ЗЕМСКІЯ АРАБЕСКИ.
правитьI. Бубенцовское созвѣздіе.
правитьБубенцы былъ такой городишко, что его и не разсмотришь: какъ будто болото пузыриться начало и сейчасъ же сконфузилось. Но зато уѣздъ бубенцовскій, т. е. уѣздъ въ смыслѣ общественной и земской дѣятельности — что это былъ за уѣздъ! Не уѣздъ, а гармонія какая-то! Дороги гладкія, школы и того глаже; о недоимкахъ не слышно, объ абсентеизмѣ помѣщиковъ не слышно; образцовость помѣщичьихъ хозяйствъ со столбцовъ столичныхъ газетъ по всей Россіи гремѣла. А люди! Общественные дѣятели, земскіе дѣятели тоже не люди, а свѣтила. Не то чтобы они съ трескомъ фыркали ракетами и шумихами, какъ, напримѣръ, два заглохловскихъ новатора изъ Трущобска, ослѣпившихъ-было все губернское земство и затѣмъ вылетѣвшихъ изъ него одинъ въ высшія и теплыя сферы, а другой — въ трубу. Нѣтъ, каждый бубенцовскій дѣятель свѣтилъ кротко, какъ лампада, но твердо и безъ колебаній. А въ общей совокупности они составляли яркое созвѣздіе, наполнявшее своимъ сіяніемъ людьми забытую, но Богомъ спасаемую Заглохловскую губернію. Они сливались въ Бубенцахъ переливчатой радугой въ ореолѣ центральнаго свѣтила, Ардальона Кирилыча Батырина.
Ардальонъ Кирилычъ Батыринъ, прямой потомокъ Батыя (отъ котораго онъ унаслѣдовалъ фамилію и красивый кучерской богатырскій типъ, съ сѣрыми, узкими, хитрыми и нѣсколько злостными глазками), былъ бояринъ, магнатъ, грандъ, и не будь въ Трущобской губерніи князя Шуйскаго, кровнаго русскаго джентльмэна, то Батыринъ, пожалуй, могъ бы казаться лордомъ. И, несмотря на то, что онъ былъ бояринъ, магнатъ и грандъ, онъ первый же стоялъ за сліяніе сословій, и стоялъ безъ всякихъ компромиссовъ. «Мы и мужики» было его девизомъ, а буржуазіи онъ не признавалъ: буржуазія со всѣми своими аршинами и самоварами должна была погибнуть, стеречься въ сліяніи «насъ» съ мужиками.
Попробуйте заявить въ его присутствіи сомнѣніе. Попробуйте сказать:
— Ну, сліяніе «насъ» съ мужиками не такъ-то легко…
Ардальонъ Кирилычъ вынетъ изъ-за пазухи своего истинно-народнаго полушубка, подбитаго чернобурой лисицей, цѣлый пукъ какихъ-то тоненькихъ книжекъ, въ родѣ какъ за-граничные паспорты переплетаются, и помахаетъ ими у самаго носа возражателя. Это все адресы, которые крестьяне разныхъ волостей Бубенцовскаго уѣзда составили и поднесли ему, Батырину, какъ представителю дворянскаго сословія, въ знакъ признательности за благодѣянія, оказанныя дѣятелями мировыми, земскими и проч. крестьянству, мужику бубенцовскому.
Попробуйте заявить, что мужикъ неспособенъ къ образованію, пьянъ, лѣнивъ, грубъ, нищъ духомъ и матеріей, что на земскихъ собраніяхъ мужики либо безгласны, либо вовсе отсутствуютъ — немедленно бѣлые зубы Батырина стиснутъ сигару, а сѣрые татарскіе глазки обдадутъ васъ желчью.
Онъ выслѣживалъ васъ, чтобы доказать, что вы заблуждаетесь. Т. е. даже не то, что вы заблуждаетесь, а что васъ вводятъ въ заблужденіе враги народности, враги отечества, враги общественной свободы, которые всѣ, вмѣстѣ съ тѣмъ, были и его врагами. Бюрократія! Боже, какъ отъ него доставалось бюрократіи, несмотря на то, что бюрократія и провинціальная, и даже петербургская, очень съ нимъ была обходительна, несмотря на то, что и въ гостинной его супруги, въ большомъ собственномъ домѣ, когда она пріѣзжала въ столицу, толпились настоящіе, будущіе и бывшіе сановники.
— Я сказалъ, говаривалъ онъ, сердито хлопая себя по ляжкамъ массивнымъ золотымъ портсигаромъ: — я сказалъ, когда меня выбрали, что если меня представятъ къ какой-нибудь наградѣ, я сейчасъ же въ отставку выйду. Я служу царю, народу, обществу; а не бюрократамъ служу, пакостникамъ…
И выкладывалъ пукъ мужицкихъ адресовъ.
— У кого они есть? — ни у кого. Они не мнѣ принадлежатъ, а всѣмъ нашимъ, бубенцовскимъ. Бубенцовцы молодцы. Это у васъ тамъ, можетъ быть, мужики лѣнивы, пьяны, грубы! Посмотрите, что «у меня» за школы, что за мальчики! Любо смотрѣть. Народъ пьянъ! — такъ заводите чайные, вмѣсто кабаковъ. Посмотрите «у меня» сами приговоры составляютъ объ уничтоженіи кабаковъ. Заставляйте себя уважать — и не будетъ мужикъ грубъ. У меня мужикъ чутьемъ барина знаетъ — за версту шапку долой, руки по швамъ! Да! Дѣлайте для мужиковъ, что имъ нужно — вотъ и все. Лошади отъ сибирки валятся — учите воловъ заводитъ! «У меня» ужъ заведены. Любо смотрѣть. Случныя конюшни завелъ — у коннозаводства такихъ жеребцовъ выхлопоталъ, что диво. Хлѣбъ плохо родится — такъ у насъ сѣмена образцовыя разводятся. Вотъ и все.
И онъ указывалъ то мѣсто въ одномъ изъ мужицкихъ адресовъ, въ которомъ упоминалось, что гряды, засѣянныя образцовыми сѣменами, покрылись самыми блестящими упованіями для крестьянъ.
— Удобренія, что ли, мало? — а искуственные туки зачѣмъ? а отбросы? а заводы костомольные? У насъ все есть; у насъ каждый годъ сельскохозяйственные съѣзды бываютъ, ученые агрономы изъ столицъ пріѣзжаютъ и съ мужиками вмѣстѣ обсуждаютъ! Мужики все понимаютъ. Конечно, надо наблюдать, поощрять, такъ на это — выставка. А гдѣ у васъ выставки? Трудъ, говорятъ, непроизводителенъ? а посмотрите-ка какія у насъ деревянныя издѣлія. Я въ послѣдній разъ, какъ былъ въ Парижѣ, привезъ эти издѣлія, такъ весь Парижъ ахнулъ. Теперь тамъ для бубенцовскаго уѣзда агентство устроилъ; и въ Петербургѣ, и въ Москвѣ тоже агенты. И никакихъ глупыхъ ассоціацій не нужно. Онѣ только народъ съ толку сбиваютъ, самостоятельность мужика убиваютъ. Скоты!
Ардальонъ Кирилычъ злобно ударялъ себя по ляжкѣ золотымъ портсигаромъ.
— Недоимки, говорятъ, у васъ ростутъ, такъ вѣдь за ними надо наблюдать. Полиція не наблюдаетъ — вотъ и недоимки. А «у меня» наблюдаютъ — и недоимокъ нѣтъ.
Для того, чтобы окончательно убѣдить васъ въ несомнѣнномъ превосходствѣ бубенцовскихъ порядковъ, онъ приглашалъ васъ къ себѣ въ усадьбу. Ну, и дѣйствительно, о порядкѣ и образцовомъ веденіи, объ образцовомъ преуспѣяніи и говорить нечего. Коли начать все описывать, надо написать въ назиданіе всѣмъ русскимъ сельскимъ хозяйствамъ трактатъ объемистѣе многотомнаго труда Преображенскаго. И тутъ же прямо било въ глаза неумѣнье прочихъ, «небубенцовскихъ», дѣятелей обходиться съ мужикомъ вообще и рабочимъ въ особенности. Какое довольство обоихъ сословій! Что касается до сословія буржуазіи, то оно ниже пояса кланялось милостивцу Ардальону Кирилычу, какъ бы умоляя: помяни насъ во царствіи твоемъ.
Любилъ Ардальонъ Кирилычъ возитъ гостей изъ своей усадьбы въ городъ Бубенцы, когда въ этомъ городишкѣ подъ непремѣннымъ его предсѣдательствомъ происходили разныя засѣданія и даже выставки. Свѣтомъ такъ со всѣхъ сторонъ и охватывало. Конечно, на Руси есть много свѣтилъ и созвѣздій, и лучей, проникающихъ въ темное царство, но бубенцовскій свѣтъ сравнительно съ остальными, былъ какъ свѣтъ электрическій сравнительно со свѣтомъ керосиновой лампы. Кромѣ всѣхъ остальныхъ достоинствъ, бубенцовскій свѣтъ былъ истиннымъ свѣтомъ гласности. Все дѣлалось на чистоту. Батыринъ возилъ къ себѣ въ усадьбу и въ Бубенцы не однихъ заглохловскихъ вислоухихъ дѣятелей, но и петербургскихъ экономистовъ и агрономовъ, а также поэтовъ, публицистовъ, художниковъ реалистовъ, и художниковъ идеалистовъ, сановниковъ и сосланныхъ подъ надзоръ полиціи въ Заглохлово или Бубенцы студентовъ. Онъ всѣмъ безъ разбору, лишь бы былъ умный, либо бойкій человѣкъ, и себя, и все свое показывалъ; и даже не показывалъ, а «предоставлялъ средства» все смотрѣть. И всякому у него было привольно, и ловко, и сытно.
Кто-то изъ петербургскихъ гостей Батырина на обѣдѣ заявилъ сожалѣніе, что бубенцовскому благоустройству одного недостаетъ: хорошаго отеля.
— Что вы это, помилуйте! воскликнулъ одинъ изъ мѣстныхъ дѣятелей, вліятельнѣйшій шутникъ: — да у насъ есть отель, какого другого нигдѣ не найдется!
Петербуржецъ нѣсколько изумился.
— А какъ же, продолжалъ шутникъ: — номера съ роскошнѣйшей мебелью, постели на парижскихъ пружинахъ, обѣды лукуловскіе, вино нектаръ, экипажи вѣнскіе.
— Гдѣ же это, помилуйте?
— И все даромъ…
— Ну!
— Т. е., впрочемъ, виноватъ, не совсѣмъ даромъ, а за пріятную улыбку и доброе слово хозяину. И вы не знаете этого отеля? Ха-ха. Hôtel Ardalion Batyrine…
При такихъ условіяхъ, гласность дышала всѣми своими легкими, а при гласности какое могло существовать сомнѣніе въ свидѣтельствахъ бубенцовскихъ дѣятелей о благоденствіи Бубенцовскаго уѣзда. Образцы были на лицо: усадьба Батырина, дѣятели, кишившіе въ Hôtel Batyrine и подвизавшіеся на засѣданіяхъ и выставкахъ. Все это, вмѣстѣ съ выписаннымъ прямо изъ Франціи шампанскимъ, било въ носъ самымъ заржавленнымъ скептикамъ, самымъ дошлымъ спеціалистамъ, самымъ желчнымъ петербургскимъ сановникамъ, самымъ раздраженнымъ поднадзорнымъ юношамъ.
Кромѣ гостепріимства и гражданственности pur sang, Батыринъ отличался еще щедростью и добросердечіемъ. Онъ покупалъ у гостей художниковъ картины, заказывалъ имъ портреты, пріобрѣталъ вновь изобрѣтенныя агрономическія орудія и полезныя изданія, доставлялъ молодежи, голодавшей въ Заглохловѣ, литературную работу, участіе въ первоклассныхъ столичныхъ изданіяхъ, доставлялъ богатые матеріалы редакторамъ крупныхъ изданій.
Гласность давала ему возможность примѣромъ Бубенцовскаго уѣзда служить на пользу всей родины. Отъ финскихъ хладныхъ скалъ до пламенной Колхиды всякій могъ читать о бубенцовскихъ чудесахъ. И попробуй кто усомниться въ ихъ чудодѣйственности — такъ и посыплются со всѣхъ сторонъ возраженія и отзывы спеціалистовъ. Газеты только успѣвай печатать. А не печатать онѣ не могли, потому что Бубенцовскій уѣздъ была нравственная сила.
Ардальонъ Кирилычъ представлялъ изъ себя нѣчто феноменальное. Онъ никакого образованія не получилъ, ибо, какъ говорится, нигдѣ не воспитывался и никакого экзамена, кромѣ кавалерійскаго юнкерскаго, не держалъ. Его товарищи по полковой службѣ нерѣдко восклицали про него:
— Mais grand Dieu! s’il n’affichait seulement pas sa bêtise.
А въ аристократіи, къ которой онъ принадлежалъ по происхожденію, связямъ и средствамъ, было много почтенныхъ и вліятельныхъ лицъ, которыя иронически улыбались при его имени.
А между тѣмъ, онъ являлся самымъ очевиднымъ проводителемъ въ общественную и земскую жизнь наипослѣднихъ выводовъ техническихъ и экономическихъ наукъ. Улыбающійся и подчующій въ Бубенцахъ, косноязычный въ Заглохловѣ, онъ становился краснорѣчивъ и убѣдителенъ до неотразимости въ Петербургѣ. Кабинеты всѣхъ редакторовъ, всѣхъ директоровъ, а главное ихъ уши и души, столбцы и бланки были къ его услугамъ. Ибо практичностью, вѣрой, знаніемъ и умомъ отъ него такъ на всѣхъ и напирало. Упитывая бубенцовскихъ дѣятелей и иногородныхъ гостей въ своемъ Hôtel Batyrine, Ардальонъ Кирилычъ самъ весь пропитывался чужимъ умомъ, волнами ходившимъ около него. Память была у него ни съ чѣмъ несравненная; надо только было ее прямолинейно направить въ данномъ случаѣ, чтобы она сошла за умъ и стѣну прошибла. Поэтому нетолько по бубенцовскимъ дѣламъ, но и по земскимъ, дворянскимъ дѣламъ Заглохлова онъ былъ неоцѣнимымъ подвижникомъ. Истомится, бывало, собраніе, выслушивая списки ходатайствъ, оставшихся безъ отвѣта. Руки опускаются, гласные по деревнямъ разъѣзжаются.
— Ардальонъ Кирилычъ! да вы бы съѣздили въ Петербургъ, похлопотали бы!
Онъ сейчасъ вынималъ изъ кармана свой полуфунтовой хронометръ.
— Теперь половина восьмого; поѣздъ отходитъ въ десять часовъ 5 минутъ — хорошо! Вы приготовьте что нужно, растолкуйте! говорилъ онъ, и кто-нибудь изъ его бубенцовскихъ сподвижниковъ летѣлъ въ гостинницу приказать камердинеру уложиться.
Покуда камердинеръ укладывалъ чемоданъ, тѣ, кому надлежало, вооружали барина. Это было не особенно трудно; надо было только собрать въ нѣкоторую систему все то, что онъ слышалъ ранѣе по данному предмету. Даже памятныхъ записокъ не было нужно: онъ только кивалъ головой, и въ ней образовывалось нѣчто прямолинейное, упругое, что-то такое, чего коломъ не вышибешь. Онъ даже отдѣльныя выраженія запоминалъ. Самъ онъ только заострялъ свое оружіе очень ловко имъ самимъ изобрѣтенной фразой: «вы господа здѣсь (т. е. въ столицѣ) живете и совсѣмъ не знаете, что у насъ въ провинціи дѣлается». Передъ этой фразой опѣшивали обыкновенно самые бойкіе петербургскіе люди: «можетъ, и въ самомъ дѣлѣ не знаемъ».
Вполнѣ вооруженному эссенціей коллективной премудрости Батырину поддавали жару.
— Вѣдь помните, Ардальонъ Кирилычъ, вы всегда были того же самаго мнѣнія…
И Батырину становилось ясно, что это мнѣніе его и только его.
— Вотъ спасибо, что согласились ѣхать. Значитъ устроится.
И Ардальонъ Кирилычъ величаво удалялся широкимъ брюхомъ впередъ, сопровождаемый напутствіями и лестью.
— Ну, теперь дѣло сдѣлано; стѣну лбомъ прошибетъ, а добьется!
— Таранъ! добродушно произносилъ земецъ изъ моряковъ. А старый князь Шуйскій добродушно улыбался, какъ бы говоря: право, я радъ, что этотъ таранъ на что-нибудь годенъ.
Энергія, которую развивалъ въ Петербургѣ Ардальонъ Кирилычъ, была изумительна, и результаты ея были чудодѣйственны. Не жалѣя ни себя, ни чужого времени, носился онъ по Петербургу, излавливалъ бюрократовъ, настаивалъ на разсмотрѣніи, на разрѣшеніи; врывался въ кабинеты редакторовъ и сановниковъ, и выяснялъ. Подъ его напоромъ собирались комиссіи, печатались статьи, неразрѣшимые вопросы разрѣшались и въ Заглохлово летѣли желанныя телеграммы. Больше всѣхъ такіе результаты приводили въ смятеніе начальника Заглохловской губерніи, Пуха. Пухъ сознавалъ все величіе, всю внушительность своего оффиціальнаго положенія; Пухъ основательно гордился своей бюрократической опытностью, своей честной, неустанной энергіей, но никогда въ Петербургѣ не доводилось ему достигать и половины того, чего достигалъ Батыринъ.
Правда, Пухъ всю свою силу полагалъ въ бюрократическихъ связяхъ, а Батыринъ былъ человѣкъ общественный, окружавшій себя гласностью и настаивающій на проведеніи ввѣренныхъ ему общественныхъ интересовъ не въ однихъ департаментахъ, но и въ редакціяхъ, а если нужно, то и въ ученыхъ и экономическихъ обществахъ. Батыринъ подымалъ облака пыли гласности и пускалъ ее въ глаза всѣмъ кому было нужно: Пухъ осторожно обходилъ широкія дороги, покрытыя этой пылью и, нерѣдко пробираясь по окольнымъ бюрократическимъ дебрямъ, садился въ чернильную лужу. И только.
Но, впрочемъ, мало ли чего можно было въ то время добиться въ Петербургѣ, при помощи личнаго хожденія, связей, богатства умныхъ рѣчей. А еще болѣе, при возможности сказать самоувѣренно даже самымъ вліятельнымъ бюрократамъ или публицистамъ: вы не знаете провинціи. Самые смѣлые и сильные столичные люди пугались въ глубинѣ души такихъ словъ, сказанныхъ человѣкомъ независимымъ, пренебрегавшимъ даже наградами. «А ну, какъ мы и въ самомъ дѣлѣ провинціи не знаемъ». Вѣдь они тоже любятъ Россію, вѣдь и имъ хочется быть полезными. Содѣйствовать разлитію жолчи въ собственныхъ организмахъ однимъ водотолченіемъ, хоть кому надоѣстъ: они рады свѣжему человѣку изъ провинціи.
Пухъ изумлялся результатамъ петербургскихъ странствованій Батырина; но мѣстная бубенцовская дѣятельность Батырина просто повергала его въ прахъ.
Онъ самъ былъ опытный, знающій, умѣлый начальникъ губерніи, и бразды правленія, также какъ и назначеніе правящихъ, было въ его рукахъ. Онъ могъ всякаго сковырнуть, всякаго посадить, всякаго не утвердить; онъ могъ карать и миловать. И между тѣмъ все у него какъ-то врозь лезло. И помѣщики плакались, во всѣхъ уѣздахъ, кромѣ бубенцовскаго, и мужики бѣдствовали, и скандалы множились, и исправники и становые не оправдывали возлагаемыхъ на нихъ надеждъ. Лѣса изводились, а количество недоимщиковъ, содѣйствовавшихъ своими спинами лѣсоистребленію, увеличивалось; запасные магазины и денежные продовольственные запасы таяли, а мужики упрямо продолжали голодать.
А у Батырина въ уѣздѣ… что такое Батыринъ сравнительно съ нимъ, съ Пухомъ! А между тѣмъ жизнь ровно, гладко катится и даже развивается въ благоденствіе въ Бубенцовскомъ уѣздѣ! Нѣтъ лица властнаго ни въ земствѣ, ни въ волости, ни въ сельскомъ обществѣ, которое было бы избрано противъ воли Батырина, или вѣрнѣе, противъ воли дружнаго созвѣздія землевладѣльцевъ, всегда довольныхъ, всегда веселыхъ, всегда увѣренныхъ. что въ уѣздѣ все по ихъ желанію сдѣлается. И все дѣлалось по ихъ желанію; до того по ихъ желанію, что даже должности чиновниковъ, непосредственно зависѣвшихъ отъ Пуха, начиная съ исправника, онъ замѣщалъ, слѣпо руководясь указаніями Батырина, органа всевластнаго Hôtel Batyrine.
И прекрасно выходило. Несравненно лучше, чѣмъ во всѣхъ другихъ уѣздахъ. Бубенцовскія свѣтила, окружавшія крупную свѣтящуюся массу Батырина, давно сознали справедливость выраженія: l’union fait la force. Они никогда не ссорились между собой, никогда не интриговали на выборахъ, у нихъ все дѣлалось по согласію. Они сплотились и ихъ хозяйства процвѣтали, и въ торговлѣ они уже начинали вытѣснять буржуазію. Они сплотились, и бюрократія, какъ мы видѣли была вынуждена de facto передать имъ свои права въ Бубенцахъ. Они сплотились и мужики пошли за ними; и установился союзъ передового сословія съ рабочей силой. И рабочая сила писала интеллигенціи billets doux въ видѣ адресовъ Батырину. Вотъ что значитъ интеллигентная сила съ крупными корнями въ землѣ!
— У «меня» батюшка, хвастался въ минуту добраго расположенія духа Ардальонъ Кирилычъ: — такіе есть мужики — невиданные! Сухомятовъ, напримѣръ! самодовольно взглядывалъ онъ на своихъ бубенецкихъ сподвижниковъ.
— Да… Сухомятовъ! откликались сподвижники.
— У насъ мужики на уѣздномъ собраніи вмѣстѣ съ нами работаютъ; мужикъ у насъ и въ управѣ. Другіе уѣзды мужиковъ въ губернскіе гласные не выбираютъ, а у насъ, изъ семи губернскихъ гласныхъ, трое мужиковъ. Вотъ на собраніи увидите.
Много мы наслышались въ Заглохловѣ о бубенцовскихъ губернскихъ гласныхъ изъ крестьянъ вообще и о Модестѣ Сухомятовѣ въ особенности. Я даже познакомился съ послѣднимъ; впрочемъ, объ этомъ послѣ.
Но вотъ, у Бубенцовъ отняли Ардальона Кирилыча: дѣянія его стали слишкомъ уже гласными. Пророкъ, съумѣвшій быть пророкомъ въ своемъ отечествѣ, не могъ не сдѣлаться пророкомъ и за его предѣлами. Ему предлежало болѣе широкое поприще. Батырина призвали на высокій административный постъ въ губернію, гдѣ необходимо было ввести благоденствіе и гармонію: искоренить пьянство и насадить сытость и довольство. Напрасно онъ негодовалъ и даже ругался, напрасно напоминалъ, что служилъ не изъ-за повышеній и наградъ — ничто не помогло! Madame Batymie сдалась первая, а за супругой капитулировалъ и самъ Ардальонъ Кирилычъ.
Бубенцы плакали, плакали, составляя адресы, плакали, глотая шампанское, плакали, являясь на выборы и на засѣданія. И какъ имъ было не плакать. Они остались безъ центра тяжести!
II. Прѣдставитѣль мужичества.
правитьДавно хотѣлось мнѣ видѣть хваленаго Батуринымъ представителя бубенцовскаго мужичества, Сухомятова.
Наконецъ, привелъ Богъ. Я познакомился съ Модестомъ Ермилычемъ передъ земскимъ собраніемъ, когда онъ пріѣхалъ въ Заглохлово. И познакомился именно въ буфетѣ дворянскаго собранія. Представьте себѣ: крестьянинъ, положимъ, губернскій гласный, членъ уѣздной земской управы, но все-таки же мужикъ — и вдругъ въ буфетѣ дворянскаго собранія! и столбовые дворяне ему руку жмутъ, не гнушаются. Да какъ и гнушаться! на немъ нетолько надѣтъ фракъ, но фракъ этотъ даже сидитъ очень изрядно, и рубашка бѣлая, съ золотыми запонками, и даже лиловая изъ красна перчатка съ толстыми бѣлыми прошвами на лѣвой рукѣ.
Толкуй тутъ о розни сословій, о невозможности сліяній!
Буфетчикъ у насъ былъ ловкій; быстро умѣлъ опоражнивать графинчики, подливая въ рюмки, которыя мы опоражнивали на ходу, сами того словно не замѣчая. И не хочешь, бывало, да выпьешь. Бутерброды изъ черстваго хлѣба съ закоробившимися ломтиками сыру, балыка и колбасы такъ и исчезали. Но рюмка, налитая подъ самымъ носомъ Модеста Ермилыча, оставалась нетронутою. А между тѣмъ онъ, какъ и всѣ мы грѣшные, стоялъ у буфета. Полковникъ Куропаткинъ даже какъ будто обидѣлся за рюмку, за такое къ ней невниманіе.
— Вонъ тебѣ налито, напомнилъ онъ Сухомятову.
— Покорнѣйше благодаримъ-съ. Не употребляемъ-съ! отодвинувъ рюмку, поклонился Сухомятовъ и даже вспыхнулъ отъ скромности.
Лицо у него было широкое, скуластое, желтое, легонько рябоватое, съ жиденькими баками песочнаго цвѣта, русые изъ-красна волосы сверху гладко приглажены и немного кудрявились по мужицки на концахъ; сѣрые глаза глядѣли по телячьи и большею частію внизъ, рѣдко подымаясь до брюха собесѣдника.
Движенія были неловкія, но скромныя, какъ и самая рѣчь. Эта скромность весьма шла къ представителю юнаго въ общественной дѣятельности сословія. Вообще, видно было, съ одной стороны — сліяніе, съ другой: всякъ сверчокъ знай свой шестокъ. Эту пословицу очевидно Сухомятовъ зналъ.
— Чего «не употребляемъ-съ!» мужикъ, а водки не пьешь! рявкнулъ и глупо расхохотался огромный старикъ, съ лица смахивавшій на Силена, бывшій мировой посредникъ изъ военныхъ, нѣкогда вводившій уставныя гранаты съ полѣномъ въ рукахъ.
Когда Модеста Ермилыча обозвали мужикомъ, онъ не то, что обидѣлся, а какъ-то фракъ на немъ заерзалъ. Впрочемъ, можетъ, и самъ онъ обидѣлся, только физіономія у него была больно невыразительна.
— Отъ того собственно и не употребляемъ, чуть слышно осмѣлился возразить онъ. — Пора намъ, мужикамъ, это дѣло бросить. Не мужицкое это дѣло…
Силенъ-посредникъ раскатился хохотомъ и опрокинулъ въ себя рюмку очищенной, четвертую съ утра. Остальные опрокидывали и закусывали, не обращая вниманія на Сухомятова. Только чуткій Батыринъ, курившій въ сосѣдней комнатѣ свою душистую регалію, обратился къ сидѣвшимъ около него столбовымъ земцамъ и промолвилъ:
— Какая голова — этотъ Сухомятовъ! какое нравоученіе намъ-то! Вонъ мы рюмку за рюмкой, съ утра… мерзость! а мужикъ говоритъ, что пора отстать…
И, положивъ породистую руку на ляжку ближайшаго сосѣда, дабы тотъ не обратился тоже въ бѣгство къ буфету, Батыринъ сталъ разсказывать ему зловѣщимъ полушопотомъ о томъ, какъ, по его иниціативѣ, въ Бубенцовскомъ уѣздѣ кабаки постепенно замѣняются «чайными», какъ мужики даютъ съ радостью приговоры, клонящіеся къ искорененію первыхъ и къ водворенію вторыхъ, и какъ во всемъ этомъ дѣлѣ, въ качествѣ правой руки земства и дворянства (замѣтьте, что Батыринъ не отдѣлялъ сословій: земство, дворянство, крестьянство для Батырина были только органическія части цѣлаго организма, сливавшіяся въ немъ, потомкѣ Батыя), блистательно орудуетъ Модестъ Ермилычъ.
— Онъ у меня и школами завѣдуетъ, продолжалъ шептать Ардальонъ Кирилычъ, причемъ шопотъ его больше и больше начиналъ походить на шипѣнье.
Собесѣдникъ, которому Батыринъ вцѣпился въ ляжку, не принадлежалъ къ Бубенцовскому уѣзду и поэтому заявилъ изумленіе, какимъ образомъ, мужикъ, навѣрно, едва самъ умѣющій читать-писать, и вдругъ школами заведуетъ. Батыринъ подозрительно и недобро взглянулъ на иноземнаго пессимиста.
— Мужикъ! отвѣчалъ Ардальонъ Кирилычъ: — хорошій мужикъ на все годенъ. Вонъ онъ не пьетъ — а посмотрите-ка на нашихъ. Страмъ! магнатъ презрительно покосился на буфетъ. — Въ школахъ — мужицкія дѣти; онъ лучше насъ понимаетъ, какъ съ ними нужно. Тонъ — отъ насъ, а онъ исполнитель. Онъ лучше насъ это понимаетъ. Въ нашихъ школахъ порядокъ — чудо. Не то что здѣсь. Мы надняхъ съ Величкинымъ и съ барономъ Бумлеромъ въ здѣшнюю хваленую учительскую семинарію заѣхали, вѣдь земство ее основало, по 25,000 въ годъ на нее тратитъ! Входимъ, хоть бы одинъ мальчишка всталъ! Вы понимаете? Губернскіе гласные входятъ, а они сидятъ.
Эпизодъ, на который намекнулъ Батыринъ, имѣлъ не малое вліяніе на судьбы находившейся тогда въ младенчествѣ учительской семинаріи. Не встали, непочтительны… семинарія разсадникъ всякой мерзости! Въ пренія собранія эпизодъ не пропускался: на доносъ было бы похоже, но въ земскихъ сферахъ, внѣ собранія, онъ подтачивалъ репутацію и бюджетъ учительской школы. Напрасно нѣкоторые доказывали, что ученики не встали только потому, что не видѣли вошедшихъ изъ задней двери посѣтителей, тотчасъ же сѣвшихъ въ уголкѣ. Бюджетъ былъ подточенъ, жалованье учителямъ уменьшено; вслѣдствіе чего, пришлось перемѣнить и начальника и учителей, да и самое непосредственное наблюденіе за семинаріей губернской управой было передано отъ графа Долбина-Изворскаго, страстнаго дилетанта-педагога, Карпу Селифонтовичу, члену управы, представлявшему въ ней аршинъ и самоваръ. Оно и лучше; ибо главное дѣло — хозяйственное, и, сверхъ того, уважительность. А Карпъ Селифонтовичъ имѣлъ много медалей и заставлялъ уважать тѣхъ, передъ которыми онъ самъ выклянчивалъ подряды и медали. А объ хозяйственности его, конечно и говорить нечего.
Впрочемъ, ныньче, т. е. черезъ десять лѣтъ послѣ описаннаго нами разговора, Карпъ Селифонтовичъ покоится подъ мраморнымъ памятникомъ въ Крестовоздвиженскомъ монастырѣ и учительская семинарія, какъ земское учрежденіе, тоже погребена, а наблюденіемъ за земскими школами ужъ не въ одномъ Бубенцовскомъ уѣздѣ, а во всей губерніи завѣдуетъ Сухомятовъ, избранный въ члены губернской управы за свою испытанную благонадежность и практичность, взамѣнъ забалотированнаго за свою неблагонадежность графа Долбина-Изворскаго, выбывшаго за-границу. Впрочемъ, не буду забѣгать впередъ, и обращусь къ разсказу о моемъ первомъ знакомствѣ съ Сухомятовымъ.
Мы стояли въ одной съ нимъ гостинницѣ; какъ-то вечеромъ сошлись за однимъ столомъ въ уголку чай пить, никто намъ не мѣшалъ, на насъ не обращала никакого вниманія перепившаяся компанія, шумѣвшая въ другомъ концѣ зала около разорившагося кутилы, когда-то обладателя 2,000 душъ, который выпивалъ бутылку пива за бутылкой, говорилъ сальности, безпрестанно вздымалъ свои опухшія руки съ искривленными подагрой пальцами и кричалъ:
— Видишь, искалѣчила подагра, думаетъ, боюсь ее. Какъ же не такъ! Перепью я тебя; на, калѣчь!
И несчастный, за полной денежной невозможностью перепить подагру шампанскимъ, старался перепить ее пивомъ…
Модестъ Ермилычъ съ презрительной гримасой, которой онъ, должно быть, обучился, взирая на Батырина въ Бубенцахъ, поглядывалъ на пьяную дворянскую компанію.
Намъ никто не мѣшалъ бесѣдовать, а бесѣда вдвоемъ за чайкомъ иногда выходитъ очень задушевная; но признаюсь, увлекшись желаніемъ познакомиться съ перломъ мужицкаго представительства, я началъ бесѣду изрядно глупо.
— Вы сегодня утромъ во фракѣ были? спросилъ я, потому что фракъ Сухомятова меня дѣйствительно ужасно озадачилъ.
Сказавъ это, я сей же моментъ понялъ, какъ это глупо. Но Модестъ Ермилычъ даже виду не показалъ, что я сглупилъ. «Значитъ мужикъ-то нетолько съ фракомъ, но и съ тактомъ», мелькнуло у меня въ умѣ.
— Во фракѣ-съ; къ его превосходительству являлся.
— Къ губернатору?
— Нѣтъ-съ, до господина начальника губерніи у насъ собственно на этотъ разъ дѣла-съ не было, только росписались-съ. Къ чему же утруждать занапрасно такую особу? А въ управѣ въ губернской порученія изъ Бубенцовъ были, такъ я къ его превосходительству Петру Степанычу Калинину являлся.
— Это предсѣдатель губернской управы? Да вѣдь онъ, кажется, штабъ-ротмистръ въ отставкѣ, не генералъ? наивно замѣтилъ я…
Сухомятовъ осклабилъ зеленоватые широкіе, крѣпкіе зубы.
— Какъ можно-съ! они, предсѣдатель земства, генералы-съ.
Оно дѣйствительно. Конечно, по штату ему титула превосходительства не полагается, но какъ почтенный Петръ Степанычъ, по свойственной русскому человѣку демократичности, отъ превосходительства ни отбивался, оно къ нему само собой такъ пристало (и просители, и многіе земцы, и всѣ земскіе подрядчики, и, наконецъ, даже нѣкоторыя казенныя учрежденія величали его), что онъ, наконецъ, рукой махнулъ.
Нѣкоторые, самые передовые дворяне, душой предавшіеся земству, даже негодовали, что представитель земской управы, нѣкоторымъ образомъ представитель надеждъ Россіи, не уравненъ закономъ въ рангѣ съ губернскимъ предводителемъ — представителемъ, по выраженію передовыхъ дворянъ, только обветшавшихъ иллюзій.
— Вы, кажется, гласный отъ крестьянъ въ Бубенцовскомъ уѣздѣ? спросилъ я.
— Гласный-съ отъ сельскихъ обществъ, и членомъ Бубенцовской управы состою. Нонѣ вотъ въ губернію выбрали.
— Земледѣліемъ вы занимаетесь, членомъ сельскаго общества состоите?
— Состоимъ-съ, только отъ земли поотстали. Недосугъ. Родитель нашъ, хоть и преклонныхъ лѣтъ — они изъ отставныхъ — надѣлъ держать съ братьями; пристрастіе имѣютъ. А мы поотстали.
— Что же такъ?
— Да спервоначала по письменной части; въ дѣтствѣ въ услуженіи у Кирила Кирилыча, у батюшки Ардальона Кирилыча состоялъ; но обучился граматѣ — супруга Ардальона Кирилыча изволила школу въ своей молодости имѣть, такъ обучаться было прислугѣ приказано. Старому барину газеты читалъ. Тамъ, по еманцыпацыи, господинъ посредникъ въ волостные писаря меня изволили приказать мужикамъ выбрать… Ну, ужь тутъ гдѣ же съ землей… И поотстали-съ.
— У васъ, значитъ, теперь, кромѣ земскаго дѣла другого занятія нѣтъ?
Сухомятовъ даже снисходительно улыбнулся на такой наивный вопросъ.
— Какъ же можно-съ, чтобы безъ занятія!
— Кромѣ земства?
— И оченно даже-съ.
Онъ отеръ потъ съ рябого лица, нацѣдилъ изъ чайника чистый, очень жиденькій стаканъ чаю, и какъ-то по купецки отвалился.
— Торговлей занимаетесь?
— Торгуемъ-съ.
— Чѣмъ же? хлѣбомъ?
Молчитъ.
— Льномъ?
Тоже молчитъ.
— Желѣзомъ?
— Нѣтъ-съ, это все товаръ хлопотный, обманчивый. Когда на немъ наживешь, а когда и изъ сапоговъ въ лапти онъ тебя обуетъ. Страхованіе, перевозка. Нашъ товаръ всегда въ цѣнѣ. Въ верхъ завсегда поднимается. Только, извѣстно, надо умѣючи.
— Какой же это такой товаръ?
— Земля-съ.
— Земля? изумился я. А изумился я потому, что описываемый разговоръ происходилъ не вчера, а лѣтъ съ десятокъ тому назадъ, когда Колупаевы и Разуваевы изъ своихъ норъ еще едва носы начали показывать.
— Земля? какъ же это? переспросилъ я: — какъ же землей торговать?
— А очинно просто. Кому не надо землю, у того мы ее покупаемъ, кому надо, тому продаемъ. Помѣщикъ больше ее продавать сталъ, такъ задарма бросаетъ, за подати однѣ, за недоимки, чтобы, значитъ, отвязаться. А мужикъ покупаетъ. Ну, у мужика силы нѣтъ сразу внести деньги, такъ мы ему со льготой, съ разсрочкой продаемъ.
— И выгодно?
Модестъ Ермилычъ даже какъ-то глупо удивился моему глупому вопросу; вытаращилъ глаза, налилъ чай на блюдечко, поставилъ блюдечко на растопыренные пальцы и поднесъ было ко рту, но, надо полагать, сжалась надо мной, вздумалъ повременить.
— Очинно выгодно-съ, пояснилъ онъ мнѣ: — теперь сами посудите: мы съ самыми что ни на есть грошами начали, а нонѣ, слава тебѣ Господи!
— Что же?
— Да вотъ изволите видѣть, начали мы это дѣло всего два года съ небольшимъ, въ двухъ волостяхъ годокъ побаловались, а нонѣ въ трехъ уѣздахъ работаемъ, только бы поспѣть.
— Во вкусъ вошли?
— Теперь мнѣ ни этихъ свидѣтельствъ торговыхъ не требуется, ни тамъ пошлинъ торговыхъ. Помѣщику я пользу дѣлаю и мужику, своему брату, добро. А самъ наживаюсь…
— Ну, а какъ примѣрно?..
Но Модестъ Ермилычъ только заалѣлъ въ отвѣтъ. На другой день я узналъ, что онъ, напримѣръ, у полковника Куропаткина, который его въ клубѣ водку заставлялъ пить, скупилъ всю занадѣльную землю, за однѣ недоимки; десятина по 50 коп. обошлась на кругъ, и тутъ же мужикамъ продалъ по 5 р. десятину, разумѣется, съ разсрочкой по рублю въ годъ, причемъ первая уплата была совершена при самой продажѣ. Надо отдать справедливость Сухомятову, что онъ никогда не тѣснилъ мужиковъ; отъ умѣлъ ждать и выбирать время.
Модестъ Ермилычъ былъ человѣкъ съ разсчетомъ, но и душой онъ обладалъ добрѣйшей, по истинѣ, русскою душой. И слышно было, что мужики его любили, и что между ними онъ пользовался авторитетомъ.
— Ну, а въ земствѣ много вамъ дѣла?
— То есть, какъ вамъ сказать? дѣла точно-что много. Иной разъ и взропщешь. Да вѣдь за то и вознагражденіе для нашего брата весьма значительное. А главное, дружественно дѣло идетъ.
— Что же это дружественно?
— Да самое это земское дѣло. Въ управѣ у насъ въ Бубенцахъ все на ладу. Въ собраніяхъ никакихъ этихъ дрязговъ нѣтъ. Тоже дружество.
— У васъ, говорятъ, сильная крестьянская партія въ собраніи?
— Какъ есть въ комплектѣ. Гдѣ мужику по закону полагается сидѣть, тамъ мужикъ и сидитъ. И на собраньи завсегда въ полномъ комплектѣ. И мужикъ у насъ тоже выбирается, не то что оборышъ, какъ по другимъ мѣстамъ, гдѣ ихъ заневолю выбираютъ, а они пріѣдутъ въ городъ, да побираются, да непріятности заводятъ. У насъ въ Бубенцахъ мужикъ выбирается охочій, степенный. Оттого и наши господа ихъ къ себѣ допускаютъ хлѣбъ-соль кушать. Дружественно.
— Въ земскомъ дѣлѣ съ господами розни нѣтъ?
— Какая, помилуйте, рознь. Они намъ потрафляютъ и мы имъ. Рука руку моетъ. Хоть бы выборы, къ слову сказать. Мы вѣдь мужики глупы, думаемъ въ гласные выбираться тягость одна. Ну, а хоша и есть такіе между нами, которымъ но своимъ дѣламъ — вотъ хоть бы мнѣ — пользительно послужить, такъ мы такихъ не выбираемъ. Либо выберемъ на одно трехлѣтіе; посидитъ онъ, мы его сейчасъ долой, говоримъ: будетъ съ него, поживился. Онъ съ обидою отходить отъ хорошаго дѣла, къ которому только, благослови Господи, приставать сталъ. А мужикъ дуракъ: валитъ безъ разума. Вотъ тутъ намъ господа и потрафляютъ. У нихъ мужичество въ послушаніи. Они прикажутъ — кого нужно и выберутъ. Ну, а въ собраніяхъ ужь мы, выбранные, стараемся потрафлять. Коли что надо поддержать, только намъ растолкуй — поддержимъ.
— Стало быть, и господа крестьянскіе интересы поддерживаютъ?
— Уже это само собой. Коли кому изъ крестьянскихъ гласныхъ какая выгода предстоитъ — извѣстно всѣ мы пробиваемся разными промыслами да дѣлишками, изъ-за того больше и въ гласные идемъ — коли кому что нужно, только попроси — горой выстоятъ. Дружественно.
— Нѣтъ, я собственно говорю объ общихъ крестьянскихъ интересахъ.
— Ну, да и я о томъ же самомъ. Что намъ, крестьянамъ, въ земскомъ собраніи выгодно, только поклонись, да перетолкуй съ господами. Вѣрное дѣло…
Черезъ нѣсколько дней послѣ этого разговора, я присутствовалъ на засѣданіи губернскаго земскаго собранія. Рѣчь шла объ учрежденіи банковъ для выдачи крестьянскимъ обществамъ ссудъ при покупкѣ земли. Сухомятовъ говорилъ некраснорѣчиво, но просто, убѣдительно: ему хорошо извѣстно, какъ въ этомъ нуждаются мужики.
Всѣ бубенцовскіе гласные его поддерживали. Даже самъ Ардальонъ Кирилычъ сказалъ что-то не вполнѣ ясное, но очень вѣское.
— Вотъ изволили видѣть сегодня? говорилъ мнѣ вечеромъ Модестъ Ермилычъ, бывшій въ особенно хорошемъ расположеніи духа. — Изволили видѣть, какъ дружественно. Дѣло-то великое.
— Какое дѣло?
— А банкъ-то этотъ. Ныньче я, примѣромъ сказать, мужикамъ землю продамъ, деньги въ разсрочку предоставлю, тамъ жди, да когда еще получишь. А будетъ банкъ, разомъ я съ ними разсчитался. Ни заботъ, ни хлопотъ. И у нихъ земля и у меня на другую операцію деньги. Даже если и бумаги будутъ за мѣсто денегъ выдавать изъ банка, оно хоть со скидкою, а все ничего, барышъ будетъ.
Черезъ нѣсколько недѣль, рѣчь земскаго отъ крестьянъ Бубенцовскаго уѣзда была пропечатана съ великимъ сочувствіемъ всѣми столичными газетами.
Проэктъ кредитнаго для сельскихъ обществъ учрежденія, все еще жуется и понынѣ заглохловскимъ земствомъ, но за то оно давно учредило банкъ поземельный вообще и однимъ изъ директоровъ этого банка состоитъ нынѣ Модестъ Ермилычъ Сухомятовъ, онъ же и членъ губернской управы и вообще «человѣкъ свѣдущій».