1894.
правитьН. Страховъ. Борьба съ Западомъ въ нашей литературѣ. Книжка третья
С.-Петербургъ. Типографія бр. Пантелеевыхъ. Верейская, 16. 1896
I. Вопросы
II. Ссылка на Рюккерта
III. Типы культуры
IV. Главная мысль и терминологія Рюккерта
V. Упреки и предубѣжденія
VI. Рюккертова «единая нить» въ исторіи
VII. Искусственная и естественная системы
VIII. Развитіе взглядовъ на исторію
IX. Единство человѣчества
X. Единая культура
XI. «Національный вопросъ въ Россіи»
Исторія представляетъ намъ непрерывный рядъ бѣдствій и злодѣйствъ, и, кажется, мы должны бы привыкнуть къ мысли, что такова печальная судьба человѣчества. И, однако же, какъ только наступитъ спокойное время, мы забываемъ объ этомъ, и новая бѣда насъ удивляетъ и какъ будто пробуждаетъ отъ спокойнаго сна. Благополучіе намъ кажется естественнымъ состояніемъ, какъ здоровье, какъ воздухъ. Вотъ отчего исторія не приноситъ намъ уроковъ. Перетерпѣвъ боль, отбывъ бѣду, мы перестаемъ объ нихъ думать и погружаемся въ нашу обыкновенную жизнь.
Убійство Карно есть событіе поразительное; оно отозвалось въ цѣломъ мірѣ гораздо сильнѣе, чѣмъ другія однородныя съ нимъ событія, потому что тутъ съ большою отчетливостію обнаружились всѣ силы, дѣйствующія въ этихъ новѣйшихъ бѣдахъ Европы. Какъ намъ смотрѣть на это дѣло? Казалось бы, что самый ясный урокъ должна въ немъ прочитать себѣ Франція, та передовая страна человѣчества, среди которой случилась эта бѣда. Что же думаютъ и чувствуютъ Французы? Среди множества отзывовъ и размышленій, намъ встрѣтилась статья извѣстнаго ученаго Джемса Дарместетера, до такой степени полная ума и чувства, что ее можно, мы думаемъ, принять за образчикъ французскихъ мыслей объ этомъ предметѣ. Статья называется Президентъ Карно и состоитъ въ слѣдующемъ (мы ничего не выпускаемъ).
"Въ 1887 году, 3 декабря, чтобы поднять поколебавшееся значеніе высшей магистратуры, Палаты, въ минуту нравственнаго ясновидѣнія, почувствовали, что нужно поставить во главѣ страны гражданина, имя котораго означало-бы: «неподкупная честность», и, желая выбрать самаго безупречнаго, провозгласили Сади Карно.
"Карно былъ важнѣе, чѣмъ великій человѣкъ; онъ былъ нѣчто болѣе рѣдкое, болѣе славное и, въ извѣстныя минуты, болѣе вліятельное; онъ былъ честный человѣкъ, и въ силу этого онъ могъ оказать своей націи двѣ услуги, которыя не будутъ забыты. Вслѣдствіе того, что онъ находился во главѣ Франціи въ ту минуту, когда гибель грозила ея свободѣ и достоинству, отечество могло оправиться отъ своего жестокаго головокруженія, и стоило лишь показать провинціямъ республику воплощенною въ гражданинѣ безъ всякаго упрека, чтобы разсѣялся кошмаръ диктатуры. Точно также, потому лишь, что онъ былъ президентомъ, двѣ первенствующія силы Европы, папа и царь искали дружбы Франціи.
"Въ нашихъ внутреннихъ раздорахъ, онъ, какъ онъ самъ говорилъ за часъ до убійства среди восклицаній признательнаго народа, былъ неуклоннымъ охранителемъ конституціи и законности.
"Первый гражданинъ Франціи, онъ былъ самымъ простымъ, самымъ доступнымъ, самымъ привѣтливымъ изъ нашихъ согражданъ. Его домашній очагъ былъ примѣромъ для всѣхъ семействъ Франціи. Онъ не проповѣдовалъ республиканскихъ добродѣтелей, онъ былъ "ихъ образцомъ. Такимъ образомъ, въ то время, когда всякое правительство склоняется къ отреченію, и клевета остается единственною уважаемою властью, какъ единственная безсмѣнная и не подлежащая низверженію сила, онъ показалъ, что ее нельзя назвать непобѣдимою; и въ Панамской бурѣ грязи, когда анархистскія партіи совокупными усиліями старались обдать и его брызгами, онъ вышелъ изъ испытанія чистымъ, какъ снѣгъ. Исторія напишетъ на его гробѣ тотъ гордый девизъ ліонцевъ, который онъ имъ напоминалъ въ свою послѣднюю ночь: честь и совѣсть! Нужно считать славой для французской республики, что она выбрала своимъ главою этого человѣка. Нужно считать честью для цивилизованнаго человѣчества и основаніемъ не отчаяваться въ умѣ и сердцѣ народовъ тотъ фактъ, что въ концѣ нашего вѣка была нація, которая по свободному выбору могла поставить и держать во главѣ своей человѣка праведнаго.
"Этого-то праведнаго убилъ анархизмъ.
"Никогда не обнаруживалась такъ ясно та жестокая ложь, на которой основывается анархизмъ. Эти идеалисты, жаждущіе справедливости, выбрали для утоленія своей жажды самую чистую кровь, какая была во Франціи. Можетъ быть, для того, чтобы исполнился высшій законъ жертвоприношенія, поддерживающаго въ мірѣ священное пламя, нужна была кровь жертвы безъ всякаго порока: онъ былъ этою безпорочною жертвою. Съ именемъ Карно, которое уже сто лѣтъ звучитъ въ нашей памяти, какъ эхо генія и побѣды, онъ связалъ еще трогательную славу мученичества. Пусть онъ присоединится въ исторіи къ мученикамъ-президентамъ великой республики, не даромъ пролившимъ свою кровь. Линкольнъ сокрушилъ рабовладѣльческій мятежъ, и пуля скомороха, которая его убила, нанесла послѣдній ударъ мятежу и невольничеству. Гарфильдъ попытался разрушить грязное масонство политикановъ; они его убили и теперь гибнуть отъ этого. Карно, ты палъ въ защитѣ вѣчныхъ законовъ человѣческаго общества, за общее достояніе всей цивилизаціи, палъ, какъ передовая жертва. Вотъ отчего всѣ народы и всѣ главы народовъ склонили надъ твоею могилою свои траурныя знамена: Италія такъ же ощущаетъ ударъ, какъ Франція, Лондонъ какъ Парижъ, Потсдамъ какъ Елисейскія поля: человѣчество чувствуетъ, что на его сердце былъ направленъ кинжалъ, который тебя поразилъ, и за каждую изъ націй міра пролилась капля твоей крови.
"Да, кровь праведнаго пролита не напрасно: человѣчество надъ этою могилою вспомнило, что оно, несмотря ни на что, составляетъ лишь одну семью. Но мы, Французы, — ужели при видѣ этой крови мы издадимъ только крикъ мщенія и горести? Не вдумаемся ли мы также въ тѣ обязанности, о которыхъ она вопіетъ ко всѣмъ намъ?
"Оставимъ убійцу; жалкій безумецъ пойдетъ на эшафотъ, какъ его предшественники, провожаемый негодованіемъ обоихъ полушарій: но мы, когда эта формальность будетъ исполнена, что мы станемъ дѣлать?
"Анархизмъ динамита и кинжала есть лишь форма, принимаемая въ дикихъ душахъ тою анархіею, которая господствуетъ въ умахъ всей Европы и которая во Франціи, вспомоществуемая преступленіями и безу"міями всѣхъ партій, разрушила всякій авторитетъ въ правительствѣ, въ законѣ, въ нравахъ, и, чтобы наполнить души опустошенныя отъ всякихъ твердыхъ вѣрованій, бросила имъ нѣсколько пустыхъ словъ, придающихъ замаскированной жадности иллюзію идеала. О, еслибы истинный владыка Франціи, тѣ немногія тысячи политикановъ, которые своими слабыми или жадными руками вертятъ судьбою страны, могли наконецъ открыть глаза, вспомнить свои грѣхи, понять, что нельзя безнаказанно распространять въ цѣломъ народѣ евангеліе подкупа и ненависти; еслибы они осмѣлились посмотрѣть на свои руки и разглядѣтъ на нихъ пятна крови! Еслибы оффиціальные представители народа, которые, хотя они и волочатъ за собою невидимую цѣпь комитетовъ, однако же, если захотятъ, имѣютъ возможность сдѣлать все-что доброе и показать кое-какіе хорошіе примѣры, еслибы они смогли очистить свою грудь отъ испорченной атмосферы салоновъ или клубовъ, освободиться — одни отъ своихъ корридорныхъ мелочностей, другіе отъ своей страшной самоувѣренности! Еслибы они могли прямо взглянуть на свою отвѣтственность передъ прошлою и будущею Франціею и, при каждой подачѣ голоса, спросить наконецъ и самихъ себя съ содроганіемъ: чистъ ли я передъ своимъ отечествомъ?
"Черезъ день или два, передъ этой могилой, вырытой десяткомъ тысячъ преступныхъ людей, одна лишь Франція будетъ говоритъ къ сердцу Французовъ. Надѣяться большаго — было бы, можетъ быть, иллюзіею. Въ одну минуту души не измѣняются и не вносится доля разума въ обезумѣвшія головы. И вотъ гдѣ обнаруживается громадный размѣръ роли того человѣка съ сердцемъ, который избранъ 27 іюня 1894 года на опасный и почетный постъ свободнымъ голосованіемъ представителей народа. Франція ожидаетъ отъ Казиміра Перье не того, чтобы онъ излѣчилъ разъѣдающую ее болѣзнь, — для этого никакое правительство не имѣетъ ни обязанности, ни власти, — она ожидаетъ, она требуетъ отъ него, чтобы онъ поставилъ ее въ возможность излѣчиться самой, вполнѣ обуздавъ бѣснующихся, которые ее тревожатъ; а для этого нужно сдѣлать только одно: возстановить господство закона, — одного лишь закона, но закона во всей полнотѣ, закона для всѣхъ, закона требующаго отчета отъ каждаго преступника: отъ преступника кинжала и отъ преступника пера, отъ убійцы и отъ первосвященниковъ убійства.
"Когда твердая и послѣдовательная воля явится въ совѣтахъ правительства, представители страны пойдутъ за нею; ибо Франція желаетъ возвращенія общественнаго порядка и свободы всѣхъ, попираемой шайкою авантюристовъ и фанатиковъ: она желаетъ мирно приняться за дѣло практической и прогрессивной реформы, нужной для демократіи и необходимой для будущности Франціи. Если обструкціонистскій заговоръ будетъ продолжаться и парализуетъ парламентъ, пусть президентъ Республики, въ полнотѣ своей независимости и своего долга, отважится на все свое право! Нація, когда будетъ спрошена, отвѣтитъ ясно, составляетъ ли непрерывная анархія ея идеалъ.
«Но торжественное спокойствіе, съ которымъ республика передала достойнѣйшему власть достойнѣйшаго и законнымъ порядкомъ замѣстила пробѣлъ образовавшійся вслѣдствіе преступленія, показываетъ міру и самой Франціи, готовой забыть объ этомъ, какъ много эта страна, подъ волнами поверхностной пѣны, таитъ глубокихъ сокровищъ хладнокровія, нравственной силы и надежды»[1].
Вотъ поученіе, которое чистосердечный и горячій патріотъ извлекъ изъ гибели Карно. Карно есть жертва печальнаго состоянія республики, которой онъ былъ президентомъ. Авторъ съ горечью указываетъ, что убійца имѣлъ полное право негодовать на порядки Франціи, такъ что могила Карно вырыта, въ сущности, тѣмъ десяткомъ тысячъ людей, которые вертятъ теперь судьбою страны и въ своемъ безуміи и ослѣпленіи не видятъ, что ихъ руки запятнаны кровью.
Если такъ, то Франціи предстоятъ великія бѣдствія, и мы видимъ теперь только ихъ начало. Не странно ли? Тамъ давно уже господствуетъ полная свобода. И учрежденіе правительства, и выборъ его членовъ совершается свободно; каждое дѣйствіе правительства и каждаго его члена свободно обсуждается и повѣряется. И, несмотря на то, они не могутъ устроить у себя хорошихъ властей и не могутъ заставить эти власти хорошо дѣйствовать!
Авторъ указываетъ намъ, въ чемъ дѣло. Дѣло въ томъ, что тамъ, гдѣ власть есть предметъ исканій, всѣмъ доступный, она никогда не остается въ рукахъ народа, а попадаетъ въ руки тѣхъ, кто поставилъ ее себѣ цѣлью главныхъ своихъ желаній и занятій. Франція управляется не сама собою; ею управляютъ тѣ «немногія тысячи политикановъ», о которыхъ говоритъ авторъ. Такъ идетъ дѣло и во французской республикѣ и въ Соединенныхъ Штатахъ, и, повидимому, иначе оно идти не можетъ. Люди добросовѣстные и благонамѣренные не имѣютъ ни времени, ни умѣнья, чтобы бороться съ тою «шайкой авантюристовъ», къ которой принадлежитъ большинство политикановъ. Политиканы же дѣйствуютъ вездѣ одинаково: или «подкупомъ», или возбужденіемъ ненависти, — «клеветою». А когда достигнутъ власти, то пускаютъ въ ходъ такъ называемый «обструкціонизмъ», то-есть, пользуются республиканскими правами, чтобы задерживать «развитіе демократіи», останавливать всѣ мѣры, идущія въ пользу большинства народа и противъ того класса, къ которому сами принадлежатъ и отъ котораго могутъ получать наибольшія выгоды.
Такимъ образомъ вышло, "что авторитетъ власти все больше и больше теряется. Казалось бы, Франція, пользуясь всѣми свободами, должна была для обоихъ полушарій стать блестящимъ примѣромъ государственныхъ улучшеній; вмѣсто того эта республика, существующая уже десятки лѣтъ, представляетъ намъ, кажется, одни печальные примѣры, въ родѣ той «панамской бури грязи», которая недавно разыгралась.
Но, если такъ, если судить по словамъ самаго нашего автора, то Казеріо, значитъ, имѣлъ для себя нѣкоторыя извиненія. Не слѣдуетъ ли намъ причислить это убійство къ тѣмъ политическимъ преступленіямъ, которыми полна исторія? Казеріо, безъ сомнѣнія, считалъ себя героемъ; на какихъ же основаніяхъ мы не даемъ ему никакого права на героизмъ?
Политическія злодѣйства издавна находятся на особомъ счету. Греки славили и воспѣвали Гармодія и Аристогитона, и «кинжалъ скрытый подъ миртами» вошелъ въ поговорку. Цицеронъ, котораго такъ усердно изучаютъ у насъ въ школахъ, радовался убійству Цезаря и хвалилъ Брута и Кассія. Шарлотта Корде есть лицо, вдохновляющее поэтовъ и художниковъ. Орсини, бросавшій бомбы подъ Наполеона III, былъ предметомъ вниманія и участія всей либеральной Европы. Да мало ли примѣровъ? Отчего же на Казеріо мы смотримъ иначе и видимъ въ его поступкѣ только предметъ «ужаса и отвращенія?»
На этотъ вопросъ, повидимому самый интересный, мы у автора не находимъ яснаго отвѣта. Въ чемъ ужасъ? Въ чемъ отвращеніе? Казеріо жестоко оскорбилъ огромную массу французскаго народа; но, вѣдь онъ думалъ, что дѣйствуетъ для блага этого народа, и жертвовалъ собою для этого блага. Казеріо убилъ человѣка честнѣйшаго и достойнѣйшаго; но вѣдь онъ хотѣлъ убить не частнаго человѣка, а главу правительства, которое желалъ разрушить. Нашъ авторъ сознается, что Казеріо былъ увлеченъ «иллюзіей идеала»; значитъ, несчастный мальчикъ подпалъ какому-то соблазну, и на этотъ соблазнъ намъ слѣдуетъ обратить нашъ ужасъ и наше отвращеніе.
Но истинно ужасно и отвратительно то, что, кажется, европейская совѣсть не находитъ въ себѣ основаній, чтобы осудить подобныя преступленія. И этому помраченію совѣсти никто столько не способствовалъ, какъ Франція. Франція не только породила цѣлый рядъ насильственныхъ и кровавыхъ переворотовъ, но она торжествовала и восхваляла эти перевороты. Она возвела въ догматъ, что прогрессъ совершается не иначе, какъ насиліемъ, огнемъ и мечемъ, и этотъ догматъ проповѣдывался малымъ дѣтямъ на школьныхъ скамьяхъ. Казеріо, вѣроятно, нимало не останавливался передъ мыслью объ убійствѣ; совѣсть его ничуть не смущалась, когда онъ задумывалъ погрузить свой кинжалъ въ живаго человѣка, тамъ, гдѣ сердце этого человѣка; онъ только спрашивалъ себя: кого убить?
И онъ былъ увѣренъ, что поступаетъ хорошо. Потому что безусловно хорошаго и безусловно дурнаго для него не было. Хорошо не то, что хорошо, а то, что ведетъ къ прогрессу; и дурно не то, что дурно, а то, что прогрессу мѣшаетъ. Онъ и рѣшился содѣйствовать успѣхамъ рода человѣческаго.
Можетъ быть, онъ ошибся? Онъ былъ такъ молодъ и неопытенъ! Можетъ быть, его дѣло не подвигаетъ, а останавливаетъ прогрессъ? Можетъ быть, Франція, и безъ того несчастная, станетъ еще несчастнѣе отъ такихъ подвиговъ? Ну, это не важно. Онъ былъ крѣпко убѣжденъ въ противномъ. В хорошо не то, что хорошо, а то, когда я слѣдую своему убѣжденію; и дурно не то, что дурно, а то, когда я дѣйствую противъ своего убѣжденія.
Такимъ образомъ, общее мѣрило добра и зла у насъ, повидимому, уже не существуетъ. Законъ, написанный въ сердцахъ человѣческихъ, о которомъ такъ положительно говоритъ Апостолъ, какъ будто вовсе изгладился. По старому катихизису, убійство запрещается, какъ большой грѣхъ. И то, что Казеріо жертвовалъ собою и шелъ на очевидную гибель, не уменьшаетъ, а пожалуй увеличиваетъ его вину; самовольное исканіе смерти катихизисъ называетъ вообще самоубійствомъ, — тоже большимъ грѣхомъ. Какъ мы далеко ушли отъ этихъ понятій! . У Данта, въ самой глубинѣ ада сидитъ громадный сатана, имѣющій три лица, черное, красное и желтое. Во рту каждаго изъ своихъ лицъ сатана держитъ по грѣшнику. Эти три лютыхъ грѣшника, которыхъ непрерывно жуетъ сатана, слѣдующіе: Іуда Искаріотскій, Брутъ и Кассій.
Таковъ былъ строгій судъ великаго поэта!
27 авг. 1894.
- ↑ Révue de Paris, № 11 (juillet 1894).