Золотые глаза (Перре)/ДО

Золотые глаза
авторъ Поль Перре, переводчикъ неизвѣстенъ

Оригинал: фр. Les Yeux d’or, опубл.: 1884. — Источникъ: az.lib.ru • Текст издания: «Вѣстникъ Иностранной Литературы», №№ 7-8, 1893.

ЗОЛОТЫЕ ГЛАЗА.

Повѣсть Поля Перре.

I.

Поѣздъ несется, обволакивается дымомъ, изрыгаетъ искры и сажу. На пастбищахъ, мимо которыхъ онъ проносится, стада разбѣгаются обезумѣвши отъ страха. Столбы бѣлаго песку подымаются въ степи и покрываютъ почти высохшія болота. Тутъ и тамъ блеститъ лужа воды, напоминающая оловянное зеркало. Вдали, сквозь туманъ, виднѣются колокольни. Трудно себѣ представить болѣе плоскій, болѣе пасмурный пейзажъ. Эта пустынная дорога, конечно, ведетъ куда нибудь; но не можетъ быть, чтобы она вела въ жилое мѣсто; тутъ — край свѣта. Ревнивое государство хотѣло провести линіи желѣзныхъ дорогъ, которыя принадлежали бы только ему! Никогда не проводило оно болѣе безполезной линіи. Въ вагонахъ сидѣла всего одна путешественница. По выходѣ изъ глубокаго ущелья, который доказывалъ, по крайней мѣрѣ, что почва начала сдвигаться и подыматься, такъ что надо было пробить скалу, раздается свистокъ. Это станція. Охрипшій голосъ кричитъ: «Брюсельеръ!»

Тогда единственная путешественница открываетъ дверцу своего купе и прыгаетъ на платформу. Начальникъ станціи начинаетъ ругаться какъ извощикъ, несмотря на то, что онъ чиновникъ! — что это за сумасшедшая, соскакивающая вопреки правиламъ, до полной остановки поѣзда? Она могла сломать себѣ шею! — Положимъ, это его мало заботитъ; онъ только стоитъ за исполненіе правилъ.

Мадемуазель Корбенъ совсѣмъ не заслужила этой ругани; намѣренія ея были самыя хорошія; она совсѣмъ не хотѣла издѣваться надъ правилами. Она только предполагала, что вышлютъ кого нибудь ей навстрѣчу и не хотѣла, чтобы видѣли, что она путешествуетъ въ вагонѣ третьяго класса. Тѣ, которые принадлежали къ обществу, часто имѣютъ подобные предразсудки.

Все время, начиная съ Парижа, по главной линіи и кончая развѣтвленіемъ, ведущимъ въ Брюсельеръ, мадемуазель Корбенъ сидѣла на деревянной скамейкѣ въ компаніи торговцевъ скотомъ, отправлявшихся съ одного рынка на другой, солдатъ, ѣдущихъ въ свои горнизоны, кормилицъ, взявшихъ себѣ питомцевъ изъ города; всѣ члены бѣдной дѣвушки разбиты, сердце преисполнено горечи.

Одной рукой неся англійскій пледъ, другой — держа кожаный мѣшокъ и одинъ изъ тѣхъ легкихъ зонтиковъ, которые женщины называютъ «антука», потому что они служатъ и для дождя, и для солнца, она вошла въ маленькій станціонный залъ. За перегородкой сидѣлъ человѣкъ, царапая что-то на желтой бумагѣ; въ другой части залы, предоставленной для публики, не было ни одной души. Какъ, никто ее не встрѣтилъ! Или не получили ея письма? Однако, она увѣрена, что опустила его два дня тому назадъ въ почтовый ящикъ, въ улицѣ Тебу, въ Парижѣ. Также она увѣрена, что написала вѣрный адресъ: «Господину барону де-Вожиронъ, археологу, въ замокъ Буа-Ру» и т. д. Что же такое произошло? Или торгъ, который она заключила съ семействомъ Вожиронъ нарушенъ? А ихъ молчаніе не есть ли жестокій пріемъ для разрыва? Можетъ, имъ не понравилось ея письмо? Можетъ, оно слишкомъ осторожно, слишкомъ коммерчески составлено?

«Господинъ баронъ, я согласна быть компаньонкой мадемуазель де-Вожиронъ на тѣхъ условіяхъ, которыя вы мнѣ предлагаете: комната, столъ и двѣсти франковъ въ мѣсяцъ, безъ подарковъ…»

Это послѣднее условіе имѣло свое значеніе, оно должно было помѣшать дарить ей старыя платья.

Въ самомъ дѣлѣ, письмо было сухо; тѣмъ болѣе, что оно было написано на бумагѣ съ иниціалами «компаньонки»,

«Г. K. А.» — Генріета Корбенъ д’Авеней, и заклеено печатью, изображавшей летящую ласточку съ девизомъ "всегда свободна! " — странная вывѣска для особы, идущей на «условія»! Обитатели Буа-Ру, можетъ быть, спросили себя съ безпокойствомъ, какой свободой желаетъ пользоваться эта дѣвица?

Увы! Только свободой мысли и сердца. Что касается остального, она уже въ продолженіе цѣлаго года научилась покорности жизни въ школѣ зависимости, болѣе научающей, чѣмъ школа нищеты.

Она откинула свои черные волосы; свѣтъ блеснулъ въ ея темно-синіе глаза, опушенные черными рѣсницами, придающими имъ еще большую глубину и блескъ. У ней явилось желаніе подождать обратнаго поѣзда и воротиться въ Парижъ, не оглядываясь назадъ.

Тотчасъ же она вспомнила, что не могла этого сдѣлать. О, гнетъ бѣдности, нѣтъ ничего ужаснѣе этого! Деньги — самые несносные изъ всѣхъ тирановъ, потому что они порабощаютъ васъ своимъ отсутствіемъ! Воротиться въ Парижъ? Но нѣтъ, Генріета не была болѣе свободна. Какъ это жестоко опровергало аллегорію ласточки! Въ продолженіе трехъ мѣсяцевъ мадемуазель Корбенъ была безъ мѣста и не безъ труда нашла новое. Ее наняли въ Буа-Ру, не видя ее… Когда же наступилъ моментъ для того, чтобы ее увидѣли, она позаботилась одѣться просто, по дорожному. На ней было надѣто платье того особеннаго цвѣта между лиловымъ и коричневымъ, который принято называть «цвѣтъ сливъ»; фасонъ былъ совершенно прямой, безъ всякихъ украшеній, исключая воротника, ниспадающаго на плечи, какъ маленькая мантія у канониковъ. Кругомъ ея черной соломенной шляпы были довольно жидко положены перья. Къ несчастью, на ней были надѣты шведскія перчатки, доходящія до локтей; это отмѣчало ее парижскимъ отпечаткомъ.

Она сама оглядѣла себя, удивилась своему виду, который такъ не гармонировалъ съ этимъ пустыннымъ суровымъ мѣстомъ. Ахъ! Сколько ни учитъ жизнь, человѣкъ не измѣняется! Мадемуазель Корбенъ думала совершенно искренно, что усердно работаетъ надъ собой. Если узнавали въ ней прежнюю мадемуазель д’Авеней, это была не ея вина. Не только она бросила имя, которое носила нѣкогда, не только она уничтожила свои прежнія привычки. Цѣлая пропасть горя, жестокихъ уроковъ раззоренія и бѣдности раздѣляли ея съ ними. Она силилась даже отречься отъ сожалѣній и чувства досады, забыть оскорбленія судьбы и другія, еще болѣе жгучія. Не ея была вина, если иногда она не могла помѣшать разгорѣться остаткамъ пламени.

Сердце сжимается при воспоминаніи о потерянномъ сраженіи и о невозможности отмщенія. Генріета опустила голову. Рѣшившись быть терпѣливой, говоря себѣ, что посланный изъ Буа-Ру запоздалъ, она сѣла на одну изъ скамеекъ, поставленныхъ въ залѣ. Онѣ были деревянныя, какъ и въ вагонахъ третьяго класса. Черезъ полуоткрытую дверь виднѣлась комната, бывшая, конечно, конторой начальника станціи; тамъ стояло кожаное кресло, видъ котораго возбудилъ дрожь зависти въ молодой дѣвушкѣ; даже на этой жесткой скамейкѣ она чувствовала, что сонъ одолѣваетъ ее.

Вдругъ страшный шумъ желѣза и разбитаго дерева заставилъ ее выпрямиться. Станціонный артельщикъ выбросилъ со всего размаха ея дорожный чемоданъ на плиты. Она замѣтила вполголоса:

— Не могли вы немного потише?

Дикарь посмотрѣлъ на нее сверкающими глазами и отвѣтилъ пожатіемъ плечъ:

— Вотъ еще, принцесса! Ужь не класть ли матрасъ на землю, чтобы принимать ея чемоданишко!

Мадемуазель Корбенъ приподнялась слегка дрожа. Эти волчьи глаза наводили на нее страхъ, дерзость этого животнаго возмутила ее. Выпрямившись, она отправилась къ стеклянной клѣткѣ и обратилась къ пишущему на желтой бумагѣ:

— Послушайте, — начала она…

Онъ не шевельнулся. Она постучала кончикомъ зонтика въ стекло.

— Вы здѣсь для того, чтобы отвѣчать путешественникамъ, — проговорила она твердымъ голосомъ; — я спрашиваю, можете ли вы мнѣ указать человѣка, который взялся бы снести мой багажъ и проводить меня въ Буа-Ру.

Писецъ даже не поднялъ глазъ.

— У насъ нѣтъ человѣка!

Это было другое животное.

У мадемуазель Борбенъ выступили слезы на глаза. Никогда она не чувствовала такъ жестоко горечи быть одной въ мірѣ. Инстинктивно она опустила свою вуаль; ей казалось, что прелесть ея лица еще болѣе увеличивала униженіе и опасность вокругъ нея. Она направилась въ наружной двери залы, которая выходила на песчаный голый дворъ. Она открыла свой мѣшокъ, взяла кошелекъ и сочла деньги… Тогда слезы полились у ней еще сильнѣе.

Бѣдный маленькій кошелекъ съ мелкой серебряной монетой, онъ заключалъ ровно столько, сколько надо было, чтобы сдѣлать обратное путешествіе въ Парижъ. По пріѣздѣ ея ждетъ полная нищета; ей нечѣмъ даже будетъ заплатить за экипажъ. Надо было, слѣдовательно, во что бы то ни стало добраться до Буа-Ру. Но какъ? Кто проведетъ ее, кто покажетъ ей дорогу?

Противъ нея со двора виднѣлась дорога, обсаженная чахлыми елями. Налѣво — сѣрая, болотистая деревня, направо — виднѣлась часть брюсельерскаго порта, барки, затопленныя въ тинѣ во время отлива; далѣе полоса бѣлой пѣны, бушующее море, небо, покрытое тучами. Да, это дѣйствительно былъ край свѣта!

Раздался лошадиный топотъ. На поворотѣ дороги мадемуазель Борбенъ увидѣла кабріолетъ, которымъ правилъ человѣкъ въ широкой черной шляпѣ, какія носятъ мѣстные крестьяне. Деревенскій экипажъ въѣхалъ во дворъ. Ни одной минуты Генріета не сомнѣвалась, что это былъ посланный изъ Буа-Ру; когда онъ соскочилъ на землю, она приблизилась. Человѣкъ удивленно посмотрѣлъ на нее, приподнялъ край своей огромной шляпы, подъ которой она увидѣла серьезное, почти изящное, почти прекрасное лицо; затѣмъ онъ прошелъ мимо, и вошелъ въ залу. Она осталась на мѣстѣ, страшно смущенная.

Да и было отчего смутиться вдвойнѣ. Во-первыхъ, ея надежда быть избавленной отъ томительнаго ожиданія рушилась; къ тому же она чуть не сдѣлала неловкости. Правда, вновь пришедшій имѣлъ шляпу фермера, но на немъ были надѣты гетры, какіе носятъ дворяне на охотѣ. Куртка его была изъ сѣроватаго, довольно грубаго бархата, но въ бутоньеркѣ виднѣлась красная ленточка. Генріета принялась разсматривать экипажъ, на которомъ онъ пріѣхалъ. Это былъ старый кабріолетъ съ грязными колесами, съ ободранными подушками, но запряженный гнѣдой лошадью, прекрасныя формы и сильный ходъ который могли быть оцѣнены не менѣе какъ во сто луидоровъ. Странная личность! Можетъ, это былъ самъ баронъ?.. Но нѣтъ. Ему едва было тридцатъ пять лѣтъ. А у барона была дочь двадцати двухъ. Въ тому же господинъ де-Вожиронъ не былъ бы удивленъ, увидѣвъ тутъ постороннюю особу, потому что онъ ее ждалъ. Можетъ, это былъ какой нибудь дворянинъ-фермеръ, или бывшій солдатъ; но никакъ ужь не археологъ. Онъ приблизился въ стеклянной клѣткѣ и спросилъ что-то у писца. Дѣло шло о посылкѣ, которую надо было передать по адресу господина Пьера Ле-Фарекъ къ Фоссъ-Бланшъ. Генріета Корбенъ отлично разслышала имя.

II.

Нечего было сомнѣваться: этотъ господинъ Ле-Фарекъ былъ одинъ изъ тѣхъ дворянчиковъ съ частицей де или безъ нея, которые занимались воздѣлываніемъ своей земли. Генріета подумала, что была минута, когда она хотѣла обратиться къ нему назвавъ его просто: «мой другъ». У ней уже готова была сорваться фраза: — Мой другъ, это вы меня ищите. — Между вновь пришедшимъ и писцомъ въ клѣткѣ завязался разговоръ, въ который вмѣшался артельщикъ, пришедшій на помощь своему товарищу. Пьеръ Ле-Фарекъ говорилъ очень мягкимъ голосомъ, немного нараспѣвъ. — Пришла ли посылка?

Артельщикъ проворчалъ, что у нихъ нѣтъ времени искать! Писецъ прибавилъ, что этого знать нельзя и хотѣлъ закрыть свою форточку. Но Пьеръ Ле-Фарекъ спокойно посмотрѣлъ на нихъ и замѣтилъ господину чиновнику, что это надо знать, а носильщику, — что должно имѣть время, а особенно снимать шапку, когда разговариваешь съ публикой. Оба проворчали что-то и начали оба искать; волки были укрощены.

Генріета Борбенъ съ живымъ интересомъ слѣдила за этой сценой. Господинъ Ле-Фарекъ тотчасъ же сдѣлался чѣмъ-то въ ея глазахъ; это былъ человѣкъ, умѣющій заставить себя слушаться; это прекрасный даръ природы, но къ чему можетъ послужить онъ для одинокой женщины, говорящей съ животными?

Онъ прохаживался по залѣ, ожидая результатовъ поисковъ. Необъяснимая вещь, чувство одиночества и страха, удручавшее ея минуту тому назадъ, теперь успокоилось. Въ поведеніи Ле-Фарека проглядывала сила, которая какъ бы распространяла тѣнь покровительства вокругъ него. Къ несчастію, поиски артельщика были кончены; посылки не было. Дворянчикъ долженъ былъ сѣсть въ свой экипажъ и слабая надежда, которая было зажглась въ сердцѣ мадемуазель Борбенъ, должна была исчезнуть вмѣстѣ съ топотомъ гнѣдой лошади господина Ле-Фарека.

Но нѣтъ. Она увидѣла, что онъ направляется прямо къ ней. Тотчасъ же, такъ какъ она все еще стояла у порога, взглядъ ея обратился на деревню. Она сдѣлала видъ, будто совершенно не знаетъ, что онъ приближается, такъ что на минуту онъ поколебался, спрашивая себя, чѣмъ онъ вызоветъ ея вниманіе. Онъ ни минуты не подумалъ, что она насторожилась; это былъ человѣкъ простой. Ему показалось самымъ лучшимъ дѣйствовать прямо; онъ взялъ свою большую черную шляпу въ руки:

— Извините меня, сударыня, мнѣ кажется вы въ затрудненіи?

Поклонъ его былъ безукоризненъ; но это «извините меня» отдавало деревней.

Генріета Борбенъ совершенно успокоилась, у ней была минута тревоги. Ей приходили на помощь. Могла же она ее принять также дружески, какъ она была предложена?

— Это правда, сударь, — отвѣчала она. — О, въ большомъ затрудненіи!.. — И тотчасъ же очень тихимъ голосомъ, такъ какъ она остерегалась своей досады, она начала разсказывать цѣль своего путешествія и своей неудачи по пріѣздѣ. Несмотря на то, что она продолжала глядѣть на дорогу съ елками, разсказывая о себѣ этому неожиданному въ пустынѣ другу, она видѣла его удивленное движеніе, когда онъ узналъ, что передъ нимъ находится «компаньонка». Дочь Евы была этимъ польщена, и быстро ободрившись она подняла, наконецъ, на Пьера Ле-Фарека свои глубокіе, темные съ переливами глаза. Не думаетъ ли онъ, что письмо, которое она написала хозяевамъ Буа-Ру, не дошло до нихъ?

Онъ покачалъ головою. — Это не могло быть!

— Какъ не могло быть? Но какъ тогда назвать поступокъ барона?

— Ну да, поступокъ странный для всякаго другого. Надо знать барона де-Вожиронъ; надо знать въ особенности, что на прошлой недѣлѣ онъ открылъ старые камни, древнія могилы въ степи, и что съ этихъ поръ онъ не отъ міра сего.

— Какъ! Могилы! Старые камни! Но развѣ это извиненіе? Да, наконецъ, если память измѣнила барону де-Вожиронъ, то баронесса, вѣроятно, получила извѣщеніе, адресованное въ Буа-Ру.

Пьеръ Ле-Фарекъ пожалъ плечами. Баронесса была старая, очень фантастичная особа, жившая постоянно въ облакахъ. Да къ тому же она была всецѣло за интересы своей дочери.

Генріета не замедлила возразить. — Значитъ, въ интересахъ мадемуазель де-Вожиронъ было — чтобы они измѣнили данному слову? Ле-Фарекъ казался смущеннымъ. Однако же онъ объяснился: онъ хотѣлъ сказать, что дѣвушка, внезапно рѣшившаяся выйти замужъ, не нуждается въ компаньонкѣ. — Таково было намѣреніе мадемуазель Женевьевы де-Вожиронъ, но не ея отца. — Генріета Корбенъ слушала его съ злой улыбкой:

— А, мадемуазель Женевьева желала выйти замужъ?.. Можетъ быть, женихъ не сдержалъ слова?..

— Мадемуазель де-Вожиронъ имѣетъ сто тысячъ экю приданаго, — отвѣчалъ Пьеръ своимъ серьезнымъ голосомъ.

— Я беру назадъ свои слова! — воскликнула Генріета Корбенъ. — Она будетъ имѣть мужа.

Она уже имѣла его. Это былъ ея кузенъ, племянникъ барона. Но напрасно думаютъ, что добрякъ де-Вожиронъ не умѣетъ считать. Онъ отлично зналъ, что этотъ «зять» имѣетъ долговъ ровно столько, сколько составляетъ приданое его дочери.

Генріета снова улыбнулась, положительно ой становилось весело.

— Еслибъ это было наоборотъ, — сказала она, — еслибы мадемуазель де-Вожиронъ имѣла долги, а молодой человѣкъ приданое, барону не надо было бы отказывать ему.

Затѣмъ она сказала уже серьезно:

— Сударь, я васъ не знаю, но вы великодушно пришли мнѣ на помощь, когда угадали мое затрудненіе; позвольте же мнѣ спросить у васъ совѣта. Надо ли отвѣтить на униженіе, которое мнѣ причинили, тѣмъ, что прямо вернуться въ Парижъ? Или, наоборотъ, не обращать вниманія, и отправиться въ Буа-Ру?

— Вѣдь вы приняли обязательство?

— Конечно. Но картина обитателей замка, которую вы мнѣ представили сейчасъ…

— Вы сами только что ссылались на данное слово.

Солдатъ-земледѣлецъ былъ жестоко логиченъ.

— Благодарю васъ за напоминаніе, — произнесла Генріета. — Но какимъ образомъ сдержать мое обѣщаніе? Надо-ли, чтобы я явилась въ Буа-Ру, какъ настоящая служанка?

— Развѣ не рѣшено, что я провожу васъ въ своемъ кабріолетѣ?

— Рѣшено? — повторила она…

— Я такъ полагаю, мадемуазель, вы, конечно, можете думать, что вы меня совсѣмъ не знаете, это моя вина. Вы сказали мнѣ, кто вы…

— О, — произнесла она вполголоса, — я сказала такъ мало.

— Этого было достаточно. Остальное видно. Вы не были рождены, чтобы быть компаньонкой, вы видѣли лучшіе дни. Когда же наступили плохіе — вы увидѣли вокругъ себя однѣ каменныя сердца… Можетъ быть, я ошибаюсь?

— Нѣтъ, нѣтъ — сказала она, — это вѣрно, слишкомъ вѣрно.

— Хорошо, узнайте же меня въ свою очередь. Я Пьеръ Ле-Фарекъ, изъ рода людей, которые встрѣчаются только въ деревнѣ, — ни господинъ, ни крестьянинъ, немного и того, и другого. Мой отецъ былъ самый богатый фермеръ въ этой странѣ, гдѣ почти всѣ бѣдняки. Я учился, и раньше чѣмъ заняться хозяйствомъ, я думалъ сдѣлаться священникомъ. Наступила война, я отправился туда, мой отецъ тоже. Онъ былъ старъ, онъ могъ все потерять: но онъ былъ добрый французъ. Я сдѣлался лейтенантомъ, старикъ былъ моимъ солдатомъ. Онъ былъ убитъ, я остался. Послѣ войны мнѣ сказали: «оставайтесь въ полку, вы будете капитаномъ». Но моя мать была одна; я воротился и занимаюсь имѣньемъ. Это очень просто, но зато честно.

— Это прекрасно! — сказала она взволнованная, — я принимаю ваше предложеніе; но что скажутъ въ Буа-Ру, когда увидятъ, что вы меня провожаете?

— Тѣ, которые увидятъ дурное тамъ, гдѣ его нѣтъ, не заслуживаютъ, чтобы о нихъ заботились. Достаточно ихъ пожалѣть.

Мадемуазель Корбенъ улыбнулась искренно на этотъ разъ. Эта встрѣча имѣла странный характеръ, что восхищало ее.

— У васъ есть отвѣты на все. Отвѣты иногда даже черезчуръ чистосердечные, но они исходятъ отъ рѣдкой гордости чувства.

Конечно, Ле-Фарекъ былъ правъ, говоря, что онъ представлялъ собою неизвѣстный типъ; онъ очень вѣрно опредѣлилъ себя: ни крестьянинъ, ни господинъ, немного и того, и другого — эта смѣсь проглядывала и въ его разговорѣ.

Она протянула ему руку и крѣпко пожала его руку; она не показалась ей мозолистой. Это движеніе не ускользнуло отъ Ле-Фарека, онъ улыбнулся въ свою очередь безъ ложнаго стыда.

— О, — сказалъ онъ, — я только распоряжаюсь, но не хожу за сохой и не работаю лопатой.

Генріета покраснѣла.

— Сударь, — проговорила она, — вы проводите меня въ Буа-Ру? Теперь я прошу васъ объ этомъ.

Пьеръ Ле-Фарекъ позвалъ артельщика и велѣлъ привязать сзади кабріолета багажъ путешественницы.

Тотъ опять послушался его.

Генріета почти весело вскочила на подножку экипажа; она не нуждалась въ посторонней помощи.

Гнѣдая лошадь топталась на одномъ мѣстѣ; сильное животное пошло съ мѣста крупной рысью, экипажъ задребезжалъ. Въ одну минуту они проѣхали деревеньку съ низкими домиками, закопчеными и закрытыми лавченками; тутъ не ожидали покупателей. Деревня казалась бы пустою, если бы на дорогѣ не играла кучка дѣтей. Затѣмъ проѣхали необработанныя каменистыя пространства. Терновые кусты покрывали изрытыя дождемъ мѣста и качали свои иглистыя вѣтви и золотистые, могучіе цвѣты. На возвышенныхъ точкахъ вертѣлись мельницы. Однако деревня мало по малу потеряла этотъ характеръ безплодности и запустѣнія; дорога пошла черезъ поля, окаймленныя откосами съ обсаженными узловатыми деревьями, заботливо подстригаемыми каждые три года. Море показалось снова на горизонтѣ, сѣрое и мрачное, съ плоской стороны граничащее съ заброшенными солончаками, изъ которыхъ нѣкоторые были обращены въ луга. Бѣлая пѣна въ старыхъ канавахъ заставляла еще сильнѣе выдѣляться ихъ блѣдную зелень. Солнце окончательно разорвало тучи; сильный восточный вѣтеръ гналъ огромные черные обрывки облаковъ, а когда дорога повернула, когда въѣхали въ аллею, проходящую черезъ дубовый лѣсъ, тотъ же свирѣпый вѣтеръ сгибалъ вѣтви деревьевъ. Въ концѣ аллеи, на разстояніи пятисотъ шаговъ, мадемуазель Корбенъ увидѣла между деревьями высокія скругленныя крыши:

— Это замокъ? — саросила она.

Пьеръ Ле-Фарекъ не отвѣчалъ, глаза его были устремлены въ чащу, налѣво отъ аллеи. Генріета услышала сперва, что онъ говоритъ самъ съ собою; потомъ онъ попросилъ слѣдить за направленіемъ его взглядовъ. Вдали подъ дубами она должна была увидѣть человѣка… Если бы вѣтви не были такъ густы, она бы лучше его разсмотрѣла… Вонъ тамъ… Онъ одѣтъ въ охотничьемъ костюмѣ съ ружьемъ черезъ плечо. Это и былъ зять, кузенъ! Не дурно будетъ ей узнать общество, въ которомъ она будетъ находиться. Онъ казался такъ занятымъ этимъ «зятемъ», что забылъ сдержать возжи на неровномъ мѣстѣ, изрѣзанномъ колеями; аллея очень дурно содержалась и гнѣдая лошадь оступилась, Генріета слегка вскрикнула, испугавшись, но тотчасъ же оправилась.

— Вы говорите о женихѣ мадемуазель де-Вожиронъ?

Пьеръ прошепталъ нѣсколько словъ съ ироніей. — Ну, еще до помолвки далеко!…

Въ это время охотникъ приблизился къ краю…

Дѣйствительно, онъ приближался… Вдругъ онъ сдѣлалъ поворотъ и быстро скрылся въ чащѣ. Удивленный Пьеръ обернулся къ мадемуазель Корбенъ. Она была страшно блѣдна; она положила свою руку на его руку.

— Если господинъ Генрихъ де-ла-Шевардей еще не женихъ мадемуазель де-Вожиронъ, то онъ былъ моимъ женихомъ. И всежь-таки онъ здѣсь. Теперь я увѣрена, что баронъ ничего не говорилъ о моемъ пріѣздѣ въ замокъ.

III.

Ле-Фарекъ остановилъ свою лошадь. Онъ, не говоря ни слова, ждалъ, чтобы мадемуазель Корбенъ вышла изъ задумчивости, и выразила свое желаніе. Другой человѣкъ на его мѣстѣ посовѣтовалъ бы ей воротиться въ Брюсельеръ.

Сомнительно было, чтобы господинъ де-Шевардей заговорилъ въ Буа-Ру, потому что онъ имѣлъ свои причины молчать; но, можетъ быть, онъ попробуетъ обезпечить себѣ взаимность молчанія какой нибудь подлой хитростью?… Если она увидитъ, что онъ вернется къ ней, признаваясь ей, что онъ предпочелъ заботы о богатствѣ исполненію своего прежняго обязательства, но что, вновь увидѣвъ ее, онъ уступалъ истинному влеченію своего сердца… Не въ первый разъ это случится, что мужчина постарается увлечь женщину, для того, чтобы послѣ избавиться отъ нее.

Это появленіе изящной и граціозной женщины въ пустынѣ и это романическое путешествіе не могли оставить «господина Пьера» совершенно равнодушнымъ, такъ какъ его годы не были годами равнодушія. Онъ могъ бы сказать своей путешественницѣ:

— Поверните назадъ въ Брюсельеръ! Если же вы устали, если вамъ необходимо дать отдохнуть вашему сердцу, а также и нѣжному тѣлу, фермы Фоссъ-Бланшъ близко отсюда. Тѣхъ, которые видятъ дурное тамъ, гдѣ его нѣтъ, остается только жалѣть… Но трудно и увидѣть здѣсь дурное; я живу въ Фоссъ-Бланшъ съ моей матерью.

Кто могъ знать, что тогда могло-бы случиться. Тамъ молодая дѣвушка безъ средствъ, безъ положенія, принужденная играть роль первой служанки въ богатыхъ домахъ. Тутъ молодой человѣкъ, воспитаніе котораго, его духовныя привычки, и конечно также желанія его сердца ставятъ его гораздо выше условій его жизни. Такія обстоятельства улаживаются.

Генріета Корбенъ и Пьеръ Ле-Фарекъ не имѣли большаго выбора, ни тотъ, ни другой. Пьеръ Ле-Фарекъ держалъ въ рукахъ шпагу, онъ былъ богатъ, но все же слылъ за крестьянина между молодыми буржуазками страны. Что же касается Генріеты, она могла сколько угодно быть красивой!… Вдругъ она вздрогнула, мысли ея обратились къ реальному міру.

— Что же, — спросила она, — здѣсь вылѣзать? Не проводите ли вы меня во дворъ замка?

Ле-Фарекъ молча и безстрастно стегнулъ слегка лошадь. Она посмотрѣла на него и улыбнулась отъ удовольствія, такъ какъ ясно прочла намѣреніе своего солдата-земледѣльца на его прекрасномъ, немного деревенскомъ лицѣ. Онъ рѣшилъ молчать. Она не желала ничего другого.

Но это рѣшеніе показалось ей прекраснымъ. Пьеръ Ле-Фарекъ былъ не изъ тѣхъ, которые насилуютъ довѣріе женщины…

Да, это былъ настоящій мужчина! Не малое облегченіе для гнетущаго чувства своей собственной слабости и для безпорядочнаго теченія своихъ мыслей — видѣть рядомъ съ собой существо сильное и разумное, спокойнаго властелина своихъ тревогъ и желаній. Но къ чему это могло служить для Генріеты Корбенъ? Сейчасъ она должна была оставить своего проводника; она опять очутится въ одиночествѣ съ воспоминаніемъ о своей разбитой жизни, лицомъ въ лицу съ измѣнникомъ и отступникомъ, который докончилъ ея несчастія. Ахъ! Несмотря на потерю своего состоянія два года тому назадъ, она обольщала себя надеждой, что, по крайней мѣрѣ, одинъ остался ей, и это былъ онъ, это былъ Генрихъ де ла-Шевардей. Послѣ паденія счастія, которое она считала вѣчнымъ, онъ говорилъ такъ честно, такъ нѣжно!.. Онъ, быть можетъ, былъ тогда искрененъ; это было увлеченіе жалости, которая еще не начала разсуждать…

Но нѣтъ! Разсудокъ уже пришелъ, это просто была политика перваго времени! Это была ложь, для того, чтобы выиграть время. Однажды онъ не пришелъ; на другой день письма нѣтъ. Она послала къ нему… Господинъ де-Шевардей уѣхалъ путешествовать… Онъ бѣжалъ, онъ спасался… Прямо ли онъ пріѣхалъ сюда протянуть руки для золотыхъ цѣпей этой кузины Женевьевы?… Нѣтъ… Генріета помнила теперь, что онъ иногда говорилъ объ этихъ «деревенскихъ кузенахъ». — Гнѣздо чудаковъ! — какъ говорилъ онъ.

Она повернулась къ Ле-Фареку; ротъ ея открылся уже, чтобы предложить ему вопросъ: съ какихъ поръ пріѣхалъ въ Буа-Ру господинъ де-ла-Шевардей?

Но нѣтъ, Пьеръ Ле-Фарекъ молчалъ и подавалъ ей въ этомъ примѣръ.

Между тѣмъ кабріолетъ доѣхалъ до конца аллеи и проѣзжалъ въ эту минуту по берегу пруда. У ней явилась безумная мечта. Стоитъ ей только сдѣлать движеніе, устремиться прямо въ эту сѣрую глубокую воду. Она видѣла, какъ Ле-Фарекъ бросался за ней. Живую или мертвую онъ ее вытаскивалъ. Изъ глубины лѣса невольно прибѣгалъ ла-Шевардей, слуги Буа-Ру прибѣгали на дворъ замка. Ле-Фарекъ, неся ее всю мокрую, заговорилъ бы, можетъ быть, особенно, если бы она умерла… Тогда навѣрно свадьба де-ла-Шевардей и Женевьевы де-Божиронъ разстроилась бы… Вотъ какъ обманутая женщина, умирая, опрокидываетъ счастье измѣнника!

Генріета провела руками по лицу. Кабріолетъ оставилъ уже за собой прудъ и въѣхалъ во дворъ. Еще разъ дѣйствительность оторвала мадемуазель Корбенъ отъ романическаго отчаянія. Передъ ея глазами находилось обширное каменное зданіе, въ формѣ прямоугольника, съ круглыми аспидными крышами, которыя имѣли видъ огромной тыквы. Два павильона ниже имѣли по одному этажу и помѣщались по бокамъ главнаго корпуса. Позади возвышалась маленькая колокольня, также крытая аспидной крышей; она служила для молельни; спереди современная кирпичная постройка предназначалась для службъ. Съ другой стороны этого двора, очень запущеннаго, едва посыпаннаго пескомъ, единственнымъ украшеніемъ котораго была стоявшая посрединѣ корзина георгиновъ и махровой гвоздики, находился прекрасный лугъ; за нимъ начиналась дубовая роща, а вдали едва виднѣлся соборъ, окруженный красноватыми и золотистыми деревьями, такъ какъ наступала уже полная осень.

Мѣстность, несмотря на то, что была закрыта со всѣхъ сторонъ, не была лишена, однако, характера и своеобразной прелести. Только, хотя это и былъ настоящій замокъ, онъ былъ черезъ-чуръ деревенскимъ; куча навоза, возвышающаяся надъ заборомъ, который отдѣлялъ лугъ отъ двора, свидѣтельствовала объ этомъ. Ступеньки, ведущія на крыльцо, находящееся передъ домомъ, разъѣхались и заросли травой; въ окнахъ были вставлены рамы изъ стариннаго стекла, которое уже въ продолженіе полу-вѣка служитъ только для выдѣлыванія бутылокъ.

На шумъ кабріолета, въѣхавшаго во дворъ, другой предметъ, совсѣмъ ужь не старинный, появился на порогѣ одной изъ дверей службъ. Это была служанка, лѣтъ двадцати; ея чепчикъ, плоскій на верхушкѣ головы, разлетался двумя крыльями по обѣимъ сторонамъ лица; она была свѣжа, но свѣжестью полей, покрытой загаромъ: ея розовыя щеки были спечены на солнцѣ.

— Эй, Марія Морисо! — закричалъ Ле-Фарекъ, который, казалось, отлично зналъ весь домъ, не знаешь ли, господинъ баронъ у себя?

Дѣвушка ничего не слышала, — она пожирала глазами пріѣзжую. Мадемуазель Корбенъ, думавшая, что одѣта просто, могла судить, какой эфектъ производитъ эта простота въ Буа-Ру.

Ле-Фарекъ началъ браниться, что заставило задрожать Марію Морисо. Надо было выбраниться, чтобы внушить почтеніе этой дѣвушкѣ.

— О, — сказала она, — вы хорошо знаете, что его нѣтъ. Господинъ на своей могилѣ.

— Вотъ наговорила глупостей! — завизжала сзади нея другая служанка, грубо оттолкнувъ ее и вставъ на ея мѣсто. — Господинъ на своей могилѣ! Она заставитъ подумать, что онъ умеръ и похороненъ, нашъ дорогой господинъ! Господинъ занятъ раскопками на могилѣ стараго Галла, дурочка! Галлъ вѣдь не онъ самъ! Господи, какъ глупа теперешняя молодость!

Эта совершенно не имѣла глупой молодости, потому что ей было не менѣе полу-вѣка. Она носила костюмъ, который носятъ городскія служанки, бѣлый чепецъ обрамлялъ ея сморщенное, кирпичнаго цвѣта лицо, усѣянное веснушками; оно походило на высохшій на деревѣ абрикосъ.

Она приблизилась къ кабріолету маленькими прыжками, тараторя, увлекаясь своей болтовней, предлагая вопросы самой себѣ и давая отвѣты. — Какъ могло случиться, что мадемуазель пріѣхала въ сопровожденіи господина Ле-Фарека? Это вѣрно ротозѣй Амбруазъ замѣшкался въ дорогѣ! Не слѣдовало думать, что господинъ баронъ никого не выслалъ на встрѣчу особы изъ Парижа.

Правда, что онъ отдалъ приказаніе тайкомъ. Зачѣмъ? Затѣмъ, что въ замкѣ не знали о пріѣздѣ мадемуазель. Онъ сказалъ это только ей, Винчентѣ Муазанъ, которая пользуется его довѣріемъ въ продолженіе тридцати лѣтъ… Но что могъ сдѣлать это животное Амбруазъ?.. Ахъ, вѣрно вотъ что! Утромъ, увидя запряженный кабріолетъ, она велѣла ему отправиться на мельницу Катлю, чтобы захватить оттуда мѣшокъ крупичатой муки. Маленькій крюкъ около двухъ лье, не болѣе; кобыла Флоретъ, — хорошая скотина. Амбруазъ вѣрно заговорился съ какой нибудь дѣвченкой по дорогѣ. Всегда найдутся уши, чтобы слушать разныя любезности. Вотъ Амбруазъ и не пріѣхалъ на станцію въ назначенный часъ; желѣзныя дороги правильны, какъ нотная бумага. Мадемуазель была счастлива, встрѣтивъ господина Ле-Фарекъ. Вотъ человѣкъ, гордый съ высшими, онъ добрякъ съ низшими. Мадемуазель, можетъ быть, устала? Она проводитъ ее въ ея комнату, въ павильонъ, выходящій на лугъ. Господинъ баронъ хотѣлъ помѣстить ее въ домѣ, но это не было идеей Винченты Муазанъ; она приготовила павильонъ. Развѣ не слѣдовало, чтобы мадемуазель была свободна? Тамъ наверху это было бы невозможно. О, конечно. Такъ близко отъ особы, которая, быть можетъ, не очень-то ее любитъ!.. Впрочемъ, она не хочетъ распространяться, онѣ понимаютъ другъ друга, этого довольно… Но мадемуазель ни за что не выпрыгнетъ изъ кабріолета!

— Правда, — сказалъ Ле-Фарекъ, — найдя предлогъ прервать эту болтовню. — Мадамъ Винчента, не можете-ли вы принести стулъ изъ дома? — Сорока снова принялась скакать. Ле-Фарекъ остался одинъ съ мадемуазель Корбенъ.

— Если случится, что васъ оскорбятъ, — сказалъ онъ ей серьезно, тихимъ голосомъ, — помните, что Піеръ Ле-Фарекъ былъ офицеромъ, что равно дворянину.

— Что равно дворянину! — прошептала она. — О, это правда, господинъ Ле-Фарекъ!

Она уронила свою руку въ его, и быстро выдернула. Винчента Муазанъ возвращалась со стуломъ.

Старшая служанка, идя передъ путешественницей, пока кабріолетъ уѣзжалъ со двора, провела ее въ комнату павильона, навощеную, чистую и холодную, обставленную массивной мебелью краснаго дерева въ строгомъ стилѣ 1820 года. Кровать своей наружной частью представляла двѣ колонны, украшенныя листьями изъ золоченой мѣди, была окружена драпри изъ синей бумажной ткани съ желтыми галунами. Съ обѣихъ сторонъ камина, украшеннаго часами подъ стекляннымъ колпакомъ, заботливо прикрытомъ кисеей, мадемуазель Корбенъ увидала двѣ кушетки и съ наслажденіемъ бросилась на одну изъ нихъ. Въ эту минуту у ней не было иного желанія, иной мысли, какъ только о сладости отдыха; и думая о томъ, что она позаботится не снимать съ часовъ эту кисею, которая позволитъ ей позабыть о часахъ, она съ ужасомъ смотрѣла на Винченту Муазанъ, собиравшуюся продолжать свою ужасную трескотню.

Винчента въ самомъ дѣлѣ начала снова; но потокъ ея словъ оборвался. На дворѣ послышался странный дребезжащій голосъ мужчины.

— Это господинъ баронъ! — сказала старая дѣва. И сдѣлавъ полуоборотъ на своихъ скачущихъ ногахъ, сорока улетѣла.

IV.

Генріета Корбенъ тоже вскочила. Ахъ! Отмщеніе! Значитъ, есть въ мірѣ справедливость, или міръ долженъ быть очень тѣсенъ, если она сейчасъ очутится лицомъ къ лицу съ тѣмъ, который ее жестоко оскорбилъ и унизилъ!

Когда-то Генрихъ де-ла-Шевардей рисовалъ ей прекрасные портреты этихъ родственниковъ въ глуши. Она никогда не полюбопытствовала узнать ихъ имя и названіе мѣстности, въ которой они жили; все-же они были дворяне… Онъ тоже былъ благородный… Какая насмѣшка надъ словомъ!

Можетъ быть, она знала все это неясно, какъ знаютъ о вещахъ, которыя ихъ не касаются; ихъ забываютъ. Когда господинъ де-Вожиронъ послалъ ей свое предложеніе въ Парижъ, ни одно изъ указаній не возстановило ничего въ ея памяти.

Ею двигала, вѣроятно, сама судьба… Ахъ, эта битва, которой она не искала!

Единственное ясное воспоминаніе осталось у нея. Ла-Шевардей смѣясь разсказывалъ ей, что его кузина питала къ нему съ малыхъ лѣтъ пастушескую любовь; она смѣялась надъ ней вмѣстѣ съ этимъ лгуномъ! А онъ, какъ онъ хорошо съумѣлъ культивировать этотъ полевой цвѣтовъ, готовый, конечно, созрѣть, когда онъ увидѣлъ, что другая надежда на богатство начинаетъ ускользать отъ него.

И мадмуазель Корбенъ принялась думать, что другая надежда тогда — была она. Она была игрушкой держащихъ въ рукахъ богатства этого міра, которыхъ она была такъ печально лишена; съ тѣхъ поръ она стала только «особа, ищущая мѣста». Да и мѣста эти она не долго сохраняла, потому что у нея былъ одинъ недостатокъ. Два раза она была воспитательницей и два раза она возбуждала подозрѣніе госпожи.

— Мадмуазель, вы честны и усердны; вы безукоризненны во всемъ, но вы слишкомъ красивы!

Госпожа находила себя правой, послѣ того какъ воспитательница подвергалась дерзкимъ приставаньямъ хозяина дома. Мадемуазель Корбенъ принимала тогда, какъ освобожденіе, отказъ, который снова ставилъ ее на дорогу къ нищетѣ… Но кто-же открылъ передъ ней этотъ тяжелый путь? Кто отдернулъ свою руку, когда пришло несчастье, эту руку измѣнника, носящую обручальное кольцо?

Генріета уже давно не надѣвала кольцо, которое она получила взамѣнъ… Оно было тамъ, въ ящичкѣ, на днѣ ея дорожнаго чемодана… Кто помѣшаетъ ей надѣть его? На первомъ семейномъ обѣдѣ, на которомъ она будетъ присутствовать, Генрихъ увидитъ его… Это будетъ объявленіе войны.

Какъ разъ позвонили въ колоколъ. Тотъ-же голосъ, — который слышала Генріета минуту тому назадъ зовущимъ Винченту, наполнялъ снова дворъ своимъ скрипѣньемъ. Это былъ голосъ барона. Господинъ де-Вожиронъ держалъ одну изъ тѣхъ длинныхъ безконечныхъ рѣчей, которыя никогда не кончаются; вѣроятно, у него былъ тотъ-же недостатокъ, что и у его любимой служанки. Генріета подошла къ тому изъ двухъ окошекъ, которое выходило на дворъ, и увидѣла барона окруженнымъ Винчентой Муазанъ, Маріей Морисо и тремя мальчуганами, можетъ быть, сыновьями здѣшнихъ фермеровъ. Въ рукахъ онъ держалъ камень, кусокъ кремня, имѣющаго форму ножа, — его сегодняшнее открытіе — и объяснялъ его своей наивной аудиторіи, которая слушала разиня ротъ.

Владѣлецъ замка, археологъ, казалось, былъ наверху своей славы.

Странное лицо! Онъ имѣлъ манеры ученыхъ, которыхъ неудивительно встрѣтить въ Парижѣ, въ окрестностяхъ Сорбонны и Музея; но кто бы могъ ожидать найти ихъ здѣсь? Изъ-подъ полей его мягкой шляпы, нѣкогда коричневой, теперь-же не имѣющей цвѣта и формы, шли длинные сѣдые волосы. Эти длинныя пряди, прямыя какъ палки, развѣвались по его плечамъ. Его сюртукъ разстегнулся, оборванный, грязный, съ оторванными пуговицами; это сукно, изношенное временемъ и дождемъ, превратилось въ лохмотья. Старательная Винчента Муазанъ давала гибнуть гардеробу своего господина, также какъ и обѣду, который она, вѣроятно, сожгла, не обращая вниманія на звонокъ, звавшій ее въ эту минуту на кухню. Никто въ Буа-Ру не напоминалъ барону де-Вожиронъ объ его обязанностяхъ по отношенію въ обществу и своему рожденію. Что-же касается природы, онъ могъ только упрекать ее.

Она обошлась съ нимъ какъ мачиха. Высокій и очень полный онъ имѣлъ огромный животъ, который висѣлъ. Ноги его сгибались; онъ шелъ раздвигая колѣни, становя плашмя на землю съ глухимъ шумомъ свои двѣ неуклюжія ноги, обутыя въ грубые крестьянскіе башмаки съ гвоздями. Лицо его было бы отталкивающе безобразно, если бы оно не было такъ странно. Годы провели по немъ глубокія морщины, сдѣлавшіяся ямами, края которыхъ опухли. Глаза его исчезали въ висящихъ складкахъ рѣсницъ. Голосъ, этотъ ужасный голосъ, не дававшій себѣ никогда покоя, потому что владѣлецъ замка говорилъ не переставая, сначала выходилъ хриплыми звуками изъ его багроваго рта, затѣмъ разражался скрипящими нотами. Генріета Корбенъ спросила себя, что если этотъ волшебный органъ былъ достояніемъ фамиліи? Когда Генрихъ де-ла-Шевардей говорилъ своей кузинѣ нѣжныя вещи, онъ, конечно, получалъ реплику этими наслѣдственными звуками. Но Генріета не имѣла времени долго предаваться этой мысли, которая восхищала ее. Баронъ замѣтилъ ее у окошка. Онъ не приподнялъ своей скверной шляпы, а удовольствовался только сдѣлать знакъ рукою. Это значило: имѣйте терпѣнье, я кончу мою рѣчь, послѣ чего сдѣлаю вамъ визитъ. Визитъ былъ необходимъ; но любопытство нисколько не торопило барона. Онъ не сгоралъ желаніемъ увидѣть ту, которую пригласилъ по рекомендаціямъ, и для таинственныхъ цѣлей, которыя, можетъ быть, онъ наконецъ соблаговолитъ объяснить ей. Этихъ рекомендацій баронъ въ своемъ письмѣ къ мадмуазель Корбенъ не обозначилъ ясно… Э! Что за дѣло было Генріетѣ? Она была увѣрена, что ни одна изъ особъ, съ которыми ей приходилось имѣть сношенія въ продолженіе послѣднихъ двухъ лѣтъ, не знала секрета ея прежней жизни.

Мотивы господина де-Вожирона для приглашенія ея въ Буа-Ру очень интересовали ее. Какое макіавелическое намѣреніе толкало его пригласить компаньонку къ дочери, которая ее совсѣмъ не хотѣла? Потому что невозможно было, чтобы этотъ чудакъ, какъ звалъ его Генрихъ де-ла-Шевардей, былъ-бы деревенскимъ Макіавели.

Мадмуазель Корбенъ сдѣлала наскоро нѣкоторыя приготовленія для его пріема; она поправила безпорядокъ своего дорожнаго туалета; и вытирая свои тонкія руки, и полируя ногти, она снова вспомнила объ обручальномъ кольцѣ, открыла чемоданъ, потомъ шкатулку, и надѣла на палецъ эту улику и оружіе битвы.

Однако баронъ не приходилъ. Нетерпѣніе начало овладѣвать Генріетой. Снова прозвенѣлъ колоколъ въ обѣду. Мадмуазель Корбенъ, бродя по комнатѣ, остановилась; она задыхалась. Сердце ея било тревогу при мысли, что этотъ второй звонокъ призывалъ всѣхъ обитателей замка. Но онъ, посмѣетъ-ли онъ придти?

Она вернулась, прячась за синюю занавѣску къ окну, выходящему на дворъ. Барона тамъ не было, онъ наконецъ окончилъ свой урокъ; дворъ былъ пустъ. Генріета пожала плечами, жалѣя самое себя за свою несообразительность. Если ла-Шевардей осмѣлится… Ахъ! Если онъ осмѣлится, онъ не вернется домой по прямой дорогѣ.

Она знала его, онъ былъ болѣе остороженъ! Онъ хорошо посовѣтовался со своимъ ужасомъ, страхомъ и стыдомъ; онъ вернется какой-нибудь скрытой дорогой, которая поведетъ его въ среду семейства де-Вожиронъ, гдѣ онъ, почувствовавъ себя хорошо защищеннымъ, вызоветъ ее на битву… это храбрецъ въ родѣ тѣхъ плохихъ солдатъ, которые не боятся сраженія, спрятавшись за стѣной.

Но эта скрытая дорога, по которой онъ могъ вернуться въ домъ? Позади зданія шелъ, конечно, садъ. Въ комнатѣ было два окна… Ахъ! Быть можетъ, лугъ, усаженный по краямъ тѣми густыми деревьями, которыя она видѣла?.. Она подбѣжала въ другому окошку и не могла удержаться отъ торжествующаго крика… Въ тоже время она оперлась рукой о косякъ и подумала, что она должно быть страшно блѣдна сейчасъ… Но зато какой успѣхъ, сверхъ ожиданій!

То, что она увидѣла, наполнило ея сердце горькой радостью. О! Цѣна времени! Онъ былъ тамъ, это былъ онъ; онъ былъ не одинъ.

Между лугомъ и рощей шла дорога, по обѣимъ сторонамъ которой деревья образовали бесѣдку. Тутъ встрѣтились оба, Генрихъ де-ла-Шевардей и его пастушеская кузина, болѣе счастливая, чѣмъ баронъ, у котораго были глаза только для его старыхъ камней. Генріета съ перваго раза открыла мѣсто, выбранное для ихъ свиданій.

Ла-Шевардей, съ ружьемъ черезъ плечо, будучи очень высокимъ, наклонился къ мадмуазель де-Вожиронъ и на половину закрывалъ ее своей фигурою. Это не входило въ разсчеты Генріеты, которая видѣла его, а ей хотѣлось видѣть прекрасную возлюбленную. Листва еще болѣе мѣшала ея горячему любопытству… Что говорили они другъ другу?.. О чемъ можно говорить вдвоемъ подъ сѣнью деревьевъ?.. Все-жь таки эта невѣста, которая еще не была ею на самомъ дѣлѣ, должна была сегодня найти своего жениха нѣсколько разсѣяннымъ и молчаливымъ.

Что касается ее, то не можетъ быть, чтобы она не знала о прибытіи въ замокъ посторонней. Быть можетъ, они сладкими клятвами заключали между собой перемиріе, или она просила совѣта у этого кузена, такого сильнаго во всякомъ затрудненіи, какой тактики держаться съ этой посторонней особой, которую хотѣли втереть между ними какъ дуэнью? Мадмуазель Женевьева не подозрѣвала, какую правду она говорила! Она не знала, до какой степени эта посторонняя встанетъ между ними!

А что, если они предвидѣли, что ей дадутъ комнату въ павильонѣ и нарочно давали ей это представленіе? Если Женевьева де-Вожиронъ предчувствовала, какой интересной зрительницѣ они давали комедію?.. Но нѣтъ, она оставила домъ, не думая, что Винчента Муазанъ способна измѣнить по своему усмотрѣнію приказанія, которыя предписывали ей помѣстить путешественницу во второмъ этажѣ. Эта нетерпѣливая влюбленная только и думала о наступающемъ часѣ; никакая забота не помѣшала бы ей побѣжать на свиданье… Ахъ! Трогательная торопливость! Великая любовь! Фатальная страсть! Генріета топнула ногой. Когда она подумаетъ, что высокая фигура Генриха де-ла-Шевардей казалась ей нѣкогда верхомъ изящества!.. Но однако они никогда не разстанутся! Онъ не перестанетъ изображать изъ себя ширму. Ее не придется увидѣть!

Въ своей досадѣ мадемуазель Корбенъ, все облокотившись на косякъ, уронила руку на задвижку. Только тогда она замѣтила свою ошибку: она находилась не около окна, но около стеклянной двери, которая отворилась и Генріета очутилась на порогѣ. Шумъ, произошедшій въ тишинѣ рощи и луга, донесся до любовниковъ. Ла-Шевардей во второй разъ скрылся въ чащѣ; Женевьева глядѣла на постороннюю особу.

V.

Мадемуазель де-Вожиронъ колебалась съ минуту. Генріета увидѣла, какъ она быстро соскочила съ дороги на лугъ, который отдѣлялся отъ нея небольшимъ ручейкомъ; тамъ болѣе густая сочная зелень указывала на присутствіе воды. Что за бѣда! Это дѣло деревенскихъ барышень быть опытными въ прыжкахъ черезъ канавы.

Генріета радостно засмѣялась надъ этой соперницей, которая, казалось, угадала, что сгорали отъ желанія увидѣть ее вблизи; но она замѣтила, что мадемуазель Женевьева не имѣла тяжелой походки и въ своемъ платьѣ изъ голубого полотна, украшенномъ бѣлыми вышивками, она была одѣта, по крайней мѣрѣ, по человѣчески. Что касается ея лица, Генріета не могла еще его разглядѣть; она только различила на этомъ разстояніи, что мадемуазель де-Вожиронъ была свѣтлая блондинка.

Но что это? Каковы были намѣренія этой влюбленной, которой только что помѣшали въ ея изліяніяхъ?

Она шла прямо въ дому, топча зеленый коверъ, усѣянный поздними розовыми цвѣтами. Эти граціозныя чашечки пурпурнаго цвѣта содержатъ ядъ, Генріета знала это: она хорошо знала деревенскія осеннія украшенія природы.

Она тоже была владѣтельницей замка, и именно изъ тѣхъ модныхъ владѣтельницъ въ Парижѣ, которыя проводятъ «у себя только конецъ сезона».

Ядовитые цвѣты прилипали въ ногамъ ея врага; это было какъ бы предзнаменованіемъ. Эта дѣвушка не знала, что черезъ минуту она увидитъ лицомъ къ лицу ту, которая примѣнитъ къ ней законъ возмездія, который отравитъ ея счастье, какъ ей отравили ея жизнь. И это будетъ справедливость!

Тридцать шаговъ отдѣляли ихъ одну отъ другой. Генріета начинала различать черты лица Женевьевы; она говорила себѣ, что сдѣлала бы лучше, если бы вошла въ комнату, ждать съ видомъ равнодушія визита, который баронъ долженъ былъ сдѣлать и который его дочь, казалось, хотѣла отдать первая; это положеніе неподвижности на порогѣ двери и глядѣнье въ глаза молодой владѣтельницы замка имѣло видъ задорнаго любопытства, почти вызова.

Но никакая власть, никакая сила не могли отвлечь ее отъ этого желанія. Теперь она очень ясно различала лицо мадемуазель де-Вожиронъ, ея свѣтлые волосы, сдерживаемые лентой на лбу и вискахъ. Генрихъ, быть можетъ, говорилъ своей кузинѣ, что они имѣли серебристый оттѣнокъ. Бѣдный юноша! Они просто имѣли линючій цвѣтъ; къ тому же темная, грубая кожа, не имѣвшая колорита. Лобъ былъ плоскій и, быть можетъ, ла-Шевардей говорилъ также, что носъ ея былъ изященъ и миніатюренъ? Онъ былъ только короткій и сдавленный. Тонкія губы имѣли, по странному контрасту, особый блескъ свѣжести: онѣ были красно-гранатоваго цвѣта. Но въ углахъ скрещивались складки; это былъ такъ называемый проваленный ротъ. Глаза были страннаго цвѣта; глазное яблоко имѣло блестящій желтоватый отблескъ, почти золотистый. Они устремились на Генріету Корбенъ, которая невольно отступила на шагъ; эти змѣиные глаза, которые все же были великолѣпны, производили невыносимое обаяніе.

— Ахъ, — прошептала Генріета, — глаза ехидны!

Однако, у нея было преимущество передъ этимъ врагомъ, котораго, конечно, нельзя было презирать, — она знала ея секретъ, ея страстную любовь, которой мѣшали сдѣлаться счастливой; невѣроятно было, чтобы Женевьева знала ея рану, ея любовь, отъ которой отреклись. Ла-Шевардей навѣрно не исповѣдывался ей въ этомъ на пустынной дорогѣ.

И такъ, Генріета была сильнѣе; но, какъ истинная дочь Евы, она забылась въ эту минуту, разглядывая свою соперницу: она разбирала ее съ жестокой досадой, тогда какъ гордая дѣвушка мѣрила ее съ головы до ногъ. Нѣтъ, право, мадмуазель де-Вожиронъ не была дурно сложена. Ея талія была свободна, гибка, нога маленькая, ея рука нѣсколько широкая и не бѣлая обладала красивыми пальцами. Кто могъ сказать, что это лицо, быть можетъ, отталкивающее, было некрасиво, и что все вмѣстѣ взятое въ этой деревенской грозной особѣ было смѣшно?

Женевьева де-Вожиронъ поднялась на двѣ ступени павильона, которыя выходили на лугъ; Генріета Корбенъ не уступала болѣе ни шагу, такъ что онѣ коснулись другъ друга; лазуревые и золотые глаза скрестились какъ шпаги.

— Мадемуазель, — сказала Женевьева, — вы пріѣхали, когда я даже не была извѣщена о томъ, что вы должны пріѣхать. Я бы хотѣла знать, собираетесь ли вы быть моей компаньонкой противъ моей воли?

— Мадемуазель, — возразила Генріета, — я также не знала, что вашъ отецъ хотѣлъ сдѣлать вамъ сюрпризъ моимъ присутствіемъ. Я вижу, что оно вамъ пріятно и благодарю васъ за дружескій пріемъ.

— Вы тотчасъ же нашли тонъ, который подходитъ къ вашей роли. Это тонъ не компаньонки, а надзирательницы. Вы едва успѣли вселиться въ вашу комнату, какъ уже находитесь на-сторожѣ.

— Почему-же меня не поселили въ замкѣ? — отпарировала мадемуазель Корбенъ съ самой злой и тонкой улыбкой. — Моя нескромность — это только случай. Къ тому же мадемуазель то, что я видѣла, могли видѣть всѣ. Особа, съ которой вы бесѣдовали тамъ, въ этомъ восхитительномъ мѣстѣ, такъ какъ оно полно тѣни и таинственности, не можетъ быть ничѣмъ инымъ, какъ вашимъ родственникомъ или женихомъ, можетъ быть и тѣмъ и другимъ вмѣстѣ. Что же тутъ дурнаго?

— Оно въ вашей дерзости, — воскликнула мадемуазель де-Вожиронъ, выпрямляясь рѣзкимъ движеніемъ, которое восхитило Генріету, давъ ей разглядѣть, что талія ея соперницы менѣе гибка, чѣмъ она думала; она дѣлалась даже странно угловатой въ гнѣвѣ. Въ тоже время ея лицо покрылось краской и по темной кожѣ разлился кирпичный оттѣнокъ.

— О, — произнесла мадемуазель Корбенъ, — вотъ невоздержность языка, за которую вы не отвѣчаете. Вы не владѣете болѣе собой, мадемуазель. Что значитъ пребываніе въ деревнѣ. Здѣсь не выучиваются умѣрять ни свои слова, ни свои чувства.

— И васъ призвали изъ Парижа нарочно, чтобы научить меня умѣрять мои чувства! — воскликнула Женевьева.

— Умѣрятъ, нѣтъ, — произнесла Генріета; — отречься отъ нихъ, быть можетъ, оплакать ихъ.

И сдѣлавши ироническій реверансъ, она легко вошла въ комнату и заперла за собой дверь. Это отступленіе было такъ быстро выполнено, что мадемуазель де-Вожиронъ съ минуту осталась неподвижной, пораженная такою дерзостью.

Затѣмъ, опомнившись отъ удивленія, она кинулась къ закрытой двери, которая не открывалась, такъ какъ была заперта изнутри. Генріета, спокойно сидя въ комнатѣ, не глядѣла на нее и не видѣла прильнувшаго къ стеклу вспыхнувшаго лица съ блестящими золотыми глазами, которые пожирали ее. Вдругъ другая дверь, ведущая въ комнаты, открылась и вошелъ господинъ де-Вожиронъ. Это была какъ-бы новая сцена въ театрѣ; мадемуазель Женевьева исчезла за кулисами, то есть она скользнула позади стѣны павильона. Что касается барона, онъ уже визжалъ изо всей силы, даже не постучавъ въ дверь прежде чѣмъ войти; знакомство, которое онъ велъ съ древними покойниками, отучили его отъ этихъ вульгарныхъ обычаевъ живыхъ. Однакожь онъ рѣшился снять свою старую шляпу и такъ какъ онъ оставилъ за собой одну изъ половинокъ двери открытой, его прямыя длинныя пряди волосъ желтовато-сѣраго цвѣта принялись вертѣться на верхушкѣ головы, точно крылья мельницы. Зрѣлище было такъ комично, что мадемуазель Корбенъ съ трудомъ удержала улыбку. Странный человѣкъ замѣтилъ ее въ выраженіи ея глазъ и объявилъ себя очень довольнымъ. Онъ любилъ веселость. Пріѣзжая увидитъ, что это не въ обычаѣ дома. Во-первыхъ, баронесса де-Вожиронъ принадлежала землѣ только своей страстью къ нарядамъ. Очень святая женщина. О, никто никогда не сказалъ бы о ней, что она святая женщина; на самомъ дѣлѣ это были настоящія мощи въ золоченой ракѣ. Въ чемъ же заключалось зло? Вожироны любили фамильныя драгоцѣнности. Мадемуазель Женевьева, единственная наслѣдница имени, не любила ихъ. Это не такая молодая дѣвушка, какія часто встрѣчаются. У ней есть характеръ. Это не совсѣмъ обыкновенно въ теперешнее время. Отвратительный характеръ, но все же характеръ.

Генріета слушала съ жгучимъ вниманіемъ. Должна-ли была она сказать, что уже знаетъ мадемуазель Женевьеву?.. Нѣтъ… Баронъ, можетъ быть, далъ бы мѣсто и Генриху де-ла-Шевардей въ забавной галлереѣ семейныхъ портретовъ. Онъ, можетъ, придалъ бы, какъ добрый деревенскій кузенъ, этому городскому кузену нѣкоторыя изъ интересныхъ чертъ, которыя Генрихъ посвящалъ ему когда-то.

Не надо было прерывать этого вдохновенья, которое могло пролить свѣтъ на многое.

— Баронъ, — сказала она, — служанка, встрѣтившая меня, сказала мнѣ, что мадемуазель де-Вожиронъ была дурно извѣщена о моемъ пріѣздѣ…

Онъ принялся смѣяться; оконныя рамы задрожали отъ его смѣха; Генріетѣ показалось, что ей раздираютъ уши. Баронъ единственный въ замкѣ представлялъ собою веселость и эта веселость звучала, какъ разбитая посуда.

— Ахъ! да, — произнесъ онъ, — этотъ пріѣздъ! О немъ долго будутъ говорить въ Буа-Ру! Этотъ негодяй Амбруазъ, котораго послали на станцію, веселился Богъ знаетъ гдѣ! Богъ или чортъ… Прежде это была ужасная вещь для вѣрующихъ хозяевъ. Нравы исчезаютъ въ деревняхъ… Все же тамъ сохранили религію, а это главное! Тѣ, которые не имѣютъ ее, наполняютъ города, и все же они молодцы! Они ставятъ на первый планъ свою совѣсть, это замѣняетъ все. Черное вмѣсто бѣлаго! Что такое совѣсть? Слово изъ диксіонера. Напримѣръ, даже и въ этомъ замкѣ находится совершенно законченный типъ современныхъ молодыхъ людей изъ той новой молодежи, которая въ то же время стара какъ міръ, потому что даже блудный сынъ былъ не первымъ мотомъ изъ этихъ господъ. Они покидали свои наслѣдства за окошки и дошли до сумы; требуется чудо свыше, чтобы снова озолотить ихъ, а они вѣрятъ только всему земному! Этотъ считается кузеномъ въ семьѣ; мадемуазель Корбенъ увидитъ его.

У Генріеты потемнѣло въ глазахъ; однако, она чувствовала глаза барона, устремленные на нее изъ-подъ тяжелыхъ висячихъ рѣсницъ. Если она поддастся малѣйшей слабости, она измѣнитъ себѣ.

— Сударь, — произнесла она голосомъ, которому она хотѣла придать строгость, — вы не отвѣтили мнѣ на замѣчаніе, которое я себѣ позволила сейчасъ сдѣлать. Мадемуазель де-Вожиронъ знаетъ о моемъ пріѣздѣ въ Буа-Ру, но, быть можетъ, она не знаетъ цѣли?..

— Чортъ возьми, — закричалъ баронъ, дѣлая видъ, что онъ не слышитъ, — гдѣ же пропадалъ этотъ Амбруащъ? Къ счастью, вы встрѣтили на станціи Ле-Фарека. Вотъ прекрасный типъ деревенскаго дворянина, какими они были всѣ когда-то, и какими они должны бы быть. Этотъ Ле-Фарекъ честенъ и искрененъ, какъ древніе антики!.. О, я былъ бы очень недоволенъ, еслибы съ вами случилось что нибудь непріятное! Я знаю васъ, вы прекрасная особа, мои справки достовѣрны, въ Парижѣ ихъ легко навести. Вожироны имѣютъ связи, они стариннаго рода. Мы владѣемъ въ одномъ мѣстѣ замкомъ и землей, откуда и происходитъ наша фамилія; я не поддерживаю его, потому что я знаю, что стоитъ перестраивать заново старые камни. Да къ тому же никто ничего хорошаго не дѣлаетъ. Замокъ разрушается, заростаетъ плющемъ, и все устраивается наилучшимъ образомъ! Да! Мои кузены изъ Парижа, у меня ихъ сорокъ восемь болѣе или менѣе въ отдаленномъ родствѣ, они считаютъ меня старымъ друидомъ; но они уважаютъ меня… Прежде вы были въ лучшемъ положеніи, мадемуазель. Въ ваши годы несчастье потерять деньги не могло быть невознаградимо. Идемте къ столу, прошу васъ… Обѣдъ сгоритъ или остынетъ. Это всегда такъ въ Буа-Ру. Ахъ, эти служанки!

VI.

Баронъ прошелъ первымъ; все деревенскія привычки. Генріета слѣдовала за нимъ все болѣе и болѣе взволнованная. Можно ли сказать навѣрно, что этотъ ужасный болтунъ говорилъ просто, чтобы что-нибудь сказать? Мадемуазель Корбенъ боялась увидѣть скрытый смыслъ въ этомъ вихрѣ словъ, такихъ безполезныхъ на видъ. Баронъ продолжалъ трещать въ корридорѣ, по которому они проходили.

— Да, да, — говорилъ баронъ, — потеря богатства не причиняетъ такого непоправимаго горя, когда мы молоды и красивы!

Генріета задрожала: особы, снабдившія де-Вожирона, какъ онъ хвалился, такими вѣрными свѣдѣніями о ея прежней жизни, конечно, знали ее не вполовину… Значитъ, онъ зналъ все?

Если-же онъ зналъ эту ужасную исторію подлаго отступничества, чего хотѣлъ онъ, наконецъ?..

Да и о чемъ безпокоилась она? Развѣ ея совѣсть, право и рѣшительность не были при ней, чтобы бороться противъ искушеній и рабства нищеты? Развѣ она не чувствовала въ себѣ силъ защищаться, если бы даже она была завлечена здѣсь въ ловушку?

Одна мысль занимала ее въ эту минуту… Онъ!..

Осмѣлится ли Генрихъ де-ла-Шевардей явиться на этотъ семейный обѣдъ, куда ее вели?

Онъ не появился со стороны луга; она пожирала глазами садъ, видный въ окна корридора, но тамъ его не было.

Правда, садъ былъ густой и онъ могъ проскользнуть за широкой зеленой изгородью, чтобы не быть замѣченнымъ… Но нѣтъ. Зачѣмъ тщетныя надежды! Нельзя было мечтать объ этомъ наслажденіи дуэли двухъ паръ глазъ за столомъ, дуэли на смерть! Онъ не придетъ. Онъ не смѣетъ!

Де-Вожиронъ, открывъ дверь въ столовую, принялся необыкновенно шумно смѣяться:

— Эге, — сказалъ онъ обращаясь въ своей дочери, — вашъ дорогой кузенъ опаздываетъ сегодня, мадемуазель де-Вожиронъ.

Винчента Муазонъ, бывшая тутъ съ салфеткой подъ мышкой, заявила: «супъ простылъ».

Мадемуазель де-Вожиронъ не подняла перчатки, брошенной ей отцомъ и даже не отвѣчала. Она стояла у стола, на томъ мѣстѣ, гдѣ должна была сидѣть, облокотившись на спинку кресла. Она еле взглянула на пріѣзжую. Пламя заснуло въ ея золотыхъ глазахъ; блескъ не оживлялъ болѣе это лицо, съ землянымъ оттѣнкомъ и блѣдными волосами; хладнокровіе не шло мадмуазель Женевьевѣ. Когда ея угрожающіе глаза не говорили, она была просто на просто безобразна, почти отталкивающаго безобразія. Генріета среди тревоги, которая давила ее противъ воли, почувствовала нѣкоторое удовольствіе.

Винчента Муазонъ сказала:

— Госпожа баронесса!

Послышался шелестъ шелка въ корридорѣ и въ комнату вошелъ пакетъ лентъ и кружевъ, издающій звонъ цѣпей и браслетъ. Большой парадный чепецъ обрамлялъ ея маленькое личико темно-розоваго цвѣта. Это была госпожа де-Вожиронъ.

Баронъ взялъ мадмуазель Корбенъ за руку; настала минута представленія, хотя нѣсколько запоздалаго:

— Баронесса, — сказалъ онъ, — и вы, дочь моя, вотъ мадмуазель Корбенъ д’Авеней.

— М-сь! — воскликнула Генріета, — кто вамъ сказалъ?..

— Это имя, о которомъ вы умолчали, отвѣчая на мои письма? Я видѣлъ только имя Корбенъ и ласточку на печати. И девизъ: «всегда свободна»! У васъ поэтическій умъ, мадмуазель. Это необыкновенно между современными особами. У мадемуазель де-Вожиронъ совсѣмъ нѣтъ поэтическаго ума… Да что! Я знаю еще многое другое кромѣ имени д’Авеней, которое и есть настоящее. Авенеи изъ Берри. Мои свѣдѣнія вѣрны! О! Вы хорошаго происхожденія! Садитесь рядомъ со мной… Баронесса вамъ ничего не сказала; не обращайте на это вниманія. Мадамъ де-Вожиронъ совершенно глуха. Бѣдная женщина принадлежитъ свѣту только своей привычкой къ нарядамъ, я уже говорилъ вамъ это. Она упрямится надѣть платье дьявола. А я, я смѣюсь надъ этимъ! Винчента Муазонъ, подавайте супъ!

Генріета послушалась и сѣла около страннаго и страшнаго существа; наклонившись къ нему, она спросила:

— Зачѣмъ вы меня вызвали въ Буа-Ру?

Были, вѣроятно, минуты, когда баронъ дѣлался глухъ не менѣе баронессы и умѣлъ быть глухимъ. Отвѣта не послѣдовало.

Мадмуазель Женевьева сѣла около своей матери съ другой стороны стола, на концѣ котораго стоялъ приборъ, болѣе не нужный. Генрихъ де-ла-Шевардей не пришелъ.

Онъ хорошо сдѣлалъ, не явившись къ обѣду. Генріета, дрожащая, съ рыданіями въ горлѣ, не желала уже этого… Но онъ, вѣроятно, заранѣе согласился съ кузиной о своемъ отсутствіи… Иначе не могло быть, Женевьева была черезчуръ спокойна. Какъ же онъ объяснилъ ей… Глаза Генріеты остановились на ней; мадемуазель де-Вожиронъ безъ афектаціи повернулась. Эта дѣвушка была иногда внимательна, толстый золотой медальонъ, висѣвшій на цѣпочкѣ у пояса баронессы, чуть чуть не окунулся въ супъ, который подала ей Винчента Муазонъ. Женевьева ловко вытащила его. Это милосердное движеніе приблизило ее въ каменному уху ея матери, и она крикнула: — Мамаша, довольны вы узнать, что компаньонка, которую пригласили намъ противъ нашего желанья, хорошаго происхожденія?

Генріета подскочила на стулѣ; нападеніе было рѣшительво и дерзко; война была объявлена. Что касается баронессы, она пожала плечами, отчего снова раздался звонъ драгоцѣнностей. Она была покрыта ими, онѣ висѣли у ней на рукахъ, на шеѣ, сбоку. Въ тому же вся въ морщинахъ к раскрашена! Дѣйствительно, это были мощи въ ракѣ, — сравненіе барона было мѣтко, — совершенно древняя вещь, настоящая жена археолога. Да проститъ ей Богъ! Госпожа де-Вожиронъ каждое утро клала въ свои морщины навѣрно цѣлую банку румянъ. Это не помѣшало ей послѣ пожатія плечъ набожно перекреститься; ея старыя раскрашенныя губы зашевелились, она читала Benedictus.

— Очень хорошаго происхожденія, изъ хорошей беррійской фамиліи, я уже говорилъ ей… Я всегда долженъ повторять разъ сказанное, — подхватилъ баронъ нѣсколько въ носъ, что всегда предшествовало скрипѣнію его трещотки, когда онъ принимался говорить по убѣдительнымъ причинамъ. — Господинъ д’Авеней, отецъ мадмуазель, занималъ прекрасный дипломатическій постъ… Вы не знаете, что такое дипломатія, и никогда этого не узнаете, мадмуазель де-Вожиронъ. Это не вашего ума дѣло… У васъ только страстныя чувства, и вотъ почему васъ обманули. Это очень легко! Я повторяю вамъ, что господинъ д’Авеней…

— Баронъ, — прервала Генріета, — умоляю васъ, не будемъ говорить о моемъ отцѣ.

— Почему не говорить о вашемъ отцѣ? Это былъ человѣкъ очень почтенный, испытавшій большія несчастія… У него также были ужасные недостатки…

— Баронъ…

— Но вы мадмуазель д’Авеней, вы, казалось, были защищены отъ ударовъ судьбы. У васъ было приданое въ сто тысячъ экю и вы были обручены. Обручальное кольцо до сихъ поръ на вашемъ пальцѣ. Женихъ вамъ очень нравился. Любовь не рѣдка въ первое время, особенно до церемоніи брака. Я тоже былъ очень влюбленъ въ баронессу, я могу сказать это, она не услышитъ… Но послѣ ужаснаго проигрыша, вашъ отецъ…

— О, — произнесла Генріета, закрывъ лицо руками, — въ васъ нѣтъ жалости!

Послышался сдержанный смѣхъ, сорвавшійся съ тонкихъ губъ мадмуазель де-Вожиронъ. Слеза, показавшаяся на лицѣ ея врага, возбудила въ ней эту жестокую веселость. Баронъ ударилъ ложкой объ край своей тарелки.

— Тише! — проговорилъ онъ. — Всѣ знаютъ, что вы не нѣжны, дочь моя; но вы за это будете сейчасъ наказаны. Мадмуазель де-Вожиронъ, то, что случится съ вами, будетъ вамъ полезно.

Генріета, поднявшись съ трудомъ, оттолкнула свой стулъ:

— Баронъ, — произнесла она серьезнымъ голосомъ, очень блѣдная, — я понимаю наконецъ, зачѣмъ вы пригласили меня въ Буа-Ру. Я должна была служить вашимъ цѣлямъ и вы пріобщили меня къ нимъ, не предупредивъ. Еще однимъ обманомъ болѣе, который я перенесу. Съ беззащитной женщиной позволяется все, играютъ ея спокойствіемъ, наконецъ, даже свободой ея тяжелыхъ воспоминаній!.. Если я не хотѣла вспоминать… Если я хотѣла бы забыть то, что написано внутри этого кольца, которое вы замѣтили на моемъ пальцѣ!.. Вы не можете заставить подчиняться вашей волѣ въ собственномъ домѣ; вы искали помощи и не поколебались подставить мнѣ ловушку. Вы также поступили ужасно и подло! Что вамъ за дѣло. У васъ есть достаточно земли, лѣса, луговъ, чтобы быть выше упрековъ. Я живу услугами, которыя просятъ меня оказывать.!

— И которыя приправляете глупыми дерзостями, — прервала мадмуазель Женевьева, также приподнявшись и слушая задыхаясь. — Отецъ, вы слишкомъ добры, что не велите вытолкать эту особу хорошаго происхожденія.

— Мадмуазель де-Вожиронъ, каждый изъ насъ заслужилъ свой урокъ и мы оба его имѣемъ!.. — сказалъ баронъ. — Я заслужилъ его первый. Имѣйте терпѣніе; мадмуазель д’Авеней позвольте мнѣ это кольцо.

— Вотъ оно, — сказала Генріета. — Ваше поведеніе было не честно, но за то умно. Ну да, теперь я принуждена окончить печальную исторію, которую вы начали. Да, сударь, мой отецъ убилъ себя, приданое мое исчезло, и этотъ женихъ, котораго вы знаете, и который такъ нравился мнѣ, это должно быть вѣрно, потому что вы это говорите, этотъ женихъ — вашъ родственникъ, отправился въ путешествіе. Одъ пріѣхалъ къ вамъ, потому что имѣніе д’Авеней стало развалиной: онъ пріѣхалъ искать имѣніе де-Вожиронъ, которое вы энергично рѣшили не отдавать ему!..

Баронъ повернулъ кольцо. — Тутъ награвированы два имени, — сказалъ онъ. — «Генріета, Генрихъ». Генріета д’Авеней, Генрихъ де-да-Шевардей, не такъ-ли?

— Это неправда, — закричала Женевьева. — Она лжетъ! Это интрига, выдуманная ею и вами. Это кольцо — отвратительный подлогъ!.. Но, господинъ баронъ, признайтесь, что она служила вашимъ орудіемъ?

— Мадмуазель де-Вожиронъ, — сказала Генріета, — снисходительность присуща сильной любви. И потомъ еще не все состоитъ въ строгости, надо хорошенько осмотрѣться. Мужья рѣдки въ деревнѣ. Мадмуазель, прощайте. Баронъ, я ожидаю отъ васъ справедливости или любезности, дайте мнѣ средство покинуть тотчасъ-же Буа-Ру.

Она медленно вышла. Тѣмъ-же шагомъ она пошла по корридору, стараясь быть спокойной и минутами невольно оглядываясь. Она улыбалась. О чемъ-же она думала? Могла ли она серьезно думати, что ея врагъ будетъ преслѣдовать ее? Что же дѣлать, не всегда можно владѣть своимъ страхомъ въ домѣ сумасшедшихъ и злыхъ… Въ эту минуту она только объ этомъ и думала. Безпокойство и ужасное положеніе на завтрашній день были забыты; она видѣла только наказаніе Генриха и этой безжалостной дѣвушки: она чувствовала только неожиданное торжество. Эти крики, долетавшіе до ея ушей, убаюкивали ее какъ самая чудная музыка. Она говорила себѣ, что тамъ, въ глубинѣ лѣса, Генрихъ де-ла-Шевардей также боролся противъ ея гнѣва. Она отняла отъ него эту прекрасную невѣсту и это богатство… она отняла у него даже сегодняшній обѣдъ?

Эта послѣдняя мысль возвратила ей всю ея веселость и она вошла съ улыбкой на устахъ въ свою комнату.

Но тутъ она отшатнулась нѣмая, стиснувъ зубы. Ла-Шевардей былъ тамъ, онъ пришелъ съ луга.

— Генріета, — сказалъ онъ, — зачѣмъ я увидѣлъ васъ снова? Я чувствовалъ себя такъ виноватымъ передъ вами, что даже отказался отъ воспоминанія о васъ. Я думалъ, что не люблю васъ болѣе.

VII.

Такъ значитъ онъ ошибся въ своихъ собственныхъ чувствахъ? Это хотѣлъ онъ сказать, конечно? Онъ еще любилъ ее! Генріета почувствовала что-то странное. Точно всѣ фибры ея сердца, давно сжатыя, вдругъ расширились и смягчились. Ей показалось, что молодость и вѣра снова противъ воли воротились къ ней. Опершись на первую, попавшуюся ей подъ руку, мебель, она смотрѣла на ла-Шевардея, на половину скрытаго синей занавѣской отъ стеклянной двери… Ахъ, лгунъ! Еслибъ онъ говорилъ правду!..

Но вотъ рука ея лихорадочно зашевелилась на мраморной доскѣ комода, и ощупала предметъ, который сразу возвратилъ ей ясное пониманіе вещей. Это былъ свертокъ золота. Баронъ де-Вожиронъ, вѣроятно, оставилъ его, чтобы заплатить мадемуазель Корбенъ за услугу, которую она должна была оказать въ Буа-Ру, сама того не зная и не желая. Генріета злобно разсмѣялась и болѣе уже не страшилась своей слабости. Все было кончено съ цвѣткомъ, который на минуту поднялъ головку въ увядшемъ саду прошлаго.

— Вы дѣлаете ложный шагъ, — сказала она отрывисто. — Ни въ какомъ случаѣ онъ не можетъ имѣть цѣну для меня; но въ другое время, быть можетъ, мнѣ было-бы любопытно узнать, что случится далѣе. Теперь уже все произошло; ваше присутствіе въ этой комнатѣ даже не имѣетъ достоинства опасности для васъ. Поэтому прошу васъ освободить ее какъ можно скорѣе. Только жалость обязываетъ меня посовѣтовать вамъ не отправляться туда, на семейный обѣдъ. Возвращайтесь на охоту, господинъ ла-Шевардей. Вамъ придется охотиться за другимъ приданымъ.

— Генріета, — воскликнулъ онъ, — еслибы вы знали, что произошло во мнѣ въ продолженіе двухъ часовъ, съ тѣхъ поръ, какъ я встрѣтилъ васъ въ рощѣ!..

— Да, я была послѣднее лицо, которое вы могли-бы ждать здѣсь. О! Не трудно было проанализировать ваши чувства въ эту непріятную для васъ минуту… Что въ васъ произошло? Но я знаю, я видѣла. Сначала у васъ было совершенно естественное желаніе скрыться какъ можно скорѣе, Я увѣрена, что вы никогда не любили такъ лѣсной чащи, какъ сегодня!..

— Пусть такъ; но послѣ этого ужаса, который вы причинили мнѣ… О! я признаюсь… я почувствовалъ непреодолимое отвращеніе къ себѣ самому… а потомъ безумную радость…

— А потомъ у васъ явились философскія размышленія о превратностяхъ судьбы? Надѣюсь, вы мнѣ сдѣлали честь, подумавъ, что эта встрѣча была случайная съ моей стороны; вы не подумали, что я пріѣхала въ Буа-Ру съ намѣреніемъ отъискивать вашу особу, или помѣшать вашему счастью.

— Радость болѣе сильную, чѣмъ всякія разсужденія, — продолжалъ онъ, какъ-бы не желая ничего слушать. — Признаюсь, я пробовалъ защититься отъ нея. Я говорилъ себѣ: чего могу я надѣяться отъ нея? Я не смѣю даже ждать упрековъ. Я знаю ее. Она не удостоила-бы…

— Вы меня хорошо знаете.

— Ахъ, да, это судьба! Надо восхищаться справедливости, которую она умѣетъ воздать каждому. Она сама посылаетъ васъ во мнѣ! Минуту тому назадъ я сдѣлалъ-бы тысячу лье, чтобы избѣжать этой встрѣчи. Я увидѣлъ васъ снова, и у меня нѣтъ другого желанья, какъ просить васъ судить меня. Да, да, вы судья! А я, я былъ самый ничтожный изъ людей! Я даже не могу извиниться тѣмъ, что пересталъ васъ любить, когда покидалъ васъ. Я боролся съ собой съ ожесточеніемъ, котораго не съумѣю передать вамъ, я заставилъ себя быть подлымъ!..

— О, — прервала она иронически, — какія насилія надъ собой должны вы были произвести! Но вы попались между двумя клятвами, господинъ де-ла-Шевардей; первая васъ связывала съ бѣдной дѣвушкой, покинутой всѣмъ міромъ и подавленной судьбой; вторая, которую вы дали только самому себѣ, это — сдѣлать богатую партію, какъ говорите вы, мужчины. Надо было измѣнить одной изъ нихъ. Оставаясь вѣрнымъ первой, вы бы причинили себѣ большой убытокъ, и вы предпочли исполнить вторую. Многіе другіе на вашемъ мѣстѣ поступили-бы точно также. Не воображайте, что я проклинала васъ! Я удовольствовалась тѣмъ, что пожалѣла васъ, потому что вы походили на другихъ. Но что мнѣ кажется всего болѣе гнуснымъ, это комедія, которую вы только что разыграли здѣсь. Гнуснымъ и смѣшнымъ, слышите-ли, потому что это безполезно. Вы меня, значитъ, не поняли сейчасъ. Ваши надежды еще разъ разбиты и теперь — это благодаря мнѣ… О! не претендуйте на меня!.. Во всемъ этомъ я была только слѣпымъ орудіемъ. Вы сами тотчасъ же предъугадали, что мой пріѣздъ въ Буа-Ру нанесетъ жестокій ударъ богатой женитьбѣ, которой вы добиваетесь. Боже мой! это выраженіе шокируетъ васъ; ну, а мнѣ оно нравится, я повторяю его. Впрочемъ, можетъ быть, вы хотите, чтобы я говорила вамъ только о вашей великой любви къ этой деревенской кузинѣ, портретъ которой вы мнѣ когда-то такъ мило рисовали? Вы принялись любить ее, какъ живописецъ начинаетъ любить свою модель…

— Вы такъ думаете? — вскричалъ онъ. — Или вы думаете, что любовь тутъ была ни причемъ?

— Берегитесь! Если это была только афера, не признавайтесь въ этомъ такъ грубо! Вы сами себя осуждаете! Но меня это нисколько не интересуетъ. Я хотѣла только показать вамъ, что совсѣмъ не старалась выполнить, какъ говорятъ, справедливую месть. Если я и хотѣла возмездія, которое доставилъ мнѣ случай, то не этими средствами. Я васъ предала невольно. Меня пригласили въ этотъ домъ какъ компаньонку и вы сейчасъ узнали, до чего я была доведена!.. Конечно, вы этого не предчувствовали!.. Только вы должны были также понять, что если меня вовлекли въ западню, то для того, чтобы погубить васъ. Какое лицо было у васъ передъ вашей невѣстой, сейчасъ на лугу, когда она, негодующая, пришла сообщить вамъ, что къ ней пріѣхала надзирательница? Какъ было сказать ей, что это совсѣмъ не то. Вы-то вѣдь хорошо знали, что не надзирательницу пригласили въ мадмуазель де-Вожиронъ, а свидѣтельницу, которую обманомъ привели противъ господина де-ла-Шевардей… Когда я замѣтила это, я хотѣла обѣщать себѣ, что свидѣтельница не заговоритъ. Я не люблю насилія. И потомъ это придавало мнѣ видъ заинтересованной сообщницы, что отталкивало меня. У женщинъ нѣтъ чести, это извѣстно. Честь — это достояніе мужчинъ! Вы это доказали, вы, который мало того, что мужчина, но и дворянинъ! Но вы знали того, который строилъ козни, я же его не знала. Вы ни минуты не могли думать, что свидѣтель могъ промолчать. Вы угадали, что своимъ безсовѣстнымъ поведеніемъ вашъ кузенъ, не желавшій имѣть васъ зятемъ, заставитъ меня говорить. Нѣтъ, нѣтъ, вы не можете претендовать на меня господинъ ла-Шевардей! Баронъ де-Вожиронъ ужасно допрашиваетъ, онъ не заботится о скромности и деликатности. Знаете-ли вы, какъ онъ заставилъ меня выдать васъ, выдавая этимъ себя самого? Призывая память моего отца… моего отца, который, застрѣлившись, но еще живой, говорилъ мнѣ: «я очень виноватъ передъ тобой, дочь моя, по крайней мѣрѣ я умираю съ увѣренностью, что не разбилъ твоей жизни… Генрихъ далъ намъ свое слово, онъ любитъ тебя!»

— Умоляю васъ! — прошепталъ ла-Шевардей, закрывая лицо руками. — Зачѣмъ вы будите это воспоминаніе въ свою очередь. Ахъ, вы подавляете меня, Генріета. Я заслужилъ всѣ жестокости, но это ужасно!

— Это не я, а судьба подавляетъ васъ; это то, что вы сами называли сейчасъ справедливостью вещей. Зачѣмъ пришли вы искать ее сюда? Вы думали, что я окажусь болѣе слабой? Вы надѣялись заставить меня совершить торгъ. Вы только что сказали, что еще любите меня. Конечно, это должно было быть для меня большою новостью! Вы вообразили, что она подѣйствуетъ! Тогда вы предложили бы мнѣ снова завязать счастливую нить прежнихъ дней, слѣдовать за мной, или по крайней мѣрѣ присоединиться ко мнѣ въ Парижѣ, гдѣ я васъ буду ждать… А я, бѣдная, легковѣрная дѣвушка, несчастное созданіе, опьяненная такимъ лестнымъ для меня возвращеніемъ, уѣхала бы и избавила бы васъ отъ моего присутствія; вы бы потребовали у вашей дорогой кузины, такъ какъ она вамъ очень дорога, чтобы она удвоила свою энергію противъ этого упорнаго отца… Вы бы ее похитили и Буа-Ру сдѣлалось бы, наконецъ, вашимъ наслѣдствомъ. Что-жь, это былъ недурной планъ! Но онъ не удался… Мадмуазель де-Вожиронъ держитъ въ рукахъ ваше обручальное кольцо, которое ея оскорбленія заставили меня бросить ей въ лицо… Въ ту же минуту у ней сдѣлался нервный припадокъ, у этой ангельской дѣвушки… А, вы не знали всего этого! Для меня не доставляетъ никакого удовольствія вамъ сообщать это! Я думаю, вы хорошо сдѣлаете, уйдя изъ дома… Впрочемъ, это касается васъ. Есть умные люди, которые умѣютъ возстановлять непоправимое. Но что достовѣрно, это то, что вы должны покинуть мою комнату… Господинъ де-ла-Шевардей, вы право обяжете меня, уйдя отсюда.

— Послушайте, — сказалъ онъ, и такъ порывисто приблизился въ ней, что она едва имѣла время отступить, поставивъ передъ собой стулъ, и облокотившись на внутреннюю дверь.

— Господинъ де-ла-Шевардей, — воскликнула она, — развѣ безуміе беретъ верхъ? Не потеряли-ли и вы разсудка въ этомъ сумасшедшемъ замкѣ?

— Слушайте хорошенько! И не сердитесь на то, что я сдѣлаю. Вы сами только что говорили объ этомъ, и не подозрѣвали, какъ вы были близки въ правдѣ. Вы уѣзжаете… Я слѣдую за вами.

— Полноте! Или я получила наслѣдство, сама того не зная? У меня нѣтъ деревенскихъ родственниковъ!

— Всѣ ваши насмѣшки безполезны. Вы меня заставили въ продолженіе одной минуты испить до дна чашу стыда.

— И вамъ мало этого?

— Я люблю васъ. Не смѣйтесь, нечему тутъ смѣяться! Я свою жизнь отдаю вамъ или возвращаю снова, — потому она принадлежала вамъ.

— Я не люблю васъ въ продолженіе двухъ лѣтъ, т. е. съ тѣхъ поръ, какъ вы мнѣ показали, до какой степени я низко пала, полюбивъ васъ. Послѣ того, что произошло между нами, я не думаю, чтобы вы могли не вѣрить этому, чего же вы хотите отъ меня?

— Я хочу васъ видѣть, хочу жить подъ однимъ небомъ съ вами, я хочу убѣдить васъ медленно, терпѣливо въ моемъ раскаяніи, которое терзаетъ меня теперь. Я ничего вамъ не сказалъ, что было бы неправдой. Я думалъ о васъ только, какъ всегда думаютъ невольно о дурныхъ поступкахъ, которые совершили; я встрѣтилъ васъ, забытую въ два года; пропасть, казавшаяся безконечной, вырытая моими собственными руками, въ одну минуту исчезла. Я воротился къ прежнимъ днямъ, какъ будто они никогда не проходили, у меня нѣтъ болѣе рѣшимости и я не вижу болѣе средства существовать вдали отъ васъ, я не могу больше!.. Можете ли вы забыть въ свою очередь? Хотите вы, чтобы я исполнилъ наконецъ обѣщаніе, на которое вашъ отецъ такъ всецѣло положился въ свой послѣдній часъ? Мы будемъ бѣдны. Я никогда не работалъ, я буду работать. Если вы не согласитесь дать мнѣ это счастье, котораго я оказался недостоинъ, я буду вашимъ вѣрнымъ другомъ, буду охранять вашъ покой и не пожалуюсь. Я молю васъ объ искупленіи, хотя бы вы заставили меня заплатить за него еще болѣе жестокими словами, и еще долго смотрѣли на меня съ такимъ холоднымъ лицомъ. Быть можетъ, я полюбилъ бы васъ за это еще болѣе!

— А, да, — воскликнула она, — презрѣніе, это уколъ для сердца въ родѣ вашего. Послушайте, если вы искренни, это еще хуже комедіи… Но вы не искренни, вы не можете быть искренни и вы мнѣ отвратительны. Вы не желаете избавить меня отъ вашего присутствія, въ такомъ случаѣ я уступаю вамъ мѣсто. Прощайте, г. де-ла-Шевардей!

Рука ея взялась за ручку двери, которая открылась.

— Прощайте, — повторила она. — Прощайте, лжецъ и трусъ!

VIII.

Никого не попалось ей по дорогѣ. Сначала она бѣжала; на крыльцѣ она перевела духъ. Ла-Шевардей не посмѣлъ слѣдовать за своимъ судьею послѣ реплики, которую только что слышалъ. Она глубоко вздохнула, она была свободна… Ахъ, да, совсѣмъ свободна.

Во первыхъ, позаботились исполнить ея желаніе; все было готово къ ея отъѣзду. Экипажъ — настоящій экипажъ на этотъ разъ — ждалъ ее на дворѣ, Амбруазъ сидѣлъ на козлахъ. Наконецъ отыскали этого малаго, который носилъ, какъ «господинъ» Ле-Фарекъ, большую круглую шляпу, изъ-подъ краевъ которой выбивались рыжіе волосы. Генріета спросила его; онъ ждалъ дѣйствительно ее… Но г. де-Вожиронъ не показывался болѣе. Баронъ умѣлъ выказать необыкновенную скромность, когда это было ему выгодно. Онъ думалъ, что мадмуазель Корбенъ не желала бы его снова видѣть; что касается его, у него были свои причины не безпокоить себя этимъ свиданіемъ еще разъ.

Однако, ей хотѣлось бы сказать ему въ лицо, что она отказывается отъ вознагражденія, предложеннаго ей за причиненную ей непріятность и что онъ можетъ положить свое золото обратно въ сундукъ. Подозрѣвалъ ли онъ, до какой степени жестока была эта непріятность?..

Ба! Стоило ему заботиться о потрясеніи, которое онъ внесъ въ жизнь бѣдной дѣвушки, разъ это помогло ему очистить собственный путь?

Генріетѣ было бы пріятно также увидѣть за занавѣсками темное искаженное лицо со свѣтящимися глазами мадмуазель Женевьевы… Она увидѣла только Винченту Муазонъ, полуоткрывшую одну изъ дверей во флигелѣ, и позвала ее:

— Милая, вы поблагодарите господина барона за то, что онъ избавилъ меня отъ своихъ прощаній и будете такъ добры передать этотъ драгоцѣнный предметъ, который онъ забылъ у меня въ комнатѣ.

Винчента Муазонъ сдѣлала удивленный жестъ и не сказала ни слова. Только очень строгое приказаніе могло запечатать этотъ многорѣчивый ротъ.

— Вы прибавите, — сказала мадмуазель Корбенъ, — что мнѣ доставило большое удовольствіе играть роль въ комедіи, приготовленной господиномъ барономъ, но что мои труды должны быть безплатны, въ чемъ я могу ему дать росписку. Прощайте, милая… А вы, другъ мой, помогите мнѣ взобраться на вашу телѣжку.

Слово «телѣжка» обидѣло толстаго Амбруаза.

— Молодка уже сдѣлала шесть лье сегодня утромъ. Надо знать, куда мы ѣдемъ.

Генріета, приготовившаяся сѣсть въ кабріолетъ, остановилась…

Куда она поѣдетъ? Куда она могла бы поѣхать? Она отказалась отъ этого золота… О, глупая гордость! Или она забыла, что ея кошелекъ былъ пустъ?

Въ эту минуту она почувствовала, что кто-то трогаетъ ее за руку.

Винчента Муазонъ сказала ей на ухо:

— Вы не хотите брать ихъ денегъ и вы правы… Но, у васъ, быть можетъ, недостаточно… у меня есть. Вы мнѣ отдадите когда-нибудь.

У мадмуазель Корбенъ показались на глазахъ слезы.

— Ахъ, — сказала она, — есть же, значитъ, доброе сердце въ этомъ ужасномъ домѣ! Но вы, къ счастью, ошибаетесь, я еще довольно богата… и совсѣмъ не спѣшу воротиться въ Парижъ… Мнѣ пришла охота проѣхать черезъ ферму Фоссъ-Бланшъ.

— Это будетъ очень хорошо, — произнесла серьезно служанка.

— Я поблагодарю господина Ле-Фарека за то, что онъ проводилъ меня сюда… О, конечно, не зная, что меня здѣсь ожидаетъ, — добавила мадмуазель Корбенъ съ нервнымъ смѣхомъ.

— Поѣзжайте въ Фоссъ-Бланшъ, — снова заговорила ей на ухо Винчента Муазонъ. — Отъ васъ будетъ зависѣть остаться тамъ навсегда. Можетъ быть, и я замѣтила, какія мысли вы внушили господину Ле-Фареку. Вы будете богаты и вы сдѣлаетесь болѣе прекрасной дамой, чѣмъ мадмуазель де-Вожиронъ. Это навѣрное.

Генріета быстро оттолкнула ее.

— Милый мой, вы отвезете меня на станцію!

Все ея существо возмущалось въ эту минуту противъ тѣхъ, которые были виновны въ ужасномъ рабствѣ ея уединенія и нищеты… Имя ея отца припомнилось ей. Какъ можно проиграть въ карты честь и счастье того существа, которому самъ далъ жизнь, не спрашивая его? Увы! Миръ мертвымъ!

Но другой?.. Но онъ!.. Второй авторъ столькихъ низкихъ и вопіющихъ попытокъ?.. Трусъ, только что призывавшій ее къ любви, отъ которой онъ отрекся?..

Ну, что же, въ дорогу, на станцію! Она направится въ Парижъ; у ней ровно столько денегъ, чтобы заплатить за дорогу; она поговѣетъ впродолженіи путешествія. По пріѣздѣ у ней найдутся какія-нибудь тряпки, чтобы заложить ихъ; не въ первый разъ въ два года придется сдѣлать это. Въ тому же это рѣшеніе, хотя и болѣе тяжелое, но за то самое лучшее. Въ Фоссъ-Бланшъ ла-Шевардей могъ стараться ее увидѣть. Она попросила бы помощи у Пьера Ле-Фарека, она напомнила бы ему его слова:

— Солдатъ стоитъ дворянина!..

Но что будетъ тогда!.. Ахъ, если бы она была увѣрена, что шпага Ле-Фарека произведетъ расплату!..

Нѣтъ, Боже мой, нѣтъ! Прочь эти мысли. Все, что она должна была желать, это избѣгнуть встрѣчи съ ла-Шевардей; въ Парижѣ ему будетъ трудно найти ее, если даже онъ былъ искрененъ въ комнатѣ павильона. Устанешь отъ безполезныхъ поисковъ въ этой громадѣ. Парижъ былъ для нея лучшимъ убѣжищемъ.

— Ѣдемъ, — проговорила она.

Экипажъ выѣхалъ со двора. Глаза мадмуазель Корбенъ остановились въ послѣдній разъ при проѣздѣ мимо пруда; это спящее зеркало очаровало ее. Вѣтки, согнутыя сильнымъ вѣтромъ, дующимъ при вечернемъ приливѣ, отражались въ немъ темными массами. Она подумала, какъ хорошо заснуть на днѣ этой черной воды; надъ ней склонялись бы эти большія деревья и напѣвали бы ей жалобныя пѣсни о смерти!

Затѣмъ прудъ скрылся изъ ея глазъ; экипажъ, хотя довольно медленно, приближался въ аллеѣ, полной шепота дубовъ. Двойной рядъ деревьевъ кончился, приближались въ повороту.

Генріета узнала по одной сторонѣ дорогу, по которой она ѣхала сегодня утромъ въ кабріолетѣ Ле-Фарека, а съ другой она увидѣла новую дорогу, которая вела въ селенію, потонувшему въ красноватомъ туманѣ заката. Въ это время она услышала, какъ толстый Амбруазъ говорилъ самому себѣ:

— Однако, это неестественно, охотиться съ утра, не съѣвши ни куска за цѣльный день.

— Кто же охотится? — воскликнула мадмуазель Корбенъ. — Гдѣ вы видите охотника?

— Какъ, кто охотится? Да господинъ де-ла-Шевардей, кузенъ господина барона. Правда, мадмуазель не могла его знать, потому что онъ не приходилъ къ обѣду. А теперь, если она хочетъ видѣть, вотъ онъ, въ ста шагахъ, на опушкѣ дороги въ Брюсельеръ… Можно подумать, что онъ сторожитъ экипажъ… Правда, онъ вѣдь тоже можетъ быть любопытнымъ!

— Не поворачивайте вашей лошади! — сказала Генріета.

Не поворачивать… Какъ! Амбруазъ вѣрно плохо разслышалъ… Правда, что она сказала не громко, ей не хватало голоса. Малый пожалъ плечами.

— Можетъ статься мадмуазель сама хорошо не знаетъ, куда ей ѣхать.

Дѣйствительно она этого не знала.

Она лихорадочно искала чего-то въ карманѣ платья, и спросила, далеко-ли Фоссъ-Бланшъ?

Далеко? О! совсѣмъ нѣтъ. Даже его видно отсюда. Вонъ то сельцо, за зелеными деревьями, это оно и есть. Всего какія-нибудь полъ-лье!.. Наконецъ, мадмуазель Корбенъ нашла то, чего искала, это былъ ея кошелекъ.

Она вынула оттуда луидоръ, половину всего ея богатства:

— Свезите меня въ Фоссъ-Бланшъ, — сказала она, кладя монету въ руку Амбруаза.

Малый привскочилъ на своихъ козлахъ, набитыхъ остатками соломы.

Какъ быстро повернулъ онъ лошадь влѣво и какъ славно стегнулъ ее рукой! Въ другой онъ сжималъ луидоръ.

Онъ полураскрылъ пальцы, чтобы хоть глазкомъ взглянуть на него, и обратился къ нему съ рѣчью.

Чортъ возьми! Не часто онъ видалъ такую монету. Ихъ нашлось шестнадцать послѣ смерти его отца; но ихъ было трое сыновей и одна дочь! Онъ сохранилъ свои четыре; этотъ пятый желтякъ составитъ кругленькую сумму.

Блѣдная улыбка освѣтила грустное лицо мадмуазель Корбенъ, которая подумала, что все иронія въ этомъ мірѣ, потому что она могла обогатить этого малаго Амбруаза, она, такая бѣдная и ничтожная.

Съ трудомъ она обернулась, у ней едва хватило силы бросить взглядъ кругомъ себя. Ла-Шевардей еще разъ долженъ былъ отказаться слѣдовать за ней: экипажъ проѣхалъ лѣсъ, дорога шла теперь по равнинѣ. Скоро они проѣхали мимо елей. Они издавали глубокіе вздохи, которые, усиливаясь, обращались въ громовые раскаты, откуда исходили рѣзкіе звуки, похожіе на крики женщинъ. Точно пѣніе огромныхъ органовъ и голосовъ иного міра раздавалось въ гнѣвномъ ревѣ и адскихъ вопляхъ.

Послѣ елей началась аллея изъ дубовъ. Она примыкала къ глухой стѣнѣ. Эти дубы дѣйствительно были вѣковыми и сучья ихъ, лишенные зелени, были черны и совершенно голы; эти огромныя мертвыя руки сплетались при дуновеніи вѣтра, точно колоссальныя заржавленныя копья.

Подъѣхавъ въ стѣнѣ, кабріолетъ еще разъ повернулъ на дорогу, убитую камнемъ, отъ котораго задребезжали старыя колеса, и наконецъ достигъ двора фермы.

Даже въ сѣрыхъ сумеркахъ вечера, надвигавшихъ грозовыя тучи, полныя дождя, этотъ дворъ, составлявшій большой четырехъугольникъ съ трехъ сторонъ, былъ очень живописенъ; съ четвертой стороны, на востокъ, открывалось безконечное пространство, горизонтъ расширялся; тутъ виднѣлось море. Генріета не ожидала такого театральнаго двора; дорога была все время заключена между холмами, за которыми слѣдовали дюны, а потомъ она пересѣвала еловый лѣсъ и дубовую аллею.

Въ Фоссъ-Бланшъ почва внезапно понижалась, сначала шли луга, потомъ необработанныя пространства, покрытыя дивимъ терномъ, спускались въ бѣлому песчаному берегу, отъ котораго и получила названіе ферма «господина» Ле-Фарекъ. Внизу рвалось и ревѣло бушующее море; надъ нимъ низко спускались черныя тучи и, казалось, срѣзали гребни подымающихся волнъ. Огромныя скирды возвышались въ глубинѣ двора — это была рожь, собранная за годъ. Спереди находилось гумно.

Направо три жилые корпуса, съ хлѣвами по бокамъ, раздѣленное лужайкой; еще далѣе громадный сѣновалъ. Хозяйскій домъ помѣщался налѣво; стѣна, вдоль которой ѣхалъ кабріолетъ, отгораживала садъ. Передъ стариннымъ подъѣздомъ Амбруазъ остановилъ свою лошадь.

Окно, открывшееся надъ подъѣздомъ, было украшено чѣмъ-то въ родѣ деревяннаго балкона, на которомъ сушились лисьи шкурки; это, должно быть, была комната Пьера Ле-Фарека.

У порога дверей трехъ корпусовъ столпились дѣти и женщины съ малютками на рукахъ.

Двѣ большія собаки на привязи вылѣзли изъ пустыхъ бочекъ, служившихъ имъ жильемъ, и принялись съ ожесточеніемъ лаять. Амбруазъ не безъ труда спросилъ:

— Господинъ Ле-Фарекъ дома?

Со всѣхъ сторонъ принялись кричать, что онъ только что отправился въ Брюсельеръ; ребятишки визжали въ этомъ концертѣ любезныхъ объясненій:

— Господинъ Пьеръ не имѣлъ времени заложить экипажъ; господинъ Пьеръ отправился на своей большой гнѣдой лошади.

Дверь дома открылась и крики раздались съ другой стороны двора. — Это госпожа Ле-Фарекъ! Вотъ хозяйка!..

Хозяйка, одѣтая въ черное шерстяное платье съ прямыми складками, какъ трубы органа, очень раздутыми на исподней юбкѣ, въ талью, перекрещенной на груди, и чепцомъ съ широкими шотландскими лентами зеленаго, лиловаго и желтаго цвѣта, приблизилась, катясь какъ колоколъ, который захотѣлъ идти на своемъ языкѣ. Она сдѣлала глубокій реверансъ мадмуазель Корбенъ и пригласила ее слѣзть.

Генріета прошептала:

— Но, сударыня, я пріѣхала поблагодарить господина Ле-Фарека за услугу, которую онъ оказалъ мнѣ. Его нѣтъ… Вы меня не знаете.

— Вы ошибаетесь, моя милая барышня, мой сынъ мнѣ все разсказалъ. Вы ѣхали въ Буа-Ру, чтобы быть компаньонкой злой дѣвушки, которая живетъ тамъ… О! ты меня не стѣсняешь, милый Амбруазъ! Не дѣлай-же минъ, которыя какъ-бы хотятъ сказать: «Продолжайте, мадамъ Ле-Фарекъ, я не слышу васъ». Баронъ и баронесса въ Буа-Ру отлично знаютъ, что думаютъ о нихъ буржуа изъ Фоссъ-Бланшъ! И вы не могли выдержать тамъ и дня, моя малютка; прежде чѣмъ воротиться въ Парижъ, вы пріѣхали повидать насъ; это очень хорошо. Но слѣзайте-же! Я думаю, вы окоченѣли отъ этого ужаснаго вѣтра, какъ маленькая малиновка, вылетѣвшая изъ гнѣзда въ хорошую погоду.

Генріета послушалась, толстая гостепріимная дама помогла ей и заставила войти въ салонъ съ мебелью краснаго дерева, обитой краснымъ бархатомъ; тутъ горѣлъ славный осенній огонекъ. Она посадила ее на диванъ.

— Я пойду принесу вамъ чашку горячаго бульона, — сказала она.

Но Генріета сжала ея славныя руки, державшія ее, и внезапно разразилась рыданіями.

IX.

На другой день мадмуазель Корбенъ проснулась въ комнатѣ совершенно не похожей на салонъ, въ который она была введена по пріѣздѣ въ Фосъ-Бланшъ. Салонъ былъ меблированъ буржуазно, эта комната совершенно по деревенски. Вмѣсто потолка толстыя дубовыя балки едва обтесанныя, почернѣлыя отъ времени. Полъ, вымытый щелокомъ, казался новымъ отъ блеска чистоты, только стѣны были выбѣлены известкой. Въ большой черешневой кровати, которую никогда не думали покрывать лакомъ, подъ этими ситцевыми занавѣсями, выкрашенными въ два цвѣта, Генріета спала почти спокойно.

Тонкія простыни были пропитаны запахомъ лаванды; яркое солнце свѣтило въ окно, издали слышался шопотъ укротившагося моря; совсѣмъ близко на крышѣ ворковали голуби.

Грубыя фигуры, нарисованныя краснымъ на роговомъ фонѣ занавѣсей, казалось, двигались и жили; это были, конечно, пастушки, стерегущія барашковъ въ обществѣ пастуховъ; модели, служащія для выдѣлки деревенскихъ матерій, всегда очень старинны.

Генріета начала прислушиваться въ шуму на фермѣ.

Щебечущія дѣти, мычащія коровы, грохотъ экипажа, выѣзжающаго со двора, крики извозчиковъ на лошадей, — какой миръ!

Однако, черезъ нѣсколько часовъ надо было покинутъ этотъ честный спокойный домъ, куда она была приведена случаемъ и почти обманомъ. Но съ какой искренностью ее приняли здѣсь! Съ какой добротой, деликатно и просто заботились о ней, берегли ее.

По крайней мѣрѣ она уѣдетъ отсюда сопровождаемая Пьеромъ Ле-Фарекомъ и не будетъ бояться преслѣдованій. Уѣхать? Но какъ?.. Съ единственной золотой монетой, оставшейся ей?.. Какъ признаться въ ея бѣдности? Это значитъ попросить помощи у этихъ добрыхъ людей. Не было сомнѣнія, что они ей предложили-бы… Милостыня! Слезы снова обожгли ей глаза. Она ихъ быстро отерла. Постучали въ дверь.

Вошла фермерша со своей широкой доброй улыбкой:

— Хорошо-ли мы спали, моя горлица?… — Наклонившись къ подушкѣ, она шумно поцѣловала въ лобъ мадмуазель Корбенъ, которая приняла этотъ поцѣлуй съ нѣжной радостью. Генріета не помнила своей матери и со смерти старой няни не знала ласки.

Госпожа Ле-Фарекъ попросила у ней позволенія повторить. Это было сигналомъ въ длинной рѣчи.

О! Съ какимъ удовольствіемъ она повторала-бы каждое утро и каждый вечеръ, если-бы она могла! Она была такъ хороша со своими черными распустившимися волосами, съ прекрасными голубыми глазами, блестѣвшими на нѣжномъ лицѣ! Это было-бы такъ мило видѣть изящную дѣвушку входящей и выходящей изъ деревенскаго жилища!.. Ну, что-же! Мы краснѣемъ!.. Право не стоитъ краснѣть изъ-за комплимента!.. Мы вѣдь между друзьями… Надо знать, что они чистосердечны и что никогда они не говорятъ ничего, кромѣ истинной правды. Особенно надо довѣрять имъ…

И госпожа Ле-Фарекъ, говоря на ухо Генріетѣ, въ чемъ не было необходимости, такъ какъ онѣ были однѣ въ комнатѣ, прибавила:

— Что такое подразумѣваетъ Пьеръ? Вѣдь вы мнѣ все разсказали, что съ вами случилось тамъ, въ Буа-Ру, въ этомъ противномъ домѣ несчастій… Онъ говоритъ, что вы мнѣ не все разсказали!..

Изъ красной Генріета сдѣлалась совершенно бѣлой.

— Право не знаю, что подразумѣваетъ господинъ Ле-Фарекъ, — прошептала она.

Ну, конечно. Добрѣйшая дама точно также думала… Онъ вездѣ видѣлъ дьявола, этотъ большой Пьеръ. Оттого, что онъ очень честенъ! И такой добрый! И такой умный!.. Съ нимъ женщина была-бы счастлива. Но вотъ, трудно женить его: онъ хотѣлъ-бы порядочную дѣвушку. А между тѣмъ приходится жить въ глуши деревни. И потомъ, могутъ сказать: это только ферма. Это неправда, потому что его земли принадлежатъ ему; и благодаря Бога ихъ болѣе чѣмъ на триста тысячъ франковъ.

Мадмуазель Корбенъ нѣсколько измѣнившимся голосомъ попросила позволенія одѣться. А госпожа Ле-Фарекъ попросила извиненія, что болтаетъ въ продолженіи часа. Она вышла. Генріета, сидя на постели, спрашивала себя съ болью въ сердцѣ, не попала-ли она въ новую западню, покинувъ Буа-Ру для Фоссъ-Бланшъ?.. Она поднялась, приблизилась къ окну, подняла маленькую кисейную занавѣску. Пьеръ Ле-Фарекъ болталъ со своей матерью у порога дома. Вдругъ онъ сдѣлалъ нетерпѣливый жестъ… Это не было въ его обыкновеніи… Затѣмъ онъ быстро удалился. Ни одной минуты Генріета не сомнѣвалась, что это неудовольствіе проявилось по поводу нея. Бранилъ-ли онъ мать за то, что она слишкомъ много сказала?.. Или онъ находилъ, что она сказала недостаточно?

Въ эту минуту Генріета услышала часы, поющіе въ нижней залѣ. Это были большіе швейцарскіе часы, подражающіе крику кукушки, прежде чѣмъ пробить; она сосчитала десять ударовъ. Значитъ, она спала очень долго, сама того не зная. Поспѣшно она одѣлась и спустилась, готовая извиниться за то, что опоздала къ утреннему столу. Столъ былъ накрытъ въ довольно большой комнатѣ, обитой старымъ дубомъ. На столѣ находился хрусталь, тонкій фарфоръ и толстое серебро. Все было просто и богато. Убранство этой залы напоминало скорѣе убранство въ старинномъ домѣ, чѣмъ на фермѣ. Дверь отъ смежной комнаты была открыта. Генріета приблизилась къ ней съ любопытствомъ и увидѣла тамъ библіотеку; далѣе стоялъ шкафъ для ружей изъ чернаго орѣха, отличнаго готическаго стиля. Коверъ съ высокой шерстью покрывалъ полъ; занавѣси на двухъ широкихъ окошкахъ были сдѣланы изъ старинныхъ канвовыхъ вышивокъ.

Напротивъ двери, въ глубинѣ комнаты, портретъ Пьера Ле-Фарека, въ его мундирѣ лейтенанта напомнилъ мадмуазель Корбенъ черты лица ея спасителя наканунѣ, въ Брюсельерѣ, ея солдата-земледѣльца, ея сегодняшняго хозяина, великодушнаго хозяина, хотя, быть можетъ, нѣсколько заинтересованнаго… Онѣ дѣйствительно были прекрасны, и совершенно благородны, эти черты, отражавшія прямую совѣсть… Ахъ! въ немъ не было элегантности того обманщика, изящества Генриха де-ла-Шевардей… Въ Пьерѣ Ле-Фарекъ все было мужественно… Конечно можно было положиться на него… Госпожа Ле-Фарекъ вошла, Генріета не слыхала ее:

— О! отлично, — сказала буржуазка, — я застаю васъ составляющей нашъ инвентарь. Это кабинетъ Пьера… Можно думать, что онъ устроенъ по вашему вкусу!..

— Но, — отвѣчала Генріета, не мечтая удержаться отъ улыбки, — мой вкусъ тутъ не причемъ, мадамъ Ле-Фарекъ.

— Знаніе! — сказала добрая женщина. — Его всегда найдется за деньги!.. По это собственная идея Пьера… Видите, что Ле-Фарекъ господинъ.

И она поѣхала… Ахъ! Какой человѣкъ! Долго надо искать, чтобы найти такого, который бы столько заслуживалъ быть счастливымъ. Занятый другими, чтобы имъ дѣлать добро, онъ нисколько не думалъ о себѣ… И нельзя заблуждаться, самое лучшее въ мужѣ, когда онъ можетъ доставить женѣ тихую жизнь… Однако, она сама не знаетъ, зачѣмъ она его хвалитъ; она должна бы быть сердита на него, потому что онъ только сейчасъ обошелся немного сурово съ ней… Съ нимъ этого никогда не случалось.. Было бы глупо, если бы онъ разсердился на то, что она… Но она не могла сказать почему… Однако, завтракъ готовъ. Пьеръ сейчасъ придетъ.

Ле-Фарекъ открывалъ уже дверь.

Мадмуазель Корбенъ забыла всѣ сомнѣнія, образовавшіяся въ ея умѣ въ продолженіе часа; она видѣла только предъ собой единственнаго великодушнаго и сильнаго человѣка, встрѣченнаго ею въ первый разъ за послѣдніе два года и побѣжала къ Пьеру съ протянутыми руками.

— Ахъ, — сказала она, — я боялась, что васъ не будетъ дома сегодня. Я бы значитъ не могла проститься съ вами, господинъ Ле-Фарекъ.

Мамаша Ле-Фарекъ испустила громкій крикъ:

— О! Нѣтъ, — проговорила она, — вы не уѣдете, знаете-ли, что мы васъ скорѣе посадимъ въ клѣтку?..

Но Пьеръ Ле-Фарекъ прервалъ ее своимъ прекраснымъ серьезнымъ голосомъ:

— Вы видите, матушка, что я былъ правъ, побранивъ васъ сейчасъ, — сказалъ онъ. — О! Я не буду настаивать, вы знаете меня… Однако, не бойтесь, что мадмуазель Корбенъ покинетъ насъ ранѣе нѣсколькихъ дней. Это значило бы выказать мнѣ недовѣріе, она же знаетъ, что я не заслужилъ его. Скажите матушкѣ, что вы останетесь, мадмуазель.

— Я останусь, господинъ Ле-Фарекъ, — сказала Генріета, снова протягивая ему руку.

Сѣли за столъ. Мамаша Ле-Фарекъ сперва была нѣсколько огорчена. Ей надо было оправиться отъ только что полученнаго выговора; этотъ почтительный сынъ былъ строгъ. Добрая женщина должна была слѣдить за собой, чтобы не впасть въ новый грѣхъ. Но Пьеръ!..

Онъ посадилъ мадмуазель Корбенъ около себя, и какъ онъ не владѣлъ собой, рука его слегка дрожала. Онъ хотѣлъ бы служить ей на колѣняхъ; она это отлично видѣла и смѣялась.

Она была здѣсь точно маленькая королева, точно главная въ домѣ. Есть старая поговорка, что повсюду, гдѣ поселяется королева во время своего путешествія, она у себя дома. Бѣдная безденежная королева, которая ощупываетъ въ карманѣ своего платья единственный луидоръ на днѣ кошелька, принимая отъ всего сердца это гостепріимство, завтра будетъ плѣнницей своего стыда. Если она хотѣла уѣхать отъ своихъ деликатныхъ хозяевъ, она должна была обратиться въ ихъ милосердію и попросить у нихъ вспоможенія. Однако, она смѣялась, и веселость ея не была нервной, искусственной.

Солнечный лучъ, заигравшій на лицѣ Пьера и ударившій ему прямо въ глаза, вызвалъ у ней взрывъ смѣха, а когда Пьеръ, ужасно неловкій на этотъ разъ, потому что онъ чувствовалъ на себѣ взглядъ молодой дѣвушки, пролилъ свой стаканъ на бѣлую скатерть, она такъ и покатилась со смѣха. Сынъ и мать глядѣли на нее восхищенные; онъ говорилъ себѣ: «это была бы живая радость!»

Добрая госпожа Ле-Фарекъ подняла плечи и воскликнула:

— Эта барышня изъ Парижа и вмѣстѣ съ тѣмъ она совершенный ребенокъ!

Буржуазка, когда вышли изъ-за стола, подошла въ Генріетѣ и, лаская ея прекрасные черные волосы, спросила:

— Довольны-ли вы, моя малютка?

Мадмуазель Корбенъ быстро отвѣтила ей, что она счастлива. Пьеръ предложилъ прогулку къ берегу черезъ луга и пустошь; она захлопала въ ладоши. Госпожа Ле-Фарекъ попросила извиненія за свои старыя ноги, которыя не могутъ нести ее такъ далеко. Еще бы! Тяжесть была основательная! Генріета не обнаружила никакого смущенія, узнавъ, что пойдетъ гулять одна съ Пьеромъ:

— Во второй разъ вы меня поведете, — сказала она. — О, я знаю, вы отличный проводникъ! Я пойду съ вами на край свѣта.

— Вотъ это такъ! — сказала мать.

Генріета сдѣлалась вся розовая; но это уже не была болѣе краска досады или боязни. Они отправились. Мадмуазель Корбенъ шла впереди, на тропинкѣ не было мѣста для двухъ. Пьеръ, болѣе сильный теперь, потому что онъ говорилъ позади нея, прошепталъ:

— Вы сказали, что вы счастливы. Это слишкомъ. Если бы половина этого была правдой!.. — Онъ говорилъ очень тихо, она могла не слышать. — Онъ продолжалъ еще тише:

— Надо-ли вамъ говорить, что я очень боялся за васъ?.. Вы мнѣ довѣрили… О, моя мать не знаетъ… Но я… Я видѣлъ, какъ вы вошли въ Буа-Ру, гдѣ васъ ожидала встрѣча… Развѣ мой страхъ не былъ основателенъ?.. Быть можетъ, я больше знаю жизнь въ своемъ захолустьѣ, чѣмъ вы это думаете… я знаю немного умъ и чувства женщинъ… Я говорилъ себѣ, что вы попросили бы меня проводить васъ въ Брюсельеръ и не захотѣли бы войти въ этотъ домъ, еслибы ваше сердце было совершенно излѣчено.

Генріета остановилась такъ внезапно, что онъ едва имѣлъ время откинуться назадъ, чтобы не натолкнуться на нее и не наступить ей на платье. Пьеръ Ле-Фарекъ нанесъ ударъ, можетъ быть, болѣе жестокій, чѣмъ онъ думалъ, но онъ былъ правъ, говоря, что онъ зналъ женщинъ!.. Откуда у него явилась эта необыкновенная дерзость, у него, который часъ тому назадъ бранилъ свою мать за черезчуръ нескромное усердіе?.. Ахъ, можетъ быть, оттого, что онъ шелъ позади мадемуазель Корбенъ по этой тропинкѣ… Онъ глядѣлъ на ея легкую гибкую талію; она отлично знала ея прелесть; она призвала на помощь всѣ свои силы и ей удалось вызвать на свои губы чистосердечный смѣхъ.

— Что вы мнѣ говорите? — сказала она. — Я васъ плохо слышу. Вы меня спрашивали, счастлива ли я, несмотря ни на что?иЯ счастлива въ эту минуту самымъ серьезнымъ образомъ, и не хочу думать о завтрашнемъ днѣ… Но пройдите пожалуйста впередъ, господинъ Пьеръ, вы мнѣ будете показывать дорогу.

Скоро они спустились къ песчаному берегу; тутъ они оба могли идти рядомъ; но вѣтеръ ревѣлъ, брызги отъ волнъ били имъ въ лицо; они не говорили болѣе; Генріета думала, что такъ будетъ лучше.

X.

По возвращеніи съ прогулки, случилась маленькая непріятность. Мамаша Ле-Фарекъ ждала сына. Она бодрствовала надъ его выгодами, эта буржуазка.

— Пьеръ, въ городѣ ярмарка!

Если поторопиться, можно было еще пріѣхать послѣ полудня. Четыре лье… Онъ попадетъ домой не раньше девяти часовъ Тотчасъ-же и поужинаютъ, потомъ лягутъ спать. Надо продать рожь.

Мадмузель Корбенъ слушала; она вблизи видѣла эту деревенскую жизнь, она представляла себѣ своего солдата-земледѣльца ѣздящимъ крупной рысью по рынку, изъ одного конца въ другой, на своей гнѣдой лошади.

— Это должно причинять вамъ болѣе усталости, чѣмъ скуки, — сказала она.

Сынъ посмотрѣлъ на мать; взглядъ его говорилъ: видите ли вы эту восхитительную дѣвушку? — Потому что дѣйствительно эта матеріальная сторона деревенскаго существованія, казалось, нисколько не отталкивала мадмуазель Корбенъ.

Мать опять не могла придержать свой язычекъ:

— Да, — отвѣчала она, — женѣ, которую Пьеръ приведетъ сюда, не приведется жаловаться, потому что онъ заботится о своемъ добрѣ сколько можетъ. Онъ будетъ трудиться. Чтоже касается ее, она будетъ барыней въ домѣ.

Пьеръ нахмурилъ лобъ и, казалось, замечтался, когда мадмуазель Корбенъ сказала ему смѣясь:

— Я вижу васъ пріѣхавшимъ на ярмарку… Вы имѣете тамъ видъ барина старинныхъ временъ. Фермеръ изъ оперы!

— Но все-же фермеръ, — прошепталъ онъ ей на ухо.

— Солдатъ стоитъ дворянина, — отвѣчала Генріета тѣмъ же тономъ. — Поѣзжайте, господинъ Пьеръ.

Онъ пошелъ и воротился.

— Матушка, — сказалъ онъ, — знайте, что мадмуазель, Корбенъ не думаетъ болѣе скоро уѣхать. Она дала мнѣ обѣщаніе, по крайней мѣрѣ, на недѣлю.

— Всего на четыре дня, — сказала Генріета, грозя ему пальцемъ. — Не пренебрегайте правдой, это было бы недостойно васъ, господинъ Пьеръ.

Мамаша Ле-Фарекъ не преминула пробормотать такъ, что было слышно:

— Но лучше, еслибы это было навсегда!

Однако Генріета не слышала ее. Буржуазка должна была свести счеты на фермѣ. Мадмуазель Корбенъ осталась одна до вечера.

Сперва она принялась мечтать, удалившись къ себѣ въ комнату и усѣвшись въ широкое кресло съ соломеннымъ сидѣньемъ, поставленное около кровати подъ занавѣской, которая бросала розовый рефлексъ на ея красивое отдыхающее лицо. Зачѣмъ она сказала, что уѣдетъ черезъ четыре дня?.. Но надо же было назначить срокъ своему отъѣзду? А тайное затрудненіе, удерживавшее ее, исчезнетъ ли оно въ эти четыре дня? Или она соберется съ храбростью и признается своимъ новымъ друзьямъ съ чистосердечной улыбкой въ своей бѣдности?.. Она пожала плечами. Развѣ она знаетъ?.. Она начинала думать, что все устроится само собою.

Потомъ, вдругъ выпрямившись, она спросила себя, въ самомъ дѣлѣ, не черезъ чуръ ли все устраивается само собою? Позволяя окружать себя заботами и нѣжностью этого честнаго дома, не подавала ли она этимъ надеждъ, неисполненіе которыхъ сильно оскорбитъ тѣхъ, которыя ихъ возъимѣли? Не заплатитъ ли она зломъ за добро, которое ей сдѣлали? Да и она сама какимъ мечтамъ, какому смутному чувству поддавалась она… О, трусливое сердце, дающее себя убаюкивать, какъ будто это могло закрыть ея рану!.. Могла ли дружба и признательность сдѣлать то, чего не сдѣлало презрѣнье? Однако, если въ одинъ прекрасный день у ней явится желаніе сдѣлаться наконецъ счастливой и свободной…

Точно у ней его не было сотни разъ! Точно судьба не являлась тотчасъ же помѣшать ея усилію! Мысль ускользала отъ нея… Мысль — это кровь души, текущая волнами, которыхъ невозможно удержать. Въ то же время кровь бросилась ей въ голову… Опять она думаетъ о немъ?.. Не могла она отъ этого избавиться? И сможетъ ли когда нибудь.

Что съ нимъ! что онъ дѣлалъ наканунѣ, когда она такъ счастливо избавилась отъ новой встрѣчи, благодаря услужливости Амбруаза? Ахъ! если бы она была увѣрена, что онъ уѣхалъ, совсѣмъ уѣхалъ!

Но онъ тутъ, конечно. Какъ выдержалъ онъ въ Буа-Ру свирѣпые упреки Женевьевы, и ироническое удовольствіе барона, которое, конечно, было не лишено оскорбительныхъ намековъ… Но онъ зналъ, гдѣ она пріютилась. Ахъ! какую досаду долженъ былъ онъ чувствовать противъ нея, потому что онъ хорошо зналъ, что это убѣжище было изъ тѣхъ, въ которыя нельзя ворваться насильно!..

Тогда чего же она боялась? Онъ покорился, онъ далеко, она не увидитъ его больше… Она нуждалась въ этой увѣренности, чтобы вкусить спокойствіе этого благословеннаго дома.

Она приблизилась къ окну. День быстро склонялся къ вечеру; это былъ часъ, въ который наканунѣ она пріѣхала. И также, какъ вчера, приближалась гроза вмѣстѣ съ вечернимъ приливомъ. Несмотря на ревущіе шквалы, дворъ фермы имѣлъ тотъ же спокойный и тихій видъ. То же мычанье въ хлѣвахъ, тоже хожденье взадъ и впередъ крестьянъ вокругъ ихъ домовъ, тѣ же радостные крики дѣтей… Да, да, какой миръ! И отъ нея зависитъ вкусить его въ продолженіе многихъ безпечальныхъ лѣтъ! А это имѣніе, которое она видѣла, эти лѣса, эти луга, эти бѣлыя дюны, все это обработывалось съ нѣжными заботами, которыя никогда не будутъ обмануты; истинная свобода, истинное достоинство жизни было здѣсь…

О! неизлѣчимое сердце, которое могло бы получить всѣ эти дары отъ другого вѣрнаго и благороднаго сердца, и которое оттолкнуло бы ихъ! Потому что она себя хорошо знала, она только смутно надѣялась укротить себя когда нибудь и заставить себя взять ихъ.

Она оставила свою комнату и вышла изъ дому. Ребятишки съ любопытствомъ приблизились къ дамѣ изъ Парижа. Она поласкала ихъ, они позволили ей это; когда же она спросила: «сколько тебѣ лѣтъ, маленькій человѣкъ? А ты, дѣвочка, какъ тебя зовутъ?» — они удержались отъ отвѣта. Свѣжіе какъ розы, они были нѣмые какъ камни, ихъ упорство разсмѣшило ее. Ахъ, съ самаго утра ей было такъ пріятно смѣяться! Затѣмъ она отправилась далѣе посмотрѣть гумно, это большое пространство, гладкое какъ паркетъ; но тутъ ее охватилъ порывъ вѣтра; сначала она пріютилась за высокими скирдами ржи, верхушки которыхъ казалось срѣзали черныя тучи.

Обойдя дворъ, она очутилась около угла большой стѣны безъ дверей, о которую опиралась аллея изъ старыхъ дубовъ; ее надо было обойти, чтобы попасть въ Фоссъ-Бланшъ. Она шла, безпечно, задумавшись, между этой стѣной и деревьями. Вдругъ передъ ней выросла тѣнь. Генріета заглушила слабый крикъ, просившійся ей на губы, и нѣмая, пригвожденная, но все же еще владѣя собой, она хотѣла вернуться на дворъ. Ла-Шевардей, — это былъ онъ, — схватилъ ее за складку платья; она не противилась, онъ замѣтилъ, что она колебалась.

Онъ удержалъ ее, глаза у ней были закрыты, руки сдѣлались холодными. Ахъ! Случай былъ слишкомъ хорошъ! Онъ взялъ ее на руки, бѣгомъ пронесъ ее по аллеѣ, перешелъ дорогу и, дойдя до болѣе густого еловаго лѣса, положилъ свою ношу на постель изъ моха и сухихъ иглъ, упавшихъ съ деревьевъ. Генріета совершенно потеряла сознанье; онъ всталъ на колѣни передъ ней, поддерживая ей голову. Вдругъ она открыла глаза; онъ не могъ видѣть выраженія ея лица, такъ какъ было уже темно, но онъ почувствовалъ, что она сдѣлала усиліе подняться и снова удержалъ ее; онъ приблизилъ свои губы къ ея губамъ. Она его съ силою оттолкнула.

— Ну да, — сказалъ онъ глухимъ голосомъ, — это я, да я. Когда человѣкъ въ отчаяньи, онъ смѣетъ все. Вы, можетъ быть, были увѣрены, что я покинулъ эту мѣстность. Нѣтъ! нѣтъ! Я нахожусь въ Буа-Ру; вотъ уже два дня, я принялъ тамъ всевозможныя оскорбленія. Если-бы меня выгнали, я отказался-бы уйти… Только тамъ я около васъ, я хотѣлъ васъ видѣть!.. Я хочу только этого и видѣть васъ, всегда, во что бы то ни стало, противъ вашей воли! Я не могъ оставить васъ въ этомъ домѣ, гдѣ въ интересахъ хозяевъ было васъ хорошо принимать, не говоря вамъ о новыхъ опасностяхъ, которыя ждутъ васъ… Думаете вы, я не знаю, что Пьеръ Ле-Фарекъ вложилъ въ васъ всѣ свои надежды? Развѣ я не знаю слуховъ, которые уже носятся?.. Пьеръ Ле-Фарекъ нашелъ барышню, которую искалъ… А онъ вѣдь богатъ, хозяинъ Пьеръ!

— Молчите, — сказала она, — не раскрывайте мнѣ вашей души и сердца, господинъ де-ла-Шевардей… Еслибъ я раздѣляла ихъ, эти разсчеты, которые, открытые или скрытые подъ прекрасными словами честными и нѣжными, управляли вашимъ поведеніемъ въ продолженіе столькихъ лѣтъ, была-ли бы я въ этомъ ужасномъ положеніи, въ которомъ вы меня увидѣли два дня тому назадъ? Была-ли бы я здѣсь въ этотъ часъ? Вы знаете, почему я искала пріюта въ Фоссъ-Бланшъ. Для того, чтобы избавиться отъ новой встрѣчи съ вами, когда вы сторожили меня на дорогѣ… знайте-же, почему я здѣсь осталась, потому что мой кошелекъ пустъ, потому что мнѣ нечѣмъ заплатить за дорогу въ Парижъ. О! Передъ вами мнѣ ничего не стоитъ признаться въ этомъ, но передъ другими!.. Что-же касается васъ, если вы остались въ Буа-Ру не для того, чтобы выпросить прощеніе у вашей богатой кузины, то я не узнаю васъ болѣе… Вы или еще лжете, или дѣйствительно вы орудіе моей несчастной судьбы. Вы были рождены для моего паденія и моей нищеты… Быть можетъ, вы еще разъ разрушите мою жизнь… Я не возвращусь туда въ этотъ домъ… Вы меня случайно и насильно вырвали оттуда, пользуясь состояніемъ, въ которое привело меня негодованіе на ваше желаніе преслѣдовать меня. Я бы могла возвратиться въ тѣмъ, которыхъ вы такъ хорошо назвали заинтересованными хозяевами… Они дѣйствительно заинтересованы! У нихъ есть сердечный интересъ!.. Но мнѣ кажется, что это значило бы ихъ обманывать. Если-бы они угадали на моихъ рукахъ слѣды вашихъ?.. Если-бы это послѣднее оскорбленіе, на которое вы осмѣлились, стало-бы извѣстно!.. А я бы боялась, что о немъ могутъ узнать!.. Совершая этотъ гнусный и жестокій поступокъ, минуту назадъ, вы плохо сознавали, что вы дѣлали!

— Не думайте такъ! — воскликнулъ онъ. — Вы были моей, я васъ снова взялъ… Я васъ держалъ въ моихъ объятіяхъ… Я возобновилъ договоръ, который насъ связывалъ, и который я разорвалъ въ минуту подлой слабости. Теперь снова наши двѣ жизни соединены и скованы. Мы уѣдемъ вмѣстѣ, вы моя жена… Вѣдь вы меня такъ понимаете, Генріета?

— Такъ, потому что иначе быть не можетъ, — сказала, подымаясь, мадмуазель Корбенъ. — Я буду вашей женой. Быть можетъ, вы меня раньше обманете во второй разъ… Быть можетъ, это случится позже… Ахъ! Я дѣлала все возможное, чтобы защититься. Своей судьбы не избѣжишь.

— Генріета, — прошепталъ онъ, — развѣ теперь время меня упрекать?.. Или вы все забыли. Однако, это правда, вы любили меня когда-то,

— Я люблю васъ, — отвѣчала она серьезно, — но я не могу васъ уважать. Вотъ что ужасно!

Онъ удержалъ только одно, онъ слышалъ одно слово:

— Вы любите меня! — сказалъ онъ.

И онъ снова привлекъ ее въ свои объятія… Генріета почувствовала, что сердце ея остановилось, однако, губы открывались противъ ея воли.

— Пустите! — сказала она тихо, — мнѣ стыдно, вы меня заставите умереть… Лучше дадимъ мѣсто разсудку и поищемъ вмѣстѣ, чѣмъ мы будемъ жить… А вамъ предстоитъ ужасное испытаніе; вы сами этого хотѣли!

Онъ увѣрялъ ее, цѣлуя руки; онѣ еще были холодныя: она шла вся дрожа. Нѣжно поддерживая ее за талію, онъ говорилъ ей, какъ онъ устроитъ отъѣздъ. Въ Буа-Ру, въ его комнатѣ было нѣсколько тысячъ франковъ, это было все его имущество. Онъ зайдетъ въ замокъ взять ихъ; она подождетъ его минутку, если она не очень боится ночи. По дорогѣ въ Брюсельеръ въ двухъ стахъ метрахъ есть деревня, гдѣ они найдутъ экипажъ, который свезетъ на станцію; они поѣдутъ на поѣздѣ, отходящемъ въ десять часовъ, остановятся въ самомъ большомъ городѣ въ двадцать лье, а оттуда напишутъ въ Буа-Ру и въ Фоссъ-Бланшъ, чтобы имъ прислали ихъ багажъ… Генріета задрожала.

Что подумаютъ въ Фоссъ-Бланшъ о бѣглянкѣ?

— Послѣдняя моя честь исчезнетъ, — сказала она съ грустной улыбкой.

Они дошли до конца аллеи и остановились у пруда. Ла-Шевардей хотѣлъ пойти; странная тоска удерживала его.

— Это безуміе, — сказалъ онъ, — но что если я не найду васъ здѣсь по возвращеніи? Генріета, мнѣ нуженъ залогъ… О, не отказывайте въ немъ…

— Возьмите, — сказала она.

И она протянула свои губы…

Онъ перешелъ дорогу, она осталась тутъ, склонившись надъ бездоннымъ прудомъ; она не слышала шуршанье юбокъ, которое заглушалъ громкій шелестъ дубовъ; она не могла видѣть двухъ глазъ, блестящихъ какъ двѣ золотыя точки въ темнотѣ. Она стояла, погрузившись въ свои мысли, смутно улыбаясь со страхомъ и надеждой горькому счастью, которое она должна была узнать.

— Это была моя судьба, — прошептала она.

Сильная рука толкнула ее.

Тинистая вода разступилась почти безъ шума. Ни одного крика не вышло изъ сдавленнаго горла.

Женевьева де-Вожиронъ достигла бѣгомъ, черезъ лугъ и садъ, своей ярко освѣщенной комнаты въ первомъ этажѣ замка.

Генрихъ де-ла-Шавердей, пройдя дворъ, и не видя болѣе той, которая ждала его, звалъ подъ дубами.

— Генріета! Генріета!..

"Вѣстникъ Иностранной Литературы", №№ 7—8, 1893