Звёздный человек (Кедров)

Звездный человек
автор Константин Александрович Кедров

Из сборника «Поэтический космос». Источник: Константин Кедров. Поэтический космос. М., «Советский Писатель», 1989

Месяц — отец, хозяин; солнце — мать, хо­зяюшка; звезды — дети малые, малы детушки — Плеяды. Живут они в златоверхом, решетчатом, звездном тереме, огороженном серебряным тыном с серебряными воротами, на каждой тынинке по жемчужинке. Нетрудно разглядеть в очертаниях этого терема и в облике его обитателей — месяца, солнца и звезд — стройную картину звездного неба.

Светел месяц —

То хозяин во дому,

Красно солнышко —

То хозяюшка,

Часты звездочки —

Малы деточки.

Брак родителей — это союз луны и солнца. Сватовство молодых — это прелюдия брака между месяцем и звездой. Жених-месяц носит имя Иван, при этом в некоторых слу­чаях сохраняется в его втором имени намек на формы луны, месяца (Иван — покати горошек). Луна как разрастающаяся горошина — распространенный образ. Невеста-Венера сохраняет свое звездное имя (Заря-Заряница, Денница),

Полярная звезда и Венера — это пряхи, вышивальщи­цы. Они ткут или вышивают покрывало небесного свода. В обрядовых свадебных песнопениях этот мотив звучит довольно отчетливо. Невеста сидит на дереве, символи­зирующем Млечный Путь, или в высокой башне, или в небесном шатре. Посвататься к ней можно, либо срубив дерево, либо подпрыгнув до ее высоты. Поскольку Ве­нера свободно перемещается на западном или восточном склоне, уместно предположить, что похищенная или еще не сосватанная невеста отождествлялась с «прикованной» Полярной звездой. Ее пребывание в высокой башне, в не­подвижной точке небесного свода, в то время как жених-месяц единоборствует со змеем (созвездие Дракона),— сюжет довольно распространенный в лубочной и иконной живописи («Чудо Георгия о змее»). Созвездие Дракона опоясывает Полярную звезду по кругу.

У невесты-звезды три местопребывания: на востоке (Утренняя звезда), на западе (Вечерняя звезда) и в не­подвижной точке неба (Полярная звезда). Три облика невесты в русской сказке выявлены довольно отчетливо: безобразный (змея, лягушка), прекрасный (Елена Прек­расная), спящий (спящая царевна) — Венера вечерняя, Венера утренняя и Полярная звезда. Есть еще четвертая сестра — Сириус, самая яркая звезда в небе.

В обрядовых свадебных песнопениях невеста находит­ся на древе Млечного Пути, на березе. Что это не простая береза, а небесное дерево, ясно из песенного контекста:

У этой березы коренье булатное,

У этой березы кора позолочена,

У этой березы прутья серебряны,

На этих прутьях листья камчатные...

Все звезды — ткачихи или прядильщицы. Это тка­чество особого свойства.

Вот сюжет о трех звездах-ткачихах в бурятской сказке.

Башаалай «собрала кости своего брата, завернула в одея­ло, положила на кровать, переоделась в его одежду, взяла лук со стрелами и отправилась к трем небесным созер­цательницам, оживляющим мертвых...».

Значит, они еще и воскресительницы. Как тут не вспом­нить о трех женах-мироносицах, пришедших к гробу вос­кресшего Христа. Интересно, что все три сестры именуются «белыми лебедушками». Чтобы воскресить жениха, они ски­дывают лебединые одеяния, превращаясь в трех девиц. «Старшая из них способна сращивать кости (скелет), сред­няя — наращивать на скелет мясо и наполнять тело кровью, третья — оживлять умерших».

Старшая — это Венера западная, средняя — Полярная звезда, младшая — утренняя Венера. И в киргизской сказке Чолпон — утренняя звезда — своим прикосновением ожив­ляет богатыря. «Скелет вселенского человека» в данном прочтении есть очертание звездного неба. Его «ткет», вос­создает Полярная, ночная, звезда. Венера вечерняя напол­няет скелет кровью заката, а утренняя Венера прикоснове­нием солнечного луча оживит тело. Три этих женских об­раза выполняют роль трех сестер-воскресительниц и в «Одиссее». Навсикая, непорочная утренняя Венера, иден­тична младшей сестре. Цирцея, ночная царица, злая кол­дунья, соответствует образу средней сестры — звезды По­лярной. Соответственно роль третьей сестры отведена Пе­нелопе — ткачихе, разлученной с месяцем — Одиссеем.

Сватовство при помощи светоносной стрелы, пущенной из лука-месяца, нам уже знакомо хотя бы по сватовству Ивана-царевича в сказке «Царевна-лягушка». Вот как вы­глядит этот сюжет в абхазском эпосе.

Пастух Нарджхьоу увидел на другом берегу реки Арион будущую невесту Сатанэй Гуашу (Название реки дает возможность предположить, что пастух — это Орион. Его пастушеские функции известны, известен и пастушеский жезл — три звезды.). Поскольку они никогда астрономически не сближаются, брак между ними возмо­жен только через водную преграду. Поле — небо, лук — месяц, пастух — Орион. Сатанэй Гуаша — уже знакомая нам по свадебным песнопениям невеста Заря, пряха. Причем, прялка ее равнялась по величине дубу с пряслом величиной со скалу — Млечный Путь. Пастух Нарджхьоу был прель­щен сверкающей, подобно солнцу, красотой и, не сумев переплыть разбушевавшуюся реку, послал ей свое мужское начало. В сказке Пушкина князь Гвидон тоже поначалу целится из лука в свою будущую невесту Царевну.

Вполне вероятно, что натянутый лук молодого месяца нацелен в западную сторону горизонта, где должна быть Венера западная, однако после трехдневного поста, который Царевна-лебедь предписывает месяцу-Гвидону,— лунная фаза меняется, лук выгибается в противоположную сторону, и стрела достается Венере восточной, утренней. Венера-лебедь на западе, Венера-царевна на востоке. В бурятских сказках невеста, как и Царевна-лебедь, сохраняет следы космического происхождения: «...от правой щеки... исходит солнечное сияние, а от левой щеки лунное сияние». Правая сторона, восточная, хранит отсвет солнечного восхода, а левая, западная, обращена к луне, к ночи.

В русской свадебной песне сватовство начинается к «По­лярной» невесте, прячущейся в шатре, или в тереме, или В кроне березы. Она, естественно, занята своим вечным ткачеством или вышиванием небесного звездного покрова.

Да во первый раз вышивала светел месяц с лунами,

Да светел месяц со лунами, со частыми со звездами;

Да второй раз вышивала красно солнце с маревами...

Шила-вышивала чистым серебром,

Она строчки строчила красным золотом.

Небезынтересно сравнить этот мотив с ткачеством Пене­лопы. Покрывало, которое она ткет, одновременно и погре­бальное (для отца) и свадебное, так как с окончанием работы должна состояться свадьба. Ткется оно днем, а но­чью втайне от всех Пенелопа его распускает. Покрывало может быть звездным небом, которое распускается к утру, а к вечеру снова воссоздается.

Три звезды, ткущие своими лучами дневное и ночное небо, а иногда и всю землю, с морями, реками и лесами,— образ удивительной красоты. Эта метафора обладает завораживающей наглядной убедительностью. Лучи—иглы, лучи—золотые и серебряные нити, светлое, тонкое воз­душное полотно небес... Вероятно, отсюда же идет на первый взгляд странное для непосвященных название вы­шитого для церковной чаши покрытия — «воздух». Выши­вание воздуха — образ, уходящий корнями в древность.

У Пушкина в «Сказке о царе Салтане» все три невесты-звезды в момент сватовства находятся рядом, однако лишь необычная невеста царя Гвидона, у которой «месяц под косой блестит, а во лбу звезда горит», напоминает нам о первоначальном звездном значении сюжета. В этом нет ничего удивительного, ведь сказка Пушкина — это уже литературная обработка. Стоит же обратиться к первоис­точнику, и астрономическая семантика прояснится. В сказке «Солнце, месяц и Ворон Воронович» старик выдает замуж своих дочерей. Дочери выходят на крыльцо, и в тот же час их похищают небесные женихи — солнце, месяц и Ворон Воронович. Естественно, что три девицы тоже ведут свой разговор «на крылечке». Однако их звезд­ное ремесло не забыто. Старшая сестра обещает: «Если б на мне женился Иван-царевич, я б ему напряла рубашку тонкую, гладкую, какой во всем свете не спрядут».

Средняя сестра обещает «выткать» кафтан из серебра, из золота — «и сиял бы он как жар-птица».

Будущая невеста обещает родить Ивану-царевичу «сы­нов, что ни ясных соколов: во лбу солнце, на затылке месяц, по бокам звезды».

Далее у младшей сестры трижды родятся звездные дети, у них «во лбу солнце, на затылке месяц, по бокам звезды частые», и трижды их подменяют старшие сестры. Ца­ревну бросают в бочке в море. Бочку выкидывает волной на берег, и там счастливая царица находит всех трех звезд­ных сыновей. «Вдруг вся комната осветилась — вошли три брата с солнцем, с месяцем, с звездами; сели за стол, от­ведали лепешек и узнали родимой матери молоко». Ле­пешки, выпеченные на материнском молоке,— звезды, а само молоко — Млечный Путь. Как я уже вспоминал вначале, он изливается из груди созвездия Кассиопеи. Три брата — три звезды Пояса Ориона.

Но важна здесь не столько сама символика, сколько возникший на ее основе образ человека-вселенной. Он вмещает солнце, звезды и месяц, то есть все небо.

И в сказке, и в ритуале звездные дети обязаны своим происхождением земным родителям. Звезды должны стать людьми, чтобы продолжать вселенский род.

Кто это тебя изнасеял, молодца?

Изнасеял тебя да светел месяц же.

Еще кто же тебя воспородил, молодца?

Воспородила тебя да светлая заря.

Еще кто же тебя воспеленовал, молодца?

Воспеленовали да часты звездочки.

Эти вопросы и ответы еще не сама разгадка тайны. Рассказ о космическом происхождении молодца — лишь первая часть загадки. Разгадка же заключается в том, что звезды, месяц и солнце воплотились в земных родителей:

— Уж вы глупые крестьяне неразумные,

Православные друзья, братья-товарищи,

Еще как же изнасеет светел месяц?

Да еще как же воспородит светла заря?

Еще как же воспеленовают часты звездочки?

Изнасеял меня сударь-батюшка...

А спородила меня родна маменька,

Воспеленовали меня няньки-нянюшки.

Космос растворен в человеке не настолько, чтобы исчезнуть полностью. То и дело просвечивает «на лбу солнце, на затылке месяц, по бокам звезды».

Для современного читателя «месяц под косой» и «звезда во лбу», не более чем ювелирное украшение, но для созда­телей сказки это постоянное напоминание о высоком кос­мическом значении человеческого бытия, о его важной миссии в мироздании.

Не хочется покидать звездный терем, где люди — звезды, а звезды — люди. Но стоит взглянуть на ночное небо — И становится очевидно, что мы всегда живем в этой сказке...

Пространство и время нашего мира как бы незримо пересекаются пространством и временем мира космического, «тридевятого царства». Чтобы проникнуть в этот мир, нужно в мгновение ока с огромными ско­ростями преодолеть великие расстояния. Для этого человеку нужны волшебные предметы: сапоги-скороходы, шапка-невидимка, ковер-самолет. Проникновение в космический мир связано с тяжелыми испытаниями: проход сквозь «огонь, воду и медные трубы». Темное пространство ко­лодца, пещеры, дупла или даже чрева змея внезапно раз­двигается, и человек оказывается в другом мире. Погра­ничное состояние перехода равносильно смерти: герой умирает, чтобы вновь родиться. При этом все его тело как бы воссоздается заново. Пропп дает подробное описа­ние этого обряда во многих главах. Все нутро умершего перебирается и заменяется другим. В рассеченную грудь вставляют «магический кристалл», заменяют глаза, уши, рассекают язык или вставляют вместо него змеиное жало. Вспомним пушкинского «Пророка»:

И он мне грудь рассек мечом

И сердце трепетное вынул,

И угль, пылающий огнем,

Во грудь отверстую водвинул.

И он к устам моим приник

И вырвал грешный мой язык,

И празднословный, и лукавый,

И жало мудрыя змеи

В уста замершие мои

Вложил десницею кровавой.

Преждевременно делать какие-либо выводы, но ясно, что и в сказке, и в мифе, и в литературе мы имеем дело с неким кодом всей мировой литературы. Само существование этого метакода само по себе таинственно и загадочно. Его ис­следование сулит немало открытий.

Сказка, как хрустальный ларец Кощея, таит в себе много неожиданного и неизведанного.

После пятнадцати лет преподавания фольклора в Лите­ратурном институте я пришел к твердому выводу: сказ­ки — это послание от высоких цивилизаций, потаенный язык вселенной. Послание идет к нам и поныне из три­девятого царства света. Он стекает с вершин «светового конуса мировых событий», именуемого в сказке хрусталь­ной горой.

Эта гора вершиной опрокинута в человека и отражена в его душе, словно в горном озере. «Горний» смысл сказки в центре, где хрустальное отражение преломляется двумя сходящимися вершинами.