Золотое сердечко (Лухманова)/ДО
 |
Текст содержит фрагменты на иностранных языках. Вы можете помочь развитию Викитеки, добавив в примечаниях их перевод на русский язык.
|
|
Текст содержит цитаты, источник которых не указан. Вы можете помочь развитию Викитеки, добавив в примечаниях указание на их происхождение.
|
| Золотое сердечко |
| Источникъ: Лухманова Н. А. Женское сердце. — СПб.: Изданіе А. С. Суворина, 1899. — С. 1. |
Анна Сергѣевна сидѣла въ гостяхъ и играла въ винтъ, только сегодня она дѣлала промахъ за промахомъ, сердце ея щемило, грудь была полна какой-то необъяснимой тревоги, ее тянуло домой, и она не знала какъ отдѣлаться отъ игры. А между тѣмъ чего бы кажется? Сегодня 12-е января, Татьянинъ день, мужъ, бывшій студентъ, на товарищескомъ обѣдѣ и, по примѣру прежнихъ лѣтъ, вернется домой слегка выпившимъ и не раньше 2—3-хъ часовъ ночи. Дѣти здоровы, гувернантка, ахъ, эта француженка Lucie! Гдѣ были глаза, когда она ее брала къ себѣ? Гувернантка дома, теперь еще нѣтъ 12-ти, черезъ часъ Анна Сергѣевна тоже будетъ уже дома. А сердце вотъ такъ и ноетъ.
— Нѣтъ, это невозможно, Анна Сергѣевна, — вскричалъ полковникъ Сѣдловъ, — это нарочно, нельзя такъ играть, у васъ дама, десятка червей, я два раза говорю черви, и вы меня не поддерживаете. Играемъ простые и дѣлаемъ малый шлемъ!
Анна Сергѣевна, всегда такая тактичная, сдержанная, вдругъ заволновалась.
— Вы мнѣ бубны не показали, я не могла васъ на однихъ червяхъ поддерживать!
— Да позвольте… — завопилъ партнеръ.
— Анна Сергѣевна, милая, — запѣла тучная хозяйка, подходя къ ней, — что, мнѣ кажется, вы какъ не въ себѣ, у васъ здоровы ли всѣ? Алексѣй Петровичъ что?
— Алеша здоровъ, Марья Павловна, мерси[1], онъ сегодня на товарищескомъ обѣдѣ, а у меня мой старшенькій Андрюша что-то горитъ, — солгала Анна Сергѣевна, — меня это такъ мучаетъ, ужъ если бы не къ вамъ, ни за что бы не поѣхала, ни за что, ужъ вы меня простите, Марья Павловна, я не знаю какъ и сижу.
— Да Господь съ вами, Анна Сергѣевна, я васъ смѣню, ужъ лучше вы поѣзжайте, чѣмъ такъ-то мучаться.
— Вотъ ужъ мать-то и жена образцовая, — бросила ей въ догонку хозяйка и объявила, — три въ бубнахъ.
— Вотъ это такъ игра! — захохоталъ полковникъ.
Анна Сергѣевна, распорядившаяся, чтобы лошадь пріѣхала за нею въ часъ, теперь летѣла домой на извозчикѣ и поощряла его гривенникомъ, лишь-бы быть скорѣе дома. Остановившись у воротъ раньше, чѣмъ швейцаръ замѣтилъ подъѣзжавшую, она вышла и черезъ дворъ, по черной лѣстницѣ, была дома. Дверь ей отворила горничная Саша и не успѣла ничего сказать, какъ барыня сбросила ей на руки ротонду и, не снимая мягкихъ, суконныхъ калошъ, тихо ступая, прошла въ комнаты. Едва войдя въ корридоръ, она услышала мягкое сопрано гувернантки:
Тихо, но безъ афектаціи, боясь, что горничная слѣдитъ за нею, она прошла мимо закрытой двери и повернула въ гостиную; тамъ была спущена портьера; она тихонько, почти не дыша, раздвинула крошечную щелку и посмотрѣла.
За роялемъ, въ профиль къ ней, сидѣла прелестная дѣвушка, стройная, блѣдная, темноволосая, съ большими карими глазами, оттѣненными пушистыми рѣсницами, она пѣла съ большимъ выраженіемъ, и глаза ея сіяли и меркли, какъ бы въ тактъ словамъ.
Прямо противъ портьеры, въ глубокомъ креслѣ сидѣлъ Алексѣй Петровичъ, онъ былъ тоже блѣденъ и, видимо, взволнованъ, рыжеватые волосы его были взъерошены, большіе близорукіе глаза безъ pince-nez[4] глядѣли пристально на француженку, то правой, то лѣвой рукой онъ нервно крутилъ усы.
«Ну, я, кажется, пріѣхала во-время», — вздохнула Анна Сергѣевна, отошла отъ портьеры и, проходя мимо парадной двери, тихонько отворила ее и снаружи нажала электрическій звонокъ.
Въ залѣ зашевелились, горничная вбѣжала, но барыня увела ее въ свою комнату и самымъ веселымъ натуральнымъ образомъ удивилась, узнавъ отъ нея, что баринъ уже съ полчаса какъ вернулись, застали француженку за роялемъ и съ тѣхъ поръ все слушаютъ, какъ та поетъ.
Вскорѣ всѣ сидѣли за чаемъ. Анна Сергѣевна была весела и ласкова, какъ всегда.
Какой милый сюрпризъ, что мужъ вернулся раньше обыкновеннаго съ этого обѣда. Какая добрая m-lle Lucie, что пѣла для него. А дѣти спятъ? Ну, и слава Богу, они такъ хорошо пріучены ложиться во-время, эта Lucie, право, маленькая волшебница.
Люси, однако, было нѣсколько не по себѣ, а Алексѣй Петровичъ и серьезно былъ взволнованъ, потому что понималъ, что если его жена не молода и не особенно хороша, то зато это просто ангелъ по характеру, добротѣ, а главное, искренности.
Когда, наконецъ, Алексѣй Петровичъ заснулъ, Анна Сергѣевна встала съ своей кровати, убавила огонь въ лампадѣ, поправила темно-зеленый щитокъ, чтобы свѣтъ не упалъ на лицо муха, и тихонько прошла въ уборную, тамъ она зажгла свѣчу, на всякій случай безшумно задвинула у дверей въ спальню задвижку и осмотрѣла карманы жилета, сюртука и брюкъ своего мужа, каждую бумажку она прочла и положила обратно, въ бумажникѣ она нашла тоненькій моточекъ пунсоваго шелку.
«Образчикъ, — прошептала она, — это Люси вышиваетъ и вѣрно велѣла ему докупить. Значитъ, онъ у нея на посылкахъ. Ну, кажется, послѣ сегодняшняго тянуть дольше опасно, пора дѣйствовать».
Она вернулась обратно, помолилась горячо Богу и мысленно перекрестила мужа.
«Спи спокойно, мой дорогой, я еще разъ отведу бѣду отъ твоей головы».
И она заснула.
Въ свѣтѣ Анну Сергѣевну Лебедеву считали умною и тактичною женщиною, безупречною женой и матерью. Она и сама была о себѣ совершенно такого же мнѣнія.
Умудрившись 30-ти лѣтъ выйти замужъ за человѣка богатаго и моложе себя, она, вопреки всѣмъ предсказаніямъ, прожила съ нимъ совершенно счастливо уже 10 лѣтъ, отлично воспитывала своихъ дѣтей и пользовалась безграничнымъ довѣріемъ и уваженіемъ своего мужа. Одинъ Богъ да ея собственное сердце знали, чего ей это стоило. Служба подъ Севастополемъ во время осады города была шуткою въ сравненіи съ тѣми ухищреніями, съ тою бдительностью, которыя ей приходилось проявлять для охраненія своего домашняго очага. Она рѣшила быть ангеломъ-хранителемъ своего молодого мужа и въ качествѣ такового оберегать его отъ всевозможныхъ увлеченій, потому что, по ея убѣжденію, никакое «увлеченіе» для женатаго человѣка не окупалось тою массою непріятныхъ осложненій, которыя неминуемо влекло за собою. Въ этой трудной задачѣ Анну Сергѣевну поддерживала вѣра въ свою правоту и девизъ: «цѣль оправдываетъ средства». Чтобы быть всегда на-готовѣ помочь, Анна Сергѣевна должна была знать всѣ дѣла мужа, ради этого она не пренебрегала ничѣмъ, прислуга тонко выспрашивалась, по ночамъ, какъ и сегодня, всѣ карманы мужа, его портъ-монэ и бумажникъ тщательно осматривались, письма всевозможными способами незамѣтно вскрывались и утаивались по мѣрѣ необходимости. Отъ его письменнаго стола и конторки у нея имѣлись двойные ключи и время-отъ-времени ею производились тщательныя ревизіи бумагамъ и деньгамъ. За эти 10 лѣтъ сколько козней было ею разрушено, сколько начатыхъ интригъ разорвано, сколько убито возникавшихъ симпатій, и все это само собою, безъ всякаго скандала, безъ малѣйшей размолвки съ мужемъ, безъ тѣни ея видимаго участія въ этихъ дѣлахъ. Напротивъ, въ часы такихъ тяжелыхъ и всегда совершенно неожиданныхъ «финаловъ», Алексѣй Петровичъ искалъ опоры въ женѣ и находилъ ее всегда ровною, веселою, ласковою, онъ мучался угрызеніями совѣсти и старался всегда ласками и подарками загладить передъ женою свою тайную вину.
Мѣсяцевъ шесть тому назадъ Анна Сергѣевна, говоря вульгарнымъ языкомъ, «опростоволосилась», она дала уговорить себя однимъ уѣзжавшимъ знакомымъ и приняла отъ нихъ въ домъ гувернанткою m-lle Lucie. Высокая темноглазая дѣвушка оказалась кладомъ для дѣтей. Ея манера вскидывать пушистыми рѣсницами, ея изящныя ручки, торопившіяся за столомъ передать monsieur[5] все, что надо, ея воркующій смѣхъ, игра на роялѣ, романсы и баллады, которые она распѣвала «для дѣтей», все это внесло тепло и оживленіе въ домъ Лебедевыхъ, тревогу и ужасъ въ сердце хозяйки. Надъ ея изголовьемъ снова былъ выкинутъ красный флагъ и болѣе чѣмъ когда-либо она напоминала собою часового у порохового склада. Никогда Анна Сергѣевна никого такъ не баловала, какъ m-lle Lucie: она съ Татьянинаго дня почти не разставалась съ нею и часто, даже въ ущербъ дѣтямъ, увозила съ собою молодую дѣвушку, чтобы развлечь ее. Никто не догадывался, что несчастная женщина играетъ «въ волка, козу и сѣно», напротивъ, всѣ, болѣе чѣмъ когда-либо, кричали о необыкновенно мягкомъ сердцѣ доброй Анны Сергѣевны. Отказать гувернанткѣ она не находила никакой причины, ни одного факта преступности она не подстерегла, а между тѣмъ она чувствовала, сознавала, что на этотъ разъ ея спокойствію грозитъ серьезная опасность.
Алексѣй Петровичъ, не имѣя теперь никакой возможности говорить съ Lucie, становился сумраченъ, раздражителенъ, придирался къ женѣ, никуда не ходилъ.
Анна Сергѣевна подозрѣвала, что онъ переписывается съ Lucie, но ни у него, ни у нея не находила никакого признака. Она даже изъ корзины, стоявшей подъ письменнымъ столомъ гувернантки, высыпала къ себѣ весь соръ и, перебравъ всѣ бумажки, нашла только разорванный, испорченный конвертъ, по которому узнала, что Люси отсылала въ Нимъ, откуда она была родомъ, какому-то Шарлю Рувье пятьдесятъ рублей денегъ. Конвертъ этотъ Анна Сергѣевна спрятала. У нея въ головѣ назрѣвалъ одинъ планъ, но онъ даже ей казался очень опаснымъ.
Однажды вечеромъ Анна Сергѣевна объявила о невыносимой головной боли и, простившись со всѣми, просила не безпокоить ее и заперлась у себя въ комнатѣ, но черезъ полчаса, надѣвъ мягкій фланелевый капотъ, такія же войлочныя туфли, что позволило ей двигаться безшумно, какъ тѣнь, она скользнула изъ спальни въ уборную, оттуда въ ванную и узенькимъ, темнымъ корридоромъ прошла въ гостиную, гдѣ снова было темно. За портьерой, отдѣлявшей залъ, она услышала голосъ мужа и Люси.
— Нѣтъ, нѣтъ и нѣтъ, — говорила кокетливо Люси, — я ничего не хочу слушать и ничего понимать.
— Люси, не сводите меня съ ума вашимъ кокетствомъ, вы знаете, что я васъ обожаю.
— Не вѣрю, не вѣрю, — смѣялась дѣвушка, — у васъ есть жена.
— Ахъ, оставьте мою жену. Я знаю, что моя жена ангелъ, но…
— Не молодой и не интересный! — со смѣхомъ добавила Люси, — до свиданья, пора спать.
Злые глаза Анны Сергѣевны прильнули къ скважинѣ портьеры, она видѣла, какъ ея мужъ схватилъ у самой двери француженку и старался поцѣловать ее, но та ловко вывернулась, махнула рукою, причемъ что-то золотое блеснуло подъ лучемъ лампы и, отстранивъ его отъ себя, кокетливо смѣясь, выбѣжала въ корридоръ и вдали слышно было, какъ сухо щелкнулъ замокъ ея комнаты. Алексѣй Петровичъ постоялъ минуту, провелъ рукою по лбу и, тихо посвистывая, какъ бы въ раздумьѣ, прошелъ къ себѣ въ кабинетъ.
Анна Сергѣевна вошла въ залъ и нагнулась къ полу, поискала и подняла съ ковра маленькое золотое сердечко, которое Люси носила всегда въ видѣ брелока на браслетѣ.
«Вотъ, что блеснуло», — подумала она и положила къ себѣ въ карманъ.
Злость, настоящая злость наполнила теперь ея сердце. Злость на себя за свой непростительный промахъ. Взять къ себѣ въ домъ дѣвчонку смазливую, кокетливую и поставить ее съ собою рядомъ, какъ для сравненія мужу, который, какъ всѣ мужчины, конечно, прежде всего глядитъ на красоту, молодость и свѣжесть. Злость на француженку, которая, очевидно, хочетъ превратить простое ухаживанье — любовное passe-temps[6] въ серьезную страсть.
«Я старый ангелъ, ну, подожди же, хоть и старый, а все-таки ангелъ и своего мужа спасу изъ твоихъ демонскихъ сѣтей».
Она ушла къ себѣ и стала серьезно обдумывать планъ окончательнаго сраженія. Когда Алексѣй Петровичъ вошелъ въ спальню, онъ нашелъ жену спящей. Минуту онъ глядѣлъ на ея желтое, худое лицо, на тонкій, ястребиный носъ, на узкія, поджатыя губы, посмотрѣлъ на рѣденькіе, сухіе волосы, завитые колечками, на костлявое очертаніе тѣла подъ одѣяломъ и, вздохнувъ, подумалъ:
«Да, она очень, очень добрая женщина и она меня такъ любитъ».
Онъ снова вздохнулъ и легъ спать, отвернувшись къ стѣнѣ.
Анна Сергѣевна проснулась рано, точно ее кто толкнулъ, и сразу вспомнила и вчерашнюю сцену и планъ, созрѣвшій въ ея умѣ. Она встала неслышно, какъ мышь, накинула капотъ, надѣла мягкія туфли и, ощупавъ въ карманѣ, что нужно, вышла изъ комнаты; было пять часовъ утра, весь домъ спалъ. Войдя въ кабинетъ мужа, она на всякій случай заперла за собой дверь на защелку, затѣмъ подошла къ письменному столу, достала изъ кармана ключъ, открыла правый ящикъ, тамъ лежалъ красный, кожаный портфель, она вынула изъ него деньги ровно 500 рублей, положила обратно бумажникъ, затѣмъ уронила въ ящикъ золотое сердечко, поднятое ею вчера на коврѣ зала, и заперла ящикъ снова на ключъ. Анна Сергѣевна была убѣждена, какъ всегда, въ правотѣ всѣхъ своихъ поступковъ, но, тѣмъ не менѣе, эта «экстренная» мѣра заставила ее поблѣднѣть. Минуту ея руки такъ тряслись, что она не находила своего кармана, чтобы спрятать туда деньги и ключъ. Когда она дошла до двери, ей послышались въ корридорѣ чьи-то шаги, что, ежели мужъ? Сердце ея болѣзненно замерло. Она открыла дверь — никого! Вернувшись въ спальню, она, дрожа, легла въ постель и закрылась одѣяломъ, но сонъ уже не являлся. Она встала въ восемь часовъ утра и скользнула въ уборную, избѣгая, какъ всегда, дѣлать мужа свидѣтелемъ неграціозныхъ деталей своего утренняго туалета.
За чаемъ Анна Сергѣевна имѣла видъ строгій и пристально подолгу поглядывала на Люси, этою тактикою она скоро привела молодую дѣвушку въ волненіе и смущеніе; m-lle Люси начала говорить не-впопадъ, нервно смѣяться и обратила на себя вниманіе Алексѣя Петровича. Тогда Анна Сергѣевна, улучивъ минуту общаго молчанія, вдругъ спросила:
— M-lle Lucie, вы потеряли ваше сердце?
Люси вспыхнула, Алексѣй Петровичъ не донесъ стакана до губъ и тоже взглянулъ на жену.
— Я спрашиваю, гдѣ ваше золотое сердечко? Я такъ привыкла видѣть этотъ брелокъ у вашего браслета.
Люси, замѣтившая утромъ свою пропажу, уже искала брелокъ въ залѣ, на коврѣ, теперь, подозрѣвая, что Анна Сергѣевна говоритъ не спроста, чуя намекъ на вчерашнюю сцену, растерянно поглядѣла на Лебедева. Но тотъ не понималъ ничего, онъ видѣлъ только смущеніе, почти испугъ дѣвушки, но не находилъ объясненія, потому что не связывалъ потерю брелока со вчерашнимъ вечеромъ, притомъ онъ былъ убѣжденъ, что жена его ничего не видала и ничего не подозрѣвала.
Не давая возможности Люси объясниться съ Алексѣемъ Петровичемъ, Анна Сергѣевна немедленно послѣ чаю отправила ее съ Андрюшею къ своей матери, надававъ ей мимоходомъ массу порученій, она сама проводила ребенка и гувернантку до прихожей и стояла тамъ, пока человѣкъ не заперъ двери.
Алексѣй Петровичъ пошелъ въ свой кабинетъ, открылъ ящикъ письменнаго стола, чтобы достать деньги, и вдругъ остановился, какъ испуганный; золотое сердечко, оторванное отъ тонкой цѣпочки, лежало передъ нимъ на бумагахъ. Онъ ничего не могъ понять, что такое, зачѣмъ, какимъ путемъ? Онъ взялъ брелокъ съ суевѣрнымъ недовѣріемъ, какъ будто тотъ могъ исчезнуть изъ его руки. Да, это «ея» сердечко, то самое, которое онъ подарилъ ей два мѣсяца тому назадъ; но какъ могло оно попасть сюда? Ничего не понимая, онъ положилъ его въ свой боковой карманъ, затѣмъ взялъ портфель, открылъ его и ахнулъ: денегъ въ немъ не было. Онъ посмотрѣлъ внизу, наверху, дрожащими руками перебралъ бумаги, и вдругъ краска стыда залила его лицо. Мысль, пришедшая ему въ голову, даже испугала его. Между тѣмъ это сердечко, очевидно, оторванное второпяхъ и упавшее въ его ящикъ… Развѣ это не доказательство?
Въ дверь Алексѣя Петровича постучали, онъ быстро захлопнулъ ящикъ и, обернувшись, спросилъ:
— Что надо?
— Это я, другъ мой…
— Аня? войди…
Анна Сергѣевна подошла, взяла его за голову двумя руками и мягкой, почти материнской лаской поцѣловала въ волоса.
— Я бы хотѣла, Алеша, поговорить съ тобою по одному очень печальному и щекотливому дѣлу, но боюсь разстроить тебя.
— Меня? По какому дѣлу? Ты, пожалуйста, говори, если начала, я не люблю недомолвокъ.
Алексѣй Петровичъ волновался: «Неужели жена что-нибудь подмѣтила, пойдутъ слезы, упреки, жалобы. Ахъ, чортъ знаетъ, вѣчно вляпаешься, сколько разъ давалъ себѣ клятву дома никогда не заводить ничего»…
— Алеша, не волнуйся, ради Бога, ни ты, ни я, мы тутъ не можемъ ничего, — Люси…
— Что такое Люси? Вѣрно какія-нибудь сплетни!
— Алеша, ты знаешь, что я не способна слушать никакихъ сплетенъ. Я знаю, что ты добръ, справедливъ, знаю, что мнѣ ты первый другъ и помощникъ, вотъ я пришла переговорить съ тобою.
Алексѣй Петровичъ ничего не понималъ, но тонъ жены начиналъ успокаивать его душевную тревогу.
— Ты такъ добръ, сколько я наблюдала твое поведеніе съ Люси… — она остановилась.
— Ну… — нервно подогналъ ее мужъ.
— Я поняла, что ты жалѣешь молодую дѣвушку, такъ же, какъ и я… Молода, талантлива, хороша собою и — гувернантка. Вѣдь ты видѣлъ, что я дѣлала все, что могла: я вывозила ее, баловала, она была у меня въ домѣ скорѣе какъ дочь…
— Ты добрая, милая, — Лебедевъ поцѣловалъ руку жены и подумалъ: «вотъ женщина! Никогда въ ея чистомъ сердцѣ даже не умѣщаются подозрѣнія!»
— Видишь, Алеша, я начинаю бояться, что это — ловкая интриганка…
— Аня!..
— Подожди, дай мнѣ высказаться: она служила у Трипольскихъ. Тѣ подержали ее всего полгода.
— Но Трипольскій не давалъ ей прохода!..
— Алеша, это говоритъ она; можетъ быть, уйдя отъ насъ, она будетъ говорить то же самое о тебѣ. Она жила у Прохоровыхъ, и тѣ, уѣзжая за границу, взяли другую гувернантку съ собою, а ее рекомендовали намъ.
— И какъ рекомендовали!
— Ахъ, Боже, да неужели я теперь, если отпущу ее, рѣшусь скомпрометировать молодую дѣвушку? Прохоровъ говорилъ только объ ея занятіяхъ и умѣньи обращаться съ дѣтьми; что же, это все справедливо, но дальше…
— Аня, да въ чемъ ты ее обвиняешь?
— Знаешь, мнѣ даже стыдно сказать. — Анна Сергѣевна подошла къ дверямъ, плотнѣе закрыла ихъ и продолжала въ полголоса. — У меня съ нѣкоторыхъ поръ стали пропадать изъ комода и туалета деньги и вещи…
— Аня! — Алексѣй Петровичъ весь вспыхнулъ и невольно рукою ощупалъ въ боковомъ карманѣ золотое сердечко.
— Я бы никогда не посмѣла сказать ничего такого, — продолжала жена, — но вотъ ключи. — она подала ему связку небольшихъ ключиковъ. — Вотъ этотъ подходитъ ко всѣмъ моимъ ящикамъ.
Алексѣй Петровичъ взялъ въ руки металлическое кольцо, на немъ былъ костяной ярлычекъ съ надписью: «Lucie Mureau». Между другими ключами онъ увидѣлъ дубликатъ своего отъ письменнаго стола и чуть не выронилъ связку изъ рукъ.
— Ты гдѣ это взяла?
— О! она ихъ прячетъ, но сегодня, желая поговорить съ тобою, я такъ неожиданно отослала ее съ Андрюшей, и она почему-то такъ волновалась, что забыла все, — эти ключи она носитъ всегда съ собой, но она забыла ихъ на своемъ туалетѣ. Вотъ, что меня еще безпокоитъ…
Анна Сергѣевна достала изъ кармана, разорванный на-четверо, конвертъ и подала мужу, это былъ найденный ею денежный конвертъ, адресованный Шарлю Рувье. На немъ искусно была исправлена цифра и подпись и изъ пятидесяти передѣлано пятьсотъ.
— Сегодня она сказала мнѣ, что заѣдетъ съ Андрюшей на почту, ей надо переслать домой деньги, но она, надписывая, испортила одинъ конвертъ, разорвала и бросила его въ каминъ за приготовленныя дрова, надписала другой и уѣхала.
Алексѣй Петровичъ сидѣлъ совсѣмъ уничтоженный, въ его рукахъ былъ конвертъ, подписанный рукою Люси, на клочкахъ онъ могъ разобрать: «France, Nime. Monsieur Charle Rouvié cinq cents (500 р.)»[7] И именно пятисотъ руб. у него не хватало въ портфелѣ. Мысли его кружились, онъ не способенъ былъ ни приглядываться, ни анализировать, — дѣвушка, казавшаяся ему идеальною, оказалась простою интриганткою, хуже — заурядною, дерзкою воровкою.
— Что же ты хочешь сдѣлать? — спросилъ онъ нетвердымъ голосомъ.
— Я хочу отпустить ее, но спасти ея честь. Я ничего не скажу никому, и даже ей самой ни слова, я не въ силахъ отнять кусокъ хлѣба у дѣвушки, да и ее мнѣ жаль. Можетъ быть, это нужда, можетъ быть, она жертва шантажа, этотъ Шарль Рувье (Анна Сергѣевна знала, что это мужъ сестры Lucie) ея бывшій amant[8] — и теперь требуетъ отъ нея денегъ, можетъ быть, у нея есть ребенокъ на родинѣ, мнѣ на что-то подобное намекали… Я хочу просить только тебя. Ты долженъ былъ завтра ѣхать въ «Подгорное» на охоту къ Вальяшинымъ, поѣзжай сегодня, сейчасъ, и останься погостить тамъ у нихъ недѣлю. Онъ такъ просилъ тебя, а я за это время, со всею деликатностью, со всею материнской добротой, потому что у меня не хватаетъ силъ обвинить ее, я отправлю ее, предложу ей денегъ. Я объясняю себѣ эту посылку «пятисотъ» рублей пропажей моихъ брилліантовыхъ сережекъ… но Богъ съ ними, главное, мы покончили съ нею, безъ словъ она пойметъ, что я все знаю, потому что я положу на видное мѣсто ключи и этотъ конвертъ. Она все пойметъ.
— Да, а что ты такое спрашивала ее сегодня о золотомъ сердечкѣ?
— О, это-то пустяки, это къ дѣлу не относится, я просто замѣтила, что ея любимой игрушки — этого сердца, которое она съ такой афектаціей всегда называла «своимъ сердцемъ», у нея нѣтъ, вѣроятно, она потеряла его или подарила на память…
— А… — Алексѣй Петровичъ посмотрѣлъ на жену, ея небольшіе сѣрые глаза глядѣли на него такъ прямо, такъ просто, что онъ притянулъ ее къ себѣ и горячо поцѣловалъ, — сокровище ты мое, кто можетъ не любить тебя за твою доброту, чистоту и тактъ. Ты, кажется, врагу не способна сдѣлать зла.
Анна Сергѣевна заплакала; она играла опасную игру, и нервы ея были страшно напряжены; теперь она поняла, что еще разъ одержала побѣду и на этотъ разъ самую блестящую. Она поцѣловала обѣ руки мужа.
— Я не хороша, не молода, — сказала она кротко, — но я люблю тебя и иду прямою дорогой въ жизни.
— Ты ангелъ! — Алексѣй Петровичъ еще разъ обнялъ ее. — Итакъ, вели собирать мнѣ все, я сейчасъ ѣду, а ты уже безъ меня покончишь это тяжелое дѣло. Деньгами не стѣсняйся, дай, сколько тебѣ подскажетъ твое сердце.
Онъ лихорадочно поспѣшилъ уѣхать, чтобы только не встрѣтиться болѣе съ Люси.
Когда Lucie вернулась домой, на ея туалетѣ, какъ и всегда, лежали ея ключи, за исключеніемъ двухъ, теперь снятыхъ, а раньше надѣтыхъ рукою Анны Сергѣевны. Конвертъ былъ давно сожженъ. Къ своему удивленію, гувернантка узнала массу неожиданныхъ новостей. Алексѣй Петровичъ уѣхалъ въ «Подмосковную», въ имѣніе своей «внезапно» захворавшей матери и туда же должна отправиться и Анна Сергѣевна съ дѣтьми. Взять съ собою къ больной въ домъ чужого человѣка они не рѣшались, и тутъ Анна Сергѣевна вынула носовой платокъ и даже прослезилась, она такъ полюбила Lucie, ей такъ тяжело съ нею разстаться. Кромѣ сантиментальныхъ фразъ, Анна Сергѣевна предложила Lucie и награду пятьсотъ рублей (своеобразная честность заставила ее отдать эти деньги гувернанткѣ), чтобы молодая дѣвушка могла исполнить свою завѣтную мечту — отдохнуть и съѣздить за границу повидать сестру. Lucie была искренно, глубоко тронута, она понимала, что Лебедева ревнуетъ ее къ мужу и удаляетъ изъ дому, но въ то же время, полагая, что Анна Сергѣевна видѣла вчерашнюю сцену объятія, знала, что многія поступили бы гораздо хуже.
Въ тотъ же день вечеромъ Люси, разцѣловавшись съ дѣтьми и добрѣйшей Анной Сергѣевной, уѣхала на-время за границу. Лебедева въ этотъ вечеръ, ложась спать, особенно долго молилась передъ иконами, благодарила Господа за видимую ею помощь. Долго смотрѣлась въ зеркало и нашла, что она мало занимается собою; затѣмъ легла и въ первый разъ, послѣ долгихъ мѣсяцевъ, заснула безмятежнымъ, счастливымъ сномъ честнаго человѣка.