За свободу (Патерсон)/ДО

За свободу
авторъ Артур Генри Патерсон, переводчикъ неизвѣстенъ

Оригинал: англійскій, опубл.: 1896. — Источникъ: az.lib.ru • Роман из американской жизни перед войной Севера с Югом.
Текст издания: журнал «Историческій Вѣстникъ», тт. 68-70, 1897.

ЗА СВОБОДУ

(FOR LIBERTY). РОМАНЪ ИЗЪ АМЕРИКАНСКОЙ ЖИЗНИ ПЕРЕДЪ ВОЙНОЙ СѢВЕРА СЪ ЮГОМЪ АРТУРА ПАТЕРСОНА ПРИЛОЖЕНІЕ КЪ ЖУРНАЛУ «ИСТОРИЧЕСКІЙ ВѢСТНИКЪ» С.-ПЕТЕРБУРГЪ ТИПОГРАФІЯ А. С. СУВОРИНА. ЭРТЕЛЕВЪ ПЕР., Д. 13

1896

I.
Два пророка.

Былъ мартъ, то дождливый, то снѣжный, то грязный, то пыльный, то душный отъ палящаго солнца, то холодный отъ ледяного вѣтра. Въ это время года даже люди, живущіе въ уютныхъ домахъ и не подвергающіеся разъяренной борьбѣ стихій, жалуются на кашель и ревматизмъ, а доктора имѣютъ работы сверхъ головы; что же касается до тѣхъ, которые должны выносить на себѣ всѣ непріятности непогоды, то они страдаютъ, по меньшей мѣрѣ, хронической простудой и первымъ разстройствомъ, которыя тяжело отзываются на ихъ семействахъ.

Нашъ разсказъ касается Америки 1856 года, и тогда человѣкъ, проѣхавшій въ мартѣ мѣсяцѣ изъ Сентъ-Луи до Канзасской границы, на разстояніи двухсотъ пятидесяти миль, и сохранившій здоровое пищевареніе и веселый, добродушный видъ, могъ считаться чудомъ. Въ тѣ дни существовало только два пути сообщенія: на пароходѣ по рѣкѣ Миссури, одномъ изъ самыхъ бурныхъ потоковъ въ свѣтѣ, и въ дилижансахъ, почти лишенныхъ рессоръ, снабженныхъ твердыми кожаными подушками и дѣлавшими по семи миль въ часъ. Однако, весной 1866 года, о которой идетъ рѣчь, и въ предыдущемъ мѣсяцѣ пароходы, дилижансы были переполнены пассажирами, которые торопились на западъ, чтобы занять участки дѣвственной земли Канзаса. Большинство переселенцевъ принадлежало къ классу фермеровъ, спѣшившихъ туда изъ сѣверныхъ штатовъ, отъ Мичигана до Массачузета, отъ Огіо до Вермонта. Земля предлагалась правительствомъ по самой дешевой цѣнѣ; климатъ былъ сухой и здоровый, почва самая плодородная въ странѣ — чего же еще болѣе желать? Кромѣ того, побудительной причиной къ переселенію для благородно настроенныхъ и религіозныхъ американскихъ гражданъ, преимущественно изъ новой Англіи, служилъ слухъ, сначала передаваемый шепотомъ, а потомъ громко повторяемый печатью, что если сѣверяне не составятъ большинства въ новой территоріи, то она сдѣлается рабовладѣльческимъ штатомъ, собственностью хлопчатныхъ плантаторовъ юга. Поэтому лѣтомъ и осенью 1856 года, а также весной 1856 г., до марта мѣсяца, съ котораго начинается нашъ разсказъ, сѣверные фермеры, поселяне и рабочіе непрерывнымъ потокомъ занимали Канзасъ; города, селенія и отдѣльные хутора возникали, какъ бы по мановенію волшебнаго жезла, въ тѣхъ мѣстностяхъ, гдѣ за годъ передъ тѣмъ простирались необитаемыя равнины и дремучіе лѣса, едва ли когда видѣвшіе человѣческое существо.

Новое населеніе было мирное и употребляло огнестрѣльное оружіе только противъ зайцевъ, кроликовъ и дикихъ утокъ. Оно состояло изъ цѣлыхъ семействъ: мужчинъ, женщинъ и дѣтей, которые всѣ были готовы работать безъ устали, чтобы извлечь изъ богатой почвы быстрый плодъ своего труда, а своими голосами, въ качествѣ равноправныхъ гражданъ просвѣщенной республики, обезпечить новой территоріи законодательное собраніе, которое имѣло бы цѣлью создать свободный штатъ для свободныхъ людей. Вотъ чего хотѣли первые сѣверные переселенцы. Не смотря на это, южная печать впослѣдствіи утверждала, что во всемъ Канзасѣ былъ только одинъ человѣкъ, который явился туда съ идеей уничтоженія рабства и возникновенія такого крестоваго похода противъ южныхъ рабовладѣльцевъ, о которомъ не мечталъ и самъ Гаррисонъ. Этого человѣка звали Джонъ Браунъ, и онъ былъ пламеннымъ аболиціонистомъ уже болѣе пятидесяти лѣтъ.

Остальные поселенцы нимало не заботились о рабствѣ внѣ предѣловъ своей территоріи, и когда лѣтомъ 1855 года произошли первые выборы мѣстнаго законодательнаго собранія, и сторонники рабства изъ Миссури явились вооруженные къ выборнымъ ящикамъ, прогнали мѣстныхъ жителей и гурьбой подали голоса за противниковъ «свободнаго штата», то спокойное сѣверное населеніе разинуло ротъ отъ удивленія и долго не знало, что ему предпринять. Вѣсти объ этомъ достигли до восточныхъ городовъ, и сѣверныя газеты, начиная съ нью-іоркской «Tribune», редакторомъ которой былъ Горасъ Грилей, забили въ набатъ и стали горячо протестовать съ энергичными угрозами противъ пограничныхъ миссурійскихъ разбойниковъ. Но прошло нѣсколько мѣсяцевъ. Самозванное законодательное собраніе Канзаса издало самые строгіе законы въ обезпеченіе рабовладѣльческихъ интересовъ, а въ Вашингтонѣ, гдѣ тогда царили южные демократы, все это охотно утверждалось. Потому зимою 1856 года и въ особенности въ слѣдующую весну мыслящіе люди на сѣверѣ обращали съ безпокойствомъ свои взгляды на Канзасъ, лихорадочно читали газеты и пламенно обсуждали о томъ, что представитъ міру второй актъ этой патетической драмы.

Двадцать перваго марта, вечеромъ, старый дилижансъ съ востока тяжело, шумно катился по городу Сантону, находившемуся въ двадцати миляхъ отъ Миссурійской границы. Въ немъ былъ только одинъ пассажиръ, и праздные зѣваки, собравшіеся вокругъ Шапетской гостиницы для обозрѣнія вновь прибывшихъ путешественниковъ, должны были удовольствоваться подробнымъ изслѣдованіемъ этого единственнаго прибавленія къ населенію города. Они произвели это вполнѣ основательно, а, съ своей стороны, пассажиръ, самъ таская свои многочисленные мѣшки и сундуки, такъ какъ ни одинъ праздношатающійся зѣвака на западѣ не возьметъ на себя роли носильщика изъ-за денегъ или любезности, — глядя на нихъ, думалъ, что онъ никогда въ жизни не видѣлъ такихъ безсмысленныхъ идіотовъ. Когда чужестранецъ снесъ послѣдній свой багажъ и самъ исчезъ въ нѣдрахъ гостиницы, самовольно образовавшійся комитетъ общественнаго надзора лѣниво перешелъ въ буфетъ. Тѣ изъ нихъ, которые имѣли деньги, распорядились на счетъ выпивки, и, подкрѣпивъ свои силы, старшій, наиболѣе праздный изъ членовъ комитета, съ краснымъ носомъ, налившимися глазами и одутловатымъ лицомъ, произнесъ, подергивая плечами и покашливая:

— Ну, братцы, что вы скажете о немъ?

— Его зовутъ Робертъ Гольдено, и онъ проклятый бостонецъ, — отвѣтилъ юноша, отличавшійся тбмъ, что на немъ было два револьвера, поярковая шляпа съ широкими полями, большія шпоры на сапогахъ и кожаные рейтузы.

Онъ пилъ водку и говорилъ громкимъ, грубымъ голосомъ:

— Бостонецъ! — повторилъ красный сатирическимъ тономъ: — я такъ и думалъ, что какой нибудь дуракъ это скажетъ.

— А я знаю, что говорю, — продолжалъ юноша, дико сверкая глазами: — стоитъ только умѣть читать, чтобы убѣдиться въ этомъ. Вы, вѣроятно, не грамотны, что спорите?

— По надписямъ на чемоданахъ ничего не узнаешь. Если ты, Билли Балинджеръ, желаешь познакомиться съ человѣкомъ, то изучай его лицо. Читать буквы умѣютъ и дѣти, а надо быть опытнымъ умникомъ, чтобы умѣть читать характеръ. Что это за человѣка,? Можетъ быть, вы правы, онъ и бостонецъ по сѣрымъ глубокимъ глазамъ, горбатому носу, длинному подбородку, по сжатымъ губамъ и невзрачной, неповоротливой фигурѣ. Но, вотъ и все. Замѣтили вы его руки?.. Такихъ не бываетъ у пасторовъ, учителей, писакъ и другой бостонской сволочи. Его руки видывали виды и работали на своемъ вѣку. То же можно сказать и объ его ногахъ. Къ тому же онъ смѣялся какой-то шуткѣ возницы, а бостонецъ никогда не смѣется. Что это за человѣкъ — ни я, ни кто изъ насъ не знаемъ, исключая развѣ Исаака Шапета. Впрочемъ я и знать не хочу, но помните мое слово, Билли Балинджеръ, и вся ваша миссурійская шайка, что сегодня съ востока прибыла такая собака, которая не станетъ писать статьи въ газетахъ, проповѣдывать, что Канзасъ — свободный штатъ, подобно Аллену Эльмору, и давать стречка при первомъ вашемъ появленіи. Это человѣкъ настоящій, и онъ пріѣхалъ сюда, чтобы поселиться надолго.

Эти слова буфетнаго оракула произвели сильное впечатлѣніе на всѣхъ присутствующихъ, и никто изъ нихъ, даже Балинджеръ, не осмѣливались оспоривать авторитета Джереми Джилькса, когда онъ находился въ пророческомъ настроеніи. Вся компанія наполнила стаканы, и разговоръ принялъ другой оборотъ.

Между тѣмъ, въ другой части гостиницы предметъ общаго любопытства спокойно ужиналъ, раздѣляя свое вниманіе между бифштексомъ, картофелемъ, яйцами и кофе съ одной стороны и трактирщикомъ Исаакомъ Шапетомъ — съ другой. Этотъ джентельменъ сидѣлъ на качалкѣ, положивъ ноги на спинку сосѣдняго стула, и лѣниво читалъ рекомендательное письмо мистера Гольдено. Они оба молчали, такъ какъ по этикету западной Америки нельзя было разговаривать съ путешественникомъ, прежде чѣмъ онъ не утолитъ свой голодъ. Но мистеръ Гольдено съ обычнымъ любопытствомъ человѣка, прибывшаго въ новую мѣстность, обращалъ такое же вниманіе на личность Шапета, какъ и на пищу.

Письмо, которое дѣйствительно или только невидимому читалъ Исаакъ Шапетъ, было отъ одного бостонскаго гражданина, который годъ передъ тѣмъ посѣтилъ Канзасъ и теперь убѣдилъ Гольдено переселиться туда. Этотъ другъ говорилъ ему о Шапетѣ въ самыхъ лучшихъ выраженіяхъ и не только рекомендовалъ содержимую имъ гостиницу, какъ первую въ городѣ, но и совѣтовалъ спрашивать мнѣніе Шапета, прежде чѣмъ предпринимать какой нибудь серьезный шагъ.

Первое впечатлѣніе, произведенное Шапетомъ на Гольдено, вполнѣ подтверждало лестное о немъ мнѣніе бостонскаго пріятеля. На взглядъ онъ былъ сорокалѣтній блондинъ, съ большимъ, добродушнымъ лицемъ, съ широкими плечами и небольшой коренастой фигурой, дышавшей спокойнымъ цвѣтущимъ видомъ. На немъ не было ни малѣйшихъ золотыхъ украшеній, къ которымъ въ то время американцы его положенія въ свѣтѣ были очень падки. Онъ не носилъ даже золотой булавки, а часовая цѣпочка была простая, стальная. Но за то его одежда такъ же, какъ вся внутренность дома, отличалась самой безупречной чистотой. Очевидно Канзасъ вполнѣ соотвѣтствовалъ не только его карману, но и натурѣ. Онъ, казалось, былъ доволенъ самимъ собой, своимъ положеніемъ и всѣмъ окружающимъ. Трудно было придумать лучшую рекламу для новой территоріи, чѣмъ этотъ цвѣтущій трактирщикъ. Однако не успѣлъ кончить своего ужина Робертъ Гольдено, какъ онъ уже пришелъ къ заключенію, что это было первое впечатлѣніе, и что въ мистерѣ Шапетѣ скрывалось нѣчто гораздо большее, чѣмъ добродушный характеръ и дѣловая ловкость. Чѣмъ дольше онъ смотрѣлъ на маленькую фигурку Шапета, тѣмъ онъ больше сознавалъ, что въ немъ таилась скрытая сила, быть можетъ, злая, но, вѣроятнѣе, добрая, которой бостонскій пріятель и не подозрѣвалъ.

Шапетъ также не сводилъ глазъ съ своего гостя, а когда они встрѣчались со взоромъ Роберта, то послѣдній ощущалъ нервную дрожь словно отъ электрическаго тока. Онъ ясно сознавалъ, что трактирщикъ изучаетъ его такъ же пристально, какъ письмо, которое все время не выпускалъ изъ рукъ.

Когда наконецъ аппетитъ чужестранца былъ утоленъ, мистеръ Шапетъ позвонилъ, и въ комнату вошла женщина маленькаго роста и столь похожая на трактирщика, что не могло быть сомнѣнія въ ихъ близкомъ родствѣ. Она быстро убрала со стола, и трактирщикъ, положивъ на столъ сигары, заявилъ, что онъ готовъ представить какія угодно справки о Сантонѣ, если это интересовало мистера Гольдено.

Робертъ выслушалъ съ любопытствомъ все, что имѣлъ сообщить ему мистеръ Шапетъ о новой мѣстности, въ которой онъ надолго хотѣлъ поселиться, а потомъ самъ разсказалъ до мельчайшихъ подробностей о своей прошедшей жизни, теперешнихъ его обстоятельствахъ и планахъ будущаго.

Пока онъ говорилъ, глаза Шапета блестѣли, и его лицо принимало полужалостливое, полусаркастическое выраженіе. Наконецъ Робертъ умолкъ, внезапно сознавъ, что, начавъ разговоръ съ разспросовъ Шапета, онъ кончилъ его своей собственной исповѣдью. Ему стало какъ-то стыдно, и онъ вопросительно взглянулъ на своего собесѣдника, но теперь сжатыя губы послѣдняго выражали только самое почтительное, серьезное вниманіе.

— Большое счастье для такой новой территоріи, какъ нашъ Канзасъ, — произнесъ Шапетъ послѣ минутнаго молчанія: — что молодые люди, окончившіе свое воспитаніе въ благороднѣйшемъ изъ нашихъ университетовъ и имѣющіе значительныя средства, считаютъ своимъ долгомъ поселиться среди насъ. Повторяю, большое счастіе для Канзаса имѣть своими гражданами юношей, подобныхъ вамъ, но, признаюсь, онъ къ этому не привыкъ.

— Это значитъ, что здѣсь не нужны саможертвующіе патріоты, — замѣтилъ со смѣхомъ Гольдено.

— Вы, сэръ, слишкомъ поспѣшны на заключеніе, — отвѣчалъ Шапетъ протестующимъ тономъ: — вы неправильно объяснили мои слова. Я хотѣлъ только сказать, что Канзасъ не привыкъ къ такимъ личностямъ, какъ вы. А, скажите, вы намѣрены обзавестись землей?

— Да, при первой возможности. Какъ я вамъ говорилъ, я цѣлый годъ работалъ на фермѣ и не только могу рубить лѣсъ, но и пахать землю. Въ настоящее время все мое самолюбіе заключается въ томъ, чтобы сдѣлаться гражданиномъ вашей территоріи. Конечно, я могъ бы спокойно жить на оставшіяся отъ отца деньги, но мнѣ противна такая жизнь, я хочу работать, и у меня есть еще другое желаніе, о которомъ, вѣроятно, писалъ нашъ общій другъ — въ этомъ желаніи заключается одинъ изъ главныхъ поводовъ моего переселенія сюда. Я хочу во что бы то ни стало помочь утвержденію въ Канзасѣ свободнаго штата, и болѣе того — уничтоженія рабства во всемъ союзѣ. Быть можетъ, осуществленію этого желанія мѣшаютъ болѣе серьезныя преграды, чѣмъ мы думаемъ на востокѣ, но все-таки мы должны все преодолѣть, иначе мы опозоримъ себя въ глазахъ всего свѣта.

Пока Робертъ говорилъ, въ лицѣ Шапета. произошла неожиданная перемѣна: его обычный добродушный видъ исчезъ, брови насупились, и глаза приняли угрожающій видъ.

— Можетъ быть, мы расходимся съ вами въ мнѣніяхъ по этому предмету? — прибавилъ Робертъ, такъ какъ трактирщикъ упорно молчалъ.

— Можетъ быть. Но выслушайте меня, мой новый другъ: я считаю себя, человѣкомъ твердымъ и рѣшительнымъ, но не высказалъ бы только что сказаннаго вами, даже если бы мнѣ заплатили за это десятки тысячъ долларовъ; развѣ я былъ бы вполнѣ увѣренъ въ душѣ своего собесѣдника и даже тогда я произнесъ бы подобныя слова только на ухо.

Робертъ покраснѣлъ до корней волосъ.

— Я думалъ, что большинство въ Сантонѣ сторонники свободныхъ штатовъ. Вѣдь на востокѣ всѣ называютъ Канзасъ свободнымъ штатомъ.

— Да, я объ этомъ слышалъ.

— Такъ отъ чего же глупо или неосторожно высказывать здѣсь принципы, долженствующіе лежать въ основѣ свободнаго штата?

Шапетъ закачалъ головой и поднялъ палецъ угрожающимъ образомъ.

— Молодой человѣкъ, — сказалъ онъ: — я не отличаюсь краснорѣчіемъ и ни съ кѣмъ никогда не спорилъ, такъ что и съ вами не войду въ борьбу аргументами. Сантонъ — славный городокъ и, можетъ быть, современенъ станетъ большимъ, вліятельнымъ городомъ. Въ немъ есть люди, искренно стоящіе за то, чтобы Канзасъ сдѣлался свободнымъ штатомъ; есть и такіе, которые только на словахъ выдаютъ себя за сторонниковъ свободныхъ штатовъ. Но большинство-открытые противники этого принципа. У насъ нѣтъ ни одного аболиціониста. Вы, конечно, привезли съ собою огнестрѣльное оружіе?

— Что? Револьверъ? Конечно, нѣтъ.

— Жаль. А вы стрѣляли когда нибудь?

— Да, въ школѣ: у насъ бывали состязанія на пистолетахъ, и я въ прошломъ году взялъ первый призъ.

— А изъ какого пистолета вы стрѣляли?

— Изъ обыкновеннаго, Кольта.

Шапетъ кивнулъ головой и устремилъ глаза на огонь. Его лицо снова прояснилось, и добродушная улыбка, по обыкновенію, заиграла на его губахъ. Онъ поправилъ дрова въ каминѣ и спокойно произнесъ:

— Времена теперь тяжелыя, другъ Гольдено. Завтра вы, конечно, пойдете осматривать городъ и можете свободно идти куда хотите, а если кто нибудь обнаружитъ излишнее любопытство относительно васъ, то вы только скажите, что живете у меня, и васъ оставятъ въ покоѣ. Да, вотъ еще что. Если вамъ придетъ въ голову мысль, что вамъ не мѣшало бы имѣть при себѣ револьверъ Кольта, или даже винтовку Шарпа, то обратитесь ко мнѣ. У меня есть пріятель оружейникъ, и у него попадаются очень хорошія и дешевыя вещи.

Съ этими словами Шапетъ протянулъ руку. Лицо его сіяло пламеннымъ сочувствіемъ, а когда Робертъ прикоснулся до его руки, то почувствовалъ такое крѣпкое пожатіе, что едва не вскрикнулъ. Но прежде чѣмъ онъ успѣлъ отвѣтить, трактирщикъ вышелъ уже изъ комнаты, а на порогѣ показалась миссъ Шапетъ, съ зажженной свѣчкой въ рукахъ, чтобы проводить гостя въ его спальню.

II.
Первая кровь.

Робертъ Гольдено прекрасно выспался и, хорошо позавтракавъ на слѣдующее утро, находился въ очень хорошемъ расположеніи духа. Все ему казалось очень симпатичнымъ въ его новомъ мѣстопребываніи.

Выходя на улицу, онъ встрѣтилъ Исаака Шапета,

— Готовы взяться за дѣло?

— Да.

— У васъ славная палка, — сказалъ трактирщикъ и, взявъ изъ рукъ Гольдено тяжелую дубовую палку въ четыре фута длины и два дюйма въ діаметрѣ, критически осмотрѣлъ ее.

— Настоящій фермерскій посохъ, — промолвилъ Шапетъ про себя: — онъ тяжелѣе сабли, а самъ молодецъ въ шесть футовъ, и руки его желѣзныя. Куда отправляетесь, другъ? — прибавилъ онъ громко.

— Можете вы мнѣ дать адресъ человѣка, который бы продавалъ землю?

— Алленъ Эльморъ, правительственный земельный агентъ, — вотъ кого вамъ нужно. Онъ въ разстояніи одной мили отсюда къ западу, и его жилище называется Бѣлымъ Домомъ. Это большой деревянный домъ, окрашенный въ бѣлый цвѣтъ и окруженный садомъ. Скажите ему, что я прислалъ васъ, и что вамъ нужно купить участокъ земли. Онъ приметъ васъ любезно и будетъ болтать съ вами цѣлый день. Я увѣренъ, что онъ вамъ понравится, а если не онъ, то во всякомъ случаѣ его семья придется вамъ по сердцу: въ новой же мѣстности надо всегда начинать съ того, чтобы обзавестись друзьями.

— Это значитъ, — думалъ Робертъ, выходя изъ гостиницы: — что Алленъ Эльморъ мнѣ вовсе не понравится. Странная манера говорить у Исаака Шапета: никогда онъ ничего не выскажетъ прямо.

Очутившись на улицѣ, Гольдено не послѣдовалъ тотчасъ совѣту трактирщика, а пошолъ прежде осматривать городъ. Въ то время Сантонъ имѣлъ около тысячи жителей. Дома были деревянные, основательные, хотя и грубаго вида. По сторонамъ трехъ широкихъ главныхъ улицъ тянулись деревянные тротуары, охранявшіе пѣшеходовъ зимой отъ снѣга, а лѣтомъ отъ грязи. Въ полумилѣ отъ города протекала большая рѣка, а вокругъ виднѣлись богатые лѣса и плодородныя земли. Вообще въ Сантонѣ не было недостатка въ природныхъ удобствахъ и производительныхъ силахъ. Робертъ читалъ объ этомъ въ газетахъ и представлялъ себѣ этотъ городокъ маленькимъ Эльдарадо энергіи и независимости, трудолюбивымъ ульемъ, въ которомъ свободные люди сѣвера боролись съ трудностями пограничной жизни, какъ новые отцы пилигримы. Но двухчасоваго личнаго знакомства съ городомъ было достаточно, чтобы измѣнить его взглядъ. Онъ не ожидалъ встрѣтить такой бѣдности и невзрачной обстановки, которыя кололи ему глаза на каждомъ шагу въ самой лучшей улицѣ Сантона. Вокругъ домовъ лежали груды мусора, а на мостовой росла трава. Мѣстами виднѣлись попытки развести маленькіе огороды, но, очевидно, эти работы относились къ прошедшему году и не возобновлялись нынѣшней весной.

Вокругъ тавернъ, которыхъ было нѣсколько, и на углахъ улицъ стояли группы праздныхъ зѣвакъ съ испитыми лицами и озабоченнымъ, безпокойнымъ выраженіемъ грубыхъ, невзрачныхъ чертъ. Даже люди, работавшіе въ кузницѣ и въ мастерскихъ, поражали своимъ удрученнымъ видомъ, словно надъ всѣми тяготѣло что-то печальное. На улицахъ не видно было ни одной женщины, и только кое-когда изъ окошка выглядывало женское лицо, смотрѣвшее съ любопытствомъ на чужестранца. Что касается до дѣтей, то ихъ подалось очень мало, а если Робертъ и наталкивался на ихъ группу, занятую игрой, то они, при видѣ его, тотчасъ разбѣгались. Большинство ихъ были босыя и въ лохмотьяхъ. Даже и тѣ мальчуганы, которые возвращались изъ школы и были приличнѣе одѣты, отличались такимъ же запуганнымъ видомъ, какъ и всѣ остальные.

— Городъ точно въ осадномъ положеніи, — думалъ Робертъ.

Въ эту минуту мимо него прошли три человѣка, рѣзко отличавшіеся, по своей внѣшности, отъ всѣхъ обывателей, которыхъ онъ видѣлъ до сихъ поръ. Вообще онъ никогда не видалъ подобныхъ личностей, а потому съ удивленіемъ сталъ пристально смотрѣть на нихъ. Это имъ не понравилось, и одинъ грубо спросилъ, что ему надо. Робертъ молча прошолъ далѣе, но ему стало теперь ясно, почему все населеніе находилось въ мрачномъ настроеніи. Это были тѣ пограничные разбойники, о которыхъ онъ читалъ въ газетахъ. Вооруженные до зубовъ, въ высокихъ сапогахъ, широкихъ шароварахъ и сѣрыхъ фланелевыхъ рубашкахъ, они такъ нахально шли посреди улицы, что, казалось, говорили — весь міръ нашъ. Вотъ эти-то молодцы и нахлынули на Сантонъ во время выборовъ и съ тѣхъ поръ держали городъ въ своихъ рукахъ.

Хотя только былъ полдень, но Робертъ достаточно насмотрѣлся на городъ и рѣшилъ посѣтить Бѣлый Домъ для знакомства съ Алленомъ Эльморомъ.

Съ наслажденіемъ очутился онъ за городомъ, гдѣ во всѣ стороны тянулась открытая равнина съ разсѣянными мѣстами фермами. Онъ перешолъ черезъ мостъ и пошолъ вдоль берега шумнаго потока, среди зеленыхъ луговъ, окаймленныхъ деревьями. Далѣе тянулись поля, и Робертъ съ удовольствіемъ замѣтилъ, что люди, шедшіе за сохой, по бороздамъ, отличались обычными загорѣлыми лицами поселянъ и составляли пріятный контрастъ съ болѣзненными, озабоченными гражданами Сантона. Земля, которую они переворачивали, была сочная, черная, и молодой человѣкъ снова ожилъ. Ему стало казаться, что въ этой мѣстности можно жить припѣваючи, и онъ весело, съ надеждой въ сердцѣ, продолжалъ свой путь.

Почва постепенно поднималась, и дорога становилась все пустыннѣе, такъ что Робертъ началъ подозрѣвать, что Бѣлый Домъ находился гораздо дальше, чѣмъ его увѣрилъ Шапетъ. Неожиданно онъ услыхалъ грозные громкіе голоса и увидѣлъ, что шедшаго впереди его одинокаго путника остановили два молодца, направлявшіеся въ противоположную сторону. Робертъ ускорилъ свои шаги, но на его приближеніе не обратили никакого вниманія, такъ какъ онъ не былъ вооруженъ. Человѣкъ, котораго остановили и который, очевидно, подвергался опасности, былъ, по внѣшнему виду, докторомъ или судьей, такъ какъ онъ былъ одѣть въ безукоризненную черную одежду, молодцы же, напавшіе на него, принадлежали къ шайкѣ миссурійцевъ.

— Стой! — произнесъ одинъ изъ нихъ, выхватывая изъ-за пояса пистолетъ: — и смотри, говори правду. Ты худшій изъ всѣхъ аболиціонистовъ: ты, Алленъ Эльморъ, хитрая, прехитрая собака. А я съ моимъ другомъ порѣшили покончить съ тобой, если ты не поклянешься, что перестанешь водить за носъ честныхъ людей.

— Ты ошибаешься, Патъ, — отвѣчалъ съ улыбкой господинъ въ черной одеждѣ: — аболиціонисты меня ненавидятъ болѣе твоего.

— Полно врать! А кто заманилъ въ Сантонъ губернатора Шанона и, напоивъ, заставилъ его подписать бумагу объ изгнаніи всѣхъ насъ въ Миссури? Вѣдь ты это надѣлалъ, старая лиса! Вотъ теперь мы съ тобой и разочтемся!

Онъ засмѣялся грубымъ смѣхомъ пьянаго человѣка.

— Мнѣ не время съ тобою спорить, Патъ, — отвѣчалъ Эльморъ съ искусственнымъ смѣхомъ: — а то я доказалъ бы тебѣ, что дѣло имѣло совершенно иной характеръ. Ну, дайте мнѣ дорогу, — прибавилъ онъ, вынимая изъ кармана серебряную монету: — вотъ вамъ на счастье. Мнѣ надо торопиться.

Онъ сдѣлалъ два шага впередъ, смотря съ безпокойствомъ на раскраснѣвшееся лицо ирландскаго миссурійца.

Патъ Логлинъ снова захохоталъ, но добродушнѣе прежняго, спряталъ пистолетъ и, взявъ долларъ, положилъ его въ карманъ. По всей вѣроятности, Эльморъ спокойно удалился бы, если бы, вынимая деньги, онъ не обнаружилъ золотые часы съ многочисленными брелоками. Эти предметы приглянулись товарищу Логлина, который былъ совершенно трезвъ, и онъ, схватившись одной рукой за часы, ударилъ другой въ лицо Эльмора такъ сильно, что тотъ повалился. Патъ громко засмѣялся, но черезъ минуту вскрикнулъ отъ удивленія, такъ какъ его товарищъ не успѣлъ положить въ свой карманъ, награбленныя вещи и грохнулся на землю отъ удара, нанесеннаго ему сзади подбѣжавшимъ Робертомъ Гольдено. Патъ Логлинъ тотчасъ выстрѣлилъ, но его рука такъ дрожала отъ пьянства, что онъ далъ промахъ. Въ то же мгновеніе Робертъ однимъ ударомъ палки выбилъ револьверъ изъ его рукъ, а отъ другого у негодяя посыпались искры изъ глазъ. Прошло еще нѣсколько секундъ, и оба миссурійца обратились въ бѣгство, оставивъ Роберта побѣдителемъ на мѣстѣ боя.

Подобравъ револьверъ, онъ послѣдовалъ за бѣжавшими врагами, но они неслись такъ быстро по направленію къ городу, что онъ вскорѣ прекратилъ погоню и вернулся къ мистеру Эльмору. Бѣдный джентльменъ стоялъ на дорогѣ, весь запыленный и съ большимъ шрамомъ на щекѣ; но когда подошелъ къ нему Робертъ, онъ холодно и спокойно поклонился ему, словно ничего не случилось.

— Позвольте мнѣ поблагодарить васъ, сэръ, — произнесъ онъ сухимъ оффиціальнымъ тономъ: — я надѣюсь, что вы не пострадали? Мой домъ рядомъ, — прибавилъ онъ, смотря пристально на молодого человѣка: — не хотите ли отдохнуть и чѣмъ нибудь подкрѣпиться?

Отъ этихъ словъ несло такимъ холодомъ, что если бы Робертъ не зналъ, съ кѣмъ имѣлъ дѣло, то, по всей вѣроятности, отказался бы отъ столь нелюбезнаго предложенія. Но теперь онъ въ двухъ словахъ объяснилъ цѣль своего посѣщенія и прибавилъ, что его послалъ къ Элыюру Исаакъ Шапеть. Въ одно мгновеніе Эльморъ измѣнилъ свой тонъ и сталъ чрезвычайно любезно приглашать Роберта позавтракать у него. Они быстро пошли къ виднѣвшемуся невдалекѣ бѣлому дому и черезъ нѣсколько минутъ достигли его. На пути Эльморъ безъ умолка говорилъ о Бостонѣ, о Филадельфіи, его родномъ городѣ, о плодородіи Канзаса и о выгодныхъ условіяхъ покупки тамъ недвижимой собственности. Но ни словомъ не упомянулъ о только что происшедшемъ событіи. Ясно было, что онъ или хотѣлъ забыть о немъ, или считалъ нестоящимъ вниманія. Однако, приближаясь къ дому, онъ отвернулся отъ своего собесѣдника и старался стереть слѣды удара на щекѣ.

Бѣлый домъ представлялъ пріятный контрастъ съ жилищами въ Сантонѣ. Онъ былъ деревянный, одноэтажный, съ черепичной остроконечной крышей и большимъ, окружающимъ со всѣхъ сторонъ, садомъ. Общее впечатлѣніе всего дома было такое мирное и счастливое, что Робертъ невольно заглядѣлся.

— Вы, должно быть, потратили много труда на устройство своего сада? — сказалъ Робертъ, чрезвычайно любившій садоводство: — я ничего не видѣлъ подобнаго съ тѣхъ поръ, какъ покинулъ Бостонъ.

— Это не моя работа, — отвѣчалъ Эльморъ, указывая рукой на цвѣточныя куртины и прекрасно обработанныя огородныя гряды: — я не отличу рѣпы отъ картофеля, пока они не на тарелкѣ. Моя племянница, Руѳь Виндсфордъ, живущая теперь у меня, занимается этимъ дѣломъ. Да вотъ она и сама.

Робертъ также мало ожидалъ встрѣтить въ Канзасѣ молодую миссъ, какъ крокодила, а потому нервно вздрогнулъ, но черезъ минуту пришелъ въ восторгъ отъ явившагося передъ нимъ плѣнительнаго образа.

Руѳь Виндсфордъ была высокаго роста и, быть можетъ, слишкомъ тонка, но держала себя такъ граціозно, что этотъ недостатокъ стушевывался; ея большіе черные глаза, свѣтлый цвѣтъ лица и длинные золотистые волоса заставляли и не двадцатитрехлѣтняго юношу признавать ее прелестной красавицей. Напротивъ, Робертъ не произвелъ никакого впечатлѣнія на молодую дѣвушку, и, слегка поклонившись ему, она пристально посмотрѣла на дядю.

— У васъ кровь на лицѣ, — сказала она: — что случилось?

— Ничего, пустяки. Я сдѣлаю холодную примочку, и все пройдетъ. Просто меня толкнули, — вотъ и все.

Болѣе Эльморъ ничего не сказалъ своей семьѣ о случившемся и ни словомъ не упомянулъ о помощи, оказанной ему Робертомъ.

Во время завтрака разговоръ поддерживался исключительно Эльморомъ и его племянницей. Робертъ, никогда не отличавшійся разговорчивостью, чувствовалъ себя не въ своей тарелкѣ. Онъ пришелъ къ тому заключенію, что Исаакъ Шапегъ внушалъ къ себѣ уваженіе, хотя и не совершенно понималъ его таинственнаго характера, а Алленъ Эльморъ ему положительно не нравился. Несмотря на то, что политическіе вопросы не были затронуты, Робертъ сознавалъ, что между ихъ мнѣніями существовала непроходимая бездна. Поэтому не было видимой причины оставаться ему послѣ завтрака, такъ какъ онъ рѣшился на время отложить дальнѣйшій разговоръ о своемъ желаніи купить землю. Однако, онъ продолжалъ сидѣть и спокойно слушать разглагольствованія Эльмора противъ лицъ, являвшихся въ Канзасъ съ предвзятыми идеями на счетъ рабства и аболиціонистовъ, которыхъ онъ называлъ безумцами, такъ какъ, несмотря на всю принципіальную ненавистность рабства для сѣверянина, приходилось съ нимъ мириться, такъ какъ на югѣ оно было не только уважаемымъ, но просто священнымъ учрежденіемъ. Тайная причина такого страннаго поведенія Роберта заключалась въ томъ, что онъ случайно слышалъ, какъ миссъ Виндсфордъ сказала теткѣ о своемъ намѣреніи заняться въ срединѣ дня садовыми работами. При этихъ словахъ онъ почувствовалъ непреодолимое желаніе посмотрѣть, какъ молодая дѣвушка работала въ саду. Поэтому онъ молча слушалъ Эльмора, а когда наконецъ всталъ и простился съ нимъ, то направился въ садъ, гдѣ вскорѣ нашелъ энергичную фигуру молодой дѣвушки въ большой соломенной шляпкѣ и длинныхъ перчаткахъ.

Съ своей стороны Руѳь, пристально смотрѣвшая на Роберта во все время завтрака и разговора съ дядей, пришла къ тому заключенію, что она никогда не видала такого серьезнаго, суроваго молодого человѣка и даже не читала въ книгахъ ни о чемъ подобномъ. Она сравнивала его съ кромвелевскими пуританами и сомнѣвалась, могъ ли онъ когда нибудь шутить или смѣяться. Поэтому она очень удивилась, когда онъ подошелъ къ ней въ саду и спросилъ съ веселой улыбкой, можетъ ли онъ посмотрѣть на ея работу. Она провела его по всѣмъ дорожкамъ, и онъ вступилъ въ серьезныя разсужденія о различіи почвы, способовъ посадки цвѣтовъ и прививки кустовъ. Затѣмъ она, въ свою очередь, разсказала о томъ, что дѣлала въ прошедшемъ году для улучшенія своего сада, а онъ предложилъ ей свои услуги для постройки теплицы.

Возвращаясь домой вечеромъ, Робертъ въ глубинѣ своего сердца обсуждалъ все, что случилось въ этотъ день, и съ недоумѣніемъ замѣчалъ, что всѣ политическія соображенія о будущности Канзаса и о борьбѣ съ миссурійцами стушевались въ его головѣ передъ образомъ Руѳи. Первый разъ въ жизни онъ вошелъ въ дружескія отношенія съ молодой дѣвушкой. Однако онъ нисколько не сантиментальничалъ и увѣрялъ себя, что тутъ не было и тѣни любви, а что онъ просто встрѣтилъ сродную себѣ душу, благодаря чему Канзасъ, при всей неприглядности его населенія, сталъ казаться ему самой прекрасной мѣстностью въ свѣтѣ, и онъ рѣшилъ остаться тамъ на всю свою жизнь.

III.
Сантонскіе обыватели.

Возвратясь въ гостиницу, Робертъ увидалъ Исаака Шапета на порогѣ; онъ курилъ, и, по брошенному имъ взгляду на своего новаго жильца, можно было заключить, что онъ ожидалъ его съ безпокойствомъ. Молодой человѣкъ подозрѣвалъ, что трактирщику было уже извѣстно о случившемся въ то утро; но онъ ни однимъ словомъ не намекнулъ на это, и когда, послѣ ужина, онъ пригласилъ Роберта въ свою комнату, то не забросалъ его вопросами, а предоставилъ самому разсказать свою исторію, когда захочетъ. Впрочемъ ему не пришлось долго ждать, и Робертъ подробно описалъ ему какъ схватку съ миссурійцами, такъ и посѣщеніе Бѣлаго Дома. Шапетъ слушалъ его молча, съ пассивнымъ вниманіемъ.

Молодого человѣка удивило это холодное равнодушіе въ отношеніи того, что онъ считалъ серьезнымъ фактомъ, и онъ наконецъ рѣзко спросилъ, что думаетъ мистеръ Шапетъ обо всемъ этомъ.

— Я думаю, — отвѣчалъ онъ: — что вамъ слѣдуетъ въ вашихъ странствованіяхъ брать съ собою не только револьверъ, но и винтовку.

— А я предпочитаю палку и надѣюсь болѣе на нее и свои ноги, чѣмъ на оружіе. По моему мнѣнію, миссурійцы болѣе опасны на словахъ, чѣмъ на дѣлѣ.

— Конечно, палка въ вашихъ рукахъ сильное орудіе, но для того, чтобы заварить кашу, а не расхлебать ее.

— Что это значитъ?

— А то, что если вы завтра пойдете гулять по Сантону съ одной палкой въ рукахъ, то вашимъ друзьямъ и моей гостиницѣ не видать васъ болѣе въ живыхъ.

— Развѣ дѣла обстоятъ такъ плохо?

— Сами судите. Патъ Логлинъ спрашивалъ меня утромъ, что выйдетъ, если онъ пожалуется на васъ въ судъ. Люди смотрятъ на одно и то же дѣло съ разныхъ точекъ зрѣнія.

— Развѣ вы ихъ видѣли обоихъ?

— Они постоянные мои посѣтители, — отвѣчалъ Исаакъ съ улыбкой.

— Однако, у васъ широкое знакомство, — замѣтилъ Робертъ, закусивъ губу и нахмуривъ брови.

— Еще бы: я вѣдь этимъ живу. Можетъ быть, у меня и есть враги, у каждаго они есть, но я ихъ не знаю. У меня также есть убѣжденія, но они неизвѣстны даже моей сестрѣ, которая знаетъ меня насквозь. Нѣкоторые называютъ такое поведеніе не хорошимъ словомъ, но я полагаю, что иначе нельзя быть дѣловымъ человѣкомъ.

Все это было сказано такимъ искреннимъ тономъ, что лицо Роберта просіяло, и онъ съ улыбкой произнесъ:

— Я увѣренъ, что вы хорошій, хотя дѣловой человѣкъ, и я лучше желалъ бы быть вашимъ другомъ, чѣмъ врагомъ.

Трактирщикъ пристально посмотрѣлъ на Роберта, и тотъ невольно вздрогнулъ.

— Во всякомъ случаѣ я могу узнать по первому взгляду человѣка, — прибавилъ Шанетъ: — и всякій, кто обращается ко мнѣ, можетъ положиться на меня, какъ на каменную гору.

— Я въ этомъ увѣренъ, — отвѣтилъ Робертъ. — А желали бы вы узнать мое мнѣніе о вашемъ городѣ?

— Еще бы.

— Я чувствую себя, какъ человѣкъ, неожиданно попавшій въ мѣстность, наполненную змѣями; онъ не смѣетъ ни сѣсть, ни протянуть руки изъ боязни, чтобы его не ужалили ядовитые гады.

— Вы вѣрно опредѣлили теперешнее положеніе Канзаса, — замѣтилъ со смѣхомъ трактирщикъ.

— Что же мнѣ дѣлать?

— Не вмѣшиваться въ чужія дѣла и идти своею дорогою.

— Но вѣдь не могу же я хладнокровно смотрѣть, какъ передъ моими глазами двое разбойниковъ грабятъ бѣдняка.

— Но какую пользу вы принесли своимъ вмѣшательствомъ? Алленъ Эльморъ даже васъ не поблагодарилъ, а Патъ и Билли Балинджеръ, которымъ вы задали знатную трепку, никогда вамъ этого не простятъ. Можетъ быть, имъ и не удастся васъ убить, если вы будете ходить вооруженнымъ. Но попробуйте купить себѣ землю и выстроить домъ — онъ сгоритъ у васъ чрезъ двадцать четыре часа, и сколько вы ни стройте новыхъ, всѣ также погорятъ. Эти люди шутить не любятъ!

Робертъ нервно разсмѣялся.

— Это не утѣшительно, мистеръ Шанетъ. Что же мнѣ дѣлать?

— Я видалъ свѣтъ, молодой человѣкъ, и знаю хорошо Канзасъ, а потому убѣжденъ, что вы здѣсь похоронили себя. Но вы мнѣ ничего не говорите объ Эльморѣ и его семьѣ. Какъ обстоятъ ваши дѣла съ нимъ?

— Спросите мистера Эльмора, что онъ думаетъ обо мнѣ, — отвѣчалъ Робертъ съ гримасой: — онъ говорилъ, а я слушалъ. Вотъ и все.

— Значитъ, — произнесъ Шанетъ, зѣвая: — Бѣлый Домъ не скоро васъ увидитъ.

— Ну, не говорите этого, — отвѣчалъ Робертъ съ улыбкой: — его семья и онъ самъ очень интересные субъекты. Я не удивлюсь, если онъ со временемъ будетъ относиться ко мнѣ дружелюбно. Да, кстати, можно здѣсь купить стекло для устройства теплицы? Я обѣщалъ миссъ Виндсфордъ, племянницѣ Эльмора, устроить теплицу и сдержу свое слово, хотя бы даже мнѣ пришлось для этого выписать стекло изъ Сентъ-Луи.

Шапеть бросилъ сигару, которую онъ курилъ, въ огонь, словно она его обожгла.

— Хорошо, — сказалъ онъ: — я наведу справки и увѣдомлю васъ о результатѣ. А теперь — доброй ночи.

Разставшись съ своимъ постояльцемъ, трактирщикъ заперъ гостиницу и, вернувшись въ свою комнату, сѣлъ у камина, гдѣ догорали уголья.

— Такого человѣка поискать днемъ съ фонаремъ, — говорилъ онъ самъ себѣ: — у него все есть: и здоровье, и сила, и деньги. Мы должны переманить его на свою сторону и тѣломъ и душой. Какъ глупо, что я послалъ его къ Эльмору. Впрочемъ, это не бѣда. Хотя дѣвченка, повидимому, плѣнила его и будетъ всю ночь ему сниться, но дурного изъ этого ничего не выйдетъ, такъ какъ у нея есть женихъ, капитанъ съ юга. Эльморъ поощряетъ его ухаживанія, и Роберту тамъ дѣлать нечего. Намъ еще лучше, если онъ придетъ въ отчаяніе отъ любви, тогда онъ пойдетъ на все, а намъ надо такихъ людей.

На слѣдующее утро Робертъ объявилъ Шапету, что желаетъ купить револьверъ, и черезъ нѣсколько минутъ у него за поясомъ торчалъ «Кольтъ», съ которымъ онъ могъ легко защищаться отъ шести враговъ. Когда была окончена эта покупка, Шапетъ сообщилъ ему интересныя новости. Въ этотъ день долженъ былъ произойти въ залѣ городской школы митингъ избирателей, сторонниковъ свободныхъ штатовъ. Исаакъ предложилъ Роберту присутствовать на этомъ собраніи.

— Это вамъ дастъ лучшее понятіе о канзасской политикѣ, — сказалъ онъ: — чѣмъ цѣлый ворохъ газетъ.

Дѣйствительно, Сантонъ находился въ этотъ день въ большомъ волненіи. Главныя улицы кишѣли миссурійцами, и Робертъ ожидалъ встрѣтить на каждомъ шагу своихъ недавнихъ противниковъ. Но теперь не одни миссурійцы наполняли городъ, а въ немъ виднѣлись толпы окрестныхъ фермеровъ, которые хотя были на видъ неловкими, застѣнчивыми, но, судя по ихъ рѣшительнымъ взглядамъ, они готовы были дать отпоръ всякому, кто рѣшился бы помѣшать имъ въ пользованіи своимъ правомъ. Миссурійцы съ своей стороны не обнаруживали особой воинственности, несмотря на значительность своего числа, и Робертъ, проходя среди нихъ вмѣстѣ съ Шапетомъ, не подвергся ни малѣйшей непріятности. Конечно, причиной этого было отчасти присутствіе популярнаго трактирщика, съ которымъ всѣ дружески здоровались: и фермеры, и горожане, и миссурійцы. У него, повидимому, не было ни одного врага. Но, не смотря на сыпавшіяся на него любезныя привѣтствія, онъ не останавливался и не разговаривалъ ни съ кѣмъ, а продолжалъ идти рука въ руку съ Робертомъ.

Неожиданно они увидали передъ собою Пата Логлина, стоявшаго въ многочисленной группѣ друзей. Сердце Роберта забилось сильнѣе, но Исаакъ Шапетъ только улыбнулся и умѣрилъ свои шаги.

— Какъ твое здоровье, Патъ? — спросилъ онъ: — хорошая погода для выборовъ.

Логлинъ обернулся и обнаружилъ завязанное лицо съ явными слѣдами вчерашняго побоища. Онъ пристально посмотрѣлъ на Роберта, который отвѣчалъ ему тѣмъ же, и потомъ довольно учтиво отвѣчалъ Шапету:

— Здравствуй, Исаакъ, хочешь выпить, молодецъ?

— Нѣтъ, оставимъ это до окончанія выборовъ, — возразилъ Шапегь съ улыбкой: — можетъ быть, тогда ты угостишь меня не одной, а двумя бутылками.

Друзья Логлина засмѣялись, такъ какъ всѣмъ было извѣстно, что въ день выборовъ ирландецъ зашибалъ деньгу.

Школьный домъ, къ которому подошли Шапетъ и его товарищъ, находился въ центрѣ большаго пустого пространства. Сантонцы предполагали, при дальнѣйшемъ развитіи своего города, выстроить здѣсь ратушу, но покуда дѣло ограничивалось длиннымъ деревяннымъ домомъ, который служилъ и для школы и для общественныхъ собраній. Въ немъ помѣщалось до двухсотъ человѣкъ. Въ настоящее время все свободное пространство внутри дома было занято стульями и скамейками; только въ одномъ концѣ выдавалось грубо сколоченное возвышеніе для предсѣдателя и ораторовъ. Въ дверяхъ стояло два человѣка, которые сразу обратили на себя вниманіе Роберта. Они были бѣдно одѣты, но поражали своимъ достойнымъ и рѣшительнымъ видомъ. Они держали въ рукахъ длинныя винтовки и, очевидно, стояли на часахъ. Робертъ подумалъ, что ихъ глаза свѣтились тѣмъ энергичнымъ духомъ, котораго не доставало обывателямъ Сантона.

Они были высокаго роста и хорошо сложены; одинъ, старшій, съ густой каштановой бородой, казался среднихъ лѣтъ, хотя ему не было болѣе тридцати. Другой, на Десять лѣтъ моложе, былъ чисто выбритъ и возбуждалъ къ себѣ невольное сочувствіе большими голубыми глазами и открытымъ честнымъ лицемъ. Хотя черты лица ихъ были различны, но было что-то между ними общее, и всякій безъ ошибки сказалъ бы, что они братья.

— Кто они? — спросилъ шепотомъ Робертъ у Шапета.

Исаакъ какъ бы не разслышалъ его вопроса и, подойдя къ старшему изъ импровизованныхъ часовыхъ, сказалъ:

— Молодецъ, Язонъ, всегда на своемъ мѣстѣ! А гдѣ старикъ?

— Дома. Боленъ. Онъ до безумія рвался сюда, но, дѣлать нечего, пришлось остаться. Онъ даже не могъ встать съ постели.

— Плохо!

— Очень плохо. Баллотировка будетъ горяча, и намъ необходимо одержать верхъ.

Шапегъ пожалъ плечами и, обращаясь къ Роберту, сказалъ:

— Вы, друзья, должны познакомиться другъ съ другомъ. Язонъ! это Робертъ Гольдено изъ Бостона, аболиціонистъ. Другъ Гольдено! это Язонъ и Оливеръ, сыновья Джона Брауна изъ Осаватоми, человѣка, о которомъ надняхъ узнаетъ весь свѣтъ.

Послѣднія слова Шапегъ произнесъ вполголоса, и Робертъ едва ихъ разслышалъ, такъ какъ оба молодые человѣка, узнавъ, что онъ аболиціонистъ, дружески пожали ему руку и въ одинъ голосъ сказали:

— Да благословитъ васъ Богъ!

Но прежде чѣмъ онъ успѣлъ отвѣтить на ихъ привѣтствіе, Шапегь толкнулъ его въ дверь, и они очутились въ толпѣ, числомъ двѣсти человѣкъ. Хотя много голосовъ приглашало Шапета на возвышеніе, но онъ пробрался вмѣстѣ съ Робертомъ и помѣстился за эстрадой.

Молодой человѣкъ сталъ съ любопытствомъ смотрѣть вокругъ себя, и хотя онъ не привыкъ къ политическимъ собраніямъ, но съ перваго взгляда понялъ, что передъ нимъ были люди, искренно настроенные, и что дѣло шло о чемъ-то болѣе серьезномъ, чѣмъ о простыхъ выборахъ. Въ толпѣ не слышны были разговоры, и всѣ глаза были устремлены на эстраду. Когда предсѣдатель занялъ отведенное ему мѣсто, то наступило общее молчаніе. Робертъ съ изумленіемъ узналъ въ немъ Аллена Эльмора.

Онъ былъ хорошій ораторъ и говорилъ плавно, хотя холодно, никогда не останавливался, и его рѣчь была ясная, убѣдительная.

Онъ началъ съ того, что сослался на послѣдніе выборы и указалъ на то, что на нихъ были забракованы лица, отстаивающія теоріи свободныхъ штатовъ, затѣмъ онъ краснорѣчиво описалъ торжество рабовладѣльческой партіи, и тогда со всѣхъ сторонъ послышались громкіе протесты. Наконецъ онъ перешолъ къ вопросу о томъ, что слѣдовало теперь дѣлать, и въ залѣ наступила мертвая тишина.

— Друзья, этотъ вопросъ очень щекотливъ. Нѣкоторые говорятъ, что настало время отвѣчать силой на силу и провести на выборахъ нашего кандидата остріемъ меча; но я утверждаю, что это безуміе и нѣчто еще хуже безумія. Наши враги многочисленнѣе насъ, и правительство приметъ ихъ сторону, поэтому мы должны въ настоящее время подчиниться обстоятельствамъ и терпѣливо ждать. Скажу болѣе — если насъ ударятъ по одной щекѣ, мы должны подставить другую, а не отвѣчать ударомъ на ударъ. Только въ такомъ случаѣ мы можемъ доказать всей странѣ, что свирѣпствующая здѣсь распря возбуждена не нами; только тогда, въ случаѣ открытаго насилія противъ насъ, правительство двинетъ войска для нашей защиты. Лишь этимъ путемъ мы отстоимъ наши жилища и семьи отъ всякой опасности, а Канзасу обезпечимъ мирное процвѣтаніе.

Онъ сѣлъ на свое мѣсто. Никто ему не рукоплескалъ. Нѣсколько голосовъ слабо протестовало, а громадное большинство хранило молчаніе.

Послѣ него всталъ второй ораторъ. Это былъ содержатель одной изъ тавернъ въ Сантонѣ и, по общему мнѣнію, самый богатый человѣкъ во всемъ городѣ.

— Другъ Эльморъ совершенно правъ, — произнесъ онъ, — Кто навлекаетъ несчастія на Канзасъ?.. Аболиціонисты!.. Они выводятъ изъ себя южанъ, и я не могу за это осуждать послѣднихъ. Если бы аболиціонисты думали больше о своихъ семьяхъ и меньше о неграхъ, то намъ всѣмъ жилось бы лучше, миссурійцы перестали бы дѣлать набѣги на нашу территорію, и мы всѣ сдѣлались бы богаче. Подавайте голоса за друга Эльмора, братцы, и мирное спокойствіе обезпечено Канзасу.

Онъ замолкъ, и снова въ залѣ водворилось молчаніе. Робертъ, скрестивъ руки на груди и прикусивъ губу, нетерпѣливо топалъ правой ногой. Исаакъ Шапетъ не сводилъ съ него глазъ.

Черезъ минуту поднялся третій ораторъ, говорившій грубымъ мѣстнымъ нарѣчіемъ. Это былъ коренастый человѣкъ, съ круглымъ лицомъ, голубыми глазами и выдающимися скулами. Первыя⁴ его слова раздавались медленно, глухо, но потомъ онъ разгорячился и обнаружилъ естественное краснорѣчіе. Въ сущности его рѣчь была только разсказомъ о томъ, что онъ самъ лично испыталъ. Онъ былъ маленькимъ фермеромъ и за годъ передъ тѣмъ поселился на участкѣ за три мили отъ Сантона. Вскорѣ послѣ этого произошли выборы, и онъ подалъ голосъ за сторонника свободныхъ штатовъ. Спустя недѣлю, миссурійцы, сильно напугавъ его жену, похитили на его фермѣ двухъ теленковъ и значительное число цыплятъ, вмѣстѣ съ тѣмъ его предупредили, что если онъ будетъ присутствовать на митингахъ противъ рабства, то съ нимъ поступятъ еще хуже. Онъ обратился за покровительствомъ къ властямъ, но тѣ не оказали ему помощи. Что было дѣлать ему и сотнѣ людей, которые находились еще въ худшемъ положеніи? До настоящей минуты онъ не былъ аболиціонистомъ, но если дѣла будутъ идти въ томъ же духѣ, то не извѣстно, чѣмъ еще судьба его сдѣлаетъ.

Эта рѣчь была встрѣчена громкими криками одобренія — первый признакъ, что митингъ былъ одушевленнымъ существомъ. Волненіе еще не улеглось, какъ быстро вскочилъ на ноги худощавый, высокаго роста человѣкъ, въ разорванной одеждѣ, дырявыхъ сапогахъ и съ такимъ громовымъ голосомъ, что его было бы слышно въ залѣ втрое больше, чѣмъ настоящая.

— Граждане Канзаса! — воскликнулъ онъ: — вы люди или бараны? Фермеръ Гобъ только что говорилъ о грабежахъ. Это пустяки въ сравненіи съ пролитіемъ крови. Вильямъ До и маіоръ Гайтъ убиты среди бѣлаго дня, и почему? Потому только, что они протестовали противъ разбойниковъ, захватившихъ избирательные ящики и лишившихъ насъ избирательныхъ правъ. Теперь снова настали выборы. Что намъ дѣлать?.. Намъ предстоитъ одно изъ двухъ: или отомстить за Гайта и До, отстоять свои права и выгнать отсюда кровожадныхъ миссурійцевъ, или спокойно смотрѣть, какъ будутъ грабить наши фермы и убивать нашихъ товарищей. Выбирайте тотъ или другой путь, граждане Канзаса, но помните, что если вы теперь струсите, то ваша кровь падетъ на ваши головы!

Ораторъ умолкъ и тяжело перевелъ дыханіе, а вся зала огласилась дружными криками одобренія. Очевидно собраніе одушевлялось. Робертъ былъ такъ взволнованъ, что не могъ усидѣть на мѣстѣ и самъ хотѣлъ говорить. Но онъ не успѣлъ вскочить и открыть ротъ, какъ его схватилъ за руку Шапетъ.

— Погоди, молодецъ, дай мнѣ прежде сказать два слова.

Появленіе популярнаго трактирщика на эстрадѣ было привѣтствовано общими рукоплесканіями. Онъ спокойно пожалъ руку предсѣдателя и началъ обычнымъ разговорнымъ тономъ:

— Друзья, вы всѣ согласитесь со мною, что пріятно слушать искреннія рѣчи честныхъ людей. Но бываютъ случаи, когда не слѣдуетъ терять словъ на пустые фейерверки. Поэтому я предложу съ разрѣшенія предсѣдателя тотчасъ рѣшить, что намъ дѣлать сегодня. Насъ сто, или, быть можетъ, полтораста человѣкъ, а миссурійцевъ двѣсти. Я случайно знаю многихъ изъ нихъ и убѣжденъ, что они только ждутъ случая выступить въ открытый бой. Они думаютъ, хотя это, конечно, ложь, что болѣе половины приверженцевъ свободныхъ штатовъ въ Сантонѣ предпочитаютъ болтовню борьбѣ, и что тѣ даже, которые держатся противоположнаго мнѣнія, не вооружены. Есть еще человѣкъ четыреста, раздѣляющихъ наши убѣжденія, но они не подняли и пальца, когда были убиты Гайтъ и До. Предыдущій ораторъ вполнѣ правъ, говоря, что намъ предстоятъ выборы между двумя путями. Мы можемъ или идти къ избирательнымъ ящикамъ съ крикомъ: вонъ изъ нашего города всѣхъ иностранцевъ! или молча устраниться. Я ничего не предлагаю, а прошу только предсѣдателя поставить на баллотировку этотъ вопросъ. Пусть встанутъ тѣ, которые хотятъ повести дѣло круто и прогнать изъ Канзаса миссурійцевъ.

Эльморъ всталъ съ улыбкой и поставилъ на очередь предложенный вопросъ. Быстро вскочили съ своихъ мѣстъ Робертъ Гольдено, фермеръ Гобъ и два сына Джона Брауна, но болѣе никто.

Мертвое молчаніе царило въ залѣ. Предсѣдатель снова поднялся и произнесъ:

— Кто стоитъ за миръ, пусть подыметъ правую руку.

Цѣлый лѣсъ рукъ немедленно поднялся, и Эльморъ, не говоря ни слова, сошолъ съ предсѣдательскаго кресла. Митингъ кончился, и всѣ стали выходить.

Увлекаемый толпой, Робертъ разлучился съ Шапетомъ и раньше его вышелъ изъ дверей. Вокругъ него всѣ говорили о предстоящихъ выборахъ. Нѣкоторые стояли за уклоненіе отъ баллотировки, но большинство высказывалось въ пользу безмолвной подачи голосовъ. Въ общемъ говорѣ Робертъ ясно различилъ два голоса, говорившіе между собою позади его.

— Ты слышалъ, что говорилъ фермеръ Гобъ? Надо его не забыть.

— Еще бы, онъ за это дорого поплатится.

— Но надо подождать, пока явятся ребята изъ Алабамы, тогда мы задимъ встрепку проклятымъ аболиціонистамъ.

— А что дѣлаютъ Брауны?

— Они готовятся къ борьбѣ, и мы слѣдимъ за ними и днемъ и ночью.

— Они единственные смѣльчаки, готовые идти въ бой?

— Нѣтъ, такихъ молодцовъ много, но мы все-таки легко справимся съ ними. Но, тише, насъ могутъ подслушать.

Голоса замерли, и Робертъ уже не слышалъ ничего болѣе, а черезъ нѣсколько минутъ онъ вышелъ на улицу.

IV.
Перчатка брошена.

Робертъ удалился съ митинга въ очень мрачномъ настроеніи. Его сердце было переполнено негодованіемъ на трусость обывателей Сантона и опасеніями за ихъ безопасность въ виду подслушаннаго имъ разговора двухъ лицъ, очевидно бывшихъ шпіонами со стороны миссурійцевъ. Бѣдный фермеръ Гобъ! Бѣдные Брауны! Неужели нельзя было защитить людей, которые виновны были лишь въ томъ, что открыто выражали мнѣнія, господствовавшія въ ихъ штатахъ? Бо всякомъ случаѣ ихъ надо было предупредить. Но какая была польза въ этомъ предупрежденіи? Что можетъ сдѣлать горсть людей противъ сотенъ враговъ?.. По всей вѣроятности, и ему самому грозила опасность, такъ какъ его аргументы были не слова, а удары. Но онъ ничего не боялся и смѣло сталъ посматривать по сторонамъ, какъ бы желая, чтобы поскорѣе наступила борьба.

Оглядываясь, онъ замѣтилъ, что вышелъ изъ города, и направилъ свои шаги по дорогѣ, которая вела въ Бѣлый Домъ. Онъ улыбнулся и продолжалъ свой путь. Благодаря случайности, Руѳь Биндсфордъ работала въ саду въ ту самую минуту, какъ молодой человѣкъ подошолъ къ забору. Если бы онъ ея не увидалъ, то Робертъ прошелъ бы далѣе и вернулся бы въ Сантонъ другой дорогой, а теперь онъ остановился. Она подняла глаза съ гряды, которую полола, и привѣтствовала его съ веселой улыбкой. Онъ былъ вынужденъ войти въ садъ и, однажды очутившись тамъ, естественно не думалъ объ уходѣ.

Спустя часъ, мистрисъ Эльморъ, вернувшись изъ города, застала молодого человѣка за работой. Снявъ сюртукъ, онъ энергично копалъ землю, а Руѳь стояла подлѣ него и разговаривала такъ свободно, какъ будто была съ нимъ знакома цѣлую жизнь. Ея тетка, женщина большого роста, съ строгимъ квакерскимъ выраженіемъ лица, очень сухо поздоровалась съ Робертомъ, который поспѣшилъ надѣть сюртукъ. Но, по знаку племянницы, она, хотя и неохотно, пригласила молодого человѣка къ завтраку.

— Да, да, завтракайте у насъ, мистеръ Гольдено, дядя хотѣлъ поговорить съ вами о дѣлахъ.

— Но онъ возвратится не раньше вечера, — возразила мистрисъ Эльморъ рѣзкимъ тономъ: — вѣдь сегодня выборы.

— Тѣмъ лучше, мистеръ Гольдено успѣетъ до его возвращенія научить меня многому, чего я не знаю въ садоводствѣ. Вы на это согласны, мистеръ Гольдено, хотя, предупреждаю васъ, я несносная ученица?

Робертъ молча наклонился.

Но мистрисъ Эльморъ не поддавалась.

— Мистеръ Гольдено очень любезенъ, — промолвила она: — но слѣдуетъ сказать, что сегодня обѣщалъ вернуться капитанъ Гаулетъ, а такъ какъ онъ будетъ ночевать у насъ, то Эльмору придется отложить до другого дня дѣловой разговоръ съ мистеромъ Гольдено.

— Капитанъ Гаулетъ пріѣдетъ сегодня! — воскликнула Руѳь, вспыхнувъ: — тѣмъ лучше: мистеру Гольдено необходимо съ нимъ познакомиться. Это нашъ большой пріятель; онъ офицеръ и командуетъ отрядомъ солдатъ, расположенныхъ въ нѣсколькихъ миляхъ отсюда. Онъ будетъ въ состояніи отвѣтить на всѣ ваши вопросы о Виргиніи, такъ какъ онъ пріѣхалъ оттуда нѣсколько мѣсяцевъ тому назадъ, а я не бывала на своей родинѣ съ дѣтства.

Мистрисъ Эльморъ не могла болѣе возражать, и такимъ образомъ Робертъ во второй разъ завтракалъ въ Бѣломъ Домѣ.

Все время до вечера молодые люди провели въ саду. Изъ приличія мистрисъ Эльморъ сидѣла въ верандѣ и молча вязала, что нимало не мѣшало дружескому разговору Роберта съ Русью, такъ какъ они находились на значительномъ разстояніи. Впрочемъ Робертъ самъ говорилъ мало и работалъ неустанно лопатой, и Руѳь почти одна говорила безъ умолку. Ея простая, почти дѣтская, болтовня о себѣ и своей семейной жизни казалась ему увлекательнѣе всякаго краснорѣчія.

При его натурѣ молодые люди долго не вѣдаютъ любви и относятся холодно ко всѣмъ женщинамъ, до той минуты пока не наткнутся на ту, которой суждено овладѣть ихъ сердцемъ на всю жизнь. Люди хладнокровнаго темперамента смѣются надъ ними, а грубые скептики презираютъ ихъ, но они не обращаютъ на это вниманія и, однажды полюбивъ, сохраняютъ свою любовь всю жизнь и руководятъ ею всѣ свои поступки, все равно успѣшна она, или нѣтъ.

Наконецъ солнце склонилось къ западу, и въ воздухѣ уже чувствовалась вечерняя прохлада.

— Мистеръ Гольдено, — сказала Руѳь: — право, довольно работать. Если вы не бросите сейчасъ лопаты, то я отниму ее у васъ и запру. Нельзя же быть такой эгоисткой, какъ я; я упросила васъ остаться здѣсь до вечера, чтобы научиться кое-чему въ садоводствѣ, а дѣло кончилось тѣмъ, что вы цѣлый день проработали, какъ каторжникъ. Сдѣлайте одолженіе, надѣньте свой сюртукъ и отдохните до возвращенія дяди Эльмора, котораго я вижу вдали на дорогѣ. Потомъ ужинъ и хорошая сигара вознаградятъ васъ за тяжелую работу. Я, право, не знаю, какъ благодарить васъ за вашу любезность.

Робертъ поднялъ голову и засмѣялся. Кровь такъ кипѣла въ его жилахъ, что онъ готовъ былъ копать землю всю ночь.

— Развѣ я кажусь очень усталымъ, миссъ Виндсфордъ.

— У васъ лицо все красное.

— Можетъ быть, но я нисколько не желаю отдыхать.

— И однако вы все-таки отдохнете. Смотрите, тетя зоветъ насъ знаками.

Робертъ насупилъ брови и молча послѣдовалъ за Русью.

— Идите къ тетѣ, я сейчасъ васъ догоню, — промолвила молодая дѣвушка, остановившись въ калиткѣ.

Онъ повиновался и черезъ минуту уже сидѣлъ съ мистрисъ Эльморъ на верандѣ.

— Вы очень много работали, мистеръ Гольдено, сказала хозяйка холоднымъ тономъ.

— Да, но это принесло мнѣ большое удовольствіе, благодарю васъ.

— Вы очень много работали, — повторила мистрисъ Эльморъ, — и все ни къ чему.

— Какъ ни къ чему? — спросилъ Робертъ съ удивленіемъ.

— Очень просто. Руѳь врядъ ли будетъ болѣе заниматься въ этомъ саду. Вы слышали, что я говорила о капитанѣ Гаулетѣ. Вонъ онъ идетъ вмѣстѣ съ моимъ мужемъ. Онъ большой другъ Руѳи и нимало не интересуется садоводствомъ. А вы долго намѣрены остаться въ Канзасѣ?

— Да, — рѣзко отвѣчалъ Робертъ.

Наступило молчаніе, и они оба устремили глаза на подходившихъ къ дому мужчинъ.

Руѳь встрѣтила дядю у калитки, и Робертъ нервно считалъ секунды, въ продолженіе которыхъ сопровождавшій Эльмора молодой человѣкъ держалъ ея руку въ своихъ рукахъ. Они очевидно были женихъ и невѣста.

Эльморъ потрепалъ по плечу свою племянницу и, ускоривъ шаги, очень любезно поздоровался съ Робертомъ. Лицо его сіяло, и онъ весело подмигнулъ женѣ, указывая рукой на шедшую позади него парочку.

Капитанъ Гаулетъ былъ широкоплечій, коренастый человѣкъ лѣтъ тридцати. Въ сравненіи съ Робертомъ Гольдено онъ казался очень маленькимъ, хотя въ сущности былъ средняго роста, но его военная выправка, мундиръ, большіе усы, загорѣлый цвѣтъ лица, свѣтлые глаза и правильныя черты представляли выгодный для него контрастъ съ худощавой, костлявой фигурой уроженца Новой Англіи, въ поношенной и плохо сшитой одеждѣ. Кромѣ того, капитанъ превосходилъ Роберта и во многихъ другихъ отношеніяхъ, отличаясь приличными манерами и вполнѣ свободнымъ обращеніемъ. Онъ, улыбаясь, поздравилъ Руѳь съ необыкновенными успѣхами въ садоводствѣ и посовѣтывалъ увеличить садъ еще на полъ-акра, если она могла пользоваться такими прекрасными уроками въ этомъ дѣлѣ. При этомъ онъ прямо не намекнулъ на Роберта и какъ бы только шутилъ съ Русью. Затѣмъ онъ перемѣнилъ разговоръ и во все продолженіе ужина говорилъ почти исключительно одинъ, приводя между прочимъ отрывки изъ недавно полученнаго имъ письма отъ знакомаго виргинскаго плантатора, который въ смѣшномъ видѣ описывалъ жизнь негровъ.

Напротивъ Робертъ упорно молчалъ и не принималъ участія въ разговорѣ. Въ немъ наступила реакція послѣ счастливо проведеннаго дня, и онъ чувствовалъ себя въ какомъ-то нервномъ раздраженіи. Хотя онъ и увѣрялъ себя, что было глупо ревновать капитана, который ему очень не понравился съ перваго взгляда и, повидимому, также смотрѣлъ на него недружелюбно, но онъ не могъ побороть своего волненія и, несмотря на всѣ усилія Руѳи вовлечь его въ общій разговоръ, не раскрывалъ рта.

Послѣ ужина всѣ перешли на веранду, и мужчины закурили сигары. Небо было покрыто тучами, и вдали слышались перекаты грома. Мало-по-малу гроза приблизилась, и крупныя капли дождя прогнали маленькое общество въ гостиную, гдѣ уже горѣла лампа.

Капитанъ Гаулетъ теперь стушевался, и Руѳь ловко заставила Роберта разговориться, разспрашивая его о Бостонѣ и школьныхъ годахъ въ Гарвардскомъ университетѣ. Онъ такъ увлекся своими разсказами, что совершенно забылъ о присутствіи капитана Гаулета; но неожиданно онъ услыхалъ, какъ послѣдній спросилъ вполголоса у Эльмора:

— А вы мнѣ ничего не сказали о вашемъ утреннемъ митингѣ сторонниковъ свободныхъ штатовъ? Они, кажется, называютъ себя канзасскими избирателями? Мнѣ говорили, что это свора скалящихъ зубы собакъ. Но, извините, вы вѣдь предсѣдательствовали, разскажите же, какъ все обошлось.

Алленъ Эльморъ засмѣялся, и отъ его смѣха морозъ пробѣжалъ по спинѣ Роберта.

— Нечего и разсказывать: все обошлось, какъ я ожидалъ, и какъ вы предсказывали.

— Неужели? Это просто удивительно! — воскликнулъ Гаулетъ и впервые посмотрѣлъ на Роберта, — вы помните, миссъ Виндсфордъ, мое пророчество. Я предсказывалъ, что первую рѣчь произнесетъ мистеръ Эльморъ и, конечно, прекрасно, хотя, по моему мнѣнію, не слѣдуетъ метать бисеръ передъ свиньями. Потомъ свиньи — прошу меня извинить за это грубое слово — должны были помоему пуститься въ безконечное словоизверженіе. На голову миссурійцевъ они, конечно, изливали цѣлые потоки угрозъ, и наконецъ одинъ изъ нихъ, полубосой и въ лохмотьяхъ, сдѣлалъ пламенный призывъ къ оружію противъ моего друга Пата Логлина. Ну, не такъ ли все это произошло? Наконецъ, какой нибудь логичный человѣкъ предложилъ тотчасъ приступить къ избіенію всѣхъ миссурійцевъ, и тогда вся сцена измѣнилась: свиньи поджали хвосты и разошлись. Вѣдь я правъ, такъ все произошло? И всегда такъ будетъ.

— Я съ вами не согласенъ, — произнесъ Робертъ такимъ рѣшительнымъ тономъ, что Руѳь вздрогнула, а мистрисъ Эльморъ, едва ли не впервые, спутала петли своего вязанья.

— А вы присутствовали на митингѣ? — спросилъ Гаулетъ съ улыбкой.

— Отъ начала до конца.

" Что же, васъ позабавило это зрѣлище?

" Нимало. Я считаю этотъ митингъ очень серьезнымъ дѣломъ и прошу у васъ, мистеръ Эльморъ, извиненія, если я выскажу откровенно свое мнѣніе.

— Сдѣлайте одолженіе, говорите все, что у васъ на умѣ, — отвѣчалъ хозяинъ: — мнѣ очень интересно узнать ваше мнѣніе, такъ какъ вы намѣрены сдѣлаться гражданиномъ Канзаса и, по всей вѣроятности, чрезвычайно смѣлымъ.

При этомъ онъ подмигнулъ капитану, чего не замѣтилъ Робертъ, который былъ сильно возбужденъ дерзкой рѣчью капитана и очевиднымъ сочувствіемъ къ нему Эльмора.

— Прежде всего, — началъ онъ медленно и рѣшительно: — я долженъ согласиться съ капитаномъ Гаулетомъ, что большинство на этомъ митингѣ вело себя недостойно, и менѣе полудюжины людей выразили твердое убѣжденіе.

Капитанъ кивнулъ головой и, обращаясь къ Эльмору, промолвилъ вполголоса:

— Мистера Гольдено надо поздравить, что онъ понялъ настоящій характеръ нашего населенія, хотя гоститъ здѣсь только два дня.

— Но на митингѣ было четыре человѣка, до которыхъ не могутъ касаться саркастическія замѣчанія капитана Гаулета, — продолжалъ Робертъ, не обращая вниманія на слова офицера, — и въ числѣ ихъ былъ я. Но слѣдующій митингъ канзасскихъ гражданъ, будетъ ли онъ въ Сантонѣ или другой мѣстности, окончится совершенно иначе. Вопросъ о свободныхъ штатахъ не можетъ быть рѣшенъ людьми, которые ставятъ личное спокойствіе выше своихъ правъ. Въ результатѣ сегодняшняго митинга получится, вѣроятно, грабежъ, а, быть можетъ, и убійство мирныхъ гражданъ. Вчера я помѣшалъ двумъ миссурійцамъ совершить днемъ насиліе надъ однимъ изъ здѣшнихъ гражданъ. А почему это мыслимо? Потому что сторонники свободныхъ штатовъ не искренніе люди. Защитники рабства знаютъ, чего хотятъ, и не останавливаются передъ средствами. Если бы мы были также рѣшительны, то насъ не могли бы остановить никакія преграды. Бѣда въ томъ, что мы трусы.

— Это очень интересно, — отвѣчалъ капитанъ со смѣхомъ: — но я желалъ бы знать, чего именно хотятъ мистеръ Гольдено и тѣ три молодца, которые составляли на митингѣ ту благородную четверку, которая, по его словамъ, знала, что хотѣла.

— Извольте, я вамъ скажу: мы хотимъ, и рано или поздно добьемся, уничтоженія рабства во всей республикѣ.

Капитанъ Гаулетъ побагровѣлъ отъ гнѣва и бросилъ на Роберта такой гнѣвный взглядъ, словно хотѣлъ разорвать его на части.

— Довольно! — воскликнулъ онъ: — уничтоженіе рабства! Да поймите, что весь югъ возсталъ бы, какъ одинъ человѣкъ, если бы до него достигъ слухъ о такихъ преступныхъ намѣреніяхъ. Мы много должны переносить отъ васъ, сѣверянъ, но этого, видитъ Богъ, мы никогда не допустимъ!..

Робертъ добился своего и вывелъ изъ терпѣнія капитана.

— Я никогда не бываю грубъ ни съ кѣмъ, — сказалъ Ульморъ: — а тѣмъ болѣе не желаю оскорблять своего гостя; но считаю своею обязанностью предупредить мистера Гольдено, что, по законамъ территоріи, говоря это, онъ поступилъ не только дурно, но и совершилъ преступленіе, наказуемое по этимъ законамъ, и я не могу допускать въ моемъ домѣ подобныхъ выраженій.

— Я очень сожалѣю объ этомъ, мистеръ Эльморъ, — сказалъ Робертъ, вставая: — но я аболиціонистъ и всегда останусь имъ. Мнѣ остается только поблагодарить васъ за гостепріимство и проститься съ вами.

Затѣмъ онъ подошелъ къ мистрисъ Эльморъ и молча наклонился. Она протянула ему руку и сказала сочувственнымъ тономъ:

— Я очень рада, что познакомилась съ вами, мистеръ Гольдено.

Напротивъ, молодая дѣвушка такъ поблѣднѣла и такъ непріязненно смотрѣла на него, что онъ прошолъ мимо ея, лишь слегка наклонивъ голову.

Эльморъ учтиво проводилъ его до наружныхъ дверей, гдѣ Робертъ пожелалъ ему спокойной ночи и медленно пошелъ по садовой дорожкѣ.

Давно собиравшаяся гроза уже разразилась, и не успѣлъ юноша достигнуть калитки, какъ сверкнула молнія, и при свѣтѣ ея онъ увидѣлъ въ одномъ изъ оконъ Бѣлаго Дома смущенное лицо Руѳи, смотрѣвшее ему вслѣдъ. Черезъ секунду все стемнѣло, и Робертъ подъ проливнымъ дождемъ направился въ Сантонъ.

V.
Въ тавернѣ.

Было такъ темно, и дорога такая грязная, что молодой человѣкъ спотыкался на каждомъ шагу, сомнѣваясь, достигнетъ ли онъ когда нибудь гостиницы Шапета. Но, несмотря на всѣ затрудненія, онъ все-таки, спустя часъ, былъ дома, хотя совершенно мокрый и чувствуя, словно его безмилосердно избили.

На порогѣ гостиницы стоялъ трактирщикъ, очевидно ждавшій его, и ему стало такъ противно это вѣчное наблюденіе за нимъ, что онъ прошелъ мимо его, не говоря ни слова.

— Васъ знатно промочило, — замѣтилъ Шапетъ.

— Да, скверная погода.

Робертъ уже поднялся по лѣстницѣ на верхъ, какъ трактирщикъ крикнулъ ему вслѣдъ:

— Зайдите ко мнѣ и выпейте грогу.

— Нѣтъ, я пойду прямо въ свою комнату. Спокойной ночи.

Однако, не успѣлъ онъ раздѣться и лечь въ постель, какъ дверь отворилась, и Шапетъ вошелъ съ подносомъ, поставилъ его на столъ подлѣ кровати и молча удалился.

На подносѣ находился напитокъ, извѣстный въ западныхъ американскихъ штатахъ подъ названіемъ эгъ-нога и составлявшійся изъ горячей воды, водки, сырого яйца, корицы и гвоздики.

Эта назойливая любезность не понравилась Роберту, но, когда трактирщикъ удалился, онъ выпилъ принесенный напитокъ, послѣ чего его непріязненныя чувства къ Исааку смягчились. Затѣмъ онъ крѣпко заснулъ и сталъ, пока не разбудилъ его свѣтъ, пробивавшійся въ окна.

Было шесть часовъ, и онъ рѣшилъ на свободѣ обдумать все, случившееся съ нимъ наканунѣ, прежде чѣмъ Шапетъ забросаетъ его безконечными вопросами. Поэтому онъ поспѣшно одѣлся и вышелъ изъ дома, такъ что когда Исаакъ вышелъ изъ своей комнаты, то уже давно простылъ его слѣдъ.

Узнавъ объ этомъ отъ своей сестры, трактирщикъ вышелъ изъ себя.

— Зачѣмъ ты отпустила его одного, Дебора? — воскликнулъ онъ: — надо было задержать его до моего прихода.

— Какъ могла я помѣшать ему выйти изъ дома! — отвѣчала она, смотря съ удивленіемъ на Шапета: — онъ не мальчикъ и знаетъ, что дѣлаетъ, а я ему не мать и не тетка. Къ тому же я не думала, что ты примешь его отсутствіе такъ къ сердцу.

— Онъ дуракъ, — продолжалъ Исаакъ, ходя взадъ и впередъ по кухнѣ въ необычайномъ для него волненіи: — и легко увлекается, не обращая никакого вниманія на всѣ предупрежденія объ опасности. А онъ намъ нуженъ, очень нуженъ именно теперь. Что ты надѣлала, Дебора, отпустивъ его! Вѣдь я нимало не удивлюсь, если завтра утромъ мы найдемъ его мертвымъ гдѣ нибудь на дорогѣ.

— Боже избави, Исаакъ, — промолвила сестра со слезами на глазахъ: — бѣдный юноша, что онъ надѣлалъ! Я всю свою жизнь не прощу себѣ, если съ нимъ случится бѣда.

— Полно, Дебора, не плачь впередъ, можетъ быть, все обойдется благополучно, — замѣтилъ Шапетъ.

Съ этими словами онъ спокойно направился въ свою комнату, разсуждая самъ съ собою:

— Однако, жаль потерять такое прекрасное орудіе, и то благодаря одной только глупости. Конечно, люди и получше его жертвовали своею жизнью святому дѣлу, и много еще погибнетъ такихъ людей, прежде чѣмъ наступитъ минута нашего торжества. Но все-таки было бы лучше извлечь изъ него пользу до его преждевременной кончины. Какъ бы то ни было, теперь горю не поможешь.

И Шапетъ принялся завтракать съ обычнымъ аппетитомъ и добродушіемъ.

Между тѣмъ Робертъ предпринялъ длинную прогулку. Онъ захватилъ съ собою, по совѣту трактирщика, револьверъ и свою большую палку, но не успѣлъ выйти изъ Сантона и очутиться на большой дорогѣ, извивавшейся по направленію къ востоку, какъ совершенно забылъ о миссурійцахъ и всецѣло погрузился въ обсужденіе вчерашнихъ событій. Онъ не скрывалъ отъ себя, что влюбился въ Руѳь, и, напротивъ, съ какой-то горькой радостью сознавалъ свои чувства къ молодой дѣвушкѣ, которая, очевидно, питала нѣжныя чувства къ капитану Гаулету. Онъ припоминалъ всѣ взгляды и слова, которыми мѣнялись въ его присутствіи молодые люди. Сердце его переполнялось мрачной ревностью. Какъ бы то ни было, надо было на что нибудь рѣшиться. Его положеніе въ Сантонѣ, послѣ открытаго признанія въ аболиціонизмѣ, сдѣлалось очень опаснымъ. Онъ вспомнилъ, что, по законамъ Канзаса, каждый, заявлявшій себя на словахъ или на письмѣ сторонникомъ уничтоженія рабства, подвергался двухмѣсячному тюремному заключенію.

Легко было смѣяться въ Бостонѣ надъ такими нечестивыми узаконеніями, но въ Канзасѣ дѣло было совсѣмъ иное.

Эльморъ совершенно справедливо сказалъ, что Робертъ, высказавъ свои аболиціонистскія убѣжденія, совершилъ преступленіе, наказуемое мѣстными законами. Конечно, онъ нимало не сожалѣлъ своихъ словъ, а при воспоминаніи о дерзкихъ рѣчахъ капитана Гаулета онъ даже пожалѣлъ, что не выразился рѣзче. Онъ даже почувствовалъ зудъ въ рукахъ, и если бы въ эту минуту на сцену появился капитанъ, то дѣло не обошлось бы безъ рукопашной.

Однако, когда Робертъ нѣсколько успокоился и хладнокровно сталъ разсуждать о своемъ теперешнемъ положеніи, то пришелъ къ убѣжденію, что ему было уже немыслимо вести въ Канзасѣ мирную жизнь фермера. На него всѣ показывали бы пальцами. Эльморъ былъ вліятельнымъ чиновникомъ, а Гаулегъ стоялъ во главѣ военной силы, главное назначеніе которой заключалось въ поддержкѣ законовъ. Если первый могъ сохранить въ тайнѣ случившееся за оказанную ему молодомъ человѣкомъ услугу, то послѣдняго ничто не могло задержать отъ выдачи Роберта, на что онъ, повидимому, былъ вполнѣ способенъ. Что же было дѣлать?

Пока Робері'ъ Гольдено былъ занятъ этими мыслями, онъ прошелъ нѣсколько миль и очутился въ пустынной мѣстности, гдѣ были раскинуты, на значительномъ разстояніи другъ отъ друга, маленькія фермы. Усталость и голодъ заставили его вернуться въ Сантонъ, а по дорогѣ туда онъ пришелъ къ убѣжденію, что его переселеніе въ Канзасъ завершилось полнымъ фіаско, а слѣдовательно чѣмъ скорѣе онъ вернется въ восточные штаты, тѣмъ будетъ лучше.

Но теперь вопросъ заключался не въ этомъ, а въ отдыхѣ и пищѣ. Инстинктивно ему не хотѣлось явиться домой и увидѣть Шапета раньше ночи, а потому онъ сталъ пріискивать какую нибудь таверну, гдѣ онъ могъ достигнуть своей цѣли. Наконецъ его вниманіе остановилось на небольшомъ деревянномъ домѣ, выкрашенномъ въ зеленую и бѣлую краску, съ тремя зеркальными окнами и черной вывѣской, на которой было написано голубыми буквами: «Отель Пиггота». Въ сущности это была не гостиница, а таверна, и Робертъ, пройдя мимо буфета, у котораго выпивало только два человѣка, такъ какъ время было раннее, усѣлся за одинъ изъ маленькихъ столиковъ, стоявшихъ въ разныхъ мѣстахъ комнаты.

Въ продолженіе нѣсколькихъ минутъ его, повидимому, никто не замѣчалъ, и Робертъ на свободѣ осматривалъ все помѣщеніе. Оно было далеко не привлекательно, и все въ немъ — столы и стулья, загаженное мухами зеркало въ золоченой рамѣ, стѣны и потолокъ, было покрыто пылью и грязью. Если бы онъ былъ менѣе голоденъ и болѣе освоился съ обычаями западныхъ штатовъ, то замѣтилъ бы и кое-что другое. Отъ его вниманія не ускользнуло бы то обстоятельство, что при его появленіи хозяинъ таверны и одинъ изъ посѣтителей, стоявшихъ у буфета, переглянулись между собой и стали о чемъ-то шептаться. Кромѣ того, онъ не упустилъ бы изъ вида, что на столахъ не было слѣда никакой ѣды, а напротивъ, на нихъ стояли небольшіе ящики, означавшіе, для привычнаго взгляда, присутствіе картъ. Для Роберта всѣ эти симптомы не означали ничего, и онъ не имѣлъ ни малѣйшаго понятія, что попалъ въ одинъ изъ самыхъ трущобныхъ игорныхъ домовъ Сантона.

Находясь въ какомъ-то полусознательномъ положеніи отъ усталости и голода, Робертъ не обратилъ даже вниманія на то, что человѣкъ, говорившій съ хозяиномъ таверны, быстро удалился, бросивъ на него подозрительный взглядъ, и когда хозяинъ, подойдя къ нему, извинился, что заставилъ его ждать, то онъ просто попросилъ чего нибудь поѣсть. Оказалось, что, благодаря выборамъ наканунѣ, всѣ запасы истощились, и на кухнѣ остались только ветчина и бобы, которые черезъ нѣсколько минутъ и появились передъ проголодавшимся юношей. Онъ жадно принялся за ѣду, но это не мѣшало ему, утоляя свой аппетитъ, размышлять о своей будущности.

Онъ рѣшилъ вернуться домой, посѣтить Бостонъ и переговорить со старыми друзьями обо всемъ случившемся. Жизнь и свобода были слишкомъ драгоцѣнными предметами для того, чтобы подвергать ихъ опасности, ради людей, умѣющихъ только говорить, но не дѣйствовать и предпочитающихъ подчиниться грубому насилію разбойниковъ смѣлой борьбѣ за свободу. Его собственная рѣшимость не отличалась геройствомъ, но была вполнѣ разумна. Однако, убѣждая себя въ этомъ, Робертъ ясно видѣлъ передъ собою прекрасное чарующее лицо. Онъ слышалъ ея прелестный голосъ, и ему мерещился испуганный, презрительный взглядъ, которымъ она отвѣчала на его признаніе въ аболиціонизмѣ.

Уже стемнѣло, и хозяинъ таверны зажегъ лампу, висѣвшую надъ столомъ, за которымъ сидѣлъ Робертъ. Онъ всталъ, вынулъ изъ кармана кошелекъ и подошелъ къ буфету. Не успѣлъ онъ подойти къ нему, какъ стоявшая тамъ группа людей обернулась, и около дюжины револьверовъ было направлено въ его грудь.

— Попался! — произнесъ одинъ изъ нихъ: — Робертъ Гольдено, аболиціонистъ, подымай къ верху руки!

Роворившій былъ Патъ Логлинъ, и Робертъ повиновался, видя, что всякое сопротивленіе было не мыслимо.

Грубый ирландецъ сорвалъ съ него поясъ, за которымъ торчали револьверъ и ножъ, а потомъ, махая также отнятою у молодого человѣка палкой, сталъ осыпать его отборною бранью. Но Робертъ не потерялъ головы и, положивъ на выручку билетъ въ пять долларовъ, громко сказалъ:

— Зачѣмъ намъ ссориться, ребята, лучше выпьемъ. Заказывай всякій, что хочешь, а я заплачу.

Эти слова имѣли магическое дѣйствіе на миссурійцевъ, и они одинъ за другимъ двинулись къ стойкѣ.

— Хорошо сказано! — воскликнулъ Логлинъ, ударяя Роберта по плечу: — самые дурные люди иногда говорятъ дѣло въ хорошемъ обществѣ. Давай водки, Джозефъ! Ну, рябята, пожелаемъ этому молодцу всякаго счастья на томъ свѣтѣ.

Громкія одобренія привѣтствовали эти слова, и, пользуясь тѣмъ, что всѣ его противники окружили буфетъ, открывъ ему свободный доступъ къ двери, онъ бросился туда. Но замокъ оказался запертымъ, и наступила отчаянная борьба. Патъ Логлинъ нанесъ Роберту нѣсколько ударовъ палкой по головѣ, а тотъ, падая на полъ, увлекъ съ собою двухъ или трехъ миссурійцевъ. Но многочисленные враги вскорѣ его совершенно побороли, связали ему руки и ноги и прислонили къ стойкѣ, подвергая всякаго рода оскорбленіямъ.

— Довольно потѣшаться, ребята! — наконецъ воскликнулъ Логлинъ и, отогнавъ товарищей отъ несчастной жертвы, онъ принялъ позу судьи и торжественно произнесъ:

— Аболиціонистъ Робертъ Гольдено, готовься къ смерти. Дай мнѣ, Билли Балинджеръ, его револьверъ, то-есть теперь мой. Посмотри, заряженъ ли онъ? Хорошо… Ну, теперь слушай, проклятый аболиціонистъ, если я теперь тебя убью, то не потому, что ты нанесъ мнѣ и моимъ двумъ товарищамъ тяжелый ударъ, а за то, что ты аболиціонистъ. Мнѣ объ этомъ сказалъ самъ капитанъ Гаулетъ. Онъ мнѣ прямо сказалъ: Патъ, эта молодая сѣверная крыса — аболиціонистъ, и надо его стереть съ лица земли. — Я тогда спросилъ, стереть ли тебя съ лица земли Канзаса или всего свѣта; а онъ отвѣчалъ — всего свѣта. Вотъ твой приговоръ, аболиціонистъ, а я только его исполняю. Ну, готовься. Я сосчитаю три.

Всѣ присутствующіе отскочили отъ импровизованнаго пьянаго палача, а Робертъ, стиснувъ зубы, смѣло смотрѣлъ ему прямо въ лицо.

— Разъ! два! три!..

Раздался выстрѣлъ, зазвенѣли стекла, и когда разсѣялся дымъ, то оказалось, что Логлинъ промахнулся, и пуля попала въ зеркало, висѣвшее за стойкой.

— Не попалъ, ребята, — произнесъ онъ съ дикимъ хохотомъ: — я сдѣлалъ это нарочно. Пусть побольше помучится. Теперь промаха не будетъ. Разъ! два!.. Что это за шумъ?

Дѣйствительно послышался сильный стукъ въ дверь.

— Ничего, — отвѣчалъ Балинджеръ съ нетерпѣніемъ: — мы никого не пустимъ, пока ты не покончишь съ аболиціонистомъ, а если ты трусишь, то я самъ его застрѣлю.

— Я трушу! Ахъ, ты мальчишка! — воскликнулъ, побагровѣвъ, Логлинъ: — я тебѣ задамъ за такое дерзкое обращеніе со старшимъ! Ну, а ты, аболиціонистъ, молись: твоя послѣдняя минута настала.

Онъ снова поднялъ револьверъ, но въ ту минуту, какъ спустилъ курокъ, дверь съ шумомъ отворилась, и Логлинъ вторично далъ промахъ. Пуля теперь попала въ потолокъ, револьверъ выпалъ изъ рукъ, а онъ самъ упалъ безъ чувствъ на полъ отъ сильнаго удара, нанесеннаго ему сзади по головѣ. Надъ нимъ стоялъ съ револьверомъ въ каждой рукѣ и съ добродушной улыбкой на устахъ Исаакъ Шапетъ.

VI.
Безъ маски.

Исаакъ медленно оглядѣлся во всѣ стороны и хладнокровно произнесъ:

— Нечего сказать, спокойную игру затѣяли вы, ребята. А тебѣ, братъ Пиготъ, я сослужилъ такую службу, что ты останешься вѣчнымъ моимъ должникомъ. Еще минута, и мы опоздали бы.

Говоря это, Шапеть взглянулъ на человѣка, который вошолъ въ дверь вслѣдъ за нимъ. Это былъ собственникъ вертепа и тотъ именно человѣкъ, который на митингѣ наканунѣ поддержалъ предложеніе Алена Эльмора. Онъ теперь насупилъ брови и, обращаясь къ буфетчику, грозно сказалъ:

— Это что такое, Джозефъ? Я вижу, ты дозволилъ Пату сыграть одну изъ его любимыхъ штукъ; но вѣдь я тебя поставилъ здѣсь, чтобы слѣдить за порядкомъ, а ты… Если бы случалось несчастіе…

— Довольно! — воскликнулъ Шапетъ: — давай скорѣй водки, а то нашъ молодецъ помретъ.

Пока говорилъ Пиготъ, онъ подошолъ къ Роберту и съ ужасомъ увидѣлъ, что онъ былъ безъ чувствъ, а голова у него вся въ крови.

— Дайте мнѣ ножъ, чтобы разрѣзать проклятые ремни, — прибавилъ онъ поспѣшно; — если умретъ этотъ бѣднякъ, то васъ всѣхъ повѣсятъ. Помоги мнѣ, Пиготъ, поднять его и положить на выручку. Теперь налейте ему въ ротъ немного водки и растирайте горло, чтобы она прошла въ желудокъ… Вотъ такъ, хорошо… Теперь трите руки и грудь, чтобы возбудить кровообращеніе… Вотъ отлично; онъ приходитъ въ себя. Ну, какъ ты чувствуешь себя, молодецъ?

Еще нѣсколько минуть, и Робертъ уже сидѣлъ подлѣ Шапета, положивъ голову на его плечо. Сознаніе вполнѣ вернулось къ нему, хотя онъ чувствовалъ себя въ какомъ-то странномъ положеніи, словно очнулся отъ кошмара.

— Вы спасли меня, — промолвилъ онъ, смотря съ улыбкой на Исаака.

— Нѣтъ, Робертъ, — отвѣчалъ Шапетъ, хотя все еще блѣдный, но вполнѣ овладѣвшій собой: — вы во всемъ обязаны Пиготу. Это не моя таверна, и онъ пригласилъ меня сюда.

— Полно болтать, Исаакъ, — возразилъ Пиготъ съ улыбкой: — всѣмъ извѣстно, что вы всюду попадаете во время. Ну, по счастью, вашъ молодецъ отдѣлался пустяками. Но и этого не случилось бы, если бы я былъ здѣсь. Будьте увѣрены, мистеръ Гольдено, что я не оставлю это дѣло, а возбужу слѣдствіе противъ разбойниковъ. Теперь же вы останетесь ночевать у меня даромъ, и я тотчасъ же пошлю за докторомъ.

Но Робертъ уже всталъ, опираясь на руку Шапета, который отвѣчалъ за него.

— Нѣтъ, братъ Пиготъ, нашъ другъ пойдетъ со мной, а если вы дѣйствительно хотите отдать подъ судъ миссурійцевъ, то я вамъ скажу всѣ ихъ имена. Я ихъ знаю, и они меня знаютъ. Ну, Робертъ, пойдемъ!

Къ этому времени таверна опустѣла; и Патъ Логлинъ со своими товарищами быстро удалился, скорѣе отъ стыда, чѣмъ отъ страха за послѣдствія своего грубаго насилія.

Робертъ съ помощью Шапета и Пигота медленно добрелъ до двери, а потомъ, поддерживаемый добрымъ Исаакомъ, благополучно добрался до его гостиницы. Но тамъ, на лѣстницѣ, онъ снова лишился чувствъ, и когда очнулся, то лежалъ въ постели, а подлѣ него стоялъ Исаакъ съ бинтами и съ компрессами. Заботы доктора были излишни, "и хотя Роберту было неизвѣстно, гдѣ Шапетъ научился медицинскому уходу за ранеными, но онъ ловко принялся за дѣло и въ короткое время сдѣлалъ перевязку раны на лбу у Роберта, который, выпивъ послѣ этого большую порцію какого-то, изобрѣтеннаго сестрой трактирщика, напитка, спокойно заснулъ.

Открывъ глаза на слѣдующее утро, Робертъ хотѣлъ встать, но голова его была такъ тяжела, и все тѣло настолько избито, что онъ не могъ держаться на ногахъ. Вернувшись въ постель, онъ недолго тамъ пролежалъ, какъ въ комнату вошла миссъ Шапетъ.

— Братъ приказалъ мнѣ не выпускать васъ изъ комнаты, пока онъ вернется, и даже разрѣшилъ мнѣ взять вашу одежду.

Ему пришлось недолго ждать Шапета, который, войдя въ комнату, присѣлъ къ кровати и, взявъ руку Роберта, сказалъ серьезнымъ докторскимъ тономъ:

— Какъ вы себя чувствуете? А! пульсъ не хорошъ, и голова болитъ. Ну, я этого ожидалъ. Вамъ надо остаться въ постели до завтрашняго утра, а потомъ мы увидимъ, что дѣлать.

— Я вамъ очень благодаренъ, — отвѣчалъ Робертъ и, не смотря на всѣ усилія Шапета перемѣнить разговоръ, продолжалъ: — я хочу, чтобы между нами не было никакихъ недоразумѣній: теперь я хорошо припоминаю все, что случилось со мною вчера, и могу объяснить себѣ многое, чего вчера вечеромъ не могъ сообразить. Пиготъ не самъ притомъ въ свою таверну, а вы его привели, и не Пиготъ, а вы выбросили револьверъ Логлина въ окно и свалили его съ ногъ. Это факты, а противъ фактовъ вы знаете, мистеръ Шапетъ, спорить нельзя. Но я долженъ вамъ сказать еще кое-что: я ушолъ вчера изъ вашего дома и завернулъ къ Пиготу съ нарочной цѣлью избѣжать васъ. Теперь я вижу, насколько я былъ глупъ. Но не безпокойтесь, я теперь все понимаю и останусь у васъ, пока не уѣду въ Бостонъ, гдѣ разскажу нашему общему другу, чѣмъ я обязанъ его рекомендаціи. Нѣтъ никакого сомнѣнія, что вы спасли мнѣ жизнь.

— Какъ угодно, другъ Робертъ, думайте, что хотите, — произнесъ Шапетъ, пристально смотря на молодого человѣка, — но въ Бостонъ, или куда бы то ни было, я не отпущу васъ раньше недѣли. Вотъ и завтракъ. Кушайте на здоровье. Теперь намъ нечего больше говорить, а вечеромъ я вамъ сообщу кое-что, если вы будете въ состояніи меня слушать.

Робертъ позавтракалъ съ большимъ аппетитомъ, чѣмъ ожидалъ, и цѣлый день дремалъ. Ночь онъ прекрасно спалъ и на слѣдующій день сошолъ внизъ въ столовую, только слегка прихрамывая. Но, несмотря на то, что, повидимому, совершенно оправился, Исаакъ отложилъ обѣщанный разговоръ еще до вечера. Когда же послѣ ужина Исаакъ пошолъ въ комнату Роберта и положилъ на столъ нѣсколько хорошихъ сигаръ, то юноша понялъ, что у нихъ будетъ продолжительная и серьёзная бесѣда.

Сначала Шапетъ потребовалъ, чтобы Робертъ разсказалъ все, что съ нимъ было до той минуты, какъ друзья подоспѣли на его выручку. И Робертъ исполнилъ его желаніе.

— Ну, а теперь скажите, какъ вы узнали о томъ, что мнѣ грозила опасность?

— Дѣло въ томъ, что я болѣе или менѣе средоточіе всего, что дѣлается въ Сантонѣ, и странно не то, что я поспѣлъ къ вамъ на выручку, а странно то, что я не пришолъ раньше. Виноватъ въ этомъ Пиготъ; предчувствуя то, что случится, онъ спрятался такъ ловко, что я его едва розыскахъ. При томъ я началъ охоту за нимъ изъ дома Эльмора, а вѣдь Бѣлый Домъ не близко отъ города.

Робертъ взглянулъ на Шапета и хотѣлъ что-то сказать, но удержался и только, послѣ продолжительнаго молчанія, спросилъ:

— Мистеръ Шапетъ, вы послали меня къ Эльмору?

— Простите, другъ Гольдено, но я полагаю, что вы хорошо знаете мое имя.

— Хорошо, я буду всегда называть васъ Исаакомъ.

— Благодарю. Такъ что же вы говорили?

— Я говорилъ, что познакомился съ Алленомъ Эльморомъ по вашему указанію.

— Это справедливо.

— Потому я желаю знать, говорилъ ли вамъ онъ самъ, или кто либо обо мнѣ?

— Ваше имя упоминалось.

— Кѣмъ и какъ?

— Вы задаете мнѣ очень трудный вопросъ, Робертъ, — отвѣчалъ Исаакъ съ улыбкой: — тамъ было четверо: Алленъ, его жена, Руѳь и капитанъ Гаулетъ. Я очень плохо припоминаю разговоры, но мнѣ кажется, что всѣ четверо говорили о васъ, хотя различнымъ образомъ.

Снова Робертъ хотѣлъ что-то спросить, но не раскрылъ рта и поникъ головой.

— Благодарю васъ, — произнесъ онъ, тяжело вздохнувъ: — въ сущности все равно, что бы ни говорили обо мнѣ.

Наступило новое, еще болѣе продолжительное молчаніе. Робертъ тихо смотрѣлъ въ огонь, а Исаакъ качался на креслѣ, не спуская глазъ съ молодого человѣка. На этотъ разъ онъ прервалъ молчаніе.

— Впрочемъ, — сказалъ онъ: — одинъ изъ разговаривающихъ о васъ сказалъ кое-что, сохранившееся въ моей памяти, но я не знаю, будетъ ли это интересовать васъ.

— А кто говорилъ обо мнѣ?

— Капитанъ Гаулетъ.

Робертъ улыбнулся, или, скорѣе, оскалилъ зубы.

— Передайте мнѣ его слова, — сказалъ онъ.

— Повидимому, вы и капитанъ поспорили, не такъ ли? Я ничего не разспрашивалъ у него, а такъ какъ вы не упомянули мнѣ объ этомъ, то я лишь предполагаю, что вы посчитались съ нимъ, такъ какъ онъ мнѣ прямо сказалъ: «скажите мистеру Гольдено», — при этомъ онъ употребилъ бранное слово, котораго я не хочу повторять, — «что я совѣтую ему уѣхать изъ Канзаса въ Бостонъ съ первымъ дилижансомъ, или ему придется здѣсь очень жарко». Онъ говорилъ еще много, но всѣ его слова сводятся къ одному. Онъ былъ очень встревоженъ и, смотря на него, я подумалъ: страшно быть на мѣстѣ Роберта Гольдено, если онъ не послушаетъ этого совѣта и не уѣдетъ отсюда.

Робертъ засмѣялся.

— Какая ужасная вѣсть, — сказалъ онъ: — не уѣхать ли мнѣ сегодня ночью? Какъ вы не боитесь попасть въ бѣду, пріютивъ такого человѣка, какъ я?

— Ничего. Я не боюсь капитана, но что вы ему сказали, чѣмъ вы его такъ взбѣсили?

— Я сказалъ, что я аболиціонистъ, и что настанетъ день, когда не будетъ рабовъ въ союзѣ.

— А еще что?

— Насколько я помню — больше ничего.

— Нѣтъ, между вами есть что-то другое.

— Почему вы это думаете?

— Онъ такъ сердитъ на васъ и такъ жаждетъ вашего отъѣзда, что тутъ дѣло серьезнѣе теоретическаго спора. Что вы ему сдѣлали? Онъ не можетъ слышать вашего имени безъ судорожнаго движенія. Какъ только я это замѣтилъ, то сталъ произносить ваше имя чрезъ каждыя два слова, и оно дѣйствовало безъ осѣчки.

Робертъ засмѣялся.

— Такъ Гаулету пришлось плохо?

— Ужъ я тамъ не знаю. Южане любятъ быть въ огнѣ, но помните, что онъ человѣкъ своего слова. Когда вы ѣдете на востокъ?

— Когда мнѣ надоѣстъ Канзасъ, — отвѣчалъ Робертъ: — мнѣ надоѣлъ Сантонъ, и, кажется, я надоѣлъ Сантону. Но вѣдь Сантонъ не весь Канзасъ, не правда ли?

— Капитанъ Гаулегь сказалъ, чтобы вы покинули Канзасъ.

— Какое мнѣ дѣло до Гаулета!

— Онъ человѣкъ рѣшительный и маху не дастъ.

— А неужели нѣтъ въ Канзасѣ ни одного аболиціониста, ни одного рѣшительнаго человѣка на нашей сторонѣ, который не далъ бы промаха? Неужели всѣ канзасцы походятъ на Эльмора? Если бы я только могъ найти одного искренняго человѣка, который протянулъ бы мнѣ руку и сказалъ: «мы сидимъ спокойно, потому что ждемъ, а когда настанетъ минута, то вступимъ въ бой; приходи къ намъ, и будемъ вмѣстѣ ждать рѣшительнаго момента». Къ такому человѣку я пошолъ бы, гдѣ бы онъ ни былъ и кто бы онъ ни былъ. Я молодъ, имѣю немного денегъ и могу работать, могу бороться. Желаніе послужить дѣлу аболиціонизма привело меня сюда, а здѣсь я еще болѣе утвердился въ своихъ убѣжденіяхъ. Я прошу одного — дайте мнѣ возможность дѣйствовать подъ руководствомъ достойнаго вождя! Окажите, Исаакъ, есть ли въ Канзасѣ такой человѣкъ?

— Отчего вы меня объ этомъ спрашиваете?

Они оба теперь стояли другъ противъ друга. Робертъ былъ блѣдный, взволнованный; Шапетъ, засунувъ руку въ карманъ, сохранялъ видимое спокойствіе, хотя глаза его блестѣли.

— Я потому обращаюсь къ вамъ, что вы всѣхъ знаете, и что я убѣжденъ въ глубинѣ моего сердца, что вы такой же искренній аболиціонистъ, какъ я.

Ни одинъ мускулъ въ лицѣ Шапета не дрогнулъ.

— Будемъ говорить по порядку объ одномъ предметѣ, другъ Робертъ. Да, есть такой человѣкъ.

— Вы его знаете?

— Тридцать пять лѣтъ.

— Кто онъ такой?

— Джонъ Браунъ изъ Осаватоми.

— Родственникъ тѣмъ молодымъ людямъ, которыхъ я видѣлъ на митингѣ?

— Отецъ.

— Я съ мѣста отправлюсь къ нему.

Шапетъ положилъ правую руку на плечо Роберта.

— Постой, юноша, выслушай меня. Джонъ Браунъ, его сыновья и двое или трое его сторонниковъ не имѣютъ друзей въ Канзасѣ. Они теперь живутъ спокойно, но черезъ нѣсколько недѣль случится то, что вооружитъ противъ нихъ всѣхъ защитниковъ рабства. Эти люди бѣдны, какъ крысы, они ходятъ въ лохмотьяхъ, питаются молокомъ и овсянкой, а всякій грошъ, который только попадаетъ въ руки Брауна, идетъ на извѣстное дѣло. Никто не придаетъ имъ теперь никакого значенія, а миссурійцы смѣются надъ ними. Вотъ каковъ Джонъ Браунъ и его сподвижники. Можете ли вы вести такую жизнь, можете ли вы идти въ бой одинъ на сто? Иначе васъ не приметъ Джонъ Браунъ, и онъ совершенно правъ.

— Онъ совершенно правъ, — повторилъ Робертъ рѣшительнымъ тономъ: — и я готовъ на все! Но скажите мнѣ, что за человѣкъ самъ Джонъ Браунъ?

На лицѣ Исаака показалась улыбка, но такая, какой еще не видѣлъ Робертъ. Съ такой нѣжной, восторженной улыбкой говоритъ отецъ о сынѣ.

— Что за человѣкъ Джонъ Браунъ? Я зналъ его, когда ему было десять лѣтъ — онъ былъ погонщикомъ скота, и нельзя было встрѣтить болѣе смѣлаго, отважнаго и энергичнаго мальчика. Я зналъ его потомъ компаньономъ у Сема Перкинса, изъ Принфильда въ Огіо; они торговали шерстью, но трудно найти человѣка, который такъ мало понималъ бы въ денежныхъ дѣлахъ. Ему теперь пятьдесятъ шесть лѣтъ, а онъ въ этомъ отношеніи такъ же наивенъ, какъ только что. родившійся ребенокъ. Онъ всегда былъ и будетъ бѣденъ, какъ Іовъ, а главное — онъ этимъ гордится. Его слово значитъ болѣе, чѣмъ письменное обязательство двухъ людей. Вотъ каковъ Джонъ Браунъ, если смотрѣть на него, какъ на обыкновеннаго человѣка. Но онъ, въ полномъ смыслѣ слова, необыкновенный человѣкъ. Съ десятилѣтняго возраста онъ стоитъ за освобожденіе рабовъ, не на словахъ, не въ печати, а на дѣлѣ. Если бы къ нему явился ангелъ съ неба и сказалъ, что рабство справедливо, то онъ назвалъ бы его лжецомъ. Это, однако, не мѣшаетъ ему быть искренно вѣрующимъ человѣкомъ. Кромѣ того, онъ отличается желѣзной волей и никогда въ жизни ничего не боялся. Вотъ все, что я знаю о немъ.

— Ну, а вы, Исаакъ, что вы за человѣкъ? — спросилъ Робертъ, пристально смотря на трактирщика.

Шапетъ не сморгнулъ и просто отвѣчалъ:

— Я не уклонюсь отъ прямого отвѣта, и хотя никто не знаетъ, кто я такой, но вамъ я скажу. Вы слышали, что за человѣкъ Джонъ Браунъ, и все-таки намѣрены отправиться къ нему?

Робертъ молча кивнулъ головой.

— Ну, такъ я другъ Джона Брауна и горжусь этимъ.

VII.
Джонъ Браунъ изъ Осаватоми.

Робертъ покинулъ Сантонъ не ранѣе недѣли. Онъ не хотѣлъ являться къ Джону Брауну, пока совершенно не поправится, а голова у него болѣла въ продолженіе нѣсколькихъ дней, послѣ того какъ зажили нанесенныя ему раны. Ему было очень скучно ждать дня отъѣзда, и ни одинъ узникъ не выходилъ съ такой радостью изъ тюрьмы, какъ Робертъ изъ гостиницы Шапета. Но это время онъ проводилъ не вполнѣ праздно и ежедневно, въ продолженіе нѣсколькихъ часовъ, охотился на сосѣднихъ преріяхъ, стрѣляя изъ револьвера и винтовки птицъ и кроликовъ, такъ что, простившись съ Сантономъ, онъ былъ уже довольно опытнымъ стрѣлкомъ. Онъ также купилъ лошадь, одну изъ лучшихъ въ окрестности, и хотя кентукской породы, но привыкшую къ канзасскимъ условіямъ; она была быстра, вынослива и не боялась огня. Исаакъ ее выбралъ, а, какъ узналъ Робертъ, мнѣніе Исаака о лошадяхъ считалось авторитетомъ во всемъ округѣ.

ѣзда верхомъ на хорошемъ скакунѣ въ свѣжее апрѣльское утро производитъ на человѣка такое ободряющее вліяніе въ физическомъ и нравственномъ отношеніяхъ, что надо быть упорнымъ мизантропомъ или имѣть на сердцѣ серьезное горе, чтобы при подобныхъ обстоятельствахъ не находиться въ веселомъ расположеніи духа. Робертъ не былъ исключеніемъ изъ общаго правила. Онъ сравнивалъ свое теперешнее положеніе верхомъ на Санхо, бѣжавшемъ крупною рысью, съ тѣмъ, что произошло въ послѣдній разъ, когда онъ уставшій, несчастный пробирался по этой дорогѣ. Миновавъ гребень горы, гдѣ онъ впервые встрѣтилъ Эльмора и Логлина, онъ вскорѣ поравнялся съ Бѣлымъ Домомъ. Въ головѣ его невольно блеснула мысль о томъ, не увидитъ ли онъ случайно Руѳь еще разъ передъ своимъ отъѣздомъ въ Осаватоми, которымъ онъ навсегда положитъ конецъ зарождавшейся дружбѣ между ними. Едва эта мысль овладѣла имъ, какъ онъ увидалъ въ саду Бѣлаго Дома бѣлое пятно, принявшее мало-по-малу образъ хорошо извѣстной ему фигуры. Онъ засмѣялся и пришпорилъ Санхо, но, какъ онъ ни старался сохранить хладнокровный, добродушный видъ, сердце его тревожно билось. Онъ замѣтилъ, что ея лицо было обращено къ дорогѣ, и что оно находилось недалеко отъ калитки, а потому въ сердцѣ его возникла надежда, что она взглянетъ на него своей обычной прелестной улыбкой. Нелѣпая мысль, что она все-таки принадлежитъ ему, блеснула въ его головѣ. Невольно онъ направилъ лошадь къ калиткѣ и задержалъ ея шагъ.

Онъ приближался все болѣе и болѣе, какъ вдругъ высокая женская фигура, въ которой Робертъ узналъ мистриссъ Эльморъ, вышла изъ дома и, приложивъ руку къ глазамъ, стала пристально смотрѣть на него. Но Руѳь, сажая картофель, не поднимала головы съ гряды, какъ будто ничего не слышала и не видѣла.

Миновавъ калитку и проходя мимо того мѣста, гдѣ работала молодая дѣвушка, лошадь Роберта случайно ударила копытомъ о камень, и Руѳь взглянула по тому направленію, гдѣ раздался шумъ. Инстинктивно, хотя и противъ своего твердаго намѣренія, Робертъ приподнялъ шляпу и сказалъ:

— Добраго утра!

Но Руѳь не отвѣчала ему ожидаемой улыбкой, а, гордо выпрямившись, сухо поклонилась и продолжала свою работу съ новой энергіей. Робертъ покраснѣлъ до корней волосъ и пришпорилъ лошадь, которая понеслась галопом^. Черезъ нѣсколько мгновеній Бѣлый Домъ остался далеко позади.

Между тѣмъ мистриссъ Эльморъ прошла въ садъ и, остановившись передъ молодой дѣвушкой, которая теперь не работала, а задумчиво опиралась на свою лопатку, сказала:

— Это былъ Робертъ Гольдено?

— Да.

— Ты говорила съ нимъ?

— Конечно, нѣтъ.

— Онъ куда-то спѣшитъ, — произнесла мистриссъ Эльморъ, смотря искоса на племянницу: — куда это онъ ѣдетъ?

Руѳь ничего не отвѣчала и казалась погруженной въ свои собственныя мысли. Она молча взяла тетку за руку и пошла съ нею въ домъ.

— Я и не подумала бы съ нимъ говорить, — неожиданно произнесла она: — но какъ онъ красиво сидитъ на лошади! Я не знала, что уроженцы Новой Англіи хорошо ѣздятъ верхомъ.

Роберту предстояло проѣхать восемнадцать миль. День былъ безоблачный, и чѣмъ солнце поднималось выше, тѣмъ воздухъ становился удушливѣе. Это была настоящая жатвенная погода, но невыносимая для человѣческихъ существъ, и, спустя часъ ѣзды по солнечному зною, Робертъ осовѣлъ, и глаза его стали смыкаться отъ дремоты. Веселое его настроеніе исчезло, и нервы снова разыгрались. Если бы онъ не отличался пламенной любовью къ животнымъ, то, конечно, онъ выместилъ бы свое раздраженіе на Санхо, но теперь онъ старался успокоить свои чувства картинами воображаемой экзекуціи капитана Гаулета бичемъ, который ему на прощанье подарилъ Исаакъ Шапетъ. Подобныя мысли занимали Роберта, и онъ почти не видѣлъ времени; наконецъ онъ достигъ селенія Осаватоми, въ двухъ миляхъ отъ котораго находилось жилище Джона Брауна. Мѣстность мало-по-малу совершенно измѣнилась, и послѣ переправы черезъ рѣку Лебединое Болото дорога, до тѣхъ поръ унылая, монотонная, замѣнилась гористой тропинкой, извивавшейся между кипарисами, дубами и разными кустарниками. Осаватоми стояло на разстояніи одной мили отъ рѣки и заключалось въ извѣстномъ числѣ деревянныхъ хижинъ, выстроенныхъ на лѣсной чистиницѣ. У дверей жилищъ виднѣлись женщины, стиравшія бѣлье въ виду всѣхъ, или нянчившія своихъ трудныхъ дѣтей. Съ одной стороны дороги, сквозь деревья виднѣлся берегъ рѣки, а съ другой тянулись горы, перерѣзанныя ущельями и долинами, покрытыя лѣсомъ и безъ всякихъ слѣдовъ человѣческаго жилья. Вся представлявшаяся ему картина такъ рѣзко отличалась отъ пустынныхъ прерій вокругъ Сантона, что Робертъ спрашивалъ себя, не перенесся ли онъ незамѣтно въ- новую страну. Даже атмосфера была другая, болѣе прохладная, возбуждающая къ дѣятельности и пропитанная запахомъ кипариса и сосны. Всюду царило безмолвное молчаніе, которое прерывалось только по временамъ шелестомъ бѣлки, перебѣгавшей съ мѣста на мѣсто. Однажды онъ увидалъ надъ своей головой орла, который медленно кружился, приближаясь къ своему гнѣзду, свитому на вершинѣ обнаженной, высохшей сосны.

Былъ почти полдень, и Робертъ началъ чувствовать голодъ, при чемъ невольно вспомнилъ слова Шапета о спартанской пищѣ Джона Брауна; но вмѣстѣ съ тѣмъ онъ замѣчалъ съ удовольствіемъ, что дорога становилась болѣе широкой, и срубленныя по сторонамъ деревья были очевидно свезены на топливо. По временамъ сквозь деревья проглядывали снова преріи, а въ одномъ мѣстѣ, съ лѣвой стороны, блеснулъ широкій водяной потокъ: это было соединеніе рѣкъ Лебединаго Болота и Потаватоми. Заливные луга тянулись по обѣ стороны послѣдней рѣки и обѣщали, при тщательномъ воздѣлываніи, превратиться въ плодоносныя поля.

Робертъ проѣхалъ еще нѣсколько сотенъ ярдовъ и, наконецъ, увидалъ клубы дыма надъ деревьями, а такъ же услышалъ стукъ топора; очевидно, близко было человѣческое жилище, и онъ догадался, согласно указаніямъ Шапета, что цѣль его странствованія достигнута. Дорога круто повернула налѣво, и передъ путникомъ сразу показался низенькій бревенчатый домъ, между пнями отъ срубленныхъ деревьевъ. Не успѣлъ Робертъ повернуть лошадь по направленію дома, какъ изъ двери выскочила рыжая собака и стала громко лаять. Вслѣдъ за ней показался человѣкъ, который медленно пошолъ на встрѣчу посѣтителю; Робертъ взглянулъ на него съ любопытствомъ и тотчасъ призналъ въ немъ Джона Брауна.

Болѣе недѣли, днемъ и ночью, Робертъ думалъ о Джонѣ Браунѣ, о томъ, какъ онъ его увидитъ, что тотъ ему скажетъ, и разочаруется ли онъ при личномъ знакомствѣ съ героемъ Шапета. Изъ боязни разочарованія онъ не придавалъ Джону Брауну никакого фантастическаго образа и утѣшалъ себя мыслью, что какое впечатлѣніе онъ ни вынесетъ изъ перваго знакомства съ нимъ, слова Исаака о немъ оправдаются впослѣдствіи.

Передъ нимъ былъ сухой, пожилой человѣкъ, высокаго роста съ широкой грудью, могучими плечами и длинной шеей. Онъ, повидимому, только что стряпалъ, и на немъ виднѣлись шерстяная фуфайка, коричневыя брюки и высокіе сапоги. Никто въ подобномъ нарядѣ не можетъ имѣть достойной осанки,, но Джонъ Браунъ сразу произвелъ пріятное впечатлѣніе на Роберта. Хотя онъ былъ одѣтъ бѣдно, но чисто и опрятно. Его сѣрая, толстая фуфайка была безъ малѣйшаго пятна, брюки, хотя и заштопанные, гладко обхватывали его ноги, а сапоги такъ блестѣли, точно онъ служилъ въ кавалеріи и собирался на парадъ. Послѣ быстраго осмотра его фигуры, Робертъ сосредоточилъ все свое вниманіе на его лицѣ, и мгновенно исчезъ всякій страхъ разочарованія. Лицо Джона Брауна было длинное, лобъ высокій и немного узкій, а прямыя свѣтлыя брови нависли надъ темносѣрыми глазами. На этомъ прекратился первый осмотръ лица Джона Брауна юношей, и только впослѣдствіи, при болѣе близкомъ знакомствѣ, онъ замѣтилъ, что у Джона Брауна были горбатый носъ, широкій ротъ и массивный подбородокъ.. Тутъ не было ничего удивительнаго, такъ какъ своими глазами онъ былъ извѣстенъ всѣмъ друзьямъ и врагамъ, — это были большіе глаза со слегка нависшими вѣками и очень свѣтлымъ, пытливымъ и выразительнымъ взглядомъ. Волоса у него были темно-каштановые, съ просѣдью и зачесаны назадъ, безъ пробора. Лицо его было чисто выбрито.

Въ выраженіи этого лица не было и слѣда слабой натуры, а, напротивъ, всѣ линіи его лба, морщины подъ глазами и надъ ртомъ обнаруживали могучую энергичную силу и одинаковую способность любить и ненавидѣть. Все дышало въ немъ твердой волей, и если онъ возбуждалъ въ одномъ человѣкѣ пламенную преданность, то десятерыхъ возстановлялъ противъ сббя, побуждая ихъ бояться и ненавидѣть себя.

Таковъ былъ Джонъ Браунъ, и Робертъ, увидавъ въ первый разъ блескъ его сѣрыхъ, стальныхъ глазъ, почувствовалъ, что щеки его краснѣютъ, и пульсъ сильнѣе бьется. Онъ инстинктивно снялъ шляпу и произнесъ:

— Вы капитанъ Браунъ?

— Да, мой другъ, меня зовутъ Браунъ, — отвѣчалъ онъ съ нетерпѣніемъ: — сойдите- съ лошади, садитесь и скажите, что вамъ нужно.

При этомъ Джонъ Браунъ указалъ рукой на сваленное подлѣ дома дерево и пристально слѣдилъ за всѣми движеніями Роберта. За кушакомъ у него виднѣлся пистолетъ, за который онъ держался правой рукой.

Эта встрѣча показалась молодому человѣку очень холодной, такъ какъ онъ не думалъ, что кто нибудь можетъ его подозрѣвать.

— Мнѣ посовѣтовалъ поѣхать къ вамъ Исаакъ Шапегь, — сказалъ онъ, исполнивъ указаніе Брауна.

— Исаакъ Шапетъ изъ Сантона?

— Да.

— А что вамъ надо отъ меня?

Тонъ его теперь сдѣлался мягокъ, и правая рука опустилась въ карманъ.

— Я перебрался изъ Масачузета въ Канзасъ съ цѣлью завести тамъ ферму, но я перемѣнилъ свои намѣренія и пріѣхалъ къ вамъ.

— Вы сторонникъ свободныхъ штатовъ?

— Я аболиціонистъ, капитанъ, — сказалъ Робертъ, гордо поднимая голову: — вотъ зачѣмъ я здѣсь. Согласны вы принять меня волонтеромъ?

Лицо Джона Брауна два раза быстро измѣнилось. При словѣ аболиціонистъ глаза его засверкали, и суровое лицо сдѣлалось почти красивымъ; но при послѣднихъ словахъ Роберта глаза его померкли и приняли строгое критическое выраженіе.

— Что вы, молодой человѣкъ? Мы люди простые, едва сами достаемъ себѣ кусокъ хлѣба и посылаемъ, съ Божьей помощью, кое-что нашимъ отсутствующимъ семьямъ. Я и мои сыновья ведемъ жизнь бѣдную, полную лишеній. Вы такъ никогда не жили. Прошлой зимой мы едва не умерли отъ холода.

— Хорошо для Канзаса и свободы, что вы остались живы.

— Почему вы это говорите?

— Потому что я видѣлъ вашихъ двухъ сыновей въ день выборовъ, и это единственные люди, которыхъ я встрѣтилъ до сихъ поръ въ Канзасѣ. Позвольте мнѣ дѣлить съ вами и радость и горе. Я больше ничего не прошу.

— Вы просите большого. Я васъ не знаю. Я думаю, что вы сѣверянинъ, быть можетъ, бостонецъ. Ну, такъ я и зналъ. Бостонъ хорошій городъ, но, какъ всѣ города, болѣе склоненъ къ словамъ, чѣмъ къ дѣламъ. Мнѣ надо знать, какъ вы жили до сихъ поръ, такъ какъ мы здѣсь живемъ богобоязненными людьми. Пьяница и сквернословецъ не найдетъ мѣста въ моемъ домѣ! Вы говорите, что вы аболиціонистъ. Чѣмъ вы доказали это до сихъ поръ? Знайте, что я прибылъ въ Канзасъ не для того, чтобы охранять собственность людей, называющихъ себя защитниками свободныхъ штатовъ, но переносящихъ оскорбленія отъ сторонниковъ рабства и дозволяющихъ выборъ законодателей, которые покровительствуютъ торгу невольниками. Я здѣсь для того, чтобы нанести ударъ врагамъ униженныхъ и оскорбленныхъ. Вы хотите мнѣ въ этомъ помочь? Всякаго рода помощь намъ необходима, болѣе же всего мы нуждаемся въ людяхъ, но эти люди должны бояться только Бога и не возвращаться вспять по однажды избранному пути, потому’что этотъ путь будетъ забрызганъ кровью. Какъ васъ зовутъ? Хорошо. Вы Робертъ Гольдено, такъ вотъ я и спрашиваю васъ: Робертъ Гольдено, такой ли вы человѣкъ? Можете ли вы поклясться передъ лицемъ Бога, что свобода невольниковъ для васъ дороже спокойствія, счастья, даже жизни? Нѣтъ, мало того, дороже даже жизни и счастья другихъ? Отвѣчайте. Если вы хотите войти въ этотъ домъ, то должны быть готовы на все это и даже на многое другое.

Робертъ былъ сильно взволнованъ. Пламенная искренность Джона Брауна и его громкій внушительный голосъ произвели на него глубокое впечатлѣніе. Онъ протянулъ правую руку и произнесъ:

— Клянусь! До сихъ поръ я почти ничего не дѣлалъ. До прибытія въ Канзасъ я только думалъ, читалъ и мечталъ о дѣятельности. Какъ я поступалъ здѣсь — можетъ вамъ разсказать Шапетъ. Вмѣстѣ съ вашими сыновьями и еще другимъ человѣкомъ я громко подалъ голосъ въ пользу насильственнаго удаленія миссурійцевъ отъ избирательныхъ ящиковъ, а на другой день едва не заплатилъ жизнью въ вертепѣ Пигота, гдѣ на меня напалъ Патъ Логлинъ. Я убѣжденъ, что только открытая борьба можетъ сдѣлать Канзасъ свободнымъ штатомъ. Если вы меня не примете, то я уѣду отсюда.

Джонъ Браунъ внимательно его слушалъ и, когда онъ замолчалъ, взялъ его за руку.

— Я васъ приму. Вы будете жить въ моемъ домѣ, у меня есть для васъ дѣло, и я вамъ дамъ за это кровъ и столъ. Вы согласны?

Робертъ колебался. Онъ хотѣлъ предложить уплату, такъ какъ Шапетъ говорилъ ему о бѣдности Джона Брауна, но, взглянувъ на его гордое лицо, онъ перемѣнилъ свое намѣреніе и просто согласился на сдѣланное ему предложеніе.

Джонъ Браунъ быстро поднялся съ дерева и сказалъ совершенно инымъ тономъ:

— А хорошая у васъ лошадь, Робертъ: вы сами ее выбрали, или Исаакъ? Нечего вамъ и отвѣчать. Я знаю эту лошадь. Человѣкъ, продавшій ее, былъ долженъ Исааку, и иначе вамъ никогда бы ее не достать. Отведите ее въ конюшню и дайте ей кормъ, а я пойду въ домъ. Скоро вернутся мальчики къ завтраку.

Они разстались. Робертъ повелъ лошадь въ конюшню, чувствуя себя какъ бы дома. Ему казалось, что онъ вѣчно зналъ Джона Брауна.

Конюшня состояла изъ деревяннаго сруба, покрытаго досками и засыпаннаго землей. Къ большому своему удивленію Робертъ увидалъ въ ней двухъ прекрасныхъ, выхоленныхъ породистыхъ лошадей; рѣдко можно было встрѣтить столь видныхъ коней въ такой скромной обстановкѣ. Но вскорѣ его вниманіе было отвлечено раздавшимися неподалеку голосами. Группа людей подходила къ дому, и отъ нея отдѣлились двое: Язонъ и Оливеръ;' они подошли къ Роберту и дружески пожали ему руку. Потомъ они познакомили съ нимъ еще трехъ своихъ братьевъ: Джона, Соломона и Фредрика. Всѣ они такъ крѣпко пожимали ему руки, что у него даже заболѣли пальцы. Однако, не смотря на боль, на сердцѣ у него было очень тепло. Между молодыми Браунами и ихъ отцомъ было одно странное различіе. Только одинъ старшій изъ сыновей, Джонъ, былъ серьезенъ, какъ отецъ, а другіе отличались живой веселостью. Ни одинъ изъ нихъ не имѣлъ силы воли отца, но каждый изъ нихъ готовъ былъ жертвовать жизнью, когда въ томъ встрѣтится надобность.

Когда всѣ вошли въ домъ и усѣлись за столомъ, то отецъ молчалъ, серьезно поглядывая на Роберта, а сыновья весело болтали, шутили и, повидимому, наслаждались жизнью. Роберту особенно нравился Язонъ. Онъ не говорилъ такъ много, какъ другіе братья, но его глаза особенно блестѣли, и его шутки заставляли даже отца улыбаться. Онъ ловко заставилъ Роберта описать нападеніе разбойниковъ на Аллена Эльмора, но когда Фредрикъ, младшій и наименѣе умный изъ семьи, замѣтилъ, что положеніе Эльмора было очень щекотливо, благодаря ухаживанію капитана Гаулета за его дочерью, то Язонъ замѣтилъ, что Робертъ насупилъ брови, и очень искусно перемѣнилъ разговоръ.

Послѣ завтрака молодые люди принялись каждый за свое дѣло. Двое стали пахать землю на берегу рѣки, а трое взялись за окончаніе постройки дома. Робертъ остался съ отцомъ.

Не дожидаясь указаній, онъ принялся собирать посуду со стола. Джонъ Браунъ, закуривъ трубку, долго пристально смотрѣлъ на него.

— А давно вы, Робертъ, жили въ Бостонѣ?

— Отчего вы это спрашиваете?

— Я бывалъ тамъ нѣсколько разъ, но никогда не замѣчалъ, чтобы бостонцы были полезны по хозяйству въ домѣ. Вы, вѣроятно, жили гдѣ нибудь въ другомъ мѣстѣ, сынъ мой?

— Я знаю кое-что о фермерской жизни, капитанъ. Я уже съ годъ не бывалъ въ городѣ. А гдѣ мнѣ взять ведро, чтобы перемыть посуду?

— Не безпокойтесь. Я васъ не займу такой пустой работой, у меня есть для васъ болѣе серьезное дѣло. Пойдемте со мною, и я вамъ покажу.

День былъ попрежнему тихій и солнечный, а представившаяся Роберту картина напоминала мирную, веселую Англію: не вдалекѣ отъ дома стояла купа кедровъ. Три дерева были уже срублены, а остальныя ожидали той же участи.

— Умѣете вы владѣть топоромъ? Попробуйте.

Робертъ сбросилъ съ себя сюртукъ и жилетъ и, взявъ топоръ, посмотрѣлъ на его остріе.

— Однако у васъ острый топоръ.

— Да, это здѣсь необходимо. Покажите свою прыть на этомъ деревѣ.

Робертъ улыбнулся и занесъ топоръ.

Ударъ за ударомъ посыпались на дерево, и топоръ все. болѣе и болѣе вонзался въ его сердце. Робертъ работалъ отъ всей души, а Джонъ Браунъ молча слѣдилъ за нимъ. Наконецъ дерево задрожало и грохнулось на траву. Тогда Джонъ Браунъ обернулся и пошелъ домой, бормоча, про себя:

— Этотъ человѣкъ сильный, и рука у него вѣрная. Съ Божьей помощью онъ окажетъ намъ большую услугу, когда придетъ время. Молодецъ Исаакъ! прислалъ хорошаго человѣка.

VIII.
Руѳь.

Руѳи Виндсфордъ было двадцать лѣтъ, но никто не хотѣлъ вѣрить, чтобы ей было болѣе восемнадцати, потому что она отличалась очень пылкимъ, увлекающимся характеромъ и сегодня находилась въ одномъ настроеніи, а завтра въ другомъ. Ея дядѣ и теткѣ, флегматичнымъ и благоразумнымъ людямъ, часто не вѣрилось, что черезъ годъ она сдѣлается совершеннолѣтней и вступитъ во владѣніе значительнымъ состояніемъ.

Впослѣдствіи, вспоминая о раннихъ дняхъ своего опекунства, Алленъ Эльморъ удивлялся, что онъ никогда не замѣчалъ въ веселой, живой Руѳи силу воли, а приписывалъ то обстоятельство, что она постоянно въ ежедневной жизни ставила на своемъ, дѣтскому легкомыслію, которому онъ не считалъ нужнымъ перечить. Во всѣхъ другихъ отношеніяхъ Руѳь была идеальнымъ предметомъ опеки для осторожнаго, заботливаго опекуна.

Руѳь была сирота; ея отецъ, богатый виргинскій плантаторъ, былъ женатъ на единственной сестрѣ Эльмора и не имѣлъ никакой своей родни. Она родилась въ Виргиніи, тамъ воспитывалась и тамъ провела бы всю жизнь, если бы ея родители во время случайнаго пребыванія въ Орлеанѣ не сдѣлались жертвами свирѣпствовавшей тамъ въ 1854 году чумы. Они оба умерли въ одинъ день, и Руѳь осталась одна на свѣтѣ, имѣя только одного родственника, брата своей матери, гдѣ-то далеко въ Пенсильваніи. Она немедленно отправилась къ нему. Доставшееся ей по наслѣдству имѣніе было продано, а вырученныя деньги внесены Эльморомъ, какъ опекуномъ, въ банкъ съ тѣмъ, что, согласно завѣщанію отца, онѣ перейдутъ въ руки Руѳи по достиженіи ею совершеннолѣтія. До того времени процентами пользовался Алленъ Эльморъ и, по словамъ его сосѣдей, только благодаря этому обстоятельству, онъ получилъ мѣсто поземельнаго правительственнаго комиссара въ новой территоріи Канзасъ. Тѣ же злые языки прибавляли, что со стороны опекуна было недобросовѣстно увезти опекаемую дѣвицу въ отдаленный дикій уголокъ, гдѣ не было ни общества, ни развлеченія; но, чтобы быть безпристрастнымъ, нужно объяснить, что у этихъ злыхъ языковъ были взрослые сыновья, а потому въ ихъ интересахъ было сохранить въ Филадельфіи богатую невѣсту. Во всякомъ случаѣ подобные толки не остановили Аллена Эльмора отъ осуществленія своего плана, тѣмъ болѣе, что сама Руѳь его одобряла, такъ какъ она въ то время жаждала деревенской жизни.

Такимъ образомъ Руѳь попала въ Канзасъ и вскорѣ, благодаря ея умѣлой теткѣ, сдѣлалась образцовой хозяйкой. Въ этой территоріи въ 1855 году не существовало слугъ, поэтому молодая дѣвушка посвящала свое свободное время на садоводство и управленіе лошадьми, когда дядя имѣлъ досугъ выѣзжать съ ней, потому что ей одной кататься было не безопасно. Она вела спокойную и довольно скучную жизнь, пока не явился въ сосѣдствѣ съ отрядомъ солдатъ капитанъ Гаулетъ, сынъ стараго друга ея отца. Между ними быстро возникла дружба, и посѣщенія капитана становились все чаще и чаще. До неожиданнаго прибытія въ Сантонъ Роберта Гольдено все шло, какъ по маслу, и капитанъ Гаулетъ не имѣлъ и тѣни соперника. Мѣстные молодые люди были слишкомъ скромнаго положенія, чтобы претендовать на соперничество съ офицеромъ. Но кто былъ этотъ Робертъ Гольдено? Гаулетъ этого не зналъ и, подсчитавъ приблизительно то время, которое онъ могъ провести въ обществѣ Руѳи, пршнолъ къ заключенію, что оно не могло превышать десяти часовъ. Послѣ того вечера, когда Робертъ откровенно высказалъ свои политическія убѣжденія, Руѳь уже болѣе никогда не упоминала его имени. Поэтому Гаулетъ все болѣе и болѣе убѣждался, что ему стоило только сдѣлать предложеніе, и молодая дѣвушка сдѣлается его женой.

На его пути была только одна преграда, и хотя она не очень его тревожила, но заставляла по временамъ задумываться. Мистриссъ Эльморъ явно возставала противъ его намѣренія жениться на племянницѣ мужа: это была до мозга костей сѣверянка. Она любила Руѳь, понимала ее, можетъ быть, болѣе мужа и прощала, въ виду ея доброй искренней натуры, гордыя, своенравныя выходки молодой дѣвушки, плодъ ея южной крови и южнаго воспитанія. Но когда на сцену явился капитанъ въ качествѣ жениха, то мистриссъ Эльморъ рѣшила дѣйствовать иначе. Его приличныя, утонченныя манеры выводили ее изъ себя, и она щетинилась, какъ кошка, при всякомъ его появленіи въ домѣ. Съ теченіемъ времени, хотя между ними не было объявлено открытой войны, для чего Гаулетъ былъ слишкомъ дипломатиченъ, однако они никогда не находились и въ мирныхъ отношеніяхъ другъ съ другомъ, такъ что, отправляясь въ Бѣлый Домъ, капитанъ каждый разъ справлялся, тамъ ли мистеръ Эльморъ.

Гаулегь принадлежалъ къ тому классу молодыхъ, людей, которые легко побѣждаютъ сердца дѣвицъ. Онъ былъ красивъ, ловокъ и опытенъ, не смотря на свои тридцать лѣтъ. Для южанина онъ былъ терпѣливъ, остороженъ и не торопился съ ухаживаніемъ, зная, что поспѣшностью только повредишь дѣлу. При этомъ онъ былъ очень искрененъ и въ настоящее время дѣйствовалъ вполнѣ сознательно: съ одной стороны онъ пришолъ къ убѣжденію, что скучно жить одному на свѣтѣ, а съ другой — состояніе Руѳи было далеко не лишне ему при его стѣсненныхъ финансовыхъ обстоятельствахъ, но вмѣстѣ съ тѣмъ онъ вполнѣ честно считалъ ее доброй, прелестной дѣвушкой, достойной быть женою высшаго человѣческаго созданія на свѣтѣ — южно-американскаго джентльмена.

Но каждый полководецъ, какъ бы онъ искусенъ ни былъ, отличается слабой стороной въ своей стратегіи, и капитанъ Гаулетъ, ведя атаку на сердце Руѳи, сдѣлалъ одну большую ошибку: не торопясь и сдерживая себя, онъ перехитрилъ и слишкомъ затормозилъ дѣло.

Въ жилахъ Руѳи текла горячая кровь, и когда она сознала, что посѣщенія капитана Гаулета имѣютъ тайное значеніе, то стала съ нетерпѣніемъ ждать его признанія въ любви, гордясь, что побѣдила такого блестящаго кавалера, и внутренно рѣшилась осчастливить его удовлетворительнымъ отвѣтомъ. Но дни шли за днями, недѣли за недѣлями, а онъ все медлилъ; тогда ея сердце стало тревожно биться, и она съ удивленіемъ спрашивала себя, чего же онъ ждетъ. Однако, въ то же время она чувствовала какъ бы удовольствіе отъ того, что капитанъ не дѣйствовалъ рѣшительно, и ее брало сомнѣніе — желательный ли онъ женихъ.

Наконецъ, вскорѣ послѣ отъѣзда Роберта къ Джону Брауну, капитанъ рѣшилъ, что пора узнать свою судьбу. Ему казалось, что всего лучше было уѣхать на время, а потомъ неожиданно вернуться и поставить все на карту. Онъ считалъ, что Руѳь видала его слишкомъ часто, и что слѣдовало ее немного помучить его отсутствіемъ, такъ чтобы она вполнѣ оцѣнила, что значить пользоваться его обществомъ.

Онъ обставилъ свой отъѣздъ очень ловко. По его словамъ, долгъ службы заставлялъ его уѣхать на мѣсяцъ, а, можетъ быть, и меньше, и хотя ему и невыносимо жить вдали отъ Сантона, но служба была службой. Однако, Руѳь показалась ему недостаточно печальной въ тотъ вечеръ, который онъ провелъ съ ней, хотя, прощаясь, онъ какъ бы замѣтилъ на ея глазахъ слѣды слезъ.

Эльморъ проводилъ его до воротъ, и тамъ капитанъ сказалъ:

— Вы меня понимаете, сэръ?

— Да, любезный капитанъ, дальнѣйшія объясненія излишни. Вы были со мной откровенны, и я ничего не скрылъ отъ васъ. Я люблю Руѳь, какъ дочь, и мой домъ всегда открыть для нея, пока я живъ, но черезъ годъ она будетъ совершеннолѣтней, и мы, старики, не должны думать о себѣ. Я желаю вамъ всякаго успѣха и увѣренъ, что если бы былъ живъ ея отецъ, полковникъ Виндсфордъ, то и онъ сказалъ бы то же. Ну, до свиданія. Добраго пути.

Они крѣпко пожали другъ другу руку, и когда Гаулетъ удалился, то Эльморъ пошелъ прямо въ свой кабинетъ.

— Годъ не скоро пройдетъ, — думалъ онъ: — южные демократы и теперь обязаны мнѣ кое-чѣмъ, а если этотъ бракъ удастся, то я окажу имъ еще большую услугу. Я увѣренъ, что онъ сдержитъ данное мнѣ слово, ради собственнаго интереса. Если же онъ нарушитъ его, то тѣмъ хуже для него, хотя бы она сто разъ согласилась выйти за него замужъ.

Послѣ этого Эльморъ вернулся въ гостиницу и не сводилъ глазъ съ Руѳи до той минуты, какъ она пошла спать.

Слѣдующій день показался молодой дѣвушкѣ очень длиннымъ. Второй еще длиннѣе, а когда миновала недѣля, то ей показалось, что капитанъ Гаулетъ уѣхалъ болѣе года. Она уже не ѣздила верхомъ и не каталась въ экипажѣ, такъ какъ дядя отказывался ее сопровождать подъ предлогомъ серьезныхъ занятій. Конечно, она могла стрѣлять въ цѣль изъ лука, чему научилъ ее капитанъ, но это препровожденіе времени казалось ей очень скучнымъ, когда некому было похвалить ее за мѣткій выстрѣлъ и натянуть для нея тетиву лука. Она также могла найти развлеченіе въ садоводствѣ, но съ тѣхъ поръ, какъ уѣхалъ Робертъ Гольдено, это занятіе потеряло для нея всякій интересъ. Такимъ образомъ ей оставалось только прибѣгнуть къ чтенію, но свои книги она перечла нѣсколько разъ, а въ библіотекѣ дяди находились только серьезныя, сухія сочиненія.

Однажды, войдя въ кабинетъ Эльмора во время его отсутствія, чтобы достать понадобившійся ей сургучъ, она случайно увидѣла на столѣ газету и, за неимѣніемъ лучшаго чтенія, стала пробѣгать заголовки статей. Случайно ея глаза остановились на словѣ Канзасъ, напечатанномъ крупными буквами, и она стала внимательно читать. Эта газета была «New-York Tribun», и Руѳь напала на одну изъ краснорѣчивыхъ статей Гораса Грилея противъ распространенія рабства. Эта пламенная статья была очевидно написана въ пользу людей, желавшихъ сдѣлать Канзасъ свободнымъ штатомъ, но вмѣстѣ съ тѣмъ она представляла мастерское изобличеніе всей системы рабства, чѣмъ такъ славился Горасъ Грилей. Не только Руѳь не читала ничего подобнаго, но всѣ ея подруги съ дѣтства были дочерьми рабовладѣльцевъ, и ея отецъ владѣлъ значительнымъ числомъ невольниковъ. Рабство въ ея глазахъ, благодаря ея воспитанію, было столь же твердымъ, если не столь святымъ учрежденіемъ, какъ епископальная церковь. Правда, при ея появленіи въ Пенсильваніи, дядя предупредилъ ее, что рабство тамъ не одобрялось, но никто передъ нею открыто не возставалъ противъ него. Робертъ Гольдено былъ первый человѣкъ, который говорилъ при ней объ уничтоженіи рабства, а теперь, въ этой газетѣ, очень извѣстной и о которой Руѳь не разъ слыхала, выражались такія чувства и представлялись такіе аргументы, которые заставляли ее вздрагивать отъ гнѣва. Но эта статья была интересная, очень интересная. Руѳь отличалась умомъ, любила читать и могла здраво судить о прочитанномъ. Не смотря на всѣ свои предразсудки и желаніе разорвать газету за многія рѣзкія въ ней фразы, она этого не сдѣлала, а напротивъ нашла такое умственное наслажденіе, что спрятала газету. На другой день она ее перечла, и ей захотѣлось прочесть эту статью еще разъ вмѣстѣ съ капитаномъ Гаулетомъ, котораго она попросила бы опровергнуть всѣ доводы Гораса Грилея, который, не смотря на всю его несправедливость къ ея друзьямъ южанамъ, былъ очевидно очень умнымъ и ловкимъ писателемъ. Она представляла себѣ гнѣвное лицо капитана и, чтобы вывести его окончательно изъ себя, рѣшила сказать ему, что эта статья своей логичностью почти убѣдила ее въ справедливости аболиціонизма. Однако, немного подумавъ, она отказалась отъ этого намѣренія: она знала, что съ южанами нельзя было шутить на счетъ рабства.

Наконецъ прошло двѣ недѣли'. Апрѣль близился къ концу, а ничего не было слышно о возвращеніи капитана. Скука, одолѣвавшая Руѳь, начала отзываться на ея настроеніи. Погода была холодная и сырая, такъ что она не могла много гулять, и ей не съ кѣмъ было поговорить, кромѣ дяди и тетки, съ которыми она въ сущности имѣла мало общаго.

Мистриссъ Эльморъ нашла нужнымъ серьезно поговорить съ мужемъ и предложила послать молодую дѣвушку, хоть на короткое время, къ друзьямъ на востокъ; но онъ не хотѣлъ и слышать объ этомъ. Эльморъ не сообщилъ женѣ, что Гаулетъ формально объяснилъ ему свои намѣренія на счетъ Руѳи, такъ какъ предпочиталъ о нѣкоторыхъ предметахъ не говорить съ женой, пока они не сдѣлались совершившимся фактомъ. Но мистриссъ Эльморъ догадалась, въ чемъ дѣло, и хотя не сказала ни слова, но внутренно возставала съ горечью противъ успѣха капитана, который она предчувствовала, какъ только онъ вернется въ Бѣлый Домъ.

IX.
Заявленіе независимости.

На третьей недѣлѣ послѣ отъѣзда капитана Гаулета, около четырехъ часовъ по полудни, Руѳь сидѣла у окна и уныло смотрѣла на дождь, лившій, какъ изъ ведра. Она была очень не въ духѣ и не знала, чѣмъ заняться, она пробовала всего — и чтенія, и работы, и музыки, но ничто у нея не спорилось, и все ей надоѣло. Она сложила руки и углубилась въ свои мысли. Гдѣ былъ теперь капитанъ Гаулетъ? По всей вѣроятности, бѣднякъ находился гдѣ нибудь въ походѣ подъ дождемъ, или укрывался отъ того же дождя въ плохой палаткѣ. Однако она недолго сожалѣла о томъ, такъ какъ ей казалось, что въ эту минуту она согласилась бы промокнуть до костей подъ дождемъ, чѣмъ сидѣть сложа руки въ этой скучной гостиной. Вообще ей надоѣло ничего не дѣлать и не приносить никому пользы, но черезъ годъ все это измѣнится: она станетъ жить самостоятельно. Но что было ей дѣлать со своей свободой? Прежде всего она хотѣла путешествовать и поѣхать въ Европу, а, быть можетъ, подалѣе, а затѣмъ вернется на югъ въ ея любимую Виргинію. Она не забывала, что капитанъ Гаулетъ могъ быть однимъ изъ элементовъ ея будущей жизни, но ей и въ голову не приходила мысль, чтобы онъ могъ противодѣйствовать ея планамъ: все пойдетъ, какъ по маслу, по ея желанію, когда ей минетъ двадцать одинъ годъ. Но, увы! До того блаженнаго времени оставался еще цѣлый годъ. Неужели во все это время она не могла ничего дѣлать пріятнаго и полезнаго?

Раздумывая такимъ образомъ, она разсѣянно смотрѣла въ окно и, видя, какъ мимо проѣзжалъ крытый фургонъ, или проходилъ мокрый съ головы до ногъ пѣшеходъ, она задавала себѣ вопросъ, куда и зачѣмъ торопились тотъ и другой, завидуя людямъ, которые имѣли какое нибудь дѣло въ жизни. Наконецъ одна изъ проходящихъ фигуръ, женщина, съ накрытой платкомъ головой, остановилась передъ садовой калиткой, отворила ее и быстрыми шагами направилась къ дому.

Наконецъ, случилось нѣчто интересное. Личность, рѣшившаяся въ такую погоду пойти въ чужой домъ, должна имѣть къ тому важную причину. Руѳь съ любопытствомъ устремила глаза на эту женщину. Она не казалась бродягой, хотя была, повидимому, очень бѣдна, и ея платье было простое, грубое, а платокъ старый полинявшій. Она прошла на черный ходъ, и Руѳь, радуясь всякому развлеченію, поспѣшила въ кухню, гдѣ ея тетка готовила кушанье.

— Мистеръ Эльморъ дома? — спросила вошедшая женщина смиреннымъ, нерѣшительнымъ тономъ.

— Онъ не дома, мистриссъ Гоббъ, — отвѣчала хозяйка, насупивъ брови: — и врядъ ли вернется ранѣе десяти часовъ вечера.

Женщина поблѣднѣла и промолвила сквозь зубы:

— А къ тому времени онъ навѣрно вернется?

— Не знаю. Скажите мнѣ, что вамъ нужно.

— Это вамъ не будетъ интересно. Я хотѣла поговорить о дѣлѣ съ мистеромъ Эльморомъ. Не бойтесь, я не останусь здѣсь, а если вы позволите, то я опять зайду. Мое дѣло очень спѣшное, и, съ вашего разрѣшенія, я приду въ десять часовъ и буду его ждать, если онъ къ тому времени не вернется.

— Хорошо, — отвѣчала сухо мистриссъ Эльморъ: — приходите, онъ васъ приметъ.

Съ этими словами она отворила дверь и безъ всякой церемоніи выпроводила бѣдную женщину, а потомъ вернулась къ своей стряпнѣ.

— Зачѣмъ она приходила, тетя? — спросила съ любопытствомъ Руѳь.

— Не знаю. Вѣроятно, хочетъ просить денегъ въ займы. Говорятъ, ея мужъ Майнеръ Гоббъ очень свободно говорилъ на послѣднихъ митингахъ и возбудилъ противъ себя миссурійцевъ. Конечно, твой дядя поступитъ смѣло, принявъ эту женщину сегодня вече* ромъ, но по-моему надо быть справедливымъ, и если онъ постоянно слушаетъ сторонниковъ рабства, то почему иногда не послушать и его противниковъ.

Эти слова мистриссъ Эльморъ произносила какъ бы про себя, и они очень удивили Руѳь. Но, видя, что тетка не находилась въ общительномъ настроеніи, она снова пошла въ гостиную и попрежнему сѣла у окна. Но теперь она уже не размышляла о своей будущности и не строила воздушныхъ замковъ, а думала о мистриссъ Гоббъ, которая очень ее заинтересовала. Хотя она очень мало знала жизнь, но отличалась добрыми инстинктами и впечатлительной натурой: Кто бы ни была мистриссъ Гоббъ, но очевидно она находилась въ грустномъ положеніи. Лице ея поражало блѣдностью, руки дрожали, и она, повидимому, находилась подъ вліяніемъ какого-то сильнаго страха.

— А жаль, — думала Руѳь: — что тетка была дома. Если бы я была одна въ кухнѣ, то зазвала бы эту бѣдную женщину и узнала бы, въ чемъ заключается ея горе.

Взволнованная этими мыслями, Руѳь встала и начала ходить по комнатѣ. Ея лицо теперь приняло такое безпокойное и рѣшительное выраженіе, что если бы капитанъ Гаулегъ увидалъ ее въ эту минуту, то усомнился бы, будетъ ли она той пріятной послушной женой, о которой онъ мечталъ. Что бы ни думала и ни чувствовала Руѳь, но, когда вернулся въ девять часовъ ея дядя, она встрѣтила его съ обычной улыбкой, но впервые, послѣ отъѣзда капитана Гаулета, не спросила у него, есть ли извѣстія изъ города.

Въ десять часовъ мистриссъ Эльморъ, не сказавшая ни слова мужу объ ожидаемомъ посѣщеніи, неожиданно объявила, что мистриссъ Гоббъ находилась въ кухнѣ и желала видѣть мистера Эльмора.

Руѳь пристально смотрѣла за выраженіемъ лица дяди. Онъ вздрогнулъ, уронилъ газету, которую читалъ, и воскликнулъ нетерпѣливо:

— Что ей надо?

— Ты узнаешь, когда поговоришь съ ней, — отвѣчала сухо мистриссъ Эльморъ: — она мнѣ ничего не сказала, но я вижу, что дѣло плохо.

Съ этими словами мистриссъ Эльморъ усѣлась въ свое любимое кресло и принялась вязать.

Ея мужъ молча поднялъ газету, сложилъ ее и, бросивъ на столъ, пошелъ въ свой кабинетъ, дверь котораго старательно затворилъ.

Такъ какъ Бѣлый Домъ былъ деревянной постройкой, то громкій разговоръ былъ всегда слышенъ изъ сосѣдней комнаты, даже при затворенной двери, а кабинетъ находился рядомъ съ гостиной. Когда голоса разговаривающихъ въ кабинетѣ доносились до мистриссъ Эльморъ, то она поднимала голову и вопросительно посматривала на Руѳь; но та сидѣла, закрывшись книгой, такъ что не видно было, обращала ли она какое нибудь вниманіе на происходившее.

Аудіенція продолжалась недолго, и вскорѣ послышались шаги въ корридорѣ. Затѣмъ можно было различить голосъ Эльмора, спрашивавшій что-то, и наконецъ тетка и племянница ясно слышали послѣднія слова хозяина и посѣтительницы. Послѣдняя говорила:

— Онъ не знаетъ, что я пошла къ вамъ, но если бы вы согласились, то, вы знаете, получите все до копейки. Вамъ извѣстны наши принципы.

— Нѣтъ, — отвѣчалъ Эльморъ: — увѣряю васъ, милая мистриссъ Гоббъ, это невозможно.

— Вы не скажете ни слова Майнеру, — снова промолвилъ женскій голосъ среди рыданій: — я скорѣе умерла бы, чѣмъ стала просить денегъ, но ребенокъ боленъ, и на что ему купить молока?

Наружная дверь хлопнула, и Эльморъ вернулся въ гостиную. Въ ту же минуту Руѳь выбѣжала въ другую дверь, и мистриссъ Эльморъ посмотрѣла ей вслѣдъ, сомнительно качая головой.

— Гдѣ Руѳь? — спросилъ Эльморъ взволнованнымъ, нервнымъ тономъ, окидывая всю комнату безпокойнымъ взглядомъ.

— Не знаю. Вѣроятно, въ своей комнатѣ.

Эльморъ опустился въ кресло и взялъ газету, но видимо не читалъ ея, а жена устремила на него взглядъ, полный самыхъ разнообразныхъ вопросовъ.

— Жаль, что у меня нѣтъ денегъ, — воскликнулъ онъ наконецъ: — а то я съ удовольствіемъ отправилъ бы восвояси всѣхъ восточныхъ поселенцевъ, не умѣющихъ вести дѣла.

— Но такъ какъ денегъ у тебя нѣтъ, то любопытно знать, что станется въ концѣ концовъ съ этими поселенцами, напримѣръ, съ семьей Гоббъ?

— Тяжело сказать. Этотъ дуракъ Майнеръ не только потерялъ четыре теленка, двадцать циплятъ и тоннъ сѣна, но вздумалъ на послѣднемъ митингѣ, о которомъ говорилъ Гаулехъ, открыто предложить, чтобы сантонцы изгнали изъ своего города миссурійцевъ. Въ результатѣ — миссурійцы напали на его ферму, разорили домъ, напугали до смерти его жену и ребенка, сожгли скотный дворъ, увели всю скотину и совершенно разорили бѣдняка.

— Они просили у тебя денегъ взаймы?

— Да, но не онъ, а она.

— Гдѣ же онъ?

— Она не говоритъ.

— Что же, онъ будетъ бороться?

— Вѣроятно, — произнесъ съ усмѣшкой Эльморъ: — и дѣло кончится тѣмъ, что его убьютъ, какъ До, Гойта и другихъ. Когда это люди научатся уму-разуму?

— Чѣмъ же все это кончится?

— Я тебѣ скажу. Пять сотъ молодцевъ уже на дорогѣ изъ Алабамы сюда, всѣ они хорошо вооружены и дали клятву очистить Канзасъ отъ людей, подобныхъ Гоббу. А сторонники свободныхъ штатовъ не имѣютъ оружія и не умѣютъ съ нимъ обращаться. Они называютъ меня трусомъ. Я надняхъ получилъ письмо съ родины, гдѣ меня въ этомъ упрекаютъ, но тамъ не знаютъ, въ какомъ мы находимся положеніи. Что можемъ мы сдѣлать, когда у насъ правительство, армія и законодательное собраніе на сторонѣ рабства? Мы одинъ противъ пятидесяти.

Рѣдко видала мистриссъ Эльморъ своего мужа въ такомъ волненіи, и на лицѣ у нея показалась странная улыбка, но въ эту минуту Руѳь вернулась въ комнату, и улыбка тотчасъ исчезла съ лица мистриссъ Эльморъ. Она пристально взглянула на молодую дѣвушку и, увидѣвъ ея смущеніе, подумала:

— «Эге! Она переговорила съ мистриссъ Гоббъ, и быть бѣдѣ».

— Я слышалъ сегодня, Руѳь, интересную для тебя новость, — сказалъ Эльморъ съ любезной улыбкой, обращаясь къ племянницѣ.

— Что такое, дядя? — спросила Руѳь, подходя къ камину и грѣя себѣ руки.

— Полковникъ Сумнеръ вернулся въ Лекомптонъ, и капитана Гаулета ожидаютъ въ Сантонѣ черезъ нѣсколько дней.

Руѳь вспыхнула и улыбнулась, но глаза ея приняли какое-то странное выраженіе, что очень удивило Эльмора.

— А въ какой день его ждутъ, дядя?

— Никто этого не знаетъ. Но ты рада, не правда ли?

— Конечно.

— Я боюсь, что въ послѣднее время тебѣ было скучновато.

— Я сама виновата, — отвѣчала молодая дѣвушка: — я лѣнилась и ничего не дѣлала, но теперь намѣрена положить этому конецъ.

Эльморъ улыбнулся и бросилъ выразительный взглядъ на жену, а потомъ молча принялся за свою газету, но ему не суждено было читать въ этотъ вечеръ.

— Дядя, — неожиданно произнесла Руѳь: — я никогда не забирала всѣхъ денегъ, которыя мнѣ слѣдовали по завѣщанію отца?

Эльморъ посмотрѣлъ на нее съ удивленіемъ, но спокойно отвѣчалъ:

— Только разъ, когда ты купила твою лошадь Томъ и новый кабріолетъ.

— Это было два года тому назадъ?

— Да.

— А сколько я съэкономила съ тѣхъ поръ?

— Право, я не могу сказать опредѣленно, но, по всей вѣроятности, около тысячи пятисотъ долларовъ. Но къ чему ты это спрашиваешь?

— Мнѣ нужно тысячу долларовъ. Можете вы мнѣ ихъ дать?

Мистриссъ Эльморъ спутала свое вязанье: такъ она была изумлена словами племянницы, а мужъ воскликнулъ:

— Тысячу долларовъ! Да на что тебѣ такія деньги?

— Я знаю, что это большая сумма, — отвѣчала Руѳь, не смотря на дядю и устремляя глаза на огонь: — но я не сразу ихъ израсходую.

— А что же ты хочешь купить, если это не секретъ? — произнесъ съ улыбкой Эльморъ, которому пришло въ голову, что молодая дѣвушка, вѣроятно, хочетъ купить новые наряды, или, быть можетъ, брилліанты для пріѣзда капитана Гаулета.

— Да, это секретъ, — отвѣчала серьезно Руѳь: — по крайней мѣрѣ на время. Я надѣюсь, что это васъ не затруднитъ, дядя, но я жежала бы получить деньги завтра.

— Нисколько, нисколько, — произнесъ Эльморъ, подмигивая своей женѣ; — я случайно получилъ именно эту сумму денегъ сегодня. Я могу передать ихъ тебѣ сейчасъ.

Видя улыбку дяди, Руѳь покраснѣла и быстро отвѣтила:

— Эти деньги не для меня, а потому достаточно получить ихъ и завтра.

Руѳь напрасно это сказала, и когда на слѣдующее утро Эльморъ позвалъ ее къ себѣ въ комнату, то сказалъ съ большимъ достоинствомъ:

— Милое дитя мое, я обдумалъ это дѣло и вижу, что мои вчерашнія подозрѣнія не оправдываются; ты сама сказала, что предназначаешь эти деньги не для себя, а для другого, поэтому я обязанъ, какъ опекунъ, спросить тебя: на что ты хочешь издержать такую большую сумму?

— Простите, дядя, — отвѣчала спокойно Руѳь: — но я не могу вамъ этого сказать.

— Я въ правѣ этого требовать.

— А я не скажу.

— А я настаиваю.

Руѳь ничего не отвѣчала, но Эльморъ, смотря на ея блѣдное, дышавшее рѣшимостью, лицо, не вѣрилъ своимъ глазамъ.

— Въ такомъ случаѣ ты не получишь этихъ денегъ.

— Вы это серьезно говорите, дядя Эльморъ? — спросила молодая дѣвушка прежнимъ спокойнымъ голосомъ, но въ которомъ слышались такія ноты, какія прежде никогда въ немъ не звучали.

— Конечно. Нелѣпо было бы съ моей стороны дозволить опекаемой мною личности, почти моей дочери, израсходовать большую сумму денегъ на неизвѣстный мнѣ предметъ.

— Но вѣдь деньги мои. Я не вижу, какую роль играетъ тутъ сумма. Я не ребенокъ, и если я хочу бросить эти деньги, то кому какое до этого дѣло?

Эльморъ махнулъ рукой и направился къ двери, словно желая удалиться.

— Мнѣ не время болѣе разсуждать съ тобой. Если ты не скажешь, на что тебѣ эти деньги, то тебѣ не видать ихъ.

Руѳь покраснѣла болѣе прежняго и, подойдя къ дядѣ, взяла его за руку.

— Одну минуту, — произнесла она: — будьте такъ любезны, скажите мнѣ адресъ мистера Кунингама.

— А! другаго твоего опекуна?

— Да — Онъ не пришлетъ тебѣ денегъ.

— Я все-таки попробую, а если онъ не пришлетъ, то я буду вынуждена обратиться за совѣтомъ къ стряпчему, который написалъ завѣщаніе отца.

Эльморъ остановился и пристально взглянулъ на молодую дѣвушку. Она дышала рѣшимостью.

— Это очень глупо, Руѳь, — сказалъ онъ, но тонъ его былъ гораздо мягче.

— Дѣло не въ томъ, что глупо или нѣтъ я поступаю, а въ моей просьбѣ получить отъ васъ адресъ мистера Кунингама.

— Ты не хочешь и слушать благоразумныхъ совѣтовъ?

— Я буду очень вамъ благодарна, если вы исполните мою просьбу.

Эльморъ глубоко вздохнулъ и произнесъ тономъ упрека:

— Хорошо, моя милая. Я дамъ тебѣ эти деньги; по закону я не имѣю права отказать тебѣ въ этомъ. Но ты ставишь меня въ очень непріятное положеніе.

— Благодарю васъ, дядя. Вы не знаете, какъ мнѣ было бы тяжело написать мистеру Еунингаму.

Эльморъ вынулъ изъ бумажника десять стодолерныхъ бумажекъ; написалъ формальную квитанцію и подалъ Руѳи перо. Она подписала свое имя и взяла деньги; а Эльморъ молча вышелъ изъ комнаты побѣжденнымъ.

Спустя нѣсколько часовъ, мистриссъ Эльморъ спокойно спросила у Руѳи.

— Ты позовешь сюда Майнера Гобба для полученія денегъ или сама отнесешь имъ?

Молодая дѣвушка такъ удивилась проницательности тетки, что съ минуту не знала, что отвѣтить, но потомъ она промолвила:

— Я пойду къ нимъ.

— Это благоразумно. Я провожу тебя.

— Нѣтъ, тетя, благодарю васъ, — сказала Руѳь, оправившись отъ своего смущенія: — я хочу идти одна.

X.
Семья Гобба.

Ферма Майнера Гобба находилась въ двухъ миляхъ къ западу отъ Бѣлаго Дома. День былъ прекрасный, чисто лѣтній; мокрая погода кончилась, и отъ двухнедѣльныхъ дождей остался слѣдъ лишь въ свѣжемъ воздухѣ. Выйдя изъ дома, Руѳь чувствовала себя въ прекрасномъ настроеніи и была такъ весела, что едва не танцовала. Она походила на бабочку, только что вышедшую изъ куколки. Впервые со времени прибытія въ Канзасъ она гуляла одна, впервые въ жизни она взяла свои дѣла въ собственныя руки, не посовѣтовавшись ни съ кѣмъ и даже прямо противъ воли своего законнаго опекуна. Она нимало не раскаивалась въ своемъ поступкѣ. Она посвоему любила дядю, но въ послѣднее время они безсознательно разошлись, такъ какъ въ сущности ихъ связывала не искренняя привязанность, а только чувство приличія. Впрочемъ Руѳь вовсе не думала о причинахъ своего охлажденія съ дядей, а просто радовалась, что ей удалось безъ открытой ссоры достигнуть независимой самостоятельности годомъ раньше законнаго совершеннолѣтія. Ей казалось счастливымъ предзнаменованіемъ, что первый результатъ ея свободы была помощь несчастнымъ, но достойнымъ людямъ. Весело распѣвая, она рисовала себѣ картину того удивленія, съ которымъ фермеръ и его жена встрѣтятъ ее, и той благодарности, которую они выкажутъ, получивъ деньги. Она приготовила заранѣе маленькую рѣчь, въ которой выражала ему сочувствіе и добрый совѣтъ. Въ своемъ воображеніи она даже представляла себѣ, какъ ферма Гобба при ея содѣйствіи приметъ цвѣтущій видъ. Подобныя мысли исключительно занимали Руѳь около двадцати минутъ, но, пройдя мимо, она невольно поддалась вліянію иныхъ идей, и ея воздушные замки разсѣялись.

Ферма Гобба лежала на берегу рѣки, среди зеленаго луга; домъ состоялъ изъ четыреугольнаго деревяннаго сруба съ крышей, покрытой землей. Издали ясно было видно несчастное положеніе фермы, къ которой вела грязная, топкая дорога. Всюду обнаруживались слѣды разоренія и насилія. Заборъ, окружавшій нѣкогда огородъ вокругъ дома, былъ растащенъ, жерди вытащены, а посаженные овощи вырваны и разбросаны по землѣ. Садъ походилъ на поле, по которому прошелъ кавалерійскій отрядъ. Отъ сожженныхъ конюшенъ торчали черные обуглившіеся столбы; повсюду были разбросаны охапки сѣна и соломы. Все это произвело на Руѳь такое тяжелое впечатлѣніе, что разомъ исчезла ея веселость, тѣмъ болѣе, что, идя по грязи, она вся выпачкалась и даже разъ поскользнувшись упала.

Поэтому она съ блѣднымъ лицомъ вошла въ опрятную кухню мистриссъ Гоббъ и съ ужасомъ взглянула на чисто вымытый полъ, по которому ей совѣстно было шлепать своими грязными сапогами.

При видѣ этой неожиданной посѣтительницы жена мистера вскрикнула отъ удивленія, а потомъ на ея хорошенькомъ, хотя и печальномъ лицѣ показалась нервная улыбка.

— Вотъ тебѣ и на, — воскликнула мистриссъ Гоббъ: — это племянница мистера Эльмора. Вы, вѣроятно, очень устали? Ну, войдите и присядьте. Что у васъ грязные сапоги? Полноте, Майнеръ каждый день приноситъ гораздо болѣе грязи на половинѣ своего одного сапога, чѣмъ у васъ на обѣихъ маленькихъ ножкахъ. Какъ вы добры, что пришли. Садитесь же. Позвольте, я сниму съ васъ куртку и повѣшу просушиться. Порасправьте и свою юбку, а когда она высохнетъ, то я вычищу ее щеткой. Право, я очень горжусь вашимъ посѣщеніемъ. Майнеръ скоро вернется, и вы позавтракаете съ нами. Я представляю себѣ, какъ онъ пожалѣетъ, что у насъ такая гостья, когда у насъ все въ безпорядкѣ. Онъ ненавидитъ безпорядокъ и готовъ безъ устали работать, только бы все было въ домѣ хорошо и прилично. Ну, вотъ вы теперь гораздо лучше выглядите.

Говоря это, мистриссъ Гоббъ пододвинула покойное кресло, усадила въ него Гусь и сняла съ нея куртку и сапоги, которые поставила просушиться подлѣ огня. Она такъ быстро говорила, что Гусь не могла вставить ни словечка, чему она была, впрочемъ, очень рада, такъ какъ могла собраться мыслями отъ удивленія при видѣ странной перемѣны, происшедшей съ мистриссъ Гоббъ.

Наканунѣ ночью, во время сильнаго дождя, Руѳь выбѣжала на дорогу и остановила блѣдную, истерически рыдавшую женщину, которая, послѣ нѣсколькихъ сочувственныхъ словъ со стороны молодой дѣвушки, разсказала ей свое горе. Эта исторія была еще ужаснѣе, чѣмъ та, которую разсказалъ Эльморъ своей женѣ, такъ какъ мистриссъ Гоббъ прибавила къ изложенію простыхъ фактовъ еще нѣсколько патетическихъ подробностей, именно ея отчаянное ожиданіе катастрофы впродолженіе нѣсколькихъ недѣль, угрозы и дикій смѣхъ миссурійцевъ послѣ поджога конюшни и неистовство ея мужа при видѣ своего разоренія. А теперь не только та же самая женщина весело болтала и ухаживала за ней съ покровительственнымъ тономъ, но и въ ней не видно было ни малѣйшихъ слѣдовъ страха и горя, которые произвели такое сильное впечатлѣніе на Руѳь нѣсколько часовъ передъ тѣмъ, или мистриссъ Гоббъ была личностью, дѣлающей изъ мухи слона, или со вчерашняго дня случилось что нибудь необыкновенное. Во всякомъ случаѣ Руѳь рѣшилась воспользоваться первымъ роздыхомъ въ болтовнѣ словоохотливой хозяйки, чтобы выяснить дѣло; но желаннаго роздыха не наступало, и какъ только мистриссъ Гоббъ истощила первый предметъ разговора, именно неожиданное посѣщеніе Руѳи, она быстро создала новый, выведя на сцену своего полуторагодовалаго ребенка, о достоинствахъ котораго она стала распространяться безъ удержу.

Руѳь терпѣливо ждала и внимательно оглядывала внутренность дома. Это было бѣдное жилище. Въ кухнѣ, гдѣ она находилась, были, кромѣ необходимой хозяйственной обстановки, одно кресло, не крашенный деревянный столъ, диванъ, очевидно, сдѣланный самимъ Роббомъ, и два старыхъ стула. Въ открытую дверь виднѣлась столь же бѣдная, но опрятно обставленная спальня. На кровати лежало одѣяло, сшитое изъ мелкихъ лоскутковъ, вмѣсто ковра полъ былъ покрытъ циновкой, а на стѣнѣ красовалась картина, изображавшая очень грубыми чертами, но, повидимому, схожее лицо человѣка, дышавшаго силой воли и твердой рѣшимостью. Чѣмъ долѣе смотрѣла Руѳь на этотъ портретъ, тѣмъ чувствовала себя болѣе неловко. При видѣ этого строгаго, суроваго лица, она впервые сознала, что предлагать чужимъ людямъ деньги, безъ всякой ихъ просьбы, было дерзкимъ вмѣшательствомъ, и вообще ея смѣлое посѣщеніе имѣло характеръ нарушенія святости домашняго очага. Руѳи даже приходила въ голову мысль, не лучше ли ей уйти подъ какимъ нибудь предлогомъ, не открывая цѣли своего визита, но это обнаружило бы трусость съ ея стороны, а Руѳь ненавидѣла трусовъ. Поэтому она терпѣливо ждала первой возможности выяснить непонятную ей тайну, какъ вдругъ мистриссъ Гоббъ вскочила и побѣжала къ двери.

— Это мой мужъ! — воскликнула она: — простите, я васъ оставлю на минутку.

Она быстро удалилась и закрыла за собою дверь.

Руѳь осталась одна съ портретомъ и, несмотря на то, что ее снова подмывало искать спасенія въ бѣгствѣ, она поборола себя и, бросивъ вызывающій взглядъ на портретъ, почти громко сказала:

— Я васъ не боюсь, сэръ, я поступаю правильно и не убѣгу.

Тяжелые шаги раздались за дверью, и послышался голосъ мистриссъ Гоббъ:

— Майнеръ, или скорѣй, тебя ждетъ барышня. Но все-таки оботри ноги, прежде чѣмъ войти въ комнату.

Дверь отворилась, и въ кухню вошелъ широкоплечій мужчина со шляпой на головѣ. При видѣ его Руѳь вспыхнула и прикусила себѣ губу, чтобы не вскрикнуть. Это не былъ оригиналъ портрета. Настоящій Майнеръ Гоббъ отличался широкимъ, дюжиннымъ, хотя мужественнымъ лицомъ, но въ немъ не было и слѣда суроваго выраженія портрета.

Войдя въ кухню, Гоббъ прямо схватилъ на руки ребенка, который весело хлопалъ въ ладоши, и молча кивнулъ головой Руѳи. Это было почти неучтиво, но молодая дѣвушка нимало не обидѣлась, а съ удовольствіемъ смотрѣла на простое проявленіе родительской любви.

Черезъ минуту вернулась мистриссъ Гоббъ съ охапкой дровъ. Она немедленно бросила ихъ на полъ и, подбѣжавъ къ мужу, сняла у него шляпу съ головы.

— Ну, ужъ у тебя манеры! — воскликнула она: — ты меня сведешь въ могилу своею грубостью. Но вы не думайте, миссъ, — прибавила она, обращаясь къ Руѳи: — что онъ всегда такой неловкій, это только при чужихъ, да и то, когда онъ смущенъ чужимъ горемъ или своимъ несчастіемъ.

Молодая дѣвушка подумала, что послѣднія слова хозяйки служили прекраснымъ предлогомъ для объясненія ея посѣщенія, а потому она сказала:

— Если вы говорите о томъ несчастій, про которое вы мнѣ вчера разсказывали, мистриссъ Гоббъ, то я пришла предложить вамъ помощь, если позволите.

Мистриссъ Гоббъ ничего не отвѣтила и вопросительно поглядѣла на мужа; онъ же положилъ ребенка въ люльку и, посмотрѣвъ пристально на Руѳь, сказалъ:

— Я не намѣренъ оскорблять молодой женщины, которая, вѣроятно, пришла сюда съ добрыми намѣреніями и нимало не думаетъ издѣваться надъ нами. Но я человѣкъ прямой и слишкомъ много терпѣлъ отъ Аллена Эльмора. Нечего пялить на меня глаза, Бриджетъ, — прибавилъ онъ, обращаясь къ женѣ: — я выскажу все, что хочу. Прежде всего, да будетъ вамъ извѣстно, я скорѣе умеръ бы съ голода, чѣмъ попросилъ бы денегъ у Аллена Эльмора. Моя жена — не я, и къ тому же у ней ребенокъ, вотъ она и пошла къ Эльмору. Впрочемъ, — произнесъ онъ болѣе мягкимъ тономъ, замѣтивъ, что его жена закрыла лицо руками и горько плакала: — не будемъ объ этомъ говорить, что сдѣлано, то сдѣлано, а теперь будемъ дѣйствовать откровенно. Скажите Аллену Эльмору, что если бы онъ вчера ночью далъ женѣ тысячу долларовъ, то я вернулъ бы ихъ сегодня въ цѣлости. Я знаю вашего дядю, миссъ, очень хорошо и счелъ бы позоромъ для себя взять хоть одинъ долларъ изъ нажитыхъ имъ денегъ. Зачѣмъ вы пришли сюда, я не знаю и знать не хочу; но мы здѣсь не нуждаемся ни въ деньгахъ, ни въ совѣтахъ Аллена Эльмора. Было время, когда я думалъ, что онъ человѣкъ, достойный уваженія, но потомъ я узналъ, что онъ за личность. Я скорѣе взялъ бы денегъ у любого миссурійца, даже у самого Пата Логлина, чѣмъ у человѣка, который ведетъ двойную игру и отворачивается отъ друзей изъ боязни враговъ.

Майнеръ Гоббъ замолчалъ, чтобы перевести дыханіе, а его жена, воспользовавшись этимъ, быстро заговорила:

— Ну, довольно, довольно! Ты запугалъ бѣдную миссъ до смерти, она вѣдь не дядя и ничего не сдѣлала тебѣ дурного. Почему же ей не прійти ко мнѣ въ гости, если ей пришла въ голову такая любезность? Я, право, стыжусь за тебя. Вѣдь я тебѣ говорила, что она вчера утѣшала меня въ горѣ, какъ ангелъ небесный. Она, вѣроятно, ничего не знаетъ о политикѣ такъ же, какъ я. Я день и ночь сожалѣю, что ты попалъ въ руки стараго Джона Брауна, портретъ котораго вонъ виситъ на стѣнѣ и пугаетъ всѣхъ посѣтителей. Да, вы, миссъ, не обращайте вниманія на моего мужа: онъ вѣдь сердится не на васъ и въ сущности очень мирный и добрый человѣкъ.

— Я ничего не говорилъ ей непріятнаго, — промолвилъ Майнеръ, чувствуя, что онъ зашелъ слишкомъ далеко: — но такъ какъ она пришла сюда, то я счелъ нужнымъ высказать ей всю правду.

— Я хочу узнать всю правду, — отвѣчала Руѳь, сначала очень озадаченная словами Гобба, а потомъ быстро преодолѣвшая свое смущеніе: — но я рѣшительно ничего не понимаю. Прежде всего я должна вамъ сказать, что мнѣ рѣшительно все равно, кто изъ васъ правъ или виноватъ: вы или мой дядя. Я пришла сюда не отъ него, и онъ не знаетъ о моемъ посѣщеніи вашего дома. Напротивъ, онъ очень разсердится, узнавъ объ этомъ. Я пришла по собственному почину и изъ чувства сожалѣнія къ вашей бѣдѣ я хотѣла вамъ помочь. Вотъ и все: дядя тутъ не причемъ.

— Слышишь, Майнеръ! — воскликнула мистриссъ Гоббъ.

— А теперь, — продолжала Руѳь: — скажите мнѣ, могу ли я высказать все, что желаю?

— Конечно, — отвѣчалъ Майнеръ: — и не церемоньтесь въ выраженіяхъ, я вамъ подалъ примѣръ.

— Я хочу только сказать, — произнесла поспѣшно Руѳь: — что если вы находитесь въ такомъ несчастномъ положеніи, о которомъ говорила вчера мистриссъ Гоббъ, если разбойники разорили и ограбили васъ, то я могу съ удовольствіемъ ссудить вамъ тысячу долларовъ, въ которыхъ я теперь не нуждаюсь. Вотъ они, я ихъ захватила съ собой.

Руѳь вынула деньги изъ кармана и положила ихъ на столъ. Это движеніе и всѣ ея слова дышали такой добротой, такой простотой, ч’эо сердце Майнера растаяло, а жена его снова заплакала.

Фермеръ почесалъ въ головѣ, покашлялъ и не зналъ, что сказать.

— Признаюсь, я никогда въ жизни не бывалъ въ такомъ глупомъ положеніи, — промолвилъ онъ, пересиливъ свое смущеніе: — я увѣренъ, что вы говорите искренно, я накинулся на васъ, какъ медвѣдь, а вы вонъ какая добрая. Нѣтъ, ужъ ты, Бриджетъ, скажи ей что нибудь любезное, а я ужъ и словъ не подберу.

Руѳь засмѣялась и, подойдя къ Майнеру, положила деньги къ нему на колѣни.

— Если вы чувствуете себя виновнымъ передо мною, то въ видѣ наказанія возьмите эту сумму. Я увѣрена, что она будетъ въ рукахъ честнаго человѣка.

Но Гоббъ уже совершенно овладѣлъ собой и спокойно возвратилъ деньги молодой дѣвушкѣ.

— Я не могу ихъ взять, миссъ, но благодарю васъ отъ глубины души. Не сердитесь на меня: я дѣлаю это не изъ гордости, увѣряю васъ, что я взялъ бы деньги отъ васъ такъ же искренно, какъ вы ихъ предложили, но онѣ намъ болѣе не нужны. Бриджетъ вамъ это подтвердитъ. Мой лучшій другъ услыхалъ о нашемъ горѣ, пока моя жена была въ Бѣломъ Домѣ, и сегодня вечеромъ онъ привезетъ сюда человѣка, который насъ выручить. Вонъ, слышите лошадиный топотъ: это они ѣдутъ. Еще минута, и вы увидите, миссъ, людей, которые спасутъ нашу бѣдную страну и ея честныхъ поселенцевъ.

Руѳь посмотрѣла въ окно и увидала приближавшійся къ дому отрядъ всадниковъ. Между тѣмъ фермеръ неожиданно преобразился. Его смущенный и неловкій видъ исчезъ, онъ выпрямился, глаза его заблестѣли и съ гостепріимнымъ радушіемъ онъ крикнулъ женѣ: Ну, скорѣе готовь ужинъ: молодцы-то вѣрно проголодались.

Мистриссъ Гоббъ стала суетиться по хозяйству, а Руѳь обратилась вся въ зрѣніе, но, конечно, она не ожидала того, что неожиданно увидѣла. Дверь отворилась, и на порогѣ показался оригиналъ портрета, который такъ смутилъ ее: это былъ пожилой человѣкъ высокаго роста, а за нимъ шолъ въ странной одеждѣ и съ винтовкой въ рукахъ Робертъ Гольдено.

XI.
Потаватомскіе стрѣлки.

Если бы у Руои спросили двадцать четыре часа передъ тѣмъ, кого бы ей было всего непріятнѣе встрѣтить, она отвѣчала бы мистера Гольдено, но когда теперь эта встрѣча осуществилась, то она не только не ощутила непріятнаго чувства, но даже была инстинктивно довольна. Быть можетъ, въ этой перемѣнѣ ея чувствъ игралъ нѣкоторую роль оригиналъ напугавшаго ее портрета. Онъ не былъ такъ суровъ и страшенъ, какъ на картинѣ, но все-таки онъ не походилъ ни на кого изъ знакомыхъ ей лицъ, и она ощутила въ его присутствіи какую-то нервную дрожь.

Онъ серьезно пожалъ руку Майнеру и его женѣ.

— Какъ вы поживаете, другъ? Очень радъ видѣть, что вы здоровы, мистриссъ Гоббъ. А это кто, гостья? Мы, можетъ быть, вамъ мѣшаемъ?

— Нисколько, мистеръ Браунъ, — отвѣчала хозяйка: — это нашъ другъ, миссъ Эльморъ, виновата, миссъ Виндсфордъ, племянница мистера Эльмора.

Джонъ Браунъ насупилъ брови и сухо поклонился молодой дѣвушкѣ.

— Я знакомъ съ мистеромъ Эльморомъ, — сказалъ онъ: — но мы не друзья. Вы, можетъ быть, слыхали мое имя: я Джонъ Браунъ.

Руѳь дѣйствительно знала это имя. Она слыхала не разъ отъ дяди, что не будетъ спокойствія въ Канзасѣ, пока кто нибудь не убьетъ Джона Брауна. По словамъ же капитана Гаулета, этотъ человѣкъ былъ жестокій, опасный и полусумасшедшій, котораго слѣдовало посадить подъ замокъ, что его солдаты и сдѣлаютъ, какъ только его поймаютъ на мѣстѣ нарушенія общественнаго спокойствія.

Поэтому не удивительно, что она съ удовольствіемъ увидѣла Роберта Гольдено, который все-таки былъ человѣкъ образованный и джентльменъ. Но не успѣла она съ пріятной улыбкой пожать руку послѣднему, какъ Майнеръ Гоббъ сказалъ со смѣхомъ, обращаясь къ Джону Брауну, на лицѣ котораго онъ замѣтилъ гримасу, какъ только упомянули имя Эльмора:

— Не бойтесь на счетъ ея политическихъ убѣжденій, я за нее поручусь, хотя Эльморъ ей и родственникъ, но она пламенная сторонница свободныхъ штатовъ. Я вамъ разскажу, другъ Браунъ, что она намъ только что предложила. Да, да, миссъ, какъ хотите, а я скажу ему и всѣмъ о вашемъ благородномъ поступкѣ. Она пришла сюда одна пѣшкомъ для того, чтобы предложить въ ссуду тысячу долларовъ для того, чтобы исправить нанесенныя мнѣ убытки проклятыми миссурійцами. Какъ вы назовете такой шагъ? А я, дуракъ, встрѣтилъ ее, какъ собаку, и накинулся на нее, думая, что ее прислалъ Эльморъ. Потомъ уже только я узналъ свою ошибку и взялъ бы ея деньги, если бы мнѣ уже раньше не обѣщалъ помочь вотъ этотъ другъ, — прибавилъ онъ, смотря съ улыбкой на Роберта, — я очень радъ, что вы пріѣхали кстати, и вы, мистеръ Гольдено, можете объяснить этой доброй дѣвушкѣ, какъ обстоитъ дѣло. Но гдѣ же, капитанъ Браунъ, ваши остальные молодцы? Пусть они всѣ войдутъ въ домъ. Ужинъ скоро поспѣетъ: моя Бриджетъ стряпаетъ быстрѣе молніи.

Трудно сказать, кто болѣе былъ смущенъ словами Майнера — Руѳь или Робертъ: первая покраснѣла, а послѣдній насупилъ брови. Но почти тотчасъ же они сознали всю нелѣпость своего положенія и оба громко засмѣялись, а хозяинъ и хозяйка весело имъ завторили.

Одинъ только Джонъ Браунъ оставался серьезенъ. Онъ пристально смотрѣлъ то на Роберта, то на Руѳь, и его взглядъ былъ такой проницательный, что молодые люди, конечно, пришли бы снова въ смущеніе, если бы это замѣтили, но, по счастью, они не обратили тогда вниманія на Джона Брауна, а черезъ нѣсколько минуть онъ удалился къ своему отряду, въ ожиданіи ужина.

Не мало труда стоило приготовить этотъ ужинъ на девять мужчинъ, двухъ женщинъ и одного ребенка. Къ тому же за единственнымъ въ кухнѣ столомъ могло усѣсться не болѣе четырехъ человѣкъ, а потому, какъ только Майнеръ ушолъ вслѣдъ за Брауномъ, мистриссъ Гоббъ начала суетиться и выходить изъ себя.

— Это похоже на моего мужа, — сказала она, обращаясь къ Руѳи: --у него въ головѣ столько же мозговъ, сколько въ капустной кочерыжкѣ. Онъ назвалъ весь свѣтъ съ его сосѣдями, а у насъ мало мѣста и для себя. Я забочусь не о пищѣ, будьте спокойны, у насъ всего хватитъ, но вѣдь некуда посадить гостей, и я, право, не знаю, на чемъ и чѣмъ они будутъ ѣсть. Да, вотъ и ребенокъ расплакался, я стану его няньчить, а у меня котелъ уйдетъ.

И добрая женщина расплакалась. Руѳь не знала, какъ ей помочь, но Робертъ положилъ винтовку на стулъ и произнесъ веселымъ тономъ:

— Мы не станемъ смотрѣть, сложа руки, на ваши хлопоты мистриссъ Гоббъ. Вотъ вы, миссъ Виндсфордъ, возьмите мальчугана на руки, да покачайте, а лучше всего уйдите съ нимъ въ другую комнату, пока онъ успокоится, а мы съ вами, мистриссъ Гоббъ, подѣлимъ работу: вы стряпайте, а я стану рѣзать свинину и молоть кофе. Что же касается до кормленія звѣрей, то кормите ихъ серіями. Сначала будутъ ѣсть вы, миссъ Виндсфордъ, мальчуганъ, капитанъ Браунъ и вашъ мужъ, а остальные Подождутъ своей очереди. Не правда ли, вѣдь это будетъ хорошо?

Вмѣшательство Роберта имѣло магическое вліяніе. Руѳь быстро успокоила Мини, мистриссъ Гоббъ, съ быстротою и умѣлостью опытной кухарки, взялась за дѣло, предварителано сунувъ въ руки Роберта кофейную мельницу и окорокъ свинины. Пока они трудились, въ кухню начали входить одинъ за другимъ странные на видъ люди, съ ружьями въ рукахъ и съ голодными лицами. Хозяйка вздрогнула при видѣ ихъ, но Робертъ со смѣхомъ воскликнулъ:

— Входите, входите, ребята! Я найду всѣмъ работу. Вы, капитанъ Браунъ, рѣжьте свинину, пока вамъ не скажутъ: довольно. Вы, Язонъ, ступайте и принесите два ведра воды изъ колодца, который вамъ укажетъ хозяинъ. Эливеръ, Соломонъ и Фредъ, садитесь со мною, и я васъ научу молоть кофе. Ну, мистриссъ Гоббъ, дѣлайте свое дѣло и не обращайте на насъ вниманія, а если что вамъ понадобится, то скажите, и я прикажу ребятамъ помочь вамъ.

Распоряженія Роберта вызвали общій смѣхъ, но были немедленно исполнены. Самъ капитанъ добродушно вынулъ изъ-за пояса большой ножъ и сталъ рѣзать свинину съ быстротой и правильностью машины. Язонъ приложилъ руку къ виску, какъ солдатъ, и, повернувшись на каблукахъ, схватилъ одной рукой два ведра, а другой Майнера; черезъ секунду они уже были на дорогѣ къ колодцу. Остальные молодцы усѣлись на диванѣ и поглядывали съ завистью на Роберта, который такъ скоро мололъ кофе, что едва не сломалъ мельницы.

Въ короткое время ужинъ былъ готовъ, но, несмотря на весь авторитетъ, который принялъ на себя Робертъ, Майнеръ Гоббъ ни за что не согласился войти въ составъ первой серіи ужинающихъ. Поэтому сначала сѣли за столъ крестъ-на-крестъ: мистриссъ Гоббъ и Джонъ Браунъ, Руѳь и Робертъ. Никогда молодой дѣвушкѣ не случалось принимать участія въ такомъ странномъ банкетѣ. Во всемъ домѣ было только три тарелки, и изъ нихъ одна досталась Руѳи, другая мистриссъ Гоббъ и Мини, а третью подѣлили между собою Робертъ и Джонъ Браунъ. Вилокъ нашлось всего двѣ и ѣли ими женщины, а мужчины своими большими ножами, помогая имъ коркой хлѣба. Одна кофейная чашка служила по очереди всѣмъ, а тарелки постоянно мылись между кушаньями, которыхъ было три: жареная свинина, картофельный пудингъ и печеные каштаны съ патокой. Но все было обставлено такъ, что Руѳь, привыкшая къ хорошей сервировкѣ, нимало не чувствовала отвращенія къ этому импровизованному банкету — такъ вполнѣ соотвѣтствовали другъ другу простота ѣды, скромность обстановки и невольно внушавшая уваженіе искренность окружавшихъ ее трудолюбивыхъ людей съ загорѣлыми лицами. Смотря на нихъ, она тутъ же составила себѣ убѣжденіе, что это все были настоящіе хорошіе люди. Они могли заблуждаться, могли имѣть узкія понятія, но дѣйствовали такъ, какъ считали правильнымъ. Отъ времени до времени она искоса посматривала на Гольдено и Джона Брауна, замѣчая силу волю, которою дышали ихъ лица. Ни одинъ изъ нихъ не былъ красивъ, но ихъ черты лица, въ особенности старшаго, дышали гордымъ достоинствомъ, возбуждавшимъ уваженіе. Когда Джонъ Браунъ поднималъ свои глаза и устремлялъ на нее свой строгій, пронзительный взглядъ, то она невольно вспоминала портретъ, такъ напугавшій ее.

— Онъ можетъ быть вѣрнымъ другомъ, но и страшнымъ врагомъ.

Остальные молодцы терпѣливо ждали своей очереди закусить, и они въ сущности не привлекали къ себѣ вниманія молодой дѣвушки. Но все-таки она не замѣчала въ ихъ лицахъ слѣдовъ жестокости, мошенничества и хитрости, которыя приписывалъ имъ и ихъ товарищамъ капитанъ Гаулетъ. Они казались грубыми, но благородными; неловкими въ разговорѣ, но добродушными; вообще ихъ можно было бы принять за простой деревенскій людъ, если бы они не были вооружены ружьями, револьверами и охотничьими ножами. Все это было очень странно и непонятно для Руѳи.

Вскорѣ ужинъ кончился, и Руѳь, вставъ, сказала, что ей пора идти домой.

— Майнеръ васъ проводитъ, — сказала мистриссъ Роббъ, провой жая Руѳь въ спальню, гдѣ остались ея шляпа и куртка.

Когда они вернулись, то всѣ остальные гости уже сидѣли за столомъ вмѣстѣ съ хозяиномъ и живо уплетали ужинъ.

— Мистеръ Гольдено позволилъ мнѣ остаться дома, — сказалъ Майнеръ, указывая рукой на Роберта: — ему также надо идти куда-то, и онъ проводитъ миссъ. Конечно, человѣкъ, пробившій голову Пата Логлина и сломавшій скулу Билли Балинджеру, — достаточный защитникъ для молодой дѣвушки. Вы согласны, миссъ?

— Я, право, не знаю, зачѣмъ кому нибудь безпокоиться: я одна пришла и одна могу уйти, — отвѣчала Руѳь, но на лицѣ ея показалась улыбка, которая далеко не выражала разочарованія.

— Если вы полагаете, что я недостаточный для васъ эскортъ, то только скажите — всѣ ребята пойдутъ за вами, — сказалъ Робертъ, отворяя дверь.

Она ничего не отвѣчала, и они исчезли въ темнотѣ.Дорога была еще грязнѣе прежняго и такъ скользка, что Руѳь была вынуждена взять руку Гольдено. Почти все время они молчали. Робертъ чувствовалъ, какъ будто имъ овладѣлъ чудный сонъ, отъ котораго онъ долженъ вскорѣ очнуться съ горькимъ разочарованіемъ. Онъ не только былъ радъ, что видитъ Руѳь, но для него было большимъ счастьемъ, что онъ встрѣтилъ ее при такихъ обстоятельствахъ и на фермѣ Гобба. Ему очень хотѣлось спросить ее, зачѣмъ она тамъ была, но онъ никакъ на это не рѣшался. Онъ чувствовалъ себя столь счастливымъ въ ея присутствіи, что считалъ излишнимъ даже говорить съ ней. Онъ не зналъ, была ли она невѣстой Гаулета, какъ всѣ увѣряли. Онъ зналъ, что думать объ этомъ глупо, если еще не хуже. Послѣ того, что произошло, онъ не могъ бывать въ домѣ ея опекуна, тѣмъ болѣе теперь, такъ какъ Джонъ Браунъ былъ предметомъ пламенной ненависти Аллена Эльмора и всѣхъ ему подобныхъ умѣренныхъ политикановъ. Видѣться съ нею тайно было невозможно, а случайная встрѣча, какъ въ этотъ день, могла болѣе не повториться.

Занятый этими мыслями, онъ молча шелъ, поддерживая молодую дѣвушку, какъ вдругъ она спросила его:

— Скажите мнѣ, мистеръ Гольдено, если это не тайна, кто эти люди, которыхъ я видѣла сегодня.

— Тутъ нѣтъ никакой тайны, миссъ Виндсфордъ. Мы, такъ какъ я въ числѣ ихъ, такъ называемые потаватомскіе стрѣлки.

— А, — промолвила Руѳь дрожащимъ голосомъ: — а что вы дѣлаете?

— Вы очень перепуганы мыслью, что сидѣли съ нами за однимъ столомъ, -произнесъ съ улыбкой Робертъ.

— Нисколько, я даже горжусь этимъ, но, конечно, я слышала много дурного о вашихъ товарищахъ и желала бы знать, что вы скажете о нихъ.

— Объяснить вамъ подробно, что мы за люди, взяло бы слишкомъ много времени, но я постараюсь въ двухъ словахъ обрисовать нашу цѣль и дѣятельность. Мы — сторонники свободныхъ штатовъ, большинство изъ насъ люди бѣдные, мы потеряли вѣру въ возможность мирнаго освобожденія Канзаса отъ рабства и обязались взаимной клятвой бороться до тѣхъ поръ, пока не обезпечимъ Канзасу свободы.

— А если у васъ не хватитъ силъ?

— Все-таки мы окажемъ хоть какую нибудь услугу нашимъ преемникамъ.

— Такъ вы готовы бороться до послѣдней капли крови скорѣе, чѣмъ подчиниться закону?

— Да, каждый изъ насъ поклялся въ этомъ на Библіи.

— Какъ страшно! Но все-таки вы должны быть люди искренніе, убѣжденные. И вы такъ дѣйствуете потому, что считаете рабство зломъ?

— Многіе изъ насъ такъ поступаютъ, но другіе не присоединились бы къ намъ по этой одной причинѣ. Ихъ привлекли къ намъ разбои миссурійцевъ, подобные сожженію фермы Майнера Гобба, и открытое поощреніе ихъ со стороны правительства и арміи. Вы знаете… впрочемъ, гдѣ вамъ знать, что когда Гоббъ обратился за помощью къ правительству, то ему прямо объявили, что онъ не можетъ разсчитывать ни на какое правительственное содѣйствіе, такъ какъ онъ революціонеръ и нарушитель закона. Что же получается въ результатѣ такого положенія дѣлъ? Насиліе царитъ все болѣе и болѣе. Миссурійцы становятся все нахальнѣе, а сторонники свободныхъ штатовъ все трусливѣе. Съ другой стороны подобныя несправедливости доводятъ людей до безумія, тѣмъ болѣе, что Сѣверъ за насъ. Когда начнется настоящая кровавая расправа, то вся страна очнется отъ своей долгой дремоты.

Руѳь вздохнула.

— Ну, а если Югъ также проснется? — сказала она. — Я, конечно, говорю, какъ южанка, но имѣйте въ виду, что пятьсотъ молодцовъ направляются сюда изъ Алабамы.

— Мы это знаемъ, — отвѣтилъ Робертъ со смѣхомъ, отъ котораго вздрогнула молодая дѣвушка: — и готовы встрѣтить ихъ гораздо болѣе, чѣмъ они думаютъ. Во всякомъ случаѣ мы исполнимъ свой долгъ. А если они побъюгь насъ, то вся страна побьетъ ихъ. Въ этомъ я убѣжденъ.

Въ это время они уже добрались до вершины горы, и передъ ними виднѣлся невдалекѣ Бѣлый домъ.

— Вы войдете, мистеръ Гольдено?

Онъ вздрогнулъ. Слова эти ему показались злой ироніей. Однако на лицѣ, смотрѣвшемъ на него, не было и слѣда насмѣшки.

— Развѣ я могу? — отвѣчалъ онъ: — вашъ дядя сочтетъ меня за нахала, если не хуже.

— Можетщ быть, — промолвила она медленно: — но это не помѣшало бы мнѣ принять васъ, какъ друга, еслибъ домъ былъ мой, — прибавила она съ вызывающей улыбкой. — Но онъ не мой, и мы не можемъ тамъ видѣться. Очень благодарю васъ за ваши разъясненія.

И она нротянула ему руку.

— Зачѣмъ вы это говорите? — спросилъ онъ, удерживая ея руку.

— Потому, что вы научили меня многому. Я южанка и у моего отца были рабы. Всѣ мои друзья рабовладѣльцы, и я не могу считать рабство зломъ. Но теперь я вижу, что и среди противниковъ рабства есть люди добрые и которыхъ я уважаю отъ всего сердца. Вотъ чему я научилась сегодня. Доброй ночи.

Она быстро побѣжала по садовой дорожкѣ и черезъ минуту исчезла въ дверяхъ. Робертъ остался одинъ, погруженный въ глубокую думу.

XII.
Руѳь нарушаетъ законъ.

Вернувшись въ Бѣлый домъ, Руѳь ожидала безконечныхъ вопросовъ со стороны дяди и здоровую нотацію за неблагоразумную и столь продолжительную отлучку изъ дома. Но, по счастію, онъ еще не вернулся изъ города, а жена удовольствовалась однимъ вопросомъ, желаетъ ли племянница ужинать. Безмолвіе бѣдной женщины было очень тягостнымъ, и Руѳь была не прочь разсказать ей все и спросить ея чистосердечнаго мнѣнія по вопросу о рабствѣ. Но молодая дѣвушка такъ устала, и ей такъ хотѣлось спать, что она отложила разговоръ съ теткой. Однако, прежде чѣмъ лечь въ постель, она прочитала еще разъ съ начала до конца статью противъ рабства въ «New Tribun», и странное чувство сомнѣнія овладѣло ею, такъ что она успокоилась, только рѣшившись основательно переговорить объ этомъ вопросѣ съ капитаномъ Гаулетомъ. Въ пользу южнаго взгляда должны были существовать основательные аргументы, и нелѣпо было съ ея стороны такъ быстро поддаться вліянію нѣсколькихъ сторонниковъ свободныхъ штатовъ и газетной статьи. Это означало такую шаткость мнѣній, которую она не должна была допустить въ себѣ. Ей казалось, что пятиминутнаго разговора съ капитаномъ будетъ достаточно, чтобы разогнать всѣ сомнѣнія, и въ ожиданіи этого случая всего лучше было не думать о тревожномъ вопросѣ.

Алленъ Эльморъ болѣе не говорилъ о тысячѣ долларовъ, и главнымъ образомъ потому, что онъ былъ очень озабоченъ мрачнымъ характеромъ, который принимали общественныя дѣла. Хотя въ Сантонѣ все было спокойно, но въ воздухѣ чувствовалось электрическое напряженіе, и въ коммерческихъ дѣлахъ произошла полная остановка. Всѣмъ было извѣстно, что полковникъ Бюфордъ изъ Алабамы находился на границѣ территоріи съ пятьюстами молодцами, которые хотя и увѣряли, что они мирные граждане юга, желавшіе поселиться въ Канзасѣ, гдѣ до тѣхъ поръ были только эмигранты сѣвера, но въ глазахъ канзасцевъ казались такими же разбойниками, какъ Патъ Логлинъ. Самъ Алленъ Эльморъ написалъ въ сильныхъ выраженіяхъ вашингтонскому правительству о необходимости выслать еще солдатъ для обезпеченія спокойствія и собственности канзасцевъ; но такъ всѣ были убѣждены, что администрація при президентѣ Терсѣ будетъ всегда поддерживать интересы юга, что ожидали мало пользы отъ правительственнаго покровительства. Среди сторонниковъ свободныхъ штатовъ преобладало уныніе, даже отчаяніе. Судьба ихъ зависѣла отъ любой шайки разбойниковъ, называвшихъ себя защитниками закона, такъ какъ законодательное собраніе было въ рукахъ южанъ, а губернаторъ территоріи, Иванонъ, пьяный, слабохарактерный негодяй, не былъ достоинъ занимаемаго имъ мѣста. Выходовъ изъ этого затруднительнаго положенія было только два: первый заключался въ перемѣнѣ правительства въ Вашингтонѣ и избраніи президента, который оказалъ бы справедливость Канзасу, на что и надѣялись политиканы съ Эльморомъ во главѣ, а второй состоялъ въ открытой борьбѣ защитниковъ свободныхъ штатовъ со своими врагами. Но въ сущности оба эти выхода не имѣли никакого шанса на успѣхъ. На сѣверѣ общественное мнѣніе было раздѣлено между двумя партіями, а югъ, напротивъ, стоялъ единодушно за рабство. Никто, возстававшій противъ юга и рабства, не могъ разсчитывать на избраніе президента иначе, какъ послѣ предварительнаго уничтоженія самой могущественной политической организаціи въ странѣ, что было при тогдашнихъ условіяхъ немыслимо. Еще безнадежнѣе была открытая борьба со сторонниками рабства. Положеніе Эльмора было самое щекотливое въ политическомъ отношеніи: онъ обязанъ былъ своимъ мѣстомъ пенсильванскимъ вигамъ и открыто поддерживалъ свободные штаты, но тайно онъ ухаживалъ за южными демократами и обѣщалъ имъ ничего не дѣлать противъ рабовладѣльческихъ интересовъ.

Поэтому неудивительно, что при такихъ обстоятельствахъ Эльморъ не обратилъ дальнѣйшаго вниманія на проявленную его племянницей неожиданную самостоятельность, какъ она ни была непріятна старику.

Руѳь жила спокойно, и никто, даже мистриссъ Эльморъ, не тревожилъ ее никакими вопросами, хотя она ежедневно ходила на ферму Робба. Тамъ ее принимали съ распростертыми объятіями, такъ какъ она ухаживала за Мини и постоянно носила ему маленькіе подарки. Такъ прошло три. дня. На четвертый молодая дѣвушка получила записку крупными буквами на грязномъ лоскуткѣ бумаги:

«Любезный другъ, не приходите. У насъ бѣда.

"Съ почтеніемъ Майнеръ Гоббъ".

Руѳь прочла два раза это странное посланіе. Что бы тамъ случилось? Почему Гоббъ написалъ ей записку, а не пришелъ объяснить ей свою бѣду на словахъ? Цѣлый день она безпокоилась и придумывала всякія несчастія, которыя могли случиться на фермѣ Робба, отъ новаго набѣга миссурійцевъ, до кори или скарлатины у ребенка.

На слѣдующее утро, не имѣя никакихъ извѣстій, она рѣшила рискнуть и пошла на ферму. Дорога теперь была сухая, и Руѳь шла быстро. Спускаясь съ горы къ рѣкѣ, она увидѣла ферму Гобба и успокоилась. Домъ былъ въ прежнемъ видѣ, вокругъ него все было приведено въ порядокъ и приступлено было къ постройкѣ новой конюшни. Но она еще находилась въ пятидесяти ярдахъ отъ дома, когда дверь отворилась, и мистриссъ Гоббъ выбѣжала ей навстрѣчу.

— Развѣ вы не получили записки отъ Майнера? — воскликнула она, и ея лице дышало такой же печальной тревогой, какъ въ ту ночь, въ которую она приходила въ Бѣлый домъ.

— Я получила вчера таинственную записку, а сегодня ничего, поэтому я и пришла.

— Я очень рада васъ видѣть, но не ходите въ домъ и не дѣлайте мнѣ никакихъ вопросовъ.

— Въ чемъ дѣло?

— Это распоряженіе Майнера, и онъ совершенно правъ. Отправляясь на смотръ скотины, которую ему выбралъ Джонъ Браунъ, онъ сказалъ: никого не пускайте въ домъ, даже Руѳи, поэтому уходите, моя милая. Завтра или послѣзавтра все уладится. Не спрашивайте меня ни о чемъ, я не могу сказать вамъ правды, а лгать не хочу.

— Что же случилось, мистриссъ Гоббъ, — отвѣчала съ удивленіемъ Руѳь: — неужели вы мнѣ не довѣряете? Вѣдь въ сущности мнѣ некому и передать то, что вы скажете. Объясните мнѣ, въ чемъ дѣло, и я уйду, а такъ я не двинусь съ мѣста. Ужъ не боленъ ли Мини?

— Нѣтъ, Мини здоровъ, слава Богу; дѣло не въ немъ.

— Такъ нѣтъ ли у васъ въ домѣ больныхъ? Я не боюсь никакой заразы.

— Зачѣмъ вы это говорите! — воскликнула мистриссъ Гоббъ, вздрогнувъ: — или вы все знаете? Можетъ быть, вы шпіонка? Боже мой! Боже мой! Что это тамъ на горѣ? Солдаты! Мы погибли!…

Она указала рукой въ пространство и убѣжала въ домъ. Руѳь обернулась и дѣйствительно увидѣла приближавшійся отрядъ солдатъ. Минутъ черезъ десять они должны были достигнуть фермы. Руѳь поспѣшила въ домъ за мистриссъ Гоббъ. Она не постучалась, а просто вошла въ кухню, въ которой никого не было. Но внутренняя дверь была заперта, и, остановившись передъ нею, молодая дѣвушка произнесла рѣшительнымъ тономъ:

— Мистриссъ Гоббъ, не будьте Глупы и впустите меня сейчасъ. Я, вѣроятно, знаю этихъ солдата и могу васъ выручить, если вы мнѣ скажете, въ чемъ дѣло.

Послѣ нѣкотораго молчанія, среди котораго слышался шепота, дверь поспѣшно отворилась, и мистриссъ Гоббъ вышла, блѣдная, какъ смерть.

— Я вамъ все скажу. У насъ въ домѣ негръ. Майнеръ нашелъ его полумертвымъ въ полѣ, два дня тому назадъ, ночью, привелъ его сюда и накормилъ. Онъ едва не умеръ отъ голода и нанесенныхъ ему увѣчій. Но теперь онъ оправился.

Руѳь также поблѣднѣла.

— Это бѣглый невольникъ?

— Конечно.

— Зачѣмъ онъ бѣжалъ?

— Его, бѣдняжку, безжалостно били. Во многихъ мѣстахъ на спинѣ у него содрана кожа. Охъ! какъ это безжалостно! А теперь солдаты его схватятъ и возвратятъ его владѣльцу, который уходитъ его до смерти. А Майнера за то, что онъ его пріютилъ, посадятъ въ тюрьму, или, можетъ быть, разстрѣляютъ, такъ какъ я слышала, что, по новому закону, за это смертная казнь.

— Хорошъ законъ! Это просто злодѣяніе.

Въ эту минуту послышались стукъ лошадиныхъ копыта, военная команда и бряцаніе шпоръ на садовой дорожкѣ.

— Мистриссъ Гоббъ, — сказала Руѳь вполголоса: — идите въ спальню и заприте за собою дверь. Я постараюсь выпроводить солдатъ, но вы во всякомъ случаѣ не приходите сюда.

Испуганная женщина молча повиновалась, а Руѳь, снявъ шляпку, усѣлась въ креслѣ передъ огнемъ.

— Войдите, — сказала она мягкимъ тономъ, когда послышался стукъ въ наружную дверь.

Въ кухню вошелъ красивый молодой человѣкъ высокаго роста, съ черными усами. При видѣ Руѳи, онъ выпрямился во весь ростъ и отдалъ ей честь. Это былъ Бобъ Матисонъ, сержантъ въ отрядѣ капитана Гаулета, и она его часто встрѣчала.

— Здравствуйте, сержантъ, — сказала она любезно: — въ чемъ дѣло? ужъ не хотите ли вы арестовать меня?

— Нѣтъ, миссъ, — отвѣчалъ сержантъ серьезно: — мы преслѣдуемъ бѣглаго невольника, и капитанъ, получивъ извѣстіе, что онъ скрывается здѣсь, приказалъ обыскать весь домъ.

Руѳь засмѣялась и покачала головой.

— Капитанъ Гаулеть ошибся, вотъ и все: я хорошо знаю эту семью, и они мои большіе друзья. Такъ ему и скажите.

Сержантъ нерѣшительно сталъ крутить усы. Всѣ въ его отрядѣ знали, что капитанъ женится на Руѳи, къ тому же онъ самъ питалъ нѣжное чувство къ молодой дѣвушкѣ и держалъ пари съ товарищами, что помолвка съ капитаномъ состоится на этой недѣлѣ. Но, не смотря на это, его долгъ былъ ясенъ.

— Въ такомъ случаѣ, миссъ, — отвѣчалъ онъ: — мы уйдемъ отсюда съ пустыми руками, но во всякомъ случаѣ ваши друзья не помѣшаютъ намъ сдѣлать обыскъ въ ихъ домѣ.

Сердце Руѳи тревожно забилось, но она снова улыбнулась.

— Это совершенно излишне, такъ какъ я бываю здѣсь каждый день по нѣскольку часовъ и не видала никакого негра. Майнеръ Гоббъ честный, спокойный и добронамѣренный человѣкъ. Не думайте, чтобы я желала помѣшать вамъ исполнить вашъ долгъ: вѣдь я дочь полковника. Но у здѣшней хозяйки боленъ ребенокъ. Слышите, какъ онъ кричитъ, и я боюсь, чтобы при видѣ васъ у него не сдѣлался припадокъ. Я отвѣчаю за все и передамъ капитану Гаулету, что вы только исполнили мое желаніе.

Бобъ Матисонъ не зналъ, на что рѣшиться. Онъ не думалъ, чтобы невольникъ могъ находиться въ этомъ домѣ, и ненавидѣлъ погоню за неграми, но онъ получилъ строгія приказанія, которыя надо было исполнить. Съ другой же стороны, какъ было ему ослушаться невѣсты своего капитана? Онъ переминался съ ноги на ногу, крутилъ свои усы и нервно теръ пальцами свой носъ.

— Вотъ видите, миссъ, я въ очень неловкомъ положеніи и долженъ…

— Убить ребенка?

— Тутъ дѣло не въ ребенкѣ. Если бы мы не исполняли своей службы изъ-за дѣтей, то какіе бы мы были солдаты.

Руѳь поняла, что она сдѣлала ошибку. У нея осталась послѣдняя карта, и она рѣшительно двинула ее впередъ.

— Въ такомъ случаѣ дѣлайте, что хотите. Я думала, что вы не усомнитесь въ моемъ словѣ. Какъ жаль, что здѣсь нѣтъ капитана Гаулета.

Эти слова были произнесены такимъ обиженнымъ тономъ, и Руѳь казалась такой огорченной, что сердце сержанта дрогнуло. Передъ открытой опозиціей и при повелительномъ тонѣ со стороны молодой дѣвушки онъ остался бы непреклоненъ, но ея упрековъ онъ не могъ перенести.

— Я вамъ вѣрю, миссъ, и уйду отсюда безъ обыска, хотя первый разъ въ жизни я не исполняю своего долга. Скажите здѣшней хозяйкѣ и ея мужу, что куда бы ни бѣжалъ негръ, онъ попадется въ наши руки; вся окрестность оцѣплена солдатами.

Онъ снова отдалъ ей честь, вышелъ изъ кухни, и черезъ минуту послышался топотъ удалявшихся солдатъ.

Руѳь подошла къ окну съ грустнымъ предчувствіемъ, что горе не миновало. Желанье спасти Гобба и его семью взяло въ ней верхъ надъ всѣми другими мыслями. О негрѣ она почти не думала, а теперь ее мучилъ вопросъ, правильно ли онъ поступилъ.

Въ эту минуту отворилась дверь, и вышла мистриссъ Гоббъ, со страхомъ озираясь по сторонамъ. Увидавъ, что Руѳь одна, добрая женщина бросилась къ ней и обняла ее съ истерическими рыданіями.

— Вы насъ спасли, — воскликнула она: — Майнера, меня и Мини, уже не говоря о бѣдномъ негрѣ. Вы должны его видѣть: Іонаоанъ, ступай сюда и благодари свою спасительницу.

Руѳь отвернулась. Она не хотѣла слышать благодарности и не знала въ сущности, радоваться ей, или сожалѣть. Но когда она увидѣла передъ собой негра, который низко ей кланялся и бормоталъ что-то, то ей стало жаль его, и сердце ея радостно забилось. Онъ былъ пожилой человѣкъ, съ широкимъ, добрымъ лицемъ и сѣдоватыми волосами. Полуразорванная, изношенная одежда, состоявшая изъ рубашки и панталонъ, была забрызгана кровью, которая также просочилась изъ перевязокъ на его рукахъ и ногахъ. Повидимому, онъ былъ весь сплошной раной. Однако, смотря на Руѳь, онъ сіялъ лучезарной улыбкой.

— Да благословить васъ Богъ, добрая миссъ, — сказалъ онъ наконецъ: — я старый негръ, но во всю свою жизнь ничего не сдѣлалъ дурнаго. Благодарю васъ отъ всей души, и я никогда не забуду вашего благодѣянія, сколько бы лѣтъ я еще ни жилъ.

Руѳь едва слышала его слова.

— Что они сдѣлали съ вами? Или у васъ было несчастье? Вы въ ужасномъ положеніи.

Негръ посмотрѣлъ на себя со стыдомъ..

— Теперь не такъ больно. Меня просто сѣкли безжалостно.

— За что? Вы совершили преступленіе?

— Да, — отвѣчалъ негръ съ ироніей въ голосѣ: — я недостаточно много собралъ хлопка, вотъ хозяинъ разсердился и приказалъ меня сѣчь. Онъ изъ Сѣверной Каролины и очень злой человѣкъ. Я и убѣжалъ въ Канзасъ, думая, что тамъ много людей могутъ защитить невольника. Но я дуракъ, что сдѣлалъ э то и повѣрилъ газетамъ.

— Причемъ тутъ газеты?

— Онѣ лгутъ, гадко, скверно лгутъ. Моя газета увѣряла, что въ Канзасѣ всѣ граждане стоять за свободные штаты, а оказалось, что здѣсь одинъ только защитникъ негровъ — Майнеръ Гоббъ, да одна женщина — вы. Я думаю, что вернусь къ хозяину. Онъ убьетъ меня, но Хуже онъ ничего не можетъ сдѣлать. Господи… что это… опять солдаты?

Лице его посѣрѣло отъ страха, и онъ упалъ на колѣни.

— Пустяки, встань, это Майнеръ! — воскликнула мистриссъ Гоббъ.

Въ кухню вошелъ фермеръ, очень озабоченный. Увидавъ Руѳь,

онъ насупилъ брови и погрозилъ женѣ, но когда услыхалъ объ удачномъ вмѣшательствѣ молодой дѣвушки, то горячо ее поблагодарилъ.

— Я ни за что на свѣтѣ не желалъ бы, чтобъ этого негра поймали, — сказалъ онъ, забывая о своей собственной опасности: — мы вскорѣ найдемъ ему вѣрное убѣжище. Я ходилъ сегодня къ одному пріятелю и все устроилъ. Миссъ Руѳь, вы будете завтракать съ нами?

Она встала и отказалась отъ завтрака. Ей хотѣлось поскорѣе достичь дома, чтобъ принять мѣры на случай новаго появленія солдатъ на ферму; къ тому же ей нестерпимо было смотрѣть на несчастнаго негра.

Подходя къ Бѣлому Дому, Руѳь увидала въ саду знакомую фигуру капитана Гаулета, который выбѣжалъ къ ней на встрѣчу и крѣпко пожалъ ей руку.

— Я жду васъ два часа, — сказалъ онъ съ нѣжнымъ упрекомъ: — и уже думалъ, что вы никогда не придете. Гдѣ вы были? Но вы, кажется нездоровы? Вы очень блѣдны? Что съ вами, миссъ Виндсфордъ?

Руѳь освободила свою руку и серьезно отвѣчала:

— Я очень рада васъ видѣть. Войдите. Мнѣ надо съ вами поговорить о многомъ. Идите въ гостиную. Я черезъ минуту приду къ вамъ.

Она быстро пошла въ свою комнату, сняла куртку, умыла лице свѣжей водой и пригладила волоса. Затѣмъ она поспѣшила въ гостиную и затворила за собою дверь.

Они были одни во всемъ домѣ.

XIII.
Законъ страны.

Капитанъ Гаулегъ былъ въ отсутствіи три недѣли и постоянно переписывался о политическихъ дѣлахъ съ Эльморомъ, который время отъ времени прибавлялъ, подчеркивая каждое слово, что его домашніе очень сожалѣли о томъ, что не пользуются обществомъ капитана. Въ послѣднемъ письмѣ онъ совѣтовалъ капитану поскорѣе вернуться, и тотъ повиновался, хотя ему это было не очень удобно. Немедленно явившись въ Бѣлый домъ, онъ съ неудовольствіемъ узналъ, что Руѳь ушла къ сосѣдямъ.

— Я не могу вамъ сказать, гдѣ она, — прибавила мистриссъ Эльморъ, сообщивъ ему объ отсутствіи племянницы: — но она съ нѣкоторыхъ поръ интересуется какими-то бѣдными людьми и постоянно къ нимъ ходитъ. Если вы хотите ее подождать, то она, вѣроятно, вернется къ завтраку, но искать ее — врядъ ли приведетъ къ чему. Если же вы заняты, то пожалуйте вечеромъ.

Капитанъ съ удивленіемъ и даже съ безпокойствомъ, котораго онъ не могъ себѣ объяснить, сталъ поджидать молодую дѣвушку. Она явилась, спустя два часа, и Гаулетъ нашелъ въ ней большую перемѣну. Она, казалось, постарѣла и не встрѣтила его съ обычной веселой улыбкой, а, напротивъ, ея лицо было такъ серьезно задумчиво, что какъ будто ее тяготили заботы обо всемъ мірѣ. Однако, нельзя было не признать, что происшедшая въ ней перемѣна еще болѣе увеличивала ея прелесть, и къ тому же ясно было, что она рада его возвращенію.

— Какъ давно мы не видались, — сказала она.

— Эти три недѣли мнѣ показались тремя мѣсяцами, — отвѣчалъ онъ: — а вы сожалѣли о моемъ отсутствіи?

— Конечно. Мнѣ о столькомъ надо съ вами поговорить, что я не знаю, съ чего начать. Видѣли вы сегодня вашего сержанта Боба Матисона?

— Видѣлъ. А вамъ зачѣмъ?

— Когда вы его видѣли?

— Рано утромъ, около девяти часовъ: я послалъ его на одну ферму.

— А послѣ этого вы его не видали?

— Нѣтъ.

Руѳь повеселѣла и захлопала въ ладоши.

— Какъ я рада! — воскликнула она: — мнѣ необходимо было первой разсказать вамъ то, что случилось. Я по счастью была на той самой фермѣ, куда вы послали Боба. Онъ хотѣлъ сдѣлать обыскъ въ домѣ, отыскивая какого-то бѣглаго невольника, а я ему помѣшала, сказавъ, что беру на себя всю отвѣтственность передъ вами. Что это, вы нахмурили брови? Значитъ, я дурно поступила. Но, во всякомъ случаѣ, виновата я одна, и вы не сердитесь на бѣднаго Боба. Онъ долго мнѣ сопротивлялся, и если въ концѣ концовъ уступилъ, то изъ боязни обидѣть меня. Значитъ, я отвѣтственна передъ вами, а не онъ.

Капитанъ былъ очень строгій офицеръ и гордый человѣкъ, а потому его взбѣсило, во-первыхъ, неисполненіе сержантомъ даннаго ему приказанія, а, во-вторыхъ, тотъ мотивъ, которымъ, очевидно, руководствовался Бобъ въ этомъ случаѣ. Кромѣ того, онъ терпѣть не могъ, чтобы посторонніе люди вмѣшивались въ его дѣла и, считалъ поступокъ Руѳи неприличнымъ, дерзкимъ. Но, съ другой стороны, онъ былъ влюбленъ въ нее, и его ухаживанія достигли критическаго момента, а слѣдовательно онъ не могъ быть рѣзкимъ въ отношеніи къ ней. Находясь въ такомъ затруднительномъ положеніи, онъ вынужденъ былъ улыбнуться и сказать, что ради нея онъ не поступитъ съ сержантомъ строго, хотя послѣдній и высказалъ слишкомъ сантиментальное мягкосердечіе для солдата. Но Руѳь ясно видѣла, что его улыбка была принужденная, и она съ безпокойствомъ сказала:

— Я долго не могла рѣшить, хорошо ли я поступила, или нѣтъ, но потомъ была очень рада, что рѣшилась на такой шагъ, и, однако, никогда себѣ его не прощу, если бѣдному сержанту за это достанется.

— Бобъ, хорошій солдатъ, — произнесъ капитанъ: — и его прямая обязанность была поймать бѣглаго невольника. Если онъ это сдѣлалъ, какъ я не сомнѣваюсь, то намъ нечего объ этомъ болѣе безпокоиться. Лучше поговоримъ о васъ.

— Погодите. Вы знаете, по какой причинѣ бѣжалъ этотъ невольникъ?

Гаулегъ съ удивленіемъ взглянулъ на молодую дѣвушку, не понимая, почему его будущая жена выказываетъ такой интересъ къ неграмъ. Нѣтъ, — подумалъ онъ: — я слишкомъ долго оставался въ отсутствіи.

— Я видѣлъ вчера вечеромъ его хозяина, и онъ мнѣ сказалъ, что этотъ негръ былъ очень лѣнивый и вполнѣ заслужилъ свое наказаніе, а чтобы избѣгнуть дальнѣйшихъ справедливыхъ каръ, онъ бѣжалъ въ Канзасъ, гдѣ, по газетамъ, поселились будто бы какіе-то аболиціонисты, поклявшіеся оказывать помощь бѣглымъ невольникамъ. Газета съ этимъ извѣстіемъ была найдена подъ его матрасомъ. Онъ скрылся въ Сантонѣ на фермѣ Майнера Гобба. Вамъ кто нибудь говорилъ о немъ?

Руѳь прямо не отвѣтила на этотъ вопросъ.

— А какому наказанію онъ подвергся?

— Не знаю. Но, вѣроятно, здоровой поркѣ. Сѣверные каролинцы шутить не любятъ. Ну, что, такъ? — прибавилъ онъ, смотря на нее исподлобья.

— Еще бы. Несчастнаго такъ избили, что у него обнажены кости.

— Значитъ, вы его видѣли?

— Да — А могу спросить, когда?

— Сегодня.

— И, конечно, на фермѣ Гобба?

— На этотъ вопросъ я не отвѣчу, а сама спрошу васъ кое о чемъ.

— Сдѣлайте одолженіе.

— Пріютить негра, убѣжавшаго отъ своего хозяина изъ-за жестокаго обращенія, считается преступленіемъ, — не правда ли?

— Въ Канзасѣ это преступленіе наказуется смертью.

— О, какъ ужасно!

— Извините, — сказалъ капитанъ, качая головой: — это справедливый и разумный законъ, хотя, быть можетъ, онъ иногда ведетъ къ тяжелымъ послѣдствіямъ. Въ Канзасѣ поселились сѣверяне, которые открыто совѣтуютъ неграмъ возставать противъ ихъ хозяевъ. Съ такими негодяями нельзя не поступать строго, и, чтобы положить конецъ ихъ преступнымъ замысламъ, изданъ этотъ законъ.

— Такъ если бы я, — воскликнула Руѳь, покраснѣвъ отъ негодованія: — приняла въ свой домъ несчастнаго бѣднаго негра, избитаго до полусмерти, то меня могли бы повѣсить или разстрѣлять? Вашъ законъ просто верварскій!

— Я этого не говорю, и никто не можетъ подумать, чтобы дочь полковника Виндсфорда была виновна въ укрывательствѣ бѣглаго невольника.

— Напрасно вы въ этомъ такъ увѣрены. Я помню еще ребенкомъ, какъ къ моему отцу вернулся избитый до полусмерти мальчикъ, котораго онъ продалъ сосѣду, и отецъ не только не выдалъ его присланному за нимъ надсмотрщику, такъ жестоко обращавшемуся съ ребенкомъ, но приказалъ подвергнуть его тѣлесному наказанію.

— Я слыхалъ, что отецъ вашъ дорого за это поплатился.

— Да, но онъ поступилъ хорошо, и я такъ же поступила бы съ хозяиномъ этого несчастнаго негра, если бы онъ попался мнѣ подъ руку.

Гаулетъ засмѣялся, но очень принужденно, и, поднявшись съ мѣста, сказалъ такимъ тономъ, котораго Руѳь еще никогда не слыхала отъ него:

— Это дѣло гораздо серьезнѣе, чѣмъ вы думаете. Я очень благодаренъ вамъ, что вы мнѣ все сказали. Еще можно быстрыми мѣрами возстановить законъ. Я знаю, что вы руководствовались самымъ добрымъ намѣреніемъ, но судъ можетъ посмотрѣть на это иначе, а всякая помощь, оказанная бѣглому невольнику, влечетъ за собою смерть. Конечно, я сдѣлаю все, что могу, для обезпеченія вашей безопасности, хотя не скрою отъ васъ, что вы поступили очень неосторожно. Скажите мнѣ еще: послѣ вашего ухода съ фермы Гобба негръ остался тамъ?

— Я вамъ ничего не скажу, — отвѣчала Руѳь, поблѣднѣвъ, какъ полотно, но твердымъ, рѣшительнымъ голосомъ.

Ея слова взбѣсили капитана, но онъ удержался отъ рѣзкихъ выраженій, отошелъ къ окну, постоялъ тамъ минуты двѣ и, возвратясь къ молодой дѣвушкѣ, произнесъ мягкимъ, нѣжнымъ голосомъ.

— Простите, я передъ вами виноватъ. Я сразу не понялъ, что мы оба смотримъ на это дѣло съ различныхъ точекъ зрѣнія: я — какъ солдатъ, а вы — какъ добрая женщина.

Онъ взялъ ее за руку, и Руѳь, обрадованная перемѣной въ его настроеніи, не вырвала своей руки и пристально посмотрѣла на него.

— Не будемъ ссориться, — продолжалъ онъ еще болѣе сердечнымъ тономъ: — придетъ время, когда я докажу вамъ, что многіе рабовладѣльцы достойны сожалѣнія, такъ какъ вся ихъ судьба поставлена на карту, и они могутъ погибнуть отъ происковъ сѣверянъ, а вы научите меня быть сострадательнымъ даже къ бѣглымъ неграмъ. А пока оставимъ этотъ предметъ разговора. Вы согласны?

— Да, но вы не сказали, что вы намѣрены дѣлать, я безпокоюсь не о себѣ, а о другихъ.

Онъ улыбнулся и нѣжно погладилъ ея руку.

— Предоставьте все мнѣ. Я приму всѣ мѣры, чтобы не пострадалъ никто изъ вашихъ друзей. Довѣрьтесь мнѣ, и все кончится благополучно, Руѳь.

Онъ впервые назвалъ ее по имени, и она покраснѣла, но не отскочила отъ него, а напротивъ, съ откровенной улыбкой, сказала:

— Я вполнѣ вамъ довѣряю и очень благодарна за ваше милое обращеніе со мною. Можетъ быть, я поступила глупо, и мнѣ бы хотѣлось серьезно поговорить съ вами, когда у васъ будетъ время.

Онъ молча нагнулся и поцѣловалъ ея руку.

Спустя нѣсколько минутъ, Руѳь увидѣла изъ окна, какъ Гаулетъ тихо выѣзжалъ изъ воротъ, снявъ шляпу и посылая ей поклоны.

Но какъ только онъ исчезъ изъ ея вида, то пришпорилъ лошадь, а лицо его приняло роковое выраженіе, какъ для бѣглаго негра, такъ и для сержанта Матисона.

XIV.
Въ ящикѣ.

Капитанъ Гаулетъ не былъ человѣкомъ неискреннимъ, но позволялъ себѣ нѣкоторую дипломатичность въ отношеніи женщинъ. Руѳь обидѣла его, и онъ въ глубинѣ своего сердца рѣшилъ, что она, рано или поздно, въ этомъ раскается. Ея разсужденія на счетъ негровъ были въ его глазахъ сантиментальнымъ пустякомъ, и, когда она сдѣлается его женой, онъ сочтетъ первымъ долгомъ доказать ей, что такъ неприлично думать подругѣ жизни благороднаго южанина; но до тѣхъ поръ онъ ни однимъ словомъ не будетъ ей противорѣчить. Самъ Гаулетъ не обращался жестоко съ неграми, но онъ не выказывалъ пощады къ бѣглымъ невольникамъ, по какой бы уважительной причинѣ они ни бѣжали. Съ его точки зрѣнія, негръ имѣлъ право быть только невольникомъ, то-есть тѣмъ, къ чему его призвало провидѣніе. Если рабовладѣльцы жестоко обращались со своими неграми, то это было глупо и неосторожно, такъ же какъ глупо и неосторожно быть жестокимъ съ животными, а считать, что негръ имѣлъ болѣе права, чѣмъ скотъ, на доброе обращеніе съ нимъ, — было просто идіотствомъ. Что же касается до теоріи проклятыхъ янки о равенствѣ правъ черной и бѣлой расы, то она была просто святотатствомъ.

Таковы были убѣжденія, которыя Гаулетъ получилъ съ молокомъ матери и укрѣпилъ въ себѣ воспитаніемъ и жизненной дѣятельностью. Поэтому неудивительно, что слова Руѳи заставили его заскрежетать зубами, и только любовь къ ней дозволила ему пересилить свой гнѣвъ. Однажды, очутившись далеко отъ нея, онъ сосредоточилъ всѣ свои мысли на томъ, чтобы исполнить свой долгъ солдата и гражданина.

Въѣзжая въ Сантонъ, онъ встрѣтилъ сержанта, который отыскивалъ его, и, не давъ ему окончить свой рапорта о случившемся, Гаулетъ воскликнулъ:

— Гдѣ ваши солдаты?

— У Шапета.

— Возьмите ихъ и отправляйтесь снова на ферму. Негръ тамъ.

— Но миссъ Виндсфордъ, сэръ, — отвѣчалъ Бобъ Матисонъ: — она говорила… она увѣряла…

— Бросьте эти пустяки, Бобъ Матисонъ, — гнѣвно перебилъ его капитанъ: — если вы поймаете негра, то все обойдется благополучно, но если нѣтъ, то я васъ отдамъ подъ судъ, и выгоню изъ полка за неисполненіе служебныхъ обязанностей. Отправляйтесь сейчасъ къ Гоббу и приведите какъ фермера, такъ и проклятаго негра къ Шапету.

Сержантъ пришпорилъ лошадь и, когда Гаулетъ достигъ гостиницы Шапета, онъ со своими солдатами былъ на полдорогѣ къ фермѣ.

Исаакъ встрѣтилъ его съ почтительнымъ поклономъ.

— Гдѣ изволили быть, капитанъ? — спросилъ онъ, позвавъ своего мальчика Джима и поручивъ ему уходъ за офицерской лошадью.

— Просто промялъ бока лошади, чтобы не застаивалась, — отвѣчалъ Гаулетъ. — Исаакъ, пойдемте въ вашу комнату и выпьемъ водки.

Когда они очутились наединѣ, капитанъ закурилъ сигару и спросилъ небрежнымъ тономъ:

— А какъ поживаетъ вашъ другъ аболиціонистъ?

— Мой другъ аболиціонистъ, капитанъ? О комъ вы говорите?

— Конечно, о вашемъ жильцѣ Гольдено.

— Я ничего не знаю о немъ: я не видалъ его уже три недѣли.

— Его болѣе нѣтъ въ вашей гостиницѣ?

— Нѣтъ. Онъ оставался въ ней только десять дней.

— Я слыхалъ, что наши молодцы дали ему такую встрепку, что ему сразу опротивѣлъ Сантонъ. Вѣроятно, онъ отъ того и уѣхалъ.

— Вотъ %інѣ и не приходило это въ голову, а вы сразу, капитанъ, попали въ точку. Патъ Логлинъ чуть не отправилъ его на тотъ свѣтъ.

— И подѣломъ. Не вмѣшивайся не въ свое дѣло: эти проклятые янки не даютъ намъ покою. Но, право, Исаакъ, напрасно вы его выручили тогда.

— Можетъ быть, можетъ быть. Это мнѣ всегда говоритъ и Патъ. Но во всякомъ случаѣ я теперь освободился отъ него.

— Но есть люди хуже его, — сказалъ Гаулетъ, вставая съ мѣста и начиная ходить по комнатѣ: — вотъ, напримѣръ, Джонъ Браунъ, или, какъ его называютъ, старикъ Браунъ изъ Осаватоми. Это аболиціонистъ самаго вреднаго типа.

— Джонъ Браунъ, — промолвилъ Исаакъ, какъ бы припоминая мало знакомую ему личность: — это длинный, сухой дѣтина, съ быстро бѣгающими глазами и суровымъ выраженіемъ лица?

— Да, да. А что вы думаете о немъ?

И Гаулетъ снова сѣлъ за столъ, пристально смотря на трактирщика.

— Что я думаю? А то, что его повѣсятъ прежде осени.

— Дай-то Богъ! — воскликнулъ капитанъ: — а онъ часто приходить сюда?

Исаакъ залпомъ выпилъ свой стаканъ водки, облизалъ языкомъ губы и промолвилъ:

— Джонъ Браунъ ничего не пьетъ, кромѣ воды, онъ не понимаетъ, что хорошо.

Капитанъ засмѣялся.

— Всего хуже, что эти люди легко вербуютъ себѣ сторонниковъ. Ну, а какое ваше мнѣніе о Майнерѣ Гоббѣ?

— Ну, капитанъ, это не Джонъ Браунъ. Я его знаю съ тѣхъ поръ, какъ онъ поселился въ Канзасѣ. Онъ также не способенъ на что либо дурное, какъ его любая корова, онъ слишкомъ много болтаетъ. Вотъ въ чемъ бѣда, а иначе о немъ нечего вамъ безпокоиться, капитанъ.

— Онъ, кажется, любить негровъ?

— Онъ любитъ негровъ! — воскликнулъ Исаакъ дѣтскимъ, наивнымъ тономъ: — я думаю, онъ никогда и не видывалъ на своей родинѣ негровъ: вѣдь онъ съ запада.

— А вы очень удивитесь, если я вамъ скажу, что онъ укрываетъ у себя бѣглаго негра?

— Бѣглый негръ у Майнера въ хижинѣ! — воскликнулъ Исаакъ такъ громко, что его слова повторились, какъ эхо: — это неправда, этого быть не можетъ.

Гаулетъ молча допилъ свой стаканъ и, перемѣнивъ тонъ, спросилъ повелительнымъ голосомъ:

— А есть у васъ комната или какой нибудь чуланъ, гдѣ можно было бы держать безопасно арестанта?

— Есть.

— Покажите. Мнѣ нужно будетъ такое помѣщеніе на нѣсколько дней.

Исаакъ отперъ маленькую дверь, не ту, въ которую они вошли, и повелъ капитана по лѣстницѣ внизъ. Тамъ они очутились въ корридорѣ, ведущемъ во дворъ, и не успѣли они войти въ него, какъ наружная дверь отворилась, и на порогѣ показались четыре человѣка, которые несли тяжелый ящикъ. Услыхавъ бряцанье сабли капитана, они остановились, но Исаакъ быстро подошелъ къ нимъ и сказалъ:

— Несите, несите. Капитанъ хотѣлъ посмотрѣть на чуланъ, и я захватилъ ключъ. Что это за ящикъ? А, на немъ написано: „стекло, осторожно“. Хорошо, мы уже очень нуждались въ стеклѣ. Возьми, тамъ, ключъ и отопри чуланъ. Простите, капитанъ, мы васъ задержимъ на минуту. Ну, ребята, несите ящикъ и поставьте въ уголъ. Такъ, хорошо, теперь ступайте во дворъ и подождите расчета. Пожалуйте, капитанъ. Посмотрите, какая крѣпкая дверь и какое безопасное окно. Тутъ можно смѣло держать какого угодно арестанта: негра или бѣлаго.

Дѣйствительно, этотъ чуланъ походилъ на тюремную келью: дверь была тяжелая, окованная желѣзомъ, а то, что Шапеть называлъ окномъ, представляло въ сущности маленькое четыреугольное отверстіе, съ желѣзными перекладинами. Гаулетъ старательно осмотрѣлъ замокъ и, вскочивъ на только что внесенный ящикъ, ощупалъ перекладины окна.

— Это безопасное убѣжище, — сказалъ онъ: — что вы тутъ держите?

— Водку и другіе крѣпкіе напитки, — отвѣчалъ трактирщикъ и, вынувъ изъ кармана ключъ, отперъ шкафъ въ стѣнѣ.

Глазамъ капитана представился цѣлый рядъ неоткупоренныхъ бутылокъ съ водкой и виномъ, въ томъ числѣ съ шампанскимъ.

— А сколько у васъ ключей? — спросилъ Гаулетъ.

— Два. Вы не найдете такого другого замка во всемъ Канзасѣ.

— Такъ вотъ въ чемъ дѣло. Вскорѣ мои солдаты приведутъ сюда негра, по имени Іонаеана Сандса, и его придется держать здѣсь, пока мы удостовѣримся въ его тождественности и продѣлаемъ всѣ необходимыя процедуры. Вы ничего не имѣете противъ, чтобы вашъ чуланъ обратили въ тюрьму?

— Я согласенъ на все, что приноситъ мнѣ деньги въ эти трудныя времена, — отвѣчалъ со смѣхомъ Шапегь: — я всегда слыхалъ, что негръ, пока живъ, принадлежитъ своему господину, и что права послѣдняго охраняются законами Соединенныхъ Штатовъ. Я съ васъ возьму по одному доллару въ день за помѣщеніе и по одному доллару за прокормъ. За то, что онъ отсюда не уйдетъ, я отвѣчаю съ той минуты, какъ вы его запрете въ этотъ чуланъ. Ну, теперь вернемся наверхъ.

Не успѣли они снова помѣститься въ комнатѣ Исаака, какъ въ двери ея показался сержантъ Бобъ, блѣдный, встревоженный.

— Вы поймали его?

— Нѣтъ, серъ. Мы переискали всю ферму: тамъ нѣтъ и слѣда негра.

Капитанъ насупилъ брови.

— Я васъ разжалую за это въ рядовые, — произнесъ онъ гнѣвно: — что же вамъ сказали?

— Сказали, что какой-то негръ шатался вокругъ фермы, прося милостыни, и они дали ему кусокъ хлѣба. А что потомъ съ нимъ стало, никто не зналъ.

— А спросили вы, былъ ли онъ на фермѣ въ то время, когда тамъ находилась миссъ Виндсфордъ?

— Да, сэръ, и получилъ въ отвѣтъ, что онъ былъ именно въ то самое время.

— А вы арестовали Гобба?

— Нѣтъ, сэръ, его не было дома. Женщины я не взялъ, такъ какъ не зналъ, что она вамъ нужна.

— Мнѣ всѣхъ нужно! — воскликнулъ, выходя изъ себя, Гаулетъ: — отыщите Гобба и притащите его сюда. Кто нибудь да заплатитъ мнѣ за эту комедію.

Сержанта, хотѣла, удалиться; но Шапетъ остановилъ его за руку.

— Майнеръ Гоббъ былъ только что здѣсь въ буфетѣ. Приведите его сюда: мнѣ самому надо у него спросить кое-что.

Бобъ взглянулъ на офицера, ожидая приказанія, и когда тотъ кивнулъ головой, то вышелъ изъ комнаты.

— Мнѣ только что пришла въ голову мысль, — сказалъ Исаакъ, затворяя дверь и принимая конфиденціальный тонъ: — прикажете вамъ ее передать?

— Говорите.

— Есть у васъ доказательства, т.-е. настоящія доказательства того, что Майнеръ Гоббъ укрывалъ у себя бѣглаго негра?

Исаакъ говорилъ такъ искренно, и въ его голосѣ выражался такой интересъ къ дѣлу, что Гаулетъ счелъ возможнымъ вполнѣ довѣриться ему.

— Вотъ въ чемъ дѣло, — отвѣчалъ онъ: — миссъ Виндсфордъ объяснила мнѣ, что она видѣла негра на фермѣ Гобба сегодня утромъ, и сегодня же утромъ она помѣшала моему мягкосердечному сержанту сдѣлать обыскъ на фермѣ; значитъ, въ то время тамъ находился негръ. Не правда ли, это ясно?

— Можетъ быть, онъ тамъ былъ, а, можетъ быть, и нѣтъ. Вы спрашивали у нея прямо — былъ ли на фермѣ негръ въ то время?

— Я спрашивалъ, но она отказалась отвѣтить.

Исаакъ свистнулъ и спокойно произнесъ:

— Въ такомъ случаѣ у васъ только подозрѣніе, а не доказательство. Конечно, роль Майнера во всемъ этомъ сомнительная. Ну, да вотъ и онъ. Мы сейчасъ все выяснимъ.

Въ комнату вошолъ сержантъ съ двумя солдатами съ обнаженными саблями, а среди нихъ находился Гоббъ.

— Хорошаго вы надѣлали, Майнеръ Гоббъ! — воскликнулъ Исаакъ гнѣвно: — простите, капитанъ, что я заговорилъ съ нимъ раньше вашего, но я не могу сдержать своей злобы при мысли, что человѣкъ, которому я вполнѣ довѣрялъ, укрываетъ у себя бѣглыхъ негровъ. Я вамъ торжественно говорю, Майнеръ Гоббъ, что не оставлю этого дѣла, не добившись истины. Не болтайте пустого, я вѣдь все знаю, что дѣлается здѣсь. Однако, мнѣ все-таки не вѣрится, чтобы вы были виновны въ такомъ преступленіи.

Майнеръ Гоббъ съ удивленіемъ смотрѣлъ то на Исаака, то на капитана.

— Я бы хотѣлъ знать, — произнесъ онъ наконецъ: — кто на меня взводитъ такое обвиненіе. Я ему задамъ.

— Ну, ну! Полно притворяться, — сказалъ рѣзко Гаулетъ: — видѣли вы около вашей фермы негра за послѣдніе два дня?

— Видѣлъ.

— Когда?

— Въ первый разъ вчера ночью.

— А во второй разъ?

— Сегодня утромъ.

— Вы ему дали что нибудь?

— Да. Я его покормилъ и сказалъ, что это въ послѣдній разъ, а потому посовѣтовалъ ему удалиться.

— Онъ ушолъ?

— Да.

— Кто нибудь его видѣлъ, кромѣ васъ?

— Не знаю.

— Была миссъ Виндсфордъ на вашей фермѣ сегодня?

— Жена говоритъ, что была.

— А видѣла она негра?

— Объ этомъ спросите у нея, капитанъ.

— Куда пошолъ негръ съ фермы?

— Что же мнѣ отвѣчать? — промолвилъ Майнеръ въ нерѣшительности: — я не хотѣлъ бы погубить несчастнаго, но и не желаю нарушить законъ.

— Вы должны сказать правду, или, въ противномъ случаѣ, я отдамъ васъ подъ судъ.

— Такъ я лучше скажу все, что знаю, — отвѣчалъ Гоббъ, вздрогнувъ всѣмъ тѣломъ: — онъ пошелъ съ фермы на юго-западъ и, судя по его словамъ, я увѣренъ, что онъ теперь у Джона Брауна въ Осаватоми.

Капитанъ подозрительно посмотрѣлъ на свидѣтеля и подвергъ его перекрестному допросу вмѣстѣ съ Исаакомъ. Въ концѣ концовъ онъ посовѣтовался съ послѣднимъ и объявилъ Майнеру, что онъ можетъ идти домой.

Оставшись наединѣ съ трактирщикомъ, онъ сталъ обсуждать вопросъ о дальнѣйшихъ своихъ дѣйствіяхъ. Ему самому хотѣлось тотчасъ послать своихъ солдатъ въ Осаватоми, но Шапегъ полагалъ, что надо поступить осторожно.

— Пошлите лучше Боба еще за дюжиной солдатъ, — сказалъ онъ: — съ Джономъ Брауномъ шутить нельзя, и если негръ у него, то онъ будетъ защищать его до послѣдней крайности. Я знаю, на что способны такіе люди, какъ онъ, да еще у него нѣсколько сыновей, и они всѣ хорошо вооружены.

— Пустяки! — воскликнулъ капитанъ, — неужели вы думаете, что онъ посмѣетъ сопротивляться солдатамъ, дѣйствующимъ по моему приказанію?

— Онъ окажетъ сопротивленіе Т5амому чорту, или даже президенту, если бы у него вздумали отнимать негра, котораго онъ пріютилъ.

— Такъ онъ сумасшедшій?

— Да, и очень опасный.

— Но я потеряю много времени, пославъ еще за солдатами?

— Конечно, но лучше промедлить, чѣмъ рисковать жизнью добрыхъ солдатъ. Къ тому же, негръ, попавъ къ Брауну, не скоро отъ него уйдетъ. Впрочемъ я вамъ ничего не совѣтую. Вы сами знаете, что вамъ нужно дѣлать.

Гаулетъ задумался.

— Я послушаюсь вашего совѣта, Исаакъ, — сказалъ онъ, спустя нѣсколько минуть, — а чтобы выиграть время, самъ отправлюсь за солдатами. Велите подать мнѣ лошадь.

Шапеть пошолъ распорядиться, но оказались неожиданныя проволочки: то не было мальчика, служившаго въ конюшнѣ, то лопнула подпруга, то лошадь потеряла одну подкову, и было необходимо ее подковать. Капитана все это выводило изъ терпѣнія, и онъ, наконецъ, послалъ Боба за добавочными солдатами, а самъ принялся завтракать. Такимъ образомъ было уже поздно, когда отрядъ солдатъ пустился въ дорогу подъ начальствомъ самого капитана.

Проводивъ его, Исаакъ пошолъ въ буфетъ, гдѣ Майнеръ Гоббъ сидѣлъ одинъ за кускомъ хлѣба съ сыромъ. Увидавъ трактирщика, онъ громко засмѣялся.

— Ну, ужъ молодецъ, Исаакъ, такую комедію сыгралъ, какъ никогда. А я порядочно исполнилъ свою роль?

— Ничего, изрядно. Только вы слишкомъ пересолили. А вѣдь капитанъ не дуракъ. Надо быть съ нимъ осторожнымъ. Ну, да какъ бы то ни было, а мы его знатно одурачили. Теперь старикъ Джонъ задастъ ему ходу въ Осаватоми, и онъ очутится дома не раньше полуночи. Ну, довольно болтать, пойдемте въ чуланъ.

Въ чуланѣ оказался ящикъ пустымъ, и на немъ сидѣлъ негръ Іонаѳанъ Сандсъ, покрытый пылью и соломой.

— Здравствуйте, мистеръ Шапеть, — сказалъ онъ съ улыбкой, — ваше имя извѣстно всѣмъ намъ, неграмъ Сѣверной Каролины. Увидѣвъ ваше лицо, я просто ожилъ.

— Полно говорить глупости, — отвѣчалъ трактирщикъ, — теперь время не до комплиментовъ. Мы зашли къ вамъ съ вашимъ другомъ Майнеромъ Гоббомъ, которому вы обязаны всѣмъ, чтобы передать вамъ планъ вашихъ будущихъ дѣйствій. Теперь вы поѣшьте и поспите, а когда стемнѣетъ, то мои молодцы снова посадятъ васъ въ ящикъ и повезутъ до слѣдующей станціи. Вамъ не надо бѣжать, а васъ спокойно доставятъ въ этомъ ящикѣ со станціи на станцію до самой Канады, гдѣ вы будете такимъ же свободнымъ человѣкомъ, какъ мы. Вотъ вамъ кое-что отъ одного моего пріятеля, для обзаведенія на новой родинѣ.

Съ этими словами Шапеть сунулъ въ руки негра банковый билетъ въ пять долларовъ и хотѣлъ уйти, но Іонаоанъ его задержалъ.

— Нѣтъ, нѣтъ, мистеръ Шапеть, передайте эти деньги бѣдному негру, а я богатъ. Посмотрите.

Негръ вынулъ изъ-за пазухи грязный красный платокъ и, развязавъ узелъ на немъ, показалъ удивленному Шапету маленькій портретъ ребенка прежняго хозяина Іонаеана, письмо отъ этого ребенка, котораго онъ любилъ болѣе всего на свѣтѣ, и банковый билетъ въ двадцать долларовъ.

— Вотъ какой я богачъ! Мнѣ пятьдесятъ лѣтъ, а у меня никогда не было въ рукахъ двадцати долларовъ, мнѣ дала ихъ добрая бѣлая барышня на фермѣ мистера Гобба. Она настоящій ангелъ, и счастливъ тотъ человѣкъ, кому она достанется.

Шапетъ вернулся въ свою комнату серьезный, задумчивый, но, переступивъ порогъ, онъ вдругъ громко разсмѣялся и вслухъ сказалъ:

— Она это сдѣлала! Ну, капитанъ, нашла же коса на камень!

XV.
Набѣгъ.

Робертъ болѣе не встрѣчалъ Руѳи на фермѣ Гобба, но слыхалъ, что она часто тамъ бывала, потому что Джонъ Браунъ оставилъ на фермѣ одного изъ своихъ людей, въ видѣ караульнаго, на случай новаго набѣга миссурійцевъ и принялъ мѣры, чтобы, въ случаѣ надобности, дюжина молодцовъ могла собраться туда въ теченіе часа. Робертѣ не назначили на эту должность, такъ какъ у него на рукахъ было очень важное дѣло, именно доставленіе изъ сосѣдняго города ящиковъ съ оружіемъ и патронами, которые присылались къ Джону Брауну сѣверными обществами, для помощи эмигрантамъ, подъ видомъ книгъ, мебели, машинъ и т. д. Кромѣ того, онъ занимался обученіемъ рекрутовъ и постепенной организаціей военной силы для защиты правъ свободныхъ штатовъ. Никто изъ этихъ молодцовъ не отказывался отъ оружія и патроновъ, а большая ихъ часть аккуратно являлась по вечерамъ для обученія военному дѣлу; но вскорѣ оказалось, что очень немногіе были серьезно готовы противодѣйствовать рабовладѣльческой силѣ, какъ Джонъ Браунъ называлъ миссурійцевъ и ихъ сторонниковъ. Все-таки, съ каждымъ днемъ Потаватомскіе стрѣлки совершенствовались въ дисциплинѣ, военномъ дѣлѣ, и вмѣстѣ съ тѣмъ ихъ присутствіе обезпечивало спокойствіе вокругъ базиса ихъ операцій — Осаватомѣ. Изъ другихъ же мѣстностей приходили все чаще и чаще вѣсти о грабежахъ и насиліяхъ, учиняемыхъ людьми Буфорда, который теперь стоялъ со своимъ отрядомъ на южной сторонѣ рѣки Потаватома. Никто не чувствовалъ себя безопаснымъ, и поселенцы, стоявшіе за свободные штаты, находились въ постоянной лихорадкѣ отъ страха. Къ довершенію всего еще распространилось извѣстіе, что новый большой отрядъ, подъ начальствомъ генераловъ Ачисона и Стрингорелло, извѣстныхъ южныхъ политикановъ, приближался со стороны Миссури и имѣлъ цѣлью, овладѣвъ Сантономъ, подвергнуть примѣрной карѣ всѣхъ, находившихся тамъ, защитниковъ свободныхъ штатовъ.

Когда только слухи объ этомъ набѣгѣ сдѣлались достовѣрнымъ фактомъ, то Робертъ сталъ очень безпокоиться о судьбѣ Бѣлаго дома и его обитателяхъ. Разсказы о звѣрскихъ поступкахъ миссурійцевъ были до того ужасны, что, несмотря на присутствіе тамъ капитана Гаулета, который, по слухамъ, былъ уже объявленъ женихомъ Руѳи, Робертъ опасался за безопасность молодой дѣвушки и такъ безпокоился о ней, что наконецъ отпросился въ отпускъ у Джона Брауна, подъ предлогомъ навѣстить друзей въ Сантонѣ. Эта маленькая хитрость никого не провела, но Роберту было все равно, что о немъ думали. Однако Джонъ Браунъ выказалъ большое нежеланіе отпустить его: сначала онъ отказалъ ему наотрѣзъ, но когда Робертъ смиренно подчинился его волѣ, то онъ пожалѣлъ его и не только дозволилъ ему уѣхать, но приказалъ своимъ сыновьямъ, Язону и Соломону, отправиться съ нимъ. Это было 22 мая. Благодаря прекрасной погодѣ, наступившей послѣ обильныхъ дождей, травы и хлѣба быстро поднимались; но если природа дѣлала, что могла, для человѣка, то человѣкъ плохо помогалъ себѣ. Фермы, мимо которыхъ проѣзжали молодые люди, были почти не обработаны, поля покрыты бурьяномъ, и въ рѣдкихъ мѣстахъ виднѣлись люди на работѣ.

Участокъ земли Майнера Гобба представлялъ разительное исключеніе. Хотя онъ былъ пламеннымъ волонтеромъ въ отрядѣ Потаватомскихъ стрѣлковъ, онъ не запускалъ сельскихъ работъ и, зная, что во всякое время, караулившій на его фермѣ, Оливеръ Браунъ могъ призвать для охраны его семьи дюжину рѣшительныхъ, смѣлыхъ молодцовъ, онъ дѣятельно трудился въ полѣ съ утра до ночи. На деньги, одолженныя ему Робертомъ, онъ купилъ четыре коровы, пару лошадей и двухъ здоровыхъ воловъ.

Достигнувъ жилища Майнера Гобба, Робертъ и сыновья Джона Брауна застали его жену также за работой: она била масло и, благодаря тому, что ихъ дѣла поправились, и маленькій Мини былъ совершенно здоровъ, она попрежнему была весела и разговорчива.

— Дѣла у насъ идутъ хорошо, — отвѣчала она на всѣ вопросы молодыхъ людей: — но въ Сантонѣ подготовляется что-то недоброе. Со времени того митинга, на которомъ Майнеръ говорилъ, къ моему большому сожалѣнію, сторонники рабства подняли голову и изо всѣхъ силъ кричать, что тамъ не исполняются законы территоріи. Въ особенности ихъ привело въ ярость бѣгство бѣднаго негра, и я, право, удивляюсь, что нашу ферму еще не сожгли. Но миссурійцы ужасные трусы и совершаютъ свои злодѣйства только, когда увѣрены, что не встрѣтятъ отпора. Патъ Логлинъ не разъ грозилъ Майнеру, что уничтожить его ферму за укрывательство негра, но Майнеръ гордо бросилъ ему перчатку и отвѣчалъ, что желалъ бы посмотрѣть, какъ сломаютъ у него хоть одинъ колъ въ изгороди. У нихъ была драка, но Шапеть ихъ рознялъ. Потомъ онъ выговаривалъ Майнеру за его неосторожную болтовню, и Майнеръ съ тѣхъ поръ сталъ потише. Ну, ребята, садитесь за столъ и попробуйте только что сбитаго масла и сегодня испеченныхъ булокъ. Я очень рада васъ видѣть и не отпущу безъ хорошаго угощенія. Что вы спрашиваете, Язонъ? Бываетъ ли здѣсь Руѳь Виндсфордъ? Какъ же — она приходитъ сюда почти каждое утро. Но вотъ сегодня она обѣщала прійти, однако еще не была, и я очень безпокоюсь, не случилось ли съ ней что нибудь. Если вы направляетесь въ ту сторону, то заверните въ Бѣлый домъ и узнайте, что съ ней.

Хотя эти послѣднія слова были обращены къ Язову, но мистриссъ Гоббъ не спускала глазъ съ Роберта, и они такъ подѣйствовали на послѣдняго, что, пока его товарищи ѣли на обѣ щеки, онъ сидѣлъ молча, пригорюнившись. Какъ ни увѣрялъ онъ себя, что неприлично ему явиться въ Бѣлый домъ, послѣ того, какъ Руѳь была объявлена невѣстой капитана Гаулета, но все-таки онъ чувствовалъ необходимость побывать тамъ и ждалъ съ нетерпѣніемъ, пока Язонъ и Соломонъ утолятъ свой голодъ. Вѣроятно, его лицо было очень краснорѣчиво, такъ какъ Язонъ, неожиданно обернувшись къ нему, бросилъ ѣду и воскликнулъ:

— Ну, ну! Не отчаивайся. Вотъ мы и готовы, поѣдемъ въ Сантонъ.

— Нѣтъ, нѣтъ! — произнесла мистриссъ Гоббъ, побагровѣвъ: — мистеръ Шапетъ сказалъ Майнеру, чтобы мистеръ Гольдено ни за что не подходилъ близко къ городу.

— Пустяки, мистриссъ Гоббъ: семи смертей не бываетъ, а одной не миновать! — отвѣчалъ Язонъ со смѣхомъ и ударяя Роберта по плечу: — онъ хочетъ побывать въ Сантонѣ, и мы послѣдуемъ за нимъ. Благодарствуйте за угощеніе, по истинѣ королевское.

Молодые люди снова пустились въ путь, но лошадь Роберта такъ быстро скакала, что Брауны отстали отъ него, но не столько, чтобы потерять его изъ вида. Такимъ образомъ, когда онъ поровнялся съ Бѣлымъ домомъ, то, спустя нѣсколько минутъ, и они присоединились къ нему.

— Что это! — воскликнулъ Язонъ, указывая на десятокъ лошадей, привязанныхъ къ садовой рѣшеткѣ: — солдаты, здѣсь солдаты!

— Повидимому, — отвѣчалъ Робертъ: — проѣдемъ мимо.

— Нѣтъ, это не солдатскія лошади, — прибавилъ Язонъ: — что это за крикъ?

Дѣйствительно въ домѣ раздался женскій вопль.

Робертъ пришпорилъ лошадь, и Брауны сдѣлали то же, но когда онъ перескочилъ черезъ садовую рѣшетку, то лошади его товарищей заупрямились, и онъ, не дожидаясь ихъ, вбѣжалъ въ домъ. Изъ кухни и одной изъ комнатъ послышался громкій, грубый смѣхъ, заглушавшій голосъ Руѳи, умолявшей о помощи. Робертъ бросился въ ту комнату, гдѣ раздавался голосъ молодой дѣвушки, и увидалъ, что двое людей шарили въ комодѣ, а двое другихъ держали Руѳь, а пятый одной рукой срывалъ съ ея пальцевъ кольцо, а другой сжималъ ей шею, требуя ключа отъ ящика, гдѣ хранились ея драгоцѣнности. Всѣ они были пьяны и такъ шумѣли, что не замѣтили открывшейся двери, а о появленіи Роберта они узнали только по радостному крику молодой дѣвушки. Тогда они обернулись и съ грубой бранью схватились за оружіе, но Робертъ уже успѣлъ выстрѣлить, и человѣкъ, державшій Руѳь, грохнулся на полъ. Одинъ изъ его товарищей выхватилъ ножъ, но, прежде чѣмъ онъ на него замахнулся, Робертъ повалилъ его и съ такой силой, что онъ лежалъ недвижимо. Затѣмъ Робертъ обратился къ остальнымъ, но съ ними уже раздѣлывались Брауны. Одинъ изъ нихъ громко умолялъ о пощадѣ, а двое выпрыгнули въ окно. Однако на шумъ прибѣжали изъ кухни ихъ товарищи. Робертъ держалъ въ одной рукѣ револьверъ, а въ другой саблю, а Брауны приложили къ плечу свои винтовки; при видѣ этого миссурійцы обратились въ бѣгство.

— Надо ихъ преслѣдовать! — воскликнулъ Робертъ и побѣжалъ за ними, но когда онъ достигъ двора, то они уже были на лошадяхъ и скакали по дорогѣ.

Тогда онъ вернулся въ домъ и встрѣтилъ въ корридорѣ Руѳь, которая поддерживала мистриссъ Эльморъ съ окровавленной головой. Увидавъ его, послѣдняя воскликнула:

— Молодой человѣкъ, мы обязаны вамъ жизнью. Вы поступили настоящимъ героемъ и ваши товарищи также. Кто это тамъ стонетъ? А! вѣроятно, разбойникъ, котораго вы такъ хорошо отпотчевали, но все-таки онъ человѣкъ. Мистеръ Гольдено, дайте мнѣ вашу руку, пойдемте посмотрѣть, что съ нимъ, а ты, Руѳь, принеси водки, воды и бинты.

Опираясь на руку Роберта, она поспѣшно направилась въ комнату, гдѣ слышались стоны, и которая оказалась спальнею Руѳи. Тамъ Брауны старались сдержать кровь, струившуюся изъ раны миссурійца, въ котораго выстрѣлилъ Робертъ. Мистриссъ Эльморъ, бывшая сестрой милосердія до своего замужества, принялась тотчасъ дѣлать ему перевязку, утѣшая, что все пройдетъ къ тому дню, когда его повѣсятъ. Другой миссуріецъ былъ связанъ по рукамъ и по ногамъ Браунами, а третій, при паденіи, получилъ такой ударъ объ косякъ камина, что у него лопнулъ черепъ, и онъ лежалъ бездыханнымъ трупомъ.

Ухаживая за раненымъ, мистриссъ Эльморъ вмѣстѣ съ тѣмъ распорядилась, чтобы плѣнника отнесли въ кабинетъ мужа, а мертваго вынесли на дворъ, такъ что Руѳь, вернувшись въ свою комнату, уже не застала ихъ тамъ.

— Я полагаю, — сказала добрая женщина послѣ того, какъ она перевязала рану у миссурійца: — что намъ еще грозитъ опасность. Я сама во всемъ виновата. На разсвѣтѣ капитанъ Гаулетъ прислалъ своихъ солдатъ, но онъ сдѣлалъ это такъ неделикатно, и я такъ не люблю въ своемъ домѣ чужихъ людей, что прогнала ихъ вмѣстѣ съ сержантомъ Бобомъ Матисономъ. Но когда разбойники явились сюда, то я тотчасъ отправила за ними мальчика верхомъ на лучшей изъ лошадей мужа. Они, конечно, вернутся, но до тѣхъ поръ вы бы, добрый другъ, — прибавила она, обращаясь къ Роберту: — попросили своихъ товарищей покараулить на дорогѣ, не вернутся ли разбойники.

Гольдено собралъ военный совѣтъ, и на немъ было рѣшено принять всѣ мѣры къ защитѣ дома, въ ожиданіи солдатъ. Всѣ окна и двери были заставлены баррикадами, а Соломонъ Браунъ взлѣзъ на крышу, чтобы оттуда слѣдить за движеніемъ непріятеля.

Между тѣмъ Руѳь приводила въ порядокъ все въ домѣ, и ей дѣятельно помогала мистриссъ Эльморъ, не смотря на то, что ей пришлось перевязать и свою голову, изъ которой все еще текла кровь.

— Мистеръ Гольдено, — сказала Руѳь, появляясь наконецъ въ комнатѣ, гдѣ онъ оставался: — попробуйте уговорить тетку отдохнуть и не работать; она меня не слушается, а если она не ляжетъ въ постель, то серьезно занеможетъ.

Робертъ исполнилъ ея желаніе и, увидавъ, что мистриссъ Эльморъ укладывала вещи Руѳи въ чемоданъ, взялъ ее за руку и безъ церемоніи сказалъ:

— Пойдемте, и, пожалуйста, лягте въ постель. Вы уже довольно утомились, и дальнѣйшей работы вамъ дозволить нельзя.

— Это что такое! — промолвила мистриссъ Эльморъ, широко раскрывъ глаза и стараясь освободить свою руку. — А, понимаю, — прибавила она, замѣтивъ, что Руѳь выглядываетъ въ дверь: — эта дѣвченка на меня насплетничала. Что же вамъ угодно?

— Мнѣ угодно, чтобы вы отдохнули, — отвѣчалъ Роберта съ улыбкой.

— Ну, признаюсь, никто такъ не обращался со мной въ моемъ домѣ. А вы, молодой человѣкъ, всегда такъ распоряжаетесь въ своемъ жилищѣ? Ну, а если я васъ не послушаюсь?

— Тогда я буду вынужденъ принять рѣшительныя мѣры. Я самъ человѣка» подначальный и обязанъ исполнить данное мнѣ приказаніе.

Мистриссъ Эльморъ прежде посмотрѣла на него, потомъ на Руѳь и съ иронической улыбкой произнесла:

— Дѣлать нечего, мнѣ надо повиноваться, къ тому же вы вполнѣ заслужили право пользоваться обществомъ Руѳи, хотя врядъ ли вы отъ этого что нибудь выиграете. Но признаюсь, если бы я была молодая дѣвушка, то предпочла бы такого человѣка, какъ вы, всѣмъ капитанамъ на свѣтѣ. Вотъ тебѣ!

Съ этими словами она бросила вызывающій взглядъ на племянницу и хлопнула за собой дверью.

Молодые люди покраснѣли.

— Вы побѣдили, мистеръ Гольдено, такую особу, которую еще никто никогда не побѣждалъ, — произнесла Руѳь съ улыбкой: — примите мою искреннюю благодарность.

— Право, не за что. Не должны ли вы послѣдовать примѣру тетки? Простите, я еще не спросилъ, получили ли вы какое нибудь поврежденіе.

— Никакого, хотя признаюсь, что мнѣ долго будутъ памятны эти разбойники. Вамъ разсказывала тетя, что она считаетъ себя виновной во всей этой исторіи, отпустивъ солдатъ, но мнѣ кажется, что всякій поступилъ бы также на ея мѣстѣ. А какъ вы полагаете, они вернутся сюда?

— Конечно, если только до нихъ достигнетъ посланный вами мальчикъ; къ тому же капитанъ Гаулетъ, вѣроятно, очень безпокоится о васъ и приметъ всѣ мѣры для вашей безопасности.

— Я надѣюсь, что капитанъ Гаулетъ, прискачетъ сюда вмѣстѣ со своими солдатами, — отвѣчала Руѳь, еще болѣе покраснѣвъ: — я желала бы, чтобы вы поближе познакомились. Мнѣ очень грустно, что два человѣка, которыхъ я считаю своими друзьями, находятся въ такихъ враждебныхъ отношеніяхъ. Но вотъ мистеръ Браунъ; онъ, вѣроятно, принесъ намъ хорошія вѣсти.

— Все обстоитъ благополучно, Робертъ! — воскликнулъ онъ, входя въ комнату: — отрядъ солдатъ, человѣкъ въ двѣнадцать, подъ начальствомъ капитана, скачетъ во весь опоръ по дорогѣ.

XVI.
Капитанъ Гаулетъ выдаетъ себя.

Руѳь пошла къ мистриссъ Эльморъ, чтобы объявить ей о прибытіи солдатъ, а Робертъ и Брауны стали поджидать ихъ на крыльцѣ. Роберту было очень любопытно свидѣться съ капитаномъ Гаулетомъ при настоящихъ обстоятельствахъ: онъ ясно видѣлъ по тону Руѳи, что она еще не была невѣстой капитана, но все-таки подозрѣвалъ, что переговоры по этому предмету близились къ концу. Поэтому онъ далъ себѣ слово вести себя очень осторожно и ни за что не выйти изъ себя, какъ бы ни вызывалъ его на это соперникъ.

Вслѣдствіе такого рѣшенія онъ встрѣтилъ капитана очень любезно и въ нѣсколькихъ учтивыхъ словахъ выразилъ удовольствіе, которое причинялъ всѣмъ пріѣздъ солдатъ съ ихъ начальникомъ.

— Миссъ Виндсфордъ не пострадала? — спросилъ капитанъ повелительнымъ тономъ и небрежно кивнулъ ему головой.

— Нисколько. Вы найдете ее въ комнатѣ мистриссъ Эльморъ.

Гаулетъ снова кивнулъ головой и, не обращая никакого вниманія на Брауновъ, прошолъ въ гостиную, гдѣ виднѣлись ясные слѣды разбойничьяго набѣга: коверъ былъ разорванъ, зеркало разбито, мебель переломана, и дверцы въ шкафу оторваны. При видѣ этого капитанъ злобно нахмурилъ брови и громко проклялъ мистриссъ Эльморъ, которая, по его мнѣнію, преднамѣренно прогнала солдатъ. Онъ былъ очень радъ, что ей досталось отъ разбойниковъ, и не желалъ ее видѣть; но ему казалось страннымъ, что Руѳь не спѣшила къ нему на встрѣчу, и, прождавъ нѣсколько минутъ, онъ вышелъ въ корридоръ, гдѣ сталъ ходить взадъ и впередъ, громко стуча саблей.

Вскорѣ одна изъ дверей отворилась, и изъ нея вышла мистриссъ Эльморъ, тяжело опиравшаяся на руку своей племянницы. Она поздоровалась съ капитаномъ холоднѣе обыкновеннаго, а молодая дѣвушка, блѣдная какъ полотно, не протянула ему даже руки.

— Наконецъ-то вы явились! — сказала мистриссъ Эльморъ рѣзкимъ тономъ: — правда, я во всемъ виновата, мы очень пострадали бы, если бы въ самую критическую минуту не явился другъ, котораго мы очень мало знаемъ. Но гдѣ онъ, неужели онъ уѣхалъ? Это очень странно, — прибавила она, подозрительно взглянувъ на капитана.

— Мистеръ Гольдено уѣхалъ? — воскликнула Руѳь такимъ тономъ, отъ котораго вздрогнулъ Гаулетъ: — этого не можетъ быть, я пойду и отыщу его.

Капитанъ пересѣкъ ей дорогу.

— Позвольте мнѣ сходить за нимъ. Я передамъ ему ваше желаніе и приведу сюда.

Слова эти были произнесены совершенно искренно, такъ какъ выражавшееся во взглядѣ мистриссъ Эльморъ явное подозрѣніе, что онъ выпроводилъ Роберта, показалось ему оскорбительнымъ, и онъ хотѣлъ доказать, что не былъ способенъ на подобную низость. Но онъ опоздалъ.

— Благодарю васъ, — сказала Руѳь холодно: — но я лучше пойлу сама. Мы столькимъ обязаны мистеру Гольдено, что намъ было бы очень непріятно, если бы онъ подумалъ, благодаря какому нибудь недоразумѣнію, что мы болѣе въ немъ не нуждаемся.

Она поспѣшно вышла изъ комнаты, и Гаулетъ остался наединѣ съ мистриссъ Эльморъ, которая бросала на него враждебные взгляды.

— Да, только въ несчастьѣ познаешь истинныхъ друзей, — продолжала она тѣмъ же рѣзкимъ тономъ: — вамъ говорилъ мистеръ Гольдено, что онъ тутъ засталъ и что сдѣлалъ?

— Нѣтъ, я не имѣлъ удовольствія разговаривать съ нимъ?

— Въ такомъ случаѣ Руѳь вамъ все разскажетъ. Она ему обязана болѣе насъ всѣхъ и это вполнѣ сознаетъ. Какъ странно, только вчера она говорила, что желала бы его увидѣть, а сегодня онъ уже явился и то въ такую минуту, когда она болѣе всего въ немъ нуждалась. И подумать, что этого самаго человѣка, который теперь спасъ меня, ее и весь домъ, выгнали отсюда, два мѣсяца тому назадъ, за нѣсколько смѣлыхъ словъ. Судьба отомстила за него моему мужу, и я ему это прямо скажу.

— А вы думаете, что мистеръ Эльморъ именно такъ посмотритъ на случившееся? — произнесъ капитанъ со спокойнымъ пренебреженіемъ: — конечно, очень похвально обратить въ бѣгство нѣсколькихъ пьяныхъ людей, но врядъ ли это геройскій поступокъ. Впрочемъ, я солдатъ и, быть можетъ, плохой судья въ подобномъ дѣлѣ.

— Капитанъ Гаулетъ, — промолвила вполголоса мистриссъ Эльморъ: — мы никогда не были съ вами друзьями; это истина, и вы, пожалуйста, не лгите, но я все-таки дамъ вамъ добрый совѣтъ: если вы попрежнему будете презирать Роберта Гольдено, то вы поступите, какъ дуракъ. Я полагаю, что вы хотите жениться на нашей дѣвочкѣ, и, по всей вѣроятности, вы поставите на своемъ; но для этого вамъ надо быть очень осторожнымъ и не плошать, а то Руѳь убѣдится въ томъ, что я и теперь знаю, именно, что Робертъ Гольдено хотя онъ янки и аболиціонистъ, но, какъ джентльменъ и человѣкъ, стоитъ гораздо выше васъ, несмотря на вашу хваленую южную кровь.

Въ эту минуту за дверью послышались голоса, и въ комнату вошли Руѳь, Робертъ и Брауны.

Гаулетъ тотчасъ всталъ съ кресла, въ которомъ сидѣлъ, и, подойдя къ Роберту, сказалъ:

— Поздравляю васъ, хотя я еще не знаю подробностей. А кто такіе ваши друзья?

Молодые люди пожали другъ другу руки, и Робертъ представилъ капитану сыновей Джона Брауна. Гаулетъ обошелся съ ними очень любезно и потомъ, разспросивъ чисто повоенному о случившемся, пошелъ съ Робертомъ посмотрѣть на плѣнныхъ.

Вскорѣ Брауны уѣхали, но капитанъ просилъ Роберта сдѣлать ему личное одолженіе остаться въ Бѣломъ домѣ.

— Это дѣло служигъ къ вашей чести, мистеръ Гольдено, — сказалъ онъ: — и я обо всемъ донесу моему полковнику. Конечно, эти люди подонки отряда генерала Ачинсона, но все-таки онъ долженъ отвѣчать за ихъ безчинства. Я настою на томъ, чтобы пострадавшіе были вполнѣ вознаграждены, и впредь здѣсь всегда будетъ достаточный караулъ.

Робертъ молча поклонился. До сихъ поръ онъ только отвѣчалъ на вопросы Гаулета и теперь не зналъ, что ему сказать. Тонъ капитана былъ искренній и откровенный, но повелительный и какъ бы покровительственный, что выводило изъ себя молодого человѣка. Но онъ сумѣлъ сдержать свой гнѣвъ, и они вернулись къ дамамъ, повидимому, совершенными пріятелями.

Мистриссъ Эльморъ и Руѳь находились въ кухнѣ, гдѣ онѣ наскоро приготовляли обѣдъ. Оба мужчины тотчасъ предложили свои услуги, и молодая дѣвушка съ удовольствіемъ видѣла, какъ они стали взапуски помогать въ стряпнѣ, при чемъ гордость южанина и суровость сѣверянина одинаково стушевались подъ радужнымъ вліяніемъ ея улыбки. Что касается до мистриссъ Эльморъ, то она нимало удивлялась дипломатической выдержкѣ капитана, который ловко избѣгалъ всѣхъ спорныхъ вопросовъ, любезно разговаривалъ съ Робертомъ и дружески курилъ съ нимъ сигары. Когда же сѣло солнце, и Робертъ сталъ прощаться, то Гаулетъ учтиво проводилъ его до воротъ, гдѣ они крѣпко пожали другъ другу руку и пожелали доброй ночи.

Вернувшись въ домъ, Гаулетъ засталъ Руѳь одну, такъ какъ мистриссъ Эльморъ ушла къ себѣ въ комнату. Глаза молодой дѣвушки болѣе блестѣли, и выраженіе ея лица было живѣе, чѣмъ во всѣ дни послѣ его возвращенія.

— Я очень радъ, что видѣлъ этого человѣка сегодня, — сказалъ онъ, спокойно усаживаясь въ кресло.

— Да, а отъ чего? — спросила Руѳь, еще болѣе просіявъ.

— Потому что очень пріятно провести нѣсколько часовъ, а въ настоящемъ случаѣ полдня, въ обществѣ врага и не сказать другъ другу ни одного непріятнаго слова.

— Почему вы считаете его врагомъ?

— Потому что это правда. Мистеръ Робертъ Гольдено можетъ быть честнымъ и прекраснымъ человѣкомъ, даже джентльменомъ, насколько это доступно сѣверянину, но онъ злѣйшій врагъ всему, что для меня свято, и всѣмъ, кто вамъ дороги.

— Я не понимаю, что вы хотите сказать.

— Онъ — аболиціонистъ и уничтожилъ бы, если бы могъ, всѣ наши учрежденія и всѣ наши порядки на югѣ. При этомъ онъ не фанатикъ на словахъ или на бумагѣ, а, насколько мнѣ извѣстно, практически обучаетъ военному дѣлу людей съ такими же понятіями, какъ онъ. А чего они всѣ хотятъ? Сдѣлать Канзасъ свободнымъ штатомъ? Нѣтъ, этого имъ недовольно, и они стремятся къ уничтоженію рабства повсюду и къ возмущенію негровъ противъ своихъ господъ. Замѣтьте, я нисколько его за это не осуждаю. Онъ родился съ этими идеями, взросъ на нихъ и пропитался ими среди своихъ соотечественниковъ янки… Но куда вы идете?

— Я хочу вамъ что-то показать, — сказала Руѳь, вставая и выходя изъ комнаты.

Черезъ минуту она вернулась, держа въ рукахъ нумеръ New York Tribune.

— Откуда вы это достали? — воскликнулъ Гаулетъ, а на лицѣ его выразилось презрительное отвращеніе.

Руѳь засмѣялась.

— Все равно, — отвѣчала она: — прочтите передовую статью и опровергните, если можете, ея аргументы. Я старалась это сдѣлать, но всѣ усилія мои были тщетны.

Гаулетъ пересилилъ закипѣвшую въ немъ злобу противъ Роберта, котораго онъ заподозрѣлъ въ пагубномъ вліяніи на молодую дѣвушку, и, прикусивъ губы, прочелъ статью.

— Однако вашъ другъ хорошо воспользовался удобнымъ случаемъ!

— Мистеръ Гольдено не писалъ этой статьи.

— Но онъ далъ вамъ прочесть.

— Нѣтъ. Я нашла ее случайно.

— Проклятая случайность! — промолвилъ Гаулетъ сквозь зубы.

— Потрудитесь же опровергнуть ея аргументы.

Но капитану было не до аргументовъ: онъ начиналъ смутно понимать, что между нимъ и Русью разверзлась такая бездна, которой ни одному изъ нихъ не перейти. Одно было ясно, что эту бездну вырылъ проклятый янки.

— А мистеръ Гольдено разговаривалъ съ вами когда нибудь объ этомъ предметѣ?

— Да. Но онъ не говорилъ того, что писано въ этой статьѣ.

— Что же вы думаете о его аргументахъ?

— Вы задаете мнѣ трудный вопросъ. Я никогда не слыхивала такихъ доводовъ, и они произвели на меня сильное впечатлѣніе. Быть можетъ, онъ самъ еще болѣе его словъ повліялъ на меня: онъ такъ искрененъ, такъ простъ и такъ безыскусственъ. А его другъ, Джонъ Браунъ, поразилъ меня всего болѣе. Я первый разъ въ жизни видѣла такое замѣчательное лицо: оно спокойное, суровое, а вмѣстѣ съ тѣмъ, когда онъ улыбнется, то просто подарить. Онъ кажется не живымъ человѣкомъ, а героемъ изъ старой книги: вотъ прекрасный былъ бы типъ для Вальтеръ-Скотта. Я бы очень желала, чтобы вы его увидѣли. Одинъ взглядъ на него научилъ бы васъ, какъ меня, смотрѣть иначе на вопросъ о рабствѣ. Я не думаю, чтобы нашъ югъ могъ создать такого человѣка, какъ Джонъ Браунъ, а вы знаете, какъ я люблю югъ, мою дорогую родину!

Ея голосъ принялъ нѣжное выраженіе, и она какъ будто вспомнила, съ пламеннымъ сожалѣніемъ о ласкахъ матери, въ которыхъ судьба отказала ей такъ давно.

Гаулетъ былъ тронутъ и почувствовалъ, что въ эту минуту любитъ ее болѣе, чѣмъ когда. Страхъ лишиться ея, ревность къ сопернику и нѣжная женственность, внезапно проявившаяся въ молодой дѣвушкѣ, возбудили въ его южной натурѣ кипучую страсть. Въ эту минуту онъ думалъ только объ одномъ — о своей любви къ ней, а они были одни въ сумерки теплаго весенняго дня.

— Руѳь! Я не могу больше ждать! — воскликнулъ онъ, схвативъ за руку молодую дѣвушку.

Она вздрогнула, а онъ продолжалъ, потерявъ всякое самообладаніе:

— Вы знаете, что я васъ люблю уже давно, но теперь я долженъ вамъ высказать всю мою любовь!

Она вскочила съ раскраснѣвшимися щеками и, пристально посмотрѣвъ на него, спросила:

— Развѣ вы меня любите?

— Развѣ я васъ люблю? — повторилъ онъ со смѣхомъ: — да я сгораю отъ любви къ вамъ съ первой минуты, какъ васъ увидѣлъ! Вы сомнѣваетесь въ этомъ?

— Нѣтъ. Такъ вы думаете, что любите меня, но…

Она вздохнула, не кончила своей фразы и отвернула голову. Онъ снова взялъ ее за руку, но она освободилась отъ него.

— Что съ вами, моя радость?

— Вы не должны меня такъ называть.

— Я не могу иначе называть васъ наединѣ.

Наступило молчаніе.

— Зачѣмъ вы уѣхали? — промолвила Руѳь такимъ тономъ, какъ будто думала вслухъ.

— Вы согласились бы тогда, если бы я сдѣлалъ вамъ предложеніе? — спросилъ онъ съ улыбкой.

— Я могла согласиться.

— Такъ что же васъ удерживаетъ теперь?

— Вы не отвѣтили на мой вопросъ.

— Я уѣхалъ потому, что не былъ увѣренъ въ вашемъ отвѣтѣ. Мужчина не долженъ дѣлать предложенія иначе, какъ вполнѣ увѣренный, что оно будетъ принято.

Она ничего не отвѣтила, и онъ взглянулъ на нее съ безпокойствомъ.

— Отвѣтьте на мой вопросъ: что же васъ удерживаетъ теперь?

Она попрежнему молчала. Онъ повторилъ свои слова и приблизился къ ней. Губы ея дрожали, какъ будто она хотѣла плакать, но, пересиливъ себя, она наконецъ промолвила:

— Я не могу отвѣтить теперь. Дайте мнѣ время.

Но эта отсрочка была не мыслима для влюбленнаго юноши.

— Отчего, Руѳь, — воскликнулъ онъ: — вы не можете сегодня сказать — да, или нѣтъ? Неужели вы меня не пожалѣете? Мое счастье, почти жизнь зависятъ отъ вашего отвѣта!

— Неужели? — спросила она просто.

Лицо Гаулета омрачилось.

— Я васъ не понимаю, — сказалъ онъ: — уже вы задаете мнѣ второй странный вопросъ. Зачѣмъ вы такъ жестоки?

Онъ остановился, ожидая ея отвѣта, но она не промолвила ни слова, и онъ продолжалъ:

— Неужели вы думаете, что если я счелъ нужнымъ, какъ это дорого мнѣ ни стоило, покинуть васъ на три недѣли, то это значитъ, что я недостаточно васъ люблю, или кто нибудь, — прибавилъ онъ неожиданно, подозрѣвая вліяніе на молодую дѣвушку враждебной ему тетки: — объяснилъ въ дурную сторону мое отсутствіе?

— Нѣтъ.

— Такъ скажите же мнѣ, что васъ удерживаетъ отъ окончательнаго согласія? Вы сами говорите, что тогда могли согласиться, такъ отчего же не теперь? Не портите моей и вашей жизни изъ-за какого нибудь пустяка.

Она молчала.

Кровь прилила къ головѣ капитана. Чего было ему еще ждать? Онъ нагнулся къ ней такъ близко, что она почувствовала его Дыханіе на своей щекѣ. Еще минута, и онъ прижалъ бы ее къ своей груди, но она быстро отскочила.

— Это не хорошо! — воскликнула она: — это неблагородно, вамъ лучше уйти. Вы, повидимому, меня совершенно не понимаете. Быть можетъ, мы оба сдѣлали большую ошибку.

Онъ посмотрѣлъ на нее и, видя, что во всѣхъ ея чертахъ проглядывала твердая рѣшимость, произнесъ:

— Я буду ждать. Я исполню всѣ ваши желанія, только скажите мнѣ хоть одно слово утѣшенія. Когда мнѣ прійти за отвѣтомъ?

Эти слова онъ произнесъ такъ смиренно, такъ жалобно, что. сердце молодой дѣвушки смягчилось.

— Завтра, — отвѣтила она нѣжнымъ тономъ.

— А теперь прикажете уйти?

— Пожалуйста.

Она протянула ему руку, и онъ почтительно поцѣловалъ ее.

— Простите меня, Руѳь, если я васъ встревожилъ.

— Мнѣ не въ чемъ васъ прощать.

— Дозавтра.

— Прощайте.

Гаулетъ отдалъ приказаніе своимъ солдатамъ и потомъ отправился въ Сантонъ, гдѣ тотчасъ легъ въ постель и крѣпко заснулъ. Ему постоянно снилась Руѳь, но сны его были тяжелые, непріятные. Напротивъ, Руѳь всю ночь не смыкала глазъ и все думала, думала.

Мистриссъ Эльморъ, прекрасно выспавшаяся и совершенно отдохнувшая, встала на другой день рано и принялась съ обычной энергіей за хозяйство. Увидавъ же усталое, блѣдное лицо племянницы, она не спросила ея о причинѣ безсонницы, но посовѣтовала отдохнуть до завтрака и не приниматься ни за какую работу.

Руѳь охотно на это согласилась и, выйдя на крыльцо, сѣла въ покойное кресло. Передъ нею разстилалась гладкая поляна, а на дорогѣ виднѣлся всадникъ. Она вспыхнула. Но это былъ не капитанъ Гаулетъ, а солдатъ. Онъ остановился у воротъ, и въ рукахъ его виднѣлось что-то бѣлое, а такъ какъ лошадь его стала горячиться, и онъ не могъ соскочить съ нея, то Руѳь пошла къ нему на встрѣчу. Онъ отдалъ ей честь и передалъ письмо.

— Мнѣ приказано ждать отвѣта, миссъ.

— Хорошо, но войдите и покушайте.

— Нѣтъ, благодарю васъ. Я не могу терять ни минуты: капитанъ уже уѣхалъ, а я долженъ слѣдовать за нимъ. Прочитайте письмо, и вы все узнаете.

Онъ такъ хитро улыбнулся, словно ему извѣстны были всѣ тайны своего офицера.

Руѳь распечатала письмо и прочитала слѣдующее:

"Сантонъ. Лагерь.

"Милая Руѳь, приказъ, котораго я не могу ослушаться, обязываетъ меня отлучиться отсюда, не повидавшись съ вами. Я, можетъ быть, вернусь не ранѣе нѣсколькихъ дней. Напишите мнѣ хоть одно слово, чтобы я не отчаивался.

"Преданный вамъ А. Г.".

Руѳь вернулась въ свою комнату и написала слѣдующее:

"Я думала всю ночь. Мы съ вами совершенно расходимся въ мнѣніяхъ о рабствѣ. Поэтому я и не могу вамъ дать отвѣта. Если вы не перемѣните своихъ чувствъ ко мнѣ, благодаря моимъ мнѣніямъ, то пріѣзжайте, когда можете.

"Руѳь".

— Дитя мое, — сказала мистриссъ Эльморъ, когда солдатъ уѣхалъ: — ты блѣдна, какъ смерть, ложись въ постель. Я принесу завтракъ въ твою комнату.

— Я дурно спала, — отвѣчала Руѳь, поникнувъ головой: — но у насъ такъ много работы.

— Пустяки. Дѣлай, что я говорю.

Руѳь повиновалась и проспала до самаго вечера.

XVII.
Безъ пролитія крови нѣтъ прощенія грѣховъ.

Робертъ провелъ ночь на фермѣ Гобба, а утромъ, очень рано, отправился въ Осаватоми. Онъ не нашелъ дома Джона Брауна, и ему сказали, что тотъ поѣхалъ въ лагерь Буфорда, переодѣвшись землемѣромъ, что продѣлывалъ нерѣдко, когда желалъ тайно произвести рекогносцировку непріятельскаго расположенія. Онъ вернулся на закатѣ солнца, и Робертъ надѣялся услышать отъ него любопытныя новости. Но старикъ не говорилъ ничего о себѣ, а напротивъ разспрашивалъ о набѣгѣ миссурійцевъ на домъ Эльмора, выражая надежду, что съ плѣнниками поступятъ по ихъ заслугамъ.

На слѣдующій день получены были изъ Сантона ужасныя и противорѣчивыя вѣсти: по словамъ однихъ, городъ горѣлъ и, по всей вѣроятности, превратится весь въ развалины; по увѣренію другихъ, тамъ происходило поголовное избіеніе, а Исаакъ Шапетъ сообщалъ, что дѣйствительно много истреблено имущества въ Сантонѣ, но теперь все успокоилось, и миссурійцы удалились на сѣверъ, такъ что не было никакой необходимости въ присутствіи Брауновъ.

Старикъ Джонъ, прочитавъ эту записку, нахмурилъ брови, но попрежнему хранилъ молчаніе до самаго вечера, когда онъ поручилъ Роберту съѣздить, съ маленькимъ фургономъ, въ ближайшій городъ Франклинъ и привезти оттуда значительный запасъ оружія, который былъ присланъ съ востока. Робертъ провозился съ этимъ дѣломъ очень долго и вернулся домой только къ двумъ часамъ, когда уже всѣ спали.

Утромъ онъ проснулся очень поздно и, вставъ, нашелъ съ уди вленіемъ, что въ домѣ не было никого. Онъ выглянулъ въ дверь и услышалъ позади хижины голоса.

— Я поэтому и оставилъ его долго спать, — произносилъ голосъ Джона Брауна: — я не вполнѣ сознаю своего долга въ этомъ отношеніи. Конечно, онъ былъ бы лучше Винера, если грянетъ бѣда. Но мнѣ жаль его: онъ еще такъ молодъ. Ну, сынокъ, это недостаточно остро, точи получше.

— Отецъ, — отвѣчалъ тотъ, изъ его сыновей, который также назывался Джономъ: — вы затѣяли роковое дѣло, нельзя ли придумать что нибудь другое?

— Нельзя. Я всегда говорилъ, что безъ пролитія крови нѣтъ прощенія грѣховъ. Мы еще не проливали крови, но сегодня ночью начнемъ. Я это рѣшилъ, и мои молодцы обязаны клятвой повиноваться мнѣ. Посмотри, что дѣлаютъ защитники рабства, и чѣмъ они еще грозятъ. Въ Сантонѣ остались безъ крова и куска хлѣба толпы женщинъ и дѣтей только потому, что сторонники свободныхъ штатовъ низкіе трусы, потому что ни одинъ изъ насъ не посмѣлъ апеллировать отъ людского закона къ Божьему. Что будетъ съ этой несчастной страной, если мы будемъ сидѣть, сложа руки. Съ каждымъ часомъ сила дьявола ростетъ. Нѣтъ, сегодня ночью я начну борьбу за святое дѣло. Если ты не хочешь, не слѣдуй за мной, я никого не принуждаю, даже собственныхъ дѣтей, но я пойду въ бой хотя бы и одинъ. Ну, эта сабля хороша, точи другую.

— Я-то пойду за тобой, отецъ, но что сдѣлать съ Робертомъ?

Въ эту минуту Робертъ подошелъ къ нимъ.

— Я слышалъ вашъ разговоръ — сказалъ онъ: — и, что бы вы ни затѣвали, я хочу принять участіе въ дѣлѣ.

— Мы всѣ знаемъ, какую пользу вы могли бы намъ оказать, Робертъ, — отвѣчалъ съ улыбкой Джонъ Браунъ: — но нужнѣе, чтобы вы отправились сегодня вечеромъ на ферму Майнера и замѣнили тамъ Ната Винера.

— Я хочу остаться съ вами. Вы куда-то отправляетесь и не хотите меня взять съ собой. Почему вы такъ поступаете?

— Потому, что такъ надо. Правда, сынъ?

— Правда. Не спрашивай ничего у отца, Робертъ, повинуйся, и больше ничего. Мы съ Язономъ уже давно надѣялись, что онъ такъ поступитъ.

— Конечно, онъ будетъ повиноваться, — сказалъ старикъ Джонъ, осторожно пробуя лезвее второй сабли: — или онъ выйдетъ изъ моего отряда. Но если онъ думаетъ, что наше святое дѣло можно совершить въ одну ночь, и что онъ не будетъ участвовать въ послѣдующихъ дѣйствіяхъ, то онъ просто дуракъ. Мы сегодня ночью прибьемъ нашъ флагъ къ мачтѣ — вотъ и все. Сегодня люди узнаютъ, что мечъ рабства обоюдоострый. Сегодня начнется борьба, которая окончится побѣдой правды и справедливости. Это также вѣрно, какъ то, что солнце блеститъ на небѣ. Я не увижу этой побѣды, но вы ее увидите и помянете мои слова, когда мое тѣло будетъ уже давно гнить въ землѣ. Ну, Робертъ, ступайте завтракать, а потомъ у меня есть для васъ много работы.

Молодому человѣку очень хотѣлось разспросить Джона Брауна еще о многомъ, но сынъ бросилъ на него такой умоляющій взглядъ, что тотъ молча повиновался.

Работа втеченіе дня состояла въ заготовленіи пищи и въ сокрытіи лишняго оружія, такъ чтобы его не нашли при самомъ тщательномъ обыскѣ. На кухнѣ варили окорока свинины, пекли хлѣбы и жарили кофе. Среди этихъ хлопотъ явились сыновья Брауна: Овенъ, Вадсонъ, Фредерикъ и Оливеръ, а также ихъ зять Генри Томсонъ. Когда обѣдъ былъ готовъ, то всѣ охотно принялись за него, но не было слышно обычной веселой болтовни. Всѣ были мрачны, задумчивы, словно наступила критическая минута. Даже Фредерикъ, всегда смѣявшійся и шутившій, хранилъ безмолвіе. Послѣ обѣда никто не вышелъ изъ дома, и Джонъ Браунъ, вынувъ изъ шкафа семейную библію, началъ торжественно читать пятьдесятъ седьмую главу Исаіи:

«Видите, како праведный погибе, и никтоже не пріемлетъ сердцемъ, и мужіе праведніе вземлются, и никто же разумѣетъ: отъ лица же неправды взася праведный. Будетъ съ миромъ погребеніе его, взася отъ среды….То твоя часть, сей твой жребій: и тѣмъ проліялъ еси возліянія и тѣмъ принеслъ еси жертвы: о сихъ убо не разгнѣваюся ли».

Окончивъ это чтеніе, онъ опустился на колѣни, чего Робертъ еще никогда не видалъ, и сталъ громко молиться:

— Боже, Всемогущій! благослови наши начинанія. Ты вѣдаешь наши сердца и Ты одинъ можешь сказать, поступаемъ ли мы согласно Твоему закону. Мы, Господи, идемъ на это дѣло, какъ Твои вѣрные слуги; мы вступаемъ въ борьбу за униженныхъ и оскорбленныхъ, за несчастныхъ рабовъ. Всѣ возстанутъ въ странѣ противъ насъ, но если Ты поддержишь, то намъ нечего опасаться. На Тебя мы надѣемся, о Господи! Поддержи насъ и укрѣпи въ борьбѣ не противъ враговъ, а противъ нашего слабодушія. Даруй намъ силы довести дѣло до конца, а если намъ суждено умереть, то даруй намъ смерть христіанина, идущаго въ бой за правое дѣло именемъ Іисуса Христа. Аминь.

Онъ поднялся и, взглянувъ на Роберта, сказалъ:

— Ну, вамъ пора ѣхать. Я уже осѣдлалъ лошадь. Вы останьтесь на фермѣ, а сюда пришлите тотчасъ Винера. Ну, съ Богомъ но прежде пожмите дружески руку своимъ братьямъ. Одному Богу извѣстно, когда и гдѣ вы свидитесь съ ними.

Въ голосѣ старика слышалась такая трогательная нота, что Робертъ едва удержался отъ слезъ, и молча простился съ товарищами, а Джонъ Браунъ проводилъ его до конюшни.

— Мы-то съ вами еще увидимся, — сказалъ онъ: — я не думаю, чтобы стукнулъ часъ мой, или вашъ. Но все-таки никому не извѣстно, что можетъ случиться, и я хочу вамъ сказать кое-что на прощанье. Мнѣ очень не хотѣлось, чтобы вы, два дня тому назадъ, поѣхали къ Аллену Эльмору, я говорилъ себѣ, что не къ чему вамъ было охранять женщину, принадлежащую другому, и то рабовладѣльцу, защитнику нашихъ враговъ. Но теперь я вижу, какъ зло ошибался. Молодая дѣвушка, которая безъ васъ, быть можетъ, погибла бы, не принадлежитъ еще южному офицеру, а то она не вызвала бы васъ къ себѣ послѣ его возвращенія. Я убѣжденъ, что ея душу еще можно снасти, и вы къ этому призваны, Робертъ. Вотъ почему я не хочу васъ взять съ собою сегодня. Я вамъ сказалъ, поѣзжайте на ферму Гобба, но теперь я скажу, поѣзжайте дальше и не думайте о насъ, а главное не отчаивайтесь; я слышалъ сегодня ночью, какъ вы метались и бормотали недостойныя мужественнаго человѣка слова. Ваша любовь достойна всякой женщины, и сердце капитана Гаулета не стоить вашего. Значить, не унывайте, и она ваша. Мнѣ дорого стоило отказаться отъ вашего содѣйствія сегодня, но такъ лучше. Прощайте, да хранить васъ Господь! Если вы будете въ состояніи, то вернитесь сюда завтра на разсвѣтѣ. Я привезу важныя вѣсти.

Они молча разстались. Сердце Роберта было такъ переполнено что онъ не могъ произнести ни слова, и только крѣпко пожалъ руку старика.

Достигнувъ поворота дороги, онъ обернулся и увидалъ, что Джонъ Браунъ держалъ въ рукахъ саблю, внимательно осматривая лезвее. Солнце играло на блестящей стали, и Роберту старикъ показался архистратигомъ съ огненнымъ мечемъ.

XVIII.
Идеи мистриссъ Гоббъ.

Въ то самое время, когда Робертъ выѣзжалъ изъ Осаватоми, мистриссъ Гоббъ услыхала легкій стукъ въ дверь и, быстро отворивъ ее, нѣжно обняла Руѳь.

— Это вы! — воскликнула она: — я не ожидала такого счастья, простите меня, но я ужасно рада васъ видѣть, тѣмъ болѣе, что я одна и очень безпокоюсь о мужѣ. Его нѣтъ дома, и я не знаю, живъ онъ, или умеръ. Неужели вы пришли однѣ? Ахъ, нѣтъ, васъ проводили солдаты. Пожалуйста, садитесь.

Руѳь съ удовольствіемъ помѣстилась на скамейкѣ рядомъ сть маленькимъ Мини, который очень обрадовался ей. Она прежде всего отправила домой солдатъ, такъ какъ на фермѣ находились три потаватомскихъ стрѣлка, которые во всякое время могли проводить ее въ Бѣлый домъ.

Обѣ женщины имѣли много сообщить другъ другу, но, конечно, первая заговорила мистриссъ Гоббъ. Она передала молодой дѣвушкѣ подробныя свѣдѣнія о томъ, что дѣлалъ все это время Мини, и о земледѣльческихъ работахъ ея мужа; потомъ она сообщила всѣ толки о несчастномъ положеніи территоріи и наконецъ распространилась о своихъ тревожныхъ чувствахъ на счетъ Майнера, который отправился съ отрядомъ стрѣлковъ на рекогносцировку Буфофдскаго лагеря. Среди своихъ сердечныхъ сѣтованій, добрая женщина вдругъ остановилась и промолвила, нѣжно взявъ молодую дѣвушку за руку:

— Довольно мнѣ болтать, лучше скажите, что случилось съ вами. Я вѣдь ничего не знаю, кромѣ голаго факта.

— А развѣ Брауны вамъ не говорили?

— Они и мистеръ Гольдено не такіе люди, чтобы хвастаться своими подвигами. Нѣтъ, нѣтъ! Вы разскажите мнѣ все подробно, съ самаго начала. А ты, Мини, не мѣшай и не кричи. Ну, Руѳь, я жду.

Молодая дѣвушка начала свой разсказъ сначала неохотно, но потомъ оживилась, и когда дѣло дошло до появленія Роберта, то она воскликнула съ сверкающими глазами:

— Право, я не могу передать вамъ всего, что я чувствовала въ минуту моего спасенія. Я была рада и счастлива, но вмѣстѣ съ тѣмъ на меня напалъ страхъ. Я всегда хвасталась, что не боюсь никого, но у мистера Гольдено, когда онъ сразилъ врага, было такое ужасное выраженіе лица, что я испугалась болѣе, чѣмъ отъ угрозъ разбойника. Что вы удивляетесь? Вы его не видѣли въ эту минуту. Потомъ онъ сталъ очень добръ и нѣженъ, но я до сихъ поръ не могу отдѣлаться отъ того впечатлѣнія, которое произвело на меня его страшное лицо. Смѣйтесь, если хотите, но это такъ.

Мистриссъ Гоббъ не смѣялась, а только многозначительно улыбнулась.

— Объясните, если можете, — прибавила Руѳь, покраснѣвъ: — мое странное чувство, но не говорите объ этомъ мистеру Гольдено, а то онъ можетъ упрекнуть меня въ черной неблагодарности.

— Можетъ быть, вы сочтете это дерзостью, — отвѣчала мистриссъ Гоббъ, — но я не понимаю, какъ вамъ это не ясно. Неужели вы не видите того, что всѣ видятъ?

— Что такое? — спросила Руѳь, принявъ гордый видъ.

Мистриссъ Гоббъ пристально посмотрѣла на нее и молча покачала головой.

— Я понимаю, что вы намекаете на какую-то причину, побуждавшую Мистера Гольдено прійти въ ярость на человѣка, оскорбившаго меня, но не останавливайтесь на полудорогѣ и скажите, какая это причина.

— Я вамъ ничего не скажу, и мнѣ ничего не говорилъ Робертъ Гольдено, а если у меня и есть свои идеи, то никому до нихъ нѣтъ дѣла.

— Нѣтъ, если вы мнѣ сейчасъ не объясните всего, что думаете, то я уйду и никогда не вернусь.

— Ну, быть по вашему. Я думаю, что вы для Роберта такъ дороги, такъ святы, что онъ невольно взбѣсился на человѣка, осмѣлившагося поднять руку на васъ. Вотъ и все. Сердитесь или нѣтъ, а я сказала всю правду.

Въ эту минуту послышался лай собаки, и мистриссъ Гоббъ бросилась къ окну, надѣясь увидать мужа.

— Это наши молодцы и кто-то съ ними. Ахъ, это самъ Робертъ!

Руѳь вскочила и быстро промолвила:

— Я очень замѣшкалась; дома будутъ безпокоиться обо мнѣ. Прощайте.

Но было поздно; въ дверяхъ уже показался Робертъ съ улыбающимся лицемъ, выраженіе котораго краснорѣчиво подтверждало идеи мистриссъ Гоббъ.

Руѳь искренно желала уйти, но она не могла отправиться одна, а ея проводникамъ надо было прежде утолить голодъ, поэтому она была вынуждена остаться до ужина. Мистриссъ Гобъ принялась за стряпню, но замѣчательно медлила, а пока Робертъ сталъ любезно разспрашивать молодую дѣвушку, какъ идутъ дѣла въ Бѣломъ домѣ.

Наконецъ, подали ужинъ, и послѣ него Руѳь начала собираться въ дорогу.

— Я не буду васъ безпокоить, — сказала она, видя, что Робертъ всталъ вмѣстѣ съ другими двумя товарищами.

Онъ насупилъ брови и поспѣшно отвѣтилъ:

— Нѣтъ, позвольте мнѣ проводить васъ. Въ теперешнія времена чѣмъ больше эскортъ, тѣмъ лучше.

— Сдѣлайте одолженіе, я очень рада, но я думала, что вы устали, и не хотѣла васъ безпокоить.

— Я никогда не устаю, — отвѣчалъ Робертъ съ улыбкой, и когда его товарищи отправились сѣдлать лошадей, то онъ началъ играть съ маленькимъ Мини, подбрасывая его на воздухъ.

— Посмотрите на него, — шепнула мистриссъ Гоббъ на ухо Руѳи: — теперь его лицо не страшно.

Молодая дѣвушка улыбнулась, но ничего не отвѣтила.

Вскорѣ они отправились въ путь, и Робертъ съ Русью ѣхалъ впереди, а два его товарища слѣдовали сзади. Во всю дорогу молодые люди весело разговаривали и только, когда Руѳь случайно произнесла имя капитана, то Робертъ привскочилъ на сѣдлѣ.

— Вы теперь, — сказалъ онъ, нахмуривъ брови: — находитесь подъ такой охраной, что все случившееся, вѣроятно, кажется вамъ непріятнымъ сномъ?

— Да, намъ теперь нечего бояться: солдаты стоятъ въ Бѣломъ домѣ.

— И подъ командой капитана Гаулета они, конечно, не дадутъ васъ въ обиду. Наша роль кончена.

Въ его голосѣ слышалась такая горечь, что Руѳь поспѣшно отвѣтила:

— Капитанъ не у насъ. Я не видала его уже два дня.

Она сама не знала, зачѣмъ произнесла эти слова, и пожалѣла, что сообщила мистеру Гольдено такой фактъ, до котораго ему въ сущности не было никакого дѣла.

Впродолженіе нѣкотораго времени они ѣхали молча. Никогда Робертъ не казался молодой дѣвушкѣ такимъ красивымъ и полнымъ достоинства, словно средневѣковой рыцарь, готовый вступить въ бой со всѣмъ міромъ ради дамы своего сердца.

Подъѣзжая къ Бѣлому дому, она спросила:

— Вы зайдете къ намъ, мистеръ Гольдено?

— Если позволите. Я очень желалъ бы видѣть мистриссъ Эльморъ.

Она была одна дома, такъ какъ ея мужъ, занятый дѣлами, уже нѣсколько дней жилъ въ отелѣ Шапета. Она очень любезно приняла Роберта, и когда онъ, послѣ непродолжительнаго разговора, сталъ прощаться, то удержала его насильно. По ея предложенію, Руѳь сѣла за фортепіано, а Робертъ, сталъ пѣть. Потомъ они попробовали дуэты и такъ увлеклись музыкой, что не замѣтили, какъ мистриссъ Эльморъ оставила ихъ вдвоемъ.

Наконецъ, пробило одиннадцать часовъ, и Робертъ, словно очнувшись, просилъ извиненія, что такъ долго засидѣлся. Руѳь должна была проводить его до воротъ, такъ какъ тетка уже давно спала. На прощаніе Робертъ крѣпко пожалъ ея руку и сказалъ:

— Я никогда не забуду этого вечера. Надѣюсь, что я не слишкомъ вамъ надоѣлъ.

— Нѣтъ, я очень пріятно провела время, — отвѣчала Руѳь и, покраснѣвъ, побѣжала домой, а Роберта, сіяя радостью, вскочилъ на лошадь.

XIX.
Въ разныя стороны.

Первые лучи восходящаго солнца еле освѣщали макушки сосенъ, когда Робертъ подъѣзжалъ къ дому Брауна. Ему показалось, что въ немъ никого не было, такъ какъ не видно было дыма изъ трубъ, дверь была затворена, и ставни не сняты съ оконъ; но, введя въ конюшню своего Санхо, онъ засталъ тамъ Джона Брауна, который чистилъ лошадь, очевидно, уставшую отъ продолжительной ѣзды.

— Во время, сына, мой, — сказалъ онъ: — я люблю такую аккуратность. На человѣка неаккуратнаго нельзя разсчитывать. Но говорите тихо; ваши товарищи снятъ: у нихъ была тяжелая работа въ эту ночь.

— А отчего вы не спите? — спросилъ Робертъ, снимая сѣдло съ своей лошади: — я, право, удивляюсь, спите ли вы четыре часа въ сутки.

— Старику и этого довольно, особенно, когда у него такъ много на умѣ, какъ у меня. Однако, зачѣмъ вы снимаете сѣдло? Оставьте его на лошади. Теперь такія времена, что надо быть всегда наготовѣ. Ну, а посмотрите на меня: какъ вы меня находите сегодня?

— Вы кажетесь очень уставшимъ, но спокойнымъ, — отвѣчалъ Робертъ, оглядѣвъ съ головы до ногъ Джона Брауна: — вѣроятно, вы пережили сильную нравственную бурю. Разскажите мнѣ, что было сегодня ночью.

— Накормите лошадь овсомъ и снимите ей мундштукъ — пусть поѣстъ на свободѣ; быть можетъ, ей будетъ большая работа сегодня Встрѣтили вы кого нибудь на дорогѣ въ Осаватоми?

— Одинъ молодецъ изъ деревни сидѣлъ на холмѣ близъ дороги, и подлѣ него стояла ваша лошадь, привязанная къ дереву.

— Онъ караулитъ. Пришло время, когда насъ станутъ травить, какъ звѣрей.

— Значить нанесенъ тотъ ударъ, о которомъ вы говорили.

— Да, и сегодня мы задали такого страха сторонникамъ рабства, что они не забудутъ во всю свою жизнь!

— Что вы сдѣлали?

— Этотъ воскресный день сохранится на вѣки въ памяти людей, — продолжалъ Джонъ Браунъ, не обращая вниманія на слова Роберта: — всѣ, даже защитники свободныхъ штатовъ возстанутъ противъ меня, и впродолженіе многихъ недѣль мнѣ негдѣ будетъ преклонить головы. Но совѣсть моя чиста, и пусть думаютъ обо мнѣ, что хотятъ.

Онъ сѣлъ на скамейку подлѣ конюшни и вынулъ изъ кармана библію, но глаза его не были устремлены на открытую страницу, а зорко смотрѣли вдаль, безконечно разстилавшуюся за деревьями.

Сердце Роберта ёкнуло; ему стало казаться, что случилось нѣчто не доброе. Онъ долго пристально смотрѣлъ на старика, а потомъ сѣлъ рядомъ съ нимъ и спросилъ:

— Скажите же мнѣ, что вы сдѣлали сегодня ночью?

— Я совершилъ дѣло Божье, — торжественно произнесъ Джонъ Браунъ, снимая шляпу: — пять человѣкъ получили сегодня ночью свой земной расчетъ, и хотя ни одинъ изъ нихъ не палъ отъ моей руки, но, клянусь Богомъ, я отвѣтственъ за пролитіе крови. Помните, что я отвѣчаю за случившееся; такъ и говорите, если васъ будутъ спрашивать.

— Что это были за люди?

— Они грабили ни въ чемъ не повинныхъ мужчинъ и женщинъ, а также грозили смертью многимъ, между прочимъ, мнѣ и моимъ дѣтямъ. Въ числѣ ихъ были Вильямъ Шерманъ, негодяй изъ негодяевъ; онъ между прочимъ обошелся самымъ безсовѣстнымъ образомъ съ одной молодой дѣвушкой, отказавшейся выйти за него замужъ, и совершилъ бы надъ ней насиліе, если бы не заступился за нее мой сынъ, Фредъ; — братья Дойли, которые такъ притиснули одного бѣднаго старика за продажу мнѣ пороха, что тотъ умеръ отъ страха; наконецъ — Вильсонъ и Вилькинсонъ, учинявшіе частые разбои и ждавшіе только случая, чтобы убить меня съ сыновьями. Теперь они уже болѣе никого не обидятъ на свѣтѣ. Вы ихъ, вѣроятно, знали. Скажите, правы ли мы или нѣтъ?

— А гдѣ вы ихъ нашли?

— Дома.

— Всѣхъ вмѣстѣ?

— Нѣтъ.

— Какъ же вы достигли по нихъ?

— Мы вызвали ихъ одного за другимъ, сказали имъ, кто мы такіе, дали время раскаяться въ своихъ грѣхахъ и убили ихъ по суду Божію.

Джонъ Браунъ произнесъ эти слова совершенно спокойно, какъ человѣкъ, вполнѣ сознававшій, что онъ правъ.

Робертъ закрылъ глаза руками и громко застоналъ.

— Робертъ, сынъ мой, выскажите откровенно свои мысли безъ страха и безъ пощады, — произнесъ старикъ, положивъ ему руку на плечо.

— Вы совершили убійство, хладнокровное, преднамѣренное убійство, — сказалъ Робертъ съ отчаяніемъ: — страшно подумать, что наше чистое святое дѣло омрачено такимъ пятномъ.

Джонъ Браунъ насупилъ брови.

— Я ожидалъ, что многіе такъ отзовутся о нашемъ поступкѣ, но я былъ иного мнѣнія о Робертѣ Гольдено. Три дня тому назадъ онъ пролилъ кровь двухъ людей, и неужели съ тѣхъ поръ его натура перемѣнилась?

— Это было въ открытомъ бою.

— Можетъ быть, — произнесъ сурово Джонъ Браунъ: — но не забудьте, другъ мой, что вы убили одного изъ этихъ людей и покусились на жизнь другого потому, что они осмѣлились лишь поднять руку на женщину, которую вы любите, и, однако, ни одинъ изъ нихъ не былъ такимъ завзятымъ врагомъ нашего святого дѣла, какъ вчерашніе пятеро. Несмотря на это, весь свѣтъ скажетъ, что вы, проливая кровь за оскорбленіе молодой дѣвушки, выказали себя героемъ, а меня за освобожденіе страны отъ ея злѣйшихъ враговъ повѣсятъ, какъ убійцу. Но пусть ихъ говорятъ, что хотятъ, пусть меня убьютъ, если поймаютъ, я все-таки утверждаю, что былъ правъ и хотя я грѣшникъ, какъ всѣ люди, а, быть можетъ, и большій грѣшникъ, чѣмъ другіе, но, въ этомъ случаѣ, Богъ видитъ, что я исполнялъ его святую волю. Онъ мнѣ судья, и Онъ меня оправдаетъ! Если же Ему будетъ угодно, чтобы я умеръ на висѣлицѣ то я съ спокойнымъ сердцемъ подчинюсь Его волѣ!

Робертъ пристально посмотрѣлъ на старика и не сказалъ ни слова. Чувство ужаса и отвращенія смѣнились въ немъ сожалѣніемъ и удивленіемъ къ этому странному, мужественному старику.

Джонъ Браунъ, вполнѣ убѣжденный въ своей правотѣ, закрылъ библію и поднялся со скамейки.

— Пора молодцамъ просыпаться, — сказалъ онъ: — намъ надо поѣсть и отправиться въ путь. Скажите Исааку, когда его увидите, о всемъ, что я вамъ передалъ. Онъ, я увѣренъ, обрадуется.

Спавшіе поднялись, приготовили завтракъ и потомъ, пошептавшись съ отцемъ, ускакали одинъ за другимъ. Остались дома только Джонъ Браунъ и Робертъ.

— Куда они поѣхали? — спросилъ послѣдній.

— Они будутъ искать убѣжища, чтобы скрыться на первое время отъ преслѣдованій. Мнѣ не скоро суждено съ ними встрѣтиться. А вы заѣдете къ Майнеру, по дорогѣ въ Сантонъ?

— Я не поѣду въ Сантонъ.

— Напрасно. Это самое безопасное для васъ мѣсто. Шапетъ можетъ васъ защитить лучше всякаго другого, а васъ подвергнутъ допросу, и, можетъ быть, аресту, такъ какъ всѣ знаютъ, что вы находились у меня.

— А вы туда же поѣдете?

— Нѣтъ. Меня теперь не возьмутъ. Я еще нуженъ Господу.

— А кто поѣдетъ съ вами?

— Никто.

— Отчего?

— Никого не пощадятъ, кого застанутъ со мной.

— Я поѣду съ вами.

— Что это значитъ? — спросилъ старикъ, устремляя свои глаза на молодого человѣка.

— Я поѣду съ вами, какая бы опасность мнѣ ни грозила.

— Пустяки. Я отказалъ взять съ собою моихъ сыновей, а позволю вамъ слѣдовать за собой? Никогда! Вы, Робертъ, и не спорьте со мной: что я рѣшилъ, то будетъ. Наступила минута разойтись намъ въ разныя стороны. Можетъ быть, намъ суждено встрѣтиться, но не скоро.

— Я не намѣренъ съ вами спорить, — отвѣтилъ Робертъ также спокойно: — нечего терять время на пустыя слова: у меня тоже есть своя воля! Васъ не слѣдуетъ оставлять однихъ въ такую минуту.

— Я не возьму васъ съ собою.

— А я не отстану отъ васъ.

— Вы дали клятву, что будете мнѣ повиноваться.

— Я повинуюсь только тому, что считаю своимъ долгомъ.

Они оба смотрѣли одинъ на другого, оба одинаково олицетворяли твердую волю. Кто изъ нихъ уступитъ? Глаза Джона Брауна глядѣли рѣшительно, сурово, и ничто не выражало въ нихъ, что преданность юноши щекотала его самолюбіе.

— Робертъ Гольдено, — сказалъ послѣ минутнаго молчанія Джонъ Браунъ: — вы противорѣчье себѣ. Какъ можете вы идти рука въ руку съ человѣкомъ, котораго только что назвали убійцей?

— Я поступаю такъ потому, что этотъ человѣкъ мнѣ дороже всего на свѣтѣ, и для него наступила критическая минута.

Джонъ Браунъ покачалъ головой.

— Такъ можетъ говорить, — произнесъ онъ: — только тотъ, кто одинъ на свѣтѣ, а вы должны думать о Руѳи Виндсфордъ. Не хмурьте бровей, я говорю правду. Вамъ необходимо думать о ней. Послѣ вчерашняго дня вы, конечно, убѣдились, что она рада вашему вмѣшательству въ ея дѣла. Но она все-таки южанка и, какъ по собственному влеченію, такъ и по наговору окружающихъ ее, возненавидитъ меня и проклянетъ мое имя. Она никогда не будетъ въ состояніи взять вашу руку, если она прикасалась ко мнѣ послѣ сегодняшняго событія. Вы должны не только разойтись со мной, но отречься отъ меня, иначе вамъ никогда не видать ея. Подумайте объ этомъ и уходите съ Богомъ.

Онъ отвернулся, сѣлъ на стулъ, поникъ головой и сталъ вполголоса говорить самъ съ собой:

— Кто я, о Господи, чтобы сказать ближнему, какъ Ты нѣкогда — оставь всѣхъ и слѣдуй за мной. Я этого не скажу. Я не дозволилъ своей плоти и крови раздѣлить моей судьбы, то какъ же я это дозволю чужому человѣку, какъ бы онъ ни былъ дорогъ моему сердцу. Нѣтъ, пусть онъ живетъ спокойно и счастливо вдали отъ того, котораго всѣ признаютъ проклятымъ и прокаженнымъ. Робертъ, сынъ мой, слушай меня, я говорю тебѣ отъ, всего сердца и души — разстанемся, и тотчасъ же!

Онъ положилъ обѣ руки на плечи молодого человѣка и слегка толкнулъ его по направленію къ двери. Но Робертъ, протянулъ, къ нему свои руки и, нѣжно смотря на его утомленное, печальное, хотя и рѣшительное лицо, произнесъ шепотомъ:

— Отецъ, я не уйду отъ васъ. Женщина, которая видѣла васъ, и потомъ, проклянетъ, ваше имя, никогда не будетъ, моей женой! Да, что тутъ говорить! Вы въ рукахъ Божіихъ. Я знаю только одно, что ничто, кромѣ смерти, не разлучитъ насъ!

Въ эту минуту на дорогѣ раздался лошадиный топотъ и громкій дѣтскій голосъ:

— Капитанъ Браунъ! Капитанъ Браунъ!

Джонъ Браунъ вскочилъ, оттолкнулъ отъ себя столъ такъ сильно, что посуда посыпалась на полъ, и быстро выскочилъ, въ дверь. Тамъ стоялъ, едва переводя духъ, мальчикъ, котораго Робертъ видѣлъ на дорогѣ въ Осаватоми.

— Бѣгите, бѣгите! — кричалъ онъ, махая руками: — солдаты скачутъ, во весь опоръ!

— Убирайся отсюда, мальчуганъ, — произнесъ Джонъ Браунъ спокойно, словно ничего не случилось: — а вы, Робертъ, оставайтесь здѣсь.

Еще минута, и онъ, вскочивъ, въ сѣдло, уже скакалъ по направленію къ западу. Онъ ни разу не оборачивалъ головы и внутренно улыбался, при мысли, какъ онъ все-таки обошелъ юношу. Но напрасно онъ радовался. Вскорѣ онъ услышалъ за собой лошадиный топотъ, и, думая, что его преслѣдователи близко, выхватилъ револьверъ и обернулся. Это былъ Робертъ на Санхо, который летѣлъ, какъ стрѣла, быстро догоняя старика. Нечего было дѣлать, пришлось ѣхать рядомъ. Но Джонъ Браунъ не говорилъ ни слова, и только, по влажнымъ его глазамъ, можно было судить, что любовь юноши трогала его сердце.

Наконецъ, дѣйствительно погоня показалась вдали, и пуля просвистѣла надъ ихъ головами. Они продолжали скакать, но дорога была неровная, усыпанная- камнями, и лошадь старика часто спотыкалась. Однако все шло благополучно, и уже близокъ былъ конецъ каменистой дороги, какъ вдругъ лошадь Джона Брауна грохнулась на землю, и старикъ перелетѣлъ чрезъ ея шею.

— Все кончено для меня, — произнесъ онъ: — моя лошадь сломала себѣ ногу. Робертъ, оставь меня и скачи во всю прыть, а то насъ обоихъ захватятъ.

— Нѣтъ! Садитесь на мою лошадь, — воскликнулъ Робертъ, соскакивая на землю и поднимая старика: — мнѣ нечего бояться, они ничего не могутъ мнѣ сдѣлать. Ну, скорѣе! А то, правда, насъ захватятъ обоихъ.

Джонъ Браунъ уступилъ и вскочилъ на Санхо.

— Да благословитъ тебя Господь! — сказалъ онъ и пришпорилъ Санхо, который понесся, какъ вихрь, преслѣдуемый нулями, изъ которыхъ, однако, ни одна не долетѣла до быстро удалявшагося всадника.

XX.
Долгъ солдата.

Солдаты, которые едва не захватили Джона Брауна, принадлежали къ отряду сержанта Матисона. Рано утромъ въ этотъ день извѣстія о совершенныхъ убійствахъ достигли до Буфордскаго лагеря на Потаватоми, гдѣ въ то время находился и капитанъ Гаулетъ со своими людьми. Поразспросивъ подробности дѣла у гонца, принесшаго эти вѣсти, Гаулетъ убѣдился, что убійцами были Джонъ Браунъ и его молодцы, а потому послалъ тотчасъ Боба Матисона въ одну сторону, а самъ отправился въ другую, съ цѣлью изловить виновныхъ.

Гаулетъ всегда былъ исправнымъ офицеромъ, но теперь онъ болѣе чѣмъ когда жаждалъ исполнить свой долгъ. Въ послѣднее время онъ очень страдалъ отъ разстройства нервовъ, а ничто такъ не успокаиваетъ нервы, какъ какое нибудь захватывающее, дѣло. Теперь же онъ подозрѣвалъ, что среди убійцъ находился и Робертъ І'ольдено, поэтому онъ съ особымъ удовольствіемъ приготовлялся его арестовать. Конечно, онъ увѣрялъ себя, что въ этомъ случаѣ онъ исполняетъ только свой долгъ, но въ глубинѣ сердца онъ не могъ не сознавать, что послѣдній разговоръ съ Русью и ея письмо убѣдили его въ томъ, что Робертъ Гольдено былъ его счастливымъ соперникомъ. Онъ проклиналъ себя за то, что уѣзжалъ на три недѣли, и слишкомъ рѣзко повелъ дѣло послѣ своего возвращенія, но болѣе всего проклиналъ Роберта Гольдено, вырвавшаго у него изъ рукъ побѣду. Вмѣстѣ съ тѣмъ онъ сердился на Руѳь за то, что она предпочитала ему какого-то несчастнаго янки. Но все-таки въ ея жилахъ текла южная кровь, и онъ не хотѣлъ окончательно порвать съ ней всякія отношенія, а потому ничего не отвѣтилъ на ея письмо и сталъ терпѣливо ждать, чѣмъ все это кончится.

Въ такомъ-то настроеніи находился капитанъ, когда пришло извѣстіе о потаватомскихъ убійствахъ. Съ злобной радостью взялся онъ за преслѣдованіе убійцъ, въ полной надеждѣ, что въ числѣ ихъ находился его соперникъ, котораго, такимъ образомъ, сама судьба предавала въ его руки.

— Никогда не совершалось такого жестокаго преступленія, -сказалъ онъ, отдавая сержанту Натисону письменные приказы объ арестѣ Джона Брауна и его молодцовъ, въ томъ числѣ Гольдено: — и мы имѣемъ сильные улики подозрѣвать всѣхъ этихъ лицъ. Если ихъ виновность будетъ доказана на судѣ, то они будутъ повѣшены. Смотрите, сержантъ, чтобы ни одинъ изъ нихъ не ускользнулъ отъ васъ, а если послѣ ареста кто нибудь уйдетъ, то я васъ отдамъ подъ судъ.

Сержантъ обѣщалъ исполнить въ точности приказаніе офицера, и онъ очень хорошо понималъ такъ же, какъ его солдаты, чего именно добивался Гаулегъ, а потому они нимало не сожалѣли, что вывернулся изъ ихъ рукъ Джонъ Браунъ, такъ какъ имъ удалось захватить Роберта Гольдено.

— Зачѣмъ вы меня арестуете, сержантъ? — спросилъ Робертъ, узнавъ Матисона.

— По приказу капитана. Хотите посмотрѣть бумагу?

— Нѣтъ, я васъ знаю. Но куда вы меня поведете?

— Къ капитану.

— А гдѣ онъ?

— Вы вскорѣ увидите, но прежде потрудитесь отдать вашъ револьверъ и ножъ… Благодарю васъ.

Произнеся эти слова, сержантъ сдѣлалъ незамѣтный знакъ одному изъ солдатъ, и, прежде чѣмъ Робертъ догадался, въ чемъ дѣло, на него набросили лассо и, стянувъ ему плечи, привязали къ сѣдлу лошади этого солдата. Съ минуту Робертъ не могъ прійти въ себя отъ изумленія и негодованія, но потомъ онъ сталъ изо всѣхъ силъ выбиваться изъ стягивавшаго его узла при громкомъ хохотѣ солдатъ. Но какъ онъ ни пытался освободить себя, это было невозможно.

— Что это значитъ? — произнесъ онъ наконецъ.

— Это значитъ, — отвѣчалъ Матисонъ, подавая ему письменный приказъ капитана Гаулета: — что мнѣ приказано васъ арестовать. У насъ есть доказательства, что вы участвовали въ потаватомскихъ убійствахъ сегодня ночью. Поэтому не дурите и слѣдуйте за нами.

— Это ложь!

— Я такъ и думалъ, что вы это скажете. На судѣ разберутъ ваше дѣло, а теперь въ путь. Намъ надо сдѣлать десять миль, и нечего терять время.

Отрядъ двинулся въ дорогу рысью, и Робертъ долженъ былъ бѣжать за лошадью солдата, къ сѣдлу которой онъ былъ привязанъ, такъ какъ всякое сопротивленіе было не мыслимо. Онъ подчинился судьбѣ и сталъ только обдумывать свое отчаянное положеніе. Хотя солдаты не поступали съ нимъ съ особой жестокостью, а только исполняли свой долгъ, и даже сержантъ однажды на дорогѣ приказалъ остановиться и самъ напоилъ водой своего несчастнаго плѣнника, но очевидно было, что ему грозила ужасная опасность тѣмъ болѣе, что командиромъ этихъ солдатъ былъ ненавистный ему Гаулетъ. Но вскорѣ всѣ эти мысли стушевались передъ физическими страданіями. Ноги его вспухли, и онъ едва двигалъ ими, а руки покрылись ранами отъ рѣзавшей ихъ веревки. Все это, вмѣстѣ съ усталостью и солнечнымъ зноемъ, довело его до того, что когда они достигли лагеря между Осаватоми и Лекомптономъ, въ нѣсколькихъ миляхъ къ сѣверу отъ Сантона, онъ упалъ въ изнеможеніи и не могъ промолвить ни слова, пока его не напоили водой. Сержантъ поднялъ его и отвелъ въ палатку, гдѣ снялъ съ него лассо.

— Сидите здѣсь, я пришлю вамъ пищи, — сказалъ Матисонъ, и по его приказанію на одну изъ ногъ Роберта солдаты надѣли желѣзное кольцо и прикрѣпили цѣпью къ столбу посреди палатки.

Вскорѣ ему принесли воды, хлѣба и холоднаго мяса; подкрѣпивъ свои силы, Робертъ сталъ терпѣливо ждать, пока его позовутъ къ капитану.

Наконецъ явился солдатъ, объявилъ, что капитанъ пріѣхалъ, и вывелъ Роберта изъ палатки, держа въ рукахъ цѣпь.

Въ этомъ видѣ, безъ сапогь и въ одной рубашкѣ, предсталъ молодой человѣкъ передъ своимъ соперникомъ.

Капитанъ Гаулегъ сидѣлъ за столомъ подлѣ своей палатки, съ двумя другими офицерами и писцемъ для составленія протокола. Глаза ихъ встрѣтились, и Робертъ сразу понялъ, что ему грозила смерть.

— Вамъ прочитанъ приказъ объ арестѣ? — спросилъ капитанъ.

— Меня подозрѣваютъ въ участіи въ томъ, что случилось на Потаватомской рѣкѣ вчера ночью.

— Что вы имѣете на это сказать?

— Это неправда.

— А гдѣ вы были въ это время?

— Я спалъ на фермѣ Майнера Робба.

— А относительно остального обвиненія?

— Я ничего другого не слыхалъ.

— Васъ обвиняютъ, — продолжалъ капитанъ, взявъ бумагу: — въ томъ, что вы участвовали въ отрядѣ Потаватомскихъ стрѣлковъ, которые, подъ клятвой, обязались. противиться силой всякой попыткѣ сдѣлать Канзасъ рабовладѣльческимъ штатомъ и оказывать всякую помощь бѣглымъ невольникамъ.

— Я принадлежу къ Потаватомскимъ стрѣлкамъ, но ихъ цѣль невѣрно опредѣлена.

— Это зависитъ отъ точки зрѣнія, — произнесъ Гаулетъ со злобной улыбкой: — признаете ли вы, что вы близкій другъ и постоянный товарищъ Джона Брауна, что вы живете въ его домѣ, что снабжаете его деньгами и доставляете оружіе для Потаватомскихъ стрѣлковъ?

— Признаю.

— Признаете вы также, что вы обучали новичковъ и давали деньги людямъ, имена которыхъ будутъ впослѣдствіи вамъ предъявлены, съ цѣлью завербовать ихъ въ Потаватомскіе стрѣлки?

— Я никогда не давалъ денегъ съ этой цѣлью.

— Вы давали деньги въ долгъ?

— Да, но не для этой цѣли.

— Вы играете словами.

— Нисколько.

— Такъ вы признаете, что давали деньги взаймы?

— Да.

— Съ тѣхъ поръ, что поселились въ Канзасѣ?

— Да.

— Для чего?

— Это мое дѣло.

— Вы отказываетесь отвѣчать на этотъ вопросъ?

— Да.

— Все равно, — произнесъ съ улыбкой капитанъ: — вамъ придется отвѣтить на этотъ вопросъ лекомптонскому судьѣ. Вы то, что называется аболиціонистъ?

— Да.

— Вы оказали помощь бѣглому невольнику, Іонаѳану Сандсу, который достигъ канадской границы?

— Да.

— И вамъ не стыдно принимать участіе въ такомъ преступленіи?

— Нисколько.

— Вы человѣкъ со средствами?

— Я недостаточно богатъ, чтобы жить безъ работы.

— Зачѣмъ вы пріѣхали въ Канзасъ?

— Чтобы купить землю.

— Сколько времени вы здѣсь?

— Два мѣсяца.

— Сколько вы купили земли?

— Ничего не купилъ, такъ какъ при теперешнемъ положеніи этой мѣстности, благодаря постояннымъ набѣгамъ миссурійскихъ флибустьеровъ, которыхъ не сдерживаютъ ни полиція, ни солдаты, невозможно здѣсь покупать земли.

— Желаете вы еще что нибудь сказать, прежде чѣмъ я напишу свое постановленіе. Вамъ извѣстно, что я имѣю право васъ арестовать и отдать подъ судъ?

— Я не оспариваю вашей власти, но желалъ бы спросить: почему со мной обращаются, какъ съ опаснымъ преступникомъ, когда я нисколько не сопротивлялся и не обнаружилъ желанія бѣжать? Вы такъ приказали?

— Да, и я вамъ объясню почему, — сказалъ Гаулетъ такъ рѣзко, что даже его товарищи офицеры посмотрѣли на него съ изумленіемъ, — я давно слѣжу за вами. Вы опасный врагъ общественнаго спокойствія съ той самой минуты, какъ явились сюда; вы принадлежите къ числу вредныхъ фанатиковъ, которые отравляютъ самыми роковыми теоріями умы лицъ, приходящихъ съ вами въ сношенія. Канзасъ слишкомъ долго терпѣлъ васъ и вамъ подобныхъ людей. Теперь выслушайте мое постановленіе. Я отдаю васъ подъ судъ и препровождаю въ Лекомптонъ для суда, по обвиненію въ личномъ участіи въ низкомъ убійствѣ мирныхъ гражданъ на Потаватомской рѣкѣ, и въ нарушеніи законовъ страны относительно невольниковъ. Благодарите судьбу, что законы этой страны болѣе гуманны, чѣмъ справедливы, а то вы бы тотчасъ висѣли на одномъ изъ окружающихъ деревьевъ. Теперь же вы отправитесь въ Лекомптонъ для слѣдствія и суда. Уведите арестанта.

Роберта отвели въ его палатку. Онъ хотѣлъ было спросить, можетъ ли онъ видѣться съ друзьями и взять себѣ защитника, но послѣднія слова Гаулета заставили его забыть обо всемъ. Какъ ненавидѣлъ его этотъ человѣкъ! Что-то случилось послѣ ихъ свиданія въ домѣ Эльмора. Въ головѣ Роберта блеснула мысль, и сердце его радостно забилось. Не отказала ли Гаулету Руѳь? Эта мысль такъ всецѣло овладѣла молодымъ человѣкомъ, что онъ до отправки въ Лекомптонъ мало думалъ о своемъ критическомъ положеніи. Все-таки онъ написалъ два слова Гаулету, прося разрѣшенія пригласить защитника, но получилъ въ отвѣтъ, что его просьба будетъ разрѣшена лекомптонскимъ судомъ. Такъ какъ Лекомптонъ былъ исключительно рабовладѣльческимъ центромъ, то Роберту трудно было найти тамъ защитника, тогда какъ, напротивъ, въ Сантонѣ у него были друзья. Но если въ этомъ отношеніи ему судьба не улыбалась, зато его положеніе по дорогѣ къ Лекомптону было гораздо лучше, чѣмъ прежде. Ему развязали руки и дали лошадь, такъ что онъ былъ освобожденъ отъ совершенно ненужныхъ физическихъ страданій.

На полупути, сопровождавшій его отрядъ, подъ начальствомъ молодого офицера, остановился для отдыха въ одномъ селеніи, и мѣстные жители свободно смѣшались съ солдатами. Неожиданно Робертъ увидалъ знакомое лицо: это былъ Патъ Винеръ, который смѣнилъ его въ предъидущую ночь. Какъ онъ тутъ очутился, Робертъ не могъ понять. Но, повидимому, Винеръ ни о чемъ не безпокоился и спокойно разговаривалъ съ поселянами. Однако, замѣтивъ Роберта, онъ тихо подобрался къ нему и вполголоса спросилъ:

— Это ты, Робертъ Гольдено, куда тебя ведутъ?

— Въ Лекомптонъ; меня обвиняютъ въ убійствѣ. Скажи старику. Они не могли болѣе говорить, такъ какъ солдаты оттѣснили Винера.

— Арестовать этого человѣка! — воскликнулъ офицеръ, выходя изъ хижины, гдѣ онъ отдыхалъ, и видя, что какой-то неизвѣстный разговариваетъ съ арестантомъ.

Солдаты бросились за Винеромъ, но онъ уже вскочилъ на лошадь и ускакалъ, громко крикнувъ:

— Прощай, Робертъ! А всѣмъ скажу, всѣмъ!

XXI.
За подсудимаго.

22-е мая 1856 года будетъ долго памятнымъ днемъ для гражданъ Сантона. Рано утромъ генералъ Ачисонъ вступилъ въ городъ съ тремя стами миссурійцевъ, которымъ онъ произнесъ рѣчь, оканчивавшуюся слѣдующими словами:

— Исполните свой долгъ въ отношеніи себя и вашихъ южныхъ друзей, а если кто нибудь, все равно, мужчина, или женщина, посмѣетъ оказать вамъ сопротивленіе, то отправьте его къ чорту сабельнымъ ударомъ.

Не трудно себѣ представить, какое вліяніе имѣлъ этотъ совѣтъ на подобныхъ людей, большинство которыхъ еще пило безъ просыпа всю предыдущую ночь. Несчастные горожане, слѣдуя внушеніямъ Аллена Эльмора и мирной партіи, не были приготовлены къ отраженію насилія и разсчитывали на защиту капитана Гаулета и его солдатъ; но эта надежда была тщетна. Съ генераломъ Ачисономъ прибылъ шерифъ, по имени Джонсъ, который представилъ исполнительные листы перваго окружного суда Соединенныхъ Штатовъ объ уничтоженіи главной гостиницы въ городѣ, по несчастью, имѣвшей на вывѣскѣ: «Отель Свободныхъ Штатовъ», и конторы газеты, которая помѣщала на своихъ столбцахъ статьи противъ неправильно избраннаго, мѣстнаго законодательнаго собранія. Кромѣ того, у шерифа были еще писаные приказы объ арестѣ всякаго лица, подозрѣваемаго въ дѣйствіяхъ противъ интересовъ рабовладѣльцевъ, и онъ ожидалъ такое сильное сопротивленіе со стороны жителей Сантона, что привелъ къ присягѣ всѣхъ трехсотъ миссурійцевъ, въ качествѣ его помощниковъ.

При такихъ обстоятельствахъ капитанъ Гаулеть отказался принять какое либо участіе въ дѣлѣ, удалился изъ города со своими солдатами и предалъ его бѣдныхъ жителей всецѣло въ руки миссурійскихъ головорѣзовъ, Надо ему отдать справедливость, что если бы онъ присутствовалъ при томъ, что произошло въ Сантонѣ, то онъ непремѣнно постарался бы, такъ или иначе, помѣшать катастрофѣ; но его отозвали въ Бѣлый домъ. Къ двумъ часамъ по полудни половина города была разграблена, а жители остальной части опасались каждую минуту за свою жизнь. Но съ этого времени какъ-то полегчало, и среди миссурійцевъ произошла реакція; эту странную перемѣну произвелъ Исаакъ Шапетъ. Пользуясь одинаковой популярностью во всѣхъ партіяхъ, такъ какъ его участіе въ бѣгствѣ Іонаеана Сандса никѣмъ не подозрѣвалось, — Шапетъ свой домъ вполнѣ обезопасилъ: генералъ Ачисонъ сдѣлалъ его своей главной квартирой. Когда начались повсюду грабежи, и несчастные бѣглецы искали спасенія у Шапета, то онъ всѣмъ оказывалъ большую, или меньшую помощь. Бѣдная Дебора совершенно потеряла голову, но Исаакъ, хотя блѣдный, испитой, утомленный, сохранилъ вполнѣ свой разсудокъ, всюду поспѣвалъ и никогда не говорилъ ни одного лишняго слова. Къ двѣнадцати часамъ онъ приготовилъ основательный завтракъ генералу Ачисону съ его офицерами и человѣкамъ двадцати изъ миссурійцевъ, которыхъ онъ лично зналъ, и въ томъ числѣ былъ Патъ Логлинъ. Среди завтрака онъ всталъ и предложилъ тостъ за генерала Ачисона, при чемъ произнесъ нѣсколько любезныхъ комплиментовъ.

— Я полагаю, — сказалъ онъ, между прочимъ: — что вы, господа, всѣ южане, а говорятъ, что южане гордятся своими рыцарскими чувствами къ женщинамъ и къ людямъ слабымъ. Нѣкоторые изъ вашихъ друзей, оставшихся въ городѣ, забыли это правило и позволяютъ себѣ оскорблять женщинъ и дѣтей. Прошу васъ, окажите мнѣ помощь, чтобы положить этому конецъ, и пойдемте со мной унять эти безпорядки.

Со всѣхъ сторонъ раздались громкія рукоплесканія, и генералъ Ачисонъ отвѣтилъ въ нѣсколькихъ вѣскихъ словахъ, осуждая всякое насиліе, а Патъ Логлинъ, уже достаточно напившійся, воскликнулъ:

— Ребята и генералъ Ачисонъ, я также хочу предложить тостъ за нашего хозяина, Исаака (громкіе крики одобренія). Лучше его нѣтъ человѣка на свѣтѣ. Мы знаемъ, что онъ такой же ярый аболиціонистъ, какъ старый чортъ, Джонъ Браунъ въ Осаватоми, но это ничего. Да здравствуетъ Исаакъ! Что же касается до его просьбы, то я сейчасъ пойду съ нимъ на улицу, и если кто нибудь осмѣлится при мнѣ обидѣть женщину или ребенка, то я положу его на мѣстѣ, какъ собаку! Пусть всѣ, раздѣляющіе мое мнѣніе объ Исаакѣ, послѣдуютъ за мной. Ну, ребята, за Исаака: ура! ура! ура!..

Эта рѣчь была встрѣчена общимъ восторгомъ, здоровье Исаака выпито среди необыкновеннаго энтузіазма, и тотчасъ вся компанія, подъ предводительствомъ Пата, принялась исполнять желаніе Исаака. Дѣла имъ было не мало, но Патъ Логлинъ, какъ истый ирландецъ, однажды взявшись за что нибудь, упорно настаивалъ на своемъ, къ тому же онъ и его товарищи имѣли самыя полныя полномочія отъ генерала Ачисона, и, не смотря на все неудовольствіе разгулявшихся негодяевъ, къ вечеру водворенъ былъ порядокъ въ городѣ, а женщинамъ и дѣтямъ обезпечена полная безопасность.

На слѣдующій день миссурійцы разбрелись по домамъ, и генералъ Ачисонъ вернулся къ своимъ южнымъ друзьямъ, которые горячо поздравляли его съ удачными дѣйствіями въ Канзасѣ и въ счастливой подготовкѣ почвы въ этой территоріи для распространенія рабовладѣльческихъ интересовъ. Въ сущности же во время своего набѣга онъ посѣялъ сѣмена такого переворота, отъ котораго въ концѣ концовъ не поздоровилось его друзьямъ, южанамъ.

Послѣ удаленія миссурійцевъ изъ Сантона, городскіе жители, бѣжавшіе въ лѣса и поля, гдѣ провели всю ночь, вернулись въ свои жилища и собрали рано утромъ митингъ для оказанія помощи наиболѣе пострадавшимъ. На листѣ пожертвованій первымъ подписался Алленъ Эльморъ, въ суммѣ пятисотъ долларовъ, а для раздачи пособій былъ образованъ комитетъ изъ нѣсколькихъ членовъ, въ числѣ которыхъ самыми дѣятельными оказались тотъ же Эльморъ и Шапетъ. Почтенный юристъ совершенно измѣнился за послѣднее время. Видѣнное имъ неистовство миссурійцевъ и насиліе, произведенное ими въ его собственномъ домѣ, привели его въ ярость, и онъ, бросивъ всякую осторожность, открыто протестовалъ противъ миссурійскихъ набѣговъ; мало того, онъ даже написалъ въ одну филадельфійскую газету очень рѣзкое письмо противъ звѣрствъ южныхъ флибустьеровъ. Даже въ оффиціальныхъ и военныхъ кружкахъ отзывались неодобрительно о миссурійцахъ, и вообще всѣ классы одинаково спѣшили оказать помощь пострадавшимъ сантонцамъ.

Таково было положеніе дѣлъ до утра 26 мая, когда вдругъ распространилась вѣсть объ убійствахъ на Потаватоми. Сначала никто не хотѣлъ этому вѣрить и считали, что это хитрая продѣлка враговъ; но когда, спустя нѣсколько часовъ, роковое событіе вполнѣ подтвердилось, то среди умѣренныхъ людей произошла новая, сильнѣйшая реакція.

Патъ Логлинъ почти сошелъ съ ума и громко клялся, что лично убьетъ Джона Брауна и всю его семью; и что въ особенности поразило всѣхъ, то это была не его клятва, а то обстоятельство, что онъ впродолженіе двадцати четырехъ часовъ послѣ этого оставался совершенно трезвымъ.

Алленъ Эльморъ на публичномъ митингѣ въ тотъ же вечеръ заявилъ, что онъ никогда не слыхивалъ о болѣе ужасномъ преступленіи, и что оно нанесло смертельный ударъ дѣлу свободныхъ штатовъ.

Одинъ вліятельный человѣкъ только не раздѣлялъ общаго мнѣнія — это Исаакъ Шапетъ. Онъ даже засмѣялся, узнавъ о потаватомскомъ событіи, и ни однимъ словомъ не осудилъ его. Съ 22-го числа въ немъ произошла рѣзкая перемѣна. Онъ сталъ серьезнѣе, рѣшительнѣе, и всѣ были убѣждены, что если городъ подвергнется новому набѣгу миссурійцевъ, то Исаакъ явится первымъ волонтеромъ на его защиту.

Бѣдные жители Сантона и всѣ, наиболѣе потерпѣвшіе 22-го числа, не присутствовали на митингѣ негодованія, во время котораго говорилъ Алленъ Эльморъ. Вѣсть о потаватомскомъ событіи была встрѣчена имъ совершенно иначе, чѣмъ умѣренными гражданами.

— Если бы старикъ Браунъ и его молодцы были здѣсь въ четвергъ, — говорили они, — то мы не остались бы безъ крова.

— Негодяи, убитые на Потаватоми, вполнѣ заслужили свою судьбу, — кричала одна женщина, побойчѣе другихъ: — этотъ Джонъ Браунъ настоящій человѣкъ, и у насъ въ Сантонѣ такихъ теперь нѣтъ.

Вечеромъ 26 мая погода перемѣнилась и вмѣсто сухой солнечной стала дождливая, бурная. Гостиница Исаака была переполнена народомъ. Кухня кишѣла женщинами съ грудными дѣтьми, а мужчины тѣснились вездѣ, даже въ собственной комнатѣ Исаака, который ушелъ навѣстить больную женщину. Было восемь часовъ, когда дверь отворилась съ шумомъ, и въ буфетъ вошелъ человѣкъ, забрызганный грязью и очевидно только что соскочившій съ лошади. При видѣ его присутствующіе широко открыли глаза отъ удивленія. Вошедшій остановился на порогѣ и спросила.:

— Развѣ я лишній?

— Никогда, Джонъ Браунъ, — отвѣчалъ здоровенный мужчина, подходя къ нему и крѣпко пожимая ему руку: — мы въ васъ очень нуждаемся, и вы въ нашей средѣ такъ же безопасны, какъ дома.

Его примѣру послѣдовали многіе, и Джона Брауна тотчасъ увели въ комнату Исаака, изъ боязни, чтобы кто нибудь не донесъ о его пріѣздѣ шерифу цли солдатамъ.

— Это неосторожно, Джонъ, ужасно неосторожно! — воскликнулъ Шанетъ, за которымъ тотчасъ послали, и который немедленно явился въ гостиницу.

— Можетъ быть. Но я пріѣхалъ по такому дѣлу, которое не терпитъ отлагательства. Я хочу поговорить съ вами наединѣ.

Всѣ вышли изъ комнаты, и Шапетъ заперъ дверь.

— Ну, что такое?

— Робертъ Гольдено арестованъ; онъ въ рукахъ Гаулета и отправленъ въ Лекомптонъ для суда.

— Но потаватомскому дѣлу?

— Да.

— А онъ принималъ въ немъ участіе?

— Нѣтъ.

— Однако ваши сыновья были въ дѣлѣ.

— Они моя плоть и кровь. А этого мальчика я долженъ былъ пожалѣть; къ тому же у него было другое дѣло.

— Такъ нечего за него бояться?

— Его поймали вмѣстѣ со мной. Моя лошадь пала, и онъ далъ мнѣ свою, а то я былъ бы теперь въ тюрьмѣ на его мѣстѣ. Всѣ солдаты видѣли это, кромѣ того, доказано, что онъ аболиціонистъ, что онъ содѣйствовалъ бѣгству Іонаеана Сандса и помогалъ намъ.

— Плохо дѣло!

— Погодите, оно еще хуже, чѣмъ вы думаете. Гаулеть рѣшился во что бы то ни стало покончить съ Робертомъ. Онъ торопитъ слѣдствіе, и судъ назначенъ черезъ недѣлю.

— Онъ будетъ въ Лекомптонѣ?

— Да — Надо послать за вѣрными свѣдѣніями.

— Это уже сдѣлано, и сегодня въ полночь мы получимъ всѣ подробности. Намъ необходимъ адвокатъ, а у насъ нѣтъ денегъ. Вотъ для чего я пріѣхалъ сюда.

— И рисковали своей жизнью. Вѣдь вы знаете, что въ этомъ городѣ жаждутъ вашей крови.

— Онъ пожертвовалъ своей жизнью за меня, и мнѣ нечего думать о себѣ, когда дѣло идетъ о его спасеніи. Согласны вы помочь намъ?

— Какъ вамъ не стыдно обижать меня такимъ вопросомъ! — воскликнулъ Шапетъ съ негодованіемъ: — развѣ у Роберта только одинъ другъ въ Канзасѣ, Джонъ Браунъ? Развѣ я не первый нашелъ его? Развѣ… да полно говорить пустяки. Мы возьмемъ въ защитники Питера Джонса. Это самый толковый, умный и зубастый адвокатъ. Къ тому же онъ на хорошемъ счету у сторонниковъ рабства. Что? Вы не хотите имѣть дѣло съ такимъ человѣкомъ? Полно, Джонъ, предоставьте это мнѣ. Питеръ нуждается въ хорошемъ дѣлѣ, и уже давно у него не было такой благодати, а если Питеръ возьмется за что нибудь, то самъ чортъ не помѣшаетъ ему одержать побѣды. Вы, старый другъ, читайте Библію и воюйте за святое дѣло; лучше васъ этого не сдѣлаетъ ни одинъ человѣкъ въ Канзасѣ, а въ судебныхъ дѣлахъ и адвокатахъ вы ничего не понимаете. Я сейчасъ пошлю за Питеромъ.

Адвоката скоро разыскали, и онъ явился въ гостиницу. Это былъ человѣкъ съ глубокими карими глазами, лысой головой и Крючковатымъ носомъ, который, вмѣстѣ съ острымъ подбородкомъ и нависшими бровями, придавалъ ему видъ хищной птицы. Лицо его было неподвижное, манеры рѣзкія, и вся его фигура дышала суровой силой. Джонъ Браунъ остался доволенъ его внѣшностью.

— Задавайте, Питеръ, какіе угодно вопросы, — сказалъ Исаакъ, объяснивъ адвокату въ двухъ словахъ все дѣло, и, указавъ на стоявшую на столѣ бутылку со стаканами, прибавилъ: — да не забывайте промачивать себѣ глотку.

Мистеръ Джонъ приступилъ къ подробному допросу Шапета и Джона Брауна обо всемъ, что дѣлалъ, говорилъ и даже думалъ Робертъ со времени его появленія въ Канзасѣ, а когда онъ собралъ всѣ необходимыя для него свѣдѣнія, то на вопросъ Джона Брауна онъ сказалъ:

— Плохо. Единственная возможность выгородить его — это доказать алиби такимъ свидѣтелемъ, котораго мы могли бы выставить въ послѣднюю минуту, когда противная сторона уже не можетъ болѣе вызывать новыхъ свидѣтелей. Они сдѣлаютъ все, что возможно, чтобы повѣсить его, но врядъ ли рѣшатся на это, если будетъ доказано только нарушеніе имъ территоріальныхъ законовъ. Вы понимаете, что по этимъ законамъ за оказанную помощь бѣглому негру можно повѣсить, но присяжные никогда этого не сдѣлаютъ, если у нихъ не будетъ хотя бы подозрѣнія, что вашъ другъ участвовалъ въ потаватомскомъ дѣлѣ. Значить наше дѣло заключается въ томъ, чтобы торжественно доказать его алиби. Въ эту ночь онъ находился на фермѣ Гобба? Кто былъ тамъ, кромѣ него?

— Мои три сына.

— Они негодятся. Кто еще?

— Майнеръ Гоббъ.

— Не лучше. Нѣтъ ли еще кого?

— Нѣтъ.

— А не былъ ли онъ еще гдѣ, кромѣ фермы?

— Да. У Аллена Эльмора.

— Поздно?

— Можетъ быть, и поздно.

— Онъ удалился оттуда ровно въ одиннадцать часовъ, — сказалъ Исаакъ.

— А вы почему это знаете? — спросилъ Джонъ Браунъ.

— Знаю и докажу.

— Это хорошо, — произнесъ Питеръ задумчиво: — а кто нибудь изъ семьи Эльмора пойдетъ въ свидѣтели?

— Такъ или иначе, а я бы заставилъ Аллена Эльмора явиться въ судъ, но дѣло въ томъ, что онъ былъ здѣсь, а въ домѣ оставались женщины и конюхъ.

— А больше онъ нигдѣ не былъ?

— Нигдѣ.

— Мы сдѣлаемъ все, что можемъ, — сказалъ Питеръ, выпивъ залпомъ стаканъ вина: — и если бы намъ удалось отложить дѣло на мѣсяцъ, то оно, можетъ быть, и уладилось бы; но врядъ ли на это согласятся, и признаюсь, господа, я полагаю, что Роберту Гольдено не миновать висѣлицы.

Исаакъ схватилъ за руку адвоката и произнесъ съ особымъ удареніемъ на каждомъ словѣ:

— А деньги, Питеръ, могутъ что нибудь сдѣлать? Я дамъ пять тысячъ.

Джонсъ покачалъ головой.

— Десять тысячъ!

— Давайте хоть сто тысячъ, и все не будетъ толку. Нотаватомское дѣло такъ возбудило всѣ страсти, что деньгами теперь ничего не подѣлаешь. Можетъ быть, капитанъ Браунъ спасъ Канзасъ, не мнѣ объ этомъ судить, но онъ убилъ своего друга.

— Нѣтъ еще! — воскликнулъ старикъ, вставая съ мѣста и застегивая свой сюртукъ, словно собираясь въ дорогу: — когда вы отправитесь въ Лекомптонъ, господинъ защитникъ?

— Завтра въ девять часовъ утра.

— Поѣзжайте въ десять.

— Зачѣмъ?

— Для женщинъ это удобнѣе. А въ чемъ вы поѣдете?

— Въ моемъ кабріолетѣ.

— А мѣсто будетъ для одной дамы, а, можетъ быть, для двухъ?

— Пожалуй. Но кто онѣ?

— Я приду вамъ сказать.

Старикъ отперъ дверь и хотѣлъ выйти изъ комнаты, но Шапетъ его остановилъ.

— Вы отправляетесь въ Бѣлый домъ?

— Да.

— Но вы знаете, что мистриссъ Эльморъ кремень?

Можетъ быть, я ея не знаю и отправляюсь не къ ней, а къ ея племянницѣ.

Джонсъ допилъ свою бутылку и громко расхохотался, а Шапетъ такъ крѣпко сжалъ руку Джона Брауна, что тотъ не могъ двинуться съ мѣста.

— Джонъ, вы просто съ ума сошли! Сядьте и выслушайте меня. Я рѣдко вмѣшиваюсь въ чужія дѣла, но я васъ знаю уже сорокъ лѣтъ. Вы много дѣлали смѣлыхъ безумныхъ дѣлъ, но эта поѣздка въ Бѣлый домъ превосходитъ всѣ. Я согласенъ еще, чтобы вы рисковали своею жизнью, чтобы спасти Роберта, но даромъ, отдаваться въ руки враговъ — это болѣе чѣмъ глупо. Подумайте только, вѣдь Бѣлый домъ кишитъ солдатами, и Алленъ Эльморъ съ удовольствіемъ отдастъ васъ въ руки правосудія. А когда васъ поймаютъ, то уже васъ не спасетъ никакой защитникъ, никакое алиби. И зачѣмъ вы будете рисковать собой? Вѣдь молодую дѣвушку не пустятъ въ судъ, даже если бы она сама захотѣла, но вѣдь это не мыслимо — она южанка. Положимъ, Роберть ей нравится, но Гаулетъ сильный соперникъ, и никакая молодая дѣвушка не рѣшится скомпрометировать себя появленіемъ въ судѣ и свидѣтельскимъ показаніемъ о томъ, что Робертъ ушелъ изъ ея дома въ одиннадцать часовъ ночи, послѣ вечера, проведеннаго вдвоемъ. Полно, Джонсъ, останьтесь у меня, а добрый Питеръ поѣдетъ въ Лекомптонъ и сдѣлаетъ все, что можно, для защиты нашего друга.

Джонъ Браунъ терпѣливо выслушалъ длинную рѣчь Исаака и, надѣвъ шляпу, спокойно произнесъ:

— Я вернусь къ вамъ. Приготовьте мнѣ кровать. До свиданія, господинъ защитникъ.

Шапетъ еще разъ хотѣлъ его удержать, но онъ грубо его оттолкнулъ.

— Оставьте, Исаакъ, не вамъ заставить меня измѣнить то, что я рѣшилъ!

И онъ быстро удалился.

— Онъ совсѣмъ съ ума сошелъ, — произнесъ Джонсъ, когда дверь затворилась: — и я удивляюсь, зачѣмъ вы съ нимъ спорили, Исаакъ.

— Нѣтъ, онъ не сумасшедшій! — воскликнулъ Шапетъ: — вы не можете понять, судебная сутяга, сколько огня въ этой головѣ, сколько энергіи въ этомъ сердцѣ, сколько силы въ этихъ мускулахъ! Не пройдетъ и года, сотни, тысячи людей будутъ такими же безумцами, какъ онъ. И тогда, другъ Питеръ, только тогда Канзаса, станетъ свободнымъ.

XXII.
Аргументы Джона Брауна.

Бѣлый домъ снова принялъ свой обычный опрятный комфортабельный видъ; у мистриссъ Эльморъ остался на лбу шрамъ, какъ вѣчный слѣдъ разбойничьяго набѣга, но во всѣхъ другихъ отношеніяхъ она совершенно оправилась отъ тяжелаго удара. О Руѳи нельзя было сказать того же: она потеряла аппетитъ, не спала по ночамъ, а днемъ тосковала безъ видимой причины, что очень тревожило ея тетку. Даже Алленъ Эльморъ, вернувшись домой 26-го вечеромъ, замѣтилъ, что она очень блѣдна, и предложилъ ей поѣхать погостить къ знакомымъ на востокъ. Руѳь, однако, отказалась, и онъ не настаивалъ, такъ какъ побаивался молодой дѣвушки съ тѣхъ поръ, какъ она выказала свою самостоятельность. Потомъ онъ сказалъ своей женѣ, что грусть племянницы легко объясняется отсутствіемъ Гаулета, и мистриссъ Эльморъ не спорила съ нимъ, но въ глубинѣ своего сердца, добрая женщина очень безпокоилась за Руѳь, особенно же, когда она на другой день послѣ второго посѣщенія Роберта Гольдено застала ее въ слезахъ. Однако, зная характеръ молодой дѣвушки, она не спрашивала уже ничего, и въ сущности Руѳь не могла ей ничего отвѣтить. Она сама не могла отдать себѣ отчета въ своихъ собственныхъ мысляхъ, а думала она безъ устали. Ее удивляло, что капитанъ Гаулетъ не отвѣчалъ на ея письмо, хотя и понимала, что нечего было на него отвѣтить. Не напрасно ли она ему писала? Письма легче всего возбуждали недоразумѣнія. Мало-по-малу она стала меньше думать о капитанѣ Гаулетѣ и больше о Робертѣ Гольдено. Ее мучила мысль, что, будучи почти невѣстой одного человѣка, она выказывала очевидное предпочтеніе другому. Еще недавно она мечтала только о томъ, чтобы быть совершенно свободной, а теперь, завоевавъ себѣ свободу, она не знала, что съ нею дѣлать. Какъ она ни думала, но никакъ не могла ни на что рѣшиться и возложила всѣ свои надежды на время. Ее всего болѣе утѣшала мысль, что капитанъ самъ откажется отъ нея и тѣмъ освободитъ ее отъ необходимости предпринять что либо рѣшительное.

Хотя Алленъ Эльморъ былъ очень встревоженъ потаватомскимъ событіемъ, но онъ не сказалъ объ этомъ ни слова при племянницѣ, а только сообщилъ о случившемся женѣ, посовѣтовавъ осторожно передать роковую вѣсть молодой дѣвушкѣ.

Они*еще сидѣли за ужиномъ, хотя было довольно поздно, когда вдругъ дверь изъ сѣней отворилась, и на порогѣ показался Джонъ Браунъ, зорко оглядывавшійся по сторонамъ. Эльморъ вскочилъ и схватила, со стола ножъ.

— Положите ножъ на мѣсто и садитесь въ свое кресло, — произнесъ спокойно Джонъ Браунъ, затворяя за собою дверь.

Эльморъ повиновался, дрожа всѣмъ тѣломъ отъ, страха.

Мистриссъ Эльморъ была блѣдна, но нимало не испугана, а неожиданное появленіе Джона Брауна такъ удивило Руѳь, что она не могла произнести ни слова.

— Я пришелъ съ мирными намѣреніями, — произнесъ старикъ, — но такъ какъ я рискую своею жизнью, то мнѣ необходимо имѣть всегда при себѣ надежнаго друга.

Съ этими словами онъ вынулъ изъ кармана револьверъ, взвелъ курокъ и положилъ на столъ, пристально смотря на Эльмора.

— Зачѣмъ вы это говорите? — воскликнула Руѳь, оправившись отъ своего волненія и подходя къ старику съ протянутой рукой: — мы слишкомъ много обязаны вашей семьѣ, чтобы вы могли подвергнуться опасности въ нашемъ домѣ.

Старикъ поклонился и, не сводя глазъ съ Эльмора, хотѣла, пожать протянутую ему руку, но Эльморъ вскочилъ и грубо оттолкнулъ племянницу.

— Не прикасайся къ этому человѣку! — воскликнулъ онъ. — Это убійца. Его руки забрызганы невинной кровью!

— Вы лжете, — произнесъ Джонъ Браунъ со сверкающими глазами и сдѣлалъ шагъ впередъ.

Храбрость Эльмора мгновенно покинула его, и онъ безмолвно опустился въ кресло.

— Вы лжете, — повторилъ старикъ: — я никогда не проливалъ невинной крови. Убитые были врагами Бога и людей. Мы ихъ отправили на судъ Божій, и, быть можетъ, милосердный Богъ спасетъ ихъ души. Кромѣ того, этотъ примѣръ подѣйствуетъ на злыхъ людей и побудитъ ихъ обратиться на путь истинный. Если бы нужно было, я сейчасъ повторилъ бы это справедливое дѣло, Алленъ Эльморъ, и еще много будетъ убито подобныхъ людей, прежде чѣмъ негры получатъ свободу. Но я пришелъ сюда не для того, чтобы говорить съ вами; у меня дѣло до вашей племянницы, хотя вы можете присутствовать при нашемъ разговорѣ.

И, не отходя отъ того мѣста стола, гдѣ онъ положилъ свой револьверъ, но обращаясь къ Руѳи, старикъ продолжалъ:

— Вы слышали, что произошло съ вашимъ другомъ Робертомъ Гольдено? — Нѣтъ? — Ну, такъ я вамъ скажу. Два дня тому назадъ совершенъ актъ справедливости. Пятеро людей убито, и за это событіе отвѣтствую я одинъ. Но Робертъ арестованъ и отданъ подъ судъ, какъ участникъ этихъ убійствъ, хотя онъ вовсе тамъ не былъ. Несмотря на его невинность, онъ будетъ непремѣнно осужденъ и повѣшенъ, если мы не докажемъ, что въ ночь убійства онъ находился въ другомъ мѣстѣ. Вы только, Руѳь, можете засвидѣтельствовать это. Въ вашихъ рукахъ его жизнь и смерть.

Молодая дѣвушка поблѣднѣла, какъ полотно.

— Я васъ не понимаю, — промолвила она: — почему я?..

— Потому что онъ былъ у васъ въ этотъ вечеръ.

— Онъ уѣхалъ отсюда рано, — сказала мистриссъ Эльморъ, впервые вмѣшиваясь въ разговоръ.

— Такъ ли? Въ которомъ часу? — спросилъ съ видимымъ безпокойствомъ Джонъ Браунъ.

— Въ десятомъ часу, — сказала мистриссъ Эльморъ, пристально смотря на Руѳь.

— А вы что скажете? — произнесъ Джонъ Браунъ, обращаясь къ Руѳи: — вамъ одной я повѣрю.

Руѳь не сразу отвѣтила, но потомъ спокойно сказала:

— Нѣтъ, было позднѣе. Вы, тетя пошли спать, а мы остались съ нимъ вдвоемъ. Когда онъ ушолъ, я посмотрѣла на часы: было десять минутъ двѣнадцатаго.

Джонъ Браунъ вздохнулъ свободно.

— Потаватомское дѣло случилось ранѣе. Повторите ваше показаніе на судѣ, Руѳь, и нашъ молодецъ будетъ спасенъ. Слава Богу, слава Богу!

— Она не явится въ судъ, — произнесъ Эльморъ рѣшительнымъ тономъ: — я опекунъ ея, и мое согласіе необходимо въ каждомъ дѣлѣ, отъ котораго зависитъ ея честь и безопасность. Вы хотите, чтобы она поѣхала въ Лекомптонл. и передъ всѣми розыграла роль друга и спасителя этого человѣка? Но я этого не хочу и не позволю.

— Я не пришелъ сюда, чтобы разсуждать съ вами, Алленъ Эльморъ, — произнесъ старикъ, едва сдерживая свой гнѣвъ: — вы никогда не рисковали своей шкурой, чтобы помочь кому бы то ни было. Вы отказали помочь семьѣ Гобба въ самую критическую минуту и вы преспокойно дозволили бы, чтобы Робертъ былъ казненъ; это вполнѣ достойно васъ, не даромъ вы другъ кровожадной ищейки Гаулета, который безжалостно затравилъ бѣднаго юношу. Но помолчите, дайте говорить вашей племянницѣ.

Эльморъ не могъ смотрѣть прямо въ глаза старику и молча опустилъ голову; но, услыхавъ имя Гаулета, Руѳь воскликнула:

— Вы ошибаетесь. Капитанъ Гаулетъ — благородный джентльменъ. Нѣсколько дней тому назадъ онъ и мистеръ Гольдено были здѣсь вмѣстѣ и разстались друзьями. Баши свѣдѣнія невѣрны.

— Вы правы. Они дѣйствительно разговаривали здѣсь, какъ друзья, — отвѣчалъ Джонъ Браунъ, снова обращаясь къ Руоц и говоря нѣжнымъ, почти родительскимъ тономъ: — но и то, что я говорю, тоже правда. Выслушайте меня. Одинъ изъ моихъ молодцевъ, Натъ Винеръ, и мой сынъ Язонъ видѣли, какъ Роберта вели плѣнникомъ въ Лекомптонъ, а братъ, сержанта Матисона, котораго вы знаете, передалъ Язону подлинныя слова сержанта. Робертъ былъ арестованъ этимъ сержантомъ по письменному приказу капитана Гаулета; капитанъ лично допросилъ Роберта, скованнаго, какъ преступника, и торжественно сказалъ Роберту, что если бы по закону не былъ необходимъ судъ, то онъ съ удовольствіемъ повѣсилъ бы его на первомъ деревѣ. Вотъ почему я въ такихъ выраженіяхъ отозвался о капитанѣ.

Старикъ перевелъ дыханіе, но Руѳь ничего не промолвила и молча смотрѣла на него испуганными глазами.

— Я совѣтовался объ этомъ дѣлѣ съ двумя умными, знающими и достойными законовѣдами. Имъ хорошо извѣстно настроеніе Лекомптонцевъ, и хотя они сдѣлаютъ все для спасенія Роберта, но считаютъ его погибшимъ. Когда я сказалъ имъ, что обращусь къ вамъ, то они подняли меня на смѣхъ и сказали, что вашъ дядя никогда не позволитъ вамъ явиться къ качествѣ свидѣтеля. Но я другого мнѣнія. Вы женщина, а у женщинъ сердце нѣжнѣе, а воля также сильна, какъ у мужчины. Робертъ съ радостью отдалъ бы свою жизнь за васъ, а вѣдь я прошу въ сущности такъ мало отъ васъ. Если бы я мотъ отдать за него свою жизнь, то я сдѣлалъ бы это съ удовольствіемъ. Вы знаете, я просилъ Роберта оставить меня одного, но онъ не хотѣлъ, и мы отправились вмѣстѣ изъ Осаватоми. Моя лошадь споткнулась и сломала себѣ ногу; тогда онъ далъ мнѣ свою лошадь, и его схватили. Я не думалъ, что онъ можетъ подвергнуться опасности, а то, конечно, я былъ бы теперь въ тюрьмѣ, а не онъ. Однако я все-таки виноватъ передъ нимъ, и Богъ меня покараетъ. Если нашъ бѣдный другъ будетъ казненъ, то мнѣ никогда болѣе не поднять отъ стыда своей старой головы.

Онъ замолчалъ, и впродолженіе нѣсколькихъ минуть въ комнатѣ царила мертвая тишина.

— Скажите, что мнѣ дѣлать? — спросила наконецъ Руѳь.

Старикъ пристально посмотрѣлъ на нее: его лице засіяло свѣтлой улыбкой, и, торжественно поднявъ руки, онъ издали благословилъ ее.

— Вы отправитесь завтра утромъ въ Лекомптонъ, съ адвокатомъ Джонсомъ, изъ Сантона, который заѣдетъ за вами въ своемъ кабріолетѣ. Онъ человѣкъ хорошій, честный и все устроитъ правильно, прилично. Вы дадите свое показаніе на судѣ, и ваши искреннія слова убѣдятъ судью и присяжныхъ болѣе всѣхъ краснорѣчивыхъ фразъ защитника. Вамъ не страшно и не стыдно сдѣлать это?

— Нѣтъ, если отъ этого зависитъ жизнь друга.

— Васъ не отговорятъ послѣ меня?

— Если я дамъ слово, то исполню его. Вамъ нечего сомнѣваться во мнѣ.

— Я и не сомнѣваюсь. Вы вѣрная и сильная душа. Господь васъ благословитъ и наградитъ за это въ свое время.

Онъ положилъ револьверъ въ карманъ и прибавилъ:

— Адвокатъ заѣдетъ за вами въ десять часовъ. Позавтракайте хорошенько дома и возьмите побольше провизіи съ собой, потому что вы доѣдете до Лекомптона только къ ночи.

Съ этими словами онъ вышелъ изъ комнаты, и черезъ минуту наружная дверь захлопнулась.

— Каковъ? — произнесъ Эльморъ съ горькой улыбкой: — разбойники въ родѣ Пата Логлина — вредные люди, но еще вреднѣе такіе лицемѣры, какъ Джонъ Браунъ. Гольдено не подвергается никакой опасности. Онъ неосторожно нарушилъ законъ, и Гаулетъ дастъ ему за это хорошій урокъ. Вотъ и все, остальное все ложь, прикрывающая, можетъ быть, еще болѣе преступную цѣль. Но довольно; пора спать. И не думай объ этомъ болѣе, Руѳь, я все устрою. Если завтра заѣдетъ сюда Питеръ Джонсъ, въ чемъ я очень сомнѣваюсь, то я ему представлю такіе резоны, что онъ самъ убѣдится въ невозможности тебѣ ѣхать съ нимъ.

— Пожалуйста, не говорите больше объ этомъ, дядя Эльморъ, — отвѣчала Руѳь твердо: — я рѣшилась ѣхать и поѣду.

Эльморъ взглянулъ на жену, ожидая найти въ ней поддержку, но она спокойно произнесла:

— Я поѣду съ Русью. Правда, Питеръ Джонсъ человѣкъ хорошій, но все-таки лучше намъ отправиться вдвоемъ, а ты пока, Алленъ, переберись къ Шапету. Ну, Руѳь, пойдемъ спать.

XXIII.
Западня.

Однажды рѣшившись сопровождать Руѳь, мистриссъ Эльморъ принялась за дѣло очень энергично, и ко времени пріѣзда Джонса, всѣ приготовленія были окончены: въ домѣ все убрано и отдано на сохраненіе солдатамъ, завтракъ приготовленный съѣденъ, а достаточное количество съѣстныхъ припасовъ уложено въ корзину на дорогу. Что касается до Аллена Эльмора, то онъ уже болѣе не протестовалъ и на разсвѣтѣ уѣхалъ въ Сантонъ, не простившись съ Русью.

Ровно въ девять часовъ явился адвокатъ въ старомодномъ четыхъ-мѣстномъ кабріолетѣ, запряженномъ двумя здоровыми лошадьми. Самъ Питеръ Джонсъ, маленькаго роста и въ очень странномъ костюмѣ, вызвалъ улыбку на лицѣ Руѳи, которой, однако, было тогда не до смѣха. Дѣйствительно онъ былъ уморителенъ въ черномъ фракѣ съ бархатнымъ воротникомъ, высокомъ галстухѣ, громадныхъ воротничкахъ и длиннѣйшемъ цилиндрѣ, надвинутомъ на его маленькое лицо.

— Я защитникъ мистера Гольдено, — сказалъ онъ, рекомендуясь дамамъ съ почтительнымъ поклономъ: — и прежде всего долженъ засвидѣтельствовать вамъ отъ имени защиты глубокую благодарность за оказываемое вами содѣйствіе.

Затѣмъ, безъ дальнѣйшихъ разговоровъ, онъ взялъ одной рукой корзинку съ провизіей, а другой остальныя вещи и уложилъ ихъ въ свой кабріолетъ. Черезъ минуту они уже ѣхали по большой дорогѣ скорой рысью.

Въ шесть часовъ они достигли Мельвиля и тамъ остались ночевать, такъ какъ лошадямъ надо было дать отдохнуть. Весь вечеръ мистеръ Джонсъ провелъ съ дамами, объясняя имъ всѣ подробности предстоявшаго судебнаго дѣла. Его разговоръ очень заинтересовалъ Руѳь, и она пріятно провела время. Когда же онъ ушелъ, и она легла спать, то ей показалось страннымъ, что въ своихъ разспросахъ онъ старался вывѣдать у нея все, что она знала о капитанѣ Гаулетѣ, какъ бы интересуясь имъ болѣе, чѣмъ Робертомъ Гольдено. Это показалось ей страннымъ, но она не стала объ этомъ ломать себѣ головы и вскорѣ заснула.

Вся гостиница, гдѣ они остановились, спала безмятежнымъ сномъ, какъ неожиданно въ три часа раздался страшный стукъ въ наружную дверь. Страхъ Джона Брауна былъ такъ распространенъ въ этой мѣстности, что трактирщикъ не смѣлъ отворить двери, пока къ нему на помощь не явился Питеръ Джонсъ, который быстро одѣлся и взялъ въ руки винтовку.

— Отворяйте, Матью, — сказалъ онъ: — не бойтесь, я ихъ встрѣчу, какъ слѣдуетъ.

— Но вы не будете стрѣлять? — со страхомъ промолвилъ трактирщикъ.

— Во всякомъ случаѣ не въ васъ, — отвѣчали, адвокатъ: — говорятъ вамъ, отворяйте двери.

Матью повиновался, снялъ засовъ и пріотворилъ дверь.

— Кто тамъ? — спросилъ онъ.

— Впусти насъ, — отвѣчалъ грубый голосъ: — а то мы тебѣ зададимъ.

Кто-то грубо оттолкнулъ трактирщика и вбѣжалъ въ сѣни. Это былъ Патъ Логлинъ.

— Ага, это вы, Питеръ Джонсъ, — произнесъ онъ со смѣхомъ, — мнѣ именно васъ-то и нужно. Какъ вы поживаете, маленькій человѣчекъ? Зачѣмъ вы держите такое большее ружье — вы еще пожалуй застрѣлитесь? Отдайте его мнѣ.

Онъ бросился на адвоката и безъ труда вырвалъ у него ружье.

Между тѣмъ въ дверь ввалилось, съ бранью и криками, около двадцати миссурійцевъ, при видѣ которыхъ трактирщикъ, Матью Крюттъ, совершенно потерялъ голову и сталъ бормотать о своей преданности рабовладѣльческимъ интересамъ.

— А, это вы Патъ, — сказалъ спокойно Питеръ Джонсъ: — вы такъ шумѣли снаружи, что я думалъ, не разбойники ли пришли. Если бы я зналъ, что это вы, то не бралъ бы и ружья. Ну, полно дурить, лучше выпьемъ-ка. Вы вѣрно всѣ очень устали въ эту ненастную ночь. Я угощу васъ всѣхъ на славу. Матью, разводи огонь, открывай свою залу, и давайте, молодцы, пить до утра.

Хладнокровіе адвоката магически подѣйствовало на всѣхъ: трактирщикъ, чуя въ воздухѣ наживу, скоро всѣмъ распорядился, и Патъ Логлинъ, любезно взявъ подъ руку Питера Джонса, отправился со своими товарищами въ залу гостиницы.

Вскорѣ огонь запылалъ въ каминѣ, а на столѣ появились ряды бутылокъ и стакановъ; веселая попойка пошла своимъ чередомъ. Послѣ многихъ, шумно выпитыхъ тостовъ, адвокатъ хлопнулъ по плечу Пата Логлина и сказалъ, подмигивая ему:

— Входя въ дверь, вы заявили, что я вамъ нуженъ. Неужели у васъ есть дѣло?

— Да. И очень спѣшное. Я и мои друзья прискакали сюда, чтобы сказать вамъ и тѣмъ двумъ дамамъ, которыя ѣдутъ съ вами, что ваше присутствіе не нужно въ Лекомптонѣ.

— Что же, хорошія вѣсти, — отвѣчалъ спокойно Джонсъ: — выпейте еще стаканчикъ, Пагъ. Значить судъ уже конченъ?

— Нимало, — отвѣчалъ со смѣхомъ Логлинъ: — можетъ быть, судъ кончится завтра или послѣзавтра, такъ какъ старый чортъ полковникъ Сумнеръ настаиваетъ на томъ, чтобы проклятому аболиціонисту дали двадцать четыре часа для вызова свидѣтеля. Но будьте спокойны, болѣе двухъ дней дѣло не продлится, а то молодцы прямо подожгутъ тюрьму и убьютъ арестанта.

— Значитъ, вы совѣтуете мнѣ сейчасъ отправиться въ путь.

— Нѣтъ, что вы — Патъ Логлинъ не такой человѣкъ, чтобы

онъ сталъ помогать вамъ доказывать какое-то алиби и спасать отъ висѣлицы проклятаго негодяя. Нѣтъ, вотъ въ чемъ дѣло: мы явились сюда, чтобы задержать васъ и вашихъ дамъ, до тѣхъ поръ, пока все будетъ кончено въ Лекомптонѣ. Такимъ образомъ ничто не помѣшаетъ правосудію восторжествовать. Понимаете вы меня?

Питеръ Джонсъ высоко поднялъ свой стаканъ и тихо выпилъ его до конца. Ни одинъ мускулъ въ его лицѣ не дрогнулъ, и онъ совершенно спокойно сказалъ, поставивъ стаканъ на столъ:

— Больше ничего, Патъ?

— А чего же вамъ еще?

— Я бы желалъ, чтобы вы, мой другъ, были осторожнѣе и благоразумнѣе. Заговоръ противъ исполненія судомъ своего долга наказуется тюремнымъ заключеніемъ на пять лѣтъ. И вы, Патъ, добровольно подвергаете себя этому наказанію? Ну, храбрый вы человѣкъ, нечего сказать. За ваше здоровье!

Логлинъ разсвирѣпѣлъ, но, видя хладнокровіе адвоката, замѣтно встревожился.

— Но какъ вы ни храбры, а то, что вы дѣлаете, глупо, мой другъ, — продолжалъ невозмутимо Джонсъ: — и врядъ ли васъ поддержатъ ваши друзья.

— Вы меня два раза назвали дуракомъ, Питеръ, — отвѣчалъ Пагь Логлинъ, сжимая кулаки: — скажите это слово еще въ третій разъ, и я разнесу вашу дерзкую башку! Ну, что еще вы имѣете мнѣ сообщить?

— А вотъ что. Хорошо вамъ куралесить, пока вы одни здѣсь, но если сюда придутъ солдаты капитана Гаулета, и вамъ будетъ приказано насъ выпустить, что тогда?

— Вотъ такъ насмѣшилъ! — воскликнулъ Логлинъ, захохотавъ во все горло: — слышите, ребята? Онъ думаетъ, что капитанъ Гаулетъ прикажетъ намъ выпустить его компанію.

— Отчего же нѣтъ? — спросилъ Питеръ Джонсъ, смотря пристально на расходившагося ирландца.

— Адвокатъ Джонсъ, мы всѣ знаемъ, куда и зачѣмъ вы ѣдете, а вы, не смотря на всю вашу хитрость, ничего отъ меня не вывѣдаете. Можетъ быть, я получилъ приказаніе, а, можетъ быть, я дѣйствую самъ отъ себя; но, во всякомъ случаѣ, я больше пить не буду сегодня ночью. Вы можете удалиться въ свою комнату, и мы не тронемъ ни васъ, ни вашихъ дамъ; но, смотрите, ни шагу отсюда ни въ Лекомптонъ, ни въ какую другую сторону, пока я вамъ не разрѣшу.

Питеръ Джонсъ зналъ, что съ Патомъ Логлиномъ нельзя было разсуждать, и что если онъ что рѣшилъ, то поставитъ на своемъ, поэтому адвокатъ молча вернулся въ свою комнату и легъ въ постель, но не спалъ, а думалъ, думалъ безъ конца. Утромъ за завтракомъ онъ сообщилъ своимъ дамамъ о неожиданной преградѣ въ ихъ дальнѣйшемъ путешествіи. Мистриссъ Эльморъ приняла эту вѣсть очень спокойно, но Руѳь вышла изъ себя, тѣмъ болѣе, что она могла подозрѣвать самого мистера Джонса въ соучастіи въ этомъ заговорѣ противъ Роберта Гольдено.

— Что имъ надо! — воскликнула она: — кто прислалъ ихъ сюда, кто устроилъ намъ эту западню?

— Все это неизвѣстно, — отвѣчалъ адвокатъ: — но Патъ злѣйшій врагъ Роберта Гольдено, и, можетъ быть, это его штуки.

— Нѣтъ. Я не думаю, чтобы онъ на это рѣшился. Это смѣлый шагъ, а онъ большой трусъ. Спросили вы его, долго ли онъ насъ здѣсь задержитъ?

— Я полагаю, до тѣхъ поръ, пока не кончится судъ въ Лекомптонѣ.

— Какъ! — воскликнула Руѳь, выронивъ изъ рукъ вилку и ножикъ: — онъ будетъ намѣренно держать насъ здѣсь, чтобы лишить мистера Гольдено возможности доказать свою невинность. Вы это хотите сказать?

— Да. Но не отчаивайтесь. Еще не все пропало. Судъ можетъ быть отложенъ, если дойдетъ извѣстіе до кого слѣдуетъ о такомъ насильственномъ задержаніи свидѣтелей. Главное не теряйте присутствія духа и не поддавайтесь нервамъ.

Хладнокровіе Питера нѣсколько успокоило Руѳь.

Все утро Питеръ Джонсъ не оставлялъ въ покоѣ Пата: то уговаривалъ его, то подкупалъ его, то грозилъ ему послѣдствіями, увѣряя его, между прочимъ, что онъ увѣдомилъ о случившемся полковника Сумнера, командовавшаго отрядомъ въ Лекомптонѣ. Но Патъ оставался неуязвимымъ: онъ не хотѣлъ слушать никакихъ аргументовъ, клялся, что не возьметъ милліоновъ за нарушеніе своего долга, и смѣялся надъ всѣми угрозами. Затѣмъ Питеръ Джонсъ сталъ розыскивать средства къ бѣгству, или къ полученію откуда либо помощи. Онъ говорилъ со всѣми мужчинами, женщинами и дѣтьми, которыхъ могъ найти въ гостиницѣ, но всѣ они, начиная отъ хозяина до мальчишки, принесшаго масло съ фермы, одинаково заявили желаніе, чтобы поскорѣе повѣсили арестанта въ Лекомптонѣ, и до того каждый изъ нихъ боялся миссурійцевъ, что не могло быть и мысли разсчитывать на ихъ содѣйствіе.

Въ этотъ день никто не отправился рано спать: внизу миссурійцы играли въ карты, пѣли и пьянствовали, что, однако, не мѣшало Пату Логлину держать ухо востро и отъ времени до времени посѣщать часовыхъ, разставленныхъ вокругъ дома. Въ двѣнадцать часовъ все стихло, всѣ разошлись по своимъ комнатамъ, а Руѳь сѣла къ окну и устремила свои глаза въ ночную даль.

Весь день она кое-какъ сдерживала себя, но теперь она дала просторъ своему горю, теперь она впервые сознала, что смерть Роберта Гольдено или даже заточеніе его въ тюрьмѣ на нѣсколько лѣтъ составитъ для нея глубокое несчастіе. Крупныя слезы потекли по ея щекамъ, и она поняла, что въ ея судьбѣ произошелъ крутой переломъ. Если бы она не боялась обезпокоить своей тетки, которая спала съ ней въ одной комнатѣ, то она тотчасъ бы написала капитану Гаулету и объяснила бы ему, что онъ не долженъ болѣе думать о ней, какъ о своей невѣстѣ. Ей теперь казалось даже страннымъ, какъ она могла когда нибудь обманывать себя мыслью, что онъ ей нравился.

Но вскорѣ мысли ея сосредоточились на другомъ предметѣ. Все ли было сдѣлано, чтобы найти возможность продолжать поѣздку въ Лекомптонъ, или послать туда гонца? Можно ли было надѣяться на адвоката? Кто увѣдомилъ миссурійцевъ объ ихъ экспедиціи? Подозрѣніе противъ дяди и капитана Гаулета вкралось ей въ голову и упорно засѣло тамъ. Между тѣмъ, часы шли за часами, и мракъ смѣнился сѣрымъ утромъ. Руѳь отошла отъ окна съ тяжелой головой и болѣзненно бьющимся сердцемъ; ей казалось, что если она проведетъ еще такой день и такую ночь, то непремѣнно сойдетъ съ ума.

XXIV.
Вовремя.

Какія бы подозрѣнія Руѳь ни имѣла относительно Питера Джонса, но на слѣдующее утро она должна была сознаться, что всѣ мѣры, которыя она стала ему предлагать, были уже перепробованы. Онъ поочередно переговорилъ съ товарищами Логлина, стараясь ихъ подкупить, но ни одинъ не согласился: такъ потаватомское событіе сильно подѣйствовало на миссурійцевъ. Узнавъ объ этомъ, Руѳь изъявила желаніе сама повидать Пата Логлина, и Патъ явился трезвый, приличный.

Онъ объяснилъ въ очень учтивыхъ и достойныхъ выраженіяхъ, что ему было непріятно причинить какую либо остановку въ путешествіи дамъ, и заявилъ полную готовность служить имъ, если бы онѣ когда либо нуждались въ его услугахъ. Онъ ручался, что сорветъ голову съ любого изъ своихъ товарищей, въ случаѣ малѣйшаго оскорбленія съ ихъ стороны, но заявилъ, что онъ не можетъ дозволить дамамъ ѣхать въ Лекомптонъ, или послать туда какую либо вѣсточку. Онъ далъ честное слово и долженъ его сдержать.

— Впрочемъ, — прибавилъ онъ, направляясь къ дверямъ: — вамъ не долго ждать, милостивыя государыни; я только что получилъ извѣстіе изъ Лекомптона, что вчера судъ конченъ. Значитъ вы завтра будете дома.

Этотъ разговоръ еще болѣе разстроилъ Руѳь, и она не знала ни минуты покоя, нервно переходя изъ комнаты въ комнату.

— Если бы Джонъ Браунъ былъ съ нами, то этого бы не случилось, — сказала она наконецъ, обращаясь къ теткѣ: — можетъ быть, я несправедлива, но мнѣ кажется, что мистеръ Джонсъ, при всемъ его умѣ, слишкомъ хладнокровенъ и разсудителенъ. Онъ скорѣе невидимо проползетъ чрезъ непріятельскую армію, чѣмъ пробьется черезъ нее. Жаль, что я не мужчина.

— Джонъ Браунъ? — отвѣчала мистриссъ Эльморъ: — я не совѣтовала бы ему сюда показываться, съ нимъ бы скоро покончили. Да и при томъ онъ во всемъ виноватъ.

— Какъ виноватъ? Онъ храбрѣе всѣхъ!

— Однако, онъ на свободѣ, а бѣдный Робертъ въ тюрьмѣ.

— Да вѣдь онъ говорилъ при васъ, что не зналъ объ опасности, грозившей молодому человѣку. Неблагородно обвинять его въ этомъ.

— Вотъ въ этомъ-то мы съ тобою и расходимся, дитя мое. Старикъ тебя обворожилъ, а мнѣ страшно смотрѣть на него. Онъ жестокій безумецъ. Если бы онъ былъ въ своемъ умѣ, то понималъ бы, что его поступки губятъ его друзей и то дѣло, которому онъ служитъ. Я не аболиціонистка, но если бы была ею, то ненавидѣла бы Джона Брауна болѣе Ачисона изъ Миссури или любого южанина. Я никакъ не могу понять, почему Робертъ такъ привязался къ нему. Но таковы мужчины: они всѣ, по-моему, дураки, и каждаго кто нибудь водитъ за носъ — одного женщины, другого товарищи. При этомъ лучшій изъ нихъ платится головой за грѣхи худшаго. Вотъ, напримѣръ, Джонъ Браунъ, будетъ себѣ спокойно жить до восьмидесяти лѣтъ, а бѣдный Робертъ, можетъ быть, теперь… да что съ тобой, дитя мое?

Молодая дѣвушка такъ поблѣднѣла, что тетка обняла ее.

— Лягъ и отдохни. Тебѣ вѣрно нездоровится.

— Я совершенно здорова, — отвѣчала Руѳь, качая головой: — извините, мнѣ нужно написать письмо.

И она выбѣжала изъ комнаты.

Большинство людей, знавшихъ мистриссъ Эльморъ, полагали, что у нея нѣтъ сердца, и дѣйствительно она была очень сурова ко всѣмъ, за исключеніемъ Руѳи. Эта блестящая, гордая, молодая дѣвушка мало-по-малу побѣдила ея сердце, и она любила ее такъ же пламенно, какъ если бы она была ея родная дочь. Онѣ понимали другъ друга, хотя не расточали внѣшнихъ признаковъ привязанности. Но теперь мистриссъ Эльморъ, быть можетъ, впервые почувствовала сожалѣніе къ бѣдной дѣвушкѣ, инстинктивно догадываясь, что дѣлалось въ ея сердцѣ. Поэтому она стала нетерпѣливо прислушиваться къ шагамъ Руѳи въ ея комнатѣ, находившейся наверху, и когда они смолки, она тихо пошла къ ней, тихо отворила дверь и такъ неслышно подошла, что Руѳь узнала ея присутствіе только тогда, когда тетка положила ей руку на голову. Она стояла у окна и смотрѣла внизъ со сверкающими глазами.

— Успокойся, дитя мое, — сказала мистриссъ Эльморъ: — а то ты серьезно занеможешь.

— Вы когда нибудь чувствовали, тетя, желаніе совершить убійство?

— А кого бы ты хотѣла убить? — спросила съ удивленіемъ мистриссъ Эльморъ.

— Вонъ тѣхъ людей. Посмотрите, какія у нихъ ужасныя, жестокія лица. Если тѣ, которыхъ Джонъ Браунъ убилъ на Потаватоми, походили на этихъ, то я не удивляюсь его поступку. Я бы сама ему помогла. Вѣдь я очень сильна, тетя.

Мистриссъ Эльморъ стало страшно: она подумала, не сошла ли съ ума Руѳь.

— Полно, — сказала она, стараясь казаться хладнокровной: — ты сама не понимаешь, что говоришь.

— Я не понимаю! — воскликнула молодая дѣвушка, бросая вокругъ себя дикіе взгляды: — вы думаете, что я сошла съ ума. Не безпокойтесь, пощупайте мой пульсъ: я совершенно спокойна, хладнокровна. Отчего мнѣ не ощущать къ нимъ подобныхъ чувствъ: вѣдь они всѣ убійцы. Вѣдь вы сами сказали, что въ эту минуту умираетъ, быть можетъ, невинный человѣкъ въ Лекомптонѣ, а эти люди смѣются и пьянствуютъ, хотя въ сущности они его убійцы, а не судьи въ Лекомптонѣ. Я знаю, чего они заслуживаютъ, если есть правосудіе въ этой странѣ, и когда я получу свободу, то сдѣлаю все на свѣтѣ, чтобы они не избѣгли законной кары. Погодите, дайте мнѣ хорошенько всмотрѣться въ ихъ лица, чтобы потомъ узнать ихъ. Какъ бы я желала узнать ихъ имена.

Она отворила окно, высунулась и стала пристально изучать лица, стоявшихъ внизу миссурійцевъ.

Было около полудня. Въ воздухѣ стояла безмятежная тишина. Глаза молодой дѣвушки вскорѣ перешли отъ группы миссурійцевъ и разставленныхъ въ разныхъ сторонахъ часовыхъ на горизонтъ, гдѣ вдругъ что-то привлекло ея вниманіе. Глаза ея заблистали, губы задрожали, и она воскликнула съ радостной надеждой:

— Что это, тетя? Какіе-то люди скачутъ сюда. Кто бы это были?

Дѣйствительно вдали по дорогѣ быстро несся отрядъ всадниковъ. Миссурійцы, повидимому, ихъ не замѣчали, или считали ихъ своими товарищами. Сердце Руѳи снова болѣзненно сжалось. Однако, одинъ изъ часовыхъ приложилъ руку къ глазамъ, долго смотрѣлъ вдаль и забилъ тревогу. Вскорѣ Патъ Логлинъ и всѣ его молодцы были наготовѣ, и хотя приближавшійся отрядъ состоялъ изъ десяти человѣкъ, но Логлинъ раздѣлилъ свои силы на двѣ части: десять человѣкъ онъ отправилъ во флангъ непріятеля, а съ пятнадцатью приготовился встрѣтить ихъ передъ гостиницей. Видя эту дизлокацію, непріятель также раздвоился: половина повернула фронтъ къ миссурійцамъ, стремившимся отрѣзать имъ отступленіе, а остальные бросились маршъ маршемъ впередъ.

Патъ Логлинъ постоянно жаловался, что онъ не будетъ знать покоя, пока не встрѣтится съ Джономъ Брауномъ и не убьетъ его. Теперь этотъ случай представился: предводитель неожиданно явившихся всадниковъ былъ именно Джонъ Браунъ. Онъ прямо бросился на Пата Логлина и нанесъ ему такой ударъ саблей по лѣвой рукѣ, что тотъ свалился съ лошади. Хотя бой былъ совершенно неравный, и съ одной стороны находилось шесть человѣкъ, а съ другой пятнадцать, но натискъ Джона Брауна и его сыновей былъ такъ стремителенъ, что миссурійцы, видя на землѣ своего предводителя, искали спасенія въ бѣгствѣ. Другіе ихъ товарищи, предпринявшіе фланговое движеніе, также послѣдовали ихъ примѣру, довольствуясь только однимъ залпомъ въ побѣдителей.

Сбѣжавшіеся со всѣхъ сторонъ, поселяне привѣтствовали громкими криками радости Джона Брауна и его молодцовъ, среди которыхъ находился и Шапетъ. Громче всѣхъ высказывалъ свой восторгъ Матью Крюттъ, который мгновенно превратился изъ защитника рабовладѣльцевъ въ сторонника свободныхъ штатовъ; но Джонъ Браунъ не обратилъ вниманія на комплименты, а, сказавъ два слова Питеру Джонсу и убѣдившись, что Патъ Логлинъ не убитъ, а только тяжело раненъ, — обратился къ трактирщику со слѣдующими словами:

— Довольно болтать. Заложи двѣ самыхъ лучшихъ лошади въ самый легкій кабріолетъ, и чтобы все было готово черезъ пять минутъ. Если человѣкъ, котораго судятъ въ Лекомптонѣ, умретъ, то ты отвѣтишь мнѣ за него головой, Матью Крюттъ. Ты знаешь, что я никогда ничего не забываю и ничего не прощаю.

Матью пристально посмотрѣлъ на него и побѣжалъ исполнять полученныя приказанія.

Въ гостиницѣ поднялась суматоха; дамы быстро собрались въ дорогу, а Питеръ Джонсъ и Шапетъ стали вполголоса совѣщаться. Проходя мимо нихъ, Руѳь слышала, какъ адвокатъ сказалъ:

— Послѣдуйте за нами съ Патомъ Логлиномъ и постарайтесь убѣдиться, правъ ли я.

— Конечно, я это сдѣлаю, — отвѣчалъ Исаакъ: — будьте покойны, я все отъ него вывѣдаю. Но вотъ и дамы.

Когда готовъ былъ кабріолетъ, запряженный лучшими во всемъ околоткѣ лошадьми, Джонъ Браунъ подошелъ къ Руѳи и, дружески потрепавъ ее по плечу, сказалъ съ улыбкой:

— Да благословитъ васъ Господь, молодая дѣвушка, можетъ быть, вы еще успѣете, хотя судъ вчера кончился, и Робертъ приговоренъ, но казнь не состоится ранѣе двадцати четырехъ часовъ, а полковникъ Сумнеръ человѣкъ справедливый; онъ не дозволитъ, чтобы повѣсили невиннаго человѣка только потому, что свидѣтель опоздалъ въ судъ. Поѣзжайте скорѣе, и Христосъ съ вами.

Обѣ дамы и Питеръ Джонсъ помѣстились въ кабріолетѣ, и лошади помчались. Руѳь и ея тетка едва держались на мѣстахъ, но адвокатъ оказался ловкимъ возницей и такъ умѣло поддерживалъ быстроту лошадей, что въ два часа они достигли Лекомптона, но Джонсъ не остановился въ городѣ, а, увидавъ лагерь на горѣ, по ту сторону города, онъ направилъ туда кабріолетъ. Но на полудорогѣ до лагеря имъ попался на встрѣчу военный отрядъ, во главѣ котораго ѣхалъ красивый пожилой офицеръ съ сѣдыми усами.

— Полковникъ Сумнеръ! — воскликнулъ Джонсъ, останавливая кабріолетъ: — у меня есть важное до васъ дѣло.

Полковникъ осадилъ лошадь, пристально посмотрѣлъ на адвоката и, узнавъ его, спросилъ:

— Куда вы торопитесь, Джонсъ? Въ чемъ дѣло?

Джонсъ отдалъ вожжи Руѳи, соскочилъ съ кабріолета и, подбѣжавъ къ полковнику, сталъ объяснять ему все, что случилось.

Руѳь не могла разслышать ихъ разговора, но видѣла по лицу полковника, что онъ сначала относился къ дѣлу саркастически, но потомъ онъ сталъ высказывать все большее и большее вниманіе, предложилъ адвокату нѣсколько вопросовъ и наконецъ, подъѣхавъ къ кабріолету, очень любезно спросилъ у молодой дѣвушки:

— Вы родственница полковника Виндсфорда, изъ Виргиніи?

— Я дочь его.

— Въ такомъ случаѣ мы старые знакомые, — отвѣчалъ съ улыбкой полковникъ: — вашъ отецъ былъ моимъ товарищемъ, и я зналъ васъ въ дѣтствѣ. Вы, миссъ Руѳь, очень похожи на него, а я никогда не видывалъ такого красавца, какъ онъ.

Руѳь покраснѣла, но ей было не до комплиментовъ, и она поспѣшно спросила:

— Вы знаете, зачѣмъ мы пріѣхали? Мы еще не опоздали?

— Арестантъ еще живъ, — отвѣчалъ полковникъ совершенно инымъ тономъ: — ваше показаніе будетъ выслушано судомъ завтра. Хорошо, что вы поспѣли во время. Еще часъ, и вы опоздали бы.

XXV.
Капитанъ Гаулетъ еще разъ выдаетъ себя.

Лекомптонъ въ 1856 году питалъ сильныя рабовладѣльческія симпатіи, и событія на Потаватомѣ довели до бѣлаго каленія гнѣвное настроеніе всего города, а потому Роберта пришлось отвести въ тюрьму подъ эскортомъ всего отряда полковника Сумнера, такъ какъ иначе разъяренная толпа разорвала бы его на куски. Когда же онъ потребовалъ себѣ защитника, то никто изъ мѣстныхъ адвокатовъ не рискнулъ на такое дѣло, и ему пришлось послать, съ разрѣшенія полковника Сумнера, записку къ Шапету въ Сантонъ, но гонецъ, взявшійся доставить эту записку, не вернулся. Въ первую же ночь была сдѣлана попытка сжечь тюрьму, а потому, въ интересахъ одинаково обвиненія и защиты, дѣло было назначено къ разсмотрѣнію на слѣдующій день.

Робертъ не выставилъ себя на судѣ въ хорошемъ свѣтѣ. Онъ оскорбился тѣмъ, что не получилъ никакого отвѣта изъ Сантона видѣлъ вокругъ себя враждебныя лица и былъ убѣжденъ, что его судьба рѣшена, прежде чѣмъ присяжные заняли свои мѣста. Напротивъ стряпчій, который велъ дѣло съ противной стороны, дѣйствовалъ очень умно и энергично. Онъ такъ ловко допрашивалъ Роберта, что вынудилъ его публично объявить, что онъ аболиціонистъ, что питаетъ дружбу къ Джону Брауну и убѣжденъ въ необходимости прибѣгнуть къ насилію для освобожденія Канзаса. Отъ этихъ теоретическихъ разсужденій хитрый адвокатъ прямо перешелъ къ потаватомскимъ убійствамъ. Хотя Робертъ отрицалъ, что онъ участвовалъ въ этихъ убійствахъ и даже зналъ о нихъ, но онъ не выразилъ никакого ужаса по поводу этого событія, и даже заявилъ, что ждалъ какой нибудь катастрофы, которая нанесла бы тяжелый ударъ защитникамъ рабства. Доведя дѣло до этого, стряпчій выставилъ двухъ свидѣтелей, которыхъ онъ выдалъ за поселянъ на Потаватомѣ, и которые подъ присягой показали, что видѣли, какъ Робертъ, съ саблей въ рукахъ, принималъ участіе въ преступной рѣзнѣ. Молодой человѣкъ торжественно заявилъ, что оба свидѣтеля лгали, и что они были ему извѣстны, какъ виновники грабежа на фермѣ Майнера Гобба. Эти слова обвиняемаго произвели довольно сильное впечатлѣніе на присутствующихъ, но нимало не подѣйствовали на присяжныхъ, которые вынесли обвинительный приговоръ. На вопросъ судьи, имѣетъ ли онъ что прибавить, Робертъ заявилъ просьбу, чтобы отложили приведеніе приговора въ исполненіе на двадцать четыре часа и чтобы дали ему возможность еще разъ послать за свидѣтелемъ въ Сантонъ. Судья посовѣтовался съ полковникомъ Сумнеромъ и утвердительно разрѣшилъ просьбу осужденнаго; наконецъ, посланный въ Сантонъ вернулся съ отвѣтомъ, что сантонскіе граждане отказываются свидѣтельствовать въ пользу кого либо изъ молодцовъ Джона Брауна. Однако, какъ мы видѣли, Руѳь и Питеръ Джонсъ прибыли въ Лекомптонъ за часъ до казни.

Прежде всего Питеру Джонсу нужно было повидать тюремныхъ властей и полковника Сумнера, а затѣмъ переговорить со своимъ довѣрителемъ.

Что касается до Руѳи и мистриссъ Эльморъ, то онѣ остановились въ одной изъ городскихъ гостиницъ и съ нетерпѣніемъ дожидались возвращенія адвоката.

Спустя два часа, къ нимъ явился капитанъ Гаулетъ и засталъ въ гостиной только мистриссъ Эльморъ.

— Руѳь здорова, — сказала она, предупреждая вопросъ капитана: — но я уговорила ее лечь спать, такъ какъ она не смыкала глазъ во всю прошедшую ночь.

— Отчего же она не спала вчера? — спросилъ онъ поспѣшно и какъ бы желая удалиться.

— Садитесь, пожалуйста, — произнесла мистриссъ Эльморъ: — вотъ видите, въ чемъ дѣло: нашъ другъ, или, лучше сказать, ея другъ находится подъ опасностью смерти, и только ея свидѣтельское показаніе можетъ его спасти. Мы тотчасъ поскакали сюда, но по дорогѣ насъ задержали негодяи, подъ начальствомъ Пата Логлина, который объявилъ, что ему приказано не пускать насъ сюда, пока не кончится судъ. Изъ всего этого ясно, что низкіе люди поклялись погубить молодого человѣка изъ какихъ нибудь личныхъ видовъ. Поэтому, вы понимаете, бѣдной Руои было вчера не до сна, но, благодаря Джону Брауну, мы освобождены и доѣхали сюда во время. Теперь, конечно, обнаружится весь этотъ постыдный заговоръ.

Капитанъ Гаулетъ нетерпѣливо выслушалъ мистриссъ Эльморъ и отвѣчалъ, крутя свои усы дрожащей рукой.

— Я очень сожалѣю, что миссъ Виндсфордъ позволяетъ иногда чувствамъ брать верхъ надъ благоразуміемъ, хотя эти чувства дѣлаютъ ей большую честь. Я не могу теперь болѣе остаться, но приду завтра въ это время: мнѣ очень нужно повидать миссъ Виндсфордъ. Говорятъ, судъ выслушаетъ новыхъ свидѣтелей и постановить новый приговоръ, но врядъ ли онъ будетъ отличаться отъ прежняго. Конечно, я буду очень сожалѣть объ этомъ, хотя этотъ человѣкъ опасный фанатикъ, но онъ оказалъ значительную услугу вашей семьѣ, и я полагаю, что онъ вообще не дурной человѣкъ.

Капитанъ поклонился и вышелъ изъ комнаты.

— Ну, голубчикъ, — подумала мистриссъ Эльморъ: — ты его боишься и знаешь, что тебѣ грозитъ, если онъ останется въ живыхъ. Жаль, что Руѳь не видала, какъ блестѣли твои глаза, но это не бѣда, она и такъ дастъ тебѣ отставку. Что же касается до суда, то это дѣло не твое, а нашего адвоката.

Мистриссъ Эльморъ была совершенно права: ни одинъ защитникъ такъ не хлопоталъ о своемъ довѣрителѣ, какъ Питеръ Джонсъ. Руѳи онъ показался холоднымъ и суровымъ человѣкомъ, но подъ этой внѣшней личиной скрывались громадная сила воли и пламенная энергія, которыя были безцѣнны въ подобную критическую минуту. Онъ не терялъ ни минуты и весь день, вечеръ и всю ночь работалъ безъ устали, хотя никто не зналъ, что онъ дѣлалъ и гдѣ былъ. На слѣдующее же утро, завтракая съ Русью и мистриссъ Эльморъ, онъ казался совершенно спокойнымъ и увѣреннымъ въ себѣ, а вмѣстѣ съ тѣмъ такъ много и спокойно ѣлъ, что одинъ его видъ внушалъ довѣріе.

Въ Лекомптонѣ издавалась одна ежедневная газета, очень умѣло составляемая, и которую читали всѣ въ городѣ. Въ этой газетѣ появилась статья, которая возставала въ пламенныхъ выраженіяхъ противъ неправильности приговора въ дѣлѣ Роберта, обвиняла власть въ несправедливомъ веденіи дѣла и намекала на то, что при новомъ разсмотрѣніи дѣла выяснятся необыкновенныя обстоятельства. Общее любопытство было такъ сильно возбуждено этой статьей и толками, ходившими въ городѣ, что зала была переполнена зрителями, а на окрестныхъ улицахъ толпился народъ съ утра. Для предохраненія Руѳи и мистриссъ Эльморъ полковникъ далъ эскортъ солдатъ, но это было совершенно излишне, и, при проходѣ ихъ изъ гостиницы въ судъ, въ толпѣ раздавались самыя симпатичныя восклицанія. Это былъ хорошій признакъ, но еще лучшимъ предзнаменованіемъ показалось то обстоятельство, что обвиняемый вошелъ въ залу не скованный какъ прежде, не мрачный, не убитый, а веселый, со счастливой улыбкой на устахъ. Также и присутствующіе не выказывали, какъ два дня тому назадъ, предвзятаго осужденія, а ждали съ нетерпѣніемъ, что выяснится на судѣ.

На этотъ разъ его отвѣты на саркастическіе вопросы обвинителя были очень ловки и остроумны, но всего болѣе привела въ восторгъ слушателей рѣчь защитника, который, въ самыхъ краснорѣчивыхъ выраженіяхъ, разбилъ обвиненіе въ пухъ и прахъ. Онъ такъ картинно нарисовалъ всѣ поступки Роберта со времени его поселенія въ Кайзасѣ, отъ первой его стычки до защиты несчастныхъ обитательницъ Бѣлаго дома, что вызвалъ въ залѣ энтузіамъ къ своему довѣрителю, который краснѣлъ отъ скромности. Затѣмъ Джонсъ перешелъ къ Потаватомскому событію и съ глубокимъ чувствомъ заявилъ, что онъ никогда бы не сталъ защищать человѣка, виновнаго въ подобномъ преступленіи; но дѣло именно было въ томъ, что Робертъ Гольдено никогда не принималъ въ немъ участія и съ горестью сожалѣлъ, что Джонъ Браунъ рѣшился на такой шагъ. Что касается до обвиненія, то оно, по его словамъ, все основывалось на показаніяхъ двухъ свидѣтелей, а потому, прежде чѣмъ выставлять своихъ свидѣтелей, онъ заявилъ желаніе передопросить лицъ, будто бы видѣвшихъ его довѣрителя на Потаватомѣ.

Обвинители пошептались между собою и заявили, что означенные свидѣтели исчезли, и что они просятъ отложить засѣданіе до вечера, чтобы дать имъ время отыскать свидѣтелей, но судья и присяжные не хотѣли объ этомъ слышать. Тогда Джонсъ просилъ прочитать протоколъ, въ который были занесены свидѣтельскія показанія, и послѣ этого чтенія, нимало не критикуя эти показанія, вызвалъ свою свидѣтельницу Руѳь, объяснивъ предварительно, какая западня была имъ устроена на дорогѣ, съ тою цѣлью, чтобы они опоздали на судъ.

Молодая дѣвушка очень боялась, что у нея не хватитъ силы вести себя прилично въ такую критическую минуту, но всѣ, начиная отъ судьи до обвинителя, были такъ любезны съ нею, что она быстро оправилась отъ объявшаго ее страха и спокойно, толково отвѣчала на всѣ вопросы.

Ея показаніемъ окончилось дѣло, и присяжные удалились для совѣщанія. Черезъ десять минутъ они вернулись и объявили всѣми ожидаемый приговоръ: не виновенъ.

Присутствующіе свободно вздохнули, а толпа, окружавшая зданіе суда, сдѣлала Питеру Джонсу торжественную овацію. Многіе пламенные южане, которые съ удовольствіемъ наканунѣ разстрѣляли бы Роберта, теперь крѣпко пожимали ему руки. Онъ былъ положительно героемъ минуты. Свиданіе его съ друзьями, которымъ онъ обязанъ былъ своею жизнью, отличалось безмолвной торжественностью, но пожатіе руки Руѳи было дороже для него всѣхъ поздравленій, и хотя молодые люди въ присутствіи мистриссъ Эльморъ только помѣнялись этимъ пожатіемъ и выразительными взглядами, Робертъ почувствовалъ въ глубинѣ своего сердца, что ея рука, ея глаза и все ея существо могло рано или поздно принадлежать ему.

Они всѣ вмѣстѣ позавтракали, и Питеръ Джонсъ старался веселыми шутками отвлечь вниманіе мистриссъ Эльморъ отъ молодыхъ людей, но послѣ завтрака онъ увелъ Роберта, подъ предлогомъ важнаго дѣла, и дамы остались однѣ.

Спустя полчаса, доложили о капитанѣ Гаулетѣ, и Руѳь взглянула такъ знаменательно на мистриссъ Эльморъ, что она удалилась изъ комнаты, несмотря на сильное желаніе присутствовать при ихъ разговорѣ.

Капитанъ вошелъ въ комнату съ веселой улыбкой, но тотчасъ насупилъ брови: такъ холодно отвѣтила Руѳь на пожатіе его руки.

— Я вчера заходилъ къ вамъ.

— Мнѣ очень жаль, что я васъ не видѣла.

— Вы отдыхали. Вамъ былъ необходимъ покой, и теперь вы кажетесь очень усталой.

— Нѣтъ. Я чувствую себя очень хорошо.

Наступило молчаніе.

— Я считаю долгомъ прежде всего заявить, — произнесъ онъ съ большимъ достоинствомъ: — какъ я высоко цѣню вашъ поступокъ. Рѣдкая женщина сдѣлала бы это на вашемъ мѣстѣ.

— Я только исполнила свой долгъ и больше ничего, — отвѣчала Руѳь рѣзко.

— Въ этомъ позвольте съ вами не согласиться. Но довольно объ этомъ. Дѣло кончено, Гольдено на свободѣ, и вы довольны. Теперь поговоримъ о васъ. Если я не отвѣчалъ на ваше письмо, то потому, что былъ въ постоянныхъ разъѣздахъ, да и отвѣчать-то было нечего. Вы сами должны были предугадать отвѣтъ. Что мнѣ до мнѣній, убѣжденій и т. д. Я васъ люблю, Руѳь, и вы меня любите — значитъ…

— Нѣтъ, погодите! — воскликнула молодая дѣвушка, поблѣднѣвъ, какъ полотно: — мы сдѣлали съ вами, капитанъ Гаулегъ, ужасную ошибку: я виновата передъ вами и должна просить у васъ прощенія. Сказавъ вамъ, что я могла бы прежде согласиться быть вашей женой, я ненамѣренно произнесла неправду. Вы мнѣ просто нравились, какъ любезный молодой человѣкъ, вы были очень добры до меня, я цѣню вашу дружбу, но я не люблю и никогда не любила васъ. Мнѣ тяжело это сказать, но такъ лучше для васъ и для меня.

— Съ какихъ поръ вы питаете ко мнѣ подобныя чувства?

— Не знаю. Но теперь я вполнѣ убѣждена въ томъ, что говорю. Можетъ быть, я слишкомъ поторопилась попросить у васъ прощенія: вы еще не способны меня простить.

Капитанъ Гаулетъ молчалъ впродолженіе нѣсколькихъ минутъ, нервно комкая въ рукахъ свои перчатки. Наконецъ, онъ разорвалъ ихъ на мелкіе куски и, устремивъ на молодую дѣвушку дикій, страшный взглядъ, воскликнулъ:

— Неужели, Руѳь, вы думаете, что я такъ легко откажусь отъ васъ, особенно послѣ вашего письма. Ваше геройское спасеніе вашего аболиціонистскаго друга, кажется, вскружило вамъ голову. Конечно, вы скомпрометировали себя своею смѣлостью, но мнѣ это нравится, и я не ставлю вамъ этого въ вину. Поговоримте теперь серьезно. Мы съ вами связаны торжественнымъ словомъ, которое нельзя нарушить. Послѣ того, что вы говорили мнѣ на словахъ и написали въ письмѣ, вы, въ глазахъ всего свѣта и любого суда, моя законная невѣста. Я не намѣренъ дѣйствовать рѣзко, пока не заставятъ меня къ этому обстоятельства, но объявляю, что имѣю на васъ законныя права и никогда отъ нихъ не откажусь.

Говоря это, онъ совершенно искренно думалъ, что имъ руково, ди-гь любовь, а если она принимала нѣсколько рѣзкую форму, то это слѣдовало объяснить его южнымъ происхожденіемъ. Для негокакъ для всякаго южанина, женщина была все-таки женщиной — существомъ, предназначеннымъ къ повиновенію.

— Капитанъ Гаулетъ, вы съ ума сошли! — воскликнула Руѳь, бросая на него удивленные и гнѣвные взгляды: — я никогда не соглашалась быть вашей женой, и моего письма невозможно понять въ этомъ смыслѣ. Только подлецъ можетъ говорить съ женщиной такъ, какъ вы, и я нимало не боюсь вашихъ угрозъ.

— Не выражайтесь такъ грубо и не выводите меня изъ терпѣнія, — отвѣчалъ рѣзко капитанъ: — но мы оба разстроены, и намъ лучше теперь прекратить этотъ разговоръ.

Онъ засмѣялся и протянулъ ей руку.

Молодая дѣвушка гордо выпрямилась, спрятала руки за спину и взглянула на него съ холоднымъ презрѣніемъ.

Всякій другой человѣкъ понялъ бы, что его участь рѣшена, и что онъ никогда ничего не добьется отъ столь враждебно расположенной къ нему женщины; но на капитана это подѣйствовало совершенно иначе: Руѳь никогда не казалась ему столь прелестной, какъ въ эту минуту, и, все-таки считая ее своей собственностью, онъ подбѣжалъ къ ней и, прежде чѣмъ она успѣла опомниться, поцѣловалъ ее.

Руѳь громко вскрикнула, и онъ со смѣхомъ выпустилъ ее изъ своихъ объятій. Но въ эту минуту дверь отворилась, и капитанъ, быстро обернувшись, встрѣтился лицемъ къ лицу съ Робертомъ Гольдено.

XXVI.
Удовлетвореніе.

Робертъ не видѣлъ всего, что произошло, но слышалъ крикъ молодой дѣвушки, и когда Гаулетъ направился къ двери, то онъ преградилъ ему дорогу и пристально посмотрѣлъ на Руѳь. Ея щеки горѣли, и слезы выступили на ея глазахъ отъ стыда и гнѣва.

— Подлецъ! — воскликнула она: — какъ вы смѣли!

Этихъ словъ было достаточно для Роберта. Онъ сдѣлалъ два шага назадъ, захлопнулъ дверь и прислонился къ ней спиной. Гаулетъ выхватилъ изъ ноженъ саблю, но Робертъ схватилъ стулъ и съ такой силой ударилъ его по рукѣ, что сабля грохнулась на полъ.

— Если вы сдѣлаете еще одно движеніе, — сказалъ онъ спокойно, наступая ногой на клиникъ: — то я васъ выброшу въ окно!

— Вы сильнѣе меня, — отвѣчалъ капитанъ, не теряя головы: — а мы сведемъ съ вами счеты въ другомъ мѣстѣ.

Робертъ не обратилъ никакого вниманія на его слова и, обращаясь къ Руѳи, спросилъ:

— Что прикажете съ нимъ сдѣлать?

— Отдайте ему саблю.

Робертъ поднялъ ногу, и Гаулегь, взявъ саблю, вложилъ ее въ ножны.

— Вы теперь уйдете изъ этой комнаты, — сказала Руѳь, смотря прямо въ глаза капитану: — и я никогда болѣе не скажу вамъ ни слова! Молчать! Я не хочу съ вами разговаривать. Если вы вздумаете со мной видѣться, или писать ко мнѣ, то я обращусь за покровительствомъ къ полковнику Сумнеру, старому другу моего отца. Мистеръ Гольдено, будьте такъ любезны, отворите дверь.

Капитанъ Гаулетъ улыбнулся и съ почтительнымъ поклономъ вышелъ изъ комнаты, но въ дверяхъ онъ на минуту остановился и, видя, что Руѳь стоить къ нему спиной, мигнулъ Роберту. Этотъ безмолвный знакъ ясно выражалъ вызовъ на дуэль, а Робертъ зналъ, что дуэль между ними означала смерть одного изъ нихъ, а, можетъ быть, обоихъ.

Онъ взглянулъ на Руѳь. Она сидѣла, закрывъ лицо руками. Сердце молодого человѣка дрогнуло: онъ зналъ, что долгъ чести требовалъ послѣдовать за капитаномъ и до окончанія поединка не говорить ни слова Руѳи о своихъ чувствахъ. Но какъ было ему оставить любимую дѣвушку въ такомъ горѣ и отчаяніи? Все-таки онъ собрался съ силами и хотѣлъ уйти. Но не успѣлъ онъ взяться за ручку двери, какъ Руѳь подняла глаза и спросила тономъ обиженнаго ребенка:

— Вы уходите?

— Нѣтъ, если я вамъ нуженъ.

Она ничего не отвѣчала, но Робертъ забылъ о своей рѣшимости подъ чарующимъ вліяніемъ ея взгляда, быстро подошелъ къ ней и взялъ ее за обѣ руки.

— Дозвольте мнѣ, — сказалъ онъ нѣжно: — остаться съ вами и быть вашей поддержкой во всю нашу жизнь, любовь моя.

Она попрежнему не произнесла ни слова, но ея золотистая головка тихо опустилась на его плечо, и она со счастливой улыбкой дозволила ему сорвать отвѣтъ съ ея алыхъ губъ.

Во все это время мистриссъ Эльморъ сидѣла въ другомъ концѣ гостиницы и нетерпѣливо ждала, чтобы Руѳь вернулась и разсказала ей о своемъ разговорѣ съ капитаномъ Гаулетомъ. Она была увѣрена, что капитанъ явился не съ доброй цѣлью, и что ея племянница дозволитъ себѣ какую нибудь рѣзкую выходку; но время шло, и Руѳь не появлялась. Уже стемнѣло, и мистриссъ Эльморъ, выйдя изъ терпѣнія, пошла сама на рекогносцировку. Пріотворивъ дверь, она заглянула въ гостиную и увидѣла, что въ темнотѣ вскочилъ съ дивана какой-то мужчина, и раздался громкій смѣхъ Руѳи. Сердце мистриссъ Эльморъ поледенѣло.

— Вотъ тебѣ и на, — громко произнесла мистриссъ Эльморъ, не замѣчая, кто былъ въ комнатѣ: — капитанъ-то обошелъ ее.

Теперь наступила очередь Руѳи смутиться, но Робертъ взялъ ее за руку и, подходя къ мистриссъ Эльморъ, сказалъ гордымъ счастливымъ тономъ:

— Вы ошибаетесь. Можетъ быть, васъ это удивитъ, но Руѳь избрала меня.

— И хорошо сдѣлала, — отвѣчала добрая женщина: — конечно, весь свѣтъ возстанетъ противъ нея, но вы съ самаго начала были моимъ выборомъ, Робертъ. Да благословитъ васъ Господь!

Съ этими словами мистриссъ Эльморъ крѣпко пожала руку Роберта и поцѣловала Руѳь, въ первый разъ послѣ шестилѣтняго ея пребыванія въ домъ.

Почти въ то же время вошелъ въ комнату Питеръ Джонсъ, и молодые люди разбѣжались; онъ пристально посмотрѣлъ на нихъ и, отведя въ сторону Роберта, спросилъ:

— Вы обдумали дѣло?

— Да.

— Вы будете преслѣдовать Гаулета?

— Нѣтъ.

— Почему?

— Я не могу объяснить.

— Вы говорили съ мистриссъ Эльморъ?

— Нѣтъ.

— Вамъ бы слѣдовало поговорить.

— Это до меня не касается.

— Вы ѣдете завтра съ дамами въ Сантонъ?

— Не знаю.

— Онѣ разсчитываютъ, что вы поѣдете съ ними.

— Я и поѣду, если меня не задержать здѣсь дѣла.

Тутъ дамы прервали ихъ разговоръ, и они всѣ отправились къ ужину, который продолжался въ этотъ вечеръ недолго. Послѣ него мистриссъ Эльморъ и Джонсъ удалились въ свои комнаты, а молодые люди остались наединѣ.

Имъ было такъ много разсказать другъ другу, что они не знали, съ чего начать. Руѳь, однако, нашла нужнымъ прежде всего передать Роберту исторію появленія Джона Брауна въ Бѣломъ домѣ, и юноша не зналъ, какъ благодарить ее за ея смѣлое нарушеніе всѣхъ приличій, съ цѣлью его спасти. Потомъ они стали вспоминать о своихъ первыхъ свиданіяхъ, и Робертъ съ восторгомъ объяснялъ, какъ радостно онъ работалъ въ. ея саду.

— А вы въ то время, — прибавилъ Робертъ: — вѣроятно, смѣялись надъ странной фигурой и грубой одеждой сѣверянина?

— Нисколько. Но, признаюсь, вашъ костюмъ былъ уродливый. Однако же съ тѣхъ поръ я_не разъ думала съ любовью о вашемъ безобразномъ сюртукѣ. Впрочемъ вы, правда, должно быть, странный человѣкъ, если я вамъ понравилась сразу.

— Должно быть, я странный, — отвѣчалъ со смѣхомъ Гольдено: — но во всякомъ случаѣ я полюбилъ васъ съ перваго взгляда. Да вѣдь никто не можетъ видѣть васъ, не влюбившись. Вотъ и капитанъ Гаулетъ…

— Не говорите о немъ. Впрочемъ, лучше покончить сразу, я не хочу, чтобы между нами были тайны. Было время, когда мнѣ казалось, что онъ мнѣ нравится.

— Я зналъ объ этомъ, — отвѣчалъ онъ, поцѣловавъ ее.

— И вы меня не презираете за это?

— Тутъ нѣтъ ничего удивительнаго, что онъ вамъ нравился: онъ красивый, блестящій офицеръ; а вотъ удивительно, что вы любите меня. Вотъ этого я никакъ не могу понять.

Въ эту минуту кто-то постучался въ дверь, и Робертъ вышелъ въ корридоръ, гдѣ поговорилъ съ кѣмъ-то нѣсколько минутъ.

— Мнѣ надо идти по дѣлу, — сказалъ онъ вернувшись: — если вы не устали, то подождите меня, я приду черезъ полчаса.

Лицо его значительно измѣнилось, и губы были крѣпко сжаты, но глаза свѣтились любовью.

Сердце Руѳи дрогнуло, и она хотѣла спросить, не случилось ли чего непріятнаго, но, сдѣлавъ надъ собою усиліе, отвѣтила:

— Конечно, я васъ подожду.

Они помѣнялись долгимъ пламеннымъ поцѣлуемъ, и онъ удалился, а она, оставшись одна, погрузилась въ тревожную думу.

Она была увѣрена, что случилось какое нибудь несчастіе. Не арестовали ли опять Роберта? Нѣтъ, это было невозможно, такъ какъ онъ обѣщалъ вернуться черезъ полчаса. Какая же бѣда могла разразиться надъ головою Роберта? Вдругъ молодая дѣвушка вскрикнула. Не пошелъ ли онъ драться на дуэли съ капитаномъ Гаулетомъ? Она вспомнила, что когда Робертъ вышибъ изъ рукъ капитана саблю, то послѣдній сказалъ: мы сведемъ съ вами счеты въ другомъ мѣстѣ. Но что ей было дѣлать? Она, какъ южанка, хорошо знала, что отъ дуэли невозможно отказываться, и что если бы ей даже удалось Роберта уговорить не идти на поединокъ, то онъ былъ бы опозоренъ на всю жизнь. Она могла отправиться къ полковнику Сумнеру и просить его вмѣшательства, но это было бы неблагородно, и полковникъ, какъ старый рыцарь, вѣроятно, отказался бы помѣшать дуэли. Рѣшительно она не могла ничего сдѣлать и должна была терпѣливо ждать возвращенія Роберта.

Время шло. Наконецъ, дверь отворилась, но въ комнату вошелъ не Робертъ, а Исаакъ Шапетъ.

— Простите, миссъ Виндсфордъ, — сказалъ онъ: — я искалъ одного знакомаго и не зналъ, что вы здѣсь.

— Войдите, войдите, мистеръ Шапетъ, мнѣ васъ очень нужно, — воскликнула Руѳь и, вспомнивъ, сколькимъ Робертъ былъ обязанъ доброму трактирщику, рѣшилась посовѣтоваться съ нимъ въ эту критическую минуту.

Исаакъ слышалъ о томъ, что Робертъ сдѣлался женихомъ, и отыскивалъ именно его, чтобы поздравить его со счастливымъ событіемъ; поэтому онъ ожидалъ, что Руѳь объявитъ ему о своей помолвкѣ, и очень удивился, увидавъ печальное, разстроенное выраженіе ея лица. Въ нѣсколькихъ словахъ молодая дѣвушка объяснила ему, въ чемъ дѣло, и онъ выслушалъ ее, качая головой.

— Что мнѣ дѣлать?

— Ничего. Я человѣкъ не воинственный, но знаю ихъ обоихъ, и никто не помѣшаетъ имъ драться: ни я, ни вы, ни полковникъ Сумнеръ.

— Не говорите этого, мистеръ Шапетъ, — промолвила Руѳь съ нѣжной мольбой: — придумайте какое нибудь средство предотвратить эту дуэль. На васъ вся моя надежда.

— Хорошо, — отвѣчалъ Исаакъ послѣ продолжительнаго размышленія: — я постараюсь устроить это дѣло, но вы должны мнѣ помочь. Обѣщайте, что, какъ онъ вернется, вы уйдете къ себѣ въ комнату, не сказавъ ему, что знаете что нибудь о дуэли. Иначе я ничего не могу сдѣлать. Давайте скорѣе слово! Вотъ онъ уже идетъ по лѣстницѣ.

— Хорошо, быть по-вашему; я на васъ вполнѣ надѣюсь.

Когда Робертъ вернулся, то Руѳь была одна въ комнатѣ. Онъ сталъ говорить очень спокойно и весело объ ихъ завтрашней поѣздкѣ въ Сантонъ, но она ясно видѣла, что онъ скрывалъ отъ нея нѣчто. Однако, она сдержала свое обѣщаніе Исааку и не проговорилась, а подъ предлогомъ усталости простилась и пошла спать.

Робертъ зналъ о пріѣздѣ Исаака и, нѣжно поцѣловавъ Руѳь на прощанье, пошелъ отыскивать своего друга, который оказался въ буфетѣ гостиницы.

— Какъ я радъ васъ видѣть! — воскликнулъ Исаакъ, подходя къ нему: — но отчего вы такой мрачный? Это вамъ совсѣмъ не къ лицу. Я пріѣхалъ сюда, чтобы отвезти васъ съ дамами въ Сантонъ вмѣсто Питера Джонса.

— Я не знаю, когда я поѣду отсюда.

— Отчего? — спросилъ Шапетъ, пристально смотря на молодого человѣка.

— Полно, Исаакъ, я не мальчикъ и доказалъ, что могу постоять за себя. Оставьте же меня въ покоѣ и не надоѣдайте мнѣ разспросами.

— Хорошо, — отвѣчалъ Исаакъ со смѣхомъ: — ну, а какъ поживаетъ капитанъ?

При этихъ словахъ Робертъ вздрогнулъ, какъ ни старался скрыть своего волненія. Исаакъ это замѣтилъ, но, какъ ни въ чемъ не бывало, сталъ весело болтать о сантонскихъ новостяхъ, хотя эти новости были далеко не веселыя. Несчастному городу грозилъ новый набѣгъ миссурійцевъ и еще болѣе опасный.

— Теперь на насъ идутъ двѣ тысячи молодцовъ.

— Они не оставятъ отъ города и камня на камнѣ! — воскликнулъ Робертъ.

— Это мы еще увидимъ. У насъ всѣ набрались храбрости и хотятъ достойно встрѣтить враговъ. Даже Алленъ Эльморъ учится стрѣлять изъ ружья, что немало потѣшаетъ Джона Брауна.

— А Джонъ Браунъ въ Сантонѣ?

— Да. Какъ только мы обратили въ бѣгство миссурійцевъ Пата Логлина, и Питеръ Джонсъ поѣхалъ сюда съ дамами, то явился изъ Сантона гонецъ къ Джону Брауну съ приглашеніемъ защитить городъ. Вы не можете себѣ представить, какъ онъ былъ доволенъ и тотчасъ поскакалъ. Онъ теперь глаза всего дѣла, хотя, конечно, не оффиціально, и всѣ забыли о потаватомской исторіи. Всѣ надѣются только на него и всѣ ему слѣпо повинуются. Онъ одинъ стоитъ сотни стрѣлковъ, вотъ и вы намъ также очень нужны. Значитъ кончайте скорѣй ваше дѣло, какое бы оно тамъ ни было, и являйтесь въ Сантонъ.

Робертъ видѣлъ, что отъ хитраго трактирщика не отдѣлаешься, и такъ или иначе онъ вывѣдаетъ отъ него всю правду, а потому прямо сказалъ ему, что дерется съ капитаномъ Гаулетомъ на слѣдующій день, передъ разсвѣтомъ.

— Вы совершенно правы! — воскликнулъ Шапетъ, дружески ударяя его по плечу: — деритесь съ нимъ и убейте его. А на чемъ вы деретесь? Конечно, на пистолетахъ? Нѣтъ, на сабляхъ. Охъ, напрасно, Робертъ! Онъ фехтуетъ, какъ чортъ, а вотъ на пистолетахъ я бы подержалъ за васъ пари. Ну, да все равно! А вамъ не надо ли секунданта?

Гдѣ же мнѣ найти лучше васъ? Вы окажете мнѣ эту услугу?

— Конечно! А въ которомъ часу?.. Половина шестаго… Хорошо. Теперь идите спать.

Исаакъ проводилъ Роберта въ его комнату и ушелъ, когда тотъ легъ въ постель.

Молодой человѣкъ долго не могъ сомкнуть глазъ, но къ утру крѣпко заснулъ.

Еще было совершенно темно, когда его разбудилъ голосъ Шапета:

— Вставайте! А то опоздаемъ.

Робертъ одѣлся въ одну минуту.

— Я нарочно напугалъ васъ, — произнесъ Шапетъ, зѣвая: — еще очень рано — только четыре часа, но вамъ надо поѣсть. При тощемъ желудкѣ ничего не дѣлается хорошо.

Они сошли въ буфетъ, гдѣ, по приказанію Исаака, былъ приготовленъ обильный завтракъ.

Но Робертъ ѣлъ очень мало и неохотно.

— Неужели капитанъ отбилъ у васъ аппетитъ? — спросилъ съ улыбкой Шапетъ.

— Нѣтъ, но у меня что-то въ головѣ шумитъ.

— Это въ первый разъ?

— Да.

— А вы знаете свою саблю?

— Еще бы.

Они вышли изъ гостиницы ровно въ пять часовъ. На сердцѣ у Роберта было очень тяжело: въ умѣ его тѣснились всѣ когда либо слышанные имъ аргументы противъ дуэли, и однако онъ не думалъ отказаться отъ нея.

— Самая лучшая погода для поединка, — замѣтилъ Шапетъ: — свѣтло и не вѣтрено. Признаюсь, вы соперники, достойные другъ друга: онъ ловчѣе, а вы горячѣе, по искусству же вы равны. Ну, да ужъ ладно, по дружбѣ, я буду держать пари за васъ.

Спустя двадцать минутъ, они достигли назначеннаго мѣста, но никого тамъ не было. Они стали медленно ходить взадъ и впередъ.

— Странно, — сказалъ Шанетъ: — уже пять минутъ просрочили. Неужели онъ проспалъ?

Робертъ ничего не отвѣчалъ. Онъ не хотѣлъ сознаться, но ему какъ-то становилось легче на сердцѣ.

Прошло еще десять минутъ, и стало свѣтать.

— Еще десять минутъ, и мы уйдемъ, — произнесъ Шапетъ дѣловымъ тономъ: — удивляюсь, куда дѣлся его секундантъ. Это что?

Вдали показался всадникъ. Это былъ солдатъ и, подъѣхавъ къ Роберту, онъ подалъ ему письмо:

«Меня арестовали. Неужели это ваша работа? Во всякомъ случаѣ вы отъ меня не улизнете. Гаулетъ».

Робертъ вынулъ изъ кармана карандашъ и написалъ на другой сторонѣ записки:

«Ничего не знаю. Буду драться гдѣ угодно. Гольдено».

Онъ показалъ оба письма Исааку.

— Кто это сдѣлалъ?

— А кому вы говорили о вашей дуэли?

— Никому, кромѣ васъ, — произнесъ Робертъ и посмотрѣлъ пристально на Шапета.

Но смотрѣть на хитраго трактирщика было все равно, что на каменную стѣну.

— Иногда люди слышатъ, когда имъ ничего не говорятъ. Ну, да что тутъ толковать, вернемся скорѣе въ гостиницу и поѣдемъ съ дамами въ Сантонъ.

Впродолженіе нѣсколькихъ минутъ они шли молча.

— Исаакъ, это ваше дѣло, — произнесъ наконецъ Робертъ.

— Мое, — отвѣчалъ спокойно трактирщикъ.

— Какой я дуракъ, что сказалъ вамъ объ этомъ! Я могъ ожидать, что вы со мной сыграете штуку.

— Конечно, могли. Но если бы я этого не сдѣлалъ, то заслуживалъ бы, чтобы меня повѣсили, какъ собаку. Вы — юноша и можете горячиться, а я старикъ, и мнѣ слѣдуетъ поступать благоразумно. Вотъ мы съ Питеромъ и устроили это дѣльце, какъ уложили васъ спать вчера вечеромъ. Мы прямо отправились къ Сумнеру, и онъ распорядился, чтобы арестовали капитана. Онъ теперь, голубчикъ, сидитъ въ тюрьмѣ.

— Зачѣмъ?

— По обвиненію въ принятіи мѣръ противъ справедливаго постановленія судебнаго приговора. Вы знаете, что это значитъ?

— Вѣдь онъ припишетъ это мнѣ. Положимъ, мнѣ все равно, но когда его выпустятъ на свободу, мнѣ все-таки придется съ нимъ драться.

— Это еще покажетъ время, — отвѣчалъ спокойно Шапетъ. — Правда, у него связи и видное положеніе, но за насъ говорятъ факты. Я все вывѣдалъ у Пата Логлина, и вся исторія выяснится на судѣ. Алленъ Эльморъ замѣшанъ, но ради Руѳи мы его выкрутимъ. Гаулетъ прямо послалъ миссурійцевъ, чтобы задержать вашего защитника и свидѣтельницу, надѣясь спокойно повѣсить васъ. Патъ Логлинъ все это доказалъ, и мы съ Джономъ Брауномъ записали его показаніе. Можетъ быть, капитану удастся дешево отдѣлаться, но во всякомъ случаѣ онъ долго не покажетъ своей рожи въ Канзасѣ.

Въ дверяхъ гостиницы ихъ встрѣтили Питеръ Джонсъ и улыбающаяся, веселая Руѳь.

— Куда это вы такъ рано ходили, Робертъ, и что это у васъ обоихъ за странныя лица, точно вы въ чемъ-то виноваты?

— Мы — ни въ чемъ, — отвѣчалъ со смѣхомъ Шапетъ: — мы только ходили по дѣлу къ одному пріятелю, а его не застали. Вотъ и все.

XXVII.
Живой иль мертвый ты долгъ исполнилъ свой.

Они доѣхали до Сантона около полудня. Городъ кишѣлъ народомъ, и Робертъ не узналъ его; такимъ казался онъ человѣческимъ ульемъ. Зданія были тѣ же, но люди совершенно измѣнились. Никто не шатался безъ дѣла по улицамъ, игорный домъ Пигота былъ закрыть, и нигдѣ не видно было ни одного миссурійца. Въѣзжая въ городъ, они встрѣтили отрядъ въ пятьдесятъ человѣкъ новобранцевъ, который возвращался съ ученья, и впереди его ѣхалъ верхомъ Джонъ Браунъ. Онъ съ улыбкой кивнулъ головой Роберту, но не остановился, а проѣхалъ далѣе, представляя съ головы до ногъ настоящаго, достойнаго предводителя людей.

Спустя нѣсколько времени, онъ пришелъ въ гостиницу Шапета, гдѣ жилъ Алленъ Эльморъ, и гдѣ остановились Руѳь съ теткой. Обѣ женщины не могли смотрѣть безъ улыбки при видѣ того, какъ Эльморъ дружески пожалъ руку недавнему герою потаватомской исторіи. Старикъ поздоровался съ Робертомъ, какъ будто они разстались вчера.

— Ваша лошадь въ прекрасномъ тѣлѣ, сынъ мой; я только что осмотрѣлъ ее и поставилъ въ конюшню Исаака. Я на ней ѣздилъ ежедневно, и если она когда нибудь вамъ больше не понадобится, то скажите вашу цѣну, я съ удовольствіемъ куплю ее.

Онъ ни словомъ не упомянулъ о прошедшихъ опасностяхъ; умъ его всецѣло былъ поглощенъ настоящимъ, и онъ вскорѣ сталъ энергично толковать съ Исаакомъ и Эльморомъ о положеніи дѣлъ въ Сантонѣ. Минута была критическая. Впродолженіе послѣднихъ дней происходили стычки въ разныхъ мѣстахъ территоріи между защитниками рабства и сторонниками свободныхъ штатовъ; послѣдніе отказались отъ своей теоріи непротивленія. Общества для поданія помощи эмигрантамъ въ сѣверныхъ штатахъ прислали денегъ, оружіе и одежду въ изобиліи. Примѣру Джона Брауна относительно организаціи военной силы послѣдовали многіе другіе, и миссурійцы, а также алабамцы, встрѣтили твердый отпоръ своимъ дерзкимъ набѣгамъ. Временное охлажденіе къ дѣлу свободныхъ штатовъ, послѣ потаватомскаго событія, совершенно стушевалось, когда стало извѣстно, что южане намѣрены, подъ предлогомъ этого событія, пройти съ огнемъ и мечемъ по всѣмъ сосѣднимъ территоріямъ. Теперь всѣ говорили, что въ сущности поступокъ Джона Брауна былъ справедливой карой за преступныя дѣйствія миссурійцевъ и лишь доказалъ на дѣлѣ, что какъ посѣешь, такъ и пожнешь. Во всѣхъ этихъ разговорахъ намѣренно ничего не упоминалась о рабствѣ, но каждый человѣкъ зналъ въ глубинѣ своего сердца, что когда минетъ разразившаяся буря, то негры останутся, или въ выигрышѣ, или въ потерѣ.

Съ другой стороны, южане не были въ такомъ настроеніи, чтобы отказаться отъ пяди пріобрѣтенной ими почвы. Законодательное собраніе, избранное въ іюлѣ 1855 года и постановившее самыя строгія мѣропріятія въ пользу рабовладѣльческихъ интересовъ, могло разсчитывать на помощь южанъ во что бы то ни стало. До сихъ поръ защитники рабства въ Канзасѣ, кромѣ собственной привычки къ самовольной расправѣ, всегда пользовались поддержкой вашингтонскаго правительства. Хотя прежній губернаторъ территоріи, Шанонъ, былъ замѣненъ болѣе энергичнымъ генераломъ Ридеромъ, но отъ этого произошло мало пользы для сторонниковъ свободныхъ штатовъ, такъ какъ при первой его попыткѣ оказать содѣйствіе ограбленнымъ фермерамъ противъ него была пущена въ ходъ интрига, и онъ принужденъ былъ подать въ отставку. Въ такомъ-то положеніи дѣлъ былъ назначенъ новый губернаторъ, Джири, и не успѣлъ онъ явиться, какъ генералъ Ачисонъ перешелъ границу и отправился на Сантонъ со своими двумя тысячами миссурійцевъ, хвастая, что не оставить отъ города камня на камнѣ. Въ такую-то отчаянную минуту Сантонъ и призвалъ къ себѣ на помощь Джона Брауна, которому поручилъ защиту города.

Весь остальной день Робертъ проходилъ по городу съ Джономъ Брауномъ, и съ каждой минутой увеличивалось его уваженіе къ организаціоннымъ способностямъ старика. Повсюду работали люди съ лопатами, кирками и заступами, возводя земляныя укрѣпленія и баррикады. Въ верхней части города были расположены полученныя изъ Массачузета пушки: онѣ должны были задержать непріятеля, если бы ему удалось миновать баррикады. Кромѣ того, въ разныхъ уголкахъ устраивались траншеи, за которыми должны были находиться стрѣлки, имена которыхъ были внесены Джономъ Брауномъ въ особый списокъ. Весь планъ защиты доказывалъ, что онъ вполнѣ зналъ ту пользу, которую онъ могъ извлечь изъ каждаго человѣка, находившагося подъ его начальствомъ. Въ этомъ дѣйствительно заключалась вся его надежда на успѣхъ, такъ какъ у него было всего двѣсти ружей, а остальнымъ жителямъ города приходилось довольствоваться всевозможнымъ импровизованнымъ оружіемъ, между прочимъ пиками, сдѣланными изъ сабель, привязанныхъ къ палкамъ. Между тѣмъ окрестные поселяне постоянно прибывали со своими семействами и домашнимъ скарбомъ, для защиты себя отъ грознаго непріятеля; ихъ семьямъ приходилось найти убѣжища, а ихъ самихъ надо было пристроить къ какому нибудь отдѣлу защиты. Вновь прибывавшими завѣдывалъ Алленъ Эльморъ и выказывалъ при этомъ большую энергію и даже знаніе дѣла, благодаря общему руководству Джона Брауна, который успѣвалъ всюду заглянуть и всѣмъ руководить.

Вечеромъ былъ собранъ большой митингъ въ школьномъ домѣ, на которомъ присутствовали Робертъ, Руѳь и мистриссъ Эльморъ; предсѣдательствовалъ Алленъ Эльморъ, и послѣ небольшого вступленія онъ громко произнесъ:

— Даю слово моему благородному другу и храброму капитану Джону Брауну изъ Осаватоми.

Вся зала разразилась неистовыми рукоплесканіями, и долго старикъ не могъ начать своей рѣчи: наконецъ онъ произнесъ твердымъ, спокойнымъ голосомъ.

— Господа, увѣряютъ, что во Франклинѣ находится двѣ тысячи пятьсотъ миссурійцевъ, и что они будутъ завтра утромъ здѣсь. Вы сами видѣли на горизонтѣ дымъ отъ поджигаемыхъ ими домовъ. Конечно, и ваши жилища то же ожидаетъ, если вы не дадите энергичнаго отпора врагамъ. Исполните всѣ и каждый свой долгъ. Не шумите, не волнуйтесь, а ждите спокойно и стрѣляйте только, когда враги будутъ въ двадцати ярдахъ отъ васъ. Мой послѣдній совѣтъ — будьте хладнокровны и стрѣляйте не по верхамъ.

Снова раздались рукоплесканія, и когда закрытъ былъ митингъ, многіе подходили къ Джону Брауну и сердечно пожимали ему руки, а нѣкоторыя женщины благословляли его и подносили ему дѣтей, которыхъ онъ нѣжно цѣловалъ.

— Это глупый обычай, да я ужъ имъ не мѣшаю, — сказалъ Джонъ Браунъ, покраснѣвъ и обращаясь къ Роберту, который присоединился къ нему при выходѣ изъ дверей залы: — сегодня, сынъ мой, можетъ быть, послѣдній день нашей жизни: если завтра состоится бой, то онъ будетъ самый кровавый во всей нашей исторіи.

— Жаль, что наши дамы но въ болѣе безопасномъ мѣстѣ.

— Нѣтъ, — отвѣчалъ Джонъ Браунъ послѣ минутнаго размышленія: — онѣ достаточно здѣсь безопасны. За ихъ цѣлость и сохранность ручается Шапетъ, а вы знаете, что на этого человѣка положиться можно. Къ тому же новый губернаторъ, Джири, со своими войсками недалеко отсюда.

— Отчего же онъ не помѣшаетъ завтрашней битвѣ?

— Оттого, что правительство никогда не беретъ нашей стороны, у властей всегда есть какія-то тайныя инструкціи. Впрочемъ, говорятъ, Джири хорошій человѣкъ и окажетъ намъ покровительство. Но я этому повѣрю только, когда самъ увижу. Во всякомъ случаѣ мы завтра вступимъ въ бой, а тамъ что Богъ дастъ. Ну, а вы, Робертъ, сынъ мой, вы покончили свое дѣло?

— Какое?

— Точно вы меня не понимаете. Руѳь Виндсфордъ обѣщала быть вашей женой?

— Обѣщала.

— Слава Богу! — сказалъ старикъ, дружески положивъ руку на плечо молодого человѣка: — ступайте къ ней и скажите, что я ей сердечно кланяюсь и завтра передъ битвой зайду къ ней: мнѣ надо сказать ей нѣсколько словъ. Вы оба не боитесь никого, кромѣ Бога и дурныхъ поступковъ. Вы хорошій человѣкъ, хотя имѣете свои недостатки, а она отличается удивительной силой воли для женщины. Да благословитъ васъ Господь и даруетъ вамъ долговременную, счастливую жизнь.

Въ эту минуту къ нимъ подошелъ Язонъ Браунъ и поспѣшно произнесъ:

— Отецъ, васъ зовутъ къ Шапету — тамъ прибылъ офицеръ отъ губернатора Джири. Его войска встали между нами и миссурійцами Ачисона. Офицеръ говоритъ, что города, можетъ быть совершенно спокоенъ, и предлагаетъ тотчасъ отправляться къ Ачисону съ приказомъ очистить территорію. Но Эльморъ, Шапетъ, Абатъ и Лэнъ не могутъ дать отвѣта безъ васъ.

Джонъ Браунъ вздохнулъ.

— Это значитъ — завтра будетъ миръ. Ну, слава Богу, что наконецъ-то мы встрѣтили честнаго человѣка. Пойдемте со мною, Робертъ, и посмотримъ на этого офицера. Надо убѣдиться, говоритъ ли онъ правду или дѣйствуетъ въ пользу миссурійцевъ.

Въ эту ночь мирная тишина царила въ Сантонѣ, а на слѣдующее утро явился въ городъ губернаторъ Джири и вступилъ въ переговоры съ Эльморомъ, Джономъ Брауномъ и другими вожаками партіи свободныхъ штатовъ. Прежде наступленія вечера миръ былъ заключенъ, и Ачисонъ удалился съ своими миссурійцами, которые, спустя нѣсколько дней, очистили всю территорію. Губернаторъ Джири оказался честнымъ, способнымъ человѣкомъ, а такъ какъ съ избраніемъ президента Буканана перемѣнилось правительство въ Вашингтонѣ, то ему дано было право водворить спокойствіе въ Канзасской территоріи. А когда, спустя годъ, окончился срокъ его управленія, то международная борьба, набѣги и грабежи стали чѣмъ-то невѣдомымъ въ Канзасѣ, гдѣ царили миръ и благоденствіе.

---

Былъ октябрь 1859 года. Красивый домикъ въ Бостонѣ, въ которомъ Робертъ и Руѳь жили уже третій годъ своей брачной жизни, находился въ большомъ переполохѣ: у воротъ стоялъ кабріолетъ, запряженный лучшей лошадью съ конюшни Роберта, слуги бѣгали, какъ сумасшедшіе, взадъ и впередъ по лѣстницѣ, а хозяева торопливо укладывали чемоданы. Причина всей этой сумятицы лежала на столѣ въ кабинетѣ Роберта и заключалась въ письмѣ, написанномъ спѣшнымъ дрожащимъ почеркомъ:

"Чарльстоунъ. 21-го октября 1869 года.

«Любезный другъ, Робертъ, я здѣсь въ тюрьмѣ съ нѣсколькими сабельными ранами въ головѣ и еще большими ударами штыковъ во всемъ тѣлѣ. Я пишу къ вамъ для того, чтобы попросить васъ въ пцмять прежняго времени достать мнѣ и моимъ товарищамъ хорошихъ и надежныхъ защитниковъ, такъ какъ Виргинія, чрезъ своего губернатора и многочисленныхъ передовыхъ гражданъ, обязалась дать намъ правый судъ. Намъ необходимо достать защитниковъ изъ свободныхъ штатовъ, а то свѣтъ не узнаетъ, какъ слѣдуетъ, нашего дѣла, и передъ судьями не выставятъ всѣхъ смягчающихъ обстоятельствъ дѣла. У меня денегъ довольно. Пришлите тотчасъ хорошаго адвоката, хоть ради молодыхъ обвиняемыхъ. Только не присылайте слишкомъ отчаяннаго аболиціониста. Мои раны поправляются. Посылаю поклонъ вашей доброй женѣ и маленькому Джону.

"Преданный вамъ Джонъ Браунъ".

Джонъ Браунъ попался въ руки южанъ послѣ неудачной стычки въ Гарперсъ-Ферри, и легко было себѣ представить, что называлось въ Виргиніи правымъ судомъ, когда противъ Джона Брауна возстала съ оружіемъ въ рукахъ половина юга. Но Робертъ и Руѳь, узнавъ объ отчаянномъ положеніи того, кого они считали своимъ вторымъ отцомъ, рѣшили сдѣлать все, что только можно, для его спасенія, и, спустя двадцать четыре часа, Робертъ уже ѣхалъ въ Чарльстоунъ съ лучшимъ адвокатомъ, какого онъ могъ найти въ Бостонѣ.

Но ничто не могло спасти Джона Брауна. Робертъ въ этомъ убѣдился, когда его не допустили до обвиняемаго, и въ особенности, когда онъ услышалъ на судѣ чтеніе обвинительнаго акта, въ которомъ прямо говорилось, что Браунъ обвиняется въ заговорѣ вмѣстѣ съ неграми, съ цѣлью поднять возстаніе противъ республики, а также въ убійствѣ. Правда, Джонъ имѣлъ при себѣ нѣсколько вооруженныхъ негровъ, и онъ съ восемнадцатью товарищами овладѣлъ лучшимъ обширнѣйшимъ арсеналомъ въ Соединенныхъ Штатахъ, который находился въ его рукахъ въ продолженіе двѣнадцати часовъ; но вполнѣ было несправедливо, чтобы онъ кого нибудь побуждалъ на убійства, и если бы ему удалось, какъ онъ мечталъ, сдѣлать Гарперсъ-Ферри центромъ освобожденныхъ негровъ, которые стекались бы туда со всѣхъ сторонъ, то весь свѣтъ увидѣлъ бы, какой онъ гуманный человѣкъ, и что онъ всячески удерживалъ бы своихъ сторонниковъ отъ грабежа и насилія.

Естественно, что югъ не хотѣлъ этому вѣрить, а потому самые краснорѣчивые аргументы сѣвернаго адвоката нимало не повліяли на присяжныхъ. Джонъ Браунъ добровольно сунулъ свою голову въ пасть льва и былъ заранѣе приговоренъ къ смерти.

Робертъ каждый день ходилъ въ судъ, пока длилось дѣло, и издали видѣлъ старика, котораго приносили въ залу на кровати, такъ какъ онъ отъ тяжелыхъ ранъ не могъ двинуться съ мѣста. Блѣдный, изнеможенный, скованный по рукамъ и по ногамъ, старикъ, однако, ни въ одной чертѣ лица не обнаруживалъ страха или унынія. Однажды онъ замѣтилъ въ толпѣ Роберта и съ улыбкой махнулъ ему рукой. А когда былъ произнесенъ присяжными приговоръ, что онъ виновенъ въ измѣнѣ отечеству и въ заговорѣ съ цѣлью возбудить возстаніе негровъ для огульнаго убійства, — старикъ не промолвилъ ни слова, выслушалъ его стоя, а потомъ спокойно легъ на кровать, словно ничего не случилось.

На слѣдующій день судъ объявилъ свой приговоръ. На вопросъ предсѣдателя, имѣетъ ли онъ что сказать, Джонъ Браунъ съ трудомъ всталъ на ноги и, выпрямившись во весь ростъ, произнесъ съ спокойнымъ достоинствомъ:

— Во всю мою жизнь я стремился только къ одному — къ освобожденію рабовъ. Если судьбѣ угодно, чтобы я заплатилъ головой за мои усилія въ дѣлѣ правосудія, если я и мои дѣти должны смѣшать свою кровь съ кровью милліоновъ рабовъ, законныя права которыхъ попираются жестокими и несправедливыми узаконеніями, то пусть будетъ такъ. Я вполнѣ доволенъ тѣмъ, какъ велось это дѣло, и, въ виду обстоятельствъ, я долженъ признать, что со мной поступили великодушнѣе, чѣмъ я ожидалъ. Но я никакъ не могу признать себя виновнымъ; я съ самаго начала сказалъ, чего я хотѣлъ, и что вовсе не входило въ мои намѣренія. Я никогда не покушался на жизнь кого бы то ни было, не совершалъ никакой измѣны и не побуждалъ негровъ къ возстанію. Всѣ, кто присоединялись ко мнѣ, дѣлали это по своей доброй волѣ. Болѣе я ничего не имѣю сказать».

Вскорѣ послѣ объявленія приговора, Робертъ получилъ разрѣшеніе посѣтить старика въ тюрьмѣ. Съ перваго взгляда онъ былъ очень пораженъ, что представилось его глазамъ: вмѣсто прежняго, браваго капитана, Робертъ увидалъ сгорбленнаго старика съ блѣднымъ, испитымъ лицомъ; онъ былъ скованъ по рукамъ и по нокамъ. Внутри кельи, у дверей, стоялъ на часахъ солдатъ съ заряженнымъ ружьемъ. Однако, въ крѣпкомъ пожатіи руки и въ доброй улыбкѣ, появившейся на его лицѣ, Робертъ узналъ прежняго Джона Брауна.

— Васъ удивляетъ, что меня караулитъ солдатъ, — произнесъ онъ добродушно: — но, говорятъ, на сѣверѣ собираются меня освободить, и здѣсь южане боятся оставить меня одного. Но это напрасно, я не ушелъ бы отсюда, если бы дверь была широко открыта. Дѣло всей моей жизни кончено, и мнѣ остается только умереть. Ну, а какъ поживаетъ ваша жена и ребенокъ? Напрасно вы его назвали въ честь меня; ему надо было дать имя человѣка, получше стараго Джона Брауна. Сядьте и поговоримъ. Вамъ дозволятъ долго посидѣть у меня, а я не имѣю секретовъ, теперь это всѣмъ извѣстно. Знаете, Робертъ, я часто думаю, что вы должны вспоминать съ благодарностью тотъ день, когда вы прибыли въ Канзасъ. Мысль о вашемъ счастіи часто поддерживала меня въ тяжелыя минуты въ эти послѣдніе поды.

Робертъ пробылъ часъ въ тюрьмѣ и потомъ посѣщалъ ее ежедневно въ теченіе цѣлаго мѣсяца, до 2 декабря.

Съ теченіемъ времени раны Джона Брауна поправлялись, и къ нему вернулась прежняя умственная энергія. Онъ видѣлъ многихъ друзей и постоянно писалъ своимъ родственникамъ и пріятелямъ. Всѣ, видѣвшіе его, какъ сторонники, такъ и противники, выносили изъ бесѣды съ нимъ твердое убѣжденіе, что если бы всѣ его соотечественники обладали такой душой, какая билась въ сердцѣ Джона Брауна, то пробилъ бы послѣдній часъ рабству.

Наконецъ наступилъ день казни. Робертъ простился съ нимъ наканунѣ очень рано, такъ какъ прибыла его жена. Спокойно, съ большимъ достоинствомъ и безъ малѣйшаго слѣда заботъ Джонъ Браунъ сказалъ, крѣпко пожимая ему руку:

— Прощайте, сынъ мой, вы знаете, что это навсегда. Я желалъ бы еще увидѣться съ вами, но моя жена пріѣхала и хочетъ остаться со мною наединѣ. Уѣзжайте сегодня ночью; дайте слово, что вы не останетесь назавтра. Вы не согласны? Ну, дѣлайте, какъ хотите. Я знаю, какая у васъ сильная воля, и помню тотъ день, когда вы спасли мнѣ жизнь. Поцѣлуйте отъ меня Руѳь и маленькаго Джона. Когда онъ выростетъ, то говорите ему иногда о старикѣ, имя котораго онъ носитъ. Не скрывайте отъ него моихъ недостатковъ, но напоминайте ему всегда, что я умеръ за освобожденіе невольниковъ. Ну, прощайте! Дайте мнѣ еще разъ пожать вашу руку, которая мнѣ никогда не измѣняла. Я увижу васъ сегодня во снѣ и унесу завтра память о васъ въ другой міръ. Да благословитъ васъ Богъ и сохранить на многія лѣта! Аминь.

День казни былъ свѣтлый, ясный. Двѣ тысячи солдатъ, конныхъ и пѣшихъ, съ полевыми орудіями, окружали висѣлицу, къ которой подошелъ Джонъ Браунъ ровно въ двѣнадцать часовъ тихо, спокойно. Ему не позволили обратиться съ рѣчью къ народу, но онъ, впрочемъ, и не хотѣлъ говорить. Онъ умеръ молча, мужественно, безъ жалобы или проклятія на устахъ, умеръ, какъ жилъ, стойкимъ, правдивымъ, непреклоннымъ другомъ угнетенныхъ. И во всей странѣ его многочисленные друзья не плакали, не горевали, а видѣли въ его смерти надежду на лучшіе дни.

"Историческій Вѣстникъ", тт. 68—70, 1897