За уральским бобром (Инфантьев)/ДО

За уральским бобром
авторъ Порфирий Павлович Инфантьев

Опубл.: 1894. Источникъ: az.lib.ru • Путешествие в страну вогулов.

ЗА УРАЛЬСКИМЪ БОБРОМЪ Путешествіе въ страну вогуловъ. Изъ дневника туриста.

I.

Я только-что расположился за самоваромъ, какъ въ дверь моей комнаты постучали.

— Войдите! — сказалъ я.

На порогѣ показался, какой-то, совершенно незнакомый господинъ.

— Путешественникъ Носиловъ, — отрекомендовался вошедшій незнакомецъ.

— Носиловъ, изслѣдователь Новой Земли?

— Да, я путешествовалъ по ней, — отвѣтилъ г. Носиловъ.

— Раздѣвайтесь, пожалуйста, вы какъ разъ кстати, — видите, у меня кипитъ самоваръ на столѣ: добрый знакъ для перваго знакомства, — сказалъ я, усаживая гостя.

Г. Носилова я видѣлъ въ первый разъ, но не особенно удивился его визиту: мы были съ нимъ земляками, почти сосѣдями. На этотъ разъ онъ только-что возвратился съ родины и по просьбѣ моей матери разыскалъ меня въ Екатеринбургѣ, черезъ который проѣзжалъ.

— Куда же вы теперь пробираетесь? — спросилъ я, послѣ того какъ г. Носиловъ выложилъ передо мной весь запасъ порученій и поклоновъ отъ моихъ родныхъ.

— Къ вогуламъ, на рѣку Бонду.

— И надолго?

— Нѣтъ, всего мѣсяца на три, на четыре, словомъ — смотря по обстоятельствамъ.

— Вы туда съ научною цѣлью?

— Какъ вамъ сказать? Главная моя цѣль — добыть уральскаго рѣчного бобра, котораго я обѣщалъ представить на имѣющійся быть въ началѣ августа этого года, въ Москвѣ, всемірный съѣздъ естествоиспытателей.

— Да развѣ этотъ бобръ ужъ настолько интересное животное, что за нимъ стоить спеціально ѣхать такую даль? — удивился я.

— О, да. Этотъ уральскій бобръ въ настоящее время совершенно рѣдкостное животное, и кромѣ того онъ никѣмъ еще не изслѣдованъ и нигдѣ не описанъ. Несмотря на всѣ попытки, стоявшія большихъ денегъ и даже нѣсколькихъ человѣческихъ жизней, до сихъ поръ никому не удавалось добыть ни одного цѣльнаго экземпляра этого, теперь вымирающаго, звѣря.

— И вы надѣетесь его добыть?

— Да, надѣюсь. По крайней мѣрѣ, я знаю, что онъ существуетъ въ той мѣстности, куда я ѣду. Но кромѣ того и сама по себѣ рѣка Бонда, вмѣстѣ съ племенами живущихъ на ней вогуловъ, представляетъ еще до настоящаго времени terram incognitam, такъ какъ никто изъ ученыхъ тамъ не былъ, никто ничего о ней не писалъ, и, по пути, я буду производить этнографическія, зоологическія, а отчасти и географическія изслѣдованія.

— Счастливецъ, — сказалъ я: — мнѣ остается только вамъ завидовать.

— Завидовать? — переспросилъ Носиловъ.

— Да. Помилуйте, вы будете жить вдали отъ всякой цивилизаціи и всѣхъ ея — часто сомнительныхъ — благъ, вы будете дышать вольнымъ воздухомъ на груди матери-природы въ обществѣ первобытнаго человѣка, еще не развращеннаго ни алчностью наживы, ни другими добродѣтелями вашего просвѣщеннаго вѣка, вдали отъ всякихъ тревогъ…

— А медвѣди? а другіе хищные звѣри?

— Что медвѣди? Что хищные звѣри? Развѣ люди часто не бываютъ опаснѣе и свирѣпѣе дикихъ звѣрей?..

— Тогда знаете что? Поѣдемте со мной! — неожиданно предложилъ мнѣ г. Носиловъ.

— Съ вами?

— Да.

— Вы не шутите?

— Ничуть.

— А если и соглашусь?

— Я буду очень радъ.

— Когда вы выѣзжаете изъ Екатеринбурга?

— Завтра съ поѣздомъ. Васъ что-нибудь задерживаетъ?

— Рѣшительно ничего. Развѣ паспортъ…

— Ну, это можно уладить. Значитъ, по рукамъ?

— Идетъ, — сказалъ я, протягивая свою руку.

Такой оборотъ разговора былъ нѣсколько крутъ… Я былъ застигнутъ врасплохъ и не имѣлъ возможности приготовиться къ предстоящему путешествію; я совершенно не имѣлъ никакого понятія ни о той мѣстности, куда мы поѣдемъ, ни о народѣ, среди котораго намъ приведется жить. Это, разумѣется, былъ большой недостатокъ для путешественника, но раздумывать и знакомиться съ мѣстомъ путешествія по книгамъ было некогда, такъ какъ г. Носиловъ не ждалъ, а терять случай мнѣ не хотѣлось.

Итакъ, черезъ день мы мчались по желѣзной дорогѣ по направленію къ Кушвѣ, откуда далѣе должны были ѣхать на лошадяхъ. Чтобы не перекладываться на станціяхъ, въ Кушвѣ мы пріобрѣли собственный экипажъ. Это былъ довольно помѣстительный плетеный коробокъ, поставленный на широкія розвальни. Путь нашъ лежалъ сначала на г. Верхотурье, оттуда на Пелымь, и затѣмъ уже совершенно невѣдомыми проселочными дорожками мы должны были пробраться въ верховья рѣки Конды.

Была половина марта и уже начинались оттепели; поэтому намъ приходилось торопиться, чтобы заблаговременно достичь, пока еще дороги не испортились, до цѣли нашего путешествія; мы не знали, сколько времени оно продолжится, а засѣсть на полдорогѣ въ тайгѣ, гдѣ лѣтомъ нѣтъ никакихъ сообщеній, особеннаго интереса для насъ не представляло. Обратный же путь мы намѣрены были сдѣлать на лодкѣ по р. Кондѣ, послѣ разлива послѣдней, спустившись въ Иртышъ.

Дорога отъ Кушвы идетъ черезъ сплошные хвойные лѣса, между которыми преобладаютъ сосновые; вторая ея половина до Верхотурья тянется вдоль рѣки Туры по живописной мѣстности, на которой разбросаны здѣсь и тамъ поселки съ постройками заводскаго пошиба.

На станціяхъ, чтобы не пускаться въ подробныя объясненія съ любопытными смотрителями и проѣзжающими, мы вездѣ выдавали себя за охотниковъ, ѣдущихъ въ Конду за медвѣдями. Хотя у насъ было съ собой четыре ружья, — наши аргументы мало удовлетворяли вопрошавшихъ. Слушатели, хитро улыбаясь, молча покачивали головами, какъ бы говоря: «ладно, знаемъ мы, за какими медвѣдями вы ѣдете!»

Дѣло въ томъ, что таинственный сѣверъ въ умахъ здѣшнихъ обывателей представляется какой-то сказочной по разнообразнымъ богатствамъ страной, куда ловкіе и знающіе люди отправляются за наживой. Такое убѣжденіе, разумѣется, не лишено большой доли справедливости. Конда здѣсь славится обиліемъ разнообразнаго пушного звѣря и рыбы, а дикіе инородцы — вогулы и остяки — представляютъ богатый матеріалъ для эксплуатаціи ихъ ловкими людьми. Кромѣ того, молва гласитъ, также, можетъ быть, не безъ основанія, что въ неизвѣданной тайгѣ хранятся огромныя минеральныя сокровища.

Чѣмъ ближе мы подвигались въ Верхотурью, тѣмъ все чаще и чаще попадались намъ на дорогѣ группы пилигримовъ, шедшихъ съ разныхъ концовъ Россіи на поклоненіе Симеону Праведному, мощи котораго покоятся въ Верхотурьѣ. Былъ великій постъ, и богомольный сезонъ — въ самомъ разгарѣ.

Городъ Верхотурье расположенъ на лѣвомъ берегу рѣки Туры. Красивая группа церквей представляетъ довольно живописный видъ, когда подъѣзжаешь къ нему по дорогѣ изъ Кушвы. Этотъ городъ — одинъ изъ древнѣйшихъ городовъ пермскаго края; онъ основанъ въ 1598 году и когда-то игралъ очень важную роль, такъ какъ черезъ него проходила главная сибирская дорога; здѣсь было складочное мѣсто для товаровъ и таможня для сибирской торговли. Еще и теперь видны остатки стариннаго каменнаго укрѣпленія, существовавшаго, какъ говорятъ, до начала нынѣшняго вѣка.

Изъ Верхотурья намъ нужно было сдѣлать перевалъ черезъ урманъ^[1], чтобы попасть въ бассейнъ рѣки Тавды. На протяженіи 44 верстъ, до деревни Денисовки, мы ѣхали непроходимой тайгой^[2]. По обѣимъ сторонамъ дороги высились громадныя сосны, ели, пихта и кедры, достигавшіе нѣсколькихъ обхватовъ толщины и настолько высокіе, что иногда казалось, будто мы ѣдемъ среди какого-то узкаго горнаго ущелья. Чаща во многихъ мѣстахъ была до того густа, что положительно руки некуда было просунуть, и въ глубинѣ ея, то тамъ, то тутъ, виднѣлись гигантскіе стволы упавшихъ деревьевъ, гнившихъ тамъ въ продолженіе многихъ лѣтъ. Кругомъ царила мертвая тишина. Ни звѣря, ни птицы. Развѣ только иногда гдѣ-нибудь, въ глубинѣ лѣса, глухо прозвучитъ носомъ дятелъ, нарушая гробовое молчаніе, да скрипъ подгнившаго дерева возмутитъ эту торжественную тишину, нагоняя тяжелое уныніе на душу. Снѣгъ по обѣимъ сторонамъ былъ чрезвычайно глубокъ, а дорога такъ узка, что ѣхать было возможно не иначе, какъ только гусемъ^[3], и то съ большимъ трудомъ, такъ какъ нашъ экипажъ оказался черезъ-чуръ широкъ для здѣшнихъ дорогъ. Въ нѣкоторыхъ мѣстахъ дорога шла глубоко въ снѣгу, представляя изъ себя какъ бы русло ручья съ крутыми узкими берегами, и отводы нашего экипажа тормазили по снѣгу, препятствуя идти лошадямъ. Зато тамъ, гдѣ дорога была высокая, широкія полозья нашихъ розвальней соскальзывали съ узкой дорожной ленты, и мы вылетали не разъ вмѣстѣ съ своимъ багажемъ въ рыхлый снѣгъ.

Лѣтъ десять тому назадъ не существовало и этого пути, а была только одна лѣсная тропинка, по которой лѣтомъ ходили пѣшкомъ или ѣздили верхомъ на лошадяхъ, зимой же только на лыжахъ. Но съ устройствомъ Сосьвинскихъ чугуноплавильныхъ заводовъ черезъ эти непроходимыя дебри была сдѣлана просѣка и проложена дорога, впрочемъ въ лѣтнее время и теперь находящаяся въ самомъ жалкомъ состояніи. По этой дорогѣ съ рр. Сосьвы, Тавды и Конды везутъ въ Верхотурье и на Уралъ рыбу, пушнину и орѣхи — продукты этихъ рѣчныхъ бассейновъ.

На срединѣ перевала, въ дремучемъ лѣсу находится земская станція Половинка, въ которую мы прибыли уже глубокой ночью и, смѣнивъ лошадей, направились далѣе, въ деревню Денисовку. Эта деревня находится уже въ бассейнѣ рѣки Тавды и расположена на живописномъ крутомъ берегу р. Ляли, притокѣ р. Сосьвы^[4]. Она состоитъ всего изъ 5—6 дворовъ. Главное занятіе ея жителей — охота и рыбная ловля; впрочемъ и земледѣліе здѣсь не въ загонѣ, и хотя, вслѣдствіе окружающихъ дремучихъ лѣсовъ, земли, годной для хлѣбопашества, не особенно много, но трудолюбивые крестьяне съ каждымъ годомъ расчищаютъ все большую и большую площадь подъ посѣвы. Въ нынѣшній годъ, когда былъ всеобщій неурожай и большинство Россіи голодало, денисовцы, напротивъ, не запомнятъ такого благодатнаго обилія хлѣба на своихъ нивахъ. Здѣсь, въ Денисовкѣ, г. Носиловъ провелъ когда-то, еще будучи на школьной скамьѣ, нѣсколько вакацій, и всѣ денисовцы оказались его старыми знакомыми. Насъ приняли съ распростертыми объятіями и стали водить по гостямъ изъ двора во дворъ, угощая, кто чѣмъ могъ. Обрадованный ласковой встрѣчей со стороны старыхъ знакомыхъ, Константинъ Димитріевичъ сдѣлалъ кое-кому изъ нихъ довольно цѣнные подарки, въ память прежнихъ пріятельскихъ отношеній. Но эти подарки, къ нашему огорченію и удивленію, не только не вызвали никакой признательности со стороны старыхъ друзей, но разожгли аппетиты денисовцевъ до невозможности; они сдѣлались крайне назойливыми и, въ благодарность за подарки, содрали съ насъ тройные прогоны.

Въ 15 верстахъ отъ Денисовки, на р. Сосьвѣ, при устьѣ р. Ляли, находится большое, богатое село Романовка. Благодаря близости Сосьвинскихъ заводовъ, стоящихъ въ 27 верстахъ ниже, это село быстро разрослось и разбогатѣло. Всѣ его постройки уже носятъ на себѣ слѣды чисто сибирскаго характера: избы по большей части пятистѣнныя, просторныя, свѣтлыя, чистыя; многія — палубленныя; нѣкоторыя выкрашены краской, съ различными рѣзными узорчатыми украшеніями. Здѣсь, въ Романовкѣ, конецъ лѣтняго сухопутнаго тракта и пристань, отъ которой лѣтомъ ходятъ пароходы вверхъ по Сосьвѣ къ Богословскимъ заводамъ, а внизъ по Сосьвѣ, Тавдѣ и Иртышу въ Тобольскъ. Село Романовка открываетъ собой дверь въ Сибирь. Въ 6 верстахъ отъ Сосьвинскихъ заводовъ проходитъ граница тобольской губерніи.

Отъ села Романовки дорога пошла вдоль рѣки Сосьвы, то прямо рѣкой, то по берегу. Первое село, встрѣтившееся вамъ на этомъ пути, было Кошай, въ 25 верстахъ отъ Романовки, жители его наполовину русскіе, наполовину уже обрусѣвшіе вогулы-ясачники, т.-е. платящіе вмѣсто податей ясакъ^[5]. Здѣшніе сосьвинскіе вогулы, равно какъ и вогулы, живущіе по рѣкѣ Лялѣ, выше Денисовки, и по Тавдѣ, уже совершенно утратили всѣ свои національныя особенности; они давно позабыли и свой родной языкъ, и свои обычаи и вѣрованія, и слились съ русскими поселенцами. Этому полному обрусѣнію здѣшнихъ вогуловъ много способствовали русскія женщины, выходившія замужъ за вогуловъ и являвшіяся такимъ образомъ цивилизующимъ элементомъ въ ихъ средѣ. Такъ какъ, по обычаю вогуловъ, женихъ долженъ платить за свою невѣсту болѣе или менѣе обременительный для себя калымъ, то многіе изъ вогуловъ предпочитали брать женъ русскихъ, какъ не требующихъ никакого калыма. Но кромѣ этого русская женщина являлась для вогула болѣе привлекательной и по другимъ причинамъ: она была лучшей хозяйкой въ дому, болѣе выносливой и трудолюбивой, чѣмъ вогулки; и въ этомъ не могли не сознаваться и сами вогулы.

Отъ такого смѣшенія вогуловъ съ русскими произошло крѣпкое и сильное поколѣніе, мало чѣмъ отличающееся отъ русскихъ крестьянъ. Только широкія скулы, тупой носъ и глаза съ узкимъ разрѣзомъ говорятъ объ ихъ первоначальномъ происхожденіи. А между тѣмъ коренные вогулы, напр. кондинскіе, верхнепелымскіе, лозвинскіе и живущіе по сѣверной Сосьвѣ, какъ еще не успѣвшіе слиться съ русскими, видимымъ образомъ обречены на вымираніе и съ каждымъ годомъ все болѣе и болѣе уменьшаются въ своемъ числѣ.

Слѣдующая станція, въ 35 верстахъ отъ Кошая, была деревня Махтели, населенная уже по преимуществу обрусѣвшими вогулами. Мы пріѣхали въ Махтели ночью и въ ожиданіи, пока намъ запрягутъ лошадей, зашли въ избу напиться чаю. Изба ничѣмъ не отличалась отъ обыкновенной русской. Большая русская печь, палати, по стѣнамъ лавки — все это было обыкновенное. Когда мы пили чай, мой товарищъ подтолкнулъ меня локтемъ, указавъ глазами на печь. Взглянувъ по указанному направленію, я увидалъ въ углу на печи старуху, державшую во рту трубку съ длиннымъ чубукомъ и пускавшую клубы дыма. Начиная отсюда и далѣе, всѣ женщины у вогуловъ курятъ трубки.

Чѣмъ ниже спускались мы по Сосьвѣ, тѣмъ шире раздвигался горизонтъ передъ нашими глазами: лѣса отходили далеко въ сторону отъ низменныхъ береговъ рѣки, и на прибрежныхъ лугахъ, то тамъ, то тутъ, виднѣлись стога сѣна. У махтелинскихъ вогуловъ уже достаточно скота и главное средство существованія — не охота, а земледѣліе.

Въ 30 верстахъ отъ Махтелей, именно начиная отъ большого, торговаго села Гари, идетъ земскій трактъ на Пелымь, находящійся въ гораздо лучшемъ состояніи, чѣмъ кушвинско-верхотурскій, а на станціяхъ мы видѣли зимніе возки и лѣтнія повозки для проѣзжающихъ, чего на верхотурской дорогѣ совсѣмъ не встрѣчали.

Отъ Гарей до Пелыми около 80 верстъ; на срединѣ этого пути, подлѣ села Зыкова, р. Сосьва сливается съ р. Лозьвой и образуютъ р. Тавду.

Село Пелымь, извѣстное ссылкою въ него Миниха и Бирона, представляетъ изъ себя кучку домиковъ, разбросанныхъ на ровной мѣстности по лѣвому берегу р. Тавды, недалеко отъ впаденія въ послѣднюю рѣчки Пелымки. Заброшенное въ тайгу, село это представляетъ, въ особенности зимой, довольно унылый видъ. Населеніе его русское съ ссыльнымъ элементомъ. Передъ окнами станціи нерѣдко можно было видѣть господъ, разгуливавшихъ по улицамъ съ бубновымъ тузомъ на спинѣ.

Въ Пелыми сосредоточивается инородческое управленіе верхней Конды и находятся казенные хлѣбные магазины для инородцевъ. Пелымь, съ резиденціей въ ней засѣдателя третьяго туринскаго округа, является въ нѣкоторомъ родѣ столицей для верхне-кондинскихъ вогуловъ. Отсюда идутъ всѣ начальственныя распоряженія, а также всѣ товары и хлѣбы для Конды; сюда же инородцы ѣздятъ по своимъ судебнымъ дѣламъ. Вся торговля почти всей Конды сосредоточена въ рукахъ пелымскаго купца — Бакулева, и нужно отдать ему справедливость, мы ни разу нигдѣ не слыхали жалобъ на него со стороны инородцевъ; Бакулевъ ведетъ свои торговыя дѣла съ послѣдними довольно добросовѣстно, между тѣмъ какъ мелкіе торгаши, или лучше кулаки, наѣзжающіе въ Конду, являются истиннымъ бичемъ для несчастныхъ вогуловъ, благодаря своимъ мошенническимъ продѣлкамъ и спаиванію инородцевъ водкой. Въ Пелыми, между прочимъ, послѣдній пунктъ, гдѣ водку продаютъ открыто. По всей Кондѣ торговля водкой запрещена, и ее провозятъ туда только контрабандой.

Мы отправились въ засѣдателю, чтобы добыть отъ него бланку на свободный проѣздъ по Кондѣ. Подобная бланка является необходимой для путешественника въ этихъ мѣстахъ. Уже по дорогѣ до Пелыми у насъ часто происходили непріятности съ ямщиками изъ-за подводъ; далѣе же, безъ свободнаго пропуска отъ засѣдателя, мы рисковали, если не быть совсѣмъ остановленными, то терпѣть задержку въ лошадяхъ, что вовсе не входило въ наши планы. Засѣдатель оказался очень любезнымъ и съ готовностью далъ намъ пропускъ по своему округу.

Изъ Пелыми на протяженіи 25 верстъ до небольшого русскаго поселка Еремино дорога шла все время по рѣкѣ Пелымкѣ. Рѣчка Пелымка шириною не болѣе 20 саженъ и, повидимому, очень рыбная: намъ часто попадались рыболовные запоры, перегораживавшіе всю рѣку. Луговъ здѣсь уже нѣтъ, берега круты и лѣсисты. Поселокъ Еремино расположенъ среди дремучаго лѣса и состоитъ всего изъ нѣсколькихъ домовъ, не болѣе десятка. Здѣсь мы остановились у одного торговца пушниной, рыбой и кедровой шишкой. Съ этимъ торговцемъ мой товарищъ познакомился еще ранѣе, на ирбитской ярмаркѣ. Онъ далъ намъ нѣсколько очень важныхъ для насъ свѣденій о Кондѣ и объ интересовавшихъ насъ бобрахъ, указавъ на мѣстожительство охотниковъ, промышлявшихъ этимъ звѣремъ. При этомъ онъ запугивалъ насъ трудностями пути и тѣми лишеніями, которыя намъ приведется терпѣть, живя среди вогуловъ. По его разсказамъ, вогулы, живущіе на Кондѣ, оказывались какими-то звѣрями въ образѣ человѣка. Онъ увѣрялъ, что вогулы живутъ въ грязныхъ шалашахъ, питаются сырымъ мясомъ и сырой рыбой, а если и варятъ когда что-нибудь, то въ тѣхъ же самыхъ котлахъ, въ которыхъ моютъ потомъ грязное бѣлье; что любимое времяпровожденіе у вогульскихъ женщинъ — это «искать» въ головахъ своихъ мужей: найденное онѣ разгрызаютъ зубами, на подобіе того, какъ наши молодухи щелкаютъ подсолнухи, и т. д. Все это оказалось потомъ слишкомъ преувеличеннымъ.

Изъ Еремино намъ привелось ѣхать уже не дорогой, а чуть замѣтной тропкой, проложенной въ снѣгу, для которой нашъ экипажъ оказался ужъ совсѣмъ неподходящимъ, такъ что, протянувшись кое-какъ 25 верстъ до вогульскаго поселка Омелино, мы принуждены были бросить розвальни и поставить коробокъ на мѣстныя хрясла (родъ тѣхъ же розвальней, только съ болѣе узкими полозьями и отводами). Но такъ какъ дальнѣйшая дорога была уже изъ рукъ вонъ плоха, то мы принуждены были вмѣсто одного экипажа и пары лошадей, какъ до сихъ поръ ѣхали, разложить свой, сравнительно очень небольшой, багажъ на салазки или хрясла, запряженныя каждыя въ одну лошадь.

Въ Омелино кончается бассейнъ рѣки Тавды и дальше слѣдуетъ перевалъ на р. Конду. Здѣсь послѣдній пунктъ, до котораго лѣтомъ еще возможно кое-какое сообщеніе съ Пелымью на лодкахъ. Далѣе же лѣтомъ нѣтъ совершенно никакихъ дорогъ, и сообщеніе по тайгѣ возможно не иначе, какъ пѣшкомъ; только одни инородцы, хорошо знающіе мѣстность, отваживаются иногда верхомъ на своихъ, привычныхъ къ лѣснымъ топямъ, лошадяхъ путешествовать черезъ эти непроходимыя дебри, при чемъ умныя животныя карабкаются по упавшимъ стволамъ деревьевъ на подобіе дикихъ козъ, отыскивая дорогу. Впрочемъ тамъ, гдѣ позволяетъ мѣстность, между паулями, какъ здѣсь называются вогульскіе поселки, и лѣтомъ устанавливается иногда нѣчто въ родѣ экипажнаго сообщенія для перевозки разнаго рода грузовъ. Способы передвиженія въ такихъ мѣстахъ бываютъ трехъ родовъ, смотря по степени проходимости тайги. Первый изъ нихъ заключается въ томъ, что къ сѣдламъ двухъ лошадей, идущихъ гусемъ, привязывается съ обѣихъ сторонъ по шесту, поперекъ которыхъ прикрѣпляются доски, и на этихъ импровизированныхъ носилкахъ переносится нужная кладь. Во второмъ случаѣ носилки приспособляются для одной лошади и вмѣстѣ съ грузомъ, лежащимъ на нихъ, тащатся по тайгѣ волокомъ. Экипажъ третьяго рода состоитъ изъ такихъ же носилокъ, только подъ другой конецъ ихъ подставляется пара колесъ. Но этотъ послѣдній родъ передвиженія возможенъ только тамъ, гдѣ существуетъ черезъ тайгу хотя какое-либо подобіе дороги: на немъ ѣздятъ преимущественно по просѣкамъ, дѣлаемымъ для зимняго пути, и то, разумѣется, только тамъ, гдѣ этому не препятствуютъ болота и озера.

II.

Изъ Омелино мы должны были сдѣлать волокъ въ 65 верстъ, чтобы попасть въ пауль Полушаимъ, находящійся уже въ бассейнѣ рѣки Конды. На протяженіи всего этого волока идутъ сплошные дремучіе лѣса и нѣтъ ни одного поселка; только по срединѣ построена лѣсная избушка, гдѣ ямщики обыкновенно останавливаются кормить лошадей. Наши ямщики упрашивали насъ остаться переночевать въ Омелино, такъ какъ становилось уже поздно, а на этомъ волоку бродилъ медвѣдь, не заснувшій на зиму. Такіе медвѣди, какъ извѣстно, очень опасны и бросаются почти безъ разбору на все живое, встрѣчающееся имъ. Причина ихъ неспячки и озлобленія, — какъ говорятъ нѣкоторые, — глиста, безпокоящіе этихъ медвѣдей. По мнѣнію же вогуловъ, Тормъ (высшее существо, Творецъ міра) насылаетъ такихъ медвѣдей на людей въ наказаніе за какіе-либо особенные грѣхи. Однако мы доѣхали до избушки безо всякой непріятной встрѣчи съ исполнителемъ воли Торма. Избушка была расположена въ дивой мѣстности среди дремучаго бора. Внутренность ея представляла одну обширную комнату, вдоль стѣнъ которой тянулись двойныя нары, гдѣ спали вповалку нѣсколько человѣкъ, какъ оказалось потомъ, промышленниковъ за кедровой шишкой. Въ чувалѣ^[6] ярко пылалъ огонь. На столѣ кипѣлъ огромный самоваръ, до того засаленный, что трудно было опредѣлить, изъ какого металла онъ сдѣланъ. Дюжій, закоптѣвшій отъ чувала хозяинъ разливалъ чай. Кругомъ стола сидѣло нѣсколько человѣкъ, тоже промышленниковъ; изъ разговора послѣднихъ мы узнали, что все это былъ народъ ссыльный, за неимѣніемъ другого заработка, занимавшійся сборомъ шишки. Зимой шишку сбираютъ обыкновенно разгребая снѣгъ подъ кедрами. Разумѣется, такой сборъ ничтоженъ и плохо оплачиваетъ употребляемый ва него трудъ. Духота въ избушкѣ была страшная, но такъ какъ я былъ сильно утомленъ, то, не дожидаясь, пока очередь единственнаго самовара дойдетъ до насъ, забрался на верхнія нары и тотчасъ же заснулъ. Однако сонъ мой не былъ продолжителенъ. Проснувшись, я почувствовалъ, что тѣло мое горѣло, точно въ огнѣ: нары были переполнены блохами и клопами. Промучившись всю ночь въ духотѣ и изъѣденный докучливыми насѣкомыми, я вышелъ поутру на свѣжій воздухъ. Утро было ясное, безоблачное, хотя и довольно морозное. Солнце только-что начинало подниматься и косыми лучами золотило верхушки громадныхъ кедровъ, среди которыхъ стояла избушка. Я былъ пораженъ необычнымъ въ этихъ мѣстахъ оживленіемъ окружавшаго лѣса. Повсюду раздавалось пѣніе и чириканье маленькихъ, величиною съ воробья, хорошенькихъ пташекъ съ красноватыми и желтоватыми спинками, черными крылышками и крестообразнымъ клювомъ. Это были клесты (loxia pityapsittacus). Кедровники — единственные въ этихъ мѣстахъ лѣса, обитаемые во время зимы пернатыми.

На второй половинѣ волокъ дорога часто шла пошворами^[7] Здѣсь мы въ первый разъ увидали слѣды соболей. Полушаимъ — первый пауль, встрѣтившійся намъ въ бассейнѣ рѣки Конды и притомъ населенный коренными вогулами, еще не успѣвшими окончательно слиться съ русскими. Все его населеніе состояло всего изъ двухъ-трехъ семействъ. Намъ отвели квартиру у одного самаго зажиточнаго домохозяина. Это былъ довольно живой, крѣпкій и высокій старикъ. По его узкимъ, маленькимъ глазкамъ, широкому рту и бронзовому цвѣту лица его можно было принять скорѣе за башкира. Этотъ вогулъ принялъ насъ очень радушно, провелъ въ свѣтелку и сталъ суетиться около самовара. Насъ поразили порядокъ и опрятность въ домѣ Степана (такъ звали нашего хозяина), несмотря на то, что онъ, какъ оказалось, жилъ совершенно одинокимъ. Самый домъ его былъ довольно помѣстителенъ и состоялъ изъ трехъ комнатъ, если не считать прихожей, выходившей на парадное крыльцо. Сундуки, стоявшіе вдоль стѣнъ, были покрыты ковриками, на столахъ были разостланы скатерти, и хотя чистота ихъ была довольно сомнительна, тѣмъ не менѣе все это показывало стремленіе къ комфорту и обнаруживало нѣкоторое матеріальное довольство хозяина. Въ переднемъ углу виднѣлись даже въ серебряной оправѣ иконы. Словомъ — по обстановкѣ жилище Степана напоминало скорѣе домъ русскаго зажиточнаго торговца, чѣмъ юрту дикаря вогула. Но вся эта русская обстановка намъ сдѣлалась понятной, когда изъ разговора со Степаномъ мы узнали, что онъ былъ когда-то женатъ на русской и имѣлъ очень частыя сношенія съ русскими, ведя торговлю пушниной и рыбой. Теперь же, послѣ смерти жены, торговлю свою онъ забросилъ и жилъ одинокимъ бобылемъ. Правда, у него была взрослая дочь, заправлявшая всѣмъ его хозяйствомъ, но недавно онъ ее выдалъ замужъ за мѣстнаго старшину, вдовца, въ Турсунтскій пауль. Кромѣ дочери, у него есть еще маленькій сынишка, но онъ гоститъ у сестры, и Степанъ теперь совершенно одинъ справляется со своимъ хозяйствомъ, самъ стряпая себѣ пищу.

На нашу просьбу достать намъ мяса Степанъ сначала объявилъ, что это невозможно; но когда мы дали ему рубль, чтобъ онъ попробовалъ поискать, онъ живо притащилъ намъ около полпуда свѣжаго коровьяго мяса; кромѣ того досталъ у себя изъ подвала нѣсколько фунтовъ кренделей, которыхъ мы не могли найти даже въ Пелымѣ, и въ довершеніе нашего удивленія притащилъ курицу и пѣтуха, повидимому, заколотыхъ еще очень недавно. Насъ крайне удивила такая щедрость, такъ какъ куры здѣсь рѣдкость и должны цѣниться очень дорого.

— Я усъ тавно на нихъ сертился, — острилъ Степанъ.

— Какъ, за что сердился?

— Та отинъ-отъ не поетъ, а тругой не носится.

— Однако, сколько же ты за нихъ возьмешь?

— Ничего не нузно, возмите на торогу, отнако.

Наше любопытство возросло еще больше отъ такого внезапнаго безкорыстія Степана. Мы осмотрѣли еще неощипанную парочку, и намъ бросился въ глаза оригинальный способъ у вогуловъ рѣзать куръ не по горлу, а въ темя. Однако впослѣдствіи намъ объяснили, что эта курица и пѣтухъ были жертвенными животными, которыхъ Степанъ приносилъ шайтану въ умилостивленіе, по случаю недавно бывшей болѣзни его сына. Вогулы хотя и считаются христіанами и исполняютъ обряды православной церкви, но, какъ мы это увидимъ впослѣдствіи, не забываютъ въ то же время и своихъ прежнихъ боговъ. Ѣсть жертвенныхъ животныхъ вогулу нельзя, продать не позволяетъ совѣсть — отсюда понятно безкорыстіе Степана. Впрочемъ, отъ такого открытія ничуть не потеряли во вкусѣ ни тотъ, который не поетъ, ни та, которая не несется.

Едва только мы выѣхали за околицу Полушаима, какъ намъ попалась на встрѣчу очень молоденькая и замѣчательно хорошенькая вогулка, ѣхавшая съ маленькимъ мальчикомъ.

— А вотъ и точь Степана, — пояснилъ намъ вогулъ ямщикъ, — толзно пыть ѣтетъ въ гости къ отцу.

— Да ей сколько же лѣтъ? — спросили мы.

— А иссо и сестнадцати нѣту.

— Такъ почему же она вышла за вдовца?

— Та съ изъяномъ пыла, отнако.

— Съ какимъ изъяномъ?

— Та въ 14 лѣтъ репенка ротила. Ну та нѣтъ и втовець-то не старый, че наросно^[8]!

Вогулки, какъ мы увидимъ потомъ, не отличаются большой цѣломудренностью.

Село Шаимъ находится въ семи верстахъ отъ Полушаимскаго пауля и расположено на берегу тумана^[9], черезъ который протекаетъ рѣка Конда. Здѣсь есть русская церковь; живутъ священникъ и псаломщикъ. Домовъ или юртъ въ Шаимѣ всего 7, ясачныхъ душъ 4, а всего населенія, вмѣстѣ съ женщинами и дѣтьми, не болѣе 20. Здѣсь инородческая волость, и мѣстный псаломщикъ исправляетъ должность помощника писаря, который самъ живетъ въ Пелыми. Село Шаимъ — довольно важный пунктъ на Кондѣ, такъ какъ здѣсь скрещиваются двѣ дороги. Въ началѣ зимы черезъ Шаимъ идутъ обозы съ рыбой съ Оби на Пелымь и далѣе на Уралъ; изъ Пелыми же привозятъ хлѣбъ и всѣ товары, необходимые для Конды. Лѣтомъ снизу изъ Рѣполова идетъ сообщеніе съ верхней Кондой по рѣкѣ также черезъ Шаимъ. Но, несмотря на это, насъ поразилъ крайне унылый и жалкій видъ Шаима, занесеннаго сугробами. Когда мы пріѣхали, ни одного живого существа не видно было на улицахъ; даже собаки не встрѣтили насъ своимъ обычнымъ лаемъ. Село казалось совершенно необитаемымъ.

Мы остановились на земской квартирѣ и, напившись чаю, попросили хозяйку, одинокую меланхолическую вдову, вогулку, вѣчно сидѣвшую безъ всякаго дѣла съ трубкой въ зубахъ, отыскать церковнаго сторожа, такъ какъ намъ хотѣлось посмотрѣть мѣстную церковь. Вдова исчезла, и черезъ нѣсколько времени мы увидали, какъ мимо нашего окна пробѣжалъ по направленію къ церкви какой-то человѣкъ безъ шапки, съ лопатою въ одной и метлою въ другой рукѣ, а вслѣдъ за нимъ вскорѣ прослѣдовалъ торопливыми шагами и самъ батюшка. Мы одѣлись и также пошли въ церковь, добраться въ которой, а тѣмъ болѣе проникнуть въ нее оказалось не такъ-то легко. Церковь находилась въ нѣкоторомъ отдаленіи отъ села, и узенькая тропинка, ведшая къ ней, была совершенно занесена снѣгомъ, а при малѣйшемъ уклоненіи отъ дорожки въ сторону путникъ рисковалъ погрузиться по самую грудь въ глубокій снѣгъ. Когда мы вошли въ ограду, церковный сторожъ усиленно разгребалъ сугробъ снѣга, нагромоздившійся на паперти и завалившій входъ въ церковь. Мы извинились передъ батюшкой за причиненное ему безпокойство, и онъ, послѣ того какъ узналъ, кто мы, откровенно намъ сознался, что сильно перетрусился, такъ какъ принялъ насъ за какихъ-нибудь ревизоровъ. Церковь была небольшая, деревянная и очень бѣдная. Службы въ ней совершаются рѣдко, въ особенности зимой, такъ какъ церковь очень холодная, да кромѣ того и служить въ ней почти не для кого. Шаимскій приходъ огромный по пространству и очень незначительный по числу прихожанъ. Немногіе паули, съ населеніемъ въ двѣ-три семьи, разсѣяны по Кондѣ и ея притокамъ на протяженіи болѣе 100 верстъ отъ Шаима, и мѣстный священникъ всего только разъ въ годъ имѣетъ возможность посѣщать свой приходъ. Этотъ объѣздъ совершается обыкновенно на лодкѣ (лѣтомъ здѣсь нѣтъ другихъ путей сообщенія, а зимнее сообщеніе почти невозможно) послѣ Пасхи, вскорѣ по разливѣ рѣкъ, при чемъ во время этого объѣзда священникъ креститъ родившихся за годъ ребятъ, отпѣваетъ умершихъ и совершаетъ другія требы. Сами же вогулы, частію за дальностью разстоянія и трудностью пути, частію вслѣдствіе индифферентизма къ христіанской религіи, церковь посѣщаютъ рѣдко.

Въ шаимской церковной лѣтописи о шаимскомъ приходѣ значится, между прочимъ, слѣдующее:

"О времени основанія Шаима неизвѣстно. Въ началѣ XVIII вѣка жили здѣсь язычники вогулы подъ управленіемъ вогульскаго князька Сатыги, жительствовавшаго въ Сатыгѣ. Митрополитъ тобольскій Филоѳей просвѣтилъ въ 1715 г. Сатыгу свѣтомъ христіанской вѣры, и его примѣру послѣдовали «шаимцы»… «Въ 1855 г. была построена въ Шаимѣ церковь».

«Прихожане по гражданскому вѣдомству принадлежатъ къ верхне-пелымскому инородческому управленію, — народъ темный, мало просвѣщенный, говорящій своимъ языкомъ и ничего или съ большимъ трудомъ понимающій по-русски. Обыкновенное занятіе — звѣриный или рыбный промыслы. Благосостояніе и нравственность на низкой степени, бѣдность и нечистота поразительны; едва-ли не каждый зараженъ въ большей или меньшей степени сифилисомъ. Мало отрады и въ религіозномъ отношеніи. Въ случаѣ болѣзни, вогулъ не прибѣгаетъ въ молитвѣ, а къ какому-то шайтану, принося ему въ жертву какого-либо животнаго: барана, овцу, лошадь и т. д., кровью ихъ мажетъ себѣ лобъ, а остальное льетъ въ рѣку. Слѣды сего языческаго обычая всячески стараются скрывать отъ священника. И даже на исповѣди не сознаются, а вину въ пропажѣ животныхъ сваливаютъ на медвѣдя. Словомъ — вогульцы носятъ только одно названіе христіавъ, не зная ни русскаго языка, ни догматовъ православной вѣры, ни даже самыхъ главныхъ молитвъ. Они дикари и дикари крайне лѣнивые, преданные пьянству, разврату, къ тому же злобны, коварны и мстительны».

Съ послѣдними тремя эпитетами едва ли можно согласиться съ лѣтописцемъ; по крайней мѣрѣ, насколько мы успѣли познакомиться съ вогулами во время нашего пребыванія на Кондѣ, послѣдніе по своей крайней апатіи ко всему и феноменальной лѣни едва-ли способны на коварство и месть.

Всего населенія 314 душъ.

О вымираніи вогуловъ говоритъ слѣдующая табличка, выписанная изъ тѣхъ же церковныхъ книгъ:

Въ 1867 году было мужчинъ и женщинъ — 841

" 1868 " — 864

« 1869» " — 846

" 1870 " — 346

" 1871,, — 337

Затѣмъ въ 1880 " — 349

въ 1887 только — 384

а въ 1891 уже — 299

Такимъ образомъ, менѣе чѣмъ въ четверть столѣтія населеніе шаимскаго прихода, состоящее исключительно изъ однихъ коренныхъ вогуловъ (русскихъ я здѣсь не считалъ, да ихъ во всемъ приходѣ, если не ошибаюсь, только 2 человѣка), уменьшилось болѣе чѣмъ на 12 %!

Я не берусь здѣсь объяснять причинъ вымиранія вогуловъ; вопросъ этотъ очень сложный, да и во многихъ отношеніяхъ щекотливый. Сами же вогулы увѣряютъ, что до постройки церкви въ Шаинѣ у нихъ не было такой большой смертности, и они жили гораздо лучше. Отчасти это можетъ быть и справедливо. Съ постройкой церкви стало больше обнаруживаться вліяніе русскихъ. А извѣстно, что при столкновеніи цивилизованнаго народа съ дикимъ, послѣдній, если онъ не успѣетъ слиться съ новымъ пришельцемъ, осужденъ на вымираніе, въ безпощадной борьбѣ за существованіе побѣдителемъ остается тотъ, кто имѣетъ больше средствъ и силы для этого. Смертность и болѣзни вогуловъ являются какъ слѣдствіе ихъ поразительной бѣдности и худого питанія, а обѣднѣніе ихъ происходитъ отъ столкновенія съ русскими купцами и кулаками, являющимися піонерами среди инородцевъ и высасывающими изъ нихъ всѣ лучшіе соки.

Вскорѣ послѣ нашего пріѣзда въ Шаимъ поднялся буранъ, продолжавшійся цѣлыхъ два дня, и мы принуждены были все это время сидѣть на земской квартирѣ: ѣхать въ такую погоду было рѣшительно невозможно, да къ тому же и лошадей было нельзя достать, такъ какъ ямщиковъ въ Шаимѣ не было, и приходилось посылать къ старшинѣ въ Турсунтъ-пауль за 20 верстъ, чтобы онъ распорядился доставить намъ лошадей.

Во время нашего невольнаго заточенія въ земской квартирѣ, около дверей нашей комнаты часто показывалась рожа какого-то мужичонки, торчавшая иногда по нѣсколько часовъ и чему-то глупо ухмылявшаяся.

— Тебѣ чего? — не вытерпѣлъ я наконецъ.

— Да лошадей-то гдѣ будете брать? вѣдь дешево васъ здѣсь не повезутъ.

— Да тебѣ-то какое дѣло? Пошелъ прочь.

Но рожа все-таки продолжала торчать.

Это наконецъ насъ заинтриговало. Мы разговорились съ мужичонкой, а скоро наконецъ и совсѣмъ познакомились. Мужичонко оказался русскій, единственный русскій поселенецъ въ Шаимѣ. Онъ жилъ здѣсь среди вогуловъ уже много лѣтъ, зналъ хорошо и ихъ языкъ, и ихъ обычаи. Занимался онъ почти тѣмъ же, чѣмъ и вогулы, т.-е. рыболовствомъ и охотой, да кое-какой мелкой торговлей. Но онъ не былъ кулакъ, какъ большинство здѣшнихъ русскихъ торговцевъ, и настолько привыкъ къ вогуламъ, что жилъ между ними какъ свой, да и вогулы считали его за своего и довѣряли ему во всемъ. За его смуглый цвѣтъ лица вогулы дали ему кличку «Черное мясо», настоящее же его имя было Назаръ. Впослѣдствіи мы отъ Назара узнали о вогулахъ очень много такого, чего иначе намъ никогда бы неузнать. Назаръ былъ единственный человѣкъ въ Шаимѣ, у котораго водились лошади, и мы порядили его везти васъ до Typсунта, гдѣ жилъ старшина.

Послѣ бывшаго бурана дороги не было и слѣда; ее засыпало снѣгомъ по крайней мѣрѣ четверти на двѣ, и лошади брели по колѣно въ снѣгу, а нашъ широкій коробокъ до того сильно тормазилъ, что онѣ поминутно останавливались, такъ что, протащившись кое-какъ до Турсунта, мы принуждены были разстаться со своимъ экипажемъ и ѣхать далѣе на салазкахъ или хряслахъ.

Турсунтъ-пауль представляетъ изъ себя небольшую группу построекъ, разбросанныхъ среди лѣса на лѣвомъ берегу рѣка Конды. Здѣсь живетъ три семьи, ютящіяся въ нѣсколькихъ грязныхъ юртахъ. Этотъ пауль одинъ изъ типичныхъ, — такіе паули встрѣчаются по всей Кондѣ. Двѣ-три юрты, нѣсколько сарайчиковъ для защиты скота отъ зимнихъ морозовъ и вьюгъ, штукъ 6—7 свайныхъ амбарушекъ — вотъ и всѣ строенія этихъ паулей. Амбарушки служатъ магазинами, гдѣ вогулы хранятъ продукты охоты и рыбной ловли. А такъ какъ въ этихъ мѣстахъ существуетъ множество мышей, то, чтобы воспрепятствовать этимъ маленькимъ хищникамъ проникать въ амбары, ихъ строятъ на четырехъ сваяхъ, надрубая эти послѣднія по срединѣ такимъ образомъ, что маленькому грызуну никоимъ образомъ по нимъ нельзя забраться во внутренность помѣщенія.

Свои постройки и юрты вогулы обыкновенно никогда не огораживаютъ никакими заборами или оградами.

Внутренность юрты старшины представляла довольно большую комнату съ печью, нѣсколько напоминавшую русскую печь, только безъ шестка. Въ одномъ изъ боковъ этой послѣдней былъ вмазанъ большой чугунный котелъ для варки мяса и рыбы. Нѣсколько кроватей, лавки, двѣ-три скамейки и два стола составляли всю мебель. Въ переднемъ углу виднѣлось нѣсколько иконъ, въ углу на полу стояло два-три сундука, на стѣнѣ висѣло кремневое ружье, на шестахъ подъ потолкомъ были развѣшены рыболовные снаряды: сѣти, неводъ и пр.

Когда мы пріѣхали, вся семья старшины, состоявшая душъ изъ восьми, сидѣла за самоваромъ.

Самоваръ можно встрѣтить по всей Кондѣ.

Турсунтъ-пауль былъ послѣдней станціей, гдѣ можно было, при помощи старшины, достать лошадей. Между тѣмъ до цѣли нашего путешествія, т.-е. до мѣстожительства охотниковъ, промышлявшихъ бобрами, оставалось еще около 100 верстъ. Такимъ образомъ, лошадей необходимо было нанимать въ Турсунтѣ вплоть до мѣста. На наше обращеніе въ старшинѣ за лошадьми, послѣдній сказалъ, что онъ уже два дня, какъ отыскалъ для насъ ямщиковъ, такъ какъ о нашемъ проѣздѣ ему сообщили тотчасъ же по нашемъ прибытіи въ Шаимъ. Дѣйствительно, въ юртѣ около печи сидѣли какіе-то два вогула, — какъ оказалось, наши будущіе ямщики. Но послѣдніе за конецъ въ 100 верстъ заломили ни больше, ни меньше, какъ 60 р. Такое требованіе насъ крайне изумило, такъ какъ обыкновенная казенная такса въ этихъ мѣстахъ всего 1½ к. съ лошади за версту. Мы показали старшинѣ бланку отъ засѣдателя и объявили, что платить больше, чѣмъ сколько слѣдуетъ, не намѣрены. Старшина, какъ и всѣ вогулы, былъ неграмотный и сначала выразилъ сомнѣніе въ подлинности печати засѣдателя, но потомъ, сличивъ ее съ имѣвшимися у него на другихъ бумагахъ печатями, успокоился. Благодаря безграмотности вогуловъ и ихъ крайнему невѣжеству, здѣсь нерѣдко случается, что идетъ какой-нибудь проходимецъ, показываетъ бланку, будто бы выданную самимъ губернаторомъ, и требуетъ себѣ по этой бланкѣ безплатно лошадей, между тѣмъ какъ эта бланка — не что иное, какъ простой клочокъ бумаги съ печатью, оттиснутой какой-либо пуговицей.

Убѣдившись въ подлинности печати, старшина началъ о чемъ-то горячо спорить на своемъ вогульскомъ языкѣ съ ожидавшими ямщиками.

— О чемъ это они спорятъ? — спросили мы у Назара.

— Да все никакъ не могутъ въ цѣнѣ сойтись: тѣ просятъ 60 р., а старшина говоритъ, что это будетъ много.

— Такъ растолкуй ты имъ, пожалуйста, что мы вовсе не намѣрены платить такихъ сумасшедшихъ денегъ, — это вымогательство!

— Да они съ васъ и не просятъ, у нихъ свой торгъ.

— То-есть, что же это значитъ? — удивились мы.

Оказалось слѣдующее. Въ Шаимской волости нѣтъ общественнаго ямщика, и казенныя подводы отправляются натурой, т.-е. по очереди. А такъ какъ лошадей у общественниковъ, кромѣ старшины и поряжаемыхъ имъ ямщиковъ, ни у кого нѣтъ, то послѣдніе и заламываютъ обыкновенно съ проѣзжающихъ, которые, къ счастію, попадаютъ сюда очень рѣдко, столько, сколько имъ Богъ на душу положитъ. Но за казенныя подводы они не могутъ брать болѣе того, что полагается по таксѣ, т.-е. 1½ к. за версту съ лошади; поэтому остальное ямщики взыскиваютъ съ тѣхъ изъ общественниковъ, чья очередь вести подводу. Случается, что съ общественника и взять-то рѣшительно нечего; поэтому съ теченіемъ времени у шаимскаго общества установился такой порядокъ: старшина вмѣстѣ со своими пріятелями-ямщиками стали возить подводы за очередниковъ только за круговой порукой всѣхъ остальныхъ членовъ Шаимской волости, которыхъ, кстати сказать, всего числится около 140 чел. А деньги за подводы взыскиваются уже въ обществѣ вмѣстѣ со сборомъ ясака.

Мы, какъ ѣдущіе по бланкѣ, попали подъ разрядъ казенныхъ, и старшина не могъ намъ отказать въ доставкѣ подвода по установленной таксѣ; поэтому онъ и нанималъ своихъ пріятелей-ямщиковъ въ надеждѣ вознаградить себя потомъ съ лихвой за счетъ общества. Впрочемъ процедура наниманія и споръ изъ-за дороговизны, какъ намъ потомъ объяснилъ Назаръ, была только комедіей, чтобы показать передъ другими, что старшина печется о мірскихъ интересахъ.

Не желая связываться съ ямщиками, мы предложили Назару самому порядиться вести насъ до мѣста, на что онъ и согласился за 30 р., къ досадѣ нанимавшихся ямщиковъ. Справедливость требуетъ замѣтить, что казенная такса на подводы здѣсь дѣйствительно очень низка, потому что, какъ мы это и увидимъ потомъ, ямщикъ, отправляясь въ путь, рискуетъ не только своими лошадьми, которыя здѣсь очень дороги, но даже и собственнымъ здоровьемъ, если не жизнью.

— А гдѣ же твоя молодуха? Ее что-то не видно, — спросилъ Назаръ у старшины, когда дѣло съ лошадьми было улажено.

Въ отвѣтъ старшина только тяжело вздохнулъ и молча махнулъ рукой.

Еще съ самаго пріѣзда мы замѣтили, что онъ былъ, какъ будто, не въ своей тарелкѣ и ко всему относился апатично, даже съ ямщиками торговался какъ-то крайне неохотно, часто обрывалъ на полусловѣ и задумывался.

— Упѣзала, отнако, — сказалъ за него одинъ изъ присутствовавшихъ вогуловъ.

— Какъ убѣжала? Куда?

— Совсѣмъ упѣзала, томой, къ отцу.

— Да зачѣмъ же? Что же ты развѣ ее билъ? — спросили мы у старшины.

— Какое пилъ! Пальцемъ никогта не тронулъ! — заговорилъ вдругъ послѣдній, выходя изъ своей апатіи. — Совсѣмъ у тѣвки ума нѣтъ.

— Такъ зачѣмъ же она убѣжала-то?

— А кто ее знать? Сапрягла лосать, посатила своего братиску та и уѣхала.

Насъ крайне заинтриговала эта семейная драма въ жизни вогула; мы стали допытываться подробностей.

— Эхъ, теперь тѣло прослое, мосно прямо правту говорить, — началъ послѣ нѣкотораго молчанія старшина. — Совсѣмъ у тѣвки ума нѣтъ. Вѣть когта она пыла 14 готовъ, она усъ репенка ротила. Какой у ней умъ?

— Да зачѣмъ же, въ такомъ случаѣ, ты-то ее бралъ?

— Зачѣмъ? Та я тумалъ, что она исправится, — вѣть совсѣмъ молота, несоверсеннолѣтняя, отнако.

— Какъ несовершеннолѣтняя! Какъ же васъ повѣнчали-то?

— Какое повѣнчали? Че наросно. Попъ не вѣнчалъ, насъ только опручили, а сватьпу мы хотѣли стѣлать послѣ Пасхи. Ей только постомъ путетъ соверсеннолѣтіе.

— Ну, а что же, тебѣ ее очень жаль?

— Какое залъ? Че наросно. Мнѣ залъ не ее, тенегъ залъ, — изъянился я много: калыму 25 р., та руплей на 30 вотки покупалъ, та за опручанье попу корову отталъ. Совсѣмъ ума нѣтъ у тѣвки. — Вотъ посмотрите въ углу стоитъ изломанная кровать, — указалъ старшина на валявшіяся доски: — это все она сломала, та вотъ и эта, на которой я сиву, тозе пыла исломана, — все ея тѣло. Я рать, сто отъ нея отвязался.

— Но зачѣмъ же она кровати-то ломала?

— Сачѣмъ? Я самъ тома мало пывалъ, а тутъ все посторонніе музыки ѣзтили, русскіе, ну она съ ними все и турѣла тутъ на кроватяхъ-то…

— Да вѣдь у тебя другой юрты нѣтъ? А семейные-то твои чего же смотрѣли? Женщины-то?

— Вотъ онѣ мнѣ потомъ про это и разсказывали… При всѣхъ… Стыта нѣтъ нисколько у тѣвки. Я какъ узналъ, и то ни разу пальцемъ не тронулъ; тумалъ, исправится, какъ зенимся…

— Ну, самъ виноватъ, позарился на красоту, — сказалъ Назаръ: — развѣ ты не зналъ, что она уже съ троими такъ-то, какъ ты, обручалась да это всѣхъ ушла?

— Какое не зналъ? Че наросно. Та тумалъ, что молота, исправится, — оправдывался старшина.

— Но зачѣмъ же она ушла-то? Что ты, не нравился ей, что-ли?

— Тутъ все терся отинъ парниско, Васька изъ Муломскаго пауля. Ну, онъ ее и потговорилъ за него итти; насы папы витѣли, какъ они кольцами мѣнялись. Вотъ она и усла. Вѣтеръ у тѣвки въ головѣ, — кто не попроси ее замузъ, за всѣхъ готова… И парниско-то совсѣмъ молотой, готовъ пятнадцати… Какъ зе мнѣ мозно ее опять воротить? — жалобно спросилъ старшина, обращаясь къ намъ.

— Да вѣдь ты говоришь, что радъ, что отъ нея отдѣлался? Зачѣмъ же тебѣ ее ворочать-то?

— Та изъянился я много. Теньги толзны таромъ пропася.

Мы посовѣтовали старшинѣ предоставить лучше коварную измѣнницу ея судьбѣ, а калымъ и убытки требовать по суду съ ея отца или будущаго жениха. Но это, повидимому, мало утѣшило обманутаго старшину. Да и не одинъ онъ, а всѣ присутствовавшіе тутъ вогулы, въ особенности два младшіе брата старшины, сидѣли печальные, понуривъ головы. Видно было, что и они не были равнодушны въ исчезновенію хорошенькой вогулки, разбившей вмѣстѣ съ кроватями и нѣсколько нѣжныхъ сердецъ.

Это было наше первое знакомство съ частной жизнью вогуловъ.

Въ дальнѣйшій путь мы отправились на четырехъ хряслахъ, въ каждыхъ по одной лошади. Но едва отъѣхали отъ Турсунта верстъ пять, какъ снова поднялся буранъ и при томъ съ такой силой, что въ пяти шагахъ рѣшительно ничего не было видно, не говоря уже о дорогѣ, отъ которой, благодаря предъидущей вьюгѣ, не было и слѣда. Назаръ съ частью нашего багажа ѣхалъ впереди, прокладывая слѣдъ, и его лошадь, привычная въ здѣшнимъ путямъ, ощупью, ногами разыскивала подъ снѣгомъ твердое полотно дороги и тихимъ шагомъ подвигалась впередъ; а ней слѣдовала другая съ поклажей, за этой мы двое, закрытые рогожей и завязанные веревками, на подобіе мороженныхъ осетровъ, и наконецъ поѣздъ заключалъ братъ старшины, Сенька, котораго мы взяли въ качествѣ помощника ямщика.

Но, несмотря на буранъ, наступившія сумерки и совершенно занесенную снѣгомъ дорогу, сбиться съ пути все-таю было довольно трудно, потому что едва лошадь ступала мимо дороги, какъ тотчасъ же погружалась въ рыхлый снѣгъ чуть не по горло, тогда какъ на дорогѣ ей было всего только по брюхо. Закрытые сверху рогожами, мы проспали всю ночь и не слыхали даже, какъ наши ямщики останавливались гдѣ-то среди лѣса покормить выбившихся изъ силъ лошадей и погрѣться самимъ около разведеннаго востра. Вдругъ я былъ разбуженъ отчаянными причитаньями Назара: «Ой, ой, ой! — кричалъ онъ: — утонула вѣдь она у меня, проклятая! Ой, ой! Какъ я ее теперь добуду! Пропадетъ лошадь!»

Я хотѣлъ-было выпрыгнуть изъ саней, но это оказалось невозможно, такъ какъ мы были крѣпко завязаны веревками снаружи. Тогда я растолкалъ своего спутника, и едва соединенными усиліями мы выбрались изъ-подъ рогожъ на свѣтъ Божій. День уже давно начался. Буранъ утихъ. Передній возъ лежалъ на боку, и Назаръ суетился около лошади, которой виднѣлась только одна голова изъ-подъ снѣга, а ноги и туловище куда-то провалились. Мы подошли ближе. Оказалось, что лошадь немного уклонилась въ сторону отъ дороги и попала въ незамерзшее, вслѣдствіе обилія тепла источниковъ, но занесенное снѣгомъ болото, по берегу котораго шла дорога. Вода оказалась настолько глубока, что лошадь не доставала ногами дна, и еслибы не оглобли, удерживавшія ее на поверхности, она вся ушла бы въ воду. Мы обрубили гужи, Назаръ тянулъ за поводъ, не давая ей окончательно погрузиться, но вытащить лошадь на дорогу не было никакой возможности. Тогда мы надѣли петлей возжи на шею утопавшей, распрягли другую лошадь и при ея помощи, рискуя оторвать голову первой, вытащили-таки на безопасное мѣсто несчастное животное, дрожавшее отъ холода и совершенно измученное. Хрясла же, застрявшія въ болотѣ и примерзшія полозьями къ мокрому снѣгу, привелось бросить на произволъ судьбы, такъ какъ рѣшительно было опасно вытаскивать ихъ. Мы только переложили изъ нихъ багажъ на другія подводы, ежеминутно рискуя сами провалиться въ воду, и поѣхали далѣе.

Отъ Турсунтъ-пауля до Умутья считаютъ 30 верстъ, и эти 30 верстъ мы ѣхали ни болѣе, ни менѣе, какъ 17 часовъ, т.-е. дѣлая меньше двухъ верстъ въ часъ!

Къ паулѣ Умутьѣ, какъ и въ Турсунтѣ, всего только три юрты. Когда мы вошли въ одну изъ нихъ, намъ прежде всего бросилось въ глаза какое-то маленькое человѣческое существо, валявшееся на кровати около порога, прикрытое грязной шубой и метавшееся, повидимому, въ бреду. Лицо несчастнаго было сплошь покрыто какими-то гнойными коростами. Сначала я подумалъ, что это сифилитикъ, такъ какъ сифилисъ здѣсь самая обыкновенная вещь, и намъ уже много встрѣчалось безносыхъ и безглазыхъ субъектовъ, этихъ жертвъ сладострастной Венеры. Передъ самымъ лицомъ бѣдняги лежалъ какой-то кровавый кусокъ мяса со свѣже-струившейся кровью. Я подошелъ ближе. Оказалось, что этотъ кусокъ былъ не что иное, какъ выставившаяся изъ-подъ шубы рука больного, почти съ совершенно обнаженными мускулами. Самый же больной оказался ребенокъ лѣтъ 9—10. По всей комнатѣ носился отвратительный запахъ свѣжеразлагавшагося трупа.

— Что съ нимъ? — спросилъ я.

— Опгорѣлъ, — отвѣчала хозяйка.

— Какъ обгорѣлъ?

— А кто его снаетъ? Онъ оставался отинъ въ юртѣ у сосѣтей, а такъ варился котелъ. Втругъ, мы витимъ, бѣзытъ оттута, весь въ огнѣ, рупаха пылаетъ; мы выпѣзали, а усъ онъ опгорѣлъ. Тругую нетѣлю лезытъ, не мозетъ потняться.

— Да это чей, твой мальчикъ-то?

— Нѣтъ, чузой. Мать его оставила, а сана усла замусъ въ тругой пауль, — втова пыла. Онъ и зылъ у насъ. Кута его тѣваесъ?

Мы попросили раскрыть ребенка.

Боже! Какой ужасный видъ представился нашимъ глазамъ! Буквально вся грудь и весь животъ малютки представляли сплошной кусокъ живого мяса, покрытаго гнойными, грязными струпьями, изъ-подъ которыхъ сочилась кровь. Ребенокъ лежалъ совершенно голый и покрывался грязной мѣховой шубой, шерсть отъ которой приставала въ струпьямъ и гнила на его тѣлѣ, испуская страшное зловоніе.

— Отчего вы его держите въ такой грязи? Зачѣмъ не моете раны? — спросили мы.

— Та что мы снаемъ? Совсѣмъ не снаемъ, какъ съ нимъ пыть.

— Лечили вы его чѣмъ-нибудь?

— А нѣтъ, ничѣмъ не лечили. Такъ все и лезытъ.

Мы велѣли принести теплой воды и заставили обмыть ребенка. Такъ какъ самъ больной не могъ двигаться и наполовину уже окоченѣлъ, вогулъ, дядя мальчика, приподнялъ его за голову на воздухъ и, придерживая за уши, оставилъ его въ такомъ положеніи, пока женщина поливала на раны воду. Прикоснуться въ тѣлу было рѣшительно невозможно, потому что на немъ не было живого мѣста отъ струпьевъ, и при каждой попыткѣ дотронуться до коростъ руками, несчастный начиналъ стонать. Мы рѣшили, что спасти его уже не было никакой возможности и что всякая попытка къ этому причиняетъ больному одни только лишнія, безполезныя страданія; поэтому ограничились только тѣмъ, что дали, для успокоенія своей совѣсти, чистую простыню, чтобы завернуть въ нее этотъ живой трупъ. Смрадъ въ юртѣ во время обмыванія сдѣлался до того невыносимъ, что даже вогулы, уже привыкшіе къ нему, постоянно окуривали сосновыми вѣтками.

Насъ провели въ другую, отдѣльную комнату, оказавшуюся довольно чистенькой. Вогулка притащила оленьяго мяса, затопила печь, и мы зажарили бифштексъ. Здѣсь я въ первый разъ въ жизни ѣлъ оленье мясо, оно мнѣ показалось очень вкуснымъ, но мысль о живомъ человѣчьемъ мясѣ въ сосѣдней комнатѣ рѣшительно отравляла аппетитъ.

Переночевавъ здѣсь, мы тронулись въ дальнѣйшій путь рано поутру. День начинался ясный, хотя и морозный. Такъ какъ, вслѣдствіе бурановъ, дорожки опять не было и слѣда, то мы снова поплыли по снѣгу, прокладывая свѣжую тропку. На половинѣ волока между паулями Умутье и Корысья (30 верстъ) находится вымершій пауль Шешенсумъ, съ прошлаго года совершенно заброшенный, такъ какъ горячка унесла въ могилу всѣхъ работниковъ, а женщины и дѣти разбрелись по другимъ паулямъ, пріютившись у родственниковъ. Несмотря на то, что этотъ пауль стоитъ на самомъ берегу рѣки Конды, по которой шла дорога, мы принуждены были отказаться отъ мысли осмотрѣть его, такъ какъ добраться до него было рѣшительно невозможно, по причинѣ глубокаго снѣга. Но наши лошади выбивались изъ силъ и требовали отдыха и корма, и мы сдѣлали стоянку въ лѣсу, гдѣ подъ вѣтвистыми елями сварили чай. Лошадей всю дорогу до самаго конца наши ямщики кормили ржанымъ хлѣбомъ, такъ какъ сѣна ни у кого изъ вогуловъ во встрѣчавшихся намъ пауляхъ не было. Скота здѣсь почти совершенно не имѣется.

Ночью, верстъ за 5, за 6 до Корысьи, наши двѣ переднія лошади при переѣздѣ черезъ одинъ урай^[10], встрѣтившійся по дорогѣ, вдругъ попали въ наледь, не замѣченную нашими ямщиками подъ глубокимъ слоемъ снѣга. Ни взадъ, ни впередъ. Почти по поясъ въ водѣ и мокромъ снѣгу бились Назаръ съ Сенькой въ продолженіе по крайней мѣрѣ часовъ полуторыхъ, но ничего не могли подѣлать. Полозья пристыли ко льду, а некованныя лошади скользили и падали. Дѣлать было нечего: мы рѣшили оставить обои хрясла вмѣстѣ съ багажомъ до утра въ ураѣ, а сами отправились на порожнихъ до ближайшаго пауля. Но и съ пустыми хряслами выбраться на дорогу оказалось не такъ-то легко, потому что приходилось сдѣлать объѣздъ въ сторону по глубокому снѣгу, въ которомъ лошади грузли до того, что виднѣлась одна только голова. Тогда мой коллега надѣлъ лыжи, запасенныя нами на всякій случай, и началъ дѣлать впереди слѣдъ; по этому слѣду мы гнали двухъ распряженныхъ лошадей, а двѣ другія, запряженныя гусемъ въ пустыя хряслы, слѣдовали уже за ними, прыгая въ глубокомъ снѣгу, какъ зайцы, и поминутно останавливаясь отъ тормазившихъ хряслъ. Я съ ямщиками завершалъ шествіе. Но намъ пришлось бы очень плохо, и мы, или по крайней мѣрѣ наши вымокшіе въ водѣ ямщики, могли бы замерзнуть, не найдя снова за ураемъ дороги, еслибы одна изъ лошадей не была замѣчательно умна. Она сама, безъ всякаго понужденія, начала ходить изъ стороны въ сторону, пока снова не наткнулась на занесенную снѣгомъ дорогу и тихимъ шагомъ, не останавливаясь, пошла впередъ. Выбравшись на дорогу, мы сѣли въ хрясла и поѣхали далѣе, но на протяженіи какой-нибудь одной версты нашъ корневикъ распрягался по крайней мѣрѣ разъ десять: сбруя вся заледенѣла и руки скользили съ оглоблей. Между тѣмъ необходимо было торопиться, такъ какъ нашъ Назаръ, мокрый какъ тюлень, весь продрогъ и обледенѣлъ. Не надѣясь довезти его живымъ до Корысьи, мы остановились среди лѣса, зажгли старый стволъ дерева и сдѣлали громадный костеръ, около котораго кое-какъ отогрѣвъ бѣднаго Назара, поѣхали далѣе. Но такъ какъ снятыя съ ногъ бродни^[11] Назара затвердѣли, какъ камень, и ихъ было невозможно оттаять, то мы посадили нашего возницу въ хрясла босымъ, закутавъ его ноги въ шубу и закрывъ одѣялами. Но едва отъѣхали съ полверсты отъ стоянки, какъ съ нами случилось новое несчастье. Въ одномъ мѣстѣ хрясла вдругъ опрокинулись, и мы всѣ вылетѣли въ снѣгъ, а лошади шли да шли себѣ шагомъ, не останавливаясь. Остановить ихъ не было никакой возможности, такъ какъ второпяхъ мы позабыли ихъ завозжать и ѣхали, полагаясь на ихъ благоразуміе. Обѣжать и схватить за поводъ тоже было невозможно, потому что едва кто-нибудь изъ насъ дѣлалъ эту попытку, какъ тотчасъ же погружался въ глубокій снѣгъ по поясъ.

— Держите ее, проклятую, за хвостъ! Она смирная, не лягнетъ! — закричалъ Назаръ, оставшійся позади босой, безпомощный.

Мы чуть не оборвали хвостъ у сивки, но передняя лошадь не останавливалась, а сивка, бывшій въ корню, по неволѣ тянулся за ней. Дѣлать было нечего, пришлось бросить Назара одного среди лѣса, ночью, и торопить поскорѣе лошадей, чтобы ужъ изъ Корысьи, до которой оставалось всего версты три, послать за нашимъ бѣднымъ возницей. Хорошо что вмѣстѣ съ нимъ остались шуба и одѣяло, а то плохо бы ему пришлось.

Можно себѣ представить изумленіе и переполохъ вогуловъ, которые мирно почивали въ своихъ постеляхъ, какъ вдругъ дверь въ юрту распахнулась и, при свѣтѣ зажженной лучины, они увидали передъ собой какихъ-то двухъ странныхъ, невиданныхъ ими дотолѣ людей: одинъ въ тюленьей шубѣ, другой хотя и въ бараньей, но въ очкахъ! Я увѣренъ, что они приняли насъ если не за шайтановъ, то, по крайней мѣрѣ, за лѣсныхъ разбойниковъ, и несмотря на всю ихъ неповоротливость и апатію, я видѣлъ, какъ одинъ изъ вогуловъ потянулся за ружьемъ, висѣвшимъ на стѣнѣ, готовясь на всякій случай запастись обороной. Большого труда стоило намъ, при помощи Сеньки, служившаго переводчикомъ, растолковать, что мы не какія-нибудь лѣсныя чудовища, а такіе же люди, какъ и они, и убѣдить ихъ поскорѣе ѣхать за погибающимъ Назаромъ. Къ утру послѣдній былъ дѣйствительно доставленъ въ пауль и къ нашему удивленію и радости оказался въ вожделѣннѣйшемъ здравіи. Даже простуды не получилъ. Удивительно крѣпкій человѣкъ.

На другой день мы выслали все мужское населеніе Корысьи добывать наши возы съ багажомъ, который и былъ въ скоромъ времени доставленъ въ совершенной цѣлости и сохранности, хотя мы, отправивъ за нимъ вогуловъ, сильно опасались, какъ бы они не соблазнились боченкомъ водки, бывшимъ у насъ въ числѣ прочей клади, и не вздумали бы устроить въ лѣсу попойку. Водка — единственная вещь, устоять противъ соблазна, украсть которую вогулъ не всегда бываетъ въ силахъ. Но вообще воровства среди вогуловъ — нѣтъ и въ поминѣ, и къ этому пороку они относятся съ крайнимъ презрѣніемъ. За всю нашу бытность среди вогуловъ у насъ не потерялось ни одной вещи, хотя за своимъ багажомъ мы обыкновенно не слѣдили и предоставляли его вогуламъ на ихъ совѣсть.

Отъ самаго Шаима наша дорога шла все вдоль р. Конды частію по ней самой, частію по берегу. На рѣкѣ она была еще сносна, а равно и въ урманахъ, черезъ которые намъ иногда приходилось проѣзжать, потому что въ нихъ снѣгъ былъ не такъ глубокъ. Но больше всего труда представляли пошвора, черезъ которые иногда пролегала дорога. На нихъ мы дѣлали едва-ли болѣе одной версты въ часъ. Послѣ каждыхъ 5—6 шаговъ лошади останавливались, и требовались большія усилія, чтобы снова сдвинуть ихъ съ мѣста. Чѣмъ ближе мы подвигались къ цѣли нашего путешествія — Оронтуръ-паулю, гдѣ жили охотники за бобрами, тѣмъ все чаще и чаще стали намъ попадаться подобные пошвора, поросшіе мелкимъ соснякомъ, а иногда больными, корявыми березками, росшими пучками, какъ кусты тальника. Наши истомленныя и отощавшія лошади окончательно выбивались изъ силъ и отказывались идти. Не разъ случалось, что та или другая лошадь, оступившись, сваливалась въ сторону въ снѣгъ и уже была не въ силахъ сама подняться, и мы по нѣскольку часовъ бились надъ ней по грудь въ снѣгу, чтобы поднять ее на ноги. Лежитъ себѣ какъ на перинѣ — и шабашъ!

Наконецъ, однажды, глубокой ночью, ровно черезъ двѣ недѣли послѣ отъѣзда нашего изъ Екатеринбурга, мы выѣхали изъ угрюмаго урмана на небольшую площадку, на которой было разбросано нѣсколько вогульскихъ построекъ. Это и былъ Оронтуръ-пауль, конечная цѣль нашего путешествія. Здѣсь мы должны были прожить весенніе мѣсяца до тѣхъ поръ, пока не вскроются рѣки, чтобы уже потомъ на лодкѣ отправиться въ обратный путь.

III.

Здѣсь я сдѣлаю небольшое отступленіе, чтобы представятъ краткій общій обзоръ рѣки Конды.

Рѣка Конда, одинъ изъ самыхъ большихъ притоковъ р. Иртыша, впадающая въ послѣдній недалеко отъ его устья у р. Оби, занимаетъ своимъ бассейномъ громадную площадь, ограничиваемую на югѣ р. Тавдою, на сѣверѣ — Сѣверною Сосьвою и на востокѣ рѣкою Обью. Вытекая изъ болотъ подъ 62° с. ш. съ водораздѣла р. Сѣв. Сосьвы, она течетъ сначала въ югу, затѣмъ медленно поворачиваетъ въ востоку, отклоняясь въ Иртышу, и, описавъ полукругъ болѣе, чѣмъ въ 800 верстъ, устремляется снова на сѣверо-востокъ и вливается въ р. Иртышъ. Все это пространство представляетъ изъ себя сплошную тайгу съ ея непроходимыми лѣсами, неизмѣримыми тундровыми болотами, громадными туманами, съ массой рѣчекъ и озеръ. Этотъ край, почти не тронутый вліяніемъ русскихъ, а равно не описанный никѣмъ изъ путешественниковъ, представляется однимъ изъ интереснѣйшихъ, какъ по своей дѣвственной природѣ, такъ, въ особенности, по жизни его обитателей вогуловъ, для которыхъ, кромѣ ихъ священныхъ рощъ и урмановъ, съ ихъ вѣчнымъ таинственнымъ полумракомъ, ничего не существуетъ на свѣтѣ.

Вогулы, племя родственное по языку и первоначальной религіи остякамъ, съ незапамятныхъ временъ вышли изъ глубины Азіи съ Алтайской горной возвышенности и разселились по рѣкамъ Кондѣ, Сѣверной Сосьвѣ, Тавдѣ и ихъ притокамъ. Обращенные въ 1715 г. въ христіанство тобольскимъ митрополитомъ Филоѳеемъ, кондинскіе вогулы, благодаря своему изолированному положенію отъ русскаго населенія, до сихъ поръ не забыли своихъ прежнихъ боговъ и считаются христіанами только по имени. По самой природѣ мѣстности, не позволяющей вогуламъ заниматься чѣмъ-либо инымъ, кромѣ охоты на звѣрей и рыбной ловли, всѣ они ведутъ охотничью жизвь.

Преобладающіе лѣса въ окружающей тайгѣ — хвойные: сосна, ель, пихта, лиственница, кедръ; изъ лиственныхъ здѣсь встрѣчаются: береза, осина, ива, осокорь; изъ ягодныхъ растеній — рябина, калина, черемуха, смородина, клюква, черница и въ громадномъ количествѣ брусника.

Изъ звѣрей живутъ больше всего олень и лось (сохатый, — звѣрь, какъ его здѣсь называютъ по преимуществу); кромѣ того, медвѣди, волки, россомаха, рысь, бобры, выдра, чернобурая и красная лисица, соболь, бѣлка, горностай, колонокъ, ласка. Изъ рыбъ — щука, окунь, язь, чебакъ, налимъ, ершъ; въ тумазахъ и озерахъ — карась, и рѣдко въ Конду заходитъ красная рыба, и то водится только около устья. Изъ царства пернатыхъ здѣсь водятся глухари, тетери, рябчики, жолна, сорока, ворона, клесты и др.

Вотъ и всѣ общія свѣденія о р. Кондѣ. Теперь я обращусь къ продолженію моего разсказа.

Оронтуръ-пауль, въ которомъ мы остановились, расположенъ при Оронтурскомъ озерѣ, имѣющемъ до 7 верстъ въ длину и около 4 верстъ въ ширину въ восточной части, — западная гораздо уже. Глубина этого озера сравнительно незначительна; въ самыхъ глубокихъ мѣстахъ оно имѣетъ не болѣе двухъ-трехъ саженъ. Берега песчаны и покрыты по большей части краснолѣсьемъ; впрочемъ, кое-гдѣ попадается и березнякъ. На сѣверо-восточномъ берегу недалека виднѣется высокій, весь поросшій хвойнымъ лѣсомъ, мысъ, круто опускающійся въ озеро и кажущійся утесистымъ отъ бѣлаго песчанаго берега, размытаго водой. Почва здѣсь, а равно и по всей Кондѣ, исключительно или песчаная, или глинистая; камней нигдѣ не встрѣчается, за исключеніемъ мелкихъ кварцевыхъ галекъ, которыми усѣяны берега этого озера. Вода въ озерѣ краснобураго цвѣта, вслѣдствіе обилія болотной желѣзной руды, которая въ громадномъ количествѣ разсѣяна по берегу и на днѣ озера.

Оронтуръ-пауль состоитъ собственно изъ двухъ паулей, находящихся на двухъ противоположныхъ берегахъ озера: сѣверномъ и южномъ. Сѣверный пауль расположенъ на ровной лѣсистой мѣстности; южный же, въ которомъ поселились мы, находится на небольшомъ, довольно возвышенномъ мысѣ, вдающемся въ озеро среди урмана. Какъ въ томъ, такъ и въ другомъ паулѣ живетъ всего по одной семьѣ. Нашъ пауль состоитъ изъ 5 юртъ, изъ нихъ 4 принадлежатъ нашему хозяину Тимоѳею. Первую, самую старую изъ этихъ юртъ, строилъ еще прадѣдъ Тимоѳея; вторую — дѣдъ его; третью — отецъ и четвертую — онъ самъ. У вогуловъ, въ большинствѣ случаевъ, каждое новое поколѣніе строитъ свою новую юрту. Такимъ образомъ, по этимъ четыремъ юртамъ наглядно можно видѣть, какимъ измѣненіямъ съ теченіемъ времени подвергались постройки вогуловъ почти за столѣтній періодъ.

Прадѣдовская юрта состоитъ всего изъ одной, довольно обширной комнаты, безъ сѣней, съ окнами, перегороженными деревянными рѣшетками, между которыми прежде, по всей вѣроятности, вставлялись или куски льда, или натягивалась брюшина вмѣсто стеколъ. Въ одномъ изъ угловъ этой юрты — чувалъ, теперь уже почти совершенно развалившійся. Рядомъ съ нимъ вмазанъ чугунный котелъ, служившій для варки пищи. Потолка нѣтъ, прямо крыша. Какъ эта, такъ и другая, дѣдовская юрта теперь совершенно необитаемы, и служатъ складомъ для рыболовныхъ снастей и охотничьихъ снарядовъ Тимоѳея. Послѣдняя уже значительно отличается отъ первой юрты. Она состоитъ изъ двухъ отдѣленій — одно изъ нихъ предназначалось для помѣщенія семы, другое служило и кухней и сѣнями. Въ первомъ отдѣленіи — чувалъ, нары; во второмъ — котелъ для варки пищи. Окна такія же, какъ и въ первой юртѣ, но уже есть потолокъ. Третья юрта, въ которой въ настоящее время живетъ самъ Тимоѳей съ семьей, также во многомъ отличается отъ двухъ предыдущихъ. Во-первыхъ, при ней есть просторныя, крытыя сѣни; во-вторыхъ, внутренность ея раздѣлена на двѣ половины: одна мужская, другая женская. Чувалъ замѣненъ печью, почти совершенно подобной русской. Окна въ юртѣ стеклянныя; вмѣсто наръ — кровати. Котелъ для варки мяса и рыбы находится уже въ другой, отдѣльной избушкѣ, какъ и у большинства зажиточныхъ вогуловъ. Наконецъ, послѣдняя юрта, еще совершенно новая, въ которой поселились мы, уже вполнѣ напоминаетъ русскую пятистѣнную избу. Всѣ эти зданія стоятъ кучкой, другъ подлѣ друга. Тутъ же недалеко отъ нихъ находится небольшая, теперь уже полурвалившаяся, старая избушка, прежде предназначавшаяся для роженицъ и менструирующихъ женщинъ. Эта избушка — нѣчто въ родѣ хлѣва, безъ печи и мебели. Женщина, по понятіямъ вогуловъ, во время родовъ и менструацій существо поганое и не можетъ жить вмѣстѣ съ другими: поэтому ее удаляли въ особое помѣщеніе, и она не имѣла права оттуда выходить, пока ее не окуривши бобровой струей. Неочищенная же такимъ образомъ женщина не могла ни садиться въ лодку, ни лазить на подволку, ни шагать черезъ ружье или другое оружіе охотника; иначе всѣ эти вещи и самая юрта дѣлались погаными и требовали очищенія. Въ настоящее время взглядъ на женщину нѣсколько измѣнился, и обычай очищенія вывелся, а избушка осталась только какъ памятникъ добраго стараго времени. Нѣсколько поодаль отъ этихъ главныхъ построекъ находятся четыре амбара, стоящіе другъ противъ друга. Эти небольшіе амбарчики построены на сваяхъ, какъ я уже сказалъ, для предохраненія хранящейся въ нихъ провизіи отъ мышей, находящихся здѣсь въ большомъ изобиліи. Рядомъ съ амбарами находится небольшой погребъ, гдѣ хранятъ свѣжую рыбу въ лѣтнее время. Впрочемъ погребъ — рѣдкость у вогуловъ. Лѣтомъ мясо и рыбу они по большей части сушатъ на солнцѣ, а зимой морозятъ.

Для защиты скота отъ зимнихъ холодовъ и вьюги построены три небольшихъ хлѣва, съ такой низкой крышей, что человѣку въ нихъ можно ходить не иначе, какъ только согнувшись въ три погибели. У Тимоѳея двѣ коровы, одна лошадь и нѣсколько штукъ бѣленькихъ барашковъ. Я нарочно подчеркнулъ слово бѣленькихъ, потому что, какъ это увидимъ впослѣдствіи, эти барашки держатся имъ не для какихъ-либо иныхъ цѣлей, а только для жертвоприношеній шайтанамъ, которые любятъ больше всего бѣлыхъ животныхъ: бѣлыхъ барановъ, бѣлыхъ оленей, бѣлыхъ лошадей. Поэтому бѣлыя или сивыя лошади здѣсь цѣнятся очень дорого.

Если прибавить ко всѣмъ, мною перечисленнымъ, постройкамъ еще сарай, съ крытымъ вверху сѣноваломъ, то я могу считать описаніе хозяйственныхъ строеній Тимоѳея законченнымъ.

Теперь я перейду къ самимъ обитателямъ Оронтуръ-пауля. На нихъ я также остановлюсь нѣсколько подробнѣе, такъ какъ населеніе этого пауля является также очень типичнымъ. Во всѣхъ другихъ пауляхъ на Кондѣ болѣе или менѣе тѣ же самыя отношенія въ семьяхъ.

Глава семьи, а стало быть и глава всего населенія южнаго Оронтуръ-пауля — Тимоѳей. Это довольно высокій, съ карими подслѣповатыми глазами и свѣтло русой бородой мужикъ, лѣтъ 50-ти. Тимоѳей упрямъ, скрытенъ, крайне самолюбивъ и чрезвычайно недовѣрчивъ. За все время нашего пребыванія въ Оронтурѣ, намъ никакъ не удалось снискать его довѣрія къ себѣ. Онъ смотрѣлъ на насъ какъ на людей, пріѣхавшихъ съ какими-то тайными, недружелюбными намѣреніями, и мы никакъ не могли разубѣдить его въ этомъ. Къ тому же, вскорѣ послѣ нашего пріѣзда въ Оронтуръ-пауль, разнесся откуда-то слухъ, что мы явились сюда за тѣмъ, чтобы арендовать вогульскія вотчины. Какъ разъ въ этотъ годъ въ Пелымской волости правительствомъ были отданы въ аренду кедровники, служившіе однимъ изъ существенныхъ подспорьевъ въ жалкомъ хозяйствѣ вогуловъ и съ незапамятныхъ временъ считавшіеся послѣдними ихъ неотъемлемой собственностью. Вотъ это-то обстоятельство и взбудоражило всѣхъ остальныхъ вогуловъ и вызвало у Тимоѳея большое недовѣріе къ намъ, какъ людямъ, пріѣхавшимъ въ Оронтуръ съ какими-то совершенно непонятными для него цѣлями. Онъ не только остерегался самъ давать намъ какіе-либо отвѣты на интересовавшіе насъ вопросы, но и другихъ, окружающихъ, убѣждалъ не довѣряться надъ. Даже на наши просьбы разсказать какую-нибудь сказку, перевести пѣсню, у него всегда былъ одинъ отвѣтъ: «не снаю, мы ничего не снаемъ, какія у насъ сказки? тѣ за, что у васъ, — отъ кого намъ ихъ больсе слысать?» Если и можно было что-либо изъ него вытянуть, то не иначе, какъ только угостивъ его водкой, до которой онъ, какъ и всѣ вообще вогулы, былъ большой охотникъ. Въ особенности вогулы были осторожны, когда мы начинали разспрашивать ихъ относительно ихъ языческой религіи, которой, какъ мы слышали по дорогѣ отъ русскихъ, они придерживаются и до сихъ поръ. Мы даже уже начинали думать, что намъ наклеветали на здѣшнихъ вогуловъ, что ничего языческаго въ настоящее время у нихъ нѣтъ и въ поминѣ, что они совершенно уже позабыли своихъ прежнихъ боговъ. И только впослѣдствіи одно случайное обстоятельство, о которомъ я буду говорить ниже, открыло намъ глаза и показало, насколько хитры и осторожны были вогулы.

Впрочемъ, вообще Тимоѳей былъ съ нами довольно любезенъ и явной враждебности не выказывалъ.

Тимоѳей — вдовецъ и притомъ бездѣтный, но онъ живетъ вмѣстѣ со своей нѣвѣсткой, вдовой, бывшей женой его старшаго брата. Сначала онъ намъ въ этомъ не сознавался, но потомъ, подъ веселую руку, разсказалъ, что его старшій братъ, умирая, призвалъ его въ себѣ и сказалъ: «Ну, Тимоха, я умираю. Не оставь мою жену и дѣтей. Живи съ ними, какъ я жилъ. Но если моя жена вздумаетъ когда-нибудь выйти замужъ за другого — не перечь». И вотъ съ тѣхъ поръ Тимоѳей буквально исполняетъ завѣтъ своего брата: онъ живетъ со своей невѣсткой Марьей въ одной юртѣ и раздѣляетъ съ ней одно ложе, что не мѣшаетъ, впрочемъ, имъ постоянно грызться между собой, какъ это обыкновенно и водится у мужа съ женой.

Марья — вогулка лѣтъ 45. Это ужаснѣйшая попрошайка и очень недалекая женщина. Въ молодости она, должно быть, была довольно красива для вогулки. У нея четыре дочери. Старшая Алена года три тому назадъ ушла замужъ убѣгомъ въ довольно отдаленный пауль. Марья посердилась, посердилась, но потомъ, получивъ въ подарокъ отъ своего зятя бутылку водки и нѣсколько лоскутковъ ситцу, простила. Лучше что-нибудь, чѣмъ ничего, — резонерствовала по этому случаю Марья, разсказывая намъ про побѣгъ своей дочери. Вторая дочь, Анна, дѣвушка лѣтъ 22, молчаливая и угрюмая работница, живетъ съ матерью, какъ и остальныя двѣ сестры. Анна — единственная изъ четырехъ сестеръ совершенно не понимающая по-русски; остальныя же хотя и плохо, но объясняются. Она вѣчно въ работѣ: то ходитъ за убитыми звѣрями въ урманъ, то рубитъ дрова, коситъ сѣно и пр., словомъ, справляетъ все хозяйство. У Анны уже былъ ребенокъ, но померъ. «Хутого какого-то ротила; не снаю, вотъ, какого-то ротитъ Наталья, стороваго или нѣтъ», — совершенно спокойно разсказывала намъ Марья о своихъ дочеряхъ, изъ которыхъ вторая, дѣвушка лѣтъ 18-ти, тоже намѣревалась въ скоромъ времени стать матерью.

Наталья — бойкая, стройная и физически развитая гораздо лучше своей старшей сестры дѣвушка. Лицомъ она совершенная мать: брюнетка, съ узкими темно-карими плутоватыми глазенками, съ выдающимися скулами, — словомъ, типичная вогулка, и при томъ съ довольно смазливой рожицей. Къ тому же ужаснѣйшая кокетка и неисправимая лѣнтяйка, какъ по большей части и всѣ вообще хорошенькія женщины, знающія себѣ цѣну.

Наконецъ, послѣдняя дочь, Дарья, лѣтъ 12, хромая, но бойкая и работящая дѣвушка, какъ и Анна. Она льетъ пули, снимаетъ шкуры съ убитыхъ звѣрей и т. п., — словомъ, помощница и правая рука охотниковъ.

Кромѣ того, вмѣстѣ съ Тимоѳеемъ живетъ его пріемный сынъ Парамонъ. Это широкоплечій, неуклюжій и угрюмый вогулъ, лѣтъ 25-ти, — «плохой промышленникъ», какъ отзывается о немъ Тимоѳей. Дѣйствительно, Парамону, что называется, не везетъ на охотѣ. За всю нынѣшнюю зиму онъ убилъ не болѣе двухъ-трехъ оленей, тогда какъ другіе бьютъ ихъ десятками. У вогуловъ существуетъ убѣжденіе, что удача на охотѣ не зависитъ отъ самого охотника, а отъ того, счастливъ онъ или нѣтъ. Парамонъ принадлежитъ въ числу несчастныхъ, а потому съ него многаго и требовать нельзя. Парамонъ женатъ на вдовѣ Настасьѣ, и у нихъ есть уже сынъ, хотя они до сихъ поръ не вѣнчаны. «Вотъ, Погъ тастъ напромысляю, тогта опвѣнчамся», — говоритъ Парамонъ.

Нѣсколько въ сторонѣ отъ юртъ Тимоѳея стоитъ еще одна одинокая юрта, а съ ней рядомъ небольшой свайный амбарчикъ. Это — хозяйство Степана, двоюроднаго брата Тимоѳея. Степанъ, вогулъ лѣтъ 40, худой, испитой, болѣзненный сифилитикъ. Это парія вогульскій; онъ вѣчно голоденъ и въ величайшемъ презрѣніи у остальныхъ обитателей Оронтура. Вслѣдствіе своей болѣзни онъ не можетъ промышлять, но такъ какъ все-таки на ногахъ, то вогулы считаютъ его лѣнтяемъ, не желающимъ работать и платить ясакъ. Оронтурцы принуждены взносить за него подать, а Степанъ лишенъ за это паевъ въ общественныхъ рыбныхъ ловляхъ. Нужда заставляетъ иногда Степана воровать рыбу изъ чужихъ ловушекъ, за что онъ нерѣдко подвергается побоямъ со стороны оронтурцевъ. Воровство считается у вогуловъ самымъ великимъ преступленіемъ, а человѣкъ, уличенный въ немъ, заслуживаетъ вѣчное презрѣніе. При насъ былъ такой случай. Однажды у Тимоѳея пропало изъ ловушекъ нѣсколько щукъ. Подозрѣніе, разумѣется, тотчасъ же пало на Степана. Но Степанъ запирался. Тогда Тимоѳей заставилъ его произнести страшную клятву, состоявшую въ слѣдующемъ: Тимоѳей положилъ на столъ щуку, а Степанъ долженъ былъ топоромъ отрубить ей носъ, произнося: «пусть я никогда не съѣмъ ни одной щуки, если это я воровалъ». Послѣ такой клятвы, клятвопреступникъ уже долженъ былъ оставить всякую надежду поймать когда-либо щуку. Но вслѣдствіе ли того, что Степану уже не въ первый разъ приходилось произносить такую клятву, вслѣдствіе ли нужды и озлобленія на своихъ, онъ сдѣлался крайнимъ скептикомъ. За кусокъ хлѣба онъ разсказалъ намъ, вопреки застращиваніямъ Тимоѳея, гдѣ и какъ оронтурцы приносятъ жертвы шайтанамъ; за рубль — укралъ и притащилъ даже одного деревяннаго шайтана, а за нѣсколько фунтовъ дроби обѣщался разрыть могилу своего отца и достать намъ его черепъ, — но отъ послѣдняго предложенія мы сами отказались, такъ какъ, въ случаѣ еслибы объ этомъ узнали вогулы, то Степану могло бы прійтись плохо. Степанъ — вдовецъ и у него двое дѣтей. Аѳанасій — мальчикъ лѣтъ 12, шустрый и расторопный; онъ почти постоянно торчитъ въ юртѣ Тимоѳея, носитъ воду, дрова, топитъ печи, мететъ полъ и пр., и за это его садятъ за общій столъ. Другой ребенокъ, 9-лѣтняя Таня — изможденное, крохотное созданіе, на тоненькихъ, какъ у цыпленка, ножкахъ, съ большимъ животомъ — явными признаками англійской болѣзни, У нея черные серьезные, какъ у взрослой женщины, глаза и никогда не улыбающееся личико. Эта живетъ съ отцомъ. И одинъ Богъ знаетъ, сколько голода, холода и лишеній испытываетъ это крохотное созданіе! Когда мы пріѣхали, весь ея костюмъ состоялъ всего изъ двухъ трехъ грязныхъ тряпокъ, болтавшихся на ея впалой груди, тогда какъ животъ и ноги были совершенно обнажены. И это былъ ея единственный и зимній, и лѣтній костюмъ, въ которомъ она выбѣгала на холодъ и морозъ!

Самая юрта Степана представляла собой хижину какого-то пещернаго человѣка. Въ ней былъ земляной полъ, и кромѣ чувала и котла рѣшительно ничего не было. Около этой юрты валялась куча обглоданныхъ костей, какъ у берлоги хищнаго звѣря. Кости, выбрасываемыя Тимоѳеевой семьей послѣ обѣда, — его обычная пища Степана. Онъ ихъ подбираетъ, вывариваетъ въ своемъ котлѣ и питается ими вмѣстѣ со своимъ ребенкомъ. О хлѣбѣ, разумѣется, и говорить нечего, такъ какъ хлѣбъ и у Тимоѳея бываетъ не часто.

Чтобы сдѣлать описаніе этого пауля совершенно полнымъ, я долженъ упомянуть еще объ однихъ его обитателяхъ — это объ охотничьихъ собакахъ вогуловъ. Собака — неотъемлемая принадлежность вогула и его незамѣнимый другъ. Безъ собаки охотникъ-вогулъ немыслимъ. Она ходитъ съ нимъ за ввѣренъ, на ней возитъ вогулъ зимою изъ урмана сѣно, дрова, убитыхъ звѣрей и пр.; ночью она стережетъ его скотъ отъ хищныхъ звѣрей и т. п. Не даромъ у вогуловъ существуетъ такая легенда о происхожденіи собаки: Торнъ, задумавъ сотворить собаку, далъ ей лукъ и стрѣлы и назначилъ ей быть помощницей человѣку. Но Тормъ-чукъ, мать Торма, замѣтила ему, что если у собаки будутъ лукъ и стрѣлы, тогда человѣкъ сдѣлается очень богатымъ и зазнается. Тогда Тормъ взялъ обратно у собаки лукъ и стрѣлы, а вмѣстѣ съ этимъ отнялъ у нея и память и заставилъ ее такъ служить человѣку.

Населеніе сѣвернаго Оронтуръ-пауля не многочисленнѣе южнаго. Тамъ также нѣсколько юртъ, въ которыхъ живетъ старикъ Петръ со своей семьей. Старикъ Петръ былъ когда-то старшиной, но о способности его въ этой должности можно судить по тому, что онъ до сихъ поръ не умѣетъ различать денежныхъ знаковъ: у него кредитные — рубль, три рубля, пять — одинаковой стоимости. У Петра жена, три сына, изъ которыхъ старшій женатъ, и дочь. Старшій сынъ Петра Савелій — охотникъ, славящійся по всей Кондѣ. Это малый лѣтъ 27, худощавой, скуластый, съ сѣрыми глазами, орлинымъ носомъ, съ еле-пробивающимся пушкомъ на верхней губѣ и совсѣмъ безъ бороды, типъ истаго вогула-охотника. Слава объ его удачахъ на охотѣ далеко прошла по сосѣднимъ волостямъ, и намъ еще въ Пелыми на него указывали, какъ на единственнаго охотника, который, можетъ быть, будетъ въ состояніи добыть намъ бобра.

Другіе братья Савелья, хотя тоже уже взрослые ребята, но только-что еще начинаютъ ходить на промыслы, пріучаются. Вогулы пріучаютъ дѣтей ходить на охоту очень поздно, не ранѣе двадцатилѣтняго возраста.

Кромѣ юртъ Петра, въ сѣверномъ Оронтуръ-паулѣ, также какъ и въ южномъ, есть еще одна одинокая юрта, принадлежащая слѣпому вогулу Ивану. Этотъ слѣпой Иванъ поочередно живетъ то въ семействѣ Петра, то у Тимоѳея, кормясь на общественный счетъ. Иванъ ослѣпъ уже много лѣтъ тому назадъ и теперь исправляетъ у оронтурцевъ роль шамана и музыканта. Онъ священнодѣйствуетъ на ихъ языческихъ празднествахъ и играетъ на лебедѣ^[12] и дамбрѣ во время ихъ пирушекъ, а въ обыкновенное время помогаетъ пилить дрова, плететъ сѣти и вообще старается быть чѣмъ-либо полезнымъ. Замѣчательно то, что у этого Ивана жена — тоже совершенно слѣпая старуха, какъ и онъ самъ. Послѣдняя во время нашего пребыванія въ Оронтурѣ жила гдѣ-то въ другихъ пауляхъ, у родственниковъ. Слѣпота и слабость зрѣнія у вогуловъ явленіе очень обыкновенное. По всей вѣроятности причина этого заключается въ томъ, что во время лѣта, вслѣдствіе обилія въ тайгѣ комаровъ, вогулы держатъ постоянно свои юрты полными дыма. Даже на охоту или рыболовство они отправляются лѣтомъ не иначе, какъ съ тлѣющей въ лодкѣ березовой губой. Нѣтъ другихъ способовъ уберечься отъ этого бича тайги.

Когда мы пріѣхали въ Оронтуръ, почти все его населеніе было въ урманѣ. Даже собаки не встрѣтили насъ своимъ обычнымъ лаемъ. Дома оставалась одна только Марья съ младшей дочерью да слѣпымъ Иваномъ. Мужчины, т.-е. Тимоѳей съ Парамономъ, промышляли верстъ за 30 отъ Оронтура и уже нѣсколько недѣль жили въ урманѣ въ зимнихъ юртахъ. Такъ какъ два дня тому назадъ отъ нихъ пришло извѣстіе, что они убили нѣсколько лосей и оленей, то женщины ушли къ нимъ съ собаками за мясомъ и шкурами, и Марья съ часу на часъ ждала ихъ возвращеніи. Мы помѣстились въ новой Тимоѳеевой юртѣ. Сами хозяева давно въ ней не жили, такъ какъ тамъ оказывалось множество клоповъ. За неимѣніемъ другого помѣщенія, намъ волей-неволей пришлось самоотверженно предоставить самихъ себя въ пищу этимъ наголодавшимся хищникамъ, и они не замедлили, дѣйствительно, скоро принять насъ за вкусные бифштексы! Къ сожалѣнію, мы не захватили съ собой никакихъ снадобій для искорененія этихъ паразитовъ, и все время нашего пребыванія въ Оронтурѣ они не давали намъ покоя, заставляя по нѣскольку разъ въ ночь вставать съ постелей, вытаскивать ихъ на снѣгъ и выколачивать. Но больше всего хлопотъ намъ было съ кухней. Оказалось, что вогулки совсѣмъ не умѣютъ готовить хлѣба изъ бѣлой муки, а изъ ржаной стряпаютъ такъ, что только черезъ-чуръ голодному человѣку можно его брать въ ротъ. Сами мы тоже были плохими кухмистерами, и бѣлая мука, запасенная нами, оказалась совершенно излишней. Зато мы не захватили съ собой никакихъ консервовъ, ни овощей, а у вогуловъ даже картофеля невозможно было достать ни за какую цѣну, такъ какъ здѣсь ничего не сѣютъ. Такимъ образомъ, волей-неволей намъ привелось питаться тѣмъ же, чѣмъ питались и вогулы, т.-е. варенымъ въ одной водѣ, безъ всякихъ приправъ, оленьимъ и лосинымъ мясомъ или — жаренымъ на салѣ. Даже лосиную губу, которой мы имѣли въ изобиліи, это роскошное и столь дорогое у насъ въ Россіи лакомство, вогулки ухитрялись такъ приготовлять, что его рѣшительно нельзя было въ ротъ взять безъ отвращенія. По понятіямъ вогуловъ, лосиную губу нельзя палить, иначе будетъ лось бросаться на охотника; поэтому ее варятъ вмѣстѣ съ шерстью, и такимъ образомъ этотъ нѣжный кусокъ весь пропитывается какимъ-то кислымъ, прогорклымъ вкусомъ. Сколько мы ни умоляли нашихъ кухарокъ изготовить ее намъ по нашему рецепту, мы никакъ не могли добиться этого. Впрочемъ, для вогулокъ, въ этомъ случаѣ, есть извиненіе: бабы не могутъ пробовать этого блюда, такъ какъ звѣрь будетъ сердиться. Онѣ не могутъ также ѣсть ни языка, ни глазъ лося; а къ медвѣжьему мясу не могутъ даже и прикасаться — иначе медвѣдь задеретъ. Вообще при обученіи нашихъ кухарокъ изготовленію кушаній намъ постоянно приходилось сталкиваться не только съ ихъ неряшливостью и неумѣньемъ ничего дѣлать, но и съ ихъ суевѣріями, такъ что въ концѣ концовъ все это ужасно надоѣло, и мы стали ѣсть то, что намъ подавали. Что касается до чистоплотности вогуловъ, то я о ней умалчиваю. Всякій разъ, когда мнѣ случайно приводилось увидѣть приготовленіе пищи вогулками, я скорѣй закрывалъ глаза — иначе потомъ въ ротъ ничего не возьмешь. Случалось, напр., попросишь вогулку почистить тарелку или ложку — смотришь, она оближетъ ее языкомъ, вытретъ грязной ладонью и готово! Разумѣется, аппетитъ отъ такихъ открытій мало выигрывалъ. Но нужно отдать имъ справедливость: юрты свои онѣ содержали довольно чисто, полы въ нихъ мылись по два раза въ недѣлю. Впрочемъ вогульская чистоплотность въ этомъ случаѣ меньше всего была виновата. Это было дѣлаемо съ единственной цѣлью сколько-нибудь избавиться отъ несносныхъ насѣкомыхъ, не любящихъ чистоты. Такимъ образомъ, клопы у вогуловъ играютъ въ нѣкоторомъ родѣ роль культурныхъ дѣятелей. Нѣтъ худа безъ добра.

Въ Оронтуръ мы пріѣхали въ концѣ марта. Зима держалась еще крѣпко и выходить изъ юртъ даже за двадцать шаговъ было возможно не иначе, какъ только на лыжахъ. Дорогъ и тропъ здѣсь никакихъ не существовало, а снѣгъ былъ чрезвычайно глубокъ. Такимъ образомъ мы обречены были все время сидѣть дома, въ своей юртѣ, въ ожиданіи весны, которая въ этотъ годъ, къ нашему несчастью, что-то очень замѣшкалась.

Утромъ на слѣдующій день послѣ нашего пріѣзда мы увидали изъ оконъ своей юрты возвращавшихся изъ урмана дочерей Марьи и Настасью. Онѣ шли на лыжахъ и тащили за собой каждая длинныя, узкія нарты^[13] съ припряженными въ нихъ собаками. На этихъ нартахъ лежали убитые лоси и олени. Сами же охотники намѣревались еще нѣсколько времени пробыть въ урманѣ, а если погода будетъ благопріятствовать и если будетъ хорошій чарымъ^[14], то и до конца зимы. Весенній чарымъ — это самое удобное время для охоты на лосей и оленей. Весной, во время хорошаго чарыма, хорошій охотникъ убиваетъ не менѣе 20—30 штукъ оленей. Вогулы разсказываютъ, что въ прежніе года было лучше: прежде хорошій охотникъ билъ до 70—60 штукъ въ весну, но въ послѣднее десятилѣтіе количество звѣрей въ здѣшнемъ мѣстѣ значительно уменьшилось. Во время чарыма охотнику достаточно попасть на свѣжій слѣдъ оленя, и уже тогда онъ отъ него никуда не уйдетъ. Олень и лось не могутъ долго бѣжать по обледенѣвшему, проваливающемуся снѣгу; во-первыхъ, онъ скоро устаетъ, а во-вторыхъ, твердая кора снѣга часто колетъ въ кровь его ноги; а разъ олень увидалъ у себя кровь, онъ совершенно останавливается, и тутъ можно бить его въ-упоръ. Случалось, что одинъ охотникъ за одинъ разъ перебивалъ цѣлое стадо. При насъ былъ такой случай. Однажды, во время чарыма, дочери Марьи пошли въ урманъ за дровами. Но едва онѣ сдѣлали нѣсколько шаговъ отъ пауля, какъ наткнулись на оленя, прибредшаго какимъ-то образомъ въ самымъ юртамъ. Не имѣя никакого оружія, кромѣ палокъ въ рукахъ, онѣ набросились на него и не дали ему уйти, убили.

Приближалась Пасха. Тимоѳей съ Парамономъ, не дождавшись чарыма, давно уже возвратились. Они убили трехъ лосей, одного, соболя и нѣсколько оленей. Вскорѣ послѣ нихъ возвратился и Савелій, промышлявшій со своимъ братомъ въ другомъ мѣстѣ, на своей вотчинѣ. Савелій убилъ вдвое болѣе Тимоѳея, а возвратившись домой, на другой же день убилъ 8 оленей, т.-е. истребилъ почти цѣлое стадо, забредшее къ намъ въ гости. Вообще Савелью замѣчательно везетъ, и Тимоѳей уже не рѣшается соперничать съ Савельемъ, отдавая ему во всемъ преимущество. Впрочемъ нужно замѣтить, что Тимоѳей уже и не молодъ, да и близорукъ, и можетъ бить звѣря, подойдя къ нему только очень близко, а Парамонъ, какъ я сказалъ, плохой помощникъ. Кромѣ того, у оронтурцевъ, какъ и у всѣхъ вогуловъ по Кондѣ, ружья самаго первобытнаго издѣлія, еще кремневыя.

Праздникъ Пасхи у вогуловъ почти ничѣмъ не отличается отъ остальныхъ дней. Приготовленій къ празднику рѣшительно никакихъ не было. Въ прежніе годы, когда былъ дешевъ хлѣбъ, къ Пасхѣ варилась самосадка^[15], но нынѣ ржаная мука доходила здѣсь до 7 р. пудъ, поэтому о самосадкѣ и думать было нечего. Въ день праздника, рано поутру, вогулы сдѣлали нѣсколько выстрѣловъ изъ ружей да одѣлись въ чистую одежду — вотъ и все. У вогуловъ нѣтъ собственно праздничныхъ одеждъ; въ исключительные дни, какъ, напр., при встрѣчѣ священника, который ѣздитъ къ нимъ всего разъ въ годъ, они надѣваютъ ту же одежду, что и въ будни, только болѣе тщательно вымытую. Украшеній у вогуловъ, кромѣ свинцовыхъ колецъ собственнаго издѣлія, рѣшительно никакихъ нѣтъ. Прежній ихъ костюмъ былъ оленьи и звѣриныя шкуры, но, познакомившись съ русскими, они сразу перемѣнили свой костюмъ дикаря на русскую одежду, какъ болѣе практичную, при чемъ женщины переняли не сарафанъ, а платье. Впрочемъ намъ приходилось видать у старыхъ вогулокъ нѣкоторые уборы, шитые бисеромъ, но эти уборы, судя по рисункамъ, на нихъ изображеннымъ, и формѣ, вполнѣ тождественны съ остяцкими и доказываютъ только, что прежде чѣмъ обнаружилось вліяніе русскихъ, вогулы были подъ вліяніемъ своихъ сосѣдей остяковъ, заимствовавъ у послѣднихъ не одни только обычаи и религію, почти совершенно сходную съ остяцкой, но к одежду.

Послѣ обѣда все населеніе обоихъ паулей съ женами и дѣтьми пришли къ намъ христосоваться. Христосуясь, вогулы крестятся другъ передъ другомъ, какъ передъ иконой. Хотя наши комнаты и не отличались большою помѣстительностью, однако въ нихъ осталось еще довольно свободнаго мѣста. Мы угостили вогуловъ сначала чаемъ, а потомъ водкой, и скоро они сдѣлались настолько развязны, что изъявили желаніе показать намъ свою пляску. Пляска вогуловъ не отличается граціозностью, но зато очень оригинальна: она замѣняетъ для нихъ въ то же время и драматическія представленія. Сначала плясали мужчины. Савелій вооружился лукомъ, стрѣлами, заткнулъ за опояску охотничій ножъ и сталъ изображать изъ себя охотника, преслѣдующаго оленью самку съ дѣтенышемъ; послѣднихъ изображали его два младшіе брата, прыгавшіе на четверенькахъ. Слѣпой Иванъ заигралъ на лебедѣ, и подъ его меланхолическіе звуки Савелій, притопывая въ тактъ, началъ лицедѣйствовать, т.-е. изображать всѣ моменты охоты: какъ охотникъ натыкается на слѣдъ, какъ ощупью распознаетъ, свѣжій онъ или старый, какъ при видѣ оленя бѣжитъ за нимъ, стрѣляетъ изъ лука, убиваетъ и т. д. Все это сопровождается соотвѣтствующими позами и гримасами. Послѣ пляски мужчинъ, на сцену выступили женщины. Марья и старуха Петра закрыли головы и лица шалями, взяли въ каждую руку до платку и въ тактъ музыки стали повертываться, притопывать ногами, нагибаться то въ ту, то въ другую сторону и въ то же время выдѣлывать руками разнообразныя движенія, такія, какія у насъ дѣлаютъ при комнатной гимнастикѣ.

Балъ закончился состязаніемъ мужчинъ въ стрѣльбѣ въ цѣль изъ ружей и луковъ.

Вскорѣ послѣ Пасхи, въ одинъ прекрасный день, изъ урмана показалась кляча, запряженная въ хрясла, на которыхъ сидѣла вогулка изъ ближайшаго Пачерахъ-пауля съ какимъ-то субъектомъ въ засаленномъ стеженомъ пальто и рваномъ картузѣ; за спиной у него торчала винтовка, рядомъ лежалъ небольшой сундучокъ, а въ рукахъ была гармоника. Появленіе новыхъ гостей было встрѣчено торжественнымъ лаемъ собакъ, всей сворой бросившихся на встрѣчу вновь пріѣзжимъ. Кляча остановилась передъ юртой Тимоѳея. Субъектъ вылѣзъ и, держа въ одной рукѣ гармонику, въ другой сундучокъ, направился въ юрту. Это былъ малый лѣтъ 25—27, средняго роста, коренастый, съ черными курчавыми волосами, широкимъ, безбородымъ лицомъ, круглыми наглыми глазами и картофелеобразнымъ носомъ, одна ноздря у него была не то рвана, не то пострадала отъ сифилиса.

— Купецъ пріѣхалъ! — заявила намъ, вбѣжавъ съ возбужденнымъ лицомъ одна изъ дочерей Марьи. — Вслѣдъ за ней вбѣжала другая съ тѣмъ же заявленіемъ, а за ними явилась и сама Марья, тоже сгорая желаніемъ сообщить новость и изумляясь, отчего мы не бросаемся смотрѣть на такого невиданнаго звѣря. Прибытіе купца составило цѣлое событіе въ монотонной жизни оронтурцевъ. Оказалось, что весь товаръ у пріѣхавшаго купца заключался въ небольшомъ привезенномъ имъ сундучкѣ. Тамъ было нѣсколько коробокъ спичекъ, нѣсколько осьмушекъ махорки, иголки, нитки и т. п. мелочь, всего рублей на пять. Купца ввали Левкой. Этотъ Левка, какъ намъ потомъ разсказывалъ Тимоѳей, возилъ сюда раньше контрабандой водку. Но такъ какъ Левка ужъ черезъ-чуръ разбавлялъ ее водой, то однажды раздраженные вогулы побили его за это, а водку вылили, и съ тѣхъ поръ Левка будто бы пересталъ ее возить. Самъ же Левка увѣрялъ насъ, что онъ пріѣхалъ въ Оронтуръ исключительно за охотой, а вовсе не для торговли. Но это была неправда: Левка не имѣлъ торговаго свидѣтельства и такъ какъ ему еще дорогой разсказали, что въ Оронтурѣ живутъ какіе-то чиновники, то онъ, какъ мы потомъ узнали, оставилъ весь свой товаръ въ одномъ изъ встрѣчныхъ паулей, а самъ пріѣхалъ налегкѣ, чтобы успѣть ранѣе другихъ завладѣть звѣриными шкурами, добытыми за зиму вогулами, жившими въ отдаленныхъ пауляхъ верхней Конды. Тимоѳей же, хотя, повидимому, и былъ за что-то золъ на Левку, но не хотѣлъ его выдавать, изъ опасенія, что потомъ, пожалуй, вовсе не у кого будетъ доставать водку, на которую всѣ вогулы страшно падки. Этой-то слабостью и пользуются русскіе хищники-торговцы, пріѣзжающіе сюда скупать плоды вогульскихъ промысловъ. Насъ крайне удивляло то обстоятельство, что цѣна на мѣха здѣсь, на мѣстѣ, стоитъ почти та же самая, что и въ Ирбити. Какая же, спрашивается нужда ѣздить купцамъ за мѣхами такую даль. Дѣло оказалось очень просто. На деньги покупать мѣха здѣсь дѣйствительно нѣтъ никакого разсчета. Но стоитъ только вогула угостить водкой, и, подвыпивши, за водку онъ готовъ отдать не только весь свой промыселъ, но и жену и дѣтей… Хищники обыкновенно дѣлаютъ такъ. Пріѣхавъ въ какой-нибудь пауль съ водкой, онъ первую бутылку чистой водки продаетъ по ея номинальной стоимости, а то такъ и даромъ даже угостить, — пей только, пожалуйста! Но разъ у вогула въ головѣ зашумѣло — онъ уже не уймется до тѣхъ поръ, пока не напьется въ лоскъ. Вотъ этимъ-то моментомъ и пользуется купецъ. Видя, что охотникъ опьянѣлъ и требуетъ еще, торговецъ назначаетъ за бутылку уже такую цѣну, какая ему вздумается, разбавивъ ее предварительно на половину, а то и болѣе, водой. Совершенно же пьянымъ онъ продаетъ уже чистую воду. А такъ какъ охотники расплачиваются, вмѣсто денегъ, пушниной, то скоро весь ихъ промыселъ переходитъ въ руки торговца. Это дѣлается тѣмъ легче, что у вогуловъ водку пьютъ всѣ безъ исключенія: и мужчины, и женщины, и даже дѣти; стало быть пропиваніе происходитъ съ общаго согласія и по доброй волѣ. Такимъ образомъ торговцу не только невыгодно уменьшать денежную цѣну промысловыхъ товаровъ, но высокая цѣна прямо въ его интересахъ; иначе, будь денежная цѣна на товаръ низка, можетъ быть нашелся бы какой-нибудь добросовѣстный изъ тѣхъ же торговцевъ и вмѣсто водки сталъ бы скупать продукты вогульскихъ промысловъ за деньги.

Мы привезли съ собой въ Оронтуръ два ведра водки: безъ водки трудно снискать довѣріе вогула и что-нибудь отъ него узнать. И сколько хлопотъ намъ было съ этой водкой! Пригласишь, бывало, кого-нибудь изъ оронтурцевъ въ гости, подашь чарку водки — глядь, ужъ всѣ другіе пронюхали объ этомъ и наша юрта мало-по-малу наполняется другими обитателями, выжидающими, что и имъ что-либо перепадетъ. А разъ вогулу хотя немного попало — отъ него уже трудно отвязаться; онъ начинаетъ клянчить, просить продать, предлагаетъ и деньги, и звѣриныя шкуры. Объясняешь ему, что у насъ водка вовсе не для продажи, наконецъ выпроваживаешь назойливаго гостя самымъ неделикатнымъ образомъ, и онъ, минуту спустя, опять идетъ просить… Единственное средство избавиться отъ такой назойливости у насъ была угроза, что если еще разъ кто-либо придетъ просить водки, то мы разобьемъ боченокъ и выльемъ водку въ снѣгъ. Это всегда дѣйствовало. Оронтурцы больше всего боялись, чтобы мы не привели свою угрозу въ исполненіе.

IV.

Въ четвергъ на Ѳоминой недѣлѣ, Марья пришла просить у васъ водки, говоря, что у нихъ сегодня родительская суббота, а отправлять поминки безъ водки не хочется. Для такой благой цѣли мы снабдили ее бутылкой водки и попросили разрѣшенія присутствовать на поминкахъ. Мужчины, узнавъ о нашемъ желаніи и стѣсняясь постороннихъ, не пошли на кладбище, и мы отправились туда въ сопровожденіи однѣхъ только женщинъ. Кладбище находилось саженяхъ во ста отъ юртъ, на высокомъ холмѣ, среди урмана. Такъ какъ снѣгъ еще далеко не стаялъ, то добираться до кладбища пришлось на лыжахъ. Вогулки захватили съ собой большой чугунный котелъ и оленьяго мяса, чтобы справить тризну среди гробницъ своихъ умершихъ. Эти гробницы представляютъ изъ себя небольшіе срубчики съ иконой и крестомъ наверху и строятся надъ могилами покойниковъ, замѣняя собой наши памятники. Иногда эти срубчики дѣлаются съ рѣзными украшеніями. Около каждаго срубчика кладется весло, если умершій былъ мужчина, и небольшое корыто, если это — женщина.

Когда котелъ съ мясомъ вскипѣлъ, Марья поднесла изъ принесенной бутылки всѣмъ присутствующимъ, въ томъ числѣ и намъ, по рюмкѣ водки, а остатки вылила въ небольшія отверстія, сдѣланныя въ гробницахъ. Затѣмъ туда же спустила изъ котла нѣсколько кусковъ мяса, хлѣба, соли, высыпала въ каждую изъ гробницъ по щепоткѣ табаку, положила спичекъ. Послѣ этого вогулки расположились вокругъ котла и стали обѣдать. Этимъ дѣло и закончилось. Можетъ быть, эти поминки сопровождаются еще и другими какими-либо церемоніями, я навѣрное сказать не могу. По крайней мѣрѣ, по разсказамъ русскихъ, живущихъ по Кондѣ, вогулы неохотно позволяютъ постороннимъ присутствовать при своихъ религіозныхъ обрядахъ и многое держатъ въ секретѣ.

При погребеніи умершихъ, по разсказамъ этихъ русскихъ, у вогуловъ соблюдаются слѣдующія церемоніи. Послѣ того, какъ покойника положатъ въ гробъ, женщины пекутъ равныя яства и каждое изъ нихъ поперемѣнно ставятъ подлѣ умершаго. Такъ, напр., сначала приносятъ жареную тетерю и ставятъ ее на столъ подлѣ гроба; затѣмъ, черезъ небольшой промежутокъ времени, приносятъ варенаго оленьяго мяса, убираютъ первое блюдо, отложивъ небольшую частицу изъ него въ гробъ, и ставятъ это кушанье на мѣсто перваго; потомъ приносятъ коровьяго мяса и т. д., поочередно приносятъ всѣ кушанья, какія только существуютъ въ вогульской кухнѣ, откладывая отъ каждаго изъ нихъ по куску въ гробъ покойника. Послѣ этого кладутъ туда же табакъ, трубку или табакерку, если покойный нюхалъ табакъ, льютъ немного водки, кладутъ нѣсколько денегъ для дальней дороги и т. д. Закрываютъ гробъ крышкой и чертятъ мѣломъ на послѣдней какіе-то символическіе круги и знаки. Затѣмъ на каждомъ порогѣ юрты поднимаютъ гробъ три раза до потолка и выносятъ. Послѣ выноса тѣла умершаго окуриваютъ юрту пихтой и начинаютъ выгонять изъ нея смерть, т.-е. шумѣть, кричать, звонить въ колоколецъ, перетряхивать все имущество, стучать во всѣхъ углахъ; и только когда убѣдятся, что смерть уже вышла изъ юрты, несутъ гробъ на могилу и зарываютъ въ землю. По возвращеніи, каждый изъ присутствовавшихъ на похоронахъ три раза перебрасываетъ черезъ свою голову собаку и скачетъ черезъ огонь для очищенія. Послѣ этого у каждаго порога юрты разставляютъ ножи и топоры, обращая ихъ остріями наружу для того, чтобы смерть, въ случаѣ, еслибы она вздумала воротиться, напоролась на острый ножъ или топоръ. Наконецъ, во всѣхъ комнатахъ посыпаютъ полъ какимъ-либо зерномъ, напр. ячменемъ.

У вогуловъ, также какъ и у цивилизованныхъ народовъ, существуетъ обычай носить по покойникѣ трауръ. Женщины подвязываютъ на правую ногу черную ленту и носятъ ее до тѣхъ поръ, пока она не спадетъ сама собой. Добровольно же снимаютъ ее только въ томъ случаѣ, если носящая трауръ выходить замужъ.

Таковы похоронные обряды у вогуловъ.

Точно также и въ другихъ важныхъ случаяхъ человѣческой жизни у вогуловъ наблюдаются свои особыя церемоніи, которыя теперь, подъ вліяніемъ христіанской религіи и русскихъ обычаевъ, начинаютъ мало-по-малу забываться и исчезать.

Когда вогулъ задумываетъ жениться, онъ посылаетъ въ отцу невѣсты двухъ дружекъ (хайтехумъ). Послѣдніе вооружаются двумя черемуховыми тросточками, на одной изъ которыхъ подвязывается красная ленточка — парламентерскій знакъ. Придя въ домъ отца невѣсты, дружки, не снимая шапокъ и не садясь, начинаютъ торговать невѣсту. Отецъ обыкновенно старается запросить какъ можно больше калыму, дружки — какъ можно меньше дать. Если отецъ запросилъ, положимъ, 100 р., дружки, послѣ нѣкотораго торга, кладутъ на столъ только 30 р. и уходятъ. Придя черезъ нѣсколько времени, они кладутъ еще руб. 10., потомъ еще руб. 5 и т. д., до тѣхъ поръ, пока отецъ не уступить, и торгъ не уладится къ обоюдному удовольствію.

Послѣ того, какъ условія о калымѣ улажены, является женихъ. Женихъ не долженъ ломать шапки до самаго конца свадебныхъ церемоній: онъ ѣстъ и пьетъ въ шапкѣ. Собираются гости. Стряпается соломатъ (толокно изъ ячменя съ масломъ или жиромъ), появляется водка или самосадка и начинается пиръ. Все время, пока идетъ гулянка, женихъ съ невѣстой остаются одни за занавѣсью на кровати. Если невѣста изъ другого пауля, то для того, чтобы везти ее, приготовляется особая повозка съ ситцевыми занавѣсками, въ которой невѣста должна ѣхать въ домъ жениха, невидимая для постороннихъ. Женяхъ обыкновенно садится на козлы. По дорогѣ къ дому жениха на деревьяхъ дѣются особые знаки, обозначающіе направленіе, по которому везена невѣста. То же самое дѣлается и тогда, если увозъ невѣсты происходить лѣтомъ и невѣсту везутъ рѣкой въ лодкѣ подъ ситцевыми занавѣсками. Обычай расплетанія косы и обмѣна кольцами существуетъ также у вогуловъ. Со свадьбой же вогулы обыкновенно не торопятся, а откладываютъ ее до удобнаго случая. Но разъ калымъ уплаченъ, обрученные живутъ уже какъ мужъ съ женой. Передъ тѣмъ какъ ѣхать въ церковь къ вѣнцу, женихъ съ невѣстой идутъ сначала къ мѣстнымъ шайтанамъ: женихову и невѣстину (въ каждомъ паулѣ есть свой мѣстный шайтанъ), и приносятъ ему въ жертву животныхъ, а также кладутъ дары: платки, мѣха, кольца, деньги и т. п. Жертвъ обыкновенно приносится по 7 головъ, хотя бы и отъ разныхъ животныхъ. Число семь у вогуловъ считается священнымъ. Самая любимая жертва домашнихъ шайтановъ — это пѣтухъ. Деньги шайтаны берутъ только металлическія и притомъ не менѣе 2 к., бумажныхъ же вовсе не принимаютъ.

Но эти брачныя церемоніи соблюдаются въ настоящее время очень рѣдко и притомъ только у богатыхъ вогуловъ. Въ большинствѣ же случаевъ, въ особенности если женихъ бѣденъ и не можетъ уплатить калыма, онъ подговариваетъ невѣсту и увозитъ ее убѣгомъ, тайно отъ родителей, прямо къ вѣнцу.

Такъ же характерны бываютъ нѣкоторые случаи и при рожденіи дѣтей. Во время трудныхъ родовъ къ родильницѣ сбѣгаются всѣ женщины со всего пауля и начинаютъ у нея допытываться, съ чьимъ мужемъ она согрѣшила. Трудные роды, по мнѣнію вогуловъ, происходятъ тогда, когда женщина грѣшила съ кѣмъ-либо тайно отъ мужа, и она будетъ мучиться до тѣхъ поръ, пока не сознается въ этомъ и не получитъ отъ обманываемой ею женщины прощенія. Представьте себѣ затруднительное положеніе бѣдной роженицы, если ей иногда приходится перечислять мужей всѣхъ присутствующихъ при ея родахъ женщинъ! А это бываетъ вовсе не такъ рѣдко, такъ, какъ среди вогуловъ нарушеніе брачнаго ложа вещь самая обыкновенная. Но дѣлать нечего; несчастная изъ страха замучиться родами должна сознаваться, и тотчасъ же получаетъ полное разрѣшеніе отъ грѣховъ со стороны своихъ сердобольныхъ соперницъ, чувствующихъ, что и онѣ не безгрѣшны, и съ ними можетъ когда-нибудь случиться такая же непріятная исторія.

Если ребенокъ умираетъ, то его берестяную люльку вѣшаютъ гдѣ-либо въ урманѣ всегда на одно опредѣленное дерево и тутъ же подъ это дерево выбрасываютъ изъ люльки мохъ, служившій для ребенка подстилкой. Иногда на деревѣ такихъ люлекъ скопляется безчисленное множество.

Но едва ли не самый любопытный у вогуловъ обычай — это обычай отпѣванія медвѣдя. Онъ настолько укоренился, что получилъ уже полныя права гражданства, и вогулы дѣлаютъ его открыто, не стѣсняясь русскихъ, а даже иногда приглашая послѣднихъ на его церемонію.

О происхожденіи медвѣдя существуетъ слѣдующая легенда. Медвѣдь когда-то былъ сынъ самого Торма. Сидя на небесахъ, онъ смотрѣлъ на землю и видѣлъ, какъ послѣдняя то покрывается зеленымъ ковромъ, то бѣлой пеленой. Это его очень заинтересовало и онъ сталъ просить своего отца, чтобы тотъ спустилъ его за землю. Три раза отказывалъ ему въ этомъ Тормъ, но наконецъ внялъ его просьбамъ и спустилъ на землю въ люлькѣ. Однако медвѣдю скоро наскучило пребываніе на землѣ, къ тому же онъ не могъ на ней найти ничего для ѣды и, боясь умереть съ голоду, сталъ снова проситься у Торма взять его обратно на небо. Тогда Тормъ взялъ его, далъ ему огонь, лукъ и стрѣлы и сказалъ: «Ступай снова на землю и ѣшь тамъ звѣрей и людей, во только тѣхъ, которые мнѣ не угодны. Если же будешь дѣлать что-либо худое, то человѣкъ будетъ тебя убивать». Съ тѣхъ поръ медвѣдь сталъ жить на землѣ.

Однажды отправились на охоту семь братьевъ. Долго они броди по урману, не находя никакого звѣря, и стали мерзнуть. Тогда старшій братъ сказалъ другому: «ступай, попроси у медвѣдя огня». Этотъ не пошелъ и сталъ просить слѣдующаго сходить за огнемъ къ медвѣдю. Такъ они перекорялись, пока очередь не дошла до младшаго брата, который и согласился. Отыскавъ медвѣдя, онъ сталъ просить у него огня. Медвѣдь далъ ему огонь и сказалъ: «да возьми ужъ за одно и лукъ, и стрѣлы, а я самъ пойду зимовать въ берлогу».

По другимъ варіантамъ младшій удалый брать убилъ медвѣдя и насильно взялъ у него огонь, лукъ и стрѣлы.

Какъ сынъ бога, медвѣдь является представителемъ правды за землѣ. Когда онъ спитъ, или когда мертвъ, онъ все видитъ и знаегъ, что дѣлается среди людей. Не видитъ и не знаетъ только тогда, когда бодрствуетъ. Поэтому убить его нетрудно, но это сдѣлать можетъ только человѣкъ праведный, и вогулъ, чувствующій за собой какіе-либо особенные грѣхи, никогда не отважится итти на медвѣдя. Убивъ медвѣдя и содравъ съ него шкуру вмѣстѣ съ головой, лапами и когтями, тушу его вогулы зарываютъ въ землю или, если дѣло зимой, — въ снѣгъ и забрасываютъ хворостомъ. Затѣмъ, возвращаясь домой, вносятъ его шкуру въ юрту не черезъ дверь, а болѣе почетнымъ образомъ, — черезъ окно и кладутъ въ переднемъ углу на столъ. Затѣмъ оповѣщаются всѣ сосѣди и знакомые, которые пріѣзжаютъ на торжество отпѣванія иногда изъ дальнихъ паулей. Торжество продолжается 5 дней, если убитъ самецъ, и 4, если самка. Для этого случая добывается откуда-нибудь водка или курится самосадка. Всѣхъ вновь приходящихъ обливаютъ сначала водой, затѣмъ мужчины, подходя къ разложенной на столѣ шкурѣ медвѣдя, цѣлуютъ у него правую лапу, женщины — лѣвую, причемъ дѣвушки надѣваютъ перстни на когти медвѣдя, прося его послать имъ жениха. Передъ носомъ медвѣдя ставится бутылка съ водкой и рюмка. Охотникъ, убившій медвѣдя, подходитъ первый, наливаетъ рюмку, кланяется ему и говоритъ: «извини меня, убилъ я тебя нечаянно, впередъ никогда не буду». Послѣ этого пьетъ; за нимъ подходятъ другіе, тоже кланяются медвѣдю и пьютъ. Присутствующіе надѣваютъ берестяныя маски на лица. Шаманъ, или кто-либо его замѣняющій, звонитъ въ колоколецъ, раздаются звуки лебедя и дамбры и начинается пляска. Въ этой пляскѣ изображается въ аллегорической формѣ какъ жизнь медвѣдя и его дѣянія, такъ и охота на него. Чтобъ изобразитъ, какъ у медвѣдя былъ отнятъ огонь, на шамана надѣваютъ вывороченную шубу, привязываютъ на спину снопъ сѣна и зажигаютъ. Шаманъ съ горящимъ снопомъ выбѣгаетъ на улицу, тамъ его схватываютъ, гасятъ огонь и дѣлаютъ примѣрные выстрѣлы изъ луковъ; затѣмъ снимаютъ съ него шубу и т. д.

По окончаніи празднества шкура медвѣдя завертывается въ самыя дорогія матеріи, какія только есть у хозяина, и хранится въ нихъ до пріѣзда торговцевъ. Продавъ купцу шкуру, вогулы при отъѣздѣ послѣдняго бросаютъ ему вслѣдъ лопатами снѣгъ. Но прежде отпѣванія вогулъ ни за что не согласится продать медвѣжьей шкуры.

Самой страшной клятвой у вогуловъ считается такъ называемая клятва на носу медвѣдя; она замѣняетъ у нихъ присягу. Когда вогулъ свидѣтельствуетъ въ чемъ-либо противъ другого, онъ, въ доказательство справедливости своихъ показаній, отрубаетъ топоромъ носъ у убитаго звѣря, произнося при этомъ: «съѣшь меня, медвѣдь, если я буду показывать неправду». Затѣмъ отрубленный носъ сжигается на огнѣ.

Кромѣ легенды о происхожденіи медвѣдя у вогуловъ существуетъ масса легендъ о другихъ звѣряхъ и также птицахъ. Такъ, о рябчикѣ существуетъ слѣдующая легенда. Рябчикъ былъ любимцемъ Торма и прежде отличался громадными размѣрами. Куы (злой духъ) не смѣлъ къ нему прикасаться, поэтому мясо его до сихъ поръ бѣло. Но однажды, когда Тормъ проѣзжалъ на своей колесницѣ мимо одного куста, рябчикъ внезапно выпорхнулъ изъ него и испугалъ лошадей Торма. За это Тормъ пощипалъ его, и онъ сдѣлался съ тѣхъ поръ такимъ маленькимъ.

Всѣ свѣденія объ этихъ обрядахъ и церемоніяхъ мы пріобрѣли частію отъ русскихъ, жившихъ среди вогуловъ, частію отъ самихъ вогуловъ. Но послѣдніе, передавая ихъ, увѣряли, что это было давно, и теперь почти ничего этого не водится, или если есть, то не на Кондѣ, а гдѣ-нибудь у дальнихъ, сосвинскихъ вогуловъ. Кондинскіе же вогулы давно-де позабыли своихъ шайтановъ и теперь смѣются надъ ними. Долго мы вѣрили искренности этихъ увѣреній, пока въ одинъ прекрасный день не убѣдились, насколько осторожны были окружавшіе насъ вогулы. Однажды, въ началѣ весны, когда снѣгъ на озерѣ уже стаялъ и ледъ приподняло прибывающей водой, мы, взявъ по ружью, отправились черезъ озеро на обрывистый мысъ, о которомъ я уже упоминалъ выше. Этотъ мысъ давно возбуждалъ наше любопытство, тѣмъ болѣе, что всякій разъ, когда намъ приходилось разспрашивать о немъ подробнѣе, оронтурцы точно боялись о чемъ-то проговориться. По льду пришлось брести версты три слишкомъ. Уже во многихъ мѣстахъ на поверхности появилась вода и образовались полыньи, такъ что переходъ былъ не совсѣмъ безопасенъ, и ненадежный, изъѣденный водой, ледъ могъ провалиться. Достигнувъ берега, мы углубились въ густую лѣсную чащу и тамъ на одномъ холмѣ, возвышающемся надъ другими, заваленномъ дивимъ буреломомъ и поросшемъ густымъ красполѣсьемъ, увидѣли двѣ, уже полу-истлѣвшія, шкуры, подвѣшенныя на высокой перекладинѣ. Одна изъ этихъ шкуръ была оленья, другая — бѣлаго барашка. Сначала я не понялъ, въ чемъ дѣло, и подумалъ, что эти шкуры развѣшены были здѣсь для просушки и потомъ позабыты. Но мой спутникъ, какъ болѣе опытный, взглянувъ на нихъ, вскричалъ: «Э, да вѣдь это жертвы!» Дѣйствительно, обѣ шкуры оказались снятыми съ животныхъ вмѣстѣ съ головами и копытами, что обыкновенно дѣлается только при жертвоприношеніяхъ. На правомъ ухѣ у барашка оказалась привязанной красная ленточка, въ которой былъ завернутъ серебряный гривенникъ. Головами эти шкуры были обращены на сѣверъ. Мы тщательно начали изслѣдовать окружающую мѣстность, въ надеждѣ найти гдѣ-либо по близости изображеніе вогульскаго шайтана. Но, осматривая эту мѣстность, мы соблюдали крайнюю осторожность, такъ какъ намъ было извѣстно, что вогулы въ своихъ священныхъ рощахъ, гдѣ находятся ихъ шайтаны, нерѣдко ставятъ западни и натянутые луки, для защиты своихъ боговъ отъ людей непосвященныхъ, такъ что послѣдніе, попавъ въ такое мѣсто, рискуютъ напороться на смертоносную стрѣлу. Однако шайтана нигдѣ не оказалось. Подъ стволомъ одного огромнаго свалившагося дерева мой коллега нашелъ жестянку изъ-подъ пороха, въ которой лежало нѣсколько серебряныхъ монетъ, — очевидно, жертва охотника. Въ другомъ мѣстѣ, также неподалеку отъ жертвенныхъ шкуръ, около корня одной березы я поднялъ свертокъ мѣдныхъ и серебряныхъ монетъ (всего 48 к.), завернутыхъ въ тряпки, бумагу, бересту и сверху прикрытыхъ небольшимъ камнемъ. Густой, непроходимый буреломъ и дикая обстановка вполнѣ гармонировали съ этимъ священнымъ мѣстомъ. Мой спутникъ захватилъ съ собой на всякій случай фотографическій аппаратъ, и онъ какъ разъ пригодился кстати, чтобъ снять фотографію съ вогульскихъ жертвъ, развѣшенныхъ на деревьяхъ. Въ полуверстѣ отъ этого мѣста мы нашли лѣтнія рыбацкія избушки, принадлежавшія, какъ оказалось потомъ, Тимоѳею и Савелью.

На крутомъ, размытомъ волнами, песчаномъ берегу озера, находилось нѣкогда чудское городище, и здѣсь мы нашли много глиняныхъ черепковъ съ разнообразными узорчатыми украшеніями на нихъ. Весь берегъ около поверхности воды былъ усыпанъ мелкими кварцевыми гальками, среди которыхъ попадались мелкіе куски яшмы, сердолика, агата и даже топаза. Къ сожалѣнію, день былъ очень жаркій, и мы не рѣшались оставаться здѣсь долго изъ опасенія, что ледъ на озерѣ окончательно испортится, и намъ невозможно будетъ возвратиться по немъ обратно. Дѣйствительно, на обратномъ пути, не доходя шаговъ двадцати до противоположнаго берега, мы оба провалились въ воду: къ счастію, озеро въ этомъ мѣстѣ было не глубоко и мы отдѣлались только холодною ванной, промокши до пояса.

Послѣ этой экскурсіи мы увидали, что полагаться на искренность вогуловъ нельзя, и что они ничего не разскажутъ намъ а своей религіи добровольно. Нужно было дѣйствовать какъ-нибудь иначе. Мы рѣшили попробовать, нельзя ли чего-либо добиться черезъ слѣпого Ивана, который былъ, повидимому, расположенъ болѣе другихъ въ откровенности, но только почему-то опасался Тимоѳея. Однажды, воспользовавшись отсутствіемъ послѣдняго, мы пригласили стараго Ивана въ себѣ въ юрту подъ предлогомъ послушать его игру на лебедѣ. Запершись съ нимъ, чтобы никто изъ постороннихъ не могъ вамъ помѣшать, мы угостили его водкой и разсказали о томъ, что нашли на мысѣ. Сначала Иванъ сильно перепугался, потомъ сталъ умолять насъ, чтобы мы не выдавали Тимоѳею ничего о томъ, что онъ намъ разскажетъ. Мы успокоили старика, увѣривъ его, что напрасно онъ и Тимоѳей, да и всѣ вообще вогулы насъ боятся, что мы вовсе не намѣрены дѣлать имъ какое-либо зло. Старикъ дѣйствительно скоро согласился съ нашими доводами и сталъ говорить, что онъ самъ не понимаетъ, почему ужъ такъ Тимоѳей насъ боится, что запрещаетъ и всѣмъ другимъ сообщать что-нибудь намъ изъ ихъ религіи.

Къ сожалѣнію, старикъ Иванъ очень плохо говоритъ по-русски, такъ что его только съ большимъ трудомъ можно поникать. Прежде всего онъ намъ сознался, что у оронтурцевъ онъ исправляетъ роль шамана, хотя и не чувствуетъ къ этому большой склонности. По его словамъ, первоначальная вогульская религія утратила свою прежнюю чистоту и подверглась большимъ измѣненіямъ подъ вліяніемъ христіанской религіи. Такъ вогулы въ настоящее время на нѣкоторыхъ христіанскихъ святыхъ смотрятъ какъ на своихъ шайтановъ и приносятъ имъ языческія жертвы. Въ общемъ, религія вогуловъ сходна съ религіей ихъ сосѣдей остяковъ и заключается въ многобожіи, какъ и всѣ языческія религіи. У нихъ свой Олимпъ. Высшее существо, творецъ всего міра — Тормъ или Туромъ. Это — богъ, недосягаемый для простыхъ смертныхъ, и вогулы не только не смѣютъ къ нему ни за чѣмъ обращаться, но даже считаютъ себя недостойными приносить ему жертвы. У Торма есть мать Тормъ-чукъ и сынъ.

За Тормомъ слѣдуютъ три важнѣйшихъ, но низшихъ Торма, божества: Чёхолъ-вонзи, Водъ и Осётръ или Вишъ-отръ. Первые два живутъ на облакахъ и завѣдуютъ громами. О нихъ ничего не знаетъ даже сынъ Торма, и когда начинаетъ гремѣть громъ, то онъ спрашиваетъ у отца, кто это гремитъ? Но Тормъ ему не сказываетъ. Чёхоль-вонзи и Водъ имѣютъ женъ. Изъ жертвенныхъ животныхъ они любятъ больше всего оленей и коровъ. Третій богъ — Осётръ живетъ на Оби вмѣстѣ съ рыбами; онъ завѣдуетъ всѣмъ воднымъ царствомъ и также имѣетъ жену. Жертвы ему опускаются въ воду; онъ любитъ все бѣлое: серебро, бѣлыхъ барашковъ, бѣлыхъ лошадей и т. д.

Эти три бога — добрые, они помогаютъ человѣку въ его предпріятіяхъ. Но есть еще одно высшее божество — Кулъ. Это — существо злое, враждебное человѣку и другимъ богамъ.

Кромѣ этихъ главнѣйшихъ божествъ у вогуловъ есть масса второстепенныхъ, мелкихъ. Каждый пауль, каждая рѣчка, каждый урманъ имѣетъ своихъ покровителей, называемыхъ шайтанами… Кромѣ того у каждаго вогула въ юртѣ есть свои домашніе шайтанчики, то же, что у римлянъ пенаты. Всѣ эти шайтаны также биваютъ или добрыми, или злыми.

Жертвы, видѣнныя нами на мысѣ, были приносимы оронтурцами шайтанамъ, покровителямъ Оронтура. Эти шайтаны назывались Илимъ-чимъ-ной-отръ и представляли изъ себя 14 мѣдныхъ лебедей, смотрѣвшихъ на озеро. На томъ мѣстѣ, гдѣ висѣли видѣнныя вами шкуры, прежде стоялъ небольшой деревянный амбарчивъ, въ которомъ и помѣщались эти шайтаны. Семь изъ нихъ представляли самцовъ и стояли по правую руку; другіе — семь самокъ, по лѣвую. Величиною каждый лебедь былъ до трехъ вершковъ. Года четыре тому назадъ на мысѣ былъ лѣсной пожаръ, амбаръ сгорѣлъ, а вмѣстѣ съ нимъ исчезли и мѣдные шайтаны. Иванъ говорилъ, что еслибы раскопать то мѣсто, гдѣ стояло помѣщеніе для шайтановъ, то навѣрное можно было бы найти этихъ лебедей. Къ сожалѣнію, намъ не удалось этого сдѣлать. Но, несмотря на то, что шайтаны исчезли, мѣсто, гдѣ стояли они, до сихъ поръ считается священнымъ, и оронтурцы, всякій разъ, возвращаясь съ удачной охоты, приносятъ тамъ въ жертву или оленя, или бѣлаго барашка. Для этой послѣдней цѣли у Тимоѳея и водятся бѣлые бараны. Впрочемъ, кромѣ животныхъ, эти шайтаны принимаютъ жертвы и деньгами, и платками, и мѣдными кольцами, которые относятся въ рощу и кладутся гдѣ-либо подъ деревомъ.

Шайтанъ, принесенный намъ вскорѣ послѣ этого Степаномъ, о чемъ я упоминалъ уже выше, назывался утичьимъ богомъ, Сянга-пупи. Онъ былъ вырѣзанъ изъ толстой доски и представлялъ грубое изображеніе человѣка. Сянга-пупи было также числомъ семь и всѣ они стояли на берегу озера, но со временемъ ихъ почти всѣхъ унесло водой. Объ этихъ шайтанахъ Иванъ отзывался съ большимъ презрѣніемъ:

— Какіе это сайтаны! — говорилъ онъ: — трянь. Вотъ въ Юмнёлъ-паулѣ сайтанъ такъ сайтанъ: серепряный.

Юмнёльскій шайтанъ, находящійся у вогула Данилы, представляетъ небольшую женщину, отлитую изъ серебра, и носится Даниломъ постоянно съ собой въ мѣшкѣ, сдѣланномъ изъ лосинаго уха. Этотъ шайтанъ когда-то попадалъ въ руки сатыженскаго священника, но былъ выкупленъ у него Данилою за 10 соболей. Онъ называется Вой. Въ жертву Вою можно приносить все, но главнымъ образомъ онъ любитъ серебряныя деньги. Жертвенныя деньги хранятся у обладателя шайтана, и въ трудныя минуты всякій желающій можетъ получить отъ него ссуду съ условіемъ возвратить эту ссуду въ опредѣленное время. Такимъ образомъ, капиталы, скопляющіеся около того или другого шайтана, играютъ въ нѣкоторомъ родѣ роль безпроцентныхъ банковъ. Прежде такіе банки были въ большомъ распространеніи и играли большую роль въ жизни вогуловъ, но теперь, съ упадкомъ религіи, происходятъ большія злоупотребленія: хозяева шайтановъ собираютъ пожертвованія по большей части исключительно въ свою собственную пользу.

Въ каждомъ паулѣ, какъ я сказалъ, есть свой мѣстный шайтанъ. Такъ въ паулѣ Умутье находится шайтанъ, называемый Созонзи. Онъ представляетъ изъ себя деревянную утку, пустую внутри; на спинѣ этой утки сдѣлано отверстіе, въ которое опускаются жертвуемыя деньги. Въ Пачерахъ-паулѣ — Чаніа-еква, деревянная женщина и т. д.

Шайтанъ — въ сущности духъ, а истуканы, дѣлаемые вогулами, являются только видимымъ изображеніемъ этихъ существъ, какъ, напр., наши иконы суть изображенія тѣхъ святыхъ, которые на нихъ нарисованы.

Вогулъ дѣлаетъ изображеніе шайтана только по особеннымъ знаменіямъ или по желанію самого шайтана; а это желаніе послѣдній высказываетъ ему, являясь во снѣ. Такъ напр., Иванъ разсказывалъ, что онъ нѣсколько разъ видѣлъ во снѣ, будто находится на рѣчкѣ Нюръ (эта рѣчка верстахъ въ 40 выше Оронтура) и. къ нему приходятъ два старика, называющіе себя Нюрътляхъ-хумъ, это значитъ, по его объясненію, что на рѣчкѣ Нюръ должно поставить двухъ шайтановъ, изображающихъ двухъ стариковъ. Но, къ сожалѣнію, онъ, какъ слѣпой, этого сдѣлать не можетъ, а другіе, кому онъ говорилъ про свой сонъ, не хотятъ его слушать. Въ вотчинѣ Петра, отца Савелія, на рѣчкѣ Соусмѣ, гдѣ по зимамъ промышляетъ Савелій, на одной лиственницѣ стоитъ мѣдный шайтанъ Соусмонзи, изображающій старика. Этотъ шайтанъ считается покровителемъ звѣролововъ и сдѣлалъ его самъ Петръ, послѣ того, какъ увидалъ этого старика во снѣ.

Точно также дѣлаются и всѣ другіе шайтаны.

Наступала весна. Охота на ввѣрей прекратилась. Тимоѳей налаживалъ рыболовныя снасти для предстоящей весенней ловли рыбы: плелъ кулупи^[16], починивалъ гамги^[17], оттачивалъ крюки и жерлицы. Савелій со своими братьями ушелъ на рѣчку Соусму, чтобы привести въ порядокъ все то, что онъ напромышлялъ вимой, т.-е. припрятать отъ хищныхъ звѣрей мясо и шкуры убитихъ имъ животныхъ. Эти шкуры, а также и мясо (вяленое) обыкновенно хранятся на мѣстѣ въ особыхъ амбарахъ до разлива рѣкъ и доставляются въ Оронтуръ уже водой, на лодкахъ. Отправляясь на Соусму, Савелій обѣщался поискать тамъ бобровъ, такъ какъ послѣдніе иногда на ней водятся. Если же ему не удастся убить тамъ бобра, то мы рѣшили жить въ Оронтуръ-паулѣ до Петрова дня, и тогда уже самимъ отправиться съ проводниками вверхъ по Кондѣ отыскивать этихъ животныхъ. Ранѣе этого времени, по словамъ оронтурцевъ, охотиться за бобрами невозможно, потому что рѣки весной выступаютъ изъ береговъ и затопляютъ тайгу на громадное пространство. Отыскивать же бобровъ ранѣе, чѣмъ рѣки войдутъ въ свое русло, — что случается не ранѣе Петрова дня, — по меньшей мѣрѣ безполезно. Кромѣ этого, передъ Петровымъ днемъ у вогуловъ самое горячее время и отлучаться имъ изъ дому нельзя: въ это время артелью ловятъ такъ-называемую городковую утку (турпанъ, yidemnia nigra, по-вогульски — соангъ), останавливающуюся здѣсь во время перелета въ несмѣтномъ количествѣ. Ловъ ея обыкновенно производится такъ.

Среди озера вбиваютъ колья такъ, чтобы они образовали собой кругъ, затѣмъ на эти колья натягиваютъ веревку вершковъ на 6—7 отъ поверхности воды; къ этой послѣдней прицѣпляютъ сплошь рядъ петель, сдѣланныхъ изъ тонкихъ волосяныхъ нитей (пленки). Въ срединѣ круга привязываютъ для приманки живую утку. Городковыя утки, летающія обыкновенно табунами, завидя свою подругу, садятся подлѣ нея среди этого круга, а охотники издали начинаютъ подплывать къ нимъ на лодкахъ. Утки, прежде чѣмъ вспорхнуть, стараются удалиться отъ охотниковъ вплавь и попадаютъ головами въ петли, въ которыхъ и запутываются.

Такихъ круговъ на озерѣ дѣлается масса, и въ продолженіе весны вогулы этимъ способомъ ловятъ утокъ тысячами. Мясо ихъ идетъ на пищу, а изъ шкурокъ дѣлается одежда, отличающаяся теплотой, легкостью и дешевизной.

Кромѣ городковой утки артелями производится у вогуловъ еще ловля рыбы: лѣтомъ неводами и осенью запорами. Всю наловленную рыбу они дѣлятъ по паямъ, сообразно числу участвующихъ въ общей ловлѣ лицъ, причемъ вдовы и сироты получаютъ также рыбный пай отъ общества, хотя бы въ ловлѣ и не участвовали.

Оронтурцы жалуются, что за послѣдніе годы рыбы въ Кондѣ стало гораздо меньше, чѣмъ было прежде, такъ что въ настоящее время не только для продажи на сторону ничего не остается, но даже не хватаетъ и для собственнаго потребленія. Это уменьшеніе рыбы они объясняютъ тѣмъ, что внизу на Кондѣ черезъ всю рѣку ставятъ запоры, не позволяющіе рыбѣ проникать изъ Оби вверхъ. Хотя такіе запоры и запрещены закономъ, но впослѣдствіи мы сами убѣдились, что дѣйствительно, весной, тотчасъ по разливѣ рѣкъ, около устья Конды практикуется обычаѣ перетягивать черезъ всю рѣку рѣжовки, распугивающія рыбу, и именно въ то самое время, когда она идетъ изъ Оби въ Конду метать икру.

Выше я уже сказалъ, что до наступленія весны мы обречены были безвыходно сидѣть въ юртѣ. Но вотъ начались теплые дни, суровая природа мало-по-малу стала сбрасывать свои ледяныя оковы и измѣнять физіономію. Я привожу здѣсь нѣкоторыя выписки изъ своего дневника за это время, чтобы наглядно показать особенности здѣшней весны.

18 апрѣля. Послѣ зимнихъ холодовъ сразу наступила прекрасная, весенняя погода. Вотъ уже болѣе недѣли, какъ солнце печетъ немилосердно. Снѣгъ быстро вянетъ. На высокихъ мѣстахъ земля уже обнажилась. Сегодня въ первый разъ отправились въ лѣсъ и были поражены его внезапнымъ пробужденіемъ, послѣ мертваго зимняго безмолвія. Повсюду порхали и чирикали маленькія пташки, долбили дятлы, кричали вороны. На обнажившемся, въ нѣкоторыхъ мѣстахъ, песчаномъ берегу озера открыли кассу болотной желѣзной руды; ея здѣсь такъ много, что вода въ озерѣ краснобураго цвѣта.

19. Ходили за озеро къ Савелью, гдѣ насъ угощали молокомъ. Около Савельевыхъ юртъ, точно также какъ и подлѣ Тимоѳеевыхъ, въ урманѣ виднѣются расчищенныя мѣста, показывающія, что здѣсь когда-то занимались земледѣліемъ. Но теперь земли эти заброшены, и только Савелій садитъ иногда картофель и рѣпу, но въ такомъ незначительномъ количествѣ, что этихъ овощей не хватаетъ даже на продовольствіе собственной семьи. Тимоѳей же вовсе ничего не сѣетъ и не садитъ, объясняя это тѣмъ, что ничего не родится. Но это едва ли справедливо. Просто- на-просто, кажется, оронтурцы слишкомъ или излѣнились, или не умѣютъ приняться за дѣло.

На южномъ берегу озера большое обиліе кварцевыхъ галекъ; между ними встрѣчаются мелкіе куски яшмы, сердолика и агата.

20. Хожденіе въ лѣсу дѣлается свободнымъ. Снѣгу едва ли осталась ¼ всего, что было. Прилетѣли утки и лебеди.

21. Появились орлы, чайки и мышеловки. Ходили вдоль берега съ ружьемъ, но ничего не убили. Дичи еще мало. Около полудня погода испортилась, накатила туча, и пошелъ дождь, первой дождь въ эту весну. Къ вечеру прояснило. Бродили снова по болотамъ по-колѣно въ водѣ. Вода прибываетъ и затопляетъ низкія мѣста. Ледъ на озерѣ вздулся. Выпустили по нѣскольку зарядовъ, но безуспѣшно.

22. Ходили на Мысъ Шайтана (объ этомъ см. выше).

23. Жара. Ледъ на озерѣ, вѣроятно, скоро растаетъ, и тогда начнемъ настоящую охоту. На берегу нашли нѣсколько черепковъ съ разнообразными узорчатыми на нихъ украшеніями. Вогулы не знаютъ гончарнаго искусства, и черепки эти, очевидно, принадлежатъ другому племени, раньше вогуловъ жившему здѣсь — Чуди. Комары… можно себѣ представить: комары въ апрѣлѣ, когда еще снѣгъ не весь здѣсь растаялъ, а рѣки и озера покрыты льдомъ! Что же здѣсь будетъ лѣтомъ?

24. Прилетѣли гуси и журавли. На берегу озера, недалеко отъ юртъ, въ урманѣ открыли остатки рва какого-то древняго городища, по всей вѣроятности чудского. Небольшое круглое пространство, саженъ 8—10 въ діаметрѣ, окружено рвомъ и валомъ; громадныя сосны давно уже поросли на этомъ мѣстѣ. Вблизи по урману находятся бугры и ямы: очевидно, около крѣпостцы былъ городокъ. Во рву нашли нѣсколько черепковъ, точно такихъ же, какіе находили ранѣе.

25. Пробовали раскапывать городище, но земля еще мерзлая, — бросили. На берегу, подлѣ размываемаго озеромъ городища, попадается множество шлаковъ. Глина, приставшая въ краямъ нѣкоторыхъ изъ нихъ, показываетъ, что это было намѣренное добываніе чугуна изъ руды, а не случайный сплавъ: глины здѣсь вообще нѣтъ, а доставляютъ ее за нѣсколько верстъ отъ Оронтура.

Степанъ сегодня поймалъ 6 щукъ, вѣсомъ каждая фунта по три слишкомъ; всѣхъ ихъ сварилъ и четыре изъ нихъ за одинъ разъ съѣлъ. Наголодался за зиму парень!

26. Ура!.. Главная цѣль нашего путешествія достигнута! Сегодня возвратился изъ отлучки Савелій и принесъ съ собой убитаго имъ бобра, цѣльнаго, съ мясомъ и костями. Убилъ онъ его, — разсказываетъ, — на рѣчкѣ Нюръ, притокѣ Конды; устье этой рѣчки находится верстахъ въ 40 выше Оронтуры^[18].

Намъ остается, значитъ, только осмотрѣть бобровыя постройки, снять съ нихъ фотографіи, и дѣло въ шляпѣ.

Солнце продолжаетъ печь немилосердно. Ледъ на озерѣ остался только по срединѣ. Около береговъ стало свободно плавать на лодкѣ.

27. Утромъ шелъ дождь. День пасмурный; тяжесть чувствуется страшная. Сегодня дочери Марьи отправились въ урманъ за ягодами. Не странно ли: ягоды въ апрѣлѣ! Да, подъ снѣгомъ хорошо сохранилась прошлогодняя брусника. Каждую осень семья Тимоѳея собираетъ этихъ ягодъ до 100 пудовъ, и всѣ онѣ идутъ на продажу, а себѣ на зиму ничего не остается. Вогулы — народъ удивительно непредусмотрительный.

Воды въ озерѣ прибыло аршина на два. Всѣ низкія мѣста затопляются водой. Должно быть, вскрылась Конда; она находится отъ Оронтура верстахъ въ 10.

Тамъ, гдѣ дня два тому назадъ мы ходили свободно, теперь все залито водой. Вогулы говорятъ, что въ озерѣ вода поднимается во время разлива всѣхъ рѣчекъ до 6—7 аршинъ.

Комаровъ появляется все больше и больше; сегодняшней ночью они сильно насъ безпокоили. Къ тому же откуда-то наползли въ вашу юрту муравьи, такъ что вмѣстѣ съ клопами всѣ эти хищники становятся уже совсѣмъ невыносимыми.

28. Въ общемъ, дичи мало. Оронтурцы говорятъ, что они не запомнятъ ни одной весны, столь скудной дичью. Прежде въ это время, бывало, стонъ стоитъ на озерѣ отъ птицы, а теперь только кое-гдѣ увидишь табунокъ дикихъ утокъ или чаекъ. Городковой утки совсѣмъ не видать, хотя ей уже давно время прилетѣть. Вогулы въ уныніи.

Плавали въ сопровожденіи Левки верстъ за пять отъ Оронтура на рѣку Эхъ. Тамъ въ одномъ мѣстѣ, на крутомъ берегу, находится древнее чудское городище. Остатки этого городища представляютъ правильный кругъ, имѣющій около 30 саженъ въ діаметрѣ, обнесенный глубокимъ рвомъ и валомъ. Здѣсь попадаются глиняные черепки, точно такой же формы, какіе мы находили раньше. Подъ корнемъ одного вывороченнаго бурей дерева я нашелъ тонкую, зубчатую мѣдную пластинку и тутъ же небольшой, но довольно толстый мѣдный черепокъ, съ такими же узорами, какіе встрѣчались на глиняныхъ. Очевидно, Чудь знала употребленіе мѣди. Между этимъ городищемъ и Оронтуромъ, въ двухъ верстахъ отъ послѣдняго, на небольшомъ лѣсистомъ холмѣ, залитомъ въ настоящее время со всѣхъ сторонъ водой и представляющемъ, такимъ образомъ, островокъ, находится эллипсовидный холмъ, окруженный рвомъ и валомъ. Здѣсь также попадаются глиняные узорчатые черепки. Какъ первое, такъ и это городище пробовали разрывать, но земля еще мерзлая, — бросили.

Судя по обилію вокругъ озера древнихъ городищъ, населеніе этого края было когда-то, въ давно-прошедшія времена, очень густо. Вогулы разсказываютъ, что и въ другихъ мѣстахъ по Кондѣ и ея притокамъ этихъ городищъ встрѣчается множество. По преданіямъ вогуловъ здѣсь прежде жили маленькіе люди (херсе-хумъ — земляной человѣкъ); они строили себѣ жилища подъ землей. Когда пришли сюда вогулы, то херсе-хумъ, увидавъ, что имъ съ пришельцами не справиться, собрались въ свои подземныя хижины, подрубили поддерживавшія крыши подпорки, и такимъ образомъ всѣ сами себя похоронили.

29. Въ юго-восточной части озера наткнулись въ лѣсу на нѣчто въ родѣ просѣки. Въ урманѣ открывалось голое пространство саженъ въ 50 ширины и тянувшееся куда-то далеко въ глубь урмана. На всемъ этомъ пространствѣ валялись вырванные съ корнемъ и изломанные стволы деревьевъ, точно трупы на полѣ брани. Очевидно, это надѣлалъ пронесшійся когда-то здѣсь ураганъ.

30. Рѣшили предпринять дальнѣйшую экскурсію отдѣльно. Константинъ Дмитріевичъ пойдетъ съ Савельемъ пѣшкомъ на р. Нюръ, чтобы снятъ тамъ фотографію съ бобровыхъ построекъ и, если будетъ возможно, поохотиться за бобрами; я же съ Тимоѳеемъ завтра отправляюсь на лодкахъ на другую рѣчку — Ухъ, находящуюся въ вотчинѣ послѣдняго, гдѣ, по его словамъ, также въ прошломъ году жили бобры и находятся бобровыя постройки. Цѣль моя — по возможности пріобрѣсти и вывезти на лодкахъ образцы бобровыхъ построекъ. Отправляться обоимъ въ одно мѣсто мы нашли неудобнымъ, такъ какъ на Савельеву рѣчку проникнуть на лодкахъ нельзя, а можно только пѣшкомъ, налегкѣ, стало бытъ невозможно будетъ тащить на себѣ бобровыя постройки; отправляясь же на Тимоѳееву рѣчку, мы рискуемъ не встрѣтить тамъ въ настоящее время бобровъ, такъ какъ въ прошломъ году они были распуганы.

V.

Рано утромъ, 1-го мая, меня разбудилъ Тимоѳей, говоря, что пора отправляться въ путь. Съ вечера я ничего не успѣлъ заготовить для дороги и потому началъ торопиться. Но я уже давно напился чаю, надѣлалъ патроновъ, собралъ все, что нужно, а Тимоѳей больше не показывался. Два раза я посылалъ къ нему справиться, скоро ли онъ будетъ готовъ, и оба раза мнѣ отвѣчали, что Тимоѳей еще пьетъ чай. Вогулы не любятъ торопиться, руководствуясь пословицей: «работа не волкъ, въ лѣсъ не убѣжитъ». Солнце было уже довольно высоко, когда онъ наконецъ показался въ сопровожденіи Левки.

— Напехался этотъ Левка ѣхать со мной, — говорилъ мнѣ вчера Тимоѳей: — усъ какъ мнѣ не охота его пыло прать.

— Такъ зачѣмъ же тогда берешь?

— А кого польсе? Парамону нато кулупи ставить, некогта.

Наконецъ мы отчалили. Тимоѳей на своей лодкѣ впереди, указываетъ дорогу; мы съ Левкой — за нимъ. Наша лодка длиной около двухъ саженъ и ровно одинъ аршинъ ширины. Лодки вогулы дѣлаютъ изъ цѣльныхъ стволовъ осины, выдалбливая ихъ внутренность и распирая поперечными распорками, чтобы не коробило. Въ промежуткахъ между этими распорками садятся пловцы, вооруженные каждый однимъ легонькимъ, имѣющимъ форму пера, весломъ. Эти лодки очень тонки, довольно изящны и чрезвычайно легки, точно сдѣланы изъ картона, такъ что нашу лодку, напр., свободно можетъ нести на плечѣ одинъ здоровый человѣкъ, но зато и поднять она больше трехъ человѣкъ не въ состояніи; а такъ какъ она была нагружена провизіей, которой мы должны были запастись на цѣлую недѣлю, и самымъ необходимымъ для дороги багажемъ, то сидѣть въ ней приходилось соблюдая крайнюю осторожность: при малѣйшемъ неловкомъ движеніи она могла перевернуться вверхъ дномъ. Лодка Тимоѳея была еще меньше, но зато ничѣмъ не нагружена и предназначалась для перевозки образцовъ матеріала, изъ котораго бобры дѣлаютъ свои постройки. Лодки большихъ размѣровъ мы не могли взять съ собой, потому что на нихъ невозможно было бы плыть въ тѣхъ мѣстахъ, куда мы ѣхали, да болѣе крупныхъ лодокъ у оронтурцевъ и не было.

Погода стояла прекрасная. Ни одного облачка не было видно за небѣ. Вѣяло весной. Деревья уже начинали распускаться. Переплывъ черезъ Оронтурское озеро, мы прямо въѣхали въ лѣсъ, весь затопленный водой, по которому должны были плыть для сокращенія пути верстъ десять до рѣки Конды. Оригинальная дорога! Въ воздухѣ невозмутимая тишина, вода точно зеркало, кругомъ стволы густого лѣса, вѣтви деревьевъ задѣваютъ намъ по лицу и намъ то-и-дѣло приходится лавировать, чтобы не засѣсть между березъ. Внизу и вверху голубая бевдна: такъ и чудится, что летишь по воздуху среди какого-то воздушнаго зачарованнаго парка, и только струи отъ скользящихъ по водѣ лодокъ нарушаютъ эту иллюзію. По временамъ, то тамъ, то тутъ, вспорхнетъ стая дикихъ утокъ и съ крикомъ поднимется надъ вашими головами. Сначала мы плывемъ среди березняка, и лишь кое-гдѣ, въ отдаленіи, виднѣются темныя сопки, поросшія красполѣсьемъ. Но вотъ намъ встрѣчается рѣчка Эхъ, вытекающая изъ Оронтурскаго озера и впадающая въ Конду; но теперь, по причинѣ большой воды въ Кондѣ, вода въ этой рѣчкѣ течетъ обратно въ озеро, а береговъ ея совсѣмъ не видно. Нѣсколько времени мы плывемъ по этой рѣчкѣ, чтобы немного отдохнуть отъ гимнастическихъ упражненій, которыя намъ привелось выдѣлывать, лавируя среди стволовъ деревьевъ. Рѣчка изобилуетъ зыбунами. Зыбуны — маленькіе островки, поросшіе травой и мелкимъ березнякомъ. Они имѣютъ ту особенность, что уровень ихъ всегда одинаковъ съ уровнемъ воды въ рѣкѣ. Если вода въ рѣкѣ поднимается, хотя бы даже на сажень, поднимаются и они; если опускается, — вмѣстѣ съ водой опускаются и островки. Вѣроятно, это происходитъ отъ того, что эти островки прикрѣплены ко дну рѣки какими либо длинными водорослями, не позволяющими быстринѣ рѣки уносить ихъ съ собой. Зыбуны — это излюбленное мѣсто дикихъ гусей и утокъ; здѣсь они дѣлаютъ гнѣзда и выводятъ птенцовъ.

Черезъ нѣсколько времени мы снова врѣзываемся въ березнякъ, чтобы сократить путь, такъ какъ рѣчка чрезвычайно извилиста. Наконецъ, послѣ долгаго и утомительнаго плаванія по лѣсамъ, по шворамъ и озерамъ, встрѣчавшимся на пути, изъ-за вѣтвей и сучьевъ деревьевъ я увидалъ быстро мелькавшіе впереди по одному направленію какіе-то бѣлые предметы. Изъ-за чащи трудно было разглядѣть, что это такое, и я сначала подумалъ, что это летаютъ чайки, но Тимоѳей, плывшій впереди насъ, произнесъ:

— А вотъ и Конга!

Дѣйствительно, бѣлые предметы оказались не чѣмъ инымъ, какъ пѣной на рѣкѣ Кондѣ. Такъ какъ въ гладкой поверхности воды отражались и лѣсъ, и голубое небо, и трудно было издали опредѣлить, гдѣ начинается водяное зеркало, то иллюзія получалась полная: казалось, что эта пѣна несется по воздуху. Мы выплыли изъ чащи и разомъ очутились въ быстромъ руслѣ р. Конды. Лѣсная рѣка съ затопленными берегами представляла величественное зрѣлище. Въ лѣсу быстрость рѣки была едва замѣтна, тогда какъ здѣсь, въ своемъ руслѣ, на просторѣ, рѣка бѣшено неслась, извиваясь, какъ змѣя, по тайгѣ, выбрасывая въ нее избытокъ своей воды и затопляя громадное пространство. Правый берегъ былъ дремучій боръ, весь затопленный водой; лѣвый, болѣе низкій — березнякъ, смѣшанный съ сосной и осиной. Проплывъ нѣсколько саженъ, мы увидали, что справиться съ быстриной рѣки было почти невозможно, и потому, повернувъ лодки въ лѣсъ, снова врѣзались въ чащу и стали подвигаться впередъ, то гребя веслами, то работая руками, отталкиваясь о стволы деревьевъ. Тимоѳей отъ времени до времени останавливался около нѣкоторыхъ деревьевъ и вытаскивалъ совершенно скрытые подъ водой луки, поставленные имъ на звѣрей еще съ осени. Повидимому, онъ былъ въ этой непроницаемой глуши какъ у себя дома и каждый стволъ дерева былъ ему знакомъ. Проплывъ такимъ образомъ часовъ пять, мы увидали наконецъ одинъ возвышенный холмикъ, который не былъ затопленъ водой, и рѣшили сдѣлать на немъ привалъ. Островокъ былъ небольшой и мы живо осмотрѣли его весь, въ надеждѣ встрѣтить какого-либо звѣря, такъ какъ послѣдніе часто спасаются во время половодья на подобныхъ островкахъ отъ потопа. Но островокъ оказался совершенно необитаемъ. Мы расклали костеръ, сварили чай въ чугунномъ котелкѣ и зашлись чаепитіемъ, наливая чай въ маленькія берестяныя чумашки^[19], которыя замѣняютъ у вогуловъ дорожную чайную посуду. Но вотъ Левка, какъ бы вспомнивъ что-то, схватываетъ небольшую пайву^[20] и, удалившись минутъ на пять отъ нашего бивуака, возвращается, широко улыбаясь.

— Вотъ это хорошо будетъ съ чаемъ, — говоритъ онъ, ставя передъ нами чуть не полную пайву брусники.

Отдохнувъ немного, мы снова садимся въ лодки и плывемъ далѣе. Скоро намъ попадается другой островокъ, немного обширнѣе перваго и притомъ густо заросшій краснымъ лѣсомъ. Мы опять высаживаемся въ надеждѣ встрѣтить звѣря. Отойдя нѣсколько шаговъ отъ лодокъ, Тимоѳей вдругъ остановился.

— А вѣдь это онъ протилъ, — сказалъ онъ, внимательно что-то разсматривая на землѣ.

— Кто онъ? — спросилъ я, подходя къ нему.

На бѣломъ пушистомъ, густомъ мху, въ которомъ, какъ въ снѣгу, нога тонула по самую щиколку, ясно были видны свѣжіе слѣды какъ бы босыхъ человѣческихъ ногъ.

— Да они, старикъ, — пояснилъ Тимоѳей: — видись эго слѣты.

Вогулы боятся называть медвѣдя по имени, какъ нѣкоторые ваши крестьяне — чорта.

Тимоѳей чиркнулъ спичку и поджегъ сухой мохъ.

— Что ты дѣлаешь? Вѣдь пожаръ будетъ! — вскричалъ я.

— А намъ тутъ не промыслятъ, — равнодушно сказалъ онъ: пуссай горитъ.

Дѣйствительно, лѣсу здѣсь такъ много, что отъ пожара какой-либо небольшой сопки его не убавится; на болѣе же широкое пространство огонь распространиться не можетъ, такъ какъ кругомъ вода.

Мы снова садимся въ лодки, выплываемъ на Конду и на этотъ разъ уже вплоть до Ясунтъ-пауля плывемъ хотя и съ большимъ трудомъ по рѣкѣ.

Ясунтъ — послѣдній пауль на Кондѣ; выше его уже нѣтъ никакихъ поселеній, одна сплошная, невѣдомая даже вогуламъ тайга. Впрочемъ, на одномъ изъ притоковъ Конды, устье котораго находится немного выше этого пауля, именно, на рѣчкѣ Юмнёлъ, въ 25 верстахъ отъ устья, есть еще одна жилая юрта — Юмнёлъ-пауль. Всѣ остальные притоки вверху необитаемы.

Ясунтъ-пауль состоитъ всего изъ двухъ рядомъ стоящихъ юртъ, соединенныхъ между собой однимъ общимъ навѣсомъ. Расположенный на низкомъ берегу рѣки Конды, этотъ пауль былъ теперь затопленъ водой чуть не до самыхъ оконъ и представлялъ очень оригинальный видъ, вырисовываясь на свѣтлой поверхности рѣки. Нигдѣ кругомъ не было замѣтно ни малѣйшаго клочка твердой земли. Въ нѣсколькихъ саженяхъ отъ юртъ, подъ густыми вѣтвями елей, торчали три свайные амбара, затопленные до самаго пола.

Мы вплыли на лодкѣ прямо въ сѣни юрты. Обитателей никого не было. Весной они обыкновенно переселяются въ другіе паули, такъ какъ вода иногда проникаетъ въ юрты и жить здѣсь во время разлива Конды невозможно. Въ настоящее время хозяинъ съ женой и дочерью жили въ Умутьѣ, у родственниковъ.

Ясунтъ — довольно старый пауль. Прежде, лѣтъ десять тому назадъ, здѣсь юртъ было гораздо болѣе, и жило до шести семействъ; теперь осталась всего одна. Въ прошломъ году умеръ послѣдній представитель другой семьи, еще такъ недавно жившей здѣсь, и уцѣлѣвшая юрта его пустуетъ. Отъ остальныхъ юртъ не осталось и слѣда, — ихъ давно унесло рѣкой.

Сначала кажется страннымъ, почему вогулы избрали такое неудобное, низкое мѣсто для поселенія. Дѣло въ томъ, что вблизи нѣтъ болѣе высокихъ мѣстъ, а рядомъ находится устье рыбной рѣчки Юмнёлъ. Это-то послѣднее обстоятельство и заставляетъ вогуловъ терпѣть такія неудобства.

Я ступилъ на крыльцо, — оно качалось на водѣ. Двери въ юрты были приперты одной только наружной задвижкой. Каждая изъ юртъ состояла изъ одной только жилой комнаты. Въ первой, кромѣ двухъ-трехъ сундуковъ, стоявшихъ на лавкѣ въ углу, рѣшительно ничего не было; но юрта была чисто вымыта. Во второй оказалось полное хозяйство. На столѣ стоялъ самоваръ и чайная посуда, на стѣнѣ висѣло старое кремневое ружье, на шестахъ подъ потолкомъ — сѣти; въ углу — небольшіе ручные жернова для размола ячменя и крупъ; тутъ же два деревянныхъ ведра. За печкой, напоминавшей русскую печь, мы нашли въ берестяной пайвѣ готовые угли и поставили самоваръ.

Видь изъ окна былъ очень живописенъ: кругомъ, куда ни посмотришь, дремучій боръ, залитый водой, и радомъ величественная Конда. Въ сѣняхъ хоть ставь рыбныя ловушки.

Солнце было уже довольно низко, и я думалъ остаться здѣсь переночевать; но Тимоѳей отсовѣтовалъ, обративъ мое вниманіе на то, что вода ходитъ уже подъ самымъ поломъ юрты, а рѣка все еще нейдетъ на убыль. Поэтому, изъ опасенія, чтобы намъ не привелось ночью плавать въ юртѣ, мы рѣшили отправиться далѣе, отыскивать болѣе высокое мѣсто для ночлега. Однако вскать его намъ пришлось до самыхъ сумерекъ, и едва только въ ночи мы успѣли добраться до небольшого пригорка, покрытаго дремучимъ лѣсомъ. Но Тимоѳею и здѣсь видимо не хотѣлось останавливаться на ночлегъ, такъ какъ на этомъ мѣстѣ былъ вымершій, много лѣтъ тому назадъ, пауль, а вогулы стараются избѣгать такихъ мѣстъ, въ особенности въ ночное время, такъ какъ, по ихъ понятіямъ, души умершихъ всегда ютятся вблизи своихъ родныхъ пепелищъ и не любятъ, чтобы безпокоили ихъ жилье. Большого труда мнѣ стоило убѣдить его, что живыхъ людей слѣдуетъ бояться гораздо болѣе, чѣмъ мертвыхъ. Наконецъ онъ таки сдался, тѣмъ болѣе, что отыскивать болѣе удобнаго мѣста для ночлега было уже поздно, а онъ и самъ не зналъ хорошенько дальнѣйшей мѣстности. Солнце сѣло; небо сдѣлалось пасмурнымъ и стало довольно свѣжо.

Здѣсь мы нашли сгнившую, совершенно развалившуюся юрту, и старый, лежавшій на боку амбаришко, упавшій съ подгнившихъ свай. Стѣны старой юрты послужили намъ готовыми дровами для костра. Въ холодное время вогулы раскладываютъ костры нѣсколько иначе, чѣмъ это дѣлается обыкновенно. Они рубятъ громадныя полѣнья, длиной отъ 3 до 4 аршинъ, кладутъ эти полѣнья, или лучше бревна, параллельно одно на другое и зажигаютъ по всей длинѣ, что очень практично, такъ какъ такой костеръ нагрѣваетъ большую площадь и спать подлѣ него гораздо теплѣе. Зимой, во время стужи, раскладывается два такихъ костра, параллельныхъ одинъ другому, на разстояніи саженъ двухъ или трехъ, и въ самый лютый морозъ охотники спятъ между этими кострами, какъ у себя въ юртѣ.

Скоро у насъ запылалъ громадный костеръ, освѣщая небольшую площадку среди развѣсистыхъ елей, и находившіяся въ сторонѣ развалины старой юрты съ упавшимъ амбаромъ, зіявшимъ въ отдаленіи своей открытой дверью. Напившись чаю и поужинавъ сухой рыбой, запасенной нами на дорогу, мы расположились вокругъ костра на ночлегъ.

Мнѣ что-то долго не спалось. Развалины, торчавшія передъ глазами, невольно наводили на мысль о прежнихъ здѣшнихъ обитателяхъ, могилы которыхъ виднѣлись тутъ же, неподалеку. Отчего это племя угасаетъ? Истощило ли оно свою жизнеспособность и теперь умираетъ, повинуясь тѣмъ же законамъ, по которымъ все въ мірѣ рождающееся осуждено на смерть, или тутъ кроются другія причины, ничего не имѣющія общаго съ законами природы? Отъ вогуловъ незамѣтно моя мысль перешла къ другому, предшествовавшему вогуламъ народу, чуди, курганы и городища которой здѣсь встрѣчаются въ такомъ изобиліи. Куда дѣвалась чудь, обладавшая безспорно высшей культурой, чѣмъ вогулы, судя по тѣмъ остаткамъ, какіе находятся на мѣстахъ прежнихъ ея жилищъ: по глинянымъ черепкамъ съ разнообразнѣйшими узорчатыми на нихъ украшеніями, по желѣзнымъ и мѣднымъ издѣліямъ? Если это племя угасало такъ же постепенно, какъ и вогулы, то почему же оно не передало своимъ преемникамъ ни умѣнья добывать желѣзо и мѣдь, ни гончарнаго искусства? Или племя это, увлеченное какимъ-либо грандіознымъ потокомъ, еще въ до-историческія времена, при нашествіи другихъ племенъ, побросало свои жилища и ушло со своихъ насиженныхъ мѣстъ, а вогулы пришли сюда уже послѣ нихъ и нашли здѣсь одни только ихъ пепелища? Всѣ эти вопросы невольно приходили мнѣ въ голову, какъ вдругъ мое вниманіе было привлечено отдаленнымъ лаемъ собаки. Откуда могла взяться собака въ тайгѣ, затопленной водой, гдѣ на пространствѣ многихъ десятковъ верстъ нѣтъ ни одного жилища, гдѣ всѣ жители знаютъ наперечетъ другъ друга? Я вспомнилъ, что за наступленіемъ темноты мы не успѣли осмотрѣть мѣстности, въ которой расположились на ночлегъ, но, по словамъ Тимоѳея, островокъ имѣлъ всего нѣсколько саженъ въ окружности и, кто знаетъ, можетъ быть по сосѣдству съ нами спасался отъ наводненія и еще кто-нибудь, можетъ быть даже и онъ, старикъ, наголодавшій за зиму. Впрочемъ лай собаки, какъ мнѣ почудилось, раздался гдѣ-то далеко, далеко… Но вотъ онъ снова повторился, на этотъ разъ уже гораздо ближе. Я приподнялъ голову и сталъ прислушиваться, не зная, будить ли мнѣ своихъ проводниковъ. Вдругъ почти надъ самыми нашими головами среди ночного безмолвія раздался какой-то дикій, безумный хохотъ, заставившій меня съ суевѣрнымъ ужасомъ вскочить на ноги.

— Тьфу ты, анаѳема! Какъ онъ меня напусалъ! — вскричалъ Тимоѳей, поднимаясь.

— Да это кто? — въ недоумѣніи спросилъ я.

— Та филинъ. Кто польсе? Висъ увиталъ огонь, такъ и прилетѣлъ. Я усъ тавно слусаю, какъ онъ лаетъ по-собачьи.

Левка схватилъ ружье и сталъ искать глазами зловѣщую птицу. Вскорѣ грянулъ выстрѣлъ, но прицѣлъ былъ неудаченъ, я филинъ снова началъ кричать въ отдаленіи, то плача, какъ ребенокъ, то подражая голосу разныхъ животныхъ. Наконецъ утомленіе взяло свое, и я заснулъ. Меня разбудило какое-то непріятное щекотаніе на лицѣ. Открывъ глаза, я увидалъ, что кругомъ было бѣло отъ выпавшаго снѣга. Начинало свѣтать. Мои возчики тоже встали. Снѣгъ усиливался все болѣе и болѣе, и перешелъ въ настоящую пургу. Хорошо, что я захватилъ съ собой полушубокъ, и мнѣ было тепло; но мои возчики были въ однихъ легонькихъ армякахъ, и ихъ донималъ холодъ. Вскорѣ зги не стало видно отъ бурана. Что было дѣлать? Я забрался въ полуразвалившійся амбаришко и скоро снова тамъ заснулъ, предоставивъ своимъ проводникамъ устроиваться, какъ они хотятъ. Когда я проснулся, былъ уже день. Ноги мои окоченѣли отъ холода и меня пробирала дрожь. Я вылѣзъ изъ амбара. Снѣгу навалило болѣе, чѣмъ на четверть, и онъ все еще не переставалъ падать. Я направился къ костру. Оказалось, что мои возчики устроились пречудесно, — гораздо лучше, чѣмъ я. Они подтащили обѣ лодки къ огню, перевернули ихъ вверхъ дномъ и, поставивъ одной стороной, обращенной въ костру, на небольшія подпорки, спали подъ этими лодками, какъ у себя дома, сномъ невинныхъ младенцевъ, въ однѣхъ рубахахъ, слегка только прикрывшись армяками.

Пока мы пили чай, буранъ утихъ, небо прояснѣло, и мы снова двинулись въ путь. Картина рѣки теперь представилась вамъ въ другомъ видѣ. Весь лѣсъ былъ въ зимнемъ убранствѣ, и косматыя вѣтви, отяжелѣвшія подъ густыми шапками снѣга, живописно отражались въ невозмутимой зеркальной поверхности воды. И эта быстро несущаяся рѣка въ серебристой оправѣ, эти свѣжіе, утренніе лучи солнца, золотыми нитями скользившіе подъ таинственными сводами залитаго водой дѣвственнаго лѣса, эти мягкія тѣни, этотъ контрастъ зимы и лѣта — производили чарующее впечатлѣніе на глазъ.

— А вѣдь хорошо! — не вытерпѣлъ Левка.

— Хоросо! — повторилъ Тимоѳей.

Рѣка здѣсь чрезвычайно извилиста. Иногда, сдѣлавъ громадное плесо въ нѣсколько верстъ, она снова приближается къ своему прежнему руслу на разстояніи нѣсколькихъ саженъ. Мы обыкновенно старались избѣгать такихъ крутыхъ поворотовъ, направляя лодки прямо черезъ лѣсъ, и такимъ образомъ много выигрывая и во времени, и въ пространствѣ. Заблудиться въ лѣсу было невозможно: стоило только держаться противъ теченія и рано или поздно всегда снова выѣдешь въ рѣку.

Однажды мы причалили къ одному пригорку и на снѣгу, еще не успѣвшемъ стаять, увидали свѣжіе слѣды зайца, а вскорѣ и самъ онъ, промелькнувъ въ отдаленіи, скрылся въ чащѣ. Я бросился по его слѣду, который привелъ меня на узенькій мысокъ я, добѣжавъ до его конца, увидалъ, что слѣдъ исчезъ около самой воды. Я остановился, недоумѣвая: куда скрылся заяцъ? Не могъ же онъ пуститься вплавь по водѣ? Мѣсто кругомъ было чистое и уйти ему, казалось, совершенно было некуда. Недалеко отъ воды лежалъ, покрытый густымъ слоемъ снѣга, толстый стволъ дерева, мимо котораго я нѣсколько разъ прошелъ и только случайно, скользнувъ глазами по его поверхности, увидалъ прижавшагося на немъ и притомъ на самомъ видномъ мѣстѣ хитраго грызуна. Разсчетъ его провести меня былъ дѣйствительно очень разуменъ. Онъ такъ ассимилировался съ комками снѣга, выдававшимися около сучьевъ, что еслибы не черный блестящій глазъ косого, выдавшій мнѣ его присутствіе, я такъ бы его и не замѣтилъ. Я выстрѣлилъ почти въ упоръ, и заяцъ скатился мертвымъ. Осмотрѣвъ внимательно мѣсто, я увидалъ, что прежде чѣмъ прыгнуть на стволъ, заяцъ пробѣжалъ нѣсколько шаговъ по водѣ, чтобы скрыть свои слѣды.

Тутъ же мы убили еще одного зайца, но на крупнаго звѣря намъ такъ и не удалось ни разу наткнуться за всю дорогу, хотя они здѣсь водятся въ изобиліи.

Мы съ Левкой часто отстаемъ отъ Тимоѳея, теряемъ его изъ виду, такъ какъ на своей маленькой лодочкѣ онъ легче нашего лавируетъ среди лѣса.

— Ты хоть бы слѣдъ за собой оставлялъ, — кричитъ ему Левка. — А то ѣдешь, насъ не ждешь.

— Мнѣ трутнѣе: торогу нато мять, — отшучивается Тимоѳей: — вамъ по готовой-то хоросо.

И мы снова плывемъ дальше, останавливаясь по временамъ пострѣлять рябчиковъ, которыхъ здѣсь чрезвычайно много.

Недалеко отъ устья бобровой рѣчки Ухъ, въ которую мы направлялись, мы увидали становище рыболововъ. Это былъ небольшой навѣсъ — защита отъ дождей и непогоды. Около валялся чугунный котелъ, нѣсколько гамговъ и другихъ рыболовныхъ снарядовъ, брошенныхъ, повидимому, на произволъ судьбы, но въ сущности оставленныхъ только на время здѣсь. Въ этихъ мѣстахъ нѣтъ надобности прятать какія-либо вещи, кромѣ съѣстныхъ припасовъ, потому что, за исключеніемъ дикихъ звѣрей, здѣсь нѣтъ другихъ обитателей, могущихъ нанести вредъ хозяйству охотника. Отдохнувъ здѣсь немного, мы въ полудню достигли рѣчки Ухъ.

Рѣчка Ухъ, или Оинна, правый притокъ Конды, шириною всего 5—6 саженъ, но чрезвычайно быстрая и очень глубокая. Средняя глубина ея въ обыкновенную воду — отъ 1½ до 2 саженъ. При самомъ въѣздѣ въ эту рѣчку природа береговъ ея сразу измѣнилась. Вмѣсто краснолѣсья пошелъ березнякъ и осина; лишь кое-гдѣ виднѣлись ель и пихта. По словамъ Тимоѳея, вершины этой рѣчки находятся въ горахъ, что очень возможно, по крайней мѣрѣ, судя по ея быстротѣ и потому, что вода въ ней пошла уже на убыль, тогда какъ въ Кондѣ она все еще прибывала. Кое-гдѣ стали обнаруживаться песчаные берега; кустарникъ, росшій на нихъ, во многихъ мѣстахъ былъ обгрызенъ, и намъ часто попадались стволы осинъ со свѣже-обглоданной на нихъ корой. Очевидно, вблизи находились лоси. Мы плыли, зорко посматривая по сторонамъ и держа ружья на-готовѣ. Но ожиданія наши не увѣнчивались желаннымъ успѣхомъ. Лоси чрезвычайно чутки и при малѣйшемъ неосторожномъ всплескѣ весла даютъ стречка. Отъ времени до времени мы слышали, какъ въ чащѣ лѣса, то на томъ, то на другомъ берегу раздавалось шлепанье ногъ отъ улепетывавшаго звѣря.

Съ самаго утра снѣгъ то таялъ, то снова начиналъ порошить. Мы плыли, смоченные до нитки.

Черезъ нѣсколько времени опять пошло краснолѣсье. Стали попадаться кедры, которыхъ нѣтъ вблизи Оронтура. Рѣчка оказалась запруженной во многихъ мѣстахъ съ одного берега до другого стволами громадныхъ деревьевъ, подмытыхъ водой и упавшихъ въ нее. Нужно было соблюдать большую осторожность, переваливаясь черезъ такія загороди, такъ какъ наши картонныя лодочки могли лопнуть или расколоться. А очутившись безъ лодки, даже еслибы и удалось счастливо достигнуть берега, все равно гибель была бы неизбѣжна: кругомъ — залитая водой тайга, и пробраться черезъ нее рѣшительно нѣтъ никакой возможности.

Къ вечеру мы достигли одной живописной, холмистой мѣстности, тянувшейся на много верстъ въ глубь материка и поросшей сосновымъ лѣсомъ. Такія мѣста, поросшія исключительно сосной, вогулы называютъ урманами. Огромныя деревья здѣсь были разсажены рѣдко другъ отъ друга, какъ въ паркѣ. Нигдѣ не было видно ни валежнику, ни чащи, точно кто-нибудь спеціально занимался расчисткой лѣса. Въ дѣйствительности это происходитъ отъ того, что вогулы часто выжигаютъ свои лѣса, иногда потому, что на горѣлыхъ мѣстахъ лучше ростетъ брусника, сборъ которой служитъ подспорьемъ въ жизни вогуловъ, а по большей части безъ всякой причины — просто потому, что ужъ слишкомъ много лѣса. Благодаря этимъ пожарамъ, уцѣлѣваютъ только нѣкоторыя, болѣе сильныя деревья; всѣ же подсохшія или упавшія сгораютъ до тла.

Скоро урманъ огласился ударами топоровъ моихъ проводниковъ, готовившихъ дрова для костра, и гулкое эхо далеко разнеслось въ вечернемъ воздухѣ… Но что это? Мнѣ показалось, что я слышу какой-то отдаленный колокольный звонъ!.. Да… Онъ то замираетъ, то вновь начинается. Я подошелъ въ берегу. Зеркальная поверхность воды тихо вздрагивала при каждомъ ударѣ топора, и при каждомъ же ударѣ мнѣ чудилось, что гдѣ-то далеко-далеко раздается звонъ колокола. Лишь только удары топора переставали раздаваться, смолкалъ и колокольный звукъ. Удивительное эхо!..

Ночь была холодная, равно какъ и слѣдующій день. Чуть свѣтъ мы снялись съ мѣста и поплыли далѣе. Снова начало зaбуранивать. Чѣмъ выше мы поднимались вверхъ по рѣкѣ, тѣмъ все труднѣе и труднѣе становился нашъ путь. Рѣка во многихъ мѣстахъ была загромождена чащей, черезъ которую невозможно было перебраться на лодкахъ. Эти загроможденія походили иногда на искусственную плотину, по которой свободно можно было переходить съ одного берега на другой. Намъ приводилось или перетаскивать лодки по берегу, гдѣ это было возможно, или разрубать чащу топоромъ прямо съ лодки. Но иногда случалось, что засореніе рѣки было очень велико, а чаща на берегу была слишкомъ густа, такъ что и по берегу лодку протащить было невозможно. Тогда мы, выйдя на берегъ, прокладывали сначала топоромъ просѣву въ чащѣ и уже потомъ черезъ нее протаскивали свои лодки. Въ одномъ мѣстѣ, на разстояніи, по крайней мѣрѣ, пяти верстъ, намъ привелось черезъ каждыя 25—30 саженъ встрѣчаться съ подобными преградами, и Тимоѳей уже начиналъ падать духомъ, поговаривая о томъ, что не лучше ли воротиться, такъ какъ едва ли мы пробьемся до желаемаго мѣста. Самъ онъ, хотя и зналъ эту мѣстность, но бывалъ тутъ зимой, по рѣчкѣ же этой плавалъ всего только разъ въ жизни, много лѣтъ тому назадъ и притомъ не весной, а лѣтомъ, когда воды въ ней было меньше, а берега ея сухи. Но теперь, во время весенняго разлива, впереди могли встрѣтиться совершенно непредвидѣнныя имъ препятствія. Дѣйствительно, плыть далѣе было опасно, а еще опаснѣе приходилось возвращаться назадъ съ нагруженными лодками, такъ какъ рѣчка, какъ я сказалъ, была очень быстрая, а около засорившихся мѣстъ бурлила, какъ въ порогахъ, и при малѣйшемъ недосмотрѣ лодка могла налетѣть на какой-либо, скрытый подъ водой, стволъ дерева, разбиться или, по меньшей мѣрѣ, опрокинуться.

Я долженъ былъ прибѣгнуть къ угрозѣ, что Тимоѳей ничего не получитъ изъ условленной платы, если не доставитъ меня до мѣста, и только это обстоятельство придало ему новую энергію.

Наконецъ, къ полудню опять показался урманъ. Мы причалили къ берегу и вышли изъ лодокъ. Мѣстность была, какъ и въ первомъ урманѣ, возвышенная, холмистая и поросшая рѣдкимъ сосновымъ лѣсомъ. Этотъ урманъ, какъ и первый, также тянулся на нѣсколько десятковъ верстъ и изобиловалъ, по словамъ Тимофея, лосями и оленями. Здѣсь, въ полуверстѣ отъ берега, находился охотничій станъ, собственность Тимоѳея, гдѣ онъ промышлялъ по зимамъ. Станъ состоялъ изъ лѣсной хижины, поставленной на очень низкомъ срубѣ и съ досчатой крышей, имѣвшей вверху по всей длинѣ узенькое отверстіе для прохода дыма. Въ нѣсколькихъ саженяхъ отъ этой хижины, возвышалось какое-то очень странное сооруженіе, назначеніе котораго я никакъ не могъ опредѣлить. Это строеніе состояло изъ небольшого крытаго сруба, поставленнаго на двухъ, гладко обструганныхъ, толстыхъ стволахъ сосенъ, срѣзанныхъ на высотѣ двухъ саженъ отъ корня. На мой вопросъ, что это такое, Тимоѳей объяснилъ, что это шуммихъ, магазинъ для храненія мяса убитыхъ животныхъ отъ хищныхъ звѣрей — волковъ, россомахъ и медвѣдей.

Внутренность хижины представляла одну большую комнату съ землянымъ поломъ; подлѣ стѣнъ на землѣ были разостланы доски — родъ наръ, служившія охотникамъ постелью. Ночью среди хижины обыкновенно раскладывается костеръ, служащій совершенно достаточной защитой во время зимы отъ морозовъ. Старыя нарты, лыжи, прислоненныя въ стѣнѣ, желѣзные заржавѣвшіе капканы въ углу, оленьи рога, топоръ, нѣсколько пайвъ, большая деревянная ложка для доставанія изъ котла мяса и нѣсколько толстыхъ обрубковъ для сидѣнья, валявшихся въ безпорядкѣ по хижинѣ, показывали, что здѣсь еще недавно были охотники.

Въ этомъ урманѣ промышляютъ только зимой, лѣтомъ же хижина стоитъ необитаемой. Прямой дорогой, на лыжахъ, отъ этого стана до Оронтура всего 5 часовъ ходьбы, т.-е. не болѣе верстъ 30, тогда какъ по рѣкѣ мы плыли около 3 сутокъ. Такъ извилисты здѣсь рѣки!

Пообѣдавъ вареными зайцами и напившись чаю, мы, не теряя времени, отправились далѣе, такъ какъ бобровыя постройки, по словамъ Тимоѳея, находились всего въ двухъ верстахъ отъ становища. Красполѣсье снова смѣнилось березнякомъ и осиной. Вскорѣ Тимоѳей указалъ мнѣ на одинъ толстый стволъ дерева, лежавшій въ рѣкѣ, говоря, что это дерево перегрызъ бобръ. Сначала я подумалъ, что онъ шутитъ, такъ какъ почему-то представлялъ, что если бобръ и въ состояніи перегрызать деревья, то во всякомъ случаѣ не толще, какъ вершка 1½, много 2 въ діаметрѣ, между тѣмъ какъ указанное имъ бревно имѣло въ діаметрѣ болѣе четверти. Но вотъ онъ снова указалъ на другое бревно, еще болѣе толстое. На этотъ разъ мы плыли очень близко отъ дерева и, взглянувъ на его комель, я увидалъ, что дѣйствительно онъ былъ какъ бы срѣзанъ какимъ-то острымъ орудіемъ. Я велѣлъ Левкѣ подплыть ближе и съ изумленіемъ разсмотрѣлъ, что это не было дѣло рукъ человѣка: на комлѣ ясно виднѣлись слѣды зубовъ, которыми бобръ работалъ, какъ ножомъ. Скоро намъ все чаще и чаще стали попадаться подобные стволы березъ и осинъ; сучья у нихъ были тоже какъ бы обрѣзаны и стволы лежали почти совершенно голыми. Наконецъ показались и самыя постройки.

Это были двѣ круглыя кучи хвороста, находившіяся рядомъ, около самаго берега. По наружному виду онѣ напоминали собой два большихъ муравейника; только матеріалъ у этихъ муравейниковъ былъ несравненно болѣе крупныхъ размѣровъ. Хворостъ, палки и вѣтви были скрѣплены дерномъ и иломъ, такъ что кучи представляли изъ себя очень плотную массу. Каждая изъ кучъ имѣла у основанія до 4 аршинъ въ діаметрѣ, а высота доходила до 2 аршинъ. Одна изъ этихъ построекъ, по словамъ Тимоѳея, появилась года четыре назадъ, другая — въ третьемъ году. Кромѣ этихъ двухъ, была тутъ еще и третья постройка, самая старая, но въ настоящее время отъ нея не осталось и слѣда: подмыло водой и унесло. Тимоѳей увѣрялъ, что каждый годъ бобры строятъ новую хату, и въ этомъ случаѣ они похожи на своихъ сосѣдей вогуловъ, у которыхъ также каждое новое поколѣніе любитъ ставить новую юрту.

Оба бобровыя жилища были въ настоящее время необитаемы: осенью прошлаго года Парамонъ убилъ здѣсь одного бобра, а остальные переселились, вѣроятно, куда-нибудь выше. Около этого боброваго поселенія саженъ, по крайней мѣрѣ, на двадцать въ глубь лѣса лежало множество сваленныхъ толстыхъ стволовъ березъ и осинъ, и густой лѣсъ значительно порѣдѣлъ отъ работы бобровъ. Отводы нѣкоторыхъ изъ сваленныхъ деревьевъ достигали до полуаршина и болѣе въ діаметрѣ. Мы проплыли еще версты четыре вверхъ по рѣкѣ, и на всемъ этомъ пространствѣ на томъ и другомъ берегу виднѣлись стволы огромныхъ деревьевъ (береза и осина), лежавшіе на землѣ, и торчали пни, правда, уже потемнѣвшіе; свѣжей работы нигдѣ не было замѣтно. Очевидно, въ настоящее время вблизи бобровъ не было. Тимоѳей говорилъ, что верстахъ въ тридцати отсюда, считая зимней дорогой, существуютъ другія бобровыя постройки, и бобры тамъ еще не распуганы; но чтобы добраться до нихъ, намъ привелось бы употребить еще столько же времени, а между тѣмъ рѣка далѣе, по его словамъ, должна была представлять еще большія трудности, да къ тому же и провизіи у насъ не было съ собой на столь продолжительное странствіе; кромѣ того и погода окончательно испортилась: вмѣсто снѣга пошелъ дождь. Все это, вмѣстѣ взятое, а равно и рѣшительный отказъ Тимоѳея плыть дальше, заставили меня повернуть назадъ и ограничиться тѣмъ, что было подъ руками.

Къ сожалѣнію, рѣка еще не совсѣмъ вошла въ берега и обѣ постройки были затоплены водой. Первая изъ нихъ, болѣе старая и уже сгнившая, находилась въ разстояніи саженъ четырехъ отъ второй, и подступиться въ ней было рѣшительно невозможно, такъ какъ кругомъ была вода и густой валежникъ. Пришлось ограничиться осмотромъ только другой постройки. Но и у этой послѣдней внутренность оказалась залитой водой, проникшей туда черезъ отверстіе, сдѣланное въ прошломъ году любознательнымъ Парамономъ, убившимъ здѣсь бобра. Такимъ образомъ внутренность боброваго помѣщенія нельзя было разсмотрѣть, какъ слѣдуетъ. Однако, вскрывъ верхній слой, состоявшій изъ прутьевъ, мелкаго хвороста и палокъ, пересыпанныхъ землей и скрѣпленныхъ дерномъ, я увидѣлъ, что сводъ крыши этого оригинальнаго строенія покоится на сваленномъ толстомъ стволѣ березы, комель которой выходилъ наружу, а вершина была погружена въ рѣку. Сначала на стволѣ были наложены крестообразно толстыя палки, игравшія родъ балокъ, и уже на этихъ послѣднихъ лежалъ хворостъ и дернъ. Толщина крыши достигала до полуаршина. Тотчасъ подъ сводомъ этой кровли, подъ стволомъ березы, была вырыта круглая яма, глубиною до трехъ четвертей и аршина полтора въ діаметрѣ. Яма эта была теперь залита водой и изслѣдовать ее возможно было не иначе, какъ только при помощи багра, захваченнаго нами на всякій случай на дорогу. Этихъ багромъ я скоро нащупалъ въ жилищѣ бобра нору, выходившую прямо въ рѣку, на самомъ берегу которой находилась постройка. Кромѣ того, я досталъ изъ ямы нѣсколько обглоданныхъ кусковъ березы и осины да большой пучокъ травы, служившій вѣроятно подстилкой.

Тимоѳей сталъ увѣрять меня, что жилище бобровъ бываетъ двухъ-этажное и что подъ первой ямой должна быть другая, нижняя, въ которую бобръ уходитъ, когда вода въ рѣкѣ спадаетъ. Я сталъ внимательнѣе зондировать яму, и дѣйствительно мой багоръ скоро провалился еще аршина на полтора въ глубину. Насколько можно было заключить наощупь, первый этажъ отдѣлялся отъ второго палками, хворостомъ и дерномъ.

По словамъ Тимоѳея, который и самъ когда-то охотился за бобрами и слышалъ отъ другихъ охотниковъ, въ особенности отъ отца и дѣда, занимавшихся этимъ промысломъ въ то время, когда онъ былъ выгоденъ и цѣнилась очень дорого бобровая струя, — бобры на зиму уходятъ въ другія жилища, но каковы эти послѣднія — никому ни разу не случалось видать. По всей вѣроятности, бобры роютъ гдѣ-либо въ берегу, подъ водой, норы и въ нихъ замираютъ. Иногда зимой охотникамъ случалось встрѣчать недалеко отъ лѣтнихъ построекъ, по большей части на противоположномъ берегу, ряды березовыхъ и осиновыхъ кольевъ, воткнутыхъ въ дно рѣки. Эти колья, по словамъ Тимоѳея, служатъ бобрамъ пищею на зиму. Одинъ изъ такихъ кольевъ мы нашли недалеко отъ изслѣдуемой нами постройки. Этотъ колъ, хотя и не особенно толстый, имѣлъ сажени полторы длины и былъ воткнутъ верхнимъ, болѣе тонкимъ концомъ въ дно рѣки настолько крѣпко, что намъ съ лодки едва удалось его вытащить. Кромѣ березы и осины, бобры грызутъ тальникъ и иву, другихъ деревьевъ не трогаютъ. Верстахъ въ двухъ отъ построекъ мы нашли на берегу два толстыхъ, но короткихъ обрубка (каждый изъ нихъ былъ не менѣе четверти въ діаметрѣ и не болѣе полуаршина длины), назначеніе которыхъ я никакъ не могъ опредѣлить. Вогулы увѣряли, что эти обрубки бобры заготовляютъ себѣ на зиму для пищи и прячутъ ихъ подъ водой, вѣроятно въ запасныхъ норахъ. Чтобы сплавить подобные обрубки по назначенію, т.-е. къ мѣсту жилища, находящагося иногда на разстояніи нѣсколькихъ верстъ, бобръ дѣлаетъ изъ стволовъ деревьевъ плотъ, скрѣпляя его древесными вѣтвями, складываетъ на этотъ плотъ обрубки, садится на него самъ и, зорко посматривая по сторонамъ, направляя слухъ и обнюхивая воздухъ — нѣтъ ли какой опасности, — плыветъ внизъ по рѣкѣ въ мѣсту назначенія, употребляя свой лопатообразный, мясистый хвостъ вмѣсто руля. Благодаря очень развитому слуху и обонянію, бобръ далеко чуетъ опасность и при малѣйшемъ подозрительномъ шорохѣ или запахѣ бросается въ воду, при чемъ ударяетъ своимъ хвостомъ по водѣ такъ громко, что этотъ звукъ, по словамъ Тимоѳея, слышится иногда за нѣсколько верстъ и служитъ для другихъ бобровъ сигналомъ о близости опасности. Иногда охотникамъ приходилось наблюдать, что бобры, отправляясь на работу, ставятъ на вершинѣ своихъ жилищъ особаго часового, который зорко наблюдаетъ за тѣмъ, нѣтъ ли гдѣ какой опасности, и въ случаѣ таковой тотчасъ же бросается въ рѣчку, производя своимъ хвостомъ тревогу, заслыша которую, всѣ остальные работники моментально скрываются подъ водой.

Бобры не только очень осторожны, но и замѣчательно осмотрительны. Такъ, подгрызая какое-либо толстое дерево, если бобръ замѣчаетъ, что оно уже настолько имъ подрѣзано, что можетъ неожиданно свалиться и задавить его собой, онъ уходитъ и ждетъ иногда по нѣскольку дней благопріятнаго вѣтра, который бы свалилъ это дерево.

Охотиться на бобра съ ружьемъ не совсѣмъ удобно, тѣмъ болѣе съ такимъ примитивнымъ ружьемъ, какъ у вогуловъ. Нужно непремѣнно убить его наповалъ: иначе, раненный, онъ бросается въ воду и, благодаря своей тяжести, тотчасъ же тонетъ на дно, такъ что если рѣчка глубока, то его трудно, а иногда и совершенно невозможно найти и извлечь изъ-подъ воды. Поэтому вогулы, охотясь на бобровъ, пользуются иногда ихъ близорукостью и поступаютъ такъ. Они насаживаютъ на длинное древко копье и подкарауливаютъ изъ засады, когда бобръ плыветъ на своемъ плоту къ постройкамъ, а затѣмъ, подпустивъ его близко къ себѣ, колютъ изъ засады этимъ копьемъ. Разумѣется, такая охота возможна только тогда, когда этому благопріятствуетъ погода, т.-е. если вѣтеръ отъ бобра дуетъ на охотника: иначе бобръ, благодаря сильно развитому слуху и обонянію, какъ я сказалъ, далеко чуетъ опасность и скрывается подъ водой.

Собравъ болѣе характерные образцы бобровой работы, всего пуда три — четыре, насколько могли поднять наши лодки, мы возвратились въ станъ, гдѣ и ночевали. Ночью опять выпалъ снѣгъ, и сдѣлалось очень холодно. Послѣ полудня мы тронулись въ обратный путь и прибыли въ Оронтуръ рано утромъ на слѣдующій день, употребивъ на возвращеніе менѣе сутокъ. Такимъ образомъ обратный путь до Оронтура мы сдѣлали втрое быстрѣе, несмотря на то, что теперь уже не старались сокращать дороги, а плыли все время прямо рѣкой. Такъ быстро несло насъ теченіе.

Черезъ день послѣ нашего прибытія возвратился и Константинъ Дмитріевичъ съ Савельемъ. Они также не встрѣтили ни одного бобра; постройки, около которыхъ убилъ Савелій бобра, были покинуты, и напуганныя животныя ушли куда-то въ другое мѣсто.

Цѣль нашего путешествія была достигнута, и мы стали собираться въ обратную дорогу. Но тутъ представилось затрудненіе: какъ намъ ѣхать? Лодки оронтурцевъ были очень малы, а у насъ одной поклажи, вмѣстѣ съ собранными коллекціями шкуръ различныхъ животныхъ и бобровыми постройками, было болѣе двадцати пудовъ.

Около Николы вогулы ждали изъ Шаиму священника, ѣздившаго всегда въ это время съ иконами по своему приходу. По разсказамъ, у него была своя большая лодка, могшая поднимать болѣе ста пудовъ, и мы рѣшили дождаться прибытія батюшки, чтобы вмѣстѣ съ нимъ, на его лодкѣ, доѣхать до Шаиму. Однажды гдѣ-то далеко въ тайгѣ раздался выстрѣлъ. Тимоѳей бросился въ юрту, схватилъ ружье и тоже выстрѣлилъ, объяснивъ намъ, что ѣдетъ пачько и подаетъ сигналы. Все населеніе высыпало на берегъ. Дѣйствительно, спустя нѣкоторое время опять раздался выстрѣлъ гораздо ближе, Тимоѳей отвѣтилъ тѣмъ же, и скоро изъ-за сосѣдняго мыска показалась большая лодка, на которой сидѣлъ уже знакомый намъ священникъ съ псаломщикомъ. Четверо гребцовъ работали на двухъ громадныхъ веслахъ, а пятый правилъ рулемъ.

— Пачько ѣзтитъ къ намъ со своими сайтанами, — наивно заявила намъ Дарья, младшая изъ дочерей Марьи.

— Какъ съ шайтанами?

— А такъ; у него свои, паскіе!

Оказалось, что это она иконы смѣшиваетъ съ шайтанами.

Снова раздалось нѣсколько привѣтственныхъ выстрѣловъ — и лодка причалила.

Бѣдный батя! Объѣздъ его по приходу въ этотъ годъ былъ довольно неудаченъ. Городковой утки, которую раньше онъ обиралъ сотнями у своихъ прихожанъ вмѣсто руги, въ настоящую весну почти совсѣмъ не было, и онъ долженъ былъ возвратиться домой почти съ пустыми руками.

Черезъ два дня, 11 мая, мы собрались въ обратный путь. Все населеніе обоихъ паулей вышло на берегъ провожать насъ. Раздались прощальные ружейные салюты со стороны оставляемыхъ нами обитателей Оронтура, мы отвѣтили тѣмъ же, и наша лодка тихо поплыла вдоль берега.

— Осъ омусъ улумъ^[21]! — крикнулъ мой коллега.

— Осъ омусъ! Осъ омусъ! — улыбаясь, загалдѣли вогулы, махая шапками.

И долго еще слышались выстрѣлы изъ берданки, подаренной Савелью Константиномъ Дмитріевичемъ.

П. Инфантьевъ.

"Вѣстникъ Европы", №№ 6—7, 1894

---

1. Урманами называются хвойные лѣса, ростущіе на возвышенныхъ мѣстахъ. Кондинскіе вогулы урманомъ зовутъ преимущественно сосновый лѣсъ, боръ.
2. Громадныя пространства, поросшія густымъ хвойнымъ лѣсомъ, въ Сибири называются тайгой.
3. Т.-е. лошади, запряженныя другъ за другомъ, а не рядомъ.
4. Въ Сибири двѣ рѣки Сосьвы; одна, упомянутая здѣсь, — притокъ Тавды; другая, Сѣверная Сосьва — притокъ Оби.
5. Подать, собираемая натурой, въ видѣ пушнины.
6. Чувалъ — родъ камина, сдѣланнаго Изъ тонкихъ жердей, обмазанныхъ толстымъ слоемъ глины.
7. Пошворами вогулы называютъ болота, поросшія мелкимъ соснякомъ.
8. Что нарошно! т.-е.: зачѣмъ напрасно говорить! — любимая поговорка у вогуловъ.
9. Туманами вогулы называютъ большія озера, у которыхъ не видать другого берега или видно какъ въ туманѣ.
10. Заливъ отъ рѣки.
11. Родъ сапоговъ съ длинными голенищами.
12. Родъ гуслей.
13. Сани на высокихъ копыльяхъ.
14. Гололедица.
15. То же, что у вотяковъ кумышка (водка).
16. Родъ сѣти.
17. Большая морда.
18. Впослѣдствіи оказалось, что Савелій совралъ. Убилъ онъ бобра вовсе не на р. Нюръ, а въ своей вотчинѣ, на рѣчкѣ Соусмѣ, лѣвомъ притокѣ р. Конды, недалеко отъ ея устья. Эта рѣчка находится въ 45 верст. отъ Оронтура, считая по прямому зимнему пути.
19. Чашка.
20. Коробушка изъ береста. Большія пайвы замѣняютъ вогуламъ саквояжъ и носятся на плечахъ.
21. Еще разъ прощайте!