Зола передъ судомъ психіатріи *).
править- ) Парижскій психіатръ Тулузъ, директоръ клиники душевныхъ больныхъ при медицинскомъ факультетѣ, подъ заглавіемъ «Enquête médico psychologique sur les rapports de la supériorité intellectuelle et de la névropathie», напечаталъ первый томъ предпринятаго имъ медико-психологическаго изслѣдованія парижскихъ знаменитостей литературнаго и художественнаго міра. Томъ этотъ посвященъ всецѣло Эмилю Зола. Тулузъ излагаетъ зіѣсь свои наблюденія касательно физическихъ и умственныхъ свойствъ знаменитаго романиста. Въ нашей статьѣ извлечено изъ нихъ все, что только можетъ представлять интересъ для читателя-неспеціалиста.
Физическое изслѣдованіе. Въ настоящее время Зола 56 лѣтъ. Онъ выше средняго роста, плотный съ виду и хорошо сложенъ. У него широкая грудь, высокія, четыреугольныя плечи, довольно сильные мускулы, хотя онъ и не упражнялъ ихъ. Зола обладаетъ нѣкоторымъ дородствомъ, у него бѣлая, розовая кожа, въ нѣкоторыхъ мѣстахъ покрытая морщинами, клѣтчатка обильна. Волосы и борода были каштановые, въ настоящее время они сѣдѣютъ. Все тѣло сильно покрыто волосами, въ особенности нижняя часть груди. Голова большая, лицо широкое, черты лица очень рѣзкія. Взглядъ пытливый, кроткій и даже нѣсколько разсѣянный, вслѣдствіе близорукости. Весь ансамбль физіономіи выражаетъ постоянное размышленіе и извѣстную возбужденность. У Зола серьезное, безпокойное, грустное выраженіе, свойственное ему. Голосъ довольно хорошаго тембра, но финалы переходятъ у него иногда въ фистулу, кромѣ того, еще съ дѣтства существуетъ у него едва замѣтная неправильность въ произношеніи.
Нервная система Зола представляетъ картину болѣзненныхъ явленій, сердечныхъ спазмъ, судорогъ, содроганія и т. д. Онъ особенно подверженъ приступамъ боли, которые начались у него съ двадцатаго года и сперва, отъ 20 — 40 лѣтъ, появлялись лишь черезъ долгіе промежутки, преимущественно, въ видѣ нервныхъ коликъ. Позже (отъ 40—50 лѣтъ) дристуны эти приняли форму грудной жабы, остраго воспаленія мочевого пузыря, суставчатаго ревматизма. Въ настоящее время приступы эти не такъ сильны, зато они смѣнились хроническимъ ощущеніемъ тягости, почти постоянными слабостью и раздражительностью. Часто гастрическія разстройства служатъ причиной или даже признакомъ нервныхъ обостреній. Но обыкновенно, въ особенности въ настоящее время, они вызываются умственнымъ и мускульнымъ напряженіемъ. Впрочемъ, для этого достаточно бываетъ самыхъ ничтожныхъ поводовъ. Такъ, упражненіе съ динамометромъ производило, и въ теченіе довольно продолжительнаго времени, приступы мускульныхъ судорогъ. Сжатіе, вслѣдствіе слишкомъ узкаго платья" причиняло аналогичные приступы стѣсненія въ груди. То же самое случилось, когда однажды Зола стѣснили въ толпѣ, — у него сдѣлался приступъ тоски съ рѣзкими симптомами ложной жабы. Уколъ пальца причинилъ страданія въ рукѣ въ теченіе нѣсколькихъ часовъ.
«Значитъ, — говоритъ Тулузъ, — у Зола существуетъ извѣстное нарушеніе нервнаго равновѣсія, усиленная возбудимость, прямо таки болѣзненная, подъ вліяніемъ малѣйшихъ волненій, вызывающая безпорядочныя и мучительныя реакціи». Съ этой точки зрѣнія, а также въ виду нѣкоторыхъ болѣзненныхъ идей, которыя будутъ описаны далѣе, можно сказать, что Зола настоящій невропатъ. нервныя разстройства проявились у него на двадцатомъ году жизни, въ періодъ перваго умственнаго переутомленія. А затѣмъ они только усиливались параллельно съ упорной, чрезмѣрной, хотя и урегулированной, психической работой. Въ данномъ случаѣ, по замѣчанію Тулуза, подтверждается та мысль, что невропатія является почти обычной спутницей умственнаго превосходства и что даже въ тѣхъ случаяхъ, когда она бываетъ прирождена субъекту, развивается вмѣстѣ съ мозговой работой, которой свойственно постепенно нарушать равновѣсіе нервной системы.
Психологическое изслѣдованіе Зола показало, что отправленія чувствъ у него отличаются большой правильностью (осязаніе, зрѣніе, слухъ), а также тонкостью (осязаніе, обоняніе). Но въ музыкальномъ отношеніи слухъ у него совершенно не развитъ.
Приложимы-ли эти наблюденія къ литературному труду романиста? Можно-ли его реализмъ, его потребность правды и его склонность одушевлять вещи, объяснять отчасти правильностью его воспріятій, равно какъ и склонность его къ ясности? Критика утверждаетъ, что онъ преувеличиваетъ вещи. Особенной воспріимчивостью отличается еще Зола къ запахамъ и краскамъ.
Относительно функцій движенія можно сказать, что Зола ни въ какомъ возрастѣ не испытывалъ явной наклонности къ мускульнымъ движеніямъ. Въ молодости онъ любилъ плавать, но никогда не танцовалъ, не занимался фехтованіемъ, не ѣздилъ верхомъ, не пользовался огнестрѣльнымъ оружіемъ. Въ послѣднее время онъ увлекся велосипедомъ, который нравится ему не потому, что онъ доставляетъ упражненіе мускуламъ, а потому, что онъ «молодитъ». Но Зола скоро утомляется. Онъ сразу надсаживается, давая все, что въ его силахъ, и затѣмъ наступаетъ утомленіе. Къ тому же Зола не отличается ловкостью по многимъ причинамъ, — во-первыхъ, вслѣдствіе своей возбудимости, на охотѣ, напримѣръ. мысль о предстоящей необходимости нажать курокъ ружья при водитъ его въ нервное состояніе и вызываетъ уклоненіе прицѣла. Во-вторыхъ, неловкость романиста объясняется тѣмъ, что онъ страдаетъ нервнымъ дрожаніемъ пальцевъ, наконецъ — его близорукостью, и, быть можетъ, еще другими, болѣе существенными причинами.
Относительно рѣчи Зола, однимъ изъ первыхъ вопросовъ представляется слѣдующій: «какого рода умственными образами чаще всего пользуется Зола?» Зола словесный слушатель, иначе сказать, въ актѣ мысли, выраженной словомъ, онъ пользуется главнымъ образомъ слуховыми образами слова. Помощью того же внутренняго прислушиванія судитъ онъ о гармоніи фразъ, не перечитывая ихъ громко, какъ дѣлалъ Флоберъ. А между тѣмъ онъ понимаетъ ясно, только читая глазами, такъ что былъ бы неспособенъ слѣдить за рѣчью. Это объясняется профессіональной привычкой писателя, — глаза его представляются окошками, черезъ которыя проникаютъ знанія. Что касается разговорнаго языка, то Зола не обладаетъ качествами, необходимыми для ораторскихъ упражненій. Прежде всего онъ очень нервенъ и конфузливъ, и взволнованность парализуетъ его рѣчь. Съ другой стороны, у него слабая память для словъ, фразъ и конструкцій. Онъ никакъ не могъ выучиться никакому языку, кромѣ французскаго. И онъ всегда испытываетъ ужасный страхъ, когда начинаетъ говорить въ какомъ-нибудь собраніи. Онъ пробовалъ учить свои рѣчи наизусть, но это только еще болѣе спутывало его. Въ настоящее время Зола какъ можно меньше обдумываетъ предварительно слова, какія ему предстоитъ произнести публично. Идучи по дорогѣ въ собраніе, онъ думаетъ о главныхъ идеяхъ, которыя предстоитъ ему развить и группируетъ ихъ. Только заключеніе рѣчи, тостъ, напримѣръ, выучивается наизусть. Вотъ анекдотъ, въ этомъ отношеніи вполнѣ характеризующій Зола. Отправляясь на конгрессъ журналистовъ въ Лондонѣ, онъ зналъ, что ему придется сказать рѣчь. И онъ написалъ эту рѣчь, приблизительно словъ въ 60, и много дней передъ тѣмъ занимался повтореніемъ ея, ложась въ постель. Наконецъ, настала минута произнесенія рѣчи, онъ всталъ, вынулъ изъ кармана бумажку и… прочелъ свою рѣчь. По всей вѣроятности, важнымъ факторомъ въ этой ораторской неспособности является волненіе, такъ какъ въ частной бесѣдѣ Зола говоритъ ясно, пространно и подчасъ съ нѣкоторой пышностью образовъ. Тѣмъ не менѣе, обороты рѣчи его не гладки, слова подыскиваются не всегда легко, — недостатки, зависящіе отъ отсутствія упражненія.
Писаніе есть такая форма рѣчи, которая примѣняется Зола для продумыванія своихъ сочиненій. Не написавъ, онъ не можетъ сдѣлать никакой полезной умственной работы. Извѣстный ученый графологъ Крепье-Жаменъ «L'écriture et le Caractère» изслѣдовалъ почеркъ Зола, и многія замѣчанія его вполнѣ согласуются съ наблюденіями доктора Тулуза: въ почеркѣ Зола наблюдаются нервность, большая ясность, самообладаніе, примѣненіе наиболѣе пригоднаго усилія и т. д. Впрочемъ, въ нѣкоторыхъ вещахъ оба наблюдателя расходятся въ своихъ выводахъ. Такъ, напримѣръ, чувство любви и ненависти у Зола, по мнѣнію Тулуза, повидимому, не такъ сильны и глубоки, какъ усматриваетъ ихъ Крепье-Жаменъ, на основаніи почерка романиста. Самъ Зола утверждаетъ, что чувство ненависти ему незнакомо.
Пассивная память, повидимому, мало развита у Зола: все, что не особенно его интересуетъ, съ трудомъ запечатлѣвается въ его мозгу. Это важный фактъ, какъ фундаментальное явленіе въ психической организаціи романиста. Подборъ образовъ основывается у него на утилитарности, въ стараніи выполнить свою задачу. То, что безполезно для осуществленія желанной цѣли, устраняется. Пиша книгу, Зола читаетъ только то, что можетъ ему пригодиться. Вся мысль его сосредоточивается на его произведеніи и остается до конца въ извѣстнаго рода единоидейности. Вниманіе его сильно направлено въ эту сторону, и потому ко всему остальному онъ относится съ своего рода разсѣянностью, такъ что факты, не входящіе въ сферу его работы, съ трудомъ оставляютъ слѣдъ въ его мозгу. Вотъ примѣръ, легко объясняющій эту особенную условность. Въ одномъ обществѣ, гдѣ онъ недавно предсѣдательствовалъ, онъ только къ концу третьяго мѣсяца запомнилъ имена 24-хъ членовъ бюро, съ которыми безпрестанно встрѣчался и которыхъ ему часто приходилось называть по именамъ при голосованіи.
Произвольная память болѣе развита у Зола. Она быстро схватываетъ и удерживаетъ множество вещей, хотя и ненадолго: «подобно губкѣ, она такъ же скоро выпускаетъ изъ себя то, что вбираетъ». Это объясняется тѣмъ, что при писаніи романа вниманіе автора часто переходило съ одного предмета на другой. А такъ какъ прошлые факты менѣе полезны, чѣмъ настоящіе, то подборъ сейчасъ же ихъ удаляетъ. Это ясно доказываетъ, что у Зола все зависитъ отъ напряженія данной минуты, и если бы онъ пожелалъ вызвать въ памяти факты давняго наблюденія, напримѣръ, при подготовкѣ своихъ романовъ, то могъ бы сдѣлать это совсѣмъ легко. То, что казалось совершенно утраченнымъ, возстанавливается въ полномъ свѣтѣ. Чтеніе короткихъ замѣтокъ, написанныхъ нѣсколько мѣсяцевъ и даже нѣсколько лѣтъ тому назадъ, будитъ въ немъ точныя и весьма многочисленныя воспоминанія о жестахъ, лицахъ, голосахъ. Притомъ ненужныя подробности всегда опускаются въ этомъ постоянномъ подборѣ. Сверхъ того, воспоминанія организуются — это еще одна изъ особенностей психологической дѣятельности романиста — и составляютъ цѣлое, отличающееся большой прочностью. Это свидѣтельствуетъ о хорошемъ состояніи способности удерживать, равно какъ и способности воспроизводить воспоминанія.
Ассосіаціи идей. Для уясненія ея у Зола докторъ Тулузъ прибѣгнулъ къ слѣдующему пріему. Онъ попросилъ его указать, какой первый образъ или какая мысль является въ умѣ при чтеніи или при воспріятіи звукового впечатлѣнія слова. При этомъ опытѣ слова выбирались изъ разныхъ категорій: изъ среды конкретныхъ словъ, изъ числа названій вещей и существъ, видимыхъ глазомъ (минералы, растенія, животныя, явленія природы, издѣлія промышленности, цвѣта, движенія), изъ такихъ, которыя можно слышать, которыя ощущаются осязаніемъ, вкусомъ, обоняніемъ, изъ отвлеченныхъ словъ (метафизика, общія идеи, чувства) и, наконецъ, изъ ряда искусственныхъ словъ или взятыхъ изъ иностранныхъ языковъ. Во избѣжаніе оріентированія ассосіацій, всѣ эти слова въ смѣшанномъ видѣ были написаны на отдѣльномъ листѣ и были прочтены или предложены ему поочередно.
Прежде всего интересно, существуетъ-ли у Зола разница въ легкости и качествѣ ассосіацій, смотря по тому, вызваны-ли послѣднія зрѣніемъ или слухомъ. Пропорція колебаній оказалась почти одинакова, какъ при тѣхъ словахъ, которыя онъ видитъ, такъ и при тѣхъ, которыя слышитъ. Такъ что легкость ассосіацій въ обоихъ случаяхъ была одинакова. Слѣдуетъ, однако, замѣтитъ, что слова, видѣнныя имъ, дали 57,3 % образовъ и 25,3 % идей, тогда какъ слышанныя слова дали менѣе образовъ (48,7 %) и больше идей (33,7 %). Повидимому, написанныя слова возбуждаютъ въ немъ болѣе живыя, болѣе образныя воспоминанія. Замѣчателенъ фактъ по отношенію къ названіямъ цвѣтовъ, — будучи написаны, они чаще вызывали образы, чѣмъ будучи произнесены.
Впрочемъ, надо сказать, что Зола стремился прочесть вслухъ тѣ слова, которыя ему предлагались, по всей вѣроятности, для усиленія видимаго образа слуховымъ. Сто пятьдесятъ пять словъ, взятыя для этого опыта, вызвали 91 образъ, 43 идеи, 15 словъ, 5 эмоцій, а однажды не было вызвано никакого представленія. Многія изъ идей можно считать за простыя слова, отъ которыхъ онѣ различаются съ трудомъ и которыя онѣ чаще всего представляютъ въ умѣ. Вызванныя слова слагались не опредѣленно, по какому-нибудь исключительно словесному образу, слуховому или видимому глазомъ, — а смотря по словамъ, то одинъ образъ преобладалъ, то другой. Однако, общая цифра вызванныхъ образовъ оказалась значительной. Любопытно отмѣтить разницу этого опыта, съ опытами надъ памятью, гдѣ у Зола было немного образовъ. Произвольнымъ усиліемъ удержать въ памяти ему удавалось только слово, словно у него не хватало времени добраться до образа. Тогда какъ въ предъидущемъ опытѣ способность думать образами, не стѣсненная никакой посторонней заботой, обнаружилась вполнѣ ясно. Идеи Зола болѣе или менѣе извѣстны. Приведемъ лишь нѣкоторыя изъ нихъ.
Знанія его весьма обширны, хотя и не особенно глубоки. Вмѣстѣ съ литературой они включаютъ въ себя то, что могло бы назваться практической соціологіей, и массу прикладныхъ знаній, технологіи, изученіе которыхъ вызвано было разнообразіемъ его романовъ. Зола очень расположенъ къ естественнымъ и медицинскимъ наукамъ, только не къ математическимъ. Онъ не владѣетъ удовлетворительно ни мертвыми языками, ни живыми иностранными языками, и никогда не изучалъ даже первоначальныхъ основъ искусства. Наконецъ, повидимому, онъ легко обобщаетъ. Вотъ нѣкоторыя изъ его идей, выраженныя безъ раздумыванья о различныхъ сюжетахъ.
(Геній). — Тремя признаками его были бы: творчество существъ, могущество, плодовитость. Это ни недостатокъ, ни совершенство, создающее шедевръ. Геній интенсивно воспроизводитъ природу.
(Право). — Это примѣненіе справедливости. Существуетъ антитеза между естественнымъ правомъ и писаннымъ, которое есть дурное примѣненіе справедливости къ обществу.
(Справедливость). — Это соціальная идея. Откуда же можетъ она появиться, если въ природѣ ея не существуетъ? Равенства не существуетъ въ дѣйствительности.
(Женщина). — Она представляется ему гораздо менѣе уравновѣшенной, съ меньшей иниціативой, нежели мужчина. Въ общемъ, она скорѣе ниже послѣдняго. А между тѣмъ въ мелочахъ жизни она выше мужа.
(Метафизическія идеи). — Неизвѣстное никогда не смущаетъ Зола, такъ какъ онъ сознаетъ, что никогда не могъ бы въ него проникнуть. Въ этомъ смыслѣ онъ позитивистъ, и то, что отъ него ускользаетъ, не занимаетъ его.
(Нравственныя идеи). — Онъ склоненъ основывать мораль на наблюденіи чисто естественныхъ законовъ. Съ этой точки зрѣнія у него языческій взглядъ на жизнь. То, что здор.во, не оскорбляетъ его; напротивъ того, все то, что не естественно, — для него непонятно и шокируетъ его. Черезчуръ долгое цѣломудріе представляется ему неестественнымъ безобразіемъ. Также не понимаетъ онъ неполной любви, ибо, по его мнѣнію, цѣлью поцѣлуя представляется продолженіе рода.
Идеи порядка и метода у Зола очень развиты, онъ прямо сдѣлался ихъ рабомъ. Онѣ всегда были у него, но мало по малу распространились на все, начиная съ заботы о туалетѣ и кончая сочинительствомъ. Всякая вещь у Зола на его письменномъ столѣ, въ его квартирѣ, им'ѣетъ опредѣленное мѣсто. Онъ не перегоситъ безпорядка. Глядя на письменный столъ въ парижскомъ его кабинетѣ, нельзя подумать, что онъ работаетъ за этимъ столомъ, — до такой степени все тамъ чисто и разложено въ ненарушимомъ порядкѣ: чернильница, вставочка для пера, песочница масса мелочей. Подъ вліяніемъ того же духа порядка, Зола бережетъ массу получаемыхъ имъ писемъ, изъ которыхъ большинство ни на что ему не годно, но онъ ничего не въ силахъ уничтожить.
Методичность Зола распространяется не на однѣ матеріальныя вещи, та же методичность наблюдается и въ зарожденіи и обработкѣ его романовъ. Порядокъ, какого онъ держится при работѣ, отчасти вызывается его дурной памятью. За то это является для него превосходнымъ способомъ для работы, при которомъ производительность достигаетъ почти 100 % усилія, такъ какъ даромъ затраченное время сводится почти къ нулю. Такая склонность ума заключаетъ въ себѣ нѣчто болѣзненное, такъ какъ, въ случаѣ безпорядка, порождаетъ страданіе. Но у Зола есть идеи чисто болѣзненныя, появившіяся у него около 30-лѣтняго возраста и мало по малу развившіяся. Одной изъ характерныхъ ихъ особенностей представляется фактъ, что неудовлетвореніе ихъ не вызываетъ въ немъ никакого томленія. Зола можетъ не отдаваться имъ, и страдать отъ того не будетъ. Обыкновенно онъ попускаетъ себѣ эти «маніи», какъ онъ ихъ называетъ, и въ такомъ случаѣ чувствуетъ себя довольнымъ.
Одна изъ такахъ болѣзненныхъ идей — это идея сомнѣнія. Такъ, онъ находится въ постоянномъ страхѣ, что не въ силахъ будетъ выполнить ежедневной своей задачи, что не будетъ способенъ окончить книгу, договорить начатой публично рѣчи и т. д. Онъ никогда не перечитываетъ своихъ романовъ, изъ опасенія встрѣтить тамъ большіе недостатки. Въ этомъ отношеніи, да и во многихъ другихъ, въ немъ нѣтъ увѣренности въ самомъ себѣ какъ въ важнѣйшихъ, такъ и въ самыхъ мелочныхъ случаяхъ жизни
Ариѳмоманія или потребность считать представляетъ также одну изъ болѣзненныхъ его идей. По словамъ Зола, это есть проявленіе его инстинктовъ порядка. Во всѣхъ отношеніяхъ идеи эти очень сродны между собою. Онъ считаетъ на улицѣ газовые рожки, номера дверей и въ особенности номера фіакровъ, складывая въ нихъ всѣ цифры, какъ отдѣльныя единицы. У себя онъ считаетъ ступеньки лѣстницы, предметы, находящіеся у него на столѣ. Кромѣ того, онъ обязательно притрогивается по нѣскольку разъ къ одной и той же мебели передъ отправленіемъ ко сну или открываетъ одни и тѣ же выдвижные ящики, а также закрываетъ по нѣскольку разъ кряду одну и ту же дверь. Къ этой потребности считать привились, сверхъ того, еще другія болѣзненныя идеи, преимущественно суевѣрныя. Такъ, нѣкоторыя числа имѣютъ для Зола дурное значеніе. Если номеръ фіакра послѣ вышеупомянутаго сложенія даетъ такое число, то онъ не беретъ этого фіакра, или же, если онъ вынужденъ это сдѣлать, то боится, чтобы съ нимъ не случилось какого-либо несчастія, въ родѣ неудачи того дѣла, по которому онъ ѣдетъ. Такая суевѣрная мысль можетъ появиться у него подъ вліяніемъ всевозможныхъ ариѳмоманіачныхъ его импульсовъ. Въ теченіе продолжительнаго періода ему представлялись благопріятными всѣ произведенія съ множителемъ 3. Въ настоящее время онъ бываетъ доволенъ, когда производителемъ является число семь. Такъ, напримѣръ, ночью ему случалось семь разъ открывать глаза, чтобы убѣдиться, что онъ не умираетъ. Напротивъ того, число 17 напоминаетъ ему печальную дату, представляется дурнымъ, и, по волѣ случая, онъ можетъ констатировать совпаденіе нѣкоторыхъ злополучныхъ событій съ этимъ числомъ. Суевѣрныя мысли проявляются у него и помимо всякой ариѳмоманіи Такъ, онъ совершаетъ нѣкоторые поступки въ увѣренности, что безъ этого съ нимъ случилось бы какая-нибудь непріятность. Напримѣръ, онъ дотрогивается до газовыхъ рожковъ, попадающихся, ему на улицѣ, переступаетъ черезъ препятствіе правой ногой, извѣстнымъ образомъ ходитъ по мостовой и т. д. Долгое время онъ опасался неуспѣшности въ своемъ предпріятіи, если не выходилъ изъ дому съ лѣвой ноги.
Всѣ эти болѣзненныя идеи, безсмысленность которыхъ вполнѣ сознается Зола, сопровождаются явленіями легкаго возбужденія. Зола можетъ отказаться отъ удовлетворенія своихъ побужденій безъ особой борьбы или страданія. И какъ мало они нарушаютъ умственное его равновѣсіе. Это порочныя привычки, но онѣ не затрогиваютъ глубоко психическихъ функцій.
Для испытанія памяти и литературнаго чутья Зола предлагали для прочтенія страницу какого-нибудь писателя, а онъ долженъ былъ узнать ея автора.
Результаты получились такіе: отрывокъ изъ «Ourson tête de fer» Густава Эмара Зола приписалъ Шатобріану. Отрывокъ изъ «Cousine Bette» Бальзака — не узналъ. Отрывокъ изъ «Provinciales» Паскаля (1-е письмо) — приписалъ автору XVIII вѣка, Вольтеру или Дидро. Отрывокъ изъ «Avare» Мольера (дѣйствіе I, явленіе II) — приписалъ романисту XVIII вѣка или начала XIX вѣка, напримѣръ, аббату Прево («Manon Lescot»). Отрывокъ изъ «Confessions» Ж. Ж. Руссо (часть I, книга I) — приписалъ сперва Жоржъ Зандъ, затѣмъ какому-нибудь романисту той же эпохи. Отрывокъ изъ «Misérables» Виктора Гюго (книга VIII, гл. VI) — совершенно затруднился кому приписать.
Подобные факты доказываютъ, что можно быть крупнымъ писателемъ, не зная другихъ писателей. Съ тѣхъ поръ, какъ онъ самъ сталъ писать, Зола совсѣмъ не читаетъ чужихъ произведеній, во-первыхъ, за недостаткомъ времени, а во-вторыхъ, изъ опасенія «обезличиться». Критика и эрудиція, съ одной стороны, и творческая способность — съ другой, не только не связаны необходимо между собою, но, быть можетъ, даже исключаютъ другъ друга. То же самое, какъ изобрѣтатели обыкновенно учеными не бываютъ.
О творчествѣ Зола.
правитьИнтересно прослѣдить внутреннія и внѣшнія вліянія, опредѣляющія эстетическія понятія Зола. Инстинктивно и вполнѣ самостоятельно началъ Зола въ коллежѣ научное свое образованіе. Фактъ этотъ знаменателенъ для будущаго литератора. Повидимому, этому способствовало отчасти отвращеніе его къ мертвымъ язы калъ. Но для изученія древнихъ языковъ, какъ и новѣйшихъ, не обходима извѣстная способность лингвистическая. Нельзя пользоваться общими идеями изъ латинскихъ и греческихъ авторовъ, не освоившись съ самымъ языкомъ, его грамматикой и словаремъ. Въ этомъ отношеніи Зола никогда не былъ силенъ. Съ другой стороны, онъ не рѣчистъ и не краснорѣчивъ. Въ дѣтствѣ онъ довольно долго страдалъ порокомъ въ произношеніи, замѣтнымъ и до сихъ поръ, а въ болѣе зрѣломъ возрастѣ, какъ было уже сказано, всегда нѣсколько затруднялся говорить публично.
Итакъ, вотъ первый поводъ къ склонности Зола — къ наукамъ. Второй заключается въ томъ, что Зола — положительный умъ, имѣющій въ своемъ распоряженіи тонкія и отчетливыя чувства, который цѣнитъ главнымъ образомъ фактъ и въ особенности фактъ оживленный, индивидуума, представляющагося въ своемъ образѣ и въ движеніи. И потому юный школьникъ увлекся не математическими науками, а именно естественными, подъ покровительство которыхъ онъ поставилъ свою «Histoire des Rougon-Macquart». Сверхъ того, Зола обладаетъ способностью наблюдать, благодаря которой больше всякаго другого можетъ запоминать цѣлый запасъ деталей. Итакъ, его потянуло къ наблюдательнымъ наукамъ, а романъ — такой, какимъ онъ его понималъ, — представляется одной изъ нихъ. Во всякомъ случаѣ ясно, что Зола могъ воспроизводить природу не иначе, какъ черезъ призму своего темперамента, согласно правильному его опредѣленію. Сильный, энергичный, упрямый, задорный, уравновѣшенный и крайне разсудительный, несмотря на невропатическія свои разстройства и нѣкоторыя болѣзненныя идеи, любящій здоровье и природу во всѣхъ ея видахъ, — онъ надѣлилъ своими свойствами и инстинктами персонажей своихъ романовъ. Какъ великій очевидецъ, онъ долженъ былъ легко передавать внѣшность вещей, посредствомъ которой мы представляемъ себѣ жизнь. Наконецъ, еще характерно для Зола — это духъ координаціи. Онъ долженъ необходимо связывать факты — правильно или ложно, чтобы сдѣлать ихъ возможными къ усвоенію для себя. Это — потребность внести порядокъ повсюду, даже туда, гдѣ его нѣтъ. Эта психологическая склоняость, вкупѣ съ необычайной настойчивостью, естественно направила его къ сочиненію пространныхъ произведеній, которыя составляли бы одно цѣлое. И, дѣйствительно, въ первыхъ литературныхъ взглядахъ его, эти психологическія крайности проглядываютъ вполнѣ ясно. Такимъ образомъ, въ началѣ своего писательства, онъ соединяетъ три поэмы для составленія одного цикла, въ который вошли «Rodolpho» — адъ любви, «Aérienne» — чистилище, «Paola» — небеса. Все вмѣстѣ называется «Amoureuse Comédie». Нѣсколько времени спустя, по словамъ Поля Алексиса (его лейбъ-біографа), онъ только и мечталъ о «Genèse», другой, большой поэтической трилогіи, гораздо болѣе высокой, гораздо болѣе обширной, въ которую должны были войти три научныя и философскія поэмы. Извѣстно, какой циклъ составила «Histoire des Rougon Macquart», и едва онъ былъ законченъ, какъ послѣдовалъ новый «Les Trois Villes».
Вотъ какова доля первоначальныхъ склонностей Зола, отразившаяся въ его художественныхъ композиціяхъ. Внѣшнія вліянія не трудно себѣ выяснить, да, впрочемъ, они часто и подвергались обсужденію. Зола происходитъ отъ романтиковъ по литературному своему образованію: онъ усвоилъ отъ нихъ яркость образовъ, ритмическую фразу и колоритное слово. Но, увлекаясь наблюдаемымъ фактомъ и документальностью, свойственною естественнымъ паукамъ, онъ неизбѣжно долженъ былъ примѣнить къ роману факты и научныя гипотезы, обращающіяся въ жизни. Подобно тому, какъ его большая поэма «la Naissance de Venus» должна была быть сочинена «по послѣднимъ даннымъ современной науки», — все, что послѣдовало потомъ, отзывалось этой научной тенденціей. Таковъ романъ его «Madeleine Férat», представляющій собой примѣненіе особой теоріи; такова въ особенности «Histoire naturelle et sociale des Rougon-Macquart», которая есть широкая фреска, матеріализирующая медицинскія доктрины о наслѣдственности.
Пріемы сочинительства съ самаго начала выяснились приблизительно такими, каковы они и въ настоящее время. Тѣмъ не менѣе со временемъ архитектура произведеній усложнилась. Съ другой стороны, работа стала легче, благодаря образованію.
Сочиняя романъ, Зола всегда исходитъ изъ одной общей идеи Онъ задается цѣлью изучить извѣстную среду, извѣстное движеніе извѣстную категорію людей. Для этого прежде всего окружаетъ себя документами, которые могутъ дать ему справки и навести на идеи. Онъ самъ составляетъ замѣтки, такъ какъ никогда не имѣлъ секретаря, да и не съумѣлъ бы пользоваться его услугами, не соглашался онъ и принять къ себѣ сотрудниковъ, которые дали бы ему одну какую-нибудь идею и стѣснили бы его въ выполненіи. Обыкновенно онъ чувствуетъ потребность собрать справки на мѣстѣ дѣйствія, а вернувшись домой, ежедневно пополняетъ свѣдѣнія о собранныхъ имъ наблюденіяхъ. Наброски описаній, физіогноміи, видѣнныя сцены наскоро записываются въ нѣсколькихъ словахъ, которыя впослѣдствіи должны служить для освѣженія его воспоминаній. Съ этого момента онъ начинаетъ исключительно заниматься своимъ романомъ, избѣгая всякаго посторонняго чтенія, не имѣющаго отношенія къ данному произведенію.
Наконецъ, у Зола является потребность воспользоваться коечѣмъ изъ своихъ чтеній, наблюденій и размышленій. Начинается творчество. До сихъ поръ Зола поступалъ, какъ добросовѣстный и честный ученый: онъ искалъ. Но вотъ наступаетъ періодъ концепціи, когда, какъ говорилъ Флоберъ, «нужно думать только о правдѣ и плевать на совѣсть». Впрочемъ, это творчество совершается вполнѣ самостоятельно. Но для разрѣшенія отъ бремени идей требуется наложеніе акушерскихъ щипцовъ и такимъ орудіемъ служитъ перо. Зола весьма регулярно каждое утро садится за письменный столъ и сочиняетъ, какъ онъ выражается, «эскизъ». Это не болѣе, какъ монологъ автора съ самимъ собой. Онъ ставитъ главную идею, доминирующую въ произведеніи, затѣмъ, переходя отъ одной дедукціи къ другой, выводитъ оттуда персонажей и весь смыслъ своей фабулы. Онъ пишетъ для того, чтобы думать, подобно тому, какъ другіе говорятъ. Внѣ часовъ, регулярно посвященныхъ этой работѣ, Зола уже ничего не ищетъ и никакой важной мысли и въ голову ему не приходитъ. Онъ не изъ тѣхъ писателей, которые въ теченіе всего дня заносятъ отрывочныя впечатлѣнія, фразы, сцены, сюжеты фиктивныхъ произведеній. Зола же, съ замѣчательной экономіей распредѣлившій художественную свою дѣятельность, обдумываетъ и творитъ только въ опредѣленные часы, внѣ которыхъ онъ отдыхаетъ или же занимается другими работами. По ночамъ онъ рѣдко бредитъ своимъ романомъ. Да если и случается ему въ полудремотѣ сочинить нѣсколько фразъ, проснувшись, онъ почти всегда забраковываетъ ихъ. Итакъ, фабула романа создается постепенно почти сама собой, вырисовываясь самостоятельно изъ подъ пера. По мѣрѣ писанія. Зола постепенно расширяетъ, но не возвращается назадъ и не исправляетъ. Съ этой точки зрѣнія его эскизы представляютъ собой прямые образцы, какъ и слѣдуетъ быть эскизамъ, выдающихся произведеній. Мало по малу выясняются персонажи, выведенные изъ главныхъ идей. Нѣкоторые, впрочемъ, составляютъ результаты наблюденія, но ни одинъ не берется изъ ящика, куда былъ бы брошенъ нѣкогда писателемъ съ цѣлью воспользоваться имъ въ одинъ прекрасный день. Правдивые типы свои Зола ищетъ въ своей памяти или же беретъ элементы изъ своихъ выдуманныхъ типовъ. Изъ этого пріема творчества вытекаетъ, что у персонажей Зола есть общая и мало индивидуальная физіономія, замѣченная критиками (Hennequin). То же самое можно сказать о сценахъ, составляющихъ то, что называется интригой, и которая тоже представляетъ собой дедукцію.
Усвоивъ себѣ въ достаточной мѣрѣ свой романъ, Зола прерываетъ писаніе эскизовъ. Тогда онъ описываетъ жизнь своихъ персонажей, обыкновенно весьма многочисленныхъ, и опредѣляетъ, по медицинскому выраженію, ихъ обсервацію. Устанавливается гражданское положеніе каждаго, описывается типъ съ физической стороны и нравственный его характеръ, наконецъ, предрѣшается поведеніе его въ различныхъ случаяхъ романа. Такимъ образомъ у каждой личности имѣется свое «дѣло», въ которое часто заглядываетъ Зола, но избѣжаніе противорѣчія, что могло бы случиться безъ этой предосторожности. По созданіи персонажей, когда они являются уже живыми людьми, происходятъ крестины. Вооружившись «Bottin», Зола беретъ оттуда 200—300 именъ и выбираетъ изъ нихъ такія, которыя наиболѣе подходятъ къ физіогноміи каждаго лица, раздѣляя въ этомъ отношеніи взгляды Бальзака. Случается иногда, что избранное имя носится какими-нибудь живыми людьми и даже имѣющими сходство въ нѣкоторыхъ пунктахъ, по крайней мѣрѣ, по своей профессіи съ персонажами романа. Отсюда возникаютъ протесты и даже цѣлые процессы.
Затѣмъ, главу за главой, Зола начинаетъ составлять планъ своей книги, представляющій весьма подробное оглавленіе хода дѣйствія. Во время написанія плана нарождаются идеи, касающіяся будущихъ эпизодовъ. Зола сейчасъ же заноситъ ихъ на листъ бѣлой бумаги, лежащій у него подъ рукой, поперекъ той страницы, которую онъ пишетъ. Затѣмъ, послѣ каждаго сеанса, выписки исчерпываются и уничтожаются. Въ концѣ каждой главы помѣщаются указанія сочиненій, въ которыхъ требуется сдѣлать справки, свѣрки и т. д. По завершеніи этого плана и необходимаго пополненія пробѣловъ чтеніемъ и наблюденіями, Зола приступаетъ къ писанію самаго романа. Каждая глава намѣчается предварительно въ видѣ аналитическаго плана, аналогичнаго съ предъидущимъ. Такимъ образомъ для каждаго отрывка сочиненія имѣется заранѣе подготовленная работа, и самое писаніе, не вызывающее никакихъ измѣненій, слѣдуетъ по плану, напоминающему сценаріи драматурговъ или, скорѣе, сочиненіе трагедіи въ прозѣ. Окончательный планъ, — гдѣ отмѣчено все, что есть важнаго, даже даты эпизодовъ и, въ случаѣ необходимости, планы помѣщеній и мѣстностей, — остается только выразить болѣе подробными и литературными фразами.
Отсюда видно, что Зола при сочиненіи своихъ романовъ употребляетъ раціональные, научные пріемы. Предварительно онъ учится, собираетъ, наблюдаетъ, затѣмъ даетъ идеямъ перебродить и постепенно выясниться фабулѣ. По нарожденіи персонажей въ его умѣ, онъ описываетъ ихъ со стороны физической и нравственной ихъ личности, затѣмъ устанавливаетъ планъ сочиненія. Такой методъ хорошъ и логиченъ. Все совершается спокойно, безъ лихорадки, подобно сооруженію дома или изысканіямъ лабораторіи. Художественная фантазія обуздывается и канализируется. Въ особенности же замѣчательна неослабность энергіи въ продолженіи всей трудной работы, такъ какъ каждый романъ требуетъ сильнаго напряженія.
Зола не пишетъ черновиковъ. Онъ прямо пишетъ для печати. Страницы его всегда чисты, почти безъ помарокъ. Хотя онъ берется за перо, не выжидая, пока фраза окончательно выльется въ его головѣ, написаннаго не мѣняетъ. Не имѣя обыкновенія оглядываться назадъ, Зола могъ бы печатать и переводить свое произведеніе по мѣрѣ его написанія. Это свидѣтельствуетъ о большой ясности идей съ самаго начала труда. Въ подробностяхъ онъ таковъ же, никогда не оставляетъ пробѣловъ и не пропускаетъ въ случаѣ затруднительности выраженія. Та же самая потребность у него въ ежедневномъ трудѣ; онъ остался умнымъ и предусмотрительнымъ школьникомъ, который бываетъ доволенъ только тогда, когда работа его окончена.
Слово имѣетъ большую цѣнность для Зола, который любитъ напоминать, что унаслѣдовалъ отъ Флобера потребность въ обработанномъ слогѣ. Но эта утонченность парализуется страстнымъ желаніемъ ясности, ради которой онъ жертвуетъ всѣмъ остальнымъ. Тѣмъ не менѣе онъ полагаетъ необходимымъ заботиться до извѣстной степени объ отдѣлкѣ литературной фразы, и, какъ добросовѣстный работникъ, въ каждую, изъ своихъ страницъ вкладываетъ одинаковое стараніе написать ее хорошо.
Не станемъ описывать литературныхъ пріемовъ Зола, всѣмъ извѣстныхъ: его описанія по накопленію подробностей, его обычные эпитеты, его «руководящіе мотивы», устанавливающіе въ умѣ физіогномію или положеніе, его способность говорить о малознакомыхъ ему вещахъ безъ значительныхъ ошибокъ, его виртуозность въ tableaux d’ensemble и т. д. Извѣстно, что онъ большой любитель описаній, которыя представляются необходимыми его уму, — уму теоретика среды. Таковы въ «Page d’amour» пять картинъ Парижа, который романистъ обратилъ такимъ образомъ въ, главный персонажъ своего произведенія.
Онъ не перечитываетъ своихъ рукописей. Въ первыхъ своихъ романахъ онъ исправлялъ первую корректуру, затѣмъ вторую, которую посылалъ въ газету, гдѣ печатался его романъ и, наконецъ, корректировалъ фельетонъ. Это составляло три корректуры до выпуска романа въ видѣ отдѣльнаго тома. Корректура фельетона была самая лучшая, такъ какъ въ этомъ грубомъ типографскомъ видѣ онъ лучше усматривалъ свои пробѣлы. Въ послѣдніе годы онъ отступилъ отъ этого пріема, хотя онъ представляется для писателя идеаломъ; теперь Зола не корректируетъ уже ни газетнаго оттиска, ни фельетона, видя свое произведеніе лишь послѣ того, какъ оно уже слито въ книгу. Исправленія вызываются, главнымъ образомъ, той потребностью ясности, какая постоянно присуща Зола, а также погоней за наиболѣе литературнымъ стилемъ. Обыкновенно корректуры сокращаютъ текстъ.
Условія хорошей работы бываютъ внутреннія и внѣшнія. Зола старался уяснить себѣ первыя, то, что можно было бы назвать вдохновеніемъ. Для него не существуетъ уловимаго закона. Случалось, что онъ писалъ превосходныя страницы посреди страшнаго утомленія физическаго и моральнаго. А другой разъ и послѣ продожительнаго и возстанавливающаго сна не испытывалъ ни малѣйшей способности написать хорошую страницу. Однако, онъ замѣтилъ, что работа идетъ лучше, когда «голова представляется пустой», тогда идеи являются немногочисленными, безъ сумятицы, медленно и въ порядкѣ. При сильномъ наплывѣ бываетъ недостатокъ словъ, наступаетъ сбивчивость и фразы дѣлаются посредственными. Обыкновенно, когда Зола легко пишется, ночныя пробужденія сообщаютъ большую ясность его уму: тогда онъ старается не думать о своемъ романѣ, чтобы не вызвать безсонницы. Затѣмъ, утромъ ясность эта сохраняется и работа спорится. Періоды «вдохновенія» довольно продолжительны. Обыкновенно работается равномѣрно въ теченіе нѣсколькихъ дней, а не то чтобы одинъ день дѣло спорилось, а другой нѣтъ. Въ благопріятные періоды помарокъ, конечно, бываетъ мало, почеркъ болѣе правильный, не такой крупный, хотя написанныя въ это время страницы не всегда превосходятъ тѣ, которыя даются съ трудомъ. Впрочемъ, слѣдуетъ замѣтить, что хорошія вещи нарождаются часто легко, но непремѣнно безъ участія безпорядочныхъ явленй, которыя приравниваютъ вдохновеніе къ маніи.
На качество работы дѣйствуетъ, главнымъ образомъ, увлеченіе. Если Зола прерываетъ свою работу на какихъ-нибудь два дня, то наладиться снова для него бываетъ уже очень трудно. Это именно очень замѣтно въ романѣ «Argent», который Зола писалъ въ два пріема. Напротивъ того, чѣмъ болѣе романъ подвигается впередъ, тѣмъ легче онъ пишется. Подъ конецъ это настоящая «упаковка», и Зола, который не любитъ вымученныхъ фразъ, иногда передѣлываетъ ихъ. Въ такомъ случаѣ, романистъ удаляется мало по малу изъ внутренней своей среды и «возвращается во-свояси» только по окончаніи романа. Въ эти-то моменты въ произведеніи вѣрнѣе всего отражается самъ писатель, не умѣющій лгать и влагающій въ свои страницы всю свою душу. Онъ творитъ обыкновенно съ сомнѣніемъ и трудомъ, отчаяваясь сдѣлать хорошо и довести дѣло до конца. Во время творчества единственныя волненія, какія онъ испытываетъ, — это эстетическія, и слѣдуетъ замѣтить, что въ большинствѣ случаевъ онъ не сознаетъ уже своихъ страданій.
Метеорическія условія, повидимому, не особенно вліяютъ на его произведенія. Впрочемъ, жара удручаетъ его, и онъ предпочитаетъ сѣренькіе дни и даже дождливые. Гроза единственное явленіе, которое пугаетъ его иногда, такъ какъ онъ боится грома. Онъ никогда не пьетъ ничего возбудительнаго, за исключеніемъ чая послѣ обѣда.
Творчеству онъ посвящаетъ утро, предоставляя день на выѣзды изъ дому, а вечеръ на приготовительныя работы и правку корректуры. Въ настоящее время онъ далеко отступилъ отъ такого распредѣленія, но когда служилъ, то работалъ только по вечерамъ, не имѣя другого свободнаго времени. Эта привычка у него была тогда такъ сильна, что по воскресеньямъ, послѣ обѣда" онъ обязательно закрывалъ окна и зажигалъ свѣчи, чтобы вообразить себѣ ночь. Во всякомъ случаѣ Зола считаетъ, что утро болѣе благопріятно для работы, темпераментъ его требуетъ выполненія ежедневной работы немедленно послѣ того, какъ онъ встанетъ съ постели.
Ни за что не займется онъ никакимъ самымъ пустячнымъ дѣломъ до писанія. Вмѣсто увлеченія, онъ утратилъ бы лучшее свое расположеніе. Во время работы ему необходимо спокойствіе и онъ не переноситъ, когда его прерываютъ. Онъ всячески старается уединиться и достигалъ этого даже въ тревожные періоды своей жизни.
Пишетъ онъ сидя. Всякое другое положеніе было бы для него неудобнымъ. Лежа читать не можетъ, вслѣдствіе испытываемыхъ имъ притомъ судорогъ. Ручка для пера у него изъ слоновой; кости, очень тяжелая.
Разложивъ все вокругъ себя, провѣривъ ящики, полные бумажекъ различныхъ форматовъ, онъ принимается за работу, постоянно пользуясь пособіямъ, помѣтками и всѣмъ, что можетъ помочь его памяти. Въ началѣ работы онъ пишетъ съ полной ясностью, затѣмъ умъ его понемногу затемняется, работа идетъ туже и, наконецъ, часа черезъ три онъ становится совершенно неспособнымъ продолжать далѣе. Прежде онъ раздѣлялъ свой сеансъ на два и въ промежутокъ закусывалъ. Сперва это удовлетворяло его, а теперь онъ находитъ болѣе удобнымъ не прерывать своей работы. Такимъ образомъ, среднимъ числомъ онъ пишетъ въ день по пяти страницъ (каждая въ 25 строкъ). Для романа ему требуется около десяти мѣсяцевъ. Фельетонъ и статьи онъ пишетъ скорѣе, оканчивая иногда въ утро по триста строкъ.
Итакъ, Зола можетъ работать напряженно и скоро утомляется. Онъ встаетъ изъ-за стола «съ пустой головой и спазмами въ желудкѣ, но не ощущая сердцебіенія». Возстановленіе силъ совершается у него очень быстро. Онъ снова овладѣваетъ собой по мѣрѣ возвращенія къ^обычнымъ ощущеніямъ, въ ридѣ того, что надѣваетъ ботинки или испытываетъ холодъ вокругъ шеи отъ приставшаго воротничка рубашки.
Что касается физическихъ условій работы, то въ началѣ работы эти измѣненія незначительны. Но при продолженіи писанія, съ наступленіемъ утомленія, пульсъ прежде всего и дыханіе у него замедляются, амплитуда капилярнаго пульса (вычисленная въ милиметрахъ на движеніи водяной капли въ стеклянной трубкѣ) уменьшается, и артеріальное напряженіе слегка понижается, — словомъ, динамометрическая сила слабѣетъ. Это было провѣрено шестью наблюденіями, произведенными черезъ продолжительные промежутки. Сверхъ того, какъ кажется, давленіе и капилярный пульсъ уменьшались въ смыслѣ силы и амплитуды на правой рукѣ сильнѣе, чѣмъ на лѣвой.
Заключеніе. Зола — невропатъ, т. е. человѣкъ съ болѣзненной нервной системой. Чѣмъ это объясняется? Наслѣдственность-ли это или благопріобрѣтенное? По всей вѣроятности, наслѣдственность приготовила почву, а постоянная умственная работа постепенно разрушила нѣжное здоровье нервной ткани. Нельзя, однако, считать, что подобное невропатическое состояніе неизбѣжно связано съ упражненіемъ въ счастливомъ дарованіи Зола. Быть можетъ, здѣсь это неизбѣжное послѣдствіе, и, конечно, прискорбное послѣдствіе, но отнюдь не необходимое условіе.
Второй вопросъ заключается въ слѣдующемъ: какова психологическая личность Зола? Съ этой стороны онъ характеризуется тонкостью и точностью понятій, интенсивностью вниманія, громадною способностью приспособленія, ясностью концепцій, увѣренностью въ сужденіяхъ, порядкомъ въ работѣ, духомъ соотвѣтствія, необычайною стойкостью напряженія и, сверхъ всего, психологической утилитарностью, доведенной до крайнихъ предѣловъ. Съ такимъ багажемъ онъ могъ быть увѣренъ, что пробьетъ себѣ всякую дорогу, такъ какъ обладаетъ всесильной способностью «причаливать къ берегу».
Недостаетъ Зола фантазіи, разнообразія мнѣній, порождающаго диллетантизмъ, остроумія, этого дара обращать ничтожныя замѣчанія въ рѣдкостныя и сложныя вещи. При ближайшемъ знакомствѣ становится понятнымъ, что подобныя психологическія тенденціи и не могли развиться у Зола — человѣка, проникнутаго своими убѣжденіями, вѣрующаго въ необходимость исполненія долга и въ серьезность труда, — писателя, который пользуется фактами только для иллюстраціи главной идеи, вся духовная сторона котораго состоитъ изъ здоровья, основательности и равновѣсія.