Мой дед, — не знали вы его? —
Он был нездешних мест.
Теперь за тихою травой
Стоит горбатый крест.
Хоть всем по-разному любить,
Никто любви не чужд.
Мой дед хотел актёром быть
И трагиком к тому ж.
Он был горбат — мой бедный дед.
Но тем, кого увлёк
Высокой рампы нежный свет,
Не знать других дорог.
Ведь если сердце на цепи —
Ту цепь не будешь рвать.
И дед суфлёром поступил —
Слова других шептать.
Лилось мольеровских острот
Крепчайшее вино,
И датский принц горел костром,
Велик и одинок.
И каждый вечер зал кипел,
Смеялся и рыдал,
И лишь суфлёр своих цепей
Всю жизнь не разорвал.
Вино! — Ты избавитель
От тяжести судьбы.
Мой бедный дед, простите,
Он пьяницею был.
И в рваной кацавейке
Ходил, и пел, и пел:
«Судьба моя индейка,
Нерадостный удел.
Ей незнакома жалость.
Держись,
держись,
держись!»
Да!
Трагику досталась
Комическая жизнь.
И вечером, под градусом,
Он шёл, золы серей...
Цвела кудрявой радостью
Весенняя сирень.
И бодрый жук летал в саду,
Питаясь мёдом рос.
И дед искал свою звезду
Средь многих сотен звёзд.
— Звезда моя! Звезда моя!
Изменница! Согрей! —
Но над тоскою пьяною
Смеялася сирень.
И ночь по-прежнему цвела,
Красива и горда.
И кто же знает, где была
Коварная звезда?
А дед шагал в свою тюрьму,
В суфлёрский уголок,
И снились, может быть, ему
И Гамлет, и Шейлок.
Но пробил час, последний час,
В ночную глубину.
Костёр заброшенный погас,
Насмешливо мигнув.
И там, где тихая трава, —
Крест
С надписью такою:
«Раб божий Дмитриев Иван
Скончался от запоя».
Весна моя, весна моя,
Непрожитой мой день!
Цветёт всё та же самая
Кудрявая сирень.
И мы рядами на борьбу
Идём, забыв про страх,
И покорённую судьбу
Несём в своих руках.
Проходят дни, бегут года,
Как отблески зари,
И надо мной моя звезда
Приветливо горит.
Она любых огней сильней,
И пять у ней концов,
И умирает рядом с ней
Звезда моих отцов.
