Значеніе Суворова для его и нашего времени.
правитьВъ прошломъ году вышла небольшая книга г. Дубровина: А. В. Суворовъ среди преобразователей Екатерининской арміи. Цѣль ея — доказать, что военныя преобразованія того времени вообще, а тактическія въ частности, истекали не отъ одного Суворова, были подготовлены временемъ и создались совокупными усиліями нѣсколькихъ дѣятелей этого царствованія. «Въ жизни общественной и военной дѣятельность одного человѣка почти ничтожна, — говоритъ авторъ въ видѣ основнаго положенія. — Какъ бы великъ ни былъ геній, онъ не въ состояніи перемѣнить общее движеніе въ ту или другую сторону, если въ самомъ обществѣ нѣтъ стремленій къ тому». Вообще книга г. Дубровина однородна по своимъ достоинствамъ съ прежними его трудами, доставившими ему почетное мѣсто въ нашей литературѣ, особенно военно-исторической. Но она трактуетъ о предметѣ, занимающемъ въ характеристикѣ Суворова мѣсто второстепенное, и потому есть не цѣль нашей статьи, а только поводъ, которымъ считаемъ нужнымъ воспользоваться для выясненія истиннаго значенія «побѣднаго» Суворова. Отнестись къ этому поводу безучастно было бы неполезно потому, что въ литературѣ нашей приходится часто встрѣчаться съ обобщеніемъ какого-нибудь предмета, которое построено на изслѣдованіи лишь одной его части, да и то не существенной. Дѣлается это или преднамѣренно, съ замаскированною тенденціей, для достиженія заранѣе намѣченнаго вывода, или же безсознательно, по недостаточному знакомству съ предметомъ. Въ настоящемъ случаѣ первое трудно допустить, но второе возможно; въ одной изъ рецензій на книгу г. Дубровина даже сдѣланъ къ тому замѣтный шагъ. При условіи подобныхъ обобщеній можетъ получиться не только ошибочное представленіе о Суворовѣ, но даже прямо-противуположное истинѣ, а такой исходъ нежелателенъ уже по одному тому, что имя Суворова есть историческое и такихъ крупныхъ именъ въ русской исторіи мало по гобой отрасли дѣятельности.
Вотъ почему здѣсь предлагается объясненіе смысла и значенія военной дѣятельности Суворова, въ преобладающемъ у него направленія, прячемъ устраняется почти вполнѣ техническая сторона предмета. Затѣмъ, въ заключеніи, указывается, какія изъ идей Суворова и изъ элементовъ его военнаго искусства составляютъ его личную особенность, такъ сказать, неотчуждаемую собственность, и что именно можетъ быть разсматриваемо какъ наслѣдіе, оставленное имъ потомству.
Для оцѣнки дѣятельности историческаго лица требуется, между прочимъ, знакомство съ главными составными частями его духовнаго организма, а также съ обстановкою и средою, въ которыхъ это лицо сложилось. Такимъ образомъ, въ Суворовѣ надлежитъ познакомиться со свойствами, размѣрами и особенностями его ума, характера и дарованія, а затѣмъ съ условіями, при которыхъ онъ вступилъ въ жизнь и на военное поприще. Что касается его дарованія и характера, то о нихъ будетъ подробно говориться впослѣдствіи, а потому, во избѣжаніе повтореній, начнемъ съ остальнаго.
Суворовъ обладалъ умомъ живымъ и впечатлительнымъ; критика и затѣмъ сарказмъ были его органическими свойствами, жажда знанія — неизмѣннымъ спутникомъ всей его жизни. Умъ его отличался также многими признаками оригинальности, но оригинальность есть принадлежность всей натуры Суворова, а потому отражалась и на умѣ, и на характерѣ, и на дарованіи. Пристрастившись съ раннихъ поръ къ военной спеціальности, Суворовъ, конечно, зналъ, если не въ началѣ, то потомъ, что великіе полководцы родятся, а не дѣлаются, однако, онъ не отвернулся отъ науки, а постоянно и прилежно изучалъ ея указанія. Онъ понималъ, что изученіе облегчаетъ и сокращаетъ уроки опыта; что опытъ, не создавая способностей, развертываетъ ихъ; что теорія, построенная на вѣковыхъ опытахъ, даетъ гораздо больше, чѣмъ выводы личнаго наблюденія. Поэтому программа Суворовскаго образованія была весьма обширна, начинаясь философіей и кончая служебными уставами. Его учебный курсъ, въ смыслѣ подготовки къ извѣстнаго рода дѣятельности, продолжался долго, надо думать, до 30 или 35-ти лѣтняго возраста. Засимъ осталась при немъ любознательность, жажда просвѣщенія, помимо практическихъ, утилитарныхъ цѣлей. Онъ не только читалъ постоянно и много, до самой смерти, но и учился: такъ, въ 1790 году, во время итальянской кампаніи, онъ былъ очень доволенъ, что могъ, наконецъ, написать потурецки письмо и послать его турецкому адмиралу.
Не лишнее при этомъ замѣтить, что Суворовъ былъ почти (даже болѣе, чѣмъ почти) самоучкой, стало быть, образовывалъ свой умъ метода и системы; не на общемъ образованіи выросло его спеціальное, а наоборотъ — общее на спеціальномъ. Затѣмъ замѣчательна еще одна его особенность: по жаждѣ къ пріобрѣтенію знаній, особенно военныхъ, и по усидчивости труда, Суворовъ обѣщалъ сдѣлаться ученымъ теоретикомъ, тѣмъ паче, что военная профессія вовсе не требовала тогда серьезнаго образованія и невѣжество не препятствовало движенію вверхъ по чиновной лѣстницѣ. Вышло не такъ: Суворовъ изучалъ усиленно теорію для того, чтобы сдѣлаться исключительно практикомъ. Относился онъ и изучаемому не только не рабски, но въ высшей степени самостоятельно и своеобразно; все добытое путемъ науки перерабатывалось въ немъ какъ бы химически и получалось нѣчто совершенно новое, свое собственное. Это обстоятельство нельзя приписать только изъянамъ метода и системы образованія, — тутъ сказывается болѣе всего присутствіе оригинальнаго дарованія. Та же характерная черта проходить и по всему его жизненному поприщу, особенно въ боевомъ отношеніи. Начиная съ нижнихъ ступеней военной службы и кончая самыми высшими, онъ не былъ заимствователемъ ни въ чемъ, что имѣло въ глазахъ его серьезное значеніе, а тѣмъ менѣе подражателемъ. Онъ пользовался во многомъ готовымъ матеріаломъ, не внося въ него существенныхъ перемѣнъ, но если прибѣгалъ къ измѣненіямъ, то по собственному образцу, выработанному изученіемъ и опытомъ.
Еще оригинальнѣе и сильнѣе ума былъ характеръ Суворова. О немъ подробно говорится дальше; здѣсь же замѣтимъ, что съ дѣтскихъ дѣть Суворова характеръ его окрѣпъ и пріобрѣлъ упругость въ борьбѣ, которую приходилось выносить ребенку съ предположеніями отца насчетъ его будущности, также со скупостью родителя, и вообще съ массою препятствій, становившихся поперекъ избраннаго имъ пути. Тутъ выработалась его сила воли, но отсюда же выросли и многія шероховатости его темперамента, своенравіе и порывы чуть не бѣшенства, о которыхъ свидѣтельствуютъ даже горячіе поклонники Суворова.
Очень много повліяла на Суворова также среда, въ которой онъ сложился передъ поступленіемъ на активныя роди военнаго поприща. Давать лѣтъ служилъ онъ солдатомъ, — настоящимъ, заправскимъ, — и произведенъ въ офицеры на 25 году отъ рожденія, когда многіе въ то время бывали полковниками и даже генералами. Солдатовъ онъ былъ образцовымъ не только для сослуживцевъ-дворянъ, но и для послѣдняго рекрута изъ крѣпостныхъ. Въ солдатской средѣ пріобрѣлъ онъ то, чего не хватала никому другому изъ его знаменитыхъ современниковъ: духовное родство съ русскимъ солдатомъ, близкое знакомство съ его вѣрованіями, чувствованіями, съ его бытомъ, со складомъ его понятій, съ процессомъ образованія идей. Долгая, тяжелая солдатская школа не могла быть замѣнена никакимъ опытомъ дальнѣйшей офицерской службы, и это отразилось на Суворовѣ, выдѣливъ его изъ ряда другихъ генераловъ не только внѣшнимъ обличіемъ, но и внутреннимъ смысломъ. Однако, нѣтъ добра безъ худа: Суворова втянула въ себя солдатская среда и зародила или развила въ немъ многое такое, чего онъ вовсе не искалъ. Такимъ образомъ, судьба уберегла его отъ номинальной службы, по обычаю времени, на рукахъ нянекъ и дядекъ въ родительскомъ домѣ; она избавила его отъ качествъ барича, маменькина сынка, тепличной скороспѣлки, какими были многіе другіе, благодаря чему онъ успѣлъ развить въ себѣ качества, искусственному росту не присущія. Но за то онъ усвоилъ и многое такое, что вовсе не шло къ его происхожденію, образованію, общественному положенію, достатку, и что привилось къ нему само собою, помимо его намѣренія и даже, надо думать, вопреки его желанію. Отъ него стало вездѣ и во всемъ «отдавать солдатомъ». На высотѣ, до которой онъ потомъ достигъ, это было положительнымъ и крупнымъ неудобствомъ и для него самого, и для другихъ.
Довольно распространено мнѣніе, будто для маскированія этого придатка, не нужнаго и обременительнаго внѣ лагеря, Суворовъ и напустилъ на себя афектированную эксцентричность. Это не совсѣмъ такъ. Многія его выходки дѣйствительно имѣли подобный тайный смыслъ; кромѣ того, онѣ часто носили казарменный или лагерный оттѣнокъ, усвоенный Суворовымъ въ солдатской службѣ, но въ основѣ его эксцентричности не было ничего искусственнаго, напускнаго. Признаки чудаковатости замѣчались въ немъ еще въ ребячьи годы, а когда онъ добрался до штабъ-офицерскаго чина, находясь еще въ совершенной тѣни, на него уже сбѣгались смотрѣть какъ на «сущаго чудака». Въ ту переходную эпоху русскаго общественнаго развитія люди, возвышавшіеся по своему положенію надъ общимъ уровнемъ, считали долгомъ отличаться отъ другихъ какими-нибудь странностями или причудами. Это происходило отъ органическаго недостатка неустоявшагося общества — отъ самодурства; напускныя странности носили на себѣ болѣе или менѣе явственную печать того же самодурства. Причуды Суворова, болѣе многочисленныя и рѣзкія, чѣмъ у кого другаго, шли не отсюда: онѣ коренились въ его натурѣ, были его прирожденнымъ свойствомъ и находились въ родствѣ съ тѣмъ явленіемъ русской жизни, которое у насъ принято называть юродствомъ. Лишь впослѣдствіи странности и выходки Суворова стали пріобрѣтать (и то далеко не всѣ) окраску общаго другимъ самодурства, но это потому, что онъ поднялся высоко, и ему трудно было уберечься отъ пріобрѣтенія качества, обыкновенно прививающагося къ сильнымъ людямъ безправнаго общества. Эксцентричность и безъ того оригинальнаго Суворова окончательно выдвигала его изъ рядовъ и создавала для него какъ бы обособленное положеніе. Пикахъ нельзя сказать, чтобъ это положеніе принесло ему пользу и увеличило его славу. Оно только давало пищу пустому любопытству, возбуждало къ его особѣ интересъ чисто-внѣшняго свойства и затѣмъ претило, а иногда и просто отталкивало, кто не зналъ его близко. Такъ было за границей въ 1799 году; можно сказать положительно, что эксцентричность Суворова сильно понижала его оцѣнку и была поводомъ къ приписыванію ему такихъ дурныхъ сторонъ, какихъ онъ вовсе не имѣлъ. Ничто не ускользнуло отъ критики, памфлета и пасквиля; даже его наружность, очень некрасивая сама по себѣ, была утрирована въ такъ называемыхъ историческихъ описаніяхъ до послѣднихъ каррикатурныхъ предѣловъ.
Надѣленный такими особенностями, Суворовъ вступилъ на военное поприще. Первые его боевые шаги относятся къ концу семилѣтней войны, гдѣ на его долю выпали лишь партизанскія дѣйствія. Описаніе этого перваго періода боевой службы Суворова дошло до насъ въ такихъ отрывочныхъ данныхъ, что критикѣ тутъ дѣлать почти нечего. Затѣмъ въ половинѣ 1760-хъ годовъ наступаетъ мирная дѣятельность Суворова по командованію полкомъ, вслѣдъ затѣмъ съ конца тѣхъ же 60-хъ годовъ онъ принимаетъ участіе въ первой конфедератской войнѣ. Война эта даетъ много архивныхъ свѣдѣній по предмету нашей статьи и кидаетъ свѣтъ на предшествовавшую, весьма характерную дѣятельность Суворова по воспитанію и обученію его полка. Въ послѣдующія войны, обѣ турецкія и третью конфедератскую, смыслъ военнаго искусства Суворова ложно охарактеризовать богъ труда, особенно въ двѣ послѣднія, также какъ на Кубани, въ Крыму и въ погонѣ за Пугачевымъ по Заволжью. Наконецъ, послѣдняя война Суворова, именно съ французами, богаче всѣхъ другихъ данными и разработана очень хорошо. Такимъ образокъ, для боевой характеристики Суворова имѣется матеріалъ приблизительно за 35 лѣтъ, т.-е. почти за все время, которое занимаетъ его боевое поприще. Это даетъ полную возможность опредѣлить основныя военныя идеи Суворова и построить на нихъ его боевую теорію.
Никакая живая система не является сразу вполнѣ сложившеюся въ мысляхъ и законченнымъ образомъ выраженною въ словѣ. Бываетъ даже и такъ, что система, по мѣрѣ работы мысли, измѣняется въ своихъ основахъ и, окончательно сформировавшись, совсѣмъ отходитъ отъ своего первообраза. Въ военной теоріи Суворова этого послѣдняго процесса не замѣчается. Она, при самомъ началѣ, не выработана во всѣхъ частностяхъ и не выражена въ отчеканенной формѣ, но основная ея мысль и существенные элементы одни и тѣ же при первыхъ и при послѣднихъ шагахъ Суворова на военномъ поприщѣ. Несмотря на второстепенныя и третьестепенныя роли, ему выпадавшія, на ограниченныя сферы дѣйствій, на неодинаковыя свойства непріятеля, военное искусство Суворова олицетворяетъ собою одну и ту же теорію. Всегда и вездѣ остается у него неизмѣненнымъ одно и то же основное побѣдное положеніе: дѣлать на войнѣ то, что противникъ считаетъ за невозможное.
Войну ведетъ войско, управляемое вождемъ. Оба они должны отвѣчать условіямъ годности на дѣло каждый порознь и, сверхъ того, имѣть взаимную внутреннюю связь, свидѣтельствующую о ихъ способности къ согласному коллективному дѣйствію. Суворовъ и его войска удовлетворяли этимъ условіямъ.
Начнемъ съ Суворова. Онъ былъ чрезвычайно цѣльнымъ типомъ военнаго человѣка вообще, или, въ обширномъ смыслѣ, солдата. Военное дѣло и конечное его выраженіе — война — были не только его страстью, но жизнью, безъ преувеличенія. Когда въ началѣ царствованія Павла военное поприще Суворова казалось оконченнымъ, онъ принялъ рѣшеніе идти въ монастырь. Онъ считалъ себя годнымъ только на военное дѣло: «всякихъ другихъ дарованіевъ я чуждъ». Личныя качества Суворова, понятія, привычки, потребности, — все это было въ немъ военное, или, вѣрнѣе сказать, боевое. Но, понимая военную профессію широко, онъ употребилъ всѣ способы, чтобъ образовать свой умъ и обогатить его познаніями, притомъ отнюдь не одними спеціальными. Мало было въ ту эпоху такихъ образованныхъ и подготовленныхъ къ военному поприщу генераловъ. Онъ относился сознательно и критически къ современникъ военнымъ событіямъ, опредѣлялъ ихъ истинный смыслъ историческими сопоставленіями и старался привить то же самое къ своимъ подчиненнымъ, собирая въ мирное время нѣчто вродѣ военныхъ совѣтовъ и дѣлая попытки завести у себя научныя бесѣды. Онъ шелъ даже дальше, ибо въ его военномъ катехизисѣ, названномъ «Наукой побѣждать», категорически выражено непремѣнное требованіе, чтобы «каждый солдатъ понималъ свой маневръ».
Будучи въ высшей степени умѣренъ въ своихъ потребностяхъ, онъ ненавидѣлъ роскошь, приписывалъ ей растлѣвающую силу и даже комфорта не понималъ, смѣшивая его съ роскошью. Не то, чтобъ онъ могъ довольствоваться малымъ, но просто-на-просто не видѣлъ надобности въ большемъ, не понималъ потребности обставлять свою мирную жизнь лучше того, какъ она обставлена въ лагерѣ. И все это потому, что онъ смотрѣлъ на себя какъ на исключительно военнаго человѣка, какъ на солдата. Стало быть, переходя отъ мирной жизникъ походной и боевой, онъ не встрѣчалъ въ ней ничего новаго или непривычнаго. Онъ попадалъ пряно въ свою нормальную атмосферу и буквально дѣлался сразу первымъ солдатомъ арміи, живымъ примѣромъ для всѣхъ и каждаго. Такими своими солдатскими свойствами онъ очень дорожилъ и, будучи уже генералиссимусомъ, во время предсмертной болѣзни, не хотѣлъ нѣжиться, говоря: «солдатъ съ меня примѣръ беретъ». Для иллюстраціи этой стороны Суворова приведемъ одно характерное обстоятельство. Участвуя въ третьей конфедератской войнѣ, онъ въ продолженіе 2 1/2 осеннихъ мѣсяцевъ ни разу не садился въ экипажъ, даже въ кибитку, и не надѣвалъ суконнаго платья, а все время носилъ холщевой китель на томъ основаніи, что у солдатъ тоже не было суконной одежды, ибо она осталась позади.
Эти типичныя военныя качества Суворова завершались его боевыми свойствами такихъ размѣровъ, какими не обладалъ ни одинъ изъ его современниковъ. Духовная мощь сквозитъ во всѣхъ его дѣлахъ, большихъ и малыхъ, такъ что, говоря объ этомъ предметѣ много, все-таки, пришлось бы оказать слишкомъ мало. Энергія его вчужѣ устрашаетъ и для человѣка мягкихъ свойствъ не совсѣмъ вразумительна. Онъ обладалъ такою моральною упругостью, что препятствія не уменьшали, а увеличивали его упорство, передъ которымъ, наконецъ, гнулась или ломалась воля противника. Захотѣть чего-нибудь на войнѣ значило для него сдѣлатъ или, по крайней мѣрѣ, предпринять. Однажды онъ сказалъ одному своему подчиненному, французскому эмигранту: «Sais-tu pourquoi les jacobins triomphent en France? C’est que leur volonté est ferme et profonde, et que vous autres vous ne savez pas vouloir… Pour réussir il faut une volonté entière». И, дѣйствительно, Суворовъ умѣлъ хотѣть; вся его жизнь есть непрерывная цѣпь доказательствъ этого умѣнья. Приведемъ наущу пару примѣровъ. Онъ рѣшилъ, что по политическимъ и военнымъ соображеніямъ непремѣнно надо овладѣть, первоклассною турецкою крѣпостью, Измаиломъ, хотя главнокомандующій, Потемкинъ, предоставлялъ но его усмотрѣнію. Рѣшеніе Суворова было, повидимому, опрометчивое: русскій корпусъ былъ слабѣе числомъ измаильскихъ защитниковъ и состоялъ почти на половину изъ спѣшенныхъ козаковъ, не имѣвшихъ даже ружей со штыками; кромѣ того, войска, которыми приходилось ему начальствовать, были деморализованы предшествующими неудачами и сильно страдали отъ болѣзней, декабрьскаго ненастья и безкормицы. Чрезъ нѣсколько дней по прибытіи Суворова къ войскамъ, состоялся штурмъ, и Измаилъ былъ взятъ. Въ Швейцаріи, попавъ въ безнадежное положеніе, благодаря невѣрнымъ свѣдѣніямъ австрійцевъ, безъ продовольствія и безъ патроновъ, Суворовъ не колеблясь положилъ: идти не назадъ, а впередъ, по кратчайшей тропѣ, извѣстной мѣстнымъ охотникамъ. Корпусъ его прошелъ, и на многихъ швейцарскихъ картахъ осталась память объ этомъ рѣдкомъ маршѣ, въ видѣ надписи: «путь Суворова». Можно подобрать сотая подобныхъ примѣровъ, не одинаково крупныхъ, но одинаково характерныхъ. Энергія Суворова выражалась въ такомъ упорствѣ и стойкости, что озадачивала и противника, и посторонняго наблюдателя. На сдѣланный генералу Моро (самому даровитому противнику Суворова въ Италіи) вопросъ о Суворовѣ, онъ отвѣчалъ вопросомъ же: «Que dire din général d’une ténacité désespérante qui périrait avec le dernir soldat de son armée, plutôt que de reculer d’un seul pas?»
Приведенные примѣры доказываютъ еще то, что энергія Суворова Дѣйствовала рука объ руку съ другимъ его основнымъ качествомъ — смѣлостью. Постоянно выказывать противнику свою смѣлость и готовность на все — это значитъ наводить на него робость или, по меньшей мѣрѣ, излишнюю осторожность. Суворовъ практиковалъ это правило съ постояннымъ успѣхомъ, доводя свою смѣлость иногда до дерзости, за что по временамъ и платился, но большею частью нѣтъ, ибо зналъ всегда своего противника и умѣлъ взвѣшивать обстоятельства. Вообще его военная смѣтка, которую онъ называлъ «глазомѣромъ», доходила до совершенства изумительнаго, что одно, кстати сказать, доказываетъ исключительные размѣры его дарованія. По немногимъ видимымъ частямъ мѣстности и по размѣщенію непріятеля на этой мѣстности онъ выводилъ вѣрныя заключенія о томъ, чего не могъ видѣть, и въ результатѣ зналъ позицію противника иногда лучше, чѣмъ самъ противникъ. Такъ было на Рымникѣ, на Чортовомъ мосту и въ другихъ мѣстахъ.
Упомянутыя характерныя качества Суворова дополнялись еще быстротой движеній. «Суворовская быстрота» сдѣлалась у насъ почти поговоркой; ей удивлялись свои, она озадачивала чужихъ. Благодаря ей, нѣкоторыя побѣды Суворова были на половину обезпечены еще до начала боя; внезапное его появленіе, вопреки разсчету времени, повергало непріятеля въ смущеніе, понижало градусъ его силы и, слѣдовательно, поднимало градусъ нашей. Это качество Суворова тѣмъ замѣчательнѣе, что русская армія того времени отличалась порядочною тяжеловѣсностью въ походахъ, благодаря большому количеству обозовъ и другимъ условіямъ своей организаціи. Суворовъ обходилъ это препятствіе легко: онъ или бралъ съ собой одно необходимое, или не бралъ почти ничего, а на множество отсталыхъ людей не обращалъ вниманія. Число людей не имѣло для него первостепенной важности, а значило ихъ качество, т.-е. моральная сила, которой, конечно, было больше у тѣхъ, кто одолѣвала свою физическую слабость, дабы поскорѣе явиться подъ, непріятельскія ядра и пули. Нормальная скорость походныхъ движеній Суворова была до того необычна, что въ самомъ началѣ итальянской кампаніи возбудила въ австрійскихъ войскахъ ропотъ. Это привело Суворова въ сильное негодованіе и побудило его запретить употребленіе термина «форсированный маршъ», потому-де, что всѣ марши должны быть форсированные.
Логическимъ послѣдствіемъ перечисленныхъ военныхъ принциповъ Суворова является наступательный образъ его дѣйствій, атака, ударъ въ штыки. Это отвѣчало его смѣлости и энергіи, давало ему иниціативу, обезпечивало за нимъ активную роль и увеличивало его свободу дѣйствій. Все это несомнѣнно выгодно, а вмѣстѣ съ тѣмъ благопріятно дѣйствуетъ на войска, поддерживая въ нихъ высокій градусъ душевнаго напряженія. Особенно ударъ въ штыки можетъ служить мѣриломъ душевной крѣпости человѣка: пускать пули изъ дула можетъ всякій, не исключая трусовъ, а сойтись на штыкъ въ состояніи только люди, крѣпкіе духомъ. Суворовъ этимъ-то крѣпкодушіемъ и дорожилъ паче всего прочаго; онъ добивался, впрочемъ, вовсе не поминутныхъ штыковыхъ свалокъ, а всегдашней беззавѣтной готовности — сойтись грудь съ грудью. Штыкъ у него былъ не столько дѣйствующимъ, сколько принципомъ боеваго дѣйствія; именно этотъ смыслъ имѣетъ и общеизвѣстный его афоризмъ: «пуля — дура, штыкъ — молодецъ», а вовсе не презрѣніе къ стрѣльбѣ, которою онъ, напротивъ, занимался всегда очень усердно.
Нельзя пропустить безъ вниманія еще одно качество Суворова — простоту дѣйствій. Онъ терпѣть не могъ ничего сложнаго и насмѣшливо говорилъ, что всякія хитросплетенія хороши только для красоты реляцій и для эффектныхъ маневровъ мирнаго времени. Простота его дѣйствій бывала такъ велика, что замѣняла самую топкую хитрость, ибо противникъ ожидалъ не этой, такъ сказать, наивности, а чего-нибудь болѣе замысловатаго. Цѣли своей Суворовъ, значитъ, достигалъ и не заботился о томъ, что давалъ узкоглазой критикѣ лишній поводъ къ обозванію его, Суворова, невѣждой. Одинъ извѣстный нѣмецкій писатель справедливо сказалъ, что «на войнѣ все просто, но простота эта дается трудно». Дарованіе Суворова обезпечило за нимъ эту простоту сразу, съ первыхъ его шаговъ, на военномъ поприщѣ.
Таковъ былъ Суворовъ въ своихъ военныхъ принципахъ и въ приложеніи ихъ къ дѣлу. Въ характеристикѣ этой недостаетъ еще многихъ штриховъ, но, во избѣжаніе длинноты, укажемъ лишь мимоходомъ на болѣе существенное. Онъ всегда тщательно изучалъ непріятеля, съ особеннымъ стараніемъ изслѣдуя его слабыя стороны, и съ этими данными сообразовалъ свой образъ дѣйствій. Онъ постоянно принималъ въ разсчетъ обстоятельства времени и мѣста, такъ что тактику его, по всей справедливости, можно назвать «тактикой обстоятельствъ». Онъ дорожилъ временемъ, какъ никто; не только дни, но часы и даже минуты бывали у него па счету, и много сохранилось его афоризмовъ насчетъ значенія времени на войнѣ. Онъ мастерски умѣлъ пользоваться случаемъ, а на войнѣ случай--дѣло великой важности.
Такимъ образомъ, Суворовъ сосредоточивалъ въ себѣ все то, что формируетъ военнаго человѣка. Одинъ французскій писатель новѣйшаго времени сказалъ: «Peu d’hommes out réuni autant* de qualités militaires que Souworoff; on peut presque dire qu’il les possédait toutes à des degrés divers». Дозволяемъ себѣ сказать дальше: въ числѣ самыхъ крупныхъ военныхъ дѣятелей всѣхъ вѣковъ и народовъ едва ли найдется кто-либо, который представлялъ бы собою такой цѣльный и полный типъ военнаго человѣка, какъ Суворовъ.
Перейдемъ отъ вождя къ войскамъ. Блестящая военная эпоха Екатерины II ознаменовалась такою вереницей побѣдъ, что капитальныя боевыя качества тогдашнихъ русскихъ войскъ не могутъ подлежать сомнѣнію; имъ могла позавидовать любая армія Европы. Значитъ, основной и конечной цѣли своего существованія русская армія отвѣчала. При всемъ томъ опа и, въ особенности, военное управленіе были разъѣдаемы такими многочисленными язвами, что необходимость реформъ съ каждымъ годомъ ставилась настоятельнѣе. Военныя преобразованія Павла I истекали, такимъ образомъ, вовсе не изъ одной оппозиціи предшествовавшему царствованію, и если они приняли большею частью ложное направленіе, то причина тому лежитъ въ личныхъ свойствахъ государя. Со временъ Петра Великаго до Павла I были произведены большія измѣненія въ составѣ войскъ, въ хозяйственной ихъ части и въ ходѣ службы. Злоупотребленія выросли, благодаря, главнымъ образомъ, временщикамъ и фаворитамъ; не только безнаказанно проходило то, что требовало наказанія, но еще награждалось; служебное достоинство отошло на задній планъ, невниманіе къ заслугѣ доходило до цинизма, ибо все дѣлала протекція. Въ послѣдніе годы Екатерины II восьмая часть арміи находилась въ незаконныхъ отпускахъ, въ услуженіи у частныхъ лицъ и въ деревняхъ у начальниковъ. Конные полки часто не имѣли половины лошадей, за то полковые командиры получали съ полковъ по 20,000 р. ежегодно и больше. Взысканія съ солдатъ были жестокія, —200 палокъ считалось заурядною дисциплинарною мѣрой, — за то и дезертированіе доходило до размѣровъ колоссальныхъ. Сравнительная мягкость правительственныхъ принциповъ Екатерины II сдѣлала въ этомъ отношеніи меньше, чѣмъ можно было ожидать. На верхнихъ ступеняхъ военнаго управленія хозяйственныя операціи велись еще хуже, чѣмъ въ полкахъ; подряды были чистомошенническіе и отъ нихъ сторонился каждый честный человѣкъ; выдача жалованья запаздывала на полугодія; все улаживалось при помощи подкуповъ.
Можно бы отмѣтить еще не мало другихъ темныхъ пятенъ, но для предмета нашей статьи это не нужно, потому что хотя дурная сторона вліяла на хорошую вредно, но, все-таки, боевой элементъ, благодаря частымъ войнамъ и даровитымъ военачальникамъ, находился на высокомъ уровнѣ. Впрочемъ, для очистки совѣсти, укажемъ еще на одно обстоятельство, излюбленное критикой, именно на грабительскія наклонности русскихъ войскъ. Неправильные поборы и грабительство дѣйствительно существовали, но потому, что тогда смотрѣли на добычу, какъ на справедливое вознагражденіе войскъ за понесенные труды и одержанные успѣхи, и взглядъ этотъ былъ узаконенъ. Но такъ какъ онъ ведетъ на скользкій путь, то пытались регулировать дѣло, разграничивая законную добычу отъ беззаконнаго грабежа, въ чемъ, разумѣется, успѣть не могли, потому что солдату подобная казуистика невразумительна. Только полное отрицаніе права на частную добычу могло искоренить грабежи.
Если войска того времени отличались боевыми качествами, то это въ особенности относится до войскъ, служившихъ подъ начальствомъ Суворова, потому что онъ самъ въ боевомъ отношеніи стоялъ выше всѣхъ. Смѣлость ихъ и рѣшительность шли рука объ руку и взаимно конкуррировали. Смѣлость выражалась не только въ дѣлахъ, но видна была и въ тѣхъ случаяхъ, когда не могла проявиться фактически: это была ясно сознаваемая готовность войскъ къ энергическому дѣйствію, къ внезапной атакѣ, къ удару, которая имѣла смыслъ постояннаго, непрекращающагося предостереженія. Другое качество, рѣшительность, дѣлало войска способными на такіе порывы, извѣдавъ которые, противникъ начиналъ чувствовать опасеніе, — дурной проводникъ успѣха. А такъ какъ войскамъ Суворова были присущи чуть ли не въ большой еще степени упорство и настойчивость, то можно понять, какое впечатлѣніе должны были они производить на непріятеля иной школы. Дѣйствительно, существуютъ данныя, которыя свидѣтельствуютъ о внушительности этого впечатлѣнія не только на непріятеля, но и на стороннихъ наблюдателей. Критическіе пріемы этихъ лицъ, пытающихся усмотрѣть въ выдающихся особеннотяхъ войскъ Суворова слабую сторону для искуснаго противника, напоминаютъ киваніе Климыча на «Петра, по выраженію нашего баснописца. Логику фактовъ не отрицали, а пытались обойти разными путями. Вотъ, напримѣръ, другой путь. Упорство и настойчивость войскъ Суворова, уподобляемыхъ однимъ французскимъ писателемъ крѣпостнымъ бастіонамъ, требовали объясненія; объясненіе сейчасъ найдено: варварство и фанатизмъ. А, между тѣмъ, все дѣло заключалось въ школѣ, которую войска проходили, и если они дрались, какъ отчаянные, то потому, что безъ этого условія и не могли бы отвѣчать требованіямъ Суворова. Тому же эмигранту, о которомъ упоминалосъ выше, Суворовъ однажды сказалъ: „Il faut savoir faire combattre les soldats en désespérés; rien n’est-plus terrible que les désespérés“. Дѣйствительно такъ, по многимъ ли это подъ силу?
Не менѣе характерны выносливость и самообладаніе войскъ Суворова. Выносливостью русскія войска отличаются вообще, какъ и стойкостью, но подъ Суворовымъ требовалось еще больше, ибо нужна была высокая степень духовнаго и физическаго напряженія постоянно. Поэтому у него войска не ходили, а почти бѣгали, несмотря пи на какія препятствія, вродѣ ли болотистыхъ дорогъ или пустаго желудка; проходили тамъ, гдѣ не двигалась еще ни одна армія; вступали въ бой безъ отдыха послѣ изнурительнаго пути, на которомт» болѣе слабые умирали отъ утомленія. А если войска застигала какая-нибудь опасная неожиданность, то самообладаніе людей предотвращало панику, и острый случай проходилъ благополучно. Подъ ядрами и пулями раздавались иногда остроты и прибаутки, слышался подчасъ смѣхъ по какому-нибудь забавному поводу. Одинъ нѣмецкій офицеръ услышалъ такой смѣхъ подъ Рымпикомъ и сравнилъ его съ хохотомъ Клопштоковыхъ чертей.
Добрыя качества войскъ Суворова, будучи сведены въ итогъ, давали въ результатѣ то, что люди обладали полною увѣренностью въ самихъ себя и не имѣли никакихъ сомнѣній въ успѣшномъ исходѣ своей встрѣчи съ непріятелемъ. Не то, чтобъ они отрицали возможность пораженія, а просто понятіе это какъ будто не входило въ сферу изъ сознанія, по неимѣнію данныхъ, изъ которыхъ могло бы логически зародиться. Слѣдовательно, войска Суворова заключали въ себѣ достаточно условій для выполненія той теоріи, къ требованіямъ которой такъ близко подходили личныя качества ихъ вождя. Нечего и говорить, что подобная гармонія между массою людей и ихъ предводителемъ установилась, главнымъ образомъ, вслѣдствіе громаднаго вліянія начальника на подчиненныхъ. Многочисленные проводники этого вліянія можно подвести подъ три рубрики: воспитаніе и обученіе, боевой примѣръ, т.-е. опытъ, наконецъ, обаяніе личности Суворова.
Приготовленіе войскъ къ войнѣ Суворовъ основалъ на закалкѣ челоловѣческой души и на развитіи въ духовной натурѣ человѣка активныхъ боевыхъ качествъ. Это — воспитаніе, въ немъ вся суть дѣла. За симъ слѣдуетъ обученіе, внѣшняя сторона предмета. Оно подчинялось вполнѣ и безусловно требованіямъ внутреннимъ, воспитанію; между механическими пріемами обученія и воспитательными требованіями проводилось всюду строгое единство. И тѣ, и другія сводились въ одну общую систему, замѣчательную по своей стройности и осмысленности. Въ основу моральной силы ставились страхъ Божій и патріотизмъ; но такъ какъ тѣ же основы признаются у пасъ всѣми, то па нихъ мы останавливаться не будемъ. Замѣтимъ только, что Суворовъ двигалъ этими могучими рычагами не совсѣмъ такъ, какъ другіе; напримѣръ, онъ не возбуждалъ въ солдатахъ религіознаго фанатизма, не окрашивалъ войну политическую въ цвѣтъ войны религіозной, какъ это часто дѣлалось и дѣлается. Затѣмъ его воспитательная система имѣла цѣлью — притупить въ человѣкѣ чувство самосохраненія и для того, чтобы пріучить войска смотрѣть смѣло въ глаза опасности, внушалась необходимость — не выжидать ее, а идти ей на встрѣчу. Самое слово «опасность» употреблять избѣгалось; наступленіе, атака, ударъ проводились въ поученіяхъ, приказахъ, въ практическомъ обученій, какъ единственные способы дѣйствій, соотвѣтствующіе идеѣ войны. Вездѣ видимъ у него движеніе впередъ; всѣ манипуляціи — наступательнаго характера; атакѣ холоднымъ оружіемъ дано преобладающее значеніе, какъ дѣйствію, обусловленному наибольшимъ напряженіемъ воли. Смѣлость провидится и видимо, и незамѣтно во всемъ, какъ альфа военнаго дѣла; стойкость, — дорогое, но пассивное качество, искони присущее русскимъ, — обрабатывается, совершенствуется и развивается въ активную настойчивость и упорство. Въ общемъ и въ частностяхъ проводится наглядная необходимость — принимать рѣшеніе быстро и приводить его въ исполненіе немедленно, не теряя времени на отыскиваніе лучшаго. Разными пріемами развивается находчивость, смѣтка и жестоко клеймится антиподъ того и другаго — «немогузнайство». Части строя, всѣми признаваемыя слабыми, каковы флангъ и тылъ, съ помощью соотвѣтственныхъ пріемовъ обученія утрачиваютъ свое опасное значеніе и войска предохраняются отъ пагубнаго впечатлѣнія, производимаго внезапнымъ появленіемъ непріятеля тамъ, гдѣ его не ожидали.
По убѣжденію Суворова, въ отступательныхъ движеніяхъ и дѣйствіяхъ обучать нечему, такъ какъ тутъ больше всего требуется упорство, т.-е. развитіе духовной силы, а не совершенство механическихъ манипуляцій; ретирада же и оборона будутъ тѣмъ упорнѣе, чѣмъ менѣе онѣ признаются въ принципѣ. Слѣдовательно, если войска усвоятъ убѣжденіе въ полезности и нормальности однихъ наступательныхъ дѣйствій, то на отступленіе станутъ смотрѣть какъ на позоръ; значитъ, будутъ отступать съ упорствомъ, хватаясь за каждый случай для перехода въ наступленіе. Поэтому оборонительныя дѣйствія въ учебную программу не входили. Мало того, всѣми способами, иногда забавными, Суворовъ старался предупредить прикосновеніе къ войскамъ тлетворныхъ оборонительныхъ понятій; называлъ оборону «подлою», увѣрялъ, что на русскомъ языкѣ нѣтъ слова défensif; слово «ретирада» ненавидѣлъ не меньше «немогузнайства». Оііъ внушалъ, что «одно званіе обороны доказываетъ слабость, слѣдовательно, наводитъ робость». Злокачественность этого понятія заставляла его вести маневры такъ, чтобы отступательныхъ движеній не было; вмѣсто нихъ практиковались обходные или боковые марши и вообще всякій другой пріемъ, хотя бы сшитый бѣлыми нитками. Бываютъ, однако, случаи, напримѣръ, атака и оборона укрѣпленій, когда одной части войскъ нельзя избѣжать оборонительныхъ дѣйствій. Тогда Суворовъ, строго-логичный въ своей системѣ, заставлялъ защитниковъ штурмованнаго укрѣпленія непремѣнно переходить затѣмъ къ активной роли, т.-е. дѣлалъ ихъ атакующими. Даже простое осаживаніе назадъ въ строю не допускалось: если, напримѣръ, въ батальонѣ или ротѣ двое или трое стояли неровно съ прочими десятками или сотнями, выдаваясь нѣсколько впередъ, то ихъ ни въ какомъ случаѣ не слѣдовало осаживать, а продвинуть впередъ Всѣхъ остальныхъ. Съ цѣлью же предохраненія войскъ отъ вредныхъ понятій, никогда не практиковалась наученьяхъ и маневрахъ смѣна одной яко бы разбитой части войскъ другою, свѣжею: это было бы грубѣйшею ошибкой противъ смысла учебнаго курса.
Обучая тому, что нужно на войнѣ, Суворовъ обращалъ большое вниманіе на стрѣльбу, училъ этому дѣлу тщательно и добивался стрѣльбы не частой, но по возможности мѣткой. Общеизвѣстная поговорка «пуля виноватаго найдетъ» приводила его въ негодованіе. Училъ онъ также конницу рубить, а пѣхоту колоть, притомъ, путемъ нагляднымъ, для чего приготовлялись чучелы, которымъ атакующіе должны были наносить удары на всемъ ходу или скаку, не останавливаясь. Строевыя ученья производились па мѣстностяхъ различнаго очертанія, чтобы солдатъ, познакомившись въ мирное время съ однимъ ровнымъ плацемъ, не составилъ себѣ по немъ ложпаго понятія о боевомъ полѣ. Обучалъ Суворовъ не однимъ боевымъ дѣйствіямъ, по и походнымъ движеніямъ, дабы развить привычку къ настоящимъ военнымъ походамъ, дать войскамъ возможность выработать разныя сноровки при бивуакированіи, при переходѣ черезъ рѣки безъ мостовъ, по гористымъ и болотистымъ мѣстностямъ, и проч. И походное, и боевое обученіе производилось во всякое время и не взирая ни на какую погоду: днемъ, ночью, лѣтомъ, зимой, осенью. Особенно онъ дорожилъ ночными ученьями. Въ ночномъ бою не видно, кто сильнѣе, огнестрѣльное оружіе значитъ мало, неожиданностей много, возможны катастрофы; побѣждаетъ тотъ, кто смѣлѣе, опытнѣе, имѣетъ больше выдержки и самообладанія. Все это служило для Суворова лишнимъ резономъ, чтобы сдѣлать ночныя движенія, ночной бой, ночной штурмъ предметомъ обученія.
Боевая практика не сложна, поэтому Суворовъ и свое обученіе упростилъ до послѣдней степени, чтобы солдатъ зналъ лишь необходимое, но усвоилъ бы его хорошо. Правда, существовалъ уставъ, котораго надо было держаться, по въ то время смотрѣли сквозь пальцы па многія отъ него отступленія. Да и суть дѣла не въ уставѣ, а въ способѣ его приложенія, въ характерѣ уставныхъ требованій. Суворовъ далъ уставу свое направленіе, преподалъ свои способы приложенія; обошелъ все, по его мнѣнію, лишнее, не вызываемое боевою надобностью или по его взгляду вредное, а ввелъ то, что не нюхавшій пороха новобранецъ можетъ встрѣтить въ военномъ походѣ и на боевомъ полѣ. Весь курсъ обученія былъ кратокъ и простъ; отъ войскъ не спрашивалась даже изысканная регулярность мирнаго времени, ни педантическая стройность эволюціей и особенно атакъ; напротивъ, Суворовъ добивался, чтобы каждый естественнымъ путемъ освоивался съ «боевымъ безпорядкомъ». Вообще наружное сходство учебныхъ атакъ съ боемъ было у него поразительное, и безпорядокъ казался многимъ мирнымъ тактикамъ такимъ вреднымъ отрицаніемъ регулярнаго начала, что приводилъ ихъ въ смущеніе и соблазнъ. Происходили при мирныхъ атакахъ иногда и несчастные случаи, что составляетъ дурную сторону обученія, но Суворовъ съ этимъ нехотя мирился, въ виду огромнаго перевѣса пользы надъ вредомъ.
Вообще учебный курсъ Суворова былъ не только школой самообладанія, энергіи и упорства, но также живаго прикладнаго знанія каждымъ своего дѣла. Солдатъ усвоивалъ долю своего участія въ войнѣ и пріобрѣталъ увѣренность въ себѣ, въ своихъ силахъ, въ своей годности, значитъ, былъ храбръ. Это силлогизмъ не нашъ, а Суворова. Оттого боевыя качества, пріобрѣтаемыя на войнѣ и выражаемыя терминомъ «обстрѣленныя войска», были присущи войскамъ Суворова еще до войны въ такой степени, что разность между этими войсками и обстрѣленными доходила до минимума.
Надо теперь коснуться въ немногихъ словахъ предмета техническаго; т.-е. формъ строя, которыя Суворовъ употреблялъ. Онъ уменьшилъ величину каре, для атаки предпочиталъ колонны, для огнестрѣльнаго дѣйствія-команды стрѣлковъ; видоизмѣняя уставныя формы строя по указанію обстоятельствъ, онъ придалъ имъ замѣчательную гибкость въ дѣйствіи; прибѣгалъ къ глубокому боевому порядку и т. под. Временами формы его строя и механизмъ боеваго дѣйствія подходили близко къ тѣмъ, что впослѣдствіи, въ періодъ революціонныхъ войнъ, усвоили французы. Все это достойно вниманія спеціалистовъ, но стоитъ на второмъ и на третьемъ планѣ, а потому къ предмету настоящей статьи не относится. Да и вообще въ этомъ отношеніи Суворовъ былъ представителемъ своего времени, подобно Румянцеву, Потемкину и другимъ. Не въ формахъ строя заключается сила Суворова, благодаря которой имя его сдѣлалось громкимъ и знаменитымъ.
Вліяніе учебно-воспитательной системы Суворова на войска увеличивалось еще тѣмъ, что система эта находилась въ полномъ согласіи и гармоніи съ его боевою практикой. Солдатъ не могъ не замѣтить этой полной тождественности правилъ п ихъ приложенія. Военныя дѣла Суворова служили для его войскъ «показомъ» всего того, что было передъ тѣмъ предметомъ «разсказа», т.-е. предварительною подготовкой мирнаго времени. Всякій наглядно убѣждался, что именно смѣлостью, энергіей, упорствомъ, находчивостью и проч. Суворовъ одерживалъ побѣды; что невозможности, какъ ее принято понимать, собственно говоря, не существуетъ; что если за дѣло взяться крѣпко, умѣлою рукой, безъ сомнѣній и колебаній, то дѣло будетъ сдѣлано. Всякій видѣлъ, что хотя и были у Суворова неудачи, но энергія его и настойчивость брали реваншъ вслѣдъ затѣмъ, да и никакая неудача бѣдой не кончалась. Очевидно было и то, что самыя неудачи Суворова происходили не вслѣдствіе нарушенія имъ принциповъ смѣлости, рѣшительности или иныхъ, которымъ онъ такъ усердно училъ. Напротивъ, онѣ, эти неудачи, навертывались потому, что черезъ мѣру было хвачено; стало быть, робости, нерѣшительности не было и въ поминѣ; боевой «показъ» выходилъ точь-въ-точь такимъ, какъ по смыслу мирнаго «разсказа» ему быть слѣдовало. Вдобавокъ, эта гармонія между правиломъ и исполненіемъ, между словомъ и дѣломъ только у одного Суворова и могла существовать, по исключительному характеру и размѣрамъ его дарованія. Если бы кто другой изъ его современниковъ вздумалъ учить войска тому же и такъ же, то на войнѣ очень скоро стало бы обнаруживаться несогласіе, временами даже противорѣчіе между словомъ и дѣломъ, разсказомъ и показомъ: теорія оказалась бы не по средствамъ исполнителю.
Сверхъ воспитанія и обученія, также боеваго примѣра или опыта, на войска Суворова сильнымъ образомъ вліяло обаяніе его личности. Причина такого владычества Суворова должна быть понятна послѣ предшествовавшихъ страницъ. Существуетъ мнѣніе, будто въ его вліяніи на войска играла выдающуюся роль его эксцентричность, но съ этимъ нельзя согласиться. Вліяетъ не внѣшность, обаяніе не можетъ истекать изъ шутовства; безъ своего огромнаго дарованія и другихъ дополнявшихъ его качествъ, Суворовъ сдѣлался бы въ глазахъ послѣдняго солдата шутомъ и ничего больше. Связывало Суворова съ войсками внутреннее родство; оно дѣлалось все больше и больше близкимъ; личное присутствіе Суворова, даже одно его имя, производило на всѣхъ возбуждающее дѣйствіе; солдатъ сталъ его считать какимъ-то высшимъ существомъ. Одинъ изъ лучшихъ сподвижниковъ Суворова, Дерфельденъ, говорилъ въ 1799 году, что знаетъ его 35 лѣтъ и что этотъ непонятный человѣкъ есть какой-то талисманъ, который достаточно развозить по войскамъ и только показывать для обезпеченія побѣды. Это обаяніе чрезвычайно увеличивало противу другихъ рессурсы Суворова на боевомъ полѣ и дополняло собою недостаточность боевой подготовки тѣхъ войскъ, которыя поступали подъ его начальство во время войны, не побывавъ въ его школѣ мирнаго времени. Хотя я въ военное время, при малѣйшей возможности, такимъ войскамъ передавался его учебный курсъ, для чего Суворовъ пользовался не мѣсяцами, а недѣлями и даже днями, но, все-таки, подобное отрывочное обученіе не могло имѣть воспитательной полноты и цѣльности. Наглядность происходящаго передъ глазами новичковъ и обаяніе личности вождя додѣлывали значительную долю того, чего не хватало. Для убѣжденія въ справедливости нашихъ словъ достаточно вспомнить про австрійцевъ, поступившихъ въ команду Суворова въ Италіи. Трудно себѣ представить что-нибудь менѣе подходящее модъ требованія Суворова, какъ австрійскія войска съ ихъ методизмомъ, осторожностью и робкою медлительностью; однако, они въ короткое время усвоили въ извѣстной мѣрѣ правила Суворова и сдѣлались довольно послушнымъ его орудіемъ.
Могущественное вліяніе Суворова на войска, увеличивая сумму его побѣдныхъ качествъ, дозволяло прибѣгать для одержанія побѣды къ средствамъ необычайнымъ. Способы его дѣйствій озадачивали и противниковъ па полѣ сраженія, и поверхностныхъ критиковъ въ кабинетѣ, и хотя первые были постоянно биты, но вторые не убѣждались цѣпью фактовъ. Суворовъ пошелъ за варвара, одареннаго инстинктомъ войны, причемъ не сообразили, что до этого «инстинкта» надо не спуститься, а подняться, и что военную теорію, какой держался Суворовъ, можетъ создать только рѣдкая, въ высокой степени даровитая натура. Но войска понимали эту истину всѣмъ своимъ существомъ и поставили Суворова въ русской военной исторіи на особое мѣсто, гдѣ онъ стоитъ и по настоящее время одинокимъ.
Это одиночество, кажется намъ, не требуетъ дальнѣйшихъ доказательствъ. Оно является результатомъ и самаго поверхностнаго знакомства съ русскою военною исторіей, и самаго тщательнаго ея изученія. Если разсѣчь историческаго Суворова на составныя части и каждую отрасль его дѣятельности изслѣдовать отдѣльно, то эти частныя характеристики окажутся, разумѣется, не на одной высотѣ. Стало быть, давать одной изъ нихъ общее значеніе, выводить по ней заключеніе о качествѣ и размѣрѣ общей дѣятельности Суворова значитъ принимать часть за цѣлое и впадать въ грубую ошибку. Такимъ образомъ, формальная сторона тактики Суворова, заключающая въ себѣ мало оригинальнаго и выдающагося, не можетъ служить мѣриломъ его военнаго искусства. Румянцевъ, Потемкинъ, Суворовъ и другіе суть выразители тактическихъ формъ своего времени и преобразовательныхъ стремленій по военной части. Ихъ дѣятельность взаимно переплетается и дополняется; они помогаютъ другъ другу, какъ имъ помогли ихъ предшественники выводами своего опыта. Никто изъ нихъ не имѣетъ преобладающаго надъ прочими значенія въ этомъ смыслѣ; всѣ они питомцы своего вѣка. Одинъ сдѣлалъ побольше, другой поменьше, --вотъ и вся параллель. Никто изъ нихъ не былъ ученикомъ или подражателемъ другаго, хотя, конечно, каждый пользовался уроками, боевымъ опытомъ этого другаго. Было бы болѣе, чѣмъ страннымъ утвержденіе, что, наприм., Суворовъ во многомъ обязанъ своими побѣдами Румянцеву, что онъ его ученикъ, или заимствователь, или подражатель. Тогда пришлось бы признать его ученикомъ, заимствователемъ или подражателемъ Аннибала, Цезаря, Фридриха, Тюренна, Морица Саксонскаго и другихъ. Онъ дѣйствительно ихъ изучалъ и пользовался ихъ авторитетными уроками, но при всемъ томъ есть вождь, самая характерная черта котораго есть оригинальность, самобытность, т.-е. качество, прямо противуположпое заимствованію или подражанію. Румянцевская боевая школа давала полезныя указанія не одному Суворову, а также всѣмъ другимъ современникамъ; отчего же она не сдѣлала Каменскаго, Гудовича, Репнина — Суворовыми? Выходитъ, что дѣло заключается не въ урокахъ чьихъ-бы то ни было и тѣмъ менѣе въ заимствованіи формъ строя, а въ личномъ дарованіи, его глубинѣ, объемѣ и свойствахъ.
Мы дозволили себѣ вдаться въ эту подробность въ виду цѣли нашей статьи, указанной въ началѣ. Не считаемъ умѣстнымъ приводить тутъ болѣе обстоятельную параллель между Суворовымъ и его знаменитыми современниками — Потемкинымъ, Румянцевымъ, Панинымъ, потому что предметъ нашъ — не исторія военнаго искусства той эпохи, а значеніе Суворова. Всякій образованный русскій имѣетъ о военныхъ современникахъ Суворова настолько достаточное (хотя и общее) понятіе, что безъ подробнаго изложенія ихъ военной характеристики можетъ судить, правильна или нѣтъ основная мысль нашей статьи. Если бы даже спеціалистъ нашелъ въ Суворовѣ, Румянцевѣ, Потемкинѣ общія имъ всѣмъ черты, касающіяся не одной формы, то изъ этого, все-таки, нельзя вывести, говоря языкомъ геометрическимъ, не только равенства этихъ лицъ, но и подобія. Требуется общность сходныхъ элементовъ, ихъ стройная система и взаимное соотвѣтствіе двухъ видовъ этой системы, учебнаго и боеваго, а не одно случайное количество сходныхъ признаковъ. Безъ указанныхъ условій однородности нѣтъ. Положимъ, наприм., что въ чьемъ-нибудь уставѣ или инструкціи существуетъ «равненіе по переднимъ» (значеніе этого термина было объяснено раньше). Въ той же инструкціи, навѣрное, изложены также и правила оборонительныхъ и отступательныхъ движеній и дѣйствій, навѣрное потому, что эту отрасль обученія не признавалъ одинъ Суворовъ. Очевидно, что равненіе по переднимъ теряетъ въ такомъ случаѣ всякій смыслъ, а если и имѣетъ какое-нибудь значеніе, то не Суворовское. Вообще въ программѣ Суворова есть не мало такихъ мелочей, которыя, повидимому, никакой важности не имѣютъ. Но это только повидимому. Стоитъ взглянуть на нихъ не въ отдѣльности, а въ системѣ, чтобъ убѣдиться въ ихъ несомнѣнной умѣстности, а иногда и въ глубокомъ смыслѣ. Это зубья колеса, передающаго движеніе; самъ по себѣ такой зубъ ничего не значитъ, а отнять его — колесо пойдетъ негладко. Такъ въ военной системѣ Суворова и все прочее.
Для полноты нашего очерка укажемъ теперь на слабыя военныя стороны Суворова. Недостатки у него были, и между ними крупные, особенно въ смыслѣ стратегическомъ. Обладая разсчетомъ, предусмотрительностью, осторожностью, не ограничиваясь слѣпою отвагой, онъ не ломилъ на-прямикъ, не жертвовалъ массами людей, когда этого можно было избѣжать. Но, вмѣстѣ съ тѣмъ, онъ не былъ мастеромъ первой руки въ искусствѣ стратегическихъ комбинацій, въ умѣньи манипулировать большими арміями, распредѣлять свои силы по театру войны съ наибольшею выгодой для принятаго плана дѣйствій, такъ что есть большая доля правды въ словахъ Наполеона, сказавшаго, что Суворовъ обладалъ душой великаго полководца, но не имѣлъ его головы. И не то, чтобъ ему не доставало развитія какой-либо изъ умственныхъ способностей, онъ имѣлъ несомнѣнно умъ обширный и просвѣщенный, но, въ то же время, отличался такою ужасающею силой воли, что она, воля, нерѣдко вторгалась въ сферу отправленій ума и гнула все на свой ладъ. Стратегическіе принципы Суворова были прекрасны; главное ихъ достоинство — простота, главный недостатокъ — нѣкоторая узкость или прямолинейность и малая t устойчивость въ практическомъ приложеніи. Онъ былъ излишне чутокъ къ молвѣ, слухамъ и разнымъ извѣстіямъ, иногда попадался въ ловушку непріятельскихъ демонстрацій и вообще не умѣлъ достаточно оцѣнятъ обстановку. Это влекло за собой недостатокъ выдержки въ исполненіи однажды принятой стратегической задачи: видоизмѣнялся планъ, передѣлывалась дислокація, производились ненужныя передвиженія войскъ, усложнялись хозяйственныя операціи. Наконецъ, будучи безусловнымъ поклонникомъ простоты и врагомъ всякой сложности, Суворовъ и въ этомъ отношеніи грѣшилъ на практикѣ: такъ, онъ одобрилъ и принялъ сложный и искусственный планъ швейцарской кампаніи, составленный австрійцами.
На полѣ сраженія большая часть этихъ недостатковъ или не шла къ дѣлу, или исчезала, и Суворовъ являлся мастеромъ первокласснымъ. Но онъ былъ очень горячъ и нетерпѣливъ, а потому запальчивъ, и, подъ вліяніемъ своего темперамента, заходилъ временами дальше, чѣмъ самъ хотѣлъ. Такимъ образомъ, иногда употреблялся штыковый ударъ безъ существенной надобности; производилась, для краткости, атака въ лобъ, когда представлялось возможнымъ сдѣлать охватъ или обходное движеніе. Запальчивость Суворова давала въ руки критиковъ лишнее противъ него оружіе и они возводили погрѣшность исполненія въ ложный принципъ. Обвиняли его въ нежеланіи и неумѣньи пользоваться указаніями военнаго искусства, въ презрѣніи къ людямъ иного направленія, въ издѣвательствѣ надъ ними и, по обыкновенію, кончали стереотипными варварствомъ и невѣжествомъ. Все это совершенно невѣрно. Обходы, охваты, демонстраціи опъ употреблялъ всегда, когда не былъ увлекаемъ запальчивостью, но давалъ имъ (вполнѣ справедливо) значеніе второстепенное, подшучивая надъ тѣми, кто чаялъ въ нихъ все свое спасеніе. Надъ образованными военными людьми онъ не могъ издѣваться за ихъ образованность, потому что самъ былъ человѣкъ просвѣщенный; клеймилъ же названіемъ «бѣдныхъ академиковъ» людей не пауки, а схоластики, не искусства, а рутины. Въ объясненіе недостатковъ и ошибокъ Суворова собственно на полѣ сраженія можно сказать, что каждый употребляетъ на дѣло преимущественно тѣ способы, которыми лучше владѣетъ, хотя бы они въ данную минуту и не представлялись предпочтительными. Суворовъ владѣлъ солдатскою душой безгранично и потому, любя кратчайшіе пути къ успѣху, требовалъ иногда отъ войскъ, безъ настоятельной необходимости, такого высокаго проявленія духовной силы, къ которому другіе прибѣгаютъ лишь въ послѣдней крайности или не прибѣгаютъ вовсе.
Недостатки Суворова не низводятъ его съ пьедестала, который онъ занялъ въ русской военной лѣтописи и гдѣ ему нѣтъ равныхъ. Выдѣлить изъ сравненія слѣдуетъ лишь Петра Великаго, этого создателя русской арміи и затѣмъ организатора побѣды въ самомъ обширномъ смыслѣ; онъ не однороденъ съ другими ни по военнымъ заслугамъ, ни по военному дарованію, которыя имѣютъ значеніе не спеціальное, а общегосударственное. Суворовъ есть явленіе исключительное въ ряду русскихъ военныхъ людей по оригинальности его искусства и по самобытности его теоріи; онъ не можетъ быть названъ поэтому ни продуктомъ своего вѣка, ни логическимъ шагомъ предшествовавшей русской военной исторіи. Никакихъ фактическихъ данныхъ къ признанію за нимъ подобнаго «историческаго» происхожденія мы не находимъ. Своей эпохѣ онъ обязанъ лишь тѣмъ, что она наполнена войнами, т.-е. дала ему возможность выказать свое дарованіе. Правда, въ эту же эпоху мы встрѣчаемъ военную теорію, однородную съ Суворовской, но лишь при концѣ его поприща, да и то не въ Россіи, а во Франціи.
Французская военная система, при помощи которой революціонная Франція съ успѣхомъ противу стояла Европѣ многіе годы, родилась изъ обстоятельствъ и сложилась подъ ихъ вліяніемъ. Въ началѣ революціи анархія разрушила въ войскахъ дисциплину, и армія въ общепринятомъ смыслѣ перестала существовать. Стали избѣгать регулярнаго боя, замѣнять крупныя столкновенія рядомъ мелкихъ стычекъ, дѣйствовать налетами, занимать непріятеля малою войной. Обученіе по необходимости сдѣлалось самымъ поверхностнымъ, почему введенъ разсыпной строй и колонны, похожія въ началѣ на толпы. Первые успѣхи придали французской республикѣ смѣлости, политика и война сдѣлались наступательными. Попытка выработать соотвѣтствующій обстоятельствамъ способъ военныхъ дѣйствій развилась въ систему, по духу родную дочь революціи. Ополченія росли, люди поступали въ нихъ массами и уже начинали находить въ своихъ полкахъ боевую опытную школу. Французскія колонны, не теряя времени на маневриваніе и стрѣльбу, въ которыхъ были слабы, бросались смѣло въ штыки, къ чему непріятель былъ непривыченъ. Французы не имѣли обоза, палатокъ, зачастую даже одежды; все должны были они добыть впереди, въ непріятельской странѣ, а до тѣхъ поръ терпѣть и изворачиваться. Будучи, такимъ образомъ, на легкѣ, они стали производить быстрые походы, усвоивъ по-неволѣ выносливость, привычку къ лишеніямъ, умѣнье довольствоваться малымъ и надежду найти впереди больше. Все это завершалось и поддерживалось необычайною энергіей въ веденіи военныхъ операцій; энергія шла не только отъ возбудительныхъ свойствъ революціоннаго увлеченія, но исходила и отъ генераловъ-выскочекъ. Адвокаты, ремесленники, отставные сержанты безпрерывно выскакивали въ генералы; они безслѣдно исчезали сотнями, но остававшіеся десятки подымались все выше и отличались смѣлостью, отважностью, дарованіемъ. Случай игралъ въ ихъ образѣ дѣйствій выдающуюся роль; они рисковали очень много, такъ какъ видѣли возможность огромнаго выигрыша, преслѣдовали цѣль съ настойчивостью изумительною; считали, что ничего не сдѣлано, пока, остается хоть что-нибудь сдѣлать.
Такимъ образомъ, французскія войска, наэлектризованныя первыми успѣхами, воспитались на послѣдующихъ, выработали свой собственный строй, свою дисциплину, свою тактику. Переставъ быть прежними безформенными кучами, привыкнувъ къ гармоническому дѣйствію разныхъ родовъ оружія, французы оставались, однако, вдалекѣ отъ европейской рафинированной школы, требовавшей стройности и чистоты пріемовъ и эволюцій, неподвижности и безмолвности строя, геометрической правильности построеній и т. под. Но за то они выигрывали па живомъ военномъ искусствѣ, на умѣньи пользоваться указаніями обстоятельствъ. Французская военная система измѣнила видъ не только боя, но и стратегическихъ операцій: неподвижность была побѣждена движеніемъ, арміи взяли верхъ надъ крѣпостями, марши вытѣснили осады; современная европейская тактика, осмотрительная, выжидающая, оказалась несостоятельною, корифеи ея теряли голову, отыскивая причины своихъ пораженій, и приходили къ жалкому объясненію, что французы дѣйствуютъ не по правиламъ. Тактики и тутъ останавливались на полудорогѣ: французы дѣйствовали не то что не по правиламъ, а прямо наперекоръ тогдашнимъ военнымъ принципамъ. Они мало заботились о прикрытіи фланговъ, объ обезпеченіи сообщеній, пристрастіе къ штыку довели до крайности, обнаруживали постоянно склонность къ атакѣ, несмотря ни на какія потери. Въ наставленіи молодымъ офицерамъ, изданномъ въ 1802 году, было прямо сказано: «кто выжидаетъ нападенія, тотъ уже почти побѣжденъ». Они переправлялись черезъ рѣки на глазахъ у непріятеля, наводили мосты подъ его огнемъ; горы переходили съ конницей и артиллеріей, перетаскивали пушки на людяхъ. Зимнія кампаніи вошли въ правило; бивуакировали не только безъ палатокъ, но и безъ одежды, форсированные марши производили безъ обуви, въ атаку ходили «томленные и голодные. Все, что мы встрѣчаемъ въ военныхъ лѣтописяхъ въ качествѣ подвиговъ, видимъ у французовъ зауряднымъ; исключеніе сдѣлалось у нихъ правиломъ, рѣдкое — обычнымъ, маловѣроятное — обыкновеннымъ. Смыслъ военныхъ дѣйствій французовъ приводилъ къ выполненію того, что для дюжиннаго благоразумія считалось невозможнымъ.
Эта французская военная система революціонной эпохи, названная однимъ малоизвѣстнымъ писателемъ „теоріей невозможнаго“, очевидно, однородна и даже (по основному смыслу и по главнымъ элементамъ) тождественна съ теорій Суворова. Въ нѣкоторыхъ отношеніяхъ послѣдняя была выше, напримѣръ, въ подготовкѣ войскъ; во многихъ другихъ французская система представляется совершеннѣе, по своей выработкѣ, законченности и наглядности. Это, между прочимъ, яснѣе всего видно изъ сравненія формъ строя у Суворова и у французовъ. Суворовъ не смогъ, отрѣшиться отъ формъ, найденныхъ имъ готовыми; французы выработали строевой уставъ совсѣмъ новый. Суворовъ поступалъ такъ потому, что работалъ самъ для самого себя, а по его взгляду почти весь итогъ боеваго успѣха заключался въ моральной силѣ войскъ, и формы строя значили пеівого. Онъ не былъ безусловно неправъ, ибо несовершенство уставныхъ формъ, по особенностямъ его дарованія, никогда не бывало у него оркчіноЙ неудачи. Французская же тактика вырабатывалась обстоятельства», притомъ, для всей французской арміи. Тутъ параллельно съ принципами должны были развиваться и формы, безъ чего военная система не могла сдѣлаться общедоступною и общеупотребительною. Да такъ, въ сущности, и должно идти всякое дѣло; недостаточная выработка Суворовымъ тактическихъ формъ есть несомнѣнно слабая сторона его системы.
Французскія войны революціонной эпохи имѣли міровое политическое к военное значеніе; сравнительно съ ними, большая часть войнъ Суворова представляются неважными. Стало быть, уроки для будущаго естественно было искать у французовъ, тѣмъ паче, что ихъ военное искусство выражалось въ новыхъ формамъ, наглядныхъ и точныхъ. Оттого вся Европа, а съ нею и Россія приняли и удерживаютъ формы французской тактики. Не говоримъ о принципахъ «теоріи невозможнаго», — они, нонечно, не привились и даже въ самой Франціи не удержались съ наступленіемъ другихъ, болѣе спокойныхъ временъ. Естественнымъ образомъ представляется теперь вопросъ: что же осталось отъ Суворова на долю военнаго искусства, и не есть ли онъ явленіе безслѣдное, несмотря на свое блестящее поприще? Отвѣтомъ на этотъ вопросъ послужатъ нѣсколько соображеній, которыя и заключатъ нашу статью.
Было уже объяснено, въ чемъ Суворовъ уступаетъ военнымъ звѣздамъ первой величины, но почти и во всемъ остальномъ, по крайне! мѣрѣ, съ внѣшней стороны, онъ чаще разрушаетъ рутину и застарѣлые предразсудки, чѣмъ совидаетъ что-нибудь новое, положительное. Онъ разбиваетъ безусловность многихъ qüasi-истинъ, обращаетъ ихъ въ прахъ, почти все въ военномъ дѣлѣ признаетъ условнымъ, абсолютно-неизмѣннымъ побѣднымъ средствомъ считаетъ извѣстное настроеніе человѣческой души. Эта истина, въ сущности, стара, какъ свѣтъ; она дѣйствовала постоянно, начиная съ боя двухъ дикарей на дубинахъ и кончая встрѣчай нашихъ современныхъ армій. Только она существовала не достаточно ясно сознаваемою, и доразработать ее до вполнѣ-сознательной наглядности гораздо труднѣе, чѣмъ придумать къ штыку шейку, къ ружью нарѣзы или рѣшить какой-нибудь вопросъ о формѣ строя. Именно она, эта непререкаемая истина, поддержанная нѣсколько позже авторитетнымъ Словомъ Наполеона, достигла въ военномъ искусствѣ Суворова до апогея своего значенія. Но она есть элементъ, такъ сказать, невѣсомый, не чувствительный для простаго осязанія, не поддающійся опредѣленію съ помощью мѣры, числа или вѣса. Стало быть, и тутъ Суворовъ далъ слишкомъ мало такого готоваго матеріала, который стоитъ только взять я прямо строить изъ него категорическій сводъ правилъ. Изъ этого не слѣдуетъ, чтобы положительные выводы были невозможны, но они требуютъ предварительной копотливой работы, внимательнаго изученія данныхъ, не только видимыхъ, но и скрытыхъ. Подобная работа у насъ коснулась Суворова лишь въ ограниченномъ числѣ точекъ; оттого мы извлекли изъ его примѣровъ еще слишкомъ мало поучительнаго.
Пожалуй, еще больше поучительнаго представляетъ собою боевой учебный курсъ Суворова, который, къ тому же, разъясненъ трудами г. Драгомирова настолько, что требуетъ изслѣдованія и повѣрки не общихъ, а частичныхъ. Едва ли можно найти у кого-нибудь другаго такое соотвѣтствіе между цѣлью и средствомъ, между войною и подготовкою людей къ войнѣ, безъ всякаго усложненія дѣла, слѣдовательно, безъ ослабленія результата. Тутъ видѣнъ по-истинѣ великій учитель, который долженъ быть дорогъ намъ, русскимъ, еще потому, что глубокій взглядъ на военное дѣло и пониманіе нашего національнаго духа проведены имъ рука объ руку. Послѣдовавшее послѣ него усовершенствованіе тактическихъ формъ и сильное развитіе почти всѣхъ военно-техническихъ производствъ и изобрѣтеній вызываетъ измѣненіе только частностей, ибо основныя начала войны во всѣ времена неизмѣнны. Такимъ образомъ, приложеніе учебнаго курса Суворова къ нашему времени не парализуется никакими серьезными препятствіями, которыя исходили бы изъ самаго дѣла.
Для того, чтобъ узнать, воспользовались ли мы уроками Суворова, надо обратиться нѣсколько назадъ.
Послѣ Суворова французская революція завершилась диктатурой Наполеона и насталъ періодъ наполеоновскихъ войнъ. Политическое и военное значеніе этихъ войнъ было такъ велико и военный геній Наполеона выказался въ такихъ размѣрахъ, что Суворовъ погрузился въ тѣнь. Впрочемъ, циклъ наполеоновскихъ войнъ былъ временемъ наибольшаго поклоненія Суворову въ русской арміи. Его имя, во главѣ другихъ славныхъ военныхъ именъ царствованія Екатерины и Павла, продолжало имѣть въ войскахъ воспитательное значеніе, но высшимъ вождямъ арміи принципы Суворова оказались большею частью не подъ силу. Названіе «суворовскаго ученика» или «сподвижника» служило генераламъ многообѣщающимъ эпитетомъ не только въ рядахъ войскъ, но и въ обществѣ. Деморализующій элементъ капральства, который принялся было вводить въ армію Павелъ I, не успѣлъ пустить прочныхъ корней: преданія Екатерининскаго времени были слишкомъ живы и сильны. Но пристрастіе этого государя къ формѣ въ ущербъ содержанію, къ внѣшнему виду въ ущербъ внутреннему значенію оставило глубокій слѣдъ, что и обнаружилось особенно во второй четверти нынѣшнаго столѣтія. Принявъ еще во время Наполеоновскихъ войнъ новую французскую тактику, мы, какъ это почти всегда бываетъ, мало-по-малу сосредоточили свое вниманіе лишь на легкомъ и наглядномъ, на внѣшней оболочкѣ дѣла. Поклоненіе формѣ, наружному виду, стройности, педантическому порядку усугубилось сохранявшимся въ памяти и отчасти въ обычаѣ рафинированнымъ военно-мирнымъ искусствомъ, которое во время оно было усвоено всею Европой отъ Фридриха Великаго, конечно, безъ жизненныхъ его началъ. Истуканское спокойствіе строя, равненіе по струнѣ, неподвижность лѣса штыковъ, вытягиваніе на ходу носка ноги до предѣла вывиха и прочее, въ томъ же родѣ, сдѣлались требованіями первостепенными, мирное обученіе перемѣстилось, помимо воли дирижирующихъ лицъ, изъ разряда средствъ въ область цѣлей. Происходило почти то самое, что было при Павлѣ I. Могла ли, при подобномъ углѣ зрѣнія, придти въ голову основная военная идея Суворова и истекающая изъ нея потребность въ извѣстнаго рода военномъ воспитаніи?
Да и придти ей было не откуда. Литература о Суворовѣ зародилась и развилась въ концѣ прошлаго и въ началѣ нынѣшнаго столѣтій. Къ 30-мъ годамъ мы уже почти ничего не встрѣчаемъ о немъ въ иностранныхъ литературахъ, а въ русской только мемуары, сборники писемъ, отрывочныя статьи и произведенія, уснащенныя массами хвалебныхъ разглагольствованій, безъ всякихъ признаковъ критики. Отсутствіе изслѣдованія дѣлало литературный матеріалъ недостаточно годнымъ для прагматизма. Въ казармахъ пѣлись еще пѣсни про Суворова и передавались разсказы о его причудахъ и дѣлахъ, принадлежавшихъ прямо міру чудесъ. Выше казармъ тоже раздавались, при случаѣ, восторженныя сентенціи по поводу его побѣдъ, по въ чемъ состояли его побѣдоносныя качества и откуда истекало побѣдное начало, это оставалось неизвѣстнымъ.
Въ 1852 году появилось, наконецъ, капитальное сочиненіе, именно трудъ гр. Милютина Война 1799 года. Книга была написана съ участіемъ Михайловскаго-Данилевскаго, но черезъ 5 лѣтъ вышла новымъ изданіемъ, принадлежавшимъ перу одного гр. Милютина, съ поправками, отъ которыхъ достоинство ея еще возросло. Въ 1866 году издана другая книга: Суворовъ и паденіе Польши, переводъ съ нѣмецкаго сочиненія Смитта, написаннаго въ 30—50-хъ годахъ. Эта послѣдняя представляетъ собою огромный шагъ впередъ въ литературѣ о Суворовѣ, но военно-историческая сторона изложена въ ней довольно слабо, по бѣдности оффиціальныхъ источниковъ, а біографическая еще слабѣе, по недостатку критики. Сочиненіе Смитта произвело впечатлѣніе, но не способно было ярко освѣтить Суворова, давъ ему вѣрное и живое обличье. Книга гр. Милютина, несмотря на свою спеціальную задачу, сдѣлала это гораздо полнѣе, вѣрнѣе и лучше. Не задаваясь изслѣдованіемъ военнаго искусства Суворова въ подробности и точнымъ опредѣленіемъ значенія этого полководца въ русской военной исторіи (что и не могло быть сдѣлано мимоходомъ, въ изложеніи одной его войны), гр. Милютинъ, все-таки, изобразилъ его съ замѣчательнымъ мастерствомъ, добросовѣстностью и критическимъ талантомъ. Книга сразу заняла первое мѣсто въ литературѣ предмета, русской и иностранной, и удерживаетъ это мѣсто понынѣ, нисколько не устарѣвъ въ 30 лѣтъ. Существеннѣйшее же отличіе труда гр. Милютина отъ всѣхъ предшествовавшихъ и большая его заслуга заключаются въ томъ, что авторъ добрался до корня предмета, указавъ на духовную сторону военнаго дѣла, какъ на главную основу.и живую силу дарованія Суворова.
Послѣ беллетристики Михайловскаго-Данилевскаго, которая въ тѣ времена шла у насъ за военную исторію, появленіе сочиненія гр. Милютина было событіемъ, обратившимъ на себя вниманіе образованнаго слоя русскаго общества, особенно военнаго. Мы лично очень хорошо помнимъ это впечатлѣніе и живой интересъ, возбужденный книгой. Интересъ «новости», конечно, скоро миновалъ, но любознательное участіе къ предмету не остыло. Намъ извѣстно не мало примѣровъ, что люди военные и даже не военные, съ книгою гр. Милютина въ рукахъ ѣздили и ходили по сѣверной Италіи и Швейцаріи, знакомясь съ подвигами Суворова на мѣстахъ его дѣйствій.
И такъ, Война 1799 года была первымъ шагомъ къ ознакомленію русскаго общества съ Суворовымъ дѣйствительнымъ, не похожимъ ни на легендарнаго героя, какимъ онъ представлялся по произведеніямъ русской литературы, ни на варвара-воителя пошло-типическаго шаблона, окончательно, выразившагося въ X томѣ Исторіи французской революціи Тьера. За первымъ шагомъ не замедлилъ послѣдовать и второй, когда горизонтъ русской мысли, послѣ долгой ея спячки, раздвинулся. Этимъ вторымъ шагомъ были статьи г. Драгомирова, которыя стали появляться съ начала 60-хъ годовъ въ періодическихъ военныхъ изданіяхъ и продолжаютъ изрѣдка показываться понынѣ.
Г. Драгомировъ затрогиваетъ разные предметы, но всѣ они, какъ coeterum censeo, сводятся къ излюбленной имъ темѣ воспитанія и образованія войскъ. Въ статьяхъ г. Драгомирова часто упомипалось имя Суворова и мысли этого мастера-учителя все больше употреблялись въ видѣ тарана для сокрушенія рутины, инерціи и недомыслія. Оппонентовъ нашлось не мало; загорѣлась горячая полемика, принимавшая по временамъ страстный характеръ, отчего дѣло какъ будто не только не выяснялось, а еще запутывалось. Но это такъ только казалось; въ дѣйствительности же г. Драгомировъ шагъ за шагомъ завоевывалъ умственную территорію и съ каждымъ годомъ увеличивалъ число своихъ вольныхъ и невольныхъ, убѣжденныхъ и убѣждавшихся единомысленниковъ. Оно и естественно. Г. Драгомировъ не есть военный историкъ Суворова, а только его комментаторъ; Суворовъ служитъ ему не цѣлью, а средствомъ для проведенія тѣхъ или другихъ принциповъ, --авторитетомъ, подкрѣпляющимъ сужденія и выводы автора. Комментаріи г. Драгомирова, замѣчательные по своей безъискусственности, здравому смыслу и исторической вѣрности, были большею частью очень убѣдительны, но полемическій задоръ и партійная рознь препятствовали этой убѣдительности дѣйствовать на убѣжденіе. Какъ бы то ни было, по пропаганда г. Драгомирова, продолжаясь изъ года въ годъ, хотя не привела къ результату рѣшительному, законченному, но, все-таки, сдѣлала большое дѣло. Въ общественное сознаніе военнаго сословія пущена живая, здоровая струя, благодаря которой военныя идеи Суворова упали не на безплодную почву; немалое ихъ количество, особенно въ видѣ учебныхъ принциповъ, или прямо приняты, или какъ бы сами собою пробрались въ наши уставы и инструкціи. Объемъ сдѣланнаго еще не очень великъ, но вліяніе Суворова па пріемы воспитанія и обученія войскъ становятся все замѣтнѣе. Мы уже много ушли впередъ отъ Николаевскаго времени. Не такъ давно завязалась въ австрійской военной литературѣ полемика на тему: «воспитаніе или дрессировка?»; появленіе теперь подобной темы у насъ было бы уже анахронизмомъ.
И такъ, вотъ въ какомъ смыслѣ и направленіи побѣдное искусство Суворова можетъ быть перенесено на наше время и имъ утилизировано. Его «теорія невозможнаго» непримѣнима, пока не явится вождь равносильнаго съ нимъ военнаго дарованія и духовной конструкціи. Проявленія его военнаго искусства въ видѣ необычныхъ, оригинальныхъ способовъ и пріемовъ дѣйствій--тоже возможны только для втораго Суворова. Но засимъ остается изъ его военнаго искусства еще многое, что совершенно приложимо къ нашей доброкачественной арміи, а потому, при условіи разработки предмета и умѣлости руководителей, дало бы прекрасные результаты. Наконецъ, его система воспитанія и обученія войскъ годна большею частью своего объема. Если бы всѣмъ этимъ воспользоваться, двигаясь болѣе рѣшительно по пути, на который, можно сказать, мы вступили уже въ 70-хъ годахъ, то военный духъ Суворова, т.-е. самое дорогое изъ его достоинствъ, сдѣлался бы присущъ нашимъ войскамъ не по преданію только, а, такъ сказать, и непосредственнымъ наитіемъ. Учимся мы у чужихъ, отчего же не поучиться у своего, который такъ много и такъ хорошо послужилъ отечеству? Вѣдь, исторія имѣетъ значеніе болѣе глубокое, чѣмъ личный опытъ; выводы отошедшаго въ вѣчность времени не такъ перемѣнчивы и болѣе устойчивы, чѣмъ явленія современности, которая живетъ и движется подъ давленіемъ ежеминутно смѣняющихся впечатлѣній, а потому расположена давать имъ слишкомъ высокую оцѣнку.