Зимняя ночь на паровозѣ.
править— Кто изъ машинистовъ назначенъ сегодня на курьерскій поѣздъ? спросилъ начальникъ станціи, выходя изъ своего кабинета на платформу станціи М. Было около полуночи; рѣзкій сѣверо-восточный вѣтеръ, взметая передъ собою снѣжную пыль, врывался на платформу, и подъ его порывами то потухало, то снова вспыхивало трепетное пламя газовыхъ рожковъ. Курьерскій поѣздъ, состоявшій всего изъ нѣсколькихъ изящныхъ вагоновъ перваго и второго класса стоялъ у дебаркадера, и сквозь открытыя двери въ слабо освѣщенныхъ вагонахъ едва можно было различить неясныя очертанія закутанныхъ человѣческихъ фигуръ, неподвижно лежавшихъ на диванахъ. Отъ времени до времени безжизненная груда шубъ приходила въ движеніе, и изъ-подъ нея на минуту показывалась заспанная, недоумѣвающая физіономія пассажира, съ испугомъ озиравшагося кругомъ, не соображая, куда онъ попалъ. Только нѣсколько человѣкъ вышли на станцію изъ поѣзда и еще меньше пассажировъ собирались сѣсть въ вагоны.
Багажныя телѣжки съ оглушительнымъ грохотомъ катились по платформѣ, артельщики, багажные сторожа и поѣздная прислуга поспѣшно сновали взадъ и впередъ, стукольщики, вооруженные фонарями и молотками, подлѣзали подъ вагоны и тщательно осматривали каждую ось, каждую пружину, каждое колесо, покалачивая по нимъ молоткомъ — курьерскій поѣздъ продолжаетъ свой путь только послѣ самаго строгаго осмотра.
— Кто ѣдетъ съ ночнымъ курьерскимъ поѣздомъ? повторяетъ свой вопросъ начальникъ станціи, обходя поѣздъ, къ которому въ это время плавно подходитъ высокій паровозъ.
— Старикъ Цимерманъ, — раздается въ отвѣтъ, и въ ту же минуту изъ-за тендера появляется толстая, приземистая фигура, одѣтая въ полушубокъ, перехваченный ремнемъ. «Старикъ» Цимерманъ еще не старъ, — люди его возраста находятся еще въ полномъ расцвѣтѣ силъ, но двадцать пять лѣтъ службы на паровозѣ сдѣлали изъ него старика. Двадцать пять лѣтъ онъ уже стоитъ на этомъ грохочущемъ, трясущемся подъ его ногами паровозѣ въ лѣтній зной и зимнюю вьюгу, подъ дождемъ и вѣтромъ, во всякую непогоду. Цимерманъ слѣзаетъ съ паровоза и подходитъ къ начальнику станціи колеблющейся, тяжеловѣсной походкой, съ усиліемъ переставляя дрожащія ноги въ валеныхъ сапогахъ, ослабѣвшія отъ постояннаго стоянія на тряскомъ паровозѣ. Вокругъ его шеи неуклюже обмотанъ платокъ, мѣховая шапка низко надвинута на глаза и изъ-подъ нея выглядываетъ добродушное лицо съ фіолетовымъ носомъ, съ распухшими вѣками, прикрывающими красные, воспаленные, но все еще живые глаза.
— Черезъ пять минутъ мы будемъ готовы — какъ обстоитъ у васъ дѣло, Цимерманъ? спрашиваетъ начальникъ станціи.
— Чертовски холодно, термометръ показываетъ 15 градусовъ мороза, отвѣчаетъ машинистъ. — Я уже выпилъ свою порцію пива, но на сегодняшнюю ночь этого будетъ мало: я жду жену, она принесетъ мнѣ кофе съ ромомъ; авось, это меня согрѣетъ. Еще успѣю его выпить. Надо только посмотрѣть еще разокъ, въ порядкѣ ли мой «Орелъ». Чортъ побери! Этотъ сѣверовосточный вѣтеръ будетъ колоть насъ сегодня, какъ иглами!… А вотъ и Луиза!
Въ эту минуту на платформѣ появляется маленькая женщина, занесенная снѣгомъ, съ корзинкой въ рукахъ. Она отвѣшиваетъ низкій поклонъ начальнику станціи и поспѣшно направляется съ мужемъ къ паровозу, вынимая на ходу изъ корзинки кофейникъ и передавая его машинисту.
Въ послѣдній разъ Цимерманъ обходитъ свой паровозъ, неподвижно стоящій на рельсахъ. Онъ снова ощупываетъ каждую часть сложнаго механизма, провѣряетъ, есть-ли масло во всѣхъ масленкахъ, хорошо-ли колосниковая рѣшетка очищена отъ шлака, нѣтъ-ли золы въ дымовой коробкѣ и прекращаетъ свой осмотръ только убѣдившись, что все въ порядкѣ.
— Когда же наконецъ желѣзнодорожное начальство выстроитъ для васъ на паровозахъ будки?[1] говоритъ начальникъ станціи машинисту, — я думаю, въ такую зимнюю ночь на паровозѣ должно быть адски холодно.
— Да, да, эти господа спокойно сидятъ въ своихъ теплыхъ комнатахъ и не знаютъ, каково нашему брату переносить такую зимнюю вьюгу. Они думаютъ, что будки помѣшали бы намъ видѣть и слышать. Неужто они полагаютъ, что мы лучше видимъ нашими воспаленными глазами и лучше слышимъ обвязанными ушами?.. Готово! можно подать сигналъ.
Начальникъ станціи подаетъ знакъ, рѣзкіе звуки станціоннаго колокола разносятся по воздуху и сливаются съ пронзительнымъ, протяжнымъ свисткомъ паровоза. Вслѣдъ затѣмъ раздаются двойные удары электрическихъ колокольчиковъ, и послѣдніе звуки ихъ медленно замираютъ въ воздухѣ.
— Храни тебя Богъ, — говоритъ Луиза машинисту, протягивая ему руку.
— Спокойной ночи, жена! Вспомни обо мнѣ въ теплой комнатѣ.
— Ахъ, ты, бѣдняга!
Онъ берется за регуляторъ, толчокъ — и паровозъ медленно трогается съ мѣста, вагоны какъ бы нехотя слѣдуютъ за нимъ, пыхтя вырываются первые клубы дыма, сливаются съ снѣжнымъ вихремъ и бѣшено разсыпаютъ во всѣ стороны хлопья снѣга. Порывъ бури налетаетъ на двухъ беззащитныхъ людей, молчаливо стоящихъ на паровозѣ, и въ одно мгновеніе покрываетъ ихъ снѣжной пылью, впивающейся въ нихъ острыми иглами. Машинистъ оглядывается, все-ли въ порядкѣ на паровозѣ. Длинныя полосы свѣта вырываются изъ освѣщенныхъ оконъ вагоновъ и скользятъ по снѣгу. Какъ хорошо должно быть теперь въ тепломъ вагонѣ съ мягкими диванами!.. Буря рвется и свиститъ между колесами вагоновъ…
Вдоль поѣзда медленно скользятъ красные огни сигналовъ на стрѣлкахъ; наконецъ поѣздъ миновалъ послѣднюю стрѣлку и вышелъ на открытый путь.
Кругомъ чернѣетъ непроглядная бушующая ночь. Кто знаетъ, какими опасностями угрожаетъ машинисту этотъ бурный мракъ? Что, если рабочій оставилъ свою кирку на рельсахъ? Что, если бурей опрокинуло сигнальный столбъ, или унесло со станціи на путь вагонъ? Или, можетъ быть, подъ тяжестью снѣговыхъ массъ обрушились телеграфные столбы? Можетъ быть, ключъ, пробивающійся гдѣ-нибудь изъ подъ земли, образовалъ на рельсахъ глыбу льда? Или, наконецъ, стрѣлка по ошибкѣ переведена на ложный путь?
Во всѣхъ этихъ случаяхъ машиниста ждетъ вѣрная смерть, отъ которой не можетъ спасти его даже своевременно поданный сигналъ: бушеваніе бури заглушаетъ всѣ звуки. И онъ шире открываетъ регуляторъ, колеса все быстрѣе и быстрѣе скользятъ по рельсамъ, и паровозъ съ головокружительной быстротой несется впередъ въ ночной мракъ, навстрѣчу всѣмъ опасностямъ и случайностямъ пути. Онъ одинъ, во власти Провидѣнія… ничто не можетъ спасти его, кромѣ его мужества, находчивости и бдительности. Онъ стоитъ на грохочущемъ паровозѣ, устремивъ воспаленные глаза, несмотря на снѣгъ и вѣтеръ, бьющіе прямо въ лицо, на узкое пространство колеи, освѣщенное дрожащимъ голубоватымъ свѣтомъ фонарей, и мимо него въ бѣшеномъ вихрѣ проносятся телеграфные столбы, сторожевыя будки, водоподъемные краны, кусты, деревья, горы, мосты, — все это мелькаетъ передъ его глазами, какъ фантасмагорія, вырисовывается на мгновеніе изъ ночнаго мрака и снова исчезаетъ.
Отъ времени до времени передъ нимъ, какъ звѣзды, привѣтливо мелькаютъ яркіе огоньки деревенскихъ домиковъ. «Какъ уютно, какъ тепло и свѣтло должно быть тамъ!» Но одинъ мигъ — и они уже исчезаютъ въ бѣшеномъ вихрѣ крутящагося снѣга и въ густыхъ клубахъ дыма, которые, какъ бѣлыя привидѣнія, несутся вслѣдъ за поѣздомъ. Мимо! мимо! впередъ!.. Онъ еще больше открываетъ регуляторъ, все быстрѣе становится темпъ движеній, все стремительнѣе несется поѣздъ. «Подкиньте угля!» кричитъ онъ кочегару, но звуки его голоса относятся бурей, заглушаются грохотомъ, стукомъ и визгомъ поѣзда. Кочегаръ не слышитъ его словъ, онъ стоитъ у тормаза, устремивъ передъ собою неподвижный, задумчивый взглядъ. «Подкиньте угля!» снова кричитъ машинистъ, трогая его за плечо. Кочегаръ вздрагиваетъ и хватается за лопату, между тѣмъ какъ машинистъ раскрываетъ дверцы топки. Блестящій снопъ лучей вырывается изъ накаленной до бѣла огненной массы, почти вертикально поднимается вверхъ, превращаетъ клубы дыма въ море племени и озаряетъ розовымъ отблескомъ низко несущіяся снѣговыя тучи. На огненномъ фонѣ вырисовывается черная фигура кочегара, загребающаго огромной лопатой съ тендера уголь и сбрасывающаго его въ топку. «Довольно покамѣстъ», и кочегаръ, тяжело дыша, отходитъ въ сторону. Машинистъ закрываетъ топочныя дверцы, и снопъ лучей исчезаетъ, но въ то же время изъ трубы ослѣпительнымъ фейерверкомъ поднимается столбъ искръ, которыя подхватываются снѣжнымъ вихремъ, разносятся во всѣ стороны и, шипя, погасаютъ въ ночномъ мракѣ.
«Да, что съ вами, Гертнеръ? кричитъ ему въ самое ухо машинистъ. — Вы сегодня ничего не видите и не слышите! Смотрите хорошенько за топкой!»
— «Ахъ, Цимерманъ, кричитъ ему въ отвѣтъ кочегаръ, — у меня большое горе! Я оставилъ дома опасно больную жену; сестра, которая до сихъ поръ ходила за ней, тоже заболѣла — теперь жена одна съ десятилѣтней дѣвочкой, и мнѣ пришлось оставить ее въ этомъ ужасномъ положеніи. Одинъ только Господь Богъ можетъ помочь намъ!» Машинистъ молча отворачивается и глубже надвигаетъ на глаза свою шапку… «Вотъ Вольфсбергъ», говоритъ онъ черезъ нѣсколько времени.
Сквозь снѣжную мглу замелькали бѣлые и красные огни станціи. Раздается свистокъ, и поѣздъ съ грохотомъ влетаетъ подъ-навѣсъ платформы.
Машинистъ съ фонаремъ въ рукѣ поспѣшно обходитъ паровозъ, испытующимъ взглядомъ осматривая каждую его часть, но это не такъ легко, потому что всѣ углубленія и выступы занесены толстымъ слоемъ снѣга, который приходится отдирать руками. Въ это время изъ-подъ паровоза раздается голосъ кочегара, занятаго прочисткой колосниковой рѣшетки: «Цимерманъ, колосниковая рѣшетка такъ сильно засорена сегодня, что мнѣ не успѣть одному прочистить ее въ четыре минуты, пока стоитъ поѣздъ». Машинистъ спускается въ яму, ухватывается вмѣстѣ съ кочегаромъ за тяжелый кочегарный ломъ и съ напряженіемъ всѣхъ своихъ силъ вонзаетъ его въ раскаленную массу, обдающую нестерпимымъ жаромъ. Наконецъ, прочистка кончена, и машинистъ, задыхаясь отъ усталости и обливаясь потомъ, вылѣзаетъ изъ ямы. Но ему некогд отдыхать. «Готово!» кричитъ оберъ-кондукторъ. Звонокъ — и измученный машинистъ карабкается на паровозъ.
Раздается свистокъ, и поѣздъ снова мчится впередъ, стремительно и неудержимо, на встрѣчу вѣтру, снѣгу и мраку. Пятнадцать градусовъ мороза. Пронзительный, холодный вѣтеръ въ нѣсколько секундъ превращаетъ мокрые отъ пота волосы въ ледяныя иглы.
Впередъ! Впередъ!..
Буря бушуетъ съ удвоенной силой. Она сметаетъ снѣгъ съ откосовъ насыпей, поднимаетъ на воздухъ крутящуюся морозную пыль и гонитъ передъ собою по рельсамъ бушующее море снѣга. Въ безвѣтренныхъ мѣстахъ пути быстро скопляются снѣжныя массы и образуютъ огромные сугробы, предательски заграждающіе путь. При свѣтѣ передовыхъ поѣздныхъ фонарей они внезапно, какъ бѣлыя привидѣнія выдвигаются изъ мрака, приводя въ невыразимый ужасъ самаго отважнаго машиниста. Паровозъ стремительно налетаетъ на воздвигающуюся передъ нимъ снѣжную стѣну, всѣмъ корпусомъ врѣзывается въ нее. Подъ его напоромъ высоко взлетаютъ на воздухъ снѣжныя массы и съ такой силой обрушиваются на паровозъ, что машинистъ и кочегаръ хватаются за перила, чтобы не свалиться подъ тяжестью удара.
«Снѣгъ идетъ», говорятъ въ вагонахъ пассажиры, просыпаясь на минуту и посматривая на занесенныя снѣгомъ окна. «Однако, какъ мы медленно ѣдемъ», прибавляютъ они, глядя на часы, — «эти ночныя поѣздки зимой ужасно утомительны», — и пассажиры, зѣвая, укутываются въ теплыя шубы и снова опускаются на мягкія подушки дивановъ.
Впередъ! Впередъ!..
Паръ, сгущаясь на морозѣ, водяной пылью брызжетъ въ лицо машинисту и кочегару, мелкими каплями стекаетъ по трубѣ, предохранительнымъ клапанамъ, насосамъ и, переходя на наружныя части паровоза, немедленно замерзаетъ.
Мало-по-малу паровозъ обвѣшивается тяжелыми ледяными сосульками, толстая ледяная кора покрываетъ всѣ части его, проникаетъ во всѣ промежутки, лишая возможности слѣдить за работой отдѣльныхъ частей машины.
— Я боюсь, что на этомъ холодѣ замерзнутъ насосы, говоритъ машинистъ, — надо пустить ихъ въ ходъ.
Онъ хочетъ протянуть руку къ рукояткѣ, хочетъ повернуть голову, но рука и голова не повинуются. Мокрая одежда превратилась въ ледяной панцырь, сковывающій всѣ члены, шуба и борода слились въ одну ледяную глыбу, мѣховая шапка давитъ голову, какъ тяжелый шлемъ, на рѣсницахъ повисли ледяныя сосульки, окоченѣвшія губы съ трудомъ шевелятся и произносятъ невнятныя слова.
«Станція Роденкирхенъ! 2 минуты».
Впередъ! Впередъ!..
Метель бушуетъ съ прежней силой, все толще становится ледяная кора, покрывающая шубы, все тяжелѣе одежда, оттягивающая плечи, все сильнѣе усталость въ измученныхъ членахъ.
Имъ кажется, что станціи медленно ползутъ на встрѣчу поѣзду, разстоянія какъ будто увеличиваются вмѣстѣ съ ихъ усталостью. Непреодолимая сонливость овладѣваетъ ими.
— Сейчасъ, Лиза! — вскрикиваетъ вдругъ кочегаръ. Бѣдняга, онъ задремалъ, стоя на своемъ посту, и ему пригрезилось, что онъ дома возлѣ больной жены.
— Гертнеръ! Что съ вами? — накидывается на него машинистъ, но и онъ самъ только что забылся: ему казалось, что звуки бури превращаются въ знакомую мелодію пѣвческаго общества, членомъ котораго онъ состоитъ. И они съ усиліемъ поднимаютъ отяжелѣвшія вѣки и стараются побороть свою сонливость, но съ ужасомъ чувствуютъ, что опасное состояніе все снова и снова овладѣваетъ ими съ неотразимой силой. «Слава Богу, скоро конецъ! еще полчаса!..»
— Взгляните, баронесса, какая сегодня отвратительная погода, — говоритъ капитанъ гвардіи, графъ П., въ тепломъ вагонѣ перваго класса, обращаясь къ молодой дамѣ, сидящей возлѣ спящаго отца. Баронесса только что проснулась; она протираетъ заспанные глазки и граціознымъ движеніемъ откидываетъ съ розоваго личика бѣлокурые локоны, въ безпорядкѣ разсыпавшіеся во время сна.
— Я такъ устала, точно протанцовала цѣлую ночь, говоритъ она, потягиваясь.
— Взгляните, баронесса, какая вьюга! ничего не видать на разстояніи трехъ шаговъ. Въ такую погоду съ поѣздомъ легко можетъ случиться несчастье, если только машинистъ не будетъ достаточно остороженъ и внимателенъ.
— Ахъ, эти люди ко всему привыкли! — возражаетъ маленькая баронесса, зѣвая.
— Однако, на желѣзныхъ дорогахъ происходитъ не мало несчастій. Желѣзнодорожному начальству слѣдовало бы быть гораздо строже къ паровозной прислугѣ.
— Да, мой отецъ говоритъ тоже самое. Теперь недостаточно строго обращаются съ ними, а снисходительнаго и заботливаго отношенія къ нимъ эти люди не въ состояніи понять… Ваша сестра уже представлена ко двору?…
Мимо!.. Впередъ!.. впередъ!..
— Старый другъ, — говоритъ машинистъ, обращаясь къ своему паровозу, покрытому ледяной корой, занесенному снѣгомъ и съ большими усиліями подвигающемуся впередъ, — мы оба съ тобой похожи сегодня на полярныхъ медвѣдей: оба обледенѣлые, окоченѣвшіе, смертельно измученные — да, это была ужасная ночь для насъ обоихъ — я за то позабочусь о тебѣ, вычищу тебя сверху до низу, а я… я оттаю и обогрѣюсь! Слава Богу, вотъ и пріѣхали!
Въ сумрачномъ освѣщеніи бурнаго зимняго утра показывается угрюмое, непривѣтливое зданіе большой станціи съ кое-гдѣ мерцающими еще въ окнахъ огнями, съ толстыми ледяными сосульками вокругъ крыши.
Машинистъ съ трудомъ поднимаетъ окоченѣвшую руку и даетъ свистокъ. Почти потухшій паровозъ напрягаетъ послѣднія силы, и поѣздъ, наконецъ, останавливается передъ скудно освѣщенной платформой. Заспанный начальникъ станціи угрюмо встрѣчаетъ поѣздъ. Измученный, окоченѣвшій машинистъ подаетъ ему часы.
— Вы опоздали на двадцать минутъ, — ворчитъ начальникъ станціи
— Сегодняшняя ночь была ужасна, говоритъ машинистъ.
— Да, да… но что дѣлать. Паровозъ Гаусига испортился, — поэтому приведите въ порядокъ вашъ паровозъ, черезъ полчаса вамъ придется ѣхать обратно съ курьерскимъ поѣздомъ.
— Опять въ дорогу, несмотря на усталость, холодъ и продолжающуюся метель!..
Вотъ какова служба машиниста зимою!
- ↑ Дѣйствіе разсказа происходитъ въ пятидесятыхъ годахъ. Въ настоящее время всѣ паровозы снабжены будками.