германія занимала теперь болѣе прочную позицію, чѣмъ Франція въ началѣ шестидесятыхъ годовъ. Во многихъ отношеніяхъ вліяніе ея такое же, какъ французской имперіи… При жизни Вильгельма II Германія привыкнетъ къ вмѣшательству короны во все. Затѣмъ могутъ явиться правители съ большимъ честолюбіемъ. Тогда энергичные элементы (о нихъ см. прошлое письмо въ № 2 „Р. Б“.) будутъ или въ тюрьмѣ за lèse majesté, или въ изгнаніи, или вынуждены будутъ бороться за каждый шагъ».
Явится еще одна причина, которая помѣшаетъ синтезу германскихъ народностей. Германская имперія по натурѣ монархическая и аристократическая. Голландія же и Швейцарія, которыя по всѣмъ даннымъ должны слиться съ Германіей, — насыщены идеями личной свободы. «Можно еще себѣ представить швейцарца бернскаго или урійскаго кантоновъ, присоединившагося въ пангерманской республикѣ, но рѣшительно невозможно допустить, чтобы онъ преклонилъ колѣна предъ Вильгельмомъ II», — говоритъ авторъ. Кромѣ того, — продолжаетъ онъ, — Германіи, чтобы выполнить процессъ синтеза, — пришлось бы вести войну съ Россіей (за Балтійскія провинціи), съ Франціей и, можетъ быть, съ Англіей. Очень вѣроятно, войну со всѣми тремя государствами разомъ.
Къ силамъ Франціи теперь принято относиться пренебрежительно, какъ въ Германіи, такъ и въ Англіи. Не смотря на страшный разгромъ 1870 г., не смотря на то, что Франціи не удались попытки завести такой же флотъ, какъ у Англіи, — это, по мнѣнію Уэльса, не уменьшаетъ значенія республики въ будущемъ. Пораженіе принесло пользу французамъ; оно разсѣяло въ умахъ французовъ иллюзіи имперіализма, которыя теперь прельщаютъ нѣкоторыхъ въ Англіи и въ Америкѣ. Французы добились такой полной свободы слова и мысли, которая совершенно невозможна въ Англіи или въ Америкѣ, хотя послѣднее обстоятельство, изъ національнаго тщеславія, отрицаютъ газеты англосаксонскаго міра. Французы теперь гораздо сильнѣе, чѣмъ въ 1870 г., и, въ случаѣ столкновенія съ Германіей, послѣдней, а не Франціи, придется искать поддержки Англіи. Въ борьбѣ «за синтезъ» Франція, какъ предвидитъ авторъ, будетъ сражаться не одна. Она будетъ бороться за Швейцарію, за Люксенбургъ, за устья Рейна. Въ тылу у Германіи будутъ пробудившіяся славянскія народности. Противъ нея, очень вѣроятно, будетъ англо-саксонскій міръ.
Германія, во многомъ, повторяетъ историческую ошибку Голландіи, сосредоточившей нѣкогда всѣ усилія, чтобы завести громадный флотъ для борьбы съ Англіей, которая (борьба) могла дать Нидерландамъ только большую торговлю. Въ то же время Голландія упустила возможность «великаго синтеза» (т. е. объединенія) всѣхъ народностей, говорящихъ на нижне-нѣмецкомъ языкѣ. Въ то время на этомъ языкѣ говорили до Дуэ (французскій городъ на границѣ Бельгіи) и даже нѣсколько дальше на западъ (до Арра), Голландія сдѣлала тогда Англію своимъ врагомъ. Теперь Германія стремится завладѣть океаномъ, что поведетъ въ увеличенію американскаго флота и къ радикальной перемѣнѣ англійской политики. Ta æe причина вызоветъ, очень, вѣроятно, скорѣйшее объединеніе англо-саксонскаго міра.
На основаніи этихъ соображеній авторъ приходитъ въ заключенію, что врядъ ли «германскій синтезъ» возьметъ верхъ въ томъ тѣсномъ экономическомъ союзѣ городовъ, который возникнетъ въ Западной Европѣ. Германская имперія, т. е. сплоченное выраженіе современной нѣмецкой агрессивной политики, будетъ до того расшатана рядомъ войнъ на сушѣ и на морѣ, что она охотно согласится на всякіе компромиссы. Она вынуждена будетъ дать мѣсто на первомъ планѣ своимъ энергичнымъ среднимъ классамъ (какъ ихъ понимаетъ Уэльсъ). Въ концѣ концовъ, восторжествуютъ идеи не германскаго имперіализма, а центрально-европейскія. То будутъ идеи гражданской «федеративной республики по образцу швейцарской», выраженныя на двухъ государственныхъ языкахъ, французскомъ и нѣмецкомъ, которые восторжествуютъ во всей запад. Европѣ и по прибрежью Средиземнаго моря. Девятнадцатый вѣкъ открылся планомъ федеративной Европы, намѣченнымъ конвентомъ. Этотъ планъ, въ значительной части, будетъ, по мнѣнію Уэльса, осуществленъ къ началу двадцать перваго вѣка. Продолжительность переходного времени и трудность его будетъ зависѣть всецѣло отъ умственнаго пробужденія Европы. Невѣжественный народъ, нація, состоящая только изъ практическихъ людей безъ образованія или изъ образованныхъ людей безъ практической сноровки — не поймутъ, неизбѣжныхъ законовъ сліянія и станутъ раздувать старую вражду къ такому-то народу или къ такому-то племени, что поведетъ въ ожесточеннымъ войнамъ. «Европа будетъ имѣть свои Ирландіи и свои Шотландіи, — говоритъ Уэльсъ. — Въ этихъ Ирландіяхъ будетъ вѣчный вопль, безпрерывное обличеніе, борьба, криви „караулъ!“ и пр. Въ этихъ углахъ будетъ большой просторъ для диллетантовъ-политиковъ и для газетчиковъ поднимать „національныя“ движенія, создавать „лиги“ для возрожденія языка, придумывать „народные“ костюмы. Изъ глухихъ уголковъ будутъ подниматься вопли маленькихъ народностей, доказывающихъ свое неотъемлемое право сидѣть неподвижно на большой дорогѣ, какъ разъ посерединѣ и играть любимыми игрушками, когда дорога нужна всѣмъ для международныхъ сношеній».
Презрѣніе къ слабымъ очень сильно въ нашемъ философѣ. Онъ выбираетъ образцомъ безцѣльно шумящей маленькой народности, усѣвшейся у всѣхъ да пути — Ирландію. Она была когда-то болѣе культурна, чѣмъ Англія. Она имѣла свои фабрики, свой флотъ. Чтобы развить свою промышленность, Англія убила ирландскія фабрики, воспретила строить корабли, вырубила и свезла всѣ лѣса. Сотни фабрикъ для обработки волокнистыхъ веществъ превратили работу. Десятки верфей замерли. Тысячи рабочихъ остались безъ хлѣба и, чтобы не умереть-отъ голода, взялись за землю; но побѣдитель отобралъ ее и роздалъ нѣсколькимъ помѣщикамъ. Если мы прибавимъ, что побѣдитель воспретилъ подъ страхомъ каторжныхъ работъ побѣжденному говорить на своемъ языкѣ и вѣшалъ учителей, — то мы получимъ вкратцѣ представленіе о тѣхъ причинахъ, которыя вызвали «вопли» въ современной Ирландіи. И если маленькія народности такимъ образомъ будутъ пріобщаться въ «всеобщему синтезу», то защитниками ихъ явятся не только «дилетанты политики и газетчики». Къ сожалѣнію, «большая дорога культуры» есть нѣчто отвлеченное, а соблазнъ, представляемый достояніемъ слабыхъ — нѣчто вполнѣ реальное. Въ послѣднее время, напр., вышла въ Берлинѣ книга нѣмецкаго профессора, доказывающаго, что по законамъ исторіи, культуры и пр. Германія обязана захватить Голландію. Одна изъ причинъ — тоже «сидѣніе на большой дорогѣ». Германія не можетъ допустить, чтобы устье ея большой рѣки находилось въ рукахъ маленькаго народа, — говоритъ профессоръ. — Не можетъ она также допустить, чтобы слабая нація владѣла такими богатыми колоніями. Онѣ могутъ возбудить зависть великой державы, которая пожелаетъ овладѣть ими. Въ такомъ случаѣ, это повело бы къ европейской войнѣ. И вотъ логика ученаго автора: «такъ какъ захватъ голландскихъ колоній европейской державой поведетъ къ великой войнѣ, то, слѣдовательно, для сохраненія мира, Германія должна завладѣть Зондскими островами…»
Уэльсъ, въ концѣ концовъ, желаетъ всеобщаго мира, но изъ глубокаго презрѣнія въ слабымъ (хотя очень развитымъ) національностямъ, думаетъ, что всеобщее благоденствіе можетъ явиться результатомъ только всемірнаго грабежа…
VI.
правитьБолѣе всего вѣроятенъ прогнозъ нашего пророка относительно англо-саксонскаго міра.
Въ то время, какъ на континентѣ падутъ преграды, какъ языкъ и національныя традиціи, раздѣляющія народы, процессъ синтеза будетъ происходить между странами, гдѣ говорятъ по англійски. Центръ новаго англо-саксонскаго міра, по мнѣнію Уэльса, будетъ находиться гдѣ нибудь между Чикаго и Атлантическимъ океаномъ, въ группѣ новыхъ (точнѣе, преобразованныхъ) городовъ, которые возникнутъ тамъ. Въ этомъ мѣстѣ будетъ лежать умственный, политическій и промышленный центръ говорящихъ по-англійски народностей (бѣлыхъ). Къ нему будетъ тяготѣть могучая федерація, къ которой, кромѣ сѣверной Америки, Англіи и колоній ея, пристанетъ, по соображеніямъ Уэльса, и Скандинавія. «Федеральное правительство будетъ содержать общій флотъ для защиты колоній съ цвѣтнымъ населеніемъ и для господства надъ ними». Колоніальная имперія этой федераціи, по разсчетамъ Уэльса, будетъ состоять изъ всѣхъ колоній, которыя Англія имѣетъ теперь, изъ всей Полинезіи и Меланезіи, Зондскихъ и Молукскихъ острововъ (теперь принадлежатъ Голландіи), Южной Америки и большей части Африки. Такимъ образомъ, пророкъ дозволяетъ Голландіи присоединиться къ «среднеевропейскому синтезу»; но предварительно она должна отдать свои колоніи англо-саксонскому «синтезу», который «къ концу двадцатаго вѣка будетъ состоять изъ ста милліоновъ образованныхъ, здоровыхъ и способныхъ людей», стоящихъ во главѣ «подчиненныхъ цвѣтнокожихъ народностей». «Англо-саксонскій синтезъ будетъ находиться во главѣ трехъ міровыхъ союзовъ. Онъ будетъ симпатизировать другимъ синтезамъ, которые станутъ возникать въ Европѣ и въ Восточной Азіи». Къ началу двадцать перваго вѣка, по мнѣнію Уэльса, всѣ «полноправные граждане» англо-саксонскаго союза, черезъ посредство распространенія французскаго языка, смогутъ слѣдить за умственной жизнью континента. Англійскій языкъ, въ свою очередь, распространится по всему міру. Почва для международнаго сближенія къ этому времени будетъ на столько подготовлена, что англо-саксонскій «синтезъ» вступитъ въ переговоры съ континентальнымъ и, можетъ быть, даже съ союзомъ желтыхъ расъ, о сліяніи, объ уничтоженіи таможенъ, объединеніи законовъ и монетной системы, о смягченіи монополій, словомъ, можно будетъ начать переговоры объ установленіи всеобщаго мира. Синтезъ англо-саксонскихъ народностей свершится раньше всего, потому что хотя на пути много препятствій, но они ничтожны въ сравненіи съ тѣми, которыя мѣшаютъ континентальнымъ странамъ слиться. Самое главное препятствіе, по мнѣнію Уэльса, отрицательнаго характера: нѣтъ побуждающей причины, которая бы заставила Англію и Америку стремиться къ союзу. Но эта причина явится въ видѣ возрожденія Восточной Азіи или въ тревожномъ ростѣ германскаго флота.
Такимъ образомъ, три великихъ «синтеза» явятся внѣшнимъ, видимымъ проявленіемъ внутреннихъ преобразованій, которыя свершатся какъ результатъ развитія машинъ. «Я стремился доказать, — говоритъ авторъ, — что какъ въ мирное время, такъ и въ военное — дѣйствуетъ процессъ, непреложный, какъ сила природы. Подъ вліяніемъ его современный неуклюжій, безформенный, гипертрофичный общественный организмъ долженъ выдѣлить однообразный классъ образованныхъ людей, которые составятъ основу общества преображеннаго міра». Не министерство поможетъ въ Англіи этому процессу совершиться, а классъ образованныхъ людей[1]. Онъ явится тѣмъ Геркулесомъ, который задушитъ въ колыбели змѣй войны и національной вражды.
Въ прошломъ письмѣ мы видѣли, какъ во время крупнаго народнаго бѣдствія, напр., во время большой неудачной войны, — выдвигается впередъ этотъ классъ. Въ мирное время въ Англіи, по мнѣнію Уэльса, процессъ можетъ быть ускоренъ частными лигами и обществами, которыя и теперь уже возникаютъ въ значительномъ количествѣ. Нѣкоторыя изъ этихъ лигъ пользуются значительнымъ вліяніемъ, напр., общество, имѣющее цѣлью агитировать въ пользу громаднаго флота. Подобныя лиги, мало-по-малу, пріобрѣтаютъ такое вліяніе, что могутъ оказать давленіе и на министерство.
И теперь ужъ возникаютъ лиги, имѣющія задачей сблизить англичанъ съ американцами. Уэльсъ могъ бы указать на трэдъ-юніоны и на другія организаціи работниковъ, но онъ предпочитаетъ лучше цитировать такія комическія лиги, созданныя тщеславіемъ американскихъ милліонеровъ, какъ «общество для содѣйствія знакомства американскихъ путешественниковъ съ англійскими аристократами». «Снобъ иногда лучше серьезнаго человѣка угадываетъ, откуда тянетъ вѣтеръ». На почвѣ этихъ «лигъ пресмыкающихся» авторъ предсказываетъ возникновеніе серьезныхъ обществъ съ серьезными задачами сближенія англо-саксонскихъ народностей. Чтобы процессъ этотъ совершился успѣшно, «придется отложить въ сторону и дѣйствующую американскую конституцію, и прерогативы британской короны», — говоритъ Уэльсъ. Нѣкоторыя явленія экономической жизни Англіи и Соединенныхъ Штатовъ ускорятъ процессъ сліянія. Америка взяла уже верхъ надъ Англіей въ области изготовленія машинъ и въ электрической техникѣ. Высшее и техническое образованіе въ Соединенныхъ Штатахъ неизмѣримо лучше поставлено, чѣмъ въ Англіи. Черезъ два — три десятка лѣтъ, по всей вѣроятности, во многихъ производствахъ она станетъ промышленнымъ вассаломъ Америки. Когда это наступитъ, — говоритъ Уэльсъ, — то мы воочію убѣдимся, что лояльность колоній зависитъ не отъ посѣщенія наслѣдника престола и не отъ возведенія того или другого австралійскаго дѣятеля въ дворянское достоинство. Лояльность зависитъ отъ сильнаго флота и отъ капиталовъ метрополіи. Когда Америка одержитъ побѣду надъ Англіей на всѣхъ рынкахъ и станетъ промышленнымъ сюзереномъ ея, тогда всѣ колоніи начнутъ тяготѣть къ побѣдителю. Англія найдетъ необходимымъ вступить въ союзъ".
Правительство, состоящее изъ представителей богатыхъ и родовитыхъ классовъ, создало въ Англіи въ послѣднее столѣтіе двѣ зіяющія раны — Ирландію и Южную Африку. По мнѣнію автора, только «новая англійская республика» можетъ залѣчить ихъ.
Личная, иниціатива новыхъ классовъ въ Англіи проявится, въ особенности, въ дѣлѣ образованія. Нынѣшнее правительство, по мнѣнію Уэльса, совершенно не въ состояніи дать такое образованіе массамъ, какое требуется духомъ времени… Школы совершенно безполезны, университеты превращаются въ мастерскія, въ которыхъ юношей начиняютъ обрывками знанія, — если только учителя, профессора и преподаваніе не находятся подъ бдительнымъ контролемъ развитого и умственно зрѣлаго общества. «Въ настоящее время люди, которымъ довѣрено воспитаніе будущихъ дѣятелей, большею частью, посредственности, безцвѣтныя личности, вырощенныя въ парникахъ, густо унавоженныхъ классицизмомъ». Необходимъ новый типъ школы, въ которой юноши пріобрѣтутъ познанія въ математикѣ, новыхъ языкахъ и естественныхъ наукахъ. Въ то же время школа не должна поглощать все время воспитанника и не должна уничтожать его индивидуальность. Въ такой же степени, по мнѣнію Уэльса, необходимъ новый типъ университета. Новая школа не можетъ быть введена «правительствомъ безцвѣтныхъ людей». Это дѣло будетъ осуществлено, полагаетъ авторъ, новымъ классомъ, который выдвинется впередъ при раствореніи стараго общества. Онъ создастъ новый типъ университета. Въ старомъ только учатъ молодыхъ людей[2]. Новый университетъ дастъ возможность имъ критически относиться къ дѣйствительности и производить самостоятельныя научныя изысканія. Вмѣстѣ съ пришествіемъ новаго класса народится новая литература, бодрая, здоровая, смѣлая.
VII.
править«Литература — это дыханіе культурнаго общества, цвѣтъ и соль его».
Пережевывать прошлое и повторять классиковъ, какъ бы ни были они хороши, — признакъ старческой немощи. «Новая республика», поэтому, будетъ поддерживать своихъ авторовъ. Въ старину авторы сообразовались съ мнѣніями ихъ покровителей и писали только то, что не могло задѣть послѣднихъ. Въ настоящее время писателямъ приходится приноравливаться къ бѣдственному требованію литературнаго рынка[3]. Прежде чѣмъ учить публику и доказывать ей, — онъ долженъ «угодить», понравиться издателю. Книгоиздательство стало простой торговлей и отличается отъ торговли свининой и свѣчами только тѣмъ, что предприниматели небрежно ведутъ отчетность (съ цѣлью, скрыть отъ авторовъ, сколько именно экземпляровъ продано). Такъ какъ изданіе книги имѣетъ огромное значеніе для общества, то этимъ займется оно само. При нынѣшнихъ условіяхъ такая система принесла бы громадный вредъ: правительство стало бы издавать только такія книги, въ которыхъ оно восхваляется. Люди, принадлежащіе къ новому классу, будутъ, напротивъ, высоко цѣнить критическій умъ. Они будутъ настолько умны и настолько развиты, что не станутъ страшиться издать книгу, съ какой бы точки зрѣнія авторъ ни разсматривалъ вопросъ. Возникнутъ громадныя издательскія ассоціаціи, которыя такъ же будутъ относиться къ нынѣшнему издателю, какъ медицинская ассоціація къ продавцу патентованныхъ лѣкарствъ. Дѣятельность издательскихъ ассоціацій вытѣснитъ совершенно невѣжественныхъ, грубыхъ предпринимателей. Тогда не будетъ опасности, что издательскія ассоціаціи превратятся въ «союзы мастодонтовъ»: параллельно съ нарожденіемъ новыхъ умственныхъ теченій будутъ возникать и новыя издательскія товарищества.
Отношеніе автора къ трестамъ, къ этимъ колоссальнымъ спрутамъ, которые зародились въ Америкѣ и теперь перекинули свои гигантскіе щупальцы черезъ океанъ, — нѣсколько иное, чѣмъ многихъ его соотечественниковъ. "Возникновеніе трестовъ имѣетъ громадное значеніе, — говоритъ онъ. — Ясно, что мысль о нихъ возникла вслѣдствіе желанія стать внѣ конкурренціи и экономизировать расходы по производству. Но даже въ первомъ фазисѣ процесса сліянія тресты вышли изъ сферы исключительно торговаго вліянія и стали крупнымъ общественнымъ явленіемъ. Энергичные и талантливые люди организовали нѣчто цѣлое — одну отрасль промышленности. Трестъ сталъ мощнымъ факторомъ общественной жизни, гораздо болѣе сильнымъ, чѣмъ существующее правительство. Въ Соединенныхъ Штатахъ всѣ пути сообщенія, которые являются такимъ важнымъ факторомъ въ вырабатываніи характера будущаго, — переходятъ изъ рукъ «неорганизованныхъ бездарностей» подъ контроль треста. Это явленіе кажется Уэльсу крайне желательнымъ. Другой трестъ завладѣлъ всѣмъ производствомъ стали и чугуна въ Америкѣ; это — первый шагъ, за которымъ должно послѣдовать завладѣніе всѣми средствами сообщенія моремъ. Организація трестовъ является дѣломъ, по выраженію автора, — «не дураковъ, гоняющихся только за дивидентами, но людей, смотрящихъ на богатство, какъ на средство, какъ на орудія, которыми можно добиться болѣе далекихъ цѣлей». Авторъ не прибавляетъ, что результатомъ трестовъ былъ чудовищный подкупъ. Трестъ съ такою же легкостью можетъ мутить цѣлую политическую партію, какъ и какую-нибудь отрасль промышленности. Трестъ устанавливаетъ промышленную деспотію, гораздо больше суровую, чѣмъ политическая. Съ послѣдней можно бороться явной и тайной агитаціей, прессой, наконецъ, силой. Трестъ самъ овладѣваетъ всѣми средствами оппозиціи: печатью, словомъ, физической силой…
По мнѣнію нашего автора, въ концѣ концовъ, тресты, новые университеты и преобразованная армія и флотъ откроютъ общность своихъ интересовъ и составятъ родъ новаго государства. «Въ англо-саксонскомъ мірѣ преобразованіе наступитъ всего скорѣе. Черезъ нѣсколько лѣтъ идеалы „новой республики“ найдутъ здѣсь все большее и большее число послѣдователей. Въ школахъ, въ газетахъ, на фабрикахъ и заводахъ, въ университетахъ и въ лабораторіяхъ, въ городскихъ совѣтахъ люди будутъ работать, чтобы ускорить наступленіе новаго порядка»…
Читатели могли видѣть, что, хотя соображенія автора всегда остроумны, — съ ними далеко не всегда можно согласиться. Признавая анализъ автора во многихъ случаяхъ, мы вѣримъ, однако, что при «раствореніи» надобности въ «пропасти» не представится, наоборотъ, мѣсто на землѣ найдется для всѣхъ.
- ↑ Въ первомъ письмѣ было указано, что этотъ классъ, по мнѣнію Уэльса, будетъ состоять изъ инженеровъ, развитыхъ работниковъ, врачей, механиковъ и пр.
- ↑ Характеристика, главнымъ образомъ, относится къ Оксфордскому и Кэмбриджскому университетамъ.
- ↑ Уэльсъ исключительно имѣетъ въ виду англійскій и американскій книжный рынокъ. Быть можетъ, читатели Русскаго Богатства вспомнятъ факты, которые я когда-то приводилъ въ статьѣ о Грантъ Аллэнѣ. Сколько-нибудь нарушающая шаблонъ книга не найдетъ издателя, и авторъ долженъ ее выпустить на собственный счетъ. Издатели, порой, диктуютъ романистамъ, какія измѣненія нужно сдѣлать сообразно съ господствующимъ шаблономъ. Издатели же — простые, порой, невѣжественные «дѣльцы».