Зимняя Дорога. (Licentia роёtіса). Сочиненіе И. Аксакова. Москва. Въ тип. Н. Степанова. 1846. Въ 8-ю д. л. 52 стр.
Двое молодыхъ людей — Ящеринъ и Архиповъ ѣдутъ изъ Москвы, какъ кажется, за нѣсколько сотъ верстъ на именины одного помѣщика, родственника Ящерина. (Это еще дѣлается въ Москвѣ.) Ящеринъ почти всю дорогу спитъ, а Архиповъ мечтаетъ и размышляетъ вслухъ стихами. Ящеринъ, кажется, не высокаго мнѣнія о мечтахъ и размушленіяхъ вообще, и въ-особенности о тѣхъ, которымъ предается его спутникъ. За то авторъ «Зимней Дороги» видимо не любитъ его и мало имъ занимается, сосредоточивая всю свою симпатію на Архиповѣ. Внимательность его къ этому юношѣ такъ сильна и нѣжна, что мы подозрѣваемъ — нѣтъ ли тутъ авторской хитрости, и ужь не самого ли себя изобразилъ авторъ въ лицѣ московскаго мечтателя. Притомъ же мечтаетъ и размышляетъ Архиповъ о такихъ предметахъ, которые, какъ видно, очень-близки сердцу автора, т. е. о русской народности, о добродѣтеляхъ русскаго мужика, о будущей судьбѣ Россіи, о прелестяхъ русскаго семейнаго быта и т. п. Въ началѣ пьесы, когда еще Ящеринъ не спитъ, между нимъ и его спутникомъ завязывается довольно-живой разговоръ, изъ котораго тотчасъ видно, что онъ Ящеринъ — просто порядочный человѣкъ, а Архиповъ отчаянный славянофилъ. Въ*монологахъ мечтателя есть такія замѣчательныя выраженія славянофильскаго задора, что мы рѣшаемся выписать кое-что изъ разговора московскихъ молодыхъ людей.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . Какъ радъ я, Боже мой,
Что отъ искуственной, условной жизни нашей,
Могу прибѣжище, свободнѣе и краше,
Найти въ природѣ Русской и простой!
Фантазируешь ты не худо,
Да я не фантазеръ. Хоть самъ люблю порой
Природу и стихи; но занятъ я покуда
Все той же думою одной.
Я далѣе тебя несусь своей душою,
Скажу тебѣ здѣсь кстати вновь, —
Я не съ одной хочу сочувствовать страною, —
Во мнѣ пространнѣе любовь!
Природой Русскою и Русскимъ человѣкомъ
Нельзя, повѣрь, довольнымъ быть,
Тому, кто вслѣдъ идетъ за просвѣщеннымъ вѣкомъ!
Мы любимъ жить чужимъ умомъ,
Свое чужимъ аршиномъ мѣрить
И пировать въ пиру чужомъ;
Кому ненужны мы, — о томъ
И хлопотать и лицемѣрить!
Но если въ комъ не даромъ кровь
Волнуетъ пылкое стремленье,
Зоветъ пространная любовь,
Чтобъ угнетаемому — вновь
Воздать все прежнее значенье, —
Такъ чѣмъ глядѣть по сторонамъ,
Въ чужомъ пиру искать похмѣлья,
И по проложеннымъ тропамъ,
Идти во слѣдъ чужимъ стопамъ,
Ковать ненужныя издѣлья, —
Пусть пелену съ себя сорветъ,
Пусть ближе онъ допуститъ къ сердцу,
Что отзывъ въ немъ родной найдетъ,
Что чужестранецъ не пойметъ,
Что будетъ дико иновѣрцу!
Пусть онъ почувствуетъ въ себѣ
Всю святость узъ своихъ къ народу…
По не проложеннымъ слѣдамъ,
Не по стопамъ чужимъ и узкимъ,
Народъ, въ развитіи своемъ,
Пойдетъ, повѣрь, инымъ путемъ,
Самостоятельнымъ и Русскимъ!
Услышь, Господь, усердный зовъ:
Чтобъ самобытное начало
Своихъ разсѣяло враговъ,
И иго нравственныхъ оковъ
Съ себя презрѣнное сорвало! (Стр. 7—9).
Выслушавъ два-три такіе монолога, Ящеринъ засыпаетъ, а «Архиповъ впадаетъ въ дремотное раздумье. Передъ нимъ, въ неопредѣленныхъ, смутныхъ образахъ носятся его собственныя, разнообразныя думы и слышится ему ихъ звучный шопотъ» (стр. 12). Одинъ изъ этихъ голосовъ, кажется, всѣхъ сильнѣе подѣйствовалъ на Архипова, именно тотъ, который совѣтовалъ ему не предаваться безплоднымъ мечтамъ, растлѣвающимъ всѣ нравственныя силы человѣка, и обратиться къ міру дѣйствительному.
Наконецъ, путешественники пріѣзжаютъ на станцію. Присмотрѣвшись въ полчаса къ дѣйствительности въ грязной избѣ, набитой неопрятными мужиками, Архиповъ объявляетъ Ящерину о своемъ рѣшительномъ намѣреніи бросить всякія мечты и отвлеченности. Тѣмъ и кончается лиценція г. Аксакова.