Иван Иванович Хемницер (Грот)/ДО

Иван Иванович Хемницер
авторъ Яков Карлович Грот

Опубл.: 1873. Источникъ: az.lib.ru

ТРУДЫ Я. К. ГРОTА

III.

ОЧЕРКИ изъ ИСТОРІИ РУССКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ. (1848—1893). БІОГРАФІИ, ХАРАКТЕРИСТИКИ И КРИТИКО-БИБЛІОГРАФИЧЕСКІЯ ЗАМѢТКИ. Изданы подъ редакц. проф. К. Я. ГРОТА. С.-ПЕТЕРБУРГЪ

1901.

ИВАНЪ ИВАНОВИЧЪ ХЕМНИЦЕРЪ.

БІОГРАФИЧЕСКІЯ ИЗВѢСТІЯ по новымъ рукописнымъ источникамъ ¹).

¹) Изъ академ. изданія: «Сочиненія и письма Хемницера», СПб. 1873. (Въ первонач. видѣ въ «Русской Старинѣ», т. V, 1872).

1873.

Въ русской литературѣ 18-го столѣтія имя Хемницера занимаетъ довольно видное мѣсто. Онъ прожилъ менѣе 40 лѣтъ, пріобрѣлъ извѣстность только небольшимъ сборникомъ басенъ, и однакожъ его право на вниманіе потомства признается безспорнымъ. Недалеко еще то время, когда басни его безпрестанно вновь издавались то въ Петербургѣ, то въ Москвѣ, и въ самомъ дѣлѣ, при всей безыскусственности своей формы и простотѣ построенія, онѣ обличаютъ столько ума, здраваго смысла и знанія свѣта, что невольно располагаютъ читателя въ пользу автора.

Все, что мы до сихъ поръ знали о Хемницерѣ, умершемъ въ 1784 году, основывалось на краткихъ очеркахъ его біографіи. Достовѣрнѣйшій изъ нихъ напечатанъ при первомъ посмертномъ изданіи басенъ Хемницера (1799), вѣроятно другомъ его Николаемъ Александровичемъ Львовымъ; другой, пополненный немногими лишь свѣдѣніями, — при позднѣйшемъ изданіи тѣхъ же басенъ (1838) извѣстнымъ археологомъ Сахаровымъ, и третій — въ Словарѣ Бантышъ-Каменскаго (1847), который большею частью повторяетъ не всегда вѣрныя извѣстія Сахарова^[1], а иногда прибавляетъ и новыя: здѣсь, между прочимъ, въ первый разъ названъ Μ. Ѳ. Соймоновъ, какъ начальникъ Хемницера по горному вѣдомству и какъ лидо, съ которымъ онъ путешествовалъ по Европѣ.

Эти три очерка знакомятъ насъ только съ общимъ ходомъ службы Хемницера и съ нѣкоторыми чертами его природы, отличавшейся крайнимъ простодушіемъ и разсѣянностію. Въ недавнее время, изъ рукописей Державина выяснились, болѣе прежняго, близкія отношенія Хемницера къ литературному кружку, въ которомъ рядомъ съ знаменитымъ лирикомъ стояли Львовъ и Капнистъ^[2]. Скудость современныхъ біографическихъ извѣстій о нашемъ баснописцѣ происходила, конечно, не отъ недостатка свѣдѣній, какими располагалъ Львовъ, а отъ понятій эпохи, когда у насъ еще рѣдко кто дорожилъ точностью фактовъ и подробностями, составляющими основу литературной и общественной исторіи. Другою причиною была близость времени, къ которому принадлежалъ Хемницеръ: казалось неудобнымъ называть нѣкоторыя лица и передавать частности изъ ихъ жизни. Такъ въ помѣщаемомъ ниже первоначальномъ очеркѣ не поименованы ни Безбородко, ни Бакунинъ, несмотря на ихъ значеніе въ судьбѣ баснописца. Впрочемъ, впослѣдствіи Капнистъ задумалъ-было написать болѣе обстоятельную біографію Хемницера, и для того взялъ у Львова собранные съ этою цѣлію матеріалы; но намѣреніе это осталось неисполненнымъ. Недавно одинъ изъ внуковъ автора Ябеды, Иванъ Семеновичъ Капнистъ, передалъ въ распоряженіе наше подлинныя рукописи Хемницера и нѣкоторыя другія, относящіяся къ нему бумаги. Хотя онѣ по всей вѣроятности сохранились не совсѣмъ въ полномъ видѣ и хотя разрѣшаютъ далеко не всѣ вопросы, возникающіе при ближайшемъ знакомствѣ съ этимъ замѣчательнымъ человѣкомъ, тѣмъ не менѣе онѣ проливаютъ новый свѣтъ на его жизнь и характеръ. Къ нимъ присоединилась впослѣдствіи еще записная книжка Хемницера, отыскавшаяся у внучатной племянницы его Натальи Петровны Никитиной и сообщенная намъ Григ. Прокоф. Надхинымъ: главное содержаніе этого важнаго документа составляютъ собственноручныя дорожныя замѣтки, писанныя Хемницеромъ во время двукратнаго пребыванія его внѣ Россіи.

Извѣстно, что отецъ Хемницера выѣхалъ изъ Саксоніи и былъ напослѣдокъ инспекторомъ петербургскаго сухопутнаго госпиталя^[3]. Мы узнаемъ теперь, что онъ занималъ передъ тѣмъ должность военнаго штабъ-лѣкаря. По желанію друзей своего сына, онъ, послѣ смерти его, составилъ на нѣмецкомъ языкѣ біографическую о немъ записку, въ которой особенно драгоцѣнны извѣстія о дѣтствѣ и воспитаніи талантливаго баснописца. Эта рукопись дошла до насъ въ подлинникѣ; она писана неразборчивымъ, нетвердымъ почеркомъ и притомъ очень неправильно. Изъ нея прежде всего оказывается, что Хемницеръ родился не въ Петербургѣ, какъ говоритъ Бантышъ-Каменскій, и не въ 1744 году, какъ думали до сихъ поръ, а въ Астраханской губерніи 5 января 1745. Мѣсторожденіемъ его была Енотаевская крѣпость (нынѣ уѣздный городъ Енотаевскъ), основанная за три передъ тѣмъ года на Волгѣ, въ 141 верстѣ отъ Астрахани. Уже на 3-мъ мѣсяцѣ отъ рожденія пришлось ему странствовать съ родителями по степямъ и побывать въ Кизлярѣ; однакожъ лѣтомъ того же года они поселились въ Астрахани. Только что ребенокъ началъ говорить, мать и отецъ стали играя знакомить его съ азбукой, и онъ непримѣтно выучился читать и писать. Игрушекъ онъ никогда не любилъ, ломалъ и бросалъ ихъ; но его занимало набивать горшки землею и садить въ нихъ растенія; другою забавой его было пускать бумажные змѣи. До лакомствъ онъ также былъ неохотникъ, и предпочиталъ имъ черный хлѣбъ. Замѣчая въ немъ большую любознательность при тихомъ, меланхолическомъ нравѣ, отецъ принялся давать ему уроки въ нѣмецкомъ и латинскомъ языкахъ, и выучилъ его первымъ правиламъ ариѳметики; а потомъ отдалъ его къ жившему въ Астрахани пастору Нейбауэру, который скоро оцѣнилъ его способности и сознавался, что Хемницеръ, на шестомъ году попавъ уже въ синтаксическій классъ, опередилъ собственнаго его девятилѣтняго сына. На публичныхъ дѣтскихъ упражненіяхъ отецъ съ удовольствіемъ замѣтилъ, какъ онъ бойко отвѣчалъ и отыскивалъ въ книгахъ пройденныя мѣста. Желая съ пользою употребить и остальные свободные часы его, отецъ пріискалъ человѣка, который бы выучилъ его читать и писать по-русски; вскорѣ послѣ того знакомый инженерный офицеръ вызвался преподавать ему ариѳметику и геометрію; но, прибавляетъ біографъ своего сына, я замѣтилъ, что на этихъ урокахъ многое упускалось, кромѣ того, что самъ ученикъ непремѣнно старался узнать. Вообще, въ тѣхъ мѣстахъ еще не было учебныхъ заведеній; мальчикъ по собственной охотѣ читалъ или рисовалъ. Не знаю, какимъ образомъ онъ дошелъ до того, что послѣ прусской кампаніи могъ копировать планы"…. На досугѣ онъ давалъ уроки своимъ маленькимъ сестрамъ.

Въ 1755 году отецъ рѣшился оставить постылый для него край. Мать съ тремя дѣтьми предприняла далекое путешествіе въ Петербургъ. Сыну шелъ тогда 11-й годъ. Въ дорогѣ разъ ночью онъ чуть не пропалъ: въ темнотѣ, отошедши отъ повозки, онъ заблудился-было въ степи; калмыцкій конвой потерялъ его, и насилу ужъ потомъ онъ какъ-то отыскался. Поселясь въ Петербургѣ, мать отдала его опять къ школьному учителю; отецъ, по прибытіи туда на другой годъ, помѣстилъ его къ учителю латинскаго языка при врачебномъ училищѣ^[4]; у этого же преподавателя молодой Хемницеръ учился исторіи и географіи. Здѣсь онъ по собственному влеченію сблизился съ самыми дѣльными и свѣдущими товарищами и узналъ отъ нихъ всю остеологію, такъ что въ подробности могъ описать человѣческій остовъ. Такова была подготовка, полученная Хемницеромъ къ медицинскому поприщу, къ которому отецъ назначалъ его. Но къ прискорбію старика случилось, что уже на 13-мъ году отъ роду сынъ, послушавшись какихъ-то постороннихъ людей, вздумалъ искать счастія въ военной службѣ: онъ поступилъ въ солдаты пѣхотнаго Нотебургскаго полка^[5]. «Можно представить себѣ, говоритъ отецъ, каково было положеніе юноши при такомъ суровомъ образѣ жизни, безъ покровительства и помощи, при большой чувствительности и благородствѣ души. Офицеръ, который сулилъ ему золотыя горы, оказался обманщикомъ и злодѣемъ. Но зато, продолжаетъ біографъ: полковникъ, вовсе не знакомый мнѣ человѣкъ, полюбилъ парня, принялъ въ немъ участіе и сталъ его повышать, хотя названный гонитель и тутъ старался вредить ему».

Въ томъ же 1757 году, по случаю семилѣтней войны, отцу пришлось, въ званіи штабъ-лѣкаря, отправиться съ арміею въ Пруссію, и онъ совершенно потерялъ сына изъ виду. Долгое время онъ тщетно справлялся о немъ; наконецъ, въ 1759, находясь въ Эльбингѣ при раненыхъ, онъ узналъ, что Нотебургскій полкъ стоитъ въ Кёнигсбергѣ. Тогда онъ написалъ къ полковнику Большвангу, прося отпустить къ нему молодого Хемницера, который вскорѣ и обрадовалъ отца своимъ пріѣздомъ. «Я долженъ, говоритъ отецъ, искренно похвалить его скромность въ отношеніи къ его гонителю, о поступкахъ котораго я имѣлъ вѣрныя свѣдѣнія отъ офицеровъ. Когда я заводилъ о томъ рѣчь, онъ только отвѣчалъ: „И, батюшка, слава Богу, что я опять съ вами!“ — Полковникъ, напротивъ того, не могъ нахвалиться имъ»… Этими словами, къ сожалѣнію, кончается біографическая записка отца, которая, при всемъ своемъ неискусномъ изложеніи, дышитъ любовью къ сыну. «Поистинѣ, приписано на поляхъ, я не припомню, чтобы онъ въ дѣтствѣ поведеніемъ своимъ когда-нибудь прогнѣвилъ насъ. За одно только я часто на него сердился»… За этимъ разсказанъ какой-то часто повторявшійся случай смѣшливости Хемницера; но по неразборчивости рукописи трудно понять, въ чемъ именно состояло дѣло.

О родителяхъ и вообще о родныхъ баснописца намъ извѣстно теперь слѣдующее. Отецъ его, Johann Adam Chemnitzer, родомъ изъ Фрейберга, умеръ въ апрѣлѣ 1789 года въ Петербургѣ, проживъ 73 года 9 мѣсяцевъ и 17 дней (погребенъ 25-го апрѣля); слѣдовательно, онъ родился въ первой половинѣ іюля 1715 года. Жена его, Софья, родилась въ Кенигсбергѣ въ 1721 году, а умерла въ Петербургѣ 68-ти лѣтъ 23-го сентября 1789; за Іоанна Адама Хемнитцера вышла она въ 1742 году и имѣла отъ него трехъ сыновей и четырехъ дочерей, изъ которыхъ, ко времени смерти матери, въ живыхъ оставалась только одна, Марья Ивановна. Эта послѣдняя родилась въ 1749 году и была замужемъ за докторомъ Егоромъ Карловичемъ Валеріаномъ, д. ст. сов., членомъ медицинскаго совѣта, главнымъ врачемъ с.-петербургскаго адмиралтейскаго госпиталя и врачебнымъ инспекторомъ спб. порта; она умерла въ декабрѣ 1819 года, проживъ 70 лѣтъ и 7 мѣсяцевъ (погребена 21 декабря) {За эти свѣдѣнія обязанъ я Π. Н. Петрову, выписавшему ихъ изъ архива здѣшней лютеранской церкви св. Апны. Въ церковной книгѣ отецъ Хемницера названъ штабсъ-хирургомъ при сухопутномъ госпиталѣ. О немъ вовсе не упомянуто въ сочиненіи Рихтера Исторія медицины въ Россіи. Замѣтимъ, что и баснописецъ нашъ долго писалъ свою фамилію Хемнитцеръ. Отецъ его въ одной собственноручной замѣткѣ называетъ своего зятя Jegor Karlowitsch Wallerian.}.

Возвратимся къ извѣстіямъ объ И. И. Хемницерѣ. Въ военной службѣ пробылъ онъ двѣнадцать лѣтъ; о внѣшнемъ ходѣ ея даетъ намъ понятіе сохранившійся въ подлинникѣ аттестатъ, выданный ему 18 сентября 1769 года, когда онъ былъ поручикомъ Копорскаго пѣхотнаго полка. Въ этой бумагѣ, подписанной полковникомъ Кокошкинымъ, показано ему 27 лѣтъ, т. е. тремя годами болѣе чѣмъ сколько было ему на самомъ дѣлѣ: это объясняется раннимъ поступленіемъ его въ дѣйствительную военную службу, когда, вѣроятно, сочтено было нужнымъ скрыть его настоящій возрастъ. Изъ аттестата видно, что онъ зачисленъ въ армію 27-го іюня 1757 года, 12-ти лѣтъ отъ роду. Затѣмъ начинается быстрое его производство, благодаря доброму расположенію полковника: въ томъ же году, 24 августа, онъ повышенъ въ капралы; 14 сентября, въ подпрапорщики; 12 ноября, въ сержанты. Незадолго до воцаренія Екатерины II, именно 12 мая 1762 года, онъ назначенъ въ адъютанты къ генералъ-майору Оcтерману, а въ 1766-мъ 1-го января произведенъ въ поручики. Въ графѣ: «Гдѣ былъ въ походѣ и у дѣла противъ непріятеля на какое время» отмѣчено: «Въ 1759 году въ Помераніи, Бранденбургіи, Шлезіи и Саксоніи, а на баталіи не бывалъ». (Слѣдовательно, извѣстіе, что онъ участвовалъ въ турецкомъ походѣ, оказывается невѣрнымъ). Далѣе означено, что онъ «нынѣ (т. е. 1769) находится при главнокомандующемъ арміею генералъ-аншефѣ князѣ Александрѣ Михайловичѣ Голицынѣ для случающихся курьерскихъ посылокъ». Наконецъ, послѣдняя графа гласитъ: «Въ посылаемыхъ по командѣ спискахъ показывался въ должности званія своего прилеженъ и никакихъ пороковъ не имѣетъ, почему въ силѣ указа государственной военной коллегіи прошлаго 1756 года, къ повышенію чина достоинъ».

Къ сожалѣнію, за все время пребыванія его въ военной службѣ мы не имѣемъ никакихъ другихъ біографическихъ о немъ свѣдѣній; знаемъ только, что эта служба такъ же мало удовлетворяла его, какъ и занятія медицинскими науками, и что онъ послѣ сравнивалъ военное поприще съ анатомическимъ театромъ, отъ котораго бѣжалъ. Аттестатъ 1769 г., откуда мы заимствовали приведенныя подробности, былъ выданъ ему вѣроятно по случаю оставленія военной службы. Вскорѣ мы видимъ его гиттенфервальтеромъ горнаго вѣдомства. Для полученія этой должности нужны были конечно два условія, именно: хотя нѣкоторая спеціальная подготовка, и потомъ, вниманіе начальника горной части. Можно догадываться, что по происхожденію отца его изъ саксонскаго города Фрейберга, любовь къ минералогіи была наслѣдственною въ родѣ Хемницера. Горнымъ вѣдомствомъ завѣдывалъ тогда Мих. Ѳед. Соймоновъ, сынъ столь извѣстнаго петровскаго адмирала и впослѣдствіи сибирскаго губернатора. Съ Соймоновымъ былъ въ родствѣ Н. А. Львовъ {См. біографію Львова въ Москвитянинѣ 1855, № 6, стр. 181, гдѣ Μ. Ѳ. Соймоновъ названъ его ближнимъ родственникомъ.}, который повидимому и участвовалъ въ доставленіи новой службы своему другу. Въ свѣдѣніяхъ Сахарова есть указаніе, что Соймоновъ былъ благодѣтелемъ отца Хемницера.

Изъ арміи нашъ баснописецъ поступилъ прямо въ горное вѣдомство. О новой его дѣятельности я тщетно надѣялся найти какія-либо данныя въ архивахъ горнаго департамента и горнаго института. Ни въ томъ, ни въ другомъ за это время не оказалось никакихъ свѣдѣній. Таково, къ прискорбію изслѣдователей, состояніе большей части нашихъ архивовъ. Въ 1830 году издано было составленное Д. Соколовымъ «Историческое и статистическое описаніе горнаго кадетскаго корпуса»; но и здѣсь о Хемницерѣ упомянуто лишь мимоходомъ. Изъ этого описанія, какъ и изъ Полнаго собранія законовъ, мы узнаемъ только, что горное училище возникло вслѣдствіе просьбы башкирскихъ рудопромышленниковъ учредить при бергъ-коллегіи заведеніе для воспитанія горнозаводчиковъ, при чемъ просители предлагали небольшое пожертвованіе процентовъ съ добываемой ими руды^[6]. Это было около 1771 года. Между тѣмъ управленіе бергъ-коллегіею поручено было оберъ-прокурору сената Соймонову (который вслѣдъ за тѣмъ назначенъ сенаторомъ), и по его-то плану въ 1778 г. основано было горное училище. Онъ сдѣлался первымъ директоромъ новаго заведенія, помѣщавшагося въ зданіяхъ нынѣшняго горнаго института, купленныхъ у графа Петра Бор. Шереметева. Этотъ Соймоновъ, Мих. Ѳед., котораго не надо смѣшивать съ двоюроднымъ братомъ его, Петромъ Александровичемъ^[7], былъ впослѣдствіи главнымъ попечителемъ опекунскаго совѣта въ Москвѣ и умеръ тамъ въ 1804 году. Въ немъ Хемницеръ нашелъ не только добраго начальника, но и покровителя. Съ учрежденіемъ въ 1774 году ученаго собранія при училищѣ, въ числѣ членовъ этой коллегіи является и маркшейдеръ Хемницеръ. Черезъ два года (въ концѣ 1776 г.) Соймоновъ, для поправленія здоровья, предпринимаетъ путешествіе за границу и беретъ съ собою Хемницера. Они употребили около года на посѣщеніе Германіи, Голландіи и Франціи. Съ ними вмѣстѣ отправился въ чужіе края и Н. А. Львовъ, который жилъ въ домѣ Соймонова {Π. Н. Петровъ нашелъ въ сенатскихъ указахъ свѣдѣніе, что Хемницеръ въ этотъ отпускъ былъ уволенъ съ Соймоновымъ 20 октября 1776 г. (Сен. Арх., кн. 139, высоч. пов. л. 377).}. Въ упомянутой выше записной книжкѣ Хемницера сохранился между прочимъ дорожный дневникъ, веденный имъ за границею. Этотъ поденный журналъ, въ которомъ нашъ авторъ отмѣчалъ все, что онъ видѣлъ, будетъ напечатанъ нами особо; здѣсь же скажемъ только, что проѣхавъ довольно быстро Германію, черезъ Дрезденъ, Лейпцигъ, Франкфуртъ на Майнѣ и Кёльнъ, путешественники прибыли въ голландскій городъ Нимвегенъ. Побывавъ потомъ въ Лейденѣ, Амстердамѣ, Роттердамѣ, Антверпенѣ и Брюсселѣ, они направились во Францію и пріѣхали въ Парижъ 19 февраля н. с. 1777 года. Тамъ они прожили около трехъ мѣсяцевъ, осматривали всѣ примѣчательности какъ въ самомъ городѣ, такъ и въ окрестностяхъ, были угощаемы русскимъ посланникомъ княземъ Ив. Серг. Барятинскимъ и И. И. Шуваловымъ; Хемницеръ съ Львовымъ особенно усердно посѣщали концерты, и театры, восхищаясь произведеніями Корнеля, Расина, Вольтера и игрою Лекена, Ларива, мадамъ Вестрисъ и др. Въ серединѣ мая путешественники опять поѣхали въ Голландію, откуда черезъ Аахенъ 11-го іюня прибыли въ Спа. Здѣсь Соймоновъ остановился надолго для пользованія минеральными водами, и журналъ Хемницера на это время прерывается. Львовъ изъ Спа отправился одинъ въ Россію; Хемницеръ же съ Соймоновымъ пробыли тутъ до 10-го сентября. Остальной ихъ путь шелъ черезъ Дюссельдорфъ, Кёльнъ, Франкфуртъ на Майнѣ, Эрфуртъ, Лейпцигъ, Берлинъ, Кёнигсбергъ и Мемель; 9-е октября ст. ст. 1777 было днемъ ихъ возвращенія въ Петербургъ. Дневникъ переѣздовъ по Германіи былъ веденъ Хемницеромъ коротко на нѣмецкомъ языкѣ; замѣтки же о Франціи и Голландіи, иногда очень подробныя, писаны по-русски и любопытны между прочимъ какъ образчикъ тогдашней письменной рѣчи. Къ сожалѣнію, онѣ мало говорятъ о личныхъ, впечатлѣніяхъ пишущаго, о его встрѣчахъ, сношеніяхъ и т. п.

Имя Львова такъ тѣсно связано съ біографіею Хемницера, что мы должны остановиться на этомъ лицѣ. Хотя Львовъ и не пріобрѣлъ большой извѣстности какъ писатель, однакожъ онъ игралъ значительную роль въ тогдашней литературѣ, не только по своему положенію въ свѣтѣ, которое давало ему возможность поддерживать своихъ друзей-писателей, но и по вліянію на эстетическую сторону ихъ трудовъ. Львовъ началъ свою службу очень скромно въ Измайловскомъ полку; но, благодаря своимъ дарованіямъ и связямъ, онъ по возвращеніи изъ-за границы занялъ мало-по-малу видное мѣсто въ иностранной коллегіи, или точнѣе, въ почтовомъ управленіи, которое тогда входило въ составъ ея. Этимъ онъ былъ обязанъ своему сближенію съ Бакунинымъ, а потомъ и съ Безбородкой. Петръ Васильевичъ Бакунинъ пріобрѣлъ большой вѣсъ еще въ то время, когда дипломатическими дѣлами завѣдывалъ графъ Никита Ивановичъ Панинъ, а вице-канцлеромъ былъ графъ Остерманъ, человѣкъ весьма честный, но безъ особеннаго вліянія. Бакунинъ пользовался расположеніемъ Панина, былъ въ близкихъ отношеніяхъ къ Потемкину и къ кабинетнымъ секретарямъ императрицы, снискалъ милость и довѣріе самой Екатерины II. Онъ былъ даровитъ, предпріимчивъ и трудолюбивъ; иностранныя посольства наперерывъ старались привлечь его на свою сторону, но это посчастливилось особенно англичанину Гаррису (Мальмсбери)^[8]. Значеніе Бакунина еще усилилось при Безбородкѣ, у котораго онъ былъ правою рукою. Львовъ жилъ сперва у Бакунина, а потомъ, переселясь къ Безбородкѣ, сдѣлался у него домашнимъ человѣкомъ, о чемъ свидѣтельствуютъ между прочимъ подлинныя письма къ нему знаменитаго министра, писанныя въ самомъ дружескомъ тонѣ. Пламенный любитель всѣхъ отраслей искусства и знатокъ во многихъ изъ нихъ, — поэтъ, живописецъ, архитекторъ, механикъ, а отчасти и музыкантъ, Львовъ, въ этотъ вѣкъ изысканной роскоши и прихоти, былъ человѣкомъ особенно сподручнымъ для вельможи, неистощимаго въ заботахъ о возможно-великолѣпной и изящной обстановкѣ своего дома. По своимъ познаніямъ и опытности онъ вмѣстѣ съ тѣмъ былъ ловкимъ исполнителемъ служебныхъ порученій своего начальника. Составляя планы общественныхъ зданій, онъ обратилъ на себя вниманіе Екатерины II. Въ то же время Львовъ писалъ стихи, издавалъ лѣтописи и пѣсни, и принадлежалъ къ кругу лучшихъ литераторовъ того времени; сблизившись съ Капнистомъ, какъ кажется, еще въ Измайловской школѣ, гдѣ оба они учились, онъ черезъ него, вѣроятно, сошелся и съ Державинымъ, а черезъ Державина съ сослуживцами его по сенату, Храповицкимъ и Александромъ Семеновичемъ Хвостовымъ, который извѣстенъ своимъ сатирическимъ талантомъ. Въ этомъ даровитомъ кругу Львовъ былъ опять общимъ совѣтникомъ; друзья-писатели показывали ему свои новыя произведенія и прислушивались къ тонкимъ замѣчаніямъ русскаго Шапелля, какъ его иногда называли. Онъ выражалъ весьма своеобразные для того времени литературные взгляды, указывалъ на недостатки у Ломоносова^[9], выше всего ставилъ простоту и естественность, понималъ уже цѣну народнаго языка и сказочныхъ преданій для поэзіи. Такое расположеніе должно было установить особенную симпатію между нимъ и Хемницеромъ. Можно кажется навѣрное полагать, что знакомство ихъ началось вскорѣ послѣ 1770 года, когда было напечатано первое извѣстное стихотвореніе Хемницера, весьма плохая ода на взятіе турецкой крѣпости Журжи^[10]. Въ 1774 году онъ напечаталъ стихотворный переводъ героиды Дора «Письмо Барнвеля къ Труману изъ темницы»^[11] и уже посвятилъ этотъ трудъ Львову, котораго тутъ же называетъ «любезнымъ другомъ».

По возвращеніи изъ путешествія по Европѣ Хемницеръ какъ будто переродился, полюбилъ общество и съ новымъ жаромъ предался литературнымъ занятіямъ. Державинъ свидѣтельствуетъ, что ему, отчасти, онъ былъ обязанъ за разумные совѣты, съ помощію которыхъ могъ около 1779 года вступить на путь самостоятельнаго творчества. Все показываетъ, какъ неутомимо Хемницеръ работалъ надъ самимъ собою. Ученое собраніе при горномъ училищѣ, считавшее его въ числѣ своихъ членовъ, начало свою дѣятельность еще въ 1774 году. Къ сожалѣнію, оно не просуществовало и пяти лѣтъ, но участіе Хемницера въ трудахъ его не оставалось безслѣднымъ. Въ 1778 напечаталъ онъ свой переводъ, или, по словамъ Львова, передѣлку минералогическаго сочиненія нашего академика Лемана, подъ заглавіемъ «Кобальтословіе или описаніе красильнаго кобальта»; а вслѣдъ за тѣмъ появились два переводные труда, по той же наукѣ, другихъ лицъ, предварительно просмотрѣнные и исправленные Хемницеромъ, который въ это время носилъ уже званіе оберъ-берімейстера Въ одной изъ названныхъ книгъ упомянуто о принадлежавшей ему коллекціи минераловъ. — Стараясь такимъ образомъ распространять въ Россіи горныя свѣдѣнія, ученое собраніе предприняло съ этою же’цѣлью и составленіе горнаго словаря, котораго, по показанію Соколова, уже написано было семь книгъ. Къ этому-то труду, безъ сомнѣнія, относится найденная въ бумагахъ Хемницера черновая замѣтка его, въ которой онъ говоритъ, о необходимости перелагать иностранные научные термины на русскій языкъ, хотя бы новыя наименованія сначала и принимались неохотно.

«Если бы, говоритъ онъ, сіе несчастное предразсужденіе оставалось всегда господствующимъ, то никакой языкъ не былъ бы вычищенъ и не дошелъ бы до совершенства… Россійскій языкъ, надо всѣми прочими языками возвышающійся основаніемъ своимъ, всѣ къ сооруженію превосходнѣйшаго зданія части содержитъ и требуетъ только, чтобы таковыя собрать, и тогда сооруженіе совершится такое, которое конечно красотою своею состязаться можетъ съ другими. Учрежденное при горномъ училищѣ собраніе, трудящееся о переложеніи иностранныхъ горныхъ названій на россійскій языкъ, будетъ если не производить новыя слова, то по крайней мѣрѣ пріискивать дѣйствительно пребывающія^[12], но кои по несчастію, все еще будучи разсѣяны, странствуютъ въ неизвѣстности, собирать ихъ и ставить на мѣсто иностранныхъ».

Но Хемницеръ, ни по своему воспитанію, ни по своимъ литературнымъ связямъ, ни наконецъ по роду своихъ способностей, не могъ ограничиться одною ученою дѣятельностью. Вскорѣ послѣ его минералогическаго труда появилось въ Петербургѣ первое собраніе его басенъ, небольшая книжка подъ заглавіемъ «Басни и сказки NN», безъ означенія года изданія. Сахаровъ, а съ его словъ и БантышъКаменскій, разсказываютъ, что до напечатанія этихъ басенъ Львовъ первый узналъ о нихъ и вмѣстѣ съ Капнистомъ долго уговаривалъ автора не скрывать отъ публики сочиненій, которыми онъ долженъ гордиться. Хемницеръ возражалъ, что слишкомъ явные въ нихъ намеки на современность могутъ повредить его службѣ, и что надобно прежде многое передѣлать. Наконецъ однакожъ онъ согласился и издалъ свои басни (какъ самъ онъ показываетъ, въ 1779 году^[13])только не выставляя своего имени и взявъ съ друзей обѣщаніе не выдавать его.

Между тѣмъ въ управленіи горнаго училища, готовились перемѣны. Но учрежденію о губерніяхъ бергъ-коллегія упразднялась, а училище поступало въ вѣдѣніе казенной палаты. Вѣроятно, предстоявшія преобразованія и побудили Соймонова еще въ 17S1 г. отказаться, подъ предлогомъ болѣзни, отъ своей должности, а вслѣдъ за нимъ вышелъ въ отставку и Хемницеръ. Но не имѣя никакого состоянія, онъ вынужденъ былъ въ скоромъ времени искать новой службы. Есть довольно распространенное преданіе (въ первый разъ напечатанное Сахаровымъ и повторенное Бантышъ-Каменскимъ), будто княгиня Дашкова доставила ему мѣсто генеральнаго консула въ Смирнѣ; для насъ теперь несомнѣнно, что онъ обязанъ былъ этимъ назначеніемъ другу своему Львову, которому очень легко было заинтересовать въ пользу его графа Безбородко. Въ началѣ іюня 1782 года Хемницеръ выѣхалъ изъ Петербурга и прожилъ года полтора въ Смирнѣ, а въ мартѣ 1784-го умеръ въ далекомъ азіатскомъ городѣ, жертвою унынія и тѣлесныхъ недуговъ. Объ этой послѣдней и самой печальной эпохѣ жизни бѣднаго писателя мы получаемъ теперь самыя обстоятельныя свѣдѣнія изъ двухъ источниковъ: во-первыхъ, изъ записной его книжки, а во-вторыхъ, изъ сохранившагося собранія писемъ его къ Львову, писанныхъ частью съ дороги, частью изъ самой Смирны. Въ нихъ веселость непринужденной пріятельской бесѣды часто смѣняется тяжелою грустью при обращеніи мыслей къ новому, уединенному положенію на чужбинѣ. Хотя эти письма и помѣщаются цѣликомъ въ настоящемъ изданіи, считаю нелишнимъ, для характеристики автора, теперь же познакомить читателя съ нѣкоторыми сторонами ихъ содержанія.

Чтобы вполнѣ понять ихъ необходимо напередъ точнѣе обозначить отношенія между обоими переписывавшимися. Почти въ каждомъ письмѣ Хемницеръ съ особеннымъ участіемъ говоритъ о какомъ-то неназываемомъ имъ другѣ Львова. Онъ посылаетъ этому лицу поклоны, ждетъ отъ него отвѣтовъ, получаетъ подарки. Въ позднѣйшихъ письмахъ становится яснымъ, что этотъ другъ — женщина. Кто же именно? Это была та самая Марья Алексѣевна Дьякова, которой Хемницеръ посвятилъ свои басни и которая, прочитавъ ихъ, отвѣчала стихами же

По языку и мыслямъ я узнала,

Кто басни новыя и сказки сочинялъ:

Ихъ Истина располагала,

Природа разсказала,

Хемницеръ написалъ *)

• ) Напечатано, съ пропускомъ имени Хемшщера, подъ заглавіемъ Епиграмма, безъ подписи, въ Спб. Вѣстникѣ за ноябрь 1779 г., стр. 360.

На Вас. островѣ, въ 3-й линіи, жилъ въ своемъ домѣ сенатскій оберъ-прокуроръ Алексѣй Аѳан. Дьяковъ. У него были три дочери-красавицы, которыя впослѣдствіи вышли замужъ за трехъ друзей-литераторовъ, Львова, Капниста и Державина. Старшая изъ нихъ, сдѣлавшаяся женою Капниста, получила образованіе въ Смольномъ монастырѣ; другія двѣ воспитывались дома. Дьяковъ былъ вхожъ во многіе знатные дома, и дочери его блистали на самыхъ аристократическихъ петербургскихъ вечерахъ, напримѣръ, у Льва Ал. Нарышкина. Доступность этого круга Дьякову объясняется тѣмъ, что онъ находился въ свойствѣ съ Бакуниными: онъ былъ женатъ на княжнѣ Мышецкой, родная сестра которой была замужемъ за Мих. Вас. Бакунинымъ, братомъ уже извѣстнаго намъ дипломата. Львовъ, пользовавшійся расположеніемъ послѣдняго, познакомился съ Дьяковыми, влюбился въ одну изъ сестеръ, Марью Алексѣевну, и около 1780 года обвѣнчался съ нею тайно, противъ воли своихъ и ея родителей^[14]. Тотчасъ послѣ свадьбы молодая возвратилась въ отцовскій домъ, и бракъ ихъ долго оставался непризнаннымъ. Въ это время, если вѣрить одному преданію, и Хемницеръ, не зная тайны своего друга, сдѣлалъ будто бы предложеніе Марьѣ Алексѣевнѣ^[15]. Несмотря на то, его отношенія къ обоимъ супругамъ остались самыя дружескія. Такъ въ одномъ изъ своихъ писемъ къ Львову онъ говоритъ: «Письмо отъ твоего друга, которое ко мнѣ писано было, я еще не получилъ. Попроси его пожалуйста, чтобъ онъ меня не забывалъ: онъ тебя послушается. Вспомни ему обѣщаніе его, которое онъ мнѣ далъ, ходя по Васильевскому мосту, который на Петербугскую сторону, когда онъ говорилъ что письмами своими (воз)награждать будетъ тѣ, которыя я за твоими недосугами получать отъ тебя иногда не буду, чего бы однакожъ я также не желалъ. Говоря съ вами объ васъ, мнѣ веселѣе стало» и т. д. Въ другой разъ Хемницеръ, въ особой припискѣ, благодаритъ Марью Ал. за присланную ему на шляпу петлицу, которую онъ собирается обновить на свадьбѣ шведскаго повѣреннаго въ дѣлахъ при Портѣ. Наконецъ, незадолго передъ смертью онъ радуется, узнавъ, что другъ Николая Александровича уже можетъ безъ страха подписываться Львовою.

Первое письмо писано изъ Херсона, на пути- въ Константинополь. Отправясь изъ Петербурга въ ночь съ 6-го на 7-е іюня, Хемницеръ прожилъ въ Москвѣ нѣсколько дней у Μ. Ѳ. Соймонова; 18-го числа поѣхалъ онъ черезъ Серпуховъ на Тулу, Курскъ и Сорочинцы, потомъ заѣзжалъ въ деревню Капниста Обуховку (Миргородскаго уѣзда), куда его давно приглашали, и провелъ тамъ нѣсколько дней съ братомъ поэта Петромъ Вас., а отъѣзжая, получилъ для прислуги двороваго мальчика, — помощь, которую онъ принялъ съ большою благодарностью. Самъ поэтъ находился въ то время въ Петербургѣ, гдѣ искалъ себѣ мѣста, и вскорѣ, благодаря Львову, былъ опредѣленъ контролеромъ при почтамтѣ. Херсонъ былъ основанъ Потемкинымъ только за три года передъ тѣмъ, и нашъ путешественникъ не можетъ надивиться быстрому возрастанію и украшенію города. Здѣсь онъ принужденъ былъ пробыть болѣе двухъ недѣль въ ожиданіи яхты, назначенной для доставленія его въ Константинополь, той самой, которая незадолго до того отвозила туда и новаго русскаго посланника, Булгакова. Съ грустью и тягостными предчувствіями сѣлъ на нее литераторъ-консулъ: «Представляю себѣ, пишетъ онъ, что скоро не увижу я берега моего отечества, — и всѣхъ тѣхъ, которые мнѣ жизнь пріятною дѣлали, долженъ буду воображать какъ будто не на одномъ уже мірѣ со мною». Въ Константинополѣ онъ нашелъ письмо отъ Львова, несказанно его обрадовавшее. Тяжелъ былъ переѣздъ изъ Херсона: «Мнѣ дало знать Черное море! Еще и теперь ноги на силу поддерживаютъ. Съ 21 іюля по 5 августа все качало, и послѣдніе соки изъ хрипучаго дерева выкачало». Къ Булгакову новый его подчиненный явился съ рекомендательнымъ письмомъ отъ Державина, который такъ отзывался о Хемницерѣ: «Хотя своими добродѣтелями и любезнымъ поведеніемъ онъ несомнѣнно пріобрѣтетъ благоволеніе и пріязнь вашу, но на первый однако случай, предваряя о его свойствахъ, скажу вамъ: Се истинный Израиль, въ немъ же льсти нѣтъ»^[16]. Посланникъ принялъ Хемницера дружелюбно, перевелъ его съ яхты къ себѣ на житье и сказалъ, что «все, чего онъ ни пожелаетъ, къ его услугамъ». Въ Константинополѣ былъ тогда постъ рамазанъ, и надо было дождаться его окончанія, т. е. прожить весь августъ, чтобы получить отъ Порты указъ о новоназначенномъ въ Смирну консулѣ.

Константинополь своимъ мѣстоположеніемъ и южною природою сильно поразилъ воображеніе впечатлительнаго Хемницера. «Каналъ цареградскій! восклицаетъ онъ: что это за видъ! Домъ Якова Ивановича, или лучше сказать садъ, что за садъ! Считаютъ его первымъ мѣстомъ здѣсь, гдѣ каждое мѣсто первымъ почесться можетъ» (п. III). Большая часть слѣдующаго письма наполнена описаніемъ турецкой столицы. Нашъ путешественникъ поѣхалъ осматривать ее вечеромъ, чтобы увидѣть хваленое освѣщеніе по случаю рамазана. Онъ отправился изъ Буюкъ-дере водой съ двумя спутниками, знавшими турецкій языкъ. Азіатская иллюминація показалась однакожъ очень бѣдною петербургскому жителю временъ Екатерины. Въ 10-мъ часу вечера они высадились на берегъ и зашли въ кофейню, гдѣ очутились посреди многочисленной толпы турокъ, потому что весь день отъ восхода до заката солнца магометане, въ рамазанъ, не пьютъ и не ѣдятъ. Тутъ Хемницеръ вспоминаетъ парижскій café du Palais royal, такъ какъ онъ и вообще часто обращается къ воспоминаніямъ своего заграничнаго путешествія. На другой день онъ осматривалъ между прочимъ Софійскую церковь, откуда турецкіе сторожа, несмотря на взятыя деньги, старались поскорѣе выпроводить любопытныхъ гяуровъ. Описывая достопримѣчательности города и его страшную нечистоту, валяющуюся по узкимъ улицамъ падаль и сотни живыхъ кошекъ, которыя собираются на заборахъ, гдѣ ихъ кормятъ потрохами, Хемницеръ замѣчаетъ, что ходя по Константинополю цѣлый день, онъ былъ болѣе всего пораженъ, когда «двое турокъ, разсуждая о чемъ-то, отъ искренняго сердца разсмѣялись; и вотъ, прибавляетъ, онъ, первый смѣхъ или первая наружная веселость души, которую я, видѣвъ не одну тысячу людей, по лицу и по подобію такъ называемыхъ, встрѣтить случай имѣлъ». Во время пребыванія его въ Константинополѣ пожаръ истребилъ большую часть города. Народъ приписалъ его русскимъ, которые этимъ способомъ будто бы хотѣли отвлечь вниманіе Турціи отъ Крыма. Замѣтимъ, что въ то самое время усиліями Потемкина и Булгакова подготовлялось присоединеніе Таврическаго полуострова къ Россіи. Порученіе Хемницеру важнаго поста на востокѣ въ такую критическую минуту служитъ явнымъ доказательствомъ довѣрія, какимъ онъ пользовался.

Въ Константинополѣ, какъ уже и въ Херсонѣ, его сильно тревожили двѣ заботы: съ одной стороны, онъ по разсказамъ о Смирнѣ убѣдился, что ему тамъ придется играть роль высшаго дипломатическаго чиновника, къ которой онъ ни по своимъ привычкамъ, ни по характеру не чувствовалъ ни малѣйшаго влеченія; съ другой стороны, вопросъ о размѣрѣ будущаго его содержанія еще не былъ рѣшенъ, и онъ не зналъ, отъ кого будетъ получать свое жалованье. «Всѣ говорятъ, замѣчаетъ онъ, что мѣсто прекрасное, только всѣ говорятъ также, что моего званія люди живутъ совершенно на ногѣ цареградскихъ министровъ, если не пышнѣе. Признаюсь тебѣ, что это мнѣ мало покою даетъ… Знаешь ли ты, что я уже самъ примѣчаю, что я на себя не похожу… Нѣтъ, ужъ не написалъ бы ты теперь такого письма, въ которомъ бы ты меня небеснымъ Иваномъ назвалъ. — Предчувствую, говоритъ онъ въ другомъ письмѣ, что но разнымъ обстоятельствамъ разсуждая, житье мое тамъ не продолжится, самъ знаешь для чего». О своемъ матеріальномъ положеніи въ Смирнѣ надѣялся онъ узнать отъ Булгакова; но посолъ отозвался, что жалованья дать ему не можетъ и что оно будетъ итти чрезъ генералъ-прокурора князя Вяземскаго^[17]. «Неужели, спрашиваетъ Хемницеръ, его сіятельство не соблаговолитъ мнѣ его доставлять безъ всякаго моего претерпѣнія?… я право думалъ, что корпусъ дипломатическій отъ своего алтаря питается» (п. II, III, и IV).

Наконецъ, 20 сентября 1782 года Хемницеръ пріѣхалъ въ Смирну. По тогдашнему значенію Россіи, возвеличенной недавними побѣдами и миромъ въ Кучукъ-Кайнарджи, прибытіе русскаго консула было здѣсь событіемъ. Когда онъ въ первый разъ съѣхалъ съ яхты на берегъ, вся набережная была покрыта народомъ, собравшимся смотрѣть его. «Согрѣшилъ я тутъ, пишетъ онъ, что вспомнилъ о собственныхъ стихахъ:

По улицамъ смотрѣть зеленаго осла

Кипитъ народу безъ числа.

„Мой пріѣздъ сюда всю тревогу здѣшняго народа о предстоящей, по мнѣнію ихъ, войнѣ въ ничто обратилъ, и сколько до меня слухи доходятъ, то и прочіе консулы будто бы подъ моею подпорою жить здѣсь нынѣ думаютъ надежнѣе. Какова Россія!“ (п. VI). Въ другой разъ такъ охарактеризовано политическое величіе Екатерининской монархіи: „Многіе, въ нашемъ отечествѣ живучи, не чувствуютъ своего блаженства столько, сколько чувствовать должны. Здѣсь-то прямо видѣть можно, что мы есть, видя зависть, кипящую безпрестанно въ толпѣ иноплеменныхъ“ (п. VII).

Проведя 8 дней на яхтѣ, Хемницеръ поселился въ домѣ, нанятомъ имъ за 750 тастровъ ежегодно, съ платою впередъ. По комиссіи изъ Константинополя, ему заказано было въ гостиницѣ нѣсколько комнатъ, но онъ, по званію своему, счелъ неприличнымъ жить „въ трактирѣ“. Теперь начались для него мелочныя хозяйственныя хлопоты: надобно было обзаводиться всѣмъ домашнимъ скарбомъ до послѣдней бездѣлицы и часто платить дороже обыкновеннаго, удовлетворяя жадности продавцовъ. Между тѣмъ ему не присылали суммы въ 600 руб., назначенной ему на наемъ дома, на янычаръ и канцелярію, а доставили только скудную часть содержанія. Жалуясь на это и прося Львова поправить дѣло, Хемницеръ ужасается сдѣланныхъ имъ уже и еще предстоящихъ расходовъ: „Ты же знаешь, что я не расточителенъ.

Подарки, янычары и вся визитная исторія изъ моихъ родныхъ денежекъ шло. Что то впредь будетъ, а теперь радости право немного“.

Скоро мы видимъ его уже посреди должностныхъ занятій. „Консульскія (дѣла), разсказываетъ онъ, по маленьку идутъ да идутъ; книги наведены, проѣзжающія и отъѣзжающія суда съ ихъ экипажами и манифестами вписываются безъ запущенія…. Ссоры да споры судимы и разрѣшаемы безъ волокитства и пр. и пр.“. Въ то же время, его тревожитъ одно сомнѣніе, разрѣшить которое было бы важно для его благосостоянія: „Всѣ консулы, сколько ихъ ни есть, на жалованьи и не на жалованьи, берутъ консульскія деньги, по 3 со ста съ вывозимыхъ и привозимыхъ товаровъ… и вотъ доходъ, который ихъ жить здѣсь заставляетъ и позволяетъ. Мнѣ, въ инструкцій, о томъ ни отказано, ни приказано, и я право не знаю, что мнѣ дѣлать… Спроси объ этомъ пожалуй П. В. (Бакунина) или А. А. (Безбородко) и дай мнѣ коли можно съ первою почтою знать. Если для переду на что надѣяться можно, такъ это вотъ на что, а иначе будетъ vivre du jour à la journée и то съ превеликою нуждою“. — Съ хлопотами по должности являются и непріятности и затрудненія, неизбѣжныя при разноплеменномъ и разнохарактерномъ населеніи края. „Издавна водворилось здѣсь своевольство всякой такой сволочи“ (т. е. безпаспортныхъ матросовъ на судахъ), „чему больше всего виною здѣшнихъ судей правосудіе, состоящее въ удовлетвореніи смотря по деньгамъ, и потому почти всякой день Франки рѣжутъ Турокъ, а Турки Франковъ, а иногда и Франки между собой рѣжутся, и всѣ откупаются, кто можетъ и хочетъ“ (п. VII). Или: „Турки мои теперь кажется присмирѣли. Впрочемъ однако здѣст. вообще не такъ смирно, какъ ты думаешь. Рѣжутъ и рѣжутся всякій день, и всякій почти день весь корпусъ драгомановъ предстоитъ здѣшнему кадію съ воплемъ на таковое его худое здѣшнимъ городомъ управленіе… передъ моимъ сюда пріѣздомъ Рагузейцы съ Славянами перерѣзались; мщеніе за мщеніе, и наконецъ сдѣлавшись война общею, — славяне всѣ бросились было къ Рагузейскому консулу въ домъ, который по счастью успѣлъ спастись въ домѣ голландскаго консула, гдѣ высидѣлъ 2 недѣли карантину, пока все утихло, а то быть на ножахъ. Между моими такой генеральной баталіи кажется быть не уповательно, приказаніе дано строгое навсегда къ предупрежденію подобнаго“ (п. IX). По поводу одного разбоя, въ которомъ участвовалъ русскій подданный, Хемницеръ принялъ законныя мѣры взысканія; но между тѣмъ русскаго безъ суда повѣсили, а прочіе трое, венеціанцы, но взятіи съ нихъ выкупа были освобождены. Нашъ консулъ немедленно донесъ о такомъ беззаконіи министерству. Онъ является энергическимъ заступникомъ русскихъ интересовъ, отвращаетъ всякія несправедливости въ отношеніи къ православнымъ, заботится о построеніи греческой и русской церкви, собираетъ свѣдѣнія о цѣнахъ товаровъ, служащихъ предметомъ ввоза и вывоза.

Черезъ нѣсколько мѣсяцевъ онъ пишетъ (п. XI), что сначала турки пробовали поступать съ нимъ такъ же нагло, какъ съ другими консулами, хотѣли „сдѣлать его оброчнымъ крестьяниномъ“, но это имъ не удалось. „Теперь, прибавляетъ онъ, мой кади другимъ тономъ говоритъ. Когда нашего матроса вѣшать сбирался, говорилъ драгоманамъ: приходите сюда съ карманами, набитыми венеціанскими цекинами, а теперь своимъ Туркамъ говоритъ: читайте указы отъ Порты присланные о Русскихъ и у васъ сердце выскочитъ… Нѣтъ, послѣ принужденія заставить ихъ подписать миръ на барабанѣ, не кстати было бы умаливать ихъ… Нѣтъ, нѣтъ, думалъ я, а этому не бывать: первая брань лучше послѣдней; эта брань однако изъ крупныхъ была. Теперь, что называется, и торгъ даже нашъ происходитъ почти безданно, безпошлинно. Вотъ каковъ характеръ здѣшнихъ людей: отъ одной крайности въ другую… Только и твердятъ, что Московъ, т. е. Русскихъ, трогать не надобно“. За повѣшеннаго русскаго матроса смирискій губернаторъ былъ вызванъ въ Константинополь на слѣдствіе, и визирь обѣщалъ Булгакову сдѣлать Россіи удовлетвореніе.. „Если, заключаетъ Хемницеръ, случится, что губернатору либо голову отрубятъ, или его задавятъ, то хоть верхомъ на здѣшнихъ Турокъ садись“. Разсказавъ еще другой случай, въ которомъ по жалобѣ русскаго консула на обиду, причиненную нашему матросу, по всѣмъ улицамъ были поставлены янычарскіе пикеты, Хемницеръ замѣчаетъ: „Такимъ образомъ имя Россійское защитою служитъ теперь и прочимъ“. Кади, желая задобрить строгаго консула, прислалъ ему въ подарокъ ковры и платки, вышитые женщинами, но получилъ ихъ обратно съ благодарностью какъ бы за доставленіе случая подивиться прекрасной работѣ.

Читая въ письмахъ Хемницера эти извѣстія о его дѣятельности въ Смирнѣ, мы не узнаемъ того простодушнаго и разсѣяннаго человѣка, какимъ его описываютъ намъ во время петербургской его жизни и заграничнаго путешествія. Такъ Львовъ разсказываетъ, что при представленіи Вольтерова „Танкреда“ въ Парижѣ, когда на сцену вышелъ знаменитый актеръ Лекенъ (Lekain), Хемницеръ, сидя въ партерѣ, до того забылся, что всталъ и низко поклонился, чѣмъ обратилъ на себя вниманіе всего театра. „Высокій ростъ его, замѣчаетъ при этомъ Львовъ, мнѣ никогда не былъ такъ примѣтенъ“. На счетъ его наружности прибавлю, что, по семейному преданію Львовыхъ, онъ былъ очень дуренъ собою. Въ доказательство тому служитъ сохранившееся у Вѣры Ник. Воейковой (дочери Львова) изящное бюро, на которомъ означенъ 1776 годъ, съ силуэтомъ Хемницера: передъ изображеніемъ пирамиды представлено три амура; одинъ изъ нихъ, держа въ рукахъ силуэтъ, подаетъ его другому; этотъ, увидѣвъ образину, падаетъ отъ испуга, а третій сбирается бѣжать.

Тонъ смирнскихъ писемъ показываетъ совершенную непринужденность въ отношеніяхъ обоихъ друзей; видно, что между ними смѣхъ, шутки, остроты были дѣломъ обыкновеннымъ; въ письмахъ мѣстами встрѣчаются такія выходки, которыя, не бывъ предназначены для печати, могутъ конечно не удовлетворять нашему вкусу и чувству изящнаго, но драгоцѣнны какъ невольный отпечатокъ души изучаемаго человѣка. Иногда пріятели побуждаютъ другъ друга къ добру и благоразумію. Желаніе, чтобъ Львовъ всегда остался тѣмъ же, заставляетъ Хемницера однажды сказать: „Объ одномъ тебя прошу: Бога ради не теряй, если когда и въ высшемъ степени министра будешь, ту привѣтливость и развязность души, которую ты имѣешь. Тебѣ сказывать нечего, сколь полезно это для себя, и для людей пріятно. Куда какъ скверно быть букою!“ (п. IV). Хемницеръ благодаритъ Львова за доставленіе его басенъ въ парижскую королевскую библіотеку и за присылку медали на открытіе памятника Петру Великому. Вообще Львовъ является добрымъ геніемъ скромнаго баснописца, и въ письмахъ послѣдняго постоянно звучитъ струна чистосердечной и почтительной благодарности къ вліятельному, хотя и младшему другу Его посредству Хемницеръ былъ обязанъ и вниманіемъ обоихъ высшихъ представителей министерства иностранныхъ дѣлъ; не разъ онъ радуется извѣстію, что донесенія и письма его приняты благосклонно Безбородкой и Бакунинымъ. Въ одной французской припискѣ онъ говоритъ: Que l’ou m’aime, qu’on me salue, voillà une des plus grandes consolations pour moi, outre celle que vous me donnez, vous» (п. VII). Львовъ однажды спрашивалъ его, зачѣмъ онъ въ письмахъ къ графу Воронцову и къ другимъ высокопоставленнымъ лицамъ иногда не позволитъ себѣ одной изъ тѣхъ забавныхъ шутокъ, въ которыхъ онъ считался мастеромъ. «Другъ мой, отвѣчалъ Хемницеръ, ты знаешь, что я только Я съ друзьями быть могу; а гдѣ не друзья мои, тамъ ужъ отъ меня толку не жди: гдѣ каждое слово на вѣски класть надобно, тутъ, самъ ты знаешь, шутить неловко: да ничего и на умъ не припадетъ. Вотъ къ Петру Васильевичу да и къ Александру Андреевичу пишучи, можетъ быть и вздумаю пошутить или, лучше сказать, буду писать какъ думаю, т. е. просто. П. В. тебя и меня знаетъ коротко, а Ал. Анд. тебя одного знаетъ коротко, а что тебя коротко знаетъ, мнѣ и легче» (п. X). Въ другомъ письмѣ (XV) онъ такъ обрисовываетъ ту же сторону характера своего: «Несчастіе мое (если это несчастіемъ назвать можно), что я податься на знакомства никакъ не могу, если поводовъ къ заключенію дружбы не предвижу. А здѣсь (т. е. въ Смирнѣ) головы, сердца и души что говорить!» — Послѣ этихъ сердечныхъ признаній будемъ ли но нынѣшнему судить Хемницера за то, что онъ, слѣдуя нравамъ своего времени, посылалъ гостинцы не только Львову, но и тѣмъ лицамъ, отъ которыхъ зависѣло его положеніе, и всячески старался имъ угождать. Такъ онъ, проѣзжая черезъ Тверь, отыскалъ домъ сестры и зятя новаго своего начальника, Булгакова, былъ у нихъ, привезъ ему отъ нихъ письма; въ Москвѣ былъ у отца его, отъ котораго также привезъ письма и посылки. Во всѣхъ такихъ угожденіяхъ онъ былъ вѣроятно лишь исполнителемъ совѣтовъ Львова, которому писалъ въ другой разъ: «Къ графу Александру Романовичу послалъ бы что нибудь, да не знаю что, кромѣ развѣ вина какого, другаго путнаго ничего нѣтъ» (п. X). «Къ Петру Вас. и Ал. Ан. послалъ я каждому по боченку смирнскаго мушкату: только и нашелъ путнаго» (п. VI).

Въ отношеніи къ различнымъ народностямъ, съ которыми ему приходилось имѣть дѣло въ Смирнѣ, онъ отдаетъ рѣшительное предпочтеніе Туркамъ передъ Греками и Армянами: «Турокъ, по крайней мѣрѣ, что сказалъ, то и сдѣлалъ, разумѣется Турокъ не франкизованный. Греки же сегодня придутъ тебѣ сказать то, а завтра другое: только безпрестанныя попытки, не удастся ли обмануть: когда увидятъ что нѣтъ, ничего и не дѣлаютъ. Словомъ тебѣ сказать, что каждое ихъ дыханіе обманъ и весь воздухъ зараженъ обманомъ» (п. VI—VIII). Съ такимъ же презрѣніемъ отзывается онъ о французахъ, которые въ Средиземномъ морѣ старались сманивать русскихъ матросовъ на свои суда. Неблагопріятное мнѣніе о французахъ не мѣшало однакожъ Хемницеру любить ихъ языкъ, который онъ, кажется, усвоилъ себѣ самоучкою, такъ же какъ и итальянскій: на томъ и другомъ въ письмахъ его попадаются цѣлыя тирады, написанныя довольно правильно, и въ одномъ мѣстѣ онъ выражаетъ свою радость, что путешествіе доставляетъ ему случай усовершенствоваться въ итальянскомъ языкѣ. Само собою разумѣется, что литературная производительность его въ новой, хлопотливой должности почти совсѣмъ прекратилась. На просьбу Львова прислать новыхъ басенъ онъ восклицаетъ: «Кто въ Туречинѣ басни пишетъ?» однакожъ сознается, что «есть малая толика ихъ, но ни одной еще не удалось отдѣлать, да и духу не было». Замѣтимъ, что 2-е изданіе басенъ Хемницера было отпечатано незадолго передъ отъѣздомъ его изъ Петербурга.

Между тѣмъ житье въ Смирнѣ становилось ему все болѣе и болѣе невыносимо. Одиночество страшно тяготило его и онъ часто вспоминалъ, что писалъ ему Капнистъ, узнавъ о его намѣреніи ѣхать въ Смирну: «Да подумалъ ли ты хорошенько, что ты сдѣлалъ! Да ты таки безъ друзей тамъ съ ума сойдешь!» Нельзя безъ грустнаго чувства читать жалобъ Хемницера на свое положеніе: «Надобно вообразить, говоритъ онъ еще въ ноябрѣ 1783 г., (каково) скрыть въ себѣ самомъ все что думаешь. Одинъ дома, одинъ внѣ дома, одинъ вездѣ» (п. VII). Въ началѣ слѣдующаго года онъ пишешь опять: «Представь… когда изъ христіанской, т. е. нравственной земли, оставя друзей, родныхъ, отечество, вдругъ увидитъ себя человѣкъ посреди неизвѣстной ему земли, обитаемой — говорятъ — людьми, которыхъ не находитъ, одинъ безъ друга, безъ родного. Долженъ вступить въ новую и никогда ему извѣстной не бывшую перспективу должности и дѣлъ. Скажешь не разъ: гдѣ я? что я? скажите мнѣ, кто нибудь! Никто не отвѣчаетъ. А если какой нибудь голосъ гдѣ и отдастся, такъ этотъ голосъ такой, отъ котораго больше съ дороги сбиться, нежели настоящій путь свой продолжать можно. Снести боль, когда она есть, не охнувъ ни разу, кажется, и ты не потребуешь, даромъ что ты на бумагѣ превеликій моралистъ стоикъ» (п. X).

Послѣднее письмо писано Хемницеромъ 29 февраля, ровно за три недѣли передъ смертью его. Разсказывая о вынесенной имъ тяжкой болѣзни, онъ сознается, что жизнь смирнская ему «не въ сутерпъ» и что кромѣ отечества и самаго Петербурга для него нѣтъ спасенія. «Представь себѣ, прибавляетъ онъ, только это одно положеніе для человѣка, который чувствуетъ и можетъ быть больше нежели бы хотѣлъ, что бы его безпрестаннымъ сего рода огнемъ не сожигало; проглотить все то чего бы, въ разсужденіи нынѣшнихъ для Россіи радостныхъ дней, русской же душѣ сообщено было и каждой бы разъ новое въ твоей душѣ восхищеніе произвело и ее бы радовало. — Вмѣсто того зри и виждь: вотъ зміи шипящіе, а ты молчи: глотай, все глотай» (п. XV).

Наконецъ онъ мечтаетъ объ отставкѣ, о пенсіи: «Вотъ тебѣ, другъ мой, что на душѣ у меня. Теперь потяну еще, пока сможется. Хлѣбъ мой насущной, я знаю, будетъ очень маленькими ломтями рѣзанъ, да была бы только душа сытѣе. Ну, полно. Прости». Таковы были послѣднія слова, посланныя имъ другу изъ добровольнаго, далекаго изгнанія. Онъ умеръ 19 марта 1784 года, не сдѣлавъ многаго, что конечно могъ бы сдѣлать при болѣе благопріятныхъ обстоятельствахъ. Незадолго передъ смертію, именно 24 февраля, онъ былъ избранъ въ члены Россійской Академіи. По словамъ Бантышъ-Каменскаго, останки Хемницера были перевезены въ Россію и преданы землѣ въ Николаевѣ; но достовѣрность этого извѣстія сомнительна, такъ какъ Николаевъ началъ возникать только въ 1788 году, послѣ взятія Очакова, а городомъ сдѣлался еще двумя годами позже. Впрочемъ, по свѣдѣнію, доставленному намъ Μ. Ѳ. Шугуровымъ изъ Николаева, мѣстные сторожилы слышали, что Хемницеръ былъ погребенъ тамъ на общемъ кладбищѣ^[18]. Въ первомъ посмертномъ изданіи его басенъ изображенъ надгробный его памятникъ и подъ рисункомъ читается эпитафія, написанная Хемницеромъ самому себѣ, которая, по словамъ Бантышъ-Каменскаго, была вырѣзана на гробницѣ:

Жилъ честно, цѣлый вѣкъ трудился,

И умеръ голъ, какъ голъ родился.

Въ ранней кончинѣ Хемницера мы видимъ печальный примѣръ суетности человѣческихъ расчетовъ. Онъ оставлялъ Россію съ мыслію обезпечить себѣ честнымъ образомъ безбѣдное состояніе. Онъ мечталъ, какъ будетъ употреблять нажитыя деньги на пользу общества, и шутя говорилъ: «если кто-нибудь захочетъ подрядить Хвостова^[19] писать пасквили на хорошихъ писателей, напр. на Фонвизина, я заплачу ему вдвое, чтобъ онъ этого не дѣлалъ».

Замѣтка такого содержанія написана имъ сперва по-французски, а потомъ переложена въ русскіе стихи. Довольно многочисленные автографы его представляютъ любопытное дополненіе къ его баснямъ. Мы можемъ прослѣдить здѣсь процессъ ихъ сочиненія. У Хемницера водились записныя тетрадки, куда онъ постепенно вносилъ зарождавшіеся у него планы басенъ, излагая ихъ сначала прозою въ самой краткой формѣ. Многіе изъ такихъ плановъ впослѣдствіи имъ выполнены, другіе остались только въ первоначальномъ видѣ. Далѣе, онъ записывалъ являвшіяся ему отдѣльныя мысли, то въ прозѣ, то въ стихахъ, отмѣчая при нихъ, что онѣ могутъ пригодиться для такой-то басни или сатиры. Такъ напр. къ извѣстной баснѣ его Метафизикъ сначала было придумано такое заключеніе, отдѣльно занесенное: «Не знаю, вовсе ли его отецъ тамъ оставилъ, да думаю что нѣтъ, А только еслибы такихъ вралей всѣхъ засадить въ ямы, то много бы ямъ надобно было». Иногда попадаются одинъ или нѣсколько стиховъ, предназначенныхъ для какой-нибудь басни. Для варіантовъ къ баснямъ эти рукописи могутъ дать обильные матеріалы. Есть тутъ и нѣсколько ненапечатанныхъ еще басенъ, можетъ-быть писанныхъ въ Смирнѣ; онѣ любопытны, но имъ недостаетъ окончательной отдѣлки. Иногда записывались мысли практическаго значенія, напр. слѣдующее "правило главное въ сочиненіи:

«Нужнѣй всего, чтобы прежде нежели писать о чемъ-нибудь начнешь, расположеніе твое сдѣлано было хорошее. Расположеніе въ сочиненіи подобно первому начертанію живописной картины: естьли первое начертаніе лица дурно, то сколько бы живописецъ послѣ чертъ хорошихъ ни положилъ, лицо все будетъ не то, которому быть должно: стихи или частныя мысли сами собою сколь прекрасны ни будь, при худомъ расположеніи все будутъ дурны».

Въ числѣ сохранившихся тетрадей Хемницера одна, писанная его же рукой, носитъ заглавіе: «Выписка изъ писемъ Эйлеровыхъ о разныхъ физическихъ и филозофическихъ матеріяхъ». Это перечень содержанія 1-й части извѣстной книги Эйлера, изданной въ русскомъ переводѣ Румовскаго отъ 1768 до 1774 года: свидѣтельство любознательности нашего писателя и того вниманія, съ какимъ онъ пополнялъ свое образованіе чтеніемъ.

Кромѣ указанныхъ уже стиховъ, противъ Ал. Хвостова направлено нѣсколько рукописныхъ эпиграммъ Хемницера, обвиняющихъ его въ двоедушіи и въ томъ, что онъ сталъ бранить стихи Львова, когда не имѣлъ въ немъ болѣе надобности. Предметомъ насмѣшекъ служитъ также плохой писатель, Рубанъ, прославившійся своими стихами на памятникъ Петру Великому. Есть и другія эпиграммы, въ которыхъ мишенью служатъ особенно корыстолюбіе и взяточничество.

Изъ остальныхъ ненапечатанныхъ опытовъ Хемницера въ стихахъ нельзя умолчать о двухъ довольно обширныхъ сатирахъ, написанныхъ на худыхъ судей и на подьячихъ. Очевидно, что къ этому роду сочиненій увлекъ Хемницера примѣръ не только предшественника его, Сумарокова, но и современника, Капниста, котораго сатира, напечатанная въ Спб Вѣстникѣ 1780 года, имѣла большой успѣхъ, хотя и накликала ему вражду осмѣянныхъ имъ литературныхъ посредственностей. Сатиры Хемницера, къ сожалѣнію, вовсе не отдѣланы; это не болѣе, какъ черновыя редакціи, любопытныя между прочимъ тѣмъ, что знакомятъ насъ съ пріемами его при сочиненіи стиховъ. Тѣ стихи, которыми онъ не былъ доволенъ, писались по нѣскольку разъ сряду, разумѣется каждый разъ съ измѣненіями, и такимъ образомъ авторъ предоставлялъ себѣ при дальнѣйшей отдѣлкѣ выборъ того или другого варіанта.

Вопросъ, почему онъ посвятилъ себя преимущественно баснѣ, разрѣшается очень просто, съ одной стороны характеромъ его ума, наблюдательнаго, обогащеннаго опытами жизни, склоннаго къ положительнымъ выводамъ; а съ другой тѣмъ, что именно въ то время басня раздѣляла съ одой господство въ мірѣ поэзіи; благодаря блестящему успѣху Лафонтена и своей обманчивой легкости, басня пустила корни во всѣхъ европейскихъ литературахъ, и рѣдкій стихотворецъ не былъ хотя отчасти баснописцемъ. Впрочемъ и Хемницеръ сперва заплатилъ дань общему лирическому увлеченію эпохи, и въ то время, когда его ровесникъ Державинъ еще только настраивалъ свою громозвучную лиру, въ 1770 году, Хемницеръ напечаталъ оду на побѣду надъ турками при Журжѣ, слабое подражаніе Ломоносову, любопытное между прочимъ и по недостаткамъ языка, надъ трудностями котораго авторъ впослѣдствіи такъ мастерски восторжествовалъ. Это тѣмъ болѣе удивительно въ Хемницерѣ, что въ семействѣ своемъ онъ съ дѣтства могъ слышать только нѣмецкій языкъ и до позднѣйшаго времени не переставалъ писать и на немъ стихи; они сохранились въ его тетрадяхъ, но не представляютъ ничего замѣчательнаго. Между тѣмъ одно изъ главныхъ достоинствъ его русскихъ басенъ составляетъ именно языкъ, поразительный по своей чистотѣ и народному складу. Нѣтъ сомнѣнія, что въ этомъ отношеніи военная служба Хемницера, сблизившая его съ народомъ, а потомъ общество литераторовъ — друзей его, Капниста, Державина и особенно Львова, имѣли рѣшительное на него вліяніе. Очарованный образцами художественной басни у Лафонтена и Геллерта, онъ первый въ русской литературѣ понялъ, какое Существенное значеніе въ этомъ родѣ поэзіи принадлежитъ простотѣ и естественности разсказа. Надобно вспомнить, что онъ съ своими баснями въ первый разъ (1779 г.) выступилъ за цѣлое десятилѣтіе до извѣстности Карамзина и когда еще не было ни Душеньки Богдановича, ни Недоросля Фонвизина. Правда, что уже и прежде языкъ просторѣчія считался принадлежностью басни, но на практикѣ никто не умѣлъ употреблять его надлежащимъ образомъ. Первая книга басенъ Хемницера явилась года черезъ два послѣ смерти Сумарокова, котораго притчи могутъ служить образцомъ безвкусія. Лучше были басни Майкова, опередившія Хемницеровы годами 12-ю, но по достоинству языка послѣднія оставили и ихъ далеко за собою. То же можно сказать о басняхъ Леонтьева и Хераскова, изданныхъ въ 1760-хъ годахъ^[20].

Было бы слишкомъ много требовать, чтобы Хемницеръ, побѣдивъ трудности языка, въ то же время достигъ и окончательнаго совершенства въ отдѣлкѣ стиха. По крайней мѣрѣ въ отношеніи къ риѳмѣ онъ облегчилъ себѣ трудъ стихосложенія тѣмъ, что большую часть стиховъ заканчивалъ глаголами. Зато у него нигдѣ не видно ни малѣйшей натяжки: теченіе рѣчи совершенно естественно; стихъ ложится подъ перомъ его непринужденно, не подвергаясь искусственной передѣлкѣ. Однообразіе наглагольныхъ риѳмъ, вотъ главный упрекъ, какого заслуживаетъ Хемницеръ со стороны механизма стиховъ. Только изрѣдка появляются у него устарѣлыя формы языка, поэтическія вольности, ошибочныя ударенія и неправильности въ составѣ стиха. Но онъ уже понимаетъ важность народности, и не только выражается народнымъ языкомъ, но любитъ употреблять поговорки и пословицы. Часто встрѣчаются у него, напримѣръ, выраженія въ родѣ слѣдующихъ:

Они и пуще привяжися (Посвященіе).

Они никакъ не отставать (тамъ же).

Старикъ еще ихъ унимать (Старикъ и ребята своевольные).

Такую кашу заварили (Два сосѣда)

или стихи, составленные изъ пословицъ:

Лиха бѣда начало (Строитель).

Худой миръ лучше доброй ссоры (Два сосѣда).

Что многіе умѣютъ мягко стлать,

Да жестко спать (Дворовая собака).

И отъ добра добра не ищутъ (тамъ же).

Было время, когда нѣкоторые счастливые стихи изъ басенъ Хемницера сами повторялись въ видѣ пословицъ.

Надобно согласиться, что въ отношеніи народности онъ не могъ остаться безъ вліянія на Крылова, который уже нашелъ у него готовый типъ настоящей русской басни и отдѣльныя черты того, чему самъ умѣлъ впослѣдствіи дать такое полное развитіе. Отсюда понятно, почему лѣтъ 30 тому назадъ басни Хемницера попали въ число книгъ, развозимыхъ по ярмаркамъ, и сдѣлались предметомъ спекуляціи для досужихъ издателей.

Что касается до содержанія басенъ Хемницера, то прежде всего надобно раздѣлить ихъ на переводныя и оригинальныя. Изъ 91 басни его 5 басенъ переведено имъ изъ Лафонтена, 18 изъ Геллерта^[21] и по одной изъ Вольтера, Дора и Ножана, всего 26 или, положимъ, даже около 30 басенъ переводныхъ. Остальныя 60, слѣдовательно ²/₃ всего количества, оригинальныя. Переводы его вообще довольно близки къ подлинникамъ: правда, онъ не всегда дорожитъ подробностями, жертвуетъ ими для чистоты языка и легкости стиха; но въ общемъ ходѣ разсказа онъ строго держится подлинника.

Въ оригинальныхъ басняхъ Хемницера есть конечно много соотношеній съ современностью; но если уже и въ басняхъ Крылова часто потерянъ ключъ для разъясненія связи ихъ съ дѣйствительностью, то тѣмъ менѣе возможно разгадать тайный смыслъ Хемницеровыхъ. Мѣстами однакожъ можно подмѣтить и въ нихъ намеки на современныя обстоятельства и лица: мы укажемъ при самыхъ басняхъ на нѣкоторые намеки этого рода.

Въ концѣ басенъ Хемницера, начиная съ самаго 1-го ихъ изданія, печатались двѣ подъ общимъ заглавіемъ Чужія басни. Всѣ повѣрили, что онѣ написаны не имъ, и одинъ изъ позднѣйшихъ издателей Хемницера, Сахаровъ, даже исключилъ ихъ поэтому изъ собранія басенъ его^[22]. Мы напротивъ убѣждены, что онѣ названы чужими только потому, что ихъ примѣненіе было слишкомъ ясно для современниковъ и что авторъ хотѣлъ отклонить отъ себя всякую въ томъ отвѣтственность. Въ первоначальномъ изданіи онѣ названы «чужими» только въ оплавленіи, а не въ текстѣ, да и по своему складу и языку онѣ ничѣмъ не отличаются отъ остальныхъ басенъ собранія. Смыслъ одной изъ этихъ чужихъ басенъ не подлежитъ сомнѣнію: подъ мартышкою, обойденною при производствѣ, и оберъ-шутомъ, упомянутымъ въ послѣднемъ стихѣ, надобно разумѣть Л. А. Нарышкина. Не такъ ясенъ намекъ, скрывающійся въ другой баснѣ, Львиный указъ, заимствованной изъ Лафонтена и разсказывающей про зайца, который, при ссылкѣ всѣхъ рогатыхъ изъ львинаго царства, счелъ нужнымъ также удалиться, опасаясь, чтобы его ушей не приняли за рога. Въ нѣкоторыхъ изъ остальныхъ басенъ замѣтна полемическая подкладка: такова особенно басня Черви, направленная противъ плохихъ писателей, раздраженныхъ сатирою Капниста и вооружившихся противъ него за это нападеніе. Къ подтвержденію нашей мысли служитъ то, что эта басня первоначально была напечатана въ Спб. Вѣстникѣ 1780 года (сеит.), гдѣ, нѣсколько ранѣе, появилась и сатира Капниста. Мы нашли въ бумагахъ Хемницера эту сатиру, его рукой переписанную. Неудивительно, что и самыя выраженныя въ ней мысли иногда отражаются въ басняхъ Хемницера. Капнистъ говоритъ, напримѣръ:

…. «тотъ честенъ, такъ глупецъ;

Другой уменъ, такъ плутъ, ханжа, обманщикъ, льстецъ».

или:

«Но сколько тягостно быть честнымъ, каждый знаетъ».

Эта мысль послужила Хемницеру темой для оригинальной басни Гадатель; она же развита въ переводѣ изъ Геллерта Умирающій отецъ. Но большая часть мыслей, положенныхъ въ основу басенъ Хемницера, несомнѣнно выработаны имъ самостоятельно среди тяжкихъ опытовъ жизни, доставившихъ ему глубокое пониманіе людей и свѣта. Подъ самой простой, невидной оболочкой мы иногда встрѣчаемъ у него важныя истины, относящіяся не только къ судьбѣ частнаго человѣка, но и къ общественному или государственному быту; таковы басни: Волчье разсужденье, Привязанная собака, Лѣстница, Лѣнивые и ретивые кони. Сюда же относятся и нѣкоторыя изъ неизвѣстныхъ доселѣ басенъ его, между прочимъ притча Добрый царь, недавно нами въ первый разъ напечатанная^[23].

Вопреки мнѣнію, до сихъ поръ повторявшемуся во всѣхъ его біографіяхъ, современники оцѣнили талантъ Хемницера. Изъ рукописныхъ замѣтокъ его мы узнаемъ, что уже и первое изданіе его басенъ, напечатанное безъ имени автора, нашло въ публикѣ хорошій пріемъ. Это подтверждается и тѣмъ, что черезъ три года понадобилось второе ихъ изданіе; оно было умножено цѣлою книгою новыхъ басенъ, которыя онъ едва ли бы написалъ, еслибъ не встрѣтилъ ободренія въ обществѣ. Послѣ смерти Хемницера, въ бумагахъ его нашлось еще собраніе неизданныхъ басенъ; вмѣстѣ съ прежними онѣ, за исключеніемъ нѣкоторыхъ, были роскошно напечатаны въ 1799 г. по распоряженію друзей его. Изданіе это украшено виньетами работы Оленина и съ силуэтомъ автора, сдѣланнымъ вѣроятно первою женою Державина^[24]. Въ нынѣшнемъ столѣтіи, особенно въ 1830-хъ и 40-хъ, годахъ, изданія басенъ Хемницера быстро слѣдовали одно за другимъ. Но въ δθ-хъ годахъ они прекращаются, и нынѣ мы тщетно стали бы искать ихъ въ книжной торговлѣ. Отдѣленіе русскаго языка и словесности рѣшилось восполнить этотъ недостатокъ новымъ изданіемъ ихъ съ извлеченіями изъ находящихся въ нашемъ распоряженіи рукописей. Хемницеръ достоинъ жить въ памяти потомства уже и однѣми своими баснями; но мы позволяемъ себѣ думать, что онъ пріобрѣтаетъ на это еще болѣе права теперь, когда образъ его, какъ человѣка и писателя, яснѣе и полнѣе прежняго возстановляется передъ нами изъ подлинныхъ его бумагъ и переписки.

Онъ является въ нихъ лицомъ замѣчательнымъ и по необыкновеннымъ обстоятельствамъ своей жизни, и по высокой человѣчности, и по горячей любви къ Россіи. Все это въ немъ тѣмъ поразительнѣе, что при полученномъ имъ въ молодости недостаточномъ воспитаніи онъ позднѣйшимъ развитіемъ своимъ былъ обязанъ, какъ и многіе знаменитые дѣятели той эпохи, самому себѣ. Съ оттѣнкомъ спеціальнаго образованія въ такіе годы, когда другіе лишь начинаютъ серьезно учиться, Хемницеръ поступаетъ въ армію рядовымъ и скоро отправляется въ походъ за границу; послѣ того, 30-ти лѣтъ отъ роду, онъ вдругъ становится ученымъ дѣятелемъ горнаго вѣдомства и издателемъ минералогическихъ трудовъ. Затѣмъ, напечатавъ собраніе басенъ, онъ печально умираетъ въ другой части свѣта, но оставляетъ по себѣ имя въ исторіи русской литературы. Ясно сознавая глубокія язвы современнаго общества, онъ иногда удачно затрогиваетъ ихъ въ простодушныхъ повидимому разсказахъ; но ни это горькое сознаніе, ни иностранное происхожденіе не мѣшаетъ ему быть преданнымъ и благодарнымъ сыномъ своего отечества. Можно по всей справедливости назвать Хемницера однимъ изъ самыхъ просвѣщенныхъ писателей Екатерининскаго вѣка, или, если угодно, выражаясь по нынѣшнему, — однимъ изъ «передовыхъ людей» этой эпохи {Свое изданіе «Сочиненій и писемъ Хемницера», къ которому эта статья служитъ вводной, Я. К. Гротъ снабдилъ слѣдующимъ предисловіемъ:

"Басни Хемницера, нѣкогда перепечатывавшіяся по нѣскольку разъ въ годъ, давно уже исчезли изъ книжной торговли. Неожиданная находка рукописей знаменитаго баснописца, вызванныхъ на свѣтъ академическимъ изданіемъ Державина, подала поводъ предпринять и изданіе сочиненій Хемницера.

Въ рукописяхъ, доставленныхъ намъ II. С. Капнистомъ и Г. П. Надхинымъ, баснописецъ является новымъ человѣкомъ, чрезвычайно живымъ, чуткимъ и просвѣщеннымъ; мы видимъ Хемницера посреди его вседневной жизни, въ тѣсномъ пріятельскомъ кругу, непринужденно высказывающимъ все, что у него на душѣ; мы узнаемъ его помышленія, планы и надежды. Вмѣстѣ съ тѣмъ изъ этихъ рукописей обнаружилось, что его басни, при посмертномъ ихъ изданіи, были произвольно передѣланы его друзьями. Поэтому одною изъ главныхъ заботъ нашихъ было возстановить подлинный ихъ текстъ, и въ басняхъ, извѣстныхъ подъ именемъ Хемницера, дать потомству самого Хемницера, а не друзей его и первыхъ издателей. Въ его рукописяхъ мы могли прослѣдить весь ходъ постепеннаго развитія почти каждой пьесы, и такимъ образомъ пріобрѣли довольно полный матеріалъ для исторіи большей части замѣчательныхъ, хотя и не многочисленныхъ, трудовъ его; а извѣстно, что въ отношеніи къ нашимъ стариннымъ писателямъ такое историческое изученіе ихъ произведеній возможно только въ видѣ рѣдкаго исключенія. Кромѣ того мы нашли въ автографахъ Хемницера нѣсколько неизвѣстныхъ доселѣ сочиненій его, которыя хотя по художественному достоинству ничего не прибавляютъ къ его славѣ, но имѣютъ значеніе для характеристики времени и для ближайшаго знакомства съ личностью самого автора. Эти труды нынѣ въ первый разъ являются въ нашемъ изданіи, куда вошли также когда-то напечатанные, но потомъ забытые опыты Хемницера, любопытные, при всей слабости ихъ, для историка литературы.

Принося здѣсь глубокую признательность нашу лицамъ, сообщившимъ намъ рукописные источники для этого изданія, мы въ то же время считаемъ пріятнымъ долгомъ заявить, что первымъ указаніемъ на записную книжку Хемницера мы обязаны Μ. П. Погодину, къ отысканію же ея и полученію оказали намъ любезное содѣйствіе В. А. Вильбасовъ и М. И. Семевскій.

Наконецъ, не можемъ умолчать и о радушной помощи, какую мы, при собираніи разныхъ свѣдѣній и библіографическихъ матеріаловъ, встрѣтили со стороны H. С. Тихонравова, Μ. Н. Лонгинова, П. Н. Петрова и Г. Н. Геннади.

Наше изданіе знаменательно совпадаетъ съ столѣтнимъ юбилеемъ Горнаго Института. И. И. Хемницеръ, какъ и отецъ его, отличался свѣдѣніями въ минералогіи, и въ первое время существованія Горнаго училища былъ однимъ изъ полезнѣйшихъ членовъ учрежденнаго при немъ ученаго собранія, трудился надъ переводомъ минералогическихъ сочиненій и надъ составленіемъ горнаго словаря. Главный участникъ въ основаніи Горнаго училища, Соймоновъ, высоко цѣнилъ даровитаго сослуживца и любилъ его, какъ самаго близкаго человѣка. Считаемъ за особенную честь привѣтствовать настоящимъ изданіемъ отъ имени Академіи Наукъ вступленіе дорогого Хемницеру учрежденія во второе столѣтіе своей достославной дѣятельности, и приводимъ, въ заключеніе, слова этого писателя изъ посвятительнаго письма его къ Сомойнову: «Лестно для патріота видѣть счастливые успѣхи, коими награждены труды ваши стремящіеся къ доведенію въ совершенство горнаго въ Россіи производства, такой части, которая составляетъ вещественнѣйшее каждаго государства богатство и первыя онаго силы въ войнѣ и мирѣ».}.

12 октября. 1873.

---

1. Такъ Бантышъ-Каменскій, со словъ Сахарова (см. ниже), увѣряетъ, будто отецъ Хемницера умеръ задолго до сына, тогда какъ онъ пережилъ послѣдняго.
2. Біографическія свѣдѣнія объ этихъ лицахъ см. въ Сочиненіяхъ Державина, по Указателямъ, приложеннымъ къ IV, V и VI томамъ академическаго изданія.
3. При миніатюрномъ изданіи басенъ Хемницера, которое Сахаровъ напечаталъ въ своей типографіи, въ самомъ началѣ біографическаго очерка сказано слѣдующее: «Въ царствованіе Петра Великаго переселился въ Петербургъ саксонскій уроженецъ Іоганнъ Хемницеръ. Русскіе радушно приняли заѣзжаго гостя, полюбили его какъ врача и знатока въ горнозаводскихъ дѣлахъ и опредѣлили на службу. Хемницеръ служилъ намъ вѣрою и правдою, жилъ скромно и утѣшался двумя дочерьми». Къ сожалѣнію, Сахаровымъ не указано, откуда почерпнуты эти свѣдѣнія. Вообще же очеркъ его, какъ и напечатанный позднѣе Бантышъ-Каменскимъ, носитъ большею частью характеръ произвольнаго распространенія и украшенія извѣстныхъ прежде обстоятельствъ, не прибавляя къ нимъ почти ничего существеннаго.
4. При военномъ госпиталѣ, учрежденномъ Петромъ Великимъ, возникло мало-помалу врачебное училище, первое начало основаннаго въ 1783 г. медико-хирургическаго института. (Въ 1720 г. учреждена была медицинская канцелярія; позднѣе совѣтъ изъ докторовъ; въ 1754 г. были вызваны изъ духовныхъ семинарій студенты для обученія медицинѣ и хирургіи въ казенныхъ госпиталяхъ. П. С. З. VI, 3.811; VIII, 5.620; XIV, 10.196). Ср. Собр. Росс. Закон. о медиц. управленіи, Е. Петрова, Спб. 1826—28 и статью Хмырова, о коей упомянуто въ P. В. 1870, I, въ статьѣ Бюлера.
5. Нотебургъ или, вѣрнѣе, Нетеборгъ (Nöteborg) — шведское названіе Орѣховца, переименованнаго Петромъ В. въ Шлиссельбургъ.
6. П. С. З. XIX, 14.048, окт. 21-го 1773 г.
7. Позднѣе (1784—1792) П. А. Соймоновъ былъ также директоромъ горнаго училища, а въ 1794 г. въ эту должность вступилъ вторично Михаилъ Ѳедоровичъ и оставался въ ней, кажется, до 1800 (Историч. опис. Соколова, стр. 20—23).
8. Е. Herrmann. Geschichte des Eusss. Staates. Ergänz. Band, стр. 612 (Донесеніе саксонскаго посланника Сакена). Бакунинъ умеръ въ маѣ. 1786 (Соч. Держ. т. V, стр. 494).
9. Въ своей Богатырской пѣсни Добрыня онъ говоритъ объ «увѣчьяхъ», которыя Ломоносовъ наносилъ языку; вмѣстѣ съ тѣмъ однакожъ Львовъ называетъ его «богатыремъ русской словесности», «сыномъ усилія, который трудности, пересиливалъ дарованіемъ сверхъестественнымъ» (Другъ Просвѣщенія 1804 г., ч. III, стр. 201)
10. По Словарю Новикова, еще въ 1769 году была напечатана другая ода Хемницера, но она неизвѣстна; то же должно сказать и о приписываемой ему Новиковымъ неизданной трагедіи въ трехъ дѣйствіяхъ Бланка.
11. Библіографическая рѣдкость, которой не оказалось ни въ одной изъ петербургскихъ библіотекъ. H. С. Тихонравовъ обязательно доставилъ мнѣ принадлежащій ему экземпляръ ея.
12. Т. е. вновь образуемыя въ разныхъ мѣстахъ вслѣдствіе потребности.
13. А не въ 1778, какъ до сихъ поръ показывали всѣ біографы Хемницера и какъ означалось во всѣхъ библіографическихъ пособіяхъ.
14. Она род. 1753 г., ум. 1807; Львовъ род. 1751, ум. 1803.
15. Въ экземпл. автора приписано его рукой: «Это я слышалъ отъ Ел. Ник. Львовой. Тогда Львовъ уже былъ женатъ». Ред.
16. Сочиненія Державина, T. V, стр. 838 — Изреченіе, употребленное Державинымъ, заимствовано изъ словъ Спасителя къ Наѳанаилу. «Се воистину Израильтянинъ, въ немъ же льсти нѣсть» (Іоан. I, 47).
17. Въ записной книжкѣ Хемницера находимъ слѣдующую отмѣтку: «жалованья въ треть за вычетомъ на гошпиталь доводится мнѣ 659 р. 99¾ коп., а полнаго 666 р. 66¾ коп.» Что эта отмѣтка относится къ консульской должности его, можно заключить изъ другой за нею слѣдующей: « Ближайшая дорога въ Херсонъ изъ Курска на Суржу, Сумы, Миргородъ, Гадечь, Сорочницы, Херсонъ».
18. Къ этому авторъ позже приложилъ справку изъ замѣтки бар. Ѳ. Бюлера (см. Моск. Вѣд. 1884, № 47) о томъ, что X. скончался на дачѣ близъ Смирны, куда тѣло его было перевезено и погребено на тамошнемъ городскомъ кладбищѣ 20 числа, и что вопросъ о перевезеніи тѣла въ Россію и погребеніи въ Николаевѣ рѣшается отрицательно. Ред.
19. Александра Семеновича, написавшаго извѣстное Посланіе творцу посланія (Фонвизину, какъ автору „посланія къ слугамъ моимъ Шумилову, Ванькѣ и Петрушкѣ“). См. князя Вяземскаго Фонъ-Визинъ, Приложенія, стр. 330.
20. Нравоучительныя басни Хераскова изданы въ 1764 году, а Басни Николая Леонтьева, посвященныя императрицѣ Екатеринѣ И, въ 1766. Леонтьевъ напоминаетъ Хемницера обиліемъ наглагольныхъ риѳмъ, по этимъ и ограничивается сходство между обоими баснописцами.
21. При цифрахъ 5 и 18 въ ручномъ экземплярѣ автора на поляхъ стоитъ знакъ вопроса. Ред.
22. Сахаровъ же несправедливо утверждаетъ, будто «Чужія басни» въ первый разъ напечатаны въ изданіи 1799 года.
23. Русская Старина 1872 г., книжка 2-я.
24. Екатерина Яковлевна, рожденная Бастидонъ, извѣстна была, въ кругу друзей своихъ, искусствомъ въ этомъ дѣлѣ. Кажется, рѣчь идетъ именно о посмертномъ силуэтѣ Хемницера въ письмѣ Львова къ Державинымъ отъ 20 окт. 1786: «Утѣшь тебя такъ сила небесная и земная, премилая наша губернаторша, какъ ты меня силуэтами. Марья Алексѣевна и Иванъ Ивановичъ больше меня обрадовали, нежели Петръ Вас. (т. е. Бакунинъ, въ то время также ужъ умершій), которой совсѣмъ не похожъ». (Соч. Держ. T. V, стр. 607 и 608).