Игралище судьбы (Готорн)/ДО

Игралище судьбы
авторъ Джулиан Готорн, пер. Е. А.

Оригинал: язык неизвѣстенъ, опубл.: 1896. — Источникъ: az.lib.ru • (Fortune’s Fool).
Текст издания: «Русская Мысль», кн. VI-XII, 1887.

ИГРАЛИЩЕ СУДЬБЫ.

(Fortune’s Fool). Романъ Джуліана Готорна.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ.

Глава I.

Сорокъ лѣтъ тому назадъ въ сѣверной части Новой Англіи было больше деревьевъ, чѣмъ чего-либо другаго. Дикій лѣсъ, куда бы вы ни пошли, деревья высятся вокругъ васъ съ какимъ-то навязчивымъ, но не сочувствующимъ любопытствомъ. Дикіе и безграничные лѣса Новаго Свѣта нисколько не похожи на цивилизованную и разсудительную растительность Стараго Свѣта: тамъ тысячи стволовъ стоятъ прямо и такъ близко другъ къ другу, что даже послѣ смерти поддерживаются своими живыми братьями.

Въ одномъ изъ ущелій скалистаго берега находилась въ то время, о которомъ я пишу, замѣчательная глыба, извѣстная подъ названіемъ Головы Колдуньи. Это былъ одинъ, изъ природныхъ феноменовъ — масса гранита въ формѣ яйца, такъ слабо державшаяся на небольшомъ пирамидальномъ пьедесталѣ, что самый легкій толчокъ могъ заставить ее покачнуться. Какъ она могла занять такое положеніе, это было загадкой, наводящею страхъ на непросвѣщенныхъ людей. Индѣйцы въ давно прошедшія времена совершали тутъ свои языческіе обряды, да и теперь туда никто не любилъ ходить по ночамъ или одинъ; а няньки пугали ею непослушныхъ дѣтей. Самый капризный мальчикъ въ Сёнкукѣ тотчасъ присмирѣетъ, когда ему пригрозятъ, что Голова Колдуньи сейчасъ схватитъ его и унесетъ.

Слѣдуетъ замѣтить, что, помимо своего сверхъестественнаго характера, это была живописная скала. Голова стояла въ углу узкаго извилистаго оврага, на днѣ котораго журчалъ ручеекъ. Оврагъ имѣетъ и въ ширину, и въ глубину ярдовъ двѣнадцать. Инженеру онъ показался бы полезнымъ базисомъ для дороги; а дорога-то именно и была нужна въ этомъ мѣстѣ между Сёнкукомъ и сосѣднимъ городомъ Бранмидомъ. Но время для этого еще не настало, и путники предпочитали тропинку, проходившую по холму, кратчайшему пути вдоль оврага. На глыбу можно было подняться съ одной стороны, и, взобравшись на вершину, вы могли качаться тамъ цѣлый день, какъ маятникъ, всегда подвергаясь риску слетѣть внизъ вмѣстѣ съ глыбой, но не слетая никогда.

Говорятъ, что качаться такимъ образомъ было очень пріятно; но этимъ удовольствіемъ рѣшались пользоваться не многіе. Эта глыба приносила несчастіе, она пользовалась дурною славой, вѣроятно, была запятнана кровью, и люди богобоязливые держались подальше отъ Головы Колдуньи.

Однако, за нѣсколько лѣтъ до начала этого разсказа Голова имѣла собесѣдника, но не индѣйца, не мизантропа, не разбойника. Мы скоро опишемъ это существо подробно. Жилищемъ ему служила пещера въ утесѣ позади Головы. Входъ въ пещеру былъ узокъ и отчасти закрытъ самою глыбой, а отчасти корнями дерева, росшаго на верхнемъ валу. Внутренность пещеры была совершенно достаточна для холостяка, довольствовавшагося скромнымъ пріютомъ, отсутствіемъ сырости и ровною температурой. Кромѣ грубо сложеннаго очага, постели изъ сухихъ листьевъ папоротника, запаса сухой провизіи и простой кухонной утвари, въ пещерѣ находились лукъ и стрѣлы, очевидно, индѣйской работы, рыболовный снарядъ для моря и рѣки, пара бѣлоснѣжныхъ башмаковъ и банджо^[1]. Этотъ инструментъ, несмотря на свой видъ, могъ издавать превосходные звуки, когда съ нимъ умѣло обращались. Словомъ, внутренность пещеры была нисколько не хуже и не безопаснѣй любаго жилища въ Сёнкукѣ.

Голова Колдуньи находилась за полмили къ сѣверо-западу отъ крайняго дома въ деревнѣ Сёнкукъ; оврагъ, у котораго она стояла, повертывалъ на югъ какъ разъ передъ выходомъ изъ лѣса, а ручеекъ вливался въ море съ западной стороны долины, на восточной сторонѣ которой лежали деревня Сёнкукъ и заливъ. Сёнкукъ былъ сначала простою рыбачьей деревушкой и славися только умѣньемъ своихъ жителей крѣпко ругаться и сильно пьянствовать. Съ теченіемъ времени одни жители умерли, другіе занялись земледѣліемъ; выстроили небольшую церковь, пригласили пастора читать проповѣди; женщины сдѣлались скромнѣе, дѣти пріумножились; устроили школу, за учениками строго присматривали и сильно сѣкли. Рыбачье ремесло превратилось въ правильную и прибыльную промышленность; жители уважали или презирали другъ друга, сообразно практической пользѣ, которую они приносили общинѣ.

Около этого-то времени въ пещерѣ позади Головы Колдуньи и появился обитатель. Нѣтъ ни одной общины, какъ бы мала ни была она, гдѣ какой-нибудь членъ не возмутился бы тайно или открыто противъ ея практическихъ стремленій. Троглодитъ, о которомъ идетъ рѣчь, бѣжалъ отъ выборныхъ старшинъ, школьнаго учителя и пастора.

О троглодитѣ въ Головѣ Колдуньи нельзя сказать, чтобъ онъ заслужилъ званіе руководителя недовольныхъ, — примѣру его никто не послѣдовалъ, да онъ и не заботился объ этомъ. Онъ смотрѣлъ на свою теперешнюю жизнь, какъ на опытъ независимаго существованія, и счелъ бы потерею времени «пользовать» опытностью другихъ. Онъ и самъ не придумывалъ никакихъ правилъ и не слѣдовалъ уже придуманнымъ, но плылъ, такъ сказать, по теченію и полагался не столько на себя, сколько на счастіе.

Кто былъ онъ таковъ, почему пришелъ къ подобному рѣшенію, мы увидимъ изъ слѣдующей главы.

Глава II.

Былъ теплый іюньскій день, и троглодитъ, въ самой легкой одеждѣ, лежалъ на вершинѣ Головы Колдуньи. На немъ не было ни шляпы, ни башмаковъ, и по свободной ширинѣ его загорѣлыхъ пальцевъ и по всклокоченнымъ каштановымъ волосамъ можно было заключить, что онъ всегда обходился безъ подобныхъ приспособленій.

Мизантропомъ онъ, навѣрное, не былъ; но его желанія въ настоящее время влекли его къ уединенію, а друзей между людьми у него было не много. Здоровые мальчики избѣгаютъ людей, — имъ больше нравится сообщество природы и животныхъ.

Мальчикъ, о которомъ мы говоримъ, любилъ общество лѣсовъ, ручьевъ, океана, потому что они позволяли ему поступать по-своему, а если и сдерживали его, то не хитро и не придирчиво, а съ надлежащимъ предостереженіемъ. Человѣкъ, то-есть тѣ мужчины и женщины, которыхъ онъ зналъ, представлялся ему въ видѣ какой-то партіи, которая мѣшала свободѣ его дѣйствій. Онъ, можетъ быть, не зналъ, что Америка — страна свободы, но самъ дознался, что присвоить себѣ арбузы фермера Бёнкера или даже состроить гримасу вдовѣ Еленчъ было такою свободой, которая влекла за собой наказаніе. Море же никогда не наказывало его за то, что онъ ловилъ его рыбу, лѣсъ — за то, что онъ захватывалъ его дичь, и этому мальчику было ясно, что природа гораздо просвѣщеннѣе человѣческаго рода и менѣе хлопочетъ о себѣ.

Растянувшись на солнышкѣ, на гранитной глыбѣ, которая качалась взадъ и впередъ, повинуясь его движенію, этотъ мальчикъ, вѣроятно, былъ такъ счастливъ, какъ только можетъ быть счастливо существо выше безсловеснаго животнаго. Его всѣ пять чувствъ были въ порядкѣ, и онъ не нуждался ни въ воспоминаніяхъ, ни въ надеждахъ для подкрѣпленія своего счастія. Можетъ быть, онъ обладалъ исключительною способностью открывать природную красоту и наслаждаться ею, а не принимать ее безъ разбора, какъ это дѣлаетъ большинство. Ко всѣмъ животнымъ (кромѣ летучихъ мышей, внушавшихъ ему какой-то безотчетный ужасъ) онъ питалъ странное расположеніе и размышлялъ надъ ихъ обычаями и побужденіями съ глубокою наблюдательностью, очень лестною для нихъ; а они, въ свою очередь, оказывали ему большое довѣріе. Онъ многихъ приручилъ, но это дѣлалось всегда случайно, — онъ никогда не лишалъ ихъ свободы, исключая тѣхъ случаевъ, когда ему представлялась надобность убить и съѣсть одного изъ нихъ. Объ его охотничьихъ снарядахъ уже было упомянуто; огнестрѣльнаго оружія у него не было, но лукъ годился для енотовъ, бѣлокъ, утокъ и куропатокъ; нѣсколько разъ убивалъ онъ и оленя, а однажды смертельно ранилъ медвѣдя. Въ ручейкѣ, журчавшемъ подъ его ногами, было достаточно форели, а въ озерѣ лососей и мелкихъ щукъ, но онъ предпочиталъ обогнуть въ рыбачьей лодкѣ мысъ и выловить треску или вахню, а то и закинуть удочку за макрелью. Море такъ глубоко вошло въ его понятія о жизни, что до четырнадцатаго года (тотъ періодъ, о которомъ я говорю) онъ не считалъ возможною жизнь безъ моря; и земля представлялась ему непрерывнымъ морскимъ берегомъ. Въ его воображеніи безпрерывно плыли корабли, останавливаясь только въ Эльдорадо; онъ задумывалъ не шутя пуститься туда когда-нибудь, но пока еще недостаточно привыкъ къ мысли о путешествіи, да и зачѣмъ не оставаться тамъ, гдѣ намъ удобно? А этотъ мальчикъ пользовался замѣчательными удобствами.

Онъ не помнилъ, чтобы когда-нибудь было иначе. Даже прежде чѣмъ онъ открылъ и занялъ пещеру, лѣтъ пять тому назадъ, ему было такъ хорошо, какъ не многимъ. У всѣхъ мальчиковъ, которыхъ онъ зналъ, были отцы и матери, — у него никогда ихъ не было, насколько ему было извѣстно; а наблюденія привели его къ убѣжденію, что лучше, когда ихъ нѣтъ. По крайней мѣрѣ, сёнкукскіе отцы и матери — всѣ отличались повелительнымъ и деспотическимъ характеромъ. Его же собственныя воспоминанія представляли ему темную старую комнату съ закопченнымъ потолкомъ и запыленными окнами; книги на полкахъ, столъ въ ученомъ безпорядкѣ, а передъ столомъ низкое кожаное кресло, въ которомъ сидитъ сѣдой черноглазый старикъ. Это старое, но хитрое и нервное лицо занимало мѣсто въ самыхъ раннихъ воспоминаніяхъ мальчика. Оно носило отпечатокъ силы и власти, и мальчикъ никогда не сомнѣвался въ его способности добиться своего, несмотря на что бы то ни было. Мальчикъ называлъ этого старика мосье Жакъ, а старикъ называлъ его просто Жакъ или Джекъ, когда хотѣлъ выказать свое неудовольствіе. Разговаривали они всегда по-французски, но Джекъ скоро сталъ понимать и по-англійски, и когда хотѣлъ взбѣсить мосье Жака, ему стоило только заговорить на этомъ языкѣ. Джекъ никогда не могъ понять, почему старикъ сердится на это, такъ какъ въ Сёнкукѣ, кромѣ нихъ, никто не умѣлъ говорить по-французски, а мосье Жакъ (или Мосси Джексъ, какъ прозвали его въ деревнѣ) никогда не сердился на другихъ за англійскій языкъ. Это заставило мальчика предположить, что какая-нибудь особенная связь соединяла его съ мосье Жакомъ, и это предположеніе подтверждалось тѣмъ, что они жили въ одномъ домѣ и вмѣстѣ обѣдали, а также и тою странною нѣжностью, съ которою мосье Жакъ иногда относился къ нему, — нѣжностью, совсѣмъ не похожею на холодную предупредительность другихъ. Но когда однажды Джеку пришло въ голову рѣшить этотъ вопросъ и спросить старика, тотъ захохоталъ пронзительнымъ, сердитымъ смѣхомъ и воскликнулъ съ яростью:

— Ты? Ты никто! Ты ничто! Ты ничей! Ты изъ грязи!… Не смѣй ничего больше объ этомъ говорить!

Джекъ посмотрѣлъ на своего стараго собесѣдника съ какимъ-то серьезнымъ любопытствомъ и не продолжалъ своихъ распросовъ. Впрочемъ, онъ не видалъ въ этомъ никакой особой важности. Онъ былъ тѣмъ, чѣмъ онъ былъ, и никакія свѣдѣнія о томъ, какимъ образомъ онъ сдѣлался таковъ, не могли составить для него никакой разницы.

Странныя отношенія существовали между пустынникомъ въ креслѣ и пустынникомъ въ пещерѣ, а всего страннѣе въ томъ было то, что они никогда не переходили въ короткость, эта кровля стараго француза укрывала мальчика въ младенчествѣ и хотя къ столу и камельку онъ всегда имѣлъ свободный доступъ, однако, по природной ли сдержанности, или по какой-нибудь болѣе серьезной причинѣ, старикъ никогда не разсуждалъ о себѣ съ мальчикомъ. Не дѣлалъ онъ также попытки къ тому, что называется образованіемъ юнаго ума; никогда не хвалилъ за хорошее, никогда не бранилъ за дурное, хотя вообще обращался съ нимъ непринужденно и довольно дружественно.

Джекъ чувствовалъ себя такъ же непринужденно въ присутствіи Мосси Джекса, какъ въ присутствіи сурка или птицы; онъ даже считалъ француза лучшимъ собесѣдникомъ, когда тотъ бывалъ въ хорошемъ расположеніи духа. Мосси Джексъ имѣлъ въ головѣ запасъ чудныхъ исторій, которыя въ зимніе вечера Джекъ слушалъ съ наслажденіемъ. Странные разсказы срывались съ устъ старика; а слушателю, присѣвшему у теплаго очага, описываемыя сцены представлялись въ клубахъ табачнаго дыма, вырывавшихся изъ длиннаго чубука разскащика. Погрузившись въ міръ воображенія, мальчикъ забывалъ объ узкихъ и темныхъ стѣнахъ, а низкій потолокъ принималъ величественные размѣры неба. Эти исторіи казались ему реальнѣе обстановки его собственнаго очевиднаго существованія; послѣднее было безжизненнымъ фактомъ, а первыя оживотворялись волшебнымъ прикосновеніемъ искусства и фантазіи. И разсказчикъ наслаждался ими; давая волю своей изобрѣтательности, и вознаграждалъ себя за суровую сдержанность цѣлаго дня; и, можетъ быть, подъ видомъ аллегоріи и басни, онъ иногда рѣшался облегчать свою душу, намекая на людей и событія, сдѣлавшіе его изгнанникомъ и затворникомъ.

Эти разсказы, вмѣстѣ съ разговорами, которые они вызывали, составляли почти все воспитаніе Джека. Онъ не хотѣть ходить въ школу, а когда школьное начальство обратилось по этому поводу къ Мосси Джексу, тотъ поддержалъ отказъ мальчика; но спасеніе Джека было не такъ полно, какъ онъ воображалъ. Слово «школа» было изгнано, но можно было опасаться, что самая-то суть явится въ иномъ видѣ. Напримѣръ, Джекъ объявилъ, что никто не заставитъ его учиться читать. Надо замѣтить, что его понятіе о чтеніи состояло въ томъ, чтобы стоять въ классѣ съ цѣлою кучей мальчиковъ позади и съ нахмуреннымъ и махающимъ розгою учителемъ впереди и произносить безсвязные и негармоническіе звуки, называемые азбукой. Джекъ видѣлъ разъ эту церемонію (самъ не замѣченный никѣмъ) и, вернувшись къ мосье Жаку, объявилъ о вышеприведенномъ намѣреніи.

Въ одинъ декабрьскій вечеръ въ каминѣ трещали дрова. Мальчикъ, по своему обыкновенію, лежалъ на полу передъ огнемъ, пріятно согрѣвавшимъ его сквозь рубашку и штиблеты изъ оленьей шкуры. Глаза его были устремлены на хозяина; каминный огонь (лампа не была зажжена) рельефно выставлялъ на видъ надменныя черты сморщеннаго лица француза, мелькалъ на его длинномъ подбородкѣ, орлиномъ носѣ и отражался красными искорками въ его черныхъ глазахъ. На заднемъ планѣ причудливо виднѣлась тяжелая полка изъ темнаго дерева съ мѣдными гвоздями и петлями, а на ней книги въ темныхъ переплетахъ, на нижнемъ ряду стклянки съ лѣкарствами и химическими препаратами, причудливыя формы ретортъ и тиглей, а наверху потускнѣвшая рама какого-то портрета.

Мосси Джексъ подошелъ къ полкѣ и взялъ съ нея книгу.

— Ты знаешь, что это такое? — спросилъ онъ по-французски

— Книга! — отвѣтилъ Джекъ съ жестомъ отвращенія.

— Ты не понимаешь, что говоришь, — отвѣтилъ, французъ. — Ты думаешь объ азбукѣ. Но это не то. Въ этой книгѣ разсказываются исторійки!

Онъ наклонился впередъ и произнесъ послѣднія слова таинственнымъ шепотомъ, быстро приподнявъ и опустивъ свои густыя брови.

Джекъ проницательно взглянулъ на старика и на книгу, которую тотъ держалъ въ рукахъ. Наконецъ, онъ сказалъ:

— То, что разсказываютъ исторійки, должно быть живое.

— Очень хорошо! Вотъ я и говорю тебѣ, что эта книга живая; она прожила уже вчетверо дольше меня. Она расказывала свои исторійки день и ночь, безъ остановки, съ самаго начала. Она и теперь разсказываетъ ихъ… Слушай!

На минуту настала мертвая тишина; мальчикъ сидѣлъ прямо, не спуская глазъ съ книги и приложивъ руку къ уху.

— Я ничего не слышу, — пробормоталъ онъ, наконецъ.

— Посмотри: она не была открыта, это и мѣшало! — воскликнулъ французъ. — Голосъ ея заглушался. А теперь я ее раскрылъ, — да, теперь ты можешь слышать, — слушай!

Джекъ слушалъ, слушалъ, но ничего изъ этого не вышло.

— А вы слышите, мосье Жакъ? — спросилъ онъ.

— Конечно, слышу очень ясно, но для этого необходимо не спускать глазъ съ страницы — вотъ такъ. Она говоритъ, но не совсѣмъ такимъ образомъ, какъ мы. Исторійки проходятъ сквозь глазъ прежде, чѣмъ дойдутъ до ушей, понимаешь?

— Слушать вашими глазами то же, что и видѣть, — отвѣтилъ пальчикъ послѣ нѣкотораго молчанія.

Старикъ нахмурилъ брови и сжалъ губы.

— Гм… Ты, пожалуй, скажешь, что видѣть твоими ушами все равно, что слышать, — возразилъ онъ. — Ну, пусть будетъ такъ; слышать и видѣть почти одно и то же. Теперь выслушай эту исторію.

Онъ сталъ держать раскрытую книгу передъ мальчикомъ.

— Дайте подержать мнѣ. А вы мосье Жакъ точно можете слышать исторійку сами?

Старикъ кивнулъ головой.

— Стало быть, и я могу! — продолжалъ мальчикъ.

Онъ принялся за дѣло: сначала приложилъ ухо къ открытымъ страницамъ, время отъ времени встряхивая книгу какъ бы для того, чтобы привести въ движеніе механизмъ, потомъ положилъ книгу на полъ и самъ легъ, поддерживая голову руками, стараясь не спускать съ книги глазъ и, въ то же время, усиленно подстрекая свое воображеніе; но всѣ его старанія были напрасны.

— Если вы можете слышать, что книга говорить, — воскликнулъ онъ, наконецъ, смотря на мосье Жака съ разгорѣвшимся личикомъ, — разскажите мнѣ немножко; это, можетъ быть, поможетъ мнѣ.

— Охотно, — отвѣтилъ французъ, вынувъ трубку изо рта и указывая длиннымъ чубукомъ на первую строчку открытой страницы. — Слушай, что она говоритъ: «О томъ, какъ разбойники поступили съ дамой. О важномъ намѣреніи, принятомъ Жиль-Блазомъ, и его послѣдствіяхъ».

— Какъ вы это можете говорить? — спросилъ Джекъ, сильно взволнованный. — Я былъ ближе къ книгѣ, чѣмъ вы, а не слыхалъ ничего.

— Дѣло въ томъ, мой маленькій Жакъ, — отвѣтилъ старикъ, опять принимаясь за трубку и говоря ласковымъ тономъ, — этотъ міръ полонъ волшебства и таинственностей; всѣ люди или волшебники, или дураки. Волшебники составляютъ чары и посредствомъ ихъ управляютъ міромъ; они богаты и счастливы, слышатъ и видятъ красоту тамъ, гдѣ дураки остаются слѣпыя глухи. Ничто не значитъ ничего, пока ты не узнаешь секрета; а вотъ этого разскащика, котораго ты держишь въ рукѣ, ты не услышишь никогда, если не научишься секрету слышать, какъ онъ говоритъ. Ты знаешь, какой звукъ имѣютъ слова, которыя я теперь повторилъ о разбойникахъ и Жиль-Блазѣ; но вотъ какой видъ имѣетъ этотъ звукъ, когда ты умѣешь распознавать его. Эти черныя штучки — тѣ слова, которыя волшебникъ принудилъ сдѣлаться видимыми; и если ты будешь знать его секретъ, то они и съ тобою будутъ говорить.

— Но вы знаете секретъ, вы можете мнѣ объяснить его? — спросилъ Джекъ.

— Да, но секретъ-то очень длинный; онъ раскроется не прежде, какъ черезъ нѣсколько дней, а, можетъ быть, даже и черезъ нѣсколько мѣсяцевъ. У меня есть другія занятія, а ты — ты, вѣдь, не желаешь знать ничего. Это такъ же трудно, какъ и учиться читать!

— Трудно, да не такъ, — настаивалъ нетерпѣливый Джекъ. — А чтобы узнать этотъ секретъ, я даже согласенъ учиться читать!

— Хорошо, хорошо, — отвѣтилъ старикъ, выпуская густое облако дыма изъ своей трубки и скрестивъ свои тонкія ноги, — пока достаточно и одного секрета; тѣмъ, которые его знаютъ, иногда не нужно учиться читать. Мы начнемъ завтра утромъ.

Джекъ чувствовалъ, что ему была сдѣлана большая уступка. Открытіе секрета началось на слѣдующій же день, и зима еще не кончилась, какъ секретъ уже не былъ секретомъ для него. И съ самаго начала до конца онъ ни разу не подозрѣвалъ, куда его ведетъ его руководитель.

Нѣтъ никакой надобности слѣдовать шагъ за шагомъ по пути его къ пріобрѣтенію познаній, — это были шаги по большей части очень неправильные и причудливые. Никакая школа не могла и научить Джека скорѣе старика француза, и это понятно: тотъ былъ чуждъ всякой рутины. Онъ слѣдилъ за наклонностями мальчика и помогалъ имъ развиваться; но всегда дѣйствовалъ скорѣе какъ комментаторъ, чѣмъ педагогъ. Онъ былъ увѣренъ, что никто не можетъ узнать ничего, если не научится этому по своей собственной доброй волѣ. Обязанность учителя заключалась только въ томъ, чтобы доставлять ученику объяснительный каталогъ предметовъ и нѣкоторые практическіе совѣты.

Мы уже упоминали о банджо; эта первая собственность Джека была подарена ему не мосье Жакомъ, а негритянкой Дебой, его кухаркой и горничной. Дебъ, остатокъ рабства, жила когда-то въ Новомъ Орлеанѣ и, вѣроятно, благодаря знанію французскаго языка, получила мѣсто у мосье Жака. Банджо когда-то принадлежалъ ея мужу Джиму, проданному въ рабство отдѣльно отъ нея. Дебъ цѣнила этотъ инструментъ больше всего на свѣтѣ, но однажды Джекъ завладѣлъ имъ въ ея отсутствіе. Дебора, вернувшись домой, увидала похитителя съ порога кухни; но ея первое суровое побужденіе раздѣлаться съ Джекомъ по-свойски исчезло, когда она прислушалась къ его игрѣ. Кончилось тѣмъ, что банджо былъ отданъ въ распоряженіе Джека, онъ постигъ его секретъ и, такимъ образомъ, получилъ надъ нимъ право; онъ извлекалъ изъ него такія мелодіи, о которыхъ бѣдная Дебора и не подозрѣвала.

Этому банджо было предназначено играть весьма значительную роль въ жизни Джека. Мальчикъ однажды принесъ банджо въ кабинетъ (Мосси Джексъ ушелъ на мысъ, что онъ дѣлалъ каждый день въ извѣстные часы) и старался наигрывать одну мелодію, которая забралась въ его голову, онъ самъ не зналъ когда. Послѣ нѣсколькихъ попытокъ, онъ, наконецъ, овладѣлъ ею, но въ самую минуту успѣха мосье Жакъ отворилъ дверь и вошелъ въ комнату. На лицѣ его было выраженіе какого-то страннаго испуга или волненія; онъ тревожно перевелъ глаза съ мальчика на темный портретъ на стѣнѣ.

— Что это, Джекъ? — пролепеталъ онъ. — Что это я слышалъ?

— Молчите и услышите дальше, — отвѣтилъ Джекъ, воспламененный игрой, и началъ наигрывать арійку, напѣвая безъ словъ, по своей всегдашней привычкѣ.

Но прежде чѣмъ онъ кончилъ, старикъ, тяжело опустившійся въ свое кресло, хриплымъ голосомъ приказалъ ему замолчатъ.

— Скажи мнѣ, Джекъ, — продолжалъ онъ суровымъ, но дрожащимъ голосомъ, — отъ кого ты этому научился? Дебора этого не поетъ, — кто научилъ тебя?

— Это мое, — отвѣтилъ музыкантъ самоувѣренно. — Я этому научился отъ самого себя, никто этого не зналъ до меня. Послушайте-ка остальное. Мнѣ конецъ нравится больше всего.

Но по какой-то неизвѣстной причинѣ мосье Жакъ не хотѣлъ слушать; напротивъ, онъ пришелъ въ ярость и осыпалъ изумленнаго мальчика градомъ рѣзкихъ угрозъ и ругательствъ. Джеи ничего не понималъ, и во всемъ, что говорилъ французъ, онъ не находилъ никакого отношенія къ мелодіи своего изобрѣтенія. Наконецъ, онъ пришелъ въ негодованіе.

— Я не знаю, кто привелъ меня сюда, — сказалъ онъ въ отвѣтъ на заключительные упреки мосье Жака. — Но если бы меня спросили, я бы не пришелъ. По крайней мѣрѣ, и теперь могу уйти! Мнѣ все равно, если я не сдѣлаюсь французомъ, — французы ничѣмъ не лучше другихъ людей. А если они всѣ старые и сердитые, какъ вы, то надѣюсь, что я никогда не сдѣлаюсь такимъ. Прощайте, я ухожу и не вернусь никогда!

Джекъ придалъ такое краснорѣчивое выраженіе слову никогда, что самъ растаялъ отъ жалости и прослезился. Однако, онъ, все-таки, взялъ банджо подъ мышку и пошелъ къ двери.

— Погоди! — закричалъ ему Мосси Джексъ задыхающіяся голосомъ.

Старикъ приподнялся съ своего кресла и лицо его подергивалось какъ бы подъ вліяніемъ какого-то сильнаго побужденіе но тотчасъ же онъ опять опустился въ кресло. Въ этотъ короткій промежутокъ онъ, повидимому, принялъ и оставилъ какое-то важное намѣреніе.

— Нѣтъ, я не хочу правъ распоряжаться тобою, — сказалъ онъ сквозь стиснутые зубы и махнувъ рукой. — Ты существуешь и я признаю твое существованіе, не болѣе!…Что это! — ребенокъ, а я разговариваю съ нимъ, какъ съ взрослымъ! — пробормоталъ онъ какъ бы самъ съ собой. — Онъ правъ, и я не былъ бы такимъ, если бы онъ былъ… кѣмъ-нибудь. Но зачѣмъ мнѣ заботиться о томъ, куда онъ уйдетъ? Однако, все-таки, безумно потерять его изъ вида. Дуракъ я, дуракъ! Дурачили меня съ самого начала и теперь дурачатъ! Мосье Джекъ, — продолжалъ онъ, теперь обращаясь опять къ мальчику, — вы можете поступить какъ вамъ угодно; но если вы не хотите прекращать нашего знакомства, я буду считать это большимъ одолженіемъ. Можетъ быть, наша встрѣча другъ съ другомъ была для обоихъ насъ несчастіемъ; но, можетъ быть, разлука не поправитъ этого. Ахъ, мой маленькій Жакъ! — вдругъ вскричалъ онъ, бросивъ церемонный тонъ и съ умоляющимъ видомъ протянувъ руки къ мальчику. — Я люблю тебя, дитя мое, люблю и ненавижу, — ненавижу потому, что долженъ любить тебя. Ты не знаешь, чей это портретъ? Нѣтъ?… А, между тѣмъ, эта мелодія была не твоя… Развѣ мертвые могутъ оживать вновь?… Что это! я говорю вздоръ и ты меня не понимаешь. Останься, мой маленькій Жакъ, только обѣщай никогда не пѣть этой пѣсни.

Джекъ остался, но этотъ случай вмѣстѣ съ разными другими заставилъ его постоянно думать о независимомъ жилищѣ; и когда недѣли двѣ спустя онъ случайно нашелъ пещеру, то болѣе не колебался. Тутъ онъ можетъ жить спокойно и свободно и, вмѣстѣ съ тѣмъ, находиться не далеко отъ Мосси Джекса и Деборы. Тутъ его не потревожитъ никто; Голова Колдуньи, стоящая какъ разъ передъ его дверью, будетъ стеречь его лучше дюжины собакъ, да сверхъ того еще никогда не отлучится съ своего поста. Онъ тутъ и поселился, съ банджо и со всѣми своими принадлежностями, и долго никто не зналъ, куда онъ запропастился, хотя онъ являлся въ деревню почти каждый день. Тутъ его не тревожили даже выборные старшины.

Глава III.

Былъ первый часъ пополудни; въ это время бываетъ всегда очень мало шуму. Птицы по большей части молчатъ, хотя время отъ времени раздавался крикъ ястреба, кружившагося въ воздухѣ съ неподвижными крыльями и подвижною, опущенною внизъ, головой. Слышалось также пріятное журчаніе ручейка, жужжанье насѣкомыхъ, безумно старавшихся прожить всю жизнь въ одинъ часъ полуденнаго зноя. Кромѣ того, иногда слабые вздохи юго-восточнаго вѣтерка приносили отдаленный ревъ лазурнаго, вѣчно движущагося моря. Это и заставляло Джека помышлять, достанетъ ли у него силы спуститься къ берегу и выкупаться, а, можетъ быть, и выстрѣлить въ чайку изъ лука, который лежалъ на столѣ возлѣ него.

Но пока этотъ вопросъ оставался еще не рѣшеннымъ, произошло нѣчто, отвлекшее вниманіе Джека совсѣмъ въ другую сторону. Это былъ шумъ чьихъ-то тяжелыхъ шаговъ по скалистой тропинкѣ на краю оврага. Олухъ Джека пріучился различать одну походку отъ другой, и для него одной минуты было достаточно, чтобъ убѣдиться, что это была походка человѣческаго существа, въ кожаной обуви и не привыкшаго къ такой грубой дорогѣ. Удостовѣрившись въ этомъ, Джекъ счелъ благоразумнымъ уползти, какъ ракъ, подъ тѣнь берега, гдѣ онъ могъ видѣть все и не быть видимымъ. Шаги были уже очень близко; то были шаги его судьбы, хотя онъ этого не подозрѣвалъ. Это были шаги довольно высокаго и тучнаго человѣка, въ черной одеждѣ, съ черными бакенбардами и бровями. Сюртукъ свой онъ несъ на рукѣ, черная пуховая шляпа была надвинута на затылокъ, чтобы красный потный лобъ могъ пользоваться хоть какою-нибудь прохладой; черезъ плечо висѣлъ продолговатый металлическій ящичекъ, дюймовъ въ девять длины; выраженіе рѣзко очерченнаго лица показывало и усталость, и раздраженіе; да и дѣйствительно его преслѣдовала пара слѣпней, которые вертѣлись и жужжали около его головы, несмотря на всѣ его усилія прогнать ихъ. Ему казалось лѣтъ сорокъ, но онъ могъ быть и моложе, — многія линіи его лица какъ будто говорили о жизни скорѣе тяжелой, чѣмъ продолжительной, полной тревоги и всякихъ невзгодъ. Лицо это носило отпечатокъ какого-то притворнаго благочестія, даже, пожалуй, ханжества, и невольно напоминало каѳедру и приторныя, скучныя проповѣди. Но было бы несправедливо произносить приговоръ надъ человѣкомъ по его наружности, особенно при невыгодныхъ условіяхъ жара, пыли и усталости. Этотъ человѣкъ, очевидно, принадлежалъ къ высшему классу общества, обладалъ приличными манерами, и если попалъ въ чуждую среду, то, очевидно, не по своей винѣ. Очевидно, не по своей винѣ чувствовалъ онъ себя такимъ усталымъ въ эту минуту, а судя по безпокойству, съ какимъ онъ оглядывалъ дорогу, казалось вѣроятнымъ, что онъ заблудился.

Джекъ пристально разсматривалъ незнакомца, пока онъ приближался, и нельзя сказать, чтобъ онъ понравился ему. Во-первыхъ, онъ былъ чужой, а наружность его теперь, когда онъ не остерегался, была не особенно привлекательна. Но, главное, онъ посягнулъ нарушить уединеніе Джека; а такъ какъ ему, навѣрное, неизвѣстны ужасы Головы Колдуньи, то, пожалуй, онъ вздумаетъ войти и въ пещеру.

Этого, однако, онъ не сдѣлалъ, и даже совсѣмъ не примѣтилъ громадной глыбы и проходилъ подъ нею съ очевиднымъ намѣреніемъ, не останавливаясь, дойти до конца оврага, какъ вдругъ поскользнулся на мокромъ камнѣ и попалъ ногою въ ручей. Джентльменъ въ черной одеждѣ усѣлся на мшистомъ возвышеніи подъ сѣнью густаго орѣшника, снялъ башмаки и чулки и спустилъ ноги въ воду, пробормотавъ что-то въ знакъ удовольствія. Онъ оперся на локоть, снялъ шляпу, вытеръ лобъ и посмотрѣлъ на часы.

Джекъ слышалъ, какъ онъ пробормоталъ тѣмъ глухимъ тономъ, которымъ человѣкъ говоритъ самъ съ собою. Нѣсколько времени онъ находился въ нерѣшимости, тотчасъ ли ему продолжать путь, или отдохнуть еще немного. Онъ предпочелъ послѣднее, и чтобы провести время еще пріятнѣе, вынулъ трубку, набилъ ее табакомъ, началъ искать огня. Къ несчастію, огня негдѣ было достать.

А когда отъявленный курильщикъ вознамѣрился курить и когда все у него подъ рукою и остановка только за огнемъ, это сильное испытаніе для христіанской терпѣливости и самая прискорбная непріятность сама по себѣ. Человѣкъ въ черной одеждѣ, убѣдившись, что въ его рессурсы не включена возможность закурить трубку, произнесъ фразу, часто употребляемую клерикальными господами, хотя и не всегда въ подобныхъ случаяхъ. Но, все-таки, обстоятельства требовали добраго самаритянина. Не найдется ли подобнаго субъекта въ лѣсахъ Новой Англіи?

Человѣкъ съ черными бакенбардами, очевидно, этого не думалъ, потому что опять положилъ трубку въ карманъ и собирался надѣвать башмаки и чулки.

Но сердце Джека затрепетало отъ состраданія. Хотя самъ онъ не курилъ, но зналъ, какъ нѣкоторые любятъ курить; напримѣръ, Мосси Джексъ. Оставивъ лукъ и стрѣлы тамъ, гдѣ они лежали, онъ потихоньку слѣзъ съ Головы Колдуньи и приблизился къ незнакомцу съ кремнемъ и огнивомъ въ рукѣ.

Незнакомецъ поднялъ на Джека глаза и выраженіе лица его было сначало подозрительное и отталкивающее; но по мѣрѣ того, какъ Джекъ подходилъ и размѣры его роста и его намѣренія дѣлались ясными, человѣкъ въ черной одеждѣ быстро принялъ самый благодушный видъ и улыбнулся во весь ротъ.

— Вы можете закурить вашу трубку вотъ этимъ, — сказалъ Джекъ.

— Это особенно обязательно съ вашей стороны, милый мальчикъ, особенно вѣжливо, честное слово! Да, покурить будетъ чрезвычайно пріятно, хотя, можетъ быть, это баловство рѣдко позволяютъ себѣ люди моего званія. Я, къ слову сказать, пасторъ, мистеръ Мордокъ. Ахъ, это право очень пріятно, очень благодаренъ. Да, въ вашей обширной странѣ, такой еще первобытной и такой прелестной, даже мы, духовныя лица, чувствуемъ, что можетъ иногда позволить себѣ переступить границы приличія, — клерикальнаго приличія. Ха, ха, ха! Но когда я въ Англіи — я англичанинъ, какъ вы, вѣроятно, уже замѣтили; когда я на моей родной землѣ, я откладываю трубку и табакъ въ сторону.

Все это было сказано густымъ, сладенькимъ голосомъ. Произношеніе было ново для Джека, который, не зная ничего о томъ, что называется національнымъ акцентомъ, предположилъ, что эти измѣняющіеся тоны составляли особенность голоса преподобнаго джентльмена. Онъ еще никогда не видалъ англичанина и это зрѣлище подстрекнуло его воображеніе. Пріятно было предположить, что все непріятное и непривлекательное въ немъ было свойственно всѣмъ англичанамъ, а что самъ онъ могъ быть очаровательнымъ и превосходнымъ человѣкомъ.

— Вы французовъ знаете? — вдругъ спросилъ Джекъ.

Пасторъ быстро на него взглянулъ, окинувъ глазами съ ногъ до головы, какъ будто снималъ съ него мѣрку. Люди благоразумные, знающіе свѣтъ, остерегаются отвѣчать на вопросъ, цѣли котораго не видятъ, и первымъ побужденіемъ мистера Мордока было, можетъ быть, дать дипломатическій отвѣтъ. Но второе побужденіе измѣнило первое.

— Я имѣлъ удовольствіе знать многихъ французовъ, мой милый мальчикъ, — сказалъ онъ. — Но зачѣмъ вы спрашиваете?

— Мнѣ хотѣлось бы знать, всѣ ли они похожи на Мосси Джекса. Но вы никогда его не видали, стало быть, не можете сказать. Онъ худощавый и волосы у него сѣдые.

— Развѣ этотъ Мосси Джексъ французъ? — сказалъ мистеръ Мордокъ медленно и съ ласкою въ голосѣ. — Это странное имя для француза! Не думаю, чтобъ я когда-нибудь встрѣчалъ француза съ такимъ именемъ.

— Его настоящее имя мосье Жакъ, — объяснилъ Джекъ. — Въ деревнѣ его называютъ Мосси Джексъ, потому что не умѣютъ говорить по-французски.

— А, понимаю! Но вы, мой милый мальчикъ, должно быть, говорите по-французски очень хорошо, насколько я могу судить по тому, какъ вы произносите имя мосье Жака.

— Я говорю съ нимъ; онъ не любитъ, чтобы я говорилъ съ нимъ по-англійски.

— А, вотъ какъ! Мосье Жакъ, вѣрно, вамъ родственникъ?

На лицѣ Джека выразилось сомнѣніе и онъ покачалъ головой. Мистеръ Мордокъ, вѣроятно, ошибочно истолковавъ причину его молчанія, попробовалъ новый способъ.

— Навѣрное, вы, мой милый юный другъ, — вы должны позволить мнѣ называть васъ такимъ образомъ: во-первыхъ, потому, что вы оказали мнѣ добровольную услугу, а также и потому, что ваше лицо и обращеніе вполнѣ плѣнили мое сердце, — навѣрное, вы можете сказать мнѣ, есть ли здѣсь по близости мѣсто, называемое Сёнкукъ, или въ какомъ направленіи оно лежитъ? Кажется, Сёнкукъ… такъ ли я говорю?

— Вы можете быть тамъ менѣе чѣмъ черезъ полчаса, — отвѣтилъ Джекъ. — По этому ущелью кратчайшій путь, но тутъ мало кто ходитъ. Дорога идетъ вокругъ холма, то-есть если вы идете изъ Кранмида.

— Очень благодаренъ. Да, я останавливался въ послѣдній разъ въ Кранмидѣ. Позвольте, я не помню, чтобы я встрѣчалъ въ Кранмидѣ вашего друга, мосье Жака.

— Онъ никогда тамъ не бываетъ. Онъ всегда жилъ въ Сёнкукѣ. Его домъ первый, который вы увидите, когда перейдете утесъ. Это — домъ съ длинною крышей и огромною трубой.

— А, да! Онъ, вѣдь, навѣрное, не одинъ французъ въ Сёнкукѣ?

— Тамъ никогда не было никакого другаго, кромѣ него, — возразилъ Джекъ, нѣсколько обиженный этимъ предположеніемъ, какъ будто могло быть два мосье Жака.

— Какже, разумѣется! Какъ глупо, что я этого не зналъ! И такъ, вы вдвоемъ живете въ домѣ, совсѣмъ одни?

— Почему вы говорите то, о чемъ я вамъ не говорилъ? — спросилъ Джекъ, почувствовавъ, что къ нему вернулось то отвращеніе, которое съ перваго взгляда внушилъ ему этотъ черноволосый господинъ. — Я не живу съ мосье Жакомъ.

— Мой милый мальчикъ, вы не должны сердиться на меня. Какъ я могу не интересоваться вами? А что вы скажете, если я вамъ сообщу, что я нарочно для васъ пріѣхалъ изъ Англіи? Что вы скажете, если я вамъ сообщу, что я зналъ вашего отца?

— У меня никогда не было ни отца, ни матери, — перебилъ Джекъ такъ самоувѣренно, какъ будто самопроизвольное происхожденіе на свѣтъ было дѣломъ совсѣмъ обыкновеннымъ. — А если вы пріѣхали изъ Англіи, то вы не могли пріѣхать для меня, потому что я никогда тамъ не былъ и меня тамъ не знаетъ никто.

Преподобный джентльменъ слушалъ очень внимательно все, что говорилъ Джекъ, и чувствовалъ, что начинаетъ терять почву подъ ногами. Какъ узнать происхожденіе мальчика, который увѣряетъ, что у него никакого происхожденія нѣтъ, и который, сверхъ того, не хочетъ отвѣчать на разспросы? Подкупомъ можно было бы выпытать что-нибудь; но у мистера Мордока въ эту минуту не было матеріаловъ для подкупа.

Однако, когда преподобный джентльменъ разсматривалъ обликъ лица Джека, его кудрявые волосы, темно-голубые глаза, особенно когда замѣтилъ его манеру хмурить брови при вкрадчивыхъ разспросахъ пастора, эти признаки, вмѣстѣ съ кажущимся возрастомъ мальчика, его присутствіемъ по близости Сёнкука, знаніемъ французскаго языка, вселили въ пастора довольно основательное убѣжденіе, что его длинный путь по морю и по сушѣ былъ предпринятъ не напрасно. Однако, оставалось разъяснить еще нѣсколько вопросовъ, напримѣръ, кто такой мосье Жакъ; но, можетъ быть, обращеніе къ самому этому господину наброситъ болѣе свѣта на вопросъ?

— Какъ вы думаете — спросилъ онъ, вставая и надѣвая шляпу, — застану ли я теперь дома мосье Жака?

— Я не знаю, захочетъ ли онъ видѣть васъ; онъ никого не принимаетъ, развѣ только кто заболѣетъ или поссорится съ кѣмъ; но вы можете попытаться.

— А если я скажу ему, что меня послалъ… Флойдъ, приметъ онъ меня или нѣтъ?

Произнося это имя вдругъ и очень внятно, мистеръ Мордокъ пристально устремилъ глаза на лицо Джека, но въ выраженіи лица мальчика ничто не показывало, чтобъ онъ придалъ этому имени какое-нибудь значеніе.

— Вы, кажется, сказали мнѣ, что васъ зовутъ Флойдъ? — продолжалъ пасторъ, какъ будто припоминая.

— Я даже не сказалъ вамъ, что меня зовутъ Джекъ, но сказалъ бы, еслибы вы меня спросили, — отвѣтилъ юный затворникъ съ презрительнымъ видомъ.

Пасторъ уже нѣсколько минутъ постоянно упадалъ въ его глазахъ, и теперь Джекъ считалъ его робкимъ и лживымъ человѣкомъ, который неспособенъ даже высказать своихъ собственныхъ мыслей. Мистеръ Мордокъ угадалъ отчасти мнѣніе мальчика о немъ и сдѣлалъ усиліе повернуть это въ свою пользу.

— Люблю я чистосердечнаго и прямаго человѣка, Джекъ, — воскликнулъ онъ, стараясь придать своему голосу оттѣнокъ чистосердечія, — и вижу, что вы таковы! И вы найдете, что я таковъ же, когда узнаете меня лучше. Я хочу оказать. вамъ хорошую услугу. Я хочу взять васъ съ собою и показать вамъ свѣтъ — Францію, Англію и все остальное. Но я долженъ прежде удостовѣриться, что вы именно тотъ мальчикъ, за котораго я васъ принимаю. Вы мнѣ сказали, что васъ зовутъ Джекъ… Очень хорошо! Но вы знаете, что у всякаго есть два имени, иногда три и больше. Какія же у васъ другія имена? Позвольте: не Вивіанъ ли, или Мальгре, или оба вмѣстѣ?

— Я никогда ихъ не слыхалъ. У меня только одно имя — Джекъ. Мосье Жакъ называетъ меня иногда Жакомъ, но это одно и то же. Я не хочу видѣть свѣтъ съ вами; я хочу видѣть его одинъ.

— Ага, браво! Ну, вы и поѣдете одинъ, если предпочитаете. Но прежде чѣмъ вы отправитесь, я вамъ скажу кое-что такое, что вамъ полезно будетъ узнать. Кстати, вы мнѣ не сказали, гдѣ вы живете, или, можетъ быть, вы живете съ мосье Жакомъ, плутишка? Ха, ха, ха!

— Прежде жилъ съ нимъ, а теперь не живу, — отвѣтилъ Джекъ, нисколько не раздѣляя веселости своего собесѣдника. — Вы не должны мнѣ дѣлать болѣе вопросовъ, потому что я не стану съ вами говорить. Вы смѣетесь и стараетесь смотрѣть ласково, но мнѣ кажется, что вамъ хотѣлось бы крикнуть «чортъ побери», какъ вотъ сейчасъ, когда вы не могли закурить вашу трубку.

Преподобный мистеръ Мордокъ имѣетъ одинъ недостатокъ, который уже не разъ въ его жизни мѣшалъ его успѣхамъ. Этотъ недостатокъ былъ злобный и запальчивый характеръ, обнаруживавшійся въ самыя неудобныя минуты. Едва ли могла быть когда-нибудь минута болѣе неудобная, чѣмъ настоящая, и никому это не могло быть такъ хорошо извѣстно, какъ самому мистеру Мордоку. А, между тѣмъ, или оттого, что тонъ и манеры мальчика напомнили ему другаго человѣка, на котораго онъ былъ золъ, или его терпѣніе лопнуло отъ жара и усталости, — какъ бы то ни было, Джекъ вдругъ увидалъ, что лицо съ черными бровями нахмуривается, принимаетъ угрожающій видъ, и почувствовалъ, какъ его грубо схватываютъ за руку. Мальчикъ тотчасъ сдѣлалъ усиліе высвободиться; но пасторъ схватилъ его обѣими руками и освободиться было не легко; Джекъ, гибкій и сильный, какъ пантера, почувствовалъ силу, хотя не столь упругую, за то больше своей. Мистеръ Мордокъ, съ другой стороны, нашелъ въ мальчикѣ такое неожиданное проворство, что могъ только не выпускать его изъ рукъ. Такимъ образомъ они стояли или качались изъ стороны въ сторону. Джекъ, сначала испуганный внезапнымъ нападеніемъ, потомъ разсердился; съ гнѣвомъ явилось мужество и желаніе уничтожить своего врага.

Но въ сердцѣ преподобнаго джентльмена зародилось болѣе мрачное чувство. Онъ сначала намѣревался только хорошенько встряхнуть мальчика, и, можетъ быть, стукнуть его по головѣ, или дать пинка, чтобы научить лучшему обращенію. Но сопротивленіе, встрѣченное имъ, внушило ему другую мысль; въ головѣ его вдругъ мелькнуло какое-то откровеніе, къ которому, однако, онъ отчасти былъ приготовленъ, — что ему сдѣлать съ мальчикомъ? Зачѣмъ ему хлопотать о томъ, чтобъ увезти его за море, или запрятать туда, гдѣ его не отыщутъ никогда? Такія мѣры всегда опасны; старая метода Ричарда III, англійскаго короля, самая надежная. Тогда преподобный джентльменъ будетъ находиться въ полной безопасности и избавится отъ всякихъ безпокойствъ и сомнѣній. Опять, гдѣ найти лучшее мѣсто для исполненія такого намѣренія? Никто не видитъ ихъ: здѣсь — вода, тамъ — скалы и камни. Найдя мертвое тѣло въ ручейкѣ, подумаютъ, что мальчикъ свалился сверху, былъ оглушенъ своимъ паденіемъ и утонулъ. А мистеръ Мордокъ отправится по берегу въ Ньюбери-портъ или въ какой-нибудь другой съ чистыми руками и спокойною совѣстью. Тогда мосье Жака можно и не разспрашивать.

Вотъ какое откровеніе осѣнило мистера Мордока. А Джекъ, между тѣмъ, чувствовалъ только, что его врагъ, вмѣсто руки, пытается схватить его за горло. Но то, что назначалось для ускоренія дѣла, напротивъ, внезапно измѣнило характеръ борьбы. Джекъ, почувствовавъ руки свои свободными, не теряя времени, схватилъ своего противника за лѣвое бедро и заставилъ потерять равновѣсіе. Оба врага плачевно шлепнулись въ ручей съ каменнымъ ложемъ, и пасторъ очутился внизу. Прежде чѣмъ всплеснувшая вода вернулась на свое мѣсто, Джекъ высвободился и вскочилъ на ноги. Не теряя времени, онъ прыгнулъ на Голову Колдуньи, взобрался на самую вершину и стоялъ тамъ съ лукомъ въ рукѣ и готовою стрѣлой, прицѣлившись въ мистера Мордока, а Голова Колдуньи, между тѣмъ, дрожала, какъ бы сочувствуя гнѣву и негодованію молодаго стрѣлка.

Потрясеніе, испытанное пасторомъ, не расположило его къ возобновленію борьбы; и даже безъ угрожающей стрѣлы онъ готовъ былъ просить мира. Онъ осторожно приподнялся съ жесткаго ложа ручейка, чувствуя множество ушибовъ, но ни одного перелома, и погрозилъ кулакомъ своему смѣлому врагу, сопровождая это движеніе, однако, громкимъ истерическимъ хохотомъ.

— Ха, ха, ха! экій плутъ, — бормоталъ пострадавшій, — такъ вотъ какъ вы обращаетесь съ джентльменами, которые хотятъ попробовать свои силы въ борьбѣ съ вами? Ну, я сознаю себя побѣжденнымъ и не сержусь! Поверните-ка эту стрѣлку въ другую сторону, будьте такой добренькій, и дайте мнѣ уйти спокойно. Я не буду стараться поймать васъ, повѣрьте моему слову… Ха, ха, ха!

На это христіанское воззваніе Джекъ не отвѣчалъ, но не переставалъ цѣлиться въ мистера Мордока своею опасно-острою стрѣлой, пока этотъ господинъ оставался въ виду. Мальчикъ по природѣ не имѣлъ свирѣпыхъ и мстительныхъ наклонностей, но это нападеніе вызвало все, что было горячаго и неумолимаго въ его сердцѣ. Онъ никогда не могъ забывать и прощать незаслуженную обиду. Мистеръ Мордокъ исчезъ, а Джекъ все стоялъ прямо и на-сторожѣ; щеки его пылали, глаза зорко смотрѣли вдаль. Но, наконецъ, онъ растянулся на вершинѣ Головы Колдуньи и далъ волю рыданіямъ и слезамъ. Некому было утѣшить его. Старый французъ, помогавшій ему разгадать столько секретовъ, никогда не намекнулъ ему ни однимъ словомъ на секретъ его души.

Глава IV.

Домъ, въ которомъ жилъ мосье Жакъ, былъ самый старый въ деревнѣ Сёнкукъ. Онъ стоялъ на юго-западномъ концѣ, на краю деревни. Громадный вязъ осѣнялъ своими нижними вѣтвями крышу изъ почернѣвшей черепицы. Домъ, какъ большая часть американскихъ домовъ того времени, былъ весь деревянный, кромѣ гранитнаго фундамента, выкрашенъ красною краской, теперь принявшею темный оттѣнокъ краснаго дерева. Вокругъ росла зеленая трава, съ задней стороны былъ садъ съ десяткомъ вишневыхъ и сливовыхъ деревьевъ, не подстриженныхъ, старыхъ, приносившихъ мало плодовъ. Стѣна, окружавшая садъ, была сложена изъ большихъ круглыхъ камней, взятыхъ съ пустыря между домомъ и моремъ и не плотно наложенныхъ одинъ на другой. Комнаты были низки и малы, мебели немного; но только въ двѣ изъ нихъ — кухню и столовую — входили посторонніе, кромѣ хозяина этого жилища, съ тѣхъ поръ, какъ онъ поселился тутъ — онъ и мальчикъ, родившійся въ этомъ же домѣ. И даже для мальчика не вездѣ былъ свободенъ доступъ въ его мрачномъ мѣсторожденіи.

Четырнадцать лѣтъ тому назадъ мосье Жакъ впервые появился въ Сёнкукѣ въ бурный мартовскій вечеръ, послѣ продолжительнаго и неудачнаго путешествія. Путешествіе это было предпринято вдругъ, въ ярости и тоскѣ, и кончилось горемъ и несчастіемъ. Печаль иногда можетъ облегчаться, если раздѣлить ее съ тѣмъ, кто самъ страдалъ; но ни въ Сёнкукѣ, ни въ цѣломъ мірѣ не было никого, съ кѣмъ этотъ старый французъ могъ бы поговорить о своемъ горѣ. Оно было заключено въ его собственномъ сердцѣ и жило тамъ, отравляя всѣ сладости жизни. Мосье Жакъ былъ свѣтскимъ человѣкомъ, прежде чѣмъ сдѣлался затворникомъ и мизантропомъ; онъ находился въ короткихъ отношеніяхъ съ людьми, которыхъ зналъ весь свѣтъ, и участвовалъ въ событіяхъ, о которыхъ слышалъ весь свѣтъ. Въ молодости онъ видѣлъ, какъ голова короля упала на гильотинѣ; онъ понижался и возвышался наравнѣ со всѣми волнами великой бури, которая прошумѣла на весь міръ; онъ лишился и друзей, и состоянія, но, несмотря на все это, никогда не терялъ присутствія духа и вѣры въ своихъ ближнихъ. Но всѣ эти треволненія были, такъ сказать, безличны; удары, падавшіе на него, также падали на окружающихъ, и боль не раздражала его. Ему пришлось, наконецъ, перенести ударъ, нанесенный только ему одному.

Мосье Жакъ, прощавшій все человѣчеству, не могъ простить человѣку, нанесшему оскорбленіе только ему одному, и изъ-за этого человѣка онъ возненавидѣлъ весь человѣческій родъ. Для того, чтобъ отомстить частнымъ образомъ за частную обиду, онъ бросилъ свою родину и свою карьеру, переплылъ океанъ, пробираясь въ неизвѣданныя страны и не смѣя проронить слова среди чуждаго и не симпатичнаго ему народа. Онъ достигъ цѣли слишкомъ поздно, и отнынѣ счастіе сдѣлалось для него демономъ, а не божествомъ.

Обо всемъ этомъ сёнкукскіе жители ничего не знали. Факты, извѣстные имъ, были слѣдующіе: въ одинъ мартовскій вечеръ, когда сдѣлалось извѣстно, что какой-то пожилой французъ явился въ деревню, старшины разсудили, что именно ему слѣдуетъ заняться дѣлами молодой француженки, которая лежала больная въ домѣ мистрисъ Дёджонъ, подъ вязовымъ деревомъ. Эта молодая женщина почти совсѣмъ не говорила по-англійски, и такъ какъ, по словамъ мистрисъ Дёджонъ, свѣдущей въ подобныхъ вещахъ, она врядъ ли могла пережить свои роды, то кому же, какъ не ея соотечественнику, слѣдовало выслушать ея послѣднюю волю? Выбрали депутацію, чтобы поговорить съ французомъ объ этомъ. Депутація состояла изъ трехъ человѣкъ и ораторомъ былъ Сайласъ Буніанъ. Они нашли мосье Жака въ кухнѣ дома, изъ вѣжливости называемаго гостиницей, за блюдомъ жареной рыбы. Когда онъ понялъ, что эти господа желаютъ говорить съ нимъ, онъ всталъ, вѣжливо поклонился и просилъ ихъ сѣсть. Наступило молчаніе.

— Чему я обязанъ честью вашего посѣщенія? — спросить, наконецъ, французъ на своемъ ломаномъ англійскомъ языкѣ.

— Да вотъ что, сэръ, — началъ Сайласъ, поглаживая правую ногу и съ очевиднымъ интересомъ разсматривая кончикъ своего кожанаго сапога. — Догадываюсь я, что вы говорите пофранцузски, — это, вѣдь, вашъ природный языкъ, такъ? Ну-съ, прекрасно. Я и эти господа пришли насчетъ той француженки, которая пріѣхала сюда недавно и вчера ночью занемогла.

Иностранецъ тотчасъ сдѣлался внимателенъ и на его лицѣ появилось выраженіе мрачнаго нетерпѣнія.

— Какъ зовутъ эту даму?

— Она называетъ себя мистрисъ Флойдъ, — отвѣтилъ Сайласъ, дѣлая значительное удареніе на глаголѣ. — Но на это никакихъ доказательствъ нѣтъ. Нѣкоторые думаютъ, что вѣнца-то не было совсѣмъ. Человѣкъ, пріѣхавшій съ нею, улепетнулъ мѣсяца три тому назадъ, да и не являлся съ тѣхъ поръ, хотя я долженъ сказать, что онъ оставилъ деньги, которыхъ достанетъ на расплату съ долгами и даже на то, чтобы похоронить ее, если до этого дойдетъ.

— Давно ли они пріѣхали сюда? — спросилъ мосье Жакъ, проводя рукою по лбу, и тревожное выраженіе замелькало въ его глазахъ.

— Позвольте… должно быть, мѣсяцевъ шесть тому назадъ, отвѣтилъ Сайласъ, разсѣянно вынимая изъ кармана пачку табаку и откусывая отъ нея. — Онъ былъ изъ живописцевъ, привезъ съ собою кисти, краски и списывалъ картины. Вотъ, онъ написалъ старый смакъ^[2] Эфа Моллена, въ прошломъ сентябрѣ въ бурю-то у смака оторвало носъ.

— Вѣдь, онъ написалъ, Эфъ?

— Написалъ-то написалъ, — отвѣтилъ Эфъ, — только я предпочелъ бы новую лодку всѣмъ картинамъ; я такъ и сказалъ ему. Онъ подарилъ картину моей старухѣ, она и прибила ее на стѣнку въ нашей гостиной.

Французъ тяжело дышалъ и костлявыя бѣлыя руки его то разжимались, то опять сжимались.

— А этотъ человѣкъ… какъ вы сказали?… У васъ нѣтъ его адреса, чтобы къ нему написать… чтобы его отыскать?

— Можетъ, есть, я не слыхалъ, и Эфъ, и Питъ Симонсъ тоже не слыхали, — отвѣтилъ ораторъ. — Молодой человѣкъ уѣхалъ вдругъ; говорятъ, онъ получилъ письмо и отправился на слѣдующій же день.

Сайласъ плюнулъ и вздохнулъ.

— Слушайте, старикъ, — воскликнулъ Питъ Симонсъ, раскрывъ свой ротъ въ первый разъ и говоря тоненькимъ, бранчивымъ голосомъ. — Я не знаю, что вы можете думать, но я такого мнѣнія, что оставаться здѣсь и болтать о пустякахъ не принесетъ пользы этой мамзели! Скажите прямо, идете вы къ ней или нѣтъ?

Французъ молча изъявилъ согласіе, и всѣ, не говоря болѣе о слова, вышли изъ гостиницы и отправились въ домъ подъ вязомъ. Проводивъ мосье Жака до дверей, депутаты пожали ему руку и ушли, передавъ его и свою отвѣтственность мистрисъ Дёджонъ.

Старуха повела посѣтителя наверхъ, къ двери комнаты, окно которой смотрѣло на востокъ чрезъ Антлантическій океанъ, на Англію. Дверь была полуотворена и изъ нея раздавались женскіе стоны, ясно слышимые среди глухаго шума прилива на отдаленномъ берегу. Мистрисъ Дёджонъ остановилась у дверей и осмотрѣла мосье Жака съ ногъ до головы при свѣтѣ ночника, который держала въ рукѣ.

— Вы докторъ, мистеръ? — спросила она.

— Сударыня, мнѣ часто случалось ухаживать за больными, — сказалъ французъ хриплымъ голосомъ. — У меня у самого были дѣти и жена. Я прошу у васъ позволенія войти, и вы сдѣлаете мнѣ одолженіе, если останетесь за дверью, пока я не позову.

— Будьте къ ней ласковы, мистеръ! — замѣтила хозяйка, посторонившись, чтобы пропустить его. — Если она свихнулась, то она не первая и не послѣдняя! На каминѣ стоитъ стклянка, мистеръ, а другая передъ огнемъ: когда я вамъ понадоблюсь, топните въ полъ; я буду внизу.

Дверь тихо затворилась за мосье Жакомъ; мистрисъ Дёджонъ сошла внизъ. У нея въ памяти были грустные дни, она тоже была дочерью Евы, чувствовала искушенія страсти и опасалась быть раздавленной ослинымъ копытомъ общества. Удалось ли ей спастись, никто не зналъ. И въ томъ, и другомъ случаѣ положеніе довольно тяжелое.

Черезъ часъ мистрисъ Дёджонъ была призвана наверхъ, передъ утромъ у больной француженки родился сынъ, а вечеромъ въ тотъ же день молодая мать умерла, до послѣдней минуты не спуская угасающихъ глазъ съ линіи восточнаго горизонта. Мосье Жанъ, не узнавшій отъ нея того, чего болѣе всего желалъ узнать, повидимому, смотрѣлъ на ея кончину съ какимъ-то мрачнымъ спокойствіемъ, какъ на самое лучшее, что могло случиться, — точка зрѣнія, не совсѣмъ удобная для философа. Женщину схоронили, и мосье Жакъ, послѣ нѣкотораго колебанія, рѣшился провести остатокъ своихъ дней въ отдаленной деревнѣ, гдѣ лежало ея тѣло. Онъ купилъ за хорошія деньги домъ мистрисъ Дёджонъ, взялъ кормилицу для новорожденнаго, выписалъ изъ Европы свои вещи и началъ вести уединенную и скрытную жизнь. Впрочемъ, по временамъ онъ оказывалъ услуги деревенскимъ жителямъ, какъ докторъ и юристъ. Популяренъ онъ не былъ, но его уважали и до нѣкоторой степени боялись. Онъ пользовался тѣмъ безмолвнымъ вліяніемъ, которое принадлежитъ человѣку, умѣющему обходиться безъ короткихъ сношеній съ другими людьми. Никто не зналъ, кто такой мосье Жакъ, зачѣмъ пріѣхалъ онъ въ Сёнкукъ, для чего остался тамъ. Разумѣется, предполагали, что между нимъ и молодою женщиной, при кончинѣ которой онъ присутствовалъ, существовали какія-нибудь особенныя отношенія, но это предположеніе продержалось не долго, потому что на это не было никакихъ опредѣленныхъ доказательствъ. Онъ несомнѣнно былъ ея соотечественникъ, но ничто не показывало, чтобы онъ былъ чѣмъ-нибудь болѣе этого. А что онъ усыновилъ ребенка, то этого надо было ожидать. Въ жилахъ мальчика текла французская кровь, и, конечно, мосье Жакъ долженъ былъ болѣе всякаго другаго принять въ немъ участіе. Къ тому же, мальчикъ былъ необыкновенно привлекателенъ и могъ современемъ сдѣлать честь общинѣ.

Это, разумѣется, было прежде, чѣмъ Джекъ достигъ того возраста, когда ему слѣдовало ходить въ школу, и прежде, чѣмъ школьное начальство имѣло съ мосье Жакомъ объясненіе, кончившееся такъ неудовлетворительно для защитниковъ гражданственной порядочности. Но ни въ комъ недостало смѣлости пойти наперекоръ волѣ старика. Его окружалъ какой-то суевѣрный ужасъ. Что онъ дѣлалъ во всѣ свои уединенные часы? Увѣряли и вѣрили, что комната, въ которой умерла француженка, оставалась съ тѣхъ поръ запертой, но рыбаки, останавливавшіеся на ночь въ заливѣ, утверждали, что видѣли въ окнѣ этой комнаты свѣтъ, и что тѣнь нѣсколькихъ фигуръ, а не одной, падала на занавѣси. Запоздалые путники на берегу слышали, или такъ имъ представлялось, странные голоса, раздававшіеся изъ этого стараго дома, — голоса, громко спорившіе или жалобно стонавшіе.

Кабинетъ француза тоже былъ предметомъ разныхъ замысловатыхъ соображеній и толковъ. Какимъ-то образомъ сдѣлалось извѣстно, что на стѣнѣ кабинета висѣлъ портретъ, который, когда его привезли изъ-за границы вмѣстѣ съ другими вещами старика, показывалъ чистыя и прелестныя очертанія лица молодой дѣвушки. Но потомъ какая-то таинственная темнота покрыла этотъ портретъ, и на полотнѣ теперь только можно было разсмотрѣть какое-то туманное лицо. Въ этой комнатѣ, кромѣ того, были разные химическіе снаряды, которые возбуждали множество толковъ среди населенія Сёнкука. Кто знаетъ, не занимается ли французъ колдовствомъ, не отыскиваетъ ли онъ жизненный эликсиръ или философскій камень?

Глава V.

Въ Сёнкукѣ заблудиться не легко, и даже пріѣзжій, какъ, напримѣръ, мистеръ Мордокъ, безъ труда нашелъ домъ мистера Джека; это былъ первый предметъ, бросившійся ему въ глаза при выходѣ изъ оврага. Мысли его, насколько онъ могъ отвлечь ихъ отъ своихъ больныхъ костей, были погружены въ соображенія о томъ, кто такой могъ быть мосье Жакъ и какъ онъ посмотритъ на намѣренія мистера Мордока? Составляя планъ своего предпріятія, проницательный пасторъ не включилъ въ свои разсчеты такое существо, какъ мосье Жакъ, и, конечно, было возможно, что этотъ неожиданный субъектъ потребуетъ измѣненія всего плана. Но мистеръ Мордокъ расположенъ былъ думать, что вмѣшательство француза скорѣе облегчитъ, чѣмъ затруднитъ осуществленіе его надеждъ.

Подходя къ дому, онъ оглянулъ его съ любопытствомъ полководца, старающагося составить себѣ какое-нибудь понятіе о характерѣ своего противника по наружному виду его укрѣпленій. Но въ этомъ случаѣ указанія не могли компрометировать никого. Домъ имѣлъ какой-то скрытный видъ, какъ будто жизнь внутри его была запрятана такъ глубоко, что не оставляла никакихъ слѣдовъ на внѣшности. Если кто-нибудь тутъ жилъ, то, навѣрное, какой-нибудь сухой, старый скелетъ, безмолвно посмѣивавшійся надъ пустотой своихъ собственныхъ почернѣвшихъ реберъ и насмѣхавшійся надъ духовною смертью, которой онъ былъ эмблемой.

Мистеръ Мордокъ постучался въ лицевую дверь, но звукъ глухо пронесся по дому и не вызвалъ никакого отвѣта, кромѣ отголоска. Подождавъ немного, онъ пошелъ къ задней двери, къ которой была протоптана болѣе широкая стежка, но его усилія получить доступъ тутъ оказались такъ же безполезны, какъ и на другомъ концѣ. Нѣсколько обезкураженный этою безотвѣтностью и начиная сомнѣваться, не обманулъ ли его юноша въ оврагѣ и, можетъ быть, въ этомъ домѣ не живетъ никого, преподобный джентльменъ обошелъ къ той сторонѣ зданія, которая выходила къ морю, и старался разсмотрѣть внутренность дома въ окно. Однако, свѣтъ такимъ образомъ падалъ на стекло, а стекло такъ потускнѣло отъ пыли изнутри и отъ брызгъ моря снаружи, что онъ не былъ увѣренъ, комнату ли видитъ онъ или тусклое отраженіе наружнаго ландшафта.

Только что онъ хотѣлъ отказаться отъ своихъ усилій, какъ увидалъ на противуположной сторонѣ стекла человѣческое лицо, глаза котораго смотрѣли на него. Онъ невольно отступилъ шагъ назадъ, но лицо подвинулось впередъ, прислонившись морщинистымъ лбомъ къ оконной рамѣ. Это лицо было пожилое и почти безцвѣтное, съ впалыми щеками, жидкими сѣдыми волосами, длиннымъ носомъ и подбородкомъ. Если бы не необыкновенный блескъ и выразительность впалыхъ глазъ, это лицо можно бы принять за лицо трупа.

Въ двѣ минуты пасторъ настолько оправился, что снялъ шляпу и сдѣлалъ этому привидѣнію поклонъ. Отвѣчали ли на его вѣжливость, онъ не могъ сказать, но окно медленно отворилось и призракъ принялъ видъ дѣйствительности. Онъ продолжалъ смотрѣть на пастора, не говоря ни слова.

— Могу я узнать, — сказалъ послѣдній съ новымъ поклономъ, — не мосье ли Жака имѣю я удовольствіе видѣть?

— Я мосье Жакъ, — отвѣтилъ старикъ. — Я не принимаю никого.

— Позвольте мнѣ продолжать разговоръ по-французски, возразилъ мистеръ Мордокъ, оставляя безъ вниманія послѣднюю фразу. — Хотя я англичанинъ по рожденію и пасторъ англиканской церкви, я провелъ нѣсколько лѣтъ во Франціи и имѣлъ тамъ многихъ друзей.

— Вы, вѣроятно, найдете болѣе друзей тамъ, чѣмъ здѣсь, — замѣтилъ французъ равнодушно, — а я живу здѣсь для того, чтобы меня не безпокоила внимательность друзей.

Онъ хотѣлъ затворить окно.

— Позвольте! — воскликнулъ мистеръ Мордокъ, принужденный, такимъ образомъ, безъ дальнѣйшихъ предисловій прямо приступить къ дѣлу. — Въ первое время вашего пребыванія здѣсь не случалось ли вамъ слышать о человѣкѣ, который называется Мальгре?

Старикъ молчалъ и не дѣлалъ ни малѣйшаго движенія цѣлую минуту послѣ этого вопроса, только вѣки его глазъ слегка приподнялись, какъ это, говорятъ, бываетъ съ тѣми, кому представится видѣніе. Наконецъ, онъ сказалъ голосомъ, которому твердость была придана съ очевиднымъ усиліемъ:

— Вы мнѣ не сказали вашего имени, милостивый государь!

— Ахъ, извините! Мордокъ, пасторъ англиканской церкви, къ вашимъ услугамъ! Могу я надѣяться привлечь ваше вниманіе на короткое время? — прибавилъ онъ съ любезностью по наружности и съ внутреннимъ убѣжденіемъ, что на этотъ разъ онъ всталъ на ноги.

— Я выйду къ вамъ, мистеръ Мордокъ. Мы поговоримъ на лугу; въ моемъ домѣ неудобно принимать гостей, — сказалъ французъ, съ трудомъ произнося слова. — Я выйду, — повторилъ онъ и вдругъ закрылъ окно и исчезъ.

«Да это какой-то нищій чудакъ! — пробормоталъ про себя Мордокъ, пройдя по травѣ и усѣвшись на одномъ изъ обвалившихся камней со стѣны. — Ну, я намѣренъ выклянчить отъ него рюмку вина, если не добьюсь ничего другаго, хотя, судя по его наружности, онъ никогда въ жизни не слыхалъ ни о чемъ подобномъ. Гм, я попалъ въ самое чувствительное мѣсто. Во всякомъ случаѣ, онъ не можетъ мнѣ помѣшать, а, можетъ быть, окажется и полезенъ. Чортъ побери этого мальчишку! Теперь цѣлую недѣлю я не буду въ состояніи спать спокойно… за то стану спать крѣпче послѣ этого, скажемъ, лѣтъ тридцать, а, можетъ быть, и больше. Какъ это хорошо, когда человѣкъ предпріимчивъ и глядитъ въ оба глаза, а? О, моя пророческая душа! Всякій другой назвалъ бы это сумасбродствомъ; но я зналъ, съ кѣмъ имѣю дѣло. Разумѣется, могло я ничего не выйти изъ этого, но благоразумный человѣкъ ничего не предоставляетъ случайности. Что я сдѣлаю съ этимъ мальчишкой? Я почти желалъ бы… Однако, объ этомъ еще будетъ время подумать. Впрочемъ, первое побужденіе иногда оказывается самымъ лучшимъ!»

Мистеръ Мордокъ имѣлъ достаточно времени совѣщаться самъ съ собою, прежде чѣмъ явился мосье Жакъ.

— Прежде чѣмъ мы станемъ бесѣдовать, мистеръ Мордокъ, — сказалъ онъ, становясь передъ пасторомъ въ такую позу, какъ будто съ него снимали портретъ, — я желаю знать, зачѣмъ вы здѣсь: предлагать вопросы или отвѣчать на нихъ?

— Намъ, прежде всего, нужно объясниться, мосье Жакъ — отвѣтилъ пасторъ. — Съ одной стороны, мнѣ не хотѣлось бы быть нескромнымъ, съ другой — я не вижу надобности таиться передъ человѣкомъ, имѣющимъ право на мою откровенность.

— Очень можетъ быть, — сказалъ мосье Жакъ, пристально разсматривая своего собесѣдника, — что я могу удовлетворить васъ, но если вы не можете помочь въ достиженіи моей завѣтной цѣли, то не должны разсчитывать на мою помощь, что бы ни было у васъ въ виду.

— Любезный мосье Жакъ, говоря откровенно, я сомнѣваюсь, можете ли вы отплатить мнѣ достаточными разъясненіями на то, что я могу вамъ сообщить. Мнѣ собственно нужны не свѣдѣнія: я принялъ предосторожность собрать ихъ до отправленья моего въ путь и по прибытіи сюда уже успѣлъ найти подтвержденіе многихъ моихъ предположеній. Я пріѣхалъ сюда дѣйствовать и явился къ вамъ, главное, для того, чтобы сообщить вамъ, изъ вѣжливости, о томъ, что замышляю; а если вы будете противъ этого, то узнать, какимъ образомъ я долженъ измѣнить свой планъ сообразно вашему желанію.

— Если ваша позиція такъ неприступна, — замѣтилъ французъ, сморщивъ брови, — то вы, можетъ быть, не откажетесь объясниться нѣсколько понятнѣе?

— Во всякомъ случаѣ, я сообщу вамъ кое-что, хотя бы только для того, чтобъ оправдать ваше довѣріе ко мнѣ, — отвѣтилъ пасторъ. — Лѣтъ четырнадцать тому назадъ въ Парижѣ жила молодая дѣвица по имени Анета Мальгре. Она вдругъ оставила Парижъ и послѣ, того о ней не было ни слуху, ни духу. съ ней уѣхалъ одинъ господинъ… Словомъ, любезный мосье Жакъ, они пріѣхали сюда и, какъ я полагаю, вамъ извѣстно, что дѣла приняли свой обычный оборотъ. Бѣдная дѣвушка была обезславлена, она сдѣлалась матерью; но ребенокъ не былъ взять отцомъ. Онъ, однако, живъ, и теперь какъ двѣ капли воды похожъ на своего отца.

— Вы, стало быть, его знаете? — спросилъ мосье Жакъ быстрымъ, рѣзкимъ тономъ, вытянувъ голову впередъ, какъ хищная птица, почуявшая добычу.

— Я разговаривалъ съ нимъ часъ тому назадъ въ оврагѣ и онъ чуть не застрѣлилъ меня своею стрѣлой, — отвѣтилъ пасторъ, захохотавъ.

— Я говорю не о немъ, — закричалъ запальчиво французъ, — а объ отцѣ!

— О, понимаю! — медленно сказалъ Мордокъ и проблескъ новой догадки мелькнулъ на его лицѣ. — Вы интересуетесь отцомъ? Да, да, конечно, и, вѣроятно… весьма естественно предположить… что вы сердиты на него немножко?

— Сердить! — возразилъ старый французъ, и голосъ его упалъ до шепота, а лицо поблѣднѣло и всѣ члены дрожали, — если сердиться значить желать видѣть его похороненнымъ заживо въ могилѣ той, которую онъ погубилъ!… Вы простите мою запальчивость… Словомъ, я не люблю его, но хотѣлъ бы узнать кое-что о немъ.

Преподобный джентльменъ всталъ съ камня, на которомъ сидѣлъ, въ волненіи сдѣлалъ два или три шага взадъ и впередъ к провелъ рукою по волосамъ. Однако, онъ еще не зналъ хорошенько, какъ онъ долженъ поступить. Многое онъ сказалъ почти наугадъ, хотя и постарался придать этому видъ достовѣрности. А теперь онъ сомнѣвался, насколько онъ можетъ довѣриться своему новому знакомому, не компрометируя себя. То, что онъ узналъ о чувствахъ мосье Жака къ отцу мальчика, въ нѣкоторыхъ отношеніяхъ обѣщало рѣшительныя выгоды, а въ другихъ грозило непріятными усложненіями. Оба, пасторъ и Французъ, можетъ быть, сильно желали достигнуть одной и той же цѣли и, вмѣстѣ съ тѣмъ, такъ не сходились относительно способовъ къ достиженію ея, что могли повредить другъ другу болѣе, чѣмъ сдѣлали бы это явные противники. Однако, Мордокъ до сихъ поръ имѣлъ такой успѣхъ, что полагался и на дальнѣйшее счастіе.

— Мосье Жакъ, — сказалъ онъ вдругъ, обернувшись къ старику и говоря съ видомъ какъ будто внезапно охватившей его откровенности, — позвольте мнѣ сказать вамъ прямо, что того господина, о которомъ вы упомянули, я люблю не больше васъ, и я знаю, — чего вы не знаете, — какимъ способомъ заставить его почувствовать нашу непріязнь. Онъ нанесъ мнѣ непростительное оскорбленіе; я долженъ выразиться такъ, хотя, какъ пасторъ, я обязанъ придать этому самое снисходительное толкованіе.

Тутъ говорившаго прервалъ жесткій, выразительный хохотъ его слушателя.

— Ну, я сознаюсь, мосье Жакъ, — продолжалъ онъ, — что я тоже человѣкъ и не могу не чувствовать нанесенныхъ мнѣ оскорбленій такъ же сильно, какъ и всякій другой. Онъ оскорбилъ меня и, кажется, я не ошибусь, предположивъ, что онъ оскорбилъ и васъ. Слѣдовательно, въ такомъ случаѣ, когда наша центральная общая цѣль — сказать ли прямо? — месть, то не ясно ли, что мы должны уважать предубѣжденія и сдержанность другъ друга? Я не стану разспрашивать васъ, мой любезный другъ, о подробностяхъ вашего дѣла; я не спрошу, кто вы или какъ вы пострадали; для меня достаточно знать, чего вы желаете — я опять произнесу это слово — мести, и я готовъ дѣйствовать съ вами сообща для достиженія этой цѣли. Эту уступку я дѣлаю вашей чувствительности и, слѣдовательно, имѣю право — не правда ли, имѣю? — требовать такого же, или почти такого же, снисхожденія отъ васъ. Вы согласны?

— Черезъ-чуръ много словъ, — сказалъ старикъ угрюмо. — Я, съ своей стороны, когда вижу возможность поразить моего врага тамъ, гдѣ онъ можетъ сильнѣе почувствовать ударъ, не забочусь ни о сдержанности, ни о скрытности какого бы ни было рода. Конечно, съ другой стороны, я нисколько не интересуюсь вами помимо достиженія моего желанія.

— Могу я также удостовѣриться, что васъ не остановить даже то, если ударъ, которымъ вы поразите его, въ нѣкоторой степени будетъ угрожать другимъ интересамъ, которые вы…

— Милостивый государь, — перебилъ нетерпѣливо мосье Жакъ, — я не имѣю другихъ интересовъ и другихъ заботъ, кромѣ этого. Послѣ этого пропадай весь свѣтъ!

— Интересы, о которыхъ я думалъ, — возразилъ пасторъ медленнымъ тономъ, — касаются того, о комъ я упомянулъ нѣсколько минутъ тому назадъ… этого мальчика, Джека.

— Я не понимаю васъ, — сказалъ старикъ и какое-то смятеніе смягчило суровость прежняго выраженія его лица. — Мальчйгь не можетъ имѣть никакого отношенія къ нашему дѣлу. Этого не можетъ быть. Вы не можете имѣть такихъ намѣреній.

— Вамъ надо вспомнить, любезный мосье Жакъ, — возразилъ пасторъ, поглаживая свои бакенбарды и смотря въ сторону, — что этотъ Джекъ сынъ человѣка, которому вы желаете отомстить.

— Онъ не его сынъ! — воскликнулъ французъ съ волненіемъ, — не сынъ въ томъ смыслѣ, какой придаете вы. Онъ только сынъ его по рожденію, но не по воспитанію, не по сочувствію; онъ даже не знаетъ, кто его отецъ. И вы хотите меня увѣрить, что этотъ отецъ, никогда его не видавшій, не знающій даже, что онъ существуетъ, — а еслибъ и зналъ, то охотно забылъ бы объ этомъ, — что этотъ человѣкъ можетъ быть пораженъ только посредствомъ страданія невиннаго мальчика? Нѣтъ, я не могу съ ваи согласиться и объявляю вамъ, что не желаю косвенной мести, — я хочу имѣть дѣло лично съ моимъ врагомъ, — и если вы не можете предложить мнѣ ничего другаго, то мы только напрасно потеряли время.

— Позвольте, другъ мой, — спокойно сказалъ Мордокъ, прикоснувшись къ рукѣ старика, когда тотъ повернулся, чтобы уйти. — Мнѣ кажется, вы не совсѣмъ поняли меня. Во-первыхъ, мальчику не будетъ сдѣлано никакого вреда, — я не помѣшаю ему достигнуть всевозможнаго счастія и благоденствія. Но дѣло вотъ въ чемъ: его отецъ владѣетъ обширными помѣстьями и огромнымъ богатствомъ въ Англіи. Это имѣніе находится въ его фамиліи уже нѣсколько столѣтій и должно переходить къ потомку мужскаго рода по прямой линіи. Но условія этого наслѣдства имѣютъ нѣкоторую особенность… Пока достаточно вамъ сказать, что для владѣльца титула чрезвычайно важно имѣть сына, — такъ важно, любезный мосье Жакъ, что если не родится сына отъ законнаго брака, а есть сынъ, рожденный внѣ брака, то этотъ сынъ узаконяется и получаетъ наслѣдство. Человѣкъ, о которомъ мы говоримъ, вернувшись въ Англію четырнадцать лѣтъ тому назадъ и оставивъ эту несчастную дѣвушку умереть одиноко, женился на другой, равнаго съ нижъ званія; у нихъ родилось трое дѣтей, но всѣ дѣвочки и всѣ умерли во младенчествѣ, а около года тому назадъ умерла и мать. Все это очень грустно; это была особа, вполнѣ достойная уваженія и неспособная сдѣлать вредъ никому; можетъ быть, ей гораздо лучше на томъ свѣтѣ.

Пасторъ говорилъ все это съ очевиднымъ наслажденіемъ; онъ плылъ по попутному вѣтру и имѣлъ намѣреніе проплыть далеко. Французъ, между тѣмъ, сѣлъ на камень, опустилъ голову на обѣ руки, а глаза его смотрѣли прямо, но не видали ничего. Мордокъ продолжалъ:

— Вотъ, этотъ господинъ остался бездѣтнымъ вдовцомъ, а что еще хуже, онъ страдаетъ болѣзнью, которая каждую минуту можетъ свести его въ могилу. Онъ не можетъ жениться вторично, а, между тѣмъ, по особеннымъ причинамъ, онъ пожертвовалъ бы всѣми остальными днями своей жизни безъ малѣйшей нерѣшимости, безъ малѣйшаго сокрушенія, для того, чтобы его родной сынъ сдѣлался и его наслѣдникомъ. Надѣюсь, что я говорю понятно, любезный мосье Жакъ?… Этотъ человѣкъ такъ преданъ мірскимъ вожделѣніямъ и заботамъ, что считаетъ самую казнь ничѣмъ въ сравненіи съ удовлетвореніемъ видѣть свою собственную плоть и кровь наслѣдующею его богатство. Вспомнивъ грѣхи и беззаконія своей молодости, этотъ человѣкъ говорить себѣ: «Можетъ быть, этотъ самый грѣхъ поможетъ мнѣ осуществить мои замыслы. Я пошлю навести справки на мѣсто моего преступленія и узнать, живо ли чадо моего беззаконія, я передамъ ему это громадное наслѣдство и успокоюсь». Вотъ, другъ мой, что говорить человѣкъ, котораго мы рѣшились покарать; и мнѣ хотѣлось бы знать, — прибавилъ преподобный джентльменъ, бросивъ каѳедральный тонъ и принимаясь опять за разговорный, — хотѣлось бы мнѣ знать, какую лучшую или болѣе справедливую месть могли бы мы выбрать, какъ не просто устранить съ дороги этого его сына, уничтожить всѣ доказательства его личности, если они существуютъ, и видѣть, какъ его сіятельство сойдетъ въ могилу безъ малѣйшаго проблеска надсады или утѣшенія? Клянусь моей душой! — воскликнулъ этотъ достойный господинъ, потирая свои широкія руки въ избыткѣ энтузіазма, — это будетъ такая поэтическая и полная месть, о какой когда-либо случилось мнѣ слышать; если бы только было возможно дать ему знать о существованіи этого мальчика, не допуская, между тѣмъ, овладѣть имъ, — это было бы превосходно!

— Вы говорите, устранить мальчика, — возразилъ мосье Жакъ, приподнимая голову, — что это означаетъ?

— А все, что вамъ угодно, любезный мосье Жакъ! Самъ мальчикъ, кажется, ничего не знаетъ и, слѣдовательно, безопаснѣе было бы увезти его въ другую частъ свѣта; здѣсь, вѣроятно, есть же люди, которымъ извѣстны нѣкоторыя обстоятельства его рожденія. Я готовъ взять его съ собою въ какую вамъ угодно страну, — для меня это не составляетъ никакой разницч; а если вы намѣрены обогатить его благами сего міра…

— Я не буду безпокоить васъ этими подробностями, — перебилъ французъ очень сухо.

Послѣ краткаго молчанія онъ всталъ и прибавилъ:

— Потрудитесь пойти со мною въ домъ. Я желаю узнать ваше мнѣніе о такомъ предметѣ, о которомъ нельзя разсуждать здѣсь.

Они перешли черезъ лужайку къ лицевому входу въ домъ. Мосье Жакъ обернулся къ своему собесѣднику и сказалъ:

— Вы еще не сказали мнѣ, что выиграете вы, лишивъ наслѣдства этого мальчика. То, что онъ потеряетъ, не перейдетъ ли къ вамъ въ карманъ?

Пасторъ откинулъ голову назадъ.

— Вы забываете, — сказалъ онъ важно, — что я не допытывался о причинахъ вашей вражды къ его сіятельству.

— Хорошо, очень хорошо! — отвѣтилъ французъ съ такимъ движеніемъ губъ и бровей, въ которомъ не было ничего лестнаго для его собесѣдника. — Можетъ быть, вы находите неудобнымъ сообщить мнѣ имя и титулъ его сіятельства?

— Нисколько! — быстро отвѣтилъ пасторъ, — его зовутъ Флойдъ Вивіанъ, лордъ Кастльмиръ.

Мосье Жакъ помолчалъ съ минуту.

— Не забуду, — сказалъ онъ потомъ медленно и тихо. — А гдѣ можно найти этого Флойда Вивіана, лорда Кастльмира?

— Этого я не могу вамъ сказать, по крайней мѣрѣ, теперь, — сказалъ пасторъ, разсѣянно смотря мимо своего собесѣдника на переулокъ, который велъ въ деревню. — Онъ, по крайней мѣрѣ, за три тысячи миль отсюда, и… если…

Онъ вдругъ остановился. Мосье Жакъ взглянулъ на своего собесѣдника. Необыкновенная перемѣна произошла въ его физіононіи. Лицо его вдругъ страшно поблѣднѣло, губы отвисли, глаза налились кровью, а зрачки расширились.

— Что такое съ вами? — спросилъ мосье Жакъ.

Мистеръ Мордокъ, все пристально смотря на одно мѣсто, медненно поднялъ руку и указалъ на переулокъ. Шаговъ за триста показались двѣ фигуры, рука объ руку: мужчина среднихъ лѣтъ, худощавый и довольно болѣзненный на видъ, и черноволосая дѣвочка лѣтъ десяти.

Мордокъ схватилъ француза за полу сюртука и потащилъ его въ крыльцу.

— Вы знали, знали, что онъ здѣсь?

Онъ говорилъ такъ, какъ будто у него засѣло что-то въ горлѣ.

— Что вы хотите сказать? Кто здѣсь? Они? Кто это? — съ любопытствомъ спросилъ французъ.

— Пустите меня въ домъ! — воскликнулъ Мордокъ и въ голосѣ его звучалъ страхъ. — Спрячьте меня въ какой-нибудь комнатѣ, не говорите, что я здѣсь! Пустите меня…

Онъ ухватился за ручку двери и началъ трясти ее.

— Вы хотите сказать, что это… — началъ французъ страннымъ тономъ.

— Боже мой, не теряйте же времени! Развѣ вы не видите, что онъ сейчасъ будетъ здѣсь? — вскричалъ пасторъ и лицо его сдѣлалось еще блѣднѣе. — Говорю вамъ, что онъ не долженъ меня видѣть.

— Такъ это онъ? — сказалъ мосье Жакъ очень спокойно, отворяя дверь и позволяя Мордоку войти. — Право, онъ явился кстати.

Глава VI.

Господинъ среднихъ лѣтъ, видъ котораго въ переулкѣ такъ сильно взволновалъ Мордока, какъ было описано въ концѣ послѣдней главы, пріѣхалъ въ Сёнкукъ около шести часовъ тому назадъ. Онъ пріѣхалъ въ каретѣ и остановился въ деревенской гостиницѣ, — зданіи, возникшемъ изъ пепла той маленькой гостиницы, которая принимала подъ свою кровлю мосье Жака четырнадцать лѣтъ тому назадъ.

Пріѣхало четверо: пожилой мужчина и женщина, очевидно, слуги знатныхъ господъ, красивый, немножко блѣдный джентльменъ съ орлинымъ носомъ, большими голубыми глазами и почти женскими ртомъ и подбородкомъ, съ лицомъ изящнымъ, но страдальческимъ, и, наконецъ, ребенокъ, который только что достигъ того возраста, когда дѣти — особенно дѣвочки — вступаютъ въ наименѣе привлекательный періодъ своего существованія, но эта дѣвочка даже теперь обладала замѣчательными черными гдазаки, прекрасно проведенными, подвижными бронями, и необыкновенно характеристическою манерой держать себя.

Заказавъ обѣдъ, джентльменъ и дѣвочка пошли погулять по деревнѣ. Джентльменъ останавливался время отъ времени осмотрѣться вокругъ и отвѣчалъ ласково, но разсѣянно на болтовню ребенка.

— Дядя, — воскликнула она, наконецъ, обративъ на него глаза съ видомъ оскорбленной театральной героини въ миніатюрѣ, — вы отвѣчаете мнѣ наобумъ. Я не люблю васъ, когда вы дѣлаетесь такимъ.

— Ты сама виновата, Маделена: ты назвала меня дядей, когда я хочу, чтобы ты называла меня папа, — слѣдовательно, ты должна ожидать, что получишь такіе отвѣты.

— Я нахожу, что это преглупое мѣсто. Зачѣмъ мы остановились здѣсь?

— Осмотрѣться немножко и увидать, какія здѣсь произошли перемѣны.

— Почему мы можемъ знать, измѣнилось ли здѣсь что-нибудь?

— О, каждое мѣсто измѣняется, все на свѣтѣ измѣняется, даже и мы съ тобой.

— Я никогда не измѣняюсь, — сказала юная дѣвица выразительно. — А вы какъ же измѣнились?

— Мои волосы были прежде очень темны, а теперь они имѣютъ видъ напудренныхъ, какъ у лакеевъ въ Лондонѣ. У глазъ и на лбу явились морщины, а прежде мой лобъ былъ гладокъ, какъ у тебя. И жить мнѣ осталось гораздо меньше времени, чѣмъ прежде.

— Это не значитъ измѣняться, это значитъ только старѣться. Но внутри-то вы тотъ же самый.

— Я боюсь, что я и внутренно перемѣнился.

Дѣвочка посмотрѣла на него такъ пристально, какъ будто нанѣревалась проникнуть своимъ взглядомъ въ самые тайные изгибы его души.

— Вы хотите сказать, — спросила она торжественно, — что вы прежде были хорошимъ, а теперь стали дурнымъ?

Джентльменъ улыбнулся, потомъ унылое выраженіе вновь омрачило его лицо.

— Надѣюсь, что я сталъ не хуже прежняго, — сказалъ онъ. — Но, можетъ быть, я прежде былъ дурной, и теперь не могу понять, почему я былъ дурной.

— Я буду не такова, — возразила дѣвочка, поднявъ головку — Я теперь хорошая, но намѣрена сдѣлаться очень дурной, когда выросту!

— Ты не должна этого говорить, — замѣтилъ джентльменъ, который, очевидно, привыкъ къ ея страннымъ замѣчаніямъ и не приписывалъ имъ большой важности. — Притомъ, это была бы перемѣна, а ты сейчасъ сказала, что никогда не перемѣнишься.

— Нѣтъ, это не будетъ перемѣна, потому что дурное-то и теперь внутри меня, но я не могу сдѣлать, чтобъ оно вышло наружу, пока не сдѣлаюсь взрослою женщиной. Я еще не знаю, какимъ образомъ, но чувствую, что оно начинаетъ выходить.

— Оно выйдетъ такъ скоро, что исчезнетъ прежде чѣмъ ты сдѣлаешься взрослою женщиной, — возразилъ джентльменъ, взглянувъ на нее опять съ мимолетною улыбкой. — Перейдемъ-ка это поле, вонъ въ тѣмъ скаламъ. Я желаю посмотрѣть, такія ли же онѣ…

— Такія ли же, какъ это? — спросила дѣвочка, видя, что онъ остановился.

— Такія ли же, какъ были въ то время, когда… ты еще не родилась.

— Вы хотѣли сказать что-то другое! — воскликнула она съ досадой, и прежде чѣмъ онъ успѣлъ отвѣтить, она прибавила: — я не хочу идти по этому полю; на немъ могилы!

Это, дѣйствительно, было сёнкукское кладбище.

— Почему ты не любишь могилъ? — спросилъ ея спутникъ.

— Потому что въ нихъ лежать скелеты, и во мнѣ есть скелетъ, и онѣ заставляютъ меня чувствовать, будто я тоже могила.

— Пойдемъ! Здѣсь нѣтъ скелетовъ извѣстныхъ намъ людей.

Они шли медленно, джентльменъ нѣсколько впереди. Но вдругъ дѣвочка позвала его, онъ остановился и оглянулся. Она стояла передъ низкимъ бѣлымъ мраморнымъ камнемъ и указывала на надпись.

— А вотъ скелетъ, у котораго такое же имя, какъ у васъ, — сказала она. — Это ваша жена?

— Ты не должна говорить такихъ вещей, Маделена, — отвѣтилъ онъ, поспѣшно возвращаясь съ краской на лицѣ. — Ты знаешь, что для меня опасенъ всякій испугъ.

Онъ вдругъ поблѣднѣлъ и положилъ руку на плечо дѣвочки.

— А! — прошепталъ онъ.

Ва надгробномъ камнѣ виднѣлась надпись черными буквами, прекрасно сохранившаяся до сихъ поръ:

«Анета Флойдъ, умерла 16 марта 182* г.».

— Кто она была? — спросила Маделена, — ваша жена или сестра, и зачѣмъ ее похоронили здѣсь?

Джентльменъ сѣлъ на камень, не отвѣтивъ ни слова. Могила содержалась чисто; вокругъ не росло ни травы, ни терновника, но, вмѣстѣ съ тѣмъ, не было ни цвѣтовъ, ни растеній, насаженныхъ любящею рукой. Однообразная, печальная равнина тянулась вплоть до океана, и здѣсь-то зарыли Анету Флойдъ, когда-то полную жизни и страсти. Четырнадцать лѣтъ лежала она тутъ, между тѣмъ какъ въ свѣтѣ все шло своимъ чередомъ, — люди родились, умирали, попрежнему, любили и ненавидѣли другъ друга, попрежнему, надрывали свои силы въ погонѣ за недостижимымъ идеаломъ. Она лежала тутъ, или, лучше сказать словами Маделены, тутъ лежалъ ея скелетъ, нѣчто странное, безобразное, похожее на прежнюю Анету такъ же, какъ смерть походитъ на жизнь и красоту.

Когда изящный, голубоглазый джентльменъ сидѣлъ тутъ, не спуская глазъ не съ надгробнаго камня, а съ самой могилы, ему казалось, что не мрачный образъ смерти, а сама живая, горячая, страстно-любящая Анета лежитъ подъ землей, и что ея любящіе глаза усиливаются встрѣтиться съ его глазами, а губы, такъ часто прижимавшіяся къ его губамъ, трепеща, ждутъ еще поцѣлуя. Это правда, что все измѣняется. Зачѣмъ онъ поступилъ такъ дурно? Развѣ всѣ эти годы принесли ему хотъ что-нибудь взамѣнъ за его пожертвованія? Теперь они казались только однимъ часомъ, — часомъ, омраченнымъ роковымъ сумасбродствомъ и легкомысліемъ. Самымъ печальнымъ было то, что, заглядывая въ свое сердце, онъ не могъ найти тамъ ни живаго горя, ни нестерпимой тоски, а только тупое чувство неудовольствія на самого себя. Его воображеніе могло забавляться трагическими фантазіями, какъ актеръ старается слить себя съ своею ролью; но выстрадать настоящую трагедію было уже не въ его силахъ. Не одна Анета умерла, — что-то такое въ немъ самомъ также умерло въ эти четырнадцать лѣтъ; онъ носилъ этотъ трупъ съ собою и теперь принесъ его сюда. Онъ самъ былъ живою могилой, какъ сказала Маделена.

Маделена, между тѣмъ, расхаживала по маленькому кладбищу, разсматривая разные надгробные камни съ какою-то смѣсью интереса и отвращенія; руки ея были заложены за спину, а длинные черные волосы теплый вѣтерокъ развѣвалъ около лица и шеи. Время отъ времени она взглядывала на своего спутника; но такъ какъ онъ все сидѣлъ въ томъ же положеніи, то она, наконецъ, потеряла терпѣніе и подошла къ нему.

— Я предпочитаю не оставаться здѣсь долѣе, — сказала она. — Здѣсь нѣтъ никого, извѣстнаго намъ, а у этой могилы вы оставались уже довольно долго.

— Дай мнѣ твою руку и помоги встать, — отвѣтилъ джентльменъ.

— Дядя Флойдъ, вы убили Анету? — спросила дѣвочка, когда помогла ему подняться на ноги. — Убили вы ее, а потомъ похоронили здѣсь ночью и убѣжали въ Англію, чтобы васъ не казнили, да?

— Отчего такія мысли приходятъ тебѣ въ голову, Маделена?

— Если вы говорите такимъ образомъ, я подумаю, что вы точно ее убили и боитесь, чтобъ я не донесла на васъ. Вамъ нечего опасаться, — прибавила дѣвочка, махнувъ своею ручкой, я не забочусь о такихъ вещахъ. Я люблю только знать, какъ люди чувствуютъ и что они дѣлаютъ. Мнѣ хотѣлось бы знать, что чувствовала Анета, когда вы убивали ее, и, потомъ, чувствовали вы, когда это дѣлали. Это было ночью, во время бури, и — кинжаломъ?

Говоря это, дѣвочка приняла такую драматическою позу, что могло показаться на минуту, будто въ нее вселился духъ убійства.

— Пойдемъ, Маделена, — сказалъ дядя Флойдъ послѣ нѣкотораго молчанія.

Они пошли рядомъ къ скаламъ, пока на поворотѣ не показалась небольшая закраина вродѣ стула, гдѣ двое могли помѣститься довольно удобно. Оттуда открывался прекрасный видъ на заливъ и на правый берегъ. Далѣе виднѣлись подводные рифы, надъ которыми плескались волны и въ тихую погоду, и въ бурю.

— Не правда ли, какой красивый видъ? — спросилъ джентльменъ послѣ нѣкотораго молчанія.

— Синій цвѣтъ красивъ, — отвѣтила дѣвочка равнодушно, — но я не люблю такое море. Оно должно бушевать, возвышаться опускаться, какъ безумное. Мнѣ оно нравилось въ то время, когда мы были на кораблѣ и когда дулъ такой сильный вѣтръ.

— Много кораблей погибло на этихъ рифахъ! — сказалъ ея спутникъ. — Однажды большой корабль со всѣми своими мачтами прямо прошелъ къ мысу, не коснувшись ни одной изъ скалъ, потомъ вдругъ его подбросило, и онъ разбился на куски.

— И всѣ утонули?

— Да, всѣ.

— Мнѣ хотѣлось бы это видѣть: я люблю все страшное, въ чемъ участвуютъ люди. Вы видѣли этотъ корабль?

— Да.

— И вы сидѣли здѣсь, какъ теперь?… А Анета сидѣла возлѣ васъ?

— Это очень нехорошо, Маделена, что ты все говоришь объ Анетѣ, когда знаешь, что мнѣ это не нравится! Ты сама не знаешь, что говоришь.

— Нѣтъ, знаю; я могу видѣть по вашему лицу то, что вы мнѣ не говорите. Когда мы пришли сюда, я знала, что вы были здѣсь прежде; ваши глаза смотрѣли такъ пристально, а губы подергивались, какъ будто вы мысленно разговаривали съ собою. И вы какъ будто что-то отыскивали все время — не можетъ быть, чтобы Анету, потому что она скелетъ, — что же такое?

— Я желалъ бы, чтобы твое сердце было на половину такъ зорю, какъ твои глаза, дитя мое. Мы прожили вмѣстѣ пять лѣтъ и я очень полюбилъ тебя. А ты хоть сколько-нибудь заботишься обо мнѣ?

— Зачѣмъ мнѣ заботиться о васъ?

— Развѣ я не былъ всегда добръ къ тебѣ, развѣ я не давалъ тебѣ всего, чего ты пожелаешь?

— Если я буду заботиться о комъ-нибудь, то не изъ-за этого. Вы давали мнѣ вещи, потому что это вамъ было пріятно. Я хочу заботиться о томъ, кто не будетъ заботиться обо мнѣ или когда это будетъ опасно для меня. Тогда случатся разныя разности, а съ нами ничего не случается. Вы не заставляете меня достаточно о васъ думать.

— Стало быть, если я скажу тебѣ, что, когда я умру, мое состояніе достанется другому, а ты не получишь ничего, — ты больше будешь думать обо мнѣ?

— Если вы это сдѣлаете, я, можетъ быть, васъ возненавижу, — отвѣтила дѣвочка задумчиво и послѣ короткаго молчанія прибавила: — а кому вы оставите, мужчинѣ или женщинѣ?

— Ни мужчинѣ, ни женщинѣ. Вернемся въ гостиницу, Маделена, — сказалъ джентльменъ, какъ бы желая избѣжать дальнѣйшихъ вопросовъ этой слишкомъ проницательной и самоувѣренной юной дѣвицы, — мы опоздаемъ къ обѣду.

Они пошли по берегу, чтобы не проходить опять по кладбищу, чего теперь дядя Флойдъ такъ же не желалъ, какъ Маделена, и шли они молча. Но, войдя въ деревенскую улицу, дядя Флойдъ спросилъ:

— Хотѣлось бы тебѣ имѣть брата или вообще какого-нибудь близкаго родственника?

— Я предпочла бы брата сестрѣ, но мнѣ не нужно ни той ни другаго.

Глава VII.

— Не могу сказать, сэръ, чтобы я много зналъ объ этомъ; я, вѣдь, человѣкъ не семейный и, слѣдовательно, не слышу бабьей болтовни. Позвольте, однако, вы сказали французъ? Я полагаю, что вамъ лучше всего отправиться къ старому Мосси Джексу; онъ живетъ вонъ въ томъ домѣ подъ вязомъ. Онъ самъ французъ и лучше всѣхъ можетъ сказать вамъ то, что вы желаете знать.

Этотъ совѣтъ былъ данъ мистеромъ Мелленомъ (хозяиномъ гостиницы «Фениксъ») своему новому посѣтителю въ отвѣтъ на разспросы, съ которыми тотъ обратился къ нему послѣ обѣда.

— Въ этомъ домѣ? — спросилъ посѣтитель, взглянувъ по направленію, указанному мистеромъ Мёлленомъ.

Потомъ онъ закурилъ сигару и спросилъ:

— Какъ давно онъ живетъ здѣсь?

— Лѣтъ четырнадцать или около того. Задолго до меня, во всякомъ случаѣ. Я завелъ эту гостиницу, сэръ, ровно восемь лѣтъ тому назадъ, и осмѣлюсь сказать, что во всемъ штатѣ не найдется гостиницы лучше моей.

— Вы сказали, что его зовутъ Мосси Джексъ? Онъ женатъ? Есть у него дѣти?

— У него? Должно быть, нѣтъ; я не видалъ и не слыхалъ. Жилъ съ нимъ мальчикъ, да оказался никуда негоднымъ и теперь давно уже рыскаетъ по лѣсамъ.

— Я думаю пойти и поговорить съ нимъ. Потрудитесь, мистеръ Мёлленъ, сказать моему камердинеру, чтобъ онъ спросилъ свою барышню, пойдетъ ли она со мной? Благодарю.

Маделена пришла черезъ нѣсколько минутъ и отправилась съ дядей къ старому красному дому подъ вязомъ.

Он шли теперь еще медленнѣе обыкновеннаго; но Маделена замѣтила, что дядя Флойдъ сильно затягивался своею сигарой и былъ очень озабоченъ; разъ, вмѣсто того, чтобъ отвѣтить на вопросъ, который она сдѣлала ему и котораго, повидимому, онъ не слыхалъ, онъ вдругъ наклонился и крѣпко поцѣловалъ ее въ лобъ. Тогда они были очень близко отъ дома, въ который, какъ видѣла Маделена, вошли два человѣка за минуту передъ тѣмъ. Послѣ этого дядя Флойдъ бросилъ сигару и пошелъ скорѣе.

Когда онъ постучался, дверь тотчасъ отворилъ странно одѣтый старикъ съ сѣдыми волосами и необыкновенно зоркими глазами. Онъ и дядя Флойдъ посмотрѣли другъ на друга, а потомъ послѣдній проговорилъ:

— Мнѣ сказали въ гостиницѣ, что я могу получить здѣсь нѣкоторыя свѣдѣнія о предметѣ, интересующемъ меня. Можете вы удѣлить мнѣ одинъ часъ?

— Прошу войти, сэръ, — отвѣтилъ старикъ съ вѣжливостью, поразившею Маделену и доказавшею дядѣ Флойду, что онъ имѣетъ дѣло съ джентльменомъ типа, не свойственнаго Новому Свѣту.

Они вошли; старикъ затворилъ за ними дверь.

— Пожалуйте впередъ, во вторую дверь направо, — сказалъ онъ.

Идя по этому указанію, они очутились въ небольшой темной комнатѣ, съ книжною полкой, со столомъ, заваленнымъ разными разностями, и съ портретомъ на стѣнѣ, но до того почернѣвшимъ отъ времени или пыли, что на немъ ничего нельзя было разобрать.

Послѣ нѣсколькихъ незначительныхъ фразъ, хозяинъ замѣтилъ, что, можетъ быть, для молодой дѣвицы разговоръ будетъ не интересенъ, но что въ комнатѣ наверху есть ручная бѣлка и книжка съ картинками, которыя покажутся ей болѣе интересными.

Маделена очень охотно согласилась съ этимъ, и хозяинъ проводилъ ее наверхъ. Когда онъ вернулся въ кабинетъ, въ его обращеніи произошла нѣкоторая перемѣна. Оно было гораздо церемоннѣе, чѣмъ до сихъ поръ, и напомнило его посѣтителю о французскихъ аристократахъ и ихъ секундантахъ (въ числѣ которыхъ былъ и онъ) въ дуэли, происходившей много лѣтъ тому назадъ.

Теперь разговоръ шелъ на французскомъ языкѣ.

— Прежде чѣмъ я отдамъ себя въ ваше распоряженіе, не потрудитесь ли вы сказать мнѣ ваше имя?

— Когда я въ Англіи, я баронъ Кастльмиръ, — отвѣтилъ посѣтитель. — Здѣсь, кажется, такіе титулы не признаются; но, можетъ быть, это будетъ не совсѣмъ неумѣстно для нашего настоящаго свиданія. Я только желаю просить васъ сообщить мнѣ нѣкоторыя свѣдѣнія о предметѣ, интересующемъ меня. Вы, кажется, живете здѣсь лѣтъ двѣнадцать или болѣе?

— Я пріѣхалъ сюда, господинъ баронъ, пятнадцатаго марта, четырнадцать лѣтъ тому назадъ. Этотъ домъ понравился мнѣ, я купилъ его и съ тѣхъ поръ живу здѣсь.

— Домъ, я полагаю, былъ не занятъ въ то время?

— Не совсѣмъ такъ, господинъ баронъ. Въ ночь пятнадцатаго марта его занимала хозяйка, мадамъ Дёджонъ.

— Дёджонъ, да, — сказалъ лордъ Кастльмиръ, ухватившись за ручки кресла своими бѣлыми, съ синими жилками, руками, — она здѣсь жила одна?

— Не совсѣмъ одна, — сказалъ французъ, сморщивъ свои брови. — Здѣсь была другая женщина, молодая; но она умирала.

— А вы видѣли ее? Вы были съ нею, когда она умирала?

— Я имѣлъ это удовольствіе, господинъ баронъ.

— Почему вы говорите удовольствіе? — спросилъ посѣтитель и лицо его вспыхнуло.

— Вы, безъ сомнѣнія, сказали бы то же самое, если бы были на моемъ мѣстѣ, — возразилъ французъ ледянымъ тономъ. — Эта молодая дѣвушка была изъ хорошей фамиліи, но отдала себя и свою честь любовнику; а этотъ любовникъ, этотъ негодяй, господинъ баронъ, опозорилъ ее, привезъ сюда и бросилъ. Онъ былъ не только негодяй, но и лжецъ, потому что, уѣзжая отсюда, сказалъ дѣвушкѣ, что скоро вернется или вызоветъ ее къ себѣ. Этою выдумкой онъ примирилъ ее съ разлукой; но безполезно говорить, что онъ не сдержалъ своего обѣщанія. Слово честь для такихъ людей, господинъ баронъ, одинъ пустой звукъ. Молодая дѣвушка, однако, повѣрила ему; до самой смерти она вѣрила, что онъ вернется, и даже оставила мнѣ кое-какія бездѣлицы — я не знаю что — чтобы передать ему, когда онъ явится. Но изъ такого безславія, какое покрыло ее, смерть самое желанное избавленіе, и я имѣлъ удовольствіе, которое и вы раздѣлили бы, присутствовать при ея смерти.

— Почемъ вы знаете, можетъ быть, этотъ человѣкъ тоже заслуживаетъ сожалѣнія? — сказалъ лордъ Кастльмиръ, лицо котораго подергивалось не разъ, пока говорилъ французъ. — Но я здѣсь не затѣмъ, чтобы защищать его передъ вами; кто бы вы ни были, онъ, вѣроятно, не захочетъ этого. Я желаю собрать отъ васъ свѣдѣнія, а не слышать ваше мнѣніе; и вы можете быть увѣрены, что получите щедрую плату за то, что скажете мнѣ.

— Боже милосердый! — вскричалъ старый французъ, весь дрожа и приподнимаясь съ своего кресла. — Да знаешь ли ты, негодяй, кому ты предлагаешь деньги за разсказъ о посрамленіи умершей женщины?

Онъ замолчалъ, чтобы собраться со всею своею энергіей и сказать съ надлежащимъ драматическимъ эфектомъ, кто онъ такой, но старикъ плохо разсчиталъ свои силы. Бѣдный мосье Жакъ, постоявъ нѣсколько минуть съ протянутыми впередъ дрожащими руками и съ сжатыми костлявыми кулаками, опять со стономъ опустился въ свое кресло и закрылъ лицо руками.

— Моя Анета! мое дитя! — произнесъ онъ дрожащимъ голосомъ и съ рыданіями состраданія отчасти къ себѣ и отчасти къ ней, — твой отецъ слишкомъ слабъ, чтобъ отмстить съ достоинствомъ за тебя или за оскорбленіе, нанесенное его собственной чести.

Когда лордъ Кастльмиръ услыхалъ эти прерывистыя слова, назначавшіяся не для него, сердце его замерло и онъ почувствовалъ какую-то тупую и щемящую боль. Утромъ, сидя на могилѣ Анеты, онъ, конечно, чувствовалъ печаль, но эта печаль происходила отъ жалости къ своей собственной участи въ соединеніи съ какимъ-то невольнымъ облегченіемъ отъ сознанія, что если Анета и страдала, то эти страданія прекратились уже давно.

Жестокія и, можетъ быть, безобразныя подробности были изглажены, а остались только грустныя и элегическія воспоминанія. Онъ могъ вспоминать тѣ счастливые часы, которые они проводили вдвоемъ передъ разлукой; мечтать объ этомъ было наслажденіемъ своего рода, которое портили только вопросы и замѣчанія Маделены. Такимъ образомъ, его сіятельство, вообразивъ, что ему придется вытерпѣть только это, почувствовалъ, какъ исправилась и возвысилась его душа, а также и тайную (можетъ быть, безсознательную) радость, что это дѣло обошлось такъ легко.

Но дѣло принимало теперь менѣе удобный оборотъ. Все, что было непріятнаго и жестокаго въ судьбѣ Анеты, ожило опять въ мосье Жакѣ, а другая сторона этой исторіи исчезла изъ вида. Преступленіе, совершонное четырнадцать лѣтъ тому назадъ, возстало передъ нимъ во всей своей ужасающей наготѣ. Анета умерла, но осталось жить существо, которое можетъ отравить всю жизнь лорда Кастльмира.

Въ виду этихъ соображеній, лорду Кастльмиру казалось, что съ нимъ самимъ было поступлено несправедливо, потому что онъ вспомнилъ, какъ послѣ того декабрьскаго дня, теперь столь отдаленнаго, когда онъ получилъ внезапный призывъ немедленно оставить Сёнкукъ и вернуться въ Англію, — послѣ того дня прощанія и несдержанныхъ обѣщаній онъ достаточно вынесъ разочарованій, обманутыхъ ожиданій, непріятностей мелкихъ и важныхъ, чтобъ имѣть право считать ихъ наказаніемъ за своя грѣхи, и что поэтому грѣхи должны быть прощены ему. Часто среди горестей и страданій онъ утѣшалъ себя мыслью: «Это я заслужилъ, слѣдовательно, я долженъ это переносить; долгъ заплатится — угрызеніе совѣсти утихнетъ». Но если наказаніе начинается только теперь, къ чему же служили всѣ другія страданія?

Когда эти размышленія пробѣгали въ головѣ лорда Кастльмира, онъ почти былъ готовъ разсердиться, зачѣмъ переносилъ свои несчастія съ такою кротостью. Однако, за этимъ первыхъ порывомъ чувства явилось чувство лучшее. Глаза его были устремлены на старика, находившагося передъ нимъ, и видѣли несчастіе сильнѣе и благороднѣе, чѣмъ его несчастіе. Потомъ имъ овладѣла нѣжность при мысли, что это родной отецъ той женщины, которую онъ когда-то такъ любилъ, — отецъ, о которомъ она говорила такъ часто, спрашивая себя, простить ли онъ ее, а въ болѣе лучшемъ расположеніи духа представляла себѣ то время, когда все объяснится и простится и всѣ они будутъ жить вмѣстѣ свободно и счастливо.

«Такъ и могло быть, — думалъ лордъ Кастльмиръ, — и Анета была бы жива теперь, и этотъ старикъ былъ бы полонъ любви ко мнѣ, вмѣсто того, чтобы ненавидѣть меня, если бы я поступилъ иначе; я и поступилъ бы такъ, если бы могъ предвидѣть конецъ съ самаго начала».

— Такъ вы Жакъ Мальгре? продолжалъ баронъ послѣ продолжительнаго молчанія,

Французъ поднялъ глаза, но лицо его было безотвѣтно и не выражало ничего, а пальцы рукъ, лежавшихъ на колѣняхъ, безцѣльно шевелились.

— Я не стану оскорблять васъ просьбою о прощеніи: я опоздалъ четырнадцатью годами для этого, — продолжалъ англичанинъ. — Но, можетъ быть, я не опоздалъ сдѣлать что-нибудь. Полагаю, вы угадываете, что привело меня сюда. Мнѣ не приходило въ голову, что я увижу васъ; мы встрѣчаемся въ первый разъ, и я зналъ только одно ваше имя. Я зналъ, что Анета умерла, хотя не зналъ — какъ и когда. Пріѣхалъ я сюда, — продолжалъ онъ, приступая къ главному пункту съ очевидною неохотой и затрудненіемъ, — затѣмъ, чтобы узнать… спросить, была ли Анета матерью…

Онъ помолчалъ и, наконецъ, прибавилъ:

— И остался ли живъ ея ребенокъ?

— Вы не знали меня, господинъ баронъ, — сказалъ французъ, и голосъ его какъ-то странно хрипѣлъ, какъ будто въ немъ порвались какія-то пружины, — но вы догадались, что я узналъ въ васъ вора, укравшаго мое дитя; вы говорили о прощеніи, о вознагражденіи, — я не знаю о чемъ. Я становлюсь старъ, — ну, да… это все равно; однако, я узналъ васъ, хотя, какъ вы говорите, мы не встрѣчались никогда; но не такъ, какъ вы, господинъ баронъ, я думалъ о встрѣчѣ съ вами, съ тѣхъ самыхъ поръ, какъ положилъ въ могилу мою дочь. Я думалъ о васъ даже болѣе, чѣмъ о ней; вы являлись мнѣ во снѣ, и въ этой самой комнатѣ…

Тутъ что-то безумное появилось въ его взглядѣ, а дыханіе съ трудомъ вырывалось изъ горла.

— Знаете ли, лордъ Кастльмиръ, — сказалъ онъ, — зачѣмъ я пустилъ васъ въ эту комнату, въ которую не входилъ никто?

Лордъ Кастльмиръ сидѣлъ съ какимъ-то угнетеннымъ чувствомъ, ожидая, какая еще непріятность ждетъ его.

— Слушайте же, — продолжалъ отецъ Анеты пронзительнымъ и взволнованнымъ голосомъ и съ тою размашистою жестикуляціей, которая вызываетъ улыбку у англо-саксонцевъ, — я пустилъ васъ сюда потому, что каждый день звалъ васъ сюда, и вы, наконецъ, явились! Ага, это не первый нашъ разговоръ, лордъ Кастльмиръ. Вашего имени, вашего лица я не зналъ; но я звалъ васъ — звалъ душу человѣка, котораго я ненавидѣлъ; вы явились, потому что отъ такого зова ничья душа не можетъ устоять. Каждый день я оскорблялъ васъ, проклиналъ; я говорилъ вамъ такія вещи, для выраженія которыхъ не находилось словъ, — я терзалъ васъ… А когда вы изгибались отъ мученій, плакали и просили пощады, я хохоталъ надъ вами, насмѣхался и еще крѣпче стягивалъ узлы… но не затѣмъ, чтобъ убить — нѣтъ, нѣтъ, нѣтъ! оттого, что вы мнѣ были нужны и на другой день, и на третій — всегда! Мы были хорошими товарищами во всѣ эти годы. А теперь, — тутъ его голосъ опять началъ дрожать и глаза потускнѣли, — теперь вы здѣсь, это правда; но теперь совсѣмъ другое: я вижу, что я… устарѣлъ!

Тутъ Жакъ Мальгре остановился и лицо его приняло какое-то растерянное выраженіе. Онъ какъ будто безмолвно обращался къ тому самому врагу, на котораго излилъ свою ярость, съ просьбой научить его, какъ нанести живому лицу тѣ оскорбленія, которыми онъ осыпалъ вызываемое имъ видѣніе.

Лордъ Кастльмиръ, однако, вовсе не былъ расположенъ разжигать фантазіи своего полупомѣшаннаго хозяина. Вельможа очень утонченный и щепетильный по природѣ, онъ былъ глубоко возмущенъ тѣмъ, что уже случилось, и даже, можетъ быть, предпочелъ бы оскорбленіе дѣйствіемъ. Мысль, что онъ, пэръ Англіи, человѣкъ, во всѣхъ своихъ поступкахъ соблюдавшій приличіе и порядочность, былъ большую часть своей жизни предметомъ безграничной ненависти человѣка, котораго не видѣлъ никогда, мучила и волновала его. Это затронуло его какъ вторженіе въ то душевное убѣжище, которое даже преступникъ имѣетъ право сохранить для самого себя; это заставило его почувствовать, что онъ никогда не можетъ болѣе удаляться въ самого себя съ надеждой на безопасность, такъ какъ закоренѣлая злоба стараго француза найдетъ его повсюду, куда бы онъ ни спрятался. Если ненависть не глубже любви, то она, во всякомъ случаѣ, заставляетъ глубже чувствовать себя.

Какъ бы то ни было, баронъ не имѣлъ никакого желанія выслушивать что-нибудь подобное; онъ тотчасъ бы отретировался, если бы необходимость не заставляла его прежде добиться тѣхъ свѣдѣній, для которыхъ онъ проѣхалъ три тысячи миль по морю и по сушѣ. Онъ посмотрѣлъ на Жака Мальгре и не безъ удовольствія увидалъ, что послѣдній взрывъ ярости затихъ, покрайней мѣрѣ, на время. Съ другой стороны, въ томъ, что его сіятельство намѣревался сказать, ничто не могло раздражить француза, а скорѣе могло произвести обратное дѣйствіе; и, какъ бы то ни было, никто не могъ сдѣлать этого за него. Онъ наклонился впередъ и кротко взглянулъ въ лицо своему хозяину.

— Господинъ Жакъ Мальгре, — сказалъ онъ, какъ будто не случилось ничего непріятнаго, — вопросъ о существованіи ребенка еще не рѣшенъ. Можете вы сказать мнѣ, остался онъ живъ?

— Ребенокъ! — вскрикнулъ старикъ медленно. — Развѣ вы, лордъ Кастльмиръ, считаете вѣроятнымъ, что можетъ остаться въ живыхъ ребенокъ, мать котораго умерла, брошенная и съ растерзаннымъ сердцемъ, въ тотъ самый день, какъ онъ родился?

— Стало быть, его нѣтъ? — воскликнулъ лордъ Кастльмиръ.

Въ его голосѣ слышалось облегченіе; ему казалось, что именно этого результата онъ и желалъ. Изъ двухъ возможныхъ выходовъ это, можетъ быть, былъ наименѣе неудовлетворительный. Это избавитъ отъ хлопотъ, гласности, отъ множества непріятностей и огорченій. Да, такъ лучше!

Лордъ Кастльмиръ всталъ съ своего мѣста съ просвѣтлѣвшимъ лицомъ и подумалъ о Маделенѣ. Если бы не тѣнь отца Маделены на заднемъ планѣ, все было бы очень свѣтло. Но эта тѣнь давно уже не являлась, и, какъ другія тѣни, можетъ быть, затерялась въ той великой тѣни, изъ которой не появляется никакая другая.

Все это время Жакъ Мальгре наблюдалъ за своимъ посѣтителемъ и, замѣтивъ перемѣну въ его выраженіи, отчасти угадалъ причину.

— Вы уже уходите, такъ скоро, господинъ баронъ? — спросилъ онъ. — Развѣ вы не поинтересуетесь узнать о характерѣ и воспитаніи вашего сына?

Это слово какъ будто пронзило насквозь сердце англичанина: онъ вдругъ съ спазмодическимъ движеніемъ прижалъ локти къ бокамъ, а губы его побѣлѣли. Затѣмъ черезъ нѣсколько минутъ кровь бросилась ему въ лицо. Онъ не отвѣтилъ Жаку Мальгре, но взглянулъ на него какъ-то странно и опять опустился въ свое кресло.

Все это приводило въ недоумѣніе Жака Мальгре. Его увѣрили, — и не безъ основанія, какъ казалось, — что лордъ Кастльмиръ больше всего желалъ сына. Но очевидное облегченіе, выказанное имъ, когда онъ предположилъ, что ребенокъ не остался живъ, а потомъ его смятеніе, когда ему сказали, что у него есть сынъ, показывали, что тутъ кроется нѣчто болѣе того, что предполагали. Странная прихоть судьбы, о чемъ стоитъ здѣсь упомянуть: въ минуты нервнаго угнетенія, когда память и самообладаніе бываютъ наименѣе дѣятельны, Жакъ Мальгре чувствовалъ къ Кастльмиру инстинктивное влеченіе. Онъ нравился ему неизвѣстно почему, — это было нѣчто въ родѣ духовнаго сродства; такъ что если бы онъ могъ совсѣмъ забыть, почему онъ не любилъ его, атмосфера тотчасъ прояснилась бы. Но люди какъ будто считаютъ стыдомъ слѣдовать влеченію сердца и всецѣло отдаютъ себя во власть гнѣва и злобы.

— Милордъ, — сказалъ, наконецъ, старикъ, — вы понимаете, что я не знаю ничего о васъ и о томъ, зачѣмъ вы пріѣхали сюда. Когда я лишился дочери, моею единственною цѣлью было отыскать ее; когда я нашелъ ее, я жалѣлъ, зачѣмъ она уже не умерла. Она не сказала мнѣ о васъ ничего такого, по чему я могъ бы васъ отыскать; теперь вы явились, желая узнать что-то отъ меня, но вы не сказали, что именно. Пока вы не скажете мнѣ всего, я самъ ничего не скажу. Вы должны уступить мнѣ, а не я вамъ. Можете вы сдѣлать мнѣ какую-нибудь уступку, господинъ баронъ?

— Я могу доставить вамъ нѣкоторое удовлетвореніе, господинъ Мальгре, — отвѣтилъ Кастльмиръ. — Я могу показать вамъ, что я пріѣхалъ сюда безъ всякаго желанія нанести вамъ вредъ. Я не старикъ, какъ вы видите, — прибавилъ онъ послѣ нѣкотораго молчанія, — а, между тѣмъ, моя жизнь можетъ прекратиться каждую минуту. Я страдаю порокомъ сердца. Не хочется умереть съ тяжелою ношей на совѣсти. Это одна изъ причинъ, которыя привели меня сюда. Есть и другія причины, но, можетъ быть, лучше начать сначала.,

Глава VIII.

Высокопочтенный лордъ Вивіанъ былъ старшій ихъ двухъ братьевъ, сыновей стараго государственнаго мужа, Генри, двѣнадцатаго барона Кастльмира. Онъ былъ ребенокъ смышленый, но слабаго сложенія; сначала думали, что онъ не доживетъ до зрѣлыхъ лѣтъ и что его младшій братъ, который былъ гораздо выше его ростомъ и крѣпче, будетъ наслѣдникомъ. Флойдъ, однако, выросталъ, онъ былъ баловень семьи, и мать не отдавала его въ школу, чтобы онъ не повредилъ своего здоровья или чтобы ему не повредило отсутствіе нѣжности и вниманія. Флойдъ занимался дома подъ надзоромъ наставника, и его понятливость облегчала ему ученіе. Когда онъ сдѣлался изъ длинноволосаго мальчика стройнымъ и изящнымъ юношей, ему пришло въ голову, что Шелли былъ не только удивительный поэтъ, но и превосходный руководитель въ религіозномъ и общественномъ отношеніи. Онъ находилъ въ себѣ нѣкоторое наружное сходство съ авторомъ Возмущенія Ислама и рѣшилъ, что ничего не можетъ сдѣлать лучше, какъ продолжать дѣятельность этого несчастнаго молодаго радикала съ того самаго пункта, на которомъ прекратила ее итальянская лодка. Правда, у Флойда Вивіана не было поэтическаго дарованія, какъ онъ самъ вскорѣ удостовѣрился, но за то онъ могъ писать очень хорошо акварелью и масляными красками. Еще небольшая подробность, достойная вниманія: онъ обыкновенно носилъ въ карманѣ небольшой томикъ Эсхилла. Достигнувъ совершеннолѣтія, онъ отправился въ Италію отыскивать новаго Байрона, чтобы сдѣлаться его неотступнымъ спутникомъ.

Все это было въ порядкѣ вещей и не заслуживаетъ особенныхъ насмѣшекъ. Молодой вельможа не былъ самъ великимъ мыслителемъ или геніемъ въ какомъ бы то ни было родѣ; но ему нравились слова и дѣйствія тѣхъ, кто подходилъ подъ эту мѣрку, и, воображая, что онъ идетъ подъ ихъ знаменемъ, онъ развивалъ въ себѣ самоуваженіе.

Обладая большимъ богатствомъ, онъ находилъ удовольствіе проповѣдывать всеобщій коммунизмъ; онъ любилъ распространяться о томъ, что всякій просвѣщенный умъ обязанъ затоптать ногами всѣ условности и не допускать никакихъ посредниковъ между нимъ и природой. Занимаясь этимъ, Флойдъ Вивіанъ проводилъ время очень пріятно и надѣлалъ сравнительно не много бѣдъ.

Люди такого сорта очень похожи на младенцевъ, которые, сидя на рукахъ у своихъ нянекъ, принимаютъ походку и ростъ няньки за свои, между тѣмъ какъ ни разу не становятся на землю своими ногами. Рѣдко случается, что они спрыгнутъ съ рукъ няньки и попробуютъ сами шагать, и тогда имъ приходится плохо; но вообще они позволяютъ носить себя по мостовой и мимо сточныхъ трубъ, а потомъ гордятся, что ноги ихъ цѣлы, а обувь не грязна.

Съ теченіемъ времени, несомнѣнно, какъ это вообще случается съ подобными людьми, физическія наклонности пересилили бы умственныя, наслѣдникъ кастльмирскій спокойно вернулся бы въ помѣстья своихъ предковъ и сдѣлался бы надежнымъ тори и членомъ господствующей церкви, какъ его отецъ. Но судьбѣ было угодно, чтобы въ его жизни случилось одно обстоятельство, которое должно было дать ему совсѣмъ другое направленіе и окрасить всю его будущую жизнь совсѣмъ въ другую краску. Онъ возвращался домой изъ Италіи, но, проѣзжая черезъ Парижъ, остановился тамъ на короткое время и, при обстоятельствахъ довольно странныхъ, встрѣтился съ хорошенькою и умненькою француженкой, дочерью человѣка съ значительнымъ политическимъ вліяніемъ и еще болѣе значительною философскою извѣстностью. Жакъ Мальгре, такъ звали этого господина, находился въ то время въ отсутствіи, по дипломатическому порученію въ Берлинѣ, а Анета была оставлена на попеченіи одной писательницы, родственницы ея отца. Надзоръ, которому обыкновенно подчинены незамужнія женщины во Франціи, былъ значительно ослабленъ относительно Анеты Мальгре, и Вивіанъ (путешествовавшій, инкогнито подъ именемъ мистера Флойда) былъ допущенъ къ короткости съ дѣвушкой великодушнаго и впечатлительнаго характера. Она восхищалась его мнѣніями, потому что они были для нея непонятны, и любила его, потому что онъ говорилъ, что понимаетъ ее. Флойдъ Вивіанъ развивалъ передъ нею свои планы относительно радикальнаго измѣненія всѣхъ общественныхъ отношеній и молодая дѣвушка слѣпо вѣрила въ ихъ осуществимость. Бросивъ свое званіе и наслѣдство въ Англіи, о которыхъ его младшій братъ заботился болѣе, чѣмъ онъ, Вивіанъ бѣжалъ въ Америку, могущественную отчизну свободы и будущности, гдѣ онъ найдетъ всеобщую подачу голосовъ, женскую эмансипацію, свободную торговлю, пастбища и земледѣліе, или музыку, поэзію и живопись. Вотъ какимъ мечтамъ предался этотъ несчастный молодой англичанинъ, а такъ какъ глупцы погибаютъ отъ послѣдствій своей глупости, а не отъ самой глупости, то Флойдъ и Анета имѣли возможность привести въ исполненіе хоть одну часть своего плана. Они ускользнули изъ Парижа подъ носомъ довѣрчивой и ослѣпленной писательницы, сѣли на корабль въ Гаврѣ и послѣ благополучнаго путешествія высадились на берегъ въ Ньюберипортѣ въ Массачузетсѣ. Оттуда они прослѣдовали на прибрежной шкунѣ въ Сёнкукъ и тамъ нѣкоторое время были совершенно счастливы.

По крайней мѣрѣ, Анета была довольна всѣмъ. Объ ея спутникѣ этого нельзя сказать съ достовѣрностью. Его натура была не такая крѣпкая и не такая цѣльная, какъ у нея, и, можетъ быть, что даже тогда онъ началъ сомнѣваться, достанетъ ли у него твердости довести свое предпріятіе до конца. Съ самаго начала онъ велъ съ своими родными двойную игру. Вмѣсто того, чтобъ откровенно сообщить о своемъ новомъ шагѣ въ жизни, онъ написалъ къ нимъ о намѣреніи посѣтить Америку и устроилъ, чтобы деньги присылались къ нему по обыкновенію; объ Анетѣ и своихъ отношеніяхъ къ ней не упомянулъ ни слова.

Мѣсяца три или четыре они жили вдвоемъ очень удобно въ старомъ красномъ домѣ съ длинною покатою кровлей и широкою трубой и проводили время, гуляя по окрестностямъ, читая стихи, занимаясь живописью и любовью. Свои же коммунистическіе планы они оставили пока; сначала надо было привыкнуть къ этой странѣ и изучить характеръ и предразсудки жителей. Анета, конечно, могла сомнѣваться относительно приведенія въ исполненіе этого намѣренія; по Флойдъ долженъ былъ знать съ самаго начала свою неспособность и выдерживать тайныя и безполезныя огорченія, которыя возбуждаетъ сознаніе въ своей слабости.

Въ эту ненадежную Аркадію пришло письмо изъ Англіи. Умиралъ старый лордъ Кастльмиръ, и Флойдъ долженъ былъ спѣшить, чтобы застать его въ живыхъ. Анета, не подозрѣвавшая до этой минуты, что человѣкъ, которому она отдалась, былъ не просто Флойдъ Вивіанъ, была глубоко взволнована этимъ извѣстіемъ. Радовался или огорчался Флойдъ, кто можетъ это сказать? Онъ старался представить Анетѣ, во-первыхъ, что ему необходимо ѣхать, а, во-вторыхъ, что она не должна ѣхать съ нимъ: въ тогдашнемъ положеніи ея здоровья такое продолжительное путешествіе было бы опасно; кромѣ того, дѣла дома, можетъ быть, устроятся не такъ гладко, какъ можно бы желать, и, наконецъ, зачѣмъ ей ѣхать, когда ей удобно здѣсь подъ внимательнымъ надзоромъ мистрисъ Дёджонъ, а онъ, навѣрное, вернется еще до разрѣшенія Анеты? О, да, онъ вернется! Безъ сомнѣнія, онъ и думалъ это, когда говорилъ.

Бѣдная женщина собралась со всѣми своими силами и отпустила его, отдавъ ему всѣ свои мысли и все свое сердце. Она не позволяла себѣ высказывать ни опасеній, ни жалобъ, когда онъ уѣхалъ, и очень весело болтала съ мистрисъ Дёджонъ, только почему-то всегда плакала по ночамъ, что было очень дурно и неблагодарно съ ея стороны. Зимніе дни проходили однообразно; она сидѣла у окна свой комнаты, шила рубашечки, вязала чулочки и время отъ времени взглядывала на сѣрый восточный океанъ, по которому проходило много кораблей, но ни одинъ не направлялся за нею. Часъ ея разрѣшенія приближался; неужели она встрѣтить его одна? Много мыслей пробѣгало въ головѣ ея, можетъ быть, сожалѣнія, можетъ быть, сознанія въ заблужденіи и раскаянія, но ничто не помрачало ея любви, ничто не колебало ея вѣры.

Передъ отъѣздомъ Флойдъ оставилъ ей достаточно денегъ на цѣлый годъ и условился съ нею, чтобъ она писала два раза въ мѣсяцъ по данному ей адресу въ Лондонъ. Въ случаѣ, если болѣзнь не позволить ей писать, она должна была заставить мистрисъ Дёджонъ написать; но, въ случаѣ ея смерти (разумѣется, объ этомъ серьезно нельзя было и думать), писать не слѣдовало вовсе.

Анета писала семь разъ и сама отдавала на почту свои письма. Послѣднее письмо было написано четырнадцатаго марта и между любящими словами вкрались кроткіе упреки и жалобы. Она надѣялась, что онъ не получитъ этого письма, — такъ она писала, потому что если получить, то, значитъ, не поспѣетъ сюда во-время, чтобы первому увидать того, кто современемъ будетъ носить его имя. Теперь онъ явится очень скоро. А пока… скучаетъ ли Флойдъ безъ нея такъ, какъ она скучаетъ безъ него? Она и желала этого, и не желала, потому что довольно одному изъ нихъ быть несчастнымъ. Онъ, однако, не долженъ думать, что она несчастна; она въ очень хорошемъ расположеніи духа, только иногда чувствуетъ себя очень одинокой въ старомъ домѣ. Но черезъ нѣсколько дней, если все пойдетъ благополучно, она уже не будетъ одинокою. Если Флойдъ не поспѣшитъ, онъ найдетъ соперника, который вытѣснитъ его! Потомъ слѣдовали фразы, подобныя которымъ всѣ чистые глаза читали или будутъ читать въ свое время, но которыхъ не къ чему приводить здѣсь или гдѣ бы то ни было. Потомъ былъ очерченъ кружокъ, гдѣ былъ напечатлѣвъ поцѣлуй; потомъ имя — и больше ничего по сю сторону вѣчности.

Надо признаться, что когда Флойдъ Вивіанъ (въ это время тринадцатый баронъ Кастльмиръ) получилъ это письмо, онъ находился не на возвратномъ пути въ Сёнкукъ, а въ великолѣпномъ отелѣ въ Лондонѣ и только что кончилъ одѣваться въ обѣду. Слуга подалъ ему письмо, онъ узналъ почеркъ, и такъ какъ спѣшилъ, то сунувъ письмо въ карманъ, чтобы прочесть послѣ обѣда. За обѣдомъ онъ сидѣлъ возлѣ леди Ангоры Делень, одной изъ красавицъ этого сезона, и разговоръ обратился на Шелли. Лордъ Кастльмиръ считалъ славу его нѣсколько преувеличенною; это былъ очень милый поэтъ, но съ ошибочными и сумасбродными воззрѣніями. Возьмите, напримѣръ, его взгляды на бракъ. Леди Ангора задумалась и сказала:

— Если бы всѣ мужчины раздѣляли ваши идеи, лордъ Кастлъмиръ, вы-то уже неспособны сдѣлать ошибку такого рода!

Его сіятельство улыбнулся, вздохнулъ и перемѣнилъ разговоръ. За столомъ было очень немного гостей, кромѣ леди Ангоры, дочери стараго друга семьи, потому что по старомъ лордѣ еще носили глубокій трауръ. На другой день лордъ Кастльмиръ поѣхалъ въ деревню и оставался тамъ десять дней; онъ нѣсколько разъ думалъ о непрочтенномъ письмѣ, которое было оставлено въ Лондонѣ вмѣстѣ съ фракомъ, но велѣть его прислать было не совсѣмъ ловко. Когда онъ вернется въ Лондонъ, тамъ будетъ ждать его другое письмо.

Когда онъ пріѣхалъ, старое письмо онъ нашелъ, а новое еще не прибыло. Прошло двѣ недѣли, а письмо все не приходило. Слѣдующія двѣ недѣли кордъ Кастльмиръ провелъ въ тайной лихорадкѣ недоумѣнія, страха или надежды. Какъ бы то ни было, письмо не пришло. Но цѣлый годъ потомъ онъ говорилъ себѣ время отъ времени: «Я поѣду въ Америку, какъ только выберу время, и посмотрю…» Но для молодаго пэра, только что вступившаго на арену политической жизни, трудно найти случай для какой-то неопредѣленной поѣздки въ полуварварскую страну Атлантическаго океана. А тутъ, къ тому же, была леди Ангора, прелестная дѣвушка и великолѣпная невѣста. Она не могла слышать объ Америкѣ и находила большимъ мужествомъ со стороны лорда Кастльмира, что онъ рѣшился разъ тамъ побывать.

Въ слѣдующемъ іюнѣ мѣсяцѣ — черезъ полтора года послѣ того, какъ Флойдъ Вивіанъ уѣхалъ изъ Новой Англіи — лордъ Кастльмиръ и леди Ангора были обвѣнчаны къ великой радости своихъ друзей и общества. Было очень утѣшительно, что молодой лордъ устроился такъ выгодно и въ такихъ раннихъ лѣтахъ.

Дѣйствительно, немногимъ на долю достается столько счастья и удобства, сколько досталось ему; единственный тревожный элементъ заключался въ томъ несчастномъ младшемъ братѣ, который еще не примирился съ мыслью, что Флойдъ рѣшился вырости и присвоить себѣ титулъ и сорокъ тысячъ фунтовъ стерлинговъ годоваго дохода; между тѣмъ какъ онъ, человѣкъ болѣе основательный и разумный, былъ принужденъ похоронить себя въ нищенскомъ приходѣ съ доходомъ только въ шестьсотъ фунтовъ.

Объ этомъ младшемъ братѣ слѣдуетъ упомянуть подробнѣе, чѣмъ было сдѣлано до сихъ поръ. Онъ составлялъ во многихъ отношеніяхъ контрастъ съ Флойдомъ. Лицо у него было длинное, грубое, носъ большой, волосы и брови черные; сложенія онъ былъ сильнаго и нѣсколько тяжеловѣснаго, и, подобно Ричарду III, имѣлъ большую вѣру въ убѣдительность своего языка. Онъ любилъ выказывать себя хитрѣе и прозорливѣе тѣхъ, съ кѣмъ имѣлъ дѣло; одурачить своего собесѣдника въ глаза было для него наслажденіемъ. Отъ родителей онъ наслѣдовалъ нѣкоторую нравственную совѣстливость и наклонность къ порядочности, но съ раннихъ лѣтъ принялся исправлять эти недостатки и, послѣ долгихъ усилій, искоренилъ ихъ. Онъ видѣлъ, что общество эгоистично и требуетъ отъ каждаго человѣка отдѣльно непосильныхъ жертвъ.

«Общество никогда не отказывалось ни отъ чего для моей пользы, — разсуждалъ этотъ лукавый умъ, — зачѣмъ же мнѣ отказываться отъ чего-нибудь для пользы общества? Несомнѣнно, что общество сильнѣе меня, если я веду съ нимъ борьбу равнымъ оружіемъ, но эта превосходная сила именно и даетъ мнѣ право пользоваться всѣми возможными выгодами, какія я могу извлечь изъ нея. Я буду дѣлать видъ, будто уступаю и подчиняюсь, но въ дѣйствительности стану заботиться о моей собственной пользѣ на счетъ чего бы то ни было».

Человѣкъ, о которомъ мы говоримъ, безъ сомнѣнія, самъ соглашался съ этимъ; но какъ другіе люди, онъ дошелъ до этого сознанія только путемъ личнаго опыта. Разумѣется, счастіе, благопріятствовавшее ему, должно было казаться результатомъ прозорливости, а неудачи безсмысленнымъ и злымъ несчастіемъ. Младшій братъ лорда Кастльмира иногда имѣлъ успѣхъ, иногда нѣтъ; и случалось такъ, что успѣвалъ онъ всегда только въ бездѣлицахъ. Первые шаги молодаго пастора были довольно удачны; онъ съумѣлъ себя хорошо поставить въ своемъ приходѣ, даже начиналъ пріобрѣтать нѣкоторую популярность и пользоваться вліяніемъ, и пошелъ бы очень далеко, еслибъ не случилось одной катастрофы.

Подробности ея неизвѣстны, — ихъ не допустили до гласности; но результатомъ было то, что пасторъ долженъ былъ оставить свой приходъ и удалиться за границу. Тогда оказалось, что онъ жилъ сообразно не тѣмъ средствамъ, которыя у него были, а тѣмъ, которыя надѣялся получить, и лорду Кастльмиру пришлось заплатить долги для избѣжанія скандала. Его сіятельство даже согласился платить брату ежегодно опредѣленную сумму, если тотъ будетъ продолжать жить за границей и не станетъ дѣлать непріятности роднымъ.

Нѣсколько лѣтъ эта сдѣлка съ обѣихъ сторонъ ни чѣмъ не нарушалась; хотя изгнанный братъ продолжалъ обращаться за деньгами на разныя непредвидѣнныя случайности и былъ постояннымъ источникомъ тревоги для лорда Кастльмира, чрезвычайно щекотливаго насчетъ фамильной чести и опасавшагося, что братъ, въ отмщеніе за недостатокъ щедрости, сдѣлаетъ какой-нибудь новый, еще болѣе громкій скандалъ.

Нѣкоторое время, однако, ничего дурнаго не случилось, кровѣ женитьбы бывшаго ректора на особѣ весьма сомнительной порядочности, бельгійской жидовкѣ по происхожденію и актрисѣ (или чѣмъ-то въ этомъ родѣ) по профессіи. Отъ этого брака родилась дочь, а мать вскорѣ умерла.

Года четыре спустя, вдовый отецъ написалъ длинное письмо лорду Кастльмиру о своей неспособности воспитывать дѣвочку прилично ея имени и просилъ, чтобы ей дали пріютъ въ Кастльмирѣ. На этомъ основаніи предложеніе врядъ ли было бы принято, но ему поблагопріятствовали обстоятельства. Супружество лорда Кастльмира оказалось не совсѣмъ удачнымъ. Жена его умерла, родивъ ему троихъ дѣтей, изъ которыхъ одинъ родился мертвымъ, а другія двое сдѣлались жертвою какой-то эпидемической болѣзни. Да и въ другихъ отношеніяхъ леди Ангора не отличалась умѣньемъ составить счастіе мужа, и даже намекали, что ему было трудно уживаться съ нею. Словомъ, въ благородномъ домѣ было довольно печально, и мысль, что присутствіе дѣвочки внесетъ въ него нѣкоторое оживленіе, была не такъ непріятна, какъ можно было бы ожидать при другихъ обстоятельствахъ. Лордъ Кастльмиръ написалъ, что возьметъ дѣвочку на слѣдующихъ условіяхъ: если черезъ годъ присутствіе дѣвочки окажется неудобнымъ, то она будетъ возвращена отцу, въ противномъ случаѣ она будетъ считаться пріемною дочерью и наслѣдницей (за неимѣніемъ прямыхъ наслѣдниковъ), и тогда отецъ долженъ отказаться отъ всякихъ настоящихъ и будущихъ притязаній на нее, подъ опасеніемъ лишиться своего настоящаго содержанія. На эти условія послѣ разныхъ колебаній и измѣненій отецъ согласился, и маленькая Маделена явилась въ Кастльмиръ.

Это было очень странное созданьице; но не такъ неподатливое, какъ можно было ожидать. Въ ней было много врожденнаго благородства, что лордъ Кастльмиръ приписывалъ вивіановской крови, были также симптомы эксцентричности, чего-то страннаго и необыкновеннаго, что лордъ Кастльмиръ приписывалъ ея матери и что намѣревался искоренить современемъ. До окончанія назначеннаго года, миссъ Маделена Вивіанъ не только обезпечила себѣ постоянное пребываніе въ домѣ дяди, но сдѣлалась его кумиромъ, — онъ готовъ былъ для нея на все, — и достигла этой побѣды (насколько ее можно было объяснить) не столько посредствомъ своихъ вивіановскихъ качествъ, какъ тою самою эксцентричностью и независимостью характера, которыя дядя намѣревался искоренить. Ея прихоти и фантастическіе капризы приводили его въ восторгъ и онъ не позволялъ никому идти ей наперекоръ. Она, съ своей стороны, не выказывала къ дядѣ горячей привязанности и давала ему чувствовать всю тяжесть своего гнѣва, когда что-нибудь не нравилось ей; но, вмѣстѣ съ тѣмъ, никогда не выражала желанія вернуться къ отцу, а черезъ нѣсколько лѣтъ сдѣлалось ясно, что она совсѣмъ забыла его. Иногда, изъ особенной милости, она называла лорда Кастльмира отцомъ, хотя онъ желалъ, чтобъ она постоянно называла его этимъ именемъ; она какъ будто чувствовала и силу, и желаніе обходиться совсѣмъ безъ родителей. Ни одна десятилѣтняя дѣвочка въ Англіи не распоряжалась такъ самовластно собою и всѣми окружающими ее, какъ эта кастльмирская наслѣдница.

Около этого времени здоровье лорда Кастльмира сильно разстроилось. Доктора сказали ему, что онъ можетъ прожить долго, но можетъ быть также, что Провидѣнію будетъ угодно переселить его въ другой міръ во всякое время безъ предварительныхъ предостереженій. Размышляя объ этихъ непредвидѣнныхъ случайностяхъ, лордъ Кастльмиръ, весьма естественно, сталъ подумывать о будущемъ распредѣленіи своего огромнаго состояніи, а чѣмъ болѣе онъ думалъ объ этомъ, тѣмъ большій хаосъ водворялся въ его мысляхъ.

Вотъ въ какомъ положеніи находился онъ: кастльмирскія помѣстья въ продолженіе послѣднихъ четырехъ столѣтій переходили отъ отца къ старшему сыну и въ прямыхъ мужскихъ наслѣдникахъ не было недостатка во весь этотъ продолжительный періодъ. За неимѣненіемъ, однако, такихъ наслѣдниковъ, помѣстьемъ могъ распорядиться по своему усмотрѣнію владѣлецъ. Настоящему барону первому въ его родѣ досталось это непріятное преимущество. У него не было сына отъ леди Кастльмтръ и, очевидно, онъ можетъ отказать свое состояніе кому захочетъ. Не менѣе очевиднымъ было и то, что ему было бы всего пріятнѣе сдѣлать Маделену своею единственною наслѣдницей; онъ и сдѣлалъ бы это, если бы его не удерживали слѣдующія два соображенія.

Первое состояло въ томъ, что отецъ Маделены, по всей вѣроятности, долженъ былъ пережить старшаго брата, и этотъ человѣкъ станетъ непремѣнно грабить имѣніе, наживаться на счетъ его, какъ только оно перейдетъ въ руки его дочери. Ее можно юридически не допустить передать отцу даже хоть часть имѣній; но нельзя лишить возможности давать ему деньги или предложить гостепріимство въ своемъ домѣ, Словомъ, нечего было сомнѣваться, что этотъ обезславленный пасторъ непремѣнно поселится въ Кастльмирѣ, какъ только умретъ настоящій владѣлецъ; и тогда, если только Маделена окажется похожей на всѣхъ дочерей вообще, въ результатѣ выйдетъ, что наслѣдство достанется не Маделенѣ, а ея отцу. Можетъ быть, удастся придумать еще что-нибудь, но вполнѣ отстранить опасность невозможно; и если бы это было единственное препятствіе къ наслѣдству Маделены, — а ихъ было два, какъ выше упомянуто, — то и оно остановило бы лорда Кастльмира.

Въ чемъ же состояло второе препятствіе? Этотъ самый вопросъ пришелъ въ голову Жаку Мальгре, когда человѣкъ, сидѣвшій напротивъ него, дошелъ до этого мѣста въ своемъ разсказѣ. Въ чемъ бы оно ни состояло, а оно было такъ сильно, что заставило его отказаться на время отъ домашнихъ удобствъ и отправиться съ своею пріемною дочерью туда, гдѣ разыгрывалась его романическая исторія.

Глава IX.

Если читатель понялъ характеръ лорда Кастльмира изъ того, что было изложено въ послѣдней главѣ, онъ нѣсколько приготовится къ тому, что привело мосье Жака, — мнѣніе котораго о человѣческой натурѣ было, можетъ быть, не такъ снисходительно, какъ могло бы быть, — въ совершенное изумленіе.

Вотъ какъ это вышло: когда старый французъ спросилъ лорда Кастльмира, зачѣмъ онъ побезпокоился пріѣхать въ Америку наводить справки о незаконномъ сынѣ, который могъ сдѣлаться наслѣдникомъ только по особенному разрѣшенію закона, лордъ Кастльмиръ покраснѣлъ и заколебался.

Жакъ Мальгре продолжалъ:

— Я теперь сознаюсь вамъ, господинъ баронъ, что у васъ есть сынъ и живетъ онъ въ моемъ домѣ со дня своего рожденія. Но что вамъ до этого? Вы его не знаете; у васъ нѣтъ къ нему любви, а у него къ вамъ. Зачѣмъ вы желаете навязать ему богатство, на которое онъ не имѣетъ права и о которомъ никогда не будетъ сожалѣть? Лучше отдайте его вашей пріемной дочери (вы ее такъ любите) и не связывайте моего внука и меня никакими… одолженіями!

Послѣднему слову Жакъ Мальгре придалъ выраженіе особаго сарказма, какъ бы желая напомнить не только барону, но и себѣ, что не можетъ съ нимъ помириться.

— Но я полагаю, что вы любите вашего внука? — сказалъ баронъ, оставивъ безъ вниманія насмѣшку, хотя тревожно повернулся въ своемъ креслѣ. — Онъ еще не устарѣлъ для того, чтобы получить воспитаніе для такой высокой карьеры, какая только можетъ предстоять человѣку. Не позволяйте вашей непріязни ко мнѣ повредить его интересамъ. Вспомните, что онъ сынъ Анеты, хотя, вмѣстѣ съ тѣмъ, и мой.

— Я этого не забылъ, — угрюмо отвѣтилъ французъ, — и мы оба пострадали за это. Будь онъ только ея сынъ, или плодъ честнаго супружества, я отдалъ бы ему всю мою любовь. Но въ тѣ минуты, когда я желалъ бы обнять его, какъ сына Анеты, мысль о томъ, кто погубилъ цвѣтокъ моего сердца, говорила мнѣ, что у этого мальчика въ жилахъ кровь не только жертвы, во и обольстителя. Сколько разъ я готовъ былъ задушить его одною рукой, отдавая другою мое сердце.

Когда старикъ говорилъ это, глаза его странно сверкали.

— Дьявольское дѣло совершили вы, — продолжалъ онъ болѣе пылкимъ тономъ. — Вы смѣшали любовь и ненависть въ невинномъ ребенкѣ! Вы отравили все, что могло сдѣлать мою старость спокойной и счастливой! Нѣтъ ничего сладостнѣе, какъ учить любимаго ребенка тому, что можетъ сдѣлать его благоразумнымъ и сильнымъ; но мнѣ всегда мѣшала мысль: «зачѣмъ я буду дѣлать пользу сыну моего врага?» — и я не хотѣлъ. Часто я говорилъ ему жестокія слова, — онъ не понималъ ихъ смысла; но они оттолкнули его отъ меня и я одиноко кончаю мою жизнь. А теперь вы явились предложить ему богатство и имя — имя того, кто погубилъ его мать!

Тутъ французъ всталъ и обратился къ лорду Кастльмиру съ суровымъ и церемоннымъ достоинствомъ.

— Баронъ Кастльмиръ, — сказалъ онъ, — я не принимаю вашего предложенія. Ни деньгами, ни знатностью вы не можете загладить этого оскорбленія. Но если вы желаете отдать мнѣ моего внука, чтобъ я могъ безъ васъ прижать его къ моей груди и почувствовать, что онъ мой всецѣло, тогда не угодно ли вамъ взять этотъ пистолетъ.

Онъ подалъ старинный пистолетъ лорду Кастльмиру, оставивъ другой въ своей рукѣ.

— Здѣсь не такое мѣсто и не такая страна, — прибавилъ онъ, — гдѣ слѣдуетъ соблюдать формальности въ дѣлахъ такого рода. Но для чести достаточно, что мы станемъ здѣсь одни другъ противъ друга, безъ всякихъ преимуществъ съ той или другой стороны. Четырнадцать лѣтъ хранилъ я это оружіе въ надеждѣ, что настанетъ день, когда можно будетъ употребить его. Если вы предпочитаете, господинъ баронъ, мы выйдемъ изъ дома, хотя и эта комната кажется мнѣ очень удобной. Вы сами подадите сигналъ.

Первый разъ во время этого свиданія англичанинъ улыбнулся. Его не только забавляла церемонная старинная вѣжливость, какою французъ прикрасилъ свое смертоносное предложеніе, а нелѣпость этой мѣры вознаградить бѣднаго Жака Мальгре за страданіе, которое онъ причинилъ ему. Но онъ почувствовалъ облегченіе человѣка, не подверженнаго физическому страху, — облегченіе отъ того, что нравственное напряженіе перешло въ физическую область ощущенія. Рана отъ пули не причиняетъ такихъ продолжительныхъ и сильныхъ страданій, какъ метательный снарядъ, срывающійся съ языка. Очень можетъ быть даже, что лордъ Кастльмиръ на одно мгновеніе почувствовалъ искушеніе согласиться на предложеніе Жака Мальгре, но тотчасъ же опомнился.

— Я не могу согласиться на рискъ лишить васъ жизни, — сказалъ онъ, положивъ пистолетъ на столъ, — но послѣ того, какъ я вамъ скажу то, чего вы, кажется, не подозрѣваете, я не прочь, чтобы вы застрѣлили меня, если вамъ заблагоразсудится; мнѣ все равно: теперь или въ другое время кончить мою жизнь.

— Что же вы имѣете сказать мнѣ, милордъ? — спросилъ французъ и въ голосѣ его слышалось безпокойство, хотя обращеніе не измѣнилось.

— Ваша дочь была обвѣнчана со мною; она была моею законною женой, и нашъ сынъ законный наслѣдникъ Кастльмировъ, — отвѣтилъ англичанинъ скороговоркой и прерывисто дыша.

Онъ всталъ и оперся рукою о спинку своего кресла.

Лицо француза сморщилось, по тѣлу пробѣжалъ трепетъ; нѣсколько минутъ онъ не могъ проговорить ни одного слова, а когда, наконецъ, заговорилъ, голосъ его дрожалъ и обрывался.

— То, что вы мнѣ сказали, неправда, — началъ онъ. — Вы сказали это потому, что вы боялись… нѣтъ!… Но вы шутите… ради Бога увѣрьте меня, что вы шутите! Боже милостивый, это не можетъ быть справедливо!

— Неужели васъ огорчило извѣстіе, что честь вашей дочери была чиста, мосье Мальгре? — съ любопытствомъ спросилъ англичанинъ. — Вотъ свидѣтельство вашего брака, написанное въ Парижѣ наканунѣ нашего отъѣзда въ Гавръ.

Онъ вынулъ изъ кармана пачку бумагъ и подалъ одну изъ нихъ французу, который взглянулъ на нее и уронилъ на столъ. Потомъ онъ, шатаясь, добрался до своего кресла, опустился въ него, какъ человѣкъ, изъ котораго вышла вся жизненная сила, и уронилъ голову на руки.

Лордъ Кастльмиръ ожидалъ вспышки гнѣва, а Жакъ Мальгре вовсе не думалъ о лордѣ Кастльмирѣ и оставался глубоко равнодушенъ къ свойству и степени его нравственнаго криводушія. Единственный предметъ, занимавшій мысли старика и подавлявшій его, была та злополучная и непоправимая несправедливость, съ которою онъ относился къ памяти дочери съ минуты ея смерти. Онъ проклиналъ ее, не хотѣлъ простить, между тѣмъ какъ она была невинна. Онъ выбросилъ ее изъ своего сердца, какъ обезславившую его имя, а она его не обезславила. Онъ вымещалъ на ея сынѣ свою неудавшуюся месть, когда мальчикъ долженъ бы служить сладостнымъ утѣшеніемъ въ его потерѣ. Наконецъ, онъ сдѣлалъ себя жалкимъ, злобнымъ затворникомъ и изгнанникомъ, вступилъ въ разладъ съ цѣлымъ свѣтомъ и жилъ только въ смутной надеждѣ достигнуть безполезнаго мщенія; и теперь, въ ту минуту, когда вообразилъ, что мщеніе находится въ его рукахъ, поводъ къ мщенію испарился въ воздухѣ. Все это было страшнымъ ударомъ для Жака Мальгре. Анета! Анета! Анета! — съ угрызеніемъ раздавалось въ его душѣ. Онъ думалъ объ ея могилѣ, на которой безумная гордость не допустила его сдѣлать любящую надпись, а о комнатѣ, въ которой она умерла, онъ не смѣлъ даже и думать. Въ пистолетахъ теперь надобности не представлялось, да Жакъ Мальгре и забылъ объ нихъ, забылъ обо всемъ, даже и о присутствіи въ сосѣдней комнатѣ джентльмена съ черными бакенбардами, который такъ заботился о судьбѣ будущаго Джона, четырнадцатаго барона Кастльмира.

— И такъ, — сказалъ лордъ Кастльмиръ, говорившій уже многое другое, что какъ Мальгре, можетъ быть, слышалъ, но не понялъ, — я увижу мальчика завтра утромъ въ вашемъ присутствіи. Съ этимъ брачнымъ свидѣтельствомъ и свидѣтельствомъ о рожденіи ребенка, которое находится у васъ, его личность достаточна доказана.

— Да, да, конечно, — бормоталъ Жакъ Мальгре. — Вотъ свидѣтельство объ его рожденіи, я всегда ношу его съ собою; возьмите его. Да, да, завтра.

— Для того, чтобы поставить это дѣло внѣ всякихъ сомнѣній, — продолжалъ лордъ Кастльмиръ, — у меня сдѣлано завѣщаніе, — два завѣщанія, собственно. Вотъ они. Первое, какъ вы видите, сдѣлано въ пользу моей племянницы и пріемной дочери Маделены. Одно должно имѣть силу въ такомъ случаѣ, если не явится прямой наслѣдникъ, и вводитъ ее во владѣніе когда ей минетъ двадцать одинъ годъ. Этотъ второй документъ, который, какъ вы видите, помѣченъ мѣсяцемъ позднѣе перваго, отдаетъ мое состояніе моему сыну съ обязательствомъ выплачивать Маделенѣ пожизненно тысячу фунтовъ стерлинговъ въ годъ. Мнѣ хотѣлось бы, чтобы они вступили въ бракъ, но объ этомъ здѣсь не упомянуто, чтобы насилуя такимъ образомъ ихъ наклонность, мы не помѣшали ей. Вы понимаете меня, мосье Мальгре?

— Конечно, мы помѣшали бы.

— Я оставлю у васъ всѣ бумаги, чтобы вы пересмотрѣли ихъ на свободѣ. Признаюсь, мосье Мальгре, я предпочелъ бы отдать имѣніе безусловно моей племянницѣ, несмотря на нѣкоторыя невыгоды, сопряженныя съ этимъ; но никакъ не могъ помириться, что ея титулъ впослѣдствіи замѣнится другимъ; и, кромѣ того, я не хотѣлъ прибавить несправедливость къ несправедливости. Это дѣло съ самаго начала причиняло мнѣ много горя и безпокойства.

Лордъ Кастльмиръ колебался, какъ будто желалъ сказать еще что-то, но французъ такъ явно не интересовался его признаніями, что онъ передумалъ. Вотъ каковъ былъ конецъ четырнадцатилѣтняго тайнаго униженія и нерѣшимости съ одной стороны и разъѣдающей сердце ярости и добровольной мизантропіи — съ другой.

— Теперь я прощусь съ вами, мосье Мальгре, — сказалъ лордъ Кастльмиръ, направляясь къ двери. — Завтра мы рѣшимъ остальное. Кажется, моя дѣвочка наверху, — прибавилъ онъ, опять повернувшись и протягивая руку. — Какъ вы думаете, не можемъ ли мы сдѣлаться друзьями?

— Конечно, господинъ баронъ, завтра! — отвѣтилъ французъ, не измѣняя выраженія своего лица и не двигаясь съ мѣста.

И такъ, эти два человѣка разстались, не пожавъ другъ другу руки. Въ передней лордъ Кастльмиръ позвалъ племянницу, она пришла съ бѣлкой на рукахъ; она подружилась съ ней лучше, чѣмъ ея дядя съ Жакомъ Мальгре, и не хотѣла разстаться съ нею. Лордъ Кастльмиръ наклонился и поцѣловалъ Маделену въ лобъ, и они вышли изъ дома рука объ руку.

Минуты три спустя, дородная фигура въ черной одеждѣ вышла изъ дверей, взглянула направо и налѣво и торопливо пошла по переулку по тому же направленію, какъ и тѣ двое. Восточный вѣтеръ нагналъ тучи на небо; было уже совсѣмъ темно.

Глава X.

Когда Маделена и дядя Флойдъ прошли нѣкоторое разстояніе по переулку, они достигли небольшаго возвышенія. Переулокъ съ каждой стороны былъ окаймленъ каменною стѣной, точно такою, какая окружала поле Мосси Джекса. Но на этомъ возвышеніи деревьевъ не было и съ вершинъ открывался прекрасный видъ къ юго-востоку на море. Дядя Флойдъ предложилъ остановиться на нѣсколько минуть и отдохнуть. Маделена, привыкнувъ къ тому, что дядя устаетъ въ самыя неожиданныя минуты и когда бы, кажется, устать не отъ чего, не сдѣлала возраженія на это предложеніе; ей хотѣлось поиграть съ бѣлкой, что было неудобно во время ходьбы.

Вечеръ былъ теплый. Хотя и надъ головой, и вокругъ было темно, но на восточномъ горизонтѣ виднѣлась тусклая полоса свѣта, потому что тамъ всходила луна. Теперь, когда дневные звуки прекратились, шумъ моря былъ слышнѣе и, казалось, такъ близко, что можно было бы различить плескъ каждой отдѣльной волны. Съ болота слышался продолжительный и меланхолическій крикъ какой-то птицы. Какъ бы въ отвѣтъ ему изъ деревни тоже раздалось ауканье, но оно не повторилось, а птица продолжала кричать время отъ времени. Она какъ будто ждала отвѣта другаго рода.

Дядя Флойдъ сѣлъ на плоскій камень, лежавшій у самой стѣны, и прислонился къ ней спиною. Онъ сидѣлъ небрежно, какъ человѣкъ усталый. Онъ дѣйствительно очень усталъ; ему казалось, будто онъ странствовалъ по разнымъ утомительнымъ дорогамъ и что пришло время отдохнуть. Онъ охотно отдыхалъ бы здѣсь долго, долго; онъ дошелъ до поворота въ своей жизни и достигъ такого возвышенія, на какое ему не приходилось подниматься уже давно. Онъ надѣялся подняться еще выше современемъ, но теперь желалъ отдохнуть — оглянуться на прошлое и собраться съ духомъ для того, чтобъ обдумать, что предстоитъ ему. А что предстояло? Лордъ Кастльмиръ вздохнулъ, однако, онъ не былъ печаленъ; но какая-то особенная тишина разлилась въ душѣ его, какое-то грустное спокойствіе, совсѣмъ не похожее на то, что онъ чувствовалъ прежде. Оно походило на этотъ лѣтній вечеръ, теплый и мягкій, съ свѣтлою полосой восходящей луны за рубежомъ океана, къ которому было обращено его лицо. Крикъ птицы съ невидимаго болота казался только эхомъ голоса, раздававшагося въ его душѣ. Онъ не могъ заглянуть впередъ, и въ сознаніи его все какъ-то странно мѣшалось — и прошедшее, и настоящее, и будущее. Онъ видѣлъ передъ собою весь міръ; но существовалъ ли онъ дѣйствительно на самомъ дѣлѣ? Процессъ творчества могъ ли считаться законченнымъ? Лордъ Кастльмиръ усмѣхнулся. Ему стало какъ-то сразу ясно, что сдѣланное имъ и многими другими рѣшительно ничего не стоило, а дѣлать-то нужно было совсѣмъ иное.

«Еслибъ я могъ повѣдать людямъ ту истину, которую я вижу теперь!» — подумалъ онъ.

Потомъ его размышленія приняли болѣе глубокомысленный оборотъ.

«Сердце человѣка, — думалъ онъ, — было дано ему не затѣмъ, чтобы погубить его черезъ нѣсколько десятковъ лѣтъ. Истина, которую я вижу, сейчасъ сдѣлается аксіомой, потому что я похожъ на морскую волну: все, изъ чего состою я — это не я. Черезъ минуту я ударюсь о берегъ и раздроблюсь въ брызги, но то, что составляло мою сущность, останется…»

— Маделена, дай мнѣ твою руку, дитя мое.

— Я не могу, — отвѣтила Маделена, — я держу бѣлку.

Рука дяди Флойда опустилась. Настало молчаніе. Легкая судорога пробѣжала по лицу дяди Флойда, слабо освѣщеннаго полосою свѣта съ востока. Потомъ его черты приняли выраженіе глубокаго спокойствія и вѣки опустились.

— Папа, — сказала, наконецъ, Маделена, — пойдемте теперь домой. Мнѣ не нравится кривъ этой птицы. Развѣ вы не довольно отдохнули?

Должно быть, нѣтъ, потому что онъ не отвѣчалъ.

— Я теперь дамъ вамъ руку, — сказала Маделена, — пойдемте! По переулку идетъ человѣкъ, котораго я боюсь.

Человѣкъ, о которомъ она говорила, находился тогда въ нѣсколькихъ шагахъ отъ нихъ; онъ приблизился и остановился передъ ними. Онъ былъ въ черномъ платьѣ, съ длинными черными бакенбардами; но Маделена не могла разсмотрѣть его лица. Она прижалась въ дядѣ и обняла его шею рукой.

— Добрый вечеръ, Флойдъ, — сказалъ подошедшій, и такъ какъ тотъ не отвѣчалъ, онъ прибавилъ: — что это, неужели ты отвернешься отъ роднаго брата?

— Вы думаете, будто мы повѣримъ, что вы его братъ? — съ гнѣвомъ спросила Маделена.

— Ну, Мадди, нельзя ожидать, чтобъ у тебя достало смысла узнать роднаго отца, хотя ты очень выросла съ тѣхъ поръ, какъ я тебя видѣлъ въ послѣдній разъ, — отвѣтилъ этотъ человѣкъ съ короткимъ смѣхомъ, — но, право, Флойдъ, это слишкомъ нелѣпо съ твоей стороны! У меня и въ мысляхъ нѣтъ ничего дурнаго; я не меньше тебя удивляюсь нашей встрѣчѣ. Но ты видишь, что я узналъ тебя и, скажу откровенно, рѣшительно не желаю отказаться отъ своихъ надеждъ въ пользу твоего незаконнорожденнаго сына… Ты долженъ… Что это съ нимъ?… Онъ спитъ?

— Если онъ спитъ, вы не имѣете права будить его, — сказала Маделена.

Въ это время луна поднялась надъ горизонтомъ и ея свѣтъ упалъ на дядю Флойда. Человѣкъ въ черной одеждѣ наклонился къ самому лицу лорда Кастльмира. Потомъ онъ дотронулся до его руки, потомъ отступилъ на нѣсколько шаговъ и сначала какъ будто хотѣлъ тотчасъ уйти. Но, постоявъ нѣсколько времени и раза два тяжело переведя духъ, онъ опять сдѣлалъ шагъ впередъ и заговорилъ тихимъ тономъ съ дѣвочкой.

— Пойдемъ, Маделена. Не бойся меня, я тебя не трону. Твой дядя… его не слѣдуетъ тревожить. Онъ очень болѣнъ; намъ надо пойти за докторомъ. Я твой отецъ, моя милая, я Мордокъ Вивіанъ. Мы не должны терять времени.

— Если вы мой отецъ, почему же я васъ не знаю? — спросила дѣвочка подозрительно.

— Это все равно; ты вспомнишь меня послѣ, можетъ быть. Пойдемъ со мной теперь.

Онъ протянулъ ей руку.

— Дядя Флойдъ, идти мнѣ съ нимъ? Онъ отецъ мой? — спросила она, наклоняясь къ тому, кто сидѣлъ тутъ, чтобы взглянуть ему въ глаза.

— Онъ не можетъ отвѣчать тебѣ… Ради Бога, дитя, не задерживай меня здѣсь! — сказалъ Мордокъ Вивіанъ голосомъ, въ которомъ слышался страхъ.

— Чего вы боитесь? Вы сначала не боялись, — сказала Маделена.

Потомъ она опять взглянула на лорда Кастльмира, который сидѣлъ погруженный въ такую глубокую задумчивость, и что-то въ его блѣдной физіономіи, теперь ясно освѣщенной луной, заставило ее отшатнуться отъ него. Что-то ужасное случилось съ дядей, который такъ любилъ ее, къ которому и она была привязана, но о которомъ никогда не имѣла очень высокаго мнѣнія. По всѣмъ внѣшнимъ признакамъ это былъ онъ, а, между тѣмъ, навѣрное, не онъ, а какой-то холодный незнакомецъ, страшно похожій на него. Тайна этой невидимой, но ужасной перемѣны испугала дѣвочку: это была первая великая дѣйствительность, представшая предъ нею безъ всякихъ прикрасъ.

Въ сравненіи съ этимъ страхомъ, отвращеніе, которое она почувствовала къ человѣку, называвшему себя ея отцомъ, потеряло свою силу, потому что теперь и онъ, и она имѣли, такъ сказать, одно общее дѣло. Она подошла къ нему и ухватилась за полу его сюртука своею маленькою ручкой.

— Онъ идетъ за нами, — пролепетала она.

Мордокъ Вивіанъ вздрогнулъ и обернулся.

— Что? Кто? — вскрикнулъ онъ задыхающимся голосомъ.

Со страхомъ вглядывался онъ въ темноту, напрягалъ зрѣніе и прислушивался. Но позади не слышалось никакихъ шаговъ.

— Ты испугала меня, дитя! — сказалъ онъ, наконецъ, пожимая плечами. — Нужно же сдерживать себя… Никто нейдетъ за нами. Пойдемъ.

«Господь знаетъ, какъ это случилось! — бормоталъ онъ про себя. — Это, положимъ, хорошо; но я предпочелъ бы не видѣть этого именно теперь! Счастіе ли это? Оно давно приближалось, да теперь вышло какъ-то некрасиво. Но надо же извлекать пользу изъ всего. Бѣдный Флойдъ! Теперь, если я могу устроиться съ этимъ старымъ французомъ, мы будемъ въ безопасности, и мистеръ Джекъ можетъ пускать здѣсь свои стрѣлы до страшнаго суда! Да, со мною дурно поступлено съ самаго начала, теперь очередь настала и для меня».

Ободренный этими размышленіями и разстояніемъ, отдѣлявшимъ его въ это время отъ одинокой фигуры, сидѣвшей въ темнотѣ на вершинѣ небольшаго возвышенія, преподобный Мордокъ Вивіанъ подошелъ къ старому красному дому, теперь казавшемуся чернымъ подъ тѣнью вяза. Оставивъ Маделену на крыльцѣ съ строгимъ приказаніемъ стоять тутъ, пока онъ не вернется, онъ осторожно прошелъ за уголъ зданія. Во всѣхъ окнахъ нижняго этажа было темно, но въ верхнемъ окнѣ мерцалъ огонь и на сторѣ виднѣлась движущаяся тѣнь. Успокоенный этимъ, пасторъ вернулся на крыльцо, гдѣ дѣвочка усѣлась въ уголъ съ бѣлкой на рукахъ, и тихо вошелъ въ домъ. Онъ ощупью пробирался по темному корридору, пока не дошелъ до второй полуотворенной двери. Проскользнувъ въ нее, онъ подошелъ къ столу, на которомъ могъ различить кучу лежавшихъ бумагъ. Двѣ бумаги были большіе документы, написанные на какой-то плотной бумагѣ, похожей на пергаментъ. Были еще двѣ, очевидно, бумаги простыя. Онъ поднесъ всѣ четыре къ окну, въ который пробирался лучъ луннаго свѣта. Разсмотрѣвъ ихъ пристально, онъ положилъ одну на столъ, а всѣ другія въ металлическій ящичекъ, который висѣлъ у него черезъ плечо. Шаги наверху, отъ которыхъ слегка заколебались старыя стѣны зданія, заставили его остановиться и прислушаться. Дверь наверху отворилась и затворилась, и шаги начали спускаться съ лѣстницы. Мосси Джексъ сходилъ внизъ и несъ лампу, какъ было видно по свѣту сквозь полуотворенную дверь. Лѣстница была такъ расположена, что если бы пасторъ вздумалъ выйти, онъ долженъ былъ встрѣтиться съ французомъ лицомъ къ лицу. Поэтому онъ ждалъ, въ надеждѣ, что старикъ, можетъ быть, не войдетъ въ кабинетъ. Но въ этомъ онъ обманулся. Мосси Джексъ, спустившись съ лѣстницы, медленно отворилъ двери и вошелъ въ кабинетъ. Мордоку Вивіану некогда, да и негдѣ было спрятаться и ничего болѣе не оставалось, какъ стоять на своемъ мѣстѣ и ждать, что будетъ.

Старый французъ несъ въ лѣвой рукѣ лампу, а черезъ правую руку была перекинута запыленная и изъѣденная молью разная одежда, очевидно, принадлежавшая женщинѣ. Тутъ была богатая атласная шубка, обшитая и подбитая мѣхомъ, вышитое платье съ кружевами, шляпка страннаго фасона и пара маленькихъ смятыхъ перчатокъ. Онъ прямо взглянулъ на Мордока, но глаза его были безсмысленны, какъ у человѣка, зрѣніе котораго временно перестало представлять ему какіе бы то ни было предметы, кромѣ тѣхъ, которые занимали его мысли.

Когда онъ подошелъ, Мордокъ подвинулся къ одной сторонѣ; онъ стоялъ прямо передъ столомъ, а старикъ поставилъ лампу и благоговѣйно положилъ одежду на кресло. Посмотрѣвъ на нее съ минуту тѣмъ же самымъ пристальнымъ и углубленнымъ взглядомъ, онъ повернулся къ стѣнѣ, гдѣ висѣлъ темный портретъ. Ухватившись за него своими костлявыми руками, онъ снялъ его съ крючка и осторожно положилъ на столъ, затѣмъ досталъ съ нижней полки стклянку съ какою-то коричневою жидкостью, откупорилъ и налилъ немного жидкости на полотно; потомъ потеръ кусочкомъ холста, и Мордокъ увидалъ, что копоть постепенно исчезаетъ съ портрета. Начинало обнаруживаться лицо, казавшееся точно живымъ, лицо чрезвычайно хорошенькой молодой женщины, лѣтъ восемнадцати, съ мягкими каштановыми волосами и нѣжнымъ цвѣтомъ кожи. Она не улыбалась, но веселость юности какъ будто сіяла изъ каждой черты. Въ то же время, взглядъ выражалъ глубину и умъ и въ немъ изображалось воплощеніе души, созданной наслаждаться всѣми радостями разума и сердца. Такая женщина можетъ сдѣлать жизнь мужчины блаженною, поддерживать его и вдохновлять въ горѣ или пораженіи, сочувствовать его успѣху и удовольствіямъ.

Когда Мосси Джексъ кончилъ реставрацію портрета, онъ поставилъ его прямо на кресло, гдѣ лежала обветшалая одежда. Дѣйствіе этого соединенія было неожиданно и странно, точно будто изъ ветхаго и запыленнаго савана возстала свѣжесть и красота живой души, которую ни смерть, ни время не могли уничтожить. Для стараго Мосси Джекса, однако, это зрѣлище имѣло другое значеніе. Онъ теперь узналъ правду о своей несчастной дочери, и правда эта ярко засіяла передъ его омраченными гнѣвомъ и злобой глазами. Онъ нарочно вызвалъ изъ темноты изгнанный портретъ, чтобъ еще болѣе увеличить свое горе и жгучее раскаяніе.

Печальнѣе всего, однако, было то, что старикъ совсѣмъ забылъ объ Анетѣ и горевалъ отчасти о своемъ нравственною помраченіи, а отчасти и о потерѣ того негодованія, которое составляло пищу и занятіе его послѣднихъ лѣтъ. Его злоба была эгоистична и не менѣе эгоистична была теперь его горесть, — онъ самъ не зналъ, что онъ теперь дѣлаетъ и зачѣмъ. Онъ чувствовалъ побужденіе выразить какимъ-нибудь образомъ свое внутреннее потрясеніе, и это побужденіе приняло такую форму. Оно было неопредѣленно, но характеризовало то безцѣльное существованіе, до котораго доведена была его жизнь.

Что же касается Мордока, то его главнымъ желаніемъ выбраться оттуда, и путь теперь былъ для него открытъ; а, между тѣмъ, онъ мѣшкалъ, поддавшись странности это зрѣлища. Мосси Джексъ всталъ на колѣни передъ кресломъ и что-то бормоталъ въ полголоса. Этотъ человѣкъ, по всему видимому, потерпѣлъ крушеніе отъ того самаго вѣтра, который направилъ Мордока на благополучный путь. Но голова Мордока была такъ разстроена роковымъ происшествіемъ, которое пока было извѣстно ему одному, что ему начало казаться, не замѣшавъ ли и онъ сюда какимъ-нибудь образомъ. Пасторъ какъ-то машинально опасался, чтобы скоропостижная смерть брата не повліяла невыгодно на его судьбу; она такъ разстроила или, правильнѣе будетъ сказать, опередила его планы, что въ глубинѣ сердца онъ почти готовъ былъ считать это какою-то ловушкой судьбы. Въ воздухѣ чувствовался запахъ смерти, какія надежды ни нашептывалъ бы разсудокъ. Богатство и власть, казавшіяся недавно доступными ему, походили теперь на тѣ сокровища въ волшебныхъ сказкахъ, которыя, когда ихъ разсмотришь, окажутся булыжникомъ и всякою дрянью. Настоящее мѣсто для Мордока было здѣсь, возлѣ француза, въ пыли и ржавчинѣ. Пасторомъ овладѣла какая-то слабость. Воспоминанія обо всѣхъ его дурныхъ поступкахъ столпились въ головѣ его и спрашивали, заслуживаетъ ли онъ чего-нибудь, кромѣ неудачи и отчаянія? Едва держась на ногахъ, онъ прокрался позади Мосси Джекса и вышелъ туда, гдѣ ночная темнота и Маделена ожидали его.

Глава XI.

Когда мальчикъ, извѣстный подъ именемъ Джека, увидалъ, какъ черныя фалды сюртука его посѣтителя исчезли за угломъ оврага, когда онъ оправился отъ волненія, послѣдовавшаго за этимъ приключеніемъ, онъ предался серьезнымъ размышленіямъ о себѣ и своихъ дѣлахъ. По его мнѣнію, онъ теперь достигъ такого возраста, когда человѣкъ долженъ рѣшить, что онъ будетъ дѣлать въ свѣтѣ. Онъ былъ пяти футовъ и четырехъ дюймовъ ростомъ. Своими стрѣлами онъ часто убивалъ зайца въ восьмидесяти ярдахъ, а однажды, на разстояніи полутораста ярдовъ, подстрѣлилъ большую синюю цаплю шести футовъ величины. Онъ могъ пробѣжать въ теченіе цѣлаго часа за разъ по лѣснымъ тропинкамъ, не запыхавшись и не уставъ. Онъ могъ проплыть до Пловерской скалы за милю отъ берега и вернуться назадъ, не коснувшись ногами дна. Онъ могъ найти дорогу по лѣсу и днемъ, и ночью, умѣлъ достать пищу и удобно устроиться въ такихъ мѣстахъ, гдѣ всякій бѣлый человѣкъ страдалъ бы отъ голода и неудобствъ. Онъ умѣлъ говорить и читать по-французски и по-англійски и порядочно зналъ мѣстное индѣйское нарѣчіе; могъ наигрывать множество мелодическихъ мотивовъ на своемъ банджо.

Безъ сомнѣнія, всего этого было достаточно, чтобы обезпечить человѣку успѣхъ въ жизни. У него совсѣмъ не было родныхъ. Перемѣнивъ мѣсто жительства, онъ будетъ избавленъ отъ хлопотъ продавать мебель или тащить ее съ собою, потому что мебели у него не было. Путешествіе, даже самое дальнее, обойдется ему очень дешево, не только потому, что онъ будетъ странствовать пѣшкомъ, но и потому, что у него не было денегъ. Правда, онъ, можетъ быть, пожелаетъ путешествовать моремъ, но и тутъ затрудненій не представляется, — онъ настолько знакомъ съ конструкціей и управленіемъ прибрежнаго судна, что безъ труда можетъ найти мѣсто на одномъ изъ тѣхъ большихъ трехмачтовыхъ судовъ, которыя становились на якорѣ въ Ньюберипортѣ, по разсказамъ тѣхъ, кто тамъ былъ. Джеку хотѣлось попробовать счастія на синемъ морѣ; ему казалось, что такшь образомъ онъ скорѣе дойдетъ до разрѣшенія интересующихъ его вопросовъ, чѣмъ въ путешествіи по сушѣ. Однако, это важное рѣшеніе можно было отложить на нѣсколько минутъ или даже до завтрашняго утра. Для принятія мѣръ, долженствующихъ вліять на всю будущую жизнь человѣка, не слѣдуетъ спѣшить.

А причинъ, заставлявшихъ Джека предпринять свое неопредѣленное странствованіе, было не мало. Не говоря уже объ однообразіи жизни на одномъ мѣстѣ, — Голова Колдуньи мало гарантировала его спокойствіе. Вотъ хотя бы взять непріятное происшествіе, случившееся въ этотъ день. — Джекъ чувствовалъ, что онъ не въ состояніи болѣе оставаться тамъ гдѣ его покой былъ нарушенъ такъ грубо и самовольно. Это мѣсто теперь всегда будетъ напоминать ему противную физіономію, фигуру и гнусный поступокъ человѣка въ черной одеждѣ. Кромѣ того, его преслѣдовало предчувствіе, что этотъ человѣкъ вернется во главѣ шайки злодѣевъ, такихъ же, какъ и онъ, чтобы захватить его въ плѣнъ и, можетъ быть, лишить жизни. Джекъ слыхалъ, что въ индѣйскихъ войнахъ плѣнныхъ мучили и сожигали на кострѣ; можетъ быть, такова будетъ и его участь, если его захватятъ живымъ. Что же касается его способовъ обороны, то у него осталось только одиннадцать стрѣлъ; и, допустивъ, что онъ убьетъ одного изъ нападающихъ каждою стрѣлой, все-таки, останется достаточное число, чтобы порядочно его побить. Конечно, у него оставалось еще другое оружіе обороны, гораздо страшнѣе стрѣлъ или даже винтовокъ, но, увы, это оружіе можно пустить въ ходъ только одинъ разъ. Оно было способно одно уничтожить маленькую армію, особенно если эта армія пойдетъ на атаку сжатыми рядами; но если оружіе не попадетъ въ цѣль, то послужитъ скорѣе къ пользѣ, чѣмъ во вреду врага. Вдобавокъ къ этому неудобству, Джека терзало въ глубинѣ души тайное сомнѣніе, можетъ ли даже дѣйствовать это оружіе?

Нѣсколько мѣсяцевъ тому назадъ Джекъ въ одну изъ своихъ прогулокъ случайно набрелъ на каменоломню и чрезвычайно заинтересовался производившимися тамъ работами. Онъ видѣлъ, какъ въ нѣсколькихъ мѣстахъ люди пробуравливали глубокія узкія отверстія въ скалѣ, и въ эти отверстія потомъ всыпали цѣлыя пригоршни какого-то перваго зернистаго вещества, похожаго на очень крупный черный песокъ. Когда всѣ отверстія были туго набиты этимъ веществомъ, всѣ люди оставили работу, спрятались за углами и чрезъ нѣсколько минутъ Джекъ съ удивленіемъ увидалъ, что онъ одинъ стоить у каменоломни. Пока онъ удивлялся этому исчезновенію и старался понять значеніе криковъ, долетавшихъ до его ушей съ каждой стороны, вдругъ оглушительные взрывы раздались со всѣхъ сторонъ въ каменоломнѣ вмѣстѣ съ тучами бѣлаго дыма и паденіемъ огромныхъ глыбъ.

Пока онъ спрашивалъ себя, не сдѣлалась ли подвижною твердая земля и хотѣлъ отойти въ другое мѣсто, обломокъ гранита около двухъ футовъ въ діаметрѣ поднялся на воздухъ, какъ птица, и грохнулся за нѣсколько шаговъ отъ того мѣста, гдѣ онъ стоялъ. Черезъ минуту всѣ работники вышли изъ своихъ закоулковъ, окружили его и начали задавать самые нелѣпые вопросы: знала ли его мать, что онъ ушелъ? не желаетъ ли онъ намазать себѣ волосы кускомъ гранита? не думаетъ ли онъ, что порохъ будетъ ждать, пока онъ отойдетъ? — и тому подобное.

На всѣ эти вопросы Джекъ отвѣчалъ важнымъ и исполненнымъ достоинства молчаніемъ. Работники оставили его и опять, смѣясь, принялись за работу. Но одинъ высокій чернобородый малый, съ крѣпкими загорѣлыми руками, ласково потрепалъ его по плечу, повелъ къ тому мѣсту, гдѣ работалъ, и весь день проболталъ съ нимъ. Джеку онъ очень понравился. Онъ сказалъ, что его зовутъ Гью Бернъ и что онъ родился въ Англіи, въ городѣ Бидефортѣ, на берегу Девоншира. Еще мальчикомъ онъ поступилъ на корабль, отправлявшійся въ Китай, и въ городѣ, называемомъ Гонконгъ, ушелъ съ корабля безъ позволенія, странствовалъ по морю и по сушѣ, имѣлъ много приключеній и, наконецъ, добрался до страны, называемой Австралія, находящейся за десять тысячъ миль отъ Бидефорта и почти въ таимъ же разстояніи отъ Сёнкука. Тамъ онъ жилъ нѣсколько лѣтъ, держалъ коровъ и овецъ и получалъ много денегъ. Но насталъ годъ, когда въ продолженіе одиннадцати мѣсяцевъ не выпало ни одной капли дождя, самая большая рѣка въ Австраліи раздѣлилась на нѣсколько полу стоячихъ лужъ. Весь скотъ Гью вымеръ и онъ оставилъ Австралію съ десятью фунтами въ карманѣ и на другомъ кораблѣ отправился въ Новую Зеландію. Тамъ онъ мало увеличилъ свое состояніе, но за то опытность, его увеличилась значительно, онъ имѣлъ нѣсколько схватокъ съ сильною расой дикарей, извѣстныхъ подъ именемъ маори, ему перешибли палицей ребро, а копьемъ повредили мускулъ въ ногѣ. Но климатъ Новой Зеландіи былъ очень хорошъ, на душѣ его было легко, раны скоро зажили и онъ сталъ чувствовать себя, попрежнему, здоровымъ. Тогда онъ поступилъ вторымъ помощникомъ шкипера на корабль, отправлявшійся въ Лиму, въ Перу. Но ихъ настигъ ураганъ; корабль отбросило за нѣсколько сотъ миль къ сѣверу отъ настоящаго пути, наконецъ, появилась течь и, въ концѣ-концовъ, оказалась то, что Гью и молодой двадцатилѣтній человѣкъ по имени Брейянъ были выброшены на берегъ на островъ Рей въ Панамскомъ заливѣ. Окрестные жители обошлись съ ними хорошо. Брейянъ отправился на кораблѣ въ Англію, а Гью вздумалъ посмотрѣть на Соединенные Штаты и пробрался въ Новый Орлеанъ, гдѣ живутъ по большей части все французы и негры, а лежитъ этотъ городъ у самой большой рѣки въ цѣломъ свѣтѣ, — и такъ постепенно въ Нью-Йоркъ, Бостонъ и, наконецъ, въ Ньюбёрипортъ и Сёнкукъ. Здѣсь онъ уже девять мѣсяцевъ, но начинаетъ скучать и намѣренъ скоро перебраться въ другое мѣсто.

Тутъ разскащикъ остановился, а слушатель спросилъ его, куда онъ намѣренъ отправиться.

— Вотъ этого я не могу сказать тебѣ, мой милый Джекъ, — отвѣтилъ этотъ дюжій Марко-Поло, нанося сильный ударъ своимъ молоткомъ въ головку огромнаго желѣзнаго гвоздя, который онъ держалъ въ лѣвой рукѣ. — Это мнѣ все равно, только бы попасть въ новыя земли, чего я всегда желаю.

— Слышали вы что-нибудь о Брейянѣ? — спросилъ Джекъ.

— Ахъ, вотъ былъ весельчакъ! — сказалъ Гью, положивъ молотокъ и повернувъ голову на одну сторону, — двадцати лѣтъ отъ роду и такой же сильный, какъ я, хотя крошечку пониже меня. Вѣчно веселъ и ничего не боится; разъ вытащилъ человѣка изъ воды за десять шаговъ отъ огромной акулы, а на другой день далъ такую затрещину мошеннику, сплутовавшему въ картахъ, что чуть не положилъ его на мѣстѣ. Брейянъ — сынъ джентльмена, хотя такого же грубаго вида, какъ и всѣ мы, изъ хорошей фамиліи, гдѣ-то тамъ на сѣверѣ, но изъ какой, никто не зналъ, потому что онъ называлъ себя только Брейяномъ. Нѣтъ, ничего я не слыхалъ о немъ съ тѣхъ поръ, какъ мы разстались въ Порто Белло, но онъ накуралеситъ вездѣ, гдѣ бы ни былъ.

Съ этими словами онъ покачалъ своею темною бородой и опять принялся колотить молоткомъ.

— Зачѣмъ вы дѣлаете это отверстіе? — спросилъ Джекъ.

— Ты самъ долженъ бы это знать, пріятель Джекъ; ты, вѣдь, чуть за это не поплатился, счастіе твое вывезло. Въ это отверстіе вкладывается порохъ, мы зажигаемъ его этою ниточкой, а что случается потомъ, твои глаза сами это видѣли.

— Вы называете порохомъ это черное вещество?

— Точно такъ.

— Какъ же это онъ можетъ взрывать такія большія скалы?

— Это я знаю не больше тебя, а знаю только, что взрываетъ.

Джекъ помолчалъ, а потомъ сказалъ:

— Гью Бернъ, вы дадите мнѣ немножко этого порошка?

— Съ удовольствіемъ, если ты обѣщаешь не взорвать имъ твоей головы, — сказалъ девонширецъ. — Ну, раскрой твою сумку; теперь у тебя достаточно. Но зачѣмъ это тебѣ?

— Я скажу въ другой разъ, — отвѣтилъ Джекъ таинственно. — Мнѣ хотѣлось бы отправиться съ вами, когда вы уѣдете отсюда, хотѣлось бы видѣть Брейяна.

— Дай мнѣ твою руку, мальчикъ, — воскликнулъ смуглый великанъ, — ты мнѣ нравишься и говоришь ты хорошо. Мы поѣдемъ вмѣстѣ и отыщемъ Брейяна, если онъ живъ. Приходи сюда опять, когда найдешь время, и мы поговоримъ обстоятельно.

На это предложеніе Джекъ согласился очень охотно и друзья разстались. Джеку какъ-то не удавалось опять пробраться къ каменоломнѣ, такъ что онъ не видалъ Гью съ тѣхъ поръ. Порохъ онъ сберегъ, держалъ его въ сухомъ мѣстѣ, какъ растолковалъ ему Гью, и послѣ размышленій, въ день, исполненный приключеній, о которомъ я пишу, сдѣлалъ нѣкоторыя приготовленія, не то чтобы опасаясь какого-то опредѣленнаго бѣдствія, но разсуждая довольно логично, что если онъ намѣренъ отправиться путешествовать на слѣдующій день, то ожидаемое бѣдствіе можетъ случиться только въ слѣдующіе двѣнадцать часовъ.

День прошелъ, солнце закатилось, окрасивъ западъ такими очаровательными красками, что Джекъ, смотря туда, рѣшился направиться въ ту сторону на закатъ солнца. Онъ, однако, вспомнилъ, что солнце такъ же хорошо восходитъ, какъ и заходитъ, и если это случится завтра, то онъ, можетъ быть, передумаетъ. Такимъ образомъ, онъ оставилъ вопросъ открытымъ.

Когда прозрачныя тѣни вечера начали сгущаться въ оврагѣ, Джекъ вошелъ въ свою пещеру и принялся за ужинъ, размышляя, что ему не придется болѣе ужинать въ этомъ мѣстѣ. Эта мысль не опечалила его, потому что ему еще не представлялось случая узнать, что значитъ тоска по родинѣ. Въ своихъ мечтахъ о будущемъ онъ видѣлъ такія же пещеры, ожидающія его каждый день въ концѣ пути. А Мосси Джексъ? Развѣ Джекъ не пожелаетъ увидѣть его опять? Онъ часто не видалъ его недѣлю или даже двѣ и не скучалъ. Но Джекъ, вѣроятно, не понималъ, какая разница не желать видѣть человѣка или не имѣть возможности видѣть его.

Взошла луна и заглянула въ оврагъ. Вокругъ царила торжественная и сладкая тишина. Джекъ взялъ свой банджо и, сидя на Головѣ Колдуньи, началъ перебирать струны. Онъ поднялъ голову къ небу, глаза его расширились, а сердце сильно билось. Онъ чувствовалъ, что въ свѣтѣ есть что-то восхитительное, чего отбитъ добиваться болѣе всего другаго и что когда-нибудь онъ найдетъ. Онъ игралъ очень тихо, чтобы видѣніе не испугалось и не исчезло, а море нашептывало ему нѣжный аккомпаниментъ.

Между тѣмъ, луна поднималась выше, пока не показалась надъ вершинами деревьевъ и не заиграла въ свѣтлыхъ струяхъ ручейка. Она озарила и суровое чело Головы Колдуньи, набросивъ тѣнь Джека съ другой стороны. Мальчикъ взялъ нѣсколько заключительныхъ аккордовъ, а потомъ положилъ банджо на колѣни. Журчаніе ручейка, казавшееся ему до сихъ поръ гармоническимъ, теперь превратилось въ какую-то дисгармонію. Хоръ лягушекъ весело болталъ о своихъ мелкихъ дѣлишкахъ.

Джекъ начиналъ чувствовать, какъ его клонить ко сну.

Но вдругъ онъ вздрогнулъ, выпрямился и просидѣлъ нѣсколько минуть совершенно неподвижно, а, между тѣмъ, чувствовалъ какое-то сильное колебаніе или сотрясеніе, такъ что онъ зашатался на томъ мѣстѣ, гдѣ сидѣлъ. Сотрясеніе сдѣлалось сильнѣе, и Джекъ скоро замѣтилъ, что Голова Колдуньи дрожитъ. Безъ всякаго содѣйствія съ его стороны, огромная глыба качалась и движеніе это не походило на то, которое бывало въ то время, когда Джекъ качалъ ее. Она дрожала какъ бы отъ страха, предчувствуя какое-нибудь важное событіе. И Джекъ вспомнилъ, — при этомъ воспоминаніи кровь бросилась ему въ лицо и дыханіе сдѣлалось неровнымъ, — разсказы индѣйцевъ, какъ этотъ волшебный камень имѣлъ обыкновеніе дрожать такимъ образомъ при приближеніи опасности.

Минуты черезъ двѣ движеніе прекратилось. Джекъ соскользнулъ съ глыбы и вошелъ въ пещеру, откуда вышелъ черезъ минуту, оставивъ тамъ свой банджо. Онъ держалъ въ рукѣ кремень и огниво и, присѣвъ въ тѣни, сдѣлалъ какое-то осторожное движеніе руками около узкой трещины между глыбой и подножіемъ, на которомъ она держалась. Потомъ мальчикъ вышелъ изъ тѣни и, приложившись ухомъ къ землѣ, внимательно прислушался. Прошло болѣе минуты — ничего не слышно. Джекъ подозрительно поднялъ голову. Но черезъ минуту опять сталъ прислушиваться. Далеко вдоль оврага слышались шаги — тяжелая, неуклюжая походка, знакомая мальчику, а въ подтвержденіе онъ услыхалъ голосъ — сладкій, но непріятный, тонъ котораго онъ никогда не могъ забыть. Голосъ этотъ обращался къ кому-то, кто шелъ сзади, — очевидно, къ враждебному войску поселянъ. Слѣдовательно, случилось то, чего Джекъ опасался: его враги, предводительствуемые главнымъ его врагомъ, пришли ночью напасть и врасплохъ захватить его. Захватить они его могутъ; но врасплохъ не нападутъ, — онъ дорого продастъ свою свободу и жизнь. Суровое выраженіе разлилось по лицу мальчика, — выраженіе, знакомое тѣмъ, кто зналъ его впослѣдствіи, но казавшееся страннымъ теперь. Когда шаги и голосъ приблизились, Джекъ отодвинулся подъ тѣнь скалы и исчезъ изъ вида.

— Да, да, мы теперь идемъ какъ слѣдуетъ, — сказалъ голосъ. — Я узнаю это мѣсто. Подожди здѣсь, пока я влѣзу и возьму…

Внезапный свѣтъ, блеснувшій между глыбой и стѣной оврага, придалъ лунному свѣту какую-то блѣдную синеватость своею яркою краснотой. Потомъ трескъ, сострясеніе и какое-то громадное тѣло поднялось и опустилось внизъ. Это зрѣлище и эти звуки могли парализовать самые крѣпкіе нервы. Затѣмъ настала темнота, послышалось паденіе какой-то громадной тяжести, и земля затряслась, какъ при землетрясеніи; поднялись пыль и дымъ; тысячи проснувшихся птицъ защелкали и защебетали; наконецъ, тишина и спокойствіе вновь вступили въ свои права. Но странная глыба, съ незапамятныхъ временъ таинственно высившаяся надъ узкимъ ручьемъ, — Голова Колдуньи исчезла съ своего вѣковаго подножія. Она лежала въ оврагѣ между скалистыми стѣнами, загородивъ изумленный ручеекъ, пробивавшійся мимо нея съ каждой стороны и съ смутнымъ журчаніемъ, попрежнему, направлявшійся къ морю. Нѣсколько минувъ спустя, человѣкъ, чужой въ этихъ мѣстахъ, проходя здѣсь, и не подозрѣвалъ бы, какой тутъ случился геологическій переворотъ.

Глава XII.

Джекъ прислонился къ отверстію пещеры въ какомъ-то остолбенѣніи. Результатъ опыта превзошелъ самыя горячія его ожиданія и одно время ему казалось, что этотъ взрывъ произошелъ въ его собственной головѣ. Дымъ ослѣпилъ его; дыханіе замерло, а спазмодическія усилія перевести духъ только наполняли его горло пылью и чадомъ горѣлаго пороха. Ему казалось, что никогда болѣе онъ не почувствуетъ себя здоровымъ. Лукъ онъ держалъ въ лѣвой рукѣ со вложенною въ тетиву стрѣлой, а, между тѣмъ, всякій могъ подойти и отнять у него оружіе. Но никто не приходилъ.

Мало-по-малу мальчикъ опомнился. Онъ провелъ рукой по головѣ и не замѣтилъ никакого поврежденія. Всѣ члены его оказались въ цѣлости, пострадали немного одни глаза: повсюду онъ видѣлъ какой-то призрачный блескъ и отголосокъ страшнаго шума потрясалъ его нервы. Ему казалось, что сорвалось что-то злое и сверхъественное и надѣлало страшныхъ бѣдъ. Но онъ скоро вспомнилъ, что все это произошло по его же милости, и всѣ обстоятельства случившагося пришли ему на память. На него напали, — онъ былъ въ опасности, — не находится ли онъ въ опасности и теперь? Собравшись съ мыслями и преодолѣвъ трепетъ, еще пробѣгавшій по его тѣлу, онъ ждалъ какихъ-нибудь звуковъ, чтобъ узнать, гдѣ находится непріятель. Онъ ждалъ напрасно; наконецъ, рѣшился выглянуть; въ оврагѣ не виднѣлось вооруженныхъ людей, но огромная глыба исчезла съ своего мѣста и лежала внизу, заваливъ узкій путь своею неуклюжею громадой. Да, она исчезла; исчезла и сёнкукская бригада. Не виднѣлось ни одного человѣка. Должно быть, они струсили и бѣжали. Джекъ великодушно допускалъ возможность, что на ихъ мѣстѣ онъ сдѣлалъ бы то же самое.

Но въ ту минуту, когда онъ начиналъ свободно переводить духъ и понемногу приходить въ себя, онъ услыхалъ совсѣмъ близко отъ себя жалобный звукъ, похожій на плачъ ребенка. Онъ насторожилъ уши. Невѣроятно, чтобы ребенокъ находился въ оврагѣ въ такое время ночи, особенно при такихъ необыкновенныхъ условіяхъ. Дѣтей не берутъ въ шайку отчаянныхъ людей, задумавшихъ взять въ плѣнъ врага. Нѣтъ, это вѣроломный умыселъ выманить его изъ крѣпости, но Джекъ не дастъ обмануть себя такъ явно. Онъ опять положилъ стрѣлу въ тетиву и стоялъ, готовый ко всему.

Плачъ продолжался и изумительно походилъ на дѣтскій. Джекъ прислушивался критически. Слышались и рыданія, и жалобныя слова, и горестные стоны. Мало-по-малу недовѣріе слушающаго невольно исчезало и даже на глазахъ его показались сострадательныя слезы.

«Это, должно быть, взаправду, — разсуждалъ Джекъ самъ съ собой, — потому что… потому что…»

Онъ вытеръ глаза рукой. Не будучи въ состояніи устоять противъ такого обмана, если только это былъ обманъ, Джекъ вышелъ изъ своего убѣжища и посмотрѣлъ по направленію къ тому мѣсту оврага, откуда слышался плачъ. Тамъ стояла маленькая фигура въ коротенькой юбочкѣ и вышитой кофточкѣ, въ соломенной шляпѣ, съѣхавшей на затылокъ, съ черными волосами, свѣсившимися на лицо. Дѣвочка стояла совсѣмъ одна, и никакая дѣвочка, съ самаго начала мірозданія, не казалась болѣе одинокою и безпомощною. Джекъ тотчасъ заговорилъ:

— Не плачьте, дѣвочка. Больше шума не будетъ. Вы испугались?

Она вдругъ перестала рыдать и осмотрѣлась вокругъ, раскрывъ дрожащія губки.

— Гдѣ… вы? — пролепетала она, наконецъ.

— Здѣсь! — сказалъ Джекъ, махнувъ рукой, чтобъ опредѣлить свое положеніе. — Я сойду къ вамъ. Вы знаете навѣрное, что тамъ нѣтъ больше никого?

— Да… да, кажется.

— Ну, и прекрасно; вамъ нечего бояться; я позабочусь о васъ, — сказалъ Джекъ, не только не чувствуя страха, но сознавая въ себѣ храбрость, достаточную для двоихъ. Онъ спустился внизъ и подошелъ къ дѣвочкѣ. Она попятилась.

— Вы обыкновенный мальчикъ? — спросила она.

— Не знаю, — отвѣтилъ Джекъ, нѣсколько оторопѣвъ и не сообразивъ въ первую минуту, что значитъ обыкновенный мальчикъ. — Должно быть, — прибавилъ онъ.

— Дайте мнѣ посмотрѣть на васъ, — сказала дѣвочка. — Станьте лицомъ къ лунѣ.

— Такъ? — спросилъ Джекъ, стараясь устремить свои глаза на ночное свѣтило, но чувствуя побужденіе искоса посмотрѣть, остался ли доволенъ имъ его критикъ.

Осталась дѣвочка довольна или нѣтъ, это она пока сохранила про себя. Она смотрѣла на Джека молча своими черными глазами, на рѣсницахъ которыхъ еще блистали слезы. Ея маленькая грудь поднималась время отъ времени отъ волненія. Но мало-по-малу она успокоивалась. Съ другой стороны, Джекъ, на котораго еще никогда не смотрѣла такимъ образомъ особа другаго пола, не чувствовалъ себя такимъ хозяиномъ положенія, какъ въ то время, когда утѣшалъ огорченную дѣвочку, стоя у отверстія пещеры.

— Вамъ бы лучше сказать мнѣ ваше имя, — замѣтила черноглазая дѣвочка не угрожающимъ тономъ, а какъ бы предлагая нѣчто очень выгодное для Джека.

Джекъ скромно и покорно принялъ этотъ совѣтъ и произнесъ смиренное словечко, обозначавшее его личность.

— Но вы не сказали мнѣ вашу фамилію, — возразила ему его экзаменаторша, качая головой медленно и съ такимъ видомъ, какъ будто принуждена, вопреки своему снисхожденію, выразить неудовольствіе. — Вы благороднаго происхожденія, мальчикъ?

Головка ея доходила до подбородка Джека, когда она произнесла эти слова, но Джекъ чувствовалъ, что она совершенно права. Она обращалась съ нимъ, стоя на такой высотѣ, достигнуть которой онъ даже и не домогался. Онъ такъ растерялся, что не зналъ, какъ отвѣчать на не совсѣмъ ясный для него вопросъ, и стоялъ передъ своею собесѣдницей, потупивъ глаза и вертя своею стрѣлой.

— Развѣ вы не знаете, — сказала она гораздо любезнѣе, — что ни у кого не бываетъ одного имени, кромѣ королей и королевъ, принцевъ и принцессъ? Видите, ихъ нельзя принять ни за кого другаго. А вы, вѣдь, не король, не принцъ. Меня зовутъ Маделена Вивіанъ. Не правда ли, какое великолѣпное имя? Я не жалѣю, что я не принцесса, потому что я тогда была бы только Маделеной.

Джекъ все молчалъ, убѣжденный, что передъ такою ученостью и достоинствомъ ему неприлично говорить. Замѣтивъ сдѣланное ею впечатлѣніе, Маделена увеличила свою любезность.

— Я совсѣмъ васъ не боюсь, — увѣрила она, отбросивъ назадъ свои волосы и одобрительно улыбаясь Джеку. — Я думаю, что вы очень милый мальчикъ. Но мнѣ не понравился этотъ взрывъ и это землетрясеніе. Не вы ли сдѣлали это?

— Не совсѣмъ, — отвѣтилъ Джекъ, огорченный этимъ оборотомъ разговора.

Послѣ минутной нерѣшительности уваженіе къ истинѣ принудило его прибавить:

— Не думаю, чтобы это случилось, если бы не я.

— Вы поступили очень дурно, — сказала Маделена послѣ минутнаго молчанія. — То, что мнѣ не понравится, всегда бываетъ дурно. Вы этого не повторите?

Послѣдняя фраза была сказана тономъ мольбы, что нѣсколько освободило Джека отъ стѣсненія, напомнивъ ему, что эта важная особа вела себя какъ самая маленькая дѣвочка только нѣсколько минутъ тому назадъ. Но онъ поспѣшилъ отречься отъ всякаго намѣренія повторить свой послѣдній подвигъ и замѣтилъ, что онъ не оказался бы виновенъ въ этомъ, если бы зналъ о присутствіи Маделены.

— Я думалъ, что тутъ кто-то другой, — прибавилъ онъ.

— О! вы говорите о человѣкѣ съ черными волосами на щекахъ, который называлъ себя Мордокомъ Вивіаномъ и моимъ отцомъ? Я, однако, ему не повѣрила.

— Гдѣ онъ? — спросилъ Джекъ, проворно схватывая свой лукъ.

— Онъ, кажется, убѣжалъ. Онъ шелъ впереди, когда началось землетрясеніе, а потомъ я не видала его, что-то толкнуло меня и я замочила въ ручьѣ мое платье; я рада, что онъ ушелъ, онъ сказалъ, что мы идемъ за докторомъ; но въ Англіи доктора не живутъ въ такихъ мѣстахъ. Вы живете здѣсь, Джекъ?

— У меня здѣсь есть пещера, — сказалъ Джекъ такимъ тономъ, какъ бы извинялся въ этомъ.

— И вы можете въ ней жить?… Въ разбойничьей пещерѣ?

— Нѣтъ, она не разбойничья, — возразилъ Джекъ, сожалѣя, что долженъ разочаровать ее, потому что она, очевидно, заинтересовалась, — она только моя. Но и вы можете въ ней жить, — по крайней мѣрѣ, я могу.

— Вы можете показать ее мнѣ, — сказала Маделена съ снисхожденіемъ, едва прикрывавшимъ ея любопытство. — Мы представимъ себѣ, будто это пещера разбойничья, а вы разбойникъ.

— Я не желаю быть разбойникомъ. Тѣ разбойники, о которыхъ разсказываетъ Жиль-Блазъ, были жестоки къ женщинамъ, а я знаю, что никогда не буду въ состояніи быть жестокимъ къ вамъ.

— Да, разумѣется, вамъ не надо быть жестокимъ; вы должны быть учтивы и вѣжливы. Ахъ, вотъ что я вамъ скажу: мы будемъ считать, что этотъ безобразный человѣкъ похитилъ меня, а вы съ нимъ дрались, убили его и спасли меня. Прежде были разбойники-бароны, которые поступали такимъ образомъ. Потомъ вы пригласили меня войти въ вашу пещеру, говоря, что она неприлична для дѣвицъ моего званія, но что вы не имѣете ничего лучшаго предложить мнѣ. Возьмите меня за руку и помогите мнѣ подняться.

Джекъ охотно согласился на предложеніе Маделены. Онъ взялъ ее за руку и повелъ къ пещерѣ съ большимъ уваженіемъ и очень вѣжливо.

— Это настоящая пещера? — спросила дѣвочка, нерѣшительно остановившись у порога. — Тамъ, кажется, очень темно. Тамъ есть еще какіе-нибудь разбойники?

— Нѣтъ, только вы да я. У меня есть лампа, которую дала мнѣ Дебора.

— Дебора? Это моя соперница?

— Она кухарка Мосси Джекса, — сказалъ Джекъ, не зная, можетъ ли одно исключать другое. — У нея лицо черное, а ладони рукъ почти бѣлыя.

— О, такъ она не похожа на меня; она некрасива. Она приготовитъ для насъ ужинъ?

— Ея нѣтъ здѣсь; но если вы голодны, я дамъ вамъ ужинать.

Въ это время Джекъ ввелъ свою прелестную гостью въ пещеру и зажегъ лампу.

— Да, вы сдѣлаете хорошо, — сказала Маделена, садясь на постель изъ мягкаго папоротника и обнявъ руками свои колѣни. — Разумѣется, разбойникъ-баронъ долженъ предложить закусить своей дамѣ. Кромѣ того, — прибавила она, мѣшая дѣйствительность съ выдумкой, — я сама очень голодна.

Джекъ принялся за приготовленіе пищи, и скоро аппетитный запахъ, распространившійся по пещерѣ, заставилъ даже Маделену бросить на время присвоенную себѣ личность и наблюдать съ непритворнымъ интересомъ за простою кухонною драмой. Огонь былъ разведенъ въ каменномъ очагѣ, надъ нимъ повѣшенъ горшокъ, и Джекъ съ ложкой въ рукахъ то мѣшалъ отваръ, то обертывался съ многообѣщающею улыбкой къ своей гостьѣ. Сѣрыя стѣны пещеры сверкали отъ пламени и вообще все имѣло очень уютный видъ. Между тѣмъ, безмолвная луна освѣщала оврагъ, бросая дрожащіе лучи въ глубину темной лужи, образовавшейся около опрокинутой глыбы.

— Намъ теперь не нужно лампы при этомъ огнѣ, — замѣтила Маделена, — и мнѣ кажется, безъ нея будетъ какъ-то красивѣе и таинственнѣе. Задуть ее?

Джекъ сказалъ, что она можетъ задуть, и прибавилъ съ врожденнымъ гостепріимствомъ, что она можетъ дѣлать что ей угодно, пока удостоиваетъ его жилище своимъ присутствіемъ, или что-то въ этомъ родѣ. Дѣти не теряли времени, чтобы подружиться.

— Вы всегда живете такимъ образомъ? — спросила дѣвочка.

Она приблизилась къ огню и сѣла на корточки и мѣшала огонь стрѣлою Джека, а вѣжливость не допускала его остановить ее.

— Да, — отвѣтилъ онъ, — съ тѣхъ самыхъ поръ, какъ я ушелъ отъ Мосси Джекса.

— Тутъ, должно быть, очень хорошо. Кажется, я останусь жить здѣсь съ вами. Вы можете выходить по вечерамъ и приносить добычу; а потомъ мы будемъ разсказывать другъ другу исторію нашей жизни и приключеній; или мы можемъ обвѣнчаться. Я могу быть вашею невѣстой.

— Можетъ быть, лучше не вѣнчаться, — предложилъ Джекъ, который, надо вспомнить, не имѣлъ возможности наблюдать супружескія отношенія съ благопріятной точки зрѣнія. — Мы можемъ обойтись и безъ этого.

Маделена приняла это очень добродушно, но замѣтила, что обладаніе ею, вѣроятно, будетъ оспаривать съ мечомъ въ рукахъ толпа ея воинственныхъ родственниковъ и друзей.

— Будутъ кровавыя битвы, — сказала она, отбрасывая назадъ волосы съ героическимъ видомъ. — Придетъ дядя Флойдъ, а, можетъ быть, и цѣлый флотъ военныхъ кораблей приплыветъ изъ Англіи. Я буду стоять и смотрѣть, какъ вы будете драться, а когда вы ихъ побѣдите… Ахъ, какъ хорошо пахнетъ! Какъ вы думаете, не готово ли уже? Я такъ голодна!

— Если вы подержите тарелку, я налью. А этотъ безобразный человѣкъ тоже будетъ драться?

— Я полагаю, если только вы не убили его теперь.

— Вы сказали, что онъ убѣжалъ, — тревожно замѣтилъ Джекъ.

— Конечно, ему хотѣлось, но, можетъ быть, онъ не могъ.

— Надѣюсь, что онъ убѣжалъ, — сказалъ Джекъ, сдѣлавшись серьезнымъ. — Я не желалъ бы, чтобы онъ умеръ… совсѣмъ, знаете, и, притомъ, тогда онъ, значитъ, лежитъ подъ большимъ камнемъ.

— Очень вкусно, только надо немножко соли, — объявила Маделена.

— Соль есть вотъ въ томъ маленькомъ углубленіи въ скалѣ возлѣ васъ. Можетъ быть, мнѣ лучше пойти и посмотрѣть…

— О, нѣтъ! Я желаю, чтобы вы не оставляли меня здѣсь. Да и никакой разницы это не сдѣлаетъ. Онъ никому не нуженъ, а если онъ лежитъ подъ камнемъ, то, вѣдь, вы не можете вытащить его, да и никто другой не можетъ. Притомъ, это было бы безполезно, потому что онъ будетъ мертвъ.

— Я не очень бы жалѣлъ, если бы онъ исчезъ, — сказалъ Джекъ задумчиво, — если бы я только могъ знать, что не я убилъ его.

— Это не составитъ никакой разницы, — повторила Маделена. — Онъ былъ недобрый человѣкъ, хотя сначала представился добрымъ. Когда мы шли сюда, онъ тащилъ меня скорѣе, чѣмъ я могла идти; а когда я хотѣла остановиться, онъ бранилъ меня. Дядя Флойдъ никогда не поступалъ такимъ образомъ. Я не желаю, чтобы вы убивали его. Вы должны взять его въ плѣнъ.

— А вашъ дядя въ Англіи?

— Нѣтъ, онъ совсѣмъ близко отсюда. Мы шли домой, онъ сѣлъ въ переулкѣ и не отвѣтилъ ничего, когда я заговорила съ нимъ. Сначала онъ просилъ меня дать ему руку, а я не хотѣла, потому что у меня на рукахъ была бѣлка. Теперь я жалѣю, потому что безобразный человѣкъ сказалъ, что онъ очень болѣнъ. Я люблю дядю Флойда. Я, вѣдь, наслѣдница всѣхъ его богатствъ. Я буду богата, какъ принцесса.

— У васъ въ Англіи домъ большой?

— О! у насъ три дома, и такіе большіе, что одна комната больше всего здѣшняго дома. Одинъ въ Лондонѣ на скверѣ, другой близъ Шотландіи, — туда ѣздятъ охотиться, — а третій, самый большой, въ Девонширѣ.

— Не возлѣ ли города, который называется Бидефортъ? спросилъ Джекъ съ любопытствомъ.

— А вы почему знаете? Вы развѣ были въ Англіи?

— Я знаю человѣка, который жилъ въ Бидефортѣ, — отвѣтилъ Джекъ, желая разузнать какъ можно подробнѣе объ этомъ, и, дѣйствительно, казалось замѣчательно, что хоть такая ничтожная связь соединяла его съ черноглазою гостьей.

Онъ началъ описывалъ Гью Берна и его біографію.

— Вотъ какъ онъ говоритъ, — прибавилъ онъ, очень вѣрно подражая интонаціи Гью.

— Да, тамошніе жители говорятъ такъ, — отвѣчала Мадеделена, одобрительно кивая головой.

Она кончила ужинать и вернулась на ложе изъ папоротника.

— Можетъ быть, когда-нибудь мы вызовемъ сюда Гью Берна помочь намъ сражаться съ моими родственниками, — продолжала она, потому что имѣла привычку разсматривать со всѣхъ сторонъ гипотезу, пока она не утвердится основательно въ ея головѣ. — Одинъ изъ васъ можетъ драться, когда другой будетъ отдыхать.

— А какъ скоро ваши родственники явятся сюда? — спросилъ Джекъ, вдругъ вспомнивъ, что неопредѣленная отсрочка въ этомъ отношеніи можетъ помѣшать его намѣренію отправиться въ путь на разсвѣтѣ.

— Они, можетъ быть, совсѣмъ не явятся, — сказала она. — Я думаю, они такъ же мало любятъ меня, какъ и я ихъ. Видите, если я погибну, они получатъ мое наслѣдство, такъ что мнѣ, можетъ быть, лучше вернуться. Но и вы можете ѣхать со мной, — продолжала она любезно, видя въ воображеніи отчаяніе бѣднаго разбойника-барона при извѣстіи, что она броситъ его. — Я подарю вамъ домъ въ Девонширѣ и вы можете пріѣзжать ко мнѣ въ Лондонъ. У меня есть двѣ тетки, довольно непріятныя старухи. Одна замужемъ, у нея куча дѣтей, но они совсѣмъ не похожи на меня. Вы мнѣ лучше нравитесь. Другая моя тетка всегда живетъ съ дядей Флойдомъ и со мною; у ней мужа нѣтъ, потому что она такая безобразная. Она все хочетъ учить меня и говоритъ, что я не должна читать старыхъ драматурговъ въ библіотекѣ, но я всегда дѣлаю, что хочу; а когда она мнѣ надоѣстъ, я начинаю говорить роль изъ какой-нибудь пьесы, а это всегда ее сердитъ. Иногда я катаюсь съ ней въ экипажѣ въ паркѣ; мы ѣздимъ туда днемъ лѣтомъ, когда всѣ выѣзжаютъ такіе нарядные. А по утрамъ дядя Флойдъ и я ѣздимъ верхомъ, скачемъ, скачемъ, а кавалеры на лошадяхъ, съ которыми мы встрѣчаемся, кланяются намъ, потому что дядя Флойдъ важный баронъ и лордъ для всѣхъ, кромѣ меня, а лучше всего, когда онъ иногда беретъ меня съ собой въ театръ. У васъ здѣсь есть театръ?

— Кажется, у насъ нѣтъ, — сказалъ Джекъ. — Что это такое?

— О, тамъ все представляютъ такъ, какъ должно быть, и смѣшатъ васъ, и плакать заставляютъ, и какъ будто проживутъ всю жизнь, а, между тѣмъ, все кончится въ два или три часа. Влюбляются, убиваютъ другъ друга, составляютъ заговоры… Вы видите, что дѣлаютъ обѣ стороны, а не одна только, какъ на самомъ дѣлѣ; вы волнуетесь и желаете знать, какъ это кончится. И все, что говорятъ, означаетъ что-нибудь, а не просто только: «какъ ваше здоровье?» и «какой прекрасный день!» — какъ говорятъ люди настоящіе, — разсказываютъ все, что они чувствуютъ, что намѣрены дѣлать, точь-въ-точь, какъ вы думаете, когда вы одинъ. А когда они влюблены, то и васъ заставляютъ чувствовать, будто вы влюблены тоже; и вы чувствуете, будто вмѣстѣ съ ними составляете заговоры или спасаетесь съ ними, и ужасно боитесь, кончится ли все хорошо; но всегда хорошо кончается, даже и въ трагедіи, — я больше люблю трагедіи.

— Что такое трагедіи? — освѣдомился Джекъ. Онъ такъ заинтересовался, что не стыдился своего невѣжества.

Маделена тоже воспламенилась своимъ разсказомъ, а очевидное вниманіе Джека льстило ей.

— Трагедіи… это когда умираютъ въ концѣ, — сказала она, — и случаются разныя ужасныя вещи — убійства; влюбленные разлучаются; люди дѣлаютъ ужасныя ошибки, а когда истина раскрывается, тогда уже поздно. А вы такъ жалѣете, такъ жалѣете! Только жалость не непріятная, а такая благородная, гораздо лучше, чѣмъ смѣяться и равнодушно относиться ко всему. Потомъ, когда кончится, спускается большая зеленая занавѣсь, вы выходите, а по улицамъ взадъ и впередъ идутъ люди какъ ни въ чемъ ни бывало. И это такъ пошло и глупо, что съ трудомъ переносишь. Такъ и хочется, чтобы совсѣмъ не было живыхъ людей.

— Но какіе же это люди дѣлаютъ все это на театрѣ? — спросилъ Джекъ, которому никогда не приходило въ голову, что есть на свѣтѣ существо выше людей.

— Ахъ, какъ жаль, что вы ничего не знаете! — воскликнула Маделена съ искреннимъ состраданіемъ. — Это актеры и актрисы.

— И они такъ же живутъ, какъ и мы?

— О, гораздо лучше! Разумѣется, такъ и должно быть, а то никто не пойдетъ въ театръ смотрѣть ихъ. Они не похожи на тѣхъ, кого вы видите всегда, а, между тѣмъ, болѣе похожи на людей настоящихъ, чѣмъ если бы сами были настоящіе… Право, не знаю, какъ вамъ объяснить. Но если бы всѣ странныя и интересныя вещи, какія случились съ вами во всю вашу жизнь, были собраны вмѣстѣ въ одинъ вечеръ, тогда вы походили бы на актера. Конечно, это не могло бы произойти въ великолѣпной большой залѣ, гдѣ тысячи людей смотрятъ, хлопаютъ въ ладоши и кричатъ.

Маделена кончила съ глубокимъ вздохомъ, глаза ея сверкали при пламени очага, черные волосы растрепались, а руки дрожали. Джекъ, широко раскрывъ глаза, съ пристальнымъ взглядомъ, плотно сжавъ губы, воображалъ, будто видитъ картину всѣхъ чудныхъ сценъ, хранившихся въ памяти дѣвочки. Эту минуту они оба помнили много лѣтъ.

Наступило продолжительное молчаніе; дрова трещали, тонкій дымъ вился у трубы и тѣни дѣтей то появлялись, то исчезали на грубыхъ стѣнахъ.

— Я поѣду въ Лондонъ и посмотрю на актеровъ и на театры, — сказалъ, наконецъ, Джекъ.

— Да, поѣдемте вмѣстѣ съ дядей Флойдомъ и со мною!

— Нѣтъ, я поѣду одинъ; и сперва объѣду вокругъ свѣта, какъ Гью Бернъ. Вы поѣдете въ одну сторону, а я въ другую, потомъ мы встрѣтимся и я разскажу вамъ, что видѣлъ и что дѣлалъ.

— Да, такъ будетъ лучше, — воскликнула Маделена. Она всплеснула своими ручками и потомъ прижала ихъ къ груди.

— Я буду сидѣть въ моей комнатѣ и вдругъ дверь отворится и явитесь вы! Вы совсѣмъ измѣнитесь, у васъ, можетъ быть, будетъ большая борода и шляпа съ перомъ, а на лбу шрамъ послѣ какой-нибудь битвы. Вы скажете: «Ты узнаешь меня, Маделена?» — а я отвѣчу: — «Какъ мнѣ не узнать тебя, милордъ Джекъ!» Нѣтъ, вамъ надо какое-нибудь другое имя, вмѣсто Джека; оно какъ-то неблагозвучно.

— Имена для меня все равно, — сказалъ Джекъ, — ими не стоитъ заниматься въ сравненіи съ другимъ.

Тутъ глаза его нечаянно упали на банджо, который стоялъ въ углу, куда онъ торопливо сунулъ его въ ту минуту, когда шелъ взрывать свою мину. Онъ взялъ инструментъ и провелъ пальцами по струнамъ.

Маделена повернула голову съ пріятнымъ удивленіемъ.

— Музыка! — воскликнула она. — Какая странная гитара! Вы умѣете играть?

Джекъ, вмѣсто отвѣта, опять ударилъ по струнамъ и послѣ нѣсколькихъ прелюдій заигралъ мелодію, которой его научила Дебора. Но все это было ново для Маделены и она слѣдила за пѣніемъ съ восхищеннымъ вниманіемъ и съ быстро возростающимъ сознаніемъ, что ея разбойникъ-баронъ знаетъ кое-что, несмотря на незнакомство съ театромъ, — въ ея мнѣніи музыкантъ занималъ только второстепенное мѣсто послѣ актеровъ. Голосъ Джека въ то время былъ, вѣроятно, не такой великолѣпный органъ, какимъ сдѣлался впослѣдствіи; но каковъ бы онъ ни былъ, Джекъ управлялъ имъ съ инстинктивною вѣрностью и вкусомъ человѣка, рожденнаго съ музыкой въ душѣ. Джекъ спѣлъ весь запасъ мелодій старой Деборы, а Маделена все просила продолжать; наконецъ, онъ сказалъ:

— Теперь я вамъ спою еще одну вещь, и эту вы должны понимать.

— Я буду понимать всѣ. Но почему вы говорите только объ этой?

— Потому, что никто меня не научилъ ей, я самъ ее придумалъ. А Мосси Джексъ очень разсердился на меня, когда услыхалъ. Но я люблю эту пѣсенку больше всего, у нея нѣтъ словъ, но вы должны понять, что она означаетъ безъ словъ.

Онъ спѣлъ ту странную арійку, о которой уже упоминалось на этихъ страницахъ. Эту арійку мать Джека пѣла, прежде чѣмъ онъ родился и даже прежде чѣмъ встрѣтилась съ его отцомъ, въ свои дѣвическіе годы, когда она и профессоръ Жакъ Мальгре и не воображали, что ихъ разлучитъ что-нибудь. Впослѣдствіи, когда она сидѣла, одинокая и грустная, у окна комнатки, въ старомъ красномъ домѣ подъ вязомъ, смотря на холодное море, и вязала крошечные чулочки для ожидаемаго ребенка, въ то время эта нѣжная и жалобная арія вспомнилась ей и она пѣла ее много и много разъ, думая о Франціи, обо отцѣ и обо всемъ, что случилось и могло случиться.

— Вамъ нравится? — спросилъ Джекъ, кончивъ.

У Маделены были слезы на глазахъ. Она кивнула головой.

— Когда я пріѣду въ Англію, — сказалъ Джекъ, — я пропою эту арію и тогда вы узнаете, безъ всякаго имени, что это я.

— Да, — отвѣтила Маделена, — я узнаю.

Огонь медленно погасъ, Джекъ продолжалъ задумчиво перебирать пальцами свой банджо съ продолжительными промежутками, а вѣки Маделены начинали смыкаться. Когда Джекъ увидалъ, какъ она устала, онъ сдѣлалъ для нея изголовье, устроилъ ее удобно на матрацѣ изъ мягкаго папоротника и прикрылъ ея ножки одѣяломъ. Она протянула ручки и подставила губки для поцѣлуя, — эту церемонію ея хозяинъ исполнилъ очень скромно, если сообразить, какъ онъ не привыкъ къ подобнымъ вещамъ. Черезъ минуту Маделена спала.

Джекъ, побуждаемый боязливымъ любопытствомъ, тихо вышелъ изъ пещеры и остановился на томъ мѣстѣ, гдѣ была Голова Колдуньи. Дѣйствительно, произошла великая перемѣна; мальчику показалось, что онъ сдѣлался какимъ-то бездомнымъ. Въ тотъ промежутокъ, который онъ провелъ съ Маделеной въ пещерѣ, онъ почти убѣдилъ себя, что весь этотъ страшный эпизодъ былъ сномъ; но теперь онъ чувствовалъ, что это не сонъ. Глыба лежала у его ногъ, ручеекъ бурлилъ около нея, появилась темная лужа, которой прежде не было. Мальчикъ посмотрѣлъ внизъ, стараясь проникнуть тайну, которая, можетъ быть, скрывалась тамъ. Но и лужа, и камень были равно непроницаемы и глыба какъ будто сдѣлалась частью твердой земли, такою же неизмѣнною и неподвижною. Кто подниметъ ее? Она можетъ оставаться тутъ вѣчно, а въ сердцѣ Джека останется созданіе, что онъ положилъ ее тутъ.

Когда, наконецъ, онъ вернулся въ пещеру, луна склонялась къ западу. Она освѣщала въ эту ночь много странныхъ картинъ. Джекъ осторожно пробрался къ постели, гдѣ тихое и ровное дыханіе Маделены показало ему, какъ крѣпко она спала. Онъ прилегъ осторожно, чтобы не разбудить ее. Первый проблескъ разсвѣта, пробравшійся сквозь расщелины скалы, озарилъ двоюродныхъ брата и сестру, которые, не зная о своемъ родствѣ, лежали теперь обнявшись. Почти можно было пожалѣть, что они должны проснуться.

Глава XIII.

Джекъ первый раскрылъ глаза и, приподнявшись на локтѣ, смотрѣлъ на свою спящую подругу серьезно и пристально. Маделена была прелестна. Рѣсницы черною бахромой оттѣняли ея смуглыя щеки, а волосы разметались, какъ тонкія, перистыя нити морскихъ травъ на пескѣ послѣ отлива. Джекъ замѣтилъ на шеѣ у Маделены золотую цѣпочку изящной работы съ большимъ золотымъ медальономъ. Медальонъ раскрылся и обнаружилъ прекрасно написанный миніатюрный портретъ — образецъ такого искусства, какого не случалось видѣть этому питомцу лѣсовъ. Это было женское лицо красоты поразительной: смуглое, овальное, выразительное, глаза большіе, блестѣвшіе силой воли. Углы рта, изящно очерченнаго, какъ-то грустно опускались внизъ. Волосы мягкіе, но чрезвычайно черные, густою массой возвышались надъ лбомъ и спускались на щеки тяжелыми локонами. Длинная бѣлая шея поддерживала голову, какъ стебель поддерживаетъ цвѣтокъ. Въ ровной линіи бровей виднѣлась какая-то строгость, увеличивавшая проницательное выраженіе глазъ.

Черезъ нѣсколько времени онъ всталъ и занялся, приготовленіемъ завтрака, стараясь какъ можно меньше шумѣть, чтобы не разбудить Маделену, но, что бы онъ ни дѣлалъ, онъ все же не могъ забыть чудный портретъ и время отъ времени возвращался еще взглянуть на медальонъ.

Между тѣмъ, завтракъ былъ готовъ, ароматъ пробрался къ носу Маделены и окончательно разбудилъ ее. Странно, что она тотчасъ же вспомнила, гдѣ она, и ея первый взглядъ выражалъ удовольствіе, а не изумленіе. Можетъ быть, часы ея сна и бодрствованія имѣли болѣе связи между собою, чѣмъ это бываетъ у большинства.

— Съ добрымъ утромъ, Джекъ! Какой, должно быть, будетъ хорошій завтракъ! Я нахожу пещеру даже лучше за завтракомъ, чѣмъ за ужиномъ. Какъ бы я желала взять эту пещеру въ Лондонъ!

— А я жалѣю, что вы не пришли сюда раньше. Послѣ завтрака я ухожу.

— Куда вы уходите?

— Вокругъ свѣта, — сказалъ Джекъ такимъ тономъ, какъ будто имѣлъ привычку предпринимать это путешествіе нѣсколько разъ въ недѣлю.

— Будетъ невѣжливо уйти и оставить меня здѣсь, когда вы сами меня пригласили, — сказала Маделена такимъ тономъ, какимъ говорятъ тѣ, которые думаютъ, что необыкновенное и невозможное — одно и то же.

Но Джекъ, по разнымъ причинамъ, былъ не такъ покоренъ, какъ вчера, хотя такъ же хорошо расположенъ къ своей гостьѣ.

— Я не оставлю васъ здѣсь, — объяснилъ онъ, подавая ей тарелку съ завтракомъ. — Я прежде отведу васъ туда, гдѣ начинается дорога въ деревню, такъ что вы можете вернуться къ вашему дядѣ.

— Я разскажу ему, какъ здѣсь было хорошо, — сказала Маделена любезно.

— Я думаю, вамъ лучше не говорить ему ничего пока, а то могутъ за мною придти, прежде чѣмъ я успѣю отправиться. Они не должны знать, что вы видѣли меня.

— О, да, тайна! Да, Джекъ, обѣщаю вамъ, что они никогда не узнаютъ. Они будутъ удивляться, удивляться, а я буду молчать, какъ могила! — сказала Маделена съ таинственнымъ выраженіемъ въ глазахъ и самымъ убѣдительнымъ тономъ.

Потомъ она перемѣнила свой тонъ на обыкновенный.

— Идите сюда завтракать со мною. Пройдутъ годы и годы, прежде чѣмъ мы опять будемъ завтракать вмѣстѣ. О, намъ надо не забыть подарить другъ другу что-нибудь на память, прежде чѣмъ мы разстанемся. Что мы выберемъ?

— Какъ это на память, зачѣмъ? — сказалъ Джекъ.

— Всегда такъ дѣлается: когда вы уѣзжаете, вамъ дадутъ вещицу, чтобы вы помнили особу, которая подарила вамъ это, думали о ней, а потомъ, наконецъ, когда вы встрѣтитесь съ нею, вы оба такъ выросли и измѣнились, что безъ этихъ вещицъ не узнаете другъ друга. Но когда вы увидите вещицу, вы узнаете, что это должна быть та самая особа, и прижимаете ее къ сердцу…

— Видите, здѣсь не много вещей, — сказалъ Джекъ, смотря на небольшую кучу своихъ пожитковъ, которые онъ сложилъ въ одно мѣсто, приготовляясь къ своему путешествію. — Но все, что здѣсь есть, ваше, если вы желаете.

— Я возьму головку этой стрѣлы, — сказала Маделена съ поспѣшностью, показывавшею, что она уже намѣтила ее.

Джекъ, который отдалъ бы ей даже желѣзный котелокъ, если бы она выразила желаніе завладѣть этою необходимою утварью, немедленно отрѣзалъ головку отъ стрѣлы и любезно подалъ ее Маделенѣ. Головка дѣйствительно была прекраснымъ образцомъ индійскаго искусства. Она была вырѣзана изъ куска полупрозрачной яшмы; ея длинная тонкая верхушка и острые концы были такъ изящно отдѣланы, какъ будто она вышла изъ рукъ какого-нибудь талантливаго гранильщика. Въ небольшую дырочку, въ которую вкладывалась стрѣла, можно было, какъ замѣтила Маделена, продѣть цѣпочку, чтобы носить на шеѣ.

— Я всегда буду носить ее, Джекъ, — прибавила она, — и когда мы встрѣтимся послѣ вашего путешествія вокругъ свѣта, вы увидите ее на мнѣ. Теперь вы должны выбрать, что мнѣ подарить вамъ.

Джекъ никакъ не могъ удержаться, чтобы не бросить взглядъ на медальонъ: если онъ возьметъ съ собою этотъ талисманъ въ дорогу, его успѣхъ въ жизни будетъ обезпеченъ. Маделена замѣтила его взглядъ и тотчасъ поняла.

— Вамъ нравится это старье? — воскликнула она, отцѣпляя медальонъ отъ цѣпочки и подавая Джеку. — Будь я дома, я подарила бы вамъ медальонъ, осыпанный брилліантами.

— Можетъ быть, мнѣ не слѣдовало бы брать, — прошепталъ Джекъ, смотря на медальонъ, лежавшій на его ладони.

— Почему?

— Потому что мнѣ такъ хочется имѣть его.

— Да это ничего не стоющая вещь; это простое золото! — вскричала Маделена, какъ будто золото было самая обыкновенная вещь на свѣтѣ.

— Но портретъ, — началъ Джекъ.

— Ахъ, да, тамъ портретъ. Это портретъ моей матери, кажется, или моей бабушки. Вы хотите, чтобы я вынула его?

— Нѣтъ, — сказалъ Джекъ, и если голосъ его былъ тихъ, то это потому, что сила отрицанія въ его душѣ лишила его возможности говорить громче.

— Вотъ у насъ у обоихъ есть вещицы на память, — сказала Маделена, надѣвъ головку стрѣлы на цѣпочку и спрятавъ ее за лифъ своего платьица.

Джеку ничего больше не оставалось, какъ собрать свои вещи, проводить Маделену къ тому мѣсту, откуда была видна деревня, и проститься съ нею. Когда они вышли изъ узкой двери, въ которую никто изъ нихъ не долженъ былъ болѣе входить, нѣжное утреннее солнце облобызало ихъ лица и роса виноградныхъ лозъ, вившихся надъ ихъ головами, полилась на нихъ брилліантовымъ дождемъ.

Дѣти, не теряя времени, спустились съ возвышенія и пошли по тропинкѣ вдоль ручья.

— Слышите? — вдругъ, воскликнула Маделена, остановившись и поднявъ пальчикъ. — Это колоколъ?

— Кажется, колоколъ, — отвѣтилъ Джекъ, прислушавшись. — Но сегодня не воскресенье; и такъ не звонятъ, когда хоронятъ, — тогда ударяютъ гораздо медленнѣе.

— Можетъ быть, кто нибудь вѣнчается? — замѣтила Маделена.

— О, здѣсь никто не захочетъ вѣнчаться, — отвѣтилъ Джекъ съ безсознательнымъ цинизмомъ. — Вѣнчаются поневолѣ, когда ужь иначе нельзя.

Вдругъ послышался отдаленный крикъ, а послѣ краткаго промежутка другой, еще и еще. Потомъ раздался выстрѣлъ пушки, которая была отнята у англичанъ въ войну 1812 г. и поставлена на возвышеніи надъ моремъ съ сѣверной стороны гавани. Но въ нее стрѣляли только въ день объявленія независимости или въ какой-нибудь тому подобный праздникъ. Какое же объясненіе дать этому теперь?

— Если мы вскарабкаемся на берегъ, то увидимъ всю деревню изъ-за этихъ кустовъ, а насъ не увидятъ, — сказалъ Джекъ. — Пойти мнѣ одному, или вы пойдете со мной?

— О, возьмите меня!

— Держитесь за мой поясъ и идите.

Черезъ нѣсколько минутъ они стояли на вершинѣ небольшаго косогора, съ котораго была видна вся деревня и ея окрестности. Съ перваго взгляда было очевидно, что происходитъ нѣчто необыкновенное. Колоколъ безостановочно звонилъ, человѣкъ шесть заряжали пушку, все народонаселеніе деревни высыпало изъ домовъ, и по всѣмъ направленіямъ кучки человѣкъ въ пять, шесть подвигались вдоль берега, время отъ времени испуская крики, долетавшіе до дѣтей. Одна кучка прямо шла къ нимъ.

— Этого никогда не случалось прежде, — тревожно замѣтилъ Джекъ. — Они какъ будто кого-то ищутъ. Я надѣюсь…

Тутъ Маделена, пристально смотрѣвшая на тѣхъ, кто къ нимъ подходилъ, вдругъ всплеснула руками и засмѣялась.

— Я знаю, что это значитъ, — вскричала она. — Какъ глупо, что я прежде не догадалась. Видите этого человѣка и эту женщину, на женщинѣ высокая черная шляпка? Это наши слуги, которые пріѣхали сюда съ нами — Филиппъ и Дженъ. Они ищутъ меня, потому что я богатая наслѣдница, и они думаютъ, что я пропала.

— О! — сказалъ Джекъ со вздохомъ облегченія.

Онъ началъ бояться, что въ Сёнкукѣ всѣ всполошились, отыскивая его; но, къ счастью, онъ не былъ богатымъ наслѣдникомъ.

— Теперь вы можете позволить имъ отыскать васъ, — продолжалъ онъ, — а я долженъ уйти.

— Я не хочу, чтобы вы уходили, Джекъ! — сказала Маделена, дрожа.

Она протянула руку и ухватилась за край его кожаной куртки.

— Я васъ люблю, — сказала она горячо, и ея странное дѣтское личико смотрѣло на Джека съ умоляющимъ видомъ.

Но черезъ минуту она выпустила его и махнула рукой.

— Нѣтъ, вы должны уйти, — сказала она, — вамъ надо объѣхать вокругъ свѣта и сдѣлаться знаменитымъ; а я поѣду въ мои помѣстья и сохраню ихъ для васъ. Такъ должны поступать всѣ рыцари и дамы. Прощайте! Вы можете поцѣловать мою руку.

Мальчикъ съ серьезнымъ видомъ поцѣловалъ ея маленькіе дрожащіе пальчики; она, бросивъ на него на прощанье трагическій взглядъ, побѣжала съ косогора, а онъ вернулся въ оврагъ.

Глава XIV.

Между Оксфордскою улицей и Пикадилли, къ западу отъ Нью-Бондской улицы, есть большой скверъ, гдѣ мрачные кирпичные дома смотрятъ на небольшое пространство, поросшее пыльною зеленью. Стволы и вѣтви деревьевъ черны, а листья такъ, кажется, и просятъ, чтобъ ихъ вымыли; но ихъ не моютъ никогда. Мѣсто это огорожено большою желѣзною рѣшеткой; въ немъ прямыя дорожки и математически расположенныя лужайки; на лужайкахъ цвѣточныя гряды, по большей части съ косматыми растеніями, лаврами и тому подобнымъ. Мѣсто это содержится въ строгомъ порядкѣ, и въ хорошую погоду тамъ можно видѣть двухъ-трехъ нянекъ, прогуливающихся съ дѣтьми. Это дѣти семействъ, живущихъ на этомъ скверѣ и имѣющихъ право держать ключъ отъ желѣзной калитки, которая ведетъ въ это восхитительное сельское убѣжище.

Въ одинъ день въ началѣ сентября того года, о которомъ я пишу, наемная карета подъѣхала къ двери одного изъ самыхъ большихъ домовъ на этомъ скверѣ и изъ нея вышелъ господинъ въ черномъ фракѣ и сѣрыхъ панталонахъ.

— Можете ждать, — сказалъ онъ кучеру.

Потомъ онъ поднялся на ступеньки подъѣзда и смѣло дернулъ за ручку колокольчика съ надписью: «гости». Ожидая, пока ему отворятъ, онъ важно осмотрѣлъ себя, слегка топнулъ правымъ сапогомъ, поправилъ галстухъ и, наконецъ, взглянулъ на часы, показывавшіе ровно одну минуту четвертаго. Это былъ человѣкъ средняго роста, дородный, лѣтъ пятидесяти, съ проницательнымъ, полнымъ, гладко выбритымъ лицомъ и съ привычкой вдругъ выпячивать нижнюю губу. Улыбка у него всегда была на-готовѣ и онъ умѣлъ ею управлять; носилъ онъ одноглазку, не столько полезную ему съ оптической точки зрѣнія, сколько какъ оружіе нападенія и обороны въ его профессіи, — онъ былъ стряпчій.

Дверь отворилась и показался лакей въ траурной ливреѣ.

— Миссъ Вивіанъ дома? — спросилъ стряпчій внятно и медленно?

Лакей посторонился пропустить его.

— Пожалуйста, доложите ей, — прибавилъ стряпчій, — что пріѣхалъ мистеръ Калиперъ, по ея приглашенію.

— Они всѣ въ задней гостиной, мистеръ-Калиперъ, — сказалъ лакей. — Пожалуйте, я васъ провожу.

Они поднялись наверхъ.

Задняя гостиная была большая и высокая комната съ двумя окнами, — она составляла уголъ дома, — одно сбоку выходило на улицу, другое на концѣ на заднюю сторону другихъ домовъ, но къ окну была придѣлана небольшая оранжерейка, такъ что смотрѣли на цвѣты, вмѣсто кирпичей. Еще не настало время артистической меблировки, и современный эстетическій вкусъ не многимъ удовлетворился бы тутъ. Стѣны были дубовыя, полъ устланъ ковромъ, потолокъ украшенъ тяжелыми лѣпными украшеніями, подсвѣчникъ изображалъ какую-то вычурную махину изъ позолоченной бронзы и стекла, мебель изъ краснаго дерева, кресла и диваны съ изображеніемъ рѣзныхъ арабесковъ на спинкахъ, ножкахъ и ручкахъ, два-три большихъ фамильныхъ портрета, работы хорошихъ художниковъ, но не привлекательные. Словомъ, эта комната была непріятна и для описанія, и для жилья, ее могли выносить только крѣпкіе нервы прошлаго поколѣнія, а, между тѣмъ, лордъ Кастльмиръ считался человѣкомъ съ тонкимъ вкусомъ.

Эта комната, когда въ нее ввели мистера Калипера, была уже занята тремя лицами: двумя дамами и однимъ мужчиной, который стоялъ, заложивъ руки за спину и смотря въ оранжерейное окно; онъ обернулся, когда доложили о стряпчемъ. Это былъ человѣкъ красивой наружности, съ надменными чертами, съ сѣдыми волосами, усами и бакенбардами. Держался онъ прямо, повертывался живо и покрой его одежды помогалъ угадать его званіе; это былъ гвардеецъ майоръ Кланрой. Его жена, полная, улыбающаяся пожилая дама, сидѣла съ работой въ рукахъ съ одной стороны стола, а съ другой сидѣла дама постарше, сухощавая и болѣе торжественной наружности, съ маленькимъ кингчарльсомъ на колѣняхъ. Это были двѣ сестры покойнаго лорда Кастльмира.

Стряпчій низко поклонился; майоръ кивнулъ головой въ отвѣтъ на поклонъ и сталъ передъ каминомъ; мистрисъ Кланрой нѣсколько наклонила верхнюю часть своей полной особы и улыбнулась, а незамужняя сестра сняла свои очки, прищурила глаза и сказала:

— Какъ поживаете, мистеръ Калиперъ?

— Надѣюсь, что я не заставилъ себя ждать? — сказалъ мистеръ Калиперъ.

— Нисколько, говоря за себя, — отвѣтилъ майоръ съ каминнаго ковра. — Я полагаю, вы знаете, Калиперъ, зачѣмъ намъ нужно было видѣть васъ?

— Я имѣлъ удовольствіе получить письмо отъ миссъ Вивіанъ, — отвѣтилъ стряпчій, кланяясь дамѣ съ собачкой, — я понялъ, что есть какая-то неясность относительно положенія миссъ Маделены Вивіанъ — ея наслѣдственнаго титула.

— Все не ясно съ начала до конца, насколько вижу я, — перебилъ майоръ. — Дѣло въ томъ, что Кастльмиръ, говорятъ, сдѣлалъ два завѣщанія.

— Какъ это странно со стороны бѣднаго, милаго Кастльмира! — замѣтила мистрисъ Кланрой тоненькимъ и веселымъ голоскомъ. — Я никакъ не могу понять.

— Этого и не ожидаютъ отъ тебя, Гертруда, — сухо перебилъ майоръ. — Одно изъ этихъ завѣщаній, — продолжалъ онъ, обращаясь къ Калиперу, — было сдѣлано въ пользу Маделены, — мы объ этомъ знаемъ, — а потомъ говорятъ, что другое-то завѣщаніе написано въ пользу какого-то его сына въ Америкѣ, о которомъ никто никогда не слыхалъ.

— Вы меня не увѣрите, — замѣтила миссъ Вивіанъ тономъ рѣшительнаго убѣжденія, — что Кастльмиръ былъ способенъ сдѣлать что-нибудь подобное.

— Ну, что до этого, Марія, то я нахожу, что люди моложе тридцати лѣтъ, каковъ былъ Кастльмиръ тогда, способны имѣть сына, — сказалъ майоръ шутливо.

Стряпчій взглянулъ на карнизъ и погладилъ подбородокъ.

— Я хочу сказать, — продолжала Марія, которая шутокъ не любила, что Кастльмиръ не рѣшился бы жениться на леди Кастльмиръ, не сказавъ ей и мнѣ объ этомъ. Я знала Кастльмира очень хорошо, надѣюсь, и вы никогда меня не увѣрите, что онъ могъ всю жизнь сохранять отъ меня такую тайну.

— Относительно этой предполагаемой отрасли, — сказалъ мистеръ Калиперъ строго-нейтральнымъ тономъ, — долженъ ли я понять, что это есть плодъ… гм… морганатическій?

Мистрисъ Кланрой вздохнула, какъ бы желая сказать, что странности бѣднаго Кастльмира выше всего, что можно предположить, миссъ Вивіанъ произнесла «пш!…» и раздражительно погладила свою собачку, а майоръ отвѣтилъ:

— Нѣтъ, въ томъ-то и дѣло. Увѣряютъ, что онъ былъ женатъ на этой дѣвушкѣ — какъ ее звали? — Анета… Какое-то французское имя.

— Мальгре, — дополнила мистрисъ Кланрой очень тихо.

— Анета Мальгре, — сказалъ майоръ съ такимъ видомъ, какъ будто самъ вспомнилъ. — Женился на ней, увезъ ее въ Америку и оставилъ тамъ. Потомъ она умерла, пока онъ былъ здѣсь, онъ туда и не вернулся; вотъ и все.

Мистеръ Калиперъ, повидимому, размышлялъ.

— Извѣстно ли, что лордъ Кастльмиръ былъ въ Америкѣ, когда это предполагаемое обстоятельство случилось, какъ увѣряютъ?

— Онъ былъ тамъ, и у насъ здѣсь есть копія съ ихъ брачнаго свидѣтельства и метрическаго свидѣтельства мальчика, — сказалъ майоръ.

Онъ указалъ на бумаги, лежавшія на столѣ.

— Отъ кого получены эти бумаги? — спросилъ стряпчій послѣ того, какъ разсмотрѣлъ ихъ.

— Отъ старика, который называетъ себя отцомъ этой дѣвушки. Онъ сказалъ, что самъ взялъ это метрическое свидѣтельство, а брачное было дано ему самимъ Кастльмиромъ во время ихъ послѣдняго свиданія въ іюнѣ, вмѣстѣ съ двумя завѣщаніями. Числа согласуются.

— Зачѣмъ же вы не скажете, что оригиналовъ этихъ свидѣтельствъ нѣтъ? Старикъ увѣрялъ, что они были украдены въ ту самую ночь, какъ умеръ Кастльмиръ — очень вѣроятно! и завѣщаніе въ пользу мальчика тоже украдено — очень кстати! У насъ нѣтъ ничего, кромѣ его слова. Я имѣю гнусное подозрѣніе о причинахъ, руководящихъ имъ, и вы никогда меня не увѣрите…

— Позвольте, Марія; мы разберемъ все добросовѣстно, — сказалъ майоръ. — Я считаю, что мы болѣе всего должны заботиться о фамильной чести и мы такъ же мало спасемъ эту честь, скрывъ эту исторію, если она справедлива, какъ и повѣривъ ей, если она выдумана. Знаемъ же мы вотъ что: Кастльмиръ былъ въ Парижѣ въ то время; какъ говорятъ, онъ встрѣтился тамъ съ этою дѣвушкой; онъ былъ въ Гаврѣ въ то время, какъ говорятъ, что онъ женился на ней тамъ; онъ былъ въ Америкѣ, въ этомъ захолустномъ городкѣ… какъ бишь его?

— Сёнкукъ, — подсказала мистрисъ Кланрой.

— Сёнкукъ, — продолжалъ майоръ, отвернувшись отъ жены къ стряпчему. — Онъ былъ тамъ въ то время, когда, говорятъ, онъ жилъ тамъ съ нею. А любопытнѣе всего то, что онъ вернулся туда черезъ четырнадцатъ лѣтъ и встрѣтился съ этимъ старымъ французомъ. Зачѣмъ? Зачѣмъ онъ это сдѣлалъ?

— Я полагаю, что онъ не могъ окончательно признать этого мальчика за своего сына. Кажется, я такъ понялъ, что этотъ ребенокъ родился во время отсутствія отца? — сказалъ мистеръ Калиперъ.

— Онъ совсѣмъ его не видалъ! — воскликнула мы съ Вивіанъ, махая своими очками на стряпчаго, чтобы придать болѣе выразительности своимъ словамъ. — Говорю вамъ, никакого мальчика не было; разумѣется, онъ такъ же выдуманъ, какъ и свидѣтельства и завѣщаніе. Я удивляюсь, что вы, мистеръ Калиперъ, какъ человѣкъ, привыкшій обращаться съ доказательствами, можете хоть на одну минуту допускать вѣроятность этого разсказа.

— Самый лучшій способъ опровергнуть ложныя увѣренія, — это ознакомиться съ тѣми причинами, на которыхъ они основаны, — отвѣтилъ стряпчій съ удачною смѣсью уваженія и твердости. — Теперь вопросъ состоитъ въ томъ, можетъ ли кто-нибуть изъ жителей этого города Сёнкука подтвердить увѣренія Мальгре? Можетъ ли кто-нибудь, не заинтересованный въ этомъ, доказать, что человѣкъ, отвѣчающій примѣтамъ лорда Кастльмира, былъ въ Сёнкукѣ въ указывамое время, вмѣстѣ съ дамой? И извѣстно ли тамъ о рожденіи ребенка? Надѣюсь, мнѣ извинятъ, если я выражаюсь неосторожно; но я такъ понялъ, что со мною совѣтуются для того, чтобы разобрать…

— Совершенно вѣрно, Калиперъ, не къ чему извиняться, — объявилъ майоръ. — Бруксъ говоритъ, что онъ слышалъ отъ двоихъ-троихъ, которые помнить это: старуха, хозяйка того дома, гдѣ они жили, и еще кто-то.

— Кажется, Бруксъ сказалъ, что старушка говорила ему, что ребенокъ даже родился при ней, — перебила мистрисъ Кланрой, любезно улыбнувшись своей сестрѣ.

— Если не ошибаюсь, Бруксъ пользовался большимъ довѣріемъ его сіятельства? — спросилъ стряпчій, обращаясь къ майору.

— О, Кастльмиръ былъ высокаго мнѣнія о Бруксѣ, — отвѣтилъ майоръ. — Бруксъ служитъ въ домѣ двадцать лѣтъ. Кастльмиръ никогда не поѣхалъ бы въ Америку безъ Брукса и его жены. Я только удивляюсь, что Бруксъ знаетъ не больше насъ объ этомъ дѣлѣ.

— А мнѣ пришло въ голову, не было ли извѣстно имъ что-нибудь о цѣли путешествія лорда Кастльмира?

— Ничего опредѣленнаго, — сказалъ майоръ.

— Можетъ быть, если бы мистеръ Калиперъ сдѣлалъ нѣсколько вопросовъ Бруксу… — предложила мистрисъ Кланрой своимъ музыкальнымъ голосомъ.

— Конечно, — сказалъ ея мужъ. — Мы сейчасъ его позовемъ, — и онъ позвонилъ въ колокольчикъ. — Скажите Бруксу, чтобъ онъ пришелъ сюда на нѣсколько минутъ! — приказалъ онъ вошедшему слугѣ.

— Я должна сказать, Арзсоръ, — замѣтила миссъ Вивіанъ тѣмъ сдержаннымъ тономъ, которымъ она говорила только когда была разсержена, — что едва ли вамъ прилично требовать отъ стараго и уважаемаго слуги моего брата показаній, которыя могутъ повредить памяти его господина.

— Вы не можете предполагать, будто я желаю, чтобы дикарь изъ нецивилизованной страны явился сюда и вступилъ во владѣніе наслѣдствомъ Кастльмира, — сказалъ майоръ. — Ужь если выбирать, то я предпочитаю, чтобы наслѣдство досталось Маделенѣ, хотя и насчетъ этого я имѣю свое мнѣніе. Но я желаю и намѣренъ разобрать всю эту исторію, насколько это возможно. Намъ не нужны никакія таинственности.

— Я нахожу раздраженіе Маріи очень извинительнымъ, другъ мой, — сказала вѣчно-добродушная Гертруда. — Ея положеніе здѣсь такъ затруднительно! Какъ жаль, что бѣдный, милый Кастльмиръ не могъ завѣщать ей какой-нибудь значительной суммы; это было бы гораздо удобнѣе и пріятнѣе для всѣхъ.

— Благодарю тебя, Гертруда, — сказала Марія угрюмо-лаконическимъ тономъ.

Обѣ сестры часто пикировались такимъ образомъ, и Гертруда почти всегда одерживала верхъ надъ своею угрюмою и положительною сестрой, — по крайней мѣрѣ, ей это удалось теперь. Но Марія никогда не забывала, а иногда была способна отплатить долго спустя. Гертруда, однако, имѣла одно важное преимущество надъ Маріей: она знала важную и печальную тайну Маріи. Эта тайна состояла въ томъ, что Марія, въ свои романтическіе дни, прежде чѣмъ поняла, какъ она безобразна, была влюблена въ майора, тогда поручика Кланроя. Кланрой, можетъ быть, и женился бы на ней, если бы Гертруда не перебила его у сестры и не завладѣла имъ, не давъ ему времени опомниться. Сердце Maріи молча обливалось кровью; она никогда и никому не говорила объ этомъ ни слова, но Гертруда сама знала это съ самаго начала и однажды, во время очень сильной ссоры, упрекнула этимъ сестру. Вышла страшная сцена; и вѣчно послѣ того, вмѣстѣ съ ненавистью, въ сердцѣ Маріи таилось ужасное опасеніе, чтобы Гертруда не выдала ее тому, до кого это касалось болѣе всего. Марія скорѣе готова была умереть на мѣстѣ, чѣмъ это перенести. Гертруда, съ другой стороны, знала свою власть и одними намеками могла заставить дрожать и доводить до дурноты свою болѣе умную и твердую сестру. Хотя любовь Маріи къ Арэсору Кланрою давно уже сдѣлалась поблеклымъ и безжизненнымъ чувствомъ, которое никогда не могло оживиться, опасеніе стыда сдѣлалось сильнѣе прежняго. Вся эта исторія, какъ на нее ни взглянуть, была очень непріятна, потому что супружество Гертруды оказалось далеко неудачнымъ; она и ея мужъ такъ были равнодушны другъ къ другу, какъ два портрета, висящіе рядомъ на стѣнѣ; мало этого, майору нестерпимо надоѣла его жена, а она, съ тою небольшою долей хитрости, которою обладала, умѣла распознавать его болѣзненныя струны и раздражать ихъ. Марія годилась бы для него больше, потому что у нея былъ умъ и характеръ и изъ нея вышла бы нѣжная и превосходная жена.

Глава XV.

Бруксъ вошелъ. Это былъ спокойный, широколицый, съ прямымъ станомъ старикъ, съ удивительнымъ инстинктомъ прилично держать себя, что еще иногда замѣчается въ лучшемъ разрядѣ англійскихъ слугъ. Его присутствіе помогло мистеру Калиперу чувствовать себя болѣе непринужденно, потому что, несомнѣнно, Бруксъ стоялъ ниже его на общественной лѣстницѣ. Но Бруксъ это зналъ и нисколько этимъ не смущался, что слегка уменьшало преимущества мистера Калипера.

Въ отвѣтъ на вопросы стряпчаго Бруксъ разсказалъ, что ѣздилъ съ бариномъ и Маделеной въ Америку. Жену его, Дженъ, взяли ходить за барышней. Лордъ Кастльмиръ не сказалъ ему, зачѣмъ ѣдетъ въ Америку, но, повидимому, какая то тревога или озабоченность тяготили его душу; и разъ онъ сказалъ Бруксу: «Я буду спать спокойнѣе, когда это кончится, Бруксъ, что бы изъ этого ни вышло»; и не разъ говорилъ Маделенѣ: «Ты всегда будешь любить дядю Флойда, не правда ли, что бы ни принужденъ былъ онъ сдѣлать?» Бруксъ только впослѣдствіи понялъ эти фразы и приписалъ имъ значеніе. Они высадились въ Бостонѣ, наняли карету и лошадей и поѣхали по дорогѣ въ Салемъ, гдѣ ночевали въ гостиницѣ, названіе которой лордъ Кастльмиръ зналъ, и Бруксъ видѣлъ, какъ его сіятельство, стоя у окна, чертилъ пальцемъ имя, вырѣзанное на стеклѣ алмазомъ; но какое было это имя, Бруксъ не разобралъ. На слѣдующій день они пріѣхали въ Ньюберипортъ, а потомъ на другой день въ Сёнкукъ,

Лордъ Кастльмиръ пошелъ гулять съ Маделеной, и она потомъ говорила, что они были на кладбищѣ и видѣли памятникъ съ именемъ «Анета», который Бруксъ самъ послѣ видѣлъ. Его сіятельство и Маделена отобѣдали въ гостиницѣ и къ вечеру пошли въ старый домъ, стоявшій близъ морскаго берега, гдѣ жилъ старикъ, котораго хозяинъ гостиницы называлъ Мосси Джексъ. Что случилось тамъ, Бруксъ не могъ сказать, потому что уже не видалъ лорда Кастльмира живымъ. Онъ прождалъ его большую часть ночи, но за нимъ не пошелъ, потому что его сіятельство особенно строго ему это запретилъ. Однако, утромъ очень рано онъ отправился по переулку къ дому Мосси Джекса съ нѣкоторыми вещами для Маделены, которыя могли ей понадобиться, какъ думала Дженъ. На половинѣ дороги онъ съ удивленіемъ увидалъ на небольшомъ возвышеніи сидящаго на камнѣ лорда Кастльмира съ лицомъ, обращеннымъ къ восходящему солнцу. Онъ заговорилъ съ его сіятельствомъ, но не получилъ отвѣта; тогда онъ заглянулъ ему въ лицо, дотронулся до него и понялъ, что онъ мертвъ. Онъ, должно быть, умеръ уже нѣсколько часовъ. Докторъ, приглашенный изъ Бостона, сказалъ, что лордъ умеръ отъ порока сердца.

Но Бруксъ тогда не спрашивалъ объ этомъ.

— Я тотчасъ подумалъ о миссъ Маделенѣ, — продолжалъ онъ свой разсказъ, — и поспѣшилъ къ дому Мосси Джекса, оставивъ тѣло на прежнемъ мѣстѣ. Я постучался въ дверь и не получилъ отвѣта; такъ какъ дверь была не заперта, я осмѣлился войти. Въ комнатѣ, въ которую я вошелъ, я увидалъ человѣка и сначала подумалъ, что и онъ тоже мертвъ, потому что онъ стоялъ на колѣняхъ передъ кресломъ, на которомъ лежала старая, изъѣденная молью одежда и стоялъ, прислоненный къ стѣнкѣ кресла, портретъ очень хорошенькой молодой женщины. Старикъ стоялъ на колѣняхъ, опустивъ лицо на платья; я не рѣшался заговорить. Но онъ вдругъ раскрылъ глаза и вытаращилъ ихъ на меня, а я сказалъ: «гдѣ моя барышня, сэръ?» Но долго не могъ я заставить его понять, что я говорю; онъ былъ какъ отуманенный, а ноги его окоченѣли до того, что онъ не могъ встать, пока я не помогъ ему; прибавьте къ этому, что онъ говорилъ по-англійски очень плохо. Наконецъ, однако, онъ понялъ меня и сказалъ: «Она ушла съ Флойдомъ Вивіаномъ вчера вечеромъ». Услышавъ это, я задрожалъ, потому что подумалъ, что она свалилась въ море и утонула или заблудилась въ лѣсу. Я сталъ говорить старику, что лордъ Кастльмиръ умеръ, но онъ не слыхалъ меня, а все что-то искалъ на столѣ между книгами и бумагами, — я не знаю что, только онъ очень старался найти. Потомъ вдругъ схватилъ меня и закричалъ, что я обокралъ его. Оказалось, что у него пропали какія-то бумаги, оставленныя на столѣ въ прошлую ночь. Но я не имѣлъ времени его слушать, — мое дѣло было отыскать миссъ Маделену. Я побѣжалъ обратно въ деревню, заставилъ звонить въ колокола и стрѣлять изъ пушки и разослалъ кого въ одну сторону, кого въ другую искать. Дженъ пошла со мною. Не сдѣлали мы и четверти мили, крича время отъ времени, чтобы барышня могла насъ услышать, какъ вдругъ, глядимъ, миссъ Маделена преспокойно сама къ намъ идетъ. Мы очень обрадовались, какъ вы можете себѣ представить. Можно было видѣть по ея лицу, что она плакала, только не отъ страха, что заблудилась и потеряла насъ, потому-что обошлась съ нами холодно и равнодушно, а отъ чего-то другаго, — она никакъ не хотѣла сказать отъ чего.

— Что же разсказывала о себѣ миссъ Маделена? — спросилъ тутъ стряпчій.

— Да ничего; я до сихъ поръ ничего не знаю.

Мистеръ Калиперъ вытянулъ нижнюю губу и потеръ подбородокъ.

— Продолжайте вашъ разсказъ, — сказалъ онъ, наконецъ. — Что обнаружилось относительно тѣхъ бумагъ, въ похищеніи которыхъ васъ обвинялъ французъ?

— Онъ не долго обвинялъ меня, сэръ. Сначала онъ былъ какъ ошеломленный или, лучше сказать, помѣшанный, но мало-по-малу къ нему вернулись и мысли, и память, по разсказалъ онъ исторію какую-то странную, какъ вы ни взгляните на нее.

— Я вполнѣ согласна съ вами, Бруксъ, — замѣтила миссъ Вивіанъ, которая, конечно, слышала все это прежде и вывела свои собственныя заключенія.

— На свидѣтеля вліять нельзя, Марія! — шутливо сказалъ майоръ.

— Разсказъ старика состоялъ въ томъ, — продолжалъ Бруксъ, — что лордъ Кастльмиръ былъ у него наканунѣ и сказалъ, что француженка, похороненная на кладбищѣ, была его женой, а на это французъ сказалъ лорду Кастльмиру, что онъ ея отецъ. Это удивило всѣхъ, потому что въ деревнѣ никто этого прежде не подозрѣвалъ. Потомъ его сіятельство спросилъ, не остался ли въ живыхъ ребенокъ, и, услыхавъ, что ребенокъ есть, показалъ два завѣщанія, — одно, сдѣланное на случай, если ребенокъ есть, а другое въ пользу миссъ Маделены. Они условились видѣться утромъ, увидѣть и мальчика, сдѣлать его наслѣдникомъ и разорвать завѣщаніе, сдѣланное въ пользу миссъ Маделены; но этого не случилось, потому что его сіятельство умеръ на возвратномъ пути домой, и мальчикъ тоже исчезъ, мертвый или живой — никто не знаетъ.

— А есть ли доказательства существованія этого мальчика?

— О, всѣ въ деревнѣ его знали, сэръ, и не много хорошаго говорили о немъ. Это былъ какой-то дикій, неугомонный мальчикъ, не хотѣлъ ходить ни въ церковь, ни въ школу, нѣсколько лѣтъ жилъ въ пещерѣ въ лѣсу и не знался ни съ кѣмъ, кромѣ индѣйцевъ и дикихъ звѣрей. Рѣдко когда зайдетъ къ французу, потому что съ французомъ-то у него сношенія не прерывались.

— А извѣстно ли что-нибудь объ обстоятельствахъ рожденія мальчика?

— Нѣкоторые говорятъ, что помнятъ это; но никто не узналъ лорда Кастльмира. Господинъ, пріѣхавшій съ молодою француженкой, назывался Флойдъ.

— А насчетъ исчезновенія этихъ бумагъ, — сказалъ мистеръ Калиперъ, надѣвъ одноглазку и говоря рѣзкимъ тономъ, — какъ старикъ это объяснилъ?

— Я никакъ не могъ хорошенько понять, — отвѣтилъ Бруксъ твердымъ тономъ. — Онъ говорилъ, что какой-то незнакомецъ приходилъ къ нему въ тотъ самый день, какъ пріѣхалъ лордъ Кастльмиръ, назвалъ себя пасторомъ англиканской церкви и началъ разсказывать что-то о лордѣ Кастльмирѣ. Когда самъ милордъ показался въ переулкѣ съ Маделеной, пасторъ тотчасъ пробрался въ домъ и заперся въ одной комнатѣ, и мистеръ Мосси Джексъ совсѣмъ забылъ о немъ до слѣдующаго дня, а когда хватился его, онъ уже исчезъ. Сообразивъ, о чемъ они говорили, и пропажу бумагъ, мистеръ Мосси Джексъ полагалъ, что ихъ взялъ пасторъ, такъ какъ самъ онъ былъ въ то время въ какомъ-то забытьи и не понималъ, что происходитъ.

— Какъ звали этого пастора?

— Французъ не помнилъ, сэръ; что-то похожее на Порди или Маддоксъ, думалъ онъ, но навѣрное не зналъ.

— Что-то похожее на Порди и Маддоксъ, — повторилъ стряпчій, вдругъ выдернувъ свою одноглазку. — Но развѣ никто въ деревнѣ не могъ. сказать?

— Никто въ деревнѣ не видалъ этого человѣка, сэръ.

Этотъ отвѣтъ удивилъ мистера Калипера, все болѣе и болѣе удалявшагося отъ разъясненія съ каждымъ новымъ вопросомъ, который онъ предлагалъ. Это дѣйствительно походило на заговоръ, чтобы сбить съ толку искателя истины. Хуже всего было то, что все было страшно перепутано и одно обстоятельство противорѣчило другому.

— Старались ли найти мальчика и было ли какое объясненіе его исчезновенія? — спросилъ, наконецъ, мистеръ Калиперъ.

— Мы искали его въ той пещерѣ, гдѣ онъ жилъ, — отвѣтилъ Бруксъ, — но онъ ушелъ оттуда, а большая глыба, находившаяся передъ пещерой, обрушилась и упала въ оврагъ. Moжетъ быть, мальчикъ былъ гдѣ-нибудь въ лѣсу, но лѣсъ простирался на тысячи миль, и мы могли искать его, пожалуй, десять лѣтъ и не найти.

— Ну, мистеръ Бруксъ, пока мнѣ не о чемъ болѣе васъ разспрашивать, — сказалъ мистеръ Калиперъ, и когда старый слуга ушелъ, онъ обратился къ майору и прибавилъ: — конечно, эта исторія престранная, многое можно сказать и за и противъ, но это не должно васъ безпокоить. Я непремѣнно согласился бы съ миссъ Вивіанъ, что это заговоръ, если бы не то странное обстоятельство, что заговорщики сами лишили себя своей единственной возможности на успѣхъ. Если бы сохранились пропавшія завѣщаніе и свидѣтельства о рожденіи и бракѣ, то вопросъ разрѣшился бы очень просто — доказательствомъ подлинности этихъ документовъ. Господину Мальгре слѣдовало бы только сдѣлать заявленіе, представить своего внука и ждать результата, который непремѣнно оказался бы въ его пользу, если бы доказательства были признаны подлинными. Вотъ какъ онъ долженъ былъ бы поступить, если бы онъ дѣйствовалъ добросовѣстно, а онъ ссылается на непонятное исчезновеніе документовъ. Конечно, такой предлогъ былъ бы принятъ за обманъ, но въ этомъ случаѣ обманщику не было никакой надобности прибѣгать къ предлогамъ. Смерть лорда Кастльмира случилась очень кстати для его плановъ, если въ нихъ заключались поддѣлки и самозванство. Словомъ, тутъ есть что-то неясное, — недостаетъ одного звена. Если бы я дѣйствовалъ въ интересахъ челобитчика, я разсмотрѣлъ бы подробнѣе…

Тутъ потокъ краснорѣчія мистера Калипера, начинавшій пріобрѣтать бѣглость и звучность адвокатской рѣчи, былъ прерванъ приходомъ самой миссъ Маделены Вивіанъ. Она пришла съ прогулки и еще не сняла шляпки съ перомъ, жакетки, обшитой крепомъ, и короткой черной юбочки. Длинные черные волосы, висѣвшіе по обѣимъ сторонамъ щекъ, еще болѣе выказывали однообразіе ея костюма. Трауръ къ ней не шелъ. Она обратила вниманіе на присутствіе женскаго элемента въ комнатѣ только однимъ презрительнымъ взглядомъ, какой королева бросаетъ на своихъ статсъ-дамъ; майору Кланрою она кивнула головой, а къ стряпчему подошла и сказала:

— Вы зачѣмъ здѣсь, мистеръ Калиперъ?

Мистеръ Калиперъ былъ холостякъ и не умѣлъ обращаться съ дѣтьми. Онъ сдѣлалъ полушутливый поклонъ и сказалъ:

— Вашъ покорнѣйшій слуга, миссъ Маделена!

— Теперь бѣги отсюда, Мади; мы говоримъ о дѣлахъ, — замѣтилъ майоръ.

— Я не убѣгу и даже не уйду; я могла бы всѣхъ васъ выслать отсюда, только это было бы невѣжливо. Я наслѣдница лорда Кастльмира, а вы только душеприкащикъ моего покойнаго дяди. Если говорятъ о дѣлахъ, я должна слушать, — сказала величественно эта юная дѣвица.

— Можетъ быть, Мади можетъ разсказать намъ что-нибудь о таинственномъ пасторѣ, — предложила мистрисъ Кланрой.

— Такихъ мыслей не слѣдуетъ вбивать въ голову ребенка, — сказала миссъ Вивіанъ. — Какъ можетъ она разсказать намъ что-нибудь о пасторѣ, который никогда не существовалъ?

— А я знаю, о чемъ вы говорили, — сказала Маделена, откидывая назадъ свои волосы, — о томъ, что случилось въ американской деревнѣ.

— А ты видѣла или слышала что-нибудь о пасторѣ, котораго звали какъ-то вродѣ Порди или Маддоксъ? — настаивала ея замужняя тетка.

— Совсѣмъ не такъ, — возразила Маделена съ презрѣніемъ существа, считающаго себя умнѣе всѣхъ. — Имя, которымъ онъ себя назвалъ, я знала очень хорошо; онъ сказалъ, что онъ… но я не вѣрю тому, что онъ сказалъ; онъ былъ для этого слишкомъ безобразенъ.

— Я боюсь, что ты это выдумываешь изъ своей головки, — шутливо сказала лукавая тетка.

Маделена посмотрѣла на дородную даму съ подавляющимъ презрѣніемъ.

— Вы желаете заставить меня сказать, когда я разсержусь, такія вещи, которыхъ я говорить не была намѣрена. Я люблю тетушку Марію больше васъ, потому что она гораздо почтеннѣе… Мистеръ Калиперъ, вы зачѣмъ стоите?

На этотъ совершенно неожиданный вопросъ находчивый стряпчій разъ въ жизни не нашелся что отвѣтить. Онъ засмѣялся, переминаясь съ ноги на ногу, повертѣлъ свою одноглазку и сказалъ:

— О! я…

— Никто не предложилъ вамъ сѣсть, я знаю! — перебила Маделена, которая теперь вполнѣ вошла въ свою любимую роль хозяйки большаго дома. — Мистеръ Калиперъ, прошу васъ сѣсть на этотъ стулъ. Мистеръ Калиперъ, я предлагаю вамъ рюмку вина. Дядя Арэсоръ, потрудитесь позвонить въ колокольчикъ, я велю принести вина.

— Такъ и слѣдуетъ! — воскликнулъ майоръ въ восторгѣ отъ этого поведенія, хотя оно порицало его столько же, какъ и другихъ, но въ характерѣ женщины его всего болѣе прельщали энергія и независимость. — Я выпью за ваше здоровье, Калиперъ, когда принесутъ вина, — прибавилъ онъ. — А пока могу только сказать, что если вы не сидѣли, то не сидѣлъ и я!

Устроивъ все такимъ образомъ, Маделена сама сѣла въ большое кресло и сказала:

— Я говорю это не отъ того, что я разсержена. Я кое-что скажу, а другаго не скажу. Онъ сказалъ, что его зовутъ Мордокъ Вивіанъ и что онъ мой отецъ.

Можно предположить, что это заявленіе произвело сенсацію. Первымъ чувствомъ было полнѣйшее изумленіе, а за нимъ послѣдовало, въ болѣе или менѣе короткій промежутокъ, сообразно характеру слушателей, недовѣріе. Какимъ образомъ Мордокъ попалъ въ Америку и зачѣмъ? О томъ, что онъ зналъ о намѣреніи лорда Кастльмира посѣтить Сёнкукъ, нечего было и думать, потому что лордъ Кастльмиръ не сообщалъ объ этомъ никому. Или это выдумка Маделены, или, какъ она сама замѣтила, обманъ со стороны этого человѣка. А, между тѣмъ, зачѣмъ кому бы то ни было выдавать себя за Мордока Вивіана?

— Какого рода былъ этотъ человѣкъ, Мади? — спросилъ, наконецъ, майоръ. — Онъ былъ низенькій, худощавый, съ свѣтлыми волосами и блѣдными глазами?

— Нѣтъ, — отвѣтила Маделена и подробно описала наружность, вполнѣ подходившую къ настоящему Мордоку.

— Вы такимъ и помните вашего отца, миссъ Маделена? — спросилъ мистеръ Калиперъ.

— Я совсѣмъ его не помню, — отвѣтила дѣвочка, — но не думаю, чтобъ онъ могъ быть такъ безобразенъ, какъ этотъ человѣкъ. Онъ былъ безобразнѣе тетушки Маріи.

Майору сдѣлалось смѣшно, бѣдной Маріи очень грустно, а мистрисъ Кланрой сказала:

— Ты не должна дѣлать обидныхъ замѣчаній.

За это доброжелательное вмѣшательство сестра готова была удавить ее на мѣстѣ.

— Въ какое время и въ какомъ мѣстѣ увидали вы этого человѣка? — спросилъ мистеръ Калиперъ, искренно заинтересовавшійся теперь.

— Онъ шелъ по переулку въ тотъ вечеръ, когда дядя Флойдъ сѣлъ на камень, и заговорилъ съ дядей Флойдомъ, а дядя Флойдъ не отвѣтилъ ему и не взглянулъ на него; потомъ онъ положилъ палецъ на руку дяди Флойда, потомъ какъ будто испугался и сказалъ мнѣ, что надо идти за докторомъ. Больше я ничего не скажу, я хочу чаю.

— Но ты, навѣрное, скажешь намъ, куда вы пошли за докторомъ? — вкрадчиво спросила мистрисъ Кланрой.

Маделена не удостоила ее отвѣтомъ.

— Я пойду пить чай, — сказала она, вставая и направляясь къ двери. — Прощайте, мистеръ Калиперъ! Надѣюсь, что вамъ удобно было сидѣть.

Съ этими словами она вышла и не показывалась болѣе.

— Чортъ меня побери, если я что-нибудь понимаю! — воскликнулъ майоръ послѣ краткаго молчанія. — Что вы думаете, Калиперъ? Ей-Богу, какая это умница! Кастльмиръ былъ правъ: она поддержитъ честь фамиліи лучше, чѣмъ-кто-нибудь изъ насъ. Но какъ вы думаете? Сдается, какъ будто тутъ что-нибудь, да есть…

— Мое мнѣніе, майоръ Кланрой, — сказалъ стряпчій медленно, — таково: если можетъ быть доказано, что мистеръ Вивіанъ былъ въ Сёнкукѣ, то это будетъ понятно не только само по себѣ, но и объяснитъ исчезновеніе документовъ и даже мальчика. Преподобному мистеру Мордоку Вивіану было выгодно, чтобы ничего не стояло между его дочерью и состояніемъ лорда Кастльмира. Мнѣ нечего больше говорить. Но какой поворотъ ни приняли бы дѣла, майоръ Кланрой и милостивыя государыни, — заключилъ мистеръ Калиперъ, вставая, — вѣрно одно, что намъ нечего дѣлать болѣе, какъ ждать событій. Дѣйствовать должна другая сторона. Пока тамъ не сдѣлаютъ ничего, и мы не можетъ сдѣлать ничего; а если не сдѣлаютъ ничего въ продолженіе еще нѣсколькихъ лѣтъ, то будетъ уже поздно, тогда миссъ Маделена достигнетъ возраста, который дастъ ей право вступить во владѣніе. — Тутъ мистеръ Калиперъ раскланялся и вышелъ изъ комнаты.

Глава XVI.

Въ ясное утро послѣднихъ чиселъ того же сентября человѣкъ и телѣжка лѣниво подвигались по деревенской дорогѣ въ сѣверной части Девоншира. Дорога то спускалась внизъ, то поднималась на гору, и тогда открывался прелестный видъ на лазурное море. Ночью шелъ дождь, дорога была темная и сырая, но не грязная. На изгородяхъ сверкали дождевыя капли, съ запада дулъ легкій вѣтерокъ и нагонялъ легкія серебристыя облачка. На зеленыхъ пастбищахъ виднѣлись бѣлыя овцы. Къ сѣверо-западу показывался надъ древесною листвой прямоугольный контуръ большаго замка. Восходящее солнце нѣжно освѣщало его, а окна тамъ и сямъ сіяли, какъ брилліанты.

Телѣжка, о которой мы говорили, была небольшая, запряженная сѣрымъ осломъ, выкрашенная яркою голубою краской. Сбоку, на верхнемъ переднемъ углу, написано тонкими бѣлыми буквами: Б. Синклеръ, разнощикъ. На вещи, лежавшія на тележкѣ, была наброшена парусина, но не совсѣмъ закрывала ихъ, и можно было видѣть, что товаръ разнощика заключается въ книгахъ. Подъ тѣлежкой качалась корзина двухъ футовъ въ діаметрѣ, плотно закрытая. Оселъ, который везъ этотъ блестящій экипажъ, былъ превосходнымъ обращикомъ своей породы. Его шерсть была хорошо вычищена, ноги тонки и красивы, корпусъ широкій, хвостъ положительно щеголеватъ, уши великолѣпнэ длинны, съ длинною бахромой мягкихъ волосъ на концахъ. Хозяинъ, разнощикъ, былъ человѣкъ довольно замѣчательной наружности, пяти футовъ восьми дюймовъ ростомъ, но такой широкоплечій и широкогрудый, что казался немного ниже. Шея у него толстая и мускулистая, а голова крѣпкая и массивная, очень большая сзади, плоская на макушкѣ и сильно развитая у затылка и надъ ушами, лобъ широкій на вискахъ, а брови и голубые глаза производили впечатлѣніе большой силы. Волосы у этого человѣка были короткіе, ярко рыжіе и, должно быть, недавно были вытерты полотенцемъ, потому что торчали во всѣ стороны; борода такого же цвѣта, какъ и волосы, но жиже, особенно на выдающемся подбородкѣ. Высокія и широкія скулы показывали смѣлый и отважный характеръ, носъ прямой съ полными ноздрями, ротъ небольшой, съ рѣзко очерченными губами. Цвѣтъ лица загорѣлый, подходившій въ цвѣту кирпича.

На разнощикѣ не было ни шляпы, ни сюртука, — одна рубашка, бѣлая и тонкая, какъ будто только что взятая отъ прачки; сверхъ рубашки надѣтъ жилетъ изъ бумажнаго бархата, незастегнутый, панталоны изъ той же матеріи, а толстые синіе чулки покрывали ноги; рукава рубашки, засученные до локтя, обнаруживали мускулярное развитіе, которое сдѣлало бы честь кузнецу; кисти рукъ, однако, были малы.

Вотъ какая фигура странствовала по тихой дорогѣ. Человѣкъ этотъ находился въ прекрасномъ расположеніи духа, и его посвистыванье столько же выражало избытокъ чувствъ, сколько и артистическую утонченность.

Дорога съ вершины небольшаго холма спускалась внизъ въ долину. Разнощикъ прошелъ половину склона, когда до его ушей долетѣлъ топотъ копытъ и стукъ колесъ; онъ посмотрѣлъ и увидалъ пару большихъ мызныхъ лошадей, тащившихъ тяжелую телѣгу и направлявшихся прямо къ нему съ противуположной покатости. Дорога была тутъ очень узка, такъ что и большой телѣгѣ, и маленькой телѣжкѣ трудно было проѣхать такъ, чтобы какая-нибудь не свалилась въ канаву. Когда большая упряжка приблизилась, возница замахалъ хлыстомъ и хлопнулъ имъ раза три, какъ бы давая знать маленькой упряжкѣ, чтобы она сворачивала съ дороги. Однако, разнощикъ продолжалъ подвигаться по самой серединѣ дороги, до тѣхъ поръ, пока его оселъ и лошади фермера почти не столкнулись, тогда онъ остановилъ свою голубую телѣжку и сдѣлалъ нѣсколько шаговъ впередъ.

— Смотри, я на тебя наѣду! — закричалъ хозяинъ лошадей съ настоящимъ девонширскимъ акцентомъ.

Дѣйствительно, очень было похоже на то, что онъ наѣдетъ и на разнощика и на осла, и на телѣжку. Лошади неслись быстро, еще не успѣвъ замедлить своего шага послѣ послѣдняго спуска.

Но разнощикъ вдругъ растопырилъ руки, прыгнулъ и заставилъ лошадей попятиться; одну изъ нихъ онъ схватилъ за возжу и толкнулъ голову къ другой лошади, заставивъ ихъ обѣихъ остановиться, а тѣлега бокомъ повалилась на дорогу. Затѣмъ, не обращая вниманія на ругательства, которыми осыпалъ его возница, онъ вернулся въ своей телѣжкѣ и взялъ изъ нея книгу. Между тѣмъ, хозяинъ лошадей вскочилъ съ земли съ бичомъ въ рукѣ и съ выраженіемъ на лицѣ, предвѣщавшимъ бѣду. Это былъ высокій, смуглый парень въ полномъ цвѣтѣ лѣтъ и силы.

— Эй, слушай, малый, ты что это надѣлалъ? — спросилъ онъ, потрясая ручкой своего хлыста подъ самымъ носомъ хозяина осла.

— Я хотѣлъ, во-первыхъ, чтобы вы купили у меня эту книгу, — отвѣтилъ разнощикъ, протягивая къ нему книгу.

— Купить эту книгу? — повторилъ тотъ съ взрывомъ негодующаго удивленія. — Брось твои шутки, мнѣ онѣ не нравятся!

— А, во-вторыхъ, — продолжалъ разнощикъ, нисколько не смущаясь, — я хотѣлъ, чтобы вы повернули съ дороги и пропустили меня, — эта дорога слишкомъ узка для обоихъ насъ.

Хозяинъ лошадей помолчалъ, какъ будто ему трудно было выразить накопившіяся въ немъ мысли.

— Ты, стало быть, не знаешь, кто я? — спросилъ онъ, наконецъ.

— Насколько мнѣ извѣстно, вы мой покупатель. Эту книгу написалъ человѣкъ по имени Смоллетъ…

— На вотъ тебѣ твою книгу! — перебилъ хозяинъ лошадей, выбивъ ударомъ ручки бича книгу изъ рукъ разнощика. — Я первый силачъ въ Бидефортѣ — вотъ кто я! Хочешь драться?

— Если вы первый силачъ въ Бидефортѣ, то, во всякомъ случаѣ, вы не очень вѣжливы, — замѣтилъ разнощикъ, поднимая книгу, — посмотрите, какъ вы запачкали книгу; впрочемъ, такъ какъ вы ее купите, то бѣда не велика. Драться? Конечно, если вы желаете… Но говорю вамъ заранѣе, что вамъ достанется больше, чѣмъ вы думаете.

Тотъ засмѣялся, окидывая разнощика глазами.

— А я порѣшу съ тобой одною рукой — сказалъ онъ, бросивъ свой бичъ на траву.

— Благодарю. А я, съ своей стороны, обязуюсь не отколотить васъ, не швырнуть, даже не схватить васъ за горло, а только заставлю стать на колѣни, съ воемъ просить пощады и заплатить мнѣ два шилинга шесть пенсовъ за книгу, когда вы опять придете въ себя.

Говоря такимъ образомъ, онъ положилъ книгу на траву возлѣ бича, свободно сталъ передъ своимъ противникомъ, которому пристально смотрѣлъ въ лицо, и объявилъ, что готовъ начать.

Первый силачъ въ Бидефортѣ имѣлъ нѣкоторое право на названіе, которымъ обозначилъ себя; всякому обыкновенному деревенскому парню не захотѣлось бы поссориться съ нимъ. Онъ отлично боролся, но особенно тщеславился своею ловкостью въ благородномъ искусствѣ кулачнаго боя. Въ настоящемъ случаѣ, однако, онъ не предвидѣлъ серьезной возможности выказать свое искусство — отчасти потому, что разнощикъ былъ гораздо ниже его ростомъ, а отчасти оттого, что разговоръ и обращеніе этого низенькаго человѣка заставили силача принять его за какого-нибудь комедіанта или фокусника. Подъ этимъ впечатлѣніемъ гнѣвъ силача отчасти испарился; онъ не желалъ выказать себя неспособнымъ понимать шутку, хотя, въ то же время, считалъ своею обязанностью показать шутнику, что не слѣдуетъ заходить "лишкомъ далеко.

Онъ подошелъ къ своему врагу, обхватилъ его обѣими руками, но не могъ сдвинуть его. Они двигались съ мѣста на мѣсто и нѣсколько разъ бидефортецъ былъ почти увѣренъ въ успѣхѣ; но каждый разъ разнощикъ искусно удерживался на ногахъ. Между тѣмъ, они все ближе подвигались къ телѣгѣ. Девонширецъ, напрягавшій всѣ силы, дышалъ всѣми легкими, и волосы его были смочены потомъ; разнощикъ хотя дышалъ тяжело, но вовсе не казался утомленнымъ; и девонширцу пришло въ голову, что онъ не пускаетъ въ дѣло всѣхъ своихъ силъ. Мысль, что надъ нимъ подшучиваютъ, привела его въ неистовство и, скрежеща зубами, онъ напрягъ себя для послѣдней борьбы. Но тутъ вдругъ его повернули налѣво кругомъ, плечо его стукнулось о колесо телѣги, и тутъ онъ понялъ, что насталъ его конецъ.

Лѣвая рука разнощика, обвивавшая шею его противника, сжимала ее все болѣе и болѣе, и девонширецъ почувствовалъ въ первый разъ, какою громадною силой обладалъ тотъ, съ кѣмъ онъ дрался. Онъ попалъ въ западню, изъ которой спасенія не было; онъ не могъ ни оттолкнуть разнощика, ни ухватиться за его руку, чтобъ ослабить ея давленіе, а колесо сзади мѣшала всякой попыткѣ освободиться съ той стороны. Постепенно разнощикъ притянулъ голову девонширца въ лѣвому плечу, приложилъ суставы пальцевъ правой руки къ виску своего несчастнаго противника, нажимая ихъ съ безжалостною силой. Тотъ, кто вздумаетъ произвести этотъ опытъ, легко убѣдится, что боль скоро становится нестерпимой.

Началась страшная и свирѣпая сцена. Бидефортецъ бился, какъ бѣшеный тигръ, чтобъ освободиться. Онъ качался изъ стороны въ сторону, изгибался, повертывался, неистово билъ руками по спинѣ и ногамъ разнощика, разорвалъ его рубашку въ клочки и запустилъ ногти въ гладкое твердое тѣло, брыкался, какъ лошадь, топалъ ногами, скрежеталъ зубами, и во все это время, не переставая ни на минуту, страшная боль давила его мозгъ, а два страшныхъ голубыхъ глаза насмѣшливо смотрѣли въ его глаза. А время отъ времени кончикъ остраго языка разнощика высовывался между улыбающимися губами, облизывалъ ихъ и опять скрывался. Этихъ глазъ и этого языка бидефортецъ не забывалъ до самой смерти; и много разъ просыпался онъ съ ужасомъ въ душѣ, если эти глаза и этотъ языкъ привидятся ему во снѣ.

Къ счастію, человѣкъ такъ созданъ, что не можетъ выдерживать адское страданіе неопредѣленное время, и настоящій случай не былъ исключеніемъ ихъ правила. Черезъ нѣсколько минутъ силы оставили жертву и ея борьба сдѣлалась чисто-судорожная. Девонширецъ еще отъ времени до времени поднималъ свою руку; пронзительный крикъ вырвался изъ его горла, глазные яблоки ворочались, вѣки закрывались и открывались, наконецъ, смертельная блѣдность разлилась по лицу, на которомъ выступилъ холодный нотъ; губы посинѣли, поднимавшаяся грудь осѣла, и недавно еще крѣпкое тѣло повалилось на землю, какъ мертвое. Девонширецъ лишился чувствъ отъ боли.

Когда разнощикъ убѣдился, что противникъ лишился чувствъ, онъ отнялъ суставы пальцевъ отъ его висковъ, а руку отъ шеи, поднялъ его и дотащилъ до травы. Потомъ наклонился, положилъ руки на его колѣни и съ любопытствомъ смотрѣлъ на него нѣсколько минутъ. Кромѣ легкой блѣдности на вискахъ, не осталось никакихъ признаковъ страшной пытки, перенесенной этою безчувственною глыбой.

— Надо бы хлопотать о патентѣ, — сказалъ себѣ разнощикъ, усмѣхаясь, — а я, вмѣсто того, показывалъ свое изобрѣтеніе на практикѣ, по крайней мѣрѣ, человѣкамъ шести въ послѣдніе два года.

Онъ приподнялся и посмотрѣлъ на свою разорванную рубашку съ комическою жалостью.

— Какъ поглядѣть, то не скажетъ ли всякій, что мнѣ досталось больше, чѣмъ ему? Эти люди совсѣмъ не понимаютъ хорошихъ манеръ… Желалъ бы я знать, встрѣчу ли я когда человѣка, который будетъ драться честно до конца! Мой бидефортскій пріятель началъ лягаться, какъ оселъ, и царапаться, какъ кошка, какъ только попалъ въ просакъ. Онъ порядкомъ помялъ мнѣ бока и кажется, что мои плечи въ крови. Такъ и есть! Ну, подѣломъ мнѣ! Я настоящій ребенокъ въ этомъ свѣтѣ, — такъ ослѣпленъ моимъ маленькимъ изобрѣтеніемъ, что готовъ перенести всякія неудобства и даже побои скорѣе, чѣмъ лишить себя удовольствія примѣнить его. Будь мужчиной, Синклеръ, и хоть изрѣдка лишай себя этого удовольствія. Ну, ну! Это пока мое послѣднее баловство. Бидефортъ — цѣль моихъ странствованій; они были, право, очень пріятны: восхитительная погода, прелестное мѣстоположеніе, много смѣху съ книгами и олухами, не говоря уже о двухъ-трехъ истинно гомерическихъ битвахъ. А теперь опять я надѣваю оковы цивилизаціи. Но надо поспѣшить заняться моимъ туалетомъ. Желалъ бы я звать, что сказали бы Морисы, если бы видѣли меня теперь?

Говоря такимъ образомъ, онъ снялъ разорванную рубашку, обнаруживъ торсъ, похожій на геркулесовъ, гладкій и бѣлый, какъ слоновая кость, съ такими большими мускулами, что они надувались и съеживались, когда онъ двигался. Небольшой ручеекъ струился по полямъ и проходилъ подъ низкимъ мостомъ. Мистеръ Синклеръ отправился туда и старательно вымылъ верхнія части своей особы. Разорванная рубашка послужила ему вмѣсто полотенца, а потомъ онъ свернулъ ее и кинулъ въ ручей. Наконецъ, онъ вернулся въ телѣжкѣ, раскрылъ корзину и вынулъ чистую рубашку, надѣлъ ее и пошелъ посмотрѣть на своего противника, который все еще оставался въ прежнемъ положеніи. Мистеръ Синклеръ приложилъ руку въ сердцу безчувственнаго, пощупалъ его пульсъ, приподнялъ вѣки и осмотрѣлъ глаза; и, удостовѣрившись послѣ этого осмотра, что слѣдуетъ что-нибудь сдѣлать, онъ досталъ изъ своей телѣжки оловянный ковшъ, зачерпнулъ воды и прыснулъ ею въ лицо девонширца. Когда онъ повторилъ это раза три или четыре, начали показываться признаки жизни, и скоро павшій боецъ раскрылъ глаза на юдоль печали и удивлялся, какъ онъ очутился тутъ.

Глава XVII.

— Какъ вы чувствуете себя теперь? — спросилъ разнощикъ, наклоняясь къ нему. — Попрежнему, здоровы?

Девонширецъ приподнялся на одной рукѣ, а другую приложилъ къ головѣ, въ которой было такое чувство, какъ будто въ нее вбили желѣзный болтъ. Онъ пытался что-то сказать, но могъ произнести только что-то невнятное. Онъ посмотрѣлъ на разнощика съ мрачнымъ и смутнымъ выраженіемъ, но черезъ нѣсколько минутъ съ трепетомъ опустилъ глаза.

— Вижу: головная боль и тошнота, — замѣтилъ разнощикъ спокойно. — Самые здоровые люди бываютъ подвержены иногда такимъ припадкамъ. Выпейте водки.

Онъ поднесъ фляжку съ этимъ напиткомъ къ губамъ девонширца, который сдѣлалъ нѣсколько глотковъ и слегка застоналъ.

Разнощикъ отступилъ назадъ, сложилъ руки и, опустивъ подбородокъ на грудь, наблюдалъ за нимъ.

— Попробуйте-ка подняться на ноги, — воскликнулъ онъ вдругъ. — Расшевелите опять вашу кровь и скоро все пройдетъ. Возьмите мою руку, прислонитесь ногой къ моей, вотъ вы и на ногахъ!

Онъ, дѣйствительно, былъ на ногахъ, по какъ-то весь трясся. Разнощикъ взялъ его за руку, заставилъ пройтись взадъ и впередъ, говорилъ съ нимъ ободрительнымъ тономъ, хлопалъ по спинѣ, такъ что, наконецъ, тотъ нѣсколько пришелъ въ себя. Однако, было очевидно, что вся нервная система этого человѣка получила ударъ, отъ котораго оправится не скоро. Разнощикъ вдругъ заговорилъ:

— Вы отлично поправляетесь. Если бы я могъ провести съ вами день, вы непремѣнно забыли бы до ужина это маленькое дѣльце. Но, къ несчастію, мы оба люди дѣловые и должны заниматься нашими дѣлами. Такъ что, можетъ быть, вамъ лучше теперь же стать на колѣни и покончить все. Потомъ вы можете взять вашу книгу, отдать мнѣ два шиллинга и шесть пенсовъ и мы пожелаемъ другъ другу всякаго благополучія. Какъ вы думаете?

— Неужели ты станешь требовать этого отъ меня? Неужели ты велишь мнѣ становиться на колѣни передъ тобой? — воскликнулъ девонширецъ дрожащимъ голосомъ. — О, тогда я не буду въ состояніи взглянуть въ лицо честному человѣку.

Разнощикъ взглянулъ на него съ своею странною насмѣшливою улыбкой.

— Полноте! Кто это узнаетъ? — сказалъ онъ. — Кто повѣритъ, чтобы такой человѣкъ, какъ вы, стоялъ на колѣняхъ и просилъ пощады у такого человѣка, какъ я, который чуть ли не цѣлою головой ниже васъ? Я никому не скажу, и, полагаю, не скажете и вы. Послушайте, чтобы вамъ помочь, я буду считать до трехъ, и если вы не станете на колѣни, когда я дойду до трехъ, тогда мы опять начнемъ нашу маленькую потасовку. Разъ, два!…

— О, я лучше умру! — закричалъ бидефортецъ, закрывъ глаза руками.

— Три! — сказалъ разнощикъ.

Настала минутная пауза и молчаніе. Бидефортецъ все стоялъ. Разнощикъ приблизился къ нему и приложилъ суставъ своего большаго пальца къ блѣдному мѣсту на вискѣ. При этомъ прикосновеніи девонширецъ опустился на колѣни, какъ будто ноги подогнулись подъ нимъ. Все не отнимая рукъ отъ глазъ, онъ пролепеталъ нѣсколько жалкихъ словъ, которыхъ было достаточно, однако, чтобы лишить его собственнаго уваженія на всю остальную жизнь. Для нѣкоторыхъ это зрѣлище было бы непріятнымъ, но оно нисколько не уменьшило веселости рыжаго разнощика. Онъ пошелъ къ тому мѣсту, гдѣ лежала книга, взялъ ее, вернулся и добродушно проговорилъ:

— Теперь мы перешли къ самому пріятному. Когда человѣкъ становится передо мною на колѣни, я всегда стараюсь вознаградить его. Вотъ книга: Родерикъ Рандомъ, написанная однимъ изъ самыхъ остроумныхъ и занимательныхъ авторовъ прошлаго столѣтія. Если бы эта книга не была написана, это было бы такою потерей для англійской литературы, что ее нельзя было бы оцѣнить на деньги, а, между тѣмъ, я отдаю ее вамъ за полкроны! Это подарокъ, достойный короля и не совсѣмъ недостойный, я надѣюсь, перваго силача въ Бидефортѣ. Два шиллинга и шесть пенсовъ… Со всякаго, кромѣ васъ, я взялъ бы три шиллинга, но наличными, — я не могу давать въ кредитъ.

Девонширецъ медленно поднялся на ноги. Это былъ тотъ же самый человѣкъ, который надменно сошелъ съ своей телѣги только полчаса тому назадъ, а, между тѣмъ, столько же на него не похожій, сколько низость не похожа на честь. Плечи его опустились, смотрѣлъ онъ искоса, какъ какой-нибудь мошенникъ. Засунувъ руку въ карманъ, онъ вынулъ нѣсколько мелкаго серебра и мѣди и подалъ разнощику.

— Бери сколько хочешь, — пробормоталъ онъ. — Если ты возьмешь въ придачу мою жизнь, я поблагодарю тебя.

— Спасибо, — отвѣтилъ разнощикъ, взявъ назначенную имъ сумму. — А что касается вашей жизни, то, разумѣется, для насъ обоихъ будетъ удобнѣе, если вы сохраните ее. Вотъ ваша книга, положите ее въ карманъ и читайте въ свободныя минуты, — она будетъ напоминать вамъ о нашемъ знакомствѣ! Не унывайте, мой милый. Я объѣхалъ вокругъ свѣта и видѣлъ всякихъ людей, начиная съ индѣйцевъ и кончая императорами, и вездѣ люди занимали такое относительное положеніе, какъ вы и я. Общество ничего объ этомъ не думаетъ; и чѣмъ лучше общество, тѣмъ это обыкновеннѣе. Одинъ — господинъ, другой — рабъ, и чѣмъ скорѣе они это узнаютъ, тѣмъ для нихъ удобнѣе. Вотъ вамъ даромъ частичка мірской мудрости и столь же истинная, какъ и все, что можетъ вамъ сказать пасторъ! Желаю вамъ всякаго благополучія. Кстати, какъ васъ зовутъ?

— Томъ Бернъ, — отвѣтилъ девонширецъ прежнимъ глухимъ тономъ. — Мало пользы мнѣ теперь отъ этого имени!

— Бернъ?!

Это имя какъ будто поразило разнощика.

— Томъ Бернъ, тотъ самый, который взобрался на утесъ двѣнадцать лѣтъ тому назадъ и отнесъ веревку своему брату Гью?

— Ты почемъ это знаешь? — спросилъ Томъ Бернъ, съ удивленіемъ приподнимая свои отяжелѣвшіе глаза.

Разнощикъ свиснулъ и выраженіе досады пробѣжало по его лицу.

— Я теперь могу повѣрить, Томъ Бернъ, что вы были когда-то первымъ силачомъ въ Бидефортѣ, — сказалъ онъ, — и если бы вы сказали мнѣ это прежде, то и остались бы такимъ же навсегда. Ну, снявши голову по волосамъ не плачутъ! Прощайте, Томъ Бернъ, и чортъ бы васъ побралъ! Я предпочелъ бы, чтобы вы проѣхали съ вашею проклятою телѣгой по утесу, а не встрѣтились здѣсь со мной сегодня!

Съ этими словами разнощикъ взялъ своего осла за поводъ, проѣхалъ мимо телѣги и скрылся изъ глазъ, не оборачиваясь и не ускоряя шаговъ. Томъ Бернъ, глупо постоявъ нѣсколько времени, опустивъ руки и повѣсивъ голову, тяжело вздохнулъ, поднялъ свой бичъ и поѣхалъ въ противу по ложную сторону.

Мистеръ Синклеръ, пройдя нѣкоторое разстояніе и не восхищаясь, по обыкновенію, красотою мѣстоположенія и своими собственными пріятными ощущеніями, наконецъ, остановилъ свою телѣжку и осмотрѣлся вокругъ. Узкая тропинка прекращалась у изгороди. Тамъ, на бархатистой лужайкѣ, стояли деревья, двѣ птицы музыкально бесѣдовали на сосѣднемъ плетнѣ, — словомъ, это мѣсто согласовалось съ представленіями мистера Синклера о пріятномъ отдыхѣ. Онъ выпрягъ своего осла и пустилъ его на траву, а самъ перелѣзъ черезъ изгородь, взявъ съ собой иголку съ ниткой, кусокъ хлѣба, колбасу и книгу.

Выбравъ удобный уголокъ по другую сторону изгороди, онъ прежде зашилъ прорѣху въ своемъ жилетѣ, проворно и искусно, какъ женщина. Оставшись доволенъ своею работой, онъ надѣлъ жилетъ и задумчиво жевалъ хлѣбъ и колбасу. Потомъ вынулъ сигарочницу изъ кармана, закурилъ сигару и улегся спокойно читать свою книгу, которая называлась Ундина Ламота Фуке.

Онъ провелъ, можетъ быть, минутъ десять въ этомъ невинномъ занятіи, выкурилъ почти всю сигару и прочелъ самыя сантиментальныя мѣста, когда на страницу упала какая-то тѣнь; онъ поднялъ глаза и увидалъ худенькую, черноволосую, черноглазую дѣвушку, которая смотрѣла на него, заложивъ руки за спину.

— Вы кто такой? — сказала она, когда они осмотрѣли другъ лруга.

— Разнощикъ. А вы кто, юная дѣвица?

— Владѣтельница этой земли, то-есть будущая. Зачѣмъ вы здѣсь?

— Мнѣ очень понравилось это мѣсто. Вы хотите, чтобъ я ушелъ?

— Нѣтъ. Вы такой опрятный. Но у васъ очень рыжіе волосы. Вы человѣкъ порядочный?

— Надѣюсь. Вы живете въ этомъ домѣ?

— Когда мы въ деревнѣ. А во время сезона я живу въ Лондонѣ. Только прошлымъ лѣтомъ я была въ Америкѣ. Мой дядя умеръ тамъ. Я наслѣдница его состоянія.

— Стало быть, вы будете очень богаты?

— Доходъ составляетъ тридцать тысячъ фунтовъ стерлинговъ въ годъ. Я, впрочемъ, буду часть раздавать. Отцу я положу тысячу фунтовъ въ годъ. Потомъ тетушка Марія получаетъ кое-что, но я не думаю, чтобы она долго прожила, — она такая старая и безобразная. Ей уже пятьдесятъ. Потомъ я отдамъ половину еще одному человѣку, если онъ явится. Только онъ, можетъ быть, не явится, онъ, можетъ быть, погибнетъ.

— Это не тотъ ли джентльменъ, за котораго вы выйдете замужъ?..

— Онъ не джентльменъ, если судить по платью и по тому мѣсту, гдѣ онъ жилъ. Но я не могу вамъ разсказывать о немъ. Мы размѣнялись подарками на память: я отдала ему миніатюрный портретъ, а онъ мнѣ головку отъ стрѣлы. Но это секретъ. Вы не должны говоритъ никому.

— Для чего же вы сообщаете мнѣ ваши секреты? Разнощики иногда бываютъ очень болтливы.

— Мнѣ кажется, что вы честный разнощикъ. Вы нравитесь мнѣ больше, чѣмъ я думала. Можетъ быть, вы переодѣтый принцъ? Вамъ, должно быть, очень жаль, что у васъ такіе рыжіе волосы, можетъ быть, они современемъ сдѣлаются такими же черными, какъ мои? О, у васъ книга. Вы умѣете читать?

— Я умѣю читать только то, что мнѣ нравится. Эта книга нѣмецкая, объ одной феѣ, которая жила въ водѣ. Хотите присѣсть и послушать?

— Хорошо, немножко. Только вы должны помнить, что я знатная дѣвица, а вы бѣдный разнощикъ… Это трагедія?

— Въ трагическомъ родѣ, — въ такомъ родѣ, что и поплачешь, и почувствуешь себя хорошо.

— А вы тоже плачете?

— Да, если хорошо пообѣдаю и доволенъ всѣмъ. Я только что хотѣлъ расплакаться, когда вы пришли.

— Мнѣ жаль, что я вамъ помѣшала; я тоже люблю, когда плачутъ не отъ гнѣва. Иногда я плачу, когда читаю Шекспира.

— Да и меня Шекспиръ иногда заставляетъ плавать. А теперь послушайте-ка вотъ это. Читать будетъ долго, — я вамъ разскажу своими словами первую часть. Что вамъ лучше нравится: такой прелестный день, какъ этотъ, свѣжій воздухъ, голубое небо, блестящее море, деревья, трава, солнце, пѣніе птичекъ на изгороди, звонъ колокольчиковъ въ овечьемъ стадѣ, — это вамъ лучше нравится, или повѣстъ о какомъ-нибудь живомъ человѣкѣ, вродѣ того, кто подарилъ вамъ головку отъ стрѣлы?

— Я думаю, послѣднее, — сказала черноглазая дѣвочка задумчиво, — хотя волноваться будешь больше.

— Да, гораздо больше. По мнѣнію сочинившаго эту книгу, вся природа, которую мы видимъ около насъ, несмотря на свою красоту, не имѣетъ души; но у того, кто подарилъ вамъ головку отъ стрѣлы, душа есть. Мужчина и женщина созданы, по мнѣнію этого писателя, изъ чего-то невидимаго и безсмертнаго; а та ихъ часть, которую мы видимъ, есть только оболочка того невидимаго безсмертія, которое облекаетъ его какъ глина статуи въ воображеніи скульптора. Эту оболочку мы называемъ тѣломъ; оно создано изъ земли; и, наконецъ, когда невидимое безсмертіе, то-есть наша душа, проведетъ въ ней нѣкоторое время, она передаетъ ее опять землѣ. Въ нашей земной жизни есть та странность, что она составляетъ соединеніе чего-то безсмертнаго съ тѣмъ, что продолжается только нѣсколько лѣтъ; вотъ это и есть причина всѣхъ нашихъ горестей. Наши души забываютъ, что онѣ отдѣлены отъ нашихъ тѣлъ, и когда люди умираютъ и исчезаютъ, это насъ оскорбляетъ и огорчаетъ; мы, все-таки, сознаемъ, что мы имѣемъ право жить вѣчно. Въ то же время, мы желаемъ многаго: летать по воздуху, находиться въ присутствіи тѣхъ, кого мы любимъ, чтобы нѣкоторыя минуты продолжались годы, а нѣкоторые годы пролетали какъ минуты, чтобы мы всегда были молоды и здоровы, чтобы солнце сіяло, когда намъ весело, а сумерки спускались, когда мы мечтаемъ, — множество тому подобнаго желаемъ мы, но наше тѣло не даетъ намъ возможности на это, и, забывая, что у насъ не одно тѣло, мы огорчаемся, что наши желанія не могутъ быть исполнены. Мы похожи на заключенныхъ, которые видятъ изъ оконъ тюрьмы восхитительный рай, разстилающійся передъ ними, и которые знаютъ, что имѣютъ всѣ права наслаждаться имъ, по не могутъ, потому что прикованы къ стѣнѣ. Но это еще не все. Самыя высокія земныя радости, извѣстныя намъ, если смотрѣть на нихъ съ настоящей точки зрѣнія, составляютъ для насъ еще большую несправедливость, чѣмъ наши горести; если наши души и тѣла составляютъ одно и то же, такія радости всегда приносятъ съ собою такое чувство, что это только неполный проблескъ или намекъ на болѣе великія и болѣе полныя радости. Онѣ какъ будто поднимаютъ насъ на высокія горы, съ которыхъ мы видимъ великолѣпный міръ, какого не могли бы и вообразить. Что можетъ быть безжалостнѣй, какъ дать намъ вкусить только частичку такихъ наслажденій, чтобы возбудить нашъ аппетитъ, а потомъ сказать намъ, что мы не будемъ знать ихъ болѣе? А, между тѣмъ, это случается съ нами, если наша душа составляетъ одно съ нашимъ тѣломъ. Но есть радости другаго рода, не такія возвышенныя, но, все-таки, довольно основательныя и цѣнимыя, которыя мы называемъ тѣлесными удовольствіями. Это — ѣда, питье, золото въ нашихъ карманахъ и драгоцѣнности на пальцахъ, возможность удовлетворять наши прихоти, не опасаясь упрековъ совѣсти, пользоваться уваженіемъ другихъ; эти удовольствія принадлежатъ землѣ, на которой мы живемъ. Но и тутъ невидимая часть вмѣшивается и портитъ наши радости, потому что мало-по-малу тѣлесныя удовольствія перестаютъ нравиться, тѣлесныя чувства притупляются и мы, вмѣсто того, чтобы мириться съ этимъ, скорбимъ, что и то небольшое счастіе, которое міръ можетъ дать намъ, прекращается, а воспоминаніе о томъ, что было, еще остается. Если бы намъ не суждено было наслаждаться счастьемъ въ будущемъ, то заставлять насъ вспоминать прошлое счастье было бы жестокою и безполезною несправедливостью. Вотъ, такимъ образомъ, эти факты заставляютъ насъ подумать о трехъ вещахъ: во-первыхъ, что люди — самыя несчастнѣйшія существа; во-вторыхъ, что единственный способъ сдѣлать ихъ счастливыми былъ бы — дать душѣ (если она есть) возможность жить на свободѣ отдѣльно отъ тѣла; въ-третьихъ, чтобы дать возможность тѣлу жить отдѣльно отъ души спокойно. Говорятъ, что вторая вещь случается послѣ смерти, но до этого намъ нѣтъ никакого дѣла пока. А третья, говорятъ, бывала на землѣ много лѣтъ тому назадъ. Въ тѣ отдаленныя времена на землѣ находились существа, называемыя феями. Онѣ жили на землѣ, въ воздухѣ, въ водѣ и обладали волшебною властью надъ тою стихіей, въ которой жили, и могли сами въ нее превращаться, если хотѣли. Земная фея, напримѣръ, могла являться въ видѣ камня, или дерева, или травы; воздушная фея могла превращаться въ вихрь или облака, а водяная могла въ одно мгновеніе сдѣлаться ручьемъ, водопадомъ или дождемъ. У этихъ фей не было души, какъ и у тѣхъ стихій, изъ которыхъ онѣ рождались, и видъ ихъ былъ отвратителенъ или прелестенъ, ужасенъ или очарователенъ, смотря по обстоятельствамъ, какъ это бываетъ съ землей, и съ воздухомъ. Но хотя у нихъ не было души, существовалъ одинъ способъ, только одинъ, который могъ вложить въ нихъ душу. Если мужчина или женщина полюбятъ фею такъ искренно и безпредѣльно, что могутъ передать ей всю сущность человѣческой любви и жизни, тогда зародышъ души вкоренится въ фею и она сдѣлается такимъ же человѣческимъ существомъ, какъ мы, лишится своего беззаботнаго и безсознательнаго счастья, которое походило на сіяніе солнечнаго луча, или на блескъ воды, драгоцѣннаго камня, или на жужжаніе насѣкомыхъ, а, съ другой стороны, будетъ жить вѣчно послѣ смерти, чего другимъ феямъ не дано.

— Это все написано въ книгѣ? — спросила дѣвочка.

— Кое-что тамъ есть, а остальное, вѣроятно, было въ умѣ автора, когда онъ писалъ Ундину.

— Я желаю слышать объ этой Ундинѣ. Она была фея?

— Водяная; а ея отецъ, желая, чтобъ она получила душу, такъ, какъ другіе отцы желаютъ, чтобъ ихъ дѣти получили воспитаніе, не зная, сколько вреда это можетъ имъ сдѣлать, подмѣнилъ ею дочь какого-то благочестиваго стараго рыбака. Спустя нѣсколько лѣтъ, одинъ благородный юный рыцарь ѣхалъ по волшебному лѣсу и влюбился въ нее, потому что хотя въ ней не было еще души и она была такъ измѣнчива, причудлива и беззаботна, какъ ручеекъ, но она была прелестна, миловидна и любила посмѣяться.

— Я не люблю смѣяться, стало быть, я на нее не похожа, — замѣтила слушательница, — а вы не похожи на благороднаго юнаго рыцаря: у него не могли быть такіе волосы, какъ у васъ.

— Конечно, нѣтъ; но, вѣдь, это дѣло не волосъ, а чувства; бывали времена, когда я по чувствамъ болѣе походилъ на Гульдбранда, чѣмъ вы будете когда-нибудь походить на Ундину, какою она была до своего замужства, потому что они были обвѣнчаны. Странная, фантастическая была эта свадьба въ хижинѣ рыбака, съ таинственными звуками и проблесками въ ночномъ воздухѣ. Высокій призракъ величественнаго человѣка въ бѣлой развѣвающейся мантіи заглянулъ въ окно, когда священникъ провозгласилъ ихъ мужемъ и женой. Вотъ теперь начинается то, что заставляетъ плакать. Бѣдная Ундина, которая всю жизнь была такая легковѣрная и безпечная, теперь начала чувствовать, какъ въ нее прокрадывается тѣнь души, и одно мгновеніе она дрожала отъ изумленія и испуга, а другое прыгала и блистала улыбками, какъ ручеекъ прыгаетъ и блещетъ, прежде чѣмъ вторгнется въ невѣдомую тѣнь пещеры. Бѣдная Ундина! Будь я Гульдбрандъ, я, кажется, пронзилъ бы ей сердце кинжаломъ одною рукой, въ то время какъ другою надѣвалъ на ея палецъ обручальное кольцо.

— А Гульдбрандъ это сдѣлалъ?

— Нѣтъ. Онъ далъ ей душу, какъ будто это золотой браслетъ, который можно и надѣть, и бросить; но душа такой даръ, котораго нельзя взять назадъ. Я, съ своей стороны, если бы могъ, влюбившись въ фею, отдѣлаться отъ моей души и отъ всѣхъ воспоминаній, отыскалъ бы эту фею и влюбился бы въ нее сегодня же. Это чистый вздоръ, юная дѣвица, повѣрьте мнѣ. Еслибъ у насъ были души, назначенныя для небесъ, зачѣмъ ихъ посылаютъ на землю? Когда я былъ вашихъ лѣтъ, меня учили катехизису. Между прочимъ, тамъ перечислялось многое, чего я не долженъ дѣлать, какъ, напримѣръ, убивать, красть, лгать и тому подобное. Но послѣ того, странствуя по свѣту, я замѣтилъ, что феи дѣлаютъ все это и даже худшее, а ихъ нисколько за это не осуждаютъ. Земля, воздухъ, вода, — все совершаетъ убійства, при случаѣ лжетъ, крадетъ; это дѣлаютъ и медвѣди, и акулы, и реполовы. Но если я это сдѣлаю, хотя это доставило бы мнѣ большое удовольствіе, меня тотчасъ упрекнутъ въ грѣхѣ, да еще накажутъ въ придачу. Но если эта грѣхъ, зачѣмъ я созданъ такъ, чтобъ этого желать, и почему вся природа подаетъ мнѣ примѣръ, которому я не долженъ слѣдовать? И какой человѣкъ на свѣтѣ имѣетъ право говорить мнѣ, что грѣхъ — одно, а добродѣтель — другое? Гдѣ онъ этому научился? изъ катехизиса? А кто написалъ катехизисъ? Тотъ, кто прочелъ объ этомъ въ Библіи. А кто написалъ Библію? Моисей и пророки. А отъ кого Моисей…

— Это все говорилъ Гульдбрандъ? — спросила Черноглазая дѣвочка.

— Нѣтъ, Гульдбрандъ говорилъ очень мало; онъ влюбился въ другую женщину и разбилъ сердце Ундины. Потомъ случилось… Ахъ, тамъ есть сцена, которая можетъ сдѣлать безсмертною великую актрису.

— Разскажите мнѣ, потому что когда мнѣ надоѣстъ быть богатою наслѣдницей, я намѣрена сдѣлаться знаменитою актрисой.

— Ну, разыграйте-ка вотъ это! — сказалъ разнощикъ, становясь на одно колѣно, между тѣмъ какъ лицо его необыкновенно оживилось. — Вообразите меня человѣкомъ, который понималъ, что значитъ лучшее и чистѣйшее на свѣтѣ, стремился это полюбить и назвать своимъ. А вы, воплощеніе всего лучшаго и чистѣйшаго, полюбили меня и отдаете мнѣ всѣ сокровища вашего сердца, потому что божественная доброта, заключающаяся въ женщинѣ, видитъ даже во мнѣ отраженіе своего собственнаго прелестнаго образа. Одно время мы были счастливѣе, чѣмъ души на небѣ. Но настаетъ день, когда я отстраняюсь отъ васъ и начинаю любить другую женщину. Вы скорбите обо мнѣ святою горестью и охотно простили бы меня и смыли бы съ меня грѣхъ своими чистыми слезами. Но по страшному и справедливому закону, тѣ, которые добровольно осквернили священную невинность, подлежатъ смерти, — такъ мститъ за себя поруганная чистота, — и вы, Ундина, все любя меня нѣжною и сильною любовью, которую всѣ мои недостойные поступки не могли искоренить, отворяете мою дверь и входите, чтобы напечатлѣть на моихъ губахъ смертельный поцѣлуй, — единственная милость, которую мнѣ осталось получить. Я вижу кротость вашего лица, слезы, отуманивающія ваши глаза, я думаю обо всемъ, что могло быть, но ужасъ и густой мракъ подкрадываются ко мнѣ. Когда ваше лицо наклоняется къ моему…

— Нѣтъ, нѣтъ, этого не будетъ, Гульдбрандъ! Я не убью васъ поцѣлуемъ. Я спасу васъ — вы останетесь живы, или мы вмѣстѣ умремъ.

Нѣжныя ручки обвились вокругъ шеи разнощика и маленькая черноглазая Ундина горячо рыдала на его плечѣ. Актриса увлеклась своею ролью, можетъ быть, и на актера сдѣлала нѣкоторое впечатлѣніе его роль. Люди иногда выбираютъ странное время и странный способъ, чтобы высказать тайны, которыя некогда не обнаруживаютъ даже самимъ себѣ. Черезъ минуту разнощикъ всталъ, высвободился изъ объятій Ундины и небрежно засмѣялся.

— Когда вы появитесь въ первый разъ на сценѣ, — сказалъ онъ, — взгляните на ложу у самой сцены съ лѣвой стороны, и вы увидите меня съ моими рыжими волосами, съ букетомъ во весь вашъ ростъ, — этотъ букетъ я брошу вамъ. Ха! ха! ха! эта наша сцена взволновала бы весь театръ. Какая жалость, что ее никто не видитъ, кромѣ моего осла!

Дѣвочка смотрѣла на него сквозь слезы, съ видомъ недоумѣнія и обманутаго ожиданія.

— Вы, должно быть, тоже фея, — сказала она, — вы выказались мнѣ въ двухъ или трехъ различныхъ видахъ. Какой же вы на самомъ дѣлѣ?

— Ну, юная дѣвица, это секретъ, и самый надежный, потому что я самъ не знаю, какъ отвѣтить на него. Прощайте! Я долженъ уйти.

— Увижу ли я васъ когда-нибудь?

— Не такимъ, какимъ вы видѣли меня сегодня, — отвѣтилъ разнощикъ.

Онъ перелѣзъ черезъ изгородь, запрягъ осла и скрылся изъ вида, прежде чѣмъ Маделена увидала, что онъ не взялъ съ собой Ундину.

Глава XVIII.

Тѣ, которые трудились не только въ жаркіе дни, но и въ прохладные ночи во время лондонскаго сезона, любятъ проводить въ деревнѣ время отъ августа до ноября. Многіе знатные люди, живущіе въ Мейферѣ въ началѣ года, имѣютъ свои настоящія дома за сотни миль отъ этого моднаго квартала.

Лордъ Кастльмиръ въ послѣднее время очень полюбилъ свои девонширское помѣстье и пользовался всякимъ удобнымъ случаемъ, чтобы отправиться туда, а потомъ придумывалъ предлоги, чтобы остаться тамъ какъ можно долѣе. Замокъ — какъ его называли, хотя онъ былъ не такъ великъ, чтобы оправдать эта громкое названіе — былъ прекраснымъ стариннымъ каменнымъ зданіемъ, съ окнами, обвитыми плющемъ, и такимъ солиднымъ на видъ, какъ будто природа повѣрила ему тайну своего безсмертія. Это впечатлѣніе не уменьшалось отъ того обстоятельства, что большая часть зданія находилась въ развалинахъ.

Миссъ Вивіанъ не такъ любила замокъ, но теперь, послѣ смерти брата, объявила Маделенѣ, что онѣ поѣдутъ осенью въ Девонширъ, а не въ Парижъ, какъ сперва предполагалось. Маделена согласилась, хотя ей было интересно видѣть Парижъ, въ которомъ она провела свое раннее дѣтство. Маленькая наслѣдница очень любила общество. Однако, она думала, что можетъ провести въ замкѣ еще одинъ годъ безъ особой скуки, благодаря сосѣдству Морисовъ.

Подъ именемъ Морисовъ она подразумѣвала только одну мистрисъ Роландъ, хотя общество не раздѣляло ея мнѣнія въ этомъ, отношеніи, — Морисы состояли изъ старой леди Морисъ и ея сына сэра Стенгопа. Они жили въ имѣніи, смежномъ съ Кастльширскимъ, но такъ же мало на него похожимъ, какъ лавочная вывѣска похожа на надгробный памятникъ.

Я не хочу этимъ сказать, чтобы Морисы были выскочки. У нихъ было столько же предковъ, какъ и у другихъ аристократовъ, но сэръ Стенгопъ Морисъ былъ радикалъ и, вмѣстѣ съ тѣмъ, любилъ, чтобы вся его обстановка согласовалась съ послѣдними современными идеями. Его деревенскій домъ, имѣвшій притязаніе на древность и живописность, былъ выпрямленъ и расширенъ до того, что неудобства и прелесть замѣнились безобразіемъ и пользой для здоровья. Свѣтъ, вентиляція, дренажъ и всякія санитарныя улучшенія вводились съ неутомимымъ усердіемъ. Крыша была сдѣлана аспидная, трубы передѣланы, и все зданіе оштукатурено и выкрашено сверху до низу. Паркъ и садъ были устроены такимъ образомъ, что могли доставить удовольствіе всякому человѣку съ правильнымъ и геометрическимъ образомъ мыслей. Тѣнистыя деревья, стоявшія около дома со временъ Іакова I, были срублены, для уничтоженія сырости. Внутри домъ былъ пустъ, прохладенъ и свѣтелъ, какъ деревянный ящикъ съ вырѣзанными боками, стѣны блѣдно-сѣрыя и блѣдно-зеленыя, безъ всякихъ картинъ, потому что изъ жилаго дома не слѣдуетъ дѣлать музея, полы полированные, съ цыновками вмѣсто ковровъ, потому что въ ковры набирается пыль. Мебель въ комнатахъ состояла только изъ столовъ, стульевъ и буфета въ столовой, потому что все другое не служило къ практической пользѣ. У оконъ не было тяжелыхъ занавѣсей, потому что окна сдѣланы для того, чтобъ пропускать свѣтъ. Словомъ, домъ уродовали до тѣхъ поръ, пока онъ не сдѣлался такимъ, какимъ желалъ его сдѣлать молодой хозяинъ.

Сэру Стенгопу Морису было двадцать два года. Онъ былъ не высокъ, довольно половъ, съ головою очень величественною и съ полувоенною осанкой.

Характеръ у него былъ кроткій, но, какъ почти всѣ кроткіе характеры, и рѣзкій, вмѣстѣ съ тѣмъ. Понятія о чести, справедливости, приличіи, обязанностяхъ были возвышенны и строги до крайней степени. Онъ былъ горячій партизанъ своихъ друзей и неумолимо преслѣдовалъ своихъ враговъ; но его нельзя было обвинить въ пристрастіи, потому что онъ могъ доказать вамъ это въ одну минуту: его друзья всегда были правы, а враги всегда ошибались. По временамъ на него находили веселыя минуты, но иногда онъ становился мрачнымъ и тогда его нельзя было ни развлечь, ни утѣшить.

Сэръ Стенгопъ Морисъ, какъ и всѣ добрые люди, имѣлъ одну слабую сторону; и слабою стороной его была леди Морисъ. Ея жизнь была и широка, и глубока; она много испытала, а думала еще больше. Мужа она лишилась вскорѣ послѣ рожденія Стентона, была принуждена вытерпѣть много тревогъ и бороться съ большими затрудненіями, и вынесла изъ жизни увеличившуюся любовь къ людямъ и удовольствіе наблюдать за ними, когда они проходили мимо ея кресла, — удовольствіе, въ которомъ непритворное состраданіе уживалось съ тонкимъ юморомъ. Въ жилахъ леди Морисъ текла ирландская кровь, придававшая богатство и гибкость ея уму. Ея вліяніе на сына было такъ велико, — гораздо больше, чѣмъ онъ воображалъ, — но она очень осторожно пользовалась этимъ вліяніемъ и прибѣгала къ этому только въ крайнихъ случаяхъ. Она позволила ему безропотно превратить ихъ прекрасный старый домъ въ сарай, выслушивала всѣ его мнѣнія и соглашалась съ нимъ, когда только могла, сочувствовала его негодованію, — словомъ, знала тотъ фактъ, что убѣжденія человѣка есть дѣло дня, но что въ теченіе этого дня они составляютъ всю суть его жизни, но это не помѣшало ей возстать противъ нѣкоторыхъ попытокъ ея сына.

— Ты знаешь, Стенгопъ, — сказала она, — что я женщина старая и слишкомъ привязана къ свомъ привычкамъ, чтобы соединить практику съ теоріей такъ, какъ можешь дѣлать ты. Я хочу, чтобы ты позволилъ мнѣ убрать мою спальню и будуаръ по-старому нездоровому способу, къ которому я привыкла.

— Дорогая матушка, — отвѣтилъ сэръ Стенгопъ съ благороднымъ порывомъ великодушія, — разумѣется, вы сдѣлаете все, что вамъ угодно. Вы можете наполнить вашу комнату коврами, перинами и увѣсить ее паутиной, если вамъ угодно, а я только позабочусь о томъ, чтобы у васъ были лучшія паутины и перины, какія только можно достать.

Морисы прежде жили въ Лондонѣ; но молодой баронетъ непремѣнно захотѣлъ сдѣлаться образцовымъ деревенскимъ помѣщикомъ, жить на своей землѣ, поучать своихъ арендаторовъ и только изрѣдка ѣздить въ Лондонъ. Въ университетѣ онъ отличился, вышелъ первымъ и доказалъ свои способности прекрасною рѣчью на дебатахъ. О немъ говорили, что онъ, навѣрное прославится въ нижней палатѣ.

Морисы давно находились въ хорошихъ отношеніяхъ съ Кастльмирами. Леди Морисъ знала лорда Кастльмира съ его юныхъ лѣтъ. Когда Маделена поселилась въ Кастльмирскомъ замкѣ, какъ будущая наслѣдница, мысль о бракѣ ея съ Стентономъ пришла въ голову старшихъ съ обѣихъ сторонъ. Партія была приличная съ общественной точки зрѣнія и желательная по личнымъ соображеніямъ. Дѣти будутъ очень богаты, имѣнія были смежныя; по характеру и наклонностямъ они если не вполнѣ сочувствовали другъ другу, то, по крайней мѣрѣ, дополняли другъ друга. Маделена нуждалась въ твердомъ и логическомъ умѣ Стенгопа, чтобы сдерживать ея независимость и отважность, а Стенгопу не худо было позаимствовать оригинальность и пылъ у Маделены. Однако, окончательнаго соглашенія не было; а когда послѣдніе два года мысли лорда Кастльмира устремились на возможность имѣть сына, его планы относительно Маделены примяли другой оборотъ, котораго онъ не сообщалъ леди Морисъ.

Но теперь, когда лордъ Кастльмиръ умеръ, леди Морисъ должна была сообразоваться съ своими собственными взглядами и нашла, что слѣдуетъ намекнуть на это Стенгопу и посмотрѣть, какъ онъ это приметъ. Онъ отвѣчалъ, что еще не принималъ въ соображеніе вопросъ о бракѣ, но что, разумѣется, когда-нибудь надѣется жениться; а когда настанетъ это время, то, можетъ быть, онъ выберетъ Маделену.

Но мистрисъ Роландъ была совершенно противна этого плана. Кетъ Роландъ всегда была откровенна и смѣла, и въ ея присутствіи всякое хвастовство казалось мелочнымъ, а эгоизмъ низкимъ, въ какой бы привлекательный видъ ни были они облечены. Кетъ была племянница леди Морисъ, дочь контръ-адмирала Герви Кавана; уже два года какъ она овдовѣла и жила у своей тетки и кузена; но она имѣла свой собственный достаточный доходъ и не была обязана никому. Это была цвѣтущая здоровьемъ, веселая двадцатилѣтняя женщина; но вы скоро замѣчали, что она совсѣмъ не походила на другихъ молодыхъ женщинъ ея лѣтъ и положенія.

Впрочемъ, въ этомъ нѣтъ ничего удивительнаго. Кетъ Кавана была помолвлена за молодаго флотскаго лейтенанта, котораго она любила всѣмъ сердцемъ и душою. Они были обвѣнчаны и, кажется, никогда не было свадьбы болѣе веселой. Прямо изъ церкви они сѣли въ карету и отправились на желѣзную дорогу. На пути случилось какое-то столкновеніе, мужъ Кетъ былъ убитъ и страшно изуродованъ, остальные всѣ остались цѣлы. Новобрачная взяла съ собою тѣло и привезла его въ домъ своего отца. Этимъ кончился ея медовый мѣсяцъ. Она никому не показывалась болѣе полу года.

Впослѣдствіи она свободно говорила о «моемъ мужѣ», но никогда не упоминала объ его смерти. Она была, попрежнему, весела и смѣялась такъ же часто, хотя не такъ долго. Но въ ея голосѣ слышался тонъ, котораго въ немъ не было, пока она не сказала своему отцу: «Я привезла домой моего мужа». А на углахъ ея рта были такія линіи, которыхъ не слѣдуетъ быть у молодой женщины.

Она была другомъ многихъ мужчинъ — и молодыхъ, и старыхъ — и обращалась съ ними не какъ сестра, и не какъ женщина, и еще менѣе какъ мужчина. Это было что-то единственное въ своемъ родѣ; оно вызывало въ нихъ все самое прекрасное и достойное; это дѣлало грубіяна джентльменомъ и рыцаремъ на это время.

Глава XIX.

Утромъ, на другой день послѣ гомерической битвы, описанной въ прежнихъ главахъ, сэръ Стенгопъ Морисъ пришелъ въ будуаръ матери съ письмомъ въ рукѣ.

— Въ эту комнату входишь, какъ въ погребъ, — сказалъ онъ жалобнымъ тономъ. — Я не понимаю, можно ли жить безъ свѣта?… Какъ вы думаете, отъ кого это письмо? Отъ Бренана!

— Боже мой! Я думала, что онъ уѣхалъ въ Австралію или Америку.

— Онъ вернулся и будетъ здѣсь сегодня. Вотъ человѣкъ, съ которымъ я желалъ бы познакомить васъ, Кетъ. Этого человѣка вы съумѣете оцѣнить.

— Мнѣ хотѣлось бы познакомиться съ нимъ Разскажите мнѣ о немъ. Кто и что онъ?

— Мнѣ кажется, я уже говорилъ о немъ. Онъ былъ въ университетѣ вмѣстѣ со мной, однимъ курсомъ выше меня. О немъ всѣ говорили. Онъ могъ дѣлать все, и дѣлалъ все, за все брался. Онъ былъ первый въ своемъ курсѣ; никто не понималъ, какъ онъ могъ этого достигнуть; онъ могъ проводить безъ сна безконечное множество ночей и все оставаться свѣжимъ…

— О, вы можете остановиться, — перебила мистрисъ Роландъ. — Мнѣ не интересно слышать о чудодѣяхъ и чудовищахъ. Если вы разскажете мнѣ о человѣкѣ, я послушаю. Ну-съ! Какая наружность у этого человѣка? Если онъ Аполлонъ, вы можете слегка упомянуть объ этомъ и перейти къ другому; я вообще предпочитаю безобразныхъ мужчинъ.

— Я не знаю, красивъ ли онъ, или нѣтъ, — горячо заговорилъ сэръ Стенгопъ, — но если вы интересуетесь его исторіей, — то я разскажу ее вамъ въ краткихъ словахъ. Его отецъ одинъ изъ богатѣйшихъ людей въ сѣверной Англіи. Бренанъ, добрѣйшій, впечатлительный малый, никогда не умѣлъ заботиться о своихъ интересахъ; но нельзя ожидать, чтобы человѣкъ съ такою физическою и нравственною организаціей держалъ себя какъ дьяконъ. Отецъ его забралъ себѣ въ голову, что Бренанъ кутила — чистый вздоръ! Единственная разница между нимъ и другими молодыми людьми состояла въ его простодушіи, въ томъ, что онъ не умѣлъ извиваться и увертываться, какъ другіе. Онъ лучше цѣлой сотни людей.

— Что же сдѣлалъ его отецъ? Пересталъ давать ему деньги?

— Онъ преслѣдовалъ его, какъ сыщикъ! Конечно, если противъ человѣка составляется заговоръ, его всегда можно поймать. Я не знаю, что это было; я не спрашивалъ. Когда я отдаю мое довѣріе кому-нибудь, я не забочусь о томъ, въ чемъ другіе могутъ его подозрѣвать. Отецъ никогда не понималъ Бренана, никогда не прощалъ ему ничего. Я большой защитникъ законной власти; но есть вещи, которымъ не можетъ покоряться человѣкъ, уважающій себя. Я могу только сказать, что его отецъ услыхалъ и повѣрилъ какимъ-то нелѣпымъ слухамъ насчетъ Бренана и объявилъ ему, что если онъ хочетъ получить наслѣдство, то долженъ исправиться и жениться на своей кузинѣ. Я никогда не слыхивалъ о подобномъ тиранствѣ!… И Бренанъ, можетъ быть, женился бы. Онъ былъ помолвленъ съ нею до этихъ непріятностей, и, вѣроятно, имѣлъ о ней гораздо лучшее мнѣніе, чѣмъ она заслуживала. Но за три мѣсяца до выхода его изъ университета послѣдовалъ разрывъ. Вы хотите спросить, съ чьей стороны былъ сдѣланъ первый шагъ? Я не знаю, — мнѣ неловко было распрашивать его. Все, что честный человѣкъ можетъ сдѣлать въ подобныхъ обстоятельствахъ, это молчать; Бренанъ такъ и сдѣлалъ. Онъ получаетъ теперь, кажется, около двухъ сотъ фунтовъ въ годъ. Я не считаю его образцомъ совершенства, Кетъ. Я нахожу, что онъ самъ себѣ самый худшій врагъ; онъ способенъ пожертвовать своими лучшими интересами для какой-нибудь прихоти. Но въ Бренанѣ никогда не было ничего низкаго и пошлаго. Онъ во многомъ похожъ на мальчишку-шалуна; онъ болтаетъ про себя то, о чемъ никогда не упомянулъ бы, если бы въ немъ была хоть частичка самодовольствія или лицемѣрія. Его всѣ могутъ обмануть, а онъ не обманывалъ никого. Я не буду ничего больше говорить о немъ, — вы сами можете судить сегодня же. Онъ не былъ въ Англіи около двухъ лѣтъ. Его приключенія стоитъ послушать. Однако, мнѣ надо идти и распорядиться насчетъ срубки лѣса, — заключилъ сэръ Стенгопъ, не съ особенною поспѣшностью приподнимаясь съ роскошнаго кресла.

Когда онъ вышелъ, Кетъ Роландъ взяла съ колѣнъ свою работу, которую положила при входѣ Стенгопа, и замѣтила:

— Какой онъ милый! Представьте себѣ, что васъ будутъ защищать такимъ образомъ послѣ двухлѣтняго отсутствія!

— Стенгопъ любитъ заступаться; онъ всегда станетъ защищать того, на кого нападаютъ, — отвѣтила мать Стенгопа.

— А вы видали пріятеля вашего сына?

— Да, раза два. Онъ очень понравился мнѣ. У него есть то особенное очарованіе, которое такъ краситъ безобразныхъ людей, это — отсутствіе самонадѣянности. Онъ обо всемъ говоритъ съ какимъ-то пыломъ, который пріятно видѣть; мы теперь всѣ такъ спокойны и неинтересны; мнѣ кажется, что онъ долженъ очень нравиться женщинамъ. Я помню, что его голосъ обладалъ какимъ-то совершенно особеннымъ свойствомъ; это голосъ очень сильный и звучный, а, между тѣмъ, кажется, что онъ былъ не громче твоего или моего. Но въ этомъ голосѣ было еще что-то, кромѣ этого, а то я не вспомнила бы его послѣ такого долгаго промежутка времени; онъ вполнѣ характеризовалъ Бренана, и чувствовалось, вмѣстѣ съ тѣмъ, что Бренанъ-то самъ не былъ бы такимъ, если бы у него былъ другой голосъ.

Спустя нѣсколько часовъ, выглянувъ въ окно, Кетъ увидала двѣ приближающіяся фигуры: Маделену и какого-то незнакомца. Онъ былъ одѣтъ по-модному, въ черный утренній сюртукъ и сѣрыя панталоны. Походка его была твердая и непринужденная. Одна рука висѣла и онъ размахивалъ ею, а въ другой держалъ пучокъ листьевъ и травы, который нарвалъ, вѣроятно, для Маделены.

Когда эта парочка приблизилась, Кетъ замѣтила, что они разговариваютъ; мужчина какъ будто что-то разсказывалъ дѣвочкѣ, а она время отъ времени прерывала его вопросомъ или замѣчаніемъ. Они, очевидно, находились въ самыхъ лучшихъ отношеніяхъ. Мужчина время отъ времени смѣялся и смотрѣлъ на Маделену, наклонивъ голову на бокъ. Его загорѣлое лицо, обрамленное рыжими бакенбардами, было некрасиво, но производило впечатлѣніе; Кетъ чувствовала, что это лицо она не легко забудетъ.

Незнакомецъ, идя рядомъ съ Маделеной, находился уже ярдовъ за сорокъ отъ дома и вдругъ, поднявъ глаза, встрѣтился съ глазами Кетъ. Въ это время онъ съ одушевленіемъ говорилъ съ Маделеной и, не отводя глазъ отъ Кетъ, продолжалъ говорить тѣмъ же тономъ, такъ что Маделена, которая была занята тѣмъ, что онъ говорилъ, не замѣтила направленія его взгляда. Кетъ почувствовала, какъ щеки ея вспыхнули, но съ трудомъ отвела глаза я отошла отъ окна. Ее охватило какое-то странное смущеніе.

«Этотъ человѣкъ не такъ простодушенъ, какъ будетъ стараться увѣрить меня черезъ полчаса, — вотъ каковы были ея размышленія послѣ этого маленькаго происшествія. — Онъ можетъ заставить меня думать, что хочетъ, пока будетъ говорить со мной, но потомъ, если я вспомню это первое впечатлѣніе, я одержу надъ нимъ верхъ!»

Въ такомъ предосудительномъ настроеніи Кетъ Роландъ оправила свое платье и пошла знакомиться съ Бренаномъ Синклеромъ.

Глава XX.

Обѣдали въ то время и въ той части свѣта въ пять часовъ. Послали лакея въ замокъ пригласить миссъ Вивіанъ; другой лакей поѣхалъ въ телѣжкѣ въ сосѣдній городовъ за чемоданомъ мистера Синклера, который принялъ приглашеніе сэра Стенгопа провести у него дня два. Оба джентльмена, послѣ того какъ Синклеръ былъ представленъ дамамъ, пошли осмотрѣть паркъ и садъ, а Маделена разговаривала съ Кетъ Роландъ, которая очень полюбила дѣвочку.

Маделена только и говорила, что о своемъ новомъ другѣ, и сдѣлала Кетъ драматическое описаніе своей первой встрѣчѣ съ нимъ у изгороди наканунѣ. Сначала онъ былъ разнощикомъ, а она была знатною барышней; но потомъ, по волшебному превращенію, она сдѣлалась Ундиной, а онъ Гульдбрандомъ. Потомъ сегодня утромъ, когда она бродила около парка, волшебникъ опять явился передъ нею, на этотъ разъ въ видѣ джентльмена, и назвалъ ее ея настоящимъ именемъ, хотя она не говорила ему этого. Онъ сказалъ, — и это оказалось справедливымъ, — что онъ старый другъ сэра Стенгопа, хотя незнакомъ съ мистрисъ Роландъ. Онъ разсказалъ ей множество очень интересныхъ исторій, и они вдвоемъ придумали великолѣпный планъ, взаимно обязавшись не открывать его третьему лицу.

— Не правда ли, какіе у него прекрасные рыжіе волосы? — задумчиво заключила Маделена.

— Развѣ рыжіе волосы красивы? — спросили Кетъ, смѣясь.

— Одно время я этого не думала, а теперь думаю, — отвѣтила младшая собесѣдница съ серьезностью человѣка, дожившаго до того, что можетъ исправить опрометчивое мнѣніе своей юности.

Синклеръ и Морисъ все это время гуляли и глядѣли на различные предметы, которые будто бы привлекали ихъ вниманіе, но въ дѣйствительности они видѣли предметы очень отдаленные и совсѣмъ не похожіе на тѣ, которые окружали ихъ.

— Я не ожидалъ найти васъ здѣсь, — сказалъ, наконецъ, Синклеръ, — я надѣялся увидѣть васъ въ палатѣ. Зачѣмъ вы не тамъ? Вы именно годитесь для этого.

— Намѣреваюсь попытаться когда-нибудь, — отвѣтилъ Морисъ, складывая руки за спиной съ сенаторскимъ видомъ. — Но еще есть время подумать объ этомъ. Я прежде хочу познакомиться съ людьми, изучить ихъ образъ жизни и показать, какъ долженъ жить деревенскій помѣщикъ. Улучшенія, которыя я ввелъ въ мое имѣніе, были сдѣланы болѣе для поученія другихъ, чѣмъ для моихъ собственныхъ удобствъ.

— Сколько человѣкъ у васъ работаютъ? Десять, двѣнадцать?

— Иногда побольше; это зависитъ отъ обстоятельствъ. Но у меня есть одинъ человѣкъ, стоящій дюжины, — вамъ надо его видѣть, — надсмотрщикъ. Это прекраснѣйшій типъ девонширскаго однодворца; славная голова и наружность Геркулеса. Мнѣ кажется, что онъ справился бы даже съ вами! Эй, Сандерсъ! — закричалъ онъ помощнику садовника, работавшему поблизости, — гдѣ надсмотрщикъ?

— Кажется, онъ въ котеджѣ, сэръ Стенгопъ, — отвѣтилъ садовникъ, снимая свою шапку, — но онъ немножко не въ духѣ.

— Не въ духѣ? Что вы хотите этимъ сказать? Что съ нимъ?

— Онъ не можетъ видѣть никого, — сказалъ садовникъ, медленно почесывая въ головѣ.

— Что за вздоръ! — возразилъ баронетъ, недовольный тѣмъ, что расхваленная имъ личность подвержена недугамъ обыкновенныхъ смертныхъ. — Пойдемте, Синклеръ. Должно быть, ему худо, если онъ не захочетъ увидѣть меня. Онъ женатъ, — продолжалъ Стенгопъ, пока они шли, — и его жена выше женщинъ ея сословія. Человѣкъ не пьющій, чего нельзя сказать о большинствѣ изъ здѣшнихъ.

Котеджъ — старинный хорошенькій домикъ, еще не пострадавшій отъ преобразовательныхъ принциповъ баронета — не пустилъ гостей въ запертую дверь; но сэръ Стенгопъ, не ожидая отвѣта на свой стукъ, приподнялъ щеколду и вошелъ безъ церемоніи.

Комната, чистая, прилично меблированная прочною дубовою мебелью, находилась въ страшномъ безпорядкѣ. Въ углу валялся стулъ съ сломанною ножкой; зеркало, висѣвшее между оконъ, было разбито ударомъ кулака; двое плачущихъ дѣтей прижались у камина; а мать ихъ не только была блѣдна, встревожена, но, несмотря на всѣ свои усилія, не могла скрыть, что у нея подбитъ глазъ. Хозяинъ дома лежалъ въ весьма неизящной позѣ, свѣсившись съ постели, и бормоталъ невнятно самыя геприличныя ругательства.

— Что это значитъ? — спросилъ сэръ Стенгопъ, какъ только удивленіе позволило ему заговорить. — Что это вы надѣлали, Томъ Бернъ? Встаньте и отвѣчайте мнѣ, сэръ!

— Убирайтесь къ чорту! — отвѣтилъ Томъ, лѣниво и равнодушно.

— Пожалуйста, простите его, серъ Стенгопъ! — упрашивала жена испуганнымъ тономъ. — Онъ, право, самъ не знаетъ что говоритъ. Ахъ, будьте осторожны, сэръ! — сказала она Синклеру, который подошелъ къ кровати. — Онъ можетъ васъ убить!

У Синклера въ рукѣ была легкая тросточка съ круглымъ агатовымъ набалдашникомъ. Томъ Бернъ лежалъ, полузакрывъ глаза и бормоча что-то невнятное, но, повидимому, не обращая вниманія ни на что. Синклеръ дотронулся до его виска набалдашникомъ своей трости и сказалъ тихимъ, но внятнымъ голосомъ:

— Вставайте, Томъ Бернъ, и будьте вѣжливы къ вашимъ гостямъ!

Томъ приподнялъ голову, потомъ самъ приподнялся на локтѣ и, наконецъ, сѣлъ прямо, хотя качался изъ стороны въ сторону, а глаза его смутно осматривались вокругъ. Въ этомъ было что-то неестественное, точно будто онъ дѣйствовалъ подъ вліяніемъ гальванической батареи, а не по собственной волѣ.

— Кто это говоритъ? — спросилъ онъ черезъ нѣсколько времени.

— Я, Томъ, — отвѣтилъ Синклеръ.

Въ то же время, онъ снялъ свою шляпу и провелъ рукой по волосамъ. Блуждающій взглядъ Тома первый разъ устремился на него и зрачки его глазъ расширились. Онъ поднялъ одну руку и наклонилъ голову, какъ человѣкъ, ожидающій удара.

— Не пугайтесь, вамъ никто не сдѣлаетъ вреда, — сказалъ Синклеръ ободрительно. — Но послушайте, Томъ Бернъ, такому человѣку, какъ вы, не слѣдъ напиваться. Чтобы больше этого не было, слышите? Посмотрите на вашу жену и дѣтей! Можете ли вы назвать себя человѣкомъ?

Томъ Бернъ вдругъ закрылъ лицо своими широкими, грубыми руками, повалился на постель и зарыдалъ. Синклеръ надѣлъ шляпу и обернулся къ Морису, который смотрѣлъ на эту сцену съ непритворнымъ изумленіемъ.

— Онъ больше ничего, какъ взрослый ребенокъ, — замѣтилъ Синклеръ, улыбнувшись. — Теперь мы можемъ оставить его въ покоѣ. Онъ завтра, конечно, извинится. Прощайте, мистрисъ Бернъ.

Онъ взялъ Мориса подъ руку и увелъ его изъ котеджа. Морисъ шелъ нѣсколько времени, какъ человѣкъ, ноги котораго дѣйствуютъ на свой собственный страхъ, потомъ остановился и окинулъ глазами Синклера съ ногъ до головы.

— Въ этомъ есть что-то скверное, — сказалъ онъ тономъ отвращенія. — Я предпочелъ бы не видѣть этого. Какъ вы это сдѣлали, Бренанъ?

— Это все сдѣлалъ набалдашникъ моей трости, — отвѣтилъ Синклеръ съ комическимъ смѣхомъ. — Или, можетъ быть, у меня есть какая-нибудь магнетическая сила, которую я понимаю не больше васъ. Пьяный человѣкъ — полуребенокъ, полускотъ. Я видалъ много пьяницъ, странствуя вокругъ свѣта. Съ ними легче справиться, нежели думаютъ, если умѣешь за это взяться.

— Я не повѣрилъ бы, если бы не видѣлъ самъ, — сказалъ Морисъ, качая головой. — Это не мой Томъ Бернъ, — что могло съ нимъ случиться? Онъ уже не будетъ годенъ ни къ чему.

— Напротивъ, онъ будетъ полезнѣе прежняго, если вы съумѣете справиться съ нимъ, — возразилъ Синклеръ. — Онъ будетъ исполнять всѣ приказанія, не дѣлая вопросовъ. А какой видный домъ вашъ! Никто не скажетъ, что вы прячете свѣтильникъ подъ кустомъ. А по вашей философіи радикализмъ требуетъ вырубки деревьевъ?

Этотъ вопросъ отвлекъ вниманіе нашихъ друзей отъ Тома Берна. Придя въ домъ, они пошли одѣваться къ обѣду и черезъ полчаса уже сидѣли за столомъ. Синклеръ помѣщался по правую руку леди Морисъ, а Маделена по лѣвую; мистрисъ Роландъ сидѣла возлѣ Синклера, а миссъ Вивіанъ возлѣ Маделены; сэръ Стенгопъ предсѣдательствовалъ на другомъ концѣ стола съ видомъ необыкновенной важности.

— Какъ весело, — замѣтилъ Синклеръ, — опять сидѣть за англійскимъ обѣденнымъ столомъ.

— Развѣ Англія, все-таки, лучше всего? — спросила леди Морисъ.

— Самое лучшее въ другихъ мѣстахъ напоминаетъ Англію, — отвѣтилъ путешественникъ.

— Но, вѣдь, это не первый же вашъ обѣдъ послѣ возвращенія? — сказала мистрисъ Роландъ.

— Конечно, нѣтъ, если вы называете ѣду обѣдомъ, — возразилъ Синклеръ, смотря на нее съ веселою усмѣшкой. — Послѣдніе десять дней я питался хлѣбомъ и колбасой у придорожной изгороди… не правда ли, Маделена?

— Вы курили, когда я увидала васъ, — отвѣтила эта юная дѣвица съ достоинствомъ, потому что она не оставалась нечувствительна къ важности своего положенія, какъ къ члену званаго обѣда. — Вы курили сигару. Разнощикъ долженъ курить трубку.

— Да, да, сигара не шла къ моей роли, — согласился Синклеръ.

— Это что еще такое? — спросилъ Морисъ, поднявъ брови.

— Одна изъ моихъ проказъ, — сказалъ Синклеръ и, прихлебнувъ хересу, продолжалъ: — мнѣ всегда хотѣлось это сдѣлать и, наконецъ, представился случай. Пріѣхавъ въ Лондонъ, я отправился въ книжную лавку и накупилъ такихъ книгъ, которыя я читалъ и которыя мнѣ нравились. Я нагрузилъ ими телѣжку, досталъ осла и отправился въ путь. Встрѣтивъ поселянина или пріѣхавъ въ деревню, я продавалъ свой товаръ съ выгодой. Мнѣ никогда не было такъ весело. Могу васъ увѣрить, мистрисъ Роландъ, я самъ не имѣлъ понятія о моемъ умѣньѣ болтать, пока не сталъ выставлять прелести коихъ любимыхъ авторовъ. Если бы написать, что я говорилъ, то это составило бы прекрасную критическую книгу. Потомъ я любовался лучшими видами въ Англіи.

— Вы не художникъ ли? — спросила мистрисъ Роландъ.

— Нѣтъ; у этихъ бѣдныхъ художниковъ всегда на совѣсти еще не написанное полотно. Говоря о природѣ, они думаютъ о своихъ краскахъ и о правилахъ перспективы. Я желалъ бы, чтобы никакихъ названій не было, тогда мы начали бы легче понимать значеніе предметовъ. Что такое искусство, по вашему мнѣнію, мистрисъ Роландъ?

— Я предпочитаю слышать ваше мнѣніе.

— Я скажу, что это есть способъ называть предметы, которые кто-нибудь имѣлъ наглость выдумать. Этотъ дерзкій самозванецъ, — не обращайте вниманія на мои сильныя выраженія, леди Морисъ, я только что скинулъ мой дорожный костюмъ, — составилъ таблицу размѣровъ и рядъ красокъ, и насильно навязалъ намъ то, что мы должны называть типомъ идеальной красоты. Для меня и Венера Милосская, и дрезденская Мадонна кажутся одинаково безжизненными и лишенными смысла. Единственные законные художники, это — актеры и актрисы и ихъ помощники, музыканты и литераторы.

— Вы никогда меня не убѣдите, что актеры и актрисы художники, — сказала миссъ Вивіанъ, не понимавшая ни Венеры, ни Мадонны, но не одобрявшая того тона, которымъ о нихъ было говорено. — Всякій лѣнтяй и кутила можетъ выучить роль и говорить ее на сценѣ.

Синклеръ обернулся къ ней съ очевиднымъ намѣреніемъ позабавиться, хотя его лицо и голосъ были серьезны.

— Мы всѣ подражаемъ другъ другу съ утра до вечера, — сказалъ онъ, — и выставляемъ себя нравственнѣе, послѣдовательнѣе и умнѣе, чѣмъ мы на самомъ дѣлѣ; и цѣль наша въ этомъ дѣлѣ — получить похвалу, которой мы не заслуживаемъ. А у актера и актрисы нѣтъ такихъ низкихъ побужденій; они дѣлаютъ разумно и обдуманно то, что другіе дѣлаютъ по невѣдѣнію и наобумъ. Великая актриса, — продолжалъ онъ, переводя свой взглядъ на Маделену, которая забыла объ обѣдѣ и сочувственно слѣдила за его словами съ сверкающими глазами, — извлекаетъ пылъ и суть изъ десяти жизней въ теченіе одного часа и показываетъ намъ, чѣмъ мы всѣ могли бы быть, если бы наша кровь всегда пылала и времени не терялось на разныя мелочи. Вотъ такимъ актеромъ я желалъ бы быть.

Маделена одобрительно вздохнула.

— Можетъ быть, вы уже являлись на сценѣ? — спросила мистрисъ Роландъ.

— Я игралъ роль въ нѣкоторомъ родѣ, — возразилъ Синклеръ, качая головой. — Но въ дѣйствительной жизни недостаетъ режиссера. Когда я ѣздилъ вокругъ свѣта, я видѣлъ, какъ много портилось прекрасныхъ драматическихъ сценъ.

— Вы зачѣмъ ѣздили вокругъ свѣта, мистеръ Синклеръ? — спросила, улыбнувшись, леди Морисъ.

— Конецъ и причина всякаго движенія, это — надежда улучшить себя; когда мы находимся въ лучшемъ видѣ и знаемъ это, мы сидимъ неподвижно, какъ Брама. Въ Англіи мнѣ тогда оставаться было неудобно; но, конечно, достаточно бы было и небольшой поѣздки. И Парижъ мѣсто хорошее.

— Я была въ Парижѣ, — замѣтила Маделена, къ огорченію своей тетки, — я тамъ жила, когда была у папаши. На будущій годъ я опять намѣрена туда ѣхать.

— Да, — сказалъ Синклеръ, тихо усмѣхнувшись и пожимая плечами, — въ Парижѣ было очень весело. Я тамъ встрѣтилъ очень милыхъ людей и слышалъ много любопытнаго. Я помню тамъ старуху по имени мадамъ Сануаръ. Она была когда-то знаменитостью въ новомъ философскомъ мірѣ и держалась разныхъ еретическихъ мнѣній объ обществѣ и религіи. Но лѣтъ двѣнадцать или пятнадцать тому назадъ она попала въ бѣду. Ей поручили ея племянницу, очень хорошенькую дѣвушку. Съ ними познакомился молодой англичанинъ, который плѣнилъ сердце мадамъ Самуаръ, разговаривая съ ней о коммунизмѣ. Но однажды она проснулась и узнала, что молодой англичанинъ исчезъ, исчезла и ея племянница. Это вылечило ее отъ новой философіи. Она теперь строгая католичка и монархистка.

Миссъ Вивіанъ была очень неглупая старуха, и что-то въ этомъ анекдотѣ или во взглядѣ, который бросилъ на нее Синклеръ, растревожило ее. Она никогда не слыхала о мадамъ Самуаръ, но начала что-то подозрѣвать.

— Въ Парижѣ есть много англичанъ, мистеръ Синклеръ, которые имѣютъ основательныя причины не жить въ Англіи, — замѣтила она.

— Есть, — согласился Синклеръ, — Я зналъ тамъ младшаго сына какого-то лорда; онъ попался здѣсь въ какой-то непріятной исторіи и былъ высланъ за границу. Онъ женился на француженкѣ, — кажется, на дворянкѣ, — и у него была дочь, отъ которой ея родные въ Англіи согласились освободить его. Этотъ человѣкъ вѣчно составлялъ планъ, какъ бы прибрать къ рукамъ имѣніе посредствомъ дочери. Онъ былъ очень забавенъ.

— А развѣ имѣніе не было укрѣплено за прямыми наслѣдниками? — спросилъ сэръ Стенгопъ.

— У старшаго брата не было дѣтей, насколько это было извѣстно, и вся суть плана заключалась въ томъ, чтобы поставить дочь моего пріятеля на мѣсто наслѣдника. Если бы я сочинялъ романъ, миссъ Вивіанъ, я придумалъ бы, что старшій братъ былъ тотъ англичанинъ, который бѣжалъ съ француженкой, что сдѣлало бы сюжетъ романа гораздо запутаннѣе и интереснѣе, не правда ли?

— Я ничего объ этомъ не знаю, мистеръ Синклеръ, — отвѣтила старуха очень спокойно, — и если вы позволите мнѣ сказать, я думаю, что чѣмъ меньше молодежь слышитъ разсказы такого рода, тѣмъ лучше.

— О, мнѣ вовсе не хотѣлось бы повредить какому-нибудь молодому существу, — возразилъ Синклеръ, бросивъ на миссъ Вивіанъ взглядъ искренняго добродушія, хотя Кетъ Роландъ, взглянувъ на него черезъ минуту, примѣтила въ лицѣ его какое-то плутовское выраженіе, которое привело ее въ недоумѣніе.

Съ этой минуты разговоръ какъ-то не вязался, говорили о томъ и о семъ, но ни о чемъ особенно интересномъ до того времени, когда дамы ушли. Сэръ Стенгопъ, взявъ по графину вина въ каждую руку, пересѣлъ на тотъ конецъ стола, гдѣ сидѣлъ Синклеръ.

— Вы ничего не пьете, — сказалъ онъ. — Чего вы хотите: портвейну или бордоскаго?

— Я могу выпивать три бутылки при случаѣ, — отвѣтилъ Синклеръ, наливая себѣ рюмку. — Но такіе случаи встрѣчаются не каждый день. Мистрисъ Роландъ женщина умная.

— Это одна изъ лучшихъ женщинъ на свѣтѣ, — сказалъ Морисъ.

— Когда мужчина это говоритъ, онъ думаетъ кое-что побольше.

— О, она не собирается замужъ, а я не собираюсь жениться.

— Если вы намѣрены подавать примѣръ добродѣтелей вашимъ вассаламъ, вамъ слѣдуетъ думать и о супружествѣ.

Морисъ съ серьезнымъ видомъ опорожнилъ свою рюмку.

— Я еще не скоро буду объ этомъ думать, — сказалъ онъ. — У моей матери есть планъ соединить меня съ этою черноволосою маленькою наслѣдницей. Но до этого остается еще, по крайней мѣрѣ, лѣтъ семь. Нелѣпо говорить о такой отдаленной возможности.

— А нѣтъ никакого сомнѣнія въ томъ, что она наслѣдница? — спросилъ Синклеръ, повидимому, подавляя зѣвоту.

— О, нѣтъ. По крайней мѣрѣ, я не знаю никакого другаго наслѣдника. Завѣщаніе лорда Кастльмира извѣстно. Теперь я, впрочемъ, вспоминаю, что ходили толки о какомъ-то другомъ наслѣдникѣ; но, кажется, изъ этого не вышло ничего.

— Я полагаю, что ея отецъ ожидаетъ получить свою долю, если у нея живъ отецъ.

— Ему, кажется, уже дали что-то. Но разскажите мнѣ о себѣ, старый дружище. Ваши путешествія сдѣлали васъ молчаливымъ. Какъ ваши домашнія дѣла?

— Я обязанъ моему родителю. Causa teterrima belli вышла замужъ за кого-то другаго. Будь онъ здѣсь, я обнялъ бы его и выпилъ бы за его здоровье.

— Полноте, Синклеръ! Вы не заставите меня повѣрить, что васъ обрадовала потеря пятнадцати тысячъ фунтовъ годоваго дохода, — я уже ничего не говорю о невѣстѣ. Я боюсь, что вы въ стѣсненныхъ обстоятельствахъ.

— Это такъ для всѣхъ вообще, но для васъ у меня нѣтъ тайнъ. Конечно, мнѣ нужны деньги и я намѣренъ ихъ имѣть. Но я хочу самъ достать ихъ. Обычай наслѣдовать родителямъ — самая величайшая ошибка цивилизаціи. Если вы ухаживаете за женщиной, что васъ занимаетъ въ этомъ? Очевидно, стараніе заставить ее заплатить вамъ взаимностью и сомнѣніе, успѣете ли вы. То же самое и въ другомъ. Если женщина сама полюбитъ васъ безъ всякихъ вашихъ стараній, вы остаетесь совершенно равнодушны, любитъ она васъ или нѣтъ. Будь у меня готовое состояніе, я лишился бы многаго. Я лишился бы неизвѣстности, не останусь ли вдругъ въ одно утро совсѣмъ голоднымъ, а это самая лучшая приправа къ каждому кушанью. Я лишился бы удовольствія чувствовать, что деньги, истраченныя мною, стоили кое-что. Скажу прямо: оставьте вы мнѣ въ наслѣдство тысячу фунтовъ, я брошу ихъ въ огонь; но если я увижу, что вы кладете ихъ въ карманъ, я непремѣнно захочу вытащить ихъ оттуда, если бы мнѣ пришлось перерѣзать вамъ горло для этого. Остепениться значитъ для меня совсѣмъ перестать жить. Я хочу захватить все въ свои руки, но не намѣренъ удерживать у себя ничего. Разумѣется, вы знаете, что я сумасбродъ, Стенгопъ, — сказалъ Синклеръ, вдругъ перемѣнивъ свой тонъ изъ юмористически-насмѣшливаго въ чистосердечно-простодушный и дружески положивъ руку на плечо хозяина. — Я говорю съ вами какъ не сталъ бы говорить ни съ кѣмъ, потому что только вы одни понимаете мены и интересуетесь мною.

— Милый мой, — сказалъ Морисъ, чрезвычайно тронутый, — нѣтъ человѣка на свѣтѣ съ такимъ добрымъ сердцемъ, какъ у васъ; и если вамъ когда-нибудь понадобится что-нибудь, вы знаете, что я все сдѣлаю для васъ. Ну, а теперь что вы думаете дѣлать?

— Мнѣ дано порученіе отъ одного лондонскаго общества осмотрѣть состояніе рудниковъ въ этихъ мѣстностяхъ. Вы, вѣдь, знаете, что я одно время занимался геологіей; у меня давно было любимою мыслью найти золото. Я увѣренъ, что золото найдется, и не черезъ много лѣтъ, по сю ли сторону свѣта, или по ту, я сказать не могу. А пока вы можете ожидать, что я вдругъ буду являться къ вамъ въ разныя времена.

— Сдѣлайте мой домъ вашею главною квартирой, — сказалъ баронетъ гостепріимно, — хотя я не могу предложить вамъ особенныхъ развлеченій, кромѣ рыбной ловли, верховой ѣзды и тому подобнаго. Но мнѣ хотѣлось бы, чтобъ вы покороче узнали Кетъ Роландъ, — ея характеръ очень похожъ на вашъ. Вы не будете больше пить вина? Тогда пойдемте къ дамамъ.

Они вошли въ гостиную въ ту минуту, когда Кетъ Роландъ защищала Синклера противъ желчныхъ нападокъ миссъ Вивіанъ. Леди Морисъ слушала этотъ споръ съ спокойною улыбкой, а Маделена сидѣла въ креслѣ въ отдаленномъ углу комнаты съ огромнымъ томомъ Шекспира на колѣняхъ передъ собою.

Глава XXI.

Прошло нѣсколько лѣтъ. Право на наслѣдство миссъ Вивіанъ не оспаривалъ никто. Молодая дѣвица выросла и быстро созрѣла, и всѣ, видѣвшіе страннаго, угловатаго ребенка, не узнали бы его теперь. Разумѣется, ей было дано надлежащее воспитаніе, но она скорѣе воспитала сама себя. Главною чертой ея характера была независимость; она понимала сама себя лучше, чѣмъ другіе могли понять ее, и принимала совѣты и наставленія совершенно по-своему, такъ, что дѣйствіе ихъ было совсѣмъ не то, какого ожидали. Когда она стала выѣзжать, она держала себя какъ всѣ молодыя англичанки въ ея положеніи и съ ея состояніемъ. Но мужчинамъ, несмотря на то, что они восхищались ея наружностью и уважали ея умъ, она не нравилась, а для многихъ она казалась просто загадкой.

Маделена стояла на перепутьи двухъ дорогъ. Съ одной стороны, ее манила слава трагической актрисы… но сколько терній усыпало этотъ путь! И, кромѣ того, не обманывается ли она, дѣйствительно ли въ ней кроются задатки великаго таланта, который заставитъ толпу рыдать у ея ногъ, или это просто младенческая мечта, игра ея воображенія?

Съ другой стороны, въ Маделенѣ жило сильное сознаніе долга. Она была несвободна; на нее были возложены обязательства, въ которыхъ она была должна отдать отчетъ. Управленіе большимъ имѣніемъ было поручено ей человѣкомъ, который, конечно, не подозрѣвалъ, что она пойдетъ на сцену, и который, вѣроятно, иначе распорядился бы своимъ состояніемъ, если бы могъ предвидѣть эту случайность. А мысль отказаться отъ состоянія для сцены не казалась ей привлекательной. Она, какъ женщина, съ трудомъ могла бы отказаться отъ своихъ правъ. Ради любви она пожертвовала бы всѣмъ своимъ состояніемъ, но жертвы этой пока еще никто не требовалъ.

Эта внутренняя ея борьба не совсѣмъ была скрыта отъ ея короткихъ знакомыхъ; и мнѣнія ихъ раздѣлились. Маделена давно уже брала уроки декламаціи у одного извѣстнаго французскаго профессора, и это вызвало сильное сопротивленіе ея родныхъ, а также леди Морисъ и сэра Стенгопа; хотя леди Морисъ была не такъ сурова, какъ ея сынъ, но тетушка Марія и дядя Кланрой прямо заявляли свое неодобреніе. Маделена имѣла двухъ защитниковъ, и однимъ изъ нихъ была Бетъ Роландъ, другимъ Брейянъ Синклеръ. Только защита Бетъ была открытая и явная, а Брейянъ поддерживалъ Маделену тайно.

Читатели наши помнятъ, что семействами Вивіанъ и Норисъ былъ составленъ планъ брачнаго союза въ лицѣ послѣднихъ представителей, если только Маделена не лишится своего наслѣдства или женихъ и невѣста не почувствуютъ ни малѣйшей склонности вступить въ бракъ. Прежде чѣмъ Маделена выросла, сэръ Стенгопъ до такой степени былъ равнодушенъ къ ней, что не скрывалъ своего желанія отложить всякія соображенія объ этомъ до неопредѣленнаго срока; а Маделена, разумѣется, совсѣмъ не ломала себѣ головы насчетъ этого. Но послѣднее время обстоятельства совершенно измѣнились. Леди Морисъ, въ виду странныхъ проявленій Маделены, должна была принять всякія мѣры предосторожности, а сэръ Стенгопъ какъ ни порицалъ пристрастія Маделены къ драматическому искусству, не только отказался отъ своего равнодушія къ Вастльмирской наслѣдницѣ, но перешелъ въ другую крайность. Другими словами, онъ вдругъ страстно влюбился въ Маделену, и эта страсть, совершенно свободная отъ всякаго корыстолюбія, дѣлала большую честь его проницательности, потому что, какъ было уже сказано, Маделена была не такая дѣвушка, которая могла бы понравиться первому встрѣчному. Только человѣкъ, одаренный тонкимъ художественнымъ чутьемъ, могъ бы оцѣнить вполнѣ, сколько прелести таилось въ гибкой, тонкой фигурѣ Маделеяы, въ ея глубокихъ, черныхъ глазахъ, вспыхивающихъ огнемъ подъ вліяніемъ какого-нибудь чувства, въ ея загадочной улыбкѣ, въ ея звучномъ голосѣ.

Хотя Маделена мало интересовалась сэромъ Стенгопомъ, но онъ не отчаивался, Маделена вообще никому не оказывала особаго предпочтенія. Къ тому же сэръ Стенгопъ въ послѣднее время принужденъ проводить большую часть времени въ Лондонѣ по милости дѣлъ, которыя оказались выше его прежнихъ идеаловъ помѣщичьей жизни. Дѣло было въ томъ, что Синклеръ уговорилъ его участвовать въ рудокопномъ предпріятіи, затѣянномъ этимъ неугомоннымъ господиномъ; а собранія директоровъ въ Лондонѣ не могли обходиться безъ присутствія сэра Стенгопа.

Маделена, между тѣмъ, окончательно разошлась съ тетушкой Маріей и, оставивъ эту несговорчивую особу въ Лондонѣ, отправилась въ Девонширъ; она взяла бы себѣ въ компаньонки какую-нибудь даму, которая за приличное вознагражденіе согласилась бы осчастливить ее своимъ обществомъ, если бы Бетъ Іоландъ неожиданно не вызвалась занять это мѣсто. Бетъ всегда утверждала, что Маделенѣ надо предоставить полное право распоряжаться своею жизнью, какъ она заблагоразсудитъ, и дополнила это мнѣніе еще болѣе смѣлымъ, то-есть, что истинное призваніе Маделены — сцена. Лучшей собесѣдницы Маделена не могла найти и сдѣлала Бетъ повѣренною всѣхъ своихъ секретовъ, кромѣ одного. Она даже разсказала ей о своемъ приключеніи въ пещерѣ въ Новой Англіи и о своихъ фантастическихъ надеждахъ встрѣтиться когда-нибудь съ мальчикомъ, который такъ гостепріимно пріютилъ ее въ ту страшную ночь.

— А если вы встрѣтитесь съ нимъ, что тогда? — спросила Бетъ, засмѣявшись.

Маделена покачала головой.

— Ничего. Если бы я осталась съ нимъ въ пещерѣ, мы, можетъ быть, прожили бы вмѣстѣ счастливо всю жизнь. Но теперь, конечно, онъ ничто иное, какъ мечта, и я не желаю встрѣчаться съ нимъ. Онъ теперь для меня герой въ такомъ родѣ, въ какомъ не можетъ быть никто другой. А если я его увижу, тогда вся иллюзія исчезнетъ.

— Полно, Мади, не говорите мнѣ пустяковъ. Не можете же вы прожить жизнь безъ любви и супружества. По крайней мѣрѣ, я, въ такомъ случаѣ, разочаруюсь въ васъ.

— Я не это хотѣла сказать, — отвѣтила Маделена и замолчала.

— Послушайте, Мади, вы, вѣдь, позволяете мнѣ говорить? Стенгопъ страстно любить васъ и я желала бы, чтобы вы вышли за него. Я увѣрена, что вы не можете найти человѣка честнѣе.

— Онъ не одобряетъ…

— Вы можете выйти за него съ условіемъ, чтобы онъ раздѣлилъ всѣ ваши планы. Онъ согласится сейчасъ. Я желаю видѣть васъ замужемъ за хорошимъ человѣкомъ. Мнѣ кажется, это будетъ безопаснѣе для васъ.

— Мнѣ кажется, я никогда не сдѣлаю ничего благоразумнаго, — сказала Маделена, смотря въ окно.

Черезъ нѣсколько времени она прибавила:

— Я вижу кто-то идетъ… А! это мистеръ Синклеръ.

— Вы хотите его принять? Я не люблю его, — по крайней мѣрѣ, не довѣряю ему. Онъ очень интересный человѣкъ, но я не думаю, чтобы онъ принесъ кому-нибудь пользу.

— Въ немъ есть что-то великое, — сказала Маделена медленно.

— Въ немъ что-то есть, — я этого не отрицаю. Я помню, что онъ произвелъ на меня большое впечатлѣніе, когда я увидала его въ первый разъ; онъ казался способнымъ на великій подвигъ, только простота и задушевность его никогда не обманывали меня. Такого человѣка вы можете судить только по его поступкамъ; а Синклеръ не сдѣлалъ ничего особеннаго, кромѣ того, что поднялъ шумъ насчетъ рудниковъ, изъ которыхъ не выходитъ ничего, и околдовалъ бѣднаго Тома Берна, который до его пріѣзда былъ очень хорошимъ человѣкомъ.

— Околдовалъ?

— Развѣ вы не знаете, что Томъ былъ совершенно степеннымъ человѣкомъ до пріѣзда Синклера, а потомъ сдѣлался пьяницей и лѣнтяемъ, и ходитъ слѣдомъ за Синклеромъ, какъ собака? Мнѣ кажется, онъ готовъ убить кого угодно или броситься въ море по приказанію Синклера. Это самое крупное дѣло Синклера, насколько я знаю. Я не хотѣла бы, чтобы онъ имѣлъ надо мною такую власть.

Маделена встала съ своего мѣста, прижала пальцы къ вискамъ и смотрѣла разсѣянно по сторонамъ.

— Когда человѣкъ околдованъ, знаетъ онъ это? — сказала она, наконецъ, но какъ бы спрашивая скорѣе себя, чѣмъ свою собесѣдницу.

— Ужь не околдовалъ ли онъ и васъ? — сказала Кетъ, засмѣявшись.

— Это несправедливо; развѣ у одного человѣка не можетъ быть болѣе силы, чѣмъ у другаго безъ всякаго колдовства?

Сказавъ это, Маделена опять стала на свое мѣсто. Черезъ нѣсколько времени она сказала:

— Если Стенгопъ желаетъ жениться на мнѣ, онъ долженъ принудить меня выйти за него замужъ. Но онъ этого не желаетъ.

— Господи! неужели онъ долженъ связать васъ веревками, потащить въ церковь и вѣнчаться, держа пистолетъ надъ вашею головой? Эти вещи теперь не дѣлаются, Моя милая. Да я и не желала бы, чтобы ихъ продѣлали съ вами, если бы онѣ и дѣлались.

— Нѣтъ. Я хотѣла сказать, что если бы я любила кого-нибудь, я сдѣлала бы для него все. Онъ могъ бы сдѣлать со мною все.,

— Какъ, даже заставить васъ отказаться отъ сцены? — спросила Кетъ, засмѣявшись.

— Да, все!

— Господи! тогда я желаю, чтобы вы влюбились въ Стенгопа какъ можно скорѣе, потому что онъ никогда не пожелаетъ наставить васъ сдѣлать что-нибудь нелѣпое, а другіе могутъ.

— Мнѣ остается ждать еще годъ до полученія наслѣдства, — сказала Маделена и улыбнулась.

— Вы знаете, душа моя, что онъ возьметъ васъ безо всего, а другіе, можетъ быть, и не возьмутъ.

— О какихъ это другихъ говорите вы? — спросила Маделена, обернувшись и прямо глядя на своего друга.

Кетъ Роландъ была очень безстрашная женщина; но чтобы отвѣтить на этотъ вопросъ, она нашла необходимымъ перевести духъ и собраться со всѣмъ своимъ мужествомъ.

— Хорошо, я вамъ скажу. Я знаю, что вы разсердитесь, но я не могу молчать. Я думаю о мистерѣ Синклерѣ. Я ничего не знаю; вы мнѣ не говорили, — конечно, не говорилъ и онъ. Я увѣрена, что онъ сдѣлаетъ васъ несчастной. Можетъ быть, онъ будетъ васъ любить, — я думаю, что онъ не любить не можетъ, — но онъ любитъ многое другое, и, можетъ быть, будетъ любить это другое больше, чѣмъ васъ. Онъ разъ сказалъ Стенгопу то, что тотъ нашелъ прекраснымъ, а я, по крайней мѣрѣ, нашла очень, справедливымъ. Онъ сказалъ: «Я желаю захватить все, но не намѣренъ удержать у себя ничего». Онъ именно таковъ и есть. Стенгопъ имъ очарованъ почти столько же, какъ и бѣдный Томъ Бернъ; онъ могъ бы очаровать и меня, только я рѣшилась этого не допускать. Мнѣ все равно, называете ли вы это колдовствомъ, или какъ-нибудь иначе; вы знаете, что я очень васъ люблю, и предпочла бы, чтобы несчастіе лучше случилось со мною, а не съ вами. Мнѣ кажется, вамъ надо удалить отъ себя мистера Синклера. Онъ желаетъ, можетъ быть, присвоить себѣ васъ и все, что вамъ принадлежитъ, но не желаетъ сохранитъ васъ. Теперь вы можете справиться съ собою, а послѣ, можетъ быть, будетъ слишкомъ поздно. Вотъ я высказала все и больше ничего не скажу, пока меня не спросятъ.

Маделена слушала, по крайней мѣрѣ, внимательно. Нѣкоторыя слова отпечатлѣлись, такъ сказать, на ея лицѣ. Глаза ея то сверкали, то омрачались, ноздри расширялись, а руки, сложенныя на колѣняхъ, сжимались, грудь поднималась; но когда Кетъ перестала говорить, Маделена была уже спокойна и, прежде всего, улыбнулась.

— Даже если бы я имѣла такія чувства къ мистеру Синклеру, какъ вы предполагаете, — сказала она, — я не могла бы видѣть въ этомъ ничего ужаснаго. Любовь есть самое величайшее благо для женщины. Человѣкъ, заставившій ее полюбить его, дастъ ей самый драгоцѣнный даръ на свѣтѣ. Послѣ этого все равно, что бы ни случилось. Онъ можетъ лишить ее жизни, онъ можетъ бросить ее; но она его любила. Тотъ, кто заставитъ меня полюбить, можетъ убить меня потомъ, если захочетъ.

Кетъ Роландъ думала довольно основательно, что понимаетъ, что значитъ любовь; но она не была приготовлена къ такому объясненію своего друга и не могла тотчасъ отвѣчать. Прежде чѣмъ она успѣла собраться съ мыслями, доложили о мистерѣ Синклерѣ и онъ вошелъ.

— По вашему лицу видно, что вы не рады видѣть меня, — сказалъ онъ, пожимая руку Кетъ.

— Мое лицо всегда выражаетъ мои чувства, мистеръ Синклеръ, — отвѣтила она.

— Желалъ бы я болѣе вамъ нравиться, — сказалъ онъ, не засмѣявшись надъ откровеннымъ отвѣтомъ, но принимая его съ какою-то сердечною серьезностью, составлявшею одну изъ самыхъ загадочныхъ особенностей его характера. — А я, вѣдь, принесъ вамъ пріятное извѣстіе, — прибавилъ онъ, садясь напротивъ обѣихъ дамъ и складывая руки на своей широкой груди.

— Что? рудники начали давать доходъ?

— Кое-что получше. У васъ нѣтъ доли въ рудникахъ, и если бы они начали давать доходъ, вы лишились бы удовольствія повторять: «Я вамъ говорила!» Нѣтъ, не о рудникахъ идетъ рѣчь.

— Я не хочу отгадывать.

Синклеръ засмѣялся.

— Это оттого, что вы желаете чего-то и боитесь обмануться. Но вы отгадали бы вѣрно. Именно это. Я уѣзжаю.

Кетъ невольно взглянула на Маделену и тотчасъ пожалѣла, зачѣмъ она это сдѣлала. Но Маделена, еще не сказавшая ни слова, сидѣла, какъ мраморная статуя. Устремивъ глаза на Синклера, какъ только онъ вошелъ, она и теперь не отвела ихъ, и даже выраженіе ихъ не измѣнилось.

— Куда же вы ѣдете? — спросила Кетъ.

— О, довольно далеко. Въ Америку, на годъ.

— Для чего вы туда ѣдете? — продолжала Кетъ, находя страннымъ, что она одна поддерживаетъ разговоръ, но боясь заставить Маделену принять въ немъ участіе.

— Этого я не могу сказать даже вамъ обѣимъ, — отвѣтилъ Синклеръ. — Это секретъ, который скоро сдѣлается извѣстенъ всему свѣту, но ни одной душѣ, пока я не буду готовъ.

— Это вашъ прощальный визитъ? — спросила Маделена такимъ непринужденнымъ тономъ, что Кетъ показались неосновательными всѣ ея подозрѣнія; но послѣ нѣкотораго размышленія она удостовѣрилась въ нихъ еще больше.

— Нѣтъ, я приду прощаться завтра, — отвѣтилъ Синклеръ.

Онъ всталъ и началъ ходить по комнатѣ.

— Я пришелъ сюда для того, чтобы приготовить васъ къ мысли разстаться со мною завтра дружелюбно, мистрисъ Роландъ. А что касается васъ, Маделена, то, я думаю, вы пожалѣете о моемъ отъѣздѣ. Хотя почему вы лучше расположены ко мнѣ, чѣмъ мистрисъ Роландъ, я не узнаю никогда. И такъ, до завтра.

— Мы скоро будемъ пить чай, не хотите ли остаться? — сказала Маделена, вставая и подходя къ нему.

Кетъ все сидѣла. Лицо ея горѣло, а руки нѣсколько дрожали; она чувствовала, что въ воздухѣ виситъ бѣда, которой она не въ состояніи предотвратить. Больше всего ее тревожило спокойствіе Маделены.

Синклеръ въ эту минуту стоялъ у окна, изъ котораго можно было видѣть разрушенную башню, не вдалекѣ отъ морскаго берега.

— Нѣтъ, я не могу теперь остаться, — сказалъ онъ. — А вы знаете, когда всходитъ луна?

Маделена молча посмотрѣла на него. Онъ отвѣтилъ на ея взглядъ.

— Кажется, въ половинѣ перваго, — сказалъ онъ черезъ минуту. — Да, въ половинѣ перваго. И помню, что стоялъ однажды у этой разрушенной башни и смотрѣлъ, какъ луна поднималась изъ моря. Желалъ бы я знать, когда я опять это увижу? Можетъ быть, въ будущемъ году въ это же время. Что я хотѣлъ сказать? Ну, все равно, вспомню завтра. А пока прощайте!

Онъ пожалъ руку Маделенѣ, потомъ подошелъ пожать руку Кетъ.

Въ половинѣ ли перваго взошла луна въ эту ночь, неизвѣстно; но, какъ бы то ни было, она взошла и свѣтъ упалъ на Маделену Вивіанъ и Брейяна Синклера, сидѣвшихъ на камнѣ близъ утеса. Они разговаривали тихимъ голосомъ.

— Другаго способа нѣтъ, — говорилъ Брейянъ, — если только вы не поѣдете со мною.

— Вы меня не приглашали.

— Неужели вы поѣхали бы?

— Вы меня не приглашали.

— Господи Боже мой, что это за дѣвушка! Ну, за то вы умѣете любить. Мади, мы будемъ съ вами вести великолѣпную жизнь, когда я вернусь. Да, когда я вернусь. Я за бездѣлицами не останавливаюсь, но чортъ меня побери, если я возьму васъ въ Калифорнію.

— А вы увѣрены…

Она остановилась.

— Что я вернусь? Непремѣнно, если буду живъ.

— Да, но увѣрены ли вы, что найдете меня такою, какъ оставили?

— Я увѣренъ, что вы не забудете меня.

— Не будьте слишкомъ самонадѣянны. Я не знаю, на что я могу рѣшиться, Брейянъ. Теперь, когда я знаю, что такое любовь, развѣ я не могу полюбить перваго встрѣчнаго послѣ вашего отъѣзда? О, любовь моя! Но я убью его или себя! О, моя любовь, моя любовь! Брейянъ, какъ вы смѣете оставлять меня?

— Поцѣлуйте меня. Вы не можете цѣловать другаго такъ, какъ цѣлуете меня, Мади. Вы не можете любить никого такъ, какъ любите меня. Моя рука держитъ ваше сердце. Меня любили до васъ сотни женщинъ. Вы единственная, которую я любилъ. Когда я перестану любить васъ, это будетъ значить, что во мнѣ не осталось любви ни къ одному живому существу. Вы удовлетворяете меня. Я знаю, что на свѣтѣ нѣтъ ни одной женщины, которая могла бы сравниться съ вами. Мы съ вами пара.

— Мнѣ кажется, что ненавидѣть васъ и любить — одно и то же. Я не знаю, люблю ли я, или ненавижу. Я знаю, что вы нехорошій человѣкъ.

— Я этого слышать не хочу… и ухожу.

— Я думаю… я надѣюсь, что ненавижу васъ!

— Ненавидьте меня такимъ образомъ! Прощайте!

Оставивъ Маделену, Синклеръ быстро спустился съ покатости и черезъ лугъ перешелъ къ переулку, который окаймлялъ Кастльмирскую землю и велъ къ большой дорогѣ. Синклеръ шелъ, размахивая руками и опустивъ голову, и разъ, запнувшись за камень на дорогѣ, свирѣпо выругался. Наконецъ, онъ подошелъ къ тому мѣсту, гдѣ переулокъ соединялся съ дорогой, и тамъ, на открытомъ пространствѣ, увидалъ человѣка съ чемоданомъ въ рукѣ и со сверткомъ подъ мышкой. Синклеръ подошелъ прямо къ нему.

— Ну, Томъ Бернъ, вы сдѣлали все, что я вамъ велѣлъ?

— Да.

— Взгляните на меня, Томъ; я не расположенъ къ шуткамъ. Что это значитъ «да»?

— Да, баринъ.

— Отдали вы вашей женѣ пятьдесятъ фунтовъ?

— Да, баринъ.

— Она подозрѣваетъ, куда вы ѣдете?

— Нѣтъ, баринъ.

— Пили вы сегодня что-нибудь?

— Нѣтъ, баринъ.

— Негодяй! сейчасъ становитесь на колѣни и клянитесь… на колѣни, я говорю!

Томъ Бернъ опустился на колѣни, поднялъ правую руку и поклялся.

— Очень хорошо, Томъ Бернъ, — сказалъ Синклеръ, смѣясь медленно и тихо, — теперь вы можете встать. Я не имѣю ничего противъ того, чтобы вы напивались сколько хотите, когда мнѣ не нужны ваши услуги. Но если я найду васъ пьянымъ, когда вы мнѣ нужны, — мой бѣдный Томъ, какъ плохо вамъ придется! Теперь вставай, собака, и иди впередъ!

Томъ зашагалъ по дорогѣ, а его баринъ слѣдовалъ за нимъ, опустивъ голову на грудь.

Глава XXII.

Въ 1847 г. въ долинѣ Сакраменто совсѣмъ не было людей. Это была чудная пустыня и только природа, казалось, не щадила своихъ даровъ, чтобы изукрасить этотъ уголокъ. Яркое солнце съ лазурнаго неба освѣщало высокія, покрытыя вѣчнымъ снѣгомъ горы, очаровательныя долины и тысячи весело бѣгущихъ горныхъ ручьевъ. Атмосфера казалась дыханіемъ безсмертной жизни, эѳирнымъ нектаромъ, заставлявшимъ стариковъ чувствовать себя молодыми, а молодыхъ воображать себя божествомъ. Сытые олени, рогатые лоси ходили, какъ ручные, по лѣсамъ; сѣрые и черные медвѣди и задорные шакалы ворчали въ чащѣ. Длинноухіе зайцы безбоязненно бѣгали по долинамъ, хохлатыя куропатки свистѣли въ листвѣ, форель наполняла ручьи и озера. Это былъ праздникъ торжествующей природы, но на этомъ пиршествѣ человѣкъ почти отсутствовалъ. Лицо бѣлаго рѣдко виднѣлось въ этой пустынѣ. Нѣсколько охотниковъ или торговцевъ скотомъ иногда проѣзжали по лѣсу, направляясь на костокъ отъ Тихаго Океана, или по горамъ отъ Орегона. Но еще не было видно признаковъ лихорадочной колонизаціи, начавшейся, года два спустя.

Индѣйцы тамъ были. Но индѣйцы не люди въ нѣкоторомъ смыслѣ. Это была серьезная, дикая, молчаливая, зловѣщая раса, на половину мистически восторженная, на половину звѣрская. То, что теперь находится въ Калифорніи, не можетъ дать никакого понятія о звѣрствѣ индѣйцевъ первой половины нынѣшняго столѣтія. Вы могли узнать ихъ издали, по ихъ свое образной манерѣ сидѣть на конѣ; ни одинъ бѣлый не ѣздилъ тамъ верхомъ. Въ такихъ индѣйцахъ было что-то дикое; а пожатіе ихъ руки вливало дрожь въ вашу кровь, точно медвѣдь или волкъ изъявляли желаніе дружиться съ вами. Они разставались и встрѣчались безъ всякихъ привѣтствій, какъ безсловесныя животныя или дѣти, серьезно и молча.

Однажды, въ жгучій лѣтній полдень, два усталые путника съ трудомъ пробирались сквозь лѣсную чащу одной изъ безчисленныхъ рѣчекъ Сакраменто. Старшій, крѣпкій, бородатый человѣкъ, въ красной рубахѣ и плисовыхъ штанахъ, чуть не на цѣлый футъ былъ выше своего товарища, стройнаго юноши съ голубыми глазами и каштановыми волосами.

— Мы сдѣлали добрыхъ десять миль, мой милый, — сказалъ старшій, — да еще по этому жгучему солнцу. Ахъ, что можетъ сравниться съ Англіей, а во всей Англіи — съ Девонширомъ! Ты увидишь его, Джекъ; и какъ намъ весело будетъ, то-есть мнѣ, тебѣ и Тому (Томъ, это мой братъ). Бѣдный Томъ! съ какою радостью увижу я его! Ну, все въ свое время, а теперь намъ пора пообѣдать и выпить чего-нибудь… ну, хоть воды, что ли. Въ Англіи мы найдемъ чего-нибудь и получше воды. Ты разведи огонь, а я спущусь съ берега къ ручью. Эге! погляди-ка!

На песчаномъ берегу ручья виднѣлись слѣды, очевидно, недавніе. Слѣды шли къ рѣкѣ и продолжались на другомъ берегу. Гью и Джекъ внимательно разсмотрѣли ихъ.

— Это слѣды не четвероногаго животнаго, — наконецъ, замѣтилъ Гью.

— И не индѣйца, — сказалъ Джекъ.

— Ты правъ, мой милый, это слѣдъ ноги бѣлаго человѣка. Тѣмъ лучше! Всѣ бѣлые люди хорошіе товарищи въ этой части свѣта. Можетъ быть, мы нагонимъ ихъ. Они могли быть здѣсь не далѣе, какъ вчера. Будь у меня порохъ, я подалъ бы имъ сигналъ изъ моей старой винтовки.

— Что они могли здѣсь дѣлать?

— А что дѣлаемъ мы? Настанетъ время, мой милый, когда въ этой странѣ будетъ столько же бѣлыхъ людей, сколько иглъ на сосновыхъ деревьяхъ.

— Этого не будетъ, пока мы живы, — отвѣтилъ Джекъ.

— Ну, не знаю. Не могу себѣ представить того времени, когда меня не будетъ въ живыхъ. Мнѣ все представляется, что смерти нѣтъ; все будешь жить гдѣ-нибудь и какъ-нибудь. Перерѣжь ты мнѣ горло сію минуту, я не очень обижусь на тебя, только, можетъ быть, перемѣна-то будетъ неудобной, но, все-таки, я опять окажусь въ полномъ порядкѣ.

— Я предпочту перерѣзать горло себѣ, — вскричалъ Джекъ.

Но что онъ этимъ хотѣлъ сказать, онъ не успѣлъ объяснить, потому что въ эту самую минуту глаза его увидали бѣлый дымокъ на скалистой вершинѣ противуположнаго холма.

Послышался какой-то странный звукъ, повторенный эхомъ, и, въ то же время, въ удивленію Джека, Гью, наклонившійся зачерпнуть воды, слабо вскрикнулъ, зашатался, выпрямился во весь ростъ и потомъ тяжело рухнулся на берегъ. Потомъ онъ приподнялъ колѣни, опять судорожно выпрямилъ ихъ, перевернулся на бокъ, слегка кашлянулъ и на губахъ его показалась кровь.

Джекъ въ первую минуту изумленія подумалъ, что его товарища ужалила змѣя, и бросился на помощь.

— Назадъ стрѣляютъ! — проговорилъ Гью.

Прежде чѣмъ были произнесены эти слова, опять раздайся съ утеса выстрѣлъ. Джекъ почувствовалъ сильную боль въ ладышкѣ. Онъ присѣлъ на земь и тутъ же замѣтилъ, что его макассинъ былъ полонъ крови. Онъ посмотрѣлъ на своего товарища. Бѣдный Гью былъ блѣденъ, какъ смерть; онъ разорвалъ свою рубашку и обнаружилъ рану въ груди, изъ которой сочилась кровь.

Джекъ опять взглянулъ на утесъ. На противуположномъ берегу рѣки стоили два человѣка съ винтовками въ рукахъ. Это были бѣлые люди; одинъ изъ нихъ былъ гораздо ниже другаго, но широкоплечій и плотный, съ рыжею бородой, блестящими голубыми глазами и широкими выдающимися скулами. Онъ оглядывался вокругъ съ беззаботною улыбкой, какъ будто бы ни во что не ставилъ все случившееся за минуту передъ тѣмъ. У другаго выраженіе лица было менѣе привлекательно; видъ у него былъ какой-то приниженный и, какъ будто онъ сдѣлалъ что-то нехорошее, и держался позади перваго.

Когда Джекъ и рыжебородый на томъ берегу размѣнялись взглядами, послѣдній перешелъ ручей въ бродъ. Выйдя на берегъ, онъ взглянулъ на ногу Джека, а потомъ подошелъ къ Гью и сталъ его разсматривать. Вдругъ онъ опустился на колѣни возлѣ него, положилъ руку на его плечо и сказалъ очень тихимъ и ласковымъ голосомъ:

— Какъ, Гью, Гью Бернъ? Это вы?

Умирающій какъ будто призналъ голосъ. Онъ приподнялъ свои отяжелѣвшіе глаза и что-то похожее на улыбку мелькнуло на его губахъ. Онъ что-то прошепталъ, но закашлялся. Рыжебородый обнялъ его и приподнялъ съ земли. Когда кашель прошелъ, Гью поникъ головою. Онъ отправился туда, гдѣ люди не могли уже его тронуть.

Пришедшій положилъ его очень нѣжно, какъ отецъ кладетъ заснувшаго ребенка. На лицѣ его выражалось такое состраданіе, что Джеку даже показалось, будто на глазахъ его навернулись слезы; но въ этомъ онъ ошибался. Черезъ нѣсколько времени рыжебородый приподнялся на ноги и обратился къ своему товарищу, оставшемуся на другой сторонѣ ручья. Лицо его было теперь сурово, а тонъ повелительный.

— Подите сюда, Томъ, — сказалъ онъ, — подите сюда и посмотрите, что вы надѣлали!

Глава XXIII.

Человѣкъ, названный Томомъ, тотчасъ перешелъ ручей. Онъ украдкой осмотрѣлся вокругъ, но какъ будто не понималъ, зачѣмъ его позвали.

— Что такое, сэръ? — спросилъ онъ, наконецъ.

— Вы видите это мертвое тѣло? — отвѣтилъ рыжебородый.

— Вижу, сэръ.

— Это человѣкъ, котораго вы застрѣлили.

— Онъ, сэръ.

— Вы узнаете его?

— Не могу сказать, сэръ.

Но, говоря это, онъ опять взглянулъ на трупъ; что-то привлекло его вниманіе. Рыжебородый, стоя поодаль, пристально наблюдалъ за нимъ. Винтовка выскользнула изъ руки Тома, а онъ этого и не замѣтилъ; онъ продолжалъ пристально смотрѣть въ лицо мертваго, свѣсивъ руки по бокамъ и безцѣльно шевеля пальцами.

— Что это со мной? — пробормоталъ онъ. — Это точно мой братъ, Гью, мой братъ! Я вамъ говорилъ о Гью. Это будто онъ!

— Это онъ; вы убили его, — сказалъ рыжебородый.

— Нѣтъ, нѣтъ, нѣтъ! — закричалъ Томъ пронзительнымъ голосомъ.

Потомъ онъ замолчалъ и окаменѣлъ на мѣстѣ.

— Ну, — прервалъ молчаніе рыжебородый съ оттѣнкомъ нетерпѣнія, — что вы теперь будете дѣлать?

— Я думаю, — отвѣтилъ Томъ медленно, — дайте мнѣ подумать. Гью умеръ, и это сдѣлалъ я.

Тутъ онъ опять замолчалъ, но потомъ опять посмотрѣлъ на человѣка съ рыжею бородой, который отвѣтилъ на его взглядъ пристальнымъ взглядомъ.

— Вы заставили меня сдѣлать это, мистеръ Брейянъ, — сказалъ, наконецъ, Томъ съ необыкновеннымъ спокойствіемъ.

Потомъ онъ захохоталъ и хлопнулъ руками по бедрамъ.

— Это вы заставили меня, — повторилъ онъ, — и его кровь падетъ на голову вашу. Вы многое дѣлали, мистеръ Брейянъ; но еще не заставляли человѣка убивать своего роднаго брата. Ха, ха, ха!

Брейянъ облокотился на свою винтовку и сдвинулъ свои рыжія брови.

— У васъ за поясомъ револьверъ, — сказалъ онъ, — зачѣмъ вы не воспользуетесь имъ?

Но Томъ только опять захохоталъ и отвернулся.

Въ это время нога Джека начала такъ болѣть, что его мысли нѣсколько перепутались; но для него было очень ясно, что онъ возненавидѣлъ человѣка, называемаго Томомъ, особенно съ тѣхъ поръ, какъ тотъ захохоталъ, и что ему рѣшительно нравится рыжебородый, несмотря на неожиданность, съ которою тотъ явился. Онъ, очевидно, былъ настолько храбръ, силенъ и прямодушенъ, насколько въ Томѣ не было этихъ качествъ.

Но, все-таки, его старый другъ лежалъ мертвый, а самъ онъ, можетъ быть, былъ изувѣченъ на всю жизнь. Въ три или четыре минуты случилось очень многое. Трудно было представить это себѣ. Джекъ впалъ въ полубезсознательное состояніе. Два человѣка, находившіеся возлѣ него, казались ему двумя противуположными силами, доброй и злой. Они не были отвѣтственны, они были только орудіемъ чего-то тайнаго, неизвѣстнаго. Все случившееся неизбѣжно должно было случиться.

Рыжебородый вдругъ спросилъ его ласковымъ, но отрывистымъ голосомъ:

— Кто вы, молодой человѣкъ?

— Меня зовутъ Джекъ. Мы съ Гью были друзья. Мы жили съ индѣйцами семь лѣтъ, — отвѣтилъ Джекъ.

— Гью былъ и мой другъ. Мы съ нимъ вмѣстѣ странствовали по свѣту.

На это Джекъ отвѣтилъ стономъ. Ему сдѣлалось дурно отъ боли и потери крови.

Послѣ этого Джекъ не помнилъ ничего нѣсколько дней. Когда онъ пришелъ въ себя, онъ лежалъ на буйволовой шкурѣ въ палаткѣ. Кто-то напѣвалъ надъ нимъ пѣсню тихимъ звучнымъ голосомъ. Джекъ приподнялся на локоть, чтобъ осмотрѣться, и почувствовалъ сильную боль въ забинтованной лѣвой ногѣ. Его цервою мыслью было, что это сдѣлалъ для него Гью. Но потомъ онъ вспомнилъ, что Гью умеръ. При его физической слабости это обстоятельство не очень его огорчило; онъ взглянулъ на это спокойно и съ какою-то всепрощающею грустью.

А мысли въ его головѣ толпились и образы прошлаго возставали одинъ за другимъ. Эти семь лѣтъ… Неужели семь лѣтъ прошло съ тѣхъ поръ, какъ онъ, вмѣстѣ съ Гью, оставилъ Сёнукъ и пошелъ по свѣту искать того, чего не давала ему жизнь въ пещерѣ?… Длинная дорога… привалы на берегу ручья… схватки съ дикими звѣрями и еще болѣе дикими людьми… Наконецъ, измученные, уставшіе, они забрели въ одинъ индѣйскій вигвамъ, да такъ и остались тамъ на цѣлыя семь лѣтъ… Ихъ приняли радушно; голубоглазый мальчикъ сразу завоевалъ симпатіи индѣйскихъ старѣйшинъ, — онъ такъ хорошо умѣлъ сноситься съ таинственными духами и тѣ, по его волѣ, извлекали такіе сладкіе звуки изъ инструмента, висѣвшаго за его плечами. Кромѣ того, онъ хорошо говорилъ по-индѣйски, а въ храбрости не уступалъ не только краснокожимъ, но и своему товарищу. Ихъ полюбили сразу, посвятили въ тайны своей политики; они даже участвовали въ набѣгахъ на сосѣднія племена. Въ одинъ изъ такихъ набѣговъ Джекъ захватилъ въ плѣнъ молодую индіанку, дочь вождя… Боже мой! что съ нею теперь?… У него замерло сердце, а картины прошлаго все неотступно тѣснились въ его голову. По праву, она была его добычей, но онъ самъ, кажется, первый полюбилъ ее и обрѣлъ то неземное счастье, о которомъ снится только поэтамъ. Такъ шли день за днемъ, мѣсяцъ за мѣсяцемъ. Куаги смотрѣла на него какъ на существо высшаго сорта, а онъ?… Да, онъ любилъ и ее, я плодъ ихъ любви — малютку Маниту. Правда, какой-то инстинктъ манилъ его дальше, ему хотѣлось перейти эти гранитныя горы, переплыть широкій океанъ, увидать шумные города, окунуться въ ихъ шумную жизнь. Но это были лишь однѣ смутныя мечты, и не случись одного страшнаго обстоятельства, Джекъ мало-помалу примирился бы со своею жизнью…

Да, это было четыре дня тому назадъ, только четыре дня!… Возвращаясь съ охоты, онъ увидалъ, что его вигвамъ весь объятъ пламенемъ. Стиснувъ зубы, Джекъ, какъ стрѣла помчался впередъ съ громкимъ крикомъ. Но ему отвѣчало только мертвое молчаніе, — ни звука вокругъ, только обгорѣлыя бревна съ трескомъ падали на земь.

Страшная картина!… Онъ закрылъ глаза, но какъ будто сейчасъ видитъ десятки труповъ, валяющихся на улицѣ. Женщины, старики и дѣти… всѣ вмѣстѣ… Съ замираніемъ сердца пробрался онъ въ свою хижину, — она пуста, — и Джекъ съ тупымъ отчаяніемъ въ душѣ пошелъ блуждать по родимому пепелищу. Вдругъ до ушей его долетѣлъ чей-то слабый стонъ, какъ будто голосъ Гью… Да, это онъ привязанъ къ дереву; въ него, очевидно, стрѣляли, потому что одна стрѣла еще до сихъ поръ остается въ его бедрѣ. Джекъ осторожно разрѣзываетъ опутывающія его веревки. Къ счастью, рана Гью не серьезна, индѣйцы почему-то пощадили его, не уходили до смерти… Затѣмъ нѣсколько дней безумнаго горя и отчаянія. Что дѣлать? Что дѣлать? Идти отбивать Куаги? Куда? Одно безуміе! И, кромѣ того, оставить раненаго друга на съѣденіе волкамъ. Гью утверждаетъ, что пускаться въ рискованныя предпріятія не стоитъ, что Куаги, отбитая своимъ же племенемъ, скоро примирится со своимъ положеніемъ, но Джекъ и слушать не хочетъ… Они идутъ искать союзниковъ среди другихъ краснокожихъ, останавливаются на берегу ручья, а тутъ этотъ ужасный выстрѣлъ и…

Странно, что Джекъ не ломалъ себѣ головы, чтобы дознаться, почему на него и Гью напали, и не замышлялъ отмстить убійцамъ Гью. Но бѣдный Джекъ жилъ такъ далеко отъ цивилизованнаго міра, что не могъ поддаваться условнымъ чувствамъ. А этотъ разсказъ не есть исторія, основанная на логическихъ выводахъ и вѣроятныхъ гипотезахъ, а простое описаніе фактовъ.

Наконецъ, человѣкъ, напѣвавшій арію, вошелъ въ палатку. Это былъ рыжебородый. Онъ посмотрѣлъ на Джека и кивнулъ головой.

— Поправляетесь? — спросилъ онъ.

Джекъ отвѣтилъ взглядомъ, что ему лучше. Сожительство съ индѣйцами пріучило его обходиться безъ словъ.

— Къ счастью, моя проклятая пуля попала вамъ только въ ногу, — продолжалъ рыжебородый, — но я боюсь, что кость раздроблена и вамъ придется похромать. Но это лучше, чѣмъ получить пулю въ сердце, не правда ли? Этотъ неуклюжій Томъ, вмѣсто того, чтобы исполнить мое приказаніе и подстрѣлить человѣка, убилъ его, — убилъ своего роднаго брата. Подѣломъ ему, только жаль, что бѣдный Гью былъ другъ мой и вашъ. Мы разстались съ нимъ нѣсколько лѣтъ тому назадъ.

— Въ Панамѣ, — сказалъ Джекъ.

— Ого! такъ онъ разсказалъ вамъ о нашихъ приключеніяхъ? Вы слышали объ его пріятелѣ Брейянѣ?

— Вы спасли его отъ акулы.

— Это были хорошія времена. Гдѣ вы съ нимъ встрѣтились?

Джекъ назвалъ мѣсто ихъ первой встрѣчи и, отвѣчая на другіе вопросы, разсказалъ о своихъ странствованіяхъ, и своей жизни съ Гью.

— Бѣдный Гью! Желалъ бы я, чтобы онъ былъ живъ… Но когда пришло время, человѣкъ долженъ умереть; а если самъ онъ не умираетъ, то кто-нибудь долженъ ему помочь. У меня всегда такое чертовское счастье съ моими друзьями. Это потеря для насъ, а Гью ничего не потерялъ. Когда человѣка убьютъ, это ему не вредно, — это вредно для другихъ. Это такая страна, мистеръ Джекъ, въ которой человѣкъ принужденъ прежде выстрѣлить во всякаго встрѣчнаго, а потомъ освѣдомиться о его здоровьѣ. Вы знаете, зачѣмъ мы выстрѣлили въ васъ?

Джекъ покачалъ головой.

— А вы жили здѣсь семь лѣтъ! Знаете ли вы, что черезъ годъ или два, — я почти могъ бы сказать — черезъ мѣсяцъ или два, — тысячи людей будутъ на этомъ самомъ мѣстѣ и еще тысячи разбредутся по всей странѣ?

— Люди бѣлые?

— Не краснокожіе, конечно; развѣ красные отъ крови, можетъ быть, — возразилъ Брейянъ съ ребяческимъ смѣхомъ (Джеку понравилась эта шутка, несмотря на ея цинизмъ). — Люди съ лопатами и мотыками… Вы не знаете, о чемъ я говорю?

Джекъ опять покачалъ головой.

— Ну, вы ничѣмъ не лучше индѣйца! А я думалъ, что Гью… Ну, я вамъ скажу. Это большая тайна, мистеръ Джекъ, такая большая, что мы принуждены застрѣлить человѣка скорѣе, чѣмъ позволить ему открыть ее. Но я обязанъ во имя Гью сдѣлатъ для васъ что-нибудь. Ну, Джекъ, меня современемъ назовутъ вторымъ Колумбомъ. Онъ только открылъ часть свѣта, а я открылъ… Раскройте-ка ваши глаза, посмотрите!

Онъ приподнялъ уголъ бизоньей шкуры въ углу палатки и показалъ Джеку глиняную чашку въ одинъ футъ въ діаметрѣ и въ шесть футовъ глубины (въ такой чашкѣ Дебора когда-то мѣсила хлѣбъ); чашка была наполнена кусочками какого-то желтаго вещества различной величины, отъ горошины до куринаго яйца.

Джекъ взглянулъ и сказалъ:

— Я видѣлъ это прежде. Индѣйцы дѣлаютъ изъ этого браслеты.

Брейянъ пристально посмотрѣлъ ему въ лицо съ улыбкою, совсѣмъ уже не такою чистосердечною и непринужденною, какъ прежде. Но у Джека не было никакой задней мысли. Брейянъ, наконецъ, кивнулъ головой, пожалъ плечами и поставилъ чашку на землю.

— Вы или большой хитрецъ, мистеръ Джекъ, или именно то, чѣмъ вы кажетесь. Вы, я полагаю, знаете, какъ называется это вещество?

— Это что-то вродѣ золота.

— Да, и въ хорошемъ родѣ. Такъ индѣйцы дѣлаютъ изъ этого браслеты?

— Можетъ быть, это годится и для другихъ подѣлокъ, — сказалъ Джекъ, мало интересовавшійся этимъ, но не желая показаться несвѣдущимъ. — А вы что изъ этого сдѣлаете?

— По виду какъ будто изъ этого сдѣлать многаго нельзя, а, между тѣмъ, это самый великій чародѣй. Мнѣ стоитъ только сказать слово, и эти желтые кусочки выстроятъ мнѣ дворецъ на томъ самомъ мѣстѣ, гдѣ мы съ вами говоримъ, окружатъ его прелестными садами и проложатъ экипажную дорогу отсюда до Санъ-Франциско. Они доставятъ мнѣ слугъ, лошадей, экипажи; соберутъ мужчинъ и женщинъ со всѣхъ концовъ свѣта, которые преклонятъ колѣна предо мною. Или, если я захочу, я поѣду по всему свѣту и вездѣ меня будутъ угощать великолѣпными обѣдами, вездѣ у меня найдутся друзья; всѣ будутъ рады встрѣчать меня, сожалѣть, когда я уѣзжаю. Я могу принудить народы воевать и могу остановить ихъ; я могу предписывать законы королямъ, жениться на принцессѣ или согнать султана съ трона. Я могу снабдить голодающихъ ростбифомъ и элемъ, нарядить голыхъ въ шерсть и шелкъ, а аристократовъ отправить просить милостыню на улицахъ. Я могу открыть всѣ тайны природы, сидѣть въ Англіи и разговаривать съ людьми въ Австраліи, соединить Тихій океанъ съ Антлантическимъ, а Чермное море съ Средиземнымъ, перебросить мостъ черезъ любой каналъ, повѣсить мою шапку на сѣверномъ полюсѣ, прогуляться по дну морскому, превратить Сахару въ африканскій Гайдъ-Паркъ; или, если бы захотѣлъ чего-нибудь полегче, обратилъ бы цѣломудріе въ развратъ, честность въ плутовство; я могъ бы принудить женъ отравить своихъ мужей, дѣтей перерѣзать родителямъ горло; могъ бы сжечь Лондонъ и взорвать на воздухъ соборъ Св. Петра въ Римѣ; словомъ, я могъ бы сдѣлать все съ помощью этихъ желтыхъ кусочковъ и другихъ такихъ же, только не могъ бы заставить женщину полюбить меня или продолжить мою жизнь минутою долѣе того срока, какой опредѣлила ей судьба. Я могу сдѣлать все, кромѣ того, что дѣйствительно стоитъ сдѣлать; а теперь можете вы объяснить, что придаетъ этому желтому веществу такую замѣчательную силу?

— Нѣтъ, — отвѣтилъ Джекъ, слушавшій этотъ порывъ воображенія съ такимъ вниманіемъ, какъ онъ того заслуживалъ.

— Не можетъ? И я не могу. Оно полезно только, чтобы дѣлать браслеты, какъ вы сказали. Вы можете превратиться въ скелетъ отъ голода или замерзнуть, какъ ледяная сосулька, обладая цѣлою горой этого вещества. Цѣлая гора его не сдѣлаетъ васъ ни на волосъ счастливѣе. Вся его цѣнность заключается въ мысли; и если завтра утромъ человѣчество проснется, измѣнивъ эту мысль или забывъ о ней, не будетъ болѣе ни богатыхъ, ни бѣдныхъ на землѣ и неизвѣстно, что сдѣлается со всѣми нами.

— Вы говорите о деньгахъ, которыя покупаютъ все, — сказалъ догадливый Джекъ, теперь вспомнившій слышанные имъ въ юности разговоры о долларахъ и центахъ.

Но, по всей вѣроятности, у него никогда не было ни одной изъ этихъ монетъ. Никогда онъ не думалъ о вліяніи драгоцѣнныхъ металловъ на человѣчество и нельзя сказать, чтобы разсужденіе Брейяна просвѣтило его въ этомъ отношеніи. Но за то Брейянъ показался ему совершенно новымъ образцомъ человѣческой натуры. Онъ совсѣмъ не походилъ на Мосси Джекса и на Гью. Конечно, Гью говорилъ довольно пространно о своихъ собственныхъ приключеніяхъ, но съ субъективной точки зрѣнія. Но вотъ человѣкъ, видѣвшій массу разныхъ разностей и, такъ сказать, приведшій ихъ къ одному знаменателю, извлекшій заключеніе изъ того, что зналъ, говорившій о человѣчествѣ, какъ знатокъ, снявшій мѣрку съ его величія и ничтожества, съ его глубины и пустоты, — человѣкъ, который могъ познакомить Джека со всѣмъ этимъ обширнымъ царствомъ чудесъ, о которыхъ мысль такъ часто воспламеняла его воображеніе и раздражала его невѣдѣніе. Хорошій онъ былъ человѣкъ или дурной? Джекъ не зналъ значенія этихъ словъ. Онъ совсѣмъ не былъ знакомъ съ кодексами условной нравственности. Онъ зналъ, что лгать, трусить, лишать человѣка жизни не хорошо, но никогда не спрашивалъ себя, почему. Джекъ жадно стремился увидѣть свѣтъ, и вдругъ свѣтъ встрѣтился съ нимъ лицомъ къ лицу. Это взволновало его и восхитило. Свѣтъ еще болѣе заманчивъ, чѣмъ онъ представлялъ себѣ. Прошлое превратилось въ ничто; съ сегодняшняго дня начиналось все. Принцъ въ волшебной сказкѣ никогда не входилъ въ очарованную долину съ болѣе пылкою надеждой, съ большимъ восторгомъ, чѣмъ Джекъ вступалъ на невѣдомый путь, открывшійся передъ нимъ. Брейянъ былъ не только хорошій человѣкъ, — онъ былъ божество; онъ былъ символомъ богатой и неизвѣданной человѣческой натуры, въ которую Джекъ всегда инстинктивно вѣрилъ.

И такъ, Джекъ полюбилъ Брейяна съ бевотчетнымъ энтузіазмомъ и безграничною признательностью человѣка, предполагающаго, что первый, кто показалъ ему небеса, и создалъ ихъ. Такое чувство чаще встрѣчается въ женщинахъ, чѣмъ въ мужчинахъ; но въ комъ бы оно ни встрѣчалось, оно всегда прекрасно и не настолько обыкновенно, чтобы могло остаться безъ вниманія.

Я не говорю, чтобы всѣ описанныя ощущенія пробудилъ въ душѣ Джека десятиминутный разговоръ съ Брейяномъ. Но быль брошенъ зародышъ, который впослѣдствіи быстро разросся и разцвѣлъ. Черезъ нѣсколько дней Джекъ отдалъ своему новому другу все свое сердце и все свое довѣріе. Брейяна это только заинтересовало и навело на размышленія. Не одни очевидные и матеріальные интересы имѣли для него привлекательность. Онъ находилъ прелесть въ томъ, отъ чего отвернулся бы болѣе грубый человѣкъ. Онъ началъ обдумывать сложный планъ.

А пока онъ окружалъ неусыпными попеченіями своего больнаго. Онъ былъ врачомъ по природѣ; его вліяніе было успокоительно, прикосновеніе осторожно, веселость неисчерпаема. Джекъ скоро могъ ходить, прихрамывая, на костылѣ, а его отличное сложеніе помогало выздоровленію. Онъ былъ постоянно съ Брейяномъ и помогалъ ему искать золото. Это занятіе не интересовало его само по себѣ, но онъ сочувствовалъ интересамъ Брейяна. Джекъ скоро научился радоваться крупной находкѣ и досадовать на неудачу.

Томъ работалъ вмѣстѣ съ ними, но не въ ихъ обществѣ. Отвращеніе, которое Джекъ почувствовалъ къ нему въ первый день, еще не прошло. Томъ имѣлъ наружность человѣка безъ человѣческой души. Онъ убилъ своего брата и не чувствовалъ никакого угрызенія совѣсти; насколько это было видно Джеку, онъ старался обвинить въ этомъ гнусномъ поступкѣ Брейяна. А когда Брейянъ предложилъ ему подтвердить свое обвиненіе револьверомъ, Томъ увернулся, безмолвно сознавшись во лжи. Онъ держалъ себя вообще раболѣпно. Онъ дрожалъ отъ одного взгляда Брейяна, хотя Брейянъ обращался съ нимъ вовсе не жестоко; онъ повиновался его малѣйшему слову, но его повиновеніе вытекало не изъ привязанности и не было основано на какомъ-нибудь разумномъ чувствѣ. Онъ только тогда оживлялся и выражалъ удовольствіе, когда Брейянъ давалъ ему позволеніе напиться; тогда онъ уходилъ въ свою палатку и пилъ до тѣхъ поръ, пока не засыпалъ мертвецкимъ сномъ. Понятно, что Джекъ сторонился отъ такого человѣка. Ему не приходило въ голову разузнавать, отчего Томъ сдѣлался такимъ, — онъ предполагалъ, что онъ никогда и не былъ другимъ. Онъ удивлялся, какъ Брейянъ могъ рѣшиться имѣть дѣло съ такимъ человѣкомъ, но приписывалъ это его состраданію. Томъ, съ своей стороны, никогда не пытался вступать въ какія бы то ни было сношенія съ Джекомъ, а когда Джекъ заговоритъ съ нимъ, то онъ только таращитъ глаза и больше ничего. Впрочемъ, Томъ рѣдко говорилъ, развѣ только самъ съ собой, а Брейянъ отдавалъ ему приказанія больше знаками, чѣмъ словами.

Въ одинъ вечеръ, когда дневная работа кончилась, Брейянъ набилъ свою трубку и растянулся передъ входомъ въ палатку. Джекъ лежалъ тутъ же. Добыча ихъ на этотъ разъ была необыкновенно обильна.

— Знаете ли вы, сколько мы добыли золота? — спросилъ Брейянъ.

— Кажется, много полныхъ чашекъ.

— Около десяти тысячъ фунтовъ стерлинговъ, — можетъ быть, даже побольше. Мы можемъ продолжать и дойдемъ до милліона; по къ чему? Мы провели за этимъ годъ, то-есть провелъ я; а на свѣтѣ есть не много вещей, на которыя стоитъ тратить цѣлый годъ. Я удовлетворилъ мое честолюбіе. Я доказалъ, что Калифорнія — страна золота, и я первый открылъ его. Еще черезъ годъ это надоѣстъ. Теперь мы можемъ имѣть удовольствіе тратить золото, къ которому не прикасались ничьи руки, кромѣ нашихъ. При бережливости, этого золота хватитъ года на два. Хотите ѣхать со мною въ Европу, Джекъ?

— Да, — отвѣтилъ Джекъ своимъ обычнымъ тихимъ тономъ, но гораздо выразительнѣе, чѣмъ еслибъ онъ прокричалъ это слово во все горло.

— Кстати, куда вы шли, когда мы встрѣтились?

Краска бросилась въ лицо Джека. Его голова послѣднее время была такъ занята новыми мыслями и ощущеніями, что онъ совсѣмъ забылъ о Куаги. Онъ не говорилъ о ней Брейяну. Бе сказать ли ему теперь, проститься съ Брейяномъ и вернуться отыскивать ее? Но Джекъ не могъ не чувствовать, что это было положительною невозможностью. Во-первыхъ, онъ былъ калѣка, во-вторыхъ… нѣтъ, не къ чему перечислять препятствія; объ этомъ нечего было и думать. Черезъ нѣсколько секундъ Джекъ сказалъ: «Я самъ не знаю», и почувствовалъ, что жребій брошенъ. Но на него спустилась тѣнь; онъ взглянулъ на сѣверъ, гдѣ надъ мрачнымъ горизонтомъ возвышался снѣжный пикъ. Тамъ ли была Куаги?

— Тѣмъ лучше, — сказалъ Брейянъ, который въ это время выбивалъ изъ своей трубки и не замѣтилъ перемѣны въ лицѣ Джека. — И разъ вы никѣмъ не ангажированы, какъ говорятъ на балѣ молодые кавалеры молодымъ дамамъ, не могу ли я имѣть честь?… Теперь я скажу вамъ, что я думаю дѣлать. Я очень къ вамъ пристрастился; я чуть было не убилъ васъ и поэтому чувствую, что я какъ будто спасъ вамъ жизнь. У меня немного друзей; на родинѣ обо мнѣ знаютъ слишкомъ много, а это иногда портитъ дружбу. Но я и Старый Свѣтъ для васъ новы, и мы можемъ доставить вамъ большое удовольствіе на нѣкоторое время. А такъ какъ всегда пріятнѣе давать, чѣмъ получать, то вы мнѣ доставите удовольствіе еще большее. Вы увидите Европу подъ моимъ руководствомъ. Будетъ это пріятно вамъ?

— Да, — отвѣтилъ Джекъ.

— Желалъ бы я знать, долго ли вы будете придерживаться вашихъ односложныхъ отвѣтовъ, когда попадете туда? А я, Джекъ, намѣренъ, чтобы не только вы сами набрались сильныхъ ощущеній, но чтобы и возбудили ихъ. Я намѣренъ сдѣлать изъ васъ замѣчательнаго человѣка. Вы будете въ модѣ. Женщины будутъ сходить по васъ съ ума; мужчины будутъ восхищаться вами и завидовать вамъ. Надо отдать вамъ справедливость: вамъ не понадобится много помощи отъ меня, у васъ есть столько своего собственнаго, сколько природа вообще даетъ одному человѣку; но то, что я могу дать вамъ, вы будете имѣть въ придачу. Я все спрашивалъ себя, какъ я истрачу свое золото, когда найду его? У меня было золото и я тратилъ его прежде. Но два раза повторять одно и то же значитъ попусту терять время. Но явились вы и разрѣшили мое затрудненіе. Я истрачу на васъ мои десять тысячъ. Вы получите все, что могутъ вамъ доставить эти десять тысячъ. Вы даже будете имѣть гораздо больше, потому что человѣкъ изъ Новаго Свѣта съ золотомъ въ карманѣ считается милліонеромъ и пользуется соразмѣрнымъ кредитомъ. Вы этого не понимаете теперь, но это все равно. У васъ будетъ такой дебютъ, какимъ могъ бы остаться доволенъ юный наслѣдникъ знатнаго рода. Васъ можно выдать за мексиканскаго принца, но мы послѣ придумаемъ подробности. Я не удивлюсь, если вы черезъ полгода женитесь на англійской графинѣ или русской княгинѣ. Ей-Богу, я никогда лучше не употреблялъ моихъ денегъ! Моя молодость возобновится въ васъ, Джекъ.

— Не лучше ли мнѣ самому найти для себя золото? — спросилъ Джекъ.

— И испортить все мое удовольствіе? Я не отрицаю моего эгоизма, Джекъ; но я слишкомъ старъ, чтобы теперь перемѣниться; а потакая моей прихоти, вы докажете мнѣ вашу дружбу.

Брейянъ, конечно, умѣлъ быть любезнымъ. Я только могу сказать, что его предложеніе было совершенно искренно; а если у него были какія-нибудь соображенія, незамѣтныя для другихъ, то это ужь его дѣло.

Безполезно говорить, что Джекъ согласился на все. Можетъ быть, онъ говорилъ себѣ, что онъ этого не заслуживаетъ, что его мысли и дѣйствія должны бы быть направлены совсѣмъ въ другую сторону, но если и такъ, то онъ оставлялъ это при себѣ. Онъ помогалъ готовиться къ отъѣзду и рѣдко взглядывалъ на сѣверъ.

Томъ совершенно равнодушно принялъ извѣстіе о сворой перемѣнѣ мѣста.. Но не разъ приходилось Джеку замѣчать, что Томъ смотритъ на него съ какою-то странною усмѣшкой, которая ему не нравилась. Онъ, однако, не старался допытаться, что значитъ это. Онъ началъ чувствовать себя какимъ-то гигантомъ и съ радостнымъ нетерпѣніемъ желалъ испробовать свою силу.

Да второй день всѣ отправились на западъ.

Глава XXIV.

Два товарища, въ сопровожденіи Тома Берна, направились къ Санъ-Франциско, потому что Брейянъ намѣревался ѣхать въ Англію черезъ Тихій, а не черезъ Атлантическій океанъ; въ тѣ дни, когда желѣзныхъ дорогъ не было, выбранный путь былъ несомнѣнно безопаснѣе другаго. Кромѣ того, Брейяну хотѣлось еще разъ объѣхать кругомъ свѣта, а Джекъ былъ готовъ во всемъ слѣдовать совѣту и руководству своего новаго друга. Они отправились по горамъ и доламъ, по лѣсамъ и ущельямъ, не торопясь и не пренебрегая возможностью поохотиться, хотя Джекъ, по милости больной ноги, не могъ участвовать въ послѣднемъ развлеченіи.

Однажды на одномъ изъ приваловъ Брейянъ лежалъ, растянувшись, курилъ и читалъ небольшой томикъ Шекспира, привезенный изъ Англіи, а Джекъ прошелъ въ глиняному берегу сосѣдняго источника, гдѣ чѣмъ-то прилежно занялся. Къ вечеру Брейянъ всталъ, сунулъ книгу въ карманъ и отправился къ Джеку. Тотъ такъ былъ погруженъ въ свое занятіе, что не замѣтилъ приближенія Брейяна. Брейянъ смотрѣлъ, смотрѣлъ съ большимъ любопытствомъ и, наконецъ, сказалъ:

— Гдѣ вы научились этому?

Джекъ взглянулъ на него съ разсѣяннымъ видомъ, покачалъ головой и улыбнулся.

— Этому не могли научить васъ индѣйцы, — продолжалъ Брейянъ, зорко глядя на своего товарища, — тутъ скорѣе чувствуется вліяніе какой-нибудь художественной школы. Что это значитъ? Признавайтесь!

— Я дѣлалъ много такихъ вещей, — равнодушно отвѣтилъ Джекъ. — Никто не училъ меня. Индѣйцы говорили, что я, должно быть, колдунъ, но это очень легко… Я люблю этимъ заниматься.

— Вы хотите сказать, что сдѣлать такую группу васъ научила природа? Полноте, это произведеніе искусства! Самъ Барай^[3] не могъ бы вложить въ это больше жизни. Это могъ сдѣлать только геній.

— Всякій, кто знаетъ звѣрей, можетъ это сдѣлать, а я ихъ знаю, потому что я жилъ съ ними всю жизнь. Возьмите-ка кусокъ глины и сдѣлайте то же.

— Вижу; только вы единственный человѣкъ, извѣстный мнѣ, который можетъ это сдѣлать. Ну, Джекъ, это придаетъ всему совсѣмъ другое освѣщеніе. Вы можете ѣхать въ Европу безъ меня. Скульпторъ изъ пустыни! Единственное затрудненіе будетъ состоять въ томъ, чтобъ увѣрить всѣхъ, что вы самоучка.

Но пора подробнѣе описать чудо, которое такъ восхитило Брейяна. Это было ничто иное, какъ небольшая глиняная группа медвѣдя, дерущагося съ буйволомъ. Они лежали, сцѣпившись, и характеръ и размѣръ каждаго звѣря были воспроизведены чрезвычайно вѣрно, хотя грубо; это было, какъ сказалъ Брейянъ, произведеніе искусства, со всею простотой, со всею таинственностью и со всею прелестью, какими должно обладать каждое настоящее художественное произведеніе. Это было сдѣлано грубо и наскоро, но самый придирчивый критикъ могъ бы остаться недовольнымъ только деталями, а не идеей и смысломъ.

Во время остальнаго пути отношенія Джека къ Брейяну значительно измѣнились. Брейянъ сначала былъ привлеченъ къ юношѣ участіемъ, которое обыкновенно мы чувствуемъ въ человѣку, обиженному нами, а потомъ замѣчательнымъ тактомъ, которое обнаружилъ молодой блѣднолицый начальникъ индѣйцевъ. Не каждый день опытный изслѣдователь человѣческой души встрѣчается съ такою же не исписанною страницей, какимъ былъ Джекъ, и страницей столь чувствительною во всякому отпечатку. Интересно было наблюдать, какъ эта страница будетъ принимать записи свѣта и что будетъ написано на ней. Если записи испортятъ страницу, сдѣлаютъ ее пошлой и ничтожной, тогда конецъ опыту. А какъ интересенъ сдѣлается опытъ, если страница обогатится драгоцѣнною мудростью! Но Брейянъ не очень на это полагался; онъ зналъ, чѣмъ обыкновенно оканчивается переходъ отъ уединенія и невѣдѣнія къ толпѣ и познанію, и нисколько не былъ намѣренъ изолировать Джека отъ вліянія новой жизни. Напротивъ, Брейянъ готовъ былъ сознаться, что не былъ ни миссіонеромъ, ни филантропомъ.

Съ другой стороны, онъ не считалъ себя и Мефистофелемъ. Насколько онъ зналъ себя, не было ни одного гуманнаго чувства, свойственнаго человѣчеству, которое онъ не раздѣлялъ бы. Онъ любилъ подать нищему милостыню, спасти женщину отъ нахала, размѣняться веселою шуткой со случайнымъ собесѣдникомъ, ухаживать за больнымъ и накормить голоднаго, — словомъ, дѣлать все, что доставляетъ дающему удовольствіе, доставляя удовольствіе и получающему. Въ этомъ отношеніи онъ былъ не хуже и не лучше другихъ людей; но онъ отличался отъ большинства, по крайней мѣрѣ, по его собственному мнѣнію, болѣе яснымъ пониманіемъ вещей и нисколько не страдалъ ложною сантиментальностью.

— Что вы больше всего желаете сдѣлать, Джекъ, когда мы пріѣдемъ въ Лондонъ? — спросилъ однажды Брейянъ.

— Пойти въ театръ и посмотрѣть трагедію, — отвѣтилъ молодой человѣкъ.

— Вотъ какъ! Развѣ въ долинѣ Сакраменто есть театры и на немъ даютъ трагедіи, какъ и въ академіи изящныхъ искусствъ? Когда я узнаю всѣ ваши тайны, Джекъ?

— Мнѣ объ этомъ говорили, прежде чѣмъ я ушелъ изъ своего города, — сказалъ Джекъ, всегда называвшій такимъ образомъ Сёнкукъ.

Въ прежнія времена въ Калифорніи люди не имѣли обыкновенія называть имена и разсказывать подробности своей прежней исторіи.

— А вы читали когда-нибудь трагедію? — спросилъ Брейянъ.

— Нѣтъ, но я знаю, что есть трагедія, которая называется Отелло, — сказалъ Джекъ.

— Есть, и, если хотите, вы услышите ее, — воскликнулъ Брейянъ, вынимая своего Шекспира изъ кармана.

Они ѣхали въ это время верхомъ по очаровательнѣйшей мѣстности. Брейянъ былъ отличный чтецъ, съ сильнымъ драматическимъ талантомъ. Онъ началъ сначала и прочелъ всю великую трагедію съ большою силой и страстью.

Джекъ, никогда не слыхавшій и не воображавшій ничего подобнаго, пришелъ въ сильное волненіе и возбужденіе, и первый актъ еще не кончился, какъ онъ пересталъ уже думать и о книгѣ, и о чтецѣ, а счелъ все это дѣйствительностью, ужасною, невыносимою дѣйствительностью. Брейянъ заразился его энтузіазмомъ, а такъ какъ онъ зналъ многое наизусть, то, дѣйствительно, придалъ многимъ сценамъ видъ дѣйствительности. Въ болѣе сильныхъ мѣстахъ они пришпоривали лошадей и скакали. Можетъ быть, эта драма рѣдко шла при обстановкѣ болѣе эффектной.

Томъ Бернъ ѣхалъ позади и слушалъ по-своему, тупо и молчаливо. Скалистыя ущелья повторяли безмертныя слова; мрачныя сосны казались еще мрачнѣе отъ этой трагедіи. Иногда шакалъ пробѣгалъ по тропинкѣ и останавливался, навостривъ уши. Ревущій водопадъ подхватывалъ раздирающій сердце стонъ Отелло или шепотъ вѣтерка въ листвѣ повторялъ послѣднее прощаніе Дездемоны.

Чтеніе кончилось, и Джекъ въ волненіи упалъ лицомъ на шею лошади. Когда онъ опять поднялъ голову, онъ съ удивленіемъ увидалъ возлѣ себя только Брейяна. Гдѣ же всѣ эти призраки, сейчасъ толпившіеся вокругъ него?

— Шекспиръ великій человѣкъ, не правда ли? — сказалъ

— Шекспиръ? — разсѣянно повторилъ Джекъ.

— Это написалъ Шекспиръ.

— Но, вѣдь, это было, — съ негодованіемъ сказалъ Джекъ.

— Такъ кажется, — отвѣтилъ Брейянъ, кивая головой и улыбаясь. — Это такъ же дѣйствительно, какъ мы съ вами, а, можетъ быть, и гораздо болѣе.

— Я желаю остаться одинъ, — сказалъ Джекъ, дѣлая знакъ своему спутнику ѣхать впередъ. — Поѣзжайте, я нагоню васъ.

Брейянъ засмѣялся, польщенный этою безсознательною данью его чтенію, и поѣхалъ впередъ. Джекъ медленно послѣдовалъ за нимъ.

Сначала мысли его перенеслись къ сценамъ и дѣйствующимъ лицамъ трагедіи. Онъ пережилъ все это съизнова. Онъ сравнилъ свою дѣйствительную прошлую жизнь съ этою пылкою и краткою воображаемою жизнью и остался недоволенъ контрастомъ. Его собственная жизнь не только показалась ему пошлой и скучной, но и въ нѣкоторыхъ отношеніяхъ низкой и неблагодарной. Изображеніе такихъ великихъ характеровъ и страстей, какъ Отелло, нравственно поднимаетъ слушателя въ такую сферу, гдѣ возможны только высокія дѣянія и мотивы. Это великая, безличная критика нашихъ мелочныхъ поступковъ и мыслей. Джекъ, по крайней мѣрѣ, могъ упрекнуть себя въ одномъ, но было ли поздно снять съ себя часть этого обвиненія? Онъ остановилъ свою лошадь и, повернувшись на сѣдлѣ, взглянулъ на сѣверъ.

Снѣжныя горы, отвѣчавшія прежде на его взглядъ, теперь были невидимы, но онъ можетъ опять увидѣть ихъ; не сдѣлать ли ему этого теперь? Онъ былъ одинъ, онъ могъ ѣхать куда хотѣлъ.

— Куаги, жива ли ты?

Онъ долго оставался погруженнымъ въ мучительныя мысли. Наконецъ, опять повернулся и поѣхалъ впередъ, опустивъ голову на грудь.

— Если не поздно теперь, то не будетъ поздно и черезъ годъ. Тогда я могу вернуться.

Онъ приложилъ руку къ груди и вынулъ золотой медальонъ. Лицо, изображенное на немъ, было истиннымъ руководителемъ, и идеаломъ его жизни, и это лицо надо отыскивать за моремъ. Такое лицо можетъ вдохновить человѣка на великія дѣла. На него стоитъ больше полагаться, чѣмъ на самого себя. Это воплощеніе всего благороднаго и справедливаго. Пусть смуглое лицо исчезнетъ. Оно было любимо, но должно исчезнуть. Это была любовь низшаго сорта. Всякая перемѣна несетъ за собою нѣкоторое непріятное чувство, даже перемѣна къ лучшему. Дѣтство пріятно, но какой взрослый человѣкъ захочетъ остаться ребенкомъ на всю жизнь? Прощай, Куаги, и всѣ воспоминанія, связанныя съ тобой! Любящее темное личико, нѣжные глазки, волны черныхъ волосъ, прощайте! Обнаженныя ласковыя руки, кроткій голосъ, прощайте! Ты — тѣнь прошлаго и больше ничего. Эта царственная физіономія, сіяющая свѣтомъ и умомъ будущаго, манитъ вдаль. Такъ должно быть. Другаго выбора нѣтъ.

Джекъ догналъ своихъ спутниковъ на закатѣ солнца.

— Вы будете имѣть возможность ходить въ театръ сколько вашей душѣ будетъ угодно, — замѣтилъ Брейянъ за ужиномъ. — Я женюсь на великой актрисѣ.

— Она будетъ Дездемоной? — спросилъ Джекъ.

— Только на сценѣ, будемъ надѣяться, — засмѣялся Брейянъ. — Я не Отелло и не задушу бѣдную женщину за то, что она потеряла мой носовой платокъ.

— Она хороша собою?

— Будетъ великолѣпнѣйшею красавицей. Она граціозна, какъ леопардъ, горда, какъ павлинъ, и отчаянно влюблена въ меня. Не будь этого, принцъ Джекъ, я подумалъ бы, прежде чѣмъ представить ей васъ.

— Почему? — спросилъ простодушный юноша.

— Потому что вы такъ чертовски хороши собой. Было бы лучше, если бы моя пуля выбила вамъ лѣвый глазъ или сплюснула носъ. Вашъ геній остался бы въ цѣлости, а вы сдѣлались бы не такъ опасны для женщинъ. Это было бы лучше и для васъ, и для нихъ, потому что красиваго мужчину всегда любятъ женщины, а съ обезображеннымъ лицомъ вы спокойно производили бы ваши безсмертныя творенія.

Многое изъ того, что Брейянъ имѣлъ привычку говорить, было такъ же непонятно Джеку, какъ будто говорилось на неизвѣстномъ языкѣ, но онъ рѣдко спрашивалъ объясненія. Брейянъ это замѣтилъ, и иногда съ умысломъ говорилъ загадками для того, чтобы подстрекнуть Джека, но всегда напрасно. Джекъ не былъ любопытенъ; онъ желалъ свѣдѣній только о тѣхъ предметахъ, которые уже начали интересовать его. Его не интересовало слышать, что онъ хорошъ собою, не заботился онъ также узнавать, почему его красота можетъ быть опасна для другихъ или гибельна для него. Что же касается женщинъ, то для него существовали только двѣ: одна представляла то, что онъ зналъ, а другая была типомъ того, что онъ могъ узнать впослѣдствіи.

— Вы замѣчательно таинственны, — продолжалъ Брейянъ послѣ нѣкотораго молчанія. — Время отъ времени я узнаю о васъ изумительныя вещи, но вы никогда не говорите мнѣ ничего. Напримѣръ, кто были вашъ отецъ и мать?

— Я незнаю. Я никогда ихъ не видалъ.

— Можетъ быть, вы были выкормлены волчицей, какъ это случалось съ нѣкоторыми знаменитыми людьми?

Джекъ съ серьезнымъ видомъ покачалъ головой.

— Вы не убили ли кого-нибудь? — шутливо продолжалъ Брейянъ.

Продолговатые каріе глаза Джека сверкнули, а лицо вспыхнуло. Наконецъ, онъ отвѣтилъ опять:

— Я не знаю.

— Кто же былъ жертвою? — спросилъ Брейянъ, смѣясь, но не совсѣмъ хорошо скрывая свое любопытство. — Женщина?

Джекъ бросилъ на своего собесѣдника такой взглядъ, что Брейяну сдѣлалось какъ-то неловко.

— Не дѣлайте такихъ вопросовъ, — сказалъ онъ надменно. Но любопытство Брейяна еще не было удовлетворено.

— Ну, полно, — сказалъ онъ, — я побьюсь объ закладъ, что это была именно женщина. Признавайтесь! Вы сошлись съ одною изъ этихъ краснокожихъ бабенокъ и угостили ее томагавкомъ — такъ?

Джекъ вскочилъ и схватился за поясъ. Выраженіе его лица было грозно, какъ блескъ обнаженной сабли.

— Если вы будете говорить такія вещи, я могу убить васъ, — сказалъ онъ холодно и твердо.

— Я не доведу васъ до этого труда, — добродушно отвѣтилъ Брейянъ, встрѣтившись съ глазами Джека.

Никогда никто не нравился ему такъ, какъ Джекъ въ эту минуту; кромѣ того, онъ заглянулъ гораздо глубже въ его душу, чѣмъ Джекъ захотѣлъ бы допустить его.

Джекъ отвернулся и встрѣтилъ другую пару глазъ, пристально устремленныхъ на него. Томъ Бернъ чинилъ сбрую неподалеку отъ говорившихъ и могъ слышать все, что произошло между ними. Никто изъ нихъ не обращалъ вниманія на Тома Берна, и Джекъ не обратилъ бы въ эту минуту, если бы на его обыкновенно безстрастныхъ чертахъ не примѣтилъ какого-то особеннаго выраженія. Томъ сдѣлалъ быстрый знакъ пальцами, словно какой-то тайный сигналъ, а потомъ опять наклонился надъ своею работой. Джекъ отошелъ подальше и просидѣлъ одинъ подъ сосной часа два. Онъ взялъ съ собою свой банджо, но не былъ расположенъ играть на немъ. Спустилась ночь; луны не было, но милліоны звѣздъ ярко мерцали на темномъ небѣ.

Тишина и свѣжесть ночи успокоили взволнованный духъ молодаго человѣка. Онъ угрожалъ Брейяну; но онъ сдѣлалъ это не столько изъ личной непріязни къ нему, сколько по сознанію, что ему было нанесено оскорбленіе, которое слѣдовало отразить во что бы то ни стало.

Джекъ видѣлъ также, что будь спокойна его собственная совѣсть, то, можетъ быть, гнѣвъ былъ бы не такъ великъ. Онъ былъ болѣе виноватъ, чѣмъ Брейянъ, и тайное сознаніе въ этомъ, болѣе чѣмъ слова Брейяна, породило страшную мысль. Убить своего ближняго было болѣе всего противно душѣ Джека; а, между тѣмъ, сколько случаевъ къ этому представлялось ему! Можетъ быть, «случай» замѣнился бы другимъ словомъ, если бы Голова Колдуньи могла говорить!

Подавленный этими угрызеніями, Джекъ вернулся въ свою стоянку. Тамъ все было тихо; огонь то погасалъ, то вспыхивалъ вновь. Брейянъ лежалъ, протянувъ ноги къ огню, на сѣдлѣ, вмѣсто изголовья. Онъ лежалъ лицомъ кверху; одно колѣно было поднято; рука, державшая трубку, лежала на груди; другая свѣсилась на земь, голова обнажена, глаза открыты, дыханіе правильно, — онъ крѣпко спалъ.

Джекъ подошелъ, остановился и взглянулъ на спящаго. Сила и энергія этого человѣка придавали ему теперь выраженіе какой то безпомощности. Неспящій онъ могъ справиться съ полдюжиной обыкновенныхъ людей; со спящимъ же могъ справиться ребенокъ съ оружіемъ въ рукахъ, — такъ строго ограничена человѣческая сила и такъ неограничено довѣріе, которое наиболѣе одаренные люди должны оказывать своимъ ближнимъ. Спящій гигантъ, даже самый свирѣпый, можетъ возбудить состраданіе и ожидать пощады отъ своей жертвы, потому что во снѣ находится въ полной зависимости отъ нея.

Повернувшись, Джекъ очутился лицомъ къ лицу съ Томомъ Берномъ, который подкрался къ нему сзади. Томъ всегда былъ пьянъ въ это время. Глаза его блестѣли какимъ-то недобрымъ блескомъ. Онъ смотрѣлъ на Джека съ усмѣшкой и подмигнулъ ему съ какимъ-то двусмысленнымъ выраженіемъ.

— Что вамъ нужно? — спросилъ Джекъ шепотомъ.

Онъ никакъ не могъ преодолѣть отвращенія къ этому человѣку.

— Послушайте-ка, — отвѣтилъ Томъ также шепотомъ, кивая головой на спящаго Брейяна и подмигивая Джеку. — Что, если бы вы были Отелло, а онъ Яго, — что бы вы сдѣлали съ нимъ?

— Если бы онъ былъ Яго? — отвѣтилъ Джекъ, улыбнувшись при мысли, что и на Тома также подѣйствовала трагедія. — Отелло убилъ бы его.

Этотъ отвѣтъ, повидимому, доставилъ большое удовольствіе Тому. Все кивая головой и подмигивая, онъ сунулъ что-то въ руку Джека; это былъ револьверъ.

— Это для чего же? — спросилъ Джекъ, отступая съ изумленіемъ и отвращеніемъ.

— Прострѣлить его проклятую голову! — прошепталъ Томъ сквозь стиснутые зубы. — Идите, убейте его!

— Вы сами заслуживаете быть убитымъ, — сказалъ Джекъ послѣ краткаго молчанія. — Но вы пьяны.

— Да, пьянъ, — отвѣтилъ Томъ, ухмыляясь, — но это будетъ когда-нибудь.

Онъ исчезъ въ темнотѣ, а Джекъ рѣшилъ, послѣ нѣкотораго размышленія, что объ этомъ не стоитъ говорить Брейяну. Томъ, вѣроятно, былъ пьянъ; но если бы онъ дѣйствительно былъ опасенъ или серьезно замышлялъ убійство, то не поручалъ бы этого Джеку. Но, все-таки, это было непріятное послѣдствіе его собственной стычки съ Брейяномъ нѣсколько часовъ тому назадъ. Томъ только былъ злымъ и низкимъ подражаніемъ самого Джека. Джекъ спрашивалъ себя, не сдѣлается ли онъ современемъ похожимъ на Тома?

Глава XXV.

До Санъ-Франциско оставалось только нѣсколько дней пути; но эти дни остались навсегда памятны Джеку, потому что Брейянъ познакомилъ его съ другими знаменитыми драмами Шекспира. Джека болѣе всего заинтересовали: Макбетъ и Буря, видѣнія, вѣдьмы, голоса земли и воздуха казались ему отголоскомъ того, что слышалъ онъ самъ.

Мы замѣтили въ началѣ послѣдней главы, что мнѣніе Брейяна о Джекѣ измѣнилось. Джекъ былъ уже не только многообѣщающею пустою страницей, — это былъ человѣкъ съ необыкновенными дарованіями и способностями. Поэтому, вводя его въ свѣтъ, не легко было предвидѣть, какія послѣдствія, хорошія или дурныя, можетъ имѣть на него этотъ опытъ. Во-первыхъ, онъ былъ геніаленъ, и его геніальность уже обнаружилась, а геніальность всегда подчиняетъ все своей цѣли, и Джекъ, вмѣсто того, чтобы изумляться, можетъ проглотить цѣликомъ всѣ чудеса цивилизаціи и найти ихъ слишкомъ ничтожными для своихъ умственныхъ потребностей. Наконецъ, у него были свои собственныя стремленія и своя собственная независимость, проявлявшіяся, когда ихъ менѣе всего ожидали, и хотя Брейянъ имѣлъ привычку говорить себѣ и вѣрить, что можетъ обуздать всякаго человѣка и не боится никого, онъ съумѣлъ чистосердечно сознаваться, что въ Джекѣ была такая сила, съ которой онъ справиться могъ такъ же мало, какъ и съ ростомъ организмовъ или съ поворотомъ земли на своей оси.

Это была сила совсѣмъ другаго рода, нежели та, какую Брейянъ сознавалъ въ себѣ, и при нѣкоторыхъ условіяхъ могла сдѣлаться грозной; но соединившись и взаимно дополняя другъ друга, они могли остаться побѣдителями во всякомъ предпріятіи.

Однако, Брейянъ видѣлъ, что Джеку слѣдовало бы нѣсколько уменьшить свою щепетильность и научиться интересоваться подлунными предметами; ему не нужно подрѣзывать свои крылья, — нѣтъ, въ нихъ-то и заключалась его сила; но его нужно было научить летать не такъ высоко, чтобы при случаѣ онъ могъ подать помощь своему земному товарищу. Одного года, проведеннаго въ обществѣ, вѣроятно, будетъ достаточно для того, чтобы стереть лоскъ съ перьевъ новичка; но затрудненіе заключалось въ томъ, чтобы этотъ процессъ не затянулся слишкомъ долго. Брейянъ сильно разсчитывалъ на свой тактъ и опытность.

Наконецъ, они пріѣхали въ Санъ-Франциско. Съ 1847 года городъ этотъ измѣнился до неузнаваемости, но на Джека и теперь сдѣлалъ нѣкоторое впечатлѣніе, хотя не привелъ его въ изумленіе. Онъ напомнилъ ему Сёнкукъ въ увеличенномъ видѣ. Джека поразило болѣе всего его многолюдство. На каждомъ шагу новыя лица, и лица бѣлыя, какъ-то болѣе бросавшіяся въ глаза, чѣмъ краснокожія. Потомъ какое богатство и разнообразіе одеждъ, какое смѣшеніе языковъ! И толпа была воодушевлена не какою-нибудь одною мыслью, а каждый торопился по своему дѣлу. И женщинъ было множество; Джекъ съ удивленіемъ разсматривалъ ихъ: какъ не походили онѣ на индіанокъ! Онъ обратилъ вниманіе на то, что дома стояли прямыми рядами съ узкою полосой передъ переднимъ фасадомъ, по которой ходили пѣшеходы, а среди улицы было широкое пространство для лошадей и экипажей. Да, конечно, это было очень удобно, но какъ-то стѣсняло его. Люди, повсюду люди! Джекъ любилъ своихъ ближнихъ искренно, но такое множество людей стѣсняло его. Онъ не зналъ никого, онъ до сихъ поръ никогда не думалъ о томъ, сколько на свѣтѣ людей совершенно для него чужихъ. Тутъ въ десять минутъ онъ увидалъ болѣе чужихъ лицъ, чѣмъ въ послѣднія семь лѣтъ, онъ могъ даже сказать — во всю его жизнь. Откуда они взялись и чѣмъ заняты? Джекъ началъ опасаться, не преувеличилъ ли онъ свою способность переносить присутствіе людей. Это было все равно, что находиться въ муравейникѣ.

Самъ не сознавая этого, Джекъ производилъ большое впечатлѣніе на жителей Санъ-Франциско. Его оригинальная красота, изящество его движеній, наконецъ, оригинальный костюмъ, полу-индѣйскій, полу-мексиканскій, невольно обращали на себя вниманіе, куда бы онъ ни появлялся, — впрочемъ, къ большему удовольствію Брейяна, чѣмъ его самого. Джеку казалось только, что онъ страненъ и даже смѣшонъ. Ему вовсе не хотѣлось чѣмъ-нибудь отличаться отъ прочихъ, и поэтому, когда на него смотрѣли, онъ чувствовалъ себя неловко; а когда, что случалось часто, смотрѣла женщина, бѣдный Джекъ краснѣлъ, какъ ребенокъ, и не зналъ куда глядѣть.

— Лучше оставайтесь въ этомъ костюмѣ, пока мы не сядемъ на пароходъ, — сказалъ Брейянъ, когда Джекъ изъявилъ намѣреніе нарядиться въ европейское платье, — а то всѣ подумаютъ, что вы стыдитесь своего прошлаго.

Такимъ образомъ онъ и его индѣйскій принцъ парадировали по всему городу. Джеку никогда не приходилось такъ тяжело, хотя онъ также очень веселился, а умъ его обогатился новыми мыслями и наблюденіями.

Достали глины, и Джекъ принялся за свою первую группу, назначенную для публичной выставки и продажи. Эта группа должна была представлять двухъ волковъ, дерущихся надъ трупомъ оленя. Онъ работалъ цѣлый деньги всю ночь; черезъ двадцать четыре часа работа была кончена. Джекъ отправился къ берегу и, первый разъ послѣ Сёнкука, выкупался въ океанѣ; потомъ онъ вернулся въ гостиницу и проспалъ цѣлый день.

Проснувшись, Джекъ не нашелъ своей группы, — она исчезла. Въ эту минуту вошелъ Брейянъ. Онъ переодѣлся въ цивилизованный костюмъ, по крайней мѣрѣ, сравнительно. На немъ, сверхъ пунцоваго жилета, былъ надѣтъ черный сюртукъ, а на сюртукѣ богато вышитый плащъ въ мексиканскомъ вкусѣ. Станъ обтягивалъ длинный и широкій шелковый поясъ, въ складкахъ котораго былъ засунуть револьверъ. Панталоны были черныя, сапоги высокіе, а на головѣ шляпа съ широкими загнутыми полями. Съ шеи свѣшивалась широкая золотая цѣпь. Въ этомъ костюмѣ онъ походилъ на тѣхъ флибустьеровъ, которые, вскорѣ послѣ этого, сдѣлались ужасомъ южной Калифорніи.

— Какъ, Джекъ, вы уже встали? — спросилъ онъ.

— Я ищу моихъ волковъ, — отвѣтилъ Джекъ, пораженный видомъ своего товарища.

— Я отнесъ ихъ внизъ; все будетъ готово черезъ нѣсколько минутъ.

— Что готово?

— Выставка, художественная галлерея. Въ обществѣ, Джекъ, когда художникъ сдѣлаетъ что-нибудь, онъ обязанъ показать это обществу. Я знаю, что вы не желаете выставлять себя оригиналомъ, и потому я самъ озаботился объ этомъ. Дамы и кавалеры Санъ-Франциско приглашены сегодня вечеромъ взглянуть на глиняную группу, сдѣланную туземнымъ художникомъ, недавно пріѣхавшимъ въ городъ. Нижняя зала украшена по этому случаю, и у насъ будетъ огромная толпа. Вы явитесь, скажете рѣчь, поблагодарите всѣхъ за вниманіе и сообщите нѣсколько подробностей о вашихъ прежнихъ художественныхъ опытахъ. Вы можете вложить въ вашу рѣчь немножко романтизма, и даже чѣмъ больше, тѣмъ лучше. Потомъ группа будетъ продана тому, это больше дастъ. Вотъ программа!

Конечно, Брейяномъ отчасти руководило желаніе позабавиться; онъ долженъ былъ ожидать, что Джекъ испугается и спрячется куда-нибудь подальше. Онъ даже приготовился самъ сказать рѣчь, и вообще наблюдать за ходомъ дѣла, а для того, чтобы удивить зрителей своимъ блескомъ и важностью, одѣлся въ великолѣпный полу-мексиканокій костюмъ.

Брейянъ, несмотря на весь свой цинизмъ, имѣлъ свои слабости, и одною изъ самыхъ замѣчательныхъ было убѣжденіе, правда, не совсѣмъ основательное, въ своихъ личныхъ достоинствахъ и способностяхъ. Онъ любилъ выказывать повсюду свою силу и вліяніе. Въ этомъ отношеніи, какъ и во многихъ другихъ, онъ составлялъ совершенный контрастъ съ Джекомъ, который, несмотря на наружность, былъ гораздо независимѣе его.

Вопреки ожиданію Брейяна, Джекъ принялъ спокойно сообщенное ему извѣстіе. Не слѣдуетъ, однако, предполагать, чтобы оно его не взволновало. Оно проникло въ него какъ голосъ судьбы и произвело потрясеніе, слишкомъ глубокое для постороннихъ глазъ. Онъ зналъ, что онъ не можетъ передъ обществомъ говорить объ искусствѣ и своемъ отношеніи къ нему. Хотя онъ часто слыхалъ рѣчи индѣйцевъ, но ему самому рѣдко случалось говорить въ теченіе нѣсколькихъ минутъ подъ-рядъ. Разсуждать о себѣ, какъ о частицѣ всего человѣчества, было для него непосильнымъ подвигомъ; а еще менѣе онъ рѣшился бы соединить такую пошлую тему съ искусствомъ, которое, въ своемъ воображеніи, онъ не отдѣлялъ отъ понятія о самомъ божествѣ. Но не обязанъ ли онъ для искусства, на служеніе которому онъ отдаетъ самого себя, быть еще его защитникомъ и проповѣдникомъ? Какъ бы то ни было, онъ чувствовалъ всю тяжесть своихъ обязанностей и рѣшился ни на шагъ не отступать отъ нихъ.

Въ назначенное время Джекъ стоялъ на эстрадѣ около стола, на которомъ помѣщалась его группа. Въ западное окно комнаты врывались косые лучи солнца и какъ будто отдѣляли Джека отъ его слушателей.

Слышался смутный говоръ; вдругъ громкій голосъ возлѣ Джека произнесъ, что если милостивымъ государынямъ и государямъ угодно будетъ сохранить молчаніе, то авторъ группы, которой они всѣ восхищаются, скажетъ имъ нѣсколько словъ.

На минуту поднялся громкій говоръ, а потомъ все стихло. Одну минуту Джеку казалось, что лица, которыя онъ видѣлъ передъ собой, слились въ одинъ гигантскій метательный снарядъ, который цѣлится попасть ему между глазъ и обезобразить его навсегда, на посмѣщище и поруганіе всѣмъ людямъ. Черезъ минуту это непріятное чувство прошло и Джекъ началъ думать совершенно спокойно и ясно, хотя не зналъ въ то время, высказалъ ли онъ эти мысли, но чувствовалъ, что эти лица ушли куда-то вдаль и не мѣшали ему говорить вслухъ съ самимъ собою.

— Я всегда любилъ животныхъ. Въ нихъ замѣчается какая-то странная красота. Иногда они бываютъ красивѣе, чѣмъ въ другое время. Такъ во всемъ. Но надо смотрѣть на красоту, а не на безобразіе; оставлять прекрасное въ вашей памяти, а безобразное выкидывать. Безобразное кажется ошибкой. Я всегда удивлялся, зачѣмъ оно существуетъ. Я думалъ, что если бы я создалъ міръ, я не допустилъ бы ничего безобразнаго. Но потомъ я увидалъ, что Великій Духъ, допустившій безобразіе, вложилъ въ мою голову мысль объ уничтоженіи безобразія; свѣтъ не весь прекрасенъ, но у насъ есть возможность сдѣлать его прекраснымъ. Наши души самое лучшее, что создалъ Великій Духъ (неодобрительный ропотъ), но намъ не къ чему имѣть ихъ, если мы не употребляемъ ихъ для того, чтобы облагородить другихъ (говоръ согласія). Но я узналъ, что не могу сдѣлать ничего. Я зналъ, чего я хочу, но это не выходило изъ меня. Наконецъ, однажды я взялъ кусокъ глины и сдѣлалъ изъ нея бѣлку, грызущую орѣхъ. Тогда я увидалъ, что я желалъ сдѣлать не самый предметъ, а только его подобіе (рукоплесканія). Великій Духъ создалъ всѣ дѣйствительные предметы, но образы ихъ онъ дѣлаетъ только черезъ насъ. И образы имѣютъ право на существованіе, потому что въ нихъ есть нѣчто такое, чего нѣтъ въ дѣйствительныхъ предметахъ. Эти образы и есть искусство, это наши лучшія понятія о природѣ. Мы не помогали Великому Духу создавать природу, но онъ помогаетъ намъ создавать искусство. Это говоритъ намъ, что мы Его дѣти, и что Онъ хочетъ, чтобы мы были счастливы.

Раздались громкія рукоплесканія, показывавшія, между прочимъ, убѣжденіе слушателей, что рѣчь кончилась. Но краснорѣчіе Джека или, вѣрнѣе, можетъ быть, самъ Джекъ имѣли успѣхъ. Его слова были понятны, если не была понятна цѣль; а наружность оратора плѣняла сердце тамъ, гдѣ не затрагивала ума. Онъ былъ гораздо интереснѣе, Чѣмъ искусство или образецъ, стоявшій на столѣ.

— Я дамъ пятьдесятъ долларовъ за глиняныхъ волковъ! — закричалъ кто-то.

— А я семдесятъ пять! — воскликнулъ другой.

— Сто! — крикнулъ третій.

Джекъ стоялъ, какъ ошеломленный, — онъ не успѣлъ еще придти въ себя. Но когда Брейянъ шепнулъ ему на ухо: «Стойте на двухъ стахъ пятидесяти, вы получите!» онъ понялъ, въ чемъ дѣло, и заговорилъ такимъ образомъ, что удивились всѣ, не исключая и Брейяна.

— Это не можетъ быть продано, — сказалъ онъ громко и рѣшительно. — Если въ этомъ есть что-нибудь хорошее, то это сдѣлалъ не я; а я не могу брать деньги за дурное. Это можетъ стоить болѣе, чѣмъ вы дадите, или не стоить ничего. Я не знаю и вы не знаете! Я долженъ подождать, пока узнаю.

Сказавъ это, онъ взялъ ножъ изъ-за пояса и разрѣзалъ модель на четыре куска. Тутъ поднялся такой шумъ, который грозилъ сдѣлаться опаснымъ. Не будь тутъ женщинъ, непремѣнно случилось бы что-нибудь серьезное, потому что толпѣ вообразилось, будто ее одурачили. Джекъ почувствовалъ, что его схватили за руку и потащили въ заднюю дверь. Это сдѣлалъ Брейянъ.

— Пустите меня, — сказалъ Джекъ, стараясь высвободиться. — Они не понимаютъ…

— Нечего ихъ и винить, — возразилъ Брейянъ. — Васъ не поняли бы и двѣнадцать мудрецовъ. Пойдемте, намъ лучше спрятаться, пока они не удостовѣрятся, что мы не очистили ихъ кармановъ. Вы помѣшались, и благоразумнѣе всего было бы пришпилить къ вашей шляпѣ ярлыкъ съ такимъ объявленіемъ.

Они вошли въ свою комнату, Брейянъ заперъ дверь и положилъ ключъ въ карманъ.

— Я только разрѣзалъ глину, — сказалъ Джекъ. — Образъ остался тотъ же, его ничто не можетъ испортить.

— Ха, ха, ха! — засмѣялся Брейянъ. — Вы, должно быть, братъ того, кто сдѣлалъ письменное описаніе своей умершей бабушки и послалъ его дагерротиписту. Вотъ идутъ ваши слушатели! Вы удивительный оригиналъ! Пріѣзжаетъ человѣкъ прямо изъ пустыни, дѣлаетъ группу, годную для парижской выставки, читаетъ лекціи объ отношеніи религіи къ искусству, видитъ себя самымъ популярнымъ человѣкомъ въ городѣ, ему стоитъ только протянуть руку за богатствомъ и вдругъ онъ преспокойно даетъ пощечину своимъ друзьямъ и говоритъ имъ, что они не понимаютъ ничего. Честное слово, безопаснѣе было бы путешествовать съ зараженнымъ оспою человѣкомъ, чѣмъ съ вами! Но Провидѣніе бережетъ такія существа, какъ вы. Вотъ идутъ вами одураченные, хохочутъ и болтаютъ. Поступи такъ я, они, навѣрное, подожгли бы нашъ домъ. Вы, какъ Даніилъ, родились подъ счастливою звѣздой. Ночь въ львиномъ рву только успокоила бы ваши нервы, а горящая печь спасла бы васъ отъ простуды. Счастіе ищетъ человѣка, говоритъ пословица.

— Ну, должно быть, это было глупо, — возразилъ Джекъ со вздохомъ, — но я не привыкъ думать о продажѣ. Впрочемъ, вѣдь, модель принадлежала мнѣ. А если они желали имѣть ее, мнѣ слѣдовало отдать.

Никакихъ непріятныхъ результатовъ не вышло изъ этого эпизода; удостовѣрились, что обманутъ никто не былъ, а на непутное поведеніе скульптора взглянули юмористически и приписали это оригинальности художника.

Брейянъ взялъ мѣста на купеческомъ суднѣ, отправлявшемся въ Лондонъ вокругъ мыса Доброй Надежды.

Наканунѣ отъѣзда они стояли на палубѣ, когда Томъ показался на пристани со сверткомъ вещей въ рукахъ, за которыми Брейянъ посылалъ его.

— Какой у этого негодяя подлый видъ! — замѣтилъ Брейянъ задумчиво. — Онъ служитъ примѣромъ того, чѣмъ можетъ сдѣлаться человѣкъ, у котораго отнята вся энергія. Я помню, какъ бѣдный Гью разсказывалъ мнѣ анекдотъ объ его дѣтствѣ; тогда онъ былъ удалымъ молодцомъ и вовсе не глупымъ. Вы этому не повѣрите теперь, глядя на него. Его запугали, какъ говорится, то-есть кто-то взялъ надъ нимъ физическую и нравственную власть и, такимъ образомъ, погубилъ его. Никакое униженіе не можетъ сравниться съ этимъ.

— Это, должно быть, унизительно и для того, кто погубилъ его, — сказалъ Джекъ.

— Гм… изъ чего вы это заключаете?

— Отвратительно имѣть такую власть надъ кѣмъ-нибудь. Вы вѣчно будете думать о ней и пользоваться ею. И пользоваться-то будете не для хорошаго. Будете придумывать гадости только для того, чтобы заставлять его дѣлать ихъ. Такъ что въ дѣйствительности-то онъ будетъ имѣть власть надъ вами. Ничего не можетъ быть унизительнѣе этого. Я предпочелъ бы быть на мѣстѣ Тома, чѣмъ человѣка, который погубилъ его.

— Но отъ него можно избавиться, когда онъ надоѣстъ.

— Я не думаю, чтобы вы могли избавиться отъ него.

— Вотъ вздоръ! — воскликнулъ Брейянъ, бросивъ свою сигару за бортъ, — какъ это можетъ быть? Гдѣ же тотъ, кто погубилъ Тома, напримѣръ?

— Онъ, можетъ быть, умеръ.

— Умеръ! Держу пари, что онъ живъ. У Тома не достанетъ духа убить кого-нибудь.

— А я увѣренъ, что Томъ будетъ возлѣ него, когда онъ будетъ умирать, — сказалъ Джекъ съ странною увѣренностью.

— Это ваше проклятое артистическое воображеніе, — возразилъ Брейянъ, смотря въ воду и медленно поглаживая бороду.

— Зачѣмъ вы его держите? — вдругъ спросилъ Джекъ.

Брейянъ пожалъ плечами.

— Вѣдь, не потому, что онъ вамъ нравится? — настаивалъ Джекъ.

— Нравится негодяй? Нѣтъ. Онъ полезенъ, не надоѣдаетъ разспросами и исполняетъ приказанія. Я не держу его, — онъ остается самъ.

— Я желалъ бы, чтобы вы его отослали, — сказалъ Джекъ выразительно.

— Гм… конечно, это недурная мысль.

— Теперь самое лучшее, время. Мы уѣзжаемъ завтра. Стоитъ только оставить его здѣсь. Я не сомнѣваюсь, что онъ будетъ радъ остаться.

— Послушайте, почему вы такъ настаиваете на этомъ? — спросилъ Брейянъ, бросая проницательный взглядъ на своего собесѣдника.

— Мнѣ не нравится его лицо.

— Въ немъ нѣтъ ничего, кромѣ глупости.

— Бываетъ иногда.

— Что же именно, чортъ побери!

— Я, право, не знаю, какъ вамъ сказать. Но это «что-то» заставляетъ меня думать, что вамъ лучше не брать его съ собой. Брейянъ засмѣялся, а потомъ долго молчалъ. Наконецъ, онъ сказалъ:

— Сколько вздору вы нагородили! Но, пожалуй, я оставлю его. Для свѣтской жизни въ Лондонѣ такой лакей не годится.

Они все стояли на палубѣ и Томъ подошелъ узнать, не будетъ ли еще какихъ приказаній. Брейянъ обернулся и окинулъ его глазами съ ногъ до головы.

— Нѣтъ, — отвѣтилъ онъ, — приказаній никакихъ больше нѣтъ. Вы можете уйти.

— Слушаю, сэръ, — отвѣтилъ Томъ, начиная пятиться.

— Уйти совсѣмъ. Вы мнѣ больше не нужны. Мы разстанемся здѣсь. Вы останетесь. Понимаете?

Томъ усмѣхнулся, но не тронулся съ мѣста.

— Скажите «спасибо» и убирайтесь! — прибавилъ Брейянъ нетерпѣливо.

— Извините, сэръ, — сказалъ Томъ раболѣпнымъ тономъ, — Я долженъ остаться здѣсь, а вы уѣдете?

— Я, кажется, говорю довольно ясно.

— Извините, я не могу этого сдѣлать… никакъ не могу, сэръ.

— Не можете?… А я вамъ говорю, что вы останетесь! Вы. хотите ослушаться меня?

— Я все для васъ сдѣлаю, мистеръ Брейянъ, все, даже опять убью моего роднаго брата, но разстаться съ вами не могу… нѣтъ, не могу!

— Слушайте, Томъ: если вы не послушаетесь меня, тѣмъ будетъ хуже для васъ.

— Мнѣ это все равно, — отвѣтилъ Томъ съ страннымъ упорствомъ, — Вы можете убить меня, если хотите, вотъ на этомъ самомъ мѣстѣ, гдѣ я стою, но разстаться съ вами я не могу, мистеръ Брейянъ.

— Вамъ, вѣрно, нужны деньги, — сказалъ Брейянъ послѣ нѣкотораго молчанія презрительнымъ тономъ, — я хотѣлъ дать вамъ пятьдесятъ фунтовъ, вотъ они. Возьмите и убирайтесь, если не желаете, чтобы я выбросилъ васъ за бортъ!

Онъ протянулъ къ нему деньги, но Томъ все стоялъ неподвижно.

— Мнѣ не деньги нужны, — сказалъ онъ, — а нужны вы, сэръ, — ничего другого мнѣ не нужно! Я не могу жить безъ васъ. Вотъ оно что; не самъ я это сдѣлалъ и не отъ меня это зависитъ. Я буду служить вамъ хорошо до конца, мистеръ Брейянъ, но разстаться съ вами для меня будетъ хуже смерти…

Оба эти человѣка размѣнялись взглядомъ; съ минуту было неизвѣстно, не схватитъ ли Брейянъ Тома за горло и не швырнетъ ли его въ узкую полосу черной воды между кораблемъ и пристанью. Но эта минута прошла, Брейянъ опять положилъ деньги въ карманъ и улыбнулся.

— Видите, Джекъ, какой вѣрный и привязанный слуга Томъ? — сказалъ онъ съ усиліемъ поддержать свой обыкновенный безпечный тонъ. — Мы сказали ему несправедливость, не правда ли? Очень хорошо, Томъ, вотъ пять долларовъ, ступайте и напейтесь въ послѣдній разъ американскимъ виски. Я, вѣдь, шутилъ, негодяй. Помните, чтобы быть здѣсь завтра до полудня.

— Благодарю, сэръ, не забуду, — отвѣтилъ Томъ, снимая шапку и кланяясь своему господину.

На слѣдующій день, въ двѣнадцать часовъ, судно вышло изъ гавани. Брейянъ и Джекъ стояли на палубѣ и видѣли, какъ земля, тайну богатства которой знали они одни, медленно исчезала за синими волнами.

Глава XXVI.

Въ одинъ изъ апрѣльскихъ дней я долженъ просить читателя переступить за порогъ лондонской резиденціи Вивіановъ и войти въ гостиную. Блѣдный лондонскій солнечный свѣтъ, проходя въ южное окно комнаты, падаетъ на пестрые узоры брюссельскаго ковра и задѣваетъ подушки мягкаго кресла, въ которомъ сидитъ бѣлокурая полная женщина въ черномъ платьѣ, обшитомъ крепомъ. Она сидитъ, откинувъ назадъ свою голову съ энергическимъ профилемъ, съ прекрасно очерченнымъ ртомъ и подбородкомъ. Руки ея покоятся на ручкахъ кресла, пальцы тревожно бьютъ тактъ; глаза устремлены на рѣзной карнизъ комнаты.

Облокотясь на черный мраморный каминъ, стоитъ дѣвушка немного моложе двадцати лѣтъ, съ серьезнымъ и выразительнымъ лицомъ.

Эта дѣвушка одѣта въ утренній костюмъ изъ мягкаго бѣлаго кашемира, обшитаго малиновою шелковою матеріей. На ней не было никакихъ украшеній, кромѣ серегъ и тонкой золотой цѣпочки, на которой висѣла какая-то вещь, спрятанная на груди.

— Я намѣрена ѣхать, — объявила черноволосая дѣвушка послѣ краткаго перерыва въ разговорѣ. — Я не вижу никакой надобности брать съ собою провожатыхъ.

— Я поѣхала бы, душа моя, не будь это маскарадъ; тогда я бы ничего не имѣла противъ того, чтобы вы поѣхали безъ провожатой. Вотъ какъ я думаю объ этомъ.

— Провожатая никому никогда не приносила пользы.

— Такъ принято въ обществѣ. Мы должны обращать вниманіе на общественное мнѣніе. Люди вообще склонны перетолковывать чужія дѣйствія въ дурную сторону; и это вредитъ имъ, если не вамъ.

— Не мое дѣло заботиться о нихъ.

— Нѣтъ, ваше, если вы живете съ ними и бываете въ ихъ обществѣ. И тѣмъ болѣе потому, что вы не кто-нибудь. Будь вы Дженъ Смитъ, вы могли бы дѣлать что хотите; но такъ какъ вы миссъ Маделена Вивіанъ и наслѣдница большаго состоянія, вы должны соблюдать приличіе.

Миссъ Вивіанъ опустила свои черныя рѣсницы.

— Такъ какъ это маскарадъ, то вамъ легче ѣхать, — сказала она, — никто не узнаетъ, кто вы.

— О, милое дитя, мы, вѣдь, не останемся въ маскахъ. Какъ только всѣ соберутся и ужинъ будетъ готовъ, мы всѣ должны снять маски.

— Мы не обязаны оставаться ужинать.

— Но, во всякомъ случаѣ, будетъ извѣстно, что я была тамъ. Приглашенія разосланы, и если мистрисъ Кетъ Роландъ приметъ приглашеніе, не все ли это равно, увидятъ ее, или нѣтъ?

— Вы можете отказаться и потомъ поѣхать.

— Меня не пустятъ.

— Я скажу мое имя, прибавлю, что вы мой другъ и желаете остаться неизвѣстною. Затрудненій никакихъ не будетъ. Ага, мистрисъ Кетъ, я васъ поймала!

Миссъ Вивіанъ протянула руку своей пріятельницѣ и великолѣпно улыбнулась.

— Вы прехитрая интригантка, — сказала Кетъ, засмѣявшись, — я ни крошечки васъ не люблю! Но видите, между нами все должно быть ясно и чисто, какъ бы ни обманывали другихъ. Я желаю, чтобы вы сказали мнѣ, почему вы такъ хотите ѣхать именно на этотъ балъ?

— Потому что это маскарадъ, — отвѣтила Маделена и, подойдя къ креслу Кетъ Роландъ, сѣла на его ручку, обняла свою пріятельницу и поцѣловала въ щеку.

— Чѣмъ же, по вашему мнѣнію, маскарадъ лучше простаго бала? — спросила Кетъ.

— Да разница такая же, какъ между рубиномъ и… Кто когда слыхалъ такой нелѣпый вопросъ? — сказала Маделена, презрительно приподнявъ голову.

— Вы этимъ выказываете ваше невѣдѣніе, душа моя; на обыкновенный балъ вы надѣваете то, къ чему вы привыкли, что вамъ удобно; въ маскарадъ вы надѣнете какой-нибудь костюмъ, въ которомъ чувствуете себя уродомъ, и противную маску, отъ которой у васъ разболится голова.

— Нѣтъ! — воскликнула Маделена, вскочивъ. — Самое восхитительное и романтическое въ жизни — это маскарадъ. Вы можете отрѣшиться отъ себя и сдѣлаться чѣмъ хотите! Вы можете дѣлать и говорить то, на что въ обыкновенное время у васъ не достанетъ духу. И если что хорошее должно случиться въ вашей жизни, то случится именно тогда. Вы можете встрѣтиться съ тѣмъ, кого любите. Я желала бы быть въ такомъ маскарадѣ, который продолжается вѣчно.

— Въ этомъ, можетъ быть, есть какой нибудь смыслъ, — замѣтила Кетъ, — но когда вы возвращаетесь домой, вы начинаете чувствовать себя въ гадкомъ положеніи. А что касается встрѣчи съ любимымъ человѣкомъ, я не знаю, кого вы можете встрѣтить, кромѣ Стенгопа Мориса.

— Если я встрѣчу его тамъ, даже маскарадъ покажется мнѣ пошлымъ, — сказала Маделена.

— Я не знаю, что вы называете пошлымъ. Вы нигдѣ не найдете лучшаго мужа. А какъ онъ любитъ васъ!… Онъ потерялъ такъ много денегъ на этихъ несчастныхъ рудникахъ!

— Мнѣ жаль, если онъ потерялъ деньги. Я отдала бы ему все, что онъ потерялъ, еслибъ это вылечило его отъ любви ко мнѣ. Можетъ быть, я не могу найти лучшаго мужа, но я совсѣмъ не желаю лучшаго, я не желаю даже хорошаго! Всегда знаешь, что хорошій мужъ сдѣлаетъ и скажетъ.

По темпераменту Маделены, Брейянъ Синклеръ болѣе годился для нея, чѣмъ Морисъ. Онъ долженъ быть причисленъ къ тѣмъ, кто всегда воюетъ съ обществомъ, а такіе люди всегда нравятся экзальтированнымъ женщинамъ.

Брейяна нельзя было назвать красивымъ, но это не было препятствіемъ для Маделены, а скорѣе служило ему въ пользу. Или она достаточно была хороша за двоихъ, или красота не входила въ число требованій, которыя она могла бы предъявить къ мужчинѣ. Впрочемъ, Кетъ не думала, чтобы Брейянъ любилъ Маделену до такой степени, что желалъ связать себя съ нею на всю жизнь; а, съ другой стороны, сэръ Стенгопъ любилъ ее безпредѣльно. Послѣднее время, однако, его неудачи въ рудокопныхъ спекуляціяхъ приняли такіе серьезные размѣры, что его гордость взбудоражилась, и изъ болѣзненнаго опасенія, чтобъ его мотивы не были превратно истолкованы, онъ пересталъ ухаживать за наслѣдницей. Кетъ поэтому не трудно было угадать, о комъ Маделена думала, когда говорила о встрѣчѣ въ маскарадѣ съ любимымъ человѣкомъ. Разумѣется, Кетъ не могло придти въ голову, что этотъ человѣкъ можетъ быть въ маскарадѣ. Съ тѣхъ поръ, какъ Синклеръ уѣхалъ, отъ него не было извѣстій. Но это напомнило ей снова, что чувства Маделены къ нему не перемѣнились, а намекъ дѣвушки на то, что онъ болѣе достоинъ любви за отсутствіе условныхъ добродѣтелей, заставилъ Кетъ вздохнуть.

— Надѣюсь, что жизнь ваша сложится счастливо, — сказала она, наконецъ.

— Въ ней будетъ и черное, и бѣлое, но, надѣюсь, не будетъ сѣраго, — возразила Маделена.

Разговоръ между двумя пріятельницами окончился ничѣмъ, какъ вообще всегда бываетъ съ подобными разговорами.

Молчаніе продолжалось нѣсколько минутъ, когда въ комнату вошелъ лакей и доложилъ, что мистеръ Брейянъ Синклеръ внизу и желаетъ знать, могутъ ли дамы принять его.

— Мистеръ Синклеръ можетъ войти, — сказала Маделена равнодушнымъ тономъ и прибавила: — Какъ странно, когда мы только что говорили о немъ.

Кетъ не могла удержаться, чтобы не отвѣтить:

— Душа моя, никто изъ насъ не сказалъ о немъ ни слова. Маделена покраснѣла, но въ эту самую минуту вошелъ мистеръ Синклеръ.

Глава XXVII.

Синклеръ пожалъ руку обѣимъ датамъ съ своею обычною фамильярностью.

— Какъ пріятно найти васъ вмѣстѣ, — сказалъ онъ. — У васъ отличный видъ, миссисъ Роландъ. Городская жизнь, кажется, полезна вамъ обѣимъ. Какъ поживаютъ леди Морисъ и Стенгопъ?

— Они продали девонширское помѣстье, — отвѣтила Кетъ, подождавъ, не заговоритъ ли Маделена. — Стенгопъ, кажется, запутался съ этими вашими рудниками.

— Я этого боялся, — сказалъ Синклеръ, положивъ ногу на ногу и качая головой. — Бѣдный Стенгопъ не знаетъ, когда остановиться. Но теперь, когда я здѣсь, дѣла поправятся.

— Не портить дѣло лучше, чѣмъ поправлять, — замѣтила Кетъ. — А Калифорнія вамъ надоѣла?

— Калифорнія оказала мнѣ услугу. Я новый Колумбъ. Я принесъ вамъ обращикъ, миссъ Вивіанъ.

Онъ вынулъ изъ кармана ожерелье, сдѣланное изъ слитковъ самороднаго золота, величиной отъ небольшой горошины до подвѣски въ дюймъ величины, и подалъ Маделенѣ. Она взяла, взглянула и положила на колѣни.

— Страна полна этимъ, — замѣтилъ Синклеръ.

— Я почувствовала бы искушеніе остаться долѣе, — сказала Кетъ.

— О, я досталъ чего желалъ. Я назначилъ себѣ годъ. Теперь другіе могутъ пробовать счастье. Мнѣ нуженъ былъ первый пушокъ. Я нашелъ тамъ еще кое-что получше золота.

— Что это? — спросила Маделена, заговоривъ въ первый разъ.

— Геній.

— И вы съ него тоже сняли пушокъ?

Этотъ вопросъ сдѣлала Кетъ.

— Да онъ весь такой, — сказалъ Синклеръ, — онъ самъ выдумалъ искусство. Онъ скульпторъ дикихъ звѣрей. Я намѣренъ произвести имъ эффектъ. Вы, дамы, должны ввести его въ моду. Никого подобнаго ему не видали въ Лондонѣ.

— Онъ индѣецъ? — спросила Кетъ Роландъ.

— Индѣецъ бѣлый. Онъ жилъ съ краснокожими лѣтъ шесть или семь, когда я нашелъ его. Племя было перерѣзано и онъ пробирался къ берегу. Онъ былъ между ними что-то вродѣ начальника. Представьте себѣ человѣка въ шесть футовъ ростомъ, красиваго, какъ Аполлонъ, и граціознаго, какъ пантера. Теперь онъ остригъ свои волосы, а то они кудрями разсыпались по его спинѣ. Онъ простодушенъ, какъ ребенокъ, и серьезенъ, какъ сигаморъ^[4]; но съ тѣхъ поръ, какъ мы вмѣстѣ, особенно во время путешествія, я посвятилъ его немножко въ цивилизацію деййтнадцатаго столѣтія; или, лучше сказать, онъ самъ научился этому отъ меня, — прибавилъ Синклеръ, уловивъ и понявъ взглядъ, брошенный на него Кетъ.

— Ну, а вы что думаете дѣлать? Остаетесь вы въ Лондонѣ? — спросила Кетъ.

— Я думаю быть въ маскарадѣ леди Мейферъ седьмаго числа.

— О, — сказала Кетъ, взглянувъ на Маделену, которая сдѣлала легкое движеніе и покраснѣла, — маскарадъ назначенъ седьмаго?

— Такъ ея сіятельство сказала мнѣ.

— Давно вы въ Лондонѣ? — спросила Маделена сухимъ тономъ.

— Достаточно давно, чтобы вымыть лицо и заказать новое платье, — отвѣтилъ онъ весело. — Вы, конечно, будете на балѣ? Леди Мейферъ сказала мнѣ, что она убѣдительно просила васъ.

— Конечно, я не поѣду, — отвѣтила Маделена съ суровою выразительностью.

Кетъ Роландъ съ удивленіемъ подняла глаза, сомнѣваясь, такъ ли ей послышалось. Лицо Маделены было такъ угрюмо и мрачно, какъ у Кумской Сивиллы. Кетъ желала разъединить Маделену и Синклера. Она легко заключила изъ волненія Маделены при неожиданномъ появленіи Синклера, что она была неравнодушна къ нему; но ея молчаніе показывало, что она чѣмъ-то недовольна. Кетъ благоразумно разсудила, что не стоитъ мѣшать имъ видѣться наединѣ, пока разрывъ еще свѣжъ, а, можетъ быть, Брейянъ измѣнилъ свои намѣренія относительно Маделены; и если такъ, то чѣмъ скорѣе Маделена узнаетъ объ этомъ, тѣмъ лучше. Вдохновляемая этими аргументами, Кетъ, поговоривъ еще немножко, замѣтила, что ей надо сдѣлать нѣкоторыя закупки, и пошла надѣть шляпку.

Но Маделена не приняла этой уступки.

— Еще рано, — сказала она, — а такъ какъ я ѣду съ вами, то не къ чему вамъ идти одѣваться прежде меня.

— Мнѣ пора идти, — замѣтилъ Синклеръ, вдругъ вставая.

Онъ не обнаруживалъ никакого безпокойства, но у него была способность не обнаруживать своихъ чувствъ.

— Я зашелъ только посмотрѣть, какъ вы поживаете, — это посѣщеніе не въ счетъ. Я еще не устроился. Я долженъ поговорить съ Стенгопомъ. Я опять увижусь съ вами.

— Я полагаю, — возразила Кетъ, засмѣявшись. — Приведите съ собою Стенгопа; онъ послѣднее время все хандритъ и нуждается въ утѣшеніи.

— Да, мы давно его не видали, — сказала Маделена.

Когда Синклеръ протянулъ ей руку на прощанье, она подала ему золотое ожерелье, какъ будто предполагала, что онъ хочетъ взять его. Синклеръ прямо посмотрѣлъ Маделенѣ въ глаза. Черезъ нѣсколько минутъ она сказала слабымъ голосомъ:

— Вы, вѣрно, хотите взять его съ собой?

— Эта вещица рѣдкость, — отвѣтилъ онъ. — Каждая золотая штучка имѣетъ свою исторію. Я когда-нибудь вамъ разскажу. Не оставите ли это у себя пока?

Маделена нерѣшительно посмотрѣла на него. Послѣ нѣкоторой паузы она протянула руку и взяла ожерелье назадъ. Синклеръ улыбнулся, поклонился Кетъ Роландъ и ушелъ.

У дверей дома стояла карета съ ливрейнымъ кучеромъ на козлахъ. Синклеръ сѣлъ въ эту карету и сказалъ:

— Поѣзжайте въ мастерскую, Томъ, да проворнѣе!

Джекъ и Брейянъ были въ Лондонѣ уже двѣ недѣли. Брейянъ нанялъ квартиру въ людномъ кварталѣ и хотѣлъ, чтобы Джекъ сдѣлалъ то же. Но у Джека были свои виды. Модный свѣтъ еще не плѣнилъ его. Его болѣе увлекали чувства, чѣмъ умъ его ближнихъ; оставляя пароходъ, онъ унесъ съ собою любовь и уваженіе матросовъ, между тѣмъ какъ обитатели каютъ считали его одни немножко помѣшаннымъ, другіе — гордецомъ. Ему же океанъ доставилъ безмѣрное наслажденіе и онъ даже былъ готовъ сдѣлаться морякомъ, но преодолѣлъ это желаніе и высадился на берегъ. Дня черезъ два онъ разстался съ Брейяномъ. Джекъ хотѣлъ посмотрѣть Лондонъ по-своему, прежде чѣмъ обратить вниманіе на клубы, вечера и даже театры.

Брейянъ былъ настолько благоразуменъ, что не препятствовалъ его желанію; онъ далъ ему нѣсколько дѣльныхъ совѣтовъ, съ тѣмъ, чтобы Джекъ давалъ о себѣ знать каждые два или три дня.

Джекъ нанялъ комнату въ Альдгетской кофейнѣ по шиллингу въ день и началъ осматривать городъ и знакомиться съ такими областями, о которыхъ обитатели западной части Лондона и не слыхивали.

Но когда новизна утратилась, онъ расплатился съ трактирщикомъ и переѣхалъ въ старый кирпичный домъ на Чельсійской Насыпи, гдѣ устроилъ себѣ мастерскую. Онъ познакомился съ двумя художниками и проводилъ съ ними почти все свое свободное время, познакомился съ чудесами Зоологическаго сада, Британскаго музея и Національной галлереи.

Можно оказать, что только теперь онъ началъ свою артистическую карьеру. Черезъ недѣлю онъ продалъ одну изъ своихъ группъ. Ее купилъ пожилой господинъ, съ которымъ познакомилъ его Брейянъ и который, несмотря на свою профессію, — онъ былъ юристъ, — любилъ художество.

Черезъ нѣсколько дней этотъ господинъ пріѣхалъ опять и сообщилъ, что леди Мейферъ желаетъ имѣть бронзовую группу дикихъ звѣрей для своей передней, и что лондонскіе скульпторы приглашаются присылать рисунки для конкурса.

— Я вамъ совѣтую послать, — прибавилъ этотъ господинъ, — и предсказываю вамъ успѣхъ.

— Я могу послать вотъ это, — сказалъ Джекъ, указывая на ту группу, которую онъ лѣпилъ, — я въ Калифорніи охотился и наблюдалъ за ними.

— Да, да; віы, вѣрно, родились въ Калифорніи?

— Нѣтъ, я пришелъ туда издалека.

— Вижу; изъ Канады?

— Я прошелъ часть Канады, но я родился въ Новой Англіи.

— А! Я знаю кое-что о Новой Англіи: бостонъ, Ньюберипортъ, Портсмутъ…

— Вы тамъ были? — спросилъ заинтересованный Джекъ.

— Нѣтъ, но у меня было дѣло, по которому я наводилъ оправки. Дѣло по наслѣдству, — довольно романтическое. Однако, ничего изъ этого не вышло. Такъ вы изъ Бостона?

— Я никогда не былъ въ Бостонѣ.

— А я думалъ, что всѣ жители Новой Англіи ѣздятъ въ Бостонъ.

— Очень мало жителей Сёнука не бывали тамъ, — сказалъ Джекъ.

— Какъ вы сказали?

— Сёнкукъ… я родился тамъ.

Пожилой господинъ стоялъ во время послѣдней части этого разговора и, повидимому, хотѣлъ уйти. Но теперь онъ опять сѣлъ, поднесъ къ главу лорнетъ и пристально осмотрѣлъ Джека. — Потомъ отвернулся и, повидимому, нѣсколько минутъ совѣтовался самъ съ собою. Джекъ продолжалъ работать, не обращая на него вниманія.

— Сёнкукъ… Сёнкукъ, — сказалъ, наконецъ, пожилой господинъ, медленно повторяя это слово. — Странное названіе; позвольте, кажется, это внутренній городъ въ Массачузетсѣ?

— Нѣтъ, на берегу моря.

Джекъ довольно подробно описалъ его положеніе.

— Я думаю, что я родился тамъ, — прибавилъ онъ. — Это первое мѣсто, которое я помню. Я не былъ тамъ лѣтъ семь или восемь.

— Лѣтъ семь или восемь. Вамъ не могло быть многимъ больше двадцати, когда вы уѣхали оттуда.

— Мнѣ теперь немногимъ больше двадцати.

— Ваши родители еще тамъ живутъ?

— Я не зналъ моихъ родителей. Тамъ жилъ только старикъ, мосьё Жакъ.

— Гм!… немножко странно, что вы уѣхали оттуда такъ внезапно.

— Мнѣ хотѣлось уѣхать, — отвѣтилъ Джекъ сдержанно.

— Конечно, конечно, очень естественно! Ну, а бумаги, которыя вы взяли съ собою, онѣ, я полагаю, затерялись?

— О какихъ бумагахъ говорите вы?

— Свидѣтельство о рожденіи и другія тому подобныя.

— У меня никогда не было никакихъ бумагъ.

— Эти бумаги служили доказательствомъ вашей личности. Если бы вы желали доказать, что васъ зовутъ Джонъ Вивіанъ, напримѣръ, — тутъ юристъ зорко взглянулъ на молодаго человѣка, который, однако, остался совершенно равнодушенъ, — документальныя доказательства были бы необходимы.

— Меня зовутъ просто Джекъ; мосье Жакъ иногда называлъ меня Жакомъ. Никогда не можетъ быть надобности доказывать это, — замѣтилъ Джекъ спокойно.

Но черезъ нѣсколько времени онъ пересталъ работать, съ недоумѣніемъ посмотрѣлъ на своего посѣтителя, пошелъ въ уголъ комнаты, гдѣ стоялъ банджо, взялъ его, сѣлъ и началъ его настраивать съ разсѣяннымъ видомъ. Потомъ онъ сказалъ какъ бы самому себѣ:

— Кажется, у меня уже былъ объ этомъ разговоръ.

— Весьма вѣроятно. Должно быть, съ мистеромъ Брейяномъ Синклеромъ? Вы, вѣрно, часто говорили съ нимъ объ этихъ вещахъ?

— Никогда. Я даже не говорилъ ему о Сёнкукѣ.

Юристъ, наконецъ, простился, но пригласилъ молодаго скульптора обѣдать къ себѣ на будущей недѣлѣ.

— Мы будемъ совсѣмъ одни, у меня есть нѣсколько статуй и картинъ, которыя мнѣ хотѣлось бы показать вамъ и угостить портвейномъ и мадерой, настоящими, могу увѣрить васъ.

— А Брейянъ будетъ? — спросилъ Джекъ.

— На этотъ разъ нѣтъ. Но… кстати, хотите сдѣлать мнѣ одолженіе?

— Да, — сказалъ Джекъ, еще не научившійся, какъ неблагоразумно принимать обязательство, не зная, въ чемъ оно состоитъ.

— Пока не упоминайте о нашемъ разговорѣ вашему другу Синклеру. Я приготовляю для него сюрпризъ. Я послѣ вамъ объясню. Это рѣшено? Благодарю. Въ четвергъ въ шесть часовъ. Прощайте, мистеръ Вивіанъ… мистеръ Джекъ, хотѣлъ я сказать, — прощайте!

— Вивіанъ! — разсуждалъ Джекъ, опять принимаясь за свой банджо. — Какъ же это у меня одно имя?… Жаль, что Брейянъ не обѣдаетъ съ нами.

Онъ впалъ было въ задумчивость, но въ это время вошелъ Брейянъ прямо съ того свиданія съ Маделеной, которое было описано.

— Гдѣ это вы подхватили этотъ мотивъ? — спросилъ онъ послѣ первыхъ привѣтствій.

— Самъ придумалъ, когда былъ еще ребенкомъ, — отвѣтилъ Джекъ.

Это была та пѣсенка безъ словъ, которую пѣла его мать.

— Если не ошибаюсь, я слышалъ это въ Парижѣ десять лѣтъ тому назадъ; эта арійка очень оригинальна. Я помню, та старушка, племянница которой убѣжала… это странно! Ваша мать была француженка, Джекъ?

Джекъ не отвѣчалъ; онъ не слушалъ.

— Вотъ была бы отличная вещь! — продолжалъ Брейянъ, посмѣиваясь, — если бы вы могли оказаться пропавшимъ кастльмирскимъ наслѣдникомъ! Подумай я объ этомъ во-время, я могъ бы представить васъ англійскому обществу какъ претендента. Какой ударъ для бѣднаго старика Мордока!

— Кого? — вдругъ спросилъ Джекъ.

— Для моего собрата — заговорщика былыхъ временъ. Мы встрѣчались въ Парижѣ въ салонѣ старухи. Заговоръ состоялъ въ томъ, чтобы я женился на его дочери, которая быта наслѣдницей большаго имѣнія, въ случаѣ, если не будетъ ближайшаго наслѣдника. Но явились доказательства, что такой наслѣдникъ существуетъ, и бѣдный Мордокъ отправился въ Америку наводить справки. Что могло случиться съ нимъ? Но, все-таки, мой милый, мы не выдадимъ васъ за наслѣдника. Вы испортите мою игру. Если вы Джонъ Вивіанъ, четырнадцатый баронъ Кастльмиръ, я обязанъ вышвырнуть васъ въ окно или размозжить вамъ голову этою кочергой.

Пока Брейянъ болталъ такимъ образомъ, Джекъ предавался своимъ мыслямъ, которыя приняли для него очень странный оборотъ. Лица и событія, которыя онъ считалъ исключительною собственностью своей памяти, вдругъ возстали изъ мрака прошедшаго и громко заговорили. Результатомъ было то, что онъ спрятался въ самого себя. Только послѣ долгихъ размышленій можетъ онъ рѣшить, что сказать. Не нужно было даже обѣщанія, даннаго юристу, чтобы заставить его молчать.

— Вамъ не любопытно узнать объ успѣхѣ моего посѣщенія? — сказалъ Брейянъ, наконецъ.

Джекъ вопросительно на него, взглянулъ.

— О моемъ свиданіи съ своею возлюбленной! Куда это опять разбрелись ваши мысли?

— Теперь вспомнилъ… миссъ Кастльмиръ.

— Я такъ ее называю, хотя чортъ знаетъ зачѣмъ мнѣ принимать предосторожности съ вами или съ кѣмъ бы то ни было!

— Кстати, вы должны быть въ маскарадѣ у леди Мейферъ, мой милый. Я досталъ для васъ билетъ, и это будетъ отлично для вашего дебюта. Явитесь краснокожимъ въ оленьей шкурѣ и распишите себѣ лицо красною и черною красками. Я вамъ представлю миссъ Кастльмиръ.

Глава XXVII.

Домъ леди Мейферъ представлялъ изъ себя нѣчто необозримое. Путешественники странствовали по немъ и иногда открывали новыя области. Никто не могъ сказать, чтобъ осмотрѣлъ его вполнѣ. Даже королевскій домъ не могъ соперничать съ леди Мейферъ въ блескѣ ея пиршествъ. Ея имя было Александра, а называли ее Александра Великая, потому что ей не оставалось уже никакихъ міровъ для ея завоеванія. Это была стройная, симпатичная, безукоризненная женщина, съ плавною походкой, тихимъ голосомъ и привѣтливою улыбкой.

У нея было въ обычаѣ начинать каждый сезонъ большимъ собраніемъ, — нѣчто вродѣ смотра войскъ передъ открытіемъ кампаніи. Тутъ вы могли столкнуться съ знаменитостями прежнихъ лѣтъ и вновь появляющимися свѣтилами. Въ настоящемъ году свѣтъ сойдется у нея въ маскарадѣ.

Утромъ седьмаго мая Маделена и Кетъ опять начали разсуждать о маскарадѣ, и первая повторила свое намѣреніе не ѣхать. Она оставалась въ необыкновенно угрюмомъ расположеніи духа съ перваго посѣщенія Синклера и уклонялась отъ усилій Кетъ заставить ее объясниться.

— Ничего не случилось, — настойчиво утверждала она. — Я передумала.

Это было очевидно; вопросъ состоялъ въ томъ, не передумаетъ ли она опять. Кетъ не могла скрыть своего безпокойства. Разумѣется, этому причиной былъ Синклеръ, хотя неизвѣстно, въ чемъ состояла его вина.

Ожерелье служило также источникомъ безпокойства. Сколько Кетъ было извѣстно, оно не было возвращено. Синклеръ заходилъ нѣсколько разъ, но Маделена избѣгала оставаться съ нимъ наединѣ. Кетъ опасалась, что Маделена ждетъ маскарада, чтобы имѣть случай поговорить съ Синклеромъ, но не знала, радоваться ей или огорчаться, когда Маделена повторяла, что не поѣдетъ въ маскарадъ.

Часа черезъ два Маделена сказала:

— Тетушка Марія написала мнѣ, что желаетъ меня видѣть. Я думаю поѣхать къ ней ночевать. Вамъ все равно остаться одной?

Она держала въ рукѣ письмо. Слѣдуетъ сказать, что тетушка Марія жила въ это время въ другой части Лондона, въ небольшомъ домѣ, нанятомъ ею. Она не уживалась въ одномъ домѣ съ племянницей; но такъ какъ несогласія ихъ происходили только отъ несходства характеровъ, то разлука возобновила ихъ дружескія отношенія. Онѣ видѣлись рѣдко и не надолго.

— Это прекрасная мысль, — отвѣтила Кетъ. — Я поѣду съ вами, если хотите.

— Нѣтъ, мы съ тетушкой Маріей лучше бесѣдуемъ однѣ.

— Когда вы поѣдете?

— Вечеромъ. Вы знаете, что она ложится поздно. Она любить играть въ пикетъ. Вы можете воспользоваться этимъ случаемъ, чтобы лечь пораньше и встать попозже. Я пріѣду завтра ко второму завтраку. Прощайте, мнѣ еще нужно кое-что уложить въ свою сумочку.

Она ушла. Кеть услыхала, какъ отъѣхала карета, взяла книгу и усиливалась читать около часа. Но книга не интересовала ее и не нагоняла сна. Она оставила ее, наконецъ, и подошла къ камину, чтобы помѣшать потухающіе уголья. Вдругъ она увидалана каминѣ золотое ожерелье Синклера.

Маделена забыла его. Первымъ побужденіемъ Кетъ было позвать лакея и отослать съ нимъ ожерелье къ тетушкѣ Маріи, но она разсудила, что нельзя ввѣрять лакею такую цѣнную вещь. Потомъ она спросила себя, не отвезти ли ей самой, но послѣ нѣкотораго размышленія рѣшила, что для этого никакой надобности нѣтъ. Можетъ быть, Маделена передумала показывать ожерелье теткѣ, которая, пожалуй, будетъ приставать съ разными разспросами. Кетъ взяла ожерелье и пошла наверхъ положить его на туалетъ Маделены.

Отворивъ дверь комнаты Маделены, Кеть увидала, что газъ зажженъ по обѣ стороны большаго зеркала. На полу передъ зеркаломъ валялся кусокъ золотаго кружева. Кетъ подняла его; это было то самое кружево, которымъ Маделена обшивала свое домино, прежде чѣмъ передумала ѣхать въ маскарадъ. Кетъ знала, что это домино было повѣшено въ гардеробъ. Она пошла посмотрѣть, но въ гардеробѣ домино не оказалось.

Это удивило ее; ея подозрѣнія заставили ее спросить у горничной Маделены, она ли одѣвала барышню и укладывала ея сумочку. Горничная отвѣтила, что миссъ Вивіанъ сдѣлала все это сама.

Кетъ ушла въ свою комнату подумать. Она была теперь убѣждена, что Маделена поѣхала совсѣмъ не къ теткѣ, а въ маскарадъ. Пока Кетъ не стала соображать, какія причины побудили ея пріятельницу поступить такимъ образомъ; она думала только о томъ, какъ ей самой слѣдуетъ поступить. Послѣ долгаго размышленія она надѣла маску и домино и поспѣшно сбѣжала внизъ.

Лакей Томасъ съ почтительнымъ видомъ проводилъ ее до экипажа и спросилъ:

— Куда прикажете велѣть кучеру ѣхать, мистрисъ Роландъ?

— Къ леди Мейферъ, — отвѣтила Кеть.

Кетъ и сама не замѣтила, какъ карета ея подъѣхала къ ярко освѣщенному подъѣзду дома леди Мейферъ. Ее проводилъ на лѣстницу лакей въ костюмѣ папскаго гвардейца, передъ ней мелькали маски, до ушей ея доносилась музыка. Передняя была освѣщена китайскими фонарями, колонны обвиты цвѣтами.

У входа въ первую гостиную, подъ аркой изъ розъ и лилій, стояла хозяйка, Александра Великая. Она была одѣта Титаніей, и ея лицо, одно среди тысячи окружающихъ ее, было безъ маски. Оно прекрасно выдерживало испытаніе; оно было и царственно, и волшебно, такъ что безъ большихъ усилій воображенія можно было повѣрить, что ея волшебная сила создала эту чудную сцену изъ ничего, и что мановеніе ея жезла могло заставить ее исчезнуть.

Получивъ привѣтствіе этой могущественной особы, Кетъ смѣшалась съ толпой. У ней начинала кружиться голова отъ окружающей ее роскоши и запаха цвѣтовъ. Она забыла, что привело ее сюда, и перестала понимать, гдѣ она. Это былъ новый міръ, не похожій на тотъ степенный міръ, въ которомъ живутъ смертные. Тутъ блестѣли вышитые плащи, шелестѣли атласныя платья, развѣвались перья, колыхались душистые вѣера и сверкали рукоятки шпагъ, осыпанныхъ драгоцѣнными каменьями.

Кетъ въ своемъ простомъ домино и черной шелковой маскѣ долго не привлекала ничьего вниманія; но вдругъ, когда она проходила мимо глубокой амбразуры окна, чья-то сильная рука схватила ее за руку, она обернулась и увидала дюжую фигуру въ латахъ и шлемѣ съ золотымъ орломъ. Кетъ внимательно посмотрѣла на этого человѣка; онъ также прямо смотрѣлъ ей въ глаза. Она покачала головой и хотѣла идти дальше, когда онъ тихо засмѣялся и, наклонившись, шепнулъ ей на ухо:

— Я узналъ васъ; въ васъ ошибиться нельзя, Маделена Вивіанъ, если бы даже у васъ на шеѣ не было моего золотаго ожерелья. Я васъ давно жду. Пойдемте сюда, — намъ не помѣшаютъ за этими занавѣсками.

Говоря такимъ образомъ, онъ повелъ ее въ амбразуру окна, гдѣ они могли быть въ сторонѣ отъ общаго движенія. Кетъ, послѣ нѣкотораго колебанія, рѣшилась воспользоваться этимъ неожиданнымъ случаемъ, чтобы узнать настоящія отношенія Синклера къ Маделенѣ. Онъ самъ отдалъ себя во власть Кетъ и съ ея стороны было бы глупо и смѣшно объяснять ему его ошибку.

Глава XXIX.

Синклеръ, отправляясь въ маскарадъ, заѣзжалъ къ Джеку, чтобы взять его съ собой; но Джека не было дома. Синклеру сказали, что онъ ушелъ часа два тому назадъ. Такъ какъ Джекъ не выказалъ желанія быть въ маскарадѣ, Синклеръ заключилъ, что онъ нарочно ушелъ, и отправился къ леди Мейферъ одинъ, гдѣ принялся отыскивать Маделену съ вышеуказаннымъ результатомъ.

Но Джекъ совсѣмъ не находился въ томъ застѣнчивомъ и нерѣшительномъ расположеніи духа, какое приписывалъ ему Синклеръ. Новая и странная энергія быстро обнаруживалась въ немъ за послѣднее время. Онъ часто видался съ любопытнымъ юристомъ и дѣйствіе этихъ разговоровъ было замѣчательно. Онъ ничего не говорилъ о нихъ Брейяну, но иногда устремлялъ на него глаза съ такимъ озабоченнымъ видомъ, что Брейяну становилось какъ-то не по себѣ.

Въ промежутокъ между посѣщеніемъ юриста и маскарадомъ онъ находился въ нерѣшимости, но потомъ рѣшился отправиться въ маскарадъ и отправился.

Тамъ былъ въ числѣ прочихъ масокъ испанскій кавалеръ въ шляпѣ съ перомъ, въ вышитомъ плащѣ, дублетѣ и въ желтыхъ кожаныхъ сапогахъ до колѣнъ. Этотъ человѣкъ, бродя въ толпѣ, увидалъ высокую фигуру въ костюмѣ трубадура съ инструментомъ, который не былъ ни гитарой, ни мандолиной, хотя походилъ и на ту, и на другую. Кавалеръ вспомнилъ, что видѣлъ прежде такой инструментъ, и хотѣлъ было подойти къ трубадуру и попросить его спѣть. Но толпа раздѣлила ихъ; трубадуръ, слегка хромая, прошелъ въ сосѣднюю комнату и исчезъ.

Кавалеръ продолжалъ бродить и дошелъ до конца залы, гдѣ на эстрадѣ помѣщался оркестръ; прислонившись къ одной изъ мраморныхъ колоннъ, поддерживавшихъ эстраду, онъ сложилъ руки; его замаскированное лицо было обращено къ пестрой толпѣ, — можетъ быть, онъ слушалъ вальсъ, который игралъ оркестръ. Во всякомъ случаѣ, онъ забылъ, гдѣ находится; думалъ совсѣмъ о другомъ. Вдругъ какой-то вертлявый полишинель, наступивъ на шлейфъ Маріи Стюартъ, толкнулъ плечо кавалера. Тотъ, въ свою очередь, толкнулъ швейцарца, стоявшаго возлѣ него, и инстинктивно, не измѣняя голоса, сказалъ:

— Извините, сэръ.

Это былъ голосъ замѣчательный, тихій и звучный, совсѣмъ не похожій на большинство мужскихъ голосовъ. Швейцарецъ немедленно обернулся и осмотрѣлъ кавалера съ ногъ до головы. Тотъ, какъ бы желая избѣгнуть такого осмотра, поднесъ руку къ своей шляпѣ и надвинулъ ее ниже на лобъ. Швейцарецъ увидалъ руку, на которой не было перчатки, и, указывая на сапфировый перстень на указательномъ пальцѣ, сказалъ:

— Я узналъ васъ; я Стенгопъ Морисъ!

— Какъ вы меня узнали? — спросилъ кавалеръ, отступая назадъ.

— По вашему голосу и по перстню лорда Кастльмира. Вы здѣсь одна, Маделена?

— Пока. Я не ожидала встрѣтить васъ.

— Я пріѣхалъ сюда въ надеждѣ встрѣтиться съ вами. А то я былъ бы у васъ завтра. Могу я поговорить съ вами? Если вы возьмете меня за руку, мы можемъ пройти къ одному изъ оконъ, подальше отъ толпы. Я очень радъ, что нашелъ васъ.. Я никогда не узналъ бы васъ, если бы вы не заговорили… Я скоро уѣзжаю изъ Англіи.

— Очень жалѣю объ этомъ, — сказала Маделена послѣ нѣкотораго молчанія. — Что заставляетъ васъ желать уѣхать?

— Я совсѣмъ не желаю, но я былъ очень несчастенъ послѣднее время, — вы, можетъ быть, слышали. А за границей, въ Америкѣ, мнѣ предстоитъ возможность поправить свои дѣла.

— Кто вамъ сказалъ объ этомъ?

— Брейянъ Синклеръ; онъ только что вернулся оттуда. Онъ говоритъ…

— Вы вѣрите тому, что Брейянъ Синклеръ вамъ говоритъ? Не онъ ли вовлекъ васъ въ эти непріятности?

— Брейянъ былъ обманутъ такъ же, какъ и я. Онъ всегда былъ для меня лучшимъ другомъ. Онъ разсказалъ мнѣ объ этомъ, чтобы вознаградить меня за мое несчастіе, — для другихъ это тайна.

— Можетъ быть, это не такой секретъ, какъ вы предполагаете; я думаю, что мистеръ Синклеръ столько же способенъ обмануть, какъ и обмануться. Можетъ быть, онъ хочетъ только удалить васъ. Можетъ быть, онъ боится, что вы можете отнять у него что-нибудь, если останетесь здѣсь.

— Что заставляетъ васъ подозрѣвать его? Я думалъ, что онъ нравится вамъ.

— Онъ никогда мнѣ не нравился, — я любила его! — рѣшительно произнесла Маделена. А теперь, когда я сказала вамъ объ этомъ, вы понимаете, что ненавижу его. Онъ уѣхалъ на цѣлый годъ, а когда вернулся… мнѣ не къ чему больше говорить. Вы тоже уѣзжаете.

— Маделена, вы знаете, что я любилъ васъ, но теперь, когда я бѣденъ… Но я останусь здѣсь, если вы думаете, что можете когда-нибудь…

— О, нѣтъ, я говорила не объ этомъ, — ненависть къ нему не заставитъ меня полюбить другаго, это былъ бы слишкомъ легкій способъ освободиться отъ несчастія. Вамъ лучше уѣхать, если вы увѣрены, что все выйдетъ такъ, какъ онъ заставляетъ васъ надѣяться. Безъ сомнѣнія, вы добудете много денегъ, — онъ, кажется, много добылъ.

Тутъ она вскочила и засмѣялась.

— Какой нелѣпый мелодраматическій разговоръ ведемъ мы, въ театральныхъ костюмахъ! Я пріѣхала сюда въ надеждѣ забыться, а, вмѣсто того, забыла мою роль. Я донъ-Феликсъ де-Саламанка. Сеньоръ, я не стану отвлекать васъ отъ вашихъ дѣлъ.

Стенгопъ также всталъ и сказалъ съ большимъ волненіемъ:

— Я дорожу больше вами, чѣмъ мнѣніемъ свѣта. Если вы мнѣ скажете, чтобы я не ѣхалъ въ Америку, я останусь.

Маделена, повидимому, колебалась, но прежде чѣмъ успѣла рѣшить, какой дать отвѣтъ, она увидала въ толпѣ фигуру, которая всецѣло привлекла ея вниманіе. Она прошептала что-то, пожала Стенгопу руку, потомъ быстро прошла мимо него и тотчасъ же исчезла изъ вида. Стенгопъ повернулся и опять сѣлъ на диванъ.

Донъ-Феликсъ, между тѣмъ, догонялъ черное домино, которое онъ безъ труда узналъ. Нагнавъ его, онъ безцеремонно спросилъ:

— Зачѣмъ вы пріѣхали сюда? Видѣли вы кого-нибудь?

— Мнѣ кажется, вы ошибаетесь, — сказало черное домино, по черезъ минуту оно воскликнуло, взявъ дона за руки: — Ахъ, душа моя, это вы? Какъ много я должна сказать вамъ! Но вы-то какъ же…

— Я послѣ вамъ объясню. Что вы хотите сказать мнѣ?

— Я говорила съ Синклеромъ. Онъ принялъ меня за васъ и просилъ меня, то-есть васъ, обвѣнчаться съ нимъ секретно на будущей недѣлѣ. Я въ такомъ волненіи, что едва помню себя. Слава Богу, что это была я, а не вы, хотя, конечно, и вы отвѣчали бы ему точно такъ же, какъ и я, но онъ ужасный человѣкъ! Я вся дрожу; будь я мужчина, я бросила бы его на земь.

— Говорилъ онъ еще что-нибудь?

— Я не помню и половины того, что онъ говорилъ; я была такъ разсержена, что чуть было не сказала ему, кто я. Онъ началъ извиненіемъ, что раньше не говорилъ съ вами. Онъ не могъ найти случая говорить съ вами наединѣ и думалъ, что вы хотите освободиться отъ него. Я сказала ему очень ясно, что я, то-есть вы, не хочу имѣть съ нимъ никакого дѣла и чтобъ онъ не показывался мнѣ на глаза. Я думала, что онъ ударитъ меня, и онъ, навѣрное, сдѣлалъ бы это, не будь тутъ людей. Поѣдемте домой!

— Какъ онъ одѣтъ?

— Въ латахъ и съ орломъ на шлемѣ… Вотъ онъ идетъ! Онъ не долженъ видѣть насъ. Мы можемъ выйти въ эту дверь.

— Я еще не уѣду, — сказала Маделена звучнымъ голосомъ; до сихъ поръ она говорила очень спокойно. — Вы не имѣли права вмѣшиваться въ мои дѣла. Я не желаю, чтобы говорили за меня. Вамъ нечего ждать меня. Я могу сама позаботиться о себѣ.

— Вы не… Душа моя, куда вы идете? — воскликнула Кетъ въ испугѣ.

Но Маделена уже ушла вслѣдъ за рыцаремъ, съ свирѣпымъ лицомъ подъ маской и съ сильно бьющимся сердцемъ.

Человѣкъ въ шлемѣ, послѣ своего неудовлетворительнаго свиданія съ домино, которое онъ принялъ за наслѣдницу кастльмирскую, нечаянно встрѣтился съ хромавшимъ трубадуромъ, о которомъ уже было упомянуто. Произошелъ слѣдующій разговоръ:

— Такъ вы, все-таки, здѣсь? Если вы хотите уйти, то я уйду съ вами.

— Я останусь до самаго конца. Я желалъ бы, чтобы все походило на это.

— А по моему мнѣнію, самъ чортъ это выдумалъ. Я чуть было не вышелъ изъ себя. Пойдемте! Этихъ глупостей вы увидите достаточно въ продолженіе сезона.

— Я уѣзжаю въ Америку на будущей недѣлѣ.

— Такъ этотъ вздоръ засѣлъ у васъ въ головѣ? Къ чорту всѣ маскарады! Вѣдь, вы получили премію за проектомъ группы для леди Мейферъ?… Въ Америку!

— Я скажу вамъ причину. Я узналъ, кто мой отецъ. Онъ былъ англичанинъ, баронъ. Онъ умеръ, теперь баронъ я. Мнѣ принадлежатъ помѣстья, дома, деньги въ Англіи.

— Вотъ такъ новость! Какое же это имѣетъ отношеніе къ Америкѣ?

— Тамъ живетъ мой дѣдъ, и я долженъ взять отъ него бумаги, чтобы получить мое наслѣдство. Въ Англіи живетъ одна дѣвица, которая думаетъ, что это все принадлежитъ ей.

— Что?… Въ какой части Америки?

— Я родился въ Сёнкукѣ.

— Въ Сёнкукѣ! Послушайте, Джекъ, выберемся изъ этой проклятой давки. Вотъ здѣсь лучше сядемте. Могу я узнать имя вашего дѣда?

— Жакъ Мальгре. Онъ французъ.

— Вашъ отецъ тоже былъ французъ?

— Я вамъ сказалъ, что онъ былъ англичанинъ. Его звали Флойдъ Вивіанъ.

Человѣкъ въ шлемѣ сложилъ руки на рукояткѣ своей шпаги и опустилъ на нихъ подбородокъ.

— Это волшебная сказка, — замѣтилъ онъ послѣ нѣкотораго молчанія, — чертовски замысловато! Если это справедливо, то жаль, что вы не сказали мнѣ этого, прежде чѣмъ я ранилъ васъ въ ногу прошлымъ лѣтомъ. А что же будетъ съ этой дѣвицей, надежды которой вы превратите въ прахъ? Вы знаете ее?

— Я знаю только, что она дочь брата моего отца. Я не хочу сдѣлать ей никакого вреда. Она можетъ взять все, что захочетъ. Я скажу ей это, когда вернусь изъ Америки.

— А вы не боитесь, что она найдетъ убійцу, чтобы лишить васъ жизни, или что какой-нибудь ея обожатель… Какъ бы то ни было, баронъ Джекъ, поздравляю васъ. Въ счастіи не забывайте вашихъ друзей. Вы можете теперь, время отъ времени, давать мнѣ по пятифунтовому билету, въ память стараго знакомства. Кстати, кто сказалъ вамъ это? Кто сообщилъ вамъ романтическую тайну вашего происхожденія?

— Я обѣщалъ не говорить.

— Ну, сегодня, это не составляетъ большой важности. Вчера была бы разница. Собственно говоря, мнѣ слѣдуетъ поздравить себя со спасеніемъ. Баронъ Джекъ, вы помогли моему мщенію! Отправляюсь домой подумать обо всемъ этомъ. Можетъ быть, все это окажется просто маскарадною шуткой. Разумѣется, я увижу васъ до отъѣзда?

— Да, — отвѣтилъ трубадуръ.

Человѣкъ въ шлемѣ простился съ нимъ, и пока онъ находился подъ вліяніемъ этого изумительнаго извѣстія, испанскій кавалеръ донъ-Феликсъ подошелъ къ нему.

Трубадуръ, между тѣмъ, остался въ нишѣ окна и, утомившись отъ зрѣлищъ и шума этого вечера, снялъ инструментъ съ своего плеча, настроилъ его и началъ перебирать струны. Сначала онъ аккомпанировалъ оркестру, но постепенно перешелъ къ своимъ собственнымъ музыкальнымъ воспоминаніямъ. Толпа замаскированныхъ въ это время уходила ужинать въ столовую, такъ что музыкантъ остался почти въ одиночествѣ. Долго ли онъ сидѣлъ такимъ образомъ, онъ самъ не зналъ, когда, наконецъ, какой-то замаскированный вошелъ въ нишу и опустился на диванъ. Онъ сбросилъ свой плащъ, шляпу и снялъ маску. Трубадуръ, не обращая вниманія на этого человѣка, продолжалъ напѣвать въ полголоса.

Нѣсколько времени они оставались въ такомъ положеніи; но, наконецъ, испанскій кавалеръ вышелъ изъ своей, повидимому, непріятной задумчивости и спросилъ:

— Могу я узнать, сэръ, гдѣ вы познакомились съ этою аріей? Она очень оригинальна.

Музыкантъ обернулся, и, видя, что его собесѣдникъ безъ маски, снялъ тоже свою маску. Оба внимательно смотрѣли другъ на друга.

— А вы гдѣ слышали прежде эту арію? — спросилъ музыкантъ.

— Въ Новой Англіи, когда я была еще дѣвочкой.

— Дѣвочкой! Развѣ вы не мужчина?

Лицо кавалера вспыхнуло.

— Я забыла. Нужды нѣтъ! Да, я женщина.

— Я могъ объ этомъ догадаться, — замѣтилъ трубадуръ послѣ нѣкотораго молчанія. — Я объѣхалъ кругомъ свѣта, чтобы отыскать ваше лицо.

— Вы изъ Новой Англіи?

— Я тамъ былъ лѣтъ девять тому назадъ.

— Да; девять лѣтъ тому назадъ я слышала ту арію, которую вы играли и на такомъ же точно инструментѣ. Кажется, банджо?

— Это тотъ же самый, банджо.

— А вы тотъ мальчикъ? Не можетъ быть!

— Это было въ пещерѣ. Я сказалъ, что объѣду вокругъ, свѣта и сыграю эту арію…

— Да, да, я помню! Вы сыграете и я по этому узнаю васъ. Такъ это вы? Какъ странно! Я безъ этого никогда не узнала бы васъ.

— Я узналъ бы васъ, но не призналъ бы въ васъ той дѣвочки.

— Какъ же вы узнали бы меня?

— Ваше лицо было со мною все время. Вы помните, что въ то утро, когда мы съ вами простились, вы подарили мнѣ кое-что?

— Медальонъ? Да, знаю. Онъ еще у васъ?

— Вотъ онъ, — сказалъ трубадуръ, вынимая его. — Въ немъ, вѣдь, вы знаете, портретъ прелестнаго женскаго лица, самаго очаровательнаго во всемъ свѣтѣ.

— Я это забыла… Да, теперь помню! Дайте мнѣ посмотрѣть.

Онъ всталъ и сѣлъ возлѣ нея и они вмѣстѣ смотрѣли на портретъ.

— Это немножко похоже на меня, — замѣтилъ, наконецъ, кавалеръ.

— Это вы! Я былъ всегда увѣренъ, что такое лицо должно быть и что я его найду. Я мечталъ о немъ, видѣлъ въ воздухѣ сто разъ. Когда я былъ несчастливъ, я вынималъ этотъ медальонъ и раскрывалъ его. Если бы не это, я никогда не пріѣхалъ бы въ Англію.

— Неужели это такъ много составляло для васъ? — сказалъ кавалеръ кротко и задумчиво. — Я рада, что это лицо похоже на мое. Я рада, что хоть изображеніе моего лица могло принести пользу кому-нибудь. Само лицо никогда не было никому полезно. О, и я тоже сохранила вашъ подарокъ.

Она поднесла руку къ своему дублету и вынула индѣйскую головку отъ стрѣлы, прикрѣпленную къ тонкой золотой цѣпочкѣ.

— Я всегда это носила, — прибавила она съ улыбкой.

Онъ взглянулъ прежде на это, а потомъ на нее.

— Я не знаю кто вы, но я знаю васъ.

— Я надѣюсь, что вы никогда не узнаете, кто я. Пока вы не будете знать, можетъ быть, я могу быть вамъ полезна. Постараюсь думать это! А развѣ мы не можемъ познакомиться другъ съ другомъ, какъ другіе?

— Я, можетъ быть, долго не увижу васъ. Я уѣзжаю очень скоро.

— Я этому рада. Но я рада, что мы увидали другъ друга разъ въ жизни такимъ образомъ. Я не знаю, что будетъ со мною черезъ годъ. Сегодня я лишилась всего, чѣмъ дорожила.

— Я отдамъ вамъ все, что имѣю, если вы будете нуждаться въ этомъ.

— Нѣтъ, мнѣ не нужно ничего. Но не старайтесь узнавать обо мнѣ болѣе, чѣмъ знаете теперь. Что бы ни случилось со мною, мнѣ будетъ пріятно знать, что вы считаете меня хорошею. Это, можетъ быть, спасетъ меня отъ дурнаго.

Она встала.

— Завтра это покажется сномъ.

— Этотъ сонъ приснится намъ опять когда-нибудь.

Когда они стояли, такимъ образомъ, другъ противъ друга, звукъ шаговъ и голосовъ приближался къ уединенной нишѣ. По взаимному побужденію, они протянули руку другъ другу, потомъ надѣли свои маски и сдѣлались невидимы другъ для друга. Ихъ охватило какое-то странное чувство послѣ той странной короткости, которая въ продолженіе нѣсколькихъ минутъ началась и прекратилась. Когда подошли другіе замаскированные, они разошлись и даже не оглянулись другъ на друга.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ.

Глава I.

Маскарадъ леди Мейферъ былъ въ пятницу. Въ слѣдующій понедѣльникъ Синклеръ вмѣстѣ съ Томомъ Берномъ провожали Джека на пароходъ.

До отхода парохода оставалось еще нѣсколько часовъ. Возлѣ пристани была гостиница. Брейянъ заказалъ обѣдъ. Его подали въ маленькой столовой въ первомъ этажѣ, выходившей на набережную. Пока приготовляли обѣдъ, Брейянъ сѣлъ у отвореннаго окна, а Джекъ ходилъ взадъ и впередъ по комнатѣ, иногда останавливаясь взглянуть на пароходъ, который долженъ былъ увезти его.

Мѣстность была не особенно привлекательна. Въ сосѣднихъ домахъ помѣщались по большей части лавки и квартиры для моряковъ. Грубо вымощенная, загрязненная пьяными матросами улица наводила уныніе.

— Съ нетерпѣніемъ стремитесь, — сказалъ Брейянъ, сунувъ руки въ карманы и протягивая ноги, — Англія надоѣла въ два мѣсяца?

— Я ворочусь, когда достану то, за чѣмъ ѣду.

— Вы убѣждены, что достанете, несмотря на всѣ мои предостереженія? Говорю вамъ, вы разочаруетесь. Я знаю объ этомъ дѣлѣ столько же, сколько знаетъ вашъ таинственный покровитель, который, кстати сказать, совсѣмъ не такъ таинствененъ для меня, какъ вы воображаете. Послушайтесь разсудка, Джекъ, хотя въ этотъ послѣдній часъ. Еслибъ эти бумаги существовали, онѣ явились бы давнымъ-давно. А безъ нихъ что вы будете дѣлать? Лучше оставайтесь здѣсь.

— Я ихъ найду, — сказалъ Джекъ съ невозмутимою увѣренностью. — Кто-нибудь сохраняетъ ихъ для меня, — должно быть, мой дѣдъ. Когда я убѣжалъ въ ту ночь, онъ спряталъ бумаги и ждетъ моего возвращенія. Я буду барономъ Кастльмиромъ.

— А если я скажу, что разъ вы отправитесь на эти безумные поиски, то не вернетесь живымъ?

— Баронъ Кастльмиръ вернется живымъ, — сказалъ Джекъ.

— Кой чортъ вбилъ въ васъ вдругъ такую страсть къ знатности? — продолжалъ Брейянъ послѣ нѣкотораго молчанія. — Зачѣмъ не ограничиться вашею глиной, мой милый? Каждый дуракъ можетъ быть англійскимъ вельможей, если родится таковымъ, но никто, кромѣ васъ, не можетъ быть скульпторомъ Джекомъ. Вы можете пріобрѣсти славу, выгоду и всѣ будутъ говорить о васъ; но, какъ баронъ Кастльмиръ, вы будете громадною ничтожностью съ тридцатью тысячами годоваго дохода. Что сдѣлалось съ вами?

Джекъ сѣлъ на подоконникъ и сложилъ руки.

— Я ужь не таковъ, какъ былъ, — сказалъ онъ. — Когда я не зналъ своихъ родителей, я могъ дѣлать что хотѣлъ; но теперь я не самъ я, — я принадлежу моимъ предкамъ. Все перемѣнилось.

Дверь отворилась и слуга принесъ обѣдъ. Брейянъ не велѣлъ ему ждать, и когда опять остался одинъ съ Джекомъ, всталъ и протянулъ ему руку.

— Прощайте, Джекъ, — сказалъ онъ.

— Время еще не настало, — сказалъ тотъ, удивленной, но, все-таки, подалъ руку.

— Настало, Джекъ. Я прощаюсь съ моимъ старымъ другомъ Джекомъ, а не съ барономъ. Къ чорту барона! Джекъ, я никого не любилъ такъ, какъ васъ, и никогда не полюблю. Прощайте, дружище! Я васъ не осуждаю и вы не осуждайте меня. Это судьба — мы въ этомъ не виноваты. Это послѣдній обѣдъ, за который мы сядемъ вмѣстѣ.

Онъ крѣпко пожалъ руку Джека. Въ то же время, онъ воскликнулъ своимъ обычнымъ полушутливымъ тономъ:

— Теперь за ѣду! Мы можемъ говоритъ сколько хотимъ о чемъ угодно, но во всемъ мірозданіи ничто не можетъ сравниться съ хорошимъ обѣдомъ!

Они сѣли за столъ и Брейянъ сдѣлался такимъ собесѣдникомъ, какимъ могъ быть только онъ, когда хотѣлъ. Онъ болталъ, самъ смѣялся и смѣшилъ Джека, отпуская остроты. Онъ позаботился принести съ собою пару бутылокъ превосходнаго бордо и постоянно наполнялъ стаканъ Джека.

— Ахъ, Джекъ, какъ хорошо отправиться на небо съ желудкомъ, наполненнымъ такими славными вещами, — сказалъ онъ, — какое счастье было бы умереть теперь! Что вы скажете?

Прежде чѣмъ Джекъ успѣлъ отвѣтить, дверь отворилась и Томъ Бернъ просунулъ въ отверстіе свое лицо.

— Могу я сказать вамъ слово, сэръ? — сказалъ онъ своему господину.

— За коимъ чортомъ пришли вы мнѣ надоѣдать? — спросилъ Брейянъ рѣзко.

Онъ, однако, всталъ и пошелъ къ двери, вышелъ и затворялъ ее за собою. Минуты двѣ Джекъ оставался одинъ. Потомъ Брейянъ вернулся и опять сѣлъ за столъ.

— Все глупости этого дурака, — сказалъ онъ, бросая странный, пристальный взглядъ на своего собесѣдника. — Однако, замѣчательно, какой вѣсъ имѣютъ дураки на этомъ свѣтѣ. Это и рабы умныхъ людей и орудіе пытки для каждаго. Этотъ человѣкъ, напримѣръ, настолько былъ моимъ рабомъ, насколько одинъ человѣкъ можетъ быть рабомъ другаго; а, между тѣмъ, самая гнусность его рабства дѣлаетъ его моимъ властелиномъ. Онъ сдѣлаетъ все, что я скажу ему, кромѣ одного, чего только я отъ него желаю — оставить меня; а я не могу отвязаться отъ него, лишивъ его жизни, потому что если ужъ я долженъ быть повѣшенъ, не могу же я погубить себя изъ-за такой гадины? Но это еще не все.

Тутъ Брейянъ замолчалъ и вылилъ остальное изъ бутылки въ стаканъ свой и своего друга.

— Пью за ваше здоровье, Джекъ, — сказалъ онъ, — пусть жизнь, предстоящая вамъ, будетъ лучше той, которая прошла.

Онъ опорожнилъ свой стаканъ и продолжалъ болѣе тяжелымъ и медленнымъ тономъ:

— Мы съ вами скоро разстанемся и, вѣроятно, болѣе не встрѣтимся. Вы знаете старую поговорку: «взбудоражишь дьявола, да потомъ и не усмиришь». Вы должны найти для него занятіе. Это, кажется, довольно легко, но хуже всего то, что, занимаясь дьяволомъ, вы должны думать о такихъ гадостяхъ, которыя иначе не пришли бы вамъ въ голову. Вамъ кажется, что вы распоряжаетесь имъ, а на самомъ дѣлѣ онъ распоряжается вами, потому что вы отвѣтственны за его поступки. Положимъ, что у меня есть врагъ, старающійся побѣдить меня. Я вспыльчивъ, но не золъ, и по своему характеру, при подобныхъ обстоятельствахъ, дрался бы съ этимъ врагомъ, пока хватитъ силъ, и такъ или иначе устранилъ бы его съ моего пути, но устранилъ бы честно. Но у меня служитъ дьяволъ, который предлагаетъ мнѣ — или которому предлагаю я, это все равно, — что я долженъ убить моего побѣдоноснаго врага. Я поэтому отдаю приказаніе моему дьяволу — или онъ дѣлаетъ предложеніе, это все равно, — устроить это убійство. Убійство сдѣлано!

Брейянъ тяжело стукнулъ кулакомъ по столу.

— Это сдѣлалъ дьяволъ, но дьяволъ то былъ во мнѣ. И ударъ былъ дѣйствительно нанесенъ не моему врагу, а мнѣ, — и ударъ гибельный, и, въ концѣ-концовъ, не дьяволъ рабъ, а… Это что такое?

Нѣсколько уже времени съ улицы доносились спорившіе голоса, но теперь они раздались громче и яростнѣе. Брейянъ всталъ и подошелъ къ окну.

— Это негодяй Томъ, — воскликнулъ онъ, — онъ опять напился, сейчасъ будетъ бѣда! Пойдемте, Джекъ, пойдемте поскорѣе!

Вино разгорячило кровь Джека, но не притупило его разсудокъ. Онъ вскочилъ и поспѣшилъ за Брейяномъ.

У самыхъ дверей гостиницы происходила драка. Дрался Томъ Бернъ съ какимъ-то смуглымъ матросомъ въ красной рубашкѣ. Дрались на кулачкахъ и у матроса шла изо рта кровь. Кучка людей равнодушно смотрѣла на драку; такія сцены были слишкомъ обыкновенны, чтобы возбуждать особенное волненіе. Однако, когда Брейянъ вышелъ, кто-то закричалъ:

— Смотрите, смотрите! пьяный-то выдернулъ пистолетъ.

Дѣйствительно, Томъ вытащилъ изъ кармана сюртука револьверъ и, повидимому, выжидалъ случая взвести курокъ.

— Вы схватите малаго въ красной рубашкѣ, Джекъ, — сказалъ Брейянъ, — а я позабочусь о своемъ!

Джекъ подошелъ къ матросу сзади, схватилъ его за плечи и тихо положилъ на земь.

Брейянъ, между тѣмъ, бросился на Тома и схватилъ его; онъ держалъ его крѣпко, но, повидимому, не могъ ни повалить его на земь, ни даже сдвинуть съ мѣста. Руки Тома были свободны; револьверъ, находившійся въ правой рукѣ, былъ перекинутъ черезъ лѣвое плечо Брейяна. Дуло револьвера шевелилось до тѣхъ поръ, пока не очутилось на одной линіи съ матросомъ, около котораго стоялъ Джекъ, потомъ револьверъ нѣсколько приподнялся и выстрѣлилъ.

Джекъ былъ безъ шляпы. Тѣ, которые смотрѣли на него, видѣли, какъ волосы съ правой стороны его головы приподнялись, какъ будто отъ сильнаго порыва вѣтра. Въ то же мгновеніе онъ зашатался, опустился на колѣни, потомъ упалъ навзничь, лобъ и щеки его были покрыты кровью. Тотчасъ послѣ выстрѣла Брейянъ приподнялъ Тома, какъ ребенка, и тяжело швырнулъ на земь.

— Вамъ слѣдовало сдѣлать это прежде, сэръ, — сказалъ одинъ изъ присутствующихъ, — онъ попалъ-то не въ того!

Брейянъ медленно повернулся, увидалъ Джека, лежащаго и окровавленнаго, и, стоя неподвижно, спросилъ:

— Умеръ онъ?

— Что-то похоже, — замѣтилъ тотъ же изъ присутствующихъ.

— Это, вѣдь, не убійство, однако, — вмѣшался другой, — метилъ-то онъ въ другого. Бѣда съ этими пистолетами. Ножи ничѣмъ не хуже и ошибокъ не дѣлаютъ. Ну, Майкъ Смитъ спасъ свою шкуру.

— Вы говорите, что это случилось нечаянно? — сказалъ Брейянъ, совершенно блѣдный, не глядя на распростертаго Джека и обводя глазами окружающую группу. — Вы въ этомъ увѣрены? Вы видѣли, а я не видалъ.

— Да, сэръ, за это его не повѣсятъ, — запрутъ, можетъ быть, на полгодика, — отвѣчалъ кто-то другой. — Да и вы его порядочно отдѣлали, сэръ, — прибавилъ онъ, указывая на безчувственнаго Тома, который не пошевелился съ тѣхъ поръ, какъ Брейянъ повалилъ его.

Вниманіе группы было привлечено новымъ предметомъ и Джекъ на минуту былъ оставленъ одинъ. Брейянъ подошелъ къ нему. Послѣ краткой нерѣшимости, онъ сталъ на колѣни возлѣ него и положилъ его голову на свою руку. Это напомнидо ему ихъ первую встрѣчу въ Калифорніи.

— Игра не стоитъ свѣчъ, — пробормоталъ Брейянъ. — Я желалъ бы, чтобы онъ ожилъ, баронъ онъ или нѣтъ. Боже мой, онъ живъ!

Джекъ раскрылъ глаза, вздохнулъ и опять закрылъ вѣки. Пуля оцарапала черепъ и только оглушила его. Брейянъ поднялъ голову, — никто не глядѣлъ на нихъ. Его рука слегка налегла на горло Джека; небольшаго пожатія будетъ достаточно. Брейянъ отнялъ руку и закричалъ во все горло:

— Онъ живъ!

— И этотъ ожилъ, — раздалось изъ группы, окружавшей Тома.

Глава II.

Сэръ Стенгопъ Морисъ съ какою-то смѣлою безпечностью, умѣряемою искреннею любовью и смиреніемъ, явился къ Маделенѣ вскорѣ послѣ маскарада. Молодая дѣвушка ожидала его и, можетъ быть, приготовилась къ свиданію; но, какъ часто случается съ юными героинями, она слишкомъ много думала о томъ, что скажетъ сама, а своему собесѣднику предоставила безцвѣтную роль.

Стенгопъ первымъ словомъ спросилъ:

— Кого, вы думаете, я сейчасъ встрѣтилъ въ Бондской улицѣ?

Этотъ вопросъ выбилъ изъ головы Маделены начало разговора, приготовленное ею, и она должна была сказать совершенно иронически:

— Кого?

— Синклера, — отвѣтилъ Стенгопъ съ торжественнымъ выраженіемъ, — онъ заговорилъ со мной, но я не обратилъ на него вниманія.

— Какъ… странно! — воскликнула она.

Она хотѣла сказать «нелѣпо» и внутренно смѣялась, что такой человѣкъ, какъ Стенгопъ, можетъ не обращать вниманія на такого человѣка, какъ Синклеръ.

— Это былъ ужасный шагъ, — продолжалъ Стенгопъ, любившій сильныя выраженія. — Но онъ обманулъ мое довѣріе и я не могу болѣе подавать ему руку. Брейянъ Синклеръ имѣлъ во мнѣ самаго вѣрнаго друга, и вотъ чѣмъ кончилось! Онъ довелъ меня до того, что я растратилъ мое состояніе, и пытался лишить меня моей… я хочу сказать вашей…

— Не хотите ли сѣсть? — перебила Маделена и прибавила: — онъ только поступилъ со мной какъ я заслуживала.

— Нѣтъ, нѣтъ, — воскликнулъ Стенгопъ, — онъ обманулъ васъ и всѣхъ.

— Я сама обманывала себя, предполагая, что онъ можетъ искренно полюбить меня.

— Онъ любитъ только самого себя.

— Такъ дѣлаютъ всѣ.

— Не я, — сказалъ Стенгопъ и покраснѣлъ.

— Я, все-таки, думаю, что онъ любилъ меня, — продолжала Маделена. — Вы не можете понять такого человѣка, какъ онъ. Онъ не такой, какъ другіе. Тутъ есть какая-то тайна.

— Тайна? какая?

— Я хочу разсказать вамъ все, что я знаю; можетъ быть, вамъ извѣстно о немъ то, что неизвѣстно мнѣ, а это можетъ помочь разъяснить. Мы… онъ объяснился со мною давно, за долго до отъѣзда въ Америку. Нѣтъ, вы не должны бранить его; я держала это въ такой же тайнѣ, какъ и онъ, и также обманывала всѣхъ. Если онъ поступалъ дурно, то поступала дурно и я.

— Вы не увѣряли, что любите другаго, — возразилъ Стенгопъ, — но передъ самымъ своимъ отъѣздомъ онъ сказалъ мнѣ…

— Онъ вамъ не сказалъ, что любитъ другую? — перебила Маделена, грозно поднявъ голову.

— Онъ сказалъ почти то же, что онъ надѣется, что я тотчасъ на васъ женюсь; онъ увѣрялъ меня, что ходатайствуетъ за меня передъ вами.

— Это я могу ему простить… это совсѣмъ другое, — возразила Маделена съ мимолетною улыбкой. — Было необходимо отклонить всякія подозрѣнія.

— Я не вижу такой необходимости. Зачѣмъ ему было не объясниться открыто?

— Мы думали, что такъ лучше. Онъ былъ бѣденъ; всѣ сказали бы, что онъ гонится за богатствомъ, насъ разлучили, бы, намъ мѣшали бы.

— Ну, это неудивительно, что онъ боялся обвиненій.

— Я надѣюсь, вы не будете такъ сумасбродны, чтобы обвинять его въ этомъ. Если бы онъ гонялся за богатствомъ, тогда зачѣмъ онъ не гоняется теперь?

— Я не понимаю васъ. Вы говорите, что онъ васъ обманулъ; но я полагаю, онъ не хотѣлъ, чтобы вы объ этомъ знали?

— Напротивъ, онъ прямо мнѣ сказалъ.

— Какъ, неужели?

— Да, — сказала Маделена, опять улыбнувшись, — Но тутъ есть какая-то тайна. Уѣзжая, онъ обѣщалъ вернуться черезъ годъ и сдержалъ обѣщаніе. Но подразумѣвалось, — по крайней мѣрѣ, я такъ думала, — что послѣ этого наша помолвка будетъ объявлена. Когда онъ пришелъ сюда, Кетъ была въ комнатѣ, и я ожидала, что онъ скажетъ при ней, что онъ любитъ меня и что я обѣщала сдѣлаться его женой. Но онъ не сказалъ ни слова, тогда я разсердилась я не хотѣла вовсе съ нимъ говорить. А когда онъ пришелъ потомъ, я не пожелала видѣть его наединѣ. Я рѣшила, что онъ долженъ открыто искать моей руки, потому что я скоро буду имѣть право располагать собой, а у него есть теперь свои деньги. Но онъ все желалъ говорить со мною наединѣ, спросилъ, не поѣду ли я въ маскарадъ; сначала я хотѣла, а ему сказала, что не хочу. Однако, наконецъ, рѣшилась ѣхать, такъ чтобы ни онъ, ни Кетъ не знали этого. Я одѣлась у тетушки и поѣхала. Но Кетъ узнала все и поѣхала вслѣдъ за мной; онъ принялъ ее за меня и предложилъ обвѣнчаться секретно. До сихъ поръ никакой тайны нѣтъ. Но когда Кетъ сказала мнѣ, что онъ говорилъ и что она отказала ему, я разсердилась на нее, зачѣмъ она впуталась между нами; тогда я отыскала его и сказала ему о сдѣланной имъ ошибкѣ и почему я такъ холодно обошлась съ нимъ. Я смирилась передъ нимъ и сказала ему все, что женщина можетъ сказать любимому человѣку.

Тутъ Маделена отвернулась, облокотилась на столъ и опустила голову на руки. Она говорила спокойно и даже равнодушно до послѣдней фразы, потомъ вдругъ замялась и ослабѣла.

Стенгопъ же началъ опасаться серьезно, что Брейянъ такой соперникъ, съ которымъ справиться еще не легко.

— Какъ же онъ вамъ отвѣтилъ? — спросилъ онъ.

Маделена не отвѣчала цѣлую минуту. Наконецъ, она приподняла голову, посмотрѣла на Стенгопа тяжелыми глазами и сказала:

— Онъ не далъ отвѣта, котораго я ожидала. А не прошло и четверти часа послѣ того, какъ онъ сдѣлалъ предложеніе Кетъ, думая, — что это я.

— Ничего не понимаю; онъ, должно быть, помѣшался, — воскликнулъ Стенгопъ, нахмуривъ брови, — или, можетъ быть, онъ думалъ, что вы и Кетъ сговорились обмануть его?

Маделена только покачала головой; она, можетъ быть, имѣла причины знать неосновательность этого предположенія. Наступило непріятное и тревожное молчаніе. Потомъ Стенгопъ, который пришелъ къ Маделенѣ не для того, чтобы разсуждать о странностяхъ своего соперника, почувствовалъ, что настало время ходатайствовать за самого себя. Но Маделена сидѣла такая грустная, подавленная… Способенъ ли онъ или кто бы то ни было быть ей полезенъ настолько, сколько этотъ ложный другъ и безсердечный любовникъ сдѣлалъ ей вреда?

Онъ всталъ съ своего мѣста, подошелъ къ Маделенѣ и сказалъ:

— Маделена, можете вы позволить мнѣ любить васъ?

Она посмотрѣла на него довольно пристально. Онъ сказалъ это хорошо, но когда она глядѣла на плотную, тяжелую фигуру маленькаго баронета, она вздохнула, не найдя въ ней ничего геройскаго. Она, можетъ быть, была бы рада сдаться, если бы почувствовала нападеніе достаточно сильнымъ, чтобы побѣдить ее, по помогать своему обожателю побѣждать ее — это было ей не по силамъ.

— Вы совсѣмъ не такой, какъ онъ, — замѣтила, наконецъ, она безъ большаго сожалѣнія.

— Я только въ одномъ желалъ бы походить на него, — отвѣтилъ Стенгопъ тономъ, который означалъ: «Позвольте мнѣ походить на него въ умѣньѣ заслужить вашу любовь».

— Мнѣ помогло бы полюбить васъ не сходство съ нимъ, — сказала Маделена. — Если бы я могла полюбить кого-нибудь, то это былъ бы человѣкъ, не похожій на него, какъ день на ночь. Но разница должна быть замѣтная.

— Я не знаю, о комъ вы думаете въ настоящую минуту, — сказалъ бѣдный Стенгопъ.

А Маделена въ эту минуту думала о высокомъ юношѣ съ широкимъ бѣлымъ лбомъ и задумчивыми, но блестящими карими глазами, въ одеждѣ трубадура. Этотъ человѣкъ несомнѣнно совсѣмъ не походилъ ни на Синклера, ни на Стенгопа. Какъ это случилось, что онъ явился передъ ея глазами въ эту минуту, и благопріятно или неблагопріятно смотрѣла она на него, она не сказала, но отвѣтила Стенгопу:

— Я боюсь, что это будетъ безполезно, Стенгопъ. Я никакъ не могу представить себя вашею женой. Еслибъ я за васъ вышла, то только для того, чтобы показать Брейяну, будто я его забыла.

— Вы слишкомъ молоды и не можете говорить, что не полюбите другаго.

— Я этого и не говорю, — возразила Маделена. — Я могу полюбить другаго, можетъ быть, когда-нибудь, но…

— Когда такъ… — началъ было съ жаромъ баронетъ.

Но Маделена тотчасъ продолжала:

— Это будете не вы. Я не знаю почему, Стенгопъ, но это такъ. Еслибъ я могла, я, разумѣется, согласилась бы; я вижу, что это было бы и благоразумно, и надежно, и я сдѣлала бы почти все, чтобъ онъ не думалъ, будто могъ разбить мнѣ сердце. Но женщина можетъ любить мужчину только двумя способами: или такъ, какъ я любила Брейяна, или — совсѣмъ другимъ, котораго я не могу описать. Васъ я могла бы полюбить точно такъ, какъ любила Брейяна, а это невозможно. Я знаю васъ слишкомъ хорошо.

— Я очень несчастливъ, — сказалъ Стенгопъ.

Онъ привыкъ сдерживать проявленіе своихъ чувствъ, но, все-таки, голосъ его дрогнулъ. Маделена почувствовала нѣчто вродѣ сожалѣнія.

— Если бы я создавала міръ, — сказала она, — я устроила, бы такъ, чтобы любовь всегда была обоюдна. Я сама очень одинока.

— Не могу ли я сдѣлать для васъ что-нибудь, Маделена? — спросилъ Стенгопъ въ порывѣ великодушія. — Не желаете ли вы, чтобы я помогъ вамъ?

Она отвернулась и не отвѣчала, но грудь ея тяжело поднималась, — въ ней работала какая-то мысль.

— Зачѣмъ вамъ колебаться? — настаивалъ Стенгопъ.

— Вы искушаете меня просить васъ о томъ, чего я дѣлать не должна, — сказала она.

— Позвольте мнѣ судить объ этомъ.

Она встала, руки ея были крѣпко сжаты, а глаза блистали.

— Это только мое любопытство, — сказала она нерѣшительнымъ голосомъ. — Я не могу успокоиться, пока не узнаю. Должна же быть какая-нибудь причина.

— Что же я сдѣлалъ?

— Я говорю о Брейянѣ Синклерѣ.

— О Брейянѣ? Мы покончили съ нимъ.

— Можетъ быть, это совсѣмъ не такъ дурно, какъ кажется. Если бы я могла узнать, какъ онъ могъ перемѣниться такъ внезапно — въ одну минуту? Еслибъ вы знали, какъ онъ… чѣмъ мы были другъ для друга, вы сказали бы, что это невозможно. Я могу вынести все, кромѣ сомнѣнія.

— Лучше не знать нѣкоторыхъ вещей, — отвѣтилъ Стенгопъ серьезно. — Если вы узнаете то, что заставило его измѣнить вамъ, можетъ быть, вамъ будетъ хуже, чѣмъ теперь.

— Нѣтъ, нѣтъ, Стенгопъ. Будь я увѣрена, что онъ совершенно негодный человѣкъ, разумѣется, я забыла бы о немъ тотчасъ и не думала бы о немъ болѣе. Но теперь я все буду спрашивать себя, не сама ли я виновата въ чемъ-нибудь, не поступила ли я слишкомъ опрометчиво, — такъ легко придти къ недоразумѣніямъ тамъ, гдѣ такъ много любви.

— Если вы имѣете причины думать, что вы ошиблись, — началъ Стенгопъ очень взволнованно, — если это только была ссора между вами…

— Нѣтъ, нѣтъ, я сказала вамъ все, что было, — все, что я знаю или воображаю. Но я не могу не думать, что онъ скрываетъ что-то, или что, можетъ быть, кто-нибудь сказалъ ему обо мнѣ неправду. У меня, вѣроятно, есть враги; у всѣхъ они есть. Вы можете узнать правду, если захотите. О, если вы узнаете, я поблагодарю васъ отъ всего моего сердца, въ чемъ бы ни состояла эта правда! Я полагаюсь на васъ больше, чѣмъ на кого бы то ни было! Узнайте, въ чемъ дѣло. Вы не знаете, какъ я несчастна.

— Хорошо, я поѣду къ нему и употреблю всѣ силы, чтобы… лишиться васъ. По крайней мѣрѣ, вы увидите, что моя любовь безкорыстна. Могу по совѣсти сказать, Маделена, я надѣюсь, что это окажется недоразумѣніемъ. Я предпочитаю лишиться васъ и видѣть васъ счастливою съ Брейяномъ, какъ я представлялъ его себѣ раньше, чѣмъ обладать вами — и видѣть ваше несчастіе. Я поѣду сейчасъ же.

Онъ протянулъ ей руку.

— Прощайте, — сказалъ онъ твердымъ голосомъ, хотя глаза его были влажны. — Я вернусь, какъ только его увижу, и все вамъ разскажу или напишу.

— Приходите сами мнѣ сказать, Стенгопъ, если ничего хорошаго не будетъ, — сказала Маделена, оставляя свою руку въ его рукѣ и пристально смотря на него. — Вы добрѣе и благороднѣе, чѣмъ я считала. Я сейчасъ сказала, что знаю васъ слишкомъ хорошо; но это неправда, — я не знала васъ совсѣмъ.

Глава III.

Можно сомнѣваться, зналъ ли Брейянъ, при всей своей послѣдовательности, какъ ему поступать послѣ разговора съ Джекомъ въ маскарадѣ.

Было время, когда онъ былъ сильно прельщенъ Маделеной. Красота, геніальность к страсть въ женщинѣ — магнитъ, да къ тому же еще Маделена была богатая наслѣдница. Брейяну было пріятно ухаживать за ней, и это ему удалось. Были минуты, когда ея дѣвическая свѣжесть и чистота могли внушить ему желаніе сдѣлаться хорошимъ и благороднымъ человѣкомъ, чтобы быть достойнымъ ея. Но онъ никогда не былъ аскетомъ, а разнузданность на все накладываетъ свой отпечатокъ. Брейянъ скоро началъ смотрѣть на Маделену только какъ на прекрасную дѣвушку съ прекраснымъ умомъ и прекраснымъ состояніемъ и чувства его къ ней приняли болѣе прозаическую окраску.

Цѣлью его жизни было наслажденіе, а онъ не могъ не признать, что, лишившись любви Маделены, онъ лишится того, что стоитъ удержать. Тутъ онъ составилъ планъ поѣздки въ Калифорнію, гдѣ онъ думалъ найти золото, чтобы, такимъ образомъ, однимъ камнемъ убить три птицы. Во первыхъ, онъ познакомится съ неизвѣстными странами (ему уже давно не сидѣлось на мѣстѣ); во вторыхъ, наполнитъ свои карманы деньгами, въ которыхъ нуждался; въ-третьихъ, вернется съ усиленною привязанностью къ любимой дѣвушкѣ.

Во время своего пребыванія за границей онъ старался постоянно думать о своей любви, но не могъ не сознавать, что его нѣжныя воспоминанія были весьма не прочны, а по пріѣздѣ въ Лондонъ онъ почувствовалъ, что путешествіе вокругъ свѣта не сблизило его съ Маделеной. Онъ только успѣлъ доказать себѣ, что можетъ жить безъ нея.

Онъ медлилъ двѣ недѣли и былъ очець доволенъ, что Кетъ присутствовала во время его перваго свиданія съ Маделеной, но ея холодный пріемъ подстрекнулъ его. Ея молчаніе и наружное равнодушіе нисколько его не смутили, — было довольно ясно, что она любила его больше прежняго. Въ слѣдующіе дни онъ составилъ планъ о тайномъ бракѣ; романтическая сторона подогрѣетъ его чувства, и такъ какъ послѣ брачной церемоніи она вернется къ себѣ, то сколько ему предстоитъ опасностей, встрѣчъ, тайныхъ свиданій! Очень заманчивая перспектива.

Отказъ Маделены ѣхать въ маскарадъ нисколько не смутилъ Брейяна и, дѣйствительно, онъ не ошибся, потому что Маделена въ маскарадъ поѣхала, но Брейянъ не могъ ее узнать. По золотому ожерелью онъ принялъ за Маделену Кетъ и презрительный отказъ ея на его предложеніе сбилъ его съ толку. Въ это то время онъ встрѣтился съ Джекомъ и услышалъ отъ него удивительную исторію его происхожденія.

Даже такому человѣку, какъ Брейянъ, не легко было разобраться во всѣхъ этихъ хитросплетеніяхъ и онъ еще не рѣшилъ, какъ поступить, когда встрѣтился съ настоящею Маделеной, находившеюся въ такомъ гнѣвѣ и волненіи, что съ нею очень трудно было разговаривать. Она упрекала его за апатію и сдержанность, но тутъ же прямо увѣряла, что не отвѣтила бы на его предложеніе о тайномъ бракѣ такъ, какъ отвѣчала Кетъ Роландъ. Что онъ долженъ былъ сказать? Положеніе измѣнилось въ полчаса. Преграды всѣ рушились; мало этого, и матеріальныя выгоды подверглись серьезной опасности, если не уничтожились совсѣмъ. Брейянъ не дорожилъ деньгами и общественнымъ положеніемъ, какъ ими дорожатъ скряга и хлыщъ, но живо сознавалъ, въ какое нелѣпое положеніе станетъ человѣкъ, если женится на дѣвушкѣ, слывшей наслѣдницей и вдругъ очутившейся безъ ничего. Онъ былъ золъ на самого себя за то, что попалъ въ просакъ, и находился вовсе не въ примирительномъ расположеніи духа.

— То, что говорится въ маскарадѣ, не слѣдуетъ принимать серьезно, — замѣтилъ онъ Маделенѣ.

Маделена оскорбилась и свиданіе кончилось.

Брейянъ, какъ только прошелъ его сплинъ, началъ хладнокровно обсуждать свое положеніе. Маделену нельзя выпустить изъ рукъ такимъ образомъ. Нѣтъ ли возможности отвратить бѣдствіе, угрожающее ея состоянію? Нельзя ли убѣдить Джека отказаться отъ своего предпріятія? А если онъ станетъ упорствовать, то нельзя ли помѣшать ему? Что же будетъ, если Маделена, раздраженная полученною обидой, обратится за утѣшеніемъ къ кому-нибудь другому, — къ Стенгопу, напримѣръ? Это тотчасъ измѣнило всѣ планы Брейяна; Маделена опять показалась ему привлекательною. Онъ принялся отговаривать Джека, и когда потерпѣлъ неудачу, дурные инстинкты его вновь заговорили. Тутъ, однако, онъ воздержался бы, если бы былъ предоставленъ самому себѣ. Но у него былъ злой геній, вызванный къ жизни имъ же самимъ.

Отношенія Тома Берна къ Брейяну трудно описать въ нѣсколькихъ словахъ. Томъ Бернъ до той минуты, когда Брейянъ встрѣтился съ нимъ, былъ рѣшительнымъ, способнымъ, честнымъ человѣкомъ, иногда, можетъ быть, нѣсколько высокомѣрнымъ по милости своей физической силы. Брейянъ встрѣтился съ нимъ, подрался, побѣдилъ, и побѣдилъ такъ, что Томъ сдѣлался душой и тѣломъ его рабомъ. По приказанію Брейяна, Томъ убилъ человѣка, который оказался его роднымъ братомъ. Съ того времени ихъ отношенія измѣнились. Томъ, характеръ котораго становился все подлѣе, послѣ того, какъ онъ сложилъ съ себя всю нравственную отвѣтственность, утѣшался мыслью, что грѣхи, совершаемые имъ по наущенію Брейяна, будутъ считаться невольными на томъ свѣтѣ. Но убійство брата, хотя невольное, обратило раба въ настоящаго демона. Всякія попеченія о будущемъ спасеніи отошли на задній планъ. Томъ поставилъ себѣ одну задачу: погибель Брейяна — и физическую, и моральную. Онъ началъ обнаруживать присутствіе такой тонкой хитрости, къ какой, при обыкновенныхъ обстоятельствахъ, врядъ ли былъ способенъ.

По наружности все шло попрежнему. Томъ былъ все тѣмъ же, ничего не разспрашивающимъ и угодливымъ рабомъ, исполнявшимъ безъ малѣйшей нерѣшимости и всегда охотно всѣ приказанія своего господина. Но постепенно господинъ сталъ скорѣе чувствовать, чѣмъ замѣчать, что его орудіе начинаетъ проявлять себя самостоятельно.

Мало-по-малу область вліянія Тома начала расширяться. Достаточно было ему увидать, какъ въ душѣ Брейяна зарождалась какая-нибудь дурная мысль, чтобы развить ее и привести къ осуществленію. Какъ бы то ни было, однако, Брейянъ каждый день болѣе поддавался дурному вліянію, а готовность Тома осуществлять его планы каждый день становилась замѣтнѣе. Это не значило бы ничего, если бы Брейянъ могъ освободиться отъ убѣжденія, что онъ столько же виноватъ, какъ и Томъ, въ поступкахъ Тома. Когда человѣкъ чувствуетъ желаніе совершить убійство, онъ можетъ или преодолѣть это искушеніе, или поддаться ему; но для Брейяна этого выбора уже не существовало; какъ только это искушеніе прокрадывалось въ его сердце, онъ видѣлъ отраженіе его въ глазахъ Тома, и былъ убѣжденъ, что рано или поздно, посредствомъ Тома, онъ это сдѣлаетъ. Такимъ образомъ, его безцеремонное обращеніе съ душою другаго человѣка кончилось потерею его собственной свободы воли. Между замысломъ и исполненіемъ разница теперь представлялась только во времени, и зараза быстро начала охватывать душу Брейяна. Слѣдовательно, можно сказать съ увѣренностью, что теперь онъ былъ рабомъ, а Томъ господиномъ.

Мы не будемъ входить въ подробности заговора; который долженъ былъ помѣшать Джеку лишить Маделену наслѣдства. Мы видѣли, какъ этотъ заговоръ не удался, и положеніе Брейяна относительно Маделены осталось не измѣненнымъ; было необходимо придумать что-нибудь другое, потому что Брейянъ не соглашался отказаться отъ нея, даже безъ ея богатства, пока желаніе обладать ею еще не оставило его.

Но положеніе требовало терпѣнія и осторожности. Можетъ быть, надежды Джека не осуществятся. До тѣхъ поръ, пока это не разрѣшится такъ или иначе, слѣдовало остерегаться и не компрометировать Маделену. Обвѣнчаться съ ней секретно, предполагая, что она на это согласится, было бы также неблагоразумно. Но нельзя было и оставлять ее безъ объясненія его доведенія въ тотъ промежутокъ, который долженъ пройти до процесса о наслѣдствѣ, если процессъ будетъ. Какое же онъ дастъ объясненіе? Послѣ ошибки съ Кетъ, не говоря уже объ его встрѣчѣ съ самой Маделеной, онъ не могъ надѣяться бытъ принятымъ въ домѣ. Надо найти другое мѣсто дли свиданія и, что было гораздо труднѣе, уговорить Маделену на это свиданіе. Добившись этого, онъ долженъ половиться на могущество своего краснорѣчія, свою находчивость и надежду, что любовь Маделены къ нему сильнѣе ея недовѣрія и ея гордости.

Въ одинъ вечеръ, послѣ глубокихъ размышленій обо всемъ этомъ, онъ садился въ свою карету, чтобы поискать развлеченія въ оперѣ, какъ услыхалъ свое имя и, обернувшись, увидалъ Стенгопа Мориса, торопливо подходившаго къ нему. Онъ снялъ ногу съ подновки и ждалъ, дервась за ручку дверцы кареты.

Глава IV.

Брейянъ не забылъ, какъ Стенгопъ отвернулся отъ него въ ихъ послѣдней случайной встрѣчѣ; но такъ какъ онъ былъ занятъ болѣе важными дѣлами, то это не произвело на него большаго впечатлѣнія. Онъ привыкъ обращаться съ баронетомъ съ грубымъ добродушіемъ, но никогда не питалъ большаго уваженія къ его умственнымъ способностямъ. Онъ не ожидалъ ничего хорошаго и не опасался ничего дурнаго отъ него. Когда Стенгопъ подошелъ, Брейянъ сказалъ:

Ну, что еще?

— Мнѣ дано одно важное и деликатное порученіе, — сказалъ Стенгопъ съ какою-то торжественностью. — Мнѣ не нужно увѣрять васъ, мистеръ Синклеръ, что не для собственнаго своего удовольствія, отказавшишь отъ сношеній съ вами, и теперь…

— Бросьте ваши проклятые фарсы и начинайте! — воскликнулъ Брейянъ съ отрывистымъ смѣхомъ.

— Это… это о миссъ Вивіанъ, — сказалъ баронетъ, понизивъ голосъ.

— Садитесь въ мою карету и объяснимся дорогою.

Они сѣли и поѣхали.

— Начинайте, — сказалъ Брейянъ.

— Я знаю, что произошло въ маскарадѣ, — началъ Стеигомъ. Вы ошибкой приняли за нее…

— О, вы посланы отъ нея?

Стенгопъ не отвѣчалъ.

— Или вы ея женихъ? — продолжалъ Брейянъ, смотря на него.

— Я скоро ѣду за границу, — отвѣтилъ Стенгопъ.

Брейянъ быстро сообразилъ. Было очевидно, что Стенгопъ имѣетъ что-то сообщить, и безполезно было продолжать подсмѣиваться надъ нимъ, пока онъ не выскажется. Можетъ быть, сообщеніе окажется полезнымъ въ настоящихъ затруднительныхъ обстоятельствахъ Брейяна. Такого посла слѣдуетъ поощрять и умиротворять. Поэтому Брейянъ перемѣнилъ свой грубый и насмѣшливый тонъ и сказалъ спокойно:

— Послушайте, Стенгопъ, мы знали другъ другъ всю жизнь, но между нами стала женщина; это конецъ всякой дружбы. Я обманулъ васъ, я въ этомъ сознаюсь. Но такой свѣтскій человѣкъ, какъ вы, долженъ принять въ соображеніе разныя обстоятельства. Человѣкъ можетъ сдѣлать то, о чемъ онъ жалѣетъ, но не сдѣлавъ этого, онъ будетъ жалѣть еще больше. Вы знаете, въ любви и на войнѣ…

— Я желаю, чтобы вы поняли, во-первыхъ, что я люблю ее всѣмъ сердцемъ и всею душой. Это чувство священно, и что бы вы ни думали обо мнѣ, оно заслуживаетъ уваженія, если вы не любите ее такъ, какъ я, Синклеръ, если замышляете поступить съ нею вѣроломно, ради Бога, скажите это теперь! Только воплощенный дьяволъ захочетъ довести до посрамленія дѣвушку за то, что она… она… отдала ему свое сердце!

Брейянъ замѣтилъ изъ обращенія своего собесѣдника, что онъ, вѣроятно, дѣлалъ предложеніе Маделенѣ и получилъ отказъ, то успокоило его. Онъ протянулъ руки и спросилъ:

— Развѣ я похожъ на воплощеннаго дьявола?… Да дѣло не въ томъ, — между нами произошла маленькая ссора.

— Но она сказала, что говорила съ вами послѣ вашей бесѣды съ мистрисъ Роландъ въ маскарадѣ.

— Но не прежде того, какъ мистрисъ Роландъ узнала, что имѣлъ намѣреніе сказать Маделенѣ.

— Какую разницу это сдѣлало?

— Огромную. Я составилъ планъ, благоразумный или сумасбродный, это теперь все равно. Какъ только мистрисъ Роландъ узнала этотъ планъ, онъ не годился никуда. Послѣ этого не могло быть секретнаго брака.

— Но вы дали Маделенѣ понять, что съ самаго начала ни имѣли серьезнаго намѣренія.

Въ этомъ-то собственно и состояло все затрудненіе. Если Брейянъ не придумаетъ какого-нибудь благовиднаго объясненіи въ своей внезапной перемѣнѣ къ Маделенѣ, онъ не могъ надѣяться, чтобы она простила ему. Онъ соображалъ съ минуту, потомъ сказалъ:

— Неужели Маделена дѣйствительно предполагаетъ, что между моимъ разговоромъ съ Кетъ Роландъ и встрѣчей съ нею я перемѣнился къ ней?

— Она не можетъ предположить ничего другаго. Но она сама олицетворенная правда и чистота и желаетъ вѣрить, что вы такъ же честны, какъ и она. Чтобъ избѣжать недоразумѣнія, она жертвуетъ своею гордостью и даетъ вамъ возможность оправдаться. А если вы не честно воспользуетесь ея положеніемъ, ей-Богу, вы заслуживаете смерть!

— Немножко странно, что дѣвушка просить отвергнутаго жениха примирить ее съ его соперникомъ, — замѣтилъ Брейянъ съ притворною скромностью.

Стенгопъ отвѣтилъ благородно:

— Она знала, что я люблю ее больше себя, поэтому удостоила меня своимъ довѣріемъ. А если я достоинъ ея довѣрія, то достоинъ и вашего, если бы даже вы были болѣе лучшимъ человѣкомъ на землѣ.

— Вы любите ее, Стенгопъ, это несомнѣнно, и я увѣренъ, что вы были бы для нея лучшимъ мужемъ, чѣмъ я, — сказалъ Брейянъ. — Однако, судьба поступаетъ по-своему! А что касается этого вопроса, то перемѣнился не я, а обстоятельства.

— Какъ же это?

— Довольно просто. Но вотъ мы пріѣхали въ театръ, пойдемте, — въ моей ложѣ есть мѣсто для двоихъ.

Они вышли, Стенгопъ пошелъ за Брейяномъ въ театръ. Давали Донъ-Жуана; занавѣсъ еще не былъ поднятъ. Брейянъ снялъ шляпу и пальто и остался во фракѣ. Стенгопъ не былъ въ вечернемъ костюмѣ, потому остался позади.

— Я поѣхалъ въ маскарадъ съ опредѣленною цѣлью, — сказалъ Брейянъ, — и случай разстроилъ мои разсчеты. Выдавъ мою тайну Кетъ Роландъ, могъ ли и повторить Маделенѣ то, что сказалъ ей? Сдѣлали ли бы вы это на моемъ мѣстѣ? Я только желалъ не компрометировать ее. Самымъ лучшимъ способомъ было обратить все въ шутку, сдѣлать видъ, будто я узналъ Кетъ и предложилъ тайный бракъ просто въ шутку. Я надѣялся, что буду имѣть случай объясниться съ Маделеной потомъ, но случая этого не представилось. Вы знаете такъ же хорошо, какъ я, что эта дѣвушка не умѣетъ беречь себя, надо же заботиться о ней. Я только думалъ объ ея счастіи и благосостояніи.

— Ну, — сказалъ Стенгопъ со вздохомъ, — я долженъ создаться, что вы честно оправдались. Я сообщу ей, что произошло между нами.

Оркестръ кончилъ увертюру, когда Стенгопъ говорилъ. Брейянъ обвелъ глазами залу и увидалъ, что въ ложу напротивъ вошли двѣ дамы; онъ тотчасъ ихъ узналъ. Та, которая была выше ростомъ, сѣла спереди и облокотилась на барьеръ; глаза ея осматривали залу и, наконецъ, остановились на Брейянѣ, который немедленно всталъ. Она откинулась назадъ.

Брейянъ обернулся къ Стенгопу:

— Дайте мнѣ вашу руку, старый другъ, — сказалъ онъ.

Баронетъ повиновался, потому что тонъ Брейяна сдѣлался неожиданно дружелюбенъ. Такимъ образомъ, они стояли впереди на глазахъ всей залы.

— Я найду болѣе удобный случай поговорить съ вами объ этомъ, — продолжалъ Брейянъ. — Вы поступили какъ прекраснѣйшій человѣкъ, какимъ я васъ всегда зналъ; я вижу, что вы теперь желаете уйти, но надѣюсь, что и скоро опять васъ увижу!

Бѣдный Стенгопъ ушелъ, не подозрѣвая, кто былъ свидѣтелемъ этихъ дружескихъ изліяній, а то, можетъ быть, держалъ бы себя осторожнѣе. Хотя слова Брейяна не возбудили его недовѣрія, они не совсѣмъ удовлетворили его ожиданія.

Когда сэръ Стенгопъ ушелъ, Брейянъ опять навелъ бинокль въ противуположную ложу. Увертюра кончилась. Дама обмахивалась вѣеромъ. Глаза ихъ встрѣтились. Брейянъ вышелъ изъ своей ложи и черезъ три минуты сидѣлъ возлѣ Маделены и чувствовалъ пожатіе ея руки. Другая дама была миссъ Вивіанъ. Занавѣсъ поднялся и опера началась.

Глава V.

Въ одинъ пасмурный день, осенью того же года, Маделена Вивіанъ вышла изъ дома. Она была въ темной одеждѣ; только на шеѣ ея виднѣлся малиновый бантъ. Она шла ровными шагани, какъ человѣкъ, имѣющій въ виду опредѣленную цѣль. Въ Парламентской улицы она вышла на открытое пространство. Передъ нею возвышалось сѣрое готическое зданіе съ двумя высокими башнями; она отворила небольшую боковую дверь и вошла.

Въ Вестминстерскомъ аббатствѣ было не мало людей, во всѣ они какъ-то терялись въ этой громадѣ. Маделена задумчиво шла впередъ и незамѣтно забрела въ одинъ изъ самыхъ отдаленныхъ уголковъ; тутъ никого не было, кромѣ странной мраморной фигуры, сидѣвшей на пьедесталѣ у стѣны. Маделена стояла, устремивъ глаза на эту статую, плѣненная торжественностью ея выраженія, но не интересуясь прочесть ей имя, и вдругъ замѣтила, что она совсѣмъ не одна, какъ воображала. Изъ-за угольной колонны вышелъ высокій молодой человѣкъ, котораго Маделена тотчасъ узнала, хотя въ первую минуту не могла припомнить, гдѣ видѣла его. Онъ былъ замѣчательно красивъ, съ глубокими, проницательными глазами. На плечахъ его былъ наброшенъ плащъ, а въ рукахъ онъ держалъ широкую пуховую шляпу. Лобъ его былъ бѣлый, но нижняя часть лица загорѣла отъ солнца. Онъ улыбнулся и сказалъ:

— А я спрашивалъ себя, гдѣ увижу васъ.

— Я помню васъ, — отвѣтила она, — вы трубадуръ.

Онъ молчалъ, смотря на нее внимательно, но не такъ, чтобы она могла оскорбиться.

— Я радъ видѣть васъ, — сказалъ онъ, наконецъ, — здѣсь самое приличное для васъ мѣсто. Я почти былъ увѣренъ, что вы будете здѣсь.

— Я была здѣсь только раза три въ моей жизни, — отвѣтила Маделена. — Я пришла сюда случайно. А вы были въ Лондонѣ все время?

— Я надолго уѣзжалъ. Въ моей жизни произошли важныя перемѣны.

— И въ моей тоже.

— Счастливыя?

— Нѣтъ. Впрочемъ, не знаю. Можетъ быть, и счастливыя. А ваши? — прибавила она съ улыбкой. — Или вы предпочли бы остаться трубадуромъ?

— У меня теперь денегъ больше, чѣмъ было прежде. Но въ свѣтѣ кажется всего мало, — то, что одинъ пріобрѣтетъ, другой потеряетъ. Мнѣ хотѣлось бы, чтобы у всѣхъ было столько же, какъ у меня.

— Изъ этого не слѣдуетъ, чтобы вы отдали ваше другимъ.

— Нѣтъ, я имѣю на это болѣе права, чѣмъ они. Только я не вижу, какимъ образомъ что-нибудь можетъ принадлежать мнѣ, кромѣ того, что находится во мнѣ самомъ. Все другое принадлежало другимъ, прежде чѣмъ я родился, и перейдетъ къ другимъ послѣ моей смерти. Большая часть непріятностей на этомъ свѣтѣ происходить отъ спора изъ-за вещей, которыя не принадлежать никому. Яго говорить, что только тотъ воръ, кто украдетъ доброе имя; это загадка. Что долженъ я дѣлать?

— Почему вы спрашиваете меня объ этомъ? — сказала Маделена съ удивленіемъ и не безъ удовольствія.

Впрочемъ, ей не слѣдовало и удивляться. Ея встрѣчи съ молодымъ человѣкомъ были всегда такъ же оригинальны и романтичны. Въ ея воображеніи онъ казался какимъ-то отвлеченнымъ и идеальнымъ существомъ; красавецъ, съ страннымъ и кроткимъ обращеніемъ, таинственный по происхожденію, онъ такъ занималъ Маделену, что она до сихъ поръ не говорила объ этомъ странномъ знакомствѣ никому, даже Брейяну. Ей казалось, что чистота этихъ отношеній осквернится, если они сдѣлаются извѣстны третьему лицу.

Онъ не далъ прямого отвѣта на ея вопросъ.

— Меня не учили никакой религіи. Ясные дни, бури, темнота внушили мнѣ понятіе о Божествѣ. Когда я увидалъ вашъ портретъ въ золотомъ медальонѣ, мнѣ казалось, что мнѣ больше ничего не нужно, чтобы сдѣлаться человѣкомъ. Я думалъ объ этомъ лицѣ всю мою жизнь, и когда дѣлалъ что-нибудь нехорошее, оно стыдило меня. Я не желаю дѣлать ничего такого, что вы нашли бы дурнымъ, и мнѣ все равно, если это другимъ покажется дурно. Когда я буду находиться въ сомнѣніи, вы явитесь, какъ ангелъ, и покажете мнѣ вѣрный путь, или мысль о васъ скажетъ мнѣ это, если васъ не будетъ со мной.

— Если я вамъ дамъ какой-нибудь совѣтъ, — сказала Маделена, — вы, все-таки, должны сами рѣшить, хорошъ онъ или нѣтъ. Что же касается вашего вопроса, мнѣ кажется, что вы должны сохранить то, что досталось вамъ. Можетъ быть, это не ваше въ томъ смыслѣ, какой придаютъ этому ваши мысли и чувства; но, все-таки, это болѣе принадлежитъ вамъ, чѣмъ мнѣ, напримѣръ, и ваша обязанность — беречь это и употреблять какъ вамъ покажется лучше и благоразумнѣе. Если у васъ есть деньги и власть, вы не должны бросать ихъ другимъ, которые, можетъ быть, не такъ честны, какъ вы.

— Но если бы я зналъ кого другаго, кто заслуживалъ бы этого столько же, какъ я, не долженъ ли я отдать? — спросилъ онъ, поднявъ глаза, которые были устремлены въ землю.

— Нѣтъ, въ счастіи есть нѣчто священное, — отвѣтила Маделена со вздохомъ. — Оно является и исчезаетъ безъ нашей помощи. Вы не должны мѣшать его прихотямъ, хотя иногда ово навлекаетъ проклятіе, вмѣсто благословенія, и благословеніе, вмѣсто проклятія. Ваше счастіе — быть богатымъ, а мое — бѣдной и, можетъ быть, мы оба будемъ счастливы.

— Но развѣ счастіе не можетъ быть злымъ божествомъ, а не добрымъ и устроить нашу погибель даже когда кажется благосклонно къ намъ?

Когда онъ говорилъ, серебристый звукъ раздался въ глубинѣ сводовъ надъ ихъ головами. Это часы пробили двѣнадцать и напомнили Маделенѣ объ условленномъ свиданіи, о которомъ, довольно странно, она совсѣмъ забыла.

— Я должна уйти, — сказала она вдругъ и подала ему руку. Онъ пожалъ ее, а Маделена прибавила:

— Можетъ быть, мнѣ когда-нибудь понадобится ваша помощь болѣе, чѣмъ моя вамъ.

— Если вамъ будетъ нужна моя помощь, вамъ нечего будетъ опасаться, — отвѣтилъ онъ.

Не говоря болѣе ни слова, они разстались; онъ остался, а она исчезла изъ его глазъ между колоннъ.

Маделена перешла на другую сторону, гдѣ была небольшая дверь, закрытая ширмами. Она отодвинула ихъ и вошла въ комнату, украшенную бюстами знаменитыхъ людей. Когда Маделена остановилась у входа, кто-то дотронулся до ея руки. Она обернулась и увидала Брейяна Синклера въ утреннемъ костюмѣ, съ шелковою шляпой въ одной рукѣ и съ тростью въ другой.

— Сядемъ за эту скамейку, — сказалъ онъ, — здѣсь насъ будетъ беречь Бенъ Джонсонъ. Вы аккуратны; а трудно вамъ было уйти?

— Нѣтъ. Ну, что?

— Именно, чего мы ожидали, — рѣшили въ его пользу.

Маделена осталась очень спокойна, сложивъ руки на колѣняхъ и смотря прямо передъ собой.

— Такъ я уже не наслѣдница кастльмирская? — сказала она, наконецъ.

— Нѣтъ; но вы наслѣдница геніальности, а это гораздо лучше. Теперь, когда все кончено, я съ своей стороны не желалъ бы другаго конца. Если бы вы остались наслѣдницей, вы никогда не сдѣлались бы актрисой, — развѣ въ частной жизни, а это опасно и не прибыльно. Теперь весь свѣтъ будетъ у вашихъ ногъ, между тѣмъ какъ въ другомъ случаѣ вы имѣли бы только часть англійскаго общества. Что же касается денегъ, вы можете пріобрѣсти сколько захотите истратить, да еще скопить для основанія больницы впослѣдствіи. Чего еще вамъ нужно?!

— Мнѣ нужно гораздо болѣе, — отвѣтила Маделена тихимъ голосомъ.

— Ахъ вы, ненасытное чудовище! Это чего же?

— Я желаю удостовѣриться, что вы любите меня и останетесь мнѣ вѣрны. Нѣтъ, я вамъ не вѣрю, Брейянъ; вы овладѣли моимъ сердцемъ, но не головой. Когда умретъ мое сердце, мои голова возненавидитъ васъ.

— Ваше сердце переживетъ васъ.,

— Надѣюсь, — сказала Маделена задумчиво и выразительно.

Потомъ она вздохнула и прибавила:

— Вы должны разсказать мнѣ подробности.

— Претендентъ нашелъ въ Америкѣ бумаги, удостовѣряющія его происхожденіе. По поводу этого разсказываютъ какую-то почти невѣроятную исторію. Бумаги эти были украдены у его дѣда какимъ-то неизвѣстнымъ человѣкомъ, который въ этотъ же день исчезъ и болѣе не появлялся. Затѣмъ, черезъ десять лѣтъ рабочіе, прокладывавшіе новую дорогу, отыскали его трупъ подъ обломками какой-то скалы. Не знаю, какъ могли сохраниться находившіеся при немъ документы, но фактъ налицо, — бумаги цѣлы. Остальное — чисто юридическія формальности. Судья похвалилъ вашу сторону за то, что вы не выставляли фиктивныхъ препятствій. Онъ сказалъ, что если бы дѣло дошло до процесса съ апелляціей и тому подобнаго, то это могло бы продлиться до конца столѣтія и, все-таки, привело бы къ тому же. Все дѣло кончилось въ одинъ часъ. Я не думаю, чтобы тридцать тысячъ годоваго дохода когда-нибудь такъ спокойно перешли изъ однѣхъ рукъ въ другіе. И какъ подумаешь, что попади унція свинца въ надлежащее мѣсто, все было бы иначе!

— А этотъ человѣкъ, лордъ Кастльмиръ, былъ тамъ? — спросила Маделена послѣ новой задумчивой паузы.

— Приходилъ на нѣсколько минутъ.

— Какого рода этотъ человѣкъ?

Брейянъ колебался, взглянувъ на Маделену искоса своими голубыми глазами. Наконецъ, онъ сказалъ:

— Насколько я его видѣлъ, я долженъ сказать, что это самый пошлый человѣчекъ, ниже меня ростомъ, съ сгорбленною спиной и съ длиннымъ желтымъ лицомъ, въ очкахъ. Онъ былъ одѣтъ какъ обезьяна на шарманкѣ, да и самъ походилъ на сбезьяну.

Тутъ Брейянъ усмѣхнулся надъ вѣрностью представленнаго имъ портрета.

— Не думаю, чтобы вы захотѣли послѣдовать совѣту дядюшки Арэсора относительно этого человѣка, — замѣтилъ онъ.

Маделена слегка задрожала.

— Я такъ же мало могу думать о бракѣ съ другимъ человѣкомъ, пока вы живы, какъ если бы я уже была вашею женой. А, между тѣмъ, я знаю, что вы сдѣлаете меня несчастной. Намъ предстоитъ трагическій конецъ.

Брейянъ засмѣялся.

— Вы будете слишкомъ заинтересованы вашими трагедіями на сценѣ, чтобы заниматься трагедіями не на сценѣ. Вы дурно обращаетесь со мной. Я пришелъ бы въ негодованіе, если бы могъ негодовать на васъ. Вы были бы добрѣе ко мнѣ, если бы не знали, до какой степени я вашъ рабъ. Въ современной жизни, когда Джульетта лишается своего состоянія, Ромео бросаетъ ее? Но вы видите, что мое постоянство выше прихотей фортуны. Я принуждёнъ самъ хвалить себя, такъ какъ вы хвалить меня не хотите.

— Моя любовь не имѣетъ никакого отношенія къ похваламъ. Я подозрѣваю васъ потому, что вы стараетесь показать мнѣ только вашу лучшую сторону. Но это все равно — мы будемъ дѣлить и дурное, и хорошее. Можетъ быть, вы не очень любите меня, Брейянъ, но вы не можете обойтись безъ меня; никакую другую женщину вы полюбить не можете, какъ меня. А если бы вы могли, то жалость ко мнѣ не удержитъ васъ. Что же теперь дѣлать? Составили вы какой-нибудь планъ?

— Множество, и готовъ исполнить ихъ. Разумѣется, вы знаете, что по новому завѣщанію вашъ доходъ достаточно обезпечиваетъ васъ и вы имѣете право жить въ старомъ домѣ сколько хотите. Но, по моему мнѣнію, чѣмъ скорѣе вы уѣдете изъ Лондона, тѣмъ лучше. Здѣсь вы ничего не можете начать. Ваши друзья пристанутъ къ вамъ съ совѣтами и соболѣзнованіями. Вы должны разорвать все и поѣхать въ Парижъ. Вы имѣете громадное преимущество, такъ какъ вы настолько же француженка, насколько англичанка. Вы можете дебютировать и утвердить вашу репутацію на французской сценѣ. Послѣ этого ваши англійскіе друзья будутъ рады добиться позволенія обожать васъ. Приготовляться вамъ не для чего; вы уже приготовлены не хуже самыхъ знаменитыхъ актрисъ нашего времени. Вы заставите забыть Рашель.

Маделена слушала съ большимъ оживленіемъ, чѣмъ прежде. Легкая дрожь пробѣгала по ея тѣлу, глаза ея сверкали, губы тихо шевелились. Она глубоко вздохнула и прошептала:

— Стоило бы попробовать! Я могла бы быть счастлива этимъ. О, Брейянъ, мы можемъ еще быть счастливы! Когда я сдѣлаюсь знаменитою, вы будете довольны мной? Я сдѣлаюсь знаменитою для васъ. Вы еще не знаете, чѣмъ я могу быть! Но какъ поѣхать мнѣ въ Парижъ?

— Вы можете ѣхать какъ мистрисъ Брейянъ Синклеръ.

Она крѣпко сжала руки.

— Нѣтъ, нѣтъ еще, — сказала она.

— Отчего же? Вѣдь, вы совершеннолѣтняя, вы вправѣ располагать собой?

— Да, но вы должны жениться на мнѣ, когда я сдѣлаюсь женщиной, которою можно гордиться. Когда я достигну успѣха, тогда вы можете сдѣлать мнѣ предложеніе, если захотите.

— Я женюсь не на актрисѣ, которой восхищается публика, а на женщинѣ, которую я люблю и до которой публикѣ нѣтъ никакого дѣла. Какъ же вы будете жить въ Парижѣ и бывать на репетиціяхъ, если не будете называться мистрисъ?

— Кетъ Роландъ поѣдетъ со мною.

— Она сказала?

— Она ничего не знаетъ о моихъ намѣреніяхъ.

— И, навѣрное, не одобритъ, когда узнаетъ. Притомъ, она вооружена противъ меня. Если вы обратитесь къ ней, выйдутъ непріятности. Лучше ужь ѣхать съ тетушкой Маріей.

— Бѣдная тетушка Марія! Ея разсудокъ не совсѣмъ въ порядкѣ. Съ самаго лѣта она сама не знаетъ, что говоритъ, воображаетъ себя молоденькою дѣвушкой и какъ будто ожидаетъ жениха. Нѣтъ, съ нею невозможно ѣхать. Я должна ѣхать съ Кетъ Роландъ или ни съ кѣмъ.

Брейянъ медленно постукивалъ своею тростью по каменному волу.

— Такъ ужь лучше ни съ кѣмъ, — замѣтилъ онъ.

— Я знаю, что вы хотите сказать, Брейянъ; вы хотите заставить меня выбрать между вами и Кетъ, вы хотите отстранить ее потому, что не можете ни напугать ее, ни обмануть. Она видитъ, какой вы, и я это вижу, только я люблю васъ, а она не любитъ. Да, мой дорогой, — продолжала она и грустная страсть звучала въ ея голосѣ и вызывала слезы на ея глаза, — я знаю въ глубинѣ моего сердца, что вы злой человѣкъ. И, еслибъ я хоть немного дорожила собою, я оставила бы васъ теперь и никогда не видала бы болѣе. Но теперь уже слишкомъ поздно. У меня былъ случай прошлымъ лѣтомъ, и я не воспользовалась имъ, — я заставила бѣднаго Степгопа вернуть васъ назадъ. Съ тѣхъ поръ вы старались разъединить меня съ Кетъ; вы сдѣлали бы насъ врагами, если бы могли. Но вы можете отложить ваше безпокойство, я ваша! Я всѣхъ брошу для васъ. Если вы желаете мнѣ зла, вы будете имѣть полную возможность сдѣлать это. Но говорю вамъ, Брейянъ, что прежде чѣмъ настанетъ конецъ, я заставлю васъ почувствовать, что значитъ быть любимымъ такою женщиной, какъ я! Вы почувствуете, что я для васъ дороже, чѣмъ весь міръ! И если вы когда-нибудь сдѣлали мнѣ вредъ, то пожелаете продать вашу душу, чтобы поправить его!

— Прекрасно сказано, Мади! — пробормоталъ Брейянъ, смотря на нее изъ-подъ своихъ рыжихъ бровей. — Въ васъ больше энергіи, чѣмъ во мнѣ, хотя я не считаю себя ниже кого бы то ни было. Вы можете заставить пылать мою кровь и, честное слово, можете заставить меня пожелать сдѣлаться лучшимъ или худшимъ человѣкомъ.

Онъ отрывисто засмѣялся.

— Я дамъ вамъ еще одну возможность. Встаньте и уйдите въ эту дверь, и я дамъ вамъ слово никогда не видаться съ вами болѣе. Ступайте!

Послѣ минутной паузы Маделена вдругъ встала. Брейянъ вскочилъ, но тотчасъ же опять сѣлъ на скамью и остался неподвижнымъ, смотря прямо передъ собой. Но такъ какъ Маделена все стояла возлѣ него, онъ взглянулъ на нее. Она улыбалась,

— Вы уходите? — сказалъ онъ.

— Я не уйду безъ васъ, — отвѣтила она, снова улыбнувшись.

— Сядьте, — сказалъ онъ.

Когда она повиновалась, онъ прибавилъ:

— Дайте мнѣ вашу руку.

Она подала ему руку.

— Теперь, Маделена, вы принадлежите мнѣ, — продолжалъ онъ. — Если есть какой-нибудь смыслъ въ бракѣ, то вы моя жена. Мы въ церкви, и вотъ Джонсонъ и Шекспиръ свидѣтели нашего брака. Вы отдали себя мнѣ на всю жизнь, и въ счастіи и въ несчастіи. Какой бы другой обрядъ ни совершился надъ нами въ будущемъ, онъ будетъ только повтореніемъ этого, не имѣя его значенія. Я далъ вамъ возможность освободиться отъ меня. Вы отдали себя мнѣ. Теперь я уже не выпущу изъ рукъ даже вашего мизинца. Что вы скажете на это?

Она наклонилась впередъ и посмотрѣла ему въ глаза.

— Я васъ не боюсь, Брейянъ, — сказала она. — Во мнѣ больше силы отдаться вамъ, чѣмъ въ васъ взять меня; это вы будете впослѣдствіи меня бояться. Бѣдный, бѣдный! Ахъ, я люблю васъ! Ваша желѣзная рука не такъ сильна, какъ мое сердце.

Случайные посѣтители вышли изъ этого уголка и оставили вдвоемъ молодую дѣвушку и молодаго человѣка. Болѣе никто не нарушалъ ихъ уединенія. Потомъ рука объ руку вышли они изъ церкви, но, выйдя на открытый воздухъ, разстались и пошли въ разныя стороны.

Глава VI.

Успѣхъ примиряетъ все, и общество дружелюбно встрѣтило молодаго лорда Кастльмира. Его приглашали повсюду на обѣды; въ сердцахъ матерей, у которыхъ были дочери-невѣсты, возродилась новая надежда. Сначала всѣ считали лорда Кастльмира холостымъ, но мало-по-малу пошли толки, что съ нимъ живетъ какая-то женщина. Никто не видалъ ее, хотя многіе утверждали, что кто-то ее видѣлъ. Она никуда не выѣзжала съ лордомъ Кастльмиромъ, слѣдовательно, онъ не могъ оффиціально заставить признать ея существованіе. Мѣсяца черезъ три нѣкоторые скептики начали увѣрять, что никакой такой женщины не бывало.

Въ одно утро тонкій бѣлый конвертъ съ гербовою печатью былъ принесенъ лорду Кастльмиру ливрейнымъ лакеемъ и черезъ нѣсколько часовъ лордъ Кастльмиръ явился къ леди Мейферъ и былъ тотчасъ введенъ въ ея будуаръ.

Вошла леди Мейферъ. Длинное, изящное по своей простотѣ платье облекало ея граціозную фигуру. Глянцевитые каштановые волосы, просто заплетенные, лежали густою короной на головѣ. Ея очаровательное личико было очень молодо, но выраженіе губъ и глазъ показывало зрѣлую опытность, гораздо старше ея кажущагося возраста. Это была женщина свѣтская, и болѣе совершеннаго образца ея сословія, можетъ быть, не существовало. Она встрѣтила лорда Кастльмира съ любезною улыбкой.

— Вы очень добры, что пріѣхали ко мнѣ тотчасъ по полученіи моего письма безъ всякихъ церемоній, — сказала она. — Мало удовольствія находишь встрѣчаться съ друзьями на званыхъ вечерахъ и обѣдахъ; и я желала давно поговорить съ вами. Сядьте у камина и выпейте чашку чаю.

Пить чай съ леди Мейферъ вдвоемъ въ ея будуарѣ была такая честь, которой добивались въ Лондонѣ всѣ.

— Вы все еще живете затворникомъ? — спросила она. — Я слышу, что Лондонъ видитъ васъ гораздо рѣже, чѣмъ имѣетъ право ожидать.

— А мнѣ кажется, что я вижу множество людей, — отвѣтилъ лордъ Кастльмиръ. — Но я еще не совсѣмъ вошелъ въ роль сына моего отца.

— Скульпторъ былъ очень пріятный человѣкъ. Я желала бы, чтобы онъ вернулся, — замѣтила лукаво леди Мейферъ, — Онъ оставилъ у меня рисунокъ бронзовой группы, но я боюсь, что теперь мнѣ не дождаться ея выполненія. Но дѣлать нечего… Во всякомъ случаѣ, ваша геніальность, какъ скульптора, найдетъ себѣ употребленіе въ изваяніи государственныхъ дѣлъ, — вы выбрали себѣ направленіе въ политикѣ?

— Что же мнѣ выбирать? — спросилъ лордъ Кастльмиръ.

— Я сама тори, потому что я беззащитная женщина, но не совѣтовала бы вамъ этого теперь, — по крайней мѣрѣ, сначала. Конечно, это зависитъ отъ прочности общественнаго положенія, богатства и званія. Мнѣ кажется, вы можете позволить себѣ быть либераломъ, — по крайней мѣрѣ, нѣсколько лѣтъ. Либералы часто способствуютъ консервативнымъ интересамъ гораздо болѣе, чѣмъ сами консерваторы; но, рѣшая этотъ вопросъ, вы должны принимать въ соображеніе, на комъ вы женитесь.

— А развѣ я долженъ жениться?

— Вы развѣ имѣете что-нибудь противъ этого? — небрежно спросила знатная дама.

Но за улыбающимся взглядомъ, съ которымъ она ждала отвѣта, проглядывало любопытство.

— Я еще совсѣмъ объ этомъ не думалъ, — отвѣтилъ лордъ Кастльмиръ.

— По крайней мѣрѣ, это долженъ быть шагъ полезный, — замѣтила леди Мейферъ послѣ минутнаго молчанія, опуская глаза на пучокъ фіалокъ, пришпиленный къ ея груди, и лаская ихъ лепестки своими тонкими пальчиками, — а, можетъ быть, и нѣчто болѣе.

Лордъ Кастльмиръ всталъ съ своего мѣста, подошелъ къ леди Мейферъ и смотрѣлъ на нее. Онъ былъ взволнованъ, полонъ энергіи, сосредоточенъ; леди Мейферъ давно не видала такого привлекательнаго человѣка.

— Я зналъ когда-то индіанку, — продолжалъ молодой баронъ. — Цвѣтъ ея лица былъ такъ же теменъ, какъ ваши глаза, но рука такая же мягкая, какъ ваша; и ни одна женщина не любила мужчину нѣжнѣе и преданнѣе, чѣмъ она любила меня. Мы ничего не скрывали другъ отъ друга. Мы говорили мало, но знали, что говоримъ. Мы жили въ вигвамѣ; она приготовляла мясо оленей и медвѣдей, которыхъ я убивалъ моими стрѣлами, рыбу, которую я ловилъ, спали мы, завернувшись въ буйволовыя шкуры. У насъ была дочь. Другъ мой Гью Бернъ говорилъ мнѣ, что я никогда не буду такъ счастливъ, какъ былъ тогда. Желалъ бы я знать тогда, что знаю теперь! Ее увезли, я не отыскивалъ ее. Потомъ я узналъ, что она умерла, отыскивая меня; послѣ ея смерти добрые люди взяли ея ребенка, воспитали его и, наконецъ, отдали мнѣ. Вѣдь цивилизація не могла бы сдѣлать болѣе? Куаги надѣла дѣвочкѣ то ожерелье, которое я подарилъ ей, когда мы полюбили другъ друга. Я привезъ дѣвочку сюда съ собой. У меня никогда не будетъ другихъ дѣтей. Только я думаю, не лучше ли мнѣ увезти ее отсюда и вернуться съ нею въ долину Сакраменто? Какъ вы думаете, леди Мейферъ?

— О, нѣтъ, нѣтъ, мой дорогой другъ… Могу я назвать васъ такимъ образомъ?… Вы не всѣхъ насъ найдете такими бездушными, какъ предполагаете.

Лордъ Кастльмиръ на минуту задумался.

— Нѣтъ, я не вернусь туда, — сказалъ онъ. — Глупо думать, что я могу поступать какъ хочу. Это рѣшаетъ счастіе или судьба. Моя жизнь была опредѣлена, прежде чѣмъ я родился. Я сынъ моего отца; умершіе управляютъ живыми. Мое наслѣдство казалось мнѣ большимъ благополучіемъ, но на немъ лежитъ кровь. Девять лѣтъ бумаги лежали рядомъ съ человѣкомъ, котораго я убилъ. Я долженъ оставаться здѣсь съ моею дочерью. Надѣюсь, что она просвѣтится болѣе, чѣмъ я.

Многія изъ этихъ фразъ были совершенно непонятны леди Мейферъ, но онѣ нравились ей по своей таинственности. Леди Мейферъ сначала думала взять лорда Кастльмира подъ свое покровительство, научить его свѣтской мудрости и, можетъ быть, сдѣлать орудіемъ ея общественныхъ и политическихъ интригъ, и неожиданно очутилась совсѣмъ въ другомъ положеніи.

Лордъ Кастльмиръ былъ слишкомъ озабоченъ своими думами, чтобъ обратить вниманіе на что-нибудь постороннее.

— Любезный лордъ, — сказала леди Мейферъ, — вы не должны рѣшать все въ одно мгновеніе. Позвольте мнѣ быть вашимъ другомъ. Вамъ предстоитъ великій путь. Вы обладаете всѣми умственными способностями лучшихъ людей нашего сословія, и въ придачу имѣете то, чего у нихъ нѣтъ — оригинальность, геніальность, свѣжесть. Начинайте не торопясь, — у васъ еще много времени. Пріѣзжайте ко мнѣ чаще; эта комната, въ которую не входитъ ни одинъ мужчина, всегда будетъ открыта для васъ. Привезите вашу дѣвочку ко мнѣ, я полюблю ее. Если вамъ будетъ скучно, или если что огорчитъ васъ, дайте мнѣ возможность помочь вамъ. Мнѣ знакомъ этотъ свѣтъ, который кажется вамъ такъ страненъ. Мой голосъ имѣетъ вліяніе. И я была несчастна, лордъ Кастльмиръ, и я была разочарована, и я возмущалась! Ахъ, другъ мой… я могла бы вамъ разсказать…

Тутъ послышался осторожный стукъ въ дверь. По лицу леди Мейферъ пробѣжала тѣнь. Она откинулась на спинку своего кресла и сказала:

— Войдите.

— Ваше сіятельство, маркизъ Пиккадилли! — сказалъ слуга. Послѣ краткой паузы леди Мейферъ отвѣтила:

— Я приказала не принимать никого.

Слуга поклонился и ушелъ.

— Я ухожу, — сказалъ лордъ Кастльмиръ, вставая.

Леди Мейферъ также встала, подошла къ нему и посмотрѣла на него.

— Не уходите, — сказала она тихимъ голосомъ. — Я не приму его… сказать вамъ почему? Онъ пріѣхалъ сдѣлать мнѣ предложеніе, а я рѣшила отказать ему. Садитесь, — прибавила леди Мейферъ съ нѣжнымъ румянцемъ и улыбкой.

Глава VII.

Въ одинъ свѣтлый майскій день Брейянъ Синклеръ болталъ съ своими друзьями въ курильной комнатѣ самаго аристократическаго клуба въ Лондонѣ, какъ дверь отворилась и на порогѣ появился сэръ Стенгопъ; на лицѣ его виднѣлось волненіе, котораго онъ и не старался скрыть.

— Я очень радъ, что нашелъ васъ здѣсь, — сказалъ онъ, смотря на Синклера очень пристально.

— Благодарю, и я тоже радъ! Не случилось ли чего?

— Вы не слыхали ли новость?

— Что случилось, Стенгопъ? — небрежно спросилъ Синклеръ. — Что-нибудь касающееся меня?

Морисъ подошелъ къ нему и сказалъ тихимъ голосомъ:

— Можете выйти на минутку?… Это страшно касается васъ.

— Не настолько, чтобы испортить мой обѣдъ, я надѣюсь? — возразилъ Синклеръ, смѣясь. — Ну, пойдемте, я пройду въ Бондскую улицу.

Когда они вышли на улицу, Синклеръ обратился къ Стенгопу и спросилъ:

— Кой чортъ съ вами? У васъ такой дикій видъ.

— Вы знаете, гдѣ Маделена Вивіанъ? — спросилъ Стенгопъ серьезно.

— Конечно. Въ домѣ ея тетки, на Вимпольской улицѣ.

— Когда вы видѣли ее въ послѣдній разъ?

— Позвольте… третьяго дня; только я не вижу, какое вамъ дѣло, добрый другъ…

— Вотъ какое: она уѣхала неизвѣстно куда. Сказать по правдѣ, я думалъ, что вы уѣхали съ нею. Я очень радъ, что ошибся.

— Уѣхала? что вы хотите сказать? — спросилъ Синклеръ, схвативъ Стенгопа за руку и стиснувъ зубы. — Кто уѣхалъ съ нею?

— Никто. Кетъ Роландъ знаетъ не больше меня. Я думалъ, что, можетъ быть, Маделена сказала вамъ что-нибудь…

— Постойте, — перебилъ Синклеръ. — Вы подумали объ Америкѣ?

— Объ Америкѣ?

— Это только догадка, но, можетъ быть, и справедливая. Нельзя терять времени. Приходите ко мнѣ въ пять часовъ, — ровно черезъ часъ, тогда я буду готовъ сдѣлать, что можно. Прощайте до пяти часовъ.

Черезъ минуту Синклеръ остановилъ проѣзжавшую карету и уѣхалъ, оставивъ Стенгопа на мостовой.

За два дня до встрѣчи въ клубѣ съ Морисомъ, Брейянъ въ безукоризненномъ утреннемъ костюмѣ явился къ леди Мейферъ. Его знакомство съ этою дамой началось много лѣтъ тому назадъ и одно время было такъ коротко, какъ и не подозрѣвали ея ближайшіе друзья. Теперь онъ видался съ нею гораздо рѣже прежняго, но короткость ихъ обнаруживалась тѣмъ, что она принимала его во всякое время дня.

И настоящій случай не былъ исключеніемъ; лакей, отворявшій ему дверь, тотчасъ же съ поклономъ проводилъ его наверхъ, прямо къ царицѣ лондонскаго общества.

Брейянъ казался въ самомъ веселомъ расположеніи духа.

— Какъ вы очаровательны сегодня, Александра! — сказалъ онъ, бросаясь въ кресло, какъ только они остались вдвоемъ. — Право, вы совершеннѣйшая женщина, и я отчаиваюсь, могу ли когда нибудь заплатить вамъ хоть за десятую долю вашихъ одолженій, въ особенности теперь, потому что я долженъ обратиться къ вамъ съ новою просьбой.

Леди Мейферъ смотрѣла на него съ такимъ выраженіемъ на своемъ прелестномъ лицѣ, которое удивило бы ея друзей, привыкшихъ видѣть ее всегда улыбающеюся и любезною. Она какъ будто состарѣлась, ея блестящіе глаза потускнѣли, около губъ и на лбу показались морщины, руки тревожно шевелились на колѣняхъ, когда она спросила беззвучнымъ голосомъ:

— Что еще такое, Брейянъ?

— Что еще такое? — передразнилъ онъ ее, подражая ея тону. — Милая моя, съ вами-то что? Теперь, когда я смотрю на васъ пристально, я вижу, что ваши нервы ужасно разстроены. Вамъ нужны перемѣна мѣста и воздухъ. Поѣздка за границу была бы очень для васъ полезна, и довольно странно, что именно я пришелъ вамъ предложить это. Какъ удачно складывается все! Что вы думаете о поѣздкѣ въ Парижъ на недѣлю? Это было бы полезно для насъ обоихъ, — для васъ потому, что это вамъ нужно, а для меня потому, что вы мнѣ нужны.

Говоря это, Брейянъ съ улыбкой снялъ свои перчатки и положилъ ихъ въ свою шелковую шляпу, которую поставилъ на мозаичный столъ, потомъ сложилъ руки и благодушно посмотрѣлъ на леди Мейферъ.

— Я не понимаю, что вы хотите сказать, но я не могу теперь оставить Лондонъ, — сказала она послѣ нѣкотораго молчанія, — Если вамъ нужны деньги, разумѣется, я сдѣлаю, что могу.

— Послушайте, Александра, вѣдь, это жестоко! — перебилъ Брейянъ съ насмѣшливо-патетическимъ видомъ. — Вы не хотите вѣрить моему преобразованію. Деньги! Развѣ я не ѣздилъ на конецъ свѣта нарочно для того, чтобы достать себѣ состояніе прямо изъ нѣдръ природы, не вредя интересамъ другихъ людей? Не достигъ ли я моей цѣли? И развѣ я бралъ отъ васъ денегъ послѣ того? Нѣтъ, нѣтъ, я деньги презираю, по крайней мѣрѣ, до тѣхъ поръ, пока ихъ достаточно у меня въ карманѣ, и мнѣ отъ васъ нужна, моя дорогая, не денежная, а нравственная помощь. Да, нравственная помощь!

Тутъ Брейянъ такъ расхохотался, что даже плечи его затряслись.

Леди Мейферъ слегка задрожала, смотря на своего веселаго собесѣдника.

— Я полагаю, вы объясните мнѣ, въ чемъ дѣло, — сказала она, наконецъ.

— Вы такъ холодны, — плачевно продолжалъ Брейнъ. — Вы знаете, какъ я робокъ въ присутствіи дамъ, и пользуетесь этимъ. Ахъ, Александра, зачѣмъ вы не можете быть для меня тѣмъ, чѣмъ были прежде? Было время, вѣдь, было? Или вы забыли? Бездушная женщина, если бы я могъ быть такъ же безстрастенъ! Во я не могу, — у меня характеръ ребенка; я воспріимчивъ, какъ воскъ, но, вмѣстѣ съ тѣмъ, и твердъ, какъ мраморъ. И если бы даже мнѣ измѣнила память, достаточно взглянуть на это…

Онъ вынулъ изъ кармана пачку писемъ и другихъ бумагъ, связанныхъ голубою лентой, и опять спряталъ ихъ назадъ.

— Блаженныя воспоминанія! — воскликнулъ онъ, сложивъ руки на груди съ романическимъ видомъ. — А, между тѣмъ, та, которая писала это, отказалась бы теперь отъ своего почерка, если бы могла…

— Зачѣмъ вы напоминаете мнѣ, какъ я васъ ненавижу? — спросила леди Мейферъ, крѣпко сжавъ ручки кресла. — Я хотѣла бы это забыть.

— Какъ натурально вы говорите это, точно въ самомъ дѣлѣ думаете! — замѣтилъ Брейянъ все съ прежнею веселостью. — Какъ таинственны и загадочны вы, женщины, и съ какимъ наслажденіемъ вы обманываете и мучите насъ, бѣдныхъ, безхитростныхъ мужчинъ! Серьезно, моя прелестная Александра, сообразите ваше положеніе. Вы находитесь во главѣ самаго богатаго и самаго гордаго общества въ цѣломъ свѣтѣ. Васъ уважаютъ, вами восхищаются, герцоги ищутъ вашей прекрасной руки, ваша репутація безукоризненна. А представьте себѣ, какой эффектъ произведетъ, если я прямо отъ, васъ отправлюсь въ клубъ и скажу двумъ-тремъ сплетникамъ: вы думаете, что знаете леди Мейферъ? А извѣстно ли вамъ, что, нѣсколько лѣтъ тому назадъ, она, только что овдовѣвшая, встрѣтила человѣка простаго, грубаго, очень похожаго на меня, и влюбилась въ него? Повѣрите ли вы, что когда, въ восторгѣ изумленія, этотъ человѣкъ, такъ похожій на меня, отвѣтилъ взаимностью на ея страсть, она осыпала его всѣмъ богатствомъ своей вдовьей любви, писала ему страстныя письма, которыя онъ всегда носить въ карманѣ, согласилась вступить съ нимъ въ тайный бракъ и въ одинъ прекрасный день эта церемонія совершилась?

— О, зачѣмъ Богъ позволяетъ жить такому демону? — тихо произнесла леди Мейферъ, сложивъ руки на колѣняхъ.

— Вы прерываете мое краснорѣчіе, — съ упрекомъ сказалъ Брейянъ. — Я хотѣлъ обяснить, что эта церемонія оказалась недѣйствительною, благодаря нѣжному вниманію ея любовника, который, опасаясь, что она раскается въ своемъ опрометчивомъ поступкѣ, имѣлъ великодушіе — хотя онъ былъ такъ похожъ на меня — пригласить, вмѣсто священника, простаго человѣка. А, между тѣмъ, эта преданная женщина, на репутаціи которой нѣтъ ни малѣйшаго пятна, никогда не переставала, хотя разошлась съ своимъ фиктивнымъ супругомъ, снабжать его въ изобилія всѣмъ необходимымъ, то-есть платила ему большія деньги, только бы онъ не говорилъ, что когда-то сдѣлалъ видъ, будто женился на ней, и теперь продолжала бы это дѣлать, если бы онъ потребовалъ, хотя — увы! — вотъ какова человѣческая измѣнчивость! — она теперь влюблена въ другаго, который влюбленъ не въ нее, — знаете вы все это? — сказалъ бы я людямъ, собравшимся въ клубѣ, а если не знаете, то зачѣмъ говорить, будто знаете леди Мейферъ? Потомъ, вынувъ изъ кармана…

— Къ чему меня терзать? — спокойно перебила леди Мейереръ. — Скажите прямо, зачѣмъ вы пришли сюда?

— Для нашей взаимной выгоды, — отвѣтилъ Брейянъ. — Начать съ того, мы оба влюблены и надѣемся, или, по крайней мѣрѣ, ожидаемъ взаимности.

— Вы можете предполагать, что вамъ угодно, — сказала леди Мейферъ, стараясь говорить равнодушно.

— Вы влюблены въ Джека, — прошу у него извиненія! — въ лорда Кастльмира, хотѣлъ я сказать. А я, съ своей стороны, влюбленъ, несмотря на мою безнадежную страсть къ вамъ, въ Маделену Вивіанъ. Вамъ, безъ сомнѣнія, извѣстно, что между этими молодыми людьми шелъ споръ о большомъ богатствѣ, которое получилъ молодой человѣкъ. Этотъ молодой человѣкъ — такой же, какъ я, простодушный, благородный, поддающійся всякимъ великодушнымъ побужденіямъ на манеръ донъ-Кихота, — когда узнаетъ, что молодая дѣвушка осталась сравнительно безъ средствъ, что она молода и красива, отправится къ ней и предложитъ ей руку и состояніе; она приметъ, они обвѣнчаются, а мы съ вами останемся утѣшать другъ друга.

— Вы лжете, — сказала леди Мейферъ, щеки которой вспыхнули, а потомъ смертельно поблѣднѣли.

Брейянъ откинулся на спинку кресла и захохоталъ.

— Ей-Богу! Ваши чувства зашли дальше, чѣмъ я думалъ, — сказалъ онъ. — Какъ удивительно женское сердце! Нѣтъ, нѣтъ, успокойтесь, душа моя, я только разсуждаю вслухъ о томъ, что случится скоро, если мы съ вами не помѣшаемъ этому. Я полагаю, мнѣ не нужно вамъ доказывать, что вы для Джека будете лучшею женой, чѣмъ Маделена; а, съ другой стороны, моя опытность лучше, чѣмъ его простодушіе, справится съ капризами такой своевольной дѣвушки, какъ миссъ Маделена. Слѣдовательно, я предлагаю сдѣлать то, что отъ насъ зависитъ, чтобы помѣшать этому, и для этой цѣли вамъ надо ѣхать съ Маделеной въ Парижъ.

— Это все? — спросила леди Мейферъ, видя, что онъ остановился.

— Чего же еще? Теперь вы видите, съ какою незаслуженною строгостью вы обращались со мной.

— Что-нибудь должно быть еще. Вы не подвергали бы меня такой дьявольской пыткѣ только для того, чтобы потребовать отъ меня такую вещь. Вы скрываете что-нибудь очень дурное… даже для васъ. Вы можете сказать мнѣ, все… о, Брейянъ Синклеръ, вамъ нечего бояться повредить себѣ въ моемъ мнѣніи!… Самое черное преступленіе будетъ бѣло въ сравненіи съ вашимъ сердцемъ!

Брейянъ захлопалъ въ ладоши.

— Браво, Александра Великая, это похоже на вашу прежнюю живость. Любовь оживила вашу молодость. Ну, вотъ, видите-ли, въ чемъ дѣло, моя очаровательная сообщница: я долженъ увезти Маделену изъ Лондона, — близость ея родственниковъ и друзей вредитъ моимъ интересамъ, — я желаю удалить ее отъ ихъ непріятнаго вліянія и помѣстить тамъ, гдѣ она можетъ безъ помѣхи наслаждаться моимъ обществомъ. Но молодая дѣвушка своевольна, какъ я сказалъ, и капризна; я боюсь, что она не захочетъ ѣхать со мною вдвоемъ, ей нужно третье лицо приличія ради, а кто же, моя милая Александра, заслуживаетъ болѣе васъ ея довѣрія? Подъ вашимъ покровительствомъ она сейчасъ же отправится въ тартарары и будетъ убѣждена, что это самое аристократическое и свѣтское мѣсто.

— Вы говорите, что она любитъ васъ? — спросила Леди Мейферъ такъ же спокойно, какъ и прежде, но такимъ тономъ, какъ будто спрашивала, обречена ли Маделена на смертную казнь.

Это уязвило Брейяна болѣе самаго сильнаго удара. Лицо его ожесточилось и обращеніе перемѣнилось.

— Она любитъ меня достаточно для моихъ цѣлей, — сказалъ онъ.

— А вы хотите жениться на ней?

— Это васъ не касается. Будьте довольны тѣмъ, что я вамъ сказалъ, Александра. Она ѣдетъ въ Парижъ дебютировать на сценѣ, а я принимаю дружеское участіе въ ея дѣлахъ. Пока вы дадите ей столъ и квартиру. Вотъ все, что вамъ нужно звать.

— Вы хотите погубить ее, — сказала леди Мейферъ и глаза ея потемнѣли, — а меня сдѣлать вашимъ орудіемъ. Вы хотите воспользоваться довѣріемъ, которое она окажетъ мнѣ, какъ женщина женщинѣ, чтобы… это достойно васъ, и это отвратительнѣе всего! И вы смѣете предлагать мнѣ это, Брейянъ Синклеръ, сидите здѣсь и ожидаете моего отвѣта? Прочь съ моихъ глазъ, или я велю выгнать васъ!

Брейянъ всталъ съ странною улыбкой на лицѣ и, подойдя къ леди Мейферъ, которая также встала, схватилъ ее за руку. Они стояли такимъ образомъ минуты двѣ, смотря другъ на друга. Наконецъ, Брейянъ выпустилъ ея руку и она упала на кресло, дрожа съ головы до ногъ.

— Вы не должны волноваться такъ, Александра, — сказалъ Брейянъ. — Вашъ голосъ не мелодиченъ, когда вы его возвышаете, а ваши нервы, какъ вы видите, не повинуются вашей волѣ. Когда вы будете готовы ѣхать въ Парижъ?

— Нѣтъ, я не могу! — сказала леди Мейферъ, закрывая лицо дрожащими руками. — Не дѣлайте этого, Брейянъ! — продолжала она, смотря на него съ какимъ-то безумнымъ горемъ. — Откажите себѣ въ этомъ одномъ! Неужели вы мало зла надѣлали на свѣтѣ?

— Вы, кажется, бредите, моя добрая Александра! — сказалъ Брейянъ. — Вамъ необходима немедленная перемѣна воздуха. Вы должны завтра же ѣхать въ Парижъ.

— Я не поѣду! — сказала леди Мейферъ, наклонивъ голову к прижавъ руки къ вискамъ.

— Вы поѣдете, мистрисъ Синклеръ!

— Слава Богу, это не мое имя! — сказала она съ безумнымъ смѣхомъ.

— Мои друзья въ клубѣ…

— Скажите имъ, скажите! Такое посрамленіе будетъ счастіемъ въ сравненіи съ другимъ!

— Бѣдняжка, — сказалъ Брейянъ медленно, — вы сама не своя сегодня. Я самый невзыскательный человѣкъ. Я не стану васъ торопить. Я приду завтра утромъ ровно въ десять часовъ и найду васъ граціозною, любезною, улыбающеюся и съ нетерпѣніемъ стремящеюся въ Парижъ. Я провелъ бы тревожную ночь, если бы могъ думать, что ваше умственное помраченіе продолжится долѣе десяти часовъ завтрашняго утра. А то, разумѣется, я долженъ принять мѣры, чтобы не допустить васъ имѣть общеніе съ людьми, находящимися въ здравомъ умѣ. Общество не должно подвергаться опасности отъ помѣшанной женщины, если даже это такая знатная и очаровательная особа, какъ леди Мейферъ. Подумайте же обо всемъ этомъ и берите съ собой столько чемодановъ, сколько вамъ захочется. Вы одного роста съ Маделеной, — стало быть, можете пополнить недостатки ея гардероба. Успокойтесь, моя милая. И такъ, до завтра, въ десять часовъ!

Когда онъ ушелъ, леди Мейферъ соскользнула на полъ и упала ничкомъ, ухватившись своими бѣлыми пальцами за мягкій коверъ. Она не плакала, она не думала, но лежала, какъ человѣкъ, ожидающій смерти и равнодушный къ ней.

Глава VIII.

Мистеръ Синклеръ не бездѣйствовалъ. Было еще рано, когда онъ уѣхалъ отъ леди Мейферъ, и черезъ десять минутъ явился къ Маделенѣ Вивіанъ.

Она была въ простомъ черномъ платьѣ, съ бѣлымъ воротничкомъ, съ малиновымъ бантомъ на груди и другимъ въ волосахъ. Лицо ея было блѣдно. Она приняла Брейяна спокойно и посмотрѣла на него какимъ-то страннымъ, полувопросительнымъ, полунасмѣшливымъ взглядомъ.

— Милая моя, — сказалъ ей Брейянъ послѣ того, какъ они обмѣнялись нѣсколькими словами. — Я все ломалъ голову насчетъ того, какъ вамъ лучше поступить. Вопросъ серьезный и не терпящій отлагательства. Если вы намѣрены дѣйствовать, то чѣмъ скорѣе начнете, тѣмъ лучше. Оставаться здѣсь не стоитъ, вамъ нужна перемѣна воздуха, и моральная, и физическая.

— Вы хотите, чтобы я ѣхала въ Парижъ? — сказала Маделена, стоявшая въ своей любимой позѣ передъ каминомъ.

— Это самое лучшее для васъ мѣсто, по моему смиренному мнѣнію и по многимъ важнымъ соображеніямъ.

— Какимъ же? — спросила Маделена, смотря на свои перстни.

— Во-первыхъ, тамъ лучшія драматическія традиціи. Зрители понимаютъ игру и оцѣнятъ вашу. А вамъ это нужно съ самаго начала.

— Да, мнѣ это нужно.

— Потомъ, у васъ есть соперница — Рашель. Парижане знаютъ Рашель и ревниво цѣнятъ ее. Вамъ надо побѣдить Рашель, и я думаю, что вы можете это сдѣлать. Помните, чтобы должны занять или первое мѣсто, или никакого.

— Я сама то же думаю, — сказала Маделена.

Брейянъ молчалъ. Обращеніе Маделены приводило его въ недоумѣніе. Она была необыкновенно спокойна и хладнокровна; было что-то ироническое въ той сдержанности, съ какою она слушала его и соглашалась съ нимъ. Настала минута, когда Брейяну было необходимо убѣдить Маделену ѣхать въ Парижъ, и онъ чувствовалъ, что ему потребно все его дипломатическое искусство. Если Маделена угадаетъ его намѣреніе и откажетъ, трудно придумать, какими способами принудить ее. Не предостерегъ ли ее кто-нибудь? Конечно, не леди Мейферъ. Она не имѣла времени на это. Невѣроятно было также, чтобы Кетъ Роландъ угадала его планы.

Пока онъ находился въ недоумѣнія, Маделена начала сама:

— Какъ же я поѣду въ Парижъ? — спросила она.

— Этотъ вопросъ я задавалъ себѣ все время послѣ нашего послѣдняго разговора, — воскрикнулъ онъ, откидываясь на спинку своего кресла. — Мы рѣшили, что ни Кетъ Роландъ, ни тетушка Марія не годятся. Что же дѣлать? Надо найти кого-нибудь, женщину съ безукоризненнымъ общественнымъ положеніемъ и репутаціей, дружелюбно расположенную къ вамъ, которая заинтересовалась бы нашимъ планомъ и согласилась помочь маленькой мистификаціи.

— Мистификаціи?

— Конечно! Можете ли вы предположить, чтобы такая молодая дѣвушка, какъ миссъ Маделена Вивіанъ, могла вдругъ исчезнуть изъ Лондона и не возбудить разныхъ толковъ? Но когда скажутъ, что она уѣхала за границу съ такою-то извѣстною дамой, всѣ подозрѣнія падутъ сами собой; а если любопытство дойдетъ до того, что станутъ допытываться, зачѣмъ она уѣхала за границу, я нахожу, что тутъ-то маленькая мистификація будетъ и полезна, и извинительна.

Брейянъ кивнулъ головой съ тонкимъ взглядомъ и улыбкой. Маделена смотрѣла на него пристально нѣсколько времени, а потомъ спросила:

— Кто это?

— Нашъ другъ Александра Великая, леди Мейферъ! Довольны ли вы?

— Леди Мейферъ? — повторила Маделена, съ удивленіемъ и сожалѣніемъ. — Я думала, что она мнѣ другъ!

— Да! Развѣ это вамъ не нравится? — воскликнулъ Брейянъ.

— Она согласилась?

— Можете разсчитывать на нее.

— Я знала, что на свѣтѣ иного гадостей, — сказала Маделена, — но теперь мнѣ кажется, что ихъ гораздо больше, чѣмъ я думала.

— Право, я не могу васъ понять! Сжальтесь надъ моимъ отупѣвшимъ разумомъ! И такъ, леди Мейферъ оттого, что соглашается разстаться съ лондонскими удовольствіями и провести съ вами мѣсяца два заграницей, поступаетъ гадко, по вашему мнѣнію? Въ такомъ случаѣ, желалъ бы я знать, что же, по-вашему, называется любезностью и самопожертвованіемъ?

Маделена молчала и оставалась неподвижна нѣсколько минутъ, смотря прямо передъ собою своими черными непроницаемыми глазами и поднявъ голову. Потомъ первые признаки приближающейся бури, смѣнившіе ея неестественное спокойствіе, начали обнаруживаться. Она перемѣнила свою позу, провела рукой по волосамъ, сдѣлала нѣсколько шаговъ въ другую часть комнаты, откуда смотрѣла на Брейяна зоркими и негодующими глазами. Брейяну стало какъ-то неловко. Наконецъ, Маделена заговорила:

— Ваши соображенія очень солидны, но вы могли бы ихъ и не высказывать. Онѣ меня не интересуютъ. Вы забыли одно, а забыть это — значитъ забыть все. Это значитъ забыть васъ и меня.

— Какой же грѣхъ совершилъ я по невѣдѣнію? — воскликнулъ Брейянъ, находившій благоразумнымъ уклоняться отъ серьознаго тона.

— Грѣхъ по невѣдѣнію! Да, это невѣдѣніе холоднаго сердца и низкой души! Вы воображаете, будто можете читать въ моемъ сердцѣ, когда ваше умерло, или управлять моею душой грубою силой вашего голоса и мускуловъ? О, вы никогда меня не знали! И я желала бы сдѣлаться такою же слѣпою къ вамъ… Хотя я закрываю глаза, но вижу васъ насквозь! Вы ползаете и извиваетесь, какъ змѣя, и думаете, что я не знаю, что вы меня обманули, что я ничего не подозрѣваю. Но я выше васъ; и когда опускаю на васъ глаза, я вижу весь стыдъ и все горе! Неужели у васъ недостаетъ мужества стать прямо лицомъ къ свѣту? Я не требую, чтобы вы сдѣлались хорошимъ человѣкомъ, я отказалась отъ этого давно. Дѣлайте столько гадостей, сколько хотите, но дѣлайте ихъ какъ мужчина! Неужели вы не можете найти лучшій способъ погубить женщину, подобную мнѣ, какъ вырыть землю подъ ея ногами и задушить ее въ ямѣ? О, какъ вы ошибаетесь! Какъ вы можете побѣдить меня, если не возвыситесь настолько, чтобы я могла сразиться съ вами? Не смѣшно ли это? Я, безпомощная женщина, стараюсь научить мужчину, какъ воспользоваться моею безпомощностью? Цѣльтесь вашими стрѣлами сюда! — воскликнула она, прижимая руки къ груди, — а не въ землю, по которой я ступаю! Не хитрите, — будьте страшны! Я достойна такого уваженія, по крайней мѣрѣ! А вы холодны, холодны, холодны!… Даже, въ Люциферѣ горѣлъ огонь. Вы пали ниже Люцифера Если вы демонъ, то пошлый и глупый… Но я-то что? — продолжала она съ энергическимъ жестомъ. — Я васъ люблю… да, я васъ люблю! Мой разумъ рабъ моего сердца, а мое сердце принадлежитъ вамъ! Будь вы достойнѣе моей любви! Я боялась бы говорить вамъ о ней, но теперь я изъ презрѣнія ничего не хочу скрывать отъ васъ! Я бросаю мой щитъ — единственный щитъ любящей женщины, глядите въ мое сердце, развращайте его, губите, если можете! Если любовь, заключающаяся въ немъ, недостаточно сильна, чтобы преодолѣть вашъ чудовищный эгоизмъ, тогда на свѣтѣ нѣтъ ничего достаточно сильнаго. Это моя ставка: я поставлю на нее и жизнь, и все, я если проиграю, тогда все потеряно для насъ обоихъ! Вы можете попасть на небеса только черезъ меня, Брейянъ, и чтобы дать вамъ эту возможность, я рискую попасть въ адъ. Понимаете вы меня? Поняли ли вы хоть одно слово, сказанное мною? О, вы не всегда были такой! Въ васъ были задатки благородныхъ чувствъ. Помните ли вы тотъ день въ полѣ у изгороди, когда вы разсказывали мнѣ исторію Ундины? Вы и тогда были уже запятнаны, но еще не забыли, что были когда-то чисты. Вы растолковали мнѣ, что у меня есть душа, неужели для того, чтобы впослѣдствіи погубить ее? Первая любовь моего сердца была отдана вамъ, и это мой стыдъ и моя слава, что я еще васъ люблю. Можетъ быть, вамъ смѣшно, что я говорю вамъ это, и вы считаете это удостовѣреніемъ вашей власти надо мной. Но эта власть гораздо опаснѣе для васъ, чѣмъ для меня. Когда вы нанесете низкій ударъ такой любви, какъ моя… вы можете убить меня, но любовь безсмертна; она будетъ преслѣдовать васъ послѣ моей смерти, а ваша смерть будетъ гораздо ужаснѣе моей, потому что будетъ вѣчною! А, между тѣмъ… о, мой дорогой! скорѣе чѣмъ разстаться съ вами даже послѣ нашей смерти, я готова бы сдѣлаться такою же порочной, какъ и вы, но только я узнала черезъ васъ, что порочность отравляетъ любовь, такъ что это разлучило бы насъ еще болѣе. Однихъ моихъ усилій недостаточно, чтобы составить наше счастіе, а вы не хотите помочь мнѣ. Для достиженія ничтожныхъ, мишурныхъ наслажденій, вы хотите пожертвовать всѣмъ остальнымъ. Стоитъ ли, Брейянъ? Уступлю ли я вамъ? Что помѣшаетъ мнѣ поступить такъ, какъ поступали многіе до меня и будутъ поступать послѣ, пока женщины останутся женщинами, а мужчины мужчинами? Но если я уступлю, то скорѣе отъ отчаянія, чѣмъ отъ любви. Если вы и побѣдите, то не меня, а что-то другое, не стоющее побѣды. Посмотрите даже теперь, чего, чего я не наговорила!

Она бросилась въ кресло, облокотилась на столъ и закрыла руками лицо. Когда она приподняла его, оно было такъ же утомлено, какъ и голосъ, которымъ она продолжала:

— Если бы вы знали, что значитъ любовь!… Я не говорю, если бы вы сами любили, вы никогда не сдѣлали бы этой ошибки, Брейянъ. Вамъ не пришло въ голову, что я должна думать о васъ во все время и представлять себѣ ваши мысли и планы. Неужели вы предполагали, будто я повѣрю вашимъ соображеніямъ, по которымъ мнѣ нужно отправиться въ Парижъ? Я знаю вашу цѣль, и если бы у васъ достало смѣлости сказать о ней, я выслушала бы терпѣливо. Но, вмѣсто того, вы наговорили мнѣ кучу безполезной лжи, какъ самый обыденной лицемѣръ. А хуже всего то, что вы принудили леди Мейферъ сдѣлаться вашею сообщницей. Да, вашею сообщницей! Она слишкомъ умная женщина и знаетъ васъ слишкомъ хорошо, — вы не могли обмануть ее. Это слишкомъ грубый планъ, мой бѣдный Брейянъ. Зачѣмъ вы не сознаетесь, чего вы боитесь? Меня?

Она засмѣялась какъ-то безжизненно.

— Ну, во всякомъ случаѣ, я не поѣду съ леди Мейферъ.

— Вы не поѣдете? — сказалъ Брейянъ, бросая на нее мрачный взглядъ.

— Съ нею нѣтъ.

— И ни съ кѣмъ другимъ?

— Нѣтъ.

— Стало быть, совсѣмъ не поѣдете?

— Нѣтъ, я поѣду.

— Какъ же?

— Одна.

— Одна — со мною?

— Нѣтъ. Я вамъ скажу… однако, зачѣмъ бы мнѣ вамъ говорить? Вы старались поймать меня въ западню, но потеряли понапрасну всѣ ваши труды. Я давно рѣшилась ѣхать во Францію, ѣхать одна и секретно. Никто, кромѣ васъ, не будетъ знать, гдѣ я, и вы не должны вмѣшиваться въ мои дѣла. Наше время еще не пришло. Но оно придетъ, Брейянъ, — прибавила она, устремивъ на него долгій и пристальный взглядъ. — Мы будемъ стоять лицомъ къ лицу и узнаемъ, кто изъ насъ одержалъ побѣду.

Брейянъ сидѣлъ, опустивъ голову на грудь и сдвинувъ свои рыжія брови, между тѣмъ какъ его мускулистыя руки то сжимались, то разжимались на ручкахъ кресла. Онъ зналъ въ то мрачное настроеніе, которое иногда находитъ на людей его темперамента и которое въ послѣднее время посѣщало его чаще, чѣмъ прежде.

— Вы яснѣе понимаете, что намъ предстоитъ, Мади, — сказалъ онъ послѣ нѣкотораго молчанія. — Мнѣ иногда кажется, что я ничто иное, какъ ваша маріонетка, жизнью и движеніями которой вы распоряжаетесь по вашей прихоти. Кажется, будто я дѣлаю что хочу и даже управляю вами; но это только моя галлюцинація, точно такъ, какъ земля воображаетъ, будто солнце вращается вокругъ нея. Если бы вы объяснили мнѣ, за что вы любите меня, я былъ бы не въ такихъ потемкахъ относительно всего остальнаго.

— Все потемки, — печально сказала Маделена. — Можетъ быть, я узнаю, что люблю кого-нибудь другаго, когда уже будетъ поздно.

— Я боялся бы только одного человѣка — замѣтилъ Брейянъ, — а невѣроятно, чтобы вы теперь съ нимъ встрѣтились. Я говорю не о бѣдномъ Стенгопѣ Морисѣ… Когда же вы намѣреваетесь отправиться въ Парижъ?

— Завтра.

— Когда же мнѣ будетъ позволено явиться къ мадемоазель Маделенѣ?

— Я дамъ вамъ знать. А пока вы должны остаться здѣсь.

— И сбивать другихъ съ толку? Ну, это какъ разъ по моимъ способностямъ. Но, моя милая, это ненормальное и половинное существованіе должно же прекратиться. Послѣ того, какъ я предлагалъ вамъ свободу, а вы ее не приняли, я считаю насъ мужемъ и женой. Мы съ вами люди такого сорта, что можемъ обойтись безъ вмѣшательства другихъ въ наши частныя дѣла. Ваша геніальность дѣлаетъ васъ независимой отъ свѣта, а я, съ своей стороны, былъ отверженникомъ съ самаго начала. Мы оба пріобрѣли себѣ право на свободу, — мы заплатили за нее дорогою цѣной! Никто на свѣтѣ не можетъ насъ разлучить и никто не можетъ соединить. Бросьте же ваши трагическія тирады, Мади! Сохраните ваше воображеніе для сцены, а остальное предоставьте мнѣ. Другая такая рѣчь съ вашей стороны заставитъ меня прострѣлить мою безшабашную голову. Полно, поцѣлуемъ другъ друга и помиримся.

Онъ подошелъ къ ней и положилъ руки на ея плечи. Она не отодвинулась и не наклонилась впередъ, но смотрѣла прямо ему въ глаза.

— Не теперь, Брейянъ, — сказала она. — Поцѣлуй для насъ значить слишкомъ много или слишкомъ мало. Знаете ли, вы ни разу не сказали мнѣ сегодня, что любите меня. То, что вы сказали сейчасъ, означаетъ только, что вы хотите поступать посвоему.

— Что это сдѣлалось съ вами, дитя? Если бы вы знали все, что я могъ бы сказать вамъ, вы удостовѣрились бы, что я люблю васъ теперь больше прежняго. Будьте разсудительны; нашъ бракъ былъ устроенъ въ небесахъ, прежде чѣмъ мы родились.

— Я, вѣдь, иду, не оглядываясь назадъ, Брейянъ. — Я не прошу и не даю пощады, пока битва не кончится. Если вы надѣетесь на что-нибудь впослѣдствіи, не просите ничего теперь.

— Какая битва, Мади?

— Моя… можетъ быть, противъ меня самой.

— Ну, трудно же вамъ придется! — воскликнулъ онъ, засмѣявшись.

Глава IX.

Сэръ Стенгопъ Морисъ отправился къ Маделенѣ на слѣдующій день и получилъ изумительное извѣстіе, что она уѣхала я не оставила адреса. Онъ и Кетъ Роландъ согласились, что причиною всего этого Синклеръ. Они думали, что онъ увезъ ее.

Но встрѣча баронета съ Брейяномъ въ клубѣ убѣдила Стенгопа, что и Брейянъ ничего не знаетъ о мѣстопребываніи Маделены. Кетъ, однако, была другаго мнѣнія. Во всякомъ случаѣ, было необходимо тотчасъ отыскать Маделену, и Кетъ приготовилась къ этому вмѣстѣ съ Стенгопомъ.

Но Стенгопъ получилъ по почтѣ письмо, которое привело его въ недоумѣніе:

«Сэръ, я знаю, гдѣ она. Не довѣряйтесь никому, но приходите одинъ на уголъ Гайдъ-Парка завтра вечеромъ въ шесть часовъ и вы узнаете. Старый знакомый».

Ни видъ, ни почеркъ этого письма не указывали его источника. Сэръ Стенгопъ рѣшилъ явиться на назначенное мѣсто, но не сказалъ объ этомъ ничего Кетъ, чтобы она не отговаривала его.

Прежде чѣмъ слѣдовать за нимъ, мы должны вернуться къ лорду Кастльмиру. Отъ леди Мейферъ онъ отправился домой и сталъ приготовляться къ отъѣзду. Онъ надѣлъ костюмъ, болѣе приличный для Санъ-Франсиско, чѣмъ для Пиккадилли, повѣсилъ свой банджо черезъ плечо, взялъ Маниту за руку и вышелъ.

— Куда мы идемъ, папа? — спросила дѣвочка.

— Туда, гдѣ никто насъ не знаетъ.

— Мы воротимся?

— Не спрашивай.

Они поѣхали въ почтовой каретѣ. День былъ холодный, пасмурный и дождливый. Дѣвочка скоро заснула.

Два часа спустя Джекъ стоялъ на пароходѣ. Морской воздухъ согрѣвалъ кровь Джека. Надъ головой его сіяли звѣзды на темномъ небѣ. На палубѣ никого не было, кромѣ рулеваго и вахтеннаго.

Вдругъ къ Джеку подошла какая-то фигура, которую трудно было различить въ темнотѣ, но онъ замѣтилъ, что это женщина. Она, вѣроятно, сочла его принадлежащимъ къ экипажу, не обращала на него вниманія, но остановилась возлѣ него и положила руки на бортъ. Въ этомъ положеніи ея лицо съ черными глазами и овальнымъ очеркомъ сдѣлалось видно. Она глубоко вздохнула и повернулась къ Джеку.

— Это вы? — сказалъ онъ.

Она смотрѣла на него пристально нѣсколько минутъ.

— Вы одинъ? — спросила она.

— Съ моею дочерью. Вы ѣдете съ нами?

— Да, и одна.

— Вы везете съ собою счастіе, — сказалъ онъ послѣ нѣкотораго молчанія.

— Мнѣ это странно слышать!

— Вы предназначены для цѣлей лучшихъ и высшихъ, чѣмъ жить для меня; но я живу для васъ.

— Какъ я могу быть чѣмъ-нибудь для васъ?

— Я для васъ оставилъ Лондонъ. Мысль о васъ сдѣлаетъ меня хорошимъ человѣкомъ, и я постараюсь сдѣлать Маниту похожею на васъ.

— Стало быть, вы должны ее ненавидѣть!

Джекъ не отвѣтилъ ничего. Глаза ихъ встрѣтились.

— Я люблю васъ! — сказалъ онъ.

Она вздрогнула и сдѣлала быстрое движеніе правою рукой.

— Любовь губитъ и дѣлаетъ порочнымъ. Вы окажете мнѣ услугу?

— Все на свѣтѣ!

— Бросьте меня въ море!

Съ этими словами она подошла къ Джеку и стояла съ поднятыми руками, какъ бы ожидая, что онъ швырнетъ ее за бортъ. Но вдругъ руки ея опустились и она истерически захохотала.

— Такъ мы дѣлаемъ на сценѣ, — сказала она. — Одна бросается въ объятія смерти, другая въ объятія любовника: и этотъ любовникъ, и эта смерть только одно притворство. Вы меня любите, говорите вы? Да, это можетъ быть. Вы знали меня раньше: и вы такой человѣкъ, котораго можно любить. Судьба это или моя собственная воля? Мы всѣ игралище судьбы!

— Не могу ли я защитить васъ отъ чего-нибудь? — спросилъ Джекъ, обращая вниманіе на ея тонъ, а не на слова.

— Защитите меня отъ моей любви! — сказала она съ ироническою улыбкой. — Защитите меня отъ меня собой! Я люблю опасность, отчаяніе, зло и могу сдѣлаться тѣмъ, что я люблю. Защитите меня, заставивъ меня полюбить васъ! Ха, ха, ха! Я только играю роль. Свѣтъ слишкомъ малъ, — въ немъ есть мѣсто только для одного мужчины и одной женщины за одинъ разъ! Вы не тотъ мужчина; вы, должно быть, считаете меня ангеломъ? Ангелы исчезаютъ, исчезну и я!

Джекъ схватилъ ее за руку, когда она повернулась, чтобы уйти.

— Я чувствую, что вы женщина, — сказалъ онъ. — Мы созданы другъ для друга.

— Для несчастія другъ друга, — отвѣтила она. — Пустите меня.

— Мы узнаемъ другъ друга, — сказалъ онъ, медленно выпуская ея руку. — Настанетъ время…

— Это будетъ время печальное, — возразила она.

Она отступила въ темноту и черезъ минуту исчезла. Джекъ опять, остался съ волнами и звѣздами.

---

Около семи часовъ вечера Кетъ Роландъ сидѣла одиноко передъ каминомъ, сложивъ руки. Доложили о Стенгопѣ Морисѣ и онъ торопливо вошелъ.

— О, Стенгопъ, какъ я рада, что вы пришли! — воскликнула она, поспѣшно вставая и подавая ему руку. — Узнали вы что-нибудь? Я такъ желаю приняться поскорѣе за дѣло!

Стенгопъ былъ серьезенъ и положилъ шляпу, прежде чѣмъ отвѣтилъ.

— Я узналъ кое-что, — сказалъ онъ, садясь, — хотя еще неизвѣстно, полезно ли это будетъ намъ. Съ кѣмъ, вы думаете, я видѣлся сейчасъ?

— Не съ Брейянонъ? съ кѣмъ же?

— Съ моимъ бывшимъ надсмотрщикомъ, Томомъ Берномъ; вы знаете, что онъ уже нѣсколько лѣтъ служитъ у Брейяна я, кажется, порядочно испортился. Однако, все-таки, у него есть совѣсть. Брейянъ такой негодяй, какъ мы и не подозрѣвали.

— Если Томъ Бернъ убѣдилъ васъ въ этомъ, я благодарна ему, — сказала Кетъ.

— Онъ написалъ мнѣ безыменную записку, приглашая на свиданіе въ назначенное имъ мѣсто. То, что онъ мнѣ разсказалъ, кажется страшно вѣроятнымъ. Онъ говоритъ, что Брейянъ уговорилъ Маделену ѣхать въ Парижъ, но для того, чтобы отвлечь подозрѣніе, она должна была уѣхать за два дня до него, а онъ остался здѣсь, чтобы сбивать съ толку ея друзей. Это согласуется съ тѣмъ, что онъ сдѣлалъ. Томъ говоритъ, что Брейянъ скоро уѣдетъ къ ней въ Парижъ. Мы должны не терять его изъ вида.

— Не можемъ ли мы поѣхать къ ней прежде него?

— Томъ думаетъ, что это невозможно, такъ какъ мы не знемъ, гдѣ она. Когда Томъ узнаетъ черезъ Брейяна ей адресъ, онъ намъ скажетъ. Я назначилъ ему свиданіе въ Парижѣ.

— Дали вы ему денегъ? — спросила Кетъ.

— Предлагалъ, но онъ не взялъ.

— Это кажется немножко страннымъ. Какая же причина заставила его разсказать вамъ это?

— Онъ сказалъ, что, по приказанію Брейяна, застрѣлилъ своего брата Гью въ Америкѣ и поклялся за это мстить Брейяну.

— Правда ли это?

— Я не вижу, для чего этому человѣку лгать. Но онъ разсказалъ мнѣ множество другихъ вещей, которыя я желалъ бы считать несправедливыми.

— О Брейянѣ?

— Да. Оказывается, что Брейянъ надѣлалъ столько преступленій, что его можно повѣсить десять разъ. Во многихъ онъ дѣлалъ Тома своимъ сообщникомъ и, такимъ образомъ, обязалъ его молчать. Онъ обратилъ этого бѣдняка въ своего раба. Вотъ документы, — продолжалъ Стенгопъ, вынимая пачку бумагъ изъ кармана, — этого будетъ достаточно для нашей цѣди.

— Но достаточно ли, чтобы уличить его?

— Вѣроятно; но я могу сдѣлать изъ нихъ лучшее употребленіе. Я могу принудить Брейяна отказаться отъ Маделены и удалить его.

— Зачѣмъ не арестовать его тотчасъ?

— Вы знаете характеръ Маделены; она не броситъ его изъ одного упрямства, если мы не допустимъ его поѣхать къ ней; но если онъ самъ убѣжитъ отъ нея, чтобы спасти свою голову, она съ отвращеніемъ откажется отъ него.

— Онъ слишкомъ опасный человѣкъ, чтобъ имѣть съ нимъ дѣло.

И они разстались, условившись, какъ дѣйствовать на основаніи свѣдѣній, сообщенныхъ Томомъ Берномъ.

Черезъ нѣсколько дней они пріѣхали въ Парижъ и Стенгопъ, не теряя времени, явился на условленное свиданіе. Томъ, однако, не пришелъ. Свиданіе было назначено въ кабачкѣ, въ южномъ предмѣстьѣ Парижа, на углу узкаго переулка, кончавшагося открытымъ пустымъ пространствомъ, заваленнымъ мусоромъ и съ довольно глубокой ямой.

Посидѣвъ съ полчаса въ кабачкѣ и выпивъ стаканъ кислаго вина, серъ Стенгопъ вышелъ и отправился въ ту гостиницу, гдѣ Кетъ ждала его.

— Никакихъ извѣстій, — сказалъ онъ, входя. — Я начинаю опасаться, что вы были правы и что ихъ совсѣнъ нѣтъ въ Парижѣ.

— Я ошибалась, другъ мой, — отвѣтила Кетъ. — Я видѣла ее сегодня.

Баронетъ вскочилъ съ кресла, на которое опустился съ утомленіемъ. Но на его нетерпѣливый взглядъ Кетъ отвѣтила, качая головой:

— Я видѣла ее только мелькомъ. Я стояла у окна, а она переходила черезъ улицу. Я отворила окно и позвала ее; она обернулась и, должно быть, видѣла меня, но пошла еще торопливѣе, бѣдняжка. Я надѣла шляпку и поспѣшила за нею, но не могла найти ее.

Серъ Стенгопъ тяжело вздохнулъ и опять опустился въ кресло. Если съ нею случится что-нибудь дурное, я не хочу жить, — воскликнулъ онъ угрюмо. — Теперь, когда она знаетъ, что мы здѣсь, еще будетъ труднѣе отыскать ее. Еслибы я могъ встрѣтить Синклера!

— Я надѣюсь, что когда вы съ нимъ встрѣтитесь, то по близости будутъ полицейскіе. Вы подвергаетесь большой опасности, встрѣтившись съ нимъ глазъ на глазъ.

— Синклеръ ничего не можетъ сдѣлать мнѣ, развѣ только убить, а онъ этого не сдѣлаетъ. А полиція уничтожитъ только единственную возможность помочь Маделенѣ.

Большую часть слѣдующаго дня Стенгопъ провелъ въ своей комнатѣ, ходилъ взадъ и впередъ и писалъ письма. Онъ былъ задумчивъ и молчаливъ, но не такъ унылъ, какъ прежде, обѣдалъ съ Кетъ Роландъ, говорилъ о своей матери, которая потеряла память и постепенно ослабѣвала, о своихъ финансовыхъ дѣлахъ, принимавшихъ болѣе благопріятный оборотъ, о возможности начать новую карьеру въ Австраліи.

Кетъ слушала съ грустнымъ чувствомъ, хотя отвѣчала весело. Она съ немалымъ безпокойствомъ ожидала будущихъ событій и рѣшилась принять мѣры, о которыхъ не хотѣла говорить своему другу.

Послѣ обѣда Стенгопъ собрался уйти.

— Я увѣренъ, что увижу сегодня Брейяна, — сказалъ онъ. — Онъ узнаетъ отъ Маделены, что мы здѣсь и что его умыселъ извѣстенъ. Сегодня все рѣшится.

— Будьте осторожны и не ожидайте слишкомъ многаго, — сказала Кетъ, подавая ему руку на прощанье. — Кстати, гдѣ у васъ назначено свиданіе?

— Я не могу сказать вамъ, — отвѣтилъ Стенгопъ. — Бернъ просилъ меня никому объ этомъ не говорить. Рискъ, которому онъ подвергается, заставляетъ его остерегаться.

Кетъ не сказала ничего болѣе и они разстались; но какъ только онъ вышелъ, она одѣлась и пошла за нимъ.

Стенгопъ шелъ скоро и уже исчезъ изъ глазъ, когда Кетъ вышла на улицу; но она слѣдила за нимъ наканунѣ изъ окна и знала, въ какую сторону онъ пойдетъ; притомъ, изъ разныхъ его намековъ въ разговорѣ она могла составить себѣ приблизительное понятіе о направленіи его пути. Она шла торопливо, какъ могла, не имѣя никакихъ опредѣленныхъ плановъ, но она считала Стенгопа въ опасности и была готова сдѣлать все, что можетъ сдѣлать женщина, чтобы помочь ему.

₍Когда Стенгопъ пришелъ въ кабачокъ и отворилъ дверь, онъ тотчасъ увидалъ Брейяна, сидящаго за небольшимъ столомъ спиною къ нему; Томъ Бернъ сидѣлъ на другой сторонѣ стола лицомъ къ двери. Глаза его встрѣтились съ глазами баронета, но на его лицѣ не обнаружилось ничего.

Стенгопъ подошелъ къ столу, положилъ руку на спинку стула Брейяна и сказалъ тихомъ голосомъ:

— Синклеръ!

Брейянъ обернулся не съ испугомъ, а спокойно, и, увидѣвъ Стенгопа, всталъ. Онъ очень измѣнился, отпустилъ бороду, а глаза были закрыты зелеными очками, мягкая пуховая шляпа была надвинута на лобъ.

— Что вамъ нужно? — спросилъ онъ суровымъ тономъ.

Томъ Бернъ сдѣлалъ Стенгопу знакъ, который тотъ понялъ, такъ просьбу не выдавать его.

— Вотъ мы и встрѣтились, — сказалъ Стенгопъ. — Я долженъ вамъ сказать кое-что, хотите здѣсь, или мы выйдемъ?

Брейянъ смотрѣлъ на него пристально нѣсколько минутъ, потомъ странная улыбка мелькнула на его губахъ. Онъ круто повернулся, подошелъ въ буфету, расплатился, вернулся къ Стенгопу, взялъ его за руку и, воскликнувъ: «Allons donc, camarade, dépêchons nous?» — вывелъ его изъ кабачка. Томъ Бернъ шелъ сзади. Они медленно прошли по узкому переулку къ пустопорожнему мѣсту.

Стенгопъ говорилъ скоро и съ волненіемъ; Брейянъ слушалъ и тихо посмѣивался. Въ концѣ переулка они остановились и стали другъ противъ друга. Томъ отступилъ подъ тѣнь стѣны возлѣ Брейяна.

— Ну, говорите же толкомъ, — сказалъ Брейянъ. — Что вы намѣрены дѣлать?

— Ваша свобода, если не жизнь, въ моихъ рукахъ, — сказалъ Стенгопъ. — Если вы останетесь здѣсь еще полсутокъ или увидитесь съ нею, я заставлю арестовать васъ.

— Какъ, такого стараго друга, какъ я?

— Я исполню, что говорю.

— Какой рыцарь безъ страха и упрека! — сказалъ Брейянъ, шутя. — Ну, мой милый, если вы рѣшитесь приступить къ крайнимъ мѣрамъ, я не стану вамъ мѣшать. Останьтесь со мною всю ночь, а завтра утромъ мы отправимся въ какое-нибудь уединенное мѣсто и сойдемся съ оружіемъ, какое вы выберете сами. Довольны вы?

— Я не стану драться съ такимъ негодяемъ, — отвѣтилъ баронетъ громко. — Если вы вздумаете ускользнуть отъ меня, я донесу на васъ сію же минуту! Я имѣю доказательства. Полиція не далеко.

— Прикусите вашъ языкъ, мой милый другъ! — сказалъ Бреяйнъ, подходя ближе къ Стенгопу съ страшнымъ выраженіемъ въ лицѣ.

Въ эту минуту Томъ подошелъ къ своему господину и что-то шепнулъ ему на ухо. Брейянъ взглянулъ вдоль переулка и положилъ руку на плечо Стенгопа.

— У васъ есть доказательства? — сказалъ онъ. — Какія же?

— Руки прочь, негодяй! — закричалъ Стенгопъ. — Не смѣйте дотрогиваться до меня!

— Не дурачьтесь, Степъ, — сказалъ Брейянъ. — Я не намѣренъ сдѣлать вамъ вредъ. Полно, будьте разсудительны.

— Прочь! — вскричалъ Стенгопъ и, отступивъ назадъ, замахнулся на рыжаго Геркулеса.

Тотъ уклонился отъ удара и вдругъ схватилъ своего противника за шею, зажавъ ему ротъ рукою. Оба боролись нѣсколько кинутъ. Стенгопу удалось высвободить голову и онъ громко вскрикнулъ. Тутъ подкрался Томъ и что-то сунулъ въ лѣвую руку Брейяна. Пальцы Брейяна машинально сжали это; можетъ быть, озабоченный борьбой, онъ не разобралъ, что это такое. Стенгопъ, между тѣмъ, продолжалъ дѣлать отчаянныя усилія, чтобы освободиться; они уже подвинулись на открытое пространство и, запнувшись за кучу мусора, повалились на земь: Стенгопъ очутился внизу. Онъ упалъ съ глубокимъ стономъ. Брейянъ вскочилъ, но баронетъ все лежалъ.

— Что съ нимъ? — сказалъ Брейянъ черезъ минуту

— Не будетъ больше кричать! — отвѣтилъ Томъ съ страннымъ хрипѣніемъ въ горлѣ, смотра на лежащаго. — Вы, вѣдь, его прямо въ сердце!

Брейянъ наклонился и провелъ рукой по груди Стенгопа; повидимому, онъ дотронулся до чего-то, что заставило его отскочить; нѣсколько секундъ онъ не могъ ни двинуться, ни заговорить. Наконецъ, онъ сказалъ мрачнымъ тономъ:

— Это опять ваше дѣло, Томъ Бернъ! Зачѣмъ вы дали мнѣ эту проклятую вещь?

— Идутъ, баринъ, — сказалъ Томъ, указывая на переулокъ, гдѣ при свѣтѣ фонаря на углу кабачка виднѣлось нѣсколько приближающихся фигуръ. — Не лучше ли и вамъ уйти?

Брейянъ сначала колебался, потомъ, перескочивъ черезъ мусоръ, исчезъ въ темнотѣ. Томъ, прежде чѣмъ убѣжалъ, обшарилъ карманы убитаго, вынулъ оттуда бумаги и положилъ ихъ въ свой карманъ. Но въ то время, какъ Кетъ Роландъ, съ хозяиномъ кабачка и жандармомъ, дошла до этого мѣста, тамъ ничего не оставалось, кромѣ трупа сэра Стенгопа Мориса, распростертаго на спинѣ, съ ножемъ въ сердцѣ. Кабатчикъ разсыпался въ увѣреніяхъ, ахалъ и охалъ; жандармъ смотрѣлъ угрюмо и выражался лаконически, а Кетъ опустилась на колѣни, сложивъ руки, съ горемъ и горечью въ душѣ.

Глава X.

Два часа спустя Кетъ Роландъ вернулась въ гостиницу, утомленная и съ тоскою въ сердцѣ. Слѣдствіе надъ трупомъ сэра Стенгопа должно было производиться на слѣдующій день. Въ душѣ Кетъ не было ни малѣйшаго сомнѣнія относительно того, это совершилъ это убійство, но она уже успѣла сообразить, что уличить убійцу будетъ трудно; а если бы даже этого и можно было достигнуть, то врядъ ли можно было захватить виновнаго. Брейяну было легко оставить Парижъ и найти убѣжище въ Бельгіи или въ другомъ государствѣ. Не было никакого сомнѣнія, что онъ уже и уѣхалъ. Только одинъ лучъ свѣта освѣщалъ этотъ мракъ — это должно было положить конецъ сношеніямъ Брейяна съ Маделеной. Ослѣпленіе Маделены должно было прекратиться послѣ такого преступленія. Все, что ея друзья могли бы придумать для того, чтобы разлучить ее съ Брейяномъ, не могло достигнуть этой цѣли вѣрнѣе, чѣмъ этотъ поступокъ самого Брейяна. Для достиженія этой цѣли, Стенгопъ счелъ бы свою смерть не слишкомъ дорогою цѣной. А наказаніе убійцы не лучше ли предоставить Провидѣнію? Кетъ сама такъ много выстрадала, что не могла сдѣлаться кровожадной. Увѣренность въ безопасности Маделены была гораздо важнѣе, чѣмъ наказаніе преступника. Брейянъ исчезъ и надо о немъ забыть.

Она отворила дверь своей гостиной и вошла. Свѣчи были зажжены и свѣтъ ихъ падалъ на фигуру, которая встала съ кресла, когда Кетъ вошла. Ей сначала показалось, что ее обманываетъ какая-нибудь оптическая галлюцинація. Она остановилась неподвижно, широко раскрывъ глаза. Фигура заговорила и голосъ, а также наружность показали, что это былъ никто иной, какъ Брейянъ Синклерѣ.

Какъ онъ попалъ сюда и что онъ говорилъ, Кетъ въ ту минуту не понимала. Она стояла, пораженная ужасомъ, не въ состояніи отвести глазъ отъ лица Брейяна и заставить свои мысли повѣрить этому невѣроятному обстоятельству; машинально, сама не зная, что дѣлаетъ, она сняла перчатки, сложила ихъ и положила въ карманъ. Брейянъ Синклеръ у нея въ комнатѣ!

Брейянъ былъ въ вечернемъ костюмѣ, гладко выбритъ. На лицѣ его мелькала улыбка.

— Я узналъ случайно вашъ адресъ. Я ѣду въ театръ и заѣхалъ къ вамъ. Я думалъ, что Стенгопъ съ вами. Если я могу поговорить съ нимъ, я не стану васъ задерживать. Гдѣ онъ?

— Гдѣ, кто? — спросила Кетъ тихимъ голосомъ, сама не зная, она ли это говоритъ.

— Стенгопъ, Стенгопъ Морисъ! Онъ, навѣрное, пріѣхалъ съ вами? Вы здѣсь для одной цѣли со мной, отыскать Маделену? Я желалъ узнать, удалось ли вамъ лучше, чѣмъ мнѣ. Что съ вами, мистрисъ Роландъ?

— Вы убили его, что же еще хотите вы узнать? — сказала Бетъ нетвердымъ голосомъ.:

Черныя пятна начали прыгать передъ ея глазами, горло ея судорожно сжималось. Боязнь лишится чувствъ или разсудка помогла ей оправиться. Брейянъ положилъ шляпу и перчатки и смотрѣлъ на Кетъ съ притворнымъ изумленіемъ.

— Вы, вѣроятно, говорите иносказательно, — сказалъ онъ послѣ нѣкотораго молчанія, — хотя слишкомъ строго называть убійцей успѣшнаго соперника, не говоря уже о томъ, что успѣхъ-то мой совсѣмъ не такъ великъ, какъ я желалъ бы. Но развѣ, въ самомъ дѣлѣ, случилось что-нибудь?

— Я скажу вамъ, что случилось, если вы забыли, — отвѣтила Кетъ, выходя изъ своего оцѣпенѣнія. — Вы и Томъ Бернъ встрѣтились сегодня съ Стенгопомъ въ кабакѣ, въ переулкѣ Жеранъ. Томъ условился съ Стенгопомъ недѣлю тому назадъ въ Лондонѣ. Стенгопъ думалъ, что Томъ хочетъ выдать васъ; но я тогда уже думала, а теперь увѣрена, что у васъ съ Томомъ былъ составленъ заговоръ. Вы увели Стенгопа на пустошь въ концѣ переулка и убили его. Я пришла черезъ нѣсколько минутъ, но опоздала. Вы убѣжали, а онъ былъ мертвъ.

— Онъ былъ мертвъ? — повторилъ Брейянъ, пристально смотря на нее.

Онъ какъ будто что-то соображалъ, а потомъ спросилъ:

— Вы видѣли, какъ убійцы бѣжали?

— Я видѣла достаточно.

— И вы думаете, что я убилъ его? Послушайте, мистрисъ Роландъ, — сказалъ Брейянъ тихимъ, рѣшительнымъ тономъ, — я буду говорить съ вами прямо. Я здѣсь, и вы можете велѣть арестовать меня и допросить; но я избавлю васъ отъ этого труда: я самъ явлюсь въ полицію. Я не могу допустить, чтобы на мнѣ лежало такое подозрѣніе. Но прежде я скажу, что я очень огорченъ смертью Стенгопа, если онъ точно умеръ. Онъ мнѣ не мѣшалъ, хотя, можетъ быть, вы и онъ думали иначе.

— Я знаю болѣе, чѣмъ вы думаете, — перебила Кетъ. — У него было достаточно доказательствъ вашихъ преступленій, чтобы повѣсить васъ. Вы убили его, чтобы спасти себя.

— Преступленій? Я никогда не былъ праведникомъ, но не сдѣлалъ ничего такого, что заставило бы меня бояться суда. Гдѣ же эти доказательства?

— О, вы его обокрали, когда убили, но это васъ не спасетъ.

— Откуда онъ досталъ доказательства? Отъ Тома Берна?

— Я не стану отвѣчать на ваши вопросы.

— Вы должны будете отвѣчать на нихъ на слѣдствіи. Не поступайте какъ вамъ угодно. Я озабоченъ только тѣмъ, чтобы предать убійцу суду. И я уже догадываюсь кто это.

— Это надо будетъ доказать.

— Конечно. А Тома Берна я прогналъ отъ себя болѣе двухъ недѣль тому назадъ. Съ тѣхъ поръ я его не видалъ. Я только сегодня пріѣхалъ въ Парижъ.

— Это неправда.

Брейянъ улыбнулся.

— Томъ Бернъ имѣетъ основаніе быть моимъ врагомъ. Я его приколотилъ и смирилъ нѣсколько лѣтъ тому назадъ. Въ Калифорнія я былъ причиной, что онъ застрѣлилъ своего родного брата. Я всегда зналъ, что онъ хочетъ отмстить мнѣ; но до сихъ поръ его удерживалъ страхъ. Послѣ того, какъ я его прогналъ, онъ, кажется, началъ дѣйствовать рѣшительно. Онъ хитрый и отчаянный человѣкъ. Я теперь вижу, каковъ былъ его планъ. Онъ увѣрилъ Стенгопа, что еще служитъ у меня. Онъ далъ ему поддѣльныя доказательства какого-нибудь преступленія. Онъ увѣрилъ его, что устроить свиданіе между нимъ и мною. Онъ заманилъ Стенгопа въ какое нибудь отдаленное мѣсто и убилъ его, набросивъ подозрѣніе на меня. Вотъ какъ я поникаю, что случилось, мистрисъ Роландъ. Это планъ адски замысловатый, но онъ не удастся. Если Бернъ невиненъ, онъ явится дать показаніе. Вы знаете, гдѣ онъ?

— Почему я знаю, можетъ быть, вы убили и его! — сказала Кеть.

Слова Брейяна, произнесенныя съ такою прямотой и силой, нѣсколько поколебали ей убѣжденія, и Брейянъ это видѣлъ.

— Нѣтъ на свѣтѣ человѣка, котораго жизнь я такъ желалъ бы сохранить, — отвѣтилъ онъ. — Пока онъ не будетъ найденъ, судимъ и осужденъ, я не могу считать себя въ безопасности и оставаться спокоенъ. И считаете ли вы меня невиннымъ, или виновнымъ, ваши интересы требуютъ, чтобъ этотъ человѣкъ былъ найденъ. Безъ него вы ничего не можете сдѣлать.

Это было неоспоримо. Если Брейянъ виновенъ, показаніе Тома Берна необходимо, чтобы уличить его. Съ другой стороны, если Томъ невиненъ, отчего бы ему не явиться въ качествѣ обвинителя? Кетъ не пришло въ голову, что онъ могъ быть сообщникомъ въ преступленіи; для этого не было причины. Убилъ Стенгопа или Брейянъ, или Томъ, и Кетъ столько же могла подозрѣвать Тома, сколько и Брейяна. Но она не хотѣла въ этомъ сознаться.

— Вы устранили его, — сказала она.

— Полноте говорить глупости, мистрисъ Роландъ! — воскликнулъ Брейянъ, взявъ шляпу и перчатки. — Когда убитъ Стенгопъ?

— Около трехъ часовъ тому назадъ.

— Очень хорошо. Въ это время, по-вашему, я долженъ былъ отыскать Тома, убить его, спрятать его тѣло, вернуться въ гостиницу, одѣться для театра и пріѣхать именно сюда! Вы имѣете очень лестное мнѣніе о моемъ проворствѣ и самообладаніи.

— О! если бы я могла знать! — застонала Кетъ, опускаясь въ кресло и закрывая руками лицо.

— Сохраните ясными ваши мысли, не теряйте мужества и вы узнаете, — отвѣтилъ Брейянъ. — Кушали ли вы что-нибудь?

— Какъ это?

— Вамъ надо подкрѣпить себя. То, что намъ предстоитъ, нельзя дѣлать съ пустымъ желудкомъ.

Онъ позвонилъ и велѣлъ вошедшему слугѣ принести для дамы яичницу, хересу и кофе. Отдавъ это приказаніе, онъ замолчалъ.

Кетъ, отчасти отъ физической слабости, отчасти отъ того, что разсудокъ увѣрялъ ее, вопреки инстинктивному чувству, что этотъ человѣкъ, какой бы ни былъ негодяй вообще, не могъ быть виновенъ въ томъ преступленіи, также молчала и покорялась своему положенію. Могъ ли человѣкъ, только что убившій свою жертву, дѣйствовать и говорить такимъ образомъ? Она не знала, на что можетъ быть способна человѣческая натура.

Когда принесли закуску и вино, Кетъ нашла себя въ силахъ ѣсть и пить. Кончивъ, она взглянула на Брейяна, какъ бы спрашивая его: что теперь дѣлать?

— Я все обдумалъ, мистрисъ Роландъ, — сказалъ онъ, — и, не теряя времени, поговорю съ полицейскимъ въ вашемъ присутствіи. Если вы позволите, я позвоню, велю пригласить сюда полицейскаго офицера и вы услышите, какъ я изложу ему всѣ обстоятельства дѣла. Я попрошу посадить меня въ тюрьму на эту ночь и завтра буду присутствовать при дознаніи. Удовлетворитъ это васъ?

Кетъ изъявила согласіе. Брейянъ разсказалъ всю исторію полицейскому, постоянно обращаясь къ Кетъ за подтвержденіемъ. Полицейскій офицеръ выслушалъ его внимательно, записалъ, сказалъ Брейяну, что его арестовать надобности нѣтъ, но Брейянъ настоялъ, чтобы его лишили свободы до слѣдствія. Ему отвели удобное помѣщеніе въ тюрьмѣ при полиціи на ночь. На слѣдующій день было произведено дознаніе. Брейянъ былъ освобожденъ и сыщики принялись отыскивать Тома Берна.

Брейянъ вернулся въ свою гостиницу и тамъ съ облегченіемъ вздохнулъ.

Прошедшіе двадцать четыре часа были тяжелымъ испытаніемъ даже для его нервовъ. Планъ Тома Берна устроить свиданіе между нимъ и Стенгопомъ Морисомъ былъ составленъ безъ вѣдома Брейяна. Томъ имѣлъ въ виду свою цѣль, а участіе Брейяна было невольное. Извращенная тонкость ума, развитая въ Томѣ его странными отношеніями къ господину, начинала приносить плоды. Брейяномъ управляла сила; съ которой онъ не могъ бороться. Это было бы все равно, что бороться съ воздухомъ.

Въ Брейянѣ мало-по-малу начала выказываться перемѣна. Живость духа, твердое самообладаніе, происходившія отъ физическаго здоровья и силъ, уменьшались. Свѣжій и румяный цвѣтъ лица, признакъ здороваго организма, значительно испортился въ послѣднее время, а на лицѣ появились морщины, которыхъ не было годъ тому назадъ, лобъ постоянно хмурился, а изъ-подъ рыжихъ бровей голубые глаза смотрѣли угрюмо. Расположеніе его духа, когда онъ не былъ принужденъ играть какую-нибудь роль, переходило отъ неугомонной веселости къ мрачной суровости, онъ какъ будто чувствовалъ, что погибъ, и искалъ вознагражденія въ мести обществу, въ развратѣ, въ какой-нибудь новой гадости. Ему хотѣлось сдѣлать кого-нибудь несчастнымъ, кого-нибудь погубить. Но среди этой грязной атмосферы время отъ времени проглядывалъ свѣтлый лучъ единственной страсти его сердца, единственнаго, еще не загрязненнаго уголка его души, но онъ зналъ, что съ содѣйствіемъ Тома и это загрязнится.

Брейянъ послалъ Тома прежде себя въ Парижъ занять помѣщеніе и устроить кое-что, самъ же пріѣхалъ, — какъ сказалъ Кетъ, — утромъ въ день убійства. Томъ, между тѣмъ, отдавъ Стенгопу доказательства, подлинныя или подложныя, — намъ до этого нѣтъ дѣла, — преступленій Брейяна, разсчитывалъ убѣдить баронета, что Брейянъ находится въ его рукахъ. Такъ какъ Томъ былъ увѣренъ, что Стенгопъ непремѣнно придетъ на свиданіе, то ему оставалось только сообщить Брейяну, что Стенгопъ замышляетъ что-то противъ него, для того чтобы устроить свиданіе между ними. Съ похвальнымъ вниманіемъ къ подробностямъ, Томъ позаботился дать возможность своему господину доказать свое пребываніе въ другомъ мѣстѣ, предвидя, что это потребуется. А объ остальномъ онъ положился на естественный ходъ событій и на свою помощь въ критическую минуту. Дѣло имѣло гибельный успѣхъ. Брейянъ неожиданно для самого себя и невольно былъ вовлеченъ въ убійство. По совѣту Тома, Брейянъ рѣшился на отчаянную мѣру — явиться къ Кетъ Роландъ. Условились также, что преступленіе припишется Тому, и пока Томъ будетъ скрываться, Брейянъ останется на свободѣ выполнять свои замыслы.

Въ положеніи Брейяна была странная смѣсь правды и лжи. Онъ убилъ Стенгопа неумышленно и это сознаніе давало ему болѣе возможности принять видъ положительной невинности. Онъ ненавидѣлъ Тома и эта ненависть придавала колоритъ и силу его словамъ, когда онъ называлъ его убійцей. Кромѣ того, въ душѣ каждаго грѣшника, какъ бы ни были велики его грѣхи, таятся инстинктъ самооправданія и самосохраненія, который даже труса можетъ сдѣлать храбрецомъ. Брейянъ Синклеръ былъ не трусъ, однако, ему было нужно напрягать все усиліе воли, особенно во время его свиданія съ Кетъ Роландъ и въ тѣ нескончаемыя минуты, пока она ужинала, а онъ, продолжая свою роль, сидѣлъ молча и неподвижно. Въ эти минуты ему казалось, что голова его лопнетъ, что онъ сейчасъ вскочитъ и зареветъ отъ ярости и ужаса, и даже убьетъ Кетъ отъ грызущаго отчаянія, что попалъ въ такое безвыходное положеніе. Такія испытанія оставляютъ печать на тѣлѣ и душѣ. Когда Брейянъ въ безопасности своей комнаты могъ, наконецъ, сбросить съ себя страшную тяжесть притворства, онъ сдѣлался гораздо болѣе порочнымъ и отчаяннымъ человѣкомъ, чѣмъ былъ до сихъ поръ.

Томъ Бернъ, между тѣмъ, такъ устроилъ свои дѣла, что обезопасилъ себя отъ погони, не удаляясь отъ мѣста дѣйствія, чтобы слѣдить за ходомъ событій. Между тѣми, кто желаетъ погубить другъ друга, есть мистическая симпатія, какъ и между любящими существами. Если такъ, то сны Тома въ эту ночь должны были быть очень сладостны.

Глава XI.

Нѣсколько времени уже Парижъ былъ заинтересованъ новою актрисой. Откуда она явилась, никто не зналъ. Если судить по ея произношенію и наружности, то она была француженка, но въ ея игрѣ не виднѣлось вліянія французской драматической школы того періода и многіе думали, что она должна быть иностранка — полька или русская. Цвѣтъ лица ея былъ блѣдный и смуглый, глаза и волосы черные, ростъ высокій, осанка полна чуднаго достоинства и граціи.

Вдругъ, ко всеобщему удивленію, она исчезла изъ Парижа и цѣлую недѣлю никто не зналъ, куда она дѣвалась. Наконецъ, въ одно утро на фасадѣ одного лондонскаго театра появилась афиша, что мадамъ Маделена изъ Парижа будетъ дебютировать въ роли Клеопатры въ безсмертной трагедіи Шекспира. Содержатель отвѣчалъ на безчисленные вопросы, что мадамъ Маделена говоритъ по-англійски такъ же бѣгло, какъ и по французски.

Трагедія эта давалась очень рѣдко и дебютъ актрисы, говорившей по-англійски такъ же бѣгло, какъ и по-французски, представлялъ нѣчто любопытное. Всѣ мѣста были распроданы.

Мадамъ Маделена занимала три небольшія комнаты въ Блумсбёри. Утромъ въ тотъ день, когда она должна была или пріобрѣсти драматическую репутацію, или лишиться ея, къ гостиницѣ подъѣхалъ кебъ, изъ котораго вышелъ мужчина и быстро побѣжалъ на лѣстницу.

Его ввели въ комнату перваго этажа и черезъ нѣсколько минутъ Маделена вышла къ своему гостю. На ней было утреннее платье изъ мягкой бѣлой матеріи, ожерелье и коралловыя серьги, руки обнажены до локтя, черные волосы заплетены въ двѣ густыя косы, висѣвшія на спинѣ. Она какъ будто немножко похудѣла, но глаза никогда не имѣли такого выраженія, а голосъ такого богатаго звука.

— Вы пріѣхали въ опасное время, Брейянъ, — сказала она. — Сегодня я египетская царица.

— Пріятная встрѣча, когда я не видалъ васъ два мѣсяца, — отвѣтилъ онъ угрюмо. — Вы рады видѣть меня?

— Была ли Клеопатра рада видѣть Марка Антонія?

— Она увѣряла его въ этомъ.

— Вы какъ будто самъ не свой, Брейянъ. Любите ли вы меня попрежнему?

Въ ея тонѣ былъ оттѣнокъ насмѣшки. Но это была правда, что Брейянъ не походилъ на себя. Онъ былъ разстроенъ усталостью и безсонницей и видъ у него былъ угрюмый и тревожный

— Если не любишь женщину, не рискуешь своею жизнью, чтобы видѣться съ нею, — сказалъ онъ мрачно. — Проклятые сыщики отыскиваютъ меня повсюду. Но вотъ я у васъ и желаю звать, что вы намѣрены дѣлать?

— Я буду играть Клеопатру.

— А послѣ того?

— Клеопатра умираетъ въ послѣднемъ дѣйствіи.

— Но мадамъ Маделена оживетъ опять.

— Оживетъ? Это смотря по обстоятельствамъ.

— Полно, Мади, теперь не время болтать вздоръ. Мы должны подумать объ отъѣздѣ.

— Куда вы желаете везти меня?

— Пока въ Америку.

— Мнѣ удобнѣе остаться въ Лондонѣ.

— Что вы хотите этимъ сказать?

— Зачѣмъ я должна пожертвовать вамъ моею будущностью? Чѣмъ вы пожертвовали для меня?

— Я пожертвую для васъ многимъ, если останусь здѣсь.

— Стало быть, вы преступникъ? бѣжите отъ правосудія? — сказала Маделена съ странною улыбкой.

— Я самъ дьяволъ, если вамъ угодно такъ назвать меня. Но я виновенъ только въ томъ, что меня преслѣдуютъ.

— И вы доказываете вашу любовь ко мнѣ, требуя, чтобы я раздѣлила грозящую вамъ опасность? Что же бы вы сдѣлали, если бы ненавидѣли меня?

— Объяснимся же разъ навсегда, — сказалъ Брейянъ, садясь и складывая руки. — Я не могу обойтись безъ васъ. Было бы лучше для насъ обоихъ, безопасности и удобствъ ради, жить врознь; но счастіе наше требуетъ, чтобы мы оставались вмѣстѣ, и мы останемся до конца. И я знаю, что вы любите меня и не полюбите никого другаго до самой вашей смерти. Дайте мнѣ вашу руку и поѣзжайте со мною. Кто бы я ни былъ, я единственный человѣкъ, годный для васъ. Останемся вмѣстѣ и пойдемъ наперекоръ свѣту.

Но Маделена отступила и сложила руки за спиной. Однако, улыбка мелькала на ея губахъ, а глаза были внимательно устремлены на Брейяна.

— Такъ вы, дѣйствительно, не можете обойтись безъ меня? — сказала она, медленно произнося слова. — Мы поѣдемъ въ Америку, въ какой-нибудь изъ тѣхъ западныхъ городовъ, о которыхъ вы мнѣ говорили, и будемъ счастливы вдвоемъ, разсуждая о нашихъ прошлыхъ преступленіяхъ и дѣлая новыя! Каждое утро мы проснемся свѣжими и веселыми, въ надеждѣ совершить новое преступленіе, и каждую ночь будемъ спать спокойно съ зародышемъ новаго грѣха въ сердцѣ! Какъ вы думаете, Брейянъ, много ли въ аду любовниковъ столь же счастливыхъ, какими будемъ мы?

— Болтайте вздоръ, если это васъ забавляетъ, — сказалъ онъ, сдвинувъ брови. — Вы должны же будете, въ концѣ-концовъ, сойтись со мною.

— Какъ же мнѣ не быть веселой? — возразила она съ новою улыбкой. — Я всю жизнь ждала осуществленія моихъ любовныхъ грезъ, а теперь они осуществляются. Я отказала многимъ выгоднымъ женихамъ, — Стенгопу Морису, напримѣръ. Кстати, вы убили его?

Вопросъ былъ сдѣлавъ неожиданно и рѣзво. Лицо Брейяна вспыхнуло, а губы содрогнулись.

— Нѣтъ, — отвѣтилъ онъ.

— Конечно; я забыла: его убилъ Томъ Бернъ, — спокойно сказала Маделена.

Она отошла въ другую сторону комнаты и вернулась съ сафьянымъ футляромъ въ рукѣ.

— Посмотрите, что у меня, — сказала она и подала футляръ Брейяну.

Въ немъ лежала изящно сдѣланная изъ золота змѣя съ разноцвѣтною эмалью, вѣрная модель живой змѣи. Когда Маделена вынула ее изъ футляра, она какъ будто извивалась.

— Это что еще? — грубо спросилъ Брейянъ. — Это для чего?

— Для сегодняшней Клеопатры.

— Если всѣ ваши вещи въ такомъ родѣ, такъ вамъ нужно цѣлое состояніе! Эта вещь не можетъ стоить меньше трехъ сотъ фунтовъ стерлинговъ.

— Помните то золотое ожерелье, которое вы подарили мнѣ? Змѣя сдѣлана изъ него. Не правда ли, какъ красиво? — прибавила Маделена, гладя пальцами змѣю. — И въ ней есть секретъ; она гораздо живѣе, чѣмъ кажется.

— Прекрасное употребленіе изъ моего ожерелья! Я терпѣть не могу всякихъ змѣй и особенно эту.

— Вы не знаете, какой эффектъ я произведу съ нею сегодня. Вы никогда не видали меня на сценѣ?

— Вы просили меня не показываться по какимъ-то причинамъ, извѣстнымъ вамъ одной, и я это исполнилъ, хотя не вижу, чтобы много выигралъ черезъ это.

— Я не хотѣла, чтобы вы видѣли меня, пока я не сдѣлаюсь увѣрена въ самой себѣ. Но сегодня я васъ удивлю въ первый и послѣдній разъ.

— Почему же послѣдній?

— Въ Калифорніи мы будемъ слишкомъ заняты нашими преступленіями, будетъ ли мнѣ время думать о томъ, чтобы играть на театрѣ?

— Вы никогда не сдѣлаетесь серьезной! Намъ слѣдовало бы приготовиться.

— Я буду готова. Когда вы вздумали везти меня во Францію, я была готова заранѣе. Кстати, Брейянъ, леди Мейферъ обидѣлась, что я не приняла ея покровительства?

— Я не видалъ ее съ тѣхъ поръ, — отвѣтилъ онъ.

— Вы когда-то говорили, что намѣрены захватить все, но не желаете сохранить ничего. Пожелаете ли вы сохранить меня, когда женитесь на мнѣ?

— Послушайте, Мади, — сказалъ Брейянъ, проводя рукою по волосамъ, — у васъ есть умъ и вы можете послушаться здраваго смысла. Вы знаете меня, я никогда не отрицалъ, что я отверженникъ и веду войну съ приличіями и формальностями жизни. Намъ съ вами, милая моя, нѣтъ никакого дѣла до пустой формальности, называемой бракомъ. Мы будемъ жить вмѣстѣ, потому что такъ хотимъ, и единственною связью между нами будетъ наша добрая воля. Что общество сдѣлало для насъ, чтобы мы носили его цѣпи, скованныя для его же пользы?

— Но, — сказала Маделена, играя своею змѣей, — если это моя прихоть, чтобы, мы были обвѣнчаны законно?

— Тогда вамъ придется выслушать правду, — воскликнулъ онъ грубо. — Я уже женатъ!

— Когда же вы женились и на комъ? — спокойно спросила Маделена.

— На леди Лейферъ, давнымъ-давно.

— И вы ея законный мужъ?

— Настолько законный, насколько законы могутъ это сдѣлать. Это была старая исторія! Мнѣ нужны были деньги; а относительно нашей совмѣстной жизни я далъ ей почувствовать, что мы можемъ безъ этого обойтись. Но таково мое положеніе и его измѣнить нельзя.

Маделена смотрѣла прямо на него, когда онъ началъ говорить, но потомъ отошла къ окну. Когда она опятъ обернулась къ Брейяну, она была очень блѣдна и глаза ея сверкали.

— Такъ вы думаете, что мнѣ пріятнѣе взять васъ, какъ мужа другой женщины, чѣмъ вовсе не брать? А женились ли бы вы на мнѣ, если бы не были женаты?

— Я думаю, что сдѣлалъ бы все, чего бы вы ни потребовали отъ меня, но это невозможно.

— А развестись вы не можете?

— Она можетъ, а я не могу.

— Право, Брейянъ, вы ничего не оставили недодѣланнымъ. Я не говорю о преступленіяхъ; вы могли быть преступникомъ и, все-таки, сохранить павшее величіе. Но вашъ языкъ полонъ лжи, а сердце — низости. Я могу назвать себя актрисой; я играю всѣ роли, кромѣ моей собственной, я была всѣмъ, кромѣ себя самой, такъ что могла бы быть чѣмъ-нибудь и для васъ. Если въ любви есть какая-нибудь сила, я рѣшила, что моя любовь спасетъ васъ. Я всѣмъ рисковала для этого. А это было все равно, что бросать цвѣты въ бездонную яму! Вмѣсто того, чтобы мнѣ спасти и очистить васъ, вы загрязнили и погубили меня. Я желала бы, чтобы всѣ женщины выслушали мою исторію и извлекли пользу изъ нея.

— Что это сдѣлалось съ вами? — спросилъ Брейянъ.

— Я дала вамъ возможность, по крайней мѣрѣ, сказать правду, — правда не могла сдѣлать вамъ вредъ, — но вы не захотѣли. Леди Мейферъ была вчера здѣсь, чтобы спасти меня, и призналась въ своемъ жестокомъ горѣ. Это такое великодушіе, котораго я никогда не достигала при всѣхъ моихъ усиліяхъ! Вы никогда не были ея мужемъ, Брейянъ. Вы обманули ее, и теперь, думая, что она не осмѣлится сказать, вы вздумали обмануть меня. Но вы не обманули меня!

— Я зналъ, что вы узнаете все рано или поздно, — сказалъ Брейянъ тихимъ голосомъ, — и когда настанетъ это время, я зналъ, что вы предпочтете не быть связанною со мной.

— Тогда было бы поздно. Поздно и теперь. Я сдѣлала ошибку и должна покориться послѣдствіямъ.

— Такъ вы меня не бросите? Вы дадите мнѣ еще возможность? — воскликнулъ Брейянъ, вскочивъ и протягивая руки.

— Возможность сдѣлать что? Убить лорда Кастльмира такъ же, какъ Стенгопа?

— Мади, это было не убійство! Онъ самъ наткнулся на ножъ, — я не желалъ его убить! Я предлагалъ ему дуэль.

— Вамъ слѣдовало вызвать на дуэль лорда Кастльмира. Это онъ былъ вашимъ настоящимъ соперникомъ, Брейянъ. Вы скрыли отъ меня, что это онъ наслѣдовалъ кастльмирское имѣніе; но я знала его давнымъ давно, прежде чѣмъ узнала васъ. И я полюбила бы его, если бы не вы; я полюбила бы его и теперь, если бы была способна любить кого-нибудь. Но вы не должны ревновать, — продолжала она съ страннымъ смѣхомъ, — никто не отниметъ меня у васъ. Вы можете сдѣлать со мною что хотите завтра.

— Я буду любить васъ такъ, какъ вы того заслуживаете, Мади, — сказалъ Брейянъ. — То, что вы сказали мнѣ однажды, правда: я почувствую когда-нибудь, что значитъ любить такую женщину, какъ вы, и пожелаю продать мою душу, чтобы поправить вредъ, сдѣланный вамъ. Но дѣло въ томъ, что моя душа не можетъ многаго окупить!

— И я не дорого стою, — меня не стоитъ даже взять въ подарокъ! — отвѣтила она, улыбаясь. — Но я не сердита на васъ. Будьте сегодня въ театрѣ и послѣ представленія приходите ко мнѣ за кулисы.

Когда Брейянъ ушелъ, Маделена положила змѣю въ футляръ и приготовилась къ послѣдней репетиціи.

Глава XII.

Когда занавѣсъ поднялся въ тотъ достопамятный вечеръ, театръ былъ полонъ. Присутствовало лучшее лондонское общество: сдѣлалось извѣстно, что дебютантка въ родствѣ съ англійскою аристократіей.

Въ первомъ ряду партера сидѣлъ сильный, широкоплечій человѣкъ, судя по костюму, англійскій матросъ. На немъ была синяя жакетка, широкій воротникъ, откинутый на плечи, плоская суконная шапочка на коротко остриженныхъ рыжихъ волосахъ, кое-гдѣ посѣдѣвшихъ отъ времени или трудной жизни. Рукава были засучены по локоть, выказывая загорѣлые мускулы, глаза устремлены на сцену.

Представленіе началось. Вѣжливые апплодисменты, встрѣтившіе дебютантку, скоро замолкли отъ впечатлѣнія, произведеннаго ея красотой. Голосъ съ первыхъ словъ подтвердилъ обѣщаніе, данное ея наружностью. Онъ былъ нѣженъ, роскошенъ и звученъ. Всѣ какъ будто дышали теплою душистою атмосферой александрійскаго дворца; какъ будто настала эра язычества, варварскаго великолѣпія, геройскихъ пороковъ и добродѣтели. Клеопатра была не миѳъ, — она была фактъ. Что за жесты гибкихъ рукъ! Сколько царственнаго кокетства въ этихъ взглядахъ и улыбкахъ!

Всѣ зрители старались не проронить слова и не отнимали своихъ биноклей отъ глазъ. Это было, очевидно, представленіе не ординарное. Клеопатра была въ Египтѣ, а не въ Лондонѣ, и обращала вниманіе не на зрителей, а на одного Антоніи.

Передъ такимъ зрѣлищемъ всякая критика была забыта и всѣ желали только смотрѣть и слушать нѣчто столь новое, столь поразительное и столь странное.

Конецъ перваго дѣйствія возбудилъ настоящій энтузіазмъ. Фредъ Бошанъ и его пріятели бросили свои букеты на сцену, и послали за новыми; лордъ Пиккадилли отправилъ что-то за кулисы, а капитанъ Кавендишъ нюхалъ табакъ, потиралъ носъ: и предавался сантиментальнымъ размышленіямъ о своей исчезнувшей юности. Рыжій матросъ сидѣлъ, сложивъ руки и надвинувъ шапку на глаза.

Во второмъ и слѣдующихъ дѣйствіяхъ Клеопатра еще сильнѣе овладѣла своими зрителями. Куда дѣвались флегма, хладнокровіе, скептицизмъ и равнодушіе лондонской публики!

Рыжій морякъ уже вышелъ изъ своего равнодушія и его геркулесовская фигура ясно виднѣлась, когда онъ апплодировалъ съ свирѣпою энергіей, и время отъ времени голосъ его заглушалъ другіе звуки, какъ ревъ сердитаго быка.

Наконецъ, Клеопатра вынула изъ корзины змѣю и сотни глазъ видѣли, какъ она приложила ее къ груди. Она слегка содрогнулась, глаза ея какъ будто расширились и потомъ мрачно сверкнули, улыбка скользнула по губамъ.

Въ эту минуту человѣкъ въ черномъ фракѣ вошелъ въ партеръ и пробирался къ тому мѣсту, гдѣ сидѣлъ рыжій матросъ. Приближаясь къ нему, онъ взглянулъ въ ложу леди Мейферъ. Ея спутница въ черномъ платьѣ приподняла руку и указала на моряка. Тотъ въ эту минуту случайно обернулся и замѣтилъ ея жестъ. Быстрѣе мысли обернулся онъ къ человѣку во фракѣ, въ которомъ многіе уже узнали полицейскаго и который, протянувъ руку, произнесъ:

— Я арестую васъ…

Но онъ не кончилъ фразы. Морякъ нанесъ ему въ лицо сжатымъ кулакомъ страшный ударъ. Полицейскій упалъ, обливаясь кровью. Морякъ старался перепрыгнуть черезъ перила на сцену.

— Остановите его! — вскричала женщина въ черномъ пронзительнымъ голосомъ. — Это убійца!

Многіе бросились за бѣжавшимъ. Но непредвидѣнный случай остановилъ ихъ. Высокій человѣкъ въ костюмѣ египетскаго стража, находившійся на сценѣ во все время представленія и, какъ послѣ утверждали, нѣсколько разъ размѣнивавшійся знаками съ рыжимъ матросомъ, бросился впередъ, схватилъ лампу изъ рампы и зажегъ декорацію. Шипя и треща, огонь сообщился быстро всей сценѣ. Зрители бросились къ дверямъ. Крики проклятія раздавались со всѣхъ сторонъ. Убійца, между тѣмъ, исчезъ.

Старый майоръ Кланрой, выпроводивъ благополучно жену въ боковую дверь, мужественно перелѣзъ на сцену, пробравшись между пламенемъ и дымомъ къ тому мѣсту, гдѣ лежала Клеопатра, закутанная въ свой плащъ, и вытащилъ ее на свѣжій воздухъ съ задней стороны театра.

Въ эту ночь высокая атлетическая фигура шла быстро по лондонскимъ улицамъ; встрѣчавшіеся съ этимъ человѣкомъ давали ему дорогу и оглядывались на него, удивляясь его озабоченному виду.

Вдругъ безумные крики донеслись до его слуха, когда онъ повернулъ за уголъ улицы. Дымъ и пламя бросились ему въ глаза. Онъ прямо направился къ горѣвшему зданію; при свѣтѣ пожара этотъ человѣкъ увидалъ, что къ нему подходитъ какая-то фигура, къ которой онъ вдругъ бросился и схватилъ ее съ отчаянною силой.

— Джекъ, Джекъ! — воскликнулъ его противникъ, стараясь придать своему голосу оттѣнокъ дружескаго привѣтствія, — что это съ вами? Вы не узнаете вашихъ старыхъ друзей? Мы съ вами копали золото вмѣстѣ и охотились за медвѣдями въ Сакраменто… Что это съ вами? Развѣ вы не узнали Брейяна?

Джекъ не отвѣчалъ; онъ находился въ одномъ изъ своихъ припадковъ ясновидѣнія; онъ только еще крѣпче ухватилъ Брейяна и толкалъ его къ тому мѣсту, гдѣ на сценѣ была сдѣлана опускная дверь. Терять времени на слова было некогда; Брейяну надо было спасать себя дѣйствіями, а не словами. Но онъ, никогда не уступавшій чужой силѣ, казался въ эту минуту почти безпомощнымъ. Лицо его, запачканное дымомъ и кровью отъ раны на лбу, было покрыто смертельною блѣдностью, губы дрожали. Говорятъ, что люди, находящіеся въ трансѣ, имѣютъ почти сверхъестественную силу, и очутиться въ рукахъ человѣка въ такомъ состояніи, дѣйствующаго безсознательно и не поддающагося никакимъ аргументамъ и мольбамъ, было, безъ сомнѣнія, ужасно. Но такой человѣкъ, какъ Брейянъ, не отдастъ же свою жизнь безъ борьбы. Еслибъ онъ могъ быть убѣжденъ, что Джекъ узналъ его или сознаетъ, что дѣлаетъ, онъ нашелъ бы силы для сопротивленія, но когда онъ старался высвободиться изъ рукъ Джека, голова его закружилась и онъ свалился въ опускную дверь.

Послѣдуемъ за нимъ туда. Онъ опомнился посреди глубокаго мрака и съ болью во всѣхъ членахъ. Брейянъ сначала думалъ, что онъ одинъ, но, усиливаясь приподняться и опять упавъ со стономъ безпомощнаго ребенка, онъ почувствовалъ кого-то возлѣ себя. Человѣкъ ли это былъ? и если человѣкъ, то другъ или врагъ?

— Кто тутъ? — шепнулъ онъ.

— Ахъ, баринъ, — отвѣчалъ голосъ, заставившій его сердце затрепетать. — Вы не умерли, баринъ, не умерли-таки! Дьяволъ еще не хочетъ васъ прибрать. Больно вы ушиблись, баринъ?

— Я умираю. Оставь меня въ покоѣ.

— Нѣтъ, вы не умираете. Я нарочно поджегъ театръ, чтобы васъ спасти. У насъ еще много съ вами дѣла, баринъ. Вставайте, вставайте! Я не оставлю васъ никогда, никогда, никогда! Вы не отвѣчаете, — не отвѣчаете Тому, когда онъ говорятъ съ вами? Вы ли это, побѣдившій перваго силача въ Бидефортѣ? Не стыдно ли вамъ?

Такъ какъ эти слова не производили никакого дѣйствія, Томъ схватилъ Брейяна за руку и пытался заставить его встать. Единственнымъ результатомъ былъ болѣзненный стонъ и тѣло повалилось, какъ мертвое. Когда Томъ замѣтилъ, что дѣло приняло такой серьезный оборотъ, обращеніе его перемѣнилось. Не къ чему было придумывать болѣе, какъ погубить душу Брейяна. Теперь оставалось погубить его физически. Безпомощное состояніе Брейяна дѣлало это возможнымъ. Но времени терять было нельзя, а то смерть опередитъ. Томъ вынулъ изъ кармана большой складной ножъ съ тяжелою роговою ручкой. Онъ не раскрылъ его, но ощупью въ темнотѣ нашелъ голову его жертвы, легъ возлѣ Брейяна, обвилъ одною рукой его шею, а другою приложилъ ручку ножа къ его виску. Никого не было по близости, кто могъ бы слышать пронзительные крики жертвы и хохотъ и угрозы безумнаго палача.

Когда Джекъ увидалъ, что Брейянъ исчезъ, — онъ не зналъ куда, — къ нему вернулось сознаніе. Онъ не понималъ, гдѣ онъ и какъ очутился тутъ. Но, испытывая и прежде подобные припадки, онъ не удивился тому, что случилось съ нимъ. Пожаръ погасили и при свѣтѣ луны Джекъ пробрался между обгорѣвшими обломками, попалъ въ узкій корридоръ и увидалъ свѣтъ въ щель какой-то двери. Онъ отворилъ ее и вошелъ.

Въ комнатѣ было нѣсколько человѣкъ, на которыхъ онъ и не взглянулъ. Вниманіе его устремилось на низкій диванъ, на которомъ лежала молодая женщина въ странной великолѣпной одеждѣ, съ золотыми браслетами на рукахъ и съ золотою цѣпью на шеѣ. Лицо ея имѣло цвѣтъ слоновой кости, волосы были черные, а глаза непроницаемой глубины смотрѣли съ выраженіемъ торжественной задумчивости.

Она бросила на Джека взглядъ съ полнымъ отсутствіемъ того удивленія, которое характеризуетъ людей, разстающихся съ этимъ міромъ. Преступленіе, совершонное ею — самовольное прекращеніе жизни, дарованной ей — не тяготило ее въ эту минуту. Ядъ, впущенный въ ея жилы золотою змѣей, не заставлялъ ее страдать. Джекъ всталъ на колѣни возлѣ дивана и взялъ ея холодную руку.

— Это какъ было прежде, Джекъ, — прошептала она. — Помните, въ пещерѣ послѣ взрыва. Но теперь я знаю васъ: мы двоюродные братъ и сестра. Не смѣшно ли, что мы спорили изъ-за наслѣдства, тогда какъ если бы мы знали… Трагедія разыграна.

— Я люблю васъ, Маделена! — сказалъ Джекъ.

— Я была актрисой, — отвѣтила она медленно, — и забыла себя въ моей роли. Теперь, когда все кончено, я вижу, что могло быть иначе. Отбросимъ всѣ эти годы и начнемъ опять какъ мальчикъ и дѣвочка. Вы еще сохранили мой медальонъ?

— Вотъ онъ.

— А у меня ваша стрѣла на этой золотой цѣпочкѣ. Я никогда ее не снимала. Ахъ, какъ мнѣ хочется спать, Джекъ! Вы посидите около меня и разбудите?

— А вы будете любить меня, когда проснетесь?

— Да, но прежде помните, что я вамъ сказала въ пещерѣ. Вы должны объѣхать вокругъ свѣта… и сдѣлаться знаменитымъ… а я… поѣду въ мои помѣстья и сохраню ихъ… для васъ. Вотъ какъ должны поступать всѣ рыцари и дамы. Вы можете поцѣловать мою руку. Прощайте!

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Пожаръ въ театрѣ и таинственная смерть новой актрисы составляли главный предметъ разговоровъ въ Грандисонскомъ клубѣ и вездѣ нѣсколько дней.

— Что теперь будетъ дѣлать Кастльмиръ? — спросилъ кто-то Фреда Бошана.

— Кто можетъ знать, что вздумается такому человѣку! — отвѣтилъ Фредъ, задумчиво качая головой. — Его не интересуетъ нашъ образъ жизни и никогда не интересовалъ.

— Пресытился?

— Не знаю, что вы подразумѣваете подъ этимъ словомъ. Его интересуетъ мое-что получше обѣдовъ, скачекъ и дремоты въ парламентѣ. Онъ прежде говорилъ мнѣ, что думаетъ ѣхать въ Калифорнію и сдѣлать кое-что для индѣйцевъ, но кажется, — прибавилъ Фредъ, понизивъ голосъ, — что смерть кузины ужасно поразила его. У нихъ былъ процессъ изъ-за наслѣдства…

— Это кончилось благополучно, — сказалъ свѣтскій человѣкъ. — Калиперъ все устроилъ. Умница этотъ Калиперъ, но за то ужь и подлецъ! Говорятъ, Кланрой выгналъ его.

— Кастльмиръ и Маделена Вивіанъ встрѣтились, когда были дѣтьми, — продолжалъ Фредъ. — Но потомъ, когда поднялся этотъ шумъ, они не знали, что состоятъ въ родствѣ. А если бы знали, то все устроилось бы совсѣмъ иначе, по крайней мѣрѣ, я такъ думаю. Представьте, человѣкъ влюбленъ въ дѣвушку, отыскиваетъ ее по всему свѣту и, наконецъ, находитъ умирающей! Да еще узнаетъ, что они были врагами, сами не зная того. Ужасно тяжело! А я-то, идіотъ, думалъ все время, что онъ ухаживаетъ за Мейферъ!

— Что сдѣлалось съ нею, не могу ее понять, — замѣтилъ кто-то.

— Она очень подружилась съ мистрисъ Роландъ, — сказалъ свѣтскій человѣкъ. — Ужъ эта парочка красивыхъ вдовъ надѣлаетъ какихъ-нибудь бѣдъ! Кстати, у Кастльмира, кажется, есть дочь?

— Ну, что-жь такое? — сказалъ Бошанъ.

— Мнѣ кто-то говорилъ, что обѣ эти вдовы взялись воспитывать дѣвочку, пока Кастльмиръ отправится благодѣтельствовать американскихъ дикарей…

— Сдѣлайте мнѣ одолженіе, оставьте въ покоѣ моего друга Кастльмира, — перебилъ Фредъ Бошанъ величественнымъ тономъ, — я никогда не встрѣчалъ лучшаго человѣка; и сдѣлаетъ онъ или нѣтъ что-нибудь такое, о чемъ услышитъ свѣтъ, въ немъ, по крайней мѣрѣ, есть всѣ качества, безъ которыхъ никто не можетъ быть ни хорошимъ, ни великимъ человѣкомъ.

Е. А.

"Русская Мысль", кн.VI—XII, 1887

---

1. Инструментъ, похожій на гитару. Прим. перев.
2. Маленькое рыболовное судно. Прим. перев.
3. Французскій скульпторъ, родившійся въ 1795 г. Прим. перев.
4. Индѣйскій начальникъ. Прим. перев.