Изгнанники. Часть вторая (Дойль; Кошевич)/ДО

Изгнанники — Часть вторая: В Новом Свете
авторъ Артур Конан Дойль, пер. Варвара Кошевич

Оригинал: англ. The Refugees: A Tale Of Two Continents, опубл.: 1893. — Перевод опубл.: 1900. Источникъ: Изгнанники. Историческій романъ А. Кононъ-Дойля. Въ двухъ частяхъ. Часть вторая. Въ Новомъ свѣтѣ / Сокращенный переводъ съ англійскаго В. Кошевичъ. С.-Петербургъ. Тип. Спб. акц. общ. печ. дѣла въ Россіи Е. Евдокимовъ. Троицкая, 18. 1900. («Библіотека Юнаго Читателя») az.lib.ru

Изгнанники. ИСТОРИЧЕСКІЙ РОМАНЪ А. Кононъ-Дойля. ВЪ ДВУХЪ ЧАСТЯХЪ. ЧАСТЬ ВТОРАЯ ВЪ НОВОМЪ СВѢТѢ.

ГЛАВА I.

Отплытіе «Золотого Жезла».

Гвардеецъ такъ быстро успѣлъ увѣдомить своихъ о происходившемъ въ Версали, что наши путешественники опередили королевскій указъ. Раннимъ утромъ, проѣзжая селеніемъ Лувье, они увидѣли голый трупъ на навозной кучѣ и узнали отъ ухмылявшагося сторожа, что это — гугенотъ, умершій нераскаявшимся; но такія явленія и раньше бывали не рѣдкостью, такъ что вовсе не служили признакомъ перемѣны въ законодательствѣ. Въ Руанѣ все было тихо, и капитанъ Ефраимъ еще до наступленія вечера водворилъ ихъ, вмѣстѣ съ тѣмъ имуществомъ, какое они усрѣли захватить, на своей бригантинѣ (старинное двухмачтовое судно), Золотомъ Жезлѣ. Это было маленькое суденышко; но въ такое время, когда люди пускались въ море на простыхъ лодкахъ, предпочитая королевскому гнѣву свирѣпость стихій, оно могло считаться прекраснымъ убѣжищемъ. Въ ту же ночь капитанъ поднялъ якорь и началъ медленно двигаться впередъ по извилистой рѣкѣ.

А плыть приходилось очень медленно. Свѣтила неполная луна, и дулъ вѣтерокъ съ востока; рѣка изгибалась такъ причудливо, что иногда вела ихъ какъ будто назадъ, а не впередъ. Въ длинныхъ плесахъ они ставили парусъ, и ихъ несло быстро; но часто приходилось спускать обѣ лодки и съ трудомъ подвигать корабль при помощи веселъ. Работу эту исполняли подшкиперъ Томлинсонъ изъ Салема и шестеро величавыхъ новоанглійскихъ матросовъ въ широкополыхъ шляпахъ. До наступленія утра за то-же дѣло пришлось взяться Амосу Грину, де-Катина и даже старому купцу, такъ какъ матросы понадобились для парусной работы. Наконецъ, уже на зарѣ, рѣка сдѣлалась шире: берега разступились, образуя воронкообразный лиманъ. Ефраимъ Саваджъ понюхалъ воздухъ и бодро зашагалъ по палубѣ, сверкая своими острыми, сѣрыми глазами. Вѣтеръ сталъ утихать, но былъ еще достаточно силенъ, чтобы двигать корабль.

— Гдѣ дѣвица? — спросилъ онъ.

— У меня въ каютѣ, — отвѣтилъ Амосъ Гринъ. — Я подумалъ, можетъ быть она тамъ устроится на время переѣзда.

— А гдѣ же ты самъ будешь спать?

— Сколько лѣтъ я довольствовался кучкой еловыхъ вѣтокъ и березовой коры! Что можетъ быть лучше этой палубы изъ гладкой, бѣлой сосны и моего одѣяла?

— Очень хорошо. Старикъ и его племянникъ, тотъ, что въ голубомъ кафтанѣ, могутъ занять обѣ свободныя койки.

— Но что такое съ этимъ старикомъ? Ему, будто, не по себѣ.

Старый купецъ, перегнувшись черезъ поручни, съ грустнымъ лицомъ и потухшими глазами глядѣлъ на красную извилистую струю позади, которая отмѣчала путь въ Парижъ. Адель также вышла на верхъ и, ничуть не думая о грозившихъ ей въ будущемъ опасностяхъ и бѣдахъ, принялась грѣть холодныя руки отца и шептать ему на ухо слова любви и утѣшенія. Но они доплыли до того мѣста, гдѣ въ тихой, спокойной рѣкѣ начиналъ ощущаться грозный отзвукъ морского прибоя. Старикъ съ ужасомъ смотрѣлъ на корабельный носъ, слѣдя, какъ бушпритъ (наклонная мачта на носу судна) медленно встаетъ все выше, и какъ можно крѣпче ухватился за поручни, которыя начали ускользать изъ подъ его рукъ.

— Мы всегда въ рукѣ Божіей, — прошепталъ онъ, — но, Адель! какъ ужасно чувствовать, что Его пальцы движутся надъ тобою!

— Пойдемте со мною, дядя, — сказалъ де-Катина, просовывая свою руку подъ руку старика". — Вы давно уже не отдыхали. И тебя, Адель, прошу: поди, сосни, моя бѣдняжка, ты должно быть устала дорогою. Подите, исполните мою просьбу; а когда вернетесь, то и Франція и горе наше будутъ далеко позади.

Когда отецъ и дочь покинули палубу, де-Катина снова пошелъ на корму къ Амосу и капитану.

— Я радъ, что спустилъ ихъ внизъ, Амосъ, — сказалъ онъ, — потому что боюсь, какъ бы не было еще хлопотъ.

— Какихъ?

— Вонъ бѣлая дорога идетъ вдоль южнаго берега рѣки. Въ теченіе послѣдняго получаса я два раза видѣлъ всадниковъ, скакавшихъ по ней во весь опоръ. Тамъ, подальше, гдѣ шпили и колокольни, находится городъ Гонфлёръ, и какъ разъ туда скакали эти люди. Но въ такой часъ летѣть такъ безумно могутъ лишь королевскіе гонцы. О! смотрите! Вотъ еще третій!

На бѣлой полоскѣ, которая вилась по зеленымъ лугамъ, показалось черное пятнышко, то исчезая за купами деревьевъ, то появляясь вновь, и очень быстро подвигаясь къ начинавшему обозначаться вдали городу. Капитанъ Саваджъ раздвинулъ подзорную трубу, чтобы взглянутъ на всадника.

— Да, да, — сказалъ онъ, задвигая ее вновь. — Это, безъ сомнѣнія, солдатъ. Я вижу, какъ сверкаютъ ножны, которыя висятъ у него на бакбордѣ^[1] Думаю, что вѣтеръ долженъ посвѣжѣть. Тогда мы удеремъ отъ всего, что только находится во французскихъ водахъ; но теперь галера или вооруженная лодка нагонятъ насъ легко.

Де-Катина, хотя самъ плохо говорилъ по англійски, привыкъ, въ бытность свою въ Америкѣ, понимать англійскую рѣчь, и съ тревогою поглядѣлъ на Амоса Грина.

— Боюсь, не навлечь бы намъ бѣды на этого добраго капитана, — сказалъ онъ. — За дружбу съ нами онъ можетъ лишиться и корабля, и груза. Спросите его, не лучше ли ему спустить насъ на сѣверный берегъ, откуда мы можемъ пробраться въ Нидерланды?

Ефраимъ Саваджъ бросилъ на пассажира взглядъ, нѣсколько утратившій свою суровость.

— Молодой человѣкъ, — сказалъ онъ — я вижу, что вы поняли мои слова.

Де-Катина утвердительно кивнулъ головой.

— Такъ я вамъ скажу, что меня трудно напугать. Всякій вамъ это скажетъ, кто только плавалъ со мною. Я только крѣпче стисну руль и держу свой курсъ, пока на то Божья воля. Такъ вотъ какъ!

Де-Катина опять кивнулъ, хотя съ трудомъ понималъ морской языкъ капитана.

— Мы поравняемся съ этимъ городомъ черезъ десять минутъ и тогда узнаемъ, что тамъ готовится для насъ. А пока разскажу вамъ исторію, которая покажетъ вамъ, съ какимъ человѣкомъ вы плывете. Теперь тому лѣтъ десять, какъ я плавалъ на «Скороходѣ» между Бостономъ и Джемстоуномъ: видите ли, возилъ на югъ лѣсной матеріалъ, шкуры, мѣха; а на сѣверъ — табакъ да патоку. Разъ ночью, при порядочномъ вѣтрѣ съ юга, налетѣли мы на рифъ, миляхъ въ двухъ къ востоку отъ мыса Мей, и тотчасъ пошли ко дну, пробивши въ кузовѣ такую дыру, точно насъ насадили на колокольню одной изъ вотъ этихъ Гонфлёрскихъ церкквей. Хорошо. На утро, полощусь это я въ водѣ, держусь за обломокъ передней реи; а земли почти не видно и ни товарищей, ни корабельнаго кузова нѣтъ и слѣда. Мерзъ-то я не особенно, — была еще ранняя осень, и три четверти туловища я могъ выставлятъ изъ воды; — но ѣсть и пить хотѣлось, и былъ я весь, какъ избитый. Подтянулъ я поясъ на двѣ дырки потуже, затянулъ гимнъ, и давай смотрѣть вокругъ. Ну, и увидѣлъ больше чѣмъ хотѣлъ! Въ пяти шагахъ отъ меня была большая акула, длиною съ мою рею. Весело болтать въ водѣ ногами, когда рядомъ такой звѣрекъ готовъ ими полакомиться!

— Боже мой! — воокликнулъ французъ. — Какъ же это она васъ не съѣла?

Маленькіе глазки Ефраима Саваджа замигали при этомъ воспоминаніи: — Я самъ ее съѣлъ! — сказалъ онъ.

— Что? — воскликнулъ Амосъ.

— Да, да! при мнѣ былъ большой складной ножъ, вотъ какъ этотъ, въ карманѣ, и я все время лягалъ ногами, чтобы отпугивать звѣря; а самъ до тѣхъ поръ стругалъ свою рейку, пока не отпилилъ отъ нея добрый кусокъ и не завострилъ его съ двухъ концовъ, какъ меня училъ когда-то одинъ пріятель съ рѣки Делавара. Потомъ я сталъ поджидать свою рыбу и пересталъ лягаться: она на меня и кинулась, точно коршунъ на цыпленка. Но только что повернулась она животомъ вверхъ, я всунулъ лѣвую руку съ острымъ деревомъ ей прямо въ пасть, и давай угощать ее ножомъ. Тутъ она было назадъ; но я держался крѣпко, и она нырнула со мною такъ глубоко, что я думалъ, ужь не увижу свѣта. Я почти задохся, пока мы всплыли на поверхность, но она плыла ужь на спинѣ и съ двадцатью дырами въ брюхѣ. А я добрался до своей реи, потому что мы проплыли подъ водою сажень пятьдесятъ, и какъ только къ ней прицѣпился, такъ и сталъ безъ памяти.

— А потомъ?

— Ну, какъ пришелъ въ себя, то было тихо, а мертвая акула колыхалась рядомъ со мной. Я подплылъ къ ней на моей реѣ, отмоталъ аршинъ-другой ея оснастки, затянулъ въ мертвую петлю хвостъ акулы, другой конецъ веревки привязалъ къ реѣ, чтобъ ее не могло унести; а потомъ принялся за дѣло и въ недѣлю съѣлъ ее всю, вплоть до хвоста. Пилъ я дождевую воду, которую собиралъ въ свою куртку, и когда меня взяла «Греси» изъ Глостера, я былъ такъ толстъ, что едва смогъ влѣзть на бортъ. Вотъ что разумѣетъ Ефраимъ Саваджъ, любезный мой, когда говоритъ, что его не легко напугать!

Пока пуританинъ разсказывалъ свои воспоминанія, его глаза обращались то на небо, то на хлопающіе паруса. Вѣтеръ дулъ порывами, и холстъ то надувался, то болтался, какъ тряпки. А no небу быстро бѣжали ряды барашковъ, и на нихъ-то поглядывалъ капитанъ съ такимъ видомъ, будто разрѣшалъ задачу. Корабль теперь былъ противъ Гонфлёра, на разстояніи около полумили отъ него. У пристани стояло нѣсколько шлюпокъ и бриговъ, и цѣлая флотилія рыбачьихъ лодокъ медленно входила въ гавань. Но все было тихо и на набережной и въ укрѣпленіи, построенномъ въ формѣ полумѣсяца, надъ которымъ развивался бѣлый флагъ съ золотыми лиліями. Пристань все быстрѣе отодвигалась назадъ, по мѣрѣ того какъ свѣжѣлъ вѣтеръ. Де-Катина, глядя назадъ, почти убѣдился въ неосновательности своихъ опасеній, какъ вдругъ они воскресли съ новой силой.

Изъ за угла мыса выскочила длинная, темная лодка, пѣня воду своимъ быстролетящимъ носомъ и десятью парами веселъ, которыя вздымались у бортовъ. Изящный бѣлый значокъ висѣлъ надъ ея кормою, а солнце играло на тяжелой мѣдной коронадѣ (старинное морское орудіе). Лодка была полна людей, и сверканіе металла показывало, что они вооружены съ головы до ногъ. Капитанъ навелъ на нихъ подзорную трубу и засвисталъ, а потомъ еще разъ посмотрѣлъ на небо.

— Тридцать человѣкъ, — сказалъ онъ, — и дѣлаютъ по три узла, пока мы проходимъ два. Вы, сударь, отправляйтесь-ка внизъ, а то вашъ голубой кафтанъ еще подведетъ насъ подъ бѣду. Господь призритъ на людей своихъ, если только они воздержатся отъ безумія. Откройте этотъ люкъ, Томлинсонъ. Такъ! Будьте готовы захлопнуть его, когда я свистну. Гдѣ Джимъ Стуртъ и Гирамъ Джефферсонъ? Поставьте ихъ у люка. Бакбордъ! Бакбордъ! Держи полнѣе! Ну, Амосъ, и вы, Томлинсонъ, идите сюда, я скажу вамъ словечко.

Всѣ трое стали совѣщаться, стоя на ютѣ и поглядывая на погоню. Вѣтеръ крѣпчалъ несомнѣнно и рѣзко дулъ имъ въ лицо, когда они смотрѣли назадъ; но онъ еще не установился, и лодка быстро нагоняла ихъ. Имъ уже были видны лица солдатъ, сидѣвшихъ на кормѣ, и огонекъ зажженаго фитиля въ рукѣ пушкаря.

— Эй вы! — крикнулъ съ лодки офицеръ на безукоризненномъ англійскомъ языкѣ. — Поверните, или мы будемъ стрѣлять!

— Кто вы такіе и что вамъ нужно? — рявкнулъ Ефраимъ Саваджъ голосомъ, который можно было услышать съ береговъ.

— Мы посланы отъ имени короля за нѣкіими гугенотами изъ Парижа, которые сѣли на вашъ корабль въ Руанѣ.

— Бросай рею назадъ и стой! — скомандовалъ капитанъ. — Спусти фалрепъ (веревочная лѣстница) и гляди въ оба! Такъ! Теперь мы готовы для встрѣчи.

Передняя рея описала дугу назадъ, и корабль остановился, качаясь на волнахъ. Лодка скользнула вдоль него, наведя на него свою пушку, а отрядъ солдатъ держалъ ружья наготовѣ, чтобы открыть по первой командѣ огонь. Офицеръ, подвижной юноша, съ торчащими, какъ у кота, усами, въ минуту очутился на палубѣ и обнажилъ шпагу.

— Идите сюда, вы двое! — распорядпися онъ. — Вы, сержантъ, стойте здѣсь, у фалрепа! Бросьте вверхъ веревку: ее можно привязать къ этой стойкѣ. Ну, вы тамъ, не дремлите и будьте готовы стрѣлять! А вы пойдете со мною, капитанъ Лемуанъ. Кто капитанъ на этомъ кораблѣ?

— Я, сударь, — покорно отвѣтилъ Ефраимъ Саваджъ.

— У васъ съ собой три гугенота?

— Какъ? Какъ? Да развѣ они — гугеноты? Я видѣлъ, что имъ хотѣлось поскорѣе уѣхать; но такъ какъ они заплатили за проѣздъ, то я и не сталъ мѣшаться въ ихъ дѣла. Старикъ, его дочь и молодой человѣкъ около вашихъ лѣтъ въ какой-то ливреѣ?

— Въ мундирѣ, сударь! Это мундиръ лейбъ-гвардейцевъ. За ними-то мы и явились.

— И вы хотите забрать ихъ?

— Непремѣнно.

— Бѣдные люди! Мнѣ ихъ жаль.

— Мнѣ также; но распоряженія начальства необходимо исполнять.

— Совершенно вѣрно. Ну, такъ старикъ спитъ у себя на койкѣ; дѣвица — внизу, въ каютѣ; а тотъ спитъ въ трюмѣ, куда намъ пришлось его сунуть, потому что нѣтъ другого помѣщенія.

— Спитъ, вы говорите? Такъ намъ лучше всего накрыть его врасплохъ.

— А вы не побоитесь одинъ-то? У него, правда, нѣтъ оружія, но только онъ рослый молодецъ. Не кликнуть-ли вамъ человѣкъ двадцать изъ лодки?

Самъ офицеръ думалъ нѣчто подобное; но слова капитана задѣли его самолюбіе.

— Пойдемте со мной, капралъ, — сказалъ онъ. — По этой лѣстницѣ, вы говорите?

— Да, внизъ по лѣстницѣ и потомъ прямо. Онъ лежитъ между двумя тюками сукна.

Ефраимъ Саваджъ взглянулъ вверхъ, и въ углахъ его строгаго рта заиграла улыбка. Теперь вѣтеръ свистѣлъ въ снастяхъ, и мачтовыя штанги гудѣли, какъ струны. Амосъ Гринъ небрежно облокотился около французскаго сержанта, который стерегъ конецъ веревочной лѣстницы, между тѣмъ какъ подшкиперъ Томлинсонъ, держа въ рукахъ шайку воды, обмѣнивался замѣчаніями на убійственномъ французскомъ языкѣ съ экипажемъ лодки, находившейся подъ тѣмъ бортомъ, у котораго онъ стоялъ.

Офицеръ медленно спустился внизъ по лѣстницѣ, которая вела въ трюмъ, а капралъ послѣдовалъ за нимъ и поровнялся грудью съ палубой, когда его начальникъ былъ уже внизу. Замѣтилъ ли молодой французъ что нибудь въ лицѣ Ефраима Саваджа, или испугался мрака, въ которомъ очутился, только внезапное подозрѣніе возникло въ его умѣ.

— Назадъ, капралъ! — крикнулъ онъ. — Я думаю, что намъ лучше наверху.

— А я думаю, что вамъ лучше внизу, другъ мой! — произнесъ капитанъ, понявшій намѣреніе офицера по его движенію. Надавивъ подошвою сапога на грудь капрала, онъ далъ толчокъ, отъ котораго тотъ вмѣстѣ съ лѣстницей, полетѣлъ внизъ на офицера. А морякъ одновременно свистнулъ, и въ ту-же минуту люкъ былъ захлопнутъ и закрѣпленъ по обѣ стороны желѣзными болтами.

Сержантъ обернулся на шумъ паденія; но Амосъ Гринъ, который ждалъ этого движенія, принялъ его въ объятія и перекинулъ черезъ бортъ въ море. Въ ту же секунду перерублена была соединительная веревка, передняя рея со скрипомъ приняла прежнее положеніе, а изъ шайки соленая вода полилась на пушкаря и его пушку, туша фитиль и промачивая порохъ. Градъ пуль со стороны солдатъ засвистѣлъ въ воздухѣ и забарабанилъ по обшивкѣ; но корабль качался и прыгалъ на короткихъ рѣчныхъ волнахъ, и цѣлить было невозможно. Напрасно гребцы налегали на весла; напрасно пушкарь, какъ безумный, трудился надъ фитилемъ и зарядомъ. Лодка сбилась съ пути, а бригантина летѣла впередъ съ надутыми нарусами. Пафъ! выстрѣлила наконецъ канонада, и пять дырокъ въ гротѣ (главный парусъ) показали, что зарядъ картечи попалъ слишкомъ высоко. Второй выстрѣлъ не оставилъ по себѣ никакихъ слѣдовъ, а при третьемъ она была уже слишкомъ далеко. Полчаса спустя отъ сторожевой лодки осталось только маленькое темное пятнышко на горизонтѣ съ золотою искоркою съ одного бока. Все болѣе расходились низменные берега, все шире становилась равнина синихъ водъ впереди, дымъ Гавра уже казался облачкомъ на сѣверномъ горизонтѣ, а капитанъ Ефраимъ Саваджъ шагалъ по своей налубѣ съ лицомъ, по обыкновенію, суровымъ, но съ прыгающими огоньками въ сѣрыхъ глазахъ.

— Я зналъ, что Господь призритъ на людей своихъ, — говорилъ онъ спокойно. — Теперь мы стоимъ на вѣрномъ пути, и въ насъ не попадетъ ни комочка грязи отсюда до бостонскихъ холмовъ. Ты пилъ слишкомъ много французскихъ винъ, Амосъ, въ послѣднее время, пойдемъ-ка, отвѣдаемъ настоящаго бостонскаго пива.

ГЛАВА II.

Лодка мертвецовъ.

Два дня Золотой Жезлъ стоялъ подъ штилемъ (отсутствіе вѣтра на морѣ) у мыса Ла-Хагъ, въ виду бретонскаго берега, занимавшаго весь южный горизонтъ. Но на третье утро подулъ рѣзкій вѣтеръ, и они начали быстро удаляться отъ земли, пока она не превратилась въ туманную полосу, сливавшуюся съ облаками. Среди свободы и простора океана, чувствуя на щекахъ своихъ дуновеніе морского вѣтра, а на губахъ — вкусъ соли отъ брызгъ пѣны, эти преслѣдуемые люди могли бы забыть всѣ свои горести и, наконецъ, повѣрить, что имъ ничто не грозитъ болѣе отъ тѣхъ усердныхъ католиковъ, чья ревность къ вѣрѣ надѣлала болѣе вреда, чѣмъ могли бы причинить легкомысліе и злоба.

— Я боюсь за отца, Амори, — сказала Адель, когда они стояли вмѣстѣ передъ вантами^[2] и глядѣли на туманное облачко, обозначавшее на горизонтѣ то мѣсто, гдѣ находилась Франція, которую имъ уже не суждено было увидѣть вновь.

— Да вѣдь, онъ теперь въ безопасности.

— Въ безопасности отъ жестокихъ законовъ, но боюсь, что ему не видать обѣтованной земли.

— Что ты хочешь сказать, Адель? Дядя бодръ и здоровъ.

— А.хъ, Амори, его сердце приросло къ улицѣ Св. Мартына, и когда его оторвали, то вырвали изъ него и жизнь. Парижъ и его торговля были для него всѣмъ на свѣтѣ.

— Ну, онъ привыкнетъ и къ другой жизни.

— Если бы это могло быть такъ! Но боюсь, очень боюсь, что онъ слишкомъ старъ для такой перемѣны. Онъ не говоритъ ни слова жалобы, но я читаю на лицѣ его, что онъ пораженъ въ самое сердце. Цѣлыми часами онъ смотритъ вдаль, на Францію, и слезы текутъ по его щекамъ, а волосы у него побѣлѣли въ одну недѣлю.

Де-Катина тоже замѣтилъ, что худощавый старый гугенотъ похудѣлъ еще болѣе, что глубже стали морщины на суровомъ лицѣ и что голова его клонилась на грудь, когда онъ ходилъ. Тѣмъ не менѣе онъ уже собирался высказать предположеніе, что путешествіе можетъ поправить здоровье старика, какъ вдругъ Адель вскрикнула отъ удивленія и указала на что-то за кормою слѣва. Со своими черными колонами, развѣвавшимися по вѣтру, и слабою краскою, вызванною на ея блѣдныя щеки брызгами соленой пѣны, она была такъ прекрасна, что, стоя рядомъ съ нею, онъ не видѣлъ ничего, кромѣ нея.

— Смотри, — сказала она, — тамъ что-то плыветъ на морѣ! Оно сейчасъ было на гребнѣ волны.

Онъ взглянулъ по указанному направленію, но сначала не увидалъ ничего. Вѣтеръ все еще дулъ имъ въ спину, и море казалось густого темнозеленаго цвѣта, съ бѣловатыми гребнями на болѣе крупныхъ волнахъ. Время отъ времени вѣтеръ подхватывалъ эти пѣнистые гребни, и на палубѣ слышался плескъ, а на губахъ и въ глазахъ ощущались соленый вкусъ и щипанье. Вдругъ, на его глазахъ, что-то черное поднялось на вершину одной волны и затѣмъ провалилось по другую ея сторону. Это было такъ далеко, что разсмотрѣть казалось невозможно; но нашелся человѣкъ съ болѣе острымъ зрѣніемъ. Амосъ Гринъ видѣлъ, какъ дѣвушка указала вдаль, и разглядѣлъ предметъ, привлекшій ея вниманіе.

— Капитанъ Ефраимъ! — крикнулъ онъ. — За бортомъ лодка!

Морякъ изъ Новой Англіи вооружился своею трубою, оперевши ее на поручни.

— Да, это лодка, — сказалъ онъ, — только пустая. Можетъ быть, ее снесло съ корабля или оторвало отъ берега. Держите-ка на нее, м-ръ Томлинсонъ, мнѣ какъ разъ теперь нужна лодка.

Полминуты спустя Золотой Жезлъ сдѣлалъ поворотъ и быстро понесся по направленію къ черному пятну, которое все плясало и скакало на волнахъ. Приближаясь, они увидѣли что-то, торчавшее черезъ край.

— Это человѣчья голова! — сказалъ Амосъ Гринъ. Суровое лицо Ефраима Саваджа стало еще суровѣе. — Это человѣчья нога, сказалъ онъ. — Я думаю, дѣвицу лучше убрать въ каюту.

Среди торжественнаго молчанія, они подплыли къ одинокому судну, выкинувшему такой зловѣщій сигналъ. За десять ярдовъ^[3] до лодки подтянули назадъ переднюю рею, и они смогли взглянуть внизъ, на ея ужасныхъ пассажировъ.

Это была скорлупка не длинѣе двухъ саженъ, страшно широкая по такой длинѣ и настолько плоскодонная, что совсѣмъ не годилась для моря. Подъ лавками лежали три человѣка: мужчина въ одеждѣ зажиточнаго ремесленника, женщина того-же сословія и маленькое дитя, не старше года. Лодка до половины была полна водой; женщина съ ребенкомъ лежали лицами внизъ, такъ что свѣтлыя кудри младенца и темныя косы матери болтались въ водѣ, точно водоросли. Мужчина лежалъ съ лицомъ, обращеннымъ къ небу; подбородокъ его торчалъ вверхъ, закатившіеся глаза показывали бѣлки, кожа была аспиднаго цвѣта, а въ широко открытомъ рту виднѣлся изсохшій, сморщенный языкъ, похожій на увядшій листъ. На носу, весь скорчившись и зажавъ въ рукѣ единственное весло, полусидѣлъ очень малорослый человѣкъ въ черной одеждѣ; на лицѣ его лежала раскрытая книга, а одна нога, очевидно, окоченѣлая, торчала кверху, застрявши пяткою въ уключинѣ. Въ такомъ видѣ эта странная компанія носилась по длиннымъ зеленымъ валамъ Атлантическаго океана.

Съ Золотого Жезла спустили лодку, и вскорѣ несчастныхъ подняли на палубу. У нихъ не нашлось ни крошки ѣды, ни капли воды, вообще, ничего, кромѣ одного весла и открытой библіи, которую сняли съ лица малорослаго человѣка. Мужчина, женщина и дитя умерли, повидимому, уже сутки тому назадъ; поэтому, прочитавши краткія молитвы, употребительныя въ такихъ случаяхъ, ихъ погребли въ морѣ, спустивши съ корабля. Малорослый человѣкъ тоже сначала казался мертвымъ; но потомъ Амосъ примѣтилъ въ немъ слабое трепетаніе сердца, и часовое стеклышко, которое онъ поднесъ къ его рту, едва-едва затуманилось. Его завернули въ сухое одѣяло, положили у мачты, и подшкиперъ сталъ вливать ему въ ротъ по нѣскольку капель рома каждыя пять минутъ, ожидая, чтобы таившаяся въ немъ слабая искра жизни вспыхнула ярче. Между тѣмъ, Ефраимъ Саваджъ приказалъ вывести наверхъ обоихъ плѣнниковъ, которыхъ захлопнулъ, въ люкъ въ Гонфлерѣ. Они имѣли очень глупый видъ, шурясь и мигая на солнцѣ, котораго такъ давно не видали.

— Мнѣ очень жаль, капитанъ, — сказалъ морякъ, — но, видите-ли, приходилось либо васъ взять съ собою, либо самимъ остаться съ вами. А меня давно ждутъ въ Бостонѣ и, право, мнѣ невозможно было оставаться.

Французскій офицеръ пожалъ плечами и началъ осматриваться съ недовольнымъ видомъ. Онъ и его капралъ ослабѣли отъ морской болѣзни и чувствовали себя такъ скверно, какъ чувствуетъ себя каждый французъ, когда замѣтитъ, что Франція скрылась у него изъ глазъ.

— Вы что предпочитаете: ѣхать съ нами въ Америку, или вернуться во Фраицію?

— Вернуться во Францію, если это возможно. О! мнѣ необходимо вернуться, хотя бы для того, чтобы сказать словечко этому болвану, пушкарю.

— Ну, мы вылили ведро воды на его фитиль и порохъ, такъ что онъ, пожалуй, и не виноватъ. А вонъ тамъ — Франція; видите, гдѣ туманно!

— Вижу! вижу! Ахъ! еслибы опять тамъ очутиться!

— Тутъ у насъ лодка. Можете ее взять.

— Боже, какое счастье! Капралъ Лемуанъ, лодка! Плывемъ сію минуту!

— Но вамъ еще нужно захватить кое-что. Господи! Кто же такъ ѣдетъ въ путь? М-ръ Томлинсонъ, спустите-ка имъ по боченку воды, сухарей и мяса въ ту лодку! Джефферсонъ, вынеси на корму два весла! Ѣхать не близко, и вѣтеръ вамъ въ лицо; но погода недурна, и завтра къ вечеру можете быть на мѣстѣ.

Скоро французы были снабжены всѣмъ, что могло имъ потребоваться, и отчалили, махая шляпами, съ восклицаніями: счастливаго пути! Корабль сдѣлалъ поворотъ, вновь направивши бушпритъ на западъ. Еще нѣсколько часовъ была видна лодка, казавшаяся все меньше на вершинахъ волнъ; но, наконецъ, она исчезла въ туманѣ, а съ нею исчезло послѣднее звено, соединявшее бѣглецовъ со Старымъ Свѣтомъ, который они покидали.

Пока все это происходило, человѣкъ, лежавшій безъ чувствъ у мачты, приподнялъ вѣки, отрывисто вздохнулъ, а затѣмъ совершенно открылъ глаза. Кожа его походила на сѣрый пергаментъ, крѣпко обтягивавшій кости, а по рукамъ и ногамъ, выставлявшимся изъ подъ платья, его можно было принять за болѣзненнаго ребенка. Однако, несмотря на всю его слабость, взглядъ большихъ черныхъ глазъ былъ властный и полный достоинства. Старый Катина вышелъ на палубу; при видѣ больного и его одежды, онъ кинулся къ нему, почтительно приподнялъ его голову и уложилъ ее на свое плечо.

— Это — одинъ изъ вѣрныхъ, — воскликнулъ онъ, — одинъ изъ нашихъ пастырей! О! теперь воистину намъ будетъ сопутствовать милость Божія!

Но тотъ съ кроткою улыбкою покачалъ головой, — Боюсь, что не долго останусь съ вами, — проговорилъ онъ, — ибо Господь зоветъ меня въ болѣе далекій путь. Я слышалъ призывъ Его я теперь готовъ. Дѣйствительно, я священникъ при храмѣ въ Изиньи, и когда до насъ дошелъ приказъ нечестиваго короля, я и двое вѣрныхъ съ ихъ младенцемъ пустились въ море, надѣясь достигнуть Англіи. Но въ первый же день волною унесло у насъ весло и все, что было въ лодкѣ: хлѣбъ, воду; осталась только надежда на Бога. Тогда Онъ сталъ призывать насъ къ себѣ по очереди: сначала младенца, потомъ женщину, а потомъ — ея супруга. Остался одинъ я, да и то чувствую, что мой часъ уже близокъ. Но я вижу, что вы тоже изъ нашихъ, не могу-ли послужить вамъ чѣмъ-либо передъ разлукой?

Купецъ покачалъ головою; но вдругъ ему блеснула какая-то мысль, и онъ радостно подбѣжалъ къ Амосу Грину, которому съ увлеченіемъ зашепталъ что-то на ухо. Амосъ засмѣялся и подошелъ къ капитану.

— Хорошо! — строго произнесъ Ефраимъ Саваджъ.

Затѣмъ оба пошли къ де-Катина. Тотъ подпрыгнулъ, и глаза его засіяли восторгомъ. Потомъ отправились къ Адели въ каюту. Она удивилась, покраснѣла, отвернула свое нѣжное личико и стала руками приглаживать волосы, какъ обыкновенно дѣлаютъ женщины, когда ихъ неожиданно позовутъ куда нибудь. А такъ какъ спѣшить было необходимо, ибо и здѣсь, въ открытомъ морѣ, нѣкто могъ настигнуть ихъ и помѣшать исполненію ихъ намѣренія, то черезъ нѣсколько минутъ этотъ благородный человѣкъ и эта непорочная дѣвушка очутились, рука въ руку, на колѣняхъ передъ умирающимъ, который слабымъ движеніемъ благословилъ ихъ, бормоча слова, которыя соединяли ихъ на вѣки.

Адель не разъ воображала себѣ свою свадьбу. Часто, въ мечтахъ своихъ, она вмѣстѣ съ Амори стояла передъ алтаремъ протестантскаго храма на улицѣ св. Мартына. Иногда же воображеніе уносило ее въ какую нибудь маленькую провинціальную часовеньку, — одно изъ тѣхъ убѣжищъ, куда собирались горсточки вѣрующихъ, — и тамъ совершалось въ ея мысляхъ главнѣйшее событіе женской жизни. Но могла ли она себѣ представить, что будетъ вѣнчаться на качающейся подъ ногами палубѣ, подъ гудѣніе снастей надъ головой, подъ крики чаекъ и подъ рокотъ волнъ, поющихъ ей, вмѣсто свадебнаго гимна, свою пѣсню, старую, какъ міръ? Могла ли она когда-либо впослѣдствіи забыть все это? Желтыя мачты и надутые паруса, сѣрое, изможденное лицо и потрескавшіяся губы священника, серьезное и исхудалое лицо отца, преклонившаго колѣни, чтобы поддерживать голову умиравшаго священника; де-Катина въ его голубомъ мундирѣ, уже слинявшемъ и загрязненномъ; капитана Саваджа, обратившаго къ облакамъ свое деревянное лицо, и Амоса Грина съ руками въ карманахъ и спокойнымъ мерцаніемъ голубыхъ глазъ! А позади — сухощавый подшкиперъ и маленькая группа новоанглійскихъ матросовъ съ ихъ широкополыми шляпами и серьезными лицами!

Вѣнчаніе кончялось среди сочувственныхъ словъ на грубомъ, чуждомъ языкѣ и пожатій жесткихъ рукъ, огрубѣлыхъ отъ веревокъ и весла. Де-Катина съ женою вмѣстѣ оперлись на ванты и стали смотрѣть, какъ поднимался и опускался черный корабельный бортъ и быстро стремилась мимо зеленая вода.

— Какъ все это странно и ново! — сказала она. — Наша судьба кажется мнѣ такою же смутной и темной, какъ вонъ та гряда облаковъ впереди.

— Насколько зависитъ отъ меня, — отвѣтилъ онъ, — твоя судьба будетъ ясна и свѣтла, какъ эти лучи, что сверкаютъ на гребняхъ волнъ. Страна, изгнавшая насъ, теперь далеко позади; но каждый порывъ вѣтра приближаетъ насъ къ другой, еще лучшей. Тамъ ожидаетъ насъ свобода, а съ собою мы несемъ юность и любовь. Чего же болѣе желать человѣку?

Такъ простояли они, бесѣдуя, пока не надвинулись сумерки, и надъ ними, на потемнѣвшемъ небѣ, не засверкали звѣзды. Но прежде чѣмъ звѣзды поблѣднѣли вновь, однаиусталая душа на «Золотомъ Жезлѣ» успокоилась навѣкъ, а погибшая община изъ Изиньи вновь обрѣла своего пастыря.

ГЛАВА III.

Послѣдняя пристань.

Три недѣли свѣжій, а порою даже сильный вѣтеръ дулъ съ востока или сѣверо-востока. «Золотой Жезлъ» весело несся впередъ на всѣхъ парусахъ, а къ концу третьей недѣли Амосъ и Ефраимъ Саваджъ начали высчитывать дни, оставшіеся до прибытія на родину. Старый морякъ, привыкшій и къ встрѣчамъ и къ прощанью, не такъ принималъ это къ сердцу; но Амосъ, отлучившійся впервые, горѣлъ нетерпѣніемъ и цѣлыми часами курилъ, сидя верхомъ на стеринѣ буширита, вглядываясь въ линію горизонта и надѣясь, что его пріятель могъ ошибиться и что вотъ сейчасъ любимый берегъ покажется вдали.

— Напрасно, мальчикъ! — говорилъ Ефраимъ Саваджъ, кладя ему на плечо свою громадную, красную руку. — Кто плаваетъ по морю, долженъ имѣть терпѣніе, и нечего сокрушаться о томъ, чего не можетъ быть.

— А все-таки воздухъ какъ то напоминаетъ о домѣ, — отвѣчалъ Амосъ. — Вѣтеръ такъ дуетъ, какъ никогда не дулъ на чужбинѣ.

— Что-жъ! — сказалъ капитанъ, засовывая за щеку табакъ. — Я плаваю по морю съ тѣхъ поръ, какъ обросъ бородою, больше въ каботажѣ^[4], знаешь, да и по океану тоже, насколько допускали эти навигаціонные законы. Кромѣ тѣхъ двухъ лѣтъ, что я провелъ на сушѣ изъ за дѣла съ королемъ Филиппомъ, я на три выстрѣла не отдалялся отъ соленой воды, и скажу тебѣ, что не видалъ еще лучшаго переѣзда, чѣмъ нашъ теперь.

— Да, мы летѣли, точно буйволъ отъ лѣсного пожара. Только мнѣ странно, какъ это такъ вы знаете дорогу безъ всякихъ слѣдовъ и отмѣтокъ? Я бы, Ефраимъ, и Америки то не нашелъ бы по морю, а не то что Нью-Іоркскаго пролива.

— Мы слишкомъ забрались на сѣверъ, парень. Около пятнадцатаго, мы были у мыса Ла-Хогъ. Завтра, по моимъ разсчетамъ, надо бы намъ увидѣть землю.

— Ахъ, завтра! А что это будетъ? Гора пустыни? Мысъ Кодъ? Или Долинный островъ?

— Нѣтъ, парень, — мы на широтѣ св. Лаврентія, и скорѣе увидимъ берегъ Аркадіи. Потомъ, при этомъ вѣтрѣ, проплывемъ на югъ еще денекъ, и ужъ не больше двухъ. Еще нѣсколько разъ такъ поплавать, а тамъ куплю себѣ хорошенькій кирпичный домикъ въ Бостонѣ, въ Гринъ-Ленѣ, откуда виденъ заливъ, и буду смотрѣть, какъ ходятъ корабли. Такъ окончу жизнь мою въ мирѣ и спокойствіи.

Несмотря на увѣренія капитана, Амосъ весь день напрягалъ зрѣніе въ безплодной надеждѣ увидѣть землю, а когда, наконецъ, стемнѣло, сошелъ внизъ и досталъ свою охотяичью куртку, кожаные штиблеты и енотовую шапку, гораздо болѣе бывшіе ему по вкусу, нежели тонкое сукно, въ которое одѣлъ его голландецъ, торговавшій платьемъ въ Нью-Іоркѣ. Де-Катина тоже переодѣлся въ темное партикулярное платье и вмѣстѣ съ Аделью хлопоталъ возлѣ старика, который такъ ослабъ, что почти ничего не могъ дѣлать для себя самъ. На бакѣ визжала скрипка, и далеко за полночь, подъ рокотъ волмъ и свистъ вѣтра, раздавались хриплые напѣвы незатѣйливыхъ пѣсенъ, которыми серьезные и солидные новоангличане на свой ладъ праздновали приближеніе къ родинѣ.

Вахта подшкипера въ эту ночь длилась отъ двѣнадцати до четырехъ, и въ первый часъ ея луна свѣтила ярко. Однако, на зарѣ она закрылась облаками, и «Золотой Жезлъ» погрузился въ одинъ изъ тѣхъ густыхъ, непроницаемыхъ тумановъ, какіе обычны въ этой части океана. Вѣтеръ дулъ съ сѣверо-востока, и изящная бригантина ложилась набокъ, поручнями подвѣтреннаго борта почти касаясь воды. Сдѣлалось вдругъ очень холодно, такъ что подшкиперъ затопалъ ногами на ютѣ, а его четверо матросовъ дрожали, присѣвши подъ защиту бортовой загородки.

Вдругъ одинъ изъ нихъ выпрямился съ крикомъ, указывая пальцемъ въ воздухѣ, и тутъ же, у самаго бушприта, изъ мрака вынырнула громадная бѣлая стѣна, о которую корабль ударился съ такою силою, что обѣ мачты повалились, точно сухой тростникъ отъ порыва вѣтра, а само судно превратилось въ безформенную груду щепы и обломковъ.

Отъ толчка подшкиперъ пролетѣлъ вдоль всего юта и едва не угодилъ подъ падавшую мачту; а изъ его четырехъ подручныхъ, двоихъ увлекло въ дыру, зіявшую на носу, между тѣмъ какъ третьему раздробило голову якорнымъ штокомъ. Поднявшись на ноги, Томлинсонъ увидѣлъ, что весь передъ корабля вдавленъ внутрь и что среди обломковъ дерева, хлопающихъ парусовъ и извивающихся спутанныхъ канатовъ сидитъ одинъ единственный оглушенный матросъ. Было темно, какъ въ трубѣ, и за бортомъ корабля виднѣлся только гребень одной вздымавшейся волны. Подшкиперъ озирался въ отчаяніи отъ такъ внезапно наступившей гибели, когда рядомъ съ собою замѣтилъ капитана Ефраима, полуодѣтаго, но такого же деревяннаго и невозмутимаго, какъ всегда.

— Ледяная гора! — сказалъ онъ, втягивая носомъ холодный воздухъ. — Развѣ вы не учуяли ее, другъ Томлинсонъ?

— Правда, мнѣ было холодно, капитанъ Саваджъ, но я приписалъ это туману.

— Вокругъ нихъ всегда бываетъ туманно, хотя только Господь въ Своей премудрости вѣдаетъ, зачѣмъ, ибо это тяжелое испытаніе для бѣдныхъ мореплавателей. Мы быстро погружаемся, м-ръ Томлинсонъ. Носъ уже въ водѣ.

Слѣдующая вахта выбѣжала на палубу, и одинъ изъ матросовъ сталъ мѣрять воду въ трюмѣ.

— Три фута! — крикнулъ онъ — а вчера выкачали всю до суха при заходѣ солнца!

— Гирамъ Джефферсонъ и Джонъ Марстонъ — къ помпамъ! — приказалъ каиитанъ. — Г. Томлинсонъ, спустите-ка барказъ (корабельное судно) и посмотримъ, нельзя ли поправить бѣду, хотя, кажется, этого ужъ не зачинишь.

— У барказа пробиты двѣ доски, — крикнулъ одинъ матросъ.

— Ну, такъ четверку!

— А ту и вовсе разбило на трое.

Подшкиперъ рвалъ на себѣ волосы, а Ефраимъ Саваджъ улыбался, какъ человѣкъ, слегка заинтересованный неожиданнымъ стеченіемъ обстятельствъ.

— Гдѣ Амосъ Гринъ?

— Здѣсь, капитанъ Ефраимъ. Что мнѣ дѣлать?

— А мнѣ? — съ живостью спросилъ де-Катина.

Адель и отца ея завернули въ плащи и помѣстили въ подвѣтренной сторонѣ рубки, какъ въ наиболѣе защищенномъ мѣстѣ.

— Скажи ему, что можетъ смѣнить кого-нибудь у помпъ, — отвѣтилъ капитанъ Амосу. — А ты, Амосъ, ты у насъ — мастеръ плотничать. Залѣзь-ка съ фонаремъ вонъ въ барказъ, да посмотри, не сможешь ли его заштопать.

Въ теченіе полу часа Амосъ возился и стучалъ въ барказѣ подъ мѣрный стукъ помпъ, слышный изъ-за шума волнъ. Тихо, очень тихо опускался корабельный носъ, а корма загибалась кверху.

— Времени осталось немного, Амосъ, — замѣтилъ капитанъ спокойнымъ голосомъ.

— Теперь онъ подержится на водѣ, хоть и течетъ немножко.

— Ладно. Спускай! У помпъ работай безъ перерыва! М-ръ Томлинсонъ, чтобы провіантъ и вода были готовы, сколько возможно будетъ взять! За мной Гирамъ Джефферсонъ!

Матросъ и капитанъ спрыгнули въ качавшуюся лодку; у послѣдняго къ поясу прицѣпленъ былъ фонарь. Они пробрались подъ разбитый носъ. Капитанъ покачалъ головой, когда увидѣлъ величину поврежденія.

— Отрѣзать форзейль (канатъ) и дать сюда! — сказалъ онъ.

Томлинсонъ Амосъ и Гринъ карманными ножами перерѣзали веревки и спустили уголъ паруса внизъ. Капитанъ Ефраимъ съ матросомъ схватили и потащили его на пробоину. Когда капитанъ нагнулся, то корабль подвинуло вверхъ волною, и при желтомъ свѣтѣ своего фонаря онъ увидѣлъ извилистыя черныя трещины, лучами расходившіяся отъ главной дыры.

— Сколько воды въ трюмѣ? — спросилъ онъ.

— Пять съ половиною футовъ.

— Значитъ, корабль погибъ. Въ обшивкѣ, насколько мнѣ видно назадъ, вездѣ такія щели, что можно просунуть палецъ. Не отходить отъ помпъ! качать безъ перерыва! Готовы ли провіантъ и вода, м-ръ Томлинсонъ?

— Готовы, сударь!

— Спускайте ихъ за бортъ. Эта лодка не продержится болѣе часа или двухъ. Видите вы гору?

— Слѣва за кормою туманъ рѣдѣетъ! — крикнулъ кто-то изъ матроеовъ. — Вонъ она, гора-то, за четверть мили, подъ вѣтромъ!

Туманъ вдругъ разсѣялся, и надъ разбитымъ кораблемъ среди безбрежнаго, пустыннаго моря вновь засіяла луна. Похожая на громадный парусъ, медленно качалась на волнахъ исполинская глыба льда, причинившая несчастіе.

— Надо плыть къ ней, — сказалъ капитанъ Ефраимъ. — Другого спасенія нѣтъ. Давайте дѣвочку за бортъ! Ну, ладно, — отца сначала, если ужъ ей такъ хочется. Скажи имъ, чтобъ сидѣли смирно, ибо Господь сохранитъ васъ, если не будемъ дѣлать глупостей. Такъ! Ты — молодецъ-дѣвчонка, хоть и лопочешь по картавому. Теперь боченки и всѣ одѣяла и теплыя вещи, какія только есть. Теперь давайте того, француза! Да, да пассажировъ сначала! Нечего упираться! Ну, Амосъ! Теперь матросы, а вы — послѣ всѣхъ, другъ Томлинсонъ.

Перегруженная лодка сидѣла въ водѣ почти вровень съ бортами, и потребовалась безпрерывная работа двухъ отливальщиковь, чтобы не пускать воду, которая сочилась между разбитыхъ досокъ. Когда всѣ очутились на мѣстахъ, капитанъ Ефраимъ Саваджъ перескочилъ назадъ, на корабль, что было теперь нетрудно, такъ какъ съ каждою минутою палуба опускалась ближе къ морю. Онъ вернулся съ узломъ одежды, который бросилъ въ лодку.

— Отчаливай! — крикнулъ онъ.

— Такъ садитесь же сами!

— Ефраимъ Саваджъ пойдетъ ко дну со свомъ кораблемъ, — сказалъ капитанъ спокойно. — Другъ Томлинсонъ, я не привыкъ повторять приказанія. Отчаливай, говорю!

Подшкиперъ оттолкнулся багромъ. Амосъ и де-Катина вскрикнули отъ ужаса, но пріученные къ слѣпому повиновенію матросы взялись за весла и направились къ ледяной горѣ.

— Амосъ, Амосъ! Неужели вы допустите это? — закричалъ гвардеецъ по-французски. — Моя честь непозволитъ мнѣ покинуть его такъ. Я буду чувствовать себя опозореннымъ навѣкъ.

— Томлинсонъ, его нельзя бросить. Взойдите на корабль и заставьте его ѣхать съ нами.

— Еще не родился тотъ человѣкъ, который заставилъ бы его сдѣлать, чего онъ не хочетъ.

— Онъ можетъ перемѣнить намѣреніе.

— Онъ никогда не мѣняетъ своихъ намѣреній.

— Да все же нельзя его оставить! Надо хоть плавать вокругъ и выловить его потомъ.

— Лодка течетъ, какъ рѣшето, — возразилъ подшкиперъ. — Я довезу васъ до горы, оставлю всѣхъ тамъ, еслибудетъ куда спустить, и пріѣду назадъ за капитаномъ. Приналягте, молодцы: чѣмъ скорѣе доѣдемъ, тѣмъ скорѣе вернусь.

Но гребцы не сдѣлали и пятидесяти взмаховъ, какъ Адель громко закричала: — боже мой, корабль тонетъ!

Корабль погружался все болѣе и болѣе и вдругъ съ трескомъ опустилъ въ воду носъ, точно ныряющая водяная птица, причемъ корма взлетѣла кверху, а затѣмъ, съ громкимъ и продолжительнымъ бульканьемъ, онъ скоро совсѣмъ исчезъ среди волнъ. Безъ всякой команды лодка сразу повернула назадъ и понеслась такъ быстро, какъ только позволяла сила гребцовъ. Но все было тихо на мѣстѣ крушенія. На поверхности не осталось даже ни одного обломка, который могъ бы указать, гдѣ именно «Золотой Жезлъ» нашелъ свою послѣднюю пристань. Цѣлыхъ четверть часа лодка кружилась при лунномъ свѣтѣ, но капитана не было и слѣдовъ; наконецъ, когда, несмотря на безпрерывное вычерпыванье, всѣ сидѣвшіе въ ней оказались по щиколотку въ водѣ, моряки повернули лодку на прежній путь и молча, съ тяжестью на сердцѣ, поплыли къ своему негостепрімному убѣжищу.

Какъ оно ни было ужасно, но являлось для нихъ единственнымъ спасеніемъ, такъ какъ течь усиливалась, и было очевидно, что лодка не можетъ держаться долѣе. Подплывши ближе, они съ досадою убѣдились, что обращенная къ нимъ сторона представляетъ собою крѣпкую ледяную стѣну сажень въ девять вышиною, гладкую, безъ малѣйшей трещины или щели на всей своей поверхности. Гора была велика, и оставалась надежда, что другая сторона окажется удобнѣе. Усердно вычерпывая воду, они обогнули уголъ, но опять оказались передъ отвѣсной стѣной. Подплыли съ третьей стороны: здѣсь гора казалась еще неприступнѣе и выше; оставалась только четвертая, и, направляясь къ ней, они знали, что для нихъ рѣшается вопросъ о жизни и смерти, такъ какъ лодка почти уходила изъ подъ ихъ ногъ. Они выплыли изъ тѣни на яркій лунный свѣтъ и увидѣли передъ собой зрѣлище, которое никто изъ нихъ не забылъ до самой смерти.

Склонъ, передъ которомъ они очутились, былъ не менѣе крутъ, чѣмъ остальные; онъ весь искрился и сверкалъ подъ серебрянымъ свѣтомъ луны, отражавшемся въ граняхъ льда. Но по самой серединѣ, въ уровень съ поверхностью воды оказалась огромная пещера: это было то мѣсто, о которое «Золотой Жезлъ» разбился, причемъ выломилъ громадную глыбу льда и тѣмъ, самъ погибая, приготовилъ убѣжище людямъ, довѣрившимъ ему свою жизнь. Это углубленіе было роскошнѣйшаго изумрудно-зеленаго цвѣта, нѣжнаго и прозрачнаго у краевъ, а въ глубинѣ отливавшаго темнымъ пурпуромъ и синевою. Но не красота этого грота и даже не увѣренность въ своемъ спасеніи вызвала крики радости и изумленія изо всѣхъ устъ, а то обстоятельство, что верхомъ на ледянной глыбѣ преспокойно сидѣлъ и курилъ передъ ними глиняную трубку не кто иной, какъ капитанъ Ефраимъ Саваджъ изъ Бостона. Одну минутутизгнанники чуть не подумали, что передъ ними призракъ, если бы только призраки являлись въ такомъ прозаическомъ видѣ; но звуки его голоса вскорѣ доказали имъ, что это — онъ самъ, и притомъ — въ расположеніи духа, весьма далекомъ отъ христіанской кротости.

— Эй, Томлинсонъ! — сказалъ онъ. — Когда я приказываю вамъ плыть къ ледяной горѣ, то разсчитываю, что вы прямо туда и поплывете, а не станете еще шляться по океану. Я изъ-за васъ чуть не замерзъ. Да такъ бы оно и было, не захвати я съ собою сухого табаку и коробку съ трутомъ, чтобы согрѣться.

Не отвѣчая на упреки командира, подшкиперъ направилъ лодку къ покатому выступу, который былъ такъ срѣзанъ носомъ бригантины, что къ нему удобно было пристать. Капитанъ Саваджъ схватилъ изъ лодки свой узелъ съ сухимъ платьемъ и исчезъ въ глубинѣ пещеры, чтобы тотчасъ же вернуться вновь, нѣсколько согрѣвшись тѣлесно и успокоившись душевно. Барказъ повернули дномъ вверхъ, для сидѣнья; рѣшетки и скамьи изъ него вынули и покрыли одѣялами, чтобы приготовить постель для молодой женщины, а у боченка съ сухарями выбили дно, чтобы поѣсть.

— Мы боялись за васъ, Ефраимъ, — сказалъ Амосъ Гринъ. — У меня такъ тяжело стало на сердцѣ, когда я подумалъ, что не увижувасъ больше.

— Ну, Амосъ, тебѣ бы слѣдовало знать меня лучше.

— Но какъ вы сюда попали, капитанъ? — спросилъ Томлинсонъ. — Я думалъ, что вы пошли ко дну съ кораблемъ.

— Такъ и было. Это ужъ третій корабль, съ которымъ я иду ко дну; только мнѣ еще ни разу не приходилось тамъ остаться. На этотъ разъ я нырнулъ глубже, чѣмъ когда тонулъ «Скороходъ», но не такъ глубоко, какъ на «Губернаторѣ Винтропъ». Когда я всплылъ наверхъ, я направился къ горѣ, нашелъ эту дыру и заползъ въ нее. Я былъ очень радъ васъ видѣть, потому что боялся, не потонули ли вы.

— Мы возвращались искать васъ и пропустили васъ въ темнотѣ. А что теперь будемъ дѣлать?

— Развѣсимъ этотъ парусъ и устроимъ квартиру для дѣвочки; а потомъ поужинаемъ и выспимся; сегодня дѣла нѣтъ, а завтра его можетъ быть очень много.

ГЛАВА IV.

Тающій Островъ.

Амосъ Гринъ былъ разбуженъ утромъ прикосновеніемъ чьей-то руки къ своему плечу. Онъ вскочилъ на ноги и увидѣлъ де-Катина, стоявшаго рядомъ. Оставшіеся въ живыхъ изъ экипажа бригантины крѣпко спали послѣ ночныхъ трудовъ, прислонившись къ опрокинутому барказу. Красный край солнца только что показался надъ водою; море и небо горѣли пурпуромъ и золотомъ отъ ослѣпительно-яркихъ оранжевыхъ тоновъ на горизонтѣ до нѣжнѣйшихъ розовыхъ — надъ головой. Первые лучи били прямо въ ихъ пещеру, искрясь и сверкая въ ледяныхъ кристаллахъ и обливая весь гротъ теплымъ блескомъ. Ни одинъ волшебный дворецъ не могъ быть прекраснѣе этого пловучаго убѣжища, даннаго имъ природою.

Но и американцу и французу было не до мыслей объ красотѣ ихъ обстановки. Лицо послѣдняго было серьезно, и Амосъ прочиталъ въ глазахъ его вѣсть объ опаспости.

— Что такое?

— Наша гора разваливается.

— Что вы?! Да она прочна, какъ камень.

— Я смотрѣлъ. Видите вы эту трещину, которая идетъ вглубь отъ угла нашего грота? Два часа назадъ я едва могъ просунуть туда руку, а теперь самъ могу пролѣзть туда. Говорю вамъ, что она лѣзетъ врозь.

Амосъ Гринъ дошелъ до конца воронкообразнаго углубленія и увидѣлъ, согласно словамъ пріятеля, что въ гору идетъ извилистая, зеленая трещина, образовавшаяся или отъ морского прибоя, или отъ страшнаго удара о корабль. Онъ разбудилъ капитана Ефраима и указалъ ему на опасность.

— Ну, если она дастъ течь, то мы пропали, — сказалъ тотъ. Однако, быстро же она таетъ.

Теперь имъ видно было, что ледяныя стѣны, казавшіяся при лунномъ свѣтѣ такими гладкими, были всѣ исчерчены и изборождены, подобно лицу старика, струйками воды, безпрерывно бѣжавшими внизъ. Вся громадная масса подтаяла и была очень хрупка. Кругомъ безпрерывно слышалось зловѣщее капанье и журчанье маленькихъ ручейковъ.

— Ого! — воскликнулъ Амосъ Гринъ. — Что это такое?

— А что?

— Вы ничего не слыхали?

— Нѣтъ.

— Я готовъ поклясться, что слышалъ голосъ.

— Не можетъ быть. Мы всѣ здѣсь.

— Такъ, значитъ, мнѣ послышалось.

Капитанъ Ефраимъ перешелъ на обращенный къ морго край пещеры и обвелъ глазами океанъ. Вѣтеръ совершенно упалъ, и море тянулось на западъ, гладкое и пустынное, съ одной только черной отмѣтиной: длиннымъ брусомъ, плававшимъ близь того мѣста, гдѣ потонулъ «Золотой Жезлъ».

— Мы должно быть находимся на пути какихъ-нибудь кораблей, — сказалъ капитанъ задумчиво. — Тутъ ходятъ ловцы трески и сельдей. Впрочемъ, для нихъ здѣсь пожалуй слишкомъ южно. Будь у меня три бѣлыхъ горныхъ сосны, Амосъ, и съ сотню аршинъ крѣпкаго холста, я бы влѣзъ на верхушку этой штуки и взбодрилъ бы такія мачты съ парусами, что мы съ гуломъ понеслись бы въ Бостонскій заливъ. Тамъ бы я всю ее разломалъ и продалъ я оказался бы въ барышахъ. Но она — тяжелая посудина, хотя, пожалуй, и такъ прошла бы узла два въ часъ, если бы ее подогнать ураганомъ. Но что это ты, Амосъ?

Молодой охотникъ стоялъ, настороживъ уши, нагнувъ голову и глядя вбокъ, въ позѣ человѣка, напряженно слушающаго. Онъ собирался отвѣтить, когда де-Катина вскрикнулъ и показалъ въ глубину пещеры.

— Посмотрите теперь на трещину!

Онарасширилась еще на футъ съ тѣхъ поръ, какъ ее осмотрѣли и теперь могла назваться уже не трещиной, а цѣлой разсѣлиной, или проходомъ.

— Пройдемте туда, — предложилъ капитанъ.

— Да вѣдь только и будетъ, что выйдемъ на другую сторону горы.

— Такъ взглянемъ на другую сторону.

Онъ пошелъ впередъ, а остальные за нимъ. Между высокими ледяными стѣнами было очень темно; вверху виднѣлась лишь узенькая, извилистая полоска неба. Они подвигались впередъ ощупью и спотыкаясь, пока проходъ, вдругъ расширившись, но вывелъ ихъ на большую ледяную площадку. Гора въ серединѣ оказалась ровною, и съ краевъ этой площадки поднимались вверхъ тѣ высокіе ледяные утесы, которые составляли ея внѣшнія отвѣсныя стѣны. Съ трехъ сторонъ они были очень круты, но съ четвертой поднимались покато, и безпрерывное таяніе избороздило этотъ склонъ множествомъ всякихъ неровностей, по которымъ отважмый человѣкъ могъ взобраться наверхъ. Всѣ трое стали карабкаться одновременно и минуту спустя стояли недалеко отъ наивысшей точки горы, въ десяти саженяхъ надъ уровнемъ моря, откуда открывался видъ миль на пятьдесятъ. Но на всемъ этомъ пространствѣ не было признака жизни, только солнце сверкало на безчисленныхъ волнахъ.

Капитанъ Ефраимъ свиснулъ.

— Намъ не везетъ! — сказалъ онъ. Амосъ Гринъ смотрѣлъ изумленно.

— Не могу понять… — сказалъ онъ. — Я готовъ побожиться… О, Боже! Слышите вы это?

Ясные звуки военной трубы раздались въ утреннемъ воздухѣ. Съ крикомъ изумленія все трое полѣзли далѣе и заглянули черезъ вершину.

У самой горы стоялъ большой корабль. Они видѣли подъ собою бѣлоснѣжную палубу, окаймленную мѣдными пушками и усѣянную матросами. Небольшой отрядъ солдатъ стоялъ на ютѣ и занимался военными упражненіями; здѣсь-то и трубила труба, которую такъ неожиданно услышали потерпѣвшіе. Пока они были загорожены верхнею глыбою, имъ не только не видно было верхушекъ мачтъ, но и сами они не могли быть замѣчены съ палубы. Теперь же и ихъ увидѣли съ корабля, и оттуда послышался хоръ восклицаній и криковъ. Но обитатели ледяной горы не стали медлить ни минуты. Скользя и спотыкаясь по скользкому склону, они съ криками добѣжали до разсѣлины, а затѣмъ и до пещеры, гдѣ ихъ товарищи только что были оторваны звуками трубы отъ своего невеселаго завтрака. Нѣсколько торопливыхъ словъ, и пробитый барказъ спустился на воду, въ него сбросили все имущество и поплыли опять. Обогнувши ледяной выступъ горы, они очутились какъ разъ подъ кормою прекраснаго корвета^[5], съ бортовъ котораго имъ улыбались привѣтливыя лица, а сверху вѣяло большое, бѣлое знамя, усѣянное золотыми лиліями Франціи. Въ нѣсколько минутъ ихъ лодку подняли, и они вышли на палубу «Св. Христофора», военнаго корабля, доставлявшаго маркиза де-Денонвиля, новаго генералъ-губернатора Канады, къ мѣсту его служенія.

ГЛАВА V.

Въ Квебекской гавани.

На кораблѣ, принявшемъ нашихъ потерпѣвшихъ, образовалось теперь довольно странное общество. «Св. Христофоръ» покинулъ крѣпость Ла-Рошель, три недѣли назадъ, въ сопровожденіи четырехъ меньшихъ судовъ, везшихъ пятьсотъ солдатъ на помощь поселенцамъ рѣки Св. Лаврентія. Но въ океанѣ корабли отбились другъ отъ друга, и губернаторъ продолжалъ путь одинъ, надѣясь уже въ рѣкѣ снова собрать свою эскадру. Съ собою онъ имѣлъ одну роту Керсійскаго полка, свой собственный штабъ, новаго епископа Канады, Сен-Валье, съ нѣсколькими лицами его свиты, трехъ монаховъ францисканскаго ордена, пять іезуитовъ, назначенныхъ въ роковую миссію къ Ирокезамъ, съ полдюжины дамъ, ѣхавшихъ къ своимъ мужъямъ, двухъ монахинь, отъ десяти до двѣнадцати французовъ, которыхъ влекли за море страсть къ приключеніямъ и надежда поправить свои дѣла.

Присоединить къ такому сборищу горсть новоанглійскихъ индепендентовъ (протестантовъ), пуританина изъ Бостона и троихъ гугенотовъ, значило — приложить къ пороховому боченку горящую головню. Однако, всѣ такъ были заняты собственными дѣлами, что новоприбывшихъ предоставили самимъ себѣ. Тридцать человѣкъ солдатъ страдало цынгой и лихорадкой, такъ что всѣ монахи и монахини были очень заняты уходомъ за ними. Губернаторъ Денанвилъ, очень набожный драгунъ, цѣлыми днями ходилъ по палубѣ и читалъ псалмы Давида, а большую часть ночей проводилъ за планами и картами, замышляя истребить Ирокезовъ, опустошавшихъ ввѣренный ему край, а епископъ Сен-Валье отправлялъ богослуженіе и поучалъ наставленіями своихъ подчиненныхъ. Ефраимъ Саваджъ по цѣлымъ днямъ простаивалъ на палубѣ, не сводя глазъ съ этого добряка и его краснообрѣзнаго требника и все время ворча о «мерзости запустѣнія».

Между Франціей и Англіей отношенія были мирныя, хотя въ Канадѣ и въ Ньюіоркѣ чувствовалось взаимное недовольство: французы не безъ основанія предполагали, что англійскіе колонисты подстрекаютъ противъ нихъ индѣйцевъ. Поэтому Ефраимъ и его спутники были приняты гостепріимно, хотя на кораблѣ было такъ тѣсно, что имъ пришлось размѣститься гдѣ попало. Семейству Катина была оказана еще большая благосклонность, такъ какъ слабость старика и красота его дочери привлекли вниманіе самого губернатора. Де-Катина, въ простомъ, темномъ платьѣ, на которое еще до крушенія онъ смѣнилъ свой мундиръ, ничѣмъ, кромѣ своей военной выправки, не подавалъ повода заподозрить въ немъ бѣглеца изъ арміи. Старый Катина былъ уже такъ слабъ, что совершенно не могъ отвѣчать на разспросы, его дочь постоянно находилась при немъ, а бывшій гвардеецъ, послѣ жизни при дворѣ умѣлъ держать себя такъ осторожно, что ухитрялся сказать много и не высказать ничего; такимъ образомъ тайна ихъ оставалась неразоблаченной. Де-Катина еще до перемѣны закона испыталъ, каково быть гугенотомъ въ Канадѣ, и не имѣлъ никакого желанія испробовать это теперь.

На другой день послѣ своего спасенія, они увидѣли на югѣ мысъ Бретонъ, а затѣмъ, быстро подгоняемые восточнымъ вѣтромъ, прошли на нѣкоторомъ разстояніи отъ восточнаго края Антикости. Они уже плыли вверхъ по громадной рѣкѣ, хотя съ середины ея берега едва были видны, и она походила скорѣе на море. Когда берега сблизились, направо показалось дикое ущелье рѣки Сагенея, и надъ соснами взвился дымокъ маленькой рыбачьей и торговой станціи Тадузака. Голые индѣйцы, съ лицами, выпачканными красной глиной, Алгонкинцы и Абенаки, окружили корабль въ своихъ берестовыхъ челночкахъ съ плодами и овощами, которые должны были влить новую жизнь въ погибавшихъ отъ цынги солдатъ. Затѣмъ корабль прошелъ мимо залива Маль-Бей, обрыва Обваловъ и залива св. Павла, съ его широкой долиной и лѣсистыми горами, сверкавшими великолѣпнымъ осеннимъ уборомъ: пурпуромъ и золотомъ кленовъ, ясеней, молодыхъ дубовъ и березовыхъ побѣговъ. Опершись на поручни, Амосъ Гринъ жаднымъ взоромъ смотрѣлъ на эти обширныя области дѣвственныхъ лѣсовъ, куда лишь изрѣдка и случайно заходилъ какой-нибудь дикарь или безстрашный «лѣсной бродяга»^[6]. Вскорѣ впереди показались смѣлыя очертанія мыса Бурь; путники миновали богатые, тихіе луга Бопре, помѣстья Лаваня, и, проплывши мимо поселковъ Орлеанскаго острова, увидѣли передъ собою широкій затонъ, водопады Монморенса, высокій частоколъ мыса Леви, множество кораблей, а направо — ту дивную скалу, увѣнчанную башнями, съ городомъ вокругъ ея подошвы, которая составляла средоточіе и главный оплотъ французскаго могущества въ Америкѣ. Это былъ Квебекъ. Сверху изъ крѣпости загремѣли пушки, взвились флаги, поднялись въ воздухѣ шляпы, и отъ берега отдѣлилась цѣлая флотилія лодокъ встрѣчать новаго губернатора и перевозить солдатъ и пассажировъ.

Съ тѣхъ поръ какъ старый купецъ покинулъ французскую почву, онъ сталъ вянуть, какъ вянетъ растеніе, лишившееся корней. Испугъ во время кораблекрупіенія и ночь, проведенная въ холодномъ убѣжищѣ на ледяной горѣ, оказались ему не по лѣтамъ и не по силамъ. Съ тѣхъ поръ, какъ онъ попалъ на военный корабль, онъ лежалъ среди больныхъ солдатъ, почти не подавая признаковъ жизни, кромѣ слабаго дыханія и судорожнаго подергиванія исхудалой шеи. Однако, при громѣ пушекъ и кликахъ народа, онъ открылъ глаза и медленно, съ усиліемъ, приподнялся на подушкахъ.

— Что съ вами, батюшка? Что можемъ мы для васъ сдѣлать? — спросила Адель. — Мы пріѣхали въ Америку, и вотъ здѣсь Амори и я, ваши дѣти.

Но старикъ покачалъ головой.

— Господь довелъ меня до обѣтованной земли, но не судилъ мнѣ вступить въ нее, — сказалъ онъ. — Да будетъ воля Его, и да благословится Имя Его во-вѣки. Но по крайней мѣрѣ я хотѣлъ бы, какъ Моисей, взглянуть на эту землю, если ужъ не могу ступить на нее. Не можешь ли ты, Амори, взять меня подъ руку и вывести на палубу?

— Если еще кто-нибудь поможетъ мнѣ, — отвѣтилъ де-Катина и, сбѣгавъ на палубу, привелъ съ собою Амоса Грина.

— Ну, батюшка, если вы положите руки къ намъ на плечи, то вамъ почти не придется касаться пола.

Минуту спустя, старый купецъ былъ на палубѣ, и молодые люди усадили его на свертокъ канатовъ, прислонивъ спиною къ мачтѣ, гдѣ онъ былъ въ сторонѣ отъ сутолоки. Солдаты уже толпою сходили въ лодки, и всѣ такъ были заняты собою, что не обратили вниманія на маленькую группу изгнанниковъ, собравшихся вокругъ больного. Онъ съ трудомъ поворачивалъ голову изъ стороны въ сторону; но глаза его просвѣтлѣли при видѣ обширнаго голубого, пространства воды, пѣны далекихъ водопадовъ, высокаго замка и длинной линіи лиловыхъ горъ, тянувшихся къ сѣверо-западу.

— Она не похожа на Францію, — сказалъ онъ. — Совсѣмъ не такая зеленая, тихая и веселая, а величественная, сильная и суровая, какъ Тотъ, Кто ее сотворилъ. По мѣрѣ того, какъ я становился слабѣе, Адель, моя душа освобождалась отъ узъ тѣлесныхъ, и я увидѣлъ ясно многое, что прежде было смутно для меня. И мнѣ стало казаться, дѣти мои, что вся эта американская земля, — не одна Канада, а также и ваша родина, Амосъ Гринъ, и все, что тянется туда къ закату солнца — есть лучшій даръ Господа людямъ. Затѣмъ онъ хранилъ ее скрытою столько вѣковъ, чтобы нынѣ свершилась надъ нею Его воля, ибо это есть страна невинная, которой не приходится искупать былыхъ грѣховъ: ни вражды, ни жестокихъ обычаевъ, ни какого-либо зла; и съ теченіемъ временъ всѣ измученные и бездомные, всѣ обиженные, изгнанные и угнетенные обратятъ свои взоры сюда, какъ уже сдѣлали мы. И это будетъ народъ, который восприметъ въ себя все доброе, отвергнувши все дурное и стремясь къ наивысшему. Это будетъ могучій народъ, который бсльше будетъ заботиться о возвышеніи своихъ низшихъ, чѣмъ о возвеличеніи высшихъ; который пойметъ, что болѣе доблести въ мирѣ, нежели въ войнѣ; который будетъ знать, что всѣ люди — братья; и чье сердце не будетъ съужено собственными границами, а станетъ пылать сочувствіемъ ко всякому правому дѣлу во всемъ мірѣ. Вотъ что я вижу, Адель, лежа здѣсь въ виду берега, куда не ступитъ моя нога; и говорю тебѣ, что если ты и Амори войдете въ число предковъ такого народа, то жизнь ваша пройдетъ не даромъ. Это сбудется; а когда сбудется, да сохранитъ Господь народъ тотъ и да направитъ его на путяхъ его…

Голова старика постепенно опускалась все ниже, и вѣки медленно прикрыли глаза его, устремленные за Пуанъ-Леви, на безпредѣльные лѣса и далекія горы. У Адели вырвался крикъ отчаянія, и руки ея обвились вокругъ шеи отца.

— Онъ умираетъ, Амори, онъ умираетъ! — воскликнула она.

Угрюмый францисканецъ, молившійся по четкамъ недалеко отъ нихъ, услышалъ ея слова и подошелъ немедленно.

— Онъ, дѣйствительно, умираетъ, — сказалъ онъ, взглянувъ на потемнѣвшее лицо. — Совершены ли надъ нимъ таинства церкви?

— Не думаю, чтобы въ нихъ была нужда, — уклончиво отвѣтилъ де-Катина.

— Кто изъ насъ не нуждается въ нихъ, молодой человѣкъ? — угрюмо замѣтилъ монахъ. — И можетъ ли человѣкъ помимо нихъ надѣяться на душевное спасеніе? Я самъ причащу его безотлагательно.

Но старый гугенотъ открылъ глаза и послѣднимъ напряженіемъ силы оттолкнулъ нагнувшуюся надъ нимъ фигуру въ сѣромъ капюшонѣ.

— Я покинулъ все, что любилъ, чтобы не уступать вамъ, — воскликнулъ онъ. — А вы думаете, что одолѣете меня теперь?

Францисканецъ отскочилъ назадъ при этихъ словахъ, и его жесткій, подозрительный взглядъ остановился на де-Катина и на плачущей женщинѣ.

— Вотъ какъ! — сказалъ онъ. — Такъ вы — гугеноты!

— Тише! Не препирайтесь въ присутствіи умирающаго! — воскликнулъ де-Катина съ неменьшей рѣзкостью, чѣмъ монахъ.

— Въ присутствіи умершаго, — сказалъ Амосъ Гринъ торжественно.

Какъ только старикъ умолкъ, его лицо прояснилось, многочисленныя морщины вдругъ разгладились, точно ихъ стерла невидимая рука, а голова откинулась назадъ, къ мачтѣ. Адель осталась неподвижной, продолжая держать его въ объятіяхъ и прижавшись щекою къ его плечу. Она была въ обморокѣ.

Де-Катина поднялъ жену и снесъ ее внизъ, въ каюту одной барыни, которая раньше выказывала имъ учас₄тіе. Смерть была не новостью на кораблѣ: во время переѣзда по морю на немъ умерло десятъ человѣкъ солдатъ; поэтому среди радостной суеты прибытія мало кому пришло въ голову подумать объ умершемъ странникѣ, тѣмъ болѣе, когда прошелъ слухъ, будто онъ былъ гугенотомъ. Было сдѣлано краткое распоряженіе спустить его въ рѣку въ ту-же ночь, и это было послѣднею заботою людей о Теофилѣ Катина. Съ оставшимися же въ живыхъ дѣло обстояло иначе: ихъ выстроили всѣхъ на палубѣ, по окончаніи высадки солдатъ, и офицеръ губернаторской свиты сталъ рѣшать, что съ ними дѣлать. Это былъ представительный, веселый, румяный господинъ; но де-Катина со страхомъ замѣтилъ, что когда онъ проходилъ вдоль палубы, рядомъ съ нимъ шелъ монахъ и что-то говорилъ ему шепотомъ. На мрачномъ лицѣ францисканца виднѣлась горькая улыбка, предвѣщавшая мало добраго для еретиковъ.

— Приму во вниманіе, добрѣйшій батюшка, приму во вниманіе, — нетерпѣливо говорилъ офицеръ въ отвѣтъ на эти тайныя впушенія. — Я не менѣе ревностный слуга святой церкви, чѣмъ вы сами.

— Надѣюсь, что такъ, г. де-Бонневилъ. При такомъ набожномъ губернаторѣ, какъ г. де-Денанвиль, офицерамъ его штаба даже на этомъ свѣтѣ невыгодно быть равнодушными къ вѣрѣ.

Офицеръ сердито взглянулъ на собесѣдника, онъ понялъ угрозу, таившуюся въ его словахъ.

— Осмѣлюсь вамъ напомнить, батюшка, — сказалъ онъ; — что если вѣра есть добродѣтель, то рядомъ съ нею стоитъ и любовь къ ближнимъ. — Затѣмъ продолжалъ по-англійски: — Который здѣсь капитанъ Саваджъ? —

— Ефраимъ Саваджъ изъ Бостона.

— А г. Амосъ Гринъ?

— Амосъ Гривъ изъ Нью-Іорка.

— А морякъ Томлинсонъ?

— Джонъ Томлинсовъ изъ Салема.

— А моряки: Гирамъ Джефферсонъ, Іосифъ Куперъ, Сиггресъ Спольдингъ и Павелъ Кушингъ, всѣ изъ Maссачусетсъ-Бея?

— Мы здѣсь.

— По распоряженію губернатора, всѣ, кого я назвалъ, должны быть тотчасъ переданы на купеческій бригъ «Надежду», вонъ тотъ корабль съ бѣлой полоской. Онъ черезъ часъ отправляется въ англійскія колоніи.

Гулъ радости поднялся среди матросовъ при мысли о столь быстромъ возвращеніи домой; они побѣжали собирать то немногое, что спасли отъ крушенія, а офицеръ положилъ свой списокъ въ карманъ и подошелъ къ тому мѣсту, гдѣ де-Катина, съ мрачнымъ лицомъ, стоялъ, прислонившись къ периламъ.

— Вы, вѣроятно, меня помните, — сказалъ онъ. — Я узналъ васъ, хотя вы смѣнили голубой кафтанъ на черный.

Де-Катина пожалъ протянутую ему руку.

— Я хорошо помню васъ, де-Бонневиль, и наше совмѣстное путешествіе въ фортъ Фронтенакъ; но мнѣ неловко было возобновлять знакомство теперь, когда мои дѣла такъ плохи.

— Что вы? Кому я былъ другомъ, тому останусь другомъ всегда.

— Я тоже боялся, чтобы близость со мною не повредила вамъ въ глазахъ этого закутаннаго монаха, который бродитъ за вами слѣдомъ.

— Ну, ну, вы сами знаете, что здѣсь и какъ! Фронтенакъ умѣлъ держать ихъ въ границахъ; но де-Лобарръ былъ точно воскъ въ ихъ рукахъ, и этотъ новый обѣщаетъ идти по той же дорожкѣ. Между монахами въ Монреалѣ и здѣшними изуитами, мы, несчастные, — точно между двумя жерновами. Но я отъ души огорченъ, что встрѣчаю стараго товарища при такихъ обстоятельствахъ, и тѣмъ болѣе съ женою.

— Что же теперь будетъ?

— Вы останетесь на кораблѣ до его отплытія, которое назначено черезъ недѣлю.

— А потомъ?

— Потомъ васъ доставятъ на немъ во Францію и передадутъ губернатору Ла-Рошели для отсылки въ Парижъ. Таковъ приказъ г-на де-Денонвиля, и если не исполнимъ его въ точности, то все это осиное гнѣздо монаховъ очутится у насъ на шеѣ.

Де-Катина застоналъ, выслушавъ это.

Послѣ всѣхъ переговоровъ, мукъ и бѣдствій вернуться въ Парижъ, на жалость друзьямъ, на посмѣшище врагамъ — было слишкомъ унизительно. Онъ вспыхнулъ отъ стыда при одной этой мысли. Его вернутъ насильно, точно рекрута, сбѣжавшаго изъ полка отъ тоски по родинѣ! Лучше бы броситься въ эту широкую, синюю рѣку, если бы не блѣдненькая Адель, у которой теперь кромѣ него никого не было на свѣтѣ. Это такъ заурядно! Такъ позорно! А между тѣмъ, какъ вырваться изъ этой пловучей тюрьмы, да еще съ женщиной, съ которой связала его судьба?

Де-Бонневиль ушелъ, сказавъ нѣсколько незамысловатыхъ сочувственныхъ словъ; монахъ же продолжалъ шагать по палубѣ, украдкою бросая на него взгляды, и два солдата, поставленные на ютѣ, нѣсколько разъ прошли мимо него. Очевидно, имъ было приказано слѣдить за нимъ. Въ уныніи, онъ перегнулся черезъ бортъ и сталъ смотрѣть на городъ, гдѣ торчащія изъ кровель балки и обугленныя стѣны напоминали о пожарѣ, нѣсколько лѣтъ назадъ истребившемъ всю нижнюю часть его.

Въ это самое время, плескъ веселъ привлекъ вниманіе смотрѣвшаго, и какъ разъ подъ тѣмъ мѣстомъ, гдѣ онъ стоялъ, проплыла большая лодка, полная чарода.

Въ ней сидѣли новоангличане, которыхъ везли на корабль, который долженъ былъ доставить ихъ домой. Тутъ были четверо матросовъ, а у паруса капитанъ Ефраимъ бесѣдовалъ съ Амосомъ, указывая на суда. Сѣдая борода стараго пуританина и смѣлое лицо охотника не разъ поворачивались въ сторону одинокаго изгнанника; но онъ не уловилъ ни слова прощанія, ни привѣтливаго движенія руки. Они были такъ полны своей будущностью и своимъ счастьемъ, что даже и не вспомнили о его горькой долѣ! Онъ готовъ былъ все снести отъ враговъ; но такая забывчивость недавнихъ друзей переполнила чашу его скорби. Онъ склонилъ лицо на руки и горько зарыдалъ. Прежде чѣмъ де Катина поднялъ голову, англійскій бригъ уже поднялъ якорь и на всѣхъ парусахъ вышелъ изъ Квебекскихъ водъ.

ГЛАВА VI.

Голосъ у пушечнаго люка.

Въ эту ночь стараго Теофила Катина схоронили по корабельному обычаю. При похоронахъ присутствовали только двое, Адель и Амори. Весь слѣдующій день де-Катина провелъ на палубѣ, среди сутолоки и шума разгрузки, съ тяжестью на сердцѣ, пытаясь развлечь Адель веселой болтовней. Онъ указывалъ ей мѣста, которыя зналъ такъ хорошо: цитадель, гдѣ былъ расквартированъ вмѣстѣ съ полкомъ, іезуитскую коллегію, соборъ епископа Ловаля, склады старой компаніи, разрушенные большимъ пожаромъ и домъ Обера-де-ла-Шене, единственный изъ частныхъ домовъ, уцѣлѣвшій въ нижней части города. Съ корабля видны были не только интересныя зданія, но отчасти и то пестрое населеніе, которымъ этотъ городъ отличался отъ всѣхъ прочихъ кромѣ только своего младшаго брата Монреаля. По крутой дорожкѣ, окаймленной частоколомъ и соединявшей обѣ части города, передъ ними проходила вся панорама канадской жизни: солдаты въ широкополыхъ шляпахъ съ перьями; прибрежные обитатели въ своихъ грубыхъ крестьянскихъ платьяхъ, мало отличавшіеся отъ своихъ бретонскихъ или нормандскихъ предковъ; молодые щеголи изъ Франціи, или изъ окрестныхъ помѣстій. Здѣсь же попадались и небольшія группы «лѣсныхъ бродягъ», или «странниковъ», въ охотничьихъ кожаныхъ курткахъ, въ штиблетахъ съ бахромою, въ мѣховыхъ шапкахъ съ орлиными перьями, появлявшихся въ городахъ по разу въ годъ, оставляя своихъ индіанокъ-женъ и дѣтей въ какихъ-нибудь отдаленныхъ вигвамахъ. Были здѣсь и краснокожіе Алгонкинцы, рыбаки и охотники, съ точно выдубленными лицами, звѣроподобные Микмаки съ востока, дикіе Абенакійцы съ юга; и всюду мелькали темныя одежды францисканцевъ, а также черныя рясы и широкополыя шляпы реколлектовъ и іезуитовъ.

Таковъ былъ народъ, наполнявшій улицы столицы этого удивительнаго отпрыска Франціи, который насаженъ былъ вдоль теченія большой рѣки за тысячу миль отъ родной страны. Странная это была колонія, можетъ быть, самая странная изо всѣхъ, существовавшихъ въ мірѣ. Она тянулась на тысячу двѣсти миль, отъ Табузака вплоть до торговыхъ стоянокъ на берегахъ Великихъ Озеръ, ограничиваясь по большей части узкими обработавными полосками вдоль самой рѣки, за которыми непосредственно возвышались дикія лѣсныя дебри и невѣдомыя горы, постоянно соблазнявшія крестьянина бросить соху и мотыку ради болѣе свободной жизни съ весломъ и ружьемъ. Небольшія и рѣдкія лѣсосѣки, смѣнявшіяся маленькими огороженными группами бревенчатыхъ домиковъ, отмѣчали ту линію, по которой цивилизація пробиралась внутрь громаднаго материка, едва имѣя силу оградить себя отъ гибели, вслѣдствіе суровости климата и свирѣпости безпощадныхъ враговъ. Все бѣлое населеніе этого громаднаго пространства, считая въ томъ числѣ солдатъ, священниковъ и жителей лѣсовъ со всѣми женами и дѣтьми, не достигало двадцати тысячъ душъ, и, однако, настолько велика была ихъ энергія, что они наложили свой отпечатокъ на весь материкъ. Между тѣмъ какъ зажиточные англійскіе поселенцы довольствовались жизнью въ предѣлахъ своихъ рубежей, и ихъ топоры еще ни разу не звучали по ту сторону Аллеганскихъ горъ, французы высылали своихъ безстрашныхъ піонеровъ^[7], — проповѣдниковъ въ черныхъ рясахъ и охотниковъ въ кожаныхъ курткахъ до крайнихъ предѣловъ материка. Эти люди сняли карты озеръ и завели мѣновой торгъ съ неукротимыми Сіу на великихъ равнинахъ, гдѣ деревянные вигвамы уступаютъ мѣсто шалашамъ изъ кожъ. Маркеттъ прошелъ страну Иллинойцевъ до самаго Миссисипи и прослѣдилъ теченіе этой великой рѣки до того мѣста, гдѣ, первый изъ бѣлыхъ, онъ увидѣлъ мутныя волны бурнаго Миссури. Ла-Салль отважился еще далѣе, миновалъ Огано и достигъ Мексиканскаго залива, поднявши французскій флагъ на томъ мѣстѣ, гдѣ потомъ возникъ городъ Новый Орлеанъ. Другіе добрались до Скалистыхъ горъ и до обширныхъ пустынь сѣверо-запада, проповѣдуя, мѣняясь, плутуя, крестя, повинуясь различнѣйшимъ побужденіямъ и походя другъ на друга только неустрашимою храбростью и находчивостью, которая выводила ихъ невредимыми изъ множества опасностей. Французы были вездѣ — и къ сѣверу отъ британскихъ поселковъ, и къ западу, и къ югу, и если весь материкъ не сталъ французскимъ, то въ этомъ виноваты никакъ не желѣзные предки теперешнихъ канадцевъ.

Все это де-Катина объяснялъ Адели въ тотъ осенній день, стараясь отвлечь ея мысли отъ печалей прошлаго и отъ долгаго, тоскливаго пути, который предстоялъ имъ. Она, привыкшая къ сидячей жизни въ Парижѣ и къ мирнымъ картинамъ Сенскихъ береговъ, съ изумленіемъ смотрѣла на рѣку, на лѣса и на горы и въ ужасѣ хваталась за руку мужа, когда, брызгая пѣною съ веселъ, мимо проносился челнокъ, полный дикихъ Алгонкинцевъ, одѣтыхъ въ кожи, съ лицами, исполосовавными бѣлой и красной краской. Снова рѣка изъ голубой стала розовою, снова старая крѣпость одѣлась въ пурпуръ заката, и снова двое изгнанниковъ сошли въ свои каюты съ обращенными другъ къ другу словами ободренія на устахъ и съ тяжкими думами въ душѣ. Койка де-Катина помѣщалась около одного изъ пушечныхъ люковъ, и онъ имѣлъ обыкновеніе не закрывать этого люка на ночь, такъ какъ рядомъ находился камбузъ (кухня), гдѣ происходила стряпня на весь экипажъ, и воздухъ былъ сухъ и удушливъ. Въ эту ночь ему не удавалось уснуть, и онъ ворочался подъ одѣяломъ, измышляя всякія средства уйти съ этого проклятаго корабля. Но если даже и убѣжать, то куда дѣться? Вся Канада была для нихъ закрыта; лѣса на югѣ полны свирѣпыхъ индѣйцевъ. Въ англійскихъ колоніяхъ, правда, они могли-бы свободно исповѣдовать свою вѣру, но что сталъ бы дѣлать онъ съ женою, безъ друзей, чужой среди чужого народа? Не измѣни имъ Амосъ Гринъ, все устроилось бы отлично. Но онъ ихъ покинулъ. Конечно, у него не было причины поступать иначе. Онъ былъ имъ чужой и безъ того ужъ не разъ оказывалъ имъ услуги. Дома его ждали семья и любимый образъ жизни. Зачѣмъ же сталъ бы онъ медлить здѣсь ради людей, съ которыми познакомился всего нѣсколько мѣсяцевъ назадъ. Этого нельзя было и требовать. И однако, де-Катина не могъ примириться со случившимся, не могъ признать что такъ и должно было быть.

Но что это такое? Надъ тихо плещущей рѣкою вдругъ послышалось рѣзкое: «Тссс!..» не плылъ ли мимо лодочникъ или индѣецъ? Звукъ повторился еще настойчивѣе. Де-Катина присѣлъ на койкѣ и сталъ оглядываться. Звукъ, несомнѣнно, шелъ изъ открытаго люка. Онъ выглянулъ; но ничего не было видно, кромѣ широкаго затона, неясныхъ очертаній судовъ и отдаленнаго мерцанія огней на Пуанъ-Леви. Онъ снова опустился на подушку; но въ это время что-то ударилось объ его грудь, а затѣмъ съ легкимъ стукомъ свалилось на полъ. Онъ вскочилъ, схватилъ съ крюка фонарь и направилъ свѣтъ его на полъ. Тамъ лежало то, что попало въ него: это была золотая булавка. Онъ поднялъ, разсмотрѣлъ ее и вздрогнулъ отъ радости. Эта булавка принадлежала когда-то ему, и самъ онъ отдалъ ее Амосу Грину на второй день по его пріѣздѣ, когда они вмѣстѣ собирались въ Версаль..

Значитъ, это былъ сигналъ, и Амосъ таки не покинулъ ихъ! Онъ одѣлся, весь дрожа отъ волненія, и вышелъ на налубу. Среди глубокаго мрака ничего нельзя было разобрать, но мѣрный звукъ шаговъ гдѣ-то на передней палубѣ показывалъ, что часовые еще тутъ. Бывшій гвардеецъ подошелъ къ борту и устремилъ взоры во тьму. Онъ увидѣлъ смутныя очертанія лодки.

— Кто тутъ? — прошепталъ онъ.

— Это — вы, де-Катина?

— Я.

— Мы пріѣхали за вами.

— Богъ наградитъ васъ, Амосъ!

— Ваша жена здѣсь?

— Нѣтъ! но я сейчасъ разбужу ее.

— Ладно. Только сначала поймайте эту веревку. Теперь тащите лѣстницу.

Де-Катина схватилъ брошенную ему бичеву и, потянувъ ее къ себѣ, увидѣлъ, что къ ней привязана веревочная лѣстница, снабженная желѣзными крючьями для прикрѣпленія къ поручнямъ. Укрѣпивъ ее, какъ слѣдуетъ, онъ потихоньку пробрался въ среднюю часть корабля, гдѣ находились дамскія каюты, одна изъ которыхъ была отведена его женѣ. Она была теперь единственною женщиною на кораблѣ, такъ что онъ безъ опасенія могъ стукнуть къ ней въ дверь и кратко объяснить, что нужно спѣшить и не шумѣть. Въ десять минутъ Адель была готова и, собравъ въ узелокъ свое добро, выскользнула изъ каюты. Вмѣстѣ они вышли на палубу и прокрались на корму въ тѣни перилъ. Они почти дошли до борта, какъ вдругъ де-Катина остановился, и изъ-за стиснутыхъ зубовъ его вылетѣло ругательство. Между ними и веревочной лѣстницей, на темномъ фонѣ ночи выдѣлялась грозная фигура францисканскаго монаха. Онъ вглядывался во мракъ изъ-подъ своего надвинутаго капюшона и медленно двигался впередъ, какъ будто замѣтивъ ихъ. Надъ нимъ, на вантахъ, у мачты, висѣлъ фонарь. Онъ снялъ его и направилъ на идущихъ. Но съ де-Катина шутки были плохія. Всю жизнь онъ отличался быстротою въ рѣшеніяхъ и дѣйствіяхъ. Неужели этотъ мстительный монахъ въ послѣднюю минуту намѣренъ былъ помѣшать ему? Но это могло для него окончиться плохо. Молодой человѣкъ толкнулъ жену въ тѣнь мачты; а самъ, какъ только тотъ приблизился, кинулся на момаха и вцѣпился въ него. При этомъ, капюшонъ свалился съ головы его противника и, вмѣсто суровыхъ чертъ францисканца, де-Катина, при свѣтѣ фонаря, съ изумленіемъ узналъ лукавые, сѣрые глазки и неподвижное лицо Ефраима Саваджа. Изъ за борта поднялась еще фигура, и мягкосердечный французъ бросился въ объятія Амоса Грина.

— Все прекрасно, — сказалъ тотъ, съ нѣкоторымъ смущеніемъ освобождаясь отъ него. — Онъ — у насъ въ лодкѣ, съ кожаной перчаткой въ горлѣ.

— Кто?

— Тотъ, чье платье теперь на капитанѣ Ефраимѣ. Мы наткнулись на него, пока вы ходили будить вашу жену, но вдвоемъ скоро успокоили его. Барыня-то здѣсь?

— Вотъ она.

— Такъ скорѣе, а то кто нибудь можетъ выйти!

Адель подняли черезъ бортъ и усадили на кормѣ берестяного челнока. Затѣмъ мужчины отстегнули лѣстницу и спустились по веревкѣ, а двое индѣйцевъ, сидѣвшихъ на веслахъ, оттолкнули лодку отъ корабля и быстро двинули ее противъ теченія. Минуту спустя, «Св. Христофоръ» уже казался смутной массой съ двумя желтыми огоньками.

— Бери весло, Амосъ, и я сдѣлаю то же, — сказалъ капитанъ Саваджъ, сбрасывая рясу. — Въ этомъ нарядѣ было безопаснѣе на кораблѣ, а въ лодкѣ онъ только мѣшаетъ. Я думаю, мы могли бы закрыть люки и забрать его совсѣмъ, и съ пушками, если бы захотѣли.

— А на другой день висѣть на реяхъ, какъ пираты, — отвѣтилъ Амосъ. — Нѣтъ, мы сдѣлали лучше, что взяли медъ, не тронувъ пчелъ. Надѣюсь, сударыня, что вы здоровы?

— Ахъ, я едва понимаю, что случилось и гдѣ мы теперь.

— Какъ и я, Амосъ.

— Такъ развѣ вы не ждали насъ?

— Я не зналъ, что и думать.

— Но, вѣдь, вы, конечно, не полагали, что мы можемъ удрать, не сказавши ни слова?

— Признаюсь, что это меня сильно огорчило.

— Мнѣ такъ показалось, когда, взглянувъ на васъ искоса, я замѣтилъ, какъ вы печально смотрѣли на насъ. Но если бы кто замѣтилъ, что мы бесѣдуемъ или сговариваемся, то за нами стали бы слѣдить непремѣнно. А такъ, никто ничего не заподозрилъ, кромѣ вотъ этого молодца, что ѣдетъ съ нами.

— Что-же вы сдѣлали?

— Сошли вчера вечеромъ съ брига на берегъ, наняли этотъ челнокъ и притаились на цѣлый день. Потомъ ночью поднялись къ кораблю, и я скоро разбудилъ васъ, потому что зналъ, гдѣ вы спите. Пока вы были внизу, монахъ чуть не испортилъ все дѣло; но мы закрутили ему глотку и спустили къ себѣ въ челнъ. Ефраимъ напялилъ его рясу, чтобы встрѣтить васъ и помочь, не рискуя попасться, ибо насъ пугало ваше промедленіе.

— Ахъ, какъ славно быть опять свободнымъ! Какъ безконечно я обязанъ вамъ, Амосъ!

— Что-жь, вы смотрѣли за мною, пока я былъ въ вашей сторонѣ, а я присмотрю за вами здѣсь.

— Куда же мы ѣдемъ?

— Ахъ, вотъ то-то и есть! Больше некуда ѣхать, потому что къ морю намъ запертъ путь. Надо какъ нибудь пробираться по материку, и необходимо подальше отплыть отъ Квебека до утра, а то имъ, кажется, пріятнѣе захватить въ плѣнъ гугенота, нежели ирокезскаго вождя. Господи, вотъ ужъ не понимаю, какъ можно поднимать такую бучу изъ за того, какимъ образомъ человѣкъ хочетъ спасать свою собственную душу! А, впрочемъ, старый Ефраимъ точно такъ-же нетерпимъ въ этомъ отношеніи, такъ что вся глупость не на одной только сторонѣ.

— Что вы говорите про меня? — спросилъ морякъ, навостривъ уши, когда упомянули его имя.

— Только то, что вы — стойкій старый протестантъ.

— Да, слава Богу. Я, видите ли, стою за свободу совѣсти для всѣхъ, исключая только квакировъ (религьозная секта), да папистовъ (католики), да…

Амосъ Гринъ засмѣялся.

— Но Господь Богъ все это допускаетъ; зачѣмъ же вамъ принимать къ сердцу?

— Ахъ, ты еще молодъ и глупъ. Поживешь, такъ поумнѣешь. Ты, пожалуй, готовъ заступиться вотъ и за такую нечисть? — Онъ указалъ рукояткою весла на распростертаго монаха.

— Чтожъ, и онъ хорошій человѣкъ сообразно своимъ понятіямъ.

— Тогда и акула — хорошая рыба сообразно ея понятіямъ. Нѣтъ, парень, ты мнѣ такъ не вотрешь очковъ. Можешь болтать, пока попортишь говорильную снасть, а все противнаго вѣтра не сдѣлаешь попутнымъ. Передай-ка мнѣ кисетъ и огниво, а за весломъ не смѣнитъ ли меня твой пріятель?

Всю ночь они плыли вверхъ по рѣкѣ, напрягая всѣ силы, чтобы уйти отъ возможной погони. Придерживаясь южнаго берега и, такимъ образомъ, минуя главную силу теченія, они двигались довольно быстро, такъ какъ Амосъ и де-Катина гребли не впервые, а индѣйцы старались такъ, точно были не изъ плоти и крови, а изъ проволоки и желѣза. Глубокая тишина царствовала на всемъ рѣчномъ просторѣ нарушаясь только плескомъ воды о борта лодки, шелестомъ крыльевъ ночныхъ птицъ надъ ихъ головами, да пронзительнымъ, рѣзкимъ лаемъ лисицъ въ глубинѣ лѣсовъ. Когда, наконецъ, занялась заря, и горизонтъ посѣрѣлъ, то крѣпость была далеко. Дѣвственные лѣса, въ своемъ пестромъ осеннемъ уборѣ, на обоихъ берегахъ подходили вплоть къ рѣкѣ, а посрединѣ виднѣлся маленькій островъ съ каймою изъ желтаго песка по краямъ и яркимъ букетомъ сумаховъ^[8] и красныхъ цвѣтовъ лодалѣе.

— Я уже здѣсь былъ, — сказалъ де-Катина, — Я помню, что сдѣлалъ отмѣтку на этомъ толстомъ кленѣ, гдѣ зарубка, когда въ послѣдній разъ ѣздилъ съ губернаторомъ въ Монреаль. Это было еще при Фронтенакѣ, когда первымъ лицомъ считался король, а епископъ — лишь вторымъ.

Краснокожіе, сидѣвшіе, какъ глиняныя фигуры, безъ малѣйшаго выраженія на неподвижныхъ лицахъ, насторожили уши при этомъ имени.

— Мой братъ сказалъ про великаго Оноитія, — проговорилъ, оглянувшись, одинъ изъ нихъ. — Мы слышали свистъ зловѣщихъ птицъ, предвѣщающихъ, что онъ болѣе не вернется изъ за моря къ своимъ дѣтямъ.

— Онъ теперь у великаго бѣлаго отца, — отвѣчалъ де-Катина. — Я самъ видѣлъ его въ его совѣтѣ; и непремѣнно онъ вернется изъ-за моря, если нуженъ будетъ своему народу.

Индѣецъ покачалъ головою.

— Звѣриный мѣсяцъ прошелъ, братъ мой, — сказалъ онъ на своемъ неправильномъ французскомъ языкѣ, — а прежде чѣмъ наступитъ мѣсяцъ птичьихъ гнѣздъ, на этой рѣкѣ не останется ни одного бѣлаго, кромѣ тѣхъ, кто за каменными стѣнами.

— Почему же? Мы ничего не слыхали. Развѣ такъ разъярились Ирокезы?

— Мой братъ, они сказали, что съѣдятъ Гуроновъ, и гдѣ теперь Гуроны? Они обратили лица свои противъ Эріевъ, и гдѣ теперь Эріи? Они пошли къ западу, на Иллинойцевъ, и кто найдетъ хоть одно иллинойское селеніе? Они подняли топоръ на Андастовъ, и самое имя Андастовъ стерто съ лица земли. А теперь они проплясали пляску и пропѣли пѣсню, отъ которой не будетъ добра моимъ бѣлымъ братьямъ.

— Гдѣ же они теперь?

Индѣецъ повелъ рукой вдоль всего южнаго и западнаго горизонта.

— А гдѣ ихъ нѣтъ? Лѣса полны ими. Они — какъ пожаръ въ сухой травѣ: такъ же быстры и ужасны.

— Ну, — сказалъ де-Катина, — если эти дьяволы, дѣйствительно, сорвались съ цѣпи, то наши потребуютъ назадъ стараго Фронтенака, или же всѣ очутятся въ рѣкѣ.

— Да, — сказалъ Амосъ, — я видѣлъ его разъ, когда меня схватили и привели къ нему вмѣстѣ съ прочими за торговлю во французскихъ, но его мнѣнію, владѣніяхъ. Его ротъ былъ стиснутъ, точно хорьковый капканъ, и онъ смотрѣлъ на насъ, точно хотѣлъ изъ нашихъ скальповъ сдѣлать себѣ штиблеты, но видно было, что онъ — вождь и настоящій воинъ.

— Онъ былъ врагомъ Церкви и правою рукою нечистаго дьявола въ этой странѣ, — сказалъ голосъ со дна челнока.

Это произнесъ монахъ: ему удалось освободиться отъ кожаной перчатки и пояса, при помощи которыхъ америкаицы заткнули ему ротъ. Теперь онъ лежалъ, скорчившись, и дико сверкалъ на своихъ спутниковъ пламенными, черными глазами.

— У него снасть ослабла, — сказалъ морякъ. — Дай-ка затянемъ ее вновь.

— Нѣтъ, зачѣмъ намъ тащить его дальше? — возразилъ Амосъ. — Только лишній грузъ и никакой пользы отъ него. Давайте высадимъ его.

— Да, пускай плыветъ или тонетъ! — воскликнулъ съ воодушевленіемъ старый Ефраимъ.

— Нѣтъ, на берегъ.

— Чтобъ онъ побѣжалъ впередъ сказать чернымъ курткамъ (монахамъ).

— Прекрасно. Онъ можетъ позвать перваго изъ своихъ, кто проѣдетъ мимо.

Они подплыли къ острову и спустиля монаха, который не сказалъ ничего, но взглядомъ послалъ имъ проклятіе. Они оставили ему небольшой запасъ сухарей и муки, чтобы онъ могъ просуществовать, пока кто-нибудь не найдетъ его. Затѣмъ, проплывъ поворотъ рѣки, они пристали къ берегу въ маленькой бухтѣ, гдѣ кусты клюквы и брусники росли у самой воды, а лужокъ пестрѣлъ бѣлымъ молочайникомъ, синей генціяной и пурпурнымъ пчеливымъ листомъ. Здѣсь они выложили свой незатѣйливый провіантъ и съ аппетитомъ позавтракали, обсуждая планы будущаго.

ГЛАВА VII.

По рѣкѣ.

Для путешествія у нихъ было все необходимое. Капитанъ брига, на которомъ американцевъ отправили изъ Квебека, хорошо зналъ Ефраима Саваджа; да и кто не зналъ его на новоанглійскомъ берегу. Поэтому онъ взялъ съ него вексель, съ условіемъ уплаты черезъ три мѣсяца, и за столько процентовъ, сколько только могъ изъ него выжать, далъ ему три превосходныхъ ружья, достаточный запасъ аммуниціи и сумму денегъ, которой могло хватить на всѣ его нужды. Такимъ образомъ тотъ получилъ возможность нанять челнокъ и индѣйцевъ да запастись говядиной и сухарями, по крайней мѣрѣ, дней на десять.

— Я просто ожилъ, съ тѣхъ поръ, какъ чувствую ружье за спиною и запахъ деревьевъ, — сказалъ Амосъ. — Что-жъ, отсюда не болѣе ста миль до Альбани, если идти напрямки.

— Да, парень; но какъ нашей дѣвчонкѣ пройти тысячу миль по лѣсу? Нѣтъ, нѣтъ; останемся лучше на водѣ и положимся на Господа.

— Тогда у насъ только одна дорога. Нужно про-плыть всю рѣку Ришелье и взять направо въ озеро Шампленъ и Сенъ-Сакраментъ. Тамъ мы будемъ совсѣмъ у верховьевъ Гудзона.

— Это — опасный путь, — сказалъ де-Катина, который понималъ разговоръ своихъ спутниковъ, хотя не могъ принимать въ немъ участія. — Намъ придется пробираться вдоль границы Могавковъ.

— Другого пути нѣтъ, я думаю. Намъ не изъ чего выбирать.

— А у меня есть пріятель на рѣкѣ Ришелье, который, я увѣренъ, окажетъ намъ всякую помощь, — сказалъ де-Катина съ улыбкой. — Адель, ты слыхала отъ меня о Шарлѣ-де-ла-Ну, владѣльцѣ Св. Маріи?

— Котораго ты называлъ канадскимъ герцогомъ, Амори?

— Вотъ именно! Его помѣстье находится на Ришелье немножко къ югу отъ форта (укрѣпленіе) Св. Людовика, и я увѣренъ, что онъ облегчитъ намъ наше странствованіе.

— Прекрасно! — воскликнулъ Амосъ. — Если у насъ тамъ найдется другъ, то мы справимся отлично. Штука самая подходящая, и мы будемъ держаться рѣки. Такъ возьмитесь же за весла, потому что тотъ монахъ непремѣнно постарается надѣлать намъ пакостей.

Цѣлую недѣлю наши путники прилагали всѣ усилія, чтобы быстро двигаться по великому водному пути, все придерживаясь южнаго берега. По обѣ стороны потока росъ густой лѣсъ, но тамъ и сямъ въ немъ попадалась выемка, и узкая полоска желтаго жнива отмѣчала мѣсто, гдѣ земля была подъ хлѣбомъ. Адель съ любопытствомъ разсматривала деревянные домики съ выступающими верхними этажами и чудными коньками на крышахъ, прочные, каменные дома помѣщиковъ и мельницы въ каждомъ поселкѣ, служившія для двойной надобности: размалыванія зерна и защиты жителей въ случаѣ вражескаго нападенія. Горькій опытъ научилъ канадцевъ тому, въ чемъ англійскіе поселенцы убѣдились только впослѣдствіи: что въ странѣ дикарей безумно строить домъ земледѣльца уединенно, въ центрѣ его полей. Здѣсь лѣсныя расчистки лучами расходились отъ селъ, и каждая избушка была расположена сообразно потребностямъ обороны всего поселка, такъ чтобы защита могла отстаивать всѣ его пункты, и наконецъ, сосредоточиться на каменномъ помѣщичьемъ домѣ и на мельницѣ. Изъ за каждаго пригорка или холмика вблизи селеній сверкали мушкеты часовыхъ, такъ какъ извѣстно было, что скальпировальные отряды Пяти Племенъ бродятъ повсюду, и никто не могъ сказать, гдѣ они появятся, такъ что ждать ихъ приходилось всздѣ.

Въ самомъ дѣлѣ, куда бы теперь ни направился путникъ: по Св. ли Лаврентію, къ западу ли, на Озера, на берега ли Миссисипи, или къ югу, въ страну Широкіевъ и Криковъ, онъ всюду нашелъ бы обитателей въ одинаковомъ ужасномъ состояніи тревожнаго ожиданія, и все по той же причинѣ. Ирокезы, какъ ихъ называли французы, или Пять-Племенъ, какъ они звали себя сами, нависли, точно туча, надо всею обширною страною. Ихъ союзъ являлся естественнымъ, такъ какъ они происходили отъ одного корня и говорили однимъ нарѣчіемъ, и всѣ попытки разъединить ихъ не приводили ни къ чему. Могавки, Каюги, Онондаги, Онеиды и Сенеки гордились своими племенными значками и отдѣльными вождями; но въ военное время всѣ они становились Ирокезами, и враги однихъ считались врагами всѣхъ. Численность ихъ была не велика, ибо они никогда не могли выставить въ поле и двухъ тысячъ воиновъ: область ихъ тоже была не обширна, такъ какъ поселенія ихъ были разбросаны на пространствѣ между озеромъ Шамплена и озеромъ Онтаріо. Но они крѣпко стояли другъ за друга, были лукавы, отчаянно храбры и нападали съ дикой дерзостью и энергіей. Занимая центральное положеніе, они дѣлали набѣги во всѣ стороны поочередно, никогда не довольствуясь простымъ пораженіемъ противниковъ, но уничтожая и истребляя ихъ окончательно. Война была для нихъ дѣломъ, а мучительство — развлеченіемъ. Они побѣждали окрестныя племена одно за другимъ, пока на пространствѣ около тысячи квадратныхъ миль не осталось ниеого, кромѣ тѣхъ, чье существованіе они допускали. Въ одномъ ужасномъ побоищѣ они стерли съ лица земли Гуроновъ и гуронскія миссіи. Они истребили племена сѣверозапада, такъ что даже далекіе Саки и Лисицы стали дрожать при ихъ имени. Они прошли въ опустошительныхъ набѣгахъ далеко на западъ, такъ что ихъ скальпировальные отряды начали натыкаться на своихъ родичей, индѣйцевъ — Сіу, властителей великихъ равнинъ, какъ Ирокезы были властителями лѣсовъ. Новооанглійскіе индѣйцы на востокѣ и Шавпіи и Делавары далѣе къ югу платили имъ дань, и страхъ передъ ихъ оружіемъ достигъ границъ Мериланда и Виргиніи. Можетъ быть, никогда не встрѣчалось примѣра въ исторіи міра, чтобы такой малочисленный народъ такъ долго господствовалъ надъ такой обширной территоріей.

Эги племена питали злобу противъ Франціи . въ теченіи полувѣка: съ тѣхъ самыхъ поръ, какъ Шампленъ и нѣкоторые изъ его послѣдователей приняли сторону ихъ враговъ. Впродолженіе столькихъ лѣтъ они копили силу въ своихъ лѣсныхъ поселкахъ, лишь время отъ времени позволяя себѣ какой-нибудь отдѣльный пограничный набѣгъ, но въ общемъ выжидая болѣе удобной поры для настоящихъ военныхъ дѣйствій. Теперь имъ казалось, что эта пора наступила. Они истребили всѣ племена, которыя могли бы стать союзниками бѣлыхъ, и слѣдовательно, оставили ихъ безъ помощниковъ. Они запаслись хорошими ружьями и обиліемъ боевыхъ припасовъ отъ голландцевъ и англичанъ изъ Нью-Іорка. Длинная, узкая линія французскихъ поселеній была открыта передъ ними. Они сгруппировались въ лѣсахъ, какъ собаки на сворахъ, ожидая отъ своихъ предводителей приказанія, которое должно было спустить ихъ съ пылающими головнями ит омагавками (оружіе индѣйцевъ, родъ топора) на линію селъ.

Такъ обстояли дѣла, пока наши изгнанники плыли вдоль берега рѣки, видя въ ней единственный путь къ спокойствію и свободѣ. Однако, они хорошо знали, что путь этотъ опасенъ. Вдоль всей рѣки Ришелье были французскіе передовые посты и укрѣпленія, ибо, когда въ Канадѣ вводилась феодальная система, то различнымъ вельможамъ и туземнымъ дворянамъ были розданы помѣстья въ тѣхъ мѣстахъ, гдѣ это было наиболѣе выгодно для всей колоніи. Каждый помѣщикъ со своими вассалами^[9], пріученными владѣть оружіемъ, представлялъ собою военную силу совершенно какъ въ средневѣковой Европѣ^[10], гдѣ ленникъ владѣлъ своимъ леномъ подъ условіемъ выступленія въ походъ съ оружіемъ въ рукахъ, по первому требованію. Поэтому старые офицеры Кариньянскаго полка и наиболѣе закаленные изъ колонистовъ получили участки по линіи Ришелье, текущей подъ прямымъ угломъ къ Св. Лаврентію, по направленію къ области Могавковъ. Блокгаузы (укрѣпленія) могли постоять за себя; но кучка путниковъ, принужденная переходить отъ одного къ другому, подвергалась величайшей опасности. Правда, Ирокезы воевали не съ англичанами; но находясь на военномъ пути, они мало способны были разбирать, и американцы, если бы даже захотѣли, не могли отдѣлить судьбы своей отъ участи французской четы, которой сопутствовали.

Плывя вверхъ по Св. Лаврентію, они встрѣтили много лодокъ, направлявшихся внизъ. То ѣхалъ въ столицу офицеръ или чиновникъ изъ Трехъ-Рѣкъ или Монреаля; то индѣйцы или «лѣсные бродяги» везли звѣриныя шкуры для отправки въ Европу; то на маленькомъ челночкѣ попадался загорѣлый, сѣдоватый человѣкъ въ порыжѣлой, слинявшей отъ дождей и солнца, рясѣ, пристававшій то къ тому берегу, то къ другому, и выходившій у каждой индѣйской хижины. Если что нибудь было неладно въ церкви Канадской, то въ этомъ никакъ не были виновны такіе деревенскіе священники, не щадившіе ни трудовъ, ни условій, ни даже жизни своей, чтобы внести утѣшеніе и надежду и хоть не много просвѣщенія въ эти дикія дебри. Не разъ эти встрѣчные путяики пытались заговаривать съ изгнанниками, но тѣ спѣшили далѣе, несмотря на ихъ сигналы и оклики. Съ низовьевъ же рѣки никто не перегналъ ихъ, потому что они работали веслами съ ранняго утра до поздней ночи. Когда они останавливались, то втаскивали челнокъ на берегъ и разводили костеръ изъ хвороста, ибо въ воздухѣ чуялось уже дыханіе близкой зимы.

Въ то время какъ молодая француженка цѣлыми днями просиживала на кормѣ челна, ея изумленные взоры останавливались не только на мѣстныхъ обитателяхъ и ихъ жилищахъ: мужъ и Амосъ Гринъ учили ее также любоваться картинами лѣса и, плывя вдоль берега, указывали ей на многое такое, чего она и не распознала бы при помощи лишь собственныхъ пяти чувствъ. То выглядьшала изъ древесной разсѣлины пушистая морда енота; то выдра плыла подъ защитою прибрежныхъ кустовъ, таща во рту бѣлую рыбку. Порою дикая кошка кралась вдоль толстаго сука, не сводя злобныхъ желтыхъ глазъ съ бѣлокъ, мирно игравшихъ на другомъ концѣ его; порою стремительно и съ трескомъ пролагалъ себѣ путь сквозь спутанную поросль смолистыхъ кустарниковъ и черники канадскій дикообразъ. Она научилась отличать крикъ трясогузки и трепетъ ея крыльевъ среди листвы; нѣжное щебетанье бѣлой съ чернымъ стрепатки и протяжное мяуканье американскаго дрозда, по туземному — кошки-птицы. На лонѣ широкой, голубой рѣки, слушая чудную музыку природы, долетавшую съ береговъ, любуясь всѣми красками умирающаго лѣса, о которыхъ только могъ бы мечтать художникъ, она вновь стала улыбаться, и ея щеки и губы окрасились цвѣтомъ здоровья, какого никогда не могла дать Франція. Де-Катина видѣлъ въ ней эту перемѣну, но испытывалъ не радость, а гнетущій страхъ: онъ зналъ, что хотя природа создала эти лѣса раемъ, но люди превратили ихъ въ адъ, и что за красою этихъ вянущихъ листьевъ и роскошныхъ цвѣтовъ таится неописанный ужасъ. Часто, ночью, у потухающаго костра, на своемъ ложѣ изъ сосновыхъ вѣтокъ, глядя на закутанную въ одѣяло фигурку, мирно покоящуюся рядомъ съ нимъ, онъ думалъ, что не имѣетъ права подвергать ее такимъ опасностямъ и что наутро повернетъ лодку къ востоку, чтобы покориться всему, что ждетъ его въ Квебекѣ. Но вмѣстѣ съ зарею приходили мысли объ униженіи, объ уныломъ возвращеніи на родину, о разлукѣ, которая ждала бы ихъ на галерахъ или въ крѣпостной тюрьмѣ, и намѣреніе его мѣнялось.

На седьмой день, они остановились всего въ нѣсколькихъ миляхъ отъ устья рѣки Ришелье, гдѣ де-Сорень построилъ большой блокгаузъ — Фортъ-Ришелье. Отъ форта было недалеко до помѣстья того дворянина, котораго зналъ де-Катина и на поддержку котораго они разсчитывали. Они переночевали на маленькомъ островкѣ, посреди рѣки, и рано на зарѣ принялись стаскивать свой челночекъ съ песчаной отмели, на которой онъ стоялъ, когда Ефраимъ Саваджъ заворчалъ себѣ подъ носъ и указалъ на рѣку.

Противъ теченія неслась большая лодка съ такого быстротою, какую только могли придать ей ея двѣнадцать веселъ. На кормѣ сидѣла темная фигура, наклонявшаяся впередъ при каждомъ усиліи гребцовъ, какъ будто пожираемая стремленіемъ летѣть впередъ. Даже на такомъ отдаленіи ошибиться было невозможно. То былъ францискаискій монахъ, котораго они бросили дорогою.

Спрятавшись въ кустахъ, они дождались, пока ихъ преслѣдователи проплыли мимо и скрылись за поворотомъ рѣки; а потомъ въ смущеніи посмотрѣли другъ на друга.

— Лучше было выкинуть его за бортъ, или тащить съ собою, какъ балластъ, — сказалъ Ефраимъ. — Онъ теперь далеко впереди и несется во всю.

— Ну, этого ужъ не измѣнишь, — отвѣтилъ Амосъ.

— Однако, какъ же намъ далѣе плыть? — уныло проговорилъ де-Катина. — Этотъ мстительный дьяволъ предупредитъ всѣхъ и въ фортѣ, и далѣе. Онъ побывалъ въ Квебекѣ. У него губернаторская лодка: она въ полтора раза быстрѣе вашей.

— Дайте подумать! — Амосъ Гринъ усѣлся на упавшій кленовый стволъ и оперся головою на руки.

— Чтожъ! — сказалъ онъ, наконецъ. — Если нельзя двигаться ни впередъ, ни назадъ, то остается еще путь, а именно: въ сторону. Не такъ ли, Ефраимъ? А?

— Такъ-то такъ, парень; коль нельзя плыть, надо лавировать; только у насъ съ обоихъ бортовъ мелковато!

— На сѣверъ намъ нельзя; значитъ — двинемъ на югъ.

— Оставить лодку?

— Больше ничего не остается. Пойдемъ прямо сквозь лѣсъ къ этой усадьбѣ на Ришелье. Монахъ тогда собьется со слѣда и ужъ не повредитъ намъ, если останется на рѣкѣ Св. Лаврентія.

— Больше ничего не подѣлаешь, — сказалъ съ сожалѣніемъ капитанъ Ефраимъ. — Не люблю ходить берегомъ, когда можно плыть водою, и не нырялъ ни на сажень въ лѣсъ съ самаго короля Филиппа. Такъ ужъ ты держи курсъ и не сбивайся Амосъ.

— Это не такъ далеко и идти не долго. Выйдемъ на южный берегъ, и съ Богомъ!.. Если супруга ваша устанетъ, де-Катина, то мы можемъ по-очереди нести ее.

— Ахъ; вы себѣ и представить не можете, какъ хорошо я умѣю ходить! На этомъ чудномъ воздухѣ все шла бы да шла.

— Такъ давайте переѣзжать.

Скоро они были уже у того берега и причалили у лѣсной опушки. Ружья и заряды, а также провіантъ и скудный багажъ, разобрали мужчины; затѣмъ, расплатившись съ индѣйцами и наказавъ имъ никому не говорить, куда они пошли, они повернулись къ рѣкѣ спиною и углубились въ безмолвный лѣсъ.

ГЛАВА VIII.

Человѣкъ безъ скальпа.

Весь день они шли по лѣсу гуськомъ: впереди Амосъ Гринъ, потомъ капитанъ, затѣмъ — Адель, а де-Катина замыкалъ шествіе. Молодой охотникъ подвигался осторожно, слыша и видя многое, что ускользало отъ его спутниковъ, постоянно останавливаясь и осматривая листья, сучья и мохъ. Ихъ путь лежалъ, по большей части, среди густого сосноваго лѣса; подъ ногами зеленымъ ковромъ стлалась трава, украшенная бѣлымъ молочаемъ, желтымъ золотушникомъ и пурпуровой астрой. Иногда же громадные сучья сплетались надъ ихъ головами, и приходилось идти ощупью въ полумракѣ, или съ трудомъ пробираться сквозь перепутанные побѣги зеленаго сассафраса или алаго сумаха. Затѣмъ лѣсъ опять вдругъ разступался передъ ними, и они шли вдоль болотъ, поросшихъ дикимъ рисомъ и усѣянныхъ темными кучками ольховыхъ кустовъ, или по берегамъ тихихъ лѣсныхъ озеръ, исполосованныхъ отраженіями деревьевъ, склонявшихъ свои красные, коричневые и золотистые листья надъ синею гладью глубокихъ водъ. Здѣсь текли и рѣки, то свѣтлыя и журчащія, блестя чешуею форели и перьями зимородка, то темныя и ядовитыя отъ болотъ у своихъ истоковъ; путникамъ приходилось переходить ихъ въ бродъ, выше колѣнъ въ водѣ, и нести Адель на рукахъ. Такъ прошли они цѣлый день по дремучему лѣсу, не увидѣвъ и слѣда человѣческаго.

Но за отсутствіемъ людей, все же не было недостатка въ жизни. Все жужжало, стрекотало и щебетало и въ болотахъ, и въ рѣкахъ, и въ кустахъ. Порою вдали между деревьевъ, мелькала коричневая морда оленя, порою барсукъ бѣжалъ въ свою нору при ихъ приближеніи. Разъ они увидѣли на мягкой землѣ слѣдъ завороченной внутрь ступни медвѣдя, а разъ Амосъ снялъ съ куста большой оленій рогъ, который животное сбросило здѣсь мѣсяцъ назадъ. Маленькія, красныя бѣлки скакали и щелкали у нихъ надъ головами, а на каждомъ дубѣ составлялся цѣлый хоръ изъ сотни тоненькихъ голосовъ, пищавшихъ изъ подъ листвы. Когда они шли вдоль озеръ, впереди взлеталъ сѣрый аистъ, хлопая тяжелыми крыльями, и дикія утки шумно поднимались, образуя длинную римскую пятерку (V) на синемъ небѣ, или раздавался дрожащій вопль выше въ тростникахъ.

Ночь они провели въ лѣсу. Амосъ Гринъ развелъ изъ хвороста костеръ въ такой густой заросли, что въ десяти шагахъ разстоянія огня не было видно. Такъ какъ пошелъ небольшой дождь, то съ ловкостью бывалаго лѣсного жителя онъ сдѣлалъ два маленькихъ навѣса изъ липовой и вязовой коры, одинъ — для Адели и Амори, а другой — для себя съ Ефраимомъ. Онъ застрѣлилъ дикаго гуся, и это мясо, вмѣстѣ съ остатками сухарей, пошло имъ и на ужинъ, и на завтракъ. На другой день они вышли на маленькую полянку, посрединѣ которой виднѣлись уголья и зола отъ костра. Амосъ употребилъ полчаса на то, чтобы прочитать все, что могли ему сказать земля и сучья. Затѣмъ, когда двинулись дальше, онъ объявилъ своимъ спутникамъ, что огонь здѣсь горѣлъ три недѣли назадъ, что разводили его двое индѣйцевъ и одинъ бѣлый, что они шли съ запада на востокъ и что въ числѣ двухъ индѣйцевъ была одна женщина. Никакихъ другихъ слѣдовъ присутствія людей имъ не попадалось, пока, уже къ вечеру, Амосъ не остановился вдругъ среди густой поросли, приложивъ руку къ уху.

— Слушайте! — вскричалъ онъ.

— Ничего не слышу, — отвѣтилъ Ефраимъ.

— Я также, — прибавилъ де-Катина.

— Зато я слышу! — съ радостью воскликнула Адель. — Колокольный звонъ, и какъ разъ въ такое время, когда звонятъ въ церквахъ въ Парижѣ!

— Совершенно вѣрно, сударыня!

— Да, теперь и я слышу, — сказалъ де-Катина. — Мнѣ мѣшало щебетанье птицъ. Откуда же этотъ звонъ въ сердцѣ Канадскихъ лѣсовъ?

— Мы близко отъ поселковъ на Ришелье. Звонъ, вѣроятно, изъ форта.

— Изъ форта Св. Людовика! Ахъ, такъ намъ недалеко до помѣстья моего знакомаго.

— Сегодня можемъ тамъ ночевать, если вы думаете, что ему въ самомъ дѣлѣ можно довѣриться.

— Да; онъ имѣетъ странности, но я готовъ довѣрить ему свою жизнь.

— Очень хорошо. Возьмемъ къ югу отъ форта и вечеромъ будемъ у него въ усадьбѣ. Но что это тамъ напугало птицъ? Ахъ, я слышу шаги. Присядьте-ка за этимъ сумахомъ и посмотримъ, кто это такъ храбро идетъ черезъ лѣсъ.

Всѣ четверо притаились въ кустахъ, глядя изъ за стволовъ на небольшую прогалину, куда направлялъ свои взоры Амосъ. Долго никто изъ нихъ не слышалъ звука, который былъ уловленъ острымъ слухомъ охотника; но, наконецъ, ближе раздался хрустъ вѣтокъ, точно кто пролагалъ себѣ путь черезъ молодую поросль. Минуту спустя, показался человѣкъ съ внѣшностью настолько странною и неподходящею къ обстановкѣ, что даже Амосъ удивился.

Онъ былъ очень малъ ростомъ и такъ смуглъ и покрытъ загаромъ, что походилъ бы на индѣйца, если бы не одежда и походка, пичуть не напоминавшія краснокожаго. На немъ была широкополая шляпа, потертая на краяхъ и настолько слинявшая, что было мудрено опредѣлить ея первоначальный цвѣтъ. Одежда изъ шкуръ, грубо скроенная, и свободно болталась на его тѣлѣ, а на ногахъ красовались драгунскіе высокіе сапоги, такіе же рваные и грязные, какъ остальное. На спинѣ онъ несъ толстый свертокъ холстины съ торчавшими изъ него двумя палками, а подъ мышками какъ будто двѣ большія квадратныя картины.

— Это — не индѣецъ, — прошепталъ Амосъ, — и не охотникъ. Ей Богу, я въ жизни не видалъ ничего подобнаго!

— И не купецъ, не солдатъ, не «лѣсной бродяга», — сказалъ де-Катина.

— У него какъ будто мачта на спинѣ и по парусу подъ каждою рукою, — замѣтилъ капитанъ Ефраимъ.

— Ну, онъ, кажется, одинъ, и поэтому его можно окликнуть безъ боязни.

Они вышли изъ своей засады, и тогда путникъ, въ свою очередь, увидѣлъ ихъ. Вмѣсто того, чтобы выказать тревогу, которая была бы свойственна всякому, такъ внезапно очутившемуся среди чужихъ въ такой странѣ, онъ измѣнилъ направленіе и быстро пошелъ къ нимъ. Однако, переходя прогалину, онъ услышалъ колокольный звонъ и тутъ же, снявъ шляпу, преклонилъ голову для молитвы. Крикъ ужаса вырвался не только у Адели, но и у ея спутниковъ, когда они увидѣли его безъ шляпы: вся верхняя часть головы его была ободрана, такъ что не оставалось ни слѣда волосъ или кожи, а ихъ замѣняла ужасная, безцвѣтлая, сморщенная поверхность, ограниченная рѣзкою, красною каймой, которая проходила по лбу и кругомъ, надъ ушами.

— Клянусь Богомъ, — вскричалъ Амосъ, — съ этого человѣка снятъ скальпъ!

— Господи! — сказалъ де-Катина. — Взгляните на его руки!

Онъ поднялъ ихъ для молитвы. Два или три торчавшихъ кверху обрубка показывали, гдѣ прежде были пальцы.

— Всякія видалъ я головы въ моей жизни, но такой не видывалъ! — замѣтилъ капитанъ Ефраимъ.

Дѣйствительно, лицо незнакомца поражало ихъ тѣмъ болѣе, чѣмъ ближе они подходили. Не было никакой возможности опредѣлить ни роста, ни національности этого человѣка, такъ изуродованы были его черты. Одно вѣко было закрыто и своимъ плоскимъ, сморщеннымъ видомъ указывало на отсутствіе подъ нимъ глаза. Зато другой глазъ смотрѣлъ такъ ясно, добродушно и весело, какъ будто принадлежалъ баловню судьбы. Лицо было все усѣяно какими-то темными пятнами самаго отвратительнаго вида, а носъ сплющенъ и раздавленъ, какъ отъ ужаснаго удара. Но несмотря на все это безобразіе, въ осанкѣ этого человѣка, въ поворотѣ его головы и въ выраженіи, которое, подобно аромату измятаго цвѣтка, одушевляло собою его исковерканныя черты, было столько душевной красоты, что даже грубый морякъ-пуританинъ почувствовалъ благоговѣніе.

— Добрый вечеръ, дѣти мои, — сказалъ незнакомецъ, опять поднимая свои картины и подходя къ нимъ. — Полагаю, что вы — изъ форта, хотя прошу позволенія замѣтить, что теперь лѣса не очень безопасны для дамъ.

— Мы идемъ въ усадьбу Св. Маріи, принадлежащую Шарлю де-ла-Ну, — отвѣтилъ де-Катина, — слѣдовательно, надѣемся вскорѣ быть за крѣпкими стѣнами. Но мнѣ жалко видѣть, сударь, какъ ужасно вы истерзаны.

— Ахъ! такъ вы замѣтили мои небольшія поврежденія? Что дѣлать? Эти бѣдняки не умѣютъ поступать лучше. Они точно проказливыя дѣти, веселыя сердцемъ, но проказливыя. Ай, ай! право, даже смѣшно, какъ наше бренное тѣло постоянно задерживаетъ порывы духа. Вотъ я теперь полонъ желанія идти далѣе, однако принужденъ сѣсть на этотъ пень и отдыхать, такъ какъ повѣсы взорвали икры моихъ ногъ.

— Боже мой! Какъ это взорвали? Вотъ дьяволы!

— Да; но ихъ не за что осуждать. Нѣтъ, нѣтъ. Было бы жестоко осуждать ихъ. Они — невѣжественные бѣдные люди, и князь тьмы ходитъ за ними слѣдомъ, подстрекая ихъ. Они заложили мнѣ въ ноги небольшіе заряды пороха, а потомъ подожгли ихъ; отъ этого я сталъ еще худшимъ ходокомъ, чѣмъ прежде, хоть никогда не былъ особенно проворвымъ. Въ училищѣ, въ Турѣ, меня прозвали «улиткой», да! И потомъ, въ семинаріи, я такъ и оставался «улиткой».

— Но кто же вы, сударь, и кто надругался надъ вами такимъ образомъ?

— О, я очень неважная особа. Я — Игнатій Мора, изъ Общества Іисусова, а что касается людей, которые обошлись со мною немного сурово, то… что-жъ? Когда идешь миссіонеромъ къ Ирокезамъ, то, вѣдь, уже знаешь, чего ждать. Мнѣ совершенно не на что жаловаться. Со мною обошлись даже много лучше, чѣмъ съ отцомъ Жогомъ, отцомъ Бребефомъ и многими другими, кого я могу назвать. Правда, бывало и такъ, что я надѣялся пріять вѣнецъ мученическій. Но полагаю, что я не былъ того достоинъ; да, я даже знаю, что недостоинъ.

— Куда же вы идете? — спросилъ Амосъ, выслушавшій все это съ изумленіемъ.

— Иду въ Квебекъ. Вы видите, я теперь такой безполезный человѣкъ, что, пока не повидалъ епископа, совсѣмъ ужъ ни на что путное не гожусь.

— Вы хотите сказать, что попросите епископа отозвать васъ изъ миссіи?

— Охъ, нѣтъ! Я, пожалуй, это и сдѣлалъ бы, будь я предоставленъ самъ себѣ, потому что я невѣроятный трусъ. Вы не можете себѣ представитъ, чтобы служитель Господа способенъ былъ такъ трусить, какъ трушу иногда я. Отъ одного вида огня меня всего коробитъ, съ тѣхъ поръ какъ я былъ подвергнутъ испытанію горящими сосновыми щепками, отъ которыхъ у меня остались эти скверныя пятна на лицѣ. Но вѣдь надо же подумать и объ орденѣ; а члены нашего ордена не оставляютъ дѣла изъ-за пустяковъ. Только уставомъ Св. Церкви калѣкамъ воспрещено отправлять богослуженіе, и потому, пока не получу разрѣшенія отъ епископа, я буду совсѣмъ, совсѣмъ безполезенъ.

— А что же вы сдѣлаете потомъ?

— Потомъ, разумѣется, вернусь къ моей паствѣ.

— Къ Ирокезамъ!

— Ну, да. Вѣдь, я къ нимъ назначенъ.

— Амосъ, — сказалъ де-Катина, — я провелъ всю жизнь съ храбрецами, но думаю, что храбрѣе этого не видалъ никого.

— Ну, право же, — сказалъ Амосъ, — и я видывалъ хорошихъ людей, но только никакъ не лучше этого. Вы утомились, батюшка. Откушайте нашего холоднаго гуся и хлебните коньяку изъ моей фляжки.

— Ахъ, ахъ, сынъ мой! Если я съѣмъ что-либо, кромѣ самой простой пищи, то дѣлаюсь такъ лѣнивъ, что и на самомъ дѣлѣ становлюсь улиткою.

— Но съ вами нѣтъ ни ружья, ни принасовъ. Чѣмъ же вы питаетесь?

— О! Господь Богъ позаботился о томъ, чтобы въ лѣсахъ здѣсь было достаточно пищи для странника, которому нельзя ѣсть много. Я рвалъ дикія сливы, дикій виноградъ, орѣхи, бруснику, закусывалъ слизняками со скалъ.

Охотникъ сдѣлалъ гримасу при упомянаніи объ этомъ угощеніи.

— Я лучше съѣлъ бы горшокъ клею, — замѣтилъ онъ. — А что это у васъ на спинѣ?

— Моя церковь. Да, у меня здѣсь все: алтарь, престолъ и ризы. Я не рѣшаюсь отправлять богослуженіе безъ вѣдома епископа; но этотъ почтенный человѣкъ, безъ сомнѣнія, самъ состоитъ въ чинѣ ангельскомъ и совершитъ для насъ святую службу.

Лукаво подмигивая, Амосъ перевелъ это предложеніе Ефраиму, который стоялъ, стиснувъ свои красныя руки, и бормоталъ что-то. Но де-Катина уже успѣлъ кратко отвѣтить, что никто изъ нихъ не принадлежитъ къ духовенству и что если они хотятъ дойти сегодня до мѣста, то должны спѣшить далѣе.

— Ваша правда, сынъ мой, — сказалъ маленькій священникъ. — Эти бѣдные люди уже покинули свои селенія, и черезъ нѣсколько дней лѣса будутъ полны ими; хотя пока я не думаю еще, чтобы они переплыли Ришелье. Но прежде, чѣмъ проститься съ вами, я попрошу васъ сдѣлать одно.

— Что же именно?

— Попомните, что я оставилъ у отца Ламбревиля, въ землѣ Онондаговъ, составленный мною ирокезско-фраццузскій словарь. Тамъ же и мое описаніе мѣдныхъ залежей у Великихъ Озеръ, которыя я посѣтилъ тому два года, и еще сдѣланный мною планетникъ сѣвернаго неба, показывающій положеніе звѣздъ на каждый мѣсяцъ, какъ онѣ бываютъ видны подъ здѣшнимъ меридіаномъ. Если что-нибудь случится съ отцомъ Ламбревилемъ или со мною, — а въ ирокезской миссіи вообще живутъ не долго — то пусть кто нибудь воспользуется моими трудами.

— Я скажу моему знакомому нынче всчеромъ. А что это у васъ за картины, отецъ, и зачѣмъ вы ихъ носите по лѣсу?

Картины были совсѣмъ лубочныя, грубой и пестрой раскраски. На одной былъ изображемъ красный человѣкъ, лежащій на какомъ то рядѣ пригорковъ, съ музыкальнымъ инструментомъ въ рукѣ, короной на головѣ и улыбкою на лицѣ. На другой — подобный же человѣкъ кричалъ во все горло, между тѣмъ какъ полдюжины черныхъ существъ колотили его палками и кололи копьями.

— Это — душа въ аду и душа въ раю, — сказалъ отецъ Игнатій Мора, глядя на свои картины не безъ удовольствія. — Это облака, на которыхъ паритъ душа праведника, наслаждаясь райскимъ блаженствомъ. Она хорошо нарисована, но не производитъ должнаго впечатлѣнія, потому что нѣтъ бобровъ и позабыта трубка съ табакомъ. Видите, какъ у этихъ бѣдняжекъ мало разсудка! Поэтому приходится просвѣщать ихъ по возможности, при посредствѣ ихъ зрѣнія и прочихъ обманчивыхъ чувствъ. Другая картина лучше. Она обратила нѣсколькихъ сквавъ и болѣе, чѣмъ одного индѣйца. Когда я вернусь весною, то не буду брать съ собою душу въ раю, за то возьму пять душъ въ аду, по одной для каждаго племени. Съ сатаною надо бороться всякимъ оружіемъ. А теперь, дѣти мои, такъ какъ намъ предстоитъ разстаться, позвольте мнѣ призвать на васъ благословоніе Божіе.

И тутъ произошло нѣчто необычайное: прекрасная душа этого человѣка сіяла такъ ярко сквозь тучи вѣроисповѣдныхъ различій, что когда онъ поднялъ благословляющую руку, то и протестанты преклонили колѣии; даже самъ старый Ефраимъ съ умиленнымъ сердцемъ и склоненной головой выслушалъ полупонятныя слова этого искалѣченнаго, полуслѣпого маленькаго чужестранца.

— Прощайте же, — сказалъ онъ, когда они встали. — Да осіяетъ васъ милость Св. Евлаліи и да оградитъ васъ щитомъ своимъ Св. Анна изъ Бопре въ минуту опасности!

Такъ оставили они среди лѣса эту комичную и героическую фигурку, одиноко ковылявшую со своею палаткою, картинами и страданіемъ.

ГЛАВА IX.

Владѣлецъ Св. Маріи.

Оставивъ направо фортъ Св. Людовика, откуда слышался колокольный звонъ, наши путники пошли самымъ скорымъ шагомъ, ибо солнце было уже такъ низко, что отъ кустовъ на полянахъ ложилась тѣнь, точно отъ деревьевъ. Вдругъ передъ ними, между стволовъ, вмѣсто зеленой травы, сверкнула синяя полоса воды, и они увидѣли широкую, быструю рѣку. Во Франціи она считалась бы громадной, но ихъ, взоры уже привыкли къ еще болѣе величественнымъ размѣрамъ рѣки Св. Лаврентія. Впрочемъ, Амосъ и де-Катина уже ранѣе бывали на рѣкѣ Ришелье, и сердца ихъ забились, когда они взглянули на нее опять: они знали, что это прямой путь для одного — домой, а для другого — къ спокойствію и свободѣ. Нѣсколько дней пути вдоль рѣки, еще нѣсколько дней вдоль прелестныхъ, усѣянныхъ островками озеръ Шамилена и Св. Сакрамента, въ тѣни поросшаго деревьями Адирондака, — и они очутятся на верховьяхъ Гудзона, и всѣ пережитые ими труды и опасности станутъ лишь предметомъ воспоминаній и бесѣдъ въ долгіе зимніе вечера.

На другомъ берегу лежала область грозныхъ Ирокезовъ, и они увидѣли дымъ, въ двухъ мѣстахъ вздымавшійся къ вечернему небу. Они помнили слова іезуита, что ни одинъ военный отрядъ еще не переправлялся черезъ рѣку, и поэтому пошли по тропинкѣ вдоль ея восточнаго берега. Однако, черезъ нѣсколько шаговъ ихъ остановилъ грозный военный окликъ, и передъ ними сверкнули два мушкетныхъ дула, направленныя на нихъ изъ чащи надъ тропинкой.

— Мы друзья! — крикнулъ де-Катина.

— Такъ оттуда вы? — спросилъ невидимый часовой.

— Изъ Квебека.

— А куда идете?

— Посѣтить господина Шарля де-ла-Ну, владѣльца въ Св. Маріи.

— Очень хорошо! Опасности нѣтъ, дю-Лютъ! Кромѣ того, съ ними есть дама. Привѣтствую васъ, сударыня, отъ имени моего отца!

Изъ чащи вышли двое, изъ которыхъ одинъ могъ бы сойти за чистокровнаго индѣйца, если бы не эти вѣжливыя слова, произнесенныя на безукоризненномъ французскомъ языкѣ. Это былъ высокій, тонкій молодой человѣкъ, очень смуглый, съ пронзительными, черными глазами и рѣзкими, неумолимо суровыми очертаніями рта, которыя указывали на несомнѣнное присутствіе индѣйской крови. Его жесткіе, длинные волосы были собраны кверху въ чубъ, который, съ воткнутымъ въ него орлинымъ перомъ, составлялъ его едпиственный головной уборъ. Грубая кожаная куртка и мокасснны изъ оленьей шкуры напоминали одежду Амоса Грина; но блескъ золотой цѣпи на поясѣ, сверканіе драгоцѣннаго кольца на пальцѣ и изящной работы мушкетъ придавали оттѣнокъ щегольства его наряду. Широкая полоса желтой охры на лбу и томагавкъ за поясомъ усиливали двойственность впечатлѣнія, которое производила его внѣшность.

Другой былъ несомнѣнно природный французъ, пожилой, темноволосый и жилистый, съ жесткой, черной бородой и лицомъ, выражавшимъ запальчивость и силу. Онъ тоже былъ въ охотничьей одеждѣ, но опоясанъ яркополосатымъ поясомъ, за которымъ торчала пара длинныхъ пистолетовъ. Его оленья куртка была украшена спереди крашеными иглами дикообраза и каймою изъ индѣйскихъ бусъ, а длинные ярко-красыые штиблеты — бахромою изъ висячихъ енотовыхъ хвостовъ. Опершись на свое длинное, темное ружье, онъ смотрѣлъ на путешественниковъ, въ то время какъ его спутникъ подвигался на встрѣчу имъ.

— Извините нашу предосторожность, — говорилъ тотъ. — Никогда нельзя предвидѣть, что придумаютъ эти негодяи, чтобы обмануть насъ. Опасаюсь, сударыня, что васъ очень утомилъ долгій путь?

Бѣдная Адель, славившаяся аккуратностью даже среди хозяекъ улицы Св. Мартына, едва осмѣлилась бросить взглядъ на свое запачканное и разорванное платье. Утомленію и опасностямъ она подвергалась съ улыбкою, но ея терпѣніе чуть не измѣнило ей при мысли, что посторонніе встрѣчаютъ ее въ такомъ видѣ.

— Моя мать будетъ очень рада принять васъ и позаботиться обо всемъ, что можетъ вамъ понадобиться, — сказалъ онъ поспѣшно, какъ будто прочитавъ ея мысли. Но васъ, сударь, я навѣрно встрѣчалъ прежде.

— И я — васъ! — воскликнулъ гвардеецъ. — Меня зовутъ Амори де-Катина, бывшій офицеръ Пикардскаго полка. Вы, безъ сомнѣнія, — Ахиллъ де-ла-Ну де-СентМари, я видалъ васъ въ Квебекѣ на губернаторскихъ пріемахъ, куда вы пріѣзжали съ вашимъ отцомъ.

— Да, это я, — отвѣтилъ молодой человѣкъ, протягивая руку и улыбаясь съ нѣкоторою принужденностью. — Неудивительно, что вы не сразу узнали меня, потому что когда мы видѣлись въ послѣдній разъ, я былъ одѣтъ совсѣмъ иначе.

На самомъ дѣлѣ, Катина помнилъ его, какъ одного изъ молодыхъ дворянъ, которые въ большомъ числѣ пріѣзжали по разу въ годъ въ столицу, гдѣ справлялись о послѣднихъ модахъ, собирали прошлогоднія версальскія сплетни и хоть въ теченіе нѣсколькихъ недѣль жили тою жизнью, которая соотвѣтствовала понятіямъ ихъ сословія. Совсѣмъ другимъ казался онъ теперь, съ чубомъ и военной раскраской, подъ тѣнью громадныхъ дубовъ, съ мушкетомъ въ рукѣ и съ томагавкомъ за поясомъ.

— У насъ одна жизнь въ лѣсахъ и другая — въ городахъ, — сказалъ онъ, — хотя мой добрый отецъ упорно не желаетъ признать этого и повсюду носитъ Версаль за собой. Вы знаете его, и мнѣ не нужно вдаваться въ объясненія. Но намъ пора смѣниться; поэтому мы можемъ проводить васъ домой.

Двое мужчинъ въ грубыхъ одеждахъ канадскихъ оброчныхъ поселянъ, держа мушкеты такимъ образомъ, что опытный глазъ де-Катина тотчасъ различилъ въ нихъ хорошо обученныхъ солдатъ, вдругъ появились передъ ними. Молодой де-ла-Ну далъ имъ нѣсколько краткихъ приказаній и затѣмъ пошелъ вслѣдъ за изгнанниками по тропинкѣ.

— Вы, можетъ быть, не знаете моего товарища, — сказалъ онъ, указывая на другого часового, — но я увѣренъ, что его имя уже знакомо вамъ. Это — Грейсолонъ дю Лютъ.

И Амосъ, и Катина съ величайшимъ любопытствомъ посмотрѣли на знаменитаго предводителя «лѣсныхъ бродягъ», человѣка, который провелъ всю жизнь, двигаясь все далѣе на западъ, говоря мало, не записывая ничего, но постоянно будучи впереди, гдѣ только встрѣчалось затрудненіе или опасность. Въ эти невѣдомыя западныя страны его влекла не вѣра и не жажда наживы, а исключительно любовь къ природѣ и страсть къ приключеніямъ, при такомъ отсутствіи самохвальства, что онъ ни разу не потрудился описать своихъ странствій, и никто не зналъ, гдѣ онъ бывалъ и гдѣ останавливался. На цѣлые годы онъ исчезалъ изъ поселковъ колонистовъ и пропадалъ въ обширныхъ равнинахъ Дакоты или въ безпредѣльныхъ степяхъ сѣверо-запада, а потомъ, въ одинъ прекрасный день, приходилъ въ Санта-Мари или другой фортъ немножко худѣе, немножко чернѣе и не менѣе молчаливый, чѣмъ всегда. Индѣйцы отдаленнѣйшихъ частей материка знали его. Онъ могъ поднять цѣлыя племена и приводилъ на помощь французамъ по тысячѣ разрисованныхъ людоѣдовъ, говорившихъ на языкѣ, котораго никто не зналъ, и являвшихся съ береговъ рѣкъ, гдѣ кромѣ него никто не бывалъ. Самые смѣлые французскіе піонеры, достигнувъ послѣ тысячи опасностей какой-нибудь страны, которую считали новооткрытою, всегда рисковали увидѣть тамъ дю-Люта, сидящаго у костра, съ трубкою въ зубахъ. Случалось и путникамъ, находясь въ опасности, не имѣя друзей ближе, какъ за тысячу миль, встрѣтить этого молчаливаго человѣка съ однимъ или двумя оборванными товарищами, которые выводили его изъ затрудненія, а затѣмъ исчезали такъ же неожиданно, какъ и являлись. Таковъ былъ тотъ, кто теперь шелъ рядомъ съ ними по берегу Ришелье-рѣки, и де-Катина съ Амосомъ знали, что присутствіе его здѣсь имѣло зловѣщее значеніе, ибо Грейсолонъ дю-Лютъ находился всегда въ тѣхъ мѣстахъ, гдѣ грозила опасность.

— Что вы думаете о тѣхъ вонъ огняхъ, дю-Лютъ? — спросилъ молодой де-ла-Ну. Искатель приключеній набилъ себѣ трубку сквернымъ индѣйскимъ табакомъ, который отдѣлялъ отъ пачки скальпировальнымъ ножемъ. Онъ посмотрѣлъ на два столбика дыма, которые виднѣлись на красномъ фонѣ вечерняго неба.

— Они мнѣ не нравятся, — сказалъ онъ.

— Значитъ, тамъ — Ирокезы?

— Да.

— Это по крайней мѣрѣ доказываетъ, что они еще на томъ берегу.

— Это доказываетъ, что они — на этомъ.

— Какъ?

Дю-Лютъ закурилъ трубку.

— Ирокезы на этомъ берегу, — сказалъ онъ. — Они переправились къ югу отъ насъ.

— А вы ничего не сказали намъ! Какъ же, вы знали, что они переправились, и не сказали объ этомъ намъ?

— Я не зналъ, пока не увидалъ этихъ огней.

— И что же вы по нимъ угадали?

— Ну, это вамъ скажетъ всякій индѣйскій мальчишка! — съ нетерпѣніемъ отвѣтилъ дю-Лютъ. — Ирокезы на военномъ пути ничего не дѣлаютъ безъ цѣли. Поэтому они съ цѣлью показываютъ намъ этотъ дымъ. Если бы всѣ ихъ военные отряды были тамъ, это было бы безполезно. Очевидно, что ихъ храбрецы уже переплыли рѣку. Они не могли сдѣлать этого на сѣверѣ, чтобы ихъ не увидѣли изъ форта. Значитъ, они переправились на югѣ.

Амосъ закивалъ съ горячимъ одобреніемъ.

— Такъ оно и есть, — сказалъ онъ. — Это похоже на индѣйцевъ. Ручаюсь, что онъ правъ.

— Такъ они могутъ быть въ лѣсахъ и вокругъ насъ? Пожалуй мы и теперь въ опасности! — воскликнулъ дела-Ну.

Дю-Лютъ молча кивнулъ головой и засосалъ трубку. Де-Катина посмотрѣлъ вокругъ себя на высокіе стволы деревьевъ, на вянущую листву, на мягкую траву подъ ногами, перекрещенную длинными вечерними тѣнями. Какъ трудно было повѣрить, что за всею этою мирной красотой таится такая грозная опасность, которая могла напугать и одинокаго мужчину, а тѣмъ болѣе того, кто велъ съ собою любимую женщину. У него вырвался глубокій вздохъ облегченія, когда на большой полянѣ онъ увидѣлъ крѣпкій частоколъ, а за нимъ высокій каменный домъ. У частокола тянулись въ линію около дюжины избъ, крытыхъ кедровымъ гонтомъ, причемъ крыши загибались кверху на нормандскій ладъ: здѣсь жили вассалы подъ защитою господскаго замка, являя собой странный обломокъ феодальной системы въ глуши американскихъ лѣсовъ. Подойдя ближе, они замѣтили надъ главными воротами громадный, деревянный щитъ съ нарисованнымъ на немъ гербомъ: на серебряномъ полѣ двѣ полосы подъ угломъ, между тремя красными значками. На каждомъ углу изъ бойницы выглядывала небольшая мѣдная пушка. Когда они вошли въ ворота, сторожъ заперъ ихъ изнутри, заложивъ громадной деревянной поперечиной. Мужчины, женщины и дѣти небольшою толпою стояли у замковаго крыльца, гдѣ кто-то сидѣлъ на стулѣ съ высокою спинкою.

— Вы знаете отца, — сказалъ молодой человѣкъ, пожимая плечами. — Онъ хочетъ думать, что никогда не покидалъ своего нормандскаго замка и все воображаетъ себя французскимъ помѣщикомъ и вельможею древнѣйшей нормандской крови. Теперь онъ принимаетъ дань и ежегодную присягу отъ своихъ вассаловъ и счелъ бы неприличнымъ прервать столь торжественную церемонію, посѣти его хоть самъ губернаторъ. Но если вамъ интересно поглядѣть, можете отойти сюда и подождать, пока онъ кончитъ. Васъ же, сударыня, я немедленно провожу къ моей матери, если вамъ угодно будетъ послѣдовать за мною.

Зрѣлище, по крайней мѣрѣ для американцевъ, представлялось совершенно невиданное. Передъ крыльцомъ тройнымъ полукругомъ стояли мужчины, женщины и дѣти: мужчины — суровые и загорѣлые, женщины — простыя на видъ и скромно одѣтыя, съ бѣлыми повязками на головахъ, дѣти — съ разинутыми ртами и вытаращеными глазами, необыкновенно тихія отъ страха, внушеннаго почтительнымъ видомъ старшихъ. Среди нихъ, на рѣзномъ стулѣ съ высокою спинкою, сидѣлъ пожилой человѣкъ, очень прямой и неподвижный, съ чрезвычайно торжественнымъ лицомъ. Это былъ красивый мужчина, широкоплечій и рослый, начисто выбритый, съ рѣзкими, крупными чертами, глубокими морщинами, большимъ носомъ въ видѣ клюва и густыми щетинистыми бровями, которыя поднимались дугами почти вплоть до громаднаго парика, пышнаго и длиннаго, какъ носили во Франціи во дни его юности. На парикѣ красовалась бѣлая шляпа съ краснымъ перомъ, граціозно загнутая сбоку, а ея обладатель былъ облеченъ въ камзолъ изъ коричневаго сукна, отдѣланный серебромъ на воротникѣ и карманахъ и еще очень красивый, хотя потертый и, очевидно, не разъ подвергавшійся починкѣ. Этотъ кафтанъ, черные бархатные штапы по колѣно и высокіе, ярко вычищеные сапоги составляли такой костюмъ, какого де-Катина никогда не видывалъ въ дикихъ дебряхъ Канады.

Когда они вошли во дворъ, изъ толпы вышелъ простой земледѣлецъ и, ставъ на колѣни на маленькій коврикъ, вложилъ свои сложенныя руки въ руки господина.

— Господинъ де-Сентъ-Мари, господинъ де-Сентъ-Мари, господинъ де-Сентъ-Мари, — сказалъ онъ три раза. — Приношу вамъ присягу на вѣрность, за мой ленъ Эрберъ, которымъ владѣю, какъ вассалъ вашей милости.

— Будь вѣренъ, мой сынъ. Будь храбръ и вѣренъ, — торжественно сказалъ старый дворянинъ и прибавилъ, внезапно перемѣнивъ тонъ; — Какого чорта тамъ тащитъ твоя дочь?

Изъ толпы вышла дѣвушка, неся передъ собою широкую полосу коры, на которой наложена была куча рыбы.

— Это — ваша одиннадцатая рыба, которую я присягою обязанъ отдавать вамъ, — сказалъ оброчный. — Здѣсь семьдесятъ три рыбы, а я поймалъ въ этомъ мѣсяцѣ восемьсотъ.

— Глупо! — воскликнулъ помѣщикъ. — Не воображаешь ли ты, Андре Дюбуа, что я стану разстраивать мое здоровье и съѣмъ сразу семьдесятъ три рыбы? Не думаешь ли ты, что мнѣ, моимъ личнымъ слугамъ, домочадцамъ и другимъ членамъ моего дома нечего дѣлать, какъ только ѣсть твою рыбу? Впередъ приноси въ счетъ твоей подати не болѣе пяти рыбъ сразу. Гдѣ дворецкій? Терье, убери рыбу въ нашъ складъ и смотри, чтобы запахъ не дошелъ до голубой комнаты, или до аппартаментовъ барыни.

Человѣкъ въ очень потертой черной ливреѣ, совершенно слинявшей и заплатанной, подошелъ съ большимъ жестянымъ подносомъ и унесъ кучу бѣлой рыбы. Затѣмъ, по мѣрѣ того какъ ленники поочередно выходили впередъ и приносили свою старозавѣтную присягу, каждый изъ нихъ оставлялъ какую-нибудь часть своего промысла на содержаніе своего господина. Кто принесъ снопъ пшеницы, кто мѣру картофеля, а нѣкоторые давали оленьи и боброныя шкуры. Все уносилось дворецкимъ, пока вся дань не была уплачена, и странная церемонія не пришла къ концу. Когда помѣщикъ всталъ, его сынъ, успѣвшій вернуться, взялъ де-Катина за руку и провелъ его сквозь толпу.

— Отецъ, — сказалъ онъ, — это господинъ де-Катина, котораго мы встрѣчали нѣсколько лѣтъ назадъ въ Квебекѣ.

Де-ла-Ну поклонился съ чрезвычайной снисходительностью и подалъ гостю руку.

— Добро пожаловать въ мои владѣнія, какъ вамъ, такъ и вашимъ личнымъ слугамъ…

— Это мои друзья. Вотъ г. Амосъ Гринъ и капитанъ Ефраимъ Саваджъ. Жена моя тоже со мной, но вашъ любезный сынъ уже отвелъ ее къ вашей супругѣ.

— Я польщенъ, я польщенъ чрезвычайно! — воскликнулъ старикъ съ церемоннымъ поклономъ. — Я помню васъ очень хорошо, потому что родовитыхъ людей не такъ часто встрѣтишь въ этой странѣ. Я помню и батюшку вашего, мы были вмѣстѣ при Рокруа, хотя онъ служилъ въ пѣхотѣ, а я — въ Красныхъ драгунахъ у Гриссо. У васъ въ гербѣ молотокъ на перекладинѣ въ лазоревомъ полѣ, и вотъ я вспоминаю, что вторая дочь вашего прадѣдушки вышла замужъ за племянника одного изъ де-ла-Ну-д’Андели, которые принадлежатъ къ младшей вѣтви нашего дома. Добро пожаловать, своякъ!

Онъ вдругъ обнялъ де-Катина обѣими руками и трижды похлопалъ его по спинѣ.

Молодой человѣкъ былъ болѣе чѣмъ доволенъ такимъ пріемомъ.

— Мы недолго злоупотребимъ вашимъ гостепріимствомъ, — сказалъ онъ. — Мы направляемся къ озеру Шамплена и надѣемся, что черезъ день или два будемъ въ состояніи продолжать путь.

— Цѣлая половина будетъ отдана въ ваше распоряженіе, доколѣ вы сдѣлаете мнѣ честь вашимъ пребываніемъ здѣсь. Чортъ возьми! Мнѣ не каждый день приходится принимать человѣка благородной крови. Ахъ сударь! Вотъ это для меня всего чувствительнѣе въ моемъ изгнаніи, потому что съ кѣмъ я здѣсь могу говорить, какъ съ равнымъ? Съ губернаторомъ, съ интендантомъ, пожалуй, съ однимъ или двумя священниками, тремя или четырьмя офицерами; — но съ кѣмъ изъ дворянства? Едва ли хоть съ однимъ! Здѣсь покупаютъ себѣ титулы, какъ пушной товаръ, и выгоднѣе имѣть полный челнокъ бобровыхъ шкуръ, чѣмъ родословное дерево отъ Роланда. Но я забываю свои обязанности. Вы и ваши приближенные, вѣроятно, устали и проголодались. Пожалуйте за мной въ салонъ, и посмотримъ, чѣмъ мои экономы сумѣютъ угостить васъ. Вы играете въ пикетъ, если не ошибаюсь? Ахъ, я ужъ поотсталъ, но буду очень радъ сыграть съ вами партію.

Замокъ былъ высокъ и крѣпокъ, со стѣнами изъ сѣраго камня. Большая, окованная желѣзомъ, дверь, черезъ которую они вошли, имѣла отверстія для мушкетныхъ дулъ и вела въ цѣлый рядъ погребовъ и кладовыхъ, гдѣ хранились свекла, морковь, картофель, капуста, солонина, сушеные угри и другіе зимніе запасы. По винтовой каменной лѣстницѣ они прошли въ большую кухню, высокую, съ поломъ изъ плитняка, вокругъ которой располагались комнаты слугъ или домочадцевъ, какъ предпочиталъ ихъ называть старый дворянинъ. Еще этажемъ выше находилось господское помѣщеніе, посерединѣ котораго помѣщалась обширная столовая съ громаднымъ очагомъ и грубою домодѣльною мебелью. Богатые ковры изъ медвѣжьихъ и оленьихъ шкуръ сплошь покрывали деревянный полъ, и рогатыя оленьи головы выглядывали между рядами мушкетовъ по стѣнамъ. Большой, грубо сдѣланный кленовый столъ занималъ середину комнаты, а на немъ стояли пирогъ съ дичиной, копченая лососина и большой брусничный пирогъ, которымъ голодные путники отдали должную честь. Хозяинъ объяснилъ, что онъ уже поужиналъ; но, позволивъ уговорить себя закусить съ остальными, кончилъ тѣмъ, что съѣлъ больше Ефраима Саваджа, выпилъ больше дю-Люта, а въ заключеніе спѣлъ французскую пѣсенку.

— Ваша супруга кушаетъ въ комнатѣ моей жены, — замѣтилъ онъ, когда блюда были сняты. — Можешь подать бутылку фронтиньяка изъ ларя тринадцатаго, Терье! О, вы увидите, господа, что даже въ здѣшнихъ дебряхъ у насъ есть кое-что .хорошее. Итакъ, вы прямо изъ Версаля, де-Катина? Онъ былъ построенъ послѣ меня; но какъ я помню старую придворную жизнь въ Сеи-Жерменѣ, прежде чѣмъ Людовикъ сталъ серьезнымъ! Ахъ, что это были за невинные и счастливые дни, когда мы всѣ съ восьми часовъ утра выходили на дворцовыя лужайки для нашихъ утреннихъ поединковъ! Клянусь Св. Діонисіемъ, я еще не совсѣмъ забылъ благородное искусство и какъ ни старъ, былъ бы радъ случаю поупражняться.

Онъ приблизился своей обычной, величавой походкой къ стѣнѣ, на которой висѣли рапира и кинжалъ, снялъ ихъ и началъ примѣрное нападеніе на дверь, то наклоняясь, то откидываясь назадъ, отражая кинжаломъ воображаемые удары и притоптывая ногою, съ короткими восклицаніями, составлявшими обычныя выраженія въ фехтовальныхъ школахъ. Наконецъ, онъ вернулся къ гостямъ, тяжело дыша и со сдвинувшимся парикомъ.

— Вотъ какъ мы упражнялись въ старину, — сказалъ онъ. — Безъ сомнѣнія, вы, молодежь, усовершенствовали все это; а между тѣмъ оно годилось въ бояхъ. А при дворѣ, вѣдь, все-же жизнь, я думаю?

И онъ принялся осыпать своего гостя вопросами. До глубокой ночи, когда его товарищи давно уже храпѣли подъ одѣялами, де-Катина, позѣвывая и жмурясь, все еще принужденъ былъ удовлетворять любопытство стараго царедворца и посвящать его во всѣ подробности самыхъ новѣйшихъ версальскихъ сплетенъ.

ГЛАВА X.

Гибель «Караго Оленя».

Два дня провели наши путники въ усадьбѣ Св. Маріи и съ радостью пробыли бы и дольше, ибо помѣщеніе было удобно, а хозяева радушны; но красные тона осени переходили уже въ коричневые; они же хорошо знали, какъ внезапно снѣгъ и морозъ появляются въ этихъ сѣверныхъ краяхъ, и какъ невозможно имъ будетъ дойти до мѣста, если ихъ застигнетъ зима.

Старый дворянинъ посылалъ развѣдчиковъ по водѣ и по-суху; но на восточномъ берегу не нашлось и слѣда Ирокезовъ, и было рѣшено, что дю-Лютъ, очевидно, ошибся. Съ другой стороны, однако, за рѣкою продолжали горѣть костры, показывая тѣмъ, что враги, во всякомъ случаѣ, близко. Цѣлый день столбы сѣраго дыма видны были изъ оконъ замка и изъ-за палисады, напоминая обитателямъ усадьбы, что ужасная смерть подстерегаетъ ихъ.

Изгнанники отдохнули и почистились, и теперь единодушно желали продолл"ать путь.

— Когда выпадетъ снѣгъ, намъ будетъ въ тысячу разъ опаснѣе, — говорилъ Амосъ, — потому что тогда нашъ слѣдъ будетъ ясенъ и для ребенка.

— И чего намъ бояться? — поддерживалъ старый Бфраимъ. — Воистину, сіе есть пустыня Аравійская, хотя и ведетъ въ долину Ханаана; но Господь Своимъ покровомъ защититъ насъ отъ сыновъ Іеровоама. Правь прямо, парень, и не выпускай руля, ибо Общій Кормчій приведетъ насъ въ пристань.

— И я не боюсь, Амори; я совсѣмъ уже не устала, — говорила Адель. — Намъ гораздо лучше быть въ англійскихъ провинціяхъ, даже и теперь; потому что можемъ ли мы ручаться, что этотъ ужасный монахъ не явится съ приказомъ тащить насъ въ Квебекъ и въ Парижъ?…

Дѣйствительно, мстительный монахъ, не найдя ихъ ни въ Монреалѣ, ни въ Трехъ-Рѣкахъ, могъ вздумать искать ихъ по Ришелье. Когда де-Катина вспоминалъ, какъ тотъ проплылъ мимо нихъ въ большой лодкѣ, выставивъ впередъ свое лицо, полное нетерпѣнія, и раскачивая свое темное туловище въ тактъ ударамъ гребцовъ, онъ почувствовалъ, что бѣда, на которую намекаетъ жена, не только возможна, но даже и неизбѣжна. Помѣщикъ относился къ нему дружелюбно, но онъ не могъ бы отказать въ повиновеніи губернатору. Могучая рука, простираясь отъ Версаля черезъ море, тяготѣла надъ ними и здѣсь, посреди дѣвственнаго лѣса, всегда готовая схватить ихъ и потащить назадъ, на униженіе и горе. Нѣтъ, лучше всѣ опасности лѣсовъ, чѣмъ это возвращеніе!

Между тѣмъ, помѣщикъ и сынъ его, не знавшіе о тѣхъ настоятельныхъ причинахъ, въ силу которыхъ де-Катина долженъ былъ спѣшить, всячески стремились уговорить его остаться и находили поддержку въ молчаливомъ дю-Лютѣ, немногословное бормотанье котораго имѣло болѣе вѣса, чѣмъ пространнѣйшая рѣчь, такъ какъ онъ обыкновенно говорилъ только о томъ, что ему было извѣстно въ совершенствѣ.

— Вы видѣли мою маленькую усадьбу, — говорилъ старый дворянинъ, указывая вокругъ изящнымъ жестомъ своей покрытой кольцами и украшенной круженною манжетою руки. — Она не такова, какъ я бы желалъ, но все же отъ всего сердца предоставляется мною въ ваше распоряженіе на зиму, если вы и ваши товарищи пожелаете сдѣлать мнѣ честь и остаться. Что же касается супруги вашей, то не сомнѣваюсь, что она найдетъ, чѣмъ заняться и развлечься вмѣстѣ съ женой моей. Это напоминаетъ мнѣ, де-Катина, что вы еще не были ей представлены. Терье, поди къ барынѣ и доложи, что я прошу ее пожаловать къ намъ въ балдахинную залу.

Де-Катина былъ слишкомъ обстрѣленъ, чтобы удивляться по пустякамъ; но и онъ былъ нѣсколько озадаченъ, когда дама, о которой старый дворянинъ всегда упоминалъ съ такой преувеличенной почтительностью, оказалась настолько же похожей на чистокровную индіянку, какъ балдахинная зала — на французскую ригу. Правда, на ней былъ лифъ изъ красной тафты, черная юбка и башмаки съ серебряными пряжками, а у пояса висѣлъ на серебряной цѣпи душистый мускусный шарикъ; но лицо ея цвѣтомъ уподоблялось корѣ шотландской сосны, а крупный носъ, рѣзкій ротъ и двѣ косы жесткихъ, черныхъ волосъ, висѣвшія вдоль спины, не оставляли ни малѣйшаго сомнѣнія относительно ея происхожденія.

— Позвольте мнѣ, — торжественно сказалъ владѣлецъ Св. Маріи, — представить васъ, г. де-Катина, женѣ моей Онегѣ де-ла-Ну де-Сентъ-Мари, владѣтельницѣ, вслѣдствіе брака со мною, этой усадьбы, а также и замка д’Андели въ Нормандіи и помѣстья Варенъ въ Провансѣ, а по собственному происхожденію имѣющей наслѣдственное право по женской линіи на княжескій титулъ въ племени Онондаговъ. Мой ангелъ, я стараюсь убѣдить нашихъ друзей остаться у насъ въ Св. Маріи, вмѣсто того, чтобы идти къ озеру Шамплена.

— По крайней мѣрѣ, оставьте у насъ вашъ Бѣленькій Цвѣточекъ, — сказала темнокожая принцесса на безупречномъ французскомъ языкѣ, сжимая своими мѣдно-красными пальцами бѣлоснѣжную ручку Адели. — Мы сбережемъ ее для васъ, пока не начнетъ таять ледъ и не вернутся къ намъ листья и ягоды. Я знаю моихъ соотечественниковъ, и скажу вамъ, что лѣса полны убійства и что недаромъ листья приняли цвѣтъ крови, что за каждымъ деревомъ таится смерть.

Де-Катина былъ больше тронутъ прочувствованной рѣчью хозяйки, чѣмъ всѣми остальными предостереженіямя. Несомнѣнно, она лучше всѣхъ должна была понимать знаменія времени.

— Не знаю, что и дѣлать! — воскликнулъ онъ съ отчаяніемъ. — Намъ необходимо идти, а между тѣмъ, могу ли я подвергнуть ее такимъ опасностямъ? Я съ радостью остался бы на зиму, но даю вамъ слово, что это невозможно.!

— Дю-Лютъ, какъ бы намъ устроить это дѣло? — сказалъ хозяинъ. — Какой совѣтъ дадите вы моему другу, разъ ему такъ необходимо пробраться въ англійскія провинціи до зимы?

Смуглый и молчаливый піонеръ погладилъ бороду и задумался надъ этимъ вопросомъ.

— Можно посовѣтовать одно, — сказалъ онъ, наконецъ, — хотя и то рискованно. Лѣса безопаснѣе рѣки, потому что въ тростникахъ всюду попрятаны челноки. Въ пяти миляхъ отсюда находится укрѣпленіе Нуату, а отъ него за пятнадцать миль — укрѣпленіе Овернь. Завтра пойдемъ въ Пуату лѣсомъ и посмотримъ, все ли тамъ благополучно. Я пойду съ вами и даю вамъ слово, что, если Ирокезы тамъ, то я ужъ узнаю. Барыню мы оставимъ тутъ, и если все найдемъ въ порядкѣ, то воротимся за ней. Такимъ же образомъ пройдемъ и въ Овернь, и тамъ нужно будетъ подождать, пока услышимъ, гдѣ ихъ военные отряды. Но я такъ думаю, что ждать придется не очень долго.

— Какъ? Вы хотите разлучить насъ? — вскрикнула пораженная Адель.

— Такъ будетъ лучше, сестра моя, — сказала Онега, — ласково обхвативъ ее рукою. — Ты не знаешь опасности, а мы знаемъ и недопустимъ, чтобы наша Бѣлая Лилія подверглась ей. Ты останешься здѣсь и будешь радовать насъ; а тѣмъ временемъ, великій вождь дю-Лютъ и твой мужъ, французскій солдатъ, и старый воинъ, который кажется такимъ мудрымъ, и другой вождь, быстрый, какъ дикая серна, сходятъ въ лѣсъ я посмотрятъ, можно ли тебѣ идти.

Такъ было рѣшено, и Адель, несмотря на ея возраженія, была оставлена на понеченіи г-жи де-Сент-Мари, между тѣмъ какъ де-Катина поклялся, что безъ малѣйшаго промедленія вернется за нею изъ Пуату. Старый дворянинъ съ сыномъ охотно присоединились бы къ уходившимъ, но на нихъ лежала отвѣтственность за цѣлость собственной усадьбы и всѣхъ, кто отъ нея зазависѣлъ; да и въ лѣсу небольшому отряду грозила меньшая опасность, чѣмъ болѣе многочисленному. Помѣщикъ снабдилъ ихъ письмомъ къ де-Ланну, коменданту укрѣпленія Нуату, и на ранней зарѣ четверо развѣдчиковъ, какъ тѣни, выскользнули изъ-за палисады, сопровождаемые тихо произнесенными добрыми пожеланіями сторожа, и моментально пропали во мракѣ обширнаго лѣса.

Отъ Ла-Ну до Пуату по рѣкѣ было пятнадцать миль; но сухимъ путемъ, гдѣ приходилось брести черезъ рѣчки, обходить обросшія тростникомъ озера и отыскивать путь между топями, надъ которыми дикій рисъ поднимался выше роста человѣка и ольховникъ смыкался непроходимыми чащами, разстояніе надо было считать вдвойнѣ. Они шли гуськомъ, — дю-Лютъ впереди, быстрымъ, беззвучнымъ шагомъ дикаго звѣря, наклоняясь впередъ, держа наготовѣ ружье и быстро водя по сторонамъ своими зоркими темными глазами, замѣчая все отъ малѣйшей отмѣтины на землѣ или деревѣ до движенія животнаго или птицы въ кустахъ. За нимъ шелъ де-Катина, затѣмъ Ефраимъ Саваджъ, затѣмъ, Амосъ, всѣ насторожѣ, съ ружьями наготовѣ. Къ полудню они прошли болѣе половины дороги и сдѣлали привалъ въ чащѣ, ради скудной трапезы изъ хлѣба и сыра, такъ какъ дю-Лютъ не позволилъ зажечь огня.

— Они еще не дошли сюда, — прошепталъ онъ. — И однако я увѣренъ, что они уже переплыли рѣку. Ахъ, губернаторъ де-Лабаръ не зналъ, что дѣлаетъ, когда раздражилъ этихъ людей; а этотъ добрый драгунъ, котораго намъ послалъ король, знаетъ еще меньше.

— Я видѣлъ ихъ въ мирное время, — замѣтилъ Амосъ. — Я торговалъ съ Онондагами и въ землѣ Ceнековъ. Я знаю ихъ за прекрасныхъ охотниковъ и мужественныхъ людей.

— Они — превосходные охотники, только дичь, за которой они лучше всего охотятся, это — люди. Я самъ водилъ ихъ скальпировальные отряды, я сражался противъ нихъ и скажу вамъ, что если пріѣзжаетъ полководецъ изъ Франціи, который едва-едва знаетъ, что въ битвѣ надо стоять спиною къ солнцу, то такой немногаго отъ нихъ добьется. Толкуютъ о томъ, чтобы сжечь ихъ села! Это такъ-же умно, какъ, разоривши осиное гнѣздо, воображать, что истреблены всѣ осы. Вы изъ Новой Англіи, сударь?

— Мой товарищъ изъ Новой Англіи, а самъ я изъ Нью-Іорка.

— Ахъ, да. Я долженъ былъ догадаться по вашей походкѣ и глазамъ, что вы въ лѣсу, точно дома. Въ Новой Англіи люди плаваютъ по водамъ и больше любятъ бить треску, нежели оленей. Межетъ быть, поэтому и лица ихъ такъ печальны. Я самъ былъ на океанѣ и помню, что мое лицо тоже было печально. Однако, вѣтра почти нѣтъ, и потому думаю, что безопасно закурить трубки. При хорошемъ вѣтрѣ, я видалъ, что зажжепная трубка можетъ привлечь отрядъ за двѣ мили; по деревья задерживаютъ запахъ, и носы у Ирокезовъ менѣе чувствительны, чѣмъ у Ciy и у Дакотовъ. Да поможетъ вамъ Богъ, сударь, если когда-нибудь у васъ будетъ война съ индѣйцами! Оно скверно для насъ, но было бы въ тысячу разъ хуже для васъ.

— А почему?

— Потому что мы сражались съ индѣйцами съ самаго начала и никогда не забываемъ о нихъ при постройкѣ. Видите, какъ вдоль этой рѣки каждый домъ и каждый поселокъ служитъ поддержкой для сосѣда? Но вы… Клянусь Св. Анною изъ Бопре, у меня собственный скалъпъ зачесался, когда я дошелъ до вашихъ границъ и увидалъ одинокіе домики и маленькія расчистки въ лѣсахъ, безъ помощи на двадцать милъ въ окружности. Война съ индѣйцами — это чистилище для Канады, но для англійскихъ провинцій она была бы адомъ.

— Мы въ дружбѣ съ индѣйцами, — сказалъ Амосъ. — Мы не стремимся къ завоеваніямъ.

— Вашъ народъ умѣетъ завоевывать, не болтая объ этомъ, — замѣтилъ дю-Лютъ. — Мы же бьемъ въ барабаны, машемъ знаменами, поднимаемъ суматоху и не добиваемся ничего особеннаго. У насъ въ Канадѣ было только два замѣтныхъ человѣка: г. де-ла-Салль, котораго застрѣлили его собственные люди на низовьяхъ большой рѣки, и старый Фронтенакъ, котораго придется вернуть, чтобы Новая Франція не обратилась въ пустыню стараніями Пяти-Племенъ. Меня нисколько не удивитъ, если черезъ два года бѣлый съ золотомъ флагъ будетъ развѣваться только на скалѣ Квебека. Но я вижу, г. де-Катина, что вы смотрите на меня съ нетерпѣніемъ, и знаю, что вы считаете каждый часъ до возвращенія въ Св. Марію. Итакъ идемъ, и пусть вторая часть нашего пути будетъ столь же мирной, какъ и первая.

Еще часъ или болѣе они пробирались сквозь лѣсъ вслѣдъ за старымъ французскимъ піонеромъ. Былъ чудный, почтя безоблачный день, и лучи солнца, проникая сквозь листву, точно накидывали на траву тонкую золотую сѣтку. Случалось, что лѣсъ рѣдѣлъ, и тогда яркій свѣтъ лился на нихъ; но вслѣдъ затѣмъ они тотчасъ опять погружались во мракъ, куда только мѣстами сквозь густой лиственный покровъ пробивался одинокій солнечный лучъ. Эти внезапные переходы отъ свѣта къ тьмѣ были бы восхитительны, если бы сознаніе грозной опасностя, таившейся въ каждомъ тѣнистомъ уголкѣ, не наполняло душу скорѣе ужасомъ, нежели восторгомъ. Легко и молчаливо шагали четверо мужчинъ между громадными стволами.

Вдругъ дю-Лютъ присѣлъ на колѣни и приложилъ ухо къ землѣ; затѣмъ всталъ, покачалъ головой и лошелъ далѣе съ серьезнымъ лицомъ, еще пристальнѣе всматриваясь въ тѣни по всѣмъ направленіямъ.

— Вы услышали что-нибудь? — прошепталъ Амосъ.

Дю-Лютъ приложилъ палецъ къ губамъ, а минуту спустя опять приникъ ухомъ на землѣ, послѣ чего вскочилъ съ видомъ человѣка, услышавшаго то самое, чего ожидалъ.

— Идите дальше, — сказалъ онъ спокойно, — точно такъ же, какъ шли до сихъ поръ.

— Что тамъ такое?

— Индѣйцы.

— Впереди?

— Нѣтъ, сзади.

— Что они дѣлаютъ?

— Выслѣживаютъ насъ.

— Сколько ихъ?

— Я думаю, двое.

Товарищи невольно взглянули назадъ, въ густую тьму лѣса. Въ одномъ мѣстѣ широкая полоса свѣта падала между двухъ сосенъ и клала золотое пятно на ихъ слѣдъ. Но кромѣ этого яркаго блика, все было темно и тихо.

— Не оглядывайтесь, — строго шепнулъ дю-Лютъ. — Идите, какъ до сихъ поръ.

— Это — враги?

— Ирокезы.

— Они преслѣдуютъ насъ?

— Нѣтъ, теперь мы преслѣдуемъ ихъ.

— Далеко ли они?

— За двѣсти шаговъ, я думаю.

— Значитъ, имъ насъ не видно?

— Я думаю, но не увѣренъ. Кажется, они идутъ по нашему слѣду.

— Что же мы сдѣлаемъ?

— Обойдемъ кругомъ и зайдемъ сзади нихъ.

Круто повернувъ на лѣво, онъ повелъ ихъ по лѣсу, описывая дугу, поспѣшно, но беззвучно скользя въ самой густой тѣни деревьевъ. Затѣмъ онъ опять обернулся и тотчасъ остановился.

— Вотъ нашъ слѣдъ, — сказалъ онъ.

— Да, и по нему прошло двое краснокожихъ! — вскричалъ Амосъ, нагнувшись и указывая на подробности, совершенно незамѣтныя для Ефраима Саваджа и для де-Катина.

— Взрослый воинъ и юноша, — сказалъ дю-Лютъ. — Они идутъ быстро, вы видите: едва вдавлены пятки ихъ мокассинъ. Они идутъ гуськомъ. Теперь пойдемте за ними, какъ они шли за нами, и посмотримъ, не будемъ-ли счастливѣе.

Онъ быстро пошелъ по слѣду, держа наготовѣ мушкетъ, а прочіе не отставали отъ него; но не было ни звука, ни признака жизни въ тѣнистыхъ дебряхъ передъ ними. Дю-Лютъ остановился и уперся ружьемъ о землю.

— Они все еще сзади насъ, — сказалъ онъ.

— Все сзади?

— Да. Вотъ гдѣ мы свернули. Они поколебались, какъ видно по слѣдамъ, а потомъ пошли за нами.

— Если мы сдѣлаемъ еще кругъ, да поскорѣе, то можемъ нагнать ихъ.

— Нѣтъ, они теперь насторожились. Они знаютъ, что мы вторично идемъ по своимъ же слѣдамъ ради нихъ. Прилягте-ка сюда за упавшее дерево: попробуемъ, не увидимъ ли мы ихъ.

Немножко въ сторонѣ отъ того мѣста, гдѣ они стояли, лежалъ большой гнилой чурбанъ, весь зеленый отъ плѣсени и поросшій розовыми и красными грибами. Французъ прилегъ позади него вмѣстѣ съ тремя товарищами, высматривая между вѣтками заслонявшаго ихъ кустарника. Все та же широкая полоса свѣта лилась между двухъ сосенъ; за исключеніемъ ея кругомъ было темно и тихо, точно въ обширномъ храмѣ съ деревянными колоннами и лиственной кровлей. Не хрустнулъ сучокъ; не хлестнула вѣтка, не раздалось ничего, кромѣ рѣзкаго лая лисицы гдѣ то въ глубинѣ лѣсной. Дрожь возбужденія пробѣжала по тѣлу де-Катина. Это напоминало ему тѣ игры въ прятки, которыми забавлялся дворъ среди версальскихъ дубовъ и тисовыхъ изгородей, когда Людовикъ находился въ хорошемъ настроеніи духа, но тамъ фантомъ былъ рѣзной вѣеръ или ящичекъ конфектъ, а здѣсь грозила смерть. Прошло десять минутъ, но ничего позади нихъ не обнаруживало присутствія живого существа.

— Они вонъ въ тѣхъ мѣстахъ, — прошепталъ дю-Лютъ, кивая головою по направленію густого кустарника въ двухъ стахъ шагахъ.

— Вы ихъ видите?

— Нѣтъ.

— Почему же вы знаете?

— Я видѣлъ, какъ бѣлка вышла изъ норы вонъ на той большой березѣ, а потомъ кинулась обратно, какъ будто испугалась чего. Изъ ея норы ей видно что дѣлается въ тѣхъ кустахъ.

— Какъ вы думаете, они знаютъ, что мы тутъ?

— Имъ насъ не видно, но они подозрѣваютъ. Они боятся западни.

— Что-жъ, кинуться намъ въ кусты?

— Они застрѣлятъ двоихъ изъ насъ и исчезнутъ какъ тѣни. Нѣтъ, намъ лучше итти своей дорогой.

— Но они пойдутъ за нами.

— Наврядъ ли: насъ четверо, а ихъ только двое, и они знаютъ, что мы насторожились и что умѣемъ распознавать слѣдъ не хуже ихъ самихъ. Ступайте за эти деревья: оттуда насъ не видно. Такъ! Ну, нагибайтесь, пока не минуемъ ольховникъ. Теперь надо итти скорѣй, потому что гдѣ два Ирокеза, тамъ, вѣрно, недалеко есть двѣсти.

— Слава Богу, что я не взялъ Адель! — вскричалъ де-Катина.

— Да, сударь. Хорошо дѣлать себѣ изъ жены товарища, но не на границахъ области Ирокезовъ или какой-нибудь другой индѣйской страны. Ахъ, вотъ и рѣчка Аджидіумо, гдѣ индѣйцы ставятъ сѣти на осетровъ. До Пуату еще семь миль.

— Значитъ, мы не дойдемъ до сумерокъ?

— Думаю, что лучше нарочно дождаться сумерокъ. Разъ ирокезскіе развѣдчики зашли ужъ сюда, то ихъ, вѣроятно, множество вокругъ Пуату, и послѣдняя часть пути будетъ для насъ самою опасною, тѣмъ болѣе если эти двое побѣгутъ впередъ и предупредятъ прочихъ. — Онъ помолчалъ съ минуту, наклонивши вбокъ голову и напрягая слухъ, потомъ прибавилъ: — Клянусь св. Анною, мы отъ нихъ еще не отдѣлались. Они все идутъ по нашему слѣду.

— Вы ихъ слышите?

— Да, они недалеко. Ну, на этотъ разъ они увидятъ, что могли бы и не ходить за нами. Вотъ, я вамъ покажу лѣсной фокусъ, котораго вы, пожалуй, еще не видали. Снимайте мокасины.

Де-Катина стащилъ башмаки, то-же сдѣлалъ и дю-Лютъ.

— Надѣньте ихъ вмѣсто перчатокъ, — сказалъ піонеръ, и минуту спустя Ефраимъ Саваджъ и Амосъ надѣли себѣ на руки обувь товарищей.

— Мушкеты можете укрѣпить на спинѣ. Такъ. Теперь ступайте на четверенькахъ, сгибайтесь хорошенько, давите руками покрѣпче. Великолѣпно! Такъ двое будутъ оставлять слѣдъ четверыхъ. Теперь слѣдуйте за мною, сударь!

Онъ началъ скакать отъ дерева къ дереву по направленію, параллельному нути товарищей, не особенно отдаляясь отъ нихъ, потомъ вдругъ кинулся за кустъ и дернулъ де-Катина за собою.

— Черезъ нѣсколько минутъ они пройдутъ мимо, — прошепталъ онъ. — Если возможно будетъ избѣжать, не стрѣляйте! — что то сверкнуло въ рукѣ дю-Люта, и его спутникъ, взглянувши внизъ, увидѣлъ, что тотъ вытащилъ изъ за пояса острый маленькій томагавкъ. Снова безумный, дикій трепетъ пробѣжалъ по его солдатскимъ жиламъ, и онъ пристальнѣе сталъ вглядываться въ путаницу вѣтвей, ожидая индѣйцевъ, которые должны были показаться подъ сводами деревьевъ.

Вдругъ онъ увидѣлъ что то движущееся. Оно скользило какъ тѣнь отъ ствола къ стволу, и такъ быстро, что де-Катина не могъ бы сказать, человѣкъ это, или звѣрь. Снова и снова мелькало у него въ глазахъ: то одна тѣнь, то двѣ тѣни, молчаливыя, крадущіяся, точно волкъ-оборотень, которымъ нянька пугала его въ дѣтствѣ. Затѣмъ, на нѣсколько минутъ все замерло и, наконецъ, изъ кустовъ выползло страшнѣйшее по виду изо всѣхъ существъ, ходящихъ по землѣ: ирокезскій вождь въ военномъ уборѣ.

Это былъ высокій и сильный человѣкъ, но торчавшій на головѣ его чубъ съ орлиными перьями въ полумракѣ дѣлалъ его великаномъ, потому что отъ унизанныхъ бусами мокассинъ до верхняго пера его головного убора было поболѣе сажени. Одна сторона его лица была разрисована сажей, охрой и киноварью на подобіе собачьей морды, а другая половина изображала птицу, такъ что общій видъ получался неописанно фантастическій и странный. Его набедренная повязка была наверху перетянута вампумовымъ поясомъ, а у верхняго края длинныхъ наколѣнниковъ (штиблетъ) развѣвались при каждомъ его движеніи съ дюжину вражескихъ чубовъ. Голова его была наклонена впередъ, глаза сверкали зловѣщимъ блескомъ, а ноздри раздувались и сжимались, какъ у раздраясенмаго животнаго. Его ружье было направлено впередъ, и онъ крался, согнувъ колѣни, высматривая, прислушиваясь, то останавливаясь, то кидаясь впередъ, являясь истиннымъ олицетвореніемъ осторожности. Въ двухъ шагахъ за нимъ шилъ мальчикъ лѣтъ четырнадцати, одѣтый также, но съ нераскрашеннымъ лицомъ и безъ ужасныхъ трофеевъ у штиблетъ. Это былъ его первый походъ, а глаза уже сверкали и ноздри трепетали отъ той же жажды крови, какая пылала въ старшемъ. Такъ они подвигалясь, молчаливые, ужасные, выходя изъ мрака лѣса, какъ ихъ племя вышло изъ мрака исторіи: съ желѣзными тѣлами и душами тигровъ. Они уже поравнялись съ засадою, какъ вдругъ что то привлекло вниманіе молодого воина, какая нибудь сдвинутая вѣтка или сорванный листокъ, и онъ остановился съ выраженіемъ подозрѣнія во всѣхъ чертахъ. Еще мгновеніе, и онъ предупредилъ бы своего спутника; но дю-Лютъ уже выскочилъ впередъ и вонзилъ свой топорикъ въ черепъ старшаго воина. Де-Катина услышалъ глухой трескъ, точно отъ топора, пролагающаго себѣ путь въ гнилое дерево, и индѣецъ упалъ, какъ бревно, съ ужаснымъ хохотомъ. Юный воинъ перескочилъ, какъ серна, черезъ погибшаго товарища и кннулся въ лѣсъ; но минуту спустя, впереди, среди деревьевъ, раздался выстрѣлъ, а потомъ слабый, жалобный крикъ.

— Это его предсмертный вой, — сказалъ дю-Лютъ спокойно. — Жалко было стрѣлять, а всё лучше, чѣмъ упустить. .

Въ это время подошли остальные, причемъ Ефраимъ забивалъ новый зарядъ себѣ въ мушкетъ.

— Кто смѣялся? — спросилъ Амосъ.

— Вотъ онъ, — сказалъ дю-Лютъ, кивая на умирающаго воина, голова котораго плавала въ кровавой лужѣ, а грубо размалеванныя черты замерли въ неподвижной улыбкѣ. — Это у нихъ обычай при полученіи смертельнаго удара. Я видѣлъ, какъ одинъ предводитель Сенековъ хохоталъ шесть часовъ подрядъ у столба, гдѣ его пытали. Ахъ, онъ готовъ!

Пока онъ говорилъ, индѣецъ еще разъ дернулъ руками и ногами и вытянулся неподиняшо, усмѣхаясь, съ лицомъ, обращеннымъ къ полоскѣ синяго неба надъ нимъ.

— Это великій вождь, — сказалъ дю-Лютъ. — Это — «Карій Олень» Могавковъ, а тотъ — его второй сынъ. Мы пролили первую кровь, но не думаю, чтобы она была послѣдней, потому что ирокезы не даютъ своимъ военнымъ вождямъ умирать неотомщенными. Онъ былъ могучимъ бойцомъ; вы можете убѣдиться въ этомъ, взглянувъ на его шею.

На убитомъ было странное ожерелье изъ нанизанной на веревку, почернѣвшей бобовой шелухи, какъ показалось де-Катина. Когда же онъ присмотрѣлся, то увидѣлъ съ ужасомъ, что это была не бобовая шелуха, а высохшіе человѣческіе пальцы.

— Все правые указательные, — сказалъ дю-Лютъ; — слѣдовательно, каждый представляетъ собою жизнь. Ихъ здѣсь всего сорокъ два. Восемнадцать взято отъ убитыхъ въ бою, а прочіе двадцать четыре отъ замученныхъ плѣнныхъ.

— Почемъ вы это знаете?

— Потому что только восемнадцать съ ногтями. Если Ирокезъ беретъ человѣка живьемъ, то прежде всего скусываетъ ему ногти. Вы видите, что ногтей не хватаетъ на двадцати четырехъ.

Де-Катина содрогнулся. Что же это за дьяволы, къ которымъ забросила его злая судьба? И возможно ли, чтобы его Адель попала въ руки такихъ чертей? Нѣтъ, нѣтъ! Безъ сомнѣнія, Милосердый Богъ, ради котораго они уже столько перетерпѣли, не допуститъ такого бѣдствія! А между тѣмъ, эта горькая участь постигала другихъ женщинъ, не менѣе нѣжныхъ, чѣмъ Адель, и другихъ мужчинъ, такихъ же любящихъ, какъ онъ. Была-ли хоть одна деревушка въ Канадѣ, гдѣ не хранилось бы зъ памяти страшныхъ событій?

Смутный ужасъ охватилъ его. Въ тѣхъ темныхъ изгибахъ души, гдѣ нѣтъ сознанія, а только инстинкты и впечатлѣнія, намъ болѣе извѣстно о будущемъ, чѣмъ мы сами полагаемъ. Какой то тяжелый страхъ нависъ надъ нимъ, словно туча. Окружающія деревья съ большими выдающимися вѣтвями казались ему тумавными демонами, протягивавшими длинныя руки, чтобы схватить его. Потъ выступилъ у него на лбу, и онъ тяжело оперся на мушкетъ.

— Клянусь св. Евлаліей, — сказалъ дю-Лютъ, — для стараго вояки вы слишкомъ поблѣднѣли, сударь, отъ небольшого кровопролитія.

— Мнѣ нездоровится. Позвольте хлебнуть коньяку изъ вашей фляги.

— Вотъ она, товарищъ. На здоровье! Ну, отчего бы мнѣ не взять этотъ славный скальпъ, чтобы было что принести съ прогулки?

Онъ взялъ между колѣнъ голову индѣйца и въ минуту, круговымъ движеніемъ ножа, отдѣлилъ отвратительный, мокрый трофей.

— Пойдемте! — сказалъ де-Катина, отворачиваясь съ негодованіемъ.

— Да, пойдемъ; только я возьму еще этотъ вампумовый поясъ, помѣченный знакомъ медвѣдя. Такъ! Ну, а ружье! Посмотрите: на замкѣ написано «Лондонъ». Ахъ, господинъ Гринъ, господинъ Гринъ! не трудно угадать, кто снабжаетъ оружіемъ враговъ Франціи!

Наконецъ они удалились; дю-Лютъ несъ свою добычу, а краснокожій все съ тою-же усмѣшкой лежалъ подъ тихими деревьями. Мимоходомъ, они увидѣли и мальчика, который, скорчившись, лежалъ въ кустахѣ, куда упалъ. Піонеръ шелъ очень быстро вплоть до впаденія въ большую рѣку маленькаго притока. Тутъ онъ снялъ сапоги и штиблеты, и вмѣстѣ съ товарищами прошелъ съ полмили вбродъ.

— Найдя его, они погонятся за нами, — сказалъ онъ; — но это собьетъ ихъ съ толку, потому что только въ текучей водѣ Ирокезъ теряетъ слѣдъ. А теперь заляжемъ въ эту поросль до сумерокъ, ибо до форта Пуату всего миля, и подвигаться опасно, такъ какъ лѣсъ рѣдѣетъ.

Они пролежали въ ольховникѣ, пока тѣни изъ короткихъ не стали длинными, и бѣлыя облака, скользившія надъ ними, не приняли розоватаго оттѣнка отъ заходящаго солнца. Дю-Лютъ, съ трубкою въ зубахъ, свернулся въ комочекъ и впалъ въ легкую дремоту, прислушиваясь и вздрагивая при малѣйшемъ шорохѣ. Американцы долго шептались между собою; Ефраимъ разсказывалъ какую-то длинную повѣсть о крейсированіи брига «Промышленность», ходившаго въ Джемстоунъ за сахаромъ и патокой; но, наконецъ, успокоительный шелестъ вѣтерка въ вѣтвяхъ усыпилъ и его, и оба заснули. Одинъ де-Катина не спалъ. Его нервы еще трепетали послѣ того страннаго и внезапнаго ощущенія мрака, вдругъ охватившаго ему душу. Что это могло значить? Неужели предостереженіе, что Адель въ опасности? Онъ слыхалъ о подобныхъ предчувствіяхъ; но развѣ не въ безопасности она осталась, за частоколомъ и пушками? Завтра къ вечеру онъ увидитъ ее вновь. Глядя на небо сквозь сѣтку мѣдно-красныхъ листьевъ, подъ которыми лежалъ, онъ почувствовалъ, что душа его какъ будто несется вслѣдъ за облаками надъ его головой, и онъ снова видѣлъ себя сидящимъ на скамьѣ изъ испанской кожи у окошка, выдающагося надъ улицей Св. Мартына; снова качался со скрипомъ золоченый тючокъ надъ окномъ; снова рука его обнимала трепетную, робкую Адель, которая сравнила себя съ маленькой мышкой въ старомъ домѣ и, однако, нашла въ себѣ мужество не отставать отъ него на такомъ тяжеломъ пути. Опять онъ былъ въ Версали, видѣлъ каріе глаза короля, ясныя черты де-Ментенонъ, опять скакалъ по ихъ порученію въ Парижъ… Все это представлялось ему такъ ясно и живо, что онъ вздрогнулъ, придя въ себя среди американскаго лѣса, потемнѣвшаго предъ наступленіемъ ночи, и видя, что проснувшійся дю-Лютъ готовъ продолжать путь.

— Вы не спали? — спросилъ піонеръ.

— Нѣтъ.

— Вы ничего не слышали?

— Ничего, кромѣ уханья совы.

— Мнѣ показалось, что во снѣ я слышалъ далекій выстрѣлъ.

— Во снѣ?

— Ну, да. Во снѣ я такъ-же слышу, какъ и на яву, и не забываю того, что слышу. Теперь идите за мною по пятамъ, и мы скоро будемъ въ фортѣ.

— У васъ, право, поразительный слухъ, — сказалъ де-Катина, пробираясь за нимъ сквозь путаницу вѣтвей. — ну, какъ могли вы услыхать, что эти люди сегодня шли за нами? Я не слыхалъ ни звука, когда они были уже совсѣмъ рядомъ.

— Я и не слыхалъ ихъ сначала.

— Значитъ, видѣли?

— И не видалъ.

— Такъ какъ-же вы узнали, что они тутъ?

— Я слышалъ мимоходомъ, какъ испуганная сойка вспорхнула съ дерева. Десять минутъ спустя повторилось тоже самое. Тогда я узналъ, что нѣчто идетъ по нашему слѣду, и сталъ прислушиваться.

— Вы — настоящій житель лѣсовъ.

— Я думаю, что этотъ лѣсъ полонъ Ирокезовъ, хотя намъ посчастливилось не столкнуться съ ними. Такой извѣстный вождь, какъ Карій Олень, не пойдетъ безъ большой свиты и по пустякамъ. Они замышляютъ пакости на Ришелье-рѣкѣ. Вы теперь не жалѣете, что пошли безъ супруги?

— Я благодарю за это Бога.

— Боюсь, что въ лѣсу будетъ неспокойно до самой весны. Вамъ придется до тѣхъ поръ пробытъ въ Св. Маріи, если де-ла-Ну не сможетъ дать вамъ конвоя.

— Лучше остаться тамъ навѣки, чѣмъ рисковать плѣномъ жены у этихъ дьяволовъ.

— Да, это — дьяволы, какіе только мыслимы на землѣ. Вы поморщились, когда я снялъ скальпъ съ Караго Оленя; но еслибы вы насмотрѣлись на индѣйцевъ, какъ я, то и у васъ бы сердце ожесточилось. А теперь мы у самаго края опушки; укрѣпленіе же столтъ вонъ тамъ, за кленами. У нихъ плохіе сторожа; я вотъ уже минутъ десять жду оклика: «кто идетъ?» Васъ не подпустили такъ близко къ Св. Маріи; а между тѣмъ де-Ланнъ — такой же старый вояка, какъ де-ла-Ну. Отсюда не видно, но вонъ тамъ, у рѣки, у него бываютъ ученія…

— Какъ разъ теперь идетъ ученье, — сказалъ Амосъ. — Ихъ тамъ съ дюжину стоитъ въ рядъ.

— Часовыхъ нѣтъ, а люди — на ученьѣ! — презрительно воскликнулъ дю-Лютъ. — Однако, это такъ: я самъ вижу ряды, и каждый стоитъ, какъ сосновый пень! Взглянешь на нихъ, такъ подумаешь, что нѣтъ ни одного индѣйца вплоть до Оранжа. Мы подойдемъ къ нимъ, и св. Анна — свидѣтельница, я выскажу ихъ командиру, что думаю о его распорядительности.

Съ этими словами дю-Лютъ вышелъ изъ

кустовъ, и всѣ четверо пошли по полянѣ, направляясь къ ряду людей, молча ждавшихъ ихъ среди сумерокъ. До нихъ оставалось не болѣе пятидесяти шаговъ, а ни одинъ не двинулся, не произнесъ ни слова. Было что-то странное въ такомъ молчаніи, и лицо дю-Люта стало мѣняться по мѣрѣ того, какъ глаза видѣли яснѣе. Онъ повернулъ голову и взглянулъ на рѣку.

— Боже! — закричалъ онъ. — А гдѣ же фортъ?

Они миновали группу кленовъ, но вмѣсто очертаній блокгауза увидѣли пустое мѣсто. Фортъ исчезъ!

ГЛАВА XI.

Кровавое дѣло.

Ударъ былъ такъ внезапенъ, что даже дю-Лютъ, съ дѣтства закаленный до нечувствительности ко всякимъ неожиданностямъ и опасностямъ, былъ потрясенъ и возмущенъ. Простоявъ нѣкоторое время неподвижно, онъ затѣмъ съ величайшею поспѣшностью побѣжалъ къ ряду солдатъ, а его товарищи послѣдовали за нимъ.

По мѣрѣ приближенія дѣлалось видно, что не всѣ составляютъ одинъ рядъ. Молчаливый и неподвижный офицеръ стоялъ на разстояніи двадцати шаговъ передъ фронтомъ своихъ молчаливыхъ и неподвижныхъ солдатъ. Далѣе стало замѣтно, что у него на головѣ какое-то высокое и странное украшеніе. Пришедшіе бѣжали все быстрѣе, еле дыша отъ мрачныхъ предчувствій, когда, къ ихъ ужасу, это украшеніе начало удлиняться и расширяться, и большая птица, тяжеловѣсно поднявшись вверхъ, опуcтилась наближайшій древесный пень. Тогда они поняли, что ихъ худшія опасенія справедливы и что передъ ними стоятъ защитники форта Пуату.

Человѣкъ двадцать, совершенно обнаженныхъ, были привязаны къ низкимъ кольямъ ивовыми вѣтками и ихъ истерзанныя, изрубленныя, обожженныя тѣла указывали, какую мучительную смерть перенесли несчастные. Съ минуту четверо пришельцевъ молча глядѣли на ужасную картину, а потомъ каждый поступилъ сообразно своей природѣ. Де-Катина, спотыкаясь, дотащился до ближайшаго дерева и прислонился къ нему головой, чувствуя, что умираетъ отъ головокруженія. Дю-Лютъ бросился на колѣни, взывая къ небу и потрясая стиснутыми руками по направленію къ набѣгавшимъ тучамъ. Ефраимъ Саваджъ осмотрѣлъ зарядъ своего ружья, сжавши губы и сверкая глазами, а Амосъ Гринъ молча началъ бѣгать вокругъ, отыскивая слѣдъ. Но черезъ минуту дю-Лютъ былъ снова на ногахъ и, бѣгая взадъ и впередъ, какъ собака-ищейка, нашелъ всевозможныя указанія, которыя пропустилъ бы даже Амосъ. Онъ описалъ множество круговъ вокругъ труповъ, затѣмъ кинулся къ лѣсной опушкѣ и, наконецъ, вернулся къ обугленнымъ развалинамъ укрѣпленія, съ которыхъ еще поднимался тонкій дымокъ.

— Совсѣмъ нѣтъ слѣдовъ женщинъ и дѣтей, — сказалъ онъ.

— Боже мой! Такъ были еще женщины и дѣти?

— Дѣтей они держатъ, чтобы ихъ сжечь въ свободное время у себя въ селеніяхъ; женщинъ замучатъ или возьмутъ себѣ, смотря по тому, какъ вздумаютъ. Но чего нужно старику?

— Я хочу спросить его, Амосъ, — сказалъ морякъ, — чего мы здѣсь стоимъ на якорѣ, когда намъ надо бы нестись на всѣхъ парусахъ за ними вслѣдъ?

Дю-Лютъ улыбнулся и покачалъ головой.

— Вашъ пріятель — храбрый человѣкъ, — сказалъ онъ, — если вчетверомъ рѣшается преслѣдовать полтораста человѣкъ.

— Скажи ему, Амосъ, что Господь поможетъ намъ, — взволнованно отвѣчалъ старикъ. — Скажи, что Онъ укрѣпитъ насъ противъ дѣтей Іеровоама, и мы истребимъ и изведемъ ихъ до самаго корня. Какъ по французски: бей безъ пощады? Ахъ, лучше ходить съ завязаннымъ ртомъ, чѣмъ съ людьми, которые не понимаютъ простого языка!

Но дю-Лютъ отклонилъ совѣты моряка.

— Намъ надо быть насторожѣ, — сказалъ онъ, — или потеряемъ собственные скальны, да и тѣ, что въ Св. Маріи потеряютъ по нашей милости свои.

— Въ Св. Маріи! — воскликнулъ де-Катина. — Такъ развѣ есть опасность для Св. Маріи?

— Да, тѣ теперь въ волчьей пасти. Эта работа была сдѣлана въ прошлую ночь. Укрѣпленіе взялъ приступомъ отрядъ въ полтораста человѣкъ. Утромъ они ушли и направились къ сѣверу берегомъ. Они прятались въ лѣсахъ весь день между Пуату и Св. Маріей.

— Значитъ, мы прошли сквозь нихъ?

— Да, мы прошли сквозь нихъ. Сегодня они стояли лагеремъ и высылали развѣдчиковъ. Карій Олень съ сыномъ были въ ихъ числѣ и напали на нашъ слѣдъ. Нынче ночью…

— Нынче ночью они нападутъ на Св. Марію!

— Это возможно. И однако, я бы не сказалъ, что они на это рѣшатся съ такимъ малымъ отрядомъ. Ну, намъ во всякомъ случаѣ надо спѣшить назадъ, какъ только можно, и предупредить о томъ, что предстоитъ.

И вотъ они пустились въ утомительный обратный путь, хотя души ихъ были слишкомъ полны другими мыслями, чтобы вспомнить о томъ, сколько миль пройдено и сколько остается. Старый Ефраимъ, менѣе привыкшій къ ходьбѣ, чѣмъ его молодые товарищи, уже прихрамывалъ и чувствовалъ боль въ ногахъ, хотя былъ твердъ, какъ орѣховое дерево, и выносливъ до чрезвычайности. Дю-Лютъ снова пошелъ впередъ, и они опять направились на сѣверъ.

Мѣсяцъ ярко сіялъ на небѣ, но мало помогалъ путникамъ въ глубинѣ лѣса. Гдѣ было мрачно днемъ, тамъ теперь господствовала такая непроглядная тьма, что де-Катина не видѣлъ древесныхъ стволовъ, которыхъ касался плечомъ. Время отъ времени попадалась открытая полянка, залитая луннымъ свѣтомъ, или тонкій серебряный лучъ пробивался межъ вѣтвями, ложась подъ ноги бѣлымъ пятномъ; но дю-Лютъ избѣгалъ этихъ открытыхъ пространствъ и чаще обходилъ поляны, чѣмъ перерѣзывалъ ихъ. Вѣтеръ сталъ свѣжѣть, и воздухъ былъ полонъ шороха и шелеста листьевъ. Кромѣ этого глухого гула, молчаніе было бы совершеннымъ, если бы на вершинахъ временами не ухала сова, и ночныя птицы не вспархивали надъ ихъ головами. Ночью дю-Лютъ шелъ такъ же быстро и увѣренно, какъ днемъ; однако товарищи его замѣтили, что онъ ведетъ ихъ другимъ путемъ, потому что два раза увидали слѣва сверканіе большой рѣки, между тѣмъ какъ утромъ встрѣчали только ручьи, которые текли въ нее. Когда во второй разъ они увидѣли рѣку, онъ указалъ на дальній ея берегъ, вблизи котораго по водѣ скользили какія то черныя тѣни.

— Ирокезскіе челноки, — шепнулъ онъ. — Ихъ десять, и въ каждомъ по восьми человѣкъ. Это другой отрядъ, онъ тоже плыветъ на сѣверъ.

— Почемъ вы знаете, что это — другой отрядъ?

— Потому что мы пересѣкли слѣды перваго, часъ назадъ.

Де-Катина былъ полонъ изумленія передъ этимъ удивительнымъ человѣкомъ, который слышалъ во снѣ и различалъ слѣдъ тогда, когда обыкновенному глазу не видны были даже деревья. Дю-Лютъ остановился, посмотрѣлъ на челноки, а потомъ повернулся спиной къ рѣкѣ и снова углубился въ лѣсъ. Они прошли около двухъ миль, какъ вдругъ онъ замеръ намѣстѣ, нюхая воздухъ, подобно собакѣ, учуявшей дичь.

— Пахнетъ горѣлымъ деревомъ, — сказалъ онъ. — Не дальше мили отъ насъ въ эту сторону горитъ огонь.

— Я тоже чувствую, — сказалъ Амосъ. — Прокрадемся туда и взглянемъ на ихъ лагерь.

— Такъ будьте осторожны, — предостерегъ дю-Лютъ. Ваша жизнь можетъ зависѣть отъ хрустѣнія вѣтки.

Они шли тихо и осторожно, пока между дальними деревьями не замелькало красное пламя костра. Скользя между кустами, они кружили до тѣхъ поръ, пока не нашли мѣста, откуда удобно было видѣть, не рискуя быть замѣченными.

Среди небольшой поляны сухія полѣнья пылали яркимъ огнемъ. Огненные языки подымались вверхъ, а дымъ разстилался вокругъ, уподобляясь какому-то странному дереву съ сѣрой листвою и огненнымъ стволомъ. Но не было видно ни одного живого существа, и громадный костеръ гудѣлъ и трещалъ въ совершенномъ одиночествѣ среди затихшаго лѣса. Они подвигались все ближе, но не замѣтили никакого движенія, кромѣ извивовъ огня, и никакого звука, кромѣ треска горящихъ сучьеръ.

— Мы подойдемъ къ нему? — шопотомъ спросилъ де-Катина.

Осторожный старый піонеръ покачалъ головой.

— Это можетъ быть западня, — сказалъ онъ.

— Или покинутый лагерь?

— Нѣтъ, его зажгли не болѣе какъ часъ назадъ.

— Да и онъ слишкомъ великъ для лагернаго костра, — замѣтилъ Амосъ.

— Какъ же вы это объясняете? — спросилъ дю-Лютъ.

— Это — сигналъ.

— Да; пожалуй, ваша правда. Этотъ костеръ — опасный сосѣдъ. Поэтому уйдемъ отъ него подальше, а потомъ повернемъ прямо къ Св. Маріи.

Огонь вскорѣ превратился въ свѣтящуюся точку позади нихъ, и наконецъ, совсѣмъ закрылся деревьями. Дю-Лютъ шелъ быстро, пока не достигъ края залитой луннымъ свѣтомъ прогалины. Онъ хотѣлъ обойти ее, какъ и прежде, но вдругъ схватилъ де-Катина за плечо и толкнулъ его за поросль сумаховъ, тогда какъ Амосъ сдѣлалъ то же съ Ефраимомъ Саваджемъ.

На противоположный край открытаго пространства выходилъ человѣкъ. Онъ пересѣкалъ поляну наискось и направлялся къ рѣкѣ. Онъ шелъ, согнувшись почти вдвое; но когда на него перестала падать тѣнь деревьевъ, то путники изъ своей засады увидѣли, что это — индѣйскій воинъ въ полной военной раскраскѣ, мокассинахъ, набедренномъ покровѣ и съ мушкетомъ. Непосредственно за нимъ слѣдовалъ другой, а потомъ третій, четвертый и такъ далѣе, пока не стало казаться, что весь лѣсъ полонъ людей, и что они будутъ идти безъ конца. Въ лучахъ луны они скользили точно тѣни, въ совершенномъ молчаніи, и всѣ одинаково гнулись, пробѣгая мимо, безостановочно и беззвучно. Послѣднимъ проскользнулъ человѣкъ въ опушенной мѣхомъ охотничьей курткѣ и въ шапкѣ съ перомъ на головѣ. Онъ пронесся стрѣлой, какъ и остальные. и они исчезли во тьмѣ такъ же тихо, какъ появились. Прошло не менѣе пяти минутъ, прежде чѣмъ дю-Лютъ рѣшился выйти изъ засады.

— Ради св. Анны! Сосчитали вы ихъ?

— Триста девяносто шесть, — сказалъ Амосъ.

— По моему — четыреста два.

— А вы думали, что ихъ только полтораста! — воскликнулъ де-Катина!

— Ахъ, вы не понимаете. Это другой отрядъ. Тѣ, которые взяли укрѣпленіе, должны быть вонъ тамъ, потому что ихъ слѣдъ идетъ между нами и рѣкой.

— Конечно, это другіе, — сказалъ Амосъ, — потому что тутъ ни у одного не было свѣжаго скальна.

Дю-Лютъ взглянулъ на молодого охотника съ одобреніемъ.

— Даю слово, — сказалъ онъ, — я и не зналъ, что у васъ жители лѣсовъ такіе молодцы. У васъ есть глаза, сударь, и, можетъ быть, вы безъ неудовольствія вспомните когда-нибудь, что вамъ сказалъ это Грейсолонъ дю-Лютъ.

Амосъ преисполнился гордостью, услышавъ эти слова отъ человѣка, чье имя было въ ночетѣ вездѣ, гдѣ только купцы или охотники курили вокругъ костровъ. Онъ хотѣлъ что-то отвѣтить, но вдругъ по лѣсу пронесся ужасный крикъ, страшный вопль, выражавшій крайній предѣлъ человѣческаго страданія. Снова и снова, стоя во тьмѣ съ поблѣднѣвшими щеками, они принуждены были слушать эти страшные звуки, все грознѣе раздававшіеся среди ночи и уныло катившіеся по лѣсу.

— Они мучаютъ женщинъ, — сказалъ дю-Лютъ. — Ихъ станъ разбитъ вонъ тамъ.

— Неужели мы не можемъ ничѣмъ помочь? — воскликнулъ Амосъ.

— Да, да, парень, — подтвердилъ капитанъ по англійски. — Мы не можемъ пропускать бѣдственныхъ сигналовъ, не мѣняя курса. Давай-ка повернемъ и бѣжимъ прямо туда.

— Тамъ, въ станѣ, — сказалъ дю-Лютъ медленно, — теперь почти шестьсотъ вояновъ. Насъ четверо. То, что вы говорите, не имѣетъ смысла. Если мы не предупредимъ жителей Св. Маріи, эти дьяволы устроятъ для нихъ западню. Ихъ отряды подходятъ и по водѣ, и по сушѣ, и число ихъ до разсвѣта можетъ дойти до тысячи. Мы должны идти впередъ и предупредить.

— Онъ говоритъ правду, — сказалъ Амосъ Ефраиму. — Нѣтъ, одного-то ужъ я васъ не пущу!

Онъ схватилъ упрямаго моряка за руку и силой помѣшалъ ему бѣжать по направленію воплей.

— У насъ есть только одинъ способъ испортить ихъ ночную забаву, — сказалъ дю-Лютъ. — Деревья сухи, какъ порохъ: уже три мѣсяца какъ не было дождя.

— Ну?

— И вѣтеръ дуетъ прямо на ихъ лагерь, а съ другой стороны его — рѣка.

— Намъ надо поджечь лѣсъ!

— Лучшаго ничего не выдумать.

Въ минуту дю-Лютъ набралъ небольшую охапку сухого хвороста и сложилъ его въ кучу у корня засохшей березы, сухой, точно трутъ. Удара кремня о сталь было достаточно, чтобы занялось пламя, которое, разгораясь и удлиняясь, скоро стало лизать бѣлыя клочья висѣвшей коры. Черезъ четверть мили, дю-Лютъ сдѣлалъ то же, а потомъ повторилъ еще разъ, такъ-что лѣсъ пачалъ горѣть въ трехъ мѣстахъ. Поспѣшно удаляясь, они слышали ревъ пожара и, наконецъ, приближаясь къ Св. Маріи, оглянулись и увидѣли, какъ длинная полоса пламени катилась на западъ, къ Ришелье-рѣкѣ, взвиваясь кверху огненными столбами каждый разъ, какъ попадались группы сосенъ. Дю-Лютъ беззвучно смѣялся, глядя на огромное зарево на небѣ.

— Имъ таки придется поплавать, — сказалъ онъ. — Челноковъ не хватитъ на всѣхъ. Ахъ, если бы у меня было хоть двѣсти моихъ «лѣсныхъ бродягъ» на томъ берегу, тогда ни одинъ бы не ушелъ!

— Тамъ былъ какой-то воинъ, одѣтый какъ бѣлый, — замѣтилъ Амосъ.

— Да, и этотъ хуже всѣхъ. Его отецъ былъ голландскій торговецъ, а мать — Ирокезка, и онъ извѣстенъ подъ названіемъ Фламандскаго Метиса^[11]. Ахъ, я хорошо его знаю и скажу вамъ, что если чертямъ потребуется король, то имъ стоитъ только послать въ его вигвамъ. Клянусь Св. Анной, я еще у него въ долгу и постараюсь свести счеты поскорѣй. Вонъ свѣтятся огни въ Св. Маріи. Я понимаю вашъ вздохъ облегченія, сударь: въ самомъ дѣлѣ, послѣ того, что мы нашли въ Пуату, я самъ чувствовалъ себя неловко, покуда не увидѣлъ ихъ.

Глава XII.

Смерть стучится!

Заря только еще занималась, когда четверо путниковъ входили въ ворота усадьбы; но, несмотря на ранній часъ, всѣ оброчные и ихъ семьи были уже на ногахъ, глядя на громадный пожаръ, бушевавшій на югѣ. Де-Катина протолкался сквозь толпу и кинулся наверхъ, къ Адели, которая сама сбѣжала встрѣчать его, такъ что они столкнулись на половинѣ большой каменной лѣстницы. Вмѣстѣ, обнявшись, они вошли въ столовую, гдѣ де-ла-Ну и сынъ его смотрѣли изъ окна на поразительное зрѣлище.

— Ахъ, сударь, — сказалъ старый дворянинъ — кланяясь, по обыкновенію, на придворный ладъ, — я отъ всего сердца радъ видѣть васъ вновь подъ моей кровлею. Вы прошли сорокъ миль, и безъ сомнѣнія проголодались и устали. Когда вы снова наберетесь силъ, я попрошу у васъ позволенія отыграться въ пикетъ, потому что въ послѣдній разъ мнѣ рѣщительно не везло.

Но вслѣдъ за де-Катина вошелъ дю-Лютъ съ грозною вѣстью объ опасности:

— Вамъ предстоитъ другая игра, господинъ де-Сентъ-Мари, — сказалъ онъ. — Въ лѣсу теперь шестьсотъ Ирокезовъ, и они готовятся къ нападенію.

— Ну что-жъ? Мы не можемъ нарушать распорядка нашей жизни ради горсти дикарей, — возразилъ старый дворянинъ. — Я долженъ извиниться передъ вами, мой дорогой де-Катина, что васъ тревожатъ подобными вещами у меня въ помѣстьѣ. Относительно же пикета, я все таки думаю, что ваши ходы съ короля и валета болѣе рискованны, чѣмъ благоразумны. Когда я въ послѣдній разъ игралъ съ де-Ланномъ изъ Пуату…..

— Де-Ланнъ изъ Пуату убитъ со всѣми своими людьми, — сказалъ дю-Лютъ, — а укрѣпленіе сожжено до тла.

Де-ла-Ну приподнялъ брови и взялъ понюшку табаку, постучавъ по крышкѣ своей круглой золотой табакерки.

— Я всегда говорилъ ему, что его фортъ возьмутъ, если онъ не велитъ срубить тѣ клёны, что растутъ у самыхъ стѣнъ. Они всѣ убиты, вы говорите?

— Всѣ, до одного.

— А фортъ сожженъ?

— Ничего не осталось.

— Видѣли вы этихъ подлецовъ?

— Мы видѣли слѣды полутораста человѣкъ. Потомъ сотня проплыла въ челнокахъ, да мимо насъ прошелъ отрядъ въ четыре сотни подъ начальствомъ Фламандскаго Метиса. Ихъ лагерь — за пять миль внизъ по рѣкѣ, и тамъ не менѣе шестисотъ.

— Вамъ посчастливилось, что вы ушли отъ нихъ!

— Но имъ не посчастливилось уйти отъ насъ. Мы убили Караго Оленя съ сыномъ и подожгли лѣсъ, чтобы выгнать ихъ изъ лагеря.

— Превосходно, превосходно! — сказалъ помѣщикъ, слегка апплодируя своими нѣжными руками. — Вы очень хорошо сдѣлали, дю-Лютъ. Полагаю, что вы очень устали?

— Я не часто устаю. Я хоть опять готовъ въ путь.

— Такъ можетъ быть вы захватите нѣсколько человѣкъ и сходите въ лѣсъ взглянуть, что дѣлаютъ эти подлецы?

— Я буду готовъ черезъ пять минутъ.

— Не хочешь ли и ты сходить, Ахиллъ?

Темные глаза и индѣйское лицо сына вспыхнули дикою радостью.

— Да, я тоже пойду.

— Очень хорошо. А мы тутъ все приготовимъ, пока васъ не будетъ. Сударыня, извините за эти маленькія хлопоты, омрачающія удовольствіе вашего посѣщенія. Къ слѣдующему разу, какъ вы сдѣлаете мнѣ честь навѣстить меня, надѣюсь, что помѣстье мое будетъ уже очищено отъ этихъ гадовъ. Впрочемъ, мы здѣсь имѣемъ и свои преимущества. Въ Ришелье-рѣкѣ больше рыбы, а въ лѣсу тутъ больше оленей, чѣмъ въ садкахъ и въ заповѣдныхъ рощахъ у самого короля. А съ другой стороны, какъ видите, есть и небольшія неудобства. Вы извините меня теперь: мнѣ нужно пойтя взглянуть кое-на-что. Де-Катина, вы — бывалый офицеръ, и я радъ принять отъ васъ совѣтъ. Онега, передайте мнѣ мой кружевной платокъ и палку дымчатаго янтаря, да займите г-жу де-Катина, пока не вернемся мы съ ея супругомъ.

День уже наступилъ, и четыреугольный дворъ за палисадою кишѣлъ встревоженнымъ народомъ, только что узнавшимъ дурную вѣсть. Большинство оброчныхъ были старые солдаты и охотники, служившіе во многихъ индѣйскихъ войнахъ; это видно было по ихъ загорѣлымъ лицамъ и смѣлому виду. Это были сыны того народа, который, удачно или нѣтъ, сжегъ больше пороха, чѣмъ какой либо иной народъ на землѣ; и видя, какъ они стоятъ кучками, осматривая оружіе и обсуждая положеніе, ни одинъ полководецъ не пожелалъ бы болѣе закаленныхъ или воинственныхъ солдатъ. Между тѣмъ, изъ домиковъ за оградою бѣжали блѣдныя жешщшы и, задыхаясь, тащили за собою дѣтей, а на плечахъ несли наиболѣе дорогую часть своего имущества. Ихъ смятеніе, торопливость, крикъ дѣтей, бросаніе узловъ и убѣганіе за другими составляли рѣзкую противоположность съ тишиною и прелестью окружавшаго ихъ лѣса, залитаго лучами утренняго солнца. Глядя на волшебную красу разноцвѣтной листвы, трудно было повѣрить, чтобы духъ злобы и убійства свободно бушевалъ за этою прекрасною завѣсою.

Отрядъ развѣдчиковъ подъ начальствомъ дю-Люта и Ахилла де-ла-Ну уже ушелъ, и ворота, по приказанію хозяина, были заложены толстыми дубовыми поперечинами, вдвинутыми въ желѣзныя скобы. Дѣтей помѣстили въ нижнюю кладовую, приставивши къ нимъ нѣсколько женщинъ, а остальнымъ велѣли смотрѣть за пожарными ведрами и заряжать мушкеты. Мужчинъ по счету оказалось пятьдесятъ два; имъ былъ произведенъ смотръ, и ихъ раздѣлили на отряды для защиты каждой стороны палисады. Съ одного бока частоколъ доходилъ до рѣки, что не только избавляло отъ необходимости защищать эту сторону, но еще позволяло доставать воду, бросая ведро на веревкѣ изъ-за ограды. Усадебныя лодки и челноки находились на берегу, подъ самою стѣною, и были драгоцѣнны, какъ послѣднее средство спасенія въ случаѣ бѣды. Ближайшее укрѣпленіе, Сен-Луи, было всего въ нѣсколькихъ миляхъ вверхъ, и де-ла-Ну послалъ туда быстраго гонца съ вѣстью объ опасности, чтобы хоть было куда отступить, если дѣло кончится плохо.

А что оно должно плохо кончиться, это было очевидно для опытныхъ глазъ Амоса Грина. Онъ предоставилъ Ефраиму Саваджу храпѣть въ глубокомъ снѣ на полу, а самъ, съ трубкою въ зубахъ, обходилъ укрѣпленія, осматривая испытующимъ окомъ каждую ихъ подробность. Частоколъ былъ очень крѣпокъ, четырехъ-аршинный вышины, и прочно построенъ изъ дубовыхъ заостренныхъ бревенъ, достаточно толстыхъ, чтобы не пропустить пули. На половинѣ высоты въ немъ были продѣланы узкія продолговатыя отверстія для ружей защитниковъ. Но съ другой стороны, въ ста шагахъ отъ него уже росли деревья, составлявшія прикрытіе для враговъ, тогда какъ гарнизонъ былъ настолько малочисленъ, что не могъ дать болѣе двадцати человѣкъ на каждую сторону ограды. Амосъ зналъ, какъ смѣлы и стремительны ирокезскіе воины, какъ они хитры и находчивы, и лицо его стало мрачнымъ при мысли о молодой новобрачной, которую онъ съ товарищами довелъ сюда подъ своей охраной, и о женщинахъ съ дѣтьми, которыхъ видѣлъ въ стѣнахъ усадьбы.

— Не лучше ли будетъ услать ихъ вверхъ по рѣкѣ? — намекнулъ онъ помѣщику.

— Я бы съ радостью сдѣлалъ это, и, можетъ быть, если къ ночи будемъ живы и небо будетъ облачное, то такъ и поступлю. Теперь же не могу дать имъ прикрытія; а однѣхъ невозможно пустить, зная, что ирокезскіе челноки на рѣкѣ и ихъ развѣдчиковъ полны берега.

— Правда, это было бы безумно.

— Я назначилъ на эту восточную сторону васъ съ товарищами и еще пятнадцать человѣкъ. Г. де-Катина, желаете командовать отрядомъ?

— Съ удовольствіемъ.

— Я возьму себѣ южную сторону, которая, кажется, всѣхъ опаснѣе; дю-Лютъ станетъ на сѣверной, а къ рѣкѣ довольно пяти человѣкъ.

— Есть у насъ продовольствіе и порохъ?

— Муки и копченыхъ угрей хватитъ до конца этой исторіи. Плохое угощеніе, почтеннѣйшій, но въ Голландіи вы, вѣрно, испытали, что послѣ потасовки вода изъ канавы бываетъ вкуснѣе фронтиньякскаго (вина) съ синею печатью, которое вы въ тотъ вечеръ помогли мнѣ допить. Что же касается пороха, то его большой запасъ.

— Мы не успѣемъ срубить вонъ тѣ деревья? — спросилъ бывшій офицеръ.

— Невозможно. За срубленными деревьями еще удобнѣе будетъ прятаться.

— Но по крайней мѣрѣ надо убрать эти кусты, что вокругъ березы между восточной стѣной и лѣсной опушкой. Это прекрасное прикрытіе для застрѣльщиковъ.

— Да, это сейчасъ сожжемъ,

— Нѣтъ; я, кажется, придумалъ лучше, — сказалъ Амосъ. — Можно устроить для нихъ ловушку. Гдѣ у васъ порохъ?

— Дворецкій Терье раздаетъ его въ главномъ погребѣ.

— Хорошо. — Амосъ побѣжалъ въ домъ я вернулся съ большимъ холщевымъ мѣшкомъ. Онъ насыпалъ туда пороху, потомъ, взваливъ на плечо, отнесъ въ кусты и положилъ у корня березы, причемъ какъ разъ надъ нимъ содралъ полоску коры. Затѣмъ, при помощи вѣтокъ и сухихъ листьевъ, онъ такъ прикрылъ его, что мѣшокъ сталъ походить на кочку. Устроивши все это онъ вернулся, влѣзши на частоколъ и спрыгнувъ по ту сторону.

— Думаю, что теперь все готово, — сказалъ помѣщикъ. — Хотѣлось бы мнѣ, чтобы женщины и дѣти были въ безопасномъ мѣстѣ, да мы ушлемъ ихъ ночью, если дѣло пойдетъ хорошо, Не слышно ли чего о дю-Лютѣ?

— Жанъ слышитъ лучше насъ всѣхъ, ваша милость, — сказалъ человѣкъ, стоявшій возлѣ угловой пушки. — Ему послышались выстрѣлы нѣсколько минутъ назадъ.

— Значитъ, онъ съ ними столкнулся. Этьенъ, возьми десять человѣкъ и ступай къ сухому дубу, чтобы прикрыть ихъ, если они отступаютъ; но далѣе не двигайся ни на одинъ аршинъ, что бы тамъ ни было: у меня и такъ мало людей. Не хотите ли уснуть, де-Катина?

— Нѣтъ, я не засну.

— Намъ здѣсь больше нечего дѣлать. Что скажете о партіи въ пикетъ? Карты помогутъ намъ провести время.

Они взошли въ верхнюю залу, гдѣ Адель сѣла около мужа, тогда какъ темнолицая Онега припала къ окошку и, не отрываясь, глядѣла въ лѣсъ. Де-Катина мало думалъ о картахъ: его мысли были заняты грозившею опасностью и тою женщиною, чья рука лежала на его плечѣ. Но старый дворянинъ увлекся игрою и потихоньку ругался, или хихикалъ и усмѣхался, смотря по тому, шла или не шла карта. Вдругъ, среди игры, снаружи послышались два рѣзкихъ удара.

— Кто-то стучится! — вскричала Адель.

— Это — смерть стучится — отвѣтила индіянка у окошка.

— Да, да: это двѣ пули ударились въ стѣну. Вѣтеръ относитъ звуки выстрѣловъ. Карты смѣшаны. Мнѣ снимать, а вамъ сдавать. Взятокъ у меня, кажется, не было.

— Изъ лѣсу бѣгутъ люди! — закричала Онега.

— Такъ! Дѣло становиться серьезнымъ, — сказалъ помѣщикъ. — Мы доиграемъ потомъ. Помните же, что сдача ваша! Посмотримъ-ка, что все это значитъ.

Де-Катина уже былъ у окошка. Де-Лютъ, молодой де-ла-Ну и восемь человѣкъ изъ прикрытія, нагнувши головы впередъ, бѣжали къ оградѣ, ворота которой распахнулись, чтобы впустить ихъ. Тамъ и сямъ изъ-за деревьевъ выплывали облачка синяго дыма, и одинъ изъ бѣжавшихъ, въ бѣлыхъ коленкоровыхъ штанахъ, вдругъ началъ прыгать, а на бѣлой ткани показалось красное пятно. Двое другихъ обхватили его руками, и всѣ вмѣстѣ стремглавъ влетѣли во дворъ, гдѣ въ ту же секунду захлопнулись ворота. Минуту спустя засверкала и загремѣла съ угла мѣдная пушка, а по всей окраинѣ лѣса растянулось облако дыма и пули застучали въ деревянную ограду, точно градъ въ окна.

ГЛАВА XIII.

Взятіе ограды.

Поручивши Адель заботамъ хозяйки и предостерегши ее, чтобы она, если дорожитъ жизнью, не подходила къ окнамъ, де-Катина схватилъ мушкетъ и побѣжалъ внизъ. На пути его, въ одну изъ узенькихъ бойницъ свистя влетѣла пуля и впилась маленькимъ свинцовымъ пятнышкомъ въ противоположную стѣну. Хозяинъ былъ уже внизу, и на порогѣ толковалъ съ дю-Лютомъ.

— Вы говорите: тысяча?

— Да, мы напали на свѣжій слѣдъ большого отряда, не менѣе трехсотъ. Все Могавки и Каюги съ небольшой примѣсью Онеидовъ. Мы сражались на бѣгу на протяженіи нѣсколькихъ миль и потеряли пять человѣкъ.

— Надѣюсь, мертвыми?

— Надѣюсь и я; но за нами такъ гнались, что мы боялись быть отрѣзавными. Жанъ Мансъ раненъ въ ногу.

— Я видѣлъ, что въ него попало.

— Намъ надо все приготовить, чтобы запереться въ домѣ, если возьмутъ ограду; а отстоять ее нѣтъ надежды съ однимъ противъ двадцати.

— Все готово.

— Нашими пушками мы не пропустимъ вверхъ ихъ лодокъ, а ночью можно будетъ услать женщинъ.

— Я такъ и хотѣлъ. Возьмите защиту сѣверной стороны. Вы придете ко мнѣ съ десяткомъ людей сейчасъ, а если они перемѣнятъ цѣль, то я подойду къ вамъ.

Вдоль всей опушки лѣса безпрерывно трещали ружья и пули летѣли безостановочно. Нападали все опытные стрѣлки, люди, которыхъ кормили ихъ ружья, для которыхъ дрожь въ рукѣ или отсутствіе зоркихъ глазъ означали бѣдность и голодъ.

Цѣлили въ каждую трещину, щелочку и дырку, и когда надъ частоколомъ, на ружьѣ, подняли шапку, то она свалилась въ тотъ же мигъ. Съ другой стороны и защитники были опытны въ борьбѣ съ индѣйцами и ловки во всякихъ фокусахъ и хитростяхъ, чтобы защитить себя и принудить врага выйти изъ-подъ прикрытія. Они стояли сбоку отъ бойницъ, смотрѣли сквозь трещины въ оградѣ и поспѣшно стрѣляли, какъ только представлялся удобный случай. Красная нога, совершенно прямо торчавшая вверхъ изъ-за обломка ствола, показывала, что хоть одна пуля попала въ цѣль; но вообще цѣлить было не во что, кромѣ искръ и клубовъ дыма, вылетавшихъ изъ-за листвы, или смутныхъ очертаній воина, показывавшихся на одинъ мигъ, при быстромъ мельканіи отъ дерева къ дереву. Семеро канадцевъ были уже ранены, причемъ только три смертельно, прочіе же четверо мужественно стояли у бойницъ, хотя одинъ, съ разбитой челюстью, вмѣстѣ съ пулями выплевывалъ въ ружейный стволъ собственные зубы. Женщины рядкомъ сидѣли на землѣ, ниже уровня бойницъ, каждая — съ блюдечкомъ пуль и кузовомъ пороха, и подавали ружья стрѣлкамъ въ тѣхъ мѣстахъ, гдѣ нужнѣе была быстрая стрѣльба.

Сначала все нападеніе было направлено на южную сторону; но когда къ Ирокезамъ подошли новые отряды, линія стрѣльбы стала растягиваться, пока вся восточная сторона тоже не оказалась подъ пулями, которыя постепенно захватывали и сѣверъ. Вся усадьба была опоясана широкимъ кольцомъ дыма, за исключеніемъ только того мѣста, гдѣ протекала рѣка. Близъ противоположнаго берега стояли челноки, и одинъ съ десятью воинами попытался переплыть черезъ рѣку; но удачный выстрѣлъ изъ пушки попалъ ему въ бокъ и потопилъ его, а второй выстрѣлъ картечью оставилъ въ живыхъ только четверыхъ изъ пловцовъ, чубы которыхъ поднимались надъ уровнемъ воды, словно спинные плавникя какой-нибудь удивительной рыбы. На сушѣ, напротивъ, де-ла-Ну не велѣлъ болѣе стрѣлять изъ пушекъ, такъ какъ широкія амбразуры привлекали вражескій огонь, и половину всѣхъ раненыхъ составляли тѣ, кто стоялъ у пушекъ.

Старый дворянинъ разгуливалъ въ своихъ бѣлыхъ брыжжахъ и съ янтарной тростью въ рукахъ за рядами закопченныхъ, потемнѣвшихъ людей, постукивая по табакеркѣ, выкрикивая свои шуточки и глядя гораздо менѣе озабоченнымъ, чѣмъ при игрѣ въ пикетъ.

— Что скажете, дю-Лютъ? — спрашивалъ онъ.

— Скажу: скверно. Мы слишкомъ быстро теряемъ людей.

— Что же, другъ мой? Чего же намъ ждать другого? Когда на такое мѣстечко какъ это, направлена тысяча мушкетовъ, кому-нибудь слѣдуетъ страдать. Ахъ, бѣдняга, ужъ и ты готовъ.

Ближайшій къ нему человѣкъ внезапно съ шумомъ упалъ и улегся совсѣмъ неподвижно, лицомъ въ блюдо каши, принесенное женщинами изъ дому. Дю-Лютъ взглянулъ на него, а потомъ осмотрѣлся кругомъ.

— Онъ — не на линіи бойницъ, а ему влетѣло въ плечо, — сказалъ онъ. — Откудаже взялась эта пуля? Ахъ, смотрите сюда!

Онъ указалъ вверхъ, на облачко дыма, окружавшаго вершину высокаго дуба.

— Подлецъ залѣзъ выше ограды; но стволъ едва ли довольно толстъ на этой высотѣ, чтобъ защитить его. Ну, ему не придется выстрѣлить вновь, а я вижу, что онъ уже цѣлитъ. — Де-ла-Ну положилъ трость, отвернулъ манжеты, взялъ у убитаго ружье и выстрѣлилъ въ притаившагося воина. Два листа полетѣли съ дерева, и ухмыляющееся красное лицо мелькнуло на минуту съ насмѣшливымъ визгомъ. Съ быстротой молніи дю-Лютъ прижалъ къ плечу мушкетъ и дернулъ за собачку. Индѣецъ высоко подпрыгнулъ и обрушился сквозь листву. Саженъ на десять подъ нимъ выставлялся особенно толстый сукъ; онъ упалъ на него и повисъ, перегнувшись потюламъ, медленно покачиваясь изъ стороны въ сторону, точно красная тряпка, при чемъ его чубъ мотался между ногами. Крикъ восторга раздался со стороны канадцевъ, но былъ заглущенъ убійственнымъ воплемъ дикарей.

— Онъ шевелится. Онъ еще не умеръ, — вскричалъ де-ла-Ну.

— Умретъ, — безучастно отвѣтилъ старый пюнеръ, забивая новый зарядъ въ свое ружье. — Ахъ, вотъ опять сѣрая шляпа! Всегда является, когда я безъ заряда!

— Я видѣлъ въ кустахъ шляпу съ перомъ.

— Это Фламандскій Метисъ. Его скальпъ обрадовалъ-бы меня больше, чѣмъ скальны сотни его лучшихъ воиновъ.

— Развѣ онъ такъ храбръ?

— Да, онъ довольно храбръ. Этого нельзя отрицать, потому что иначе какъ же бы онъ сталъ военнымъ вождемъ Иркезовъ. Но онъ уменъ, хитеръ и жестокъ… Ахъ, Боже мой, если все, что говорятъ, — правда, то жестокость его просто невѣроятна. Я боюсь, что у меня языкъ отсохъ бы отъ одного перечисленія того, что онъ сдѣлалъ. Вотъ онъ опять!

Сѣрая шляпа вновь показалась среди дыма. Де-ла Ну и дю-Лютъ выстрѣлили одновременно, и шляпа взлетѣла въ воздухъ. Въ ту же минуту кусты раздѣлились, и прямо впередъ выскочилъ высокій воинъ. Лицомъ онъ былъ похожъ на индѣйца, но цвѣтъ кожи былъ немножко посвѣтлѣе, и на его охотничью куртку свѣшивалась остроконечная черная борода. Онъ презрительнымъ движеніемъ раскинулъ руки, съсекунду постоялъ, упорно глядя на усадьбу, и, наконецъ, прыгнулъ назадъ подъ прикрытіе, среди града пуль, поломавшихъ всѣ мелкія вѣтки вокругъ него.

— Да, онъ довольно храбръ, — повторилъ Дю-Лютъ съ ругательствомъ. — Ваши оброчные чаще имѣли въ рукахъ мотыки, чѣмъ мушкеты, судя по ихъ стрѣльбѣ. Но индѣйцы, кажется, двигаются къ восточной сторонѣ, думаю, скоро пойдутъ туда на приступъ.

Дѣйствительно, пальба стала гораздо сильнѣе съ той стороны, которую защищалъ де-Катина; было ясно, что главныя силы Ирокезовъ направлены именно на этотъ пунктъ. Изъ за каждаго ствола, пня, дупла и куста летѣли красныя искры въ сѣромъ дыму, и пули съ пѣніемъ такъ и лились непрерывнымъ потокомъ сквозь бойницы. Амосъ проковырялъ себѣ дыру на футъ надъ землею и лежалъ ничкомъ, заряжая и паля со своимъ обычнымъ спокойствіемъ. Рядомъ съ нимъ стоялъ Ефраимъ Саваджъ, сердито сжавъ челюсти, сверкая глазами изъ подъ низко сдвинутыхъ бровей и уйдя всею душою въ истребленіе «Амаликитянъ». Шляпа съ него свалилась, сѣдые волосы развѣвались по вѣтру, большія пятна пороха пестрили его деревянное лицо, а ссадина на правой щекѣ показывала, гдѣ контузила его индѣйская пуля. Де-Катина велъ себя, какъ опытный офицеръ, расхаживая среди своихъ людей съ короткими словами похвалы или предостереженія, тѣми пламенными словами, грубыми и мѣткими, отъ которыхъ разгораются сердца и вспыхиваютъ щеки. Семеро изъ его людей были убиты, но когда обстрѣливаніе усилилось съ его стороны, то ослабѣло съ другихъ, и помѣщикъ съ сыномъ и дю-Лютомъ привели десять человѣкъ ему на помощь. Де-ла-Ну угощалъ Катина изъ своей табакерки, какъ вдругъ пронзительный вопль сзади заставилъ ихъ обернуться. Онега ломала руки надъ тѣломъ своего сына. Пуля прошла ему сквозь сердце, — онъ былъ мертвъ.

На минуту худое лицо стараго дворянина стало немного блѣднѣе, и рука, державшая золотую коробочку, закачалась, точно вѣтка отъ дуновенія вѣтра. Потомъ онъ сунулъ ее въ карманъ и пересилилъ судорогу, кривившую ему лицо.

— Всѣ де-ла-Ну умираютъ на полѣ чести, — сказалъ онъ и прибавилъ: — я думаю, что къ угловой пушкѣ надо прибавить людей.

Теперь стало ясно, почему Ирокезы выбрали восточную сторону главною цѣлью нападенія. Здѣсь, на полупути между опушкой и оградой, находилась группа кустовъ. Туда могъ заползти цѣлый отрядъ и оттуда кинуться на приступъ. Черезъ неширокую полоску открытаго пространства между опушкою и этими кустами сначала перебрался ползкомъ одинъ воинъ, потомъ другой, за нимъ перепрыгнулъ третій, и всѣ спрятались въ кусты. Четвертый былъ раненъ и упалъ съ перешибленной спиною въ нѣсколькихъ шагахъ отъ опушки, но цѣлый рядъ воиновъ продолжалъ подвигаться впередъ, пока не перебралось тридцать шесть человѣкъ, которые всѣ притаились подъ вѣтвями. Наступило время отличиться Амосу Грину.

Изъ его отверстія ему была видна бѣлая полоска отъ коры, срѣзанной имъ съ березоваго побѣга, и онъ зналъ, что непосредственно подъ нею лежитъ мѣшокъ съ порохомъ. Онъ нацѣлился въ полоску, а потомъ медленно повелъ ружьемъ внизъ, пока по приблизительному разсчету не уставилъ его противъ корня деревца, закрытаго кустами. Однако, первый выстрѣлъ остался безъ послѣдствій, и при второмъ прицѣлѣ онъ навелъ ружье еще ниже. Пуля проникла въ мѣшокъ, и произошелъ взрывъ, отъ котораго задрожалъ домъ, и весь рядъ крѣпкихъ кольевъ ограды закачался, точно рожь отъ вѣтра. Выше самыхъ высокихъ деревьевъ поднялся столбъ синяго дыма, и сразу послѣ удара наступило глубокое молчаніе, нарушаемое только шумомъ падающихъ тѣлъ. Затѣмъ раздался дикій крикъ радости со стороны осажденныхъ и бѣшеный отвѣтный вой индѣйцевъ, послѣ чего пальба изъ лѣсу возобновилась съ небывалою силой.

Но уронъ былъ значительный. Изъ тридцати шести воиновъ только четверо добѣжало обратно въ лѣсъ, и тѣ были такъ изувѣчены, что могли считаться погибшими. Индѣйцы уже потеряли не мало, и эта убыль заставила ихъ подвергнуть свой планъ аттаки новому обсужденію, потому что Ирокезы были не менѣе осторожны, чѣмъ храбры, и тотъ считался лучшимъ вождемъ, кто больше дорожилъ жизнью своихъ спутниковъ. Пальба постепенно ослабѣла и, наконецъ, почти замолкла.

— Неужели они прекратятъ нападеніе! — съ радостью вскричалъ де-Катина. — Амосъ, вы, кажется, спасли насъ!

Но предусмотрительный дю-Лютъ покачалъ головой:

— Скорѣй волкъ броситъ недогрызенную кость, чѣмъ Ирокезы — такую добычу.

— Но у нихъ тяжелыя потери.

— Онѣ меньше нашихъ, если принять во вниманіе общее число сражающихся съ нашей и ихъ стороны. У нихъ пятьдесятъ выбыло изъ тысячи, а у насъ — двадцать изъ шестидесяти. Нѣтъ, нѣтъ: они теперь совѣтуются, и скоро мы ихъ услышимъ вновь. Но до тѣхъ поръ можетъ пройти мѣсколько часовъ, и если хотите принять мой совѣтъ, то сосните часокъ, потому что, какъ видно по вашимъ глазамъ, вы менѣе меня привыкли обходиться безъ сна, а ночью намъ могутъ не дать покоя.

Де-Катина былъ, дѣйствительно, изнуренъ до послѣдней степени. Амосъ Гринъ и морякъ уже спали подъ защитою ограды, завернувшись въ свои одѣяла. Офицеръ побѣжалъ наверхъ сказать дрожащей Адели нѣсколько словъ утѣшенія, а потомъ, бросившись на кровать, заснулъ мертвымъ сномъ. Когда его разбудилъ новый взрывъ ружейной пальбы, солнце стояло уже низко, и голыя стѣны комнаты окрашивались нѣжными красками вечера. Онъ вскочилъ съ кровати, схватилъ мушкетъ и кинулся внизъ. Защитники опять стояли у амбразуръ, а дю-Лютъ, хозяинъ и Амосъ Гринъ съ увлеченіемъ шептались между собой. Мимоходомъ онъ замѣтилъ, что Онега все сидитъ надъ трупомъ сына, тихо причитая и не перемѣнивъ положенія съ самаго утра.

— Что такое? Развѣ они идутъ? — спросилъ онъ.

— Они придумываютъ какую нибудь чертовщину, — сказалъ дю-Лютъ, выглядывая изъ-за угла амбразуры. — Они во множествѣ сошлись на восточной опушкѣ, а стрѣляютъ съ юга. Индѣйцы не любятъ нападать на открытомъ мѣстѣ; но если они боятся, что изъ форта намъ пришлютъ помощь, то отважатся и на это.

— Лѣсъ напротивъ насъ такъ и кишитъ ими, — сказалъ Амосъ. — Они бѣгаютъ, точно бобры, подъ кустами. Можетъ быть, они пойдутъ на приступъ съ этой стороны подъ прикрытіемъ стрѣльбы съ фланга.

— Я самъ это думаю, — закричалъ помѣщикъ. — Давайте сюда лишнія ружья и всѣхъ людей, кромѣ пяти для каждой стороны!

Едва выговорилъ онъ эти слова, какъ пронзительный вой послышался изъ лѣсу, и въ ту же минуту выскочила и побѣжала по открытому пространству цѣлая туча воиновъ, прыгая, визжа и махая въ воздухѣ ружьями и томагавками. Нѣкоторые изъ переднихъ группами несли челноки, когда же добѣжали до частокола, то поставили ихъ стоймя и полѣзли точно на лѣстницы. Другіе стрѣляли сквозь бойницы, касаясь дулами своихъ мушкетовъ до мушкетныхъ дулъ противниковъ, а третьи съ разбѣга вспрыгивали на верхъ ограды и оттуда безстрашно соскакивали внутрь. Однако, канадцы оказали такое сопротивленіе, какого можно было ожидать отъ людей, не предвидящихъ пощады. Они яростно стрѣляли, едва успѣвая заряжать; а затѣмъ, обернувши мушкеты, стали бѣшено колотить прикладами по всякой красной головѣ, которая показывалась надъ оградой. Шумъ во дворѣ стоялъ невообразимый: возгласы и крики французовъ, завываніе дикарей, вопли ужаса напуганныхъ женщинъ сливались въ одинъ адскій гамъ, надъ которымъ господствовалъ пронзительный, рѣзкій голосъ стараго дворянина, убѣждавшаго своихъ оброчныхъ стоять крѣпко. Съ рапирою въ рукѣ, безъ шляпы, съ парикомъ, съѣхавшимъ набокъ, и забывъ свои жеманныя манеры, старый дворянинъ показалъ въ этотъ день, какъ сражаются ветераны изъ подъ Рокруа, и вмѣстѣ съ дю-Лютомъ, Амосомъ, де-Катина и Ефраимомъ Саваджемъ былъ все время впереди защитниковъ. Они такъ отчаянно сражались, что, хотя сразу за оградою очутилось пятьдесятъ Ирокезовъ, они перебили или прогнали обратно почти всѣхъ ихъ. Но вдругъ новый потокъ полился черезъ южную сторону, теперь лишенную защитниковъ. Дю-Лютъ сразу увидѣлъ, что дворъ потерянъ и что слѣдуетъ спасать домъ.

— Задержите ихъ на минуту, — закричалъ онъ и, подбѣжавши къ пушкѣ, ударилъ огниво о кремень и выпалилъ прямо въ толпу дикарей, Затѣмъ, въ то время, какъ они попятились на минуту, онъ сунулъ гвоздь въ запальное отверстіе и вбилъ его ударомъ приклада. Кинувшись въ противоположвую сторону двора, онъ заклепалъ пушку на другомъ углу и очутился у порога, куда напоръ враговъ уже оттѣснилъ остатки гарнизона. Канадцы вскочили въ домъ и захлопнули за собою тяжелую, массивную дверь, сломавши ногу переднему воину, который попытался слѣдовать за ними. Здѣсь они получили возможность сколько нибудь передохнуть и подумать о дальнѣйшемъ.

ГЛАВА XIV.

Прибытіе монаха.

А дѣла ихъ были плохи. Если бы враги могли обратить пушки противъ двери, то всякое сопротивленіе сразу стало бы тщетнымъ; но сообразительность дю-Люта предотвратила эту возможность. Пушки со стороны рѣки и челноки были неприкосновенны, потому что ихъ защищали окна дома. Но число осажденныхъ страшно уменьшилось, а оставшіеся въ живыхъ были утомлены, изранены и измучены. Въ домъ вбѣжало девятнадцать человѣкъ, но одинъ былъ прострѣленъ насквозь и, лежалъ на полу, а другому разрубили томагавкомъ плечо, и онъ не могъ поднять мушкета. Дю-Лютъ, де-ла-Ну и де-Катина были невредимы; но Ефраиму Саваджу пуля пробила руку, а у Амоса кровь текла изъ порѣза на лицѣ. Изъ остальныхъ, едва ли нашелся бы хоть одинъ безъ раны; но имъ некогда было думать о своихъ поврежденіяхъ, такъ какъ опасность росла, и приходилось дѣйствовать, чтобы не погибнуть. Нѣсколькими выстрѣлами изъ заставленныхъ оконъ удалось очистить внутренность ограды, такъ какъ дворъ былъ открытъ для обстрѣливанія, но зато теперь враги пользовались прикрытіемъ частокола и, помѣстившись съ внѣшней его стороны, не прекращали стрѣльбы въ окна. Съ полдюжины оброчныхъ отстрѣливались отъ нихъ, а предводители совѣщались о томъ, что дѣлать.

— У насъ двадцать пять женщинъ и четырнадцать дѣтей, — говорилъ де-ла-Ну. — Я увѣренъ, вы согласитесь со мною, господа, что нашъ первый долгъ — позаботиться о нихъ. Нѣкоторые изъ васъ, подобно мнѣ, сегодня лишились братьевъ или сыновей. Спасемъ по крайней мѣрѣ нашихъ женъ и сестеръ.

— Ирокезскихъ челноковъ не видно было выше усадьбы, — сказалъ одинъ изъ канадцевъ. — Если женщины выплывутъ къ ночи, то онѣ доберутся до форта.

— Клянусь Св. Анной, — воскликнулъ дю-Лютъ, — я думаю, хорошо бы услать отсюда и мужчинъ, потому что не знаю, какъ мы продержимся до утра.

Ропотъ одобренія послышался изъ среды канадцевъ, но старый дворянинъ съ рѣшимостью покачалъ своимъ парикомъ.

— Какъ! Какъ! Что еще за вздоръ! — воскликнулъ онъ. — Намъ покинуть замокъ Св. Маріи во власть первой шайки дикарей, которая вздумала напасть на него? Нѣтъ, нѣтъ, господа! Насъ здѣсь около двадцати человѣкъ, и, когда гарнизонъ узнаетъ, какъ намъ плохо, что случится не позже, чѣмъ завтра утромъ, то, конечно, пришлетъ намъ подкрѣпленіе.

Дю-Лютъ сердито покачалъ головой.

— Если вы не хотите сдаваться, такъ я не покину васъ, — сказалъ онъ. — А все-таки, жаль жертвовать храбрыми людьми понапрасну.

— Челноки едва поднимутъ и женщинъ-то съ дѣтьми, — закричалъ Терье. — Ихъ всего два большихъ и четыре малыхъ. Ни для одного мужчины не будетъ мѣста.

— Значитъ, вопросъ рѣшается самъ собою, — сказалъ де-Катина. — Но кто же повезетъ женщинъ?

— Здѣсь всего нѣсколько миль, и у насъ всѣ женщины умѣютъ грести.

Теперь Ирокезы затихли, и только одиночные выстрѣлы съ деревьевъ или изъ-за ограды временами напоминали объ ихъ присутствіи. Потери ихъ были значительны, и они или подбирали своихъ убитыхъ, или совѣщались о дальнѣйшихъ дѣйствіяхъ. Сумерки наступали; солнце уже зашло за деревья. Оставивъ по часовому у каждаго окошка, предводители сошли къ задней сторонѣ дома, гдѣ на берегу лежали челноки. По рѣкѣ на сѣверъ не было видно враговъ,

— Намъ везетъ, — сказалъ Амосъ. — Набѣгаютъ тучи, и сейчасъ станетъ темно.

— Это, въ самомъ дѣлѣ, счастье, такъ какъ полнолуніе настало всего три дня назадъ, — отвѣтилъ дю-Лютъ. — Удивляюсь, почему Ирокезы не отрѣзали намъ отступленія по водѣ; вѣроятно, ихъ лодки поплыли на югъ за подкрѣпленіемъ. Они могутъ скоро вернуться, и намъ лучше не терять времени.

— Черезъ часъ будетъ достаточно темно.

— Надѣюсь, пойдетъ дождь, и тогда станетъ еще темнѣй.

Женщинъ и дѣтей собрали къ берегу и распредѣлили ихъ по лодкамъ. Жены оброчныхъ, суровыя, закаленныя женщины, проведшія всю жизнь подъ угрозой опасности, были по большей части спокойны и разсудительны. Женщина всегда храбрѣе, когда у нея есть ребенокъ, отвлекающій ея мысли отъ собственной особы, и теперь каждой замужней женщинѣ было поручено по ребенку на время плаванія. Онегѣ, женѣ стараго дворянина, опытной и осторожной, было довѣрено начальство надъ женщинами.

— Это не очень далеко, Адель, — сказалъ де-Катина, когда жена прижалась къ его плечу. — Помнишь, какъ мы слышали церковный звонъ въ лѣсу? Это звонилъ въ фортѣ Св. Людовика, значитъ, отсюда не далѣе двухъ миль.

— Но я не хочу оставлять тебя, Амори! Мы были вмѣстѣ во всѣхъ бѣдахъ. Охъ, зачѣмъ же намъ разлучаться теперь?

— Мой миленькій голубчикъ, ты разскажешь тамь въ фортѣ, что здѣсь дѣлается, и они придутъ помочь намъ.

— Пусть другія скажутъ, а я останусь. Я буду помогать вамъ, Амори. Онега научила меня заряжать ружье. Я не буду бояться. Право-же не буду, только оставь меня!

— Не проси объ этомъ, Адель. Это невозможно, дитя. Я не могу тебя здѣсь оставить.

— Но я увѣрена, что это будетъ гораздо лучше. Болѣе грубый разумъ мужчины не научился еще цѣнить по достоинству этихъ внушеній тонкаго инстинкта, руководящаго женщинами. Де-Катина доказывалъ и увѣщевалъ до тѣхъ поръ, пока, хотя не убѣдилъ ее, но принудилъ замолчать.

— Согласись ради меня, дорогая. Ты не знаешь, какую тяжесть снимешь съ моей души, давъ мнѣ увѣренность, что ты — въ безопасности. И тебѣ нечего бояться за меня. Мы легко продержимся до утра, а тамъ подоспѣютъ люди изъ форта, у нихъ, я знаю, множество лодокъ, и мы всѣ свидимся опять.

Адель не отвѣчала, но ея руки сжимались вокругъ руки мужа. Онъ все еще старался успокоить ее, какъ вдругъ у часового, который глядѣлъ изъ выходившаго на рѣку окна, вырвался крикъ.

— Къ сѣверу отъ насъ лодка на рѣкѣ! — крикнулъ онъ.

Осажденные съ досадой поглядѣли другъ на друга: значитъ, Ирокезы таки отрѣзали имъ отступленіе!

— Сколько въ ней воиновъ? — спросилъ хозяинъ.

— Не вижу. Темно, да и отъ берега тѣнь.

— Куда плыветъ?

— Сюда плыветъ. Ахъ, вотъ вышла изъ тѣни. Теперь видно! Слава Господу Богу! Двѣнадцать свѣчей поставлю въ Квебекскомъ соборѣ, если доживу до будущаго лѣта!

— Да что же тамъ такое? — съ нетерпѣніемъ закричалъ де-ла-Ну.

— Челнокъ то не ирокезскій. Въ немъ всего одинъ человѣкъ. Это — канадецъ.

— Канадецъ! — воскликнулъ дю-Лютъ, подскочивъ къ окну. — Кто же, кромѣ безумнаго, отважится сюда одинъ? Ахъ, да теперь и я вижу. Онъ держится вдали отъ берега, чтобы избѣжать ихъ огня. Вотъ онъ среди рѣки и поворачиваетъ къ намъ. Честное слово, этотъ святой отецъ не въ первый разъ держитъ весло въ рукахъ!

— Это — іезуитъ, — сказалъ кто-то, вытягивая шею. — Они всегда тамъ, гдѣ опаснѣе.

— Нѣтъ, я вижу его капюшонъ, — отвѣтилъ другой. — Это — францисканскій монахъ.

Минуту спустя, лодка зашуршала по песку, дверь открылась, и вошелъ человѣкъ въ длинномъ коричневомъ платьѣ францисканцевъ. Онъ быстро бросилъ взглядъ вокругъ, и затѣмъ, подойдя къ де-Катина, положилъ на плечо ему руку.

— Такъ! вы не ушли отъ меня, — сказалъ онъ. — Я поймалъ дурное сѣмя, прежде чѣмъ оно успѣло пустить корни.

— Что вамъ угодно, батюшка? — спросилъ хозяинъ. — Это — мой пріятель, Амори де-Катина, изъ французскихъ дворянъ.

— Это — Амори де-Катина, еретикъ и гугенотъ! — закричалъ монахъ. — Я гнался за нимъ по Св. Лаврентію, гнался по Ришелье-рѣкѣ и погнался-бы хоть на край свѣта, только бы взять его съ собой!

— Ну, батюшка, ваше сердце заводитъ васъ слишкомъ далеко, — отвѣтилъ старый дворянинъ. — Куда-же вы хотите взять моего друга?

— Его нужно вернуть во Францію вмѣстѣ съ женою. Въ Канадѣ нѣтъ мѣста для еретиковъ.

Дю-Лютъ громко расхохотался.

— Ради Св. Анны, батюшка! — сказалъ онъ. — Возьмите всѣхъ насъ сейчасъ во Францію, мы будемъ вамъ очень обязаны.

— И вспомните, — мрачно сказалъ де-ла-Ну, — что вы подъ моей кровлей и говорите о моемъ гостѣ.

Но суровый тонъ дворянина не смутилъ монаха.

— Видите это? — сказалъ онъ, вытаскивая изъ за назухи бумагу. — Она подписана губернаторомъ и предписываетъ вамъ, подъ страхомъ королевской немилости, вернуть этого человѣка въ Квебекъ. А, сударь! когда вы въ то утро высадили меня на островъ, вы не ожидали, что я вернусь въ Квебекъ за этой бумагой и проплыву за вами столько сотенъ верстъ по рѣкѣ. Но теперь я васъ нашелъ и не выпущу изъ рукъ, пока не увижу на кораблѣ, который отвезетъ васъ съ женою во Францію.

Несмотря на злобную мстительность, пылавшую въ глазахъ монаха, де-Катина не могъ не полюбоваться силою и стойкостью этого человѣка.

— Мнѣ кажется, батюшка, что вы болѣе прославились бы какъ воинъ, чѣмъ какъ послѣдователь Христа, — сказалъ онъ. — Но такъ какъ вы пробрались за нами сюда, а отсюда выхода нѣтъ, то мы разрѣшимъ этотъ вопросъ потомъ, на досугѣ.

Но американцы не были склонны къ столь мирному отношенію. Борода Ефраима Саваджа топорщилась отъ злобы, и онъ что-то шепнулъ Амосу Грину.

— Мы съ капитаномъ легко справимся съ нимъ, — сказалъ молодой охотникъ, отведя де-Катина въ сторону. — Если онъ такъ настойчиво становится у насъ на пути, то пусть поплатится!

— Нѣтъ, нѣтъ, ни за что на свѣтѣ, Амосъ! Оставьте его въ покоѣ. Онъ дѣлаетъ то, что считаетъ своей обязанностью, хотя вѣра въ немъ, какъ видно, сильнѣй милосердія. Но вотъ и дождикъ, и теперь достаточно темно для лодокъ.

Большая, темная туча покрыла небо, и ночь спустилась такъ быстро, что едва можно было различить сверканіе рѣки у самыхъ стѣнъ. Въ лѣсу и за отбитою оградою, дикари сидѣли смирно, если не считать рѣдкихъ выстрѣловъ; но визгъ и вой, раздававшіеся въ избахъ оброчныхъ, показывали, что тамъ идетъ грабежъ. Вдругъ мутное, красное зарево начало заниматься надъ одною изъ крышъ.

— Они поджигаютъ! — вскричалъ дю-Лютъ. — Лодки должны плыть сейчасъ-же; а то на рѣкѣ будетъ свѣтло, какъ днемъ. Садиться! садиться! Нельзя терять ни минуты!

Прощаться было некогда. Одинъ крѣпкій поцѣлуй, — и Адель увели и усадили въ самую маленькую лодку, которая была предназначена для нея, Онеги, двоихъ дѣтей и одной дѣвушки. Остальныя кинулись по своимъ мѣстамъ, и черезъ короткое время уже отчалили и исчезли среди дождя и мрака. Большая туча разразилась, и дождь тяжеловѣсно хлопалъ по крышѣ и брызгалъ оставшимся въ лицо, въ то время какъ они напрягали зрѣніе, стараясь разглядѣть исчезавшія лодки.

— Благодареніе Богу за эту грозу, — проворчалъ дю-Лютъ. — Она не дастъ избамъ разгорѣться слишкомъ быстро.

Но онъ забылъ, что хотя крыши намокли, зато внутри все было сухо, какъ трутъ. Едва онъ успѣлъ отвернуться, какъ изъ одного окна вытянулся длинный огненный языкъ, потомъ еще и еще, пока крыша не провалилась сразу; тогда и вся изба запылала, точно смоляная бочка. Огонь шипѣлъ и трещалъ подъ потоками дождя, но, питаясь сухимъ матеріаломъ снизу, разгорался все выше и ярче, бросая красный отблескъ на деревья и придавая ихъ стволамъ видъ полированной мѣди. При свѣтѣ пожара вокругъ дома и на рѣкѣ сдѣлалось свѣтло, какъ днемъ. Страшный вой изъ лѣса показалъ, что дикари замѣтили лодки, которыя отлично были видны изъ оконъ и успѣли отплыть не болѣе четверти мили.

— Они бѣгутъ по лѣсу. Они спѣшатъ къ водѣ! — крикнулъ де-Катина.

— У нихъ тамъ есть челноки, — замѣтилъ дю-Лютъ.

— Но они не минуютъ насъ! — вскрикнулъ де-ла-Ну. — Ступайте къ пушкамъ и попытайте удачу.

Едва добѣжали до пушекъ, какъ изъ за тростниковъ, росшихъ къ югу, вылетѣли двѣ лодки, полныя воиновъ, и выплывши на середину, бѣшено погнались за бѣглянками.

— Жанъ, ты у насъ лучшій стрѣлокъ! — закричалъ де-ла-Ну. — Цѣль въ нее, какъ пойдетъ мимо большой сосны. Ламберъ, а ты — изъ другой пушки. Отъ этихъ выстрѣловъ зависитъ жизнь тѣхъ, кого вы любите!

Оба сморщенныхъ старыхъ артиллериста взглянули изъ-за своихъ пушекъ, потомъ стали ждать челноковъ. Пожаръ пылалъ все ярче и ярче; широкая рѣка казалась листомъ матоваго серебра, посреди котораго быстро двигались двѣ темныя черточки, обозначавшія собою челноки. Одинъ плылъ на десять саженъ впередъ другого, но въ обоихъ индѣйцы усердно налегали на весла. Бѣглянки же уже исчезли за поворотомъ рѣки.

Когда первый челнокъ поровнялся съ первой пушкой, канадецъ перекрестилъ запалъ и выстрѣлилъ. Крики радости, а затѣмъ стонъ вырвались у внимательныхъ зрителей. Зарядъ попалъ въ рѣку у самой лодки и залилъ ее такою массою воды, что чуть совсѣмъ не потонилъ. Но, минуту спустя, волненіе улеглось, а челнокъ летѣлъ впередъ, какъ прежде; только одинъ изъ гребцовъ выпустилъ весло и упалъ головою на спину передняго товарища. Второй пушкарь нацѣлился въ тотъ же челнокъ; но въ то время, какъ подносилъ огонь, упалъ мертвымъ, не успѣвъ даже крикнуть, пронизанный пулей изъ-за ограды.

— Это дѣло я немножко знаю, парень! — сказалъ старый Ефраимъ, вдругъ бросаясь впередъ. — Но когда я палю изъ пушки, я люблю самъ ее направлять. Ромоги-ка двинуть. Наводи прямо на островъ! Пониже! Поровнѣе! Ну, готово! — онъ опустилъ фитиль и выстрѣлилъ.

Это былъ превосходный выстрѣлъ. Весь зарядъ попалъ въ лодку, футовъ на шесть отъ носа, и перекувырнулъ ее, какъ скорлупку. Прежде, чѣмъ разошелся дымъ, она потонула, и вторая лодка остановилась подобрать раненыхъ. Но оставшіеся въ живыхъ чувствовали себя въ водѣ не хуже, чѣмъ въ лѣсу, и уже плыли къ берегу.

— Скорѣй! Скорѣй! — кричалъ де-ла-Ну. — Заряжай пушку! Можемъ опрокинуть и другую!

Но это не осуществилось. Когда пушка была готова, Ирокезы давно уже собирали раненыхъ и плыли впередъ съ прежнею быстротой. Въ то же время пылавшія избы вдругъ потухли, и все утонуло въ дождѣ и мракѣ.

— Боже мой! — внѣ себя кричалъ де-Катина. — Ихъ догонятъ! Бросимъ этотъ домъ, возьмемъ лодку и поплывемъ за ними! Скорѣе! Скорѣе! не пропускайте ни минуты.

— Милостивый государь, въ вашемъ весьма естсственномъ безпокойствѣ вы заходите черезчуръ далеко! — холодно возразилъ старый дворянинъ. — Я не склоненъ такъ легко покидать мой постъ.

— Ахъ, что тутъ есть? Только дерево да камни, которые можно добыть вновь. Но подумайте о женщинахъ въ рукахъ этихъ чертей! Охъ! Я сойду съ ума! Ѣдемте! Ѣдемте! Ради Христа, ѣдемте!

— Я не думаю, чтобы ихъ настигли, — сказалъ дю-Лютъ, успокоительно кладя ему руку на плечо. — не бойтесь. Онѣ уплыли много раньше, и здѣшнія бабы умѣютъ грести не хуже мужиковъ. Опять же, въ ирокезскомъ челнокѣ было слишкомъ много народа съ самаго начала, и еще они подобрали раненыхъ. Кромѣ того, эти дубовыя лодки Могавковъ не такъ быстры, какъ наши Алгонкинскія, берестяныя. И какъ бы тамъ ни было, мы не можемъ плыть вслѣдъ, потому что нѣтъ лодокъ.

— Вонъ одна!

— Вѣдь она подыметъ всего одного человѣка! Въ ней пріѣхалъ монахъ!

— Я поѣду въ ней! Мое мѣсто — тамъ, гдѣ Адель!

Онъ распахнулъ дверь, выскочилъ и уже собирался оттолкнуть утлый челнокъ, какъ кто-то бросился впередъ мимо него и ударомъ топора проломилъ лодкѣ бокъ.

— Это — мой челнокъ, — сказалъ монахъ, бросая топоръ на землю. — Я могу дѣлать съ нимъ, что хочу.

— Ахъ, дьяволъ! Вы погубили насъ!

— Я васъ нашелъ, и вы ужь отъ меня не улизнете!

Кровь бросилась офицеру въ лицо, и, поднявъ топоръ, онъ сдѣлалъ быстрый шагъ впередъ. Изъ открытой двери свѣтъ падалъ на суровое и важное лицо монаха; но ни одна черта не дрогнула въ немъ, когда передъ его глазами взвился топоръ въ рукахъ взбѣшеннаго врага. Онъ только перекрестился и тихо прошепталъ молитву. Это спокойствіе спасло ему жизнь. Де-Катина отъ горькимъ проклятіемъ отшвырнулъ топоръ и отвернулся отъ разбитой лодки, какъ вдругъ, совершенно неожиданно, главная входная дверь съ трескомъ повалилась внутрь, и потокъ воющихъ дикарей полился въ домъ.

ГЛАВА XV.

Столовая въ замкѣ Св. Маріи.

Какъ это случилось — легко объяснить. Часовые у оконъ, выходившихъ во дворъ, нашли невозможнымъ оставаться на мѣстахъ, когда по ту сторону дома рѣшалась судьба ихъ женъ и дѣтей. Все было тихо за частоколомъ, и индѣйцы, казалось, были заняты не мѣнѣе канадцевъ тѣмъ, что происходило на рѣкѣ. Поэтому часовые, одинъ за однимъ, ускользнули внизъ, привѣтствовали криками одобренія удачный выстрѣлъ капитана и застонали, когда оставшаяся невредимою лодка, точно гончая собака, кинулась по слѣду бѣглянокъ. Но во главѣ дикарей былъ человѣкъ, настолько же находчивый и сообразительный, какъ и дю-Лютъ. Фламандскій Метисъ стерегъ домъ изъ-за ограды, какъ такса подстерегаетъ крысу у ея норы, и тотчасъ замѣтилъ, что защитники покинули свои мѣста. Вмѣстѣ съ двумя десятками другихъ воиновъ, онъ притащилъ съ лѣсной опушки громадный чурбанъ и, пробѣжавъ съ нимъ до дома безпрепятственно, они ударили имъ въ дверь съ такою силою, что деревянная перекладина сломалась, а крѣпкія доски оторвались отъ петель. Защитники узнали объ этомъ нападеніи, лишь услышавъ трескъ двери и крики двоихъ изъ небрежныхъ сторожей, схваченныхъ и скальпированныхъ тутъ же, въ сѣняхъ. Весь нижній этажъ очутился въ рукахъ индѣйцевъ, а де-Катина съ монахомъ оказались отрѣзавными отъ каменной лѣстницы.

Къ счастью, при постройкѣ канадскихъ помѣщичьихъ домовъ всегда имѣлась въ виду необходимость защиты противъ индѣйцевъ; поэтому даже теперь не все было потеряно для осажденныхъ. Со стороны рѣки, съ верхняго этажа до земли висѣла деревянная лѣстница, которую въ случаѣ нужды можно было втащить наверхъ. Де-Катина кинулся къ ней, а монахъ за нимъ. Въ темнотѣ онъ сталъ ощупью искать лѣстницу; но ея не было.

Тогда сердце его замерло отъ отчаянія. Куда могъ онъ бѣжать? Лодка не годилась. Отъ лѣса его отдѣляла ограда, да и та находилась въ рукахъ индѣйцевъ. Ихъ завыванія звенѣли у него въ ушахъ. Они еще не видѣли его, но скоро должны были замѣтить. Вдругъ, онъ услышалъ сквозь мракъ сверху голосъ:

— Давай мнѣ ружье, парень: я вижу внизу, у стѣны, тѣнь одного изъ язычниковъ.

— Это — я! Это — я! Амосъ! — крикнулъ де-Катина. — Спускайте лѣстницу, или я погибъ!

— Смотрите! Это, пожалуй, хитрость! — сказалъ голосъ дю-Люта.

— Нѣтъ, нѣтъ! я вамъ ручаюсь! — возразилъ Амосъ, и вскорѣ лѣстница была спущена. Де-Катина и монахъ торопливо полѣзли и еще не достигли верхнихъ ступеней, какъ цѣлая толпа воиновъ вырвалась изъ двери и разсыпалась по берегу. Сверху грянули два мушкета, что-то бухнулось въ рѣку, точно лосось, а минуту спустя оба француза были уже среди своихъ, и лѣстницу втянули наверхъ.

Въ послѣдней твердынѣ народу оказывалось очень мало. Осталось всего девять человѣкъ: хозяинъ, дю-Лютъ, американцы, монахъ, де-Катина, дворецкій Терье и два оброчныхъ. Израненные, изнуренные, почернѣвшіе отъ пороха, они все еще полны были отчаяннаго мужества людей, знающихъ, что самая жестокая смерть грозитъ имъ въ случаѣ сдачи. Каменная лѣстница вела прямо изъ кухни въ большую столовую и оканчивалась дверью, которую теперь до половины заложили двумя матрацами. Хриплый шопотъ и щелканье взводимыхъ курковъ снизу предвѣщали, что Ирокезы готовятся возобновить нападеніе.

— Поставьте фонарь у двери, — сказалъ дю-Лютъ, — чтобы свѣтъ падалъ на лѣстницу. Здѣсь такъ тѣсно, что только троимъ возможно стрѣлять; но прочіе могутъ заряжать и передавать ружья. Господинъ Гринъ, станьте на колѣни рядомъ со мной и ты, Жанъ Дюваль. Если одного изъ насъ ранятъ, пусть тотчасъ его замѣнитъ кто-нибудь. Ну, готовьтесь! Они идутъ.

Дѣйствительно, снизу раздался рѣзкій свистъ, и въ минуту лѣстница наполнилась краснокожими, которые ломились впередъ, размахивая оружіемъ. Пафъ! пафъ! пафъ! грянули три ружья, и тотчасъ опять пафъ! пафъ! пафъ! Дымъ такъ сгустился подъ потолкомъ, что едва видно было передавать мушкеты въ протянутыя за ними руки. Ирокезы не долѣзли до баррикады изъ матрацовъ, и топотъ ихъ ногъ на лѣстницѣ умолкъ. Снизу доносилось только сердитое рычанье, да по временамъ стонъ. Стрѣлки были цѣлы, но перестали стрѣлять, ожидая, чтобъ разошелся дымъ.

Когда же стало виднѣе, они убѣдились, какъ смертеленъ былъ ихъ прицѣлъ на такомъ близкомъ разстояніи. Они сдѣлали только девять выстрѣловъ, а на ступеняхъ валялось семеро индѣйцевъ. Пятеро уже не двигалось, двое-же пытались сползти внизъ, къ товарищамъ. Дю-Лютъ и оброчный подняли мушкеты, и искалѣченные люди легли смирно.

— Св. Анна свидѣтельница, — сказалъ старыйпіонеръ, забивая въ стволъ новую пулю, — что если они добудутъ наши скальпы, то дорогою цѣною. Не менѣе сотни сквавъ завоютъ въ ихъ селеньяхъ, когда услышатъ о сегодняшнихъ нашихъ трудахъ.

— Да, они не забудутъ, какъ были приняты въ Св. Маріи, — сказалъ старый дворянинъ. — Я снова долженъ выразить вамъ глубочайшее сожалѣніе, мой дорогой де-Катина, что вамъ пришлось подвергнуться столькимъ неудобствамъ, когда вы и ваша супруга были настолько добры, что навѣстили меня. Надѣюсь, что она и прочія женщины теперь въ полной безопасности, въ фортѣ.

— Дай то Богъ! О! я не буду имѣть ни минуты покоя, пока опять не увижу ее.

— Если онѣ добрались, то мы можемъ ждать подкрѣпленія къ утру, только бы продержаться до тѣхъ поръ. Комендантъ Шамбли — не такой человѣкъ, чтобы покинуть товарища въ нуждѣ.

На одномъ концѣ стола все еще лежали карты; даже взятки оставались другъ на другѣ, нетронутыми съ предыдущаго утра. Но тутъ же были вещи интереснѣе картъ, потому что и завтракъ остался неубраннымъ, а люди сражались цѣлый день, едва перекусивъ хоть что-нибудь. Даже лицомъ къ лицу со смертью пркрода заявляетъ свои права, и голодные бойцы жадно набросились на хлѣбъ, ветчину и холодную дикую утку. Нѣсколько бутылокъ вина стояло на буфетѣ; съ нихъ сбили пробки и опрокинули ихъ въ изсохшія горла. Однако, трое очередныхъ стояло у баррикады, чтобы не быть наказанными за ротозѣйство еще разъ. Дикари выли и визжали такъ, точно всѣ волки изъ лѣсу собрались въ нижнемъ этажѣ; но на лѣстницѣ не было никого, кромѣ семи неподвижныхъ тѣлъ.

— Они больше не полѣзутъ, — съ увѣренностью сказалъ дю-Лютъ. — Мы ихъ проучили, какъ слѣдуетъ.

— Они подожгутъ домъ.

— Что тамѣ жечь? — сказалъ дворецкій. — Все — камень, и лѣстницы, и стѣны, кромѣ нѣсколькихъ балокъ. Это не деревенская изба.

— Тише! — вскричалъ Амосъ Гринъ и поднялъ руку. Завыванія прекратились, и слышались тяжелые удары молота по дереву.

— Что это можетъ быть?

— Какая нибудь новая дьявольщина, безъ сомнѣнія. — Къ величайшему моему сожалѣнію, господа, — замѣтилъ старый дворянинъ со свойственною ему придворною учтивостью, — я долженъ сказать, что, по моему мнѣнію, они взяли примѣръ съ нашего молодого друга и выколачиваютъ днища у пороховыхъ бочекъ въ складѣ.

Дю-Лютъ покачалъ головой при этихъ словахъ. — Краснокожіе никогда не потратятъ столько пороха, — сказалъ онъ. — Они слишкомъ дорожатъ имъ. Ахъ, послушайте!

Вой и визгъ возобновились, но стали болѣе дикими, пронзительными, безумными и смѣшались съ отрывками пѣсенъ и взрывами хохота.

— Да это они вскрыли бочки съ водкой! — вскричалъ дю-Лютъ: — Они и раньше были злобны, а теперь станутъ хуже чертей.

Въ это время раздался новый залпъ дикихъ воплей, и послышался голосъ, молящій о пощадѣ. Оставшіеся въ живыхъ съ ужасомъ взглянули другъ на друга. Снизу поднимался удушливый запахъ жженаго мяса. и все тотъ же голосъ кричалъ и молилъ. Затѣмъ онъ медленно сталъ замирать и, наконецъ, умолкъ навѣкъ.

— Кто это былъ? — спросилъ де-Катина, у котораго кровь застыла въ жилахъ.

— Я думаю, это былъ Жанъ Корбель.

— Прими Господи его душу! Его страданія кончились. Хорошо бы и намъ успокоиться подобно ему!

Четыре часа подрядъ изъ кладовой долетали звуки пѣсенъ и пляски, восклицанія и крики, и воздухъ пропитался запахомъ водки. Не разъ дикари ссорились и дрались между собою, какъ будто забывъ о врагахъ наверху; но осажденные скоро убѣдились, что они про нихъ не забыли. Дворецкій Терье, проходя между бойницею и свѣчою, былъ убитъ наповалъ пулею изъ-за частокола, а Амосъ и старый дворянинъ съ трудомъ избѣгли той же участи, пока не догадались заставить всѣ окна, кромѣ одного, смотрѣвшаго на рѣку. Съ этой стороны не было опасности, и такъ какъ заря начала заниматься, то у этого окна все время стоялъ кто-нибудь изъ осажденныхъ, высматривая по рѣкѣ, не плыветъ ли ожидаемая помощь.

Медленно освѣщалось небо на востокѣ: сначала узкая полоска окрасилась въ жемчужный цвѣтъ, потомъ порозовѣла, стала шире, длиннѣе и, наконецъ, расплылась теплымъ блескомъ по небу, золотя края бѣгущихъ облаковъ. Надъ лѣсомъ лежалъ тонкій сѣрый паръ, изъ котораго высовывались вершины дубовъ, точно острова — изъ моря тумана. По мѣрѣ того, какъ свѣтлѣло, туманъ распадался на маленькіе клочки, которые утончались и таяли, и наконецъ, солнце подняло свой пламенный край надъ восточнымъ лѣсомъ, засверкавши пурпуромъ и золотомъ на увядшихъ листьяхъ и яркой синевой на широкой рѣкѣ, исчезавшей на сѣверѣ. Де-Катина смотрѣлъ туда, стоя у окна и вдыхая смолистый запахъ деревьевъ, смѣшанный съ влажными испареніями сырой земли; вдругъ, ему бросилось въ глаза темное пятнышко на рѣкѣ.

— Вонъ плыветъ сверху челнокъ! — сказалъ онъ. Тотчасъ всѣ бросились къ окну; но дю-Лютъ кинулся за ними и съ сердцемъ сталъ толкать ихъ къ двери.

— Что вы? Раньше срока умереть хотите? — кричалъ онъ.

— Да, да, — сказалъ капитанъ Ефраимъ, который понялъ если не слова, то движенія. — Надо оставить вахту на палубѣ. — Постоимъ-ка мы съ тобою, парень, и будемъ готовы на случай, если они покажутся.

Американцы и старый піонеръ остались у баррикады, пока прочіе старались разсмотрѣть плывущую лодку. Вдругъ у единственнаго оставшагося оброчнаго вырвался стонъ.

— Лодка то — ирокезская, — вскричалъ онъ.

— Не можетъ быть.

— Увы, ваша милость, это такъ. Та самая, что улизнула отъ насъ вчера.

— Ахъ, такъ женщины спаслись отъ нихъ!

— Должно быть. Только вотъ что, баринъ: народу то въ ней больше, нежели было.

Маленькая кучка осажденныхъ глядѣла, замирая отъ волненія, какъ лодка быстро мчалась внизъ, оставляя по полосѣ пѣны съ каждой стороны, а сзади — длинную, клубящуюся, раздвоенную струю. Видно было, что на ней много народа; но осажденные помнили, что здѣсь же находились раненые съ другой, потопленной лодки. Она неслась безъ остановки, пока не поровнялась съ усадьбой. Тутъ она повернула кругомъ и гребцы приподняли весла съ пронзительнымъ возгласомъ насмѣшки. Лодка стояла къ дому кормою, на которой сидѣли двѣ женщины. Даже на такомъ разстояніи нельзя было не узнать этихъ лицъ: одного — блѣднаго и нѣжнаго, и другого — темнаго и царственнаго. Это были Адель и Онега.

ГЛАВА XVI.

Два пловца.

Шарль де-ла-Ну, владѣлецъ Св. Маріи, былъ человѣкъ твердой воли и привыкъ владѣть собою; но и у него вырвался стонъ и полное горечи проклятье, когда онъ увидѣлъ жену свою въ рукахъ ея сородичей, отъ которыхъ она врядъ ли могла ждать пощады. Однако, даже въ эту минуту его старозавѣтная вѣжливость не измѣнила ему, и онъ обратился къ гостю со словами участія, какъ вдругъ раздался грохотъ дерева, и что то заслонило собою окошко. Это былъ де-Катина. Не говоря ни слова, онъ спустилъ лѣстницу и теперь лѣзъ по ней внизъ съ безумной торопливостью. Когда его ноги коснулись земли, онъ знаками далъ понять, чтобы втянули лѣстницу обратно, и, кинувшись въ рѣку, поплылъ къ челноку. Безъ оружья и безъ всякаго плана дѣйствій, онъ руководился только тою мыслью, что его мѣсто — рядомъ съ женою, именно теперь, въ часъ грозящей ей опасности. Пусть его постигнетъ одинаковая съ нею участь, и, разсѣкая воду своими сильными руками, онъ клялся, что будетъ-ли это жизнь или смерть, онъ все раздѣлитъ съ нею!

Но былъ еще другой, кого чувство долга тоже влекло къ опасности. Францисканецъ всю ночь стерегъ де-Катина, какъ скупецъ охраняетъ сокровище, съ мыслью, что этотъ еретикъ подобенъ маленькому зерну, которое можетъ дать ростки, разростись и заполонить собою виноградникъ избранной церкви Господней. Когда онъ увидѣлъ, что тотъ такъ внезапно началъ спускаться по лѣстницѣ, въ душѣ его исчезъ всякій страхъ. Онъ думалъ только объ одномъ, какъ бы не ускользнула отъ него драгоцѣнная находка. Поэтому онъ также слѣзъ по лѣстницѣ, ни на шагъ не отставая отъ своего плѣнника, и бросился въ воду вслѣдъ за нимъ.

Тогда смотрѣвшимъ изъ оконъ представилось удивительное зрѣлище. Среди рѣки стояла лодка съ темнымъ кольцомъ воиновъ на кормѣ и двумя женщинами среди нихъ. Съ неописанной поспѣшностью плылъ къ нимъ де-Катина, выскакивая изъ воды до плечъ отъ силы каждаго удара рукою; а за нимъ виднѣлась выстриженная макушка монаха съ темнымъ капюшономъ и длинною рясою, тянувшеюся за нимъ по водѣ. Но послѣдній въ своемъ рвеніи не разсчиталъ своихъ силъ. Онъ былъ хорошій пловецъ, но ему мѣшала неудобная одежда. Медленнѣе и медленнѣе становились его удары, ниже и ниже погружалась голова, пока, наконецъ, съ крикомъ «въ руки Твои, Господи»… онъ не взбросилъ рукъ кверху и не пошелъ ко дну. Минуту спустя, зрители, охришніе отъ криковъ, чтобы онъ вернулся, увидѣли, какъ де-Катина втащили на ирокезскую лодку, которая тотчасъ же повернулась и продолжала свой путь.

— Боже мой! — воскликнулъ Амосъ глухо. — Они взяли его. Онъ пропалъ!

— Видалъ я странныя дѣла за послѣднія сорокъ лѣтъ, — замѣтилъ дю-Лютъ, — но подобнаго не видѣлъ!

Хозяинъ взялъ понюшку табаку изъ своей золотой табакерки и изящнымъ кружевнымъ платочкомъ смахнулъ пылинки, упавшія на передъ сорочки.

— Господинъ де-Катина поступилъ, какъ прилично французскому дворянину, — сказалъ онъ. — Если бы я могъ такъ плавать, какъ тридцать лѣтъ назадъ, я сдѣлалъ бы то же самое.

Дю-Лютъ взглянулъ вокругъ и покачалъ головой.

— Насъ теперь только шестеро, — сказалъ онъ. — Боюсь, не готовятся ли они къ чему нибудь, потому что такъ притихли.

— Они уходятъ! — закричалъ оброчный, смотрѣвшій въ боковое окно. — Что бы это значило? Пресвятая Дѣва! Неужели мы спасены? Смотрите, какъ они проталкиваются между деревьями! Они бѣгутъ къ лодкамъ! Вотъ машутъ оружіемъ и на что то указываютъ!

— Вонъ сѣрая шляпа этого дьявола! — сказалъ капитанъ. — Я бы пустилъ въ него пулю, если бы это не было напрасной тратой свинца и пороха.

— Я попадалъ въ цѣль на этомъ разстояніи, — сказалъ Амосъ, просовывая свое длинное, темное ружье сквозь щель въ баррикадѣ, которою была загорожена нижняя половина окна. Я отдалъ бы свой барышъ за цѣлый годъ, чтобы свалить его.

— Это на сорокъ шаговъ далѣе, чѣмъ хватаетъ мой мушкетъ, — сказалъ дю-Лютъ, — но я видалъ, что англичане попадаютъ очень далеко изъ такихъ длинныхъ ружей.

Амосъ аккуратно прицѣлился, оперши ружье на подоконникъ, и выстрѣлилъ. Крикъ восторга раздался въ небольшой кучкѣ его товарищей. Фламандскій Метисъ упалъ, но черезъ минуту снова былъ на ногахъ и вызывающе помахалъ рукою по направленію къ окну.

— Чортъ возьми! — съ горечью воскликнулъ Амосъ по англійски. — Пуля попала въ него на излетѣ. Все равно, что пустить камешекъ.

— Не чертыхайся, Амосъ, а повтори, положивши побольше пороху, если не разорветъ ружье.

Охотникъ засыпалъ большой зарядъ и выбралъ изъ мѣшка пулю покруглѣе; но когда онъ поднялъ голову, то ни Метиса, ни воиновъ уже не было. Единственная ирокезская лодка, увозившая плѣнницъ, летѣла къ югу такъ быстро, какъ могли двигать ее двадцать веселъ; но кромѣ этой темной полоски, на голубой рѣкѣ не видно было никакого слѣда враговъ. Они исчезли, точно страшный сонъ, оставивъ разстрѣлянную ограду, груды мертвыхъ тѣлъ во дворѣ, обгорѣвшія и лишенныя крышъ избы; а тихій лѣсъ сіялъ въ лучахъ утренняго солнца такъ же мирно и спокойно, какъ будто въ немъ не совершалось звѣрскихъ злодѣяній.

— Честное слово, они, кажется ушли, — воскликнулъ де-ла-Ну.

— Смотрите, чтобы не оказалось какой-нибудь хитрости, — предостерегъ дю-Лютъ. — Зачѣмъ имъ бѣжать отъ шести человѣкъ, когда они перебили шестьдесятъ?

Но оброчный посмотрѣлъ изъ другого окна, и въ минуту былъ уже на колѣняхъ, поднявъ кверху и руки, и почернѣвшее отъ пороха лицо, и изливаясь въ благодарности Богу за спасене. Его пятеро соратниковъ подбѣжали къ нему и вскрикнули отъ радости. Верхній плесъ рѣки покрывала цѣлая флотилія лодокъ, въ которыхъ искрились на солнцѣ мушкетныя дула. Уже можно было разсмотрѣть бѣлые мундиры регулярныхъ солдатъ, коричневыя куртки «лѣоныхъ бродягъ» и яркія краски Гуроновъ и Алгонкинцевъ. Они подплывали все ближе, занимая всю ширину рѣки и становясь все виднѣе, тогда какъ далеко, на южномъ изгибѣ, ирокезскій челнокъ казался уже маленькимъ пятнышкомъ, которое, двинувшись къ дальнему берегу, тутъ же исчезло въ тѣни деревъевъ. Еще минута, и оставшіеся въ живыхъ были уже на берегу, махая шапками въ воздухѣ, между тѣмъ какъ носы первыхъ дружескихъ лодокъ уже шуршали по песку. На кормѣ самой передней лодки сидѣлъ сморщенный человѣкъ въ пышномъ, русомъ парикѣ и съ положенной поперекъ колѣнъ рапирой съ золотымъ эфесомъ. Онъ выскочилъ, какъ только киль коснулся дна, и, разбрызгивая воду своими высокими сапогами, бросился къ старому дворянину, котораго заключилъ въ объятія.

— Мой милый Шарль, — сказалъ онъ, — вы геройски отстояли вашъ домъ. Какъ, васъ только шестеро? Ай, ай! Это было кровавое дѣло!

— Я зналъ, что вы не покинете товарища, Шамбли. Мы спасли домъ, но наши потери ужасны. Мой сынъ убитъ, жена — въ томъ ирокезскомъ челнокѣ, что впереди.

Комендантъ форта Св. Людовика съ молчаливымъ сочувствіемъ пожалъ руку пріятелю.

— Остальныя добрались благополучно, — сказалъ онъ, наконецъ. — Только одинъ челнокъ былъ взятъ, потому что сломалось весло. Трое утонуло, а двоихъ забрали. Въ немъ была какая то французская дама вмѣстѣ съ вашей супругою, кажется?

— Да. Они взяли и мужа ея.

— Ахъ, бѣдные! Что жъ, если вы и ваши соратники чувствуете въ себѣ силу плыть съ нами, мы погонимся за ними, не теряя ни минуты. Десять человѣкъ я оставлю здѣсь въ домѣ, а вы можете взять ихъ лодку. Садитесь и плывемъ, — отъ нашей поспѣшности можетъ зависѣть ихъ жизнь или смерть.

ГЛАВА XVII.

Конецъ.

Ирокезы не стали подвергать де-Катина грубому обращенію, когда втащили его изъ воды къ себѣ въ лодку. Для нихъ было такъ непонятно, чтобы человѣкъ могъ промѣнять безопасное убѣжище на положеніе плѣнника, что они приписали этотъ поступокъ сумасшествію, болѣзни, которая внушаетъ индѣйцамъ страхъ и уваженіе. Они даже не связали ему рукъ, разсуждая, что онъ не будетъ стараться убѣжать, такъ какъ очутился у нихъ добровольно. Два воина обшарили его, чтобы убѣдиться, что у него нѣтъ оружія, а затѣмъ онъ былъ брошенъ на дно, между двухъ женщинъ, пока лодка приставала къ берегу, чтобы предупредить осаждающихъ о приближеніи гарнизона изъ форта С. Луи. Затѣмъ она отчалила вновь и быстро достигла середины рѣки. Адель была смертельно блѣдна, и рука ея, когда мужъ положилъ на нее свою, была холодна какъ мраморъ.

— Дорогая моя, — прошепталъ онъ, — скажи мнѣ, что ты невредима, что тебя не обидѣли ничѣмъ.

— О! Амори! Зачѣмъ ты приплылъ? Зачѣмъ ты приплылъ? Охъ! Я думаю, что все могла бы вытерпѣть; но если они станутъ обижать тебя, я этого не вынесу.

— Какъ же могъ бы я остаться, когда зналъ, что ты въ ихъ рукахъ? Я сошелъ бы съ ума.

— Ахъ, меня только и утѣшала мысль, что ты въ безопасности!

— Нѣтъ, нѣтъ. Мы прошли вмѣстѣ черезъ столько испытаній, что не должны разлучаться теперь. Что такое смертъ, Адель? И зачѣмъ намъ ея бояться?

— Я не боюсь.

— И я не ббюсь. Все будетъ, какъ угодно Богу. А то, что Ему угодно, въ концѣ концовъ, приведетъ къ добру. Если останемся живы, то сохранимъ это воспоминаніе, а если умремъ, то вмѣстѣ перейдемъ въ другую жизнь. Бодрись, моя родная! Ничего съ нами не будетъ дурного.

— Скажите мнѣ, — спросила Онега, — живъ ли еще мой господинъ?

— Да, онъ живъ и здоровъ.

— Это хорошо. Онъ — великій вождь, и я не жалѣю даже теперь, что взяла себѣ мужа изъ чужого народа. Но ахъ, мой сынъ! Кто отдастъ мнѣ его назадъ? Онъ былъ точно молодое деревцо, такой прямой и крѣпкій! Кто могъ бѣгать, какъ онъ, или прыгать, какъ онъ, или плавать, какъ онъ? Прежде чѣмъ это солнце встанетъ вновь, мы всѣ будемъ мертвы, и мое сердце радуется, потому что опять увижу моего мальчика.

Ирокезы усердно гребли, пока не уплыли отъ Св. Маріи по крайней мѣрѣ на десять миль. Затѣмъ они причалили въ небольшомъ заливѣ и вышли изъ лодки, вытащивъ за собою плѣнниковъ. Лодку понесли на плечахъ восемь человѣкъ и, пройдя съ нею нѣкоторое разстояніе, спрятали ее въ лѣсу, между двухъ свалившихся деревьевъ, положивъ на нее вѣтвей, чтобы скрыть ее изъ виду. Потомъ, послѣ короткаго совѣщанія, они пошли далѣе по лѣсу, гуськомъ, помѣстивъ трехъ плѣнныхъ въ середину. Всего было пятнадцать воиновъ, — восемь впереди и семь сзади, вооруженныхъ мушкетами и быстроногихъ, какъ лани; поэтому о бѣгствѣ нечего было думать. Оставалось одно — итти впередъ и съ терпѣніемъ ждать своей участи.

Цѣлый день длился ихъ тяжкій путь. Онъ пролегалъ между обширныхъ болотъ, по берегамъ синихъ лѣсныхъ озеръ, гдѣ сѣрый аистъ тяжело хлопалъ крыльями, взлетая изъ тростниковъ при ихъ приближеніи, или въ темпой тѣни лѣсовъ, гдѣ царятъ вѣчныя сумерки и гдѣ нѣтъ звуковъ, кромѣ паденія дикаго каштана или щелканья бѣлки на десять саженъ надъ головой. Онега обладала чисто индѣйской выносливостью, но Адель, несмотря на свои прежнія странствія, еще задолго до наступленія вечера почувствовала боль въ ногахъ и утомленіе. Поэтому де-Катина испыталъ облегченіе, когда, вдругъ, между деревьевъ замелькали яркіе отблески огня, и они пришли въ индѣйскій лагерь, гдѣ находилась въ сборѣ большая часть отряда, прогнаннаго изъ Св. Маріи. Здѣсь было и не мало женщинъ, пришедшихъ изъ селеній Могавковъ и Каюговъ, чтобы быть ближе къ воинамъ. Кругомъ были воздвигнуты вигвамы, образуя собою кольцо, и передъ каждымъ горѣли огни, надъ которыми висѣли на трехъ палкахъ котелки, гдѣ варился ужинъ. Въ серединѣ горѣлъ жаркій костеръ, состоявшій изъ вѣтвей, наваленныхъ въ видѣ круга, такъ что центръ этого круга образовывалъ открытую площадку футовъ двѣнадцати въ поперечникѣ. Въ серединѣ этой площадки находился столбъ, и къ нему было привязано что-то, все вымазанное краснымъ и чернымъ. Де-Катина быстро сталъ впереди Адели, чтобы не дать ей разглядѣть; но было слишкомъ поздно. Она вздрогнула, но не произнесла ни звука.

— Значитъ, они уже начали, — спокойно сказала Онега. — Ну, слѣдующая очередь за нами, и мы покажемъ имъ, что умѣемъ умирать.

— Они еще не сдѣлали намъ ничего дурного, — сказалъ де-Катина. — Можетъ быть, они насъ берегутъ ради выкупа или обмѣна.

Индіянка покачала головою.

— Не обманывайтесь подобною надеждою, — сказала она. — Если они такъ кротки, какъ съ вами, то это — вѣрный знакъ, что васъ берегутъ для казни. Вашу жену отдадутъ за кого нибудь изъ ихъ вождей, а мы съ вами должны умереть, потому что вы — воинъ, а я слишкомъ стара.

— Выдадутъ замужъ за Ирокеза! — эти ужасныя слова наполнили сердца ихъ мученіемъ, какого не могла причинить самая мысль о смерти. Де-Катина опустилъ голову на грудь, покачнулся и упалъ бы, если бы Адель не схватила его за руку.

— Не бойся, милый Амори, — прошептала она. — Все можетъ случиться, но только не это, потому что, клянусь, я не переживу тебя. Нѣтъ, пусть это будетъ грѣхъ; но если смерть не придетъ ко мнѣ, я сама пойду къ ней навстрѣчу.

Де-Катина взглянулъ внизъ, на нѣжное личико, которое теперь застыло въ неподвижномъ выраженіи твердой рѣшимости. Онъ зналъ, что будетъ такъ, какъ она сказала, и что во всякомъ случаѣ это послѣднее оскорбленіе не постигнетъ ихъ. Могъ ли бы онъ повѣрить прежде, что наступитъ такое время, когда его будетъ радовать увѣренность въ предстоящей смерти жены.

Когда они вошли въ ирокезское селеніе, сквавы и воины выбѣжали къ нимъ навстрѣчу, и имъ пришлось итти сквозь двойной рядъ ужасныхъ лицъ, которыя ухмылялись, кривлялись и выли, глядя на нихъ. Спутники провели ихъ сквозь эту толпу и оставили въ пустой хижинѣ. Въ ней висѣло нѣсколько ивовыхъ рыболовныхъ сѣтей, и куча тыквъ валялась въ углу.

— Вожди придутъ и рѣшатъ, что съ нами дѣлать, — сказала Онега. — Вотъ они идутъ, и вы увидите, что я сказала правду, потому что знаю обычаи моего народа.

Минуту спустя, старый военный вождь, въ сопровожденіи двухъ молодыхъ богатырей, и бородатый полуголландецъ-полуирокезъ, руководившій нападеніемъ на помѣщичій домъ, приблизились и стали на порогѣ, глядл на плѣнниковъ и обмѣниваясь короткими горловыми звуками. Знаки Сокола, Волка, Медвѣдя и Змѣи показывали, что это — представители четырехъ знаменитыхъ ирокезскихъ родовъ. Метисъ курилъ глиняную трубку и, однако, говорилъ больше всѣхъ, очевидно оспаривая одного изъ молодыхъ дикарей, который, наконецъ, какъ будто согласился съ его мнѣніемъ. Въ заключеніе, старый вождь сурово выговорилъ нѣсколько короткихъ словъ, и дѣло, повидимому, было рѣшено.

— А ты, — сказалъ Метисъ по французски, обращаясь къ Онегѣ, — ты сегодня получишь хорошій урокъ за якшаніе съ врагами твоего народа.

— Ахъ, ты, ублюдокъ! — отвѣчала безстрагнная старуха. — Тебѣ бы шляпу снятъ, когда говоришь съ тою, въ чьихъ жилахъ течетъ лучшая кровь Онондаговъ. Развѣ ты воинъ? Ты съ тысячью человѣкъ за спиной не сумѣлъ войти въ домикъ, который защищало нѣсколько бѣдныхъ землбдѣльцевъ! Неудивительно, что народъ твоего отца отвергнулъ тебя. Ступай копать землю или играть въ камешки, потому что въ лѣсахъ когда-нибудь ты можешь встрѣтить настоящаго мужчину, и тогда навлечешь позоръ на племя, которое усыновило тебя!

Злобное лицо Метиса совсѣмъ поблѣднѣло отъ этихъ презрительныхъ словъ плѣнницы. Онъ подошелъ къ ней и, схвативъ ее за руку, сунулъ ея указательный палецъ въ свою горящую трубку. Она не сдѣлала ни малѣйшаго усилія, чтобы освободиться, а продолжала сидѣть совершенно спокойно, глядя черезъ открытую дверь на заходъ солнца и на группы бесѣдующихъ индѣйцевъ. Онъ внимательно наблюдалъ за нею, въ надеждѣ услышать крикъ или подмѣтить судорогу боли на лицѣ; но, наконецъ, съ проклятіемъ выпустилъ ея руку и вышелъ изъ хижины. Она сунула за пазуху свой обугленный палецъ и засмѣялась.

— Онъ никуда не годенъ! — вскричала она. — Онъ даже не умѣетъ мучить. Вотъ я такъ сумѣла бы заставить его кричать, ручаюсь! Но вы… что вы такъ блѣдны?

— Я не могу видѣть такихъ ужасовъ! Ахъ, будь мы лицомъ къ лицу, я — со шпагою, онъ — съ какимъ угодно оружіемъ, клянусь, онъ заплатилъ бы за это кровью своего сердца!

Индіянка казалась удивленною.

— Странно, — сказала она, — что вы думаете обо мнѣ, когда сами въ такомъ же положеніи. Вѣдь я угадала, какая судьба насъ ждетъ.

— Ахъ!

— Мы съ вами умремъ у столба, а ее отдадутъ тому псу, который только что ушелъ отсюда.

— Адель! Адель! Что мнѣ дѣлать?! — въ отчаяніи отъ своей безпомощности, онъ началъ рвать на себѣ волосы.

— Нѣтъ, нѣтъ, Амори, я не побоюсь. Что значитъ смерть, если она соединитъ насъ навѣки!

— Молодой вождь заступался за васъ: онъ говорилъ, что Великій Духъ поразилъ васъ безуміемъ, что вы поэтому и подплыли къ ихъ лодкѣ, и что гнѣвъ Божій грозитъ племени, которое привяжетъ васъ къ столбу. Но этотъ Метисъ сказалъ, что любовь часто нападаетъ на блѣднолицыхъ подобно безумію, и что любовь заставила васъ сдѣлать это. Тогда рѣшили, что вы. умрете, а ее онъ возьметъ къ себѣ въ вигвамъ, такъ какъ онъ былъ во главѣ отряда. Ко мнѣ же ихъ сердца жестоки, и меня казнятъ сосновыми лучинками.

Де-Катина прошепталъ молитву, чтобы ему дано было встрѣтить судьбу свою, какъ прилично воину.

— Когда это будетъ? — спросилъ онъ.

— Теперь! Сейчасъ! Они пошли все приготовить. Но у васъ еще есть время, потому что начнутъ съ меня.

— Амори, нельзя ли намъ умереть вмѣстѣ сейчасъ? — сказала Адель, обнимая мужа. — Если это — грѣхъ, то онъ навѣрное простится намъ. Умремъ, милый! Покинемъ этихъ ужасныхъ людей и этотъ жестокій міръ. Уйдемъ туда, гдѣ мы найдемъ покой!

Глаза индіянки засіяли одобреніемъ.

— Ты хорошо сказала, Бѣлая Лилія, — проговорила она. — Смотри: вотъ ихъ огни уже отражаются на стволахъ деревьевъ, уже слышно завываніе тѣхъ, кто жаждетъ нашей крови. Если вы умрете отъ собственныхъ рукъ, они лишатся зрѣлища, а ихъ предводителъ — своей невѣсты. Такимъ образомъ, вы окажетесь побѣдителями, а они — побѣжденными. Ты вѣрно сказала, Бѣлая Лилія: это для васъ — единственное спасеніе.

— Но какъ это сдѣлать?

Онега внимательно посмотрѣла на двухъ воиновъ, которые стерегли ихъ, стоя у дверей хижины. Они отвернулись, заинтересованные происходившими ужасными приготовленіями. Тогда она стала рыться въ многочисленныхъ складкахъ своего платья и вытащила маленькій пистолетъ съ двумя мѣдными дулами. На взглядъ это была игрушка, изукрашенная рѣзьбою и насѣчкою, какъ образецъ искусства парижскихъ оружейниковъ. Де-ла-Ну купилъ ее за красоту, когда въ послѣдній разъ былъ въ Квебекѣ; но, однако, она могла пригодиться при случаѣ и была заряжена на оба ствола.

— Я взяла его для себя, — сказала Онега, засовывая пистолетикъ въ руку де-Катина; — но теперь хочу показать имъ, что сумѣю умереть, какъ умираютъ Онондаги, и что я — достойная дочь ихъ вождей. Возьмите, потому что, клянусь, я сама не стану стрѣлять, развѣ только всажу обѣ пули въ сердце этого Метиса.

Трепетъ радости охватилъ де-Катина, когда его рука стиснула пистолетъ. Это былъ ключъ, которым могъ отворить имъ врата мира. Адель прислонилась щекой къ его плечу и засмѣялась отъ радости.

— Ты простишь меня, дорогая? — прошепталъ онъ.

— Простить тебя! Я благословляю тебя и люблю всѣмъ сердцемъ и душею. Обними меня покрѣпче и помолимся въ послѣдній разъ.

Они вмѣстѣ упали на колѣни, но тутъ въ хижину вошли три воина и сказали своей соотечественницѣ нѣсколько отрывистыхъ словъ. Она встала съ улыбкой.

— Меня ждутъ, — сказала она, — Прощайте и не забывайте Онегу.

Она снова улыбнулась и вышла изъ хижины, въ сопровожденіи воиновъ, быстрымъ и твердымъ шагомъ, точно королева, направляющаяся къ трону.

— Теперь, Амори! — прошептала Адель, закрывъ глаза и прижавшись къ нему еще тѣснѣе.

Онъ поднялъ пистолетъ, но тутъ же опустилъ его: глаза его расширились и приковались къ дереву, которое росло какъ разъ напротивъ открытой двери хижины.

Это была береза, очень старая и корявая; береста висѣла на ней клочьями, и весь стволъ былъ покрытъ мхомъ и плѣсенью. Сажени на полторы отъ корня главный стволъ дѣлился на двое, и вотъ въ этомъ-то раздвоеніи вдругъ показалась большая загорѣлая рука, которая торопливо замоталась изъ стороны въ сторону, дѣлая жестъ страстнаго отрицанія. Въ слѣдующую секунду передъ удивленными глазамы плѣнныхъ рука исчезла и замѣнилась головою, такъ же настойчиво качавшеюся изъ стороны въ сторону. Нельзя было по узнать этой темнокрасной, морщинистой кожи, большихъ, щетинистыхъ бровей и маленькихъ, сверкающихтэ глазокъ. Это былъ капитанъ Ефраимъ Саваджъ изъ Бостона!

Они еще не пришли въ себя отъ изумленія, какъ изъ глубины лѣса раздался пронзительвдй свистъ, и всѣ деревья, кусты и заросли начали изрыгать дымъ и пламя, при оглушительномъ трескѣ ружейной пальбы, засыпавшей всю поляну градомъ пуль. Ирокезскіе часовые увлеклись своимъ кровожаднымъ желаніемъ посмотрѣть, какъ будутъ умирать плѣиники; въ это время канадцы успѣли обойти Ирокезовъ и заключить ихъ лагерь въ кольцо огня. Иидѣйцы метались изъ стороны въ сторону, всюду встрѣчая смерть, пока не нашли и какого-то промежутка въ цѣпи нападающихъ, куда и бросились, точно стадо овецъ въ проломъ плетня. Они бѣжали по лѣсу, не переставая слышать свистъ пуль у самыхъ ушей, пока другой свистокъ не подалъ знака къ прекращенію погони.

Но одинъ изъ дикарей, прежде чѣмъ спасаться, рѣшилъ сдѣлать дѣло. Фламандскій Метисъ предпочелъ мщеніе безопасности! Кинувшись къ Онегѣ, онъ разрубилъ ей голову томагвокомъ, а затѣмъ, испустивъ свой военный кличъ, взмахнулъ окровавленнымъ топоромъ надъ головою и побѣжалъ въ хижину, гдѣ плѣнные еще стояли на колѣняхъ. Де-Катина увидалъ его издали, и дикая радость загорѣлась въ его взорѣ. Онъ всталъ, чтобы его встрѣтить, и пустилъ обѣ пули ему въ лицо. Минуту спустя подбѣжали канадцы; плѣнники почувствовали пожатія дружескихъ рукъ и, видя улыбки на знакомыхъ лицахъ Амоса Грина, Саваджа и дю-Люта, поняли, что и для нихъ, наконецъ, насталъ миръ.

---

Такъ изгнанники достигли конца своихъ испытаній. Зиму они провели въ фортѣ Св. Людовика, а весною, когда Ирокезы перенесли войну на верхнее теченіе рѣки Св. Лаврентія, получили возможность перейти въ англійскія провинціи и по Гудзону-рѣкѣ добраться до Нью-Іорка, гдѣ ихъ радушно приняло семейство Амоса Грина. Дружба между обоими мужчинами такъ упрочилась общими воспоминаніями и пережитыми опасностями, что они сдѣлались компаніонами по торговлѣ мѣхами, и имя француза вскорѣ стало не менѣе извѣстно въ горахъ Мэна и по склонамъ Аллегановъ, чѣмъ было прежде — въ салонахъ и корридорахъ Версаля. Со временемъ де-Катина построилъ себѣ домъ на Стетенъ-Айландѣ, гдѣ поселились многіе его единовѣрцы, и значительную часть своихъ торговыхъ барышей употреблялъ на помощь своимъ угнетаемымъ собратьямъ. Амосъ Гринъ взялъ въ жеиы голландскую дѣвушку изъ Шенектади, которая такъ подружилась съ Аделью, что этотъ бракъ еще тѣснѣе скрѣпилъ сердечныя узы, связывавшія обѣ семьи.

А капитанъ Ефраимъ Саваджъ въ цѣлости вернулся въ свой возлюбленный Бостонъ, гдѣ осуществилъ завѣтную мечту: построилъ себѣ кирпичный домикъ на возвышенности, въ сѣверной части города, откуда ему видны были корабли и на рѣкѣ, и на морѣ. Тамъ онъ и жилъ, уважаемый согражданами, которые сдѣлали его выборнымъ и членомъ городскаго управленія.

Такъ, среди всеобщаго почета, старый морякъ прожилъ долгіе годы, сдѣлавшіе его современникомъ слѣдующаго столѣтія, когда старческій взоръ его могѣ уже увидѣть ростущее величіе его родины.

Усадьба въ помѣстьѣ Св. Маріи скоро была возобновлена въ прежнемъ видѣ, но самъ помѣщикъ былъ уже не прежній съ той поры, какъ потерялъ жену и сына. Онъ похудѣлъ, сталъ озлобленнѣе, стремительнѣе, и безерестанно затѣвалъ походы въ ирокезскіе лѣса, гдѣ его отряды своими злодѣяніями превосходили самихъ дикарей. Наконецъ, насталъ день, когда онъ отправился въ такой походъ, изъ котораго не вернулись ни онъ, ни его соратники. Много страшныхъ таймъ хранятъ въ себѣ эти тихіе лѣса, и къ ихъ числу надо отнести судьбу Шарля де-ла-Ну, владѣльца Св. Маріи.

КОНЕЦЪ ВТОРОЙ ЧАСТИ.

---

1. Бакбордъ — лѣвая сторона корабля.
2. Ванты — толетыя смоленыя веревки на судахъ, удерживающія мачты съ боковъ.
3. Ярдъ — 3 фута.
4. Каботажная — береговая торговля.
5. Корветъ — трехмачтовое военное судно.
6. Coureur des bois — особый разрядъ колонистовъ, занимавшійся войной и охотой.
7. Піонеры — люди, идущіе первыми въ дикія, неизслѣдованныя страны, чтобы внести туда просвѣщеніе и благоустройство жизыи.
8. Сумахъ изъ породы терпентинныхъ деревьевъ.
9. Такъ назывались въ средніе вѣка землевладѣльцы, обязанные исполнять разныя повивности своему господину (феодалу), отъ котораго получили эту землю (ленъ). Этотъ средневѣковой строй назывался феодальной системой.
10. Или въ древней Руси, гдѣ каждому, кто былъ пожалованъ отъ государя помѣстьемъ, предписывалось по первому зову являться въ войско конну, людну и дружну.
11. Метисами называются дѣти смѣшанныхъ браковъ между европейцами и индѣйцами.