За Дунаем (Максимов)/ДО

За Дунаем
авторъ Николай Васильевич Максимов

Опубл.: 1878. Источникъ: az.lib.ru • (Из воспоминаний о войне).

Это произведение было опубликовано до 7 ноября 1917 года (по новому стилю) на территории Российской империи (Российской республики), за исключением территорий Великого княжества Финляндского и Царства Польского, и не было опубликовано на территории Советской России или других государств в течение 30 дней после даты первого опубликования.

Поскольку Российская Федерация (Советская Россия, РСФСР), несмотря на историческую преемственность, юридически не является полным правопреемником Российской империи, а сама Российская империя не являлась страной-участницей Бернской конвенции об охране литературных и художественных произведений, то согласно статье 5 конвенции это произведение не имеет страны происхождения.

Исключительное право на это произведение не действует на территории Российской Федерации, поскольку это произведение не удовлетворяет положениям статьи 1256 Гражданского кодекса Российской Федерации о территории обнародования, о гражданстве автора и об обязательствах по международным договорам.

Это произведение находится также в общественном достоянии в США (public domain), поскольку оно было опубликовано до 1 января 1929 года.

ЗА ДУНАЕМЪ.

(Изъ воспоминаній о войнѣ).

Вотъ пошелъ уже третій годъ со времени начала славянской распри. Мы дождались конца кровавой драмы. Всѣ мы находимся подъ свѣжими впечатлѣніями минувшаго кровопролитія… Ужасъ и смерть — повсюду смерть и ужасъ!.. ужасъ и смерть впродолженіи цѣлыхъ двухъ лѣтъ!.. Голова кружится, грудь сдавлена, духъ захватило, въ вискахъ стучитъ, въ ушахъ барабанный бой, гудящая въ воздухѣ граната, вопли разоренныхъ болгаръ и нашихъ вдовъ и сиротъ, дикій шумъ, ревъ, пальба, звяканье штыковъ, сабель, ржанье лошадей, стоны, крики, команда, восклицанія, предсмертный хрипъ — и все это сливается въ одинъ общій хаосъ. Въ разстроенномъ воображеніи рисуется рядъ ужаснѣйшихъ картинъ: то намъ кажутся полуобнаженные люди, разбросанные по полямъ битвы, надъ которыми носятся свинцовыя тучи… человѣческія руки, ноги валяются, какъ щепки, и лакомятъ собою хищныхъ птицъ и собакъ; то намъ представляются на Балканахъ фигуры окоченѣвшихъ людей; то мы видимъ на Шипкѣ обезглавленные трупы, съ конвульсивно застывшими руками въ тотъ моментъ, когда раненому хотѣлось вырвать ножъ изъ рукъ убійцы; то отрѣзанныя головы, съ багровыми пятнами на щекахъ и на лбу, катятся какъ мячики, внизъ подъ шипкинскую гору…

Таковы впечатлѣнія войны, таковы ея ужасы.

Въ дополненіе этой картины: моръ гуляетъ по лазаретамъ и коситъ жизнь тѣхъ людей, которые еще, благодаря счастливому случаю, избѣгли смерти или увѣчій на полѣ битвы. Этотъ моръ уже дерзко ворвался въ предѣлы нашего отечества.

Утомленные и иступленные послѣдствіями войны, мы окончательно теряемъ подъ собою почву, и одна только мысль коломъ засѣла въ наши головы: когда же наступитъ конецъ?.. Спустится ли къ намъ съ небесъ, хотя на время, та миѳическая дѣва, съ масличной вѣткой въ рукахъ, которая удалилась на небо, въ концѣ царствованія Сатурна, и которая, рано или поздно, по сознанію всѣхъ народовъ, должна вернуться на землю и воцарить миръ, ясный, вѣчный и чистый, какъ свѣтъ?

Но божество «Миръ» — такъ же таинственно, какъ таинственна и самая война. Мы бродимъ, какъ во тьмѣ: пробуемъ, испытываемъ, щупаемъ и все-таки оступаемся.

Мы обращаемся за объясненіемъ причинъ войны къ печати, но и она, кромѣ противорѣчій, ничѣмъ себя не заявила и во всякомъ случаѣ стояла ниже того факта, которымъ она хотѣла руководить.

«Основный принципъ настоящей войны есть принципъ великій, принципъ освобожденія славянъ изъ-подъ ига деспота».

Кто нашептываетъ намъ эти слова? Это нашептываютъ публицисты, цѣль жизни которыхъ заключается въ томъ, чтобы попирать всякую свободную мысль, всякую свободную иниціативу.

Гдѣ тутъ логика? гдѣ правда? гдѣ искренность?

Другая часть публицистовъ, болѣе логичныхъ, болѣе правдивыхъ и независимыхъ, отличалась въ этомъ вопросѣ разладомъ мнѣній. Одни доказывали намъ, что въ русскомъ народѣ никогда не существовало традицій славянофильства, что даже мысль освобожденія славянъ заимствована отъ Запада. Другіе отдѣлывались намеками и охлаждали шовинистовъ; ссылались на факты, взятые изъ самой войны, изъ отношеній русскихъ къ болгарамъ, изъ образа жизни болгаръ, изъ экономическаго состоянія Болгаріи, и заимствовали эти факты, ради большей аргументаціи, изъ органовъ самихъ же шовинистовъ. Но прямого отвѣта и они не даютъ.

Очевидно, мы переживаемъ такое время, когда много русскихъ людей потеряли головы въ мозговомъ хаосѣ нашихъ дней. Въ лабиринтѣ всевозможныхъ противорѣчій здравомыслящій человѣкъ можетъ найти положительнаго только одно: что для здраваго смысла тутъ нѣтъ ни дороги, ни выхода. Оглянитесь вокругъ себя и посмотрите, какое броженіе умовъ происходитъ во всѣхъ слояхъ нашего общества; представьте всю славянскую эпопею отъ начала и до конца; вспомните всѣхъ дѣйствующихъ лицъ ея и всѣ ея перипетіи — и вы поймете, что «броженіе» — вотъ главный источникъ, изъ котораго оно вышло.

Кто первыми откликнулись, горячѣе остальныхъ, на зовъ славянъ-инсургентовъ? Первыми откликнулись гг. Черняевъ (въ «Русск. Мірѣ») и Катковъ («въ Моск. Вѣд.»), то есть какъ разъ тѣ самые публицисты, которыхъ, по настоящему, менѣе всѣхъ другихъ должны были бы понять возставшіе инсургенты, и которые, по настоящему, менѣе всѣхъ другихъ должны были бы этимъ инсургентамъ сочувствовать. Много времени прошло, пока русское общество расшевелилось, подало руку помощи славянамъ и увлеклось движеніемъ сербовъ; это вовсе не было такъ быстро, какъ думаютъ нѣкоторые; много труда потратили гг. Черняевъ, Катковъ и т. д., чтобы расшевелить русское общество. Въ виду этихъ данныхъ, развѣ можно сказать, что наше общественное движеніе на помощь славянамъ было искренно, нормально, естественно? Да и тѣ, которые бросились изъ Россіи въ Сербію, развѣ сознавали, во имя чего они пошли? Если мы заглянемъ въ душу каждаго изъ нихъ, то окажется, что всѣ они — люди, недовольные дома, разбитые жизнью, нравственно подавленные, съ тою только разницею, что у каждаго изъ нихъ была своя собственная, различная другъ отъ друга причина своего недовольства. Извѣстно, что въ Сербіи мы ничего путнаго не произвели, а оставили по себѣ только весьма невыгодное заключеніе въ сербахъ и горькое объ насъ воспоминаніе; тѣ же самые слѣды мы оставили и по дорогѣ изъ Россіи въ Сербію и изъ Сербіи обратно въ Россію.

Тѣмъ не менѣе, фактъ кровавой драмы остается, какія бы причины ни произвели его. Процессъ войны произошелъ на нашихъ глазахъ, а теперь мы дождались и конца его, ежели дождались. Мы побѣдили — несомнѣнно. Но побѣды кружатъ головы и вводятъ общество въ самообольщеніе. Самообольщеніе же, въ большей части случаевъ, ведетъ къ грустнымъ результатамъ. Противъ этого яда существуетъ противоядіе: безпристрастное, критическое отношеніе къ дѣятелямъ войны, фактамъ и явленіямъ и къ самимъ себѣ вообще, т. е. нейтральнымъ свидѣтелямъ войны. Во время совершенія побѣдъ, народное ликованіе понятно, но оно не всегда удобно — послѣ войны. Вызывайте болѣе критическаго отношенія къ самимъ себѣ и… тогда будетъ, право, лучше.

I.
По дорогѣ.

Я выѣхалъ въ Кишеневъ изъ Петербурга въ самый день объявленія войны. День былъ пасмурный, дождливый, сѣренькій, день — петербургскій. Когда я ѣхалъ въ вокзалъ желѣзной дороги, на улицахъ была обычная суета, впрочемъ, весьма ограниченная и малолюдная, сравнительно съ уличною суетою другихъ столицъ Запада. Глядя на обычное, меланхолическое, сосредоточенное и скучное настроеніе блуждающей по улицамъ публики, я невольно вспомнилъ о Западѣ. «Что было бы въ такой день въ Берлинѣ, подумалъ я: — еслибы нѣмцы объявили войну французамъ?.. Что было бы въ такой день въ Парижѣ, еслибы французы вздумали воевать съ нѣмцами? Неужели и здѣсь проявляется наша всегдашняя, убійственная апатія? Неужели это продуктъ нашей замкнутой жизни, отсутствія общественныхъ интересовъ, и т. д., и т. д.? Или мы, въ самомъ дѣлѣ, не сочувствуемъ войнѣ, которая только что объявлена нашимъ „историческимъ врагамъ“? Или война вообще противна намъ по складу нашихъ натуръ? Однако, примѣры прошлыхъ войнъ говорили намъ, что силою духа въ военное время русскій народъ похвастаться можетъ. Наше сочувствіе къ славянскому дѣлу мы выражали, насколько позволяли наши обстоятельства; мы ходили въ вокзалъ желѣзной дороги, кричали „ура“, махали шапками, платками, провожали „нашихъ“. Почему же мы не дѣлаемъ этого сегодня, когда наши интересы ближе столкнулись съ дѣломъ славянской свободы, когда мы непосредственно приняли сторону войны? Пропагандисты славянскаго движенія объясняли намъ тогда, что мы потому хладнокровно относимся къ торжественному дню, что мы люди пылкіе и что въ насъ угасъ уже тотъ пылъ, который согрѣвалъ насъ во время сербской войны, что прошла горячность и что война объявлена слишкомъ поздно. Въ такомъ случаѣ, гдѣ же была ваша логика, направленная въ пользу увѣреній, что ненависть къ туркамъ мы будто бы всосали чуть ли не съ колыбели прапрадѣдовъ, и что русскій народъ исторически воспитанъ на сознаніи ранняго или поздняго освобожденія славянъ?

Офицеры, отправлявшіеся на войну, кипятились въ вокзалѣ желѣзной дороги.

— Тащи, скорѣй, живѣй!.. Гдѣ багажный билетъ?.. Ну!.. слава Богу!.. теперь все хорошо, исправно!..

И они спокойно опускались на скамью въ вагонѣ, весело оглядывая своихъ сосѣдей.

— На войну ѣдете?

— На войну, милый человѣкъ.

— Слава Богу!.. Давай Богъ!.. Пассажиры крестились.

— Войска выступили?

— Выступаютъ, гордо кивнулъ офицеръ головою.

Наступила торжественная минута молчанія.

— Что будетъ — то будетъ… съ нами крестная сила!..

Поѣздъ трогался.

Всякій думалъ по своему. „Что бы ни было — посмотримъ, думалъ нейтральный зритель войны: — война, можетъ, выведетъ насъ изъ затруднительнаго положенія“…

Офицеръ думалъ: „Вовсе не такъ страшно ѣхать на войну, какъ полагаютъ, напротивъ того, очень пріятно, легко, весело!.. Зачѣмъ этотъ поѣздъ такъ медленно идетъ?.. Зачѣмъ? Скорѣй!.. или скорѣй, поѣздъ!.. Какъ они смотрятъ на меня, эти пассажиры!.. Какъ, должно быть, я великъ и великодушенъ въ эту минуту въ глазахъ этихъ пассажировъ“.

„Какой молодецъ!“ въ самомъ дѣлѣ, думали пассажиры, глядя на офицера.

Но никто не говорилъ о туркахъ. Какъ будто ихъ вовсе не существовало.

„Что мнѣ нужно дѣлать?.. думалъ я, скромно забравшись къ уголокъ вагона. — Что будетъ со мною, когда я пріѣду въ Кишиневъ? Допустятъ ли корреспондентовъ въ армію? Какъ отнесутся къ намъ?.. Будетъ ли цензура?“

— Куда ѣдете? вывелъ меня изъ раздумья мой vis-à-vis.

— Въ дѣйствующую армію.

Онъ смѣрялъ меня глазами съ головы до ногъ.

— Провіантъ доставлять? прищурился vis à-vis.

— Нѣтъ!.. я ѣду корреспондентомъ.

— Гмъ! противно улыбнулся онъ: — вы думаете, васъ допустятъ? Напрасно ѣдете…

— Почему напрасно?

— Потому, что корреспондентомъ будетъ г. Всеволодъ Крестовскій… оффиціальнымъ корреспондентомъ… Можетъ, вы тоже оффиціальнымъ ѣдете?..

— Нѣтъ.

— Ну, такъ напрасно, ворочайте назадъ, совѣтую.

Пассажиръ сказалъ это тономъ совершенно себя удовлетворяющимъ и убѣдительнымъ, откинулся на спинку скамьи и началъ безсмысленно глядѣть въ окно. Онъ глядѣлъ очень долго. Не знаю, о чемъ онъ думалъ. Его лицо ровно ничего не выражало и я, глядя на него, полагалъ, что онъ ровно ни о чемъ не думаетъ.

„Какъ тутъ не воевать? Воевать надо!“ шепталъ мнѣ внутренній голосъ.

Разговоровъ на тэму войны по дорогѣ было очень мало.

II.
Въ Кишиневѣ.

Когда мы подъѣзжали къ Кишиневу, въ вагонѣ начали появляться различныя личности, ѣхавшія изъ Одессы, изъ Николаева, изъ Ялты и изъ разныхъ другихъ мѣстъ. Ихъ было гораздо больше, чѣмъ офицеровъ. Были греки, евреи и русскіе, преимущественно содержатели гостинницъ.

— Торговли нѣтъ никакой, жаловались они сосѣдямъ. — Южный берегъ совсѣмъ опустѣлъ, просто бѣда!..

— Вы что же, въ Кишиневъ?

— Да, надо попытать, непремѣнно надо!.. Тамъ, должно, что-нибудь да будетъ.

— Вы насчетъ чего же?

— Насчетъ провіанта, а можетъ, трактиръ откроемъ, а можетъ, и полпивную.

„Можетъ, и домъ терпимости“, подсказывала мысль, когда, бывало, смотришь на физіономію антрепренера.

— Только какъ?.. Гдѣ? Что?.. Вотъ вопросъ!.. Какимъ путемъ? Не знаете ли вы? спрашивалъ онъ послѣ долгихъ размышленій.

— Нѣтъ, милый человѣкъ, не знаю.

И видно было, какъ эти вопросы страшно мучили русскихъ антрепренеровъ. Всякій изъ нихъ зналъ твердо, что прямымъ путемъ достигнуть почти невозможно. Время такое, люди такіе и почва такая. А другіе пути для нихъ, людей съ воли, были неизвѣстны. И вотъ они терзались. Они ни о чемъ другомъ не толковали, ни о чемъ другомъ не думали: ни о туркахъ, ни о предстоящемъ походѣ, ни о послѣдствіяхъ войны, ни о братьяхъ-славянахъ и необходимости помочь имъ; они думали объ одномъ: „какъ? что? гдѣ? какимъ путемъ?“ Видно было, что если эти русскіе люди и всосали что-либо съ молокомъ матери и если они дѣйствительно были воспитаны на какихъ-либо историческихъ традиціяхъ, то всѣ эти традиціи и обнаружились вотъ тутъ сразу и свелись къ одному только вопросу: „какимъ путемъ?“ Увѣренность, что есть какой-то „путь“, есть непремѣнно, была такъ сильна, что они не скрывали ея и передъ другими. „Скажите мнѣ, не знаете ли вы, какимъ путемъ?“ жадно бросались они къ каждому встрѣчному и поперечному. Они были въ своемъ родномъ обществѣ и были убѣждены, что который нибудь изъ встрѣчныхъ и поперечныхъ этого общества непремѣнно долженъ это знать, и во всякомъ случаѣ, не возмутится этимъ вопросомъ. Накопившееся чувство алчности, при сознаніи, что одинъ глупый шагъ и все превратится въ миѳъ — заставляло ихъ ставить вопросы круто и откровенно. И, дѣйствительно, я не видѣлъ ни одного человѣка, который бы возмутился ихъ вопросомъ. Напротивъ того, я видѣлъ очень много такихъ лицъ, которыя отвѣчали: „не знаю“ съ чувствомъ нѣкотораго соболѣзнованія: „вѣдь этакіе у насъ, право, порядки!.. Нѣтъ, чтобы дать русскому нажить… даютъ все жидамъ да жидамъ!.. тьфу ты пропасть!“

И вотъ они снова задумывались и мучились.

— А вы читали въ газетахъ статейку по поводу манифеста за освобожденіе славянъ?.. старались ихъ чѣмъ-нибудь разсѣять любезные сосѣди.

Тѣ только отчаянно рукою махали въ отвѣтъ.

Въ томъ же вагонѣ сидѣли евреи; они ѣхали туда же и затѣмъ же. „Вотъ они знаютъ, они непремѣнно знаютъ, какимъ путемъ. Не подсѣсть ли къ нимъ?..“ думали жаждущіе и алчущіе. Наивные подсаживались къ евреямъ. Но евреи вели такого рода разговоры:

— Ви совершенно вѣрно давички замѣтили, што турцки привступленія горьки у въ Европа. Я самъ теперички изъ Берлинъ. И, Боже мой, какъ тамъ говорятъ на этотъ слючай; и тамъ увей такъ говорятъ, такъ говорятъ, што я даже не могъ увтерпѣть… ви думаете, я за баришъ пріѣхалъ?

Еврей щурился, моталъ нѣсколько разъ головою и нахально смотрѣлъ на всю окружающую публику.

Публика улыбалась, но никто не замѣчалъ еврею: „врешь шельма, знаемъ мы васъ!“ хоть каждый и сознавалъ это внутренно.

— Ей-богу, нѣтъ!.. ей-богу, нѣтъ!.. божился еврей: — я самъ русскій… мнѣ у всю душу терзаетъ христіанская кровь. Теперечки будетъ въ обязанность каждый порядочный человѣкъ принести увъ пользу на Россію.

И еврей бросалъ при этомъ многознаменательный взглядъ на русскаго антрепренера. „Чувствуй, молъ“. Рыбакъ рыбака видѣлъ издалека. Но русскій ровно ничего не „чувствовалъ“; онъ еще больше негодовалъ противъ еврея.

Въ нашемъ вагонѣ было много бѣглецовъ, преимущественно изъ еврейскаго народонаселенія Одессы. Каждый день бѣжало до 200 семействъ, бросая дома, пожитки, всю утварь на произволъ судьбы. На платформахъ была давка страшная. Жандармы похаживали и острили:

— Карманы берегите, платки хороните!

Дѣти и женщины пищали, плакали и ныли до такой степени, что становилось даже смѣшно, глядя на нихъ. Ихъ обуялъ чисто паническій страхъ.

— Ну, куда вы бѣжите?

— А вы куда бѣжите? огрызались, въ свою очередь, еврейки.

— Мы не бѣжимъ, а ѣдемъ, а вы чего испугались?

— Ахъ, Боже, Боже, и какъ страшно, и какъ страшно!.. Турки въ Одессу придутъ.

Бѣдные малые ребята жались къ матерямъ со всѣхъ сторонъ, широко открывали свои глазенки и испуганно и безсознательно смотрѣли на окружающихъ; они видѣли, какъ ихъ матери плакали, и такими же озабоченными казались имъ и другія окружающія лица; они хватались за подолы своихъ матерей, обертывались назадъ и вдругъ, инстинктивно пугаясь, заливались слезами всею мощью своихъ дѣтскихъ силъ.

Однѣ еврейки и вспоминали турокъ въ нашемъ вагонѣ.

— Да, вотъ подите, говорилъ сосѣдъ-чиновникъ: — чего-бы кажется?.. Одесса укрѣплена, батарей тамъ понаставили, мины заложили, все какъ слѣдуетъ… анъ вонъ, подите, какой страхъ нагнали.

— Что тутъ мины? Воевать надо! рѣшительно замѣтилъ купецъ, сидѣвшій напротивъ насъ, рядомъ съ своей женою. — Тутъ мины ни почемъ!..

— А ты что-же на войну не идешь? ехидно спросилъ его офицерскій деньщикъ.

— Я-то? Я-бы, братецъ, пошелъ на войну, да вишь я какую мину подъ себя подпустилъ, сказалъ онъ, указывая на жену.

— Нѣтъ, это, въ самомъ дѣлѣ, странно, продолжалъ философствовать чиновникъ: — и мины есть, и пушки есть, и пороху достаточно, и ядеръ тоже, а всѣ бѣгутъ. Почему же бѣгутъ?… Что на этотъ счетъ въ народѣ говорятъ?

— Въ народѣ говорятъ, отвѣтилъ одесситъ: — что у насъ флота нѣтъ, что турки могутъ гулять по Черному Морю.

— Это, дѣйствительно, такъ точно, имъ очень слободно гулять, согласился купецъ.

— Почему-же у насъ флота нѣтъ?

— Потому, что денегъ нѣтъ, не на что построить, сказалъ чиновникъ.

— Какъ-такъ денегъ нѣтъ? удивился другой пассажиръ: — не можетъ этого быть, какъ же мы воевать начали? Безъ денегъ войны нельзя вести.

— Денегъ на войну мы заняли.

— Денегъ нѣтъ, говорите вы, разсудилъ купецъ, покачивая головою: — а деньги мы заняли, хорошо!.. А на какое дѣло мы заняли? Для пріобрѣтенія али для чего прочаго другого? На войну заняли… Нѣтъ, это вы не такъ говорите.

Купца никто не разувѣрялъ. Купецъ долго думалъ. Не будь войны, онъ бы объ этомъ не подумалъ.

На одномъ изъ пунктовъ холмистой мѣстности, на нѣсколько десятковъ верстъ покрытой зеленымъ ковромъ первой весенней травки, раскинулся городъ Кишиневъ. Травка эта была еще въ зародышѣ своей будущей роскоши, когда мы подъѣзжали къ Кишиневу. Но прелестная свѣжесть этой первой зелени, сплошнымъ ковромъ покрывающей черноземную почву плодороднаго бессарабскаго края, такъ вотъ и манила къ себѣ, такъ и лелѣяла непривычный къ такой картинѣ глазъ сѣвернаго жителя. Передо мною открылась, по истинѣ, живописная панорама молдаванской Швейцаріи. Здѣсь тянулось полотно желѣзной дороги, по рельсамъ которой, сердито фыркая и пыхтя, прытко бѣгалъ локомотивъ около вокзала взадъ и впередъ. Весь рельсовый путь былъ запруженъ вагонами съ открытыми платформами, нагруженными лазаретными фургонами, орудіями, зарядными ящиками и домашнею утварью полковъ, по походному положенію. Военнымъ поѣздамъ не было конца. Солдаты ѣхали съ музыкою, съ пѣснями, выбѣгали изъ вагоновъ на полустанкахъ, бросались къ водянымъ чанамъ и, по приказанію фельдфебелей: „въ вагонъ вались“, бросались снова въ помѣщенія. Иногда приходилось видѣть такого рода сцены: изъ вагоновъ поѣзда съ кавалеріей выпускали лошадей на волю, чтобы дать имъ возможность промяться. Лошади вылучали моменты отсутствія конюховъ и первымъ дѣломъ валились на землю и катались въ грязи, пока конюхи не прибѣгали въ ужасѣ къ нимъ на помощь.

— Ахъ, ты дьяволъ, шутъ тя дери!.. окаянная, чтобъ тебя разорвало!..

Лошадь только фыркала, размазывая хвостомъ грязь по туловищу.

По разнымъ пунктамъ холмистой мѣстности небрежно разбросаны маленькіе домики молдаванскаго населенія. Необыкновенной бѣлизны крестьянскія мазанки рельефно обрисовывались въ глубинѣ тучныхъ и обширныхъ садовъ.

На одномъ изъ такихъ зеленыхъ холмовъ, начинающихся съ деревушки Парканъ и поднимающихся постепенно все выше и выше по мѣрѣ приближенія къ юго-западной линіи горизонта, стоитъ своеобразный городъ Кишиневъ. Я говорю: „своеобразный городъ“, потому что Кишиневъ, дѣйствительно, принадлежитъ къ числу тѣхъ городовъ нашей имперіи, граждане которыхъ, еще со времени татарскаго нашествія, не успѣли вылѣзти изъ исторической грязи, хотя и усвоили себѣ страстишку строить дорогіе и роскошные дома рядомъ съ грязнымъ жидовскимъ кабакомъ. Городъ, занявъ большое пространство, утонулъ въ грязи мѣстнаго чернозема и живетъ своею обычною жизнью лѣниваго, неповоротливаго, равнодушнаго молдаванина.

Наружная физіономія города непривлекательна, какъ и всѣхъ нашихъ провинціальныхъ городовъ. Была середина апрѣля, дожди лили какъ изъ ведра; грязь была невылазная, а когда весеннее солнышко подсушивало почву, то подымалась пыль, выѣдающая глаза и забирающаяся въ самыя затаенныя отверстія человѣческихъ тѣла и платья.

Городъ былъ интересенъ своею внутреннею жизнію. Вглядываясь въ толпу, кишѣвшую по улицамъ, можно было замѣтить маску нѣкоторой неопредѣленности, которую надѣлъ на себя Кишиневъ. Смѣсь одеждъ и лицъ, племенъ, нарѣчій, состояній здѣсь можно было замѣтить скорѣе, чѣмъ гдѣ-либо. Но вся эта смѣсь держалась особнякомъ, каждая примыкая къ своей партіи. Казалось-бы, что время настало такое общее, что интересы самыхъ разнообразныхъ слоевъ кишиневскаго общества должны быть теперь тѣсно, неразрывно связаны другъ съ другомъ, что всѣ должны слиться во-едино, но тѣмъ не менѣе каждый держался особнякомъ: армейскій съ армейскимъ, гвардеецъ съ гвардейцемъ, штабный со штабнымъ, горожанинъ съ горожаниномъ, болгаринъ съ болгариномъ, купецъ съ купцомъ, еврей съ евреемъ и т. д. Интересно было прослѣдить за отношеніями военныхъ къ публикѣ и публики къ начинающейся войнѣ вообще.

Нигдѣ, никогда и ни при какихъ обстоятельствахъ такъ рѣзко не бросалось въ глаза сознаніе военныхъ, что теперь одни только „мы“ имѣемъ право на существованіе и на голосъ, а вся остальная толпа „смотри и благоговѣй!“ Можетъ быть, это происходило отъ того, что я видѣлъ въ Кишиневѣ преимущественно такихъ военныхъ людей, которые всю свою жизнь прожили въ замкнутыхъ, такъ называемыхъ „привилегированныхъ кружкахъ“ нашего общества, которые на весь міръ привыкли смотрѣть гордо и считать интересы этого міра — меркантильными и недостойными порядочныхъ людей. Какъ бы то ни было, но военные очень гордо смотрѣли на публику, когда возвращались ежедневно со смотровъ, и когда эта публика „смотрѣла на нихъ и благоговѣла“. Мало того, военные болѣе, чѣмъ когда-либо, старались отдѣлиться отъ толпы и не имѣть съ нею ничего общаго. Толпа толкалась по улицамъ, толкалась по иллюминаціямъ, какихъ въ Кишиневѣ никогда не было въ другое время, и, глядя на парады, разговаривала:

— А ты водку пилъ?

— Нѣтъ еще.

— Такъ пойдемъ, братецъ — часъ адмиральскій.

Или:

— Ахъ, какой душка!

— Кто такой?

— А вотъ этотъ офицеръ, который скачетъ.

Закричатъ, бывало, „ура“ въ штабномъ домѣ.

— Что такое? спрашивали одинъ другого изъ черной публики.

— Должно, пьютъ господа, говорили въ народѣ.

— Житье-же тамъ, братцы, привольное.

— Настоящее!

— Слышали? дѣлилась въ то-же время новостями публика, кто почище былъ.

— Что такое?

— Мониторъ взорвали!.. потому „ура“ кричали.

— Совсѣмъ не то, Дунай перешли!

— Полноте вздоръ городить; турки высадку сдѣлали, а мы ихъ въ рѣкѣ потопили.

— Извините!.. а, впрочемъ… Вы видѣли, какъ адъютантъ-то Марьѣ Ивановнѣ глазки сдѣлалъ?

— Я-же вамъ говорилъ, что тутъ дѣло чистое..

— И какъ это Иванъ Степанычъ, право, терпитъ?!

— Удивляюсь… Однако… пора, кажется, какъ-бы не прозѣвать.

— Что-же, съ курочкой, что-ли?

— Ну, хоть съ курочкой.

„Курочка“ служила связующимъ элементомъ, а связывающіе интересы обнаруживались только тогда, когда адъютантъ дѣлалъ глазки Марьѣ Ивановнѣ. И они обнаруживались до такой степени рельефно, до такой степени… вотъ до какой степени, напримѣръ:

Шелъ однажды я вмѣстѣ съ однимъ изъ такихъ кишиневскихъ Ивановъ Степанычей изъ клуба поздно вечеромъ домой. Вмѣстѣ съ нами былъ одинъ офицеръ, хорошій знакомый Ивана Степаныча. По всему городу извѣстно было, что у Марьи Ивановны дѣло „чистое“. Подходимъ мы къ дому, смотримъ — калитка отперта.

— Что за оказія? удивился Иванъ Степанычъ.

— Должно быть, дворникъ заснулъ, серьёзно сказалъ офицеръ.

— Представьте себѣ! угрюмо отвѣтилъ Иванъ Степанычъ. — И вотъ эта самая исторія, заговорилъ онъ, печально качая головою: — каждый день, каждый день… Это вѣдь ужасно!…

— Какой вы чудакъ, Иванъ Степанычъ!

— А что?

— Да помилуйте… у вашей жены по ночамъ гости засиживаются, а вы философствуете…

Ивана Степаныча какъ-будто кто обухомъ по головѣ ударилъ.

— Ахъ, господа, господа, что вы говорите! сказалъ онъ послѣ долгаго раздумья: — это не у жены, а у горничной.

Вотъ до какой степени рельефно сказывались общіе интересы, связующіе офицера съ гражданиномъ, въ моментъ объявленія нами войны съ турками! Точно такіе-же связующіе интересы могли быть замѣчены и въ отношеніяхъ простого народа къ солдатамъ. Въ этомъ отношеніи чернь нисколько не отличалась отъ привилегированныхъ.

— Эй, Сидоренко! кликнулъ однажды на улицѣ, на моихъ глазахъ, мужикъ знакомаго солдата.

— Что надо?

— Куда Фомичевъ-то дѣвался, дьяволъ, аль выступили?

Сидоренко, очевидно, зналъ, что Фомичевъ былъ другомъ дома мужичка, только онъ запамятовалъ полкъ, въ которомъ служилъ Фомичевъ. Полковъ было много въ Кишиневѣ.

— Да онъ въ какомъ полку-то?

— Въ такомъ-то, отвѣтилъ мужикъ.

— Надо полагать, выступили.

— Гдѣ бы мнѣ повѣрнѣе узнать?.. въ штабѣ, что-ли?..

— Зачѣмъ тебѣ знать?

— Деньги унесъ, взаймы бралъ… жалобно сказалъ мужичекъ…

— Зачѣмъ въ штабъ! серьёзно отвѣтилъ ему солдатъ: — ты у своей бабы спросилъ-бы, она должна эвто лучше знать.

Такимъ образомъ, его „собственная баба“ рекомендовалась лучшимъ указателемъ передвиженія частей нашей арміи.

Четыре главныя партіи замѣтны были въ Кишиневѣ: партія „дѣятелей“, партія „нейтральныхъ зрителей“ изъ мѣстной интеллигенціи (кишиневцы ничѣмъ не отличались отъ обывателей другихъ городовъ Россіи), партія „жаждущихъ“ и „алчущихъ“ и такъ-называемый простой народъ, который охотно сливался съ солдатами.

Партія „дѣятелей“ была занята съ утра до ночи. Ходили, ѣздили, бѣгали, суетились… и чѣмъ больше ходили и ѣздили, тѣмъ они серьёзнѣе становились и тѣмъ неприступнѣе казались. „Секретъ“ такъ вотъ и окружалъ ихъ густою пеленою; лбы ихъ морщились, дума сосредоточивалась, уши затыкались, уста немѣли. „Секретомъ“ для нихъ было все, начиная съ побѣдоносной телеграммы о первомъ взрывѣ монитора, пока она не дойдетъ по назначенію, и кончая собственной персоной. Да эта собственная персона была для каждаго изъ нихъ тоже „секретомъ“, и едва-ли не самымъ интереснымъ. „Посмотримъ, думалъ каждый другъ про друга: — что-то изъ этого выйдетъ, посмотримъ, на что ты, голубчикъ, годишься, посмотримъ, кто выиграетъ, кто проиграетъ… посмотримъ!“

Партія „жаждущихъ“ и „алчущихъ“ не разсуждала, а дѣйствовала. Это была самая дѣятельная партія за это время. Арена была широка: сухари, лошадиный кормъ, подвозъ провіанта, проводка желѣзныхъ дорогъ, маркитантство, пріобрѣтеніе необходимыхъ матеріаловъ для перехода черезъ Дунай и даже такія невинныя вещи, какъ, напримѣръ, телеграммы.

— Послушайте, мы поѣдемъ въ Румынію закупать матеріалы… это дѣло рѣшеное…

Такъ говорилъ одинъ другому — положимъ, X. Y--ку, являясь къ Y--ку на квартиру, еще до выступленія войскъ изъ Кишинева. Принесенная вѣсть, конечно, радовала Y--къ.

— Отлично, ѣдемте… я очень радъ…

— Только это дѣло серьёзное… надо его обдумать хорошенько… это дѣло рискованное… Положимъ, что румыны, какъ кажется, будутъ на нашей сторонѣ, а вѣдь, впрочемъ, чортъ ихъ знаетъ!.. какъ-бы они насъ не выдали туркамъ.

— Н-да!.. надо подумать!..

— Я, видите, долго думалъ объ этомъ, говорилъ X: — потому что, признаться сказать, я такъ и разсчитывалъ, что насъ пошлютъ въ Румынію… я обдумалъ это дѣло со всѣхъ сторонъ и пришелъ къ слѣдующимъ заключеніямъ: намъ нужно замаскироваться и заручиться заграничными паспортами на имя какихъ-ни будь иностранцевъ.

— Это хорошо… только, если позволите высказать мое мнѣніе, одни иностранные паспорты вовсе не гарантируютъ нашихъ личностей.

— Все это такъ, все это вѣрно, все это я, батюшка, обдумалъ… Слушайте дальше… для того, чтобы мы были совершенно гарантированы, намъ необходимо ѣхать съ дамами.

— Конечно, эта мысль геніальная… тогда каждый будетъ считать насъ туристами… Я понимаю вашу мысль.

— Я говорилъ объ этомъ съ кѣмъ слѣдуетъ, замѣтилъ X: — и, конечно, не встрѣтилъ никакихъ препятствій… Что значитъ какая-нибудь лишняя ассигновка сравнительно съ такимъ грандіознымъ и великодушнымъ дѣломъ, какое мы начинаемъ? Ассигновку намъ разрѣшили.

— Отлично…. очень радъ.

— Такимъ образомъ, намъ остается теперь выбрать дамъ… и, я полагаю, что лучше всего остановиться на нашихъ женахъ.

— Лучше-ли это будетъ? усомнился Y: — не лучше-ли поискать что-нибудь посвѣжѣе?

— Эхъ, вы, шутникъ, право, вы вѣчно съ вашими каламбурами… Что ихъ обижать?.. возьмемъ нашихъ женъ.

— Все равно — женъ, такъ женъ, тутъ дѣло не въ женахъ.

— Затѣмъ намъ нужно остановиться на какихъ нибудь вымышленныхъ, иностранныхъ фамиліяхъ.

— Я назначаю фамилію: „Валю“, сказалъ Y.

— А я выбираю фамилію: „Руле“, сказалъ X.

— Мы ѣдемъ вмѣстѣ?

— Ѣдемъ вмѣстѣ.

— Кончено!

Ударили по рукамъ. На томъ и порѣшили. Но въ дѣйствительности „мосье Руле“ уѣхалъ ранѣе „мосье Валю“. „Мосье Валю“, конечно, разсердился.

— Вѣдь этакій пролазъ монсье Руле; меня, небойсь, не взялъ съ собою!.. эгоистъ!.. Все для себя да для себя, а нѣтъ, чтобы объ другихъ подумать.

Путешественники остались незамѣченными, хотя ихъ француженки и производили нѣсколько странное впечатлѣніе смѣсью языковъ французскаго съ нижегородскимъ.

Въ ближайшемъ изъ городовъ „мосье Руле“ является къ протежирующей власти. Рекомендуется, объясняетъ свою миссію и просить указаній. Его снабжаютъ всѣми указаніями и совѣтами.

— Я васъ долженъ предупредить, заявляетъ таинственно мосье Руле своему протектору: — что за мною слѣдитъ по пятамъ турецкій шпіонъ… Мнѣ указали его… онъ имѣетъ французскій паспортъ и называетъ себя Валю… будьте осторожны.

Съ этими словами „мосье Руле“ раскланивается и удаляется, а на мѣсто его является, по прошествіи нѣкотораго срока, „мосье Валю“. Рекомендуется, объясняетъ свою миссію и проситъ указаній.

— Я вамъ, милостивый государь, вотъ что скажу, говоритъ ему протекторъ: — если вы, милостивый государь, моментально не удалитесь изъ моего кабинета, я васъ выдамъ, какъ шпіона, и васъ повѣсятъ, какъ собаку… вонъ изъ моего кабинета!..

Что оставалось дѣлать „мосье Валю“? — Онъ сконфуженно удалился изъ кабинета.

Можно было бы представить вамъ нѣсколько такихъ примѣровъ, еслибы они въ сущности не сводились къ одному и томуже знаменателю. Я хочу сказать, что арена военной дѣятельности на первыхъ же порахъ представила собою широкое поле, на которомъ грызлись вампиры разнообразныхъ положеній и національностей, вырывая другъ у друга въ тылу арміи куски изо рта, и выгребая все, что только можно было выгрести изъ предмета государственнаго обихода, называемаго „денежнымъ мѣшкомъ“.

Русскіе солдатики въ это время собирались въ далекій путь. Вылѣзая изъ грязи, они вытаскивали на своихъ плечахъ и орудія. Имъ предстояла тяжелая дорога, много труда, много лишеній, много невзгодъ и страданій. И съ какимъ необыкновеннымъ терпѣніемъ и кротостію встрѣтилъ русскій солдатъ предстоящій походъ! Бывало, проходитъ полкъ по улицамъ Кишинева — толпа провожаетъ его, изъ толпы слышатся утѣшительные возгласы:

— Турку стрѣлять будешь!.. старайся!..

— Какъ его не стрѣлять, окаяннаго, коли онъ насъ баломутитъ… Стрѣлять-то мы въ турку будемъ, только вотъ бѣда, идтить къ нему надо… нѣтъ, чтобы туркѣ къ намъ подойтить.

III.
Политика Румыніи при переходъ нашихъ войскъ границы.

Обычаи войны, какъ и дуэли, претендуютъ, на первыхъ порахъ на нѣкоторое „благородство“ пріемовъ со стороны противниковъ. Само собою, однако, разумѣется, что они претендуютъ только до первой капли крови…

17 апрѣля, у нашего барьера, на берегу рѣки Дуная раздался первый холостой выстрѣлъ. Этотъ первый выстрѣлъ долженъ былъ обозначать, что наши войска заняли берега Дуная и что съ этого момента, всякій турокъ, тайно переплывающій рѣку, будетъ считаться шпіономъ, всякій, переплывающій рѣку, явно будетъ пониматься перебѣжчикомъ, и всякое турецкое судно, всякая шлюпка, попадая въ наши руки, будетъ считаться военною добычею.

Первый выстрѣлъ раздался съ батареи между Галацемъ и Рени, въ это самое время, по широкой рѣкѣ Дунаю, въ тихій, солнечный день, плыла себѣ потихоньку турецкая кочерьма подъ парусами; лѣнивый, неповоротливый, равнодушный турокъ-кормчій лежалъ себѣ на палубѣ кверху брюшкомъ, не обнаруживая рѣшительно никакихъ мѣръ, для того чтобы поскорѣе убраться во свояси и для того, чтобы показать батарейному командиру, что онъ понялъ значеніе его „международнаго сигнала“ и готовъ, по мѣрѣ своихъ скудныхъ силъ, исполнить требованіе „воюющей стороны“. Строгій и непремѣнно пылкій въ эту минуту батарейный командиръ, стоя у барьера поединка, приказалъ пустить ядро вслѣдъ плывущему судну; но, сознавая, что турокъ зависитъ отъ вѣтра, приказалъ направить это ядро такимъ об разомъ, чтобы не причинять вреда безпечному турку, а только спугнуть его и заставить поторопиться. Съ этой минуты началась собственно настоящая война.

Вспоминая этотъ эпизодъ въ настоящую минуту, когда мы покончили съ турками и когда начались разговоры между нами и англичанами — невольно усматриваешь въ этомъ плаваніи безпечнаго турка весь смыслъ его прошлой политики. Вѣтеръ задулъ въ парусъ безпечности турка отъ скалистыхъ береговъ Великобританіи; пришелъ моментъ, когда трудно сказать, заштилѣетъ-ли и какую роль мы примемъ на себя въ противномъ случаѣ, будучи на мѣстѣ батарейнаго командира? Безпечность турокъ обнаружилась на самыхъ первыхъ порахъ. 13 апрѣля, наши войска заняли румынскую деревню Барбоши, отстоящую въ одной мили отъ Галаца — заняли барбошскій мостъ, единственный мостъ желѣзной дороги, черезъ рѣку Серетъ, связывающій Яссы съ Бухарестомъ, и турки совершенно игнорировали сознаніе важности этого стратегическаго пункта. Будучи сильными владѣльцами Дуная, обладая рѣчною флотиліею изъ 17 канонерскихъ лодокъ и мониторовъ съ 60 орудіями, они не приняли рѣшительно никакихъ мѣръ для того, чтобы взорвать мостъ на рѣкѣ Серетѣ и этимъ значительно затруднить намъ сообщеніе между Бессарабіей и берегами Дуная.

Сердаръ экремъ-Абдуль-Керимъ-паша, семидесятитрехлѣтній генералиссимусъ Турціи, бывшій воспитанникъ вѣнской военной школы, не былъ глупъ по природѣ, но лѣнь служила ему какъ разъ въ этомъ направленіи. Вмѣсто того, чтобы лично слѣдить за движеніями непріятеля на самомъ берегу Дуная и стараться, по возможности, угадать намѣреніе русскихъ при переправѣ, онъ сидѣлъ себѣ передъ лагерною палаткою въ Шумлѣ и любовался костюмами своего обобраннаго ландштурма.

Теперь, когда прошли всѣ событія изъ прошлой войны и когда вспоминаешь рядъ непростительныхъ и совершенно непонятныхъ промаховъ турецкаго главнокомандующаго и нѣкоторыхъ турецкихъ генераловъ (главнымъ образомъ, при переправѣ черезъ Дунай и переходѣ черезъ Балканы), можно заподозрить турокъ просто въ умышленной готовности скорѣе и какъ можно больше потерять, для того, чтобы передать дѣло поединка въ вѣденіе „заитересованныхъ“ державъ… Одинъ только Османъ-паша поддержалъ честь Турціи, но послѣдствія подтвердили, что своею историческою защитою плевненскихъ позицій онъ оказалъ услугу не столько Турціи, сколько намъ, потому что заставилъ насъ обнаружить всѣ наши слабыя стороны и убѣдиться въ такихъ вещахъ, относительно которыхъ мы легко могли бы заблуждаться еще и до сихъ поръ…

Въ этомъ предположеніи нѣтъ ничего невѣроятнаго. Какъ бы мы ни путались въ оффиціальныхъ и частныхъ цифрахъ численности нашего войска, съ которымъ мы перешли черезъ Дунай, какъ бы насъ ни старались увѣрить, что турки были сильнѣе насъ стороною своего англійскаго вооруженія, что они дрались храбро и что они вообще хорошіе солдаты, факты остаются фактами: восьмидесяти семи-милліонное государство возстало противъ тридцати двухъ-милліоннаго, изъ котораго всего четырнадцать съ половиною милліоновъ насчитываютъ маго метанъ, т. е. нашихъ враговъ, а остальные перешли на нашу сторону. Регулярная, многотерпѣливая, всевыносливая, строго дисциплинированная физическая сила поднялась противъ полуголоднаго, полуодѣтаго, плохо обученнаго турецкаго солдата, противъ толпы сброда какихъ-то черкесовъ, баши-бузуковъ, зейбековъ, спахизовъ, бедуиновъ, арабовъ. Кто изъ насъ сомнѣвался съ перваго момента объявленія войны въ нашемъ успѣхѣ?.. почему же нельзя допустить, что и турки были увѣрены въ несомнѣнности своихъ потерь?.. Послѣдствія подтвердили эту увѣренность; она выразилась поведеніемъ ихъ мониторовъ на Дунаѣ во время нашихъ работъ по части минныхъ загражденій. Наши моряки удивлялись нерѣшительности ихъ образа дѣйствій, когда заграждался Мачинскій Проливъ. Извѣстенъ тотъ фактъ, что это загражденіе окончилось бы безъ всякой помѣхи со стороны турокъ, еслибы прибывшій полковникъ Струковъ (нынѣ генералъ) не выѣхалъ на работы вмѣстѣ съ моряками и не высадилъ бы стрѣлковъ у деревни Гечидъ; его сигналы привлекли вниманіе турокъ и мониторъ открылъ огонь по нашимъ минёрамъ, когда они выѣхали оканчивать работы, вслѣдъ за перерывомъ послѣ удачнаго начала. Увѣренность въ потери подтверждается отсутствіемъ разумной иниціативы со стороны турецкихъ генераловъ за все время кампаніи, нерѣшительностію ихъ образа дѣйствій, въ особенности Османа-паши послѣ второй нашей неудачной атаки на Плевну, когда вся армія барона Криденера находилась въ сильномъ упадкѣ духа и въ разбросанномъ состояніи, такъ что туркамъ стоило перейдти въ рѣшительное наступленіе, и дѣло могло окончиться тѣмъ, что они заняли бы Систово и отрѣзали бы насъ отъ румынскаго берега^[1]. Наконецъ, увѣренность турокъ въ томъ, что они слабѣе насъ — сказалась чрезвычайно объективно въ стремительномъ поголовномъ, народномъ бѣгствѣ за Балканы турецкаго народонаселенія, обитавшаго во всей придунайской области Болгаріи — бѣгства, происшедшаго съ разу вдругъ, какъ бы по предварительному уговору, вслѣдствіе паническаго страха, къ которому турецкій народъ уже былъ очевидно подготовленъ до момента нашего перехода черезъ Дунай, и который обуялъ ихъ всѣхъ отъ мала до велика, когда наше знамя впервые развернулось на турецкомъ берегу въ Систовѣ. Точно такое же бѣгство отдѣльныхъ отрядовъ регулярнаго турецкаго войска было замѣчено всѣми участниками во время первой экспедиціи генерала Гурко черезъ Балканы…

Но не будемъ забѣгать впередъ. Я хочу только сказать, что турки ждали насъ несомнѣнно съ душевнымъ трепетомъ, сердца ихъ конвульсивно сжимались и чувство страха усиливалось по мѣрѣ того, какъ грозная туча русскихъ полчищъ двигалась къ границѣ, смутно обрисовываясь на горизонтѣ румынскаго берега.

И это мы сознавали, какъ нельзя болѣе. Если въ наши души и врывалась струя какого-либо сомнѣнія въ ту минуту, то эта струя отнюдь не нарушала гармоніи нашихъ радужныхъ надеждъ относительно борьбы съ мусульманами, а касалась только туманнаго выхода изъ того положенія, въ которомъ мы очутились. Толпа народа собралась 30 апрѣля на площади кишиневскаго сквера передъ соборомъ; войскъ не было, они уже вышли изъ города; выстроили во фронтъ шпалерами классическихъ гимназистовъ; на флангахъ каждаго взвода русской молодежи, стояли учителя, наставники и воспитатели въ полной парадной формѣ, въ треуголкахъ, въ мундирахъ и даже при шпагахъ на лѣвомъ бедрѣ… „Моисей и Іисусъ Навинъ“, сказало намъ напутственное слово: — „освободили Израиль отъ тяжкаго египетскаго рабства; провели его по дну Чермнаго Моря, потопили египтянъ въ пучинѣ морской: побѣдили Амаликову силу въ пустынѣ; сокрушили твердыни Іерихона; истребили нечестивые народы ханаанскіе, повелѣвъ даже солнцу стати“… И мы, имѣя передъ собою столь убѣдительный примѣръ побѣжденія амаликовой силы въ пустынѣ, пошли храбро и увѣренно сокрушать и истреблять нечестивыхъ турокъ…»

А въ толпѣ, благоговѣйно взиравшей въ сторонкѣ на величественную поступь блестящаго и сіяющаго кружка красивыхъ офицеровъ, стояли въ это время фабричные и чесали себѣ затылки, не зная куда имъ идти на работу, по случаю закрытія нѣкоторыхъ обанкротившихся фабрикъ и заводовъ.

— Куда вы отправляетесь? спросилъ я офицера изъ штаба.

— Мы отправляемся прямо въ Бухарестъ… Музыканты поѣхали впередъ, туда же, какъ кажется, ѣдетъ эшелонъ съ конвоемъ. Смотрите, не опаздывайте, иначе вы прозѣваете видѣть картину торжественнаго въѣзда въ румынскую столицу.

— А что скажутъ румыны?…

— Тамъ, батюшка, двигается такая сила, что имъ и подумать страшно…

Но какъ ни была величественна сама по себѣ картина отъѣзда, сколько утѣшительныхъ надеждъ она ни внушала кишиневской публикѣ, тѣмъ не менѣе послѣдняя какъ-то молчаливо расползалась по своимъ норкамъ и зажила своею вялой апатичною, провинціальною жизнію.

— Вы, Марья Дмитріевна, щиплете корпію?

— Щиплю, батюшка, каждый день щиплю…

— Щиплите, матушка, щиплите, да вотъ надо-бы маскарадикъ съ танцами устроить въ пользу краснаго креста…

— До маскарадовъ-ли теперь!

— Нѣтъ, отчего-же?.. современемъ, развлеченіе будетъ, раненыхъ подвезутъ, плѣнныхъ турокъ тоже, а пока, знаете, хотя маскарадомъ что-ли поразвлечься… ужь больно скучно стало!

Какъ будто сто-пудовая гиря свалилась въ груди моей, когда я выѣхалъ изъ этого мертваго Кишинева: такое подавляющее впечатлѣніе способны производить только наши города; они заражаютъ убійственнымъ сплиномъ самаго нервнаго человѣка, вырабатывая въ немъ невозможное равнодушіе ко всему и ко всѣмъ, даже въ такую минуту, когда тутъ же подъ бокомъ начинаются событія первостепенной, европейской важности.

Въ послѣдній разъ пробѣжали мимо оконъ вагона низенькіе, широко разбросанные домишки городскаго предмѣстья, и локомотивъ вынесъ меня на зеленый просторъ, окаймленный на югозападной сторонѣ хребтомъ невысокихъ горъ. Грудь широко вздохнула; ароматическая струя весенняго воздуха ворвалась въ отворенное окно вагона; сначала бѣжали мимо зеленыя поля, потомъ потянулось болото вдоль полотна желѣзной дороги; поѣздъ подъѣхалъ, наконецъ, къ крутому обрыву горы. Мы достигли пограничной станціи Унгены, проѣхали шлагбаумъ; таможенный солдатъ отдалъ поѣзду честь своимъ кистенемъ и этого русскаго стараго, сѣраго, неповоротливаго таможеннаго инвалида съ гладко обстриженною головою и щетинистыми усами, смѣнилъ молоденькій румынскій полицейскій, необыкновенно подвижной и развязный, щегольски одѣтый, смуглый господинчикъ, съ. предупредительными манерами и съ англійскимъ проборомъ на головѣ.

Еще нѣсколько часовъ путешествія и мы подъѣзжали къ городу Яссы. Онъ видѣнъ изъ далека. На скатѣ довольно высокаго холма, покрытаго ковромъ сочной молодой, весенней травки, раскинулся небольшой городокъ Яссы и производитъ самое лучшее впечатлѣніе на путешественника. Подъѣзжая къ дебаркадеру, вы видите городъ въ правой сторонѣ; среди массы тѣсно сгрупированныхъ городскихъ зданій, насчитываютъ до тридцати куполовъ церквей, которые рѣзко выдѣляются темнотою и стариною своихъ закоптѣлыхъ стѣнъ среди веселыхъ, яркихъ красокъ въ общемъ колоритѣ. Маленькіе дома рѣзко бьютъ въ глаза своею бѣлизною, несмотря на то, что они такъ тщательно стараются закутаться въ густой зелени садовъ. Кругомъ города раскинулись черноземныя поля, засѣянныя хлѣбомъ, кукурузою и виноградниками. При видѣ этой благодатной почвы становится совершенно понятнымъ, почему этотъ черномазый молдаванинъ, съ длинными, черными, какъ смоль, густыми кудрями, небрежно раскинувшимися по его плечамъ изъ подъ черной, войлочной шляпы съ широкими полями, одѣтый въ бѣлую рубаху и такія же шаровары, въ черную бурку, такъ вяло двигается и почему онъ лѣниво пашетъ свою землю, апатично поглядываетъ на поѣздъ и поминутно отходитъ отъ сохи, ложась на землю и закусывая «мамалыгой».

Наши войска застали румынскій народъ за полевыми работами.

— Чудной народъ! говорили солдатики.

— Почему чудной?

— Потому бѣгутъ!.. какъ нашихъ съ поля увидятъ, что мы по дорогѣ идемъ — такъ сейчасъ въ разсыпную, въ разныя стороны… Мы имъ въ слѣдъ: «погоди!.. погоди!.. мамалыга есть?» а у нихъ только пятки сверкаютъ… чего они бѣгутъ?..

— Боятся!

— Чего бояться?.. Мы ихъ не тронемъ, зачѣмъ баловаться!

И дѣйствительно, солдаты не трогали румынскій народъ. Онъ бѣжалъ отъ солдатъ, памятуя прошлые переходы русскихъ черезъ Румынію, когда наше войско, по словамъ очевидцевъ, держало себя въ Румыніи довольно непринужденно.

Въ сущности, чудного не было въ бѣгствѣ народа, при видѣ приближавшейся массы ярко блестѣвшихъ на солнцѣ штыковъ; чудно было видѣть выраженіе необыкновеннаго удивленія палицахъ нетолько крестьянъ, но и интелигентныхъ гражданъ, хотя бы города Яссы, когда первый эшелонъ нашихъ войскъ появился на границѣ. Появленіе войска въ предѣлахъ Румыніи было для нихъ такъ неожиданно, что они рѣшительно не знали, какъ отнестись къ гостю.

Дождь лилъ какъ изъ ведра, когда первый эшелонъ пришелъ въ Румынію. Слухъ о появленіи русскихъ войскъ въ предѣлахъ Румыніи съ быстротою молніи облетѣлъ городъ Яссы, и многіе горожане ринулись на станцію желѣзной дороги, несмотря на проливной дождикъ. Вышло замѣшательство.

— Я протестую! могъ только заявить пограничный стражъ и съ этими словами воткнуть свое ружье штыкомъ въ землю и отвернуться въ сторону.

Въ точно такомъ-же курьёзномъ положеніи очутился и весь румынскій народъ. Ясскіе жители сошлись на станціи желѣзной дороги и, видя, какъ дождь пронизывалъ нашихъ солдатъ до костей подъ миніатюрными палатками, раскинутыми по обѣ стороны полотна дороги, соболѣзновали объ ихъ участи въ ту минуту; но никто, однако, не рѣшился пригласить ихъ въ городъ и укрыть подъ кровлею теплаго жилья. «Какъ еще отнесется къ нежданному гостю наше правительство?» думали румыны. И въ этой ихъ думѣ заключалась, конечно, вся курьёзная сторона отношенія народа къ правительству и «народнаго» правительства къ народу вообще. Правда, что въ это время по румынскимъ дорогамъ двигалась такая военная сила, для которой могли быть святы только права болѣе сильнаго, тѣмъ не менѣе это нисколько не измѣняетъ значенія личной политики князя Карла и его министровъ.

Русскій консулъ въ Яссахъ, г. Якобсонъ, послалъ депешу въ Бухарестъ, черезъ генеральнаго консула въ Бухарестѣ, барона Стюарта, въ которой онъ внушительнымъ образомъ требовалъ отъ румынскаго правительства немедленныхъ распоряженій относительно пропуска русскихъ войскъ въ виду состоявшагося приказанія: «вступить въ предѣлы Турціи». Въ депешѣ значился категорическій намекъ на то, что еслибы румынское правительство вздумало воспрепятствовать движенію русскихъ войскъ, то этимъ войскамъ ничего болѣе не остается, какъ прибѣгнуть къ силѣ оружія. Войска появились въ 4 часа утра. Къ четыремъ часамъ пополудни полученъ былъ отвѣтъ отъ Братіано, согласно которому русскимъ войскамъ предоставлялась полная свобода движенія къ берегамъ Дуная. Румынская армія, предварительно расположенная на всѣхъ важныхъ стратегическихъ пунктахъ Румыніи, предупредительно попятилась назадъ, а мѣста этой арміи заступили русскіе отряды. Части 8, 9, 11 и 12 корпусовъ двинулись 12-го апрѣля къ румынской границѣ изъ Унгенъ на Яссы, изъ Гаштемака на Леово и изъ Болграда на Чесме, Рени и Галацъ. Князь Карлъ и министръ Когольничану выдерживали роли до конца. Обмѣнявшись депешами съ русскимъ консуломъ, князь Карлъ соблюлъ, въ глазахъ Европы, видъ удивленнаго и пораженнаго и созвалъ немедленно народныхъ представителей. Но прежде, чѣмъ эти представители собрались въ Бухарестѣ, онъ былъ атакованъ турецкимъ визиремъ. Вслѣдъ за переходомъ русскихъ войскъ черезъ рѣку Прутъ, князь Карлъ получилъ депешу отъ великаго визиря приблизительно слѣдующаго содержанія: «Въ виду концентрированія русскихъ войскъ на берегу Прута и другихъ признаковъ очевиднаго приготовленія русскихъ къ открытію военныхъ дѣйствій, предлагаемъ вашему высочеству войти въ соглашеніе съ Портою и выработать немедленно мѣры, вмѣстѣ съ пашею Абдуль-Керимомъ, ради огражденія границъ княжества и интересовъ государства, согласно парижскому трактату». Князь Карлъ ничего на отвѣчалъ на эту депешу великаго визиря, а румынскій министръ иностранныхъ дѣлъ, Михаилъ Когольничану, отвѣтилъ въ Константинополь такимъ образомъ: «Княжеское правительство приняло къ свѣдѣнію депешу вашего высочества, адресованную на имя князя румынскаго. Такъ какъ содержаніе этой депеши требуетъ отъ насъ немедленнаго единства дѣйствій, ради оттѣсненія непріятеля, то удовлетвореніе подобнаго требованія не зависитъ отъ нашего личнаго произвольнаго распоряженія и отъ нашихъ личныхъ силъ. 14-го (26-го) апрѣля созовется парламентъ въ чрезвычайное общее собраніе; политическое положеніе дѣлъ будетъ выяснено передъ лицомъ законодательнаго корпуса и предстоящее рѣшеніе нашего правительства будетъ немедленно мною сообщено вашему высочеству; министерство конституціоннаго государства, каковымъ является въ настоящее время Турція, не можетъ требовать отъ румынскаго правительства пренебреженія основами конституціи, признанной всей Европой, и румынское министерство, очевидно, не можетъ высказываться категорически по поводу столь важнаго вопроса, какъ настоящій, безъ особаго на то уполномочія цѣлой націи».

Забавно было слышать этотъ упрекъ о «пренебреженіи основами конституціи», увѣреніе, что удовлетвореніе требованія «не зависитъ отъ личнаго произвольнаго распоряженія» — въ виду отвѣта г. Когольничану, уже адресованнаго на имя нашего консула въ Яссахъ и въ виду удивленія конституціоннаго народа, съ которымъ онъ встрѣтилъ наши первые эшелоны.

Коренные соотечественики князя Карла румынскаго писали въ это время, ссылаясь на прокламацію главнокомандующаго, изданную румынскому народу: «Русскіе вошли друзьями въ предѣлы Румыніи и обѣщаютъ щедро платить румынамъ за всѣ ихъ потребности и нужды.» Такого рода извѣстія жадно перепечатывались во всѣхъ оффиціальныхъ, оффиціозныхъ и независимыхъ органахъ румынской печати (исключая туркофильствующихъ), и вызывали весьма ощутительныя повышенія цѣнъ на хлѣбъ и мясо. Евреи, проживавшіе въ предѣлахъ Румыніи и нахлынувшіе туда со вступленіемъ русскихъ войскъ, закопошились и скупали хлѣбъ массами, почему цѣны быстро возвысились и ударили по карманамъ мѣстныхъ жителей. Справедливость заставляетъ замѣтить, что мы чрезвычайно какъ деликатно отнеслись къ румынамъ на первыхъ порахъ. Когда фактъ повышенія цѣнъ дошелъ, напримѣръ, до слуха корпуснаго командира, находившагося въ авангардѣ, генерала Ванновскаго, то послѣдній поспѣшилъ заявить мѣстной администраціи, что народонаселеніе платится напрасно, что его войска ни въ чемъ не нуждаются, потому что имѣютъ при себѣ все, что имъ полагается. Наша деликатность доходила до такой степени, что мы смотрѣли сквозь пальцы на то, какъ румыны и евреи обирали нашего солдата. Были случаи, что евреи и румыны размѣнивали солдату 20 франковъ за 16, да кромѣ того брали 1 или 2 франка за размѣнъ этой монеты. При размѣнѣ золота на серебро евреи взимали съ солдатъ 5 % и 6 % заработка. Желая отплатить деликатностью за деликатность, румынское правительство, безъ всякаго ходатайства, само обнародовало курсъ, согласно которому, русскій полуимперіалъ стоилъ 20 фр. и 40 сант., серебрянный рубль шелъ за 4 фр., а бумажный за 2 фр. 60 сант.

Тѣмъ не менѣе, румыны, почуявъ время, обрадовались ловлѣ золотой рыбки въ мутной водѣ. Извѣстно, что въ Бессарабіи существовали имѣнія, которыя недавно принадлежали русскому правительству. Эти имѣнія составляли когда-то собственность молдаванскихъ монастырей и были признаны княземъ Кузою собственностью Румынскаго Княжества. Вопросъ о правахъ собственности на эти имѣнія былъ всегда самымъ животрепещущимъ вопросомъ для всѣхъ румынъ вообще. При началѣ войны, эти имѣнія были переданы въ собственность Румыніи. Независимо отъ передачи правъ на эти имѣнія, Россія передала Румыніи нѣсколько милліоновъ франковъ дохода съ нихъ за прошлое время. Ясскіе жители видѣли шкатулочку въ рукахъ русскаго консула, барона Стюарта, на станціи желѣзной дороги, когда онъ выѣзжалъ на встрѣчу Государю. Всѣ газеты печатали объ этомъ извѣстіи, румыны были въ восторгѣ и деньги были очень кстати въ ту минуту, потому что въ сундукахъ румынской государственной кассы не было ни гроша. Это не подлежитъ сомнѣнію, потому что въ одномъ изъ ближайшихъ засѣданій палаты, если вы помните, былъ возбужденъ вопросъ о выпускѣ кредитныхъ денегъ. Въ палатѣ нашлись благоразумные люди, которые опровергли тогда эту ненужную мѣру, и эти благоразумные люди имѣли при этомъ въ виду главнымъ образомъ россійскую казну. Они, конечно, не ошибались въ своихъ разсчетахъ.

Слѣдуетъ ли говорить о томъ, что, подъ вліяніемъ этого исключительнаго «разсчета», дѣйствовали рѣшительно всѣ заинтересованныя въ дѣлѣ лица. «Разсчетъ» былъ совершенно ясенъ и осязателенъ для каждаго изъ нашихъ союзниковъ. Подъ вліяніемъ этого «разсчета» находился князь Карлъ, обмѣниваясь депешами наканунѣ дня своего рожденія, и провозглашенія его королемъ румынскимъ; подъ вліяніемъ этого «разсчета» находились всѣ истинные горячіе патріоты своего отечества, вся молодая, сильная, либеральная, интеллигентная Румынія наканунѣ провозглашенія. независимости страны; подъ вліяніемъ матеріальнаго «разсчета» находилось все народонаселеніе румынскихъ городовъ, черезъ которые проходили наши войска и подъ вліяніемъ прелести предвкушенія плодовъ при «разсчетѣ» — собрались народные депутаты на первое засѣданіе палаты въ бухарестскомъ университетѣ.

Залъ палаты былъ переполненъ массою публики. Громадная толпа народа, весь Бухарестъ, толпился на улицѣ противъ зданія университета; затаивъ дыханіе, съ чувствомъ самаго глубокаго интереса и душевнаго волненія — народъ ждалъ рѣшающаго слова изъ устъ своихъ уполномоченныхъ. «Т-с-с-ъ!» пронеслось въ толпѣ, когда князь Карлъ появился среди своего народа; слова застыли на устахъ, улеглось волненіе толпы, умолкли разговоры, всѣ обратились въ слухъ и зрѣніе, и князь Карлъ твердою поступью вошелъ въ палату: окинувъ смѣлымъ, прямымъ взоромъ всѣхъ собравшихся въ залѣ депутатовъ, онъ сказалъ имъ тронную рѣчь: «Гг. нейтралитетъ не принятъ!»… Какой?… Гдѣ?… Почему?… объ этомъ никто не зналъ?… Но, это было совершенно безразлично для народа въ ту минуту… «Мы обязаны защищать наши интересы»! сказалъ князь Карлъ, и эти слова нашли себѣ отголосокъ въ сердцахъ каждаго румына, потому что всѣ, безъ различія пола, возраста, положенія и развитія — всѣ сразу поняли вѣрный и глубокій смыслъ этой фразы. «Русскіе вступили въ предѣлы нашего отечества; укажите мнѣ путь политики, по которому я долженъ слѣдовать»… «Къ чему указывать? думали депутаты: — это такъ ясно, такъ очевидно!»… «Къ чему указывать?» думалъ и самъ князь Карлъ, обмѣнявшись депешами заранѣе. «Надѣюсь, что ненависть политическихъ партій, сказалъ онъ: — эта вѣчная вражда ихъ между собою, наконецъ, прекратится въ виду столь важныхъ и серьёзныхъ событій настоящаго дня». И громъ рукоплесканій потрясъ своды переполненнаго зала. Князь Карлъ воодушевился и замѣтилъ депутатамъ: «Что касается меня, будьте увѣрены, гг. сенаторы и депутаты, что я свято исполню свои обязанности. Съ того дня, какъ я вступилъ на эту землю — я сталъ румыномъ; съ того дня, какъ я возсѣлъ на престолъ, украшенный великими и славными предшественниками (?) — ваши мысли стали моими мыслями, ваши желанія стали моими желаніями. Возвышеніе Румыніи, наши задачи на устьяхъ Дуная — выше всего: удержаніе нашихъ правъ — вотъ наши цѣли! Пусть страна будетъ увѣрена, что ради этихъ святыхъ цѣлей — я съумѣю встать во главѣ моей арміи!»

И вотъ, послѣ всего того, что пережито и перечувствовано въ Кишиневѣ, я пріѣхалъ въ Бухарестъ въ день провозглашенія румынской независимости.

Фіакръ еле-еле двигался со станціи желѣзной дороги по улицамъ румынской столицы. Ликующая толпа расфранченныхъ мужчинъ, дамъ, блузниковъ и простого народа въ праздничномъ нарядѣ, двигалась по улицамъ, образуя шпалеры. Всюду былъ порядокъ, всюду торжественная тишина и спокойствіе. День былъ солнечный, ясный, веселый. Зданія были украшены флагами, коврами. Кончилась обѣдня въ соборѣ. Князь Карлъ скромно ѣхалъ изъ церкви въ свой двухэтажный дворецъ. Его окружала свита. За нимъ не было блестящаго войска; за нимъ ѣхали въ извощичьихъ фіакрахъ министры, сенаторы, депутаты, журналисты, ораторы, нѣсколько генераловъ и небольшая свита офицеровъ; всѣ во фракахъ, всѣ въ бѣлыхъ галстухахъ, меньшинство украшено регаліями; процессія двигалась медленно, толпа разступалась. Простой народъ, съ чувствомъ глубокаго уваженія, смотрѣлъ на эту трупу статскихъ людей; дамы бросали букеты изъ живыхъ цвѣтовъ, махали платками. Всѣми фибрами своего существа, я чувствовалъ, какъ вся народная масса радовалась, ликовала вокругъ меня спокойно и торжественно. Народное счастіе полонило меня.

Вечеромъ городъ иллюминовался; всѣ высыпали на улицы, всѣ были веселы, шутливы, разговорчивы; хватали газеты, читали, покупали телеграммы. Гулъ обшаго говора несся въ воздухѣ съ одного конца города на другой. Энтузіазмъ, патріотизмъ, увлеченія давали о себѣ знать на каждомъ шагу. Рѣчь Карла, посвященная войску, была у каждаго на устахъ: «Гг. офицеры, унтеръ-офицеры, капралы и солдаты!… знамя нашей страны находится въ вашихъ рядахъ; деритесь храбро съ непріятелемъ — и зелень побѣдоносныхъ лавровъ увѣнчаетъ и украситъ горы и поляны румынской земли!» Эти поэтическія слова съ быстротою молніи неслись отъ одного конца города на другой. Они всѣмъ нравились, всѣхъ воодушевляли…

Вдругъ, среди этого общаго ликующаго волненія массы раздалось вдали пѣніе народнаго гимна… Гдѣ это поютъ? И куда хлынулъ вдругъ этотъ счастливый народъ?.. Пѣніе неслось отъ зданія университета; оно все ближе у ближе подходило къ главной улицѣ Бухареста; толпа росла и росла и все громче и громче раздавались аккорды народной пѣсни; прелестные, страстные звуки очаровательной для народа пѣсни охватили всю уличную массу; блузники стремительно окружили студентовъ; студенты, молодёжь, эта сила, эта надежда, эта радость, это упованіе и будущность румынскаго народа — шла торжествующею, съ факелами въ рукахъ. Вотъ они подошли ко дворцу. Карлъ вышелъ на балконъ… смолкло все!… замеръ духъ народной толпы. Карлъ улыбался, онъ гордился молодёжью въ эту минуту, онъ сіялъ отъ радости; онъ былъ веселъ, доволенъ и счастливъ; выслушавъ привѣтствіе депутатовъ, онъ отвѣтилъ имъ теплымъ словомъ благодарности; спокойный воздухъ весенней ночи моментальна огласился громкимъ и неудержимымъ крикомъ: «да здравствуетъ независимая Румынія!»…

И все это ликованіе было совершенно понятно, потому что каждый дѣйствовалъ въ видахъ интересовъ страны. Глубокая ночь легла на землю; и въ то время, когда румыны-крестьяне, преисполненные самыхъ свѣтлыхъ чувствъ и сознательностей радости переживаемаго событія, кончали праздникъ въ тавернахъ неуклюжею пляскою съ бабами, тамъ, въ сторонѣ отъ торжества, по холмамъ и долинамъ Румыніи, пѣшечкомъ тянулись баталіоны нашихъ русскихъ солдатиковъ, обливаясь потомъ, изнемогая отъ усталости и выкидывая изъ ранцевъ все, ради облегченія себя: рубашки, тряпки — все, заведенное ими на послѣдній грошъ, выбрасывая даже лишнюю порцію сухарей, безъ которыхъ они завтра могли быть голодными.

— Не отставай, братцы!.. говорили имъ: — за святое дѣло идемъ!.. идемъ мы за братьевъ-славянъ… освобождать!!..

Раздѣляли ли румыны чувства нашего великодушія въ ту минуту?

IV.
Взрывъ монитора.

Главный штабъ выѣхалъ изъ Кишинева въ Плоешти. Войска вступили въ Румынію, и нѣкоторыя изъ дивизій проходили черезъ этотъ городъ. Не взирая на усталость, несмотря на то, что солдатамъ приходилось дѣлать форсированнымъ маршемъ по 400 и по 500 верстъ, они смотрѣли очень бодро; запыленные и обремененные солдатскою ношею и утомленные благодаря зною (до 35°) — они едва спасались въ палаткахъ или подъ брезентами, во время остановокъ. Но, превозмогая всѣ трудности похода, терпѣливая и выносливая физическая сила двигалась все впередъ и впередъ.

Румынію заняла масса нашихъ войскъ, хотя далеко не въ такомъ количествѣ, какое предполагали, основываясь отчасти на офиціальныхъ, отчасти на частныхъ свѣденіяхъ (500,000); при началѣ кампаніи было всего около 200,000. Проѣзжая по желѣзнымъ дорогамъ Румыніи, являясь на берега Дуная, рѣшительно, нигдѣ нельзя было встрѣтить русскихъ войскъ. Проходя проселочными дорогами, наши главныя силы двигались черезъ Баніашъ, отстоящій отъ Бухареста на 6 верстъ, и сосредоточивались около Александріи. Впечатлѣніе совершеннаго отсутствія войскъ въ Румыніи было очень выгодно для насъ въ то время. Армія пряталась до поры, до времени, и въ этой таинственности заключалась, конечно, лучшая сторона исполненія задуманнаго плана: перехода черезъ Дунай.

Переходъ черезъ Дунай представлялся всѣмъ и каждому однимъ изъ самыхъ труднѣйшихъ маневровъ послѣдней кампаніи. Въ дѣйствительности, это такъ и было. При современномъ вооруженіи турокъ, при сосредоточеніи турецкихъ войскъ вдоль береговъ широкой и быстрой по теченію рѣки, при защитѣ этихъ береговъ вооруженными рѣчными мониторами, канонерскими лодками и пароходами и при совершенномъ отсутствіи равносильныхъ средствъ съ нашей стороны — переходъ черезъ Дунай занималъ умы всей Европы и считался поводомъ къ громадной потерѣ людей съ нашей стороны. Ходили слухи, что генеральный штабъ разсчитывалъ на убыль при переходѣ въ 25,000 человѣкъ.

Первая забота съ нашей стороны свелась къ миннымъ загражденіямъ Дуная. Это дѣло было предоставлено нашимъ морякамъ, какъ спеціалистамъ миннаго искуства, и нѣкоторымъ изъ минеровъ сапернаго вѣдомства.

Минныя загражденія должны были запереть турецкія суда въ ихъ гаваняхъ. Будь на мѣстѣ турокъ любая держава Европы — намъ бы они обошлись не такъ дешево, какъ случилось. Минныя загражденія были сдѣланы около Рени, у Мачинскаго Пролива и у деревни Парапанъ. Я не буду разсказывать въ этомъ бѣгломъ очеркѣ всѣхъ подробностей этихъ работъ. Мнѣ хочется передать лишь подробности геройскаго подвига гг. Шестакова и Дубасова. Легко можетъ быть, что подробный разсказъ этого подвига, согласно тѣмъ даннымъ, которыя мнѣ удалось собрать на мѣстѣ и за правдивость которыхъ я не могу не ручаться, такъ какъ я ихъ слышалъ изъ устъ весьма компетентныхъ свидѣтелей этого подвига, представитъ его въ нѣсколько иномъ свѣтѣ сравнительно съ тѣмъ представленіемъ, которое у насъ получилось, благодаря разсказамъ и донесеніямъ за прошлое время.

На сколько мнѣ помнится, этотъ случай взрыва моряками на водѣ судна миною былъ вторымъ случаемъ въ морской исторіи всѣхъ народовъ вообще. Первый случай относится ко времени американской войны. Принимая это во вниманіе, каждый изъ насъ имѣетъ полное право сказать, что наша морская исторія дѣйствительно украсилась подвигомъ, который никогда не умретъ въ умахъ и сердцахъ какъ современниковъ, такъ и нашихъ потомковъ. Страничка исторіи, на которую будетъ внесенъ этотъ подвигъ Шестакова и Дубасова, будетъ свѣтлой страничкой въ объемистыхъ томахъ исторіографіи нашихъ дней; она будетъ очень свѣтло отражаться среди остального матеріала, если принять во вниманіе скудость текущихъ матеріаловъ по морскому дѣлу^[2].

Когда касались подвига Шестакова и Дубасова, до сихъ поръ всякій разъ говорили: «подвигъ Дубасова и Шестакова». Я говорю: «подвигъ Шестакова и Дубасова». Этимъ я нисколько не желаю умалять значенія Дубасова въ этомъ дѣлѣ. Сохрани меня Богъ! Но я оставляю за собою право относиться къ этимъ героямъ совершенно безпристрастно. Будучи свидѣтелемъ историческаго событія, каждый изъ насъ имѣетъ въ то же время полное право и быть судьею этого событія, согласно своему внутреннему убѣжденію, основанному на данныхъ самаго событія. Передавая разсказъ въ томъ видѣ, въ какомъ онъ былъ переданъ мнѣ людьми, неразрывно связанными съ событіемъ геройскаго поступка нашихъ первыхъ героевъ на Дунаѣ — я, конечно, предоставляю каждому опровергать меня, если только этотъ «каждый» будетъ видѣть за собою фактическое подтвержденіе и чувствовать нравственное право на то. Не буду распространяться о томъ, что всякій истинный герой только тогда и будетъ «истиннымъ героемъ», когда онъ холодно и безпристрастно отнесется къ самому себѣ. Правда, иногда это бываетъ очень трудно; человѣчество привыкло превозносить героевъ до небесъ, а иногда и кружить имъ головы. Но въ этомъ-то случаѣ и при такомъ-то развращающемъ вліяніи массы и обнаруживается истинный герой, когда онъ сохраняетъ самообладаніе, какъ по отношенію къ другимъ, на благо которымъ онъ служитъ, такъ и по отношенію къ самому себѣ. Честность и истинный героизмъ — это два неразрывныя свойства въ одномъ человѣкѣ; это два синонима.

Отрядъ моряковъ, находившійся въ Браиловѣ, состоялъ въ то время подъ начальствомъ капитана 1 ранга Рагули^[3]. Для работы на рѣкѣ необходимы были средства. Нашлись два небольше буксирные парохода, старые, собственно говоря, гнилые, уже отслужившіе свою службу; но, за неимѣніемъ лучшихъ, и эти были пригодны для насъ. Какъ мнѣ передавали, за одинъ пароходъ мы заплатили 15,000 р.; за другой — 20,000 р.; одинъ назвали: «Загражденіе», другой окрестили именемъ «Взрывъ». Независимо отъ этого, румынское правительство предложило въ наше распоряженіе княжескую яхту, находившуюся подъ командою румынскаго моряка Муржеско, одну канонерскую лодку и одинъ небольшой пароходъ, употреблявшійся прежде для черныхъ работъ. Канонерская лодка была вооружена однимъ орудіемъ, и хотя она построена по образцу простыхъ рѣчныхъ канонерскихъ лодокъ, но румыны придали ей типъ броненоснаго судна съ тараномъ, утѣшая себя мыслью, что они имѣютъ судно, хотя и не броненосное, но похожее на такое по внѣшнему своему виду. Такимъ образомъ, наша экскадра образовалась изъ этихъ жалкихъ судовъ. Къ экскадрѣ присоединились четыре минныя шлюпки. Это — обыкновенные паровые катера, употребляемые на судахъ нашей броненосной экскадры. Они только приспособлены для употребленія минъ, согласно практикѣ, выработанной нашей кронштадтской минной школою и минною эскадрою, плавающею ежегодно подъ командою контръ-адмирала Пилкина и занимающеюся практически миннымъ дѣломъ. Обыкновенный паровой катеръ носитъ вдоль своихъ бортовъ минные шесты въ 40 фут. длины. Въ концѣ такого шеста насаживается цилиндрическая мина, равная по силѣ своего дѣйствія ста фунтамъ пороха. Каждая паровая шлюпка вооружена двумя такими шестами и, слѣдовательно, двумя минами, независимо отъ кормового шеста, вооруженнаго также миною. Кормовая мина можетъ дѣйствовать на случай неуспѣха носовой при поворотахъ около непріятельскаго судна, хотя за носовыми минами остается большее вѣроятіе на успѣхъ. Мина взрывается двумя способами: путемъ автоматическаго проводника, причемъ мина воспламеняется при ударѣ о непріятельское судно, или путемъ проводника обыкновеннаго, по желанію. Спеціалисты спорятъ, который изъ этихъ двухъ проводниковъ лучше для употребленія. Лейтенантъ Шестаковъ увѣрялъ меня, что обыкновенный проводникъ онъ всегда предпочтетъ автоматическому. Минная шлюпка покрыта металлическимъ зонтомъ, а вдоль бортовъ къ этому зонту прикладываютъ мѣшки съ толченымъ каменнымъ углемъ, которые предохраняютъ людей, сидящихъ въ шлюпкѣ, отъ дѣйствія непріятельскихъ пуль. Во всемъ остальномъ шлюпка ничѣмъ не отличается отъ обыкновеннаго парового баркаса. Простота минныхъ приспособленій дала намъ возможность вооружить такими же шестами и такими же минами, только въ большихъ размѣрахъ, рѣчную румынскую канонерскую лодку. Типъ такихъ минъ выработанъ въ нашей кронштадской минной школѣ, въ которой много трудились горячо преданные этому дѣлу професора: Петрушевскій, Боресковъ и покойный (убитый въ Сербіи) капитанъ-лейтенантъ Шпаковскій. Эти лица усовершенствовали мину и примѣнили ее къ шлюпкѣ, тогда какъ изобрѣтеніе такой мины принадлежитъ всецѣло штабсъ-капитану морской артиллеріи Трумбергу. Устройствомъ такой мины и приспособленіемъ ея къ шлюпкѣ въ южной дѣйствующей арміи занимались впродолженіи декабря, января и февраля мѣсяцевъ лейтенанты: Ломинъ и баронъ Штакельбергъ. Минныя шлюпки, послѣ нѣкоторыхъ перемѣщеній, поступили въ окончательное вѣденіе лейтенантовъ Дубасова и Шестакова, мичмановъ Персина и Баля.

Когда черноморскій отрядъ прибылъ на берега Дуная, моряки раздѣлились и каждый занялся своимъ дѣломъ. Я уже говорилъ, что вначалѣ была заграждена минами рѣка Серетъ, для предохраненія моста желѣзной дороги, затѣмъ сдѣлали загражденіе у Рени, потомъ покончили съ загражденіями выше Браилова, наконецъ, приступили къ загражденію Мачинскаго Пролива. Какъ разъ къ этому времени подоспѣлъ профессоръ минной школы, генералъ маіоръ Боресковъ, подъ руководствомъ котораго и были окончены минныя работы въ Мачинскомъ Проливѣ.

Покончивъ съ загражденіями, у гг. Дубасова и Шестакова родилась мысль попробовать взорвать турецкій мониторъ, стоявшій въ Мачинскомъ Проливѣ и безпокоившій ихъ во время производства работъ, когда они заграждали проливъ. Но прежде, чѣмъ перейти къ разсказу самого взрыва, необходимо познакомить васъ съ положеніемъ мѣстности.

Въ первыхъ числахъ іюня я прибылъ въ Браиловъ (уже послѣ взрыва монитора). Это было не задолго до нашей переправы. Душно было въ воздухѣ; спиралось дыханіе въ груди; гроза шла, шла, и такъ вотъ и чувствовалось, что она скоро и быстро разразится на берегахъ Дуная.

Путешествіе въ Браиловъ и въ Галацъ умаляло это подавляющее впечатлѣніе. Галацъ и Браиловъ и вообще весь лѣвый берегъ какъ будто находился на мирномъ положеніи. Здѣсь не было перестрѣлокъ, здѣсь не видно было даже пикетовъ. Течетъ рѣка Дунай между низменнымъ турецкимъ берегомъ и возвышеннымъ румынскимъ, и по этой рѣкѣ, между Браиловымъ и Галацемъ, русскіе пароходы поддерживали сообщеніе такъ же спокойно и безпрепятственно, какъ по рѣкѣ Невѣ.

Прелестными видами любовались мы у Браилова. Этотъ городъ, равно какъ и Галацъ, построенъ на высокихъ и обрывистыхъ берегахъ Дуная. У подошвы этихъ обрывовъ несутся мутныя воды этой быстрой рѣки, а на другомъ берегу тянется нѣчто въ родѣ шхеръ мачинскаго архипелага. Тамъ далеко далеко, противъ Браилова, кончаются эти зеленыя шхеры турецкими, конусообразными горами темно-коричневаго цвѣта. Дунай разлился ужасно, хотя фарватеръ его, можно сказать, даже узокъ. Мачинскій Проливъ такой же узкій. Съ правой стороны, когда смотришь изъ Браилова, при входѣ въ Мачинскій Проливъ, раскинулись отдѣльные острова различныхъ формъ и величинъ. Во время разлива Дуная, всѣ эти острова бываютъ обыкновенно залиты водою, такъ что съ возвышеннаго мѣста вы видите одинъ сплошной, густой лиственный лѣсъ, какъ бы ростущій изъ воды, да различаете еще, среди густой зелени этого лѣса, отдѣльные узенькіе проливчики. Густая, тучная, сочная зелень манитъ васъ къ себѣ; но горе вамъ, если вы пробьетесь на шлюпкѣ внутрь архипелага и останетесь тамъ лишній часъ: страшную лихорадку схватите вы въ этомъ архипелагѣ зеленыхъ острововъ. Мачинскій Проливъ тянется неправильной линіей: сначала онъ идетъ вправо, потомъ заворачиваетъ влѣво и т. д. Съ лѣвой стороны пролива вы видите такую же зелень, затопленную на громадномъ пространствѣ поперекъ и внизъ по рѣкѣ. Но это — не острова; это — низменный берегъ, громадная поляна, густо заросшая кустарникомъ и сплошь затопляемая Дунаемъ каждый разъ, когда разливается эта рѣка. Во время моей бытности тамъ, вода спадала довольно быстро; почва этой поляны, равно какъ и всѣ возвышенные острова мачинскаго архипелага, постепенно выходили изъ воды, какъ будто выростали все выше и выше надъ водою и образовывали нѣчто въ родѣ громаднаго сплошного болота. Лиственница путается съ камышемъ, среди котораго растутъ болотныя травы. Вездѣ, по всему пространству, цапли перелетаютъ съ мѣста на мѣсто. Сейчасъ же, при входѣ въ Мачинскій Проливъ, съ лѣвой стороны, выступаетъ остроконечный мысъ на рѣку Дунай. На этомъ мысѣ, окруженномъ сплошною водою или, вѣрнѣе, водою спереди и сплошнымъ болотомъ сзади, стоитъ небольшая деревня Гечидъ. Она разрушена въ настоящее время, стѣны домовъ ея превратились въ развалины. Почва этого мыса идетъ одною полосою вдоль по проливу на нѣкоторое, недальнее разстояніе и снова обрывается въ воду. Вы минуете этотъ мысъ, плывете далѣе вдоль по Мачинскому Проливу и видите домъ, залитый водою. На крышѣ этого брошеннаго дома съ утра до ночи и съ ночи до утра покоилась вѣрная собака, предпочитавшая голодную смерть измѣнѣ своему жилью. Мучительнымъ воемъ голоднаго пса оглашался воздухъ Мачинскаго Пролива.

Мы плыли по Мачинскому Проливу на пароходѣ «Загражденіе». Лейтенантъ-черноморецъ Турнулъ любезно предложилъ намъ эту небольшую прогулку. Пароходъ взялъ на буксиръ баржу съ ротою солдатъ, которая должна была смѣнить другую роту, занимавшую пикеты на противоположномъ мысѣ, у деревни Гечидъ. Надо замѣтить, что послѣ вторичнаго взрыва монитора мы хозяйничали у Браилова, нетолько на нашемъ берегу, но и на турецкомъ. Солдаты располагались вокругъ костровъ и несли аванпостную службу. Турки нисколько не препятствовали намъ — до того у страха были глаза велики. Болгаре-пастухи, узнавъ о томъ, что деревня Гечидъ и окружающій ее небольшой кусокъ территоріи былъ занятъ русскими войсками, пригоняли сюда черезъ болота цѣлыя стада быковъ и лошадей мѣстныхъ жителей и спасали ихъ, такимъ образомъ, отъ грабежа баши-бузуковъ.

При выходѣ изъ Мачинскаго Пролива, прямо круто подымался обрывистый берегъ Румыніи; на высотѣ этого берега кутался въ зелени очень хорошенькій городокъ Браиловъ, съ его красиво высматривавшими домами и бѣлыми куполами церквей. Сзади тянулась болотистая, громадная поляна, а еще далѣе высились горы Турціи, какъ будто совершенно необитаемыя человѣчествомъ. Даже при помощи бинокля вы съ трудомъ различаете турецкія деревни у подножья этихъ горъ, а самый Мачинъ прячется въ зелени мачинскаго архипелага. Вотъ въ общихъ чертахъ внѣшній видъ этой мѣстности, которой суждено было стать исторической, благодаря подвигу Шестакова и Дубасова.

Мысль о взрывѣ монитора давно занимала умы этихъ моряковъ, но осуществленіе ея встрѣчало препятствіе, главнымъ образомъ, потому, что никто изъ начальствующихъ лицъ не бралъ на себя отвѣтственности за результаты такого рискованнаго предпріятія. Дубасову и Шестакову было сказано, что сначала нужно покончить съ загражденіями, а потомъ уже можно будетъ подумать и о нападеніи. Когда окончились работы по загражденію, начальникъ отряда, капитанъ 1-го ранга Рагуля, уѣхалъ въ Плоешты. Во время его отсутствія, моряки задумали осуществить свой проэктъ. Между ними назначенъ былъ только день нападенія. Ходили слухи, что начальство категорически не запрещало Шестакову и Дубасову взрывать мониторъ, но что оно показывало видъ, что ничего не знаетъ о намѣреніи двухъ лейтенантовъ. Шестаковъ и Дубасовъ твердо рѣшили исполнить задуманное предпріятіе. Вы понимаете ту отвѣтственность, которую брали они на себя на случай неуспѣха, въ особенности Дубасовъ, какъ старшій въ чинѣ между ними.

Эскадра составилась изъ четырехъ минныхъ шлюпокъ. Планъ былъ составленъ: слѣдовать другъ за другомъ и нападать послѣдовательно, оканчивая, въ случаѣ неуспѣха, дѣло предъидущаго. Катера должны были слѣдовать въ такомъ порядкѣ: во главѣ долженъ былъ идти Дубасовъ, какъ старшій въ чинѣ, за нимъ Шестаковъ, затѣмъ мичманъ Персинъ и, наконецъ, мичманъ Баль долженъ былъ завершать атакующій кортежъ.

Турецкія суда уходили на ночь въ глубину Мачинскаго Пролива и становились на якорь вблизи самаго Мачина.

Наступила темная ночь, сырая, тихая іюньская ночь. Съ вечера развели пары, приготовили все необходимое, собрали команду, причемъ приняты были всевозможныя мѣры для того, чтобы не обнаруживать своего намѣренія. Когда наступила окончательная темнота, катера, одинъ за другимъ, въ условномъ порядкѣ отвалили отъ браиловской пристани.

— Съ Богомъ! проводили ихъ товарищи.

Это была ужасная ночь… Эта ночь никогда не изгладится изъ воспоминаній героевъ; эта ночь заставила ихъ жить новою жизнію… Знаете ли вы, что значитъ встать лицомъ къ лицу съ опасностью?.. Знаете ли вы, что значитъ сознательно идти противъ силы, которая во сто кратъ сильнѣе? Герои подвига такъ же рѣдки, какъ рѣдки и геніи, какъ рѣдки и высокіе таланты изъ области отвлеченнаго міра. Легко заразиться недугами массы, но какъ трудно и какъ тяжко бороться съ ними и какъ чрезмѣрно великодушно ставить свою жизнь на карту во благо человѣчества!

Въ моментъ рѣшимости Шестакова и Дубасова, когда отъ нихъ отвернулись всѣ, на пользу которыхъ они жертвовали жизнію, ихъ одушевляла одна божественная искра, которая, равнымъ образомъ, воодушевляетъ поэта, мыслителя и художника-творца! Эта божественная искра зардѣлась въ образѣ свѣтлой звѣздочки, которая ласково манила ихъ къ себѣ: «Сюда!.. за мной идите!.. Тамъ… тамъ вы найдете цѣль вашей жизни!»

Герои забывали все въ мірѣ и увѣренно шли по указанію своего миѳическаго лоцмана.

Какъ только катеръ Шестакова отвалилъ отъ пристани, онъ прежде всего заснулъ… онъ былъ очень утомленъ предварительными работами.

— Шурка, что ты спишь! сказалъ ему удивленный его товарищъ, лейтенантъ Петровъ.

Лейтенантъ Петровъ пошелъ съ нимъ охотникомъ. Его обязанность заключалась въ томъ, чтобы рвать мину по приказанію Шестакова.

На катерѣ Дубасова находился другой охотникъ — морякъ румынской службы, Муржеско.

Катера переплыли Дунай. Дубасовъ вошелъ первымъ въ Мачинскй Проливъ. Архипелагъ Зеленыхъ Острововъ сливался въ одну общую массу таинственнаго сада. Вокругъ было пустынно, дико и темно. Берега пролива обрисовывались смутной контурной линіей, а впереди, за поворотомъ пролива еле-еле виднѣлась темная масса турецкихъ судовъ. Невозмутимая тишина царила въ воздухѣ, только невольный паръ иногда нарушалъ эту тишину, вырываясь изъ трубы катера, и досаждая доблестнымъ пловцамъ.

— Мониторы показались! сказали Шестакову на катерѣ.

Дремоту какъ рукой сняло. Шестаковъ ободрился, пришелъ въ себя и напрягъ всѣ силы своего зрѣнія и слуха для того, чтобы слѣдить за передовымъ движеніемъ катера Дубасова.

Они подходятъ все ближе и ближе… Силуэты турецкихъ судовъ яснѣе и яснѣе обрисовываются въ глубинѣ темнаго фона… Вотъ они видятъ часового, неподвижно стоящаго на палубѣ монитора… вотъ они слышатъ его окликъ.

Дубасовъ отвѣтилъ. Отвѣтилъ разъ, отвѣтилъ два (вы знаете его отвѣтъ)… Сверкнулъ огонь… послышался выстрѣлъ… На мониторѣ забѣгали и человѣческія фигуры начали выростать, какъ изъ земли.

Ужасная минута наступила вслѣдъ затѣмъ. Эта была минута начала отчаянной борьбы силы съ видимымъ ничтожествомъ! По сигналу часового, поднялась тревога на всѣхъ турецкихъ судахъ. Ихъ было три. Турки открыли огонь, изъ орудій, изъ ружей, съ берега и съ судовъ. Демоническій гулъ гранатъ оглушилъ моряковъ; пронизывающій свистъ турецкихъ пуль послышался со всѣхъ сторонъ.

Это былъ моментъ необходимости атаки. Нельзя было зѣвать. Вдругъ громадный столбъ воды поднялся въ воздухѣ, катеръ Дубасова черпнулъ воды… всѣмъ показалось, смерть скосила въ одинъ мигъ и Дубасова, и Муржеско, и всѣхъ матросовъ, находящихся съ ними.

Шестаковъ даетъ полный ходъ впередъ. Онъ видитъ, что Дубасовъ цѣлъ; онъ не знаетъ, терпитъ онъ, или нѣтъ.

— Все ли благополучно? кричитъ онъ Дубасову.

— Все благополучно!.. Мониторъ не тонетъ… Хотите — идите, взрывайте!

Огонекъ блестѣлъ еще въ илюминаторахъ (окнахъ) судовой каюты; масса монитора не двигалась на водѣ. Это видѣлъ матросъ Стенинъ.

Шестаковъ бросился на мониторъ.

— Смотри, Шурка, раньше уменьши ходъ!^[4]

— Знаю! отвѣтилъ Шестаковъ.

— Ну, смотри, хоть умремъ, а взорвемъ мониторъ! крикнулъ Петровъ.

— Неужьто жь? пошутилъ въ эту минуту Шестаковъ. Это была его обычная поговорка.

Петровъ хотѣлъ рвать мину автоматическимъ проводникомъ.

— Брось! приказалъ ему Шестаковъ. Онъ хотѣлъ рвать мину по желанію.

Не доходя до монитора сажени на 3, на 4, съ монитора раздался выстрѣлъ изъ 9-ти дюймоваго орудія.

Они только поклонились этому выстрѣлу. Весь катеръ обдало дымомъ, граната пронеслась надъ головами. Дубасовъ подумалъ въ эту минуту, что ихъ уже болѣе не существуетъ.

— Стопъ машина! крикнулъ Шестаковъ, когда носъ его катера коснулся борта монитора. Тогда онъ былъ совершенно увѣренъ въ томъ, что мина, высунутая на шестѣ, подошла подъ самый мониторъ. Ему хотѣлось подвести ее подъ машинное отдѣленіе.

— Ванюха, рви! крикнулъ онъ Петрову.

Получился взрывъ и цѣлый столбъ всевозможныхъ щепъ и осколковъ обдалъ катеръ Шестакова со всѣхъ сторонъ. Какая-то дверь (должно быть, отъ каюты) упала на катеръ между Шестаковымъ и матросомъ.

Мониторъ началъ медленно опускаться въ воду.

— Задній ходъ! крикнулъ Петровъ сейчасъ-же послѣ взрыва. Между ними было условлено ранѣе дать задній ходъ сейчасъ-же. какъ только получится взрывъ.

Наступилъ слѣдующій моментъ, котораго никакъ не ожидали наши герои. Машинѣ дали задній ходъ, но винтъ ея отказался дѣйствовать, вѣроятно, вслѣдствіе того, что онъ засорился въ щепахъ и осколкахъ, плававшихъ на водѣ. Наконецъ, какіе то тали (лопари) съ монитора, вѣроятно, отъ шлюпбалокъ, на которыя подымаютъ обыкновенно шлюпки на суда, захлестнули за что-то на носу катера Шестакова. Положеніе его было критическое. Унтеръ-офицеръ Нечипуренко кинулся на бакъ (на носъ) съ цѣлью очистить катеръ отъ лопаря. Турки продолжали стрѣлять и пуля ударила въ катеръ около самаго Нечипуренки, коснувшись воды.

— Ишь ты, стерва!.. глаза запорошила! сказалъ Нечипуренко.

Мониторъ продолжалъ тонуть. Согласно условленному заранѣе плану, Шестаковъ сдѣлалъ сигналъ свистомъ, что должно было означать, что онъ проситъ помощи. Никто не отвѣтилъ ему на этотъ сигналъ. Вдругъ Шестаковъ увидѣлъ, что на него шелъ турецкій катеръ на веслахъ съ гребцами и стрѣлками. Силуэтъ бѣлаго катера ясно очертился на водѣ.

— Ваше бл-діе, что дѣлать? крикнулъ одинъ изъ матросовъ Шестакова.

У Шестакова было всего лишь 4 стрѣлка.

— Катай, ребята! крикнулъ Шестаковъ, и стрѣлки открыли огонь по турецкому катеру. Штыки были отомкнуты, но было приказаніе взять ихъ съ собой на всякій случай. Самъ Шестаковъ выпустилъ изъ револьвера 9 пуль. Матросы выстрѣлили около 30 пуль.

Петровъ въ это время давалъ передній и задній ходъ, ради очищенія винта катера. Турецкій катеръ, къ счастію, повернулъ назадъ.

— На катерахъ! крикнулъ Шестаковъ, начиная отчаяваться. — Дайте помощь!

На зовъ Шестакова не было отвѣта. Но въ этотъ моментъ машина на катерѣ начала дѣйствовать и дала задній ходъ. Шестаковъ и Нечипуренко обрѣзали концы талей съ утопающаго монитора и Шестаковъ крикнулъ: «возьми весла!» Матросы: Ржева и Лисагорскій взяли весла и начали выводить ими катеръ изъ обломковъ, съ носа. Нечипуренко и Шестаковъ, при помощи такихъ же веселъ, дѣйствовали на кормѣ. Въ это время матросы на катерѣ увидали барахтавшагося турку на водѣ. Матросъ Ржепа крикнулъ съ бака:

— Ваше бл-діе!.. брать турку?

— Погоди, дай очистить винтъ, послѣ возьмемъ, отвѣтилъ ему Шестаковъ. Когда вышли изъ обломковъ, машинѣ дали задній ходъ и потомъ полный передній. Пройдя нѣкоторое пространство, Шестаковъ приказалъ застопорить машину и кричать «ура!» Команда крикнула: «ура» и всѣ матросы, какъ одинъ человѣкъ, бросились цѣловать Шестакова. Здѣсь нервы Шестакова не выдержали… онъ зарыдалъ, какъ малый ребенокъ.

Катеръ направился вверхъ по Мачинскому Проливу. Мониторъ окончательно погружался въ воду.

Пройдя саженей 150, Шестаковъ нагналъ катеръ мичмана Персина. Его мѣсто было третьимъ въ ряду при движеніи катеровъ къ мониторамъ.

— Есть-ли раненые? спросилъ Персинъ.

— Раненыхъ нѣтъ, но меня вы ранили сердечно, отвѣтилъ ему Шестаковъ: — я былъ въ самомъ критическомъ положеніи.

И съ этими словами онъ поплылъ дальше. Рыданія душили его грудь. Истерика не прекращалась. Петровъ началъ утѣшать своего товарища.

— Ваше бл-діе, ласково сказалъ унтеръ-офицеръ Нечипуренко, обращаясь къ Шестакову: — да вы не мучьтесь… взорвали мониторъ — надо радоваться.

Тутъ сказалъ кое-что еще одинъ человѣкъ… но я не буду приводить его словъ.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Катеръ Дубасова былъ залитъ водою. Это обстоятельство обязывало его заботиться о своемъ катерѣ, а главнымъ образомъ о людяхъ.

V.
Первое чувство, охватившее насъ въ Румыніи.

Раздѣляли ли румыны чувство нашего великодушія при началѣ войны за освобожденіе болгаръ? Вотъ вопросъ, которымъ мы задались въ прошломъ очеркѣ.

Едва ли слѣдуетъ говорить, что вопросъ этотъ совершенно праздный. Они не вѣрили въ безкорыстіе русскихъ на случай успѣха, въ которомъ они почти не сомнѣвались. Каждому изъ нихъ казалось, что мы дѣйствуемъ подъ вліяніемъ предвзятаго разсчета, и это было въ сущности самое выгодное заключеніе для насъ, такъ какъ иначе они должны были бы окончательно отказаться отъ объясненія смысла войны съ туркай. Въ ту минуту ихъ симпатіи были ближе къ туркамъ, чѣмъ къ намъ, и достаточно вспомнить ихъ политику во время сербской войны (когда они отказывались пропускать военные транзиты и разоружали болгарскія дружины, переходившія ихъ границу, по пути слѣдованія на театръ военныхъ дѣйствій), чтобы убѣдиться въ ихъ безучастіи къ судьбамъ славянскихъ народностей вообще.

Румыны приняли нашу сторону въ силу сознанія выгоды ихъ роли «союзниковъ», выгоды, какъ въ матеріальномъ отношеніи, такъ и въ политическомъ; поэтому, между нами и установились сразу совершенно особыя отношенія, въ которыхъ холодная дѣловитость заняла мѣсто горячихъ чувствъ. Я не знаю, съ какимъ чувствомъ приняло русское общество протянутую руку помощи нашихъ союзниковъ; думаю, однако же, что русскій человѣкъ, привыкшій ходить на помочахъ въ дѣлѣ рѣшенія политическихъ вопросовъ, отнесся къ этому совершенно индифферентно. Не такъ думали румыны. Каждый шагъ своего дальнѣйшаго соучастія, они старались обставлять согласно съ требованіями ихъ народной гордости, самостоятельности и чести, хотя эта честь подчасъ и казалась довольно сомнительнаго свойства. Будучи въ Румыніи, я имѣлъ возможность наблюдать за отношеніями румынъ къ русской арміи и, наоборотъ: эти отношенія были очень оригинальны.

— Теперь, господа, держи ухо востро, говорили мы съ перваго же момента нашего вступленія въ Румынію.

Это была, такъ сказать, первая фраза, произнесенная устами русскаго воина, въ отвѣтъ на порывы нашихъ союзниковъ. Съ этой фразы у насъ и начались собственно дальнѣйшіе разговоры.

Апрѣль мѣсяцъ былъ дождливый мѣсяцъ въ Румыніи въ прошломъ году, а предшествовавшая зима была снѣжная на Карпатскихъ горахъ, такъ что всѣ малѣйшіе ручейки разливались въ рѣчки и поминутно размывали полотно желѣзной дороги. Главная квартира переѣхала въ Плоэшты и съ этихъ поръ по румынской желѣзной дорогѣ установилось многолюдное сообщеніе, которое часто прерывалось, вслѣдствіе порчи дороги. Само собою разумѣется, что подобные перерывы весьма не благопріятно отзывались на движеніе частей арміи и военныхъ транспортовъ; и хотя временныя порчи полотна казались весьма понятными, если принять во вниманіе съ одной стороны недобросовѣстность постройки (одна половина дороги построена была извѣстнымъ Струсбергомъ), а съ другой — обиліе горныхъ водъ, но все-таки казалось, что тутъ есть что-то подозрительное.

— Нѣтъ, это не ладно, говорили русскіе, глядя на желѣзнодорожныя неисправности. — Было бы смѣшно думать, что безпорядки происходятъ вслѣдствіе независимыхъ причинъ. Тутъ непремѣнно кроется какая-нибудь тайна, которую надо разслѣдовать… Ужь не подкуплены-ли турками директора и управляющіе желѣзныхъ дорогъ? Вѣдь эти желѣзнодорожные дѣятели… что значитъ имъ продать насъ за грошъ?

Очевидно, что подобнаго рода сужденія о желѣзнодорожныхъ дѣятеляхъ имѣли свое основаніе. Но главнѣйшимъ образомъ, они представляли собой плодъ заключеній, вывезенныхъ нами изъ дома и основанныхъ на собственномъ горькомъ опытѣ.

Этими горькими опытами собственной жизни объясняется и наша недовѣрчивость, я наша страсть къ подозрѣніямъ, обнаруживавшаяся на каждомъ шагу. Вотъ вамъ примѣръ.

Въ вагонѣ желѣзной дороги ѣхали нѣсколько человѣкъ нашихъ гвардейскихъ кавалеристовъ. Это было на первыхъ порахъ вступленія въ Румынію, когда мы были въ дружбѣ съ румынами. Вмѣстѣ съ кавалеристами, ѣхалъ изъ Яссъ господинъ средняго роста, прилично одѣтый, не первой молодости. Офицеры довольно косо поглядывали на штатскаго, сидѣвшаго съ ними въ одномъ вагонѣ, потому что всякій штатскій человѣкъ казался не у мѣста въ обществѣ военныхъ въ военное время.

— На войну, господа, ѣдете? спросилъ ихъ штатскій господинъ.

— Да, на войну, а вы куда?

— Я ѣду въ Бухарестъ… дѣло доброе, господа, съ вашей стороны; защищать интересы своего отечества — это ваше призваніе… Я также ѣду на войну, въ дѣйствующую армію хочу поступить… Я докторъ медицины, и думаю войти въ составъ медицинскаго персонала.

— Вы русскій?

— Нѣтъ, я полякъ! я все время жилъ за границею.

Офицеры переглянулись.

— Это шпіонъ, замѣтилъ одинъ другому.

— А что же?.. легко можетъ быть…

— Я его сейчасъ поймаю.

Разговоръ начался съ личнаго происхожденія штатскаго господина. Господинъ заявилъ, что его судьба такъ же до нѣкоторой степени связана съ событіями текущаго времени, потому что его дѣдъ имѣлъ когда то помѣстье въ Турціи, что его отецъ подвергался случаямъ грабежей со стороны турецкихъ баши-бузуковъ, и что ему ближе, чѣмъ кому либо, извѣстны гнилые порядки турецкой администраціи.

— Что вы называете гнилыми порядками?

— Боже мой! да все, что основано на произволѣ; все, гдѣ нѣтъ ни суда, ни расправы, гдѣ одинъ безчестно обогащается на счетъ другого, гдѣ паша грабить райю, словомъ мало ли, признаковъ гнилой администраціи.

Одинъ изъ слушателей толкнулъ другого подъ бокъ.

— Я искренно сочувствую вообще всякой войнѣ за освобожденіе угнетеннаго и порабощеннаго и вполнѣ раздѣляю благородство политики Россіи; хотя, строго говоря, самый принципъ войны представляется мнѣ до нѣкоторой степени туманнымъ.

— Что вы хотите этимъ сказать?

— Если судить съ точки зрѣнія принципа…

— Ну, да, это шпіонъ, снова шепнулъ одинъ другому.

Господинъ, увлекаясь все болѣе и болѣе своею тэмою, самъ не замѣчая того, пришелъ жъ дорольно рѣзкимъ выводамъ.

— Это порицаніе дѣйствій русскаго правительства, разсудили слушатели.

— Не слыхали-ли вы чего-нибудь, господа, о послѣднимъ событіяхъ на Кавказѣ? спросилъ господинъ въ заключеніе: — правда ли, разсказываютъ, будто турки сдѣлали высадку въ Сухумѣ и одержали побѣду надъ русскимъ отрядомъ?

Поѣздъ остановился въ Плоэштахъ. Одинъ изъ офицеровъ подошелъ къ туристу.

— Прошу васъ послѣдовать за мною, сказалъ онъ ему.

— Зачѣмъ?

— Мнѣ необходимо переговорить съ вами на платформѣ.

— Извините, но я боюсь опоздать на поѣздъ, у меня билетъ до Бухареста.

— Прошу васъ послѣдовать за мною, я беру на себя всю отвѣтственность… Я считаю васъ подозрительнымъ человѣкомъ…

— Напрасно вы меня такимъ считаете; я сказалъ вамъ, что я докторъ.

— Если вы докторъ, потрудитесь опредѣлить значеніе этихъ желтыхъ пятенъ на моей груди.

Съ этими словами офицеръ разстегнулъ мундиръ и показалъ ему свою мохнатую грудь.

— Я не могу опредѣлить болѣзни такъ скоро, какъ вы того желаете, отвѣтилъ туристъ.

Незнакомецъ былъ арестованъ. Началось слѣдствіе. Потомъ ходили разные слухи; говорили, что онъ оказался отставнымъ чиновникомъ министерства юстиціи, исключеннымъ изъ службы за неблагонадежность. Говорили, что въ его чемоданѣ найдены компроментирующія его данныя: визитныя карточки съ вымышленными званіями и положеніями, шифры для подозрительныхъ фразъ. Говорили, что онъ обнаруживалъ страхъ и отчаяніе во время производства слѣдствія, боясь, что его повѣсятъ. Много говорили по поводу ареста незнакомца; но заинтересованные въ дѣлѣ военные юристы или отмалчивались, или говорили, что трудно придти къ несомнѣнному заключенію, что онъ шпіонъ.

Какая участь постигла незнакомца — я не знаю.

Не разъ вспоминалъ я этотъ случай, будучи уже въ Болгаріи и слѣдуя съ казаками въ авангардѣ. Приведутъ, бывало, казаки, изъ какой-нибудь деревни, возвращаясь въ лагерь изъ разъѣзда, двухъ, трехъ, старыхъ турокъ, очевидно, опоздавшихъ бѣжать за Балканы, а можетъ быть и отказавшихся отъ этой мысли, по старости лѣтъ; приведутъ въ лагерь, окружатъ со всѣхъ сторонъ и начнутъ, бывало, осматривать съ головы до ногъ.

— А, вѣдь, это, братцы, баши-бузуки.

— Ну, ну ужъ и баши-бузуки!.. почему-же такъ?

— Вѣрное слово, баши-бузуки; глянь-ко ему въ рыло то!

— Ничево нѣту въ рылѣ… просто такъ себѣ.

— Какъ: такъ себѣ? кто-жь они такіе?

— Одно слово: жители!..

— А. рыло то?

— Чаво рыло?… рыло, какъ рыло…

— Ну, нѣту, братцы!.. а борода-то… а глянь ко ему въ зубы то…

Точно такъ-же. подозрѣвали мы шпіоновъ въ Плоэштахъ, въ въ Журжевѣ, въ Бухарестѣ и вездѣ, гдѣ хотите. Подобно тому, какъ среди темныхъ людей, казаковъ, находились такіе, которые непремѣнно желали видѣть въ лицѣ стараго турки — баши-бузука. мы, культурные люди, усматривали шпіона въ лицѣ каждаго незнакомаго человѣка, почему-либо обратившаго на насъ свое вниманіе.

— Это непремѣнно шпіонъ, говорили мы, глядя на прохожаго, пристально посмотрѣвшаго въ нашу сторону.

— Почему шпіонъ?

— Видите, какъ онъ смотритъ въ нашу сторону… Посмотрите, какая у него физіономія, какая шляпа, какіе волосы, какое платье!

И ежели сказать по правдѣ, то окажется, что эти слова нашептывали намъ наши домашніе городовые, засѣвшіе въ наши души.

— Какіе изумительные мудрецы телеграфной станціи! кричалъ однажды откровенно англійскій корреспондентъ, будучи въ Плоэштахъ, не задолго до выступленія оттуда главной квартиры: — мнѣ нужно выѣзжать отсюда, я не имѣю въ рукахъ паспорта, хотѣлъ его вытребовать, а они меня заподозрили въ обличеніи военной тайны.

Корреспондентъ подалъ депешу такого содержанія:

— J’attends le passe; faut que je pars…

Телеграфистъ коварно улыбнулся и передалъ ему депешу обратно.

Замѣчу, что этотъ корреспондентъ почти все время находился въ дѣйствующей арміи и, видимо, пользовался одинаковымъ довѣріемъ со всѣми, хотя на первыхъ порахъ у него и встрѣчались какія-то затрудненія, за недостаткомъ рекомендацій.

VI.
Бывшій составъ корреспондентовъ въ арміи.

Вопросъ о допущеніи корреспондентовъ въ армію былъ однимъ изъ вопросовъ пущей важности, возникшихъ при самомъ началѣ войны. Война застала насъ въ эпоху такихъ условій жизни, когда рѣшеніе этого вопроса въ отрицательномъ смыслѣ могло только вызвать горькое для насъ и постыдное глумленіе всей Европы. Я говорю: именно Европы, потому что русскій человѣкъ легко могъ-бы помириться и на однихъ оффиціальныхъ донесеніяхъ. Отрицательное рѣшеніе этого вопроса во всякомъ случаѣ не вязалось съ той идеей, во имя которой началась самая война. Примѣры франко-прусской войны были у всѣхъ на свѣжей памяти и эти примѣры говорили, что печать всегда у всѣхъ народовъ принимала сторону искреннихъ патріотовъ. Оставалось только рѣшить: въ какомъ смыслѣ и въ какой степени понимать искренній патріотизмъ; но какъ бы этотъ вопросъ ни рѣшался, во всякомъ случаѣ, не было примѣровъ, чтобы печать той или другой воюющей стороны переходила на сторону противника. Въ военное время, когда на долю народа выпадаютъ всѣ тяжести этого времени, когда арміи переносятъ ужасныя страданія и невзгоды, симпатіи печати всегда тѣсной неразрывно связываются съ судьбами армій и печать служитъ чуткимъ отголоскомъ народныхъ интересовъ. Во всякомъ случаѣ, печать должна пользоваться свободою слова. При всей самобытности нашихъ воспитательныхъ системъ, примѣры запада не проходятъ для насъ безслѣдно и невольно отражаются и на нашемъ умственномъ развитіи. Въ виду убѣдительныхъ примѣровъ положенія западной печати во время франко-прусской войны, казалось-бы, что вопросъ о допущеніи корреспондентовъ въ нашу армію самъ по себѣ переставалъ быть вопросомъ. Тѣмъ не менѣе, онъ болѣе возбужденъ въ смыслѣ настоящаго, кореннаго и существенно важнаго «вопроса». Ходили слухи, что нашлись даже мнѣнія, высказанныя въ отрицательномъ смыслѣ. Ихъ было, впрочемъ, немного, потому что большинство стояло за свободу слова.

Какъ у той, такъ и у другой стороны, конечно, были свои основанія, свои аргументы и доводы. Какъ подошли къ этому вопросу рѣшающія стороны? Они подошли точно такъ-же, какъ мы вообще подошли и къ нашимъ союзникамъ. Обѣ стороны поставили вопросъ такъ, какъ будто онъ ничего общаго съ печатью не имѣлъ, а рѣшался согласно собственнымъ выгодамъ. Сторонники допущенія исходили съ точки зрѣнія политической: «мы такъ сильны, говорили они: — въ сравненіи съ недругомъ, и тамъ прекрасно организованы сами по себѣ, что огласи намъ бояться нечего». Противники хоть и не высказывали своей неувѣренности въ томъ, что сторонники считали неподлежащимъ сомнѣнію, но боялись иностранныхъ корреспондентовъ, какъ людей, среди которыхъ могутъ появиться шпіоны. Опять-таки «шпіоны» явились главнымъ пугаломъ и въ этомъ случаѣ. Очевидно, что такого рода доводъ былъ неоснователенъ и не вѣсокъ, если принять во вниманіе законы военнаго времени, допускающіе безапелляціонно предавать всякаго шпіона смертной казни черезъ повѣшеніе, къ какой бы національности онъ ни принадлежалъ и какими бы правами гражданина болѣе сильнаго народа онъ ни пользовался. Обѣ стороны, при всемъ видимомъ разладѣ мнѣній, нашли, однако, возможнымъ слить противуположные доводы въ одну общую, умиротворяющую форму. Чтобы найти почву, на которой можно было-бы помириться, необходимо было предварительно взвѣсить степень вліянія гласности на массу, и пріемы, при помощи которыхъ можно было бы держать гласность въ желаемыхъ предѣлахъ. При этомъ каждый изъ сторониковъ своихъ мнѣній принималъ въ разсчетъ исключительно европейскую печать, касательно же нашей печати не могло даже и разговоровъ возникнуть, потому что это дѣло считалось разъ и навсегда поконченнымъ, а во-вторыхъ никто изъ нихъ и никогда не признавалъ нашу печать «вліяніемъ». При такой постановкѣ вопроса, болѣе всего оказывались заинтересованными въ этомъ дѣлѣ политики. Только съ политической точи зрѣнія важно было опредѣлить роль иностраннаго корреспондента въ нашей арміи, и выработать соотвѣтствующія отношенія, потому что передъ нами были, осязательные примѣры какъ то или другое извѣстіе съ театра военныхъ дѣйствій вліяло на рѣшенія того или другого правительства. Мы должны были помнить, напримѣръ, рѣшенія англійской политики во время франко-прусской войны, принятыя сейчасъ-же послѣ полученія перваго извѣстія отъ корреспондента мистера Форбеса о томъ, что въ Парижѣ вспыхнуло волненіе. И вотъ тотъ-же самый мистеръ Форбесъ явился однимъ изъ претендентовъ на званіе корреспондента и въ нашей арміи. Благоразуміе подсказывало, что ничего больше не остается, какъ допустить мистера Форбеса, но, въ то же время, прибѣгнуть къ помощи нѣкоторой «политичности». Прежде всего необходимо было открыто признать въ немъ общественнаго дѣятеля съ несомнѣннымъ вліяніемъ на общество и даже показать, что мы отдѣляемъ его изъ ряда остальныхъ ему подобныхъ претендентовъ. Это во-первыхъ могло польстить его самолюбію, а, во-вторыхъ, доставляло много другихъ удобствъ, касавшихся его лично. Но въ то же время необходимо было дать знать мистеру Форбесу, что со своимъ уставомъ въ чужой монастырь все-таки соваться не полагается.

— Вы желаете быть корреспондентомъ, мистеръ Форбесъ?

— Желаю.

— Въ какомъ органѣ печати вы будете писать?

— Въ «Daily News»…

— Какого рода и отъ какихъ именно лицъ вы можете доставить рекомендаціи?

— О, помилуйте, меня знаетъ вся Европа; я пользуюсь такимъ добрымъ именемъ, что надѣюсь, что ни одно изъ вашихъ посольствъ не откажется зарекомендовать меня. Да вотъ кстати, идетъ мой хорошій знакомый…

Дѣйствительно, въ нашемъ обществѣ находились такіе высокопоставленные знакомые мистеровъ: Форбеса, Макъ-Гахана и другихъ, послѣ пріятельскаго рукопожатія которыхъ ничего больше не оставалось, какъ сказать мистеру Форбесу:

— Милости просимъ; тѣмъ болѣе, что ваша газета, кажется, придерживается довольно дружелюбной политики.

— О, помилуйте!..

— А вы, милостивый государь, корреспондентъ какой газеты?

— Лондонскаго изданія «Daily Telegraph»…

— Н-да? Ну, просимъ извинить; это самая враждебная къ намъ газета…

— Въ такомъ случаѣ, я буду писать изъ Бухареста… буду врать…

— Откуда хотите, только не изъ арміи.

Мистеры: Форбесъ, Макъ-Гаханъ и другіе радостно улыбались, потому что для нихъ было выгодно отстраненіе конкуррента.

Немудрено, что мистеръ Форбесъ какъ изъ земли выросталъ каждый разъ и при всякихъ важныхъ событіяхъ войны. Пользуясь средствами богатой газеты, распространенной въ Англіи въ сотняхъ тысячахъ экземпляровъ, будучи по природѣ человѣкомъ въ высшей степени энергичнымъ, неутомимымъ, мистеръ Форбесъ (а за нимъ и Макъ-Гаханъ) поражали своимъ вездѣсущіемъ. Мистеръ Форбесъ является, напримѣръ, первымъ у мѣста переправы черезъ Дунай, при самомъ началѣ, когда эта переправа сохранялась въ страшной тайнѣ отъ всѣхъ рѣшительно, находившихся въ арміи.

— Случайность привела меня сюда, говорилъ мистеръ Форбесъ, когда удивлялись его нюху. — Просто пріѣхалъ въ Зимницу посмотрѣть, а тутъ какъ разъ и переправа!..

Можетъ быть! Но, увы! меня никогда не приводила эта случайность, и хотя я шелъ по стопамъ моихъ добрыхъ знакомыхъ, но все-таки опоздалъ на цѣлый день, и прибылъ въ Зимницу только къ вечеру другого дня, т. е. уже послѣ ночи переправы. Но я былъ русскій, а онъ англичанинъ. Мистеры Форбесъ и Макъ-Гаханъ приглашались, бывало, на одинъ поѣздъ съ главной квартирою — вотъ и объясненіе. Мистеръ Форбесъ являлся всюду первымъ и, надо отдать ему справедливость, всегда умѣлъ тщательно умалчивать передъ товарищами о причинахъ, наводившихъ его на случайность. Затѣмъ, высмотрѣвъ всѣ плевненскія атаки, опредѣливъ численность нашей арміи, изучивъ порядки, взвѣсивъ качества отдѣльныхъ дѣятелей, усвоивъ себѣ способъ веденія войны и планы всей кампаніи, онъ удалился въ Лондонъ, подъ предлогомъ болѣзни, не дождавшись даже конца кампаніи. И тамъ началъ «разоблачать»…

Общество корреспондентовъ, допущенныхъ и побывавшихъ въ нашей арміи, доходило до весьма почтенной цифры. Я приведу здѣсь списокъ всѣхъ лицъ, оставившихъ свои портреты въ корреспондентскомъ альбомѣ главной квартиры^[5]. Англійскіе: Форбесъ и Макъ-Гаханъ (американецъ отъ газеты «Daily News»; Грантъ — отъ газеты «Times»; Вильерсъ (художникъ) — отъ иллюстрированнаго журнала «Grafic»; Гейль (художникъ) журнала «Illustrated London-News»; Фредерикъ Бойль (впослѣдствіи удаленный изъ арміи) — отъ газеты «Standart»; Брженбюрри (полковникъ, состоявшій на дѣйствительной службѣ въ англійской арміи, пользовавшійся отпускомъ) — отъ газеты «Times»; Каррикъ (докторъ, проживающій въ Петербургѣ) и Розъ — отъ газеты «The Scotsman»; Доканкозъ — отъ газеты «New-Iork-Herold»; Кингъ — отъ газеты «Boston-Journal»; Джексонъ (не помню какой американской газеты). Корреспонденты газеты «Daily Telegraf» и большинства вѣнскихъ газетъ, какъ недопущенные въ арміи, проживали въ Бухарестѣ, пользуясь свѣдѣніями изъ вторыхъ источниковъ отъ товарищей по профессіи, а иногда и своими умозаключеніями. Прусскіе корреспонденты: Дангауеръ — отъ газетъ: «Militär Wochenblatt», «Hambourger-Nachrichten» и «National Zeitung»; фонъ Марè — отъ газеты: «Augsburger-Allgemeine Zeitung»; Іоганъ Шенбергъ (художникъ) — отъ журнала «Ueber Land und Meer»; фонъ-Браухичъ — отъ газетъ «Post» и «Neue Militäriche Blatt»; Бета — отъ газеты «Berlineг-Tagblatt». Вѣнскіе корреспонденты: Лукешъ — отъ газеты «Neues-Wiener-Tagblatt»; графъ Рейшитейнъ (отставной поручикъ) и Лахманъ — отъ пражской газеты «Politik»; Лихтешнтадтъ — отъ газеты «Presse» (Alte). Французскіе корреспонденты: Бребанъ — отъ газета: «XIX Siècle», «National» и «Journal d’Odessa»; Иванъ де-Вестинъ — отъ газеты «Figaro»; Дюкъ-де Лонле — отъ газетъ: «Moniteur Universel» (Органъ герцога Деказа) и «Monde Illustré» г. Белина — отъ газеты «Estafette»; Конъ-Абрестъ — отъ газеты «Indépendance Belge»; Ламонтъ — отъ газеты «Temps»; Гране — отъ газеты «République Franèaise»; Фарей — отъ газеты «La France». Представителемъ шведской печати былъ Бердингъ, шведскаго генеральнаго штаба поручикъ, корреспондента газеты «Stockholms Dagblad». Г. Погенноль былъ высланъ корреспондентомъ отъ слѣдующихъ телеграфныхъ агентствъ: «Agence Havas», «Reiter», «Wolf» и «Vienne». Итальянскіе корреспонденты: Марко-Антоніо-Канини — отъ газетъ: «Opinione», «Pungolo di Napoli», «Gazetta Piemontaise» и «Courier du soir de Milan»; Маркости — отъ газеты «Fanfulla»; Ладзаро — отъ газетъ: «Roma di Napoli» и «Illustratione Italiana di Milano» (художникъ). Затѣмъ былъ еще одинъ художникъ изъ Мадрита, фамилію котораго я не упомню отъ испанской мадридской иллюстраціи; Сатмари — художникъ князя Карла румынскаго и Душенъ — фотографъ князя Карла румынскаго. Русскіе корреспонденты: гг. Модзолевскій и Комаровъ — отъ «С.-Петербургскихъ Вѣдомостей»; гг. Каразинъ, Немировичъ-Данченко, Буренинъ, Суворинъ, Масловъ и Ивановъ — отъ «Новаго Времени» (г. Немировичъ-Данченко былъ въ началѣ кампаніи корреспондентомъ газеты: «Нашъ Вѣкъ», а г. Ивановъ былъ въ тоже время и фотографомъ); Федоровъ (художникъ) — отъ «Русскаго Инвалида» «Всемірной Иллюстраціи»; г. Сакальскій былъ въ началѣ кампаніи корреспондентомъ газеты «Голосъ»; впослѣдствіи его замѣнили американцы: гг. Макъ-Гаханъ и Стэнли, который въ тоже время корреспондировалъ въ англійскія газеты: «Манчестеръ-Гардіенъ» и въ ирландскій журналъ: «Фрименсъ»; Гирсъ — отъ «Сѣвернаго Вѣстника»; гг. Раппъ и Георгіевичъ — отъ «Русскаго Міра»; г. Мецъ состоялъ чиновникомъ гражданскаго управленія при покойномъ князѣ Черкасскомъ и былъ корреспондентомъ «Московскихъ Вѣдомостей»; впослѣдствіи въ качествѣ корреспондента этой газеты — появился князь Шаховской; г. Иловайскій (профессоръ) былъ временнымъ корреспондентомъ «Московскихъ Въдомостей»; г. Байковъ (подполковникъ) былъ корреспондентомъ «Сѣвернаго Вѣстника»; г. Сухотинъ (подпоручикъ) былъ корреспондентомъ «Русскаго Инвалида»; г. Теохаровъ — корреспондентомъ «Русскихъ Вѣдомостей» я а въ качествѣ корреспондента «Биржевыхъ Вѣдомостей».

Такимъ образомъ, въ общей сложности, исключая временныхъ корреспондентовъ, всѣхъ акредитованныхъ было около 58 человѣкъ. Принимая во вниманіе эту цифру, нельзя пожаловаться за затрудненія въ допущеніи корреспондентовъ въ армію въ количественномъ отношенія. Что же касается отношенія арміи къ представителямъ печати въ нравственномъ смыслѣ, то позволю себѣ нѣсколько остановиться на этомъ интересномъ предметѣ. Представители печати въ рядахъ русской арміи — это новость, о которой стоитъ поговорить.

VII.
Характеристика военныхъ корреспондентовъ по національностямъ.

Въ рядахъ русской арміи были люди различныхъ положеній, развитія, воспитанія и убѣжденія, какъ и среди корреспондентовъ были люди различныхъ способностей, взглядовъ и традицій; поэтому и отношенія ихъ между собою должны были быть различны. Но это частности, о которыхъ мы говорить не будемъ; достаточно обрисовать эти отношенія въ общихъ чертахъ, какъ къ представителямъ иностранной печати, такъ и къ русской.

Прежде всего, самая арена войны представляетъ собою такую почву, на которой откровенно дѣйствуютъ только сталь штыка, да свинецъ пули; затѣмъ, самые руководители штыка и пули только тогда бываютъ счастливы, когда имъ удастся пропороть животъ непріятеля, или всадить пулю въ лобъ. Такое тяжелое положеніе людей должно было усугубиться для насъ, русскихъ, потому что мы никогда не бываемъ твердо увѣрены въ своихъ силахъ. Пропороть животъ человѣка надо умѣть, а попасть пулею прямо въ лобъ — тѣмъ болѣе. И вотъ на арену этой штыковой дѣятельности явились вдругъ люди, которые задались цѣлью контроля надъ дѣйствіями штыка и пули… Эти люди могли при всякомъ удобномъ случаѣ сконфузить, сказавши, что штыкъ залѣзъ въ неуказанное мѣсто, что пуля не попала въ лобъ, потому что плохо была выпущена, что много лбовъ остались цѣлыми, потому что свинцу и пороху не хватило, и наоборотъ: много лбовъ было прострѣлено нецѣлесообразно, потому что ихъ повели не такъ и не туда, куда слѣдовало. Само собою разумѣется, что гг. контролеры были совершенно лишніе люди въ арміи; но они явились необходимымъ зломъ, котораго нельзя было избѣгнуть. Такъ ихъ понимали съ перваго момента войны до послѣдняго.

Я говорю, что въ рядахъ русской арміи были люди различныхъ положеній, развитія, воспитанія и убѣжденій, хотя въ сущности умственная разница между ними была и не особенно велика. Иные занимали болѣе выгодные посты, болтали на всѣхъ языкахъ, пили шампанское, другіе шли подъ пули, разговаривали, не избѣгая крѣпкихъ выраженій, и, вмѣсто шампанскаго, пили сивуху. Но и тѣ и другіе почти сходились во взглядахъ на присутствіе представителей иностранной печати. Если же они расходились въ степени радушія относительно корреспондентовъ, то это касалось только корреспондентовъ русскихъ.

Блестящая часть арміи, то, что было поближе къ штабу, относилась къ иностранцамъ по примѣру старшихъ. Если старшій въ чинѣ протягивалъ руку мистеру Форбесу, то всѣ младшіе считали своею обязанностью сдѣлать тоже самое. Выше было объяснено, почему старшіе рѣшились протянуть руку мистеру Форбесу; младшіе этихъ причинъ не понимали и не разбирали; они дѣлали это просто по примѣру.

Сѣрая часть интеллигентной арміи тоже не касалась этихъ причинъ; за то она не конфетничала, а откровенно разсуждала такъ, при видѣ англичанина: «а, рыжій песъ!.. турку бунтовать вздумалъ! ну ка пойдемъ теперь съ нами вмѣстѣ подъ пули то!» Вотъ вамъ, напримѣръ, случай подобнаго отношенія къ англичанамъ.

Однажды утромъ, въ бытность мою въ деревнѣ Парадимѣ, гдѣ помѣщался штабъ генерала Зотова, только что принявшаго въ то время командованіе надъ западной арміею (послѣ второй неудачной атаки барона Криденера), къ намъ пришелъ посланный изъ штаба. Я говорю: «къ намъ», потому что въ это время насъ было семеро: Стэнли, Макъ-Гаханъ, Бойль, Добсонъ. Грантъ, американецъ Джексонъ и я. Мы помѣщались въ избенкѣ болгарина, въ ожиданіи событій подъ Плевною. Присланный пригласилъ меня къ начальнику штаба, полковнику Новицкому. Штабъ помѣщался на дворѣ другого дома, въ концѣ деревни.

— Будьте столь любезны, пригласите ко мнѣ англійскихъ, корреспондентовъ, а имѣю имъ передать кое-что — и сами приходите вмѣстѣ съ ними.

Сказано — сдѣлано. Мнѣ подвернулись подъ руку мистеръ Бойль и американецъ Джексонъ. Другихъ корреспондентовъ въ это время не случилось.

Мистеръ Бойль, низенькій, кругленькій, съ рыжеватою эспаньолкою, маленькими, хитрыми, бѣгающими глазами, былъ чрезвычайно умный англичанинъ, начитанный, серьёзный и дѣльный человѣкъ. Онъ былъ туркофилъ, но его туркофильство основывалось не на личныхъ выгодахъ или смутныхъ симпатіяхъ, а на строгихъ убѣжденіяхъ, выработанныхъ при помощи спеціальнаго изученія исторіи турокъ, ихъ быта, характера, нравовъ, образа жизни и т. д.

Мы явились къ Новицкому. Насъ окружили офицеры.

— Я имѣю къ вамъ порученіе, началъ Новицкій, обращаясь сначала къ Джексону.

— Это не онъ… остановили его офицеры: — это американецъ.

— Въ такомъ случаѣ я имѣю къ вамъ порученіе, обратился Новицкій къ Бойлю: — мнѣ приказано передать письмо туркамъ. Плѣнные турки сообщаютъ въ этомъ письмѣ своимъ собратамъ о гуманномъ обращеніи съ ними русскихъ. Кромѣ того, мы желали бы передать просьбу Осману-пашѣ: дозволить намъ убрать трупы нашихъ убитыхъ, гніющіе на полѣ битвы.

— Прекрасно, замѣтилъ Бойль: — въ чемъ же дѣло?

— Мы посылали парламентера… вотъ капитанъ ѣздилъ вчера къ туркамъ, указалъ Новицкій на капитана: — но турки открыли по немъ огонь, не взирая на бѣлый флагъ и трубные звуки.

— А, понимаю! вы желаете значитъ составить объ этомъ протоколъ и опубликовать его въ англійскихъ газетахъ? съ удовольствіемъ.

— Нѣтъ, отвѣтилъ Новицкій, лукаво улыбаясь: — я желаю другого. Вы англичанинъ?

— Да, англичанинъ.

— Вы принадлежите къ націи, большинство которой дружелюбно относится къ туркамъ и не довѣряетъ намъ.

Бойль улыбнулся.

— Если хотите, да и нѣтъ.

— Позвольте… эти диспуты завели бы насъ далеко… отвѣчайте прямо: турки ваши пріятели?

Бойль продолжалъ улыбаться.

— И такъ, турки ваши пріятели. Значатъ, вамъ, какъ другу, легче передать имъ это письмо. Вы собственнымъ опытомъ можете убѣдиться въ турецкомъ гостепріимствѣ.

«Вотъ была бы штука, еслибы въ самомъ дѣлѣ турки всадили пулю въ лобъ англичанина», думали окружающіе, улыбаясь.

Бойль сконфузился до такой степени, что долго не могъ пріискать отвѣта.

— Я обязанъ корреспондировать въ газету, редакція которой послала меня на театръ военныхъ дѣйствій. Развозить письма, хотя бы въ качествѣ парламентера, вовсе не входитъ въ кругъ обязанностей корреспондента. Если меня убьютъ, редакція лишится корреспондента, а посягать на интересы моей редакціи я не имѣю нрава.

Съ этими словами онъ вышелъ изъ штабнаго двора. Молча пошли мы по улицѣ. Бойль былъ озадаченъ.

— Вы слышали? спросилъ онъ меня нервнымъ голосомъ.

— Слышалъ.

— Что же это такое значить?

Я молчалъ.

— Какъ тяжело быть иностранцу въ русской средѣ.

Мнѣ стало жаль Бойля, до того онъ сконфузился.

— Вы смотрите на это слишкомъ сурово, сказалъ я: — по моему, это лишь своеобразный отвѣтъ на ваши симпатіи къ туркамъ….

— Какое кому дѣло до моихъ личныхъ симпатій?

— То есть, до симпатій вашей націи?

— Еще того хуже!

Бойль окончательно разсердился.

Нельзя сказать, чтобы англичане этого не предвидѣли, когда они ѣхали въ армію. Англичане сразу поняли характеръ нашихъ отношеній къ нимъ; поэтому, они сначала отвѣчали любезностью на любезности, оказанныя имъ въ главной квартирѣ. Достаточно прослѣдить за ихъ корреспонденціями, писанными въ началѣ войны, въ періодъ времени до перехода черезъ Дунай, когда они придерживались преимущественно главной квартиры, чтобы убѣдиться въ тонкости ихъ поведенія. Всѣ корреспонденціи писались тогда въ духѣ, преисполненномъ хвалебныхъ гимновъ. Все было нетолько позволительно, но даже законно и желательно. И этимъ они оказали намъ большую услугу. Описаніе англичанами духа нашего войска, многотерпѣнія, мужества, кротости, строгой дисциплины, общаго порядка, прекрасной организаціи арміи — все это читалось турками и всею Европою, и если эти опасанія не достигали цѣли въ Европѣ, то во всякомъ случаѣ они дѣйствовали на моральное состояніе турокъ въ ту минуту. Турки слушали англичанъ и трепетали, будучи уже и безъ того напуганы примѣрами прошлыхъ войнъ. Но потомъ, обстоятельства нѣсколько видоизмѣнились, а вмѣстѣ съ тѣмъ видоизмѣнились и отношенія къ англичанамъ. Послѣ историческаго дня 31 августа — мистеръ Форбесъ счелъ за лучшее уѣхать въ Лондонъ; мистеръ Бойль былъ высланъ изъ арміи за разоблаченіе какихъ-то тайнъ; говорятъ, что Макъ-Гаханъ обижался на то, что ему не дали ордена; остальные англичане тоже уѣхали восвояси. Ихъ призывали политическіе интересы своего государства. Въ Англіи начались митинги, движеніе умовъ, парламентскіе дебаты. Нужно было кое-что разсказать волнующейся публикѣ.

Къ французамъ относились въ арміи совершенно индефферентно; впрочемъ, французы и не заслуживали иного отношенія, потому что большинство изъ нихъ дальше Бухареста не ѣздило и никто изъ нихъ ничѣмъ не отличался отъ пресловутаго г. Ивана де-Вестина, корреспондента не менѣе пресловутаго «Figaro». Ихъ можно было встрѣтить въ гостяхъ у соотечественницъ-кокотокъ, проживавшихъ въ Бухарестѣ; ихъ можно было встрѣтить въ кафе, въ театрѣ, но они очень рѣдко показывались въ рядахъ арміи, а если и показывались, то непремѣнно вблизи перевязочныхъ пунктовъ. Если въ лицѣ англійскихъ корреспондентовъ мы встрѣчали людей строго-спеціальныхъ, разумныхъ и пытливыхъ, то въ обществѣ французовъ находились такіе, которые сегодня пишутъ военную корреспонденцію, а завтра сочиняютъ опереточныя либретто или ведутъ хронику изъ жизни маленькихъ парижскихъ театровъ.

Нѣмецкіе корреспонденты, исключая г. Фонъ-Гуна, отставнаго лейтенанта прусской службы, спеціально вышедшаго въ отставку для того, чтобы поѣхать на театръ военныхъ дѣйствій въ качествѣ корреспондента «Кёльнской Газеты» (замѣтьте: опять недружелюбной намъ газеты), были преимущественно отмѣтчики безцвѣтные. У нихъ не хватало ни энергіи англичанъ, ни любезности французовъ, ни интереса къ самымъ событіямъ войны. Ихъ понимали въ арміи «нашими друзьями», и они примыкали всегда къ русскимъ нѣмцамъ. На этотъ счетъ у нихъ былъ нюхъ удивительный; выѣдетъ нѣмецкій корреспондентъ на поле, овѣетъ вѣтеръ — онъ уже и знаетъ, гдѣ корпусъ барона Криденера стоитъ, или дивизія Шильдеръ Шульднера. Въ своихъ корреспонденціяхъ нѣмцы корреспонденты описывали подвиги корпусовъ, въ которыхъ они находились, оправдывали ошибки пріятелей, или поэтизировали на тэму выпитой чарочки, при лунномъ свѣтѣ, въ лагерѣ казаковъ, которые ѣздятъ «на особенной породѣ лошадей, называемыхъ конями».

Итальянцы, немногіе испанцы и шведы — объ нихъ нечего гоюрить; ихъ было и немного, да и литературою этихъ націй мы мало интересуемся.

Русскіе корреспонденты! вотъ наше горе. Увы! русскій писатель нашихъ дней совѣмъ особенный человѣкъ, и судьба и дѣятельность этого человѣка до такой степени несчастны, что одно воспоминаніе объ условіяхъ этой дѣятельности можетъ отравить весь организмъ, какъ отравляютъ здороваго человѣка міазмы тифозной горячки, парящія въ окружающемъ воздухѣ.

Когда я ѣхалъ въ армію, публика говорила мнѣ: «куда вы ѣдете?.. ворочайте назадъ!.. совѣтую!.. оффиціальнымъ корреспондентомъ будетъ г. Всеволодъ Крестовскій».

А когда я пріѣхалъ въ армію и встрѣтился въ первый же день, вечеромъ, съ г. Всеволодомъ Крестовскимъ на телеграфной станціи, то онъ мнѣ сказалъ:

— Допустятъ-ли васъ корреспондентомъ въ армію? — это еще вопросъ!.. а если и допустятъ, то, вѣроятно, подчинятъ этапному начальнику.

«Что-то раненько отсылать меня къ этапному начальнику», подумалъ я; однако, ничего невѣроятнаго мнѣ въ этомъ не показалось.

Наконецъ, меня обрадовали извѣстіемъ, что корреспондентовъ допустятъ.

— А цензура будетъ? спрашиваю.

— Помилуйте, какая цензура! разъ допуская васъ въ армію, мы нетолько не намѣрены подчинять васъ нашей цензурѣ, но готовы вамъ, какъ русскому корреспонденту, дѣлать всевозможныя предпочтенія передъ иностранцами.

Я такъ и понялъ это буквально, понялъ и обрадовался. Въ самомъ дѣлѣ, къ чему цензура по отношенію къ намъ, русскимъ корреспондентамъ? За спиною стояли ликующіе редакторы, вокругъ насъ была ликующая толпа читателей, наконецъ, въ арміи насъ окружали ликующіе воины. Да если я не буду ликовать — меня никто и читать не станетъ. Прежде всего мы «патріоты своего отечества», и затѣмъ всякій изъ насъ отлично зналъ, что нельзя обнаруживать военныя тайны. Вѣдь англичане же были допущены всюду безъ различія направленія, и подчинить ихъ какой бы то ни было цензурѣ было немыслимо, — отчего же и намъ, русскимъ корреспондентамъ, не дать такихъ же льготъ? Лелѣя эту мысль, я уже началъ предвкушать прелести ея осуществленія, какъ вдругъ, въ одно прекрасное утро (по утрамъ мы являлись обыкновенно къ полковнику Газенкампфу, который былъ посредникомъ между нами и главною квартирою и котораго нѣмцы называли", «unsere Mama»), мнѣ показали телеграмму, касающуюся насъ, и приказъ, согласно которому было поставлено въ обязанность остерегаться разговоровъ съ корреспондентами. «Конечно, не съ нами, подумалъ я: — а съ иностранцами, съ англичанами!» Прошло еще нѣсколько дней, и я принужденъ былъ убѣдиться въ томъ, что и по отношенію къ намъ, русскимъ корреспондентамъ, приказъ сталъ исполняться съ буквальною точностью. Куда бывало ни сунусь — всѣ отъ меня, какъ отъ чумы. Я началъ было искать обѣщанныхъ «предпочтеній», «указаній», «совѣтовъ» и т. д., но увы!.. я вошелъ въ общую группу людей различныхъ національностей, которые ежедневно являлись къ полковнику Газенкампфу за новостями дня.

— IL n’y a rien de nouveau, messieurs; une petite canonade de coté d’Olteniza, говорилъ намъ полковникъ.

Эта фраза сдѣлалась на устахъ полковника до того стереотипной, что я уже началъ думать, что вся славянская драма сведется къ тому, что «il n’y a rien nouveau» и т. п. Фраза эта даже разсердила, наконецъ, Ивана-де-Вестина, и онъ немедленно замѣтилъ въ своей газетѣ, что онъ, Иванъ-де-Вестинъ, увѣренъ въ томъ, что когда у полковника родится ребенокъ, то отецъ будетъ качать своего сына въ люлькѣ съ припѣвомъ: «il n’у rien de nouveau; une petite canonade de coté d’Olteniza»… Между тѣмъ, корреспонденты англійскихъ газетъ быстро сдѣлались кумирами.

Все это меня, конечно, огорчало, но не оскорбляло, потому что это вѣдь относилось не ко мнѣ лично, а всецѣло къ вамъ, дорогіе читатели. Такимъ образомъ, не успѣвъ еще ощетиниться (это общее направленіе нашей литературы: щетиниться), а напротивъ того, подчиняясь покладистой натурѣ русскаго человѣка, имѣющаго обыкновеніе ликовать еще болѣе, если его погладятъ по головкѣ, я вдругъ почувствовалъ, какъ я съ самого же начала началъ залѣзать въ раковину неуязвимости, въ скорлупу совершеннаго равнодушія. Сначала я испугался мрака, спустившагося передъ моими глазами, а потомъ, опять-таки по свойству русскаго человѣка, махнулъ на все рукою. Махнулъ я рукою, отвергнутый, такъ сказать, начальствомъ и дипломатіей, отвернулся отъ сильныхъ и вмѣшался въ общую толпу русской публики.

Съ тѣхъ поръ, я сдѣлался Подхалимовымъ. Представители арміи, общества и свои собратья по перу такъ меня и поняли, я всѣ сходились въ смыслѣ этого пониманія, хотя всякій помнилъ, что и Подхалимовы — народъ до нѣкоторой степени «полезный».

— Ахъ, здравствуйте… очень радъ васъ видѣть… кстати, выньте-ка вашу записную книжку изъ кармана, я вамъ кое-что интересное разскажу.

— Ну, разсказывайте.

— Ѣхалъ я, знаете, берегомъ Дуная съ моимъ генераломъ (имя рекъ) — на рекогносцировку ѣздили, вчера только вернулись — ѣхали мы въ открытой коляскѣ, берегъ, знаете,.открытый, турки съ той стороны все это видѣли; вдругъ, откуда ны возьмися: турецкій мониторъ лѣзетъ…

— Куда? на берегъ?

— Нѣтъ же, онъ вылѣзъ изъ-за острова… вылѣзъ оттуда, да какъ пуститъ, знаете, гранату, прямо въ коляску; кучеръ наклонился, а граната пролетѣла съ ревомъ надъ нашими головами, ударилась въ двухъ шагахъ, да какъ разорвется!..

— Что же генералъ?

— Удивительный человѣкъ!.. «стой»! говоритъ кучеру. А самъ взялъ бинокль, да и навелъ его на мониторъ… Вы это запишите!.. удивительной храбрости человѣкъ!.. представьте наше душевное состояніе въ эту минуту!.. мониторъ лѣзетъ, а мы стоимъ… кучеръ-румынъ стрекача задалъ; казаки даже поблѣднѣли, а мы стоимъ!.. Вы это запишите!..

— Чѣмъ же кончилось?

— Мониторъ стрѣлялъ, стрѣлялъ въ нѣсколькихъ саженяхъ отъ насъ… ну, и ушелъ, а мы уѣхали.

— Безъ кучера?

— Самъ возжи взялъ, кончилъ разсказчикъ не запинаясь.

Не думайте, что это разсказъ исключительный. Нѣтъ, это всегда и со всѣми такъ было, съ кѣмъ я ни говорилъ. Хотите провѣрить? не угодно ли развернуть любую страницу любой газеты; прочитайте — и убѣдитесь.

Вотъ недавно мистеръ Форбесъ пріѣзжалъ въ Петербургъ. Я посѣтилъ его.

— Вы теперь куда поѣдете?

— Не знаю; редакція убѣдительно проситъ меня поѣхать опятъ въ армію… только едва-ли я поѣду.

— Отчего же не ѣхать?

Мистеръ Форбесъ улыбнулся, приподнялъ плечи, спряталъ въ нихъ голову, запустилъ руки въ карманъ и ажитированно прошелся по комнатѣ. Какъ будто нервная дрожь пробѣжала по то тѣлу.

— Видите ли въ чемъ дѣло… Я написалъ брошюру въ Лондонѣ…

— Слышали.

— Этой брошюрѣ я предпослалъ предисловіе, въ которомъ, упоминая о награжденіи меня орденомъ, я…

— И это слышали, перебилъ я его.

— Въ такомъ случаѣ вы понимаете, что едва-ли мнѣ возможно вернуться въ армію.

— Отчего же?

— А какъ вдругъ со мною случится тоже самое, что случилось съ мистеромъ Бойлемъ?

— Вы отъ этого во мнѣніи англичанъ не потеряете…

— Положимъ… Но, знаете, я не могу себѣ представить, чтобы можно было пережить что-нибудь подобное!

«Чудакъ»! думалъ я въ эту минуту. Оказывается, что мы просто не понимали другъ друга.

Не понимая другъ друга въ сношеніяхъ съ англичанами, мы однако жъ, отлично понимали другъ друга въ своемъ обществѣ.

Однажды вечеркомъ, мы сидѣли въ одномъ изъ садиковъ гор. Плоэшты. Наше общество составляли: два русскихъ корреспондента, инженерный подполковникъ и гвардейскій штабъ-ротмистръ, товарищи и пріятели котораго состояли преимущественно при штабѣ. Разговоръ шелъ по поводу какого-то событія тогдашнихъ дней.

— Еслибы я былъ корреспондентомъ, воскликнулъ подполковникъ въ минуту увлеченія: — я бы такъ и такъ отнесся къ этому дѣлу; жаль, что я не пишу…

— Хотите, я вамъ устрою, что вы будете писать? сказалъ я ему.

— Очень радъ…

— Позвольте! грозно воскликнулъ штабъ-ротмистръ: — надѣюсь, что мнѣ не придется напоминать вамъ вашихъ словъ, сказанныхъ при постороннихъ свидѣтеляхъ! Честь моего мундира заставляетъ меня «доложить» ваши слова кому слѣдуетъ… я — штабъ-ротмистръ, а вы — полковникъ…

Съ этими словами, штабъ-ротмистръ приложилъ руку къ козырьку.

— Вы видите: я отдаю вамъ должное; но, г. полковникъ, я считаю ваши слова оскорбленіемъ мундира, который мы одинаково носимъ съ вами. Вы хотите быть корреспондентомъ… это простительно вотъ имъ…

Съ этими словами, онъ указалъ на насъ. Мы, конечно, обидѣлись; но штабъ-ротмистръ слишкомъ разгорячился и не слушалъ насъ.

— Это не простительно, г. полковникъ!.. ваша обязанность заключается въ защитѣ чести арміи и отечества, а не въ томъ, чтобы унижаться до степени «строчилы».

Тутъ поднялся такой гвалтъ, который могъ кончиться Богъ знаетъ чѣмъ; но, въ концѣ-концовъ, скандальчикъ, конечно, угомонился. Однако, подполковникъ очень долго и весьма энергично искалъ случая помириться съ штабъ-ротмистромъ, и я узналъ потомъ, что онъ даже отказался отъ своихъ словъ, призналъ правильность и благородство взгляда штабъ-ротмистра, потому что былъ совершенно увѣренъ въ возможности «доклада» и напередъ зналъ; что и другіе, то есть и тѣ, кому хотѣли докладывать, и тѣ, къ обществу которыхъ принадлежалъ штабъ-ротмистръ, вполнѣ раздѣлятъ его взглядъ.

Когда я разсказывалъ объ этомъ случаѣ человѣку разумному, но стоявшему, по своему положенію, близко къ единомышленникамъ штабъ-ротмистра — этотъ человѣкъ удивился:

— Неужели это правда? вотъ чудакъ-то!..

Но либеральное сужденіе этого человѣка, однако, не мѣшало ему сказать, при случаѣ, корреспонденту:

— Вотъ у васъ въ такой-то корреспонденціи…

(А въ «такой-то» корреспонденціи были высказаны кой-какіе упреки).

— Да! такъ вотъ въ такой-то корреспонденціи у васъ… какъ вамъ сказать?.. у васъ вкрались нѣкоторыя ошибочки…

— Если это дѣйствительно ошибки, на нихъ можно возражать или ихъ исправить.

— Да, конечно!.. но это вѣдь я такъ говорю… зачѣмъ же!.. я такъ сказалъ, чтобы только васъ извѣстить…

Сѣрая часть, т. е. настоящая армія относилась къ русскимъ корреспондентамъ нѣсколько иначе. Идетъ, бывало, по дорогѣ бригада; жара невыносимая, солдатики еле-еле влачатъ ноги, а сами такъ вотъ и отчеканиваютъ каждое слово:

Сукна ткутся, нитки рвутся,

Коло меня, молодой, солдатики вьются!

Хоть вы вейтеся, хоть не вейтеся,

На меня, да на молодку не надѣйтеся!

Я ихъ перегоняю верхомъ. Солдатики съ любопытствомъ осматриваютъ съ головы до ногъ штатскаго человѣка и острятъ про себя: «турка ѣдетъ»!

— Болгаринъ, а не турка.

Не мало они удивятся, когда я, бывало, обращусь къ фельдфебелю:

— Какая бригада?

— Такая-то.

— Кто командуетъ?

— Генералъ X.

— Какой полкъ?

— Такой-то.

— Куда вы идете?

— А вамъ зачѣмъ это знать?

— Такъ, говорю: — любопытно.

— Нѣтъ, однако?

— Просто такъ.

— Кто вы такіе будете?

Физіономія фельдфебеля вдругъ приметъ допрашивающее выраженіе.

— Все равно не поймешь, если я тебѣ и скажу, кто а такой.

— Нѣтъ, позвольте… однако, все-жь-таки! Вы откуда ѣдете?

— Изъ Россіи.

При такомъ моемъ отвѣтѣ фельдфебель окончательно усомнится. Солдатики навострятъ уши, любопытство ихъ возростаетъ.

— Что-жь, коли такъ, Иванъ Филиппычъ, можно ихъ и предоставить куда слѣдоваетъ, скажетъ солдатъ фельдфебелю.

— Извѣстное дѣло… кто вы такіе будете? возвыситъ голосъ фельдфебель.

— Корреспондентъ.

— Корреспондентъ?.. что такое, понять не могу*

— Нешто не видите — русскій ѣдетъ! заступится другой солдатикъ.

— Знай — помалкивай, не твое дѣло… тоже, братъ, по нынѣшнимъ временамъ смекать надо, глубокомысленно замѣтитъ фельдфебель и, ради большей внушительности, приложитъ даже палецъ къ своему лбу. — Доложи-ка его благородію, на всякій случай! прикажетъ онъ солдатику.

Явится прапорщикъ.

— Ваше бл--діе, они все разспрашиваютъ, какъ, что, почему, какая бригада, куда идетъ? Кто они будутъ — богъ ихъ знаетъ!

Какъ только дѣло объяснится, такъ сейчасъ всѣ эти прапорщики, поручики, капитаны и штабсъ-капитаны, не исключая полковниковъ — обступятъ со всѣхъ сторонъ и смотрятъ прямо въ глаза. Чисто русское гостепріимство, радушіе, простота, эти отличительныя черты простого русскаго человѣка, скажутся сейчасъ же.

— Вы корреспондентъ?

— Корреспондентъ.

— Ахъ, очень пріятно! сдѣлайте милость, не хотите ли закусить?

Каждый потянетъ въ свою сторону.

— Вы гдѣ будете ночевать?

— Вотъ у нпъ въ палаткѣ.

— Нѣтъ… ночуйте у меня…

— А то ко мнѣ милости прошу…

— Благодарю васъ.

— Часто вы пишете?

— По возможности.

— Пишите, батюшка, пишите; вотъ насъ компанія жидовъ одолѣваетъ; обозы ломаются — все гниль.

— Многаго писать будетъ нельзя, скажешь имъ.

— Жаль, очень жаль, замѣтятъ въ отвѣтъ; но замѣтятъ такимъ тономъ, что и не знаешь какъ думать: дѣйствительно ли имъ жаль, или такъ себѣ?

— Вотъ тоже, г. корреспондентъ, нельзя ли обратить вниманіе на положеніе солдата… Солдатамъ тяжело идти, ранцы очень нагружены.

Всѣ продолжаютъ радоваться присутствію обличителя, пока сидишь вмѣстѣ съ ними; разскажутъ тебѣ всю подноготную, вывалятъ всѣ анекдоты, только… только дальше этого нейдетъ. А коснешься какого нибудь генерала — генералъ сейчасъ же обидится: никогда еще онъ ничего про себя не читалъ при всей нашей гласности.

Опоздаешь, бывало, къ побѣдѣ — сейчасъ вамъ говорятъ:

— Что-жь вы, батюшка, опоздали?.. вотъ теперь и пеняйте на себя! Вотъ вы сами себя и лишили хорошей тэмы для корреспонденденціи. Мы побѣдили, а вы не видали; ну, что вы теперь будете писать?

Очевидно, ему кажется, что кромѣ, какъ о побѣдѣ, корреспонденту писать нечего.

Вообще, тяжело было положеніе наше въ арміи; оно становилось еще тяжелѣе, принимая во вниманіе невообразимыя для человѣка спокойной, домашней жизни лишенія нужды, жажды, голода, вѣчнаго пресмыканія и впечатлѣнія ужаснѣйшихъ страданій человѣчества. Англичане — тѣ, по крайней мѣрѣ, хоть капиталы составляли во время войны; а мы и того были лишены.

VIII.
Въ Плоэштахъ.

Въ гор. Плоэшты прибыла главная квартира и этому городу суждено было быть центромъ общаго движенія арміи и исходнымъ пунктомъ ея дѣйствій и направленій.

Городъ Плоэшты считается въ Румыніи вторымъ городомъ послѣ Бухареста по своей величинѣ и численности городскаго населенія, равно какъ и по внѣшнему виду. Онъ стоитъ почти на серединѣ желѣзной дороги, связывающей Браиловъ съ Бухарестомъ (нѣсколько ближе къ Бухаресту), и представлялъ весьма удобный пунктъ сообщенія съ лѣвымъ и съ правымъ флангами войскъ, расположившихся на Дунаѣ. Части нашихъ войскъ заняли берега Дуная, начиная отъ Рёни и кончая правымъ флангомъ, остановившимся у мѣстечка Турнъ-Магурели, находящагося противъ турецкой крѣпости Никополь. Все небольшое береговое пространство отъ Турнъ-Магурели до австрійской границы было занято румынскими войсками, причемъ крѣпость Калафатъ служила главнымъ средоточіемъ румынской артиллеріи.

Съ именемъ раздѣлявшаго насъ отъ румынъ городка, Турнъ-Магурели, связывалось воспоминаніе румынъ о кровопролитной битвѣ, происходившей въ его окрестностяхъ, въ 1598 году, между турками и румынами, состоявшими тогда подъ командою Михаила Браваго, которому потомки воздвигли памятникъ въ Бухарестѣ, на площади противъ университетскаго зданія. Съ именемъ этого города связаны многія воспоминанія о нашихъ дѣятеляхъ войны 1858 года. Самъ по себѣ, Турнъ Магурели, маленькій городокъ съ 5,000 жит., стоитъ при впаденіи рѣки Ольты въ Дунай. Согласно задуманному плану и выбору мѣста переправы, это былъ важный стратегическій пунктъ на Дунаѣ, потому что рѣка Ольта давала намъ возможность сплавлять матеріалы и средства, необходимыя для переправы, а Зимница была въ близкомъ разстояніи отъ Турнъ-Магурели. Имя этого городка происходитъ отъ находящихся тамъ развалинъ древней башни, которая была построена во времена Трояна; самый городъ былъ въ тѣ времена одной изъ многихъ колоній, устроенныхъ римлянами на берегу Дуная.

Но берега Дуная были заняты исключительно одними только пикетами, которые несли сторожевую службу. Главныя силы двигались внутри Румыніи, проходили черезъ Плоэшты, миновали Бухарестъ и сосредоточивались около Александріи. Одна часть войскъ, корпусъ генерала Циммермана, находилась около Браилова. Армія пряталась до поры до времени, а въ этой таинственности заключалась лучшая сторона задуманнаго плана. Всякій ждалъ момента, когда вся армія сразу выростетъ какъ изъ земли въ извѣстномъ пунктѣ, и корреспондентамъ въ особенности хотѣлось знать мѣстоположеніе этого пункта: такъ сильно интересовалась вся Европа труднымъ маневромъ переправы черезъ Дунай. Городъ Журжево былъ серединою растянутыхъ пакетовъ и это середина, будучи vis-а-vis Рущука, находилась подъ непосредственнымъ вѣдѣніемъ и надзоромъ генерала Скобелева 1-го, у котораго былъ начальникомъ штаба его сынъ, Скобелевъ 2-й, командовавшій въ то время летучимъ отрядомъ, составленнымъ изъ кубанскихъ, терскихъ и донскихъ казаковъ. Еще за долго до переправы, на генерала Скобелева 2 то возлагали большія надежды; имя его уже пользовалось популярностію въ арміи. Ходилъ слухъ, что Скобелеву 2-му предстоитъ чрезвычайно интересная экспедиція съ летучимъ отрядомъ на Софію, причемъ его отрядъ будетъ совершенно изолированъ отъ остальной части арміи и дѣйствія этого отряда представятъ собою рядъ интереснѣйшихъ эпизодовъ военной хитрости, отваги и всевозможныхъ приключеній. Но это были одни только предположенія, не имѣвшія никакихъ основаній, какъ показали послѣдствія.

Вслѣдъ за главною квартирою въ городъ Плоэшты прибыла вся организація дѣйствующей арміи, всѣ ея отдѣльныя административныя учрежденія: интендантство, казначейство, инженерное вѣдомство, главная почта, короче, всѣ насыщающіе армію элементы; такъ что населеніе города, съ 30,000 румынскихъ жителей, приняло чрезвычайно оживленный и необыкновенно пестрый колоритъ.

Что касается внѣшняго вида этого, нынѣ историческаго города, то онъ не представляетъ собою ровно ничего интереснаго. Центръ образуютъ высокія, каменныя зданія, построенныя по общеевропейскому шаблону. Этотъ центръ окруженъ пригородомъ съ низенькими зданьицами, широко раскинувшимися по городскому пространству безъ всякой симметріи; одинъ домъ отдѣляется отъ другого широкимъ садомъ или дворомъ; одна улица принимаетъ направленіе, совершенно независимое отъ направленія сосѣдней улицы; вслѣдствіе этого, происходитъ такой кавардакъ въ общей планировкѣ города, что заѣзжему человѣку приходится долго изучать переулки и закоулки, чтобы находить тотъ домъ, въ которомъ онъ остановился. Эта особенность придаетъ румынскому городу характеръ азіатскихъ городовъ. Судя по обилію лавокъ и магазиновъ, Плоэшты — городъ торговый. Много гостинницъ въ городѣ. Всѣ онѣ сосредоточиваются въ центрѣ и не отличаются комфортомъ. Содержатели гостинницъ, преимущественно австрійцы, драли съ русскихъ самымъ безцеремоннымъ образомъ. Въ городѣ сосредоточилось такъ много русскаго элемента, что едва ли находился домъ, въ которомъ не гтоялъ бы русскій офицеръ или чиновникъ. Но нельзя сказать, чтобы румыны охотно уступали свои комнаты русскимъ, какъ и нельзя было похвастаться вообще дружественностію отношеній между нами и румынами. Мы жили двумя совершенно раздѣльными обществами и рѣшительно не находилось почвы, на которой могли бы мы сойдтисъ съ румынами. Общественной жизни въ городѣ не было никакой. Развлеченій жаждали; безъ нихъ было скучно, мы не знали какъ коротать вечеръ и какъ убивать время; казалось, что дѣла было много, но въ сущности работали: телеграфъ, штабъ, да чиновники, заваленные письмоводствомъ въ своихъ канцеляріяхъ; затѣмъ, большая часть общества оставалась праздною, и вечеркомъ каждый искалъ пріюта въ небольшихъ рядикахъ городскихъ гостинницъ. Единственное развлеченіе въ городѣ — плохенькій циркъ, да временами наѣзжали сюда итальянскіе артисты изъ Бухареста. Коротать вечера въ гостинницахъ вошло въ обыкновеніе очень скоро. Въ садикахъ этихъ гостинницъ сосредоточивался городской beau monde и можно сказать все офицерство. Жаркая и душная погода днемъ быстро смѣнила дождливые дни весенняго времени, такъ что прохлада вечера вызывала обыкновенно изъ дому каждаго, спасавшагося днемъ въ комнатахъ отъ солнечнаго зноя. Въ особенности много публики собиралось обыкновенно въ гостинницѣ «Молдавія», гдѣ за стаканомъ плохенькаго вина, бесѣда длилась за полночь. Каждый вечеръ сюда являлись расфранченныя дамы городскаго общества. Общество размѣщалось особнякомъ: русскіе съ русскими, румыны съ румынами, причемъ весь вечеръ проходилъ въ нѣмомъ созерцаніи другъ друга. Въ садахъ играли небольшіе оркестры венгерскихъ цыганъ. Это было постоянное и несносное терзаніе слуха исполненіемъ какихъ-то необычайно-заунывныхъ пѣсенъ или романсовъ, и притомъ въ переводѣ на русскій языкъ, а именно:

«Ахъ если-бъ я

Любилъ тебя —

То полюбала-бъ ты меня» и т. д.

Или же это было дикое, необузданное ерзанье смычкомъ пострунамъ, на венгерскіе мотивы, причемъ по тѣлу слушателя пробѣгала невольная дрожь и нервы его ходили ходуномъ.

Тѣмъ не менѣе, вслѣдствіе скуки, которая почему-то всегда преслѣдуетъ русскаго человѣка по пятамъ, рѣшительно всѣ сосредоточивались ежедневно въ садикахъ, еле-еле освѣщенныхъ, небольшимъ количествомъ фонарей и украшенныхъ четырьмя жалкими деревцами. «Молдавія» была нѣкоторымъ образомъ нашимъ маленькимъ военно походнымъ Павловскомъ.

Болѣе мѣсяца пришлось намъ скучать въ Плоэштахъ. Дунай постепенно и медленно входилъ въ свои обычные берега; моряки продолжали работы по части минныхъ загражденій; отдѣльныя лица штаба получали временами порученія съ цѣлью рекогносцировокъ. Продолжительное житье въ Плоэштахъ, при волнующихъ вопросахъ будущаго, вызвало сознаніе нѣкоторой медленности военныхъ дѣйствій. Румыны начали уже высказывать предположеніе, что между турками и русскими будетъ заключенъ миръ, прежде чѣмъ наши войска перейдутъ Дунай. Дальнозоркость ихъ политики основывалась, между прочимъ, на томъ соображеніи, что въ Плоэшты прибылъ Государь съ полнымъ составомъ своей дипломатической канцеляріи. Сверхъ того, румыны разсуждали, что русское правительство потому медлитъ въ своихъ дѣйствіяхъ, что желаетъ выиграть время, пока кавказская армія сдѣлаетъ свое дѣло въ Азіи. Это было время, когда изъ Азіи приходили извѣстія объ энергичномъ наступленіи русскихъ войскъ. «Турки, получая пораженія, разсуждали румыны: — смекнутъ, что имъ лучше спасти Азію, въ которую они должны будутъ ретироваться изъ Европы, чѣмъ потерять то и другое». Увы! какъ ни сладко было намъ слышать эти рѣчи, но то были рѣчи праздныя.

Изъ политическихъ условій нашихъ отношеній къ румынамъ сложились и наши общежитейскія отношенія. «Ничего общаго» — вотъ девизъ этихъ отношеній. «Румыны сами по себѣ, мы — сами по себѣ».

— Какой жалкій народъ! говорили мы часто, глядя на румыновъ: — какая у нихъ армія! что за люди! что за порядки — чортъ знаетъ, что такое! а администрація?.. Въ сущности, это жалкая горсть несчастнаго народа, который топорщится и лѣзетъ куда-то… посмотрите, вонъ ѣдетъ, напримѣръ, кавалеристъ!.. ха!.. ха!.. ха!

Однажды вечеркомъ, въ садикѣ «Молдавіи» сидѣло общество офицеровъ; между ними были иностранные корреспонденты. Разговаривали на французскомъ языкѣ по поводу предстоящаго перехода и будущихъ событій въ Болгаріи.

— Что то будетъ?.. сказалъ одинъ изъ собесѣдниковъ.

— Не бойтесь, господа, наивно отвѣтилъ ему румынскій офицеръ, помѣщавшійся за сосѣднимъ столикомъ: — не бойтесь, мы идемъ съ вами и поддержимъ васъ на случай надобности.

Какой хохотъ возбудили эти наивныя слова румына!

— Слышите, что онъ говоритъ? мы васъ поддержимъ!.. они насъ поддержатъ!.. комики эти румыны!

Условія народной жизни румынъ, дѣйствительно, заставляютъ желать многаго. Насколько я приглядѣлся къ румынской интеллигенціи, это одна, изъ самыхъ антипатичныхъ интеллигенцій Европы. Исторія Румыніи говоритъ, что румынскій народъ находился долгое время подъ страшнымъ гнетомъ румынскихъ бояръ. Нашелся свѣтлый умъ, который освободилъ валаховъ и и молдаванъ отъ ихъ бояръ, и вотъ вслѣдъ за крестьянской реформой. Румынія становится конституціоннымъ государствомъ. Крестьянская реформа въ Румыніи произошла довольно выгодно для крестьянъ и значительно способствовала разоренію румынскихъ бояръ, при страстишкѣ пожить широко и воспитываться непремѣнно за-границею.

Народное образованіе не успѣло еще достаточно подготовить румынскій народъ къ исполненію обязанностей народнаго депутата, а румынскіе бояре успѣли уже разориться окончательно. Привычка широко пожить, нахватавши верхушекъ въ парижскихъ школахъ, способствовала этому раззоренію. Боярамъ, бывшимъ деспотамъ, ни къ чему серьёзному неподготовленнымъ и лишеннымъ средствъ къ жизни, ничего не оставалось, какъ захватить въ свои руки бразды государственнаго правленія въ Румыніи, и вотъ эти лица, не имѣющія ничего общаго съ народомъ становятся защитниками народныхъ интересовъ. Само собою разумѣется, что между сенатомъ и палатой сейчасъ же рождается разъединенность и идетъ постоянная ожесточенная вражда между партіями. Нѣтъ другого государства въ Европѣ, гдѣ бы разъединенлость политическихъ мнѣній была такъ значительна, какъ въ Румыніи. На правительственную должность смотрятъ, какъ на доходное мѣсто, или какъ на средство вывести въ люди своего родного, или добраго пріятеля. Такимъ, образомъ, нужды народа отходятъ на задній планъ.

Во главѣ консервативной партіи стоялъ въ то время министръ иностранныхъ дѣлъ Михаилъ Кагольничано; искренній его другъ Василій Бояреско, издатель газеты «Pressa», былъ его горячимъ единомышленникомъ. Консервативная партія была ситльна въ Румыніи, но и она дѣлилась между собою на фракціи. Существовалъ центръ, во главѣ котораго, стоялъ министръ финансовъ Братіано. Его другъ, даже болѣе, чѣмъ другъ, его правая рука, Розетти, издатель газету «Romanul», славился въ Бухарестѣ іезуитизмомъ. Во главѣ либеральной партіи, значительно ослабѣвшей при началѣ войны, стоялъ туркофильствующій сенаторъ, Іонъ Гика. Замѣтимъ, что было время, когда Кагольничано былъ ярымъ либераломъ, но убѣжденія этихъ людей, принимаютъ, направленіе задувшаго вѣтра. Братъ Іона Гика, Пантази Гика, издаетъ журналъ «Nuvilistul». Министръ финансовъ Братіано занималъ въ то же время должность и министра-президента.

Для того, чтобы пояснить существующія отношенія избирателей къ избраннымъ, достаточно сказать, что съ именемъ стоявшаго во главѣ министерства финансовъ неразрывно связано имя такого господина, какъ Струсбергъ. Извѣстно, что Струсбергъ, когда то рекомендованный Берлиномъ, взялся строить въ Румыніи желѣзную дорогу. Братіано занималъ въ то время мѣсто министра финансовъ. Когда Струсбергъ сдѣлалъ предложеніе принять на себя постройку желѣзной дороги въ Румыніи — палата отвергла это предложеніе. Но берлинская рекомендація имѣла слишкомъ вѣское значеніе въ глазахъ князя Карла и его помощника Братіано; поэтому, сказано было, что палата будетъ распущена, если она не дастъ концессіи Струсбергу, и… Струсбергу дали концессію. Конечно, онъ построилъ картонную дорогу. Но ранѣе конца работъ обнаружился другой скандальчикъ, имѣвшій общеевропейскую извѣстность. По условію Струсберга съ румынскимъ правительствомъ, первый обязанъ былъ внести залогъ и держать этотъ залогъ почему то въ Берлинѣ. Одинъ ключъ отъ портфеля съ залоговыми бумагами долженъ былъ находиться у Струсберга, другой — у румынскаго правительства. Однажды, во время желѣзно-дорожныхъ работъ, румынскому правительству вздумалось проконтролировать струсберговскій портфель въ Берлинѣ. Поѣхала туда комиссія и нашла залоговый портфель совершенно пустымъ. Г-ну Братіано ничего больше не оставалось, какъ пропѣть передъ депутатами пѣснь Лазаря, въ родѣ того, что «дѣлайте со мной, господа, что хотите, но что же будешь дѣлать теперь, когда и я и всѣ мы попали на удочку такого мошенника».

Правда, что за портфёль Струсберга — Братіано лишился своего собственнаго портфёля, но выборъ снова палъ на Братіано въ послѣдствіи, и избиратели опять поставили во главѣ мини стерства финансовъ человѣка весьма сомнительныхъ качествъ.

Извѣстіе о взрывѣ монитора героями Шестаковымъ и Дубасовымъ произвело необыкновенную сенсацію въ обществѣ русскихъ, находившихся въ Плоэштахъ. Новость о геройскомъ подвигѣ нарушила обычное теченіе вялой жизни, вызвала рядъ овацій, много, говора, шума, надеждъ и ликованій Это былъ второй случай въ морской исторіи всего свѣта и этотъ случай выпалъ на долю русскихъ моряковъ! Наконецъ, этотъ случай бросалъ совершенно новый, неожиданный свѣтъ на ваше положеніе на Дунаѣ и оттѣнялъ до нѣкоторой степени силу и значене другихъ турецкихъ мониторовъ; же говоря уже о томъ, что онъ воодушевилъ нашить моряковъ и значительно повліялъ на моральное состояніе турецкихъ рѣчныхъ командъ на Дунаѣ. Два удачникъ взрыва одинъ послѣ другого! Было надъ чѣмъ призадуматься туркамъ.

Герои подвига были вытребованы въ главную квартиру. Рядъ овацій выпалъ на ихъ долю. Днемъ они обѣдали у великаго князя. Вечеромъ, первые георгіевскіе кавалеры въ прошлую камшію были предметомъ любопытства публики, собравшейся въ саду «Молдавіи». Герои появились въ саду въ большомъ обществѣ штабныхъ офицеровъ. Общество, окружившее героевъ, слилось безъ различія чиновъ и положеній; нашлась почва, на которой вдругъ сошлись всѣ. Каждый силился протянуть руку съ бокаломъ шампанскаго и поздравить Шестакова и Дубасова. «Ура!» висѣло въ воздухѣ. Обаяніе героевъ сказалось очень рѣзко. Но и во время этой оваціи, при всемъ томъ, что подвигъ героевъ сдѣлалъ ихъ общимъ и необходимымъ достояніемъ каждаго — героевъ и тутъ оттягивала какая-то сила отъ массы и старалась заключить ихъ въ тѣсную среду, отстраняющую себя отъ массы обыкновенныхъ смертныхъ. Какъ будто и герои дѣйствовали не во благо всей Россіи, а во благо только этой среды.

Помню, какъ герои, окруженные офицерствомъ, сидѣли за большимъ столомъ и вели оживленную бесѣду. Мкѣ необходимо было перемолвиться съ Шестаковымъ. Я подошелъ къ столу. Одинъ изъ сидѣвшихъ за столомъ штабныхъ офицеровъ поторопился дать мнѣ знать косвенно, что разговаривать съ Шестаковымъ нечего, что подвигъ его извѣстенъ въ подробностяхъ г. Всеволоду Крестовскому, который уже написалъ объ этомъ подробную корреспонденцію и послалъ ее въ Петербургъ.

Другая черта замѣченнаго отношенія окружавшихъ къ первомъ, дѣйствительно настоящимъ героямъ дня, была черта, нагого то душевнаго волненія, которое безпокойно копошилось внутри человѣка, въ виду пріобрѣтенной героями популярности въ глазахъ такой массы людей, что просто страшно и подумать. Какъ ни выгодно пользоваться любовью «своего» общества, но еще пріятнѣе быть любимцемъ всего народа. Это чувствовалось въ ту минуту каждымъ изъ окружавшихъ Шестакова и Дубасова.

— Что значитъ наша служба въ кавалеріи, говорили кавалеристы, искоса поглядывая, на загорѣлыя, обросшія бородами лица и на мозолистые руки моряковъ, день и ночь работавшихъ на Дунаѣ, безъ раздѣленія труда офицера и матроса: — что значатъ наша служба въ сравненіи со службою моряковъ? Положимъ, что и мы имѣемъ возможность лихо ворваться въ ряды пѣхоты и рубить направо и налѣво, но мы никогда не въ состояніи будемъ заработать такой популярности, какъ Шестаковъ и Дубасовъ. Они сѣли на маленькія шлюпки, подплыли къ громадному монитору и ничтожная горсть людей уничтожила цѣлое морское зданіе! Понятно, что они будутъ популярны.

Такъ разсуждали въ ту минуту глядя на Шестакова и Дубасова, забывая, что для того, чтобы взорвать мониторъ, необходимо прежде всего серьезно и долго поучиться, умѣть снарядить мину, шлюпку, знать слабыя и сильныя стороны, непріятеля, организацію его судовъ, и, главное, быть инымъ человѣкомъ, обладать иными душевными силами, умѣть преслѣдовать иныя цѣли.

Подвигъ Шестакова и Дубасова выдѣлялся изъ ряда ординарныхъ событій; поэтому было бы непростительно упустить случай воспользоваться имъ. Я не буду называть людей по именамъ, скажу только, что были личности, которыя, какъ вампиры, впились въ подвигъ Шестакова и Дубасова и отнимали у нихъ иниціативу предпріятія, приписывая эту иниціативу себѣ.

Черезъ Плоэшты проходили части нашихъ войскъ, двигавшихся на западъ, отдѣльныя дивизіи и бригады. Проходя черезъ городъ, они каждый разъ слѣдовали мимо квартиры Великаго Князя. И каждый разъ, громадная толпа народа собиралась на улицѣ. Иностранные корреспонденты не рѣдко присутствовали тутъ-же. Одинъ бѣглый взглядъ на русскихъ солдатъ заставляетъ ихъ убѣждаться въ необыкновенной выносливости этихъ крѣпкихъ натуръ. Одинъ видъ бригады убѣждалъ ихъ въ физической силѣ нашего войска.

Вошла бригада въ городъ. Вотъ ея авангардъ появляется уже на улицѣ, издалека несутся напѣвы пѣсенъ и резкіе звуки бубенъ и мѣдныхъ тарелокъ. Жара невыносимая; солнце печетъ, въ воздухѣ душно, ѣдкая и мѣлкая пыль подымается при самомъ слабомъ прикосновеніи къ почвѣ. Бригада только только что сдѣлала большой переходъ. Растянулись солдатики, забросили свои кепи на затылки, нагоняютъ другъ друга, строятся, ружья перекрещиваютъ и снова ровняются, потъ градомъ льетъ съ загорѣлыхъ лицъ. Волосы, бороды, брови, ранцы, сапоги, бѣлыя рубахи — все это въ пыли — точно сѣдиною порылись. Дышатъ они тяжело, устали.

— Подтянуться! не растягиваться! раздается команда. Равненіе направо… Точно электрическая искра пробѣжитъ по рядамъ солдатиковъ. Взглянутъ они другъ на друга, припустятся, нѣкоторые догонятъ свои ряды — снова равненіе и снова: «лѣвой!.. правой!.. лѣвой!.. правой!..» только штыковые чехлы селедками болтаются съ боку. Впереди полка начальство ѣдетъ, съ боку офицеры идутъ, тоже измученные, сзади попъ верхомъ ѣдетъ на маленькомъ конѣ, въ широкой шляпѣ, да два доктора; а за ними фургоны двигаются: лазаретные, полковые и ящики съ патронами.

И пить буду и гулять буду,

А смерть придетъ — помирать —

раздаются громкіе голоса передовыхъ запѣвалъ.

— Бодрѣй смотри!.. глаза налѣво!.. бодрѣй, молодцы!.. въ ногу!..

Подымутъ бывало солдатики свои утомленные взоры и головы, бороды впередъ, кепи на затылкѣ: подавятъ они чувство усталости, соберутъ послѣднія силы — и смотрятъ такими молодцами, какъ будто и еще верстъ 400 пройти въ состояніи. «Ура!» несется въ воздухѣ.

Завернули уголъ. Нѣтъ болѣе силъ!.. отдыхъ, видимо, нуженъ. Опять опустили головы къ низу, опять потеряли ровненіе, опять зашагали разными ногами.

Вышли изъ города въ поле. Повѣяла прохладная струя вѣтерка; грудь легче вздохнула. Свободнѣй стало дышать.

— Стой! говорятъ имъ, наконецъ.

Встала бригада на привалъ. Взяли ружья къ ногѣ, утерли ладонью потъ съ лица, размазали грязь по физіономіи. Раскинули палатки, напились воды, составили ружья, сняли ранцы, тяжело опустились на землю; отдохнули маленько, забѣгали съ манерками за водою къ ближайшему ручейку, развели костры, начали ужинъ варить. Поужинали, сняли сапоги, перекрестились, спать легли. Крѣпкимъ сномъ захрапѣли хорошіе русскіе люди и даже образы близкихъ сердцу людей не тревожатъ спокойнаго сна утомленныхъ труженниковъ. Ничто не волнуетъ ихъ на сонъ грядущій. Дума отказывается дѣлать свое дѣло послѣ такого физическаго утомленія. «Куда мы идемъ? что встрѣтится тамъ?.. придется-ли вернуться на родину, или сложитъ кости въ чужой сторонушкѣ?» даже эти вопросы не волнуютъ ихъ усталыя головушки. Чуть забрежжетъ свѣтъ, не успѣетъ еще зардѣться восточный горизонтъ алымъ цвѣтомъ ранней зорьки — какъ барабаны уже будятъ, выстраиваютъ бригаду во фронтъ и снова гонятъ въ путь дорогу.

— Да!.. это войско дѣйствительно сильное, думали иностранцы, гладя на движеніе солдатъ: — если умѣть пользоваться ими, то можно драться не съ одними турками.

Наступили первыя числа іюня мѣсяца. Пришло извѣстіе, что Дунай наконецъ вошелъ въ берега. Близилось время переправа. Сперлось дыханіе въ груди. Въ воздухѣ какъ-будто стало еще тяжелѣе. Придвинулась грозовая туча ближе къ намъ; она висѣла надъ нами. По мѣрѣ того, какъ туча надвигалась, мы становились сосредоточеннѣе, пугливѣе и подозрительнѣе. Каждый началъ искать силъ въ самомъ себѣ и многихъ это вывело изъ нормальнаго состоянія духа. Приходилось даже слышать на послѣдокъ дней пребыванія въ Плоэштахъ такого рода разговоры:

— И къ чему война?.. это наши внутренніе враги вызвали насъ на войну…

Куда ѣхать? гдѣ будетъ переправа? какъ-бы не прозѣвать ее! Поѣду въ Журжево!

IX.
Путь къ переправp3;.

Городъ Журжево приткнулся къ самому берегу Дуная. Это — небольшой торговый городокъ, имѣющій въ мирное время лишь 15,000 постоянныхъ жителей. Журжево всегда былъ чрезвычайно живой городокъ, какъ придунайская гавань, какъ портъ, соединенный съ Бухарестомъ вѣтвью желѣзной дороги. Но какимъ одичалымъ, пустымъ, всѣми брошеннымъ городомъ казался онъ въ то время, когда я туда пріѣхалъ! Безлюдныя площади и улицы, широкій и одинокій бульваръ. Ставни оконъ были заперты во всѣхъ домахъ, двери и ворота наглухо заколочены; ни одной женщины, ни одного ребенка не встрѣтишь на улицѣ. Всюду пустота и могильная тишина! Кое-гдѣ пройдетъ грекъ, еврей, венгерецъ, румынъ — неизвѣстно кто такой! Въ иномъ дворѣ увидишь бывшаго жильца; онъ вернулся къ своему заброшенному очагу и угрюмо собираетъ въ кучу жалкіе остатки домашней утвари, чтобы спасти ихъ. Лавки заперты, торговли никакой, судоходство прекратилось. Безпорядочно приткнулись къ берегу коммерческія суда съ высокими мачтами, небрежно перепугалисъ между собою ихъ швартовы (канаты), и тамъ, гдѣ прежде была таможня, находится теперь караулка нашихъ сторожевыхъ аванпостовъ.

Журжево раскинулся на широкомъ пространствѣ. Какъ и русскіе города, онъ требуетъ простора. Широкія, прямыя улицы, обширные сады между низкими домами, рядъ «кафанъ» на главной площади города, открытыя лавки, гостинницы съ постоялыми дворами — словомъ, торговый городъ Журжево старается одинаково удовлетворить вкусамъ и проѣзжаго европейца, и сосѣдняго восточнаго человѣка. Рядокъ съ бронзою, позолотою и мраморнымъ столикомъ вы видите грязную открытую лавченку съ бараниною и турецкимъ табакомъ. Контингентъ покупателей былъ очень невеликъ въ немногихъ лавкахъ, открытыхъ на площади. Иногда покажется казакъ отряда Скобелева, пройдутъ по улицѣ нѣсколько солдатиковъ; иной разъ появится и крестьянинъ изъ сосѣдней деревеньки. Разсчитывая найти въ Журжевѣ много русскаго войска, я нашелъ одни только пикеты, необходимые для аванпостной службы. Изъ мѣстныхъ жителей осталось въ городѣ семейство греческаго консула. «До перваго выстрѣла», говорили офицеры, гуляя вечеркомъ по тѣнистому бульвару и подмигивая на развѣвавшійся флагъ надъ зеленою крышею.

Съ этого бульвара мы смотрѣли обыкновенно на страшные холмы и редуты грознаго Рущука. Рущукъ; это было наше больное мѣсто въ ту минуту; онъ пророчилъ намъ десятки тысячъ будущихъ смертей. И дѣйствительно, Рущукъ былъ страшенъ своими укрѣпленіями.

Вдоль по берегу на много верстъ отъ Журжева, вверхъ и внизъ по Дунаю, тянутся крестьянскія деревни. Крестьяне выѣхали изъ своихъ избъ; русскіе солдатики заняли ихъ помѣщенія и скоро освоились на новыхъ мѣстахъ, какъ у себя дома. Рущукъ стоитъ нѣсколько выше Журжева; его скрываетъ за собою густая зелень продолговатаго острова, который тянется посреди Дуная. Рущукъ былъ страшенъ и въ тоже время красивъ. Прелестный видъ открывался съ румынскаго берега. Широко разлился Дунай между берегами двухъ противниковъ и затопилъ поперечный островъ; курчавая зелень высовывалась изъ воды. Вдоль по берегу виденъ былъ рядъ высокихъ минаретовъ. Стройные, какъ пальмы, они рѣзко выдѣлялись своею бѣлизною среди остальныхъ турецкихъ зданій; надъ плоскими крышами турецкихъ домовъ красиво развѣвались разноцвѣтные флаги европейскихъ консуловъ. Рущукъ стоитъ у подошвы очень высокой, конусообразной горы. Рядомъ съ этой господствующей возвышенностью подымается къ востоку еще одинъ холмъ, затѣмъ слѣдующій, и такимъ образомъ вся эта мѣстность представлялась гористою и окаймленною сильными укрѣпленіями. На самой высотѣ господствующей горы построена внушительная батарея. На сосѣднихъ холмахъ воздвигнуты такіе же сильные редуты. Справа и слѣва Рущука, вдоль по берегу Дуная, тянулись батареи для четырехъ, шести и болѣе орудій. При помощи бинокля мы насчитывали ихъ до 14. Редуты были окопаны въ нѣсколько ярусовъ ружейными ложементами. На высокой горѣ, на самомъ видномъ мѣстѣ, былъ раскинутъ главный турецкій лагерь. Мы видѣли цѣлую массу бѣлыхъ палатокъ. Трупы такихъ же палатокъ покаяннались и на высотахъ сосѣднихъ холмовъ. Вѣтвь желѣзной дороги тянулась вдоль по берегу, и локомотивы работали день и ночь. Вообще, цѣлыми днями замѣчалось усиленное движеніе на турецкомъ берегу: поѣздовъ и обозовъ, нагруженныхъ телегъ, запряженныхъ волами. Но военнаго движенія не было никакого. Вдали обрисовывались только фигуры турецкихъ часовыхъ, мѣрнымъ шагомъ расхаживающихъ вдоль по берегу Дуная, да изрѣдка выводились изъ лагеря роты на ученье.

Во время моей бытности въ Журжевѣ, въ одной изъ мѣстныхъ гостинницъ помѣщалась канцелярія штаба летучаго отряда. Въ одномъ изъ номеровъ этой гостинницы, выходящемъ окнами прямо на Дунай, занимался генералъ Скобелевъ 2-й.

— Да, говаривалъ онъ не разъ, взирая на силу позицій грознаго Рущука: — намъ придется брать Рущукъ силою и дорогою цѣною мы купимъ эти турецкія укрѣпленія.

«Намъ придется брать Рущукъ силою!» говорилъ онъ. Значитъ, мы предполагали «брать» его атакою, блокадою, осадою, чѣмъ хотите. И это говорилъ не одинъ Скобелевъ; объ этомъ толковали и въ главной квартирѣ, и всюду въ арміи. Представленіе кровавой атаки уже рисовалось въ воспаленномъ воображеніи нашихъ воиновъ; въ арміи передавали другъ другу даже способъ проэктируемой осады Рущука, направляли туда дальнобойныя орудія. По всѣмъ признакамъ лихорадочнаго движенія подъ Рущукомъ можно было заключить, что мы рѣшились брать его «силою»; оставалось только выбрать способъ и приступить къ дѣлу. Но Рущукъ мы, все таки, не атаковывали и не осаждали: онъ налъ по силѣ мирнаго договора. Чѣмъ это объяснить? Благоразуміе ли взяло верхъ надъ увлеченіемъ, или атака Рущука съ спеціальною цѣлью «взять» его вышли изъ программы нашего плана въ силу сложившихся обстоятельствъ? Мы не можемъ даже утверждать, что планъ кампаніи существовалъ вообще…

Мы бродили въ Журжевѣ, какъ тѣни, ожидали переправы. Съ каждымъ лишнимъ часомъ приближавшагося рокового дня — мы все болѣе и болѣе старались сосредоточиться въ самихъ себѣ. Ничто не развлекало нашихъ тяжелыхъ думъ, и городская об становка вполнѣ гармонировала съ тяжелымъ настроеніемъ нашихъ чувствъ. Мы не могли сознавать нашихъ собственныхъ силъ, потому что никогда ихъ не прилагали къ дѣйствительности, никогда не испытывали ихъ. Все, чѣмъ мы жили до сихъ «хоръ, во имя чего мы горевали, радовались, сдерживались и увлекались, волновались и утѣшались, все это были ложь, самообольщенія, тѣнь. Но вотъ приближалась минута, когда намъ сказали: „идите и докажите!..“ Господи, какъ тяжело доказывать то, во что самъ такъ смутно вѣришь!

Днемъ, на бульварѣ, подъ тѣнью деревъ, грудь тяжело дышала, губы сохли, взоръ обращался далеко, туда, за Дунай и старался проникнуть сквозь зеленѣющіе холмы Рущука и провидѣть картины и положенія скораго будущаго. Воображеніе впало надъ долинами, холмами, горами и ущельями несчастной Болгаріи. Болгарія представлялась намъ именно „несчастною“ въ эти часы. Звѣрство, фанатизмъ, посягательство на жизнь, на честь, на собственность несчастныхъ болгаръ — все это казалось безусловно вѣрнымъ. При всей отрадѣ сознанія роли „спасителей“, въ душу каждаго порядочнаго человѣка врывалось и другое сознаніе: ужасное, безпокойное, гнетущее сознаніе того, что мы являлись отчасти причиною этихъ звѣрствъ. Отъ этого внутри происходилъ такой сумбуръ разнородныхъ чувствъ, что иногда становилось просто невыносимо. Правда, немного было въ арміи людей нериныхъ; военная дисциплина, особенные интересы, привычка солдата оставлять вопросы безъ анализа двигали армію все впередъ и впередъ, а чувство физическаго утомленія подавляло всякую мысль. Но каково было положеніе тѣхъ немногихъ людей, которые привыкли и чувствовать, и разсуждать, и тревожится, и волноваться!

Мы видѣли офицеровъ, которые дѣйствительно радовались походу на турокъ. Но для нихъ было совершенно безразлично идти на турокъ или на нѣмцевъ. Я увѣренъ, что на нѣмцевъ они пошли бы еще съ большимъ увлеченіемъ, потому что за спиною каждаго изъ нихъ стоялъ непремѣнно какой нибудь нѣмецъ, который насолилъ имъ не мало въ жизни. Это была просто радость человѣка, всю свою службу стрѣлявшаго въ мишень холостыми зарядами въ мнимаго непріятеля и, наконецъ, узрѣвшаго его въ дѣйствительности. Это была радость человѣка, сознавшаго, что послѣ долгаго мирнаго періода скучныхъ и никому ненужныхъ ученій наступила, наконецъ, пора настоящаго дѣла на благо и на пользу своего народа. Но кровожадности тутъ не было. Многихъ влекло и чувство тщеславія, потоку что передъ каждымъ открывалось широкое поле отличій, хотя большинство и ошиблось въ разсчетахъ.

Днемъ мы сидѣли обыкновенно на бульварѣ, подъ вліяніемъ тяжелыхъ думъ, вечеркомъ собирались тосковать въ городскомъ циркѣ. Какъ ни курьёзно существованіе цирка въ брошенномъ городѣ, но и артисты ошибаются въ своихъ разсчетахъ. Помню, какая-то несчастная трупа забрела въ Журжево, надѣясь встрѣтмь здѣсь обширный контингентъ зрителей. Двѣ полуголодныя танцовщицы, три тощія, голодныя лошади, пьяный наѣздникъ, общій любовникъ двухъ танцовщицъ, причина ихъ ревности, голода и душевныхъ страданій, вереница оборванныхъ дѣтей, три тускло мерцающія лампы, убійственный оркестръ армейскаго полка, одна только занятая ложа молодымъ Скобелевымъ и самый скудный сборъ: вотъ своеобразная картина изъ жизни города, находящагося на военномъ положеніи. Бѣдныя танцовщицы! Мы сидимъ въ ложѣ; въ театрѣ пустынно; глухимъ эхомъ раздается каждое слово подъ сводами большого цирка; вдругъ, среди этой тишины, залъ оглашается сильными ударами, неистовымь крикомъ женщины, слезами и мольбами… Пьяный танцоръ вымѣщаетъ неудачный сборъ на голодной танцовщицѣ матери его несчастныхъ дѣтей. Но вотъ, наконецъ, умолкли стоны, прекратился женскій плачь, вывели коня; она вышла на арену и сдѣлала книксенъ; онъ крикнулъ: „гоп-ля!“; „гремитъ музыка боевая“; она пляшетъ сквозь слёзы… Кто поручится за то, что турецкая граната не ворвется въ эту минуту въ стѣну деревяннаго цирка и не уничтожитъ разомъ воздушную мать многочисленной семьи?

— Желаете присутствовать при переправѣ? спросилъ меня Скобелевъ, получивъ приказаніе оставить Журжево и двинуться въ походъ.

— Непремѣнно желаю, отвѣтилъ я ему.

— Въ такомъ случаѣ сѣдлайте коня и ѣдемте; мы выѣзжаемъ сегодня вечеромъ; если поѣдете со мною, то какъ разъ попадете на переправу.

Это было 9-го іюня. Къ вечеру того-же дня турки открыли огонь изъ Рущука на Журжево, а къ ночи мы уже выѣхали по направленію къ румынской деревнѣ Гогошани Нову.

Насъ было шестеро: Скобелевъ 2-ой, его бывшій ординарецъ, урядникъ князь Цертелевъ, я, переводчикъ и два казака. Мы выѣхали за городъ, когда уже солнце начало закатываться за горизонтъ. Проѣхавъ сосѣднюю съ городомъ деревушку, по направленію къ деревнѣ Парапанъ, мы очутились на широкой полянѣ, засѣянной кукурузою и хлѣбомъ, и дорога начала постепенно отходить отъ берега Дуная и повела насъ вправо отъ рѣки. Тамъ далеко, на правой сторонѣ, открылись курганы, покрытые хвойнымъ лѣсомъ; слѣва искрилась лента Дуная, орошая подошвы возвышеннаго берега Турціи. Подулъ свѣжій вѣтерокъ, слабо шелестя колосьями поспѣвавшихъ хлѣбовъ; убаюкивающій шумъ волнующейся ржи пріятно раздражалъ нервы; легко стало дышать послѣ знойнаго дня, и лошади пошли охотнѣе. Поляна была широка и пустынна; ни одной деревушки не открывалось передъ нашими глазами; безлюдностію повѣяло отъ этихъ мѣстъ, и одно только небо очаровывало путника подборомъ своихъ неподражаемыхъ, разнообразныхъ красокъ. Вся поляна и горные скаты были покрыты сплошнымъ ярко-зеленымъ ковромъ. По мѣрѣ того, какъ солнце закатывалось за линію западнаго горизонта, мракъ все ниже и ниже спускался на землю, тщательно окутывая предметы, между, тѣмъ какъ голубое небо становилось все свѣтлѣе и свѣтлѣе и покрывалось подборомъ самыхъ яркихъ цвѣтовъ. Вотъ солнце уже закатилось окончательно, и весь западъ залился огненнымъ пурпуромъ. Сѣверная часть небосклона покрылась мрачною, свинцовою тучею. Восточныя горы окрасились лиловою краскою. Но вотъ эти горы, поля и деревья начинаютъ быстро скрываться въ темнотѣ вечерней мглы; прошло еще десять минутъ, и все исчезло.

Звѣзды показались на небѣ, но луна еще пряталась. Наши кони выпрямили шеи и пошли ровною рысцой. Еле замѣтная роса легла на землю. Громкимъ, веселымъ хоромъ залились кузнечики вдоль и поперекъ по всему зеленому пространству.

Лѣтняя прелестная ночь вошла въ свои права; она была совершенно темная, только изрѣдка блестѣла молнія на сѣверѣ, да падали загадочные метеоры.

Тихо и безлюдно было по всему пространству. Жердь колодца показалась въ сторонѣ отъ дороги. Три лошади свободно паслись на полянѣ; онѣ фыркнули и пугливо шарахнулись въ стороны, услыхавъ топотъ нашихъ коней. Силуэтъ одинокаго дуба показался впереди, и стекляннымъ звукомъ быстраго потока огласился тихій воздухъ, когда мы переѣхали канавку по сосѣдству съ деревомъ.

Тихимъ шагомъ ѣхалъ къ намъ на встрѣчу румынскій крестьянинъ.

— Опросите его, эта-ли дорога на Гогошани-Нову? обратился Скобелевъ къ переводчику.

Крестьянинъ тихо и молча указалъ намъ путь на западъ. Онъ возвращался съ полевыхъ работъ.

— Пусть онъ проведетъ насъ, сказалъ генералъ.

Два казака пришпорили коней, занесли свои плети ы, пригнувшись къ сѣдлу, налетѣли на крестьянина, такъ что тотъ даже и опомниться не успѣлъ.

— Кажы дорогу!

И лошадь крестьянина моментально повернулась въ обратную сторону.

Къ полночи мы уже были въ деревушкѣ.

Деревушка состояла изъ нѣсколькихъ домовъ; низенькія мазанки окопаны глубокими канавами и заросли высокою, дикою травою. Румыновъ какъ будто и не было въ деревнѣ; но изъ каждой подворотни выглядывало по нѣскольку злыхъ собакъ, готовыхъ броситься на всякаго прохожаго. Переночевавъ на крыльцѣ какой-то мазанки, я проснулся съ первымъ проблескомъ утренней зари. Деревушка стояла въ лощинѣ между двумя холмами. Утренняя зорька загорѣлась первымъ, дребезжащимъ свѣтомъ. Солнышко привѣтливо выглянуло изъ-за горъ востока и быстро осушило траву, покрытую влагою ночной росы. Раннее іюньское утро застало кавказскую бригаду на походномъ ночлегѣ, расположенную летучимъ лагеремъ по скатамъ холмовъ съ обѣихъ сторонъ деревеньки.

Кавказская бригада была единственная бригада въ арміи, составленная изъ сыновъ „погибельнаго Капказа“. Это была, во всякомъ случаѣ, интересная бригада, среди остального казачьяго войска, главный контингентъ котораго составляли донскіе казаки. Терцы и кубанцы, это — молодое войско, воспитанное въ традиціяхъ старыхъ казаковъ, всю свою жизнь джигитовавшихъ по ущельямъ, горамъ и долинамъ противъ дикихъ и неустрашимыхъ черкесовъ. Правда, въ составѣ этой бригады совсѣмъ почти не было старыхъ казаковъ, но воинственный духъ горнаго джигита передается изъ поколѣнія въ поколѣніе. Извѣстно, что главнымъ развращающимъ элементомъ старо-казачьяго духа, главными попирателями дорогой для нихъ старины, являются у насъ такъ называемые „временщики“, т. е. казачьи атаманы изъ нѣмцевъ; но, не взирая на цѣлый рядъ такихъ „временщиковъ“, въ средѣ кубанскихъ казаковъ можно замѣтить и до сихъ поръ совершенно самостоятельный складъ, отличающій ихъ отъ всего остального войска. Кубанскій казакъ своеобразно честенъ, гордъ, самостоятеленъ; въ немъ живетъ жажда воли, духъ простора и чувство самолюбія, товарищества и даже нѣсколько дикая черта: чувство мщенія за кровную обиду. Кубанскій казакъ терпѣть не можетъ „временщика“; онъ вѣритъ только своему. Гоголь очень популяренъ среди кубанскихъ казаковъ. „Это нашъ, кровный“, говаривали мнѣ не разъ казаки. Тарасъ Бульба никогда не умретъ въ сердцахъ кубанскаго войска; это ихъ любимое чтеніе, лучшее воспоминаніе. Въ разговорахъ съ кубанскимъ казакомъ, онъ поражаетъ всѣхъ своей смѣкалкой, смѣлымъ взглядомъ, правдивостію и независимостью заключеній. Впрочемъ, въ мирное время, казакъ совсѣмъ иной, чѣмъ въ военное. Въ военное время, понятія его извращаются, становятся часто совершенною противуположностью тѣмъ, на которыхъ онъ основывается обыкновенно въ своей станичной жизни. Въ военное время, его нельзя упрекнуть въ излишней гуманности, въ правильномъ пониманіи чужой собственности.

— Эта битва похарчила, случалось мнѣ слышать среди казаковъ: — одного турку сшибъ, у него въ карманѣ пять золотыхъ нашелъ.

— Ну, и что-же?

— Ничего, взялъ и товарищу не сказалъ.

Но кубанскій казакъ никогда не тронетъ и не обидитъ бѣдняка. Судя по отношеніямъ ихъ къ болгарамъ, мнѣ случалось приходить къ тому заключенію, что нищета всегда смѣло можетъ разсчитывать на состраданіе казака. Подъ грубой, внѣшней оболочкой бьется мягкое, доброе кубанское сердце. Съ богатаго крестьянина онъ, пожалуй, и поживится, если терпитъ голодъ, но собственности бѣднаго никогда не тронетъ, если ему прямо не прикажутъ скосить ячмень для корма лошадей.

Другимъ развращающимъ элементомъ казачей старины являются „пришельцы“. Послѣдніе становятся въ строй казаковъ. Само собою разумѣется, что между казаками и пришельцами нѣтъ ничего общаго. Казаки терпятъ ихъ по-неволѣ, а пришельцы, чувствуя неловкое положеніе въ чужой семьѣ, стараются или породниться съ ними, или поддѣлаться подъ нихъ; но не имѣя никакихъ понятій казачьяго быта, они бьютъ на внѣшность к часто ошибаются. Нѣтъ ничего болѣе рѣжущаго глаза, какъ пришлецъ въ обществѣ казаковъ. Ради достиженія популярности, они готовы даже брить свои головы, какъ дѣлаютъ это казаки, впрочемъ только въ очень жаркое время года. Какая-то ермолка на головѣ, какихъ въ сущности казаки вовсе не носятъ, какая то неестественная, театрально комическая поза напускной лихости, поддѣланная грубость рѣчи, хамскія манерывсе это считается, по мнѣнію пришельцевъ, свойственнымъ казаку; но, въ сущности, все это выходитъ самою грубою клеветою на казачье войско.

— Ѣсть нечего?.. замѣчали мнѣ, бывало, подобные пришельцы на предположеніе, что запасы закусокъ съѣдены, въ походѣ: — намъ-то ѣсть нечего?.. намъ, казакамъ? что вы — Богъ съ вами! вы страмите казаковъ…. эй, Куриченко! поищи-ко, братъ, гдѣ нибудь на заднихъ дворахъ., авось, чего нибудь….

Замѣтьте, что это приказывало начальство нижнему чину. Начальство при этомъ подмигивало, потирало руки, какъ-бы хвастаясь доблестью подобной миссіи, будто-бы столь естественной въ казачьей средѣ. Это была, однакожъ, чистѣйшая клевета на казаковъ. Кубанскіе казаки никогда не были ворами, хотя и не отказывались, по долгу службы, исполнять приказанія начальства. Правда, они шарили карманы убитыхъ турокъ, у нихъ была даже узаконенная обычаями общая касса, въ которую поступали всѣ добычи, но это касалось только собственности непріятеля.

Всякому пришельцу было очень лестно служить съ терскими и кубанскими казаками; за ними была боевая слава ихъ отцевъ, а, главное, каждый пришлецъ безопаснѣе чувствовалъ себя въ обществѣ такихъ воиновъ. Смѣло можно сказать, что это — единственное войско, на которое можно положиться, зажмуривъ глаза, въ самую критическую минуту битвы. Казакъ васъ не броситъ, онъ не оставитъ даже вашего тѣла на полѣ битвы, если только не крайность. Изъ боевой жизни кавказскихъ горцевъ извѣстны многіе случаи, когда изъ за тѣла убитаго разъѣзднаго или аванпостнаго казака начинались цѣлыя битвы. Въ томъ же кубанскомъ полку я зналъ одного офицера, полковаго командира Кухаренко, который имѣлъ солдатскій георгіевскій крестъ, получивъ его, по приговору товарищей, за то, что, будучи еще простымъ казакомъ, онъ отбивался одинъ отъ непріятеля, защищая трупъ своего товарища до тѣхъ поръ, пока не явились ему на выручку. Съ такими казаками всякому пришельцу служить было и лестно, и выгодно, потому что скорѣе можно было загрести жаръ при помощи ихъ рукъ.

Казачья бригада состояла изъ двухъ полковъ: терскаго и кубанскаго. Я позволяю себѣ останавливаться на нѣкоторыхъ подробностяхъ о кавказской бригадѣ, потому что ей пришлось играть довольно отвѣтственную роль на правомъ флангѣ, въ отрядѣ барона Криденера, и она займетъ довольно видное мѣсто въ моемъ послѣднемъ разсказѣ. Дѣятельность кавказской бригады — впрочемъ, не столько дѣятельность самой бригады, сколько дѣятельность ея начальника — тѣсно связана съ судьбою знаменитой Плевны. Вотъ почему мнѣ хочется познакомить васъ и съ составомъ этой бригады. Въ самомъ началѣ войны, кавказскій отрядъ дунайской арміи состоялъ изъ четырехъ элементовъ: кубанскихъ казаковъ, терскихъ казаковъ, осетинъ и ингушей. Въ составъ кубанскаго полка вошли исключительно казаки изъ-за Кубани, въ составъ терскаго: трехъ» племенные жители Терской Области. Осетины — на половину христіане, на половику магометане. Въ началѣ войны, когда сводный кавказскій казачій отрядъ двинулся, подъ командою Скобелева, 1-го въ предѣлы Румыніи, ингуши, какъ дикое, необузданное племя, начали грабить и дѣлать всякія безчинства. Поведеніе ингушей вызвало съ одной стороны репрессивныя мѣры начальства, съ другой — вселило въ отрядѣ товарищескій раздоръ, попреки, ругань и уличенья. Ингушамъ все это исправилось. Въ отвѣтъ на репрессивныя мѣры начальства — ингуши начали двусмысленно высказываться относительно будущей войны съ турками, «съ братьями по религіи», какъ они называли турокъ. Положиться на ихъ добросовѣстность было мудрено; они доказывали это на дѣлѣ, да, кромѣ того, въ составѣ ингушей не было постороннихъ элементовъ, на которые можно было бы разсчитывать, какъ на могущіе сдержать ихъ двусмысленные порывы. Контингентъ изъ офицеровъ состоялъ тоже изъ ингушей, которые ничѣмъ не отличались отъ нижнихъ чиновъ какъ въ смыслѣ поведенія, такъ" въ смыслѣ развитія вообще. Несмотря на то, что среди осетинъ находилось много магометанъ, послѣдніе не сочувствовали ингушамъ, и между ними всегда выходили жестокія ссоры. Это объясняется тѣмъ, что осетины принадлежать къ болѣе мирному, болѣе обрусѣлому племени кавказскихъ горцевъ, среди которыхъ нашли себѣ почву христіанскіе миссіонеры. Послѣ цѣлаго ряда всевозможныхъ безобразій ингушей, прошла молва, что они хотятъ «передать свое знамя туркамъ», при первомъ удобномъ случаѣ. Благоразуміе заставило, конечно, отдѣлить ингушей отъ отряда и отправить ихъ обратно на родину. Передъ отъѣздомъ ингушей изъ Журжева въ отрядѣ произошла довольно бурная сценка. Они, кажется, передрались съ осетинами. Потомъ, уже на перепутьи, ингуши фигурировали на куликовомъ полѣ мирной Одессы, въ качествѣ сердцеѣдовъ и развлекателей одесскихъ дамъ и дѣвицъ, джигитовкою и дикими плясками съ кинжаломъ. Такимъ образомъ, отрядъ остался съ двумя полками.

Лихое это было войско. Лихо, бывало, вскочатъ десять сотенъ казаковъ на свои высокія сѣдла и, красиво подбоченясь, всѣ сразу готовы кинуться съ мѣста въ атаку при первой командѣ полковаго командира. Осетины, стройные, какъ пальмы, черные какъ смоль, съ выразительными лицами — страстные любители лихихъ набѣговъ. Они оставили на родинѣ женъ, дѣтей, покинули хозяйства, приносящія многимъ изъ нихъ тысячи рублей годоваго дохода, и, не будучи призваны въ обязательную службу, сами просились на войну. Что влекло ихъ сюда? Война — ихъ жизнь. Георгіевскій крестъ — ихъ мечта и счастіе.

— Мэнэ нычаво нэ нужно, только Георгій давай! мечтали они въ разговорахъ.

Любо смотрѣть на эти стройные ряды кубанскихъ и терскихъ сотенъ въ походѣ. Образуя дивизіонъ, казацкая бригада растягивается по дорогѣ, окружая орудія своей легкой полевой батареи. Рослые, широкоплечіе, здоровые кавказцы свободно и красиво держатся въ сѣдлѣ. Закинувъ назадъ свои высокія мѣховыя шапки, казаки гарцуютъ на коняхъ, высоко подтянувъ мѣдныя, круглыя стремена и коротко подобравъ уздечку, украшенную жестяными пуговками. Кубанцы — блондины; терцы — брюнеты. Загорѣлыя лица казаковъ, обросшія широкими и длинными, клинообразными бородами, носятъ отпечатокъ удали, терпѣнія, силы, хладнокровія. Туго подтянувъ кинжалъ и шашку, по завѣту отцовъ, закинувъ за спину винтовки въ мохнатыхъ чехлахъ, казаки двигаются въ авангардѣ, будучи всегда на чеку и наготовѣ. Во главѣ каждой сотни красиво развѣвается цвѣтной значекъ. Въ одной сотнѣ значекъ этотъ желтый, въ другой — голубой, въ третьей — оранжевый и т. д. Эффектный видъ представляется зрителю, когда онъ смотритъ со стороны на двигающуюся по полямъ и холмамъ бригаду кавказскихъ казаковъ. Это — лучшая боевая кавалерія вашей арміи; это самый удалой, самый надежный авангардъ для пѣхотной части, если съумѣть управиться имъ.

При всемъ томъ, это — самое дешевое для правительства войско. Правительство выдаетъ ему жалованье и кормовыя деньги. Все обзаведеніе казака возлагается на его собственныя средства. Казакъ долженъ обмундировать себя, завести лошадь, купить сѣдло, подковать коня на собственный счетъ. Ничего нѣтъ удивительнаго, если онъ и выскажетъ о своихъ правахъ громче остальныхъ; всякая собственность даетъ право на нѣкоторую самостоятельность. Требованія казака весьма ограниченны: они касаются неприкосновенности сокровенныхъ въ казачьей средѣ обрядностей; между тѣмъ, «временщики» не стѣсняются накладывать руку и на эту неотъемлемую казачью собственность.

Между кубанцами — все молодой народъ; терцы и кубанцы не изъяты отъ обязательствъ по части воинской повинности. Между осетинами-волонтерами находилось много стариковъ, убѣленныхъ сѣдинами, отцовъ многочисленныхъ семействъ. Были даже юнкера, лѣтъ пятидесяти. Въ первыхъ офицерскихъ чинахъ были люди старые, и офицеры почти не отдѣлялись отъ нижнихъ чиновъ въ своей обыденной жизни. Большинство изъ нихъ, какъ люди самостоятельные, часто очень богатые, отправилась на войну, разсчитывая «воевать» — и только. Никому и въ голову не приходила черновая сторона службы; они даже мысли не допускали, что кому нибудь изъ нихъ придется исполнять роль офицерскаго деньщика, убирать навозъ офицерской лошади и т. д. Вы видите, что это были, въ своемъ родѣ, помѣщики, не безъ претензіи на привилегированность. Но когда, въ дѣйствительности, имъ прийтлось и вычистить офицерскій сапогъ, и убрать навозъ изъ офицерской конюшни, между ними начался ропотъ; многіе готовы были вернуться на родину, но ропотъ скоро прекратился, и осетины снова погрузились въ сладкія мечтанія объ георгіевскомъ крестѣ.

Въ концѣ концовъ, казачій отрядъ Скобелева, какъ извѣстно, былъ расформированъ сейчасъ же при вступленіи нашихъ войскъ въ Болгарію. Одна часть этого отряда, донцы — перешла подъ команду Гурко, другая, кавказская бригада — поступила подъ команду гвардіи уланскаго полка, полковника Тутолмина.

Кавказцы не любили донцовъ. Донцовъ считали трусами, балованными. нечистыми на руку. «Имъ бы только грабить», говорили кубанцы про донцовъ.

— Ну, братцы, Донъ идетъ, домой пойдемъ, острили кубанцы, при видѣ снимавшихся съ позиціи донскихъ казаковъ.

Донцы, въ свою очередь, не сходились съ кубанцами. Надо отдать справедливость донцамъ — кубанцы выставляли ихъ въ настоящемъ видѣ. Донецъ такъ и норовитъ, какъ бы стащить что-нибудь, бабу поймать на полѣ жатвы и ротъ ей заткнуть. Придетъ болгаринъ къ кубанцамъ жаловаться, что у него рожь скосили казаки.

— Иди вонъ туда, указываютъ кубанцы болгарину на донскихъ казаковъ.

Придетъ болгаринъ къ донцамъ, сниметъ шапку, поклонится низко, почешетъ въ затылкѣ и выразитъ свою претензію:

— Такъ, молъ, и такъ, казаки у меня рожь скосили, корову нёчѣмъ кормить, корова подохнетъ.

— Ничего, братушка, отвѣтятъ донцы, ласково похлопывая его по плечу: — пущай лучше твоя корова дохнетъ, чѣмъ моя лошадь. Моя лошадь подохнетъ, казаку на твоей коровѣ не приходится ѣхать.

Засмѣются казаки въ отвѣтъ на такой резонъ. Улыбнется и болгаринъ сквозь слёзы. Что дѣлать? война!

Въ число коренныхъ офицеровъ изъ казаковъ вошли многіе, служившіе прежде въ разныхъ кавалерійскихъ полкахъ; въ особенности, они лакомы были на высшія должности; всякому хотѣлось командовать, но командовать казаками надо умѣючи; у казаковъ свои пріемы, своя выправка, своя тактика и свои соображенія. Это — цѣлая школа, при незнаніи которой, иной командиръ можетъ и спасовать, рискуя быть осмѣяннымъ своими подчиненными.

Рѣзкій звукъ кавалерійской трубы раздался въ сыромъ воздухѣ, когда ранняя зорька разбудила насъ на развѣтѣ. Въ бригадѣ началось лихорадочное движеніе. Тамъ, гдѣ за ночь царила глубокая тишина, понесся гулъ общаго говора; люди закопошились, лагерь проснулся. Вылѣзая изъ-подъ теплыхъ бурокъ, разоспавшіеся за ночь казаки сначала крестились, озираясь вокругъ себя, приводили на скоро въ порядокъ свою одежду, затѣмъ подходили къ своимъ конямъ, привязаннымъ на коновязи, чистили ихъ и повели на водопой; вернувшись, опускаясь на корточки, принимались закусывать размоченнымъ сухаремъ или оставшимся отъ ужина, кое-какъ на скоро подогрѣтымъ, супомъ, брандахлыстомъ. Движеніе царило во всемъ лагерѣ. Палатокъ не было раскинуто; здѣсь была короткая стоянка на перепутья къ Дунаю. Палатки были только у бригаднаго, у полковыхъ командировъ, да у офицеровъ, у которыхъ онѣ были легкія, французскія. Офицеры, групируясь въ кучки, каждый около своихъ сотенъ, пили чай, поминутно отдавая приказанія. Короче, съ первой утренней зорькой, закипѣла жизнь живымъ ключомъ въ бригадѣ, гдѣ за полчаса до того царилъ непробудный сонъ людей, до нельзя утомленныхъ походною жизнью.

— Сходимте въ бригаду, я васъ познакомлю съ полковымъ командиромъ К. — хорошій человѣкъ, предложилъ мнѣ капитанъ А.

Мы отправились. Мнѣ никогда не случалось бывать въ обществѣ линейныхъ казаковъ. Признаться, я находился въ эту минуту подъ впечатлѣніемъ того представленія, которое выработалось во мнѣ на основаніи общественнаго мнѣнія о казакахъ. Я разсчитывалъ встрѣтить людей черствыхъ, грубыхъ, съ которыми можно говорить только о лошадяхъ, подпругахъ да нагайкахъ. И подъ вліяніемъ этихъ мыслей я началъ взбираться по скату холма въ лагерь, слѣдуя пѣшечкомъ за капитаномъ А., который значительно уѣхалъ впередъ, будучи верхомъ. Казаки довольно безразлично отнеслись къ новому пришельцу, штатскому человѣку, когда я проходилъ ихъ лагерь. Немногіе даже и оглядывались въ мою сторону. Я видѣлъ, какъ капитанъ А. подъ ѣхалъ къ лучшей палаткѣ, которыя стояли въ рядъ въ задней линіи, всталъ съ лошади и вошелъ въ палатку, гдѣ сидѣло общество офицеровъ и старикъ, генералъ Скобелевъ, съ которымъ я имѣлъ случай познакомиться еще въ Журжевѣ. Около палатки стоялъ какой-то господинъ съ бумагою въ рукахъ и отдавалъ какія-то приказанія чрезвычайно рѣзкимъ голосомъ, крикливымъ тономъ и съ сильною жестикуляціей. Его видъ былъ очень оригиналенъ. На немъ не было никакихъ признаковъ офицерскаго достоинства. Высокаго роста, худощавый, онъ былъ одѣть въ бѣлый, длинный бешметъ, который казаки надѣваютъ подъ чекмень; на гладко выстриженной головѣ, едва ли даже не выбритой, сидѣла уморительная бѣлая ермолка. Лицо его отличалось татарскимъ типомъ; вообще видъ его казался донельзя оригинальнымъ, но во всѣхъ его движеніямъ, въ интонаціи крикливаго голоса сказалось такъ много напыщенности, горделивой повелительности, разносительнаго элемента, что даже хотѣлось обойти этого господина. Когда я поровнялся съ нимъ, юнъ остановилъ меня самымъ дерзкимъ, грубымъ тономъ.

— Куда вы идете? кто вы такой?

Онъ говорилъ почему-то по-французски.

— Что вамъ здѣсь нужно? что вы шатаетесь здѣсь? неугодно ли вамъ немедленно удалиться отсюда… вонъ!

Я до того растерялся, что первую минуту не звалъ, что и отвѣчать ему.

— Позвольте, а иду въ палатку полковника К., сказалъ я по-русски.

— Здѣсь — моя палатка, здѣсь — мое знамя, потрудитесь убираться вонъ отсюда!

«Ничего нѣтъ удивительнаго въ такомъ пріемѣ», подумалъ я въ первую минуту. «Я залѣзъ въ общество линейныхъ казаковъ… я долженъ былъ впередъ предвидѣть такой пріемъ». Мнѣ померещился даже видъ нагайки. Но а жестоко ошибся въ эту минуту и совершенно несправедливо обвинилъ казаковъ. Каюсь въ этомъ. Передо мной стоялъ уланскій полковникъ, бригадный командиръ, не имѣвшій ничего общаго съ казаками и сходившійся съ ними до тѣхъ поръ только на марсовомъ полѣ.

— Позвольте, полковникъ, явился ко мнѣ на выручку капитанъ А., позвольте вамъ представить корреспондента; мы идемъ въ палатку К.

Полковникъ и не подумалъ сконфузиться или извиниться. Это былъ одинъ изъ тѣхъ, которые, по своему положенію, воображаютъ себя внѣ всякихъ условій публичнаго слова. Желчь его обрушилась на капитана А., но не въ томъ смыслѣ, что онъ не предупредилъ его, а въ томъ смыслѣ, что онъ подвелъ меня къ его палаткѣ, а не къ другой.

Генералъ Скобелевъ вывелъ меня изъ затруднительнаго положенія, пригласивъ обѣдать.

Привожу эту сценку ради характеристики того положенія, въ которомъ приходилось бывать корреспонденту. Пожалуй, это весьма яркая черта многихъ «дѣятелей» войны, выработанная на фундаментѣ нашихъ своеобразныхъ занятій дисциплинарнаго отношенія къ людямъ.

Къ вечеру того же дня мы снялись съ позиціи и сдѣлали еще одинъ промежуточный переходъ къ Дунаю, на деревню Бея.

X.
Переходъ черезъ Дунай.

Русскіе не были новичками въ дѣлѣ переправы черезъ Дунай. Впродолженіи послѣдняго столѣтія, мы совершили не менѣе двадцати переправъ въ различныхъ пунктахъ Дуная; мы переходили у Виддина, у Силистріи, у Гособоля, у Черноводъ и Сатунова; мы переходили у Кладовой, Браилова, Галаца, у Туртукая, Гирсова и Измаила.

Но никогда еще эти переходы не совершались при такой обстановкѣ, въ которой была теперь турецкая армія. Время измѣнило положеніе вещей. Въ былыя времена, мы имѣли дѣло съ безпардонными турками, слабымъ, жалкимъ и плохо вооруженнымъ войскомъ; мы видѣли устья Дуная въ своихъ рукахъ и вообще владѣли рѣкою, какъ у себя дома. Въ настоящее время турки, хотя и являлись слабѣйшимъ войскомъ, сравнительно съ нашей арміей, но эта слабость касалась лишь внутренней организаціи ихъ арміи, нравственныхъ и умственныхъ силъ ихъ генераловъ… Мы могли спорить съ турками на полѣ битвы съ полнымъ разсчетомъ на успѣхъ, но, касаясь переправы черезъ Дунай, мы должны были отдать туркамъ должное и признать ихъ болѣе сильными на берегахъ шумной, быстротечной рѣки, высокіе берега которой защищались рядомъ первокласныхъ крѣпостей, прекрасно устроенныхъ въ фортификаціонномъ отношеніи и отлично вооруженныхъ круповскими орудіями, и устье которой запиралось броненосною эскадрою турецкаго флота. Цѣлая рѣчная эскадра съ вооруженными рѣчными мониторами плавала въ самомъ Дунаѣ и грозила разбить мостъ, потопить всякій понтонъ — словомъ, нанести намъ такихъ непріятностей, мысль, о которыхъ даже не могла придти въ голову во времена нашихъ прошлыхъ переправъ. Вооруженіе турокъ значительно превосходило наше. Засѣвшіе въ своихъ траншеяхъ, на высокихъ берегахъ рѣки, турки могли во всякое время дня и ночи засыпать насъ мильярдами пуль и гранатъ и уничтожить десятки тысячъ нашего войска. Что могли мы, лишенные всякихъ перевозочныхъ средствъ, въ формѣ мало-мальски порядочно-устроенныхъ судовъ, съ какими-то плотами и воздушными понтонами? Вся Европа взирала на насъ съ чувствомъ глубокою любопытства, и едва ли находился одинъ недругъ, который бы не предсказывалъ намъ полнаго фіаско на берегахъ Дуная.

Нужно было сдѣлаться владѣльцемъ какой-нибудь части Дуная прежде, чѣмъ приступить къ переправѣ. Чтобы сдѣлаться владѣльцемъ, нужно было покупать участокъ рѣки, шагъ за шагомъ, дорогою цѣною труда и терпѣнія. У насъ были подъ рукою однѣ только мины — это единственное средство, при помощи котораго можно было заручиться клочкомъ Дуная. Но что такое мины? Это — средство новое, неиспытанное; каждую мину можно выловить легко изъ воды, а какъ трудно опускать ее съ математическою точностію подъ градомъ непріятельскаго огня! Безъ математической же точности страдаетъ вся система миннаго загражденія. Это доказали намъ факты миннаго загражденія при Парапанѣ, гдѣ, при всѣхъ усиліяхъ моряковъ, часть Дуная, между турецкимъ берегомъ и островомъ Мечинъ, осталась, все-таки, незагражденной, по случаю убійственнаго огня непріятеля. Такимъ образомъ, мониторы могли свободно проходить изъ Рущука къ Систову и разрушать мосты. На второй день переправы, турецкій мониторъ даже показывался въ виду Зимницы; но онъ почему-то не рискнулъ приблизиться къ мосту, который мы тогда наводили. Нерѣшительность турецкихъ мониторовъ можно объяснить вліяніемъ страха, который нагнали на нихъ Шестаковы, Дубасовы и браиловская батарея.

При выборѣ пункта переправы, нужно было принимать многое въ соображеніе. Мы находились въ зависимости отъ нашихъ обстоятельствъ, отъ прошлыхъ примѣровъ изъ исторіи турецкихъ войнъ, отъ проведенныхъ дорогъ въ Румыніи и отъ будущихъ намѣреній въ Болгаріи. При двадцати кратныхъ примѣрахъ переправы черезъ Дунай, мудрено было выбрать такое мѣсто, гдѣ бы насъ вовсе не ожидали. Наученные совѣтами своихъ европейскихъ друзей, турки довольно бдительно слѣдили за нами, хотя и прозѣвали въ концѣ концовъ. Необходимо было выбрать такой пунктъ, который не былъ бы слишкомъ удаленъ отъ вѣтви желѣзной дороги, проходящей черезъ Бухарестъ на Яссы и Кишиневъ, и отъ такого мѣста, откуда открывался бы болѣе или менѣе открытый и прямой путь за Балканы. Такимъ пунктомъ было Систово. Дорога отъ Систова вела насъ прямо на Трново, въ столицу древне-болгарскаго княжества, оттуда — за за Балканы на Габрово, на Адріанополь и прямо въ Константинополь, о которомъ мы тогда мечтали, какъ о завоеванномъ уже городѣ. Эта дорога сокращала путь, разрѣзала турецкія силы и была даже выгодна, съ точки зрѣнія дипломатической: она являлась, такъ сказать, неожиданностью въ глазахъ Европы и Турціи, потому что въ это время всѣ газеты предсказывали переправу у Никополя и кричали объ этомъ съ такою настойчивостью, что турки готовы были совершенно искренно вѣрить глашатаямъ Этотъ, путь велъ насъ прямо въ древнюю столицу Болгаріи, что входило отчасти въ интересы гражданскаго управленія, а благополучное занятіе этого города могло воодушевить болгарское народонаселеніе и увеличить численность болгарскаго ополченія. Всѣ крѣпости восточнаго четырехугольника Турціи оставались въ сторонѣ. Такимъ образомъ, Зимница, находящаяся почти противъ Систова, явилась самымъ выгоднымъ, самымъ удобнымъ мѣстомъ для переправы. Недалеко отъ Зимницы, выше по Дунаю, течетъ рѣка Ольта, на верхнихъ берегахъ которой заготовлялся лѣсной матеріалъ для моста и по теченію которой удобно было сплавлять его и спускать потомъ, по теченію же Дуная, къ Зимницѣ. Возвышенные, крутые турецкіе берега у Снетова, весьма опасные для атаки, и плоскій, низменный противуположный берегъ Зимницы, съ котораго чрезвычайно мудрено предпринимать переправу, не будучи замѣченнымъ на первыхъ же порахъ своего движенія — могли только отвлечь вниманіе турокъ отъ этого мѣста и убѣдить ихъ окончательно, что здѣсь русскіе переправляться не будутъ. Въ этомъ мѣстѣ рѣка Дунай широка и представляетъ, по внѣшности, большія неудобства для нереправы. Словомъ сказать, переправа у Зимницы представляла собою всѣ шансы на успѣхъ и, сверхъ того, это былъ пунктъ, гдѣ мы никогда еще не переправлялись.

Кому принадлежитъ мысль переправы черезъ Дунай и планъ ея исполненія? Мысль переправы черезъ Дунай — одна изъ свѣтлыхъ мыслей прошлой кампаніи, а когда являются хорошія мысли въ замкнутомъ кружкѣ одинаково заинтересованныхъ лицъ, то оказывается потомъ, что каждому хочется быть ея хозяиномъ. Я слышалъ такъ много именъ собственниковъ этой мысли, что, положа руку на сердце, рѣшительно не могу указать на ея настоящаго хозяина. Курьёзнѣе всего то, что каждый тянетъ сторону «своего». Трудно себѣ представить, чтобы эта мысль родилась на самомъ берегу Дуная; поздно собакъ кормить, когда надо на охоту идти. Вѣроятнѣе всего, что выборъ мѣста переправы былъ уже сдѣланъ заранѣе, такъ сказать, вошелъ въ общій планъ кампаніи, безъ котораго воевать нельзя. Современемъ, всѣ эти планы могутъ, конечно, видоизмѣняться; но исходная точка должна же быть. Вотъ почему, мнѣ кажется, грѣшатъ передъ истиною тѣ, которые увѣряютъ, что мысль пареправы черезъ Дунай вблизи Турно-Магурелли родилась на самомъ берегу Дуная, во время рекогносцировки зимницкихъ прибрежій. Что же касается плана исполненія и замѣчательной систематичности этого исполненія, то это принадлежитъ всецѣло генералу Драгомирову.

Еще въ Кишиневѣ ходили слухи, что дивизіи генерала Драгомирова, входящей въ составъ 8-го корпуса, предстоитъ совершить переправу черезъ Дунай. Ничего невѣроятнаго въ этикъ слухахъ не было, такъ какъ генералъ Драгомировъ извѣстенъ былъ своимъ научнымъ образованіемъ, какъ одинъ изъ рабочихъ теоретиковъ генеральнаго штаба. А кому же и поручать подобные манёвры, какъ не людямъ, имѣющимъ за собою научную подготовку? Правда, Драгомировъ никогда не былъ практикомъ, но въ этомъ отношеніи всѣ наши генералы стояли на одной почвѣ. Во всякомъ случаѣ, Драгомировъ выдѣлялся своею прошлою ученою дѣятельностью и былъ извѣстенъ, какъ иниціаторъ новыхъ теорій по части образованія нашихъ войскъ. Безспорно, и у Драгомирова были свои недруги; и теперь не рѣдко слышатся мнѣнія въ осужденіе нѣкоторыхъ его теорій; но отъ враговъ избавлены только тѣ люди, которые ничего не дѣлаютъ. Драгомировъ не разъ выступалъ на поприще общественности по части литературной пропаганды своихъ теорій и, слѣдуетъ замѣтить, теорій до извѣстной степени либеральныхъ, принятіе которыхъ налагало печать забвенія на старые порядки автоматической дисциплины. Случалось, что онъ бралъ верхъ къ досадѣ тѣхъ, которые охотно вырыли бы ему яму. Конечно, людямъ свойственно ошибаться; легко можетъ быть, что и Драгомировъ подъ-часъ ошибался въ своихъ тактическихъ соображеніяхъ; съ нимъ можно спорить, но никто не въ правѣ отнять отъ Драгомирова его дѣятельности. Во всякомъ случаѣ, Драгомировъ работалъ въ своей жизни. Мы переживаемъ такое время, когда честная дѣятельность чеіовѣка и честные пути должны цѣниться на вѣсъ золота.

Драгомировъ — человѣкъ чисто русскаго ума, не воспитаннаго на теоріяхъ смѣлыхъ, самостоятельныхъ заключеній; но умъ его — сильный, не лишенный до нѣкоторой степени, нѣмецкой педантичности и систематичности. Положительная и самая цѣнная сторона его натуры выражается въ томъ, что русскій солдатъ его любитъ искренно и горячо. Не много такихъ начальниковъ, которыхъ такъ любятъ нижніе чины. Затѣмъ извѣстна и другая чрезвычайно симпатичная черта его характера: идти по возможности прямымъ путемъ къ достиженію своихъ цѣлей.

Я говорю «по возможности», потому что мудрено же, въ самомъ дѣлѣ, быть простакомъ человѣку его среды. Въ лицѣ генерала Драгомирова я видѣлъ свѣтскаго генерала, но въ немъ не было рѣшительно ничего напускного, заносчиваго, наружно-самолюбиваго; все было въ немъ просто и искренно настолько, насколько позволялъ его тонкій умъ. Онъ хмурился, когда ему покушались говорить комплименты, и весь успѣхъ переправы черезъ Дунай приписывалъ «доброму, послушному русскому солдату». Онъ плакалъ, говоря о солдатахъ: несомнѣнно это — человѣкъ добраго сердца.

Четырнадцатая дивизія генерала Драгомирова выступила на деревню Атернаци изъ деревни Кареда, находящейся въ семнадцати верстахъ къ югу отъ Бухареста. 8-го іюня, дивизія пришла въ Атернаци. На другой день, т. е. 9-го іюня, туда-же прибыла часть штаба главной квартиры.

— Мы ѣдемъ на рекогносцировку, пояснилъ генералъ Левицкій.

Драгомирова пригласили ѣхать вмѣстѣ со штабомъ. Въ тотъ же день вечеромъ, выѣхали къ берегамъ Дуная, въ Зимницу: Главнокомандующій арміей, генералы Непокойчицкій, Левицкій. Драгомировъ и Рихтеръ заняли, 10 іюня, мѣста въ небольшой рощѣ, находящейся на самомъ берегу Дуная, въ правомъ концѣ деревни и, принявъ самыя тщательныя мѣры предосторожности, для того, чтобы не обнаружить своего присутствія, провели цѣлый день въ наблюденіяхъ за движеніями и положеніемъ противоположнаго турецкаго берега. Но прежде всего, необходимо познакомить читателя съ мѣстностью.

Турецкій берегъ вполнѣ господствуетъ надъ лѣвымъ, румынскимъ берегомъ Дуная. На сравнительно низменномъ, хотя и обрывистомъ (на нѣсколько саженъ), румынскомъ берегу расположена Зимница. Почти противъ Зимницы, нѣсколько правѣе, на противуположномъ берегу, усматривается среди роскошной зелени болгарской городъ Систово. Онъ какъ будто приклеенъ къ высокой горѣ, которая переходитъ въ безконечную цѣпь возвышенностей. Всѣ эти горы густо заросли зелеными лѣсами, кустарниками. На румынскомъ-же берегу Дуная вы видите громадную, песчаную поляну, которая тянется на нѣсколько верстъ вдоль румынскаго берега и затопляется каждый разъ, когда воды Дуная поднимаются выше своего нормальнаго уровня. Во время разлива здѣсь цѣлое море воды, но лишь только вода спадаетъ, образуется топкая песчаная степь. Узкій рукавъ Дуная врывается въ одномъ мѣстѣ въ эту песчаную степь и орошаетъ крутой берегъ самой Зимницы. Лѣвѣе, въ порядочномъ разстояніи отъ Зимницы, на песчаной полянѣ, на самомъ берегу нормальнаго Дуная находится небольшая роща; она приходится какъ разъ противъ узкаго и длиннаго острова на Дунаѣ, находящагося гораздо ниже Систова. Правѣе отъ этой рощи, т. е. выше по Дунаю, въ нѣкоторомъ разстояніи, находилась, такъ называемая, австрійская мачта, мѣсто остановки пароходовъ у Зимницы. У самой рощи стояла караулка. Затѣмъ, все громадное пространство песчаной и низменной поляны оставалось совершенно открытымъ съ высоты турецкаго берега. Прежде, чѣмъ дойдти до рѣки, нужно было проходить пространство болѣе двухъ верстъ. Черезъ зимницкій рукавъ Дуная былъ перекинутъ мостикъ. Самый городъ Систово расположенъ въ лощинѣ, окруженъ фруктовыми садами, раскинулся въ оврагѣ, и вся эта мѣстность представляетъ собой чрезвычайно живописный видъ. Если смотрѣть на Систово съ румынскаго берега, вы видите густую зелень, изъ-за которой еле-еле виднѣются крыши домовъ и куполъ большаго болгарскаго собора. Турецкіе минареты придаютъ общей картинѣ своеобразную, чрезвычайно красивую обстановку; стройные и высокіе, они украшаютъ мѣстность въ связи съ этой роскошной зеленью, съ этими холмами и зеленѣющими лощинами. Чтобы войти къ городу, нужно взобраться на высокую гору и дойти до того оврага, въ которомъ раскинулся Систово. Турецкіе берега на всемъ этомъ пространствѣ чрезвычайно круты и обрывисты: мѣстами находятся овраги и лощины. Ниже Систова, почти какъ разъ противъ австрійской мачты, втекаетъ въ Дунай небольшая рѣченка Текиръ-Дыре; она течетъ въ оврагѣ. Мѣстами берега до того круты, что нѣтъ никакой возможности на нихъ, взобраться. Общій планъ занятія города Систова могъ заключаться въ томъ, что войска, по мѣрѣ своей высадки, должны были направляться лѣвѣе Систова въ горы, занимать рядъ отдѣльныхъ возвышенностей и, по мѣрѣ занятія этихъ холмовъ, двигаться на самую высокую гору. Эта гора образуетъ, такъ сказать, фонъ передовыхъ холмовъ и тянется хребтомъ, отдѣляя собою прибрежные окрестности Систова отъ другихъ, внутреннихъ болгарскихъ округовъ. Выше того мѣста, гдѣ течетъ Текиръ-Дыре, стоитъ городъ Систово, какъ разъ у подножія этой высокой горы. Такимъ образомъ, разъ эта гора занята и непріятель прогнанъ съ ея возвышенности, городъ самъ собою попадалъ въ руки побѣдителя.

Но для того, чтобы овладѣть этою горою, необходимо было пройти черезъ цѣлый рядъ испытаній: спуститься съ понтонами, съ артиллеріею и съ войсками, съ румынскаго берега, перейти песчаную поляну, спустить понтоны на воду, переплыть Дунай, взобраться на крутизну турецкаго берега, выбить непріятеля со всѣхъ отдѣльныхъ высотъ и тогда уже стараться занять конечную, большую гору сзади Оистова.

Въ день упомянутаго наблюденія изъ Зимницы за Систовомъ генералъ Рихтеръ получилъ приказаніе — съ возможною тщательностію освидѣтельствовать почву песчаной поляны, насколько она плотна и возможно ли провезти по ней артиллерію и понтонные парки. Результаты его дневной рекогносцировки увѣнчались успѣхомъ и привели къ благопріятнымъ заключеніямъ. Съ тѣмъ и уѣхалъ Главнокомандующій съ остальною своею свитою изъ Зимницы въ Пятру, вечеромъ 10 іюня, ничего не рѣшая на мѣстѣ относительно переправы. Въ Пятрѣ ночевали. Берега Зимницы охранялись въ то время пикетами люблинскаго гусарскаго полка, находящагося подъ командою полковника Бороздина. Люблинцы мирно коротали время на своихъ аванпостныхъ пикетахъ и не видѣли рѣшительно ни малѣйшаго движенія нашихъ войскъ. Около Зимницы не было построено ни одной нашей батареи; не было вырыто ни одного стрѣлковаго ложемента. Мѣсто переправы сохранялось въ полномъ секретѣ не только отъ турокъ, но и отъ начальниковъ отдѣльныхъ частей. Мѣстоположеніе береговъ, въ связи съ тѣми соображеніями, что движеніе войскъ по песчаной полянѣ сопряжено съ громадными потерями отъ артиллерійскаго огня непріятеля, что наводка моста чрезвычайно затруднительна, приводили турокъ къ заключенію, что переправы у Систова никогда не будетъ.

Изъ Пятры главная квартира поѣхала въ Сяку, верстахъ въ десяти выѣхали на берегъ, затѣмъ отправились въ Турнъ-Магурели. Тамъ, около двухъ часовъ пополудни, собрался военный совѣтъ, въ которомъ приняли участіе Главнокомандующій, Непокойчицкій, Левицкій, Драгомировъ и великій князь Николай Николаевичъ младшій. На совѣтѣ принято было окончательное рѣшеніе переправы черезъ Дунай у Зимницы. Драгомирову приказано было вернутся въ Бею, гдѣ находилась его дивизія, и въ ночь съ 14-го на 15-ое приступить къ переправѣ. Рѣшено было для отвлеченія вниманія турокъ отъ пункта переправы, принять слѣдующія демонстративныя мѣры: корпусъ генерала Циммермана перевести черезъ Дунай у Браилова, въ ночь съ 12 то на 13ое іюня, открывать самыя сильныя канонады по ночамъ съ 13-го на 14-ое іюня и съ 14-гона 15-ое противъ Рущука и у Никополя; въ это время, противъ Систова должна быть могильная тишина. Великій князь Главнокомандующій приказалъ Драгомирову подводить войска къ Зимницѣ или ночью, или раннимъ утромъ, но отнюдь не днемъ и не вечеромъ, принимая во вниманіе сильное солнечное освѣщеніе румынской стороны берега, между тѣмъ какъ, раннимъ утромъ солнце било въ глаза турокъ и, слѣдовательно, лишало ихъ возможности въ точности слѣдить за движеніемъ на румынскомъ берегу. Къ вечеру 11-го іюня, генералъ Драгомировъ уѣхалъ въ деревню Бею.

Во время ночевки въ д. Пятра генералъ Левицкій приказалъ послать офицера въ д. Бею съ цѣлью узнать, прибыли-ли туда понтоны? Офицеръ генеральнаго штаба Литвиновъ отправился въ Бею и вернулся оттуда въ Пятру.

— Всѣ понтонные парки уже прибыли въ Бею, донесъ онъ Драгомирову: — и сегодня въ ночь предполагается движеніе понтоновъ на Пятру, согласно маршруту, данному майору Копайскому, начальнику парковъ.

Это движеніе предполагалось въ ночь съ 12-го на 13-ое іюня. Въ это время, Литвиновъ уже не засталъ главной квартиры, такъ какъ она переправилась въ Драчу. Разговоръ этотъ происходилъ около семи часовъ вечера, 12-го іюня, а въ этотъ-же вечеръ, по донесенію Литвинова, понтонные парки должны были выступитъ по совершенно другой дорогѣ, если принять во вниманіе рѣшеніе переправляться черезъ Дунай у Зимницы. Разстояніе до Беи около двадцати верстъ. Если послать Литвинова обратно въ Бею, для того, чтобы остановить движеніе понтоновъ на Пятру и направить ихъ на Зимницу — офицеръ рискуетъ уже не застать ихъ въ Всѣ и, въ лучшемъ случаѣ, встрѣтить ихъ по дорогѣ; между тѣмъ какъ Литвинову необходимо еще ѣхать за главной квартирою въ Драчу съ этимъ донесеніемъ, такъ какъ онъ былъ посланъ генераломъ Левицкимъ. Что оставалось дѣлать Драгомирову, въ виду рѣшенія главной квартиры и въ тотъ моментъ, когда для него была дорога каждая минутая когда всякій лиш-ній, ненужный маршрутъ понтоновъ вызывалъ вредную для дѣла проволочку времени?

— Поѣзжайте немедленно обратно въ Бею; я вамъ дамъ всѣ средства, загоните лошадей, дѣлайте, что хотите — остановите понтоны въ Беѣ; я сейчасъ тамъ буду самъ лично.

— Но мнѣ необходимо ѣхать въ главную квартиру съ отвѣтомъ, настаивалъ офицеръ, исполняя долгъ службы.

— Именемъ главной квартиры, я вамъ отдаю это распоряженіе, сказалъ ему Драгомировъ, не имѣвшій права говорить съ нимъ въ эту минуту искренно, дабы не обнаружить рѣшенія главной квартиры.

Литвиновъ, дѣльный и энергичный офицеръ генеральнаго штаба — одна изъ несчастныхъ жертвъ нашихъ за Дунаемъ (онъ былъ убитъ въ одномъ изъ первыхъ сраженій въ Болгаріи) — сѣлъ на коня и поскакалъ обратно въ Бею. Генералъ Драгомировъ пріѣхалъ въ Бею часовъ около двѣнадцати по полуночи. Подъѣзжая къ мѣстечку Смердозы, онъ встрѣтилъ длинный обозъ, тянувшійся по дорогѣ.

— Что такое тянется?.. какой обозъ?

— Понтонные парки, ваше превосходительство.

— Пригласите ко мнѣ майора Копайскаго.

Явился майоръ Копайскій.

— Куда идете?

— Мнѣ первоначально приказано было идти на Пятру, ваше превосходительство, отвѣтилъ майоръ Копайскій: — а потомъ мнѣ дали направленіе къ Смердозѣ, на Сойму.

— Офицеръ генеральнаго штаба Литвиновъ?

— Такъ точно, ваше превосходительство.

— Съ Богомъ!

Дѣльный офицеръ понялъ, въ чемъ дѣло. Когда Драгомировъ проѣзжалъ, обозъ — понтонные парки уже переѣхали черезъ мостъ находившейся здѣсь рѣчонки. Переѣхать мостъ обозу — значитъ, половину дѣла сдѣлать.

Генералъ приступилъ къ исполненію плана переправы. 12-го іюня, часовъ около 11, онъ собралъ къ себѣ всѣхъ начальниковъ отдѣльныхъ частей 14-й дивизіи, артиллерійской бригады, командировъ 4-й стрѣлковой бригады, полковыхъ и батальйонныхъ командировъ, батарейныхъ командировъ 14-й бригады, командировъ двухъ горныхъ батарей, состоящихъ при стрѣлковой бригадѣ, командира пластуновъ, командира 63-го донскаго полка и командира гвардейской полу-роты. Всѣ эти части вошли въ составъ его отряда. Пригласивъ начальниковъ отдѣльныхъ частей, генералъ обошелъ ряды войскъ и подозвалъ къ себѣ командира шестого понтоннаго парка.

— Намъ приказано идти на Зимницу, а куда мы пойдемъ дальше — того не знаю, объявилъ онъ офицерамъ. — Въ Зимницѣ мы будемъ ждать приказаній; тамъ занимаютъ и будутъ занимать аванпосты люблинцы и брянцы; надо постараться сдѣлать движеніе возможно скрытно и чтобы ничто не измѣнилось на берегу Дуная.

Затѣмъ генералъ пригласилъ начальниковъ въ ближайшій сарай, за неимѣніемъ лучшаго мѣста, и объявилъ имъ:

— Движеніе пойдетъ въ слѣдующемъ порядкѣ; гг. командиры стрѣлковой бригады, пластуновъ, горной батареи, пожалуйте сюда!

Они вышли впередъ.

— Вы выступаете первыми, въ 6 часовъ вечера, дѣлаете провалъ у колодцевъ и должны приступить къ Зимницѣ въ 6 часовъ утра, когда разсвѣтетъ; но вы примете всѣ мѣры для того, чтобы ваше движеніе не было обнаружено.

Командиры поименованныхъ частей выслушали генерала и отошли въ сторону.

— Гг. командиры первой бригады 14-й дивизіи и первыхъ трехъ батарей, пожалуйте сюда!

Опять образовалась группа: Іолшинъ, Родіоновъ, Мольскій.

— Вы составляете второй эшелонъ, выступаете 13-го іюня, рано утромъ, доходите до колодцевъ, дѣлаете большой привалъ до сумерекъ и ночью подступаете къ Зимницѣ.

Приглашены были командиры второй бригады 15-й дивизіи, Петрушевскій, Духонинъ, Тележниковъ, и командиры двухъ батарей (четвертая, легкая, была уже въ Зимницѣ въ это время).

— Вы, гг., выступаете въ 5 часовъ пополудни 13 іюня, доходите до колодцевъ и оттуда, сдѣлавши привалъ, идете на Зимницу и подходите къ ней къ тремъ или четыремъ часамъ утра.

Таковы были первыя распоряженія генерала Драгомирова. Я нарочно передаю сцену въ подлинникѣ для того, чтобы охарактеризовать ту систематичность, которая составляетъ одну изъ отличительныхъ чертъ характера Драгомирова.

Всѣ предписанныя движенія были сдѣланы, какъ говорится, безъ осѣчки. Отъ бумагъ великій князь приказалъ воздерживаться. Вообще, на это время главная квартира умышленно от странила себя отъ 14-й дивизіи.

Тысячъ около 20,000 войска свершали движеніе въ Зимницу; но никакой внѣшней стороны этого движенія не было видно. У Зимницы встрѣчали войска начальникъ штаба дивизіи Якубовскій и старшій адъютантъ, капитанъ Котельниковъ, которые и размѣщали эшелоны такимъ образомъ, чтобы не обращать ни себя вниманіе, т. е. не разбивая палатокъ и пряча за дома и за заборы задняго фасада города, такъ что ночь съ 13 то на 14-ое іюня войска провели на открытомъ воздухѣ. Въ эту-же ночь, нввели мостъ черезъ рукавъ Дуная, омывавшій берегъ самой Зимины, и ушли посты по ту сторону болотовины, къ лѣвой рощѣ на берегу Дуная.

Сильно должны были биться сердца служакъ 14-й дивизіи. По мѣрѣ дальнѣйшаго приготовленія, люди ажитировались все болѣе и болѣе; всякій сознавалъ: сегодня живъ, завтра могу быть мертвымъ. Если бы не вѣра въ лучшее, согрѣвающая каждаго человѣка — это сознаніе способно убѣлить человѣка сѣдинами въ одну ночь. День 14го іюня проведенъ былъ генераломъ Драгомировымъ въ самомъ тяжеломъ ожиданіи. Это былъ для него вопросъ жизни или смерти; это былъ «экзаменъ гранаты» въ рядахъ русской арміи.

14-го іюня, къ 12 часамъ пополудни, въ Зимницу пріѣхалъ генералъ Радецкій, съ своимъ начальникомъ штаба, полковникомъ Дмитровскимъ. Драгомировъ былъ въ такомъ нервно-возбужденномъ состояніи, что замѣтилъ, между прочимъ, Дмитровскому:

— Теперь я понимаю, почему люди иногда пускаютъ себѣ пулю въ лобъ.

Утромъ 14-го іюня, Драгомировъ снова пригласилъ къ себѣ всѣхъ начальниковъ отдѣльныхъ частей, до ротныхъ командировъ включительно. Генералъ помѣщался въ томъ-же самомъ домѣ, въ правой сторонѣ города, на берегу Дуная, гдѣ останавливалась и главная квартира. Размѣстивъ офицеровъ групами за деревьями небольшой рощицы, съ биноклями въ рукахъ — генералъ началъ съ ними рекогносцировку.

— Видите, гг., Систово, повелъ онъ имъ такую рѣчь: — мы будемъ здѣсь переправляться черезъ Дунай, мы будемъ высаживаться у устья вонъ той рѣчки, называемой Текиръ-Дыре. По высадкѣ на берегъ, прилагайте всѣ силы, чтобы скалывать на дорогѣ все, что вы встрѣтите… намъ нужно стремиться къ тому, чтобы занять высокую гору, надъ Систовымъ. Когда эта гора будетъ занята, мы займемъ и самый городъ. Этимъ пока ограничимся; преслѣдованіемъ непріятеля не увлекайтесь, намъ необходимо прикрыть переправу, а не гоняться за дешевыми лаврами. Теперь, чтобы насъ не замѣтили, разойдитесь по три, по четыре человѣка и постарайтесь хорошенько высмотрѣть все, что я вамъ указалъ.

Офицеры разошлись. Генералъ продолжалъ волноваться. Затѣмъ онъ отдалъ приказаніе, чтобы всѣ начальники собрались въ какомъ-нибудь домѣ на сѣверной, т. е. задней сторонѣ города. Первый рейсъ должны были составлять: 1) стрѣлки Волынскаго полка; 2) пластунская рота; 3) гвардейская полурота, и 4) вторая горная батарея. Въ составъ второго рейса вошли: 1) остальныя роты волмискаго полка; 2) десять ротъ минскаго полка, первая горная батарея и т. д. Генералъ предупредилъ, что первый составъ отплыветъ разомъ, а остальные — по мѣрѣ возвращенія понтоновъ, и просилъ командира люблинскаго полка усилить разъѣзды съ началомъ перваго рейса. Генералъ наблюдалъ затѣмъ, чтобы людямъ было точно растолковано, чтобы на берегу нетолько не было скопленія, но и одиночно стоящихъ людей; чтобы было обращено вниманіе, чтобы на берегу у Зимницы не разводились костры, не являлись люди съ флагами и вообще съ подозрительными сигналами, а если кто-нибудь будетъ замѣченъ, представлять его къ генералу Драгомирову.

Вдругъ, въ ночь съ 13-го на 14-е, на самомъ берегу Дуная, между лѣвою рощею и австрійскою мачтою, загорѣлась караулка. Это была мучительная минута для Драгомирова. «Ну, кончено! предупредили!» подумалъ онъ. Сердце упало, онъ послалъ немедленно узнать, въ чемъ дѣло. Пожаръ объяснился простою случайностью. Стало легче на душѣ генерала, и онъ началъ приготовляться къ роковой ночи.

Молодой генералъ Скобелевъ оставилъ казачій бивакъ въ д. Беѣ, гдѣ казаки нагнали дивизію Драгомирова, когда уже послѣдняя часть дивизіи снималась въ походъ на Зимницу. Скобелевъ 2-й пріѣхалъ въ Зимницу къ Драгомирову. Въ распоряженіи послѣдняго находился 63-й донской полкъ. Съ каждыхъ рейсомъ предполагалось переправлять по 60 казаковъ.

Вечеромъ 14-го іюня, рѣшено было начать спускъ понтоновъ съ 9 часовъ. Понтоны спускались выше того дома, въ которомъ остановился Драгомировъ. Если до сихъ поръ нравственное состояніе Драгомирова и было мучительно, то со спускомъ понтоновъ оно могло только ухудшится. Всякій громъ, всякое бряцаніе артиллерійскаго лафета, всякій скрипъ телеги ударяли прямо въ сердце.

Ночь наступила темная; въ воздухѣ пахло дождемъ. Рѣзкій вѣтеръ дулъ съ запада. Кругомъ было пустынно и дико. Вѣтеръ налеталъ шквалами на листья тучныхъ деревьевъ; деревья клонились, и рѣзкій шелестъ ихъ листьевъ раздавался въ мутномъ воздухѣ. Лѣсная опушка на берегу Дуная шумѣла какимъ-то зловѣщимъ шипѣніемъ. На минуту воцарялась тишина, а тамъ снова налеталъ сердитый шквалъ и снова смѣнялся тишиною лѣтняго вечера.

Низко колыхались грозныя тучи, темныя, тяжелыя, мрачныя; онѣ тѣснились и порывисто неслись по небу, лѣзли другъ на друга, расплывались, снова сгущались и снова разрывались на клочья, на отрепья, и всѣ эти отрепья летѣли потомъ куда-то вдаль, неслись быстро, перегоняя другъ друга.

Въ моментъ зловѣщаго шипѣнія деревьевъ, среди возбужденной природы, при волнующемся, пѣнистомъ Дунаѣ — наши солдатики спускали понтоны, и каждый шумъ массивной клади заставлялъ ихъ останавливаться на мѣстѣ и устремлять свой взглядъ на турецкій берегъ. Темно было впереди; все, что творилось на турецкомъ берегу въ это время — все это было покрыто мракомъ. «Что дѣлаютъ турки?.. знаютъ ли они наши намѣренія?.. можетъ быть, и они теперь готовятся насъ встрѣтить убійственнымъ огнемъ?.. можетъ быть, они въ душѣ глумятся надъ нами? все можетъ быть!.. Какія тяжелыя, невыносимыя минуты!»

Спущенные понтоны вытянулись вдоль и ниже около австрійской мачты. Гуси подняли шумъ и, испугавшись, полетѣли въ сторону.

— Ну, если бы это противъ черкесовъ — даромъ не прошло бы! сказалъ Дмитровскій, долго служившій на Кавказѣ.

Послѣ парковъ начала спускаться на болотовину артиллерія. Дорога до берега Дуная идетъ на три версты. Цѣлыя три версты приходится шумѣть, артиллеріей, цѣлыя три версты неринаго раздраженія! Для прикрытія этихъ батарей спустился брянскій полкъ. Три батарея заняли мѣста на берегу въ право отъ австрійской мачты, двѣ батареи — влѣво на площадкѣ, въ рощѣ. Батареямъ было приказано отнюдь не начинать огня ранѣе открытія артиллерійскаго или значительнаго пѣхотнаго огня непріятеля съ того берега. Необходимо было вести операцію насколько возможно тихо и осторожно до послѣдней крайности. Когда артиллерія проѣзжала мостикъ около Зимницы, поднялся такой шумъ, что пришлось остановить ее и послать за соломою для подстилки. Батареи вели на мѣсто офицеры люблинскаго полка, участвовавшіе съ Рихтеромъ на рекогносцировкѣ. Около десяти или одиннадцати часовъ, Драгомировъ отправился на берегъ съ великимъ княземъ Николаемъ Николаевичемъ младшимъ, съ дивизіоннымъ штабомъ и съ состоявшимъ, или, вѣрнѣе, прикомандировавшимъ себя, генераломъ Скобелевымъ, полковникомъ Сухотинымъ, капитаномъ Ласковскимъ, штабсъ ротмистромъ Цуриковымъ и поручикомъ Мухановымъ. Въ штабѣ Драгомирова находились: полковникъ Якубовскій, штабсъ капитанъ Котельниковъ, капитанъ Вольскій и бывшій ординарецъ, поручикъ Шостакъ. Генералъ пришелъ на берегъ, артиллерія встала на мѣста, понтоны вытянулись, войска подошли въ полномъ порядкѣ и съ замѣчательною точностію. Воображеніе Драгомирова, послѣ ряда нравственныхъ мученій, перешло въ фазисъ болѣзненнаго состоянія. «Да, они все знаютъ, имъ все извѣстно..» шептали его воспаленныя губы. Утомленіе взяло верхъ: Драгомировъ прилегъ, чтобы отдохнуть, и заснулъ крѣпкимъ сномъ. Проспавъ полчаса, онъ былъ разбуженъ, всталъ, и успокоился. Сдѣлавъ распредѣленіе по рейсамъ, онъ сказать солдатамъ:

— Счастливъ буду, если увижу васъ живыми и невредимыми на томъ берегу и если останусь самъ живъ вмѣстѣ съ вами. Онъ назначилъ очередь на случай его убыли. Команда переходила къ Петрушевскому, затѣмъ къ Іолшину и Родіонову.

Около часу ночи, началась посадка перваго эшелона. Она была исполнена въ полной тишинѣ. Солдаты были проникнуты сознаніемъ торжественности минуты; они молчали отчасти вслѣдствіе глубокой и слѣпой вѣры въ руководителей, отчасти вслѣдствіе того, состоянія сосредоточенности, въ которое приходитъ каждый человѣкъ въ такія минуты.

— Съ Богомъ, отваливайте! сказалъ Драгомировъ, перекрестивши первый эшелонъ.

Солдатики сняли шапки, перекрестились. Весла ударяли по водѣ. Начало брезжится… первые признаки утренней зорьки показались на восточной части неба. Въ бинокль можно было слѣдить за силуэтами отвалившихъ лодокъ. Съ минуты на минуту ждали выстрѣловъ. Но вотъ видно, какъ первыя лодки уже подплываютъ къ берегу… вотъ они подплыли и начинаютъ высаживаться на турецкій берегъ. Показались огоньки, раздались первые ружейные выстрѣлы. Стрѣляли, очевидно, одни только часовые и стрѣляли въ двухъ мѣстахъ, въ полуверстномъ разстояніи другъ отъ друга. Къ хвосту перваго рейса весь турецкій берегъ занятъ стрѣлками и весь берегъ у Текиръ-Дыре, выше и ниже горѣлъ огнями. Турецкая артиллерія открыла пальбу съ батареи у Систова. Ей отвѣтили двадцати-четырехъ фунтовыя орудія 14-й бригады, отъ австрійской мачты вправо. Батарея девятой бригады, находившаяся въ ротѣ, открыла огонь по турецкимъ стрѣлкамъ, спѣшившимъ къ мѣсту высадки изъ лагеря, въ двухъ верстахъ отъ Текиръ-Дыре, ниже рѣчки, въ сторону Бардина. Начало свѣтать; можно было ясно различать движенія на противуположномъ берегу. Большая частъ изъ состава перваго рейса переправилась почти безъ потерь, но, такъ какъ теченіе было быстрое, то. самая высадка происходитъ неправильно, разбросанно. Высажившіеся солдатики должны были сбивать турокъ кучками. Первый рейсъ занялъ времени около 20 минутъ или получаса. Данныхъ не было о теченіи Дуная, поэтому трудно было разсчитать время переплытія заблаговременно. Мало по малу, по мѣрѣ дальнѣйшей высадки, всѣ кучки сплочивались и дѣйствовали сообща. Пріѣзжаютъ гребцы назадъ.

— Слава Богу, благополучно, говорить солдатикъ.

Но, какъ не разсчитывай, какой порядокъ ни проэктируй, въ дѣйствительности всегда выйдетъ ломка предварительныхъ приказаній. Еще хвостъ перваго эшелона не дошелъ до того берега, какъ уже начало свѣтать; можно было различить все, что происходило на тонъ берегу.

Вотъ, видитъ Драгомировъ, что тамъ происходитъ какая-то каша; гдѣ турки, гдѣ наши — разобрать невозможно… вотъ, видитъ всѣ, какой-то паромъ, болтающійся на водѣ; очевидно, онъ идетъ ко дну; это былъ тотъ самый паромъ, на которомъ погибъ несчастный Стрельбицкій. Въ одной изъ лодокъ, въ началѣ второго рейса, видно, какъ люди стрѣляютъ въ воздухъ… что это значитъ?.. стрѣлять съ лодокъ было запрещено по инструкціи! несчастные!.. они идутъ ко дну, они дѣлаютъ прощальный салютъ!

Это была минута, когда Драгомировъ обратился къ Радецкому:

— Позвольте мнѣ ѣхать на тотъ берегъ, сказалъ онъ старшему въ чинѣ. Нервы его не выдерживали. Чувствовалась потребность войдти въ строй и увидѣть воочію, что творится на томъ берегу.

Больше всего досталось хвосту перваго рейса и головѣ втораго. Изъ минскаго полка два или три понтона пошли во дну.

— Позвольте артиллерію и казаковъ пока не перевозить, обратился Драгомировъ къ Радецкому передъ отъѣздомъ: — давайте побольше пѣхоты, пѣхоты и пѣхоты, пока окончательно не утвердимся на томъ берегу.

Во время перваго рейса, были эпизоды подчасъ траги-комичеекаго свойства. Выбросило одну кучку солдатиковъ прямо подъ обрывъ, выше Текиръ-Дыре. Узрѣли солдатики передъ собою отвѣсныя стѣны, сходятъ на берегъ, начинаютъ карабкаться; но, какъ только высунутъ головы, турки стрѣляютъ въ нихъ.

— Такъ, братцы, не годится, говорятъ они другъ другу: — это не резонтъ.

— А какъ-же?

— Разомъ подсадить человѣкъ пятнадцать, дать здоровый залпъ — они и ошалѣютъ, а потомъ кричи «ура»!« да и лупи его прямо въ морду. Такъ и сдѣлали солдатики.

Драгомировъ вступилъ на турецкій берегъ съ мучительнымъ страхомъ за неуспѣхъ предпріятія. Видитъ онъ. что пластуны прячутся за кусты.

— Что вы прячетесь, ребята?

— Солдаты насъ за турокъ принимаютъ, въ насъ-же стрѣляютъ.

Слѣдуетъ замѣтить, что костюмъ пластуновъ дѣйствительно малымъ отличается отъ костюмовъ турецкихъ баши-бузуковъ; высокая, мѣховая, казацкая папаха, рваный бешметъ, загорѣлая физіономія съ всклокоченною бородою.

Драгомировъ высадился нѣсколько выше Текиръ-Дыре; первая встрѣча, его была съ офицеромъ Бряновымъ. Штабсъ капитанъ волынскаго полка — онъ получилъ 8 штыковыхъ ранъ. Обстоятельства, при которыхъ онъ получилъ эти раны, весьма знаменательны. Иванъ Ильичъ Бряновъ былъ въ бою, командуя своею ротою. Когда онъ узналъ, что турки обошли флангъ стрѣлковой роты, онъ рѣшился выручить людей своего полка. Часть своей роты онъ отправилъ для поддержки обойденныхъ, другую часть поставилъ въ сомкнутый строй на случай атаки. Усиленная наша цѣпь быстро отодвинула и отрѣзала цѣлую турецкую роту. Бряновъ бросился на эту роту въ атаку. Немного опередивъ людей, онъ сразу наткнулся на два штыка, которые проткнули ему лѣвую и правую руки. У Брянова было ружье; несмотря на свои раны, ему удалось убить штыкомъ одного турка; человѣкъ 15 турокъ вдругъ окружили Брянова, и между нимъ и турками завязался рукопашный бой. „Многихъ я положилъ на мѣстѣ“, разсказывалъ мнѣ Бряновъ за нѣсколько часовъ до смерти (онъ умеръ отъ ранъ): — но, въ концѣ концовъ, все-таки, получилъ 8 штыковыхъ ранъ и упалъ, лишившись чувствъ.» Онъ былъ въ Сербіи, служилъ тамъ въ отрядѣ Меженинова, былъ легко раненъ, но поправился, и вотъ судьба направила его въ первой же битвѣ здѣсь на 8 турецкихъ штыковъ.

— Ну, что Бряновъ, ранены… какъ идутъ дѣла? спросилъ Драгомировъ, при встрѣчѣ съ нимъ.

— Дѣла идутъ хорошо, ваше пр--ство, отвѣтилъ Бряновъ.

Драгомировъ подошелъ къ мельницѣ. Вправо валяется убитый турокъ, слѣва два музыканта что-то копошатся около мельницы… Имъ, видино, хочется проникнуть въ мельницу, но они никакъ не могутъ найти дорогу.

— Что вы тутъ дѣлаете?

— А вотъ, ваше пр--ство, покончить надо.

— Съ кѣмъ покончить?

— А Богъ ихъ знаетъ! народъ какой-то въ мельницу засѣлъ.

Посмотрѣли въ окно мельницы; изъ окна выглядываютъ два блѣдныя лица страшно перепуганныхъ, болгаръ… они не живы, не мертвы.

— Да это — болгаре! это — наши братья!

— Не должно быть, ваше пр--ство.

— Перекреститесь, сказалъ Драгомировъ болгарамъ.

Болгаре начали усиленно креститься.

— Видите вы, они крестятся.

Солдатики угомонились. Это была самая первая встрѣча спасителей съ угнетенными. Мы даже не знали нашихъ братій въ физіономію.

Выйдя къ цѣпи, Драгомировъ въ волненіи обратился къ Скобелеву, какъ къ человѣку болѣе или менѣе опытному въ дѣлахъ.

— Ну, какъ, по вашему мнѣнію?

— Все идетъ превосходно, придется поздравить васъ съ полнымъ успѣхомъ.

Это успокоило Драгомирова. Вся вмѣстѣ взятая битва обличалась совершенно неправильнымъ характеромъ; дрались кучками, вытѣсняли трупами, короче — это была какая-то общая свалка нападающаго съ непріятелемъ. Всякая переправа черезъ рѣку, по понятіямъ теоретиковъ, относится къ категоріи правильныхъ нападеній, въ которыхъ все должно быть предусмотрѣно и все идти согласно выработаннымъ наукою правиламъ и порядкамъ. Но въ дѣйствительности получается нѣчто въ родѣ общаго хаоса, въ которомъ нѣтъ никакой послѣдовательности, ничего строгаго и опредѣленнаго. Когда нѣкоторые изъ иностранныхъ агентовъ поздравляли съ удачною переправою — они говорили: «теоретики будутъ весьма затруднены, въ какую сторону здѣсь выгибъ рѣки (такъ какъ въ наукѣ предполагается выгибъ рѣки для успѣха всякой переправы) и какимъ образомъ это могло случиться, что сначала начали переправляться, а потомъ открыли артиллерійскій огонь, тогда какъ сначала всегда предполагается открыть огонь, а потомъ уже начинать переправу… теоретики не будутъ знать, къ какой категорія нападеній отнести настоящую переправу»..

— Къ категоріи нечаянныхъ нападеній, съострилъ генералъ Радецкій на замѣчаніе иностранныхъ агентовъ.

Въ разгарѣ самой переправы, часу въ шестомъ утра, доложили генералу, что сверху идетъ турецкій мониторъ. Сейчасъ-же послали вверхъ по Дунаю лейтенанта Палтова узнать, насколько было основательно это донесеніе. Лейтенантъ Палтовъ убѣдился въ томъ, что это шелъ изъ устья Ольты нашъ параходъ «Анета», купленный нами заблаговременно въ Австріи; пароходъ шёлъ съ двумя баржами, подъ командою капитанъ-лейтенанта Тудера, въ Зимницу для содѣйствія переправѣ. Смолкнувшіе-было къ этому времени ружейные и артиллерійскіе выстрѣлы возобновились съ большею энергіею съ появленіемъ нашего парохода. Хотя одною гранатою туркамъ и удалось повредить одну баржу, буксируемую съ лѣвой стороны, но въ общемъ они стрѣляли плохо и не причинили пароходу никакого вреда. Убѣдившись въ этомъ, турки сами прекратили стрѣльбу въ пароходъ послѣ двух-часоваго упорнаго огня и направили этотъ огонь на островъ, гдѣ находился нашъ перевязочный пунктъ. Тѣмъ временемъ, пароходъ продолжалъ перевозку, забирая съ собою и на баржахъ до трехъ батальйоновъ въ одинъ рейсъ. Моряки принялись за буксировку понтоновъ еще съ помощію двухъ паровыхъ шлюпокъ. Совершенное отсутствіе моряковъ и паровыхъ средствъ при самомъ началѣ переправы объясняется намѣреніемъ скрыть ее отъ турокъ. Буксировка понтоновъ ускорила дѣло, такъ что къ 6 часамъ утра переправились почти всѣ войска.

Наши солдатики встрѣтили чрезвычайно сильное сопротивленіе со стороны турокъ. Турки съ первяго-же раза заявили себя мужественными защитниками своихъ позицій. Борьба была ожесточенная. Турки разсыпались по кустамъ, по холмамъ, по оврагамъ и канавкамъ, и каждую турецкую роту приходилось выбивать штыками.

Выгнавъ турокъ съ первыхъ позицій, мы отправились занимать высокую гору, у подножія которой стоитъ Систово. Турки раздѣлились на двѣ партіи; находя дѣло проиграннымъ, они кинулись — одни въ сторону Никополя, другіе — въ сторону Рущука. Изъ Рущука было выслано имъ подкрѣпленіе, которое они встрѣтили по дорогѣ и которое вернулось вмѣстѣ съ ними обратно въ Рущукъ. Турки совершенно не ожидали переправы русскихъ вблизи Систова. Наши войска встрѣтили всего шестъ таборовъ низана.

Послѣ битвы мы вступили въ городъ. Городъ Систово принадлежитъ къ числу турецкихъ городовъ средней руки. Онъ расположенъ въ лощинѣ, окруженъ весь фруктовыми садами, раскинулся въ оврагѣ, и вся эта мѣстность представляетъ собою чрезвычайно живописный видъ. Чтобы войти въ городъ, нужно взобраться на высокую гору и дойти до того оврага, въ которомъ раскинулся Систово. Улицы, узенькія, кривыя, отвратительно вымощенныя, застроены небольшими домами, въ нижнихъ этажахъ которыхъ помѣщаются лавки, турецкія кафаны, винные и хлѣбные склады и магазины. Переходя изъ одного квартала въ другой, приходятся то. подыматься, то опускаться по ступенькамъ узенькихъ лѣстницъ или по крутымъ переулкамъ и закоулкамъ города. Турецкое зданіе легко было отличить отъ болгарскаго: окна жилыхъ помѣщеній закрыты рѣшетчатыми ставнями, тщательно охраняющими въ обыкновенное время лица турецкихъ женщинъ отъ глазъ посторонняго наблюдателя. Но въ то время эти зданія отличались еще по наружнымъ знакамъ: на каждомъ болгарскомъ домѣ можно было видѣть мѣломъ или углемъ сдѣланный крестъ; на каждомъ турецкомъ зданіи можно было видѣть луну, которую поспѣшили изобразить болгаре. Послѣдніе прибѣгали къ такому наглядному способу изображенія своего имущества во всѣхъ случаяхъ, когда желали что-либо предохранить отъ опасности военнаго времени; они даже рисовали черные кресты на заднихъ частяхъ своихъ быковъ.

Русскому солдату стоитъ только разойтись. Солдатики, разгоряченные битвою, такъ разошлись въ городѣ, что, соединившись съ болгарами, камня на камнѣ не оставили въ турецкомъ кварталѣ. Черезъ полчаса, послѣ занятія города, тамъ были одни руины. Я заходилъ въ турецкіе дома. Они были покинуты окончательно турками. Турецкое населеніе бѣжало изъ города въ. паническомъ страхѣ, еле-еле успѣвъ спасти кой-какое имущество и захватывая у болгаръ подводы. Въ разрушенныхъ домахъ, съ выбитыми дверями и окнами, я находилъ нѣсколько турецкихъ корановъ, много тряпья, разнаго ненужнаго хлама, брошенную домашнюю утварь, иногда склады овса, пшеницы и кукурузы. Вдоль по берегу Дуная, въ нижней части города, стояли турецкіе магазины съ хлѣбными запасами. Со взятіемъ Систова, намъ досталось хлѣбныхъ запасовъ на сумму до 250,000 рублей.

Эти хлѣбные магазины въ разныхъ городахъ давали лишній поводъ къ злоупотребленіямъ. Такъ, напримѣръ, разсказываютъ случай съ магазинами, найденными въ Рущукѣ. Тамъ запасы оказались громадные, когда мы вступили въ городъ. Комендантъ хотѣлъ уже приступить къ пріемкѣ этихъ магазиновъ, содержимыхъ въ замѣчательномъ порядкѣ, гдѣ всякій продуктъ находился въ своемъ отдѣлѣ и за своимъ номеромъ. Между тѣмъ, турки, предъугадывая вступленіе русскихъ въ Рущукъ, поторопились перевести эти магазины якобы въ собственность желѣзнодорожной администраціи. Такимъ образомъ, когда русскій комендантъ хотѣлъ-было приступить къ описи магазиновъ, ему сказали: «нѣтъ, позвольте!.. это — частная собственность, а если вамъ угодно воспользоваться запасами, неугодно ли купить ихъ за деньги; мы, пожалуй, готовы вамъ уступить». Нечего дѣлать, пришлось торговаться. Запасы, говорятъ, уступали за весьма выгодную для насъ цѣну, во всякомъ случаѣ, несравненно дешевле, чѣмъ тѣ цѣны, по которымъ поставляла провіантъ въ армію жидовствующая компанія гг. Грегера, Горница и комп. Говорятъ, что комендантъ обращался на разрѣшеніемъ купить въ хозяйственное отдѣленіе главнаго штаба. Отвѣтъ почему-то замѣшкался. Въ это время, налетѣли агенты жидовской компаніи, перекупили всѣ эти склады и поставили купленные продукты по справочнымъ цѣнамъ дѣйствующей арміи. Таковы слухи, идущіе изъ Рущука.

На берегу Дуная въ Систовѣ стоитъ пароходная пристань, принадлежащая австрійскому товариществу пароходства и торговли. Въ гавани нашлось нѣсколько турецкихъ каиковъ, приспособленныхъ къ перевозкѣ хлѣбныхъ грузовъ. Они пригодились нашимъ морякамъ, которые, выбравъ изъ нихъ лучшіе, помѣстили въ нихъ свои команды.

А высоты Систова замѣчательны. Весь городъ раскинулся амфитеатромъ на этихъ высотахъ въ нѣсколько этажей; его прорѣзываютъ два глубокіе оврага. Ни одна дорога, поднимающаяся на гору, не идетъ прямымъ путемъ, но всѣ выдѣлываютъ зигзаги, выискавши себѣ наимёньшую крутизну; вотъ ночену крыша одного дома находится у фундамента другого, другого — у фундамента третьяго и т. д.,; вотъ почему необыкновенно кривые переулки и закоулки этого города выводятъ васъ на высоту такихъ громадныхъ и обрывистыхъ горъ, что просто духъ захватываетъ, когда вы становитесь на краю этого страшнаго обрыва. И такія позиціи турки отдали почти безъ боя!

Слѣдующіе дни были для насъ днями томительнаго ожиданія. Мы были убѣждены въ томъ, что турки, быстро сосредоточивъ въ окрестностяхъ Систова свои войска, ударятъ на насъ, пользуясь малочисленностью переправившихся войскъ; другіе предполагали это нападеніе въ связи съ появленіемъ мониторовъ при наводкѣ моста — и все это казалрсь весьма вѣроятнымъ, потому что нельзя же было сказать, что обстоятельства благопріятствовали намъ въ это первое горячее время. Переправа шла медленно, мостъ наводился вяло и долго, кавалерія отсутствовала на турецкомъ берегу, слѣдовательно не могла освѣщать мѣстность. Мы сидѣли какъ во тьмѣ; артиллеріи было немного, подвозъ провіанта затруднялся, короче — будь это другой непріятель, а не турки, грозовыя тучи непремѣнно разразились бы изъ-за систовскихъ высотъ, и, чего добраго, намъ пришлось бы выкупаться въ Дунаѣ.

На другой день, утромъ, подъѣхавъ къ берегу на румынской сторонѣ, я нашелъ картину торжественнаго ожиданія. Нѣсколько сотъ моряковъ молча сидѣли на понтонахъ, вытянутыхъ вдоль по берегу. У каждаго было при себѣ полное вооруженіе. Безконечное число орудій стояли вдоль но берегу. Всѣ чего то ждали, какъ будто на парадѣ какомъ!

— Въ чемъ дѣло? спрашиваю.

— Мониторъ идетъ.

— Откуда?

— Изъ Рущука.

Мы въ это время начали уже наводить мостъ.

— Что же будетъ?

— Будемъ его на абордажъ брать, хладнокровно отвѣтилъ морякъ.

Любопытно. До сихъ поръ моряки взрывали мониторы, а тутъ пришла имъ охота взять мониторъ живьемъ. Однако, я не дождался этой картины. Мониторъ заблагоразсудилъ повернуть назадъ.

16-го и 17-го іюня, мало-по-малу начали прибывать понтоны и лѣсной матеріалъ для моста изъ устьевъ Ольты. Рѣка Дунай раздѣляется между Зимницею и Остовомъ на три рукава. Такимъ образомъ, приступили къ постройкѣ трехъ отдѣльныхъ мостовъ (двухъ большихъ). Съ этихъ поръ на обширной, высохшей полянѣ, между водою рѣки и крутымъ берегомъ Зимницы, потянулась нескончаемая вереница обозовъ, орудій, пороховыхъ ящиковъ и т. д. Батальйоны, полки, артиллерія, сапёры — все это потянулось къ мѣсту переправы. Вся поляна была буквально запружена народомъ, лошадьми, повозками и т. п.

Всѣ войска, расположенныя въ разныхъ пунктахъ Румыніи, потянулись къ Зимницѣ. Лазаретъ явился въ Зимницу какъ разъ къ началу переправы и раскинулъ палатки внутри города. Въ то время, когда я посѣтилъ полевой лазаретъ, дѣятельность полевыхъ врачей была въ полномъ разгарѣ. Раненые прибывали безпрерывно. Ужасный, подавляющій видъ представляла собою внутренность палатки полеваго лазарета: стоны, кровь, слёзы, запахъ карболовой кислоты. Инспекторъ госпиталей былъ генералъ Косинскій; его нервы не выдержали — онъ рыдалъ.

Съ момента переправы, Зимница оживилась и оживлялась все crescendo и crescendo по мѣрѣ притока туда коммерческаго элемента. Когда уже наши войска всѣ перешли Дунай и начали оперировать въ Болгаріи, Зимница сдѣлалась перепутьемъ въ тылу арміи. Ради характеристики такого перепутья, имѣющаго чрезвычайно своеобразную физіономію, обрисую вамъ этотъ тыловой пунктъ дѣйствующей арміи въ военное время.

Широко раскинулась Зимница на возвышенномъ берегу Дуная. За все время моего пребыванія въ Болгаріи мнѣ случалось нѣсколько разъ проѣзжать черезъ Зимницу, по дорогѣ въ Бухарестъ и обратно въ Болгарію. Каждый разъ она поражала меня своею многолюдностью и необыкновенной грязью, въ которой одинаково пачкались люди и на улицѣ, и въ низенькихъ избахъ, домахъ и въ двухъ гостинницахъ, стоящихъ почти на самомъ берегу Дуная. Съ тѣхъ поръ, какъ ваша армія перешла Дунай, въ Зимницѣ появились цѣлые полки евреевъ, румыновъ, грековъ и людей самой неопредѣленной національности, самаго смутнаго происхожденія. Всѣ эти господа, за малымъ исключеніемъ, сколотили на главной улицѣ этого города — не города, села — не села, деревянныя лавки, разложили свои товары, въ видѣ бѣлья, фуфаекъ, дешеваго платья, винъ, водки, спирта, чая, сахара, консервовъ и т. д. и начали безъ зазрѣнія совѣсти грабить и обірать всякаго, кто только покушался у нихъ купить что-либо. Евреи выбрали Зимницу своею резиденціею по той простой причинѣ, что многіе изъ нихъ просто боялись переправляться черезъ Дунай въ Болгарію, гдѣ «штриляли пушки» и «летая бомби». Пьянство шло въ Зимницѣ непомѣрное. Воровство было развито поразительное. Вамъ стоило только привязать вашего коня въ уличному фонарю около гостинницы, войти въ нее и пробыть тамъ минуту, чтобы потерять коня безвозвратно. Его моментально воровали чуть-чуть не изъ-подъ самаго вашего носа. Дворы двухъ гостинницъ были переполнены извозчиками, которые поддерживали сообщеніе между Зимницею и Журжево. Маленькіе, грязные, душные, отвратительные номера гостинницъ были переполнены женщинами, какихъ я нигдѣ не видѣлъ никогда. До того онѣ были противны и циничны. На улицахъ я въ кофейныхъ съ утра до ночи толпилась масса народа, и общій гулъ, пронзительные крики продавцовъ носились въ воздухѣ. Срея этой массы разноколибернаго люда я однажды наткнулся на курьёзную личность. Пробираясь въ Бухарестъ изъ-подъ Плевны, я пріѣхалъ вечеркомъ въ Зимницу. Извозчики не хотѣли меня везти ночью, между тѣмъ какъ я нигдѣ не могъ найти себѣ помѣщенія. Я рѣшился переночевать гдѣ-нибудь на дворѣ. Я зашелъ на одинъ дворъ. Вижу: на дворѣ тянется бѣлая стѣна сложенныхъ кулей съ мукою. Около кулей съ мукою лежатъ на землѣ два человѣка. Я подошелъ къ этимъ лицамъ, но за темнотою ночи не могъ разсмотрѣть ни ихъ костюмовъ, ни ихъ физіономій. Они спали на брезентѣ. Измученный поѣздкою, не зная, кто они такіе, я тѣмъ не менѣе рѣшился переночевать рядомъ съ ними, нашелъ какой то хлѣвъ, крытый хворостомъ, и поставилъ туда своего коня.

— Кто здѣсь? слышу я русскую рѣчь.

Я откликнулся. Передъ мною выросла фигура низенькаго, плотнаго человѣка.

— Вы кто такой?

— Корресподентъ.

— Очень пріятно! я самъ когда-то пописывалъ, сказалъ мнѣ кто-то подозрительно хриплымъ голосомъ: — ночевать здѣсь негдѣ; будемте ночевать вмѣстѣ съ нами, а пока пойдемте въ кофейную: тамъ публика въ карты играетъ.

Мы вошли въ кофейную. Народу была масса, несмотря на поздній уже часъ. Я посмотрѣлъ на моего новаго знакомаго и поразился его видомъ. Вся его грязная, опухшая физіономія была изрыта оспою. Борода клочками торчала изъ подъ толстаго подбородка. На головѣ небрежно сидѣла потертая, старая, измятая черная шляпа, съ широкими поляии, изъ-подъ шляпы спускались длинные, лѣтъ шесть нечесанные, волосы. Низенькій господинъ былъ одѣтъ въ длиннополое, мѣстами разодранное пальто, очевидно съ плечъ высокаго человѣка. На ногахъ широко болтались сѣренькіе, нанковые панталоны, мѣстами съ заплатами другаго цвѣта; мѣстами они были въ масляныхъ пятнахъ. Руки его были грязны и дрожали, когда касались какого-либо предмета. Посмотрѣлъ я на эту фигуру и невольно подумалъ: «что это за экземпляръ? кто онъ такой? мазурикъ?»..

— Вы это откуда? спрашиваю.

— Изъ Орловской Губерніи… васъ это удивляетъ? н-да, могу сказать: совершилъ путешествіе!.. чуть-чуть не пѣшкомъ пробираюсь, въ Болгарію.

— Зачѣмъ? Въ армію поступать?

— Нѣтъ!.. важно процѣдилъ сквозь зубы мазурикообразный господинъ: — я желаю на службу къ князю Черкасскому.

— Вотъ что? значитъ, въ администраторы!

— Н-н-да! въ нѣкоторомъ родѣ.

— Добрый путь и успѣха.

Въ слѣдующей комнатѣ стояли столы. За каждымъ столомъ сидѣли или еврей, или грекъ, или румынъ, и каждый изъ нихъ металъ штосъ. Масса публики военной и статской понтировала имъ.

— Слышь, ты! эй, руманештя! смотри, мазура паршивая, кричалъ одинъ понтёръ, подсовывая серебряный рубль подъ носъ банкомета: — передернешь-такъ прямо по мордѣ и свисну!

Банкомётъ ласково улыбался и какъ нарочно давалъ карту.

— Смотри, ты!.. во! еще одинъ рубль!.. давай, слышь!.. не дашь — сейчасъ по мордѣ!

Самъ полиціймейстеръ игралъ тутъ же. Кое гдѣ сидѣли женщины. Игра шла мирно. Вдругъ тотъ самый господинъ, который кричалъ «эй, слышь, ты, не дашь — въ морду!», какъ свистнетъ на самомъ дѣлѣ банкомета по уху — такъ у того только мураши но тѣлу пробѣжали. Полиціймейстеръ успѣлъ проиграться. Позвали обходъ, выгнали публику, закрыли вертепъ.

На другой день, всѣ банкомёты сложились и возвратили поіиціймейстеру его проигрышъ.

Съ тѣхъ поръ, вертепъ снова началъ процвѣтать подъ сводами грязной гостинницы.

Оставляя за собою подобные неизбѣжные слѣды всякой воюющей арміи, мы вошли въ предѣлы Турціи. За нами потянулись поразительные администраторы… Посмотримъ, что дѣлалъ въ это время нашъ авангардъ и какъ воевали «воители»?

XI.
Въ авангардѣ.

Первый ночлегъ въ Болгаріи засталъ насъ въ лощинѣ, между двумя холмами, недалеко отъ деревни Царевичи. Мы только-что перешли Дунай; кавказская бригада составила авангардъ праваго фланга, Гурко двинулся по дорогѣ въ Трново. Авангардъ Цесаревича получилъ назначеніе двинуться на Бѣлы, т. е. на лѣвый флангъ.

Сумракъ ночи — первой ночи за Дунаемъ — ждалъ ранняго луча жгучаго солнца. Въ лощинѣ вѣяло холодкомъ. Передъ разсвѣтомъ упалъ сырой туманъ и заставилъ казаковъ тщательно закутаться въ бурки.

Кто гдѣ приткнулся — тотъ тамъ и спалъ. Утомленные люди спали на сырой землѣ, какъ убитые, спали сладкимъ сномъ передъ разсвѣтомъ. Силуэты часовыхъ: у знамени, у значковъ, въ цѣпи, окружающей казачій лагерь, мутно обрисовывались въ сумракѣ лѣтней ночи. Лошади дремали на коновязяхъ, иныя еще лежали, иныя уже вставали, фыркали и грѣли свои окоченѣвшіе члены нервною дрожью. На восточной сторонѣ неба показалась свѣтлая полоса. Она становилась все ярче и ярче; сначала она была свѣтло-розовая, узкая; потомъ она расширялась и окрашивалась алымъ цвѣтомъ, и этотъ цвѣтъ становился все гуще и гуще… Комары усиленно зажужжали надъ ухомъ, чуя, что первый солнечный лучь заставитъ ихъ прекратить кровопійство.

Вотъ, наконецъ, и само солнышко показалось изъ-за горизонта.

Крупныя капля ночной росы блеснули на стебелькахъ свѣжей травки. Люди начинали просыпаться.

— Жаркій день будетъ, говорилъ одинъ другому, глядя на восходъ солнца.

— День-то ничаво, а вотъ ежели жаркое дѣло будетъ!

Кто за это могъ поручиться? Прошла ночь благополучно — и слава Тебѣ Господи! лишнюю ночь прожилъ на свѣтѣ. Пройдетъ нѣсколько часовъ, и легко можетъ случиться, что одинъ мигъ — и лихой джигитъ, молодой казакъ свалится безжизненнымъ трупомъ со спины разгоряченнаго коня.

Положеніе кавалериста въ авангардѣ совершенно различно отъ пѣхотинца.

Авангардъ «освѣщаетъ» мѣстность, авангардъ прокладываетъ торную дорогу для пѣхоты, очищаетъ путь. Пѣхотинецъ двигается по слѣдамъ кавалериста; онъ спокоенъ, онъ знаетъ, что здѣсь прошла его кавалерія и что ему нечего ждать врага ежеминутно ни спереди, ни со стороны, тѣмъ болѣе сзади, пока кавалерія не откроетъ непріятеля. Тогда онъ уже предупрежденъ, кавалерія уступаетъ пѣхотѣ свое мѣсто, и пѣхотинецъ дѣйствуетъ, подготовивъ свои нервы; между тѣмъ какъ нервы кавалериста находятся въ постоянномъ напряженіи. Двигаясь по незнакомой мѣстности, при помощи часто невѣрной и неточной карты или по указанію проводника, кавалеристъ ежеминутно разсчитываетъ наткнуться на непріятеля. Онъ не можетъ поручится, что изъ этой канавки, которая потянулась въ сторонѣ отъ дороги, не раздастся убійственный залпъ непріятельской засады; что залпъ этотъ не встрѣтитъ его и въ деревнѣ, которую онъ минуетъ. Пуля, пущенная изъ-за угла, пущенная тайкомъ, втихомолку, часто сваливаетъ казака съ лошади, и казакъ падаетъ замертво прежде, чѣмъ опредѣлитъ, кто его убійца и гдѣ онъ?

Съ первыми признаками дня — бригада осѣдлала коней, выстроилась въ стройные ряды; цвѣтные значки красиво развѣвались во главѣ каждой сотни на утѣху бригаднаго командира, воспитаннаго на марсовомъ полѣ мирнаго парада.

— Сегодня на очереди терскій полкъ? раздается его рѣзкій голосъ.

— Терскій! отвѣчаютъ ему.

— Высланъ авангардикъ?… кто отправился съ нимъ?..

— Корнетъ Вамаевъ.

— Артиллерія слѣдуетъ между полками, кубанцы идутъ въ аріергардѣ, предлагаю обозу не растягиваться; потрудитесь внушить обозной командѣ!… медленно собираются!… изъ рукъ вонъ!… садись!

— Кипятокъ! острятъ казаки, улыбаясь.

Сѣли на коней, тронулись.

Окруженный свитою ординарцевъ и адъютанта, бригадный пропускаетъ мимо себя первыя сотни, подбочепясь и напустивъ на себя видъ самаго лихаго джигита: все не по немъ, все заслуживаетъ замѣчанія!

— Бодрѣй! смѣлѣй! но не горячиться!… удаль въ мѣру, разсудокъ при себѣ!… казаки — не уланы, уланы — не казаки!…

На такія истины — казакъ, конечно, улыбается:

— Кипятокъ! посмотримъ, каковъ онъ въ дѣлѣ будетъ?

— Значекъ — ближе ко мнѣ!… не отставать!

Бригадный пришпорилъ коня и обогналъ всѣ сотни, которыя онъ только что пропустилъ мимо себя. Солнце все выше и выше подымалось надъ горизонтомъ; становилось жарко. Дорожная пыль обдала лошадей и казаковъ. Лошади зафыркали, широко раздувая ноздри и вдыхая въ себя пыльный воздухъ. Казаки не обращали вниманія на пыль; они свыклись съ нею; она густымъ слоемъ ложилась на ихъ платье, обдавала лицо, забиралась въ бороды и въ мѣховыя шапки. Жара начала размаривать какъ лошадей, такъ и людей; потъ покатился по ихъ смуглымъ, покрытымъ пылью физіономіямъ. Лошади низко опустили головы, и бригада тихимъ шагомъ двигалась по направленію къ деревнѣ Турска-Слива. Впереди бригады слѣдовалъ небольшой авангардикъ; онъ обязанъ былъ освѣщать мѣстность главнымъ силамъ авангарда и доносить сейчасъ же въ случаѣ открытія непріятеля. Бригада двигалась по дорогѣ, шедшей между холмами. Съ обѣихъ сторонъ на высотѣ этихъ холмовъ можно было видѣть отдѣльные, небольшіе отряды казаковъ, по два, по три человѣка вмѣстѣ. Кучки этихъ людей то показывались въ сторонѣ отъ нашего движенія на холмахъ, то снова исчезали, спускаясь въ лощины. Первый признакъ непріятеля, часто фальшивый признакъ. заставлялъ ихъ выѣзжать на высоту сосѣдняго холма и «маячить» въ виду бригады. «Маячить» — значитъ кружиться на одномъ мѣстѣ; это — условный сигналъ кавказскихъ казаковъ, обозначающій, что разъѣзды замѣчаютъ непріятеля. Если обнаруживается, что разъѣзды не ошибаются, открывъ непріятеля, то они высылаютъ донесеніе къ главнымъ силамъ, что по такому-то направленію замѣченъ непріятель и въ такомъ-то количествѣ. Тогда главныя силы авангарда предупреждены и поступаютъ такъ, какъ благоразуміе подсказываетъ командующимъ лицамъ.

Бригада двигалась медленно. Мы уже подходили къ деревушкѣ. Кое-гдѣ, въ рядахъ, слышалась пѣсня въ полголоса; кое-гдѣ вели веселые разговоры.

— Чу!… выстрѣлъ!…

— Кажись — выстрѣлъ?

— Выстрѣлъ, братцы!

Разговоръ умолкъ. Замерли сердца. Поднялись казаки на стременахъ, подобрали уздечки…

— Гдѣ выстрѣлъ?

— Тамъ… впереди…

— Другой!… третій!… четвертый!…

Точно барабанная дробь, началась ружейная перестрѣлка.

Что сдѣлалось съ людьми и лошадьми? Какъ будто электрическая искра пробѣжала по рядамъ казаковъ. Люди и лошади ожили въ одну секунду, заволновались и загорячились. Бригада заколыхалась; гордо и высоко подняли кони свои морды, забили задними копытами о земь, и цѣлое облако густой пыли поднялось въ воздухѣ.

— Въ деревнѣ — засада! Приготовиться! сказали офицеры.

— Смирно! осмотрѣть оружіе!

Впереди ничего не было видно. Только деревушка, черезъ которую вела дорога, производила тяжелое впечатлѣніе своимъ заброшеннымъ видомъ. Бригада понеслась черезъ деревню, какъ несется по полянѣ передъ громомъ вихрь, гонимый грозовою тучею, нагибая кусты и деревья. Испуганная стая гусей, высоко поднявъ крылья, бросилась въ разныя стороны; курицы попрыгали съ высоты плетеныхъ заборовъ, громко кудахтая; здоровый буйволъ, лежавшій въ лужѣ, шарахнулся отъ дороги на пахатное поле; плачъ испуганнаго ребенка раздался гдѣ-то, въ одной изъ болгарскихъ мазанокъ. Все замерло вокругъ насъ; какъ будто свинецъ висѣлъ въ воздухѣ. Всякій чуялъ, что несется вооруженная сила, и эта сила страшила каждаго живаго человѣка: вотъ-вотъ опустится этотъ свинецъ на землю и задавитъ собою остатки живаго и чуткаго. Деревня брошена на половину жителями; но всѣ мазанки стояли на своихъ мѣстахъ и нигдѣ не было видно слѣдовъ какого либо разрушенія и разоренія. Окна турецкихъ домовъ были заперты, двери открыты, всюду были видны слѣды поспѣшнаго бѣгства. Нѣсколько болгаръ выглянули изъ-за угловъ, стараясь спрятаться отъ глазъ казаковъ. Какія испуганныя лица: сколько въ нихъ страха и ужаса!…

Вихрь миновалъ. Мы пронеслись черезъ деревню. Болгаре быстро выбѣжали на улицу и, образовавъ кучки, провожали насъ глазами. Одни крестились, другіе махали руками; лица ихъ повеселѣли. Они гонятъ насъ?.. или радуются, что мы нетронули ихъ?… или радуются, что тамъ, впереди, завязалась перестрѣлка съ турками? За деревнею потянулись хлѣбныя поля. Нѣсколько женскихъ фигуръ на одно мгновеніе вынырнули изъ моря желтой ржи. Схвативъ серпы, онѣ опрометью кинулись обратно въ разсыпную и снова быстро утонули въ колыхавшемъ морѣ поспѣвавшаго хлѣба.

Болгаринъ выскочилъ неожиданно изъ-за кургана на поворотѣ дороги и, наткнувшись на конницу, остановился на мѣстѣ, какъ вкопанный. Съ ужасомъ, запечатлѣвшимся на лицѣ, блѣдный и взволнованный, онъ смотрѣлъ на казака, какъ приговоренный къ смерти. Казакъ осадилъ коня, и надменная улыбка скользнула на его лицѣ. Съ минуту болгаринъ не могъ придти въ себя. Потомъ онъ одумался, быстро сорвалъ съ головы свою барашковую шапку и стиснулъ ее между пальцами; потомъ вся его фигура сгорбилась, съёжилась, весь онъ пригнулся къ землѣ, голова опустилась такъ низко, низко, и долго она не могла подняться передъ лицомъ явившагося спасителя. Даже на лицѣ нашего солдата скользнула улыбка надъ робостію, самоуниженіемъ, раболѣпствомъ болгарина, и онъ не сказалъ ему весело и ободрительно: «здравствуй, братъ!…» нѣтъ!… онъ сказалъ ему «здравствуй, братушко!» конечно, тономъ протектора.

Миновавъ деревню, отрядъ поднялся на холмъ. На заднемъ скатѣ этого холма началась схватка казаковъ съ турецкими черкесами. Картина удали, простора, боеваго увлеченія открылась передъ нашими глазами. Рядъ кургановъ тянулся нескончаемо, и ничто не заслоняло общаго вида оригинальнаго зрѣлища. Разсыпавшись въ безпорядочныя групы, турецкіе черкесы показывались вдали на своихъ маленькихъ лошадёнкахъ, то на высотѣ холма, то снова, прятались за склонами слѣдующихъ холмовъ. Осетины горячились въ первой линіи. Опустивъ поводья, они дали полную свободу своимъ лошадямъ, стрѣляя на лету въ карьерѣ.

Пропали слѣды непріятеля. Отрядъ остановился на отдыхъ. Офицеры собрались на высокомъ курганѣ и направили свои бинокли вдаль, осматривая мѣстность.

Въ сторонѣ отъ этого кургана стояло дерево. Это было единственное дерево на всемъ пространствѣ засѣянныхъ полей. Подъ тѣнью, ласково манившихъ къ себѣ широкихъ вѣтвей орѣшника, лежали три трупа убитыхъ осетинъ.

Это были первыя жертвы первой схватки авангарда.

Немного подальше казаки образовали трупу и наслаждались трепетомъ баши-бузука, котораго поймали за шиворотъ во время схватки.

— Что, братъ, попался!…

— Показывай имущество!

Точно турокъ понималъ ихъ!

— Сказывай: — кто ты такой?

— Стой, братцы!… давай провожатаго переводчикомъ.

— Мирный, отвѣтилъ турокъ.

— Врешь, басурманская рожа!… на что у тебя патроны?…

— Патроны-то бумажные!

— И ружье-же, братцы, у него… пфу! прости Господи!

— Ну, теперича давайте, его нагайкой пороть будемъ.

— За што пороть?… такъ не годится.

— Слышь ты!… говори правду!… вишь нагайку?

Баши-бузу къ затрясся пуще прежняго.

— Секимъ-башка будетъ!

— Чаво съ нимъ разговаривать.. къ сѣдлу его привязать — вотъ и все!

— Прямо голову долой!

— Тамотка на деревѣ повѣсить, гдѣ казаковъ схоронили.

— Ы-й, па-а-ршивый!

— Зря-то языки чешете! замѣтилъ солидный казакъ, подойдя къ трупѣ.

— Вовси не зря; сукъ, небойсь, выдержитъ.

— Кто вамъ позволитъ?… командиръ-отъ, онъ, вамъ задастъ.

— Ничаво не задастъ… отъ его, отъ проклятаго сколько несчастія идетъ?

— Сади-и-сь! раздается команда.

— Вонъ, слышь… гайда, молодцы!

Попрыгали на коней; снова въ путь-дорогу. И такъ до ночи. Къ ночи остановились опять на ночлегъ. На этотъ разъ ночлегъ оказался между деревнями татаръ и черкесовъ. Прошла полуночь. Темень спустилась на землю и совсѣмъ закрыла земные предметы. Но вотъ яркое пламя сверкнуло огненнымъ языкомъ въ темномъ воздухѣ съ обѣихъ сторонъ отъ бригады. Что такое? Какой огонь? Какое пламя? Пламя разростается необыкновенно быстро, все сильнѣе и сильнѣе. Вотъ что то рухнуло; облако мелкихъ искръ расплылось въ воздухѣ и понеслось по мрачному фону темныхъ небесъ. Лошади зафыркали, забились на коновязяхъ, разбудили казаковъ.

— Что такое?

— Горитъ!

— Гдѣ горитъ?

— Деревня горитъ… осетины зажгли.

Вѣтеръ яростно подхватилъ всепожирающее пламя, и обѣ деревни начали таять, какъ восковыя свѣчи.

— Мстятъ туркамъ за кровь свою, сказалъ кубанецъ, почесываясь.

— Это хорошо, что осетинъ убили, а то-бъ они, дьяволы, може, на ту сторону подались бы.

— Очень просто.

Прошла ночь. Огонь стеръ съ лица земли двѣ деревушки. Подъ утро пахло гарью на полянѣ, и долго тлѣло деревенское пепелище бѣдныхъ, обнищалыхъ жителей. Деревни были черкескія.

Бѣдно живутъ черкесы въ Болгаріи. Невольно вспоминаются ими аулы Горнаго Кавказа, откуда ихъ выселили въ Турцію. Каждая черкеская деревушка примыкаетъ къ горному ручейку. Жалкія, низенькія мазанки окопаны рвами. Ни одного дерева, ни одного куста. Деревню окружаютъ кукурузныя поля. Мечеть — въ каждой деревушкѣ. Войдешь въ избу, въ углу — очагъ; дымъ проходитъ черезъ отверстіе въ потолкѣ; полъ земляной, стѣны и потолокъ вымазаны глиною. Не разъ случалось натыкаться на табуны брошенныхъ лошадей. Это были живыя картинки въ походѣ; намъ доставляло развлеченіе зрѣлище, какъ казаки, окружая эти табуны, ловили лошадей за хвосты и кому-нибудь удавалось поймать кобылу. на утѣху своихъ товарищей. У казаковъ, какъ извѣстно, не принято ѣздить на кобылахъ.

Въ слѣдующее утро — опять въ путь-дорогу. Мы приняли направленіе на деревню Булгарени. За-ночь собралось въ лагерь нѣсколько болгаръ. Они бѣжали теперь за бригадою въ припрыжку, захвативъ съ собою чаны, ложки и плошки, попавшіеся имъ подъ руку въ брошенныхъ черкесами деревняхъ. Мы шли, какъ будто не имѣя никакой опредѣленной цѣли; сзади насъ долженъ-былъ слѣдовать корпусъ барона Криденера, цѣль котораго состояла въ томъ, чтобы окружить Никополь, и, тѣмъ или другимъ способомъ взять эту крѣпость. Казачій отрядъ составлялъ его авангардъ и дѣйствовалъ по усмотрѣнію своего бригаднаго командира. Легко можетъ быть, что исключительному положенію своего бригаднаго, его связямъ и протекціи обязаны были казаки своимъ самостоятельнымъ положеніемъ. Но, что въ этой самостоятельности? Еслибы образъ дѣйствія казаковъ зависѣлъ отъ нихъ самихъ-они не пошли бы на Булгарени; они двинулись бы на Плевну. Но казаки подчинялись своему бригадному, которому хотѣлось быть самостоятельнымъ и который не любилъ отдавать другимъ отчета.

Мы пришли въ Булгарени и основались тамъ лагеремъ. Отсюда мы высылали разъѣзды въ разныя стороны. Разъѣзды привозили намъ каждый день разныя новости. Всѣ эти новости развлекали насъ во время скучной стоянки, но отнюдь не отвѣчали намъ на существенно важные вопросы: гдѣ непріятель? сколько его? куда онъ двигается? откуда идетъ и кто руководитъ непріятельской силой? Какъ будто до насъ это вовсе и не касалось. Шпіоны — тѣ самые шпіоны, которые пугали насъ въ Румыніи — ихъ совсѣмъ не видно было въ Болгаріи. Приходилось догадываться, предполагать, горячиться и дѣлать фальшивыя заключенія.

— Гдѣ штабъ 9-го корпуса?.. напали вы на слѣдъ штаба девятаго корпуса? обращался бригадный командиръ каждый разъ къ объѣздному офицеру, когда онъ возвращался съ разъѣзда.

— Не знаю…

Штабъ девятаго корпуса какъ будто провалился сквозь землю. Ни слуху ни духу въ продолженіи трехъ дней. Насъ раздѣляли всего какихъ-нибудь десятокъ верстъ, а мы не знали гдѣ штабъ девятаго корпуса? Наконецъ, мы напали на слѣдъ. Штабъ девятаго корпуса оказался вблизи Систова, въ деревнѣ Оресень. Успокоились и завели съ нимъ сношенія. Пѣхота, послѣдовательно, шагъ-за-шагомъ, подходила къ Никополю. Гдѣ была главная квартира? куда она направляетъ свои стопы? — Казалось, что все это зависитъ отъ случая. По крайней мѣрѣ, авангардъ праваго фланга не имѣлъ съ главною квартирою никакихъ сношеній.

Деревня Булгарени расположена на обширной полянѣ, на берегу узенькой и мутной рѣчки съ высокими и обрывистыми берегами. Мимо деревни Булгарени проходила дорога на Плевну. Долина была окружена съ сѣвера, съ юга и съ запада сплошнымъ хребтомъ довольно покатыхъ и высокихъ холмовъ. Деревня заселена преимущественно болгарами. Издалека увидѣли они нашу бригаду и всѣ высыпали ей на встрѣчу. Одинъ изъ офицеровъ былъ высланъ впередъ съ приказаніемъ позаботиться о провизіи для команды. Вотъ уже трое сутокъ, какъ казаки сидѣли на сухаряхъ. Голодъ давалъ о себѣ знать чувствительно. Въѣхавъ въ деревню, въ сопровожденіи небольшого конвоя, мы прежде всего постарались найти лавочку. Болгаре указали намъ на лавку и, низко кланяясь и крестясь, подвели самого лавочника. Казаки почувствовали себя какъ дома.

— Хлѣбъ есть?

Болгаринъ покачалъ головою.

— Яйца есть?

— Нѣтъ, братъ, нѣтъ, отвѣтилъ лавочникъ.

— Вино есть?

Болгаринъ молчалъ.

— Ну, а птица какая есть?

— Нѣтъ, братъ, нѣтъ птицы.

— Какъ нѣтъ птицы, шутъ тя дери, озлился конвойный казакъ: — вишь, птица по двору ходитъ.

Лавочникъ покачалъ головою, досталъ ключи и, нехотя, отперъ лавку. Лавка оказалась подъ семью замками, въ подвалѣ. Казаки вошли туда, какъ въ собственную хату.

— Ну, и лавка же, братцы!.. ай да лавка!..

— Никакъ, тутъ табакъ находится?

— А вотъ, братцы, хлѣбъ.

— У-у, хлѣба-то сколько!.. чудее-сно!

— Ну-ка, парочку яичекъ.

— Мнѣ, братцы, табаку: табакъ весь вышелъ.

— Перекинь хлѣбъ-то… что онъ черствый?

— Ничаво, такъ себѣ…

— Ну, ладно.

— Винца бы хлебнуть…

— Хлебай, сколь хошь… винца, братъ, страсть!..

Реквизиторы не успѣвали подавать. Сыръ, табакъ, яйца, хлѣбъ — казаки запихивали въ карманы, въ шапки, за пазуху и за голенища. Лавочникъ безмолвно смотрѣлъ на эту картину.

— Чаво тамъ торчите — давайте сыру!

— Возьми, что орешь?.. намъ, братъ, не жалко.

Выходя изъ лавки, казаки похваливали:

— Ну, и лавка же!.. чуде-е-спая лавка!.. ай да братушка!.. молодецъ, братушка!

Тѣмъ временемъ, офицеръ собралъ вокругъ себя попа, сельскаго учителя и старосту. Поставивъ ихъ въ полукругъ, онъ снаряжалъ экспедицію.

— Теперь вы свободны!.. слышите!.. ступайте, встрѣчайте бригаднаго командира… скажите рѣчь.

Мысль эта чрезвычайно понравилась народному учителю, шустрому и бойкому молодому человѣку. Попъ имѣлъ видъ деревенскаго кулака; хитро и молча онъ смотрѣлъ изъ-подлобья.

— Скажите, напримѣръ, продолжалъ офицеръ: — привѣтствуемъ хлѣбомъ-солью, какъ освободителей, и тамъ разное, такое, другое, что вздумаете.

Учитель началъ горячиться, а болгаре окружили его, смотрѣли и слушали. Онъ размахивалъ руками и выкрикивалъ: «Богъ»… «помози»… «русы»… «турцы»… и т. д.

— Ну, ладно!.. довольно!.. ступайте! скомандовалъ корнетъ. Казакъ! проводи ихъ къ бригадному!

Достали хлѣбъ, выколупали кинжаломъ дыру, насыпали туда соли… депутація двинулась. Человѣкъ пять болгаръ, съ палками въ рукахъ, съ обнаженными головами, шли навстрѣчу бригадному командиру. Впереди всѣхъ шли попъ и учитель.

— Маршъ… подгонялъ казакъ депутацію: — ишь, боровъ толстый!.. бѣги, чтобъ тебя разорвало!

Толстый болгаринъ еле еле поспѣвалъ за товарищами.

Бригада приблизилась. Во главѣ ѣхалъ бригадный командиръ.

— Епутація идетъ! пронеслось по рядамъ казаковъ.

Бригадный командиръ построилъ каре, просіялъ, подбочинился, принялъ торжественно-величественную позу. Попъ произнесъ рѣчь.

— Смотрите, ребята! крикнулъ казакамъ бригадный, тряхнувъ головою: — смотрите: болгаре преподносятъ намъ хлѣбъ-соль, отплатите же имъ честностію, правдой и славой. Кто не сдержитъ своего слова, да будетъ тому стыдно!.. У меня не воровать! оборвалъ онъ послѣднія слова особенно рѣзко.

— Слушаемъ, ваше высокоблагороді-е-е! дружно отвѣтили казаки.

Бригада расположилась лагеремъ на самомъ берегу рѣчки.

Лагерная жизнь военнаго времени имѣетъ много общаго съ жизнью монаховъ. Если хотите, она даже бездѣятельнѣе монашеской жизни. Монахи ходятъ, по крайней мѣрѣ, въ церковь, въ лагерѣ и этого нѣтъ. Казаки раскинули палатки, залѣзли подъ тѣнь палаточнаго брезента, засыпали корму лошадямъ и спятъ они отъ завтрака до обѣда и отъ обѣда до ужина. Завели очередь, каждый день начали высылать дивизіонъ въ разъѣздъ; нижніе чины иногда отправлялись еще за фуражемъ; что же касается господъ офицеровъ, то между ними самыми стереотипными фразами были:

— Дмитрій Петровичъ, вставайте!.. обѣдать подали.

Или:

— Полноте, господа, дрыхать-то, ужинъ готовъ!

Въ видѣ вечерняго развлеченія, мы собирались въ кучку и, при тихой погодѣ луннаго вечера, забавлялись разсказами негра. Какими судьбами онъ попалъ въ нашу службу — никто объяснить этого не могъ. Говорили, что онъ остался у насъ со времени крымской кампаніи. Это былъ старый и добродушнѣйшій человѣкъ, хотя и весьма недалекій. Самымъ свѣтлымъ его воспоминаніемъ была его служба въ Сибири, въ какомъ то судѣ, о которомъ онъ разсказывалъ съ увлеченіемъ.

— Полно врать-то, говорили ему: — хорошъ былъ тотъ судъ, гдѣ ты засѣдалъ его членомъ.

— Да, вѣдь, это, господа, былъ Шемякинъ судъ.

— Что же такое? отвѣчалъ наивно разсказчикъ: — Шемякинъ, дѣйствительно, былъ у насъ предсѣдателемъ.

Въ разговорахъ проходили часы и дни… никто не ждалъ такой спокойной жизни. Прошло, такимъ образомъ, нѣсколько дней. Мимо Булгарени начали проходить части пѣхоты девятаго корпуса, которыя должны были подойти къ Никополю съ запада и съ юга. Прошла молва, что главная квартира направилась на Трновъ, который уже занятъ авангардомъ Гурко. Каждый разъѣздъ привозилъ намъ разныя новости, имѣвшія интересъ исключительнаго случая. Плевна была въ тридцати верстахъ отъ Булгарени, но никому и въ голову не приходило освѣдомиться, что тамъ творится, и свободенъ ли городъ, или онъ занятъ непріятелемъ?

Одинъ изъ первыхъ разъѣздовъ попалъ на сосѣднюю деревню, почти всецѣло населенную турками. Толпа турокъ въ нѣсколько десятковъ человѣкъ различнаго возраста вышла на встрѣчу нашимъ казакамъ и заявила имъ свою покорность. Во главѣ этой партіи оказался татаринъ, выселившійся изъ Крыма и хорошо говорившій по-русски. Татаринъ заявилъ, что все турецкое селеніе выражаетъ свою покорность и готовность сдать оружіе. Командиръ разъѣздной сотни привелъ ихъ въ лагерь; они подтвердили свое желаніе, и мы успокоились.

На слѣдующій день, объѣздъ перехватилъ турецкую почту. Шли по дорогѣ два турецкіе пилигрима. Они были вооружены однѣми палками, а за плечами несли котомки. Ихъ привели въ лагерь. Въ портъ-табакѣ, сдѣланномъ изъ чернаго дерева, нашелся потайной ящикъ. Изъ ящика вынули нѣсколько записокъ.

«Въ Виддинѣ опасаются и просятъ родныхъ не приходить сюда, писали турки: — у насъ 50,000 населенія съ арміей и всѣ они обратились въ пепелъ» (восточное выраженіе, обозначающее: предались страху). «Уже 15 дней, какъ въ Виддинѣ пятнадцатитысячный турецкій гарнизонъ ожидаетъ сорокатысячную русскую армію», «сорока-пяти-тысячный турецкій отрядъ двинулся на Казаляръ»… «большая нужда въ деньгахъ»… «наемщики просятъ денегъ». Мы читали эти письма и рѣшительно не видѣли никакихъ причинъ волноваться и тревожиться. Напротивъ того, всѣ эти свѣдѣнія еще болѣе успокоивали насъ на лаврахъ удачнаго перехода черезъ Дунай.

Случилось, что казаки поймали черкескаго офицера. Дивизіонъ объѣзжалъ деревни: Лежань, Каменку и Озерскьёй. Не доходя пяти верстъ до послѣдней деревни, были усмотрѣны три всадника, которые тотчасъ же и скрылись. Болгаре сообщили, что нѣсколько черкесовъ только-что угнали болгарскій скотъ. Казаки поскакали и поймали двухъ черкесовъ. Одинъ изъ нихъ оказался предводителемъ шайки. Это былъ молодой человѣкъ, не имѣвшій ничего общаго съ баши-бузуками. Черные, какъ смоль, волосы были подстрижены по-европейски. Онъ носилъ усы на смугломъ, загорѣломъ, красивомъ лицѣ обще-европейскаго типа. На головѣ его была красная феска, изъ-подъ которой спускался вуаль, вышитый золотомъ, очевидно, рукою какой-нибудь турчанки. Его звали Нури.

Нури ходилъ свободно въ лагерѣ, будучи военноплѣннымъ. Офицеры обращались съ нимъ, какъ кошка съ пойманной мышкой.

— Такимъ образомъ онъ можетъ уйдти изъ лагеря, покусился однажды замѣтить кто-то.

— Нури отъ насъ не уйдетъ, отвѣтилъ сотникъ, поймавшій его въ объѣздѣ. — Нури насъ любитъ. Нури, ты, вѣдь, любишь насъ? спросилъ онъ его черезъ переводчика.

Нури горько улыбался.

Самая высшая деликатность обращенія казака съ плѣннымъ заключается именно въ томъ, чтобы предоставить плѣнному полную свободу дѣйствій. Онъ можетъ идти куда хочетъ въ предѣлахъ лагеря; офицеры приглашаютъ его къ себѣ въ палатку на ночь, даютъ ему мѣсто, не убирая оружія, словомъ, принимаютъ всѣ мѣры для того, чтобы не давать чувствовать плѣнному грусти его положенія; но въ то же время, гдѣ-нибудь въ сторонѣ, зоркій глазъ слѣдилъ непремѣнно за каждымъ шагомъ Нури, за каждымъ его движеніемъ. Но это дѣлалось такимъ образомъ, чтобы Нури не замѣчалъ этого.

Нури былъ одинъ изъ самыхъ злыхъ враговъ Россіи. Это легко можно было замѣтить изъ разсказовъ о его прошлой жизни. Когда онъ былъ ребёнкомъ, его родители переселились изъ Кавказа въ Турцію. При разсказѣ объ этомъ переселеніи глаза Нури блестѣли, щеки горѣли, чувство особеннаго негодованія душило его грудь, и проклятія не сходили съ устъ при воспоминаніи о тогдашнемъ «временщикѣ» Филиппсонѣ, принимавшемъ весьма дѣятельное участіе въ переселеніи черкесовъ. Старики испытывали такія страшныя лишенія во время этого переселенія съ Кавказа, что они не могли пережить страданій и умерли по дорогѣ, оставивъ мальчика Нури на произволъ судьбы.

— Насъ швыряли, какъ собакъ, въ парусныя лодки, говорилъ Нури, задыхаясь: — голодные, оборванные, больные, мы ждали смерти, какъ лучшей доли нашей судьбы. Ничто не принималось въ разсчетъ: ни глубокая старость, ни ранняя молодость, ни болѣзнь, ни беременность!.. Всѣ деньги, которыя ассигновало ваше правительство на поддержку переселенцевъ — всѣ они уходили куда-то, но куда… мы ихъ не видѣли! Съ нами обращались, какъ со скотомъ; насъ валили въ общій каикъ, сотнями, не разбирая, кто здравъ и кто боленъ, и выбрасывали на ближайшій турецкій берегъ. Многіе изъ насъ умерли, остальные приткнулись, гдѣ попало. Конечно, самый худшій клочекъ земли достался черкесамъ въ Болгаріи, и прежніе достатки, прежнее наше богатство, плодородіе Кавказа остались въ образѣ однихъ только далекихъ прошлыхъ воспоминаній.

Мудрено ли, что Нури былъ нашимъ злымъ врагомъ? Понятно, почему слеза катилась по щекѣ этого полудикаго человѣка при одномъ представленіи своего настоящаго положенія.

— Жаль, говорилъ Нури, горько улыбаясь: — жаль, что я попался въ плѣнъ, не положивъ десятокъ «московъ».

Надъ Нури сжалился какой-то турецкій паша, взялъ его на воспитаніе, далъ ему образованіе по корану и принялъ на службу.

Въ погоняхъ за единичными личностями проходило, такимъ образомъ, время, пока изъ Плевны не явились къ намъ въ лагерь два болгарина. Это было по прошествіи семи дней послѣ перехода нашей бригады черезъ Дунай, когда главная квартира прибыла въ Трновъ и войска 9 корпуса уже окружили Никополь. Болгары (одинъ изъ нихъ — учитель) сообщили намъ, что Плевна свободна отъ турокъ и приглашали бригаднаго командира занять этотъ городъ. Они передавали, между прочимъ, что городъ Плевну посѣтилъ на дняхъ одинъ русскій офицеръ съ небольшимъ отрядомъ. Впослѣдствіи обнаружилось, что это былъ чугуевскаго уланскаго полка поручикъ Димиденко. Этотъ фактъ отрицаетъ бригадный командиръ кавказской бригады г. Тутолминъ, но я передаю его со словъ очевидцевъ этого офицера: двухъ болгаръ, съ которыми говорилъ г. Тутолминъ (чего онъ, надѣюсь, отрицать не будетъ), а фамилію этого офицера я записалъ со словъ генерала Татищева, въ кавалерійской дивизіи котораго состоялъ Чугуевскій уланскій полкъ. Гурко двинулся за Балканы, корпусъ барона Кридинера вплотную окружилъ Никополь, а его авангардъ (полковникъ Тутолминъ) снялся изъ деревни Булгарени и направился на сѣверо-западъ, на новое мѣсто стоянки подъ Никополь, вмѣсто того, чтобы, слѣдовать въ Плевну, при занятіи которой совершенно обезпечивался тылъ арміи барона Криденера и флангъ главной квартиры, находившейся въ Трновѣ.

Этимъ временемъ воспользовался Османъ-паша и занялъ Плевну. Армія Османа-Нури-паши находилась въ Виддинѣ. Лишь только онъ получилъ извѣстіе о переправѣ русскихъ черезъ Дунай, онъ стянулъ всѣ войска, какія только попались ему подъ руку, и направилъ ихъ на Плевну, противъ праваго фланга русской арміи. Пользуясь отсутствіемъ русскихъ въ Плевнѣ, онъ началъ укрѣпляться на возвышенныхъ, отлогихъ и совершенно открытыхъ холмахъ этой мѣстности, сознавая всю важность своего стратегическаго положенія, преграждающаго путь русскимъ для дальнѣйшаго слѣдованія къ Балканамъ изъ Никополя и грозящаго во всякое время время во флангъ поспѣшной главной квартирѣ. Такимъ образомъ, авангардъ генерала Гурко, перешедшій въ то время Балканы, оказался въ весьма опасномъ положеніи. Будь на мѣстѣ турокъ болѣе сильное по численности войско, европейская армія и при болѣе энергичныхъ руководителяхъ въ дѣлѣ наступленія — занятый въ то время русскими шипкинскій проходъ и весь отрядъ генерала Гурко непремѣнно былъ бы отрѣзанъ путемъ изъ Ловчи, на Сельви и на Трновъ.

Чѣмъ же объясняется манёвръ полковника Тутолмина? Объясненія слѣдуетъ искать въ совершенномъ отсутствіи солидарности дѣйствій отдѣльныхъ начальниковъ съ главною квартирою. Едва ли я ошибусь, сказавъ, что главная квартира слишкомъ полагалась на безупречность знаній и талантовъ своихъ отдѣльныхъ генераловъ и полковниковъ. Увлекаясь быстротою своего движенія впередъ, главная квартира совершенно игнорировала положеніе непріятеля на правомъ флангѣ и была болѣе, чѣмъ увѣрена, въ несомнѣнномъ успѣхѣ своихъ правофланговыхъ генераловъ и полковниковъ. Эта увѣренность подтверждается довольно общимъ планомъ дѣйствій, предначертаннымъ ею отдѣльнымъ начальникамъ 9-го корпуса и неопредѣленностію отношеній этихъ отдѣльныхъ начальниковъ между собою. Нельзя сказать, чтобы въ быстромъ движеніи главной квартиры отъ береговъ Дуная на Трново, по стопамъ авангарда генерала Гурко, не было свѣтлой мысли. Быстрота движеній, скорое появленіе непріятеля тамъ, гдѣ его вовсе не ожидаютъ, умѣнье воспользоваться моментомъ моральнаго пораженія противной стороны — все это составляетъ лучшую гарантію для успѣха предпріятія. Въ такомъ положеніи отчасти находилась наша главная квартира въ тотъ моментъ. Послѣдствія доказали, что главная квартира преслѣдовала цѣль быстраго обходнаго движенія авангарда Гурко черезъ Ханькьёй, и это движеніе удалось, какъ нельзя лучше. Я увѣренъ въ томъ, что не ошибись главный штабъ въ выборѣ дѣятелей праваго фланга — Плевна не досталась бы въ руки Османа-паши; а въ такомъ случаѣ всѣ дальнѣйшія военныя операціи перенеслись бы за Балканы, вслѣдствіе чего мы выиграли бы во времени, скрыли бы наши недостатки передъ лицомъ Европы (обнаружившіеся главнымъ образомъ подъ Плевной) и достигли бы болѣе благопріятныхъ результатовъ въ дипломатическихъ сношеніяхъ съ Европою.

Какъ будто какая-то стихійная сила толкнула насъ отъ Дуная къ Балканамъ и заставила забыть всю западную часть Болгаріи. Мы ворвались въ самое сердце Болгаріи, но не той Болгаріи, границы которой опредѣляются конференціей, съ главными городами Софія и Трновымъ и южною границею — линіей балканскихъ горъ, а такъ называемой горчаковской Болгаріи, границы которой опредѣлялись линіей морскихъ береговъ. Сейчасъ же послѣ переправы черезъ Дунай, линія отъ Никополя до Рущука послужила базисомъ для нашихъ военныхъ операцій, а голова нашей арміи очутилась далеко за Балканами, въ самомъ Казанлыкѣ. Достаточно взять карту въ руки для того, чтобы убѣдиться въ опасности нашего тогдашняго положенія, въ пространствѣ между двумя арміями — съ одной стороны, арміей Османа-паши, съ другой стороны — арміей Мехмеда-Али-паши, только-что смѣнившаго Абдулъ-Керима.

Генералъ Гурко занялъ Трновъ почти безъ боя 25 іюня. Его отрядъ предпринялъ сейчасъ же обходное движеніе черезъ Ханкьёй. Планъ этого движенія заключался въ томъ, чтобы обойти шипкинскій проходъ и атаковать его съ обѣихъ сторонъ: какъ со стороны Казанлыка, такъ и со стороны Габрова. Паническій страхъ бѣжавшаго за Балканы турецкаго народонаселенія былъ переданъ и небольшимъ отрядамъ турецкаго войска, слабо защищавшаго горные проходы. Они бѣжали при первомъ появленіи казаковъ. Я не буду останавливаться на подробностяхъ перваго движенія отряда Гурко черезъ ханькьёйскій проходъ; это движеніе было описано своевременно во всѣхъ подробностяхъ и принадлежитъ, по правдѣ говоря, къ числу дешевыхъ лавръ, хотя свѣтлой мысли этого движенія никто отрицать не станетъ. «Дешевыми лаврами» называется всякая побѣда, основанная на случаѣ или на счастьи. Серьёзный періодъ нашей дѣятельности наступилъ за Балканами послѣ того, какъ отрядъ Гурко выступилъ изъ Казанлыка. Эта дѣятельность оказалась пассивною, и она положила собою начало всѣмъ дальнѣйшимъ неудачамъ. Періодъ этого времени и подробности странствованія отряда генерала Гурко за Балканами остались незамѣченными. По смыслу тѣхъ реляцій, которыя описывали дѣятельность отряда Гурко, мы побѣждали; но ни одинъ изъ участниковъ этой экспедиціи не вспоминаетъ ея добрымъ словомъ. Напротивъ того: самое грустное, самое тяжелое воспоминаніе вынесли всѣ тѣ лица, которыя дѣйствовали въ то время за Балканами. Справедливость заставляетъ возстановить нѣкоторыя подробности, такъ какъ, въ основаніи реляцій, составились невѣрныя заключенія.

Отрядъ генерала Гурко состоялъ изъ 30 эскадроновъ, подъ командою братьевъ-герцоговъ Николая и Евгенія Лейхтенбергскихъ и полковника Чернозубова, 6 болгарскихъ дружинъ, подъ командою генерала Столѣтова; четырехъ батальйоновъ стрѣлковъ, 10 и 15 казачьихъ батарей, 16 конной батареи и 1 и 2 горной батареи. Такимъ образомъ, главный контингентъ пѣхоты составляли болгаре.

Способъ довольно небрежной комплектаціи болгарскихъ дружинъ, задачи, которыя преслѣдовались отдѣльными лицами, искавшими назначенія въ эту новую армію, наконецъ, невыгодная репутація, которая почему-то безпричинно составилась о болгарскихъ дружинахъ еще въ началѣ кампаніи — отнюдь не наводили на мысль, что на долю этихъ болгарскихъ дружинъ сразу выпадетъ отвѣтственная роль за Балканами. Да едва ли эти операціи и входили въ общій планъ дальнѣйшей дѣятельности, на случай успѣшнаго захвата шипкинскаго прохода. Мнѣ кажется, что они были результатомъ слишкомъ сильнаго увлеченія послѣ неожиданныхъ успѣховъ. Во всякомъ случаѣ, никто не возлагалъ особенныхъ надеждъ на болгарскія дружины; слѣдовательно никто и не могъ себѣ представить, чтобы съ помощію одной кавалеріи и четырехъ батальйоновъ стрѣлковъ можно было бы взять Адріанополь. Во время нашихъ сборовъ на войну, всевозможныхъ проэктовъ и предположеній — былъ выработанъ и проэктъ организаціи болгарской арміи. Согласно этому проэкту, болгарская армія была задумана въ самыхъ широкихъ размѣрахъ; въ началѣ предполагали, что въ составъ ея войдутъ всѣ молодыя, способныя силы Болгаріи и что въ лицѣ этой арміи мы встрѣтимъ сильнаго и преданнаго намъ союзника. Но въ дѣйствительности никто о болгарской арміи и не заботился, исключая лицъ собственнаго штаба болгарскаго ополченія. Когда наша армія находилась еще въ Кишиневѣ, болгаре, бывшіе въ Сербіи волонтерами, начали-было собираться въ Кишиневъ, но ихъ приняли довольно сухо и не дали никакихъ положительныхъ отвѣтовъ. Многіе болгаре удалились обратно въ Румунію, разбрелись по заработкамъ, а когда пришло время похода, ихъ снова начали собирать, гдѣ попало. Согласно проэкту, въ составъ болгарской арміи, входила и кавалерія, при чемъ предполагалось познакомить болгарскую кавалерію съ казачьимъ образомъ веденія войны. Такимъ образомъ, болгарская армія проэктировалась для передовыхъ движеній, съ цѣлью возбужденія возстанія; короче, она была задумана на совсѣмъ другихъ основаніяхъ, какъ это вышло въ дѣйствительности. Главный штабъ вытребовалъ, вмѣсто казачей кадры, офицеровъ и унтеръ-офицеровъ гвардіи, и организація болгарской кавалеріи кончилась тѣмъ, что всѣ прибывшіе гвардейскіе кавалеристы заняли мѣста ординарцевъ и составили главный конвой генерала Гурко.

Ходили слухи, что генералъ Гурко не возлагалъ большихъ надеждъ на свое болгарское ополченіе, которое еще не было испытано и составъ котораго дошелъ всего до шести дружинъ, когда онъ двинулся за Балканы. Между тѣмъ, послѣдствія доказали, что генералъ Гурко, вѣроятно, на нихъ надѣялся и считалъ ихъ самымъ опытнымъ и сильнымъ войскомъ, судя потому, что болгаре получили весьма отвѣтственное назначеніе. Болгаре постарались оправдать довѣріе ихъ начальника, хотя это оправданіе имъ обошлось дорогою цѣною многихъ убитыхъ и брошенныхъ на произволъ злосчастной судьбы своихъ товарищей.

Казаки, бывшіе на рекогносцировкѣ по пути на г. Елену, привезли въ Трновъ извѣстіе, что непріятель не усматривается по дорогѣ. Вечеромъ, 1-го іюля, отрядъ Гурко выступилъ изъ Трнова въ этотъ городъ, на другой день занялъ Беброво и въ составѣ трехъ колонъ поднялся на Балканы между Шипкою и такъ называемыми «Желѣзными воротами». 12-го іюня, онъ занялъ ханкьёйскій проходъ, выбросивъ оттуда единственный турецкій батальйонъ, защищавшій эту позицію. Для отряда открылась скатертью дорога по Розовой Долинѣ, вплоть до Казанлыка. Нигдѣ не было видно непріятеля, въ смыслѣ настоящей арміи. «Поздравляю съ успѣхомъ, телеграфировалъ императоръ Вильгельмъ: — но гдѣ же турки?» Въ этихъ лаконическихъ словахъ, очевидно, выразилось сомнѣніе или, во всякомъ случаѣ, совѣтъ государственнаго мужа: поискать главныя силы непріятеля и постараться разбить его. Въ самомъ дѣлѣ, куда дѣлись турки? Мы находили только отдѣльные отряды турецкаго войска, которые бѣжали отъ насъ при первомъ нашемъ появленіи. 3-го іюля, казаки генерала Гурко доходили до Ени-Загра и Ямболи, гдѣ имъ удалось попортить желѣзную дорогу и порвать телеграфную проволоку между Ямболи и Адріанополемъ. 3-го, 4-го и 5-го іюля, отряду Гурко удалось пройдти долину Тунджи и занять Казанлыкъ, послѣ незначительной стычки съ непріятелемъ. Пятаго же іюля, онъ двинулся на сѣверъ къ шипкинскому проходу. Этотъ день былъ назначенъ днемъ атаки шипкинской позиціи съ двухъ сторонъ: съ сѣвера и съ юга. Орловскій полкъ, дѣйствительно, атаковалъ непріятеля съ сѣвера, но былъ жестоко отбитъ съ большими потерями. Отрядъ Гурко, въ это время, еще не подоспѣлъ къ д. Шипка. Только на другой день, то-есть 6то іюля, стрѣлки генерала Гурко пошли въ атаку на грандіозныя шипкинскія позиціи и были жестоко отбиты съ большимъ урономъ въ крутыхъ ущельяхъ. Но въ ночь съ 6-го на 7-е іюля, турки бѣжали съ шипкинскихъ высотъ, бросивъ часть своей артиллеріи, всѣ запасы и всѣ лагерныя палатки. Мехмедъ-паша позорно бѣжалъ съ 14 батальйонами по большой дорогѣ черезъ Калоферъ на Филипополь. Побѣда была полная и самая дешевая. Турки испугались, увидавъ себя обойденными и атакованными съ обѣихъ сторонъ. Такимъ образомъ, въ нашихъ рукахъ, при помощи одной кавалеріи, оказались одинъ главный и 5 побочныхъ проходовъ черезъ Балканы. Успѣхъ невѣроятный и неимѣщій примѣровъ въ исторіи войнъ! Удачная переправа черезъ Дунай, неожиданная побѣда на Балканахъ! Чего лучшаго могли мы ожидать? Но счастье измѣнило намъ. Какъ въ казанлыкской долинѣ, такъ и подъ Плевною, свершились событія, положившія конецъ нашему наступленію и тяжело отозвавшіяся на всемъ ходѣ послѣдующихъ событій войны.

Къ 12 іюлю весь отрядъ генерала Гурко сосредоточился въ Казанлыкѣ. Вѣсть о переходѣ нашихъ войскъ черезъ Балканы быстро разнеслась въ долинѣ Марицы и отразилась на участи несчастныхъ болгаръ. Турки начали рѣзню. Къ генералу Гурко пришло донесеніе, что армія Сулеймана-паши сосредоточивается въ долинѣ. Въ это время генералъ Гурко находился въ Казанлыкѣ, а принцъ Лейхтенбергскій въ Эски-Загрѣ, во главѣ своей кавалеріи. Слѣдуетъ замѣтить, что, до сихъ поръ генералъ Гурко не являлся иниціаторомъ того или другого предпріятія: онъ перешелъ Балканы по иниціативѣ лицъ главнаго штаба; въ казанлыкской же долинѣ онъ выступилъ въ роли самостоятельнаго руководителя, и нельзя сказать, чтобы первые шаги его были удачны. 16-го іюля, произведена была рекогносцировка, которая указала маленькіе отряды въ мѣстечкѣ Черновѣ и Карабунарѣ (на желѣзной дорогѣ). Между тѣмъ какъ 19-го іюля послѣдовала атака Сулеймана-паши; поэтому вы можете судить о бдительности предварительной рекогносцировки и о тщательности ея донесенія относительно состоянія непріятельской арміи. Вечеромъ, 16-го іюля, болгарское ополченіе, находившееся въ Эски-Загрѣ, получило диспозицію, согласно которой весь жски-загровскій отрядъ, казанлыкскій и одна бригада, остававшаяся въ Ханкьёѣ, должны были двинуться на Ени-Загру и достигнуть этого города въ два форсированные перехода. Двигая такимъ образомъ отдѣльныя части своего отряда, генералъ Гурко, очевидно, вѣрилъ въ результаты ошибочной рекогносцировки. 17-го іюля, болгаре двинулись, согласно диспозиціи, и, дойдя до д. Долбоки, встрѣтили непріятельскій авангардъ съ 12 орудіями, съ 6 таборами пѣхоты и съ отрядомъ конныхъ черкесовъ. Самъ генералъ Гурко двигался изъ Казанлыка на Ени Загру. Между болгарами и турками завязался ожесточенный артиллерійскій бой. Болгарскія дружины, не усматривая возможности соединиться съ отрядомъ генерала Гурко, отошли на ночовку отъ д. Долбоки на нѣсколько верстъ. Турки остались на своихъ позиціяхъ. Въ ночь съ 17 то на 18-е іюля, командующій отрядомъ болгаръ и нѣкоторой части кавалеріи, герцогъ Николай Максимиліановичъ Лейхтенбергскій получилъ донесеніе отъ казачьяго полковника Краснова, что южнѣе Эски-Загры двигается турецкій отрядъ, состоящій изъ трехъ родовъ оружія. Положеніе отряда Лейхтенбергскаго оказалось критическимъ. Онъ стоялъ между двумя непріятельскими отрядами, имѣя предписаніе соединиться съ генераломъ Гурко въ Ени-Загрѣ. куда и дойти было невозможно. Собрался военный совѣтъ. На совѣтѣ пересилило мнѣніе: вернуться обратно въ Эски-Загру. Но конница и конная артиллерія должны были отправиться на соединеніе съ генераломъ Гурко. При болгарскихъ дружинахъ оставили одинъ только астраханскій драгунскій полкъ. Но прежде, чѣмъ вернуться въ Эски-Загру, герцогъ сдѣлалъ попытку пройдти къ назначенному пункту. Подойдя вторично къ деревнѣ Долбоки, болгаре нашли положеніе вещей въ прежнемъ порядкѣ: турки занимали свои позиціи и преграждали намъ путь. Это было 18-го іюля. Болгаре постояли на мѣстѣ часа полтора и опять двинулись назадъ. На этотъ разъ турки убѣдились въ малочисленности русскаго отряда, снялись съ позиціи и двинулись по стопамъ русскихъ. Они двигались двумя колоннами въ слѣдъ за болгарами по шоссе и частію параллельно съ нимъ. Въ этотъ день пробовали-было войти въ связь съ генераломъ Гурко, но это не удалось. Наступилъ вечеръ, и передъ глазами болгаръ открылось новое зрѣлище, облившее кровью ихъ патріотическія сердца. Все пространство, по которому двигались турки, освѣтилось заревомъ громаднаго пожара: горѣли ихъ родныя села, деревни и города, и неистовству турокъ не было предѣловъ, такъ какъ вопросъ о жизни или смерти двухъ враговъ былъ слишкомъ круто поставленъ послѣ нашего перехода черезъ Балканы. Въ области огненнаго зарева двигались черныя массы турецкой арміи. Равнины, кусты, деревья, руины сгорѣвшихъ деревень — все это вдругъ обрисовалось на освѣщенномъ горизонтѣ. Въ составѣ этого отряда находилось всего 4 болгарскія дружины. Стрѣлки, часть кавалеріи и артиллеріи находились при Гурко. Двѣ дружины разставили ночью южнѣе города подъ командою полковника Депрерадовича; остальныя двѣ дружины, подкрѣпленныя кавалеріей и артиллеріей, заняли позицію восточнѣе Эски Загры. Объ отрядѣ генерала Гурко не было ни слуху, ни духу. Только-что зардѣлась ранняя зорька, турки начали свое наступленіе. Посмотрѣли болгаре на турокъ и увидѣли, сколь великія силы развернули они передъ лицомъ ихъ несчастнаго отряда: это были громадныя силы Сулеймана-паши. Завязался упорный, ожесточенный бой двухъ непріятелей. Сначала дрались двѣ дружины; остальныя двѣ оставались въ резервѣ. Резервъ помѣщался въ горномъ проходѣ, находившемся въ тылу болгарской позиціи. Скоро силы болгаръ начали изнемогать. Вызвали резервы. Всѣ четыре дружины развернулись въ одну линію общаго строя, и бой продолжался около пяти часовъ. Никогда и никто не подозрѣвалъ такой стойкости со стороны болгарскаго ополченія, правда, достаточно обстрѣленнаго въ прошлую сербскую кампанію. Враги дрались на протяженіи четырехъ верстъ. Въ послѣдствіи, когда эта армія Сулеймана-паши попала въ плѣнъ подъ Шипкою, начальникъ штаба Сулеймана, офицеръ генеральнаго штаба Зеки-бей, разсказывалъ, что противъ болгарскихъ дружинъ дралось 15 батал. и 3 батареи. У болгаръ было всего шесть орудій. Турки наступали колоннами и отчасти развернутымъ строемъ. Наконецъ, болгаре дрогнули, силы измѣняли имъ; наступилъ критическій моментъ, когда нужно было или бросаться въ атаку, или начать отступленіе. Слѣдуетъ замѣтить, что составъ офицеровъ въ болгарскихъ дружинахъ не заставлялъ желать ничего лучшаго. Это были боевые, молодые офицеры, опытные, преимущественно служившіе въ Ташкентѣ. Почти всѣ ташкентцы пали жертвою настоящаго боя. Турки пошли первыми въ атаку. Что было дѣлать болгарамъ? Первая и третья дружины были уже атакованы съ лѣваго фланга. Единственный уцѣлѣвшій въ третьей дружинѣ поручикъ Кисяковъ, родомъ болгаринъ, запѣлъ свою болгарскую пѣсню: «ой ви, болгаре-юнацы, ви во Балканы родени», и болгаре, дружно подхвативъ напѣвъ любимой пѣсни, встрѣтили турокъ штыками. Начался одинъ изъ многихъ въ прошлую кампанію рукопашныхъ боевъ. Напѣвъ родимой пѣсни долетѣлъ до слуха первой болгарской дружины; она подхватила: «напредъ, напредъ, на бой да варвимъ» и кинулась на поддержку своихъ братьевъ. Но то былъ послѣдній, предсмертный порывъ побѣжденнаго. Съ фланга показалась колонна турокъ; вначалѣ, съ горяча, болгаре приняли ее за подоспѣвшихъ къ мѣсту боя стрѣлковъ генерала Гурко, такъ какъ имъ было постоянно говорено объ этомъ, въ видахъ поддержки ихъ энергіи и духа, но, разобравъ, что это были турки, болгаре кинулись назадъ. Турецкая колонна съ фланга дала 3 залпа, болгаре слышали, какъ турки кричали: «не бойтесь, это — не московы: это гяуры-болгары дерутся!», и ничего, кромѣ проклятій, не сходило съ устъ отступавшихъ. Всѣ, кто только падалъ на бранномъ полѣ убитымъ и раненымъ — доставались въ руки турокъ, которые прикалывали ихъ на мѣстѣ. Генералъ Столѣтовъ распорядился убрать орудія на гору, такъ какъ турки начали уже обходить болгаръ на шоссе, а его начальникъ штаба, поднявшись на гору къ третьей дружинѣ, убѣдился въ томъ, что шесть турецкихъ таборовъ дѣйствительно обошли болгарскую позицію. Всякій спасался, забывая о ближнемъ. Болгарскія дружины потеряли 22 офицера и 514 нижнихъ чиновъ. Въ началѣ боя раненыхъ выносили, подъ конецъ не было никакой возможности этого дѣлать. Болгаре отступали черезъ городъ. Почти изъ каждаго зданіи раздавались выстрѣлы. Мѣстные жители изъ болгаръ передавали, что турки роздали турецкому населенію ружья еще въ 1876 году. Не знаю, насколько это было вѣрно, но когда слухъ объ этомъ дошелъ до начальника болгарскаго ополченія, полковникъ Депрерадовичъ, бывшій комендантъ Эски-Загры, предложилъ сдѣлать повальный обыскъ въ городѣ. Генералъ Гурко отказалъ, не желая оскорблять своимъ недовѣріемъ мирныхъ жителей. Въ городѣ была караулка въ конакѣ; въ этомъ конакѣ оставался болгарскій караулъ и нѣсколько человѣкъ аманатовъ (заложниковъ). Полковникъ Депрерадовичъ вернулся въ городъ при отступленіи, успилъ смѣнить караулъ и повѣсить 6 человѣкъ заложниковъ.

Болгаре отступили на Казанлыкъ. Турки преслѣдовали ихъ, рѣзали и уничтожали все, что имъ попадалось по дорогѣ. Съ генераломъ Гурко болгаре увидѣлись черезъ три съ половиною часа послѣ боя. Въ его штабѣ оказался генералъ Столѣтовъ. Случилось это такимъ образомъ: генералъ Столѣтовъ, спустившись съ горы, при началѣ отступленія, встрѣтилъ черкесовъ, проскакалъ подъ градомъ ихъ пуль и присоединился къ Гурко, который въ это время шелъ на мѣсто боя.

— Какъ это странно! сказалъ Гурко, начальникъ кавалеріи (герцогъ Лейхтенбергскій) остался при пѣхотѣ, а начальникъ пѣхоты очутился во главѣ кавалеріи.

Таковы странности всякаго боя, кончающагося подобными катастрофами. По дорогѣ изъ Ени-Загры въ Эски-Загру отрядъ генерала Гурко имѣлъ бой съ частью арміи Сулеймана. Согласно его реляціи, онъ выдержалъ бой съ самимъ Сулейманомъ-пашею. Около рѣки Тунджи болгаре переночевали и отошли въ Казанлыкъ.

Лишь только болгаре оставили Эски-Загру, турецкія колоны подошли къ городу и начали растрѣливать его. Несчастное, испуганное болгарское населеніе попало частію въ руки турокъ, которые ихъ перевѣшали и перерѣзали, а частью спасалось слѣдомъ за нашимъ отрядомъ, бросая все свое имущество, лишь бы только спасти себѣ жизнь. Вскорѣ послѣ битвы, отрядъ Гурко раздѣлился опять на двѣ части. Одна часть, т. е. каваллерія отступила вмѣстѣ съ нимъ черезъ ханькьёйскій проходъ на Трново; другая часть — болгарскія дружины пошли на Шипку. При болгарскихъ дружинахъ оставался одинъ только казанскій драгунскій полкъ, который отступилъ во главѣ ополченія, такъ что черкесы преслѣдовали отступавшихъ болгаръ и заставляли арьергардъ (полковника Депрерадовича) давать залпы. Позволю себѣ замѣтить, что въ реляціи генерала Гурко вкралась ошибка: именно въ томъ мѣстѣ, гдѣ говорится, будто казанскіе драгуны прикрывали отступленіе болгаръ. Это было самое поспѣшное и самое безпорядочное, въ военномъ смыслѣ, отступленіе. Такимъ образомъ кончилась первая экспедиція за Балканами, послѣ которой генералъ Гурко тотчасъ отправился въ Петербургъ — принимать свою гвардейскую дивизію. Въ это время прошла молва, что гвардія выступаетъ въ походъ.

XII.
Подъ Плевною.

Тѣмъ временемъ, подъ Плевною совершались событія, принудившія главную квартиру оставить Трновъ и выѣхать въ д. Горный Студень. Тревожный слухъ объ этихъ событіяхъ прошелъ во время неудачной экспедиціи за Балканами и принялъ даже угрожающій характеръ, когда Гурко вернулся въ Трновъ и когда первые бѣглецы изъ Ловчи сообщили, что часть арміи Османа-паши завладѣла городомъ Ловчею, который дешево достался намъ во время первыхъ каваллерійскихъ разъѣздовъ нашего авангарда. Полагали, что турки выгнали насъ изъ-за Балкановъ и пробирались изъ Плевны, очевидно, на Трновъ, съ цѣлью отрѣзать шипкинскую армію; такъ, по крайней мѣрѣ, это казалось въ ту минуту, когда у страха были глаза велики. А глаза были велики по двумъ причинамъ: по случаю недостатка энергіи, столь свойственнаго большинству людей, имѣющихъ обыкновеніе увлекаться, ликовать и крѣпнуть духомъ, когда дѣла идутъ хорошо, и преувеличивать опасность послѣ первой неудачи, и вслѣдствіе того, что такому преувеличиванію много способствовали и народная молва, и мысль объ участи тысячей болгарскихъ семействъ, бѣжавшихъ изъ-за Балкановъ, изъ Ловчи, изъ Плевны и изъ другихъ мѣстъ, занятыхъ турками. Въ самомъ дѣлѣ, положеніе этихъ несчастныхъ людей было отчаянное. Лишенные крова, безъ всякой собственности, голодные и холодные, они кочевали по дорогамъ между Шипкою и Трновымъ. между Сельви и Бабровымъ, подобно цыганамъ; телеги служили имъ навѣсомъ, сырая земля — постелью. Первыя неудачи породили въ нихъ чувство сомнѣнія, и, подъ вліяніемъ этого чувства, положеніе ихъ становилось еще ужаснѣе, еще страшнѣе. «Русскій уйдетъ, думали они: — болгарину уйдти некуда; висѣлица впереди и полное раззореніе нашихъ полей и родного крова»…

Первыя извѣстія о дѣлахъ подъ Плевною принудили меня вернуться обратно изъ Казанлыка. Говорили шопотомъ, какъ будто что-то скрывали; очевидно, была какая-то тайна, которую можно было провѣрить только на мѣстѣ. Какъ ни тяжело снова подыматься на Балканы въ жаркое, душное время іюля мѣсяца, нужно было ѣхать. Спускаясь съ громадной высоты шипкинской позиціи, дорога снова повела меня вдоль по берегу рѣчки Янтры. Янтра, горная рѣченка начинается гдѣ-то тамъ, далеко впереди, на высотѣ балканскаго хребта и, постоянно расширяясь, становится уже рѣкою, злобствуетъ, шумитъ и цѣнится по мѣрѣ своего дальнѣйшаго теченія внизъ по каменьямъ извилистаго ската. Нѣтъ для нея препятствій и нѣтъ удержу! А съ обѣихъ сторонъ рѣки высятся страшныя горы, скалы и обрывы, покрытые хмурыми лѣсами. Дорога въ Балканахъ мѣстами крута, мѣстами довольно рѣшительно спускается въ лощины, въ ущелья; кое-гдѣ журчатъ ручьи горныхъ потоковъ. Иногда въѣзжаетъ путешественникъ въ густой лѣсъ и въ нѣдрахъ этого лѣса эхо глухо отвѣчаетъ на топотъ коней; мѣстами дорога осторожно пробирается по краю пропасти. Мало деревень попадается по ней. Всѣ онѣ раскинулись хотя и недалеко отъ дороги, но прячутся за утесами, холмами, или въ лощинахъ, или на склонѣ горъ, гдѣ только бьетъ ключевая вола горнаго потока. Одинъ только лай сердитыхъ собакъ говоритъ о близкомъ присутствіи человѣческаго жилья.

Главная квартира оставалась еще въ Трновѣ, когда я спѣшилъ уже подъ Плевну.

— Торопитесь, говорили мнѣ въ главной квартирѣ: — иначе опоздаете къ побѣдѣ. Въ побѣдѣ никто не сомнѣвался, и первый случай подъ Плевною съ дивизіею Шильдеръ-Шульднера объясняли простою случайностью. Мнѣ передали, между прочимъ, что въ настоящее время около Плевны сосредоточились два корпуса: барона Криденера и князя Шаховского. Но странное дѣло: когда я, ранѣе того, спѣшилъ изъ-подъ Плевны за Балканы, главная квартира имѣла самыя смутныя свѣдѣнія о томъ, что творится подъ Плевною и подъ Никополемъ. Смѣю заключать это изъ того, что, когда я прибылъ въ Трновъ, на меня посмотрѣли, какъ на перваго вѣстника событій изъ-подъ Никополя. Мнѣ задавали вопросы о томъ: когда баронъ Криденеръ намѣренъ брать Никополь? что дѣлаетъ бригада полковника Тутолмина? и т. д. По возможности, я отвѣчалъ на всѣ вопросы, сообщилъ переписанныя мною содержанія турецкихъ писемъ, разсказалъ, какъ изъ Плевны являлись два болгарина, которые передавали намъ, что въ Плевнѣ нѣтъ турокъ, и подивился, когда мнѣ сказали, что турки въ Плевнѣ оказались въ такомъ количествѣ, что нужно было сосредоточивать цѣлые два корпуса для вторичной атаки этихъ позицій. Вскорѣ послѣ моего отъѣзда изъ Булгарени, послѣдовавшаго вслѣдствіе слуховъ о взятіи Трнова и движенія за Балканы, пришло извѣстіе, на другой день моего прибытія въ Трновъ, что Никополь взятъ девятымъ корпусомъ. Что же случилось съ Плевною? Какимъ образомъ Шильдеръ-Шульднеръ могъ потерпѣть неудачу?

Не знаю, доводилъ ли полковникъ Тутолминъ до свѣдѣнія своего корпуснаго командира извѣстіе, привезенное болгарами изъ Плевны, но извѣстенъ только тотъ фактъ, что кавказская бригада снялась изъ деревни Булгарени и, вмѣсто того, чтобы слѣдовать на югъ, хотя-бы въ Плевну, она послѣдовала на сѣверо-западъ, подъ Никополь. Рѣшительно не могу объяснить себѣ и другимъ, какими мотивами руководствовалась кавказкая бригада, слѣдуя къ Никополю? Извѣстно, что при взятіи такихъ крѣпостей, какъ Никополь кавалерія не могла имѣть никакого значенія; весь успѣхъ дѣла зависилъ всецѣло отъ пѣхоты. Вѣроятно, полковникъ Тутолминъ, руководствовался въ этомъ случаѣ чувствомъ личнаго любопытства и желаніемъ раздѣлить долю участія при взятіи Никополя, послѣ котораго ожидались награды. Можетъ быть, найдутся защитники такого манёвра полковника Тутолмина и скажутъ мнѣ, что каваллерія была необходима при взятіи Никополя и, какъ на доказательство этой необходимости, сошлются на примѣръ отступленія изъ Никополя, послѣ побѣды, по дорогѣ въ Видинъ, нѣкоторой части турецкой пѣхоты, которую каваллеристы должны были преслѣдовать. Этотъ случай былъ дѣйствительно ночью, послѣ взятія Никополя, когда эта часть пѣхоты совершенно случайно наткнулась на лагерь кавказской бригады и произвела неожиданную тревогу. Но я позволю себѣ замѣтить, что этотъ случай ничего еще не доказываетъ, такъ какъ кавказская бригада, разбуженная турками, вовсе не преслѣдовала отступавшихъ въ эту ночь турокъ, а когда наступилъ разсвѣтъ, турецкіе слѣды были уже потеряны.

Послѣ взятія Никополя, въ ночь съ 7-го на 8-е іюля, командиръ 5-й пѣхотной дивизіи, генералъ-лейтенантъ Шильдеръ Шульднеръ, отдѣлился отъ 9 корпуса и двинулся съ пятой бригадой, 1-й, 2-й, 4-й и 5-й батареями, 1 ротою 5-го сапёрнаго батальйона на городъ Плевну. Способъ движенія какъ нельзя болѣе подтверждаетъ предположеніе начальствующихъ лицъ, что Плевна должна быть свободна отъ турокъ. Генералъ двинулся, вопреки правиламъ военной тактики, не сдѣлавъ никакой предварительной рекогносцировки. Предположенія начальства, если они только были, оказались не вѣрными. Османъ-паша уже воспользовался временемъ занятій нашихъ войскъ подъ Никополемъ и занялъ высоты Плевны. Генералъ Шильдеръ-Шульднеръ полагалъ достигнуть съ одной бригадой въ село Вербица черезъ Бестемницу, и если будетъ возможно, то и до Палаца; костромскому же полку было приказано двинуться въ этотъ же день до Сгалуцера, донскому казачьему № 9 полку — слѣдовать по большой дорогѣ до селенія Черкаска, а кавказской бригадѣ до Тученицы. Слѣдуя этому маршруту, пѣхота генералъ-лейтенанта Шильднеръ-Шульднера совершенно неожиданно наткнулась на чрезвычайно сильныя позиціи, въ небольшомъ разстояніи, не доходя до города Плевны. Очевидцы разсказывали, что это было такъ:

— Эй ты, молодецъ! сказалъ кто-то изъ начальства казаку, когда бригада уже подходила къ Плевнѣ: — съѣзди-ко впередъ, посмотри — нѣтъ ли тамъ гдѣ-нибудь ключевой воды, около которой можно было бы переночевать бригадѣ.

Казакъ поѣхалъ впередъ и, не доѣхавъ до источника, вернулся обратно и сказалъ:

— Да тамъ турки воду черпаютъ.

— Какіе турки?.. что ты вздоръ городишь?

— Ей-богу, турки, извольте посмотрѣть.

Поѣхали, посмотрѣли — видятъ: дѣйствительно — турки.

Не предполагая значительныхъ силъ непріятеля, наша пѣхота была пущена въ бой съ турками, но достаточно было сдѣлать первый натискъ, чтобы обнаружились громадныя турецкія силы, расположенныя на замѣчательно сильныхъ позиціяхъ, на отдѣльныхъ холмахъ, охраняемыхъ оврагами, лощинами, голыми спусками и такимими-же подъемами. Превосходство турецкихъ силъ обнаружилось, къ сожалѣнію, слишкомъ поздно. Мы потеряли 20 штабъ и оберъ-офицеровъ (въ томъ числѣ двухъ полковыхъ командировъ), 1,244 нижнихъ чиновъ убитыми и одного бригаднаго генерала, 46 штабъ и оберъ-офицеровъ и 1,573 нижнихъ чиновъ ранеными. Убѣдившись въ значительной силѣ противника, мы прекратили атаку и начали поджидать новыхъ подкрѣпленій.

Баронъ Криденеръ донесъ въ главную квартиру о значительности турецкихъ силъ, занявшихъ Плевну, выразивъ мнѣніе, что съ его наличными силами атакъ повторять невозможно. Въ это время, по дорогѣ отъ Систова въ Трновъ находился корпусъ князя Шаховскаго, ожидая дальнѣйшаго маршрута. Главный штабъ направилъ этотъ корпусъ въ помощь барону Криденеру и предписалъ вторично атаковать Плевну. Англійскіе корреспонденты, какъ извѣстно, послѣ вторичной неудачной атаки, оправдывало барона Криденера на томъ основаніи, что онъ считалъ силы даже двухъ корпусовъ недостаточными для того, чтобы сбить непріятеля съ его плевненскихъ позицій и въ этомъ смыслѣ дѣлалъ донесенія въ главную квартиру. Но главная квартира приказала атаковать, и барону Криденеру ничего больше не оставалось дѣлать. Я не буду отрицать факты, которые мнѣ не извѣстны, но скажу, что ошибка барона Криденера заключалась вовсе не въ томъ, что онъ атаковалъ Плевну по приказанію главной квартиры, а въ томъ, что онъ приступилъ къ атакѣ, ограничиваясь свѣдѣніями о положеніи непріятеля, почерпнутыми изъ прошлаго, горькаго опыта Шильдеръ-Шульднера, имѣющаго характеръ неудачной рекогносцировки и не выяснилъ предварительно въ точности всѣ необходимыя подробности положенія арміи Османа-паши. Прежде, чѣмъ приступить къ вторичному бою, баронъ Криденеръ созвалъ военный совѣтъ, на которомъ онъ объявилъ собравшимся генераламъ о повелѣніи взять Плевну, замѣтивъ при этомъ, что задача занятія Плевны, прекрасно защищонной турками, далеко не легкая и что взятіе этого города будетъ имѣть большое вліяніе на общій ходъ настоящей кампаніи. Барономъ Криденеромъ была издана диспозиція, которая объяснила расположеніе войскъ до начала боя, не сдѣлавъ рѣшительно никакихъ указаній относительно предстоящихъ дѣйствій каждой отдѣльной части, согласно съ общимъ и частнымъ расположеніемъ непріятеля, его батарей, укрѣпленій и т. д. Въ этомъ документѣ не былъ обозначенъ также пунктъ отступленія, такъ какъ отступленія собственно не полагалось; силы-же непріятельскія высчитывались въ ту минуту отъ 40 до 50,000. Слѣдуетъ замѣтить, что большинство нашихъ войскъ отстояло отъ непріятельскихъ позицій на болѣе или менѣе далекомъ разстояніи, въ смыслѣ пониманія пункта, съ котораго можно было бы начать атаку.

Наступило утро 18-го іюля. Бой начался артиллерійскимъ огнемъ.

Около пяти часовъ вечера, я достигъ деревни Булгарени. Двухъ дневное верховое путешествіе изъ Трнова съ ранняго лѣтняго разсвѣта до поздней ночи, верхомъ на лошади, утомило меня ужасно; голодъ давалъ о себѣ звать какъ нельзя болѣе. Моя тощая лошаденка еле еле передвигала ноги. Я ѣхалъ по дорогѣ въ Плевну.

Слышу: выстрѣлъ!.. орудійный выстрѣлъ по направленію къ Плевнѣ! Началось или кончается?.. Въ такія минуты сердце сильно бьется. Я ѣхалъ рысью, торопился, а мракъ быстро пеленалъ окрестныя деревни, далекія горы, передніе курганы и кое-гдѣ небрежно раскинувшуюся растительность. Выстрѣлы повторялись часто. Хотѣлось кого нибудь встрѣтить, распросить. Вотъ летитъ казакъ карьеромъ на встрѣчу; нагайка гуляетъ по спинѣ его донскаго жеребца.

— Сраженіе началось?

— Иде-е-тъ!

— Какъ дѣлл?

— Мно-о-го легло! быстро проскакалъ онъ назадъ.

— Кого?

— Нашихъ! уже чуть-чуть глухимъ эхомъ донеслись роковыя слова.

«Нашихъ» кольнуло прямо въ сердце, и во мракѣ темнаго горизонта. въ область котораго я въѣзжалъ, вдругъ обрисовался страшный силуэтъ смерти, косившей направо и на налѣво живыхъ людей, безъ разбора ихъ лѣтъ, положеній, привязанностей, долга и обязательствъ.

Я миновалъ еще 15 верстъ, и лошадь окончательно отказалась идти. Обозъ попался по дорогѣ. Онъ стоялъ въ сторонѣ на ночлегѣ. Я приткнулся къ нему, въ ожиданіи разсвѣта. Выстрѣлы продолжались.

— Наши отступаютъ! громовымъ ударомъ пронеслось по лагерю передъ разсвѣтомъ. И по дорогѣ изъ Плевны въ Систово уже неслись какіе-то обозы. Тутъ былъ новый транспортъ раненыхъ, тутъ были ящики со снарядами, просто какія то телеги — и все это летѣло, перегоняя другъ друга безъ порядка и безъ оглядки. Сила паническаго страха гнала этихъ людей!.. Долженъ вамъ сказать, что я не знаю ничего ужаснѣе этого паническаго страха. Онъ порождается при извѣстныхъ условіяхъ, подобныхъ настоящимъ, часто безъ всякой разумной причины, въ силу бѣшеннаго крика одного безумца, ни съ того, ни съ сего, вдругъ произнесшаго хотя бы просто имя непріятеля. «Запрягать!» пронеслось по рядамъ стоявшаго въ сторонѣ обоза, и не прошло двухъ минутъ, какъ всѣ эти сотни стоявшихъ повозокъ вдругъ стремительно кинулись къ дорогѣ въ Булгарени. Одна перегоняла другую, колесо задѣвало за колесо, фургоны валились въ канавы; бѣгущая масса становилась пестрѣе и разнообразнѣе. Конные ѣхали рысью, пѣшіе старались забраться на повозки. Отступившая изъ подъ Плевны артиллерія перемѣшалась въ массѣ разнообразныхъ фургоновъ. Пѣхотныя части шли въ разсыпную; одинъ шелъ пѣшкомъ, другой велъ по три лошади, и никто не могъ отдать себѣ отчета о томъ, что творится въ тылу, тамъ позади, подъ Плевною.

— Гдѣ ваша лошадь, батюшка?

Священникъ бѣжалъ, подобравши рясу.

— Пропала; я самъ-то чуть чуть баши-бузукамъ не попался.

— Скажи мнѣ, родимый, почему отступаютъ?

— Турки!.. всѣ отступаютъ!

Страхъ клеймитъ бѣгунца. Ему хочется, чтобы всѣ отступали вмѣстѣ съ нимъ. Но отступала одна только дивизія генерала Пузанова.

— Гдѣ же турки?

— За нами бѣгутъ, близко! Баши-бузуковъ впередъ пустили.

— Гдѣ турки?

— Говорятъ, близко!.. право, не знаю! отвѣчаетъ офицеръ.

— Тамъ! совершенно неопредѣленно махнулъ солдатъ рукою куда-то въ сторону.

— Ихъ не видать совсѣмъ!

— Сунься, такъ увидишь! кричитъ мнѣ кто-то въ отвѣтъ. Вотъ ѣдетъ карета. Въ каретѣ сидитъ генералъ Пузановъ.

Все, что бѣжало сосредоточилось у моста, у деревни Булгарени. Переѣхавъ мостъ, я встрѣтился съ Пузановымъ. Высокая фигура очень стараго генерала стояла, закинувъ руки назадъ, и смотрѣла на отступленіе. Узнавъ, что я — корреспондентъ, онъ молча указалъ мнѣ на картину дѣйствительности и… заплакалъ.

— Скажите мнѣ, обращался я ко многимъ потомъ: — почему все это случилось?

— Одинъ у другаго хотѣлъ вырвать побѣду, отвѣчали мнѣ, а когда пришла критическая минута, они не поддержали другъ друга.

Это говорила желчь.

Такъ объясняли вторичную неудачу подъ Плевною въ арміи. Во всякомъ случаѣ, если это такъ, то это была одна изъ побочныхъ причинъ. Главная заключалась все-таки въ томъ, что мы сувулись въ воду, не спросившись броду.

Положеніе вещей усложнилось. Главная квартира переѣхала въ Горный Студень. Плевна сосредоточила на себѣ вниманіе всей Европы. Духъ турецкаго войска возросталъ. Духъ нѣкотораго унынія поселился въ рядахъ нашей арміи. Сулейманъ-паша началъ ожесточенныя атаки на шипкинскую позицію. Съ шипкинскихъ высотъ понеслись тревожные слухи. Недостатокъ численности нашей арміи вышелъ наружу. Отдѣльныя бригады и полки разсылались съ мѣста на мѣсто, съ позиціи на позицію, за неимѣніемъ достаточныхъ резервовъ. Корпуса, дивизіи, бригады — все это перепуталось. «Мало войска», говорили всѣ въ арміи, и въ этомъ недостаткѣ усматривалась единственная причина постигшихъ неудачъ, по мнѣнію лицъ, близко стоявшихъ къ главной квартирѣ. Насколько это мнѣніе выдерживало критику, можете судить сами. Начали искать виновниковъ. Всякому хотѣлось найти виновника. Слышались громкія обвиненія бывшаго константинопольскаго посланника Игнатьева, по мнѣнію котораго, будто бы, наличныхъ силъ было достаточно для того, чтобы начать войну. Явилась потребность въ помощи. И вотъ тѣ самые румуны, про которыхъ мы иронически говорили: «слышите: они хотятъ придти къ намъ на помощь!» — эти самые румуны дѣйствительно пришли къ намъ на помощь, и эта помощь была дорога для насъ въ ту минуту, когда гвардіи еще не было, когда задумали еще одну, новую, третью атаку и когда нужно было рѣшать, будемъ ли мы воевать зимою, или мы кончимъ войну подъ конецъ глубокой осени?

Мы стянули подъ Плевну все, что только могли стянуть въ то время. Войска подъ Плевною получили названіе: «западной арміи». Генералъ Зотовъ вступилъ на мѣсто начальника «западной арміи», но чувство собственнаго достоинства заставило румунъ отнять отъ него это высокое званіе, и дипломатія подсказала, что это званіе слѣдуетъ передать князю Карлу румунскому.

«Лишь бы покончить», думали мы.

Слѣдующій періодъ войны былъ періодомъ полнаго затишья. Мы сводили итоги. Всякая новая неудача вызывала въ арміи критическое отношеніе къ ея причинамъ. Вторая неудача объяснялась недостаткомъ рекогносцировки и отсутствіемъ подготовки атаки артиллерійскимъ огнемъ. Сущность заключалась вовсе не въ этомъ. Въ основаніи неудачъ лежали другія, болѣе глубокія причины. Съ горяча онѣ, конечно, не могли придти въ голову. Самая существенная причина заключалась въ общихъ причинахъ всѣхъ нашихъ неурядицъ: военныхъ, гражданскихъ, земскихъ, какихъ хотите! Подобно тому, какъ въ земскомъ дѣлѣ во главѣ новой реформы встали старые люди — такъ это было и въ арміи. Что общаго имѣли старые люди, старые ученики съ новою наукою, съ новыми усовершенствованіями въ военномъ дѣлѣ? Пришла пора дѣйствовать на основанія этихъ новыхъ правилъ, и эта пора оказалась порою учебнаго курса людей, воспитанныхъ на основаніи старыхъ правилъ. Главное зло, тормозящее всякій прогрессъ, заключается именно въ томъ, что общество слиткомъ мало вѣритъ въ молодыя силы. Что можетъ быть надежнѣе, честнѣе энергичнѣе, умнѣе и сильнѣе молодаго поколѣнія? Но, по смыслу существующихъ военныхъ отношеній, молодое поколѣніе равняется нулю. Да и въ нѣдра-то современнаго молодаго поколѣнія закрадываются элементы отжившихъ традицій. Говорятъ, что артиллеристы дѣйствовали плохо, что наша кавалерія плохо зарекомендовала себя въ прошлую кампанію. Въ самомъ дѣлѣ, на первый взглядъ, это было странно: послѣ второй атаки мы насчитывали болѣе десяти тысячъ убитыми и ранеными въ пѣхотныхъ частяхъ, между тѣмъ какъ въ артиллеріи и въ каваллеріи убитые и раненые были самымъ рѣдкимъ исключеніемъ. Въ сущности, въ этомъ нѣтъ ничего страннаго. Послѣ первыхъ неудачъ, мало по малу, начали обнаруживаться нравственныя болѣзни нашей арміи, и самый существенный недостатокъ обнаружился въ системѣ общихъ порядковъ, въ условіяхъ службы, въ обстановкѣ ея и въ воспитательной системѣ.

Генералъ Зотовъ, вступивъ въ новую должность, прежде всего энергично принялся за рекогносцировку мѣстности, обративъ особенное вниманіе на предстоящую роль артиллеріи. Въ штабѣ генерала Зотова, признававшаго недостаточность наличныхъ силъ для новой атаки плевненскихъ позицій (обстоятельство довольно важное для тѣхъ, кто неосновательно обвиняетъ Зотова), высказывалось мнѣніе въ пользу предварительной атаки Плевны, на случай необходимости ея, а потомъ уже и Ловчи, между тѣмъ какъ предварительное взятіе Ловчи обезпечивало за нами Сельви, Трновъ, отрѣзывало путь могущаго быть на Ловчу отступленія Османа-паши, въ случаѣ успѣха съ нашей стороны, давало намъ возможность сосредоточить больше силъ подъ Плевной и могло, во всякомъ случаѣ, благопріятно отразиться на духѣ нашего войска, пришедшаго въ нѣкоторое уныніе.

Такъ и рѣшили. Былъ сформированъ отрядъ, поступившій подъ команду молодаго генерала Скобелева 2-го. Судьба свела этого генерала съ опытнымъ ташкентскимъ героемъ, очень серьёзнымъ человѣкомъ, образованнымъ офицеромъ генеральнаго штаба, капитаномъ Куропаткинымъ. Это было слитіе двухъ противоположныхъ характеровъ: горячаго и хладнокровнаго, въ одно храброе, отважное, молодое цѣлое. 11-го августа, вновь сформированный отрядъ сосредоточился на лѣвомъ флангѣ зотовской "западной арміи, « противъ Ловчи, у деревни Уаглау, и рано утромъ выступилъ съ мѣста своей стоянки на ловче-сельвинское шоссе. Движеніе этого отряда было обходное. Совершаемое въ виду непріятеля, было опасное, и во всякомъ случаѣ крайне дерзкое. Приходилось перейти рѣчку и войти въ горы, среди которыхъ Скобелеву предстояло пробираться съ артиллеріей по проселочной, трудно проходимой дорогѣ, круто взбиравшейся на высоты среди узкаго ущелья, вдоль ручейка, между двумя крутыми возвышенностями. Ловчинскіе турки оставались на правомъ флангѣ движущагося отряда Скобелева; слѣдовательно, усмотрѣвъ движеніе этого отряда, они имѣли полную возможность ударить ему во флангъ или просто отрѣзать Скобелева прежде, чѣмъ онъ достигнетъ самоге шоссе. Съ цѣлью предупрежденія возможности нападенія турокъ, Скобелевъ выслалъ кавказскую казачью бригаду въ авангардъ, предписавъ ей подойдти ближе къ Ловчѣ. День былъ жаркій до невозможности. Солдаты шли безъ ранцевъ, которые везли на подводахъ, вслѣдствіе чего обозъ растянулся на нѣсколько верстъ и замедлилъ движеніе отряда. Артиллерія двигалась съ громадными трудностями по горной дорогѣ, мѣстами обращавшейся въ горную тропинку, извивавшуюся между грудами дикаго камня. Разстояніе отъ деревни Уаглау до шоссе хотя и незначительное, но такой трудный путь возможно было совершить только въ двое сутокъ. 12-го августа, къ вечеру, отрядъ занялъ позицію вблизи деревни Себрія, какъ разъ по обѣимъ сторонамъ шоссе, соединяющаго Ловчу съ Сельви.

Замѣчено, что во время подобныхъ движеній многіе офицеры пѣхоты, двигаясь походнымъ порядкомъ, не знаютъ, куда идутъ и черезъ какія деревни они проходятъ. Карта театра войны между ними — рѣдкость. Солдаты, растягиваясь, отходятъ въ сторону отъ дороги, пьютъ всякую встрѣчную воду, ѣдятъ незрѣлые плоды, и на все это обращалось очень мало вниманія. Отсталые подтягивались обыкновенно къ ночлегу еще ночью. Предпріимчивая непріятельская кавалерія могла бы, такимъ образомъ, порубить многихъ. Останавливаясь на ночлегѣ или привалѣ, пѣхотинцы имѣли обыкновеніе отправляться партіями или поодиночкѣ, часто безоружными, за нѣсколько верстъ отъ расположенія частей, подъ предлогомъ закупки скота и фуража. Бывали случаи, когда ихъ рубили черкесы.

Отрядъ Скобелева занялъ новую позицію. Съ Шипки пришли извѣстія о наступленіи Сулеймана-паши. Не будемъ останавливаться на этихъ атакахъ; защита Шипки Радецкимъ достаточно знакома читателямъ по газетнымъ описаніямъ. Замѣтимъ только, что, при тогдашнемъ положеніи вещей, при недостаткѣ войска и при тогдашнемъ стратегическомъ расположеніи его — защита Шипки не имѣла никакого значенія. Чисто политическія соображенія заставляли насъ защищать эту позицію и оттягивать туда большія силы. Я передаю со словъ спеціалистовъ, офицеровъ генеральнаго штаба, отъ которыхъ мнѣ приходилось слышать подобное мнѣніе.

19-го августа, генералъ Скобелевъ повелъ атаку на Ловчу.

Городъ Ловча стоитъ въ ущельѣ. Его окаймляютъ возвышенности, среди которыхъ „рыжія горы“ представляли собою самую сильную позицію. Вообще позиція турокъ была сильна, вслѣдствіе открытости мѣстности, по которой приходилось наступать, пересѣчки этой мѣстности рѣкою Осьмою и глубокимъ оврагомъ и вслѣдствіе крутаго подъема на турецкія укрѣпленія. Вотъ, видна опушка садовъ, окаймляющихъ рѣку Осьму; тамъ далѣе тянется поляна. На полянѣ видна мельница, окруженная нѣсколькими деревьями — единственное убѣжище для передышки во время наступленія, а тамъ, еще далѣе высился редутъ — убѣжище турокъ, а передъ нимъ рядъ ружейныхъ ложементовъ.

Скобелевъ объѣхалъ войско. — „Съ Богомъ!“

Впереди двинулся К--ій пѣхотный полкъ. Турки открыли огонь при первомъ движеніи нашихъ войскъ. Приблизясь къ сферѣ непріятельскаго огня, полкъ потянулся по опушкѣ садовъ рѣки Осьмы, дошелъ до удобнаго мѣста для переправы черезъ рѣку, и вотъ видно, какъ отдѣльные люди стали выходить на открытую долину р. Осьмы. За однимъ идетъ другой, третій, вотъ, наконецъ, сотни людей показались въ одиночку. Начинается уронъ. По всему пространству наступленія люди уподобляются мухамъ, которыя только-что поднялись съ отравленной тарелки, летятъ и падаютъ отъ вліянія яда. Одни перебѣгаютъ поляну однимъ духомъ, бѣгутъ прямо къ мельницѣ, другіе ложатся за небольшими грядами гальки, образованной теченіемъ воды. Толпа солдатъ растетъ у мельницы довольно быстро; шеренга лежащихъ за грядами становится все гуще и гуще. Солдатскія груди тяжело дышатъ, во рту у нихъ сохнетъ, духъ захватываетъ отъ волненія, хочется выпить воды — манерки пусты! Проводя полкъ мимо ручья, никто не догадался приказать набрать имъ воды. Толпа около спасительной мельницы возрасла въ нѣсколько сотъ человѣкъ. Лежащіе за грядами замѣтили, что они начали терпѣть отъ огня; передніе оглянулись на заднихъ и видятъ, что шеренга ихъ сгустилась, болѣе храбрые бросились къ мельницѣ.

— Не туда повели, замѣтилъ кто-то изъ офицеровъ.

— Куда же нужно было вести?

— Стоило подвинуться далѣе, садами, пройти, вотъ видите, той окрайной города и выйдти къ той же самой мельницѣ.

Офицеръ говорилъ правильно; разница была бы въ томъ, что, вмѣсто хорды, пришлось бы описать дугу.

Около мельницы раздался бой наступленія. Офицеръ, верхомъ на лошади, рванулся впередъ. Это былъ полковой командиръ. За нимъ двинулись нѣсколько солдатъ, но, замѣтивъ, что товарищи стоятъ на мѣстѣ, вернулись назадъ и эти.

— „Ура!.. Впередъ“!.. напрасно кричалъ молодой офицеръ, охрипшимъ голосомъ, махая саблею. Толпа еще не была расположена идти за нимъ, и юноша, выбѣжавъ съ нѣсколькими солдатами впередъ, не успѣлъ пробѣжать нѣсколькихъ шаговъ, какъ былъ уже убитъ. Его солдаты, частію были перебиты, частію залегли въ придорожную канаву.

Ахъ, какъ трудно рѣшиться идти впередъ въ ту минуту, когда тысячи пуль, сотни гранатъ свистятъ, ревутъ и лопаются вдоль по всему пространству! Стоитъ остановиться на одну минуту для передышки, чтобы мозгъ сейчасъ же подѣйствовалъ на чувство самосохраненія и чтобы человѣкъ поддался вліянію какой-то страшной силы, такъ вотъ и оттягивающей его отъ риска движенія впередъ. Отъ этого чувства никто не избавляется. Но стоитъ только забыться хотя бы на секунду, рвануться впередъ, и опять-таки невольно поддаетесь вы вліянію такой сильной ажитаціи, что васъ можетъ остановить одна только меткая пуля, шальной осколокъ гранаты да холодная сталь штыка, вонзеннаго въ открытую грудь!

Толпа отдохнула. Эмоція отъ первой перебѣжки прошла, толпа готова была двинуться впередъ. Нѣсколько храбрѣйшихъ изъ офицеровъ перебѣжали 50—60 шаговъ, частью стали за деревья, частью легли на землю. Толпа бросилась за ними въ одиночку и кучками. До непріятеля оставалось еще полторы тысячи шаговъ. Всюду сыпался свинцовый градъ, но ажитація была уже настолько сильна, что эти пули не могли остановить наступленія. Сзади подходили товарищи по полку, правѣе бѣжали съ двумя офицерами люди стрѣлковаго батальйона, лѣвѣе двинулась извивавшеюся лентою стрѣлковая рота, еще лѣвѣе были видны густыя массы строящихся для боя войскъ. Каждый оглядывался, видѣлъ эту массу своихъ, видѣлъ близость поддержки, и вѣра въ успѣхъ росла въ сердцѣ каждаго. Люди претерпѣлись къ выстрѣламъ. Они лѣзутъ, уже не пользуясь мѣстными укрѣпленіями. Нѣсколько всадниковъ-офицеровъ скакало между наступавшими. Молодецъ-командиръ ободрялъ солдатъ. Но вотъ одинъ всадникъ пошатнулся и упалъ съ лошади мертвымъ. Это былъ адъютантъ л--скаго полка, принявшій участіе въ атакѣ к--цевъ. Другой всадникъ, командиръ батальйона, покатился на землю вмѣстѣ съ своею лошадью. Тамъ и сямъ падаютъ и стонутъ солдаты, падаютъ офицеры, но это уже не можетъ остановить наступленіе.

Но вотъ, пробѣжавъ шаговъ семьсотъ отъ мельницы, солдаты неожиданно наткнулись на глубокій оврагъ, съ обрывистыми берегами. Первые остановились; произошло смятеніе, которое сейчасъ же стоило жертвъ. Нѣсколько раненыхъ упали въ воду и утонули. Но болѣе хладнокровные отыскали относительно возможный спускъ и частью сползали, частью скатывались внизъ. Вода, при довольно сильномъ теченіи, оказалась по поясъ. Рѣчку перешли и начался самый трудный манёвръ: подъемъ на крутую гору. Все было пущено въ ходъ: плечи товарищей, воткнутыя ружья, толстыя жерди и скоро нѣсколько сотъ человѣкъ были уже на той сторонѣ оврага. По мѣрѣ приближенія къ туркамъ, огонь становился менѣе смертоноснымъ. Непріятель поколебленъ. Турки бросили свои ложементы и бѣжали. Это придало нашимъ новыя силы. „Ура!“ стало громче и громче. Добѣжавъ до линіи первыхъ ложементовъ, наши пріостановились и заняли ихъ. Турки стрѣляли, положивъ ружья на скатъ бруствера и не высовывая головы, т. е. не цѣлясь. Наши крикнули: „ура!“ и снова бросились впередъ. Вторая линія траншей уже близка! Вотъ, вотъ сейчасъ начнется рукопашная схватка, но… нѣтъ! Турки бѣжали частью въ редутъ, частью на дорогу въ Мидре. Въ редутѣ происходила суета. Вотъ показались изъ него нѣсколько трупъ всадниковъ. „Орудія увозятъ!“ раздались крики солдатъ, и прелесть ощущенія побѣды охватила нашихъ всѣми силами человѣческихъ впечатлѣній. Увѣренные въ побѣдѣ, мы сдѣлали послѣднее усиліе. Со всѣхъ сторонъ солдаты и офицеры карабкались на брустверъ редута въ одиночку. Толпа обѣжала редутъ съ выхода и загородила дорогу туркамъ, имѣвшимъ намѣреніе отступать. Внутри шло избіеніе сопротивлявшагося непріятеля. Уголъ редута между брустверомъ и траверзами у выхода былъ заваленъ горою труповъ и живыхъ людей, лежавшихъ другъ на другѣ рядами. Одинъ изъ офицеровъ, ворвавшійся изъ первыхъ, скромно стоялъ въ углу редута. Солдаты принялись разбирать кучу своихъ и непріятелей, отдѣляя живыхъ отъ мертвыхъ. Изъ кучи, въ углу редута, было вытащено легко раненыхъ и совсѣмъ здоровыхъ турокъ 103 человѣка.

Смерть ближняго иногда поразительно дѣйствуетъ на обаяніе человѣка въ минуты атаки. Во время атаки Ловти былъ убитъ одинъ батальйонныи командиръ N--го полка. Это случилось въ тотъ моментъ, когда солдаты и офицеры легли, а къ нимъ подходили другія части. При видѣ умирающаго командира, послышались крики: „полковника убили!“ Кучка людей бросилась назадъ. Товарищи, увидя полковника въ крови и слыша крики, подхватили ихъ, бросились за своими. Громаднаго труда стоило остановить солдатъ и двинуть впередъ. Отбѣжавъ нѣсколько шаговъ, за пятьсотъ саженей до непріятеля, люди запыхались. „Ура“! только изрѣдка вырывалось изъ охрипшихъ грудей, и тотъ страшный эфектъ, подавляющій непріятеля, когда масса наступающихъ людей крикнетъ свое громкое „ура!“ за сто, за двѣсти шаговъ отъ непріятеля — было уже потеряно.

Атака Ловчи принадлежитъ къ числу блистательныхъ атакъ прошлой кампаніи, хотя она и стоила большихъ жертвъ съ нашей стороны.

Но и первая удачная атака обнаружила собою существенные недостатки организаціи арміи. По замѣчанію спеціальныхъ людей, отрядамъ генераловъ Скобелева и Имеретинскаго надлежало взять сильно укрѣпленный лагерь сначала подъ г. Ловчею и, затѣмъ, дѣйствовать, подъ Плевной, на самое чувствительное мѣсто расположенія противника — на его правый флангъ, отъ котораго отходитъ путь отступленія къ Софіи. Отчего же не приняли участія въ этихъ дѣйствіяхъ сапёрныя войска? Отчего при войскахъ не было ни одного сапёрнаго офицера и, наконецъ, гдѣ же наши спеціалисты? Вотъ вопросы, на которые никто не, умѣлъ отвѣтить, хотя всякій съ убѣжденіемъ и утверждалъ, что присутствіе достаточныхъ сапёрныхъ частей въ отрядѣ спасло бы жизнь сотнямъ, если не тысячамъ солдатъ. Впослѣдствіи, вовремя атакъ на „зеленыхъ горахъ“, 29-го августа, надо было тотчасъ приступить къ устройству ложементовъ, и тутъ оказалось, что полкъ пришелъ на позицію безъ шанцовыхъ инструментовъ потому что нашъ солдатъ, наступая въ жаркое время года — первымъ дѣломъ для облегченія себя, бросаетъ лопату, топоръ, затѣмъ слѣдуетъ шинель, и наконецъ, мѣшокъ съ сухарями. Спеціальныхъ инженерныхъ частей въ арміи было совершенно недостаточно.

Рекогносцировка подъ Плевной близилась къ концу. Румунія вошла въ составъ „западной арміи“. Мы назначили третью атаку на Плевну на 30-е августа.

Артиллерія плохо дѣйствовала въ прошлую атаку. Нужно было такъ сдѣлать, чтобы артиллерія дѣйствовала хорошо, чтобы она, такъ сказать, подготовила атаку. Мудрено было дѣйствовать нашей артиллеріи лучше турецкой, такъ какъ у турокъ были лучшія орудія, но она могла, во всякомъ случаѣ, дѣйствовать лучше прошлаго раза. Съ этою цѣлью ей даже разсказали анекдотъ про Фридриха Великаго. Когда Фридриху объявили: какъ тяжело рубить непріятеля, „потому что у него мечь длиннѣе нашего“, то Фридрихъ отвѣтилъ: „приблизьтесь къ непріятелю на столько ближе, насколько мечь его длиннѣе, и тогда шансы у васъ будутъ ровны“. Мы усилили артиллерію привозомъ двадцати осадныхъ орудій, воздвигли громадныя батареи, сосредоточили болѣе 200 орудій, вмѣстѣ съ румунскими, собрали все войско, какое могли, болѣе 100 батальйоновъ, исключая кавалеріи и позаботились, въ тоже время, собрать почти весь медицинскій персоналъ арміи, съ покойнымъ княземъ Черкасскимъ во главѣ.

26-го августа начались дѣйствія.

Но прежде всего позвольте васъ познакомить въ общихъ чертахъ съ мѣстностью и съ положеніемъ непріятеля. Турецкія позиціи расположены на отлогихъ, холмистыхъ высотахъ, окружающихъ городъ Плевну съ юго-восточной, восточной, сѣверовосточной и сѣверной стороны.

Высота этихъ горъ ростетъ по мѣрѣ ихъ протяженія съ юга на сѣверъ и достигаетъ наибольшаго возвышенія противъ деревни Гривицы, гдѣ и былъ построенъ большой редутъ. Всѣхъ редутовъ, воздвигнутыхъ турками, я насчитывалъ болѣе десяти. Въ трехъ центральныхъ пунктахъ были построены четырехъугольныя укрѣпленія, турецкіе лагери; каждый редутъ соединялся глубокимъ и широкимъ прикрытымъ путемъ; такіе же крытые пути были расположены вдоль всей линіи зигзагами отъ одного передняго редута къ слѣдующему заднему, такъ какъ они были построены не въ одну линію, а скорѣе въ шахматномъ порядкѣ. Независимо отъ путей, соединявшихъ редуты, были устроены еще передовые ложементы. Короче всѣ турецкія укрѣпленія были расположены такимъ образомъ, что нападающій попадалъ въ сосредоточенный артиллерійскій и ружейный огни. Покатость возвышенностей, на которыхъ построены турецкія укрѣпленія, и совершенно открытая мѣстность, еще болѣе усложняли взятіе редутовъ, такъ какъ атакующій долженъ былъ проходить съ версту и болѣе прежде, чѣмъ достигнуть турецкихъ батарей. Въ прошлую кампанію турки при тактической оборонѣ широко пользовались двумя факторами: своимъ скорострѣльнымъ оружіемъ и подготовкою поля сраженія въ фортификаціонномъ отношеніи. Турки встрѣчали огнемъ съ разстоянія, превышающаго 2,000 шаговъ, и уже наносили потери. Пули летали массами, облаками. Снабженіе турокъ патронами изумительно. Въ ложементахъ, кромѣ патроновъ, розданныхъ на руки, ставились большіе ящики съ патронами. Въ фортификаціонномъ отношеніи турецкія укрѣпленія были нетолько солидны по своимъ размѣрамъ, но и изящны по наружному виду. Расположеніе укрѣпленій не заставляетъ желать ничего лучшаго. Несомнѣнно, что очень опытные и даровитые инженеры работали при укрѣпленіи позиціи подъ Ловчею и Плевною. Видѣнныя нами турецкіе укрѣпленія подъ Ловчею и при Плевнѣ показывали, что земляныя работы въ этихъ лагеряхъ не прекращались ни на минуту. Въ турецкихъ траншеяхъ заботливость объ удобствахъ для солдата заслуживаетъ вниманія. По внутренней крутости траншей вырыты углубленія, въ которыя ставится для сражающихся вода, а иногда ледъ и сухари.

Наши позиціи находились частью на мѣстахъ болѣе низменныхъ сравнительно съ противуположными турецкими позиціями, частью — на горахъ, господствующихъ надъ послѣдними, но слишкомъ удаленныхъ отъ нихъ. Позиція нашего крайняго лѣваго фланга, „зеленыхъ горъ“, была значительно слабѣе праваго по своимъ мѣстнымъ условіямъ и обстановкѣ; между тѣмъ какъ операціи нашего лѣваго фланга играли главную роль въ дѣлѣ общей атаки и могли бы имѣть громадное значеніе на исходъ ея.

Нашъ крайній правый флангъ занималъ низменности (сравнительно), тогда какъ противуположный лѣвый турецкій флангъ находился на возвышенной мѣстности, укрѣпленной редутами. Наши сѣверо восточныя позиціи, между деревнями Гривицей и Радишовымъ, господствовали надъ турецкими, но были удалены отъ нихъ на слишкомъ большое разстояніе, не позволявшее дѣйствовать болѣе или менѣе успѣшно нашимъ осаднымъ орудіямъ.

Господствующій открытый хребетъ радишовской возвышенности тянулся вдоль линіи турецкихъ укрѣпленій на весьма близкое разстояніе.

Въ ночь съ 25-го на 26-е августа мы окопались на нашихъ позиціяхъ. Утромъ 26-го, раздался нашъ первый выстрѣлъ, за нимъ слѣдующій, и вся длинная линія нашихъ орудій заклубилась пороховымъ дымомъ; раскаты пушечныхъ выстрѣловъ потрясли воздухъ тихаго, жаркаго дня.

— Началось!.. пошли Господи! перекрестились солдатики.

Главная квартира явилась на позицію въ полномъ ея составѣ и помѣстилась на холмѣ сзади Гривицы, имѣя на правомъ флангѣ румуновъ и части корпуса барона Криденера, на лѣвомъ — батареи осадныхъ орудій съ прикрытіями отъ 4-го корпуса.

Сомкнутыя части прятались за откосами нашихъ холмовъ. Кое-гдѣ групировались люди, и офицеры слѣдили за бомбардировкою съ батарей. Въ сторонкѣ отъ батареи стояла кучка солдатиковъ.

— Вотъ такъ бандировка!

— Летитъ, летитъ — стой, смотри, смотри — ловко попало!

Граната ударила какъ разъ въ брустверъ турецкаго редута.

— И что это люди не бѣгутъ?

— Людей-то какъ будто и нѣту.

— Чтобъ его разорвало!

— Кого?

— Да его!.. ишь ты, какая Плевна задалась!

— Ловко шарахнула!

— Громко палитъ, что говорить!

— А, вѣдь, его не взять?

— Ужо будетъ пальба… погоди маленько.

На батареѣ разговаривали офицеры изъ штаба какого-то генерала. Батарейный командиръ лежалъ на брустверѣ, на животѣ, и молча смотрѣлъ въ бинокль. Прислуга то и дѣло, что придвигала орудія, молоденькій артиллеристъ понукалъ на солдатъ.

— При такомъ большомъ количествѣ нашихъ орудій, слышалось въ групѣ: — турки бросятъ свои окопы.

— Легко можетъ быть… дай-то Богъ, чтобы они бѣжали.

— Нашъ огонь долженъ быть убійственнымъ.

— Странно, что они не отвѣчаютъ…

— Что бы это значило?

Въ сторонѣ потянулся батальйонъ солдатъ. Нѣсколько турецкихъ гранатъ немедленно разорвались около батальйона.

— Должно быть, у турокъ мало гранатъ… они экономятъ.

На мѣстѣ главнаго штаба — румуны и русскіе обмѣнивались комплиментами:

— Баша батарея удивительно метко стрѣляетъ.

Румуны самодовольно улыбались, отдавая честь. Князь Карлъ былъ въ восторгѣ.

Въ результатѣ, канонада не давала тѣхъ плодовъ, на которые мы разсчитывали. Пострадавшія части турецкихъ редутовъ исправлялись по ночамъ, и на слѣдующій день снова возобновлялось то, что оказывалось попорченнымъ наканунѣ. Очень мудрено было попадать въ турецкіе ложементы. Ихъ резервы находились, конечно, на безопасныхъ мѣстахъ, отнюдь не въ редутахъ, и стоило намъ выразить малѣйшее поползновеніе начать атаку — ихъ орудія кровожадно раскрывали свои пасти при первомъ движеніи стройныхъ рядовъ нашей пѣхоты. Со второго дня бомбардировки турки почти перестали отвѣчать на наши выстрѣлы.

Насталъ, наконецъ, роковой день 30-го августа. Еще 29-го, вечеромъ, тучи заволокли весь горизонтъ, и небо разразилось частымъ, пронизывающимъ дождемъ. Въ полночь, всѣ войска получили диспозицію, подписанную генераломъ Зотовымъ.

Диспозиція гласила:

„Завтра, 30 то августа, назначается общая атака укрѣпленнаго плевненскаго лагеря, для чего: 1) съ разсвѣтомъ, со всѣхъ батарей открыть самый усиленный огонь по непріятельскимъ укрѣпленіямъ и продолжать его до 9 часовъ утра. Въ 9 часовъ одновременно и вдругъ прекратить всякую стрѣльбу по непріятелю. Въ 11 часовъ дня, вновь открыть усиленный огонь и продолжать его до 1 часа по полудни. Съ 1 часа до 2½ часовъ опять прекратить огонь на батареяхъ, а въ 2½ часа вновь начать усиленную канонаду, прекращая ее только на тѣхъ батареяхъ, дѣйствію которыхъ могутъ препятствовать наступающія войска; 2) въ 3 часа по полудни начать движеніе для атаки“. Слѣдовалъ порядокъ этого движенія.

— Почему это такъ: съ разсвѣтомъ начать — въ 9 вдругъ прекратить, потомъ опять начать и опять вдругъ прекратить? спросилъ я потомъ кого-то.

— Такъ обыкновенно бываетъ.

— Нѣтъ, безъ шутокъ?

Мнѣ подали „Военный летучій листокъ“, органъ главной квартиры. Я прочиталъ: „для того, чтобы истомить непріятеля, уничтожить его, убить его нравственно ужасомъ такого ожиданія“.

Тѣмъ не менѣе многіе предвкушали наканунѣ всю прелесть впечатлѣнія зрителя издалека при видѣ столь эфектной картины. Я тоже приготовился.

Румуны и баронъ Криденеръ должны были атаковать гривицкій редутъ. Генералъ Крыловъ — начать атаку съ радишевскаго хребта (середина арміи). Генералъ Скобелевъ — съ лѣваго фланга, съ „зеленыхъ горъ“. Генералу Леонтьеву предписывалось войдти со своею кавалеріею въ связь съ кавалеріей генерала Лошкарева и дѣйствовать противъ турецкихъ войскъ, могущихъ появиться на лѣвомъ берегу р. Вида.

Задача атакующаго заключается въ томъ, чтобы опредѣлить главный нервъ непріятельской позиціи, ударить на него, разорвать связь, если позиція растянута и такимъ образомъ обезсилить непріятеля. Плевненскія позиціи растягивались на 30 верстъ. Первомъ ихъ мы, очевидно, приняли гривицкій редутъ, потому-де онъ „больше и выше другихъ“. Противъ этой мѣстности мы сгрупировали до 84 батальйоновъ, а на лѣвый флангъ Скобелева — послали 22 батальйона. Когда кончился бой — нервъ позиціи оказался у Скобелева, а гривицкій редутъ представился мѣстомъ простой демонстраціи.

30-го августа, съ ранняго утра сталъ накрапывать мелкій дождь, который увеличивался по мѣрѣ приближенія часа всеобщей атаки. Послѣ 9 час. утра, турки, замѣтивъ движеніе нашихъ резервовъ на лѣвомъ флангѣ, начали усиленно бросать гранаты. Меня интересовалъ лѣвый флангъ болѣе другихъ, какъ ключъ позиціи, какъ главный нервъ турецкихъ укрѣпленій; поэтому я съ утра и отправился туда, на „зеленыя горы“.

За тученицкимъ оврагомъ, глубокимъ и глухимъ — стояла палатка Скобелева, въ лощинѣ между двумя холмами, а сейчасъ же сзади палатки — шло плевно-ловченское шоссе. Слѣва двигались резервы.

Скобелевъ зналъ, что, если онъ начнетъ въ 3 часа атаку, ему не удастся взять редуты.

— Надо начинать ранѣе, сказалъ онъ и, не дожидаясь 3 часовъ, двинулъ передовые батальйоны на Зеленыя Горы.

Турки сначала изрѣдка пострѣливали изъ орудій. Штабъ Скобелева въѣхалъ въ чащу лѣса и остановился въ виноградникахъ. Иногда наѣзжали корреспонденты, что называется „понюхать“. Пріѣхалъ рыжій корреспондентъ-мистеръ Гозъ; онъ привезъ съ собою бутылку коньяку и жареную курицу. Всѣ мы до того были голодны, что мѣшокъ мистера Гоза, съ запасомъ провизіи, очень быстро опорожнился. Гранаты ложились около. Мистеръ Гозъ, должно быть, въ первый разъ ощущалъ впечатлѣнія ихъ полета. Каждый разъ онъ ложился на землю и пряталъ свою голову за виноградную вѣтку.

— Чудной какой! смѣялись конвойные казаки… такъ онъ за виноградомъ-то и спрячется.

По мѣрѣ движенія цѣпи впередъ, гранаты учащались. Нужно было предпочесть уѣхать назадъ, къ палаткѣ, въ лощину.

У палатки сидѣлъ флигель-адъютантъ, прикомандированный къ отряду, и пилъ чай.

— Не хотите ли чайку? предложилъ онъ мнѣ, съ видомъ совершенно счастливаго человѣка.

— Давайте

— Что, батюшка, скверно?

— Да, не хорошо.

— То ли дѣло теперь въ Петербургѣ, сказалъ онъ, наливая чай: — поѣхали бы мы съ вами къ татарамъ, закусили бы, а потомъ… Граната лопнула въ нѣсколькихъ саженяхъ. Оба мы какъ-то дико оглянулись въ ея сторону.

— Да! хорошо бы!… потомъ вечеркомъ — въ буффъ!…

Еще одна граната лопнула въ лощинѣ.

— Ахъ, чортъ возьми!

— Не хорошо!

Осколокъ отвратительно прожужжалъ гдѣ то близко.

— Это вѣдь совсѣмъ скверно, сказалъ я, подымаясь.

— Да, не хорошо, отвѣтилъ адъютантъ, тоже вставая.

— Никакъ не дадутъ и о хорошемъ-то поговорить.

Мы замолчали. Должно быть, мы были блѣдны: по крайней мѣрѣ, мы стали очень серьёзны. Однако, прошло.

— Ну, а потомъ бы что? возобновилъ я прерванный разговоръ съ улыбкою, довольный тѣмъ, что все благополучно.

— Ахъ, батюшка!… а потомъ бы…

Вдругъ страшный ревъ гранаты послышался совсѣмъ уже близко. Мы кинулись къ лошадямъ; я не знаю, что потомъ было, но мы очнулись не ближе тученицкаго оврага; только здѣсь мы поняли, что собственно не разставались и что все это время мы перегоняли другъ друга. Сзади насъ раздалась страшная трескотня ружейной перестрѣлки.

Я выѣхалъ на гору — къ резервамъ генерала Крылова. Генералъ Зотовъ, окруженный штабомъ, ѣхалъ ко мнѣ на встрѣчу.

— Что тамъ за перестрѣлка?

— Не знаю.

— Пошлите узнать, сказалъ онъ начальнику своего штаба: — для атаки еще слишкомъ рано.

— Должно быть турки наступаютъ.

Въ три часа началась общая атака. Невозможно было охватить зрѣніемъ все пространство. Замѣтно было, что у Крылова дѣла шли совершенно вяло; только фланги и поддерживали. Дождь усилился. Наступилъ вечеръ. Вечеръ былъ тусклый, сѣрый; въ воздухѣ пахло дождемъ; густая пелена тумана спускалась все ниже и ниже на землю. Ознобъ пронизывалъ меня до костей, и нервная дрожь пробѣгала по тѣлу. Начало темнѣть.

Осторожно высматривая путь, шагъ за шагомъ ощупывая каждую ступню своимъ копытомъ, спускался утомленный конь по горной, изрытой, каменистой тропинкѣ, съ высоты голой скалы внизъ, въ тученицкій оврагъ; я возвращался вторично съ „Зеленыхъ Горъ“; и точно такая же невольная дрожь пробѣгала и по тѣлу лошади. Мы взяли два редута съ громадными потерями.

Мы были на краю пропасти. Крута была тропинка. Съ правой стороны подымалась скала. Ея капризные выступы мѣстами загораживали путь. Съ лѣвой стороны открывалась глубокая пропасть. Пальба продолжалась жестокая.

Но вотъ я спустился въ глубокій и узкій оврагъ. Какъ здѣсь тихо, спокойно!.. Меня окружали со всѣхъ сторонъ высокія, крутыя, гранатныя скалы. Оврагъ былъ такъ глубокъ и узокъ, что звуки выстрѣловъ, отражаясь отъ гранитныхъ стѣнъ, едва слышались на его днѣ. Въ оврагѣ протекалъ ручеекъ, позади бездѣйствовала мельница. Легкій шумъ ручейка, бѣжавшаго по каменьямъ, среди высокой и влажной травы, успокоительно дѣйствовалъ на сильно возбужденные нервы. Ужасъ и смерть — повсюду ужасъ и смерть! Я невольно остановился и машинально сѣлъ отдохнуть на ближайшій камень.

На другой день нервы до того притупились, что безъ всякихъ ощущеній я выѣхалъ на послѣдній хребетъ „Зеленыхъ Горъ“. „Что такое жизнь человѣческая? думалось въ эту минуту: — тысячи стонали, охали, плакали, исходили кровью, изнемогали, сотни гнили и тухли, брошеные какъ дохлый скотъ… что такое я, съ правомъ жизни, среди этихъ несчастныхъ людей?“…

Встрѣтился Куропаткинъ.

— Поѣдемте на средній редутъ.

Благоразуміе шепнуло: „нѣтъ, не ѣзди!“…

Остатки скобелевскаго отряда съ трудомъ отстаивали занятые наканунѣ два редута.

Возвращаясь къ нашимъ батареямъ, которыя оставались сзади, я услышалъ голосъ, окликавшій меня по фамиліи.

— Пожалуйте къ генералу Скобелеву, сказалъ мнѣ казакъ.

— Гдѣ генералъ?

— А вотъ здѣсь, на площадкѣ.

Скобелевъ, Куропаткинъ и командиръ батареи Ружковскій сидѣли на площадкѣ, за опушкою, и завтракали. Все лицо Скобелева было забрызгано грязью, бакенбарды слиплись, голосъ хрипѣлъ, пальто было разорвано, георгіевскій крестъ съѣхалъ съ груди куда-то на бокъ.

— Посмотрите, какіе герои сидятъ у меня на редутѣ, сказалъ онъ, и слёзы навернулись на его глазахъ.

— Это — люди, достойные всякой награды… Это — львы!.. Это герои въ истинномъ значеніи слова…

Позавтракали.

— Ѣдемте на редутъ.

„Не ѣзди“, шепнуло чувство.

— Нѣтъ, не поѣду, отвѣтилъ я.

— Вы боитесь?

И Скобелевъ посмотрѣлъ на меня такимъ взглядомъ, котораго я никогда не забуду. Въ этомъ спокойномъ, улыбающемся взглядѣ сказалось и бездна подкупающаго, и бездна презрительнаго.

„Чортъ возьми!“ шепнулъ мнѣ демонъ на ухо: — что такое ты со своею жизнію!»

— Вы думаете, я боюсь?

Скобелевъ захохоталъ. Меня взорвало.

— Идемте!

— Коня!

— Только не коня!.. идемте пѣшкомъ.

— Для васъ я дѣлаю эту уступку…

Пошли. Пошли въ троемъ: Скобелевъ, я и Куропаткинъ. Пули свистѣли вокругъ и рѣзко шлепались въ землю. Съ каждымъ шагомъ, разсудокъ шепталъ мнѣ: «глупо!.. глупо!.. глупо!.. вотъ сейчасъ!.. вотъ!.. нѣтъ!.. вотъ теперь!..»

Вдругъ что-то стремительно ударило меня въ бокъ! Одинъ моментъ — и я не сознавалъ себя! Я перевернулся! Шлепнуло въ землю!… боль въ боку!.. что такое?..

— Я раненъ! крикнулъ я громко, отдѣливъ руку отъ бока и увидѣвъ окровавленную ладонь.

Всѣ остановились. Скобелевъ улыбнулся.

— Въ руку? кинулся ко мнѣ Куропаткинъ.

— Нѣтъ, въ бокъ!..

«Пуля въ груди!.. ну, вотъ — конецъ!.. сейчасъ умирать.» Странно! Лишь только мелькнула эта мысль, я забылъ обо всемъ на свѣтѣ… даже самые дорогіе образы не вспомнились въ эту минуту. «Какъ я буду умирать?» — вотъ вопросъ, который сидѣлъ въ головѣ. Силы были при мнѣ. Разсудокъ здравъ. А чувство самосохраненія незамѣтною силою гнало къ перевязочному пункту. «Скорѣй!.. скорѣй!..» Меня положили на носилки. Кровь лилась изъ раны; ничѣмъ нельзя ее было остановить.

— Я пѣшкомъ пойду.

— Идите, сказали носильщики: — мы и такъ уже пятую сотню таскаемъ, плечи болятъ.

Я побѣжалъ. Въ глазахъ моихъ начало темнѣть. Вотъ путается дорожка, я перестаю различать кусты, деревья; вотъ, наконецъ, я ничего не вижу, опускаюсь на землю и думаю: «должно быть, смерть!..» Какъ сильно захотѣлось мнѣ жить въ эту минуту! «Неужели я умру?»

— Ваше бл--діе, садитесь.

— Кто ты?

— Казакъ.

— Не могу, посади.

Казакъ поднялъ меня на сѣдло. Докторъ сказалъ на перевязочномъ пунктѣ:

— Счастливый вы человѣкъ… еще-бы на йоту въ сторону, и мы бы не видѣли васъ.

Легко, отрадно и пріятно стало мнѣ послѣ этой перевязки.

Вечеромъ 31-го августа, до насъ донеслись ликующіе крики турокъ: «Алла!» Что значатъ эти крики, эта музыка, этотъ зловѣщій, постепенно приближающійся грохотъ орудійныхъ колесъ? Неужели турки отняли у насъ редуты, доставшіеся намъ кровью тысячей людей — редуты, на которыхъ мы съ такими жертвами держались 24 часа? Неужели всѣ эти тысячи раненыхъ, убитыхъ, изувѣченныхъ, обезображенныхъ — все это, напрасныя жертвы нашей злосчастной судьбы? Неужели мы снова отступали съ плевненскихъ позицій?

Мы отступали, потому что разбросали наши силы, вмѣсто того чтобы сосредоточить ихъ въ одномъ мѣстѣ и прорвать непріятеля; потому что мы ошиблись въ опредѣленіи ключа позиціи; потому что у насъ не хватало шанцевыхъ инструментовъ, чтобы укрѣпиться на редутахъ, потому что кавалерія не помогла намъ, завязавъ бой съ какими-то баши-бузуками; потому что артиллерія стрѣляла сильно 26 августа и очень вяло во время атаки; потому что румуны плохо помогали намъ и, наконецъ потому что далеко не всѣ генералы ходили съ солдатами въ атаку, вслѣдствіе чего у Крылова, напр. получился полный безпорядокъ.

Этимъ закончился періодъ нашихъ неудачъ за Дунаемъ.

Н. В. Максимовъ.

"Отечественныя Записки", № 4—7, 1878

↑ Разбросанность и упадокъ духа арміи бар. Криденера, ожиданіе, что турки перейдутъ въ наступленіе и опасеніе, обуявшее насъ за участь Систова въ ту минуту, могутъ подтвердить всѣ очевидцы второй атаки на Плевну. Авт
↑ Этимъ я вовсе не желаю умалять значенія подвиговъ нашихъ черноморскихъ моряковъ за время прошлой восточной войны. Я имѣю въ виду матеріалы морской исторіи нашей эпохи.
↑ Въ настоящее время, г. Рагуля находится въ Кронштадтѣ.
↑ Слова Петрова.
↑ Извѣстно, что каждый корреспондентъ обязанъ былъ представлять два экземпляра своего портрета. На одномъ прописывался пропускъ и прикладывалась казенная печать, другой поступалъ въ общій альбомъ собранія корреспондентскихъ портретовъ.

[1] Разбросанность и упадокъ духа арміи бар. Криденера, ожиданіе, что турки перейдутъ въ наступленіе и опасеніе, обуявшее насъ за участь Систова въ ту минуту, могутъ подтвердить всѣ очевидцы второй атаки на Плевну. Авт

[2] Этимъ я вовсе не желаю умалять значенія подвиговъ нашихъ черноморскихъ моряковъ за время прошлой восточной войны. Я имѣю въ виду матеріалы морской исторіи нашей эпохи.

[3] Въ настоящее время, г. Рагуля находится въ Кронштадтѣ.

[4] Слова Петрова.

[5] Извѣстно, что каждый корреспондентъ обязанъ былъ представлять два экземпляра своего портрета. На одномъ прописывался пропускъ и прикладывалась казенная печать, другой поступалъ въ общій альбомъ собранія корреспондентскихъ портретовъ.

[1]

[2]

[3]

[4]

[5]

За Дунаем (Максимов)/ДО

ЗА ДУНАЕМЪ.

I. По дорогѣ.

II. Въ Кишиневѣ.

III. Политика Румыніи при переходъ нашихъ войскъ границы.

IV. Взрывъ монитора.

V. Первое чувство, охватившее насъ въ Румыніи.

VI. Бывшій составъ корреспондентовъ въ арміи.

VII. Характеристика военныхъ корреспондентовъ по національностямъ.

VIII. Въ Плоэштахъ.

IX. Путь къ переправp3;.

X. Переходъ черезъ Дунай.

XI. Въ авангардѣ.

XII. Подъ Плевною.