Идеальный учитель.
править- ) «Идеальный учитель» и «Новыя лица, старые друзья» — двѣ главы извѣстнаго романа де Амичиса «Romans о d’un Maestro» въ которомъ авторъ описываетъ борьбу, всѣ лишенія и затрудненія, осаждающія сельскаго учителя, этого піонера цивилизаціи на его тернистомъ пути народнаго развитія. Дѣйствіе происходитъ въ Альпійскихъ селахъ, окружающихъ Туринъ.
Сельская управа (муниципалитетъ) мѣстечка Боссолано отвела вновь прибывшему учителю Ратти комнату въ томъ домѣ на площади, гдѣ жилъ уже учитель Делли съ семьей и органистъ, дававшій уроки музыки въ школѣ. Чувство изумленія охватило Ратти, когда онъ впервые увидѣлъ Делли, явившагося, въ день его пріѣзда, сдѣлать ему визитъ. Ему показалось, что онъ видитъ на яву тотъ образъ, который часто вставалъ въ его воображеніи, когда, бывало, въ учительской семинаріи, профессоръ Мегара разсуждалъ о томъ, какъ при тѣхъ или иныхъ данныхъ долженъ былъ бы поступить образцовый педагогъ, и повторялъ излюбленный свой вопросъ: «Что сдѣлалъ бы въ такомъ случаѣ нашъ учитель?» Этотъ его идеальный учитель удивительно походилъ на Делли, являвшаго собою одну изъ тѣхъ фигуръ, которыя кажутся воплощеніемъ своей профессіи. Человѣкъ лѣтъ сорока, сухощавый, съ строгимъ и спокойнымъ лицомъ, съ гладко разчесанными бакенбардами, по одеждѣ — не то мелкій чиновникъ, не то унтеръ-офицеръ въ отставкѣ, изумительно чистоплотный, онъ отличался во всякомъ своемъ движеніи живостью, соединенной со сдержанностью, напоминая этимъ военнаго инструктора, обучающаго рекрутъ. Ратти задалъ ему нѣсколько вопросовъ относительно школьнаго начальства, но Делли отвѣчалъ неопредѣленно, точно этотъ предметъ разговора очень мало его интересуетъ. Зато онъ цѣлыхъ десять минутъ не умолкая говорилъ о новой школьной постройкѣ, возводившейся при въѣздѣ въ село, разбиралъ всѣ касавшіяся подробности: планъ, доброкачественность строевого матеріала, уступку въ цѣнѣ, сдѣланную подрядчикомъ и доказывавшую его честность, словомъ, обсуждалъ все, будто рѣчь шла о его собственномъ домѣ. Затѣмъ, взглянувъ на часы, онъ лаконически простился и ушелъ солдатской походкой, оставивъ въ молодомъ учителѣ впечатлѣніе симпатіи, смѣшанной съ любопытствомъ, и нѣчто похожее на предчувствіе, что подъ этой жесткой оболочкой скрывается далеко не дюжинная личность, передъ которой ему когда-нибудь непремѣнно придется преклониться.
Всѣ кругомъ него единогласно говорили такъ много хорошаго о Делли, что Ратти, наконецъ, рѣшилъ во что бы то ни стало, хотя бы насильно, добиться болѣе тѣснаго знакомства съ нимъ, но Делли устранялся отъ этого, повидимому, не столько изъ гордости, сколько изъ любви къ уединенію. Ратти еще болѣе утвердился въ своемъ рѣшеніи, слушая похвалы, которыя расточались учителю органистомъ, такъ какъ если уже органистъ хвалилъ кого-нибудь, то предметъ его похвалъ, во всякомъ случаѣ, не мотъ походить на остальныхъ обывателей села. «Делли у насъ единственный истинный galant’uomo», говорилъ органистъ. Одинъ лишь упрекъ дѣлалъ онъ ему — что онъ не увлекался, или, точнѣе, не интересовался излюбленной мечтой органиста относительно предстоявшаго «обновленія міра». Чортъ возьми, кто больше народныхъ учителей долженъ былъ: бы желать такого порядка вещей, при которомъ они бы все выиграли, такъ какъ несомнѣнно, что въ новомъ обществѣ первыя мѣста заняли бы тѣ, которые воспитываютъ умъ народа, т.-е. школьные учителя, и тѣ, которые воспитываютъ его сердце, т.-е. учителя музыки. «Никогда не перестанутъ учиться, какъ азбукѣ, такъ и музыкѣ», — говорилъ органистъ.
И такъ, Ратти все чаще и чаще началъ посѣщать Делля подъ предлогомъ узнать его мнѣніе по разнымъ школьнымъ вопросамъ. Это былъ единственный способъ провести нѣкоторое время въ его обществѣ; иначе, онъ послѣ первыхъ же словъ обыкновенно обрывалъ разговоръ. Ратти не нашелъ въ немъ выдающихся знаній, но зато нашелъ опредѣленные, точные взгляды, являющіеся, какъ ему казалось, итогами личныхъ его наблюденій, а не чтенія. Такъ, напр. у Ратти былъ пораженъ слѣдующимъ его выводомъ. Убѣдившись, послѣ многолѣтняго опыта, что почти въ каждый классъ ежегодно поступаетъ отъ пяти до шести дурныхъ, испорченныхъ учениковъ, которые почти всѣ грѣшатъ одними и тѣми же недостатками, и, если можно такъ выразиться, развращены одной и той же порчей — онъ теперь научился узнавать ихъ по внѣшности и по самымъ незначительнымъ, почти невольнымъ съ ихъ стороны, проявленіямъ ихъ. характера въ первые же дни пребыванія въ школѣ. И вотъ, онъ поставилъ себѣ за правило, тотчасъ же идти имъ на встрѣчу, не дожидаясь перваго ихъ проступка. Опытъ показалъ ему, что, увидѣвъ себя такимъ образомъ разгаданными и какъ бы обезоруженными еще до стычки, эти дѣти проникались такимъ уваженіемъ и такимъ страхомъ передъ ясновидѣніемъ учителя и его рѣшительностью, что даже самые отчаянные изъ нихъ нѣкоторое время вели себя смирно. Относительно классной дисциплины Делли раздѣлялъ взгляды школьнаго окружного инспектора въ Гораско: провинившихся онъ наказывалъ тотчасъ же, никого объ этомъ не предупреждая. Делли хотѣлъ, чтобы ученики его прониклись полнѣйшей увѣренностью въ томъ, что нѣкоторые проступки немедленно, неотвратимо, безъ малѣйшей возможности пощады, влекутъ за собой извѣстныя наказанія, подобно тому, какъ, напр., ударъ головой о стѣну влечетъ за собой ощущеніе боли. Что же касается того чувства, съ которымъ онъ, какъ человѣкъ добрый и отецъ семейства, долженъ былъ бороться, проявляя такую строгость, то, какъ онъ говорилъ, ему удавалось скрывать его, не дѣлая усилія надъ собой: онъ выказывалъ любовь всему классу вообще, но никому изъ учениковъ въ отдѣльности. По его мнѣнію, учитель долженъ быть чуждъ увлеченія, страсти, ему должно бытъ присуще нѣчто спокойное, невозмутимое, безличное, что давало бы понять ученикамъ, какое различіе между школой и семьей, и между учителемъ и отцомъ; въ школѣ дѣти становятся уже гражданами и начинаютъ исполнять долгъ свой по отношенію къ государству, и поэтому тутъ они не имѣютъ уже права ждать ни снисхожденія, ни ласки. По мнѣнію Делли, желаніе сдѣлать изъ школы вторую семью ошибочно, такъ какъ школа могла бы быть только недисциплинированной семьей, потому что учитель лишенъ средствъ, которыми владѣютъ родители для того, чтобы сдержать злоупотребленія фамильярностью. И потому у себя въ классѣ онъ требовалъ прежде всего полнѣйшей тишины, чтобы никогда не быть вынужденнымъ возвышать голоса — первое, самое обычное и величайшее проявленіе слабости со стороны учителей. Такимъ образомъ, его ученики, даже наименѣе послушные, мало-по-малу привыкали входить въ классъ и выходить изъ него, какъ въ церковь, на цыпочкахъ. И такъ какъ оттѣнокъ въ голосѣ регулировалъ у него порицаніе или похвалу, то ему достаточно было для этого слова, взгляда, движенія головы. Онъ держался того же метода и въ наставленіяхъ, излагая преподаваемыя имъ правила и обязанности тѣмъ проще и короче, чѣмъ онѣ сами по себѣ были выше и значительнѣе, не объясняя причину причинъ, какъ это, по словамъ его, дѣлается теперь, когда съ малыми ребятами обсуждаются чуть ли не самые священные принципы. Юнымъ дѣтскимъ умамъ Делли старался внушить, что онъ убѣжденъ въ томъ, что дѣлаетъ такъ же твердо, какъ въ свѣтѣ солнечнаго дня, и что доискиваться причины нѣкоторыхъ нравственныхъ истинъ — святотатство. Сначала подобное веденіе школьнаго обученія представлялось Ратти черезчуръ холоднымъ и одностороннимъ, проистекающимъ изъ черствости и сухости сердца. Поэтому онъ ставилъ выше Делли свою пріятельницу, учительницу Галли, на которую, какъ ему казалось, этотъ послѣдній очень походилъ другими сторонами характера. Но онъ перемѣнилъ мнѣніе, когда присмотрѣлся ближе къ ученикамъ своего товарища, замѣнивъ его какъ-то два раза въ его классѣ, и когда глубже проникъ въ его душу.
Это былъ странный человѣкъ,.въ которомъ, каждый разъ, что онъ съ нимъ говорилъ, Ратти открывалъ новое, непредвидѣнное имъ качество. Делли читалъ мало, но непремѣнно выносилъ что-нибудь изъ самаго незначительнаго чтенія. Несмотря на разные недочеты въ образованіи, въ сужденіяхъ его часто сказывалось столько глубокаго пониманія, что молодой учитель невольно задумывался, и въ выводахъ его, въ видѣ практическаго правила, находилъ точно сконцентрированными и слитыми воедино многія разрозненныя наблюденія, сдѣланныя имъ самимъ въ періодѣ его девятилѣтняго школьнаго преподаванія, но которыя, однако, ему самому никогда не удалось согласить между собой и привести къ одному общему знаменателю. И, что было еще удивительнѣе — казалось, что всѣ способности Делли сосредоточены на одной цѣли — на преподаваніи. Каждая его мысль облекалась именно въ ту форму, которая могла быть воспринята дѣтскимъ умомъ. Каждое добытое имъ свѣдѣніе, разсужденіе, слышанное мимоходомъ, событіе, вычитанное изъ газетъ, какое-нибудь случайно подмѣченное явленіе природы — все это мгновенно схватывалось его умомъ, переработывалось имъ и превращалось въ матеріалъ для уроковъ. Глядя на него и слушая его, Ратти спрашивалъ себя — не рождаются ли въ самомъ дѣлѣ нѣкоторые люди учителями, какъ, говорятъ, рождаются поэтами?
Делли былъ олицетвореніемъ учителя не только по своей внѣшности, но и по всѣмъ своимъ жестамъ и движеніямъ, по тому, какъ онъ бралъ въ руки книгу, складывалъ листъ бумаги, обмакивалъ перо въ чернила — все это, даже и внѣ школы, онъ дѣлалъ такъ образцово, будто имѣлъ намѣреніе обучить тому же другихъ. Познакомившись съ нимъ ближе, Ратти убѣдился, что его изумительное рвеніе не проистекаетъ (какъ у нѣкоторыхъ другихъ народныхъ учителей) изъ того высокаго понятія, которое они имѣли о своемъ значеніи апостоловъ цивилизаціи и обновителей человѣчества. Такихъ громкихъ словъ Делли никогда не произносилъ, и, казалось, даже и въ мысляхъ не переступалъ никогда узкаго круга, предначертаннаго ему взятыми на себя обязанностями и школьными программами. Двигало имъ ничто иное, какъ только страсть исполненія долга, желаніе увидѣть немедленные и скромные плоды своихъ трудовъ, живая любовь ко всѣмъ подробностямъ своей профессіи, къ трудовому дню, чистой совѣсти, къ порядку въ жизни и кругомъ себя, и нравственное удовлетвореніе въ томъ, что всѣ способности его примѣняются съ успѣхомъ въ дѣлѣ, къ которому влекутъ его природныя стремленія; въ работѣ среди того маленькаго интеллектуальнаго мірка, за предѣлы котораго даже въ юношескіе годы онъ, быть можетъ, ни разу не порывался, и гдѣ онъ чувствовалъ себя ежедневно ближе къ совершенству, и болѣе довольнымъ собой и другими.
Онъ никогда не касался въ своемъ разговорѣ даже общихъ интересовъ своего сословія, напр., скудности содержанія. Впрочемъ, судя по его спартанской бережливости и скромнымъ потребностямъ его семьи, становилось понятнымъ, что ему-то всегда хватало его скромнаго жалованья. Еще молодымъ человѣкомъ, онъ, повидимому, съумѣлъ даже отложить кой-какія крохи; страдая незначительнымъ заиканіемъ (послѣдствіе сильнаго ушиба въ дѣтствѣ), онъ на собственныя средства поѣхалъ въ Туринъ въ заведеніе для заикающихся доктора Шервена, и вылечился тамъ отъ своего недостатка. И позже, когда онъ однажды неожиданно получилъ пособіе, онъ купилъ на эти деньги стереоскопъ, который берегъ для употребленія въ школѣ. Въ настоящее время онъ изъ остатковъ своего скуднаго жалованья и грошей, получаемыхъ за вечерніе классы и отъ нѣкоторыхъ частныхъ уроковъ, находилъ еще возможность содержать на полномъ пансіонѣ у одной старой синьоры въ Туринѣ своего 17-лѣтняго сына, слушавшаго курсъ въ технологическомъ институтѣ. Этотъ юноша уже нѣсколько разъ озабочивалъ его своимъ, нѣсколько легкомысленнымъ, характеромъ. Дома у него былъ еще сынъ 8-ми лѣтъ, ученикъ его школы, и десятилѣтняя дочь, посѣщавшая школу для дѣвочекъ синьоры Мартики. Оба они отличались такой же необыкновенной аккуратностью, были такіе же серьезные и сдержанные, какъ и отецъ ихъ, и по тому, какъ они держались въ его присутствіи, казались скорѣе его учениками, чѣмъ дѣтьми. Съ такимъ же уваженіемъ относилась къ нему и его жена, немногимъ моложе его, дочь секретаря сельской управы. Лицо ея носило выраженіе постоянной, нѣжной озабоченности, которая присуща матерямъ семействъ, заваленныхъ работой и тревогами и стремящихся всей душой не потерять даромъ ни одной минуты времени и не издержать ни одной лишней копейки. Въ маленькой квартирѣ изъ трехъ комнатъ и кухни, занимаемой семьей Делли надъ квартирой Ратти, никогда не раздавалось ни неожиданнаго шума, ни возгласовъ. Только въ извѣстное, опредѣленное, время слышались тамъ звуки шаговъ и отодвигаемыхъ стульевъ, что указывало на точный порядокъ домашней жизни, въ которой время распредѣлялось такъ же правильно, какъ и въ классѣ. Ежедневно, при первомъ звонкѣ въ школѣ, учитель и дѣти его уже сходили съ лѣстницы, и въ квартирѣ раздавались только бодрые шаги матери, которая до временамъ что-нибудь напѣвала.
Мало-по-малу Ратти сошелся ближе съ Делли и его семьей, особенно во время болѣзни своего коллеги, когда, по его желанію, онъ заходилъ къ нему ежедневно, чтобы, сообщать свѣдѣнія о его ученикахъ. Первый разъ, когда Ратти перешелъ порогъ квартиры семьи Делли, онъ изумился чистотѣ, которую тамъ увидѣлъ, и болѣе всего спальней и мужа, и жены, гдѣ, не смотря на то, что мѣста было очень не много, учитель устроилъ себѣ нѣчто въ родѣ кабинетика съ маленькимъ столикомъ и книжными полками, на которыхъ, въ большомъ порядкѣ, были расположены тетрадки и диктовки учениковъ, разные учебные протоколы и сборники педагогическихъ журналовъ. Даже всѣ стѣны крохотной столовой были покрыты школьными предметами — старыми географическими картами, таблицами мнемонической системы, похвальными листами и т. д. Здѣсь висѣлъ также календарь текущаго года, и, между прочимъ, красовались въ рамкахъ рисунокъ строящейся новой школы и портретъ Винценсіо Троя. Делли занимался даже въ постели, больной. Дѣти его входили къ нему въ комнату на цыпочкахъ, какъ въ классѣ, и, окончивъ уроки, помогали матери въ хозяйствѣ. Она же поспѣвала всюду, изображая собой одновременно сидѣлку, кухарку, горничную, прачку и репетитора. Выраженіе горя, которое Ратти прочелъ на лицахъ матери и двухъ дѣтей въ первые дни болѣзни Делли, пока еще не выяснялось, насколько опасно состояніе этого человѣка, трудъ котораго поддерживалъ существованіе семьи, и здоровье котораго было опорой для всѣхъ, произвело на него тяжелое впечатлѣніе. И, когда докторъ объявилъ, что нѣтъ опасности, и позже, когда Ратти увидѣлъ Делли снова на ногахъ, онъ почувствовалъ, что и съ его души скатилось тяжелое бремя.
Та небольшая услуга, которую молодому учителю удалось оказать своему коллегѣ, участіе, выказанное имъ его семьѣ въ дни его болѣзни, его наружность и милое обращеніе, привлекли къ нему живѣйшую симпатію матери и ея дѣтей, и заставили ихъ въ эти нѣсколько дней полюбить его, какъ стараго друга, которому можно все довѣрить. Одинъ только Делли, искренно поблагодаривъ его, не перемѣнилъ съ нимъ обращенія: какъ и раньше, онъ былъ съ нимъ вѣжливъ, безъ дружескихъ изліяній, и продолжалъ разговаривать лишь о школьныхъ вопросахъ, и то только тогда, когда эти вопросы ему предлагались.
Не успѣлъ отецъ подняться съ постели, какъ у маленькаго его сына обнаружилась скарлатина, и болѣзнь внезапно приняла тяжелый оборотъ. Ратти снова представился случай удивляться этой семьѣ, гдѣ всѣ были всегда готовы твердо выносить опасность и горе, безъ тщетныхъ жалобъ и другихъ признаковъ слабости. Въ такихъ случаяхъ, всѣ они удваивали свою заботливость и энергію, всѣ, какъ колеса машины, дѣйствовали дружно и согласно, и въ этомъ небогатомъ домѣ всегда оказывались на лицо сотни бездѣлицъ, необходимыхъ въ болѣзни, которыя такъ часто отсутствуютъ даже въ барскихъ хоромахъ, гдѣ деньги текутъ въ изобиліи, но не хватаетъ предусмотрительности. Делли продолжалъ заниматься въ школѣ во время болѣзни сына. По вечерамъ — такъ какъ больной ребенокъ желалъ видѣть его подлѣ себя — онъ, сидя у его постели, поправлялъ карандашомъ тетради учениковъ. Какое трогательное зрѣлище представлялъ бѣдный малютка, который, даже въ пылу томившей его лихорадки, казался особенно счастливъ этими необычайными проявленіями нѣжности со стороны своего, обыкновенно, столь сдержаннаго отца! Съ какой заботливостью разспрашивалъ онъ его, какой урокъ заданъ сегодня ученикамъ, что онъ намѣренъ объяснять имъ завтра, не случилось ли чего новаго въ классѣ? Отецъ дѣлалъ ему знакъ рукой, чтобы онъ пересталъ говорить, и онъ повиновался немедленно, какъ въ школѣ. Въ одинъ день лихорадка мальчика дошла до высшей точки, всѣ были объяты страхомъ, никто не ложился спать. Делли проработалъ до разсвѣта въ столовой, ежеминутно вставая, чтобы идти къ звавшему его больному. Но кризисъ прошелъ благополучно. И тутъ Делли не выразилъ своей радости словами — только лицо его, на которомъ уже нѣсколько дней какъ будто лежала густая тѣнь, немного просвѣтлѣло. Но Ратти понялъ, что, какъ онъ, такъ и жена его имѣли, повидимому, кромѣ болѣзни ребенка, еще другое затаенное горе, иначе, какъ ему казалось, по крайней мѣрѣ, мать выказала бы большую радость по случаю выздоровленія ребенка. Онъ часто устремлялъ на нее свой взглядъ, и она это замѣтила. Какъ-то разъ утромъ она, наконецъ, открыла ему свою душу. Послѣднія извѣстія, полученныя о Норбертѣ — старшемъ сынѣ, учившемся-въ технологическомъ институтѣ — были нехороши. Онъ послѣднее время занимался плохо, и отмѣтки его становились все хуже и хуже. Письма его сдѣлались короткими, сбивчивыми, неискренними, точно написанными по обязанности, безъ истиннаго чувства. Мать не могла понять, въ чемъ дѣло. Норбертъ былъ живой мальчикъ, правда, немного падкій на развлеченія и, пожалуй, даже легкомысленный. Но онъ никогда не сдѣлалъ ни одного дурного поступка, онъ всегда учился хорошо и, повидимому, понималъ обязанности, налагаемыя на него жертвами, которыя отецъ приносилъ для него. Сохрани Богъ, если этотъ юноша, на котораго отецъ возлагалъ столько надеждъ, свернулъ съ хорошаго пути! Делли самъ училъ и воспитывалъ его, въ теченіе цѣлыхъ годовъ посвящалъ ему все время, остававшееся у него свободнымъ послѣ занятій въ школѣ, доходя до того, что собственноручно писалъ для него сочиненія по разнымъ предметамъ, изготовлялъ тетради съ разными таблицами и извлеченіями, чтобы облегчить ему ученіе.. И помимо всего этого, какой примѣръ подавалъ онъ ему самъ! Ужъ если юноша, воспитанный такимъ отцомъ, не окажется хорошимъ, то можно было бы отчаиваться въ дѣлѣ воспитанія вообще. Боже великій, сегодня уже цѣлыхъ десять дней, какъ онъ не отвѣчаетъ ни слова на письмо отца, требовавшее немедленнаго отвѣта! Ратти старался успокоить сеньору Делли обычными въ такихъ случаяхъ доводами, но она оставалась при своемъ. «Что дѣлать, — повторяла она, — у меня дурное предчувствіе».
Два дня спустя послѣ этого разговора, въ четвергъ утромъ, маленькая дочь Делли прибѣжала съ испуганнымъ лицомъ къ Ратти, прося его немедленно подняться наверхъ къ матери. Въ одинъ мигъ очутился онъ въ квартирѣ учителя и засталъ сеньору Делли въ столовой, сидящую у стола съ письмомъ въ рукахъ и горько плачущую. Делли не было дома, мальчикъ еще лежалъ въ постели, дочь немедленно удалилась по знаку матери; сеньора Делли поспѣшно закрыла за нею дверь и обернулась къ молодому учителю съ такими горькими рыданіями, что, казалось, у нея разорвется грудь. Ратти не успѣлъ выговорить вопроса, какъ она уже сунула ему въ руки письмо, говоря: «Вы для насъ точно родной, я довѣряю вамъ, прочтите, посовѣтуйте мнѣ, я схожу съ ума!» — Письмо было заказное, адресовано на имя сеньоры Делли и написано ея знакомой, нѣкой Бейссонъ, квартирной хозяйкой Норберта. Послѣ длиннаго предисловія, полнаго сожалѣнія и утѣшенія, въ письмѣ этомъ излагалось, какъ у Бейссонъ не оказалось 250 лиръ, какъ она только два дня передъ тѣмъ замѣтила это, какъ, нѣсколько часовъ спустя, она открыла, что деньги, — само собой съ намѣреніемъ вернуть ихъ, — были истрачены Норбертомъ, попавшимъ незадолго передъ тѣмъ въ общество дурныхъ товарищей, — какъ самъ Норбертъ, съ искренностью, дѣлавшей ему честь, сознался ей въ своей неосторожности и выказалъ глубокое раскаяніе и сожалѣніе. Собственно говоря, она. предпочла бы скрыть случившееся и отъ родителей, также какъ скрыла отъ всѣхъ остальныхъ, въ чемъ клялась честнѣйшимъ своимъ словомъ, — но такъ какъ взятая сумма издержана, а деньги ей необходимы, то она поставлена въ тяжелую необходимость просить о возвратѣ ихъ, увѣренная, что просьба ея будетъ, по возможности, исполнена. Кончая письмо, сеньора Бейссонъ говорила, что осторожность побудила ее написать матери, въ случаѣ, еслибъ послѣдняя сочла нужнымъ скрыть случившееся отъ отца, но что, во всякомъ случаѣ, она просила бы ихъ обоихъ не принимать всего этого слишкомъ къ сердцу, — рѣчь идетъ вѣдь только о юношескомъ легкомысліи, не имѣющемъ важнаго значенія и которое притомъ останется между ними и никому не будетъ извѣстно. Прочитавъ письмо, Ратти содрогнулся всѣмъ сердцемъ при мысли о Делли, и его явное смущеніе только еще усилило отчаяніе матери. «Прочли? — крикнула она, выхвативъ письмо у него изъ рукъ. — Господи, Господи! И такой-то ужасъ долженъ былъ случиться съ нами! Возможно ли это, подумайте только! Мой Норбертъ, мой сынъ! Если мой мужъ узнаетъ это!» Что дѣлать! Какое счастіе, что его не было дома, когда пришло письмо! Говорите же, совѣтуйте, что мнѣ дѣлать, сеньоръ Ратти! Я теряю голову! Мнѣ все еще не вѣрится, что это можетъ быть правдой! Гдѣ мнѣ достать 250 лиръ! Для насъ это полное разореніе! А деньги нужны немедленно! Мы обезчещены… О Боже! Боже милостивый, сжалься надъ нами!..
— Прежде всего необходимо, чтобы вашъ мужъ ничего не узналъ, — рѣшительно произнесъ Ратти. — Спрячьте письмо. Постарайтесь успокоиться. Деньги я достану. Все будетъ поправлено. Но самое важное, чтобы сеньоръ Делли ничего не узналъ.
— Вы нашъ спаситель, — рыдала сеньора Делли. — Что же мнѣ дѣлать, скажите?
— Когда вернется вашъ мужъ?
— Не знаю, — отвѣтила она грустно. — Онъ не сказалъ мнѣ, куда ушелъ, онъ можетъ быть дома съ минуты на минуту.
Она бросилась къ окну посмотрѣть, не идетъ ли онъ, но, сдѣлавъ два, три шага, ноги ея точно приросли къ землѣ, потому что она услышала, что ключъ повернулся въ двери. Делли вошелъ, поздоровался съ Ратти, отдалъ шляпу женѣ, и направился въ комнату къ сыну. Остальные двое послѣдовали за нимъ, обмѣнявшись взглядомъ. Но Ратти вздрогнулъ, увидѣвъ, на сколько измѣнилось лицо бѣдной матери. Делли подошелъ къ постели больного и положилъ руку на голову сына, который ему улыбнулся, потомъ онъ посмотрѣлъ на жену.
— Ты плакала? — сказалъ онъ. — Что съ тобой?
Жена указала дрожащей рукой на сына и отвѣтила:
— Причина ясна. Я все боюсь ухудшенія.
— Это не то, — сказалъ мужъ.
— Такъ что же еще? — отвѣтила она.
— Почему, — спросилъ мужъ, — ты не говоришь мнѣ правды? — И взглядъ его, устремленный на нее, былъ такъ глубокъ и проницателенъ, что она потеряла голову и быстро проговорила: — Вотъ въ чемъ дѣло, Норбертъ проигрался въ карты…
Делли съ минуту помолчалъ и взглянулъ на молодого учителя, который съ тревогой думалъ о томъ, какъ бы, по крайней мѣрѣ, отвратить полное признаніе. Потомъ Делли спокойно спросилъ жену:
— Кто написалъ тебѣ объ этомъ?
— Сеньора Бейссонъ, — отвѣтила жена.
— Зачѣмъ ты скрываешь отъ меня письмо?
Бѣдная мать, державшая письмо, скомканное въ рукѣ, еле произнесла:
— Чтобы не огорчить тебя. Я уже отослала отвѣтъ. Я не хотѣла ничего говорить тебѣ. Какая была бы въ томъ польза? Всего было четыре строки. Я сожгла письмо… увѣряю тебя.
— Дай мнѣ письмо; — произнесъ мужъ, протягивая руку.
Жена колебалась одно мгновеніе, и затѣмъ прошептала голосомъ умирающей:
— Онъ сдѣлалъ нѣчто худшее.
Послѣдовала минута ужаснаго молчанія.
Затѣмъ въ комнатѣ прозвучалъ такой голосъ, котораго она никогда въ жизни не слышала, и который пронзилъ ей сердце смертельнымъ холодомъ:
— Онъ укралъ?
Мать разрыдалась, закрывъ лицо руками. Ратти кинулся къ своему коллегѣ, и, взявъ его за руку, сказалъ:
— Нѣтъ, нѣтъ, онъ не укралъ… это легкомысліе, не мучь себя.
Но письмо было уже въ дрожащихъ рукахъ учителя, который читалъ его съ выраженіемъ глубокаго вниманія, постепенно мѣняясь въ лицѣ, какъ человѣкъ, который, не будучи въ состояніи ни крикнуть, ни двинуться съ мѣста, видѣлъ бы, что сынъ его приложилъ револьверъ къ виску и медленно надавливаетъ курокъ… Когда Делли кончилъ письмо, онъ поднялъ глаза на жену, а она бросилась ему на шею и горько заплакала у него на груди.
Мужъ нѣжно высвободился изъ ея объятій и стоялъ задумавшись. Выраженіе безконечнаго утомленія разлилось по его лицу, какъ будто онъ въ эти нѣсколько минутъ состарился на двадцать лѣтъ. Вдругъ онъ выговорилъ:
— Сейчасъ ѣду въ Туринъ.
Жена спросила его робкимъ голосомъ, не смѣя взглянуть на него:
— А деньги?
Делли не отвѣтилъ. Ратти поспѣшилъ сказать:
— Это мое дѣло.
— Не надо, — твердо произнесъ учитель. — Скоро я попрошу тебя о другомъ. Благодарю, Ратти. — И, приложивъ палецъ къ губамъ, показалъ ему знакомъ, чтобы онъ никому не проговаривался.
Но Ратти бросился изъ комнаты, рѣшивъ во что бы то ни стало достать деньги. Лично у него было всего сто франковъ, отложенные для путешествія въ Туринъ. У него мелькнула мысль обратиться къ учителю геометріи и попросить 150 франковъ, какъ бы для себя лично. Но онъ не успѣлъ еще спуститься съ первой ступени лѣстницы, какъ уже придумалъ другую комбинацію и постучался въ дверь органиста.
Дверь отворилъ самъ хозяинъ, бритое лицо котораго носило, противъ обыкновенія, серьезное выраженіе. Онъ сказалъ вполголоса:
— Войди, Норбертъ здѣсь.
Молодой учитель подумалъ, что ослышался, до такой степени это извѣстіе показалось ему неожиданнымъ.
— Онъ здѣсь, — повторилъ органистъ шепотомъ, вводя Ратти въ свой кабинетъ и указывая на смежную комнату. — Мнѣ все извѣстно, — онъ во всемъ признался мнѣ. Пѣшкомъ пришелъ онъ сюда изъ Турина, имѣя въ виду предупредить письмо г-жи Бейссонъ и броситься въ ноги отцу. Но почти у дверей его квартиры, его охватилъ такой ужасъ, что онъ бросился сюда ко мнѣ, умоляя меня скрыть его. Я пожалѣлъ и принялъ его — хотя потомъ былъ готовъ выгнать, но, понимаешь… долгъ гостепріимства священенъ.
Ратти сообщилъ, что отцу все извѣстно.
Органистъ такъ и думалъ, услыхавъ наверху плачъ сеньоры Делли. Эти слова онъ проговорилъ, стоя прямо передъ роялемъ, почесывая себѣ голову и устремивъ взглядъ въ потолокъ, потомъ добавилъ:
— И нужно же было такой вещи случиться съ такимъ человѣкомъ, какъ Делли. Гдѣ же послѣ того справедливость на землѣ? — Подумайте, можетъ ли общество, устроенное такимъ образомъ, долго еще просуществовать? — И органистъ сталъ объяснять причину «неосторожности» Норберта. Тутъ замѣшана не какая-либо женщина, а женщины вообще. Юноша, полный жизни и силъ, прожившій до 17 лѣтъ такъ, какъ слѣдуетъ жить, набросился на запретный плодъ, какъ проголодавшійся дикарь и потерялъ голову… Но такъ какъ развлеченія обходятся дорого, а у него ничего не было… Э, да какой же онъ негодяй! — воскликнулъ органистъ, потрясая въ воздухѣ кулаками. — Съ такимъ отцомъ какъ у него, развѣ можно играть такія шутки? — нѣтъ… Общественная ликвидація… все это прекрасно… Но, чортъ возьми, нужно же прежде всего понимать другъ друга!
Ратти перебилъ его, сказавъ, что пришелъ къ нему съ просьбой.
— Вотъ деньги, — отвѣтилъ органистъ, не оборачиваясь и вытаскивая ихъ изъ кармана.
Ратти поцѣловалъ его въ щеку.
Органистъ вытеръ щеку рукой и сказалъ:
— Не за что. Для меня дать деньги Делли все равно, что дать ихъ въ государственный банкъ. — И онъ показалъ знакомъ, чтобы Ратти уносилъ ихъ скорѣй.
Молодой учитель поднялся бѣгомъ по лѣстницѣ, вошелъ, едва переводя духъ, въ квартиру Делли, и засталъ мужа и жену въ первой комнатѣ. Тутъ, задыхаясь отъ волненія, онъ положилъ, не говоря ни слова, деньги на столъ.
Делли не взялъ ихъ.
— Благодарю, Ратти, — сказалъ онъ спокойно, — я никогда этого не забуду тебѣ. Но мнѣ не нужно. — И онъ указалъ ему на небольшой свертокъ перевязанныхъ красной тесьмой бумажекъ — плодъ сколькихъ лишеній, какого труда и утомленія, про это онъ одинъ зналъ. — Попрошу тебя лучше, — добавилъ онъ, — сходи къ старшинѣ и объяви ему о моемъ отъѣздѣ, сказавъ, что я вернусь завтра.
Ратти тотчасъ же вышелъ, рѣшивъ, однако, покончить всю исторію, устроивъ свиданіе сына съ отцомъ и уговоривъ его уѣхать вмѣстѣ съ Норбертомъ въ Туринъ. Войдя къ органисту, онъ вернулъ ему деньги и сообщилъ о своемъ планѣ.
Органистъ направился въ сосѣднюю комнату и вышелъ оттуда съ симпатичнымъ на видъ юношей, очень похожимъ на мать, съ блѣднымъ и разстроеннымъ лицомъ и заплаканными глазами. Минуту спустя послышались шаги Делли, сходившаго съ лѣстницы.
— Крѣпись, — шепнулъ органистъ юношѣ, толкая его къ дверямъ, — и пусть меня повѣсятъ, если я другой разъ вмѣшаюсь въ такую исторію.
Всѣ втроемъ вышли: Делли стоялъ нѣсколькими ступенями выше, на площадкѣ лѣстницы, съ саквояжемъ въ рукѣ: сынъ бросился къ нему, упалъ, какъ подкошенный, ему въ ноги, и обхватилъ ихъ, тяжело дыша, не говоря ни слова. Отецъ поблѣднѣлъ и сдѣлалъ инстинктивный жестъ, отстраняя его отъ себя, но затѣмъ взглянулъ на него съ выраженіемъ безконечной грусти и сказалъ:
— Пойди, къ своей матери.
Норбертъ кинулся къ ней и вскорѣ на лѣстницѣ послышался пронзительный крикъ — это былъ крикъ жалости и прощенія. Нѣсколько мгновеній спустя Норбертъ сошелъ съ лѣстницы и исчезъ слѣдомъ за отцомъ.
Вечеромъ на другой день Делли вернулся изъ Турина. Ратти пришелъ его провѣдать, но онъ не проронилъ ни слова ни о сынѣ, ни о своемъ путешествіи. Мать съ своей стороны даже не упоминала ни о чемъ, разговоръ шелъ совсѣмъ о другомъ, и видъ учителя и его жены былъ, хотя и печальный, но твердый, какъ будто ничего не случилось.
Въ слѣдующіе дни и вообще никогда болѣе Делли не говорилъ ни слова о случившемся и ни разу не вспоминалъ о сынѣ; онъ сталъ еще молчаливѣе, лицо его приняло еще большій отпечатокъ рѣшительности, и казалось, онъ еще болѣе прежняго, всецѣло, сосредоточился на школѣ. Чтобы поправить свои дѣла, онъ долженъ былъ браться за всякій представлявшійся ему заработокъ: давать уроки крестьянамъ, жившимъ за версту отъ села, служащимъ, желавшимъ открыть лавочку, и учить полу кретина, сына мясника, котораго Ратти отказался принять въ свой классъ. И съ этихъ поръ Делли не имѣлъ и четверти часа отдыха во весь день; онъ отказался даже отъ ежедневной прогулки къ мѣсту новой школьной постройки и на ходу, идя по улицѣ, исправлялъ карандашомъ письменныя работы своихъ учениковъ. Одновременно съ этимъ, онъ удвоилъ также заботливость въ подготовкѣ къ своимъ урокамъ въ школѣ, и въ выборѣ темъ; онъ, по обыкновенію, ежедневно тщательно записывалъ каждую свою или чужую мысль, слышанную или прочитанную имъ, которая могла бы пригодиться ему въ преподаваніи. Жена Делли задумывалась надъ этой усиленной его дѣятельностью, почти совсѣмъ отнимавшей его теперь отъ семьи и въ огорченіи обратилась однажды къ Ратти:
— Ахъ, — сказала она, — онъ уже теперь не тотъ, не тотъ.
Ратти старался утѣшить ее, говоря, что это, напротивъ, хорошій знакъ, и то, что онъ такъ весь сосредоточился на школѣ и на работѣ, только доказываетъ, что онъ начинаетъ забывать о случившемся. Но она отвѣтила, качая головой:
— Нѣтъ, нѣтъ, онъ не забылъ.
Однако, съ виду можно было бы это подумать. Въ краткихъ разговорахъ своихъ съ Ратти, Делли разсуждалъ о школьныхъ вопросахъ съ такою ясностью и шириной мысли, съ такимъ богатствомъ новыхъ выводовъ и взглядовъ, что молодой учитель былъ просто пораженъ проявленіемъ этихъ, дотолѣ еще невѣдомыхъ ему, способностей своего коллеги. Иногда. Делли пускался, чего раньше не дѣлалъ, въ удивительныя сравненія ума и характера нѣкоторыхъ учениковъ, которыхъ онъ видѣлъ послѣ долгихъ промежутковъ времени; онъ объяснялъ, какъ ему удалось отгадать и дать толчокъ нѣкоторымъ запоздалымъ или скрытымъ ихъ способностямъ, какъ онъ исправлялъ нѣкоторые нравственные недостатки, какъ пробуждалъ дремавшую силу воли — все это благодаря выработаннымъ имъ пріемамъ, благодаря продолжительнымъ и терпѣливымъ усиліямъ, искуснымъ, тонкимъ, долго обдуманнымъ способамъ, которые онъ и излагалъ Ратти и которые вызывали у молодого учителя возгласы удивленія и восторга. Послѣ того Делли снова замыкался въ себѣ и не разговаривалъ уже цѣлыми днями. Ратти восхищался имъ и былъ ему глубоко благодаренъ за то, что въ его глазахъ Делли облагораживалъ ихъ профессію, онъ считалъ его славою своего сословія, тѣмъ учителемъ, къ которому онъ всегда могъ обратиться мысленно, котораго онъ всегда въ сердцѣ, своемъ могъ противопоставить пренебрежительному отзыву столькихъ людей о всѣхъ 50.000 его коллегахъ. Вспоминая о Делли, онъ былъ вправѣ сказать этимъ лицамъ, презрительно относящимся къ народнымъ учителямъ:
— Среди насъ есть люди, передъ которыми вамъ бы слѣдовало преклониться.
И тѣмъ болѣе достойнымъ удивленія казался ему Делли, когда онъ думалъ, что положеніе его никогда не улучшится, что многіе школьные инспектора не отличатъ его отъ тысячи другихъ учителей, что онъ, какъ рабочій въ рудникахъ, умретъ въ неизвѣстности, не пріобрѣтя за 40 лѣтъ святого труда даже столько, сколько пріобрѣтаетъ теноръ въ одну недѣлю!..