Русский интеллигент скоро захлебнется в волнах идеализма. С 1 марта в Петербурге начнет выходить ежедневная газета «Заря»[1], очевидно, в противовес штуттгартской «Заре». Редактировать ее будет Ярмонкин[2], автор «Писем идеалиста». Цель газеты, по словам объявления, — «проводить в сознание образованного общества идеи правды и добра». Благородная цель попала в надежные руки.
Не слагает идеалистического оружия и автор «Письма к ближним», г. Меньшиков[3], состоящий на содержании у г. Суворина, который, в свою очередь, состоит на содержании у министерства финансов, а, впрочем, и у других лиц и ведомств…
Г. Минский, г. Мережковский, г. Розанов, г. Перцов[4] — ведь это все идеалисты, все божьи работнички по части проведения, куда следует, идей правды и добра.
Через христианскую теософию Булгакова[5] эта плеяда связывается с созвездием «Проблем идеализма»… Их двенадцать, этих звезд более или менее первой величины.
Идеализм критико-философский, идеализм христианский, идеализм нововременский… Который из них достолюбезнее?
Мы готовы, впрочем, думать, что это не разные типы, а лишь разные степени. Бедный г. Бердяев[6] быстро, точно кот в сапогах, шагает в сторону г.г. Волынских[7], Минских и Мережковских[8]. Различные этапы «ищущего духа» мелькают перед взорами читателя, точно в панораме. Кто знает, что будет завтра?
Приятно после этой скачки отдохнуть душой на вполне законченном идеализме г. Сигмы и его коллеги г. Меньшикова. Здесь нет места ни опасениям, ни надеждам. Все ясно.
Узколобые материалисты, — жалуется г. Сигма, — утверждают, что «человек есть химическое соединение, вскисшее на особых дрожжах жизни, и все это говорится для того, чтобы сказать, что бога нет, что нет ничего выше человека и что обязательно только то, чего желает человек. А если человек — бог, то ему некому молиться, не перед кем каяться, не из-за чего страдать. На место закона ставится человеческая воля, на место мирового разума — рассудок человеческий, вместо космоса — анархия, вместо лада — разброд». С глубоким раздумием останавливается г. Сигма перед двумя «лестницами мысли»: «или точные науки, развитие мышления, обоготворение человеческого ума, анархия; или гармоническое развитие духа, свобода совести, общинность, гармония жизни» (патриархальное грабительство?).
Вспомнив, очевидно, о призыве г. Булгакова от Маркса назад к Николе Чудотворцу (от «ограниченной западной науки» — к «христианской теософии»), г. Сигма справедливо замечает: «В самом деле, что такое современные попытки спиритуалистов, как не примирение точных наук с умозрительными выводами церковного знания. Возьмите, — продолжает благочестивый построчный идеалист, — увещания Антония Великого, пустынника IV века, старавшегося обожить, сделать богоподобными[9] египетских рыбаков и ребят… Способ уразуметь бога, учил пустынножитель, есть благость. Дело благого человека не продавать свободное произволение, внимая приятию богатства, если бы и вельми много было ему даваемо («ни за какие блага мира, ниже за власть и успех в жизни», — вторит г. Бердяев). Ибо сну подобны суть житейские вещи и богатство есть только безвестная и маловременная мечта".
«… Единственно, чем народ воспитывается, — дополняет г. Меньшиков своего товарища, — это религией; кроткая религия, серьезно проповеданная темным массам, в состоянии дать человеческой душе облик самого высокого благородства».
Как хорошо было бы в самом деле раз-навсегда внушить этим «темным массам» через посредство «кроткой религии», что «богатство есть безвестная и маловременная мечта», а гнет и эксплуатация, как «житейские вещи», суть подобны сну.
Тут мы подходим к блаженной памяти идеалисту государственно-полицейскому Леонтьеву[10], который просто и ясно говорил: «религия, это — великое учение… столь практическое и верное для сдерживания людских масс железною рукавицею».
Вот она полная идеалистическая гамма.
— Прочь грязные руки! — вопит г. Бердяев[11], заметив, что в «храме» идеализма его окружает не весьма опрятное общество… А Всемирный Дух смотрит на маленького растерянного г. Бердяева с высоты храма и иронически смеется…
1 февраля 1903 г.