ЗЕРКАЛО РОССІИ.
(По поводу книги г. Ядринцева: «Сибирь какъ колонія».)
править
I.
правитьМы думаемъ, что въ настоящее время найдется въ Россіи весьма много людей, которымъ любопытно будетъ оглядѣть себя въ качествѣ дѣятелей въ далекой, обширной, дѣвственной странѣ, лицомъ къ лицу съ различными сокровищами природы, при отсутствіи всякаго соперничества съ незначительною кучкой мирныхъ, покорныхъ дикарей; любопытно подсмотрѣть, какъ здѣсь разныя сословія, разные классы русскихъ людей воспользовались природою, въ какія отношенія они поставили себя другъ къ другу и къ низшимъ себя расамъ туземцевъ.
У насъ теперь лежатъ на плечахъ вопросы — польскій, остзейскій, еврейскій и проч. Мы много занимаемся этими вопросами; но все-таки не съумѣли придти къ соглашенію ни о причинахъ, ни о способахъ рѣшенія этихъ вопросовъ. Тысячи разныхъ осложненій мѣшаютъ намъ здѣсь оголить дѣло и открыть его суть. Въ Сибири, напротивъ, нѣтъ этихъ осложненій и суть дѣла видится рѣзко.
Запутаны также у насъ до сего времени разные вопросы объ отношеніяхъ нашихъ привилегированныхъ классовъ къ непривилегированнымъ, городскихъ, промышленныхъ классовъ къ земледѣльческимъ. Неразработанность нашей исторіи, статистики, этнографіи и проч. тормозитъ вообще правильное объясненіе многихъ особенностей въ жизни нашего государства.
До корня многихъ явленій въ нашей жизни еще трудно добраться, а въ силу этого у насъ такъ много и различныхъ спорныхъ мнѣній о самихъ себѣ.
Конечно, между этими мнѣніями есть и болѣе вѣроятныя, и вполнѣ истинныя; но въ томъ-то и дѣло, что истина-то здѣсь еще трудно доступна для всѣхъ и каждаго, и именно вслѣдствіе того, что мы еще крайне несовершенны въ дѣлѣ познанія самихъ себя.
Посмотрѣть на самихъ себя въ Сибири, ничѣмъ на первыхъ порахъ тамъ не связанныхъ, дѣйствовавшихъ первоначально на просторѣ, устроивавшихъ жизнь въ первобытной странѣ, безъ тѣхъ осложненій, которыя наслаивались въ Россіи въ теченіе ея тысячелѣтней исторіи — значитъ увидѣть и понять многія изъ крупныхъ, основныхъ особенностей нашего индивидуальнаго характера и общихъ бытовыхъ сторонъ нашей національности.
Возьмемъ для примѣра одинъ изъ самыхъ важныхъ, самыхъ насущнѣйшихъ нашихъ вопросовъ: почему у насъ не ладится какъ слѣдуетъ дѣло самоуправленія?
Два послѣдніе года, по этому вопросу говорили у насъ всѣ земскія учрежденія, всѣ присутствія по крестьянскимъ дѣламъ; обсуждался этотъ вопросъ въ періодической печати и въ отдѣльныхъ изданіяхъ. Высказано такимъ образомъ громадное количество мнѣній о причинахъ зла и предположеній, какъ сотворить добро; но, удивительное дѣло, единодушіе здѣсь сказалось весьма страннымъ образомъ: послѣдовало, во-первыхъ, всеобщее признаніе, что дѣло стоитъ не хорошо, что нужна настоятельная реформа, и, во-вторыхъ, одно и то же, хотя и съ разными деталями и намѣреніями и подъ различными, болѣе или менѣе замаскированными, формами, высказывалось относительно необходимости опеки надъ крестьянами. Одни проектировали эту опеку оставить въ рукахъ администраціи, другіе — въ рукахъ крупныхъ собственниковъ, третьи отдавали крестьянъ во власть вообще буржуазіи, четвертые хотѣли дать здѣсь первенство образовательному цензу, и никто такимъ образомъ не призналъ крестьянъ равноправными на практикѣ со всѣми остальными сословіями въ государствѣ.
Такимъ образомъ строили систему самоуправленія въ государствѣ и въ то же время отрицали способность самоуправленія у цѣлаго семидесятимилліоннаго сословія.
Какъ логически соединить между собою двѣ идеи: одну — равномѣрное участіе всѣхъ сословій въ самоуправленіи и другую — руководительство, надзоръ, опека надъ однимъ сословіемъ, подвластность его другимъ сословіямъ?
Чѣмъ объяснить подобный абсурдъ, произнесенный почти всею образованною Россіей?… Выводить ли отсюда заключеніе о политической неразвитости и даже объ отсутствіи правильнаго умственнаго развитія, или искать причину этого страннаго явленія нашей общественной жизни въ чемъ-либо иномъ?
Для пониманія и объясненія такихъ и подобныхъ имъ странныхъ явленій въ нашей жизни весьма цѣнны такія книги, какъ настоящая.
Имѣя въ виду воспользоваться ею для подобной цѣли, мы познакомимъ здѣсь вкратцѣ съ нею читателя и вмѣстѣ съ тѣмъ укажемъ, какимъ образомъ факты, въ ней изложенные, могутъ служить для объясненія многихъ невыясненныхъ явленій современной русской жизни.
Книга г. Ядринцева занимается Сибирью, какъ мѣстомъ, гдѣ начали жить на просторѣ русскіе люди и гдѣ, тоже на просторѣ, могутъ помѣститься еще десятки милліоновъ.
Знакомя съ естественными условіями страны, книга даетъ, кромѣ того, уже не гадательную, а дѣйствительную, достовѣрную исторію образованія склада жизни въ этой странѣ. Вы здѣсь уже не по догадкамъ, а прямо во-очію наблюдаете, какъ русскіе люди разныхъ классовъ общества приходятъ въ дѣвственную страну и устраиваются въ ней. Вы видите, съ чѣмъ каждый классъ является сюда; что онъ здѣсь начинаетъ дѣлать; какія склонности онъ преимущественно обнаруживаетъ; какимъ процессомъ каждый изъ классовъ ведетъ свое дѣло, идетъ къ своей цѣли; на какихъ, напримѣръ, основахъ утверждается здѣсь земледѣльческая дѣятельность, промышленность, торговля; какъ устраивается управленіе; почему оно выливается въ такую-то форму, подучаетъ такія-то рѣзкія особенности; каково вліяніе его на положеніе страны, и проч. Здѣсь все это совершалось такъ рѣзко, открыто, что не замѣтить всего существеннаго невозможно, ошибиться, смѣшать одно явленіе съ другимъ трудно. Притомъ все это было такъ недавно, что вы въ каждомъ мѣстѣ Сибири еще застанете почти очевидцевъ, современниковъ событій, услышите изъ ихъ устъ разсказы о случившемся, — на каждомъ шагу можете изучать и нѣмыхъ повѣствователей свершившагося, еще не успѣвшіе разрушиться и истлѣть памятники человѣческой дѣятельности.
Пространно здѣсь было поле дѣйствія для русскаго человѣка, на разнообразнѣйшую дѣятельность оно здѣсь его вызывало. Страна эта пространствомъ больше Европы, больше Австраліи (245.700 квадр. миль, или 11.885.400 кв. верстъ)[1]; одна изъ ея губерній, — не самая, однако, большая, — Томская (15.688 кв. миль) въ три раза больше Пруссіи, въ 2½ раза — Великобританіи, въ 1½ раза — Франціи. Длина этой страны 8.000 верстъ; сѣверныя ея части лежатъ подъ 77°, гдѣ Ледовитый океанъ, а южная — подъ 45°, т.-е. на одной широтѣ съ самыми благословенными мѣстами южной Европы.
Инородцы, существующіе звѣриными и рыбными промыслами, обитаютъ уже подъ 70° сѣверной широты. Пространство удобное для земледѣльческой культуры тянется на 8.000 верстъ между 60° и 45° сѣверной широты.
Способныхъ къ хлѣбопашеству земель около 237.355.976 десятинъ (69.465.866 дес. въ Западной Сибири и 167.890.110 дес. въ Восточной).
Подъ лѣсами въ одной Западной Сибири до 57.000.000 дес. А сколько еще неизмѣренныхъ лѣсовъ въ Восточной Сибири и на Амурѣ! Скотоводческія богатства Сибири опредѣляютъ въ 11.249.900 головъ только въ Западной ея половинѣ; не менѣе 6.000.000 головъ полагаютъ еще на Восточную Сибирь.
Огромные водные бассейны лежатъ въ срединѣ этой страны; громаднѣйшія въ мірѣ рѣки прорѣзываютъ ее съ юга на сѣверъ. Равнины, степи съ роскошною растительностію, лѣса, горы съ ихъ богатствами, озера, покрытыя стаями птицъ, чередуются здѣсь между собою. Виды и растительность самыхъ благословенныхъ странъ Европы встрѣчаете вы здѣсь въ грандіозныхъ размѣрахъ. Такъ, напримѣръ, горныя мѣстности одной Западной Сибири равняются пространству пяти Швейцарій, представляя притомъ несравненно болѣе разнообразія. Въ нихъ тѣ же альпійскія озера, величественные водопады; склоны ихъ усѣяны фіалками, жасминами, цвѣтами бѣлой и желтой розы, піонами, лиліями, мальвами, гіацинтами, великолѣпными рододендронами и проч.
Во всей этой громадной странѣ въ началѣ настоящаго столѣтія считалось только 1.800.000 жителей. Въ настоящее время русское населеніе среднихъ губерній Сибири не превосходитъ 3.500.000 человѣкъ (это на 10.708.000 кв. верстъ). Всего русскаго населенія Сибири числится 4.869.365, а инородческаго съ оренбургскими киргизами и Туркестаномъ — 4.515.736 человѣкъ.
Русское населеніе заняло сплошною массой все пространство по югу Сибири, отъ Урала къ востоку. Съузившись между Тарой и Омскомъ, оно далѣе опять расширяется нѣсколько между Томскомъ и р. Біей. Далѣе оно идетъ уже не сплошною массой, а тянется по рѣкамъ, впадающимъ въ Енисей, и рѣзко обрывается около Нижнеудинска. Затѣмъ отдѣльными небольшими поселками оно виднѣется на остальномъ востокѣ Сибири.
Инородцы расположены главнымъ образомъ по окраинамъ и пустынямъ. Такимъ образомъ въ Тобольской губерніи инородцевъ около 74 тыс., а русскихъ болѣе одного милліона; въ Томской первыхъ около 67 тыс., а русскихъ около одного милліона; въ Акмолинской и Семипалатинской областяхъ (Киргизская степь) русскихъ насчитывается только 160.000, а инородцевъ уже около 800.000. Но и въ каждой губерніи, взятой отдѣльно, поселенія инородцевъ и русскихъ мало перемѣшаны одни съ другими, — инородцы большею -частію занимаютъ сплошь одну часть территоріи губерніи, а русскіе — другую. Такъ въ южномъ Ялуторовскомъ округѣ, Тобольской губерніи, инородцевъ только 3 %, а въ сѣверномъ, Березовскомъ, 445,90 %.
Вотъ о такой-то странѣ и дѣятельности въ ней русскихъ и говоритъ подробно книга г. Ядринцева. Въ ней сосредоточены всѣ подробности географическія; развернута передъ читателемъ картина естественныхъ произведеній страны, ея промышленность, торговля; очерчено положеніе населяющихъ ее племенъ; приведены историческія свѣдѣнія съ самаго занятія Сибири Ермакомъ до позднѣйшаго времени, пріуроченныя главнымъ образомъ къ вопросу о заселеніи края русскими и къ вопросу объ управленіи страной. Этнографическіе очерки населяющихъ страну племенъ дополняютъ собою всѣ другія о ней свѣдѣнія. Вся эта полнѣйшая и разнообразнѣйшая картина Сибири составлена на основаніи самыхъ добросовѣстныхъ экстрактовъ изъ всего, что писано было о Сибири ея администраторами, учеными, изслѣдователями, путешественниками, — изъ всего, что можно было извлечь изъ иностранной и русской общей и исторической литературы. Каждая страница этой книги разсказываетъ событіе фактами, данными, легендами, выводами и мнѣніями историковъ, естествоиспытателей, путешественниковъ, промышленниковъ, торговцевъ и проч., — однимъ словомъ, выборками изъ огромнѣйшей литературы. Замѣчательно при этомъ, что, несмотря на такой составъ книги, изложеніе ея отличается удободоступностію для большинства читающей публики.
Указавъ на содержаніе книги г. Ядринцева, мы попытаемся теперь съ помощію ея приступить къ дѣлу выясненія темныхъ сторонъ въ явленіяхъ русской жизни. Мы будемъ для этого брать данныя изъ этой книги и, сопоставляя ихъ съ фактами, добытыми изслѣдованіями русской жизни, искать здѣсь отвѣта на занимающіе насъ вопросы, преимущественно же на вопросъ о способности нашего народа къ самоуправленію.
Такъ какъ эта книга пріурочена, какъ мы упомянули выше, къ вопросу о переселеніи въ Сибирь избытка населенія Россіи, то въ ней необходимо должны встрѣчаться и данныя по вопросу: какъ должна устроиться и при какихъ порядкахъ жить, иначе говоря — какъ управляться, эта колонія Россіи. Вопросъ же управленія всегда стоитъ въ неразрывной связи со степенью умственнаго развитія народа. Такимъ образомъ вѣрное опредѣленіе степени этого развитія имѣетъ рѣшающее значеніе въ выборѣ и системы управленія.
И дѣйствительно, въ книгѣ г. Ядринцева приведено огромное количество относящихся къ этому вопросу показаній и мнѣній знаменитѣйшихъ иностранныхъ и русскихъ ученыхъ, и хотя авторомъ положенъ немаловажный трудъ на сведеніе изслѣдованій по возможности въ одно цѣлое, на объясненіе противорѣчій между ними, на изложеніе критическихъ замѣтокъ о нихъ, но за всѣмъ тѣмъ читатель встрѣчается здѣсь съ полнѣйшимъ раздвоеніемъ. Огромнѣйшее количество фактовъ и мнѣній книги наводитъ на мысль, что умственное развитіе всѣхъ классовъ населенія Сибири не позволяетъ и говорить о введеніи въ Сибири самоуправленія. Между тѣмъ другой заключительный выводъ, который выносится изъ книги, состоитъ въ томъ, что существующее управленіе, какъ бы ни видоизмѣнять его форму, не въ силахъ вывести Сибирь изъ настоящаго ужаснаго, принижающаго нравственныя силы, положенія и грозитъ ей окончательною гибелью, слѣдовательно отнимаетъ у Россіи ея драгоцѣнную запасную территорію, сдѣлаетъ ее мѣстомъ, гдѣ нельзя будетъ жить.
Является какая-то роковая связь этихъ заключеній изслѣдователей Сибири но вопросу о самоуправленіи въ Сибири съ заключеніями по тому же предмету въ Россіи, сдѣланными огромнѣйшимъ числомъ образованныхъ классовъ русскаго общества. Необходимо дать всѣмъ сословіямъ Россіи самоуправленіе, — говорятъ въ Россіи всѣ земскіе и неземскіе дѣятели и публицисты и въ то же время отрицаютъ возможность для крестьянъ самоуправленія, учреждая надъ ними опеку другихъ сословій. Существующее управленіе въ Сибири убиваетъ эту страну, — говорятъ ученые путешественники и изслѣдователи, — слѣдовательно, нужно самоуправленіе; но въ то же время они утверждаютъ, что самоуправленіе здѣсь невозможно.
Почему такія странныя заключенія могутъ являться въ устахъ образованнѣйшихъ классовъ Россіи и въ устахъ ученыхъ изслѣдователей Сибири?
Внимательное изученіе и разработка свѣдѣній, собранныхъ въ послѣдніе годы, о порядкахъ русской поземельной общины и о волостныхъ судахъ[2], дали намъ достаточно указаній на неправильное пониманіе русскимъ образованнымъ обществомъ явленій жизни нашего народа и при этомъ выяснили, что, кромѣ отчужденности отъ этой жизни, незнанія ея, ошибки въ ея пониманіи шли отъ извѣстнаго неправильнаго, ненаучнаго взгляда на эту жизнь, отъ невыработанности точки зрѣнія на предметъ.
Книга г. Ядринцева своими рѣзкими фактами открываетъ намъ глаза на подобныя же ошибки путешественниковъ и изслѣдователей Сибири; она рѣзко выдвигаетъ на видъ всѣ послѣдствія этого, являющіяся въ видѣ различныхъ современно-лживыхъ, неправильныхъ умозаключеній о странѣ, и ея обитателяхъ. Объяснимъ здѣсь подробнѣе причину и путь этихъ невѣрныхъ заключеній.
II.
правитьКрайне трудно, почти невозможно разобраться правильно въ такомъ новомъ дѣлѣ, къ которому не знаешь какъ приступиться по отсутствію опредѣленныхъ о немъ знаній. Здѣсь приходится усвоить себѣ, на Первый разъ, просто на память массу фактовъ и затѣмъ, разбираясь въ нихъ, пробовать разложить ихъ въ какую-либо систему. Это осмысливаніе фактовъ не всегда удается. Оно, смотря по степени новости дѣла, по своеобразности фактовъ, можетъ имѣть въ результатѣ три исхода: во-первыхъ, систематизація фактовъ совершенно не удается и наборъ ихъ такъ и остается наборомъ безъ всякаго вывода; во-вторыхъ, удается только приблизительное ихъ осмысливаніе, т. е. гадательный выводъ, и въ этомъ случаѣ можно создать, на основаніи фактовъ, двѣ-три системы, безъ всякой увѣренности въ томъ, которая изъ нихъ болѣе удачна, болѣе приближается къ истинѣ; въ-третьихъ, факты строются въ систему не потому собственно, что они сами но себѣ наводятъ на такую-то систему, а подчиняясь уже готовой заранѣе гипотезѣ, составленной изъ фактовъ, наблюдаемыхъ въ иномъ мѣстѣ, въ иное время. Такъ обыкновенно принуждены бываютъ относиться къ явленіямъ жизни изслѣдователи, въѣзжающіе въ новую, малоизвѣстную страну; въ такое именно отношеніе ставится у насъ на первое время человѣкъ, посвящающій себя изученію русской народной жизни. Городская наша жизнь совершенно непохожа на жизнь деревни. Учебники нашихъ образовательныхъ заведеній хотя и написаны по-русски, но они излагаютъ науку развившуюся не у насъ, и вообще наши гимназіи, университеты, военныя и другія спеціальныя школы — таковы, что они и внутреннее наружно преобразуютъ человѣка въ совершеннаго космополита. Этотъ космополитъ, брошенный въ среду народа, является совершеннымъ иностранцемъ, которому все чуждо, все непонятно, начиная съ самаго языка.
Что ему дѣлать, какъ ему обернуться въ массѣ нахлынувшихъ на него фактовъ?… Приходится обобщать ихъ, прилагая къ этому дѣлу готовую гипотезу, выхватывая ее или изъ современной жизни иного класса общества, или иного народа, или изъ исторіи другихъ народовъ. Весь успѣхъ дѣла здѣсь заключается конечно въ удачномъ выборѣ гипотезы. Но каковъ фактъ, каково явленіе, подъ впечатлѣніемъ котораго выбирается гипотеза? Удачно ли онъ схваченъ, правильно ли объясненъ? Имѣетъ ли онъ управляющее значеніе для остальныхъ явленій наблюдаемой жизни? Вотъ причина, вслѣдствіе которой въ нашемъ обществѣ выросло такое громадное количество невѣрныхъ представленій о нашемъ народѣ, и этою же причиной можно объяснить массу противурѣчивыхъ мнѣній даже у людей посвятившихъ себя спеціально изслѣдованіямъ народной жизни. У насъ весьма ученый этнографъ оказывается весьма хорошо приготовленнымъ изслѣдователемъ жизни какого-либо западно-европейскаго, азіатскаго, африканскаго народа, потому что онъ здѣсь можетъ пользоваться огромнѣйшею иностранною литературой по части этнографіи, антропологіи названныхъ странъ, по части же изслѣдованія быта русскаго народа у него ничего нѣтъ, кромѣ нѣсколькихъ беллетристическихъ произведеній и описаній немногихъ явленій народной жизни.
И дѣйствительно, какъ-то страненъ и нелѣпъ самому себѣ кажется такой именно фактъ: только лишь въ два послѣдніе года мы узнали порядки и подробности общиннаго землевладѣнія у нашихъ крестьянъ, затѣмъ порядки раскладки податей, повинностей, и только недавно ознакомились съ далеко не всѣми, однако, юридическими обычаями и воззрѣнія крестьянства и проч.
Что мы до сихъ поръ думали, говорили и писали о разныхъ порядкахъ и условіяхъ крестьянскрй жизни?
Что-то безсмысленное слѣпо дарило до послѣдняго десятилѣтія въ головѣ почти каждаго русскаго образованнаго человѣка при отношеніи его къ явленіямъ русской народной жизни. Н. Успенскій рисовалъ типъ русскаго въ такомъ видѣ, что выходилъ чистѣйшій готтентотъ съ ногами безъ икръ, съ затылкомъ завиткомъ, руками столь длинными, что онѣ опускаются ниже колѣнъ. Слѣпцовъ (беллетристъ) увѣрялъ, что крестьяне, услыхавъ, что ихъ перечисляютъ въ казаки, начали готовиться къ переселенію тѣмъ, что истребляли все имущество и будто бы рубили холстъ на мелкіе кусочки. Тотъ же Успенскій увѣрялъ, что крестьянинъ не умѣетъ высчитать, обманулъ ли его хозяинъ постоялаго двора на три копѣйки. Подобныя же рѣчи раздавались изъ устъ Горбунова съ подмостокъ Александрійскаго театра, въ клубахъ столичныхъ и провинціальныхъ городовъ. Съ одной стороны гипотеза о происхожденіи великорусовъ отъ помѣси славянъ съ низшими племенами, съ другой — гипотеза о дѣйствіи холода убивающимъ образомъ на умственныя способности человѣка и съ третьей — укоренившееся въ средѣ дворянства и духовенства общее, почти поголовное, презрѣніе къ крѣпостному мужику — сдѣлали даже то, что оказалось возможнымъ появленіе ученыхъ трактатовъ о скотоподобіи не вкусившаго плодовъ науки русскаго мужика. Всѣми этими сказаніями о русскомъ народѣ восхищалась не только праздная публика, но имъ вѣрили самые строгіе умы. Разсказы Успенскихъ, Слѣпцовыхъ, Горбуновыхъ, призрачныя представленія, односторонніе выводы печатались въ самыхъ лучшихъ журналахъ; на основаніи ихъ писались руководящія статьи.
Все это было громадною помѣхой дѣлу познанія народной дѣйствительности, все это стоитъ ему поперекъ и теперь, уже вслѣдствіе одного того, что масса образованнаго общества воспиталась на вздорныхъ и ошибочныхъ представленіяхъ и понятіяхъ о народѣ.
Прибавьте къ этому дѣйствіе двухъ важныхъ фактовъ современной эпохи: 1) развитіе кулачества разныхъ видовъ, стойко и хитро дѣйствующаго во всемъ, что можетъ послужить къ обездоленію народа, и 2) современное крѣпостничество, которое адски-лукаво ведетъ дѣло порабощенія ему массъ.
Сколько небылицъ разсказывается теперь о народѣ уже вслѣдствіе однихъ только этихъ двухъ послѣднихъ обстоятельствъ!… Смѣтливый деревенскій кулакъ пробрался уже въ самые верхніе слои общества, въ самыя авторитетныя газеты, гдѣ онъ и изрыгаетъ клеветы на пьянствующій будто бы народъ, а авторитетная газета свидѣтельствуетъ на своихъ страницахъ устами кулаковъ иной формы о томъ, что мужики не имѣютъ понятія о томъ, что растетъ на свѣтѣ капуста, морковь, что ихъ нужно учить садить огородныя овощи, что при общинномъ землевладѣніи невозможно травосѣяніе и проч.
Таковы отношенія людей русскаго образованнаго общества къ вопросамъ народной жизни въ Европейской Россіи, въ каждомъ уголкѣ которой обитаютъ въ средѣ крестьянства и вблизи его помѣщики и другіе представители этого общества. Каковы же должны быть знанія относительно страны, протянувшейся на 8 тысячъ верстъ и захватившей въ свои границы сѣверный берегъ Ледовитаго океана и среднеазіатской степи и оазисы, — страны, которая въ началѣ настоящаго столѣтія не заключала въ себѣ и двухъ милліоновъ русскаго населенія, — страны, гдѣ существуетъ множество инородческихъ языковъ, совершенно почти неизвѣстныхъ наѣзжавшимъ путешественникамъ?
Изслѣдователи Россіи, у которыхъ она предъ глазами, вели свое дѣло такъ хорошо, что только въ послѣдніе два года явились факты, которые могутъ дать истинное понятіе о коренныхъ основахъ жизни ея семидесяти-милліоннаго населенія. За разработку этихъ фактовъ брались всего три-четыре человѣка и можно смѣло утверждать, что развѣ только одной четверти нашихъ этнографовъ факты эти извѣстны; что же касается остальныхъ людей науки, а также всего русскаго образованнаго общества, то вотъ вамъ осязательный фактъ: изданіе Императорскихъ Географическаго и Вольнаго Экономическаго Обществъ: «Сборникъ матеріаловъ для изученія сельской поземельной общины» — до сихъ поръ лежитъ не тронуто (изъ склада Географическаго Общества куплено только два экземпляра). При рѣшеніи пресловутаго вопроса «о пьянствѣ», при обсужденіи вопроса «о переселеніяхъ» ни одинъ свѣдущій человѣкъ не заглянулъ въ этотъ «Сборникъ», несмотря на то, что по этимъ вопросамъ «Сборникъ» далъ бы много фактовъ, пролилъ бы много свѣта.
Неужели болѣе приготовленные, болѣе умѣлые изслѣдователи ѣздили изучать Сибирь и написали правду о внутреннихъ качествахъ поселившихся тамъ выходцевъ изъ Россіи?
Книга г. Ядринцева свидѣтельствуетъ о крайне безобразномъ, легкомысленнѣйшемъ отношеніи изслѣдователей Сибири къ предмету изученія.
Она говоритъ именно о слѣдующихъ фактахъ:
Путешественниковъ въ Сибири и ученыхъ экспедицій для изученія этой страны было много. Изслѣдованій ими сдѣлано весьма немало; но, странное дѣло, всѣ эти изслѣдованія не касаются прямо того русскаго населенія, которое издавна поселилось и размножилось въ центральной, такъ сказать, части Сибири — уѣздахъ Тобольскомъ, Томскомъ, Ялуторовскомъ, Курганскомъ, Ишимскомъ, Тарскомъ, Каинскомъ и др. Всѣ этнографическія изслѣдованія какъ иностранныхъ путешественниковъ, такъ и русскихъ сосредоточены на окраинныхъ частяхъ Сибири, на живущихъ тамъ инородцахъ. На этихъ окраинахъ попадаются, правда, и несчастныя русскія селенія, неизвѣстно какимъ образомъ туда заброшенныя, совершенно оторванныя отъ остального русскаго населенія, изолированныя отъ него громадными, необитаемыми и трудно проходимыми пространствами. Правда, что почти всѣ путешественники проѣзжали чрезъ центральныя части Сибири, довольно густо населенныя, благоустроенныя, съ хорошими дорогами, съ превосходными почтовыми и обывательскими лошадьми. Но путешественники здѣсь только прокатывались, въ буквальномъ смыслѣ этого слова, по большимъ дорогамъ, проносясь по 200—250 верстъ въ сутки; останавливались они преимущественно въ городахъ, проводя здѣсь время въ обществѣ сибирскихъ чиновниковъ, пируя въ ихъ общественныхъ собраніяхъ и клубахъ и на устраиваемыхъ для нихъ охотахъ. На окраинахъ же Сибири наступала уже не увеселительная прогулка, а дѣйствительное путешествіе на собакахъ, оленяхъ, верблюдахъ, верхомъ, пѣшкомъ — по первобытнымъ дорогамъ; здѣсь нужно уже было жить по цѣлымъ суткамъ, недѣлямъ, мѣсяцамъ въ юртѣ, кошѣ, кибиткѣ, землянкѣ, или въ избушкѣ какой-либо полурусской или полуостяцкой деревушки, про обитателей которой трудно сказать — обрусѣлые ли это инородцы, или русскіе, хватившіе черезъ край инородческой крови.
Что же изъ этого вышло для науки этнографіи русскаго населенія въ центральной Сибири? — Вышла химерическая этнографія. Наблюдая и изслѣдуя на окраинахъ заброшенную туда часть русскаго населенія, путешественники приняли его за коренное русско-сибирское населеніе, т.-е. отождествили его съ неизвѣстнымъ имъ населеніемъ центральной Сибири. Что они примѣтили въ полурусскихъ деревенькахъ и городкахъ, то они распространили и на жителей тѣхъ деревень, мимо которыхъ пронесли ихъ, полуспящихъ, въ тарантасахъ, быстрые сибирскіе почтовые кони. Сибирская городская бюрократія, вся почти составленная изъ наѣзжаго изъ Россіи тертаго народа, прошедшаго огонь и воду и мѣдныя трубы, конечно, должна была сдѣлать на нихъ особое впечатлѣніе; часть этого впечатлѣнія скомкалась у нихъ въ одну массу съ тѣмъ, что они замѣтили у русскихъ промышленниковъ и купцовъ, жестоко эксплуатирующихъ инородцевъ на окраинахъ.
Прибавьте къ этому, что еще въ Россіи русскій образованный человѣкъ съ молокомъ матери всосалъ въ себя извѣстную гипотезу о скотствѣ русскаго мужика, что потомъ воспитаніе и всѣ указанныя выше нами обстоятельства и условія поддержали и развили эту гипотезу и что вотъ съ нею-то онъ и подошелъ къ. деревушкѣ около Туруханска, Обдорска или гдѣ-либо за восемь тысячъ верстъ отъ насъ на сѣверѣ Якутской области.
Вотъ съ какой управляющей гипотезой являлись ученые и неученые путешественники и изслѣдователи въ страну громадную, суровую, трудно проходимую, разорванную на части тундрами, болотами, голодными степями, дѣвственными лѣсами, неприступными горами, — въ страну неизученную, гдѣ все ново, все озадачиваетъ изслѣдователя.
Изслѣдователи видѣли нѣкоторыя части страны и по нимъ строили обобщенія для всей Сибири. А вѣдь однѣ части Сибири ближе къ Америкѣ, нежели другъ къ другу, другія къ Кавказу, третьи къ Индіи, четвертыя къ Англіи. Изъ однѣхъ легче и скорѣе съѣздить въ Парижъ, нежели въ какую-либо мѣстность той же Сибири; въ Тюмени или Курганѣ не рѣдкость сицилійскіе апельсины и очень трудно достать воротникъ на шубу изъ камчатскаго бобра.
Изучать природу страны, ея геологію, флору, фауну путешественникамъ было не трудно, такъ какъ для этого грубаго дѣла довольно было научиться естественной исторіи; но такъ ли же было легко ознакомиться съ экономическими условіями быта изслѣдуемой мѣстности? Тутъ вѣдь кромѣ одной природы приходилось наблюдать и оцѣнивать значеніе путей сообщенія, сношеній данной мѣстности съ другими, а главная трудность здѣсь — пришлось столкнуться уже съ человѣкомъ.
Къ несчастью, у насъ давно царствовало и продолжаетъ царствовать убѣжденіе, что въ дѣлѣ устройства экономическихъ отношеній и дѣятельности главная пружина лежитъ въ человѣкѣ, въ его интеллектуальномъ развитіи. Поэтому наши экономисты весьма легко обращали себя въ этнографовъ и наоборотъ. Ѣздитъ, напримѣръ, какой-либо заѣзжій въ Сибирь спеціалистъ, что крестьянинъ моется гдѣ-нибудь въ глухой сибирской деревнѣ вмѣсто мыла кишкою, и идетъ отсюда заключеніе, что мужикъ не умѣетъ дѣлать мыла; занимается ли сибирякъ гдѣ-либо около Ледовитаго моря звѣропромышленностію и рыбною ловлей, а не хлѣбопашествомъ, одѣвается ли онъ подобно инородцу-туземцу въ оленьи мѣха, — значитъ онъ одичалъ, раса понизилась и проч. Вотъ обыкновенная логика такихъ экономистовъ-этнографовъ.
Понятно, что при недостаточномъ выясненіи всѣхъ вліяній природы на экономическую жизнь, при недостаточномъ изслѣдованіи этой жизни нельзя сдѣлать какихъ-либо вѣрныхъ выводовъ ни по одному экономическому вопросу. Затѣмъ безъ отдѣльнаго внимательнаго изученія умственной жизни населенія страны нельзя сопоставить явленія этой жизни съ явленіями экономическими и съ вліяніями мѣстной природы. Но все это какъ-то не принимается въ разсчетъ нашими изслѣдователями Сибири. Они идутъ по старому, излюбленному пути въ своихъ умозаключеніяхъ; поступаютъ они здѣсь такъ, какъ и все русское образованное общество, проектируя различные законы и правила для жизни и дѣятельности русскаго крестьянства, вродѣ, напримѣръ, слѣдующихъ: преподай мужикамъ агрономію — и они заведутъ плодосмѣнное хозяйство; заведи школы — и уничтожатся злоупотребленія писарей и волостныхъ начальниковъ, и проч. въ этомъ родѣ.
Мало выигрываетъ, идя по такому пути, и дѣло экономическаго изслѣдованія страны, и самая этнографическая наука. Возможность свалить объясненіе экономическихъ явленій на этнографію и, наоборотъ, этнографическія недоразумѣнія разрѣшить посредствомъ скачка въ экономическую сферу — задерживаетъ только правильное изученіе народа съ точки зрѣнія экономической и этнографической.
Увидалъ, напримѣръ, путешественникъ, что туруханскіе мѣщане носятъ туземный костюмъ, — у него готово объясненіе этого явленія, сводящееся въ концѣ концовъ на недостатокъ интеллектуальнаго развитія вообще у русскаго крестьянина: что же-де лучше этого можетъ объяснить причину измѣны своей національной одеждѣ? Ѣстъ туруханскій мѣщанинъ струганину (сырую замороженную рыбу) — это означаетъ опять то же, т. е. малосвѣдущій пришелецъ не устоялъ подъ давленіемъ массы туземныхъ порядковъ. Употребляетъ этотъ мѣщанинъ инородческія слова, — та же причина и этому.
Между тѣмъ отъ этнографа ускользаютъ весьма простые факты, извѣстные многимъ изъ побывавшихъ на крайнемъ сѣверѣ: 1) Одежда сѣвернаго инородца просто-на-просто умна при климатѣ, въ которомъ онъ живетъ; она приспособлена къ этому климату и промысловой въ немъ жизни. Въ ней нельзя замерзнуть при 50° мороза; она не тѣснитъ нигдѣ организма, не задерживаетъ кровообращенія, что весьма важно при дѣятельности на страшномъ холодѣ; наконецъ, она легче медвѣжьей, енотовой, бараньей шубы, валеныхъ сапогъ и прочей нашей зимней сбруи; вѣсъ ея болѣе чѣмъ на половину легче нашей одежды. 2) Какъ сѣверные туземцы, такъ и русскіе, долго пожившіе на крайнемъ сѣверѣ, утверждаютъ, что, послѣ долгаго пребыванія на морозѣ, очень вредно ѣсть что-либо горячее до тѣхъ поръ, пока окончательно не обогрѣешься въ избѣ или юртѣ. А потому если хочется пить, то можно выпить только холодной воды; если нудитъ голодъ, то заморить его не вредно только замороженною рыбой. 3) Если двѣ-три русскихъ семьи были заброшены между инородцами на крайній сѣверъ, сѣверо-востокъ или крайній югъ Сибири въ качествѣ промышленниковъ, торговцевъ или бѣглыхъ людей, то ясное дѣло, что не массѣ же инородцевъ учиться русскому языку у трехъ-четырехъ пришельцевъ; здѣсь крайняя необходимость заставляла горсть русскихъ усвоивать инородческія слова. Если эти русскіе выходцы плодились и множились путемъ женитьбы на инородческихъ женщинахъ, а дочерей своихъ выдавали замужъ за инородческихъ парней, то опять ясно, что инородка, входя въ русскую избу, частію русѣла и выучивала русскій языкъ, а русская дѣвушка, вступивъ въ инородческую семью, волей-неволей заучивала языкъ, на которомъ говоритъ мужнина семья. Изъ такихъ-то вотъ семей, полурусскихъ по женскому колѣну и полуинородческихъ по мужскому, и составились впослѣдствіи особаго типа деревеньки; если же большинство ихъ приняты путешественниками за русскія деревни или происходящія отъ русскихъ, то ясно, что русская раса или русская культура оказалась болѣе стойкою, нежели инородческая. 4) Выводятъ изслѣдователи Сибири нѣчто не въ пользу русскаго сибиряка изъ такихъ еще фактовъ, какъ, напримѣръ, освѣщеніе избы лучиной. Въ прежнее, очень недавнее, время на употребленіе лучины во многихъ мѣстностяхъ Европейской Россіи нѣкоторые публицисты указывали какъ на фактъ невѣжества, тупости, глупости мужика. Теперь никто не рѣшается пускать въ- ходъ такое объясненіе относительно крестьянъ русскихъ, Казалось бы, что непригодность такого объясненія и для сибирскихъ крестьянъ видна уже изъ одного того, что всѣ почти сибирскіе инородцы не знаютъ вовсе лучины, освѣщаются жиромъ, который и горитъ у нихъ въ различнаго рода посудинахъ. Ясно, что освѣщеніе лучиной вынесено сибиряками изъ Россіи, гдѣ и пѣсня есть: «Лучина, лучинушка, березовая», свидѣтельствующая и словами, и мотивомъ о весьма высокомъ интеллектуальномъ развитіи мужика, а не о тупости и глупости. Почему же русскіе сибиряки не бросили лучину и не замѣнили ее болѣе совершеннымъ освѣщеніемъ — плошками, перенявъ ихъ прямо у инородцевъ? При чемъ тутъ выводъ о пониженіи расы русскаго, переселившагося въ Сибирь? 5) Пониженіе расы видятъ путешественники и въ томъ, что, напримѣръ, туруханскіе мѣщане не хотятъ переселяться на югъ, а готовы подвинуться еще на сѣверъ. Замѣчательно, что тутъ же тѣ же путешественники приводятъ еще и такой фактъ: они говорятъ, что эти мѣщане очень несообщительны, а другіе, напримѣръ обдорскіе обыватели, прячутся, подозрѣвая въ путешественникахъ начальство или эксплуатирующихъ вся и всѣхъ промышленниковъ; на совѣтъ же переселиться южнѣе и заняться земледѣліемъ туруханцы отвѣчаютъ, что они пріобыкли къ иному дѣлу, что земледѣліе имъ незнакомо. Для всякаго безпристрастнаго человѣка простъ и ясенъ выводъ изъ этихъ фактовъ: глупо бросаться на незнакомое дѣло въ новой мѣстности, гдѣ притомъ близки всякіе такіе люди, отъ которыхъ лучше припрятаться. При какихъ условіяхъ подобная комбинація фактовъ можетъ приводить къ заключенію о способности русскаго обращаться въ дикаря? — Конечно, при сидящей въ головѣ и управляющей всѣми мыслями гипотезѣ о малоразвитости вообще русскаго человѣка, при сочетаніи всѣхъ наблюдаемыхъ явленій по указанному выше рутинному пріему, при произвольныхъ скачкахъ изъ области этнографіи въ область экономическихъ явленій, вообще при такомъ способѣ изслѣдованія, который не приноситъ пользы ни той, ни другой наукѣ и только тормозитъ ихъ обѣ и не даетъ возможности критически относиться къ собственнымъ наблюденіямъ. Увидятъ такіе изслѣдователи очень немного, а возмнятъ, что видѣли все нужное для правильнаго заключенія о предметѣ.
Почему-нибудь мореплаватели, охотники, туристы получили репутацію вралей. Но какимъ образомъ почтенная профессія моряка, выковывающая въ человѣкѣ энергичность, честность, прямоту души, непорочность, можетъ въ то же время способствовать къ развитію въ немъ лжи?… А между тѣмъ дѣйствительно мореплаватели, въ особенности прежняго времени, отличались множествомъ неправдоподобныхъ разсказовъ. Дѣло здѣсь состоитъ именно въ томъ, о чемъ мы подробно говорили выше — въ отсутствіи правильно выработанной гипотезы для обсужденія массы новыхъ фактовъ и явленій, встающихъ предъ человѣкомъ при первомъ его шагѣ въ новой или малознакомой ему странѣ.
Своеобразенъ бытъ русскаго крестьянина и въ Европейской Россіи, — своеобразенъ до того, что душа крестьянина мало понятна даже спеціалисту, посвятившему себя ея изученію. Какимъ же образомъ удалось правильно уразумѣть спрятавшагося на окраинахъ Сибири мужика разнымъ наѣзжимъ изслѣдователямъ? Что могли сказать эти люди относительно какъ сибирскаго инородца, языка котораго они не знали, такъ и про русскую бѣглую семью, пріютившуюся около этихъ инородцевъ? Что они могли написать вѣрнаго относительно подробностей быта основной массы сибирскаго крестьянства, скученно населившаго западъ и средину Сибири?… Вѣдь они видѣли его только изъ тарантаса, несясь съ быстротою 20-ти верстъ въ часъ, съ пятиминутными остановками на станціяхъ. Какая громада невѣрностей должна заключаться въ ихъ сужденіяхъ объ этомъ населеніи Сибири! Вѣдь эти сужденія составились у нихъ на основаніи посылокъ отъ наблюденій на окраинахъ Сибирскаго Царства и въ городахъ, населенныхъ кулаками различныхъ формъ и классовъ и заѣзжими чиновниками, изъ которыхъ тѣ и другіе склонны всегда говорить неправду изъ разсчета, изъ желанія скрыть свои поступки отъ посторонняго или замаскировать ихъ отъ своей собственной совѣсти. Насколько должна усилиться здѣсь степень неправды еще вслѣдствіе того, что главная, управляющая въ сужденіяхъ изслѣдователей и путешественниковъ въ Сибири, гипотеза выходила изъ представленій о мужикѣ, составленныхъ во время крѣпостного права!…
Читателю теперь отчасти ясно, какимъ образомъ такого рода показанія и свидѣтельства о Сибири могутъ быть, употреблены съ пользою для дѣла какъ истиннаго познанія Сибири, такъ и для рѣшенія постановленныхъ выше вопросовъ. Какъ ни нелѣпъ разсказъ, но онъ все-таки лучше молчанія: что-нибудь въ немъ истинно — это первое; а во-вторыхъ — онъ можетъ наводить на познаніе какой-либо истины: разсказомъ, во многихъ случаяхъ, опредѣляется и самъ разсказчикъ, а это одно уже многое значитъ. Оцѣнивъ знанія разсказчика, опредѣливъ его тенденціи, можно всегда впередъ предугадать, какъ онъ пойметъ какой-либо фактъ, какія краски на него наложитъ при разсказѣ о немъ, и проч. Извлечь отсюда приблизительную истину уже нетрудно.
Съ тенденціями, съ предвзятыми мнѣніями изслѣдователей Сибири мы уже ознакомились. Теперь пойдемъ дальше.
Авторъ настоящей книги, задавшись цѣлію совокупить въ одно цѣлое все, что писано было доселѣ о Сибири, исполнилъ эту работу съ полнѣйшею добросовѣстностью. Онъ не далъ читателямъ сырого матеріала, — онъ представилъ ихъ вниманію самыя выжимки изъ всѣхъ сочиненій и Сибири; кромѣ того, онъ далъ читателямъ не голое изложеніе этихъ выжимокъ, но потрудился надъ составленіемъ изъ ихъ группъ цѣлыхъ картинъ, представляющихъ тотъ или другой отдѣлъ жизненныхъ явленій страны. Жало этого, несогласный со многими изображеніями этихъ картинъ, онъ провелъ чрезъ всѣ ихъ свои комментаріи, поправки, поясненія.
Къ сожалѣнію, послѣднее сдѣлано имъ не отдѣльно, не въ одномъ мѣстѣ книги, и вслѣдствіе этого вышло не рѣзко, не отчетливо; относясь къ сказаніямъ путешественниковъ я изслѣдователей вполнѣ критически, г. Ядринцевъ, однако, почему-то избѣгалъ высказывать это категорически. Стоя, при разсмотрѣніи этихъ сказаній, на той же почти точкѣ зрѣнія, какъ и высказанная нами выше, г. Ядринцевъ находилъ почему-то ненужнымъ выставить ее ярко передъ читателемъ. Такимъ образомъ онъ нисколько не застраховалъ читателя отъ пониманія положенія Сибири такъ, какъ разумѣло его большинство путешественниковъ и изслѣдователей, и этимъ самымъ далъ огромной массѣ ихъ мнѣній возможность туманить собственныя его мнѣнія. Плоды изъ этого вышли и выйдутъ не весьма желательные: уже одинъ изъ рецензентовъ настоящей книги выразилъ удивленіе, какимъ образомъ ея авторъ хлопочетъ о самоуправленіи, гласномъ судѣ, земскихъ учрежденіяхъ для Сибири, когда всѣ классы людей, живущихъ въ Сибири, заявляютъ себя съ самой худшей стороны. Полнѣйшее невѣжество въ низшихъ и высшихъ слояхъ общества, промышленный и торговый разбой, распущенность и хищничество со стороны чиновниковъ, низкій повсюду уровень нравственности, отсутствіе поэзіи, одна животная, скотская жизнь, вездѣ кабала и вездѣ хищничество — вотъ картина положенія Сибири, составившаяся у рецензента по ознакомленіи съ книгой, — картина, вызвавшая его на постановку вопроса: какая тутъ можетъ быть рѣчь о самоуправленіи?
Конечно, г. Ядринцевъ, говоря о всѣхъ выгодахъ, которыя можетъ получить край отъ самоуправленія и гласнаго суда, имѣлъ въ виду главнымъ образомъ русское населеніе, занявшее сплошною массой западъ и средину Сибири. Онъ, разумѣется, зналъ, что это населеніе не тронуто изслѣдованіемъ, доказательствомъ чему служитъ, составленная имъ въ послѣднее время, программа собиранія свѣдѣній о землевладѣніи сибирскихъ крестьянъ. Въ эту программу внесено огромное число такихъ вопросовъ, которые прямо свидѣтельствуютъ, что эта часть Сибири совершенно не изслѣдована.
Какъ человѣкъ много лѣтъ изучавшій Сибирь и присмотрѣвшійся къ быту крестьянъ безъ особыхъ предубѣжденій, г. Ядринцевъ, конечно, понялъ и узналъ здѣсь очень многое. Это очень многое дало ему и точки отправленія при составленіи программы вопросовъ. Такимъ образомъ, составляя свою книгу: «Сибирь какъ колонія», онъ не могъ не имѣть въ виду главнѣйшей массы сибирскаго крестьянства, массы трудолюбивой, умной, крѣпкой духомъ и тѣломъ. Онъ видѣлъ здѣсь чистѣйшій славянскій обликъ людей, знакомые типы россійскихъ сѣверныхъ крестьянъ; онъ слышалъ въ ихъ говорѣ новгородское нарѣчіе; архитектура ихъ избъ, расположеніе селеній и проч. напоминали ему, вѣроятно, губерніи Новгородскую, Вологодскую, Архангельскую. Вглядываясь въ ихъ бытъ, онъ, конечно, замѣтилъ здѣсь крѣпкую общинную связь и дисциплину, при существованіи которыхъ ему понятно становилось, почему здѣсь всякій проѣзжій человѣкъ можетъ ночевать у любого крестьянина, оставивъ свое имущество на дворѣ, въ повозкѣ; почему здѣсь можно отправить изъ города въ городъ въ гости къ родственникамъ за четыреста, за шестьсотъ верстъ маленькихъ дѣтей съ какою-либо старухой[3], несмотря на то, что тамъ нѣтъ и не было урядниковъ, а что касается до станового пристава (земскій засѣдатель), то его участокъ равняется по величинѣ любому королевству западной Европы. Между тѣмъ по этому безначальному пространству бредетъ множество ссыльныхъ и бѣглыхъ съ каторжныхъ работъ, — бредетъ и не тронетъ беззащитныхъ путниковъ. Г. Ядринцевъ зналъ, что эти толпы трепещутъ силы и власти сибирской крестьянской общины. Зналъ онъ, конечно, и тотъ фактъ, который напечатанъ въ № 10 Восточнаго Обозрѣнія, а именно, что здѣсь писарю даютъ огромные оклады затѣмъ, чтобы дѣйствительное крестьянское самоуправленіе могло существовать на самомъ дѣлѣ, во всей своей справедливости, чтобы власть міра дѣйствительно была власть твердая, могучая, какою, однимъ словомъ, она выражается въ пословицахъ. За три, за четыре, даже за шесть тысячъ рублей жалованья писарь здѣсь обязывается быть слугой общества, какъ въ его внутреннихъ, такъ и во внѣшнихъ дѣлахъ. Въ перваго рода дѣлахъ онъ обязанъ писать, что ему прикажетъ общество, вести темныя (подпольныя) книги, въ которыя вносятся всѣ гласные и негласные расходы (въ явныя книги отчетность здѣсь вносится въ томъ видѣ, въ какомъ она можетъ, и должна быть представляема начальству). Во второго рода дѣлахъ, внѣшнихъ, писарь долженъ устраивать отношенія деревни съ мѣстнымъ начальствомъ и уничтожать поводы ко-всякимъ ненужнымъ въѣздамъ и наѣздамъ этого начальства. Разсчетъ сохраненія громаднаго жалованья и затѣмъ страхъ крестьянскаго самосуда заставляютъ писаря, конечно, быть дѣйствительнымъ слугою общества. Вообще здѣсь не создавать нужно самоуправленіе, а закрѣпить только существующее, т. е. поставить крестьянство въ такое положеніе, при которомъ ему ненужно было бы платить писарямъ по нѣскольку тысячъ рублей жалованья и давать окупы для избѣжанія ненужныхъ въѣздовъ и наѣздовъ. И г. Ядринцевъ горячо отстаиваетъ настоятельную необходимость этого, въ виду многихъ угрожащихъ обстоятельствъ.
Эти угрожающія обстоятельства берутся авторомъ прямо съ практики, но, къ сожалѣнію, изъ тѣхъ мѣстностей Сибира, положеніе которыхъ, въ силу разныхъ причинъ, сдѣлалось съиздавна не похоже на положеніе тѣхъ срединныхъ частей Сибири, о которыхъ мы сейчасъ говоримъ. Такъ г. Ядринцевъ приводитъ примѣръ изъ мѣстностей, находившихся въ крѣпостной зависимости Алтайскаго горнаго вѣдомства и изъ мѣстностей, близкихъ къ золотымъ розсыпямъ. Бытъ русскаго насѣленія въ этихъ мѣстностяхъ дѣйствительно разбитъ кулаками и хищиками разнообразныхъ наименованій и типовъ, покровительствуемыхъ всею системой политики, какъ мѣстной сибирской, такъ и всероссійской, съиздавна поощрявшей капиталистическое производство.
Г. Ядринцевъ опасается, что дѣйствіе этой политики рано или поздно коснется и остального крестьянства, и стращаетъ страшными примѣрами насилій въ Алтаѣ и на частныхъ золотыхъ промыслахъ, гдѣ эта политика дѣйствовала издавна. Но, дѣлая это, онъ опять категорически не* заявляетъ, что главнѣйшая масса сибирскаго крестьянства еще не испытала гнета капитала и только еще можетъ подвергнуться ему.
Въ статьѣ своей: «Кустарная промышленность въ Сибири» — г. Ядринцевъ приводитъ знаменательнѣйшій фактъ: въ наиболѣе старѣйшихъ и скученныхъ мѣстностяхъ западной части Сибири, напримѣръ Курганскомъ округѣ, мѣстные кустари мѣняются матеріаломъ и издѣліями съ кустарями Шадринскаго уѣзда, обходясь такимъ образомъ безъ посредника-- торговаго человѣка. Этотъ фактъ вмѣстѣ съ другими, уже указанными, прямо говоритъ, что здѣсь кулачеству пока нѣтъ еще мѣста. Между тѣмъ отъ отсутствія категорическаго заявленія объ этомъ читатель настоящей книги не выводится изъ ошибочныхъ представленій о Сибири.
Никто изъ сибирскихъ изслѣдователей, путешественниковъ и туристовъ не выяснилъ, что въ Сибири съ самаго начала ея занятія русскими развернулось двѣ жизни, двѣ дѣятельности: одна — громкая, блестящая результатами, которые говорили о себѣ далеко за предѣлами Россіи; другая — тихая, никому неизвѣстная, результаты которой могутъ манить къ. себѣ только самаго скромнаго труженика — крестьянпна-земледѣльца.
Первая дѣятельность — это добыча дорогихъ мѣховъ, которыми давно уже оскудѣли Европейская Россія и западная Европа, самоцвѣтныхъ камней и драгоцѣнныхъ металловъ, которыхъ въ Россіи было всегда мало.
Дорогіе мѣха до того были важны и цѣнны для царственной Москвы и большихъ городовъ, что на добычу ихъ жадно бросались предприниматели различныхъ классовъ русскаго общества. Но добывать ихъ оказалось возможнымъ не иначе, какъ подъ формою прямого насилія — военной добычи и дани, или посредствомъ экономическаго разбоя. Съ этими цѣлями шли въ Сибирь казаки, стрѣльцы, ѣхали купцы и промышленники. Такъ началась политика хищенія туземцевъ.
Осмотрѣвшись затѣмъ хорошенько въ Сибири и наткнувшись на богатые золотомъ пески и драгоцѣнными каменьями горы, промышленники и купцы жадно бросились на это, обѣщавшее быструю наживу, дѣло. Сулило оно несмѣтныя богатства такъ ясно и выразительно, что не замедлило послѣдовать и принудительное переселеніе крестьянъ для работъ на горныхъ заводахъ и взятіе дорогихъ горъ въ завѣдываніе правительства. Явилась такимъ образомъ узаконенная кабала. Частный предприниматель не остался тоже въ накладѣ. Онъ нашелъ себѣ много другихъ мѣстностей, не занятыхъ правительствомъ, а давать ему привилегіи и льготы было въ нравахъ тогдашней политики.
Но работниковъ — пролетаріевъ въ Сибири почти не было. Поэтому пришлось пустить въ ходъ всѣ соблазны, обманы и притѣсненія, чтобы добыть рабочія руки. H вотъ частные золотопромышленники пользуются бѣглыми изъ Россіи, сулятъ громадную плату поселившимся подлѣ земледѣльцамъ; прикащики ихъ вырываютъ всевозможными путями изъ этихъ селеній все, что послабѣе, поподатливѣе, чему не задалось земледѣліе; заманиваются сюда и новые переселенцы. Начинается работа въ дикой тайгѣ, — работа трудная, измучивающая человѣка, надѣляющая его болѣзнями, калѣчествомъ, — работа въ такой обстановкѣ, съ такими условіями, при которыхъ непьющій станетъ пить, наклонный къ разврату развратится, слабый ослабѣетъ еще больше, здоровый и сильный познаетъ болѣзни и потеряетъ половину своего прежняго рабочаго я. Всей этою нуждой и слабостью воспользуется золотопромышленникъ и закабалитъ рабочаго на будущій годъ. Чтобы лучше достигнуть цѣли, онъ устроитъ по пути отъ золотого пріиска въ деревню кабаки и при ихъ помощи начнетъ разставлять пошатнувшемуся человѣку сѣти. Всѣ мѣстныя власти, конечно, будутъ помогать капиталисту, имѣющему связи въ губернскомъ городѣ и столицѣ. Помощь въ этой глухой сторонѣ можетъ принимать самые широкіе размѣры, можетъ осуществляться посредствомъ самыхъ безобразныхъ способовъ. Можно прямо разорить богатую деревню, объявить ее бунтующею, привести для ея усмиренія войско и проч. Кромѣ того, капиталисту ничего не значить выпросить себѣ въ столицѣ приписку къ его заводу и крестьянъ на поссессіонномъ правѣ. Вотъ такимъ-то образомъ во всѣхъ мѣстностяхъ, гдѣ тронуты были горы и пески, начали собираться въ рукахъ горнаго чиновничества и купцовъ милліоны рублей. Полилось въ Барнаулѣ, Томскѣ, Енисейскѣ и другихъ счастливѣйшихъ мѣстечкахъ шампанское, полетѣли въ Парижъ заказы дамскихъ туалетовъ. Какъ о Бразиліи и Калифорніи узналъ весь свѣтъ, такъ и о Сибири пронеслась молва повсюду; «Золотое дно» потянуло къ себѣ все алчущее легкой наживы.
Драгоцѣнные мѣха на сѣверныхъ и восточныхъ окраинахъ необъятной страны влекутъ хищниковъ кабалить инородцевъ; золотыя горы и долины въ Алтаѣ и другихъ мѣстностяхъ побуждаютъ хищниковъ кабалить русское крестьянство. Кормящееся, благодаря этой системѣ, чиновничество не только простираетъ руку помощи къ хищникамъ, но само толкаетъ ихъ на это дѣло. Высшее правительство разсуждаетъ о сибирскомъ дѣлѣ но фактамъ, представляемымъ чиновничествомъ и капиталистами, и потому видитъ многое въ ихъ свѣтѣ, дѣлаетъ значитъ все въ ихъ пользу.
Иною жизнью жило огромное большинство обитателей Сибири — русскихъ крестьянъ. Они были далеко отъ странъ пушного звѣря и золотыхъ промысловъ. Работали они надъ добычею хлѣба — такого продукта, который не нуженъ былъ никому изъ сильныхъ земли; было его съ избыткомъ и въ Европейской Россіи, гдѣ тогда дѣлать изъ него ничего не умѣли, кромѣ какъ печь хлѣбы и курить вино; послѣдняго тоже дѣвать было некуда. Такимъ образомъ въ этой части Сибири хищникамъ не было никакого выгоднаго занятія. Чиновничество могло здѣсь побираться только крохами, а потому все предпріимчивое изъ этой рати отвлекалось на промысловыя и золотоносныя мѣстности Сибири. Выдѣлились со временемъ здѣсь ремесленники, но они производили только то, что нужно для крестьянскаго обихода: кузнецъ ковалъ для своей и сосѣдней деревень; плотникъ, печникъ имѣли работу тоже по сосѣдству; холстъ, сукно ткала для себя каждая семья. Развились co-временемъ и такъ — называемые кустарные промыслы, но и они первоначально удовлетворяли только мѣстнымъ нуждамъ, — производители везли свои произведенія прямо на ближайшія ярмарки. Курганскіе сундучники, напримѣръ, дѣлали изъ мѣстнаго дерева сундуки, а уральскіе мастера снабжали ихъ желѣзомъ на обивку; сундуки такимъ образомъ мѣнялись на желѣзо, желѣзо — на сундуки. Не было, слѣдовательно, и внутри сельской жизни почвы для развитія людей торговыхъ — кулачества. Наконецъ, около городовъ начали возникать заводы кожевенные, мыловаренные, кузнечные и проч. Явилась потребность въ рабочихъ. Она, по незначительности производства, удовлетворялась ссыльно-поселенцами, которые ежегодно прибывали въ Сибирь и находили заработки преимущественно въ городахъ; шли въ работники также мѣстные мѣщане и пригородные крестьяне. Издѣлія этихъ заводовъ тоже были не таковы, чтобъ ихъ можно было пускать по высокой цѣнѣ. Это вѣдь не были фабрики съ машиннымъ производствомъ и громаднѣйшимъ сбытомъ, а просто заводики, кормящіе предпринимателей и работниковъ. Большой наживы, и притомъ наживы безъ труда, они не давали, — слѣдовательно, не были на руку хищникамъ.
Такъ тихо и смирно и никому не вѣдомо — ни хищникамъ, ни путешественникамъ — жила эта самая значительная часть русскаго сибирскаго населенія, едва пошевеливаемая мѣстнымъ чиновничествомъ по поводу какого-нибудь изъ ряда вонъ выходящаго событія, безъ которыхъ не жилъ еще на свѣтѣ ни одинъ уголокъ земли. Страна культивировалась, проводились дороги по большимъ трактамъ, община самоуправлялась строго и крѣпко. Такъ было еще недавно, такъ почти въ общемъ идетъ здѣсь дѣло и теперь, такъ и долго будетъ идти, по крайней мѣрѣ до проложенія желѣзной дороги въ Сибирь изъ Россіи.
Итакъ, ту сумму представленій, которая у насъ разумѣется подъ понятіемъ, выражаемымъ словомъ «Сибирь», нужно отнести къ тѣмъ мѣстностямъ Сибири, раскинутой на 8.000 верстъ (въ длину), гдѣ группируются горные заводы, золотые пріиски и гдѣ добываются цѣнные мѣха. Это вотъ и есть знаменитая и страшная Сибирь — «Золотое дно», знаменитая въ смыслѣ быстрой наживы, страшная — въ смыслѣ мѣста каторжныхъ работъ и экономической кабалы.
Другія мѣстности Сибири, въ которыхъ сгруппировано скромное, патріархальное земледѣльческое населеніе, вѣроятно, получатъ какое-либо иное прозвище, послѣ того, какъ наши ученые и изслѣдователи займутся ихъ изученіемъ. Первый шагъ къ этому сдѣланъ еще только около двухъ лѣтъ назадъ — выработкой г. Ядринцевымъ программы для собиранія свѣдѣній. Отвѣты на вопросы этой программы уже начали поступать и частію дали намъ много матеріала для вышеизложенной характеристики земледѣльческихъ мѣстностей Сибири.
III.
правитьРазсматривая и опредѣляя предвзятыя мнѣнія, ошибки въ заключеніяхъ относительно явленій сибирской жизни, степень подговки къ дѣлу изслѣдованія неизвѣстной страны, мы приводили вмѣстѣ съ тѣмъ много такихъ фактовъ изъ жизни Сибири, которые могутъ служить, между прочимъ, матеріаломъ для рѣшенія особенно занимающихъ насъ вопросовъ, относительно способности страны къ самоуправленію и поставленнаго въ связи съ нимъ вопроса, почему большинство земствъ Россіи и публицистовъ пришли къ заключенію о необходимости поставить самоуправленіе русскаго крестьянства въ зависимость отъ другихъ, высшихъ сословій. Подготовивъ, такъ-сказать, почву для разсмотрѣнія этихъ вопросовъ, мы теперь можемъ прямо приступить къ этому дѣлу.
Одинъ изъ главнѣйшихъ выводовъ изъ приведенныхъ выше фактовъ сибирской жизни заключается, какъ мы выше видѣли, въ томъ, что самоуправленіе въ земледѣльческихъ селахъ Сибири существуетъ съиздавна, что нужно только помочь ему сохраниться, избѣгая введенія такихъ порядковъ, которые могутъ мѣшать его правильной жизни.
Но будетъ ли возможно развитіе самоуправленія до степени земскихъ учрежденій и гласнаго суда въ закабаленныхъ частяхъ Сибири, доставившихъ ей прозвище «Волотаго дна» — это вопросъ особаго рода. Г. Ядринцевъ рѣшаетъ его, но, впрочемъ, простымъ только отвѣтомъ: «можно». Ясныхъ фактическихъ основаній къ этому рѣшенію мы въ его книгѣ не нашли[4].
Мы съ своей стороны, обращаясь къ этому вопросу, осложняемъ его вопросомъ о сибирскомъ городѣ. Земскія учрежденія и гласный судъ, которые существуютъ нынѣ въ Россіи, суть учрежденія, соединяющія въ себѣ представителей всѣхъ сословій. Въ русскомъ городѣ и въ каждой волости его уѣзда живетъ обыкновенно много дворянъ-землевладѣльцевъ, или ихъ управляющихъ, духовенства, купцовъ. Тамъ каждая территоріальная единица можетъ поставить представителей почти отъ всѣхъ сословій.
Въ Сибири — наоборотъ: въ селахъ ея обитаетъ только крестьянское сословіе; духовенства и купечества весьма мало; дворянства мѣстнаго, т.-е. дворянъ-землевладѣльцевъ, здѣсь нѣтъ вовсе. Населеніе города состоитъ изъ разныхъ скорѣе классовъ, нежели сословій. Здѣсь пребываютъ заѣзжіе чиновники изъ дворянъ, заѣзжіе купцы и мѣщане, разночинцы, аферирующіе на торговомъ и промышленномъ поприщѣ. Къ постояннымъ, осѣдлымъ жителямъ города нужно отнести: отставныхъ чиновниковъ и военныхъ, доживающихъ свой вѣкъ въ собственныхъ домахъ или даже въ наемныхъ помѣщеніяхъ, коренныхъ сибирскихъ купцовъ и мѣщанъ, затѣмъ часть ссыльно-поселенцевъ, осѣдающихъ въ городѣ — въ качествѣ ремесленниковъ, мелкихъ торговцевъ, прислуги, чернорабочихъ.
При такомъ составѣ сибирскаго города, конечно, трудно ожидать чего-либо твердо укрѣпившагося, объединяющаго всѣхъ и вся. Чиновники и наѣзжіе предприниматели и аферисты представляютъ собою весьма подвижной элементъ городского населенія. Рѣдкій чиновникъ и предприниматель живутъ подолгу въ одномъ мѣстѣ. Большинство исчезаетъ изъ Сибири или переноситъ свою дѣятельность изъ города въ городъ. На мѣсто выбывшихъ являются новыя лица. Ежегодно приливаютъ новыя личности изъ ряда людей, ссылаемыхъ на житье и на поселеніе; часть ихъ, отжившая срокъ, оставляетъ городъ, возвращаясь въ Россію, или передвигаясь въ другой городъ. Такимъ образомъ сибирскій городъ представляетъ собою маленькій Вавилонъ — смѣшеніе почти всѣхъ народностей и племенъ Россіи: шведы, финляндцы, нѣмцы, литовцы, поляки, малоруссы, евреи, кавказцы, уроженцы Архангельска и Астрахани, Перми и Крыма, бѣлоруссы и восточные инородцы — выходцы изъ разныхъ мѣстъ Сибири, Монголіи, Бухары, Туркестана, Киргизскихъ степей; всѣ эти народности и племена вы встрѣтите въ классахъ чиновническомъ, военномъ, торговомъ, промышленномъ, ремесленномъ, чернорабочемъ. Что касается до всѣхъ наѣзжихъ и ссыльныхъ жителей городовъ, это по большей части народъ бывалый; видѣвшій много на своемъ вѣку, или такого рода люди, про которыхъ говорятъ: «прошелъ огонь и воду и мѣдныя трубы». Это все развитой народъ, но развитой въ смыслѣ борьбы съ себѣ подобными изъ-за личныхъ благъ. Это хорошіе политики, интриганы на всѣхъ тѣхъ поприщахъ дѣятельности, гдѣ дѣло заключается въ умѣньи взять въ свои руки тѣ выгоды, которыя шли въ другія руки. Отбить выгодное служебное мѣсто у его владѣтеля, подорвать торговлю такой-то лавки или магазина, чтобы перевести ихъ товары въ свои собственные магазины, увезти рабочихъ съ чужого пріиска на свои и проч., — вотъ на что направлены здѣсь знаніе и энергія. Что касается до постоянныхъ жителей городовъ, то часть ихъ, какъ мы видѣли выше, образуется изъ пришлаго, подвижного элемента, а остальная часть — коренные купцы и мѣщане, какъ люди постоянно соприкасающіеся съ подвижнымъ элементомъ населенія, не могутъ не отражать на себѣ послѣдствій этого сожительства. Такимъ образомъ сибирскіе города — весьма яркіе представители личнаго эгоизма, индивидуализма самаго крайняго.
Что можетъ нанести смертельный ударъ такому складу жизни въ сибирскомъ городѣ? Что можетъ имѣть своимъ послѣдствіемъ образованіе на мѣстѣ ядра, въ которомъ бы зачалось единеніе вмѣсто розни, взаимная поддержка вмѣсто постоянной борьбы? — Отвѣтъ на это читатель можетъ найти въ тѣхъ подробностяхъ книги г. Ядринцева, которыя касаются исторіи управленія Сибирью и попытокъ высшаго правительства положить какой-либо предѣлъ злоупотребленіямъ и произволу сибирской бюрократіи. Въ этихъ подробностяхъ можно уловить одинъ знаменательный фактъ: чѣмъ отдаленнѣе и глуше мѣстность, тѣмъ болѣе слуги правительства перестаютъ быть, по существу, его слугами и становятся самыми послушными орудіями мѣстныхъ капиталистовъ.
Тамъ самый низшій агентъ власти всегда готовъ измѣнить даже своему непосредственному начальнику для пользъ мѣстнаго, маленькаго буржуа;. измѣняетъ онъ потому, что буржуа, собственно говоря, его кормитъ, поитъ, одѣваетъ. Что же касается до болѣе крупныхъ представителей власти, то тысячи, десятки и даже сотни тысячъ рублей, которые вывозили изъ Сибири воеводы, исправники, губернаторы, попадали въ ихъ руки главнымъ образомъ не иначе, какъ черезъ руки буржуа высшихъ" степеней. Бывали, конечно, не рѣдко и случаи прямыхъ поборовъ со всѣхъ классовъ населенія, случаи обкрадыванія казны, но главнѣйшая масса наживы всегда совершалась посредствомъ взятки, за которую имѣющій власть направлялъ эту власть или на прикрытіе вопіющаго злоупотребленія капиталиста, или смотрѣлъ сквозь пальцы на самыя возмутительныя его дѣйствія, или прямо помогалъ ему творить недоброе въ пользу его кармана, и проч.
Въ исторіи управленія Сибири можно весьма ясно прослѣдить, какъ здѣсь затягивалась мертвая петля надъ каждымъ въѣхавшимъ сюда большимъ и маленькимъ чиновникомъ.
Богатыми людьми были здѣсь только знакомые намъ хищники. Они составляли здѣсь все мѣстное общество. На крестьянство же всѣ не крестьянскіе классы смотрѣли въ Россіи и здѣсь какъ на стадо, какъ на извѣстныя механическія вещи, обязанныя служить для пользъ и нуждъ другихъ сословій. Таково же, конечно, было и отношеніе къ инородцамъ. Относительно послѣдняго можно было бы сказать, что оно представлялось еще худшимъ, еслибы только можно было придумать что-либо болѣе худшее, нежели отношеніе къ крестьянству.
Такимъ образомъ чиновникъ съ перваго своего шага въ страну окружался обществомъ, старавшимся подчинить его себѣ всѣми способами. Уже одно стремленіе каждаго человѣка жить между людьми должно было свести чиновника на знакомство, на пріязнь хотя съ нѣкоторыми личностями изъ мѣстныхъ жителей. Затѣмъ первый, хотя бы невольный, его шагъ по незаконному пути ставилъ его въ зависимость отъ толкнувшихъ его на дурной путь, а также въ зависимость отъ его сослуживцевъ и подчиненныхъ, ранѣе его вступившихъ на -этотъ путь. Несоблюденіе имъ интересовъ капитала грозило ему доносами этой силы, уважаемой и за Ураломъ. Въ мѣстностяхъ «Золотого дна», въ особенности тѣхъ, въ которыхъ наиболѣе развернулась хищническая дѣятельность, напримѣръ, Алтая, мѣстный капиталистъ могъ дѣлаться неограниченнымъ владыкою нѣсколькихъ волостей, творить судъ и расправу, распоряжаться какъ помѣщикъ имуществомъ крестьянства. Никто изъ мѣстныхъ властей не смѣлъ оспаривать эту власть. Въ тайгахъ, на частныхъ золотыхъ пріискахъ владѣлецъ ихъ распоряжался и жизнію рабочихъ. Процессъ засѣканія на смерть исполнялся или черезъ посредство своихъ обыкновенныхъ слугъ — управляющихъ и прикащиковъ, или совершалась эта гнусность руками представителей пріисковой полиціи.
Но истинные владыки «Золотого дна» не могли и не бороться другъ съ другомъ, не искать способа подорвать одинъ другого. Чиновничество, угождая однимъ, наживало враговъ въ другихъ. Поэтому доносамъ, присылкѣ слѣдователей и ревизоровъ всегда было мѣсто. Но всѣ эти слѣдствія, ревизіи и возникающія изъ нихъ судебныя дѣла не измѣняли дѣла. Новыя личности, взамѣнъ прежнихъ, волей или неволей, должны были идти по стопамъ своихъ предшественниковъ. Такъ, напримѣръ, одинъ отрѣшенный Сперанскимъ исправникъ оказался лучшимъ, нежели его замѣститель, а потому пришлось вскорѣ отрѣшить послѣдняго и возвратить на мѣсто перваго. Случай отнюдь не единичный.
Этихъ указаній изъ книги г. Ядринцева довольно для того, чтобы придти къ выводу, что исключительно бюрократическое управленіе для деревни и города совершенно непригодно. Что же касается до постройки городского управленія на капиталистическомъ началѣ, то это будетъ равносильно созданію анархіи. На какомъ же началѣ должно строиться самоуправленіе въ сибирскомъ городѣ и какъ затѣмъ оно можетъ быть соединено въ одно цѣлое съ самоуправленіемъ деревни?
Возьмемъ напередъ для упрощенія дѣла города въ земледѣльческихъ мѣстностяхъ Сибири и посмотримъ, въ какой степени могутъ считаться въ этихъ городахъ годными для самоуправленія постоянные ихъ жители. Одни изъ нихъ — отставные чиновники — старые грѣшники, бывшіе хищники. Но, удалясь отъ службы, они потеряли свое привилегированное положеніе, свои прежнія связи и вкусили всю горечь посторонняго произвола. Другая часть — купечествующій классъ — господствуетъ теперь безгранично, благодаря помощи надѣленнаго безграничною властью чиновника. Отнимите у него эту поддержку, онъ потеряетъ три четверти силы. Третья часть — мелкіе торговцы и маклаки — сильны опять только тѣмъ, что будочники и квартальный на ихъ содержаніи. Опредѣлите дѣятельность будочника и квартальнаго закономъ, а не произволомъ стоящаго надъ ними короннаго и капиталистическаго начальства, и маклакамъ не будетъ повода брать на свое иждивеніе низшихъ представителей власти: послѣдніе не въ силахъ будутъ защитить ихъ отъ кого бы то ни было, а въ особенности отъ правильнаго, напримѣръ, и независимаго суда. Такимъ образомъ сила маклачества ослабѣетъ. Затѣмъ остаются два трудовыхъ класса — ремесленники и чернорабочіе. Одно то, что эти два класса живутъ трудомъ, служитъ залогомъ ихъ сравнительно большей нравственности, болѣе стойкихъ и крѣпкихъ понятій о долгѣ; въ этихъ же классахъ есть зародышъ уваженія къ чужому труду, къ личности и болѣе ясныя и крѣпкія понятія о справедливости. Правда, что уровень ихъ развитія не высокъ, — правда, что простой земледѣлецъ стоитъ выше ихъ по разносторонности взгляда, не тронутаго вліяніемъ городскихъ нравовъ; но сибирскій ремесленникъ и чернорабочій не такъ удалены отъ природы, какъ, напримѣръ, родившіеся и выросшіе въ столицахъ, да не имѣютъ ничего общаго и съ фабричными работниками. Здѣсь каждый ремесленникъ самъ по себѣ хозяинъ, а чернорабочій тоже зачастую живетъ въ собственной избушкѣ и навѣрное у значительнаго ихъ числа найдется свой огородъ и пахатная земля подъ городомъ. Это что-то среднее между крестьяниномъ и мѣщаниномъ какъ по роду занятій, такъ и по понятіямъ. Во всякомъ случаѣ развитіе ихъ достаточно для того, чтобы понимать большинство весьма простыхъ и обыденныхъ дѣлъ городского хозяйства. Притомъ вѣдь не изъ нихъ же однихъ и будетъ составлено городское управленіе.
Существующіе нынѣ два рода самоуправленія въ сибирскихъ городахъ: одно на основаніи прежнихъ, другое — недавнихъ законоположеній — выяснили уже свою несостоятельность настолько достаточно, что намъ приходится указать на нее только затѣмъ, чтобы сказать: если самоуправленіе, созданное на началахъ ценза, изъ рукъ вонъ плохо, то отчего не потребовать, въ видахъ особенностей страны, устройства самоуправленія на началѣ постояннаго занятія въ городѣ какою-либо работой, хотя бы только умственною? Почему не можетъ быть избирателемъ и гласнымъ прожившій нѣсколько лѣтъ въ городѣ учитель уѣзднаго училища или гимназіи? Какое различіе можетъ быть между двумя отставными чиновниками въ томъ случаѣ, если одинъ живетъ на пенсію въ собственномъ домѣ, а другой — въ наемномъ? При чемъ здѣсь будетъ владѣніе недвижимою собственностію?
Что касается до крестьянскаго самоуправленія, то оно, какъ мы уже видѣли выше и какъ еще увидимъ ниже, въ земледѣльческихъ мѣстностяхъ уже совершенно готово. Остается только имъ воспользоваться.
Затѣмъ, такъ какъ интересы города и деревни совершенно противуположны и такъ какъ въ деревнѣ живетъ только одинъ элементъ земледѣльческій, то зачѣмъ сливать ихъ въ одно смѣшанное, безсословное земское собраніе? Не лучше ли будетъ, чтобы представители города и представители деревни, собираясь въ одинъ пунктъ, судили и рядили свои дѣла порознь и только по вопросамъ общимъ для деревни и города сходились въ общее засѣданіе съ единственною, впрочемъ, цѣлью — высказать каждою изъ сторонъ доводы въ свою пользу и объявить возможныя уступки?
При невозможности соглашенія, вопросъ можетъ рѣшаться уже другою высшею инстанціей власти, нисколько не заинтересованною въ особомъ покровительствѣ или городу, или уѣзду, — власти, имѣющей въ виду только общія пользы страны или государства. Конечно, эта инстанція не должна быть инстанціей административной.
Общинный складъ жизни деревень и построенный на индивидуализмѣ складъ городской жизни не соединимы въ одно цѣлое; они хотя и могутъ существовать одинъ подлѣ другого, но собственно только потому, что деревня и городъ стоятъ на территоріи государства, о чемъ подробно говорено было уже нами въ Русской Мысли[5]. Подобнымъ образомъ, т.-е. разъединенно, устроенному, для города и для деревни, самоуправленію можно предсказать полнѣйшій успѣхъ въ селеніяхъ и городахъ земледѣльческихъ мѣстностей Сибири.
Но какъ пойдетъ дѣло въ такихъ, напримѣръ, городахъ, какъ Барнаулъ, Томскъ, Иркутскъ и проч., которые представляютъ собою центры эксплуататорской дѣятельности? Двѣ главнѣйшія отрасли этой дѣятельности, два способа наживы въ этихъ частяхъ Сибири состоятъ исключительно: а) въ пріобрѣтеніи дорогихъ мѣховъ и б) въ добычѣ золота изъ песковъ и металловъ изъ горъ. Больше здѣсь нѣтъ никакихъ другихъ производствъ. Въ загонѣ здѣсь можно сказать и самое земледѣліе.
Основаніе, на которомъ построена здѣсь нажива, заключается только въ одной кабалѣ и искусномъ соперничествѣ другъ съ другомъ. Ни знаніе, ни трудъ не имѣютъ здѣсь мѣста. Обворовать инородца — значитъ нажить деньгу на мѣхахъ; поставить крестьянъ въ такое положеніе, что имъ ничего болѣе не остается, какъ бросать соху и работать за безцѣнокъ на горномъ заводѣ или промывать въ тайгѣ золотые пески — значитъ разбогатѣть на горнозаводской и золотоискательной промышленности.
Въ какой степени здѣсь и народъ, и другія сословія способны къ самоуправленію? Приложимо ли къ городу этой мѣстности Сибири все то, о чемъ мы говорили относительно города въ земледѣльческихъ мѣстностяхъ Сибири? Въ какой степени закабаленный народъ сохранилъ здѣсь способность къ самоуправленію?
Въ массѣ собранныхъ г. Ядринцевымъ сказаній путешественниковъ и излѣдователей объ этой части Сибири мы видимъ все не въ пользу самоуправленія. Но все Это въ свою очередь говоритъ и не въ пользу существующаго управленія. Непригодность существующаго, управленія — фактъ осязательный, доказанный долгимъ опытомъ. Опытомъ также доказано и то, что ни ревизіи, ни какія иныя мѣры не поправили дѣла. Что же касается до правильнаго и широкаго самоуправленія, то оно — еще вещь непробованная. Будетъ ли хуже съ его введеніемъ? — вотъ вопросъ, за которымъ слѣдуетъ другой: да можетъ ли быть что хуже? А если ничего хуже предположить нельзя, то отчего же не попробовать дѣйствительное самоуправленіе, которое можетъ-быть и дастъ что-либо лучше? Тамъ — полная безнадежность, здѣсь — искра надежды.
Теперь, какъ выше говорено, господинъ этой части Сибири — крупный хищникъ; онъ же, конечно, останется господиномъ и при самоуправленіи. Но теперь ему помогаютъ и служатъ всѣ представители власти, на которыхъ закинута имъ, какъ мы видѣли выше, мертвая петля. Но лишь только часть этой власти будетъ отдана хотя бы въ руки того же хищника, то вотъ что должно совершиться: сила ему служившая дѣлается слабѣе — это разъ; а вотъ и второе: сила, взятая у чиновника и отданная хищнику, окажется слабѣе въ его собственныхъ рукахъ. Казалось бы, что здѣсь нѣчто равное отнято у него съ одной стороны и приложено съ другой, но на самомъ дѣлѣ выходитъ нѣчто иное. Жизнь — не математическая формула. Переходитъ здѣсь изъ рукъ въ руки не равная величина. Извѣстная часть власти, пока она находится въ рукахъ представителя правительства, имѣетъ въ себѣ всѣ особенности, всѣ характеризующія правительственную власть свойства. Ореолъ этой власти постоянно сопровождаетъ каждое дѣйствіе ея представителя. Выходящія отсюда практическія послѣдствія неисчислимы. Возьмите, напримѣръ, два распоряженія, относящіяся къ одному и тому же дѣлу, но противорѣчащія одно другому. Одно изъ нихъ, положимъ, исходитъ отъ полицейскаго урядника, а другое — отъ волостного старшины. Которое вамъ выгоднѣе не исполнить? — Конечно, вы выберете распоряженіе старшины, потому что ослушаніе выборной власти не равносильно ослушанію правительственной власти. Въ первомъ случаѣ вы задѣваете общество, во второмъ — правительство. Таковы, по крайней мѣрѣ, у насъ существующія понятія. Вотъ поэтому-то извѣстная часть власти, переходя отъ чиновника къ обществу, тотчасъ утрачиваетъ значительную долю своего значенія. Такъ, напримѣръ, извѣстно и вѣдомо всѣмъ и каждому, что какъ въ С.-Петербургѣ и Москвѣ, такъ и въ Томскѣ и Иркутскѣ не всегда можно обличать въ печати администратора; въ нѣкоторыхъ же особенныхъ случаяхъ дозволяется только жаловаться на него его высшему начальству. Обличать же и критиковать сколько угодно городского голову, земское собраніе — не составляетъ ни малѣйшаго преступленія и ни мало не придаетъ обличителю характера неблагонадежности.
Такимъ образомъ со введеніемъ самоуправленія будетъ сдѣлано многое уже одною возможностью разоблаченія дѣяній господъ Сибири. А разоблаченія эти будутъ потому, что кому-нибудь изъ мѣстныхъ дѣятелей и обывателей они окажутся нужны изъ чисто эгоистическихъ видовъ.
Кромѣ того мы знаемъ, что если изъ города исчезаетъ уже послѣдній праведникъ, то этотъ сплошь составленный изъ грѣшниковъ городъ перестаетъ существовать. Слѣдовательно, если та часть Сибири, о которой мы говоримъ, представленная путешественниками Содомомъ и Гоморою, дѣйствительно была бы Содомомъ и Гоморою, то въ ней давно бы уже ничего не существовало; а между тѣмъ изъ разсказовъ этихъ же путешественниковъ, между прочимъ, видно, что въ Сибири есть много людей, страдающихъ отъ господства хищничества, сознающихъ и поносящихъ это хищничество, понимающихъ, что при отсутствіи его, при обузданіи, по крайней мѣрѣ, его исключительнаго господства жизнь станетъ легче и лучше.
Все это — такія данныя, которыя говорятъ въ пользу введенія самоуправленія и въ ту часть Сибири, которая дала поводъ называть ее «Золотымъ дномъ».
Похоже или непохоже положеніе дѣлъ въ Сибири на положеніе дѣлъ въ Россіи? — Всюду пишется, что нѣтъ. Но что мы видимъ изъ книги г. Ядринцева? — Видимъ, во-первыхъ, что у писавшихъ о Сибири путешественниковъ и изслѣдователей предвзятыя мнѣнія, способъ наблюденія, пріемъ сужденій таковы же, какъ и у тѣхъ русскихъ земскихъ дѣятелей, публицистовъ и другихъ лицъ образованнаго русскаго общества, которые изрекли недавно, что крестьянское самоуправленіе слѣдуетъ поправить посредствомъ опеки надъ нимъ, — что люди образованнаго русскаго общества, писавшіе о Сибири, обсудили и обрядили массу сибирскаго земледѣльческаго крестьянства, не видавъ почти его. Оглядѣвъ поверхностно бытъ обрусѣвшихъ инородцевъ и жителей окраинныхъ остроговъ — Туруханска, Обдорска и проч., они приписали особенности этихъ звѣропромышленниковъ тремъ милліонамъ земледѣльцевъ, занявшихъ западъ и середину Сибири. Точно также и въ Россіи люди образованнаго общества, не изучивъ общиннаго быта русскаго народа и судя о крестьянствѣ по домашней прислугѣ и фабричнымъ рабочимъ, сочинили ему самоуправленіе безъ самоуправленія, судъ безъ суда.
Во-вторыхъ, въ Сибири высшіе классы общества заявили себя умѣньемъ отнимать у инородца дорогіе мѣха, а у земледѣльца — соху, эту помѣху къ обращенію хозяина въ батрака на золотомъ пріискѣ или горномъ заводѣ. Ничѣмъ инымъ они не жили и не живутъ. Но чѣмъ же живетъ въ Россіи большинство купечествующаго и владѣющаго землею люда? Нѣтъ въ Россіи золотыхъ пріисковъ, но есть за-то фабрики и заводы, Мурманскій берегъ, каспійскія воды, и все это съ такими порядками, которые мало чѣмъ разнятся отъ сибирскихъ; есть затѣмъ въ Россіи хлѣбная торговля, башкирскія земли; есть крестьянскіе отработки за разстилку холстовъ для бѣленья на чужой землѣ, за ведро воды, за грибъ, за проходъ по чужой дорогѣ; есть ссуды деньгами и хлѣбомъ за проценты, въ нѣсколько разъ превышающіе капиталъ, и проч. Правда, всѣ эти роды хищничества носятъ въ Россіи мягкія названія; все это обиранье оформлено, совершается безъ такихъ отчаянныхъ безобразій, какъ въ Сибири, но сущность его отъ этого не измѣняется.
Въ-третьихъ, какое производство поощрялось въ Россіи до послѣдняго времени — капиталистическое, или противуположное ему?… По этому вопросу никто въ настоящее время уже и не споритъ. Но въ Россіи это поощреніе тоже принимало болѣе или менѣе благовидныя формы, подъ которыми не всѣ его и разглядѣли скоро; оно дѣлалось иногда во имя экономической науки. Въ Сибири же оно являлось безъ всякой маски. Съѣздившій въ столицы капиталистъ возвращался въ Сибирь исполненнымъ такого всемогущества, что всѣ мѣстныя власти не смѣли не удовлетворять самыхъ безобразныхъ его хотѣній. Въ Россіи, напримѣръ, для взысканія съ какой-либо деревни, нуженъ становому исполнительный листъ отъ мирового судьи; въ Сибири же какой-нибудь золотоискатель просто намекалъ кому слѣдуетъ, что нужно даровыхъ работниковъ, и намекъ быстро исполнялся. Такими прямыми путями въ Сибири убивали и убиваютъ земледѣліе около горныхъ и золотыхъ промысловъ и получали батраковъ, а въ Россіи дѣло это творится посредствомъ различныхъ фокусовъ, изъ которыхъ весьма не дуренъ будетъ послѣдній, если удастся его продѣлать окончательно, именно — исправленіе крестьянскаго самоуправленія посредствомъ опеки надъ нимъ старшихъ братьевъ но карману и общественному положенію.
Итакъ, современная Сибирь — не дочь ли Россіи, во всемъ похожая на родную мать, съ тою только разницей, что послѣдняя, какъ взрослая, умѣетъ скрывать многіе свои недостатки, а первая этому еще не выучилась?… Если это такъ, то мы, значитъ, въ правѣ сказать: 1) что книга о Сибири г. Ядринцева полезна для каждаго русскаго читателя уже однимъ тѣмъ, что явленія сибирской жизни освѣщаютъ намъ иногда запутанные и темные вопросы жизни Европейской Россіи. 2) Если въ Россіи большинство землевладѣльческаго и торговаго классовъ добываетъ средства жизни посредствомъ чужого труда, какъ и въ Сибири, то почему, при одинаковомъ положеніи дѣла тутъ и тамъ, Россія можетъ имѣть самоуправленіе, а Сибирь не можетъ? 3) Если въ Россіи земскія учрежденія, составленныя изъ людей живущихъ чужимъ трудомъ (крестьянство вѣдь участвуетъ въ земствѣ фиктивно), все-таки принесли извѣстную долю пользы, то какой же резонъ можно выставить противъ безполезности этихъ учрежденій въ Сибири, гдѣ въ ихъ составъ войдутъ люди того направленія и наклонностей? Если при такомъ составѣ земскихъ, учрежденій Россіи находятся люди, интересы которыхъ заставляютъ иногда идти противъ многаго вреднаго благосостоянію массъ, а слѣдовательно и государства, то почему же не окажется такихъ интересовъ у многихъ гласныхъ и сибирскаго земскаго собранія? Страна, гдѣ нѣтъ ни одного праведника, погибаетъ, да притомъ и эгоистическіе интересы у разныхъ людей бываютъ различны и вызываютъ у нихъ взаимныя противодѣйствія другъ другу. 4) Если въ Россіи подлѣ крестьянской земли есть земля личнаго собственника, обрабатываемая крестьянскими руками, то вѣдь не это обстоятельство ввело крестьянъ въ составъ земскихъ собраній. Законодатель посадилъ мужика на одну лавку съ дворяниномъ и купцомъ, руководясь только мыслью объ устройствѣ благосостоянія мужика. Такимъ образомъ, если практика помѣшала осуществленію этой мысли законодателя, то вѣдь ничто не мѣшаетъ и удалить помѣхи. Что касается до Сибири, то въ уѣздахъ ея губерній нѣтъ личнаго землевладѣльца подлѣ общинника-крестьянина; тамъ личная предпріимчивость направлена на промышленную и торговую дѣятельность, а не земледѣльческую; слѣдовательно, тамъ вопросъ о батракѣ возникаетъ только на пріискѣ и горномъ заводѣ; людей промышляющихъ и торгующихъ землей въ Сибири тоже нѣтъ; этотъ такъ-сказать перекидной мостикъ не соприкасаетъ между собою торговца землей съ земледѣльцемъ. Земли въ Сибири много; произведенія ея. дешевы; сбывать ихъ некуда; торговля ими, слѣдовательно, не озолотитъ купца; такимъ образомъ тамъ всякій крупный землевладѣлецъ скорѣе будетъ бѣднякомъ, нежели богачомъ. Въ силу всего этого въ земледѣльческой части Сибири крестьянинъ въ своей деревнѣ находится вдали отъ всего, живущаго по складу жизни городской, промышленной, торговой. И дѣйствительно, хлѣбъ здѣсь добывается собственными руками крестьянина, одежда его приготовляется имъ самимъ тоже изъ непокупныхъ матеріаловъ — льна, конопли, дерева, шерсти, кожи. Слѣдовательно, здѣсь благосостояніе крестьянства не измѣнится отъ того, будетъ ли Сибирь продолжать слыть «Золотымъ дномъ». Здѣсь, такимъ образомъ, и подавно нѣтъ причинъ подвергать крестьянство опасности единенія въ одно учрежденіе съ остальными классами общества.
Вопросъ объ этой опасности столь важенъ, что обязываетъ высвѣтить его возможно яснѣе. Но такъ какъ этому дѣлу была посвящена въ Русской Мысли особая статья, основанная на данныхъ «Сборника матеріаловъ для изученія поземельной общины»[6], то мы укажемъ здѣсь вкратцѣ только на тѣ общіе выводы, которые слѣдуютъ изъ данныхъ «Сборника».
Эти данныя весьма рѣзко указываютъ на то, что строй крестьянской жизни, созданный на общинномъ началѣ, несогласимъ со строемъ жизни другихъ сословій, основаннымъ на началѣ личной собственности, въ смыслѣ соединенія въ одну общую единицу мѣстнаго самоуправленія. Нѣтъ въ селеніи такого дѣйствія, которое бы можно просто изъятъ изъ сферы общинныхъ дѣйствій, а не только оторвать насильно, какъ живую часть отъ живого цѣлаго. Возьмемъ ли мы какое-либо отдѣльное дѣйствіе сельскаго общества или явленіе въ немъ, напримѣръ выборъ старшины, судья, раскладку податей, отправленіе повинностей, призрѣніе сироты, заведеніе школы, смерть хозяина или его жены, сына, болѣзнь кого-либо изъ нихъ, уходъ на заработокъ, возвращеніе въ него съ достаткомъ или съ нищенскою сумой, отпаденіе въ расколъ, наемъ въ работу къ сосѣду, падежъ или кражу лошади и проч. и проч., — вездѣ мы увидимъ, что каждое изъ этихъ дѣйствій неразрывно связано съ владѣніемъ каждымъ членомъ общества извѣстнымъ участкомъ земли, съ дѣломъ распредѣленія этой земли между членами общества, съ измѣненіемъ положенія и участи бобылей, — и, наоборотъ, каждое измѣненіе въ пространствѣ чьего-либо владѣнія землей влечетъ за собою измѣненіе въ количествѣ его платежей, въ количествѣ труда для удовлетворенія потребностей личныхъ, общественныхъ, земскихъ, государственныхъ. Совершается ли раздѣлъ наслѣдства, принимается ли постороннее лицо въ общество, переходитъ ли владѣющій землей. крестьянинъ въ разрядъ бобылей — и, наоборотъ, подрастаетъ ли малолѣтній сирота и получаетъ надѣлъ, выбирается ли какое-либо лицо на службу общественную, уходитъ ли оно на службу государственную въ качествѣ солдата — все это отражается сейчасъ: во-первыхъ — на распорядкахъ земельныхъ, во-вторыхъ — на размѣрахъ отправленія каждымъ повинностей, въ-третьихъ — на распорядкахъ по платежу податей, въ-четвертыхъ — отражается на такихъ обязанностяхъ каждаго члена общества, которымъ на языкѣ нашего строя жизни нѣтъ собственно и названія, потому что у насъ ихъ никто и не считаетъ за обязанности, какъ, напримѣръ, обязанности кормить голоднаго, давать пріютъ безпріютному. И дѣйствительно, если мы дѣлаемъ иногда это, то называемъ это дѣло милостію; приневоливать насъ къ этому никто и не можетъ; въ-пятыхъ, отражается на такихъ обязанностяхъ крестьянина, о которыхъ у насъ и помину нѣтъ, немыслимыхъ у насъ вовсе, какъ, напримѣръ, обязанности рѣшать и приводить въ исполненіе приговоръ относительно способности или неспособности даннаго лица къ его собственному хозяйству, о пригодности или непригодности его быть распорядителемъ въ кругу своей семьи, — обязанности принуждать хозяина вести хозяйственное дѣло такъ или иначе, ограничивать распоряженіе принадлежащими ему вещами, запрещать продавать на сторону скотъ, навозъ, а иногда и снятый съ его полосы хлѣбъ. Мыслимо ли это все въ нашемъ городскомъ строѣ жизни въ смыслѣ права или обязанности? — Нѣтъ, у насъ ни законъ, ни судъ, ни общественное мнѣніе не могутъ указывать — кому продавать свое имущество, кому въ семьѣ заправлять хозяйствомъ, какъ вести его, какъ поступать въ отношеніи своихъ семейныхъ.
Такимъ образомъ крестьянскіе общинные порядки касаются у насъ не однихъ только земельныхъ отношеній, но община — это все, что, о есть въ мысляхъ и дѣйствіяхъ сельскаго люда. Поэтому предѣлы общины, власть ея надъ всѣмъ живущимъ и дѣйствующимъ въ селеніи нельзя вымѣрить какою-либо нашею мѣркой, а предметы ея содержанія нельзя переименовать и перечислить.
Общинная жизнь безпрестанно хватаетъ которою-либо стороной міръ отношеній семейныхъ, нравственныхъ, религіозныхъ, общественныхъ, экономическихъ, государственныхъ и направляется сообразно тѣмъ понятіямъ, которыя существуютъ въ міровоззрѣніяхъ народа религіозныхъ, нравственныхъ, семейныхъ, общественныхъ, политическихъ.
Главнѣйшее начало, господствующее въ общинной жизни, — начало, проникающее во всѣ разнообразныя ея проявленія, управляющее каждымъ отдѣльнымъ дѣйствіемъ каждаго члена общества, заключается въ понятіи о трудѣ.
Все вещное право крестьянства, право наслѣдства, построено на понятіи о личномъ трудѣ. Кровное, самое близкое родство не имѣетъ, напримѣръ, въ правѣ наслѣдованія никакого значенія.
Различные возрасты, т. е. различныя силы и способности къ работѣ, обусловливаютъ размѣръ земельнаго надѣла. Напримѣръ, подростокъ до 16-тилѣтняго возраста и старикъ съ 55-тилѣтняго получаютъ только половинный надѣлъ.
Земля отбирается отъ недоимщика только въ случаѣ неспособности его къ труду надъ нею. Отсутствующій на постоянныхъ заработкахъ членъ общества платитъ міру ежегодно извѣстную сумму за потерю обществомъ въ лицѣ его рабочей силы.
Кромѣ дѣла вспашки земли, посѣва, сѣнокоса, производится городьба, постройка и починка плотинъ, устройство мірскихъ мельницъ, колодцевъ, пожарныхъ сараевъ и проч.; но въ дѣлѣ распредѣленія и производства всѣхъ этихъ работъ участвуетъ одно опредѣляющее понятіе — о трудѣ для производства этихъ работъ.
Дѣло благотворенія совершается посредствомъ прямого труда или ограниченія своихъ потребностей, отказа себѣ въ лигинемъ кускѣ хлѣба, въ лишнихъ минутахъ спокойствія и досуга въ своей избѣ. Такъ именно каждый членъ общества трудится, выходя на работу для вспашки поля или уборки урожая у захворавшаго домохозяина или бѣдной вдовы, вывозитъ лѣсъ на постройку сгорѣвшей у кого-либо изъ своихъ членовъ избы, платитъ за участки, отведенные бѣднякамъ, больнымъ, старымъ, сирымъ, за отпускаемый имъ безплатно лѣсъ на починку "избы, матеріалъ на изгороди и отопленіе, хоронитъ ихъ на свой счетъ, вноситъ подати за разорившихся, поставляетъ лошадей для обработки поля хозяину, у котораго онѣ пали или украдены, несетъ хлѣбъ, холстъ и проч. погорѣльцу, поитъ, кормитъ, одѣваетъ сиротъ, поселенныхъ въ его избѣ, и многое другое дѣлаетъ каждый членъ общества въ пользу своихъ ближнихъ, — дѣлаетъ путемъ личнаго труда или сокращеній въ удовлетвореніи своихъ потребностей.
То же самое понятіе выдвигается, какъ управляющее, и въ дѣлѣ передѣловъ земли.
Начало труда имѣетъ также огромное значеніе въ такой сферѣ дѣйствій, гдѣ бы его можно было ожидать всего менѣе, именно въ дѣлѣ самоуправленія.
Здѣсь что ни шагъ, прямой или косвенный, какъ и выступаетъ на первый планъ вопросъ о трудѣ даннаго лица, затраченномъ на дѣло служенія обществу.
Кромѣ жалованья, т.-е. денежнаго вознагражденія за службу, общество платитъ за нее многоразличными путями: то оно списываетъ подводу, т.-е. облегчаетъ лежащую на служащемъ повинность, то освобождаетъ отъ другихъ работъ и платежей и проч.
Вообще можно сказать, что община пускаетъ въ ходъ огромное количество разнообразныхъ способовъ для правильнаго распредѣленія труда между своими членами. Имѣющій много силъ, много способностей къ труду получаетъ больше и матеріала; но чуть на него переложилось лишнее количество труда, онъ тотчасъ же вознаграждается какимъ-либо путемъ. Но съ имѣющаго много силъ и возможности трудиться и спрашивается много труда: онъ платитъ больше податей, несетъ больше повинностей и, наконецъ, служитъ больше всему обществу, т.-е. безразлично и сильнымъ, и слабымъ. Выше мы видѣли, какую массу затрачиваютъ всѣ, такъ сказать земельные общинники въ пользу сиротъ, вдовъ, старыхъ, увѣчныхъ, въ пользу всѣхъ безземельныхъ.
Понятіе объ этой массѣ еще болѣе расширится, если взять во вниманіе, что въ каждой общинѣ существуетъ огромное число дѣлъ, носящихъ названіе мірскихъ, исполняемыхъ всѣми земельными общинниками на мірскую казну, на общественную пользу.
Работаетъ въ этихъ предпріятіяхъ общества только его зажиточная часть (всѣ надѣленные землею), а результатами труда пользуются всѣ безъ исключенія бобыли, сироты, вдовы, старики, калѣки. Однимъ словомъ, доходъ отъ такихъ работъ не дѣлится между работавшими, но идетъ въ общественную кассу. Укажемъ здѣсь на церковь, школу, на различныя мѣры къ охраненію общей безопасности, напримѣръ на содержаніе пожарнаго обоза, на общественныя запашки, запруды. Все это созидается и содержится на счетъ труда могущихъ трудиться. Вообще посредствомъ труда осуществляется присущая народу идея не личнаго, а общаго блага, идея связующая общину. Такимъ образомъ трудъ въ томъ значеніи, какое ему придано въ сельской общинѣ, воплощаетъ въ себѣ связующую, зиждущую общину, идею, — ту начальную идею, изъ которой вытекаютъ и которой подчиняются всѣ остальныя правила и порядки русской поземельной общины. Отщепенецъ отъ народа, кулакъ-торговецъ, потерявшій эту идею, перестаетъ и трудиться для другихъ: трудъ у него лишь для себя, точно также какъ у всѣхъ насъ, городскихъ жителей; у него нѣтъ кромѣ своего я чего-либо другого, во имя чего онъ сталъ бы предпринимать работу. И много нужно науки морали, принудительныхъ законовъ, контролей, судовъ, полицейскихъ мѣръ, чтобы заставить любого изъ насъ дѣлать что-нибудь для другого. У крестьянства же все это достигается путемъ склада ихъ жизни, построеннаго на своеобразномъ началѣ, на ихъ общинѣ.
Сдѣлавъ этотъ очеркъ порядковъ общинной жизни нашего крестьянства въ Европейской Россіи, скажемъ, что существуетъ уже въ настоящее время множество прямыхъ данныхъ и наведеній о томъ, что таковы же порядки жизни и у сибирскихъ крестьянъ; скажемъ даже болѣе: общинный бытъ, съ переходомъ крестьянъ въ Сибирь, не только не разстраивается, но крѣпится еще болѣе. Въ подтвержденіе этого достаточно напомнить здѣсь о сообщенныхъ въ этой статьѣ фактахъ, какъ-то: платежѣ сибиряками огромнѣйшаго жалованья волостному писарю съ тѣмъ, чтобъ онъ предупреждалъ всякіе въѣзды и наѣзды властей, о безопасности путешествій для самаго беззащитнаго и нехрабраго люда, о той строгой дисциплинѣ, въ которой держатся крестьянскими общинами бродяги и бѣглые каторжники, смѣющіе просить только милостыню, встрѣтясь съ вами на дорогѣ, и проч.
Такимъ образомъ порядки жизни у крестьянства россійскаго и сибирскаго таковы, что исключаютъ всякую возможность совмѣстной жизни крестьянства съ остальными сословіями.
Самоуправленіе крестьянъ въ Россіи Европейской и теперь стоитъ въ зависимости отъ всѣхъ возвышающихя надъ ними сословій и классовъ общества. Но теперь зависимость эта не прямая, а идетъ черезъ посредство опекающаго крестьянъ чиновничества. Но что такое русскій бюрократъ? Отличается ли онъ какимъ-либо особымъ складомъ жизни и понятій отъ остальныхъ представителей русскихъ сословій? Стоитъ ли онъ внѣ связей родственныхъ, общественныхъ съ дворянами, съ духовнымъ сословіемъ и купечествомъ? Получаетъ ли какое-либо особое, спеціальное, образованіе, отличное отъ людей другихъ классовъ русскаго общества?
На всѣ эти вопросы можно отвѣчать только отрицательно. Чиновникъ, выходящій изъ рядовъ дворянъ, духовенства, купцовъ, разночинцевъ, имѣющій въ этихъ сословіяхъ родныхъ, друзей, знакомыхъ, не разрываетъ съ ними самыхъ крѣпкихъ связей, смотритъ на все ихъ глазами, слышитъ ихъ ушами, интересы его присныхъ близки его сердцу. Скажутъ, что чиновникъ ограниченъ закономъ, волею стоящей надъ нимъ власти. Замѣтимъ на это, что законъ можетъ оставаться мертвою буквой, обходиться, поддаваться толкованіямъ со стороны исполнителей и проч., что мы и видимъ почти ежедневно.
Купцу и землевладѣльцу необходима извѣстная степень экономической зависимости отъ нихъ крестьянъ. Для созданія этой зависимости пускается въ дѣло много средствъ — запрещенныхъ и не запрещенныхъ закономъ, и вотъ здѣсь открывается для мѣстнаго представителя власти множество случаевъ угодить своимъ, послужить своимъ. Этотъ представитель власти обладаетъ правомъ наказывать волостныхъ начальниковъ, возлагать на нихъ разнообразныя порученія, преслѣдовать за неисполненіе, отдавать подъ судъ. Неужели же онъ потерпитъ на мѣстѣ волостного старшины и судей людей самостоятельныхъ, а не готовыхъ исполнять его волю?
Злоупотребленіе властью исправника поддержано всѣмъ окрестъ существующимъ: традиціями крѣпостного права, пріучившими глядѣть на крестьянина какъ на рабочую силу для другихъ сословій, — поддержано оно всѣмъ содержаніемъ господствующей экономической политики, покровительствующей капиталистическому производству, — поддержано, наконецъ, его родственниками, друзьями, покровителями, — словомъ, всѣмъ тѣмъ обществомъ, къ которому принадлежитъ этотъ чиновникъ и волю котораго онъ и творитъ. Вѣдь не похвалитъ же его братъ, его сватъ, его знакомый и т. д., если онъ вступится за интересы деревни къ невыгодѣ сосѣда этой деревни — землевладѣльца или мѣстнаго кулака, и, кромѣ того, жалобы этихъ сильныхъ земли на исправника развѣ могутъ обойтись ему даромъ?
Что же можетъ подѣлать деревня противъ всей совокупности вліяній: власти, исторіи, экономической политики, интересовъ привилегированныхъ и покровительствуемыхъ классовъ общества? Малѣйшее сопротивленіе какому-либо самому беззаконному, но оформленному, велѣнію легко обратить въ сопротивленіе власти, въ бунтъ, а затѣмъ — военная команда, розги, судъ, каторга, и все это продѣлается безъ протеста мѣстнаго образованнаго и привилегированнаго общества, потому что^исправникъ, судья, командиръ команды и мѣстное общество есть одно единое, тѣсно сплоченное по идеямъ и по матеріальнымъ интересамъ.
Крестьянскій міръ полновластенъ и поступитъ по-своему, если будетъ предоставленъ самому себѣ; но какъ онъ можетъ не сдѣлать того, что шеелитъ его властный опекунъ, поддержанный землевладѣльцами и купцами, защищенный традиціями, экономическими идеями, покровительствующими имъ законами и распоряженіями?
И сошлетъ міръ въ Сибирь самаго почтеннаго и невиннаго мірянина; приговорятъ къ розгамъ волостные судьи сѣдого старика, неугоднаго начальству или кулаку, кормящему это начальство. Попробуй міръ выбрать честнаго и стойкаго старшину, его прижметъ мѣстная власть, и останется мѣсто только старшинѣ иного закала. То же самое и съ волостными судьями.
«Жить намъ не можно при такихъ порядкахъ» — говорили крестьяне одной изъ восточныхъ губерній губернатору, ревизовавшему волостныя правленія. Ревизоръ видѣлъ, что не можно, какъ и пишетъ онъ въ письмѣ къ другу (№ 2.276 Новаго Времени 1882 года).
Видѣлъ онъ, что положеніе дѣлъ ужасно; но что, по нашему мнѣнію, еще ужаснѣе, что дѣйствительно производитъ впечатлѣніе какого-то могильнаго холода, заставляетъ мыслить химерами, уповать «на-авось», на историческія случайности, вродѣ, напримѣръ, нашествія иноплеменниковъ, — это ужаснѣйшее всего ужаснѣйшаго заключается въ объясненіи губернаторомъ причины зла.
Высокопоставленный, дѣйствительно гуманный, дѣйствительно честный членъ нашего образованнаго общества оказался здѣсь совершенно такимъ же, какъ и большинство нашего образованнѣйшаго общества. Его отношеніе къ предмету изслѣдованія — крестьянскому быту, пріемъ, предвзятыя гипотезы, его подготовленность къ дѣлу — оказались точь-въ-точь такими, какъ у всѣхъ нашихъ земцевъ и публицистовъ, этнографовъ и путешественниковъ. О нихъ мы много говорили въ этой статьѣ, процессы ихъ умозаключеній мы достаточно анализировали и пришли къ горькому выводу, что эти высокообразованные люди — полные невѣжды въ знаніи порядковъ жизни своего народа, что они даже не сознаютъ этого пробѣла въ своихъ знаніяхъ, а потому не изучаютъ, даже не читаютъ тѣхъ цѣнныхъ изслѣдованій, которыя сдѣланы въ послѣдніе годы. Вѣруя въ свое умственное развитіе (на что они и имѣютъ полное право, какъ люди изучившіе общечеловѣческія науки), они убѣждены, что могутъ быстро, съ одного взгляда оцѣнить крестьянскую жизнь и рѣшить здѣсь а priori каждый вопросъ; а потому они способны придавать много значенія личнымъ своимъ наблюденіямъ и не понимаютъ того, что одно личное наблюденіе своеобразнаго быта народа очень мало выяснитъ законы его жизни, что здѣсь нужно пособіе разнообразныхъ изслѣдованій, спеціальныхъ трудовъ другихъ людей. Безъ этого даже самое продолжительное наблюденіе безсильно размаскировать наблюдаемыя явленія и даже производитъ совершенно обратное дѣйствіе. Разъ ошибившись въ пониманіи и оцѣнкѣ группы явленій и составивъ ложную гипотезу, наблюдатель начинаетъ наматывать на этотъ клубокъ и все дальнѣйшее. Пословица: «чѣмъ дальше въ лѣсъ, тѣмъ больше дровъ» — получаетъ здѣсь самое полное примѣненіе. А что ошибется гордый своею образованностью человѣкъ въ этомъ невѣдомомъ ему мірѣ, — ошибется съ перваго же шага, — это sine quo non. Гордость, притомъ, сама по себѣ смертный грѣхъ, потому что она затемняетъ разумъ, даетъ мало мѣста критикѣ. Смертный грѣхъ не прощается, потому что свойство его таково: разъ кто подпалъ ему, уже нѣтъ возможности стряхнуть его съ себя, — такова природа человѣка, таково устройство механизма его мышленія.
Вотъ почему ужасное дѣйствіе производитъ письмо губернатора къ другу. Взглядъ этого администратора по сущности своей однороденъ со взглядомъ почти всего нашего образованнаго общества, — взглядомъ, измѣненія котораго ждать нельзя, потому что на немъ лежитъ печать самоувѣренности.
Итакъ, въ книгѣ о Сибири мы видимъ много явленій изъ нашей россійской жизни. Эта книга какъ зеркало отражаетъ насъ, какъ зеркало даетъ возможность оглядѣть самихъ себя отъ головы до ногъ и схватить, такимъ образомъ, общій нашъ абрисъ, оцѣнить соотношеніе различныхъ частей организма между собой и ко всему цѣлому, видѣть свое лицо, глаза, — однимъ словомъ, все то, чего безъ помощи зеркала видѣть нельзя.. И мы при помощи этого зеркала дѣйствительно узрѣли многое, лучше уяснили себѣ и прежде намъ извѣстное и, по приложеніи всего видѣннаго къ главному, болѣе всего интересующему насъ вопросу, — къ вопросу о способности народа къ самоуправленію, — пришли къ нѣкоторымъ опредѣленнымъ заключеніямъ, которыя можно формулировать въ слѣдующихъ положеніяхъ:
1. Опека другими классами гибельна для самоуправленія крестьянства..
2. Опеку, нынѣ существующую, нельзя признать, по существу дѣла, опекою чисто чиновнической, — въ ней дѣйствуютъ вліянія землевладѣльческихъ, и торгующихъ классовъ.
3. Существуетъ полнѣйшее незнаніе русскимъ образованнымъ обществомъ своеобразнаго быта народа.
И какъ роковые выводы изъ этого:
4. Ни бюрократія, ни земство не способны къ тому, чтобъ устроить самоуправленіе крестьянъ, во-первыхъ, по незнанію быта крестьянъ и, во-вторыхъ, по преобладанію въ большинствѣ всѣхъ этихъ, возвышающихся надъ крестьянствомъ, классовъ эгоистическихъ стремленій.
5. Соединять крестьянъ въ дѣлѣ самоуправленія съ личными землевладѣльцами и торгующимъ сословіемъ въ одну безсословную волость, въ одно земское учрежденіе — совершенно немыслимо.
6. Устройство быта крестьянъ, а съ нимъ, конечно, и самоуправленія можно безъ всякаго страха предоставить имъ самимъ.